Оружие массового поражения.

    Десятого октября 1813 года родился Джузеппе Верди.
    Оперы Верди, казалось бы бессмертные, вытесняет попсой всемогущее время. И для того, чтобы замедлить, если не победить, время, консульство Италии в Торонто устроило показ фильмов-опер великого мастера.
    Фильмы показывали на лужайке перед зданием консульства. Публике предлагались три оперы: "Риголетто", "Аида" и "Отелло". В день показа "Риголетто" я был занят, "Аиду" видел раньше - потрясающий голливудский фильм. А вот на "Отелло" решил пойти.

    Показ должен был начаться с наступлением глубоких сумерек, но публике предложили прийти на два часа раньше, чтобы удобно расположиться перед началом показа на принесенных с собой подстилках или стульях.

    Я разложил небольшую табуреточку, купленную по дороге, сел и стал смотреть на экран. Показывали небольшие итальянские городки с высоты птичьего полета. Сумерки еще не загустели, и видно было плохо. Но фильм сопровождался прекрасными мелодиями бельканто. Под "Санта-Лючию" и "О, соле мио" ("Ты - мое солнце") я вспомнил Робертино Лоретти, песни которого звучали из радиоточки моего детства. Потом, оторвавшись от экрана, я огляделся. Публика была самая разнообразная - всех цветов и оттенков. Языки тоже звучали разные. Слева от меня разливали по пластмассовым стаканчикам белое вино. У соседей справа на складном столике тоже стояла открытая бутылка. Я был удивлен. В Онтарио распитие алкогольных напитков в общественных местах карается очень строго. Сын рассказывал, к каким ухищрениям прибегали его русские друзья на пикнике в Сентениал парке, чтобы устроить себе уголок Родины с традиционным: "Ты меня уважаешь?!." А тут. На публичном показе. Открыто. Пьют. Вино. Некоторое время я сидел в полном недоумении, но зазвучала мелодия "Вернись в Сорренто", и я снова повернулся к экрану. Женским голосом по-английски с итальянским акцентом экран проговорил: "Посмотрите, до чего же красив этот Сорренто! Как же можно туда не вернуться?!" Мелодия "Вернись в Сорренто" продолжалась, и, глядя с высоты птичьего полета на белые домики в горах, плывущие по экрану, я тоже захотел вернуться в Сорренто, где ни разу до этого не был. По экрану проплыли еще два или три городка, и я снова оторвал от него глаза и огляделся. Сумерки все еще не загустели, и я опять увидел, что мои соседи слева разливают вино. И вдруг я понял, что хоть я и не в Сорренто, но уже не в Канаде. Территория консульства Италии - это сама Италия, и законы Онтарио здесь не действуют. Тут же я решил про себя, что в следующий раз прихвачу бутылку Токая или Маршала Фоша.

    Но вот наконец стемнело. С экрана прорычал лев - символ киностудии, и фильм начался.

    Я читал шексприровскую пьесу, видел спектакль на ежегодном празднике в Хай Парке, но оперу "Отелло" слушал впервые. Загримированный черным мавром Пласидо Доминго пел великолепно, но внешне напоминал мне старого еврея - сапожника дядю Леву, который держал будку у ворот нашей школы, напротив ворот городской прокуратуры. Моя бабушка Двойра отдавала ему в починку мои сапоги и валенки.

    Не стану пересказывать интригу. Сегодня каждый может прочитать пьесу или даже посмотреть фильм в Интернете. Замечу только, какой же лох этот старый еврейский мавр Отелло. Как легко развел его Яго. Совсем как президент Койкоты развел президента Медведева в августе 2008 года. И последствия первой разводки не менее трагичны, чем последствия разводки второй: погибла совершенно невинная юная Дездемона.

    Фильм закончился. Я сложил свою табуреточку, положил ее в рюкзак и двинулся к метро, чтобы ехать домой. Погода была замечательной. После недели почти тропической жары случилось два грозовых дня, и воздух посвежел. Идти по городу было так приятно, что я не сел в трамвай, заходящий прямо на станцию "Спадайна", а решил дойти до нее пешком.

    Я прошел Чайнатаун, ночлежку на углу Колледжа и Спадайны, памятник Равноапостольному Князю Владимиру возле Украинского культурного центра, университет, Еврейский культурный центр. Я шел, вспоминая увиденное, и снова и снова думал, какие же примитивные эмоции двигают поступками искусного воина, каким и был Отелло. Воином, не понимающим оттенков, знающим только жизнь или смерть. Свою жизнь - и смерть врага. Генералом, понимающим только победу или смерть. Свою победу - или смерть своих солдат. Воином - уполномоченным вышестоящими на массовые убийства.

    Насколько больше искушен в жизни купец, если понимать это слово в самом широком смысле. Его победа - его выгода. И она, выгода-победа, как правило, не исключает, а включает радость партнера по сделке.

    Как инженера по образованию - да и по роду занятий - меня всегда угнетало понимание примитивности даже самых сложных систем вооружений, примитивности их предназначения: убить, уничтожить, разрушить. Убить, уничтожить, разрушить как можно эффективнее. Если оружию, любому оружию, холодному: изящным саблям и кинжалам; безупречному в инженерном смысле стрелковому оружию: аркебузам, мушкетам, ружьям, винтовкам, пистолетам, автоматам; технике, заключающей в себе огромное количество творческой фантазии: истребителям разных моделей, бомбардировщикам, разного рода ракетам... Если всем этим приспособлениям для убийства и калеченья людей и уничтожения плодов их труда и творчества и придавалась какая-либо романтика, то только путем жесткого массированного промывания мозгов.

    Я не пацифист. Я не отрицаю необходимости силы в этом мире. Я просто хочу, чтобы этой силой не управляли те, кто уже все знает, кто не способен сомневаться и сострадать. Кто не способен понять, что за джинна они могут вызвать, не умея затолкать его обратно.

    Заточенный на войну и смерть Отелло, по сути, был лишь придатком к своему военно-морскому флоту. Пусть даже придатком мыслящим, принимающим решения, но решения только в одной плоскости: как лучше и легче убить, уничтожить, разрушить. Именно поэтому примитивная интрига Яго прошла с ним, не понимающим цветов и оттенков жизни, так же легко, как в шахматной игре проходит с новичком киндермат, или как проходит мат Легаля с самоуверенным слабым игроком. А ведь Яго метил не в Дездемону, а в своего коллегу Кассио, занявшего в военной иерархии то место, на которое рассчитывал сам Яго.

    Записывая сейчас эти мысли, я подумал, что когда я шел к метро, их не было в моей голове в таком явном виде. Были только обрывки образов, фраз и эмоций, которые прервал шум звонких женских голосов, когда я спускался по лестнице к поездам. Поезд только-только отошел, и по платформе к выходам шли люди. На выход к трамваям, расположенный ближе к голове поезда, шла группка молодых девушек. Все они были в коротеньких юбках-клеш, и, взглянув на них, было очень трудно отвести взгляд от стройных ножек и угадываемых, а скорее воображаемых, под короткими юбками, круглых попок. Мне стоило серьезного усилия оторваться и посмотреть по сторонам. Но оглядевшись, я засмеялся, даже заржал про себя. Ножки и попки сопровождались взглядами всех мужчин на платформе и большей части женщин. И глаза следовали за ними, пока девушки не скрылись за поворотом лестницы. "Оружие массового поражения," - подумал я. И эта мысль мне так понравилась, что я повторил ее вслух: "Оружие массового поражения." Самое эффективное и самое гуманное оружие массового поражения - женская красота.