Ренцен Фло : другие произведения.

Глава 14. Биржа труда. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

 []
  
  
  
  
  Глава 14. Биржа труда. Часть 1
  
  
  Здесь все выполнено в персиковых тонах. Персиковые стены гармонируют с температурой воздуха. Тепло, парко, душно, а где-то под потолком витает слабо уловимый запах - микс из застоявшегося кофе, моющего средства и "подгузников" для взрослых, пропитавшихся содержимым. Коридоры обозначены названиями "улиц": Лимонная аллея. Абрикосовый переулок. Каштановая. Только Персиковой почему-то нет нигде.
  
  - Андрей, мусор весь собрал?
  
  Киваю.
  
  - Хорошо. Тряпку принеси мне... ту... с бахромой... на швабре... и "Клорикс".
  
  Оказывается, для каждого вида грязи существуют свои тряпки, а понадобится мощь и тщательность химического оружия - поможет "Клорикс".
  
  Когда-то, в Ростове Аля Королёва, в замужестве Александра Вингерс, работала в городском конструкторском бюро, чертила детские сады, хлебозаводы, свинофермы и другие общественно полезные строения. Это было давно и, судя по тому, что здесь отказались рассмотреть ее переведенную с русского справку с работы, равно как и диплом инженера-экономиста, неправда.
  
  Поэтому фрау Королёва-Вингерс, Аля-Александра, стала заниматься другим общественно полезным делом, не требующим ни подобных дипломов, ни соответствующих навыков. На данный момент она трудится уборщицей единственного в Ротенторе стардома под названием "Рейнская пивоварня". И ей не пришлось подтверждать да переучиваться, это в тридцать пять-то лет, с двумя-то детьми да мужем, высказавшим свое решительное вето. Моей матери повезло больше - в русское турагенство по знакомству взяли. Но не у всех есть такие знакомства. У фрау Королёвой-Вингерс не оказалось.
  
  Она - моя теща. Моя жена - ее дочь - сейчас беременна. Поэтому с работой, с которой Оксанка, приезжая к родителям, часто помогала матери, сегодня помогаю я.
  
  Теще, кажется, неудобняк от моего присутствия. Да что там - уверен, она сквозь землю провалиться готова, только виду не подает. Будь я все тем же процветающим адвокатом, она бы вообще отказалась наотрез. И помощь я не сам предложил, просто так получилось. Но как только Оксанка неуверенно произнесла вслух, что может... я бы... я, увидев тещино сомневающееся лицо, кинулся уверять ее, что после циви меня в принципе мало чем удивишь. Это ее несколько успокоило, тем более, что ее напарница сегодня заболела, тесть во вторую смену, и ей пришлось бы тянуть все одной. Оксанка только-только оклемалась после болезни; ее мать под страхом смертной казни запретила ей приближаться к стардому, чтобы, не дай бог, еще чего-нибудь не подцепить. Поэтому жена, решив скоротать время, ломанулась за детскими вещичками в универмаг.
  
  У Оксанки не материн характер, ее соплей перешибешь, а вот теща кого хочешь поставит на место. Жаль только, что живет она больше не в России и вынуждена разговаривать не на своем родном языке, от чего и страдает последние пятнадцать лет. Со мной она с самого начала нашего знакомства держится непринужденно и в общем доброжелательно. Сейчас именно это помогает ей не провалиться сквозь землю.
  
  - Мам, давайте - я, - предлагаю.
  
  - Так, иди отсюда! - решительно протестует она. Туалеты и санузлы она моет сама. Уверяет, что, когда ей помогала Оксанка, она и ей не доверяла этого щепетильного дела.
  
   - Вон, кухню помой лучше.
  
  Я же мою полы в коридоре, натираю их машинкой, затем по большей части слоняюсь из угла в угол, собираю мусор, стаскиваю к тещиной тележке всякое барахло, которое потом разгребаю по мусорным пакетам, запихиваю грязную посуду в посудомойку, а те бабки и деды, что, будучи не совсем еще немощными, сидят перед теликом в джунглях из искусственных пальм, поглядывают на меня теперь с нескрываемым любопытством.
  
  - Александра, это твой сын? Sohn? - спрашивает тещу одна из бабок с аккуратно завитыми белыми волосами и татуажем на лице.
  
  Работает теща тут уже много лет и давным-давно стала для них неотъемлемой частью интерьера. Текучка среди обитателей нешуточная, но все же большинство из присутствующих здесь знает ее давно, называет по имени и пребывает в курсе тех ее дел, в которые она сочтет нужным их посвятить.
  
  - Да, - говорит она. - Зять. Schwiegersohn.
  
  Это только на русском "зять" не является производным от "сына".
  
  - Зя-а-а-ать... - c восхищением тянет другая бабка. Зятья к тем из них, у кого они вообще есть, не ходят даже проведать. Тещины акции растут на глазах.
  
  - Junger Mann, молодой человек, а вы учитесь? - спрашивает меня седой, усатый дед в байкерской жилетке и татухами на тыльных сторонах ладоней, пока сам переключает хронику жизни европейских королевских домов на повтор матча бундеслиги. В январе они не играют.
  
  - Нет, работаю, - вежливо улыбаюсь ему над своей шваброй, потому что как раз сейчас именно это я и делаю.
  
  - Кем?
  
  - Адвокатом.
  
  У сидящей рядом первой дотошной бабки захватывает дух, а я жалею, что заставил ее волноваться - мало ли, может, нельзя ей. Соображаю, что больничный корпус тут за дверью, на аллее Олеандров и несколько успокаиваюсь. Адвокатом. Слава богу, тещи как раз нет поблизости.
  
  - Кофейку хочешь? - предлагает та, появившись вскоре и объявив, что работа наша на сегодня окончена.
  
  По-моему, кофе тут стоит не для уборщиц... уборщиков. Однако теща, не дожидаясь моего ответа, наливает мне, нажимая на носик здоровенного алюминиевого термоса. Вопреки моим ожиданиям, кофе оказывается очень приличными и почти горячим.
  
  - Вы новенький? Фрау Томас уже целый час ждет!! - на втором глотке на меня, откуда ни возьмись, налетает огромная, внушительных размеров тетка в белых штанах и шлепанцах стардомовского персонала с длинной гривой кудрявых волос на голове.
  
  - А... чего ждет? - бормочу обескураженно.
  
  - Она говорит, что вы до сих пор не померили ей давление. О чем вы думаете? И вообще - почему не отпросились, прежде чем делать перерыв? Не инструктировали вас?
  
  - Он со мной, - спокойно осаживает ее теща.
  
  Беспочвенность собственных наездов не смущает тетку и, не удостоив ни тещу, ни меня ответом, она со словами: "Час назад надо было померить..." - уносится прочь в поисках новой ответственной жертвы.
  
  - Строго тут, - смеюсь. - Но хорошо, наверно, если за порядком следят. Старики присмотрены.
  
  - Присмотрены, конечно, - усмехается теща безрадостно. - За такие-то деньги. Они с ними как с детьми малыми носятся и разговаривают так же.
  
  Усмешка исчезает с ее лица. По ней видно, что она на старости лет предпочла бы скорее попасть в преисподнюю, чем сюда, в эту персиковую обитель, в которой, если разобраться, не так уж плохо.
  
  - А насчет порядка - это она только видимость создает. Тоже мне - накинулась на пацана, - добавляет теща с веселой материнской суровостью, а я только улыбаюсь, прихлебывая кофе.
  
  Циви вспомнил. Фамилия фрау Томас, моей несостоявшейся пациентки, напоминает мне другую женщину, только звали ту женщину фрау Тёммес. В стардоме, где я тогда работал, она была лежачей и даже есть сама не могла из-за склероза. В первую же мою смену мне досталось кормить ее с ложечки ужином, состоявшим из какой-то мутной, перетертой бурды. Она понимала, что надо открывать и закрывать рот, что и делала, а потом медленно и безучастно глотала. Ее темные, усталые старческие глаза глядели на меня покорно, грустно и слегка удивленно, а мне, хоть я и понимал, что ей надо питаться и это лучше, чем капельница, в тот момент казалось, что я совершаю над ней насилие.
  
  Потом в палату вошла старшая по уходу, принесла какое-то лекарство. "Ну что-о-о, как мы поели? Вот и сла-а-а-авненько" - вопреки детсадовскому обращению, голос у старшей был такой грозный, что ей бы им в бундесвере командовать. Ну, или медкомиссию возглавлять. Та же интонация, да и фигура тоже. В стардоме, где приходится поднимать стариков и мыть их, хилым и дохлым не место. "Та-а-ак, а теперь рот открываем! Открываем рот!" Фрау Тёммес покорно открыла рот, и старшая сунула ей нужное количество нужных таблеток под язык, а я живо представил себе, что вот бы мотя попала в стардом и кто-то чужой стал бы говорить ей таким голосом, грозным, нарочито веселым и бодрым до тошноты: "Окрываем рот!" - или заставлять есть или просто безобидно тиранить.
  
  Это хорошо, что они с фадером все еще в состоянии обходиться без просторонней помощи. То есть, фадер в состорянии ухаживать за ней, несмотря на возраст. А то я помню - отец рассказывал. Мотя уже начала страдать склерозом, но все еще не успели к этому привыкнуть, и как-то раз они с фадером ночевали у родителей. "Открываю я утром шифоньер", - говорит отец, - "смотрю, а там - мотя... сидит в шифоньере, держится за перекладину с вешалками". Отец - ей: "Мотя, вы что тут делаете?" "Как - что? Держусь. Упаду же. Качает страшно." А потом фадер ему разъяснил: это она думала - в автобусе едет, за поручень держится. Боялась упасть.
  
  После я делал много чего по уходу за стариками и не соврал сегодня теще, сказав, что после циви во мне в этом плане многое атрофировалось. А если не атрофируется, то как тогда вообще делать эту работу? А делать ее надо и надобность эта за последние годы сильно возросла и возрастет еще. Не ухаживают тут родные за стариками. Некогда, работают чуть не до семидесяти. Интересно, сможем ли мы? А за нами? Да в стардоме и уход более квалифицированный. Парикмахерская, спортзал, бассейн - если пользоваться можешь. И персиковые эти стены. Только что-то и мне сюда под старость лет не хочется. А фрау Тёммес я потом еще много раз кормил. Но то первое кормление почему-то запомнилось мне на всю жизнь.
  
  Когда выходим на парковку, Оксанка уже ждет нас, потирая озябшие даже в варежках руки.
  
  - Ну как? - спрашивает она, обнимая меня за шею.
  
  - Все помыл, - говорю просто, целуя ее.
  
  Видел бы меня гриновский комьюнити энгейджмент.
  
  
  ***
  
  - Ола, Лео.
  
  - Ола, Крис.
  
  Так зовет ее черноволосый щегол лет десяти. Увидев ее, черные его глаза под черными бровями, густыми уже, вспыхивают обрадованно.
  
  После нашей работы жена накормила нас сварганенным ей заслуженным обедом, а после теща навесила на нас с ней Фродо. Вернее, это я его прогуливаю, потому что он нехило тянет, и только мы с Димкой рискуем выводить его, не надев "строгого".
  
  Оксанка, уцепившись в мой рукав, уныло семенит рядом (холодно до стука зубов). Но теперь воодушевляется, завидев неподалеку от дома ее родителей вышеупомянутого пацана, который только что пинал мяч, как, кажется не пинают его даже в показных роликах в сети.
  
  Радостно поприветствовав, он пасует мяч ей, а она принимает и пасует назад ему. Так продолжается еще некоторое время: они играют немного вместе, он специально пасует ей еле-еле, осторожно и даже нежно, хоть до этого лупил классно, как эти самые Месси или Роналду, которыми они перебрасывались только что. Заботливость проявляет не по годам. И не мальчишескую.
  
  - Не обижает тебя? - деловито кивает в мою сторону, даже не глядя на меня. Говнюк мелкий.
  
  Она смеется: - Нет.
  
  А меня вроде и нет в помине.
  
  Вскоре пацан видит, что Оксанка запыхалась немного и прекращает игру. Она спрашивает:
  
  - Берке, ане дома?
  
  - Дома. Александра придет?
  
  - Да. Я тоже хотела.
  
  - Придешь? Приходи, - разрешает-приглашает он тоном радушного и делового хозяина, который надеется, что она придет.
  
  Потом нарисовывается какой-то его старший кореш или родственник, они: - Grüß dich, mein Dicker, здорово, толстяк, - здороваются, как здороваются у них взрослые мужики, то есть, за руку и прижавшись друг к другу щеками сначала с одной стороны, потом - с другой.
  
  А Оксанка взмахивает ему рукой на прощанье, и мы идем уже дальше и спинами слышим его зычный, не поломавшийся еще голос:
  
  - Эй, жду тебя!
  
  Дилек, его мамаша, работает на фабрике, а стрижками подрабатывает. Соседей стрижет подешевле, вот теща и ходит к ней. Оксанка тратиться на парикмахерскую тоже не любит, поэтому пошла сегодня за компанию. А я провожаю.
  
  - Заходите, - приглашает их в дом Берке.
  
  - Пошли мяч погоняем, - предлагаю ему. Не хрен щеглу к моей жене-для-него-тетке клеиться.
  
  Он соглашается, и мы выходим на участочек, где один на один возимся на прошлогодней траве, сначала перемерзшей, а потом слегка оттаявшей. Так, попинать просто да подоставать друг друга.
  
  - Че в ноги бьешь, - наезжаю, но - впечатлен. Это ж я насколько его больше и бегать вроде тоже могу - ан нет, как месит. Красавец.
  
  Пинаем, отпинываем друг у друга истрепанный его мяч на пустом участке, на котором сто лет тому назад я играл с Оксанкой в бадминтон, и на котором тесть спал и видел, чтоб мы с его дочкой построились.
  
  Но теперь участок этот купил кто-то и скоро застраивать будет. А дебилу-зятю, как безработному, кредит на покупку и строительство все равно не дали бы. И у него, у зятя, квартира все равно в других краях, так далеко, что хрен отсюда доедешь. Так что пронесло, и мне не пришлось официально озвучивать, почему я никогда не переехал бы жить в этот тухлый Ротентор, переквалифицироваться на служителя в каком-нибудь земельном суде или как они себе это там представляли.
  
  Пацан играет классно. Накрапывает дождь.
  
  - Давай одиннадцатиметровый, - предлагаю и строюсь, а он с разбега пробивает по камушкам, но я держу на этот раз.
  
  - Пойдем зайдем, - зову. - У Виктора киккер есть, настольный футбол.
  
  Мы заходим, и Фродо не рычит на него, наоборот - играться лезет.
  
  - Мне его выгуливать дают, - поясняет Берке. - Когда Виктор с Александрой уезжают.
  
  Он оставляет в дверях свой мяч, мы идем играть на втором этаже. Он и тут норовит уделать меня, засранец, удерживает центровую позицию, потом обманывает. Был у "гринов" один такой чувак - Мо, Мохаммед, работал тоже в файненс. По происхождению марокканец, но родился здесь. Как-то играл я против него два на два - он зверюгой оказался. Его б сюда сейчас, мне в подмогу, а то прямо косячно, как этот щегол мне его напоминает и сейчас меня натянет вот так, без вазелина.
  
  - За какой ферайн, футбольный клуб, болеешь? - спрашиваю его.
  
  - Эф Цэ Байерн. Бавария Мюнхен.
  
  - А чего? Не местные.
  
  - Они лучшие, чувак. Я на игру иду через месяц. Стопудово они в этом году, увидишь.
  
  - А сам чего в ферайне не играешь?
  
  Это я так, наугад. Но оказываюсь прав. А то стал бы он иначе в воскресенье фигней страдать. У футболистов все выходные - и не только - на год вперед расписаны. Футбол - это вам не шутки.
  
  Он пожимает плечами.
  
  - Запишись давай. Другие в твоем возрасте уже по сто лет играют.
  
  И в бундеслиге играет куча турок - и не только. Да официально, по документам они и не турки уже давно, а новое поколение, "наши".
  
  - Не-а. Пойду всерьез тренироваться - тетка Сибель к себе заберет.
  
  - А кто твоя тетка?
  
  - Старший комиссар полиции в Mordkommission, убойном отделе.
  
  - Ну! Во дела.
  
  - Ага... Там же вступительные нехилые, лажбеков не берут. А в ферайн пойду - пипец мне. Заметит. Она думает, я рвусь к ней, - усмехается.
  
  - А чего не хочешь?
  
  - Фиг ли там делать. Я лучше так. А ты тоже играешь? - спрашивает он меня.
  
  - Не-а.
  
  - А играл?
  
  - Нет. Я, когда как ты был, хорошо так не играл. Я великом занимался. И греблей немножко. И легкой атлетикой.
  
  А он даром что не занимается - бегает, как будто в свои десять на пять лет вперед нахавался эпо.
  
  - Тоже надо, - соглашается он. - Я бегать люблю. В школе все лажают, никто не может.
  
  - Как учишься?
  
  Он пожимает плечами:
  
  - В гимназию вроде направили.
  
  - Справляешься?
  
  - Пока что.
  
  - Я тоже в гимназии учился.
  
  - С ней вместе?
  
  - Нет.
  
  - А ты ей кто?
  
  - Ну, муж.
  
  - А. Так ребенок твой тогда?
  
  Пацан простой, как три копейки.
  
  - Ну, тест на отцовство не проходил, но вообще - мой, да, - отвечаю спокойно.
  
  - Давно ее знаешь?
  
  - Давно. Чуть постарше тебя был.
  
  Он удивляется: - А чего у вас тогда детей до сих пор не было?
  
  Ответить на этот вопрос так же просто, как на вопрос трехлетнего, откуда они берутся, эти дети.
  
  - Да нет, - продолжает он свои рассуждения, не верит будто. - Какой ты муж? Что-то плохо ты за ней смотришь. Болеет, вон. Была б моя жена, я бы лучше смотрел. Я бы работал, а она б не работала. Ты работаешь?
  
  Нет, это уж слишком. Откуда этот торчок... Что, теща нажалилась его мамаше?
  
  - "Была бы твоя жена" - возражаю спокойно. - Кто ж тебе ее отдаст? Она моя жена. И тебя на жизнь старше.
  
  И ростом выше, и в обхвате шире.
  
  - Ничего. Я не старомодный. Я уже ей говорил: ребенка усыновлю, когда по возрасту можно будет.
  
  "Говорил" он ей. Когда успел? И куда ему еще расти? Вон, уже какой взрослый. Я в его возрасте, разве что, в Йети влюблен был. Тоже мне, жестяной барабан, Мацерат хренов. Только этника не та немного, что у Оскара. Но ничего, он - современный вариант. Мы же тоже не старомодные, в ногу со временем идем. Уверен, он по достижении совершеннолетия гражданство себе то же, что и у меня, возьмет.
  
  Слова его - больше ленивые подколы, провокация. Зырит за мной, когда не удержусь и на него рыкну. Скубаться с ним за Оксанку я, понятно, не собираюсь, но чувствую, что если совсем спущу ему его дое...ки, сделаю скидку на то, что щегол еще, он не будет воспринимать меня, как мужика, и мужика взрослого. Мозги ему вправлять не собираюсь, но вообще-то он мне нравится. Спокойный пацан, мелкий еще, а уже с внутренним стержнем, и ценности здоровые, в принципе.
  
  Когда мы направляемся на выход, я делаю вид, что пытаюсь пнуть ему его мяч, и он не успевает отреагировать, когда обманываю, увожу, поднимаю, принимаю лбом, делаю его немного головой, потом ловлю, верчу на пальце. Фродо кидается на нас с бешеным лаем, потому что не переносит движений мяча в собственном присутствии.
  
  - Так ты играешь все-таки! - Берке - мне с укоризненным восхищением.
  
  - Не, не играю. Меня классе в первом-во втором пнули сильно, я потом вообще физ-ры боялся.
  
  - Kein Scheiß, Mann? Без базара, чувак? - не верит он. - Долго?
  
  - Недолго. Но на футбол так и не пошел. А велосипедистов пожизненно обижали все, - улыбаюсь.
  
  - И тебя?
  
  - Не, я того... утвердился. Ко мне не лезли.
  
  - Так ты не спортсмен сейчас?
  
  - Не, я адвокат. Это...
  
  - Знаю! Защищаешь от Bullen? Ментов?
  
  - Ну... по-разному.
  
  - Много зарабатываешь?
  
  - Много. Зарабатывал. Раньше.
  
  - А сейчас чего?
  
  - А сейчас я безработный.
  
  Он открывает рот. Безработный - это значит бомж. Неужели его шансы относительно Оксанки не так мизерны, какими изначально казались?
  
  - Из-за... кри... кризиса?
  
  - Нет.
  
  - Ты плохо работал?
  
  - Нет, хорошо. Просто я не захотел защищать... одних козлов. Которые платили мне. А защитил... таких...
  
  - Хороших?
  
  - Получше. А они не платили.
  
  - А как ты теперь без работы будешь все ей покупать? И вашему ребенку?
  
  - Новую работу найду.
  
  - Такую, где хороших защищают? - усмехается.
  
  - Да. И деньги платят за это.
  
  Уже темнеет, когда мы поравнялись с его домом. В прихожке виден свет. Наверное, Оксанка с тещей постриглись уже.
  
  Берке говорит спокойно и уверенно:
  
  - Я тоже хочу быть адвокатом.
  
  - Зачем?
  
  - Деньги зарабатывать. Ты, наверно, правда много зарабатывал. Она ж не ушла до сих пор.
  
  - Не только из-за денег вместе живут. Вообще не из-за них.
  
  - Тогда ты, значит, умный. Она, наверно, умных любит.
  
  - Она меня любит, - говорю ему спокойно, а дверь их открывается, и оттуда показываются они.
  
  Завидев меня, Оксанка потряхивает головой, а я улыбаюсь ей в сумерках. Она избегает новых стрижек. Честно говоря, разницы особой между "до" и "после" мне не видно. В порядок вроде привели. Красивая, как всегда. Но я улыбаюсь ей, поднимаю большой палец вверх.
  
  - А я все равно адвокатом быть хочу, - произносит Берке, тоже глядя на нее и не говоря ей ни слова.
  
  - Ты, главное, в футбол иди играть. А тетке так и скажи - посмотришь, - они уже подошли к нам, я беру Оксанку за руку и провожу рукой по ее волосам, легко касаясь ее губ своими.
  
  - Ладно.
  
  Даю ему руку на прощанье и он заныривает к своей мамаше, а я веду домой жену, заметив, что уже успел соскучиться.
  
  
  ***
  
  - А я знаю, какой подарок мы подарим Мариусу и Йетте на свадьбу! - она ныряет в машину, ее нехотя отпускает ко мне иссиня-черный январский вечер.
  
  На улице мороз, а у меня тепло. Постукивая зубами, сладко потягиваясь и согреваясь, она лезет ко мне получать дозу поцелуев. Освободиться с работы раньше восьми у нее сегодня не получилось, но настроение хорошее.
  
  - Не знал, что мы вообще едем, - бурчу в ответ.
  
  Она каким-то образом откопала пригласительную с пальмами и водопадами. Жаль, не сообразил вовремя от нее избавиться - и вот обнаружил сие произведение веддинг-планнерского искусства красующимся на дверце нашего холодильника.
  
  - Не будь занудой! Пригласили - надо ехать!
  
  - А ты в курсе, что до Нижней Калифорнии сутки лету?
  
  - Так ты развлечешь меня по пути, - щебечет она с удовольствием, и, не обращая внимание на мою уксусно-кислую физиономию, поет, томно скосив глазки: - Кстати, ты знал, что женщина-рак склонна к эротическим авантюрам...
  
  - Понятия не имел... блин, ур-род, - сигналю одному, мысленно давая себе честное слово вечером не ездить больше через Большой рукав.
  
  - Например, секс в самолете... в туалете... - ее и без того шаловливые глазки смотрят совсем уже масляно. Когда я вместо ответа с сомнением смотрю на ее слегка выросшие габариты, она прыскает со смеху.
  
  - Ну ладно... Можно в аэропроту где-нибудь...
  
  - А это не опасно? - торгуюсь уныло. - Ну, перелет... Пересадки, блин, две... Потом, Мексика - это ж третий мир почти... Еще заразу какую подцепишь...
  
  - Не подцеплю. И - наоборот - во втором триместре самое благоприятное время для путешествий. А в январе там как раз классно...
  
  - ...а в самолете простынешь под кондером... Ухо только вылечили...
  
  Когда мне чего-то не хочется, я могу быть настоящим ворчуном, занудой и нытиком. Дедом лет восьмидесяти. В такие моменты фадер с его неиссякающей энергией кажется рядом со мной пацаном-попрыгунчиком.
  
  А Оксанка веселится страшно, знай себе хихикает.
  
  Ее это щебетанье не прекращается и дома, где она продолжает обрабатывать меня, подмазываясь самым несвойственным ей образом.
  
  - Блин, там куча народу будет из Гринхиллз, - бурчу дальше.
  
  И все будут спрашивать, как я теперь устроился.
  
  - А тебе чего? Ты же не к ним едешь, а к другу.
  
  - Ага, тоже мне - друг. Эльти, блин... Фау-Гэшник хренов... Мог бы сразу куда-нить в Австралию запереться. Похрену, что не у всех его друзей вообще есть бабло на билет.
  
  - Да ладно тебе, Андрюш. А знаешь, что, давай так: будем считать, что это с его свадьбой никак не связано. Пусть это будет наш бэбимун...
  
  - "Бэби" - чего? - не понимаю.
  
  - Это когда в отпуск беременными ездят. Набраться сил перед тем, как появится малыш.
  
  При слове "малыш" ее глазки нежнеют, из них струится свет. Он теплый-теплый, ласковый-ласковый и такой искренний, что мои губы поводит беспомощной улыбкой. Как тут устоишь? Особенно, когда она кладет мою ладонь к себе на животик и кое-кто, почуяв папку, сразу пытается впрыгнуть в эту ладонь.
  
  Может, моей девочке и правда хочется в отпуск? Восстановиться после болезни, во время которой у нее на самом пике пропали ощущение вкуса и обоняние? Она все приговаривала, что мои пельмени в канун Нового года - это было последнее, что она запомнила на вкус и на запах и что это, мол, знак. А я просто пытался лечить ее и тупо мандражировал по поводу того, когда же пройдет у нее эта жесть. А тут еще морозы эти долбанули, да так, что на улицу вылезать не хочется, а ей на работу каждый день.
  
  Представляю себе ее, нежащуюся в теплой тихоокеанской водичке. Ее глазки блаженно зажмурены, она подставляет блестящий голый животик ласковым лучам солнца... но: - А если меня на собеседование пригласят... - ною дальше.
  
  - Подумаешь, мы ж на пару дней, не больше. И потом - ну, после подашь. Ну скажи "да"... - мурлычет она, когда лежит уже голенькая на кровати, а я щекочу ее языком между ножек, оттеснив подальше мысли о Мексике. - Скажи "да-а-а", - постанывает она, выгибаясь мне навстречу, когда я вместо языка, основательно разогревшего ее, тереблю ее рукой. - Скажи "да-а-а-а"!.. - стонет она уже громче, когда ласкаю ее жеще и яростней.
  
  Нежно мну ее сисечки, облизываю сосочки и: - Что сказать? - уточняю на всякий случай.
  
  - "Да-а-а-а!" О-о-о-о... - она лежит передо мной горячая, словно сочный, налившийся плод и не может уже говорить. Она стонет, а сама наблюдает, ждет, куда приведет ее моя рука.... сейчас... сейчас...
  
  Я веду ее и чувствую нереальную, пьянящую власть над ее телом, над всем ее существом. И - вот она. Эта струя поднимает ее на воображаемом гребне с белыми кудряшками пены, фонтаном вырывается из нее, а мне в очередной раз интересно, как она это делает.
  
  Мы делаем это иногда, делаем с самого Лондона. Можно сказать, это я ее приучил и каждый раз наблюдаю за ней с любознательностью исследователя и собственническим любопытством ребенка, забавляющегося с игрушкой. "Перезагрузка" - назвала она это однажды, когда попросил ее описать ощущения.
  
  Все-таки, насколько женщины от нас отличаются, думаю, проводя кончиками пальцев по ее голенькому, взмокшему, перезагрузившемуся телу. Мне б чего: потрахаться - и спать. Это если вкратце. Правда, с ней тянет на марафон и альтернативные дисциплины. А она сейчас лежит на бочку спокойная-спокойная, умиротворенная, глазки прикрыла и балдеет. Но спать не хочет, по-моему.
  
  Я уже пристроился сзади, вхожу в нее и выходить мне пока неохота.
  
  - Оксанка, вот как ты это делаешь, а?.. - толкаясь, шепчу ей на ушко, которое попутно кусаю.
  
  - Ну, я-то тебе скажу, но только у тебя все равно так не получится... - ее мордашка растягивается в хитрой, блаженной улыбке. - К тому же у меня ты есть - а тебе кто сделает?
  
  - Да я не про водопадики твои, - смеюсь, тиская ее и шлепая. - В курсе, что тут рылом не вышел. Нет, почему я так хочу тебя всегда, а?.. М-м-м?..
  
  Выхожу из нее и, повозившись немного, прокладываю себе альтернативный путь, который нагоняет на ее личико похотливо-жалобное удивление. Оно быстро сменяется выражением сладкой муки и кайфом подчинения мне. Да, к такому тоже ее приучил. Она же способная ученица. Такая способная, что, уверен, предвкушает уже, как мучительно-кайфово будет кончать сейчас, по-другому кончать, пока я в ней там. Да, вот оно.
  
  - Давай от этого еще... а че... - шепчу ей, пока ее бьет и швыряет из стороны в сторону, а я держу ее и вставляю в нее спереди руку, которая там, впрочем, не нужна.
  
  - А ты скажи "да" - плачет-стонет она и подставляется мне.
  
  - Как ты можешь сейчас думать о левом... сучка... - задыхаюсь, когда эта маленькая засранка толкается мне навстречу и сжимает его собой. Это нечестно. Там и без того узко.
  
  - Скажи "да-а-а"... ой... ой... ой-ой-ой... - тянет она слабеньким, тоненьким голоском, а я чувствую, как мне гасят свет.
  
  Да и железный я, что ли? Конечно, стояк-каменюка, только сколько ж так выдержишь. Но я жду ее, жду волну. Отчего-то кажется, что дождусь. Точно... вот она...
  
  - Да-да-да... - лепечет она жалобно, - ...да, Андрюшенька, мальчик мой... - (тоненько совсем): - ...о-о-о... - и опять из нее бьет фонтанчик и купает ее в бурных струйках и ласковых ручейках, а я... вот зверь... натягиваю ее... рву ее... еще... еще... шлепаю по ней, слушая плюхающиеся звуки, наблюдая, как во все стороны разлетаются блестящие брызги... тискаю живот... ты полегче, урод... но ей не больно же... ей хорошо... врываюсь в нее и заполняю ее собой... охренеть, сколько там у меня было и с каким напором... из меня вдавливается в нее низкий, глухой стон... приглушенный рев моей вырвавшейся бури... у нее там теперь тоже озеро... липкое озеро... или море... а я выхожу из нее... встряхиваю его над ней... но ей не противно... ей хорошо... ей хорошо со мной...
  
  - Скажи "да" - требует она.
  
  Я целую ее взасос. Вокруг нас мокро и липко.
  
  - Что сказать? - спрашиваю сквозь мокрые поцелуи.
  
  - "Да" скажи!
  
  - Что?
  
  - "Да"!!!
  
  - Да, - говорю и сосу ее рот и язык у нее во рту. В конце концов, сколько можно. Да я и не помню уже, на что должен был сказать "да". Помню, что у нее между ног все превратилось в воду, она вся превратилась в воду и растеклась передо мной, а я растекся в ней и на нее.
  
  - Ура! - она радуется, как маленькая, и победоносно сжимает кулачки.
  
  - Просто ты меня убедила. Тебе пора... на воду... на... море, - поясняю. - И вообще - ты уговаривать умеешь.
  
  После того, как мы помылись и перестелили постель, она устраивается спать в моих объятиях довольная и - чего греха таить - затраханная.
  
  - Болит?
  
  - Ниче...
  
  - Так что ты там придумала... насчет подарка... - бормочу сонно, убирая прядь волос с ее лица, а другую руку зачем-то вставляя в нее.
  
  - А-а...- она трется лицом о мою ладонь, ту, которая гладит ее личико, - ...да станцуем у них на свадьбе... танец разучим... слушай, тебе мало?.. М-м-м?..
  
  - Нет, просто я - маньяк озабоченный.
  
  Блин, а это все-таки засада. Может быть, она уговорится на что-нибудь другое?
  
  - А... деньги не будем дарить?
  
  - Подарим, конечно. А это - бонус...
  
  - А... под какую музыку?
  
  - Мана. Мексиканское. Свадьба же в Мексике.
  
  - Блин, Оксанка. Жопой вертеть...
  
  - Ты же умеешь.
  
  - Не хочу перед всеми... блин...
  
  Чувствую себя стриптизером или мальчиком по вызову, отчего меня аж передергивает.
  
  - Расслабься, детка, - она нежно треплет меня по заднице, которую я демонстративно сжимаю и отстраняю, прежде чем она успевает попытаться сделать больше. - Больно не будет, обещаю, - вставляет мне в рот язычок, недвусмысленно имитируя такие вещи, делать которые вообще-то по моей части. Отпускает с тихим смехом, когда начинаю возмущаться.
  
  Оксанка засыпает, посмеиваясь, а я не сплю еще некоторое время, держу ее в руках, глажу сыну и мечтаю о том, что вот уже прошли, выстраданы январь, Бáха Калифорния и мексиканские танцы.
  
  А потом она снится мне голая и стонущая. То ли она рожает, то ли кончает, то ли просто при всем честном народе трогает себя на пляже где-то в Нижней Калифорнии - только от ее вида мне даже во сне неймется. Поэтому я просыпаюсь, тихонько и нежненько вставляюсь в нее и трахаю спящую. Она просыпается уже перед самым своим пиком - или они просто так быстро у нее теперь настают.
  
  - Мы же... е...дем? - стонет она, глядя мне в глаза во время оргазма и улыбаясь легонечко.
  
  - Едем, - вздыхаю, кончая и разряжаясь немного.
  
  Что же с ней делать.
  
  ***
  
  Если ты - топ-юрист, отбоя от хедхантеров - охотников за (умными) головами тебе не будет никогда. А если ты облажался, твой бывший шеф натянул тебя фактически публично, в тебя с омерзением харкнула конкуренция, а Стар Лекс, некогда через раз упоминавший тебя в публикациях сделок, теперь упорно делает вид, что ты умер, только они забыли некролог по тебе написать, то... - должен ли я продолжать?
  
  Когда я работал в Гринхиллз, мне постоянно кто-то звонил, писал и домогался, теперь же все затухло. Чувствую, эти ребята вынюхали каким-то образом, что клиент я теперь неподходящий. Так что собеседование, которым я угрожаю жене, чтобы отмазаться от Мексики - дело, скорее, воображаемое, если не сказать: иллюзорное.
  
  Даже в ноябре, когда я начал было ориентироваться, но быстро сел на зад - и то не трогал резюме, которого от меня после не потребовали ни на кафедре, ни в Эльзе, но без которого инициативки, увы, не пишутся. А поскольку я решил более активно искать работу, да вообще - искать, мне теперь предстоят именно инициативки и все радости, связанные с их составлением.
  
  Не знаю, с чего конкретно я это решил. Я говорил уже, что жена не стимулировала меня в этом, просто делала вид, что я что-то ищу, и она со всем согласна. Не знаю даже, что это такое у нее, ведь она не из тех, что никогда не парятся и не из тех, что принимают все, как есть. Полагаю, она просто не хотела устраивать мне сцен, считая, что сама выше этого. Но когда заявил ей о своем решении, у нее вспыхнули глазки, да так, что она торопливо отвела их в сторону.
  
  Недавно мы были у моих, и я говорил с отцом. Вернее, я не собирался ни о чем таком с ним говорить. Просто стояли на балконе.
  
  - Слышал, Бад Карлсхайм заявку подал в ЮНЕСКО? - спросил я, засмотревшись на платановую аллею в парке, видную вдалеке.
  
  - Ну да. У нас же все отдыхали - и цари, и писатели. Сто лет назад. Больше. Только что это даст? Затухло все, - махнул он рукой.
  
  - Не настолько - развязку ж новую построили...
  
  - Работы точно не прибавится. - Вон, все тикают. Как вы с Антоном, - покосился он на меня. - А и что делать, одним туризмом живем.
  
  Потом, помолчав немного:
  
  - Андрей, ты... Словом... Короче, ты не бери в голову.
  
  - Что?
  
  - Что я тебе говорил про суд. Это я так. Нам же с нашей колокольни не видать. Хочешь - иди. Работа же.
  
  Я открыл рот, чтобы сказать, что вовсе не в этом дело. Что суд и правда не мое. Что мне никогда не хотелось там работать, да меня туда пока и не звали. Но он не дал мне сказать. Я только тогда вдруг заметил, что он нервничает, настаивая:
  
  - Нам легко говорить. А тебе семью кормить надо.
  
  Я устал уже повторять, что конкретно сейчас - не надо. Что деньги у нас есть и тратим мы их мало. Что в этом и выявляются какие-никакие преимущества моего недавнего вкалывания. Да отец и не это имел в виду. Я не такой, как он, и время сейчас не то, но я, как ни странно, понял, что он хотел сказать.
  
  Вот говорили мужики на свадьбе, мол, не сиди на арбайтслёзах. В шутку, конечно. Если кого увольняют, это зазорным не считается, слишком уж привыкло их поколение к тому, что они - никто, а система - все. Попрут с работы и ничего ты не сделаешь. А вот отец, кажется, с тех пор, как приехали сюда, ни разу на арбайстлёзах не сидел. И вообще - всегда работал, с самой школы. Потому что мужик работать должен. Иначе - сопьется или что там еще. Жена уйдет. И вообще, не мужик тогда. Да, это он и хотел сказать, когда нервно, дрожащими отчего-то руками зажег Голуаз и затянулся.
  
  - Ладно, па, - кивнул я просто, мол, понял. - Не надо, нельзя тебе, - попросил его.
  
  С дыхательными у него все хуже, и мне стало стыдно и больно, что он это из-за меня так. Сынаша, блин. Здоровый, самостоятельный дебил. Нет, чтобы отца поддерживать - расстраиваю его, как щегол тупой, который накосячил по пацанячьей тупости да борзости.
  
  - Ладно, - он поспешно затушил, тем более, что, кажется, приближалась мать, а она, типа, не в курсе, что он уже который год курит.
  
  Когда прощались, я, вопреки своему обыкновению - не люблю соплей во время прощания - сказал ему вполголоса:
  
  - Па, не кури.
  
  ***
  
  Саундтрек-ретроспектива
  
  Oscar Peterson - I got it bad (And that ain"t good)
  
  Amber Run - Fickle Game
  
  Би-2 - Компромисс
  
  Haelos - Dust
  
  Travis - Why does it always rain on me
  
  Haelos - Separate Lives
  
  Mando Diao - Ochrasy
  
  
  ***
  
  Андрюхин словарик
  
  
  ане - мама
  
  арбайтслёзы - Arbeitslosengeld, пособие по безработице
  
  веддинг-планнер - организатор свадеб
  
  Оскар Мацерат - главный герой романа нобелевского лауреата Гюнтера Грасса "Жестяной барабан", на протяжении всей жизни находящийся в теле семилетнего мальчика
  
  Стар Лекс - вымышленное название юридического журнала
  
  Фау-Гэшник - работник VG, то есть, административного суда
   эпо - эритропоэтин, гормон, являющийся допингом, известны случаи принятия ЭПО легкоатлетами, в частности, бегунами
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"