Тухватуллина Лилия : другие произведения.

Стихи 2014г

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:




  
  
   ВОДА
  
   Жизнь словно чай: она не надоест.
   Вы замечали: пресыщает кофе.
   Душистый чай душе близнец по крови -
   так завершить строфу имею честь.
  
   Она - вино: она всегда пьянит.
   В ней бриллиант, янтарь, рубин и яхонт -
   то, что приводит прямиком на плаху,
   но все-таки расцвечивает дни.
  
   Она - вода: иссякнуть ей дано.
   И ею до конца не насладиться.
   И будет жизнь сочиться, как водица,
   хотя в колодце обнажилось дно.
  
   Вода вберет в себя и мед, и соль -
   жизнь то горчит, то вновь бывает сладкой.
   И яд в ней растворится без остатка,
   сыграв однажды роковую роль.
  
  
   ГОРОД БЕЗ СОФИТОВ
     
   Я понимаю город так:
   бегущая рекой брусчатка
   куда-то вниз. Подвал - чердак -
   кафе... дежурная тетрадка.
   Я что-то пью и что-то ем,
   и дымные стихи слагаю,
   в которых прячется за всем
   нагроможденьем быль нагая.
   И на меня в кафе глядят
   вполне супружеские пары,
   юнцы с глазенками ягнят,
   субъект кудрявый в джинсах старых:
   детали это, не пустяк -
   артист, возможно, и бродяга.
   Я понимаю город так:
   дорога вьется из оврага
   наверх - и попадаешь в центр.
   Заиндевевшие трамваи,
   коленом скрипнув на кольце,
   со звоном в небыль убывают.
   Среди распаханных снегов
   скульптуры там честны, как звери.
   И ты проскальзываешь в двери
   подвала мыслей и стихов.
  
   ВЕТЕР ИЗДАЛЕКА
     
   И стала бы она простолюдинкой,
   ходила бы - святая простота -
   с рассвета и до сумерек с корзинкой
   по улицам, бульварам и мостам,
   и зелень предлагала всем пугливо -
   фиалки, что с Монмартра, не для нас.
   А мимо лошадь с заплетенной гривой
   катила бы плетеный тарантас.
  
   Как будто прошлой жизни атрибуты
   за окнами увидела сейчас.
  
   Она - в полуботиночки обута -
   глотает щи в трактире при свечах
   и слушает запальчивые речи
   и ругань. А потом, в себя придя,
   бежит к дверям, набросив шаль на плечи,
   под взглядами тоскующих бродяг.
  
   Порою оживают эти сцены -
   каких-то пьес, романов и картин.
   И для стихов моих они бесценны,
   как ветер для плывущих бригантин.
  
  
   НИЧЕГО...
  
   У него ничего за душой, только мир да кровать.
   Мир в окошко на кухне увидеть и спать сладко-сладко.
   У него и молитвы-то всей - про могилку слова
   и про то, что пора уже красить наверно оградку.
  
   У него даже сердце давно ни о чем не болит:
   шелохнется чуть-чуть и замрет под рукой, словно кошка.
   Вот досадно ему, что опять подоконник в пыли -
   протереть его тряпкой и выгнать на улицу мошку.
  
   У него и рассказов-то, может, на часик-другой,
   как увел он чужую невесту, влюбившись навеки.
   Мол, певунья была и с косой... ну и что? Ничего...
   И вздохнет тяжело, задрожат подбородок и веки
  
   А потом, как в тумане, вся жизнь. Все не то и не то.
   Ничего удержать не смогли ослабевшие руки.
   У него и любви-то осталось на боли глоток.
   И терпение есть переждать полстолетья разлуки.
  
  
   КОГДА-ТО
  
   Когда я сидела на подоконнике,
   высоты немного боялась.
   Доярки по небу несли подойники.
   Сушились подушки и одеяла.
  
   Сосед просил у мамы деньги.
   Она его в последний раз жалела.
   Старьевщик увозил тряпье на телеге.
   Было жестко и затекало тело.
  
   Я записывала какие-то фразы,
   не считая их вовсе никчемными.
   И поэтом не была ни разу.
   Мне хотелось гулять с девчонками.
  
   Но подруги мыли полы и посуду:
   прилежны были и скромны.
   Ветры майские приносили простуду
   и рокот первого грома.
  
   Возвращался из сада папа - на ужин.
   Утром снова ему в дорогу.
   Сывороткой голубели лужи.
   И счастья было ужасно много.
  
  
   НА ХОЛОДНОЙ НАКОВАЛЬНЕ...
  
   На холодной наковальне
   выковали тонкий месяц.
   Облака заночевали
   снова в незнакомом месте.
   Как петух проснется первый -
   солнце разольется воском.
   День качнется грустной зеброй -
   в арестантскую полоску.
   А когда наступит лето,
   станет день большим жирафом
   с шеей, к яблокам воздетой,
   а ногами - в сене ржавом.
  
  
   РЕЙС ПО РЕЛЬСАМ
  
   Когда помчится скорый поезд -
   к тебе, к тебе, к тебе -
   тогда бояться будет поздно
   нехоженых небес.
   Следить я буду из окошка
   за сменой облаков,
   и среди них моя дорожка
   протянется легко.
   И буду мчаться я в вагоне -
   туда, туда, туда -
   где нет ни боли, ни агоний,
   и тихая вода
   небесных рек прохладой манит.
   Растает солнца лик,
   дорога кончится в тумане.
   Нет рельсов. Все, тупик.
   Толпа попутчиков случайных
   усядется в бурьян.
   И кто-то выйдет в поле с чаем,
   а кто-то будет пьян.
   - Мы не доехали, нечестно, -
   воскликнет паренек, -
   давай вернемся, так чудесно
   пожить еще денек.
   И над толпой сгустятся тучи,
   вот-вот - и хлынет дождь.
   Как тяготит любая участь,
   когда другую ждешь.
   Пройдутся люди вдоль вагонов,
   а двери заперты.
   И все поймут, что это зона
   немыслимой черты.
   Тебя куда-то не пускают,
   и нет пути назад,
   как будто на глухом вокзале
   тисками ты зажат.
   И снова тронутся вагоны.
   Домой? Скорей, скорей...
   Но люди оторвут ладони
   от запертых дверей.
  
  
   СОЛНЦЕ
  
   Солнце старательной золотошвейкой
   вкось вышивает весну.
   Снова иду кружевною аллейкой,
   грусти давая уснуть.
   Мимо несутся в коробочках люди
   по городской мостовой.
   А вдалеке на серебряном блюде
   озера рыбарь живой.
   Словно кусочки гигантского торта,
   строги слоями дома.
   На полотенцах лугов распростертых
   замерли чада мамаш.
   Вот он - несет мне цветок одуванный -
   мальчик весенних кровей.
   Солнце склоняется над вышиваньем -
   новых цветочков в траве.
  
  
   УЛИЦА
  
   Я никак не разберусь,
   как здесь солнце крутится.
   Тени, словно сердце - грусть,
   наполняют улицы.
  
   Но за угол поверни -
   все полно сияния.
   В общем, улица сродни
   сердцу россиянина.
  
   То бурлит, а то тиха...
   То пряма, упрямица,
   то, хитрюга, в лопухах
   где-то затеряется.
  
   Ночь гуляет напролет,
   утром в церкви молится.
   А бывает, что умрет
   тихо за околицей.
  
  
   ЖЕНЩИНЕ
  
   И ступать ей в следы от сапог золоченых солнца,
   на рассвете вставать, на закате стелить постель.
   И за место под облаком розовым не бороться,
   и не мчаться куда-то, преследуя чью-то цель.
   Ей - лучиной - не рвать непроглядную тьму в темнице,
   только - деревом - бросить к ногам утомленным тень.
   И домой поспешить, если солнце уйти стремится.
   И не рваться к закату - к своей огневой черте.
  
  
   ЛЕТО И ТЕЛО
  
   Пышным цветом расцвело прекраснотелье,
   блузолюбие и голое подбрючье,
   шляповатость головы. На самом деле,
   летом люди откровеннее и лучше.
  
   От безъюбья на песке мужи страдают,
   не занудная нудистка блещет кожей.
   Бюст несет геройский дева молодая.
   Джинсльменом ей торит тропу прохожий.
  
   Тугоплавкость настоящего мужчины
   восхитительна под жарким солнцем пляжа.
   Отдыхающие цвета капучино
   добиваются эспрессо икр и ляжек.
  
  
   ЛЕТНИЙ СПАС
  
   Переполнили взбитые сливки
   голубую небесную чашу.
   Летних птиц поднебесные крики -
   утоление жажды молчащих.
  
   Шум листвы и качание веток,
   беспокойный прибой тополиный.
   Невесомость летящего лета -
   утешение душ неповинных.
  
   Искупались тенями березы,
   вымыв в озере косы и ноги.
   В чаше - белой смородины гроздья,
   пир полуночный для одиноких.
  
  
   ГРУСТЬ
  
   Привыкли волны в мрачный берег биться,
   и наступать, и снова отползать,
   ногтями рвать песок и прятать лица
   и голубые влажные глаза.
   Напьется небо темною водою,
   наполнит чашу жизни до краев.
   Подумаешь, не повстречались двое.
   Вот только море, глупое, ревет.
  
  
   КРУГИ
  
   И запасала бы жирок, большая рыба,
   а ты уходишь в свой мирок, такая глыба.
  
   Ты занялась бы, наконец,
   подсчетом жизненных колец,
   которые в воде нарисовала
   по воле случая и волн,
   плывя порой за горизонт
   без весел и ветрил и без штурвала.
  
   А петербургский глупый чиж
   уверен: скоро замолчишь,
   ведь ты, по правде говоря, большая рыба.
   А ты любой его урок
   и раньше знала назубок,
   но ведь чижи молчать, как рыбы, не смогли бы.
  
   Ну что сказать тебе еще,
   смахнув слезу с холодных щек?
   В кругах своих намаялась поди-ка.
   Спокойно к берегу плыви
   без слез, без страсти и любви.
   Когда-нибудь очнешься в месте диком.
  
   ...И вот еще один нырок,
   и ты уходишь в свой мирок,
   а кто-то невод опускает именной.
   Еще кружок, один кружок,
   и трудный к неводу прыжок,
   и ты простишься, наконец-то, с глубиной.
  
  
   ЛУННАЯ ГОРОШИНА
  
   Положили лунную горошину
   под двенадцать облаков - перин.
   Спят деревья рыжие обросшие,
   и туман над городом парит.
   Подросла принцесса невезения
   и вещуний не пускает в сны,
   отличая золото осеннее
   от зеленых фенечек весны.
   Скоро вновь негаданно, непрошено
   станет мир от холода ясней,
   и однажды выпадет горошина
   из небесных синих простыней.
  
  
   ЧУЖОЙ
  
   Он там чужой, но он и здесь чужой,
   от этой мысли никуда не деться.
   И вот кочует с раной ножевой
   в тоскующем и бесприютном сердце
   меж улицей, где он остался юн, -
   такой непрезентабельной и пыльной, -
   и этой горделивой авеню,
   купившей у него однажды крылья.
   Герой, конечно, вовсе не дурак,
   чтоб плакать по ночам и в стену биться.
   Он будет просто уходить во мрак
   и всматриваться в призрачные лица.
   Шепнет ему слова суфлер-душа,
   но сонный разум их не слышит боле.
   Он позабудет запах шалаша
   и стога сена в ювенальном поле.
   Но что мне до него? Ведь тайна тайн -
   судьба другого. Правда станет ложью,
   из уст моих попав в его уста.
   Дрожат у нас деревья разной дрожью,
   и дождь с дождем прольются вразнобой,
   и голос мой его не потревожит.
   И вдалеке сольется он с толпой
   других прохожих.
  
  
   ОСЕННИЙ ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
  
   В амбаре есть зерно и мед,
   а горемыка ветер
   никак спокойно не уснет,
   ворочаясь в подклети.
  
   Дуб за оградой - медный конь -
   подрагивает гривой,
   когда на грудь его ладонь
   кладет малец пугливый.
  
   Хозяйка яблоки берет
   из рук холодных сада.
   Лист - золотистый самолет -
   заходит на глиссаду.
  
   Проснулся ветер и, дрожа,
   направился к овину.
   Луну опять разъела ржа
   почти наполовину.
  
  
   КАК ПРОХЛАДНА СТАНОВИТСЯ ЖИЗНЬ
  
   Как прохладна становится жизнь.
   Осыпаются листья берез,
   тучи падают лужами вниз,
   не изведав прижизненных гроз.
  
   Как привычна становится грусть,
   ведь пришельцем из виданных снов
   дождь вступил в затяжную игру,
   постучав на рассвете в окно.
  
   Как тревожна становится ночь -
   тротуаров блестящая ртуть,
   темной кроны поклон неземной
   и рябиновый привкус во рту.
  
  
   СОЛОМЕННАЯ ПТИЦА СОЛНЦЕ
  
   Соломенная птица солнце
   почти не светит и не греет,
   и спит, наверно, где придется.
   Деревья без нее сереют,
   а снег мешается с туманом
   и скоро в нежить превратится
   между цивильными домами.
   Ты где, соломенная птица?
   Двор ртом широким белогубым
   жует разбросанные листья.
   Вновь выжимаю я из тубы
   стихи, хоть ими завались, а
   не перестанут строки виться
   и изгибаться возле рифмы.
   Соломины прекрасной птицы
   сломались в небесах о рифы.
   Мне не нужны лавины света:
   так - как сегодня - очень мило.
   Курится день, как сигарета,
   которую в сенях забыл он -
   кто с вечера зашел домой и
   чинил опять сырые сети,
   а за окном плескалось море,
   а он проснулся на рассвете
   и сети до земли расправил,
   они упали мягко в травы...
   Мне тюбик выжатый простится.
   Ты где, соломенная птица?
  
  
   МОРОЗЕЦ
  
   От красоты весенней без ума,
   пила ее медовое вино.
   Но мне по нраву русская зима
   с ее раздольной скатертью льняной.
   Хрустальная звенящая луна
   и солнца убежавший колобок,
   и долгая лесная тишина,
   и деревенский радостный лубок:
   резные ставни дома на снегу,
   поленница, деревья в синеве.
   И свадебный неистовый разгул
   румяных женихов, хмельных невест,
   старух веселых, крепких стариков,
   из бани выползающих едва,
   кур с петухом, спустившихся с шестков...
   Морозом этим наша Русь жива.
  
  
   РАДОСТЬ МОЯ ЖИЗНЬ
  
   Вкусного всегда мало, не правда ли, крошка?
   Когда отбирают стул, я сажусь на рогожку,
   и жду окончания трапезы: так неудобно и глупо
   держать на коленях порции каши и супа.
   Я не сошел с ума, я пью за твою удачу,
   если я долго не пью, то руки в карманы прячу,
   они у меня дрожат, и мне от этого тошно.
   Но я желаю тебе удачи, моя крошка.
   Кинопроектор мой с механической ручкой,
   пленку назад - вперед - и выберу кадры лучше.
   Наше с тобой кино рвется всегда, где тонко.
   Скоро допью коньяк звездчатый из бочонка -
   вот уже много лет его безрассудно трачу.
   Радость моя жизнь. Я пью за твою удачу.
  
  
   ГОРОД
  
   То нарастающий гул, то стихающий -
   город похож на море.
   Снова душа моя ищет пристанища,
   в темный ныряя морок.
  
   Ночь засверкает своими деталями -
   окнами и рекламой.
   Звезды блеснут как бокалы хрустальные,
   истины в них ни грамма.
  
   Что мне слова твои и обещания,
   пусть их сегодня ворох.
   Ночь разрываю руками, плечами я,
   переплывая город.
  
   Ветки в лучах, источаемых фарами,
   вспыхнули, словно хворост.
   Снова затихли с тобою на пару мы,
   мой задушевный город.
  
  
   СНЫ
  
   Сон обернется утром белым котом,
   будет за мной на кухню в сумерках красться,
   будет касаться икр пушистым хвостом,
   напоминать: ты ночью видела счастье.
  
   Днем возвращусь с прогулки, и в тишине
   комнаты теплой встречу большую пуму.
   Будет она спокойна очень, но мне
   странно напомнит сон - тревожную думу.
  
   Вечер взметнет на стены сотни огней,
   снег на стекле застынет - замершим титром.
   Ночью проснусь, увидев что-то во сне,
   будет ковер сливаться с пламенным тигром.
  
  
   ПОРОГ
  
   О, этот пьедестал порога -
   встать на порог, сойти с него ли.
   Как много все-таки, как много
   в судьбе подаренной - неволи.
   Луна висит нарядно в окнах
   настенным сувенирным блюдцем.
   Не нужно тишины глубокой,
   чтоб казнью ей не обернуться.
   И что мне до чужого блюда,
   небесного или за стенкой.
   Я все равно и дальше буду
   судьбу разменивать на сценки.
   Лить молоко в горячий кофе,
   себя фиксируя на стуле,
   как на обыденной голгофе,
   и вслушиваться в звуки улиц.
   И буду всматриваться в зиму:
   легка ли для меня дорога.
   Судьбой обласкана - гонима
   всю жизнь на пьедестал порога.
  
  
   ТЕАТР...
  
   Театр одного ненужного актера,
   не нужного совсем, оставленного здесь,
   в саду вишневом... нет, средь вереска и терна.
   И вряд ли прилетит к нему благая весть.
  
   Он ходит, словно тень, бормочет монологи -
   сам зритель, сам актер, а в прошлом - сценарист.
   С печалью на лице и очень одинокий,
   он просто сам с собой о чем-то говорит.
  
   Горит в театре свет. И ходит, словно призрак,
   единственный актер, похожий на меня.
   Небесный режиссер театра антрепризы
   его репертуар не хочет поменять.
  
  
   ДЕБРИ
  
   И растерли его, разморозили,
   дали водки глоток - просто боги, -
   показавшейся слаще амброзии
   в той берлоге.
   Над убежищем снег многоярусный,
   звонкий рог оловянного месяца,
   а поэт, весь в ледышках - стеклярусе, -
   с околесицей.
   По тропинке со старыми метками
   он повел за собою спасителей:
   роли в дебрях с дремучими ветками -
   относительны.
  
  
   МОЙ ЧЕРЕПАХОВЫЙ КРАЙ
  
   Так много вокруг суеты -
   как трав на лугах нераспаханных.
   Я, видно, боясь пустоты,
   наполнила мир черепахами.
   Они не лежат - не ползут
   в барханах песочного времени.
   Они пожирают грозу
   и делают небо сиреневым.
   Тучны черепахи вполне,
   ведь скукой смертельною вскормлены.
   Они не живут при войне,
   пугаются тучи бесформенной.
   Как голые камни чисты,
   в горниле луны прокаленные.
   Постелью им служат листы,
   что были утеряны кленами.
   А пьют черепахи туман
   и кажутся осенью пьяными.
   Кочуют они по холмам
   и явно гнушаются ямами,
   но падают в них иногда
   и ждут своего возвращения.
   Для них мои мысли - вода.
   Для них мои сны - угощение.
   Живут у меня на виду,
   запомнив и краски, и запахи.
   Они далеко не уйдут
   дорогой своей черепаховой.
   Для них моя доля - игра,
   пустыни песчинки - мгновения.
   Такой черепаховый край -
   живет в нем мое вдохновение.
  
  
  
  
  


Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"