Аннотация: Казалось бы, куда уж больше... Финиш Лапландиш.
БОЛЬШОЙ ГИМАЛАЙСКИЙ ЛЕВИАФАН.
Казалось бы, куда уж больше.
СААМСКИЙ ЛЕВИАФАН.
Кстати, об иностранных языках. Чуждых русскому менталитету. Но нужных в быту и общественной жизни. Особенно если вдруг окажешься в немецкой тюрьме, не приведи Осподи. Я сам там ещё не был. И в советской - тоже не сидел. Не довелось.
У меня только дед Саша сидел, дядя Лёша и двоюродный брат Виталик.
Сам - пока воздержался. Не чувствую себя достойным.
А другой Дед, Кондратий Пантелеймонович, - лёгкой ссылкой ограничился.
В Места не столь отдалённые и Заполярные, славные мУрманские Леса. Хибинские Тундры. Вместе с моей юной тогда, семилетней Мамой Липой и прочими бандитскими родственниками. За свои преступления перед прогрессивным человечеством. За Кондратизм-Пантелеймонизм.
За гнусное эксплуататорское происхождение из рядов мелкой буржуазии Ораниенбаума и Санкт-Петербурга. Ставшего вдруг колыбелью Ленинграда под руководством Троцкого, Каменева и Зиновьева. Всё бы ничего, может быть и выкрутился бы - чай не Великий Князь и не из графьёв убогих. Мелкая такая эксплуататорская вошь на теле пролетариата.
Но тут пришёл товарищ Киров, навёл порядок, показал всем, где раки зимуют. И до деда Кондратия дотянулась кровавая рука Диктатуры Пролетариата. Но мягкая и ещё - не Ежовая. Слава тебе Господи, товарищ Сталин! Вовремя вытащил-таки Деда с Бабкой из-под коровьего хвоста. Отправил моего политически неграмотного предка-родственника Кондратия - помогать сааму Макару гонять телят за Полярным кругом. Где тот и окочурился, вполне тихо и мирно, от небольшого холода, легкого голода и слабого морозца. Долгой Полярной Ночью.
Ну и от позора ещё, на старости лет. Столяр-краснодеревщик, работы в Эрмитаже, а тут гробы - госзаказ. Дед - естественно, и преставился. Дал дуба, Кондратий Пантелеймонович, Царствие ему Небесное! А вовсе не пресловутый Макар с его слабоумными саамскими коровами. Точнее - оленями. Тот-то небось - выкрутился, голодранец.
' Мы поедем мы помчимся на оленях утром ранним! Эгей!'
И другой мой Дед, Саша, - тоже там, в Хибинах, взял - да и самоокочурился. Таким же доступно-примитивным способом. Лежит себе на Шешнадцатом килОметре под железным крестом - и в ус не дует. Успел сбежать от Гнева Народов, Царский Унтер. Самосослался в Хибины, как только из тюрьмы вышел. Ну и самопомер от мороза, не вводя родную Советскую Власть в расходы на патроны. Они для отпора Фашизму Финляндии пригодились.
Всё сам, сам. Саам! Так мои предки стали Саамами. И меня таким же Саамом сделали.
Когда Страна прикажет быть Саамом - у нас Саамом становится любой.
Не повезло. Ни со страной, ни с предками. Саам виноват.
А Дяде моему, Алексею, - наоборот, очень повезло. Он после Пятилетки Советских Лагерей - попал в Советскую же Красную Армию. На Северном Кавказе. Им затыкали дыру в обороне.
Довольно бездарно. Оттуда - прямиком в немецкий плен загремел, в лагерь в Дортмунде.
Не пионерский. На этом месте сейчас - шикарный развлекательный Вестфаленхаллен.
Увидел Европу и Германию, космополит! Но, конечно, как повелось - из-за решётки и колючей проволоки. Где он тоже гикнулся. Окончательно - под бомбами союзников.
В немецких же рудниках Рура. Закопали в торфяниках у голландской границы. Судьба! Кладбище сейчас такое ухоженное. Вокруг культура и процветание. Не тундра голая. Лепота!
Шик-модерн. Довелось ли ему сапоги в Руре-Рейне помыть? Я, например, в Руре - искупался. А в Рейне - нет. Даже подошвы сандалий мыть не стал. Побрезговал мутными водами Лореляй.
Другого родного дядю, Ивана - чик - и сразу разорвало снарядом под финским Аллакуррти.
В роковом сорок первом. Закопали, как повелось, в братской могиле. Не индивидуально, с какой стати? В общей куче. Всем вместе им там не так страшно. Ни разрекламированной и обещанной классиками тюрьмы, ни сумы, ни каторги. Бездарно и не интересно отмучился.
В своей короткой героической жизни.
'Стоит над горою Алёша, Финляндии русский зольдат...'
У меня по этой лини - все родственники какие-то путешественники: раскидал их Родимый Левиафан от Бодайбо до Дортмунда, от Мончегорска до Бердянска. Все какие-то дефективные: Оставшийся после Войны в живых дядя Коля - благополучно спился.
Тётя Катя - кончила жизнь в сумасшедшем доме.
Она всю жизнь в Сибири, в Бадайбо проработала на Ленских золотых приисках. Вольнонаемный техник-специалист, а не уголовница, как вы сгоряча подумали.
Там у неё единственного сына Виталика - моего двоюродного брата - и убили.
Довольно зверски. Запинали по почкам и печени - он водку не пил, маменькин сынок.
Обижал этим сограждан - поплатился. Оторвался от коллектива - и был наказан.
За свой злостный индивидуализм в суровых Сибирских снегах. И у тёти - крыша потекла.
Она целыми днями кино себе про него крутила. Когда тот ещё совсем живой не изуродованный был. Докрутилась - съехала с катушек. Умерла в Ульяновском Дурдоме. На родине Ильича.
На третий день после поступления в психическую клинику. Грустно, конечно.
'И Ленин, такой молодой, и юный Октябрь впереди...'
Зато дядя Коля - умер весело. Всю ночь пил водку в Бели-Бердянске, на побережье Азовщины.
Пил - и играл себе на гармошке. Заснул счастливым и не проснулся с головной болью:
'Пусть будет весело, весело, весело - чего ж ты, милая, курносый нос повесила?
Мы выпьем раз и выпьем два - за наши славные дела, да так, чтоб завтра не болела голова...'
Удалось. Ну, должно же быть в этой жизни хоть какое-то счастье?
Кроме вечной сумы, бесконечной пьянки и неотвратимой тюрьмы?
Мой двоюродный кузен - другой, но тоже Виталик, только среднюю школу закончил - сразу в пресловутую 'школу жизни' попал. Не армию - тюрьму. Даже не 'школу' - 'АКАДЕМИЮ'. Он пять лет этого очного образования получил за каких-то восемьдесят копеек. Такие тогда были цены, при Родной Советской Власти. Стрельнул брат с постороннего мужика денюжку. Вежливо тряхнул и гуманно. Без применения насилия и мокрухи. На испуг взял. Чувак юмора не понял. И своего счастия - не осознал. Сдал в ментуру хулигана. Такой у нас несознательный народ. Ну и впаяли юному абитуриенту - гуманный пятерик. Повезло - не вышак. Урок - для золотой мончегорской молодёжи. Вышел лысым, повзрослевшим и умудрённым, Академик.
'Костюмчик новенький, колесики со скрипом я на тюремную пижаму променял.
За пять несчастных лет я видел много бед, и не один на мне волосик выпадал.'
Пил, конечно, после этого 'пятерика' - академически, по-чёрному. Весь в папу.
В дядю Колю Лысого. Мончегорского. Настоящий Саам.
Отец мой этой неминуемой участи чудом избежал. Не лысины - от лысины он не ушёл. Лысина - фамильная черта. Все отмечены, кроме женщин, естественно. Ну, и Отец от неё - не скрылся.
У него волосы после первого семестра Горного института вылезли. От умственного перенапряжения и шока. Там все горные премудрости - на цивильном языке втюхивались.
А он, солдат Победы, привык к армейскому слэнгу. К родному языку берёз и осин. В Германии поднахватался у фашистов. Вот скальпа и лишился. Удостоен был научной лысины - вместо армейского ирокеза. Очистил свою голову от хлама - для ясности мыслей. Чело и засияло.
Отец у меня вроде Ломоносова - такой же крестьянский вятский самородок. В Кировск, очаг социалистической цивилизации, индустриализации и электрификации - пятилеткой, чуть ли не пешком - в лаптях пришёл. С сумой на плечах притащился. На лампочку электрическую в тесном бараке исподтишка позырить. Или на улице - Стольного Заполярного Хибиногорска - уже без толкотни и давки. Валенки - активисты-колхозники с мальца сняли. Как средство эксплуатации человека - человеком, Кулаками-кровопийцами - сельской бедноты. Дедушка Анисим ему лапти на память о родной деревне сплел. В них он и отправился в Заполярье, вполне добровольно - к папе Саше, моему деду. Того уже из тюрьмы выпустили - и даже реабилитировали. Мол - не он новоколхозных коров спалил с коровником. Активисты чуток переусердовали, грелись на радостях, перепились - и тот мировой пожар запалили. Перегибы на местах - 'Головокружения от успехов'. Спасибо товарищу Сталину, Отцу Народов Севера. Дед, прохиндей, узкой щелкой между Жерновами Истории воспользовался - и утёк.
На стройки социализма трусливо сбежал, в Хибиногорск. К Хибеням, от их интузиазьма.
Совершеннолетних сыновей - Алексея и Ивана, с собой, в Рудники и апатитовые копи - забрал. Протрезвевшим Активистам - обломилось. Только валенки сняли с недобитых членов семьи Врага Народа, Поджигателя и Вредителя. Поделом вору мука. Остатки вредительской банды быстренько смотали немудрёные манатки - то, что осталось после колхозонизации.
Чем передовая беднота побрезговала. И потянулись, лапотники за беглым Отцом Семейства. Ударным трудом - искупать вину. Мой Дед первым преуспел - и окочурился. Алексей и Иван эту банду голодранцев - я имею в виду остатки кулацкого семейства - выкормили и выучили, а сами - сложили буйны головы на фронтах Великой Отечественной войны.
Один Социалистическое Отечество в Финляндии защищал, другой - в Кабардино-Балкарии.
До Победы не дожили, моему Отцу за них пришлось и Берлин брать, и стены Рейхстага расписывать. Внешкольной лексикой. И пить свои ежедневные наркомовские 'сто грамм'. Давиться ими после 'двухсот' немецкого трофейного ликера. 'За себя и за того парня'.
Побывал за границей с миротворческой миссией. Нахватался у империализма.
Спиться ему моя мама не дала. Она категорически против алкоголизма выступила.
И от курения 'Беломора' - отучила. От этой его вредной детской привычки - как педагог.
Отец потом всю жизнь был не многословен. Мама ему материться - тоже не разрешала.
Из-за своих младенческих Ораниенбаумских предрассудков. Тёща, моя Бабушка Евдокия Васильевна, - тоже к этому руку приложила. Она богомольной старушкой была и блюла Божий Кодекс - 'Новый Завет'. Совпадавший по ряду случайных параметров с Кодексом Строителя Коммунизма. Где тоже ничего хорошего про мат, пьянку и дым коромыслом - не упоминалось.
А у отца оказался не такой железный характер, чтоб олимпийскому натиску Кондратьевны противостоять. Пришлось и от мата, и от 'Беломора' отвыкать. А от стаканОв - вообще отказаться, в принципе. Измельчали и девальвировались его наркомовские сто грамм.
И в тюрьму он не сел, и в лагеря со ссылкой не попал. Лишь немного с сумой побродил, пятилетним юнцом, - пока не достиг Вершин Заполярья.
Отец, по собственному желанию, в подземных рудниках Крайнего Севера - Советского Заполярья всю жизнь кантовался. В Хибинских Тундрах, горном массиве посреди Мурмана. Кроме, опять же пятилетней, отлучки в Красную Армию. Для вышеупомянутого покорения Берлина с последующей учебой Высшему образованию в Питере. Ленинграде - если помните.
Он там, в Германии, в маршевом батальоне, сразу после эшелона, на передовой - в школу радистов попал. Вместо атаки. Вместе с малочисленными грамотеями - интеллигентами с десятилеткой. Вытащил свой счастливый лотерейный билет - сняли с поля боя.
Подучиться морзянке. Стучать клавишей рации, а не в ГБ. Не так позорно, не так прибыльно.
Живым остался - и ничего не оторвало. Морзянкой стучать - не мешками с трофеями ворочать.
Хотя тоже пришлось, когда майор Бондаренко демобилизовался из Германии. Загрузили тому целый вагон подарков. Отцу, из трофейного изобилия - бусы блестящие достались. Стекляшки.
Ну и медная медаль на гвардейскую грудь, 'За Победу'. С профилем Сами Знаете Кого.
Это ему потом, на старости ветеранских лет грудь - под Брежнева удлиняли. Всю увесили.
Но тоже - как повелось, медяками.'Экономика должна быть экономной.'
Демобилизовался, подучился, облысел, женился. На моей Маме, разумеется, на Кондратьевне.
А дальше - жизнь в нормальную колею вошла. Всё по расписанию - положенные рудники. Поначалу - среди уголовников, которые, его - питерского интеллигента, ленинградца, хотели прирезать. Но передумали - не часто встречали хорошего человека на своём жизненном пути.
А потом урки перековались, освободились, денег заработали - и спились. Судьба человека. Жизнь в подземке стала безопасной, если не считать несчастных случаев - какой-нибудь шальной глыбы. У меня самого - лишь пару друзей там придавило. И то - не до конца.
Живы - и один даже ходить может. У него протез хороший. И фамилия - тоже православная - Богуславский. Завершил свою горняцкую карьеру в первый же день. Ба-бах - и уже выносят юниора. Но покоцанного и в сокращённой редакции. Не стал играть с судьбой в кошки мышки. Сразу получил от жизни - своё. Причитающуюся деревянную ногу. Бабушка его попричитала - и сделала из внука фотографа. Утренники, выпускные вечера, свадьбы, юбилеи, похороны.
' А хорошо тому живётся, у кого одна нога. Она не мерзнет и не трётся, и ей не надо сапога...'
И другой приятель, Джордж, тоже глыбой контуженный - живой. И ноги у него целы, обе две. Все свои, родные. Хребет лишь перебит. Поэтому задние конечности - бесполезным грузом болтаются. В виде декорации. Фальшивый фасад благополучия. А сами и не думают шевелится. Разъезжает себе на колёсиках. Качает мышцы рук. Что весьма позитивно - на фоне его горя. Почивает на заслуженном отдыхе - придавило за неделю до пенсии. Весь в телевизорах. Наххер ему ноги? Его Мир - на Цветном Телеэкране - Первый Канал, Россия, НТВ.
Не серые будни подземки. Яркий и красочный. Хорошо!
Хорошо его придавило.
А отца как-то минула сия чаша. Даже двумя атомными взрывами не достало. Хотя город трясло - как какую-нибудь Хиросиму. И ничего - обошлось, никакого Нагасаки. Правда, уже на пенсии чуть не попал под раздачу.
В смутные девяностые, когда криминалитет оживился и менты стали ходить по четыре в ряд с обнаженными резиновыми палками и с автоматами. Отцу ночью хлебушка захотелось.
Там, на Севере, ночи и дни - полярные. Полгода ночь, полгода - день. Отец Дня дожидаться не стал, пошёл себе в магАзин. Хлебца купил, покушать - и тут его чуть не убили.
Жлоб - приметил богатея. Проводил старика до квартиры и начал убивать, чтоб чужим добром поживиться. Но соседи - выскочили. Отца отбили. Бандита - в местную ментовку сдали. Мусора, когда приехали - сразу беспредельщика узнали. Он уже у них не первый раз так палился, они его как родного, по имени-отчеству, в поданное авто - под белы руки.
Не выгорел у Жулика в ту ночь Гешефт. Зря на дОбычу выходил. Не на того Пацан нарвался. Лучше надо свой бизнес планировать. Отец тоже осторожнее стал.
Перестал полярными ночами шастать где попало.
Захворал постепенно и помер на воле. Полярным днём. Помучился, конечно, Старый.
Господь терпел - и нам велел. Своего родного сына Иисуса распял нам для острастки.
Ну, Отца, положим, распинать не стали, когда срок годности кончился. Зачем муки усугублять? Просто обезболивающих не кололи, чтоб тот от наркомании вдруг не умер. Указ на то вышел.
Поорал, поорал - и отмучился. Предстал перед Господом с незамутнённым дурью сознанием, новопреставленный Новосаам. Вот и гадайте - повезло - не повезло.
Вся жизнь - в шахтах, каменоломнях, подземелье. В рудниках Сурового Заполярья.
А вроде как и не сидел.
Советские люди научились саамоссылаться, саамоарестовываьтся и саамоокочуриваться.
ЗА ЧТО, ГОСПОДИ? А не надо саамообманываться! Господа Саамы.
ХИМИЧЕСКАЯ КАССАНДРА.
Чуть повторюсь. Я пока сам - не знаком ещё с пенитенциарной системой наказаний.
Ни с советской, ни с российской, ни с эстонской. И с немецкой - тоже. Не зарекаюсь, конечно, но стараюсь избегать этого соблазна. По мере сил - уклоняюсь. Даже дорогу пока только на зелёный цвет светофора перехожу. Мания! Генетическая память и жуткий страх уголовного преследования! Тем более - последнее время жил без паспорта. Его мне Родина долгих три месяца клепала и из последних сил - выбивалась: Всем надо - в Крыму, на Аляске, на Дамбасе и в Луганде. А тут ещё я в Колывани - совсем беспризорный. Да норовлю то в Швецию смотаться, то в Финляндию без мыла намыливаюсь. А Родина - надрывайся под санкциями. Печатай докУмент предателю, рисуй водяные знаки с чипом и бело-чёрным фото субъекта. Добротная ручная работа, разумеется. Не быстрая. Поэтому вынужденно прикидывался приличным человеком. Чтоб не повязали, Ироды. И не распяли, как известного мальчика. Временно успешно сторонюсь нарушений капиталистического по форме законодательства. Чту уголовный кодекс. Но от самих-то нарушителей - куда денешься?
Тем более - от своих собственных одноклассников. Ты с ними за одной партой сидел, в детский садике на соседнем горшке - а он раз - и матёрый уголовник. И все силы отечественной милиции-полиции и зарубежного Интерпола брошены на его федеральный розыск и доставку? Кто бы мог предположить?
Ну, учительница химии могла предположить. Она нас увидела - и сразу предположила. Забилась в угол и громко шипела оттуда: "Все! Все будущие уголовники! Все будете сидеть!
И ты тоже будешь сидеть!!! В тюрьме, на зоне, на киче париться, баклан!"
Она, химичка, понимала, что к чему. "Химия, химия..." Кировск - город Большой Химии. Сегодня - урок на "химии", а завтра - "зона" светит. Некоторым. Я, лично, сразу после Института в "зону" попал. На Кольской АЭС. Ничего там такого страшного. И даже чистенько.
И "радиации" никакая там не светила. Она только у дозиметристов в счётчиках щелкала и их ужасом нервировала. А я - дефектоскопистом был и по тамошним атомным трубам - лазал. Вдоль и поперек. Искал дыры, трещины и халтуру качества. Даже в атомный реактор заглянул разок, ненароком. Тот стоял распотрошённый, для перезагрузки ядерного топлива.
Должны были удостовериться, что он так сразу не бабахнет. Что нет там Чёрной Дыры новоявленной - спите спокойно, жители-бухары. Вас охраняют, стража не дремлет. Можно дальше кипятить атомом воду. Пускать пар и делать из него ядерное электричество в турбине.
Короче - я отвлёкся. Начал вам втирать про напророченную химичкой "зону".
А надо про химичку и тюрьму.
Так вот. Не сбылись её злые пророчества. Мы не все сели, только некоторые. Лёшка Перекрест, которому она свою злую филиппику направила - не оправдал. Не сел, наоборот, - взлетел.
Взял - да и сиганул с пятого этажа. В Горном институте, на закате образования. Ушёл от злой судьбы - глубокой шахты. Точнее - улетел. Воспарил, Перец. Он у нас самый умный был, зачем ему эта пожизненная каторга - рудники и шахты Советского Заполярья?
Для льготной и недолгой силикозной пенсии?
'Это было весною, зеленеющим маем, когда тундра оденет свой зеленый наряд.
Мы бежали с тобою, от проклятой погони, от проклятой погони, громких криков 'Назад!'
Джордж - крепко сел, но не в том смысле. По-другому у него карты разложились.
Личная фишка иначе легла. Его только в Красной Армии на "губе" чуть помариновали - профилактически. Любовь к Родине сапогами прививали. Деды тамошние его отмудохали - для его же пользы. Никакой уголовщины - отметелили по рекомендации командира части.
В воспитательных целях. Всё получилось. Замечательная анкета:
"Член КПСС. Нет. Не был. Не состоял. Не участвовал". Не сидел. Жизнь удалась, голова лысая на заполярном солнце сияет. "Ваше сиятельство". За неделю до выхода на льготную пенсию - обрушилось на него счастье. В руднике, в подземке - глыба с грохотом. Торжественным аккордом проводила на заслуженный отдых. Сидит-таки. Не нарах, как король на именинах.
В кресле-каталке рассекает пространство и время. Кум королю - сват министру. Боец-инвалид. Вспоминает подвиги трудовые, грезит о Грядущем Величии России. Майскими короткими ночами, долгой Полярной зимой. Клянёт почему-то меня - пятую эстонскую колонну.
Хохлам - тоже перепадает. На Белград!" Патриот от телевизора. Я на него, инвалида - не обижаюсь. Тут чуть ли не вся страна с катушек без особой причины съехала. А у Джорджа - причина уважительная. Его матёрой глыбищей придавило, хребет перебило, спинной мозг повредило. Головному мозгу в лысом черепе - тоже досталось на орехи. До того.
Ещё в Красной Армии, сапогами старослужащих. А до этого - в школе. От Красивой Девочки Марины. Она ему по голове - как по мячику пнула. Во время товарищеского матча - между мальчиками и девочками. По вполне невинному футболу. С этого у него всё и началось.
Вся его 'пруха'. Шершеляфам. Оттуда всё зло. С девочек у него началось, глыбой добило.
Но не до конца. Шевелится, реваншист. Дас Шикзаль, а вовсе не тюрьма и зона.
Не угадала наша химичка. Опять промахнулась.
И Андрюша Адкин - тоже не сел. А спился. Никакой бытовой химии - Кристальной водкой. Он стал комсомольским секретарём на АНОФ - обогатительной фабрике. Перед этим в Армии облысел, как и Джордж. Тоже - на точке. И в Партию Нашу, Родную и Коммунистическую вступил. Их, Лысых Ленинов, - в Партию Ильича тянуло, им там как мёдом намазано.
Охотно брали. Это интеллигенция туда в очереди давилась. Моего Отца в своё время - тоже звали в эту гоп-компанию. Как лысого и на тогдашнего лидера Партии Хрущёва - похожего.
Отец отказался. Категорически заявил, что лично у него в семье - уже есть один Член Партии.
И ему этого вполне достаточно. Это он мою Маму, Олимпиаду Кондратьевну в виду имел.
Отец тогда ещё не до конца лысым был - что-то среднее между Лениным и Хрущёвым.
Не дотягивал до выдающегося современника - Первого Секретаря Никиты Сергеича.
От него отвязались. А когда Волюнтариста с треском сняли - Отца и вовсе забыли.
И Отца Народов, и моего - тоже. А он и не лез к ним с напоминаниями. Лысел сам по себе.
Без их партийного руководства. На пенсии себе бороду отпустил, для причёски. Под Фиделя. Вылитый Чегевара в берете. Венсеремос. Снял беретку - Аллах Акбар. Моджахед Севера. Борец за Веру, Царя и Отечества - против империализма Янки. А был Солдатом Сталина.
Его как пример для подражания молодёжи предъявляли. В День Победы. Объект для благодарности потомков. Колоритно так смотрелся. С бородой, лысиной и грудными цацками.
Фидель, Ленин и Брежнев - в одном лице.
Мама недолго была активисткой. Родила нас, засранцев, - и отошла от общественных дел. Занялась нашим спартанским воспитанием - Кировск - 'Хибинская Спарта'. Мы с сёстрами были рождены активным Членом Партии и спартански воспитаны в том же олимпийском духе.
Нашей дорогой Мамой - Олимпиадой Кондратьевной. Влиятельной фигурой этой 'Спарты' - бывшим штатным сотрудником ГОРОНО. Она личным примером воспитывала дикую рабочую молодёжь Крайнего Советского Заполярья. Например - Мэра Мурманска - Володю Горячкина. Взрастила. Теперь - он мой собрат по ремеслу. Тожеписатель. Вышел с мэрства на пенсию - и уехал в родную Тамбовщину. К своим закадычным товарищам. Писать мемуары. Эпопеи.
Этому писательскому дару - его моя Мама научила. У него - тоже зуд недержания творчества прорезался. Тоже не может молчать среди тамбовских лесов. С волками жить - по-волчьи выть. Издал роман-воспоминание: В. Горячкин. 'Хронические хроники. Это наша с тобою судьба, это наша с тобой биография.' Понятно о чём. Всё о том же. О Самом Главном - надо меньше пить, товарищи. Тогда проявится энтузиазм масс и возникнет массовый героизм энтузиастов. Тамбовских - тоже касается. Не только Тундры. У моей мамы - таких учеников - море-океан. Этот - самый выдающийся, Владимир Ильич.
Нет. Был ещё - Венечка Ерофеев. Небезызвестный. Мама у него - только Завучем была.
Климат тут располагающий. К Олимпийским достижениям. Типа 'Москва-Петушки'.
Вот что значит Настоящий Учитель. Или Настоящий Завуч. Мои учителя - у неё учились. Потом с ней работали - и боялись. По-прежнему. Меня - на разные Олимпиады посылали.
Из подобострастия и низкопоклонства перед её педагогическим гением. Подвиг её оценили:
В честь Мамы в Кировске - названы новый микрорайон и улица - Олимпийские.
Её имя гремело в прошлом году над Россией и всем Земным Шаром. Не сходило с телеэкранов.
Несмотря на трудное эксплуататорское детство - вышла-таки в люди. Вспоминала, как её папа, недобитый буржуй и нэпман Кондратий Пантелеймонович, покупал ей, девочке, сандалики в Ораниенбауме. Он тогда в Мартышкино жировал. Приказчик в магазине - десять пар принёс, и пока идеально не сели на ногу - не отступился. Самолично на ножку одевал, сам такой важный, и с Кондратием Пантелеймоновичем вежливые беседы вёл, 'извините', 'пожалуйста', 'не соблагоизволите ли', 'будьте любезны'. Такие тогда были буржуйские междометия, словесные паразиты, этот Хлам Истории. И вежливо так раскланялся на пороге - когда купили обнову и рассчитались. Дед тогда уже в годах был и солидно смотрелся. Борода, костюм, часы серебряные. Но дали ему ночью два часа на сборы - и выслали к Чертовой Матери, к Хибеням, эксплуататора. Со всеми домочадцами - тремя мелкими киндерами. Сразу всем легче дышать стало, когда эту банду в эшелон загрузили - и в Африканду на Мурман вывезли, комарам на съедение. Никаких больше сандаликов и подобострастных приказчиков. Всё - на драку-собаку.
Междометия вокруг соответствующие - босяцкие. Пролетарская Мудрость Народная.
А не пресловутая псевдоевропейская питерская цивилизовщина.
Дед по-быстрому преставился, оставил семью без средств, государственный преступник. Бабушку, Евдокию Васильевну - с тремя несознательными сопливыми подельниками. Карточки хлебные - не отоварить. За отсутствием денежных накоплений в семейном бюджете.
Но Родная Советская Власть детей не бросила - разрешила подкулачникам рвать зелёную траву руками и сдавать в Совхоз по пять копеек за мешок. Хорошие деньги, если не ленится.
День травы порвал - хлебушка покушал. Отоварил свою карточку. Кто не работает - тот не ест.
И когда совсем износились, дырьев на платьях многовато стало - выдали ордер. Не на арест.
На отрез ситца. Липе, как старшей - платьишко сшили. Её платье - Жене, из её обносков - заплаток наделали и Борю обновкой порадовали. Неделю в школе в новом платье щеголяют, в воскресенье - дома сидят. Стирают наряды, чтобы вши не завелись - и причёску не испортили.
Когда вошки заводились - всех под машинку брили, что девочек, что мальчиков.
Не разбирались в половых признаках, брили наголо - и никаких косичек.
Зато одели Красный Галстук - не стали придираться к происхождению. 'Сын за отца не отвечает'. Дочь - тоже. И папа её, Лютый Враг Народа, уже не маячит скорбной фигурой.
Ко всеобщему пролетарскому счастию. Можно и в Комсомол принять, недобитков.
И даже - в Партию, поскольку - Победа. Война - всё спишет. Тем более, что имеет государственные награды - медную медаль 'За оборону Советского Заполярья'. В Госпитале, в Кировске - из под обломков и обрубков тел человеческих горшки выносила, утки подавала.
Заслужила Прощение от Социалистической Родины и Отца Народов. Приняли в Партию.
И с Бабушки Дуни, по звонку из Горкома - статус 'ссыльной-переселённой' - сняли.
Несмотря на её активное участие в антисоветском подполье - открытии Церкви.
Очага Мракобесия - в новом Социалистическом Городе. Уже не Хибиногорске, Кировске.
Переименовали его в 1934. Кирял там народ излишне и матерился названием Новой Родины. 'Апатить твою Хибины'. Вот и пошли навстречу пожеланиям трудящихся горняков Севера.
Получите свой Кировск и Апатиты, охальники. Прислушались к голосу народа.
Ну и Кирова очень к месту шлёпнули в коридорах Смольного. Выселял народы - поплатился, изувер. И остальная кодла - тоже, туда же. Пошла этапами, 'кировским потоком'.
По мурманской 'Кировской Ж/Д'. Пламенные 'интузиасты', комсомольцы-добровольцы.
Мне их - не особо жалко, 'Жертв тридцать седьмого'. Сами выбрали свою участь, сами вырыли себе яму. Активно копали могилу - и себе, и другим. 'Твёрдые ленинцы'. Вывихнутым наизнанку - не объяснить, почему на них 'Левиафан' вдруг наехал.
Усатый, рябой, до боли родной. Лагеря их тоже не вразумили.
'Идут на Север - срока у всех огромные. Кого ни спросишь - у всех Указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые. Взгляни, быть может, последний раз.'
Освободились места в 'Номенклатуре' после 'Генеральной Чистки' тридцать седьмого.
Да и Большая Война проредила 'сплочённые ряды' своим недетским сапогом к 45-му.
Пошли в ход неликвиды - недобитое кулачьё и буржуазия, вшивая интеллигенция и другое ... отребье. Короче - Мама выдвинулась. Комсомолка, Пионервожатая, Член Партии.
Поднялась по социальной лестнице. Лестнице-чудеснице. Даже работала в ГОРОНО.
Решала судьбы человеческие. Вершила произвол человеколюбия в бездушной машине бюрократической вседозволенности. Получила за это квартиру в казённом каменном доме.
И даже вышла замуж - что по тем временам - невероятная удача. Как потом в лотерею - 'Волгу' выиграть. Не осталось совсем женихов, после 'Освободительных походов'.
И не за калеку, и не за алкаша-пролетария замуж выскочила. За инженера - с высшим питерским образованием. Ставшего Начальником Цеха Движения на Юкспорском руднике. Правда, тоже не совсем нормального. Лысого. За моего Папу она замуж вышла.
Но с лысины - воды не пить. Протёр тряпочкой, прикрыл шапочкой - и парень хоть куда. Главное, чтобы человек был хороший. А тут еще и Никита Хрущёв своей лысиной мир озарил. Лысина вообще в тренде оказалась. Хит сезона. Мама успокоилась и стеснятся перестала. Утёрла нос завистливым подругам по педагогике молодёжи.
Есть чем гордиться. В отличие от моего Отца, Солдата Сталина - лысой она никогда не была.
И от Отца Народов заметно отличалась - усов не носила. Бороды - тоже. И без паранджи обходилась, несмотря на отцовский муджахеддизм. Мы с сёстрами - в эту линию. Не очень лысые, почти безусые. Ликом не страшные - ходим по улицам без намордника и паранджи. Без этого православного хиджаба на всю морду. И никуда не сели. Пока. Время - покажет.
Безоблачную Картину Мира сёстрам - я чуть порчу. Бородой и эстонской пропиской.
То ли Предатель Родины - как русский инвалид Джордж думает. Мой школьный товарищ по детским проказам. Помнящий, как я, ещё будучи пионером, восхвалял генерала Власова.
И клялся в вечной любви к Солженицыну, затягивая с вступлением в ВЛКСМ.
То ли Героический Русский Разведчик-нелегал - шпион, по подозрениям эстонского хронического алкоголика Урмаса. Моего местного друга, бывшего мента города Таллинна.
Оба фантазёра насмотрелись русского телевизора. Выводы разные. В силу национальных особенностей. Этих зацикленных на шпионаже отечественных и заморских овощей-фруктов.
И ты, Джордж, отечественный кум Тыква на колёсиках, - тоже Кума, закусывай.
Я сам ещё не определился, чья я Пятая Колонна - никогда строем не ходил, не знаю, что и выбрать. С какого бока к ним пристроиться. В чьи тесные сумасшедшие ряды влиться, чтобы свернуть себе шею за ИДЕЮ. Сложить буйну голову - на потеху публике. Прогрессивному Человечеству. Я сам по себе мальчик. Чуть тронутый - благородной сединой. Повторяю - не лысый и пока - беспартийный. С 1957 года - Триумфа Советской космонавтики. Это моя Мама так подгадала. В ознаменование. Запустила свой личный космический проект - Нового Гения русской Словесности. Я у неё - не первый удачный писатель. Она ещё одного Летописца Нестора буквам выучила, В. И. Горячкина. Автора 'Хроник хроника.' Конкурента эпохальных 'Москвы-Петушков'. Олимпийская мощь. Беспробудные будни великих строек.
Эт наша с тобою судьба, эт наша с тобой биография.
'Лебединые стаи нам навстречу летели. Нам на юг, им на север - каждый хочет в свой дом...
Эта тундра без края, эти редкие ели. Этот день бесконечный, ног не чуя, бредём.'
Это он, благодетель, меня в 'Зону' пристроил. На Кольскую Атомную. По его блату. Чтоб я деньги и вредный стаж - рентгенами зарабатывал. Набирался здоровья от плодов просвещения - гамма-излучения. От него, хорошего, говорят, все лишние микробы в организме дохнут.
Меня жена оттуда силком выкрала - и увезла из Тундры. Ей замуж не за кого было выходить, а очень хотелось. Войны давно нет, уже давно всех победили, а куда женихи пропадают - неясно.
Тут я ей удачно подвернулся, молодой, красивый - и со связями в элитной номенклатуре.
Чуть отлучился из этой 'Зоны', дыхнуть на море воздухома пресловутой свободы - и навеки пропал для Родины. Попал в вечную кабалу к карело-эстонским Чухонцам. К моей супруге,
к Папе ейному - Юрифантовичу. Он меня по даче и дрыном гонял, на потеху соседям.
И клубничкой своей 'северной' мне желудок испортил, Мичурин. Подвёл под обрезание.
В чем-то химичка права оказалась. В своих умозаключениях. Плохая у меня Карма.
'По тундре, по железной дороге, где мчится поезд 'Воркута - Ленинград'.
Мы бежали с тобоюОт проклятой погони, чтобы нас не настигнул Пистолета разряд.'
Кончилось моё атомное хибинское счастье. Отсияли мои 'Полярные Зори'. Не попал в Чернобыль романтиком-ликвидатором - дезертировал заблаговременно волею укравшей мя жены. Не успел там свою должную дозу радиации получить - и на что-то ещё сгодился.
Украсил её жизнь. Помог родить детей, в меру испорченности. Позволил угнать себя дальше, на Дикий Запад. В фашистскую империалистическую Эстонию. Продал там своё бренное тело на монтаж металлоконструкций. Бессмертную Душу - Апполону заложил, для мук творчества и созидания художественных шедевров Русской Литературы - чтения для восьмого класса школы умственно-отсталых. Тискаю ей рОманы и всячески развлекаю своей Гениальностью. Чтобы она во мне совсем не разочаровалась. Не бросила меня в гордом одиночестве Чужбины.
'Я сижу в одиночке. И плюю в потолочек. Пред людьми я виновен. Перед богом я чист.
Предо мною икона. И запретная зона. И маячит на вышке Надоевший Чекист.'
Песня - в прошлом веке написана. А на Вышке попрежнему - Надоевший Чекист.
Ничего в Этом Мире не меняется. Одна и таже заезженная пластинка по кругу крутится.
Стабильность. Это - хорошо, надоели приключения. А тут - уже знаешь, чему удивляться.
Хватит о хорошем. Вернёмся к нашим баранам. К партийному лидеру ВЛКСМ АНОФ 'Апатит', лысому и идейному Андрюше. К его славной комсомольской судьбе и биографии.
Всё хорошо и мандариново, но Партия задумала бороться с пьянством. А заодно - и с алкоголизмом. И Лидер Андрюша, Комсомольский Вожак, должен был возглавить этот Фронт. А он, лично, любил выпить. Но официально должен был бороться. "Единство и борьба противоположностей". Не вынесла душа Поэта... Загудел и сгорел... Пьянству - бой. "Пооследний боой, он труудный саамый..." Вот так. Не оправдал надежд - ни Химички, ни Партии. Зарулил не туда, развалил Союз Нерушимый. Своим нечутким руководством на местах. Не столь отдалённых. И тут у Химички её волшебная формула - не сработала.
Не сел. Спился комсаполит Адкин. Отдал Богу душу, Алкоголик. Тюрьма больше не светит. Вопреки всем химическим прогнозам. В Раю теперь Адкин колбасится.
Мученик Перестройки. Финита.
Вовка Андреев сел. Но не туда. Пополнил ряды жидомассонов - стал комментатором на Евроспорте. Он ещё со школы был Чемпионом Союза по горным лыжам. Получил за это пятёрку в аттестат по химии. Не ведая ни ашдвао, ни цеодва. Ни сном, ни духом. У другой химички, более доброй. Был зачислен в ВУЗ. Без тоски и печали. Анкету пришлось ему сфальсифицировать - убрать хибино-саамское происхождение. Саамов в Евроспорт не берут. Сидит и комментирует, космополит. Не в тюрьме. Пока. Время пока есть - всё переиначить, встать на путь исправления. Нахимичить - и химичку ублажить.
Слава Богу, что никто из Наших пока не повесился и жил кровеносных - не вскрыл ради самоубийства. Только у одной девочки-одноклассницы муж такое отчебучил. Мы в тот день спонтанную встречу устроили, ностальгический вечер воспоминаний: 'Школьные годы чудесные'. Тридцать лет спустя. Все почти и пришли - даже Джордж. На своих двоих он припёрся, а не на колёсиках. Ему ещё только предстояло Инвалидом стать, он ещё своей участи не знал. Но предчувствовал, решил покрасоваться своей лысиной напоследок. Удивить нас блеском своего сияния. Колька Гималайский не пришёл - я дальше Вам его этот секрет раскрою, почему вдруг. Андрюша Адкин, естественно тоже не смог - ему нельзя было от пьянки отвлекаться. Уважительная причина. Лёшка Перекрест к тому времени уже давно отпрыгался. Отлетался. Тоже, естественно отсутствовал. Только дух его витал над нами.
И ещё та самая пресловутая девочка заартачилась. Звонит: 'Я сегодня не могу... У меня муж только что повесился... Я сейчас плачу...' Ну, вот. Здравствуйте. А ты куда смотрела, когда за суюцидника замуж выходила? Не смогла уговорить его? Убедить чуть подождать? Скажем до завтра? Не портить людям ностальгию эксцессом? Люди ждут тридцать лет случая увидеться - получите - 'Не могу, плачу'. Грим ей размоет слезами. Побоялась к нам без грима приходить! Ну что тут скажешь? Только то, что в нашем классе этот её кадр не учился. Со стороны парень. Не знаю, где она его, такого трепетного, откопала в наших Северных Широтах.
Кассандра Хибинская, Химичка наша первая, Пифия и Пророчица, его естественно не видела. А то бы она ему тоже нагадала, хулигану. Подпортил вечеринку своими фокусами.
А так, вообще, - ничего. Вечер удался. Жизнь - тоже. Особенно у некоторых 'сидельцев'.