Чародеева Фиона Ольгердовна : другие произведения.

Трилогия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Если на Планете что-то происходит случайно, значит, ей это было настолько необходимо, что не нашлось времени объяснять причины."

  Потому говорю:
  Утрачено Дао - действует Дэ.
  Утрачено Дэ - родится добродетель.
  Утрачена добродетель - выпячивается справедливость.
  Утрачена справедливость - вырастает закон.
  Лао Цзы, "Дао Дэ Цзин"
  
  
  Закон случайностей Туора.
  
  Вселенной владеет спокойный.
  Лао Цзы, "Дао Дэ Цзин"
  
  Матовый шар Воительницы Фейнорис мягким домашним светом заливал последнюю сине-зеленую пустыню Благословенной Элиады. Женщина висела, скрестив ноги, в метре от песка, и серебристая сфера окружавшего её защитного поля покачивалась в такт электронно-размеренному дыханию. От горизонта до горизонта была ночь, Фейнорис спала. Вращаясь, шар синеватым охранным лучом обшарил окружающий песок и, опустившись вниз, потемнел и погас...
  
  Хрустальный шар Кайвани был единственной вещью, которую ей позволили забрать с собой из Живых Земель; одновременно и складом информации, и химической лабораторией, и оружием. Хотя теперь ей, при непроницаемости энергетического поля, не грозила никакая опасность, шар оставался удобным средством для устранения мелких происшествий, нарушавших её спокойствие...
  
  Фейнорис помнила тот день, когда выбрала Кайвани в спутники, помнила, но никогда не вспоминала, боясь потревожить давно ушедшее прошлое. Она вообще не вспоминала ни о чём: ей это было строжайше запрещено...
  
  ... Неполные десять лет своей зрелой жизни Киина Ровуд без колебаний посвящала себя профессии воина. Хотя на Элиаде давно не оставалось биологических существ, способных причинить вред её населению, планету все ещё беспокоили нередко полуразумные энергетические сгустки, формировавшиеся в ненаселенных её районах. Борьба с этим несчастьем стала делом жизни Киины, Воительницы Фейнорис; на планете, где главной ценностью считалось умение сдерживать эмоции, Ровуд прослыла самым невозмутимым и выдержанным воином; она была лишена тех черт, которыми ещё грешили её ровесницы: мечтательности, неуверенности в себе, романтичности... Она была лучшей. И она попала в Великий Список...
  
  ... Около семисот лет назад, во время одного из рискованных экспериментов над ноосферой Элиады, напряженность энергетического поля планеты оказалась неразрывно связана с жизнью одного из сотрудников лаборатории Винтор Майн, доктора Курвина Лайта; с тех пор его эмоции провоцировали стихийные бедствия, изменяли состав воды и атмосферы, влияли на флору и фауну планеты... Охваченная лихорадкой, Элиада ждала катастрофы.
  Ликвидировать казус не удалось; мало того, когда через полгода оборвалась жизнь Лайта, его дар перешел к случайно оказавшемуся поблизости юноше. Положение казалось безнадежным, но Решающий Совет Планеты призвал не отказываться от самой судьбой дарованного шанса с легкостью отрегулировать энергополе Элиады.
  Уже через два века система отбора Хранителей была отработана до мелочей. Поскольку Хранителем Элиады мог стать любой её житель, которому посчастливилось родиться с нормальными физическими и интеллектуальными способностями, то со временем на Планете сложилась особая система ценностей, призванная воспитывать в людях непоколебимое бесстрастие...
  
  ... К моменту рождения Киины Ровуд средняя продолжительность жизни элиадцев составляла около восьмидесяти лет. Они умирали, не старея; изощренная система биозащиты отключала жизненные центры человека, как только процесс замены отмирающих клеток в нем приостанавливался
  Каждые пятьдесят два года Центральный Интеллект Элиады - глобальный компьютерно-информационный сервис, созданный семью величайшими учеными Планеты - отбирал десять молодых людей с подобающими Хранителю характеристиками. Из Великого Списка, по традиции оформленного на бумаге старинным шрифтом Белого Города, Решающий Совет жребием выбирал будущего Хранителя... Закон случайностей Туора, возведенный в ранг государственного закона, определял судьбу Элиады на ближайшие пять десятилетий.
  Воспитанный по освященной веками системе, Хранитель принимал свой ранг; иного выбора не существовало...
  
  ... Киине Ровуд было двадцать восемь - возраст второго совершеннолетия - когда подошла к концу жизнь очередного Хранителя. Прекрасное образование, полученное ею, удивительное здоровье, тренированность воина и интеллект ученого делали Фейнорис идеальной кандидатурой на роль Хранителя; но Интеллект, не удовлетворенный этой информацией, должен был знать о ней все.
  У Киины не было привязанностей: дружба, в отличие от профессионального товарищества, на Элиаде распространена не была; с биологическими родителями Воительница, как большинство элиадцев, связей не сохранила; семьи, которая ещё юридически сохранялась в этом бесстрастном мире как метод закрепления детородного союза, Фейнорис не создавала, и даже в интимных отношениях, по сведениям Совета, ни с кем не состояла.
  По мудрому решению хитроумных шестеренок Интеллекта она попала в Список. За пять дней до смерти Хранителя Лейру Арона, бывшего инженера атакующих сфер, Киина Ровуд была призвана ему на смену...
  
  ... Она помнила тот день, но никогда о нем не вспоминала...
  
  ... Красноватое свечение спутника М-12 отражалось от полупрозрачных скафандров электрозащиты. Последняя вечерняя проверка приборов в холмах пустынного Черного Склона шла своим чередом; работники лаборатории механически точно выполняли привычные операции.
  Чёрно-бурая угольная почва старинных каменоломен накапливала световую энергию многочисленных спутников Элиады, и именно из этих мест порой разлетались всюду страшные тепловые бури, пугающие следы которых можно было отыскать даже в крупнейших и наиболее защищенных городах Планеты. Причиною этому были мелкие неприятности, которых при всем совершенстве охранных систем Хранителям все же не всегда удавалось избежать.
  Киина с прибором в руках измеряла соленость почвы, её сосредоточенное лицо за щитком скафандра в красном отражении лучей казалось сейчас особенно холодным. Услышав сзади лёгкий свист, она не обернулась.
  Светло - синяя полетная сфера, мягко опустившись на чёрно-бурый песок, сложилась в тонкий луч и погасла. Мужчина в широком красном поясе посланника Совета подошел к центральному зданию лаборатории и произнес ровным отработанным голосом с необычными южными интонациями имя: "Киина Ровуд". Фейнорис подняла голову: к её удивлению, в тоне посланника звучал едва скрываемый интерес. На передней панели её скафандра вспыхнул стандартный информационный ряд. Мужчина сделал шаг, опустив руки ладонями вверх. Киина ответила тем же церемонным жестом приветствия, краем глаза замечая, как отходят от них коллеги. "Кайлар Эрдом", - представился Посланник, и её осенило: "Как же я не узнала, прошло только десять лет! Мы были парой в моей первой экспедиции к Красным Горам. И, конечно, в закрытых скафандрах, - неудивительно, что я не помню его лица. Так и он моего, значит, не знал... А он красив", - думала она; и хотя на Элиаде красота давно не считалась ценностью, а внешность и сложение человека остались лишь свидетельством его моральных качеств и уровня сознания, сейчас Воительница только любовалась изящными чертами его лица. По привычке скользнув глазами по табло на скафандре, она сверила биологические показатели Кайлара со своими: они совпадали точь-в-точь. И он тоже был из клана техников Раф-Раэнди, второй уровень - то есть имел право войти в Решающий Совет по достижении сорока лет, как и она сама (первый - и высший - уровень был закреплен за прямыми потомками семи создателей Центрального Интеллекта Элиады). Словом, он был бы идеальным партнером для интимной связи. Но она не раз встречала мужчин со сходными показателями, и ни разу не чувствовала себя так...
  
  ... Киина помнила, что около века назад, когда была разработана таблица совместимости детородной пары, исследования свернули на этапе анализа и математической расшифровки эмоциональной компоненты любовных связей. Нестабильную силу любви посчитали опасной для общества; с тех пор в школах преподавали теорию функционального выбора партнера, а семья постепенно становилась атавизмом...
  ... До того дня такое решение Совета, как и любое другое, Киина считала безусловно целесообразным, но тогда... "Что за ерунда!" - раздраженно одёрнула она себя, и тут же удивилась: откуда такие непривычные эмоции?!
  Эрдом, убедившись, что они остались одни, произнес наконец древнюю традиционную фразу, которой менее всего сейчас ожидала стоявшая перед ним девушка:
  - Киина Ровуд, Решающий Совет дарует тебе силы Хранителя Благословенной Элиады. Готова ли ты принять их?
  - Да, - ответ был пустой формальностью; Киина склонила голову и опустила скрещенные руки знаком благодарности.
  - Следуй за мной.
  Они шли быстро, Эрдом не оглядывался на спутницу, а Фейнорис лихорадочно анализировала свое состояние. Никогда ещё она не сомневалась в своей выдержке и в том, что она сумеет принять на себя любую ношу, в том числе и такую. Если бы не эта встреча... А теперь она мечтала только успеть поговорить с ним, неизвестно о чём...
  
  Имя нового Хранителя уже было оглашено, и бывшие товарищи склоняли головы в знак уважения к её миссии, сразу становясь чужими. Хотя многие здесь были обязаны Воительнице жизнью, теперь она вышла за пределы их круга, и, соответственно, в их механически рассчитанной жизни для неё не оставалось места. В другое время Фейнорис приняла бы это как должное, но сейчас в ней проснулось детское и давно забытое ощущение обиды.
  
  Кайлар развернул сферу, окутав себя и свою спутницу. Матовое светло-синее облако поднялось над безжизненной сухой землёй и плавно поплыло к горизонту.
  - Хранительница...
  - Кайлар, подожди; у меня есть ещё пять дней, верно? - Киина насмешливо улыбнулось.
  - Да, Фейнорис. Ты помнишь, это имя дал тебе я?
  - Помню. "Огонь горы", так? Это древнеситанский.
  - Ты была похожа на вулкан. Ты горела изнутри.
  - Я была несдержанна. Это просто юность.
  - Нет. Ты и сейчас горишь...
  - Достаточно... Зачем эти пять дней?
  - Ты получишь инструкции, биозащиту, потом - полёт в пустыню Араваган, - внутренне будто нахмурился Эрдом.
  - А клятва Хранителя?
  - Это в последний день, ни к чему сейчас торопиться.
  - Кайлар...
  - Да?
  - А были те, кто отказывался?
  - Ты же знаешь историю. Таких не было. Интеллект гуманен, он выбирает одиноких людей.
  Да, - она готова была закричать, - да, Интеллект велик и гуманен, он всё предвидел, но и он не мог угадать, что древнее чувство из глубины сознания прорвется в жизни Воительницы Фейнорис и Посланника Совета, изменив их так, что Хранительница будет готова пренебречь судьбой планеты... Закон Случайностей Туора ещё не имеет математической формулы. Закон пока невозможно рассчитать.
  - Я знаю. И что, за семь веков не было ни одной ошибки?
  - Нет. И не будет, надеюсь, - в словах Кайлара звучала необъяснимая напряженность. Что с ним?
  - Ты болен? У тебя голос глуше, чем обычно.
  - Нет, я... Киина, ты изучала древнюю поэзию Элиады?
  - Да, конечно. Мне она казалось скучной.
  - А мне нравилась. Вот это:
  И никто не узнает, как ты жил со мною и без меня.
  И никто не узнает, как я жила с тобою и без тебя.
  Но никогда больше
   Не будет в мире
   Такой любви, какой была наша.
  - Странные строки. Что это?
  - Кто-то из поэтесс сорок третьего столетия. Тогда ещё в моде было понятие "любовь".
  - А теперь?
  - Не знаю!.. - развернувшись, Кайлар ударил рукой по магнитной поверхности сферы.
  - Что? - слёзы наворачивались на глаза, Киина не узнавала себя.
  - Ты не понимаешь! Я тогда не видел даже твоего лица, помнишь, когда ты стояла на краю кратера, отводя поток лавы. Но было всё равно, такой храброй ты мне тогда казалось, так много упорства и искренности было в твоем голосе, - он оборвал фразу, тихо постукивая костяшками пальцев по кристаллам панели управления.
  - Успокойся!.. - она шептала это скорее себе, чем ему, однако Эрдом взорвался:
  - К черту спокойствие! Я десять лет думал о тебе, а теперь...
  - А теперь ты должен перестать любить меня, - её психической натренированности едва хватало на модуляцию голоса. - И я перестану любить тебя, чего бы мне это ни стоило.
  Кайлар изумленно и нервно выдохнул:
  - Что? Ты...
  - Да, - она смотрела нежно и ничего не могла с этим поделать...
  
  ... Следующие дни. Ничего страшнее этих дней и счастливее них в её жизни не было. Только теперь наступило её настоящее взросление...
  Он принимал её клятву; нестерпимо пугали обоих церемонные фразы старинного ритуала.
  - Известна вам клятва Хранителя?
  - Да, - эту клятву выучивал наизусть любой школьник Элиады.
  Киина произносила устоявшийся за семь веков текст, зная, что отрекается от любви, какой давно не видела разноцветная планета. Она обещала "не возвращаться памятью к ушедшим дням, не заглядывать разумом в дни будущие, не стремиться к опасности и хранить в душе спокойствие и отвагу", - и она знала, что исполнит обещанное...
  
  ... Сине - зелёные пустыни издревле считались недобрым местом: хотя здесь не случалось энергетических выбросов, общий фон минерального излучения был таков, что люди, попав сюда, мгновенно засыпали, а через пару часов тихо отходили в мир иной. Несколько веков зловещие пески использовали для казни преступников; потом их начали постепенно истреблять, и к моменту появления первого Хранителя пустыня Араваган осталась единственной на Элиаде; со временем она стала надёжным приютом для защищенных энергетическим щитом Хранителей Элиады, и только их шаги нарушали отныне зловещую тишину сине-зеленых песков...
  
  ... Она выбрала шар Кайвани, потому что в его недрах хранилась запись голоса Кайлара, но так и не решилась поколебать тишину пустыни и свою решимость выполнить клятву. Теперь, когда ей разрешено было думать только о шагах по вязкому песку, о её пропитании заботился шар, синтезировавший питательную массу из органических составляющих почвы. Ночью она спала, зависая в метре над землёй, и даже сны её находились под чётким контролем...
  
  ... Всегда, но не сейчас. Электронная серебристая сфера, дрожа, окружала взволнованно дышащую женщину; Фейнорис снился вулкан. На самой вершине его, возле кратера, стоял Кайлар, балансируя между двумя потоками энергии, и улыбался...
  
  ... Со стеклянной террасы здания Управления член Совета Эрдом смотрел в небо, где сверкали сразу три спутника Благословенной Элиады и думал, думал...
  
  ... А на всей уставшей от людского спокойствия Планете расцветали невиданные прежде цветы и рождались новые великие поэты...
  
  ... Закон Случайностей Туора звучит так: "Если на Планете что-то происходит случайно, значит, ей это было настолько необходимо, что не нашлось времени объяснять причины".
  
  
  Перемирие.
  
  Кто уходит, чтобы дать место жизни - бессмертен.
  Лао Цзы, "Дао Дэ Цзин"
  
   Война была прервана, но в Город нагрянула другая беда. Ближайшая пустыня бунтовала против ограничительных черт и забрасывала тихий, дисциплинированный, но где-то в глубине измученный тяжелой тоской Черный город ядовитым сине-зеленым песком, от которого на улицах тяжело засыпали безнадежным смертельным сном дети неосторожных родителей, забывших прикрыть малышам лицо пленкой. И без того переполненные заявками коммунальные службы вынуждены были ежедневно вывозить к окраинам тонны отравленной почвы; кордоны военного времени не позволяли грузовым машинам отъезжать дальше, и на следующий день ветер приносил тучи пыли обратно. Но люди еще жили, дышали сквозь несколько слоев пористого пластика пленки, ждали тех редких сведений от Совета, которые все еще изредка появлялись в поредевшей печати, и чего-то еще, может быть, всего лишь случая покончить со всем этим, пусть даже ценой жизни, чьей угодно... но только не своей...
   Здание Совета, третье по счету со времен основания древней столицы Элиады, по традиции располагалось на вершине горы, в разреженном, но зато свободном от яда воздухе. Военная разруха не коснулась причудливых башен, собранных из редчайшего камня актина, залежи которого были лет двадцать назад найдены на границе Демократии Западного Меридиана. Величественное сооружение не знало чувства вины за то, что ради его постройки была затеяна самая ужасная война в истории Элиады, но это чувство мучило многих из тех, кто вынужден был работать в этих комнатах с их до предела повышенным комфортом...
   Селение, возле которого нашлись залежи актина, издревле было спорной территорией, но в последние три века спокойствие царило и там: на Элиаде осталось два значительных государства, направлявших все силы на поддержание мирных отношений, ибо ни одно из них не могло бы победить в силовой войне. Однако Совет Демократии вырождался, кланы враждовали между собой, и все большее предпочтение отдавалось техникам, ратовавшим за решающее столкновение с Державой Восточного Предела. Политики Державы удерживали инициативу в своих руках, пока не разразился голод. Воспользовавшись ситуацией, Совет прекратил поставки продовольствия соседям, требуя официально отдать открытые копи Демократии. Народ Востока, обезумевший от голода, вынудил монарха начать наступление. Уже через два месяца обе стороны мечтали о перемирии, но оно наступило только через двадцать лет, слишком поздно, когда выросшие в этом мире дети уже перестали верить в конец войны. Теперь их вера требовала жертвы как доказательства...
  
   Заседание Совета, на которое спешил, закутавшись в пленку, Карол Зильдерт Туор, было внеочередным, и о причинах его пока мало кто догадывался. По меркам довоенной Элиады Туору было немного лет, но теперь даже до тридцати доживали немногие, и уже по возрасту в нем можно было узнать члена Совета, освобожденного от армейской службы. От налетающей ядовитой пыли мысли его путались, порой перебиваясь откровенной руганью. От очередного собрания он не ждал ничего нового, отпечаток безнадежности, покрывавший тогда весь город, затуманивал и его ясный ум. Клан философов, к которому принадлежал и сам Карол, находился в глубокой опале, и даже если бы ему удалось выступить, от этого не было бы толку. К середине пути приподнятость, вначале светившаяся на лице Туора, исчезла без следа, сменившись безразличием, которое поселилось на Западе, казалось, навсегда; ученый забыл о своем открытии, до которого будто бы оставался один шаг, и о том, что этот шаг ему придется делать, как всегда, в одиночестве - ни один из его друзей не остался в Черном городе, да и он не сделал бы этого, если бы не обязанность еженедельно появляться на заседаниях Совета. Его, как других, не радовало перемирие, которое неизбежно должно было принести что-то более страшное, чем война - может быть, безумие...
   Поднявшись по ступеням из злосчастного актина с опозданием приблизительно в тридцать минут и открыв тяжелую на вид, но в действительности невесомую дверь в Центральный зал, Туор замер от тревоги: в центре помещения разместилась делегация Востока. Жителей Державы нельзя было не отличить: во всем консервативные, они сохранили в парадном обмундировании древнее огнестрельное оружие, однако было заметно, что генераторы лазерных лучей встроены в панели их индикаторов, заменивших недолго просуществовавшие на Элиаде погоны: напряженные движения внешне спокойных делегатов разоблачали их маскарад. Выступление главы Совета подходило к концу, но Туор не слушал: его взгляд привлек огромный старинный том, лежавший на столе в центре зала. Только одна книга могла выглядеть такой древней, но не верилось, что она еще существует, еще не сгинула в суматохе войн и революций за десять веков своего существования. В тот момент, когда Карол безуспешно пытался разглядеть почти заглаженное временем тисненое заглавие, кто-то отодвинул панель, затемнявшую зал, и луч солнца, здесь, наверху, не перехваченный вечным туманом, осветил тяжелый переплет. Kallidana. "Правила игры".
   Древнейший известный кодекс законов Элиады, созданный около тысячи лет назад, в последнее столетие существования Единого государства на планете, считался утерянным. В мирном сотрудничестве двух государств не было места для преступлений, описанных древней книгой и жестоких обрядов, предписываемых ею.
   "Правила", последний закон исчезающего государства, появились и разрослись в эпоху, когда триста лет гражданских войн превратили прежде великий народ в сборище душевнобольных, измученных страхом людей, разочаровавшихся во всем, кроме силы. Они вырастали из недр животной психологии, исковеркавшей мысли мудрецов и обычаи предков, создавшей свои обряды, наполненные кровью и бессмысленными извращениями. И они, "Правила игры", на многие века стали основным законом, а потом, осененные тайной древности, затерялись, оставив только священные воспоминания.
   И теперь Карол Туор, ошеломленный неожиданным воскрешением потерянного фолианта, замер, понимая, что книга, созданная в ужасные времена, послужит людям, снова, как и тогда, совершенно обезумевшим, разрешить их проблемы - но каким путем!
   Дебатов не было. В книге содержалось описание обряда заключения вечного мира; глава Совета зачитал его столь спокойно, что смысл слов дошел до мыслительных центров не сразу, а медленно, с расчетом на то, что возмущение не успеет родиться... Шокированные, замерли даже делегаты Державы, они явно колебались. Со страниц старинного тома, казалось, все еще звучали слова...
   " ... И ради жизни тысяч лишить жизни одного, отдав его душу толпе, тело огню, а пепел врагам... и пусть будет этот один достоин жизни, чтобы можно было миру пожалеть о нем... и ради этой жертвы пусть принесут клятву города, и обещают не быть врагами, покуда семь веков не породят из пепла дерево, и не вырастет оно до небес... и пока страдание сожженного живым не будет забыто потомками его..."
   Очнувшиеся как от транса люди были по-прежнему тихи. Дебатов не было. Казалось, каждый ушел внутрь себя, стараясь принять и оправдать сказанное. Тысячелетие культуры не изменило их. Прошла минута - и каждый поднял глаза, загоревшиеся волчьим блеском, риском зверя, решившегося на охоту, которая может стоить ему жизни. В тишине, которая казалась невероятной, люди поднимали руки, стараясь не думать о том, что выбор может пасть на них.
   Делегаты Державы вели себя иначе. Их страна, выдержавшая не меньше бед, сохраняла больше человеческого, в ней осталось что-то неуловимое от прежнего благородства помыслов, каким на Западе теперь могли гордиться немногие. Посол, пренебрегая установившейся тишиной, после краткого совещания с коллегами сдавленно заговорил:
   - Руководители Державы Восточного Предела слишком уважают свой народ и его чувства, чтобы покупать мир с врагами ценой убийства человека, чья жизнь может быть счастливой в будущем, даже если он и не счастлив в настоящем. Мы отказываемся от исполнения обряда. Если вам будет угодно, война возобновится завтра же.
   Он сел, но в ответ на эти слова, не дав опомниться опешившим и почти устыдившимся членам Совета, взволнованно вскочил с места другой дипломат Востока, вероятно, молодой офицер первого года службы, и, окинув удивленный зал беспокойным и дерзким взглядом, воскликнул:
   - Вы... вы сказали - убийство, да, если так, вы совершенно правы, - порывисто кивнул он командиру, - но если это не будет убийство, а будет... свободная воля человека, который жил только для того, чтобы умереть однажды, но умереть с пользой, который воевал, чтобы однажды наступил мир, - он закашлялся, едва заметно стесняясь своего неожиданного красноречия, и нерешительно, словно боясь насмешки - совсем еще мальчишка! - закончил, - я... я готов быть убитым, сожженным, или что там... если вам нужно такое подтверждение миру между нашими странами... Совет Демократии Западного Меридиана принимает мое предложение? - официально осведомился он. Седой посол привстал было, но тут же, безнадежно махнув рукой, вновь тяжело опустился в кресло:
   - Бесполезно... я не могу ему помешать. Жизнь и смерть не в моей власти...
   Голосование возобновилось, подавляющим большинством голосов предложение было принято. Туор чувствовал себя присутствующим на спектакле, поставленном каким-то потрясающим режиссером-шизофреником, его интеллект, воспитанный на литературе иллюзий и отстраненных рассуждений, отказывался постигать происходящее. Он и сам не знал, что пугало его здесь: безжалостность обряда или его полнейшая бессмысленность, о которой никто не думал. Мальчишка, согласившийся отдать жизнь ради чьих-то суеверий, вызывал у него совершенно иррациональное чувство зависти: "... я бы не смог. Я слишком привязан к своей работе, и слишком влюблен..." Подавив эту странную мысль, Туор двинулся к трибуне. Несмотря ни на что, его здесь все еще помнили и уважали, хотя и с оттенком некоторого недоверия: слишком известна была его романтическая влюбленность в девушку из вражеского Белого Города. Поднимаясь по лестнице, Карол понимал, что его слова все равно услышат немногие, но попробовать все-таки стоило... Он сам навряд ли слышал свою речь, в голове крутилось одно: бессмыслица... бессмыслица... Он говорил о том, что никакую войну нельзя завершить кровью, что люди озверели, если неспособны договориться миром, что ни один из жителей Востока не отдаст себя в жертву добровольно, а значит, придется убивать... Его прервали. Быстро, вежливо и без шума.
   - Верно. Никто не согласится. Совет сам примет решение. И умереть должен кто-то из членов Совета, - прямо глядя на Туора, произнес председатель. Вокруг люди дружно вздохнули - волки увидели перед собой жертву. Передернув плечами от отвращения, посол Державы встал и вышел из зала, увлекая за собой всю делегацию; взявшись за ручку двери, он бросил через плечо: "Мы ждем вашего решения!" и вышел за дверь, впервые за свою долгую жизнь солдата почувствовав себя трусом.
   Голосование прошло тихо. Чуть меньше трехсот членов Совета назвали Туора, несколько человек объявили нейтралитет. Набрав имя на панели, каждый облегченно вздыхал, стараясь не смотреть в глаза Туору. Как-то забылось, что Карол, с его вторым уровнем в иерархии, может наложить вето на любое решение, ратифицированное менее чем тремя сотнями членов Совета; сам он тоже вспомнил об этом лишь тогда, когда момент был уже упущен и решение занесли в Книгу хронологии. Карол отнесся к этому безразлично, так, как будто не он минуту назад позабыл отменить свой смертный приговор; он думал уже о другом, о принципе работы полетных сфер, над которым он трудился уже много лет, об этих новых, совершенно оригинальных устройствах, способных совмещать транспортные и защитные, а со временем и еще бог весть какие функции. И эта работа не будет окончена, она слишком тонка для клана техников, увлеченного металлическими машинами! Туора переполняло отчаяние, и он подогревал его, чтобы не думать о более страшном: как будет жить дальше Лири, девушка из Белого города...
   Его отпустили домой: попрощаться (как будто это что-то меняет!), написать завещание (да, конечно! Я хотя бы смогу ее обеспечить и передать разработки друзьям...) и выспаться перед завтрашней церемонией. Он ушел, все так же безразлично глядя на великолепные актиновые своды, сверкавшие иссиня-черным блеском...
  
   Чентер Юлис, 35 лет, клан физиков. При въезде в город со стороны провинций Демократии приходилось каждый раз проходить однообразную паспортизацию, которая при наличии индикаторов казалась совершенно ненужной. Вписывая данные в очередную анкету, военный сгорал от нетерпения; хотя он никогда не любил Черный город, и особенно ненавидел его сейчас, когда война, нищета и стихии сделали население столицы жестоким и способным на слишком многое, тем не менее, с этим городом Чентера связывали тысячи воспоминаний о судьбах его друзей, большей частью давно погибших, о прежних исследованиях и открытиях, которые оказались бесполезными в условиях непреходящей катастрофы, охватившей Демократию. Каждый раз, изнывая от привычной бюрократической волокиты на въезде, он испытывал труднообъяснимые чувства тревоги, радостного возбуждения, тщательно подавляемой разумом надежды и откровенного страха: так встречается со своим прошлым человек, зачеркнувший все прежнее счастье ради искупления единственной в жизни ошибки.
   Ошибка Юлиса не давала покоя его душе уже более пятнадцати лет, хотя навряд ли кто-либо, кроме него, догадывался об этом... В самый разгар боевых действий Юлис, достигший совершеннолетия, получил разрешение на вступление в Совет Демократии, испытывавший на протяжении первых лет войны серьезную нехватку кадров. Приблизительно в то же время его друг, еще молодой, но уже видный ученый, предлагал Совету - долго, настоятельно, аргументированно - прекратить бои и объединиться с соседями на равных правах; его проект был разработан более чем великолепно, однако охваченный нелепым азартом аппарат управленцев уже не мог и, уж конечно (хоть это и не разглашалось), не желал слышать ничего, кроме сводок с фронтов, гордившихся ежедневно очередным двух-трехкилометровым продвижением. Молодой политик оказался более чем неугодным: он попал под поток обвинений, бурно поддержанный во всех слоях общества, уже горящего ненавистью к уничтожающим его граждан соседям. Чентер, чьи выступления в Совете могли бы хоть на сколько-то изменить мнение большинства, метался, сознавая необходимость поддержать обреченный на осуждение проект друга, и тут-то он нашел искомое решение.
  
   -Чентер Юлис, рядовой! - голос сержанта интересовал его слишком мало, меньше, по крайней мере, чем следовало бы нормальному солдату на его месте. Решение уйти на фронт добровольцем было в те годы настолько неоригинальным, что он был избавлен даже от необходимости объяснять причины такого выбора; Совет, чьих вердиктов он так боялся, проводил его благосклонно, мать и друзья - с горечью и беспокойством, не превышавшими, однако, меры.
   Через десять дней после проводов Чентера идеи философа-миротворца были провозглашены ошибочными и вступающими в противоречие с политикой Демократии; проект был уничтожен, а сам разработчик отправлен в качестве командировки в тяжелейшую экспедицию к Салатовым холмам, славившимся ужасающей атмосферой и высоким уровнем радиации. Как все прочие исследования военных времен, это посвящено было розыску новых руд для выплавки оружия; зная о ложном положении ссыльного, ему поручали тяжелейшие - и самые опасные - работы, так что порой он оказывался едва ли не рудокопом. Несмотря на желание Совета уничтожить его, он выжил и вернулся, однако не скоро сумел восстановить свое положение в обществе. Этого человека звали - Карол Туор.
   Пять лет, проведенные одним из друзей у Салатовых холмов, не прошли даром и для другого. Юлис воевал неплохо, но с каждым днем, на удивление однополчанам, становился все безрассуднее, все чаще, игнорируя приказы начальства, бросался в бой, выбирая самые тяжелые участки сражения. А ночью вместо переклички часовых слышал только слова " ...я знаю, ты вернешься... ты ведь знаешь, как я к тебе привязан, я сойду с ума, если с тобой что-нибудь случится... хотя вся эта война - чушь, но это твой выбор, и это очень смело..." Они путались в голове, перемешивались; пугая его своей достоверностью, вспоминались жесты Туора, провожавшего его в тот вечер на вокзал, к эшелонам. Никогда прежде Карол не говорил ему об их дружбе, она как бы подразумевалась сама собой, но в тот раз прорвалось все беспокойство, которое испытывал молодой философ. Был дождь, и слава богам, что не было видно лица Юлиса, который точно знал, что лежало в основе его "смелости".
   Этот дождь с тех пор стал для Чентера пыткой, ночным кошмаром; дождь, да еще нечастые свидания с Туором, который, даже вернувшись из ссылки, так ни о чем и не догадался. От этих встреч Чентер избавлялся долгими поездками, но их он и ждал с величайшим и непримиримым нетерпением...
   Вырвавшись из отделения паспортизации, Юлис вновь сел в свой военный автомобиль - техника, конечно, была старовата, особенно для офицера его уровня, но жаловаться - значит, потратить массу времени, что он считал весьма нецелесообразным. Аппарат связи, тоже старомодный, шумно взывал ко вниманию хозяина; Юлис включил динамик:
   - Чентер! Наконец-то! Это Станция Ф15!
   - Слушаю, - улыбнулся тот уставной конспирации; звонил его товарищ по первой кампании, тот самый, что когда-то заметил на поле боя бог знает как оказавшуюся там девчушку лет двенадцати, уроженку Белого города, забывшую свое прошлое вследствие тяжелого ранения - или не желавшую о нем рассказывать; тот самый, кто придумал для нее мелодичное имя - Лири.
   - Слушай... Ты ведь в городе... И не слышал сводку?
   - Нет. Что-то важное? Неужели снова война?
   - Хуже. Это... какой-то бред, у меня есть запись, но это совершенно невероятно. Слушай...
  Сквозь сеть разговоров, которыми заполняли эфир тысячи граждан Демократии, Юлис с трудом разбирал слабую запись выпуска новостей. Находка "Правил игры" поразила его, но услышав о предполагающемся обряде, солдат не поверил в такую беспощадность Совета, впрочем, его вера уже ничего не решала.
   - Знаешь, кто будет жертвой с нашей стороны? - вновь прорвался голос собеседника.
   - Неужели это правда? Что Совет способен на такое, еще можно осознать, но Город... Здесь все спокойно, никаких возмущений!
   - Людям осточертела война, да многие из нас уже и не люди, в том числе и члены Совета... Так вот, мы все проверили. Обряд завтра с утра, и... все решал Совет, и они выбрали... Туора...
   Связь оборвалась. Гудение эфира длилось еще несколько секунд, потом замолкло, как замолкло замершее сердцебиение Юлиса. Только через пару минут он понял, что отключил связь сам, судорожно сжав приемник рукой. Аппарат был безнадежно искорежен, та же участь постигла и весь автомобиль к тому моменту, как он влетел - после двадцатиминутной гонки по узким улочкам Города, засыпанным бесконечно задерживающей движение отравленной пылью - на подъездной мост стоянки. Бросив разбитую машину на произвол судьбы, Юлис тихо назвал свое имя аппарату-привратнику у дверей дома Туора.
  
   Наиболее ценные вещи - отдельные образцы разработок, коллекция редкостей, вся техника и большинство бумаг - были уложены в контейнеры службы доставки, Каролу оставалось только вызвать оператора службы, но он медлил. Все нужно переслать вечером, так, чтобы Лири обнаружила посылки только к тому моменту, когда его уже не будет, иначе она явится сюда, и тогда ему не хватит смелости на этот шаг...
   Чентер шагнул в дом нерешительно, словно боялся увидеть друга уже мертвым.
   - Я не вовремя? Что ты делаешь? - для того дела, за которым он сюда явился, Чентеру нужен был абсолютно спокойный тон.
   - Собираю вещи, - ничуть не удивился его появлению Туор. - А когда ты приходил вовремя? Тебе всю жизнь не везло, Чентер.
   - Это верно, - тот не реагировал на насмешку, он слишком хорошо знал, что за язвительностью друга всегда стоят сильные - чересчур сильные для самого Туора - переживания, - Ты куда-то уезжаешь?
   Карол, до тех пор стоявший к гостю спиной, со смехом обернулся:
   - Игра не стоит свеч, Юл! Незачем притворяться, ты ведь уже обо всем слышал.
   - Да, - Чентер не стал спорить.
   - Так что за смешная привычка вечно мистифицировать?
   - А у тебя? Не делай вид, что тебе все равно!
   - Все равно, потому что ничего нельзя изменить, - Карол заговорил ровным тоном, пугающим и чересчур спокойным, - все бумаги я собирался отослать тебе, может быть, кто-то из твоих братьев сумеет довести проект до конца, они ведь неплохие инженеры.
   - Это все еще сферы?
   - Недостает какой-то мелочи: из-за статичности энергий они будут недолговечны, а как от этого избавиться, я не знаю... Может, кто-нибудь...
   - Ерунда, Карол! Никто не справится с этим, кроме тебя. Неужели Совет...
   - Не понимает важности этой работы? - усмехнулся Туор, - Совет хочет жить, вот и все. Закончить к черту эту войну, и жить, жить... Им кажется, что вечно!
   - Но почему ты?
   - Перестань лгать себе, Юл! Я в Совете только по праву рождения, и для всех них я - мятежник. Это те же люди, что и пятнадцать лет назад,- если, конечно, это люди! - а я снова помешал им, черт побери!
   - Ты...выступал против проведения обряда?
   - А что я должен был делать? Голосовать за чью-то смерть?
   Юлис Чентер опустил голову. Слишком о многом напомнили ему эти слова, свидетельствовавшие о том, что друг его ничуть не изменился за эти годы.
   - И не изменил, - едко смеялся голос в голове Юлиса, голос, терзавший его столько лет, - не изменил ни себе, ни другим, - в отличие от тебя!
   - Прости, ты как всегда прав, - Чентер говорил сдавленно, но спокойно, - ты не мог промолчать. Только не все на это способны, к сожалению.
   - Что за бред ты несешь! - Карол сделал попытку рассмеяться, - Последний раз ты отвешивал мне комплименты на вступительном тесте в Академию Запада, когда не успел доучить философию.
   - Тогда мне это казалось концом света, - покачал головой Юлис, думая о своем, - что было бы, не поступи я туда...
   - Но ты поступил. А конец света, для меня, по крайней мере, придет завтра, и это не так уж пугает, - Карол теребил застежку контейнера, вспоминая лицо Лири.
   - Ты не закончил, - проницательно добавил Юлис, - не так уж пугает, если бы не... она? Принцесса из Белого Города?
   - Откуда ты знаешь? - Туор вздрогнул, вспоминая, что он говорил другу о своих отношениях с Лири. Ничего. Юлис знал только, что Туор женился на Лири ради того, чтобы ее признали гражданкой Демократии. Все слухи, которые ходили по городу об их любви, были придуманы для отвода глаз. Так откуда ему знать?
   - О чем?
   - О том, что она... для меня значит!
   - Проще некуда, - Юлис старался лгать как можно убедительнее, - Лири выглядела в последнее время такой счастливой, что я поинтересовался, в чем дело, а она ответила...
   На самом деле все было иначе. Лири была девочкой, когда, воспитанная в роскоши аристократического Белого Города, попала в казарму демократов. Она была девушкой, когда лейтенант Юлис тайком переправил ее в Черный Город к друзьям и когда она, запертая в четырех стенах от взгляда Совета, писала своему единственному другу в его казарму обо всем, кроме своей любви к Каролу Туору, приходившему порой в ее убежище ради своих исследований по нейрохирургии. Когда же Юлис увидел ее снова, она стала совсем взрослой, и он признался ей в своей любви. Она в ответ рассказала о своих отношениях с Туором, и он отступил - иначе и быть не могло - уехал, не сказав ничего Каролу, до боли привязанному к своей хрупкой невесте. Бог весть, почему - может быть, по врожденной чуткости, друг тоже никогда не заговаривал с Чентером о Лири.
   Туор поверил, теперь ему стало легче - по крайней мере, ради его любви Юлис поддержит Лири.
   - Прости, что не говорил тебе раньше, но это... слишком глубоко, чтобы можно было рассказать.
   - Ничего, понимаю, - Юлис легкомысленно улыбнулся (если бы кто-нибудь знал, чего ему стоит это легкомыслие!), - я и не претендую на твои тайны. Да и к чему, если... - он прикусил язык, но Карол уже понял его мысль по-своему и слегка побледнел:
   - Если завтра меня уже не будет? Верно: какие тайны у мертвеца!
   Возразить было нечего. Мучительная жалость скапливалась в душе Юлиса, она затапливала остальные эмоции, приступами сердечной боли заставляя забыть обо всех условностях. Чентер резко шагнул к другу, стоявшему лицом к мутному от зловещей пыли окну, положил руку тому на плечо и вдруг крепко сжал в объятиях. Потом отошел и присел в кресло, прикрыв глаза кистью руки.
   - Спасибо, - Карол явно был растроган, это чувствовалось по тону, хотя в комнате к вечеру становилось все темнее, и лиц уже не было видно. - Но " ... все наши беды не стоят выцветших монет..." Помнишь этот гимн? - Чентер молчал. - Что до моих тайн, то я тебе уже говорил однажды: ты в числе тех, кому я доверяю, хоть таких и немного.
   Чентер молчал.
   - Ты не все знаешь, - произнес Туор таким тоном, что друг был вынужден взглянуть ему в лицо, - Лири ждет ребенка. Моего сына!
  
   Перемирие было удобно хотя бы тем, что наладились поставки натуральных продуктов в Город из провинций. Во время регулярных бомбардировок мало кто из фермеров решался на крупные товароперевозки, а продукция ближайших окраин была зачастую заражена сонной пылью сине-зеленых пустынь. Теперь же в столицу хлынули тысячи транспортных подвод с безопасным продовольствием из южных районов Демократии.
   Впервые за много месяцев Карол и Чентер пили настоящий кофе, а не сотню раз переработанный концентрат из пригородов. Все было еще тяжелее, чем предполагал Юлис: весть о беременности Лири повергла его в ужас. Что он мог сказать? Обоим было понятно, что после смерти Туора принцесса из Белого города жить не станет, а значит, и ее сын обречен: под беспечной внешностью Лири таилось невероятное упорство и страсть, доходящая до исступления; ее решения были непреклонны: никаких компромиссов, никаких полумер. Лири так ничего и не рассказала о своих родителях, но каждый жест этой удивительной женщины неоспоримо подтверждал ее кровную связь с древней аристократией Элиады.
  
   ... Через 30 лет после оформления кодекса "Kallidana" создавшая ее военная партия захватила столицу королей Элиады, разрушив древнее здание Совета, лишив таким образом правящую династию единственного имевшего еще реальную силу монархического органа власти. Прошло еще полгода - и по трагической случайности погиб король Арль; его сын, которому в то время было не более 15 лет, лично повел армию в бой против мятежников, и был разбит. Гражданская война кончилась, но за триста лет битв от двух основных сил отделились тысячи малых, не желавших вступать в открытую борьбу, но расхватавших на куски территории провинций. Единая Элиада оказалась разбитой на более чем сорок небольших государств. Военная партия оставила за собой столицу, переименованную в Черный город, и довольно обширные земли Запада. На Востоке же, в единственной крепости, которая осталась верной монарху, обосновались выжившие потомки королевской фамилии. В память об утерянной столице крепость была названа Белым городом.
   Деятели Запада, вынужденные восстанавливать всю инфраструктуру государства и из ничего организовывать новые органы власти, отказались от мысли окончательно разбить соперников; за последующее столетие обоим государствам удалось увеличить свои владения и укрепить военную мощь. Началась новая война, не принесшая значительных результатов, за ней еще одна... Противостояние двух держав затихло лишь через шесть сотен лет, когда на Востоке разразился династический кризис, и потомков короля Арля на престоле сменила родственная им семья герцогов Леллей, не питавшая освященной кровью и веками ненависти к мятежникам Запада. Совет тогда уже Демократии Западного Меридиана, истощенный бесконечными войнами, воспользовался этим, чтобы вымолить мир, вошедший в историю Элиады под названием Трехсотлетнего.
   Последний король из рода Арля был большим оригиналом. Он утонул, выйдя в море на яхте в одиночку; никто из министров, отпустивших его на южный курорт без традиционной свиты, не предполагал таких последствий. У него не было прямых потомков, о которых стало бы известно, и никто никогда не узнал, что в приморском городке осталась женщина, в которую король был влюблен и которой он подарил дочь. Девушка выросла, и ее муж дал потомкам королей Элиады имя графов Каррарда.
   Лири была единственной наследницей рода Каррарда и прямым потомком Арля. Двенадцатилетней девочкой она бежала из Белого Города, в тот день, когда ее родители были расстреляны по ложному обвинению в измене. Ни разу с тех пор она не была на родине, но мечтала вернуться ради того, чтобы выполнить просьбу матери и отыскать семейный архив графов Каррарда...
   Лири любила Карола, любила самозабвенно, но в остальном Юлис и Туор ошибались: она не погибла бы от тоски, она решила бы вновь завоевать - ради сына - достояние своих предков, и отомстить Совету Демократии за смерть мужа.
  
   Годы, не затронувшие непокорный характер Туора, все же изменили его друга. Служба в войсках Демократии сделала его более решительным и приучила к ответственности за чужие жизни. Мучавшее его в течение пятнадцати лет раскаяние научило мудрости и вниманию к чужой боли. Трагическая любовь к Лири показала, что он способен на самопожертвование; но и теперь, глядя на Туора, Чентер не переставал удивляться внутренней силе этого человека, силе, которая всегда оставалась недоступной для него самого.
   Юлис, с его ночными кошмарами, не мог обходиться без снотворного; вот и сейчас серебристый порошок в пластиковом пакете лежал у него в кармане...
  
   Поздний вечер накинул на город черную пелену, и наконец-то опостылевшая сине-зеленая муть исчезла во тьме. Дом Карола Туора светил окнами в промозглый мрак, а за столом в центральном зале, бессильно опустив голову на руки, спал мужчина.
   Натянув защитную пленку, гость вышел из дома, с усилием преодолев силовое поле у входа, ограждавшее дом от ядовитой пыли. Вызванная машина военного ведомства подъехала к крыльцу с опозданием в три минуты, то есть, по нынешней погоде, безукоризненно точно. Отпустив водителя - сержанта, Юлис тотчас включил аппарат связи. Как член Круга Маршалов Демократии, он имел право собрать Малый Совет по Внешней политике в любое время и любой день. На такой Совет традиционно приглашались все официальные представители соседних государств, находящиеся в столице, потому Чентер не преминул сообщить о встрече послу Державы.
   Через час в малом зале Здания Совета появились пять представителей посольства. Юлис, с нетерпением ожидавший их, наконец заговорил.
   - Приветствуя членов Малого Совета, я, тем не менее, не стану сегодня обращаться к ним. Слишком часто в последние годы решения старейшин Демократии бывают таковы, что остается только просить милосердия у врагов. Сегодня я прошу делегатов Державы Восточного Предела выслушать меня.
   Посол медленно кивнул, еще не понимая цели разговора.
   Чентер, словно преодолевая тяжелейшее нервное напряжение, заговорил снова:
   - Я думаю, что вам, видевшим, как сегодня утром на большом Совете силой обрекли на смерть человека, неясна подоплека этой истории, иначе Держава отказалась бы ратифицировать подобное решение. Сейчас я объясню вам все. Карол Туор, еще полтора десятилетия назад ратовавший за прекращение войны, именно за эти свои идеи был осужден и сделался предметом ненависти глав Совета. Его опала длится и по сей день, иначе неужели кто-нибудь решился бы осудить на смерть исследователя, стоящего на пороге великого открытия, способного изменить жизнь всей планеты, отца, который ждет ребенка от любимой женщины? Вам, представителям Державы, недостойно принимать жертву, приносимую с мыслью избавиться от политического противника. Да и кроме того, по законам Державы Туор мог бы получить ваше подданство, так как его жена - уроженка Белого Города - зачала от него сына. Как же могут быть уничтожены две жертвы от одной стороны? Признаете ли вы мои аргументы?
   Посол, приподнявшись, величественно кивнул:
   - Если все обстоит именно так, - впрочем, я вам вполне верю - то разумеется. Но я не могу изменить решение вашего Совета. Здесь я не властен. Я не могу спасти даже своего сына, хотя его решение... - голос старика прервался.
   Члены Малого Совета были поражены; никто и не догадывался, что молодой офицер, решившийся на смерть ради мира в своей стране, был сыном самого посла, принадлежавшего к побочной ветви династии Леллей.
   - Я не предлагаю вам ничего менять. Однако кодекс, - Чентер провел пальцами по обложке вновь извлеченного из тайника тома "Правил игры", - предполагает возможность замены осужденного на смерть.
   Юлис остановился на секунду; его голос дрожал. Десяток сохранившихся отрывков из кодекса подробно изучали в Академии; среди них была эта статья, и если им преподавали не фальшивку... Он открыл старинный том наугад и, каким-то чудом, именно на нужных ему словах:
   - "... если же кто-нибудь, не связанный родственными узами с осужденным, пожелает принять на себя его участь, он волен пойти на это, и никто не вправе помешать ему... тот же, кому подарили жизнь, считается от той поры невиновным и свободным, ибо если ради человека друг его готов отдать жизнь, то сей человек - добрый человек..."
   - Но здесь речь о преступниках, караемых по решению суда! - осмелился вклиниться председатель Малого Совета. Юлис вновь обратился к посольству:
   - Вы видели, что утренняя комедия не была не только актом истинной власти: она не была даже справедливым судом! Разрешите замену - теперь все в вашей воле.
   - Хорошо. Мы согласны. Но неужели кто-то добровольно пойдет на такое? Тем более - не кровный родственник? - посол, уже справившийся с собственным приступом отчаяния, с тем большим интересом прислушался к этому невероятному предложению.
   Чентер на секунду прикрыл глаза.
   - Я предлагаю себя.
   Это было сказано, и стало легче. Он вздохнул и продолжил:
   - По условиям обряда необходим был человек известный и уважаемый; я - маршал Демократии. У меня нет семьи, и я целиком распоряжаюсь своей жизнью. Наконец, я - представитель профессии, которая в условиях вечного мира скоро станет ненужной; а ведь мы воспитывались с целью быть полезными государству, - он замолк на секунду и спросил:
   - Посольство Державы Восточного Предела принимает мою жертву?
   Седой посол вздрогнул.
   - Мы принимаем! - торжественно возгласил он, и, понизив тон чуть ли не до шепота, добавил, - Вы его друг?
   Чентер молчал. Перед глазами стояла вечная картина его сна: залитый дождем перрон и двое юнцов на краю платформы. Никогда он не мог досмотреть все до конца, но теперь, точно наяву, увидел, как один из них оступился на скользкой обертке - наверное, от мороженого - второй же, чудовищным усилием удержав его на краю, сам, заскользив, упал прямо на рельсы перед подходящим поездом. В момент смерти юноши Чентер успел поймать его взгляд, полный непонятной радости - свой взгляд!
   Вздрогнув, он очнулся от видения.
   - Да. Теперь - да.
  
   Карол Туор проснулся в десять часов утра и выслушал сводку в половине одиннадцатого.
   Лири Каррарда присутствовала при обряде и спокойно кивнула Чентеру, разглядевшему ее в толпе. Через минуту от человека, бывшего ее лучшим другом, остался только пепел, который в стеклянном сосуде должен был отправиться на родину принцессы Белого Города. Треть ее души была выжжена дотла, но она улыбалась. Как мало знали о ней любившие ее люди! И разве только сын Арля, далекий ее предок, мальчишкой скакавший в первых рядах конницы, мог бы оценить сейчас подвиг Лири.
   Десять дней понадобилось невероятно обострившемуся от боли интеллекту Туора, чтобы завершить проект полетной сферы. Требовались только кое-какие технические расчеты физиков, и он, отослав бумаги на доработку, погрузился в невыносимое для него в эти дни бездействие.
  Лири, всегда прежде поддерживавшая мужа в тяжелые для него времена, в первый же день мира уехала на родину. Не называя своего родового имени, она сумела получить доступ ко всем архивам Державы, и уже через три дня чудом сохранившееся письмо последнего короля из рода Арля раскрыло ей тайну, многие годы хранившуюся в доме Каррарда. Неизвестно, чего могла бы достичь эта гордая душа, если бы в ее судьбу не вмешалась трагическая и непобедимая случайность...
  
   Держава, соответственно условиям мирного договора, уничтожала свою военную машину. Прямо на улицах порой лежали груды разбитых раций военного образца, из которых мальчишки выкручивали замысловатые детали для своих механических игрушек. Разбирались на запчасти те лазерные излучатели, которые не годились для использования на производстве - а таких было большинство. Даже старое огнестрельное оружие, сохранившееся еще у жителей провинций, порой просто выбрасывалось в порыве радости и легкомыслия. Воздух становился светлее, чище, понемногу наступала долгожданная весна...
  
   В одной из больниц, которые наконец освободились от нескончаемого потока раненых, Лири родила сына - крепенького мальчишку, не замедлившего улыбнуться медсестре. Та всплеснула руками:
   - Чудный у вас мальчик, и умненький будет, верно! Уж очень редко они сразу смеяться начинают... Я ведь и училась на акушерку, только вот с этой войной проклятой не пришлось делом заняться - у нас мало кто рожал, - помрачнела она, но тут же развеселилась снова, - зато теперь все будет как раньше! Вы молоденькая совсем, наверное, не помните, а ведь было время - по всему Городу цветы росли, я их девчонкой для мамы собирала... Да что ж я заболталась-то, вам ведь отдыхать сейчас надо.
   Лири смотрела на сына так, будто собиралась рассказать ему о своей тайне и о том, что оба великих города Элиады обязаны своим существованием их предкам. Мальчик, болтая ножками в руках у акушерки, так весело смотрел на мать блестящими глазенками, что та - впервые со смерти Юлиса - устало улыбнулась, и шепнула почти про себя: " ...мой маленький принц..."
   Медсестра унесла малыша, а секунду спустя стенку палаты Лири разнес обломок самолета Демократии, сбитого над городом одной из последних лазерных установок Державы. Тело матери, сидевшей с закрытыми от усталости глазами, буквально наделось на какой-то острый штырь, торчавший из дымящегося куска металла. Лири Каррарда последовала за своим другом.
  
   Демократия не сдержала слова, ее не остановил страшный обряд, и жизни жертв оказались отданными зря. Разоружившийся Восток оказался легкой добычей и был захвачен менее чем за три недели. Белый город, давняя приманка для мятежников, был объявлен столицей объединенной Элиады. Кто-то из прежних друзей Чентера сообщил Туору о гибели жены, но он ничего не знал о сыне. Мальчишка вырос на задворках Белого Города, воспитанный той самой сердобольной акушеркой, но его кровь - кровь королей Элиады - проявилась потом еще не раз в его потомках, и особенно сильно - в жилах Киины Ровуд, Хранительницы Планеты.
  
   Карол Туор усмехнулся. Расчеты его были верны, и сферы появятся вскоре у каждого жителя Элиады; но что ему до этого теперь? От его души осталась только горстка пепла, и это уже не поправить. Он пододвинул к себе листок бумаги и записал фразу, которая останется в веках под названием "Закон случайностей Туора". Потом усмехнулся вновь:
   - Пусть это будет моим завещанием!
   Не торопясь - остановить его теперь было бы некому - Карол Зильдерт Туор достал из пластикового ящика стола пистолет своего прадеда - тяжелый, старинный, как и положено благородному оружию,- не спеша и немного неуверенно - опыта маловато - зарядил его. Медленно подняв дуло к виску, ученый нажал на курок и застрелился.
  
  
  Сказание о птице Итин.
  
  Дао исчезает в войне.
  Лао Цзы, "Дао Дэ Цзин"
  
  - Любишь шоколад? - серьезный голос за спиной оторвал мальчишку от завороженного созерцания прилавка. Тот оглянулся, оценивающе взглянул на спросившего, потом, немного робко пожав плечами, кивнул:
  - А как же! Только денег мало... - он побренчал завалявшимися в кармане монетками, продолжая слегка удивленно смотреть на мужчину в маске...
  На улицах города звенел и полыхал огнями первый послевоенный карнавал, все лица были скрыты, все костюмы - сумасбродны, и узнавать друг друга казалось просто неприличным. Впервые за долгие годы люди стремились забыть о своих потерях, и принц, сын погибшего короля Арля, ни в коей мере не хотел стать исключением... Но его искали. Ни один из вельмож Совета не мог взять на себя ответственность за жизнь страны даже на этот короткий праздничный вечер - и с исчезновением правителя они подняли панику, однако тот словно провалился сквозь деревянные доски мостовых Белого города или камни его центральной площади.
  ... Незнакомец, в свою очередь, с любопытством вглядывался в чумазое лицо мальчугана, на голове которого в такт бренчанию монеток покачивались залихватские серебристые рожки с цветными шариками на концах. Наконец, ничего больше не сказав, человек повернулся к лотку и обратился к шоколаднице, полной говорливой тетке с простоватой, до предела улыбчивой физиономией:
  - Семь плиток шоколада, разных видов, - та вначале странно покосилась на типа в черном шелковистом плаще и плотной маске, но тут же заливисто рассмеялась, увидев у того в руках золотой.
  - Всегда пожалуйста, сударь... - и, вытаскивая лучшие куски из всех корзиночек, принялась тарахтеть. - Праздник-то какой сегодня, почитай, с детства такого не видала, да и тогда не видела тоже, сегодня-то впервой все по-столичному... А я ить и не думала, что у нас такое когда будет, маленькая-то была, мне мама про короля сказки сказывала, а теперь он и сам у нас живет. А вы, сударь, видели его, я смотрю, из благородных вы?
  - Видел, - серьезно кивнул головой незнакомец, - Только он обычный человек, как мы...
  - Да уж впрямь! Смеетесь вы надо мной! Я вот думаю, он наверно красивый-красивый, и с крыльями за спиной, как птица Итин на старинных картинах... - лавочница уложила шоколад в чистый холщовый мешочек и отдала покупателю, в ответ по столу зазвенела монетка.
  Мальчишка, по-прежнему вертевшийся вокруг лотка, с началом разговора о короле пододвинулся ближе, надеясь услышать что-нибудь интересное, чтобы потом похвастаться своими знаниями перед мальчишками из Серых развалин. Те славились своей задиристостью: развалины были в основном обиталищем голытьбы, и нравы там держались соответствующие, - но хороших рассказчиков, даже из добропорядочных семей, не трогали, а старались заманить к себе долгими страшноватыми вечерами, когда каждому хочется чем-нибудь занять время. Этот же сладкоежка знал куда больше, чем другие ребята: его отец воевал рядом со старым королем и погиб в бою, а мать когда-то в детстве бывала при дворе молодого принца; но теперь прежние истории стали надоедать, и мальчуган мечтал пополнить свою коллекцию.
  Мужчина развернулся и протянул пареньку мешочек с шоколадом. Тот нерешительно взял его, сомневаясь, ему ли привалило такое богатство, и в то же время уже расплываясь в широчайшей улыбке.
  - Бери, не сомневайся, - ответил на его красноречивый взгляд взрослый, - только не жуй все сразу.
  Сзади, пронаблюдав эту сцену, не удержалась от совета торговка:
  - Вы присмотрите, сударь, за сыночком-то, не многовато ли ему одному?
  Мужчина внутренне заколебался, но ответил нарочито солидным голосом:
  - Не беспокойтесь, хозяюшка, это им с друзьями, - и торговка от уважительного обращения растаяла вовсе, подумав про себя: " Это все карнавал. Какие все люди-то нынче чудные, даже богатые господа... А может, сегодня и король где-ни-то по площади гуляет, он ведь у нас молодой совсем, верно, и у него друзей-товарищей хватает... А может, и нет, может, занят очень, бумаги там всякие..." - и она вздохнула, сочувствуя всем людям, которые не видят сегодня карнавала.
  
  ... Мальчуган, подыгрывая незнакомцу, схватился за его руку, как за руку отца, и вместе они пошли в сторону светящихся каруселей на центральной площади. Пробегавшие мимо ряженые разбрасывались мелкими монетками, орешками, опавшими листьями деревьев; ветер раздувал флажки и плащи непривычно улыбчивых сегодня бойцов охранения, предвкушавших уже вечерний ужин и выпивку в таверне на выданное сверхурочно в честь карнавала жалованье, а то и мечтавших о приятной ночи со служанками из той же таверны, тоже не вполне равнодушными к звонким монетам... Скрипели рассохшиеся этой непривычно сухой осенью доски под ногами человека в маске, но оставались немыми под легким шагом мальчишки. Оба спутника не замечали этого, едва слышного за грохотом бурлящего от несдержанной радости города, аккомпанемента: каждый был слишком погружен в собственные мысли...
  
  - Что скажет мама! Она мне не поверит, что у кого-то есть столько лишних денег... Скажет, что я украл, но это ведь неправда... Хотя, может, и поверит, сегодня же карнавал, все такое... не так, как всегда! А может, вообще домой не приносить, раздать на улице мальчишкам, самому поесть, а маме не показывать? Но шоколад такой вкусный, а она любит сладкое, точно, только не говорит никогда, и себе не покупает... Нет, маму надо угостить, хотя... влетит, ой влетит! А может... этот, он со мной сходит, маме все объяснит, а она нас чаем с лепешками накормит, они вкусные, - незаметно для себя мальчишка облизнулся и полез за очередным кусочком шоколадной плитки.
  
  - Эта женщина сказала: ваш сын... Неужели я так смотрюсь, - горькая усмешка тронула его губы, скрытые за маской. И впрямь - голос, осанка, полуседые-полукаштановые волосы, спадающие на спину - все наводило на мысль, что ему не меньше сорока. Даже открой он лицо, немногое изменилось бы: хотя и не тронутое морщинами, оно несло отпечаток слишком большой усталости, какой не бывает у людей молодых... - А ведь мне едва исполнилось двадцать два, и, черт, как надоело жить так, будто я за все это отвечаю! - он почти с ненавистью бросил взгляд в сторону охваченной карнавальной лихорадкой площади. - Неужели отец бы так решил?.. - Незнакомец наклонился к мальчишке и спросил:
  - Сколько тебе лет?
  - Двенадцать,- отозвался тот, и снова открыл рот, порываясь что-то спросить, но собеседник, не заметив этого, снова погрузился в размышления...
  
  - Двенадцать... Теперь в этом возрасте мальчишки мечтают о шоколаде! А ведь тогда, семь лет назад, за моей спиной в настоящих доспехах стояли и такие малыши. Некуда было деться, если б не та битва на Агровом поле, Белого города не стало бы... Только почему не было других, кто повел бы тогда войска? Я ведь и сам был мальчишкой, и ужасно перепугался, и если бы не мои запутанные приказы, наверное, не столкнулись бы фланги, и не окружили бы Октава...
  
  ...Высокий всадник на тяжело дышавшем от изнеможения и горячки боя жеребце взлетел на холм, пытаясь с ходу определить, где теперь ставка юного принца. Королевский шатер, раскинутый невдалеке, на поверку оказался пуст; боец, не сдержавшись, выругался и пришпорил коня со всей злостью безысходности...
  
  Интер, вопреки всем суждениям здравого смысла, остаться в безопасности ставки так и не смог; неизвестно, что бурлило в нем: пятнадцатилетняя жажда приключений, боль от смерти отца и желание отомстить или древнее, как сама жизнь, понимание того, что величайшие из людей неизбежно должны быть и лучшими из них... Его собственный меч, скорее парадный, чем боевой, казался в такой рубке почти игрушкой, безобидной, как гнутый нож в сырной лавке. Соскочив с коня посреди поля, он не задумываясь выдернул клинок из руки прислонившегося к дереву раненого бойца собственного засадного полка... Агрово поле встретило его градом стрел и глухостью охрипших кличей. Его быстро узнали по цвету плаща: светло-голубой носили только члены царской семьи. Принца приветствовали взглядами, полными надежды, как будто он мог прибавить к их удаче что-то, кроме своего, еще по-мальчишечьи неуверенного, фехтовального искусства... Но они смотрели, прорубались к нему сквозь тела мятежников; прежде рассеявшиеся по всему полю в одиночку и бившиеся на исходе сил, воспряли, собрались за спиной мальчишки в голубом плаще, который и сам-то пока не знал, что делать с доставшейся ему властью. В предыдущий час, по совету пары выживших вельмож отца, он пытался, ничего не зная об истинном соотношении сил, отдавать приказы прямо из ставки, не подвергая себя опасности. Только теперь он воочию увидел, сколько заплатили эти люди - не только за превосходство противника, свою неопытность или физическую слабость (здесь были совсем еще дети, но были и глубокие старики - зрелых лиц принц насчитал не более двух десятков), но и за его необдуманные, по чьей-то указке выговоренные команды.
  
  ... Позднее он казнит тех двоих придворных, прятавшихся от неизбежной смерти и убеждавших его в плохой вооруженности и малочисленности мятежников. Хотя нет, не казнит - просто убьет, с налету, не задавая вопросов, просто потому, что не сможет видеть лица, напоминающие ему о собственной вине...
  
  ... Но это потом. А сейчас, всей спиной, закаменевшей и ноющей от непривычно жесткого седла, он ощутил, что теперь от него ждут не громких слов, не тактики и стратегии - а ждут, не больше и не меньше, - чуда! Он на мгновение прикрыл глаза (благо, противник тоже воспользовался заминкой, чтобы слегка перестроить войска) - вспомнил лицо отца, и курган, насыпанный над ним, над всем мощным его телом там, у стен Города, который они сегодня так безнадежно защищали, - и ринулся вперед, не оглядываясь, и мысленно мечтая о том, чтобы Странт с его буйным норовом не подвел хозяина хотя бы сегодня...
  
  ... Продолжая сыпать проклятьями, одинокий всадник скакал к Агрову полю. Ожидая увидеть там жалкие останки королевского войска, он был немало удивлен положением дел. Мятежники явно отступали, отчасти, видимо, потому, что не понимали причин возросшего энтузиазма противника. Появление на поле боя юного принца впечатлило, может быть, только генеральский состав, знавший истинную цену крови короля Арля; настолько неожиданным оказался такой поворот событий, что их решительно взялся подкорректировать Эндель Хауэр, кронпринц и маршал Черного города, дальний родственник династии Арля: убить мальчишку было для него делом чести, хотя, не вмешайся тот в сражение, Хауэр и не взялся бы за меч...
  
  ... Странт не подвел, - понял Интер, перелетев через непрочную ограду вражеской ставки. Белый конь, невысокий, но на редкость сильный и аккуратно сложенный, почувствовав удовлетворение хозяина, насмешливо фыркнул в духе: а ты сомневался! - и насторожил уши. В шатрах было пусто, только ветер задувал в кое-где оставшиеся медные кувшины из-под вина холодный осенний воздух - а те откликались пугающими полупризрачными стонами - так, наверное, пугает заблудившихся путников сказочная птица Итин... Ставка мятежников, видимо, эвакуировалась в ближайшее село, и Интер тотчас развернулся бы и ускакал к своим, едва справляющимся с силою противника, воинам, - если бы не беспокойство чуткого на ухо Странта и не собственное ощущение пронзительного взгляда в спину...
  
  Всадник, опрокидывая по ходу бешеной скачки попадавшихся под копыта врагов, искал в копошащейся массе бойцов голубой плащ принца. Иногда и ему приходилось останавливаться, а то и спешиваться, разрезая преграждавшую ему дорогу плоть - в минуты боя он думал о людях только так, и знал, что нельзя иначе, а ведь сейчас он еще и спешил! Оказываясь рядом с кем-нибудь из своих, он - вначале громовым, а к концу скачки окончательно надорванным голосом - спрашивал об Интере, и ему неопределенно указывали глазами куда-то в сторону ставки мятежников...
  
  ... Бесконечно обострившимся шестым чувством принц почуял появившуюся из-за угла тень и, стронув с места коня, увернулся от метательного ножа. Через секунду пятнадцатилетний мальчишка с растрепанными скачкой волосами, в развевающемся богато - не по возрасту - расшитом плаще стоял на земле, обнажив меч против лучшего фехтовальщика Королевской Военной Академии. Хауэр тоже спешился, едва ли не робко, почему-то испугавшись пламени, горевшего в глазах этого мальца, но тут же взял себя в руки. Интер, не дожидаясь действий маршала, напал сам: слишком хорошо знал он, кем был этот человек для его отца - лучшим другом когда-то в детстве, тайным завистником в молодости и единственным среди членов королевской династии предателем, перешедшим на сторону мятежников. Бой завязался серьезный; принца Белого города спасало только обострявшее все его силы отчаяние, да, пожалуй, еще то, что Хауэр не ожидал от пятнадцатилетнего недоросля такой решимости...
  
  ... Всадник домчался до ставки противника в тот момент, когда заходившее солнце коснулось охваченным тифозным жаром краем успокаивающе-ровного горизонта. В ярко-красных лучах возле опустевшего командирского шатра стоял над чьим-то темным, распластавшимся по земле силуэтом король Белого города Интер Сенегальд Оддэ из рода Элиадов, сын короля Арля Благородного. Серый от пыли Агрова поля плащ развевался на ветру так, что издалека казалось, будто сам человек, закутанный в него, покачивается от усталости... Кронпринц задыхался, выплевывая кровь на сапоги победителя, у его ног, когда всадник осмелился, спешившись, подойти к своему королю.
  - Ваше Величество! - Интер посмотрел на него нескоординированным, словно расплывающимся взглядом. Через секунду, тряхнув головой, он будто бы пришел в себя.
  - Да, лейтенант?
  - Я к вам с поручением от герцога Октава... Там... В коннице ваши братья.
  - Оба? Как...
  - Пробрались тайком, несмотря на запрет. Герцог сам не может их остановить, вы же знаете закон...
  - Да, "никто не смеет приказывать лицу королевской крови"... Хорошо, я еду, - Интер, казалось, все еще не вполне понимал суть случившегося:
  - Так где они?
  - Как где! - от отчаянья почти выкрикнул лейтенант, - на позициях второго засадного полка, за ставкой. Ваше Величество, там... они ведь погибнут!
  Интер, резко передернувшись, как от удара кнутом, на мгновение замер, видимо, пытаясь как-то осознать последнюю фразу, и через мгновение вскочил в седло Странта. Лейтенант, по-прежнему предельно напряженный, последовал за королем...
  
  ... Второй засадный полк Октава Зигта был вынужден вступить в бой раньше, чем предполагал король: обстановка не оставляла выбора... Оба маленьких дофина не пожелали оставаться под защитой элитной стражи и теперь с неловкой, но убедительной храбростью скакали сбоку от командира полка, отчаянно пытаясь не отставать. Старший изо всех сил сжимал эфес тяжелого взрослого - и откуда только взял - двуручного меча, младший в позолоченной кольчужке, слабо мерцавшей под небесно-голубым плащом, размахивал легким учебным клинком. Одному было одиннадцать, другому двенадцать лет...
  
  ... Указывая объездной путь, лейтенант, всю жизнь проведший рядом с герцогом, его бессменный адъютант, беспокоился не только (да, честно говоря, и не столько) о принцах, сколько о своем начальнике, которому - не убереги он своенравных мальчишек - пришлось бы несладко. Интер же, охваченный странным предчувствием, не позволял себе пока ни о чем задумываться...
  
  ... Атака изначально не задалась. Видно было, что присутствие засадного полка уже давно не было для противника тайной - их ждали в полной готовности, не сходя с удобных (герцог мгновенно оценил, насколько удобных) позиций. Сперва пытавшийся держаться подальше от опасных очагов схватки, максимально ограждавший принцев от опасности, Октав ловил направленные на него недоумевающие, чуть ли не обиженные взгляды своих воинов - и они казались ему обвинением в трусости. Он дрался, рубил, пришпоривал коня, но все это лишь настолько, чтобы оставаться "в бою", которого так требовали недавно потерявшие отца мальчишки. Он понимал их жажду, понимал и то, что, рванись он в самую гущу врагов - оба ринутся за ним...
  Он не дождался своего короля; смертельный удар задержался на долю мгновенья, слегка переменил траекторию, казалось, сомневаясь, такой ли смерти достоин герцог Белого города, но все же попал в цель; сопровождаемый легким хрустом костей, клинок разрубил грудную клетку от правого плеча до самого сердца. В следующую секунду рука мятежника выпустила эфес, и сам он тяжело опустился на землю, пронзенный тремя изящными метательными ножами...
  
  ... Лейтенант корил себя за промах: бей он увереннее, тот громила умер бы сразу, не успев завершить удар. Однако на эту мысль у него не было и секунды; король, разглядев неподалеку от упавшего Октава светлые плащи братьев, пустил коня вскачь, но тут же понял, что это бессмысленно: несколько десятков мечников, под защитой которых теперь находились принцы, попали в безнадежно плотное кольцо мятежников... Интер застонал сквозь зубы, с такой силой дернув поводья, что Странт взвился от боли на дыбы. К счастью, короля заметили офицеры полка, вразнобой порывавшиеся уже пробить окружение снаружи; собрав их вокруг себя, он почувствовал небывалую мощь и тотчас ударил, беспощадно разрубая все, что попадалось на его пути. Лейтенант по-прежнему неотступно следовал за ним, яростью боя заглушая в себе тоску по погибшему другу...
  
  ... Внутри кольца воины Белого города - их оставалось не больше десятка - от усталости готовы были рухнуть на траву, но продолжали сражаться, видя, как каким-то чудом держатся на ногах и продолжают парировать удары маленькие сыновья короля Арля. Старший, Тейнтин, или, для семьи, Тин, с удивлением замечал, что порой пользуется приемами, которым его никогда не учили, - он будто слышал голос отца, дававший ему едва слышные советы... Младший, Ершарн, Ёрш, мамин любимец, уже мало что видел и понимал вокруг, но он был упрям, и стоял, и отражал чужие блестящие клинки, сконцентрировавшись на лезвии собственного меча - маленький, приземистый, смешливый - как пару месяцев назад, в шутку затеяв фехтовальный турнир со старшими...
  
  ...Когда король вновь нащупал взглядом синеватый клочок между закутанных пылью тел, оба принца уже были схвачены мятежниками. Два высоких копейщика резко скрутили их и держали сзади на случай, если те от изнеможения вздумают упасть; третий, видимо, званием постарше, в ожидании начальства вертел в руках золотую пряжку, оторванную вместе с клочком синей шелковой ткани. Та стоила немало, и вояка был более чем доволен задаром свалившейся в руки добычей. Остальное его пока интересовало не слишком; хотя он и понимал, что пленники принадлежат к королевскому роду, для него, республиканца, это особого значения не имело: если б не строгий приказ командования, он не задумываясь зарубил бы царственных щенков не сходя с этого самого места...
  
  ... Пробиваясь к месту, где ему почудились плащи братьев, Интер уже понимал, что кольцо прорвано, и это должны были заметить мятежники. Дурное предчувствие не покинуло его и тогда, когда не осталось ни одного вражеского воина на пути к тем троим верзилам в центре круга...
  Республиканец успел понять, что на этом участке их карта бита, и - погибать так погибать - принял собственное решение. Интер, пришпорив Странта, еще успел услышать крик: "Режь их!" и увидеть испуганное движение Тина к младшему братишке, которого он, наверное, пытался защитить...
  
  Ножи мятежников отличались удивительной закалкой стали и балансом; они могли использоваться и в рукопашном бою, и в качестве метательного оружия - и они же служили орудием казни...
  
  Интер и спешащий за ним адъютант Октава, не задумываясь, уничтожили всех троих палачей. Король спешился, опустился на колени возле тел братьев и тихонько запел:
   ... Спят чудеса в заколдованном замке,
   Спят облака в очарованном парке,
   Спят паруса над кудесником-морем,
   Спят три сурка и волшебные зори,
   Спят они все, только с ветром кудлатым
   Птица Итин, оперенная златом,
   Вещие сны по высоким палатам
   Ночью глубокой разносит крылато...
  Далеко-далеко, в городе, который прежде назывался Белым, а теперь почернел от горечи своего предательства, эту песню из старинных книг пела им мать, а они, не зная еще ничего о мире, засыпали и просыпались, видя все будто в первый раз... Когда скончалась мать, в страшную ночь бегства из столицы, обезумевший от ужаса Тин напевал эту колыбельную, баюкая на руках безжизненную голову королевы...
  
  ... Человек в маске очнулся от размышлений, почувствовав, что кто-то дергает его за рукав.
  - Сударь! Сударь! - мальчишка с беспокойством вглядывался в его влажно мерцавшие в прорезях маски глаза.
  - Что, малыш? - мужчина присел перед ним на корточки.
  - Я... хотел предложить... - нерешительно начал мальчуган, не зная, куда девать руки, - может, вы к нам зайдете, тут недалеко? Мама будет рада, она немножко приболела, и ей сегодня скучно одной...
  - Ты уверен? А то получишь потом от мамы на орехи за таких гостей!
  - Не-е, на это она добрая, - ухмыльнулся мальчишка, - да и вам, я смотрю, веселиться не с кем...
  
  Человек вздрогнул. Откуда ему знать? А, впрочем, наверное, мрачная личность в черном плаще, в одиночку гуляющая по улицам захваченного карнавалом города, впрямь выглядит странновато... Но ему и в самом деле не к кому пойти: слишком долго на его плечах лежала безопасность всего маленького королевства, куда стекались из многих земель сторонники Элиадов, измученные, затравленные, выжитые из домов и отчаявшиеся найти убежище... Слишком долго после той битвы, все-таки, несмотря на весь энтузиазм и его личную ненависть к мятежникам, проигранной, существование Города и его жителей висело на волоске... Слишком много вокруг него было людей, не желавших - из боязни ответственности - даже давать советы... И слишком мало друзей подарила королю судьба.
  
  Человек медленно кивнул, будто преодолевая сопротивление плотной среды, и тихо добавил, вставая:
  - Только давай договоримся, ладно... Называй меня просто "Интер", я не такой уж и взрослый!
  - А меня тоже так зовут, в честь короля! - хотя и немного смущенно, но все же радостно откликнулся мальчик, - но чаще просто "Ин", а мама - "Колокольчик ты мой!", - забавно сымитировал он ласковую интонацию матери. - Идем?..
  
  ... Сестры Синти, дочери обедневшего графа Изабо, появились при дворе впервые, когда младшей из них, Эните, ровеснице принца Интера, едва исполнилось девять, а старшая, шестнадцатилетняя Арива, только что вышла замуж за виконта Кренти, адъютанта герцога Октава, наставника царских сыновей. Молодожены светились такою радостью, что зрелый, уставший от жизни в свои сорок пять лет, проведенные среди бесконечных боев с мятежниками, герцог оттаял, улыбнулся и с почти отеческой любовью оглядел юную пару. И только теперь заметил, как из-за пышных юбок сестры выглядывает робким и одновременно любопытным движением кудрявая головка худенькой Эниты. Октав Зигт, даже не мечтавший никогда о собственных детях, задумался на секунду, не зная, как обратиться к девятилетней графине, а потом, словно по какому-то неведомому наитию, нагнулся к ней и взял за руку:
  - Здравствуйте, маленькая леди! Вы, конечно, хотели бы познакомиться с настоящим принцем?
  - Да... - чуть слышно от смущения потянула она, нерешительно поглядывая на сестру. Та ободряюще улыбнулась и тихонько подтолкнула малышку вперед. Осмелев, Энита сама сжала руку высокого генерала в красивом блестящем золотом мундире и весело, с отчаянной храбростью, спросила:
  - А принц... Он красивый?
  Взрослые, не сговариваясь, дружно рассмеялись.
  - Не беспокойся, он очень хорошенький, - шутливым тоном ответил Кренти, которого явно забавляла сестренка жены.
  - А у него есть шоколад? - не унималась та, и Арива уже начала беспокоиться, как бы чего не вышло, но герцог был невозмутим:
  - Я верну вам ее через пару часов, бал только начинается... Думаю, они с принцами подружатся, - отдав поклон (ах, как приобрести такое изящество движений! - думал молодой виконт) - Октав вместе со смеющейся Энитой двинулся через зал...
  
  ... Интер, обычно недолюбливавший девчонок, особенно дворцовых фрейлин с их жеманностью и глупыми шутками, был очарован непосредственностью графини Синти; уже через пару часов все три принца звали ее Нита, и позволяли ей не выговаривать положенных по этикету обращений... Шоколада оказалось вдоволь, и в тот вечер малышка осталась ночевать во дворце...
  ... За следующие полтора года Энита, любимица всего двора, стала лучшим другом наследника престола. Она серьезно выслушивала его жалобы на ученых наставников, заучивала с ним вместе древнеситанские глаголы и правила ведения боя; он знал все о ее отношениях с родителями, с придирчивой гувернанткой, о приключениях ее котят и кукол - узнал, конечно, и о том, что Арива умерла от лихорадки, оставив виконту полугодовалого сына. Следом за ней от тоски умерла мать Эниты, и отец решился увезти дочь и внука - Кренти все чаще находился в армии вместе с герцогом Октавом - в более спокойную маленькую крепость на Востоке, где у него оставалось небольшое земельное владение. В последний раз Интер с братьями видели подругу совсем заплаканной, растерянной... Он долго вспоминал ее - до тех пор, пока привычный мир не начал рушиться прямо на его глазах и на смену детским печалям не пришли иные - королевские...
  
  ... Энита взрослела в маленьком доме возле крепостной стены; отец ее после смерти жены совсем сдал; оставшиеся небольшие поместья в эти трудные военные времена почти не приносили дохода и денег едва хватало на кормилицу, а потом и няню для малыша, - потому все заботы о доме ложились на плечи совсем еще маленькой графини. Кренти почти постоянно находился на передовой, но все еще держался в невысоком звании лейтенанта...
  
  ... В том последнем бою адъютант Октава не успел напомнить юному королю об их прежнем знакомстве. Когда, несмотря на всю храбрость войск Интера, им все-таки пришлось отступить - виконт скакал последним, прикрывая отход - и, уже едва держась в седле от усталости, был сброшен под копыта вскользь задевшим его броском копья. Преследовавшие короля мятежники, не останавливаясь, смяли лейтенанта насмерть...
  
  ... В тот же день в крепости, к тому времени называвшейся уже Белым городом, старый граф Изабо умер, возможно, просто от старости, хотя было ему немногим больше сорока, а может быть, от тоски по жене, дочери и старому укладу жизни, который, казалось, окончательно ушел в прошлое. Энита осталась в пустом доме одна, с пятилетним ребенком на руках, небольшим запасом денег и полным отсутствием высокопоставленных знакомых (о короле, она, само собой, давно уже не вспоминала)...
  
  ... Племянник звал ее мамой - так ему было легче, хотя о своих родителях он знал немало...
  
  ... Патрули по всему городу искали пропавшего короля. Безуспешно, разумеется. Свернув с центральной улицы, мальчишка и его спутник зашагали по давно не мощенной заново дорожке к крепостной стене. По правую руку от них грубоватым гулом шумели трущобы - длинные дома из серого камня, в которых прежде находился военный госпиталь, теперь были заселены самыми бедными жителями новой столицы - беженцами из пустынных северных краев, где жизнь едва-едва теплится в узких коридорах между сине-зелеными пустынями. Впереди, за неопрятно разлившейся посреди дороги лужицей, возвышался странно аккуратный для этого района города домик. Мальчишка, весело перескочив через лужу, уже дергал за звоночек у парадной двери, пока Интер, ругая себя за сумасбродную фантазию, стаскивал цепляющийся за золотое шитье камзола черный плащ и изрядно поднадоевшую маску, и думал про себя о том, что случится, если хозяйка дома случайно знает своего короля в лицо...
  
  Как только она открыла дверь, и мальчишка сунул ей в руки кулек с шоколадом, Интер узнал ее и растерянно улыбнулся... Энита с недоумевающим видом присмотрелась к его лицу и ахнула, а через мгновение опустилась на порог, безутешно, как в детстве, рыдая в сомкнутые ладони...
  
  Никогда больше король Белого города не оставался один. Никогда, до тех пор, пока бывшая графиня Синти, а ныне Ее Величество королева с детьми не проводила его тело вниз по реке, к тем древним краям, откуда некогда на Великий Запад, а теперь и на Восток прибыл старинный ситанский род правителей-воинов...
  
  Род, который во все века был единственным спасением Благословенной Элиады.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"