Зорин Виктор : другие произведения.

Злодеи и гении. Глава 1 - 8

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Будущий адвокат Михаил Гальский и его друг, выдающийся аналитик Лев Измайлов, пытаются защитить очаровательную даму от обвинения в убийстве мужа.
      Героев ждёт ряд загадочных смертей, связанных с картиной Карла Брюллова за которой словно тянется шлейф несчастий.
      (Продолжение приключений героев книги "Стилет с головой змеи")
Христос []
   цикл "Петербургские детективы"
  
  
  Английский детектив
  
  Вообще-то мне следовало проштудировать пару глав из "Римского права", вместо того, чтобы читать криминальный роман. Ведь быть студентом юридического факультета Санкт-Петербургского Императорского университета - нелёгкое испытание. Но я уже который день не мог оторваться от этой коварной книги. Она называлась "Зловещие тайны Бриджвуд-холла".
  Кроме меня в комнате находился ещё один жилец нашей просторной квартиры на Миллионной улице - вислоухий кот Хералд дымчатой масти. Он нежился на подоконнике в лучах сентябрьского солнца, предпочитая тишину мирской суете. Даже подрагивающие от движения воздуха занавески не могли вывести его из состояния многозначительной дремоты.
  Меня же захватили выдуманные события. Молодой симпатичный адвокат Джеймс Галл сражался с хитрым обвинителем. Барышня Вайолет Сван подозревалась в убийстве своего отца Томаса Свана. По версии обвинения Вайолет интересовало наследство, а старик Сван запрещал ей выходить замуж за Джима Бейли.
  Автор романа Джон Роулинг прекрасно разбирался в нравах и быте Старой Англии и захватывающе их живописал. У своих аристократов англичане переняли привычку называть поместья красивыми именами. Они радостно давали имена и обширным хуторам, и большим домам, причём каждый новый владелец старался придумать название покрасивее.
  "Поместье" Томаса Свана звалось Бриджвуд-холл лишь потому, что отец Томаса давным-давно поставил таверну у старого деревянного моста*. Любой жаждущий, переходя мост, мог пропустить чарку, чтобы остаток пути идти помедленнее. Идея была отличная, и папаша Сван богател со скоростью паровоза. Когда обветшавший мост снесли, Сваны владели уже пятью тавернами, благоразумно выстроенными у каменных мостов через реку Мёрси.
  Томас Сван перестроил старую таверну в жилой дом и назвал его Бриджвуд-холл. Он стал почётным гражданином одноимённого города Мёрси, и местные лизоблюды ввели традицию подсовывать подушечки на предназначенные для него места в церкви.
  "Зловещие тайны" оставил сыну в наследство папаша Сван. Говорили, что он втайне убивал злостных неплательщиков и спускал их бренные тела по течению Мёрси, что придавало названию реки жутковатую окраску**. Впрочем, старого Томаса не тревожили ни проделки папаши, ни двадцать легендарных любителей бесплатной выпивки. Правда, в одно несчастливое утро его нашли на дне реки, неподалёку от дома, с двумя пулями в груди. Злополучный пистолет валялся там же.
  На другом конце города Мёрси, на отшибе, держал свою каретную мастерскую отец Джима Бейли. Поскольку на дверце первой оживлённой им кареты красовался идущий лев, ремонтную мастерскую и прилегающие к ней дома назвали Львиный дворик или Лайон Ярд. Оттуда Джим совершал свои вылазки, чтобы повидаться с прекрасной Вайолет.
  Когда разразилась кровавая драма, в доме Сванов гостил кузен Бенедикт Стоун. Скорее всего, он привёз пирожки от своей мамаши, а заодно решил бесплатно отдохнуть у зажиточного дядюшки. Вы не поверите, но он приехал из местечка под названием Сонная Лощина. Я почти уверен, что название придумала сестрица Свана и мамаша Бенедикта.
  Несколько косвенных улик указывало на то, что отца могла убить барышня Сван, поэтому ей пришлось предстать перед городским судом присяжных. Как вы догадались, развязка запутанного дела ждала нас в суде, что меня особенно радовало из профессиональных соображений: мне очень хотелось блестяще выступить перед присяжными и раскрыть преступление, как адвокат Галл. Я и не подозревал, что очень скоро мои фантазии станут явью...
  Итак: кузен Бенедикт на свидетельском месте рассказал, что однажды решил навестить Бейли по делам и случайно подслушал разговор влюблённых. Барышня по словам родственника призналась жениху, что убила отца из пистолета.
  Я читал, затаив дыхание:
  "...Когда подошла очередь адвоката Галла, он подошёл вплотную и спросил Стоуна:
  - Так вы были на крыльце, когда подслушали разговор?
  - Да, - ответил Стоун. - Я не зашёл в дом.
  - Уточните, пожалуйста, где. Там есть два декоративных каменных льва. Вы находились ближе к левому или правому?
  Стоун задумался, взглянув на потолок:
  - К правому. Да, совершенно точно - к правому!
  - Ваша Честь, господа присяжные заседатели! - обратился адвокат к присутствующим. - На крыльце дома Джима Бейли нет никаких львов! Стоун выдумал эту историю, чтобы скрыть своё преступление. Он положил глаз на наследство Томаса Свана, и решил избавиться сразу от отца и дочери!"
  Оказалось, что подлец кузен Бенедикт купился на хитроумное название Лайон Ярд и поверил, что подворье дома Бейли утыкано львиными памятниками.
  - Ловко! - воскликнул я, не в силах сдержать эмоций. Умница Джеймс Галл, несомненно, стал моим кумиром. Растревоженный Хералд сурово посмотрел на меня из-под бровей, но тут нас обоих отвлёк стук в дверь.
  - Пожалте завтракать, Михаил Иваныч! - сказала дверь голосом Данилы, и мы с Хералдом немедленно заключили перемирие.
  
  Bridgewood* (англ.) - деревянный мост.
  
  Mercy** (англ.) - милосердие.
  
  
  Визит адвоката
  
  Чтобы попасть из моей комнаты в столовую, необходимо спуститься по великолепной лестнице, созданной в стиле либерти. В ней нет ни одного прямого угла; даже края ступенек выполнены в форме гребня волны - именно то, что по душе хозяину квартиры на Миллионной 15 в стольном городе Санкт-Петербурге. Лев Николаевич Измайлов - оригинал не только в художественных пристрастиях, но и в профессиональных: он занимается частными расследованиями, а иногда и помогает в рискованных жизненных ситуациях тем, кто нуждается в его услугах.
  Колоритный казак Данила выполняет в нашем доме обязанности слуги, дворецкого, камердинера и оруженосца Льва Николаевича, который предпочитает называть его по-военному денщиком. Хозяйством и приготовлением еды занимается Арина - кухарка-волшебница и заветная симпатия Данилы. Моё появление во владениях Измайлова связано с неожиданным предложением хозяина совместно расследовать загадочное убийство моего дядюшки Феликса*. В результате я приобрёл друга-наставника, немалую сумму денег и прекрасную комнату, где можно жить и учить 'Римское право', чтобы впоследствии стать известным адвокатом по уголовным делам. Время от времени я мечтаю, что вновь помогу Льву Николаевичу раскрыть тайну убийства или отыскать украденные сокровища.
  У подножия лестницы наши с Хералдом пути разошлись: он отправился на кухню инспектировать содержимое миски, а меня в столовой ждала встреча с моим другом и вкусными сюрпризами от Арины. У нас с котом давно вошло в привычку принюхиваться ещё на верхних ступенях лестницы.
  
  Косые лучи осеннего солнца проникали в окно, тёплыми озерцами разливаясь по белой пустыне накрахмаленной скатерти. Всё располагало и манило к себе: негромкий звон столовых приборов, расторопные движения Арины, подрагивание газеты 'Новое время', скрывавшей Льва Николаевича. Он был в своей любимой домашней одежде: пунцовой шёлковой рубахе, свободных штанах и в русских сапогах. При моём появлении Измайлов отбросил газету на стул, и лицо его просияло улыбкой:
  - Доброе утро, дорогой Михаил. Видно, я разучился наслаждаться завтраком в одиночестве: без хорошей компании и кусок в горло не лезет. Как ваши успехи на научном поприще? - его бороду рассекала полоска седины, и он принялся её поглаживать, лукаво глядя на меня.
  Мне было совестно сознаваться в своём блаженном безделье, и я, одёрнув жилетку, пробормотал в ответ что-то маловразумительное, вроде: 'Прекрасное утро учёбе не помеха'.
  - 'Всякий обыватель да потрудится; потрудившись же, да вкусит отдохновение', - благодушно процитировал Лев Николаевич, из чего я понял, что за свои утренние достижения мне полагается день работы в угольной шахте. - А завтрак сегодня отменный! - добавил он так, чтобы его услышала покрасневшая от удовольствия Арина. На столе уже красовались розовая варёная ветчина с горошком, тартинки с маслом и румяный грибной пирог с хрустящей корочкой.
  Приступая к пиршеству, Лев Николаевич весело подмигнул мне и прошептал:
  - Нам исключительно повезло с кухаркой, дорогой Михаил. Возможно, вы не заметили, но у Арины сегодня не самый лучший день: она, можно сказать, не в ударе. Однако на качестве стола это совершенно не отразилось.
  Я удивлённо поднял брови:
  - Но отчего ж вы решили, что Арина сегодня не в духе?
  - Обычно, накрывая на стол, она напевает что-то себе под нос, а сейчас её совсем не слышно; ну, просто не Арина, а мышка-норушка какая-то! Кроме того, она забыла положить вам салфетку. - Он улыбнулся мне и взял тартинку.
  - Что ж, пожалуй, это действительно страшный проступок, - весело откликнулся я, - но за сегодняшний стол Арине можно простить любые преступления. (Мои грехи перед правом древних римлян были гораздо страшнее.)
  
  Осторожный скрип двери оборвал нашу беседу, и появившийся на пороге сумрачный Данила объявил со своим знаменитым южнорусским 'г':
  - Ваше благородие, до вас пришли.
  Мы переглянулись: гостей сегодня никто не ждал.
  - Кто там, Данила?
  - Господин присяжный поверенный. Фамилия Ильский, а зовут Пётр Евсеич.
  - Я что-то слышал о нём любопытное, - задумался Измайлов. - Ну что ж, проси.
  Мысленно я всё ещё не расстался с героями английского детектива и потому ожидал увидеть кого-то вроде блистательного Джеймса Галла, то есть, человека молодого и пышущего энергией.
  К моему разочарованию, в столовую вошёл маленький, неприметный человек лет сорока пяти, с жидковатыми волосами, широким крупным носом и грубоватыми чертами лица. Правда, его глубоко посаженные глаза светились живым блеском, а на высоком лбу не было и следа морщин.
  - Добрый день, господа, - визитёр плавно наклонил голову, - позвольте отрекомендоваться: Петр Евсеевич Ильский. - Он запнулся, разглядывая обеденный стол. - Я, кажется, не к месту, господа... Я подожду, конечно...
  - Вот уж глупости, Пётр Евсеич, - решительно прервал гостя Измайлов и широким жестом указал на свободный стул. - Откушайте с нами, чем Бог послал; вы, верно, голодны. А это - мой друг и коллега Михаил Иванович Гальский.
  Ильский с чувством пожал мне руку:
  - Весьма, весьма рад!
  Потом снова взглянул на стол и невольно сглотнул:
  - Премного благодарен, не откажусь. - Он оглянулся, размышляя, куда бы положить портфель с бумагами, но Данила уже протягивал к нему руки.
  За столом я с любопытством наблюдал за поверенным: он ел с аппетитом, и, без сомнения, был восхищён гастрономическими талантами Арины. Все его движения казались ловкими и отточенными, как у опытного фехтовальщика.
  - Очень рады знакомству, - подал голос Лев Николаевич. - Насколько я понимаю, вы пришли ко мне по делу?
  - О, да, конечно, - встрепенулся адвокат. - Суд выбрал меня для защиты интересов Татьяны Юрьевны Олениной. А она настояла на том, чтобы я обратился к вам. Конечно, мы со Львом Николаевичем сразу вспомнили эту даму, и оба с недоумением воззрились на Ильского.
  - А что стряслось у Татьяны Юрьевны: страховое мошенничество или, может - кража?
  - Нет, что вы, - замотал головой Пётр Евсеич, одним махом отрезая пластинку сочной ветчины. - Убийство. Убийство собственного мужа. Я ведь поверенный по уголовным делам.
  
  
  '...расследовать загадочное убийство моего дядюшки Феликса*' - см. роман 'Стилет с головой змеи'.
  
  
  На Николаевском вокзале
  
  Не заметить эту женщину было невозможно. Она ворвалась в мою жизнь, как тёплый весенний ветер, пахнущий полевыми травами. Всё началось с того дня, когда я провожал матушку домой в Череповец. Случилось это около месяца назад.
  Конечно же, я нанял не какого-нибудь захудалого "ваньку" с замученной жизнью кобылой, а солидного на вид кучера с хорошей каурой лошадкой. Что-что, а в лошадях я разбираюсь "на ять". Но оказалось, что сделанный мной выбор нельзя назвать удачным.
  Моя матушка, добрая женщина, привыкла жить в экономии, и нежданный достаток ничуть не изменил её привычки. Пока мы мчались в экипаже по оживлённому Невскому проспекту, она выговаривала мне за траты, но так, чтобы возница не услышал, что речь идёт о нём самом. Во-первых, я мало торговался с извозчиком, запросившим баснословную по череповецким меркам сумму в двадцать пять копеек. Отчасти матушка была права: у меня нет привычки долго торговаться, если рядом стоит дама. Однако у неё нашёлся ещё один убийственный аргумент, что за четыреста таких поездок мы приобрели бы каурую лошадку в вечное пользование.
  Во-вторых, нам следовало выехать пораньше, и зря я с нею спорил, прежде чем выехать пораньше.
  В-третьих, я купил ей накануне чемоданчик, два крупных саквояжа и несессер. Этот поступок в её устах граничил с безрассудным швырянием денег в публику на ярмарке, но она даже мне не доверяла нести новый несессер.
  За разговорами мы прибыли на Николаевский вокзал, и кучер проводил меня суровым взглядом. Наверняка он не понял, о чём была наша беседа, но пришёл к выводу, что бедная мать упрекала беспутного сына за растраченное отцовское наследство.
  Могучий носильщик с блестящей бляхой на груди, шутя, подхватил саквояжи с чемоданчиком. Матушка изредка поглядывала на новую поклажу, из чего я сделал вывод, что втайне она гордится моим приобретением.
  Как и предполагалось, мы приехали рано, однако пахнущий дымом и свежей смазкой поезд уже подали к перрону. Новый разговор касался моих безумных трат на билет в купе первого класса, но тут я был непреклонен: железнодорожный билет - всего лишь подарок дорогому человеку. Затем меня похвалили, заметив, что Лев Николаевич Измайлов - весьма воспитанный и приятный господин, несмотря на то, что с ним моя жизнь постоянно подвергается опасности. У меня не было сил спорить: для родительницы я всё ещё оставался ребёнком.
  
  Здесь и появились два новых персонажа: попутчицей моей матери оказалась чудесная молодая дама, которую сопровождал чопорный господин много старше её. Я было подумал, что это отец или дядя. Он ворчал, что просто безумие выходить за несколько минут до отправки локомотива и тратить деньги на пустоголового лихача. А она ему с улыбкой отвечала, что всё случилось очень вовремя.
  Когда встречаются две незнакомых женщины, через мгновение они становятся либо соперницами, либо добрыми приятельницами. Ну, по крайней мере, мне так кажется... Уже через минуту матушка успела рассказать своей новой знакомой, что приехала в столицу пристроить дочку Лидиньку в Смольный институт, что в Череповце её ждёт куча дел и брошенная на произвол управляющего усадьба, и что её второго ребёнка зовут Михаил, он учится на адвоката и пришёл её проводить.
  Пока миловидную попутчицу снабжали необходимыми сведениями, я потихоньку присматривался к ней; господин не внушал мне никакой симпатии. Она была ненамного старше меня и сохранила всю свежесть юности. Её пушистые каштановые волосы трогательно завивались на висках, как у девочки. Тёплая улыбка, которой она награждала собеседника, и бархатные карие глаза в тени густых ресниц невольно притягивали взгляд.
  "Итак, она звалась Татьяной". Татьяной Юрьевной Олениной, а суровый спутник оказался её мужем - Павлом Сергеевичем. С ней разговаривать было легко и приятно, а он постоянно вставлял недовольные замечания, чем вызывал у меня сильное раздражение. Однако его ворчание не помешало Татьяне Юрьевне рассказать, что она едет к отцу в Вологду.
   - Я ведь и сама училась в Смольном! - обрадовала она матушку. - Чудесная была пора. Осенью нас водили на прогулку в парк - весь в разноцветных листьях, а весной мы сходили с ума от веселья и творили разные глупости. То подслушивали у дверей воспитательницы, то бегали "в гости" к подружкам постарше.
  Мы с матушкой одобрительно заулыбались, а Павел Сергеевич резюмировал:
   - Во всяком обучении и воспитании необходим порядок неотступаемый, иначе моментально начнётся безобразие.
  - Это же дети! - возразила матушка, улыбаясь Татьяне Юрьевне.
  - Во всяком возрасте порядок нужен... - назидательно забубнил Оленин, но его уже никто не слушал. Матушка подробно рассказала, как они с Лидинькой плакали, прощаясь, а милая собеседница ответила, что женщинам необходимо иногда поплакать, чтобы сбросить душевное напряжение.
  Я же думал о её нелепом муже. Странно, но его кожа даже в лучах солнца казалась желтовато-бледной, как пергамент. Павел Сергеевич производил впечатление человека неглупого и проницательного, но всё портили бесцветные глаза. Наверное, в гимназии он хорошо учился, но не слыл силачом, и когда сверстники его обижали, он прожигал их взглядом льдисто-серых глаз. В конце концов, прервав мои мысли, он зачем-то потёр руки и произнёс длинную речь о том, что уже подошло время отправки поезда, и необходимо заранее готовиться к прощанию. В купе тут же появился проводник, будто только и ждал словесного сигнала:
  - Дамы и господа! Мы сейчас тронемся. Провожающие, извольте выйти на перрон.
  Я поцеловал матушку и, кланяясь Татьяне Юрьевне, ощутил аромат её духов - не удушливо-сладкий, а свежий - травяной. "Какая славная, лёгкая в общении дама!" - думал я уже на перроне, заглядывая в окно вагона и невольно улыбаясь. Рядом, потирая руки, стоял насупившийся Оленин и смотрел на уезжавшую от него оживлённую жену.
   - Был рад! - бросил он мне, когда локомотив шумно покинул Николаевский вокзал, пуская в небо клубы паровозного дыма.
  - Очень приятно, - откликнулся я, понимая, что мне особенно приятно с ним распрощаться.
  Всю дорогу от вокзала до дома меня мучил вопрос: отчего такой замечательной женщине в мужья достался мрачный желчный педант?
  
  
  Царскосельские скачки
  
  Как ни странно, история нашего с Татьяной Юрьевной знакомства продолжилась тоже на железнодорожном вокзале, но уже - Царскосельском. Спустя всего несколько дней после торжественных проводов матушки Лев Николаевич заметил мне, что скачки - прекрасное времяпрепровождение, особенно, когда не участвуешь в них сам. Я с горячностью возразил ему: мой небольшой опыт жокея говорил об обратном. Измайлов легко отмёл мои доводы объяснением, что мне приходится много учить в университете (это было правдой), а на царскосельском гипподроме мы оба сумеем получить удовольствие без излишнего утомления. Идея была великолепной, возражения - абсурдными, поэтому в воскресенье мы вошли в вагон первого класса и удобно устроились друг напротив друга на широких мягких диванах.
  По дороге Лев Николаевич рассказал, что Царскосельская железная дорога - самая первая в Российской империи, и Государь Император (в ту пору им был Николай I) лично отправился в поездку со своей свитой, чтобы показать своим подданным, какая удобная и быстрая штука путешествие по рельсам в императорском вагоне. (Память живо подбросила мне занимательную картинку из моего гимназического учебника, которая называлась "Первый русскiй стальной конь - паровозъ "Проворный" съ вагонами". Видневшийся в окне вагона Император был изображён анфас, а бесстрашные министры, генералы и дамы двора - в профиль). По словам Измайлова, благодаря этому историческому событию, мы можем с комфортом добраться до царской резиденции всего за полчаса. Вполне возможно, что Анна Каренина, уезжая в имение к Вронскому, купила билет именно на этом вокзале.
  Мне это предположение показалось не слишком воодушевляющим, но, по справедливости, никто не мог запретить бедной Анне покупать билеты там, где ей вздумается.
  На станции Царское Село нас поджидал маленький духовой оркестрик, исполнявший бодрый Ракоци-марш, а пассажиров на перроне встречали не только старые знакомые, но и местные зеваки. Вереница экипажей на вокзальной площади намекала, что скачки в Царском - один из видов праздника и повод для всеобщих пересудов. Стояла тёплая безветренная погода - настоящее Бабье лето. Кучер порадовал нас, специально проехавшись вдоль прудов, живописного царскосельского парка и ограды Мариинского дворца, за что и получил на водку.
  Мы прибыли довольно рано, но гипподром уже кипел. Кроме любителей скачек и профессиональных лошадников, здесь сновали разносчики сбитня и пирогов, азартные игроки на тотализаторе, "жучки", подсказывающие "верную лошадку", солидные владельцы конюшен, офицеры-кавалеристы и множество персонажей, решивших "благородно" убить воскресный день. Кое-кто, волнуясь, уже закусывал и запивал грядущую удачу в буфете. Бегам все возрасты покорны.
  Скаковой круг Царскосельского гипподрома имел вид обширного двухвёрстного эллипса со скаковыми дорожками. У нас были удобные места на трибуне, - Лев Николаевич достал билеты у знакомых, которым он чем-то помог. Нас ожидала одна из просторных лож у колонны на втором ярусе. Над нами шумел верхний амфитеатр, а под нами - нижний; там места стоили дешевле, чем в ложах, из-за простых скамеек и известной тесноты. Справа от основных трибун виднелся двухэтажный корпус "Скакового общества", которое организовывало скачки, и элегантный павильон Императорской фамилии с куполом и колоннами. Правда, в этот раз ни Государь Император, ни Мария Фёдоровна не присутствовали на бегах, но лентами и флагами павильон был украшен весьма достойно.
  За скаковым кругом виднелись конюшни, фургоны для перевозки лошадей, поделённый на несколько частей выгон, паддок и домик, где жокеи взвешивались и переодевались. Прямо напротив трибун соорудили "площадку для бедных" с тремя уровнями в виде длинных ступенек. Большей частью это были места для ипподромной обслуги и их знакомых; среди них встречались и женщины. В отличие от нас, купивших билеты, они не могли играть на тотализаторе, но мне известно по собственному опыту, что во время скачек переживают и кричат они не меньше, чем те, кто рискует своими деньгами.
  
  В заголовке купленной программки слово "СКАЧКИ" образовывало большую арку, под которой встали на дыбы два вороных коня, готовые поиграть "в ладошки", точнее - "в копытца". Мне нужно было найти знакомые клички лошадей и сведения о владельцах, чтобы испытать удачу и дать дельные советы моему другу.
   - Как поживаете, Михаил Иванович? - пропел рядом грудной женский голос, который я поначалу не узнал. Тем сильнее было моё изумление, когда я увидел стоявшую у соседних скамеек пару - улыбающуюся Татьяну Юрьевну и приподнявшего брови Оленина.
  На ней было шёлковое светло-оливковое платье с приталенным лифом и лёгкий коричневый жакет, а в руках она держала небольшой зонтик из серой тафты. Ансамбль завершала шляпка оливкового цвета с серыми и коричневыми страусовыми перьями. Её супруг был облачен в темно-синий фрак с высоким воротником-стойкой, и, хмурясь, прятался от бледного солнца в тени козырька над трибунами.
  Видно было, что Татьяну Юрьевну забавляло моё замешательство, когда я торопливо здоровался с ними и представлял Измайлова. Оказалось, что у моих недавних знакомых соседние с нами места.
  Лев Николаевич, напротив, держался совершенно свободно и доверительно и сообщил Павлу Сергеевичу, что он всего лишь второй раз на скачках. Думаю, это оказалось приятным сюрпризом для Оленина, который тут же начал рассказывать о тех лошадях, которые бежали в первом заезде. Что удивительно, в этот раз он изъяснялся совершенно свободно, забыв о менторско-занудном тоне. Скорее всего, лошади казались ему интереснее двуногих соотечественников, а Лев Николаевич, в отличие от меня, внушал уважение.
  Решив, что в ногах правды нет, мы расселись "по интересам" и с учётом родства: Измайлов - Оленин - Татьяна Юрьевна и я.
  - Как поживает ваша сестра Лидинька? - спросила моя соседка, вновь поразив меня тем, что в первую недолгую встречу запомнила и моё отчество, и имя сестрицы.
  - Благодарю вас, хорошо; сегодня утром я навещал её. Но как вы быстро вернулись из Вологды?..
  - Не очень быстро - я побыла там три дня. Отец занемог, но, кажется, не опасно. А я здесь совершенно случайно: Павел Сергеич, - она кивнула в сторону мужа, - обычно ходит на скачки без меня, справедливо полагая, что из меня такой же игрок, как и знаток. А вчера его старый друг и компаньон - Никита Сергеич Смородин - простыл и слёг, и я уговорила мужа взять меня с собой. Лошади - это же прекрасно! - заявила Татьяна Юрьевна. - Почти как кошки. Расскажите мне, пожалуйста, про скачки, а то Павел Сергеич начнёт свой знаменитый монолог: "Лошади есть одомашненные животные, способные к дрессуре". - Последние слова она произнесла негромко, но не без ехидства. Оленин тут же повернулся к нам:
  - Что ты говоришь?..
  - Я говорю, что ты - большой знаток скачек, - солгала она, не моргнув глазом.
  - Конечно, - заявил он без тени сомнения и вновь отвернулся к Измайлову.
  Одно удовольствие быть наставником молодой привлекательной дамы, которая вверяет в твои руки не только удачу, но и кошелёк.
  - Расскажу обязательно, - заверил я Татьяну Юрьевну, решив ставить вместе с ней на одних и тех же скакунов. - Первый заезд состоит из середнячков, поэтому давайте попробуем заглянуть в паддок. Паддок - во-он там - это площадка, где собирают бегущих в ближайшем заезде лошадей; вход публики в него запрещён, чтобы не испугать или не поранить животное.
  - А такое бывает? - она округлила глаза.
  - Всякое бывает... На тотализаторе иногда крутятся целые состояния. У меня есть армейский бинокль, не желаете?..
  - Сейчас похвастаюсь, - откликнулась она и повернулась к мужу. - Павел Сергеич, будь любезен, трубу.
  Оленин глянул на неё удивлённо, но затем быстро и аккуратно достал из-под ног чёрный футляр и вынул оттуда две одинаковых подзорных трубы. Одна из них досталась торжествующей жене. Несмотря на небольшие размеры прибора, оптика была цейссовская, что в первый раз внушило мне уважение к Оленину.
   - Не думайте, что Павел Сергеич купил мне трубу в подарок, - упредила меня собеседница, усмехаясь. - В обычные дни она достаётся Никите Сергеичу. Правда смешно: два Сергеича - Оленин и Смородин?..
  Я улыбнулся и кивнул:
  - Мы с вами должны успеть поставить; загляните, пожалуйста, в программку.
  - Так вот, отчего мы выехали в такую рань! - воскликнула она, обращаясь к мужу.
  - Хорошо, что я настоял, - тут же отозвался он. - Твоя беспечность как-нибудь дорого нам встанет.
  Сперва Оленин объяснял Измайлову, как много можно узнать о характере скакуна по тому, как конь перекатывает или грызёт мундштук. Сейчас он достал из того же чёрного футляра стопку прежних программок, чтобы систематически произвести сравнение шансов знакомых лошадей и жокеев.
  Татьяна Юрьевна послушно раскрыла свою программку, и мы продолжили обучение.
  - Номера - это самое главное: участников отличают по номерам и во вторую очередь - по цветам владельца или конюшни. Рядом с номерами - клички лошадей, затем фамилия жокея. В скобках указывают владельца. Запомнили?..
  - Да, - прилежная ученица кивнула головой, и каштановые завитки волос на её висках дрогнули. Льву Николаевичу приходилось туговато со строгим Олениным, но он ухитрялся вежливо улыбаться.
  - Теперь - самое главное, - важно вещал я. - Как делать ставки?
  - Наверное, это сложно, - нахмурилась Оленина. Мне было приятно смотреть на её аккуратный профиль, прекрасную кожу и лёгкий румянец на щеках.
  - Вовсе нет. Надо только запомнить считалку "Раз-два-три-четыре-пять".
  Она бросила на меня быстрый взгляд, говорящий: "Вы меня разыгрываете!" Сначала, не торопясь, загнула края вуалетки на поля шляпы с перьями, потом достала из ридикюля карандаш и приготовилась писать на чистой стороне программки.
  Поглядывая на свою воспитанницу, я принялся объяснять урок:
  - Раз. Одинарная ставка или - "верх". Вы отгадываете номер, который заберёт первое место. Если выигрывает фаворит, то есть - самый вероятный победитель, выплаты маленькие. А за "фукс" - неожиданный номер - платят очень много. Но, к примеру, мой кузен Игорь Лесков, чуть не разорился, рискуя на фуксах.
  Татьяна Юрьевна всё старательно записывала, Оленин иногда оглядывался на нас, но ничего не говорил.
  - Два. Последовательность: первые две пришедшие к финишу лошади. Здесь чуть легче: ставим "два-пять", и не важно, кто придёт первым. Выигрыш получаем и за "два-пять" и за "пять-два". Не так обидно, мне кажется; люблю играть последовательности.
  - Конечно, - тряхнула она завитками, водя карандашом по бумаге.
  - Три - триплет. Называем победителей в трёх забегах подряд.
  - Это трудно, - Татьяна Юрьевна даже перестала писать.
  - Да, я рассказываю в порядке возрастания сложности. Но ведь и выигрыш от триплета будет приятным подарком.
  - А-а, - совершенно успокоилась она и продолжила записи.
  - Если мы угадаем всех трёх победителей в одном заезде, скажем, "три-два-семь", у нас получится "стенка".
  - А вы играли когда-нибудь "стенку"? - внезапно спросила моя очаровательная собеседница.
  - Было дело, - замялся я. - Мне нравится ставить на самого себя, поэтому пару раз я ставил "стенку". Приходил вторым или третьим, а другие номера проигрывали.
  - Так вы сами скакали?! - Оленина смотрела на меня, как на сказочного героя.
  - Да, так уж получилось...
  - Павел Сергеич! - Оленин недоумённо обернулся к жене. - Михаил Иванович сам может скакать!.. - восторженно заявила супруга.
  - Я так и думал, - без энтузиазма откликнулся муж, словно я подтвердил его худшие опасения.
  - Чудесно! - с чувством произнесла Татьяна Юрьевна, отчего Оленин бросил на неё внимательный взгляд. Чтобы не будить в нём ненужные подозрения, я продолжил:
  - Осталось совсем немного: кварта и квинта.
  - Я знаю! - обрадовалась моя лучшая ученица. - Четыре и пять победителей в заездах! Нас тоже заставляли сдавать латынь. Только я так играть не буду, потому что боюсь, - и она мелодично засмеялась, отчего у меня потеплело на душе.
  У Татьяны Юрьевны оказалась своеобразная манера выбирать лошадей по принципу личных малообоснованных симпатий. Подозреваю, что большинство дам и барышень только так и играют в азартные игры. Она узнала у меня точно, кто на каком номере скачет, но отказалась сообщить свои планы, чтобы не сглазить.
  Как мне показалось, Лев Николаевич решил поставить по рекомендации Оленина только из вежливости. Зная его самостоятельный характер, я сильно подозревал, что во втором заезде у проверенных любимцев Павла Сергеича будет мало шансов.
  Оленин предложил супруге поставить на тех скакунов, которые он рекомендовал Измайлову, но услышал в ответ категорическое "Нет, я сама хочу поиграть!" Хмурясь, он потёр руки и сварливо произнёс:
  - Ладно, говори свои номера, я поставлю.
  Она посмотрела на него так, словно он без спроса собрался прочесть её дневник:
  - Павел Сергеич, ты всё сглазишь. Что же за игра, если все будут знать мои козыри?..
  После этой сцены мы дружной четвёркой отправились к кассам в те минуты, когда важные люди из "Императорского Царскосельского скакового общества" произносили традиционные речи о том, как сборы на тотализаторе помогают "держать марку" русским конезаводам и конезаводчикам. При этом конезаводчики жали руки правлению "Общества" и срывали аплодисменты доверчивых зрителей. Всё было как прежде: важным людям хлопали, чтобы они поскорее ушли и освободили место для скачек.
  
  
  Первые ставки
  
  Кассы прятались с задней стороны трибун, что было очень удобно для игроков. Меня терзали сомнения, на кого поставить. Бежали малоизвестные двухлетки, поэтому пришлось гадать на кофейной гуще и судить по тому, что увидел в паддоке. Из чувства самосохранения решил брать последовательность четыре-семь. Четвёрку звали Теренций, а семёрку - Икар. Выглядели они неплохо; к тому же Терентием звали нашего конюха в имении, а Икар мог бы из любезности долететь до финиша. Татьяна Юрьевна тоже решила начать с последовательности; конечно, мне было слышно у кассы, что она берёт билетик на восемь-девять. Я поинтересовался:
  - Отчего же так?..
  - Листок - красавец, а Венеция - чудесное имя!
  Ох, дамы, дамы...
  - Кто же выбирает по таким характеристикам? - раздражённо откликнулся Павел Сергеич. - Листок - картинка, но ведёт себя вяло, а Венеция - низковата, ей будет сложно соревноваться из-за коротких ног. Вот мы со Львом Николаевичем ставим на Успеха и Саломею.
  Супруга не уступала:
  - Ну, ты посмотри: все ставят на Успеха из-за имени, - выигрыш будет детский, а Саломея убила Иоанна Крестителя*.
  - Да никого она не убивала, это же - лошадь!
  Но реплика мужа осталась без ответа.
  Лев Николаевич решил занять собеседника историей о том, как в марте 85-го года под Панджшехом ему довелось отправиться в разведку на коне по имени Ирод**. Имя это он получил не при рождении, а благодаря своему характеру: если всадник слишком далеко по мнению животного удалялся от лагеря, в один прекрасный момент жеребец скакал, как ужаленный, обратно в конюшню, к зданию штаба или к полковой кухне. Молодой поручик Измайлов без приключений осмотрел позиции афганцев, но его задержал неприятельский разъезд, который медленно объезжал свои владения. Наступила ночь, и Лев Николаевич, пробираясь в обход дороги, почти заблудился, но Ирод без тени сомнения привёз его в лагерь, когда все уже спали. А через шесть дней Русская армия заняла Панджшех.
  - Так вы были в армии генерала Комарова! - восхитился Оленин.
  - Да, - улыбнулся мой друг. - Меня даже повысили в звании за эту операцию.
  - Вы - настоящий русский герой! - заявила Татьяна Юрьевна, и я был с нею совершенно согласен.
  В ту пору старт участников скачек выглядел как высокая прямоугольная арка с лентами и ярко-красной надписью "Стартъ". Небольшие деревянные щиты отделяли скакунов друг от друга. Перед заездом их выравнивали широкой полосатой лентой, которая по команде судьи взлетала вверх. Один мужик дёргал ленту, а другой стрелял из огромного пистолета, пугая присутствующих дам.
  Лев Николаевич оказался прав: не имя красит скакуна. Первым прибежал Успех, а второй - Саломея. Поскольку Успех был фаворитом, выплаты оказались небольшими: Оленин, как и мы с Татьяной Юрьевной, поставил десять рублей и получил сорок два, Измайлов рискнул пятнадцатью рублями и выиграл шестьдесят три. Павел Сергеевич попенял супруге, что нужно слушаться опытного человека, но не слишком строго: его грел выигрыш и сознание собственной значимости.
  Татьяна Юрьевна сильно расстроилась: она подозревала, что если её ставки будут проигрывать, муж перестанет давать ей деньги. Я тоже не был готов оставить все свои деньги в кассе тотализатора, но надеялся на реванш.
  - Давайте внимательно посмотрим, что происходит в паддоке, и поставим вместе на одинаковые номера.
  Она взглянула на меня с большим сомнением, поскольку мой авторитет специалиста по лошадям ничем не подкрепился.
  - В этом заезде бегут трёхлетки, и некоторых я знаю.
  Она покорно вздохнула и подняла подзорную трубу.
  - Сначала смотрим на поведение лошади. Если - вялая, безразличная, - скорее всего, побежит не выкладываясь; если нервная, дёргает головой и в пене - значит, - возбуждена: побежит, сломя голову, и выдохнется. Держит голову не лебедем, как на картинке, а чуть пригнула - хороший знак: готова побежать и ждёт этого.
  После некоторых споров, мы с моей напарницей выбрали четырёх кандидатов, и я предложил ей самой назвать счастливые номера. Она колебалась, и мне пришлось вынуть приготовленный козырь:
  - Вы слышали, что на скачках и в казино везёт новичкам?
  - Да, кто-то мне однажды говорил, но я никогда не играла ни в казино, ни здесь, - она недоумевающе округлила очаровательные глазки.
  - Это - замечательно! - мои брови взметнулись вверх, чтобы убедить её, насколько всё замечательно. - Сейчас вы хорошенько подумаете, и мы пойдём в кассы.
  Она даже нахмурилась, - так старалась не прогадать. Затем повернулась ко мне и решительно заявила:
  - Пойдёмте, я всё вам расскажу.
  Мне нравятся самостоятельные женщины, но в тот момент она поставила меня в тупик.
  У самых касс наши знакомые нас догнали.
  - Татьяна, будь благоразумна... - начал артподготовку Павел Сергеевич.
  - Тс-с-с! - ответила ему супруга, прижав палец к губам, чем совершенно его обескуражила. - Мы играем по системе.
  Она, наконец, просветила меня, что мы - заложники придуманной мной системы новичков - ставим одинар на тройку и последовательность один-три. Меня смутило, что номера идут как-то очень близко друг к другу, но новичком и вероятной любимицей Фортуны была она, так что мне пришлось согласиться.
  Измайлов и Оленин разошлись во мнениях: первый, окрылённый успехом, поставил на девятку, а Лев Николаевич решил попытать счастья самостоятельно и купил билетик с номером "семь". Кстати: оба этих номера были в четвёрке, из которой выбирала Татьяна Юрьевна, что меня взволновало.
  Мы сели на свои места, и я ощутил напряжение, исходящее от моей ученицы - даже кончики перьев на её шляпке нетерпеливо подрагивали.
  Гипподром слегка оживился после первого заезда: уже появились победители и разочарованные, да и скованность приличиями немного прошла. Публика разговаривала в полный голос; многие пытались объяснить соседу, почему их выбор - безусловно, самый верный, и сосед ещё будет кусать локти, когда поймёт, что к чему.
   Единицу звали Шталмейстер***, а тройку - Зарница; не удивительно, что мы с Олениной выискивали их взглядом у старта. Громыхнул выстрел, и скакуны побежали.
  - Гектор! - пискнул кто-то на нижней трибуне.
  - Шталмей-сте-ер! - заревел над нами истошный бас.
  - Липка-Липка-Липка-Липка! - прыгали в такт у барьера два студента.
  - Помолчите со своей Липкой! - прошипел кто-то рядом, и я с удивлением увидел возмущённое лицо Татьяны Юрьевны.
  Стартовали неровно и сразу поделились на две группы - лидеры и отстающие. Больше всего меня беспокоила Зарница, бежавшая во второй группе, правда, совсем не напрягаясь. Шталмейстер скакал в первой группе, но одинаром мы его не играли, а в последовательность без Зарницы он не попадал. Начало получилось нервное.
  Павел Сергеевич старательно тёр руки и приговаривал, словно звал к себе:
  - Гектор, Гектор.
  Лошади проскакали мимо трибун, и отстающих стало меньше; Зарница, не торопясь догнала основную группу, но всё ещё была далеко от лидера. Шталмейстер бежал не то на четвёртом, не то на пятом месте. Лидером оказался Кардинал, на которого поставил Лев Николаевич. Сейчас я ему отчаянно завидовал.
  - А я вам говорил, что я вам говорил?! Кардинал всех обставит, - тянул за рукав соседа почтенный господин в невысоком цилиндре. Его приятель глядел в бинокль и одновременно пытался вытащить рукав из цепких пальцев.
  - Ме-ейстер! - проревела над нами иерихонская труба.
  - Бейся, Гектор! - ответил ей снизу знакомый тенор.
  Кардинал шёл первым, но на повороте его стали потихоньку нагонять. В основной группе всё смешалось, и пока трудно было понять, кто на каком месте. Удивляла Зарница: она шла по широкому внешнему кругу, но не отставала, а на повороте обошла Липку под номером шесть.
  - Липка-Липка! - бесновались студенты. Вместе они напоминали угловатого верблюда, бежавшего к финишу.
  - Зарница, миленькая! - шептала Оленина, умоляюще сжав кулачки.
  - Кардинал! - вскрикнул вдруг Лев Николаевич. В это мгновение Кардинала обошёл Гектор.
  - Давай! - взвизгнул тенор.
  - Гектор, Гектор, - потирал руки радостный Оленин.
  - Ме-ейстер! - не сдавался бас.
  Лидеры пронеслись рядом с "трибунами для бедных"; там тоже бушевали страсти, но волны криков с нашей стороны всё заглушали.
  - Зарница!!! - подскочил я.
  - Беги, Зарница! - вскрикнула чайкой Татьяна Юрьевна.
  Наша Зарница вышла на третье место.
  - Бейся, Гектор, - верещал тенор.
  - Липка-Липка!! - скакали у барьера измождённые студенты.
  Липка ушла на пятое место.
  - Штал-мей-стер-чик! - рявкал бас.
  Шталмейстер уверенно обогнал Кардинала.
  - Видели, видели?! - прыгал от радости сосед господина в низком цилиндре. - Зарницу видели? - его приятель застыл, наблюдая бесславную гибель лидера.
   - Давай, родная! - подбадривал я тройку, которая невозмутимо оставила позади себя Кардинала.
  - Дерись, Гектор! - сиплым баритоном вдруг выдал Оленин.
  - Мей-стер! - рокотали небеса.
  - Давай, Липка! - не в лад кричали скачущие студенты.
  Первым теперь шёл Шталмейстер, рядом бежал Гектор, его по внешней дорожке обегала невероятная Зарница.
  - Пожалуйста! - кричала лошади Татьяна Юрьевна.
  И Зарница послушалась: на повороте она легко оставила позади Гектора и финишировала на полкорпуса раньше Шталмейстера.
  - Штал-мей-стер! - не унимался бас на верхней трибуне.
  - Что скажете, а?! - торжествовал приятель невысокого цилиндра.
  Оленин был раздавлен, Лев Николаевич расстроен, но не более того.
  Разгорячённая и радостно взволнованная, Татьяна Юрьевна была прекрасна: её глаза сияли, из причёски выбился непослушный завиток, упав на щёку лёгкой запятой.
  - Мы выиграли! - с восторгом сообщила она мне. - Я выиграла, Павел Сергеич! - она коснулась плеча мужа. - Выиграла! - бросила она небесам, простирая к ним руки.
  
  
  ...а Саломея убила Иоанна Крестителя* - Иоанн Креститель публично осуждал внебрачные связи родителей Саломеи. За это иудейская царевна Саломея потребовала казни Иоанна. По преданию, голову Иоанна Крестителя поднесли Саломее во время пира на блюде.
  
  Ирод** - иудейский царь, по библейскому преданию устроивший избиение младенцев в Вифлееме из страха, что новорождённый Иисус захватит его трон. Имя "Ирод" стало нарицательным, как олицетворение жестокости и порочности.
  
  Шталмейстер*** - придворный конюший.
  
  
  Азарт
  
  Конечно, мне не терпелось отправиться в кассы и получить аж два выигрыша, но Татьяне Юрьевне, верно, хотелось этого ещё больше:
  - Пойдёмте, ну, пойдёмте же, Михаил Иванович, - торопила она меня.
  Ей было легче двигаться в людском муравейнике: даже подозрительные на вид личности пропускали даму впереди себя, а я просто старался не отстать, извиняясь направо и налево.
  На мой взгляд, нам досталась очень неплохая сумма. За последовательность выдали пятьдесят три рубля, а за победу Зарницы "верхом" - восемьдесят девять. Потратив всего двадцать рублей, мы выручили сто сорок два, - некоторые работают за эти деньги весь месяц. Я даже обеспокоился: не захватит ли меня, как моего бедного кузена Игоря, "скачечная горячка"?..
  Татьяну Юрьевну переполнял восторг, чего нельзя было сказать о её муже: Оленин выглядел угрюмым. Оттого ли, что проиграл, или потому что супруга убежала вместе со мной, не дожидаясь его - неизвестно. Впрочем, его жену это ничуть не смущало; она поинтересовалась у меня:
  - Сколько народу у касс! Как же играют небогатые люди? Самый дешёвый билет стоит рубль, минимальная ставка - десять рублей, а я вижу, что скромные чиновники ставят на несколько комбинаций! А помните тех двух студентов, которые кричали про Липку: они бедно одеты. Или они месяц живут на хлебе и воде?..
  - Есть такие, но это уж - совершенные безумцы, - улыбнулся я. - Те, у кого скромный достаток, договариваются со своими сослуживцами и покупают билет на бега в складчину. Один избранный счастливчик отправляется на гипподром и делает ставки за своих товарищей.
  - Но отсутствующие не видят, как ведут себя лошади в паддоке, в какой они форме; как же они гадают?
  - По прошлым программкам, сравнивая победы и провалы каждого скакуна. Павел Сергеевич, как видите, тоже так делает. Готов спорить, что сюда он приехал с уже готовым списком - за кого и в каких сочетаниях ставить.
  - Вы - настоящий провидец! - искренне удивилась Татьяна Юрьевна. - Павел Сергеич, Михаил Иванович знает, что у тебя в кармане сюртука листочки со ставками.
  Оленин глянул на меня исподлобья, но спорить не стал: думаю, он решил доказать, что его система гораздо надёжнее нашей. Мы с его женой, воодушевлённые удачей, решили повысить ставки и купили билеты по двадцать рублей.
  В следующем заезде бежал абсолютный фаворит - Парацельсий*. Несмотря на странное имя, он был несомненной звездой среди остальных номеров. Так рассуждали едва ли не две трети гипподрома (прочие, видимо, решили сыграть на фуксах), поскольку все вокруг говорили о Парацельсии, и Оленин с Измайловым дружно поставили на него же.
  Благоразумие - хорошая черта, но невыгодная: фаворит выиграл, хоть и с небольшим отрывом, и мы получили за "верх" по сорок два рубля, а поставивший тридцать целковых на всеми любимого Парацельсия Оленин выиграл шестьдесят три рубля. В это мгновение Татьяна Юрьевна пожалела, что мало поставила в предыдущем победном заезде, и я еле удержал её швырнуть сорок рублей на лошадь по кличке Прелесть и последовательность Прелесть-Скороход.
  Наши Прелесть и Скороход прибежали действительно как в последовательности - друг за другом. Только на шестой и пятой позиции, что совершенно не располагало кассиров компенсировать наши моральные издержки. Самым страшным было то, что в прекрасной и стройной системе "новичкам везёт" образовалась огромная брешь.
  Татьяна Юрьевна возмущалась:
  - Мы всё учли: и экстерьер, и поведение, и жокеи вроде бы - приличные. В чём дело?..
  Она спросила меня так, словно я был предводителем коней и не выполнил клятвенного обещания. Мне пришлось отвечать:
  - В этом-то весь смысл: скачки - вещь непредсказуемая, иначе, многие бы выигрывали, а тотализатор - разорился. Лошади - очень чуткие создания. На их бег влияет состояние беговой дорожки, настроение или раздражительность наездника...
  - Настроение лошади? - она недоумённо подняла изящно очерченные брови. - Я ещё понимаю, если конь ушиб ногу или переел перед скачкой...
  - Всё гораздо сложнее, - наставительно изрёк я. - Допустим, животное укусил в нос комар или напугала лаем собака, вот и испортилось у нашего бегуна настроение. Пускай это случилось утром, а настроение испортилось, и кураж пропал.
  - Понимаю, - улыбнулась Оленина, - что-то похожее происходило с моими знакомыми дамами. Но что же нам теперь делать с нашей разрушенной системой?..
  Было видно, что мою милую собеседницу уже захватил азарт, и проигрыш сильно её раздосадовал. Я не успел ответить, как Павла Сергеевича окликнул какой-то господин в широком лоснящемся цилиндре и в тон ему - широком чёрном галстуке. Оказалось, что это - владелец частной картинной галереи Тихон Борисович Гарелин.
  Полноватый, с густыми усами пшеничного цвета и по-девичьи голубыми глазами под припухшими веками, он производил приятное впечатление. Похоже, Тихон Борисович непринуждённо чувствовал себя в любом обществе и привык часто бывать на виду. Приветствуя Оленину, он галантно снял цилиндр, обнажая лысую круглую голову, и поцеловал протянутую ручку. Я отчего-то подумал, что в момент поцелуя он ухитрился сквозь кружевную перчатку пощекотать усами руку Татьяны Юрьевны. Удивительные глупости иногда лезут в голову!
  Наш замечательный Лев Николаевич тут же принялся рассказывать увлекательную историю о том, как один неудачливый художник отравил приятеля из зависти к его таланту. Убийца приносил несчастному средство, которое якобы придавало картине волшебный блеск; а на самом деле, он подмешивал в краски ртуть. Отравленный художник умер, однако его картины стали ещё популярнее: благодаря ртути у красок действительно появились новые оттенки.
  - Надеюсь, у нас нет опасных картин этого художника, - улыбнулась Татьяна Юрьевна. - Дело в том, что Павел Сергеич украсил несколько комнат полотнами довольно известных мастеров. А Тихон Борисович года три назад продал ему картину Брюллова "Иуда". Она мне не очень нравится из-за её персонажа и странных случаев, связанных с ней ещё до появления в нашем доме, но это действительно выдающееся произведение.
  Она тихонько прибавила:
  - Возможно, меня преследуют какие-то детские страхи, но иногда я специально не вхожу в гостиную, чтобы не встречаться с Иудой. Вы ведь, конечно, слышали об одном зрительном эффекте: в каком бы углу комнаты вы ни стояли, портрет на картине смотрит именно на вас, в вашу сторону?..
  Дождавшись моего кивка, Татьяна Юрьевна продолжила нервным голосом, в котором явственно звенела тревога:
  - Так вот: подобные неприятные ощущения преследуют меня с тех пор, как в доме появилась эта картина. И этот тёмный, гнетущий фон...
  Теперь она говорила уже совсем тихо, так что мне пришлось вслушиваться:
  - Иногда, если я смотрю на портрет в сумерках, мне кажется, что на руках Иуды - кровь.
   Она окинула залитый солнцем гипподром затуманенным взглядом и вдруг воскликнула, вернувшись к реальности:
  - Нет-нет, нам надо что-то срочно делать с системой...
  Мне нечем было её утешить, но в рукаве у меня случайно оказался джокер.
   - Я не готовился, как ваш супруг, за неделю до скачек, но вижу, что на Итальянце сегодня Ковров. Это - удивительный и талантливый жокей.
  Оленина внимательно рассмотрела моего кандидата в подзорную трубу и хмыкнула:
  - Что в нём удивительного? Разве только рост очень маленький...
  - Жокей должен быть лёгким, чтобы не мешать лошади, но дело не в этом: Ковров неважно видит.
   - Что же тут хорошего? - поразилась она. - Ещё поскачет в паддок вместо финиша.
  Пришлось опять успокаивать:
  - Он вовсе не слепой; видите: он кое-что передал мальчишке. Это очки.
  Но моя дама лишь сильнее разнервничалась:
  - Зачем он снял очки?! Так ещё хуже...
  - Вовсе нет: очки могут разбиться или запачкаться от земли, летящей из-под копыт впереди идущей лошади. Вы не волнуйтесь: он виртуоз своего дела.
  Мне показалось, что Татьяна Юрьевна сильно переживает из-за необычности нашего жокея, но она решила последовать моему совету. Кроме того, ей очень хотелось испытать удачу в "серьёзной" комбинации:
  - Давайте поставим "забор"! - заявила она.
  - Какой "забор"?
  - Ну: три лошади подряд...
  - Ах, "стенку", - догадался я.
  - Да, "стенку": Итальянец, Маркитантка, Рубин. Два-четыре-семь.
  - Нет, четвёрку нельзя, - я покачал головой. - Вон она подпрыгивает в паддоке. Сейчас вылетит вся в пене и на первом повороте сдохнет... То есть, выбьется из сил.
  - Не хотите - пожалуйста: вон пятёрка тыкает в жокея любопытной мордой.
  - Пятёрку можно, - согласился я. - Её зовут Нида.
  - Мне нравится кличка, - задумчиво уронила Татьяна Юрьевна. - Знаете, в чём дело?
  Я не знал. Только женщина знает, что творится у неё в голове.
  - В прошлый раз вы ставили на лошадей сами!
  - Так все делают.
  - Но новичок-то - я! - она наслаждалась моей непонятливостью. - И ваши, и свои ставки я должна делать только сама! В этом и будет заключаться система.
  Я знал, что игроки на скачках подвержены самым непредсказуемым суевериям, поэтому оригинальность метода меня не смутила. Иногда ставили на номера встретившихся за день конок, иногда - на количество конмальчиков в паддоке, были и такие оригиналы, которые специально ехали в Царское на поезде, чтобы затем поставить на номер железнодорожного билета.
  Мы вновь подошли к кассам, хотя в этот раз вся забота лежала на хрупких дамских плечах. Я отвлёкся и услышал, что Тихон Борисович уговаривает Оленина поучаствовать в выставке, а затем и продать "Иуду".
  "Интересно, зачем, - подумал я, - если "Иуда" приобретён три года назад?" Впрочем, мысли мои были сосредоточены на ставках: в этот раз мы сильно рисковали, покупая пятидесятирублёвые билеты. Хорошо, что Павла Сергеевича отвлёк разговор о картине, - его бы хватил кондратий от расточительности супруги.
  Татьяна Юрьевна уже стояла у окошка, когда мне показалось, что можно её приободрить.
  - Надеюсь, это будет счастливая осень!
  Она повернулась ко мне:
  - Что? Что вы сказали?..
  - Счастливая осень, - сказал я погромче, оттого что рядом все одновременно говорили друг с другом.
  - Вы уверены? - нахмурилась она.
  Я и сам не слишком отчётливо слышал её слова:
  - Конечно!
  Она пожала плечами и отвернулась. Ко мне подошёл Лев Николаевич:
  - Как вы ставите, дорогой Михаил?
  - У нас одинар на Итальянца и "стенка": два-пять-семь.
  - По сколько, если не секрет?
  Пришлось говорить тише, чтоб не услыхал суровый муж:
  - По пятьдесят, но ни в коем разе не говорите Оленину.
  - Согласен, - усмехнулся Измайлов. - Мне кажется, что вы выигрываете через раз. Я поставлю так же.
  В конце концов, играть, как счастливчики (то есть, мы) - тоже система.
  
  Наша компания возвращалась в ложу не с пустыми руками, - Лев Николаевич предложил купить в буфете напитки "для настроения". По-моему, это была прекрасная идея. Стоит отметить, что на гипподроме в буфете подавали закуски и напитки на любой кошелёк. Здесь водилась и "казённая" под бутерброд с селёдкой или с паштетом, а для людей побогаче - смирновка, французский коньяк или шампанское. У нас пользовались популярностью пирожки со стерляжьей печенью и ассорти из сыров.
  Несколько раз провозглашался тост "За удачу!" и "За прекрасную Татьяну Юрьевну!" Оленин, кисловато улыбаясь, пытался объяснить беспечному Гарелину свою систему. Тот на мгновение прикрывал глаза, будто от усталости, но затем отпускал удивительно меткие замечания. Вообще, он мне понравился: с таким человеком не скучно провести свободный вечер. Хотя фантазийный вечер с Татьяной Юрьевной казался мне гораздо интереснее...
  Кто-то крикнул: "Ведут!", и публика внимательно проследила, как участники пробежались пробным галопом несколько саженей; затем лошади отправились на старт. Мы с моей напарницей по выигрышам выпили по бокалу лёгкого брюта и взялись за наблюдательные приборы.
  Грянул выстрел, дамы, как положено, вздрогнули, и гипподром ожил.
   - И-таль-я-нец, И-таль-я-нец! - запели у барьера студенты. Они сняли фуражки, и оказалось, что один из них - кудрявый брюнет, а другой - рыжий, будто апельсин. На этот раз Татьяна Юрьевна отнеслась к ним благосклонно.
  Скакуны пробежали у основной трибуны, и народ слаженно повернул головы слева направо. Лошади вытянулись неровной цепочкой; лидировали забракованная нами четвёрка и пятёрка-Нида.
  - Маркитантка! - не выдержала в ложе дама в широкой розовой шляпе.
  - Енисей добавь рысей! - возмущённо ответил ей хриплый баритон на галёрке.
  Ковров скакал в середине, не отставая, но и не растрачивая силы попусту.
  - Ну, Итальяшечка, - тихонько позвала Оленина, вглядываясь в подзорную трубу.
  - А Нида нам очень поможет, - громко объяснял соседу господин в невысоком цилиндре.
  - Может-поможет, а может и нет, - отвечал ему в тон приятель. - Енисей видите как стелет?..
   - А я тоже на Енисея, на троечку! - прокричал мне Гарелин.
  Мне показалось, что он не сильно огорчится, если его любимец прибежит в конце очереди: от него прямо-таки веяло хорошим настроением.
  - Маркитантка! - прикрикнула розовая шляпа.
  - Ру-би, Ру-бин! - заухал бас на верхней трибуне. Я узнал поклонника Шталмейстера.
  - Итальянец, поднажми, Итальянец, поднажми! - скоморошничали студенты, подняв вверх растопыренные пальцы.
  Маркитантка выдохлась, как мы и думали, и неудержимо скатывалась в хвост. Ковров продвинулся ещё немного вперёд.
  - Руби, руби, руби, Рубин! - надрывался бас.
  - На колбасу Рубина! - провыл кто-то и тут же затих, опасаясь мести. Однако коня уже сглазили: он довольно уверенно стартовал и уже подбирался к лидерам, когда Енисей попытался втиснуться в просвет между лошадьми. Отстававшая Маркитантка вдруг заперла заветный просвет задом, и Енисей шарахнулся в сторону, ударив Рубина шеей в бок. Рубин споткнулся, потерял равновесие, но выстоял, сильно отстав. Правда, без седока: жокей Козловский под дружный "Ах!" трибун беззвучно вылетел из седла и приземлился за верёвками ограждения. Он не шевелился, пока к нему бежали люди с носилками.
  Кое-кто повскакал со своих мест, но кроме суеты вокруг носилок ничего не было видно. Судья не стал останавливать скачки, потому что Козловскому не разбили копытами голову или рёбра, и одинокий Рубин продолжал бежать по инерции на своём предпоследнем месте.
  Меня сильно расстроило это происшествие ещё и потому, что Рубин у нас был в "стенке". Оказалось, что я могу быть совершенно бесчувственным к страданиям бедного Козловского. Татьяна Юрьевна продолжала следить за погоней, тихонько подбадривая Итальянца.
  - Енисей, Енисей, обгони поросей! - декламировал народный поэт на галёрке.
  - Ни-идушка, да Ни-идушка! - распевал, как в церкви, тенор.
  - Нида сегодня задаст, - поддакивал ему невысокий цилиндр.
  Пробегая мимо "трибуны для бедных" внезапно очнулся восьмёрка-Шмель. Он догнал, подбиравшегося к Ниде Итальянца и дышал ему в затылок.
   - Господа, Шмель уже у нас в кармане! - командирским голосом перекрикивал рёв толпы офицер-кавалерист.
  - Глядите, чтобы не укусил за карман! - подначивали его приятели.
  - Шмель, господа! - выкрикнул он с чувством, потрясая рукой.
  А наш подслеповатый Ковров тем временем пустил Итальянца. Тот будто ожил и красиво обошёл Ниду по внутренней дорожке, - они скакали впереди всех, обгоняя борющихся за третье место Енисея и Шмеля на два корпуса.
  Студенты уже ничего не выкрикивали, они пялились друг на друга и орали изо всех сил. Наверное, они давно не выигрывали...
  Шмель и Енисей прибежали почти одновременно, поэтому никто не знал, кому дали третье место.
  Я обернулся к Олениной, и мне показалось, что она не в себе.
  - Ну, что же, что же?.. - тревожно повторяла она; на её щеках горел румянец.
  - Татьяна Юрьевна, что с вами? - позвал я.
  - Кто, Михаил Иванович: Енисей или Шмель?.. - воскликнула она с отчаянием.
  - Да какая разница, если мы проиграли "стенку", - удивился я. - Рубина вон как выбросили из скачки. Главное - за Итальянца хорошо получим.
  - Как вы можете? - она с испугом взглянула мне в глаза. - Это же наша золотая "стенка": три-пять-восемь. Итальянец-Нида-Шмель.
  - Помилуйте, мы же ставили три-пять-семь, - меня посетило беспокойство, что от азарта Оленина начинает заговариваться.
  - Вы, вы мне у кассы велели поменять!! - Татьяна Юрьевна, забыв приличия, указывала на меня пальцем.
  - Я?! Как я мог?..
  - Вы велели ставить "восемь"! - заявила она обличительным тоном. - Вы два раза мне сказали "восемь"!
  Я соображал медленно, но до меня потихоньку дошло:
  - "Осень". Я сказал: "Счастливая осень".
  Все глядели на меня, и только беззаботный Гарелин усмехнулся:
  - Смотрите, Михаил Иванович: от вашей невинной шутки зависит внушительный выигрыш.
  Рядом с "трибуной для бедных" стоял огромный чёрный щит, на котором вывешивали выигравшие номера. Два и пять уже стояли на своём месте, а насчёт Енисея и Шмеля велись обсуждения, которых мы, конечно, не слышали.
  - А вдруг... - начала Оленина, но по трибуне пробежал гул: на чёрном табло мальчишка вывешивал цифру "восемь".
  В тот миг мне показалось, что Татьяна Юрьевна готова броситься мне на шею. Но она стрельнула глазами на потемневшего лицом мужа и отступила на шаг. Однако облако её травяных духов долетело до меня.
  Да, это был день триумфа. За Коврова с Итальянцем мы получили двести семьдесят пять рублей, а за сумасшедшую "стенку" со Шмелём - триста девяносто. Оленина так потряс наш успех, что он не посмел отчитать супругу за огромную по его меркам ставку.
  Татьяна Юрьевна буквально светилась изнутри. Муж заметил в ней эту перемену и оставшееся время посматривал на меня весьма недружелюбно. Он, кажется, нарочно решил возвращаться в Петербург на извозчике, чтобы не ехать вместе с нами в одном вагоне.
  
  Что ж: в своё время маменька и мой покойный отец научили меня, что семья - это незыблемая ценность. Поэтому позднее мне ни разу не пришло в голову искать встречи с замужней дамой. И только спустя три недели я узнал от присяжного поверенного господина Ильского, что Татьяна Юрьевна "убила собственного мужа".
  
  
  Парацельсий (Парацельс)* - средневековый швейцарский алхимик, философ и врачеватель.
  
  
  История, рассказанная Ильским
  
  
  После завтрака мы со Львом Николаевичем и господином присяжным поверенным прошли в гостиную, где было удобнее беседовать о делах. Но только мы переступили порог гостиной, как глаза Ильского загорелись восторгом, и, указывая на висящий на правой от входа стене пейзаж, он воскликнул неожиданно тонким голосом:
  - Позвольте... это... Моне? Господин Моне?
  - Да, верно, - ответил приятно удивлённый Лев Николаевич, - картина называется: "Рассвет. Впечатление".
  - Странная копия, - вглядывался адвокат, приближаясь. - Размер тот же, но на подлиннике серо-голубые тона, а у вас - золотисто-зелёные.
  - Это - авторская копия, которая ему отчего-то разонравилась. Меня же она устраивает больше известного оригинала. А вы что же, интересуетесь живописью?
  - Бог мой, живой Моне... - бормотал стряпчий, словно не слыша вопроса. - Ах, простите! Да, немного, - Пётр Евсеич широко улыбнулся и чуть не зажмурился от удовольствия, как сомлевший на летнем солнце кот. - У каждого, знаете ли, свои слабости... Свой досуг я нередко посвящаю вернисажам.
  Я почувствовал к Ильскому невольную симпатию. Пусть он не был похож на ловкого и хитроумного Джеймса Галла, однако в моих глазах человек, интересующийся искусством, не мог быть сухим формалистом, чем, к сожалению, так часто грешат юристы. Судя по выражению лица Льва Николаевича, ему тоже понравился гость, и под влиянием минуты он был готов пуститься в долгую увлекательную беседу об особенностях художественного метода Моне.
  Однако судьба Татьяны Юрьевны волновала меня на протяжении всего завтрака, и до сего момента лишь приличия удерживали от того, чтобы немедленно приступить к делу. Я больше не мог терпеть:
  - Так вы, Пётр Евсеич, говорите, что госпожа Оленина направила вас к нам. Но почему?..
  Ильский уже собрался было устроиться в кресле, как туда метнулась пушистая дымчатая молния. От неожиданности адвокат отпрянул и ухватился за угол стола.
  - Гости, Хералд! Веди себя прилично, - прикрикнул Лев Николаевич.
  Кот некоторое время пронзительно смотрел на присутствующих из-под нахмуренных бровей, а затем развернулся и медленно пошёл к камину, словно ворча про себя: "Ладно: творите, что хотите".
  Все присели, включая Хералда, а Измайлов закурил свои любимые сигариллы Arnold Andre. Под их аромат и плавные пассы рук Петра Евсеича мы выслушали удивительную историю.
  
  Его действительно назначили адвокатом Татьяны Юрьевны в общественном порядке. Сама она была небогата, когда выходила замуж, и её следовало бы даже назвать бесприданницей. Если бы обвинение доказало, что мужа убила именно она, убийца лишалась права наследовать имущество жертвы, и оплата услуг адвоката перешла бы к государству.
  Ильский предусмотрительно сел в кресло рядом с лёгким ореховым бюро, декорированным деревянными ветками и листьями. Теперь он достал из портфеля несколько листов бумаги и, сверяясь с ними, продолжил рассказ.
  В начале сентября Павел Сергеевич Оленин устроил в большой квартире на Николаевской восемнадцать дружеский ужин. Кроме хозяев в доме присутствовали слуги - Марфа и Клим Колосовы. Кухарка у них - приходящая и ко времени ужина уже покинула дом. Марфа прислуживала за столом, но, как считает обвинение, никакого влияния на события не оказывала.
  Гостей было немного: Никита Сергеевич Смородин - давний друг Оленина, его супруга - Елена Аристидовна и кузен хозяина - Константин Андреевич Оленин. За окном уже стемнело; мужчины что-то обсуждали, дамы ворковали о женских делах, когда Оленин извинился перед гостями, сославшись на обильный ужин, и обратился к Марфе с тем, чтобы она принесла ему желудочный порошок. Татьяна Юрьевна неожиданно встала и сообщила, что сама принесёт лекарство: она-де собиралась показать Елене Аристидовне вышивку. Возвратившись, Оленина спохватилась, что забыла принести вышивку, но решила сходить в комнату позднее ещё раз. Марфа уже принесла воду, а Татьяна Юрьевна всыпала порошок в стакан и передала мужу. Тот выпил снадобье залпом и состроил удивлённое лицо. Оглядев присутствующих странным напряжённым взглядом, он вдруг прикрыл глаза и упал со стула на пол. Срочно послали за семейным врачом Александром Рейлем. Тот прибыл довольно быстро, но не сразу определил причину отравления. Тем не менее, выслушав присутствующих, он сделал Оленину промывание желудка и оставил на ночь сиделку присматривать за больным. Симптомы оказались похожими на проблемы с сердцем, поэтому хозяину сделали инъекцию. Следуя правилам, Рейль забрал с собой стакан, из которого пил пациент.
  Ночь прошла спокойно, и Оленин выглядел вполне удовлетворительно, когда Марфа подменила сиделку. Татьяна Юрьевна наведывалась один раз ночью, чтобы узнать состояние больного. Утром она вновь зашла в спальню мужа и отпустила Марфу заниматься домашними делами и приготовлением завтрака. Клим говорит, что перед тем, как хозяйка сменила Марфу, он слышал звонок в квартиру и, подойдя к двери, столкнулся с Олениной, самостоятельно открывшей дверь. Оказалось, что прибыл посыльный с письмом, и Татьяна Юрьевна, сказав, что письмо, наверное, от доктора Рейля, забрала его с собой.
  Ближе ко времени завтрака Марфа услышала крик из комнаты хозяина и бросилась туда. В комнате она увидела лежащего на полу Оленина и испуганную хозяйку, державшую в руках листок. "Скорее пошли Клима к доктору Рейлю!" - крикнула она, встала на колени и распахнула рубаху на груди у мужа.
  Доктор приехал, но, к сожалению, опоздал: сердце уже остановилось, и прямой массаж не дал никаких результатов. Лицо Оленина было перекошено и посинело, что врач отнёс к реакции на удушье и боль, которые сопровождают сердечный приступ. Однако, как профессионал, он спросил, не было ли у покойного сильного потрясения перед смертью? Татьяна Юрьевна ответила, что ничего не знает, потому что ненадолго отлучилась из комнаты, чтобы взять себе книгу, а затем услышала страшный вопль. Как оказалось, перед отъездом Рейль успел закончить анализ содержимого стакана: внутри находился раствор хлоралгидрата натрия в большом количестве. Именно поэтому доктор был вынужден вызвать полицию, чтобы сообщить о своих выводах: Павел Сергеевич был отравлен, поскольку хлоралгидрат усиливает нагрузку на сердце.
  Оленин в силу возраста страдал рядом недугов: у него пошаливало сердце, иногда капризничал желудок, но более всего досаждали нервы. Хлоралгидрат когда-то выписал ему сам Рейль, определив принимать в малых количествах, если разойдутся нервы и трудно будет заснуть. Количество же принятого снотворного превышало дозу, чётко отмеренную в аптеке.
  Полиция допросила хозяйку квартиры и слуг и обнаружила, что перед смертью Оленина в дом доставили письмо. Татьяна Юрьевна созналась, что так испугалась, что не сказала врачу ничего о письме. Полиция потребовала предъявить таинственное послание и получила его. На нём печатными буквами были начертаны слова: "Я от тебя ухожу. Татьяна". Адрес на конверте и имя получателя были написаны так же.
  Хотя Рейль сочувствовал хозяйке, ему пришлось признать, что от такого письма, у нервного Оленина вполне мог случиться сердечный сбой. Сразу после этих слов Татьяне Юрьевне было предъявлено обвинение в убийстве, причём слуги, по выражению Ильского, своими ответами только усиливали подозрение полиции.
  Усердные стражи порядка разыскали посыльного, который доставил письмо. Он сообщил, что заказ был получен им в артели, и обвиняемую он видел единственный раз. В артели объяснили, что заказ сделан и оплачен заранее. Мало того: они предоставили книгу, в которой печатными буквами стояла подпись "Оленина". Когда же дежурившему в тот день приказчику предложили опознать обвиняемую, он не смог этого сделать, сославшись на то, что у него за день от разных лиц пестрит в глазах.
  Свою поварёшку дёгтя добавили и гости, присутствовавшие на ужине: Смородин заявил, что Павел Сергеич раздражался от слишком вольного поведения супруги на людях, и она давала для этого повод. По словам кузена Константина Андреевича, брат иногда сетовал, что Татьяна Юрьевна "слишком дорого ему обходится" и позволяет себе неразумные траты. Скажем: опаздывает на важные встречи, так что приходится швырять деньги лихачам. Слуги в своих показаниях даже не пытались помочь хозяйке. Елена Аристидовна сохранила тёплые чувства к своей знакомой, но её манера разговаривать тихо и почти равнодушно ничем Татьяне Юрьевне не помогла; тем более, что Смородина мало что знала.
  Эти свидетельства создавали у полицейских чинов и следователя совершенно определённый образ супруги, пользующейся деньгами и расположением мужа. Именно поэтому не было никакого предварительного слушания дела Олениной, и следователь поспешил передать накопленные материалы в суд присяжных.
  
  Несмотря на глубокое убеждение, что Татьяна Юрьевна не способна так вызывающе и хладнокровно убить Павла Сергеевича, после слов Ильского мне показалось, что обвинитель справится с этим делом играючи, и никакой Джеймс Галл не спасёт Оленину от осуждения. Я посматривал на Измайлова: он был сосредоточен, но не выказывал отчаяния от создавшегося положения.
  - Вы понимаете, господа, что я встретился с огромными, - Ильский развёл руки, - да, что там - гигантскими сложностями, когда мне поручили это дело. А я привык поддерживать подзащитного до конца, что бы ни случилось. Поэтому я отправился к ней в тюрьму и честно признался, что наши шансы ничтожно малы. Тогда она попросила меня обратиться к вам, господа. Не знаю, так ли всё обстоит на самом деле, но мне показалось, что Татьяна Юрьевна считает вас волшебниками.
  - Но даже в этой печальной ситуации есть плюс, - Пётр Евсеевич улыбнулся, поразив меня неожиданным оптимизмом. - У Татьяны Юрьевны существует тайный покровитель!..
  - Вот это да! - Измайлов сел на край кресла и раздавил сигариллу в пепельнице. - И кто же?..
  - Неизвестно! - Ильский пожал плечами. - Я это чувствую.
  - Как же вы это чувствуете? - удивился я.
  Ильский положил листы бумаги на край стола и аккуратно прихлопнул их ладонью:
  - Во-первых, ни одна газета не написала об убийстве Оленина в криминальной хронике. А во-вторых, её содержат в Петропавловской крепости!
  - И что здесь хорошего? - пришла моя очередь пожимать плечами. - Крепость - самая надёжная тюрьма Империи.
   - Молодой человек, - Ильский чуть наклонил голову, - в Петропавловской крепости есть разные заключённые. И только там люди, имеющие средства, могут заказать себе в камеру обед из "Тройки". Татьяна Юрьевна содержится в одной из привилегированных частей тюрьмы.
  - Точно подмечено! Прекрасная работа, Пётр Евсеич, - Измайлов вскочил с кресла и принялся прохаживаться по комнате, потирая пальцами бороду с тонкой вертикальной полоской седины. Хералд следил за движениями хозяина круглыми совиными глазами.
  Мне же было непонятно, как два здравомыслящих и опытных в житейских делах человека могут сохранять спокойствие духа, когда мне хотелось крикнуть: "Это - безумие! Что тут можно сделать?.." Однако я благоразумно промолчал, зная, что Измайлов умеет вытащить кролика из только что купленной в магазине шляпы.
  Лев Николаевич вдруг остановился, взял в охапку Хералда и сел обратно в кресло, усадив кота на колени. Самое поразительное, что своенравный кот даже не пикнул; он устроился поудобнее и воззрился на Ильского.
  - Вы знаете, Пётр Евсеич, - начал задумчиво Измайлов, неторопливо поглаживая Хералда, - я вспомнил, что я о вас слышал. Точнее - читал. В одной из газет, которые я выписываю, была небольшая заметка о том, что вы взялись защищать одного рабочего. Он в своё время напился, подрался и случайно убил товарища по хмельному загулу. Драчун отсидел положенное, вернулся, а через год убил жену. Так все думали. Его нашли в стельку пьяным, плачущим возле тела забитой до смерти женщины. Пропали деньги, и обвинение доказывало, что жена прятала от пьянчуги средства к существованию семьи.
  Не знаю почему, но вы поверили обвиняемому и защищали его до конца. Но присяжных вам убедить не удалось, - рабочий получил семь лет каторги. Вы подали апелляцию, хотя вас отговаривали, а через день после приговора был схвачен матёрый уголовник, сознавшийся в этом преступлении.
  - Может быть, вы отгадаете, дорогой Михаил, почему старый разбойник сознался? - Лев Николаевич сделал паузу. - Его обвинили в убийстве полицейского, а за это можно угодить на виселицу. Уголовник решил сознаться в меньшем преступлении и открыл своё "алиби" на время смерти городового.
  Ильский нервно усмехнулся:
  - Вы преподнесли это так, словно я совершил геройский поступок.
  - Так и было на самом деле, - откликнулся Измайлов. - Ведь вы не бросили своего подзащитного, хотя он и не мог вас щедро отблагодарить.
  Признаться, я тоже был впечатлён благородством адвоката. Пусть внешне он не походил на Джеймса Галла, но не уступал ему в душевных качествах. Хералд, не издав ни звука, спрыгнул с хозяйских коленей и забрался на ручку кресла Ильского, прижавшись к его руке.
  - Хороший котик, - Пётр Евсеевич осторожно погладил кота и слабо улыбнулся.
  Всё же я не вынес не подходящей к месту идиллии и громко вопросил:
  - Что нам делать? Разве можно спасти Оленину?
  - "Una furtiva lagrima" - тихонько пропел Лев Николаевич и посмотрел прямо мне в глаза:
  - Мой дорогой друг, вы неправильно ставите вопрос. А правильно будет так:
  "Как нам спасти Оленину и её честное имя?" - Он вдруг оживился и будто принялся читать лекцию.
  Ильский тоже не зевал: он схватил со стола перо, макнул в стоящий поблизости чернильный прибор и принялся записывать прямо на своих листках, благо там ещё оставалось свободное место.
  Измайлов же был во власти вдохновения:
  - Во-первых, мы должны встретиться с Татьяной Юрьевной. Я прошу вас, Пётр Евсеич, это устроить.
  - Во-вторых, мы втроём навестим дом Олениных и осмотрим помещение на правах официальных защитников хозяйки.
  - В-третьих, мы с Михаилом Ивановичем поговорим с одним знакомым полицейским чином. (Измайлов подмигнул мне, и я понял, что он говорит о Егоре Федотыче Кудасове* из столичного полицейского управления).
  - В-четвёртых, мы добудем точные сведения о лекарствах, которые были назначены доктором Рейлем и получены по рецепту в аптеке.
  - В-пятых, посетим артель посыльных и посмотрим подпись отправившего письмо.
  Далее будем действовать по обстоятельствам.
  Пётр Евсеевич вскочил, воодушевлённый грядущими планами, и заявил, что отправляется домой готовить официальный запрос для предоставления свидания с подзащитной. Оказалось, что нас ждёт ещё один неприятный сюрприз: судебное заседание по делу Олениных должно состояться через неделю, в понедельник. Это означало, что осталось критически мало времени. Ильский вновь поблагодарил нас за приятное общество, вкуснейший завтрак и попросил как-нибудь ещё навестить нашу квартиру, чтобы полюбоваться на "Рассвет" Моне.
  Расстались мы как старые знакомые; Хералд на прощание потёрся о ноги Ильского, чем вконец его растрогал.
  Настроение моё приподнялось, и мне показалось, что двигаясь по пунктам, указанным Измайловым, нам действительно удастся найти ниточку для оправдания Татьяны Юрьевны в этом нелепом, на мой взгляд, обвинении.
  - Дорогой Михаил, - услышал я голос Льва Николаевича, - посмотрите, пожалуйста, статьи о непреднамеренном убийстве, убийстве по неосторожности и всё о семейном праве, - нам необходимо быть во всеоружии.
  Я обернулся:
  - Так вы не поверили, что я утром занимался?..
  Улыбнувшись, Измайлов покачал головой. Мне показалось, что он сделал это точь-в-точь, как моя маменька.
  
  
  Егор Федотыч Кудасов* - полицейский в чине коллежского асессора, см. роман "Стилет с головой змеи".
  
  
  Арестантский дом
  
  
  На следующий день с утра на меня обрушились волнения за судьбу Олениной, - вероятно, сказывалась пасмурная и ветреная погода за окном. Осталась всего неделя до начала суда, а мы со вчерашнего дня ничего не предприняли. Я сделал несколько самоотверженных попыток ускорить ход событий, и, в конце концов, Лев Николаевич сказал:
  - Дорогой Михаил. Вы ведёте себя неразумно. Пока мы не услышим версию смертельной драмы из уст нашей подзащитной, нам не удастся выстроить линию доказательств её невиновности. Проще говоря: нам нужно знать, что она собирается говорить в суде. Очень может быть, что ей ни в коем случае нельзя этого позволить.
  Этим он меня снова удивил.
  - Что же она должна говорить?
  - Только то, что разрешу я. И только - в своё время. А до этого - скромно молчать.
  Вот так время подчинилось Измайлову, а мне осталось только ждать и мучиться бездельем. Впрочем, днём вместе с посыльным пришли добрые вести: Ильскому удалось быстро выхлопотать разрешение на свидание с Татьяной Юрьевной, и он собирался заехать за нами в половине третьего.
  
  Экипаж, нанятый Ильским, оказался просторным, и трём мужчинам нашей комплекции хватало места для путешествия с комфортом. Как вы помните, жили мы напротив Петропавловской крепости, на другом берегу Невы, поэтому довольно споро добрались до Троицкой площади.
  Думаю, вы поймёте моё волнение, когда мы подошли к Иоанновскому мосту, ведущему через пролив к крепостным воротам. Первое, что меня поразило - обилие часовых; мне показалось, что на другом конце моста живут люди, всегда находящиеся в состоянии войны с невидимым врагом. Часовые стояли не только у начала моста, но и у каждых ворот, на стенах крепости и у большинства зданий внутри неё. Недаром, за двести лет существования Петропавловской крепости из неё не удалось убежать ни одному узнику.
  Мы шли втроём по деревянному мосту, чёрная маслянистая вода билась об опоры, подгоняемая ветром, а со стены за нами неотрывно наблюдал караульный. На мне было лёгкое пальто и мой любимый зонтик, Пётр Евсеевич надел шинель своего ведомства. Но колоритнее всего выглядел Измайлов: он закутался в немного старомодный широкий плащ, который демонически развевался на ветру, в левой руке он нёс небольшой саквояж, а каждый шаг моего друга сопровождало пристукивание трости по доскам моста.
  Только сейчас я осознал, что у Льва Николаевича в трости спрятано холодное оружие, то бишь - длинный обоюдоострый стилет, и если охрана крепости или тюрьмы его обнаружит...
  Чтобы оказаться за вторым кольцом укреплений, нам пришлось пройти белокаменные ворота в греческом стиле. Меня впечатлили два огромных русских стяга справа и слева от прохода и чёрный гигантский двуглавый орёл над аркой. Не позавидуешь тому, на кого он обрушится всей своей мощью.
  Однажды мне довелось побывать в Крепости в тёплый летний день. Меня главным образом интересовала пушка, чей громовой удар будил меня в выходные дни (на лекции в университет приходится вставать раньше), и Петропавловский собор, поражающий воображение изысканностью и богатством интерьера, а также мраморными надгробиями на могилах русских императоров и императриц. В солнечный воскресный день у собора гуляло много разношёрстной публики, скорее всего пришедшей на утреннюю службу в Крепость, как и я - из любопытства.
  Сейчас же - в хмурое ненастье - Крепость не только внешне напоминала средневековую военную твердыню, но и внутренне вся ощетинилась караулами и дозорными. Поэтому, когда мы добрались по неудобной брусчатке до Арестантского дома в Трубецком бастионе, меня захватили мрачные мысли и нервная дрожь. Хотя, возможно, надо было просто потеплее одеться.
  
  В караульном помещении нас встретил офицер охраны удивительной внешности - словно оживший злодей сошёл с театральных подмостков. Форма сидела на нём ладно, но голова, казалось, только что побывала в руках гримёра. Редкого иссиня-чёрного цвета волосы контрастировали с бледной, будто вылепленной из воска кожей, а брови и хищно загнутые усы смотрелись, как приклеенные. Пока он внимательно просматривал наши документы, я помимо воли и приличий разглядывал его ястребиный нос и роковой профиль. Негромким, но вкрадчивым голосом офицер представился как штабс-капитан Гончар. С трудом оторвав взгляд от его лица, я тут же нарёк его Янычаром.
  Он проводил нашу троицу в помещение для свиданий, и когда проходил мимо караульного, тот невольно вытянулся перед ним, хотя Янычар даже не взглянул в его сторону.
  - Вы можете присаживаться, господа, - обратился он к нам. - Арестованную сейчас приведут. - Сам он встал у стены, и вновь напомнил мне злодея перед исполнением коронного монолога.
  Мы сняли верхнюю одежду и присели к длинному дощатому столу, стоящему посреди просторной комнаты. Чтобы не пялиться на штабс-капитана, который преспокойно наблюдал за нашими движениями, я осмотрел помещение. Мебели здесь было немного: две широких лавки со спинками возле стола, длинная лавка около больших, забранных решёткой, окон и одинокий стул у стены, где стоял Янычар. Вдруг он почти беззвучно подошёл к нам вплотную и предложил:
  - Будьте любезны, ваши вещи.
  Ильский, видимо, был хорошо знаком с распорядком и открыл свой портфель с бумагами, состоящий из трёх отделений. Лев Николаевич предъявил небольшой саквояж, внутренность которого мне не удалось разглядеть.
  - Хорошо, - уронил офицер после осмотра, и я успокоился, что он так и не проверил начинку измайловской трости.
  В комнате плавала странная смесь запахов. От нечего делать я попытался угадать её состав. Здесь, несомненно, присутствовал густой запах свеженачищенных сапог, довольно резкий тон дезинфицирующего средства и уютный дух горящих дров. Немного согревшись, я уже не так мрачно воспринимал свой первый визит в тюрьму, хотя скорая встреча с Татьяной Юрьевной несколько будоражила меня. Ильский невозмутимо проверял свои бумаги и приготовил карандаш, Лев Николаевич поглаживал седую полоску на бороде, а Янычар стоял недвижно, словно в помещении никого не было.
  Входная дверь отворилась, и внутрь шагнул караульный:
  - Арестованная доставлена, вашблагородие!
  - Ввести, - скомандовал офицер.
  - Заводи, - откликнулся караульный, и в проходе показалась Оленина, а за ней маячила фигура конвойного.
  - Добрый день, господа! - сказала она своим ясным голосом и улыбнулась с такой милой непринуждённостью, как будто встретила нас в гостиной.
  Мы втроём встали, причём я, кажется, сделал это чересчур резво, и, когда она приблизилась, по очереди поцеловали её руку без перчатки. В этом помещении естественная вежливость казалась чем-то странным и чуждым.
  - Присаживайтесь здесь, госпожа Оленина, - таким же ровным голосом произнёс Янычар, указывая на лавку, стоящую спинкой к выходу. - У вас будет достаточно времени для беседы, господа, но прошу не злоупотреблять нашим гостеприимством.
  Последнее слово прозвучало ещё более нелепо, чем все наши церемонии вместе взятые, поэтому мы трое только кивнули в ответ. Караульный вышел за дверь, а Янычар подошёл к стоящему у стула конвойному и, не обращая внимания на нас, начальственным резким тоном втолковал солдату:
   - Разговору не мешать. Все передачи в моём личном присутствии. Стоять здесь (он ткнул пальцем в место у стены, где арестованная оказывалась слева от охранника, а наше трио - справа). Остальное - по уставу. Ясно?
  - Так точно - ясно, ваше благородие! - отозвался высокий блондин ломким, но твёрдым голосом.
  - Я не прощаюсь, господа, - произнёс Янычар и, оглушительно щёлкнув каблуками, покинул помещение.
  Мы услышали, как конвойный выдохнул после ухода начальства и встал точно на место, указанное офицером. Он лишь повёл немного кадыковатой шеей и замер, словно проглотил аршин.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"