Холодная прозрачная вода чуть омывала потемневший от сырости песок, который длинной, но узкой, извилистой линией шёл вдоль берега. Только-только рассветало. Но солнца видно не было. Затянутое пеленой серое небо с туманом, доходившим почти до самой земли, было низко, но как будто воздушно, и, несмотря на скучность цвета, звало ввысь, маня в таинственные дали.
В шестом часу утра дверь глухо и со скрипом отворилась. На пороге появился дед. На нём были холщовые штаны и рубаха красного цвета, аккуратно сидящие на его могучем, не по возрасту уже, теле, от которого веяло силой моря и энергией соли, а в глазах деда светился фосфором рыбий ум.
Босой дед, потянувшись на пороге, направился свои широкие ступни к морю, прихватив с собою деревянную бадью. Зачерпнув в неё чистую, казавшуюся безграничной воду, он отнёс её в дом.
Убранство было просто. Посредине стояли стол и два стула, хотя такое их количество противоречило количеству присутствующих в доме- здесь жил только дед, и ничья человеческая душа не была здесь боле.
У окна висел прочный и обширный гамак для сна, и, лёжа в нём, дед часто смотрел на те холмы, которые скрывали от него что-то, что он всегда чувствовал было по-другому. Но никогда не приходилось ему уходить далее третьего, видимого из окна, холма, за которым действительно скрывалась та другая жизнь.
<...>
Туман вскоре начинал рассеиваться, по мере того, как рождался новый день. Но солнце так и не вышло, а лишь поблёскивало на воде и листьях охристыми пятнами, поминутно менявшими своё расположение, будто бы играя с кем-то невидимым.
С утра, пока было не жарко, дед работал в саду, который был главным источником его физического существования. После сада он выходил на рыбью охоту, когда день уже приближался к своему пику, и, поймав добычу, он готовил её на костре, а, порой, жевал живьём, заедая пучками травы, которая была вполне съедобна.
На закате он что-либо делал по дому или отдыхал в гамаке, а чаще вырезал по дереву и раскрашивал свои миниатюры красками, которые сам и создавал на основе местных деревьев. Эти ручные творения чаще изображали не то, что он видел изо дня в день, как было бы ожидаемо, а то, о чём он никогда не ведал, но видел в своих снах и мечтах- другие земли, других людей, другие жизни, где всё было без одинокого существования "вне". Творил он всё это для кого-то? Он никого не знал. Для себя? просто его душа, порой, не могла уместить в себе то прекрасное, что мысль зарождала в его сознании, и тогда рождалось "это".
Когда сумерки посещали эту хижину и море, дед выходил на волю, садился нв широкую скамью у двери, заряжал резную трубку табаком, Бог весть откуда взявшегося здесь, и до поздней ночи, когда уже кроме черноты не было видно ничего, смотрел на море. Так глядя вдаль, потягивая табачный дым, дед думал о том, чего никогда в его жизнь не было, но, что, он чувствовал, существовало.
<...>
II
<...>
День катился к концу, и закатные лучи солнца покрывали кремовые крыши золотистыми бликами. Почти пустой город купался в волшебном тумане, полном ароматной цветочной пыльцы, которая витала по мостовым и террасам. Хоть город и был весь из камня, но вид его не представлялся рукотворным, этот тяжёлый материал казался парящим над водными каналами, которые пронизывали улицы и дома, создавая замысловатую сеть, нежно укрывая дымчатый камень своей прозрачной голубизной.
<...>
Каждой весной, как только наступали благоприятные для цветения дни, город наполнялся цветами, аромат которых проникал в самую душу каждого жителя. По водным каналам пускались венки из всевозможных пёстрых цветов. А в море уплывали лодки, нагруженные этими чудесными творениями, в дар солнцу, которое сжигало их на глубине своими лучами.
Этот праздник шёл всю весну, все лето, а осенью все жители уходили на свои террасы, к зиме погружались в забвение, которое окутывало и природу, и людей, море, которое, правда, даже не замерзало.
В один из этих прекрасный весенних дней на ложе, усыпанном белыми и синими фиалками, источавшими тончайший фимиам, появилась на свет лысенькая девочка, которая тут же была названа именем Гита ("песня"), да только родители сочли её своим наказанием, которого никто до ныне в городе не получал.
<...>
Наступила зима, закрылись окна, затворились засовы, люди замерли. Гите исполнилось 17 лет. Её сердце тревожилось, неспокойно оно было- рвалось наружу, и ничто не могло удержать его.
пустые туманные мостовые извивались к главной площади, а одна дорога вела к морю, которое за всю историю города ни разу не взволновалось и никогда не приносило бед. Взволнованное сердце Гиты вырвалось наружу- и запела Гита.
Голос её звучал из каких-то неведомых глубин. Пела она без слов, но было так понятно, что чувствовала она, хотя ничего не сказала. Встала Гита у окна, прижала руки к груди, откуда звук с душою уходил, и смотрела она, как среди туч солнце встаёт, и туман исчезает, как каналы заблестели, а улицы наполнялись детьми...
Пела Гита. И песнь её лилась, как живая вода для умирающего, наполняя сладостью сердца и тех, кто слышал её и тех, кто не слышал.
Пела Гита. Сердцем пела. И распустились цветы в саду каждого жителя. И начались гулянья в городе. И море заиграло под солнцем.
Пела Гита. и не знала, что корабль причалил к берегу, что спустились с него, неведомые доселе моряки, чьи лица светились доброю улыбкою, чьи сердца горели храбростью. И вели их радушные жители по городу, смотря на них как на чудо, осыпая их цветами, зовя в дом. Да только шли они твёрдо куда-то, будто бы и зная, да не ведая. Впереди всех шёл главный прекраснее всех, добрее всех и разумнее. И вот остановился он напротив дома одного, и все остальные поступили также.
<...>
Вдруг вышла Гита к ним, закончив песнь, улыбнулась гостям и позвала в дом. Родители её накрыли стол, усадили моряков, а они и на землю-то не ступали никогда, вся жизнь их в море, под солнцем.
Улыбалась Гита робко, да только сердце сильнее билось, как на предводителя морского смотрела, и шептала тихонько его имя- Илоро ("сердечко"), за то, что сердце её потревожил.
Но вот сумерки спустились на город. Звёзды зажглись в небе, месяц сменил солнце, и собрались моряки снова в путь, да только не могла Гита с другом своим сердечным, а Илоро не мог забыть образ её чудесный.
<...>
В ту же ночь уплыла Гита с Илоро на корабле. И никто никогда не видел их больше. Говорят, они в Солнечном дворце поселились и жили там счастливо. А в городе этом больше забвения не было, а всегда весна, будто бы пробудился мир, очнулся от пения Гиты, хоть с рождения она глухонемой была.
III
<...>
Табачный дым развеялся, открыв глазам деда последний штрих на доске, который завершил "резную историю". Дед отложил трубку и долго смотрел на своё творение, которое держал перед собой на вытянутых руках, стоя у окна.
Дед вспомнил, что сегодня он впервые изменил своему ежедневному расписанию. Сколько он жил, но никогда он не забывал о работе в саду и доме, потому что знал, что физический труд спасает человека от дурных мыслей и даже, когда ему нечего было делать он в любом случае находил, пусть и бесполезную, но нелегкую работу- так он развивал в себе разум.
Но сегодня что-то изменилось. Он с самого утра вырезал на дощечке, превращая её в живую историю. Повесил дед работу свою над изголовьем гамака и пошёл к морю.
Морская пена поглощала могучее тело деда, и он с головой пропадал в её пучине на долгие минуты. Море заставляло деда не думать ни о чём, очищало всё лишнее и вселяло новую энергию и свободу. Отплывая от берега всё дальше и погружаясь всё глубже, дед находил красивые раковины и камни, но не брал их. Он видел красоту, но она была рядом. Возвратился к дому он уже в глубоких сумерках. Небо в этот вечер дарило много звёзд, что противоречило дневному туману. месяц сверкал тонкой ниточкой над хижиной, Сверчки стрекотали в кустах, а из песка выползали резво крабы. Дед сидел также, как всегда, с трубкой, глядя на всё, что его окружало всю жизнь, но не видя этого. В своих мыслях он давно был далеко.
<...>
IV
<...>
Томное небо возвышалось над землёй. Звзды, небесные огни, отдавали теплом песка, успокаивая душу редкого созерцателя. Звёзд было много, но глубина тёмно-синего, почти чёрного небосвода, словно арка, укрывающая всё земное, не терялась. Вид этого вселенского чуда тревожил Лайоша ("славный в бою"). Он видел перед собой не ночное небо, а глаза любимой, которая была с ним разлучена, Бог знает на какое время.
Вокруг стояла тишина, прерывающаяся свистящими вздохами коня, которого Лайош привязал к дереву, под коим и расположился на ночлег. Но совершать его он не собирался, вотличие от его спутников. их не было слышно, они, казалось растворились в бесконечности, у самого подножия горы, родной земли Лайоша и его спутников.
Ночь шла, а Лайош и не думал смыкать глаз, он смотрел неотрывно на небо и прислушивался к соловью, который сидел над его головой в ветвях. Они порой слегка шелестели от лёгкого тёплого ветра, который томно прохаживался иногда по листьям. Всё это убаюкивало и постепенно сон овладел Лайошом, вспоминавшем свою любимую ненаглядную Лачи ("славная"), которая осталась на горе.
<...>
Но вот рассвело. Солнце осветило богатую плодородную землю, величественные горы, южные деревья и пряный аромат диких цветов. Казалось можно утонуть в этой медовой неге, окружающей Лайоша, восседавшего на коне, и его спутников, уже готовых к бою.
Впереди лежал горный спуск, но он становился еще неприступнее от того, как медленно его покоряли Лайош и спутники. Куда они шли? Зачем? Солнце было в зените, когда они добрались до подножия горы, где их могло ожидать всё, что угодно.
Маленькое селение располагалось в ущелье среди многочисленных гор, где и жили Лайош, его друзья и Лачи и проч. самым мирным образом. Мужчины охотились, пасли стада, прирученных животных, а женщины сеяли и жали, пряли и ткали, растили и воспитывали детей. Жизнь их была хвалою солнца, которое не скупилось на свои дары этим людям.
Но однажды пришли злые лесные жители и напали на родную землю Лайоша, чьё сердце разрывалось от боли от этого несчастья.
Лесные жителе ушли, но поставили условие, что через семь солнечных дней придут в степь у подножия горы и сразятся с дружиною Лайоша.
Лайош и его друзья никогда не брали в руки меча, но сердце болело у них за родную землю.
А ненаглядная Лачи просила солнце оттянуть семь солнечных дней, хоть подобного не случалось никогда. И солнце, вняв прошению Лачи, не выходило до тех пор, пока Лайош с друзьями не подготовились к встрече с врагом.
Вначале восьмого солнечного дня бой начался.
<...>
Горько плакал Лачи, упав на колени, прося солнце помочь её любимому и всем его друзьям в бою.
А Лайош тем временем храбро сражался. И солнце уже почти закатилось. А бой всё шёл. и Лачи уже начала было отчаиваться.
Но вдруг раскаты победоносных криков донеслись до самой Лачи, которая узнала среди них голос Лайоша, и, вскочив, она утёрла слёзы, поклонилась солнцу, которое уже вновь вставало, и пошла встречать воинов.
<...>
Славно защищали город свой Лайош и друзья его, славно Лачи потрудилась перед солнцем, что и никакой лесной царь не страшен теперь им был, да и никто не трогает больше мирные горы, хотя, может, до того момента, пока не забудут Лайош и его друзья, что такое меч, да только всё равно они под надёжной охраной солнца.
V
<...>
И вот ночная темнота прервала безмятежное прибывание деда на чистом, морском воздухе. Всё погрузилось в кромешную темноту, и дед не мог больше сидеть.
Холодало... Налетел порывистый северный ветер, и море немного взволновалось. Несмотря на это, деду совсем не хотелось идти в дом. Он стоял и смотрел, как природа дышала, жила, в этот миг он сам чувсивовал, как жил, а потом вдруг всё исчезло...
ПОгрузившись в гамак, дед глядел на небо, тонул в глубине его, в бесконечности, которая пронизывала всё бытие. Такое далёкое и близкое было небо- и всё это тревожило душу деда. грёзы больше не посещали его. Последняя из них еще ждала своего воплощения на дереве.
<...>
Утро как всегда было туманным, но влага исчезла и над морем зарумянилось солнце, обливая всё золотой краской.
Дед встал рано, хоть ночь его была худа, в глазах его запечатлелась глубокая мысль, которая была спрятана где-то так далеко, что исток было бы сложно отыскать.
Что-то решительное появилось в движениях этого человека, его руки, подталкиваемые разумом, чего-то искали.
Он взялся было за доску, но ничего не вышло. На море смотрели уже не глаза деда, а глаза юнца, жаждущего познать мир.
Плечи его расправились, взгляд заблестел, его мечты вмиг воссоединились в одну сильную, неопровержимую, крепкую мысль, которая грела его душу. Но что с ней делать, он не знал.
Было жарко, еще и солнце стояло в зените. Сад начал чахнуть, а в доме было свежо.
<...>
К закату дед разобрал свой дом. Минимальная мебель была сложена в огромную кучу, а сад задавлен.
<...>
Ночь этот человек провёл у костра. Он грелся, а вв взоре, в котором играл огонь, отражалась его душа. Он не спал, а на утро продолжил работу.
Разобрав всю хижину, дед принялся мастерить из этих досок лодку. Со всем этим он управился в два дня. К концу второго, он, как мёртвый, лёг в лодке и уснул. А на следующее утро, он вытолкал своё судёнышко в море и, усевшись в него, взяв вёсла, он отправился в путь, уничтожив все следы своего пребывания на этой странной необитаемой земле.
Этот человек уже не был дедом. Плыл он далеко-далеко, незнамо куда, навстречу мечте и чуду.
И неизвестно, что приобрел дед, а что потерял, уплыв от своих "деревяшек" к реальной жизни, только он был счастлив, потому что знал, потому что плыл.