Неожиданно выдалось огромное количество спокойного времени - до самого полудня, когда облачное покрывало небес истончилось до жемчужного цвета, даря земле и тварям на ней обитающим что-то наподобие тепла. И я не смог устоять, после бессонной кровавой ночи, после долгих часов обсуждений, планирования и воплощения принятых решений по укреплению обороноспособности города и тасованию и переброске отдельных отрядов на различные стратегически важные участки, я поднялся на одну из сторожевых башен Белых ворот и, пригревшись возле крошечной жаровни на верхнем этаже в компании лучников Силурда, сам не заметил, как закемарил, сидя на узкой короткой скамье, запахнувшись своим красно-синим плащом.
Сон был неглубоким и без сновидений, а потому я подскочил сразу же, как только услышал рёв рога и многоголосый возбуждённый гомон.
- А? Что там?! - Слегка ватным языком прогорланил я, вскакивая и заполошно озираясь по сторонам, пытаясь понять, что я делаю в окружении потемневших от времени и сырости каменных стен.
- Переговорники, ваше благородие! - С какой-то злой весёлостью в голосе прокричал от смотрящей в поле бойницы круглолицый лучник.
- Вот бы щас в глаз вон тому кромешнику засадить. - Подосадовал ещё один, слегка барабаня пальцами по ненатянутой тетиве изготовленного к стрельбе лука.
- Расступись, бойцы! - Гаркнул я, проталкиваясь к одной из башенных бойниц.
Лучники поспешно отпрянули в стороны, давая возможность беспрепятственно занять удобную наблюдательную позицию и чуть ли не по пояс боком высунуться в узкий бойничный проём - благо, что латы я передал на попечительство оруженосца, оставшись в одной кольчуге.
А внизу и в самом деле было на что посмотреть: примерно в полуполёте стрелы от городской стены, не доходя до наваленных кучами мёртвых тел и бездыханной туши доисторического зверя, стоял конный отряд в десяток клинков под перевёрнутым рогами вниз козлиным черепом, насаженным на шест - аналогом белого флага у степняков.
Ишь ты, парламентарии хреновы! А кто это там во главе, в очень знакомых ребристых доспехах и в запоминающемся шлеме? Неужто сам Уггард на переговоры пожаловал? Хе-хе, припекло, видать, болезных...
Так, а это что? Загрохотали сдвигаемые засовы, вздрогнув, заскрипели отпираемые ворота. Да что там происходит?!
Матерясь и ругаясь себе под нос, я рванул из тесного помещения наверх - на самую верхнюю, открытую площадку башни.
Порыв морозного ветра слегка остудил моё разгорячённое лицо и приглушил желание кого-нибудь вздёрнуть за дурацкую самодеятельность в условиях военного времени. Нахохлившийся закутанный в плащ дозорный встретил меня слегка испуганным взглядом и запоздалым ударом копейного древка в пол. Я лишь раздражённо отмахнулся, спеша к башенным зубцам, чтобы уже здесь занять наиболее выгодную наблюдательную позицию.
Успел как раз к началу представления: из распахнутых ворот Бридгоста в сторону застывшей вооружённой до зубов группы парламентёров двигался крохотный конный отряд, возглавляемый престарелым баннеретом, чья гордая и прямая посадка в седле невольно приковывала к себе взгляд. Рядом и чуть позади скакал немногословный Гюндар, что сжимал в правой руке древко развевающегося на ветру прямоугольного баннера с изображением зажатого в кулаке пучка красных стрел на чёрно-бело-чёрном поле. На заострённом навершии символа чести, доблести и власти был повязан лоскут белой материи, показывая, что выехавшие из крепости также имеют статус переговорщиков.
В сопровождении были все пять верных, так и оставшихся для меня безымянными, советников Греендольда - в чешуйчатых панцирях, в тускло поблёскивающих шлемах, в длинных плащах. Да, смотрелось это красиво и даже кое-где эпично.... Но зачем? Куда их понесло?
- Старая, блин, гвардия. - Досадливо сплюнул я сквозь зубы, но изменить уже ничего не мог - оставалось лишь наблюдать.
Вот бридгостцы остановились, не доезжая десятка шагов до орочьего вожака и его телохранителей, вот Греендольд и Уггард спешились и двинулись навстречу друг к другу. Переговоры начались.
Я стоял, вцепившись в камень парапета между двумя крепостными зубцами, и до рези в глазах всматривался в две группки воинов, что застыли на усеянном трупами поле. Я не замечал ни холода, ни порывов ветра, лишь чувствуя, как барабанит кровь в ушах, да заполошно бьётся сердце где-то в районе горла.
Что там сейчас происходит? Что они обсуждают? Не сдаст ли местный баннерет меня и моих людей ради сохранения города и собственной власти? Я бросил взгляд в сторону ворот - вроде закрыты. Да и не тот Греендольд человек, чтобы так вероломно поступать... Мне стало даже слегка неудобно и совестно за такие мысли, пришлось провести рукой по лицу, словно снимая с кожи липкую противную паутину. Хотя, в искренности и верности лордов, что штурмовали со мной Южного Стража, я тогда тоже не сомневался. Обжегшись на молоке, как говорится...
А вдруг это какая-то подлая хитрость со стороны врага? Вдруг сейчас, пока все мы отвлечены переговорным процессом, отборные отряды степняков подбираются к нашим наиболее незащищённым позициям? Да нет, далеко не все с таким вниманием вглядываются и вслушиваются туда, где встретились парламентёры противоборствующих сторон. Тем более что мы внесли кое-какие тактические изменения в принцип наших оборонительных действий: основная часть людей всё же осталась на восточной и северной стенах, но на западном и южном участках усиленными караульными отрядами были заняты все крепостные башни, плюс в центре города, на приснопамятной овальной площади, стоял 'на парах' постоянно сменяемый летучий отряд из трёх десятков имперских всадников, призванный моментально появляться на тех слабо защищённых направлениях, где возникнет угроза прорыва.
Но подсознательно я всё же кинул тревожный взгляд на раскинувшуюся севернее города заснеженную и заросшую чёрным лесом возвышенность, и, то ли и в самом деле там вдалеке кто-то мелькнул средь голых деревьев, то ли усталость услужливо нарисовала придуманную мной картину, а то ли это был обычный 'мусор' на роговице - узнать я не успел, так как в этот момент с поля раздались крики и зазвенела сталь.
Я резко повернул голову обратно, и успел увидеть, как расхаркивая кровь из перерубленного горла, на землю валится Уггард, а Греендольд успевает принять на меч, нацеленный ему в голову удар вражеского клинка.
- Стрелы!!! - В тот же миг истошно завопил я. - Стрелы, мать вашу!!!
Но на местах разобрались без меня и намного быстрее - били часто и прицельно: двое телохранителей уже мёртвого орка свалились поражённые стрелами в лица, ещё один покачнулся в седле и уткнулся в конскую гриву, зажимая плечо. Хорошо, очень хорошо! Так, вот и Греендольд вскочил в седло и повернул коня в сторону ворот. Я в сильном волнении стукнул кулаком по камню парапета, сердце прыгало в груди, словно это я там под стенами сошёлся врукопашную с опасным противником. Вот упал один советник баннерета, второй - верховые степняков бились мастерски, не смотря на смертоносный дождь из стрел и арбалетных болтов. Старые верные воины отдавали последний долг своему господину - Греендольд воспользовался выигранным временем и уже подъезжал к раскрывающимся со скрипом воротам, за ним поспешал истекающий кровью Гюндар, прижимающий к себе так и не выпущенное из рук знамя, хотя я видел, какой страшный удар он пропустил.
Пятеро советников остались лежать на промёрзшей земле, успев захватить с собой троих головорезов. Под обстрелом неудачливые телохранители потеряли ещё одного, и, чтобы не сгинуть всем отрядом, резво бросились наутёк, изо всех сил подгоняя скакунов.
- Ох, щас кому-то влетит! - Угрожающе проговорил я себе под нос, ныряя в распахнутый люк и вихрем сбегая по узким башенным лестницам вниз.
- Ну и?! - Я мерил шагами пространство у заваленного картами стола, неотрывно глядя в бледное лицо осунувшегося и ещё больше постаревшего баннерета.
Греендольд молча сидел в своём высоком кресле, изредка поднося руку к мокрому от пота лбу. Было видно, как он измотан и остаётся в сознании лишь чудом и из чувства долга. Во внешнеэмоциональном плане я - человек быстроостывающий, и, чтобы устроить провинившемуся полноценный разнос, тот должен быть пойман в ту же секунду.
Остыть-то я остыл, но злость и раздражение всё ещё кипели где-то внутри - ближе к поверхности, и мне необходимо было получить объяснения, иначе это будет засчитано за очередную провинность - и уже никто никуда не убежит.
- Я в вашей воле... - чуть отдышавшись, слабым голосом начал Греендольд, пытаясь хоть как-то сфокусировать на мне взгляд, - И о снисхождении не прошу. Просто выслушайте меня... Если пожелаете.
Естественно, я пожелал. Я вообще люблю собирать информацию, особенно, если она серьезно может повлиять на ход событий. Но то, что я услышал, заставило слегка скорректировать мои представления о баннерете и в очередной раз напомнить себе, что это другой мир, и правила в нём другие...
Так вот, Греендольд Тарквинстейн действительно был преклонного возраста, настолько преклонного, что помнил героические похождения сэра Эридайна Высокого, а тот, на минуточку, вычищал рубежи Империи где-то семьдесят-семьдесят пять лет назад - в ту пору в окрестностях Бридгоста как раз случился очередной наплыв оборотней и прочей дряни. Мало того, что помнил, так какое-то время они совместно совершали различные 'глубокие рейды в тыл врага', вершили справедливые, сообразно текущему времени, дела, и остальное благородство. Как выразился Греендольд: 'то было пронзительно-острое время свершений дел во благо, и время принятия самых трезвых и правильных решений'. И, да, я бы сам ещё понял, если бы все эти события пришлись на время юности и становления личности нынешнего баннерета, но в ту пору тогдашнему отважному рыцарю Греендольду уже было хорошо за тридцать, и он уже успел сформировать свою систему ценностей и не был падок на разного рода пафосные речи и эффектные жесты.
Эридайн, как я понял, просто спросил: 'Ты с нами?', а до этого он сказал: 'Там надо кое-кому рога обломать. Причём в прямом смысле этого слова'.
Мда. Я слушал затаив дыхание, поражаясь, насколько яркой и богатой на события была жизнь у этого внешне строгого, скучного и какого-то блеклого человека. При первой нашей встрече я составил глубоко ошибочный портрет пожилого ныне баннерета, мне он показался тихим и безынициативным.... Теперь мне было даже стыдно.
Греендольд ограничивался скупыми фразами и широкими мазками, раскрывая лишь общую картину, но и этого было достаточно, чтобы проникнуться к нему почтением, близким к благоговению. Ведь этот человек изъездил всю Империю, был на всех её дальних рубежах и даже в тех странах, что с Алденнором никогда не граничили. Он принимал участие во многих битвах и схватках, причём некоторые из них были довольно судьбоносными как для отдельных доменов и провинций, так и для всей державы в целом. Сошедшись с Эридайном, Греендольд, по его собственным словам, по самую макушку нырнул в мир магии, чудес, потустороннего, а также оказался замешан в тонкую внутриполитическую игру противостояния множества клановых группировок, тайных союзов, могущественных и богатых фамилий.
'Я с большой радостью готов был тогда променять выполнение одного деликатного поручения на три одиночных рейда против ведьм и оборотней, либо на внеочередной поход на Теневую сторону мира' - охарактеризовал баннерет своё отношение ко всей этой грязной политической кухне, и я был с ним практически солидарен...
Эридайн Высокий был странствующим героем, он был категорически против того, чтобы пустить где-нибудь корни и заиметь свою тихую гавань с горячей похлёбкой и мягкой жёнушкой. Нет, дороги влекли его, и усидеть на одном месте дольше двух недель было для него слишком сложно. Формально он никому не подчинялся и не был ничьим вассалом, но имел связи в высоких придворных кругах и практически дружеские отношения с некоторыми князьями, герцогами и принцами, что создавало обоюдную зависимость и вроде как обязывало.
Греендольд безэмоционально и как бы мимоходом поведал в общих чертах о некоторых совместных с Эридайном и группой наёмников походах и вылазках 'на чужую территорию', от чего меня бросило в жар и слегка пошла кругом голова - ведь только одно упоминание об упокоенном демоне чего стоило, не говоря уж про всяких там 'немёртвых' и вампирских гнёздах...
Но, ближе к делу. То, что заставило меня практически подскочить на стуле - это прозвучавшая тихим чуть надтреснутым голосом новость о том, что Эридайн был хранителем Перстня! Да-да, того самого, что сейчас составлял со мной практически одно целое, того самого, что был двуедин и чьё 'тонкое воплощение' имело нынче образ острой на язык рыжеволосой леди. Но и это было ещё не самое главное, ещё больше меня потрясла новость, что после 'ухода' Эридайна некоторое время хранителем Перстня был сам Греендольд!
Я порывисто вскочил и прошёлся к забранному мутными стёклами окну, потом сразу же вернулся назад, хотел что-то сказать, но сам пока не знал что именно: в разгорячённой голове бешеным табуном толклись лихорадочные мысли. Выдохшийся и выжатый Греендольд лишь молча смотрел на меня из-под полуопущенных век, на его белом как мел лице маленькими искорками горели бисеринки пота, отражавшие свет немногочисленных зажженных свечей.
А меня трясло, меня бросало из жара в холод - и я сам не мог объяснить почему. Я ещё раз прошёлся взад-вперёд перед заваленным бумагами столом и, остановившись, всё же смог выдавить охрипшим севшим голосом:
- Налейте вина, ваша милость, сейчас мне это необходимо больше всего.
Баннерет понимающе кивнул и всё так же молча наполнил один из неубранных кубков.
- А пока, - продолжил я под журчание изливавшегося из кувшина вина, - продолжайте. Я знаю, что вам есть ещё что сказать. И я отчего-то уверен, что нападения ждать не стоит, пока вы не закончите свой рассказ. Пока вы не изложите мне всё, что хотели.
Повествование возобновилось: тихим, ничего не выражающим голосом смертельно уставший пожилой баннерет открывал мне полную захватывающих приключений, смертельных опасностей, огненно-ярких красок часть своей жизни. Контраст между содержанием и оформлением был ошеломляющим, и от того ещё более притягивало то, что я слушал и слышал...
По коротким фразам и обмолвкам я узнал, какие примерно силы проявлялись у Эридайна при помощи Перстня, как менялся его характер, и как менялось всё вокруг него. И что Носителем он был без малого лет тридцать, и почти половину этого времени Греендольд был рядом во всех удачах и напастях. А потом, в один прекрасный день (было это поздней осенью) Эридайн пригласил своего верного и единственного друга-рыцаря к себе в каморку, где из всего убранства был стол, два стула, лежанка, кувшин вина с двумя кружками да оплывшая свеча.
Нет, то, что Высокий с каждым годом становился всё мрачнее и немногословнее, Греендольд подметил уже давно, и что в глазах у героя уже не было былого блеска и на подъём он стал весьма тяжёл - видел тоже. Но в тот вечер аура тяжёлой тоски на грани безысходности буквально давила к земле, а Эридйан мог своим настроением порой даже что-то материализовывать и потому Тарквинстейн не особо удивился прыснувшим за порог каким-то полупрозрачным чёрным многоголовым ящеркам.
'Ухожу я, мой друг, - без предисловий начал Эридайн, разливая по кружкам вино, - сегодня ночью ухожу. Спросишь, куда? Даже если б мог и хотел, всё равно б не сказал - ты не поймёшь. Надолго? А пень его знает! Навсегда, наверно... Ну, давай выпьем...'. Высокий в последние годы заимел привычку разговаривать сам с собой от имени собеседника, причём практически всегда зная или угадывая, что ему могут сказать. Да с Греендольдом и не надо было ничего угадывать - закадычные друзья понимали друг друга с полуслова...
Распив кувшин и повспоминав былое, не заметили, как наступила ночь. И тут Эридайн, вмиг став серьёзным и абсолютно трезвым, вдруг произнёс: 'Всё, иди, друг, уходи. Но сперва дай ладонь и прими от меня то, что везде и всегда было со мной. Я был Носителем, а ты будь Хранителем, ибо только тебе по силам эта ноша'.
И тут, как говорит Греендольд, сначала глаза застлала какая-то неприятная рябь, а потом и вовсе свет погас, а в следующий миг почему-то наступило утро, и было полное ощущение, что всю ночь он проспал крепким здоровым сном, уместив голову на столе среди разбросанной посуды - как раз напротив огарка свечи.
Эридайна, естественно, не было, пропал он с тех пор, и неизвестно, что с ним. Да и к чему над этим надо было голову ломать? Жизнь требует решений и действий, а не эфемерных умозаключений, и Греендольд жил дальше. Вот только стало как-то пресно, что ли - даже краски поблекли, и не хотелось уже никаких авантюр и опасных походов. Хотелось более размеренной и упорядоченной жизни, хотелось найти своё место и понять свою роль.
В общем, остепенился Греендольд и пустился сначала в странствие по знакомому маршруту, но по неизвестным дорогам, как бы отдавая последнюю дань своим ярким годам, проведённым в обществе Высокого. Пересёкши всю Империю с севера на юг, осел он в Видании, поступив на службу к барону Аттаульфу и со временем получив от него титул, земли, поселения и целый город.
А Перстень молчал и не проявлял себя никак - Греендольд всё же не удержался от искушения проверить этот магический артефакт и, чего греха таить, попытаться вернуть если и не 'времена былые', то хотя бы те былые ощущения...
Но никакой магии и никаких чудес, на пальце руки красовался широкий ободок тусклого золота с матово чёрным камнем. Только вот со временем новоиспечённый баннерет стал замечать, что порой предугадывает события и благодаря этому может как-то повлиять на ход вещей - во всяком случае, на тот ход, что касается его лично. Больших богатств это не принесло (да он и не стремился к ним), но несколько раз жизнь спасло.
Что ещё из не совсем обычного? Да вот взять тот же бридгостский храм, что занимает чуть ли ни десятую часть города, а своими мрачными башнями и шпилями порой кажется, что пронзает низкое небо. Никто не мог и не может находиться в сём сакральном месте дольше полноценного дума (пятнадцати минут по-нашему), ибо у посетителя начинает кружиться голова, возникают яркие не отличимые от реальности галлюцинации, которые порой настолько пропитаны ужасом, что многие сходили с ума. Кто-то терял сознание, находясь в храме в одиночку, но, что ещё более удивительно - через короткий промежуток времени их находили на улице беспамятными, но целыми и невредимыми неподалёку от храмовых стен. А вот Греендольду нравилось бывать в некогда намоленном месте, он любил уединяться там, любил проводить долгие часы в тиши и размышлениях. Атмосфера и прохлада в стенах и под куполами этого монументального сооружения успокаивали, смиряли порой вспыхивающие душевные метания, изгоняли щемоту сердечную, настраивали мысли на трезвый лад...
Именно здесь, в тишине и умиротворённости к баннерету пришла уверенность оставить Перстень на потемневшем и покрытом пылью алтаре, и не было никакого удивления в том, что на следующий день магический артефакт исчез. А судя по следам, к священной возвышенности никто, кроме самого Греендольда, больше не подходил. Удивило, да и то несильно, единственного постоянного прихожанина то, что на алтаре спала измождённая девочка - в бедном потрёпанном платьице, с исцарапанными ногами и руками. Казалось, что ребёнок долго убегал от кого-то настырно преследующего, и вот, когда стены храма надёжно укрыли от опасности, силы покинули дитя, одарив крепким сном. Было ей лет пятнадцать, и она пробудила в огрубевшей душе Тарквинстейна нежные отцовские чувства, и он удочерил девочку, нарекнув Эриссией, окружив её заботой и вниманием, что поначалу требовало больших усилий и титанического терпения.
Но не будем отвлекаться на личную жизнь, ваша светлость, время не терпит. Его светлость автоматически кивнул, в очередной раз прикладываясь к кубку и пытаясь унять зачастившее сердце.
Но самое главное - порой баннерета в храме посещали видения, картинки будущего. Если в обыденной жизни знаки грядущего были размыты и обрывочны, то в доме Творца Сущего всё было ярко, отчётливо и показано в нескольких вариантах развития событий, хотя всё равно не так понятно и доходчиво, как хотелось бы. Вот и вчера, когда Тарквинстейн уединился в сумерках храма для размышлений и укрепления духа, ему было явлено, что сойдётся он с кровожадным Уггардом в поединке... В общем, на выбор было несколько вариантов исхода и потому баннерет решил помочь проведенью, взяв инициативу в свои руки и послав весть орку-вожаку о желании провести переговоры в чистом поле о возможных вариантах сдачи города. Почему в поле? А чтоб ещё до кучи и этих пришлых сдать, да так, чтоб они ничего уже предпринять не смогли и не успели. Как это провернуть? Да их главарь ранен был прошлой ночью, теперь лежит пластом под присмотром верных людей - им только знак дать надо, чтоб они его, значит, сразу успокоили. А без главаря все эти пришлые сами собой управлять не могут, впадут в панику и попытаются сбежать. Вот тут-то, могучий вождь Уггард, ты их и возьмёшь тёпленькими да без всякой суеты...
- Значит, вас можно поздравить? - Чуть заторможено, словно за это время разучился говорить, спросил я.
- Нет. - С небольшой задержкой ответил Греендольд. - Это был не Уггард.
У меня не было сил ни удивляться, ни вскидывать бровь, я лишь поставил на стол незаметно опустевший кубок и, тяжело поднявшись, проговорил:
- Понятно.
Помолчав, добавил:
- Я не буду спрашивать, как вы это поняли, не буду вас ни в чём упрекать, просто ответьте - советников своих не жалко? Того же Гюндара, что не мог биться в полную силу из-за тяжёлого баннера?
- Они сами выбрали свою судьбу, согласившись служить мне.
Я ещё раз взглянул в затуманенные старческие глаза и, покачав головой, сказал:
- Ну да, ну да....
Он был прав, он был чертовски прав. Некий псевдовысокоморальный маркграф поступал и поступает точно так же, только ещё умудряется и о чести забывать периодически.
За повествованием, хоть оно и было сухим и без подробностей, день перевалил за середину и стал неуклонно клониться к вечеру: в окнах заметно потемнело, а сквозняки в баннеретских покоях усилились.
- Отдыхайте, ваша милость. - Бросил я, направляясь к выходу.