Аннотация: Свет прямо-таки струился из окна теплым и нежным потоком. Доносились звуки рояля, и изредка Матвей мог слышать отдельные слова, медленно распеваемые тонким девичьим голосом...
Свет прямо-таки струился из окна теплым и нежным потоком. Доносились звуки рояля, и изредка Матвей мог слышать отдельные слова, медленно распеваемые тонким девичьим голосом. Прислонившись к стене спиной, Матвей прикрыл глаза и попытался представить большую, залитую отблесками множества свечей комнату, мягкие зеленоватые бархатные шторы на окнах (они представлялись особенно ясно - ведь их легко было увидеть, проходя мимо этого искусно и быстро отстроенного особняка - и зачем такую красоту на окольной улице возвели?), такого же цвета, но чуть потемнее, портьеры на дверях, а еще, обтянутые то ли шелком, то ли еще какой диковиной материей, стены, украшенные витыми светильниками. Мебели в такой комнате должно быть немного - как никак, гостиная, но всякий элемент ее оказался здесь не случайно, а был предметом тщательного предварительного взвешивания и сопоставления с последующими, так что и самый искусный дирижер нашел бы собранный хозяйкой ансамбль идеально звучащим в том смысле, в каком, говорят, архитектура являет собой застывшую музыку (в том, что и этот дом, и весь его интерьер были плодом пристального и умелого управления утонченной и образованной дамы, Матвей ни на миг не сомневался). Полы в комнате были столь искусно сделаны, что, право, не нуждались в ином покрытии, кроме чистоты и отблесках свечей, а в этом отказа им не было и будним днем, что уж говорить о сегодняшнем выходном вечере! А вот стену у рояля украшал особенный по своей фактуре ковер - как видно, ручной работы, он даже вблизи казался совершенно рельефным. Изображенные - нет, вылепленные! - на нем фигуры купальщиц, словно, вот-вот готовы были соскользнуть наземь и в смущении укрыться в дальних комнатах. К счастью для зрителя, к ковру нельзя было подойти вплотную (как уже было сказано, пред ним располагался - не иначе, как венский - абсолютно белый рояль с резными ножками и тонкого литья подсвечниками по углам), а то - окажись этим зрителем излишне впечатлительный юноша - с ним мог бы приключиться приступ крайнего обольщения прекрасным, такова сила подлинного искусства!
Однако непревзойденным украшением этой комнаты были ее гости, особенно дамская их половина. Матвей некоторое время пытался сосредоточиться на возможных их нарядах, но перед мысленном его взором мелькали какие-то цветовые пятна, кружева, ленты и шифоны - ах, так трудно было представить то, чего никогда не удавалось пристально рассмотреть! Матвей лишь знал - эта красота была совершенно божественной, ибо с небес она сошла (а откуда ей еще было такой взяться?), и на небесах ей было истинное место... Тут Матвей сжал веки и тряхнул головой - так, что ударился затылком о стену. Раскрыв ладони и повернув их внутренней стороной к поверхности дома, он попытался слиться с этим храмом красоты (так оно и было). Тут фантазия вновь вернула Матвея в ярко высвеченную - не только огнями, но и ослепительными улыбками дам и их восхищенных кавалеров - залу...
У рояля стояла - да нет же! - право, парила ангел. С возведенными долу очами, изливала она такой красоты пение, что на ковре расцветали бутоны заморских цветов, из-за облаков слетались певчие птицы (не смея проронить ни трели), кругом благорастворялись воздухи и воцарялись гармонии. И вот уже не люди, а те же ангелы, до того стоявшие округ, неслышно входили в хоровод и, увлекая купальщиц в величественный и, в то же время, легкий танец, совершали невиданную доселе человеческим глазом литургию красоте, о которой только может мечтать душа живая...
На дорожке у дома стукнул камушек, потом другой. Матвей приоткрыл глаза и увидел прохожую. Мелкими шагами она переходила мостовую, и вскоре скрылась за углом, едва покачивая корзинкой.
Матвей оттолкнулся от стены и двинулся прочь от дома.
Несколькими минутами спустя, не особо ускоряя шагов и без шума, Матвей настиг незнакомку. Твердо и жестко правой рукой обхватив ей сзади рот, левой Матвей сжал талию девушки и почувствовал приступ бешеного сердцебиения - нет, не своего. Его сердце колотилось с той секунды, как он, стоя у дома и еще не открыв глаз, уловил звук приближающихся шагов, женских шагов. А тут билось девичье сердце, Матвей вздрогнул всем телом и еще сильнее сдавил объятие. Девушка было дернулась, но хватка была крепка, Матвей лишь слегка приподнял девицу над землей и резко поставил наземь. Ладонь, закрывающая ей рот, уловила судорожное движение челюстей и хлынувший из глаз несчастной поток слез. Матвей прижался губами к ее уху и с хрипом прорычал:
- Уймись...
Дернув жертву с места, Матвей в жутком танце переместился в узкий проход меж двумя дворами и углубился во тьму...
Обвыкшиеся глаза начали выхватывать очертания, и Матвей замер в буквально трясшем его возбуждении. Перед взором все явственнее представала распластанная на белом исподнем белье юная, но упоительно совершенная в своей женской природе девица. Лицо ее было повернуто вбок - после того, как Матвей нанес ей удар кулаком в щеку, она уже не рыдала и не пыталась кричать, кажется, из носа ее тонкой струйкой текла кровь. Матвей протянул ладонь и накрыл ею трепетную девичью грудь. Рука его была такой темной и мрачной на фоне девственной ее кожи, что Матвей смутился и отвел ладонь. Округлый, чуть темнее окружающей кожи сосок обнажился, и Матвей испытал приступ дрожи в своих чреслах. Он рванул подол бедняжки и резко отвел ее колено. Склонив голову, Матвей шумно втянул ноздрями воздух, и голова его закружилась от сладостного девичьего аромата. Вытянутым языком он провел по ее животу, затем обхватил руками бедра и сжал зубами лобок. Жертва застонала. Тогда Матвей еще сильнее сжал челюстями благоухающий венерин холм и впился ногтями в податливую плоть не иначе как девственных ягодиц.
- Литургия...
Матвей понял сразу, но попытался тут же уговорить себя, что ему это лишь послышалось. Ослабив прикус, он на миг затих, а потом двинулся языком сначала к пупку, потом к груди. Руки его разводили колени незнакомки все шире, как вдруг девица вновь простонала это же слово. Матвей придвинулся глазами прямо к ее глазам и захрипел, не в силах вымолвить что-либо членораздельно. Девица не открывала век, кажется, даже не дышала. Кровь, сочившаяся из носа, растеклась по щеке и придавала лицу выражение жуткой смеющейся гримасы. Из уголка рта тоже вытекла кровь, как видно, удар повредил и зубы. Слова, просочившиеся из этого кошмарного окровавленного рта, были произнесены не голосом, а, скорее, свистом, без единого движения губ, но Матвея откинуло сказанным, словно грянувшим с небес громом:
- Литургия... красоты...
... Что, Матвей, долго ль бежать тебе от места того? Далеко ль уйти тебе надобно, чтоб укрыться от мук твоих? Где сокроешься от содеянного тобой? Чем утешишь алкание свое? Отверсты очи твои, и вопиет душа. Рвется сердце твое, и режется утроба. Вены вздуты твои, и кости будто изломаны. Опущены стопы твои во ад, а ресницы воздеты к раю. Каким духом ты соблазнен, а каким научен? Во грехах ты весь родился, человече, и вот - бежишь прочь...
Затихла последняя струна рояля. И голос стих. Гости молча склонили головы, не в силах нарушить воцарившейся тишины. Лишь пламя у свечей, как будто, качнулось разом в одну сторону, а потом в обратную, и смирно установилось вновь. Одна, что ль, лишь свеча угасла.