Вспышка босой пятки на сером асфальте. Хлесткое крыло волос, не поспевающих за хозяйкой, на которых чудом задержалась оранжевая заколка. Темно-оранжевая юбка, бьющаяся о голые коленки, и падали позади оборванные пуговицы.
-Эй, чего это с ней?
-А-а, психованная какая-то...
-Парни, а это не сеструха Кэмела?
-Какая?
-Девушка-а! Куда так торопишься? У тебя платье порвалось! Девушка!
-Ой, и сумасшедшая теперь молодежь пошла. Куда торопятся...
-Может, случилось у неё чего? Вид больно дикий...
-А что у них может случиться?
Девушка бежала так, как никогда не бегала в жизни, не чувствуя асфальта под ногами. Солнце уже начинало наливаться краснотой, но лето было жарким и вечер наступал поздно, поэтому грелись бабульки перед подъездами на скамеечках; мамы вывели своих детей на прогулки и все детские площадки буквально были забиты галдящей детворой; молодежь пристраивалась на ступеньках подъездов или, если деньги в карманах водились, искала уютные летние кафе.
Девушка бежала мимо.
Слетела оранжевая пластмассовая заколка с волос, где держалась только за счет того, что зацепилась за вьющиеся пряди. Она упала где-то позади и девушка даже не услышала удара об асфальт.
Странно, но она все же обратила внимание на то, что впереди дорога оказалась разобранной, но, не снижая скорости, пробежала по поребрику, минуя щебенку.
Её провожали взглядами. Её узнавали. Как не узнать, если в районе живет с самого детства.
Она бежала мимо.
Птицей взлетела по ступенькам подъезда знакомого дома. Услышала шум лифта и, не останавливаясь, не дожидаясь, бросилась по ступенькам. Первый этаж, второй.. выше и выше и дыхание не сбивается ни на долю секунды. Она дышит так же сосредоточенно, как и бежит. Босые ноги едва успевают касаться ступеньки, как перелетают на следующую.
Дверь и уже в последнем рывке, тянется рука, и пальцы прикасаются к звонку. И замирают, крепко прижав кнопку.
Дверь распахивается и смутно видно чье-то знакомое лицо.
-Настя? Настя! Что случилось?!
Теперь можно. Теперь все кончено. Она добежала.
Рука отпускает звонок, и девушка медленно сползает прямо на голый пол лестничной площадки. Крупная дрожь сотрясает тело, и, обняв себя за плечи, она начинает плакать. Плакать навзрыд, до истерики. Потому что теперь можно.
И чьи-то сильные руки, знакомые, родные поднимают её с холодного бетона. Кто-то насильно сует её чашку с водой, и зубы стучат о край фарфора. Она проливает половину на изодранное почти в клочья платье.
Больше не надо бежать. Бег окончен.
И можно сквозь всхлипы и сжатые зубы рассказать об этих четверых в закоулке, как никто ничего не слышал, хотя она кричала. Как вырвалась и как бежала, и бежала, и бежала...
Теперь можно плакать и хвататься за мамину блузку, и вздрагивать под её дрожащими пальцами, гладящими по голове и даже начать слушать сквозь свой собственный крик, её сбивчивые бессмысленные слова.
Потом услышать, как отец вызывает милицию... все потом...