"Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его" (Притч. 16:9)
Со мной заговорил незнакомец.
Впервые в этом большом городе ко мне кто-то подошел,
хоть и подшофе с полупустым бокалом Бланш де Брюссель.
Говорит: "Херовая погода, а?", прищуриваясь.
Это всегда отличная идея - завести разговор о погоде: найдешь сочувствие в любом человеке, ведь погода действительно херовая.
От него старомодно пахло: пачули, уд, что-то ещё. Всё это мешалось с перегаром.
Речь была как рассыпанный бисер бессвязна, с трудом поймешь, что хочет донести. Чувствовалось, его это волновало.
"Знаешь, сегодня я собрался с мыслями. Надоело, хватит.
Изо дня в день оковы,
из года в год руки связаны,
из жизни в жизнь ни слова, лишь перехватывает дыхание, пред тем,
как хочешь высказаться. Хотя мне было что сказать.
Мне было, что сказать.
Так почему же я молчал?
Мне было что ответить,
так почему же я не давал сдачи?
Только мечтал дать сдачи, дать сдачи с лихвой,
с лихвой.
Когда передо мной мелькало удовольствие, смущение испепеляло меня.
Жизнь смотрела мне в глаза и, как любая женщина - красивая, горделивая, ждала от меня решения, твёрдого слова.
Чуть я дёрнусь, страх пронизывал мышцы, и я падал ниц, растревоженный дрожью. Я боялся.
Хотя мне никогда не говорили: "Нет", но я боялся этого больше всего.
Смущение подталкивало меня бежать, стеснение от своего тела душило меня.
Я ненавидел во всем мире того человека, который отражается в зеркале.
Ночью, в комнате без света, я не узнавал эти черты мелькающего силуэта
и не признавал его, ибо понимал, что это не я.
Поэтому я должен был его уничтожить.
Уничтожить то, что ненавижу.
То, что ненавижу,
уничтожить себя.
Этой ночью у меня получится это сделать, ибо я устал от самого себя.
Особенно жалею: был солнечный вечер.
Медленно тянула за резинку, и волосы царственно освобождались, заливали плечи.
Расчесывала волосы и пыль летала в тёплых солнечных лучах августа.
От её затылка пахло мылом. Мылом душистым с ароматом листьев смородины.
Я ей ничего не мог сказать, я не мог выдавить слов.
Я ей так ничего и не сказал. Это было так давно.
Я так много говорил, но так ничего и не сказал.
Много позже я пытался её найти. Искал в барах, где громкая музыка глушит воспоминания, где забывался, где никогда не танцевал. Под осколками звёзд, под разбитым хрусталём дождя. Я объездил все столицы регионов большой страны. Искал под чёрным сводом неба и на белых кораблях, которые бороздят как призраки по ночам каналы Санкт-Петербурга. В ледяных руках, неискренних объятиях. В чернилах для татуировок, в бархате черных вечерних платьев. В лиловых закатах у Чёрного моря, в тусклых радостях будничных дней и фиалковых духах, пока мелькает синий свет неоновых вывесок, пока не остыли огни городских фонарей.
Я тебе не надоел?
Сегодня я всё бросаю от усталости и перестаю искать тебя,
тебя, моя потерянная молодость".
Он оголил тело, показал шрамы на коже, говорил о том, что причиняло ему боль долгие годы.
Он терял, терял, и ничего не мог поделать. Единственное, что ему оставалось - это пропустить рюмку кальвадос в баре "Красный уголь" на Некрасова.
Этим я и занимался, опрокидывая очередную рюмку жгучего напитка.
Вдруг я влюбился в незнакомца. Всего-то стоило мне всё рассказать. Я же не знал, что терзаю его тем, какой я есть - своей нерешительностью, медлительностью, застенчивостью. Я влюбился в себя.
У него обветрена кожа на лице, рубцы на щеках от глупой болезни, сухие большие ладони. Повсеместно вокруг нас улыбаются прекрасные незнакомки. Он обделен этими улыбками.
Его заметил только я. Его способен был заметить только я.
Как же я не понял сразу, что это он сопровождает меня долгие годы.
Я впервые в жизни выслушал себя, выслушал незнакомца из толпы, он всегда был рядом. В этих поисках я не замечал, старался не замечать эту часть самого себя.
Теперь этот незнакомец это я. Это я. Теперь я незнакомец для окружающих.