В начале пути мы знали лишь, что усадьба находилась в селе Воробьевка, недалеко от центра Золотухино, куда можно доехать на поезде, а дальше пешком сколько-то километров. И еще - что там школа теперь и вроде бы ничего фетовского не сохранилось. Конечно, с такой информацией в саму Воробьевку мы попали не скоро.
Дело двинулось, когда знакомая моей спутницы Ирины директриса кинотеатра из Золотухино пообещала подбросить нас чуть ли не до самого места - ей надо везти кудато коробки с лентой.
- Вот только до какой Воробьевки?
Сюрприз, черт возьми! Воробьевок, оказывается, три, и неизвестно, в которой усадьба. Наобум едем, да еще и обратно самим выбираться.
Тучи и холод, но все-таки майское утро, утро дороги и приключений, а дороги вокзала неистребимы.
По этой чугунке едут на север - в Москву, к горизонтам Пальмиры. А нам до Золотухино всего километров сорок.
На полпути весь вагон электрички оживляется - Будановка. И влево за лугом на высоком холме виднеется церковь и вроде бы крыши монастырских построек Коренной РождествоБогородецкой пустыни. Мостик, опять остановка на разъезде, и вот - Золотухино.
Через пару часов киношный газик вырулил на большую дорогу. Проселок без всяких надежд и гарантий, особо коварный сейчас, в начале холодного мая.
Сразу нас стало бросать и водить, пару раз мы садились по оси, вылезали толкать, солому бросали под бешеные колеса. И все же заглохла наша карета среди черноземной грязи. Шофер углубился в хозяйство машины и ничего хорошего не обещает.
Мне эта возня надоела безмерно. Особенно злит, что торчим почти рядом с тем самым разъездом, где поезд останавливался перед Золотухино. А все Воробьевки - к востоку, там синие тучи разбухли от снега, и еще ничего не маячит. Время идет. Чтоб глаза не глядели, ушел понемногу вперед, к далеким посадкам берез.
И ветры дороги меня обласкали. Что есть приключенья? - их надо в лицо узнавать и не злиться. Не так ожидал приобщиться? Но синие тучи и яркая зелень озимых, даже и грязь чернозема, уже получили значенье. Ведь Фет все равно начался.
Вполне вероятно, что этой дорогой... Чугунки с разъездом, конечно же, не было, столбы телеграфа не шли по холмам и увалам. В остальном все ведь так и осталось? И те же вороны? И эти холодные волны земли?
Тут немало от именно русской тоски и поэзии. Представить: вот какойнибудь мелкий помещик сидит безвылазно в степи у себя и дни напролет - только зяби и пажити, уходящие вверх к горизонту. И тучи. Вороны орут. И дикие блюзы ветров, тягучие вопли для альта или женских хоров. Когданибудь глянешь на этих ворон и жнивье и, наверно, потянет повеситься. А мало таких, что вместо разумного вервия выдирали перо из гуся и писали стихи под стать настроению? Фет - это другое дело.
Гудят мне оттуда. К машине возвращаюсь просветленный и взволнованный, хоть знаю заранее, что сейчас скажут. Конечно, сломался коленчатый вал, и ехать нам можно только назад. Почему не вперед - это тайна шофера, но черт со всем этим - мне все невезенья уже оправдались с лихвой.
II
До самого конца июля все шли дожди, и вдруг настало лето! Солнце какимто пунцовым мячиком вертикально взлетает над крышами, и сразу начинается день всяческих щедрых обещаний. Все, что лилось месяцами, в дружной жажде испаренья. Невиданная пышность достигнута дождями - вымахали травы, дебри разных запахов. Всюду, всюду группы мальв, всюду мальвы вылезли - цветными любопытными глазами уставились на мир, усыпали пять метров высоты. Кучевые облака начинают повисать - стратостаты на глазах набухают белой влагой. Небесными рядами провисят весь день и к вечеру исчезнут - летняя погода.
Опять тот же поезд и тот же вокзал. И автомат выщелкивает нам билеты в места не совсем реальные. Вагоны полны горожан с тяпками и солнечными зонтами - разнарядка пошла, пора "по воздушку на бураки", как ктото рядом выразился. Вот и Будановку проезжаем, и церковь знакомая на холме.
Собственно, это не холм, а правая терраса реки Тускари. Меловые кручи, высотой иногда до пятнадцати метров, тянутся подобием крепостных стен. Тут раньше и были всякие дозоры и укрепления, потому что из Дикого поля, ничейной степи, что к югу, возникали татары, ногайцы и еще невесть кто. Примерно по широте Курска все города строились, как крепости, да и сам Курск тоже.
Дальше на запад проходит ФатежскоЛьговская гряда, она далеко и не очень высокая. От Тускари до водораздельных отметок не больше пятидесяти метров, даже не замечаешь, что это гряда, когда попадешь в те места.
Террасу к востоку отсюда не видно, а там, еще дальше, километрах в шестидесяти, другая гряда - ТимскоШигровская, тоже не Гималаи. Обе гряды расходятся веером из некоей северной точки, и Тускарь стекает на юг между ними. Пустынны холмы и увалы возвышенных диких равнин.
Терраса и все эти горы - остатки иных времен, исчисляемых миллионами лет. Меловая система. Здесь были моря, хоть этому трудно поверить. Но я сам находил недалеко отсюда окаменевшие морские губки, кораллы, колеса раковин нуммулитов. Холмы состоят из писчего мела, похожих на него трепелов и опок, мергелей и песков с включениями фосфоритов, которых иногда так много, что они образуют целые пласты с местным названием "самород". И в меловых песках была найдена гигантская конкреция песчаника - игра природы, вроде как конь со всеми деталями, вставший на ноги. Трудно поверить, что этот конь получился сам по себе, и камень никто не обрабатывал. Теперь он стоит у музея, и имя ему "Щигровский сфинкс", вероятно, по месту находки.
Платформа террасы из трепела сочится слоями и трещинами, и всюду вдоль Тускари выходы несравненной кристальной воды. Это о ней говорится в легенде в связи с чудотворной иконой Коренной пустыни. Некогда, очень давно, икона явилась под дубом в корнях, и там, где это случилось, забил родничок с водой, исцеляющей недуги. Родник и сейчас существует, только он спрятан в подземной трубе. Понаучному это трещиннокарстовые воды верхнего мела, маастрихттуронского ярусов. Святая вода, уж в ней не осядет слой ржавчины с палец.
В Курске я жил возле Знаменской рощи, где тоже такой же источник, хотя без иконы, и часто ходил за этой водой. Бывало, опустишь туда лицо - ледяная в любую жару. Я старался наполнить банку таким образом, чтобы под крышкой не оставалось ни пузырька воздуха. И нес мою сверкающую каплю на отлете ладони, и все мне завидовали. А кофе варить было слегка страшновато - вдруг правда волшебная? Во всяком случае, в одном из старых районов Курска - "Стезева дача" - на этой воде работала водолечебница. Судя по стихам, имеется такой родничок и в фетовской усадьбе.
И Тускарь совсем непростая река. Начать с того, что по ней проходило ответвление пути "из варяг в греки". Вверх по теченью от Кировского моста есть еще интересное местечко - "Старые пристани", хотя приставать там сейчас некому и некуда, - это рукав древней старицы, болото, где тонут коровы.
Это очень красивое и всегда уединенное место, хотя оно, в сущности, со всех сторон уже обложено городом. Я был както здесь после первых морозов, когда снега еще не нападало. Иными местами все было уже сковано ровным прозрачным стеклом, и в ледяную глубину отстоявшейся воды вмерзли листья лилий, прекрасных белых пелюфар, царящих здесь летом среди недоступных болотистых берегов. Фантастика искрюченных ракит и живым серебром яркосиние струи, где волненье камышей не дает им оцепенеть. И я видел остатки какойто стены плитняка под водой. Может быть, это стенка бывшего причала варяжских гостей?
Сейчас мало похоже, что по Тускари проходил знаменитый путь, - река старая, даже в геологическом смысле. Местами так мелка, что лодку приходится проводить руками, но есть и глубокие плесы, и прибрежные заросли коегде и сейчас смогли бы остановить татарскую конницу. Кружит речушка по собственной древней долине, излучины держутся ивами дикого вида. От тонкого ила вода вроде мыльная. Мелеет река. Особенно в городе грустно смотреть, похоже, смертельно надломлена Тускарь. Про устрицы, мели кувшинок, пласт саморода, меловые холмы волчеягодника смутные мысли коекак донесет и свалит ответственность в Сейм.
Мне несколько раз приходилось слышать, что скоро Тускарь перегородят несколькими плотинами, ее долина станет морем и получит иную внешность. Скорее всего, это коснется и усадьбы Фета.
Долина Тускари и Сновы, впадающей в нее с севера, вообще чтото вроде проходного двора истории. Вот путь из варяг в греки. Недалеко к западу - Симферопольское шоссе. Железная дорога. Крестный ход из Курска до Коренной, теперешней Свободы. А раздольный муравский шлях? Кстати, именно в Воробьевке недавно нашли клад серебряных арабских дирхемов.
Однако пора вылезать. Сегодня мы нашу дорогу начнем от разъезда, где застряли в грязи утром холодного мая.
III
- Где Фет?
Странно звучит здесь этот вопрос. К тому же и както неловко - все тащат чтото, все заняты, а мы пристаем. Похоже, у бушменов скорей дознаешься, как пройти, скажем, на Арбат.
- Вон, в шляпе учитель пошел, может быть, он знает...
Так советует пожилая колхозница, и сколько у нее детской веры в учителя! Догоняем его по перрону. В белой хламиде, возвышен над всеми, но всетаки с Фетом и он не знаком.
- Ну, а как к школе пройти, что в Воробьевке?
- До церковки в Третьем Уколово, там спросите.
Действительно, церковка - вся деревянная крошка. Ограда в отцветшей сирени, чистенький дворик и добрые бабки сидят разморенно в прохладе политых ступенек.
Может быть, они и про усадьбу могли бы рассказать? - Нет, вот отец Афанасий... Он здесь давно и сейчас как раз в церкви. А сами они так далеко не ходили.
Внутри полутьма и тоже прохлада, свет сверху упал голубыми лучами. У входа, как мы понимаем, происходит крещенье. Отец Афанасий читает по книге. Он крошечный, древний и в белом пушке голова. Странно соседствуют шелк фиолетовой мантии и простая железная оправа очков, которую уже с двадцатых годов никто не носит.
- Преклоните головы.
Это он чуть слышно говорит двум, видимо, ничего не понимающим молодым с писклявым конвертом в руках.
И черница с фанатическими глазами отчетливо повторяет:
- Склоните головы, головы.
Церковь, наверное, бедная. Сундук, покрытый рогожей, икон маловато, росписи редкие. Но както уютно и все подомашнему. Ходят спокойно, ведут свои тихие речи, на нас не косятся, да и мы - так бы и сидели здесь в голубой полутьме, никому не мешая, рассуждая о Фете.
Крещенье не окончилось, и мы уходим, не дождавшись отца Афанасия. А зря, кто знает, что мог бы он рассказать?
Полдень июля во дворе нас ослепляет. Плещут березы, буйный квадратик сирени - там могилы, безвестные нам.
- А церковь как ваша называется?
- Георгиевская церковь.
И мы покидаем ограду и больше, наверно, сюда никогда не попадем...
- Здравствуйте!
Девочка с книжкой в кудрявой траве. Хохочет, что мы испугались ласковых телей, которых она опекает. Фета учила, но то, что он жил почти рядом, первый раз слышит.
Дорога на Воробьевки идет через Чибисовки. Птичьи названия - степная специфика? А к северу - город Орел. А Воронеж? И вот нас опять овевают ветерки путешествия. А сзади, где скрылась Георгиевская церковь, радостный звон начался - на четыре, на шесть, на пять тихих ударов. И хочется чуть бы позвонче.
Наш путь по лощине. Слева, где выше, редкие домики тянутся нескончаемым рядом. Встречаются вовсе древние хаты, много забитых. Вот эта, к примеру, за дикими мальвами, скривилась и в землю ушла, мхи разрослись на соломенной крыше. Отсюда вот ведьмы и вылетают?
По правую руку от пыльной дороги идут огороды, чередуясь посадками ив поперечно лощине. Так делали всюду в этих местах, но все же воды теперь мало, и только по зелени можно сказать, где были потоки.
Жара началась. Сидим между ивовых стенок под тенью поленницы дров - по степени зарастания лишаями можно сказать, что ее сложили не позднее какихнибудь двухтрех столетий назад. Цветочки огурчиков лезут в глаза, распахлась случайно обломанная пальма болиголова. Пахучие буйные травы... Полететь бы среди кучевых облаков... Дойдем все равно? - ведь поезд на Курск только вечером... К тому же - вдруг там действительно ничего не застанем. Но двигаться всетаки надо...
Самое пекло. Давно отошли от лощины. Уж сколько идем по степи вдоль вспаханных пажитей. Всетаки, где же усадьба? Может быть, там, на бугре?
Одинокое каменное одноэтажное строение, резко отличающееся от всех виденных нами здесь хат. Даже какаято архитектура проглядывает. Нарочно приземистый дом, стены толстенные, замковые блоки камней распирают оконные арки. Не крепость, конечно, но чтото с времен, когда крепости были необходимы. История здесь - Мазепы, Кочубеи... Насколько я мог заметить, тут на всех старых зданиях неуловимый крепостной отпечаток.
Все двери открыты, проходим сквозь комнаты - одни сквозняки. Если никто нам не встретится, этот дом можно принять за усадьбу, чтоб не очень обидно опять возвращаться ни с чем. Хотя в стороне ктото шевелится.
Первое человеческое существо за три часа наших блужданий - миловидная женщина, стоя на лесенке, мажет плетеную стенку сарая. Руки по локоть в глиняной жиже, а глаза ясные, и, кажется, пела одна тут в степи. И так же толково нам все объясняет.
- Тут все было барское.
Нам надо немного вернуться по степи и сразу усадьба покажется, спутать нельзя. А влево дорога на Темный лес, по нейто мы сами сейчас и ушли бы неизвестно куда.
- Так и называется - Темный лес.
И вот мы уже у обрыва террасы, и Тускарь внизу и луга до горизонта. А в зарослях склона недалеко впереди, через овраг, виднеются кровли какихто строений амбарного типа и рядом... оно, несомненно!
В такие места надо входить отряхнувши усталость, и мы посидим здесь на рыжем колючем бугре.
По опыту знаю, как легко пропускаются моменты, которые потом повторить невозможно. Стараюсь запомнить, как шли высоко по степи в кучевых облаках, и речные изгибы внизу, и буйные заросли склона террасы, где носятся ветры лугов и степей, сшибаясь в восторге зелеными вихрями.
Скорей всего, правда, что чистый холст лучше любой уже написанной картины. Я до сих пор мог представлять себе любые чудеса поэтической усадьбы, а тут вдруг все займет реальные места, конкретизируется и приобретет единственность. Хотя уж и так хватает конкретностей - дорога сюда и то, что мы видим сейчас?
Еще постоим на высокой террасе под плещущим солнечным ветром и пойдем проявлять, что нам уготовано, что было задолго до нас.
IV
Наверно, не зря эти мысли: запустенье уловлено издали. Свалка в овраге, и чтобы добраться к постройкам, надо пройти через поле и площадку с оцепенелой сельхозтехникой, чтото вроде колхозного мехпарка. Цистерны, гиблая сливная яма, мертвая земля, пропитанная гесээмами.
Проход между древних кирпичных сараев, желтый дом через дворик. Обычный двухэтажный дом, который мог быть рядовым на улицах того же Курска. Но слева от входа - мемориальная доска:
В ЭТОМ ДОМЕ
с 1879 по 1892 г.
ЖИЛ РУССКИЙ ПОЭТ,
ПЕВЕЦ РОДНОЙ ПРИРОДЫ
А. А. ФЕТ
(1820 - 1892 гг.)
12 июля 1879 г.
здесь гостил
ЛЕВ НИКОЛАЕВИЧ
ТОЛСТОЙ
В 1892 г. пребывал
великий русский композитор
ПЕТР ИЛЬИЧ ЧАЙКОВСКИЙ
(1840 - 1893 гг.)
Составивший эту надпись, наверное, очень любил певцов родной природы. Во всяком случае, интересно, что Толстой посетил усадьбу сразу, как только Фет здесь поселился, а Чайковский - перед самой смертью поэта.
Но внутрь не войти - заперто все и расспрашивать некого. Впрочем, вот и вторая живая душа на нашем пути от самой Георгиевской церкви - еле заметная девочка сидит под березками возле калитки. Радостно первой здоровается и обещает сходить за учительницей, если только та не уехала в город, - каникулы, нет никого. Так узаконив свое появление, можем спокойно все здесь оглядеть.
Дом действительно самый обычный - ни колонн, ни террасы. Но фасадом над Тускарью, совсем как мы только что были на рыжем колючем бугре.
Два громадных кирпичных строения (конюшни?) расположены на одной линии параллельно зданию школы, мы между ними сюда и вошли. Третье - стоит к ним под прямым углом и замыкает двор со стороны дороги.
Строения однотипны - длинные, широкие и приземистые. По торцам квадратные входы почти на всю высоту стены, и над ними тоже широкие арки чердачных окон. Двускатные крыши под шифером.
Немного похожая арка есть между этажами над входом в школу, но она, вероятно, пробита позднее. И вообще - само здание школы кажется значительно моложе этих кирпичных чудовищ.
На противоположной от дороги стороне двора - простые домики, там ктото живет, и все это явно к истории усадьбы особого отношения не имеет.
Вот и ключи. Дом изнутри весь переделан, но что именно и как - этого учительница не знает.
Входят сейчас со двора по центру здания. Узкие двери, навес небольшой от дождя. Все симметрично, на этажах маленькие классы по обе стороны продольных коридоров. Парты какогото довоенного типа. Впрочем, школа как школа...
И все же - один класс фетовский. На стене - "Здесь жил и работал русский поэт А. А. Фет". Стихи. Портрет, сделанный учителем рисования. Стенгазету, понятно, не Фет выпускал, но здесь коечто про усадьбу.
Похоже, что ктото из учителей серьезно интересовался Фетом и даже в селе проводил опрос старожилов. Возможно, в листке стенгазеты лишь малая часть материала. Вот портрет любопытный - выполнен тушью, очень старательно. Это Фет, безусловно, но совершенно не похожий на изображения того времени - бородка подстрижена, даже без лысины, бодрый, играют все линии. Я сначала думал, что у рисовальщика мог быть какойто неизвестный оригинал. Но оказалось проще - срисовано фото шестидесятых годов, которое приведено в полном собрании стихов издания 1959 года. В те годы он только бросил военную службу, женился и купил свое первое имение - Степановку в Мценском уезде, теперешняя Орловская область. Так что этот Фет здесь не жил и не работал.
Комната Фета на втором этаже левого крыла - угловая, с видом на Тускарь. Тут вроде бы был его кабинет. Рамы окон простые, хотя тоже такого довоенного вида, что сердце сжимается точной реакцией на время. А вдруг еще раньше? Вот и сделаны както особенно... Форточки вверх открываются, крокелюры застывших белил... Могло сохраниться?! И именно с этим в связи:
К окну приникнув головой...
Мне на стекле узор мороза...
Словно, дрогнув слегка, распахнется окно
Поглядеть в серебристую ночь.
Растрогали старые рамы и форточки. Мало надежды, хочется так... Но вид из окна пока что особенно не изменился? Такими же были для Фета луга, ивы блужданий реки по долине... А как бы отнесся поэт к новому морю под окнами?
Больше внутри осматривать нечего, школу опять запирают, и нам разрешено всюду свободно ходить, хотя вроде бы нет ничего и снаружи. Сад?
- Сада нет, был вон там за домами.
Сад или парк? - в стихах называется то и другое. Не может быть так, чтобы совсем ничего не осталось? Но мы не нашли даже остатков аллей. И границы бывшего парка можно представить только приблизительно.
От усадьбы парк тянулся к северозападу по склону речной террасы, сверху его ограничивала степь, снизу - заросли Тускари. Ширина парка была не больше ста метров, а длину теперь уже не определить. Теперь это просто бугры, заросшие лещиной и всякими терниями. Ни гротов, ни статуй, ни беседок... А может быть, всего этого вообще не было? Вот и дом вовсе не традиционный.
Еще мы пытались отыскать родничок, но это невозможно в непролазных кустах, где выше головы репьи и крапива. Попалось несколько диких яблонь - может быть, одичавших? Сильно одичавших, потому что второй такой кислятины не найти. Все же съедаем по штуке из почтения к Фету.
А тут что за лужа? Ее мы уже раз проходили, когда спускались сюда от конюшен. А ведь это, наверно, и есть знаменитый поэтический пруд! Во всяком случае, больше тут никакой воды нет. Захламленная лужа, покрышка утоплена, утки плавают... Все.
Обратно более удобная дорога - через луг и село до Будановки какойнибудь десяток километров. Но тут напрямик мы завязли в болотных разводах. И снова старушки нас консультируют:
- Идите по кладням на сухоребрик, а там будет шлях.
Шлях будет! Домишки с замшелыми крышами, мальвы, проходы под ивами, переспевшие редкие вишни. Но всюду для глаза занозы цивилизации: то молочница в бигуди, то стеклянные банки на палках плетня. И мотоциклы при Фете наверняка такую пыль не поднимали.
В степи шлях пошел напрямую. Ряды тополей и берез, травы цветущих обочин. Подарок судьбы - километры закатного шляха.
V
Не скрою, что из Воробьевки я увез разочарование - и нет ничего там, и душа отмолчалась. Одни только рамы... Но после, зимой, усадьба стала часто и хорошо вспоминаться.
Возможно, я просто не знал, что смотреть, а может быть, болезненна материализация лирических представлений. Дело в том, что лирика Фета мне давно нравится.
Наверно, потому, что в школе по Фету не надо было писать сочинений, "носящих публицистический характер", и гдето давно полагалось выучить всего дватри его стихотворения, я без привычного отталкивания взял в университетской библиотеке старинный двухтомничек в издании Маркса. Я до сих пор охотней читаю книги, которые пощадила школьная программа.
Библиотекарша позволила самому рыться в фондах, и к этому времени я успел познать вкус сооблазнительных строк:
Медлительнее снежный улей,
Прозрачнее окна хрусталь...
Целый день сырой осенний воздух
Я вдыхал в смятенье и тоске...
Я хочу поужинать и звезды -
Золотые в темном кошельке...
Но такого попадалось мало, а очень хотелось, и я простым перебором поэтов старался найти чтото похожее. В моих бессистемных блужданьях встречались удивительные вещи, и я скоро понял, что нет ничего интереснее русской поэзии.
Фет сначала читался просто для общего представления - уж очень давно он жил по моим тогдашним понятиям. Скажем, от этого:
Бульвары бензином и розами пахнут,
Мокра моя шляпа и ворот распахнут,
Размотанный шарф романтичен и рыж...
Надо сказать, что учился я наукам, весьма далеким от литературы, и стихами мог заниматься только по ночам. Но это и помогало - тишина, мир настольной лампы... И мне иногда среди фетовских строк начинали светиться сосульки, развешенные вдоль крыш, или вдруг яркая бабочка появлялась, и шепот фетовских листьев сливался с шумом ветвей турецкого клена за окном на замершей ночью городской улице.
Интересно, что в следующий раз эти строчки могли потухнуть, но вспыхивали другие. Я вообще теперь думаю, не трогая переводов, посланий и стихотворений "на случай", что у Фета нет плохих стихов. Надо лишь время, чтоб вспыхнула строчка, и я рад, что на мой век Фета хватит. Эффект "озаряющихся строчек", наверно, и выделяет настоящих художников. Вот Брюсов же не засветится?
Примерно тогда же мне случайно достался сборник Пастернака с ромбом на сереньком матерчатом переплете.
Давай ронять слова...
Прячась в белую пряность акаций...
Кровавыми слезами сентября.
Я стал замечать у них общее при всей очевидности внешних различий. Это особая тема, но оба в преклонных годах и до смерти писали не хуже, чем было вначале дано. Как взвешивать? - может быть, лучше. Наверное, оба теперь на Олимпе, где секция русской поэзии...
Много после в Москве на Петровке букинист достал мне изпод прилавка знакомые две книжицы. Стоило дешево - никто не поверит, но я не мог разрешить себе и этого.
- Студент?
- Аспирант.
Но помню сейчас тяжесть томиков на ладони и мраморные темнозеленые переплеты. Теперь у меня есть полное собрание Фета в большой серии БП, но то уж достать невозможно.
После нашей Воробьевки я вновь прочитал работы Д. Д. Благого и Б. Я. Бухштаба и все комментарии в академическом издании "Вечерних огней". Сюда же попали статьи из городского музея, листок стенгазеты и просто беседы в усадьбе и Курске. И мне хочется здесь рассказать хоть немного, каким Фет приехал в Воробьевку и как он там жил. Потому что все это помогло мне преодолеть разочарованье от первого посещения усадьбы.
Начать с 1846 г.? На портрете работы некоей Сливицкой он в эполетах и удивительно похож на Лермонтова. Военный поневоле. Он плюнул на это, когда узнал, что вернуть дворянство в армии невозможно. Человек с волевым стержнем, как его называли, имел свою цель, и как бы ее ни оценивать, в силе воли ему не отказать, хотя сама напрашивается аналогия с "Железной волей" Лескова.
В 1857 г. Фет женился на дочери купца Боткина - Марии Петровне. Считается, что это был брак по расчету, да вроде и сам Фет это молчаливо признавал.
Чайная фирма Боткиных имела собственные плантации в Китае, сахарные заводы в Белгороде. При въезде в Курск от вокзала на тихой улице Льва Толстого есть домик отчетливо китайского вида. Может быть, связь? Наверное, и Воробьевка возникла не случайно - рядом издревле процветала знаменитая на всю Россию Коренная ярмарка, которую Боткины не могли миновать.
Покупка Степановки в 1860 г. изменила жизнь Фета. Стихи прекратились, настало время нового самоутверждения, рациональной практической деятельности на прочном финансовом фундаменте. Фет разбогател и в 1873 г. даже вернул себе русское дворянство, хотя документально доказано, что он по рождению с обеих сторон был немцем. Как это ему удалось - тоже одна из тайн жизни и смерти ФетаШеншина. Может быть, помогло знакомство с Великим князем Романовым, который тоже писал стихи и даже публиковал их в журналах под инициалами "К. Р." Я видел эту подпись под многими стихами в подшивках "Нивы".
Мария Петровна Боткина описывается некрасивой и суетной. Но еще известно, что покупка имения Степановки была против ее воли, и не она виновата, что Фет не писал стихов до 1877 г. Известно, что она гордилась его талантом. С ней связаны тридцать пять лет его жизни, она сопровождала его при встречах с Толстым и другими знаменитостями.
Во всяком случае, Боткины были культурной семьей. Брат Марии Петровны, известный в то время критик, в дальнейшем неизменно сопутствовал Фету в издании стихов. Пятый выпуск "Вечерних огней" - его заслуга. Он часто бывал в Воробьевке, и по переписке видно, что к его замечаниям Фет относился уважительно.
Интересно, что покупку Степановки связывают с уходом Толстого в Ясную Поляну, хотя тут совсем разные цели. Однако не отвернешься от того, что из Фета, которого нарисовал воробьевский учитель, он превратился, по наблюдению Тургенева, в человека "с патриаршей бородой до чресел, у которого волосы растут над и под ушами". Ясное дело, что тут злая карикатура, но и на портретах времен Воробьевки у Фета много общего с толстовской внешностью.
VI
Удивительно, что многие воробьевские детали появились в стихах Фета как бы заранее. Вот разве не вид на усадьбу с лугов Тускари?
Вижу на том я уступе румяном
Сдвинутых кровель уютные гнезда,
Вот засветились под старым каштаном
Милые окна, как верные звезды.
Кровли строений усадьбы именно сдвинуты, и дом на террасе Тускари должен быть розовым на закате, а с поймы должны быть видны освещенные окна. Не помню каштана, хотя несколько больших деревьев со стороны фасада в памяти сохранились, может быть, одно из них и каштан.
А это вполне подходит к виду на Коренную пустынь со стороны Будановки:
Меж селеньем и рощей нагорной
Вьется светлою лентой река,
А на храме, меж озимью черной,
Яркий крест поднялся в облака.
И как будто на Тускари ниже усадьбы писалось:
Игривый плеск в реке меня остановил...
Я после об этом, а пока вот про источник, который все же отыскался:
Оставляя следом ил
Бледнокрасный...
Лишь один в час вечерний, заветный,
Я к журчащему сладко ключу
По тропинке лесной незаметной
Путь обычный во мраке сыщу.
Ну, и детали вроде:
Всю ночь гремел овраг соседний...
Дремлющих кленов шатер...
Все это было написано до Воробьевки. К сожалению, и "к окну приникнув головой" и "рояль был весь раскрыт" - тоже значительно раньше.
Видимо, покупка Воробьевки была не случайна, и усадьба вполне отвечала его уже сложившимся требованиям. Скорее всего, стихи все и решили, ибо финансово и в других смыслах Фет к этому времени был совсем независим.
Судя по литературе, имение было богатое, "с прекрасной старинной усадьбой и роскошным парком", тысячью десятин пахотной земли и лесом.