Аннотация: И от солнца ли, или от избытка чувств у старого и у малого по щекам текут слёзы. А сверху на них глядят каменные апостолы и ангелы.
Как, всё же, настроение человека зависит от погоды: идёшь сквозь липкий пустой туман, и что-то непойманное свербит и точит, а в свежий ясный день недавняя досада прячется через мгновение.
Дарья Викторовна разглядывает по пути знакомые фасады - привычные, но нескучные лица домов.
Кроме приметных изысков, вроде строгих барельефов и чуть томных кариатид, петербуржской изюминкой (или - милой родинкой) радует рустовка - художественный обман зрителя, убеждающий, что дома возведены из неотёсанных камней.
В детстве маленькая Даша верила, что гладкие и пористые каменные прямоугольники сделаны для того, чтобы здания походили на плитки шоколада: в самый пасмурный день на них вкусно смотреть (да она и сейчас в это верит).
В каменных порах и складках рустовки прячется утренний иней, взбрызнутый розовыми отсветами солнца.
И воздух тоже, как будто - свеж и румян.
Барышня Нестерова подходит к углу дома с прячущимися под эркером нимфами и уже готовится поздороваться с ними взглядом.
А справа лежит слегка припухшая от накиданного снега улица с долгими следами санных полозьев.
Полосы встречаются, перетекают, наползают и перечёркивают друг друга. Как людские судьбы.
И почему-то странно тихо в городе.
- Свезём с ветерком, барышня-красавица! - кричит через улицу извозчик.
Его лошадка, не обращая внимания на крик, продолжает невозмутимо жевать, спрятав морду в мешке с овсом.
Возница - молодой, весёлый, бородатый. Виден даже пар из-под смеющихся усов.
Даша вынимает ручку из муфты и отмахивается, но невольно улыбается в ответ: польстил парень "красавицей" - не зря у зеркала сидела.
И вот - любимый миг: миновав нимф, Дарья Викторовна видит в конце короткого переулка золото Петропавловского собора.
На самой вершине шпиля повернулся в профиль летящий ангел с крестом.
Панорама растёт и надвигается, втягивая в себя стройную фигурку.
Флюгер сияет в голубом-голубом небе; совсем рядом с ним - гряда облачков, которые зовутся барашками.
"Тучки небесные, вечные странники", - сложил стихи Лермонтов, увидев эту картину над Невой.
Дарью Викторовну поражает, что слова, сказанные более полувека назад, оживают после гибели поэта...
Так и подумала: "оживают после гибели поэта", и тут же самой эта мысль показалась будто взятой из гимназического сочинения.
Усмехнулась, но ощущение было очень остро и живо.
Вот он тут стоял. Так же, как она. Глядел на небо.
И эти тучки - плывут и плывут по небу, словно для неба нет времени, и все оно - один этот миг.
Так просто и так невозможно.
Михаил Юрьевич написал стихи накануне отъезда в ссылку на Кавказ.
Это было не воздушно-штраусовское прощание с Петербургом, а русское "прощай": красивое, но омрачённое предчувствием невозврата.
(- Почему наши самые любимые поэты погибают? - терзается Даша.
- Нет ответа, - сказал бы Гоголь.)
Но жизнь зовёт: перед Дашей за гранитной оградой - ослепительно-белая дорога - Нева, и ангел на шпиле собора точно указывает путь.
Золото крыш плавится на солнце и умножает его, а чистая белизна откликается, посвёркивая волшебным блеском.
И отчего-то из этой зимней картины совсем явственно выступает в памяти другая, со всей целостью ощущений.
Идёт утренняя служба в Исаакиевском соборе.
Снаружи - радостное лето и неторопливый ручеёк прихожан у входа.
Через дорогу от храма, возле лиловой сирени стоят двое: немолодой инок с небогатой бородой и мальчик в чёрном - воспитанник или послушник.
Эта пара почти не двигается, - лишь смотрит на нестерпимое сияние купола в высоком голубом небе.
- Ажник глаза слепит, - выдыхает мальчик и зачарованно крестится.
![Исаакиевский собор [фото]](/img/z/zorin_w_j/sobor/isaakiewskijsobor.jpg)