У лавочника в нижнем городе. Там были еще вдохновение, сборник нормативных актов и Вавилонская азбука. Я случайно зашел в район торговых площадей. Иду, значит, гляжу на товары расписные, чудь заморскую и вижу вывеску "У нас не Версаль, но..." (дальше загажено), ну и, разумеется, я вошел. Всегда вхожу в сомнительные места, чтобы разочароваться. А тут, надо же, вошел и сразу прилип органами зрения к витрине со всячиной. Всякой. Крылья бабочек, лампадки, ажурные салфетки из шерстяных ниток, рецепты по языческой кулинарии и вот... Любовь. Она висела между справочником по гистологии и пластинкой Фредди Меркьюри "Sheer heart attack". Естественно, я немедленно выложил требуемую сумму и покинул лавку, пока что-нибудь еще не купил.
Это теперь мне, уроду, ясно, что зря все это, но тогда... Я ведь же и помоложе был. И не такой скучный.
Дома вытащил покупку из плотного бумажного мешка и расположил на когда-то полированном столе так, чтобы выглядела она максимально выгодно. Любовь имела роскошные горизонтальные формы. Понизу вокруг синего узорчатого фона шла пестрая окантовка. С краев - нити серебряного дождя, посередине - несколько картинок с сюжетами на темы средневековой пасторали. Если вы долго смотрели на эту живопись, то внезапно вас охватывал восторг, и струнные трели разливались из-за сложившейся внутри тишины... Непонятно? Знаю. Ну, это будто Вы после двух рюмок коньяку в кедах и смокинге дирижируете симфоническим оркестром. Ощущение полета и детской безнаказанности... В ширину Она гораздо меньше походила на что-то благородное, потому как была приземистой словно хрущевские пятиэтажки и достаточно угрюмо взирала на мое домашнее нутро, ну, да и правильно: то ж не Букингемский дворец, прямо сказать. Комора обжитая, однако в паутине и без ремонтных работ последнее десятилетие. Теперь думаю, и как это я ее не без успеха сдавал внаем? Газеты эпохи Робеспьера вместо обоев, куцая конструктивистская лампочка-гриб с провода обугленного повисает в центре из верха. Что ни шаг - досчатый настил выдает на гора атональный джаз и мышиное песнопение под полом. Как-то сразу Она осталась стоять там, вперемешку с посудным прибором, цветными журнальными вырезками, листвою (я зарабатывал на жизнь тем, что для детей выполнял гербарии на заданные темы), папиросами рассыпанными и ломтями колбасы.
Так получилось, что в первый же вечер я напился. Пришел далеко за полночь и бросился на кровать в одежде и ботинках, чтобы, пока не отключилось сознание, успеть оказаться на скудном, но таком родном ложе и замереть в вечности. Сознание видимо отключилось еще в телесном полете, - проснулся поздним послеобеденным утром рядом со своей бедной холостяцкой лежанкой. Кроме животного страха - не помер ли - вспомнил, про нее... Поднялся тяжело: одежда к полу прилипла в нескольких местах, а лицо в зеркале все никак не хотело походить на лицо, руки такой судорогой свело, будто первый раз в тренажерном зале тщился поднять неподъемную штангу. Ныло правое подреберье и портреты на стенах покосились и заметно потускнели за ночь. Чтобы растворить глаза, потребовалось напрячь и потянуть кверху лобную кожу - как будто получилось. Прихлебнув из подстольной банки содержимого и по полу нелепо суча на карачках, я немного ощутил, что я это я, а не граф Нулин, как думалось в последние минуты перед просыпанием.
Так ведь Она тоже, того... в общем, не графиня. А так, все. Смотрит на меня доброжелательно и умиротворенно где-то даже. Если б болел не так, то и мог прослезиться. Сентиментальный я жутко и слезоточивый (как Карамзин). Когда телесный экстерьер амортизации с настойчивостью потребовал, поступил я с ним (телом, разумеется) по джентельменски: ухватился за табурет, да подтянулся. Параллельно и самостоятельно язык елозил по ставшему сухим небу и зубы долбили безграмотное стаккато. Гляжу, Она там же, где и вчера - щурится и ручонки ко мне свои тянет: ни дать, ни взять, ребенок ласки не имущий. Вдруг тошнить на мгновенный промежуток времени меня перестало. Цветы зацвели по периметру жилища и в барабан кто-то стал бить празднично. Вот он, момент истины! Время Ч, понимаешь! Второе дыхание, резервный генератор! Ура-а-а!!!
Гляжу и гляжу неотрывно. И решаю сам про себя, более не пью никогда! Вы слышали? - НИКОГДА.(!)
А на следующую ночь снова просыпаюсь в радиусе подъезда... не моего. Эй, гражданка, Вы кто?
Прошел месяц, наверное. Я редко и плохо вспоминаю тот период. Шел снег, выли собаки и голодные дети воровали с веревок соседское белье, чтобы продать на рынке. Я предавался неотступно рефлексии. Простывший ходил каждый день и хрипел. С Нею мы сдружились и, честно говоря, мне под антигуманное тиканье набитой механизмами деревянной коробки на стене хотелось жалеть себя и потраченную на гербарии юность. Люди особливо жалостливы к себе в межсезонье. Часы - нагляднее любой философии. Я мирился с напоминанием о набирающем разгон времени...
Помню и пухлую тетку-счетовода с экземой, согревавшую мое ложе, второпях украдкой поправляя плохо наложенный макияж. Помню растрепанную аспирантку, таскавшую за собой всюду стопку книг по древнерусской литературе. Не смогу позабыть молодое вокальное дарование из второсортного ночного бара. Сперва до краев наполненное уверенностью в исключительном предназначении своем быть столичной звездой, а позднее - искавшее дешевых приработков за кусок еды, - дарование сие спасалось от похотливых ухажоров-пьяниц в моем абстинентно-терминальном уголке передового мегаполиса. Всех не могу стереть. Заложницы высшего образования. Каждому - отдельная полка на периферии нахальной памяти. Им всем я ласково цитировал современных прозаиков, расписывал прелести Объединения Реального Искусства. Каждой хотя бы единожды жарил яичницу и заваривал зеленый китайский чай. На берегу льдом укрывающейся реки, в окружении городских отходов, с табаком в зубах, мне понятным делалось малознакомое дотоле ощущение тревожного покоя. Шатко, однако, понятно почему. В довершение еще и Морозно. Последнее письмо отправилось на родину джаза - кое-какому мистеру: он доктор медицины в штатах. Советы давал, как найти в себе скрытые резервы. На том защитил диссертацию и много хорошей еды и мебели себе приобрел. Мы неплохо ладили. Хоть и ни разу не виделись. Но и сам не плошал. Я прибегал к самообразованию. Мною читались концептуальные детища апологетов реальной науки. Одно время, мне стало нравиться разводить кур, коз и кроликов, благо, до практики не дошел, неизвестно, чем бы все кончилось.
- Как Ваше имя? - менеджер по персоналу, в накладных ногтях и духами приятными забрызганная, иронично и участливо поинтересовалась. Мне требовалось трудоустройство и особенно после неудачного дежурства в детском саду "апельсинчик". На вторую ночь по вхождении моем в должность, позвонили однокашники: им необходимо сделалось место для телесной связи с найденными по объявлению проститутками. Проституток и водку привезли, неоднократно пользовали и поили и кормили конфетами, а про всякую небесконечность траффика позабыли в обилии утех мирских. Однокашники хошь и не бедные, да с кем не бывает в пылу беспечного мотовства? С ценовой политикой в сфере интимных услуг обнаруженные единицы наличных денег совсем не сошлись. Неожиданно понадобилось оплатить женский коллективный труд. Однако, неподрассчитали... Молодых подопечных Инанны вывели за двери их должностные ревнители, а на часть нашего имущества наложили строжайший арест. В реестр описи попали часы, обручальные кольца, телефоны и, поскольку для погашения задолженности требовалась еще существенная толика, возникла необходимость употребить на это цветной детсадовский телевизор, пожалуй, единственное дорогостоящее приобретение пожилой заведующей. Расчет окончен. Дверь громыхнула, машина уехала. Однокашники долго извинялись, благодарили, допили со мною водку - залить конфликт, и авторитетно упредили, что к утру вернут технику на место. Мне оставалось ждать. Но не получило ни к утру, ни днем, ни вечером детское учреждение законного имущества. Заведующая, по факту обнаружения назвала меня "гадиной, каких земля не должна на себе носить", пообещала позвать милицию, но я попросил милости и времени для покупки нового телевизора, пояснив, что детям телевизор нужнее (хотя и стоял он испокон века в кабинете заведующей, а применялся исключительно для просмотра телевизионных сериалов) и немедленно отправился на поиски денег. Однокашникам звонить не стал и не видел их потом годы. Заводной получился апельсинчик...
- Где работали до этого? - сидит такая опрятная, кругом другие такие же опрятные, но эта почему-то самая. Опять же телевизор (о, напоминание!) в углу работает и создает комфортную атмосферу в центре занятности безработного населения.
- Помощником столяра на мебельной фабрике, в продуктовом магазине...
- Особые качества... можете ли назвать качества, которые присущи вам и выгодно отличают от других претендентов, - спинку прямо держит и холеным пальчиком на компьютерную мышку легонько давит.
- Исполнительный, трудолюбивый, - это вспоминаю, что нужно говорить для работодателя. Меня один маркетолог просветил, - хорошо вхожу в контакт с людьми, имею навык работы с бумагами.
Она, по-моему, и не интересовалась, нарушила:
- Значит, можем предложить должность помощника повара в китайском ресторане, или курьера в малобюджетном издании на неполный рабочий день - это уж как душа лежит, на север требуется рабочий без специальности, еще существует вакансия сторожа в лесхозе, но там нужны корочки природоохранного комитета. - А сама в экран пялится, там полуголого Брэда Пита показывают.
Уточнил, где расположены рабочие места, и снова оглядев рачительную девушку, удалился работать в китайский ресторан.
В китайском ресторане я лепил вареники. Национальная кухня не пользовалась должной популярностью, поэтому руководству приходилось быстро перепрофилировать меню. О китайском напоминали вывеска, антураж и ширина глаз директора.
Поначалу изделия, выполненные мною, от других на потоке отличались громоздкостью, неожиданностью форм и цветом (это от того, что иногда валились на пол, судорожно и неумело взятые). Но, приноровившись и кое-как смирившись с постоянными окриками начальства и коллег, стал даже соответствовать местным стандартам дисциплины и качества и получил благодарность от директора и представителей местной китайской диаспоры. Плюсов возникло несомненных много. Кормили обедами, раз в квартал повышали оклад. За каждую благодарность от посетителей, готовившему им блюдо вручалась кожаная медаль. Если число таких медалей достигало десяти - работника премировали праздничными наручными часами с будильником и калькулятором внутри. Домой удавалось переть часть продукции и питаться. Казалось бы, работай себе, получай отдачу, - а нет, сумму достойную импортной телевизионной техники получил и отнес в детский сад. Заведующая, ничего не сказав, взяла деньги. Я попрощался с самим собою и уволился из китайского ресторана.
Две недели к ряду у меня квартировал Грузин. Он прибыл в нашу Столицу Периферии для решения каких-то безотлагательных грузинских дел. Он возник по объявлению. К той поре окрестные столбы оклеены стояли моею информацией о сдаче недорогого жилья. Сам я мог жить с постояльцами и тогда брал совсем дешево, или уходил спать к одной из многих - в этом случае, плата существенно повышалась. Грузину пришлось не в тягость мое простуженное общество и он оставил меня при себе, словно адъютанта, заботливо вечерами отпаивая многоградусными отварами из горских трав. Я называл его "христианским миссионером". Ежедневно перед выходом в свет житель Кавказа надевал костюм и долго критически осматривал изображение в зеркале. Всегда умудрялся найти изъян, после ликвидации которого, неизменно ронял: "отмэнно!" Возвращался джигит за полночь с мясом и водкой. Часть принесенного вручалась в мое монопользование. Потомок царицы Тамары никогда меня ни о чем не спрашивал и про свое житье-бытье не распространялся. Человеческое чуждым не находил. Два раза на выходные он, спросившись хозяйского дозволения, приводил русских продажных женщин. Всегда двух. Тем платил исправно и стонали они полночи под и над ним. Я уходил на крышу, чтобы пригубить дозревший нектар, сваренный рецептурно правильно - как учил покойный Столяр на мебельной фабрике. Пока накрывало и елозило меня об крышу выпитое, поднимался с колен и летал над городом. Мужским достоинством один раз чуть не зацепился за высокую антенну, привинченную умелым пожарным к каланче. А то бы повредил. Ближе к утру возвращался в богадельню, крадучись, мимо спящих Грузина и от(Ы)мЭнных женщин, валился на бок под стол и так встречал рассвет нового дня. В другое время мы вместе играли в карты, он почему-то всегда выигрывал и, активно жестикулируя, объяснял причины моего проигрыша. Оказывается, я не способен к моментальным подсчетам. Только-то!
Грузин не оправдал моих надежд относительно высокой и богатой культуры своего народа: как ни просил я спеть национальную песню, гордый Генацвали наотрез отказывался. В вещизме проявил себя неприхотливо. Он соорудил себе лежанку из матраца, купленного на рынке, а по отъезде своем оставил мне на память, обещав вернуться. Но не вернулся. Зато подарил целую бутылку с каким-то вонючим табаком. Его не курили, но совали в нос. Мне не понравилось.
Дом опять заполнили неизбежные женщины.
Всякий заметивший Ее, приходя, не испытывал ничего кроме удивления и корил меня, что живу не по средствам.
А в состоянии ли иначе? Риторика все. Будем жить, дядя Ваня... Весь женский теплолюбивый коллектив наперечет раздувал из посещений им меня залихвацкую интригу. Всякая норовила умыкнуть с собою в складках одежды предмет ли, пищу, иль заботу мою. Никто не жил долее месяца: наступало неминуемое безденежье, которое в стороннем системном рассмотрении сильно смахивало на профессиональную бедность. Когда приходилось собирать съедобные травы за городской чертой, заваривать и давиться ими, не выдерживали и нищие лицеистки и уходили телесно предлагаться приказчикам, коммивояжерам, лицам скрывающим свое прошлое или мэтрам частного извоза.
Командир летного отряда, уволенный из части за систематические пьянки, предложил как-то заложить Любовь в ломбарде. Не хватало денег нам тем вечером. Годовщину гибели его друга начали отмечать задолго до (годовщины) печальной даты. Дней за шесть, по-моему. В месиве правдоподобных воспоминаний о славных похождениях почившего не нашлось места Ее преданности. Она наблюдала молча за естественным вырождением первооснов, в обличии строгого критика абсолютную действительность фиксировала нервными клеточками, как сочувствующий проблеме своего пациента психоаналитик. Понесли в стужу по улице, хотя и в газету завернутую, на продажу. Все равно холодно: устойчивый минус на термометре ведь. Соображали ли тогда мы что пожалеть можно, не знаю... Но товарищ встретился на пути, деньги он нес свои заработанные на пропой. И его общество разделять компания требовалась значительная. Словом, на тот раз заклание не состоялось. Вечер промок от воспоминаний, коих благодаря накатившей влаге стало в разы больше. Ее, в буквальном смысле, войдя, швырнули в угол, где ведро стояло с помоями, и забыли. Ночью, когда всю мою ментальность стало полоскать и выворачивать, припал на корточках возле оцинкованной ванны и отправлял цветные естественные потребности изношенного организма в обильную черную муть. Запахов не чувствовал и вряд ли бы различил цвета. Почему-то электричество уступило место свечному освещению. Кандела колебала комнату от рывков ветра. Окно наполовину растворено и свисал из него мой гость летчик: просто спал он и периодами матерился. Весь в соплях. Еще по комнате вижу вещи чьи-то лежат, будто кто чемодан дорожный открытый перевернул. А со стенки Рузвельт смотрит и молчит, собака... Тут и овладевать стало мною любопытство - чем все завершилось давеча. А чем, чем? Известное дело - соседи вызвали милицию (сквозь спецэффекты памяти восстанавливаю хронологию поминок) да и как наиболее выдающегося, товарища нашего умыкнули в кутузку, а с ним, сука, и все евонные сбережения, так удачно от жены спасенные. Когда блевать сделалось нечем, я задремал и пришел в себя спустя время; волосы в ванне намокли, синеватой в отсветах кашицей потекли вниз в область лица, чтобы засохнуть. Вот и Она, неподдельно хозяйственно наклонилась надо моим эго и распростерла морщины для пущей важности. Ненавижу, если так. Будто бы и мало в детстве такого. - У-у! Нечистая!.. Даешь гибель бессеребряников! О чем это? А, да. Чтобы платить за индульгенцию, всякий акселерат трясет громадным кошельком и давит финансами общественность. Других не допускают к раздаче и потому они бессеребряники, планетарные невозвращенцы с сумой заплечной, полной цитат и апологий. Такие товарищи, кто утром просыпается только затем, чтобы ополоснуться в мусором забившейся купели-раковине с ободранными краями и на миг убедиться в прежнем положении вещей и сверхзадач, - безотказное орудие пролетариата.
Да уж. Вот за период, который описываю, началось существенное охлаждение пыла моего относительно реализации первостепенных жизненных задач: строительство дома, посадка насаждений и (охватил ужас), половое сближение(может коитус?) с целью репродукции. Многолетняя война с жизнью, казалось, подходила к сокрушительной моей победе, и тогда я стал верить в Бога. Верил ли он в меня, вот, что должно было меня по-настоящему беспокоить. Большое виделось на расстоянии одного послекоматозного перелета. Протяни ручку, сделай молодости существенный презент и, увы и ах! - пора выкручивать пробки... Но суицид представлялся аморальным. Да и слово не нравилось. Вернее, не вполне. После лет, проведенных на поприще писателя-разговорника, засвербило, опротивело наземное и понадобилось быть на дружеской ноге с сильными мира того. Главный там Бог. Я пришел в церковь и поздоровался. Сначала мне никто не ответил, видимо от занятости, неуважения, неинтереса к моей особе. Подождал и вышел. За оградой копошился дворник из юродивых. Он беспрестанно повторял фразу типа: я цветочки полила, полила. Вероятно, он представлял себя женщиной. Ему удавалось единовременно косить травы (осенние пожухлые), кормить птиц (голубь) и мести соборную волость. Когда я поравнялся с ним, он бросил метлу и принялся хлопать в ладоши, вроде, адресуя сей жест мне.
- Что, молодой, выперли? - пробудилась бабушка, к паперти прилипшая в зеленом мусоросборном пальто, - ступай, приходи завтра. Много вас желающих. А он один. На всех и не хватит. Денег давай мне лучше.
- Дорогу!- заорала активистка в красном галстуке, возглавляя отряд пионеров-бойскаутов, с горном и барабаном, чеканя шаг, следовавших за ей в церковные двери.
--
Куда это они?
--
Отпевать будущее.(шутливая старая дура)
Я отпил из бутылки лимонаду и удалился. Денег старухе не дал, дворника оглушительного обойдя.
Я пришел завтра. Аккуратно к службе. По небесной стене кресты золоченые расплескали искры. Звонарь жилисто дергал за тросы, звуки чугуна вызывая упорядоченно и чинно. Клиентура стремилась на милосердие, выкроив время между работой и еще раз работой. Бойкие и голосистые, до дверей дойдя, затыкались молниеносно и шапки с себя срывали, внутри стояли молчаливо. Отмеченные недюжинным терпением, бабульки и юные "крестоносцы" в рясах поочередно отвечали на мои расспросы. В светлом углу на поверхности задрапированных белым столов грудились посетительские гостинцы. От сушек до пирогов - значительные горы снеди нависали над благоверными и настойчиво звали слюноотделение. Баулами, кошелками да авоськами пожилые граждане черпали эту Ману поднебесную, чтобы, придя в тесные вонючие закутки-жилища, вдосталь угодить обделенному за неблагодарную жизнь пищеварению. Козлобородый подросток в черном колпаке и такого же цвета одеянии курсировал промеж тихой паствы и как бы случайно тыкал в бока людские большим, обтянутым погребальной черной материей ящиком с надписью "сбор добровольных средств на реконструкцию собора". Люди, не смея отказать Высшей Воле, суетливо шарили по карманам и сыпали в щель монеты, а то и купюры разного достоинства совали. Мне указали на алтарь и приказали совершить омовение. Дальше не столь интересно: пение, огарки и антисанитарное подножье рисованного распятия, куда следовало приложиться губами. На вопрос: брать ли на Елисейские поля зонтик, единоверцы, количественно превосходя, едва не набили мою усатую морду. Западные двери пришлись в аккурат за спиной, опыт бегать от тех, кто настигает, имелся немалый.
Аудиенция завершилась.
Так я перестал говорить с Богом.
С неба продолжало сыпать и лить. Строители выдолбили подъездные двери, чтобы перенести крыльцо правее. Там наш обычный вход желали совместить со входом в общественную организацию "Социальный проект 9". Невзирая на гуманистические цели данной структуры, живущие возроптали. Участились случаи квартирных краж, лестничных грабежей и милицейские протоколы денно и нощно фиксировали показания нетерпеливых потерпевших. Отдельное число соседей всецело полагали меня разгильдяем, преступником и наркоманом. Я не люблю соответствовать, но. Взлетная полоса состоявшейся молодой жизни более не соприкасалась с подошвами.
История с Донором окончательно взрыхлила почву под ногами. Он, как и все современные альтруисты, ничего не делал бесплатно. Кочевал из дома в дом и, следуя детскому представлению о буквальном превращении крови в вино, хлестал последнее литрами накануне работы. Красное. Хлебами не закусывал. Ему, на лавке сидевшему, однажды понадобилось врачебное вмешательство. После сдачи норматива, в канун усугубив процесс подготовительный, Донор обескровлено выглядел на фоне парковой аллеи. Со стороны могло казаться, что сидит пьяница и общаться с ним не уважительно. А Донор из обеспеченных вышел. И бизнес свой когда-то имел и антикварные предметы за огромные суммы добывал и содержал в меху женщину первоклассную, но влез в долги от любви к декадентскому искусству, и пришлось продать все, а жена сама продалась: ушла с высокооплачиваемым охранником. Как не запить? Заработок кроводавца не велик, но льготами доукомплектован и на глаз общественников благороден и отдает здорово безупречностью. Сначала сдавал раз в месяц, затем чаще и уже вскорости словно на иглу подсел. Кровопускал для клиник едва не ежесуточно. На старте попивал красненькое, но так оно, говорят, на пользу, восстановления телец красных для. Усугубить помогли воспоминания и бедность его и окружающих. Десятки страждущих панацеи получали добрый заряд жизни от сердобольного господина. В тоже время, по его словам, "душа-то была не на месте". Страдал и седым делался. На момент моей с ним эпохальной встречи на лавочке, суточная доза приема близилась к критической. Я помог товарищу дойти до дома и уложил спать в проваленный диван. Врачей он просил не тревожить, не то бизнес могли запретить. И захрапел пьяной гагарой. А завтра я вернулся и достал из портфеля студенческий спотыкач. Донор обрадовался, на локте приподнявшись, потянул руки и выпил много. Там и стали общаться. Его папа в подлиннике читал Гете, а Донор сам служил на флоте и любил в раннем периоде земного бытия сплавляться в лес за шишками и грибами. Там песни про деревья, горы, палатки, запах тайги, и несмелые бородатые поцелуи возле костра... Квартира содержала ряд дорогостоящих мебельных предметов и следы буржуазного ремонта. Хозяин указал не дверь - предложил навестить его завтра. Следующая вечеря закончилась спустя два дня после моего третьего пришествия. Донор конвульсивно бился и плакал горькими слезами, кроя военную политику страны и многоцелевую космическую доктрину НАТО. Я с ним разругался и хлопнул дверью. Затем сидел с неделю дома с какими-то казахскими забулдыгами-дорожниками, которые заплатили за ночлег тем, что не убили. И они ушли. Прихватили кассетный магнитофон, который мне на день рождения бабушка подарила, и который почему-то крутил только записи Муслима Магомаева - другие безапелляционно выплевывал. Покуковал на безрыбье, отдал за свет (продал на автостоянку найденный выброшенным холодильник в рабочем состоянии) и бюджет оскудел. Спрос на гербарии снизился. Не баловали присутствием и квартиранты. Выпивки и покоя не стало и я поперся к Донору. После недавнего колыма здесь развернулся симпозиум с приглашением гостей, в том деле компетентных. У него сидели Девки. Не знаю, чем занимались в миру, но там заполночь пили и танцевали, будто это их работа. Общительные, стрекозы! Влили меня органично в свою доброхотную индустрию развлечений и добрался я до бесед с Мартином Лютером и Анжелой Дэвис. Те за словом в карман - ни-ни. Но стихи не стали декламировать. Сколь упорно не предлагай поэту сочинить спич или скетч, он в отказники, покуда сам не захочет. Песни звенели из утроб. Суесловие третьего сословия... Там же упорно вглядывался в нас Че, скосив портретно берет. Говорили о многом, высоко - что не ухватить - летала мысль, а выяснил, что Девки те самые то и были, не признал видать. Донора обчистили. Даже звонок дверной унесли.
Ночью опять сон был мне. Будто в поле пустом из-за тумана выходит мужик весь в белом и на меня, и руки поднимает в мою сторону, дескать, здравствуй. На нем все белое и развивается от ветра. Хотя и ветра никакого нет. Я двинуться пытаюсь, а прирос словно - не могу, держит земля свинцово. Он и раньше приходил, да недавно зачастил. Раз ехал я в поезде из Казахстана, так ночью проснулся от того, что в окно задумал глянуть, а рано светало. И вот гляжу-тка, по степи вровень с поездом он. И вроде не бежит, но шагами большими идет, ног не разобрать под белым балахоном. Я гляжу на него - он на меня и продолжает движение. Потом в тоннель въехали и пропал мужик. Приснится же...
Утренний моцион за лечением от последствий удачного денежного вложения не состоялся: меня милиционеры увезли в милицию. Донорские соседи, изнывая от желания защитить свои права и интересы, вызвали. Полдня задницей давил на деревянную скамью правосудия в райотделе. Тестировали на виновность или сопричастность. Затем отпустили, потребовали, чтобы немедленно нашел работу. С детским подобострастием я пошел в гастроном, где наклеено объявление о вакансии грузчика висело. Там мне выдали специальный халат, велели явиться завтра к восьми и пожелали удачи. Пришли рабочие будни. Директриса в бархатной ливрее и с выпученными глазами поприветствовала рабочий контингент словами: "быстро на молоко, тунеядцы". Вскоре после начала погрузочно-разгрузочных работ, мой вестибулярный аппарат предложил сыграть в игру "кто ловчее" и незамедлительно победил: весь как был вместе с ящиком молока, я упал в щель между пандусом и грузовиком. Покалечился и больше носителем тяжестей не служил.
Мы с Донором долго затем не общались. Всю его недолгую жизнь.
Слышал, его убили кредиторы. Мне девушка одна, невыразимо заламывая на себе руки, поведала. Она его бывшей подругой оказалась, охранник ее из-за старости на молодую гаишницу поменял. Я обнаружил ее курящей безлюдно на пристани. Она все еще классно выглядела. Ну, модель ведь. Стал спрашивать. Стала рассказывать.
Стала тетенька парикмахером. Домашних животных брила. И под ту же марку людей необеспеченных. Конвергентны эти клиенты. Вдобавок, теперешний ее сожитель удил в реке рыбу и продавал. По нескольку суток не бывал дома, то диктовал промысел. Парикмахеры - понимающий народ, выследили меня. Вечерком мы под сводами индустриального моего чердака сварили ухи из речной рыбы и принялись беседовать. Она была малограмотной. Не знала, с кем мы воевали в период Великой Отечественной войны. Когда окончила 7 классов, ее заметили организаторы столичного конкурса красоты и предложили родителям заключить контракт, по условиям которого, красавица дочь становилась их (fashion business)протеже. Несорванный цветок расцвел. Но с учебой надо повременить, ибо требовал жертв шоу-бизнес. Родители поругались между собой, "кровиночку родимую" отпустили. Так теперешний цирюльник в юбке пошла на подиум. Сначала фирма оплачивала жилье, учебу, дефиле и даже кое-какие капризы провинциальных избранниц. Все как бы складывалось лучше день ото дня. Удалось сфотографироваться для пары модных журналов и повисеть в виде подсвеченного щита, счастливо макая язык в йогурт, на междугороднем шоссе. Но фирма дала течь: учредители проворовались, инспекторы офис опечатали, счета арестовали и девушки остались не у дел. Возвращаться в глушь сибирскую после оглушительной карьеры не резон, а в конкурирующих агентствах своих таких матрен пруд пруди, так что дешево пришлось реализовывать внешность, по ценам, уступающим рыночным существенно. Многие covergirls сменили профиль: эскортировали мужчин, снимались в порно, торговлю телом осваивали небезуспешно. Моя гостья, вот, обживала апартаменты ныне почившего Донора. Надо же! - такая жизнь, и в моем кругу теперь, в получердачном помещении. Рыбой пропахшая насквозь... Всю дорогу эти язвы-мысли закупоривали льющуюся счастливую радость пития с exgirlfriend ов bloodmen. Мы сидели и пили чай с вареньем, подаренным мне работодателями, тут она увидала Ее:
- Зачем тебе?
Я не стал объяснять, хотя и мог наплести десяток версий.- Могу посмотреть?
- Конечно.
Радушный хозяин херов. Я вынул Любовь из пустого аквариума, куда накануне поставил от пыли - Она мне значительно тяжелее показалась, нежели в предыдущий раз - и протянул гостье.
- Слушай, тяжеленная-то какая, не думала никогда... Надо же.
Я закурил. Не знаю, так противно сделалось, что вот даю всем посмотреть и пощупать, пусть и милым теткам. Я курил в тот период папиросы ленинградской фабрики. Неужели это запах Питера? Неуютно и напряженно задымился, продолжая неотрывное наблюдение. Что могло произойти? Ровно ничего такого. И такая чушь в самом подозрительном отсеке мозга зародилась? И теперь не объясню того. Словно знаток повертела, будто проверила, нет ли повреждений, отсебятины какой-нибудь на корпусе, потерла фабричное клеймо и вздохнула:
- Ты, это... я конечно понимаю...
Короче, она попросила подарить ей Ее. Либо продать. Можно в рассрочку.
Я отказался.
- В мое вгемя дегаги гучше.- Картавая Прачка провела тщательный осмотр изделия и забраковала. Эту падлу я выловил на базаре во время рейда санэпидемстанции. Другой бы раз ни в жизни бы не позарился на сомнительное женское добро, а тут засвербило в подштанниках, проняло. Ее - с бидоном отвратительных пирогов в руке - преследовала бригада санинспекторов, я же знал потайной лаз в заборе и, полагая извлечь несомненную пользу, совершил спасение прачки от "иродов окаянных".
Прачка оказалась крайне неопрятной. На нее всегда садились мухи. И даже когда их вблизи не было, то все равно прилетали и оккупировали. Она будто не замечала никаких мух, знай себе чесалась в присутствии кого бы то ни было и тихо сопела. Пробыла в моем колизее может быть сутки. Благодарила, наливала какой-то денатурат в заплывший грязью стакан и натурально ревела, повествуя о сыне-безработном, что выгнал матушку на улицу для увеличения свободной жилплощади. Просто женился он на выгодной продавщице. Та быстренько сообразила про сердобольность мужнину и условие выдвинула, по условиям которого, сынуля обязан был принять неминуемое решение: или жена или матушка. Спрашивается, какая с кого выгода? Верно - маманя уж слаба, финансирование с нее никудышное ("стирка белья у вас на дому почти даром!"), а продавщица молоденькая, за душу и за прочие места берет, так что даже зоб закладывает. Своего угла не имеет. У избранника квартирка в одну комнату - ну, сами понимаете. Решение принимали молниеносно и Прачка на улице стала жить. В дом престарелых ее не взяли, там вежливо намекнули, что не дурственно бы в придачу к бабушке, какую - никакую сумму денежную положить в горсть главного смотрителя (раз уж у квартиры законный владелец остался), ибо время нынче неспокойное, а жить там потом ей, и, кто знает, не один год. Заботы персонала - наследие утраченного бесплатного медицинского обслуживания.
Прачка шарилась в послевоенных катакомбах и там нашла полезные знакомства. Старостью обласканные мужчины употребляли обнаруженные на задворках рынков и магазинов харчи, пили парфюмерию и курили окурки, матом разговаривали. Ее приняли как свою лишь спустя не одну ночь на брачном ложе с дееспособными вожаками недужного племени. Потом ее возвели в ранг жрицы любви и досуга, потом выделили лежбище и затем она возымела право пользовать определенную территорию на привокзальных площадях, чтобы кормиться. Как-то по зиме Прачке встретился сын, он шел с куском линолеума на плече, задумчивый и озадаченный, как Диоген. Мамулю увидал и, шарахнувшись в сторону, чуть не сбил с ног молодую аспирантку в очках и с ребенком. Скрылся в толпе человеческой. Прачка слезой поперхнулась. И на взлет жизнь пошла уже после того, как старый дед-сторож на пристани приютил бабульку в деревянном бараке-надстройке на пришвартованной у берега сторожевой барже. Позволено там Прачке стало и горячие блюда готовить на электроплитке и белье стирать в тазу и даже прожектор включать по вечерам. С тех пор новое занятие обнаружила пожилая дочь Адама: у деда найден был армейский бидон для пищи и его объем вмещал много пирогов, которые Прачка с усердием пекла в сторожке. Пироги по значительно заниженным ценам с завидной быстротой раскупались на многолюдном рынке спешащей, несостоятельной клиентурой. Стали деньги появляться в семье Прачки и Сторожа. В общем, наладились отношения с внешним миром и все были довольны. Но государство монополизировало область общественных интересов, опечалилось судьбою качественных товаров и услуг и время от времени взимало плату за собственное попустительство. Хочешь торговать своими изделиями? - да хоть они из мышиного кала сделаны, поделись монетой с исполнительной гидрой, ей ведь тоже надо делиться, правда, уже с законодательной. И всем хорошо. Но, по многим причинам, отчислять казенным сановникам мзду никто не любил. Скрывались все. А тут Прачке не удалось вовремя укрыться от карающей длани. Бежала и очутилась. У меня. Не жалко ее ни чуть, так вспоминаю, чтобы рыдать, когда не рыдается. Несомненным позитивом можно считать в первую очередь хозяйственность, присущую народу многострадальному, но три поколения назад! Из теперешних моложавых богинь, таких стирающих, да моющих днем с огнем... Строго давеча с обязательствами у женского большинства выходило. Работа, труд во благо и на процветание... А ежели и принадлежность свою половую воспринимают, да исполняют адекватно, то страсть как приятно это. И еще словно что-то детское в ней было. Прачка сосала яблоки вместе с огрызками, говорила, будто так ее мама научила.
Сутки мне дарованы в компенсацию за страдания, но пришлось и потерпеть от Прачки нравственные учения:
- Дивгюсь с вас, могодых. Хоть бы ченибудь умеги. Свагить... Гадить. (это "родить" в виду имелось) - смегы токо в постеги и то пьгяныи... Бездегье спгошь. Тьфу! Вон и Гюбоф скупате, на кой хег?
И как разойдется в этом формате, то минут на 30. Даже слушатель не обязателен. Смело уходи, возвращайся - продолжает. Некоторым чтецам и ораторам бы такую привычку заиметь: обходиться без слушателя...
- Заткнись.
Заткнулась. Минут на десять.
У меня не было компьютера, но я знал, что непременно необходимо иметь компьютер. Через Интернет можно списываться, соприкасаться с себе подобными, дискутировать и ворошить неуемное честолюбие. Ну, там кто лучше "мысль по поводу" оформит, загнет сентенцию, кто ее жестче и оригинальнее парирует. На том многое в общении через "паутину" зиждется. Я хотел спросить у народа, знает ли он как нужно с Любовью обращаться. К компьютеру был допущен Программистом. Как ни странно, мне удалось получить ценные сведения. Один якут писал, как завел себе нечто и пользовал несколько лет в тайне от жены, но та узнала и пришлось от индивидуальных пристрастий в срочном порядке... абстрагироваться. А бельгиец-предприниматель уверял, что паскуднее и бесполезнее вещи в жизни не встречал и искренне мне советовал поскорее избавиться от "назойливой квартирантки". Лишь самки разновозрастные были крайне толерантными. На всякий случай я разместил объявление о Ее продаже в графе "разное". Надо сказать, время от времени все имущество я выставлял на продажу, чтобы беседы с покупателями помогали узнать себе цену.
Нет, нужно понять верно, я дискомфорта не чувствовал, даже несказанное удобство от Ее нахождения поблизости. Тенденция "от простого к дешевому" заботила и делала метаморфозы... Зацвели мимозы... Это так, для рифмы.
Когда вам скажут, что программистам кроме компьютера ничего неинтересно, не верьте! Добрался до радости.
Программист, не сказав ни слова об отвлеченном, предложил покурить план. Я возвращался от школьника и его родителей, которым выгодно продал осенний гербарий "золотые ворота", придуманный специально по заказу. Там листья разных пород в совокупности символизируют проход в абстрактную ипостась. Вполне допустимо, учитывая новаторский подход в педагогике. Это как раз двери в новое время года - осень. Можно и глубже копнуть, - в новый день, в рай. Для начальной школы не требовалось метафор.
Я не мудрю, когда мне хорошо платят.
Программист всегда держал сладости в карманах. Запасался кондитерскими изделиями нещадно. Они занимали всю его натуру. Мы столкнулись в аккурат на выходе из конфетной лавки, среди толчеи и ругательств. Программист нес охапку полиэтиленовой посуды:
- Аккуратнее.
- Извиняюсь. - и дальше.
А он вслед:
- Мы не знакомы? - и прищур.
- Со мной? - Не помню.
- Вы подмастерье из ветеринарной службы? Я вызывал в прошлом году доктора для своей таксы, приезжали врач и Вы...
Надо признаться, это по правде был я.
- Это не я.
- У меня есть план.
- Относительно чего?
- Относительно Вас. Пойдемте, дунем.
Дошло.
Антисправедливо! Только пропадают деньги в карманах и ни у кого их нет. Тут и имеются в наличии, грядут необозримые траты, горизонты для эго просто широченные, но со всех сторон угощать давай, уху-ху... 1:0 в твою пользу, товарищ судьба. Лучше согласиться, иначе опять предложат.
- Пошли ко мне, я тебе Любовь покажу.
- На х. нужна твоя любовь, есть чистейший релакс и
солидный объем контркультуры в загашнике, попотеем над логосом?
Так и познакомились. За всю вечерину, продолжение которой закончилось спустя... Какая, там разница, - ни разу о компьютерах! Ничего себе. Его заказчики одолевали, проектов кипа и край доделать отдельные! - он, опечаленный кариесом, крутит палестинское техно, дует свою ганджу и молчит. Мне сначала нездоровилось и посидев долее, стало легчать, просто с концами выехал за.
Затем проявился. Ему вздумалось решать логические задачи. Вот и давай. Махонько-махонько, по внештатному расписанию маргинальный досуг устроили себе на славу! Свет нахлобучивал комнату и отпускал по новой. Он вскакивал спрашивать, я - в кухню, за добавкой: чай с вишней пили, оный заканчивался стремительно, едва наполняешь посуду. Анчоусы в шоколадной глазури, помадка, сахарное суфле и карамельки в достатке разбрасывались по территории двухкомнатной квартиры, непорядочно, горстями. И пластмассовая посуда... Стерео нарушало эфир отрешенным пустым, ничего не заставляющим соображать мелодизмом, беступиково и несомнительно откалывались фразы, чтобы умереть в климате "культурной самореволюции". То были и минуты и ноты и незначительное расстояние по прямой до пункта назначения. Суть математико-логических упражнений приводить здесь не стану, ибо не каждому оно понятно и симпатично. Я ни в одном решении не преуспел, т.к. гуманитарным дисциплинам всецело посвящал непростительно долгую юность. Программисту и не нужно-то было меня тестировать, а он как и не замечал постороннего присутствия. То прыскал смехотворно, то серьезнел - книгу открывал толстенную, похожую на квадратную коробку из под сухарей. Там будто и черпал мудрые постулаты - насаждать даже не свою - чью-то третью точку зрения на проблематику деторождаемости в странах африканского континента + (несомненно, огромное значение) удобрять наше совместное словотворчество. Что особо купило мой плохо сформировавшийся взгляд на вещи, это отсутствие своеобразных, но классическими ставших цитат из индийских трактатов, да ссылок на Кастанеду - больно бы то попахивало любительством.
Говорят, что временной порог переступив, становишься на года старше и на десятки лет моложе - будто и не было предыдущего. Случилось. Как бухнулся об пустоту и та тебя пригрела, да выдавила на поверхность какой-то странной субстанции. Странной, но знакомой, наподобие лица давно умершей бабушки или первой школьной учительницы. Как эстрадный оркестр из 80-х зазвучал в пролетах между мчащимися вагонами и Жан Поль по-французски улыбается широченно. Сервантес заново пишет "Дон Кихота", а ионы тока ломают медь в проводах и обнимают беспросветную Родину. И даж не погано, как чаще видится, а сосредоточенная деловитая оценка вдруг появившейся перспективы. Гальярда щемит, но приятно. Круг назад, материализм в рваных клешах, период великой депрессии да целование прямиком в губы, взрослым в подражание. Ни... Окончание.
Продолжение... да, как помню, у меня в берлоге захватило. Рассветом потянуло поперек форточки, заводчане, отряхивая сон и похмелье, зажигали домовние окна напротив и сборы в цеха устраивали. Мы, не соврать, стихию американской мечты топили в воплях тошных соседей. Битье ножищами в дверь - песни песенные клокотали в ответ. Мы достали с антресолей древнюю (полагаю, в нее еще Джордано Бруно смотрелся) трубу: прекрасно фокусировала глаз на мелочах утра в соседнем жилом строении. Где драка, где тихое помешательство созерцали. Часом ранее набирали номер наугад, если брала девушка, заводили виртуальные шашни, спрыгивали с катушек, отвешивали предложения и оставляли координаты своих телефонов. (Я то и не обладал таковым, но тоже оставлял.)
Вошел какой-то матрос и с ним еще матросы. Программист не понятно куда делся. Какойтоматрос заслонил мне свое изображение подставленным к лицу моему кулаком, так что я вскоре не мог больше подняться и ходил под себя затем трое суток.
На столе стоял компьютер. Позднее его уронила Кладовщица. Но это позднее.
Я упал, сверху обсыпанный гербариями.
Когда я убирал навоз за лошадьми в конноспортивной школе, то дичайше эволюционировал, наблюдая за одной милой наездницей с длинными ногами (и у нее и у лошади ее перевозившей). Мое вдохновение могло часами не покидать грудную и сердечную обители и там регенерировать, соприкасаться с нервными окончаниями, будировать, проецироваться на качественный уровень работы. Я цвел и пах! У каждого дела запах особый, а любовь, как и деньги не пахнет! Она источает! Мне всегда недоставало дела всей жизни, а тут, можно сказать, ушел, утонул с головой в роде деятельности, или в чем-то другом... Длинноноговолосую особь перемещал по земле борец. Не за справедливость, нет. На татами он месил широкими руками-батонами отличных греко-римских атлетов. И автомобиль подобран его, согласно сложившемуся телосложению: джип. И девушка там в глубине такая крохотная, но заветная и яркая, мечтательно-недостижимая будто Элвис. Два раза в неделю, видимо, во временной дыре между Шейпингом и Шоппингом дама вываливалась на лужайку из высокого проема джиповой двери. В одно и тоже время! Я знал этот график, и когда коллеги по цеху просили подменить их, то согласия моего не получали, если взамен мне выпадали дни без девушкиных катаний. Она всегда улыбалась и говорила прелести. А чтобы она ни говорила, всегда превращалось в прелесть, как ни крути. Нередко ее одежда вместе с содержимым проносилась в нескольких шагах от меня, обдавая внезапным парфюмом и тогда, ответственно и заворожено, я вихрем принимался действовать над кучами благостного лошадиного кала, ибо куратором последнего являлся. Этих мгновений немного, но, проживая их, становишься ценителем старухи-жизни, на каких бы скрюченных лапках она к тебе не подкатывала.
Когда вышеуказанную дивчину инструктировал коневод из лучших, а ее лицевые мышцы растягивали до очаровательного неприличия правильные алые губы, у меня начинались головные боли и покалывание на всех участках плоти. Однажды она мне слова сказала. Что-то про плохое настроение у ее лошадки. Я, чей уровень знания зоологии венчался умением распознавать, что передо мной не корова но лошадь, принялся отпускать советы по уходу за парнокопытными, питая надежду завязать разговор. А героиня в чепце и высоких сапогах уже и не слушала, ее путь шел в иную сторону. Она улыбнулась. Я улыбнулся тоже.
Конская работа!
Мне стало с трудом воздуха хватать, после того как нащупал в почтовом ящике письма от жилищного органа про мое выселение. Энергетика - дело достаточно затратное. Про Любовь и думать забыл, как говорят большие оригиналы. Если б точно также обо мне забыли там... Вот все ругаю Верховную власть. Как там? Жить по карточкам приходилось народонаселению, это время принесло легитимность ищущему и сущую правду уже нашедшему. Год от года советники по части квартирных вопросов регулировали ценовую политику, легализуя государственный отъем квадратных метров. Попал, можно сказать под раздачу.
--
Ну чего уставилась, дура...
Это я Ей. Лежит на диване в сплошном неглиже и
беспардонно так колечко вертит на пальце, ух, думаю, погоди же у меня, проучу.
Не проучил, погладил по блестящей металлической части и спать лег. Утро вечера мудренее.
Подло подкралось воскресенье, батареи не грели, ток по проводам еще бегал, да и то не постоянно - переменно как-то. Я согрел кипятку в армейской кружке и покрошил в нее травяной настой и хлеб. Потом стал есть. Сквозь стены говорил телевизор, из окна перла стена соседнего многоэтажного подведомственного заводского барака. Становилось нужно ходить по дому в пальто, что я и делал. Спать в нем же. Иней на марлевых занавесках. Стеновая бумага трещит, пузырями надувается и лопается. А дрова жечь в квартире не позволял мужчина-хозяйственник, владелец помещений. Прошло свыше трех дней после расклейки очередной серии объявлений о сдаче чудесного моего жилья внаем, - приходили, приценивались и канули в лету, ничего не ответив, как сговорившись. А прихода судебных приставов ждал - эти два раза не обещают. Пока не было, я ел осеннюю тюрю и замакивал упавшие на прожженную столешницу капли остатками цыганской шаньги. Радио передавало сводку погоды.
Вошла Кладовщица. Имя это я ей присвоил. Не знаю, как должна выглядеть настоящая кладовщица, это и не важно. Думается, что вот так. Большущий вязаный передник и чепец на седые патлы пришпиленный. Руки что пемза, все в наколках и спиртным тянет в атмосфере. Объемная часть свисает из углов тела, да одеждами, что бочка обручами, едва сдерживается. Кладовщица работала давно, оставила складскую деятельность, чтобы не всплыли случаи чудовищного воровства и спекуляций украденным. Говорили, был у нее муж, но она якобы его в порыве ревности паяльником заколола. Может и враки все. Одно точно, с нею ты мужчина. Выслушает твою пустую херь, грудями прижмет, заласкает и ляжет храпеть до утра. Ее хоть артиллерией поднимай - мимо денег: напрасно. Проснется уже когда самой то приспичит и перво-наперво на дозаправку. Она без интеллектуальной подпитки никак не умела, рассказывала, - не приучена была. Лучшие годы Кладовщица употребила на сидение в тюрьмах. Там ей и стол и дом... Начала еще с малолетки, потому что своим детородным проходом зашибала скромную деньгу на питание. Родительское крыло ее не удостаивало, ибо само крайне нуждалось, и лишено законом было всяких прав. Кладовщица страстно любила замечать подробности окружающей действительности. Заметив, затаится и примется дуться, пока не накопит столько желанной критики, что не удерживается позыв в толстом чреве. И ну костерить соседских детей за то что ссутся в подъезде прямо на двери наши, а кто повыше - в почтовый ящик. Поносит продавца в овощном киоске за гнилье в товарном ассортименте, меня за грязь на постели, засохшую в холодильнике пищу, червями усыпанную, за чтение детских стихов вслух и танцы в ботинках на кривой плоскости стола.
Все ее не устраивало. Уткнет ручищи в бока а затем обличает сурово и с беспощадством, пока ей выпивку в гортань не опрокинешь.
В городском доме культуры поставили мюзикл "Последний раз". Это про одного старика, который перед смертью решает вновь ощутить все прелести жизни, испытав каждую последний раз. Интересный драматургический ход, но постановка здорово отдавала снобизмом провинциальных антрепренеров, а режиссура сводилась к обильному применению пиротехники, что явно шло в ущерб актерской игре. Последняя тоже не блистала новаторством или мастерством. За ревом перегружавшей колонки музыки, не раздавалось внятно ни слова и приходилось догадываться о происходящем на сцене. А вообще постановка ничего. Для нашего городишки вполне. Событие.
Я посещал спектакли по желанию. И на заезжих знаменитостей мог приходить при случае. Не бесплатно, конечно. Желаешь насладить myself жанровыми коллизиями - доставь заслуженному Осветителю в осветительскую достойную плату и насилуй приветливую Терпсихору.
Сосед сообщил мне о своем решении продать свою 14-летнюю дочь на панель. Его выгнали с работы за инвалидность, а жену он давно бросил. Пенсию какую-то малозначительную Соседу государство положило и бутылки собирать он не желал, гордый был мужчина и свободу любил. А дочь, по его нетрезвым словам, все равно потом сама до этого бы дошла, ведь куда ей стремиться! А "тута вон, все на месте. Юбку повыше задрала и алле!.." И отец родной сыт и спокоен - не пропадет доча. Соседские рассуждения наводили на странные мысли о всеобщей акселерации. Он приносил свежую прессу, из которой затем мастерил разовую скатерть под фрагменты импровизированной закуски, и для распития плохой водки в монументальных дозах. Дома он у себя пить не любил, поскольку считал домашний очаг местом святым и неприкосновенным.
- Сейчас бы моложе на 20 годов, (затяжка дымом из самокрутки) был бы... вот бы (дулю показывает) с этой потаскухой сошелся.
- Кто виноват? (я (спрашиваю))
- Поговори мне еще. Я после войны таких баб е. Тебе, моллюску, не снилося. (и в нос пальцем лезет, чтобы козюлю подцепить).
- Говорят, что заслуживают, то имеют...
- Вот б. филантроп...
- Философ (смотрит ошалело), ты хотел сказать "философ".
- Пошел ты. Давай мякнем. Е. в рот... (пауза. наливает в граненый полупрозрачный сосуд из пузыря бурлящего.) - скажи лучше, када война начнется, кого первыми стрелять будут?..
Это его передовая тема. Как ударит по глазам, то и строит прожекты - когда в государстве начнется вооруженное гражданское противостояние. Сосед любил называть виноватой ее величество инвалидность. Своим долгом считал сообщать всякому, что если бы не... то горы бы свернул, как пить дать... Смотря что пить, опять же. Употребление чревато материальным опустошением. По окончании суммы денег, обычно дочь предлагал всем. Из соседних домов пользовались выгодными предложениями. А дочь и сама, если верить слухам, в обход папиного менеджмента творила карьеру социалистической гейши. Как-то раз я утром у них в квартире себя нашел в постели с означенной мадемуазелью. Было ли, нет ли? Та улыбается ровными зубками и хитро на меня посматривает. На вопросы не отвечает. А папа хмурый ходит - не в чести у него трезвого сознавать грехи отцовские, с вечера приключившиеся. Не ведомо и доныне - имело ли место половое соотношение. Никогда не помнишь окончание вечера. И никто не помнит. Прав, пожалуй, однозначно Ветеринар - я помогал ему усыплять животных за деньги прошлую зиму - он говаривал так:
- Жалеть обо всем - себя не жалеть. Живи сегодняшним, сегодня ты, завтра тебя... никак по-другому.
Ветеринар много чего полезного мог говорить. Только его никто не слушал. С ним просто становилось достигать цели. Они у всех свои.
В промозглом осеннем троллейбусе воняло дрожжами и водительской сигаретой. Редкие пассажиры упирались боками в заиндевелые стены. Побиралась женщина с чумазым детём, пришпиленным к одежде на материнской груди. Она просила подаяния. Огни большого города проникали через стекло и грустно становилось от их присутствия. На переднем сидении двое школьников были уличены в нюхании клея из мешка. Кондуктор женского пола объявила на весь салон:
- Посмотрите что делают стервецы! Ведь в открытую травятся! Ну, марш отсюда!.. Наркоманье паршивое, будь вашей матерью, убила бы. Расплодили подонков!
Пассажиры тоже негодовали и увлеклись выгоном подростков на уличный мороз. Троллейбус остановили где-то на середине моста, пожелтевших детей вытолкали и продолжили поездку. Я держал на руках саквояж с медицинскими аксессуарами, приготовленными для лечения нового животного. Ветеринар покоился на соседнем сидении, полузакрыв глазницы. Он всегда будто спал. Но мне доподлинно известно, что чуткий организм этой личности не упускал ни единой детали. Мы оба работали на него. Ездили по частным заказам - где укол котику поставить, где "друга человека" на тот свет определить. Ветеринар смотрел на проблему заболеваемости животных с метафизической точки зрения: "Если собаки умирают, значит это кому-нибудь нужно..." И попробуй возрази! Просто ему стихи писать нравилось. Оно и на профессии отражалось. За работой напоминал поэта или скульптора. Так, знаете, вдохновенно кастрировал... А заработаем копеечку и коньяк стаканом - за здравие, за землю пухом, расширение клиентской базы. Потом он декламирует оригинальное творчество, почтительно кланяясь после каждого стихотворения. Теперь и ни одного избранного не вспомню. Не запоминающиеся стихи те. Что-то вроде про минареты было...
Мы познакомились после получения мной тарелки с горячей солдатской кашей на благотворительной акции "армия и народ все еще едины!" Схватил миску и побежал в кусты - там напитать чрево. И он навстречу со словами: "Вас то я и искал, молодой человек!" Пока я ел, жмурясь от холодного северного солнца, Ветеринар изложил вкратце суть своего предложения. Мой бизнес в те дни являлся малоперспективным и я протянул обоюдную руку. Стали одно дело делать. Я ему помогал не надорваться в переносе инструментов и животных тел с места на место. Получал и деньги и по шее. "Это, мой мальчик, филигранный труд, - просвещал мое Я Ветеринар, - если ты относишься к своим обязанностям без души, то пеняй только на себя". Мне оставалось только кивать и самозабвенно выполнять свои обязанности. Ветеринар зарабатывал много денег. Это от того что казнить или возрождать братьев наших меньших требовалось людям постоянно. Первый осмотр в присутствии заказчиков он традиционно начинал со слов: "я конечно не господь бог..." Далее назначал процедуры и по окончании курса лечения ставил заключительный диагноз: "я же говорил, я не господь бог..." По обыкновению, после расчетов с заплаканными хозяевами, чтобы не отягощать скорбящим последние приготовления к погребению, мы ретировались, неся в лицах жертвенную печаль и уныние. Были и приятные исключения, это случаи, где представитель фауны выздоравливал. Тут нас благодарили, сажали за стол и потчевали во славу Всевышнего, чем Он (хвала!) послал. Отдельно отмечу то ли непрогрессивность науки, то ли врожденную экономию моего пернато-мохнатого босса: практически не менялся набор препаратов для отпора всех недугов у хвостатого населения. Я мог с уверенностью сказать, Что Айболит пропишет в следующий раз. Но не мне судить, может статься, фармация нашла универсальное средство облегчить муки безмолвным существам.
Выездов было много и вечерами возникала формальность - очиститься от греховного ремесла, человеческой скверны в одном из питейных мест. Ветеринар перед первой предлагал сбрасываться, но как подойдет желанный уровень самосознания, возлагал платежные функции только на себя. Джентльмен. Потом мы ехали к нему и продолжали идти к вожделенной цели под сводами квартирки богатенькой и полногабаритной. Под музыку и похабное видео. И спалось там же. Чтобы затем одним духом с опухшими мордами подняться и приводить себя в порядок для нового штурма матери-природы. Одно мне не нравилось - Ветеринар был гомосексуалистом. Нет, ничего личного. Но как останемся вдвоем, так заставляет меня жопу подставлять или член губами муслит... мой, разумеется. Упорно. Как-то надоело, и я согласился. Любопытно. Но мне не понравилось.
Однако, судари, миновала неделя, быть может, или больше? Ни слуху ни духу - ну словно позабыт домина-домовой с обитающими. Цветы бы в кадках понаставить, да "Сказки венского леса" услышать в оригинале. Я посещал кружок пожилых архивариусов, чтобы поливать цветы под эту самую музыку, за то получать десять рублей мелочью: аккуратно на проезд до кружка пожилых архивариусов. Дядьки (в самом деле уже в годах) культурно росли на ниве информационно-обработанного складирования всеразличных познаний в ящики с номерами и литерами. Кое-каких уже выперли из государственных структур, но архивариусы-пережитки не сдавались, устраивали сходняки, чаепития, посиделки, вечери для обмена наработками по пыльной истории. Десятками лет жили в окружении книжных, бумажных стеллажей-лесов, в исторической тишине заупокойной. Бывало, выйдя на свет, оченно удивлялись смене политического строя страны или купюрам нового образца. Большая часть старичков-лесовичков не различала запахи. Дело в том, что в мутных подвалах, среди груд содержательной бумаги невозвратно тупятся обоняние, зрение, зато на ощупь предметы более оформлены и закончены видятся. Потому и лапали каждую субстанцию и друг дружку - сенсоры особые на руках рождаются у повелителей однажды нужной макулатуры. Так им спокойнее и проще в контакт вступать. Но вот с запахами проблема! Они-то все равно есть. И архивариусы их не чуют. Вся комната будто янтарным блеском озаряется запашистой средой. От кого кошкой несет за квартал, от кого перегаром - словно норма. Никого не трогает, просто идет, сочится запах, и не про-ни-ка-ет!!! Нестиранное белье, грязное пожелтевшее тело, старческая моча, а хуже - и кал - сателлиты эпохи уживались и просто неслись в эфир при шевелении архивариусов. Почему бы самим растения не снабдить водной процедурой? Ну же заслужили хоть тут уважение, что ль? Не всегда им в служках мантулить, кому-то из неверных пора ценить их, вышедших на предфинальную дистанцию. Хочется покомандовать неразумниками, изгнанными из высших сфер, да отпускать наставления по типу: "ну че опять натворил, бестолочь, Диффенбахия не полита, куда ее прешь?"
Генералы смачно харкнувшего на них прошлого...
После неоднократно и бесплатно проделанной работы, любая вонь способна иголками вонзаться в носоглоточные галереи, чинить произвол, про себя напоминать и много хуже мне делать... Последние посещения секты грязных пенсионеров стали нетрезвыми напрочь. Дошло до того, что я припер с собою на их посиделки стопку порнографической литературы и незаметно подсунул на видное место, а сам, едва держась на том, что должно шагать, бегать, озорно молодо чеканить по мостовой, принялся изливать струи воды в густые цветы (там почему-то цветы особенно бурно росли!), пристально глядя на реакцию. Ревнители старины же упорно не замечали сальных иллюстраций, до последнего терпели и балагурили на светском диалекте о газетах и вкусовых особенностях земноводных, но нет-нет, да и кто поглядывал в известную книженцию, затем вид делать всем надоело. Еще потому что в порыве мстительного азарта я громко уронил железную лейку. Архивариусы принялись браниться и вскакивать и охаживать меня непонятно откуда взявшимися бейсбольными битами... Тебя меньше, когда других много. И смешно и больно и жаль себя, нерастраченную молодость, деток уже не родившихся, папиросный вкус ленинградской табачной фабрики... После падения моего на пол, недавно мною помытый, принялись тыкать в нос принесенной литературой, блажа:
"Козлина!" "Подонок! Из-за таких негодяев наша страна перестала быть супердержавой!.." Всякое движение с моей стороны вызывало подозрение, - ископаемые, сопя, с новой силой принимались бить и пинать. В ход пошли оказавшиеся довольно сильными удары старыми туфлями по лицу, и костылями, что пуансонами, оттиски оставлялись на боках, а прикрыть не удавалось. Руки лежащего оттягивали в стороны, чтобы не загораживали уязвимые участки. Потом утихло, я сквозь душное коматозное облако просматривал обстановку - сатрапы пили чай, погрузив мордочки в мною доставленные издания, живо обсуждали голых женщин и тексты EX LIBRIS. Следующая страница...
Я проснулся на знакомой панцирной сетке и попытался
не-подняться, так лежать и гнить в макрокосмосе, но пришлось - скулеж нестерпимый раздался из красного угла хаты. Да, Она тож проснулась и застав миску пустой, жрать запросила. Я громоздкую тушу свою принялся поднимать, но упал с кровати и больно почувствовал себя. Мне б, дурню, отлежаться, и поиграть в кошки-мышки, но я же ответственный за тех... Обнаружил присутствие. К зеркалу - подсказал сам себе - в другой раз подойду. Да и что, баба что ль смотреться, и чего не видал?.. Ничегошеньки не видно, скорее всего, ночь. Почему это я дома? Поставил себя на коленку: иглой будто садануло, стал стонать, и легче пришлось. Рука оперлась о мокрое, поехала и чуть было не уронила все туловище. Больно. Так не удастся, убрал ноги назад и остался ничком. Сколько такое длилось, не ведаю, но часы привели к сознанию: раз, два, три. Бом-бом. Поздно. Завтра пора идти получать посылку из Грузии от благодарного христианина-миссионера, квартировавшего здесь две недели кряду. Оказался обязательным, обещал плату за постой и правда, до сих пор шлет гостинцы.
Помещение явно мое. Здесь ночью обыкновенно луны не видно - дом против загораживает. Точно, темень. Черная дыра. За милю несет носками и чесноком. Часы мои, 100% - ни у кого так не стучат. Лицо похоже воском облито, потому как мышцы не пошевелить. Да воску не может столько налипнуть. Ах ты, одежды на мне никакой ровным счетом, куды делась... Под виском турбина воет, смотреть мешает. Пить надо воды, жар перестал чтобы. Как же... Опять стал загребать руками и так маленько продвигаться к умывальнику. А ломота как режет со всех сторон и жжет металлом. Вскоре устал и попытался сосредоточиться на черной дыре, так и обнаружил "вещь в себе". Это колотилось сердечное естество о грудные стенки. Схватился даже за левое полушарие груди: там ли? - там! Плохо настроенный метроном, колотит, хоть бы такт держало...
Не ожидал и только отбросило, потому как заполнилось поле бирюзовой радугой, а-а! А-ааа-а!!! Это заорал, сколько хватило хрипу... от глаз, они полопались. Струя обдала, загасив остальное на секундочки. Понял, фонарь монтажный мне в харю зажгли.
Еле глаз разжал, свет поутих, луч направился в сторону и между ним и мной вклинилась рыхлая бабья морда:
- Куда полез, милый? - полыхнула изо рта смердью.
- Ты кто? - ничего не припомнилось, одни черствые края кроватной сетки и белый мужик за поездом по степи.
- Молчи, хрипишь весь. Коль по нужде, то помогу достать. Не трудись, я щас, ... изнемог совсем... - и давай сползать с моего ложа. Господи, ночнушка в дырах как лунные кратеры, сальное пятно сбоку, перештопанное и... воняло. От самой исторгало: мыть или не мыть себя по утрам и вечерам - вот в чем вопрос! Она положила фонарь, так чтоб в стену бил луч и на карачках, лавируя промеж несвежих лужиц, подоспела. Толстая будто гиппопотам. Я не хотел ссать, мне нужно воды и примочку холодную, произнести постарался и она губы прикрыла вмиг клешней:
- Тише, милок, не балуй. Помогу щас... обожди.
Вырваться из цепкого анклава не под силу. Зажатый под
мышку, влекомый жиромясной бадьею к мойке, нюхал горелое помещение, тут вату будто жгли и другой еще был запах - кисловатый, терпкий и на грудничковое детское прелое тело похожий. Меня подтянуло к писсуару и стремительно дернуло за нижнюю часть живота. Я не мог мочиться, а когда смог, то от боли уже начал переходить в разряд клиентов Персефоны, резало скальпелем: кровь из канала. Тетушка (это же Кладовщица!!!) обтерла крантик и потащила мя взад, к постели. Ноги не чувствовал напрочь. В пути мне захотелось блевать, и я принялся. Вот что за флюиды! Рвота. Бле-во-ти-на! С кровищей... Ниагарой на скрипучие доски и частично на белое одеяние приведения, взявшегося откуда-то в моей келье.
--
Мог и отвернуться. У меня сорочек больше нету.
--
Х-х...х - мне сильно нужно было пить. Я полыхал не на
шутку и тошнота опять обнимала. Сипло: дайте... п... хочу...
Теперь поняла и перст мой изуродованный указующий проследила. Ткнул на банку под столом, там вода стояла всегда, на случай как чего. Бычки можно отодвинуть и прочий мусор, питье очищено. Достала, поднесла. Отплюнул все что сверху накидано плавало, приложился. Глотал соленую замерзшую влагу и пропадал. Напитал нутро и прислонился спиной к комоду. Отдышался. Руки не сжимались и ныло, ныло тело. Что это? Пальцев на руке как нету совсем. Поломаны, висят едва на кожице курьей. Что это? Журнальная статья "IP на службе информационной безопасности". И буквы, цифры, а бумага глянцевая, красиво. Листья шорохи издают. Баба отодвинулась и резво стянула с себя рубашку - чистить. Запахло сильнее. Мне показалось, что сейчас упаду. Увидала и шнырь к столу.
--
На вот, подлечись...
Кружку мою мне же протягивает. Я с полусознательным
интересом беру, да чуть не роняю, ведь перестали слушаться опухшие от ссадин да синяков протезы-ручки, не удерживают алюминий. Губки в дуду сузил и потянул. Сначала лед кусочками упирался, затем жидкое оформилось. Сладко, сливочное. Чуть не пристыли к краям опухшие, стекловатой ставшие губы, оказывается холодно так.
- Пей, пей.
Я пил. Меня закосила судорога и воспоминания о деле, давно требующем внимания и участия. Глоток за глотком вливал и вглядывался в темень. Сиротою тенькнул зуб о дно кружки, выпал.
Большое женское зачавкало и хлюпать принялось. Э-э, из пиалы стало всасывать что-то влажное. У меня ничего не получалось с воспоминанием. Отек сознания и всякого функционального - так складывалось исподнее внутри головы. Спиртное катализировало. Начались вспомогательные толчки, что заходило и перекос наметился в скулах и челюстях. Я не удержал рефлективный столб, вздыбилось, расправилось, да сквозь нос и рот что из того брандспойта ринулась в свободное падение. Блевота... теперь черная. Что-то новенькое, раньше иной цвет имела. - отметил. Чрезмерно выпил и потянуло. Привычно, и отчего не могу шевелить периферийными членами? -М-м, задачка. Оторваться от настила, вспорхнуть и растворить темень. Аж захотелось и замечталось...
- Малой, ты хоть прикрывайся. Я со вчера два раза чуть не у... на твоем блевонтине. Сука, а вонь-то какая. И обосрался весь... Водярой токмо и спасаюсь. Ты не балуй, слышь. Блевай рядом, чтобы не по всей...
Меня уже перестало. Прошло. Захотелось лечь, натянулся и упал головой с маху. В глаз жижа брызнула, вытеснила ее от пола щека упавшего. В нос не проходило дыхание, так кусочек из пищевода прочно задержался, щекотит и опять на рвоту вымогает.
Теперь в начало. Кому сделать хорошо, чтоб потом тем же вернулось? Мне невольно зажелалось стать прототипом маленькой хвостатой кометы и... Нет, беспокойно лишь снаружи. И через тебя нити скабрезности, неочеловечнности. К началу. Я вспомнил как лаяла собачонка соседа когда тот скончался. Три дня его не было видно. А она скулила и скреблась о дверь внутри. Забеспокоились после того, как запах пошел. Сломали сласаря замок. Собачка бежала за носилками, потом вслед санитарной машине, потом отстала и вернулась и осталась сидеть во дворе. Несколько дней так сидела и эпидемиологическая станция во время операции "Чистые улицы" ее заприметила, забрала. Для чего вспомнил? Кто поверит, когда замечу, что в самую ясную ночь тут звезд не видно. На улицу выйди - полно, но тут в окне нет. В форточку высунь рыльце и только гарь заводская ноздри разворотит. Молотит кистень об двери. Стало пылать и не восстанавливаться. Не спорь - строить не ломать. А у молодости лишь одна заслуга, стремиться. Покудова не хрустнет сломлено и спилено. Безнадежно и красиво, как Пизанская башня. Дай лапу, друг! Славное написание в периодическом издании о человекопособничестве. Ать, два, левой! Ногой? Ух ты, чередою за дорогой окружною, на северо-восток, по периметру и ... Мы. Солдаты блюзового края, непаханой белой снежной сушеной морозной целины. Как скользко, и дорого дают за одну плетеную корзинку. Игральные карты посыпались и скуластое межведомственное объединение отчаянно и отчетливо захотело, надсадно, криво, бесшабашно, неотъемлемо. Рассосались нарывные возвышенности поверх красных и синих чернильных пятен, рассеивая воздух и вспоминая об эйфорическом начинании. Заводчик собак пристально улыбнулся и поманил пальцем в свой собачий околоток...
* * *
... часов - ... минут.
В окне шел снег. На подоконнике артистично, вежливо через край горшка наклонился цветок. Хлопья крупные и пушистые проносились между пышными его листьями. Сквозь стекло кусок заснеженной Африки. Розовые обои и яблоки в вазе.
Она сдула пену с бульона:
- Съешь ложечку. Никаких "нет". Я сама варила. Ну же... Не спорь. Это на пользу.
Он замотал головой. Не сильно, чтобы не напоминать малыша. Не бежало. Насморк словно закончился еще в среду. Сестра обещала что препарат импортный и скоро подействует. Действительно, как и не было.
Сегодня уже каникулы. Края одеяла умело подвернуты с обеих сторон. Ему, понятно, и нет недосказанности - устал, тогда стоит прилечь. Прилег.
Вот и всё.
Он откинулся на подушку. Сверху стыло варево из перевернутых небес и потолочной плитки. Через выдававшиеся желобки раскрывались секреты. И вновь прилежно объеденные кусочки напомнили, что неприлично отказываться от предложенной заботы. То что не к лицу сильному и интересному рискует достаться отверженному и тривиально понятному:
- Voila le soleil d'Austerlitz!... черт знает что такое.
- Не выеживайся, ешь, кому говорят!
- Запись.
- Я купила. Всю ярмарку обегала, но купила.
Он смотрел теперь на нее, очень внимательно.
- Ладно, разве тебе откажешь. - Она открыла тумбочку и вынула дамский ридикюль, такие сейчас уже не носят. Извлекла. Диск. Ровный и чистый как все новое.
Он кивнул и снова расслабился.
Из под дверей и через закрашенное окно наверху проникает электрический свет. Где-то залаяла собака. Ему припомнилось неровное журчание водопроводной воды минувшей ночью и печеный запах. Еще автомобильная трасса с моторным рокотом и клаксонами. Жаловаться бессмысленно, только навлечешь на себя неодобрение администрации. Для чего это?.. 9 столпов благонадежности. 9 гарантированных способов уберечь ваши сбережения. 9 легких путей к процветанию. Фонд милосердия "Социальный проект-9": фантазии сбываются". Магия какая-то, честное слово.
Она поцеловала его в губы, а в глазах содержала желание. То самое, настоящее. Господи, да, опять к тебе обращаюсь. Господи, как не хочется ничего понимать!
Кто-то уже шарик повесил новогодний на битый плафон. Вон и вода как вчера протекает. Потом жалуются, что за коммунальные услуги оплатить некому. Он, хоть и не мог подняться, но усилил остальным телом намерение, чтобы окаменелой бесформенной рукой взяться за Ее плечо. Легла рядом и замерла в вечности.
- Часы в этой преисподней есть кому завести, вообще, а?!- Это он, хоть и кричать теперь строго настрого не имел права, все же контролировал статус.
Она повернула голову и почти неуловимо улыбнулась. Из глаз текли слезы.
* * *
- Дяденька, а у вас можно еще сигаретку? - Мальчишка опять попросил закурить. Делать нечего, я привстал, вынул истерзанную пачку и тряхнул, чтобы кончик-фильтр показался из рваной дырки. - Благодарю.
Мальчишка умело воткнул курево в бордовые губёшки и, прикрывшись рукой, чиркнул спичкой.
- Покурим. - Сказал и сплюнул взъерошенный друг его, сидевший на корточках возле лавочки и наплевавший за время нашего ожидания сквозь желтые зубы уже целую лужицу. Куривший не ответил, явно зная, что оставить по неписанному уговору придется. Затянулся и совсем по-взрослому, запрокинув голову в каракулевой кепке кверху, выдохнул. Струйка вышла безупречная.
Сидевшие по краям лавочки заерзали и видать тоже захотели освежить ситуацию. Это нормально - всем уже прискучила моя болтовня. Командировочный обернулся на шедшую через пути загорелую девушку в красной короткой юбке, со словами:
- Не, сатри-ка че, и в этом колхозе телки ни фа себе!
Остальные на слова его не отреагировали, потому как он всем достаточно надоел своим сальным поведением. Пока ехали в вагоне, только и делал что рассказывал похабные анекдоты, щипал проводниц, давил чесночной отрыжкой на близлежащих пассажиров и расспрашивал подростков "удалось ли им уже погреть в теплой п. свой стручок".
Полустанок посреди нескончаемой русской степи незнамо за какой надобностью был построен. По обе стороны железнодорожных путей лежало ржаное поле. Метрах в ста линию пересекала (надо же!) асфальтированная дорога, но не наблюдалось ни ее начала ни конца. Я полагаю, разглядеть не помог бы и бинокль. Кому приспичило воздвигнуть здесь остановочную платформу? Здание вокзала, одноэтажное, окрашенное в коричневый цвет, выглядело в центре хлебной колосистой целины, словно сегмент большого потустороннего мира. На данном географическом отрезке каждое сданное в архив столетие выглядело мало значащим шелестом переворачиваемой страницы учебника по истории. Ощущение, будто мысли о разоружении и всеобщем государственном переустройстве опадали в далекой дали, выстрелянные в эфир всевозможным СМИ, они не долетали сюда. Горячий привокзальный бетон. Тенью обнимаемый закуток с тремя чугунными скамейками. Мы сидим четвертый час. Где-то на новом перегоне случилось ЧП и поезда остановили. Пока сведений никаких справочная не дает. Собственно, справочная и касса здесь представлены одним лицом - женщиной в желтой кружевной блузе с волосяной шишкой на черепе. Она, скоре всего, впервые в рабочей жизни видела враз столько пассажиров на своей станции. Теперь, ответственно реагируя на всякое обращение очередной жертвы путевой задержки, значительно поддавалась вперед к хриплому рупору и с долгими паузами после каждого слова молвила: "Товарищи! Официальная информация пока не поступала. Ждем с минуты на минуту. Нет поводов для беспокойства. Соблюдайте тишину! Повторяю..."
Я держал путь на запад. Покидал родное прибежище - землю сибирскую, чтобы покорять неизведанную столичную культуру, как считал тогда, своим невероятным обаянием. С каждой верстой, чем дольше грохотали стальные колеса, тем определеннее становилось намерение, и в потемках грядущей борьбы за толику скоротечного признания, по большей части молчал и слушал других. Поезд шел вторые сутки. Нет бы чтоб в населенном пункте остановиться. Тут и заведений никаких нет. Вот пришлось в путевое пекло вплести еще и часть свободного творчества. Мне требовалась разрядка и принялся разговоры разговаривать с попутчиками. Люду и самому поделиться славными автобиографическими фактами хотелось и стали уважительно распространяться.
Непредвиденная задержка как повод вновь оказаться в точке отчета. И характер беседы не при чем.
- Угощайтесь...
Само собой потекло воспоминание. И с чего начало? Разгар отпусков. Дачи, путешествия, курорты. Население активно перемещается по южным направлениям.
И вижу лист желтый. Совершенно. Это в августе месяце-то! В траве. И осень? И осень. Накинуло воспоминание и через этот путевой закоулок повернуло на 180 градусов. В стылый временной раструб заволокло и протащило по новой.
- Теперь твоя очередь. Откуда едешь? - это мужчина, ехавший с севера с заработанной копеечкой, сидевший с пивом в бутылке на краю лавочки, счастливый и обросший, только что рассказывавший о своей многогранной жизни, ко мне обратился.
Две студентки культурного института на меня глянули. Одна очень симпатичной казалась. Женщина, не выпускавшая за трое суток из рук внушительный баул, и двое пацанов-жиганов направили глаза ко мне. Мы располагались в плацкарте, места в поле досягаемости друг друга, и всю дорогу получались на виду. Неминуемо познакомились. За полпути и во время вынужденной стоянки каждый поочередно произносил исповедь путешественника. Дорога - империя равных возможностей. Оно свойственно только русским. Беседа знакомит, просвещает, развлекает, уподобляет, делит, ссорит, мирит и отдельных людей меняет. При беседе, как при деле. В другом случае потомки Кия, Чингисхана и непрогрессивных этносов чахнут и гибнут. Ныне, когда возникает необходимость в безнаказанном откровении, я нахожу замену попутчику-слушателю в переписке со случайными людьми их других городов. Электронная почта есть протез вместо твоей руки, имитирующий касание отдаленного собеседника. Очень, между прочим, иногда реалистичный. Кое-кого на моей памяти это вернуло к жизни.
Мужчина, не дождался ответа и принялся наводить:
- Говорил, в Москву... Там неспокойно.
- А где сейчас спокойно? - вступилась тетка с баулом, - мы из под Иркутска. Город-то малюсенький, а и там бардака хватает. Начальники хапают, денег не платят по полгода. Пьяницы растут со школьной скамьи и страшно за людей делается. Ей богу!
Мы уже давно знали, что она из-под Иркутска. Ненадолго забыв обо мне, дядька вступил в полемику. Он отставил пиво, запахом которого ранее пропитал наш вагон и потер лоб заскорузлой, рельефной как на коммунистических плакатах ладонью. Произнес:
- Говна везде хватает.
- Хватает еще как! Вон раньше, помню, и вкалывали на субботниках и картошку убирали в колхозе и БАМ строили на энтузиазме...
Мальчишка гоготнул. А студентки культурного ВУЗа
стали шептаться. Я теребил наушник от плеера.
- Не согласен, - отрезал дядька. Подался вперед и вдохнул много воздуха. Женщина, только что нашедшая своего собеседника, на миг подняла брови. Словно пропустив мимо последние слова, настаивала:
- Богатеи стыд потеряли. В области был один комбинат, а кормил всех на сто километров! И позакрывали цеха, стали кооперативы на нем делать. Вроде считали, так лучше, ну и пожалуйста - сейчас там устроили склад коммерсанты. Барахло из Китая хранят... Люди с детьми остались без работы. ..
- А что Вы хотели? Когда моего деда раскулачили и с обозом зимой в Томскую губернию отправили в одних портках, он с мужиками кто покрепче, землянки рыли. Там киркой не взять почву - слежалось - не подцепить. Ниче, выжили. Помёрло, правда, немало, да и кто выжил, долго не держались...
Студентки вынули пузырь легендарной "пепси-колы", чтобы поочередно прикладывать горлышко к губам. Тетка обнаружила желание молчать.
Я:
- Что про Москву рассказать, я ж там не был. Вот историю хотите?
Сам смотрю на девушек и понимаю, что им все равно. Лишь бы развлекательно. Мужик видно того и ждал, подбодрил, мол, давай. Командировочный водрузил на лысеющую макушку капроновую кепку с надписью "USA". Дышалось нестерпимо легко и вольно. Несколько часов до и после поезда, и ощущаешь как ветерком по степи иносказательно разносится "дым отечества". Заклокотали метафоры, брызнули баритональные оттенки... а суть вы уже знаете.
* * *
Поезд шел по степи, набирая версты. Полустанок за полустанком - расстояние поднимало над слежавшимся черно-белыми охапками побежденным прошлым. Спросите у школьника про его отношение к лирическим описаниям... Да что у школьника - у зрелых людей возникает не сравнимое ни с чем желание отбросить "скучный кусок" и вернуться к сюжетным перипетиям. Отчего...
Трагедия пишущего - субъективный взгляд на предмет. Кто сказал "трагедия"? Не отнять, не прибавить. Хоть кричи, а внутренний монолог суть утробное самовоспроизводство. И знакомо на первый взгляд каждому. Только на первый. Когда по-человечески прошибет креатора, жди новых превращений. Получай, конечно, гормон удовольствия, но. Не вздумай принимать на веру содержание внутренней жизни. Не бойся внезапного окончания. Не старайся предугадать прошедшее - его попросту могло не произойти! Большинство, к несчастью, не учитывают сиюминутности процесса. И обижаются! Цепочные звенья в порядке эксперимента меняются местами и о, результат! - стилистически-временнОе смещение. Не желают понимать и мириться. Им подавай действенное продолжение. И обида, что Координационный совет творческого эгоизма принимает поступательное решение обновить идейные закрома. Докачка нутра... доводка императива... В случае даже документально-детального воспроизводства случившегося, определи степень необходимого доверия к собеседнику. В случае безоговорочного погружения, не ищи затем разочарованный виноватых, когда же наступит трезвое "сейчас", то в жертву реализму приноси неотступную потребность всем сердцем пережить вымысел.
Эмоция - как высшее концентрирование и проявление сознания уводит с прямого и кратчайшего пути. Когда бы все было расписано и доказано, племя людей, возможно, совершенно превратилось бы в узких пользователей, перестающих задавать вопросы. А теперь существует культура творчества, неразделенная область внутренней свободы. Для одних оно - несомненное движение к бесславному успеху, для других стабильный гарант общественного статуса. Счастлив идущий по тому пути. Счастлив нашедший пристань. Господин Идущий, не забудь иногда отдыхать. Устраивать привал, набираться сил, дышать воздухом. Это-то и есть лирическое отступление, столь нелюбимое многими.
Железная дорога крепится к земному шару и как бы застегивает планету. А поезд, что ползунок на таком замке-молнии, мчится взад и вперед, расстегивая или скрепляя части одежды. Целый вагон людей. Целый состав попутчиков, малая часть большого населения страны, часть из всех мастей, содружеств, подвидов. Я часть этой части. Я один и они - тоже Один. Один большой человек, несущийся по железной дороге-молнии навстречу планам. Личным и общественным. Это тоже креативщик, создатель, вершитель и повелитель. Как случится продолжение? Дойдем до места, поглядим.
Я поставил кружку на столик и уставился в немытый оконный прямоугольник. Вдоль нас на полном ходу бежала просторами холмистая, ветвистая, пшеничная Родина. И тянуло распрямиться как-то. Потянулся, аж захрустел.
Грузная соседка на верхней полке посапывала и дергалась бровью. Девушки упоенно играли в карты (чего мне в жизни было ну никак не постичь, так это правила карточных игр) и косились на дедушку в боковом отсеке, ругавшегося на весь вагон с государственной властью, представленной в лице заказной газетной статьи, прочитанной кричащим дедушкой.
Кто вас слушает, тот ваш внутренний праздник. И хватит уже эпатировать публику. Оба пацана не отходили от меня. Поначалу думал, что воры. Я всегда так думаю о попутчиках: эти мысли развлекают в дороге и не дают мозгам чахнуть от мерного стука. Позднее, по приезде выяснил, что они по другой части промышляют, приехали в Москву из бедной деревни деньги зарабатывать. Интересно, что с ними теперь стало.
Один, что помладше и поразговорчивее, неожиданно попросил окончить историю. Я уже и подзабыл, пока снова садились в вагон, да лихорадочно спрашивали у проводников что да как. Это террористы взорвали пассажирский экспресс прямо перед нами. Мы проезжали место. Фрагменты вагонов, обгоревшие вещи и, насколько кто успел разглядеть, - тела. Спецслужбы, машины, вертолеты МЧС, а жизни лежавших уже закончились. Пора и нам свое повествование вершить.
- Дак че дальше? - просто спросил парень.
Мы вышли в тамбур и закурили. Почему-то не хотелось ничего говорить.
- Дальше? - набрело неясно, должно прочертило дугу в воздухе и загрузка завершилась:
- В общем, продал я Ее. На базаре одному забулдыге. Он хрипел в толпу, будто скупает ненужные в хозяйстве вещи и дорого за них дает. Ни черта подобного - вырученных денег хватило только на новые пимы с кожаными подошвами: надвигалась зима мутной белой горой. Ох уж эти сибирские зимы, сколько доброго народу в них померзло без таких вот атрибутов царской России!