Аннотация: Посвящается всем бездомным, которым суждено умереть в эту зиму.
В Москву из Днепропетровска приехал Фадеев довольно спешно, собравшись за полчаса. Друзья сообщили ему о неминуемой гибели от правосеков, и он не стал медлить и сомневаться; на то были причины. Его супруга с маленькой дочуркой были убиты, когда гостили у бабушки в тот страшный для Одессы день; их сожгли напалмом.
Ещё не так давно его жизнь была иной; он был состоявшимся главным инженером завода, получал хорошие деньги и с радостью встречал каждый день, живя тихой семейной жизнью с её простыми радостями. Прошлое время вспоминалось ему светлыми красками солнечных дней. Теперь, это всё ушло в прошлое и стало памятью, отражаясь в его выцветших серых глазах.
Не у каждого из приехавших с Украины получалось устроить новую жизнь в Москве. Денег у него не было, как и знакомых, которые бы согласились какое то время нести его бремя. Ехал наобум; туда, где как казалось, свои, которые помогут. Ехал, надеясь на то, что как-нибудь в конце-концов сможет решить эту проблему.
Летом он коротал свои дни в парках Москвы и подрабатывал свои копейки где придётся. Тогда это ещё было терпимо. Но с наступлением зимы он был вынужден искать тёплого места в городе и влился в невидимую огромную городскую толпу бездомных. Доступные прибежища, как оказалось, все были заняты, словно это были не ниши в коллекторах и не подвалы, а квартиры. Там, где пускали на ночлег, требовали оплаты. А нет денег, значит - иди на улицу и там хоть сдохни. Некоторые договаривались об отсрочке оплаты или под условие отработки. Отработка зависела от того, какой "бизнес" вёл хозяин и смотрящий подвала. Если это было попрошайничество, то у хозяина подвала было несколько доходных "точек" - как правило, переходы метро и церкви, и отрабатывающий свой постоянно нарастающий долг, должен был добывать деньги попрошайничеством.
Делать было нечего, и перед Фадеевым встал выбор: или умереть сегодня же ночью, что означало самоубийство, или же пока жить и отсрочить свою смерть. Фадеев не смог выбрать самоубийство, хотя желал этого и часто об этом думал; инстинкт самосохранения был сильнее. Так и стал Фадеев жить, а точнее ночевать в коллекторе, и зарабатывать попрошайничеством. Прошло всего три месяца, как он был в Москве, а изменился он до неузнаваемости. Доведённый до отчаяния, Фадеев проживал каждый свой день, как в забытии, не чувствуя боли, достоинства и гордости, сохранив лишь инстинкты; так ему казалось. Он стал мало отличаться от других бомжей, стал их братом, другом, деля общий стол и ночлег. Большим утешением для них были дешёвые суррогаты алкоголя; эта выпивка притупляла боль на время и давало ощущение так необходимой им беспричинной радости и новых сил. За время московских скитаний он стал менее чувствителен к холоду. Хотя он чувствовал холод, но тот не забирался ему в нутро и не сотрясал всего, как раньше. Он научился различать людей и видеть в них нечто сокрытое от них самих; кажется, он видел их судьбы, причины, по которым судьба складывалась так, а не иначе, видел среди многих и себя самого в прошлом: самоуверенного, жизнерадостного, лёгкого и почти беззаботного.
Однажды Фадеев встал на пустующую чужую точку, за что был избит чужим хозяином, но ещё суровее - своим, после чего его лицо стало сплошной гематомой и его нельзя было узнать. В таком состоянии, весь в кровоподтёках и дурно пахнущий, встал он на блатную точку - переход между станциями метро Театральная и Охотный ряд. Наверное, больше его занимал вопрос, когда же его выгонят солдаты из наряда полицейскийского батальона, чем вопрос о деньгах. На удивление, солдат не было и его никто не выгонял. Наверное, это означало, что его хозяин знал дни и сержантов, с которыми можно договориться. Так и стоял он, отражая в своих глазах толпы народа и не рассуждая ни о чём. Он был вне толпы, вне этой жизни; как только что умерший покойник ещё некоторое время живёт по влечению души, пока ту не призовут горнему. Лишь образы и воспоминания текли в нём. Вспомнилось, как целый день собирал по рублю, и едва наскрёб на хлеб, благословляя руки жертвующих. В следующий день, получив щедро крупную купюру, в одиночку обьелся и упился водки, а ночью чуть не замёрз, проснувшись весь мокрый и дурно пахнущий от своей воды. Такая она, милостыня, когда впрок, когда нет. Но больше давали мелочью, от которой было мало проку. Но и это было для него хорошо, лучше, чем ничего. "Знали бы люди, сколько людей можно было бы спасти от смерти, просто жертвуя немного", - подумал он, и его взгляд остановился на подошедшем к нему человеке.
Этот человек прошёл через всю толпу, никого не задевая и не смущая; прошёл от противоположной стены, где как кажется, долго стоял и наблюдал за ним. Он был стар, но при этом бодр и весел. Он вплотную подошёл к нему и Фадеев почувствовал, как прочие звуки отступили и стало тише; он также почувствовал лёгкий, едва уловимый и приятный запах миро, и вместе с этим какую-то радость в душе и торжество. Старик весело посмотрел прямо в его глаза и положил на его ладонь рублёвую монету и, обхватив кисть его руки, сомкнул его пальцы. Фадеев почувствовал горячие и сухие руки старика. Фадеев был удивлён, ведь обычно люди брезговали прикоснуться к нему, к его грязным рукам, а здесь всё иначе. "Скоро, сынок, скоро...все будет хорошо", - сказал старик и крепко, с отеческой заботой, сжал его руку и легонько потряс ее.
Эта встреча стала какой-то особенной для него, выдернула его из забытия и подарила ничем не обьяснимое спокойствие и убеждение, что всё будет хорошо. Что хорошо? Как хорошо? Фадеев не знал, но был уверен, что всё будет и правда хорошо и скоро его ждёт освобождение от этой тяжелой доли.
Через неделю, на самый праздник, Фадеев стоял там же и, будучи не спавшим всю неделю и крайне утомлённым, сквозь реальность видел образы сна. Вот он увидел, как к нему подошла Лена, его любимая, милая его сердцу жена и его маленькая родная дочурка. Улыбаясь, Лена протянула ему руку. Она была так близка, так реальна, так молода и хороша собой! Голова закружилась и он перестал чувствовать ног, он зарыдал, падая на колени. Он боялся, что они исчезнут, уйдут вновь, как много раз прежде. Он потянулся к ним и вдруг почувствовал, как будто удар по голове и ощущение чего-то горячего и мокрого. Однако, вот же: он стоял! Он проигнорировал это, весь внимая милой супруге и дочурке. Почему-то стало легко. Радость и волнение от встречи стали переполнять его чувства так, что его неудержимо поднимало, влекло вверх. И правда, он стал поднимался выше; даже мелькнула веселая озорная мысль: хочу ещё выше, хочу взлететь! И правда! Он взлетел под самый потолок!
Только там он увидел внизу себя, своё тело, лежащее на полу, людей, склонившихся над ним, и других, проходящих мимо. Под головой натекла лужица крови, а в раскрытой руке лежала монетка - милостыня того старца.
P.S. посвящается всем бездомным, которым суждено умереть в эту зиму.