Ренцен Фло : другие произведения.

Глава 4. Сон-явь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

 []
  ГЛАВА 4. Сон-явь
  
  Какой сегодня жаркий день был. Носа на улицу не высовывал, все на работе, обдолбанный кондером, отгороженный от мира его ледяными стенами. Засел в стеклянном обелиске - и наблюдай, как плавится себе у подножия его под ногами у тебя жизнь в большом городе. И пусть плавится. У тебя-то своя жизнь. Ей без всего этого расплавиться впору.
  
  На работе сейчас косяк за косяком. Одна сделка накрылась на старте, другую отменили на финишной прямой. Не наши проблемы, обе сделки из эм-энд-эй, но все равно хреново. А работы и помимо этого навалом.
  
  В одном проекте Канненбеккер положился на устную информацию клиентов при составлении кредитного договора, мол, многолетнее сотрудничество, он их знает и всякая такая туфта. Хотя каждый урод в курсе, что все нужно сто раз записывать и документировать и им же потом для подтверждения отправлять. Дважды. Трижды. Оказалось, их финдиректор спи...дел по одному пунктику, финансирующий банк выпал в осадок, бабло завинтили, теперь наблюдательный совет - хвать за жопу исполнительный, те - хвать за жопу фина, тот пи...дит опять, на сей раз, мол, я вам, то есть, сука, нам, такого не говорил, ох-хо-хо-о-о-о... Шефу одна дорога - к Дилленбергу. Он - партнер, но уже много лет вместо живых проектов занимается делами по ответственности фирмы за ошибки в консультации. Хоть шеф и не ошибался, просто дурочку свалял, как последний мудило. Похоже, с профессиональной страховкой придется разруливать. Шеф на грани запоя, а я задолбался.
  
  А тут еще такое дело...
  
  Сейчас поздняя ночь, но мы еще не спим. Я только что вернулся и застал ее не в кровати, а за ноутом, что-то обрабатывающей.
  
  Теперь она смотрит на меня своими большими глазам... Каре-зеленая ее усталость обволакивает и меня, горестная безнадега не мечет молний, но пронзает насквозь.
  
  - Андрей, а... этого нельзя как-нибудь избежать?
  
  Не верю своим ушам. Да она это серьезно.
  
  - Ты прекрасно знаешь, что нет, - отвечаю ей резче, чем хотел.
  
  Оксанка, моя девушка, она ведь прекрасно сама все знает. И я думал, именно она поймет. Она ведь человек в этой сфере отнюдь не левый. Она ведь сама работала в Гринхиллз и знает, что такое ротация, и что мне придется ее делать. Что это - вопрос решенный. Но сейчас она ведет себя, как абсолютный чайник. Ноет, как... обычная баба. И пилит меня вдобавок.
  
  Да, последние месяцы работал я как-то многовато. Был unter Wasser "под водой", как говорят у нас. Она почти не возникала, зная, что все это не от меня зависит. Что в отличие от нее, работу свою я люблю, но когда из-за нее мы с ней мало видимся, мне тоже хреново. А мне, благодаря этому ее пониманию, было не так хреново. Да я привык уже почти, если честно. В конце концов, и у нее своя работа есть, любимая, нелюбимая, да хоть какая. А ротации я хоть и побаивался, но одновременно и ждал тоже - во-первых, пора по-любому. Во-вторых, продвижения охота, иначе нах...й было так въе...ывать. А перед ней сейчас про ротацию вывалил, потому что сегодня мне на работе сообщили, что это уже скоро будет. В смысле, в понедельник. И что, она думает, мне легко? Или у меня есть выбор?
  
  Но нет, вместо того, чтобы поддержать, как-то приободрить меня, что, мол, все получится, мы справимся, она начинает мотать мне нервы, и я с удивлением замечаю, насколько меня это раздражает.
  
  Она-то не слышала моих мыслей, предшествовавших этим словам, поэтому моя резкость ее удивляет и расстраивает. Скривившись, отворачивается, задерживает усталый взгляд на оконном стекле или на чем-то еще... или ни на чем...
  
  - Оксан, это же ненадолго, - пытаюсь смягчить.
  
  - На сколько?
  
  - На четыре месяца.
  
  - Ну, раз для тебя это недолго, - раздраженно пожимает плечами она.
  
  - Я не в этом смысле.
  
  Ненавижу, когда она становится такой колючей. Ненавижу. К словам цепляется. И у самой, что ни слово - подводный камень. Гребаный риф. А меня заставляет разруливать, лавировать между этими ее рифами. Коза. Да с ней еще хрен вырулишь. Все новые расставляет. Глядишь - раз, два - вот тебе и мозгое...ство. А мозги-то должны быть хоть у одного из нас.
  
  И что делаю я? Правильно: виляю хвостом, пресмыкаюсь:
  
  - Я в смысле - все будет хорошо, - обнимаю ее за плечи.
  
  - Конечно, будет, - подтверждает она спокойно, не высвобождаясь, но и не обнимая меня в ответ. - По выходным.
  
  - Ну почему...
  
  - Да до тебя и сейчас уже по-хорошему не дозвонишься!
  
  Так, правильно, давай, бл...ть, именно сейчас жалуйся, что тебе там еще не нравится в нашей ситуации. Ситюэйшн. Кто не понял: ситюэйшн - это не просто ситуация, это проблемы, типа. Не думал, на хрен, что они у нас есть.
  
  - Оксан, не надо сейчас, заранее так истерить.
  
  - Я не истерю, просто реально смотрю на вещи!
  
  - Ты - пессимист.
  
  - Лучше так, чем развесить уши, а потом постоянно разочаровываться!
  
  Блин, она думает, она одна устала, как черт, и поэтому может тут пургу гнать?.. Но я же не сопля какая-нибудь. Беру себя в руки в очередной раз, обнимаю ее нежно-нежно, заключаю в свои объятия и говорю самым мягким, примирительным тоном, на какой способен, иным словом, проявляю поистине ангельское терпение:
  
  - Оксан, это все не так страшно, как кажется. Другие тоже так. Вон, на полгода уезжают - и ничего.
  
  И только у немногих отношения не выдерживают. В порядке исключения. Правда. И - фигня, наши-то выдержат по-любому.
  
  Что это? Слезинка какая-то глупая, а? Там, в самом уголке глазика? Вот слабачок. Целую глазки ее:
  
  - Не расстраивайся, пожалуйста, вот так вот, заранее. Ладно? Плакса ты моя. Пошли спать, а?
  
  Она наконец сдается, прячет по своему обыкновению лицо у меня на груди, слезка высохла уже, а я пользуюсь тем, что она так близко, поднимаю ее лицо за подбородок, обцеловываю ее понежневшую усталость, чем срываю наконец полуулыбку с ее упрямых губ. Целую потом и их тоже.
  
  В очередной раз замечаю, что в тот момент, когда она злится, надо не прозевать, схватить ее, зажать покрепче, тогда можно повернуть вспять ее сердитость. Только как идеально сбалансировать терпение и настойчивость, нежность и грубость? Как, если и сам задолбался? Как, если на ногах не стоишь, башка трещит, ничего с утра не хавал, держишься на голимом кофеине, да еще внезапно узнал про ротацию и наспех должен был утряхивать вопросы по поводу ротационного жилья с тамошним офис-менеджером. А рассказать другим, как тут дома по мне убиваются. да еще было бы из-за чего - заприкалывают же. Ну так ни у кого и нет дома такого чуда в перьях. А у меня есть.
  
  - Пойдем-пойдем, - убеждаю ее, - Если ты еще хоть на что-нибудь рассчитываешь... А то я свалюсь и очень скоро. Хорош уже. Нам обоим пора.
  
  - Да мне доработать... - слабо хнычет она. Сама никакая, я же вижу.
  
  - Да хрен с ним, - машу на ноут.
  
  - Ага, сам закончил, типа, теперь можно и других отпускать, хоть им еще и не светит, - замечает она.
  
  - Да ни фига подобного, - режу я, решительным движением захлопываю ноут над всеми ее излияниями, - да сохранил, сохранил я, ну - ей, когда она издает какой-то слабый возглас.
  
  И ни фига я не закончил, если она хочет знать. Забил просто. На сегодня. А что - там, на другом конце, тоже спят же они когда-нибудь, блин. Это я так иногда, очень редко, отрываюсь и самовольничаю. И ей не мешало бы.
  
  - Давай покушаешь? - предлагает она тихонько, со вздохом.
  
  - А есть?
  
  В последнее время готовит она среди недели все меньше, есть-то особо некому, я домой почти только спать прихожу.
  
  - Нету, но я быстренько что-нибудь соображу. Не возражай, - настаивает она и уже метелит в кухонный уголок за стоечкой.
  
  И все готово, когда я переоделся и помылся. А потом я ем одной рукой, а другой прижимаю к себе ее, сидящую у меня на коленях, уткнувшуюся в меня носом. Дремлющую, кажется. За окном - влажная, паркая ночь, удушенная горячей, пыльной листвой, раскаляемая уличным электричеством, пропитанная испарениями, коими изобилует наш многоликий город.
  
  На особо длительные безобразия нас не хватает, но все-таки лучше, чем ничего. Мы не произносим вслух, что скоро они действительно будут у нас только по выходным, хотя, кажется, думаем оба.
  
  Вообще-то, дико хочется спать, но я все равно бормочу сонно, уткнувшись в нее:
  
  - Оксан, не парься. Все будет хорошо. Вот увидишь. Это время пролетит, глазом моргнуть не успеешь, - когда произношу это, понимаю, что тем самым пытаюсь приободрить и себя. Но вообще-то и правда уверен в сказанном. - А реветь из-за подобной ерунды вообще не надо, о"кей? Ну не думаешь же ты, что нам что-нибудь угрожает? А? Оксан, ведь мы же... непрошибаемые... - бодаю ее в подмышку, ей щекотно, - ...мы же любим друг друга... Я люблю тебя... - целую ее, а она "падает" в моих руках. - Глупенькая... - продолжаю целовать. Если бы она знала, как много мне дает уже просто лежать с ней вот так, держать ее в руках и целовать.
  
  - Я тоже тебя люблю... Да нет, конечно, с нами... да что с нами будет... Андрюш... нет, я просто, - она будто опять издает какой-то предательский звук, но на сей раз это - вздох, а не всхлипывание. Бормочет мне в грудь: - Я думала, мы этим летом поедем куда-нибудь вместе. Уже отпуск хотела брать, а теперь потерпеть придется. А ты ж знаешь, у меня терпения - ноль...
  
  Да, совместный отпуск теперь однозначно придется отложить. Блин. Я даже не говорю этого вслух, потому что она и так знает. Зачем ковырять.
  
  - Ничего, зайка. Вот вернусь и поедем с тобой куда-нибудь - знаешь, во многих местах летом вообще жарко слишком, туда лучше осенью ехать.
  
  Она делает вид, что соглашается, но сама, естественно, скулит - не вслух, про себя.
  
  Потом вдруг спохватывается и спрашивает:
  
  - Андрюш, а ты вообще где будешь-то? В каком офисе?
  
  - В Дюссельдорфе.
  
  Ну выдохни, выдохни почетче, это не так и далеко ведь. На машину сел, приехал. Глазом не моргнуть, сказал же.
  
  - А-а-а... - тянет она.
  
  А я смеюсь над ней. Уже два часа мозги мне крутит, а насчет такой банальности даже не поинтересовалась. Оксанка, что и говорить.
  
  Некоторое время мы еще бормочем друг другу что-то и сами не замечаем, как засыпаем.
  
  В ту ночь мне не снится ничего. Мне вообще редко снятся сны, когда она рядом, то есть, лежит рядом со мной в моей, в нашей постели, и я даже сквозь сон чувствую ее теплое, нежное тело и прикосновение ее обнаженной кожи к моей.
  
  
  ***
  
  Сквозь сон... Можно ли управлять снами? Что за вопрос - нет, ясный перец. Я - человек, живущий днем сегодняшним. То, чему еще суждено присниться, меня волнует мало, вернее, не волнует совсем. А вот то, что уже успело присниться...
  
  На выходных у ее отца юбилей, на который приглашены даже мои родители и Тоха. Как ни странно, наши с ней родители нашли общий язык. Я не придаю значения подобной ерунде, но Оксанка как-то незаметно познакомила их и старается это поддерживать.
  
  Сегодня она немного мандражирует, потому что вместе с Димкой организовала для юбилея несколько конкурсов и музыкальных номеров. В банкетном зале уже висят коллажи с фотографиями дяди Вити разных возрастов. И вообще, на юбилее она будет кем-то вроде тамады.
  
  Она часами возится с прической, макияжем, маникюром и в итоге почти в слезах, хоть и выглядит сногсшибательно. Мои замечания типа: "Оксан, че мучишься, брось нафиг все и гони в салон красоты", - только подливают масла в огонь, и я решаю стушеваться и не мешать ей, чтобы не начинать этот и без того хлопотный день с ссоры по пустякам. Мне хочется лишь одного: чтобы сегодня она надела платье, что подарил ей накануне.
  
  Я заметил, как щепетильно она до сих пор относится к материальному вопросу, зануда маленькая. Подчеркнуто не ожидает подарков, развлечений за "мой" счет или какой-либо траты "моих" денег на нее. Любитель она повыпендриваться. И все же подарки - любые - доставляют ей детскую радость, которую она очень бурно выражает - как и свою благодарность. И получать их ей, по-моему, никогда не наскучит.
  
  Платье я даже выбрал сам. А что там выбирать? На прошлых выходных ей надо было что-то ковырять по работе, поэтому я беспрепятственно улизнул от нее, соврав, что мне нужна какая-то фигня для кросса. Пошел не в универмаги на Майль, а, чтоб уж наверняка, в один из таких маленьких стильненьких бутиков на Дихтергассе - переулке Поэтов, где, вопреки его названию, отсутствует тухлый запах богемы, скромности или бедности, витавший там возможно в прошедшие века. В наш век отсюда, наоборот, за три версты несет роскошью, потому что на сем переулке от начала и до конца по обе стороны расположились бутики всемирно известных кутюрье.
  
  Пока она возилась дома с очередным глюком в хоум офисе, я нашел в одном бутике как раз такое платье, какое искал, а в другом еще одно, которое тоже прихватил, потому что оно было небесно-голубого цвета. При оплате продавец с сияющим лицом сообщила мне, что оно в уценке, поскольку сейчас - не сезон для небесно-голубого. А я, внутренне посмеиваясь, решил после обязательно поделиться этим с Оксанкой. Выразить ей мою радость по поводу того чрезвычайно удачного факта, что моей девушке идут такие уцененные цвета. А ей послал фото обеих моделей.
  
  "Ой, а для кого это?"
  
  Не дожидаясь моего ответа, который я, впрочем, не собирался ей отправлять: "Ты что, в Пике сейчас?" (один из вышеупомянутых универмагов) "Там, кажется, сейчас распродажа."
  
  Далее: "А разве ты знаешь мой размер?"
  
  У нее явно уже зудит все.
  
  "Короче, наверное, все-таки светло-голубое, то, другое темновато."
  
  Попозжá: "А они очень дорогие?"
  
  Если оба вместе, то как твоя Клавинова.
  
  "А то ведь всевозможные праздники прошли, и ты и так уже подарил мне очень дорогой подарок. Боюсь, этого мне теперь не отработатьJ".
  
  Если постараешься...
  
  Когда я наконец дошел домой, куда идти с Дихтергассе минут двадцать, она ждала меня в дверях нашей квартиры, переминаясь с ноги на ногу. Увидев уже на сумках лейблы вышеупомянутых кутюрье - одного французского, другого, как я потом узнал, ливанского, слабо ахнула, всплеснув руками. Достав, заахала дальше:
  
  - Охренеть... с ума сошел... зачем...
  
  - Мерь давай! - засмеялся я.
  
  Насчет того светло-голубого я не переживал особо, да она и схватила его первым. Этот цвет был ее любимым, а когда она надела платье из атласной ткани, без рукавов, с V-образным вырезом, подолом длиной где-то до икр, но разлетающимся во все стороны до "выше колен" и оголяющее ее ножки почти до того места откуда они растут, я восхищенно сделал: "М-м-м-м!" и попытался усадить ее на колени, чтобы проверить, как оно сидит.
  
  - Мне идет? - спросила она, на самом деле отлично зная, что идет.
  
  - Ты в нем похожа на богиню из греческой мифологии, - говорю задумчиво, уже прикидывая, что бы ей к этому прикиду подарить золотое.
  
  Помассивней желательно. Почему-то мне кажется, что с небесно-голубым непременно пойдет золотое. Еще пацаном видел какой-то старый голливудский фильм про античную Грецию. Одной из богинь была такая сисястая блондинистая тетка с огромными губами. Она постоянно носила разлетающиеся небесно-голубые наряды, золотые колье и браслеты. Мне было лет десять, и я весь фильм не мог оторвать от нее глаз. А теперь думаю, какое счастье, что моя краля не похожа на ту блондинку.
  
  Она, тем временем, рванула мерить еще "это, другое", стоившее почти вдвое дороже первого. А я же ради него все это затеял. И когда она вышла ко мне в коротеньком, облегающем, на вид простеньком коктейльном платье из темно-синего кружева и без рукавов, я, молча наблюдая за ее дефиле передо мной - "Чего молчишь?.. Не идет мне?.. Темное слишком..." - вдруг грубо схватил ее за тонкие, хрупкие голые запястья, сунул руку под коротенький ее подол, сорвал с нее трусики и оттрахал прямо в этом платье, прижав к стене, пока она сначала сладостно вырывалась, а потом отдалась мне с не менее сладостной покорностью. И я ничего не сказал ей про то, что она уже принадлежала мне в этом платье. И не раз. И всегда мне приходилось брать ее силой, прежде чем она все-таки отдавалась мне.
  
  Да, оказывается, дарить платья суперприятно. А как горячо, когда тебе их потом демонстрируют. А ведь это было лишь прелюдией, хоть никакого главного действия я тогда и не планировал.
  
  ***
  
  Юбилей справляли в банкетном зале при католической церкви в Ротенторе. Собрались гости, и их дети бросились врассыпную по небольшому скверику. Оксанка прежде раздала им по шарику, и теперь они носились с ними, оглушительно визжа, когда очередной шар лопался о колючие кусты.
  
  Скверик этот громко именуется парком Плёри в честь одноименного французского города-партнера. Еще один плод амикаль - большой добровольно-принудительной дружбы с Францией, любимым, ненавидимым некогда соседом. А дружба была судорожно основана когда-то стараниями де Голя и Аденаэура. Стариканы поняли, что постоянная грызня задолбала и что надо забыть, что в течение семидесяти лет "мы" три раза нападали на французов и очень жестко их дрючили. Что надо как-то жить дальше и налаживать торговые отношения. Нам надо было вылезать из задницы и международного изгойства, порожденного поражением после Второй Мировой и каким-то образом смывать клеймо агрессоров, массовых убийц и изуверов, а французам - оттеснить америкосов и стать первой из сил-победителей, участниц Альянса. И была основана амикаль и закреплена международным соглашением. Мол, отныне мы ведем политику примирения. Нет, менталитеты от этого не поменялись, любить мы друг друга тоже больше не стали. И все равно при всем их совместном прошлом - важное, нужное дело, конечно.
  
  И французский в большинстве школ преподается, как второй иностранный. Вот только я учить его отказался - да как такое вообще произносить? язык коверкать? не-е-е, без меня - выбрал латынь. А Оксанка учила и иногда издевается надо мной, ляпнет что-нибудь на французском и - зырь мне при этом в глаза наглющим таким взглядом. Меня это, естественно, заводит, и тогда я, как правило, целую ее, затем хватаю за волосы и, направив в нужное русло, заставляю продолжать на этом же языке, настаивая, что кто говорит "а", обязан сказать и "бэ". Но я отвлекся.
  
  Мы с Димкой таскаем стулья, а мать с тетей Алей возятся на кейтеринг-кухне. Дядя Витя общается с гостями. Зал уже украсили накануне.
  
  Оксанка с Ленкой, которую после стольких лет тоже вижу здесь, расставляют на столах вазочки с цветами. С Ленкиными родителями Оксанкины тоже тесно общаются.
  
  Тоха куда-то сгинул, а ведь ему развлекать нас своей музыкой добрую половину вечера, пока главный контингент не пойдет дергаться под золотые хиты своей молодости. Но до этого далеко. Гости еще не расселись, аперитивы - на улице, поэтому играть никому и не надо. Все же Оксанка мандражирует, как ответственная за организацию, поэтому подметеливает ко мне:
  
  - И где он, блин...
  
  - Не знаю, - пожимаю плечами, задавленный стульями. Охренеть, как их много и как нас с Димкой мало. И правда, пока свободен - помоги, блин, брату тяжести таскать. Вот Тоха-извечный откос. Может, уже накатить можно? А то гости там вовсю аперитивят. Как бы раньше времени не споили юбиляра. Оксанка читает мои мысли, кроме того, ее так трусит, что ей срочно надо прийти в форму. Сообразив на троих, она тащит пузырь чего-то, бутылочку газировки и бокалы для лонгдринков. "Чем-то" оказывается светлый ром, в который она больше для цвета капает тоник, и мы быстренько соображаем.
  
  - Ксюша, смотри, тебе же еще весь вечер вести, - предупреждает неизвестно откуда нарисовавшаяся Ленка.
  
  Заботливая, в своем амплуа. Я очень рад видеть ее сегодня. Весь день она то и дело бросает на нас взгляды, улыбается. Рада за нас, я же вижу. Что, любовь нашу за три версты видать, да? Она, как никто другой здесь, в курсе о нашей истории и обо всех терзаниях, которые нам пришлось испытать - и которые в прошлом остались, говорю себе, отметая недавние запары моей половинки.
  
  - Лен, пойдем с нами, - зову ее я, а Оксанка добывает ей тару.
  
  - Ой, Ксюш, нет, такое, как вы, не буду, - машет Ленка и смеется.
  
  - Извини, Ленусь, просекко апертивщики высосали, а подкрепление не охладилось еще, - смеется Оксанка, однако с заговорщическим видом ныряет куда-то и возвращается с Ленкиным бокалом, наполненным золотисто-оранжевым: - Так, благодари судьбу, что организатор - твоя лучшая подруга! Блатным - "аперол шпритц"! - на который Ленка дает себя уговорить уже куда более охотно.
  
  Они с Оксанкой чмокаются в губы, а мне смешно наблюдать за этим. Вообще-то, я в курсе, что они друг другу кем-то вроде сестер приходятся. Но то, как Оксанка на моих глазах дарит другой девушке этот безобидный, чмокающий поцелуй, меня вдруг нешуточно заводит.
  
  Нет, у меня никогда не было желания заняться с ней сексом втроем. А даже если бы и было - рискни я хоть один только раз намекнуть ей про еще одну бабу (не мужика, само собой) у нас в постели, мне незамедлительно открутили бы не только яйца, хотя их, вероятно, в первую очередь.
  
  Но сейчас эти невинности разогревают меня. И я невольно задерживаю взгляд сначала на ее шаловливых губках, с которых все и началось и которые она - м-м-м - как раз невинно облизывает, потом уже ласкаю взглядом всю ее горяченькую фигурку. И почему только девушки думают, что, чем сложнее прическа, тем привлекательней их это делает. Или они не из этих побуждений тратят столько времени, сил и бабла на подобную хрень? Нет, я никогда не пытался их понять. А за бесплатным советом, мол, на что смотрят мужчины, ко мне никто никогда не обращается. У нее красивенькая, изящная головка, отмечаю про себя, тем самым отдавая должное ее стараниям, а сам скольжу взглядом вниз по ее длинной шейке и наслаждаюсь сексуальным видом ее спинки, попки, ножек, словом, всей ее фигурки в коротеньком, облегающем темно-синем кружеве, из-под которого то там, то сям проглядывает ее золотистая кожа.
  
  Так хотел ее сегодня утром, когда она только-только его надела, что сам надел на нее прозрачные чулочки, хоть она и пищала, что, мол, жарко. Но я допустил роковую ошибку насчет тайминга, не учтя совершенно, что приставать надо было, пока она еще не замутила прическу. И мне, увы, решительно и очень жестоко не дали, ведь я, блин, мог ее помять. Ну так еще не вечер, твержу себе, попивая свой лонгдринк, а сам ем ее глазами, пока эти обе трещат о чем-то своем.
  
  - Давай-давай, - прикалывается Оксанка как раз над Ленкой, - ты же там, у себя, шагу ступить боишься со своими оболтусами.
  
  - Ну, не все оболтусы, - смеется Ленка. - Некоторые вполне нормальные ребята. Вспомни нас с тобой.
  
  - Вот-вот, я как раз об этом, - смеется Оксанка.
  
  - Но вообще-то правда. В своем районе я теперь лишний раз ни в клуб, ни в бар какой-нибудь не могу сходить.
  
  - Косячно, что ученики увидят? - спрашиваю.
  
  Она кивает с улыбкой.
  
  - А ведь ты так танцуешь отпадно, - обнимает ее Оксанка.
  
  - Да уж. Как-то раз поехала на классенфарт, пошла с ними на дискотеку - присмотреть, и начала даже немножко танцевать, так они там все попадали, даже девочки, мол, фрау Штихлинг, вы так классно танцуете!
  
  - Ну ничего, сегодня оторвемся, - утешает ее Оксанка, - Здесь ты далеко от всех-всех.
  
  И мы все вместе чокаемся и допиваем.
  
  - Чего к нам-то никогда не приезжаешь? - докапываюсь я до Ленки.
  
  - Почему никогда... не получается просто... - смущается она.
  
  В личной жизни у нее то ап, то даун. А значит, в среднем арифметическом то, что сейчас - нейтралка. Так что на данный момент ее проектом является "доделать уже поскорее этот пояс" - черный, по дзюдо в смысле - "...а то зря, что ли, столько лет и сил потратила..."
  
  - Просто со мной с некоторых пор неинтересно тусить было, - нежно и без подколов говорит Оксанка, не боясь произнести вслух то, о чем я, конечно, догадывался. Кому охота вечно быть третьим-лишним в нашей с Оксанкой компании. И наши младшие - они же младшие. - Но ничего, - продолжает Оксанка изменившимся, помрачневшим тоном: - Теперь опять станет интересно.
  
  Вот так, без предупреждения отрезала. А я-то думал, мы все замяли и утрясли накануне. Разочарован, что сказать. Да, что сказать? Оксан, как ты можешь. Я такого от тебя не ожидал - что тебя потянет обсуждать наш... назовем его "временный челлендж" с посторонними. Пытаюсь бросить ей укоризненный взгляд, на который она не обращает внимания.
  
  В этот момент в зал входит Тоха, и я слышу, как он говорит кому-то по-русски:
  
  - Теперь они поменяли графику. Я читал, что это - эволюциόн, эволюция, да?
  
  - Да. Г"афика, - говорит ему спокойный, уверенный голос, слегка картавящий букву "р". - Нет, Антон, мне тебя не пе'еубедить, скукота твои танчики, - смеется девушка низенького роста, с пышными формами и тонкой талией, курносенькая, голубоглазая, лицо - в обрамлении пышных, кудрявых светло-русых волос. Ренатка, Оксанкина троюродная сестра. А-а-а, ну так братан времени даром-то не терял. - Для меня "улит только Дота и ничего более.
  
  - Рената, ни фига не Дота, а Старкрэфт! - кричит ей возмущенно Димка. Блин, куда б свалить от игрушечников. Хотя в танчики я тоже играл. Раньше. Тоху и подсадил.
  
  - Спо"ный воп"ос, - отвечает она Димке. - Нет. Бесспо"ный. Но Антону сейчас все "авно, ему нужно соб"аться и показать нам класс. Ве"нее, джаз. Где твоя г"уппа, Антон?
  
  - Моя группа имеет сегодня выступление, и поэтому играю я один.
  
  - Да ты не боись, Антон. Ты сделаешь это. Все будет супе", - Ренатка кладет руку ему на плечо.
  
  - А я и не боюсь.
  
  Еще бы. Когда он боялся-то по тому или иному поводу, тем более, раз тут такое дело, смеюсь про себя. Отвлекся от Оксанкиного косяка, произошедшего только что. А Тоха, заметив, как я беззвучно над ним угораю, успевает подвалить ко мне и шепнуть, что, мол, прикинь, она из Ростова приехала, и учится здесь в ТУ в Магенштадте на программиста. Охренеть. Вот в Ростове девушки какие, оказывается, красивые. И умные. И в Доту играют. А знает она только русский и английский, блин, и учится даже на английском.
  
  - Ниче, братан, справишься, - подмигнув ему, как можно более покровительственно хлопаю его по плечу и как можно более демонстративно поднимаю вверх большой палец, предварительно глянув на Ренатку. Она улыбается, мягко так, снисходительно. Понимающе. Кажется, с чувством юмора у нее тоже все в порядке.
  
  - Drecksack. Гад, - тихонько смеется Тоха, особо, впрочем, не парясь и отваливает к своему синту.
  
  Через мгновения зал наполняется спокойной музыкой, разбавленным, ненавязчивым салонным джазом. Услышав, как старается брат и как хорошо у него выходит, Ренатка слегка удивленно и одобрительно кивает. Ей нравится.
  
  Весь вечер я не без удовольствия наблюдаю за этой наклевывающейся парочкой и радуюсь за Тоху, потому что Ренатка мне нравится, в смысле, нравится, что он нравится ей и что ей нравится в нем, по ходу, не только его рожа. Первый раз вижу, чтобы какая-то девчонка вела себя с ним с такой здоровой самоуверенностью, а он, наоборот, так ее обхаживал в свободное от "работы" время, а за "работой" глаз с нее не спускал. По ходу, запал наконец на кого-то наш ловелас. Пока он играет, Ренатка не отходит от него, слушая его с бокалом в руке, причем выглядит это у нее совершенно естественно. Она производит впечатление человека без комплексов, неглупого и знающего себе цену. И хоть она, вероятно, моложе него, ее уверенность в себе делает ее взрослее.
  
  А что в Ростове девушки красивые, думаю я, переключаясь довольным взглядом на Оксанку - это я и сам заметил, причем очень давно уже. Иногда мы с Оксанкой не без улыбки наблюдаем за тем, как они переглядываются и переговариваются. А я хорошенький уже, не столько от выпитого - мы с ней умеренно накатываем, в рамках - сколько от нее, сидящей рядом со мной. Мне мучительно хочется посадить ее к себе на колени, как я обычно это делаю, но пока неудобно как-то. Попозже, может быть. И меня жжет давно уже, сквозь одежду жжет прикосновение ее тела.
  
  - Так, пора уже отпустить его, пусть потусят вместе, а я начну программу, - говорит она, озабоченная счастьем младших.
  
  Когда смолкает очередная композиция, она хлопает стопку для храбрости. Я целую ее, ободрительно сжимая ее пальчики, а она берет микрофон, встает, я успеваю слегка хлопнуть ее по попке, а она со словами:
  
  - Дорогие гости, минуточку внимания. А вот под каким знаком зодиака родился наш юбиляр, вы хоть знаете? - начинает первый конкурс.
  
  То ли ей помогают эн раз по сто грамм того или того, то ли тот факт, что публика - "свои" - ей быстро удается ими завладеть, и вот они уже смеются над ее приколами, участвуют в юморных викторинах, танцах, караоке-конкурсе и тому подобных вещах. Выпито как раз столько, сколько требуется, чтобы никого к этому участию принуждать уже не надо было. Вечер летит незаметно, а она иногда делает "обход" - прыгает от родственника к родственнику, в промежутках успевая побеситься с Ленкой под "Спейс", Глызина или еще кого-нибудь, кого я когда-то слышал в плейлисте моих.
  
  Игры и конкурсы уступают место произвольно-танцевальной программе, после которой контингенту среднего возраста быстро становится жарко, и многие выходят подышать. Самое старшее поколение продолжает сидеть за столами. С ними Оксанка, ее мама и дядя Витя. Какая-то из бабушек затягивает: "А-а-а-аг-ней так много за-ла-а-ты-ы-ы-ых...", к чему моментально подключаются другие бабушки и Оксанка, которая вытягивает: - ...на-а улица-ах Бад Карлсхайма-а-а..." - потом поют что-то еще. Дядя Витя очень внимательно слушает, а тетя Аля говорит вполголоса, толкнув кого-то в бок: "Витя вон как задумался. Это ж ему поют."
  
  Иногда кто-то из бабушек и дедушек поглядывает в мою сторону, и мне даже кажется, что я слышу произнесенное тихонько "зятек", что старательно пропускаю мимо ушей. Еще пару раз раздается "aнвальт", адвокат, произнесенное уже благоговейно, с придыханием. От родни чего только не услышишь забавного.
  
  Мои тоже где-то здесь и смешались с другими гостями. Они не скучают, и я не вижу особой надобности к ним подходить. Тоха серьезно занят Ренаткой, и мы с Димкой, который грузится по поводу каких-то косяков на магистратуре и говорит сегодня мало, пьем в основном вдвоем.
  
  - Ну че, давай, - говорю ему, но он внезапно отказывается от следующей, предлагая и нам выйти на воздух. Здесь и правда душно.
  
  Собираюсь умыкнуть с собой и Оксанку, но с удивлением замечаю, что она уже куда-то ускользнула. Наверное, губки подкрасить, усмехаюсь по себя. Мы выходим.
  
  - Ну, а если тебе самой...
  
  - Ты что! Никогда! Это ж не в моем стиле, - слышу ее уже нетрезвенький, с усмешкой, голос. Да нет, вот же она, болтает поодаль с Ленкой, стоит ко мне спиной.
  
  - А он...
  
  - Да дождешься от него, как же...
  
  А разговор-то наверняка обо мне, им же, бабам, больше и поговорить не о чем. Так, чего там от меня не дождешься?
  
  Рулю туда, а до меня уже доносится:
  
  - И вообще, ему работа его важней.
  
  Та-а-ак, реально про меня. И на злобу дня. Только злоба-то меня теперь берет.
  
  - Нет, я лучше удушусь, - продолжает она, - чем самой заговаривать об этом первой. Это он должен захотеть. Он же мужчина. Только по-моему - дохлый номер. Вот недавно опять у его родителей были, и он - прямым текстом, что не хочет, мол, не готов еще. Да и зачем - ему ж и так хорошо. И о чем тогда говорить. Тошнит, когда вспоминаю. А унизительно как, и представить себе нельзя...
  
  - Ксюш, ich glaube, du übertreibst, по-моему, ты преувеличиваешь. Видно же, как он тебя любит.
  
  Ленкин взгляд падает на меня, подошедшего уже почти вплотную, но Оксанка не обращает на Ленкино изменившееся лицо никакого внимания. С ней же как - прорвало, так прорвало.
  
  - Ага. Любит, конечно, - соглашается она. - Иногда даже очень. Когда у него время на меня находится.
  
  Блин, ну вот не сучка ли. Еще мгновение назад я был твердо намерен обратить все в шутку, а потом аккуратненько эвакуировать ее и крупно поговорить где-нибудь в укромном уголке. Теперь же меня так и тянет просто ее стукнуть. Прямо здесь. А что, как в каменном веке: дубинкой по башке - и в пещеру.
  
  - Еще как находится, - говорю ей, подавляя в себе бешенство, и упрятывая его подальше под гору ледяного спокойствия. - Если не на работу, то только на тебя и находится, и больше ни на что.
  
  - Я ж тебе говорила, - кивает она Ленке, пожимая плечами.
  
  - Не, а зачем людей-то грузить? - настаиваю я так же спокойно. - Ты лучше мне все скажи.
  
  - А я тебе уже все сказала, - бросает она мне обозленно уже.
  
  - Ну, не все, видать.
  
  Так чего там было от меня не дождаться? Об этом я не спрашиваю. Я не любитель подслушивать бабские разговоры, да потом еще и обнаруживать перед кем-либо, что подслушал. Захочет - сама расскажет.
  
  Меня злят не столько ее слова, сколько тон. Как будто этой дурочке есть, на что сердиться, отмечаю про себя. И не стесняется же перед Ленкой мусолить.
  
  - Ксюш, Андрей, не ссорьтесь пожалуйста, - просит та, как никто другой зная взрывной темперамент своей "лучшей" да характер ее вреднючий.
  
  - А мы не ссоримся, - говорю я, сверля Оксанку взглядом. - И вообще, - сквозь зубы, взяв ее под локоть, - ...Оксана, по-моему, дико устала. Я прав, Оксан?
  
  Она смотрит на меня в упор, а мне интересно, продолжит ли она сейчас свой выпендреж и, может быть, даже вырываться вздумает. Пусть попробует.
  
  Тут вдруг все сплоченно идут в зал, бредем за ними и мы, не глядя друг на друга. Я все еще держу ее под локоть и с усмешкой осознаю, что у меня уже опыт в области анти-выпендрежного менеджмента. По смехотворному стечению обстоятельств Анушка предъявляла мне приблизительно то же самое - не уделяю ей времени, мол. Но если тогда мне было положить, то теперь Оксанкины выкрутасы приводят меня в ярость. Я просто не могу плевать на них и кроме того вдруг понимаю, что чувствую - кто бы мог подумать? Желание. Она меня бесит, злит, расстраивает и разочаровывает, и... я хочу ее. Хочу жестко. Хочу всегда, бл...ть. А сейчас более, чем когда-либо. И наказать ее хочу, конечно, за ее тупое поведение.
  
  В зале какая-то часть гостей сидит за столами, а кое-кто не успел сесть и стоя держит свои бокалы, пока дядя Витя произносит благодарственную речь, а Димка снимает на видео:
  
  - ... поэтому хотел сказать спасибо родителям своим - Альберту Адамовичу, Антонине Карповне, без которых не было б меня на свете, своей жене Але - за все и за то, что она... терпит мой характер... - приглушенный смех среди гостей, - ...и своим детям - Оксане, Диме - никогда за них не краснел.
  
  Раздаются аплодисменты, к которым подключаемся и мы. Все, кого поблагодарил юбиляр, идут целовать его. Моя, блин, зазноба идет под конвоем у меня. Поскольку все уже под кочергой, это никому не кажется странным.
  
  Потом кто-то предлагает какой-то тост, но мне не до выпивки, а ей и подавно хватит, пьянющая же и так. Все пьют, кто где стоит, она вроде как тоже подрывается куда-то, чтобы что-то взять. Рвется, не глядя на меня, но - не-е-ет. Стоять. Я насильно разворачиваю ее к себе и заставляю посмотреть мне в глаза. С удовольствием отмечаю, что ее бесит это насилие. Притягиваю ее к себе и прямо среди гостей, больше занятых празднованием и выпиванием, насильно целую в губы, не отпуская.
  
  - Ты че делаешь, - шипит она разозленно.
  
  - Нахожу на тебя время, - говорю ей сквозь зубы. - Сама жаловалась, что тебе его мало уделяют, - и крепко щипаю ее за задницу, удовлетворенно чувствуя, как она ее сжимает. Вставило? Значит, сейчас уже можно приступать к экзекуции.
  
  Моя рука скользит дальше к ней под платье, а она ошеломлена, словно поверить не может, только округляет глазки от ужаса.
  
  Да, детка, говорят ей мои злое...учие глаза, так все это и было. Было уже много раз у нас с тобой, только было во сне, и поэтому ты об этом не знаешь. Но ты еще узнаешь. Прямо сейчас. Это не сон, а явь. Сейчас я буду очень жестко наказывать тебя - за тупой пи...деж и разбазаривание наших с тобой тайн, за то, что ты так нагло врешь, что я мало тебя люблю и мало нахожу на тебя времени и еще за то, что ты - такая ох...ительно, умопомрачительно красивая, секси, сногсшибательная моя сучка, от которой у меня стояк уже весь вечер, а ты этого в упор не замечаешь, только трындишь своим бесстыжим язычком. И - да, я, кажется, бывал потрезвее. Но - фигня, эрекцию мою это не смущает. А меня самого не смущает моя собственная попытка повторить мой же фокус из снов - залезть к ней под платье и поиметь немножко рукой, пока вокруг нас, типа, никто ничего не замечает.
  
  - Псих, - шипит она, но, как и во сне, не рискует вырываться слишком открыто.
  
  До меня благополучно доходит, что таким образом далеко мы с ней не уедем. Легонечко подталкивая ее под лопаточку, выпирающую из-под темно-синего кружева, тащу на улицу, в скверик - и теперь уже это я глазам своим не верю. Пока мы были внутри, тут пошел летний дождь, самый такой реальный ливень. У меня во сне тоже всегда все было под дождь. Да ведь так не бывает? Бывает.
  
  Уже совсем темно, а в самом скверике фонарей нет, только падает кое-где отдаленный свет их с улицы. Я хочу видеть, как сейчас - сейчас, сейчас - буду трахать ее здесь, под этим дождем, поэтому тащу ее в один из таких более освещенных уголков. Пока нас омывает теплой, летней свежестью, я прижимаю ее к какой-то изгороди, пока она, понемногу трезвея - "Андрей, не смешно... увидят... реально увидят..." - пытается вырваться, особых усилий, впрочем, не прилагая. Ее мокрые, дико возбуждающие меня волосы выбились из-под прически и колечками струятся по плечам, а по лицу стекают капельки теплого дождя, как и у меня - тоже.
  
  - Пофигу, пусть видят. Меня тут все равно никто не знает, - задираю ее платье, разрываю на ней трусики и сую их к себе в карман. Кажется, сегодня они у нее под цвет платья, под цвет этих мокрых сумерек, сгустившихся вокруг нас. Мокро и там у нее, куда я сейчас вторгаюсь ртом. Нет, это не сон. Там такого не было.
  
  - Да что ж ты делаешь, ненормальный... - стонет она, пьяная, моментально улетая от моего языка, - о, господи... что ж ты со мной делаешь...
  
  Тогда, во сне, она не дала мне полизать себя в этом платье, зато теперь я отрываюсь по полной. Наяву она абсолютно не такая, как во сне. Сколько раз замечал и терял крышу, улетая вместе с ней, от ее невероятного тела, от того, как улетает она.
  
  Она расположила одну ножку на моем плече и откинулась назад, руки ее жадно ласкают мое лицо, мою голову, мои мокрые волосы.
  
  - Андрей... любимый... любовь моя...
  
  То-то же. Рабыня секса, блин. И много ли надо, чтоб начать по-человечески со мной разговаривать. Нет, а меня - нормального, скучного мужика, в кого превратила. Сумасшедшая девчонка.
  
  Она не может уже больше... Сейчас... Сейчас ее захлестнет волна, но она еще пытается из последних сил... пытается оторвать от себя мое лицо. Да только я-то гораздо сильнее ее и в постели всегда пользовался этим самым бесчестным образом. И буду пользоваться, отморозок я.
  
  Тисками держу ее запястья, стискиваю их до хруста почти, а сам вытворяю своим ртом такое в ее сладком, медовом, распухшем от кайфа устьице, что она взрывается, вздымается, закусив губу, а я с удовлетворением слышу ее приглушенное: - О-о-о-о... - когда она кончает. Со слезами кончает, по голосу слышу.
  
  - А-а-а... Андрюшка-а-а-а... бесстыжий... отомщу тебе... - ее трясет, а я не жду того, как она там собралась мне мстить. Вместо этого сдергиваю штаны, в которых мне тесно уже весь вечер. Ведь хотел же отодрать ее, даже когда скубались.
  
  Подхватываю ее на руки, уже хочу вломиться в нее, жаркую, мокрую, доступную, но потом соображаю, что по сценарию там был еще нюансик:
  
  - А теперь, похотливая ты шлюшка, - цежу ей сквозь стиснутые зубы, - после того, как тебе так круто отлизали, - знаю, это отступление от текста, но говорил же, наяву все убойнее гораздо, - ...ты должна сама попросить...
  
  - О чем, псих?
  
  - О том, сучка... О том самом, чего тебе так мучительно хочется весь вечер... О том, чего тебе хочется всегда, когда ты со мной... Обо мне...
  
  Она высовывает мне кончик языка:
  
  - Поднимай жопу... - звонко шлепает меня по упомянутому, изрядно намокшему уже под дождем месту, - ...иди сюда и возьми сам.
  
  Умничка. Но надо не так немножко.
  
  - Скажи "не дождешься", - требую.
  
  - Не-дож-дешь-ся, - хоть глаза ее и пронзают меня бл...дским своим огнем похлеще уличных фонарей, она даже сдвигает ножки, опускает платье, на секунду пряча под ним мокрые, распаленные, оголенные прелести и делает вид, что хочет слезть и оставить меня без ничего, как последнего лоха совершенно.
  
  Но я уже: - Ну тогда получишь так... - рывком раздвигаю ее ножки и с тихоньким таким ревом вламываюсь в нее, горячую безмерно, возбужденную безмерно, похотливую, всю распухшую от похоти, и меня разорвет сейчас на хрен от того, с какой дрожью она стонет, стиснув зубки, стиснув меня. Девочка моя. Моя девочка.
  
  - Оксанка... - задыхаясь, долблюсь в нее, как бешеный, - ...это ты... это ты мне башню сносишь нах...й, - хриплю, целуя безумные ее глаза. - Нá тебе... - рывком насаживаю ее на себя. - На еще... Сейчас еще плакать будешь... Со слезами будешь просить... Проси еще... Чего хочешь, проси... Любимая...
  
  - Любимый... - стонет она. - Я только тебя хочу... И больше мне ничего не надо...
  
  Она обмякла в моих руках, а дождь кончился. Я уже не забочусь ни о чем, просто сваливаюсь с ней в какие-то кусты, прямо на мокрую землю, где люблю ее, пока мы с ней оба не кончаем в полном изнеможении, обцеловывая друг друга, я - ее лицо, облепленное грязью, она - мое.
  
  Так, теперь не фиг разлеживаться. Не простыть бы. Поднимаемся, со смехом разглядывая друг друга. Да-а-а, ну и зрелище. Чулки на ней порвал в клочья. А вот платьице не пострадало, хоть и запачкали, отмечаю с удовольствием. Эм-м... запачкали - это мягко сказано. Да на нем места живого нет - как и на нас с ней. Смеемся оба, два грязных, мокрых чертика. А, ну и прическу помял все-таки, да. Не говоря уже о комьях грязи у нее в волосах, да и у меня, полагаю, тоже. Теперь одна нам с ней дорога - мыться и переодеваться срочно. Благо тут недалеко.
  
  - Больной ты все-таки, - говорит она с тихим смехом, обвивая руками мою шею, прижимаясь ко мне, пока я несу ее в дом ее родителей по тихим, темным ночным улочкам.
  
  Все ее наезды и стервозность, все мое раздражение, вся моя злость на нее - все куда-то испарилость, утонуло под этим теплым дождем, в море нашей любви - горячей, безудержной, сладкой. Бесстыжей.
  
  - Это я заболел, когда встретил тебя. И просто хотел, чтобы один мой сон стал явью.
  
  Я стал повелителем своих снов. Воплотителем их в жизнь.
  
  - Зачем ради этого было так тратиться...
  
  Это она про платье? Просекла? Я ей только в общих чертах про сон свой рассказывал, но она догадалась, что ли? А мало ли.
  
  Мы проникаем в дом при помощи запасного ключа, который похищаем из сарая. Когда нас с радостным лаем встречает Фродо, по своему обыкновению норовя уткнуться грязными лапами в грудь встречаемому, мы не уворачиваемся от него. Сейчас его лапам далеко до нас, перемазанных. Под душем продолжаем мокрую нашу любовь, смывая друг с друга грязюку.
  
  А когда наконец возвращаемся, то отмечаем, что праздник в самом разгаре: Димка дирижирует хор из гостей и хозяев, орущих что-то под караоке. Тоха осторожненько, но уверенно мацает Ренатку, сидящую у него на коленях, пока та делает себяшку их обоих и, судя по всему, отправляет ее в Ростов. Так, значит, тут все на мази. Одна только Ленка в тоске на песке и благополучно старается заглушить это своим любимым занятием - танцами. И ей все равно, под что танцевать, даже если это - Мираж.
  
  - Пойдем? - кивает Оксанка в ее сторону. - Ты так мало танцуешь со мной, - добавляет она просто, без наезда.
  
  - Старье такое, - пожимаю плечами.
  
  - А пофигу. Старье тоже хорошее бывает. Дим, потом сто восемьдесят девятый номер поставь там, - кричит она Димке, - я там ключевые места все наизусть знаю, - поясняет. - Они нас этим сборником столько лет пытали. Понакупят в Ростове всяких там золотых коллекций по двести песен и гоняют нам это потом на кухне. Тут ноленс воленс полюбишь. Ну что, идем?
  
  - Идем. Ноленс ты мой с воленсом.
  
  Танцуем сначала под Мираж, потом под сто восемьдесят девятый номер, которым оказывается "На заре", Альянс. Удивленно приподнимаю брови, а она смеется:
  
  - Что я тебе говорила? Раньше было и такое. Ты же знаешь, я фуфло не слушаю. Нравится?
  
  - Канеш.
  
  - Андрей так хорошо танцует, - толкает Оксанку под бок Ленка.
  
  - Оксанка меня научила, - беру под локотки Оксанку и целую.
  
  - Неправда. Ты еще до меня умел.
  
  - А что там было до тебя? Я не помню.
  
  При этих словах ее мордаха расплывается в блаженной улыбке, глазки сами собой закрываются, и она слегка кивает, будто говоря, мол, правильно рассуждаешь. Собственница.
  
  Ленка наблюдает за всем этим с видимым удовольствием, рада, что мы помирились. Да мы-то и не ссорились.
  
  Мы танцуем еще очень долго. Нам никуда не надо уходить, потому что это ведь мы вместе с ее родителями принимаем их гостей. Поэтому тусим до закрытия, то есть, пока сами зал не закроем. Так долго мы с ней никогда не танцевали. Она фактически не устает, словно ее подзарядили. Наоборот - музыка только подстегивает ее, оживляет. И ее распирает от полноты чувств.
  
  Когда танцуем еще один медляк, она кладет голову мне на плечо и скулит:
  
  - Андрю-у-у-ха-а-а... не уезжа-а-а-ай...
  
  Так, что, опять? По новой?
  
  - Глупая, я ж не уезжаю...
  
  - Не-е-е-ет, уезжа-а-а-е-е-ешь, - тянет она капризно.
  
  Это уже больше похоже на прикол, чем на стеб. Да, пожалуй, на очередное примирение в грязи уже здоровья не хватит, да и сменной одежды у нас не осталось.
  
  Мы оба посмеиваемся, но она при этом грустно-обиженно надувает губки и хнычет, пока я продолжаю втолковывать ей вполголоса, что это "ненадолго", что она "глазом не успеет моргнуть", что я буду "приезжать на выходные" и тэ-дэ.
  
  Мой отъезд завтра вечером, но сейчас мы слишком закрутились в этом празднике, столь турбулентном, чтобы войти в нужный модус. Это еще так далеко, а мы сейчас так близко друг к другу. И хоть уже поздняя ночь, мы с радостью осознаем, что для нас она еще не окончена.
  
  Разъезжаются те гости, что не ночуют у ее родителей. Тайком от меня Оксанка уже успела сгонять на машине к родителям, отвезти туда какие-то вещи. Вот дурная.
  
  Под конец вечера, вернее, глубокой ночью у всех отнимаются ноги.
  Хоть ехать до их дома ровно минуту, дядя Витя успевает заснуть в машине, куда его кое-как заталкивают его дети. Оксанка и на этот раз усаживается за руль и везет нас куриным шагом.
  
  - Нафига пристегиваешься, - подначиваю ее. - Остановят - права заберут по-любому.
  
  Хотя кто сейчас, в три ночи-то, остановит.
  
  Этой ночью их дом просто по швам трещит, столько народу пришлось в него напихать - к ним, к дедушке Альберту, везде. В ее, нашей комнате мы ночуем не одни, тут спит вповалку еще человек пять.
  
  Пока все смолкает, и наша комната постепенно погружается в храп и сопение других людей, я лежу и щупаю ее в темноте.
  
  - Че хочешь? - ее тихий голос звучит вроде не очень сонно.
  
  - Секса хочу с тобой, - мычу ей в ушко. - Пошли трахаться.
  
  - Пошли, - соглашается она.
  
  По деревянной лестнице тихонько забираемся на чердак. Эх, если б здесь у дяди Вити уже была готова сауна... Но до этого еще далеко.
  
  Света мы не включаем, нам хватает отблеска уличного фонаря, что падает в окна в стене и крыше с сильными скосами. Тут очень пыльно и душно. Кроме фитнес-уголка с тренажерами и постерами Элвиса Пресли и Мэрилин Монро на стене всё завалено вещами. Ладно, как-нибудь так.
  
  Если честно, на "стоя" сил, наверное, уже не хватит. В тему приходится один тренажер, с которого я снимаю штангу, укладываю на него Оксанку и, как в порнухе прямо, люблю ее на этой выгнутой, неудобняцкой штуке, не снимая ни с нее, ни с меня футболок. После ее оргазма меня все же тянет на подвиги, и я поднимаю ее на руки.
  
  - Ну ты даешь... - смеется она.
  
  Оглядываюсь по сторонам. Так, нельзя ли тут еще как-нибудь замутить. Качая головой, она перехватывает мой взгляд, что падает на боксерскую грушу:
  
  - Не-е-е-ет, не может быть, чтоб ты это серьезно...
  
  - А что? - возражаю. - Попробуешь подержаться за нее?
  
  - Блин, Андрюха, - угорает она, но пробует все-таки.
  
  Это выглядит забавно, но как я ни пытаюсь пристроиться к ней, у меня ничего не выходит. Все это время она безудержно ржет. Тогда значит, стоя все-таки? Но тут уверенность в силах покидает меня окончательно и бесповоротно - во всех отношениях.
  
  - Адрюш, - ласково говорит она, - я, конечно, понимаю, ты чемпион у меня, но вот че человека мучить, а... - и толкает меня на апробированный уже тренажер, а сама становится перед ним на коленки и успокаивает мои терзания своим сладеньким ротиком.
  
  - Все, теперь - спать, - говорю в итоге, и мы оба хихикаем, стараясь максимально тихонько вернуться в кровать. Не так это просто - спускаться по деревянной лестнице, не скрипеть и не топать.
  
  Воскресенье. У всех ночевавших в этом доме башка трещит по той или иной причине. У меня она трещит потому, что сегодня - вечер моего отъезда на ротационную квартиру в Дюссельдорф. Естественно, вещей я еще не собирал. Кажется, наименьшая моя проблема на данный момент.
  
  Вчера вечером мы с Оксанкой больше баловались вместо того, чтобы окончательно расставить все по полочкам. В смысле, что она успокоилась, и она не парится. Что поняла, смирилась, будет ждать и терпеть. Поэтому ли или просто так - когда я везу нас домой, разговаривает она мало, нейтрально-отвлеченным тоном. Больше сидит, уткнувшись носом в сиденье и мочит такую мину, будто кто-то умер. Ее настроения и не зависят от чего-то реального, поэтому стараюсь не обращать на них внимания.
  
  Если честно, мысли мои все больше вертятся вокруг работы. Оставляю-таки Канненбеккера один на один с его косяками. Вроде, к нему тоже должны кого-то послать - из Дюссельдорфа или другого офиса, чтобы за эти четыре месяца он не загнулся, бедняга, со своим гребаным хафтунгом, ответственностью, то есть. На месте я буду заниматься местными делами, а на него работать в порядке исключения.
  
  Оксанка пытается помогать мне собрать вещи на неделю, но как-то больше путается под ногами. Да вообще-то, я и сам могу, к разъездам привык давно.
  
  И это будет даже не так долго, как Мальмё, в пятницу-то снова увидимся. И уезжать не так напряжно, как провожать. И прощаться с большим обилием соплей я не люблю.
  
  А она, кажется, совсем успокоилась, вон, прикалывается даже:
  
  - Смотри, не забудь привезти мне в пятницу стирку, а то я без тебя не наберу.
  
  - Ладно, - смеюсь.
  
  - Забудешь - пошлю обратно, - грозит. - Прямиком.
  
  Стиральная машинка, электросушилка, гладилка с утюгом - все это появилось в моем доме с приходом существа женского пола, до этого я таскался по прачечным да химчисткам.
  
  Так, ну что там? Как там в таких случаях делают? Типа, присядем на дорожку?
  
  - Ой, смотри, - вскрикивает она вдруг, цепко хватает меня за руку и тащит на балкон. - Во твари, че вытворяют, а... - она кладет мои руки себе на талию, будто я обнимаю ее сзади, а сама смеется, показывая мне на белок.
  
  А я не вижу их абсолютно, потому что в этот момент до меня вдруг доходит, что ее аж трусит всю. Внутри, невидимо так. До того она не хочет отпускать меня. До того боится остаться одна в нашей квартире. И поэтому она по-детски уцепилась в меня, как ребенок, которого мать привела утром в сад. Ей, матери, уже давно пора на работу, а он хитрит, всеми способами пытается ее удержать. Мол, пойдем еще туда и туда. И она идет - и туда, и туда. Потом, когда она наконец уже думает, что он ей все показал, и она может идти, он цепляется за нее окончательно, говорит что-то вроде: "Мама, я хочу на ручки", - тем самым наивно полагая, что перехитрил ее. Что теперь она уже никуда от него не уйдет. И хоть до этого все было просто сказочно - когда она окончательно заявляет, что ей пора на работу, он закатывает такой армагедец, что она "болеет" душой еще пол дня. Ну, не знаю, болела ли моя. По крайней мере, мне этого хотелось, когда я все это устраивал. И что, Оксанка тоже сейчас начнет истерить, когда отколупаю ее от себя? Да нет, непохоже, большая же уже девочка.
  
  Мне уже надо выходить, но вместо этого я вдруг впадаю в какой-то ступор и стою еще некоторое время с ней на балконе.
  
  - Сварить тебе на дорогу кофе? - спрашивает она вдруг.
  
  Да, точно, как в садике.
  
  - Зачем?
  
  - Да ты же не выспался, не дай бог, за рулем...
  
  - Оксан... - не выдерживаю я вдруг.
  
  Да, внешне она спокойна. Но... блин... не могу же и я больше. Ее цепляние, истерическое в своей наивности, должно было бы сильно бесить меня, но оно меня трогает. Я чувствую в этот момент, как ей плохо. Чувствую может даже больше, чем она сама. И мне приятно и жалостно, мне греет душу от того, как сильно меня любят. Я поворачиваю ее к себе и покрываю судорожными поцелуями ее лицо.
  
  - Оксан, хочешь, я брошу на хрен все? А? Скажи...
  
  - Как... бросишь?..
  
  - Уйти мне с работы? Скажи...
  
  - Ты че, - она смеется, закрыв глаза, подставляя их моим поцелуям, а из глаз ее хлещут слезы. Но она смеется сквозь них. - Дурной. Из-за такой ерунды... И сама дура... Это ж ненадолго... Это... - все так же целую ее, прижимаю к себе. - Прости меня, Андрюш... Прости... Мозги тебе парю... Прости... Тебе подготовиться на завтра надо, доехать, выспаться по-человечески. А я...
  
  Я не хотел спать с ней прямо перед отъездом, как тогда. Тогда я сделал это специально, потому что знал - мы будем подыхать, ждать друг друга, но это будет по-своему прикольно, потому что потом я вернусь, и все снова будет супер. А тут - ей так плохо, я потрахаю ее и свалю, потом опять приеду, потрахаю, потом опять свалю. Но сейчас мне просто дико хочется как-то ее утешить.
  
  - Маленькая моя. Девочка. Цветочек мой.
  
  Вкус ее слез у меня на губах. Мокрая, смешная мордашка. Она жмурится, похоже, кайфует от моих поцелуев.
  
  - Ладно, все. Тебе пора, - смеется сквозь слезы.
  
  - Хочешь, останусь на ночь? Только завтра поеду?
  
  - Да тебе ж рано вставать придется. Ты ж соня... - смеется громче уже, в голос, лупит меня кулачками под ребра, а из глазок ее широко распахнутых, отчаянный таких развевается мне транспарантом: "Перед смертью не надышишься". - Нет уж, выпуливайся. Пойдем, провожу. Пойдем-пойдем.
  
  Мы идем к машине, а она держится за меня, прижимается и тихонько смеется. Какая же она слабенькая. Какая слабенькая. Слабачок. Трогательный в детском этом своем смешке. Трогательный в том, как совсем уже не плачет, храбрится, спокойненько целует меня в губы и говорит таким твердым голосом: - Пока. Приедешь - позвони. Я буду ждать.
  
  - Нечего, спать ложись.
  
  - Нет, я буду ждать.
  
  - Оксана, - говорю вдруг серьезно, - домой по вечерам на такси возвращайся, если поздно, - типа, последний наказ и - тоном сердитого, ревнивого мужа: - Звонить буду, проверять.
  
  Она салютует, а я отъезжаю. Пока она еще близко, вижу, как мои задние отражаются багровыми звездочками в ее ошалелых глазах. Вот он, вот, кричат они ей. Смотри, едет. Маши ему. Маши, пока можешь. Лови его.
  
  И вот нет меня уже.
  
  
  ***
  
  Саундтрек-ретроспектива
  
  The Corrs feat. Bono - When the stars go blue
  
  Lewis Capaldi - Someone you loved
  
  Mando Diao - Dance with somebody
  
  Альянс - На заре
  
  Тебе - Моя нежность
  
  Wolf Colony - Run
  
  ***
  
  Андрюхин словарик
  
  Аденауэр - Конрад Аденауэр, политик, первый федеральный канцлер
  
  аперол шпритц - миксдринк из итальянского ром-аперитива "Аперол" с добавлением шампанского
  
  ап, даун - вверх, вниз
  
  де Голь - Шарль де Голь, французский президент
  
  Дота - DOTA, название компьютерной игры
  
  Канненбеккер - фамилия начальника Андрея
  
  кейтеринг - доставка еды на заказ на мероприятия или в организации
  
  классенфарт - курсовая поездка в школе
  
  Магенштадт - вымышленное название города, в котором живет и учится Рената, троюродная сестра Оксаны
  
  ноленс воленс - nolens volens, волей-неволей, хочешь-не хочешь
  
  Ротентор - вымышленное название города-места проживания родителей Оксаны
  
  Старкрэфт - компьютерная игра
   челлендж - сложная задача, требующая
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"