Аннотация: "...тут стал крутить он длинный ус, и кончил,- Молвить без обиды, ты, хлопец, может быть не трус, да глуп! А мы... видали виды". (А.С.Пушкин "Гусар")
А.Звонков
Наказ.
(вроде бы сказка...)
Как это бывает у нас, на скорой, не часто, но судьба иногда дарит нам в промежуток между полуночью и тремя - четырьмя часами ночи поразительное затишье. Ни у кого ничего не болит, никого не беспокоят скандалящие соседи, и ни у кого не текут краны... все у всех в порядке. И тогда стекаются на подстанции бригады, извлекается из одежного шкафчика старенькая гитара, и те, кто не убрел спать на жестком топчане, заваривают крепчайший чай, сворачивают из жестких карточек фунтики вместо пепельниц и начинают травить вечные скоропомощные байки.
Борис Акимыч затоптал в фунтике беломорину, вытер пальцами углы рта, отобрав у фельдшера литровую глиняную кружку, сделал большой глоток чаю, и сказал:
--
Ну? про пара или не парапсихологию сказать не могу, это слишком умно для меня. Но вот в бытность мою заведующим фельдшерско-акушерского пункта в воронежской губернии, с колдуньей настоящей дело иметь пришлось и даже однажды с этими... как их... инопланетянами, вот.
Мы притихли.
Женечка Соболева вскочила и, убегая к плитам с чайниками, взмолилась:
- Борис Акимыч, подожди, я чайники поставлю! - Акимыч милостиво сделал паузу, отпивал из кружки, копался в растрепанной пачке беломора, выбирая папироску поцелее, дожидался пока Женечка вернется к столу, укутается суконной шинелькой и станет слушать, подперев кулаками щечки. - Кодуньей, Акимыч... - подтолкнула Женька, как иногда напоминают людям, посреди фразы забывающим, о чем же это говорил?
-- Ну, так вот. - начал рассказ наш старый фельдшер, - Земля Воронежская полнится разными чудесами, ну это вы из газет знаете. Дело это было давно, еще в середине шестидесятых, я как раз закончил училище, вызвали меня в райком комсомола и говорят:
- Борис Акимыч, для сознательных бойцов в деле строительства Коммунизма, у нас есть ответственные посты.
Я подумал, часом, что меня направляют в горбольницу в реанимацию, она тогда только-только открылась, нас в нее на практику водили. Ан нет! Дали мне разнарядку в деревню, скажем, Кукуевку, Хрен-знает-какого района. Добирался я туда день. Приехал, хибарку мою осмотрел, ничего - домик. Амбулатория небольшая. Аптечка при ней. И больничка на пять коек. Устроился я прямо там же в амбулатории. Штат - всего ничего, я, да акушерка - она же медсестра, да санитарка - звать Тамаркой. Я с ними познакомился, бухгалтерию перетряхнул, и на следующий же день в район, в райздрав, доложить что дело принял, заявку оставить на медикаменты, инструменты, и если им меня не жалко, то на мотоцикл с коляской, чтоб мотаться по окрестным деревням, коих всего шесть. Заявку приняли, а по поводу мотоцикла - кукиш показали. Нету денег у райздрава на мотоциклы. Используй, говорят смекалку и прояви находчивость. Вернулся, не солоно хлебавши. Народ потянулся на прием. У кого чирьяк, у кого радикулит, у кого зуб... разные люди. Раз в неделю стоматолог приезжал с щипцами. За день надергает зубов полный тазик, и прости-прощай на неделю. А хочешь, что б он тебе в зубе дырку просверлил, езжай в район, сиди в очереди. Нашим-то лень, да и как летом хозяйство оставишь? С пяти часов на ногах до позднего вечера... Не поверите, ни читать ни радио слушать времени нету... утром какая скотина есть - кормов задать, убрать - постелить, птицу выгнать на двор, коз привязать на лугу, да бегом на ферму, там до вечера, а вечером опять, хорошо если корова дойная, так и подоить два раза в день, скотину загнать, кормов дать, и уже без ног валятся крестьяне на лавки, а у кого есть в кровати с панцирной сеткой. Вот и не ездит никто, приходят на щипцы. Почитай, вся деревня беззубая ходила, у кого одного-двух, а у кого и полрта недоставало. Ничего, деснами терли, ели и ни про какие гастриты не вспоминали. Но отвлекся я. Вызывают тут меня однажды в райком и мордой об стол:
- Комсомолец Акимыч, а почему на вашем участке процветает мракобесие и полное засорение мозгов?
Я ни в зуб ногой.
- Ничего не знаю,- говорю. - Никакого мракобесия не встречал.
- Бдительность потеряли! Cытно спите, крепко жрете там в деревне!? А враг не дремлет!
Тут до меня стало доходить, что они про бабку Василису.
- Ну, есть такая. Карга старая. Ей уж, небось, лет двести или триста... мхом поросла уж. Какой она враг?
- Самый страшный враг, говорят, не тот, что из-за океана ракетами грозит, а тот, что под боком разлагает передовое крестьянство! А фельдшер - комсомолец, спит и не видит, как вредная народная пропаганда знахарства ползет по району!
И первым же делом на перекладных в самую дальнюю, самую сраную деревеньку на десять дворов, где и жила бабка Василиса.
Слыхать то я про знахарку слышал, а вот видеть не приходилось. Приперся к ее избушке я уже затемно, стучу. Тишина. А дверь в сени не приперта, значит в доме хозяйка. А чего молчит? Слыхал я, что стара она. Не дай Бог померла, пока ей в райкоме кости перемывали! Я зашел в сени, покашлял, для приличия. Молчок. Сапоги скинул, кепку в руки взял, не принято порог переступать в шапке-то, и вхожу. В горнице лампочка горит, чистенько, светло, все прибрано, от полов аж сверкает. Ну, думаю, неужели старуха в такой силе, что дом содержит и такую чистоту соблюдает?! Я у порога стал, говорю^
- Вечер добрый, хозяева!
Опять тишина. И такая, знаете тишина, ну вот наверное как в гробу, когда на два метра закопают. Тише не бывает. Смотрю из-за печки котяра выходит. Рыжий, мордатый, на меня смотрит. Глазищи желтые и так внимательно смотрит, будто он тут за хозяина, а я непонятно зачем приперся. А я как прирос к порогу, не могу шаг ступить дальше. Притолока низкая, сгорбился, кепку в руках мну, и ни тпру ни ну... Вдруг сзади меня что-то толкает, и слышу голос:
- Что встал, милок, проходи, давай.
И будто пленка прорвалась передо мной, я шаг вперед делаю, и вдруг разом - горница серенькая, под потолком лампа керосиновая, на дощатом колченогом столе книжка толстенная с желтыми страницами и каракулей в этой книжке... ничего не понять! А рядом и правда - карга. Нос крючком, горб угловатый, в тряпье каком-то, изо рта торчит один клык, руки жилистые, пальцы узловатые, и сморит она на меня одним глазом, а из под платка выбиваются седые космы. Ну думаю, попал к бабе-яге! Одно утешало, что печка у нее не русская, а голландка, значит на лопату не посадит, в печь не наладит... И такие мысли бредовые бродят в голове, думаю, а чего это она? И все. Чего - чего? Сам не знаю. А бабка меня протолкнула, сама в горницу прошла и все также, глядя на меня одним глазом, вторым она что-то на полу высматривала, спрашивает:
-И что это в наши края фельдшера занесло? Или современная наука не справляется?".
Хотел я ей ответить, как меня в райкоме настропалили, да язык к зубам прикипел. Только и смог вы давить:
- Здравствуйте, бабка Василиса...".
И все снова поменялось. Опять горница светлая, кот гуляет, стол накрыт, самовар на столе, а передо мной никакая не бабка, а молодая, лет так сорока, женщина, в сорочке расшитой, юбке широкой. Руки и правда жилистые, трудовые руки. Зубов как положено, и ни один не торчит, глаза серые, с прищуром и волосы хоть и с сединой, но туго сплетены и прибраны, только шпильки железные видны. Отвечает:
- Здравствуй, Борис Акимыч, коли не шутишь! А чего это ты меня в бабки записал? Хотя, все верно - бабка я.
А я молчу. А что сказать? Что пришел я искоренять ее как класс? Что я такой весь из себя активист-комсомолец, пришел бороться со знахаркой? Нет. Не то что бы я скис, испугался... Конечно, не без этого, когда она мне бабой-ягой показалась, струхнул сперва. А сейчас, когда вот так встречает с самоваром, да за стол приглашает, неудобно ругаться. Про себя думаю, надо бы как-нибудь миром дело решить. Она мне чашку с чаем придвигает, ватрушку с творогом кладет. Я "спасибо", и никак о главном заговорить не могу. Так сидим, чаи гоняем. Молчим. Чувствую, кто-то должен первым заговорить, думаю, пусть она... Все-таки, пока слово не сказал - ты его хозяин, а как сказал, оно главней. Наконец, она начала:
- Не тужься, фельдшер, -говорит. - Можешь ничего мне не объяснять. Ты еще из райкома выходил, а я уж знала, что будешь ты у меня в гостях. Только сразу скажу, ссориться нам незачем. Ты вот пришел с миром, не грубил, не угрожал, и я к тебе с любезностью. Теперь выкладывай, что сказать хочешь?"
А я дурак - дураком. Про все спросить хочется. И как она лечит людей? И почему я в дом войти не мог? И почему она то старухой кажется, то нет? Да неудобно как-то. А она будто мысли мои прочитала, на одном дыхании будто, говорит:
- Дурни твои, райкомовские, знать ничего толком не знают, а судят. И я знаю, откуда там этот ветер дует, но тебе пока не скажу. Ни к чему. Этот еще себе зубки пообломает. Я - бабка. А это знаешь, что означает? - Мне только сил хватило головой помотать, ничего не понимаю, о чем это она? - Это значит, что я колдунья, ведьма по нашему.
Мороз продрал по спине. Не поверите, задницей к скамейке примерз, так зазнобило. Но с силами собрался и говорю:
- Предрассудки это, миф. - А она как за смеется!
- Миф говоришь? А то, что у тебя задница в скамейку вросла - тоже миф?
Я себя щупаю, точно, вот портки, а вот уже скамейка, и между ними ни малейшей щелочки, и жопа вся такая деревянная стала... НЕ поспоришь. А она смеется уже вполсмеха.
- Не то беда, что маловерные вы, а то, что настоящую науку не видите, а дурь всякую наукой называете... Запомни, медик, без любви науки быть не может.
Горько так сказала, серьезно. Как мне с ней спорить? И рад бы не верить, да встать не могу. При чем тут любовь? О чем это она? Силенок, однако, набрал, и говорю:
- А что ж наука-то?" Она совсем посерьезнела, стала чашки со стола убирать, и молвит:
- Наука в нас самих, в любви к природе, к людям, без нее нет понимания, научись любить, Борис Акимыч и многие тайны откроются, поймешь, что наука вон в лесу, каждом дереве, травинке, корешке... В тебе, во мне. Иль ты думаешь, что я не училась?
Бурчу "Ничего я не думаю" - а про себя, завела бадягу, "возлюбите ближнего, подставь правую ягодицу, если пнули в левую". А бабка Василиса опять смеется:
- И верно, к чему думать? Это ж - трудно! - На ходики глянула! - Одиннадцатый уже! Давай-ко, стелиться.
Думаю, и где она меня положит? И кем я завтра встану? Колдунья ж! А она со стола убрала, ко мне поворачивается и спрашивает:
- На сеновале ляжешь или в горнице?
- На сеновале", - отвечаю, а про себя думаю, там безопаснее, и такая мыслишка глумливая - а дочки или внучки у нее нет?
Дала она мне наволочку, одеяльце шерстяное солдатское... И провела с лампой на двор, показала, где сеновал. Я набил наволочку свежим сеном, укрылся одеяльцем как шинелькой, и провалился. Сны снились сказочные... дословно не скажу, но проснулся на рассвете, выспался так будто за всю жизнь. Помню что-то необыкновенное снилось и очень приятное, а что - не помню.
С сеновала слез, студеной водой глаза промыл, и в горницу. А там опять серые стены, стол колченогий, книги нет. Котяра рыжий на табуретке дремлет. А у стола сидит на скамейке ветхая старушенция, не та баба-яга, а совсем дряхлая... нос с подбородком касаются и непонятно в чем душа держится. Я ей,
- "Доброе утро, бабушка, а где бабка Василиса?
Затряслась она, захихикала...
-А я это, говорит, или не признал, с кем вчера чай пил, да ватрушки нахваливал?
Вот и выходит, не верь своим глазам! Я хоть и комсомолец, а от страха перекрестился. Ничего - бабка осталась бабкой. Она берет меня за руку и жалобно так просит:
- Милок, прости меня. Приезжай на крестовоздвиженье (будто я знаю, когда это?)- она поясняет, двадцать седьмого сентября, я тебе передам кое-что... Ну, пообещал. И засуетился что-то, да еще меня в район в этот день опять вызвали, в общем, вспомнил я о Крестовоздвиженье и обещании, когда услыхал колокола. Бабку, мимо идущую, спрашиваю, - почему звон? Она и сказала. Меня будто током прошибло. Обещал же! А куда? Уже вечер... Думаю, ладно, завтра к ней приеду. Да вот что-то толкало меня. И как назло, ни одной попутки. Смотрю, подвода, я к мужику, - Отвези!? - А что? Говорю, вызов у меня к бабке Василисе. Мужик, аж с лица спал. Помрачнел. Я ему, - мне быстрей надо... А он словно вареный. И чем больше я его тороплю, тем он медлительнее и медлительнее... Наконец, посулил я ему бутылку купить, так он, пока я из сельмага чикушку не принес, не шевельнулся.
Потом мы потрюхали. В деревню въехали, я с подводы соскочил, хорошо луна полная, как фонарь. Да сам не знаю, чем еще светило, но я напрямик через огороды к Василисиному дому. Подошел, а он еще страшней, чем в первый раз. У меня часы "Победа" отцовские, там стрелки светятся, я только через порог, и стрелки на полуночи - раз. Сошлись.
В горнице вижу лежит бабка Василиса на лавке, руки на животе сложила, на груди у нее книга лежит, а на книге - кот сидит. Ровно, будто статуэтка. Глазищи в темноте светятся. С неба луна засвечивает в дом. Бабка лежит желтая, восковая, не шелохнется. Умерла, что ли? А она говорит, не открывая рта:
- Ты опоздал, фельдшер! Но за то что вспомнил все-таки, я тебя награжу. Возьми мою книгу и кота. Книгу - читай, может, ума наберешься, а кота корми, дай ему дожить до старости. Если научишься людей любить и природу понимать, откроются тебе тайны,, а если нет, так дураком и помрешь, и всю жизнь будешь опаздывать к тем, кто от тебя помощи ждет! Сказала так, что я не сразу в себя пришел. И все. Кот спрыгнул с хозяйки... стал о ногу мою тереться. А я ее законстатировал, написал справку о смерти, досидел до утра с покойницей. Потом справку в правление отдал, и к себе в амбулаторию. Котяра бабкин прожил у меня два года, мышей ловил до самой дряхлости, потом ослеп. Но я его кормил, витаминами подкалывал. Но что обидно, наказ бабкин исполнялся на сто процентов. Опаздывал я. Уж и мотоцикл появился, и телефон провели, а все равно - опаздывал.
Когда кот умер, я его схоронил в лесу. И в ту же ночь бабка Василиса мне приснилась. Такой, как была в тот мой первый приход к ней - молодая, сильная женщина, с сединой в волосах и серыми смешливыми глазами.
- Пора тебе жениться, фельдшер. Завтра к вам новенькая медсестричка приедет. Она - сирота. Сватайся через полгода - не откажет. А заклятие я с тебя снимаю, потому, что завет мой выполнил, и награжу. Будешь теперь успевать к своим больным, никто у тебя не умрет, пока рядом будешь.
Я и в самом деле женился на новенькой сестричке, с тех пор уж тридцать лет вместе. Книгу я сберег.
В кухню вошла диспетчер. Толкнула окаменевшую Женьку.
-- Соболева, поднимай своих, у вас вызов!
Женька глубоко вздохнула, и пошла будить врача и водителя. А мы сидели, забыв дышать. Наконец Сашка Медведев спросил:
- Ну, а... инопланетяне- то при чем тут и вообще, в чем загадка?
-- Инопланетяне потом появились. - Они вообще тут не при чем, - а вот загадка, - Борис Акимыч, хитренько усмехнулся, - в том, что мы с трех до семи просидели без единого вызова! Ну, чем не фантастика?
Все засмеялись. Действительно. А мне вдруг вспомнилось, что за долгие годы работы на скорой, за Борисом Акимычем ходила слава животворца. Ни разу на его руках не умер человек.