В который уж раз снился ему этот сон: мать, ещё молодая и сильная, не ведающая усталости, будит его раньше обычного и зовёт на кухню, к оловянному рукомойнику:
- Беги, беги скорее, что-то покажу!
Иван бежит на залитую солнцем кухню, и она показывает ему круглую картонную коробочку с улыбающимся круглощёким карапузом на крышке и странную костяную то ли ложку, то ли вилку, которая заканчивается не трезубцем или лопаткой, а маленькой рыжей щёточкой.
- Будешь чистить зубы в пионерском лагере, - поясняет мать. - Сказали, что без щётки и зубного порошка в лагерь не пускают!
- А как, как? - нетерпеливо спрашивает Иван, переминаясь босиком на холодном земляном полу.
- Да вот так, наверно, я же и сама-то никогда этой щёткой не пользовалась... -смущенно улыбается она и, насыпав на щётку щепотку порошка, пытается провести ею по зубам сына.
- У-у, больно, колется! - мотает Иван головой и пятится назад.
- Давай, щётку намочим: так будет лучше, - предлагает мать. - Тебе придётся научиться делать это, а то в городе засмеют: вот, скажут, деревенский невежа приехал! Ты ведь у нас будешь учёным, а учёные только в городах и живут!
Иван чувствует во рту ароматный привкус мяты, дёсны и язык приятно пощипывает, и в это мгновение он просыпается... Слёзы душат его после этого сна: уже шестой год, как матери не было в живых, и никто не мог заменить ему её, никто не любил его так самозабвенно, никто и никогда не был с ним так нежен, так терпелив и заботлив...
...Отсидев трое суток на гарнизонной гауптвахте, капитан Иван Хромов убывал в очередной отпуск. На "губу" его посадил начальник военной академии, генерал-полковник Коробченко, после того, как в ночное дежурство Хромова затопило кабинет "самого". Хромов потопа не заметил, потому начальство и решило, что он попросту спал, а генерал на расправу был скор. Никогда раньше Иван не сидел на "губе": ни курсантом, ни лейтенантом после многочисленных "залётов" по пьяному делу, а тут... в академии угораздило!
После такой неприятности Хромов захотел сделать себе подарок и впервые решил провести отпуск там, где давно мечтал: на южном берегу Крыма. В санаториях, по путёвке, он уже отдыхал неоднократно, но это всё были санатории далеко не первого ряда, непрестижные, как раз для младшего комсостава: Сестрорецкий под Ленинградом, "Слободка" в Подмосковье, "Приволье" на реке Ахтубе, в низовьях Волги. Один раз, правда, выделили ему путёвку на Чёрное море, в Сухуми, но... в апреле месяце, как бы в насмешку, что ли.
О Крыме, о Ялте, давно говорили все, и не только офицеры. Почти любой теперь беспрепятственно мог поехать туда, причем без чрезмерных затрат. Каждый, а не только передовик или начальник, мог теперь без профсоюзной путёвки отдохнуть на роскошном морском побережье, доступном до революции лишь высокопоставленным особам и состоятельным людям, а в сталинские времена вообще закрытом для свободного въезда и проживания.
В стране появилась разновидность отдыхающих, которых прозвали "дикарями". Партийно-хозяйственная номенклатура, высокие военные чины, "особые" люди из органов произносили это слово с брезгливой гримасой. Превратиться вдруг в "дикаря" человеку из этой среды было невозможно, непозволительно, это означало - потерять "статус", утратить ореол "избранности". Да многие из них не только не хотели, но и не способны были стать вдруг "дикарями": они с молодых лет привыкли к такому порядку вещей, когда государство, начальство всё решало за них, и не только на службе, но и в быту, на отдыхе. Времяпрепровождение в санаториях было строго регламентировано: даже на вечерний кефир в столовую дружно являлись все, потому что так "положено"! По утрам, облаченные в полосатые пижамы, полковники и генералы, партийные секретари как по команде отправлялись на процедуры, беспрекословно выполняя указания своего нового - на ближайшие двадцать четыре дня - руководства: санаторских врачей и медсестёр.
Но вот капитан Хромов вдруг позавидовал "дикарям", позавидовал их свободе выбирать место и способ отдыха, а ещё - втайне, не признаваясь явно себе, - позавидовал их возможности отдыхать рядом или вместе с такими же свободными женщинами... Номенклатурный отдых в санаториях был "однополым", особо строгие порядки царили в военных и милицейских оздоровительных учреждениях. Некоторые счастливцы в лучшем случае могли здесь отдыхать по семейным путёвкам с женами и детьми, но какой же это отдых - рассуждал Хромов, да и не он один, - двадцать четыре дня с опостылевшей женой, с хныкающими детьми, которых надо ещё где-то пристроить: ведь в номенклатурных санаториях, согласно иезуитской инструкции, сочиненной, вероятно, ещё во времена Ягоды и Ворошилова, родители не могли проживать вместе с детьми! Дети, как видно, не вписывались в строгий кодекс этих заведений, ведь их гораздо труднее было заставить выполнять приказы и инструкции. Для юного поколения были придуманы пионерские лагеря, где советской детворе прививали начатки коллективизма и пролетарского интернационализма.
Нельзя сказать, что супруга Ивана Хромова не устраивала его, напротив: на ней держался дом, хозяйство, детьми также занималась только она. Болезни ребят, проблемы их воспитания касались Ивана лишь отчасти, хотя он был в курсе всех домашних дел и переживал иногда нешуточно, если случалось что-то серьёзное. Иван был всегда вовремя и сытно, хотя и однообразно, накормлен, что такое "бегать по магазинам" за продуктами, за одёжкой для ребят, за всевозможными хозяйственными "мелочами жизни", он вообще не знал.
И всё же, вспоминая время от времени, как и при каких обстоятельствах был заключён его брак, была избрана (на всю жизнь!) единственная женщина-подруга, Хромов бессильно и безнадёжно грустил. Мечтал он в юности, чтобы будущая жена его была похожа на любимую литературную героиню - Наташу Ростову, и ведь приходилось встречать ему подобных девушек - лёгких, светлых, одухотворенных - в Ленинграде, в курсантские его годы, но ни с одной из них он так и не решился познакомиться: не умел он этого, стеснялся своего сельского бескультурья, не знал, с какой стороны подойти к девушке, как заговорить, как ухаживать. И танцевал он плохо, - не научился в своё время, хотя к музыке равнодушен не был: любил слушать песни популярных исполнителей по радио.
Будущая жена его, Галина, работала официанткой в офицерской столовой, каждый день за ней с пристрастием наблюдало не менее пятидесяти пар офицерских глаз, и каждый пятый из числа этих офицеров был холост. Затянутые в водоворот воинской службы, молодые лейтенанты с другими женщинами, кроме официанток в столовой, в общем-то, и не общались. Был ещё, правда, медсанбат с хорошенькими "сестрёнками", но туда в мирное время надо было ещё умудриться "загреметь"...
Галина его выделялась среди других официанток миловидностью и весёлым нравом, поэтому не очень прозорливым молодым мужчинам, выросшим вдали от столичных городов и мало повидавшим на своём веку, она могла показаться красавицей и умницей, и претендентов на её руку в гарнизоне хватало. Галина знала об этом и не отказывала себе в удовольствии поиграть с претендентами, неспешно повыбирать вволю. Ей не нравились грубоватые верзилы, каковых среди офицеров было большинство, поэтому у невысокого, но симпатичного Ивана Хромова появлялся шанс.
Офицеры-холостяки по вечерам, после ужина, частенько засиживались в столовой, на столе у них и вино, и водка появлялись, в компанию к себе они официанток приглашали. Те, поломавшись для виду, жеманно строя глазки, соглашались. Вот тут-то и вершились судьбы вольнонаёмных девушек, прибывших в удалённый военный гарнизон с единственной целью - устроить свою личную жизнь, составить партию офицеру в золотых погонах, хромовых сверкающих сапогах, укрыться от жизненных невзгод под крылом материально обеспеченного по меркам нищей страны человека...
Хмель на этих вечерних посиделках и сыграл решающую роль в выборе лейтенанта Хромова. На трезвую голову заметил бы он наверняка, сколь далека, невероятно далека от его литературного идеала Галина Черноусова, склонная к самовосхвалению, скрытная и лукавая к тому же. Любой неглупый человек на трезвую голову довольно быстро мог заметить за ней эти непривлекательные качества, из-за которых внешне гладкая и соблазнительная Галина уступала даже остальным, гораздо менее эффектным, официанткам. Но остальные подруги Галины по столовой всё больше скромно помалкивали, "подать" себя не умели, да и лицом, честно говоря, не вышли: у одной - крупные прыщи на щеках, которые и под пудрой были заметны, у другой - зубы чёрные, со сколом, и улыбку свою поэтому она то и дело ладошкой прикрывала...
А Галина всё рассказывала о себе, да в сторону Ивана глазами стреляла: очевидно, что приглянулся он ей. Видит она, что быстрее других хмелеет её избранник, глупеет от этого буквально на глазах, но про себя подумывает: "Ничего, повзрослеет, остепенится, за голову возьмётся, да и она-то сама - на что? Будет увлекаться спиртным - прижмёт его, "построит" так, как он своих солдат во взводе никогда не строил!" Проводил раз подвыпивший Хромов Галину домой, в общежитие, проводил второй, а на третий, не в силах мужскому естеству своему более противиться, полез грубо, неумело целоваться с ней, забормотал заплетающимся языком: "Люблю тебя, замуж за меня выходи!"
Уговаривать Галину долго не потребовалось: сама-то она уже всё решила. И встал советский офицер Хромов на праведный путь семейной жизни: теперь и в партию без проблем можно будет вступать, и карьеру успешно строить, да и стирать себе самому носки и портки, признаться, надоело!
Когда же понял Иван, что ошибся в выборе подруги жизни своей, поздно уже было: Галина забеременела быстро, но не в этом даже главная причина заключалась. Крепче ребёнка связывали его с нелюбимой женой слабый характер, неспособность к поступку, "выходящему за рамки", страх сойти с проторенной колеи. И страх этот не выдумал он сам: были, были у него перед глазами примеры рискованного, "нештатного" поведения некоторых его сослуживцев: осмелившись на развод, попадали они начальству на заметку, особый отдел внимательнее за ними наблюдал, на службу за границу, за длинным рублём, таких не посылали. Даже в академию военную разведенным или состоящим в повторном браке поступить было сложнее: анкета-то с изъяном!
Поэтому и решил для себя осмотрительный и осторожный Иван: служба - в первую очередь, а семейная жизнь - потом, благо, жену нелюбимую подолгу можно не видеть: то полигон, то командировка, то отпуск в одиночку в санатории...
В свои планы ехать в Ялту "дикарём" жену Хромов не посветил; объяснил ей, что получил путёвку на Азовское море, в город Ейск - пойди, проверь! Однако вырываться из семейного плена становилось с каждым годом всё тяжелее: Галина уже роптала во весь голос, в который раз заводила разговор о семейной путёвке в санаторий, - ну хоть в какой-нибудь! Но пока, к счастью Ивана, семейных путёвок для него в медчасти не находилось. Считалось, что надо дослужиться хотя бы до майора, чтобы претендовать на подобную привилегию.
Перед отъездом на юг Хромов, впервые за многие годы, лично совершил рейд по магазинам "Спорт и туризм". До этой поездки покупать всё необходимое ему в дорогу входило в обязанности жены, - она была, так сказать, "ответственной за содержимое его курортного чемодана", по аналогии с чемоданом тревожным, что стоит наготове в доме каждого офицера. Но в этот раз, окинув взглядом свой аскетичный, стандартный набор военного туриста: тёмно-синие спортивные тапочки, хлопчатобумажное спортивное трико такого же цвета, старомодные плавки с завязками по бокам, зелёную эмалированную кружку с отколотым краем, Иван устыдился. Курсанты военных училищ сегодня богаче экипируются, отправляясь на курорт!
И купил он себе поэтому, в первую очередь, настоящую "олимпийку", о которой давно мечтал: спортивный джемпер на молнии с отложным воротником. Вместо линялых казенных тапочек приобрёл настоящие китайские кеды на светло-зелёной рифленой подошве, с круглой резиновой наклейкой сбоку, с белоснежными длинными шнурками. Плавки купил из нейлона: не чёрные, не тёмно-синие, как у всех, а щёгольские - светло-голубые с жёлтыми вставками! Обзавёлся он также модными солнцезащитными очками, купил дорогой одеколон "Отелло", и после долгих колебаний - спортивные ласты, тяжелые, пахнущие свежей резиной, с чётким фабричным клеймом фабрики "Динамо" на подъеме! Давно он мечтал о таких, завидовал пижонам в ластах, вспарывающим, словно ножом, морскую гладь, несущимся среди белых бурунов со скоростью байдарки! И пусть ласты эти с трудом умещались в его курортном чемодане, не жалел Иван о приобретении: теперь-то уж он покрасуется на виду у всего "дикого" пляжа, заплывая далеко за буйки, играючи разменивая не одну сотню метров безбрежного морского пространства!
Чрезвычайно довольный своими обновками, Иван купил в воинской кассе купейный билет на поезд "Ленинград - Симферополь", и полный смутных, безотчетных надежд, отправился в путь.
На вокзале в Симферополе он штурмом взял билетную кассу автостанции, сразу же, не переводя дух, занял своё место в разогретом южным солнцем салоне автобуса до Алупки. Его фирменная "олимпийка" пропиталась потом и здесь оказалась совершенно ненужной. Иван стянул её через голову и остался в голубой армейской майке. Только тут он заметил, что рядом с ним, у окна, сидит молодая женщина-шатенка с очень короткой мальчишеской стрижкой. Она бросила в его сторону снисходительно оценивающий взгляд, реагируя на шумное раздевание соседа и на его непритязательный нижний гардероб.
- Извините, - жарко! - смущенно вымолвил Иван.
- Ничего страшного, мы ведь не на совещании, не в президиуме, - с ироничной и покровительственной улыбкой успокоила его женщина, - там, куда мы едем, майка и трусы - обычная форма одежды! - Марина, - всё так же, без тени смущения, представилась шатенка и протянула ему сложенную лодочкой маленькую ладонь.
- Иван, - с некоторым удивлением ответил он и осторожно сжал её ладошку.
Никогда ещё молодая женщина первой не знакомилась с ним. Иван знал по собственному опыту и из рассказов друзей, что к морю в курортный сезон слетаются девушки и молодые женщины в поисках приключений, а то и просто с целью заработка самым древним и незатейливым для женщины способом. Такие "незабудки" всегда крутились в изобилии на танцплощадках вблизи военных санаториев. Они приходили на танцы в облегающих крепдешиновых платьях, а отличало их от остальных комсомолок и беспартийных советских женщин, пришедших потанцевать, полное отсутствие белья под этими платьями. Услуга советских "ночных бабочек" стоила трояк, но личными апартаментами они, разумеется, не обладали, поэтому любовный акт совершался наспех, в "полевых" условиях, то есть в кустах, и, как правило, стоя: крепдешиновое платье задиралось до подмышек, жрица любви обнимала ствол какой-нибудь реликтовой сосны в приморском парке, ну и... - "утомленное с-о-олнце тихо с морем проща-а-алось!"
Иван, конечно, уже немного разбирался в людях и был далёк от того, чтобы принять за такую вот "незабудку" свою попутчицу; он быстро смекнул, что перед ним - женщина из неведомых и недоступных ему элитных верхов: возможно, артистка, возможно, художница или поэтесса, случайно оказавшаяся здесь, в этом горячем и пыльном автобусе. Он никогда не общался с подобными женщинами, он видел их только в кино, встречал в театре, когда изредка там бывал; это были современные городские женщины - образованные, "интеллектуалки", они являли собой полную противоположность его Галине и другим женам военнослужащих, у которых и за столом-то, в компаниях, одни только разговоры, что о болезнях детских, о шмотках да о продуктах дефицитных...
Лицо Марины было необычным, вряд ли её назвал бы красавицей хотя бы один мужчина из десяти - слегка выступающий, тяжеловатый подбородок, колкие волоски-хвоинки сросшихся бровей на переносице, но глаза её излучали столько ума, таили в себе столько интригующего подтекста, что на эти мелочи, право же, и обращать внимание не хотелось!
Едва Иван успел свыкнуться с мыслью, что оказался рядом с такой неожиданной, необыкновенной собеседницей и теперь ему надо будет постараться не попасть впросак, как Марина уже обращалась к нему с новым вопросом:
- Где и как отдыхать собираетесь: в санатории, доме отдыха, на турбазе, "дикарём"?
- "Дикарём", - впервые радостно и с гордостью признался Иван, интуитивно чувствуя, что попутчица его к "дикарям" относится без предубеждения, - друзья в Алупке советовали остановиться.
- Дельный совет, это место многие хвалят, - тоном знатока заметила Марина, - а вот я впервые еду в Крым не "дикарём", а в санаторий: тётя у меня - врач, помогла с путёвкой. Даже побаиваюсь немного: говорят, там - железная дисциплина!
- Надо же! - всё больше радовался и раскрепощался Иван. - А вот я, наоборот, "дикарём" еду впервые, поскольку до этого только в санаториях и отдыхал! Режим там, конечно, надо соблюдать, но это не страшно!
- Вы так молоды, и уже - ветеран санаторного отдыха! - с удивлением и иронией отметила Марина. - Да вы, наверно, служите? - догадалась она. - Вы - военный или из милиции?
- Военный, - не очень охотно признался Иван.
Впервые Хромов не стремился бравировать перед женщиной своими погонами. До сих пор одно лишь упоминание об офицерских звёздах топило лёд в глазах практически всех представительниц прекрасного пола, с которыми приходилось ему сталкиваться. Но эту женщину, как безотчетно он и предполагал, его положение ничуть не восхитило, скорее напротив - вызвало вежливый, замаскированный скепсис.
- Вы не похожи на военного, - как будто пыталась оправдать, обелить его Марина, - самое первое впечатление - инженер, инженер-радиоэлектронщик. - Среди военных и прокурорских у меня, правда, нет и не было знакомых, но я их знаю, - с ударением на последнем слове сказала, как припечатала, Марина.
- А кто же вы по профессии? - поинтересовался Иван.
- Астрофизик, - просто и без заносчивости ответила она, таким же тоном можно было сказать: "бухгалтер" или "агроном".
- Надо же, - искренне удивился Иван, - у меня тоже до сих пор не было знакомых среди астрофизиков, но я не могу, в отличие от вас, сказать, что я их знаю.
- 1:0 - в вашу пользу, - с хитринкой взглянула Марина на него и рассмеялась.
Сердце Ивана заколотилось после этого взгляда её больших карих глаз, - именно такими вот: умными, всё понимающими, проницательными, и в то же время - восторженными и нежными виделись ему всегда глаза его Наташи Ростовой!
Всю дорогу они, словно дети, перебивая друг друга ("А вот, вот - посмотрите налево!"), восторженно припадали к окну автобуса, за которым открывались крымские пейзажи, один другого краше. Иван вообще впервые приехал в Крым, а Марина "дикарём" объездила только восточную его часть: Коктебель, Феодосия, потом - ещё несколько раз Коктебель...
И когда казалось, что здешняя природа уже ничем больше не удивит их, - позади были и необъятная Алуштинская бухта, и неподражаемый Аю-Даг, - за крутым поворотом после Ялты, над всем этим вечнозелёным великолепием, выше всех окружающих высот, выше рваных клочьев расползающихся облаков, выплывала, словно фата-моргана, зубчатая корона скалы Ай-Петри. Они почти одновременно обратили свои взоры в её сторону и, онемев на мгновение, только взволнованно указывали на неё, как бы уверяя друг друга: "Вот, вот оно - настоящее чудо из чудес!"
Три часа пути пролетели незаметно, Иван чуть было не прозевал свою остановку; покидая новую знакомую, он даже не задумывался, что, возможно, больше никогда не увидит её: ему представлялось, что найти её здесь будет проще простого. Поэтому и попрощался он бегло, как прощаются либо с шапочно знакомыми, либо в уверенности, что новая встреча - не за горами. Он будто не сомневался, что зная только её имя и название санатория - "Горное солнце" - без труда найдёт свою "Наташу Ростову"...
У Марины же не было такой уверенности, поэтому её немного огорчило столь поспешное и лёгкое расставание, без уговора о новой встрече. Чем-то её взял этот парень, - может, и простоватый, но искренний и непошлый. И хоть она давно уже пыталась заставить себя никем всерьёз не увлекаться, следовать этому правилу в действительности было тяжело, почти невозможно. Она никогда и никому, даже родной матери, не раскрывала тайны своей жизненной "программы": обойтись без мужчины, без замужества. Не душевная травма, не горькое разочарование явились причиной столь сурового самоограничения. Всё было проще и прозаичнее: она так рассудила, и рассудила не в одночасье, так как чувствовала себя настолько цельной и самодостаточной, что мужчина рядом - пусть и любимый, пусть любящий до поры до времени, но в силу непреодолимых традиций непременно доминирующий в паре - был попросту нежелателен.
Вот ребёнка она заведёт обязательно, заведёт, вырастит и воспитает его по своему образу и подобию. Может, ещё только собственного отца попросит поучаствовать в процессе воспитания. Ребёнок, возможно, даже не будет знать имени своего отца, а этого и не нужно! Пусть он растёт в атмосфере любви и взаимопонимания и не видит всех "прелестей" родительских размолвок, конфликтов, которые коверкают ребёнку душу! Марина почему-то забывала при этом, что бывают и счастливые исключения, когда муж и жена стараются ладить друг с другом, строят свои отношения на принципах терпимости и уважения, как это всегда было в их семье. Или не верила, что ей посчастливится повторить судьбу родителей...
Нет-нет, об этом вот Иване в голубой майке, как о потенциальном отце своего ребёнка, она даже не думала: смешно, ей богу! "Актёр" на эту незавидную роль пока не нашёлся, но вокруг неё всегда вращалось столько крупных планет с мужскими именами, что оставалось только присмотреться, подумать и... в подходящий момент выбрать.
Такие девушки, как она, выходили замуж довольно рано, ещё на старших курсах институтов и университетов, избранниками их становились, как правило, перспективные, честолюбивые студенты или аспиранты, хорошие спортсмены, общественники. А вот она, Марина Вержбицкая, выбивалась из этого ряда и заставляла втянутых на её орбиту мужчин вновь и вновь пускаться в пляску обреченных на сожжение мотыльков. Жалела ли она их, сочувствовала им? - Да, она не была жестокой, но что ж тут можно было поделать?
Родители никогда не давили на Марину, её отец, профессор МГУ Андрей Вержбицкий, считал, что дочь сама, без подсказок, научится решать собственные проблемы. Профессор Вержбицкий к потомственной московской интеллигенции не относился: его отец служил землемером в Иркутской губернии, оказался он там по "вине" своих родителей - сосланных в Сибирь участников Польского восстания 1864 года. Отец Марины был принципиальным противником какого-либо диктата в вопросах воспитания. Вероятно, так долго и упорно давились любые ростки свободомыслия в душах его родителей, в его душе, что единственной дочери он решил предоставить полную свободу и делал это искренне и радостно, как будто сам начинал жить заново и на новых началах. Его жена, скромная служащая Мосметростроя, не перечила ему, хотя и ужасалась порой в глубине души воспитательным новациям мужа.
Иван Хромов постепенно осваивался в роли "дикаря": выбрал себе жилье по вкусу в уютном маленьком домике, приросшем к стволу огромного столетнего кипариса, с удовольствием планировал собственный распорядок дня, начиная его с неизменного броска на каменистый пляж за поросшим можжевельником Игольчатым мысом. Болезненной тягой к алкоголю он не страдал - лейтенантские гулянки давно были забыты, но здесь, в условиях полной свободы, позволял себе маленькую слабость: ежедневно дегустировать крымские вина в маленьком подвальчике у ворот бывшего замка графа Воронцова.
Местный военный санаторий он стороной не обходил: ему доставляло удовольствие проходить с отсутствующим, независимым выражением на лице мимо отдыхающих здесь полковников и генералов, которые деловито, как на штабных учениях, обсуждали температуру воздуха и воды, номера диет в столовой, последние распоряжения санаторского начальства. Они и тут "служили", не забывая о субординации и беспрекословном исполнении приказов...
Каждое утро после подъема Иван слышал задорные позывные пионерского горна: недалеко от его флигелька, на крутом склоне, за частоколом кипарисов располагался детский лагерь. Когда он выходил во дворик к рукомойнику и погружал зубную щетку в жестянку с мятным порошком, из-за ограды пионерлагеря доносились слова популярной песни, разучиваемой с утра пораньше одним из отрядов:
"Я проснулся сегодня рано,
О, белла чао, белла чао, бела чао-чао-чао!"
Подставляя загорелую шею под струю холодной воды и невольно подпевая пионерам вполголоса, Иван вспоминал своё детство, свой пионерлагерь, в котором единственный раз посчастливилось побывать ему в довоенном 1940-м году. Именно там, в пионерлагере, маленький Иван, выросший в далёком казахстанском селе, впервые узнал, что такое зубной порошок и зубная щётка, что такое игра в волейбол, в пинг-понг, впервые увидел пианино... А песню они тогда разучивали и пели другую - про Испанию, про Гранаду...
На третий день своей "робинзонады" Иван стал замечать, что разговаривает сам с собой. Его единственными собеседницами были девушки из столовой, а единственными словами, произнесёнными вслух - названия блюд. Не в силах более терпеть одиночество, он отправился в санаторий "Горное солнце", беспрепятственно, к собственному удивлению, проник на территорию, быстро установил, что на обед все отдыхающие поднимаются с пляжа по широкой каменной лестнице, и занял наблюдательный пост на одной из скамеек. Ждать ему пришлось довольно долго, но вот внизу показалась тонкая фигурка в ярком оранжево-голубом халатике - знакомая короткая стрижка тёмных волос, блуждающая улыбка на губах, но глаза "Наташи Ростовой" прикрывали узкие, по последней моде, солнцезащитные очки. Не будучи абсолютно уверенным, что признал свою попутчицу, Иван встретил девушку вопросом:
- Извините, вы случайно не астрофизик по профессии?
Марина остановилась, удивлённо взглянула на него, - было очевидно, что не заговори он с ней, она бы прошла мимо, не обратив внимания.
- Ах, это вы! - не сразу признала она его, выбираясь из глубокой задумчивости. - Вы всё-таки переехали в санаторий?
- Да нет, что вы, я просто здесь гуляю, - не стал признаваться Иван, что разыскивал и дожидался её. - Шёл мимо, дай, думаю, загляну: ведь у меня здесь отдыхает знакомая!
- Очень мило с вашей стороны, что зашли, - просто сказала она, - а то у меня тут знакомства пока не завязываются. - Дамы вокруг - преимущественно очень почтенного возраста, да и кавалеры, признаться - тоже, - лукаво улыбнулась она.
- Вы уже осмотрели город, парк? - спросил Иван.
- Совсем чуть-чуть, - сморщила она нос, - у меня ведь здесь - про-це-ду-ры, надо подлечить свой запущенный фарингит. Приходится себя ограничивать!
Марина приветливо улыбалась, и всё в этой женщине - каждый жест, движение, манера говорить - очень нравилось Ивану.
- Могу составить вам компанию, если соберётесь в замок! - набрался храбрости и предложил Иван.
- Что ж, это - идея! - без ломания и кокетства отозвалась Марина. - В субботу, послезавтра, сможете?
- Разумеется, я же не связан процедурами! - обрадовался Иван.
- Тогда я побегу, а то мне надо успеть до обеда "смыть морскую соль с кожных покровов"! - с напускной важностью округлила она глаза. - До скорой встречи!
Весь следующий день Иван мысленно готовился к встрече с Мариной. Больше всего его мучил вопрос: стоит ли раскрывать курортной знакомой тайну его семейного положения? Разумеется, до банального обмана женатого обольстителя он не опустится, да и такую женщину, как Марина, обвести вокруг пальца, вероятно, не удастся. Возможно, она уже догадывается, что Хромов женат. Сказала же она обо всех военных и прокурорских: знает, мол, вашего брата и видит насквозь... "Да нет, конечно, - рассуждал он, - скрывать что-то от неё - глупо, с ней темнить не получится, да и не хочется! С этой женщиной, - сделал он для себя открытие, - хочется, да-да: именно хочется быть откровенным!" О том, что будет дальше, он не загадывал: здесь, среди этого сказочного великолепия природы, на этом островке свободы хотелось пожить, не ломая голову, не вспоминая о проблемах, оставленных на материке...
В субботу Иван ждал Марину у входа в санаторий. Она опоздала ненамного, всё с той же фирменной хитринкой окинула его взглядом с головы до ног: "Ну, что ж, ничего - сойдёт!" и пружинисто зашагала рядом с ним по горбатой каменистой улочке.
- Вы - первый военный, с которым я провожу время, можете доложить об этом вашему начальству! - попыталась скрыть лёгкое замешательство первых минут не очень удачной шуткой Марина. - Вы ведь обязаны обо всём им докладывать, не так ли?
- Вот и попали вы впросак, Марина! - рассмеялся от души Иван. - Вероятно, вы путаете нас с комитетскими, или с военной разведкой, а ещё говорите, что всё знаете о военных!
- Надо же, - искренне, по-детски, огорчилась она, - получается, что мои представления о ваших порядках дремучи и невежественны?
- Возможно, они построены на некоторых распространенных предрассудках, -согласился Иван.
- Что ж, - легко вышла из затруднительного положения Марина, - в таком случае я очень рада, что вы - хотя бы не военный разведчик, к какому же роду войск тогда относитесь: авиация, танки, пушки?
- Вообще-то я - артиллерист, но сейчас моя специализация - ракеты, -снисходительно улыбнулся он, - только не космические, а поменьше, для стрельбы по наземным, ближним целям.
- Превосходно! - воскликнула она. - Значит, мое предположение об инженере-радиоэлектронщике при нашем знакомстве оказалось почти верным?
- Не совсем, - возразил Иван, - в электронике я - ни бум-бум, моя задача - рассчитывать траектории полётов, осуществлять командование.
- Ага, значит вы - командир! - с сарказмом пригвоздила его Марина. - У нас тоже такие есть - руководят, так сказать, процессом!
- В армии без командиров нельзя, - с улыбкой оправдывался Хромов.
- Хорошо, согласна, - сказала она, - но позвольте сегодня здесь мне немножко покомандовать?
- С превеликим удовольствием! - уступал ей Иван.
- Мы идём с вами в замок; надеюсь, вы ещё не успели там побывать? - спросила Марина.
- Обследовал пока только подступы, то есть винные подвалы, - признался Хромов, - дегустировал, знаете ли...
- Ага, "дегустировали"! - с восторгом разоблачила она его и захлопала в ладоши. - И часто вы эдак "дегустируете"?
- Да нет, я вообще-то не пью, завязал с эти делом давно, - смущенно улыбнулся Иван.
- А я об этом и не спрашиваю, разве могу я подозревать вас в банальном пьянстве? - продолжала ёрничать она. - Дегустация и только дегустация! Дегустация, как акт творчества, как искусство, не так ли?
- Хорошо, - шутливо смирился Иван, - не буду больше дегустировать, останусь заурядным "сизым носом", какие только и служат в армии, как вы полагаете...
- Опять вы меня удивили! - уже всерьёз призналась Марина. - И слог-то у вас какой-то невоенный... Не мистификатор ли вы? Признавайтесь! Дурите меня, пользуясь моей неосведомленностью и наивностью...
- Слог как слог, - немного польщенный, попытался возразить Иван, - вас, наверно, больше устроила бы речь в стиле Скалозуба?
- Какого Скалозуба? - не сразу догадалась Марина. - Ах, того, который у Грибоедова... Вы военным по призванию стали?
- По необходимости, скорее, - слетела улыбка с лица Иван, - кормили досыта в военном училище.
- Да, простите, я понимаю, - спохватилась Марина, -мне больше повезло: росла в обеспеченной московской семье, но я знаю, что не все так жили, далеко не все... А если б не ваши обстоятельства, кем бы вы хотели быть?
- Инженером-гидростроителем. Я ведь поступил даже в Московский инженерно-строительный сразу после войны, но не вытянул на одном чёрном хлебе да капусте квашеной, которую бесплатно давали в институтской столовой, - забрал документы после первого курса...
- Ох, как жалко! - с неподдельным сочувствием воскликнула Марина. - Неужели никто не мог помочь вам?
- А кто бы мог? - вопросом ответил Хромов. - Родители сами в селе еле концы с концами сводили, младших братьев в первую очередь кормить надо было. Вот и остался у меня путь - прямиком в армию! - Да я не жалею, вы не подумайте! - с напускным оптимизмом заверил он.
- Всё равно жаль, - задумчиво произнесла Марина, покусывая губы, - человек должен иметь право выбора, не зависеть от обстоятельств, а профессия, род деятельности - это ведь на всю жизнь!
- Ну, вы-то, наверно, довольны своим выбором? - спросил, как утвердил, Иван.
- Не буду рисоваться, - рассеянно отвечала она, - в общем, довольна, хотя кого не спроси об этом, всем чего-то не хватает, это ведь только дураки всем и всегда довольны! - Вот, в данный момент, - продолжала она, - многие мои коллеги рвут волосы на голове и считают себя самыми несчастными людьми на Земле, потому что их не включили в состав научной группы для поездки в Японию, на международный симпозиум. Меня, кстати, тоже не включили, и я не могу похвастать, что мне это безразлично...
- Япония! Это для меня, как жизнь на Луне! - поразился Иван. - А вас-то за что обидели?
- Меня не обидели! - рассмеялась Марина. - Просто я - одинокая, не замужем, поэтому товарищи из органов мою кандидатуру забраковали: вдруг я там за японца замуж выскочу, от Родины отрекусь?
- Пусть меня пошлют вместо вас! - пошутил Иван. - Я женат, у меня двое детей, состою в партии!
Вот так, между прочим, выложил он новой знакомой сведения о своём семейном положении. Она же ничуть не огорчилась, не удивилась как будто, лишь вновь хитро вскинув бровь, спросила:
- А где же ваша вторая половина, почему не с вами?
У Хромова давно и для всех на этот случай был приготовлен ответ: жену, мол, оставил с ребятами, младший ещё очень мал, чтобы возить в такую даль, да ещё "дикарём". Так он и Марине ответил, присовокупил только:
- Жена ждёт, когда я семейную путёвку в санаторий выбью, а "дикарём" ехать с детьми - это не про неё...
- Понятно, - сдержанно отозвалась Марина, - но мы с вами совсем забыли про за?мок, уже второй раз проходим мимо билетных касс.
Хромов не жалел, что рассказал о своей семье, он всё сделал правильно: было бы гадко на душе, если б он продолжал играть роль одинокого мужчины, "жениха на выданье". Он только пока не догадывался, что Марину на самом деле не интересует, свободен он или нет. Мы помним о её нежелании вступать в брак, жить с мужчиной, поэтому и на нового знакомого она не смотрела сквозь призму "жениховства". По той же причине, узнав о семье Ивана, Марина не утеряла к нему интереса, напротив, - ей с этого момента стало легче и проще с ним. Во время экскурсии она стала расспрашивать его о детях, и Иван с воодушевлением принялся рассказывать о своих "мальчишах":
- Старшего я назвал в честь деда - Андреем, а для младшего имя уже вдвоём с женой выбирали - Серёжкой назвали.
- И кто же у вас главный "идеолог" в вопросах воспитания? Жена? - осторожно спросила Марина.
- Жена... - с неохотой вымолвил он, вспомнив о некоторых "методах" воспитания из арсенала Галины.
Никто его об этом до сих пор не спрашивал, не популярны были в их среде разговоры на эту тему. Как-то само собой у военных разумелось: детьми жена занимается, а глава семейства материально их всех обеспечивает. Не все жены военнослужащих, конечно, дома сидели, были и такие, что работали: учителями, продавцами в магазинах. Но что их зарплата значила перед денежным довольствием мужа? - Так, гардероб себе и детям пополнить, на бижутерию-галантерею потратиться, - вот и всё! Потому и разводов в семьях военных меньше было, чем у "гражданских": трижды хорошенько подумает жена, с чем она останется, решившись вдруг на свой "дембель"!
- Вы извините, может, я слишком личные вопросы задаю, - оправдывалась Марина, - но вот в нашей семье отец всегда участвовал в моём воспитании, несмотря на свою занятость, на одну только маму не надеялся. Мужчины - они ведь большие выдумщики, поэтому и детям многое могут передать, а мамы зачастую - с головой в хозяйственных заботах, у них для творчества, для игры с ребёнком просто времени не остаётся. Вы согласны?
- Да-да, вы правы, - задумчиво произнёс Хромов.
Он сразу вспомнил своих родителей, их тяжелый труд, их борьбу за выживание семьи, где единственным методом воспитания детей была любовь, если она была, или отцовский ремень, любовь заменяющий. Ивану повезло: мать любила его трепетно, заполошно, никогда не била его. Отец - тот мог за ухо дёрнуть иной раз, но очень редко, старших братьев Ивана и ремешком порой "прикармливал". А мама - никогда! Казалось, что её нежные руки просто не способны были кого-нибудь ударить, причинить боль...
Но даже мать никогда не играла с ним, не пыталась его "развлечь", чем-то заинтересовать. И дело не только в том, что времени у неё не оставалось для таких занятий. Просто не принято было в крестьянских семьях о досуге ребёнка и его творчестве думать: баловство, мол, всё это! Все игры, забавы - только со сверстниками, с братьями и сёстрами, а об увлечениях - думай сам, если Бог фантазией наградил...
Экскурсия, между тем, близилась к завершению, Иван почти ничего не услышал и не запомнил: они с Мариной шёпотом продолжали свой разговор и в староанглийских интерьерах за?мка. С грустью думал Иван о том, что вот, сейчас их прогулка закончится, и всё... Не зная, чем ещё привлечь внимание Марины, он сказал наобум, наудачу:
- Не хотите вечерний концерт послушать по радио?
- Это что - "Из Колонного зала Дома Союзов"? - с удивлением и сарказмом воскликнула она, имея в виду регулярные скучные концерты классической и камерной музыки Всесоюзного радио.
- Нет, у меня есть хозяйский коротковолновый приёмник, каждый вечер я слушаю лёгкую музыку западных радиостанций, - пояснил Иван.
- С удовольствием послушаю! - обрадовалась Марина. - Дома я тоже частенько сижу у папиного "Телефункена" по вечерам!
- У меня здесь, конечно, не "Телефункен", но и старенький "Урал" неплохо ловит! - заверил Хромов. - Сын хозяйки радио увлекался, так он на крыше очень даже приличную антенну смонтировал.
Иван довёл свою знакомую до белёного известью домика под кипарисом, входя в дом, Марина совершенно не смущалась, не оглядывалась по сторонам, опасаясь косых взглядов местных жителей. В крошечной комнатке радиоприёмник занимал почётное место в углу, на высокой тумбочке. Как рассказывала Хромову хозяйка, в этой комнате и жил её сын, который вырос и учится теперь в Харькове, в авиационном институте.
Хромов нажал на клавишу, загорелся зелёный "кошачий" глаз, ярко высветилась шкала настройки с таблицей передающих радиостанций. Сначала они поймали "Маяк", потом прошлись по коротким волнам: приёмник захлюпал, загудел, заверещал, голоса дальних стран с каждым поворотом ручки настройки прорывались в эфир всё мощнее и настойчивее. Вдруг в комнате зазвучала знакомая мелодия - неизвестная певица высоким красивым голосом страстно повторяла слова припева: "Белла чао, белла чао, бела чао-чао-чао!"
- На итальянском! - довольно быстро определил Иван.
- Ну конечно, ведь это - итальянская песня! - подсказала Марина.
- Пионеры тут за забором каждый день её поют! - восторженно, как будто сделал великое открытие, воскликнул Иван.
- Эту песню и мы в детстве пели, после войны, - сказала Марина, - если не ошибаюсь, это песня итальянских партизан-антифашистов.
- После войны я уже в институте учился, - объяснил свою неосведомленность Хромов.
Они дослушали песню до конца, диктор итальянской радиостанции смешно протараторил несколько вводных предложений, а затем вновь запела та же певица, запела уже о другом, вероятно, о любви, - несравненный голос, тоскуя и заклиная, скользил, словно парусник по морской волне, то взлетая высоко на гребень, то погружаясь в пучину... Словно завороженные, слушали они песню, забыв обо всём на свете, их маленький домик тоже оторвался от земли и, подобно лодке, раскачивался в такт мелодии. Струнный оркестр взял последний аккорд, виолончели низко и трагично пропели финал... Иван и Марина не смотрели друг на друга: это было выше их сил. Первой пришла в себя и нарушила тишину Марина:
- Крутите ручку, капитан, будем слушать дальше!
Засиделись они допоздна, Марина шутила:
- Впервые встречаю мужчину, который после знакомства с дамой приглашает её вечером не в ресторан, а к себе в радиорубку - слушать радиоприёмник!
- А если бы в ресторан пригласил, пошли бы? - виновато спросил Хромов.
- Нет, не пошла, даже с вами не пошла бы! И наверно, это были бы уже не вы, если б пригласили в ресторан... - Не похожи вы на тех мужчин, что ресторанами женщин прельщают, через рестораны проводят, прежде чем... - сделала многозначительную паузу Марина. - Часто ли приходилось вам малознакомых женщин в ресторан приглашать?
- Никогда, - честно признался Иван, - я даже с женой в ресторане никогда не бывал, она порой вспоминает об этом с обидой...
- Ну что ж вы так, - с иронией укорила она его, - многим женщинам там нравится: романтично, знаете ли, вино в бокалах, полумрак, музычка...
- Надо попробовать, - озабоченно согласился Иван, - в Ленинграде есть хорошие рестораны.
- Попробуйте-попробуйте, - усмехнулась Марина.
- Значит, рестораны вы не любите, - сделал вывод Иван, - ну, а по горам, скажем, лазить любите?
- Люблю. Предлагаете пойти в турпоход? - испытующе взглянула она на него.
- Хочу показать вам дикую Алупку, которую я тут обнаружил. Пойдёте?
- Пойду! - живо откликнулась она.
- Значит, завтра?
- Хоть завтра!
- Тогда готовьте спортивную обувь!
Предлагая эту прогулку, Иван немного блефовал: всего лишь раз отклонился он здесь от хоженых троп, и чем мог закончиться второй подобный поход, не представлял себе. Но диких, поросших можжевельником и дубовым кустарником прибрежных склонов здесь действительно было предостаточно, и мало кому, кроме вездесущих мальчишек, приходило в голову карабкаться по этим каменистым кручам.
Следующий день выдался жарким и безветренным, сверчки и цикады затянули в кустах свою однообразную трескучую песню, плотный смолистый дух разогретой хвои наполнял лёгкие живительной силой. Иван взял с собой нож, вырезал себе и Марине из прочной орешины две палки, и они полезли в гору. Под плотным зелёным навесом было прохладнее, жёлтая известковая глина ещё не просохла после недавнего дождя. Они упрямо карабкались вверх, всё дальше отклоняясь от еле заметной тропинки. Наконец, "верхолазы" столкнулись с совершенно непроходимой чащобой, - лезть туда, раздирать колючками лицо в кровь не хотелось.
- Куда мы с вами идём, товарищ капитан? - весело спросила Марина.
- Я думаю, мы ищем клад какого-нибудь крымского хана!
- Нет здесь никакого клада крымского хана, - уверенно возразила Марина, - историю надо знать: крымский хан сидел в Бахчисарае, а вот здесь может быть закопан клад каких-нибудь генуэзцев или древних греков!
- Пока я вижу только горлышко бутылки, - сказал Иван и нагнулся за находкой.
Бутылка сидела глубоко в земле, её пришлось откапывать с помощью ножа.
- О, да это действительно не простая бутылка! - воскликнула Марина. - Глядите: таких бутылок сейчас не делают, стекло-то - жёлтое, а донышко - толстое и тяжёлое!
- Тут буквы видны на донце, - поднёс бутылку к свету Иван, - твёрдые знаки в конце слов... Дореволюционная бутылка!
- Ура! - крикнула Марина. - Скорее в музей! Может, там нас ожидает вознаграждение!
- Нет, - сказал Иван, - в музей я бутылку не понесу, я подарю её вам!
- Какой шикарный, царский подарок! - восхитилась она почти без привычной иронии. - Я сделаю из неё вазу и поставлю на самом видном месте в своей комнате! Спасибо!
Затем они перебрались через два узких ущелья, взобрались по крутому склону на господствующую высоту - здесь следы современного человека встречались значительно чаще - и натолкнулись вдруг на могилу. Белёный известью простой камень, фамилии на нём выведены масляной краской: "Здесь похоронены расстрелянные немецко-фашистскими оккупантами..." Далее следовал список из еврейских имен и фамилий, среди них - женщина-врач городской больницы, дети, некоторым - меньше десяти...
- Вот так находка! - упавшим голосом произнесла Марина.
- Цветов нет, - сухо заметил Иван.
- И место глухое, дорожек сюда не проложили, - сказала Марина, - за могилой, как видно, следят, но не городские власти... - Самое поразительное, - продолжала она, - что нашли мы эту могилу здесь, в этом райском месте, где люди только и делают, что веселятся, пьют, купаются в тёплом море в каких-нибудь ста метрах отсюда...
- Нет, больше всего поражает, что расстреляны дети! - проскрипел зубами Иван. - Расстрелянные дети - это невыносимо! Их-то за что, Господи?!
- За то, что - евреи, - ответила его спутница, - фашисты не видели в них детей, они видели лишь представителей низшей расы, можно сказать - животных...
- Вы их будто оправдываете... - нахмурив брови, вымолвил Иван.
- Помилуй Бог! - воскликнула Марина. - Я просто констатирую факт, за это их и повесили в Нюрнберге... - А песня "Белла чао", - задумчиво добавила она, - это, мне кажется, и о них, расстрелянных ребятишках, песня...
Продолжать свой поход дальше они не смогли: не сговариваясь, молча выбрались сначала на широкую тропу, потом - на шоссе. Иван проводил Марину до санатория.
Они встретились ещё раз через день, - не мудрствуя, Иван просто пригласил Марину на пляж. На узкой галечной полосе яблоку негде было упасть, поэтому они выбрали себе место в стороне - на огромном береговом валуне. Иван не без интереса окинул взглядом ладную загорелую фигурку своей знакомой, - раздобревшая и раскисшая раньше срока фигура его Галины явно проигрывала почти идеальным формам Марины.
Иван взял с собой ласты: не мог же он упустить случая и показать себя во всей спортивной красе перед новой подругой! Но Марина с иронией взглянула на его "доспехи" и попросила:
- Может, сегодня не будем устраивать рекордных заплывов? Хотелось бы просто поговорить... Времени у нас осталось не так уж и много, ведь вы, если не ошибаюсь, уезжаете послезавтра?
- Хорошо, - сладко кольнуло в груди у Ивана, - будем разговаривать...
Все эти дни он беспрестанно, днём и ночью, думал о Марине, пугаясь нахлынувшего вдруг чувства. Хотя, почему "вдруг"? - Ясно же было с первых дней после женитьбы, что жену свою он никогда не любил, сердце его многие годы было свободно, открыто для истинного чувства. Любовь, возможно, владела его сердцем лишь однажды - в семнадцать лет, в школе, когда он подолгу заглядывался на смуглую, тонкую одноклассницу Капитолину, и она, похоже, готова была ответить ему взаимностью, но пути их после школы разошлись, следы Капитолины затерялись, а сейчас, наверняка, у неё - своя жизнь, семья, дети...
Ивану не исполнилось ещё и тридцати пяти - самый деятельный мужской возраст: и сил пока предостаточно, и зрелость уже наступила. Мужчины-военнослужащие стареют быстрее штатских, но Хромов не чувствовал своих лет: на лыжах носился, не уступая двадцатилетним, на турнике крутился, словно мальчишка, естество его тоже не знало сбоев и устали... По вечерам, возвращаясь домой на метро, он нет-нет, да бросал заинтересованный взгляд в сторону какой-нибудь эффектной, привлекательной женщины. Бывало, что кто-то из них с готовностью ловил его взгляд, недвусмысленно предлагая: "Ну что ж, капитан, - давай, испытай судьбу!" Но Иван быстро отводил глаза, деловито хмурясь и ругая себя за легкомыслие. А ночью, в постели с Галиной, воображал, что спит он с той, на которую загляделся в метро... Знала бы Галина!
А Марина, между тем, будто ничего не замечала, ей было легко и просто: так хорошо иногда жить одним днём, ни за что не отвечать, ничего не ожидать, просто пить с наслаждением искристый коктейль из моря, сосен, музыки, подаренной вдруг этим неожиданным попутчиком, любоваться его ладной фигурой, плоским позолоченным медальоном модных часов (личный подарок командующего округом!) на его загорелом запястье... И неспешно, не думая о времени, разговаривать с ним, получая удовольствие от грамотной, образной речи собеседника.
- Вы - хороший рассказчик, кстати, - сделала она ему комплимент после того, как они разместились на горячем валуне, - откуда у вас этот талант? От природы? Или вы много читаете?
- Угадали: читаю много, - с улыбкой подхватил Иван, - библиотекаршу в академии замучил, всё свободное время чтению отдаю.
- И кого из писателей предпочитаете, если не секрет? - сощурилась она.
- Да какие тут секреты! Симонов мне очень нравится - "Живые и мёртвые", Шолохова "Тихий Дон" люблю...
- А я "Тихий Дон" даже не читала, - призналась Марина, - фильм только смотрела. - Вот ведь интересно, - искренне поразилась она, - росли вы в крестьянской семье, а такая страсть к чтению! Вероятно, ещё с детства?
- Так точно, - улыбнулся, вспоминая, Иван. - Когда отец на стройке грабарём работал, я его мужикам безграмотным из бригады газеты читал! Восемь лет всего мне было...
С востока, как всегда неожиданно и сразу же сильно, задул лиман, море потемнело, нахмурилось, кое-где показались барашки. Порыв ветра сорвал наброшенное на плечи Марины полотенце, накинул его ей на голову, забил, затрепыхал углами. Зажав непослушное полотенце одной рукой у подбородка, она продолжала расспрашивать Хромова:
- Грабарь? Как вы сказали: грабарь? Художник ведь был с такой фамилией! Вот не думала, что грабарь, оказывается, - профессия!
- Ну, "профессия" - это слишком громко сказано! Скорее, разновидность неквалифицированного труда... У отца была лошадь и телега приспособленная, с откидным бортом, он на ней грунт перевозил, "самосвалом" работал. Вот его грабарём и называли...
- Подумать только, мы так привыкли к современной технике, что забываем порой, как наши отцы и деды всего лишь тридцать-сорок лет назад возводили гиганты индустрии практически вручную! - с восхищением воскликнула Марина.
- И на курортах не отдыхали... - задумчиво вставил Иван.
Неподалёку от их валуна возню затеяла малышня: два мальчика и девочка лет пяти-шести. Марина понаблюдала за ними и спросила:
- Иван, со своими ребятами не играете во дворе, как сами в детстве когда-то: в футбол там, в лапту или просто в мячик?
- Да нет, как-то... - нехотя ответил Иван. - Во дворе, признаться, не играю... Андрейка с приятелями сам уже время проводит, когда погода позволяет, Серёжка мал ещё... Да и времени свободного у меня даже в воскресенье не так много...
- Неужели у вас не находится времени, чтобы хотя бы иногда гулять с ними, читать книжки? - спросила не без зависти Марина.
- Нет, что вы, иногда по воскресеньям мы выбираемся всей компанией! В баню вот ходим, а зимой я Андрейку на санках катаю, в саду "Спартак" у нас горки замечательные!
- Баня - это хобби, или вынужденная необходимость? - поинтересовалась она.
- Необходимость: мы живём в коммуналке, ванной комнаты у нас нет; но ничего, терпеть недолго осталось, скоро получу назначение в войска, там отдельную командирскую квартиру получу с удобствами.
- А где получите - уже известно?
- Нет, - довольно равнодушно ответил Хромов, - куда бы не послали, глухие места и дальние края меня не страшат: рос-то я далеко от центров цивилизации...
- А жену, жену не страшат глухие места? - улыбнулась Марина.
- Жена офицера - это тоже звание, - чётко, как по писанному, ответил Иван и сам тут же почувствовал, что сфальшивил...
Галина его, разумеется, поедет с ним куда угодно, но не из чувства жертвенности - понимал он, - а потому что деваться ей больше некуда, никто другой ей отдельной квартиры не предоставит. А командирскую двухкомнатную квартиру она спит и во сне видит каждый день!
Ему очень хотелось рассказать об этом своей умной, всё понимающей собеседнице, но нельзя - чувствовал он, - ни в коем случае нельзя! Раз невозможно жизнь изменить круто, к чему все эти разговоры - бесполезные и пошлые? Да и не одна Галина об отдельной квартире мечтает... Кто ж о ней не мечтает? Вот только если б кроме квартиры другие общие темы для разговоров с мужем находились... А то ведь сразу начнётся, как приедут они на новое место: ремонт надо делать, веранду стеклить! Чтоб всё было, "как у людей"! А ещё обязательно ковёр покупать надо, гарнитур мебельный, диван-кровать! Влезай, значит, Иван Хромов, в долги, в кассу взаимопомощи офицерскую обращайся! О том, что есть такая замечательная касса, Галина с первого дня их совместной жизни знает...
- Что-то вы задумались? - прервала его невесёлые размышления Марина. - Я, честно говоря, не представляю себя в каком-нибудь "медвежьем углу"! Побывать там - это одно, может быть, очень даже интересно! Но жить... Несовременная я, одним словом, - в сибирскую тайгу не рвусь... Я к Москве привыкла, прикипела каждой клеточкой, иду домой через наш двор и вспоминаю: вот на этих качелях в детстве шишку себе набила преогромную, на этой лавочке вся дворовая ребятня по вечерам собиралась - в "испорченный телефон" играли! Куда ж я отсюда уеду! И дома у нас - всё такое родное, тёплое, обжитое; покидать этот дом - всё равно, что с близким человеком навсегда расставаться! - Да-да, я не преувеличиваю! - глядя на скептическую усмешку собеседника, восклицала она.
- У меня другое представление: дом - это место, где ты живёшь сегодня, - сказал Иван. - Сколько их было, этих домов: квартир, комнат, углов, даже землянок... Не пересчитать... А детство я тоже часто вспоминаю. Вот вы скажите, была в вашем дворе колонка?
- Это какая, из которой... вода течёт, что ли? Нет, зачем она? У нас ведь кругом - дома с удобствами.
- А на юге, в жару, - посветлев лицом, вспоминал Иван, - колонка - это центр земного притяжения: откроешь кран, и тугая холодная струя бьёт тебе в подставленную щёку, забрызгивая пыльные сандалии, надо приноровиться, поймать струю губами, чтобы сделать полноценный глоток, иначе только лицо себе забрызгаешь, а во рту - лишь жалкие капли!
- Боже, как вы рассказываете вкусно, мне аж самой пить захотелось! - восхитилась Марина. - Но, насколько я знаю, из наших поселковых водоразборных колонок напиться невозможно: напор-то сумасшедший!
- Там были другие колонки: просто труба из земли торчит с краном, - пояснил Иван, - а вокруг неё - коробка из кирпича сложена, внутри коробки - опилки мокрые доверху, чтобы вода в трубе в жару не нагревалась. И она действительно была прохладной! А вкуснее её я потом уж и не пил нигде и никогда...
- На родине бываете хотя бы иногда? - поинтересовалась Марина.
- Нет, там из наших уж и не живёт никто, - нахмурился Иван, - как только послабления для колхозников были сделаны, все, как один, получив паспорта, перебрались в Россию: кто на шахты, кто в посёлки рабочие при фабриках и заводах, -одним словом, туда, где заработок постоянный можно иметь.
- Понятно, - сказала Марина. - И где же тогда ваша родина теперь?
- А нет у меня родины! - нервно подбрасывая на ладони камушек, с напускной бравадой признался Иван. - Родители мои умерли, братья живут в незнакомых мне городах... Вся страна - моя родина, вот так!
Они замолчали, пауза в разговоре длилась довольно долго, набирающий силу лиман пытался скинуть их с валуна, - приходилось даже подпирать себя руками! Отдыхающие покидали пляж, но они уходить не торопились: на разбуженное ото сна море хотелось смотреть и смотреть...
- Завтра будет шторм, судя по всему, - заметил с ноткой отчаяния Иван, - давайте, придём сюда в последний раз!
- Конечно, придём! - согласилась Марина. - Разве можно лишать себя такого грандиозного представления!
На другой день, как и ожидалось, сильно штормило. Море было удивительно, завораживающе красиво: тяжёлое, подёрнутое рябью, словно вылепленное из синего пластилина искусным скульптором, оно косо накатывало на берег рядами высоких волн, осененных кое-где рваными, застывшими в воздухе гребешками. Будто ступени гигантского эскалатора, ряды эти складывались, настигая друг друга у береговой кромки, - здесь море пенилось и, вставая на дыбы, грозно клокотало. Ближе к пляжам цвет моря менялся от синего до молочно-бирюзового, шипящий морской коктейль у берега был перенасыщен песчинками, обрывками водорослей, мелкими кусочками подводных лишайников, частями тел растерзанных штормом морских обитателей: крабов, рачков и моллюсков... Хотелось окунуться в этот коктейль, ощутить кожей пузырьки кислорода, поспорить с волнами, оседлать их! Иван с Мариной встретились взглядами и улыбнулись, угадав желание друг друга: "Купаться, конечно, купаться!"
Иван первым влетел в бурлящее море и сразу же почувствовал, как плавки его наполнились песком и колючими ёршиками водорослей. Резинка устояла, сползла совсем чуть-чуть, но от бесцеремонных прикосновений он почувствовал вдруг себя нагим. Смутившись, оглянулся: голова Марины качалась на волне позади него, - дико вращая глазами, она восторженно визжала. По всей видимости, море бесцеремонно взялось и за её купальник... Потом Марина принялась безудержно хохотать от щекотки, безуспешно пытаясь изгнать из плавок какой-то шаловливый предмет. Она бросала в сторону Ивана лукавые взгляды, а ему сразу же вспомнились военное детство, купание в жёлтых водах большой южной реки, и сумасшедшее, обжигающее наслаждение, испытанное после показа "солнышка" прыгающим на песчаном берегу девчонкам... С трудом он сдержал себя под напором нахлынувших воспоминаний: хотелось, как и тогда, в детстве, сдёрнуть с девчонки трусы, ущипнуть её за упругую, скользкую ягодицу, закричать ошалело петухом!
Иван расхохотался во всю мощь своих лёгких и завертелся мельницей на гребне волны, призывая Марину следовать за ним дальше. Море угрожающе рокотало, заглушая их голоса, острые иголки песчинок покалывали кожу в нежных местах, волна то и дело накрывала пловцов с головой. Появляясь вновь над поверхностью воды, они фыркали, отплёвывались, вертели головами, разыскивая друг друга... Но силы быстро покидали их, и вот очередной могучий вал выбросил их на берег, вконец измотанных, и они растянулись в изнеможении на горячей гальке.
- Как тяжело на земле, как давит, - прерывисто дыша, сказала Марина, - я чувствую себя прямо-таки морским слоном, многотонным и неуклюжим... И как легко было парить там, в море!
- Долго парить не получилось бы, - возразил Иван, - на дно потянуло бы рано или поздно...
- Как и в жизни... - задумчиво произнесла Марина.
Они замолчали, Марина сосредоточенно перебирала каменные голыши, пытаясь найти среди однообразных серых близнецов экземпляр какого-нибудь необычного цвета.
- Как много серого, - сказала она после паузы. - Зачем? Уж лучше бы они были жёлтыми, если невозможно разноцветье...
- Вероятно, от жёлтого у нас болели бы глаза, - предположил Иван, - а серый - нейтрален, потому - безопасен. Ничем не выделяется, небросок, незаметен, всех устраивает...
- Нет-нет, меня - не устраивает! - запротестовала Марина.
- Вы - в меньшинстве, в абсолютном меньшинстве, - сказал Иван, - вот и в шторм кроме вас и меня никто не купался... Люди в большинстве своём благоразумны, они хотят жить долго...
- Если человек несчастлив, он не может жить долго, - возразила она.
- Так ведь они счастливы, - грустно улыбнулся Иван, - их счастье - в спокойствии, стабильности, уверенности в том, что завтра ничего не произойдёт, почва из-под ног не уйдёт...
- М-да: "...привычка свыше нам дана..." - процитировала Марина. - Ещё когда сказано!
После восхитительного купания у Ивана резко упало настроение: теперь до его отъезда, до расставания с Мариной оставались уже не дни - часы. Тоскливо сосало под ложечкой: даже скорая встреча с сыновьями как-то не радовала; порой, после долгой разлуки старший сын, Андрей, смотрел на отца испуганно, как на чужого, а у Ивана нужного слова не находилось для мальчишки, на ум приходили только какие-то казённые банальности, вроде того:
- Как в детском саду, не хулиганишь? Сколько букв уже выучил? Помогаешь ли маме?
Сын жался к Галине (мамин сынок!), отвечал односложно, путался... Потом, правда, отношения прогревались, начиналась весёлая возня, качание на папиной ноге, катание на папиной шее... Всё, как и в других семьях, одним словом! Но коробили грубые словечки Галины в речи сына, тупое упрямство, доставшееся тоже от мамы... А что поделаешь? - Терпи, Иван: сам выбирал себе спутницу жизни!
- О чем задумались, служивый? - сощурив на солнце глаза, спросила его Марина.
- Уезжать отсюда не хочется, - признался Иван.
- А мне пляж уже немножко поднадоел, а дома и на работе - много привычных, интересных дел, общение с друзьями, - сказала Марина. - А сюда можно приезжать каждый год, если есть желание.
Иван никак не мог подобрать нужных слов, чтобы объяснить Марине: не столько море привязало его к этому месту, а причиной тому - она, именно она - первая женщина, с которой ему было так легко, вольготно, так волнительно и интересно... А Марина вновь (в который уже раз!), угадав ход его мысли, свободно и просто, лишь чуть-чуть смутившись, спросила его:
- А с вами мы ведь не расстаёмся навсегда, не так ли? Мне, честно говоря, было бы жаль терять такого интересного собеседника. Вы ведь не на Марс улетаете, у нас, в конце концов, есть почта, телефон...
- Да-да! - горячо поддержал её Иван, позабыв обо всём на свете. - Я оставлю вам свой адрес; телефона, у нас, к сожалению, нет...
- Замечательно! Я напишу вам первой, а вы мне ответите: обстоятельно, подробно, как вы умеете. Хорошо?