Ренцен Фло : другие произведения.

Глава 5. Лагуна-остров. День Первый

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

 []
  
  
  
  
  Глава 5. Лагуна-остров. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  
  
  Четыре дня, четыре ночи. Или где-то около этого. Мы потеряли счет времени. Оно у нас свое и измеряется по-своему. Своими временными единицами.
  
  Прокрутим же его на четыре дня назад. Воспроизведем все то, чему нет названия. Это же целая жизнь, и хвала тебе, боже, с которым я так и не определился по сей день, но - все равно, хвала тебе уже за эти четыре дня. Не говоря уже обо всем, что было и что еще будет.
  
  
  Two Steps from Hell - Star Sky
  
  Maroon 5 - Lips on you
  
  Arctic Monkeys - I wanna be yours
  
  Lana Del Rey - Change
  
  Amber Run - Machine
  
  Artik & Asti - Ангел
  
  Тогда, тем пасмурным днем мы ввалились в мой номер, горячие, горящие, два обезумевших, пылающих факела. В комнате - полумрак от полуспущенных тяжелых портьер.
  
  - Де... де-воч-ка мо...мо-я... дет-ка... - заикаясь, опускаю ее на кровать, не соображая уже ни черта, только отдаленным уголком мозга воспроизводя знакомые мне когда-то слова, словно черепно-мозговой пациент, учащийся разговаривать. Я плаваю в сладком, глухом тумане из похоти, еле шевеля языком, кое-как двигая конечностями.
  
  Она не в лучшем состоянии. Большая плавность и схваченность ее движений, чем у меня, определяется лишь каким-то материнским инстинктом по отношению ко мне. Поэтому она в состоянии меньше заикаться и даже спокойней и уверенней гладить меня, пока мы судорожно раздеваем друг друга.
  
  - Кра... са... ви... ца... мо... я, - бормочу я, окидывая мутным взглядом ее голенькое, любимое тело, которого не видел целую сотню лет, бормочу не потому, что в этот момент способен так думать, а потому что что-то во мне вспоминает, что когда-то я видел ее такой и такое ей говорил. - Мокренькая такая там, - тихонько, почти растерянно констатирую факт, уткнувшись в это самое место лицом. Только что обижал ее там. Совсем недавно было, но будто жизнь целая с тех пор прошла. И неважно, что обида ее, кажется, уже прошла или забылась, по крайней мере.
  
  - Андрюшечка мой...
  
  Как же оголодали мы, ни хрена себе... Я чувствую, что уже одно такое слабое, неуверенное утыкивание мое у нее между ножек заводит ее нещадно. Выныриваю, пытаюсь собраться. Ну что мы как дурики какие-то, в самом деле. Никакущие... Больные, понятно. Обдолбанные друг другом. Но надо же как-то по-человечески. А ну как не выдержим сейчас оба и друг за дружкой в обморок хлопнемся...
  
  Не могу пока. Плаваю в море ее сладкого, пьянящего плена. Ласкаю, ваяю ее теплое, нежное, обнаженное тело, глухо тяну ей:
  
  - Голенькая какая... сладенькая... дай мне тело свое прекрасное... чуть не помер без него...
  
  То говорю, то целуюсь с ней. А она плачет от моих прикосновений. Изгибается передо мной с полузакрытыми глазами, зардевшимися щечками. Гладит и меня тоже везде своими нежными ладошками.
  
  Так, хватит уже всего этого... Это ж похлеще того, чем долбился когда-то, о чем кощунственно даже вспоминать сейчас, когда целую это сладкое, нежное существо, поклоняясь этому телу, что после всех истязаний стало для меня священным. Да я бы и не вспоминал, просто само как-то на ум пришло. С чем еще сравнить этот обдолбанный, обдалбывающий туман. К жизни надо, к жизни вернуться, сцепку устроить с реальностью, с ощутимым, осязаемым.
  
  Все же перед этим, перед этой самой сцепкой, целую ее там. Да как будто ей и так не довольно... А от этого ее и подавно током бьет, она вскидывается со стоном, дрожит, и я окончательно понимаю, что нельзя уже больше затягивать.
  
  Приподняв ее, подкладываю под нее что-то и объявляю ей зачем-то, как последний идиот:
  
  - Солнышко, кровиночка моя... Я сейчас войду в тебя и буду любить тебя там... внутри... - от чего ее пинает еще сильнее, она стонет: "Ох-х-х..." - а взгляд ее становится невменяемым.
  
  Когда я, твердый, горячий, жесткий вхожу в нее, сладкую, горячую, влажную, мы оба стонем дрожащим стоном, как стонут от боли, как будто что-то коснулось наших ран. А где они у нас еще, как не там, куда я вошел сейчас, как не там, чем я вошел? Сколько же гребаных месяцев там все болело - у меня, у нее. Обливалось кровавыми слезами от тоски, от неутоленного желания. Да разве ж не от этого и появляются раны?
  
  - О-о-о, любовь моя, - первой не выдерживает моя ослабевшая невеста, маленькая моя, мой слабачок. Она плакала уже до этого. Выплескивала наружу страдание - прошедшее и нынешнее, страх, боль, боль эту бесконечную...
  
  А сейчас, может, слезы эти от радости, а? - думаю с надеждой и вторю ей, повторяю за ней, как болван: - А ты - моя любовь... любимая...
  
  - Как мне не хватало тебя... - стонет она. - Нет... Не тебя... Части меня... Дай мне ее теперь... дай мне... дай...
  
  - На, - говорю.
  
  Ускоряюсь в ней, она уже стонет, вот и кончает уже, плача, все еще плача, доводя и меня до исступления, а я все еще не в силах понять, что так много времени, так долго смог быть без нее. И что всерьез рассчитывал быть без нее всю жизнь. Она же - жизнь моя... Все это, то, что мы сейчас с ней делаем, это - жизнь моя. Наша жизнь. Чуть не сдох ведь, пока приучал себя не говорить, не думать этого слова: "наша".
  
  А она дрожит от этого оргазма. Мою девочку аж колотит всю, пока она стонет, закатив глаза, не пытаясь даже сдержаться. Потом она вдруг перестает издавать звуки, как-то странно затихает, повисает у меня в руках, откидывает головку назад, пока я еще в ней, и до меня доходит, что моя крошечка хлопнулась-таки в обморок.
  
  Так, не смешно уже ни хрена. Пытаюсь привести ее в чувство: "Оксана... Оксан... давай, ну..." - тихонечко трясу голое плечико, слушаю, дышит или нет. Тук... тук... тук... стучит сердечко. Вон, затрепетали черные бабочки ресниц... открыла глазки...
  
  Кажется, нельзя поднимать. Надо, чтоб человечек лежал, но я не могу сдержаться и не подхватить ее.
  
  - Ты чего, зай.
  
  Целую ее, ни фига не соображающую, ошалело хлопающую глазенками. Я сам сижу на кровати и посадил ее к себе на колени, обхватил, прижал к себе покрепче, глажу ее волосы, а она утопила свою головку мне в грудь.
  
  - Все о"кей? - вглядываюсь в ее глазки. Так, хорош этих крайностей. Вряд ли они для здоровья полезны.
  
  - Д-да... Все хорошо...
  
  - "Хорошо", - передразниваю ее. - Во даешь... Оксан, на воздух хочешь?
  
  - Не, - протестует она. - Все нормально.
  
  Но я не обращаю на нее внимания, открываю дверь на балкон и выношу ее туда, накинув на нас халаты. Сырой лондонский воздух достаточно холодный. День пасмурный сегодня. До меня только сейчас доходит, что за все эти дни и недели я мало бывал на улице. И меня больно бьет сознание того, что кроме последних двух дней я не знаю, где и в какие часы все это время была она. Где была часть меня. Будто у меня на эти моменты частичная амнезия. Будто лист выдрали из книги, и пропала важная информация или переживания так и остались непрочувствованными. И еще - словно она, моя крошечка за это время скиталась где-то без моего присмотра подобно бездомной бродяжке.
  
  Так, бьет меня вновь сознание. А как же все прошедшие месяцы? Все это время, вся эта полоса непрекращающегося кошмара. Моего кошмара без нее, ее - без меня.
  
  Фигня, думаю твердо, решительно, она теперь со мной, у меня на руках, в моей постели, мое тело только что было с ее телом, я был в ней и очень скоро - черт, холодно здесь, впору бы уже занырнуть опять внутрь и согреться - опять в нее вернусь. И буду теперь возвращаться постоянно. Так что нет ничего невозможного, если захотеть. Наоборот, все предельно просто. Если тебе чего-то не хватает - бери. Если не знаешь - узнавай. Спрашивай.
  
  - Замерзла, солнышко, - прижимаю ее крепче к себе.
  
  - Да нет, не особо. Ты всегда такой теплый, - бормочет она.
  
  Это у нее вечно руки и ноги холодные, как лед. Так а я на что. Вот и согреваю ее. Несу ее обратно в комнату, бережно кладу на кровать, укрываю одеялом по самый носик. Стеклянную дверь на балкон закрывать не спешу.
  
  - Щас, - коротко говорю ей.
  
  Да, в кино или в книжках после обморока порой дают чего-нибудь выпить. Красного вина или чего там еще. Достаю из мини-бара пузырь коньяка. Годится.
  
  - Чего? - слабо интересуется она, а я наливаю нам с ней и, пояснив: - Лекарство, - заставляю ее выпить.
  
  - Кайф, - говорит она, зажмурившись.
  
  - Правда?
  
  Она, помнится, никогда не любила и не ценила коньяк.
  
  - Всегда мечтала вот так лежать под одеялом, а чтоб с улицы - холодок... - бормочет она, поясняя.
  
  Спиртное и свежий воздух привели ее в чувство, вроде исчезло и это никакущее состояние, в котором трахал ее только что. Вместо этого щечки ее порозовели, глазки блестят здоровым почти блеском. Ожившая, игривая кошечка, вполне е...ливая, думаю, маньяк я.
  
  Господи, неужели все опять, как когда-то было? Как прежде. Неужели, твою мать, неужели... А один товарищ говорит мне, да ты, мол, что - тормоз, чего соображаешь-то так туго. Перед тобой - голая, сладкая, немножко пьяненькая Оксанка. Самка еще та. Готовенькая же, кажется? Я, вон, уже давно допер. Да, он допер, это точно. И - да, урод, продолжает он мне свои разъяснения, как прежде, только круче, потому что, считай уже, тормоз, сколько месяцев ты ее не имел? Сколько месяцев не ублажал свою женщину? Жадную, безудержную женщину. Жадную до твоих ласк, между прочим. Она же сохла по тебе, придурок, правда, непонятно, почему. Давай вперед. Работай.
  
  Самым неподобающим образом опрокидываю коньячок.
  
   - Пустишь меня к себе под одеяло? - спрашиваю по-деловому, впиваясь жадным, голодным взглядом в ее губки, ее оголенное плечико, а потом и ее сисечки, с которых у нее будто нечаянно, как раз в этот момент соскальзывает одеяло.
  
  Да она с ним сговорилась, что ли? Только что сознание теряла, но не успел я опомниться, а - туда же. Когда успели? Да всегда, подсказывает тот же всесведущий товарищ. У них, у нас, то есть, с ней пожизненный картельный сговор. Что ж с тобой поделать, если ты такой тормоз.
  
  - Иди, - говорит она мне томно.
  
  Зовет. Ах, е...ливая кошка. Вот это другое дело. К жизни поближе, поменьше благоговения. А то опять обморока не оберешься. Ни фига в них нет хорошего.
  
  Заползаю к ней, словно удав, обхватываю ее руками, ногами, смачно целую, лаская рукой между ножек. Она поддается мне жадно, лаская его своими бесстыжими пальчиками. Я уже хочу спросить ее: "Возьмешь его?" - но она делает это прежде, чем я успеваю спросить. Обхватывает его губками, глядя мне при этом в глаза. Любит его своим влажным, теплым, самым бесстыжим, самым классным на свете ротиком. Каждый раз, когда она это... делала... блин, делает и теперь, у меня сами собой развязываются руки и начинают творить черт те что, будто мы с ней те еще порно-звезды. Долго не выдерживаю и направляю ее на него, впихиваю его в ее горлышко, еще, еще, она закатывает глазки. Господи, неужели ей это так нравится, неужели - и меня тоже колбасит от задыхающихся звуков, которые она при этом издает.
  
  - Оксаночка моя... шлюха моя любимая... о-о-о... постой... подожди... дай сюда... сюда мне ее дай... - я уже давно засунул руку в эту горячую ее глубь, уже давно ласкаю ее там до боли.
  
  Теперь она издает эти самые невероятные звуки еще и от кайфа, от моей руки в ней. Но я же хочу дать ей больше, а сам еще не хочу кончать, вот и отстраняю от него ее горлышко. А сам погружаю свое лицо в набухшее, горячее, мокрое место между ее ножек, а она: - А-а-а, - издает негромкий, но низковатый крик, словно воет, не мяукает, а воет дикая кошка.
  
  Нереальная... Нереальная моя... Она мечется в постели, сейчас кончит с ним во рту, поэтому отталкивает меня: - Не так.
  
  Знаю. Помню, как. Знаю и делаю. Укладываю ее на подушку и ввожу его в нее, она откидывается назад и издает только громкие, дрожащие стоны, пока я люблю ее медленно, глубоко:
  
  - Опять плакать будешь? - прижимаюсь лбом к ее лбу, пока она беспрерывно стонет.
  
  - Нет... кажется... o-о-о-о... - кончает.
  
  - Невероятная. Как постичь тебя, не знаю... Ты не укладываешься у меня в голове... Ни в какие рамки не входишь... Ты... Ты... Ты - океан любви моей...
  
  Ошибалась. Плачет все-таки, но, похоже, от слов моих. К такому она со мной не привыкла. Глазки ей вытираю, хоть и приятно чувствовать, как ей хорошо от моих слов. Привыкнешь тут, думаю, станешь постоянно ей такое петь.
  
  А мне теперь хочется, чтобы она немножко порулила мной. Ну, номинально хотя бы. Потому что оторваться от нее и предоставить ей свободу действий - ха, потом может как-нибудь... в другой жизни...
  
  Выхожу из нее, обхватив ее бедра, ложусь под нее, насаживаю ее на себя и не могу оторваться от ее рта. Она обволакивает меня жарко, нежно, влажно, а я заключаю в свои ладони ее груди - по одной в каждую руку, тереблю, обрисовываю большими пальцами ее соски, потом хватаю их полностью, жадно ловлю ее затуманенный взгляд, мои руки ползут вниз по ее спине, обхватывают ее попку, вталкиваясь в нее, потом скользят снова вверх, гуляют по ней, а она откидывается назад, встречает и двигает меня, двигает... Потом ложится на меня, замирает... Не знаю, сколько времени проходит, пока до меня наконец доходит, что она лежит на мне, и мы с ней оба закрыли глаза. Оба? Открываю свои, чтобы удостовериться - да, оба.
  
  Она, как по команде, тоже открывает глазки, смотрит на меня, потом вздрагивает, закрывает опять, крепче прижимается ко мне, стискивает меня своими длинными руками.
  
  - Ты чего?
  
  - Чего?
  
  - Чего дрожишь?
  
  Меня и самого вдруг передергивает. Прежде чем я сам успеваю произнести вслух, она шепчет:
  
  - Боюсь. Что это сон. Что ты исчезнешь.
  
  Да, именно так.
  
  - И я - тоже, - подтверждаю я. - Господи, любимая... Вот одичали мы... От рук отбились...
  
  - От чьих?
  
  - Чьих-чьих - наших! - я неожиданно взрываюсь. Отпускаю ее сиськи и грубо хватаю ее, обхватываю. У нее что-то хрустит. А меня не колышет.
  
  Ей - сердито так:
  
  - Исчезну, как же! Все, милая моя, не дождешься теперь. Сама выпихивать будешь - ни хрена! - вдруг ускоряюсь, трахаю ее жеще, а она начинает слабо охать. Нравится, засранке. - А ну, глаза открой! - требую. - Открой, кому сказал! Ну?
  
  Она открывает.
  
  - Я здесь. Все еще здесь. Все. И - навсегда, поняла? - жгу ее взглядом, сжимая ее попку, а она только подскакивает на мне. - Кому говорю?
  
  - Да поняла, поняла, - отворачивается она.
  
  - "Поняла, поняла"! - передразниваю. - Я те серьезно говорю. Я ж тебя знаю. У тебя сегодня одно, завтра - другое! А со мной такие номера больше не пройдут. Ясно?
  
  - Да ладно тебе... - смеется. - Заладил...
  
  - Тебя не спросил, - опускаю ее на кровать и, лежа на ней, вталкиваюсь в нее глубоко-глубоко, а она может только стонать, судорожно вдыхая воздух.
  
  - Я люблю тебя, - стонет она.
  
  - Как любишь? - сверлю ее. - Сильно любишь?
  
  - Силь-но-о... о-о-о...
  
  - Я тоже люблю тебя. И я никуда не исчезну, даже если ты очень долго будешь меня об этом просить. Или требовать. Или пинать в жопу.
  
  - О-о-о-о... - она кончает, - ...тогда... - все еще кончает, - ...мне не стоит даже пытаться?
  
  - Лучше не пытайся. Не напрягай себя, - советую. - Лучше потрать силы на что-нибудь дельное. Ну, там, как оптимально ублажить твоего жениха... Как поддерживать его в хорошем настроении... Или что-то в этом роде...
  
  Ее глазки воинственно сверкают - так было всегда, вспоминаю, когда советовал ей оптимизировать ее заботу обо мне. А губки ее кривятся в шаловливой усмешке. Манят к себе. Провоцируют - успешно, ясный перец. Пытаюсь поцеловать их, а она легонечко кусает мои губы, чем только сильнее заводит.
  
  - Ах ты, сучка, - шлепаю ее по губам, а сам удесятеряю свои старания в ней, - е...ливая кошка... - в подтверждение она впивается ноготками в мою спину и царапает ее, доводя меня до рычания: - ...а-а-а... накажу... обкончаешься сейчас...
  
  
  ***
  
  В комнате уже совсем темно, но за тяжелыми портьерами не разберешь - день? ночь? После последнего раза мы, кажется, заснули - надолго? ненадолго? А теперь я проснулся. Первое, что думаю, почти рывком вскакивая на постели: "Оксанка?..."
  
  Да здесь она, здесь, усмехаюсь сам себе. Вон - чья это попка тепленькая ко мне прижалась? Это единственное, из-за чего терплю то, что она, поросенок, поворачивается ко мне в постели задом, вместо того, чтоб спать в моих руках, сопя мне в грудь - так ей, мол, неудобно. Думаю это с удовольствием, потому что так было раньше, а теперь все вернулось.
  
  Мое дерганье ее, видать, разбудило:
  
  - Блин, Андрюха, ты че... - слышу ее сонное бормотание. - Приснилось чего?
  
  - Нет, - с еще большим удовольствием глажу ее везде под покрывалом. Я, кажется, выспался и у меня, кажется, стояк. - Просто испугался, что ты свалила от меня. Или мне все это приснилось.
  
  - "Все это"? Вряд ли в один сон уместится. Или они тебе сериалами снятся...
  
  Она дергается, когда легонечко ее щекочу. Тоже своего рода издевательство, а я же люблю до нее докопаться, послушать ее песенки, ее нежные стоны.
  
  Обнаруживаю перед ней уже вполне конкретные планы, но пока только глажусь о нее:
  
  - Если б ты только знала, что мне снится...
  
  Надо как-нибудь рассказать ей. Хотя бы часть.
  
  Потом мы с ней под мое мычание, ее песенки, стоны и хихиканье безобразничаем под одеялом - сто лет уже так не делали - но в кромешной темноте. Мне кажется, темнота еще как-то по-особому действует на нее и делает ее еще чувственней, если такое вообще возможно.
  
  - Слушай, а сколько сейчас? - спрашивает она после, мирно лежа в моих слегка успокоившихся объятиях.
  
  - Понятия не имею... - встаю, натыкаясь на что-то во мраке, на ощупь нахожу брошенную в прихожке карточку и включаю свет.
  
  - Ух ты, Андрюш, это чего такое, - слышу ее восхищенный возглас.
  
  Ребеночек мой. И восхищается по-детски.
  
  Это она про слайд-шоу, на котором как раз видно красивую кленовую аллейку с цветущими клумбами по бокам, а временный фонтанчик, бьющий на заднем плане из серпентайнского озера, обруливает синенький катамаран. Видать, если ночью вебкамеру отключают, то гоняют запись, показывают день.
  
  - Нравится?
  
  - Да, красота какая. И колесо обозрения вдали... Точно, оно ж там сейчас... И горки...
  
  До меня доходит, что она отчетливо видит все детали, видит, хоть на ней нет линз, а очков за эти дни я подавно нигде видал. Да мне и не до этого как-то было, чтоб над этим задумываться.
  
  - Давно сделала? - спрашиваю, глядя на нее пристально.
  
  - Весной.
  
  Не в униклинике, понятно.
  
  - И как?
  
  - Ниче. В смысле, хорошо. Ты был прав, совсем другая жизнь теперь. Только глаза сохнут, но это и раньше было. Спасибо, что тогда надоумил.
  
  - Понятно. Пожалуйста.
  
  - Знаешь, десять лет гарантии дали.
  
  - А потом?
  
  - А потом - увидим.
  
  Вот так вот. Сделала все сама, на свои средства. В этой шараге, которая считает нужным давать гарантию на десять лет. А потом - увидим.
  
  Меня не было рядом, но она и так справилась. Мне грустно, что все так получилось. А она зачарованно наблюдает за роликом на стене.
  
  - У тебя в номере не было?
  
  - Не-а. У меня эконом-вариант, - смеется она. - Повезло, что ты подобрал.
  
  Вроде она ничего такого не сказала, но мы после этих ее слов как-то смолкаем и не решаемся ничего говорить. Выбросил когда-то, а теперь раздумал и снова подобрал.
  
  Она глядит на меня с робкой полуулыбкой. Я молча ложусь с ней рядом и глажу ее, а она трется о мои ладони, устраивается в них.
  
  Мои сотки сели, но на часах половина первого. Ее животик урчит в моих руках, и я понимаю, что моя девочка голодна, как маленький, сердитый волчонок. Мы совершенно забыли про еду с тех пор, как увидели друг друга вчера в конфи... блин... то было в другой жизни... и с тех пор столько всего было... а мне даже некуда сунуться и нечем накормить ее теперь.
  
  - Добрый вечер, м-р Эккстин. Чем могу помочь?
  
  - Добрый вечер. Пожалуйста, могу я заказать пиццу... любую... спешэл... со всеми делами... побольше размером и... салат "Капри"... и... - смотрю на ее вспыхнувшие глазки и зардевшиеся щечки, - ...и еще один... с морепродуктами... и... тебе чаю? - спрашиваю у нее, все также ее поглаживая, - тогда из мини-бара можно... и... (консьержу) - тирамизу или чего-нибудь сладкого к чаю.
  
  - Конечно, сэр.
  
  - Еще вчера в коференц-зале "Тауэр Бридж" остался ноутбук... два ноутбука... и кейс такой... на колесиках... и... - у тебя там больше ничего не оставалось? - она качает головой.
  
  - Это перенесли в комнату хранения, сэр.
  
  - Очень признателен. Попросите принести их ко мне в номер.
  
  - Да, м-р Эккстин.
  
  Обоюдное замешательство - мы что, настолько чувствуем теперь друг друга? Для этого надо было всего лишь... да, то, что было.
  
  Нам обоим не хочется спать. Мои руки перекочевали с ее тела на личико и теперь обрисовывают его контуры, будто вспоминают.
  
  Это ведь легко сказать - все как прежде. А все не как прежде. И глупо самих себя обманывать, а то провалимся нафиг туда, откуда вылезли. И если с той секунды, как увидел ее вчера, марширующую по желто-бешеному плацдарму, схватил тисками, ругал, затем ввалился в нее, как зверь, как отморозок последний, потом сделал ее своей невестой, и мы больше не отклеивались друг от друга, а только трахались, как кролики, и нам обоим неоднократно было хорошо до взрыва, то ведь это один только уровень реальности. Видя только его, этот уровень, ты словно оторван от общего целого. И если не перенестись на другие уровни, не затронуть других слоев, то рискуешь остаться на поверхности и не постичь всего. А надо, край как надо.
  
  Она смотрит на меня своими непостижимыми глазками и личико ее озарено отблесками зари между деревьев на стене, почти такой, в какой увидел ее вчера утром. Она тоже гладит меня, и на пальчике ее мерцает мое голубое кольцо, что надел вчера. А она вспоминает пальцами мое лицо, всматривается в него.
  
  Ты знаешь, что никто никогда его не гладил? Не гладил моего лица? Не целовал моих глаз? Ты знаешь, что я и не думал, что они стоят того, чтобы их целовали и гладили?
  
  Потом она вдруг легонечко касается губами моих губ. Как она делает это со мной? С нуля до сотни за пару сек? На какие кнопки во мне нажимает, что я вдруг в считанные секунды вижу, слышу, чувствую, хочу только ее, превращаюсь в одно грозное, остервенелое желание и сметаю все на пути, только бы оказаться в ней?
  
  Если не начать сейчас, то она опять заманит, отвлечет, уведет меня, завладеет мной. А я потеряю башку и завладею ее телом и буду любить, не продыхая, хоть я и не заслужил. Нет, включай мозги. Включай.
  
  Взгляд мой отвлекается, скользит на пол, к горько-шоколадному комплекту. Тянусь, поднимаю лифчик, рассматриваю, глажу структурный атлас:
  
  - Красивый.
  
  Вчера чуть не разорвал на ней и его, и трусики. Выдержали.
  
  - Виктория"c Сикрет. У них магазин в Мэйфере.
  
  Все также глажу, а сам смотрю в ее глаза, а в башке и в груди у меня лупит уже.
  
  - Ты за этим туда ездила?
  
  - Да.
  
  - Ты видела меня тогда, в автобусе?
  
  - Нет.
  
  - Я сидел напротив тебя. Я слышал музыку у тебя в наушниках. Заговорил с тобой, но ты не услышала и убежала.
  
  - Что ты сказал мне?
  
  - Наехал.
  
  Она тихонько смеется, закрывает глазки, трется о мою руку, а по щечке ее ползет одинокая слеза. А я откладываю в сторону ее лифчик, сажусь на кровати, усаживаю ее к себе на колени, прижимаю к себе, укрываю одеялом.
  
  Те прошедшие два дня не вяжутся с тем, где мы сейчас, но нам надо воспроизвести и понять их, да не только их, но и все, что было до них. Нам надо понять наши пути и то, как они сначала разошлись, а потом сошлись опять.
  
  Провожу по ее губкам, глажу на нижней, "закушенной" родимое пятнышко, легонечко целую его. Целую ее глаза и, вспомнив, как горько они плакали вчера, говорю, глядя прямо в них:
  
  - Простишь меня?
  
  Она опять силится улыбнуться, сгладить. Это заманчиво - принять ее доброту и незлопамятность. Выехать на них. Успокоиться. Но мне надо самого себя простить. А ее реакции и суждения не всегда пропорциональны действительности и моя задача - направить и их, и ее в правильное русло.
  
  - Прости меня, - настаиваю. - Я не имел права. Не должен был... Это было...
  
  Я вынуждаю ее задуматься, заняться этим. Она смотрит на меня серьезно.
  
  - Ты сделал так, потому что смог, - подтверждает она неожиданно. - Тебе захотелось переспать со мной, и ты не стал спрашивать, хочу ли я. Возможно, ты вспомнил, что я не дала тебе утром и был уверен, что и теперь не дам. Или возможно, ты просто не думал...
  
  - Не думал, - соглашаюсь.
  
  - Ты просто не думал, а хотел. А поскольку ты сильнее, то и применил свою силу, чтобы получить то, чего хотел.
  
  - Я не должен был. Ты - человек, а не...
  
  - ...тебе хотелось меня еще до того? - спрашивает она. - Не раз?
  
  - Постоянно, - подтверждаю.
  
  - А тут такое дело. И тебе надоело все, и ты...
  
  - Прости меня. Еще не поздно сказать "прости"? - спрашиваю с надеждой. - Ведь ты... до сих пор не ушла, значит... и теперь не уйдешь? Но если останешься, но не простишь, то все это как-то затрется и будет между нами всю жизнь?.. Я ведь хочу тебя на всю жизнь...
  
  - Я тоже хочу тебя на всю жизнь. Да, простила, конечно. И - увы, меня завело... это. Вчера. А как же еще, иначе б я не кончила. Но это не значит, что наш секс отныне должен быть таким, - говорит она строго. А я киваю серьезно.
  
  Нам принесли поесть и наши вещи. Одевшись, забираю все, даю на чай и несу это к ней. А потом больше наблюдаю, как лопает она, чем ем сам.
  
  - Надо же, вроде все настоящее, - не может она сдержать восхищения. - Интересно, откуда сейчас взяли? И вкусно, блин... Ты чего не ешь? - наезжает. - Думаешь, я сама все осилю?
  
  - А нет? - угораю я и уворачиваюсь, когда она норовит меня стукнуть. Затем подключаюсь все-таки.
  
  - Чем ты питался без меня? - интересуется она.
  
  - Не спрашивай.
  
  - Ясно. Чувствую, когда мы вернемся, меня ожидает недельный марафон готовки. Ты, кстати, похудел. Одни, блин, мускулы.
  
  - А ты - нет. В смысле, такая же, как была. И как тебе удается при таких аппетитах, - подкалываю ее.
  
  - Не спрашивай, - отвечает она в тон мне.
  
  - Блин, а зачем. Кушай на здоровье. М-м-м, обожаю смотреть, как ты ешь, - говорю ей и целую ее в жующий ротик. - Я поэтому удрал позавчера из конфи. Сначала вроде крепился, морду - кирпичом, но твой жующий вид - это уже было выше моих сил.
  
  Она смеется: - А я тебя искать пошла. А ну, думаю, как не вернется совсем. Сдохну же. Тебя не было нигде и было непонятно, когда ты вернешься, и я с горя уселась за рояль - и давай бренчать.
  
  - Подействовало. Я тебя услышал. И сразу понял, что это только ты можешь так играть на рояле, за который другие и сесть не рискнули бы.
  
  - А когда ты начал гнать пургу, во мне все пело. Ведь ты подошел и заговорил со мной, а, значит, не забил. Вот придурки оба, а? - говорит она, вглядываясь в мои глаза, ища подтверждения в них. И я с готовностью киваю. Да, конечно. Зачем было до такого доводить.
  
  Она поднимается с постели и, голенькая, идет ставить чай. На ее спинке слайд-шоу-картинка розовых цветов, пышно усеявших дерево.
  
  Поставь чаю - это было последнее, что попросил ее сделать тогда, в моей, нашей квартире. Теперь вот буду все по порядку переваривать, а сам ежусь. Ведь неохота опять туда, в это... в этот ужас. А что поделаешь.
  
  Она разливает нам по чашкам чай, а я раскладываю нам с ней тирамизу.
  
  - М-м-м, ничего, - пробует она.
  
  Тирамизу оказывается оригинальным, итальянским, а значит, не таким вкусным, как делает она. Я ведь помню еще.
  
  - У тебя лучше. Мне не хватало твоего.
  
  Да, это странно - разбирать теперь все, раскладывать по полочкам. А ведь там еще много чего придется разложить. Про некоторое я даже не знаю, как начать, думаю, а самого знобит от ее взгляда, который мне в этот момент кажется слишком проницательным.
  
  - Слушай, как это мы так? А? - спрашиваю у нее.
  
  Она пожимает плечами, допивая чай и вытирая рот.
  
  - Не знаю. Звено на звено - помнишь?
  
  - Да разве ж я думал тогда, что про нас говорю? Девочка моя... - от воспоминания о том, что еще день тому назад она моей не была, меня передергивает, и я спешу прижать ее покрепче к себе. - Оксан, мне же было ТАК херово без тебя, ты даже не представляешь...
  
  - А мне было очень херово без тебя, - говорит она, глядя мне в глаза. - И я тоже не думала, что у нас все так будет. Первое время после того, как ты выгнал меня, я жила, как в страшном сне, таком страшном, что мне казалось, еще немножко - и я проснусь. Но я не просыпалась. И потом я поняла, что кошмар стал моей действительностью. И... и... - она мнется, будто что-то мешает ей говорить. Не знаю, решается она сказать, что хотела или нет. В итоге говорит: - еще я чувствовала, что этого не должно было быть. Да, мы сами делаем свою жизнь, но тут у нас с тобой вышло так... бестолково...
  
  - Почему?.. - спрашиваю я у нее.
  
  Она молча смотрит на меня некоторое время. В ее взгляде нет страха или нерешительности, но все же она раздумывает, сказать мне или нет, почему тогда она изменила мне.
  
  - Ты расслабился со мной. Пустил все на самотек. Тебе было хорошо со мной в подвешенном состоянии, удобно, и ты не думал никуда двигаться. А я... Я долго не хотела себе признаваться, нет, я была слишком горда, чтобы признаться себе, насколько мне было больно от этого. Говорила себе, что я круче, выше этого. Что это меня не долбит. Как мучительно мне хотелось, чтобы ты дарил мне цветы. Ты их не даришь? Ничего, разве я размазня какая-то, истеричка, чтобы пилить тебя? Буду страдать молча. Мне и так хорошо. Ты ведь любишь? Правда любишь? Тогда этого достаточно, а цветы - это условности, милый, да? Нет, не прокатило.
  
  Да. Ведь так я и думал. А теперь мне мучительно хочется позвонить на ресепшн, поблагодарить за ужин и послать их, раз уж они так классно справляются, еще и за цветами сгонять куда-нибудь.
  
  - Да, твоя работа тебе важнее, чем провести время со мной. Но ведь я не какая-то там тупая дешевка, чтобы не понимать. Это они, эти ленивые твари, которые на жопе сидят и ни хрена не делают, только бабло мужика своего трынькать, это они пусть не въезжают. А я сама работаю в этой сфере и все прекрано понимаю, и деньги твои мне не нужны, не нужны, не нужны. Я не такая, нет. И я не буду пилить тебя. Нет ничего хуже, чем пилить мужика, это же самоунижение. Нет, буду терпеть до скрипа зубов. Удавлюсь, но ни слова не скажу - и я не вытерпела и тут. Вместо того, чтобы нормально обсудить, попытаться трезво рассчитать, когда и как нам раскроить твое драгоценное время - это не сарказм, я это серьезно - я подавляла в себе злобу на тебя, замыкала ее, переключалась на других, старалась сохранить видимость, пока в один прекрасный момент не поняла, что... отчуждаюсь от тебя. Да, я хотела за тебя замуж. И мое сердце обливалось кровью от того, что ты не хотел на мне жениться.
  
  - Я решил жениться на тебе, когда мы были на Тенерифе... кольцо оттуда...
  
  - Боже мой, да я тогда и сроду бы не подумала! Ведь как тогда там все было... И я слишком горда была, чтобы первой заговорить о браке. Пусть другие унижаются, но не я. Ведь это значило бы - вешаться на тебя, принуждать. Ведь это значило бы, что ты сам меня не любишь, раз не спросил первый. И я терпела и не заговаривала. Чем дальше, тем становилось хуже и тем менее реальным представлялась сама возможность заговорить. Мы стали ссориться. И после каждой ссоры, когда я ревела, размазываясь по стенке, превращаясь в кусок дерьма, мне хотелось умереть, но больше, гораздо больше мне было тупо жаль себя и мне мучительно хотелось, чтобы и ты меня пожалел.
  
  - А я...
  
  - А ты не жалел. Ты поначалу извинялся, но потом и это прекратилось. И вот... однажды... Однажды я не смогла... привести себя в порядок. Попала в это состояние, в котором находилась уже пару раз до того... и не вышла уже больше из него, пока не... Пока это не произошло тогда.
  
  Вместо чая мы пьем теперь коньяк из мини-бара. Она сидит передо мной на кровати, а я держу ее за руку. Я слышу ее слова и понимаю смысл, но сам перенесся уже в то время, когда все это было и когда узнал об этом после. Я держу ее, чтобы не терять с ней связь, а она держит меня.
  
  - И я делала их, шаг за шагом - вперед. Несмотря на то, что мне с тобой бывало плохо, я не думала, что однажды шагну в пропасть. И вот, когда я поняла, что нас с тобой больше не вернуть, я ощутила всю бесполезность и неправильность того, как все получилось. Ведь это хуже, чем у Шекспира. "Просто опоздал с письмом посыльный..." - то был повод, не более, так? Да, он хотел этим показать, что одного этого было достаточно, чтобы свалить, ушатать их, что они были обречены, но ведь мы-то - нет?.. Андрюш?.. Ведь мы с тобой, блин, умные? Взрослые? Вот что добивало меня.
  
  У меня до этого, пожалуй, не дошло, думаю. Слишком зол был на нее. Слишком шибанула она меня тогда по башке, чтобы вот так вот надо всем этим думать.
  
  - А тебе? - спрашивает она. - Из-за чего тебе было хреновее всего?
  
  - Из-за чего? Наверное, из-за того, что за такой короткий срок у нас с тобой все так покатилось. Какая-то несчастная ротация. Так, фигня... Как у всех. Я ведь, Оксан... я ведь думал, у меня идеальная любовь с тобой... Да, расслабился наверное. Вкалывал, как черт, забился в эту жизнь и думал, что могу так продолжать. Ведь я ничего плохого не делал. Ведь вокруг меня все так. И вокруг тебя - тоже. Да, мне больше ничего не надо было. Вот девушка моей мечты - ведь сколько я мечтал о тебе, сколько лет, Оксан. И вот она тут, со мной. Подумаю - горячо. И с ней, с тобой, то есть, все за-ши-бись. Чего ж еще желать? Ведь я же не любил никогда до тебя и думал, что теперь - все. Только полный кайф и больше ничего. И именно эта идеальная любовь затрещала, дала слабину? Ты дала слабину? Разочаровало меня. И пришлось некстати. Да, я всерьез думал, что веду нормальный образ жизни, и ты тоже должна в него вписаться. А мы... Да, мы ругались. Блин, до тебя ни с кем не ругался... Вообще не люблю это... А тут - разборки... И именно с тобой... И так уже мало виделись... И мне казалось, что это я с тобой, из-за тебя таким делаюсь.
  
  - А... можно экскурс-вопрос?
  
  - Нужно.
  
  - А как будет теперь?
  
  - Пока не знаю. Давай разберемся с тем, как мы оказались там, где оказались.
  
  - А как же твоя собственная стратегия? "Пофигу, кто виноват, теперь надо понять, что делать?"
  
  - Пересмотрел, думаю. История важна тем, чтобы у нее учиться. А то - слабо опять попасть туда, куда попали? Мне точно не хочется. А раньше меня любой разбор бесил.
  
  - Выходит, я права была, когда поначалу боялась приседать тебе на уши.
  
  - И да, и нет. Но все это, про идеальную любовь - это после ко мне пришло. Нет, в тот момент, когда я прочитал это... то... ты... сразила меня. Сколько раз я тебе говорил, что люблю. Сколько раз. Я отдался тебе. Доверился. Вроде как слабину дал... А тут... Это... Ты меня растоптала... Уничтожила... Вернее... Я понял теперь, что сильный. Оксан, ты - самое важное, что для меня есть на этом свете, и я потерял тебя... и все-таки тебе не удалось... вернее... я не о том, что ты специально, просто... Даже это... самое хреновое в моей жизни... меня не сломило, нет... Но, блин, я был ближе, чем когда-либо. И я думал, что не прощу тебе, что после всего... всех моих слов... моей любви... И ты мне, блин, тоже что только не говорила... И вот после всего этого ты... вот так вот... Ты как бы выудила у меня это... Любовь... Признание в любви... А потом - в помои это... Ты пойми... Я же потом все, все-все пересмотрел в тебе, в нас... из-за этого... я же перебрал все... вернее, я так все перебрал, что "нас" для меня после этого словно и не было... и быть не могло уже... Оксан... это... это было как тогда... под велик... Только хуже в разы...
  
  Да, перебираю все это и реально корежит. А она уточняет:
  
  - Я стала для тебя другой потом?
  
  - Да.
  
  - Скажи, какой.
  
  - Я... Оксана, это в прошлом, но некоторое время я считал, что так, как поступила ты, мог поступить только человек очень глупый, пошлый и бесхарактерный. И некоторое время ты была такой для меня. Блин, вот нафига ты купила те туфли... те красные туфли, а?
  
  - Это было тогда, с тем платьем.
  
  - Бл...ть, с его платьем? Я, конечно, не спец, но... не подходят же...
  
  - Да нет. Просто в тот раз было. Он меня подначил, что не куплю. И не надену. А самому, наверное, хотелось увидеть меня в них.
  
  - Оксан... в таком же не ходят... Ну да ладно... Потом, когда я узнал, что ты спасла меня, вроде что-то изменилось... я вроде отошел немножко, понял, что ты, по крайней мере, относилась ко мне хорошо, но когда встретил тебя здесь... сейчас... Ты вообще в курсе, что все вокруг хотят тебя трахнуть, а?
  
  - Тебе кажется.
  
  - Не знаю. Может, я просто не соображал ни фига. Но когда я за эти дни вот так... нюхнул этого... это было...
  
  - Тебе казалось, что я веду себя развязно? Даю повод?
  
  - Блин, да не знаю... Вроде нет.
  
  Но треп про нее взялся же откуда-то, соображаю. Да мало ли.
  
  - Я показалась тебе шлюхой? Дешевкой?
  
  - Я просто не мог смотреть на все это спокойно, хоть ты и не была уже моей.
  
  - Интересно... - она будто размышляет о чем-то. - Так... а ты сможешь еще... вообще... после всего этого... и того, что тогда, и того, что сейчас... ну... любить меня...
  
  - Ты чего, дурная... - хватаю ее, - Ты че, в натуре...
  
  - Я не истерю, мне интересно просто. Знать хочу.
  
  - Блин, я не за этим тебе все это сказал... А ну сверни щас же, тебя не туда несет...
  
  - Никуда меня не несет. Я спокойно с тобой говорю. Я понимаю, что тебе надо будет опять привыкнуть ко мне... Полюбить меня заново, если это вообще возможно...
  
  - Уймись! Ты вообще слышала, что я сказал? Это ж в прошлом все. Точка. Я люблю тебя, - стискиваю ее, прижимаю к себе и зажимаю, давлю под ее слабые оханья, - Оксаночка, жизнь ты моя. Глупенькая такая. Умница такая. Лучик ты мой. Солнышка лучик. Это ж все размышления, девочка. Девчоночка моя. Ты же... Ты же все сама уже сделала...
  
  - Ничего я не делала.
  
  - Малыш... Малышка моя... Крошка. Крошечка. Котеночек мой нежный... Не делала... Все ты сделала, поняла? Все. Все - ты. Да только ты мне сказала, что не спала ни с кем... что только я, урод, тебе нужен... Ласточка моя... Только ты сказала, что любишь, ты же... как заклятие сняла... Вот что ты сделала... Зачем плакать... - целую ее помокревшую мордашку. - Хорошо же все... Еще совсем недавно был отстой, согласен, но сейчас все неприлично и невозможно хорошо. И все это сделала со мной ты.
  
  Утомляют эти разговоры, изматывают. Надо силы подкрепить, подпитаться друг другом. И я, исцеловав, высушив поцелуями ее мокрое личико, объявляю ей со смехом:
  
  - Все, зай, не знаю, как тебе, но мне - хорош, тайм-аут, - и с этими словами сажаю ее на себя, на него, нагибаю к себе, покусывая ее сосочки.
  
  Но она не сердится. Она опять влажная там и откидывается назад, гладит исступленно мою голову и шепчет:
  
  - Да, да, о, да... - пока я глажу нежное ее тело. - Сладкий мой, любимый, нежный самый... - она гладит мои волосы, - возьми меня... люби меня... вот так... не отпускай...
  
  Заканчивается все ей, лежащей подо мной и стонущей, извергающей, выкрикивающей в атмосферу очередной оргазм и мной, уткнувшимся в ее шейку, кончающим в нее с болезненным, глухим воплем.
  
  Ведь правда, не раз мы с ней замечали, что сколько бы дурные наши головы ни вели нас не в том направлении, но тело... тело не врет. Не врет, когда нам с ней срывает башню друг от друга... срывало всегда, сколько себя помним, срывает и теперь. Об этом надо было помнить, повторять это, как заклинание, что наше влечение друг к другу - вот наша путеводная звезда.
  
  - Смотри, во-о-он там, - показываю ей в небо.
  
  Это я снова вынес ее на балкон, хоть в этот раз она и не такая слабенькая, как вчера, после обморока. И хоть у нее хорошая фигурка, но и пушиночкой ее тоже не назовешь. Просто мне нравится носить ее на руках, укутав в теплый плед чуть ли не по самые глазки.
  
  Сейчас она сидит у меня на коленях, и мы с ней занимаемся ерундой - пытаемся вычислить звезды на лондонском небе, пасмурном даже ночью. Уже одно это у любого астронома вызвало бы приступ нервического смеха. А подслушай он наши жалкие попытки определить, что это "во-о-он там" - Сириус? Полярная Звезда? Медведица? А какая - Большая? Малая? Да хрен их знает, не разобрать же. Да и все равно непохоже...
  
  Потом мы ловим остатки ночи, прижавшись друг к другу под одеялом в кровати: "Ну со-о-олнышко, ну давай, ко мне мордашкой поверни-и-ись..." - скулю жалобно. "Блин, Андрюха, мне и так дышать нечем, клаустрофобия, ты ж зажимаешь...". "А если я ночью проснусь и мне захочется но-о-осик твой поцеловать?" "Мой нос даже во тьме кромешной найдешь на ощупь в легкую".
  
  В итоге она милостиво соглашается полежать чуть-чуть в моих объятиях, а потом сама не замечает, как в них и засыпает. А я лежу еще некоторое время, держу ее в руках, боясь дохнуть, и, улыбаясь обалделым, бешеным осклабом в темноту, кайфую по-страшному.
  
  ***
  
  
  
  Artik & Asti - Ангел
  
  Amber Run - Machine
  
  Maroon 5 - Lips on you
  
  Arctic Monkeys - I wanna be yours
  
  Lana Del Rey
  
  Two Steps from Hell - Star Sky
  
  Андрюхин словарик
  
  клоузинг байбл - сборник всей финальной проектной документации на момент закрытия проекта в виде фолианта в переплете, нередко многотомного
  
  Ксантиппа - жена греческого философа Сократа, по преданию отличавшаяся сварливым характером
  
  марк ап - здесь: черновая версия договорного документа, содержащая в себе поправки другой стороны договора
  
  Моэм - Уильям Сомерсет Моэм, один из наиболее читаемых и успешных английских прозаиков 20-го века. Упоминаемый в книге памятник Моэму в Лондоне, как и название сквера, в котором он находится, и прилегающей улицы вымышлены
  
  Мэйфер - район Лондона
  
  скоун - вообще-то: скон, британский хлеб быстрого приготовления
  
  сэбббэтикал - длительный оплачиваемый отпуск, генерируемый квалифицированному работнику в качестве бонуса после определенной выслуги лет
  
  Эл-о-Ай - LOI, Letter of Intent, преддоговорной документ, подписанием которого стороны обязуются заключить договор на определенных условиях
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"