Зиганшин Камиль Фарухшинович : другие произведения.

Коварный Аконкагуа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А-КОН-КА-ГУА! Это распевное название самого высокого на планете вулкана (6962 м.) я впервые услышал в 2008 году. В нём звучала тайна, необычайно взволновавшая моё воображение. Я потерял покой: стал грезить, о том как поднимаюсь метр за метром, на его промороженную вершину. Временами гора представлялась столь чётко, что мог мысленно проделать весь путь от подножья до пика. Я даже ощущал гуляющий там ветер. (На самом деле всё оказалось по-другому: намного сложней и жёстче.)
  А-КОН-КА-ГУА! Это распевное название самого высокого на планете вулкана (6962 м.) я впервые услышал в 2008 году. В нём звучала тайна, необычайно взволновавшая моё воображение. Я потерял покой: стал грезить, о том как поднимаюсь метр за метром, на его промороженную вершину. Временами гора представлялась столь чётко, что мог мысленно проделать весь путь от подножья до пика. Я даже ощущал гуляющий там ветер. (На самом деле всё оказалось по-другому: намного сложней и жёстче.)
   Во мне с каждым месяцем крепла уверенность, что подъём на высшую точку Западного полушария откроет нечто архиважное. В конце концов, я понял: восхождение, как и мечту, нельзя откладывать. В начале 2013 года решаюсь - иду! Эмиль Жданов, мой давний и верный друг с воодушевлением поддержал эту авантюру.
  После перелёта "Уфа - Москва - Мадрид - Буэнос-Айрес", продлившего сутки на десять часов, пересели в двухэтажный автобус и, проехав Аргентину с атлантического побережья до предгорий самого длинного на Земле хребта под названием Анды-Кордильеры, мы оказались в столице аргентинского виноделия - утопающем в зелени городе Мендоса.
  Тем, кто собрался на Аконкагуа, избежать его посещения невозможно. Только здесь, в Министерстве по туризму, выдают за немалую плату пермиты (разрешения) на восхождение. А поскольку желающих подняться на знаменитый вулкан или побродить по окрестным хребтам довольно много (тут более десяти национальных парков), доходы от туризма в этой провинции вышли на второе место после виноделия.
  Когда Эмиль, владеющий помимо французского и английского ещё и испанским, оформлял заявку, до меня донеслась русская речь. Оглядываюсь: высокий загорелый парень в безрукавке что-то объясняет девушке приятной славянской внешности. Его лицо показалось мне знакомым. Точно! Я видел его фотографии в Интернете в отчётах клуба "Семь вершин!"
  - Максим Богатырёв?
  - Да!
  - Читал о вас много хорошего в Интернете.
  Разговорились. Узнав, что мы идём на Аконкагуа, он продиктовал оптимальную временную раскладку маршрута. А, пощупав прикреплённую к моему рюкзаку куртку, дал мне свой роскошный пуховик и штаны с особой термопрокладкой. Я пытался заплатить, но он категорически отказался. Лишь записал в моём блокноте адрес, куда потом всё это богатство отправить.
  В последний раз воспользовавшись достижением технического прогресса - двухэтажным автобусом, выходим на 240-м километре перегона "Мендоса - Сантьяго" и оказываемся у ворот национального парка Аконкагуа. Впереди, за воротами "толпа" острозубых хребтов, каждый из которых состоит из десятка более мелких кряжей, увенчанных множеством причудливых башен и шпилей. Глаз радует богатство их цветовой гаммы. Обычно горы одно или двухцветные, а тут представлена почти вся палитра.
  Невольно вспомнился наш Полярный Урал: тоже голые скалы (только в белых папахах) и такое же богатство красок, правда, благодаря лишайникам.
  Над бурной речкой видим красиво мерцающую янтарными блёстками перемычку, украшенную наплывами солевых отложений. Это так называемый "Мост Инков". Образовали его десятки струек, сочащиеся из подножья горы. Эти роднички содержат такое количество солей железа, что осаждаясь, образовали перемычку, которая со временем превратилась в каменный мост. Любой предмет, брошенный в эту воду, уже за сутки покрывается прочной рыжей коркой.
   Пока ехали сюда, по реке пронеслось несколько надувных лодок с любителями водного экстрима. Порой они исчезали среди высоких бурунов, и только мелькание оранжевых касок подтверждало благополучное продолжение сплава.
  Пройдя через ворота парка, направились к конторе. Экипированные не хуже полицейских рейнджеры зарегистрировали наши пермиты и выдали под роспись номерные полиэтиленовые мешки для сбора и сдачи при выходе из парка мусора и наших... экскрементов. С мусором всё понятно - экология в горах святое дело, но пакеты для дерьма - это уже что-то запредельное. На высоте и без того тяжко, а тут ещё "отработанный" груз носи. Однако, если не сдашь - штраф 250 долларов США. Ну да ладно, чего-нибудь накидаем - не будут же содержимое проверять.
  Закинув на спину увесистые рюкзаки, отправляемся в двухнедельное автономное "плавание". На альтиметре 2836 метров над уровнем моря.
  Чтобы добраться до подножья вулкана Аконкагуа, нам предстояло одолеть более тридцати километров горной тропы, вьющейся по склону ущелья Хорконес будто плющ по каменной стене. Внизу, грозно урча, несётся поток грязно-шоколадного цвета, питаемый ледниками, сползавшими с едва видимых отсюда белых вершин. По-змеиному петляя, он играючи ворочает валуны, демонстрируя нам, что горные речки - это идеальные камнетёсные мастерские.
  Долина то сужалась так, что гранитные стены с обеих сторон тисками сжимали речку, то расширялась, давая ей простор. Склоны местами были столь круты, что даже привычные мулы*, курсирующие с погонщиками до базового лагеря и обратно1, случается, срываются в пропасть. Когда на дне ущелья видим выбеленные солнцем кости, невольно притормаживаем.
  *Мул - результат скрещивания кобылы с ослом. Отличается исключительной работоспособностью и долголетием: живёт до сорока лет.
  Четвероногая живность в этих местах отсутствует: для неё здесь нет даже самой скудной пищи. Пернатые немногочисленны, да и видовой состав небогат. Самые крупные похожи на наших горлиц, только более поджарые. Летают всегда парами. Встречаются ещё птахи вроде наших синичек и соловьёв. Эту мелюзгу отличает умение держать язык за зубами. Всё делают молчком!
  Первая ночёвка - в лагере "Конфлюенция" (3400 метров). Палаточный городок раскинулся на ровной площадке возле высоченного мореного вала. После регистрации нас поселили в многоместной сферической палатке турфирмы "Ланко" вместе с андинистами из Голландии и Японии (здесь альпинистов именуют андинистами). Им всем в районе тридцати, и появление двух белобородых дедов с огромными рюкзаками они встретили недоумёнными и одновременно уважительными взглядами.
  Японцы в лагере уже третий день - никак не могут стабилизировать давление, и медики не подписывают им разрешение на переход к базовому лагерю Пласа де Мулас. Всегда с интересом наблюдаю за представителями этой страны и каждый раз открываю что-то новое в их поведении. Восхищает организованность и работоспособность, а удивляет медлительность и неумение принимать решение в одиночку: по любому поводу бегут советоваться со старшим. Зато симпатию вызывает то, как уважительно представители страны восходящего солнца общаются между собой: подойдя, несколько раз почтительно, чуть ли не в пояс, кланяются; говорят размеренно и тихо.
  Долговязые и сероглазые голландцы порадовали поголовной любовью к чтению довольно толстых книг. Именно книг, а не ридеров. Притащить увесистый фолиант в горы, где каждый грамм по мере набора высоты превращается в килограмм - это поступок!
  Перед сном поднялся на мореный вал (для акклиматизации рекомендуется побольше двигаться). Полная луна освещала окрестные горы и стекавший с ближнего уступа водопад. Серебристая колонна, падая, буравила камень и, покипев в выбоине, сбегала в заводь, где успокаивалась и отражала в зеркальной глади нависший утёс. Я наслаждался ночной панорамой до тех пор, пока шпионившая за мной луна не коснулась чёрного зубца скалистого гребня и, побалансировав на нём некоторое время, словно большой жёлтый мяч, скатилась в ущелье, погрузив округу в непроницаемую тьму.
  На следующий день отправились по глубокому боковому ответвлению Хорконеса к месту которое именуют Пласа де Франция. Находится оно под южной, практически отвесной, стеной Аконкагуа. На нём имеется площадка - лагерь для самых отчаянных и подготовленных альпинистов. На всём протяжении пути нас сопровождали угрюмые горы, утыканные клыкастыми скалами. Настороженно поглядываем на нависшие, готовые скатиться глыбы. Ночью выпал снег, и сейчас повсюду, а особенно по тропе, бегут ржавые ручьи. Красноватая раскисшая глина чавкает, ноги, несмотря на мощные протекторы, расползаются в разные стороны. Сильней всего "буксуем" при подъёмах на мореные валы.
  Эмиль, опровергая общепринятое мнение, что человек в 70 лет по горам не ходок, давно обошёл меня и маячит далеко впереди. Я запоздало раскаиваюсь в переоценке своих природных данных и игнорировании регулярных тренировок. Но тут же нахожу себе оправдание: меня расслабила легкость, с которой пять месяцев назад "оседлал" белоглавый Арарат, а совсем недавно - скалистый Олимп.
  На высоте 3700 метров растительность исчезла окончательно. Даже лишайники пропали. Обступившие нас горы по большей части слоистые. При этом слои тянутся то горизонтально, то скачут остроконечным зигзагом, то разбегаются пологими волнами, то устремляются к небесам. Рассматривая сии загогулины, вдруг понимаю: так это ж кардиограмма, отражающая перенесённые горой "болезни", которые через миллионы лет завершаются галечным прахом, уносимым реками в океан.
  Пройдя по покрытому камнями и слоем рыжей пыли леднику вышли на Пласа де Франция (4200), упирающееся в гигантскую, местами покрытую ледяной бронёй, стену - южный склон Аконкагуа. Тут уже ощущалась серьёзная нехватка кислорода: появилась одышка, стало давить виски.
  Стена угнетала своей мрачностью и высотой. Чтобы охватить взглядом эту громаду целиком, приходилось задирать голову. Ещё бы - до верхнего уступа 2700 метров! Подняться по такой стене на вершину Аконкагуа под силу только физически подготовленным, в совершенстве владеющим техникой скалолазания альпинистам. (Сложность маршрута - 6Б, то есть наивысшая.) Так что мы ограничились лишь созерцанием и фотосъёмкой неприступной цитадели. На обратном пути перед нами с одного из скалистых гребней сорвалась крупная глыба. Прыгая, словно кузнечик, она увлекла за собой несколько камней поменьше. Когда подошли к месту, где "проскакали" камни, и увидели оставленные ими глубокие вмятины, невольно поёжились.
  
   БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ
  
  Переход от "Конфлюенции" до базового альплагеря "Пласа де Мулас" запомнился утомительным однообразием широкой, полого восходящей долины в начале и несколькими изматывающими взлётами по почти вертикальным склонам в конце. Этот отрезок тропы вроде как должен был порадовать своими длинными траверсами, но из-за крутизны именно здесь мне было особенно не по себе. Стоило глянуть туда, где между ещё не обкатанных камней гремела вода, так сердце сжимал обруч ужаса, голова шла кругом, а рюкзак начинал предательски стягивать с узкой тропы. Я не выдерживаю и договариваюсь с догнавшим нас погонщиком мулов*2, чтобы он доставил наши рюкзаки в базовый лагерь. Эта услуга обошлась нам в тридцать пять долларов. Зато без рюкзаков, мы уже не ползём, а почти летим за караваном. С удивлением замечаю, что среди мулов происходит постоянная борьба за лидерство: если кто-то пытается обогнать впереди идущего, то передовой сразу прибавляет скорость и ни в какую не пропускает.
  Тропу в последней трети можно сравнить с тропой испытаний не только физической формы (пульс зашкаливал), но и волевых качеств. Местами она такая узкая, что трудно понять, как её проходят, не сорвавшись в пропасть? Но отступать поздно - идёшь, пересиливая страх. Идёшь даже после того, как на твоих глазах запнувшийся мул сползает вниз. Ища опору, животное в панике бьёт ногами, но щебень предательски "уплывает". Наконец мул нащупывает копытом крупный камень и ценой неимоверных усилий запрыгивает на тропу. Этот участок, похоже, самый опасный: тут больше всего костей менее ловких животных. Меня в этом эпизоде шокировало поведение погонщика. Он продолжал невозмутимо восседать на своём муле, покачивая головой, прикрытой громадным вязаным беретом, в такт везущей его животине. За поясом погонщика болтается шерстяной платок. Им он завязывает животному глаза, когда грузит или снимает вьюки: если мул не видит, он стоит смирно.
  С левой стороны ущелья тянутся голокаменные кряжи средней высоты, а прямо и справа сияют высоченные пики, с которых ветер срывает снежные шлейфы. При этом висящие над пиками облака, похожие на веретёнца, часами стоят на одном и том же месте, как будто намертво прибитые.
  Базовый лагерь "Пласа де Мулас" расположился в самом конце ущелья Хорконес в гигантском цирке, укрытом от ветров высоченным частоколом каменных пирамид. Его рассекает пополам бурный поток талой воды, вытекающий из-под двух ослепительно белых глетчеров сползающих с гор наглухо заперших ущелье. Светло-коричневая громада Аконкагуа грозно возвышается над лагерем с правой стороны.
  Палаточный городок состоит из нескольких "микрорайонов" в пять-десять палаток, принадлежащих разным турфирмам. Население: голландцы, поляки, немцы, сербы, чехи, монголы(!). Но больше всего, конечно, аргентинцев. Народ слоняется между палаток: на высоте надо больше двигаться, тогда быстрее и легче проходит акклиматизация. Девчата, представляющие компанию "Ланко", поселили нас с Эмилем в длинной и просторной трубе рубинового цвета. До ужина я успел сходить в телекоммуникационный центр и, заплатив 20 долларов, отправить по электронной почте домой сообщение о том, где мы находимся, и о наших планах на ближайшие дни.
  Здесь, на высоте 4300 метров над уровнем моря, нехватка кислорода ещё более ощутима. Чуть прибавил шаг - дыхание сбивается. Хочется присесть, отдохнуть.
  С проводником возникла неожиданная проблема. В "Ланко" оба заняты и освободятся только через пять дней, в других компаниях тоже все на восхождении. Ломаем голову - что делать? Утром слышим, кто-то тихонько скребёт по ткани палатки. Выглядываю. Стоит щуплый светловолосый сероглазый мужичок средних лет в драной соломенной шляпе с обвислыми краями. Тихо, почти шёпотом, поздоровавшись, спрашивает на испанском:
   - Это вам проводник нужен?
   - Да. А что?
  - Меня зовут Роджерс Кангиани. Могу сводить на Аконкагуа. Вот мой сертификат.
  Нам бы обрадоваться, да невзрачный вид пришельца смущал.
  Тем не менее пригласили поговорить. И чем дольше общались, тем большей симпатией проникались к нему. А когда узнали, что он на вершине был 27 раз и готов без дополнительной оплаты нести часть нашего груза, то и последние сомнения отпали.
  Подписали договор и рано утром, ещё до восхода солнца, отправились на акклиматизационное восхождение к остроконечному пику Бонете (5005). Он на другой стороне ущелья - чётко напротив Аконкагуа. Прежде чем вести на семитысячник, Роджерс решил таким простым и надёжным способом проверить наше физическое состояние и реакцию на высоту - не свалит ли нас горняшка.
  С погодой подфартило: было безветренно и ясно, воздух прозрачен, как стекло в телескопах. Перебравшись по шаткому мостику, почти касающемуся бурунов мутного потока, размеренным, так называемым гималайским шагом потопали вверх. Вначале шагал с трудом: в голове стреляло, да и силы куда-то подевались. Но, когда начался крутяк, вдруг ожил: организм понял, что, как ни капризничай, а идти придётся, и ввёл в действие резервы. (Он всегда так хитрит, правда, эта "резервная батарейка" с каждым годом всё быстрее теряет ёмкость).
  Через два с половиной часа подошли к наиболее отвесной части каменного конуса. На макушку, чтобы не сорваться, взбирались уже почти ползком, цепляясь руками за малейшие выступы. Первым оседлал остроконечный пик Роджерс, вторым - Эмиль, следом - я. На вершине меня охватили такая радость и восторг, что я обнял тёплую от стоящего в зените солнца конусообразную вершину, прижался к ней щекой и... зарыдал.
  Проводник достал из расщелины пластиковую бутылку, выудил из неё одну из вложенных записок, взамен затолкал листочек с нашими координатами. Из текста добытого послания явствовало, что его оставили два немца и один австриец. Когда мы вернёмся домой, то обязательно должны будем связаться с ними по Интернету: такова традиция.
  Открывшиеся во все стороны дали завораживали красотой и величием. Поразило обилие кряжистых отрогов. Они отличались не только по цвету, но и по форме. Среди них и одиночные вулканы в боярских шапках облаков, подпираемых застывшими потоками лавы, и бесконечные величественные цепи, перетянутые лентами глетчеров и прожилками снег, и дугообразные гряды ледниковых морен, и гигантские языки осыпей, селей, перегораживающих долины. Над всем этим - бесконечно глубокий, чисто выметенный ультрамариновый свод. Вокруг такая тишина и такой простор, что ощущаешь себя ничтожной пылинкой.
  Туповерхая громада Аконкагуа с этого места видна особенно хорошо. Ветер гонит по ней снежные паруса, а здесь, на Бонете - штиль. Ветерок лишь временами просыпается и слегка шевелит волосы. Тёмно-коричневые, будто загорелые, близлежащие горы, прогретые полуденным солнцем, умиротворённо покачиваются в текучем мареве. Трудно представить, но несколько дней назад, здесь, на высоте 5000 метров, свирепствовал мороз, и о скалы билась колючая позёмка. Жизнь полна контрастов!
  Зубчатая цепь, подпирающая небо на западе, обозначала границу между Аргентиной и Чили. Дальше, за узким чилийским клином, начинается громада Тихого океана, занимающая половину земного шара. Посреди него тянется с севера на юг всем известная линия Гринвича. Пересекая её на кораблях и самолётах, штурманы меняют даты: либо перескакивая через число, либо дважды отмечая один и тот же день недели.
  Гора Бонете в сторону Чили обрывается вертикальной шестисотметровой стеной. Вниз лучше не смотреть: сразу хочется покрепче вцепиться в скальный конус. На востоке, за куполом Аконкагуа, простирается величественный хребет. Его заснеженные пики взметнулись так высоко, что, кажется, ещё чуть-чуть - и пробьют тёмно-синий небосвод. Над большинством из них висит вытянутое белое облачко, с полупрозрачным шлейфом из кристалликов льда и снега, сорванных свирепствующим в поднебесье ураганным ветром. Я очарован! Состояние благоговейного восторга охватывает меня всякий раз, когда я оказываюсь в мире холодных, бесстрастных вершин. Оглядывая покрытый каменными пирамидами простор, испытываю такое наслаждение, что не жаль ни потраченных сил, ни денег, ни времени. Ради таких минут и взбираешься в поднебесье.
  От грандиозности и мощи убегавших за горизонт хребтов перехватывало дух. Боже, я никто в сонмище этих великанов! (Когда на горы смотришь в иллюминатор самолёта, этого не осознаёшь, так как находишься в замкнутом, комфортном для жизни пространстве.)
  Царящую вокруг тишину лишь изредка тревожит гул сходящих с изголовье каньона небольших лавин и... сопение слегка простывшего Эмиля. Мне вдруг сделалось так хорошо, что я лёг на широкий уступ и с наслаждением раскинул в стороны руки, ноги. В теле сразу почувствовал облегчение: гора как будто переливала в мои мышцы свою силу. Сознание затуманило сладкое головокружение...
  Сколько прошло времени? И есть ли оно, это время? Лежу, растворяясь в чистых, процеженных тишиной звуках... Уже не помню, что где-то существует иной мир, в котором кипит придуманная человеком жизнь, похожая на бесконечную, порой бессмысленную, гонку. У кого-то это погоня за материальным успехом, у кого - за славой, у кого... за женщинами. Кажется, что ничего из перечисленного уже не существует. Есть только ласковое солнце, вздыбленные в дикой пляске каменные исполины и ты - дитя Создателя! На меня снисходит благодать, и, кажется, что так будет вечно...
  Тогда никто не знал, что сей пребывающий в неге и тепле мир через несколько дней накроет затяжная волна холода, а жесточайший ветер вздыбит на Аконкагуа несовместимый с жизнью Белый Шторм, и нам на предвершине придётся буквально бороться за выживание.
  Сейчас же, наслаждаясь красотой окружавшего хаоса, я с благодарностью вспоминал свою Танюшу. Эта умная и красивая женщина за сорок лет супружества не только ни разу не упрекнула меня за регулярные, порой многомесячные, отлучки, сопровождавшиеся ощутимой брешью в семейном бюджете, а наоборот, понимая, насколько это важно для меня, всячески поддерживала и отстаивала перед родственниками моё право быть самим собой.
  Некоторые говорят: "Камиль, ты герой!" Отнюдь! Герой не я, герой - моя жена! Когда я уезжаю в горы за новой порцией адреналина и удовольствия, именно на её плечи ложатся все семейные и производственные заботы: и за престарелыми родителями надо ухаживать, и с внуками понянчиться, и детям где советом, где делом помочь, и с проблемами на предприятии разобраться. И ещё при этом оставаться для меня самой желанной и красивой!
  От этих размышлений отвлёк треск и последовавший за ним грохот. Поворачиваю голову - ко дну ущелья, вздымая снопы снега, скользит огромный кусок льда, оторвавшийся от глетчера.
  Спускаться было полегче. На полпути, у ручья с чистейшей водой, устроили привал. Утром ручей был худосочным и наполовину затянутым льдом - мы его просто перешагнули. Сейчас же, чтобы перебраться на другой берег, пришлось прыгать по торчащим над пенистыми бурунами камням.
  Раздевшись по пояс, освежились студёной водой, попили чай и в прекрасном настроении зашагали по пологому скату в лагерь. Перед ним дорогу перегородил мощный, так и хочется сказать, обезумевший поток шоколадного цвета. Талая вода неслась прямо поверх подвесного мостика - сегодня так жарко, что глетчеры таяли прямо на глазах, и бесноватый ручей, смывая всё на своём пути, с рёвом мчался в долину. Туго натянутые тросы вибрировали от неимоверного напряжения. На всю эту какофонию было страшно смотреть. Роджерс, держась за трос, уже перешёл, а мы всё не решаемся. Но не сидеть же до ночи, дожидаясь, когда вода спадёт!...
  В лагерь вошли на исходе дня. Снег, поглощая свет заходящего солнца, становился всё более кровавым. Это было так красиво, что я не удержался и нащёлкал с дюжину кадров.
   Роджерс поставил нашей физической подготовке "отлично" и объявил, что весь следующий день можем отдыхать, а послезавтра утром мы должны быть полностью экипированы и готовы к выходу на Аконкагуа.
   Прежде чем уйти, он провёл ревизию нашего снаряжения. Мои горные ботинки забраковал - выше 5500 м нужны потеплей и покрепче. Необходимы также кошки и балаклава. К Эмилю вопросов не было: он, чтобы не опоздать на карнавал в Рио-де-Жанейро, решил подниматься только до первого лагеря (5100). Мне же следовало срочно где-то раздобыть недостающее. Роджерс посоветовал обратиться к живущему в лагере художнику Мигелю. Мы схожи по комплекции и у него всё это имеется.
  Ангарного типа палатка Мигеля стояла на скалистой террасе в метрах семидесяти от нашей. Она служила ему и домом, и мастерской, и картинной галереей одновременно.
   Земля перед входом устлана ярко-зелёным ковролином. Из бочки торчит раскидистая пальма, под ней - два беленьких кресла. Чуть поодаль - высокий столб, к которому прикреплены стрелки-указатели с расстояниями: "Лондон", "Сидней", "Санкт-Петербург", "Париж" и т. д. В общем, десятки городов мира!
  Сам Мигель напоминал загорелого древнегреческого бога, забывшего помыть заросшее густой щетиной лицо и причесать длинные вьющиеся волосы. Его живые, подвижные глаза излучали оптимизм. При этом во взгляде проступала детская беззащитность, свойственная всем талантливым людям.
  Встретил он меня улыбкой и радушным рукопожатием. Узнав, что я из России, сразу поставил диск с русскими романсами. Слушая их, я, помимо удовольствия, испытал гордость оттого, что музыка моего Отечества звучат в Аргентине, и ни где-нибудь, а у подножья самого высокого в мире вулкана.
  Усадив за столик и подав калебасу с чаем матэ, Мигель стал расспрашивать про легендарную православную страну Беловодье, показывать альбом с картинами своего кумира - Николая Рериха. И вдруг неожиданно спросил:
  - Камил, как думаешь, что есть Шамбала?
  Я стал объяснять, что это особое место в Гималаях, которое Рерих искал всю жизнь.
  - Нет, - перебил Мигель. - Ты скажи, что есть Шамбала?
  - Она, как мне кажется, у каждого своя. Для меня - это люди, которых я люблю и которые любят, понимают меня... Добрые дела, а главное - чистая совесть...
  Художник надолго задумался. Наконец произнёс:
  - Пожалуй, ты прав.
  После этого продемонстрировал свои работы. Следует заметить, они весьма популярны в мире и его картины выставлялись даже в Ватикане. А диплом Книги рекордов Гиннеса, висящий на самом видном месте, извещал, что я нахожусь в самой высокогорной картинной галерее.
   Узнав о моей проблеме, Мигель, не раздумывая, полез в мешок и достал оттуда поочередно зелёные пластиковые ботинки, кошки к ним и балаклаву.
  - Что я вам за это должен?
  - Будет хорошо, если не забудешь вернуть!
  Вдохновлённый добросердечием хозяина, я отважился спросить:
  - Мигель, а можно на столбе Мира прикрепить стрелку с названием моего города?
  - Пожалуйста!
  Аргентинец подобрал подходящую дощечку. Мы её быстренько обстругали, заострили, покрасили. Я крупно написал "UFA" и прибил её повыше таблички "Moskva". Любуясь своей работой, подумал: "Нет, не зря я сюда, к чёрту на рога забрался!"
  После обеда отправились с Эмилем в медпункт на осмотр. Доктор измерил давление, содержание кислорода в крови и записал в пермите: "Давление 129/78, пульс 68, кислород 87 (в нижнем лагере был 99). К восхождению допущен". У Эмиля со здоровьем, несмотря на то, что он старше меня на семь лет, тоже полный порядок.
  Вечером нас пригласили на ужин аргентинские альпинисты из соседней палатки. Мой друг, увидев лежавшую в чехле гитару, спросил:
  - Можно?
  - Конечно! Это будет приятно!
  И тут Эмиль удивил меня в очередной раз: гитара в его руках заговорила так, что все затаили дыхание. А когда он ещё и запел, то эмоциональные хозяева зааплодировали от восторга.
  Ночью, как всегда, трещали, лопались разогретые на солнце камни. Временами начиналась настоящая перестрелка. Теперь понятно, отчего скалы рассыпаются в щебень, а щебень - в песок.
  
   ВОСХОЖДЕНИЕ
  
  На Аконкагуа поднимаются, как правило, поэтапно, с ночёвками в лагерях. (Лагерь - громко сказано! Это просто ровные площадки, пригодные для установки палаток.) Их три: "Канада" (5100), "Гнездо Кондора" (5600), "Берлин", либо "Колера" (6000). Выше уже сама вершина (6962). Единственное место, где есть капитальная хижина и электроэнергия, - это средний лагерь - "Гнездо Кондора". Там дежурят вахтами по три спасателя.
  Вышли на гору в девять утра. Тропа, уходя зигзагами по каменистому склону, за три часа размеренной, как в замедленном кино, ходьбы, вывела на небольшое заснеженное плато. Это и был лагерь "Канада". Мы оказались первыми, кто поднялся в этот день.
  Поставили палатки, обложили (я из последних сил) увесистыми камнями фартуки. Роджерс сварил на газовой горелке рисовую кашу с салями. Пообедали. Вскоре стали подходить другие группы. Погода, тем временем, резко ухудшилась: оловянные тучи, спускаясь ниже и ниже, затянули всё небо, поднялся сильный ветер. Плато задымило колючей позёмкой, и вновь прибывшим при установке палаток пришлось изрядно помучаться. Мы же в своих туго натянутых убежищах радовались, что успели обустроиться до перемены погоды.
  Ветер и низовая метель буйствовали всю ночь. К утру потолок палатки покрылся густым слоем ершистого инея. Когда кто-нибудь из нас ворочались, он осыпался и таял. Чтобы не промокнуть, я взял миску и за пять минут ложкой соскрёб в неё всю искристую бахрому.
  Заваленные снегом палатки (Роджерс спал в своей одноместной) из-за разницы температур, снаружи обледенели так, что сложить и упаковать их было невозможно. Решили ждать, когда выглянет солнце.
  Развиднелось лишь после полудня. Сквозь прорехи туч на плато хлынули снопы солнечного света. Эмиль ушёл вниз, а мы с Роджерсом принялись убирать с фартуков камни, отгребать снег. Когда палатки немного просохли, затрамбовали их кулаками в компрессионные мешки. Едва успели свернуть лагерь, снег возобновился. К "Гнезду Кондора" шли при густой, выше моего роста боковой позёмке. Насыщенный колючим снегом ветер выжимал слезу и забивал рот. Пришлось одеть балаклаву и тёмные очки на пол-лица. Сразу стало легче.
  Добраться до "Гнезда Кондора" в этот день не удалось. Набравший мощь ветер запуржил так, что вынуждены были заночевать на промежуточной площадке с волнующим слух россиянина названием - "Аляска".
  Снег сыпал всё ночь. Тронулись, как только подрумянился восточный край неба. Шёл сгибаясь под ударами ветра. Шагавшего впереди проводника не было видно: ориентировался на ямки следов, быстро заметаемые струями позёмки. Когда и эти "маячки" исчезали, нащупывал тропу ногой. Правда, вскоре необходимость в этом отпала: я стал вдруг "видеть" её: то ли пробудилась забитая городом интуиция, то ли открылся третий глаз. Со мной однажды уже было такое, когда я один зимней ночью поднимался на Иремель. Тогда интуиция тоже не подвела: рассвет встретил на вершине.
   На "Гнездо" взошли только к обеду. Перед ним на краю плато возвышалась ступенчатая скала, похожая на гигантское гнездо. Теперь ясно, отчего у лагеря столь звучное название. Правда, эти огромные птицы на такой высоте не живут - тут для них нет пищи.
  Миновав полузасыпанный снегом и увенчанный бело-синим аргентинским флагом дом спасателей, с крышей, обрамлённой суставчатыми сосульками, нашли между скал тихий закуток. Он идеально подходил для установки двух наших палаток. Место Роджерс выбрал столь удачно, что к вечеру вокруг выросло ещё с десяток капроновых полусфер. Ночью практически не спал: ветер сменился, и стенки нашего убежища под его сумасшедшими ударами трепало так, что приходилось только удивляться, как пластиковые дуги и ткань выдерживают такой напор.
  С утра время от времени выглядываю из палатки в надежде на улучшение погоды. Но сквозь потоки снежной крупы даже туч не видно. Наоборот, к хлопкам матерчатых скатов прибавились раскаты небесного грома. Ого! Гроза и снежная буря одновременно! Вой, грохот и свист вокруг достигли такой силы, что разговаривать стало невозможно. Кричим друг другу прямо в ухо. Почти все соседи ушли вниз...
   Мучительно медленно "проползли" первые сутки, начались вторые. Своды палатки от дыхания оледенели. Снег каким-то образом умудряется просачиваться сквозь микроскопические щели в нутро моего пристанища. На прорезиненном днище появились лужицы. Время от времени вытираю воду носовым платком и отжимаю в тамбур. Тем не менее спальник уже пропитался влагой, пух в нём слипся и почти не греет.
  С наступлением темноты мороз, покрепчал, и спальник снаружи приобрёл жёсткость кровельного железа. Когда я шевелился, он хрустел. Утром пришлось буквально отгибать его оледеневшие края. От холода спасал выделенный мне Максимом Богатырёвым пуховик, а вот ноги замёрзли и пальцы потеряли чувствительность.
  Лежание долгими часами в закрытом, тесном пространстве угнетало. Тело тосковало по движению, и, хотя погода не располагала к прогулкам, я, натянув на себя всё, что оставалось в рюкзаке, выполз наружу. Меня тут же атаковали ураганный ветер и секущий снег. С трудом пробившись сквозь белую завесу к тропе на "Берлин", свернул к краю пропасти в расчёте пофотографировать с неё окрестные пики, смазанные белой мглой. Но вовремя одумался: вспомнил, что основной причиной гибели людей на Аконкагуа является ветер, сбрасывающий альпинистов в чёрную бездну пропасти.
  Когда, с трудом преодолевая сопротивление встречных шквалов, возвращался к палатке, чуть не задохнулся от бивших в лицо снежных зарядов. Чтобы восстановить дыхание ложился на камни: снега почти нет - сдувает ветром.
  Конец дня тоже не принёс перемен. Ветер налетит, отлупцует бедную палатку так, что она вся ходуном заходит, и - тишина. Слышно только, как стонут соседние скалы. Проходят одна-две минуты - и вновь яростная атака. От оглушительных хлопков туго натянутой ткани и недостатка кислорода разболелась голова. При этом снег не прекращается ни на минуту.
  Поначалу я стряхивал его резкими ударами изнутри. Вскоре вокруг палатки выросли такие кучи, что снегу некуда стало ссыпаться. Пришлось выползать наружу и отгребать руками образовавшиеся сугробы. Выход в отсыревшей одежде на пронизывающий ветер потребовал от меня большого усилия воли. После такой жестокой экзекуции я долго не могу унять дрожь. Спасибо Роджерсу, он как чувствовал - принёс в термосе очередную порцию горячего чая с лимоном. После второй кружки дрожь прекратилась, и я задремал.
  Открыв глаза, первым делом бью по потолку, чтобы сбросить с палатки снег и понять, что происходит снаружи. Увы, там по-прежнему метёт.
  - Эй! Солнышко! Где ты? Когда ты порадуешь нас? - шепчу я.
  Чтобы ослабить пытку бездельем, стараюсь больше спать. Во сне хотя бы не лезут в голову с маниакальной навязчивостью одни и те же мысли. Чаще всего: "Зачем мне всё это? Сидел бы сейчас в мягком кресле и перечитывал любимого Распутина или Моэма!".
  Действительно, зачем? Если бы в городе мне предложили работу, связанную с такой колоссальной тратой энергии, да ещё в столь тяжёлых условиях, я бы ни за какие деньги не согласился. А тут сам, добровольно (в этом весь парадокс!) тащусь с грузом туда, где нечем дышать, где круглый год властвует мороз, а ветер валит с ног. И за это не только не платят, а наоборот, сам расходую немалые деньги.
  Зачем? Трудный вопрос. На него, наверное, у каждого свой ответ. Мысленно перебираю свои варианты: самоутверждение, желание сделать то, что не каждому под силу, поймать миг восторга от победы, насладиться красотой и мощью гор, заглянуть за горизонт... Да, всё это имеет место быть, но первопричина всё же не в этом. Какая-то более весомая и неосознанная сила побуждает лезть в поднебесье, рисковать, обрекать себя на запредельные нагрузки.
  Хотя, возможно, всё гораздо проще, и страсть к горам - это индивидуальная особенность, заложенная в генах.
  У меня сейчас уйма свободного времени, и можно погрузиться в свои ощущения и попробовать докопаться до причин столь нелогичного поведения. Как известно, человека всегда тянет познать непознанное. Это замечательное качество мы называем любопытством или любознательностью. У кого-то оно сильно развито, у кого-то мало, у кого-то его и вовсе нет. (Это как в пирамиде Маслоу: крыша, еда есть - и хорошо! Через ступеньку не перепрыгнуть.) Но, по мере удовлетворения естественных потребностей, у людей появляются новые, более высокого уровня желания, не дающие ему покоя.
  Мысленно копаясь в себе, понимаю, что и во мне где-то внутри есть волчок (волчок не в смысле зверя, а юла). И этот волчок живёт своей собственной жизнью. Крутится то быстрее, то медленнее. И когда его обороты достигают определённой скорости, во мне просыпается внутренний зуд. Он как бы говорит: "Хватит сидеть! Пойдём, пойдём!" И это вовсе не важно, куда пойдём, лишь бы идти. Его невозможно затормозить. Напротив, он лишь набирает обороты и, подчиняя себе все мои мысли, толкает в неведомое. Туда, где ещё не был.
  Казалось бы, живем в такое время, когда всё можно увидеть по телевизору или через Интернет. Но этот неугомонный чертёнок хочет взглянуть на всё "своими" глазами. В конце концов, наступает момент, когда я не в состоянии сопротивляться ему. И хотя здоровье уже не то... всё равно иду. Бывает, думаю: хватит, пора остепениться, но проходит время, и эта любознательная юла опять пробуждает во мне беспокойство: почему ты сидишь, время-то идёт, а ты ещё так много не видел!
   Возможно, у других происходит всё как-то иначе, а у меня именно так.
  А многие люди оседлы по характеру. Им просто не хочется ничего менять, им это не интересно, им даже страшно покинуть свой двор. Это люди, в которых нет волчка. А есть другая категория людей, которым не важно, есть деньги или нет, есть здоровье или нет. Их подгоняет тот самый волчок. Представители этого неуёмного племени встречают 90-летие на вершине Эльбруса, без ног поднимаются на Мак-Кинли - они не могут иначе.
  Законы человеческих поступков сложны, ещё сложней законы памяти. Вдруг вспомнились окраина Хабаровска и сопка, синевшая на горизонте. Её мы так и звали - Синяя сопка. Это она в далёком 1958 году поманила меня восьмилетнего. И когда вместо того, чтобы пойти в школу, я поднялся на неё и увидел, что за ней дыбятся ещё более высокие горы, мне страшно захотелось увидеть, а что же за ними? Наверное, эта сопка околдовала меня, и я заболел горами на всю жизнь.
  
   Вечером третьего дня в мою "берлогу" заполз вместе с термосом, полным горячего кофе со сливками, Роджерс. Всегда спокойный, в этот раз он был встревожен. Оказывается, по рации передали, что Белый Шторм прекратится только 18 февраля, то есть через пять дней, а у нас продуктов и газа в обрез.
  - Надо спускаться! - резюмировал он.
  - Роджерс, чтобы попасть на Аконкагуа, я пролетел 20000 километров, потратил уйму денег... Нет! Пока не поднимусь на вершину, с горы не слезу.
  - Камил, я знаю много плохих историй. Горе дела нет до наших желаний. Каждый год гибнут люди. Не хотелось бы пополнять этот счёт. Будем спускаться!
  Я молчу.
  Роджерс встаёт и, пробурчав своё любимое: "Эль омбрэ тропонэ и Диос диспонэ" ("Человек предполагает, а Бог располагает"), уходит.
  Я в растерянности... Понимаю - спускаться надо, но примириться с этой мыслью не могу: отступление для меня равносильно поражению. Что делать? Мысленно обращаюсь за советом к моей Танюше. В последнем эсэмэс она писала: "Не рискуй, ты нам нужен живой!" Как же быть? И жена призывает к благоразумию. Но моё природное упрямство взяло верх над здравым смыслом. Буду идти до последнего! - решил я.
  Натягиваю ботинки и, согнувшись от ветра пополам, пробиваюсь к заваленной снегом конуре проводника. Упругие порывы бросают из стороны в сторону. Сквозь снег вижу, что на плато осталось всего три палатки, но и там люди уже вытащили рюкзаки. Похоже, собрались уходить.
  Роджерс потеснился, и я, поджав ноги, кое-как размещаюсь у входа (его палатка меньше моей). Глядя на проводника в упор, бодро сообщаю: "Три палатки ещё стоят!"
  - Камил, мы не можем жить здесь ещё пять дней. Нужно спускаться. Переждём непогоду и восемнадцатого вернёмся, - почти умоляет он.
  - У меня пермит до семнадцатого, - парирую я и, лихорадочно прокрутив в голове приемлемые варианты, предлагаю:
  - Давай сделаем так: если ветер завтра ослабнет, возьмём самое необходимое и налегке, без палаток, идём на "Берлин". Ты говорил, что там есть хижины. Переночуем в них, а утром видно будет. Метеорологи частенько ошибаются в своих прогнозах. Вдруг повезёт!
  Проводник как-то странно качает головой: сначала отрицательно, потом утвердительно. Видя, что я смотрю с недоумением, вносит ясность:
  - Си! (Да!) Но если Шторм не ослабнет, спускаемся! Договорились?
  Крепкое рукопожатие скрепляет наш уговор.
  Проснулся в состоянии, схожем с ожиданием чуда. Высовываю голову наружу. Ура!!! Создатель услышал мои молитвы! Непроницаемый войлок туч на западе, откуда и дуло, распался на куски, обнажив впервые за много дней синеву неба. Снег чуть сыпет, вялые порывы ветра едва шевелят поземку. Я воспрял. Одеваюсь и выползаю из палатки: передо мной простираются местами выбеленные снегом, местами обнажённые до черноты, хребты.
  Ниже нас бугрятся, скрывая ущелья и более низкие вершины, мощные пласты облаков. Из них красиво торчат конуса остроконечных пиков, купающихся в лучах восходящего солнца. Над всем этим волнистым простором царствует туповерхая, рыжеватая громада Аконкагуа.
  Палатка Роджерса ожила. Из неё показалась голова. Проводник тоже повеселел. Первым делом вытащили для просушки спальники. Отобрали и сложили в рюкзак Роджерса вещи, которые понадобятся для восхождения, и, надев кошки, медленно зашагали к тропе. Она почти сразу резко забирала вверх. После трёхдневной неподвижности при ощутимой нехватке кислорода мышцы ослабли, и вместо планируемых четырёх часов до лагеря "Берлин" ползли шесть с половиной. Это был самый тяжёлый переход. Ноги под конец заплетались, язык не слушался, в голове гудело как после глубокого похмелья. Ничего удивительного: 6000 метров - это уже серьёзно. Тут запросто можно заработать отёк лёгких и отдать концы. Плоские облака, собравшись на вершине, в одно мгновение слились в один клубок, и образовавшаяся белая шапка начинает вдруг на бешеной скорости вращаться над горой. На наше счастье её край не опускается ниже 6000 метров.
  В лагере Берлин действительно стояли вполне приличные хижины, похожие на шалаши. (Их построили немецкие военные альпинисты, поэтому лагерь и назвали "Берлин".) Выбрали хижину пониже и поменьше - в ней будет теплее ночевать. Я бросил на топчан спальник и замертво повалился на него. Уснуть не получилось. Погрузился в какую-то беспокойную дремоту перемежающуюся полубредом. Поднялся лишь тогда, когда Роджерс вскипятил снеговую воду и заварил ею китайскую лапшу. Ел без желания, а вот чай с лимоном пил с жадностью. Не заметил, как опорожнил четыре кружки. Проверил пульс - в покое 109 ударов в минуту. Многовато!
  Ветер выл за стенкой голодным зверем, но в хижине он был не страшен. Ночью раз десять просыпался от приступов удушья. Часто-часто дыша, восстанавливал содержание кислорода в крови, но через некоторое время приступ удушья повторялся. Надо сказать, пренеприятнейшее состояние: вдруг охватывает такая неконтролируемая паника, что, кажется, ещё минута - и умрешь.
  К утру я так и не восстановился. Более того, появились слуховые галлюцинации: то слышался духовой оркестр, то начинал кричать петух. Полость рта покрылась язвочками, язык покрылся сеткой мелких ранок, губы распухли и стали походить на вывернутые негритянские. Глаза провалились и лихорадочно блестели, кожа на глубоко запавших щеках, покрытых многодневной щетиной, потрескалась. Появилось желание плюнуть на всё и бежать вниз, но упрямство и самолюбие сдерживали.
  Погода не прибавляла оптимизма: небо хоть и чистое, но ветер продолжал гнать между скал хвостатые вихри снега. Стояло выглянуть наружу, как колючие кристаллы больно секли лицо, забивали рот, не давая дышать. Кислорода и так мало, а тут последний перекрывают!
  Роджерс молча наполняет термосы чаем с остатками лимона, суёт мне в карман орехи, плитку шоколада, и мы как-то обречённо направляемся к вершине. С первых шагов обливаюсь потом, пульс зашкаливает. Иду, не поднимая головы. Сосредоточен на одном: не отставать от проводника ни на шаг. Как только пытаюсь поглядеть по сторонам, сразу сбивается дыхание, теряется темп...
  Время куда-то провалилось. Я уже мало что воспринимаю. Мне всё безразлично. Отупело шагаю, словно выдохшийся солдат в конце сорокакилометрового марш-броска. В залитом расплавленным свинцом черепе безостановочно пульсирует одна и та же мысль: "Не отставать! Не отставать!" Я не заметил, как натянуло тучи и к низовой позёмке прибавился поваливший сверху снег. Всё опять погрузилось в белёсую мглу. Несколько раз падаю, встаю и, шатаясь, иду, останавливаясь каждые двадцать шагов.
  Видя моё полуобморочное состояние, Роджерс завел под защиту скал. Тут снег едва крутило. Проводник разлил в кружки чай. Пока я пил, он втолковывает мне, что идти дальше опасно: в такой снежной круговерти легко сбиться с пути; что сейчас мы находимся возле пика Импеденсис. Его высота 6300 метров и мы можем взойти на него.
  Это предложение мне пришлось по душе, хотя я не сразу осознал причину. А приглянулось оно именно из-за цифры "6300". Дело в том, что завтра мне исполняется (не по паспорту, а фактически) 63 года! Так что есть возможность подарить самому себе за каждый год жизни по 100 метров! Класс!!!
  Я так вдохновился, что не заметил, как мы поднялись на этот самый, с одной стороны облепленный снегом, а с другой совершенно голый, Импеденсис. Не заметил не потому, что было легко, а оттого, что находился в состоянии перевозбуждённого, мало что соображавшего и ощущавшего человека. Только на вершине, после небольшого отдыха я пришёл в себя. И тут произошло очередное чудо: словно в подарок мне, ветер стих, поток колючей позёмки осел, и в хрустальной прозрачности чисто выметенного пространства открылась поразительная по красоте круговая панорама, слегка перекрываемая на куполом Аконкагуа.
  Во все стороны разбегались острозубые, похожие на спинной плавник хариуса, кряжи. Особую прелесть им придавал девственно-свежий, брызжущий мириадами бриллиантиков снег. Чистый разреженный воздух заметно скрадывал расстояние. Под непрекращающийся аккомпанемент духового оркестра я озирал всё это великолепие и недоумевал, как Господь сумел из множества уродливых и угловатых громад сотворить такой завораживающей красоты картину.
  То, что время нашего подъёма на пик совпало с прекращением Шторма (к сожалению, кратковременным) навело на мысль, что Гора, после устроенных мне испытаний, решила наградить в той мере, которую я заслужил. (До чести быть допущенным на главную вершину я, видимо, ещё не дорос!) Теперь стало понятно, почему местные говорят об Аконкагуа с мистическим трепетом, как о мудром живом существе.
  Я настолько выдохся, что не ощутил ни вспышки счастья, обычно охватывавшей меня на вершине, ни ликования оттого, что взял рекордную для себя высоту. Было лишь удовлетворение.
  Собрав остатки сил, сфотографировался с флагами Русского географического общества и родной Башкирии. Сложив их в рюкзак, повернули вниз. Иду, а скал, мимо которых проходил всего час назад, не узнаю. Не удивительно - шёл в полной "отключке". В памяти сохранилось лишь ритмичное мелькание жёлтых ботинок Роджерса.
  Спуск осложнялся встречным ветром. Когда показалось плато "Гнездо Кондора", увидели низко летящую над ним... оранжевую палатку. За ней бежали люди. Палатка медленно вращалась, из неё сыпались вещи. Достигнув края пропасти, она исчезла. Я едва успел вскинуть фотоаппарат и запечатлеть этот момент. Правда, сделал всего один снимок - кончилась карта памяти. Чтобы заменить её, завернули в безветренный закуток. Пользуясь вынужденной остановкой, заодно допили чай. Добредя до наших палаток, "забили" кулаками в рюкзаки всё оставленное хозяйство и, не задерживаясь, продолжили спуск.
  С каждым метром шлось всё легче и легче: сказывался рост содержания кислорода в воздухе. Настроение и способность воспринимать окружающее тоже стабилизировались. Только теперь в полной мере пришло осознание: "Я сделал 6300! Я молодец!" - говорю сам себе и невольно расплываюсь в счастливой улыбке.
  У лагеря "Канада" догнали мужчину лет сорока. Продолжение его спины "украшало" изобретение российских туристов - "пенка".
  - Вы русский? - обратился к нему я.
  - Это вы из-за пенки так подумали? Нет, я болгарин. А вещь действительно удобная. Даже в мороз на камнях можно сидеть.
  Разговорились. Русский язык знает со школы. Недавно увлёкся нашими классиками. Прочёл "Воскресение" Льва Толстого, "Живи и помни" Валентина Распутина, а сейчас читает "Золотую Ригму" Всеволода Сысоева - дальневосточного писателя-натуралиста!
  Я предложил ему заглянуть на сайт ещё одного писателя-натуралиста - Камиля Зиганшина (www ziganshin.ru), скромно умолчав об авторстве.
   Наконец внизу показались крохотные разноцветные квадратики палаток базового лагеря. Справа от них - изумрудная плошка горного озера, заключённая в оправу лавовых потоков.
  Нас встречали как героев: за последние пять дней никто не поднялся на вершину - мы подобрались к ней ближе всех. Всё то время что мы были наверху, здесь лили дожди. Ручьи превратились в бурные мутные реки, сметавшие на своем пути все преграды. И, как нам рассказали, автомобильную дорогу, связывающую Аргентину с Чили, на протяжении 20-ти километров местами размыло, местами завалило селем толщиной до пяти метров. Десятки машин оказались погребёнными под ним. Слава Богу, хоть жертв нет. Начальник лагеря сказал, что такого кошмара не было как минимум тридцать лет. Автотрасса до сих пор закрыта, и не известно, когда откроется. Во дела! Питание в лагере резко ограничили. Мясо исчезло. Одна каша да чай с галетами.
  
   ЧП
  
  Перед сном решил просмотреть отснятые на Аконкагуа кадры. Полез в сумку за флэшкой и (о ужас!) не нахожу её ни в специальном кармашке, нигде. Всё перетряс, перебрал - НЕТУ!!! Напрягаю память, пытаясь восстановить всё в деталях. Вспоминаю, как вынутую из фотоаппарата флэшку положил на сумку, а а дальше ... встал и пошёл. Значит, она там и упала в снег между камней.
  Катастрофа! Произошло худшее из того, что могло случиться в путешествии! Я просто убит! Микроскопическую надежду давало знание места, где обронил её. Но туда ещё надо не только подняться, но и просеять руками кучу снега. А его за это время, поди, ещё намело!
  Сам я такой подвиг совершить был не в состоянии - ослаб до предела. Оставалось одно - упросить Роджерса. Ночь практически не спал. Переживал: неужто всё пропало?! Пытаюсь успокоить себя: Камиль, без паники - шанс найти всё же есть! Но тут же начинали одолевать сомнения: а вдруг он не согласится?
  С утра пораньше бегу к нему. Роджерс тоже уже встал и пьёт чай. Чуть не плача, рассказываю о своей трагедии и умоляю сходить, поискать бесценную для меня флэш-память.
  - Сегодня не могу. Надо отдохнуть. Завтра.
  - Роджерс, заклинаю, выручай! Ты же понимаешь, завтра ещё меньше шансов найти.
  - ...
  - Роджерс, миленький, спаси! Пожалуйста, очень прошу тебя!
  - Ладно... Жди... Вернусь через шесть часов.
  Проходит шесть часов, семь, а проводника нет. Всё чаще меня посещает мысль: только идиот может рассчитывать найти на заснеженной горе сантиметровую кроху! Я в отчаянии!
  Вечерело. Роджерса всё нет. Не выдержав, пошёл к началу тропы и с волнением стал вглядываться в склон: не замаячит ли жёлтый комбинезон проводника. Где-то через полчаса на тропе проступили три силуэта. Среди них один вроде жёлтый. Это Роджерс! И чем он ближе, тем мне страшней. Боясь лишиться последней надежды, опускаю голову. Наконец не выдерживаю, поднимаю её. Роджерс поймал мой взгляд и радостно помахал рукой. Я и верю и не верю: мало ли, что это может означать. Вдруг, просто приветствует... Проводник уже совсем рядом. Идёт, покачиваясь от усталости. Но что это? Роджерс показывает большой палец!
  - Неужели?! Это чудо!!! Это чудо!!! - ору я на всю округу. Проводник улыбается и протягивает крошечный, не имеющий для меня цены синий квадратик.
   Да! Да! Это та самая флэшка! Я тискаю спасителя в объятиях, целую его небритые щёки. В восторге вздымаю руки к небу и благодарю Всевышнего за проявленную милость. Я счастлив! Бегу поделиться радостью к Мигелю, который тоже переживал со меой. Заодно возвращаю этому добрейшему богатырю ботинки, кошки, балаклаву и презентую свою одноместную палатку. Он тоже поражён невероятным везением, а от подарка пытается отказаться. Я настаиваю. В ответ получаю ещё более щедрый дар - картину с автографом!
  Ночью через лагерь пронёсся мощный смерч. Ветер достигал такой силы, что, казалось, даже горы стонут, прося пощады. Утром мы лицезрели результаты его "деятельности": в "микрорайоне Ланко" повалило туалет - не спасли даже стальные растяжки; у продуктовой палатки разорвало по шву боковую стенку и унесло массу пакетов и коробок. В соседних "микрорайонах" разрушений не меньше. Скучать здесь не прихожится.
  
   ЧИЛИ. САНТЬЯГО.
  
  
   "Прощай, Аконкагуа! Капризная и непредсказуемая, ты никак не угомонишься - всё размахиваешь своими "снежными платками"! Ты не самая красивая гора, но ведёшь себя так, словно тебе нет равных на всей планете. Тем не менее, я полюбил тебя, и всегда буду помнить те испытания и радости, которыми одарила меня".
  Такой монолог пронёсся в моей голове, пока смотрел из окна автобуса на едва виднеющуюся в проём ущелья трапециевидную снежную шапку. Эта бесплодная, обдуваемая всеми ветрами каменная громада поселилась в моём сердце и, похоже, ещё долго будет сниться, тревожа и волнуя.
  Автобус круто берёт влево. Бросаю на Аконкагуа последний взгляд.
  И тут мне почему-то становится жалко её. Да, величава и грозна, но... навеки прикована к одному месту. Я же, крохотная песчинка в сравнении с ней, имею великое счастье путешествовать и видеть на своём пути не только множество подобных ей великанов, но и весь мир.
  Вот и сейчас снова мчусь. Куда? В Мендосу, хотя было бы разумней сразу махнуть через перевал в Чили - отсюда всего километров сорок. Но я не могу покинуть Аргентину, не купив сувениров и картин, напоминающих о восхождении?! (В самом национальном парке даже значков не продают.)
  Лишь оказавшись в кресле автобуса, понял до чего я устал. Гора высосала из меня все силы: их не осталось даже на то, чтобы просто смотреть в окно. Подумал: "Всё! Это восхождение последнее! Пора переходить на маршрут заслуженного пенсионера: "город- дача - город".
  Но и в Мендосе ситуация с сувенирами оказалась не намного лучше. Обойдя на следующий день почти весь центр, я только к вечеру обнаружил магазинчик, в котором имелись значки, кружки и магнитики с изображением Аконкагуа. А о картинных галереях никто и понятия не имел. Поразительно! Вокруг такие пейзажи - рисуй да рисуй! Неужели местным художникам не хочется заработать? Ведь сюда приезжают туристы со всего мира. Кто - продегустировать местные вина, кто - полазить по горным кряжам.
   Занимаясь поисками сувениров, я удивлялся тому, до чего легко переносится в этом городе жара: густые кроны огромных деревьев, растущие вдоль тротуаров с обеих сторон, не только прекрасно защищали горожан от солнца, но и создавали приятный микроклимат. Этому способствовало и то, что дороги, тротуары вымощены натуральным камнем, а не асфальтом - город избавлен от тяжёлых испарений битума.
  Бросается в глаза обилие такси. Оно здесь всё муниципальное. Машины выкрашены в желто-черный цвет, у каждой бортовой номер. Судя по ним, такси в городе порядка двух тысяч. Водители отзывчивы и не корыстны. Как-то остановил одного и показываю адрес. Таксист вместо того, чтобы воспользоваться возможностью подзаработать, вышел из машины и стал убеждать, что сеньору лучше пройти пешком: два квартала прямо и потом один - налево. Зачем тратить деньги, когда туда всего семь минут ходу?
  Несмотря на то, что в последние годы в Аргентине наблюдается постоянный спад в экономике (реальная годовая инфляция в 2012 году превысила 30 %, а обменный курс доллара на чёрном рынке на 40 % выше официального), я не видел ни одного угрюмого лица. Вообще, оптимизм - отличительная черта всех латиноамериканцев.
  В Сантьяго выехал утром. Билет стоит 230 песо (примерно 1000 рублей). По расписанию в 18.00 должны быть на месте. Нижний салон - просторный люкс, верхний потесней, но тоже комфортабельный. В салоне прохладно, хотя на улице с утра за плюс 30.
  Миновав идеально ухоженные виноградники, въезжаем в предгорья Анд. В этом районе горы рыхлые, состоящие из осадочных пород. Повсеместно видны языки свежих селей. Некоторые ещё не полностью убраны с дорожного полотна. Автотрасса идёт параллельно железной дороге, связывавшей две страны. В 1982 году "железку" закрыли из-за нерентабельности. Но недавно правительства Чили и Аргентины подписали соглашение о её реанимации.
   Хотя со дня прекращения движения минуло 30 лет, мосты, деревянные опоры, снегозащитные сооружения, не говоря о рельсах и шпалах, как стояли, так и стоят. Некоторые мосты даже свежепокрашены. Требуется лишь текущий ремонт и восстановление разрушенных временем и стихией участков.
  Дорога, плавно поднимаясь на протяжении трёх часов, наконец, нырнула в длиннющий тоннель, пронизывающий водораздельный гребень на высоте около четырёх километров. Выехали из него уже в другом государстве - в Чили. Эта страна, узкой, похожей на шило, полосой вытянулась вдоль тихоокеанского побережья аж на 4000 километров.
  Горы на перевале обложили серые тучи. Моросит холодный дождь. Поскольку изрубцованный шрамами осыпей и лавовых потоков водораздельный хребет обрываются в сторону океана почти отвесно, спуск представлял собой длиннющий змееподобный серпантин, с едва разделяющимися петлями. Машины, по преимуществу большегрузные фуры, ползли по нему одна за другой столь плотно, что чудилось, будто это не караван автомашин, а гигантская анаконда, извиваясь, медленно сползает на водопой.
   Восемь километров от тоннеля до подножья хребта ехали более часа. На паспортный и таможенный контроль (весь багаж проверяли с собаками) ушло ещё три. Но это по-божески. Водители фур, вообще, по двое суток стоят! (Автобусы идут вне очереди.)
   Лишь только спустились с перевала, облака пошли на убыль. Выглянуло солнце. Сразу потеплело. Склоны гор и берега бурунистой речки радовали пышной растительностью, а чистота воздуха была просто хрустальной. Похоже, в Чили осадков выпадает побольше, чем в Аргентине. Это подтверждало и обилие воды в реке. На ней даже имеется несколько плотин с электростанциями для местных нужд.
  Ого! Так здесь и железная дорога функционирует! Вон тепловоз с тремя платформами нырнул в тоннель. Молодцы, чилийцы! Автотрасса, ведущая в Сантьяго, проходит по широкой долине, исполосованной тысячами зелёных, аккуратно подстриженных рядов виноградника. Их тут, похоже, больше, чем в Мендосе!
  
  Столица Чили (6 млн. человек) укрылась в двух котловинах, обрамлённых беловерхими хребтами. В одной промзона, в другой - сам город. Сантьяго считается одним из красивейших городов в Латинской Америке. Неслучайно он имеет титул "Младший брат Парижа".
   В Чили, как и в Аргентине, говорят на испанском языке, только побойчее. Зная порядка двадцати испанских слов, и, при необходимости выуживая из дырявой корзины памяти кое-какие английские, смысл того, что говорят, я худо-бедно улавливаю.
  Поскольку автобус прибыл к столичному автовокзалу с большим опозданием, знакомство с достопримечательностями отложил до утра. Шагая к центральной площади Пласа де Армас на которой стоят Дом губернатора и Национальный исторический музей, я увидел вывеску "Продажа авиабилетов". О! Какая удача! Мне ж так и так надо покупать билет в Рио-де-Жанейро** - именно оттуда мы с Эмилем полетим домой. Но очаровательные девушки, мило улыбаясь, огорошили стоимостью: 1006 долларов!
  Платить такие деньги за 3000 километров мне было жалко, и я вернулся на автостанцию. Билет на автобус оказался в шесть раз дешевле (180 долларов), но вот беда: он отходит уже через три часа. Ещё смущала необходимость трястись до Рио двое с половиной суток. Что делать?.. Следующий рейс только через пять дней!.. Очередь волнуется - чего так долго?.. Я решаюсь - беру! И, как выясняется, правильно делаю - этот билет оказался последним.
  Пробежавшись по запруженным горожанами и гостями столицы улицам, я буквально на ходу покупаю на память чилийское пончо, поделки, местное вино для Эмиля и залетаю в автобус. Спасибо диспетчеру: зная, что должен ехать русский дедок, он задержал рейс на 15 минут.
  **Рио-де-Жанейро в переводе означает Январская Река
  
   ВПЕРЕД К МЕЧТЕ ОСТАПА БЕНДЕРА
  
  Бразилия - площадь 8 514 877 кв. км, столица - Бразилиа, население 202 миллиона, продолжительность жизни у мужчин - 69 лет, у женщин - 76 лет.
  
  
   Второй раз за сутки пересекаю Анды, только в обратном направлении. Время зря не трачу: до самого захода солнца фотографирую горы, каньоны, алмазные клинки водопадов. Когда закат запалил высоко взлетевшие перья облаков, стюард разнёс ужин и поставил диск с местными песнями. И тут чилийцы сразили меня наповал: почти половина пассажиров стала с удовольствием подпевать исполнителям - любит народ свои песни! Подпевали вдохновенно и без единой фальшивой ноты. Была полная иллюзия, будто поёт профессиональный хор. Должен признаться, испанские песни мне всегда нравились своей эмоциональностью и мелодичностью.
  Спать в удобных креслах под пледами из шерсти альпака было не плохо. Великолепная организация и хороший сервис пассажирских перевозок - приятная особенность всех латиноамериканских стран. Чистые, комфортабельные автобусы (тут их называют омнибусами) ходят практически до каждой деревни. Автостанции в городах большие: рассчитаны на одновременный приём до сотни машин! На междугородних рейсах автобусы двухэтажные, с кухней и туалетом. Каждому пассажиру выдаются наушники для прослушивания музыкальных программ. В этом автобусе их было тринадцать. На семи - классическая музыка, на четырёх - испанские народные песни и по одному каналу на мировую эстраду и рок.
  Дороги неплохие, но платные. Интенсивность движения невысокая. Интересно, что среди легковых машин больших немного. Преобладают малолитражки.
  Утром нашему взору открылась уже совсем иная картина: ровная как стол, бескрайняя равнина - пампа, местами залитая водой. Она простиралась на восток и на юг на многие сотни километров. Ухоженные поля, разделённые жидкими перелесками, чередовались с размашистыми пастбищами, усыпанными точечками коров.
   Их было так много, а людей так мало, что казалось, будто не люди, а коровы - хозяева этой страны. Там, где равнина затоплена, животные пасутся, стоя по колено в воде. Трава такая высокая, что из неё только рога видны.
  Проезжая редкие города, встречаем поселения социального жилья: простенькие однотипные домики из кирпича, довольно плотно приставленные друг к другу. Что странно - людей около них не аидно.
  Меня, радиоинженера по основному образованию, в дороге радовало обилие антенных мачт. Их тут в разы больше, чем в России. Между прочим, правильно поступают, что делают ставку на радиорелейную связь: она дешевле и требует меньше времени на организацию, чем кабельные линии. Всего-то дела - поднять на шарнирной опоре мачту, зафиксировать её оттяжками, установить антенну и подключить приёмопередатчик.
   Чем дальше, тем сильней пейзаж напоминает мне африканскую саванну. Местами сходство настолько велико, что невольно ждёшь появления среди одиночных, с эллипсообразными кронами, деревьев, жирафов или бегущих антилоп гну. По времени захода солнца понимаю, что уже заметно сместились на восток.
  
   РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО
  
  Впереди, ломая монотонность равнины, показались первые холмы. Я облегчённо вздохнул: значит, скоро Бразилия и конец многочасовым истязаниям моего мягкого продолжения спины!
  Границу пересекли в лучах восходящего солнца. На КПП две дородные сотрудницы таможни перетрясли почти весь багаж (мой рюкзак их не заинтересовал) и раскопали-таки кое у кого несколько запрещённых к ввозу грузов. Пока прошли все формальности, в результате которых половину изъятого, владельцам всё же вернули, прошло три часа. Тем не менее настроение у всех по-прежнему приподнятое.
  По качеству отделки и размерам здания КПП было видно, что въезжаем в богатую, с мощной экономикой страну. Даже растительность ожила: сменила блёклый, салатного цвета наряд на ярко-изумрудный. Тут уже во всю властвует тропическая сельва. Стволы деревьев стоят так густо, что листья растут только в верхнем ярусе. Впечатляет непривычное сочетание хвойных деревьев с пальмами: это придаёт здешним лесам особый колорит.
   И дорога изменилась: двухполосная в Аргентине, тут она расширилась до шести полос, и была такой чистой и ухоженной, как будто её только вчера открыли для движения. Трава на откосах коротко подстрижена. На разделительной полосе - цветущие кустарники. На обочинах - ни одной бумажки или пустой бутылки (!). Вся страна дышит свежестью. Такую чистоту я встречал только в вылизанной Швейцарии. Теперь понятно, почему сидящая рядом со мной женщина при знакомстве, с такой гордостью заявила: "Я - бразильянка!" (Она сказала это с таким видом, как будто она по меньшей мере вице-президент).
  Дальше, почти до самого Рио-де-Жанейро, трасса пролегала по гористому побережью Атлантического океана, изрезанному лазурными заливами. Ого! Что я вижу! У дороги - автосалон на котором красуется родное: "КАЛИНА". Вот это да! АвтоВАЗ и сюда добрался. Чертовски приятно!
  Зажатый между лесистыми конусовидными горами и океаном, любимый Остапом Бендером Рио-де-Жанейро показался лишь утром следующего дня. Больше всех этому событию обрадовалась моя измученная долгим сидением попа.
  Вот и громадный терминал автостанции. Спрыгиваю на платформу, и тут меня обдаёт таким влажным жаром, что после прохлады, царившей в салоне автобуса, я на некоторое время буквально столбенею. Получив рюкзак, иду искать отель "Родовиариа" - именно в нём остановился Эмиль.
  Город в первые минуты меня разочаровал: улицы захламлены, прямо на бетоне спят полуголые люди. Смотреть на их грязные тела и слипшиеся волосы мне без содрогания невозможно. Те, что выспались, сидят возле урн и трапезничают добытыми из них остатками еды, нисколько не смущаясь прохожих. И этих остатков, похоже, немало: ребята весьма упитанны, да и одеты не плохо. После сотен километров идеального порядка и чистоты эта дикая картина особенно коробила.
  Отель нашёл довольно быстро. Мне повезло: непоседа Эмиль оказался в номере. Хотя трудно назвать номером душную клетушку размером в пять квадратных метров. Особенно если учесть, что на этой площади, кроме кровати, втиснуты ещё туалет и душ. Правда, цена терпимая: 60 долларов. В остальных отелях не меньше 200. Такие высокие цены - следствие только что завершившегося карнавала. Пообнимавшись с Эмилем, я оформил точно такой же номер по соседству.
  Чтобы не сойти с ума от стоящей в "комнате" жары, каждые пятнадцать минут встаю под душ и, не вытираясь, ложусь под струи разгоняемого потолочным вентилятором воздуха. Когда, наконец, пришёл в себя от рекордной по продолжительности поездки, а расплющенная задница восстановила былую форму, отправились с Эмилем в центр. Удивила большая стоимость билета в городском автобусе - 3 реала (примерно 50 рублей). По всей видимости, это связано с высокой ценой бензина (более 50 рублей за литр).
  Сойдя на конечной остановке, первым делом отправляемся на знаменитую Копакабану. Это не только известный всему миру пляж с белоснежным песком, но и длинный ряд фешенебельных отелей и многоэтажных домов популярных среди бразильских писателей, артистов, политиков, крупных бизнесменов, отделённых от пляжа широкой набережной, красиво вымощенной натуральным камнем. На ней, в тени кокосовых пальм млеют полицейские в шортах и рубашках с короткими рукавами. Возле каждого - велосипед. Тут же курсируют туда-сюда многочисленные любители бега трусцой. Кто-то пьёт у передвижных лотков всегда прохладное кокосовое молоко.
   На пляже жарятся, лёжа на шезлонгах тысячи отдыхающих (лежать на песке невозможно). Между ними лавируют торговцы мороженым, напитками и разной мелочёвкой. По краям песчаной косы - футбольные поля и волейбольные площадки с освещением. Бразильцы всех возрастов играют здесь до поздней ночи.
  По набережной прогуливаются холёные сеньориты и сеньоры с разномастными и разногабаритными собаками на поводках. У некоторых по две и даже три. Один безупречно постриженный пудель вдруг замер. Дама тут же достала из сумочки газету и быстро постелила на плитку. Когда собака освободила кишечник, газета со всем содержимым перекочевала в ближайшую урну, и милая парочка продолжила прогулку. Да уж! Есть чему поучиться!
  Но что это? О Боже! И здесь валяются (именно валяются, по-другому не скажешь), раскинув руки от блаженства, бомжи. В России они тоже есть, но наши стараются быть незаметными, стыдятся своего положения. Здешние же ведут себя как хозяева жизни. Поглядывают свысока и даже вызывающе. Видя всё это, понимаешь, что блеск и нищета в Рио сосуществуют параллельно, практически не замечая друг друга.
  Атлантический океан здесь, в отличие от Буэнос-Айреса, где он ржавого цвета, довольно прозрачный, с приятным изумрудным оттенком.
  Освежившись в его прохладе и помассировав тело резкими ударами прибойной волны, улеглись с Эмилем позагорать на влажном, спрессованном накатами волн песке (денег на шезлонг было жалко). Только теперь появилась возможность расспросить моего друга о его впечатлениях от бразильского карнавала.
  На главный карнавал в Рио он всё же опоздал. Зато побывал на карнавале в Сан-Пауло - самом крупном городе Бразилии, и в городке Флорианополисе. Оказывается, карнавальные традиции в этой стране весьма разнообразны. Если в Рио карнавал - это красочное представление, включающее в себя шествие в пышных, богато украшенных костюмах, исполнение самбы, конкурс на лучший наряд, то в крупных городах - это просто костюмированные шествия. В небольших же - это дискотека, на которой тысячи молодых, раскрашенных людей, одетых по-пляжному или облачённых в карнавальные костюмы без изысков (у ребят, как правило, это просто женские платья, у девушек же фантазия побогаче) с очаровательной непринуждённостью веселятся под оглушительную музыку, занимая центр города с вечера до утра.
  Зато на следующий день город пуст до обеда - все спят. Эту вакханалию, граничащую с массовым психозом, мой друг до конца так и не выдержал. Понравилось то, что всё происходило весьма пристойно, никто не задирался и не приставал. Каждый расслаблялся, соблюдая рамки приличия. Правда, один неприятный эксцесс всё же произошёл: молодой парень от жары настолько одурел, что воткнул в товарища шампур. К счастью, обошлось лёгким ранением.
   Стоящее в зените светило пекло так, что мы уже через час покинули пляж и отправились в турне по магазинам - покупать сувениры. Рио оказался очень зелёным городом, но вот цветы в нём почему-то напрочь отсутствуют. Их не видно ни на улицах, ни на площадях. Лишь во дворах изредка полыхнут бугенвилии.
  Неожиданностью для нас было и то, что местное население не носит головных уборов. Если увидел кого в шляпе или феске, то на 99 % - это турист. В Рио, кроме бомжей, есть ещё одна любопытная порода людей - чиновники. Жара под сорок, они же важно вышагивают в наглухо застёгнутых костюмах при галстуках и портфелях. Люди в футляре! Поразительно, но они даже не потеют! Может, это переодетые инопланетяне?
   Вскоре обнаружилась очередная странность для города, нашпигованного туристами со всего мира, - полное отсутствие сувениров. Проходив до позднего вечера (магазины из-за жары с 13 до 17 часов закрыты), мы уже отчаялись что-либо найти, когда вышли на бесконечный бразильский "Арбат" с разбегающимися во все стороны пешеходными, захламлёнными бытовым мусором улицами. Первые этажи - сплошь магазинчики.
  Обрадовались: уж тут-то сувениры должны быть! Заходим в один, второй, третий и понимаем, что они схожи, как однояйцовые близнецы, и ни в одном нет даже намёка на сувенирную поделку. Мы в отчаянии! Тем не менее продолжаем поиски. И вот в одной неприметной лавчонке наряду со всякого рода мелочёвкой обнаруживаем подобие памятных значков и брелоков. Правда, низкого качества, но выбора у нас нет - сметаем всё что было.
  
  С утра продолжаем знакомство с городом. Увидев высоченную четырёхгранную, ячеистую, усечённую пирамиду тёмно-коричневого цвета, напоминающую пирамиду майя, зашли внутрь. По деревянному распятию Христа, кресту из стекла на потолке и цветным витражам, крестообразно рассекающим грани пирамиды сверху донизу, а также несчётным рядам скамеек, сообразили, что это костёл. Точно, на одной из табличек прочли: "Кафедральный собор Метрополитана". Архитектурное решение простенькое, я бы сказал, примитивное, но огромное пространство над головой создавало особый душевный настрой.
   Не лишне ещё отметить, что пробок в городе нет. И это притом, что на многих улицах для велосипедистов выделена отдельная дорожка.
  Разумеется, нельзя было не побывать и у главной достопримечательности Рио-де-Жанейро - статуи Христа-Спасителя, широко распростёршего руки над городом. Поскольку Эмиль уже поднимался к ней, отправился один. Тут хочется сказать несколько слов об отзывчивости и предупредительности бразильцев. Пример? Пожалуйста!
  В автобусе говорю водителю: "Мне к Христу-Спасителю". И все пассажиры каким-то образом уже знают о том, что едет русский, и дружно следят, чтобы я не прозевал нужной остановки. Один из них сошёл вместе со мной и не успокоился, пока не подвел меня к микроавтобусу, доставляющему туристов поближе к вершине горы, на которой воздвигнута статуя.
  А однажды после того, как мне объяснили дорогу, я, пройдя метров сто, стал подниматься в гору не по той лестнице, меня догнали и ещё раз показали, куда надо идти (выходит, этот человек, беспокоясь, правильно ли я понял его, всё это время наблюдал за мной). Так же внимательны аргентинцы и чилийцы. Вообще, простые люди в Южной Америке в своём большинстве очень милы и добросердечны. Расшибутся в лепёшку, но постараются помочь. Нет в них озлобленности, агрессии. За всё время моего пребывания в стране я ни разу не слышал, чтобы кто-то ругался, ссорился. Всё как-то с шуткой, улыбкой.
  При этом горожане свои язвы хорошо знают: идёшь по улице с фотоаппаратом на груди, и каждый третий будет советовать спрятать его подальше. Криминальная обстановка в Бразилии, как и во всей Латинской Америке действительно сложная.
  Кстати, вспомнил: когда мы в Буэнос-Айресе переходили с одного автовокзала на другой, меня обогнали два паренька и стали тыкать пальцем в плечо. Поворачиваю голову и вижу, что рубашка покрыта зеленоватой, похожей на птичьи экскременты, жидкостью. Я махнул рукой, мол, пустяки! Но ребята не отстают: показывают на испачканные брюки и протягивают бумажные платочки. Тут из памяти услужливо всплыл аналогичный случай произошедший в Кито - столице Эквадора. Не утруждая себя поиском приличных выражений, посылаю их подальше. Как ни странно, они всё правильно поняли и побежали исполнять моё пожелание.
  Преступность на окраинах Рио, ещё совсем недавно, в так называемых фавелах, являющихся государством в государстве, была нормой и городская администрация ни чего не могла с этим поделать. Там действовали свои законы. Во всю процветала торговля оружием и наркотиками, а криминальные группировки выясняли отношения с автоматами в руках. Их многомиллионные обороты позволяли подкупать любую полицию. Но в начале XXI века, разгул преступности в фавелах достиг такого уровня, что власть вынуждена была объявить криминалу настоящую войну с привлечением не только полиции, но и армейских подразделений. Хорошо вооружённые бандиты, повязанные железной дисциплиной (за проявленную слабость - публичная казнь), отчаянно сопротивлялись. Сбивали армейские вертолёты, взрывали полицейские машины, расстреливали из засад патрули. Чтобы запугать, подчинить население, поджигали автобусы, а тех, кто выпрыгивал из окон, расстреливали из автоматов.
  Накал сражений был столь велик, что президенту пришлось вводить в эти фавелы танки и задействовать авиацию. Только после этого правительственным войскам удалось сломить сопротивление и дать возможность городским властям приступить к налаживанию в трущобах нормальной жизни.
  Теперь предприимчивые бразильцы возят туда на экскурсии туристов. Мы тоже решили посетить самую большую фавелу - "Росинья", насчитывающую 50 тысяч жителей. Она занимает большой холм на окраине города. Домики, разделённые узенькими улочками-лестницами, сползая с макушки, бессистемно разбегаются по всему подножью.
  Гид объяснил нам, как рождаются такие трущобы. Технология проста: приезжающие из деревень в Рио в поисках лучшей доли бедняки селятся на свободной окраине. Построив подобие домика, владелец продаёт крышу другому бедняку, который сооружает на ней собственную лачугу и свою крышу тоже продаёт. Так вырастают целые башни. Разумеется, там нет канализации, не соблюдены противопожарные и санитарные нормы. Мы это почуяли издали. (Как ни странно, именно в такой грязи и нищете, вопреки всему, родилась когда-то зажигательная самба.)
  Но и налогов жители фавел не платят. На нелегальные подключения к электричеству власть до сих пор смотрит сквозь пальцы. Заигрывая с этими неуправляемыми территориями, она дошла до того, что если глава семьи угодил за решётку, то семья получает неплохое пособие. Многие "кормильцы" так и делают: украл, сел в тюрьму и - порядок: сам накормлен и домочадцы обеспечены.
  Вот такой он Рио! Поистине, город контрастов! Но вернёмся к Христу-Спасителю. Это циклопическое творение из светло-серого камня высотой 39,6 метров (наша Родина-Мать на Мамаевом кургане выше на 48 метров!), бразильцы возвели в честь 100-летия независимости (1822-1922 годы) на скалистом пятачке самой высокой горы в Рио - горе Корковадо (710 м). К громаде памятника ведёт крутая извилистая лестница в 220 ступеней. В толще пьедестала - часовня.
  От статуи веет торжественностью и чистотой. Глядя на неё, трудно поверить, что это - творение человеческих рук. Поскольку пятачок, обрамляющий статую, крохотный, чтобы увидеть Христа целиком, приходится сильно запрокидывать голову.
   Со смотровой площадки открывается великолепный вид на мегаполис. Я не любитель городских пейзажей, но фантастическая красота Рио-де-Жанейро даже у меня вызвала безумный восторг. Этот город столь красив и неповторим, что способен потрясти даже самого флегматичного человека! (У нас на Дальнем Востоке есть его уменьшенный аналог - красавец Владивосток.)
   Любуясь восхитительной панорамой, гармонично сочетающей в себе белокаменные высотки, богато украшенные дворцы, бирюзовые бухты, обрамлённые золотистым овалом песчаных пляжей, зелёные склоны крутых гор, клыкастые скалы, невольно подумал: "Какой хороший вкус и воображение имел человек, выбравший это место для города!"
  Поднялся по канатной дороге и на торчащую посреди залива макушку знаменитой Сахарной Головы. Из окна кабины с ужасом взирал на отчаянных скалолазов, карабкавшихся на одних пальцах без страховки по отвесной стене.
  По пути в отель успел осмотреть ещё одну достопримечательность - старинный акведук Аркос де Лапа, служивший прежде горожанам высотным каналом для подачи воды в центр города.
   Ну вот, кажется, всё запланированное осмотрено и сфотографировано. Теперь можно и домой. Но чувствую, как к сердцу уже подбирается тоска по новым, ещё невиданным горным панорамам, когда стоишь на вершине и кажется, что можешь объять весь мир. И я знаю, что эта тоска вскоре погонит меня к новым горам. Наверное, всех людей тянет к Вершине. Она у каждого своя. Для кого-то это изобретение колеса, для кого-то - ракетного двигателя, для кого-то - открытие новых земель, для кого-то - олимпийские рекорды, для кого-то - сад с цветами. А для меня это - горы!
  Так что... до будущей горы!
   ***
   От редакции:
   У Камиля Зиганшина после восхождений на вулканы Северной, Центральной и Южной Америки на правом глазу отслоилась сетчатка, а на левом образовались разрывы. Возникла реальная угроза полной слепоты. Московские и уфимские офтальмологи сделали три уникальные операции и восстановили утраченное зрение. Сейчас он завершил курс реабилитации и уже совершил вместе с друзьями из Русского географического общества восхождение на гору Арарат (5 137 метров) с вмёрзшим в ледник ковчегом Ноя (по преданию, именно с этой горы берёт начало современная цивилизация) и на гору Олимп (2 917 метров) - прародину древнегреческих богов и олимпийских игр.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"