Казалось бы - где устроить засаду в облетевшем лесу? Да на самом виду, почти под ногами.
Какие-то люди выпрыгнули прямо из-под земли, словно рыбины из воды, взметнув бурые и жёлтые листья. И вот уже чьи-то руки хватают коней и стаскивают седоков, накидывают мешки и волокут неведомо куда.
Сопротивляясь, Энтреа и получил по шапке. Потом всю дорогу мучительно пытался понять - как ему удалось проморгать засаду?
Нападавшие прятались в ямах, вырытых вдоль дороги. Натянутые сверху сетки, засыпанные листьями, скрывали всё от самого зоркого глаза. Однако Энтреа был маг. Эти люди владели какой-то защитой, искажающей восприятие. Но поголовно? Что-то в этом лесу происходит ужасно странное.
Теперь их вели в лагерь. Магический компас Энтреа сбился, и теперь оставалось полагаться только на слух и немного на обоняние. Впрочем, нет - лагерь оказался немаленьким и большую часть народу составляли простые люди, не невидимки. Когда пленникам велели остановиться, вокруг собралось плотное человеческое кольцо.
Раздавались голоса: "Рваное Ухо, позовите Рваное Ухо!". Наконец, все притихли и с пленников сняли мешки.
Щурясь от яркого света, Энтреа оглядывал просторную поляну. Вокруг собрались не воины - по виду больше селяне и даже селянки. На общем фоне заметно выделялись несколько мужчин, похожих на бойцов. Один из них, крепкий седой человек, левая мочка которого и впрямь оказалась надорвана, пристально разглядывал чужаков. Но обратился не к ним:
- С чего вы взяли, что это варвары?
- Сам смотри. На хороших конях да в этих краях. Может, сам Император послал гонцов сказать, что спешит нам на помощь? Я бы больше поставил на Тёмного Одо. Мальчишка-то явно колдун.
И вождю передали отобранный у Энтреа клинок.
Когда нож достали из ножен, раздался гул голосов - собравшиеся узнали священный обсидиан. Откуда такая осведомлённость у оборванцев?
- Что ж, это кстати, - сказал вожак, - как и лошади - но что будем делать с хозяевами? Возьмём в отряд?
- Ещё чего!
Им явно тут были не рады.
- Зачем нам предатели.
- Ты на рожи их посмотри - какие кочевники. Сброд, прибившийся к Роксахору - со своими же воевать.
- Тряпки больно дорогие, знать награбленные.
- Да ещё и колдун!
Кольцо вокруг пленников сжималось, лица явно ожесточались.
Энтреа мотнул головой:
- Мы не можем остаться.
И сейчас же получил болезненный тычок в бок. Впрочем, говорить с ним больше, похоже, не собирались.
- Удавить колдуна!
- Удавить, это дело!
Лицо человека с рваным ухом было спокойным и жёстким. Казалось, он обдумывает предложение.
Кром откашлялся. А потом громко и отчётливо начал читать стихи. Точнее, слова из песни, - но в своём пении он, видимо, не был вполне уверен.
По полю, где войско легло,
Проходишь ты как по цветам.
Чело твоё омрачено
Не видом зияющих ран,
Не вонью гниющих кишок,
Не бранью пирующих птиц...
И пока он читал, вокруг постепенно смолкал шум. А когда он закончил, кто-то стащил с Энтреа шапку, и голоса ахнули:
- Белая ведьма?
- Фран?
- Не совсем, - ответил Энтреа, - но у нас есть общий знакомый. Тот, который пел эту песню. И верните, пожалуйста, нож.
- Он про Эмора говорит, - сказал юноша с круглым лицом, - Фран водила знакомство с бессмертным.
- Так, - отозвался вожак, - нож получишь потом, лошади останутся у нас. Любимец богов и без них не пропадёт, нам нужнее. А теперь говори. Почему ты с ней на одно лицо?
Ответ Энтреа был в целом правдив - разлучённые близнецы, таинственные предчувствия, зовущие в столицу, ранение в пути и приют в обители Энаны, где выздоравливающему явился Эмор, спел песню и подарил стеклянный клинок (ради краткости рассказчик позволил себе некоторую неточность). Но о главном он, разумеется, умолчал. Да вожак таомерцев и не ждал от него откровенности. Энтреа уже догадался, что именно в Таомере он вселился в голову Фран. Возможно, он уже видел эти лица. Если бы маленькая дрянь не накачивалась тогда вином - он помнил бы всё намного лучше.
- А вы - защитники взорванной башни? Как вы здесь оказались?
- Это долгая история, - глаза собеседника не потеплели, но из голоса почти ушла враждебность, - я расскажу её вечером, когда соберутся новенькие - им тоже полезно послушать. А пока оставайтесь, как гости. Если спросят, скажите, что так велел Морус. А ты, гитарист, пригляди.
Юноша с круглым лицом и впрямь не спускал с них глаз. В остальном им теперь не чинили препятствий, хоть и косились недружелюбно. Даже дали перекусить до ужина - по куску холодного мяса на чистых жёлтых листьях.
Оборванцы, живущие в жалких палатках и наскоро срубленных шалашах, похоже, не отказывали себе в праве поохотиться в лесу. Да и то - кто тут уследит?
Гитариста звали Сонни. Очевидно, гитара осталась далеко в прошлом - сейчас руки юноши загрубели от походной жизни. Энтреа заметил мозоли и ссадины, когда тот принёс ковшик с водой. Самодельный, из древесной коры. Похоже, в лагере многое приходилось делать своими руками.
Неужели они серьёзно готовятся воевать? На что же они надеются?
- Ты не похож на неё, - внезапно сказал гитарист, - лицом похож, а смотришь совсем по-другому.
- Почему? - в душе у мага впервые шевельнулось любопытство.
- Она хотела что-то про нас понять. А тебе и так всё про всех понятно.
- Вы герои, - улыбнулся Энтреа, - а значит, пока что не мертвецы просто по недоразумению.
- Нет, отозвался Сонни, - это чудо.
- Продолжай, не томи.
- Вечером. Морус расскажет вечером.
К вечеру на поляну пришло втрое больше народу. Горели костры, на которых жарилось мясо. Вместо лавок рассаживались на брёвнах, передавали друг другу еду и питьё. Новичков окружали заботой ненавязчиво, по-простому, стараясь никого не смущать. Когда суета немного утихла, заговорил Морус.
Для него было сделано грубое кресло на возвышении, у подножия сидело несколько человек, все - таомерцы. Свою историю вожак рассказывал уже не раз: повторения отшлифовали её до блеска и добавили выразительности. Ещё внушительнее она, должно быть, звучала в пересказах, расходившихся среди простонародья. И свою задачу она выполняла - поток людей в лагерь рос. Приходили беженцы, бродяги, жители окрестных деревень - с косами и вилами, с мотыгами и хлебными ножами.
И сейчас все внимали.
"Когда в наш город пришла белая ведьма и сказала, что через месяц его захватят варвары - над ней смеялись. Когда городскому совету пришлось убедиться, что ей открыто прошлое и будущее - разумные люди покинули город. Но не мы.
Никто тогда не знал, что варвары - это армия, и армия, у которой есть пушки. И сколько угодно магаридского пороха.
Мой отряд защищал последнюю башню над воротами города. Перед тем, как башня взлетела на воздух, я увёл его в потайной ход, в подземелье. Лаз подсказал сын строителя башни - он остался. С ним ещё трое - ведьма, кузнец и еретик. С теми не знаю, что стало. А Тони...
Когда, обдирая бока, последний из нас выбрался в полость под башней, раздался взрыв. Оглушённые, мы нашарили друг друга в темноте, взялись за руки. И в какой-то момент почувствовали - нас стало на одного больше. И знакомый голос еле слышно сказал:
- Огоньку бы, ребят.
- Тони! Ты ведь остался!
- Да, теперь уж совсем. Но знаете, братцы - я решил поделиться своим наследством.
- Башня взорвана, Тони, - тихо промолвил кто-то.
- Папаня считал - башня будет стоять вечно, поелику возведена на святыне. Выходит, он ошибался.
Голос замолк. Но потом продолжил:
- Может, суть-то в том, что святыня краденая? Батюшка по молодости спёр её в монастыре, куда его упекли родители вместо того, чтоб учить ремеслу. Лампа святого Тони - слышали про такую? Тёзку отец всю жизнь почитал - ну, как умел.
- Тони, - сказали мы в темноту, - почему ты здесь?
- Я ненадолго. Просто хотел убедиться. И потом - здесь так много магии, больше, чем магии. Гляньте сами.
Словно выдох промчался по подземелью - и всё стихло. Но в нише на уровне наших глаз разгорался свет. Там действительно стояла лампа - небольшая, совсем простая, похожая на лодочку. Вот она".
И Морус достал из-за пазухи блеснувшую в свете костров вещицу. Энтреа мог бы поклясться, что сделана она из священного обсидиана. Вот тебе и оборванцы.
А рассказ продолжался:
"Тут кто-то вспомнил эту историю. Говорили, что лампу подарила святому сама Дева Амерто. Все знают, что карлики от природы весьма похотливы - а он уродился карликом. Однако боролся с собой и хранил невинность, вот богиня и снизошла. И ещё он просил о мудрости, это такая редкость. Парень с детства мечтал строить соборы, а наука никак не давалась. Потом-то у него до смерти был ясный ум, хоть и в хилом теле. А в начале - дурак дураком.
Так вот, в этой лампе - свет истины. Не так-то легко объяснить. Он светит - и ты сразу всё понимаешь. Самое главное. По слухам, ещё этот свет - защита от колдовства. Всякая магия ложь, искажение замысла, - вот это не знаю. Но в тот момент знал, наверное. Свет прошёл нас насквозь и остался внутри, навсегда.
Мы протянули было руки, но засомневались, не будет ли это святотатством. Конечно, Тони как бы отдал нам своё наследство. Но оно ведь попало к его отцу не по праву. И пока мы топтались, один из нас решил за всех:
- Вот вы смеялись, что я нецелованный, а вон оно как. Думаю, Дева Амерто будет не против, - и взял лампу.
А она только ярче горит. Он покрутил её в руках, наклонил в одну сторону, в другую, а потом говорит:
- Масло не льётся. Нет там никакого масла. Что же горит?
Но мы уже не нуждались в ответе.
Свет истины вывел нас из подземелья - и погас. Но не совсем. Я чувствую его вот здесь (Морус приложил руку к груди), и другие тоже. С нами святой Тони и Дева Амерто.
И вы, братья, вы теперь тоже с нами".
Эта нехитрая речь словно зачаровала слушателей.
Даже Энтреа почти проникся - он действительно не ощущал таомерцев при помощи магии, и реликвия в их руках по-видимому была настоящей.
По разным причинам Морус умолчал в своём рассказе о двух вещах: во-первых, до выхода дошли не все. Белобрысый лучник заявил, что, спасибо Деве Амерто, теперь-то он точно знает, где найти Гаса Полуду - и отправился на желанную встречу в здание городского совета. Что с ним случилось дальше, Морус не ведал.
Во-вторых, во время долгого перехода по подземелью при свете лампы, странное произошло с ним самим. Его серьга - он носил её без малого десять лет - стала медленно нагреваться. Серьга была знаком столичного цеха наёмных убийц, малочисленного и секретного. Лучший из мастеров, Морус оказался на краю пустыни неспроста, но всё обернулось не так, как задумывалось. Может, оно и не хуже вышло - впрочем, смотря для кого. Ближе к выходу серебро раскалилось до нестерпимого жара. И Морус решился:
- Ну, раз уж мы теперь праведники - к бесам, - и потянул серьгу из уха.
Застёжка никак не желала поддаваться, а боль становилась оглушающей. Морус рванул серьгу что есть силы, отбросил прочь и шагнул на волю из подземелья.