Аннотация: Славянское фэнтези. По просьбам Зимней и для нее же.
Белая вспышка рассекла небо, осветив черную бездну ярким светом, а потом над лесом разнесся оглушительный гром. Сердце при каждом росчерке молнии наполнялось страхом, а еще восхищением невероятной силой гнева Перуна. Бога, который весной сотрясает землю, чтобы ее разбудить, а летом перуны нацелены на нечистую силу, пытающейся спрятаться под деревьями от всевидящих божественных глаз.
- Ты чего здесь? - Послышался над самым ухом суровый родительский голос. - Ведь не хуже меня знаешь, что сейчас надо в доме сидеть?
Я опустила глаза, не решаясь посмотреть на отца. И сама знаю, что во время грозы нельзя выходить из дома или спать, и ни в каком случае не петь или свистеть, не то гром на смерть забьет.
- А ты? - Спрашиваю я едва слышно.
- Сейчас еще раз все проверю, - отмахнулся от меня отец и пошел в сарай, где были напуганные непогодой животные.
Пока я смотрела ему вслед, на лицо упала влажная капелька - маленькая и пока единственная предвестница целого ливня, который скоро застучит по крыше.
Тихо вздохнув, нехотя пошла в дом. В воздухе так и трепетало что-то неизведанное, манящее на улицу, но вымокнуть под дождем совсем не хотелось, как и получить взбучку от отца.
В тесных сенях наткнулась в темноте на бочку, от чего вода в ней тихо плюхнула и вновь воцарилась тишина, в которой можно было четко услышать очередной раскат грома или плач Богданчика. Потянув найденную на ощупь дверь на себя, я скривилась от скрипа и быстро скользнула в щель, из которой веяло теплом. Не успела сделать и шага, как едва не наступила на Мявку, которая сидела просто напротив двери, словно кого-то поджидая.
- Ты чего на пороге уселась? - Заворчала я на черную кошку. - А если кто-то наступит? - Но вместо ответа она только еще сильнее поджала под себя лапки и совсем отвернулась.
Блеснула еще одна молния, но яркий свет приглушали кабаньи пузыри, которыми были затянуты окна. Мне этого хватило, чтобы рассмотреть привычные очертания комнаты: в углу на божнице стояло несколько лелёк и приземистая деревянная фигурка домового; а под ней золотился дородный сноп ржи, посвященный рождественскому Коляде; в другом углу большая печь, выбеленная еще весной, которая всегда притягивала к себе взгляд, как и обеденный стол.
На запечке заливался слезами маленький, недавно заболевший Богданчик, от которого ни на миг не отходила мать. Она сильно волновалась, а еще боялась, что зараза перейдет и ко мне. Женщина похудела, потемнела лицом, а в глазах поселилось беспокойство, а ложку в руки она чаще брала только для того, чтобы напоить братика отваром ромашки.
Хлопнула входная дверь, и я, подхватив на руки Мявку, поспешила дальше от входа. Кошка, не оценив моей заботы, вырывалась из рук, а потом с оскорбленным видом пошла к печи - именно там в нашем доме жил домовой. Я частенько видела, как этот маленький человечек спал с черной мышеедкой, причудливо скрутившись на полу. Также они вдвоем делили молоко, которое мама наливала в глиняную мисочку для Мявки, совсем не заботясь о ее друге, ведь у нас домового не сильно то и жаловали. Особенно родителям не нравилось, что он не признавал никакого скота кроме как черного, когда-то даже пестрого петуха заморил. Вот и не оставалось ничего кроме, как держать черной масти всю живность, даже кошку, но ее домовой любит, в обиду не даст.
Едва заметной тенью вошел отец, но мама, словно только и ждала его легких шагов, в тот же миг подняла голову, ища его глазами.
- Ему только хуже... - Еле слышно сказала она, мужчина тяжело сел за стол, устало положив голову на руки, а я притаилась в своем углу.
Серые всполохи молний странными тенями играли на стенах, потолке, а еще на тусклом лице странной женщины, застывшей в углу. Каждый раз, даже при мимолетном взгляде на нее, в душе поднимался страх, который я испытала впервые увидев эту незваную гостью. Незнакомка тогда довольно долго стояла возле порога, словно что-то ее не пускало, но потом победная улыбка озарила непривлекательное лицо, испещренное морщинами. Почему-то эта улыбку и безумные мутные глаза мне потом начали сниться в кошмарах, что так же не прибавляло радости матери. Но самым пугающим было то, что никто кроме меня не замечал эту женщину, которая обосновалась на паутинке в самом дальнем углу, даже когда я подводила к ней родителей совсем близко. Тогда она тянула свои руки к нам, иногда даже сжимала костлявыми пальцами полы одежды, но удержать не могла, словно кто-то бил по сероватым рукам. Что отец, что мать только отмахивались от моих фантазий, а незнакомка только щурила глаза и крепче сжимала тонкие, почти бесцветные губы и не бросала попыток удержать проходящих мимо.
Но гостя становилась счастливой, когда подбиралась к моему брату. Она долго нежно водила рукой по русой головке, а потом целовала в лоб и возвращалась в свой угол. При этом на ее лице царило такое счастье, граничащее с все тем же безумием... А братик еще сильнее бледнел, постоянно кашлял. Зато странная женщина все чаще и чаще подходила к нему, словно не замечая, что от ее ласк мальчик только сильнее заходится слезами. А еще она молодела - она все молодела, но оставалась все такой же нескладной, со спутанными волосами и блаженным взглядом ...
Царило молчание - мама так и не решалась предложить сходить к ведьме, а отец упорно молчал. Он не любил даже упоминания о нечисти, пусть о такой, как домовой, который защищает дом. Что уже говорить о ведьме? Последняя лишь пыталась не попадаться ему на глаза.
- Такая судьба... - Тихо нашептывал мужчина, так и не сказав это громче, а мама только отвернулась и нежно гладила Богданчика. Я знала, что она плачет. Сидела и не могла до конца поверить в реальность происходящего. Ведь не должно быть так пугающе просто, это неправильно!
Яркая вспышка выхватила сгорбленную фигуру отца, мать, склонившуюся над братом, и незнакомку, улыбающуюся в своем угла. Еще мгновение - и снова темно, только мягкий свет затухающего жара пробивается через печной заслон.
Тишину нарушил стук в дверь. Отец недоуменно повел головой, а когда стук повторился, устало провел рукой по лицу.
- Кто это там грома не боится? - Раздражено спросил он, поднимаясь, что бы открыть двери.
- Переночевать пустите? А то с этой непогодой... - Я прислушивалась к разговору, словно за соломинку, чтобы не увязнуть во всем этом.
- Если человек хороший, то почему бы и нет? Да и разве нелюди мы, чтобы в такую погоду в дом не пустить? - Удивился отец. Мама только безразлично взглянула на открытые двери и опять принялась хлопотать над Богданчиком.
Я с интересом всматривалась в вошедшего в дом незнакомца, с длинного корзна которого капала вода, но в тусклом свете печи нельзя было что-то толком рассмотреть.
Мужчина снял свою промокшую верхнюю одежду и встряхнул ее. Несколько капель попали на дремавшую Мявку, которая сердито зашипела, но увидев своего обидчика, она почти на животе подползла к гостю. Добравшись к нему, кошка принялась тереться о ноги мужчины, при этом громко урча. Незнакомец только этому улыбнулся и склонился, чтобы погладить подлизу, которая только еще громче заурчала. И это наша Мявка, которая даже мои осторожные ласки терпит с неохотой?
Я удивленно принялась разглядывать неожиданного гостя и ничего такого, чтобы объясняло такое поведение кошки, не могла найти. Ну, ничем не примечательный мужчина, разве что глаза поблескивают, как у сороки. В сумраке мне показалось, он немного напрягся, когда посмотрел в угол со странной женщиной, словно увидел ее. Но, заметив мой интерес к себе, он улыбнулся. Только самые уголки губ приподнялись, даже и не скажешь, что это улыбка.
- Проходи, - подтолкнул отец гостя в глубину комнаты. - Янка, дай что-то на стол! - Мать беспомощно посмотрела на меня, и я закопошилась возле печи с ухватом, вытаскивая горшок с кашей. - Вот это у меня хозяйка, - натянуто похвалил он меня, усевшись на лавке. - Хоть сейчас замуж отдавай! - Незнакомец уселся напротив отца, а Мявка быстро заняла место рядом. Мне же оставалось только опустить глаза, чтобы не встретится с веселым взглядом мужчин. - Только мелкая еще, - закончил отец. А я уже все расставила и с интересом крутилась вокруг. - Хоть скажи, как зовут? Я вот Здан, а на печи моя жена Янка. Извини ее, сын заболел. Ну а это - Соломия.
- Вадим, - представился мужчина.
Отец удивленно посмотрел на него.
- А по тебе и не скажешь. На вид будто здоровый, - сказал он, хлопнув рукой по лавке. Вадим только загадочно улыбнулся и подтянул поближе к себе тарелку с едой, не спеши раскрывать, за какое увечье получил такое имя. (Есть версия, что имя Вадим пошло от слова "вада", то есть увечье)
Мне же только и оставалось более пристально оглядеть гостя, чтобы самой найти ответ. И, похоже, этим самым увечьем, был хвост, совсем как у собаки.
- Папа, у него хвост, - еле слышно сказала я, опершись на край стола.
Гость бросил на меня быстрый взгляд, в котором читалось какое-то удивление и непонятное, едва заметное облегчение. А отец сначала не то удивленно, не то гневно посмотрел на меня, а потом на Вадима. В воцарившейся тишине, даже Богданчик умолк, а мать настороженно поглядывала на нас, тихо зашипела кошка.
- Что это ты выдумываешь? - Спросил у меня отец, рассмеявшись. Вадим напряженно улыбнулся, хотя это заметила, наверное, только я.
- Я прав ... - Начала оправдываться я, когда за окном еще раз блеснула молния, хотя казалось, что ливень почти закончилась. На некоторое мгновение в ярком свете промелькнули немножко длиннее, чем в обычных людей клыки Вадима и глаза, в которых было нечто первозданное, звериное. Волчье? Хотя, тогда понятно, почему он все время пытался смотреть не прямо в глаза.
- Здан, - тихо выдохнула мать - она тоже все заметила.
- Иди, - еле слышно, сдерживая гнев, сказал отец, вставая из-за стола. - Иди, пока я сам тебя не вытолкал в три шеи. Или вообще не убил. А так, иди по-хорошему.
- Выгоняют? - с какой-то насмешкой сказал Вадим, тоже поднимаясь. Теперь их глаза были на одном уровне, а теперь поздний гость смотрел открыто и прямо. - За что? Неужели я чем-то провинился перед этим домом, или нечто плохое сделал?
- Кто будет в доме оборотню рад? - Спросил отец в ответ.
- И что же я тебе такого сделал? - Чуть не выкрикнул Вадим. - Что таким уродился? Что мать, когда меня носила, волка в лесу увидела? Или в том, что зная, что я такой, до сих пор себя не убил? Или я кому-то плохо сделал?
- А кто тебя знает, злой ты или добрый? - спросил отец. - Нечисть она и есть нечисть. Вся она недобрая!
- Да я мог уже всю семью загрызть, если бы хотел! - воскликнул Вадим. - Но не сделал этого! Никому ничего плохого даже в мыслях не причинил, зато злой! Тогда где же правда в этом мире?
- Правда в небе летает, а несправедливость по земле ходит, - еле слышно сказала я, вспомнив пословицу, и только тогда поняла, что произнесла это вслух,.
Отец посмотрел на меня, а в следующее мгновение занес руку для удара. В ожидании этого я вся сжалась и закрыла глаза, но звонкой пощечины все не было и не было. Открыв глаза, я увидела, как Вадим сдерживает отца.
- Ее за что? - С укором спросил оборотень. - За правду? Хотя, чего еще ждать, когда правда и впрямь где-то в небе ... - А я маленькими шагами отступала дальше от них, ближе к божнице.
- Здан! - неожиданно вмешалась мать, едва не вешаясь отцу на шею. - Здан, ему совсем плохо! Он ... Он умирает! Понимаешь?
- Все ты, - сощурив глаза, зашипел отец Вадиму, пытаясь хоть как-то приобнять голосящую мать. - Ты! От вас, нечистых, все проблемы!
- От меня? - в голосе мужчины так и звенела насмешка. - Это ты своего ребенка погубил. Ты к ведьме не пошел, а она могла вылечить! Это у тебя Марена уже не знаю сколько в доме царит, а ты ее и замечать не хочешь!
С каждым новым словом гостя мать все сильнее и сильнее прижималась к отцу, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться в голос. Я удивленно посмотрела на женщину в углу. Марена. Богиня смерти...
- Здан, - запричитала мать. - Здан. Он же не врет. Богдан умрет. Пойди к ведьме. Пойди, если можно еще что-то сделать ... Здан!.. - И залилась в горьких слезах.
- Прислушайся, - посоветовал мужчина. - Она правду говорит. Просто преступи через эти ничего не стоящие предрассудки. Сын дороже ...
- Иди прочь! - взревел отец.
- Здан, послушай ... - не унималась мать, давясь слезами, едва не лежа у него в ногах.
Отец бросил быстрый взгляд туда, где лежал Богданчик. На бледненьких щечках полыхал болезненный румянец. Потом на мать, которая уже только тихо шептала и просила пойти к ведьме. И только тогда на Вадима.
- Если что, ты землю у меня есть будешь, - пристально глядя в глаза Вадиму, сказал отец и выбежал из дома.
Вадим осторожно помог подняться плачущей матери и подвел ее к Богданчику. А я забилась в самый угол, под божницу, и не могла поверить в происходящее. Еще меньше хотелось видеть Марену, которая склонилась над братиком. Я вообще хотела, чтобы это был страшный сон ...
- Не плачь, - еле слышно сказал Вадим, подходя ко мне. Теплая рука вытерла слезы, которые я даже не замечала до этого.
- Он умрет? - Еле слышно спросила я, с надеждой глядя на большую фигуру вурдалака.
- Все будет, как Судьба решит, - грустно сказал он, садясь рядом.
- Ты же все равно не веришь, что он выживет ... - Прошептала я.
- Знаешь, человек, как и вурдалак, может многое. Но, кажется, изменить решение Рожаниц у него вряд ли получится, - с горькой улыбкой сказал Вадим.
- Рожаницы? - переспросила я. Что-то припоминалось, уже давно забытое.
- Если ты сейчас меня еще видишь, то их точно видела, - уверенно сказал оборотень. - Две женщины. Над колыбелью брата ...
И я вспомнила. Две девушки, высокие и удивительно красивые, от них словно идет мягкий свет. И вот белокурая незнакомка склоняется над колыбелью брата и нежно целует его в лоб. А потом, с каким укором посмотрела на темноволосую спутницу, которая, словно бы извиняясь, повела плечами. Взявшись за руки, они вышли из дома, так само незаметно для всех, как и пришли.
- Она знала ... - Неуверенно сказала я Вадиму, который заинтересованно посмотрел на меня.
- Что?
- Что он ... - И не договорила, бросив взгляд на мать с братом.
На лице матери, склонившейся в отчаянье над Богданчиком, выделялись заострившиеся черты и синяки под глазами. Она словно постарела, разбитая горем. А с другой стороны над мальчиком склонилась помолодевшая Марена. Яркий румянец играл на ее щеках, и только сумасшедший взгляд оставался неизменным. В ней уже было не узнать ту обессиленную женщину, пришедшую недавно в наш дом.
Марена склонилась, чтобы поцеловать Богданчика в лоб. Я откуда-то знала, что после того, как ее губы прикоснутся к мальчику, он лишится последних капель жизни.
Я крепко прижалась к Вадиму, не желая видеть всего этого, а когда снова подняла голову, то успела увидеть только прямую спину Марены, которая победным шагом выходила с дома.
Не знаю через сколько в дом вбежал взволнованный отец, а за ним уже не молодая ведьма. Но увидев сгорбленную спину матери, со слезами прижимавшую к себе маленькое тело, только положила руку на плечо посеревшему отцу.
- Не успели. Я пойду, - и едва слышно вышла из комнаты. Так же, как до того Марена.
- Яна, - еле слышно сказал отец, подходя к матери. - Яна ...
В этот момент Вадим легко тронул меня за руку.
- Я пойду.
Я подняла заплаканные глаза на него.
- А гроза? И дождь? Хотя, ты грома не боишься ... - Сама себе ответила я.
- Дождь уже закончился, - тихо ответил Вадим, забирая вещи. - Да и лишний я здесь ...
- Я провожу ... - Сказала я и встала, вытирая слезы, которые каждую минуту грозились опять покатиться по щекам.
Выходя из комнаты, я бросила взгляд на родителей - отец крепко прижимал к себе рыдающую мать - а потом вслед за оборотнем вышла на улицу.
Кошка все вилась у ног Вадима, а я смотрела на него, точно желая запомнить его на всю жизнь.
- Знаешь, а у меня есть что-то для тебя, - сказал он после недолгого молчания.
Присев возле меня, он осторожно снял мои серьги, а вместо них одел новые, маленькие, но приятные на ощупь.
- Тебе на память, - пояснил он, вкладывая мне в руки старые серьги. - Знаешь, а я начинаю предполагать, что правда не только в небе летает, - как-то проникновенно сказал он, - но и порой на землю наведывается. И ... Не забывай, как это видеть то, что есть в действительности ...
По щекам почему-то опять побежали слезы.
- Мы еще когда-то встретимся? - Спросила я, хотя и понимала бессмысленность этого вопроса.
- Как Судьба решит, - совершенно серьезно ответил Вадим.
- Тогда прощай? - спросила я.
- Нет. Не прощай. А до свидания, - и, стерев с моего лица еще одно слезу, поднялся и принялся поправлять на себе подсохшее корзно.
Он ушел, не оборачиваясь. Оставляя после себя лишь следы на влажной земле.