Зубачева Татьяна Николаевна : другие произведения.

Тетрадь 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вычитано

ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ

  
   Лилиан быстро прошла в магазин. Миллисент уже закрыла дверь и подсчитывала кассу.
   - Милли.
   - Да, Лилли, они ушли?
   - Да, я их отпустила. Милли, это невероятно!
   - Что именно?
   - У индейца рубашка, ты заметила?
   - Я заметила, что другая. Ну же, Лилли, не томи.
   - Во-первых, она из настоящего крепа, во-вторых, на ней метка "Лукаса", а в-третьих, - Лилли хитро улыбнулась. - Это форменная рубашка Старого Охотничьего Клуба.
   Миллисент всплеснула руками.
   - Не может быть! "Лукас"... У нас на весь город нет ни одного, кто бы носил вещи от "Лукаса".
   - А члены Старого Охотничьего Клуба у нас есть? И чтобы клубную форму заказывали у "Лукаса".
   - Невероятно!
   - Она чистая, пуговицы подобраны в тон, но не форменные. Поэтому не сразу заметно.
   - Кто-то следит за его одеждой.
   - Да. Есть ещё детали. Но это потом, Милли.
   - Конечно. Но это становится интересным. А белый?
   - Как вчера. Он каждый день рубашки не меняет.
   - Может, у него просто нет сменных?
   Лилиан пожала плечами и устало облокотилась о прилавок.
   - Да, я дала им по плитке "зёрнышек".
   - И как?
   - Взяли, конечно. Но, похоже, они не знают, что это такое.
   - Интересно. Индеец - понятно...
   - Да, раз уж зашла о нём речь, Милли. У него номер раба, а клейм на спине нет.
   - Раб по рождению? Для индейца странно. Но... но для спальника нормально.
   - Да. А белый? Он-то должен знать о "зёрнышках". Это же самое дешёвое из лакомств, дешевле ковбойских конфет.
   - Похоже, - усмехнулась Миллисент, - у белого тайн и странностей не меньше, чем у индейца.
   Миллисент быстро закончила с кассой и убрала деньги.
   - Да, кажется, совсем недавно я считала, что ничего интересного для нас уже нет. Что мы всё обо всех и обо всём знаем.
   Лилиан засмеялась и обняла сестру.
   - Милли, когда не будет интересного, ты его выдумаешь. И знаешь, я тут думала. О русских. Ну, их праздники, вкусы и так далее, нужно расспросить Джен Малик. У неё ещё дочка "недоказанная".
   - Да, знаю. Она ведь русская. И очень мила. Кстати, стоит намекнуть ей, что она может заходить к нам с девочкой.
   - Кстати, дочка белее матери.
   - Ещё одна тайна для меня? - засмеялась Миллисент.
   - Специально для тебя, - поддержала шутку Лилиан. - Три задачи сразу лучше, чем по очереди.
   - Не лучше, а интереснее, Лилли.
  
  
   Женя аккуратно разделила плитку на три части. Разлила чай. Алиса хитро исподлобья следила за Эркином, и, поймав этот взгляд, он не склонился над чашкой, а поднес её ко рту. Алиса вздохнула: сослаться на Эркина не удастся - и села прямо. Женя улыбнулась.
   Мирное вечернее чаепитие. Эркин сидит, опираясь локтями о стол и держа двумя руками чашку перед лицом. Дышит паром. Но чашка мешает ему видеть Женю, и он, отпив, ставит её на стол.
   - Бери "зёрнышки". Ты не пробовал раньше?
   - Нет. Там, - он головой показывает куда-то за стены комнаты, и Женя догадывается, что речь идёт о Паласе. - Там такого не было.
   - А что было?
   - Нуу, шоколад, плитками, конфеты с ликёром, с бренди... - он пожал плечами, припоминая. - Вино с фруктами...
   - Вкусно? - заинтересовалась Алиса.
   - Не знаю, - смущённо признался он. - Чего-то не пробовал, только видел, а что пробовал... совсем не помню, - и улыбнулся Жене. - Апельсины помню.
   - Два больших или три маленьких, - засмеялась Женя. - Я тоже помню. Очень холодные.
   Алиса недоумённо посмотрела на них, но быстро переключилась на "зёрнышки" Эркина. Он отщипнул уголок и всё, больше не ест. Она уже потянулась к плитке, но её остановил строгий взгляд матери.
   - И перестань её баловать, - не менее строгие слова были обращены к Эркину. - Тебе тоже нужно сладкое.
   Как всегда он не стал спорить, только опустил ресницы на секунду и решительно взял свою долю, разломал пополам, половину кинул в рот, а другую подтолкнул Алисе. Только в опущенных глазах, да в силе, с которой он разломал плитку, и проявилось его недовольство. Но Женя столь же решительно повторила его операцию со своей плиткой, правда, ей пришлось взять нож, и "лишнюю" она положила перед Эркином.
   - Ты работаешь. Тебе надо сладкое.
   - А ты? - вскидывает он на неё глаза. - Ты не работаешь?
   Женя только улыбнулась в ответ. И её улыбка тут же отозвалась его улыбкой.
   Потом, уже когда Алиса крепко спала и он лёг, Женя, пробираясь в темноте к своей кровати, вдруг присела на корточки у его постели, осторожно ощупью погладила по голове.
   - Ёжик мой, знаешь, как приятно делиться.
   Он легко перехватил её руку, прижал к своему лицу и тут же отпустил.
   - Кто я?
   - Ёжик, - повторила она. - Чуть что, сворачиваешься клубком и колючки выставляешь.
   Он ждал, что она опять... дотронется до него, ждал, хотел и боялся этого. Но Женя встала и пошла к себе. И если б он лежал не на полу, он бы и не услышал ничего, так бесшумны были её шаги. Чуть скрипнула кровать, зашуршало одеяло. И еле слышное сонное дыхание.
   Эркин потянулся под одеялом, высвободил руки. Днём уже жарко, и вечером без куртки не замерзнёшь. Уже не весна, лето почти. Летом дров колоть не надо, хотя если на зиму закупают... Летом другая работа... Он закинул руки за голову и улыбнулся тому, как легко, без боли в правом плече, удалось это сделать. Совсем хорошо зажило. Зудит иногда внутри, но разотрёшь - и нормально. И щека чешется. Особенно когда вспотеешь. Но повезло ему, конечно, сказочно. В жизни так не везёт. Чтоб из такой заварухи и целым выскочить. С пристройкой работы ещё дня на три, не меньше. Крышу надо делать сейчас. А то в дождь все зальёт. А дождя давно не было. Странная весна. То льёт без перерыва, то сушь такая же. Как в то лето, когда Грегори забрал его со скотной гнать бычков на бойню...
   ...Второе лето подряд хозяева покупали весной стадо бычков, лето их пасли на свободе, а осенью гнали на бойню. На второе лето Грегори спьяна разругался с другими надзирателями, отказался от сменщика и взял троих рабов. Двоих рабов и отработочного. Его, круглолицего смешливого Шоколада, а отработочного звали... Джефф, да Джефф. У него кончался третий год отработки, и парень из кожи был готов вылезти, лишь бы отработать до конца и получить свободу. Тогда он и научился ездить верхом. Грегори взял лошадей для всех, да ещё две лошади для вьюков и подмены. Двойное стадо получилось. Грегори ездил ловко, а они все в первый раз сели верхом, и Грегори в своё полное удовольствие наиздевался над индейцами, которые с конём не могут справиться. Шоколад в первый же день сбил лошади спину, и Грегори его так выпорол, что парень долго спал только на животе. Он потихоньку подсматривал, как сидит на лошади Грегори, и подражал ему. А как сообразил и приспособился ловить движения лошади и подстраиваться под них - дело пошло куда лучше. День за днём, ночь за ночью бычки, лошади и они. Не видя людей, ночуя у костра - Грегори ставили палатку. Грегори беспощадно влеплял плетью или кулаком за каждую оплошность, но показательных порок не устраивал. Да и перед кем выпендриваться, перед бычками? Каждое утро один из них оставался у костра, Грегори называл это лагерем, и он долго не мог привыкнуть и боялся окрика: "Пошёл в лагерь!" - да и не он один. Грегори заметил это и остававшегося звал лагерником. Их страх забавлял его. Лагерник убирал, следил за костром, стряпал из выдаваемых Грегори утром продуктов. Вечером лагерник подавал в палатку обед, Грегори раздавал им хлеб и варево, и один уходил к стаду на ночь, а двое отсыпались. Ночной с утра оставался в лагере и мог отоспаться днем. Этого порядка Грегори придерживался железно. И в них так вбил, что когда кончились продукты и Грегори, отчаянно ругаясь непонятными словами, потом он уже узнал, что это русская ругань, взял вьючную лошадь и уехал на трое суток, они это время жили без него, но по тому же порядку. Правда, варево было совсем пустым, но Джефф нашёл какую-то траву, и они жевали её сырой, заливали кипятком и пили горький, отбивающий голод отвар, да палатка Грегори так и простояла эти три дня с наглухо застёгнутым пологом. И трепались они в эти дни... Без умолку. Не слушая друг друга, не соображая, что несут, даже сами с собой. Он как раз кипятил на костре этот отвар, когда вернулся Грегори. Подъехал почти к костру и остановил коня. Сдвинул свою широкополую шляпу на затылок и одним движением глаз охватил свою запылённую палатку, их куртки чуть в стороне под кустом, крохотный костерок и булькающий котелок для рабского варева. Он подошёл принять поводья, и Грегори слез с коня и молча пошёл к себе в палатку. Он снял вьюки и положил их у входа в палатку. Вьюки тяжёлые. Если там продукты, то надолго хватит. Он хотел вернуться к лошадям, но Грегори из палатки кинул ему свой кофейник. И пришлось бежать за водой для кофе к роднику. Правда, пока он бегал, Грегори сам расседлал и отпустил лошадей. Он поставил кофейник на решётку и подложил дров. Вода в роднике холодная, пока закипит, Грегори может и влепить. Но Грегори убрал вьюки в палатку и возился там, пока на кофейнике не запрыгала крышка. И сам вышел и сел у костра. Хотя и раньше днём такое случалось. Но он видел, что Грегори какой-то не такой, и предусмотрительно держался в стороне.
   - Оседлай Бурого, - бросил ему Грегори, не глядя на него и сосредоточенно засыпая в кофейник тёмно-коричневый, почти чёрный порошок.
   - Да, сэр.
   На Буром, неприглядном, но выносливом коньке обычно ездил он. Грегори не мешал им, когда они седлали, и как-то само собой получилось, что у каждого был свой конь. И приказ Грегори задел его. Мог взять и Примулу, общую подменную. Но он не ослушался, привёл Бурого и заседлал его седлом Грегори. Седло и уздечка у каждого свои, и менять их Грегори не разрешал. Грегори налил себе вторую кружку, когда он подошёл к костру.
   - Ну?
   - Готово, сэр.
   Грегори отставил кружку и встал. Шагнул было к Бурому и вдруг повернулся, наклонился над рабским котелком, откуда уже тянуло травяным запахом.
   - Это что ещё за пакость?
   - Трава, сэр, - осторожно ответил он.
   - Что ещё за трава?! Ну-ка, покажи!
   - Вот, сэр, - он вытащил из кармана и протянул Грегори стебель, от которого всё утро понемногу отщипывал и жевал листочки.
   Грегори взял стебелёк, осмотрел, размял в пальцах, понюхал... И влепил ему такую оплеуху, что он покатился по земле, едва не угодив в костёр. Вторым пинком Грегори сбил с решётки и перевернул котелок.
   - Додумались, идиоты!
   Лёжа на земле, он следил за сжимавшими плеть руками Грегори. Ударит или пронесёт? Пронесло. Грегори швырнул стебелёк в костер и, пригрозив на прощание:
   - Ещё раз увижу, пузырчатка раем покажется, - легко вскочил на Бурого.
   Предназначавшийся ему удар достался Бурому. Нахлестывая коня, Грегори ускакал к стаду, а он, невольно постанывая от звона в ушах, потащился за водой уже с котелком. Он только успел вернуться, поставить котелок на огонь и унести подальше от лагеря собранную траву, как вернулся Грегори и с ходу стал перетряхивать их куртки, потом велел ему поднять руки и обыскал, обшарил всего.
   - Я вас, чертей, знаю, - бормотал Грегори. - Когда нельзя, так вам надо.
   Ничего не найдя, Грегори успокоился.
   - Ну, Угрюмый, твоё счастье, что выкинуть успел. Смотри, я не шучу.
   Потом Грегори отмерил ему щедрую порцию сорной крупы для их варева и дал хорошей крупы и мяса для своего обеда. И тут заметил так и стоящую у костра свою недопитую кружку. Он хлопотал у решётки, но краем глаза поймал удивлённую усмешку Грегори.
   - Ишь ты, какой гордый.
   В голосе Грегори не было злобы, но слова о гордости для раба слишком часто оборачивались наказанием, и он, ожидая удара, втянул голову в плечи, но отойти от костра не рискнул.
   Грегори выплеснул остывший кофе в огонь, и ему пришлось подправлять костёр. А Грегори ушёл в палатку и вернулся с двумя толстыми ломтями хлеба. Между ними лежал ломоть копчёного жирного мяса. Не спеша, так, чтобы он не мог не видеть, Грегори налил полную кружку, отпил глоток, откусил чуть-чуть самый край сэндвича, накрыл им кружку и отошёл на шаг. Как положено: господскую еду раб может только доесть за господином. И желая дать рабу такую еду, господин должен хоть надкусить, хоть губу омочить и оставить еду в досягаемости. Он понял: Грегори угощал его. И он медленно подошёл, взял сэндвич и поднял кружку, вдохнул запах, от которого закружилась голова. Грегори вскочил на Бурого и уехал к стаду. Он успел заметить, что задний карман у Грегори оттопырен, похоже, хлебом, так что Джефф и Шоколад тоже сейчас получат. Грегори уже если угощал, то всех, любимчиков не было. И влеплял кулаком или плетью тоже поровну. Он сел на землю и не спеша, смакуя каждый кусок, гоняя во рту каждый глоток, ел, стараясь растянуть, продлить наслаждение. А вечером, когда они уже наелись небывало густого варева, Грегори вышел к ним из палатки. Они сразу повскакали на ноги. Оглядывая их ярко блестевшими в свете костра глазами, Грегори начал с того, что обругал их как никогда, и только потом перешёл к делу.
   - Разбираться, кто из вас первый до такого додумался, я не буду. Все вы олухи друг друга стоите. В глаза смотреть! - они подняли головы. - Голод она забивает, это верно. А к осени вы на Пустыре валяться будете. Поняли, тупоголовые? - Грегори посмотрел на Джеффа с заплывшим свежим синяком глазом и недобро улыбнулся. - Скажете, кому на Пустырь охота, я ему сам целую охапку дам. Всё ясно?
   - Да, сэр... Да, масса, - дружно ответили они, невольно косясь на плеть, которой поигрывал Грегори.
   - Надо бы вам всем по мягкому влепить. Три дня потерпеть не могли. Но считайте это за мной. К следующему разу прибавлю. А теперь пошли вон. Кто ночной? Джефф? Чтоб я тебя не видел! А вы двое дрыхните.
   - Да, сэр.
   - Да, масса.
   Любое приказание должно встречаться согласием...
   ... Эркин, не открывая глаз, перекатился на бок, и вздохнул. До рассвета ещё далеко, можно спать дальше. Грегори был не самой большой сволочью, бывали гораздо хуже, и пошутить любил, хотя от иных его шуток в озноб бросало, как тогда...
   ... Пастьба заканчивается. Жухнет трава, дожди стали холодными. Подросшие, отяжелевшие бычки медленно идут по размешанной копытами и колёсами грузовиков дороге. За недальним леском шоссе, бетонка, но Грегори не захотел гнать стадо среди машин, и они второй день тащатся под мелким холодным дождём. Зато бычки кормятся до последнего дня. До последнего своего дня нагуливают мясо. Блестят мокрые спины бычков, блестит кожаная куртка Грегори.
   - А ну веселей! - покрикивает надзиратель. - До бойни совсем ничего осталось.
   Но сам останавливает стадо у развилки.
   - Сгоните в низину, пусть покормятся.
   Какая кормёжка! Они же сейчас на жвачку залягут, потом умучаешься поднимать. И до вечера ещё далеко. Но не им указывать. Они заворачивают стадо, и бычки неохотно, толкаясь, спускаются в низину. Грегори сам спутывает и пускает вьючных лошадей и легко вскакивает на своего тёмно-гнедого Пирата.
   - Поехали!
   А стадо без присмотра? Но... это дело Грегори. И они скачут за надзирателем по неширокой, видно, не часто ездят, дороге. Дорога петляет среди деревьев, на поворот вперёд не видно. И серый глухой забор в два роста с колючей проволокой поверху возникает перед ними внезапно. Калитка-дверь, и у калитки крохотный, низкий рядом с забором домик-будка. Весёлый, свежеокрашенный, блестящий от дождя. С кружевной занавеской и цветами в окне. Из-за забора глухой слабый то ли стон, то ли вой множества голосов. И они догадываются, куда их привезли, и не хотят верить догадке. Грегори спешивается и идёт к калитке. Ему навстречу из будки выходит седой хромающий белый в старой армейской форме.
   - Жив ещё! - приветствует его Грегори.
   - Твоими молитвами, - ухмыляется Хромой.
   - Как дела?
   - Хреново. Полный застой. Если только ты подкинешь.
   - По товару глядя, - смеётся Грегори.
   - Ничего интересного нет. Честно.
   - Верю. Я посмотрю.
   - Смотри. Погляд бесплатен.
   Они слушают, затаив дыхание, страстно желая, чтобы о них забыли, в упор не заметили. Но Грегори взмахом плети подзывает их, и они покорно спешиваются, привязывают лошадей к коновязи сбоку от мощёной площадки для автомобилей и подходят.
   - Вот и приехали, - Грегори улыбается им. - Это Пустырь, понятно?
   - Да, сэр.
   - Да, масса.
   Они отвечают тихо, почти беззвучно, но Грегори удовлетворён. Пустырь - место, куда свозят больных, ослабевших, состарившихся рабов, если хозяину лень или неохота самому убить бесполезного едока, и те здесь без еды и питья ждут. Смерти или чуда. Потому что любой белый, заплатив сторожу за вход сущую мелочь, может забрать себе любого из них. Здесь конец каждого раба. И отработочного, если он не успел отработать свой срок и стал бесполезным.
   - Я с ними зайду, - говорит Грегори.
   - А выйдешь? - ухмыляется Хромой.
   - Там видно будет, по обстоятельствам, - Грегори говорит серьезно, слишком серьезно, но им не до таких тонкостей. - Может, и поменяю.
   - Аа, - понимающе кивает Хромой, - бывает, - и открывает калитку.
   Несильными, но точными пинками Грегори вталкивает их, входит следом и с лязгом захлопывает калитку. Их оглушает разноголосый вой, шёпот, крик, стоны.
   - Возьмите меня, масса...
   - Меня...
   - Я сильный, масса...
   - Я могу работать...
   - Масса...
   Они так и остались стоять у калитки, не решаясь отойти от неё. И смотрели, как Грегори неспешно ходит между обнажёнными, дрожащими или бессильно распростёртыми телами, блестящими от воды. Вот носком сапога Грегори катнул, отодвигая с дороги, голову с обильной сединой в коротких курчавых волосах. И все эти... тела, обтянутые кожей костяки, или распухшие, в гноящихся ранах и рубцах, тянулись к Грегори, протягивали трясущиеся руки, некоторые пытались встать, и Грегори щелчком плети укладывал их.
   - Нет... не надо... нет...
   Кто это шепчет? Джефф, Шоколад, или он сам? Они сбились, прижались друг к другу и к забору. И то ли дождь, то ли слёзы текут по лицу. А Грегори уже идёт к выходу и, не глядя на них, проходит к калитке, стучит рукояткой плети. И калитка открывается. Грегори шагает через порог. А они как во сне, в оцепенении не смеют ни крикнуть, ни шевельнуться. И в последний момент Грегори машет им. И толкаясь, чуть не сбивая друг друга с ног, они выскакивают наружу, бегут к лошадям, одним духом взлетают в сёдла... Он ещё видит, как Грегори отсчитывает Хромому деньги, даёт пачку сигарет и о чём-то говорит. Потом не спеша подходит к Пирату, привычно ловким движением взмывает в седло. И вот они уже скачут за Грегори обратно, к стаду, к жизни. И тут Грегори оглядывается на них и останавливает коня. Останавливаются и они. Оглядев их, Грегори вдруг говорит:
   - Вы что, решили, что и вправду вас там оставлю? - и начинает хохотать. - Это ж сколько у меня бы Говарды вычли?! Ну вы идиоты! Ну и ну!
   И всю дорогу до стада и потом Грегори то и дело хохотал, радуясь удавшейся шутке...
   ...Женю разбудил еле слышный стон. И ещё толком не проснувшись, она сорвалась с кровати, нагнулась над Эркином, затеребила его.
   - Эркин, что с тобой, Эркин?
   Он тяжело со всхлипом перевёл дыхание. Она нащупала его голову, провела ладонью по мокрой щеке с выпуклым горячим шрамом.
   - Же-ня, - он снова всхлипнул, - это был сон, Женя...
   - Ну конечно, сон, - она гладила его по волосам, по лицу. - Только сон, Эркин. Ничего, всё хорошо. Ну что ты, родной, - и чувствовала, что плачет сама.
   Он поднял руку и нащупал её лицо, погладил по щеке.
   - Не надо, Женя. Я просто... просто вспомнил...
   Она прикрыла ему рот рукой.
   - Не надо, не рассказывай. Тогда забудешь.
   Вдруг он тихо рассмеялся.
   - Я о тебе шесть лет молчал и не забыл.
  
   Как они угадали со временем! Только закончили обшивать пристройку, как зарядил дождь. На весь день. То моросит, то припустит. Но они уже работали внутри. Делали внутреннюю обшивку, полки, прилавок, угловую скамью у двери... Работали не спеша, подгоняя доски по узору. Дверь они держали настежь, и запахи сырости, свежей мокрой листвы и травы мешались с запахом древесины. Внутренняя дверь, ведущая из пристройки в дом, была до них. Они считали её запертой и не обращали на неё внимания. Груда досок и брусьев стала совсем маленькой.
   - С головой рассчитано, - сказал Андрей, когда они занесли в пристройку последние доски, чтоб те не мокли попусту.
   Эркин молча кивнул. Обрезков почти не остаётся.
   Маленький горбатый негр с морщинистым и каким-то перекошенным лицом разбирает каменную изгородь напротив входа в пристройку и делает дорожку от пролома к крыльцу. Бьюти называет его Уродиком. Округлив глаза, она шептала, что пять лет назад мисси Милли забрала его с Пустыря, Уродик молчит или бурчит что-то неразборчивое, и работает он в саду и во дворе, а спит в сарае с инструментами, а в дом никогда не заходит, а еду ему носит она или Нанни, её мама. Пока они ставили коробку и обшивали её снаружи, Уродик не показывался, а ушли они внутрь - завозился.
   - А Бьюти боится его, - хмыкает Андрей.
   - Такого испугаешься, - пожимает плечами Эркин. - После Пустыря как после Оврага, уже не человек.
   Андрей только вскидывает на него глаза и молча кивает.
   Бьюти уже рассказала им, что это будет магазин для цветных и торговать в нём будет она. Мисси Лилли с ней даже счётом занимается. Они охотно болтали с ней о всяких пустяках. Старуха, правда, по-прежнему тряслась от негодования, видя их за одним столом, но до швыряния посуды больше не снисходила. Заходили к ним почти каждый день ближе к вечеру то одна, то другая хозяйка. Обязательно восторгались. Словно невзначай расспрашивали. Эркин сразу замыкался, переходил на извечно рабское: "Да, мэм", - а Андрей отпускал такую шутку, что белые леди краснели, хихикали и исчезали. Но премию - какими-то сладостями, каждый раз новыми - они получали каждый вечер. И однажды на улице, когда они уже отошли так, что их не услышат, Эркин сказал:
   - А они этим, - он повертел большую конфету в виде листа, - они проверяют нас.
   - А на кой хрен им это? - дёрнул плечом Андрей. - Чего они хотят?
   - Не знаю. Но они дают и смотрят.
   - Как мы берём?
   - Ну... - Эркин замялся, не зная, как передать смутное чувство, - ну-у, может... ну как мы их разглядываем.
   - Зачем?
   - Не знаю, - он остановился и как-то беспомощно посмотрел на Андрея. - Ты-то чего думаешь?
   - А ничего, - Андрей переложил свой ящик из руки в руку. - Смотрят точно. Будто выслеживают нас. На шмоне так смотрят.
   - Где?
   - На обыске лагерном! - тихо рявкнул Андрей. - Но зачем им?!
   - Пошли, - Эркин дёрнул его за рукав. - Не маячь.
   - Сам остановился. Пошли.
   Квартал они прошли молча.
   - Ладно, - Андрей ловко сплюнул сквозь зубы в середину лужи. - Последний день завтра. И пусть они горят... огнём разноцветным.
   Из-за дождя рано стемнело, намокшая куртка давила на плечи. И страх, страх перед непонятным, да нет, что ж тут непонятного? Белые были и остаются врагами, его врагами. Эркин шёл домой, устало волоча ноги, сгорбившись. Он чувствовал, что надвигается какая-то опасность, и только не мог понять, где и когда она ударит его. Нет ничего опаснее внезапного удара.
   Женя, только взглянув на него, бросилась греть ему чай, заставила выпить малины. Он вяло со всем соглашался и взбунтовался только после её слов о ночлеге на кровати. Упрямо нагнув голову, на этот раз он не промолчал. Его короткое: "Нет", - было настолько жёстким, что Женя поняла: настаивать бесполезно.
   - Ну, как хочешь.
   И тогда он поднял голову. Посмотрел на Женю, на Алису и снова уронил голову на сцепленные руки. И сидел так, пока Женя убирала со стола и укладывала Алису.
   Женя дождалась, пока Алиса заснула, не беспокоя его. Потом села рядом и мягко положила руку ему на шею.
   - Что с тобой? Что-то случилось?
   Эркин поднял голову, но не повернулся к ней, а смотрел прямо перед собой. Женя видела его сцепленные, сжатые до белизны на костяшках пальцы, неподвижное застывшее лицо, только шрам на щеке темнел, наливался кровью. Она молча ждала, не убирая руки. Наконец он смог ответить.
   - Пока ничего, - и повторил. - Пока ничего не случилось.
   И повернулся к ней. Его лицо смягчалось, отходило на глазах.
   - Я... я просто устал от них. От их вопросов. Что им нужно от меня? От Андрея? Подсылают эту, Бьюти, чтобы та выспрашивала. Неужели им мало, что я работаю на них? Чего им ещё?
   - Они не злые, - задумчиво ответила Женя. - И они расспрашивают всех. И обо всех. Ты думаешь это опасно?
   Эркин молча кивнул.
   - Ты извёлся весь, - рука Жени мягко, ласково лежит на его шее, соскальзывает на плечо. - Скорей бы кончилась эта работа. Так?
   - Так, - он кивает осторожно, чтобы не стряхнуть эту руку, от тепла которой утихает внутренняя дрожь, что не от холода, а от страха. - Мы с Андреем так старались найти долгую работу. Чтоб каждый день не искать. А теперь... Когда долго на одном месте работаешь, о тебе там много знают.
   - Они не злые, - повторяет Женя. - Даже их... - она запинается, не желая произносить слово "рабы", и он опять кивает, показывая, что понял, о ком идёт речь, - не ушли от них.
   - Да, я видел. Они остались рабами.
   И вдруг улыбается и осторожно, еле касаясь, снимает большим пальцем слезинку с угла её глаза.
   - Ничего. Там один день остался. Я выдержу. Зато получу много-много. Куча аж до неба.
   И Женя смеётся и подыгрывает его хвастовству.
   - Так много дадут?
   - Да, - он склоняет голову набок, трётся щекой о её руку на своём плече и заканчивает разговор по-русски любимой присказкой Андрея. - И догонят, и добавят.
  
   Они заканчивали работу. День был ещё пасмурный, но тучи иссякли, и через затягивавшую небо сероватую плёнку просвечивала местами голубизна, и солнце ощутимо грело. Уродик закончил дорожку, ловко пересадил кусты живой изгороди, сделав подобие аллеи, и исчез.
   Они стояли посередине пристройки, оглядывая свою работу.
   - Ну вот, - тихо сказал Андрей, - выдюжили.
   Последнее он сказал по-русски, и Эркин не переспросил новое слово, а кивнул и ответил.
   - Всё-таки выдержали.
   И тут открылась в глубине за прилавком та дверь, о которой они и думать забыли, и в магазин вошли обе хозяйки, а за ними Бьюти.
   - Всё готово? - спросила Миллисент.
   Вопрос был не нужен. Что она, сама не видит? Но Андрей ответил.
   - Да, мэм. Принимайте работу, мэм.
   О, на этот раз не было старушечьей бестолковой болтовни, суетливых восторгов. Рачительные и внимательные хозяйки, знающие все тонкости и секреты...
   Миллисент улыбнулась.
   - Вы хорошо поработали.
   - Спасибо, мэм, - серьёзно ответил Андрей.
   - Если не ошибаюсь, - улыбка Миллисент стала лукавой, - это ваша первая стройка?
   - Всё когда-то приходится делать в первый раз, мэм.
   - Да? И справляетесь?
   - С рождением своим я справился, мэм, хоть это было и впервые.
   Лилиан с удовольствием рассмеялась.
   - Вы молодец, Эндрю. Милли, работа выполнена.
   - Да, конечно.
   Миллисент высвободила руки из-под шали, и они увидели две аккуратные пачки денег. Эркин напрягся. Конечно, он слышал от Андрея, сколько им заплатят, но не представлял, что это будет такая толстая пачка. Он и не подозревал, что Миллисент и Лилиан накануне специально подбирали мелкие купюры, чтобы плата выглядела внушительнее. Его напряжение не ускользнуло от Лилиан, и она улыбнулась. Миллисент поймала эту улыбку и ответила ей кивком.
   - Держите. Поровну, не так ли?
   - Да, мэм, - кивнул Андрей, забирая пачку.
   Эркин молча взял свою.
   Миллисент дождалась, пока они спрячут деньги, и сказала.
   - А теперь идите за мной.
   Эркин и Андрей быстро переглянулись, но последовали за ней в белую дверь.
   По недлинному коридору они прошли в комнату, заставленную коробками и мешками на полу и на полках. Сладкие душные запахи делали воздух ощутимо густым и плотным.
   - Выбирайте, - Миллисент широко повела рукой. - Вы закончили работу, и сегодня большая премия.
   Они это тоже придумали вчера с Лилиан. Действительно, пусть парни сами выберут. Это и хорошая награда, и их выбор даст им новую информацию.
   Андрей растерялся, но Эркин, знавший эти ловушки ещё по питомнику и не раз в Паласах видевший, что делали с попавшимися, ответил:
   - Дайте сами, мэм.
   Миллисент и Лилиан переглянулись. Он сказал это тихо и вежливо, как положено, но в этой просьбе была сила отказа, и Миллисент распорядилась.
   - Дай пакеты, Бьюти.
   Лилиан кивнула, сразу подхватив мысль сестры. Бьюти подала два больших пакета из плотной бумаги с веревочными ручками. И Миллисент решительно пошла по кладовке, кидая в пакеты из каждой коробки, из каждого мешка.
   Эркин стоял, привычно потупившись, чтобы не травить себе душу видом господской еды, а Андрей озирался по сторонам и вдруг подтолкнул локтем Эркина.
   - Смотри!
   Эркин поднял голову, поймал взгляд Андрея и посмотрел туда же, куда смотрел Андрей.
   Золотисто-жёлтые толстые кольца были нанизаны на верёвку, и целая гроздь таких связок висела на стене.
   Эркин пожал плечами и вопросительно посмотрел на Андрея.
   - Это же сушки, Эркин. Понимаешь, sushki!
   Незнакомое слово ничего не объяснило. Лилиан, стоявшая за их спинами в дверях, торжествующе улыбнулась. И Миллисент поймала её улыбку и мимоходом, будто невзначай кивнув, сняла две связки. По одной каждому.
   Когда Бьюти увела парней, Миллисент засмеялась.
   - Итак, он русский.
   - Да, Милли. Всё-таки выдал себя. Как хорошо, что мы успели получить товар от Горьятшеффа.
   - Да, вышло очень удачно. Но если он из угнанных, то почему он ходит в рабской куртке? Угнанные не теряли расу, у них были... синие, да синяя форма. И почему остался здесь, не вернулся на Русскую Территорию?
   - Каждое решение порождает несколько новых задач, Милли, не так ли? - рассмеялась Лилиан.
   Миллисент серьёзно кивнула.
   На улице Андрей сразу залез в пакет и выломал из связки сушку. Кинул в рот.
   - С ума сойти! Настоящие сушки. Я их... да тыщу лет не видел.
   Эркин усмехнулся.
   - Однако не поскупились.
   - Ну, так мы и наломались. Неделю, считай, без отрыва. Завтра на рынок, так?
   - Так, - кивнул Эркин. - У меня сигарет набралось, сменять хочу.
   - Дело, - согласился Андрей. - Да, парням нужно поставить. Такой заработок обмывать положено.
   - Всех поить, никакого заработка не хватит.
   - Всех и не будем. А пару бутылок поставить надо.
   - Пару ладно, потяну.
   - С обоих пару. И жратвы хоть какой на закусь.
   - Идёт, - кивнул Эркин. - Деньги сейчас?
   - Завтра разберёмся. Неохота на улице пачку теребить.
   Они шли рядом по пустынной вечерней улице, редкие прохожие никак подслушать их не могли, но говорили они привычно тихо. Квартал белый, мало ли что...
   Когда несёшь заработок, дорога совсем другая. Эркин бы бегом побежал, если б не боялся, что у пакета оборвутся ручки. Пакет он предусмотрительно нёс картинкой с буквами к себе. Он приятно пружинил в руке, и стоило Эркину представить, как Алиса будет его потрошить, у него начинали морщиться в улыбке губы, и приходилось ещё ниже наклонять голову, чтобы скрыть от встречных лицо. А то нарвёшься ещё.
   Жени ещё не было. Он поставил пакет в кухне на стол, разжёг плиту и пошёл в комнату, выложил на комод деньги. Алиса ходила за ним, рассказывая на ходу обо всём сразу. Он кивал, а ответы его Алисе всё равно не нужны. Она и Жене так рассказывает. Женя что-то с утра затевала со стиркой, воды всего полбака осталось, и грязная лохань полна. Пока вынес и вылил лохань и принёс чистой воды, стемнело.
   Эркин опустил шторы и расправлял их, когда пришла Женя. Алиса налетела на неё со своим обычным шквальным рассказом, правда, особое место в нём занимал "пакет Эрика".
   Увидев знакомый фирменный пакет и улыбающееся лицо Эркина, Женя поняла - закончили! И закончили благополучно. Он весь так и сиял, с трудом сдерживая счастливую улыбку, но вслух только сказал, указав Жене глазами на пакет.
   - Премия. А деньги я на комод положил.
   Женя кивнула.
   - Поедим и посмотрим твою премию, - предназначалось это в первую очередь Алисе, потому что та уже залезла с ногами на табуретку, встала на ней и пыталась заглянуть в пакет. - Ты ещё на стол залезь!
   Женя стащила её с табуретки и шлёпнула. Эркин на мгновение отвёл глаза. Он знал, конечно, что шлепок - это совсем не больно, да и не сделает Женя никогда больно никому, тем более Алисе, и сам он в имении, да и раньше - в Паласе, питомнике, в распределителях, да мало ли где ему приходилось сталкиваться с детьми - широко использовал подзатыльники и лёгкие пинки, но что-то, что-то мешало ему принять это так легко, как принимал всё, что делала и говорила Женя.
   После ужина Женя принесла чай и улыбнулась Эркину.
   - Ну, неси свою премию.
   Эркин принёс из кухни пакет и, недолго думая, вытряхнул его содержимое на стол. Алиса восторженно взвизгнула, а Женя засмеялась.
   - Вот это да! Всего надавали.
   - Да, - засмеялся Эркин. - Ходила по кладовке и из каждой коробки одну мне, одну Андрею.
   Алиса хваталась то за одно, то за другое. Конфеты, печенье, вафли, какие-то пакетики из фольги и хрустящего прозрачного целлофана, фигурки из сахара и шоколада, помадка... Эркин сам растерялся перед таким богатством. Он узнал плитку шоколада, маленькие шоколадные бутылочки с ликерами, ещё что-то... Но остальное было ему незнакомо. И он не сразу заметил молчание Жени. А заметив, обеспокоено посмотрел на неё.
   Женя сидела, прижав к лицу связку этих... сушек. Почувствовав его взгляд, она отвела руки от лица и улыбнулась.
   - Домом пахнут...
   Эркин замер. И Андрей так радовался им, и Женя...
   - Сушки? - осторожно спросил он по-русски.
   - Да, - Женя, всё ещё улыбаясь, положила связку на стол. - Мама покупала к чаю. Да, это сушки.
   - Да-а?! - сразу влезла Алиса. - Это ты ела, когда была маленькая? Как я?
   - Да-да, - Женя медленно возвращалась к действительности. - Сейчас дам.
   Но сушки Алисе не понравились.
   - Конечно, шоколад лучше, - подмигнула Женя Эркину.
   Она пересмотрела весь ворох, оставила на столе одну из маленьких пачек печенья и по конфете каждому и решительно убрала остальное. Алиса хныкнула, но Женя уже стала строгой мамой.
   - Нельзя за один вечер всё съесть. Вот. Тебе клубничка, Эркину с шерри-бренди, а мне с ликёром.
   - Да-а, а почему?
   - Мала ты ещё для ликёра, - засмеялась Женя и утешила. - Фантики все тебе, - и пояснила Эркину, - fantik это обёртка.
   Он кивнул.
   Уже ночью, лёжа под одеялом, он всё ещё ощущал на губах и нёбе вкус густой чуть острой жидкости и шоколада. Вкус этот он знал. Такие конфеты были в Паласе. Их заказывали редко, только кто побогаче, и однажды ему перепало. С тех пор он и помнит...
   ...В этот Палас он попал недавно. Палас был дорогой, и спальников меняли часто. В ту смену его отправили в парти-зал, зал для вечеринок. Работа в парти-зале держала тебя в напряжении всю смену. Пока одна из леди не уведёт тебя в кабину, ты не в отстойнике, а в зале, поёшь, ухаживаешь, танцуешь. Леди вдоволь наиграются и навеселятся, перебирая партнёров, пока не пойдут с кем-то наверх, да ещё надо угадать, как ей хочется: вести тебя, идти рядом, или чтоб ты её тащил, а иной и преследования захочется... Словом, в парти-зале вертись, не зевай. Зато и перепадало там больше, чем в обычном: и клиентки побогаче, и шикануть им охота. Иные леди любят угощать. Но вот взбредёт им групповухой прямо на столах заняться, деваться некуда, работаешь где велели, а за битую посуду... нет, леди платят, но им-то все равно надзиратели потом полным пайком отвешивают. Так что, парти-зал по-всякому может обернуться. В тот раз надзиратель выдал ему гитару, и было чуть легче. Он устроился на перилах лестницы, идущей по стене из зала в кабины, и пел попеременно с Саем, которого усадили за рояль на крохотной эстраде в дальнем углу. Когда Сая утаскивали тискаться, он спускался в зал, ходил, наигрывая, между столиками, если леди делала знак, останавливался и пел специально для неё. Время шло к середине смены, ему уже трижды давали за песню отхлебнуть из бокала, от вина першило в горле, и он боялся, что начнёт хрипеть. Через зал взглядом попросил Сая - тот как раз оттискался и вернулся - выручить, и тот заиграл знаменитый Длинный Танец, Лонг Данс, где долго-долго повторяется одно слово: "любовь", а качающаяся мелодия завораживает и не даёт думать о другом. Он поддерживал Сая гитарой, леди танцевали, сверкая белой кожей через всевозможные и невероятные разрезы и вырезы своих платьев. В парти-зале белые леди играют в обольщение и соблазн. Не самая сложная игра, и не так опасна, как игра в насилие. Там чуть пережмёшь, и дура пугается всерьёз, визжит, приходит надзиратель, а там уж как обычно...
   - Ты хорошо играешь.
   Он вздрогнул и поднял глаза от гитары. Надо же, незаметно как подобралась стерва белёсая, чуть не влип. Она стояла на полу с другой стороны перил, но была такой высокой, что их лица на одном уровне.
   - Спасибо, миледи.
   На ней было надето, платье не платье, так, два куска ткани, скреплённые на плечах брошками и узким блестящим пояском по талии. Она стояла боком к нему, и он видел, что, кроме этой ткани и туфелек, на ней ничего нет. Из одежды. Зато браслеты, кольца, множество цепочек и бус с подвесками, длинные серьги. Для работы это плохо. Или сам оцарапаешься, или её оцарапаешь. Она смотрела на него, и он, как положено в парти-зале, пошарил взглядом по её разрезу на боку. Она улыбнулась.
   - Ты будешь играть всю ночь?
   - Какова будет воля миледи.
   - Вежливо и точно, - одобрила она. - Ты индеец?
   - Да, миледи.
   - Один здесь такой?
   Он неопределённо повёл плечами.
   - Не знаю, миледи, - он и вправду не знал. Палас большой, ни в камере, ни в смене он индейцев не видел, была пара метисов, трёхкровок как везде навалом, но метисы из другой смене, вместе они ещё ни разу не работали.
   Она щёлкнула пальцами, подзывая обслугу. Вывернулся из толпы чёрный вертлявый Жучок с подносом, уставленным бокалами. Она взяла самый большой с шампанским и ткнула пальцем в его сторону.
   - И ему.
   - Миледи... - застыл в показном недоумении Жучок.
   - Что я ваших порядков не знаю?! - она рассмеялась. - Принеси ему что положено. Двойной, понял? Я плачу.
   - Слушаюсь, миледи, - преданно выкатил белки Жучок и исчез.
   Он тихо перебирал струны. Обычно рабам давали допивать за собой, но иногда, если леди было жалко вина или она не хотела, чтобы раб пил то же, что и она, то она заказывала рабское питьё. И тогда приносили особый стакан, чтоб не спутать, чтоб сразу было видно и понятно, с розоватой, чуть подслащённой и подкисленной водой. Что туда мешали, он не знал, но работать это питьё не мешало, а иногда было даже приятно. Она стояла, облокотясь на перила, рядом с ним, слегка выгнувшись назад, так что острые груди и соски натягивали ткань, и оглядывала зал. Сай уже несколько раз смотрел в его сторону, но, видя, что он уже занят, продолжал тянуть: "O, my love". Ничего не поделаешь. Сай его выручил, но он уже может только игрой поддержать его, пока руки не при деле. А с пением - всё. Леди желает поболтать.
   - Где тебя учили петь?
   - В питомнике, миледи.
   - Вот как? А откуда ты берёшь эти песни?
   - Слышу, миледи. И повторяю.
   - Не ври, - она коротко и зло рассмеялась. - Ты поёшь свои песни, так?
   Спорить с белым, тем более клиенткой, нельзя, но признаться в сочинительстве ещё опаснее. Рабу сочинять не положено. За спор побьют, а за сочинительство током не отделаешься, только Оврагом. Придётся рисковать.
   - Я слышал это в питомнике, миледи, - тихо ответил он.
   - Вот как? У тебя был, - она снова рассмеялась, - такой образованный надзиратель?! Ведь это...
   Подбежал Жучок с подносом, на подносе высокий простой стакан, налитый почти до краёв. Она взяла стакан и, не глядя, ткнула ему. Он, как и положено, принимая еду, поцеловал ей руку. Она рассмеялась.
   - Хорошо тебя вышколили. Пей.
   - Спасибо, миледи.
   Он осторожно, смакуя, отпил глоток, погонял в пересохшем рту и проглотил. Как ни хотелось осушить стакан залпом, но не стоит. Леди заказала и дала. Он может теперь таскать его с собой и пить понемногу. Тянуть удовольствие. Если только леди не прикажет чего другого.
   - Пошли, - коротко сказала она.
   Он взял стакан, гитару и встал, но она пошла не наверх, а через зал в дальний угол. Он послушно последовал за ней. На ходу она сильно виляла задом, так что при каждом шаге в разрезы выступало то одно бедро, то другое. Такая походка предлагала начать лапанье, но руки у него заняты, и он только нагнал её и подстроился под её шаг, прижавшись низом живота к её ягодице.
   - Хорош, - бросила она не оборачиваясь.
   Парти-зал - единственное место, где раб может сидеть за одним столом с белой леди. Она выбрала столик в углу. Отсюда недавно ушли, но ловко опередивший их Жучок мгновенно убрал пустые бокалы. Она прошла в угол и жестом велела ему сесть рядом. Вместо стульев здесь был мягкий диванчик. Она что, решила наверх не идти, на виду хочет? Бывает. Он сел рядом, осторожно поставил свой стакан на стол так, чтобы можно было легко дотянуться, прислонил к спинке дивана гитару.
   - Дребезжалку убери, - коротко распорядилась она, и возникший из ниоткуда Жучок схватил гитару и исчез.
   Значит, точно, пошла работа, если ей нужны его руки. Она полулежала, откинувшись на спинку и вертела за ножку бокал. Он подвинулся ближе, сел боком, осторожно положил руку на её бедро. Она кивнула, и он повёл ладонью вниз по её ноге до колена, охватил его и двинулся вверх так, чтобы его пальцы гладили внутреннюю сторону. Она сидела неподвижно, улыбаясь сомкнутыми губами, густо накрашенными ярко-красной, свеже-кровавого цвета помадой. Такого же цвета лак на длинных заострённых ногтях и, как он успел заметить, туфли. А глаза зеленоватые, веки раскрашены зелёным как платье, чёрные прямые волосы длинными прядями по плечам. Кожа очень белая и сухая на ощупь. Даже в паху, возле щели, где у всех чуть влажно. Насухо тяжело работать. Придётся долго горячить. Он водил пальцами по её животу, перебирал волосы на лобке, и, не отрываясь, смотрел на её лицо, а она оглядывала зал и вертела, вертела в руках свой бокал. Что-то, он не видел что, смешило её. Замолчала музыка, видно Сая утащили, но вскоре он опять услышал гитару, значит, в зал прислали Глазастого, вроде в их смене больше гитаристов нет. Она отпила глоток и резко наклонилась вперёд, зажав его руку между ногами, и ему пришлось сдвинуться и опереться свободной рукой о диван, чтобы не толкнуть стол. Теперь его рука неподвижна, а она двигает бёдрами, сжимая, перетирая ему кисть. Он только чуть-чуть шевелил пальцами, чтобы леди чувствовала его работу.
   - Смешно! - вдруг сказала она и, наконец, отвела взгляд от зала и посмотрела на него.
   Её зелёные глаза блестели и потемнели от расширившихся зрачков. Она протянула руку и погладила его по шее, через не застёгнутый ворот её кисть легла ему на ключицу, на грудь. Она легонько ущипнула его за сосок и засмеялась. Он улыбнулся в ответ. Она стала опять отклоняться назад, и он быстро подставил ей под плечи свою руку, помог опуститься, и сам теперь смог опуститься рядом. Его рука была все ещё зажата её бёдрами, но тиски ослабевали, и он погладил ей расщелину по всей длине, ввёл пальцы и пошевелил ими. Она вздохнула, повела плечами, чуть выгнулась. Он понял, выдернул из-под неё руку и сел. Лёжа на боку, обеими руками работать трудно. Через боковой разрез он положил руку ей на грудь, погладил её, обводя пальцем сосок. Попробовал дотянуться до другой груди, но ткань натянулась и затрещала.
   - Отстегни, а то порвёшь, - просто сказала она. И потом добавила: - обе.
   Брошки отстегнулись легко, она сама отбросила ткань вниз и закинула руки за голову. Он гладил её груди, заострённые, с длинными твёрдыми сосками, стараясь не запутаться в цепочках и подвесках. Она вдруг села, отбросив его руки, схватила бокал. Пока она жадно, будто после долгого бега пила, он смог отхлебнуть из своего и мрачно подумал, что если она будет всё время так дёргаться, то стол она точно перевернёт и чего-нибудь вывихнет. Себе или ему. Его не устраивал ни один из вариантов, но попробуй расслабить такую. Вся на пружинах.
   - Он играет хуже тебя.
   - Спасибо, миледи.
   Он отставил свой стакан, но она мотнула головой.
   - Пей. Я ещё закажу.
   - Спасибо, миледи.
   - Заладил, - усмехнулась она. - Ладно, давай дальше.
   Но как только он потянулся к ней, она жадно допила шампанское, поставила бокал и встала.
   - Сиди. Я сейчас.
   Она шла, пошатываясь и виляя задом, уже не нарочно, а держа равновесие. А он смог оглядеться. Зал стал свободнее. Похоже, остались такие же, что любят на виду. Глазастый сидит на рояле и что-то бренчит, уже совсем неразборчивое. Но когда тебя сразу две тискают, попробуй сыграть получше.
   - Сидишь? Правильно.
   Она снова застала его врасплох, подойдя с другой стороны. Бросила на стол несколько конфет в пёстрых глянцевых бумажках. Чего это, она сама, что ли, за конфетами ходила? Зачем? Или она по дороге с кем из обслуги быстренько трахнулась? Ну, это не ему подсчитывать: уложилась она во входную плату или нет.
   - Сними.
   Он не сразу понял, а, поняв, обрадовался, что она захотела снять свою бренчащую сбрую. Пока он выпутывал её волосы из цепочек и бус, она сама стащила с рук браслеты и кольца, расстегнула и отбросила поясок. "Если б ещё ногти обрезала, было бы совсем не опасно", - успел он подумать. Она легла и запустила обе руки в его волосы, вцепилась в них. Он успел упереться руками о спинку и край дивана и потому не ударился, а лёг лицом на её грудь. И тут она быстро стащила с него рубашку, не расстегнув, сдвинула её с его плеч так, что у него локти оказались у лопаток. Могла бы и сказать, чтобы он руки убрал, так нет, вот так ей надо. И если она ему рубашку порвёт, опять же... ему за всё отвечать. Раздеть по-людски не может... И тут же понял, что сделано было очень даже умело. Локти притянуты почти вплотную друг к другу и к спине, а кисти беспомощно торчат в стороны. Она водила его головой, лицом по своему телу, пока его губы не коснулись её лобка, чуть сдвинула вниз и прижала. Стерва крашеная, а то бы он по-другому не догадался, что ей нужно. Она раздвигала ноги и вжимала, втискивала его голову. Хорошо, хоть на лобок она себе побрякушек не нацепляла, а то повадились шлюхи белёсые украшаться где попало, до крови исцарапают. Он добросовестно, стараясь не поперхнуться, горячил её языком. И вроде она уже начала дёргаться, как вдруг опять толчком отбросила его. Он выпрямился, смаргивая облепившую лицо густую жидкость.
   - Передохни.
   - Спасибо, миледи.
   Она развернула и кинула в рот конфету. Пока она оглядывала зал, он быстро высвободил руки, натянув рубашку на плечи, вытер рукавом лицо и отпил глоток, прополоскав рот. Всё-таки наглотался слизи. Она искоса посмотрела на него.
   - А ты ловок. Не всякий сам выпутается.
   - Да, миледи.
   - Сними рубашку, - приказала она и оглядела его мускулистый блестящий от пота торс. - Где только вас, таких красавчиков отыскивают? - она усмехнулась и отвернулась, оглядывая зал. Задумчиво повертела очередную конфету, развернула и вдруг, не глядя на него, сунула ему в рот. - Ешь. Шерри-бренди... шерри-бренди...
   Он размял языком о нёбо шоколадный шарик, сглотнул. Странная беляшка попалась, никак не угадаешь, что будет дальше.
   - Смешно, - она рассмеялась. - Это же просто смешно.
   Она уже не раз повторяет это, но он чувствует, что улыбаться в ответ не стоит. Она протянула руку, по-прежнему глядя не на него, а в зал, провела пальцами по его животу, нашла застежку.
   - Ты пей, промочи горло.
   Он послушно поднёс стакан к губам и держал так, пока она расстёгивала на нем брюки, раздвигала разрез, высвобождая его член и мошонку. Делала она это умело, и он невольно отметил, что она ни разу не оцарапала его. По-прежнему глядя в зал, она гладила, мягко теребила его, помогая напрячь мышцы. Он покосился на её лицо. Брови приподняты изломом, напряжённые губы сжаты в недоброй усмешке. А рука, что гладит его, очень умелая, опытная, мягкая, но не добрая.
   - Смешно, ты только посмотри на них. - Она не глядела на него, и он не дал себе труда двигать глазами. - Смешно. Их мужья, сыновья, на фронте, умирают. За всё это. Защищают нашу честь, честь белых леди. Потому что цветные сексуально опасны. А мы платим деньги за то, чтобы переспать с вами, чтобы вы нас трахали. И любого такого же там, за стенами, убьют за один взгляд на нас. Смешно. Белые леди. Не вылезаем из Паласов. У меня убили брата. Вчера. Он защищал мою честь. А я тут, с тобой...
   Он слушал, не слыша. Если слушать все, что беляшки болтают, крыша точно поедет, на хрена ему её болтовня, не приказ - так и слушать нечего. Гладя его, она взвинчивает, накачивает себя.
   - Эх ты, шерри-бренди...
   Она, наконец, посмотрела на него.
   - Ну, пошёл! Только пожёстче, понял?
   - Да, миледи. Как хочет миледи...
   ...Он навсегда запомнил этот вкус и название. Шерри-бренди. Хорошие конфеты. В дешёвых Паласах их не подавали. А с той беляшкой он до конца смены проваландался. Больше передышек она ему не давала и всё хрипела, требуя по-новому, по-другому и по-жёсткому. И питья, хоть и обещала, так больше и не заказала, хорошо он тогда не поверил ей и не стал сразу допивать до конца, и, когда смена кончилась, было чем горло промочить.
   Эркин сонно покосился на окно: щели не видно, можно спать дальше. И засыпая, невольно причмокнул губами, вспоминая сладкую, чуть пьяную конфету...
   Утром Эркин едва не проспал. Во всяком случае, если обычно к пробуждению Жени у него уже всё было готово, то сегодня она уже накрывала на стол, когда он принёс последнее ведро.
   - Сегодня пойдёшь и обменяешь свои сигареты, - твёрдо сказала Женя, - и денег возьми, а то вдруг не хватит.
   Он кивнул, торопливо дожёвывая.
   - Если придёшь рано, будешь в сарае работать?
   - Да.
   - Тогда я запирать не буду. И Алиса пускай рядом поиграет.
   - Ага, - радостно согласилась Алиса.
   - Только смотри, во дворе к Эркину не подходи. А то ещё ляпнешь при всех что-нибудь.
   - Не ляпну.
   Но Женя уже спешила.
   - Всё, я побежала. Эркин, просто захлопни за собой, Алиса, засовы сама задвинешь.
   Но Эркин уже был в дверях.
   - Нет, я первым. Всё, пошёл, - и по обыкновению бесшумно сбежал вниз.
   Андрея он встретил у входа на рынок. Тот торговался с небритым стариком из-за связки копчёной рыбы, а из кармана накинутой на плечи куртки торчало горлышко бутылки. Эркин дождался конца торга и подошёл.
   - Уже?
   - Надо раньше, пока цену не погнали. Пошли.
   - Сколько с меня?
   - За второй будем посылать, ты и дашь.
   Эркин кивнул.
   Их встретили гоготом и подначками по поводу недельного отсутствия, но извлечённая Андреем бутылка установила благоговейное молчание. От лишних глаз они зашли за развалины и расселись на обломках стен и помостов. Здание рабского торга оставалось местом сбора, но только шакалы и самая распоследняя шваль пользовалась им как жильём. Остальные брезговали даже по нужде туда зайти. Андрей высыпал на лист лопуха рыбу и откупорил бутылку.
   - Ну, чтоб и дальше фартило.
   - С удачей вас, парни.
   - Того же.
   После первого круга, разглядывая полупустую бутылку, Арч спросил.
   - Хватит одной?
   - За мной вторая, - Эркин поискал глазами, кого бы послать.
   Гонец получал глоток, и желающих было много. Эркин выбрал из мальчишек кого посмышлёней, что не рискнет жухать, и дал тому деньги. К его возвращению первую бутылку благополучно прикончили.
   - А тут как? - Адрей одним махом оторвал половину рыбины и стал сдирать с неё кожу.
   - А никак. Много нас стало.
   - Не, просто беляки цену держат.
   - Нет, парни, работы меньше. Пленные возвращаются, перебивают.
   - И с пропиской к ним не сунешься.
   - Беляки...
   - На хрена их русские отпускают?
   - Так тоже беляки.
   - Белый белому...
   Андрея уже не считали белым и говорили при нём свободно. Да и его это не трогало.
   - Свора не лезет?
   - Не.
   - Они друг дружку теперь шерстят.
   - Ага, помнишь, сигаретами вроссыпь торговал, его так отделали... Третий день не видно.
   - А чего?
   - А фиг их знает.
   - У них свои дела.
   - Нам они по хрену.
   Вторую бутылку открыли, но уже не спешили. Кое-кто, как и Эркин, пропускали свои глотки. И тут пришёл Митч, что тоже в одиночку крутился, и такой... взъерошенный, что его сразу усадили в круг, воткнули ему в рот бутылку и заставили как следует глотнуть.
   - Ну а теперь говори, - распорядился Одноухий.
   - Гуталин спёкся, - наконец выдохнул Митч с третьей попытки.
   - Гуталин?!!
   Могучего добродушного негра, прозванного Гуталином за мягкость, знали все. Знали, что он даже торговаться не умеет, соглашаясь сразу на любую оплату.
   - Кто его?
   - Свора. Сегодня ночью.
   - Да он же ночью дрыхнет, носа из дома не покажет.
   - Дома и спёкся.
   - Ты расскажешь толком или нет, - взъярился Нолл, - или тебе по кумполу врезать? Так я могу!
   Митч обвёл их сумасшедшими глазами.
   - Так... того... свора теперь по домам ходит... и проверяет.
   - Чего?!
   - Их спроси! - заорал, наконец, Митч. - А с Гуталином так. У одной беляшки угол снимал. За работу. Пахал как раб. Свора пришла, а они в одной комнате.
   - В кровати что ли? Так Гуталин со страху помрёт, прежде чем на беляшку посмотрит.
   - Я говорю, в комнате. Одна у неё комната. Гуталин на полу спал. Её за потерю расовой гордости побили и обрили, наголо. А Гуталин заступаться вздумал. И кранты. Спёкся Гуталин.
   Наступило долгое молчание. Эркин словно оглох и ослеп, и не сразу проступили голоса и краски. Вторую бутылку прикончили быстро и молча, доели рыбу и разошлись.
   Эркин с Андреем ещё посидели. Эркин покосился на насупленное лицо Андрея. Похоже... похоже, у Андрея та же тревога.
   - Ладно, - Андрей подобрал пустую бутылку, взвесил на руке. - Ладно. Меня они так не возьмут. Перегородку поставлю с дверью, и пусть... они меня в задницу поцелуют со своей расовой гордостью.
   И Эркин смог перевести дыхание. Перегородка - это...! А где он её поставит? В кухне, рядом с уборной? Так в кухне и так не повернуться. В комнате тоже... А кладовка! Полки там есть, добавить ещё пару, расчистить пол и как раз хватит места. И тогда к Жене пусть только сунутся! Ему там работы на полдня, а то и меньше. И в комнате он маячить не будет. На кухне не привяжутся, там он всегда при деле.
   Эркин легко вскочил на ноги, отряхнул штаны.
   - Отдай бутылку мальцам, и пошли.
   -Куда? - Андрей поднял на него глаза.
   - Прибарахлиться хочу. У меня сигарет навалом, а я не курю.
   - Дело, - кивнул Андрей и встал, отбросив бутылку одному из мальчишек.
   По вещевому ряду они ходили долго. И Эркин всё больше хмурился. На сигареты никто не менял, требовали денег. А то и сразу посылали... белые не желали продавать индейцу. Сунулись в цветной ряд, но там такая рванина, что Эркину стало жалко сигарет. Хоть самому эти сигареты чёртовы вроссыпь продавать.
   Наконец Андрей углядел и показал ему на невысокую круглолицую светловолосую женщину. Перед ней на куске клеёнки лежали аккуратно сложенные мужские вещи. Не разложены для продажи, а именно сложены. Будто их и не собирались продавать. И стояла она как-то не в ряду со всеми, а будто на отшибе. Подошли к ней. Она подняла на них серые добрые глаза, грустно улыбнулась. И Эркин решил попробовать ещё раз, последний.
   - Чего тебе? - тихо спросила она.
   - Штаны ищу, мэм. Рабочие.
   - Вот.
   Она вытащила из стопки и развернула тёмно-синие, из толстой грубой ткани, отстроченные белыми нитками, брюки. Грегори носил такие на выпасе.
   - Вот. На тебя как раз.
   - Сколько, мэм?
   Она назвала цену. Цена была приемлема, и Эркин с надеждой спросил.
   - Сигаретами возьмёте, мэм?
   - Нет, - покачала она головой. - На что они мне? У меня курить некому.
   И тут вмешался Андрей.
   - Сменяй ему. А сигареты продашь.
   - Да кто их купит? Нет, мне деньги нужны.
   Эркин вздохнул и отошёл. Андрей остановил его.
   - Стой. Лучше не найдём. Давай так. Я у тебя покупаю сигареты, а ты у неё штаны.
   Эркин только бешено посмотрел на него.
   - Я ж курю, - стал объяснять Андрей. - Мне всё равно покупать.
   - Зарабатывали вровень, а тратить...
   - Стой. Идём к ней.
   Андрей за рукав подтащил его к женщине.
   - Слушай, если ты у него сигареты возьмёшь, я у тебя их, с места не сойти, куплю. За твою цену. Тебе ж выгода.
   - Иди ты...! - Эркин вырвал рукав.
   Женщина вдруг охнула, посмотрела на них.
   - Так вы что? Русские?!
   Эркин не сразу сообразил, что в споре с Андреем, как уже привык, смешивал русские и английские слова. И само это ругательство он знал от Андрея.
   - Я русский, - сразу ответил Андрей по-русски. - А он напарник мой.
   - Давай сигареты, - повернулась женщина к Эркину.
   Он вытащил из карманов и выложил на клеёнку отсортированные и перевязанные в пучки цветными нитками сигареты.
   - Много даёшь, - улыбнулась женщина.
   - Берите все, - радостно отмахнулся Эркин.
   - Тогда в придачу возьми.
   Она перебрала вещи и достала серую трикотажную рубашку с короткими рукавами. Рубашка была в нескольких местах зашита. Свернула её вместе с брюками в сверток и подала ему.
   - Носи на здоровье.
   Она сказала это по-русски, и он, помня замечание Жени, что отвечать надо на том языке, на котором заговорили с тобой, ответил тоже по-русски.
   - Спасибо.
   Андрей радостно шлёпнул его по спине.
   - С обновой, - и продолжил по-русски. - Ну, мать, сколько с меня за сигареты?
   - У выхода купишь, - усмехнулась женщина. - Там дешевле будет. А раз деньги есть, купи рубашку себе. Не ходи в армейском, не позорься.
   Андрей медленно кивнул.
   - Твоя правда. Давай уж две. Только мне с длинными.
   Она выбрала и подала ему клетчатую, зелёно-серую, и в бело-голубую полоску.
   - Носи.
   - Спасибо, мать, - расплатился Андрей.
   - На удачу вам, - и вздохнула. - И на жизнь долгую.
   Они переглянулись и попрощались с ней молчаливыми кивками. И уже уходя услышали, как кто-то укоризненно сказал.
   - Обнаглел краснорожий, а ты попустительствуешь.
   Они опять переглянулись, и Эркин невольно улыбнулся. Возражения женщины и слов, что у русских как не было расовой гордости, так и не будет, они уже не услышали.
   Когда выбрались из вещевого ряда, Андрей достал сигарету и закурил. Он то дымил не переставая, то мог целый день не курить.
   - Завтра надо вкалывать, - наконец, сказал Андрей.
   - А послезавтра не надо будет? - съязвил Эркин.
   - Послезавтра праздник, говорят. Слышал же, как они все о подарках толкуют. Не будет работы, вот увидишь.
   - Значит, завтра на два дня надо набрать.
   - У тебя день в день получается? - с легкой завистью спросил Андрей. - А я должаю. Раздал долги, и половины пристройки как не бывало.
   - Сладости продай, - усмехнулся Эркин.
   - Ни фига! Когда ещё такое привалит! Сам съем! - и захохотал. - Я уж половину стрескал. Вчера кипятку попросил, заварил себе чаю и не отвалился, пока чайник не кончился. А ты?
   - Я потяну, - и повторил, передразнивая Андрея. - Когда ещё такое привалит! Ну, сейчас куда?
   - Я домой. С хозяйкой ругаться и перегородку ставить.
   - А ругаться зачем?
   - А фиг её знает. Но я с ней каждый вечер цапаюсь.
   - Потому и куртку таскаешь, - понимающе кивнул Эркин. - Боишься, попортит?
   - Нет, просто я как намёрзся зимой, так до сих пор... - и совсем тихо. - Да и привык я всё на себе таскать. Ну, бывай.
   - Бывай.
   Дома Эркин сразу пошёл в кладовку. Как и в сарае раньше, особого порядка тут не было. И он прикинул, что даже и дополнительной полки не понадобится, если всё по-другому разложить. Алиса собралась было во двор, но... мама сказала, что это если Эрик будет работать в сарае, а он стал всё перекладывать и переделывать в кладовке. И Алиса осталась дома. Тем более, что это было даже интереснее. Летела пыль, от которой так восхитительно чихалось, появлялись старые, забытые вещи... И, наконец, во дворе ей не разрешали приставать, даже подходить к Эрику, а дома она могла сколько угодно болтать с ним, приставать и рассказывать. Он же совсем, ну совсем ничего не знал. Даже про Красную Шапочку, про Трёх поросят, про Василису Прекрасную, ну ни про кого. И слушал её, не поправляя, если она начинала смешивать русские и английские слова.
   Эркин выпрямился, бросил половую тряпку в ведро и огляделся. Что ж. Всё получилось. Расстеленная перина как раз укладывается от двери до стены, а на день он будет её убирать под стеллаж. Вот, лежит аккуратно, не вылезает. В углу висит куртка, стоят сапоги. Теперь, если кто и зайдёт, то его вещей в прихожей нет. И на нижней полке уголок для его вещей. Трусы, рубашки, носки... Нечего им в комоде рядом с вещами Жени лежать. Пожалуй... пожалуй, и посуду надо. Хоть для виду. Миску, кружку и ложку. Чтобы видно было, что он из своего ест, а то чёрт их знает, к чему они могут прицепиться.
   - Эрик, ну Эрик же! А зачем ты это?
   - Я здесь спать буду.
   - А зачем?
   Эркин сверху вниз посмотрел на Алису. Она смотрела на него, закинув голову, так он был для неё высок. Беловолосая, голубоглазая, белолицая... Хотя сейчас она просто грязно-серая от пыли. Будет ему сегодня от Жени. Ну, это ладно. Он присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.
   - Если кто будет про меня спрашивать, скажешь...
   - Я знаю. Ты жилец, так?
   - Так. И сплю я в кладовке. На полу. Не перепутаешь?
   - Нет, - она удивлённо смотрела на него.
   - И всегда так было. Хорошо?
   - Хорошо, - согласилась она. - А зачем?
   Эркин отвёл глаза. Простой вопрос словно отнял последние силы. Он устало сел на пол. Теперь она оказалась выше него. Чуть-чуть, но выше. Ей это всегда нравилось, но сейчас почему-то не развеселило. Алиса сосредоточенно нахмурила брови, о чём-то думая.
   - Эрик, мама сказала, ну когда ты болел, что тебя хотели убить, правда?
   Он молча кивнул.
   - Это ты от них прячешься?
   - Да, - разжал он губы.
   Да, он прячется. От них, всё тех же. Он трус, у него не хватает смелости ни уйти, ни просто дать кулаком по роже, очередной глумливой роже. Всю жизнь боялся и прятался. И сейчас... Он резким взмахом головы отбросил со лба волосы и встал. Уйти он не может, значит, надо приспосабливаться. Обычно он приходит в это время, и его появление с лоханью и ведрами не привлечёт внимания. Если, конечно, не заметили, что он вернулся ещё днём. И надо бы заставить Алису умыться, но эта задача ему не по плечу. Грузовик дров переколоть - дело другое. А с этим он и связываться не будет.
  
   Женю, конечно, вид Алисы поверг в ужас.
   - Что ты тут делала?! - Женя яростно отмывала Алису у рукомойника.
   - Это я виноват, - подал голос от плиты Эркин. - Я кладовку разбирал, а там пыльно.
   - Молодец, но зачем?
   - Он там спать будет, - высвободила лицо из полотенца Алиса.
   - Это ещё зачем? - Женя медленно выпрямилась, бросила Алисе полотенце. - Вытирайся и марш в комнату, - и только сейчас заметила на углу кухонного стола его чашку и тарелку. - За стол, я так понимаю, ты с нами не сядешь?
   Голос её был напряжённо спокоен, и Эркин сгорбился у топки - своего вечернего прибежища - втянул голову в плечи, но ответил.
   - Я здесь поем.
   Он не оборачивался и потому не видел, как яростно, медленно Женя сжала кулаки и подбоченилась, плотно уперев их в бёдра.
   - Брезгуете, значит, или мы ваш кусок заедаем?
   От каждого её слова он вздрагивал, как от удара, сжимался в комок. И ждал. Обречённо ждал страшных слов: "Тогда уходи". Но, задав этот избивший его вопрос, Женя замолчала. И он медленно, опасливо разворачиваясь, как под плетью, когда смотрят, замахнулись или нет, исподлобья поднял глаза. На её бледное гневное лицо с плотно сжатыми губами. И понял: она замолчала, чтобы не сказать, чтобы не прозвучали эти два страшных слова. Он не удержал равновесия и встал перед ней на колени. И заговорил, глядя перед собой в пол, не смея поднять на неё глаза. Рассказал про безобидного Гуталина, про Митча.
   - Если они придут, Женя, увидят... Женя, я же не смогу отбиться. Гуталин троих как я одной рукой мог свалить. А его... Он не защитил, мне и подавно... Не прикрою я, Женя, ни тебя, ни Алису. Они же свора...
   Она молчала. Он поднял голову и испугался. Женя стояла белая, даже какая-то синеватая. Даже печной огонь не румянил её, а топка открыта. Руки беспомощно обвисли. И вся она вдруг качнулась и стала запрокидываться... Он вскочил на ноги, кинулся к ней.
   - Женя! Что с тобой? Женя?! Прости меня! Я... я же... я же не хотел...
   Он успел подхватить её, прижать к себе.
   - Женя, не надо... Женя, - бормотал он, прижимая её к себе, не давая ей упасть, сползти на пол. Она бессильно висела на его руках. - Ну не надо, Женя. Я же хотел как лучше... Пусть меня... не тебя...
   Она вздохнула, медленно выпрямилась.
   - Дура... какая же я дура...
   Она говорила тихо, он не так слышал, как угадывал её слова.
   - Вот оно... вот оно что... а я думала...
   Он подвел её к кухонному столу, усадил на табуретку, метнулся к ведру с водой, зачерпнул ковшом.
   - Вот, Женя, выпей.
   Она слабо отвела ковш.
   - Не надо. - Подняла на него глаза. - А я-то радовалась, думала, теперь-то будет хорошо.
   Он беспомощно топтался перед ней с ковшом, плескал себе на ноги, не замечая этого. Она сидела, уронив на колени руки и склонив набок голову. Понурившись, он ждал приговора.
   Женя посмотрела на него и вздохнула.
   - Поставь ковш, ты же себя облил. - И вдруг улыбнулась. - Так это ты для них придумал?
   Он молча кивнул.
   - Для чужих? - уточнила Женя. - Не слышу.
   - Да, - глухо ответил он.
   - А мы, я с Алисой, тебе кто?
   Он молчал.
   - Ну что же ты? Чужие мы тебе?
   - Нет! - выдохнул он и тихо хрипло повторил, - нет.
   - Тогда, - голос Жени спокоен и ровен. - Тогда забирай свою посуду и иди в комнату. Шторы я опустила. Иди, Эркин, не зли меня попусту.
   Он поставил на стол ковш, взял свою чашку и тарелку. В дверях остановился было, поглядел на неё через плечо.
   - Иди, - повторила она. - Я посижу немного и приду. Будем ужинать.
   Ужин прошёл в молчании. Даже Алиса притихла. Женя сидела за столом, прямая, бледная, и если б она могла видеть себя со стороны, то удивилась бы своему сходству с миссис Стоун из своей конторы. Эркина била внутренняя дрожь, он сдерживал её, и на еду сил уже не оставалось. Но он жевал, глотал, пил чай. И оставался за столом, пока Женя укладывала Алису спать.
   Женя налила себе и ему ещё чая, притенила коптилку со стороны кровати Алисы.
   - А теперь слушай. Я о чём говорила тогда, - он невольно сжался. - У меня на работе после Бала только и разговоров о единстве белых, что все белые одна раса и так далее. Я-то думала, они поумнели. Кончили с этими разрядами, ну, условными, недоказанными... - он потрясённо смотрел на неё. - Я и обрадовалась. Думала, начнут с белых, а дальше пойдёт... А они, значит, вот что придумали...
   - Женя, - перебил он её, - я...
   - Не надо, Эркин, - она накрыла своей ладонью его руки. - Я тоже виновата. Мне бы раньше сообразить. Самой... Ты уж прости, я не хотела тебя... Мне просто так обидно стало, что ты не хочешь с нами...
   - Женя! - у него задрожали губы, на глазах выступили слёзы.
   - Ну что ты, Эркин. С кладовкой ты хорошо придумал. Только... тебе там холодно будет.
   Он молча замотал головой.
   - А со столом... Ведь никого чужого у нас не бывает, прятаться не от кого. Ночью опасно, согласна, могут врасплох застигнуть, а днём... Они же по ночам ходят.
   Эркин кивнул. Опустил голову и лбом прижался к её руке.
   - Ну вот, решили всё, да?
   - Да, - ответил он, не поднимая головы.
   - Завтра у меня двойная смена. Я поздно приду. А послезавтра праздник. Ты знаешь?
   - На рынке слышал. Говорят, работы не будет, - он справился с собой и поднял голову. - А что за праздник?
   - День Матери.
   Это название ничего ему не говорило. Он не знал этого праздника. Но её горькая интонация встревожила его.
   - Ты... ты очень устала?
   - Ошарашил ты меня, - Женя виновато улыбнулась. - Я не ждала удара. И вот...
   Эркин угрюмо кивнул. Ничего нет хуже неожиданного удара.
   ...Ничего нет хуже неожиданного удара. Он долго ворочался, не мог заснуть, хотя бессонницей никогда не страдал. Он так и не показал Жене покупки. Ладно, в праздник наденет. Если, конечно, что ещё не случится. Когда не ждёшь, всегда... Какое лицо было у Жени... Да и он сам был не лучше, когда там, на рынке, услышал... И с Джеффом так было...
   ...Они пригнали стадо на бойню. Самой бойни он не видел. Они только загнали бычков в указанный загон и остались ждать Грегори. Вернулся тот часа через два, красный, потный и вроде бы довольный. И привёл троих. Двух мулатов и явного трёхкровку. Все в рваной и грязной одежде, хуже, чем у них, но по презрению, которым их окатила эта троица, он понял: свободные. Потом подошёл хорошо одетый белый, переговорил с Грегори, отдал какие-то бумаги. Вот тут Грегори, и в самом деле довольный, спрятал бумаги, вскочил в седло и махнул им рукой. Они с привычной уже быстротой влезли на коней и поскакали следом. Грегори привёл их на площадь, окаймлённую одно-двух-этажными домами и забитую лошадьми, фургонами и грузовиками. Сновали белые, суетились и метались рабы и цветная шваль в такой же рванине, что и те трое. Грегори подвёл их к старому дереву с изрезанной, наполовину ободранной корой и велел ждать, не рассёдлывая и не развьючивая лошадей. Но разрешил спешиться и пошёл к дому, откуда неслись пьяные крики и музыка, бросив им через плечо:
   - Отдыхайте пока.
   Но по дороге его остановил какой-то белый. Они видели, как после разговора с ним Грегори зашёл в другой дом, с совсем другими шумами. Там звенел телефон и стучали пишущие машинки. Ему как-то в питомнике пришлось мыть полы в канцелярии, и он запомнил шум. Здесь был такой же. Грегори не было долго. Они сидели на земле возле лошадей и ждали. Джефф снова и снова на пальцах прикидывал остающийся ему срок отработки, а Шоколад и он просто сидели и глазели по сторонам. Когда Грегори вышел из "канцелярии" и пошёл к ним, как-то странно загребая ногами на ходу, они насторожились. После Пустыря они веселья Грегори боялись даже больше его гнева. А таким они его ещё не видели, и чего от него ждать, было неизвестно. Грегори постоял над ними, посмотрел на них как-то странно, махнул рукой на их попытку встать и ушёл туда, куда собирался с самого начала.
   - Ох, и напьётся он, - еле слышно шепнул Шоколад.
   Они с Джеффом согласились. Грегори пил редко, но зато без остановки. А если запьёт сейчас, то возвращение в имение отложится на несколько дней самое меньшее. Правда, им тогда сидеть и ждать его под этим деревом без костра и еды, а то и в рабский барак загонят, а может, и при лошадях оставят, но... Но Грегори быстро вышел и направился к ним. Следом за ним негритёнок тащил маленькое дымящееся ведёрко с бурым "рабским" кофе, а сам Грегори нёс буханку хлеба и пакет. У него сразу засосало в желудке. Хотя голодом их Грегори не морил, но раб всегда есть хочет. Шоколад быстро снял и расстелил на земле свою куртку, и Грегори нарезал им хлеба, всю буханку сразу, велел негритёнку оставить ведёрко и убираться, сунул в руки Джеффу пакет и ушёл, буркнув:
   - Сами делите.
   В пакете были куски варёных жил, хрящей, кости - обычное мясо рабов. В имении и такое давали только по большим праздникам и столько, что кухня всё себе расхватывала. А здесь обрезков много и очередь делить Джеффа, а тот со жратвой никогда не подличал, и сейчас подобрал куски так, чтобы каждому поровну. А кофе делили по глоткам, прямо из ведра. Блаженное чувство сытости. Но его тревожил этот странный взгляд Грегори. И на Джеффа тот смотрел внимательнее, чем на него и Шоколада. Но опасности никто не почувствовал, даже Джефф. И этот белый, что остановился в пяти шагах от них и смотрел, как они делили хлеб и мясо и ели, тоже не показался им опасным.
   - Говардовские? - внезапно спросил белый.
   - Да, масса, - вскочил на ноги Шоколад. - Точненько так, масса.
   Белый кивнул, ещё раз осмотрел их, особенно его и Джеффа.
   - А где ваш...?
   - Масса Грегори туда пошли, - показал на салун Шоколад. - Тамочки они, масса.
   И белый ушёл. А они доели всё до крошки и капли, Шоколад отряхнул и надел куртку. И потянулось время сытого безделья. Редкое удовольствие для раба. Они вроде задремали, и резкий голос Грегори поднял их на ноги полусонными. Грегори и этот белый, что спрашивал их, чьи они, стояли шагах в десяти от них и орали друг на друга. Разобравшись, что орут не на них, они снова сели.
   - А я говорю, другой! - орал Грегори.
   - Ты мне не крути! - орал белый, - за такие деньги я дерьмо не возьму!
   - На, читай! - Грегори тыкал ему в лицо бумагу. - Грамотный? Так читай!
   Всё это щедро пересыпалось руганью. Белый ругался не хуже Грегори, и слушать было даже интересно.
   - А иди ты... - Махнул рукой Грегори. - Чтоб тебе и мамаше твоей... - и внезапно рявкнул. - Угрюмый, Джефф! А ну сюда! Живо! Оба, ну, чтоб вас...!
   Они переглянулись и послушно подбежали. Грегори, красный, злой, с опасно посветлевшими глазами, рванул его за шиворот.
   - Покажи номер!
   Он стал засучивать рукав, противное чувство страха сводило ноги ознобом.
   - Не мне, болван, я и так знаю. Этому...
   Он повернулся к белому, показал номер. Белый, высокий, широкоплечий, с намозоленными от зуботычин руками, смотрел не на номер, на него. И Грегори схватил его за запястье и резко, чуть не вывихнув ему кисть, дёрнул его руку вверх, к глазам белого.
   - Убедился?
   - Рабский номер, - кивнул тот. - Ну, так что?
   - А то! Раздевайся, Угрюмый! Живо! До пояса!
   Он сбросил на землю куртку и стал развязывать тесёмки у рубашки, но Грегори это показалось медленно, и рывком за плечо развернув его спиной к белому, тот сам выдернул ему рубашку из штанов и задрал на голову.
   - Убедился? Или ещё что показать?
   Грегори отпустил его и уже спокойно буркнул.
   - Одевайся, - и пока он заправлял рубашку, подбирал и натягивал куртку, объяснял белому. - Сам посуди, какой резон мне тебя обманывать? Я телеграмму получил, и всё. Шла бы речь об этом, и было бы сказано "раба" и номер, а ты что покупал? Отработочного. Так что давай расписку, забирай покупку и с богом.
   Он всё ещё стоял рядом с ними и видел лицо Джеффа. Растерянное, побледневшее, ставшее вдруг землисто-серым и старым.
   - Джефф, - Грегори взял Джеффа за плечо. - Продали тебя, вот теперь твой хозяин, - и подтолкнул к белому.
   - Я ему сам объясню, - белый приготовил плеть, взмахнул...
   Но он видел, что Джефф вскрикнул и стал падать ещё до удара, удар пришёлся концом плети по лбу, разорвал кожу, это больно, но не до крика, такого крика, короткого и вроде несильного, но на площади сразу стало очень тихо.
   - А ты чего вылупился?! - заорал на него Грегори. - А ну пошёл к лошадям! Седлайте, живо!
   Чего седлать, сам же велел не рассёдлывать, забыл, что ли, уже с перепоя, но он покорно пошёл обратно, к дереву, где Шоколад уже суетился, отвязывая лошадей. Он подошёл к Бурому и встал, упираясь лбом в тёплую шерстяную шею коня, и постоял так, пока земля не перестала качаться под ногами и он снова смог нормально видеть и слышать. Подошёл Грегори, пряча в бумажник полученную расписку, поглядел на них бешеными глазами, но не ударил. И тут заметил оставшуюся лежать на земле куртку Джеффа, поддел её носком сапога и отбросил к его ногам.
   - Беги, отдай ему, - и махнул рукой, показывая куда.
   Он схватил куртку и побежал. Джеффа он увидел сразу. Понурившись, тот стоял, привязанный за запястья к задку фургона. Белый затягивал узлы на поклаже. Рубашка Джеффа на спине взлохмачена двумя ударами плети и окровавлена, кровь на лице уже подсыхает. Он остановился в двух шагах. Если уже начали ломку, то отдать куртку не разрешат. Но белый, увидев его, усмехнулся и кивнул, разрешая подойти.
   - Вот, сэр, мне велели отдать... - он запнулся.
   Белый хохотнул и крикнул кому-то, кто сидел в фургоне.
   - Грегори чужого не возьмёт!
   - Зато напьётся на халяву, - ответили из фургона.
   Ну, у белых свои счёты, ему не до них. Решив истолковать это как разрешение, он подошёл к Джеффу и накинул куртку тому на плечи, а чтоб не свалилась, связал рукава на груди узлом. Если не заставят бежать за фургоном, то удержится. Джефф смотрел мимо него в пустоту. Застывшее лицо человека, получившего нежданный удар.
   - Я б лучше тебя купил,- голос белого заставил его вздрогнуть.- Раб, отработочный... всё краснорожий, всегда подделать можно. Да Грегори упёрся как бык.
   Ему показалось, что белый сейчас схватит его. Он торопливо попятился и побежал обратно.
   - Ты где шляешься?! - встретил его затрещиной Грегори. - Пошлёшь по делу, так гулянку себе, поганец, устроит!
   И пока они выбирались из городка при бойнях, Грегори ругался не переставая, а на дороге погнал своего коня галопом. Они молча скакали следом. Серый Джеффа был привязан к его седлу. Расседлать не успели, и пустые стремена звонко бились о пряжки подпруги.
   - А чтоб вас всех сволочей! - Грегори резко осадил коня. - Угрюмый, ты подвяжешь эти стремена чёртовы, или я тебе башку твою к чертям собачьим оторву!
   Он молча спешился и подошёл к Серому. Грегори смотрел на него, тяжело дыша и охлёстывая плетью придорожные кусты. Но прежнего гнева уже не было. Грегори вроде быка. Бесился легко и отходил быстро. И когда он сел на Бурого, Грегори повёл их привычной рысцой и уже молча, без ругани. И молчал до вечера. Не шутил, не издевался над ними. Сидел, сгорбившись, и молчал, только раз сокрушённо, тихо, так что он еле расслышал, сказал.
   - Вот сволочи... Ведь два дня парню оставалось...
   ... Эркин повернулся на бок и натянул на голову одеяло. Тянет из-под двери. Надо будет войлока или кожи полоску найти. Подбить. Лучше бы войлока. Что плохо в кладовке - окна нет, время не угадаешь. Не кладовка, а так... выгородка, вроде уборной. Как закуток в скотной. Он повернулся на спину, откинул с лица одеяло и попробовал потянуться, но сразу упёрся головой в стену, а пятками в дверь. И дверь, скрипнув, открылась. Придётся вставать. Заодно и время посмотреть.
   Но за окнами была темнота. Эркин нашёл так и оставшийся на столе ковш, жадно напился. И чуть было спросонья по привычке не зашёл в комнату. Благо, Женя оставила на ночь дверь открытой. Он опомнился на пороге и постоял у притолоки, слушая их дыхание. Женя всхлипнула во сне. Сволочь он всё-таки, довёл её до обморока. Но кто ж знал, что она так... Ну, может теперь наладится? И так просто свора не пришла бы. Её навели. Знать бы, кто наводки даёт... Он почувствовал, что мёрзнет, и вернулся к себе. Тихо прикрыл за собой дверь и лёг. Запор надо какой-нибудь придумать. Наружный крючок он оставил. Поискать ещё один... или снаружи простую защёлку, а крючок вовнутрь... Женя обидится, что он от неё запирается... Ладно, не зима, лето. За лето всё может случиться.
  
   Утром за завтраком Женя была уже прежней. Только прощаясь с Эркином, попросила.
   - Будь осторожней. Не рискуй.
   Он усмехнулся в ответ, поцеловал лежащую на его плече её руку и убежал.
   Женя расцеловала Алису, ещё раз проверила, всё ли Та запомнила, и пошла на работу. День обещал быть жарким, но ей возвращаться поздно, и она несла на руке плащ. О вчерашнем она постаралась забыть. Иначе изведётся от тревоги за него. Мейн-стрит была такой чистой, нарядной, безмятежной, что хотелось ни о чём не думать, а просто наслаждаться жизнью. Что ж, завтра праздник, и она пойдёт погулять с Алисой, пройдутся по Мейн-стрит и домой. А вечером тогда большой чай со сладостями. И погода как раз установилась.
   На работе её ждал сюрприз. Завтра День Матери, и её, как единственную среди них маму, поздравили и вручили общий подарок - красивого фарфорового пеликана с птенцом - символ материнской любви и самопожертвования. И ей, конечно, ничего не оставалось, как пригласить их на завтра "на чашечку".
   - Ради бога, Джен, не вздумайте устраивать приёма.
   - Мы же понимаем, как вам трудно.
   - Да-да, только кофе.
   Женя растроганно благодарила и в уме прикидывала, что сделать к кофе. На День Матери принято подавать домашнюю выпечку. И хватит ли у неё посуды. И она уже вовсю печатала, когда вдруг сообразила. Ну, хорошо, они будут пить кофе, Алиса с ними - вести себя за столом она в общем-то уже умеет, - а Эркин? Он как раз к пяти обычно и приходит. Женя досадливо прикусила губу. И это после вчерашнего скандала, который она ему устроила... У нас гости, угощенье и веселье, а ты посиди в кладовке! Рядом с уборной. Что же делать? Но и отказаться уже поздно и просто невежливо.
   Женя прислушалась к разговору. Может, кто-то скажет что о вчерашнем, о том, что рассказал ей Эркин, но все ещё мусолили Бал. Кто, с кем, сколько раз танцевал, кому что сказали, кто с кем и когда ушёл. Сколько можно? До следующего Бала, что ли? И опять... единство белых. Спасибо, ей вчера объяснили, чем это оборачивается. Для всех остальных.
   Под эти пустые разговоры день тянулся невыносимо долго. И Женя ушла в своё. Ну что за жизнь, когда и от праздника никакой радости? Когда радостью ни с кем нельзя поделиться, даже показать её нельзя. И ещё ей идти на эту подработку. Видеть влюблённые глаза Гуго. Гуго влюблён в неё по уши и не может понять, почему она, столь нежная на Балу, стала такой холодной и строгой. Жене было жаль Гуго. Но она ничем и никак не могла ему помочь. Может, она вообще зря пошла на Бал. Оказывается, все переживания у Золушки после Бала. Из-за неразумно розданных авансов.
   Женя с трудом доработала до конца. Город уже готовился к празднику, а у неё ещё работа впереди. Сумка с продуктами оттягивала руку, мешал плащ, даже солнце раздражало. Какой-то тёмнокожий парень предложил ей дотащить сумку куда угодно и всего за ничего. Она сердито отмахнулась от него. Он разочарованно присвистнул и исчез. А она сразу представила на его месте Эркина, и ей стало так горько и обидно, что чуть не заревела посреди улицы.
   И в конторе было как-то неуютно и напряжённо. Не было Перри и его шуток, не было Нормана и его спокойной уверенности. Женя остервенело печатала аккуратно переписанный текст Рассела. Гуго смотрел на неё преданными глазами, и это раздражало. Скорее бы конец. Завтра с утра столько дел. Отмыть Алису, убрать в доме, спечь...
   - Пожалуйста, Рассел, ваш текст готов.
   - Спасибо, Джен, - он задержался у её стола. - Джен, мне бы хотелось поговорить с вами.
   - Поговорить? - удивилась Женя. - О чём?
   - Прежде всего... о вас. И я прошу вашего разрешения проводить вас.
   Женя невольно посмотрела на Гуго, но тот сосредоточенно чертил.
   - Пожалуйста, - пожала плечами Женя и, не удержавшись, добавила. - Надеюсь, это не будет объяснением в любви?
   - Объяснением, - улыбнулся Рассел. - Но не в любви.
   После работы Рассел помог ей одеться и, несмотря на её протесты, взял её сумку.
   Они шли по тёмным и уже пустынным улицам, и Женя ждала разговора. Но Рассел медлил.
   - Ну же, Рассел, - не выдержала Женя. - Вы обещали разговор и молчите.
   - Я слушаю, Джен.
   - Кого?
   - Не кого, а что. Не идёт ли кто за нами.
   - Повторяется история с Балом? Тогда это были вы. А сегодня кто? Гуго?
   - Спасибо, Джен, вы помогли мне начать. Тогда за вами действительно шли. Вернее шёл. Я видел его. И пошёл за ним.
   - Так...
   - Подождите, Джен. Я не знал, кого из вас он преследовал. Но три дня назад я опять увидел его.
   - Да? И где?
   - Вы знаете кондитерскую сестёр-старушек?
   - Разумеется.
   - Они делают пристройку к магазину. И этот... он работал на стройке.
   - Вот как? - Женя старательно улыбнулась. - И что вы можете о нём сказать?
   - Пока и вам немного. Он индеец, высокого роста. Пожалуй, как я.
   - Да, извините, я перебью, но как вы узнали его? Ведь была ночь.
   - По движениям. По манере двигаться. А теперь увидел и примету. Шрам на щеке. Кажется... да, на правой. Что меня кстати удивило. Шрам свежий, но если была драка, то повредить могли левую щёку, никак не правую.
   - Индеец со шрамом. Звучит! - Женя постаралась вложить в эти слова всю иронию, на какую была способна.
   - Да, я согласен с вами, Джен. Это немного смешно. Но... но я не могу вам всего сказать. Но поверьте мне, у этого индейца есть все основания для мести белым.
   - Вот как? - Женя уже не могла придумать ничего оригинальнее. Сердце то прыгало у горла, то стремительно падало куда-то вниз, в пустоту.
   - Джен, поймите. Ради бога, поймите меня правильно. Может быть, это случайное совпадение. Может, он преследовал Хьюго. Может, спутал вас с кем-то... Джен, будьте осторожнее.
   - Спасибо, Рассел. Вы очень заботливы, - её голос звучал вполне искренне. - Но я никого не боюсь.
   - Не надо бояться, Джен. Страх перед придуманной опасностью погубил Империю. Я прошу вас быть осторожнее. И всё.
   - Спасибо, Рассел.
   Женя остановилась и мягко, но решительно отобрала сумку.
   - Вот мой дом.
   - Вы помашете мне из окна, Джен? В знак, что всё в порядке.
   - Хорошо. Спасибо за предупреждение, Рассел. И до свидания.
   - До свидания, Джен.
   Рассел не двигался с места, пока не увидел в окне лицо и машущую руку Джен. Он сделал приветственный жест шляпой и пошёл обратно. Что ж, он сделал всё, что мог. Предупредил. Но, кажется, она не поверила. Как объяснить, не раскрывая себя? Давая информацию, надо раскрыть её источник. Иначе информация недостоверна. А он не может, просто не может сказать... Если бы это была не Джен... Он бы продолжал занимать своё удобное место наблюдателя, даже зрителя. И наслаждался бы спектаклем. Комедия, трагедия, фарс... Любой из жанров интересен. И кровав. Но Джен... Джен делает любой спектакль жизнью, а тебя не зрителем, а участником. Недаром Хьюго влюблён в неё. Со всей немецкой сентиментальной серьёзностью. Перри... она единственная, кому он говорит искренние комплименты. Даже Норман... нет, о Нормане лучше не думать. И будем надеяться, что это было случайное совпадение. Просто этот индеец куда-то шёл. И их пути случайно совпали. Будем верить в случайность. Потому что перед закономерностью ты бессилен.
  
   Женя убедилась, что Рассел ушёл, тщательно расправила штору и без сил опустилась на табуретку. Эркин, сидя как всегда у топки, полуобернувшись через плечо, наблюдал за ней. Увидев, как она сидит, навалившись на стол, он быстро встал и подошёл к ней.
   - Тебе плохо? Женя?
   - Нет, - она перевела дыхание и попыталась улыбнуться. - Нет, все хорошо.
   Он присел перед ней на корточки, снизу вверх заглянул в лицо.
   - Что-то случилось?
   - Нет-нет. Потом расскажу. Так, пустяки.
   Но его лицо оставалось встревоженным, у топтавшейся рядом Алисы глаза стали наливаться слезами, и Женя, пересилив себя, встала и захлопотала, забегала. Чтобы всё сразу успеть. Но Алиса поверила ей и сразу, как всегда, забуянила, требуя внимания. Эркин, по мере сил, подыгрывал Жене, но, сталкиваясь с ним взглядом, Женя видела, что он только держится весёлым и спокойным.
   И за ужином Эркин спокойно рассказал, что день был неплохой. Заработал. Но завтра - глухо. Праздник. Работы не будет.
   - И что ты думаешь делать завтра? - спокойно спросила Женя, шлепком выпрямляя Алису.
   Эркин неопределённо повел плечами, и Женя решилась.
   - Эркин, завтра придут... Из моей конторы.
   - Гости? - оторвалась от чая Алиса.
   - Гости, - вздохнула Женя.
   Но Эркин понял сразу и кивнул.
   - Исчезну. На весь день?
   - Что ты?! - Женя даже испугалась такой перспективы. - Они придут "на чашечку". К пяти. Думаю, к семи уйдут. Да, сейчас вам покажу, что мне подарили.
   Пеликан вызвал восторг у Алисы, а когда Женя рассказала, почему именно пеликан, и Эркину понравилось. Пеликана водрузили на комод рядом с зеркалом, и Женя вернулась к столу.
   - Да, а ты чего в одних трусах сидишь?
   - Да, - он досадливо стукнул себя кулаком по колену. - На станции работали, ну и перемазался. Я и замочил всё.
   - Так, - у Жени засмеялись глаза. - И завтра ты в трусах пойдёшь?
   - Зачем?
   Эркин вылез из-за стола и пошёл в кладовку. Быстро натягивая обновки, он надеялся, что вдруг этим удастся развеселить Женю или хотя бы отвлечь, а то... ну не может он видеть её такой...
   Штаны Женя одобрила.
   - Очень удачно. То, что надо. И сидят хорошо. Отличные джинсы.
   - Что?
   - Джинсы. Так называются.
   - Ладно, буду знать.
   - А рубашка не очень. Эркин, она же вся чиненная. И выцвела.
   - Рубашка в придачу шла.
   - Тогда ладно. Завтра тогда клетчатую надень. Голубую. Она поновее.
   - Хорошо.
   Обычный разговор. Но не для Эркина... это ведь Женя с детства помнила такие разговоры и вечерние чаепития, и с удовольствием играла в мать семейства. Но сейчас, видя, как оттаивает Эркин, как после каждой своей фразы глазами спрашивает её одобрения, она поняла. Для него-то это впервые. Он не знает, как это должно быть, он-то всерьёз... А она...
   - Алиса, допила? Тогда быстренько. Мыться, в уборную и спать.
   И у него сразу напряглось лицо в предчувствии того разговора, который и объяснит, почему Женя пришла такой.
   Алиса улеглась, как всегда поворчав, что они ещё будут пить чай с конфетами, а её спать отправляют. Но на середине фразы закрыла глаза и заснула.
   - А теперь слушай.
   Эркин отодвинул свою чашку и подался вперёд, налёг грудью на стол.
   - Помнишь, ты ходил встречать меня после бала? - он кивнул. - Так за тобой шли.
   - Да, я его видел.
   - И он тебя. И ещё раз увидел, когда ты эту кондитерскую строил. И узнал. А сегодня он меня провожал и заговорил о тебе.
   Она рассказывала и видела, как снова напрягается лицо Эркина, настороженно сужаются глаза, твёрдо сжимаются губы.
   - То ли он тебя ещё раньше, до Освобождения видел, то ли... ну я не знаю что, но мне его намёки не нравятся.
   - Мне тоже, - разжал губы Эркин. - Но я его тоже видел. И запомнил. Тогда видел и сегодня, из окна. Завтра я тогда на весь день уйду, чтобы не маячить здесь. Раз придут к тебе... Моё всё в кладовке, крючок накинуть и всё. Дрова, вода - это я рано сделаю и уйду.
   - Куда? - вырвалось у Жени.
   - В Цветной квартал, - пожал он плечами. - Там тоже праздник будет. Там я в глаза не кидаюсь и отобьюсь, если что. А этот... - его глаза стали виноватыми. - Я его раньше не видел. Подставил я тебя, да?
   - Город маленький, - пожала плечами Женя, - все время с кем-то сталкиваешься. Ты тут не при чём.
   Он кивнул с грустной улыбкой.
   - Смешно. Как я голову подниму, так меня по затылку тюкают.
   - Голова не болит? - попыталась пошутить Женя.
   - Пока нет, - ответил он такой же попыткой.
   Женя встала, собирая посуду, и он тут же вскочил. Она потянулась к нему, и он ловко, одним движением подставил ей щёку для поцелуя и отобрал стопку посуды.
   - Давай сюда, я помою.
   - Обойдёшься, - не уступила Женя.
   И он облегчённо засмеялся тому, что она наконец-то стала прежней, отошла от внезапного удара. А этого беляка... ну что ж, город маленький, будет нарываться, так и нарвётся. А там главное - ударить первым.

* * *

1991; 10.07.2010

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   29
  
  
  

Оценка: 8.00*5  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"