/Очки номер пять/

***

После школы Женя завернула в листья желтого прошлогоднего тополя несколько дождевых червей и принялась задумчиво жевать. Если и был способ избавиться от этой выскочки Николаевой из второго "б", то она его явно не знала. Нет, конечно, в голове ее роились наподобие кучных ежей кровавые и пахнущие известкой сцены - как то: ослепление гнилой губкой, валяющейся под ванной, где Женя ловила мокриц, но губку было жаль. Такую, натуральную, и что бы столько лет ей было, не достать. Или расстрел у колючей проволоки по приказу коменданта захваченной Балашихи капитана Штольца. Но даже дедушка говорил, что войны не будет, а ему Женя доверяла, поскольку подглядывала, как он в ванной перетягивал ноги с синими венами держателем для чулок, похожим на колбасу из проволоки. Еще Николаеву можно было утопить насмерть в пруду, но она была крупнее и мясистее, так что сама могла в испуге плохое сделать.

Один мальчик, Витя, выпил градусниковую воду и умер, осинев на руках блестящих от ужаса родителей. А Женина подружка по дому, которую звали Елочка, сорвавшись с недостроенной лестницы подземного перехода, повредила себе брюшину, и они прятались под столом в большой Жениной комнате, разглядывая трубочки, которые были прилеплены к ее полости. Потом Елочка умерла вся в моче, и ее мыли прямо у Жени, а Женю не пускали и посмотреть. Третьеклассник Морозов оскользнулся на первом льду и раздавился автобусом в морозный день седьмого марта. Потом его портрет висел в школьном коридоре, пока не сняли. Значит, газопровод.

Женя спрыгнула с лестницы, подхватила сумку со сменкой и побежала домой, распугивая притаившихся в развалинах гномов.

Завтра она даст Николаевой очки номер пять с красными стеклами.

Гном

- Эй, толстый! - Женя прыгнула в круг солнечной пыли и осалила Махоткина в синюю, покрытую известковыми полосами спину. - Смотри, что есть у меня.

Махоткина Женя любила за розовощекость и за то, что он всегда пил кисель, в который ему подбрасывали слюны хулиганы Ерохин и Абдурашитов. Махоткин об этом знал, но на вопрос Жени, зачем он не откажется от заплеванного розового киселя, отвечал, что не собирается сопротивляться инвалидности двух дебилов. Вот за это она его и уважала. Даже однажды сказала что плюнула в компот с грушей, на что Махоткин заявил, что груша и кисель по сути своей разны, а дебилы и Женя и тем более. И пить не стал. Но о червях, как казалось Жене, ему еще было рано знать. Да и черви шептали пока, чтоб она никому о них не рассказывала.

Сегодня ей удалось поймать гнома, и она хотела показать его Махоткину, как самому умному из их класса, не считая Николаевой из второго "б". И они пошли на лестницу в разбомбленном убежище, где светились личинки короеда. "От радиации" сказал Махоткин. Еще у него был противогаз, но он его не надевал, говорил, что тлен все это. А Женя надевала - ей нравились запотевшие развалины в круглых дырочках слоновьей маски.

- Ну, чего звала, - Махоткин нервничал. Встреча с хулиганами Ерохиным и Абдурашитовым по теории вероятности могла произойти внезапно. Он спрятал третью, маленькую руку под плащ и нетерпеливо повел головой.

- Вот, смотри!

Они посмотрели и решили не говорить никому, а гном почесал кожистый панцирь и улегся на бетонное основание бомбоубежища, выставив щупальца под пробивающееся сквозь разломы солнце.

Урочное труда сердце

Гном высох за три с небольшим минуты, и Женька побежала по лестнице, отбрасывая белую пыль и тяжело дыша в угольный бункер противогаза. Где-то сзади топал Махоткин, кашляя и чихая, но ждать его не оставалось смысла. Урок шел. Опоздание в пять минут каралось общением с родительскими файлами, и каждый раз одно - "Дочка, мы тебя любим, не подводи там нас. Скоро приедем, но если товарищ Галкина будет недовольна твоим поведением..." - и в таком духе. Из кабинета наставлений Женя всегда выходила с чувством потерянного собакой достоинства (Махоткин подкинул формулировочку) и рушилась в казарменные правила головой. Отбивала плесень с крыши. Скинула пяти(sic!)классника с водонапорной башни в лопасти бетономешалки, не ела червей три часа, после чего у нее выступили струпцевидные кольца на голени, в паховых впадинах и подмышках. Врач вкатил ей дозу тарена и предписал новые угольные фильтры в банку противогаза, но Женя знала - не съешь она червя, будут поражены и верхние лимфаузлы, и мозг. Съела. Ладно. Все это будет, если опоздать...

- Ты там идешь? Щас труд. Я ждать не буду

- Неа, - запыхавшийся Махоткин догнал ее наверху, натягивая для виду противогаз. - Ты иди, нешто нехорошо. Да и вообще. Плюну я скору на все это насилие и тебе советую...

Но Женя уже растянулась в тоннеле в слайдовую гусеницу и упала ногами в полустертый и скрипящий паркет, прямым углом вылезающий в кабинет с желтой, травленой табличкой. "Начальные классы. Трудовая анатомия".

Которую нес в детей, как любили говорить на педсовете, полуопустившийся Полубояринов. За глаза и в кабачном подвале, конечно. А так - Сивилий Анатольевич. Дети звали его меж собой Бояра - кроме фамилии еще и за вздутый, покрытый редкими желтоватыми прядями лоб и бульдожью челюсть. Впрочем, Женя называла его иначе.

Она постучала в цинковую дверь, отметив, что опоздала на треть минуты, и вошла в низкое, пропахшее формалином и горелой костью помещение. В углу, у входа, на стойке, висели противогазные сумки - судя по количеству, кроме Махоткина и нее все были в сборе.

- Ар-гха-гх!!! "Вот Карабас", - подумала Женя, усаживаясь за свое место в круге анатомического стола, созданного подобием прилавка, замыкающегося в себе. Бояра стоял посреди, в дырке, и отсекал части тел, разбрасывая их затем по желобообразному кольцу на изучение отрокам. "Только бы не селезенка", - подумала Женя и тут же перед ее носом шлепнулся пузырь оранжево-красноватого цвета, размером со средний кулак и с язвенным прободением в центре. Ее вывернуло под стойку непереваренными червями.

- Агр-харр-агх!!! - нервничал Карабас-Бояра.

Ну, щас я тебе покажу "Гараах!". С этими мыслями Женя вскочила на скользкую цинковую поверхность, вырвала из рук оторопевшего, с вожделением разделывающего мышечную ткань большого кишечника Ерохина автономную циркулярную пилу и, почему-то с криком:

- За Махаонкина!!! - бросилась в испуганное горло Бояры.

Бананы

В Бояре было пусто. Даже черви успокоились и не жужжали постоянно в ухо, как обычно. Женька осмотрелась и пошла наверх. Ступени были скользкие, как до войны, по сторонам, точнее, на каждой четверти пролета, пахло по-разному. Ступени заворачивались спирально. Она остановилась и, держась за гнутые перила, посмотрела вверх, свесившись в пролет. Какая-то птица, испуганная ее шагами и загудевшей лентой перил, сорвалась и вылетела, подняв пыль. Женя не видела птицу, только слышала хлопанье крыльев и ерзанье перьев по камням. "Ничего себе". Лестница кончалась двумя пролетами вверх, упираясь в белое квадратное поле лифтовой шахты. Женя посмотрела вниз и отпрянула. Звук музыкальной воспроизводящей системы и жар, как от костра, который они разводили в горячих переломанных камнях, внезапно ударил ее по лицу. Но стоило убрать голову из шахты пролета, как все стихло. И наоборот - вытащив осторожно голову и посмотрев вниз, Женя могла видеть сполохи желтого цвета и слышать низкие частоты поп-музыки. Вниз вело не два пролета, а бесконечность. Тут Женя поняла, что все еще сжимает в руках циркулярку, распоровшую Бояре горло. Теперь это было оружие, но мысли не роились вокруг нового понятия, как это обычно бывало, а уносились к слову "бананы", "банановое мороженое" и "ликер банановый, за два тридцать пять". Женя вдавила гашетку окровавленного инструмента-оружия, тот взвыл, раскрутив несворачивающуюся кровь по стенам. "Надо же". Да, с определениями явно что-то происходило. Женя швырнула пилу в пространство пролета и громко сказала "БАНАНЫ", подставив руки, поскольку они вот-вот должны были появиться. Но они не появились. А появился запыхавшийся Махоткин, сжимающий гнома, норовящего оцарапать Махоткинское лицо в щеках.

- Вот здорово! Женька! - он пробежал еще несколько пролетов и уставился на нее, точно не видел лет сто. - Слушай, это было круто, как ты Бояру уделала. Кровищи - не поверишь, как из бочки!

Он уселся на ступени, отирая пыльной ладонью вспотевший лоб. Вдруг погрустнел. Гном тоже утих, свернулся вокруг его руки.

- Да ты же ничего не знаешь...

- Да, есть парочка вопросов, - Женька опять вытянула шею навстречу звуку и огненным теням и приготовилась задавать.

Но Махоткин сказал "Не надо", достал из рюкзака за спиной сцепку бананов и протянул Женьке.

- Вот, ты просила. А мы в Бояре, внутри, в пищеводе. Когда ты его зарезала, охрана расстреляла тебя из винтовок, и ты переместилась сюда. А меня убил снайпер, через неделю после тебя, когда я с хлебом возвращался. И я тоже сюда попал. То есть здесь я раньше на неделю, чем ты. Время, что ли, наоборот... Я сам толком не понимаю. Но Бояра живой, значит, мы еще раньше, чем ты его, того. Я залезал в лифтовую будку, там глаза, изнутри. А внизу всякие отделения и бильярд. Ниже я еще не спускался... - Махоткин замолчал, выжидающе вроде, как если бы ожидая реакции на страшную тайну, открытую им в холодном коридоре между алгеброй и основами радиации, и от того еще более завораживающую, и... поднял на Женьку глаза.

- Чего-чего?

- Да я сам толком не пойму, - он извиняюще развел все три руки в стороны, отчего стал похож на звезду, а гном зашипел и растопырил колючки...

*89*95

- Ну да, я и говорю. Пока ты его убивала, я смотрел на пыль, которая вокруг города, а там этот гном, - Махоткин погладил успокоившегося зверька и поправил противогазную сумку.

- Удивительно, - подумала Женя. Зачем ему противогаз.

- Он как бы и протащил меня обратно, я увидел, как ты Бояре горло перерезаешь, потом хлебзавод, электрическую проволоку, вышку с пулеметами... А потом в меня попала пуля, вот сюда, - он задрал плащ и рубашку, под которой была вполне нормальная, чуть тронутая мехом позвоночная область. - Ну, куда-то сюда. Позвоночник перебил, и я уже падал с пятью квадратными караваями, а тут опять этот гном и я опять пони... - Женя вспомнила маленькую лошадь из сна, жующую траву, с руки, с руки, с тела, она лежала в земле и сквозь ее руки, ноги и тело травяные белые корни, вот падает лист на гриб..., - ...маю, что ты уже в Бояре а я несусь обратно, то есть вперед.

Махоткин вдруг замолчал и уставился в стену. Животное тоже затихло. Женя обернулась, но ничего, кроме широченного граффити не обнаружила. На картине - потеки крови, губы лошади, детский череп и солнце пылевой сферой. Обычный подъездный ландшафт.

- Ладно, не ссы, толстый. Прорвемся, - но страх близко поднимался по спирали бояриного горла и заползал снегом в губы и глаза. - Сколько вниз!!! - уже кричала сквозь ветер Женя.

Махоткин пропал на секунду, появился, снова исчез. Затем из клубов дыма выбрался гном, прямо к ее уху, уперевшись, точнее, зацепившись коготками за волосы, и пробормотал, что "восемьдесят девять на девяносто пять".

После этого Женя заснула прямо на ступенях. Проснулась, уперевшись локтем в согнутую арматуру. Глаза видели, пыль, рифленое вытянутое в металл вещество. Армированный корпус? Женя схватила торчащий кусок, похожий на уркаганскую фомку, даже с раздвоенным плоским языком. И получила удар током. Видимо, вследствие электрического замыкания. Электро? Вообще-то, слишком поздно, здесь давно все на дизеле... Разряд отбросил Женьку к перилам, и она покатилась вниз.

Сверху ступени кажутся совершенно безобидными, хотя, из старых учебников, когда пускали станцию Маяковская, эскалатор - самодвижущиеся вниз и вверх ступени - вызвали шок у первых посетителей, и владельцам станции пришлось нанимать инвалида с ногой, с костылем, то есть, чтобы он своим нестабильным органоидом показал, как это просто, ухнуть под Землю, - здесь Махоткин опять захихикал, свернул с фляги пробку и сделал большой, на полное прохождение кадыка, глоток. - И поехали, эть! Как миленькие, вниз, детки мои, по резине, резине, в свет электричскй мор, - Махоткин вдруг раздулся до размеров приличной жабы и свалился в груду строительного мусора. Псевдокожа, растянутыми пузырями покрывшая его тело, была прочна. Настолько, что доски проломились, а арматурные корявые штыри поддержали его, и Махоткин, подобно великому Жабу, застрял над полом, покачивая ножками и хихикая. Гнумс, а это был типичный палевый гнумс, спрыгнул с его плеча и поцарапался в Женьку. Она подняла его на руки и снова и снова взглянула в два хитиновых щита, сенсорно выполняющих глаза и зрение. "А все-таки хорошо, что у них нет глаз".

Левая хитиновая панель открылась на "89", правая - на "95".

- Твою мать! - Женька ударила ногой в автомат, но, если фарт не шел, нечего и делать. Дернула рычаг, собрала жетоны и поплелась к кассе. Да. Выигрыш сегодня - минус четыре. И черт ее дернул играть на жабе... Она вспомнила охранника, свалившегося вниз по эскалатору и напичканного психотропами по самые гланды. Никто и не подумал остановить резиновую самодвижущуюся лестницу, только разошлись в стороны, насколько позволяла ширина лестницы. Охранник катился. Свое форменное кепи он потерял еще наверху, падая в закатывающиеся глаза. Обычное хулиганство (80%), плюс ограбление(20% - какая-то мелочь из кассы, сорванная на ходу модная резиновая куртка со встроенными пылеуловителями...) - итого тянет на вооруженное ограбление с опасностью для населения. Найдут - расстреляют. Женька поежилась и соскочила с ребристых полос эскалатора. Охранник уже приходил в себя, обильно поливая пеной и кровью синие комбинезоны спасателей, закатывающих его в анестетическую пленку.

Обойдя копошащихся и равнодушных, поглазев в стеклянные витрины бутиков, уронив взгляд. Странно, подумала Женя, "уронить взгляд" - это как с охранником? Вроде нет. Значит, все дело в планиметрии. Я смотрю на кофточку за стекло самым что ни на есть прямым и горизонтальным вектором. Но, если исходить из лингвоформы - мой взгляд, то есть начальная, нанизанная на вектор точка, проскользила по стеблю взгляда вниз и упала в конечную точку. Топ красного цвета оказался внизу, трехмерный, так его, тетрис. "Тьфу, глупость какая-то в голову лезет". Женя достала монеты бывшие жетонами и подумала про мороженое. Лифт открылся, расползся хромопанелями и в стеклянной кабине оказалось пусто. Не считая Махоткина с гнумом и двух круглых кнопок "89" и "95". Причем, число с большей нагрузкой оказалось под числом с меньшей. Женя делает выводы. Либо они опускаются в глубочайший шахтовый столб, либо...

- Дави верхнюю, - Махоткин устроился на перилах стеклянной кабины и разглядывал сцену с охранником. - Да, мороженое вон там, в рюкзаке.

Женя с удивлением обнаружила, что денег стало меньше на две порции замороженного лакричного сока, точнее, еще чуть меньше. Вот скряга, подумал кто-то и к ногам Жени упали две монеты.

- А это ты правильно, - Махоткин слез с перил, подобрал монеты и вложил в Женину ладонь. - А то зажрались совсем. Товаро-денежный оборот, натуральный обмен... Ощущение, что школьник писал.

- Ты это о чем?

- А вот, почитай, пока ехать будем, - он развязал лямки рюкзака, вытащил мороженое и блестящую брошюру, похожую на описание мобильного телефона. - Да жми ты кнопку...

Верхняя кнопка вела вниз. Нет, провода верхней кнопки вели к замыкателю спуска. Так вернее. Они ухнули, испытав на секунду синдром космонавта Волкова, о котором им рассказывали на уроках космоса и самопожертвования...

Боярины кухни

Коробка лифта дернулась и, перекосившись, застыла. Вверху надсадно выл тросовый механизм, поднимаясь к высокой точке и натягивая кабину, но тут же бросая ее в тормозные блокираторы. Свет погас, горели только круглые, с кулак, кнопки.

- Ну вот, опять, - голос Махоткина приблизился, Женя почувствовала шустрые лапки гнума, перебравшегося к ней на платье. - Сраный лифт. Короче, Жека, я думаю, мы где-то на уровне кухонь.

И правда, носом Женя уловила волны подгоревшего сыра, хмельной спинки медвежатины, рубленого зайца, гусей, потрошеных в яблоки, пузырьков кока-колы...

- Слушай, Махоткин. У тебя остался тарен? Кажется, я получила дозу, глючит, что-то...

- Тарен нам еще пригодится, а запахи всамделишные, давай выбираться, покажу, - он схватил Женьку за запястье, и она с удивлением почувствовала, что ткань обшлагов Махоткина ну уж никак не напоминает резину. Скорее скользкий, как флаг, материал.

Махоткин достал из рюкзака какую-то арматурину и разогнул двери. "Давай, выползай..." - ему было явно тяжело и Женька, ужом вьясь, проползла в... Версальский дворец... Несколько секунд она сидела куклой на мраморном полу, пялясь в миллионнохрустальную лампу, пока лакей в черном фраке и белых перчатках услужливо подал ей руку.

- Да не пялься ты по сторонам, никакой это не Версаль, и откуда у тебя такие познания. Давай, вставай и лицо попроще сделай, - сказал голос Махоткина. Он потянул ее за ладонь, облаченную в кружевную перчатку, другой рукой балансируя подносом с фужерами игристого вина. - К твоему сведению, Версаль разбомбили в 56-м, и если мы не хотим оказаться так далеко в прошлом, лучше поторопиться.

Женька встала. И охуела. Какие-то кружева, атласные ленты, тонкая лайковая кожа - все это представляло собой швейное, от кутюрье, нагромождение поверх ее тела. Волосы спадали прямо и вниз. И на том спасибо.

- Вот, выпей сразу пять, - Махоткин протянул ей поднос.

Лакей, подумала Женька на втором. И жука своего продал этим придуркам Ерохину и Абдрашитову, уже на третьем. Пятый бокал поставил все на свои места.

- Кухня там? - она оправила платье и взглядом просканировала пространство. Заодно и Махоткина. Да, ему учиться и учиться хорошим манерам. - А где животное, кстати?

- Да не переживай, гнум свое дело знает. А теперь - видишь того, похожего на Артемия Троицкого, возле фонтана. Подойдешь к нему, как будто вы знакомы и все такое, понятно? Вот, возьми на всякий случай, - Махоткин сунул ей в ладонь что-то стальное, с дыркой. - Это пестик, спрячь его под резинку на чулках.

И густо покраснел, мерзавец.

- О, наконец-то! - незнакомец, похожий на А.К. Троицкого смял газету и взял Женьку под локоть. А то я уже совсем, кхм-кхм, заждался. Столик ждет своих флибустьеров? Так вперед!

Они залезли в бочку, имитирующую отдельный кабинет. Лосось. Крабы. Икра. Масло. Вишневый сок. Перье. В тарелках рулетоподобное мясо и зелень. Серебряное ведерко Моет Шандон. Никаких взглядов снаружи.

А. К. улыбнулся и поставил перед Женькой коробку шоколада. "С днем рождения!" Красный глянец, дерево. Дико дорого, франков шестьсот, не меньше. А. К. утер губы салфеткой и жестом показал. - Открывай, смелее, - и глотнул бокал. Клянусь, он глотал бокал, поскольку бутылка шампанского стыла в своем ведре с пробкой.

Женька открыла. Открыла и почесала голову. Магнум 432-й и две обоймы золотого цвета вместо конфет. Круто. Подняла глаза на А. К., чтобы сказать что-то вроде "спасиббба! круттта!", но он чего-то посерьезнел.

- Видишь, вон там толстый китаец, - А.К. еще раз утер рот салфеткой, - это цель. Последняя, поверь. Как сделаешь работу, в туалете, в последней кабинке будет окно на улицу. Все. Я пошел.

Уходя, он толкнул крышку коробки, та со стуком захлопнулась.

Вот те раз, подумала Женя и, сунув одну обойму под декольте, встала, зарядила ствол, взвела, поднялась к китайцам, разрядила в упругие (самый толстый китаец глотал креветку, но пуля, пробившая ему горло, заставила выскользнуть морское насекомое обратно, повиснув на дурацком черном галстуке с вишней) рожи всю обойму, дошла до туалета, последняя кабинка, взгляд вверх... Твою мать. Квадрат свежей кирпичной кладки. "Эх, Махоткин, Махоткин" - подумала Женя и уселась на унитаз, слыша выстрелы, шум и панику...

Вот и собачки с пряниками, вот и червячки с гусеничками... Женя утерла слезы и пару раз выстрелила в красную дверь туалетной. На той стороне кто-то тяжелый охнул и свалился, ударившись, судя по стуку, затылком о нижнюю часть двери. "Ну, надо выбираться" - подумала Женя и попыталась открыть дверь.

Толкнула. Ручка подалась и в тонкую щель Жека увидела шикарное сукно, обтягивающее невероятных размеров тушу, перегородившую узкий проход туалета. По кафелю потянулась струя крови. Понятно. Так не выйти. Надо перелезать - двери туалетной комнаты были не до самого потолка, как раз под ее пролаз. Если можно так сказать. Женька протиснулась и грохнулась в мертвую тушу охранника. "Вот еще новости", - подумала она, уворачиваясь от пуль, ножей, бойцовых собак, клацающих прямо на барьер, чем раззадоривались зрители.

Две собаки скоро станут одной. То есть один питбуль с пророщенным жалом падет под хитиновыми пластинами другого, более мощного и мясистого, что ли. Женька оказалась прижатой к толстому фанатичному еврею, сорвавшему шапку и подбадривающего какую-то Эльзу, типа, что б она давала. Что за Эльза? Женька тиснула из его заднего кармана средней плотности лопатник и стала протискиваться к выходу, пока на налетела на Махоткина, сидящего на перевернутом столе и жующего сухую рыбу. Гнум подбирал чешую. Первым желанием было дать ему ногой в живот, но она просто опустилась рядом, оперевшись о резную, века исторического, ножку.

- Ну, и чё?- Махоткин был явно в курсе последних событий и недоволен, - "Никиту" не смотрела, - он выплюнул костный панцирь, ловко пойманный гнумом. - Кирпичей в окне испугалась?

-Да нет, вроде... - на этих словах Женя грохнулась, наконец, на тушу охранника и, перекатившись, срезала из пестика еще двух.

Абстрагироваться от лишнего шума она научилась еще в школе, когда нудная физичка рассказывала про раскол земного ядра и прочую чушь. Сейчас это пригодилось, и визг толпы она отвела на второй план, отделив передвижение ловящей ее охранки, топающей исключительно каучуком, когда остальные посетители шагали в простой резине, и траекторий пуль, пытающих настигнуть ее.

Так она оказалась в кухне и оторопела, чуть не выронив пистолет. Посреди громадного, полного запахов крови и сахарной пудры зала, возвышался торт, чертами напоминавший человека. Из человека торчали цветные ленты с летающими шарами. Отряд кондитеров обильно поливал окружность вокруг торта крэмом и посыпал цукатриками, похоже, не скупясь даже для того, чтобы проглотить хоть кусочек. "Хочу" - попыталась подумать Женька, но тут сзади раздался голос и она, развернувшись, прострелила распорядителю брюшную полость. Воцарилась тишина. Упав на ступени, распорядитель, худой мужчина в серебристом камзоле, проговорил: "Господа устали, требуют десерту", и умер, кажется. Тишина давила, и Женька пальнула пару раз в потолок, с которого посыпались куски штукатурки. Теперь все завизжали, даже, судя по величине тела и шапки, шеф-повар. Мумия в торте пошевелилась, но широкие атласные ленты только раскидали куски крэма по кафельному полу. Он что-то промычал и рухнул, исчезнув в белом сугробе.

Женя подняла пушку и почувствовала царапки по ноге. Гнум! "Да, да. Если дорога задница, давай за мной", - он ловко пронесся через кухню, распугивая делателей тортов, запрыгнул на плиту, сорвал крышку с большой кастрюли и был таков, крикнув на прощание - "Ну, чего тормозишь?". Женька сбросила туфли, заползла на плиту и ухнула в широкий, пахнущий грибами и скользкий тоннель, сразу взявший ее в свою спираль. Появились огни, мелькающие, как в аттракционах или при посадке самолета, и Женька опять отключилась...

В шкафу

"Ой!", - Женька скатилась по деревянному желобу и стукнулась головой во что-то твердое. В темноте. Пахло порошком от моли по тридцать копеек и дохлятиной. Гнилые шкурки и побитые препараты, коровий наплыв по реке в прошлом году, разбомбленный авиацией вместе с фермой, породившей зло в виде невероятного паразита, разрывавшего бедное молочнодойное внутри.

"Вот злодейство", - скрюченная как в гробу, Женька потрогала шишку, выползающую над гематомой. Потом потрогала ноги. Она опять была в купальном костюме из толстой резины, закрывающем все тело, кроме узкой щели для глаз и дырки для клапана воздуховода. Постойте. Она уселась, оперевшись о что-то мягкое. Какие еще плавательные костюмы? Почему опять? Да она в жизни не одевала такое - это только специалисты, что из прудов, бетонным кольцом расположившихся за высотками, в парке, отмерших и скрюченных в рогаль утопившихся вытаскивали. Все дети тогда собирались вокруг. А Сережа вдруг оскользнулся да и ухнул прямо в прорубь, протолкнув туда же вылезающего было специалиста. Все замолчали, только Сережин папа упал прямо на тротуар, у него слетела связанная по старомодному над точкой головы меховая шапка серого цвета, а из черепной коробки потекли внутренние жидкости. Но это было давно, и Сережу никто больше не видел.

Женя оттянула толстую резину в районе груди и отпустила. "Ой!", шлепок, как из рогатки, только в упор. Прямо по сиське. "Еще и голая внутри", подумала Женя, и тут зажегся свет. То есть не совсем свет, а зажигалка с прыгающим огоньком, осветившим вокруг.

- А-А-А-А-А-АА-А-А-А-А-А-А-А-А-АААА-АА-АА-АА! - заорала Женька, увидев ободранный скелет, пялившийся на нее уцелевшим глазом.

- А! - со страхом сказал пехотинец американских военных сил, обильно политый напалмом и увидевший в свете своей зажигалки адское существо, похожее на морского котика, только страшнее. Он потянулся за ножом, но его рука уперлась в оголенную берцовую кость. Теперь он закричал от боли, а Женька, оттолкнувшись ногами, выпала наружу, сквозь ворох одежды.

- Вот вы где, голубчики, - Махоткин сидел на полке и сверкал глазами, направленными на фонарь.

- Махоткин! - Женька бросилась в его сторону, грохнувшись тут же. Да. У тех специалистов, вынимавших из-подо льда, были еще и ласты. - Там! Скелет! Мама!

- Скелетов она не видела. И вообще, это еще не скелет, а сержант пехотных войск американской армии Джон. Он попал к нам из средней мировой войны, Гон-Конг. Да вы выбирайтесь, мистер Джон! - Махоткин перешел на английский, и Женька перестала его понимать. В смысле, Махоткина. Английский она, к своему удивлению, воспринимала прекрасно, хотя "ледяная двойка", как любила говорить Эзольда Пална, поводя под столом клешнями, нелепо упрятанными в коричневые чулки и черные трофейные сапоги. Что же это получается? Понимая Махоткина, Женя не понимала американца, но понимала весь разговор и даже могла вставить слово на вольном языке. Американец, кстати, уже выполз из платяной темноты и, обняв винтовку, прямо как на картинах в кабинете "Мужества", скупо рыдал. Было от чего. Женька плюхнулась на ворох тряпья и принялась рассматривать США, временами приникая к разговору. Складывалось ощущение, что его (америкоса) изрядно почистили, как батат, например. Голова была абсолютно лысой, даже без кожи, с трещиной. Один глаз вращался, если солдат вдруг прекращал плакать и смотрел на Махоткина. Другого не было - была дырка. Туловище пострадало меньше, но на сгибах и суставах сквозь прогоревший мундир торчали сухожилия и кости.

Суть разговора сводилась к причитаниям американца, который лежал в засаде, уже почти сутки. Москиты, удавы. Понятно. Затем. "Эй, я по нужде, следи за сигналом". - Это он соседу, радисту. Негру. Короче, сел чувак посрать, на винтовку опершись. А тут вдруг относительную тишину джунглей разрывает гул пикирующих самолетов, все его звено выжигает напалмом и он... "Только здесь понял, что это свои?" - Женька вполне справилась со своей новой кожей и играла в кино.

- Евгения, помолчи, дай человеку высказаться, - Махоткин повел ушами и спрыгнул в ворох квадратных плоскостей, расчерченных по диагонали и мягких, как шелк.

"Платки", - прошуршал гнум, устраиваясь на Женькином плече. От его когтистых лапок не осталось и следа, теперь он передвигался на присосках, как у улиток в парке, что было несказанно приятнее.

- Значит, товарищ Ждон... - "Джон. Джон Ф. Маршалл". - вставил скелет.

-Да, да. Значит вы, товарищ Джон, принимая участие в капиталистическом вторжении во внутренние дела Вьетконга, - я правильно понимаю? Он поднял уши и поправил очки на лоснящейся мордочке.

- Собственно, меня по призыву, из колледжа, - американец попытался утереть нос, но, проведя рукой по лицу, отодрал еще кусок сгоревшей кожи. И опять зарыдал. Странно, но слезы, исправно текли и из пустой глазницы.

- Ну, будет вам, будет, - Махоткин, переваливаясь, подпрыгал к солдату и аккуратно потрогал его за плечо. - На войне, как говорится, не у бабушки.

- Как на войне, придурок! - Женьке начинали надоедать эти игры в спецотряд, да и Махоткин все более производил впечатление тупеющего перед случкой млекопитающего. Она спрыгнула с войлочной горы и подошла к солдату. "Ну че, рядовой, подпалили!" и пнула его ластой.

- Евгения! - Махоткин поднялся на задние лапы и защелкал зубами. - Проявляйте терпимость к гостю из прошлого!

- Из прошлого как раз тот и ты, жаба, - Женю обуяла злость и она ластой отбросила гнума в темень. Кончившуюся всплеском. Поплыл запах сероводорода и Женька интуитивно потянулась к противогазу. Возьмем его в скобки, поскольку его не было. (Противогаз).

- Спокойно!!! - Махоткин прыгнул на оползающий занавес, или ширму, - за мной, оставшиеся! - и рухнул во все более раскрывающееся цветом зияние нижней части шкапа.

"А ты че в напалм-то полез, Маршак?" - спросила Женька, когда они проходили очередную воронку, выложенную голубым кафелем. На чистом английском, кстати. Спросила. "Маршалл, еще деда моего северяне знали. Полез, как собака. Спасение чуял..."

"Ну-ну",- подумала Жека и рухнула в бассейн, боковым зрением следя, как кости сержанта Маршалла разваливаются под плотным столбом игристой воды.

Спортивные

Ударившись о воду, Женька ушла на дно, гибко оттолкнулась ластами от мозаичного дна и вылезла на резиновый бортик. Это был бассейн соседней школы для детей, не получивших во время войны трансформаций тела и изменений на генетическом уровне. Короче, мажорная школа. Женька плюнула в бассейн, качающийся голубоватой водой.

Школа, да и не только она - магазин с неоновой, забранной в тонкую металлическую сетку вывеской, поскольку рогатки и пневморужья с наступлением темноты сводили свои прицелы к светящимся буквам, больница из серого кирпича, хлебный завод и какие-то бункеры - все это было отделено от остального района забором с вышками и колючей проволокой.

Женька узнала бассейн, потому что они периодически совершали вылазки на ту (уместнее было бы сказать "в ту", поскольку большая часть города представляла собой развалины Гейгера, так сказать, а остатки "нормального" населения, включая мэрию и ментов, оградились пятикилометровым забором, создав таким образом для себя резервацию. Но они, естественно, предпочитали считать резервацией все, что находится вне их забора) сторону - поглазеть, или стащить булку из хлебной машины...

Однажды они пробрались сквозь сухие заросли шиповника и по пожарной лестнице добрались до огромных пуленепробиваемых окон с витражами. Тогда, прильнув носом к прохладному стеклу, ее удивили одинаковые бледные глистики в шапочках, по команде тренера прыгающие в воду. Потом она пришла сюда еще раз одна. В бассейне было пусто, потому что спортивные, это так называли детей в этой школе, которую тоже, из-за детей или в силу других каких обстоятельств называли "спортивная школа", по ночам спали, придурки. Короче, это было что-то... Своды, расписанные какими-то подводными зверятами, резвящимися в родной стихии, нанесенной рукой художника на штукатурку. Гладь, подсвеченная изнутри голубоватым цветом, разделенная, как конфетами на веревочке, буями на несколько дорожек и... пустота. Пустота с водой. Как ночью на море... Женька замечталась и взвизгнула, попав под поток брызг, как будто матросы, решив подшутить над провожающими, скинули в воду к причалу бочку с мазутом.

- Ах ведь, твою мать! Промазал, чет подери!

Такой ругани Женька от Махоткина никогда на слышала и, на всякий случай, отползла подальше.

- Ведь рассчитал все, ешкин кот, и на тебе. В самое жижо! - он тяжело вылез на резину бортика и по-собачьи отряхнулся, прижав уши и зажмурившись. Прошло несколько секунд и Махоткин, кажется, уснул, свернувшись и на глазах высыхая. Женька выползла из резинового скафандра и пнула Махоткина в белый мохнатый бок. Он пробурчал что-то и развалился на спине. Пошевелил ушами. Открыл глаза. Открыл зрение и, кажется, сознание - вскочил.

- Ага! Мы уже здесь! - и снова рухнул. На этот раз в лужу. "Вот дебил", - подумала Женя и окончательно вылезла из резины. Голая теперь, что ли, ходить буду. Она почесала нос и тут из бассейна полез еще кто-то. Женька огляделась, схватила лежащий на полу толстый металлический шланг и, размахнувшись, сбоку вдарила по появившейся голове. Раздался звук металла о металл, английский мат и шлепок в воду. Махоткин снова открыл глаза, на этот раз вроде окончательно. Встал, отряхнул шерстку, взглянул на часы и сказал:

- Мы еще тут? Опаздываем, да-с. Женька, а ну, быстро помоги мистеру Маршаллу вылезти из бассейна, потом сунешь вот этот провод в воду, - он ткнул лапой в толстый металлический шланг, которым Женя огрела сержанта. - И давай за мной, - он развернулся и запрыгал, было, в сторону широкой лестницы. - Да, и срамоту-то прикрой. Перед иностранцем неудобно...

Через полчаса, в раздевалке, вытираясь найденным здесь же полотенцем и натягивая купальник со встроенными жабрами для очистки воды - больше в металлических кабинках ничего не оказалось - Женька косо смотрела на вполне себе целого, с глазами и кожей, в полном обмундировании и каске, сержанта Маршалла, которого она теперь не понимала, но суть его заплетающегося трепа сводилась к следующему:

Много лет назад ему рассказали о волшебном озере, возвращающем молодость и жизненную силу. Он, по молодости лет, все по бабам ошивался, не принимая сию легенду всерьез. А теперь вспомнил, что перед тем, как отойти посрать (он применил более культурный оборот "отойти по нужде", но Женька все равно его не понимала, а так веселее). Итак. Отошел он посрать, собрался, значит, вылезает из ямы, а тут Билл, здоровый негр такой, очень набожный, из Айовы (если кому интересно, он погиб одним из первых, прогорев, как индейка на гриле), и говорит, мол, вернешься, я тебе про волшебное озеро расскажу, которое любого мертвяка может к жизни вернуть. Ну, думает Маршалл, накурился, собака, и хрясь ему ботинком по роже. И по своим делам. А тут вдруг обстрел, светло, как в пустыне, и жарко, просто жопа плавится, в прямом смысле. Схватил он винтовку, штаны кое-как натянул и тут прямо из летящего в него огненного шара слова Билла, что-то вроде "ах ты, срань господня!". Тут Маршалл задумался, почему он решил прыгнуть для спасения прямо в огонь, но Женька огрела его полотенцем и сказала:

- Хорош пургу гнать, давай, двигаем, - и побежала по лестнице, на которой исчез Махоткин, наверх. Сзади раздавалось громыхание восстановленного обмундирования сержанта Маршалла, вплоть до походного плоского котелка, который он потерял еще в лагере...

Карантин

Махоткин стоял наверху, разглядывая стену, грубо выложенную кирпичом. Кладка была свежая, и перекрывала всю лестницу, здесь же валялось ведро с застывшим цементным раствором и некоторый инструмент.

- Вот ведь черти, заложили-таки! - Махоткин поддел ведро лапой и швырнул вниз, где голубовато поблескивал бассейн. Оно глухо загрохотало, стихло и, судя по звуку, плюхнулось в воду.

Женька, тяжело дыша, подбежала к Махоткину, за ней, совершенно очумевший от событий, плелся американец.

- Чё такое, - она уселась на ступени, отдышаться.

- Заделали, карантин у них, - Махоткин провел лапой по шву между кирпичами и сказал. - А ну-ка, сержант, дай-ка винтарь.

Теперь Женька опять понимала обоих сразу.

- Да, сэр, - Маршалл протянул карабин со штыком Махоткину и стал потирать руки. Махоткин отошел, прицелился и всадил лезвие в шов. Посыпалась, раскрошившись, смесь, но было ясно, что раствор схватился и таким макаром стену не разобрать.

- Слушай, Махоткин, - Женька отдышалась и плевала через перила в чернеющий глубоко зал бассейна. - А что там такое, вообще. И вообще, что происходит?

- Не повторяйся, - Махоткин почистил усы и приложил ухо к красному кирпичу. - В общем, я думаю, нас засекли, и объявили карантин по всему бункеру. И теперь ищут. Так что, времени у нас еще меньше.

- Сэр, извините, сэр! - Маршалл вытянулся в стойку, видимо, чувствуя за Махоткиным власть знающего. - Мне кажется, сэр, я могу быть полезен!

Махоткин оторвался от стены и посмотрел на Маршалла.

- Продолжайте, сержант.

- Сэр, до того, как нас перебросили на последнюю позицию, ну, где все случилось, я занимался минированием. А судя по тому, что волшебное озеро, в котором мы оказались, восстанавливает также и нематериальные предметы, - он показал плоский, как со склада, зеленый котелок, - то я могу предположить наличие динамита в своем вещмешке и попробовать сделать направленный взрыв. Если это необходимо, сэр!

- Ай да Маршалл, ай да сукин сын. Дай-ка я тебя облобызаю! - глаза Махоткина заволокло туманом и он потянул свои лапы к опешившему американцу, явно намериваясь вылизать его внутри рта.

Женька размахнулась, и долбанула Махоткина под хвост ногой, отчего тот свалился и, кажется, потерял сознание. Но через несколько секунд вскочил, как ни в чем ни бывало, и почесал за ухом.

- Действуйте, сержант. Если ваш динамит сработает, это даст нам некоторое преимущество, - он повернулся к стене, принюхался и провел лапой воображаемый круг диаметром около метра.

- Вот, примерно в этом месте. Действуйте, и да поможет нам господь!

- Есть, сэр. Только вам лучше отойти подальше и лечь на пол, сэр.

- Не волнуйтесь, Маршалл.

После этого Женька дышала цементной пылью, накрыв голову руками и думая, что более нелепых вещей с ней еще не происходило. Ну, если не считать... Впрочем, это было слишком мерзко, и Женька отогнала неприятные воспоминания, а Махоткин наполовину заполз под строительные носилки, оказавшиеся на противоположной стороне лестницы, и притих. Время начало двигаться, американец что-то вроде как мастерил, постукивая и даже посвистывая. Потом раздались быстрые шаги и у самой головы Женя услышала: "Сэр, все готово. Разрешите взрывать?". "Давай!", - гулко раздалось из-под носилок. Маршалл растянулся рядом с Женькой и, чиркнув вроде зажигалкой, вжал голову в плечи. Раздалось шипение, как будто горел бикфордов шнур. "Черт, это же и есть бикфордов шнур.", - слегка ужаснувшись, подумала Женька и еще сильнее вжалась в пыльный пол. Хотела подумать, что, типа, щас рванет, но не успела. Рвануло раньше, причем так, что звук, ударившись в потолок и стены, пропал, их покатило по ступеням в клубах пыли и мелкого кирпича и, если смотреть со стороны, как в кино, все стихло.

Первым очнулся Махоткин. Он встал, шатаясь, в полной тишине, прошел несколько шагов, наступил на Женьку и рухнул, как молодая береза. "Глупо," - подумала Женька, которая, оказывается, уже сидела на ступенях, сжимая странно гудящую голову. Постепенно странная пустота сменилась нарастающим гудением, как сирена, и лопнула грохотом падающего камня и всплесками в бассейне. Махоткин орал, лежа на животе. Сквозь пыль, полностью покрывшую его шкуру, проступала кровь. "Он ранен в левую лапу", - подумала Женька.

- Сэр! Сэр! Успокойтесь! - американец, тоже покрытый изрядным слоем пыли, пытался разорвать медпакет, одновременно прижимая орущего Махоткина к ступеням. - Эй, гёрл, помоги, командира, кажется, задело!

- Ты сколько динамита заложил, идиот? - Женька, покачиваясь, встала, поднялась к копошащимся фигурам и пнула Махоткина в бок. Как она и ожидала, Махоткин затих.

- Да как обычно, все по норме!

Тут Женьку осенила и она, пробежав до полурухнувшей стены, откопала из груды мусора сержантский мешок. Вытряхнула наружу. Посыпались носки, фонарик, губная гармошка, консервы и жестяной ящик, судя по всему, с саперной начинкой. Женька открыла ящик, взяла брусок коричневого цвета и захохотала... Американец удивленно посмотрел на нее.

- Эй, ты чего?

- Чего? Да ты нас всех чуть не угробил, идиот! Лови! - она швырнула ему шашку. - И читай. Чего написано?

- Да ясно что, dynamite там написано, что еще? - он явно был обескуражен.

- Нет, ты вслух прочитай.

Он поднес брусок к глазам и прочитал: "Ф-Б 99". И поднял на нее глаза.

- Ничего не понимаю. У меня этого не было.

- Само собой. Ты когда в бассейн грохнулся, от тебя ничего уже не осталось, кости одни. Какой вещмешок. А вылез новенький. Догоняешь? Тебя восстановили, дав современное, абсолютно новое тело. Да и взрывчатку восстановить не забыли. У тебя в руках, сапер хренов, одно из мощнейших взрывчатых веществ моего времени. Эх ты, динамит, - Женька разглядывала дыру. - Ушастый как там?

- Думаю, немного контужен, - сержант подошел и потрогал край разбитой стены, за которой торчали какие-то провода и тянуло сыростью. - Интересно, что там?

- Что, что, - Махоткин незаметно оказался сзади. - Наш единственный шанс поставить всё на свои места...

Говяжий Язык

Перелезали в провал медленно, немного ошалевшие от недавнего взрыва, Махоткин поскуливал и смотрел на замотанную лапу. Хорошо еще, фонарик американца оказался исправен и они не переломали ног в этой куче хлама. Провал тянулся вверх, по разрушенным ступеням, заваленным какими-то железками, в переплетении проводов и паутины, пахнущий затхлостью и дохлыми мышами. Тени весело плясали по жутковатым горгульям, образованным нагромождением мусора и битого камня. Женька осторожно ступала босыми ногами по холодному сырому камню, проклиная Махоткина за его кожистые подошвы и американца за добротные армейские ботинки, под которыми безнадежно хрустели куски штукатурки и стекла. Наконец не выдержала:

- Махоткин, бля, я щас ноги все порежу!

- Шо за разгавор, Жэка, справим тэбе кожу, мамой клянусь, вот только из катакомб выберемся. Я и сам, погляди, шо творится, - он сунул ей под нос забинтованную лапу и приготовился опять вспомнить маму, но их (мам) светлая память так и осталась в прошлом - сержант вдруг остановился, снял с плеча винтовку и погасил фонарь.

- Тихо, - прошептал он. - Слушайте, там, наверху, вроде...

Действительно, сверху и чуть справа раздавалось мерное гудение, вроде электрической подстанции, или большого, посаженного в загон оглушенного противоградной ракетой шмеля, и забавлялись, колотя его палками и стараясь не попасть под жало. Возле загона уже валялось штук пять смельчаков с распоротыми телами - у кого кишки наружу, кто и вовсе лопнувший от шмелиного укуса. Сам шмель уже явно терял силы и гудел все медленнее. Вот очередной, наряженный в цветастые брюки и оранжевую резиновую маску смельчак, выронив заточенный титановый прут, повис на скользком, зазубренном жале шмеля, да там и остался, пытаясь содрать маску, из-под которой вытекало нечто, отдаленно напоминающее растаявший персиковый пломбир. Шмель закачался, теряя последние капли энергии, и рухнул на бетонную площадку, подняв тучу пыли. Подцепив его крюками за хитиновые складки...

- Ага! - заорал Махоткин и умчался в темноту, громыхая и падая на каждом шагу. - Давайте сюда, мы нашли эту хренову лавку!

Ну ладно. Нашли, значит - нашли. Сержант включил фонарь, и они с Женькой поперлись за Махоткиным, что-то разгребающим метрах в двадцати выше по курсу.

- Ну, и чего копаем? - спросила Женька сквозь усилившийся гул. Сержант светил в стену лампой.

Махоткин не отвечал, отбрасывая куски породы и непонятные земляные наслоения в сторону, пока последний, самый здоровый и толстый, метров двух в диаметре кусок пронизанной белесыми корнями земли не отвалился, чуть не засыпав его до ушей. Все ловко отпрыгнули в сторону и увидели сложенную из квадратных плиток мерцающую стену. Гул усилился до нормально работающей турбины, и тут Махоткин, присев и прислушавшись на некоторое время к бурлящим за стеной звукам, неожиданно разогнулся, потер перевязанную лапу и вырвал у сержанта карабин.

- А ну-ка, посторонись, православные! - гаркнул он и шарахнул прикладом в стену. Стена разлетелась на квадраты, как какой-нибудь пришелец из космоса, а из вскрытой тайны ударил яркий и орущий свет. То есть, свет был сам по себе, а гудели какие-то механизмы, похожие на нефтяные вышки-качели из кабинета земельной истории. Женька зажала глаза и уши, а Махоткин, ловко прыгнув в самое пекло, видимо, знакомое ему, чем-то беззвучно щелкнул и гул опустился до приемлемого уровня. Через несколько секунд Женька осторожно приоткрыла глаза, потому, что пробивающий до ослепления даже сквозь веки свет слился в мягкое полумрачие.

Махоткин стоял лицом к спутникам, и глаза его довольно сияли. Даже о лапе своей, кажется, забыл. На заднем плане помаргивали какие-то лампочки, и стоял здоровенный, во всю стену, пульт управления со скошенной консолью. На консоли, впрочем, особо ничего такого не было, только здоровый тумблер и пара старинных кнопок, как на свалившемся, словно многоступенчатый насекомый имитатор веточек, башенном кране за оврагами возле их дома - красная и черная. Кто-то, кажется пожилой мастер с первого этажа, особо относившейся к Женьке за ее понимание весьма странной мутации его организма (в принципе, никакого понимания не было, просто Женьке, в отличие от остальных детей дома, как-то не казалось, что старый мастер соответствует своим кличкам "шлаковый нарыв" и "намыл голеностопный", но она никогда не отказывалась от трофейного, в брикетах, чая, на который периодически зазывал ее мастер; Махоткин такое поведение называл правильным и еще "игнорирование формы ввиду отсутствия наполнения последней", чего Женька уже не понимала) рассказал, что раньше все механизмы имели так называемое пусковое устройство, и состояло оно из двух механических приспособлений, именуемых кнопками. Обычно красного и, соответственно, черного цветов. Кнопки эти имели конструкцию примитивную и служили для замыкания и размыкания электроцепи. Так вот это были, похоже, именно такие штуки. Еще было два окна, над консолью, окна были темны и производили удручающее впечатление.

Так вот, на фоне этого архаизма стоял довольный, как жопа в майские праздники, Махоткин.

- Товарищи! - начал он не своим голосом. - Сейчас вы станете свидетелями величайшего явления, не достигнутого, впрочем, в реальном мире еще ни одним разумом. Кроме, разве, братьев наших меньших, которых мы именуем по старинке гномами. Я говорю о квантах и их переброске в пространстве. Можем называть этот феномен "быстродействующим перемещением материального объекта в пространстве первой степени", или сокращенно - Б.П.С, - Махоткин слегка наклонился, как будто читал доклад и представлял свои достижения. - Не скрою, что это не только моя заслуга. Прошу, коллега!

Гнум скромно выглянул из-за мохнатой махоткинской лапы и осторожно дернул головой. Только сейчас Женька поняла, что последнее время гнома с ними не было. - Благодаря моему коллеге, которого я зову Албертом, мы смогли добраться до рубки, управляющей нервной системой так называемого "Бояры", который в данный момент представляет из себя ни что иное, как вакуумную щель в пространстве-времени, куда нас с вами, по разным причинам, так сказать, занесло, - Махоткин откашлялся и продолжил. - Значит, Алберт сюда перенес свою кванту и я, ввиду некоторых особенностей моего организма, мог его, собственно, сканить, ведя вас к цели. Вот, собственно, сюда, - Махоткин вдруг устал и уселся на кучу земли.

- Сэр! - Американец, молчавший все это время, вдруг подался вперед. - Мне кажется, я знаю, о чем идет речь. В моем времени, по крайней мере, такие опыты уже пытались делать, и, хотя я не силен в науке, мне кажется, сэр, вы говорите о телепортации?

- А, - Махоткин махнул лапой. - Какая разница, но, похоже, старина, ты прав. Однако, какая бы ни была эта "-тация", мы сейчас испытаем на себе ее действие, - он вдруг вскочил и подбежал к сержанту. - А вы, часом, не крещеный?

- Католик, - остолбенело ответил США. - А что?

- Да, пустое, - так же остолбенело-загадочно произнес Махоткин и рухнул на пискнувшего гнома.

Женька и сержант переглянулись.

- Слушай, странный он какой-то, - американец заговорил на чистейшем понятном языке и уселся на металлическую консоль. - Будешь? - он достал пачку кэмела без фильтра и протянул сигарету. Женька уселась рядом и затянулась.

- Да нет, он всегда такой. Я его с первого класса знаю, три года получается. Щас очухается.

Но Махоткин не очухался. Мало того, он начал распадаться - как медуза на горячем волнорезе. Сначала исчезли уши, потом хвост, лапы одна за другой, туловище постепенно истлело, истлела и сумка с противогазом. Какая теперь война. Разве что ходить раз в неделю в центральный парк, кормящим уток и воробьев. Постепенно исчез позвоночник, уши снова мелькнули, будто держась за реальность, и погасли. Остался лишь рот, жующий во сне - то ли ягоду-ежевику, то ли солому, то ли корень волшебный. И всходила луна... "Да ты не отвлекайся-то от сюжета, пигалица!"

- Мама! - с ужасом сказала Женька. Солдат уже лежал рядом с Махоткиным, безо всякого сознания. "Ишь, служивый-то отрубился. Хе-хе!" - гном закачался в подсознании.

"Ладно, сюда слушай. Сними с полки очки противопроблесковые и надень на товарищей своих. Тебе я дам специальное", - гном вытянулся и налепил на Женькины глаза два полупрозрачных и вязких круга, что-то живое. Прилипло к глазам. "Теперьча осторожненько рядом с ними присядь да жди, а я покручу".

Женька почти на ощупь сняла с оказавшейся полки жестяные сварочные очки, натянула на сержанта. "Да не волнуйся, тут он". И действительно, Махоткин заворочался, раскидывая пыль ушами...

Гном влез на консоль и дернул тугой рычаг. Зазвенело, и закружились предупреждающие огни. Осветилось пространство внизу, заискрился бассейн, пущенный в него электроток взвил кабель, разошлись по волнам искры. Гном вжал систему "пуск", забурлила поверхность, выбило содержание хлора, сцепившего враз молекулы и покрывшего, словно солью, поверхность воды. Теперь бассейн напоминал замерзшее Баренцево море. Буря во льдах, ледяная кора...

Так продолжалось, мерцал свет...

Гном вдавил систему "стоп" и море погасло, стало темно. Прошли года. И вдруг из породы окаменевшего хлора поднялся гул, треснула твердь, и разлилось искрящееся во все стороны лучами неизвестное сияние - "потустороннее какое-то", - подумала Женька.

Говяжий, синеющий по бокам и вьющийся плацентной пленкой язык вытянулся, расколов слой хлора к мозаичному потолку, мелькнули в его сиянии морские твари рисунка, и раздался треск, словно рвут свежий бархатистый рот скатерти в окончании пира, в месте, где пролито вино и упала гусиная кость... Концентрический разряд прошел сквозь героев, и наступила вечная тьма.

Девочка и тюлень

Сначала в туманную трубу ушел горизонт, изогнувшись пароходным гудком и осев грязными снежными хлопьями на пустых берегах. "Гудзон", - как на карте, отобразилось на реальности. Трафаретная надпись продержалась несколько секунд чуть выше фабрики на другой стороне реки и, замерцав, погасла. Женька выкинула тлеющую папиросу в черную воду и сунула руки в кашемировое пальто. Да, утро выдалось хмурым. Сначала этот придурок Джек Саймонс отказался говорить, потом звонил босс, еще эти парни с востока... Женька устало оперлась о железные конструкции верфи, нависающие, как странная паутина над водой. Костяшки болели, как будто по ним молотили досками, в желудке кроме холодного кофе плескалась только желчь... Да, утро удалось. Ну и черт с ним. Женька сплюнула едкую от табака слюну, растопившую снег миниатюрной коричневой розой, и направилась по блестящему асфальту в сторону бойни...

Холодный ветер забивался в распахнутые железные ворота ангара - пять лет назад здесь была скотобойня, клали скотину на ливер, забивали уставших скакунов, иногда происходили вещи менее безобидные. Вообще-то, скотобойня принадлежала итальянцам, точнее, Карло Леони Митчелу, переселенцу в третьем поколении. Рядом стоял его же колбасный завод. И все бы ничего, но волею географии распространения преступных сфер оказалась вся территория, на которой находилось нехитрое предприятие итальянца, на пересечении, на границе манхеттенских и материковых банд. Поначалу итальянец игнорировал посещения коренастых парней в кепках и широких брюках, но как-то весной он вдруг сменил мнение. Перебитые пальцы или здравый рассудок повлияли на него, история умалчивает. Но с тех пор его никто не видел, говорили, что он подался в южные штаты... Молва. А бойня переходила от манхеттенских к материковым и обратно раз десять, пока сами собой не утихли войны, перейдя больше в разряд экономических игр, только иногда, как по старой памяти, раздавались выстрелы на ночных берегах Гудзона... Бойню закрыли, завод оказался заброшен и растащен чуть ли не до последнего листа железа.

После, уже в самом конце великой депрессии, бойню выкупили манхеттенские громилы, остепенившиеся и потягивающие дорогие сигары, зашили ворота новой оцинковкой и устроили гараж - ремонтную мастерскую - склад, короче, базу. Где перебивались номера угнанных авто, отрезались пальцы конкурентам, происходили возлияния и разного рода вещи, доступные только гангстерам. Кокаин входил в моду. А от бойни осталось только название.

Женька снова сплюнула и, надвинув примятую кепи на глаза, толкнула тяжелые распахнутые ворота, заскрипевшие под падающим мокрыми кусками снегом.

Саймонс по прежнему сидел, привязанный к тяжелому стулу. Когда Женька вошла в гулкое, даже глубокое помещение, он поднял на нее оплывшее, в запекшейся крови лицо. Один глаз полностью скрывали складки вдруг отяжелевшей кожи, другой яростно, сквозь пелену боли и ненависти, смотрел на Женьку.

- Громила Джек! - прохрипел Саймонс разбитым ртом и скривился. Распухшие губы с торчащими осколками когда-то белых холеных зубов снова раскрылись всеми кровавыми трещинами и на разорванную сорочку брызнула кровь. Женька покачала головой. Понятно, ни черта он не скажет. Она устало выбила из коробки папиросу и затянулась, усаживаясь на стол напротив Саймонса. Тяжеленные разделочные столы, вот что еще напоминало о бывшей скотобойне. В рубцах, как старые моряки или зимнее стекло. Теперь таких нет, рогатых мочат электрошоком в подвешенном состоянии, позволяя густой, почти коричневой крови заполнять стоки, смешиваясь с водой в коллекторах. Женька сняла кепи и поправила влажные волосы.

- Саймонс, - голос ее был грубый, как машина для отбивки хлопка. Она смотрела на сбитые костяшки. Мэри это явно не понравится. И вдруг некоторое уважение, даже не жалость, а спокойное уважение к врагу сменилось на ярость, и вместо готового сорваться через папиросу: "Саймонс, ну что ты как крыса. Никто не хочет войны и это целиком в твоей власти. Просто скажи ты эти сраные комбинации...", Женька с разворота, не слезая со стола, влупила тяжелым ботинком Саймонсу в висок. Джек свалился на холодный пол, его левый глаз вылетел и повис недожаренной яичницей. "Вот дерьмо". Да уж, мало того, что это не понравится Мэри, босс будет в ярости. Ну и черт с ним, и с Саймонсом и вообще с этим гребаным миром, где к двадцати пяти годам твои руки уже отослали к праотцам добрую дюжину таких же парней. Женька слезла со стола, открыла одну из коробок, рядами серого картона стоящих вдоль стены, вытащила переложенную соломой бутылку вискаря и, с хрустом отвернув крышку, надолго приложилась.

- Ладно, Саймонс. Погода подходящая, поиграем в тюленя! А? Как тебе затея? На вот, хлебни, - Женька плеснула жидкостью цвета жженого сахара в кровавое месиво на полу, Саймонс застонал и попытался перевернуться, но тяжелый стул держал его блоком. Женька вызвала шестерок, они связали Саймонса "тюленем" - ноги, стянутые к завернутым за лопатки рукам. Потом подняли на руки и, как действительно тюленя или похищенную статую испанских земель, потащили к реке...

Когда раздался всплеск, Женька опять приложилась к бутылке, уже опустевшей наполовину, плюнула в забурлившую черную воду и отдала остатки виски шестеркам. Солнце начало пробиваться сквозь тяжелые и близко к земле висящие облака...

Через неделю, когда чайки переваливались через оттаявшее небо в сторону залива, Женьку сдали материковым. Сдали свои, купленные полицейские, нелепо и грубо, сбив автомобилем прямо посреди улицы, неопрятным электрическим вечером. В принципе, Женька была готова к тому, что рано или поздно тишина береговых войн разорвется ее сдачей - скрученной личинкой под ногами врагов она приняла судьбу, правда исхитрилась и всадила сломанной рукой из "смит-вессона" несколько пуль в источник сильнейших ударов по брюшине. Ее привезли в старый ангар и подвесили на цепи, вывернув руки. Перед разбитым лицом качалось серое окно, по которому стекал мягкий снег. Боли не было, была глупая уверенность в том, что замерзший Нью-Йорк, наконец, оттает и...

- Громила Джек! - худой, как щепка кокаинист Френк покачивал бейсбольной битой в метре от лица Женьки. - Ну, и чем все это кончилось, парниша? Тебя сдали, как свинью на заклание, - он был под кайфом и глаза его блестели, как начищенный корабельный борт. Женька закрыла глаза и услышала свист биты, по полукольцу летящей прямо в голову. Но время остановилось, удивленное не меньше Женьки. Она распахнула глаза:

"Твою мать!" Все вокруг, и глаза Френка, и кровь, стекающая на пол и боль, пульсирующая в висках - все это было черно-белого цвета.

"Твою мать!" - вспышкой подумала Женька и открыла глаза. Над ней стоял Махоткин, за ним мелькала зеленая форма американца. Цвета после черно-белого мира резали сетчатку. Фисташковое мороженое, мать его...

- Ну ты даешь, е-мое! - Махоткин сложил мокрое полотенце в жгут и накрыл горячий Женькин лоб. - Напугала, блин, думали, что потеряли! - он облегченно рассмеялся и покачал перед своим носом маленький серебристый диск. - Уж не знаю, куда ты провалилась, но, если выберемся, обязательно посмотрим.

Ярко-зеленый привычный Махоткин вытащил из кармана плаща перманентный маркер и вывел по хромированной поверхности диска черную, как лоза после пожара, надпись: "Девочка и Тюлень".

Листовой графит

- ...И осторожней, здесь все разваливается, хорошо, что кислород хоть наладили, - Махоткин засунул отвертку в какой-то провал и, следуя за лучом тонкого фонарика, что-то с силой повернул, полутемное пространство дернулось, загудело, и стал нагнетаться воздух. Махоткин поднялся на ноги и погладил обшивку станции третьей рукой. - Русские бросили, жалко, но она скоро рухнет к чертям собачьим, сгорит в атмосфере...

Женька подняла голову и уткнулась в переплетение обмотки. Провода, шланги, просто свернутая напрочь механика - сама Женька покачивалась в люльке, сплетенной из толстенных капроновых нитей. Было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть цилиндрические слои блестящих стен и круглый иллюминатор внизу. Хотя, что было полом, а что потолком, оставалось или оказывалось загадкой, поскольку станция периодически вращалась, громыхая как ящик с инструментами. Судя по всему, они находились в грузовом отсеке, когда-то забитом ящиками с аппаратурой и едой, даже сейчас несколько металлических коробок мерцали в полутемной искусственной гравитации.

Женька слышала о том, что где-то там, если запрокинуть голову, между звезд несется по нижней орбите полуразвалившаяся космическая станция, периодически вспыхивая в ночном небе метеоритами отваливающихся частей обшивки и солнечных батарей. До войны на этой станции было пооживленнее, но когда правительство подавленного и полуобезумевшего, как вот эта станция, государства подсчитало, во что станет дальнейшая эксплуатация, проект по-быстрому прикрыли. Да и не было больше ни ракетоносителей, ни космодрома, ни спутниковой связи, хотя по радиоточкам периодически передавали репортажи с якобы работающей станции, поздравляли героев-космонавтов и диктор тревожно-торжественным голосом вел обратный отсчет. Все настолько свыклись с этой ложью, что перестали воспринимать ее как нечто, не существующее нигде кроме как в виртуальных чиновничьих отчетах, свыклись и приняли игру, и с удовольствием кивали головами, ощущая чувство торжества и значимости, когда очередной "Восток" уносился в идеализированные небеса. Станция между тем продолжала свой призрачный полет, виток за витком приближаясь к верхним слоям атмосферы, в которых и суждено было ей сгореть... Женька все это знала, знала с первых шагов, когда смогла воспринимать информацию об окружающем. Знали об этом и воспитатели, но предпочитали, по старой привычке, помалкивать и пресекали ходящие между учениками слухи о космонавтах-призраках, плавающих в разгерметезированной станции.

И тут до Женьки дошло. Она попыталась вскочить, но запуталась в капроновых лентах и грохнулась на железо, из-под нее рванул завизжавший гном, а Махоткин, не ожидавший такой прыти от недавно еще в бессознательности пребывавшего тела, отлетел к противоположной перегородке, задев какие-то нагромождения, посыпавшиеся с грохотом свернувшегося вдруг рассыпаюшимся кольцом эскалатора. Гном вскочил на Махоткина и забился под его плащ. Женька орала и металась по круглому бункеру, на крик прибежал сержант с мокрым лицом, голый по пояс и тут же вспыхнул свет, залив галогеном каждый уголок помещения. Женька затихла. Тишину нарушал только звук работающего генератора и шум под кучей посреди отсека.

- Подключил все-таки, - голос Махоткина, погребенный под всяким хламом, гулко пробрался наружу. - Молодец, sanks, sergeant.

Махоткин кое-как выбрался, матерясь и кряхтя, и пожал потному американцу ладонь. Тот ответил что-то по-английски, но Женька ни слова не поняла.

- Махоткин! Что происходит? - она попыталась подняться, но споткнулась и рухнула на иллюминатор. Теперь Женька не орала, а производила нечто, по частоте близкое ультразвуковой пушке. В круглом стекле иллюминатора чернел космос, а совсем внизу плыл рельефный глобус. Это, собственно, был не глобус, а его оригинал, и повернут он был к Женьке Африкой коричневого с желтым цвета, частично скрытой дымкой голубых облаков, за которыми жирафы.

- Что, впечатляет родная планетка-то, а? - Махоткин добродушно похлопал Женьку по плечу и растянулся рядом, протирая рукавом пыльное стекло. - Вот погоди, - он взглянул на часы. - Будем тайгу проплывать, это что-то...

- Что "что-то"? Мы чего, в космосе? Мама! - Женька перевернулась на спину, поджала ноги и зажмурилась. В этот момент станция вдруг дрогнула, повернулась по оси, и все покатились, как белки в колесе бензина на шее. В смысле, негритянские белки (грызуны). Или негроидные белки (молекулярность). Махоткин заорал отключить эту гребаную искусственную гравитацию, потом по-английски, сержант перекатился через голову, вскочил на ноги, опять упал и уполз через люк в темноту остальных отсеков. Станцию вертело, как желе или юлу, Махоткин сблеванул и прямо тут началась невесомость...

- Раньше, в смысле, когда растения росли внутрь, а по ТВ не крутили модельные показы - так вот именно тогда стали лечить тела. Ну, зубы там вырывать, опухоли всяческие резать, короче - человеческая форма имеет фактуру разнообразную и восприимчивую к боли и стрессам, понимаешь, - Махоткин плавал в змеях, вставших на хвосты, в точках пыли и отслаивающейся ржавчины. Рядом медленно, как корабль из старинного фильма "Одиссея 2001" или нет, вроде там стоял двухтысячный год, короче, вращаясь, проплыл гаечный ключ. Махоткин продолжал.

- И для устранения этих симптоматических электроимпульсов придумали наркоз. Сначала просто били в определенный участок головы тяжелым предметом, - он коснулся головы Женьки, которая тоже плыла рядом, но притянутая к условному центру своего движения лямками. - Вот сюда. Но это, сама понимаешь, слишком травмировало пациента. Потом морфий, разного рода психотропы, военные всякие штуки. Вот вроде этой.

Махоткин кувыркнулся в воздухе и показал, будто сделанную из пустоты, стеклянную банку, флакон темного стекла. Женька молча смотрела на него сквозь невесомость и с заклеенным скотчем ртом. Махоткин еще раз крутанулся и подплыл ближе.

- Понимаешь, переместившись квантово из необъективного так называемого Бояры в пространство реальной космической станции, мы запустили, так сказать, маховик обратного вращения. Если в Бояре время текло обратно, то здесь оно статично, как если бы с ним, точнее с нами, ничего не произошло. Ну, оно нормальное, в общем. И двигается вполне себе вперед, с нормальной скоростью. Но через время оно ускорится, образовав прямого инверта тому, бояриному времени. И в этот момент нас, по всем расчетам, швырнет туда, откуда вышвырнуло. Тебя - на урок. Меня - к пекарне, но уже неделей позже, и гнома, собственно...

Женька замычала и замотала головой.

- А. Ты хочешь узнать про сержанта? Он, честно говоря, попадет прямо в напалм, и ему придется снова посетить Бояру, добраться то пультовой и перенастроить все на несколько часов назад, чтобы успеть предупредить командный пункт о дезинформации и, тем самым, спасти и себя и свой взвод от гибели. Андерстенд?

Женька снова замотала головой, и попыталась вылезть из капроновых пут. Махоткин подлетел к ней сзади и аккуратно взял за шею.

- Ну а тебя мы так укомплектовали на всякий, так сказать, случай. Мало ли что, опять орать начнешь или еще чего. И наркоз для тебя. Кстати, отличная штука. Пленные его продавали, когда строили малый город. Калипсо. Романтично так называется. Вводится внутримышечно путем инъекции, - Женька увидела перед собой допотопный инжектор и почувствовала легкий укол в плечо. - Ну ладно, отлетай, встретимся на з з з е е е е м м м м м л л л л л л е е е е е е е.............

Голос Махоткина расплавился в густую, как смола, лужу, блеснул на солнечном диске, в долю секунды собрался в шар, который легко толкнул Женьку, и она понеслась вниз по вертикальному тоннелю из листового графита, мимо банок с вареньем, вьющихся плодовых мух и непонятных кухонных приспособлений, расставленных по длине всей шахты.

Свойства бойцовых собак на территории противника

Спустя пять лет после первой бомбардировки город постепенно превратился в руины. Желание жить покидало большую часть населения - участились суицидальные выходы.

Вопрос. Почему вы покончили с собой в возрасте тридцати пяти лет?

Стук печатной машинки, зеленые стены и рассеянный по углам свет.

- Пустота, заполнившая меня и выталкивающая на поверхность грязевые источники...

- Поясните. Источники.

- Да чего объяснять. Все равно не поймешь. Это как на последнем сеансе увидеть расплавленную по экрану кинопленку...

- Постойте, о какой пленке вы говорите. Кинопроекционное воспроизведение относится к прошлому веку, то есть вы никак не могли застать подобную эксплуатацию...

- Вот об этом я и говорю. (Сигарета медленно падает на пол и разбивается на векторные лучи, свет дрожит и останавливается). Ни черта эти придурки не догоняют. Тем не менее, я попытаюсь...

- Давай давай, напрягись. И постарайся не курить в помещении...

- Иди в задницу, умник. Итак, представь себя на скоростном шоссе. Кожа обтягивает плечи, и ветер разбивается о тонированное стекло шлема. Солнце отражает скалы и стекает в залив расплавленной медузой. На очередном повороте вырисовывается портовый контур - клювы погрузчиков, штурмовики береговой охраны, беззвучно проплывающие на темном синем небе. Ты вкручиваешь газ и входишь в грув на прямом участке. Болид реагирует на малейшее движение твоего тела. Догоняя солнце, ты теряешь его. Появляются контуры города - выщербленный пейзаж. Черные перепады кварталов с вкраплением электричества. Темнота постепенно накрывает тебя. Ты врубаешь дальний свет и картинка инверсируется. Теперь разделительная полоса в конусе спота сжимает вокруг себя уже абсолютно кромешную плотность ночного движения. Через тридцать минут ты тормозишь возле тусклого провала, из которого доносится отголосок звука. И легкий неоновый свет снизу. Спускаешься, толкаешь дверь. Бар заполнен наполовину. По стенам расползаются пятна световой окраски. Барная стойка затянута камуфляжной сеткой, звучит старый добрый шансон. Ты садишься к стойке, выпиваешь подряд три "обезьяны", просишь половину черного пива, выпиваешь. Достаешь из подплечной петли обрез помпового ружья и сносишь бармену голову. Поворачиваешься и, не целясь, разрываешь темноту вспышками и грохотом, пороховые облака в лучах подсветки...

- И часто это происходило с тобой? (Стук машинки переходит в цельную волну, щелчок пальцев посылает сигарету в голос).

- Да постоянно, твою мать!

Несколько секунд на то, чтобы выхватить из подплечной петли обрез, взвести помпу. Первый выстрел в сторону печатной машинки, она разлетается с хрустом попавшего под бензовоз кролика. Навести ствол на голос, и прижать палец к курку.

- Эй, ты чего! Одумайся, это не то место!

И не подумаю.

Далее.

Грохот, свет раскалывается на составляющие. Меркнет. Темнота и -

ночной город, ослепленный огнями витрин и проносящихся автомобилей. Свежий, влажный воздух. Ты чувствуешь капли на щеке, трогаешь пальцами и поднимаешь лицо вверх. Почти черные в синей плоскости облака в полосе высокого неба между домами источают легкий дождь. Ты оглядываешься по сторонам. Много людей, без признаков тревоги и заражения. Смеются и спешат. Кто-то садится в подъехавший лимонный форд. Пробегает в боковую улицу собака. Ты оборачиваешься интуитивно и смотришь в огромную витрину, стекающую дождевыми следами. В ней отражение. Человек в гоночной мотоциклетной куртке. С мокрыми волосами и помповым обрезом в левой по отражению руке. Ты улыбаешься, прячешь обрез в петлю под плечо и идешь вдоль проспекта, постепенно растворяясь в усиливающемся дожде. Пройдет немного времени, и люди этого мирного города узнают правила твоего поведения...

Следующая жизнь шпионов

Растровый склон восприятия.

Женька проснулась, оказавшись на пустой платформе. Махоткин стоял рядом. Глазами сквозь. В гостиной было пусто, как в кремнии. Если песок плавится вверх. Где-то стучали часы - старые, с механикой и лезвием маятника. Пыль стояла векторно, по столбам света. Женька подумала, что очень странно находиться в комнате, совмещенной с вокзалом. Махоткин подумал "чертовски веселая жизнь" и сунул пальцы гному под уши. Гном вероятно думал о земле третьего периода, но, хоть убейте, не знаю, что это такое. Потом был долгий, едва уловимый тон, как жидкокристаллические электронные часы на режиме оповещения садящихся батареек.

zzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzz zzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzz

zzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzz и внезапная тишина.

Женька снова открыла глаза и потянулась за Махоткиным вверх по лестнице. Запястье, пробитая точка, уже стянувшаяся кожей. Сверху падал свет. Махоткин сказал что-то и остался стоять внизу. Завтра будет вечер.

-----------------------------------------------------------------140702---------------------all/exe inc-------------------