Журнал Рец. [журнал Рец 7, август 2003]

Журнал Рец : другие произведения.

[журнал Рец 7, август 2003]

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Журнал Рец (nastin@polutona.ru) Размещен: 02/09/2003, изменен: 02/09/2003. 172k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: Андрей Дитцель, Валерий Лукин, Екатерина Боярских, Екатерина Келлер, Екатерина Ракитина, Ирина Максимова, Павел Настин, Роман Сапожников, Сергей Белов, Татьяна Мосеева, Юлия Тишковская, Михаэль Шерб

Группа "РЦЫ" и сайт ПОЛУТОНА http://polutona.ru

Представляют текстовую версию 7 номера журнала РЕЦ.

Номер подготовили: Евгения Риц и Дмитрий Зернов (Нижний Новгород) zerdv@mail.ru http://polutona.ru

Flash-версию журнала Вы можете скачать по адресу: http://polutona.ru/index.php3?mode=rets

**********************************************************

Андрей Дитцель

Европа

Эти отрывки отличаются от других моих текстов, и размещены здесь, скорее, по недоразумению. Исходный материал не автобиографич. Цитаты и топонимы остаются на моей совести, как и собственные имена. Снятое посвящение - автору "Метрополии рабов".

Она опять лежит передо мной,

бесстыжая и течная,

бесплодная как Сара.

Мне все равно: в конце концов,

я не Эдип, она не Иокаста,

все мифы умерли. Порой я путаю

Софокла, Пятикнижие, Андреева.

Мой русский оказался непонятен

колхозникам из казахстана, с ними

(кочевникам)

мы ночевали на вокзале в Бресте.

В моем немецком слишком много

английских слов, хотя и меньше, чем

у среднего подростка из Тюрингии.

Когда опять пересеку границу

в автобусе с поляками, мне вдруг

за Одером откроется европа -

одна из тех, что носят это имя.

(Еще необитаема земля,

и только Кадм на юге городит

холмы у скудных берегов

чужого северного моря.)

Сперва я буду мыть посуду

в турецком ресторане у Rathausplatz,

заигрывая с девушкой в платке

(Кемаль ошибся) через мойку справа.

Совсем чуть-чуть заигрывая: братья

встречают девушку после работы.

И странно, что она меня боится

(Ich stehe nicht auf die Frauen, obwohl

mag gerne die als Scherz manchmal anbaggern.)

Я постепенно осмотрю все церкви,

и полюблю святую Анну, где еще

звучит орган и плачут моряки,

и все внутри пропахло терпким потом.

5, 6

............................

...............................

В соседнем супермаркете мне продают

из-под прилавка просроченные йогурты

и ветчину в нарезке.

На воскресение Христово (в этот год

Христос воскрес на месяц раньше,

чем православный) я подрабатывал два дня

на лиферунгах, и по нужде

все бегали в Макдональдс за углом

(поскольку не было воды)

две польские кассирши, я и Томас, -

обколотый кретин, - сама дородная

владелица (домик на Рюгене) и сын,

который как бы помогает тут после учебы.

Знакомясь с местными студентами,

я удивляю их, читая Рильке

по памяти. Конечно, не часами.

Но этого вполне достаточно, потом мы

целуемся в японском парке,

не обращая на прохожих никакого

внимания. Это как бы cruising.

За той же ратушей в одном дворе

по вторникам и пятницам монашки

всем раздают шприцы, презервативы

и специальную газету для

заблудших душ с призывами на русском,

турецком и испанском языках.

Мне нравятся картинки, что до текстов,

я мог бы сам писать гораздо лучше.

Наверно, император Барбаросса

любил свой север, и торговля здесь

была беспошлинной. И торговала Ганза.

Но африканские колонии, потом

гастарбайтеры и т.п. Сейчас здесь

не белокурый торг, а южный рынок

(цвет кожи, речь и пр.) какая-нибудь

Ямайка. Еще, гляди, и потеплеет климат.

За пару евро я залез на южную,

что выше, башню кафедрального собора,

и старый город показался сверху

нагромождением костяшек домино.

Я мог задеть одну - и все посыпалось бы.

Мне захотелось плакать оттого,

что трудно быть таким могучим. По

неосторжности Геракл убивает сына.

И Адриан недосмотрел за Антиноем.

Мне лучше быть среди последних, ведь

нам остается толика надежды

(последние и первые...) Я был,

как говорят, хорошим журналистом

и даже макетировал газету.

Теперь я буду мыть машины,

поскольку мне открылось, что спокойней

распоряжаться самому собой. Не лезть

в чужие сны, как не заметит Павич.

(В одной из аннотаций на "Хазарский

словарь" в культурном приложении

к вечернему листку я прочитал, что это

средневековый детектив.)

Я спорил давеча с моей подругой Сандрой

о "Маугли", - она не верит,

что книгу написал какой-то Киплинг,

а не Дисней. Когда мы познакомились,

я удивил ее кириллицей

(что пишут иероглифами на востоке

она примерно знала.) Вот издержки

естественнонаучного образования.

И все-таки здесь в университете

немало симпатичных зайцев.

Мне нравится читать у одного

фонтана, расстелив газеты

на мостовой и слушать шум воды,

шум города и уличного скрипача.

Для этого подходят книги вроде

"Универсальный лексикон" и "Кто есть кто

в античном мире", которые купил

на распродаже, и еще одна, Гаспарова,

про ритмику стиха, она была

библиотечной, я ее не сдал

в Новосибирске.

Мы с Сандрой выбрались в Голландию, она

вела машину по польдерам и дамбам. Я ей

рассказывал о Петербурге, и что был

такой великий царь, которому здесь нравилось.

Мне самому казалось это странным:

болота как болота, лишь искусственные.

Потом я вспомнил Бальмонта, про "тихий

с певучим перезвоном Амстердам",

и это тоже было неуместно.

Что мне понравилось - как много птиц!

Я лазил по предгорьям Альп, фотографируя

смешные камни и деревья. Кое-где

была клубника, сладкая, как с кладбища,

(права Цветаева). А что меня смущало -

что у тропинок то и дело возникали баки

для мусора. Потом фотоаппарат

забастовал, но в домике на перевале,

где продавали пиво и сосиски

(само собой, открытки и флажки),

нашлись как раз такие батарейки,

которые мне подходили.

Я вспомнил фреску из собора в Аугсбурге,

ужасно древнюю, святого Христофора:

мужик с огромной палицей из целого

древесного ствола (гроза разбойников),

свирепый и косматый как Том Хэнкс

из Cast Away. Таких уже не встретишь,

дороги стали безопасны просто

до безобразия.

На удивление среди русскоязычных

французов, немцев, жителей Баварии

(не путать с остальными немцами) немало

славянофильствует. Так, на одном из сборищ

интеллигенции (...) звучал сперва "изгиб

гитары желтой", после две поэмы

вполне некрасовского слога и доклад

о Спиридоне Дрожжине. Мне было

неловко читать свои стихи, в которых нет

березок и архистратигов. Но однако, мне

сопутствовал успех. "Вот памфлет о закате

Европы!" - Похвалил один ученый муж.

"От православья или эллинизма",

от Лютера, от Хоннекера (и

так бесконечно продолжая список)

равноудалены мы. Жаль, что у меня

так мало собственных суждений.

Бродский стерпит.

Я думаю всерьез, что мы живем

как бы на одной из параллельных линий,

а время нелинейно.

Я люблю

ее, бесстыжую и старую, и верю,

она мне отдается по любви.

сентябрь 2002

Пристань

Noch immer glaube ich, den Boden unter meinen Fuessen

schwanken zu spueren, aber ich habe keine Angst mehr

davor, zu stuerzen. Es ist ein schoenes Gefuehl.

Es ist das Gefuehl von Leben in Bewegung.

Andreas Steinhoefel,

"Die Mitte der Welt"

***

Заблудившись однажды осенней порой в череде

странных снов, ты окажешься в маленькой комнате, где

приступает к своей монотонной работе паук,

принимает и форму, и запах, и вкус каждый звук:

каждый шаг превращается в поступь, а шорох страниц -

в шелест моря; над миром главенствует скрип половиц.

Сообразно ему обрывает листву за окном

с веток яблони ветер; покинув лесной водоем

с каждым скрипом луна - осторожный впотьмах пешеход -

поднимается ветка за веткой на облачный свод

как по лестнице. Скрип половицы, высокий - одной,

тоном ниже - еще. Кто-то встал у тебя за спиной.

(Дышит в ухо и трогает волосы.) Может быть, он, -

человек или призрак - в тебя простодушно влюблен,

но не в силах открыться... А, может, его вовсе нет,

и неясную тень на стене начертил лунный свет.

Или это всего лишь обман четырех из пяти

твоих чувств, и ему суждено так же быстро пройти,

как возникнуть. Попробуй спросить обо всем у зеркал,

в чьих владениях сам ты, бывало, приют обретал;

обратись - как испуганный мальчик - к самой тишине,

той, с которой когда-то ты тоже был счастлив вполне;

к ветхой мебели, мутному фото, которому пыль,

а не рамка давно придает респектабельный стиль.

Ты не спишь. Или спишь. Или просто не можешь заснуть,

оттого, что вокруг пеленой непроглядная муть,

что взметнулась со дна - то ль случайно зашедшей сюда

беспокойной души, то ль покрытого ряской пруда,

о котором ты грезишь - лесной колыбели луны -

И еще непонятней, что - явь, а что - сон, полусны.

Разлетаются даты настенного календаря,

исчезают бесследно заклятья лесного царя;

взгляд задержит причудливый знак на одной из страниц

старой книги - и вновь за спиной этот скрип половиц.

Монотонно, бессонно по-прежнему с пряжей паук.

Что-то вновь ускользает из рук безвозвратно, как звук.

***

Здесь, в тихой комнате с раскачанной тахтой

на месяц спрятались от любопытных взоров, -

с десятком книг, трюмо, кофейником, плитой,

недолговечным счастьем, - за зеленой шторой.

Сегодня ветрено, и форточки скрипят -

еще уютнее, обнявшись, в одеяло

на лишний час зарыться с головы до пят.

В такие дни все начинается сначала.

Когда уменьшится до глобуса земля

и постучится в окна ночь усталой птицей,

я подарю тебе стихи о королях,

драконах, рыцарях и разных небылицах.

ЯНУС, ЯНВАРЬ

Вот и уходит, оставив пустые облатки,

пару монеток, хандру и лукавые речи, -

вволю намедни с тобой наигравшийся в прятки, -

месяц двуликого Януса. Ладно, до встречи...

Если, отринув сомнения, было бы можно

в кои-то веки довериться лучшему богу,

жили с тобой неразлучно, деля осторожно

счастье, и горе, и хлеб на двоих понемногу;

и берегли бы, любовно и неторопливо,

каждую мелочь; и, верно, не знали печали;

утром, пропитанным запахом кофе и сливок,

за руки взявшись, до вечера не разнимали.

Кто там стучится в калитку? Не сам ли двуликий, -

может, наскучило спать под замерзшим подзолом

или случайно разбуженный солнечным бликом, -

жжёт воспаленное горло февральским ментолом?

***

Небо стало как последняя рубаха.

Покидая накануне Капернаум,

все добро раздал Малахия, как учит,

собирая разноликий люд на площадь,

босоногий проповедник с медной рыбой.

И смеялись над Малахией бродяги,

никогда не жившие в домах с садами:

дорогое ложе, пышный виноградник

и красавицу из Мидии оставил,

а повесил рыбу медную на шею.

"Пусть становятся грубее руки, кожу

обожжет скорей неласковое солнце.

Если выведет дорога в новый город,

на окраине жилище для ночлега

отыщу по медной рыбе над дверями..."

Как ребенок, удивляясь свежим краскам

неба и земли, он направлялся в горы,

не успев еще, как водится, постигнуть

разочарования. Казалось, ветер

доносил ему вдогонку запах рыбы.

Облака над иудейскою пустыней

истончились. Через рваную прореху

медно-красный луч упал на хмурый камень,

притворившийся сейчас огромной рыбой.

И померк левиафан за горизонтом.

***

Как кукла. Нет, куколка. Будущей бабочки

в траве. Как личинка речной стрекозы

под берегом в тине. Как почка, набухшая

к далекой весне. Как невзрачный бутон,

предтеча цветка. Ты готов к превращению,

И мягко шевелится что-то внутри;

чужое, но невыразимо прекрасное

вот-вот разорвет оболочку тебя.

Личинка боится погибнуть и, глупая,

нарывом считает зачаток крыла;

в бессильном отчаянье пробует вытравить

нить множества жизней связующий плод.

Но ты - человек, наделенный терпением

и мудростью, и добротой. Помоги

раскрыться бутону. Войди в мироздание

крыла мотылька, чутких глаз стрекозы

и посоха странника, чтобы увериться:

ты выбрал единственный правильный путь.

***

Ты хочешь прикоснуться к тайне?

Не прекословь и просто следуй

за мной. К восходу мы должны быть

у старой заводи - да, той,

где я рассказывал тебе

о стольких пустяках... Смотри

как медлит сесть на лист кувшинки, -

еще тягуч для тонких крыльев

прохладный воздух, - стрекоза;

но опускается - и блики

в холодном зеркале воды

как чешуя или монеты.

Взлетает; и опять садится

на тот же лист; и снова блики,

как будто кто-то под водой

играет зеркальцем. И тихо.

Минутой позже всплеск и шум.

В испуге обратился в бегство

дракон, поймавший стрекозу.

***

Der Drache, finge mir eine Libelle

mit feinem Fluegel, zart und schwerelos.

Sie sieht so aus wie ungestoerte Seele,

die niemals wird entschieden durch das Los.

Als Zauberer auf dem oeden Hugel

ich sehe in der Ferne, so allein,

dass es ganz spurbar mir ist, wie Erdkugel

sich dreht und dreht; das Wasser wird zum Stein.

Der kleine Drache, dem ich laengst befehle,

mein einziger und braver Untertan,

bringt mir sofort grossartige Libelle.

Die Welt veraendert sich von heute an.

СТИХИ НА СТРАСТНУЮ ПЯТНИЦУ

Не было мрака,

и боль прикоснулась едва ли.

Хлопнули ставни,

пропел в свою пору петух.

Сестры меня, как дитя, на руках пеленали,

в полном молчаньи,

а смерть сохранила мне слух.

Будь в моих силах еще,

свою бледность сотри я, -

зрение только

немного подернулось льдом,-

встретимся рано ли, поздно,

утешься, Мария.

Марфа, поверь, не придет в запустение дом.

Всё, как мне было обещано: медные блики

и облака, города как большие цветы.

Кто же зовет меня

(тлен, удивленные крики)

так, что я должен

сейчас же последовать, Ты?

Голос был властен, когда я вернулся оттуда,

как мне носить в себе

всё, что я знаю теперь?

С трепетом ждать - и бояться

последнего чуда,

ждать, пока снова откроется узкая дверь...

Вечером в пятницу

время помедлит и вскоре

вовсе застынет,

отлившись зерном в янтаре.

Где же тот прежний

насмешливый спутник, который

чашу Тебе предлагал на масличной горе?

ДВЕ РОЖДЕСТВЕНСКИЕ ТЕМЫ

А за окном - библейская метель

сбивает с ног беспомощных случайных

прохожих, превращая утро в гжель.

Тепло старинной пары чашек чайных

наполнило уютом этот дом

и создало покров какой-то тайны.

И я, и ты заключены в своем

молчании, и зря в окно стучится

озябший от мороза Купидон.

А память перелистывает лица

ушедших и нашедшихся людей,

как будто что-то важное случится.

И новое меж тем еще видней.

Пришли цари. Был безмятежен сон

ребенка, и смущенно на подарки

смотрела мать. И ветхий Симеон

еще не произнес под сенью арки

в безлюдном храме: "Твоего раба

Ты ныне отпускаешь..." И от барки

не призван был к служению рыбак...

Но позади уже такая веха

истории, что общая судьба

людей планеты - в отголоске эха:

- Осанна в вышних Богу. На земле

многострадальной мир. И в человеках

благоволение. И путь во мгле.

ЖАЛОБА (ИЗ ГЕРМАНА ГЕССЕ)

Нам недоступно быть. Дано же нам

стремиться заполнять любой объем,

вливаясь в день и ночь, вертеп и храм.

Слепая жажда быть - везде, во всем.

За бесконечной сменой форм порой

мы ждем привала после всех трудов...

Но нет пути, ведущего домой,

и нива не приносит нам плодов.

Нам не постигнуть замысел Творца:

гончар, своим искусством увлечен,

он мир за миром лепит без конца,

а человек еще не завершен.

Бывает, в глубине проснется вдруг

желание оставить этот путь,

порвать непрочных воплощений круг,

и, камнем став, немного отдохнуть.

***

Приметы города, в который ты

вернешся умножать синичьи толки -

озноб и пустота. Зимой мосты

невидимы как прошлое, и только

зеленый лед под ними - словно соль

под веком Пенелопы. Не тоскливо,

а тихо. Отдохни еще. Позволь

себе казаться мудрым и счастливым.

Пока не различается земля,

как глаз не напрягай. И мирно дремлют

в мехах Улисса бури февраля.

И Посейдон оберегает землю,

играя днем и ночью кораблем.

Не обживаться же на старом месте.

Еще твердишь заветное "вдвоем",

Хотя уже честнее "были вместе".

Что делать... Посмотри, как не спеша -

куда спешить ей, праздная гуляка,

по набережной - кто, твоя душа

бредет или бездомная собака?

НОВЫЙ МЕНЕЛАЙ

Влюбленный мальчик сделал шаг

к непоправимому, и вскоре

вражда народов вспыхнет так,

что закипит от весел море.

Но ровно дышит старый понт:

в делах людей все та же скука,

И чем яснее горизонт,

тем бесконечнее разлука.

И тем настойчивее боль,

чем дальше от меня Елена...

Эол приносит йод и соль,

и волны окаймляет пена.

***

Ветер треплет в облаках верхушки сосен.

- Неужели скоро осень?

- Скоро осень.

И за ней зима по облачному следу...

- Ты наверное уедешь?

- Да, уеду.

- А писать, хотя бы редко, что-то будешь?

- Ну, конечно, буду помнить...

- Нет, забудешь.

У меня еще один кусочек лета,

вот, возьми его на память.

(Без ответа)

Потому что в облаках верхушки сосен

ветер треплет. Скоро осень.

- Скоро осень.

***

Край ворчливых голубок, скворцов, осторожных сорок,

воробьев, - для которых за пазухой несколько крошек

ты хранишь, что б тебе ни готовил неведомый рок, -

и, конечно, таких гениально бессовестных кошек;

прочих тварей - притом обязательно упомянуть

разномастных терьеров весьма дружелюбного нрава.

Край, в который попав, постигаешь чудесную суть

тихой жизни в провинции, приобретая по праву

свой билет на сверхпрочный и сверхкомфортабельный борт

самолета, который малыш волочет через лужу...

Край, в котором живешь и не ведаешь, в общем, забот

о приюте в жару, обогреве в суровую стужу.

Городская окраина, место возвышенных дум

и обитель безвестных поэтов, моя Затулинка!

Здесь с утра за окном раздается общественный шум

и диваны на солнышке нежат потертые спинки.

Если мне не придется вернуться сюда - ну так что ж,

Только нежное имя случайно касается слуха, -

то ли в сердце тихонько шевелится спрятанный нож,

то ли просто касается прядь тополиного пуха.

***

Как стихи на чужом языке или вовсе без слов,

или просто нехитрый мотив, несказанно чудесен...

Мне бы сразу понять, что ты, странник, и впрямь Крысолов

и, конечно, не слушать твоих обольстительных песен.

В старом Хамельне ночь, и еще не сбивается с ног

по исчезнувшим детям хозяйка, ей снится похлебка;

бургомистру в сенате повторно доверили срок;

и трактирщику снова причудилась полная стопка.

Городские ворота спросонья открыл часовой,

почему-то он был равнодушен до странных прохожих.

Лишь луна озирала окрестности желтой совой,

но пока ни о чем в своей лени не ведала тоже.

Я еще не старик, но мой Хамельн уже так постыл...

Забери и меня, Крысолов, если дело за малым;

вдалеке от золы очага, от отцовских могил,

может статься, еще обрету все, чего не хватало.

Я уже не ребенок, внимаю добру равно злу,

за одним и другим я входил в полноводные реки.

Крысолов, обучи. Обучи своему ремеслу,

чтоб оно не исчезло с тобой, не пропало навеки.

ЭЛЬБА

Если бы тайный советник вкусил этой речи -

смог ли, играя, дожить до восьмидести двух?

Сброд ста языков проводит у пирса весь вечер

и оскорбляет акцентом изнеженный слух.

В ратуше судят, убрать ли от пристани сваи

старых причалов, но дело никак не идет -

благо для чаек. И прусскую спесь покрывает

как благородную патину жидкий помет.

Парусник, свежие сходни; воздушные змеи

над головами матросов, туристов, зевак;

и с неохотой на башне, но все-таки реет

в пору крестовых походов потрепанный флаг.

Если и ты, заблудившись как праздный прохожий,

тоже однажды под вечер окажешься здесь,

мокрого дерева, рыбы, продубленной кожи, -

запахов моря нахлынет пьянящая смесь;

и ни земной человек, ни небесная птица

в эти мгновения твой не нарушат покой.

Эльба спешит разветвиться в каналах и слиться

с морем, дотронуться моря прохладной рукой.

ЖЕНЩИНЫ (ИЗ РАЙНЕРА МАРИИ РИЛЬКЕ)

Они лежат, запутавшись в своих

прекрасных волосах; пусты их лица,

обращены к неведомому взгляды.

Цветы, скелеты, рты... Исчезли губы,

но зубы, ровные и чистые как шахматы

слоновой кости, пощадило время.

Цветы и ленты, потемневший жемчуг.

Накидки, платья, - дорогие ткани.

Распавшаяся ткань.

И почему-то

так тянутся побеги к старой крипте,

что здесь цветение до самой поздней,

холодной осени. Возможно, это

от талисманов и колец, - кошачий глаз

и бирюза обычные подарки

любовников, чтоб не остыли чувства.

И много жемчуга, рассыпавшийся жемчуг.

Расписанные вазы, на которых

портреты молодых и властных женщин.

Потрескавшиеся флаконы для

различных натираний сохранили

все ароматы оттого, что мастер

придал им формы фруктов. Алтари,

домашние, с веселыми богами,

открыто предающимися страсти.

Серебряные скарабеи для

застежек, статуэтка голой

танцовщицы, еще одна - атлета,

втирающего масло и другие

смешные безделушки, амулеты

для всяких дел, приспособления

(иные хитрые) ухаживать за кожей

и волосами. Множество булавок.

И снова темный жемчуг, столько бусин.

Звучавшая когда-то нежно арфа.

Тончайшие восточные вуали,

из-под которых выпадет ключица,

как мотылек, укрывшийся в бутоне

или начинка из разбитой куклы.

И так они лежат среди вещей,

с которыми успели прочно сжиться, -

камней, колец, игрушек, талисманов -

глубокие и темные как реки.

Они и были -

лишь речные ложа,

на них оставили свои следы

течения и волны, что во все

века себя стремили к новой жизни.

На них ложились юные тела -

и постепенно зарастали илом.

Как якоря врастали тут и там

широкие мужские костяки.

А иногда к реке спускались дети,

пытаясь разглядеть сквозь толщу вод

сокровища - и волны выносили

диковинные камни и монеты.

Когда же дети покидали берег,

река рвалась за ними вон из русла,

кружась в воронках, поднимая взвесь,

пока в ней вновь не отражались берег

и облака, закат и стаи птиц.

Сгущались сумерки, и из воды

всплывали дорогие безделушки звезды.

Новосибирск, Гамбург

март 2000 - апрель 2002

_______________________________________________

Перевод эпиграфа: "Я все еще нетвердо стою на ногах, но уже не испытываю страха падения. Это прекрасное чувство, чувство жизни в движении". Из необычного, замечательного романа "Середина мира" детского писателя Андреаса Штейнхофеля. Надеюсь, что эта книга вскоре будет переведена на русский язык.

"Малахия" (древнеевр.) - "вестник". Хотя к этому Малахии имеет какое-то отношение и герой Курта Воннегута ("Сирены Титана")...

Ангел с чашей, спускающийся к Иисусу на Масличной горе - этот мотив часто встречается в пластике средневековых кладбищ Европы.

Ссылки на оригинальные тексты стихотворений Гессе и Рильке:

http://www.hhesse.de/gedichte.php?load=klage

http://www.rilke.de/gedichte/hetaeren-graeber.htm

Вот и всё

**********************************************************

Валерий Лукин

"БЛИЗОСТЬ"

* * *

каким размером не пиши

как ни братайся с чертом рыжим

без ампутации души

порою

кажется

не выжить...

* * *

растрачены слова и послесловья

на эхо умирающее тихо

огонь свечи исколотый любовью

трещит как будто детская шутиха

и ночь кружит часа четыре кряду

у пламени горя и не сгорая

а разум спит

и сон его награда

за пять минут потерянного рая...

не умею

...глотать судьбу свою по крохам

под грузом ста килопаскалей

дышать от выдоха до вдоха

туманом взвешенных реалий

с утра спешить на электричку

чертить на стеклах чье-то имя

и целовать алкоголичку

когда-то бывшую любимой...

* * *

все сказано

повторено

забыто

и заново придумано случайно

беспомощная крошечная тайна

размолота движениями быта

возвратно-поступательно-чужими

проделанными больно и неловко

сложившимися в маленькое имя

скрываемой от всех татуировки...

* * *

нацарапать ее телефон

опираясь на плечико

на обрывке газетной бумаги с соседнего столика

чтобы штопать бессонницу звуками автоответчика

и гудками

короткими словно сердечная колика...

* * *

который день судьба в глубокой коме

и дождь январский робок словно школьник

а я снимаю угол в странном доме

похожем на любовный треугольник...

* * *

гадаем на кофейной гуще

и по рисункам на руках

о неминуемо грядущем

и не случившимся пока

но как не бросишь жребий сучий

опять ложится

боже мой

что господин счастливый случай

обходит дальней стороной...

* * *

близки

как патроны в обойме

прижавшись

лежим без движения

как будто ни боли

ни бойни

ни дрожи

ни жажды

ни жжения

ни позднего жаркого срама

в расплавленном мраке покоя

покуда затворная рама

не сдвинута жесткой рукою...

* * *

здесь как на марсе жизни нет

хотя и смерти нет в помине

тут пляшет бледный желтый свет

на углях в тлеющем камине

да ветер ставнями стучит

да стонут ночью половицы

под гнетом ноющих обид

давно оставленной девицы...

* * *

башка заботами загружена

в перу опять землетрясение

все плохо

лишь защита лужина

не вызывает опасения...

* * *

у кого-то есть силы расти вверх

у кого-то - расти вниз

кто сумеет вырасти раньше всех

получает заветный приз

тишину и зелень

и чудный вид

и скамейку для грустных дам

два цветка на стыке гранитных плит

и горбушку поверх ста грамм...

**********************************************************

Екатерина Боярских

изгнание

Вопреки себе, не к себе, а на эту упрямую тропку,

за эту прямую речку.

Я удалюсь в изгнанье за эту речку.

Утром путь чуть дымится, тлеет,

прячется за лесами.

Сверху сырое солнце белой тряпочкой машет.

На дороге меня рассудок одну оставил.

Мир не ловил меня, но поймал,

и говорить не смею.

Мятой травой ступаю, сухой ногой наступаю,

я направляюсь в изгнанье, сыплюсь зелёной сыпью,

мелкой чудесной дрожью, древесной блаженной

смолью с меня стекают - стихи стихают, меня листают

листья, легкой ногой ступаю, я выступаю

в изгнание, скоро скроюсь зеленой шалью,

скоро узнаю.

Вот и узнала.

Знаю свои пять пальцев,

знаю свои глаза на коленках,

крылышки на лодыжках.

Ирий, ирий, - выдох и вдох небесный,

щепотка ветра, щепочка кедра,

ирий, ирий - щекочут птицы,

ирий, - вечнозелёным эхом

щебечут ветки, а в вешних, в вышних,

а в небе вербном конем безмерным

гарцует счастье,

я прекращаюсь, я превращаюсь,

превозвращаюсь.

Я ухожу в изгнанье вечнозелёным оком.

Вот туманные лошади дрогнули, испарились.

Значки-зарубки ушли под кожу, зрачки исчезли.

Мир не ловил меня, но поймал,

и говорить не смею.

* * *

Сны с приближением в них персонажа - хозяина снов

Я - отдалённый оркестр,

под его управленьем в оркЕстровой яме сижу,

на верёвке под облаком тихо хожу,

деревянная моль на шарнирах,

летаю гулять под оскриплую дверь,

бить по окошкам - кровИть запечатанный вид...

...это срубили калитку у теплой стены,

это День распростёрся со всей стороны,

незарубчивый, тёмный, надеялся выйти в исходный листок из падучих дождей,

горький, как память во рту,

как солёная кровь из прокусанных рук

Ты забыла, зачем

ты хотела насквозь

прокусить себе кожу и выдернуть уши?

...местная грязь отрывает подошвы от век,

с клетки слетает прохладная мятная капля,

клетка поёт палестиной отсутствия птицы...

Всё это правда, иначе не может не быть.

турнемалин

Я вывела весеннюю химеру

из сморщенного шелка

и назвала ее Турнемалин,

как драгоценность.

И назвала ее над пустотой.

Отчаянье, как тоненькая книжка,

должно было порваться изнутри,

остаться пчелкой в уголку улыбки,

осунуться и плавать на губах,

как молоко, -

но мне мешает сравнивать любовь.

Когда навстречу головокруженью

является поток нездешних монстров,

то мне мешает видеть их полёт

любовь, с которой я дышу им в крылья,

чтобы они держались на весу.

Одна не единица, две не пара,

но кто из нас посмеет расцепиться?

Я назвала её над пустотой,

как очевидца.

На улице - весенняя вдова,

асфальт ушел по собственным делам,

из воздуха выглядывают окна.

Весна не греет и не холодит,

ей одиноко.

Венерианской сыпью поражён

тоскливый город.

Тебя не видно, выйди на балкон,

и улетишь на нем куда угодно.

- Не верь, не верь, растерянность моя,

с воробушками ты не полетишь,

сообщниками мы уже не станем -

такие обещанья не живут.

Но ты хотя бы выйди на балкон

и позови ее над пустотой:

- Турнемалин!

* * *

Если листья собьются вместе,

если люди сойдутся вместе

на высокое поле сердца,

на широкое поле дня,

если люди сойдутся вместе,

если листья сольются вместе,

если песни споются вместе -

как и не было до тебя.

Если понял - сумел родиться,

если вспомнил - успел согреться,

если падал - хотел раскрыться,

а потом от самих себя

узнаём, что никто не птица,

а потом ничего не снится,

а потом ничего не длится -

как и не было до тебя.

Бог торговли, узнавший кто мы,

и куда мы, и из чего мы,

дал за нас ни одной монеты

неразменного сентября.

Рассыпаются все предметы,

разбегаются все приметы,

за лесами не видно дома -

как и не было до тебя.

Не найдемся - напрасно ищем,

мы осыпались пепелищем,

за лесами не видно жизни -

дальше некуда от тебя.

Скажешь лучше - не скажешь чище:

дальше некуда от тебя.

* * *

Под колыбельный звон

серых зеркальных нот,

сквозь приоткрытый свод

замкнутых безграниц

тихо стекает дождь

синих атласных душ,

метко стегает град

мелких колючих лиц.

Мимо сбегает град,

тихо стекает звук,

мельком мигает звук,

падая в диалог

мокрых прозрачных слов,

близких вороньих крыш,

плоских непрочных луж,

слабых нечётных ног.

Тонко прольётся блеск,

скатится греться в лес,

в камень, лишайник, мох,

в светлый летучий след.

В руки приходит сон,

зная, что это плен,

грустно моргает день,

зная, что он ослеп.

Омут затянет в речь

чары сплетённых туч,

камень, лишайник, прах,

лестницу над травой.

Тихо стекает дождь

в мокрый невнятный дом.

Капли стирают страх,

бывший когда-то мной.

* * *

- ветер Летучая Мышь

подстерёг меня около дома 78,

вышел такой серьёзный,

вздохнул оглашенной трубой,

кинул в меня дворняжкой,

дунул консервной банкой,

перевернул, уронил.

Выговорил усеченье на уровне пола,

Выгородил путешествие в рамке забора.

Бледный в три четверти город

отходит, как холод в запястье при взмахе руки;

в красном кирпичном углу сохраняются голуби.

Угли

можно оставить на память,

на хрупкость,

на жар послесловий:

"...Отвратительный вид у привратника майских ворот,

Высока моя башня, да я и сама деревяшка..."

Здравствуй, благая судьба

не имеющих права на вести!

Всё на местах -

и труха позапрошлого века,

и счастливый билетик, и счастье его, и трамвай,

как волшебный фонарь на погашенной улице -

Шага

она моего не длинней,

не темнее, чем каждый из тех,

кто медлится, длится и лепится в прах,

рядится в пух, но не бросит

никому в упрёк

шепелявую горсть

яблочных

лепестков.

* * *

Завод на равнине слеп.

На солнце легко смотреть.

Как белые мотыльки

две лошади - я и ты.

Ночна-я кровь

из худеньких жил бежит,

поля упали ниже уровня сна...

... зацепился за взгляд и упал

дом на краю...

Ночна-я ткань

меняется на глазах

на улицах, на щеках,

царит на мятом стекле - будто печать...

Это желанные прятки уставших искать...

Куда ты шёл?

только небо и провода,

луна в горловине рек,

луна в половину век

и луна на грани лица

вертят тобой...

Земля пуста.

Куда же ушли леса?

Когда же сожгли уста

чьи имена?

И поезд неразличим,

пока не сплели лучи

две робости, коротки,

как всякие огоньки.

***

Созерцающий конфетную бумажку дважды родится,

вылупится из матери, выйдет из строя,

поработает червяком в килограмме яблок.

А сердце по утрам обливается свежей кровью,

Дышит из чистого окна кислородом,

Чистит до блеска засевшие кошачьи когти,

одевается в шелуху.

Сидя в ванне за час до рассвета,

Я говорю, что сегодня верба,

что будет время, что мало толку,

что счастье рядом через дорогу,

что сказка ложь, да......... вода остыла,

Смываю стыд и прошу спасенья.

Я говорю как пьяный оракул,

Выкрест, нехристь, серая шейка,

как вещь в себе или суп в пакете.

Любое слово, неотложная помощь.

Он согласится быть некрасивым,

Изваляется дОчиста, дО смерти оживится,

от копоти с места не сдвинет взгляда,

брызнет росчерком по бумаге,

запинаясь перед людьми

В земную жизнь уйдет до половины,

просидит полгода на сломанной карусели,

подавится вЫборами, дворАми, тартарарАми.

Слышишь, проклятая вода вдоль крыши

скачет по жёлобу, шумит в футляре -

Кому она глубоко вопьётся,

Судьбу обманет, в себе утонет.

Маленькая полночь.

В луну можно посмеяться.

Небо пьёт, а потом дерётся.

Влюблённыё увидятся в собачьем храме

на один оборот пустоты у солнца.

Собачье время,

щенячье пламя -

Цепной репей на бродячей шерсти,

запоминай своё состоянье:

зависеть от местного кривлянья пространства,

(от)чаянья дня, развалин глАза,

от узлов и завязей воспаленья,

ходить - планировать столкновенье

(никто как ты - но столкнись с другими!)

собачье время, обрубок царства,

значки-коросты.

заварит чай, окунётся в чашку,

обольётся розовым вечерним светом,

заблудится в дичайшей горчайшей горчащей чаще,

сыграет в кости зайдёт с червей

А сердце как выскочит. как выпрыгнет,

как выйдет по проволоке,

и глаза подсолнухов будут его беречь

на проводАх, на трамвайных рельсах,

на прОводах

головы с плеч.

...оно пройдет до половины страха,

вернется,

треснет,

выбросит споры.

**********************************************************

Екатерина Келлер

Хорватский фотоальбом

1. Пула

Я повторяюсь и повторима

в имени, в створках амфитеатра,

звонкой подкове Древнего Рима,

брошенной всадником где-то у моря,

в солнечной вспышке удачного кадра,

в сговоре с памятью и в разговоре

с городом, местом, пейзажем, бассейном

Леты, заросшим хорватскою речью,

с тем, что врастает размытым, весенним

небом в руины Arena di Pola,

с фиговой водкой и сыром овечьим.

Не разговор - изумленное соло

стройной туристки, застывшей на фото.

Что ей останется, кроме соблазна

блеклый альбом перелистывать: вот он,

город, возникший из южного гула,

город, давно на забвенье согласный -

город согласных в имени Пула,

солнцем палимый, балканский, опальный,

загнанный в скобки, в строфу, в перепады

амфитеатра: приморские пальмы

смотрятся в небо, смотрятся в море -

тяжестью фона - а что еще надо? -

и не участвуют в разговоре.

2. Еще один фотоснимок

Створчатым гулким подобьем римского амфитеатра

строфы сжимают пространство до тишины и щелчка,

до смещенного ракурса одного удачного кадра.

Фотобабочка ловится на растерянный зов сачка.

Снимок сделан - затишье. Легко ли ему, отснятым,

но непроявленным оставаться где-то внутри?

Оголенному слову с выжженным ароматом,

непривычной тайне затемненных витрин?

Слово сказано. Грецкий орех расколов, в скорлупке

обнаружим новое, сияющее впотьмах,

и зажав его в клюве, понесем, подобно голубке,

из ковчега навстречу морю. Но один осторожный взмах

твоего сачка, и вместо острова будет суша,

вместо рокота моря гекзаметр Илиад.

Вот еще один экземпляр на альбомном листе засушен -

мотыльком упавший в коллекцию драгоценный видеоряд.

3. Отпускное

Отпускное такое, курортное и тягучее,

запиваемое вином на балконе слово "Опатия",

перелистанное зимой, затертое и закрученное

в неподъемный дорожный узел - когда захлестнет апатия, -

воспоминанье о море, сочное, переспелое:

небытие страницы, небытие явления.

Восходящим солнцем пленку засветит: белое

нестираемое пятно совершенного преступления.

Так отпускай же в небо, не помни и не удерживай

отпускное чудачество чаек кормить крошками,

не кричи им вдогонку, хлеб искрошив, "Где же вы?"

Замерев на фото, пусть вечно летят в прошлое.

Пляжный сезон

Бикини в черно-белую полоску.

Лужайка, размалеванная тенью

И светом. Между берегом и телом,

Загаром натираемым до лоска,

Зазор не больше здесь, чем между телом

И телом. Впрочем, в плоскости души

Уже не важно, кто там, между делом,

К пейзажу, как заплатою, пришит.

Открытие купального сезона:

Потягиванье дня из банки пива,

Пока самозабвенно и лениво

Сыр солнца источается слезою.

Пока продукты времени и смысла

Беззвучно бродят где-то в глубине,

А маклеры подсчитывают числа

И ставят вентилятор в кабинет.

Купальные костюмы всех расцветок,

Без модных наворотов и по моде,

По образцам, чье время на исходе,

Как нам доносят данные разведок

На берег озера - велосипедный стрекот,

Веселая мышиная возня

И отголоски трепа и упреков,

Невнятных для тебя и для меня.

Затягиваясь зноем, как зевотой,

В соблазн впадаем: может, тоже ляжем

Под тентом, под кустом, срастемся с пляжем,

Разморенные качкой отчего-то

На берегу. Мы, опершись на якорь,

Напоминаем корабли в порту:

Часами медлим в ожиданьи знака

И наконец выходим за черту,

В большой заплыв - вглубь озера, туда, где

Пляж кажется лишь ковриком у двери,

Картинкой на стене, по меньшей мере,

А не базарной толчеей в Багдаде.

И вот на расстоянии руки, не

В руке уже, но вскоре вновь в руке

Пейзаж на солнце сохнет, как бикини,

Испачканное в иле и песке.

Сентябрьская зарисовка

Утка всплеснула крыльями, и вдвоем мы

Смотрим в открывшую глаз изумрудную заводь,

Как она снялась с поверхности водоема

И крикливая, шумная, понеслась куда-то на запад.

Водоем зарос камышом, ряской, осокой,

Но в середине вода пробивается и лоснится

На предзакатном солнце, еще высоком

И слепящем глаза, рябящим и сквозь ресницы.

Вдруг в разрезанной облаком перспективе небесной сини

Промелькнет, исчезая за узостью горизонта,

То ли крепнущее крыло, то ли лист, слетевший с осины,

Только что зеленый, подернутый позолотой?

Нам пока все внове. Так ребенку про смысл вселенной

Отвечают смущаясь, небрежно, почти что в шутку.

Но почему-то душа, вырвавшаяся из плена,

Кажется нам похожей на ту же утку,

На летящий знак, буквицу мертвой речи,

Вдруг проснувшуюся, подающую звонкий голос

И ответа ждущую - но ответить обычно нечем,

Несмотря на нежность и боль, горечь и гордость.

В осыпающейся пыльце, мошкарой обживающей воздух,

Горизонта тончайший волос кажется золотистым.

И, закатом застигнуты, смотримся мы, как в воду,

Как в глаза друг другу, в свет заосенних истин.

В ожидании снега

А он мне приснится, и ты не узнаешь. Один

Из тех, в кого долго и глупо была влюблена я.

И смутная жалость растает снежинкой в груди,

Начавшийся день узнаваньем любви пеленая.

Наш город-раскраску листает беззвучно ноябрь

И сыпет на крыши каскады бесцветных горошин.

Нет, это не тайна. И можно бы было... Но я б

Тебе не сумела сказать, объяснить, мой хороший,

Как сладко и сумрачно в том захудалом мирке,

Где ходят в кино на забытые фильмы из детства,

Где держатся за руки, слушая дождь, как оркестр,

Когда от стаккато финального некуда деться.

И сон растворится в прозрачнейшем дня веществе,

Почти без остатка. И тоненько сахарной пудрой

Присыпет покатые крыши белесый рассвет.

Наступит наш день. Наше первое снежное утро.

***

Одиночество. Ожиданье. Окно. Ответь мне,

Расставляющий эти нули по возрастанью - вдоль

Обнаженной линии жизни, продырявивший ряд отверстий

В четкой линии сердца, пересекшей мою ладонь.

Продолжай ворковать призываньем ручного слова -

Я не слышу. Не отзываюсь. Не повинуюсь. Сплю.

Будет время еще бояться чудовищ многоголовых.

Просто глянь за плечо налево и потихоньку сплюнь.

Не смотри на меня. На память, наугад заглянув в бездонный

Первобытный колодец, уходящий во тьму времен,

Я расставлю тайные знаки, как следы, на своей ладони.

На замок заперев отчаянье, припишу вверху: "На ремонт".

Ну прости мне это блуждание от окна до окна, от двери

До стены, мои не-стенанья, повторимость моих клише.

Каждый штрих на моей ладони боевым крещеньем проверен,

Попаданьем случайных пулек в разлинованную мишень.

Моему Щелкунчику

День ускользает из пальцев дождем за оконной

Тьмою. В столовой завесили плотные ставни,

Свечи зажгли. Оловянных гусаров - по коням,

В ночь им скакать, сражаться во вражеском стане.

Стопка ликера для гостя, а детям - орехи,

Plaetzchen*, конфеты и полный графин лимонада.

Снега бы, - просим. Но дождь обнажает прорехи

Голой земли бессердечно и нежно. Не надо

Этих красивых игрушек, расплакаться впору.

Милый Щелкунчик, зачем ты меня утешаешь?

Елка наряжена, как королевна, нет спору,

Звонко, волшебно мерцает в ветвях ее шарик,

А под ветвями подобье рождественских ясель,

Где пастухам и их овцам является ангел -

Мастерской, доброй рукой обработанный ясень.

Рядом, под елкой, смотри - настоящие санки.

Снега бы только. И мчаться на санках под пенье

Сердце саднящих и тешащих слух колокольцев.

Знаю сама, я измучила вас нетерпеньем,

Что мне поделать, раз нежность под сердцем так колется,

Праздничной ели под стать? Лучше смейся и щелкай

Крепкие шарики бед, лучше детям в ладони

Сыпь сердцевинки побед, под разряженной елкой

Смейся и плачь, мой Щелкунчик, мой милый Адонис.

Нежной глазурью печаль застывает на сердце.

Как монотонно мышиное бдение будней...

Впрочем, не слушай меня, уведи меня сказочной дверцей

В детские сны - до рассвета, а там - будь, что будет.

*Plaetzchen - немецкое рождественское печенье.

Построждественское

Мое простуженное чудо,

на ладан дышащий сочельник,

в ладони холода ночуя,

в мелодии виолончельной

или в старинном волхованье

над горсткой слов, над кучкой пепла,

раствором хвойной соли - в ванне,

из пряных ароматов слеплен,

войди на цыпочках, доверься

курантов звонкому паденью,

разбейся сумрачным довеском

к дарам, которые поделят

не верящие в свет в пещере

и ждущие в потемках - чуда.

Упорным прищуром прощенья

я в лица всматриваться буду

сквозь запыленное пургою

окно троллейбуса, сквозь зимний

пейзаж, я, что-то дорогое

зажавшая в руке. "Прости мне."

Имитация голоса

Что мне от этой радости, истончающей своды сердца,

Кельи, где утлым пламенем бьется в лампадке - память?

Подле тельца из золота - агнца кроткое тельце.

Что мне теперь - подобие звука губами мять,

Ответвляться от шепота, голосовым отростком

Вскармливая одиночество - тушу мою коровью.

Отроческое желание вылизывать из бороздки

И из соска выцеживать молозиво вместе с кровью.

Что мне от скудной бренности, бережной, как ладошка

В вязаной теплой варежке, спрятанной в жизнь, как в кокон?

Ждать ли чего от голоса? Думать ли, что не ждешь, как

Сам в пространство прорежется, вылупится ненароком?

Хор под тугими сводами будет пытаться гимном

Парус надуть, дыханием выветрить все пустоты.

Что, разорвать шепоток? Подпеть? Истово так. "Помоги нам."

В стройный парад голосов вступить звонкой фальшивой нотой

Или опять беспощадно мять звук губами одними,

Чтобы потом - в неминучее: хрип, кашель, молчанье, выдох

Терпкого имени Твоего - что мне Твое имя?

Разве умеет глина хранить вечность в любых видах?

Снег

Ввечеру этот город заливается колоколами,

Звон - от храма к храму. Началась вечерняя месса.

Задыхается эхом пространство, как собака-лунатик - лаем,

Возвращается в отзвуке. Не находит себе места.

Это я по-прежнему жду. Это снег ложится на крыши,

Тротуары, улицы. На кусты, деревья, ресницы.

Это ты - умеющий слушать, но увы, не могущий слышать,

Без меня - потерявшей облик, но еще умеющей сниться.

Чечевичной крупою пытались Гензель и Гретель

Проложить себе путь, как надежду вернуться к дому,

Где никто не встретит - и лучше б никто не встретил.

Но никто не знает, в какой заколдованный лес идем мы,

И никто не подскажет. И снег заметает память

Чечевичных зерен на свежем вчерашнем срезе.

В зачарованный омут откровенья прошлого канут,

В мелкой крупке утонут. Станут тканью вещей. Грезим?

Колокольным дыханием нас оплетает город,

Вызывает из морока, тонкой ведет тропинкой.

Вот окно, где я жду. Вот окно, где ты спишь. Скоро

Мы на просеку выйдем - только не торопи. Как

Приглушенно и вязко отзывается чья-то память,

Вдалеке, за заснеженной явью глухого хора...

Ничего, что я буду, прижавшись к тебе, плакать?

Холодеющий отзвук. Засыпающий снег. Скоро...

Имя

Господи или тот, кто впервые дал мне имя,

прозвучавшее смутно, нечетко, издалека -

словно кто-то в беззвучный час истово и наивно

за мелодию принял предгрозовой раскат, -

тот, кто учил меня - школьницей ли влюбленной -

пробовать на язык сладкий, щемящий лед,

в щель упрятывать голос, плод возвращая в лоно,

воду на мельницу лить, в ступе ее колоть,

тот, кто меня повел, принимая на веру память,

палевый плотный воздУх речи, стихов, утрат,

тропкой несовпадений, падалиц-яблок - падать

в самую мерзлую ночь к беспросветным зимним утрам,

тот, кто меня наконец не отпустил на волю,

выдав мне право петь, плакать и ворковать,

душной гарью открыв рот мне, вчерашней болью,

точно фокусник, вынул, как карту из рукава,

кто ты, я теперь здесь, я откликаюсь, ибо

я - порожденье твое, твой послушный продукт,

я продолжаю петь несмолкающей сонной рыбой

или ее скелетом в недомерзшем пока пруду.

Город

Вчера мне снился твой город - не тот, в котором была я,

а тот, где я никогда... Фантазия в чистом виде.

Все та же "любовь к географии", к поставленной в ночь палатке,

к чужим рубежам, к нетронутости событий.

Мы странно взрослеем. И я об этом жалею.

Не в возрасте дело, не в мареве откровений:

пройдя до конца распахнутую аллею,

мы видим, что дальше - некуда. Улица. Муравейник.

И мы тогда возвещаем и urbi, и orbi

надорванным голосом (детский, дурацкий пафос!),

что мы отсюда уходим. Что мы быть поводом скорби

уже не желаем, от скарба скорбей избавясь.

И может быть, нам покажется чуть ревнивым

захоженный мир с его потерянным центром.

Но мы ничего не добавим к навеки созданным мифам,

к воздушному замку и прочным воздушным стенам.

Речные маршруты

С грузом речи расстаться,

рассказать бы, поверить кому-то,

на холодную гальку

или на мокрый песок уронить

небывалую правду о том,

куда нас уводят

ночные речные маршруты:

в долгие чудные странствия

в светлое прошлое

в сны безымянной страны...

ничего не суметь объяснить

над холодной водой,

над водой, пробегающей мимо,

выносить ожиданье, как плод,

просиживать на камнях,

пока сумерки смерть

не приблизят,

не предскажут рассвет

и не вложат в рот тебе имя

не звенящую больше монетку

тепло одного дня

и не выплеснут снасти "скажи"

и осколки слова на берег

несгорающей веры

нескудеющей светом волны

повторять про себя

в тишине

в тишину говорить

верить

что одно твое слово сомкнет финал тишины.

Найдешь языком ложбинку в прохладной шершавой речи,

бисер, впадинки смысла на вкус и цвет разбирая,

ростки, отливы запинок, складочек или трещин,

в холодной пещере дыханья закручиваемых спиралью,

а после легко пружинку отпустишь - так было просто

дышать на ее конце, летящем - куда - не знаю:

восторг и летняя ночь, река под мостом и звезды

в раскрытой ее ладони, рассыпанный бисер знаков.

И кажется, что легко читать по ее извивам,

холодную дрожь моста считая упрямой блажью,

все то, что будет с тобой: площадка памяти с видом

на набережную, где ты гуляла во дне вчерашнем,

где яблони ищут ветер всей поверхностью листьев,

где веером сложит день за кадром щелчок заката,

и ты никогда не поймешь, откуда они взялись-то,

тропинки на кончиках слов, на кончике языка, ты

сбежишь со склона холма, бескрайний воздух ломая

попыткой его вдохнуть, но он уходит, крошится,

и вечный рубеж - река, протянутая прямая

с изогнутой скобкой губ, в ее рисунок прошитой.

Вдоль ладоней моих - реки теряют русло,

пароходных линий гудки трубят растерянно,

ищут путь в тумане, заученный наизусть, но

непроходный - глушат его растения

неслабеющей хваткой, неукротимым завтра.

Захожу по колено в воду, собираю водные лилии:

вдоль ладоней моих бродят ichтиозавры,

проплывают рыбы с застывшими в камень лицами.

Капитаны с мостков приказ отдают: дел-то,

паруса подшить, расправить простой крыльями.

Семь недель напролет дождь затопляет дельту,

не смывая с ладони красный рубец имени.

Что я Тебе скажу, когда поплыву наощупь

сквозь ледяную воду к мигающему маяку?

В чем упрекну Тебя, в чем? Разве могло быть проще,

разве не счастье - плыть в туман и глушь "не мо-гу",

даже если маяк обернется fata morgana

или блуждающим светом летучего корабля.

Плыть, бесконечно плыть в ту даль, где еще моргает

то ли моя же немощь, то ли Твоя земля.

С чем я уйду от себя, когда подоспеет вечер,

тень на дрожжах взойдет, чем я к Тебе вернусь

в первую брачную ночь, что сомкнет ледяную вечность

от называнья имени до отверзанья уст?

Хозяйка стеклянных зверушек

Хозяйка стеклянных зверушек склоняется над витриной.

Они не слышат ее в запорошенном светом мире -

два шага от сумерек. А она стоит и смотрит

над миром стеклянным, которого не коснуться.

Так начинается вечер. И ты смотри на

фигурку в его лучах, но только не смейся.

Вот-вот затянет медком колокольного звона,

сомкнутся стрелки часов и утонет сердце,

и музычка обожжет, как всегда бывало,

холодная и стеклянная - что ж ты хочешь?

И ты звала меня, и ты меня не узнала, -

так повторяет Орфей, в переулках ночи

сжимая в горсти осколок неровной рифмы

и острого вдоха. Она от него уходит,

густой шоколад подворотен ей тешит сердце

и льдинка в бокале реки, вспененной кока-колы.

Иди, лови другое слово своею сетью

и прячь другую память в черные колбы.

**********************************************************

Екатерина Ракитина

SOMMERZEIT

большая элегия в хождениях туда-сюда

лирическому герою

не то что жили-были но однажды

но дважды или трижды или чаще

такой же бился флагом акварельным

наверное штормило как теперь

по крайней мере соль и белый воздух

парением и плеском населенный

напомнили наждачными губами

такой же день себя произнесет

сухим саднящим голосом - понятно

вода у них всегда одна и та же

мы думали река или дорога

но что-то от начала до конца

идущее - пускай не хватит нас

пусть раньше и потом но не иначе

так верно мы и выбрали а что

подробнее отчетливее страха

стучит и вспоминается к утру

все тайнопись все мутные чернила

да оплывает зимнее стекло

да комната шевелится глубоко

и вынырнешь - а все же утонул

тому кто скажет больше не могу

приходится обычно много больше

да и больнее сердца под язык

положенного греческой монетой

не удержать за верный перевод

подобий ледяных в иные формы

на берегу на видимом краю

неведомого края в рассужденье

на что похоже близится челном

горами крокодилом натюрмортом

обломками летейской пастилы

сластей неторопливый истребитель

не вымолить и не отмыть ключа

не выдумать согласного начала

замкнутое в гортани и в горсти

неясное и гулкое что полдень

что эта птица ловкая душа

в тяжелой невесомости отваги

откроет ли огонь раздав крыла

укроется ли ночью обделенной

все к одному тебе но и тебе

того не отменить и не обмерить

по осени считая темноту

припомни сослагательную волю

что за подкладкой можно отыскать

когда по шву расходятся ответы

и не было и быть бы не могло

но мы с тобою мелочью богаты

так ясны были времени глаза

что виделось глядели темно-синим

зрачки его железные о да

патетики убавить не мешает

за час моей болезни не пройти

не одолеешь разности часами

не объяснишь - не стоит объяснять

на песню нет ни легкости ни легких

нет повести на свете никакой

все правда а сегодня понедельник

ты что-нибудь заметил угадать?

ты догадался что-нибудь заметить?

мы так прилежно вызубрили мир

что скоро до любви договоримся

13 зимних стихотворений

Бесприютно движение света в колючем кругу

саламандра ветвей голубых самоцвет малокровный

исчезает граненым ожогом глотка на бегу

ударяется выдохом в кровь расцветая неровно

всё неволя и боль оплывает пустым холодком

обнимает ознобом и дышит в затылок железом

буквы порванных бус и сердечного шепота ком

и сквозное сейчас и иное потом - бесполезны

даже самый порядок игры ноябрем упразднен

сломан медной звездой на изнаночной тьме мирозданья

сочинитель проходит сезонную смену времен

осязая шершавый глагол запыленной гортанью

Все идет свои ходом холодом

нарисовано светлым кобальтом

сердце воздуха полдень бьет

ватным выстрелом быстрой крови

ударяет в литавры кровель

мимо ангел мой перелет

смена места рубеж осенний

смена времени воскресенье

день стоит как вода в ведре

в тихой местности в ноябре

стало много ясней и выше

то что давеча нас хранило

год кончается как чернила

ничего уже не попишешь

Что душа моя прежним ли воздухом бродит

наблюдает ли смену явлений в природе

зимним временем днем оскудением света

ищет лучших путей осязает ли этот

оседает на память сухими листами

под стеклом ноября не спеша прорастает

обретает ли мир получая в подарок

накануне всего пробежав без помарок

мятным снегом среды неуютной заботой

грея шепотом руки в надежде чего-то

Бедный свет со временем обветшал

медный грош остался от ноября

чем ты нынче дышишь моя душа

под китайским яблоком фонаря

звенья строчки чертит сухой мелок

год и сто и тысяча пустоты

бьют бенгальским бисером о стекло

с кем ты делишь слово и с кем крыло

что поешь душа моя там ли ты

где в глубоком облаке бытия

все идет по водам да по цветам

все во сне проходит душа моя

что ты видишь там да и есть ли там

О шершавая сладость зимы электричество с медом

долгий слог декабря равен темному времени года

шерстяному ознобу пескам лихорадки ночной

свив гнездо в одеяле простуженный смотришь в окно

что там Фауст? плоды рукоделия шелк мулине

гладью вышитый мир остановленный кем-то вовне

в колбе холода в тайне стекает мгновенья слеза

может быть и прекрасного - некому это сказать

От зимы до зимы небосводом скользящих созвездий

обращаясь к тебе я на выдохе вдруг узнаю

возвращенную речь письмена электрической меди

о пределах и мерах в оставленном нами краю

остановленных сном у незрячего холода стекол

на краю в пустоте что за нас говорит и молчит

обретая себя в созерцании бездны высокой

от зимы до зимы упадая в летучей ночи

нам оставлено то для чего мы своих оставляем

некий ангел сутулые крылья роняет из тьмы

и любой снегопад согревает оставшимся раем

остается пройти повторять от зимы до зимы

Ты просыпаешься - стоит у изголовья

порядок звезд волнистым холодом промыт

от некой истины вспорхнувшей в полуслове

от электрической оранжевой зимы

нет избавления - не зажигая света

ты смотришь вниз на мертвый космос января

куда ж нам плыть? мой принц? Вергилий? нет ответа

да и не может быть по правде говоря

но ты глядишь в окно еще не понимая

теперь и спрашивать тебе и отвечать

пока беспечную психею не поймает

двуцветный марс булавкой влажного луча

Сердца штопальная иголка

зимний Вертер северо-запад

вы пребудете вечно долго

круг межреберный круг десятый

обручальный железный омут

ворот лестницы воздух горек

что тебе и тебе какому

в умножении мой историк

в скобках горла во всякой ранке

ищет выхода в звук урочный

Rattenfanger осипший ангел

с белым хлебом в тиши молочной

9. Конже

У февраля ладони судомойки

твои глаза и шаг моя ангина

он потому и краток что похож

на матовый бульон выздоровленья

дверной проем недолго миновать

когда бы не беседы на пороге

кто потерял дорогу в феврале

едва ли возвратится к ледоходу

смотреть архитектурный зоосад

и радоваться дню как первоцвету

и щуриться и слово подбирать

так лучше дай мне руку лучше руки

а лучше даже крылья потому что

не тронуть мира и не осязать

но время остается настоящим

и послезавтра ждет позавчера

придется этот вид несовершенный

претерпевать не то что претерпеть

вот песенка а музыки не будет

10.

В сей райской области придуманы тобой

молочный свет воздушный перебой

сердечной паузой накликанные тени

разнообразные значения растений

утешный вымысел согласные предметы

наборы снов и тайны мелкие приметы

на сем пути неясным словом удручен

ты видишь - что? ты говоришь - о чем?

чего касаешься глаголом бестолковым

убогий житель мой февральский сирота

покуда местность засыпает немота

и небосвод свободным холодом расколот

11.

Вот голос Вавилон во мгле соловой

под звонким небосводом богослова

и ангелы твои и словари

чем ты сегодня станешь говорить

краями или крыльями созвучий

всей амальгамой зрения колючей

негнущимся огнем виной вином

ангиной нержавеющим руном

той бабочкой волною углекислой

неровным вдохновеньем февраля

где рыбины огромные как числа

темнеющее время шевелят

12.

Соленой вязью на сырые кирпичи

твоя наука наступает ввечеру

когда на дне другого света различим

известный город постоянных величин

куда приходят музыканты не к добру

и мы спешим за этой музыкой больной

за ржавой кровью лихорадочной трубой

за ожиданием за тем что зажжено

на елке холода игрушечной луной

что нас по имени зовет и за собой

зачем теперь искатель поисков куда

оно не делится но множится на два

на стеклах дебри кристаллического льда

в зените звонкая колючая звезда

мир обретен и обращается в слова

для пятой сущности неверен четырем

кто впишет правду в крестословицу огней

кто примет нас и за кого мы не умрем

но время станет словно ясный водоем

зимы безбрежнее и космоса грустней

С ним ли та с кем он говорит

или снова над ним парит

долгим выдохом в минус девять

отраженное пустотой

обращение речи к той

что отдельно и в самом деле

существует идет как снег

в красном свете закрытых век

проявляется все больнее

теплый вымысел божества

очень схожего с ней сперва

уходящего вместе с нею

**********************************************************

Ирина Максимова

[НЕ БЫВАТЬ МНЕ ЖЕНОЙ]

Разучились пальцы писать...

Может, стала домохозяйкой,

Или девкой дурной подзаборной,

Или - что по грехам ходить -

Где-то радость свою потеряла,

Может, совесть кому подарила,

Может, сил на двоих не хватает.

Раньше - лошадь была - носила...

Все играла (прости, родимый),

Все смеялась - да громко пела,

Слушай - строчку пою несмело,

И сбиваюсь, и прячу голос.

Может, где-то и есть оно - тело?

Отпусти меня жить, родимый,

Не бывать мне женой - спокойной,

Не бывать мне бабой - счастливой,

Не бывать мне твоею, милый...

[* * *]

я как и ты

не люблю разговоров

свекровей-мачех

о жизни женской

большой, собачей

но все равно

у плиты беснуюсь

тоже, наверное, пляски

жертва огню газовому

куртизанка, гетера, маха -

истекают лужицей масляной

реву, танцуя

а по ночам

руки твои целую

душа бабская...

и все-таки

разлука - жизнь райская

сердце свое

синее нервное

льдом укрываю

при перевозке

в новое тело

тоже, наверное

какую-то камеру...

знаешь

лишь в одиночестве

думаешь собственно верное

так - очень сложно

лечить подгоревшие

ноги курицы

ладно, солнце

ты у меня хороший

просто по-детски

жестоко-нечаянно брошенный

я же люблю тебя, глупая...

сказки все...

да не вовсе вымыслы бабские!

[* * *]

Я в своем безумии гордом

Ненавижу стоять и плакать.

Ты продай мне за счастье мой город

Да оставь мне на память память.

Это вовсе не слезы - веришь?

Это вовсе не слезы - верю!

Это я, полупьяный дервиш

Обмываю твою потерю.

[* * *]

Если первый поцелуй -

Обетом безбрачия,

То танцуй - не танцуй -

Не наплачешься,

Будешь вечно просить

Прощения,

Будешь вечно любить

Потрясения.

Так танцуй же, танцуй,

Раз блестящая!

Пусть вороны твой пульс

Растащат!

Если хочешь сбежать,

Помни:

Будешь вечно бежать

В омут.

[* * *]

мне грустно оттого, что никогда

не позовешь, не скажешь: "ты моя",

что "нет" имеет больше прав, чем "да",

что люди - не такие же, как я,

что изменение - лишь слабость молодых,

что больше грусти с каждым днем наискосок,

что идеал недостижим, как старый стих,

и что Венера порчена в такой-то срок,

и что как будто недостоин тот, кто ждет,

кто вечно ищет, вечно, как в бреду,

что слишком часто мир наоборот

и что сама тебя я не найду.

[УТРО]

Утро...

Ласточка, солнышко, прочие глупости...

Вдаль не заманишь мечтой о потенции

Жить; это просто, подумаешь - невидаль!

Стайки желаний бездонных, порывистых,

Нет, чтоб на юг или что ли куда-нибудь.

Спячка противна, так ласково-муторна...

Солнышко, лапушка, встань на минуточку!

Жить хорошо, только попросту некогда.

Медленно, медленно, медленно, медленно

Утро вползает на стол прикроватный,

Он же обеденный, книжный и ламповый,

Так бесконечно, обыденно, приторно,

Утро вползает ни к черту не послано,

Чтобы ответа дай бог не дождаться

И затонуть в гибком солоде патоки.

Утро балтийское донельзя бархатно,

Утро до нежности родственно падали...

[* * *]

Не пиши ты писем о любви,

Они делают людей жадными до нее

И спокойными. Они перестают ее ценить.

Они к ней привыкают.

Они ей не радуются и не болеют от нее.

Ты моя радость.

Я тебя люблю.

Ты не смотри, что я тебе пишу, не читай этого.

Это лихорадочный бред.

Это даже не твой сон.

Это вообще не тебе (думай так).

Тебя здесь нет, и нигде нет тебя.

Давай думать так.

Давай думать так, а не иначе.

Давай не думать о том, что будет завтра.

О том, что завтра чьей-то любви не будет.

Ни моей, ни твоей.

Давай не думать об этом.

Я просто расскажу тебе стишок.

Про жирафа.

Я просто хочу полежать с тобой рядом.

Может, ты поптичишь мне на ушко.

А может нет.

Как тебе захочется.

Это ведь не я все придумала.

Не я тебя придумала.

Я тебя только люблю.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Сударыня, увы, я опоздал...

Как это ни банально, на вокзал.

Моя собачка - ах! - меня простит;

Виляя позвоночником, твердит,

Что нет ей блага лучшего, чем я,

И просит быть похожим на себя.

Уехала. Невелика беда. В пути

Увидишь то, что нынче так в чести.

Париж тебе как будто по плечу.

Судьба, конечно, вот и я молчу,

Лишь слушаю, как ты меняешь звук

Такой родной на монотонный стук.

Ну что ж, пора прощаться. Мон амур,

Моей любви уже бесцветный каламбур

Возьми с собой - на первых временах

Тебя, должно быть, обнимает страх.

Живи свободнее. Я это заслужил.

Мой рыжий пес за все меня простил.

[* * *]

Сегодня ты со мной, а завтра - я с тобой...

Мы забываем о любви друг к другу.

И снова - ссоры, снова - вразнобой,

Мы ходим, бегаем, мы мечемся по кругу...

Ты грустен, зол, я снова невпопад,

Как будто все зависит от погоды.

Я знаю, иногда ты сам не рад,

Что ты отнюдь не комнатной породы.

А я зачем-то углубляюсь в никуда,

Сижу на кухне, дом из пальцев строю...

Честны друг перед другом? Иногда.

Но неделимы, черт возьми, с тобою.

[* * *]

только кружится голова

до сих пор стою на коленях

господи... неизбежно...

пришло... накатило... вот оно...

как же так... а раньше не верила...

сумасшествие ходит медленно...

липким холодом по спине...

а он говорил это радостно...

будто гордо... какого черта...

как же воздуха не хватает...

дайте воздуха... может выдохну...

и пройдет... так безвыходно...

безысходно... безыстинно...

без тебя... без кого бы то ни было...

вот и знаю теперь про тернии...

каждому - каждого... вот бы вытерпеть...

распластавшись во времени...

в этой боли в меня подвыподверт...

МОЛЧАНИЕ ЗВЕРЯ

Я играю в молчанку, я долго молчу,

Отдавая все силы больному зверю.

Умирал. Может, умер уже. Я кричу:

"Жизнь, я больше в тебя не верю!"

Ты в такие цвета разукрасила мир,

Что мой зверь больше видеть его не хочет!..

Умирал: в перекрестках жилых квартир.

Каждый угол в них кровоточит.

Он любил твоих эльфов скупые дары,

В благодарности не было зверя лучше.

Ты играла: он верил. Твоей игры

Рассчитать он не смог - не научен.

Умирал: он смотрел на ладони твои,

Ожидая подачки, в густом тумане.

Думал, ты для него за его "прости"

Перечертишь весь мир в кармане.

Я такою, как он, умирать не хочу,

Буду радостно жаждать твоей потери.

Умирал: Может, умер уже. Я кричу:

"Жизнь, я больше в тебя не верю!"

[* * *]

любить тебя и сказка и душа

чтоб петь не надо знать ни слов

ни повторений

и поминутно не дыша

тобой исполненной

тобой проникнутой

дышать

не отражаясь слиться

не исчезать

раскрыться раствориться

в высоких и глубоких голосах

приподымаясь над землей

без слов любовь

без слов

исполниться тобой

[* * *]

не люблю наклонов в словах

уклоняясь от клонов мыслей

воскрешая твои отраженья

и нескроенные кружева

сокровенного рвутся ввысь

[* * *]

под этим деревом всегда идет дождь

посмотри на лужи

в них часто отражается небо

посмотри на лужи

если на небо не хочешь смотреть

[* * *]

целовалась между каменными львами

с бирюзовыми седыми головами

целовалась и туникой стала вечность

черноокой ночью бесконечность

мир казался призраком и тенью

целовалась в синем упоеньи

фонари горели светляками

листья осени шуршали под ногами

обнимала осень рукавами

уже тлела осень между нами

негасимой осень мне казалась

между каменными львами целовалась

[* * *]

а готика мне ближе чем модерн

чем головы медуз их волосы

ползущие по стенам в окна

чем роскошь асимметрии в домах

чем небо где угодно но не там

где дремлет бог разобранный на части

мне ближе ломкость силы кирпича

и потолок не претендующий на то

чтобы казаться безупречным небом

[ЛОШАДЬ!]

Ехать, ехать, ехать, ехать.

Сквозь ухабы и причины,

Шапку сдвинув набекрень,

Лихо лошадь погоняя,

Убивая никотином,

Ехать, ехать, ехать, ехать

Все вперед, вперед, вперед!

Посторонним звуком дышит

Сердце лошади огромной,

Сон - в алмазной колеснице

Прокатиться вверх по склону.

Лошадь, лошадь, лошадь, лошадь,

Я твоя бродячья сила!

Всюду топот рассыпая,

Всюду хохот распыляя,

Примеряю скоро мыло,

Искушая удила!

Солнце катится со склона,

Улыбается упруго,

Крутит-вертит головою,

Как внезапный колобок.

[* * *]

дождь маленький-маленький

хрупкие капельки

хрупкими пальцами

тепло-осторожно

касается крыш домов

укладывает им чешую

так как мама сказала

мама была бы не против

если б крыши были зеркальными

[A STRING FOR ANIMATED CLOWN]

он идет большой сутулый

огромными размашистыми шагами

сильно размахивает руками

великан похожий на клоуна

в самом большом капюшоне

с самой хмурой тоскою

дождь за ним не поспевает

ниточка-дождь его не убивает

[ЧЕРТИКИ]

набежали чертики

понасыпали снов

можешь снить

или переступать осто-

рожно не можно

качать руки-крылья

на острой грани

упасть-не упасть

кубики-сны

вестники тишины

оди-

ночества

чертики

играйте как хочется

[ОСКОЛОК]

форма номер два

четыре километра бегом

все!

стоп, ребята, четвертая форма

валяй дальше

бегом, бегом

все путем

вот вам, ребята,

озеро!

обратно - пешком

слушай, пацан

(это старший отряд)

ты знаешь,

зачем вас ТАК учат стрелять?

нет, не знаю, братан

что ж там дальше - Чечня?

а то, братцы!

радуйтесь

смертная рота

куда нам куда

здравствуй, мама,

здравствуй, сестра

я видел, как умирали

нас было почти что тридцать

вернулось домой четыре

четверо четверо четверо

мы сейчас переписываемся

спрашиваем как дела

знаешь мама

все хорошо

Катюха прислала письмо

типа не жду

и еще что-то типа прости

всем простил

только хотел застрелиться

простой часовой

только слишком легко

теперь

слишком легко

убивать словами

мы самые-самые

улыбается солнце

почтальоном приносит

привет-поцелуи

новой любимой

мы не знаем,

что все еще будет

необратимо

мама,

все хорошо

не снится ей снайпер

она ему тоже уже не снится

только где-то внутри,

под ключицей,

колет (осколок).

[* * *]

хочешь станцую для тебя

я люблю танцевать так как нравится

хочешь буду пропеллером или змеей

хочешь буду цыганкой в ночном полумесяце

в моем полуцарстве есть много чтоб быть с тобой

в моем полуцарстве много любви

бесшабашного танца в моем полуцарстве

хочешь станцую только учти

в награду беру не любовь как у вас нелюбовь

в награду - тебя на чуть-чуть

пока танец катится по запястьям

пока карты ложатся буланой мастью

любишь коней лошадей лошадок

ты любишь кошек... я буду кошкой

буду гнуть спину стеречь усладу

у теплой норки я буду хоть кошкой

но - на немножко ты знаешь

танцующей кошкой на полчаса

для тебя - на все полчаса

не убивай

[* * *]

сентябрь-сентябрь

здесь - золотые ветви

вплетаются в небо

близкие, цепкие

уцепиться бы

полететь вослед им

вот оно, вот!

- небо -

- счастье -

- любовь -

- радость -

- золото! -

золото

в пальцах

держаться крепко

в четыре руки

за эту роспись

за эту россыпь

играй, люби

пусть ее катится

золотыми змейками

в замковый пруд -

золотое зеркало

здесь - золотые ветви

вплетаются в небо

близкие, цепкие

уцепиться бы

полететь вослед им...

[* * *]

солнце - мыльный пузырь

глазами ребенка

солнце - причина смерти

руками икара

солнце - блин-колобок-солнышко

мячиком сказочкой

солнце - маятник

маятник маятник маятник

[* * *]

не иметь права

петь твои песни

приходить и не видеть

стекла

как два человека

скрываясь и пятясь

осторожно о главном

мечта

[* * *]

как в темной комнате

с закрытыми глазами

руками прикасаясь к пустоте

наощупь - смысл страха

наощупь - смысл сердца

но из-за тонкой скорлупы

не видно ни черта

и только корочка любви

чиста чиста чиста

[* * *]

тише, тише

тишина

облака

даль

стеной перед глазами

белым листом бумаги

белый

белый цвет везде

как простынь

как наверху

небо

облако

только близко

только везде

сплошное белое небо

[* * *]

дворы колодцы

одиночество в квадрате

паденье взглядов вниз

(попытка сбросить)

преодоление квадрата желтых

стен и мертвых пауков

прямых углов щербатых

сырой и гулкой штукатурки

шкатулочный божок

играет флейту осень

нет выхода ему там вечно

осень невысокий столб

как стол бутылка сигареты

там вечно влага и усталый гул

непройденных шагов усталых

[* * *]

котенок спит

а солнечная пыль играет

с ветром в лето

люди уже одеты в светлое

от солнца еще мало неги

котенок спит

а красные ботинки

натирают ноги в лето

и хочется проснуться

от недотроги

котенок спит

и улыбается

во сне

он солнечной улыбки

сын он сер и бел

открыты окна лета

окна солнце пыль

котенок спит

[* * *]

ах сладкий запах

книжная страница

желта потертая

необходимость

книги-птицы

листы

и крылья

лепестки цветов

творили из страниц

и буквы буквы буквы

насекомые

запомнилось

у корчака

король

ты первый матиуш

король

ты первый на коне

скакал по первой книге

и камешки кидал

и мыслил

одинокий

еще был принц

он маленький как сказка

укутанный плащом

пустыней и колодца скрипом

и запахом барашка

на пустых страницах

сейчас так редко

оживают принцы

и короли живут не по делам

[* * *]

ну что там дождь

и небо

в тумане налегке

в платке

из голубиных перьев

спускается на землю

тот автобус

ушел

и повернулся

желтым боком

теперь домой

стоять и ждать

покуда небо

не обласкает

не прижмется

чтоб выпросить

еще немного

хлебных крошек

и снова дождь

бредет навстречу

ботинки в дырах

и промокли ноги

он пьяный дождь

он слаб

и нет ни ветра

друга поддержать

ни солнца

чтобы как жена

украсить убедить

...и ты хороший

есть только дождь

но скоро даже дождь

уйдет

оставив мокрый след

ботинок

за моей спиной

[Кота не узнать по шагам]

кота не узнать по шагам

знает ли хозяин его

друг его

сколько шагов у него

сколько полосок на теле

на солнце - в тени

глаза похожи

на объектив

а со шкафа

видно всю комнату сразу

высунул мордочку

в дверную щель

мир открылся - огромный

на весь коридор

Жанна идет

большая такая

страшная

незнакомка

дверь захлопнулась

прямо перед усами

когти растопырил

зашипел от ужаса

приходишь -

сонный котенок

жмурит глаза от света

что может быть слаще

усы полосаты

вышли на улицу

воздух

так незнаком

удивителен

спрятался в куртку

глаза закрыл

но самое страшное -

зверь-пылесос

так шумит

наверное съест

кусает

лапами обхватывает

на ногах висит

неугомонный

возьмешь на руки

ладонями укутаешь -

спит тут же

кот выпавший из окна

помнит ли он дорогу домой

[* * *]

Маленькое счастье

хрупкое как котенок.

Каждую секунду

береги его.

Каждую вечность

надевай на него -

станет крепче.

Если только нить

не порвется

в самом незыблемом

месте.

[* * *]

А голове звенеть

на много этажей

от эха

всех трамваев в мире,

всех голосов,

всех надписей в сортире,

всех семечек,

и пива,

и газет.

Меня здесь нет,

пока не ждут.

Домой

хоть крестиком

иду -

по паутине,

по холсту

и по витринам

книжных

магазинов.

Нигде

и всем я одинока;

и нет ни глубоко,

ни глубже.

Плоска,

как зеркало,

как шутка,

как тоска.

[* * *]

Жарко в свитере черном.

Чувствуешь себя

птицей-вороном.

Люди по-летнему в светлом

обособились от меня.

Тень похожа на тень бродского:

одиноко без плаща и без зонтика,

а было бы проще

чувствовать себя кем-то

определенным.

Неумение быть свободным.

Свобода неумения быть.

Глаза прищурены:

режет свет.

Новая тактика:

заученный шаг.

Джеймс-тринити-джеймс -

невольно

в темных очках.

[* * *]

Дождь - белый

на фоне неба.

Крыши красные:

черепица,

труба -

вид из окна.

Российский флаг

на белой стене -

офис:

компьютеры,

шум вентилятора,

тихая музыка.

Дождь

и горлышко неба.

[* * *]

Я буду жить так четко,

уверенно,

все шаги мои

придутся к нужному времени.

В руках лента

с детских моих волос,

на ней узелки:

лестница,

солнце,

голос,

воздушный шар,

увиденный в марте,

все детеныши в зоопарке

и ребенка мокрая мордочка.

Зажать все в ладонях

до последнего солнца

и прошептать тихонечко:

"Все зависит от горизонта".

**********************************************************

Павел Настин

[город висок]

дождь

сыр город

отверстия утр

воронки цифр

скользкие туннели

ведут ведут

не пей воду

станешь

соляным

каменным

вдыргород

прогорк

жир город

человеческий

ноготь

на горизонте

огрызок

ногтя на горизонте

бой город

пятнами на осколке

на бутылочном

непроспекте

вынь город

прилунным

песьим воем

показывают

стрелки

переломы

нах остен

драга чешет дно

нах остен

повернуть

вспять повернуть

все стрелки

на часах

back город

тише мыши

ходят люди

носят голову

на блюде

голова

не пускает

на двор

поиграть

в нечлено

раздельность

нем город

просачивается

в песок

тонкая жилка

город висок

июнь 2003

[победа]

прошел дождь

намок одуванчик

каждое новое

ржавое пятно

на железе

наша маленькая

победа

27 мая 2003

[театр]

пресекся

пересек

запретный стал

обрывкам

переношенного

солнца

машу

огарками

рук

огарки рук

за белым воротом

сворачиваются в театр

июнь 2003

[пыль]

Она единственно принадлежащая, она - твоя. Она. Пыль. Всегда в полете, являющая себя усталым глазам, ослепленному взгляду, запекшейся крови привычных прямых углов в холодном свете чужого дома. Она для тебя как яд, как укус змеи, как вскрик нерожденного от тебя, как невозможность, как улица, продолженная воображением до самых краев, до печали и дна, до рассвета, до времени, что почти на исходе. Пора, наконец, оборвать строку. Здравствуй, пыль. Неважно чего. Дни и труды, дни и печаль, дни и безделье, дни и пустое пространство - не более, чем емкость для слов, не вмещающих всей пустоты смысла.

Я пишу к тебе. Тебя нет. Нет никого. Нет меня. Нет их. Значит, ничего не значат не зачатые, не рожденные, никогда не существовавшие существования.

Наверное, можно было спокойнее, можно было молчать, можно было, но это прошло, и это пройдет, и небо свернулось, как прочитанная утренняя газета. Aurora. Всякий - знай себе цену. Вечность - знай себе пору.

Боль проходит, и время пройдет.

Если что и останется, то останется боль. Иначе - ложь. Ты хочешь, чтобы осталась ложь? Хочешь, все будет хорошо? Все будет вечно, все хорошо, так спокойно, так светло, так уютно... Словно, ты попал в гости в чужой сытый дом, богатый дом с дорическими (из скромности) капителями, с мрамором где попало, с прислугой, всегда готовой, с...? Это знак препинания для меня. Это место - точка зрения, слепое пятно, где "пора бы и честь знать". Так - ты понимаешь? - расходятся по домам, уже обсудив начатую войну. Кто ждал ее?

2000

[там, где упала ласточка]

Соединив руки,

запоминаем

древние загадочные

приметы растений,

но раскрыть книгу

можно лишь там,

где упала ласточка

возле телеграфного столба.

[чудаюдаюга]

вещи и вирусы

в заглавиях снов

налипло за ночь

напотело на окнах

портреты будущих

властителей

дыры от мыра

глянь

повсюду повсюду

их

чудаюдаюга

раздвоенный

язык зимы

слизывает с тротуара

желтые лепестки

гвоздик

я чувствую теплую розу

в хриплой сырости между

плеврой и легкими

я дышу глухо

как лед

затаясь

переулком грядет

их

чудаюдаюга

иссякло горючее в облаках

они не дотянут до

verbного воскресенья

солнценаух смеется

он получил

правительственную

телеграмму

на красном бланке

завтра он от

бывает в

благословенный

западный к

рай шагнет с брусчатки

закатного вокзала

где прежде

рыжие собаки

рыжие девушки

учили меня любви

с грядки раннего февраля

спелые вино

градины

мертвые гадины

ямы и впадины

рядовые слепые пятна

а у него есть

складной

ножик

и все лечге

легче

между плеврой и

легкими

не век же ваша

чудаюдаюга

[сплошным прозрачным]

днем

звуки улицы

лай собаки

и плач ребенка

вечером

звуки дома

из крана каплет вода

и мурлычет кот

а люди любят

оправдываться

многослойностью

но человек

рождается сплошным

а потом

делается прозрачным

апрель 2003

[в одиночестве]

Женщина

питает корни

особой водой,

если женщина

пересохнет -

она останется

в одиночестве.

март 2003

ПОРАЖЕНИЕ СВЕТА (фрагмент)

В пустыне сада, в саду пустыни

Т.С. Элиот "Пепельная среда", 1930

Три девицы слепых любуются закатом и тихо напевают у окна.

"Жена безмолвий

В покое в терзаньях

На части рвущаяся

И неделимая

Роза памяти"

Одна сочится нить,

и мальчик в сумерках квартирного угла

выводит неподатливым пером

на нежности ладони нитку жизни,

расчерчивает звездами Луну,

ведет Сатурн,

случайно ранит палец и засыпает,

забывая о Венере.

Чертит линию жизни

Оставляя дорожку крови

В раскрытой ладони

И смерть рыщет по следу

Все нити воедино: вены, реки, русла,

ручьи, железные дороги,

все линии судьбы, шоссе,

все курсы кораблей и нервы телефонов

- он видит сон и слышит пенье Парок.

"Единая Роза

Ставшая Садом

В котором конец

Всякой любви"

Бывает, вместе сходятся две стрелки часовые,

две линии ладоней, струи ливня,

нити желтой пряжи

- одним становятся в единое мгновенье.

И мы друг друга обретаем в лабиринте

полузнакомых лиц,

среди рекламной пыли

оплаченных улыбок пустоте.

Наш Минотавр посмеивался.

- Неспокоен сон Ламетри с тех пор,

как открылась механика

- медь мировых внутренностей

в сиянии слепых зрачков девичьих.

Знание! И ночи не сладки ему,

и в воздухе разлита желчь.

Прибитые к берегу, мы,

отстраненные от причин и следствий.

Толпа сплюнула нас как горечь.

Человеко-черви, человеки-машины.

Нам остались окраины.

- Вы у самой черты, на берегу рыбаков.

Кто приготовил нам место под вечно западным солнцем в мире, что держится на уколах? Все ради Тебя - Прибыль. Остался мальчик. Он решился считать убытки. Убыль от процветания, просвещения, от довольства, от безболезненной смерти, от чистеньких кладбищ, и Господа нашего, удаленного в заточение церквей на окраины, где он никого не смутит нелепицей благодати. Мы движемся. О! Мы движемся быстро! Стоим на месте. И каждому место его знакомо. Амон Ра - молочник из квартала "Треугольник" катит тележку. И певица его неподвижно бредет вослед под стеклом витрины, и не знает, что его уже нет.

1998 (фрагмент рассказа)

АГИОНОМИЯ

Вот задача, достойная кретина в горах. Так ли важно. Влажно и холодно.

Агиолалия. Отнимается рука, больно глазам видеть утренний последний снег. И в последний раз перед вечным огнем я говорю: кто ты, змея, - та, чей яд в моих венах, в моих клетках? змея земли? змея испода земли? змея вечности? змея времени? зеленый змий, наконец? Из-под последних сил пробился подснежник. Скоро уже. Мне - вниз, вам - не знаю где. Ждать тяжело. Не ждать невозможно.

Пение воды все отчетливей, скоро ветер перейдет на шепот - было бы чем, шелест, ради вас, оставшихся. Без меня, пожалуйста, без меня. Довольно. И все золото мира - красная глина, черепки, мертвые. Тела. Останки. Давление будет слабо понижаться. Полетят птицы над домами - кругами, ради рассвета. Маховые свистят весне.

Волхвы гадают по синим и красным звездам семафоров в снегу в марте у железнодорожных путей. Волхвам некуда торопиться - Его пока что нет здесь. Расположение синих и красных точек на товарной станции ясно это доказывает. Всякий, имеющий мудрость. Сквозь прохожих над мостом ветер летит и все мимо. Так едва ли дойдешь домой, неизвестно, где я окажусь вечером - дома или все равно, что такое дом, или дома нет, или нет моего дома. Перебор возможных неприятностей - любимый способ получить их все во владение. В конце концов, придется составлять отчет о проделанной работе: терпел, мол, маялся, места не находил. Подкрепить ссылками на классиков - мир... ну, он такой-сякой, ловил меня да не поймал... Спи, дитя, пусть ненадолго мы с тобой - одно, порвется нить, жемчужины закатятся под кровать - лежать до новой жизни, жаль только, что это уже не наша с тобой жизнь будет. А ты, едва улыбнувшись, говоришь: да, через восемь лет... только жаль, что не друг другу мы будем обязаны за эти восемь лет. Ну что же, если, садясь в самолет, пассажир подсчитывает вероятность катастрофы, то что остается самолету? Разбиться. И он послушно летит навстречу земле. Заворожено смотрю я на твой самолет, как говорили - самый красивый. Жесть, желтая краска, черное дерево, оранжевый черный ящик где-то внутри, для воспоминаний. Вода закипает. Желтая вода - как в порту в последний день зимы, в точности - цвета китайского чая. О вкусах спорить не с кем.

Положенный час уходит в песок, отвернувшись от солнца, к нему - спиной, видеть его свет, надоедливый свет его истины - в полном безводье кости и черепа, убеленные кислотами дождей времени, что здесь протекало когда-то, на памяти стариков, мутной и бойкой рекой, а теперь, я спросил их. - А что теперь в ваших краях не бывает дождей? И они осторожно ответили. - Мы не помним, мы ничего не помним. Наше тело нас носит в себе, но мы уже ничего не помним. Что же, вам видны теперь все обратные стороны: звезд, пантикапейских монет, картин всех галерей, что же, теперь вы слышите звучание ветра, воды подземной, птичью речь о близости смерти - серые крылья несут ее на своих серых крыльях, и вам они также видны? И старики отвечали: - кто ты, что смеешь тревожить наше забвение! - мы мудрецами Земли зовемся.

Я прошу тебя, зная точно, что это такое - моя песня - это молитва, но ее стыдно произнести даже в самом бедном, неприбранном храме, моя песня - это стихи, но никто не признает в ней поэзии, моя песня - пение, но ее невозможно спеть, потому что моя песня - немота - как будто вода, обретя голос, не обрела речь, да так и осталась здесь

- в едином с нами обездвиженном временем и пространством миром - течь.

И вот я смею просить тебя о малой малости - услышь меня - всего только

- стрела надежды, чтобы черная кровь, чтобы видеть, как черная кровь памяти вытекает на землю, опустошая вены и артериолы, постепенно их заполняет воздух - своей легкостью высохших мертвых тел под солнцем среди мертвой травы там, где не осталось, что бы запомнить напоследок, обернувшись, не на что стало бросить прощальный взгляд. Все осталось, все выцвело, все тянется скрип иглы граммофонной в извилинах мозга, проясняя боль - относительно ее причин и ее возможных последствий.

Том, сегодня я стоял над бурой, зеленой, маслянистой, распухшей от дождей водой Прегели солнечным вечером в 18-30, я смотрел, как она уносит в устье залива хлам этих мест: вороньи перья, обрывки новостей газетных, пену, окурки, жестяные банки, щепки, веточки - свою добычу в устье залива, я смотрел, как русалочий шпиль собора полощется по теченью, как кроны деревьев корнями опрокинуты отраженьями в воду, как отраженные кроны напились талой весны, я смотрел на ржавую зелень столбов причальных, расщепленных временем и теченьем, я смотрел на воду, в конце концов, - это единственное всему бывшее здесь причиной, в кармане моей черной куртки лежала, тихо свернувшись, твоя книга - обласканная земля сухая, - вся твоя вотчинная земля забвенья, которое никогда не случится ни со мной, ни с тобой, ни с ними, - земля сомнений, когда ясно видна безо всяких сомнений смерть и пыль, и пыльная смерть среди смерти. Вдруг мне захотелось швырнуть твою книгу твоих беспечальных стихов о смерти, когда все это уже случилось, предвидение - род обращения по именам, но прошедшее время - в предсказаньях гадалки, гадающей по отблескам солнца на ангельских крыльях, мне вдруг захотелось швырнуть ее в реку, - упокоить великую пустыню во влажности вод низовьев весенней никчемной жизни, кроме них ничего, напитать ее соком уличных стоков, оросить ее грязью шумной, истрепанной многими километрами сползания к морю, где все мы будем, где ты - уже пребываешь, привет, Том Элиот, мне хотелось Офелию видеть

- плывущую и прекрасную, и долго смотреть на воду, отрывающую от тебя по странице.

Мы врем друг другу, и кто сказал, что имя тебе Земля? Откуда ты знаешь, что имя ей Земля? Кто сказал тебе это? Кто-то такой же как ты

- человек, а откуда он знает? И вот люди ходят по улицам городов и робко радуются теплу и свету - солнца весны. Я думаю - это память о свете истины и огне любви - тех, что для каждого были вечным земным летом, а ныне, позабыв об этом, люди ходят по улицам, не подозревая, что есть им свет и есть им надежда. И мир по мере того, как все больше беспамятство поглощает нас, становится адом, в котором всякое счастье счастливых, удачливых, сильных, наглых до жизни - не менее призрачно, нежели реально здесь нищее горе и бедность несчастья миллиардов, подавляющее это оставленное большинство.

Девочки и мальчики в общих тетрадях рисуют деревья, пронизывающие миры из дола - горе. И стихи начинаются с "Я", а дальше ставят тире. В шкафчиках, тумбочках, на полочках держат брошюрки об именах Великой Матери, Антихристе и конце света, а корешками в комнату заглядывают Гессе и Кортасар. Бродят тощие в джинсах дранных городами - странничают от дома к дому, от человека - другому человеку, а все оглянешься - одиноки. В себе несут огонек да боль на донышке сердца. Долгие взгляды поверх домов в небесный вечер, раскрашенный охрой и розовым шелком схваченный по краям. Мне знакомы они, как я знаком с собой - знаю себя по имени и в лицо узнаю на улице, если встречу случайно. Вот радость! не видел тебя сто лет.

1999

**********************************************************

Роман Сапожников

комбинированные съёмки

дубль 1.

Тишина. Понедельник. Курю с аппетитом.

Извивается дым, словно сытый котяра.

Понедельник. Вчера ещё был знаменитым,

А сегодня весна на меня повлияла.

Тишина. Понедельник. Синонимы скуки.

Этот вечер внушителен, как птеродактиль.

Если можно на рифмы накладывать руки,

То кому озираться на оклик: "предатель"?

Тишина. Понедельник. Мои понятые.

Где-то бьются слова в паутине из клеток

Тетрадных. Погоды стоят непростые.

Явно хуже моих непутёвых заметок.

дубль 2.

Как жаль, здесь невозможно заблудиться:

Пейзаж изометричен, как всегда.

Окно напротив искажает лица,

Как некая кислотная среда.

Прогресс, похоже, не справляется с погодой,

И о здоровье не справляется никто.

Похоже, ни к кому ты непригоден,

Скуля, как дверь несмазанным болтом.

Ты - только икс, осечка, частный случай.

Усовершенствовав стратегию утрат,

Участие порой напомнит участь,

Когда заранее известен результат.

дубль 3.

Дуэль средневековья и комфорта...

Асфальт не выманил булыжник мостовых.

История безжалостно припёрта

К стене. Модерн даёт под дых

На ладан дышащим церквушкам,

А те гордятся кладкой мшистых стен,

Найдя себе приюты в деревушках,

Близ кладбища, безлюдного совсем.

Здесь люди умирают аккуратно,

Предпочитая выходной наряд.

Кладбищенская флора, словно в парках;

Готическая позолота круглых дат

Пришедших по-музейному склерозит.

Покой в реестр обрядов занесён.

Теперь неурожайней станут слёзы:

В обойме страха - холостой патрон.

дубль 4.

Все двери ведут в коридор.

Эхо. Необитаемый остров.

На идеальный пробор

Расчёсаны тропки погостов.

Зимы как и не было. Кошки

Влюбляют в себя голубей.

Трещина на подошве.

Как долог сезон дождей.

Температура отсутствия. Кофе.

Сам себе снюсь симулянтом.

Сосед слева лыс, как Прокофьев.

Дети плачут на эсперанто.

Прохладно. Выпотрошено сердце.

Псина смотрит тамбовским волком.

Сигареты остывшее тельце.

Письмо. Бесконечная остановка.

Темнеет. Смотреть в одну точку

Обяжет меня настроенье.

Изучен ландшафт потолочный.

Лежу. Усыпляю сомненья.

Все двери ведут в коридор.

Эхо. Предупредительный выстрел.

Мчится во весь опор

Товарняк. Так будет навеки и присно.

дубль 5.

Этим вздождившим летом

Всех кинуть, уйти югами,

Безденежным, безбилетным

Ревнителем полигамий.

Из багажа - только глобус.

Носильщик шуршит валютой.

Нудно в карманах роюсь.

Нудно и многолюдно...

Прошлого ангел-хранитель

Вдруг станет вокзальным служкой;

Время, которое снится

В старых часах кукушке,

Не циферблатом измерить,

А только масштабом карты;

Не открывать америк,

Скомкав билет обратный.

Не схлопотав по визе,

Ловчить, освежаясь ленью,

Злачно богемя капризы

Позднью сырой, осенней.

Сплыть в обитаемый остров,

Где даже дожди в охотку.

Двуногие смотрят косо.

Жизнь - не бюро находок.

дубль 6.

...А в обмелевшем небе, чёрт возьми,

Такие же мышиные оттенки.

И круговерть мышиной же возни

В кишечном тракте городской подземки.

И разве сыщешь обоюдный компромисс

Со сном, вернувшись добрым утром

Домой, когда давно прокис

Испариной похмельной, клейкой, ртутной?

Я не ищу свой затонувший материк

И некому доверить мне неправды.

А выцветшая фотография улик -

Опровержима, параноидальна.

Оцепенения крахмален воротник,

С души воротят кафки и зюйд-весты;

Богданофф Кока вновь заметно сник,

И Феферов - скандально-неизвестный

Медяшку снова пробует на зуб

И сам себя проводит на мякине,

Помои сюрра слив на "Альгодзюв",

И Хэммилл - то казнит, то подхалимит.

Вот всё, что мне мешает затрезветь.

Но спёртый воздух заглушает всхлипы.

Дверной глазок не проливает свет

На коммунальные стереотипы,

На истеричные признания в любви

Седеющих от одиночества соседей.

Угрюмость лжи упрямо норовит

Войти в привычку. Но на этих стенах

Не календарит исторический цинизм,

Бра комариные обильно кровоточат.

И ртом безгубым в оцинкованный карниз

Впивается луна. И днём, и ночью.

дубль 7.

Нет, не поэзия. Разве что, наблюденье.

А если оно, значит, будет иначе.

Если ты раскавычишь канву преступленья,

Разве будет оно что-то значить?

Нет, это не утро. Овсянка воском

К нёбу липнет. Вербальная темень

На тетрадных страницах в косую полоску:

Всхлип цезур или лязг ударений.

Нет, это не письма. Может, доноры или

Инъекция сострадания в вены.

Ведь о том, что здесь прошлое не отменили

Помню я и, наверное, эти стены.

дубль 8.

По мере того, как жара не спадала,

Вонзал сквознячок мошкариное жало

с походом в незакалённые кожи.

От темпов бразильского карнавала

Осталась лишь температура. Ничтожным

явит себя тело при беглом осмотре.

Все окна похожи на клетки в кроссворде.

Рубашки при сушке похожи на пленных.

Динамик подавится форточным форте,

как кляпом. Плывут осьминоги по венам,

все будни сжижая до бреющих трансов.

Заметней глаза отслезятся от масок,

от пёсьей зевоты заломит суставы,

когда, пересёкши дорогу на красный,

уйду в направленье безлюдья устало.

Спокойнее, чем под мостом. Тем важнее

песок оставляет помарки. Слышнее,

как кардиограммой становятся рельсы

трамвая, накуренного Полишинелем.

Отравлены слёзы. ИМНЕИНТЕРЕСНО.

дубль 9.

Окна законопаченные щели

Хранят тепло ушедших постояльцев.

На стёклах - их же отпечатки пальцев,

Оставленных, как кажется, без цели.

Оставив с носом праведный будильник,

Я закачу истерику на завтрак.

Инкогнито ворвётся чей-то запах

О тех, которых здесь давно забыли.

Свидетелем простуженных окраин,

Рассвет сигналит двадцать пятым кадром.

Весна не задалась с порога, т.е., с марта.

Тот развалился в луже, словно барин.

Я разбужу злоязвенный желудок,

Испорченный, как старый холодильник.

Здесь компромисс уместней слова "или",

Произнесённого в любое время суток.

С повадками, навеянными граппой,

Прохожий, ощетинившись от фетра,

Следя за виртуозным сальто ветра,

Не приподнимет перед вами шляпу.

дубль 10.

Любовный токсикоз:

осёдлая зима

почти невидима, как средство от загара,

и непоседлива, как контрапункт метаморфоз.

Вольна, нема,

Ночь видимым предметам навязала

Немнимую тоску,

а тем и невдомёк,

Что бесполезность их зависит напрямую

От близорукости. Голодный ствол к виску -

сухой паёк,

почти дефис, в котором неминуем

эстрадный раж,

хронизм избитых сцен,

и бездорожье сериальных диалогов.

Таким бестселлерам быть списанным в тираж

за гнутый цент.

Эвтаназия без венков и некрологов -

Заразная болезнь,

неряшливый гамбит.

Ложась под нож, становишься подножным

фуражным кормом, отменяющим "аз есмь":

слегка знобит,

и несподручности в кишках заметны тоже.

Мы в плаванье уйдём,

заткнёт FM-ский блюз

за эту зиму прохудившиеся щели

шофёрских лёгких; бисерным враньём -

посильный груз, -

рифмизмы, облегчая смысл, затяжелеют.

Скрипучий, как паркет,

пустопорожний снег

слюнявит оттепель пичужной матерщиной.

Серийный, свежий, дориановский портрет -

за ширмой нег

сомнёт улыбка стеариновой морщиной.

дубль 11.

Всё, что не нужно забыть или вспомнить:

Где-то читал...вот, буквально...намедни,

Добрососедская модная сплетня

И карамелью изгвазданный полдень,

Дату рожденья вдовы худосочной,

Или кратчайший маршрут к местной кирхе, -

Предположения. В сущности, прихоть.

Следствие памяти. Ныть, приурочив

Облик надежд к нескончаемым "завтра",

Будни будильника - к праздничным датам,

Чем сфокусировать в пи-эр-квадрате

Вечность. Для будущих плезиозавров.

Свёрнут в кровати, как чадо в утробе,

Слышу биение сердца в матрасе.

Если уж сны - позолота напраслин,

То, несомненно, улучшенной пробы.

Слушай будильника хриплые трели:

Косноязычье его не меняет ни сути,

Ни временных поясов. Парашюты

Едкого дыма заполнили щели -

Душно коптит, как в садах халифата,

Набедокуренный джоинт из Амстер-

Дама: назойливее декаданса

Не наблюдалось с эпохи захвата

Хмурыми басками вялых ацтеков...

(Стало"ть, наследство досталось с душком-то).

Тело за лацкан хватает душонку.

Вид из окна округлился до целых,

Жизнь - до трофеев, зрачки - до прицелов.

И, по-сиамски прогнув свои спины,

Марионетки сгрызут пуповины,

Профантазировав скучные сцены

Под дирижёрством TV-замполитов.

Смерть дешевеет, в новейшей валюте

Слишком наглядно рассчитаны люди

В цифрах арабских для сотен убитых.

Время, как влага из утлого крана.

Капля за каплей считаю секунды.

Грезится многим в наитии скудном,

Что ненавидеть теперь по карману.

дубль 12.

Сон - это только теория правды,

Атом тоски в недопитом снотворном.

Можно забыть, притворившись бездарным,

Всё, что казалось простым и бесспорным.

А тошноту отнести к результатам

Вращенья земли, неизбежного: так же

Дрейфуют и письма без адресата,

Или ворюги с пожизненным стажем.

Мы-то давно обросли именами,

Не удосужив способностью мыслить

Всех персонажей любительской драмы:

Престидижитаторов, эквилибристов.

Как бы отвадить себя от соблазна

Корни пускать в инвалидной коляске,

Не обольщаться, смеяться заразно,

Не отвечать на звонки и на ласки,

Злость вымещая на прутьях вольера?!

К югу податься, поближе бы к лету.

Вот только слишком я стал суеверен.

А это уже неплохая примета.

дубль 13.

Медленный праздник. Ему рукоплещут

Влажные фалды афиш.

Я увернулся от ветра затрещин

Гладким движеньем затравленных мышц.

Я - людоед, я - лобастый повеса,

Я утопаю в нытье.

В каждом ребре - безбородые бесы,

Травят издёвкой засмеянных ев.

Я покидаю свой дом осторожно:

Ставка -- не дар игрока.

Медленный праздник вползает под кожу.

Здесь приводима пунктиром кивка

Осень в движенье. Толкают друг друга

Листья, ветвится азарт.

Всё продублирует вязкая ругань -

Понт подмастерья: он гнёт на глаза

Папин цилиндр. В прекрасном подполье

Рыбы в плаценту вонзят

Дёсны сухие, уйдут на зимовье,

Вперив в беззвёздность прерывистый взгляд.

Я оближу бескорыстную руку:

Скальпельный ритм языка

Высушит нёбо, натянет подпруги,

Замкнутый нерв обнажая слегка.

Не умираю я из любопытства:

Чем-то закончится сон?

Вновь распахнула свою плащаницу

Осень в цветах контрабандных икон.

Сгибы страничные; вздох папиросный

Кублится явно не зря:

Так остывает покорная осень

В жарких объятьях её декабря.

дубль 14.

Графиня, научи меня скорбеть

Над вывернутой наизнанку ночью.

Я утеплялся пылью скук и лет,

Бессмысленных и прожитых заочно.

Старуха, жизнь - такой же палиндром,

Как нить, в клубок мотаемая смертью.

И память - радиоактивное ядро,

С периодом распада многолетним.

Замшелый камень, перманентный КПД

Машины времени, ворочающей жёрнов

Воспоминаний, отличает день

От темноты, когда почти не больно.

Всплывёт луна, как абсолютный нуль,

Угрюмо память вывернет карманы:

Так висельник ныряет в глубину,

В бездонный штиль последних океанов.

дубль 15.

Всё так же ждут. По-прежнему "Эспрессо"

Льют на два пальца. В моде не Шон Пенн,

Так Шопенгауэр; от полигамных стрессов

Завундеркиндила летальность поколен...

Всё так же лгут. Костлявый самодержец

Всё так же щедр на споры белладонн.

Версаче провожают по одежде,

Кладя на библию рабочую ладонь.

Всё так же мрут. Всё тех же сбережений

Хватает лишь на флирт и суицид.

Голгофь, зампред высоких напряжений,

Елозь мошонки, дарвиновский стыд.

И так же пишут. Спи, подвальный гений,

Сегодня, знаешь, воскресенье, выходной.

Горюй, лечи обширные мигрени,

Сны вброд погнав на пражский водопой.

И пусть тебе не станет так же страшно,

Как гондольерам иль опричникам пустынь,

Как тем, кто желчью слова "Russian"

В черновики марает чистые листы -

Свидетелей больших разлук и увяданий,

Эпикурейцев задушевных смут

С безумственных набросков Модильяни.

Все также пишут. И всё так же лгут.

Всё те же па в дешёвой групповухе,

Где чёт и нечет, видимо, не в счёт.

Ты так же пахнешь смегмой и сивухой:

Всё изменяется, всё, видит Б-г, течёт.

дубль 16.

Однажды в сутки опускался здесь

Шлагбаум на тупиковом переезде,

Да и пейзаж-то открывался весь

При повороте головы, куда не лезли

Слегка развесистые мысли о таких

Житействах, как-то: третья мировая.

Здесь апокалипсис делился на троих,

А круглой датою столетье называли.

Такое, ишь ты, и не снилось никому...

Да и зачем - все эти туристические байки

В придачу к сувенирному дерьму

Ты сыщешь в каждой придорожной лавке

Всех метрополий. Здешняя же тьма

Не стоит свеч и невооруженным глазом

Не отличишь где церковь, где тюрьма,

И сам себе ты станешь с каждым разом

Всё подозрительней. Не жалуй, не жалей -

Увековечить ничего уже не сможешь:

К чему ты прикоснёшься, как желе

Уйдёт сквозь пальцы, смешиваясь с кожей.

И за шлагбаумом такой нескучный fin

De siécle всем давался проще.

А время проплывало, как дельфин.

Таким же омерзительным на ощупь.

**********************************************************

Сергей Белов

ГЛАЗА ДОЛУ

когда будет тепло

* * *

я засыпаю на конечной остановке - и на меня падает снег

очнусь от толчка в плечо - это последний усталый автобус...

он разбудил меня и говорит что мол простуда и снег

и темно уже поздно - пора

а я засыпаю в углу

медленный словно гора человек

я засыпаю

автобус уходит нетрезво качаясь в своём долгополом пальто

трещат провода

нарушая январский... густой... католический шёпот...

ТАРТАРАКАШКА

месяц букашек

ползи в кармашек!

СЧИТАЛОЧКА

прорастёт ли трава забудется ли обида подруга придёт ночевать на полу

выйдет месяц февраль из тумана

вынет бритву из тины кармана...

будет резать будет резать будет резать

другая рука перемена судьбы подзаборные сны...

разговорные сны

солнышка, ты плачешь?

что же ты плачешь?

ГЛАЗА ДОЛУ

мы сидели на скамеечке и курили - шли девочки

с ветками вербы, смыкался невидимый круг

земля была мягкая - ещё не запёкшаяся

мы сидели глотая плохую далёкую русскую воду -

и не слышали грома - не слышали птиц -

это вестники - это они - воробьи и вороны

ими оживёт пыль - ими наполнятся деревья

когда будет тепло

ТУМАННЫЙ ЁЖИК

морская болезнь лечится морем:

солёные воды - слоёные времена -

тихое полнолуние - деревья нарисованы - в комнате дорога...

плюшевый мишка в шапке-ушанке...

туманный бродячий ёжик

лошадки...

ПРО ПИРОЖКИ И КАМУШКИ

не садись на пенёк и не ешь пирожок

не ем пирожок

не ем, храню... храню в тёплом и тёмном месте...

боюсь называть вещи своими именами и называю пирожки камушками

* * *

я совсем чужая в этом месте

детское место тесное место

кто такая я глаза в потолок

кто такая замолчу на себя

кто такой

* * *

белый гриб - трип - бросает свои споры разговоры

и уходит на север

вслед шерхану хануману балагану,......

цыгане играют в снежки на коврижки

а детишки...

взяли книжки,

к морю синему пошли,

море синее нашли

и пришили ему новые ножки

* * *

мы сидели и было дымно и непонятно тепло

даже странно

зажигали свечку - прикуривали от неё

стулья

двигали стулья -

им сидеть было неудобно

и мне тоже

долго о чём-то говорили

а потом вышли на улицу

и стало ужасно холодно

а когда холодно всё забываешь

и я забывал - кутался

траектория бумажного самолётика

я сухопутная крыса четыре глаза

гроза пустых консервных банок! я отваживаюсь попирать асфальт!

я подставляю подбородок ветру

солнечный сухой бетонный пустующий город

трава - и поющие за упокой кузнечики

гудящая высоковольтка - единственный разумный обитатель здешних мест

и я...

железные контейнеры, ушедшие в землю плитки, пружины и шины

слепой распадающийся автобус - ПАЗ - и оплавленная резина - натёками на корпусе

неровные часы бордюры и может быть мост через покинутое водой русло

моя стрёмная родина

это было в детстве

я люблю это место

я непременно туда вернусь

...........

а звёзды!

есть красные гиганты - есть белые карлики... есть ещё что-то... не помню

и наше жёлтое карликовое солнце остынет - покраснеет - и станет мёртвым,.. по-моему, так...

не помню не помню

я снежинка

чёрная жужелица пустоты кружится надо мной.....

варвары, их работа - разбитый на голову почтовый ящик

я потерян потерян в конверты и марки

(механический шепот внутри - слишком долгий для меня)

у меня не закрываются глаза

я ощущаю как работает мой организм как во мне ползает кровь

я сделан - я поломался - потерялся

ухает сердце - отдаётся конкордом в куполе головы -

экзорцизм

стая перепуганных до смерти ворон - совладельцев - kings not dead - кидается прочь из меня - вестники времени путаются в железных прутьях - лунной скорлупе -

варварские орнитологи уходят на охоту - я слышу их боевые кличи

кто-то чавкает во мне болотными сапогами

heavy traffic reported - город сидит на ступне горы -

и самодвижущиеся конструкции в его улицах и переулках на его площадях обозначают... обозначают... обозначают

старый серпантин с опасными поворотами

одинокий продавец апельсинов - и шуршание газеты на сухом ветру

и двери говорят на каком-то клацающем скрипучем языке

всё нараспашку

ленивые наркотические осы на стёклах и подоконниках

они чувствуют символ грани и живут там - живут

неистребимое племя

и внизу -

поле одуванчиков -

невыносимое жёлтое подвижное поле

оно кажется животным - одуванчиковая звезда

звезда полынь... звезда полон

надену себе на голову мешок тишины

албания

плыть в белую страну, где города из мела и хлеб ослепителен как солнце

плыть по млечному пути верхом на пёрышке в страну белых карликов

плыть в горную албанию

где даже у детей - снежные волосы и прозрачные глаза

где поклоняются туману...

где всё медленное и плавное... одноцветность и однозвучность

люди играют на дудках

о! они различают оттенки - они узнают друг друга и улыбаются

плыть в албанию - эти слова были таинственной формулой, они запускали по коже полчища мурашек и до слёз холодили глаза -

пристально, пристально вглядывались в неизвестность впервые услышавшие об албании и знающие о ней уже давно

им хотелось движения, и крохотные самодельные деревянные лодки, толкаясь в бесчисленных ручьях, раскинув на крестах мачт самые белые паруса исчезали

смотреть им вслед и знать, что они плывут в албанию - ...

ручьи тянулись далеко - и, наверное, впадали в сильный и спокойный воздушный океан

любить вырванные из тетради самолётики

и отпускать их со своих вершин -

плыть в албанию...

и чайки и воробьи и я вспоминаем это -

комната моя светла -

ОТРЫВОК

а на улице, где и нет никакой улицы, холодно, дождь - он всё время стучит - всё стучит и стучит - всё своё невесёлое время... расшатанный поезд... окно, фонари, провода...... лес... в общем приметы поезда, приметы плацкартного вагона... болтовня... дети, рассекающие по проходу, качающиеся пассажиры с кружками кипятка... всё это... на верхней свидетельской полке - у раскрытого ночи окна - у разбитого дедом корыта - устало лежит наш пока неизвестный герой - и думает...

а значит, существует

но мы-то жаждем настоящего происшествия... постукиваем по часам, проверяем карманы, оглядываемся - своим потаённым магическим жестом даём понять наблюдателю, что мы ожидаем... вот-вот - и начнётся... кто-то присутствует здесь в протяжённости лестниц... дверь открывается и закрывается... случайность застаёт его заметившим кого-то на той стороне... или по ту сторону... и если назвать его - окликнуть, - то... может быть... вот нечто привлекает моё внимание... и меня вырывают из ожидаемого - заранее известного итога встречи - нечто нарушает мои планы - встреча не состоится - мелкие царапины на стекле и тяжелеющая секундная стрелка - черно-белый снимок - мгновение, в котором нет выбора, потому что нет ощутимого продолжения - раз!........ р-раз!........ но можно больше не повторять - узелок на память, будет о чём вспомнить!.. впрочем... я знаю других людей... у них - иначе...

а он всё думает - ну как бы всё устроить - как возлюбить?.. да и как это - возлюбить...

он об этом и думает... и сразу о другом... теряет сосредоточенность...

читает... думает... потом глядит в окно... (невольно ловит отражение - и следит за ним) и снова думает...

вот ничего нет...

но пустота - обитаема...

повторяет

и не слышит самого себя

не знает... не знает что избрать

может обитаема

а может нет

повторяет снова и снова... но внутренний голос фальшивит...

и он произносит вслух: пустота обитаема

боится, что кто-то услышал...

думает... глядит в окно... и...

да и нету нету никакой пустоты!

чортъ! - он так и произносил... через букву "о" и с ером на конце...

как у него так получалось? - чортъ его знает...

заметили - ругается

с чего вдруг?

уткнуться бы церковным лбом

в родную грязь

в периметре затравленной столицы...

столикой улицы

улики

а преступления не существует

есть что-то другое

убийство убийцы

воровство лучше простоты

ложь во спасение

оправдано!

чёрной строкой тесака

убийство быка

за бока и рога

ха

и времени не существует

...бродячий пёс

теперь никто не вспомнит его имя

таких ведь - не зовут

руки в брюки

шагай веселее, мой сонный товарищ

брошенные дома ослепляют и заколачивают крестом...

что я им поведаю?

я расскажу им то, что вспомню...

где мы где мы

подождите, подождите! - время не длится - время неисчислимо......

теперь я понимаю,

меня никогда не было,

меня нет и не будет,

а есть лишь то, что я успею вспомнить...

и то,

что я успею понять...

уже ничего не хочется рассказывать... пошли вы все!

.................

надо что-то...

и стучит вот это... тф-ттф... тф-ттф

к чему всё? -

как жить?

узнать человека - узнать дерево - вспомнить день - постичь сон - всегда быть в пути...

мы глина - непослушная глина

а величие - безразлично

разве я - различаю?..

кто едет?

(зачем-то проверяет карманы, постукивает по часам)

каждое мгновение я другой

но кто же едет? и куда?

крыша - туда... (усмехается)

"я" бывают разные, мудро заметил Кролик... и замолчал... это всего лишь особенность языка...

и ещё много чего есть...

много чего...

напротив А и Б сидели на трубе...

Вот и мне...

Скучно сидеть одному в квартире. Пойду куда-нибудь.

...

Одеяло мягкое и греет. Я люблю, когда на улице дождь. Я люблю простые слова и простые мысли. Звонил Жирафу... Он предлагал "замутить"... Почему - мне? Вообще странно, я не имею ни к кому никакого отношения. Жираф - потому что длинный. Это очевидно. Это было в девяносто восьмом. Сколько же лет назад? Три. Года. Очевидно. Я тогда вёл дневник и думал, что мир можно перевернуть. Жизнь без событий. Я всегда пытался определить грань события. Когда что-то действительно происходит, а когда - ничего. А что было? Три года назад я звонил Жирафу, потому что соскучился. Его дурацкое весёлое лицо так на меня действовало! - всякая тоска исчезала бесследно. Мы обычно просто где-то шатались. Он всегда чего-то хотел... То денег заработать, то их потратить... У него были девушки... У меня не было ни одной... я их боялся и тихо ненавидел... мне никогда ничего не хотелось... Я мог позвонить Жирафу... Всегда говорили о какой-то ерунде... пили всякую дрянь и радовались головокружению... Почему он куда-то спешил? а мне некуда было спешить... Только бы не чувствовать себя одиноким... Какая разница, что есть на самом деле... Главное, как себя чувствуешь... Я уговаривал его пойти по нашим горемычным сотоварищам... У них есть имена... да в общем всё это... ведь нашим единственным общим делом был побег... мы были...хъ... блуждающими людьми... нам нравилось шататься - вместе... а это затягивает... где мы теперь? нас разлучил "естественных ход событий"... Так и получилось... ничто не связывало нас... мы вдыхали неизвестность...

(вспоминает... поезд идёт и идёт на восток... становится темно)

Три года - и совершенно нечего вспомнить...

Че не заметил, как уснул. Никогда не замечал. Всё думал, думал о чём-то, а потом забывал... Так долго и тихонько покачивалась колыбель... Мечталось о паутине... Посмотреть бы, как в ней запутается солнце... Так тихо! И чтобы пахло сырым деревом...

Спи, Че, спокойной ночи... спал... и не видел - какая луна...

а завтра я сторож, и кто знает... метро - дребезжащий автобус - немногословный забор - лица и руки - весь день - только лица и руки...

скрип ворот

вот всегда есть какие-то характерные звуки бытия

и черты

то, что запечатлеваешь...

нечто постоянное...

Мы с кошкой строим систему догадок... она моргает два раза, я подмигиваю три раза левым глазом и один раз - правым... мы означаем... она означает животное, а я - постороннего... здесь плавает пушистая рыба Пауля Клее... нам хорошо и загадочно, мы молчим... она сама по себе молчит... а я думаю о ресницах... нам всё слышно

дома никого нет... мы одни... она ничего не хочет и поэтому может просто сидеть и смотреть на меня... ей очень хорошо... глупая сытая кошка...

обращаю лицо вверх... смотрю несколько секунд на потолок... потом перевожу взгляд... и закрываю глаза

**********************************************************

Татьяна Мосеева

ЦАРЬ ИВАН

казнить_нельзя_помиловать

царь иван

что тебе дать? сон да благие вести

я не хочу так, я лучше возьму по двести

то, что без совести - ясно. зато по-честному.

вспомнили рукопись, переписали нестора

марья темрюковна стонет в своей темнице

ей василиса мелентьева нонче снится

ванька, опомнись, ты всё поймёшь, но после

вот тебе прозак, дай мне за это посох

ты не прозаик, ты соловей из курска,

я далеко и пишу о тебе как курбский

то что не видно, дать, чародейки-жёны

выжжено поле, видишь, одни мажоры

странное дело, скачет твоя шутиха

глазки-то выколи, станет темно и тихо

тронь меня тронь захотелось кофейной гущи

только на ощупь чтобы честней и проще

можно подумать скоро наступит старость

взяли казань, ненавидят тебя татары,

солнце не спрячешь есть оно в тебе, солнце,

сорок годков - ненавидят тебя ливонцы,

тяглая лошадь, рада не в радость, платье для party

предал тебя, помер давно твой батька,

колешь и режешь меня по живому. только

я не в литве, я ближе, положи сюда руку

зоя в крещении софья

морда ты глянцевая, всю заляпали

глаза красные, можно подумать, плакала

смотришь в него: о госсподи, сколько можно

говорю да когда чувствую нет (и наоборот)

бровки крылатые, птица пингвин на отдыхе

не обхватить тебя пальцами, не обнять без смысла

не тронуть: хер знает, бьёшься ль ты током

электричка янтарь_потонувший_в море

что же, лети двуглавым орлом, Софья,

мудрость твоя мне не к месту, отдам обратно

только оставлю фото: анфас и профиль

дочь Византии (или дитя без сглазу)

алексей сидел сидел думал

алексей сидел сидел дунул

плюнул алексей, супротив отца вышел

ненавижу, говорит, нарышкиных

громко кричит: подать ему стольный киев

спит в камышовом плену евдокия

длинные бороды режет отец, кромсает

алексей курит, смеется, старую русь спасает

ну и что прибеднялась старица марфа

келья твоя узка ладони твои широкие

чай по часу ходишь в пятый отдел загса, а в марте

там много народу: набедокурят под новый год

потом расхлебывают

что ты молила меня. знаешь же: подам за здравие

по умолчанию желая тебе пусть не смерти,

то хоть смирения, чёрт по черному тащишь нити

души моей, вымотала весь клубок, понапутала,

рви теперь

если намазать подошвы мелом

и пройти вдоль новодевичьего

что-то да останется

василий блаженный, ты

стал слепым и старым,

ест тебя по кусочкам смерть,

ждет тебя во приходах сме...

главное - вовремя углядеть!

съешь пучок укропа, ва-

силий, станешь видеть:

за кирпичной стеной растет трава,

ходят люди,

стынет молоко

и спит нечёсаная собака

плачет маша плачет

плачет таня плачет

плачет оля плачет

плачет настя плачет

послали на забой

плакать кровью голубой

23-31 03 03

АЛЛЮЗИИ

я хочу кусать твою спину.

грубо говоря, все мои

эгоцентрические стихи

про то, как я хочу кусать твою спину.

да, будут оставаться следы,

непременно,

но все мои остальные стихи

про то, как я стану

лечить твои раны...

герцы

слышим: тубдиспансер, пишем: психиатрическая больница

пара недель плюс минус и станешь спокойно сниться

в лилиях, в мокрой ряске, в жадной болотной тине

станешь глазеть и грезить, хлюпать водой в ботинке

слышим: концерт по заявкам, пишем: театр у микрофона

думается резонно: как посчитать поклоны

челом по асфальту бьешься, скрипка слегка фальшивит

шиворот-навыворот, но и мне так хорошо

слышим: скупка краденого, пишем: сезонная распродажа

собственного тела - лето - а я много не нажила,

даже собаки плюшевой, даже сахарницы, даже

серебряной черной ложки, вот и ем витамины-драже.

робертино лоретти, который вырос

магнитишь на плюс, я подставляю минус

я сорвал голос, я не мог больше петь

от этого больно

я только рву струны и не попадаю в ноты

я хожу на руках

рыжий клоун смешливый, но ты

не было ничего да вдруг алтын

если бы небо стало внезапно белым

стали бы ветви руками а листья - телом

если уметь говорить чуть тише

мы бы верили в старость, хотя и это мечта о прошлом

песенка

поцелуй, да и плюнь, поцелуй, да и плюнь

скачет загорелый скоморох

поцелуй, да и плюнь, поцелуй, да и плюнь

стань коленями на горох

тронет тебя кто, топит тебя

любит тебя, плюнет в тебя,

поцелует, вымажет нос в золе,

а ты радуйся, а ты смейся

поцелуй, да и плюнь, поцелуй, да и плюнь

яблоко катится под гору

руки тянутся под подол

по тебе звонил колокол

завывая глубоким до

тащит к болоту волоком

а ты радуйся, а ты смейся

мне и так хорошо, говоришь, мне и так

поцелуй, да и плюнь, поцелуй, да и плюнь

в ряске желтой твоя рубаха

в осоках да болотных пузырях твоя рубаха

а ты радуйся, а ты смейся

полны руки пьяной ягодой

смотрит гусь пустыми глазами

смотрит перепел пустыми глазами

мне и так хорошо, мне ничего не надо

поцелуй, поцелуй (да и плюнь)

кошки

кошки летают ... видела полотна брейгеля?

счетчик гейгера? последние в мире гейзеры?

я целюсь в тебя издалёка сильнейшим лазером

жму на курок, исцеляю cебя как Лазаря

и получаю рябиной в лоб из рогатки

тоже придумала: мне говорить правду-матку

выдала по талонам проволоки моток

стала я коконом медным пустила ток

сейфы взорвали, вот кто шаман да плут

ток по спирали, тонкие нити жмут

сходишь по трапу - а для тебя несут

девки в кокошниках пряник менять на кнут

Т.

пела мне нравится что вы больны

пела страна широка и вы в ней больны

танечка плачет не любит он меня трахнул и бросил

а он самый красивый а мы для него больны

а ты в ноты не можешь попасть путаешь ты и мы

каждый сверчок знай свой шесток от сумы до тюрьмы

сели на корточки краской запачканы джинсы

а он хотел полюбить, а только все силы высосал

а он рвал перепонки спиртом смазывал раны

а все ж не любил, говорил еще рано-рано

а ты складывай руки лодкой плыви на север

звуками мелкими перебежками зерна от плевел

отделишь прорастишь посадишь польешь укроешь

а все одно: гербарий из плевы, и джинсы запачканы кровью

300 ударов

кабы звать меня в питер - никуда меня не зовите

никогда не хвалите там звонят - а вы не открывайте

не тяните подушку и простынь с горячей кровати

не крошите засушенный хлеб на чужой ладони

в этом питере мокро и хлюпает как в вагине

в этом питере соки, притоки, барокки, черные реки

не тащите меня, не зовите, откроются веки

и я брошусь в него и с последней душой погибну

не губите меня не ласкайте корней губами

не кидайте мне в волосы майский репейник не

прощайте меня никогда никому и бумага в окне

сгорит будто в пламени - и пламя в себе растает

не тяните паучьих сетей я научена горем

если всякий болото хвалит то вот мой город

рыбка в ладонях волшебная рыба-щука

смоет водой меня, и тогда завершится порка

(др.)

на тебя навели три старухи порчу

извини что ворчу но я так хочу

я хохочу когда плачешь

плачу когда молчу

ночь (вместо молитвы)

ночью читала фанайлову и все поняла

господи прости и перекрести вот такие дела

девушки-денежки плачут в подушку в трубке алло

говоришь, подожди немножко еще, только жизнь как сажа бела

секстон и плат снимают курки смит и вессон

горло стальное в каждой сидит по бесу

с русской рулеткой станет тебе весело

но: города нервы, мокрые пряди, ветер-муссон...

тонкое, гибкое, прочность прошла по ГОСТу

господи слышишь как ненавидеть просто

женщину спит не одна и за это господи

спасибо тебе спасибо тебе спасибо

быть не с тобой - ты не думаешь - а мне просто страшно

нет, ты не думаешь, иначе, но ничего иначе

заметь: никогда ничего не обещаю, поскольку

знать наперед невозможно, и не только это

веришь ли: снег - это тоже тепло, если близко

видишь ли: дождь для меня как бесплатное чудо

здесь хорошо, если громко читать без бумажки

знаешь же: я без тебя их и слушать не буду

ты только моё... это ветер восточный щекочет

мне хотелось бы спать рядом с кем-то большим и горячим

если будет иначе, запомнится всё, но неточно.

если будет неточно, я потом расскажу, как иначе.

саммер

не рифмуй саммер и зуммер

не приходи в комнату, пока я сплю

ночи холодные теперь очень

значит ли это что мы должны

слушай свою кассету час за часом

пей джинтоник. и три виски

не разбивай вон ту синюю чашку

просто одень носки

мне легко говорить: я пятно на темном

сейчас бы вспомнить экзюпери

свернулась в утробе твоей котенком

и ты это знаешь

(с точки зрения бланшо)

так происходит - нет, так не происходит

скажи: правда ли это - нет, это неправда

может ли казаться - может, оно и кажется

а ты думаешь: вот оно и вопросы твои не к месту

нельзя трогать угли руками

нельзя щекотать розетку пальцами

нельзя оставлять ножи на столе

нельзя влюбляться

нельзя не влюбляться

море должно быть, как в книжках, синим

черное - черным должно быть, веришь

каждый себе выбирает дело

кто-то за дверью, а кто - под дверью

люди и звери, орлы орлами

мы куропаточью песнь горланим

перышки чистим, сидим на яйцах

так и должно быть

нельзя влюбляться

нельзя не влюбляться

все возможно. и это - уже возможно.

солнце взбивает из облаков творожный

десерт. я же достала ложку,

буду кормить тебя. ты потерпи немножко.

ноги так белы: московское лето в дождик

вышло все, а ты и его подожди,

будет за осенью и за зимою - тоже

куклой фарфоровой станешь по цвету кожи

слезы уйдут в дожди

солнечный зайчик мой (зеркало-ловкость-лампа)

я не всегда и не все говорю с апломбом,

я не пытаюсь стать в пустоту как пломба,

(слово менять на промокший тобою тампакс)

упадешь пропадешь. но останешься.

дай мне лапу

стучат спицами, выкалывают глаза рыбам,

из ревности делают сюжет,

переходят дорогу на зеленый, ступают на тротуар - уже красный,

ловят машину, не протягивая руки,

платят в кассу, покупают в соседнем,

ссорятся между собой, мирятся сами с собой,

никогда не моют посуду,

держат мышку левой рукой,

выгибают дугой спину, подставляя зад под уколы,

вытирают лоб тыльной стороной ладони,

до сих пор делают французский маникюр,

любят громко, но чтобы не перекричать музыку,

встречаясь глазами, переходят на другую сторону улицы.

у меня солнце встает, а земля не родит

я о ветре пою, в поле семя несет

он тебя украдет, он тебя укротит

положит в песок

засосало болото, во рту пузыри

лилии - к темени, осока - режь

шею мою, руки мои. смотри:

ресницы и тина меж

будет дождь - назову его змеем

будет раб - назову халдеем

будет сын - назову Матвеем

перепишем Евангелие как сумеем

будет рай - покажу страницы

сыновьи каракули на моих спицах

раны [Христовы] протру спиртом

в святую воду налью сиропу

я скучаю потому что надо по ком-то скучать

потому что скучать значит молчать

мёртвое дерево в темноте оживает

и тянет меня к тебе тянет

меня к тебе

вытащу тёплый желток и стану тоньше

вытащу твой зрачок и стану тоньше

веткой стану дереву тому мёртвому

тогда вешайся на мне

чтобы крапива не жгла

не наступи: на полу сухая пчела

лапки отпали, но по-прежнему остро жало

пальцев так много всегда, тебя всегда мало

по которой этими пальцами можно скучать

можно скучать

/06-07 2003/

**********************************************************

Юлия Тишковская

Голова одуванчиком

Голова -

одуванчиком

в конце июня.

Дунешь - разлетится.

Белые -

бывшие желтые.

Капли дождя

как слезы колючей проволоки.

Больно вдвойне.

А наши шины -

проколоты

в тот день

обмена твоих медалей

за ясные взгляды

внутри горящего танка, -

рукопожатием:

моя версия для печати

стала

твоей изнанкой.

Телефоны - на перетяжках.

Такая вот рекламная акция.

В казино "Фараон"

поет Михаил Боярский.

Мячики на рынках -

в детских шапочках.

У выигравших деньги -

суррогаты счастья.

Пожалуйста.

Остановитесь,

пожалуйста!

Галерея матрасов

татами.

Все, кто могли,

нас давно

обогнали.

Но мы сходим с ума,

а они - умирают

заживо

в магазинных витринах.

А я

закрываю глаза,

проходя мимо, -

векодрожанием:

в день обмена

твоих магазинов

на все мое содержание.

Становимся одержимы

желанием

взять и все переделать

по-своему.

Но дышим так тяжело,

будто отжимы

совершаем от пола

и по команде -

всем строем.

Надо тренироваться!

Желаешь

строить миры,

а страдаешь отдышкой!

Ну хотя бы

доктором Ватсоном!

Не вышло...

Победителем двоеборья

вряд ли станет

ценитель риторики. -

недозаметила. -

В день обмена

твоих историй

на мои

заметки в газете.

В четырех экземплярах -

согласно сторонам света.

Я б ее прочитала,

если бы знала, где мы.

Где мы?

Голова -

одуванчиком

в конце июня.

Отказников

дунуть

разжалуют

в ветры

Стаиваю

Растрескиваюсь, изнутри разбегаюсь, линии нечеткие, ледяная крошка. От твоего неслучайного взгляда стаиваю, сталкиваю нервные клетки, скрещиваю, навсегда отдаю. А ты... Тебе кажется, - ничего особенного, все нормально, так и должно быть. Ты не видишь огней внутри корабля, проглоченным автобусным билетом спрятан, спаян лимбической системой, сообщаясь маяками с теми, кто был там раньше, но там сейчас никого нет и никого не было, когда ты смотришь на меня, и я знаю, что если не сегодня, не сегодня - времени уже не будет, никогда не будет так, как сейчас, - стаивать, растрескиваясь, - в этот миг, и знать все-все, понимать тебя, просветить тысячами рентгеновских лучиков неравнодушия. Если только захочешь - можно понять всех, всех. Наверное, так не бывает - чтоб сразу, и - ближе, перелетаем через несколько клеток, другие - идут годами. Нам - сразу, и, значит, так нужно, все верно, для нас это единственный способ. Выживать расстояниями, прокладывая воздушные трассы от головы к голове. Тени твоих рук отпечатались на моем теле. Никто не смоет. Почему именно так? Почему все выходит именно так, и никак иначе? Ни у кого из нас нет будущего, наше общее будущее похоронено заживо, еще не родившись, и все равно я верю, когда мне верят. Все очень просто - мне кажется, я знаю, в чем твоя фишка, но передвигаешь ее ты, а кубик кидаем вместе, сегодня один, а завтра - шесть, - если бы!, - выбирай любого цвета, мне все равно, на сколько ходов я отстану, просто мне кажется, я знаю, в чем твоя фишка, я знаю, я знаю, я знаю, поэтому мы и встретились. Будем двигаться, пока интересно. А после - не важно.

Мелочей не бывает, и все яблоки в твоем саду готовятся падать на мою закрывающую законы голову.

Я закрываю законы.

II.

Твой ход не обязательно после моего хода. Когда холодно, можно бросать дважды. Мы каждый раз входим в эту реку и не видим выхода. Доплывем до самого дальнего буя, самого главного приза, где ты бесконечно смотришь на меня, а я - растрескиваюсь, стаивая, и никто не знает об этом. Закрой дырку моего кармана своей ладонью. Ты, кажется, тоже знаешь, в чем моя фишка. Кариатида моего неба протянет тебе руку, и ты выплывешь, а я захлебнусь желанием быть с тобой и окажусь на берегу раньше. Вырастем - листьями укропного дерева, обозначенного на нашей карте зеленой точкой посреди игрового поля, полного талой воды. Просто кто-то растаял, чтоб появилось зеленое, а кто-то своими глазами нарисовал бабочек. Никогда ничего не обещать, но под слоем ила - верить: мелочей не бывает, и в твоей пьесе все роли - главные.

Га-га.

Гуси летают

до края

от края.

Мы про нас

ничего не знаем.

Кто-то придумает,

что нас не бывает,

и никогда-никогда не было.

Пунктиром верю,

не сплошной линией.

Мой ход не обязательно первый.

Твой год не обязательно длинный.

Будем двигаться,

пока интересно.

Пока есть место.

Кубик кидаем вместе.

Сегодня один,

а завтра - шесть. Если бы!

Но мелочей не бывает.

Растрескиваюсь, изнутри разбегаюсь.

Живу, пока ты смотришь.

Еще дольше

III.

Посмотри, это пятно расползается по швам прямо на глазах, скоро оно закроет собой мир, появится в каждом окне, ну почему ты не видишь, ну почему приносишь мне детские раскраски и просишь выдувать краски пальцами - только без рук, без рук. Раздеваемся молча, чтобы не перепутать одежды, ложимся без звука, катаемся по полу, заряжая свои батарейки. У меня болит голова и мне страшно, сделай мне "рельсы-рельсы", и я уеду куда-нибудь, но буду возвращаться, мне ведь так надо видеть, как расползается это пятно по стенкам наших любимых далеких комнат.

Вытяжки сродни вентиляторам, вентиляторы похожи на мельницы. Дон Кихот проиграет эту кухонную войну.

Гнезда для тараканов - ловушки от людей.

Что приходит тебе в голову?

Кто приходит по ночам в твою голову и изучает наши карты? Когда ты не веришь, что я смотрю на тебя, у тебя дрожат губы. Ты стаиваешь моими попытками говорить глупости, чтобы снять напряжение, повернем на 180 градусов все непроявленные изображения - лучшее, что есть у нас.

Неопределенность в определении начала. А на конце - всегда якорь. Канаты-канаты-канаты. Вытягиваем вместо терпящей бедствие золотой рыбки - больную старуху. Ты видишь, как она исполняет наши желания, вышивая бисером указатели времени.

Мелочей не бывает, и каждая точка - ворота в тоннель.

IV.

Сделав круг, срезая углы, приходим к выходу из леса за поворотом тропинки. Великие дела так долго ждали нас, что истекли визы, и пчелы закончили делать мед из наших фантазий. Знаешь, когда я засыпаю, вокруг кружатся желтые шарики, они приносят мне пыльцу самых важных дорог, я всю ночь хожу по ним в надежде увидеть твой след, но я никогда не настаиваю. Распылитель воздуха на маленьких паучков, - когда ты становишься прозрачным, я вижу его сквозь тебя. Просто лежать вместе, чтобы тепло. Загадай на корову, пасущуюся на нашем зеленом лугу, пасующую перед трудностью пройти по этому игровому полю до самого конца. Ты никогда не захочешь узнать обо мне все, а все - это всего лишь просто лежать вместе, чтобы тепло, и не бояться контролеров на каждой остановке, которые придут и вышвырнут, потому что я всегда без билета, а если я заплачу штраф, останется ли от меня что-нибудь? И что это будет? Не думать-не думать-не думать. Никогда не умела ловить машину. Просто мне по-настоящему никуда не надо.

Как хочется ночью

в машину,

виляющую фарами,

когда не ты едешь в ней,

и тебе даже не надо,

никуда не надо

никуда не рано

никуда не

Изнутри разбегаюсь, и - растрескиваюсь в нечеткие линии, в нечетные линии.

А мелочей не бывает, и когда у человека без часов спрашивают время, он должен ответить. Я вижу его сквозь тебя и все наши фишки, отданные даром.

Освещенный фарами,

станешь еще темней.

Просто лежать вместе, чтобы тепло.

Там, где

великое всегда равнозначно малому.

Кабина

Плексигласовая кабина.

Вряд ли

что-нибудь

будет видно.

Что происходит?

Окна века

зарастают травою.

Мы приземляемся

где-то у входа

керамическую

долину

гнезд.

Кто первый выходит?

Строй, строй источник.

Построишь - будет чем вытечь.

Все колья

заточены.

Кто выйдет?

Вылупляемся

из бильярдных шариков.

Да не будем биты!

Выверяя-выстраивая,

лишь умножаем убытки.

Посчитаемся

детской считалкой.

Кто выйдет первый?

На кого бы ни хмурилась стрелка -

жалко!

Вот поэтому

стерта

обивка

нашего кресла-качалки.

Мы, раскачиваясь,

жалеем.

Нам

всех

удивительно

жалко.

Плексигласовая кабина.

Дальше зрения - не увидим.

Паутины - не помним,

и больше не будет

входа

керамическую

долину

гнезд.

Спи

спокойно.

Закипело

Сними с меня крышку,

когда проснется будильник.

Я закипела.

Значит, придется остынуть.

Слишком горячее -

обжигает.

Слишком холодное -

ломит зубы.

Комнатная температура.

Только не слишком ли это

трудно?

Только не слишком ли это

глупо?

Ну вас!

Я вполне могла бы сойти

за дежурного психиатра,

если б не занимала

к нему очереди.

Чур меня,

чур меня.

Прочь меня.

Мне бы работать

на сахарорафинадном заводе,

чтоб наблюдать,

куда мой холод уходит,

чтоб штамповать его

в ровные белые кубики -

чтобы бросали в чашки -

кто сколько любит.

А он растворяется

медленно-медленно в чае.

Чай замерзает.

Становится ледяным полем.

И мы начинаем там

кататься на роликах.

Потому что

коньки наши

давно отброшены.

Потому что

нельзя ведь

насильно

верить в хорошее,

когда верится

только во что-то,

что чувствуешь,

а я чувствую,

как исключительно

пусто

на ледяном поле,

на ледяном шаре.

Если бы только позволили!

Если бы не мешали! -

Взяла бы его

на руки

и растопила дыханием.

С миру -

по капле.

Растопленной холодом капле.

Никто не позволит

никто не мешает.

Тень моего ледяного поля!

Расти большая.

Так и работаю

на сахарорафинадном заводе.

Стало быть, надо.

Чтоб только смотреть,

куда мой холод уходит.

Чтоб только верить,

что он

становится

паром

Колется

Закатилось под кровать

наше

последнее солнце.

И оттуда -

колется,

колется.

Шарфом кусачим

во время больного горла -

как лампою синей

греет порою насморка.

Хочешь схватить -

проворно.

Хочешь поймать -

выскальзывает.

Не живет в пальцах.

Я знаю, что это

правильно.

Ведь можно случайно

вжаться

жителем желтой окраины,

тайно оформить паспорт -

и жить

у тебя

под кроватью

нечаянно упавшим солнцем,

чтоб ты никогда не истратил

все то,

что способно

колоться.

**********************************************************

Михаэль Шерб

"Двоеночество"

Я засыпаю, милая, видишь, я

Засыпаю, и нет меня, нет с тобой.

Снова к моей колыбели склонилась Мирьям.

Шепчет осока: "Этот - рожден водой..."

Шепчет осока: "Будет желать огня..."

Руки Мирьям - маслянистого Нила нежней,

Тянутся гибкие руки, - поднять меня,

Тянутся гибкие руки речных стеблей,

Тянутся смуглые руки, - поднять меня

К неопалимой солнечной купине.

Не отпускает сомненьем истерзанный нерв:

Нужен ли, нужен ли, нужен ли, нужен я?

Ближе ли, ближе ли, ближе ли ты ко мне?

Мы засыпаем, любимая, видишь, мы

Засыпаем, но нет меня, нет меня, нет с тобой.

Ил высыхает, становится светлым ил,

Ил высыхает, становится ил землей.

Белые лотосы, как лепестки луны,

Плавно качает сонный ночной прибой...

Жизнь рассыпается белой сухой золой.

Жизнь остывает, становится жизнь землей.

"Екклесиаст"

Вечер. Над чащей морской

Меркнет плавучий причал

Неба согнулся ствол

Под урожаем звезд.

Вечер. Над кронами волн

Чайки печально кричат.

Вечер. Над чащей морской

Меркнет плавучий причал.

Туго натянут шелк

Неба на контур звезд.

Вечер. Над кронами волн

Чайки печально кричат.

Вечер. Над чащей морской

Падает звездный гранат.

Лаковый ноготь луны

Неба пергамент прорвал.

Вечер. Над кронами волн

Чайки печально кричат.

Вечер. Над чащей морской

Падает звездный гранат.

Чертит руны прибой

На бересте песка.

Вечер. Над кронами волн

Чайки печально кричат.

Вечер. Над чащей морской

Падает звездный гранат.

Полые льдинки снов

Втиснуты в ночь-стакан.

Вечер. Над кронами волн

Чайки печально кричат.

"...о море"

Ну что тебе не глянулось, Сверх-Улисс,

В узоре волн? Полупрозрачен слой

Исходника, где молния свернулась

В тугой клубок, и стала шаровой.

Где чередой расплывчатых видений

Рассыпаны песчаные стада, -

Плотней бесплотных тел, мерцают тени,

Когда сквозь них в воде течет вода.

О, море - нераскрытая шкатулка!

Углами волн ты выделяешь круг

Со мною в центре. До чего же гулко

Вода собою вытесняет звук!

О, гладких гребней ртутное скольженье!

Здесь эхо невозможно, но прибой

Навеки сохранит изображенье

Под кожей и под пленкою морской.

"Звук деревьев (to MS)"

I wonder about the trees.

Why do we wish to bear

Forever the noise of these

More than another noise

So close to our dwelling place?

Robert Frost

Разгадай мне значенье ветвей.

Заворожен дрожащей строкой,

Почему я храню в себе

Этот шум, никакой другой?

Раскачай мне качели ветвей...

Легкий ветер - летящий слог...

Переломится по весне

Словно спичка, сухой порог.

Расстели мне ковер ветвей.

Собери в земляной подол

Шерстяные клубки корней,

Сырость рос, ароматы смол.

Протяни мне лучи ветвей!

Пусть уродуют темноту

Шрамы тех незакрытых дверей,

Сквозь которые я поутру,

Как сквозь ветви проходит свет,

Ничего не сказав, уйду.

"цветы"

Цветы, - они осколочно бездонны,

Как тонок стебель - тело и рука.

Спеленутые головы-бутоны:

Ни выдоха, ни вдоха, ни глотка.

Но светятся, как женщины и птицы,

И пахнут, как трава и молоко,

Подвижные, как отблески и спицы,

И легкие, как небо и перо.

Они молчат, и шеи изгибают,

Пытаясь заглянуть за полукруг...

Их лепестки и листья продлевают

Полет страницы, выпавшей из рук.

"река-сон-свет (for MS)"

река

Он улыбнулся, снял с руки часы

И положил их временем на стол.

Потом провел ладонью по лицу,

Стирая выражение с лица.

Затем закрыл глаза

И ощутил

В ушах прозрачный бархат тишины, -

Беззвучный шепот стереоподушки.

Протиснувшись сквозь пеструю пургу,

Он увидал себя на берегу

Реки своей души, он различал

Вдали, у устья, сумрачный причал,

Угадывал невидимый исток,

И русла нить, и спутанный клубок

Несбывшихся притоков, рукавов,

Жгуты плотин и раны островов.

Стоячих вод тягучая тоска,

И темный ил, и звездочки песка, -

Река жила. С подвижностью теней

Другие реки отражались в ней,

Чужие проступали времена,

Чужие судьбы достигали дна.

Он снова видел спутанный клубок

Течений; закипающий поток

Из отражений тысяч тел и лиц

Людей, зверей, камней, растений, птиц

Свивался в нить, в спираль, затем - в кольцо.

Рой острых брызг летел ему в лицо

И низвергался водопадом ниц,

И снова закипал потоком лиц,

Свивался в нить, в спираль, затем в кольцо,

Из тысяч лиц творя его лицо.

сон

В пещере воздуха или на дне дождя,

Где ветра тень ложится на поля,

Где из пеленок волн кричит земля, -

Там темнота. От капель темноты

Бегут круги по свету фонаря.

Там тошнота. Там клены-якоря,

Вгрызаясь в грунт, ржавеют под дождем.

Вонзаются в оконный окоем

Их ветви - бесконечные ходы,

Прорытые кротами пустоты.

И снится мне, что через мой живот

Из неба в землю дерево растет.

Там, под землей - сплетение ветвей.

Здесь, над землей - соцветие корней.

Мне чудится, что увидав звезду,

Подкошенный, я навзничь упаду.

свет

### черная жара ###

Навязчив свет, и каждый звук навязчив.

Виновна тень моя, или права,-

Грядет зима!

И день сожмется в мячик,

Познав тепло пустого рукава.

Так наступает черная жара,

В момент, когда перегорают лампы.

Зрачок, перебираясь через альпы

Внезапной слепоты,

Нырнув в портал окна,

Примеривает к силуэтам штампы, -

Все заливая разумом-свинцом, -

Неограничен солнечный освенцим

Квадратом, а страдание кольцом!

Пусть лопнет кожура набухших слов:

Кровавой жертвой принесем Астарте

Их терпкий сок. Но воле божества

Претит однообразие на карте, -

Выдавливай из моря острова!

Пусть наступает черная жара!

### привкус неба ###

..........................................Елене Моревне

Задумка славная - свет растереть в песок...

Или в стеклянной баночке

скобой

Его зажать,

Чтоб не болел висок,

И задохнуться, и почуять привкус неба.

Задумка славная - песок расплавить в свет,

Под одеялом волн

бессонной рыбой замереть,

И, плавниками меряя прибой,

На сушу, вверх!...

Туда, где воздух-сеть,

И задохнуться, и почуять привкус неба.

Увидишь, как горошиной вовне

Виденье прорастет, сквозь дерн ресниц.

Разрежет станиоль привычных снов,

Пространство раскатав в диагональ.

Зависнет над твоею головой,

Нерезким, тускло-блеклым светом дня,

И ты не сможешь отвести свой взгляд

От крыльев, что скользят по глади волн,

И станешь растворяться на свету,

Тускнеть и выцветать, и лишь клочок

Морского воздуха - прозрачная вуаль -

От смертных сохранит твое лицо,

Как сохраняет память...

Видит Бог, -

Задумка славная - свет растереть в песок.

### северная сказка ###

Рой светлячков серебрянного снега, -

Сверкает грива - альфа ли, омега, -

Меж звездами различья больше нет,

Просеян свет сквозь решето-окошко.

В ладонях бьется мелкая рыбешка

Из камешков, осколков и монет.

Движенья ветер, привкус пустоты...

Альдебаран, Кассиопея, Вега

Ласкает лоб и щеки сфера снега,

Раскрученная в полости зимы:

Альдебаран, Кассиопея, Вега.

На остриях заточенных мечей

Закреплены пунктирные лампады

Вселенной - бесконечной коллонады

Прохладных беломраморных лучей.

Мерцает золотая орхидея...

Капелла, Спика, Сириус, Алькор

Рассыпался, застыл в золе узор,

Голубоватым светом пламенея:

Капелла, Спика, Сириус, Алькор.

Сверкает в небе северная сказка.

Усни моя стоцветка, златоглазка.

Змеею млечной луч очертит бровь -

Быстроживуча вечность. И любовь

Быстроживуча...

### белый стих ###

Остудим свет. Мгновение замрет.

С надменной ленью жидкого стекла

Вселенная (прозрачное желе,

Янтарный пудинг) на весы пространства

Стечет.

О, невесомый мед без банки!

Беспозвоночная, как будешь беззащитна

Без позвонков секунд, без стержня лет!

Зачем теперь звонить в колокола?

Их маятник-язык - не наш язык:

Вокруг да около.

Но каждый, самый тихий

Удар их -

В цель.

А свет... Бесцелен свет.

Он, даже жидкий,- легче, чем дыханье,

Он проникает всюду, вездесущ.

Теперь он, как вода, заполнить в силах

Любой сосуд -

Тебя, меня, собаку,

Уютно задремавшую у ног,

(И хвост собачий, и язык собачий)

Горячий чай, и блюдечко,

И чашку

(смотри, как тускло светится фарфор),

И пальцы, и дыханье, и гортань.

Дракончик мой, вот вспыхивает слово!

Искрой бенгальской от тебя ко мне

Проносится, затем спешит обратно.

Но воздух - свет. И только потому

Мерцанье слова нам не различить:

Невежам на свету не виден свет.

Но мы его узнаем:

По теплу,

По радуге, натянутой, как пряжа,

На пальцах, и по запаху волос

(Как пахнет свет в смолистых волосах!),

И сладко ослепленным засыпать...

Как ослепленным просыпаться сладко!

"звук"

Зрачок завязан узелком

Из тьмы кромешной.

Катаю звук под языком

Зерном созревшим.

Сквозь ветра и воды вуаль,

Размыта ливнем,

Дорога убегает вдаль,

Как лента фильма.

Там желтой тучей грозовой

Над серой чащей

Натянут воздух тетивой

Тугой, звенящей.

Там вспыхнет яркий полукруг

Во тьме кромешной,

Когда раскусишь спелый звук

Тугой черешней.

"Сонеты наоборот. (T.V.)"

Страна уютна, как библиотека.

Здесь небеса рассеивают свет,

Здесь незнакомо слово "бездорожье",

И лучший друг людей- велосипед.

Дома дробят поля и перелески.

На окнах не увидишь занавески -

Поэтому и стен для взгляда нет.

Секреты процветания просты:

Пока войну вели другие страны,

Народ здесь культивировал тюльпаны,

Копал каналы и чинил мосты.

Неделю- постоянные дожди.

В окно задует ветер запах сосен...

Уж если здесь тебя застала осень,

То лучше здесь ее и провести.

Черное золото моих струн -

Камерун.

Всю ночь танцевали зверей.

Разве мы были людьми?

В твоем доме есть занавески,

Но нет дверей.

Ви. Тата Ви.

Черная звездочка в белом песке.

Что я знал о тебе?

Что я знал о любви?

Ви. Тата Ви.

Как только поймешь, что единица бесконечно больше нуля,

Не останется ни мгновения для

Жалобы, ни молекулы воздуха для выдоха или вдоха.

Сводя скулы, зевок выжмет сок из обращенного внутрь себя ока:

Смесь, основные компоненты которой пыль и пыльца.

Ветер раскачает листья тополей, опалив прохладой половину лица,

Сполоснет стены канала темно-серой водой.

Мост и отраженье моста вместо бесконечности изобразят два нуля-

Это и есть мы с тобой

В момент, когда не останется мгновения для благодарности. Или попытки спасти

Канал, тополя, воду, пыль и пыльцу,

Зажатые в горсти времени.

Попытки тайком унести

Под веками видение дня,

Ставящее под сомнение

Сам факт существования

Тебя и меня.

**********************************************************

Е-мейлы и ссылки на другие произведения авторов в Сети:

Андрей Дитцель::

werther@mail.ru

http://polutona.ru

http://www.stihi.ru/author.html?werther

Валерий Лукин::

varera@cti12.com

http://varera.narod.ru

Екатерина Боярских::

dagaz@aport2000.ru

http://www.stihi.ru/author.html?runna

Екатерина Келлер::

Ekaterina.keller@gmx.net

http://www.stihi.ru/author.html?kati

Ирина Максимова::

mangaka@polutona.ru

http://www.stihi.ru/author.html?trina

Павел Настин::

nastin@polutona.ru

http://www.stihi.ru/author.html?trishna

Роман Сапожников::

cabmanthorn@web.de

http://www.stihi.ru/author.html?Cabman_Thorn

Сергей Белов::

che-gra@nm.ru

http://www.stihi.ru/author.html?kvis

Татьяна Мосеева::

terless@nm.ru

http://www.stihi.ru/author.html?terless

Юлия Тишковская::

comeback270777@yandex.ru

http://www.stihi.ru/author.html?27077710410

Михаэль Шерб::

scherb.michael@gmx.de

http://polutona.ru

**********************************************************

Выпускающие редакторы номера:

Евгения Риц и Дмитрий Зернов (Нижний Новгород)

zerdv@mail.ru

http://polutona.ru

Мастеринг и дизайн: Ирина Максимова

Редакция журнала "РЕЦ" - группа "РЦЫ": Павел Настин, Евгений Паламарчук, Ирина Максимова, Юлия Тишковская

Наш е-мейл nastin@polutona.ru

Наш сайт http://polutona.ru

Copyright: Андрей Дитцель, Валерий Лукин, Екатерина Боярских, Екатерина Келлер, Екатерина Ракитина, Ирина Максимова, Павел Настин, Роман Сапожников, Сергей Белов, Татьяна Мосеева, Юлия Тишковская, Михаэль Шерб (c)2003. Группа РЦЫ: Павел Настин, Евгений Паламарчук, Ирина Максимова, Юлия Тишковская (с) 2003. Журнал "РЕЦ" (с) 2003. Все работы публикуются с разрешения авторов.

Оставить комментарий
Размещен: 02/09/2003, изменен: 02/09/2003. 172k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"