Зырянов Алексей Викторович. Двуличный ёжик из масонской ложи

(фельетон на литобзоры Топорова)

"...против обезлички, за здоровую критику и здоровую самокритику, за личную ответственность каждого, за образцовое содержание отчётности и против недооценки собственных сил"

(А. и Б. Стругацкие. "Сказка о тройке")

В литературной эволюции последним из существ возник критически настроенный субъект, в спокойном русле развившийся из "homo legens" (читающего человека) в критика со множеством ветвей возможных отклонений. И с первых же деньков в процессе обитания в литературных сферах предначертал себе труднейший путь - стать образцом мировоззрения и распорядителем всех судеб авторских начал.

Я буду объективен, и расскажу о самом что ни на есть известнейшем создании, живущем в нынешней эпохе критиканства.

С прокуренным усищем и усталым взглядом и с матерным словечком для чужих в угоду всем дружкам в "фэйсбуке", это он за словом не полезет - Виктор Леонидыч, бесценный экземпляр.

Любят дедку в критике за его филиппики, о коих Юзефович говорил давным-давно на сайте "Частного корреспондента", где ко всему добавил: "Прощать он не умеет, и даже вежливость -- не его добродетель. Он слишком быстро переходит от текста к личности автора, а то и вообще минует эту стадию". И там же Беляков Сергей сказал, что "Топоров часто бездоказателен и безапелляционен". А Мария Галина призналась: "Почти со всеми его оценками я не согласна". И Виталий Пуханов сообщил: "Топоров работает по двойным стандартам. Вкус ему изменил навсегда или совесть -- не берусь судить".

Прошло три года. Что же изменилось? Давайте проследим на основании недавних четырёх его статей на сайте питерской "Фонтанки.ру"; они публиковались этим летом - три в августе и одна в июле.

Хоть три, да хоть и пять годков, а Топоров не зря теряет время, нередко расхваливая непотребных. Вот тут подмаслил графомана, там раскрутку для профана, где-то и воздал хвалу на ширпотреб - вот и вышел сей портрет: лизоблюдством в новом свете критик нарастил скелетик.

Для многих он "прикольный дядька". И друзей собрал, как с грядки. Как он сам в Сети признался: всех в друзья он добавляет, кто хотенье проявляет к дружбе с ним бывать в "фэйсбуке".

Оппонентов его взглядов шлёт на три весёлых буквы. Вот недавно был я сослан за претензию к нему. Я обзор ругнуть посмел, сотворённый его мозгом.

Он схватился за прочтенье в стареньком "Журнальном зале". И, кажись, совсем уж обозрел. Взял не всё, а токмо из советских: "Новый мир", "Октябрь", "Знамя", и так далее, в общем - скучненький стандарт, граничащий с безвкусьем. В библиотеке взять затасканные номера "Москвы" хотя бы, иль в Питере своём любимом спросить известный "Невский альманах". Ну, даже пусть неоднозначный куняевский "Наш современник". Да куда уж там: "Сиди, я сам открою".

Уровень его либидо - дополна и больше. Но Виктор стар уже, чтоб топать к храму с книгами, журналами и бабками в очках, сидящих возле картотек. Его волнует "Тётя Мотя", на это он потратил две статьи, подряд идущих на "Фонтанке.ру" про новенький роман Кучерской Майи. Он был, наверное, снедаемый возможной тайной тягой к разным тёткам, которые писателями стали без ведома и позволения его.

Зациклен дядя Витя не по-детски, всё ж - старое либидо, согретое немалыми потугами подобострастных авторов к нему.

За что считать его авторитетным? За вздор его словесный? А, может, за обзоры тех журналов, которые читает он, сверяя в них из памяти знакомые фамилии? Коль весь журнальный номер им не узнан, тому навесит враз ярлык - "пустой".

Леонидыч любит, когда лижут, и сам не забывает подлизать. Вот, Левенталя, будто вместе спят, я извиняюсь, ласкает словом, но без содержания, а так - упоминаньем, словно бы касаньем, конкретики-то нет. Правды не придумать, а околёсицу нести несносный Топоров привык, судя по безответственным обзорам лит.журналов. Он давненько, надо полагать, не гладил дланью на яву бумажненьких обложек, но залил авторской язвительной слюной их заменитель виртуальный. Я редко так встречал укор в его бесхитростный удел - марать без доказательств главарей журналов, и авторов статей и прозы. Кого не спрашивал, все в личных сообщениях со мной согласны, но что-то цельного на этот счёт сказать никто не мог открыто. Так мало их со стороны: писателей, поэтов, хотя б наипростейших буквоедов.

Спасать журналы от хулы не есть мой первый шаг, протекция вторична, а первыми рядами мысль - обличить небрежность литобзоров. Да, есть проблема в наполнении пустот страниц журнального издания, а, скажите, где нет такого в нашем деле? Нет ровных авторов, творящих ежегодно высочайший текст, а времечко бежит для всех неумолимо, ждать восемь-десять лет "войны и мира" - нет сил и прав: журнал сползёт в могилу. Им итак копает яму для могилы "Союз писателей России".

Признать нам нужно, как один: ведь Топоров сгорел, и кое-как насилу сердобольных греет пламень иных воспоминаний, отличных от других, кто видит очевидным: глас правды поутих, всё больше фальши на устах. Читать от корки и до корки уж больно подустал наш критик. Он топорно клиширует завзятое суждение: бросайте вы журналы, в них нету полноты, а всё пустым-пусто.

Но как же можно соглашаться, когда статьи читают, обсуждают: и в своих "фэйсбуках", и в "ЖЖ".

Он в критике не фаворит давным-давно, забег окончен для него в тот самый отдалённый во времени этап, когда читать всё меньше мог он с огромным упоеньем книги и журналы, терпя усталость глаз. Но безвозвратно для него литературный свет погас. Он в призрачном тумане облик - вялый ёжик, что ищет шанс для мести: живым немолодым, которым он ровесник. Укол иголкой не смертелен, тем более словесной, коль за неё берётся старый ёжик.

Во всяческих статьях с литературными обзорами его критический запал зачах, он только сыплет именами, которые он знает сам и те, которые ему друзья упомянуть сказали.

Всё, на что хватило горлопана, пара номеров из питерских журналов: в 7-й "Звезде", в 8-й "Неве"; затем июльский номер "Иностранки", что посвящён эротике французской (ну как мог пропустить наш Топоров эротику в свои-то годы? Немыслимо сие, поэтому - "ноу коммент"). Ах, да, ещё же сдвоенные номера журнала "Волга": их четыре. И в последних-то всего лишь ничего - известные лжекритику три мужика: нероссиянин Лорченков, да земляки для Виктора - любимый Левенталь да некто Бузулукский. О чём у них рассказы - ни полслова, ясно же - пиар, зачем обзор им нужен, только б имена всплывали, как бревно, когда его кидают в воду, чтобы сплавить. Всё было так: ко дну пойти им Топоров не дал, они в одной компании собрались, ну, может быть, без Бузулуцкого, но Лорченков и Левенталь - в одной команде были, так сами в собственных "фэйсбуках" рассказали прочим, кто любит их читать, а я - случайный гость для них. Но Лорченкова я спросил на эту тему, а он ответил: "Я просто пошутил" и "мне никто не нужен".

У Топорова, безусловно, есть другие лит.журналы, которые назвал он в литобзорах, но и по ним - одна издёвка. Но их я разберу по отличительным отметкам критикана с Питера: след в след, как и положено.

Ещё раз сызнова об этой паре. Они себе придумали масонский прототип союза, где есть особый "комитет трёхсот", но в нашем случае - толпа весьма бездарных, где крикуны и Левенталь, и Топоров, и самовыдвиженец в классики молдавский Лорченков. Но Лорченкова выгнали они, не став считаться с ним. Как сам признался Лорченков, назвав их "ленинградской мафией". Как Топоров, - и Левенталь, и Лорченков - самодовольны. Но речь о них я поведу на фоне их произведений. Я к ним вернусь. Сначала по порядку. Я попытаюсь сохранить ступени хронологии абзацев из статей, хотя не в этом суть.

Итак. Статьи о лит.журналах на "Фонтанке.ру".

У Василевского жену зачем-то Топоров хвалил за внешность по странному сравненью с ним, Андреем, мол, жена-то лучше. И Холмогорову Елену (анонсы пишет для журнала "Знамя") за красоту припомнил, хоть и с отсрочкой в тридцать лет, мол: помню, в семьдесят девятом была юна сия особа. Чудак он, впрочем, как всегда.

Листает электронный вид журналов, а мысли, как масленые пальцы, норовят за юбками плестись, шурша в реальности штанами. А в итоге: журнал литературный весь испачкан от таких слюнявых взоров старика. Литкритик думает о плоти, а от духовной пищи, видимо, его уже воротит.

В его потоке мыслей - искуситель змей, сбивающий от поисков бессмертных строф в огромной массе текстов. Наш Топоров неверно понимает пушкинскую строку "души прекрасные порывы". Санкт-петербургский критик не желает рыться и искать, он просто душит собственным бездушием. Все его потуги для культуры - кривлянье старика с температурой, к тому ж сбежавшего из психбольницы.

Вот "Новый мир". И Топоров, конечно, высказался в том ключе, что: "автор "Учителя цинизма" - штатный сотрудник "Нового мира". В "толстых" журналах свято блюдут эту традицию, а в "Новом мире", самом традиционном из них, - в первую очередь. И не только блюдут, но и развивают: вот ведь Симонов и Твардовский, как сказано, регулярно печатали здесь свои стихи, а Василевский и сам печатается, и жену свою печатает - тоже поэтессу и, кстати, в отличие от него самого недурную". Ну, что я говорил. Завидует чужой жене. Но тут же Топоров изрёк: "в разбираемом здесь июльском номере лишь прекрасная поэтическая подборка Игоря Караулова пришла, так сказать, со стороны".

А вот и сам он - Караулов: друг Лорченкова, Левенталя в известнейшем "фэйсбуке", о коем Топоров, конечно, знает. Сболтнул он о подборке, которой Игорь Караулов открывает номер. Давайте разберёмся в ней. Прочтём и тут же разузнаем, что автор сам "себя самого изживая в уме, / из клетки себя вычитая" нам стишок подарил под названием "Клетка". Или вот его "Биргартен": "Здесь садитесь, здесь поговорите, / первая учительница и / мой последний гибельный учитель". Есть ещё про "Теремочек, термо-волочёк". А также глупые частушки:

"Побатальонно и поротно,

помочегонно и порвотно,

печально строятся полки,

как будто струнные колки"

Иль вот всё там же:

"Была в восторге от гастала,

теперь же пьёт имодиум.

Не то чтобы пора настала,

а просто нынче в моде он"

Что здесь прекрасного нашёл наш бородатый критик? Сам новоявленный "поэт" спасти не сможет и признаньем:

"Я вас люблю и очень хочу.

"Милые, милые", -- вам кричу.

Как будто выпавшим в окно,

которым ещё не всё равно..."

Да, с такими, вот, "поэтами" - любые слабонервные в окно по собственной же воле убегут.

О нём же Топоров в обзоре "Волги" заикнулся вновь, нисколько не стыдясь. Тот номер сдвоенный - "5-6". И чем там лучше, спросите? И будете вы правы, вопрошая. Да ни чем особенно, всё так же, автор тот же, про себя он говорит открыто: "Мать моя ласка, радио мне шансон, / я ООО, юридическое лицо". Или вообще пытается воспеть, что видит на яву: "Гражданин в Ашане нашёл стремянку, / водрузил её на тележку / и везёт, как польскую полонянку, / а она скрипит, недовольно и резко".

Дальше - "Знамя". И Топоров с его вердиктом: ""Знамя": N1 - пусто. N 2 - пусто. N 3 - подборка стихов Владимира Богомякова и рассказ уже упомянутого Снегирёва".

Повесть в "Новом мире" Снегирёва ранее он представил как в одном ряду с необязательным прочтеньем, что можно допустить, ведь мы берём лишь то, что Топоров похвалит.

Приступим. Это ж надо же, какой у "обозревателя" дурнейший вкус. Вот "стихи" профессора Володи Богомякова: "Ушёл покойник на Луну. / Завоет брага здесь одна / И рухнет на пол холодна, / Бесстыдно обнаживши грудь". А как вот это вам на слух: "Всё-всё. Ухожу. / Теперь бабки есть - добуду в Нерчинске свинцу. / К Афанасьеву дню собрался на Обдорскую ярмарку. / Да вообще перед смертью не худо бы поездить - / Посмотреть Евразию". И вот ещё: "К вечеру муравьи опять прогрызли ноосферу. / А мы с соседом Мишей Панюковым выпили 4 бутылки водки". И напоследок: "12 лет назад товарищи в Париже познакомили меня с Бодрийяром. / А я пил всю ночь с двумя туристками и изо рта был жуткий перегар". И там ведь все "стихи" такие. У Богомякова любимейшие темы: еда, бухло, физиология и бред.

Так вот, другой рассказ, уже в журнале "Знамя" N3 от Александра Снегирёва получил уже оценку с плюсом.

Рассказ о церемонии врученья премии. И в нём от автора-рассказчика: свои предположения о том, за что на самом деле каждому лауреату отдана награда, подозрения на счёт чеченского лауреата и своего папаши, который переводчик, а получил, мол, за сексуальную интрижку с доверенным лицом от премии.

Рассказчик, как жертва рефлексии, самолюбив не меру, когда его герой из зданья "вышел на мороз и понёс своё спортивное тело подальше от ненужного букета, склизкой лестницы, светлого зала, гастрономического изобилия. Подальше от папаши-кривляки, пассии его французской, жены его нынешней, дочери их годовалой. Дальше, дальше".

Ближе концу рассказ зачем-то продолжился описанием того, как главный персонаж "раздевает" праздничную ёлку, как будто так необходимо написать инструкцию для тех, кто не способен это сделать сам.

Плавно к самому концу поведал о синице, убитой поставленной им мышеловкой. Но со следующих абзацев, без всякого раскаянья, позабыл, когда в окне предстало: "Грузные облака нехотя разошлись, в просвет тотчас юркнуло солнце и давай выделываться".

Никаких печалей, а девушка встречает: "...- Доброе утро, любимый.

Он лёг рядом, обнял её. За досками потолка зашуршала мышь". Наверно, намекает автор, эта мышка будет вскорости убита беспощадно, хладнокровно, как и птичка, к которой нет эмоций сожаленья. Но, слава Богу, рассказ его окончен раньше.

Топоров неистово трубит: "Знамя"N 4 - неожиданно щедр: прекрасная подборка стихов Дмитрия Мельникова".

Там Мельников Дмитрий со своей религией: "и я верю, что жизнь не нелепа, что за этим пространством голым, / что за небом есть ещё небо, / где медведи молятся пчёлам".

Он самовосхваляется порой, но так неубедительно: "рифмачи, которых уже отпели, / сохраняют вечный нейтралитет, / только я, которому смерти мало, / чувствую холодный зелёный свет!". И себя не забывает: "Я знаю этот город наизусть, / он извергает дым и вороньё, / он сорок лет готовит, как Прокруст, / мне ложе эталонное моё". Он самонадеян у себя в подборке: "и вместо символа веры скажу стихи / о том, что душа устала от многих бед, / о том, как она мечтала увидеть Свет, / и тем печаль утолити в конце времён, / пожать плечами и выйти, как Лазарь, вон".

И как же он похож на Караулова, с его суицидальными порывами в своём стихотворении, ведь Мельников поднял больную тему также:

"вот так, повиснув надо мной,

мой голос, гулкий и шальной,

бесшумно подойдёт к окну,

задвижку нужную найдёт

и медленно в ночную тьму

над Черногрязской упадёт,

и в тот же миг наступит свет,

пойдёт черёмуховый снег,

и вдруг раздастся надо мной

прощальный, громкий, ледяной

скрип деревянных галерей,

стук ставен, хлопанье дверей,

и хрупкий голос на ветру:

-- я не умру, я не умру"

Вот видите, всё та же ведь картина: желание попасть в проём оконный, но не ради взлёта, а - паденья. То тьма ночная, то внезапный свет, черёмуховый снег, то собственный же голос, который как-то непонятно упадёт в ночи, но не поймёшь, имелась ли в виду душа или простой предсмертный голос. В общем, недомолвка.

Вот подошёл черёд Санкт-Петербурга, и Топоров вещает: "Нева": NN 1-3 - пусто-пусто-пусто. N 4 - рассказ Михаила Юдсона".

Он называется "На постпоследнем берегу". Начало вот такое: "При этом нерационально отрицать -- да, хлебнули... Однажды мы вдвоём соображали на троих". Да-да, за этим делом весь этот крупненький рассказ, да разговоры обо всём, когда сидят на берегу друзья рассказчика. Об алкоголе рассуждения - как словно бы сюжет, сопровождаемый подъёмом пластиковой тары с алкоголем. Не меньше четверти объёма текста - белиберда из слов, где смысла нет, но есть нагроможденье букв. Всё словно бы в бреду писалось.

В таком бесцветнейшем сюжете встречаются и авторские оговорки: "я, несильный литератор из простых, бедный Михаэль Ю., бойко кропающий в местные боевые листки всякую хню". Как, собственно, и всё произведение его.

А концовка подвела к началу старого сюжета: "Успели -- ларёк был весь открыт, и "Голду" продавали".

И вот, доплыли мы до "Волги". У Топорова здесь друзья за пазухой, как у Христа, но их (из первых номеров) оставим мы на сладкое. Возьмём пока другие номера со слов того же Топорова: "N 3-4: пустоват. Выделю лишь рассказ Сергея Дигола. Он, как и постоянно публикующийся здесь Лорченков, живёт в Молдавии".

Сергей Дигол. "Три фута под землёй". Весь непродуманный рассказ писателя с Молдовы единственно о том, как один увёртливый умом парнишка из молдавской газораспределительной компании заставляет лебезить министра перед ним; но цель у них одна для каждого была, где результат - снесённая большая церковь и территория под ней, чтоб провести трубу для газа. Пустая трепотня, а не сюжет. В нём автор вовсе неразумен на счёт чиновничьего страха; вся сущность авторской задумки - наивный детский лепет с элементом нынешних реалий, притом написанный для ребятишек средней школы: настолько мало в ней резона, а язык - как порция простой лапши. Кто не согласен - я могу поспорить.

Как обещал, даю десерт. Первоисточника немножко для цитаты от дяденьки усатого: "Волга" - лучший на сегодня журнал, по бедности выходящий сдвоенными номерами. N 1-2: рассказы Владимира Лорченкова и наших земляков Анатолия Бузулуцкого и Вадима Левенталя".

Я думаю, возьмём двух крайних, а Толю Бузулукского отпустим с миром. Не хватит мне пространства всех уважить. А выбранных - все знают, и значит, всё легко проверить.

В.Левенталь - рассказ "Carmen Flanriae". Левенталь Вадим недалеко ушёл от земляка, с которым дружит. Все мысли эротические там же, но Топоров себе не мог такого разрешить в статьях, а Левенталь, по молодости лет, позволил, не моргнув в своём рассказе: "когда о них думаешь, представляешь себе её грудь в своей ладони, её задницу, живот, жаркие бёдра, влажную внутренность".

История эротомана-паренька из серого средневековья, влюблённого внезапно в нежданную девчушку, оказавшейся какой-то странной ведьмой. Но, не прознав ещё об этом, он решил ограбить несколько могил, чтоб раздобыть деньжат. По тексту проронив слова рассказчика: "Когда пьяный, всё время кажется, что что-то кому-то недообъяснил" - нам Левенталь дал всем понять, за что он так растягивал свою историю. По ходу действия Вадим решил добавить голливудский ужас: "...на моём запястье сомкнулись костяные, увешанные золотыми перстнями пальцы. Я рванулся было назад, но непреодолимая сила потащила меня внутрь гроба и притянула моё лицо к черепу мёртвого. Я продолжал кричать, а мёртвый хитро смотрел на меня и в голос хохотал". А в конце нет никаких катарсисов, герой нисколько неизменен: "И когда мы соединимся в одно счастливое неразрывное тело, нам будет и жарко, и сладко, и мокро - но слёзы будут слезами умиления". А мне вот не до смеха, и совсем не мокро, я вынужден был дочитать в сухом остатке. И, как любит нам вещать сам Виктор Леонидыч про чужих писателей, ничего не будет, если не прочтёте вы и сей рассказ, который претендует однобоко - на статус подростковой сказки.

Ещё один известный попугай отечественного литпроцесса - Владимир Лорченков. "Я любил Ваше фото" и другие рассказы". В первом заглавном девушка - "Крепкобёдрая, с сильными, не очень длинными, но и не короткими ногами. В джинсовой рубашке с коротким рукавом, завязанной на животе узлом. С волосами, разделёнными пробором, и каждая сторона перевязана розовой лентой". Вот такая девушка, с перевязанными зачем-то "сторонами" розовой лентой, вызывает у рассказчика Лорченкова мысли при взгляде на неё: "М-м-м, что за ляжки. Уверен, даже дельфины, - они ведь тоже млекопитающие и теплокровные, как мы! - мечтали вдуть ей, этой девчонке, волосы которой с лентами развевал ветер".

Вот этот, вот, рассказ нам подарил молдавский автор. И для читателя, я думаю, как Лорченков в нём сам подметил: "Это было всё равно, что подарить шлюхе фаллоимитатор". Имеется в виду - без надобности нам читать его в дальнейшем.

Ну, если вы не верите, то вот ещё вам: "Эти девчонки ныряют в чём мать родила. У них только верёвочный поясок и пышная чёрная мохнатка. У всех. И сиськи. Само собой, первое, что я сделал с книжкой Жака Майоля, дочитав её до семнадцатой страницы, - заперся с ней в туалете и сдрочил. Аккуратно вытерся и вышел. Сел у себя в комнате и продолжил читать". Ну что, читателям ещё охота прочитать из Лорченкова? Да!? Ну, ладно. Не мыслю я, как и редакция, наверно, для чего и как желают провести досуг с журнальной публикацией подписчики журнала "Волга", но, пересилив отвращенье, для объективности добавлю про его рассказы, чтоб не было упрёков в субъективности воззренья моего. Первый же рассказ, на протяжении всего сюжета, состоит из описания физиологий девочек и мастурбаций юного пловца, который их любил рассматривать. Не верите? Прочтите сами.

А в других рассказах что? Извольте. Рассказ "Сын Ра". Всё есть там, в том же духе, с матерными фразами в большом количестве, причём из уст священников, не только от простых сограждан. Примеры здесь не приведу - редакция сотрёт их в многоточья. А ещё, есть пять невинных трупов и одно самоубийство.

Дальше, третий рассказ - "Одно удовольствие". Поймите, здесь исключительно названье, в нём нет причин для обольщенья. Есть множество синонимов на букву "х", нет-нет, конечно, некультурных, я ж предупреждал. И, безусловно, много неприятных слов на "б" и "ж"; куда смотрел главред журнала "Волга" - мне неясно. Рассказ там именно про трудную работу в 90-х за гроши. Кому охота - загляните.

Последний у него рассказ - "И кит им не рыба!". Там вообще энциклопедия сквернейших слов. Надо ли цитировать? Конечно - нет, не стану. И это Топоров советовал читать!? О, Боже мой! У Топорова явно замутнённый взгляд, а вкус увяз во прахе тлена.

Ещё чуть-чуть, стерпите, и вы познаете нюансы топорного вкуса.

В.Топоров: "N 7-8: прекрасная поэтическая подборка Михаила Квадратова, тонкие рассказы нашей землячки Веры Кобец".

Михаил Квадратов, собственно: "а по дороге из солнцево в одинцово / он случайно находит искомое слово / произносит смеётся / не помнит снова". Если бы было и мне над чем смеяться, я бы с удовольствием забыл. И только для наглядности припомнил, но позже - обязательно забуду, потому что "пусто" в них, как и в других: "из тучи в пустоту пускать ненужный дым; / и город поползёт по рельсам грязевым". У автора в дальнейшем: "потом, конечно, будет новый день, и бабочки в росе, / но виноваты, гады, все". Ну, плохому же поэту все мешают: "высохшие плечики / согнутые ручеки / вы меня замучили / люди человечеки". Оставим Михаила.

И вот ещё один земляк у Топорова в списке. Вера Кобец и рассказы, их четыре.

Первый "Кино и книги". Неясно, почему "кино" вошло в названье, коль только раз в конце упомянули художественный фильм "Лолита"; есть описанье книги автора Кортасара. А потом старик-герой решился, встал, и к девушке пошёл, но опоздал, она ушла. Рассказ окончен.

Рассказ второй с названьем "Кисть рябины". Всё в нём наполнено сюжетами из детства девочки, которая на лето отдыхала вдалеке от дома: "здесь столько нового. И я всё разглядывала сама. Никто мне ничего не объяснял. Я сама придумывала объяснения. Так, как хотела". В общем, для себя любимой: тётушки, старушки, дяди, мама и подружки. А в конце: "Лето прошло. Но со мной кисть рябины". Концовка нужна была, чтоб оправдать название.

Рассказ N3 - "Надеждинская ул.", не сокращал я, так и есть. Но весь рассказ землячке критика можно было сократить до собственной же фразы: "улица Маяковского так и осталась Маяковского, а вовсе не обратилась снова в Надеждинскую. Но к нам это никак не относится". Ведь вряд ли можно отнести рассказ про болтовню девчушки со взрослыми людьми достойным литобзора.

И четвёртый - "Сила характера". Сюжет таков. Старик по зову нескольких мадам идёт на званые обеды раз от раза. И дальше всё зациклено на этом: "Вадим! Ну где же вы? Тилли (это Матильда Аполлинарьевна) купила замечательного кролика. Тушёный кролик под луковым соусом - объедение. Вы непременно должны прийти".- "Спасибо, Екатерина Аполлинарьевна, с удовольствием". И я шёл, хотя я, скорее, вегетерьянец, а в этот день собирался присутствовать на заседании Общества библиофилов".

Да, рассказ на мой, "вегетерьянский", вкус библиофилам, думаю я, не осилить.

А впрочем, кто хочет узнать, почему "У неё отвалилась челюсть. Не в переносном, а в прямом смысле", то может почитать рассказ.

Итак, в его обзорах имена, но все они - безличны, скупыми фразами начинка утрамбована всего лишь в капельку критичной мысли. Известнейших писателей не понаслышке знаем. Здесь Топоров не нужен. Что Юрочка Буйда и Шаргунов Сергей да Сенчин Рома пишут хорошо, все знают без него. А прочитать в "Журнальном зале" имена любой без Топорова сможет.

Алексей ЗЫРЯНОВ, Тюмень

Оставить комментарий © Copyright Зырянов Алексей Викторович (zyryaleksej@ya.ru) Размещен: 10/12/2013, изменен: 24/04/2021. 26k. Статистика. Статья: Критика Фельетоны Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Фельетон на литобзоры петербуржца Виктора Топорова. Публикации: 1) Литературный портал "Книгозавр" (19.11.2012) - [полная оригинальная версия]; 2) Русский литературный интернет-журнал "МолОко" (28.12.2012) - [полная оригинальная версия].

Зырянов Алексей Викторович : другие произведения.

Двуличный ёжик из масонской ложи