Аннотация: Возможно, век физики в науке еще не кончился. Финал БД-11
"Создание "абсолютного отражателя" было первым реальным достижением новой, почти фантастической науки - мезоатомной химии, химии искусственных атомов, электронные оболочки в которых заменены мезонными."
Аркадий и Борис Стругацкие. Страна багровых туч.
Приемник Егор собрал, когда учился еще в первом классе. Под антенну он приспособил флагшток на школьной площадке, протянув по его тросу алюминиевую проволоку. Сеанс получился недолгим: неожиданно громкий голос сообщил об очередных потерях советских войск в Афганистане. Директор примчался через минуту, и в его кабинете Егор охотно рассказал, как настроил схему на короткие волны. К счастью, инциденту хода не дали: ограничились промывкой мозгов вундеркинду и его родителям.
Посмотрев 'Укрощение огня', он увлекся ракетами. Неделю Егор потратил на теоретическую подготовку, после чего заинтересовался аппаратом Киппа, стоявшим в лаборантской кабинета химии. Увы, идею о двигателе на жидком водороде пришлось оставить - нужной температуры достичь так и не удалось. Твердотопливные ракеты оказались проще, и лучшая из них поднялась километров на десять. Много позже я сообразил, что пуски эти вполне могли обнаружить средства ПВО Московского военного округа.
Потом еще были: дуговая печь с электродами, добытыми из круглых батареек, азотный лазер, запитанный от электрофорной машины, роботы разнообразных конструкций. К окончанию школы Егор обладал практическими знаниями в различных науках, за что заплатил двумя пальцами правой руки, а также множеством ожогов и шрамов. Никуда поступать он не стал: пару дней повозился с задачами, а потом заявил, что ему это скучно. И то сказать: к тому времени сложно было представить его на лекции или семинаре, сидящим за партой и пишущим что-то левой рукой.
В начале девяностых - сразу после университета - многие теоретики из нашей группы, включая меня, уехали на Запад. Там я защитил диссертацию и со временем получил место профессора в провинциальном американском университете. Вскоре стало ясно: основная миссия этого учреждения не научная, а социальная. После занятий я иногда задавался вопросом: того ли ты хотел, и не лучше ли было остаться в России? В такие минуты я часто вспоминал Егора, ту страсть, с которой он делал все, за что бы ни взялся, и жалел о том, что мы не родились лет на двадцать раньше.
Как-то утром, просматривая электронную почту, я обнаружил письмо от Егора: он приглашал меня приехать на дачу и обещал показать кое-что интересное. Вскоре мне представился случай быть в Москве, и мы договорились о встрече.
Сразу стало ясно, что Егор полностью приспособил дачу под свои нужды: никакого сада-огорода, беседок, качелей, альпийских горок и прочей чепухи. Вместо дома - кирпичный сарай с узкими окнами, возле его стены - дизель-генератор, ящик с песком и воткнутой в него лопатой, а рядом, под навесом - три холодильника, соединенные трубами. 'Перегонный аппарат для получения тяжелой воды, - пояснил Егор, - а это, - он показал на странный прибор, в центре которого на табуретке стояла стеклянная колба с мотком скотча внутри, - генератор рентгеновского излучения'. Под табуреткой я разглядел ящик, заполненный наручными часами 'Traser', некоторые из них были раскурочены. 'В циферблатах содержится тритий, - ответил Егор на мой недоуменный вопрос. - Признаюсь, он обошелся мне недешево'. - 'Ты что, занимаешься термоядерным синтезом?' - 'Занимался', - уточнил он и по моей просьбе запустил установку. Из колбы донесся шорох скотча, полыхнуло фиолетовым, и тут же раздался треск детектора нейтронов: реакция прошла! На языке завертелись десятки вопросов, но Егор, видимо, охладевший к проблеме термоядерного синтеза, потащил меня дальше, внутрь сарая.
Там оказался громоздкий прибор, занимавший треть помещения.
- Что это? - спросил я.
- Источник мюонов.
- И зачем он тебе?
Егор, казалось, смутился. Так с ним бывало, когда ему случалось излагать новую идею.
- Что получится, если электроны в атомах заменить мюонами? - спросил он.
- Получатся мезоатомы.
- Их размеры будут в двести раз меньше, - с энтузиазмом подхватил Егор, - а прочность химических связей между ними возрастет во столько же раз. Представляешь, какими свойствами будет обладать такое вещество?
- Егор...
- Подожди, - прервал он меня, - я знаю, что ты хочешь сказать. Мезовещества в природе нет, поскольку мюон нестабилен, верно?
- Верно. Две микросекунды - и нет мюона.
- А что, если его можно стабилизировать?
- Как? - хмыкнул я.
- Понятия не имею!
Егор возбужденно заходил по подвалу.
- Но если это удастся, какие перспективы откроются! - заговорил он. - Это будет... не знаю, как новый железный век! Или медный, бронзовый, - называй, как хочешь! Ты только представь: процессоры в тысячи раз меньше нынешних, сверхпрочные покрытия с неограниченным сроком службы, материалы с температурой плавления миллион градусов...
Таким увлеченным я Егора еще не видел. Оживленно жестикулируя, он живописал мне дивный мир, в котором могущество человека, его власть над природой поднимутся до невообразимых высот. По части философских идей Егор пребывал в XIX веке, верящим в добрую силу естественных наук. Я же подумал, что в случае удачи люди будут гибнуть за мезометалл - как раньше гибли за золото. И ядерная война станет возможной - если кто-то на поле боя сможет укрыться за мезоброней...
- Дело за малым, - вставил я, - стабилизировать мюон.
Егор сник.
- Да, да, конечно, - пробормотал он, - в этом-то вся и проблема.
- И что тебе нужно от меня?
Мне хотелось, чтобы он сказал это сам.
- Слушай, - нервно произнес Егор, - неужели нет никакого способа, а? Ты ведь теоретик, знаешь всю физику вдоль и поперек! Нейтрон, например, распадается в вакууме, а в ядре атома стабилен. Может, и здесь что-то придумать в этом духе?
Я объяснил ему, в чем тут разница. Он слушал рассеянно, под конец заявил, что не специалист в ядерной физике, и пример с нейтроном - просто аналогия. Мне показалось, что Егор разочаровался разговором: наверное, ему не понравился мой скепсис. Увы - идея была интересной, но неосуществимой. Так я думал в самолете над Атлантикой, отбрасывая один вариант за другим: эффект релятивистского замедления времени слишком мал, да еще есть вероятность поглощения мюона ядром... Нет, нет, совершенно невозможно! Но дома я обнаружил, что опять пытаюсь разрешить неразрешимое. Перед глазами стояли кустарные приборы, увиденные на даче - плоды нетерпеливой изобретательности. Раньше я считал Егора не ученым, а скорее этаким самоделкиным, умельцем-левшой, повторяющим на коленке то, что давно уже сделано. Но эта установка для термоядерного синтеза... Думаю, что описание экспериментов на ней - при условии должного оформления - взяли бы и в 'Science', и в 'Nature'. Похоже, что сейчас Егор был ближе к настоящей науке, чем многие из моих коллег со всеми их степенями, званиями и приглашенными докладами на престижных конференциях. А если так, то, может, его идея не совсем утопична? Может, все же есть способ решить задачу?
Я нашел такой способ. Изящный ход, пришедший мне в голову на лекции по твердому телу. Через пару часов я уже звонил Егору, хотя и знал: не надо спешить, идея должна отлежаться. Но она дергалась во мне, как живая и просилась к людям. "Не статью в журнал посылаешь, - убеждал я себя, - перезвонишь, если ошибся". Мысль о том, что не все ошибки можно исправить, в голову не пришла.
- На что распадается мюон? - спросил я Егора.
- На электрон и нейтрино.
- Молодец. А теперь представь, что ты поместил мезоатом в матрицу, в которой все электронные уровни заняты. Тогда мюон не сможет распасться, потому что для электрона просто не найдется свободного уровня. Принцип запрета Паули, дружище. Школьная программа, выпускной класс.
Трубка молчала.
- Не знаю, правда, из чего лучше сделать такую матрицу, - продолжил я, - может, какой-нибудь диэлектрик... но это, наверное, уже дело техники. Алло, ты слышишь?
Я ожидал кучи язвительных вопросов, которые задал бы любой теоретик. Но Егор им не был.
- Ты гений! - раздался сдавленный от волнения голос.
- Ну, ну, не надо преувеличивать... - смущенно начал я, но тут же услышал короткие гудки.
Конечно, мне было лестно, что он меня так назвал. Этот день я пребывал в эйфории, весь следующий - в похмелье после нее, и только потом сел за проверку расчетов. Ошибка обнаружилась сразу - я пренебрег энергией, которая выделяется при фазовом переходе вещества в мезосостояние. Чтобы рассеять ее, плотность потока мюонов следовало повышать постепенно, а не скачком, как на установке Егора - иначе вероятность взрыва составляла почти сто процентов.
Разумеется, я сразу схватился за телефон. Но было уже поздно.
От дома остались только развалины. Взрыв списали на бытовой газ - вполне разумная версия. Под удивленными взглядами дачников я перебирал мусор, проверяя его переносным спектрометром и думая о том, что жажда научного открытия сильнее угрызений совести - даже если по твоей вине погиб человек. Наконец, мне попался камень с отчетливыми линиями, которые спектрометр предположительно отнес к борию. По моей версии, подкрепленной расчетами, это был мезокремний. Вскоре нашлись еще три образца: сейчас они хранятся в банках Москвы, Парижа и Лондона. Несколько дней ушло на то, чтобы составить план действий. Как выяснилось, одна из лучших в Америке клиник по лечению рака находится недалеко от моего университета. Разумеется, там была установка для пи-мезонной терапии. Как источник мюонов она вполне меня удовлетворяла, и договориться о научной работе на ней не составило труда: я обещал, что на конференциях уделю должное внимание рекламе исследований, проводимых в клинике.
Думаю, по этой части мои обязательства будут выполнены на все сто.
Шар размером с биллиардный, почти прозрачный. Поверхность его словно покрыта пленкой - как экран только что купленного мобильника. Эта пленка - слой мезовещества.
За последние три дня я проделал с шаром много манипуляций, пытаясь оставить на нем хоть какой-то след. Судя по изображению в микроскопе, мне это не удалось. Неудивительно - создать дефект в мезовеществе слишком сложно. Идеальный материал для колец власти.
Видеодневник моих опытов я только что выложил на YouTube, и сейчас собираюсь отдохнуть - думаю, в ближайшие недели мне придется много работать. Радости я не чувствую, скорее усталость: ведь наука - это страсть, отнимающая все силы. Иногда она отнимает и жизнь. Порою мне кажется, что лучше бы то письмо Егора до меня не дошло. Жизнь человека за сверхпрочный шарик - не слишком ли высокая цена? Особенно, если в смерти человека виноват ты сам.
Впрочем, что сделано, того не исправишь, и теперь с этим надо жить дальше. Так что, сквозь зубы: поздравляю всех вас с наступающим новым веком! Железным, или бронзовым, или медным... с мезовеком! Пусть будет так - пока кто-нибудь не придумает лучшего названия для новой эпохи.