Франтишек Пакута : другие произведения.

Реальная действительность

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  

ФРАНТИШЕК ПАКУТА.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

РЕАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ФАНТАСТИКА.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

г. ЛЕНИНГРАД.

  
  
  
  
  
  

ОТ АВТОРА

  
   Сколько в мире осмысленных разумом бессмертной души пар глаз - сколько и взглядов на него и на нашу на земле жизнь. Воспринимая окружающий мир посредством далеко не совершенных сотканных из тлена тел, мы, анализируя на себе его воздействие, стараемся приспособиться к окружающему нас миру таким образом, чтобы он меньше всего нам досаждал и, в то же время, мы получали от него, как можно больше приятных ощущений.
   По-разному мы относимся к своей жизни на земле.... Одним из нас она очень скоро наскучивает и становится в тягость, а другие готовы прожить на земле даже несколько десятков жизней, лишь бы они все это время ощущали сами себя полными сил и здоровья молодыми людьми. Но всех нас по отношению к собственной земной жизни объединяет стремление каждого из индивидуумов по возможности скорее наладить свою личную жизнь таким образом, чтобы мы меньше всего досаждали друг другу. И самым главным в этом основополагающем принципе является требование этого самого каждого индивидуума: предотвратить любое поползновение неуемного желания подавляющего большинства людей хотя бы немного поживиться за счет своего ближнего, урвать лично для себя кусочек, да желательно жирнее, от чужого достатка. Каждому из нас, за редким исключением, очень хочется поставить самого себя хотя бы немного выше окружающих людей, чтобы иметь полное право заставлять других исполнять все наши прихоти. А раз так, то в искренности налаживания подобных отношений между людьми трудно упрекнуть хотя бы одного живущего на земле человека. В подобном лихоимстве можно и следует обвинять только самых зловредных и неисправимых проходимцев, которых, к нашему счастью, в нормальном человеческом обществе не так уж и много.
   Человек смертен, но сама человеческая жизнь на земле бессмертна, пока окружающая нас среда обитания будет способствовать производству здорового, как в физическом, так и в нравственном отношении, потомства. И каждое новое поколение людей, критически осмысливая уже прожитые жизни отцами, дедами и прадедами, пытается по-своему решить эту извечную неразрешимую проблему человечества. Молодым и сильным еще не задумывающимся о своем скором уходе из жизни все эти проблемы кажутся ясными и простыми, не стоящими даже выеденного яйца. И они, не долго думая, начитают тут же все вокруг себя ломать и перестраивать под свои вкусы и желания, втихомолку посмеиваясь над своими пытающимися их хотя бы немного вразумить состарившимися отцами.
   - Если бы молодость умела, а немощная старость все еще могла влиять на окружающую их извечно неугомонную и направленную всеми своими помыслами только вперед земную человеческую жизнь, - с тоскою приговаривают уже даже и не знающие, как им достучаться со своими мыслями до детей, разочаровавшиеся в жизни пожилые люди.
   Но человеческую земную жизнь еще никому в нашем мире не удавалось выверить по строгим математическим формулам. И затеявшие очередную перестройку полностью разочаровавшиеся в своих ожиданиях молодые люди, со временем начинают с горечью понимать, как были правы убеждающие их родители, что прежде, чем начинать все вокруг себя ломать и крушить, следовало прислушаться к их рекомендациям. Признавать с горечью, потому что они сами уже были не в силах хоть что-нибудь изменить в своих неудавшихся жизнях, а у их сыновей уже были готовые рецепты по ее улучшению, к которым они, как в свое время и их отцы, относятся не всегда с пониманием.
   Одна человеческая жизнь - это всего лишь мельчайшая песчинка в бесконечности человеческой жизни на земле. Но сколько таких отчаянно вопящих в необозримое космическое пространство ничем неизгладимой болью от страданий живущих на земле людей-песчинок уже находится в человеческое небытие, затуманивая собою глубокое море человеческой надежды на лучшее будущее!? Глубокое необозримое море человеческой надежды к этому времени уже до того затуманилось от бесчисленного множества подобных песчинок, что уже не оставляет ни для нас и ни для наших потомков ни одного просвета с надеждою вырваться, в конце концов, из образованного нами самими заколдованного круга, чтобы зажить настоящей человеческой жизней.
   Но почему у нас чаще всего получается совсем не так, как мы задумывали, получается совсем не то, что мы намеревались в конце своих внешне кажущихся такими разумными преобразованиями в жизни получить!? И почему мы своими, казалось бы, такими умными и своевременными действиями и поступками, только еще больше усугубляем свою жизнь!? Отчего земная жизнь так беспощадна к нам, ее возлюбленным сыновьям и дочерям!? И почему земная жизнь с коротким ехидным смешком не устает разрушать на корню все наши в ходе нее надежды, заранее обрекая все наши задумки и начинания на провал!?
   Немало громких слов и сетований на противодействие их благородным устремлениям злых и враждебных человеческой природе сил, ссылок на недопонимание определенной части того или иного народа, на саботаж нежелающих их нововведений консерваторов слышали обманутые поколения от своих идейных и духовных вождей в свое оправдание. Они беззастенчиво ссылались и продолжают ссылаться на что угодно, лишь бы снять с самих себя ответственность за то, что тот или иной народ попадал в результате их несуразных перестроек во все более беспросветный тупик, чем привели молодых людей за всю свою неразумную жизнь отцы. И очень редко, если не сказать, что почти никогда, раздаются голоса запоздалого раскаяния и чистосердечного признания, что люди сами виноваты в устроенной ими по собственному почину трагедии. В подобных случаях уже вряд ли стоит сваливать вину на, как обычно, только способствующих, но не определяющих методы перестроек жизни, конкретные личности вождей. Люди сами, по своему собственному желанию, приходят к такой позорной для мыслящего разумного человека жизни. Один человек, пусть он будет даже семи пядей во лбу, не в силах повернуть общественную жизнь того или иного народа в сторону. Ему в этом поганом деле, как обычно, способствует множество людей, даже и те, кто по привычке или совсем по другим причинам все это время молчал и предпочитал не вмешиваться. Все живущие в данное время люди в равной степени с вождями виноваты в неудавшейся перестройке. А без признания своих собственных ошибок и, тем более, без покаяния, что наши мысли и дела оказались опасными для существования самой жизни на земле, мы не сможем понять и, тем более, извлечь для себя на дальнейшее никаких более-менее помогающих нам в налаживании жизни уроков. Мы не только не поймем сами, а что же это такое при преобразовании своей жизни мы, в конце концов, получили, но и не сможем даже выработать более-менее внятных рекомендаций для последующего поколения. Только, наверное, и поэтому наши дети со временем тоже будут вынуждены, начисто отвергнув опыт жизни своих отцов, без оглядки устремляться через свойственные молодым людям ошибки и просчеты к еще более болезненному разочарованию в своей жизни.
   Сколько живет на земле людей - столько и существует мнений по перестройке и улучшению на земле человеческой жизни. И как же это трудно, если не сказать, просто невозможно, переубедить их всех, доказать всем живущим на земле людям, что они чаще всего в своих взглядах на окружающую их жизнь ошибаются. Что, если все их как бы правильные мысли по обустройству отношений между живущими на земле людьми претворить в жизнь, то сама их собственная земная жизнь при этом нисколько не улучшится, а только станет еще хуже и бессмысленней. Но, если люди сами не могут увидеть возможного вреда от своих кажущихся всем им таких бесспорно понятных соображений по обустройству земной жизни, то весь их возможный в будущем вред хорошо осознается и видится другими более осведомленными в подобных вопросах людьми. И они, отвечая за спокойствие и благосостояние своего народа, делают все от них зависящее, чтобы не приносящие людям ничего хорошего мысли не внедрялись в повседневную жизнь.
   Счастлив тот народ, который имеет у кормила власти умных, совестливых и дальновидных людей, которые своими разумными, а главное своевременными, советами и распоряжениями ограждают его от множества излишних по этому поводу бед и напрасных страданий. В реальной жизни подобных людей на вершине власти всегда находится намного больше, чем достаточно. Однако, пусть и изредка, но по воле все той же безжалостной к проживающим на земле людям судьбы к кормилу власти того или иного народа встают и такие люди, которых, как говорится, подпускать к подобному ответственному делу даже на пушечный выстрел не рекомендуется. Не рекомендуется, но попробуй ты их остановить в то время, когда они позволяют самим себе пользоваться для сохранения своих властных полномочий такими давно опробованными способами и методами, о которых порядочным людям не только говорить, но и даже думать о возможности использовании их, не хочется. Но эта заносимая над собственным народом нечистоплотными людьми палка, как говориться, о двух концах. Одним концом она нестерпимо больно бьет по всему, что мешает проходимцам, как можно скорее, пробраться на вершину власти, а другим своим концом она заставляет интуитивно отшатываться всему, что только и есть в стране порядочного и более-менее думающего о собственном достоинстве, от подобных людей. И очень скоро все эти нечестивцы глохнут и умолкают еще на самом подходе к правящей верхушке того или иного народа. Но в любом непреложном на земле правиле имеются и свои исключения, которые не только позволяют подобным нечестивцам более-менее благополучно преодолеть этот обычно роковой для них барьер, но и на недолгое время закрепиться в самом начале круто взметнувшейся вверх к вершинам власти лесенке. И этого, пусть даже и незначительно короткого времени, обычно бывает достаточно, чтобы подобные непревзойденные проходимцы и интриганы смогли немного адаптироваться в непривычной для себя обстановке и начать бороться за упрочение своей власти. Преодолевая с легкостью сопротивление не умеющих по настоящему защищаться от их наветов честных достойных людей, они не долго позволяют попавшемуся в беду народу тешиться в приятном заблуждении сохранения своей былой свободы, а сразу же начинают брать, как говориться, быка за рога. Им уже, за редким исключением, нет больше нужды скрывать свои истинные цели и, тем более, прятать свою истинную сущность за имиджем присущей им личной скромности. Об их совестливом отношении к другим людям в это время говорить уже не приходится. Вынужденные прикидываться таковыми на самых низких должностях, они, добившись своей заветной цели, тут же начисто забывают о своем прежнем воззрении на окружающих людей. И в первую очередь начисто отметают от себя устойчивое мнение большинства своих коллег, что они из себя ничего такого ценного для своего народа не представляют. И уже больше не соглашаются с другим устоявшимся в окружающих их людей мнением, что они всего лишь жалкие посредственности, которые в своей жизни не только не срывают звезд с небес, но и являются по своей сути всего лишь умелыми исполнителями чужой воли. Добравшись до вершины власти над людьми, они мгновенно увеличивают свое собственное о себе самомнение не меньше, чем во сто крат. Им уже не только перестает нравиться, но и претит, когда их сравнивают с выдающимися в прошлом людьми, которых они, в чем они и сами нисколько не сомневаются, не стоят даже мизинца. Эти слизняки уже начинают требовать к себе отношения от других людей только в превосходной степени. Постоянно требуют от других утверждения, что они самые выдающиеся личности современности, что уже больше никто, как в прошлом, так и в настоящем, и ни даже в самом необозримом будущем, не сравниться с их якобы гениальностью. Наглядно убеждаясь в тут же полившихся со стороны ближайшего окружения потоках незаслуженной лести о своем мнимом величии, эти неповторимые в кавычках деятели начинают выдвигать на первый план уже давно кружившие им головы свои не первой свежести прожекты. И никому не дают права не только их оспаривать, но и даже сомневаться, что только им одним доподлинно известно, что будет для попавшегося под их власть народа во благо, а что ему вредит. Все время, дергаясь из одной крайности в другую: то, начисто отрицая все, что было для всех приемлемым еще только вчера, или, совсем наоборот, возведя это все в ранг святыни и примером для подражания в дальнейшей жизни - они еще долго будут заставлять подвластный им народ мучиться и страдать. Побуждать народ стойко переносить совсем для него не обязательные тяготы и лишения, пока люди, вконец обозлившись, не найдут для себя других достойных поводырей, которые и приведут их к размеренной и покойной человеческой жизни.
   Любому из нас, исходя из простой житейской логики, ясно и понятно, как светлый в летнюю пору день, что любой задуманный переезд на новое место зачастую обходится по своим последствиям для нашего благосостояния почти что пожару. Почему же тогда мы так преступно доверчиво отдаемся в руки любого одержимого манией переделки и перестройки беспринципного и вовсе не подходящего для своей новой роли человека, а то, что еще намного хуже, в руки кучки самых отъявленных во всем мире проходимцев и мошенников!? Почему мы продолжаем упорствовать в своем заблуждении даже тогда, когда поняли и окончательно убедились, что эти их изначально неразумные и бестолковые преобразования нашей жизни ни только не осуществимы, но и несут нам одни только излишние заботы и беспокойства!?
   По всей видимости, мы и дальше будем безропотно продолжать молчать, пока эти изуверы уже окончательно не доведут мою страну, а, следовательно, и нас самих, до ручки, оставаясь при этом непоколебимо уверенными, что именно они и являются нашими благодетелями и спасителями.
   Вопросы и вопросы..... И каждый из нас дает при этом ясный отчет самому себе, что мы никогда не сможем дать на них такого ответа, чтобы этот наш ответ на них не был никем впоследствии оспорен. Мы не в состоянии ответить на них не только потому, что находящемуся у власти одному человеку или небольшой кучки людей трудно, если не сказать просто невозможно, оценить и соизмерить все последствия от их решений. А по большей части только оттого, что мы все еще очень мало знаем об окружающем нас мире. Как бы не были совершенны наши глаза и органы обаяния, какими совершенными не пользовались бы мы для увеличения наших возможностей приборами, мы никогда не сможем понять окружающий нас мир и, тем более, полностью оценить его воздействие на нашу земную жизнь. И так будет продолжаться до тех пор, пока мы не поймем и не дадим самим себе точный и окончательно правдивый ответ на извечный вопрос:
   - Почему и отчего в некоторых местах нашего неповторимо прекрасного земного мира нам всегда приятно и хорошо проводить время, но стоит нам хотя бы немного отойти от них в сторону, как наши сотканные из тлена смертные тела сразу же переполняются неясной тревогой и беспокоящими нас ощущениями неосознанной тревоги!?
   Только тогда, когда мы не только полностью изучим, но и будем знать обо всем, что происходит в нашем общем доме, в котором мы все это время живем, мы сможем правильно организовать свою земную жизнь. И перестанут нас поджидать неприятные неожиданности во время реализации своих, как и всегда, гениальных и величественных задумок.
   Исходя из выше указанных соображений, я и намериваюсь в этой своей с одной стороны исключительно фантастической, а с другой самой истинно и достоверно правдивой, повести приоткрыть для вас еще одну особенно тщательно скрываемою от людей тайну окружающего мира. И заранее сомневаюсь в понимании и вере большинства своих читателей. Ибо многое в ней покажется вам, дорогие мои читатели, не только загадочным и нереально фантастическим, но будет в ней немало того, что вы все воспримете, как непреложную истину или самую неоспоримую правду из нашей такой непростой и до невероятности запутанной земной жизни. Найти и обнаружить все это я и предлагаю вам, своим многоуважаемым мною читателям. Я надеюсь, что вы, прочитав самую правдивую, с моей точки зрения, повесть об окружающем всех нас мире от начала и до конца, не воспримете ее только, как желание автора немного рассеять ваши заскучавшие в неприглядной серой повседневности души. Я льщу себя надеждою, что она непременно возбудит у всех вас желание хотя бы немного задуматься о нашей бесспорно реальной и непростой земной жизни.
  
   Февраль 1988 года.
  
  
   ФРАНТИШЕК ПАКУТА.
  
  
  
  

Глава первая
ИЛЛЮЗОРНЫЙ МИР
.

  
   Как бы пристально человек ни вглядывался в окружающий мир, он, все равно, не способен увидеть в нем все до мельчайших подробностей, а, следовательно, и осознать для себя все его многообразие. И не только осознать, но и даже попытаться привести в хоть какую-то систему все его проявления в отношении воцарившейся по всей земле природы и в первую очередь по отношению к нам, людям. Это немало огорчающее нас обстоятельство возникает вовсе не потому, что мы привыкли осматривать окружающий нас всех мир очумелыми от груза повседневных забот глазами, а только оттого, что эти глаза у нас изначально не одинаковые. Глаза каждого конкретного человека отличаются от глаз других живущих радом с ним людей не только по остроте своего зрения, но по множеству других порой умеющих в этом отношении немаловажное значение параметров и отличительных особенностей. Самой главной и все определяющей в этом отношении является наша отличительная способность и умение не только мгновенно запечатлевать в себе все увиденное, но и сохранять все это увиденное нами в какой-нибудь определенной точке нашего мироздания до мельчайших подробностей в своей памяти. Только одними этими отличительными особенностями наших собственных глаз и можно с более-менее достоверностью объяснять, что в одном и том же месте мы способны увидеть совсем иное, что уже увидели в нем до нас, и что еще смогут увидеть в этом же самом месте после нас. Особенностями строения наших глаз объясняется в нашем мире многое, но не все. Анализируя этот немаловажный в жизни каждого человека вопрос, нам не следует забывать, что окружающий нас мир вовсе не представляет собою, какую-то навечно застывшую в мертвой неподвижности субстанцию с безжизненной структурой. Было бы просто нелепым не признавать быстротечную непостоянность окружающего нас мира, как и то, что он, находясь в постоянном непрерывном развитии, иногда способен изменять самого себя до неузнаваемости. И в этом смысле он для всех живущих на земле людей неповторим. Мы никогда не сможем посмотреть в него дважды. То есть, мы всегда сможем побывать в какой-нибудь определенной точке земного шара, сколько нам заблагорассудится, но окружающий нас мир уже будет, пусть и совсем немного, но отличаться от того, который мы в этой самой точке увидели в свое первое посещение.
   К тому же окружающий нас во время жизни на земле мир не очень большой любитель так уж сразу открывать перед взирающими на него людьми все свои тайны. Окружающий нас мир, как и любое другое живое существо, тщательно скрывает в себе свое отношение к постоянно входящим и выходящим из него людям и в особенности все свои намерения по недопущению от нас для себя хоть какого-нибудь урона. Да, и мало ли чего еще ему хочется надежно укрыть от надоедливого, как и всегда, любопытствующего людского взгляда? Он всегда старается отвлечь наше внимание своими поражающими воображение видимыми формами от тщательно скрываемой тайны и не торопится открывать любопытствующему человеческому взгляду свое самое сокровенное. Однако даже и это окружающему нас миру удается не всегда и ни везде.... Иногда извечно сгорающий от излишнего любопытства человек все же умудряется заглянуть туда, куда ему ради собственного спокойствия заглядывать не стоило бы.
   Так, к примеру, когда мы перед сном или по какой-нибудь другой надобности закрываем глаза, то тут же проваливаемся в сплошную ничем не пробиваемую темноту. И лишь немногие из нас способны окунаться своими ни на одно мгновение не умолкающими возбужденными сознаниями вместо ожидаемой сплошной темноты в какую-то рыхлую туманную дымку с еле просвечивающимися через нее неясными очертаниями суетившихся по ту сторону нашего внутреннего взора каких-то существ. Наблюдать и пытаться через густую туманную дымку определить, а что же это такое нам сейчас видится, слишком затруднительно. Немного поупражняешься в подобных догадках, немного пофантазируешь насчет этих чаще всего нас пугающих существах, а потом возьмешь и бросишь к чертям собачьим это совершенно безнадежное дело. Так бы еще долго никто не подозревал о наличии, как бы внутри нас, имеющего, по всей видимости, немаловажное значение для всех живущих на земле людей другой мира. Но на наше счастье или, совсем наоборот, несчастье, кое-кто из живущих на земле людей все же оказывается способным заглянуть в открывающийся в это время перед нашим внутренним взором иллюзорный мир.
   Недоступный для осязания нашей земной телесной оболочкою иллюзорный мир активно влияет на наши бессмертные души и так тесно связан с земным в нашем понимании миром, что без него не только сам человек, но и даже все, что его во время земной жизни окружает, просто не могло бы существовать. В иллюзорном мире покоится душа живого. В нем тщательно анализируется и подвергается оценке не только каждое наше внутреннее побуждение, но и вся человеческая жизнь в целом, история развития всего человеческого общества. И именно в нем вырабатываются для нас действительно правильные рекомендации, как лучше всего обустраивать людям свою земную жизнь, а потом передаются в наше сознание через внутренние побуждения бессмертных душ. Но, как можно предположить, из не очень радостной нашей сегодняшней земной жизни делать это иллюзорному миру совсем не просто. То есть, ему не составляет особого труда переполнить наши внутренние побуждения соответствующими пожеланиями, но как же ему, бедному, умудриться убедить в их правдивости и необходимости под напором неустанно ноющих в неутоленных желаниях тленных тел человеческое сознание.
   Иллюзорный мир строго учитывает очередность наших рождений на земле и делает все, чтобы вытравить все очищающим огнем из перенесшихся, после своей как бы смерти, в свое постоянное место жительство наших душ черствость и равнодушие - порождение неправедной земной жизни. Иллюзорный мир определяет предстоящую судьбу каждого конкретного человека и пристально следить за их неукоснительным соблюдением в течение всей нашей земной жизни. Он постоянно смотрит на нас и на все вокруг нас нашими глазами и, оценивая наши поступки и дела, внушает нам свое мнение о нас через наши же мысли.
   Человеку всегда свойственно заблуждаться, но самое его Великое Заблуждение, что он в своем Великом Невежестве присваивает себе или ставит в заслугу каким-либо конкретным отдельным людям, оправдываясь своей или их выдуманным им самим гениальностью и талантом, результаты упорного труда населяющих иллюзорный мир разумных существ. В то время как его или их собственные заслуги во всем этом намного скромнее. Его или их еще при рождении приспособили к роли посредника при передаче в реальный земной мир той или иной информации от не безразличного к нашей жизни иллюзорного мира.
   Реальный и параллельный ему иллюзорный мир всегда находятся в самом тесном взаимодействии между собою и составляют в совокупности одно неразрывное целое. Люди глубоко ошибаются, утверждая, что они хоронят умерших себе подобных, закапывая их в землю на специально отведенных для такого дела кладбищах. В действительности на кладбищах хоронится только наша очередная земная оболочка, без которой родившийся на земле человек не смог бы жить в земных условиях и которая служит для него наподобие скафандра для космонавта. А сам человек, или, если сказать точнее, то, что и определяет его человеческую сущность, по истечению определенного срока отправляется в иллюзорный мир. И там, пройдя через Высшее Судилище, он очищается от последствий неблагоприятного влияния земной жизни и снова, рождаясь на земле в новой сотканной из тлена оболочке, пытается прожить свою новую земную жизнь с учетом полученного им в прошлой жизни опыта. Но жизнь есть жизнь.... И она очень часто, совершенно не считаясь с нашими первоначальными благими намерениями, вносит в избранные нами непосредственно перед своим новым рождением на земле добровольно судьбы свои бесстрастные корректировки. И так порою подправит предназначенный человеку на земле путь, называемый нами судьбою, что бедный человек, разрываясь между своим предназначением и непрерывно сваливающимися на него неблагоприятными для его судьбы обстоятельствами, нередко за всю отпущенную ему судьбою жизнь так и не сможет подступиться к началу ее реализации.
   Наш иллюзорный мир - это вовсе не сумбурное скопление душ умерших людей, а хорошо отлаженная система по приемке, обработке и подготовке бессмертных человеческих душ к их новым рождениям на земле.
   Но прежде чем заговорить об иллюзорном мире, как говориться, надолго и всерьез, мы должны вначале разобраться в таком важном вопросе, а что же это такое - человеческая судьба? Если она имеет для каждого родившегося на земле человека роковое значение, то, как же тогда может земная жизнь влиять на нее? В человеческой судьбе есть много рокового, то есть неотвратимого, но есть в ней немало и случайного, то есть зависящего от самого человека и от складывающихся возле него неблагоприятных для исполнения им своей судьбы обстоятельств. Роковыми для каждого конкретного человека в его судьбе являются, прежде всего, даты его рождения и смерти. Однако все свою земную жизнь человек будет проживать вовсе не обязательно по прямой линии между этими роковыми для него точками. В зависимости от внешних обстоятельств и открывающимися перед нами возможностями мы можем отклоняться от этой прямой в ту или иную сторону. Но обязательно пересечем ее на определенном отрезке в очередной роковой точке, в которой мы должны будем встретить нужного нам при исполнении своей судьбы человека или приобрести для себя что-нибудь необходимое нам, по мнению нашего параллельного мира, вещественное, для лучшего претворения в жизнь возложенного на нас предназначения. Другое дело, как мы сможем распорядиться этим роковым для нас подарком судьбы. В противном случае, несмотря на то, что этот роковой подарок может оказаться для нас благом, он все же будет самым вопиющим браком в работе иллюзорного мира, намного затруднит его влияние на земной реальный мир.
   Трудно, да и просто невозможно, понять и осмыслить то, о чем имеешь лишь смутное представление, тем более, когда его присутствие самого человека в основном ничем не беспокоит. Только одним этим можно понять и объяснить, что в своем подавляющем большинстве живущие на земле люди так ничего не только не знают, но и даже не подозревают, о своей неразрывной части, имеющей в их бесконечной череде умираний и рождений немаловажное, я бы сказал, определяющее значение. Наша кормилица земля умудряется не только намертво привязывать к себе человека, но и делает все от нее зависящее, чтобы его мысли не отрывались от земных забот, чтобы у плененного ею человека не было времени задумываться о своей бессмертной сущности. Только в этой не прекращающейся со дня появления первого человека на земле борьбе его земной телесной оболочкою с его же бессмертной сущностью и заключается тот извечный вопрос. На него-то и должно будет ответить человечество в поисках пути их примирения, если оно и дальше хочет продолжать так хорошо скрашивающее ему вечное существование свою земную жизнь. С воздействием на человека земных сил мы привыкли связывать грех и злое начало, а воздействие на человека его бессмертной сущности мы не только всегда связываем добро, но и обожествляем его.
   Человек не знает о существовании иллюзорного мира, но он всегда ощущает на себе его влияние и уверенный, что на земле ему не найти ответа на смысл своего бытия, человек с надеждою устремляет свой взгляд в несуществующие небеса. Конечно, одна ошибка - это еще не трагедия и мыслящее существо всегда может выйти из своего заблуждения и дойти до понимания существование иллюзорного мира. Но, к своему несчастью, человек самое упрямое животное в своих заблуждениях. И это его врожденное с материнским молоком упрямство заставляет его не задумываться, а прав ли он в подобном своем утверждении? А изо всех сил изощряться в доказательстве правоты своего заблуждения, привлекая на помощь все свое блудное красноречие, надежно упрятывая под словесной шелухою свою нравственную опустошенность и скудные мысли. Но то, что человечество упрямо не замечает его существование, не заставляет наш иллюзорный мир растворяться в небытие. Он продолжает, как ни в чем не бывало, и дальше выполнять свою благородную и так необходимую для продолжения на земле жизни работу. А вот для самого человека его роковое заблуждение пока приносит только одни неприятности. Его упорное нежелание замечать этот реально существующий иллюзорный мир сузило, если не сказать опустошило, все его знание о своей среде обитания. И даже порожденное человеческим гением диалектическое понимание своей жизни не поможет ему понять и в полной мере осознать всех своих проблем, пока он не включит в это понятие свое сознание. Пока до него не дойдет, что только одно сознание и является все для него определяющим в жизни на земле, и что только от его наплевательского отношения к собственному сознанию и сваливаются на него все, особенно в последнее время, неисчислимые беды и несчастие.
   В последнее время люди заговорили, что наши нынешние экологические проблемы начинают беспокоить и существующие у земного мира параллельные миры. И это очередное ведущее людей в никуда заблуждение человечество. Потому что нет, и не может быть у земного мира других параллельных миров, кроме его неразрывной части иллюзорного мира, представляющий собою наше истинное кладбище и наш истинный родильный дом, наш мозговой центр с сокровищницею многовековой человеческой мудрости. И вовсе не наши экологические проблемы его волнуют и беспокоят. Этот разум стоит намного выше земных забот и житейских неурядиц. Экологические проблемы воздействуют только на смертное человеческое тело, а бессмертная душа к ним просто равнодушна. Наш иллюзорный мир больше всего волнует, каким образом земная жизнь, воздействуя на человеческое сознание, подталкивает человека в омут бесчеловечной жизни. Вполне возможно, что это он и сам вызывает эти экологические бедствия в бессильной потуге оторвать человека от земли, заставить его забыть, что он смертен, и начать думать и беспокоиться о своей бессмертной сущности. Вот именно такая проблема и должна волновать наш иллюзорный мир. Именно эта до сих пор неразрешимая проблема, а не что-нибудь еще другое, заставляют иллюзорный мир посылать в свою неразрывную часть - земной реальный мир - армады летающих неопознанных объектов.
   Как и в любом хорошо отлаженном хозяйстве в иллюзорном мире имеется в наличие и мудрое руководство, называемое нами Богом, есть и место для подготовки бессмертных душ к очередному рождению на земле, называемое нами Адом. В нем есть и место для отдыха особо отличившихся в своей прошлой земной жизни бессмертных душ (то есть полностью исполнившим свое земное предназначение), называемое нами Раем. А так же еще и множество других отделов и служб, осуществляющих не только тесную связь иллюзорного мира с реальным земным миром, но и контроль за каждым живущим на земле человеком.
   Вот так или примерно так ответил мне на вопрос о параллельных мирах встретившейся мне на одном из самых непредсказуемых перекрестках судьбы равнодушно поглядывающий на кружившуюся вокруг людскую суету удивительный старичок.
   - Не иллюзорный, а действительный мир, - упрямо поправил он меня. - Действительный мир - зеркальное отображение нашего реального земного мира, но только в его сторону смотрят самые прямые и самые искренние в мире зеркала.
   Признаюсь, что я преднамеренно обозвал названный им действительный мир иллюзорным, чтобы не запутать себя, а главное вас, дорогие мои друзья, привыкших называть действительностью наш земной мир. Но, по всей видимости, придающий этому названию немалое значение старик сердится и упрямо поправляет мою оговорку. Поэтому я в дальнейшем, из-за опасения еще больше разозлить против себя занятного старика, буду называть иллюзорный мир действительным, а наш земной мир, если ему так угодно, реальным.
   Иван Иванович вполне удовлетворился моей уступчивостью и согласился ответить на уже кипевшие во мне от разгоревшегося любопытства вопросы.
   - Иван Иванович, я правильно понял ваше утверждение, что, когда вы прикрываете веками глаза, то тут же попадаете в действительный мир. Не означает ли это, что этот видимый вами мир вовсе не параллельный нашему земному реальному миру? Что этот мир просто незримое его продолжение и ощущается сознанием способных его видеть людей? - спросил я с тайной надеждою запутать старика в этих ставших в последнее время модных научных определениях и окончательно убедиться, что я стал жертвою невинной шутки скучающего человека.
   Мали ли чего мы может про себя придумать в страстном нетерпении хотя бы на некоторое время ощутить свою исключительность и насладиться неприкрытой завистью слушающих нас людей.
   - Параллельный он нашему реальному миру или не параллельный, - снисходительно буркнул с прежним неудовольствием старик, - я не только не знаю, но и не хочу об этом даже задумываться. К тому же я не утверждаю, что, когда я закрываю глаза, то сразу же попадаю в действительный мир. Пока еще живущие на земле люди просто не в состоянии совершать подобное путешествие. Прикрыв веками свои глаза, я вижу одни лишь смутные очертания действительного мира, а, что именно в нем делается за разделяющей нас пеленою, могу только догадываться. Я еще ни разу не совершал свои путешествия в действительность самостоятельно, или, как говориться, по своему собственному усмотрению. Для подобного своего путешествия мне требуется не только согласие, но и помощь со стороны самого действительного мира. Служащие действительного мира в отличие от наших земных чиновников не любят зазря бить баклуши, а поэтому даже не пытаются от нечего делать пускать пыль в глаза всем встречным и поперечным. А раз так, то для того, чтобы получить от них необходимую при перемещении в действительность помощь и поддержку, вначале их следует убедить, что данному человеку просто необходимо ознакомиться по тем или иным причинам с действительным миром более подробно. Все мои прежние посещения действительного мира были, к сожалению, только по инициативе самих проживающих в действительном мире разумных существ. Я сказал, к сожалению, потому что не сомневаюсь, что совершить подобное путешествие по силам и самим людям. Только вот мы, к своему несчастью, все еще не развили в себе этот дар, который, в чем я нисколько не сомневаюсь, присущ для каждого из нас, начиная со дня своего рождения на земле. Да, и как же нам было развивать в себе этот дар, если мы сами его старательно приглушаем, пугаясь встречи при подобных контактах с проживающими в нашем действительном мире разумными существами?
   - Вы уж извините меня, Иван Иванович, за сомнения в правдивости ваших слов, - смущенно пробормотал я и поторопился задать старику следующий вопрос. - Но на чем вы, дедушка, основываете свою уверенность, что и сам человек тоже способен проникать или хотя бы время от времени контактировать с действительным миром?
   - Только на одних собственных ощущениях при посещении действительного мира, - скороговоркою проговорил уже успевший подготовиться к подобному моему вопросу старик и с прежней задумчивой неторопливостью продолжил. - И их у меня уже было не так уж и мало, чтобы я перестал сомневаться в их действительности.... Но, несмотря на мои частые контакты с действительностью, я все еще не могу составить о действительном мире более-менее полного представления. Я был в нашей действительности в гостях, а перед гостем не принято плакать в жилетку и выставлять напоказ свои болячки. Я видел только приглаженный и приукрашенный фасад действительного мира. Встречающие меня служащие действительного мира интересовались только тем, что волновало их самих, а не меня.... Да, и разве можно было говорить о полном удовлетворении моего любопытство, если я переносился на встречу с действительностью полностью лишенный всяких посторонних мыслей в голове? Я во время контакта с действительным миром мог думать и беспокоиться только о том, что по большей части интересовало их, а не меня. И лишь время от времени в моей голове возникали другие, не интересующие их вопросы и желания, но они или тут же блокировались в моей голове, или встречающие меня служащие действительного мира оставляли все, что их не интересовало, безо всякого удовлетворения. Но это их явное нежелание делиться со мною не волнующими действительный мир проблемами не было для меня чем-то таким уж слишком унизительным. И их частое умалчивание на беспокоящие только меня вопросы было, как мне и сейчас думается, вполне оправданным. По крайней мере, я не могу обвинить их во время встреч хоть в каком-то насилии, или говорить, что их отношение было для меня слишком предвзятым. В любом случае служащих действительного мира можно, если не оправдать, то хотя бы понять. Им для привлечения к себе внимания, побуждения не желающего иметь с ними никого дела человека встретиться с ними, а потом и для удержания его в действительности во время контакта, требуется, по всей вероятности, немало сил и огромных затрат дефицитной энергии. Если они соглашаются на подобные расходы, то имеют полное право в первую очередь удовлетворять свое любопытство, а не мое. Однако справедливости ради следует заметить, что им вряд ли удавалось бы контактировать со мною, если бы я и сам не стремился с ними встретиться, если бы я сам не старался помочь им со мною встретиться не только своим желанием, но и напряжением всей своей воли. Сила воли и желание самого человека встретиться со служащими действительного мира - вот что должно быть для людей, по моему глубокому убеждению, самым главным и все определяющим при налаживании подобных контактов. Я и раньше очень часто ощущал в себе зов действительности, но, несмотря на мое огромное желание, так и не смог в нее пробиться до тех пор, пока мною не заинтересовались ее служащие. Все это и убеждает меня, что для контакта с живущими на земле людьми со стороны действительного мира требуется немало усилий, требуется немалого расхода энергии, но совсем не той, которая существует в наше время на земле, а особой, чем-то похожей на человеческую волю и желание людей. Однако если они все же пытаются наладить с нами контакты, но, наверное, не сомневаются, что выйти с ними на связь вполне способен и любой живущий на земле человек.
   Я с удивлением вслушивался в его негромкие слова и не мог заставить себя поверить в правдивость его рассказа. Мне почему-то все время казалось, что история встреченного мною старика, пусть и увлекательная, но все же нереальная и никогда несбыточная для нас, людей, сказка. Дождавшись, пока он не умолкнет, я сразу же поторопился задать заинтересовавшему меня старику уже с нетерпением зудевшие на кончике моего языка уточняющие вопросы:
   - Расскажите, пожалуйста, по возможности подробней, о своем самочувствии перед началом контакта с действительным миром?
   - В русском языке, сынок, вряд ли найдутся слова, с помощью которых я мог бы рассказать тебе о своих ощущениях перед началом контакта, - со снисходительной улыбкой тихо проговорил старик. - Но в любом случае непосредственно перед началом контакта на меня наплывает заставляющая искать для своего тела надежную точку опоры сладко-томящая сонливость с легким головокружением. А потом, как только я успею удобно устроиться на кровати или на диване и расслабиться, то тут же начинаю проваливаться в какое-то удивительное нисколько меня не отягощающее забытье. Удивительное, потому что у меня при этом всегда появляется ясное, но не пугающее меня, ощущение удаления от собственного тела. Пусть все эти мои перипетии и показывались мне несколько до необычности странными, но я в это время не ощущал в себе никакой омрачающей меня раздвоенности и, тем более, хоть какого неудобства. Оставляя свое продолжающее лежать в неподвижности тленное тело, я ощущал себя наподобие снимающего с себя одежду человека, а потом, находясь вне своего тела, я не испытывал в себе хоть какой-нибудь неполноты или ущербности....
   - Но если вы по какой-нибудь причине не захотите идти на контакт с действительным миром, то в вашей ли власти стряхнуть с себя навеянную действительным миром сладко-томящую сонливость? - поспешил я с уточнением, с трудом переваривая для себя только что рассказанное стариком.
   - И вы еще в этом сомневаетесь! - по всей видимости, все еще подозревая меня в сомнениях истинности его россказней, с негодованием вскрикнул старик. - Пойми, сынок, что все, о чем я тебе сейчас рассказываю, вовсе не басни и не выдумки глупого старика. Я и сам поначалу почти то же самое думал о своих необычных приключениях. Если бы я сам не был уверен, что мое возвращение, после контакта с действительным миром, в собственное тело не плод моего старческого воображения, а происходит наяву, то я не стал бы об этом хвастаться незнакомому человеку....
   - Расскажите мне обо всех своих ощущениях при возвращении в оставленное вами в реальном мире тело? - не желая упускать возможность узнать от старика еще чего-нибудь интересное из его путешествий в действительный мир, попросил я.
   - Только благодаря своей прямо сжигающей меня изнутри жажды познания всего окружающего меня во время жизни на земле я и пошел на эти отпугивающие своей непредсказуемостью от себя других людей контакты с действительным миром. И эта же моя непомерное жажда познания заставляет меня не только тщательно анализировать все, что со мною происходит во время контакта с его служащими, но и самому проводить кое-какие, помогающие мне лучше понять то, что со мною в это время происходит, эксперименты. Со временем я научился не только замедлять скорость своего возвращения в реальность, но и, пусть на очень короткое время, как бы зависать между двумя мирами. Зависнув между мирами и утратив свое не только духовное, но и телесное зрение, я лишался возможности хоть что-нибудь возле себя видеть, но зато я хорошо слышал, что в это время происходило в обоих мирах. Подобное положение нисколько меня не беспокоило, меня даже не пугали возможные хорошо мною ощущаемые неожиданные прикосновения, как к моей бессмертной сущности в действительном мире, так и к своему продолжающему лежать в реальности тленному телу. Кстати о моем смертном теле, оно, как я об этом узнал немного позже, после отделения бессмертной сущности, не оставалось в реальности в виде холодного окоченевшего трупа. А продолжало на все время моего контакта блаженствовать в наполняющем его приятным теплом и непрерывно волнующемся воздухе, или в смеси незнакомой мне, но так благотворно влияющей на мое тело, летучей жидкости. За время контакта с действительным миром связь моей земной оболочки со своей бессмертной сущностью ни на одно мгновение не обрывалась. И соскучившееся па нему мое тело с такой радостью и трепетным волнением встречало возвращающуюся в него бессмертную сущность, что я, испытывая при этом истинное блаженство, старался по возможности дольше задержаться в таком приятном для моего тела и души положении. Вот видишь, сынок, сколько я уже успел наговорить тебе, а так и не смог достоверно описать, что я действительно ощущаю во время своих контактов с действительным миром, - с сожалением разведя руками, грустно проговорил старик и снова погрузился в свои, по всей видимости, далекие от окружающей его реальности думы.
   А я, с интересом рассматривая задумчиво смотревшего вдаль ближайшей от нас дороги старика, представлял про себя, как и моя бессмертная сущность отделятся от смертного тела. И мне от всего этого почему-то становилось до жути неприятно.
   - Наверное, не так уж и просто решиться оставить свое тело без должного надзора? - не удержался я, чтобы не высказать вслух все еще беспокоящие меня сомнения.
   - Поначалу да.... Особенно тогда, когда я досконально разобрался, что со мною в это время происходит, и в мою голову тоже лезли подобные опасения, - сердито буркнул недовольно покачавший головою старик. - Но все эти опасения меня одолевали, после окончания контакта с разумными существами из действительного мира, да, и то всего лишь в течение нескольких мгновений. Кто из нас, живых людей, может думать о подобной незначительной мелочи при виде открывающегося перед ними несравненного по своему очарованию сказочно прекрасного мира! Окунаясь в приятно ласкающую глаза его неземную красоту, я напрочь забываю обо всем на свете и переполняюсь только одним неодолимо притягивающим меня в действительный мир желанием: как можно скорее снова окунуться в его головокружительную прелесть и очарование! Я всеми фибрами своей восторженной души тороплюсь усладить свое обоняние сладким ароматом пышного разноцветья его лужаек и садов! Хотя однажды мне довелось испытать, если не страх, то уж некоторое беспокойство. То ли это там, у самих служащих действительно мира, не все заладилось, то ли эта досадная случайность произошло по моей оплошности, но я, после выхода из своего тела почему-то застрял в нейтральной зоне и был там предоставлен самому себе довольно долго. Вот тогда-то у меня и появилось время задуматься, а что же собственно происходит со мною при перемещении из реального мира в действительность. Тем более что я, к своему немалому удивлению, во время этой своей задержки имел возможность не только все вокруг себя видеть, но и наблюдать, как происходило перемещение из одного мира в другой. То ли из-за моей невольной задержки, то ли совсем по иной причине, но оказалось, что я начал свое смещение в сторону действительности не один. Вместе со мною была смещена и моя комната со всеми находящимися в ней в это время вещами и предметами. Абсолютно все, что находилось вблизи моего оставленного душою смертного тела, сместилось вслед за мною под некоторым углом к своему первоначальному положению. Раздраженный непредвиденной задержкою я неторопливо расхаживал по комнате и не без любопытства поглядывал в ее реальное отображение на оставленное почему-то не сместившейся вместе со мною кровати свое тело.
   - Было бы совсем неплохо воочию увидеть, как моя бессмертная сущность отделяется от смертного тела, - подумал я и, высказав свое пожелание вслух, хлопнул в ладоши.
   От неожиданности, что мое пожелание в нейтральной зоне может быть не только кем-то услышанное, но, и удовлетворено, я еле удержался от испуганного вскрика. Чего-чего, а вот такого подарка от служащих действительного мира я не ожидал. С широко раскрытыми от изумления глазами я смотрел, как от моего продолжающего лежать в реальности на кровати смертного тела начало отделяться похожее на меня бестелесное существо. Поначалу выглянув из головы, оно все время, разворачиваясь от тела в правую сторону, нарочно неторопливо, позволяя мне не только увидеть, но и запомнить процесс оставления бессмерной сущностью тленного тела, потихонечку выходило из него все больше и больше, пока не оставило ступни ног. Выйдя из тела, оно еще немного над ним повисело, а потом с легкой непринужденностью, проскользнув через отразившуюся в действительности мою комнату, проникла в знакомую мне по предыдущим посещениям действительность.
   - Так вот, оказывается, как оно все происходит на самом-то деле, - провожая завистливым взглядом ушедшее в действительность похожее на меня бестелесное существо, задумчиво буркнул я и подумал, а не провести ли мне подобный эксперимент с находящимися в моей комнате вещами.
   Зародившаяся в голове мысль мне понравилась. Вдохновленный первым успехом я тут же пожелал, чтобы в действительный мир переместился мой трехстворчатый шкаф, стол, а потом и все четыре стула. И все они безропотно подчиняясь такому необычному моему требованию, один за другим смещались вначале в отраженную в углу смещения мою комнату, а потом без видимых для себя затруднений перемещались в действительность. Ну, а кровать, опасаясь хоть чем-то повредить оставшемуся в реальности своему телу, я беспокоить не стал.
   - Но вот с этими вашими утверждениями, дедушка, я согласиться никак не могу! Шкаф и стулья сделаны из мертвого дерева, а у мертвого, как давно уже всем известно, не только души, но и какой-то там еще бессмертной сущности не бывает! - решительно запротестовал я, но уличенный в явном обмане старик даже и глазом не моргнул.
   - Все может быть, сынок, - миролюбиво буркнул не пожелавший со мною спорить старик и продолжил свой рассказ. - Потом я пожелал получить из реальности заполненный на мое имя бланк телеграммы. Проследив за его перемещением, я, к еще большему своему недоумению, увидел, как заполненный бланк телеграммы по ходу своего смещения в действительность не остается прежним, а все время меняется. И к тому времени, когда он в своем смещении достиг меня, то упал в мои руки уже совсем неузнаваемым.
   - Не могли бы вы уточнить, что именно в заполненном бланке телеграммы изменилось? - сразу же переспросил я старика, подозревая, что мог измениться при перемещении в действительность не только вид телеграммы, но и даже написанные на бланке слова.
   - Изменились не размеры бланка телеграммы, а только его цвет и на месте постепенно исчезающих на листке напечатанных букв проявились совершенно мне незнакомые обозначения. То есть, как я об этом понял немного позже, текс посланной из реальности в действительность телеграммы еще в углу смещения переводился на понятный проживающим в действительном мире разумным существам язык.
   - Но если произошли подобные изменение с простым бланком телеграммы, то, по всей видимости, и сами смещающиеся в действительность люди тоже должны хоть как-то внешне меняться? - совсем неуверенно буркнул я, когда закончивший отвечать на вопрос старик умолк.
   - Люди, в отличие от вещей, предметов и строений, при проходе через угол смещение к действительности не меняются, а, совсем наоборот, приобретают свой истинный смысл и свое первоначальное значение. С них еще в углу смещения слетает весь внешний лоск и напускная важность. Очистившись от всей этой не имеющей в действительности никакого значения напускной шелухи, они предстают перед служителями действительного мира именно в том виде, какой они и засуживают всей своей внутренней сущностью. Не забывай, сынок, что в действительном мире не может быть даже намека на хоть какую-нибудь неопределенность и двусмысленность. В нем нет места для привычного на земле очковтирательства, в нем не позволяется, как это постоянно делается в нашей земной реальной жизни, выдавать медный пятак за серебряную монету всяким нерадивым пустозвонам. В действительном мире все ясно и понятно и все выглядит только в своей истинной ценности. Ибо только один действительный мир может похвастаться единством формы и содержания - и это с его стороны вовсе не бахвальство, а самый, что ни есть, непреложный основополагающий принцип. Смещаясь в направлении действительности в отличие от сделанных человеческими руками вещей, предметов и строений люди внешне не меняются. Они только освобождаются от результата пагубного воздействия неодолимых для живого существа желаний земной оболочки искривленности в собственном сознании. И, став в конце своего смещения почти такими, какими они в свое время приходили в земную реальность для своего очередного рождения, они снова обладают так неуловимой для нас в реальной жизни безукоризненной истиной.
   Представив на мгновение, как все: на чем только и держались сейчас все мои убеждения в правильности своей земной жизни, и что только осмысливало до этого времени всю мою земную жизнь - в моей озарившейся светом истинной мудрости голове опрокидываются вверх тормашками. Как все мои истинно правильные, как мне все это время казалось, мысли наподобие песочных домиков разрушаются в пыль и прах, не оставляя после себя ни одной зацепки для оправдания оказавшейся в итоге такой до ужаса пустой и никчемной жизни, мне стало не по себе. И я, переполнившись против невозмутимо сидящего старика вполне оправданным негодованием, не без ехидства поинтересовался:
   - А зачем тогда действительному миру понабился пугающий всех нас во время земной жизни ад, дедушка?
   - Не стоит тебе судить о действительном мире по моим о нем скромным познаниям, тем более, так упрощенно, - нравоучительно заметил мне с той же раздражающей меня невозмутимостью старик. - Да, я и не утверждаю, что люди, смещаясь в сторону действительности, возвращаются к своему первоначальному состоянию, а сказал почти такими же, а это, сынок, не одно и тоже. Прожив на земле долгую жизнь, люди непременно меняются и чаще всего далеко не в лучшую сторону. И те, кого выпавшие на их долю земные испытание сломали и заставили заниматься неблаговидными делами, никогда не смогут сместиться к действительности по углу в правую от себя сторону. Они войдут в действительность только по углу смещения в левую от себя сторону.
   - Если я поверю, дедушка, вашим словам, то можно предположить, что адские муки угрожают не только самим живущим на земле людям, но и сделанным их руками вещам, предметам и даже нашим домам, - не пытаясь скрыть откровенной насмешки, спросил я у примолкшего старика.
   - И им, бедняжкам, - безо всякой обиды подтвердил мои слова старик. - Но им в отличие от нас, людей, в действительном мире очищение не найти. Стоят они в адской части действительного мира в угрюмой печали, пугая грешников своими уродливыми формами, и будут стоять до тех пор, пока не уничтожат или разрушат их зеркальные отражения в реальности. Однако самое поучительное для грешников уродство способно сохраняться в адской части действительного мира даже и после их разрушения или уничтожения в реальном мире....
   - Но не думаете ли вы, что такое положение вещей может создавать немалые трудности, как для реального, так и для действительного мира? - решился оборвать я старика, не желая, увлекшись рассказом пожилого человека, начисто позабыть обо все время возникающих в моей голове сомнениях в правдивости его слов.
   - Что ж, на то она и наша жизнь, чтобы время от времени ставить в затруднительное положение не только полностью от нее зависящих самих людей, но и наши миры, - с тяжелым вздохом проговорил неприятно поморщившийся старик и продолжил свой рассказ. - В любом случае, несмотря, что этих творений рук недалеких людей в реальности уже нет и в помине, в действительности эти места земли все еще считаются занятыми. И как бы люди не пытались хоть как-то использовать эти образовавшиеся пустыри, у них при этом ничего путного не получиться.
   - А этот старик и на самом деле не такой уж и простой, как может показаться с первого взгляда, - недовольно буркнул я, догадываясь, что сам же угодил в подготовленную мною для старика ловушку.
   Мне нечего было возразить в ответ на его мудрые справедливые слова. И я немало огорченный только смущенно с тяжелым вздохом пробормотал:
   - Когда же, Иван Иванович, человечество станет счастливым обладателем истины не только в своей действительности, но и в своей неприкаянной реальности? Да, и вообще, доживем ли мы хоть когда-нибудь до подобного счастья?
   - Только тогда, сынок, когда человечество перестанет потакать во всем своим непомерно завистливым и неуемным в своей кровожадности земным оболочкам, - коротко ответил на мой вопрос старик.
   Я, конечно же, не мог удовлетвориться таким обидным не только для меня, но и для всех остальных живущих на земле людей ответом. Поэтому, желая наказать раздражающего меня старика, немного его подковырнул.
   - Вы, дедушка, побуждаете нас стать отшельниками и заняться истязаниями противящейся нашей праведности человеческой плоти?
   - О чем, о чем, сынок, а уж об этом не может быть даже и речи! - горячо запротестовал впервые задетый за живое старик. - Мы не можем и ни должны позволять себя подобное неподобающее обращение с собственными телами. Никогда не стоит забывать об простой извечной истине, что наше земное счастье тесно увязано и во многом зависит от самочувствия и состояния наших земных оболочек. Я уверяю тебя, сынок, что все наши земные беды и несчастия происходят только из нашего невнимания к самочувствию и состоянию своих смертных тел, от нашего их недопонимания. От нашей душевной слепоты и черствости им бедным, достается в этой жизни больше всего, Страдающее живое существо редко когда начинает задумываться и пытаться отыскать приносящую ему невыносимые боли причину. Оно чаще всего начинает обвинять в своих мучениях абсолютно все, что его в это время окружает, и всегда жестоко мстить нам за наше же пренебрежение им. Я, сынок, нисколько не сомневаюсь, что, если бы мы сумели понять свои смертные тела и наладить с ними в жизни тесное сотрудничество, то и они отвечали бы на ласку и заботу о них наших бессмертных сущностей любовью и пониманием.
   - Но когда же только наладится наше тесное сотрудничество со своими телами? - не без горечи выдавил я из себя. - Дорастем ли мы, пусть даже и в самом необозримом будущем, до понимания наших бессмертных душ своих смертных тел? По плечу ли нам такое сложное и непомерно трудное дело?
   - Эта заветная мечта всего человечества осуществится только тогда, когда мы все будем сосуществовать с окружающим миром в полной гармонии. Когда мы сможем победить в себе сотворенного нами самими кровожадного змея, заставляющего нас лгать и лицемерить не только перед посторонними людьми, но и даже перед своими собственными смертными телами. Только тогда, когда наши души будут уверены в собственных телах, а наши тела перестанут ожидать от вселившихся в них духов фальши и двусмысленности, на земле наступит долгожданная гармония.
   - Но и это, сложившееся в наше время на земле дисгармония, тоже как-то влияет на действительный мир? - поинтересовался я у старика в надежде вернуть его мысли в другое измерение от так сильно притягивающих всех нас к себе земных забот.
   - Если бы ты, сынок, только знал, как прекрасен действительный мир и до чего хорошо в нем живется притомившимся на земле духам, - задумчиво проговорил старик.
   Я, наверное, только сейчас понял, почему меня так сильно заинтересовал его непритворно равнодушный взгляд на кружившуюся вокруг людскую суету. Старик за свою долгую земную жизнь уже до того устал от окружающей его душевной черствости и слепоты, от нашего бессмысленного прозябания и равнодушия друг к другу, что ему уже не хочется думать о земной неприглядной реальности. Только поэтому, а не по другой причине, старик все это время пытается отвлечься от не любой ему больше земной жизни в воспоминаниях о своих контактах с действительным миром.
   - Если бы не необходимость поддерживать и создавать для действительности красоту здесь, на земле, то вряд ли тогда хотя бы одна душа добровольно согласилась опуститься до такой жалкой и никчемной жизни, которая существует сейчас с нашего благословения на земле, - продолжал выказывать мне все свое неудовольствие земной жизнью старик. - Только одна необходимость обеспечивать для себя и для всех живущих в действительности постоянно бестелесных существ достойную возвышенной и благородной души красоту и заставляет их восполнять потери в человеческом стаде.
   Но меня самого слова старика не обрадовали и не успокоили. Я, снова переполнившись праведным гневом, в глухом раздражении подумал, как, оказывается права народная мудрость, утверждая, что, если нет правды на земле, то уж, тем более, нет ее и выше. Из слов старика я понял, что на земле мучаются и страдают одни только неисправимые грешники, в возвышенные души продолжают жить, как и жили всегда, в своем действительном мире припеваючи за наш счет и горя не знают. Да, и кто же обрадовался бы на моем месте, узнав, что именно ему предстоит бесконечная цепь рождений и смертей на этой грешной земле. Можно попытаться обмануть других людей, но только не себя. Уж самим себе-то мы всегда знаем истинную цену. И вряд ли найдется на земле хоть один окончательно уверенный человек, что его такая незавидная участь минует, и что он, после своей смерти, непременно попадет прямо в Рай. Догадавшийся, по всей видимости, о моих недостойных мыслях уже было примолкший старик с насмешливым выражением лица, тихо проговорил:
   - Ты прав, сынок, подумав, что грешники недолго задерживаются в действительном мире. Им в нем не так уж и легко налаживать со своим неустойчивым духом действительно хорошие отношения со своими, как принято говорить в нашей реальности, соседями. Но ты ошибаешься, когда считаешь, что благородные величественный дух позволить себе жить за счет своих попавшихся в беду братьев. Наоборот, он все делает для того, чтобы возвратить всех заклятых грешников в первоначальное состояние. Эти величественные духи из действительного мира всегда безропотно во имя этой святой для них цели возлагают на свои плечи все самое тяжелое и ответственное в своем воистину благородном деле. Неужели ты и на самом деле считаешь, что растерявшийся в непростой и невероятно сложной земной жизни человек, не обладающий истинно величественным благородным духом, может оказаться способным на великие дела и геройские поступки. Я, конечно же, не считаю великим делом загубить просто так миллиарды ни в чем не повинных жизней, заморить голодом доживающих свои дни на земле стариков и подтолкнуть, создавая неблагоприятную для жизни обстановку, на недостойные дела неоперившуюся молодежь. На такое изуверство способны только одни самые неисправимые грешники, дух которых уже несколько столетий подряд не испытывал истинной радости от благочестивой жизни. Великого и благородного духа мало заботит собственное благополучие на земле. Он всегда готов перенести самые великие испытание и просто невероятные страдания и лишения ради утверждения на земле справедливости, ради счастья и покоя для всех своих соплеменников. Он никогда не согласится и не пойдет на подлость и коварство. Только одни обладающие величественным духом люди способны творить истинную красоту, которая, отображаясь в райской части действительного мира, еще больше облагораживает и возвышает проживающих в нем разумных существ.
   - Возможно ты, дедушка, и прав, - недовольный, что от старика не укрылись мои недостойные мысли, смущенно пробормотал я, - но, как мне думается, именно сейчас в действительности мало радуются от создаваемой нами красоты.
   - Это их сейчас и беспокоит, сынок. Мало того, что мы почти ничего не добавляем в их райскую часть, но еще и умудряемся своей уродливой жизнью до того захламлять ад, что очень скоро в нем не останется место и для самих грешников. Поэтому и приходится служащим действительного мира все чаще выталкивать еще окончательно не очистившихся от накопленной во время земной жизни душевной грязи и черствости на землю грешников. Но и на земле от них тоже мало прока. И куда же их еще прикажешь девать? Другого-то у земли нет параллельного мира. И, если в действительности в самом скором времени ничего не придумают, как им обуздать наше уродливое творчество, то может статься что земля вместо места для создания красоты способна превратиться в источник беспросветного мрака для ада.
   - Иван Иванович, вот вы все время говорите об истинной красоте. По моему мнению, всякая красота истинная. Не может быть общепризнанное прекрасное творение некрасивым....
   - Действительный мир не просто выбрасывает на землю очередную порцию предназначенных для очередного рождения на земле душ, представляя им вариться в собственном соку и самим искать пути по лучшей реализации своего земного предназначения, - после недолгого молчания, продолжил все еще меня не простивший старик. - Он отправляет их на землю только тогда, как определит для каждого из них подходящее место и время рождения, умеющих их воспитывать в нужном ему направлении родителей. Он отправляет их на землю только тогда, когда будет подготовленная для каждого из них не только земная судьба, но и чтобы условия среды, в какой они рождаются на наш белый свет маленькими человечками, способствовали им в правильной ориентации в своей земной жизни. Если подготовленный всеми этими условиями человек долго не задержится с определением своего земного предназначения, то он проживет долгую счастливую жизнь, а творение его ума и рук будут приносить людям истинную радость и несравненное удовольствие. Подобные мастера и будут считаться не только их соплеменниками, но и всем пораженным человечеством - истинными и непревзойденными в своем мастерстве творцами. Ну, а те, кто не по тем или иным причинам не поторопятся с определением своего предназначения в земной жизни, будут продолжать мучиться и страдать от неизвестности до тех пор, пока не угадают его по непрекращающимся подсказкам со стороны действительного мира. И, наоборот, если творения человеческих рук будут изготовлены, как говориться, без души, то они, несмотря на кажущиеся, несомненно, прекрасными видимые формы не будут считаться истинной красотою и непременно отразятся в адской части действительно мира во всей своей неприглядности. Да, ты и сам, сынок, очень часто ощущаешь на себе самом, когда прекрасная с виду вещь не радует твой глаз и не греет, а чаще всего от нее дует непонятно откуда взявшемся холодом. Тогда знай, что источником этого холода, как раз и является адская часть действительного мира, в котором это творение зеркально отразилась. Подобное творение не вечное, как в случае с исключительной красотою. Оно очень часто, как нам, кажется, беспричинно ломается и приходит в негодность. Ад всегда старается, как можно быстрее, избавиться от подобного творчества. Нам следует научиться ценить и беречь изготовленные истинными мастерами своего дела творения, потому что только они одни способны приносить вместе с собою людям радость, покой и удачу. Мы должны постоянно помнить и знать, что изготовленная истинным мастером простая табуретка способна отразиться в действительности разукрашенным изумрудами золотым троном. А изготовленный мастером без божьей искры трон отразиться в действительности простой табуреткой и служить местом для отдыха какого-нибудь отчаявшегося грешника.
   На этот раз мы уже оба замолчали и долго не решались обрывать нависшую над нами угрюмую тишину. Я со смешанным чувством немого восхищения и тревоги молча всматривался в окружающие нас приземистые деревянные домики и, представляя в своем воображении их отражение в том, так недоступном для нас действительном мире, сложенными из ослепительного белого мрамора роскошными дворцами. И с горькой грустью вспоминал наши современные городские постройки, представляющие, по всей видимости, в действительности приют для оборванных и измученных нестерпимыми адскими муками грешников в виде хлюпких неказистых развалюх. Совсем нерадостная получалась у меня картина. Мысленно восставая против подобного положения вещей, я искал наиболее подходящие доводы, опровергающие неподобающие мысли сидящего рядом со мною старика.
   - Многое мы уже, Иван Иванович, наговорили и, как мне кажется, немало наломали и дров, - внутренне торжествую, сказал я, мертвою хваткою уцепившись в только что промелькнувшие в разогретой на солнцепеке моей голове мысль. - Как и чем вы можете объяснить мне, что в наше время живет на земле немало с больным рассудком людей. Так почему же наш гордый и величественный дух из действительного мира способен опускаться до сумасшествия? Не слишком ли унизительная подобная болезнь, пусть и некоторых духов, в истинно мудрых глазах всего действительного мира?
   - Но почему ты, сынок, считаешь сумасшедшими тех людей, кого держат запертыми якобы для излечения их умственного недуга, а не самого себя? - вопросом на вопрос ответил старик.
   Подобный поворот в нашем разговоре был для меня уже совсем неожиданным. Поэтому я еще долго размышлял про себя, не зная, как мне половчее выкрутиться из этой непростой для себя ситуации, пока не придумал для себя ничего лучшего, как насмешливо фыркнуть и отвернуться в сторону, всем своим видом показывая старику, что его вопрос просто неуместен.
   - Я полагаю, сынок, что недаром между нашими мирами существует угол смещения, - продолжил так и не дождавшийся моего ответа старик. - А расстояние в угле между сторонами, как тебе и самому уже давно известно, чем ближе к вершине, тем оно меньше. Вот и приспособился действительный мир посылать самых неустойчивых духов для очередного рождения на земле оттуда, где расстояние от него до посланных им на землю духов самое незначительное. Ему оттуда намного легче на них влиять и удерживать от недостойных поступков. Вот ты, сынок, и войди в положение неустойчивого духа, постоянно подпитываемого истинно правильными воззрениями на земную жизнь со стороны действительного мира. Жить по установившимся на земле порядкам ему не позволяет действительный мир, а жить на земле по-правде и справедливости пока еще невозможно.
   Трудно было мне хоть что-нибудь возразить против его умудренных годами долгой жизни слов, но я все же, не желая оставлять за стариком последнее слово, решил использовать свою последнюю возможность уличить пожилого человека в шарлатанстве.
   - Ну, и что вы, Иван Иванович, думаете о космическом влиянии на человека и, если оно все-таки существует, то, как это влияние учитывается в действительном мире! - спросил в предчувствии своей уже совсем скорой победе я у старика.
   - Вы хотите узнать, как космос влияет на сознание человека? - уточнил мой вопрос с прежним ничем невозмутимым спокойствием старик.
   И я, с нетерпением дожидаясь скорейшего от него признания своего поражение, молча кивнул в ответ головою.
   - Я не знаю, сынок, что именно ты подразумеваешь под сознанием человека, - медленно, словно тщательно обдумывая и взвешивая каждое свое слово, прежде чем выпустить его на мой суд, проговорил старик. - Но если подразумевать под ним дух или душу человека, то на нее космос не только не должен, но и не может, оказывать никакого влияния. А вот на наше сотканное из тлена тело, космос влияет и очень даже активно. Я уже говорил тебе, что единственным виновником нашего искривленного сознания является только наше же тело. И от того, в какой день, час, год и в каком месте родился тот или иной человек во многом будет зависеть, в какой степени его тело будет способствовать искривлению полученного им при рождении сознания.
   Мне больше уже было нечем поддеть старика. И я, не желая показывать охватившее меня смущение, поторопился задать старику первый, пришедший мне на ум, вопрос:
   - Что же должно быть самым главным в нашей земной жизни, Иван Иванович? Через что мы не имеем права переступать, если хотим остаться людьми в самом истинном значении этого слова?
   Старик долго молча вглядывался в уже начавшие тускнеть небеса, а когда заговорил, то его уже было просто невозможно остановить. И говорил он совсем не интересные для меня слова. Он все это время говорил о прописных давно набившим нам горькую оскомину истинах. А я, широко позевывая, думал о совсем не касающихся темы нашего разговора вещах.
   - Заскучал, - добродушно буркнул подмигнувший мне старик. - Небось, устал от нравоучений. Вот так мы своими собственными словами и заставляем ненавидеть все то, что должны бережно хранить в своих сердцах и сверять по нему не только каждый свой шаг, но и каждый в своей жизни поступок. А ты еще спрашиваешь меня о самом главном в жизни человека. Самое главное для человека - это просто быть хорошим для окружающих его людей человеком. Настоящий человек всегда больше думает о своей бессмерной душе, чем о желаниях своего смертного тела. Потому что только его бессмертная сущность, в конце концов, определяет человека человеком, а все остальное просто тлен и самая настоящая, что ни есть, бессмыслица.
   - Ты, как всегда прав, дедушка, - грустно пробормотал я. - Но это все еще твои ничем не подкрепленные слова, а как мне убедить самого себя и, тем более, других, что весь твой сегодняшний рассказ истина и самая, что ни есть, правда, а не галлюцинации больного воображения пожилого человека.
   - Не будем загадывать на всех, сынок, а вот тебя я постараюсь убедить, - насмешливо осмотрев мое не пылающее верой и надеждою лицо, тихо проговорил старик.
   - Это, каким же образом, Иван Иванович!? - недовольно бросил я в ответ осветившемуся снисходительной ухмылкою старику.
   - Я, сынок, уже совсем стар и очень скоро уйду в другой мир, - спокойно, словно он говорил не о самом страшном и непоправимом, а о самом незначительном рядовом событии, тихо проговорил старик. - И, если мне разрешат в действительности, то я непременно позову тебя к себе для продолжения нашего сегодняшнего разговора.
   - Я совсем не уверен, что вам будет позволено это сделать, - поспешил я возразить невозмутимому старику. - Да, и кто может знать заранее свою судьбу? В нашей жизни может случиться, что вызывать на беседу будете не вы, а я....
   - Это было бы слишком несправедливо по отношению ко мне, - нетерпеливо перебив меня, не согласился старик. - Ты, сынок, еще слишком мало настрадался на земле.... Ты еще не выстрадал для себя скорое избавление от земных мытарств. Да, и вовсе не обязательно нам при встрече будет разговаривать о параллельных мирах. Мало ли других тем для разговора у случайно встретившихся старых знакомых.
   - Тогда до встречи, дедушка, - сказал я, крепко пожимая протянутую руку, и ушел, не оглядываясь, на грустно смотревшего мне вслед старика.
   Эх, знал бы я тогда, что старик исполнит свою угрозу и заставит меня задержаться в этом уже ставшем и для меня враждебном земном мире. Вполне возможно, что сказал бы я ему тогда совсем другие слова, но люди, к сожалению, над временем не властны. Из своего собственного уже прожитое прошлое никому не разрешается не только ничего отнимать, но и добавлять. И мне, по всей видимости, придется, захлебываясь от напрасных страданий, испивать горькую чашу не запланированной для меня ранее действительным миром жизни, а поэтому никому на земле не нужного человека. С тех пор стало моим земным уделом одиночество. Одиночество, потому что невозможно вклиниться в не признающие тебя судьбы других людей, не вызывая при этом их вполне оправданное раздражение. Но я, став без вины виноватым и раздражителем для всех своих знакомых и близких, успел вовремя понять это свое роковое предназначение и поспешил от них отдалиться, чтобы не умудриться оборвать последние связывающие меня с земной жизнью нити.
   Хороший гость, как принято на земле, всегда вовремя приходит в гости, а главное вовремя уходит из гостей. А я задержавшийся в этом мире намного больше, чем мне было положено судьбою, втыкаюсь по жизни во все щели, как слепой котенок, не зная, где найти себе ночлег и пристанище.
   Но это были мои будущие запоздалые мысли, а тогда я, шагая по песчаной дороге к манившему меня все вперед горизонту, думал и вспоминал, что и у меня тоже уже было, что-то подобное, как со встретившимся мне стариком. Я помнил, как, стараясь не заострять на этих своих странностях особого внимания, всегда, после очередной неудачной попытки наладить со мною контакт действительным миром, я горячо умолял Всемилостивейшего Господа бога оградить меня от нарушающих мой сон и покой ночных демонов. А когда они становились в своих на меня претензиях слишком настойчивыми, я начинал покрывать их всех крестным знамением и очень удивлялся, что оно на этих беспокоящих меня ночами демонов не действуют.
   Вечерние сумерки становились все гуще, старательно укрывая все вокруг меня в свои темные покрывала, а тени росшего по обеим сторонам дороги леса угрожающе нависали над моею несчастной головою. Я втянул голову в плечи и, испуганно оглядываясь на каждый громко разносившейся в напряженной тишине звук или шорох, быстро засеменил к уже призывно подмигивающей мне редкими огнями осветившихся окон своей родной деревне.
  
   Март - апрель 1988 года.
  
  
  
  

Глава вторая
ЗАПУТАННОЕ РОЖДЕНИЕ
.

  
   Человек, живущий на земле! Что же это за существо такое?! Да, и вообще, как его существование на земле можно и следует определять: гордо и величественно или позорно низменно!? Сколько уже сложено в честь якобы его мудрости и прозорливости хвалебных гимнов!? Сколько перьев обломали вдохновленные поэты и писатели в его честь!? Ученые объявили его мозг уникальным, а политики вознесли человека на пьедестал "Царя природы"! И никто из нас все еще не усомнился в правдивости подобных о человеке утверждений и даже не задумался, а заслужил ли он подобную честь и хвалу? Действительно ли человек такой "Мудрый" и "Прозорливый", как ему самому об этом кажется, ибо, к сожалению, на земле, кроме его одного, больше уже некому высказать о человеке свое собственное непредвзятое суждение? А раз это сделать больше некому, то зачем тогда лишний труд заниматься никому не нужными доказательствами или опровержениями.... Каким же надо быть дураком, чтобы самому на себя вешать ярлыки или заниматься самобичеваниями? Разве не проще самого себя лишний раз похвалить, пусть даже и за явную глупость, чем ругать и впредь стараться быть немного умнее? И чем ниже человек падает, чем хуже он становится, тем сладше и умиленнее его голосок в восхвалениях самого себя, в утверждении права на свою "Правду" и на свою "Справедливость". Хотя, если немного задумываться над этой его "Правдою" и его "Справедливостью", то даже самому из нас несмышленышу станет ясно, что в них больше неправды и полная несправедливость. Но скажите мне добрые люди, кому это все нужно!? Человек за свою многовековую позорную историю уже до того обленился, что ему просто недосуг заглядывать в суть своих ни на чем не основанных утверждений. Его вполне удовлетворяет их тщательно отточенная и великолепно отделанная правдоподобная оболочка. Однако если быть до конца справедливым, то надо признать, что время от времени на земле появляются и такие люди, которые начинают задумываться об изначальной сущности человека, но после первых потрясений от охватившего их при этом ужаса, они или надолго в себе замыкаются или попадают в разряд сумасшедших глупцов. Ибо пока еще подавляющее большинство в человеческом сообществе людей никогда не терпело в прошлом, не терпит сейчас, и не будет терпеть о себе правду даже в самом необозримом будущем. Но, несмотря на эту неоспоримую в нашей жизни аксиому, ваш автор, дорогие мои друзья, не надеясь на ваше сочувствие и на ваше понимание, а так же рискуя пополнить ряды всемирно признанных глупцов, попытается разобраться, в чем же, собственно говоря, заключается "Мудрость" и гениальная "Прозорливость" живущего на земле человека.
   Так, где же и в чем именно эти похвальные человеческие качества проявляются, чтобы мы одним только упоминанием об этом уже больше не мучились в сомнениях, а присущи ли человеку на самом-то деле эти отличающие его от остального животного мира похвальные качества? Или они, как и все остальное на земле, просто наглая и беспардонная ложь? Может мудрая прозорливость человека проявляется в том, что люди за свое уже ни одно тысячелетнее существование на земле так и не смогли решить для себя, как им лучше обустроить свою жизнь и тем самым не обрести себя на скуку и всегда ненавистное человеку тихое прозябание в покое и в довольствии? А вполне может быть и в том, что мы, заботясь, чтобы наше потомство было сильным, выносливым и мужественным (в смысле бессердечными) всегда решительно расправлялись с мягкотелыми правдоискателями, заставляя их гнить в тюрьмах, в психушках и посылая на кровожадные так называемые нами отечественными войны? Или даже в том, что мы все это время упорно отвлекаем лучшие умы от решения насущных задач, заряжая их впечатлительные и увлекающие души самыми низкосортными и никчемными идеями?.. И это не очень лестное для человека перечисление можно продолжать долго до бесконечности, но и так уже ясно, что человек безо всякого сомнения и на самом деле "Мудрый" и "Прозорлив". Это же надо так умудриться, заглядывая в морские глубины и в необозримое космическое пространство, в то же время оставаться слепым и не замечать, что твориться у него под самым носом. И, если все это принимается за "Мудрость" и "Прозорливость" людей, то уже можно и не удивляться, почему человек посылаемые нашим действительным миром неопознанные летающие объекты приписывает космическим пришельцам. Почему он так слепо верит в существование разума в космосе, который ему еще не разу не подал своего сигнала и не сделал ни одной подсказки о своем существовании. И с завидным упорством отрицает уже неоднократно, если не сказать постоянно, наблюдаемые им, так называемые людьми, видения и призраки. Как и чем можно объяснить подобную несуразицу, если не "Мудростью" и гениальной "Прозорливостью" человека. Человек за время своей земной жизни возвел в ранг своего поклонения Невежество и Слепоту и для достижения этой своей цели он проявляет в своей жизни действительно завидную "Мудрость" и "Прозорливость". Человек всегда презирал вечно путающуюся у него под ногами мелочь, за решение которых он не наделся получить мировую слову и попасть в историю, в то время как из этих досадных мелочей и состоит вся наша земная жизнь. Пока люди не решат для себя, что им важнее: направить все свои силы на решение мешающих им жить и работать мелочей или быть простыми винтиками в поднимающей их на пьедестал мировой славы машине - они до тех пор будут забавными игрушками в руках невежественных и бессердечных вождей. Это укоренившееся в народе презрение к мелочам жизни и почитание позорящих нас мелочных идей и отвратила лучшие умы от их познания истины. Но те единицы фанатиков, которые, по мнению глубоко презирающего их общества, ничего собою не представляя, назло так называемых солидных ученых, наблюдая за этими мелочами, знают, что они намного интереснее и полезнее для людей, чем построенные на Марсе или Венере земные поселения. Там чуждый и враждебный человеку мир, а здесь его не только прошлая и сегодняшняя жизнь, но и его будущее.
   Наводнившие темнеющий в вечерних сумерках небосклон черные лохматые тучи укоротили и без того короткий день слякотной осени. Похрипывая запоздалым громом, они, прижимаясь, друг к дружке по возможности плотнее старались не пропускать на землю даже холодного света уже начинающихся зажигаться на небосклоне звездочек. И только изредка, рассердившись на неугомонных в своем непременном желании закончить уборку картофеля именно сегодня колхозников, обильно поливали их коротким проливным дождиком. Усталые за день мужики и бабы не заставляли себя, после подобных напоминаний, долго упрашивать. И деревенские избы потихонечку одна за другою погружались в ночную дремоту. Недолог крестьянский сон в страдную пору.... И даже громкий стук обитых железом деревянных колес и жалобное повизгивание тяжело нагруженной проехавшей по вымощенной булыжником деревенской улице телеги не потревожил к этому времени уже начинающих проваливаться в дремоту мужиков и баб. Припозднившийся с поля мужик перетаскал мешки с картофелем с телеги в подвал и, определив на ночлег не меньше его усталую лошадку, поторопился к нетерпеливо поджидающей его постельке. И только успел он прикорнуть свою натруженную голову на подушку, как на притихшую уже окончательно деревню начали медленно опускаться тихие покойные сны для усталых, но вполне удовлетворенных выращенным в этом году урожаем, сельских тружеников. Немного покружив над крышами укутавшихся в ночную темь торжественно-задумчивых изб в ожидании, когда усталость и ночная дремота намертво скуют до неподвижности тела деревенских мужиков и баб, они бесшумно пробирались внутрь домов. А там, улыбаясь спящим односельчанам самыми дорогими улыбками близких и родных людей, тешили их до утра, освобождая мужиков и баб от накопившихся в них за день волнений и забот. И так происходило во всех деревенских жилых постройках, кроме стоящей в самой середине деревни избы. Чем-то или кем-то напуганные встревоженные сновидения беспокойно метались над соломенною крышею, не смея опускаться к давно их поджидающей крестьянской семье. Они, пугливо оглядываясь на соседские избы, словно умоляя более удачные сновидения помочь им, но те уже были до того увлечены своим излюбленным делом, что ничего не желали возле себя не только видеть, но и слышать. Не мог помочь обеспокоенным за исполнения в сегодняшнюю ночь своего долго перед усталыми людьми сновидениям и еле слышно похрапывающий на еще дедушкиной деревянной кровати глава семьи с тесно прижавшимся к его теплому боку младшим сыном. Не отзывалась на их неслышный зов и уже тихо посапывающая на другой такой же кровати с туго набитым соломою матрасом его уже совсем состарившаяся мама. А спящая на печи жена хозяина избы и тесно прижавшиеся друг к дружке на недавно купленной железной кровати со страшно скрипучим матрасом две старшие сестры лежащего на двух составленных бок о бок лавках героя этой повести, вообще, к ним не прислушивались. Им сейчас так сильно хотелось, как можно скорее избавившись от сегодняшней усталости, накопить в себе достаточно сил для продолжения завтрашним утром работы, что они не могли и не считали для себя нужным отзываться ни на какие-то там внешние раздражители. Только герой этой повести, уткнувшись головою в рукав брошенного на лавки тулупа, изредка вздрагивал в тревожном сне и тяжело вздыхал, по всей видимости, вспоминая об не выученных к завтрашнему дню учебных заданиях. Но и он не услышал, как одна из его старших сестер, повинуясь какому-то особенно сильному пробившемуся через дремоту внешнему раздражителю, потихонечку соскользнула с кровати и, пройдя через кухню, вышла в сени.
   - Зачем я сюда пришла? Что мне могло понадобиться в сенях в такую позднюю пору: - подумала она вслух, с недоумением оглядываясь возле себя.
   Но ничто не указывало ей причину ночного прихода в сени, а только что осветившаяся во дворе луна приветливо замигала ей мягким светлым пятнышком на глиняном полу.
   Мария подошла к окошку и, распахнув его, выглянула во двор. Во дворе к этому времени уже все переменилось и стало совсем неузнаваемым. Только еще совсем недавно угрожающе нависающих над землею темных лохматых туч уже не было и в помине. А ярко пылающие на темном ночном небосклоне золотистые звездочки радостно приветствовали разбуженную не по их прихоти молодую девушку. Резкий недовольный скрип ведущей на чердак деревянной лесенки напугал Марию. И она, задрожав от никогда не опаздывающего в таких случаях со своим приходом страха всем своим телом, обернулась в ее сторону. Обернулась и застыла на месте от мгновенно пронзившего все ее тело ужаса, при виде неторопливо спускающейся по лестнице с чердака вниз незнакомой девушки. Одно то, что молодая незнакомая девушка спускалась по лестнице с чердака, не могло так сильно испугать Марию, хотя даже и это в такое позднее время могла показаться ей довольно странным. У насмерть перепугавшейся Марии не промелькнула в голове ни одна мысль, что эта незнакомка могла оказаться обычной воровкою, которой удалось каким-то образом незаметно пробраться в их совсем небогатый дом. Ее встревожила и пугала необычная для страдной поры в деревне одежда незнакомки. Чего-чего, а ослепительно белого платья и таких же белых нарядных туфелек на стройных ножках незнакомки, она никак не ожидала увидеть на своих подружках. Подобное необычность в убранстве незнакомки не только тревожило Марию, но и заставляла ее думать и ощущать в этой незнакомой девушке то ли показавшееся очаровательное видение, то ли самую настоящую спустившуюся с небес на землю сказочную фею. Так думала и представляла про себя затаившаяся от пробирающего ее до самых костей ужаса Мария только до тех пор, пока спустившаяся с лестницы незнакомка не соизволила обернуться к ней своим без единой кровинки лицом. Даже и это наглядно показывающее, что незнакомку никак нельзя относить к живущим на земле существам, обстоятельство, не заставило испуганно ойкнувшую Марию не только отвести взгляд от нравившегося ей все больше прекрасного лика незнакомки, но и при виде такого явного несоответствия на земную жизнь убегать из сеней со всех ног. Ей, умирающей от мгновенно пронзившего все ее девичье тело смертного ужаса, почему-то очень хотелось доверять спустившейся с чердака незнакомке. Мария не могла понять свое в то время состояние, но что-то внутри подсказывало, что ей не надо бояться эту показавшуюся ей незнакомку, что она не причинит ей никакого вреда. И та, больше уже не поворачивая в ее сторону головы, прошла мимо неслышной легкой походкою и, переступив через порог угодливо распахнувшейся перед нею входной двери, вышла во двор. Мария даже через тридцать лет, после той особо памятной для нее ночи, не может объяснить самой себе, что так сильно притягивало ее к незнакомке. И она, больше не в силах сопротивляться охватившему ею в то время желанию, выскочив из сеней, побежала вслед за незнакомкою. Услышав побежавшую вслед за нею Марию, незнакомка остановилась и повернула к ней свое бледное обескровленное лицо. Но и в таком виде незнакомка нисколько не пугала оробевшую Марию, а только внушала в ней уверенность довериться ей во всем, даже в самом для молодых девушек тайном и сокровенном. Робость и страх снова намертво сковали Марии все ее члены. И она, остановившись в нескольких шагах от незнакомки, не без труда выдавила из себя первые пришедшие в ее голову слова. Она хотела расспросить, несмотря ни на что внушающей ей доверие, незнакомку совсем об ином, но ее губы смогли произнести всего лишь два короткие вопроса.
   - А как же я?.. Как мне дальше жить?..
   Легкая приветливая улыбка на мгновение осветила лицо прекрасной незнакомки, и Мария скорее уловила по ее губам, чем услышала, ее тихий бархатный голосочек:
   - Продолжай и дальше жить, как живешь сейчас.... Ничего не будет страшного, если ты во время своей жизни и немного согрешишь....
   Мария согласно кивнула незнакомке головою, а она, неторопливо повернувшись, пошла в сторону сада и скоро исчезла среди росших в нем яблонь и груш. Удерживающая и так сильно притягивающая Марию к незнакомке сила ослабла. И она, тяжело вздохнув, поторопилась обратно в избу. Заглядывающий в окна лунный свет проводил ее до кровати, но только успела она сомкнуть свои глаза, как небеса снова укрылись возвратившимися тучами, а успокоенные сновидения, проникнув внутрь избы, тут же овладели спящими людьми. Утром, когда всегда первая просыпающаяся мама приготовила завтрак, сладко потянувшейся в кровати Марии ее ночное просыпание уже казалось только интересным сном и не более.
   - У привидевшейся тебе незнакомки была длинная черная коса, а узкий поясок ее платья был обрамлен зеленою канвою? - переспросил я, когда приехавшая в гости сестра рассказала о немало поразившем ее в юности удивительном сне.
   - А откуда ты об этом знаешь? Неужели и ты сам встречался с этой привидевшейся мне тогда незнакомкою? - спросила изумленная моими словами сестра.
   - Так я же встречался с нею не во сне, как ты, а наяву, - со снисходительной ухмылкою буркнул я и начал рассказывать сестре не только о своей встрече со сказочной феей, но и заодно обо всех своих странных видениях в детские годы.
   Одно из самых удивительных и самых воистину волшебных явлений в нашей земной жизни - это рождения на белый свет маленького человека. Как же можно не поверить в этот миг в чудеса, когда его громкий протестующий крик начинает начисто разрывать установившуюся перед его рождением в избе тишину для разглядывающих с немым восхищением его маленькое сморщенное тельце присутствующих во время родов людей. А он, словно уже понимая их пристальное к нему внимание, орет все громче и требовательней, возвещая на весь мир, что он уже на земле и приступает к выполнению своего земного предназначения. И кто только сможет простыми понятными словами доходчиво объяснить всем людям, какими критериями пользуется Высшая Сила, определяя рождение маленького человечка в определенной местности и у конкретных родителей. Уже не, наверное, а точно, немало живущих на земле людей не только задавались этим вопросом, но и недоумевали, за какие это заслуги они со дня своего рождения и до самой своей кончины обеспечены всем необходимым для вполне обеспеченной и привольной жизни. При этом на земле все время проживает немало людей, которые, задаваясь подобным вопросом, могут думать обо всем этом не только несколько иначе, но и даже сетовать на свою разнесчастную судьбу. Их тоже немало волнует и беспокоит неправедная земная жизнь. И они, устав бороться за свою хотя бы сносную жизнь, с недоумением восклицают:
   - За какие это в прошлых жизнях прегрешения меня обрекли всю свою жизнь мучиться в невыносимых страданиях от сваливающихся на мою бедную голову неисчислимых бед и несчастий!
   Ответ может быть только один: прежде чем пропустить величественный и благородный дух на более высокую ступень его развития Высшая Сила подвергает его земному испытанию на бедность и на богатство, на красоту и на уродство, на всевластие и на унижения, на талант и скудость ума. При этом все живущие не земле люди не должны забывать, что может меньше всего испытываться Высшей Силою тот или иной несчастный человек, как мы сами. Не должны забывать, что каждая наша мысль, каждое наше слово, каждый наш поступок непременно тут же улавливается и оценивается действительным миром. От того, как поведем мы сами себя в отношении этого встретившегося нам на жизненном пути несчастного человека, как мы его воспримем и заставим ли себя уважать в нем человека, оказываем ли при необходимости ему посильную помощь - во многом будет зависеть и отношение к нам со стороны действительного мира. Да, и вообще, сила благородства нашего духа. Мы ни в коем случае не должны забывать, что от этих людей, о которых при одном только напоминании о них мы, как обычно, только с пренебрежением хмыкаем, нам не стоит не только шарахаться, а, тем более, наслаждаться своим как бы превосходством, но и, что еще намного хуже, издеваться над ними. Никто из живущих на земле людей не знает своей настоящей ценности и вполне может статься и так, что иной безродный презренный нищий, намного выше и ценнее стоящего на самой вершине власти человека. Мы должны постоянно помнить и никогда не забывать, что все люди посланы на землю для испытания, чтобы не только возвеличивать заключенные в наших телах духи, но и всеми мерами способствовать возвращению им первоначальное благородство. Только поэтому мы все обязаны поддерживать друг друга в лучшем преодолении выпавших на нашу долю земных испытаний, а не способствовать своему и других людей еще большему падению. В своей земной жизни нам следует твердо уяснить для самих себя, что самым высшим критерием оценки человека действительным миром было и всегда будет не его богатство и власть, а его человечность по отношению к себе самому, к своим близким и родным людям. И чем скорее мы осознаем для себя все это, тем быстрее мы сможем обустроить свою земную жизнь по принципам истинной справедливости, а наша общая земля превратиться для нас в самый настоящий земной рай. И в тоже время, чем дольше мы будем упорствовать в своем преступном неведении и заблуждениях, тем скорее наступит для всех нас Ссудный день, после которого души не сумевших выдержать земного испытания людей будут обречены на немедленное прекращение своего существования.
   По-разному приходят направленные для очередного рождения действительным миром духи в наш земной мир. Одни их них уже заранее уверенные, что им суждено жить в этой местность до глубокой старости, приходят в нашу реальность не пасынками, а хозяевами. И с самого раннего детства, интересуясь нужной им профессией, быстро налаживают свою жизнь. Другие же, предназначенные судьбою для совсем иной жизни, с первого дня своего рождения интуитивно ощущают самих себя в отчем доме гостями. А потом, когда вырастут и повзрослеют, еще долго странствуют по белому свету, пока не отыщут предназначенное им судьбою в земной жизни место. Такая же судьба вечного странника было приготовлена и для меня. Поэтому я, повинуясь ее неслышному, но очень властному, требованию, с самого раннего детства не так уж рьяно интересовался крестьянскими делами и заботами, как занимался распутыванием и разгадками, опечалившими меня несуразностями в своей еще совсем недолгой жизни. И они, к немалому моему огорчению, оказались донельзя запутанными и непонятными для моего только что начавшего осознавать предназначенную мне на земле жизнь восприимчивого детского ума.
   К кому именно за ответами на беспокоящие его вопросы в первую очередь обращается подросток? Кому он в это время во всем доверяет и надеется получить вполне искренний и полностью его удовлетворяющий ответ? Конечно же, только к своим родителям или людям, которые их замещает. Поэтому и моя возбужденная явными несоответствиями в моей биографии любознательность поначалу обрушилась на маму и на отца. Но мама почему-то всегда отделывалась от меня занятостью и общими словами, а отец в ответ на мои расспросы только горестно качал головою и с нескрываемой горечью тихо добавлял:
   - Такая жизнь была у нас тогда, сынок....
   Уже и так много было сказано этими скупыми словами немало пережившего в своей жизни человека для более взрослых и опытных людей. Но его нежелание не вспоминать без особой на то нужды об уже прожитых нерадостных днях, нисколько меня не удовлетворила. Да, и разве может еще только что вступающий на свой тернистый земной путь ребенок удовлетвориться подобным ответом. Мне в то время были не только неприятны, но даже и вовсе непонятны, такие уклончивые ответы своих родителей на вопросы. Я злился, но, не желая выказывать свое неудовольствие вслух, потихонечку переключался на осторожные расспросы по интересующим меня проблемам других людей. Одной из очень сильно обеспокоивших меня в то время проблем было то обстоятельство, что мая мама, отец и старшая сестра считались поляками, а я с другой старшей сестрою и младшим братом числились в документах о рождении белорусами. И, действительно, как может не только ребенок, но и вполне взрослый человек, понять и смириться с тем, что у родителей поляков может родиться сын или дочь белорусы. Это слишком, по моему тогда мнению, досадное несоответствие показывалось мне до того нелепым и несправедливым, что вынуждала на недостойные хорошего сына мысли.
   - Действительно ли моя мама и отец мои родители? Не приютили ли они в те бурные послевоенные годы случайно встреченного бездомного сиротку? - задавался я в то время трудно разрешимыми для себя вопросами.
   Нет, я не собирался отказываться от своей мамы и отца! Как бы там ни было на самом-то деле, а я их любил и не хотел для себя других родителей. Они меня вполне устраивали. И я, сравнивая их с отцами и матерями своих детских друзей и подружек, с каждым очередным разам все больше убеждал себя, что, если бы это зависело от меня самого, то я непременно выбрал бы их своими родителями. Я долго не мог успокоиться и продолжал осторожно выпытывать о причине обеспокоившей меня национальной принадлежности у своих односельчан, но, к своему еще большему недоумению, подобное национальное несоответствие было и во всех остальных избах моей деревни. Такое множество сирот в одной небольшой деревне показалось мне еще и тогда просто невозможным, что еще больше подогревало во мне любопытство, пока пожилая учительница не объяснила мне, что когда-то давным давно моих предков насильно ополячили польские захватчики. Поэтому Советская власть, решив проявить историческую справедливость, и сделала меня таким, каким я и должен был быть по текущей в моих венах крови. Стойко выдержав произнесенные пожилым человеком скучные равнодушные слова, я забился в свое самое укромное убежище и долго заливался там горькими солеными слезами, представляя, как это коварное змееподобное чудовище высасывает из меня подаренную мне родителями польскую кровь и вливает в мои обескровленные вены свою белорусскую кровь. Теперь-то я уже мог понять, почему мама не хотела разговаривать со мною об этом, а отец отделывался от меня мало мне объясняющими скупыми фразами. Теперь-то я уже мог представить себе, как должно было быть больно моим родителям иметь сына не с их, а с белорусскою кровью. Но странное дело у меня при этом не возникало никакой ненависти и злости к белорусам. Я тогда об этом даже и не думал.... Я тогда только переживал, что я не могу больше считать самого себя настоящим сыном для своих добрых и любимых мною родителей. И с этого дня я уже стал внимательно за ними следить, пытаясь уловить хоть один их намек на нелюбовь ко мне и пренебрежение мной ради моей более счастливой сестры полячки.
   - Как только я буду окончательно убежден, что мои родители меня не любят, - твердо решил я для себя, когда немного успокоился и вытер мокрым рукавом рубахи свои заплаканные глаза. - Я непременно убегу из дома, как говорят в подобных случаях, куда глядят глаза.
   Но, к моему счастью, ни отец и ни мать не представили мне подобного повода. И мне оставалось только заниматься самобичеваниями и плакать от жалости ко всем остальным таким же, как и я, подвергшимся нападению ужасной Советской власти, белорусам. По мере своего роста и возмужания я во всем досконально разобрался и перестал отожествлять Советскую власть с ужасным чудовищем, а белорусскую кровь чем-то для себя постыдным. Но охватившая меня тогда неудовлетворенность и какая-то не оставляющая меня до сих пор раздвоенность остались на всю жизнь. Даже сейчас, уже находясь в солидном возрасте, я продолжаю считать самого себя человеком в какой-то степени обделенным и обиженным. И мне почему-то всегда горько осознавать, что я не смогу уже стать, как ни настоящим поляком, так и ни настоящим белорусом. Я уже давно привык считать самого себя человеком без национальности, то есть самым настоящим интернационалистом. Если Советская власть добивалась именно такого воспитания подрастающего поколения, то на моем примере она очень даже в этом преуспела. Измученный своими внутренними терзаниями и переживаниями я в детстве как-то не задумался о другой не менее запутанной стороне в своей жизни. И даже не пытался осознать, а кто же на самом-то деле мои родители: достойные и равноправные ли они граждане в нашей могучей великой стране. Как я не только узнал, но и в полной мере испытал на самом себе, позже, то мне следовало обратить на это печальное дополнение к своей биографии еще в детстве самое пристальное внимание. Обладая подобным знанием, я мог бы намного лучше определить направление своего жизненного пути и предохранить себя от выпавших впоследствии на мою долю немало бед и горьких разочарований. Конечно, и в то время от моих наивных детских глаз не ускользнуло печальное для меня обстоятельство, что мой работящий и без особых вредных привычек отец не пользуется доверием и почетом у Советской власти. Но подобное предвзятое отношение Советской власти к моей семье по сравнению с неясностью в своей национальной принадлежности меня тогда меньше всего беспокоило. А потом, когда классовая вражда в народе немного утихла, я уже и вовсе перестал думать, что я сын кулака и что мой отец упрямо держится, несмотря на огромное желание местных властей перекрестить его в свою веру, за свое призрачное американское гражданство. Держался за гражданство той страны, которая не только никогда не давала ему покоя, но и желанной для него поддержки в надежде вырваться из опутавшей его с головы до ног в то время безнадежности. Ему всегда до того сильно хотелось хотя бы в необозримом будущем переехать в страну, в которой согласно выданной в свое время дедушке и бабушке метрике он родился. В страну, из которой он был незадолго до войны перевезен родителями в еще старую буржуазную Польшу. Считая это его желание просто блажью состарившегося человека, я старался не обращать на подобное его упрямство слишком уж серьезного внимания. И совсем зря, как я был вынужден признать впоследствии, то от этого его гражданства пострадал не только он сам. Это его гражданство оказалось на поверку совсем не призрачное и вовсе не безобидной блажью упрямого в своем желании старика. Оно заставило отвечающие за безопасность страны органы следить не только за ним, но и не упускать из своего вида всех его детей. Истинную правду утверждает народная мудрость, что яблоко от яблони падает недалеко. Так и я, унаследовав от отца все то же упрямство, из-за этого его гражданства не оказался достойным в присвоении мне офицерского звания. А сама эта коварная и непредсказуемая в своих поступках страна даже и не подумала протянуть мне руку своей помощи, когда в Советском Союзе не без ее помощи начало твориться, что-то уж совсем несуразное. Когда все, что только и было в моей стране низменное и бесчеловечное, к немалому удивлению остальных порядочных граждан, не только всплыло ни самый верх общественной жизни, но и начало активно внедрять в нашу повседневную жизни такое непотребство, что у всех нас от ужаса даже волосы вставали дыбом. Получив при выходе на пенсию месячное содержания, за которое я мог приобрести только один килограмм колбасы и буханку хлеба, я, посчитав, что в этой взбесившейся стране больше уже нет места порядочным людям, обратился в американское посольство с просьбою подтвердить мне гражданство отца. И никогда не забуду сухих слов извинений ее посла, что, к его сожалению, я по бесчеловечным законам его страны не смогу рассчитывать на гражданство уже успевшего к этому времени умереть отца. Я не обиделся на коварно обманувшую не только моего отца страну. К тому времени я уже обладал немалым опытом жизни и понимал, что трудно было мне ожидать чего-нибудь другого от ветреной не жалеющей ради своих прихотей своих сыновей страны, но мне стало только горько и обидно за своего отца. За то, что он посвятил всю свою жизнь и пожертвовал счастьем своих детей, из-за пустой ничем не подтвержденной его уверенности, что на эту страну можно положиться. И что она, если не сможет вырвать из цепких рук Советской власти его самого, то ни в коем случае не оставит без помощи и поддержки его детей. Но я, не смея отказываться от оставленного мне отцом наследства, в то же время мысленно поклялся, что уже больше не буду иметь дел с этой сделавшей жизнь моего отца пустой и бессмысленной страною.
   - Нет, жизнь моего отца никогда не была и не может быть, особенно для нас, его детей, пустой и бессмысленной, - сразу же поправился я про себя. - Он прожил ее честно и достойно, а такая жизнь может, если не должна быть обязательно, быть примером для подражания его детей и внуков. И ни какой там заморской химере не запятнать светлую и чистую о нем для нас память.
   Но это уже было мое запоздалое прозрение. А тогда, окончательно, после долгой и изнурительной борьбы с Комитетом Государственной безопасности Советского Союза, убедившись, что из-за этого отцовского гражданства и своего кулацкого происхождения я не могу стать в своей любимой стране офицером, я впервые ощутил самого себя без вины виноватым, озлобленным на весь белый свет человеком. И совсем не удивительно, что этот удар оказался для меня самым тяжелым ударом судьбы. Он оказался намного сильнее, чем все мои еще далеко не залеченные раны детства, потому что он не только начисто выбивал из-под моих ног опору в жизни, но и все то, с чем я связывал свое счастливое будущее. Этот удар судьбы заставил ощутить меня в своей стране второсортным неполноценным человеком. И мне тоже, как в свое время моему отцу и матери, уже не хочется вспоминать, что я испытал тогда на этом своем слишком горьком опыте жизни. Как же мне было нелегко принять, а, тем более, осознать для себя, что я, после невидимого, но ясно мною ощущаемого, контакта с органами Государственной безопасности, не ощущая за собою никакой провинности, стал никому не нужным и неинтересным для окружающих меня людей человеком. Но и у любой изредка выдаваемой нам нашей чаще всего всегда недоброжелательной к людям жизни медали есть и обратная сторона. И у меня, уже больше не отягощенного заботою о своей карьере, появилось немало времени для наблюдения и анализа смысла человеческой жизни на земле.
   Получив сполна от своей нерадостной судьбы, я уже надеялся, что она, наконец-то, оставит меня в покое, предоставит мне самому зализывать оставленные на моем теле кровоточащие раны. Но не тут-то было, человеческая судьба не знает полумер: она или бесконечно до перенасыщения осыпает его своими милостями, ну, а если начнет бить, что старается избивать небораку до такого состояния, чтобы он уже больше до конца дней своих никогда не смог оправиться и зажить по-человечески. Я не обманывался насчет своей собственной разнесчастной судьбы и безропотно стойко принял ее очередной удар. Как оказалось, я в своей только начинающей жизни уже успел вконец запутаться не только в своей национальной, классовой и гражданской принадлежности, но и у меня, в отличие от всех остальных честных и порядочных людей, не все ясно и со своим рождением на этот белый свет. Вы можете представить, любезные мои друзья, мое состояние, когда я узнал, что отмечаемая мною первого января очередная годовщина своего появления на этот совсем неласковый, как оказалось, белый свет вовсе не мой день рождения, что я на самом-то деле родился двумя месяцами раньше в конце октября предыдущего года. Напуганная промчавшейся мимо нее все сметающим на своем пути ураганом второй мировою войною моя мама скрыла от властей факт моего рождения в октябре месяца и перенесла его по своему желанию на январь следующего года. Движимая благой целью, она хотела таким образом оттянуть мой будущий призыв в Советскую армию на более поздний срок.
   - Так это же сущие пустяки! - воскликнули бы вы все в ответ на мой страх и мое беспокойство. - Вряд ли стоит тебе обращать на подобную мелочь слишком уж серьезное внимание. Тебе, не раз обжегшемуся на огне, уже везде мнятся плетущиеся против тебя заговоры и интриги. Ты уже вряд ли можешь объективно оценивать для себя все, что происходит во время жизни возле тебя. Тебе будет лучше всего успокоиться и перестать видеть окружающий тебя белый свет в одних только черных красках.
   Конечно же, если бы я узнал об этой правде своего рождения немного раньше, то я отнесся бы к этой новости более-менее спокойно и, возможно, что очень скоро забыл бы об этом досадном обстоятельстве. Но я к этому времени уже был слишком опытным, чтобы поверить, что мелочи жизни, как мы о них привыкли думать, безобидны и с тревогою начал дожидаться неприятных для себя последствий. И они не замедлили со своим приходом. Имея два дня рождения: одно из них действительное, а другое признанное официальными властями - я как бы получал в свое распоряжение две судьбы, из-за которых я не покинул этот мир, как мне было предназначено, еще сравнительно молодым, а остался продолжать жить на земле на второй срок. Заканчивая на этом повествование о своем запутанном рождении, и умаляя Высшие Силы больше не посылать мне подобных сюрпризов, я приступаю к описанию места своего рождения. И оно слишком уж, как я об этом думаю, примечательное, чтобы его можно было обойти молчанием.
   Белоруссию, где я имел счастье или несчастье родиться на наш белый свет, вполне оправданно называют перекрестком всех дорог Европы. Поэтому в ней, как и на любом другом перекрестке дорог, не так уж и часто слышится веселый беззаботный смех и радостное веселье или царствует для всех проживающих в Белоруссии людей везенье во всем и счастливое будущее. Ну, а, если эти проявления счастливой жизни по ошибке и заглянут в Беларусь, то надолго в ней не задерживаются. Перекресток, как давно уже всем известно, больше всего подходит для бед и несчастий, и любая надвигающая на соседние с Белоруссией страны беда, считает своим непреложным долгом заглянуть и в нее. Только, возможно, и поэтому многострадальная белорусская земля вся усеяна безымянными могилками не только народившихся на ней людей, но и из самых дальних от нее стран. Предки моих односельчан, как утверждает местная ничем не подкрепленная легенда, большую часть своих огородов вскопали на месте захоронения убитых в известной войне воинов шведского короля Карла с не меньше известным русским царем Петром. Живучестью этой в моей родной деревне легенде немало способствует не так уж и редкое откапывание огораживающими свои огороды мужиками частей человеческих скелетов. Измученные нескончаемой крестьянской работою мужики немного посудачат, осматривая очередную находку, и, снова закопав ее возле плетня, забывают о ней. А вот самим покойникам, о чем свидетельствуют страшные рассказы моих престарелых односельчан в долгие зимние вечера, не очень-то нравятся подобное их беспокойное соседство. И они нет-нет, а раз от раза напоминают о себе суеверному и богобоязненному белорусскому мужику. Но, к их великому сожалению, твердокожие белорусские мужики упорно стараются их проказы не замечать. Они, как давно привыкли поступать для собственного спокойствия, в большинстве подобных случаях начинают искать причину своих страхов в соседских избах и, особенно в тех, хозяйки которых уже давно подозреваются односельчанами в колдовстве и в ворожбе, а то и просто самыми настоящими ведьмами.
   Это сейчас оскорбленные презрительным неверием в них Советской властью местная нечисть, вдруг, взяла и, никому не сказав ни слова, куда-то подевалась из всегда уважительно боящихся ее белорусских деревень. А раньше, еще даже и во время моего детства, в каждой уважающей себя деревне проживали знахарки, колдуны и непременно ведьмы. Оно и понятно, в те времена забитые своей беспросветной жизнью безграмотным белорусским мужикам нечего было бродить, как неприкаянным, по ночам и пугать местную нечисть в их излюбленных ночных прогулках. И только изредка, какой-нибудь припозднившийся обработаться по своему нехитрому хозяйству мужик заставал в своем гумне гарцующую по току в виде молодого игривого жеребца проказницу ведьму или ненароком промелькнувшее через его подворье приведение. И только самым избранным судьбою удачливым счастливчикам выпадала великая честь присутствовать на их шабашах или испытать на себе нападение застигнутого врасплох нечистого. Так было в старые незабвенные времена, а при сменившей их Советской власти, затеявшей коренную ломку быта и нравов моих односельчан, в темную глубокую ночь только и начиналась для них настоящая работа. Вот они и отогнали своими ночными походами на колхозные поля беззащитную перед ними нечисть подальше от деревни. И с этих пор местная нечисть уже больше не радует суровые мужицкие сердца своими проказами, которые не так уж и сильно ужасали своими по большей части вполне безобидными выходками, как способствовали их веселому и приятному времяпровождению в долгие зимние вечера.
   Но мне еще удалось захватить небольшой кусочек прежней жизни в своем самом интересном возрасте. Ибо кто только, кроме маленького ребенка, сможет так быстро за такой короткий срок впитать в себя всю прелесть и все очарование не испорченной прогрессом старой жизни и запечатлеть ее в своей памяти на всю оставшуюся жизнь. Да, и как можно забыть и не вспоминать без умиления идущих вереницею друг за другом мужиков с наполненными зерном сеялками и мерно рассеивающими его полными горстями на только что вспаханной поле. А как красиво смотрелись косцы на сенокосах!? Какие захватывающие и выворачивающие наизнанку души пели они песни, возвращаясь поздно вечером в деревню!? Нет и нет! Передать обычными словами все свои впечатления от одного только соприкосновения с давно уже ушедшим из нашей жизни подобным прелестным очарованием просто невозможно! Для того чтобы не только понять, но и прочувствовать для себя всю эту прелесть и очарование, надо все увидеть собственными глазами и услышать собственными ушами. Да, и как можно передать, или хотя бы описать словами, ту радость, с которой мы, дети, встречали угощающих нас валяющимися в их карманах хлебными корочками своих отцов переданных нам, по их словам, маленькими зайчиками! Эти небольшие хлебные корочки нам, детям, до того нравились, что мы были непоколебимо уверены, что вкуснее и сладше их уже ничего не только нет, но не может быть и в помине. Они просто таяли в наших переполненных слюною при их виде ртах и почти мгновенно втягивались нашими вечно голодными желудками. А как гордо мы тогда шагали, ухватившись ручками за штанины отцовских брюк!? Но самым верхом нашего в то время удовольствия было, конечно же, когда наши отцы доверяли нам поднести хотя бы совсем немножко свои косы. Мы уже не просто шагали, а важно и торжественно шествовали рядом с беспокойством озирающихся на нас своих отцов. Мы несли эти косы, просто умирая от всегда охватывающей нас при этом радости, с таким гордым и независимым видом, будто это мы сами, а не наши отцы, косили этими остро отбитыми косами весь день. Что ты сейчас не говори, как ни ругай наше голодное детство, но я его ни за что не променяю на детство нынешних детишек. Они сейчас не живут жизнью и заботами своих отцов и матерей, как жили мы. И вполне возможно, что только и поэтому им сейчас намного труднее понять нас, как мы в свое время понимали своих трудолюбивых беззаветно любящих нас родителей!? Может только и поэтому они сейчас боятся испачкать свои руки о вскормившую их матушку землю и презирают крестьянскую работу!? А мы тогда вовсю старались и радовались, когда у нас хоть что-то получалось не хуже чем у наших отцов. Так мы потихонечку и становились незаменимыми работниками в семье. Нас не пугали мозоли на руках, и мы всегда старались исполнять любое порученное нам дело на совесть. Считалось немалым позором, если взрослым приходилось переделывать нашу работу. Только, возможно, и поэтому наши первые попытки овладеть нелегким крестьянским делом всегда были очень интересными и увлекательными.
   Появился я на этом белом свете ранним октябрьском утром крикливым розовощеким младенцем. И судьба, уже заранее предупреждая меня, что мне не только самому не следует задумываться о своем запутанном рождении, но и, тем более, заговаривать об этом с окружающими меня людьми, сделала меня немым до трехлетнего возраста. Но неблагодарный человек только из своего прирожденного невежества редко когда обращает внимание на подобные напоминание своей судьбы, а потом незаслуженно ее поносит самыми последними словами и нещадно ее ругает, приписывая ей одной все свои беды и невзгоды. Мое детство нисколько не отличалось от детства остальных полуголодных босоногих деревенских мальчишек, если не считать, что мне в эти годы виделось то, чего другие почему-то упорно не хотели даже замечать. И даже сейчас, уже находясь в солидном возрасте, я ясно вижу в своей услужливой памяти, как я, еще совсем в то время маленьким, капризничал и с громким пронзительным плачем наотрез отказывался ложиться в мягко усланную сплетенную из ивовых веток люльку, по которой, как мне тогда показывалось, бегали толстые противные крысы. Не имея возможности, вследствие своей немоты, объяснить мое нежелание в нее укладываться отцу словами, я с негодованием тыкал в нее своей маленькою ручкою и всегда старался из нее выползти, когда он заталкивал меня в нее насильно.
   Недоумевая, что меня в люльке так пугает, отец прямо на моих глазах перетряхивал пеленки. И, как только я убеждался, что находящиеся в ней крысы исчезли, то успокаивался и безропотно позволял уложить себя в люльку. Я хорошо помню, что несмотря на свои капризы, я не испытывал в то время никакого страха перед невидимыми другими крысами, и уже только потом, когда начал разговаривать, до меня дошло, что представляют собою мои видения, я начал их бояться. Этим своим совершенно беспричинным страхом я, по всей видимости, не только обидел, но и оттолкнул, пытающихся еще с самого раннего детства наладить со мною отношения разумных существ из действительного мира. С этого времени показывающиеся мне видения виделись мною все реже и реже и скоро я, вообще, утратил свою способность видеть невидимое другими людьми. Но способность ощущать их присутствие возле себя остались. И я очень часто с нескрываемым ужасом ощущал всеми клеточками своего смертельно пугающегося тела, как кто-то крадется за мною следом или стоит неподалеку от меня. Сколько бы я при подобных своих ощущениях не оглядывался по сторонам, я не видел преследовавших меня или пугающих своим присутствием существ, несмотря, что при этом я ясно ощущал их морозящее смертельным ужасом мою кровь дыхание. Я до сих пор все еще не могу понять, чем это я заслужил их такое пристальное внимание к своей скромной особе, чем это я так сильно притягиваю их к себе!? Может только оттого, что мне было намного легче, чем другим, ощутить их присутствие возле себя, понять то, что они надеялись с моей помощью передать живущим на земле людям!? Кто их знает!? И кто из живущих на земле людей сможет в полной мере понять и оценить подобные зачастую непонятные побуждения по отношению к нам, людям, действительного мира!? Вполне возможно, что я со временем свыкся бы с их незримым присутствием и наладил бы с ними контакт, если бы не ходившие в то время по деревне страшные леденящие живому человеку кровь истории. Они не только легко вводили суеверных односельчан в ужас, но и побуждали их старательно выискивать продолжающих в то время жить и здравствовать в белорусских деревнях колдунов и ведьм. Мы, дети, в то время просто упивались страшными рассказами не только об издавна наводивших по всей округе суеверный ужас колдунах и ведьмах, но и о похождениях местной нечисти, а также об неуспокоенных умерших недавно или давно наших односельчанах. Рассказы местных старожилов о ведьмах и колдунах, а так же о всякой прочей нечисти, пусть и были непомерно страшными, но они больше нас забавляли, чем пугали. Подавляющее большинство моих односельчан знала об них только понаслышке, а поэтому мы не могли себе даже представить их мерзкий легко вводящий всех живущих на земле людей в трепетный ужас лик. А вот в отношении к умершим и все еще не желающим успокаиваться в могиле покойникам мы были более чувствительными и восприимчивыми. Многие из моих односельчан не только видели и знали этих любителей потрепать нервишки людям еще живыми, но и могли при желании легко представить в своей памяти их теперешней просто ужасный вид. Увидеть воочию неуспокоенного в могиле знакомого тебе при жизни покойника, что еще может быть в нашем мире страшнее и ужаснее. К тому же не каждый мой односельчанин мог решиться рассказать о подобной своей встрече в деревне. Он, прежде чем решиться рассказывать об этом, вначале должен был подумать о возможной реакции на подобное его сообщения со стороны продолжающих жить на земле родственников этого неуспокоенного покойника. В моей родной деревне никто не сомневается, что загробная жизнь умерших односельчан это не только их собственное дело, что она затрагивает интересы продолжающих жить их близких при жизни людей и родственников. Покойники в отличие от живых людей уже не могут постоять за себя сами, а поэтому за их честь и достоинство тут же вступаются имеющие с ними кровную связь живые люди. Так что, любая пущенная во всеуслышание насчет покойников напраслина способно не только рассорить живых людей, сделать их непримиримыми врагами, но и даже и подталкивать на смертоубийство. Только, наверное, и поэтому, чтобы уберечь самих себя от подобных ссор и распрей, сразу же, после умирания того или иного человека его родственники и знакомые с пристальным интересом анализирует каждый приснившийся о нем сон, пытаясь угадать по этим скупым весточкам из загробного мира о дальнейшей судьбе умершего человека. И это уже не говоря о том, что ни одно их, не приведи к этому Господь, видимое людьми видение или любое другое ясное ощущение, что он не желает за просто так прощаться с реальным миром, не проходило мимо любопытствующих ушей моих односельчан, подвергаясь их самой строгой и беспристрастной оценке. Уж так заведено в деревне издавна, что счастье или несчастье одной крестьянской семьи не является только их личным делом и не застраховано от заинтересованности в нем остальных односельчан.
   Весной, летом и осенью односельчанам некогда было обращать на все эти из ряда вон выходящие происшествия внимание, да и сами покойники, бывшие крестьяне, наверное, тоже входили в их положение и старались в это время без крайней нужды никого не беспокоить. Но зато зимою, когда деревенские мужики и бабы наслаждались относительным бездельем и начинали становиться способными к восприятию происков потустороннего мира, тут на них и сваливались под покровом ночной темноты недавно или давно умершие односельчане. А вот сама местная нечисть, если быть до конца откровенным, никогда не пыталась безо всякой на то причины напугать до смерти бедного мужика. Нечистые осмеливались пугать людей только ради своей защиты или, желая отбить у них охоту за ними следить, когда эти самые мужики и бабы случайно заглядывали в их всегда тщательно скрываемые убежища. И только в самом крайнем случае, мстя за какую-то их перед ними провинность. Пусть связанные с нечистью страхи и были очень редки, но они надолго запоминались деревенскими старожилами и, обрастая самыми невероятными подробностями, легко вводили уже не раз слышавшего об том или ином происшествии человека в состояние трепетного ужаса. Подрагивая от защекотавших им спины холодных мурашек, мужики недоверчиво оглядывали слишком уж увлекшего в своем творчестве рассказчика и, убеждая скорее самих себя, чем остальных слушающих его мужиков, говорили, чего-чего, а вот этого, просто быть не может. Но тут же авторитетное подтверждение возмущенных их неверием рассказчику всегда готовых немного покуражиться над более молодыми односельчанами стариков, не оставляла мужикам надежды даже на простое сомнение. Возвращающиеся уже ближе к полуночи домой еще не отошедшие от страха мужики испуганно оглядывались, и в каждом темном уголочке им непременно мерещилась беззубая ухмылка покойника или угрожающе подмигивающий нечистый.
   На нашей земле щедрыми и расточительными бывают, как давно уже всем известно, одни только лодыри, да присосавшие к состоятельным родственникам бездельники. Уважающий самого себя крестьянин всегда знает цену заработанной им в поте лица копейке и никогда не торопится с нею расставаться. Только и поэтому, а не по какой-нибудь еще другой причине, деревенская молодежь в долгие зимние вечера собирается на свои излюбленные посиделки только в тех избах, в которых к этому времени заневестились девочки. И их родители, опасаясь, как бы их кровинушки не засиделись в девках, не скупятся на керосин.
   На деревенской улице закружились под напором тихого шаловливого ветерка крупные снежинки и подходившие на посиделки парни и девушки старательно отряхивались от них в сенях, прежде чем поздороваться с гостеприимно встречающими их хозяйками.
   - Добрый вечер, - приговаривали они привычное в деревнях приветствие и, окинув любопытствующим взглядом булькающие на плите чугунки, проскальзывали за сбитую из гладко обструганных досок перегородку, где и рассаживались на расставленных возле стен лавках.
   Хозяина этой избы полгода назад похоронили. И парни поочередно приносили к вечеру охапки дров, чтобы и самим во время посиделок не мерзнуть и обеспечить гостеприимным хозяйкам тепло в студеные земные ночи. В ожидании, пока не подтянутся остальные, парни потихонечку, стараясь, чтобы никто их за подобным занятием не увидел, прикладывались к предусмотрительно захваченным с собою бутылкам с самогоном, закусывая заблаговременно вложенной в карман сухой корочкой хлеба. А сбившиеся в тесную кучку девушки оживленно обсуждали между собою последние деревенские сплетни и хвастались друг перед дружкою нарядами. Торопящиеся быстрее обработаться по хозяйству хозяйки деловито бренчали в сенях ведрами и лишь изредка забегали в избу по той или иной надобности.
   - Алина, ты уже солила бульон!? - крикнула одна из дочек хозяйки с ожесточением стучавшей в сенях тяпкою своей сестре, заглядывая в недовольно попыхивающий вырывающимся из-под крышки паром чугунок.
   Но по неизвестной присутствующим в избе парням и девушкам причине расстроенная Алина не соизволила ответить, а только еще сильнее замахала тяпкою. Недовольно хмыкнувшая сестра сняла крышку с чугунка и, бросив во вскипевший бульон щепотку соли, выбежала во двор. Закончив размахивать тяпкою, Алина вошла в избу и, даже не пробуя на вкус бульон, добавила в него еще хорошую щепотку соли. Ушлые на всевозможные проказы деревенские парни тут же уловили, чем еще они могут сегодня не только утешить свое самолюбие, но и немало повеселись пришедших на посиделки девушек. Переглянувшись понимающими ухмылками, они не стали упускать подвернувшуюся им возможность для своей очередной проказы. Подождав, пока Алина не увлечется разговорами с подружками, самый из них ловкий и смелый подкрался к злополучному чугунку и добавил в кипящий бульон хорошую пригоршню соли. С трудом, сдерживая распиравший смех, парни дождались его возвращения и, бесцеремонно растолкав возмущенно завизжавших девушек, уселись подле них. Обозленные, что им не дали вволю насладиться своим празднично неотразимым, по их мнению, видом перед своими отчаянно им завидующими подружками, девушки недовольно загалдели, но хорошо знающие их отходчивые натуры парни быстро их успокоили своими крепкими объятиями и саленными шуточками. И с этого времени заглядывающие в окно избы, опаздывающие по тем или иным причинам, парни, уже больше не надеясь потихонечку затесавшись в их ряды приголубить заветную бутылочку, не спешили входить в избу, а подолгу прохлаждались в сенях, повышая свою готовность к уже совсем скорому веселью мутною сивухою. Но беззлобно ругающиеся смущенные их присутствием рядом с собою во время работы хозяйки заставляли их торопиться. И они, утолив свои потребности, проходили в избу и чинно здоровались со встречающими их громкими возгласами уже не в меру развеселившихся друзьями. Сопровождаемые шутками и ядовитыми подколками они усаживались возле свободных девушек и, после краткого ознакомления обсуждаемой перед самым их приходом какой-нибудь особо интересной для всех занимательной историей, потихонечку втягивались в общий разговор. Подвыпившие парни, желая показать самих себя перед девушками в самом выгодном свете, прозрачными намеками очерняли всех своих возможных соперников. Громкий смех, сердитое ворчание и ехидные подколки сыпались на равнодушных к их похвальбе девушек, как из рога изобилия. Но, когда в избу вошел невысокий хрупкого телосложения парнишка, все мгновенно примолкли и молча, указав ему на свободное место возле одиноко сидевшей на самом краю лавки девушки, уставились на него своими разгоревшимися от распирающего их изнутри любопытства глазами. В другое время его появление среди деревенской молодежи никто даже и не заметил бы, но вчера с его отцом случилось что-то такое необычно страшное, и им хотелось узнать подробности вчерашнего всколыхнувшего всю деревню происшествия. Парнишка знал, что сегодня его день, поэтому он и пришел на посиделки самым последним. Он молча снял кепку и, разгладив руками взъерошенные волосы, с достоинством присел на указанное ему место. Всем своим притворно напущенным на себя равнодушным видом он, словно не замечая вопросительных взглядов парней и девушек, старался по возможности дальше продлить время своего торжества.
   - Твой отец продал вчера на базаре подсвинка? - спросил он у своей раскрасневшейся от стыда, что ей, некрасивой, всегда приходится сидеть на посиделках одной, соседки.
   - Продал, - еле выдавила она из себя это короткое негромкое слова и еще ниже опустила свои затуманенные грустью и тоскою глазки.
   - Ну, и правильно, - желая ее хотя бы немного приободрить, похвалил ее отца парнишка.
   Парней и девушек злило его непонятливость, но они тоже, не желая признаваться в своем нетерпении, продолжали хранить упорное молчание. И лишь самая признанная в деревне красавица, по которой уже успели переболеть почти все деревенские парни, не сдержалась и спросила у парнишки своим томным бархатным голосочком:
   - Говорят, что твой батюшка вчера натерпелся немалого страха?
   - Ничего страшного, Владечка, главное, что он живым остался, - стараясь еще больше подлить масла в огонь их любопытства, скупо проговорил парнишка и снова повернулся к своей соседке.
   - А ты рассказал бы нам, Миша, - поддержал недовольно поджавшую свои пунцовые губки Владечку ее сосед. - Должны же мы знать, от чего нам оберегаться возле своей деревни? Для твоего батюшки, слава богу, вчерашнее происшествие окончилось безо всякого урона, а вот с другими нашими односельчанами может произойти даже самое непоправимое...
   - Давай, Миша, рассказывай.... Не тяни, - послышались требовательные ворчливые голоса пришедших на посиделки молодых людей и парнишка, не успев еще сказать ни слова посмотревшей на него соседке, сдался.
   Скорчив подобающее случаю скорбное лица, он начал свой нарочно неторопливый рассказ:
   - Ну, вы уже знаете, что в соседней деревне живет кум моего отца. Так вот вчера мой батюшка засиделся у него в гостях довольно поздно. К тому времени, когда они все между собою обговорили и, что самое главное, допили выставленную на стол самогонку, на улице уже была такая темень, что хоть глаз выколи, а, все равно, ничего не увидишь. Обеспокоенный кум уже намеревался оставить его у себя ночевать, но мой батюшка и слушать об этом не хотел. Он дал слово моей маме, что непременно возвратиться домой сегодняшним вечером, а его слово всегда крепкое, как кремень. Да, и чего ему было опасаться.... Дорога от Дешавич прямая и широкая - только шагай и шагай по ней, пока не упрешься в первую избу нашей деревни. Все наши односельчане издавна ходили и ходят сейчас по этой Навинской дороге в Дешавичи и обратно без особых для себя осложнений....
   Запнувшись на этом слове, Миша, наслаждаясь редкой для себя возможностью оказаться в центре внимания друзей и девушек, замолчал, но требовательные глаза деревенской молодежи заставили его продолжать рассказывать о злоключениях его отца вчерашней ночью:
   - Только успел мой батюшка выйти на Навинскую дорогу, как совершенно неожиданно царившая до этого на земле кромешная тьма куда-то исчезла, а на небе засияли яркие звездочки с молодым месяцем. Смутившись от еще никогда не бывалого с ним подобного дива, мой батюшка остановился и, не зная, что ему обо всем этом думать, только в недоумении пожал плечами. Да, и когда же это было, чтобы установившаяся на земле кромешная тьма мгновенно рассеялась, а небеса стали такими чистыми и ясными, какими они бывают только в ясные морозные ночи....
   - Я вчера выходила из дома около полуночи, - заметила Алина и как-то странно посмотрела на сидевшего возле Владечки смутившегося под ее взглядом парня, - но никакой, а, тем более, кромешной темноты не было. Да, и сами небеса были все это время чистыми и ясными....
   - Так вот как раз в это время мой батюшка и подошел к Навинской дороге, - не решился оспаривать ее замечание окинувший ее насмешливым взглядом Миша.
   Алиночка хотела добавить, что и до этого небеса были чистыми и ясными, иначе разве сидел бы смутившийся под ее взглядом парень с Владечкою, если бы на улице было темно, но благоразумно промолчала.
   - Не иначе, как сам нечистый ослепил в это время глаза твоему батюшке и его куму, - язвительно заметила Владечка, бросая торжествующий взгляд на нахмурившуюся Алину.
   - Все может быть, - не стал спорить Миша и продолжил свой рассказ. - Остановился мой батюшка на середине дороги и не знает, что ему дальше делать. Хмель с него сами знаете, как рукой смело....
   - А вы, что думали, - солидно пробубнил один из парней, - такое непотребство привидится, то даже и мертвый оживет....
   Но на него все с возмущением зашикали и Миша, выждав достаточно долгую паузу, продолжил свой рассказ:
   - И хочет мой батюшка дальше идти по Навинской дороге, а ноги его не слушаются. Тогда он повернул в обратную сторону, и его ноги снова пошли. Можешь идти, а можешь бежать - им все едино. Но батя-то знает, что его кум в настоящее время один в избе и, если он сильно подвыпивший, то к нему уже и пушкой не добудишься. Вспомнив об этом, мой батюшка снова пошел к Навинской дороге, чтобы продолжать идти по ней в направлении нашей деревни. Идет ровно и быстро, и даже нисколько во время своей ходьбы не шатается. Да, и как же он мог в то время шататься, когда мой батюшка еще раньше от охватившей его жути окончательно отрезвел. Но только успел он дойти до начала Навинской дороги - его ноги снова отказались ему повиноваться. И что хочешь с ними делай - не идут и все. Мой батюшка, пытаясь подчинить их своей воле, старался двигать своими ногами и так и сяк, но и в бок ступить ими может и назад, а заставить свои ноги идти вперед ему никак не удавалось.
   - Беда его ждала на Навинской дороге, - рассудительно заметила от страха позабывшая о своей робости Мишина соседка, - вот боженька и предупреждал его ясным месяцем, а его ноги, ощущая эту угрожающую ему беду уже совсем от себя близко, наотрез отказывались идти в ее сторону.
   - Так-то оно так, - сумрачно бросил ей Миша, - но мой батюшка при этом не ощущал в себе никакого страха. А совсем наоборот, все эти происходившие с ним тогда страсти его даже нисколько не встревожили, а только сердили и вводили в недоумение. Да и, как же мог по-другому относиться к своим нежелающим идти в нужном ему направлении ногам, так же подумал бы о своих ногах и любой другой на месте моего батюшки человек. К нему начал подбираться страх только потом, когда ступил на Навинскую дорогу.
   - Подобное ощущение непонятного и, главное, не ожидаемого страха может случиться и с каждым из нас в любое время, - согласно поддакнул Мише сидящий возле Владечки парень. - Вы все еще должны помнить время смерти Янчуковича.... Ну, того, что жил в одной избе с признанной всеми нашими мужиками и бабами ведьмою....
   - Помним, конечно, помним, - загалдели оживившиеся парни, а девушки от охватившего их при одном только воспоминании о ведьме восприимчивые души страха еще крепче прижались к сидящим возле них парням трепетными телами.
   - Так вот и у меня самого тогда было почти такое же состояние. Старая учительница не так уж и редко оставляла меня для дополнительных занятий после уроков. И мне часто приходилось возвращаться из школы домой в полнейшей темноте. Иду я по улице и ничего не боюсь, но стоит мне приблизиться к его избе, как на меня почему-то сразу же наваливался такой страх, что аж жуть берет. Вернусь немного назад, и весь страх от меня отступается, но стоит только обратно приблизиться к его избе, как он, проклятый, снова на меня наваливается. Я бы и рад не переступать эту, по всей видимости, запретную для меня черту, но не могу же я ночевать прямо на улице. Да, и мои родители дожидаются моего возвращения из школы. Не могу же я, четвероклассник, объяснять им, что боюсь к этому времени уже совершенно пустой избы. И, тем более, умолять их встречать меня при возвращении из школы. Решись я на такое, и вы тогда своими язвительными подколками и насмешками довели бы меня, если не до смерти, то до сумасшествия непременно. Еще немного потопав, не доходя до его избы, я решаюсь преодолеть свой страх быстрым бегом. А что еще мне было делать со своим беспричинным страхом? Пробегу я мимо его избы и охвативший меня при этом страх продолжает гнать меня по улице, пока я не вбегаю на свое подворье. Только успею я закрыть за собою калитку, как этого доводящего меня прямо до истерики страха, словно и вовсе не бывало. И снова я ничего не боюсь, и снова я могу уже смеяться и стыдиться своего собственного страха.
   - И ты о своем детском страхе еще никому не рассказывал? - с удивлением переспросила окинувшая своего соседа многообещающей улыбкою Владечка.
   - Раньше мне было как-то неудобно признаваться в своей трусости, а сейчас мне этот детский страх уже давно неведом, - с немного смущенной ухмылкой проговорил ее сосед.
   - Ну, ты смелый и самый отчаянный парень в нашей деревне, - проворковала вкрадчивым голосочком обнимающая его Владечка.
   - И что было с твоим батюшкою потом? - поторопили парни скромно ожидающего своей очереди Мишу. - Удалось ли ему справиться со своими отказывающими в повиновении ногами?
   - Потом? - не без труда отрываясь от какой-то обеспокоившей его думки, повторил Миша и, смачно крякнув в кулак, продолжил свой рассказ. - Потом он еще долго мучился со своими ногами, но, в конце концов, как-то зайдя с боку, умудрился ступить на Навинскую дорогу....
   - Все-таки сумел! - радостно вскрикнула слушающаяся его с раскрытым ртом соседка.
   - Сумел, - грустно подтвердил свои слова Миша. - Но его при этом охватил такой страх, что он, не медля ни одного мгновения, снова вернулся на прежнее место.
   - И страх его оставил? - выдохнула из себя уже прямо затрясшаяся от ужаса Владечка.
   Все участвующие в посиделках парни и девушки уже не однажды слушали подобные извечно притягивающие людей к себе страшные рассказы. И не только слушали, но и сами практиковались в их повторных рассказах своим друзьям и подругам. А раз так, то они уже были подготовлены не только к их восприятию, но и наглядно представлять для себя все то, о чем хотел им поведать и что хотел им внушить рассказчик.
   - Покинул, - упавшим голосом подтвердил ее догадку Миша, - но моего батюшку это совсем не обрадовало. Он продолжал пристально вглядываться на дорогу, но на ней не мелькало ни одной пугающей его тени. Вы же и сами знаете, что Навинская дорога широкая и прямая. И, если на нее смотреть, то можно увидеть все, что на ней делается вплоть до самой нашей деревни.
   - Это так, - хором подтвердили навострившие уши парни.
   Они ясно для себя ощутили, что Миша в своем рассказе подошел к самому для них главному, подошел к тому, что им так сильно не терпелось узнать.
   - Стоит мой батюшка перед началом Навинской дороги и не знает, как ему лучше поступить, - продолжал рассказывать Миша. - Возвращаться к избе кума ему, как я уже говорил вам раньше, нет никакого резона, а продолжать идти домой боязно. Он уже было намерился прилечь на обочине дороги и поспать до наступления скорого рассвета, но вы и сами понимаете, что зимою можно не только простудиться, но и даже замерзнуть насмерть. И как назло на дороге не было видно ни одного попутчика. Как бы пристально не вглядывался мой батюшка вперед и назад, на ней не было видно ни одной живой души. Делать было нечего, и мой батюшка, зачитав вслух слова святой молитвы, вышел на Навинскую дорогу и пошел по ней.
   - На этот раз ноги больше не отказывали твоему батюшке в повиновении? - уточнила испуганно ойкнувшая Алина.
   - С его ногами все было в порядке, - тихо проговорил Миша и до того томно посмотрел ей прямо в глаза, что она, бедная, от неожиданности даже растерялась.
   - Это ему слова святой молитвы помогли, - радостно загалдели подумавшие, что на этом самое страшное для Мишиного отца закончилось, парни. - Ему надо было вспомнить о помогающих при подобных страхах словах святой молитвы еще раньше...
   - Надо было, - не стал с ними спорить Миша и добавил немного охрипшим от волнения голосом. - Хотя и эти так хорошо помогающие всем во время приступов нежданно наваливающего на нас приступов страха слова святой молитвы не спасли моего батюшку от дальнейшего ужаса....
   - Что еще могло с ним вчерашней ночью произойти? - тихо спросила Алина и в свою очередь одарила рассказчика таким нежным взглядом, что возликовавший про себя Миша больше не смог удерживать на себе подобающее случаю скорбное выражение лица.
   Обрадованный подающим ему надежду на взаимность взглядом давно ему нравившейся девушки Миша не смог оставаться совершенно равнодушным. Мгновенно переполнившись радостными ожиданиями будущего счастья, он, совсем неожиданно для не сводившей с него глаз деревенской молодежи, вспыхнул наподобие макового цвета в самую пору его цветения.
   - А этот невзрачный и ничего собою до сегодняшнего вечера не представляющий Миша, если к нему присмотреться внимательней, совсем ничего, - подумало про себя уже сама зардевшаяся от одной такой своей мысли Алина.
   - Ну, говори, давай рассказывай нам обо всем, - недовольно буркнули парни, и очнувшийся Миша снова вернулся к уже совсем неинтересному для него рассказу.
   - Не успел мой батюшка пройти и сотни шагов по Навинской дороге, как на него навалился такой нестерпимый трепетный ужас, что он не выдержал и обернулся, - недовольно буркнул он немного хрипловатым голосом.
   - Ну, и что он там увидел!? - хором выдохнули из себя ожидающие, наконец-то, услышать о настоящем ужасе уставившиеся на него широко раскрытыми глазами парни и девушки.
   - Сзади него шел высокий закутанный в длинный черный плащ какой-то показавшийся моему батюшке очень странный человек,- тихим голосом проговорил Миша. - И ему в это время не пришлось долго думать и гадать, а кто же это его так сильно пугает? По совсем необычному для местных людей виду и одежде батюшка сразу же догадался, что навалившийся на него страх мог исходить только от этого черного человека.
   - Но откуда он мог взяться на Навинской дороге! - вскричал от неожиданности увидеть такого странного попутчика батюшка. - Если раньше, когда осматривал дорогу, я не видел даже малейшей тени его присутствия на дороге! Нет, что ты там не говори, а этот мой попутчик вовсе не живой человек! Он непременно выходец из мира мертвых и сейчас, если я не найду способа, как мне от него оборониться, то он вполне способен утащить в загробный мир и меня самого!
   - Угрожающая моему батюшке смертельная опасность помогла ему определиться со способом защиты от преследовавшего его мертвеца. И он, ухватившись мертвой хваткою за спасительную в его положении святую молитву, уже не шептал, а кричал из всех своих сил прямо в пугающего его черного человека отрывистыми словами, - продолжал изливать перед деревенской молодежью все пережитые его батюшкою вчерашней ночью страхи Миша. - И святая молитва ему помогла. Приближающийся к нему страшный попутчик, не доходя до моего батюшки каких-то пятнадцать-двадцать шагов, остановился.
   - Все-таки подействовали на тебя, нечестивец, слова святой молитвы, - со злостью буркнул заметно успокоившийся батюшка и, повернувшись, пошел в сторону деревни.
   - Твой батюшка, Миша, еще легко отделался. Этот страшный для всего живого на земле черный человек не желал, как он об этом подумал, его смерти. Ему, наверное, просто не понравилось, что твой батюшка пустился в дорогу в такую позднюю пору в изрядном подпитии. Иначе он так легко от него не отстал бы, - с легким вздохом облегчения проговорила Мишина соседка.
   - Все может быть, - не стал ей возражать Миша. - Но страх не отступал и, становясь с каждым очередным мгновением все сильнее и сильнее, очень скоро снова заставил моего батюшку обернуться. И как раз вовремя. Идущий следом черный человек уж был от моего батюшки совсем недалеко. Мрачная фигура черного человека, не оставляя отцу ни одного сомнения, что он нечистой породы. Не шевеля ни ногами и ни руками, черный человек как бы неторопливо плыл в его сторону. Испуганно ойкнувший батюшка, снова прибегнув к помощи святой молитвы, заставил его остановиться. Но сколько бы он не кричал страшными для напавшего на него нечестивого покойника словами святой молитвы, ему этого мертвяка рассеять не удалось. Он всего лишь отогнал его от себя не больше, чем на двадцать шагов. Тогда мой батюшка, не прекращая говорить вслух слова святой молитвы и поминутно оглядываясь, пошел дальше по Навинской дороге. Спасающая его от преследовавшего мертвеца молитва заканчивалась, и он тут же начинал ее заново. Так он и дошел до самого поворота Навинской дороги. Здесь уже неотлучно следовавший за батюшкою черный человек, к полной его неожиданности, взял и пропал. Но мой уже изрядно натерпевшийся от страха батюшка, не переставая выкрикиваться слова святой молитвы, пока не дошел до деревни, а потом и до самой нашей избы. Только оказавшись на своем подворье, он, наконец-то, избавился от страха и немного пришел в себя. И всю вчерашнюю ночь мы жгли керосинку: батюшка в темноте не мог уснуть. Только прикроет он свои глаза, как страшный черный человек тут же показывается в его голове.
   - Этот черный человек преследовал твоего отца, Миша, не просто так - высказала свое предположение уже прямо трясущаяся от пробирающего ее до самых костей ужаса Владечка. - Ему, наверное, чего-то было надо от живого человека. А твой батюшка не осмелился с ним заговорить?
   Не ожидающий от нее подобного высказывания Миша решил, что ему лучше промолчать, но за его отца вступилась Алина:
   - А ты сама заговорила бы с этим черным человеком?
   - Да, ни в жизнь, - пугливо отмахнулась от нее Владечка. - Я, наверное, как только его увидела, то тут же свалилась бы на землю замертво....
   - До вчерашней ночи на Навинской дороге ничего подобного не было. По ней издавна ходили взад и вперед люди и никогда не встречались с привидением черного человека, - смущенно пробормотал один из парней. - Теперь, если случиться у нас хоть какая надобность побывать в такое позднее время в Дешавичах, то мы вначале сто раз подумаем, чем пуститься на такую авантюру. Неужели ее оседлал по известной только ему одному цели какой-нибудь недавно умерший покойник?
   Задумавшаяся о чем-то своем Алина ничем не прореагировала на его слова. Но смутившиеся парни и девушки окинули забывшегося парня осуждающими взглядами. И тот в ответ только сокрушенно развел руками.
   - Ну, что уже сделаешь, слово не воробей, его обратно не поймаешь, - красноречиво ответил им его молчаливый жест.
   - Это еще что, а вот моя мама рассказывала, - подхватил излюбленную тему моих односельчан для разговора один из парней и испуганно ойкнувшие девушки уставились на него еще больше распаленными от страха глазами.
   И он непременно стал бы рассказывать, возможно, еще более страшную историю, как громкий оклик с кухни хозяйки избы его оборвал:
   - Алина иди ужинать! Бульон готов!
   - Иду, мама, - недовольно буркнула Алина и ушла за перегородку.
   Знающие о пересоле бульона парни переглянулись и в нетерпеливом ожидании скорой потехи мрачно ухмылялись возможным своим предположениям скорой развязки. А ничего не знающие девушки и в особенности те, кто сегодня опоздал на посиделки, но всегда остро ощущающие по установившемуся среди неугомонных парней почти гробовому молчанию, что ожидается что-то из ряда вон выходящее и необычное, окидывали участвующих в солении бульона парней вопрошающими взглядами. Но те не спешили с ними делиться, а, многозначительно прикладывая пальцы ко рту, призывали своих подруг и друзей сохранять молчание. Было слышно, как хозяйки на кухне режут ножом хлеб и разливают бульон по мискам. И вот уже совсем скоро послышался первый удар опущенной в бульон ложки об миску и посвященные парни тут же ухватились руками за свои рты, не позволяя подбирающему к ним безудержному хохоту прорваться наружу. Потом стукнула вторая ложка, потом третья и за перегородкою наступила почти гробовая тишина, которая только и бывает перед наступлением скорой настоящей грозы. Справившиеся со своим смехом парни о чем-то зашушукали на ушко сердито толкающим им в бока девушкам. И те, еле слышно ойкнув, тут же осветились лукавыми ухмылками. Все, даже не посвященные в озорство парни и девушки с нетерпением ожидали реакции хозяек избы на пересоленный бульон. Но в самый решающий момент из кухни вместо ожидаемой свары непонятно почему послышалась самая настоящая стрельба, а насмерть напуганные хозяйки истошно завопили.
   - Что там происходит!? - выкрикнул первый из опомнившихся от первоначального переполоха парней.
   И деревенская молодежь, выскочив на кухню, с недоумением уставились на забившихся в угол насмерть перепуганных хозяек. А те молча показали им руками на уставленную напугавшими всех в избе бутылками полку. Все бутылки, кроме самой большой из них, уже были без пробок, но и та, громко выстрелив пробкою в потолок, потихонечку, словно ее кто-то наклонял невидимой рукою, упала на бок и, обливая наполняющей ее жидкостью глиняный пол, медленно покатилась по полке, пока не свалилась вниз.
   - Это он, недавно умерший хозяин, за что-то на нас сердится, - пролепетала соседка Миши, но ее никто не поддержал.
   Ошеломленные парни и девушки с нескрываемым ужасом смотрели на катающую по полу злополучную бутылку. Ожидаемое веселье было окончательно испорчено. Смертельно напуганные девушки, торопливо попрощавшись, разбежались по своим более спокойным избам, а сумрачно нахмуренные парни, успокоив хозяек и уговорив остаться с ними до рассвета Мишу, вышли из избы на улицу. Там они еще немного молча постояли и, с тоскою посмотрев на освещенные окна дожидающегося приглашения молодежью цимбалиста, разошлись по своим домам.
   Деревенские парни не слишком церемонились с нами, детьми, и быстро отбивали у нас всякую охоту идти вместе с ними на посиделки. И мы, нисколько не огорчаясь их непреклонностью, пристрастились к не менее интересным сборищам наших отцов для приятного время провождения игрою в карты. О, мы, дети, им в то время отчаянно завидовали! Наши отцы для игры в карты использовали такую колоду карт, которая не замусолилась бы нашими не всегда чистыми руками даже тогда, если бы мы играли в них целый месяц без передыха. Их счастливым обладателем был самый старый деревенский старожил дед Павлюк. Он, оберегая карты для игры взрослых уже обзаведшихся семьями моих односельчан, не разрешал к этой колоде карт даже дотрагиваться не только нам, но и своим внукам. И не только одна прочность с нарисованными на них интересными картинками привлекала нас, детей, к этой колоде карт. На обратной стороне этих карт, как бы внимательно мы к ним ни присматривались, не было видно ни одной черточки или как бы случайно поставленные предусмотрительными игроками еле заметные точки. А то и еще какого-нибудь другого знака, позволяющего узнать, где находится интересующая игрока карта. У нас бы эти карты не выдержали своей первоначальной чистоты даже одной игры, а вот нашим отцам почему-то было очень совестливо делать на них свои пометки. Может они этих немало помогающим нам при игре в карты пометок не ставили из уважения к старому Павлюку, а может и по совсем другим причинам, но для нас, детей, их подобная нерешительность была намного выше нашего понимания. И мы, затаив дыхание, с таким умилением смотрели на руки тасующего колоду карт того ими иного мужика, словно он совершал на наших глазах какой-то особенный и очень важный для всех играющих в карты ритуал. Не желая вводить кого-нибудь одного из них в лишние расходы на керосин, наши отцы собирались поочередно друг у друга. И место их сборища потихонечку перемещалось в течение зимы с одного конца деревни и обратно. В той же последовательности перемещались вслед за ними и места наших детских игр. Вволю наигравшись в снежки или в прядки, мы входили вместе со своими отцами в избу и со страхом прислушивались в заставляющие нас дрожать холодной дрожью правдоподобные истории семейных мужиков деревни во время игры о никак не желающих успокаиваться в своих могилах мертвецах. А то и о происках против добропорядочных христиан поганых колдунов и ведьм. Вот и сегодня они, после окончания игры и перед началом новой, обсуждали последние новости в так волнующей их суеверные сердца теме.
   - Говорят, что год назад умерший Дроздович все еще не успокаивается в могиле и до сих пор продолжает навещать по ночам своих живых родичей? - скупо обронил разглядывающий только что сданные ему карты один из мужиков.
   - Такого просто не может быть, - возразил сидящий с ним рядом мужик и, объявив, сколько очков он намеревается набрать, добавил. - Он еще и при своей жизни был безвредным и незлопамятным мужиком, а такие покойники живых людей не тревожат своими посещениями.
   - Приходит, - авторитетно возразил третий игрок, с беспокойством поглядывая то на свои карты, то на прикуп.
   По всей видимости, у него была одна из карт к хорошей хваленке. И он сейчас не знал, как ему лучше в этой игре поступить: или отдать игру в руки своего соседа, или перебить его объявлением большего количества очков.
   - Его дочка недавно прибегала к моей теще за советом. Они, бедные, уже несколько ночей не спят, а он все приходит и приходит....
   - И что он делает с ними? Разговаривает или, как поступали в подобных случаях другие покойники, присядет в каком-нибудь укромном уголочке и молчит? - уточнил объявивший, что он поднимается на 130 очков, игрок.
   - Ничего он с ними не делает, - объяснил уже утративший к своим картам всякий интерес третий игрок. - Присядет на лавку весь такой лохматый и страшный и с укором смотрит на своих родных.
   Началась игра, и мужикам стало не пустых разговоров. Окидывая друг друга изучающими взглядами, они старались не упускать ни одной возможности, даже играя в ущерб себе, чтобы не позволить осмелившемуся подняться на такую крупную ставку игроку набрать достаточное количество очков. Но, несмотря на их старания, карты у играющего свою игру мужика были хорошими, и он, не испытывая при этом никаких затруднений, с легкостью закончил свою игру.
   - При такой хорошей хваленке мог пойти и на все 220 очков, - не удержался от с укоризненного бормотания один из игроков.
   - А кто мог знать, что десятка червей не подкреплена? - тихо проговорил в свое оправдание игрок и поинтересовался. - И что они думают с этим Дроздовичем теперь делать? Неуспокоенный покойник это тебе не незваный гость, которого при особой надобности можно просто выгнать из дома. Он, к сожалению, пока не удовлетворит толкающие его к подобному непотребству потребности, ни за что не успокоится. И лучше, если не хочешь для себя еще больших неприятностей, ему не противоречить.
   - А что они могут с ним поделать? - равнодушно буркнул не сводящий взгляда с рук тасующего карты игрок. - Зажигают свечи и молятся за упокой души покойника. А чуть посветлеет, так он тут же уходит к себе на кладбище.
   - По всему видно, что он начал ходить к ним не просто так, а по какой-то своей надобности, но сказать о ней он почему-то не хочет или не может, - высказал свое предположение один из терпеливо ожидающих начало и окончания игры, чтобы потом занять место проигравшего, мужиков.
   - Нет, по всей видимости, сами его родичи, побаиваясь поднявшегося из могилы покойника, не желают его слушать. А сам покойный Дроздович, видя их страх и не желая родных людей еще больше травмировать, молчит. Он же и сам жил в свое время среди людей, а поэтому хорошо понимает, что живым людям всегда очень страшно видеть его покойником, и то, если он раньше времени с ними заговорит, может его родственников напугать до смерти. Он просто ждет, когда они к нему привыкнут и будут способны выслушать его просьбы, - возразил тасующий карты дед Павлюк и начал рассказывать заинтересовавшимся его славами мужикам рассказанную ему еще его дедом историю, как к одному мужику приходил по ночам недавно умерший брат. - Тот тоже поначалу помалкивал, но, как только живой брат решился с ним заговорить, то и сам покойник забросал его вопросами о жизни в деревне, и что он намеревается весною сеять и салить весною на их общем поле, - тихо говорил сдающий карты дед Павлюк. - Удовлетворивший любопытство покойника живой брат в свою очередь принялся расспрашивать своего умершего брата о его загробной жизни. И покойник, ничего от него не скрывая, подробно рассказал брату о своей жизни на том свете, а под конец даже похвастался, что взял себе в жены недавно умершую в соседней деревне молодую девушку. Узнавший о недавней женитьбе своего умершего брата хорошо знающий покойницу живой брат не только одобрил его выбор, но и пожелал всяческих благ в пока еще неведомой ему загробной жизни брата.
   - Оказывается, что нашим покойникам на том свете не так уж и плохо живется, - не без зависти процедил сквозь зубы один из мужиков, - Мы, горюя о них, плачем и убиваемся, а они, после своей смерти, еще и женятся на молодых красивых девушках.
   - Небось, и ты тоже, сосед, согласен умереть, лишь бы избавиться от своей Матрены, - подковырнул его заканчивающий сдавать карты дед Павлюк.
   - В чем, а уж в этом можно даже и не сомневаться.... Она на том свете мне будет без надобности, - сердито буркнул мужик и, объявив, что его сотня, окинул игроков выжидательным взглядом.
   Совсем не быстро заканчивалась игра наших отцов под названием "Тысяча". Изобретательные мужики придумали для вырвавшегося вперед игрока столько преград, что он, набрав даже более 900 очков, никогда не уверен в своем скором выигрыше. Его раз от раза заставляют идти на вынужденную игру или ценою заранее известного своего проигрыша не позволяют ему подняться при хорошей карте, пока он не сравниться в набранных очках с остальными. Поэтому я с отцом обычно возвращался домой далеко за полночь.
   - Мало того, что ты сам все ночи напролет прохлаждаешься за картами, так ты еще и малолетнего сына держишь все это время при себе, - строго выговаривала рассерженная мама, как только мы переступали порог избы.
   - И никто его там не держал, - оправдывался перед нею смущенный ее неудовольствием батюшка. - Да, я, играя в карты, вовсе его не видел. Он, наверное, все это время играл с остальными детьми в прядки. Если бы я его видел, то непременно тут же отправил бы домой.
   А я, не дожидаясь, пока переключиться на меня самого рассерженная мама, потихонечку пробрался на свои лавки и затих на них, делая вид, что я уже сплю.
   - Ну, проснется он завтра, - слышу я, уже засыпая, тихое ворчание наклонившейся надо мною мамы. - Я ему покажу ночные посиделки....
   Рано утром меня разбудили громкие голоса собравшихся как раз напротив избы, в которой вчера непонятно почему стреляли закупоренные пробками бутылки, деревенских баб.
   - Этот неуспокоенный в могиле ваш покойник какой-то знак подавал, - объяснила одна из баб поникшим хозяйкам избы. - Тебе, бабанька, надо сходить в костел к ксендзу и посоветоваться с ним. Он в этом деле все знает и объяснит тебе, чего ему от вас надобно.
   Задумавшаяся о чем-то своем хозяйка только согласно кивала в ответ головою и тяжело вздыхала. И ей было о чем переживать. Тень от вчерашнего ее позора ложилась и на ее дочек. Она опасалась, как бы их ухажеры не напугались вчерашним происшествием и не перестали к ним ходить.
   - Кажется, Алина с Мишею уже начали сговариваться, - промелькнула в ее обеспокоенной голове, припоминая долетающие до нее ночью их приглушенные слова. - Ничего страшного, что он не блещет красотою, зато он парень тихий и старательный. О нем в нашей деревне ничего плохого не говорят. С таким будущим мужем моя доченька горя знать не будет.
   - С покойниками, соседка, надо быть очень осторожными и предусмотрительными, - внушала хозяйке полная краснощекая женщина с измазанными в тесте руками. - Они, как малые дети, чуть, что не по ним, так сразу же обижаются. Нам нелегко понять их загробное существование, да и они сами тоже очень скоро забывают о своей былой земной жизни. Когда будешь в костеле: не забудь поставить свечку за упокой его души. Чего-чего, а вот подобное к ним отношение покойники очень уважают.
   - Может ты, соседка, после его смерти слишком уж сильно плакала, - предположила вторая женщина. - В любом деле, особенно в отношении к умершим людям, необходимо всегда строго соблюдать меру. Если хоть в чем-нибудь переборщишь, то, ничего не только не зная, но и не подозревая, можно ненароком обидеть отошедшего в иной мир человека. Пойми, соседка, эти покойники, после своей смерти, уже начинают все для себя оценивать по своим загробным понятиям, а не по той жизни, которую они только что оставили.
   И она рассказала заинтересовавшимся ее словами бабам случившуюся еще с ее прабабушкою очень поучительною историю. Эта вышедшая замуж за мужика из нашей деревни женщина была родом из соседского района. И никто не мог с полной достоверностью сказать: правду ли она говорит или нет. Но так как до этого происшествия она эту историю никому не рассказывала, то остальные бабы слушали ее, делая вид, что подобные россказни им не в новинку, и благоразумно помалкивали.
   - Когда моя прабабка была еще примерно в таком же возрасте, как и я сейчас, - проговорила она, - у нее была шестнадцатилетняя дочка Ганночка. И какая же она была услужливо уважительной не только к моей прабабке, но и ко всем пожилым людям. Ее Ганночку не переставали ставить в пример не только своим детям, но и нахваливать чужим людям. И, по всей видимости, перехвалили.... Только успела она еще прожить два года и заневеститься, как непонятная болезнь свалила ее с ног и очень скоро привела до смерти.
   - Какой именно болезнью занедужила дочка твоей прабабушки? - уточнила у молодухи перебившая ее хозяйка. - Может, она заболела такой же болезнью, как и дочка моего брата? И она, бедная, тоже недолго мучилась на нашем белом свете....
   - Мало ли всякой напасти нападает при жизни на человека, - недовольно буркнула рассказчица и продолжила свой рассказ. - Долго не могла смириться с ее смертью прабабушка. И каждый вечер, возвращаясь в деревню с поля, непременно навещала на кладбище ее могилку и поливала укрывающую ее ненаглядную доченьку землю горючими слезами.
   - Оно и понятно, - ворчливо буркнула стоящая возне нее пожилая женщина. - Всем жалко своего дитяти, особенно, когда они начинают взрослеть, а на их воспитание уже потрачено не только много времени, но и стоящих для нас, крестьян, слишком дорого средств на одежду и пропитание.
   Остальные бабы в ответ на ее вполне справедливое замечание только горестно повздыхали и снова повернулись к примолкшей рассказчице.
   - А на сороковой день, после ее смерти, прабабушка стала слышать по ночам ее тяжелые вздохи и негромкие слова, - совсем уж неожиданно для остальных деревенских баб проговорила рассказчица.
   - И что же она говорила твоей прабабушке, молодица? Если судить по тяжелым вздохам, то она должна была быть чем-то недовольною своей горюющей матерью?- требовательно загомонили окружившие рассказчицу деревенские бабы.
   - Ох, мама, мама! И что же ты вытворяешь со мною!? За какие перед тобою мои провинности ты еще больше отягощаешь мое существование в загробном мире!? - повторила слова уже давно умершей своей родственницы рассказчица. - Долго не могла, измученная свалившимся на нее горем моя прабабушка догадаться, чем же она так не угодила своей ненаглядной доченьке. С кем только она по этому поводу не советовалась.... Не верующие ее словам люди ночевали в ее избе, и даже сам ксендз окропил ее избу святой водицею, но умершая Ганночка не успокаивалась, а ее вздохи и укоры с каждым последующим днем становились все жалостливей и все печальней. А для матери вздохи и причитания родного дитяти, которого она уже не может не только приласкать, но и успокоить, намного хуже собственной смерти. Любящая мать готова не только умереть, но и даже загубить свою душу, если будет уверена, что ее жертва пойдет на пользу своей кровинушке. Так и моя прабабушка по совету людей решила обратиться за помощью к ведьме.
   Упоминание о ведьме еще больше разогрело в деревенских бабах любопытство. И они тут же засверлили рассказчицу пылающими от нетерпения глазами.
   Внимательно вслушиваясь в так сильно заинтересовавший их рассказ женщины, они ясно и отчетливо представляли в своем воображении, как из-за строгой людской молвы несчастная женщина подошла к ведьминой избе далеко за полночь. Подошла именно в ту пору, когда опустившаяся на землю ночная темь надежно скрывала ее от любопытствующего людского взгляда. Пугливо осмотревшись вокруг себя, она еще долго стучала в перекосившуюся ветхую дверь, но никто на ее стук не отозвался. Тогда она обошла вокруг избы и постучала в сумрачно посматривающие на нее окна. Но в ведьминой избе по-прежнему было тихо, как в могиле. Подумав, что срочно понадобившаяся ей ведьма или умерла, или куда-то уехала к своим дальним родственникам, недовольно поморщившаяся женщина уже было намерилась возвращаться домой, как вбежавшая на подворье большая белая кошка до того сильно ударила ей по ногам, что она не удержалась и грохнулась на землю.
   - Будь ты проклятая! - гневно выкрикнула обозлившаяся женщина вдогонку юркнувшей в какую-то щель в избе кошке и затерла ушибленную при падении ногу.
   Чертыхаясь и охая, женщина встала на ноги и заковыляла к жалобно скрипевшей под напором тихого ветерка калитке. Но только успела она взяться за калитку рукою, как с громким хлопком открылась входная дверь избы, а на пороге показалась скрюченная долгими годами жизни старуха.
   - Чего ты шатаешься по ночам, как неприкаянная!? - с нескрываемой в голосе злобою напустилась на оробевшую женщину ведьма. - Зачем тебе понадобилась понапрасну тревожить людей!?
   - Я пришла к тебе, бабушка, по делу, - тихо пробормотала женщина и, подойдя к ведьме, молча протянула взятый ею с собою узелочек.
   Ведьма его развязала и, ознакомившись с его содержимым, заметно подобрела.
   - Проходи в избу, - уже доброжелательней прохрипел ее старческий голос.
   Пройдя в темное освещенное всего лишь одной горящей восковой свечою помещение, оробевшая женщина остановилась у порога.
   - Должно быть у тебя, уважаемая, большое горе, если ты не побоялась придти ко мне в такую пору, - проворчала зажигающая сложенные в печке сухие дрова ведьма и поторопила. - Давай, рассказывай мне о своей беде-кручинушке.... Время-то уже довольно позднее, а мне, как и всем прочим добрым людям, надо еще и немного поспать.
   Звонкий голосок рассказчицы, пролетая мимо столпившихся возле нее баб, тут улавливался с не меньшим интересом слушающей ее набежавшей со всей деревни детворы. И их тоже еще ничем не отягощенное воображение помогало до мельчайших подробностей воспринимать в себе все то, о чем рассказывала сейчас рассказчица.
   - Твоя Ганночка недовольна не своей прежней земной жизнью, она злиться на тебя только за то, что ты, глупая женщина, делаешь после ее смерти, - прохрипела в ответ ведьма, когда прабабушка рассказала ей о своей просьбе
   А потом окинула несчастную женщину таким страшным взглядом, что та в ужасе отшатнулась от нее ближе к порогу. Но у ведьмы не было намерение изгонять смертельно напуганную женщину из избы, поэтому промелькнувшее на ее костлявом лице что-то наподобие злорадной ухмылки немного успокоила обратившуюся к ней за помощью несчастную женщину.
   - Но я вряд ли смогу помочь в твоем горе, уважаемая, если ты такая боязливая. Возвращайся ты лучше домой и сама расспрашивай обо всем свою Ганночку.
   - Смилуйся надо мною, бабушка! - вскрикнула несчастная женщина, падая перед страшной ведьмою на колени. - Я ли не выпытывала свою ненаглядную девочку каждую ноченьку, чем я ей так не угодила! Но моя доченька в ответ только тяжело вздыхает! А ее вздохи и жалостливые причитания уже давно режут мое изболевшее сердце на мелкие кусочки! Я для своей доченьки готова на все! Я ничего для нее не пожалею и продам, если понадобиться, последнюю рубаху лишь бы ей на том свете было хорошо, лишь бы она была довольною своей любящей ее до самозабвения матушкою!
   - Твоя Ганночка не нуждается в твоих вещах и твоих деньгах, - процедила сквозь зубы обогревающая свои зябнувшие руки в льнувшем к ним пламени зажженного в печи огня ведьма. - Она недовольна тобою совсем по другой причине, но об этом ты сможешь узнать только, после разговора со своей дочкою.
   - Но как же я могу узнать о причине ее беспокойства, если она не хочет, или не может, со мною разговаривать, - проговорила забившаяся в безудержных рыданиях несчастная женщина. - Умоляю тебя, бабушка, если есть в тебе сердце, то ты должна понять и помочь мне в моем горе.....
   - Я уже сказала, что не могу помочь тебе, - оборвала ее недовольно поморщившаяся ведьма. - Только ты сама сможешь помочь себе и своей дочери, если не побоишься невидимого и давно уже ушедшего из белого света в иной мир.
   Несчастная женщина при подобных словах ведьмы чуть ли не обмерла на месте, но и возвращаться домой ни с чем ей тоже было страшно. И она стала уверять в упор смотревшую на нее ведьму, что она готова ради своей дочери на любое в этой жизни испытание.
   - Хорошо, раз ты такая смелая, - насмешливо буркнула ведьма, - то я помогу тебе встретиться со своей Ганночкою.
   При этих словах пронзительные глаза ведьмы осветились таким дьявольским огнем, что не ожидающая подобного несчастная женщине снова от нее отшатнулась. Такой ужасной до омерзения показалась ей в это время ведьма. Но даже и этот ее испуг ни на мгновение не поколебал намерения моей прабабушки встретиться со своей умершей родимой доченькою.
   - Ой, как страшно! - выкрикнула одна из самых впечатлительных деревенских баб, но на нее недовольно зашикали, и рассказчица продолжила свой рассказ.
   - Ты, уважаемая, должна ближе к полуночи на Чистый понедельник, когда мертвецы справляют свой Великдень, подойти к костелу. Остановившись у его ограды, ты будешь ждать, когда поднявшиеся из могил на кладбище мертвецы, начнут подходить к костелу, чтобы в нем без помех выслушать своего проповедника. Но они, - тут ведьма на мгновение примолкла и, окинув внимательно слушающую ее несчастную женщину вопросительным взглядом, продолжила своим страшно скрипучим, словно это был голос не человека, словно все эти негромкие слова исходят от раскачивающихся возле ее избы деревьев, - невидимы и неслышимы живыми людьми. Для того чтобы ты могла их увидеть и услышать, я и даю тебе вот эту настойку, - ведьма вложила в руки оробевшей женщине небольшую бутылочку с мутной жидкостью и небольшой клочок бумажки с начертанными на ней словами. - Если ты не оробеешь и не передумаешь говорить со своей умершей дочкою, то непременно в это самое время прольешь эту настойку возле себя на землю и сотворишь небольшое, но очень сильное, заклинание. Только читать это заклинание следует не по бумажке, к этому времени ты должна будешь вызубрить его наизусть, как отче наш. Эта настойка и сотворенное тобою заклинание помогут тебе увидеть и слышать идущих в костел покойников всего лишь в течение двух часов. За это время ты должна будешь не только найти дочку в толпе мертвецов, но и поговорить обо всем со своей Ганночкою.
   Поблагодарив ведьму за помощь и науку, несчастная женщина встала с колен и поторопилась оставить эту пугающую всех добропорядочных христиан избу, унося на свой спине приглушенный злорадный смех уродливой поганой ведьмы. Она уже знала, что ей надобно делать, а поэтому умоляла свою умершую дочку по ночам подождать до Чистого понедельника, но та была еще больше неутешна. И несчастная женщина уже даже не знала, что ее Ганночку больше беспокоит: или ее провинность перед дочерью, или то, что она осмелилась обратиться за помощью к ведьме. Однако, как бы там ни было, перед Чистым понедельником она еще при свете дня подошла к ограде костела и, с нетерпением поглядывая на заходящий солнечный диск, ожидала наступление полуночи. Уже начали потихонечку опускаться на притихшую землю вечерние сумерки, а несчастная женщина все еще не могла найти в своей встревоженной душе желанного для себя покоя и уверенности, что она поступает правильно. Ей все это время было не по себе, что-то терзало ее внутри, и наполняла ей душу сомнениями. Но стоило ей только проговорить про себя укоряющие слова дочери, как сомнения тут же ее оставили. И она снова с нетерпением дожидалась назначенного ведьмою часа. Дождавшись осветившейся на небесах луны, она торопливо, чтобы не испугаться и не передумать, пролила жидкость из бутылочки на землю и зашептала слова нужного заклятия. Только успели заглохнуть над прилегающей к костелу местностью слетевшие с ее омертвелых губ последние слова заклятия, как она услышала приближающиеся голоса идущих в костел покойников. Они еще были от нее далеко, и она могла уклониться от встречи с ними. Но несчастная женщина, повторяя про себя, как заклятие, укоряющие ее слова дочери, не подпускала к себе страха и робости. И. тем более, не пыталась, как ей этого сейчас очень хотелось, со всех ног бежать в костел, чтобы, упав перед изображением Христа на колени, умолять его о спасении своей души.
   - Кто-кто, а уж я-то на подобное непотребство ни за что не решилась бы! - прошептала не выдержавшая внушаемого ей рассказчицею страха одно из деревенских баб, но на нее невольный вскрик никто не обратил внимания.
   Все окружающие рассказчицу бабы и малолетняя ребятня до того были увлечены этой жалостливой историей, что у них уже не было ни сил и ни желания на хоть какое-то возражение.
   - Процессия поднявшихся из могил мертвецов приближалась к моей прабабушке все ближе и ближе, - раздавался в ушах начисто позабывших о своих уже давно перегоревших печах баб голос рассказчицы. - И вот уже можно было различать лица шагающих впереди процессии мертвецов, которые и оказались к полнейшей неожиданности прабабушки ее батюшкою и матушкою
   - Мама! - вскрикнула упавшая на колени несчастная женщина. - Остановись и научи свою дочь, как ей жить дальше!? Как ей успокоить свою совесть и спасти свою многогрешную душу!?
   Но мать, наперекор ее ожиданиям, только окинула свою забывшуюся от горя дочь укоряющим взглядом, и, отвернувшись от нее, поспешила переступить черту церковной ограды. А ее не менее пасмурный отец даже голову не повернул в ее сторону, словно это не его дочь стояла перед ним на коленях, а совсем чужая ему посторонняя женщина.
   - Не гоже, мая милая, заглядывать туда, куда живому человеку смотреть строго-настрого запрещается, - упрекнула упавшую духом несчастную женщину идущая вслед за родителями ее недавно умершая соседка.
   Но остальные покойники были к ней более благосклонными. Они, отвечая на ходу на ее приветствие, просили рассказать своим живым родным о встрече с ними и передать, что они пока не испытывают в своей загробной жизни особых трудностей, и что они тоже желают своим родственникам всего хорошего. И так продолжалось до тех пор, пока решившаяся на такой просто не мысленный ею ранее поступок несчастная женщина не увидела свою дочь. Не очень приятно было помнившей о красоте дочери матери видеть теперь ее обезображенное неумолимой смертью лицо, но то, что она и есть ее родимая доченька она скорее, чем узнала, ощутила всем своим затрепетавшим в радостном ликовании телом. Узнав свою родимую доченьку, она уже больше не обращала внимания на умоляющих ее что-то передать своим живым родственникам мертвецов. И только согласно кивала им своей почерневшей от пролитых слез и страданий головою. Ее дочь шла в самом конце этой страшной для живого человека процессии. Да, и как же она могла быть впереди, если ее доченька, неизвестно за какую провинность, несла в руках два доверху заполненные водою ведра.
   - Кто заставил тебя, доченька, нести такую непомерную тяжесть!? - вскричала вознегодовавшая мать и, подбежав к ней, хотела отобрать у нее эту тяжелую ношу.
   Но окинувшая свою бесконечно любящую ее мать укоризненным взглядом дочь не позволила ей отнять у нее эти два ведра.
   - Это все твои слезы, мама! - гневно выкрикнула в ответ на ее недоумевающий взгляд дочка. - Я обязана носить их в руках, пока эти ведра не высушит все хорошо очищающая на земле красное солнышко! А много ли мне разрешено гулять в светлое время суток по земле!?
   И больше не сказав ни одного словечка любящей ее мамочке, она подхватила свою тяжелую ношу и поспешила за уже начинающими входить в церковь мертвецами. А еле сдерживающаяся от набежавших на ее глаза слез, несчастная женщина тяжело вздохнула и уже безо всякой спешки засеменила в сторону своей избы. Она уже больше не позволяла себе плакать о своей безвременно умершей любимой дочери. С этого времени она зачастила в костел отмаливать свой невольный грех и не забывала каждый вечер приходить на могилу своей Ганночки с цветами, упрашивая у нее прощения, что она своей слепой материнской любовью к ней невольно осложнила ее загробную жизнь.
   - Я не могла не плакать по своему умершему мужу, - хмуро оправдывалась хозяйка, прозрачно намекая бабам, что они потом сами же и осудили бы ее. - Да, и плакала я не больше и не меньше других, но к другим-то бабам их покойники не ходят. А что моему умершему хозяину могло понадобиться от меня сердечной, об этом только одному богу известно.
   - И к другим тоже проходят, милая, а не только к тебе одной, - проговорила желающая хотя бы немного утешить вдову краснощекая молодуха. - И приходят они к нам не всегда со злом, с желанием отомстить за какие-то известные только им одним обиды, но и из-за невыполненного ими перед живыми людьми своего долга.
   - И чем же ты сможешь подтвердить правоту своих слов? - оживленно загомонили заинтересованные ее словами бабы - Чем еще, кроме неизбежной беды, могут означать подобные посещение наших умерших родных и близких людей?
   И довольно ухмыльнувшаяся молодуха, не заставив себя долго упрашивать, тут же поведала бабам свою историю.
   Богатой и по-деревенски многолюдной была их свадьба. Родители жениха и невесты были состоятельными людьми и не скупились на подготовку своим детям развеселой свадебки. Три дня и три ночи веселились от души мужики и бабы, восхваляя красоту невесты и молодецкую удаль жениха. А потом еще и до конца свадебной недели не забывали заглянуть к ним в избу, с пожеланиями молодым долгой и счастливой жизни, чтобы выпить на опохмелку стопку водки. Однако то ли мужики не слишком усердствовали, когда выпивали за их здоровье, то ли, совсем наоборот, они переборщили в своем усердии, но по истечению определенного времени молодая жена родила своему ненаглядному мужу двойняшек и отошла в иной мир. И так же, как богатой и веселой была их свадьба, такими же горькими и многолюдными были ее похороны. Попрощавшись с усопшей молодухою, ее родственники разъехались по дворам, а свекор со свекровью и убитый нежданно свалившимся на него горем муж покойницы возвратились домой, в котором плакали, не успокаиваясь, словно догадываясь о постигшей их ничем невосполнимой утрате, только что родившиеся младенцы. Погоревали они над ними еще немного, пожалели несчастных сиротинушек, и с наступлением вечерних сумерек отправились на полати для ночного отдыха. Уставшие при подготовке и проведению похорон мужики почти мгновенно забылись в глубоких снах, а все принимающая близко к сердцу жалостливая свекровь все думала и думала о своих внуках. Она хорошо для себя понимала, что с этого времени ей уже придется быть для них не только любимой бабушкою, но и ласково заботливой матушкою. Еле слышный скрип открывающейся в сенях входной двери оторвал ее от горьких дум.
   - Кому это пришло в голову тревожить нас в такую пору? - с тяжелым вздохом подумала она, но, припомнив, как поздно вечером она сама закрывала входную дверь на задвижку изнутри, испугалась.
   Первым ее желанием было растолкать спящего возле нее мужа и сына, но какое-то внутреннее предостережение и уверенность, что поздний посетитель не доставит ей много хлопот, свекровь остановило. Притворившись спящей, она напряженно прислушивалась, пытаясь уловить шаги вошедшего в сени и по ним определить его намерение, но в избе по-прежнему было тихо. И даже ни одна половица не скрипнула под осторожными шагами позднего гостя.
   - И чего он так долго медлит? - с неудовольствием подумала она и, немного приоткрыв веки, окинула быстрым взглядом вся залитую лунным светом избу.
   Возле сплетенной из ивовых прутьев люльки стояла ее умершая невестка, и с ласковой улыбкою покачивала на руках доверчиво к ней прижимающихся своих детишек. Вдоволь потешившись своими детьми, невестка уложила их обратно в люльку и вышла из избы. По-прежнему притворяющейся спящей свекрови было хорошо слышно, как покойница носила в избу из поленницы дрова. Потом разожгла печь и, нагрев в ней колодезной водицы, поочередно искупала довольно улыбающихся младенцев. Выстирав в остатках горячей воды их пеленки, она до рассвета укачивала своих умиротворенно сопевших в люльке детишек. А с первыми признаками наступления скорого рассвета она поцеловала их на прощание и, окинув беспокойным взглядом спящих на полатях людей, так же, как и пришла, неслышно вышла из избы. Еле живая от пережитого ею ночью страха свекровь еще немного подождала, а потом, растолкав мужа и сына, рассказала о приходе к ним ночью неожиданном госте.
   - Эти ночные страхи могли тебе просто привидеться, - недоверчиво покачав головами, засомневались в правдивости ее слов мужики.
   - И вы думаете, что я, не побоявшись завтрашних расспросов соседей, сама всю сегодняшнюю ночь полила печь, - огрызнулась раздраженная их неверием свекровь.
   Озадаченные мужики заглянули в печь и, увидев в ней горку искрящихся пылом и жаром угольков, в недоумении только пожали плечами. Это уже была серьезная улика: ни одна баба в деревне без особой на то надобности не станет растапливать печь среди ночи.
   - Лишь бы соседи не увидели ночью дым из камина, - посетовали не желающие выносить сор из избы мужики и твердо решили, что следующей ночью они непременно увидят своими собственными глазами навещающую своих детей покойницу.
   Но, как они не надеялись, что эта новая свалившаяся на их бедные головы напасть могла просто привидеться горюющей свекрови, однако следующая ночь, как, впрочем, и все последующие, не принесли им желанного успокоения. Покойница, не уставая, продолжала навещать их ночами и ухаживать за своими детьми, словно она была не мертвая, а живая женщина.
   Ох, и как же трудно, если не сказать просто невозможно, сохранить хоть что-нибудь в тайне от своих соседей. И совсем скоро уже вся деревня заговорила об их беде. Семья покойницы, конечно же, все отрицала, но не могли переубедить в правде своих слов соседей, когда те уже и сами видели воочию покидающую по утрам их избу покойницу. И кто знает, как долго все это непотребство продолжалось, если бы не приехал в деревню навестить свою дочь один немало знающий и много повидавший на своем веку старик. Он и научил обратившегося к нему за помощью вдовца, как ему успокоить неугомонную в своем беспокойстве о своих оставленных на земле маленьких детишках покойницу и не вводить ее в еще больший грех своими ночными посещениями мира живых людей.
   - Тебе, сынок, следует еще раз жениться, - сказал он, после недолгих размышлений, вдовцу, - но женись только на хорошей и работящей девушке. Женись на той, которая сумеет убедить покойницу, что и при ней ее дети будут ухожены и обеспечены всем необходимым для жизни. Только тогда твоя умершая жена угомонится.
   Послушавший его вдовец так и поступил. И уже на следующую ночь, после его новой свадьбы, его семья не дождалась своей ночной гости. Он сделал достойный выбор, и покойница больше о своих детях не беспокоилась.
   Но как бы интересными и волнующими не были для нас, детей, рассказы односельчан, мы не так уж и легко воспринимали их на веру. От них больше веяло на нас несбыточной увлекательной сказкою, чем тем, что происходило или могло происходить на самом деле. И совсем другое дело, когда мы слушали непосредственно происходившие ужасные истории с нашими отцами и матерями, дедушками и бабушками. Слушая их, мы становились как бы участниками рассказываемых событий. И ничто на свете не могло нас переубедить, что все их россказни на самом деле происходили совсем не так, что, если им и привиделось хоть что-то, то это было по большей части просто плодом их больного воображения. Если бы мы узнали, что так думает кто-либо из наших сверстников, то, не раздумывая, тут же затеяли бы с ним драку. Авторитет наших отцов и матерей мы берегли свято. Мы в свои детские годы непоколебимо верили, что окружающий нас мир населен не только живыми существами, но и теми, кого мы до поры до времени не видим. А раз верили, то были готовы в любую минуту встретиться со всем этим всегда не только очень сильно нас волнующим, но и страшно пугающим. Но эта их невидимость живыми людьми еще не означало, что они сами, исходя из неведомых для нас собственных интересов, не могли показываться людям, а, следовательно, и пугать. И как бы в подтверждение своего над нами превосходства они время от времени показывались кому-либо из моих приятелей. И те, с кем это происходило, тут же, захлебываясь не только от волнения, но и от ясного осознания собственной значительности, начинали делиться пережитым ужасом. Уверенные, что мы не сможем уличить их во лжи и, тем более, проверить правдивость их слов, они безо всякого стеснения показывали себя с самой лучшей стороны, убеждая себя и нас, что им страх не ведом, что они всегда выйдут при повторении подобной ситуации с честью, а не жалкими мокрыми курицами. И вот, наконец-то, дошла очередь и до меня.
   Была глубокая темная ночь. Прислонившись головою к теплому бабушкину боку, я уже давно тихо посапывал в сладком сне, как что-то властно потребовала от меня отрыть глаза. При этом я хорошо для себя осознавал, что это требование исходит не от моего сна, что источник этой пробуждающей меня сейчас силы находился где-то неподалеку от моего сонного тела. Проснувшись, я открыл глаза и окинул быстрым изучающим взглядом видимою мне часть избы. Но так, как я никого и ничего способного оказать подобное воздействие на сознание уснувшего человека не заметил, то я, уже больше ни о чем таком страшно пугающим не думая, посмотрел немного выше и увидел сидящую на печке дряхлую старуху. Незнакомый человек в такое неурочное время каким-то образом оказался внутри родительского дома, что еще может быть более интригующим для только что начинающего осознавать самого себя в жизни малолетнего ребенка, да еще обладающего неодержимой буйной фантазией. Показавшаяся мне старуха, в чем я в то время нисколько не сомневался, сидела, уставившись на меня широко раскрытыми немигающими глазами, на печи неподвижно. Притаившись возле тихо сопевшей во сне бабушки, я с нескрываемым интересом разглядывал показавшуюся мне старуху и сочинял про себя насчет нее всякие небылицы. Я видел ее в своих представлениях кем угодно, но только не ужасным чудовищем, который вот-вот набросится на меня и растерзает на мелкие кусочки. Не знаю почему, но мне очень не хотелось думать об этой старающейся изо всех сил не напугать меня до смерти старухе плохо. Но у нее, как я об этом догадался немного позже, была своя цель для демонстрации себя в образе добродушной безобидной бабушки. Дождавшись определенного времени, чтобы я к ней, как следует, присмотрелся, она, по всей видимости, не желая, чтобы я принял ее за мираж или простое видение, начала потихонечку сползать с печи на лежанку и снова взбираться с лежанки на печь. Проделав эти совсем непонятные для меня в течение довольно продолжительного времени, свои молчаливые сползания и поднимания, она совершенно для меня неожиданно, вдруг, взяла и, словно растворившись в окружающем воздухе, исчезла с моих глаз.
   Я до сих пор не могу понять, почему я в то время не разбудил бабушку и почему я сам с этой привидевшейся мне старушкою не заговорил? Но ясно помню только одно, что я почему-то этого своего видения нисколько не опасался. А раз оно меня не пугало, то мне уже было не интересно рассказывать об этом своем видении приятелям. Врать, что показавшаяся той ночью старушка представлялась мне непомерно ужасной и пугающей, мне и в голову не приходило, а без упоминания пережитого той ночью мною ужаса мои недоверчивые приятели просто подняли бы меня на смех. Подобные видения в нашей деревне не считались, чем-то из ряда вон выходящими. Им мои односельчане просто не придавали никакого значения. Что хотела сказать своим появлением привидевшаяся мне тою ночью старушка? В чем она хотела меня убедить? О чем она меня предупреждала? Я не знаю, но надеюсь, что у нее была только одна цель: убедить меня, что помимо нашего реального мира существует еще и другой, но пока еще мне неизвестный, мир.
   Не каждому из суеверных деревенских людей везет встречаться с привидениями. Но только ради того, чтобы живые люди не подпускали к себе даже сомнения в существование потусторонних сил и загробного мира, не знаю как в остальных окружающих Белоруссию странах, а у нас в каждой белорусской местности бережно хранят наглядно доказывающие их безусловное существование места. Не были обделены таким же местом и люди нашего района, которое располагалось в самом удобном для воспитания подрастающего поколения месте. Где еще, как рядом от проезжей дороги и на самом подъезде к районному центру, который располагался в городском поселке Ивье, это показательное место могла наиболее благотворно влиять на воспитание детей проживающих в округе мужиков и баб. И каждый раз, проезжая возле него на базар или по какой-то другой надобности на повозке, отец указывал нам, детям, на глубокую яму у дороги и рассказывал связанную с ее возникновением местную легенду.
   - На этом самом месте, сын, - говорил скручивающий для еще большей достоверности самокрутку отец, - когда-то стоял дом и жили в нем не почитающие Господа бога и оставленные Им нам всем для строгого исполнения заветы люди. Они не верили в существование Господа бога и, позволяя себе прилюдно над Ним смеяться, при каждом удобном случае делали все наперекор оставленным Им для неукоснительного руководства в жизни заповедям. Уже не однажды предупреждал их о неподобающем поведении ксендз, утверждая, что они живут не по-божески и не по-людски, и что их непременно настигнет божья кара, если они не опомнятся. Но они только смеялись в ответ на его предостережения.
   - Не стоит вам, святой отец, пугать нас, грешных, загробным адом, - неизменно отвечали они на упреки в неподобающей нечестивой жизни. - Есть ли Господь бог на самом-то деле или Его нет, об этом никому на земле не ведомо. А жизнь у каждого из нас всего одна. Мы не желаем из-за вашего возможно ложного утверждения упускать в своей жизни хотя бы одно приносящее нам истинное блаженство мгновение. Но, если вы насчет существования ада для таких, как мы, грешников, будете правы, то какая нам разница, что у нас будет одним грехом больше или меньше. Зато у нас будет возможность, когда мы станем поджариваться на адской сковородке, хоть что-то вспомнить приятное из своей земной жизни. Эти наши приятные для бессмертных душ воспоминания непременно нам помогут выдерживать, как подобает настоящим мужчинам, адские муки.
   - Нет, этим нечестивцам не суждено дожить до глубокой старости. Они очень скоро непременно испытают на себя гнев божий, - приговаривали махающие на них руками добропорядочные люди.
   И они не ошиблись в своем предположении. Управляющие земной человеческой жизнью Высшие Силы, называемые в простонародье просто Господом богом, никогда не торопятся с наказанием подобных людей, пусть они и будут даже самыми закоренелыми преступниками. Они в своем присущем им изначально человеколюбии все откладывают и откладывают вполне заслуженное этими людьми наказание в тщетных надеждах, что те, в конце концов, одумаются и заживут добропорядочной жизнью. Но есть предел и божественному терпению, особенно тогда, когда от их злодейства начинают безвинно страдать живущие с ними рядом люди. Когда их особо притягательный для живущих на земле людей пример уже начинает разлагающе воздействовать на быт и нравы проживающего в той или иной местности простого народа. Только тогда, опасаясь скорого наступления в этих местностях еще больших бед и несчастий, Высшие Силы уже не медлят, а спешат самым радикальным способом избавиться от этих мешающих остальным людям в их стремлении к добропорядочной жизни самых настоящих выродков человеческого рода. То же самое очень скоро произошло и с забывшими о совести и добропорядочной жизни проживающими в построенном около дороги на подъезде к городскому поселку Ивье доме людьми. Проезжающие мимо в одно прекрасное летнее утро мужики и бабы, к немалому своему удивлению, больше не увидели стоящего у дороги дома, который всего лишь за одну ночь провалился под землю вместе со своими нечестивыми жильцами. На месте еще вчера стоящего на окраине городского поселка дома образовалась огромная до верха наполненная водою яма. И только одна табуретка с позабытой в последнее посещение нечестивых людей ксендзом библией плавала на поверхности воды.
   - Вот так бывает, сын, со всеми, кто живет не по совести и не по-людски, - добавил в конце своего рассказа нравоучительным тоном отец.
   Я молча смотрел на уже совсем неглубокую заросшую осокою яму, и в моей душе закладывалась извечная истина, что надо жить так, как и подобает жить человеку, ибо, все равно, накопленное неправедной жизнью богатство никогда не приносит человеку так всегда желанного ему счастья. Темные забитые непосильной крестьянской работою мужики понимали, какую пользу им приносит в воспитании своих детей эта яма, поэтому они даже при острой нехватке земли не покушались на этот небольшой клочок. И странное дело на него тоже не посягнула даже неверующая ни во что Советская власть. Но, несмотря на подобные благоприятствующие для ее сохранения обстоятельства, эта о многом говорящая нам, детям, яма с каждым очередным годом становилась все мельче и мельче. И кто знает, может она специально выжидает своего часа, чтобы предоставить место для постройки жилья забывшимся, что они люди, беспечным и ни во что не верующим нравственным уродам. И так же, как и в прежние времена, она снова будет наглядно показывать всем живущим в округе людям, что им будет намного лучше и спокойнее жить по-людски, и что только нажитое праведным трудом приносит человеку счастье и так всегда для него желанный покой.
   Так и летело, не задерживаясь ни на одно мгновение, голодное и холодное, но так насыщенное волнующими нас необычными происшествиями, мое детство. И я уже стал потихонечку забывать о своих младенческих видениях, пока не напомнило мне о них еще более удивительное и немало встревожившее меня происшествие. Вот уже почти год, как мой дедушка слег в кровать и больше с нее не вставал. Переживающая за дедушку мама, особенно в последнее время, когда он, по ее словам, очень сильно сдал, просыпалась по ночам и бежала в свой бывший родительский дом, чтобы не только проведать своего занедужившего батюшку, но и узнать об его самочувствии. Мама всегда старалась это делать по возможности тише, но второпях обязательно хоть что-то в избе задевала и будила домашних. Проснувшись, я долго не мог уснуть, и нередко бывало, что мне удавалось снова забыться во сне, только после ее возвращения. Так же было и в ту ночь. Возвратившаяся от дедушки мама снова улеглась на печи, и я скоро услышал ее тихое ровное дыхание. Мама уснула, а я все еще ворочался на своих жестких лавках без сна. Понимая, что завтра в школе меня ожидает нелегкая борьба со сном, я молча злился. И эта моя злость вовсе не способствовала моему желанию, как можно скорее забыться во сне. К сожалению, сон приходит к людям не по их желанию, а приходит только тогда, когда ему самому вздумается обездвижить того или иного человека в своих крепких объятьях. Устав бороться с бессонницею, я просто лежал на лавках, бессмысленно уставившись в тускло отсвечивающий потолок, и с немалым удивлением прислушивался к наплывающему на меня странному и непонятному ощущению. Да, и как же оно могло быть для меня не странным и непонятным в то время, когда на меня наплывало до невесомости легкое и приятно волнующее меня вместе со сладким головокружением ощущение сонливости. Не желая отпугивать от себя это до того сильно понравившееся мне ощущение, я старался о нем не думать, но оно, и так меня не оставляя, с каждым очередным мгновением погружало меня в еще более необычное забытье. Необычное, потому что я, как бы проваливаясь в сон, все время непонятно почему был уверен, что я на самом-то деле не засыпаю, а бодрствую и продолжаю слышать все, что происходило в это время возле меня. Хотя очень скоро я, к немалому своему удивлению, уже перестал ощущать и слышать мирно сопевших во сне своих домашних.
   - И куда же они все могли так, как бы ни с того и ни сего, подеваться? Я же не сплю, и должен был слышать, как они вставали с постелей и, тем более, уходили из избы по какой-то своей срочной надобности? - перебирал я про себя возможные причины пугающего меня отсутствия подтверждающего, что родные мне люди все еще находятся в избе, их тихого во сне сопения.
   Переживая за своих домашних, я очень за них беспокоился, но странное дело мне почему-то очень не хотелось открывать глаза только для того, чтобы окончательно убедиться в их отсутствии в избе.
   - Ну вот, а я еще утверждал, что люблю своего брата, сестер и особенно своих родителей, - укоряя самого себя, я с неудовольствием прислушивался, как все внутри меня убеждало, что я напрасно беспокоюсь, что с моими домашними сейчас ничего такого страшного не происходит.
   Еще немного поспорив с кем-то или чем-то внушаемыми мне мыслями, я открыл глаза и при виде того, что за это недолгое время произошло в нашей избе, от испуга только негромко ахнул. Выбеленный известью потолок избы, вдруг, совершенно для меня неожиданно, осветился каким-то необычно мягким приятным светом, от которого в избе стало светло, как днем. Не понимая, что же это такое может происходить с избою, я соскочил с лавок и с еще большим недоумением осмотрелся вокруг себя. Теперь я уже не сомневался, что в моей родной избе, за какие-то там несколько десятков минут произошли самые немыслимые перемены. В ней уже не было ни только брата, ни сестер и ни моих родителей, но и даже то немногое, что наполняло его, придавая ему, ощущение хоть какого-то комфорта и уюта, самым непостижимым для меня образом исчезло или испарилось. Вокруг меня только поблескивали в еще более мне непостижимым ярком освещении невиданного мною до этой ночи света голые стены.
   - Кто же это такой за короткое время успел полностью очистить нашу избу от всего, что ее наполняло и делало нашу жизнь более-менее сносной!? - не без удивления воскликнул я про себя. - И как ворам удалось вынести из дома со спящими сестрами, братом и родителями кровати, не потревожив их сон!?
   Не зная, что мне еще думать о таком странном и совсем непонятном для меня происшествии, а главное, на что я должен был сейчас решиться и к кому обращаться за помощью, я беспокойно расхаживал по своему опустевшему дому, пока еле слышный скрип открывающейся в сенях входной двери не привлек мое внимание.
   - Этим ворам, оказывается, еще не все удалось унести, - предположил я, не испытывая при этом страха перед возвращающимися в дом ворами. - И сейчас они постараются окончательно прибрать к своим рукам все, что их интересует в нашей вовсе не богатой избе. Но на что они еще зарятся, если и так от всей прежней обстановки в доме остались одни только голые стены?
   Пытаясь отыскать ответ на промелькнувшее в моей голове предположение, я еще раз окинул изучающим взглядом стены избы. И очень удивился, когда меня окликнул голос вошедшего в дом не взрослого человека, а моего ровесника. Вздрогнув от неприятно поразившей меня неожиданности, я обернулся в сторону двери и увидел, что в дом вошел не вор, а несший целую охапку игрушек совершенно мне незнакомый мальчишка. Но мое внимание привлек вовсе не мальчик, а принесенные им с собою показавшиеся мне очень занятными и интересными игрушки, при виде которых я сразу же, позабыв обо всем на свете, интуитивно к ним потянулся. Заметивший мой интерес мальчик с поощрительной улыбкою сам предложил мне поиграть вместе с ним этими игрушками. Не став отказываться от такого очень заманчивого предложения, я, расположившись вместе с мальчишкою на полу, тут же начал приспосабливать принесенные им игрушки для веселой детской игры.
   - Ты знаешь, кто я такой? - спросил мальчик, когда первое возбуждение от интересной игры во мне немного улеглось.
   - Откуда мне знать, кто ты такой, если я только что с тобою впервые встретился, - недовольно буркнул я, без особого желания отвлекаясь от одной очень даже привлекающей меня к себе интересной игрушки.
   - Я твой дедушка, - ответил сгребающий разбросанные по полу игрушки мальчик.
   - Ты не можешь быть моим дедушкою, - насмешливо буркнул я и, окидывая пытающего меня обмануть мальчика укоризненным взглядом, добавил. - Дедушка у меня уже совсем старенький, а ты.....
   - Меня на этом свете уже больше нет, - перебив меня на полуслове, с грустью проговорил мальчик.
   - Как это нет!? - невольно вырвалась у меня, видя мальчишку перед собою живым и невредимым.
   - Я умер, но ты меня не бойся.... Я тебя люблю и ничего плохого тебе не желаю....
   Проговорив эти не очень понятные для меня слова, мальчик подхватил принесенные игрушки в охапку и, дружески кивнув мне головою, вышел из избы. Светивший до этого в доме удивительный свет так же внезапно, как и загорелся, угас.... И я снова услышал тихое сопение спящих домашних.
   - Мама? - тихо окликнул я лежащую на печи мать.
   - Чего тебе не спиться? - недовольно буркнула она.
   - Мне приснилось, что наш дедушка умер, - не зная, как мне объяснить, что со мною только что произошло, тихо проговорил я.
   - Не выдумывай, я только что у него была, - пробормотала мама, но высказанное мною подобное предположение о своем отце не оставило ее в покое.
   И мама, еще немного поворочавшись на печи, встала и ушла проведать дедушку. Не дождавшись скорого возвращения мамы, я понял, что мой так называемый сон был правдивым. Не могла моя мама задержать ночью возле дедушки так долго, если бы он был еще живым. Обрадовала ли меня или огорчило то, что я еще не до конца утратил свою способность видеть невидимое другими людьми, а может, совсем наоборот, что это невидимое другими сохранила свою способность не только видеться мне, но и как-то влиять на меня, вызывать у меня ощущение опасности и тревоги. Тогда я еще обо всем этом в закружившейся возле меня круговерти не думал. Скоро забыв о своем необычном приключении, я долго о нем не вспоминал, но в моей памяти оно все же сохранилось.
   Странная она - эта наша память. Оно способно держать в себе не только все самое примечательное, что происходило и продолжает происходить в нашей жизни, но и даже, кажущиеся нам, обыденными и не столь важными происшествия, о которых можно было не только забыть, но и даже не вспоминать. Только благодаря этой своей памяти я все еще помню встречу с той незнакомкою, которую видела моя сестра в своем так называемом сне.
   Был обычный летний тихий вечер. Уставшее за долгий светлый день красное солнышко тихо подкатывала к месту своего ночного отдыха. И на притихшую землю начали опускаться вечерние сумерки. Еще было достаточно светло, и я не стал идти в избу, в которой хлопотавшая возле печи мама уже зажгла керосинку, а с увлечением продолжал играть во дворе со своими самодельными игрушками. Близость мамы ободряла меня в осознании собственной безопасности. В такое позднее время сам переход от света к тьме не только пугал на земле все живое, но и заставлял его поторопиться укрыться в надежном убежище. И я, по примеру других деревенских мальчишек, уже тоже немного побаивался и старался обходить стороною темные глухие места. Однако не зря говорится, что охота намного хуже неволи. Потому что мне в это время до того нестерпимо сильно захотелось полакомиться яблоками со своей любимой яблони, которую я в свое время, конечно же, с помощью отца посадил в нашем саду. И сейчас в благодарность за предоставленное ей место в саду она угощала меня сладкими наливными яблоками. В предвкушении скорого удовольствия у меня сладко заурчало в желудке, а мой всегда чутко реагировавший на любое съестное рот тут же переполнился жаждущей сладкой мякоти ароматного яблока слюною. Ясно для себя осознавая, что позднее время не очень способствует исполнению моего желания, я с тоскою посматривал в сторону уже угрожающе нахмурившегося сада и попытался отвлечься от своих желаний детской игрою. Но они уже больше меня не привлекали, а овладевшее мною страстное желание с каждым очередным мгновением подталкивала меня к заветной яблоне все сильнее и сильнее. Опасаясь, как бы мне в такую позднюю пору ненароком не встретиться с каким-нибудь поганым нечистым, я из последних сил сопротивлялся овладевшему мною страстному позыву. Но мое желание наливного яблочка не исчезало и, тем более, никуда не испарялось, а, становясь все нестерпимее, в конце концов, пересилило мой страх. Больше не в силах сдерживать свое нетерпение внутри себя, я перескочил через низкий перелаз и, испуганно оглядываясь по сторонам, поспешил к своей яблоне. Тихий шаловливый ветерок еле слышно шелестел листочками понуро опустивших книзу свои осыпанные спелыми плодами ветки яблонь. Но, как бы ни всматривался в их нахмуренные вечерними сумерками кроны, я не видел в них ничего мне угрожающего и, тем более, до ужаса страшного. Однако, словно заранее предчувствуя поджидающее меня впереди привидение, что-то внутри меня не позволяло мне расслабляться и продолжало держать меня в полной готовности для скорой встречи с чем-то, что непременно напугает меня до смерти. Я неторопливо прошел под кронами не интересующих меня в этот вечер старых яблонь и вышел на небольшое открытое пространство, где и росла моя красавица. Вышел и при виде того, что возле нее в это время происходило, еле удержался от испуганного вскрика. К чему-чему, а вот в такой своей сегодняшней встрече я не был подготовлен. Одетая в белок платья, которое было перепоясана на талии таким же белым с зеленою каймою узким поясом, молодая красивая девушка, подпрыгивая, хваталась своими изящными, словно высеченными из мрамора, ручками за горделиво приподнятые вверх ветки моей яблони. По одному только ее неестественно легкому подпрыгиванию я сразу же понял, что она вовсе не живая обычная земная девушка, что это заглянувшая в наш сад по какой-то своей надобности привидение. Но, если у меня в то время еще оставались на этот счет кое-какие сомнения, то меня тут же убедили, что эта девушка, несмотря на свое прелестное очарование, не могла принадлежать к живым людям, ее прохладно белые, как у покойницы, ручки и ее такое же без единой кровиночки лицо. Я уже и не помню, как убегал от нее через сад, как одним махом перемахнул через перелаз, так как очнулся от мгновенно захлестнувшего меня ужаса уже только возле освещенного керосиновой лампою окна родительского дома во дворе.
   В нашей земной жизни почти все в той или иной степени тленно и переходящее. Так что, пережитый мною тогда ужас скоро испарился из моей памяти, но образ увиденной в тот вечер прекрасной незнакомки оказался неподвластным времени. И он до сих пор все еще тревожит мою душу, наполняет ее неудовлетворенностью жизнью и вечно беспокоящими меня неутолимыми желаниями. Больше я уже с нею не встречался, но, если вы меня спросите, а хочу ли я увидеть ее снова, то вряд ли смогу ответить хоть что-нибудь определенное. Я в одно и тоже время и боюсь этой встречи с нею и жажду снова ее увидеть. И вполне возможно, что только и поэтому я не найду в своей жизни умиротворение и покой, пока я твердо не решу для себя, что же мне важнее: жить без нее или сладостная смерть с нею. А в том, что эта моя прекрасная незнакомка не несет с собою жизнь, я почему-то не сомневаюсь.
   - Оказывается, что и ты, что-то стоишь у Господа бога, - задумчиво проговорила уже засыпающая сестра, считая эту приснившуюся ей и увиденную мною воочию прекрасную незнакомку самой, что ни есть, Божьей Матерью.
   - Не знаю, - с сомнениями в голосе проговорил я. - Но, если это незнакомка удостоила своим посещением наш родительский дом, то это значит, что ей от нас что-то надобно.
  
   Май-август 1988 - 1993 года
  
  
  
  

Глава третья
ОСОЗНАННОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ
.

  
   Терзающие человека неуемные желания тленного тела и стоящий на пути их осуществления страх - вот две главные определяющие поведение человека в обществе силы. И их взаимодействие между собою наша самая трудноразрешимая проблема. По разному люди пытаются разрешить ее для себя. Одни из нас силой своей воли подавляют в себе несоответствующие в нашем понимании чести и достоинства человека желания и до конца отпущенных им судьбою дней кичатся своей жертвенностью и своим благородством. Но осознание своей исключительности не всегда приносит с собою счастье. Поэтому большинство из подобных людей под напором больно все время укоряющих их неумолкающих приглушенных желаний своих тленных тел, ощущают самих себя скорее несчастными аскетами, чем живущими полнокровной жизнью людьми. Другие люди, наоборот, подавляют в себе страх и полностью отдаются сладостному влечению собственных желаний. Но и они не находят в своей жизни так желанного всеми живущими на земле людьми счастья и покоя. Даже, если они не будут со временем за совершенные ими при утолении желаний своих тленных тел преступления брошены за тюремную решетку, то непременно будут осуждены окружающими их людьми на глухое презрение и злобную ненависть. Их всю жизнь будет преследовать не утихающая в любом человеке чувство вины перед невинными жертвами своих страстей. И, наконец, мечущие в отчаянии между этими двумя крайностями неудовлетворенные предлагаемой им жизнью золотой серединкою все время откладывают разрешения этого непомерно важного для себя вопроса. Эти люди вечно хоть чем-то в своей земной жизни недовольны, им даже сама жизнь не то, что не нравится, просто они все в ней понимают по-своему. Они никогда не отличаются постоянством своих характеров и привычек. Подобный человек никогда не будет для окружающих его людей предсказуемым в своем поведении и в своих поступках. Его вечно будет тянуть туда, куда нормальному в нашем понимании человеку даже заглянуть хотя бы одним глазком бывает страшно неловка и неудобно. И у них, как гласит народная мудрость, семи пятниц на неделе. Нелегко и нередко, если не неприятно, то очень хлопотно бывает с таким человеком его родным и близким людям, но еще тяжелее жить на нашем белом ему самому. Он и сам часто не понимает то, о чем он говорит и не может до конца осмыслить и правильно оценить свои поступки. Ясное понимание подобным человеком, что ему уже не зажить жизнью нормального человека приводит его в уныние нередко переходящее в глухое отчаяние.
   Человеческое счастье понятие не объективное, а сугубо субъективное. Ни один человек на земле, даже самый авторитетный и всеми признанный мудрецом и умником, не сможет дать человечеству более-менее достоверное определение счастью, чтобы хотя бы частично удовлетворить вопросы в его понимании всеми живущими на земле людьми. Так, например, один человек видит собственное счастье в подрастающих у него детях, а другой, наоборот, в их отсутствии. Но ясно и бесспорно одно: для того, чтобы ощущать самого себя счастливым человеком надо, по крайней меря, иметь собственное видение своей жизни и делать все от тебя зависящее, чтобы твоя жизнь полностью соответствовало этим твоим представлениям о своей жизни. С этой точки зрения, не определившиеся в своей жизни люди, не могут рассчитывать на свое земное счастье и, следовательно, они никогда не обогреют возле себя растерявшихся или разочаровавшихся в своей жизни людей. Они и сами постоянно нуждаются в подпитке ставшим в последнее время таким страшно дефицитным теплом человеческого участия. Получая от других людей за просто так и бесцельно растрачивая душевное тепло на самих себя, они уподобляются в сообществе людей паразитирующими трутнями. Конечно же, они сами могут зарабатывать себя на хлеб и одежду и сами способны себя обслуживать. Но то, что они, не перенасыщаясь, активно впитывают в себя истощаемое на земле немногими счастливыми людьми душевное тепло и не собираются хоть когда-нибудь возвращать его обратно обществу, делает их не только бесполезными, но и вредными для человеческого сообщества людьми.
   Душевное тепло и человеческое участие все еще не оценены по достоинству невежественными современными людьми. Они намного ценнее и дороже не только материальных благ, но и даже самых дорогих и бесценных сокровищ мира. От присутствия в обществе душевного тепла и исходящего из него человеческого участия во многом зависит наличие в данном сообществе неудовлетворенных своей жизнью людей. Неудовлетворенные своей жизнью люди обычно хмурые и неприветливые, они легко раздражимые и не имеют прощать своим близким ими же надуманные оскорбления и обиды. Они мнительны и в любой даже вполне безобидной на их счет шутке могут возомнить своим больным воображением чуть ли не заговор против них. Они ранимы, их можно легко ввести в состояние ликования: для этого иногда бывает достаточно сказать им ни к чему не обязывающих для говорящего всего несколько слов, и в то же время их можно одним только словом ввести не только в уныние, но и окончательно загубить. Только поэтому, а не по какой-нибудь другой причине, не желая еще больше отягощать их страдания, и портить им уже и без того несносную жизнь, к ним всегда следует относиться с терпением и с искренним желанием добра. Следует меньше всего обращать внимания на сказанное ими в запальчивости, чтобы не только испортить им настроения, но и не заставлять их понапрасну переживать. В искренности их переживаний можно не сомневаться: подобным людям не известна полуправда и в их понимании несправедливость. Они, если и полюбят, то непременно до сумасшествия, ну, а если возненавидят, то уже на всю свою жизнь.
   Человеческие желания и его страх - вот самые неодолимые препятствия на пути человека к собственному счастью. И только тот, кто сможет одновременно укротить свои желания и победить в себе страх имеет полное право и достоин в этой непростой жизни на земле счастья.
   Как видите, не так уж и легко словить человеку свое нелегкое земное счастье. Вначале ему приходиться определяться со своими желаниями и страхом, а потом стараться организовать на уже принятых им для себя представлениях о собственном счастье всю свою земную жизнь. Но об этом, как утверждает народная мудрость, легче сказать, чем сделать. Человеческая земная жизнь не театр и, тем более, не балаган. Никому не позволяется перестраивать свою жизнь, как ему вздумается, без учета интересов и потребностей, живущих с ним рядом других людей, или вовсе, вернувшись к ее началу, переживать ее снова и снова. Проживать свою жизнь позволяется человеку только один раз, несмотря на то, что она большая любительница подбрасывать во время его жизни на земле свои излюбленные бесчисленные трудноразрешимые загадки. И так сильно закручивает его в своей нескончаемой круговерти, что люди в своем большинстве, подходя к ее окончанию, ясно осознают для себя, что им и на этот раз не удалось прожить ее так, как бы им хотелось ее прожить. Признавать свое поражение всегда грустное и малоприятное занятие. Поэтому многие из нас, не желая еще больше отягощать для себя остающиеся у них определенные судьбою дни, пытаются ввести в заблуждение не только самих себя, но и других, взахлеб рассказывая всем о своей, как им кажется, счастливой жизни. Но себя-то не обманешь, а вот других, особенно только вступающих в жизнь молодых людей, это их лицемерное, если не сказать преступное, заблуждение о своем призрачном счастье может не только оказать им плохую услугу, но и загубить в них все лучшие устремления человеческой души. Организовывая свою собственную жизнь по примеру подобных липовых счастливчиков, они заранее обрекают самих себя на недостойную человека жизнь. И что особенно нежелательно для остальных людей, подобное лживое понимание о человеческом счастье может исказить общепризнанные ценности жизни в сторону их самого безнравственного и упрощенного понимания своего предназначения для равнодушных недалеких людей. Непомерно трудную и нелегкую долю подготовили для нашего поколения наши отцы. С подачи еще наших дедов русские люди мучительно изламывали самих себя, отрекаясь от установленной еще нашими предками переполненной ненавистной для каждого из нас несправедливостью жизни. И только уже было свыклись с утвержденными нашими свободолюбивыми дедами новыми воззрениями на свою и нашу жизнь, как наша коварная и неласковая с проклятою долею судьба нанесла по нам свой очередной сбивающий с ног умопомрачительный удар своей морозящим ужасом безжалостной десницею. И все то, с чем мы уже успели свыкнуться и полюбить, оказалось под оговором, возомнившим самих себя не только спасителями России, но и радетелями всего русского народа, нравственных уродов таким невесомым, что тут же лопнуло наподобие мыльного пузыря. Наши отцы, а впоследствии и мы сами оказались недостойными наследниками беззаветно любящих свободу и готовых пойти ради нее на многие жертвы своих дедов. Мы и наши отцы, немного расслабившись в устроенной для нас дедами привольной жизни, начали не то, что сдавать позиции, но и допускать при руководстве страною одну ошибку за другой. И самой главной роковой для русского народа нашей ошибкой была то, что мы позволили этим совершенно беспринципным лживым негодяям захватить власть. Уже давно мечтающие о подобной для себя возможности, эти нравственные беспринципные негодяи тут же, не медля, принялись опошлять и выхолащивать все живое из оставленного нам еще дедами для строжайшего хранения наследства. И как только им удалось справиться со своей задачей, то публично обнажившаяся уродливая правда нашей теперешней жизни нещадно захлестала нас по самым больным местам. Она уже не оставила нам ни одной надежды на спасения от выкормившихся уродством нашей жизни нравственных негодяев с еще большим, чем у всех остальных людей страны, ожесточением и озлобленными на весь белый свет сердцами. Для них нет и, по всей видимости, никогда не будет ничего святого в нашей жизни. Они с небывалой доселе легкостью перешагнут через все, что может оказать им сопротивление при реализации их далеко идущих планов и не остановятся даже при угрозе полного уничтожения самого их породившего русского народа. Но всего этого мы ожидаем от этих выродков еще только в ближайшем будущем, а пока не в силах повлиять и хотя бы немного притормозить их разрушительную деятельность, просто гадаем, к каким только еще бедам приводит всех нас их голое отрицание нашей правды жизни. Мы, уже обладая кое-каким опытом, с тоскою смотрим на подогреваемые нечестивыми людьми беснования и понимаем, что ничего хорошего, как для нас, так и для них самих, впереди уже не будет. Жестокая ничего никому не прощающая судьба хоть когда-нибудь, но непременно возвратит все совершаемое сейчас зло всем участникам его творения с еще большей силою и ожесточением. И до того сильно она ударит в свое время по нынешним так называемым спасителям России и их мудрым учителям, что об этом уже нам, обжегшихся на своих собственных ошибках, даже и подумать страшно. Но оно непременно найдет всех своих творцов, или отвечающее за их грехи потомство, везде, где бы они он него не укрывались, обязательно ударит с многократно усиленной силою по их самому больному месту и в самый неподходящий момент, несмотря на своих, кажущихся им, могущественных покровителей. Содеянное ими сегодня зло непременно к ним вернется вовсе не потому, что этого хотят обманутые ими невинные жертвы, а только потому, что это непреложный закон земной жизни, это не нуждающаяся ни в каких доказательствах аксиома, которую всегда почему-то забывают повторять для себя все явные враги всемогущей жизни. И нам уже больше ничего не остается, как только утешать себя слабою надеждою, что нас к этому времени уже не будет среди живых, а после нас - хоть потоп. Вот такое наследство, к великому нашему сожалению, мы оставляем нашим детям и нашим будущим строгим критикам и мучителям. Согласно следующей аксиоме жизни следует, что ученикам, пусть даже и самым способным, редко когда удается превзойти своих учителей. Так смогут ли наши дети хотя бы в самом необозримом будущем преодолеть скудость ума своих отцов? Если судить по их первым шагам в своей самостоятельной жизни, то нам особых надежд на подобное чудо питать не приходится. В бурьяне розы не расцветают. И нам с трудом верится, что построенная ими новая жизнь будет самой правильной и справедливой. Хотя, как говорится, чем черт не шутит, когда бог спит....
   Но не может же земная жизнь крутить человеком, как ей вздумается, до бесконечности. Народная мудрость гласит: если у тебя во дворе бьет источник, заткни его, позволь и ему немного отдохнуть. Так и наша жизнь время от времени, выдыхаясь, может оставить человека ненадолго в покое, без своего навязчивого покровительства. И он, оглянувшись на вихрем пробежавшие мимо него годы, может попытаться понять и оценить для себя уже прожитою жизнь. Одной из таких вех в судьбе человека, когда он может решиться на подобное сумасбродство, как раз и является его уход на заслуженный так сказать отдых, то есть выход на пенсию.
   Пенсия - не очень-то радостная веха в жизни человека. Пенсия - сравни осени, когда наступает пора собирать посеянный или посаженный человеком во время своей молодости урожай. А какой урожай может уродиться в стране, народ которой сегодня подвергается жесточайшей ломке в экспериментах тупых и безнравственных заболевших манием величия неугомонных реформаторов. Однако, как бы этот урожай не был скуден, он, все равно, помогает уставшему в жизни человеку замкнуться в своем тесном мирке и верить, что эта его хрупкая преграда выдержит напор штормившей вокруг него вознесшейся до небес в своих непомерных желаниях жизни. Именно так, а не иначе, я понимал ее предназначение, увольняясь на заслуженный отдых из Советских Вооруженных Сил.
   Вконец измученный не прекращаемой ежедневной борьбою с озлобленными несправедливостью жизнью врачами, умоляя их обратить свое исцеляющее внимание на мои болячки, я вконец изголодавшийся на скудном госпитальном пайке, удобно устроился на мягком кресле в комнате былого социалистического изобилия, рассеянно смотрел на мелькающие передо мною кадры голубого экрана. Смотрел и продумывал про себя уже, наверное, в сотый раз, что я еще могу узнать о своем самочувствии у неумолимых поклонников эскулапа. Нет, я не был в обиде на обследующих меня врачей. Я был уже в том возрасте, когда можно было понять и войти в положение не очень-то приветливого человека, но мне от этого моего понимания легче не становилась. И даже мои заслуженные за долгие годы службы в войсках болячки не отступали в панике и не оставляли меня без своего болезненного воздействия. В телевизионную, бывшую ленинскую комнату, беспрестанно входили и выходили свободные в это время от утомительных и раздражающих осмотров и процедур мои товарищи по несчастью. Один из них, по всей видимости, неудовлетворенный тем, что сейчас показывалось на экране телевизора, защелкал разбитым переключателем, проверяя, нет ли чего-нибудь более интересного на остальных телевизионных программах. Терпеливо дожидающиеся окончания его поисков сидящие на расставленных по небольшому помещению диванов и креслах скучающие больные провели еще немало времени, вслушиваясь в его недовольное сопение. С раздражением, вращая разбитыми в своих гнездах и мало влияющими на качество изображение всевозможными регуляторами и распластанными чуть ли не самого пола комнатной антенны, он, в конце концов, добившись желаемого, удовлетворительно крякнул и отошел, освобождая экран телевизора от своей широкой спины. Распространившийся по всей телевизионной комнате от экрана телевизора мягкий свет осветил оживившиеся лица сидящих возле меня больных. И их тоже очень заинтересовала выбранная настройщиком передача. Иначе, зачем им было, после недолгих одобрительных восклицаний, с головою окунуться в показываемое в это время на экране телевизора. Но я, придя в телевизионную комнату просто от нечего делать, продолжал и дальше обдумывать свои дальнейшие действия. Я думал, что мне можно и нужно говорить назначенным мне на завтра врачам, чтобы получить нужное мне заключение медицинской комиссии о состоянии моего здоровья. Вдруг, совершенно неожиданно, с экрана телевизора задуло в мое задумавшееся о собственных проблемах лицо чем-то таким до боли мне знакомым и вызывающим во мне, если не радостные, то и особенно не неприятные, воспоминания. Не без труда оторвавшись от овладевших мною дум, я с удивлением уставился на экран телевизора. По редколесью бежало чем-то напуганное или встревоженное похожее на гориллу существо.
   - Но почему это существо показывается мне знакомым, словно оно уже не раз встречалось мне раньше, - с недоумением подумал я про себя, вчитываясь в замелькавшие в нижней части экрана титры.
   - Снежный человек, - повторил я про себя убегающие с экрана слова.
   Из тех же скупых строчков титров я узнал, что снявший это существо оператор скоро, после съемки этого снежного человека, умер. Оказалось, по мнению автора телевизионной передачи, что это показанное нам на экране телевизора существо каким-то самым непонятным образом воздействует на человеческие органы вредными смертельными лучами.
   - Как же мы еще мало знаем об окружающем мире, - пожалев несчастного оператора, подумал я и задумался о смысле жизни на земле, не упуская из вида еще больше убеждающее меня в правильности своего суждения происходящее на экране телевизора.
   Я думал об этом так рано ушедшим из жизни операторе и не был уверен в правильности его поступка. Я сомневался в его праве рискнуть своей жизнью и изломать судьбу не только доверившейся ему женщине, но и своих малолетних детей, ради этой сомнительной пленки. И, вообще, благодарное ли это дело капаться в чужих жизнях, если ты и сам неуверен в своей жизни и не знаешь, как ее для себя оценить?
   - Но почему это похожее на гориллу существо показалось мне знакомым? - неустанно спрашивал я самого себя, тщетно пытаясь отыскать причину охватившего меня при виде так называемого снежного человека беспокойство.
   И я, напрягая свою память, старательно вспоминал все, что мне уже было известно о снежном человеке, но то, что я успел прочитать о нем в журнальных статьях, я никак не мог связать со своей уже прожитою жизнью. Из продолжающих бежать по экрану скупых строчек титров я продолжал узнавать, что снежный человек обитает не только в далеких Гималаях, что его уже видели и во многих районах нашей необъятной страны, в том числе и там, где я имел честь родиться, и где прошло мое детство. Это уже было хоть какая-то ниточка или ключик к моим догадкам, И я, стараясь не пропускать ни одного бегущего по экрану слова, узнавал о снежном человеке все больше поражающего и удивляющего мое воображение. Этот снежный человек оказался не таким уж и простым, как может показаться на первый взгляд нашим привыкшим доверять всему, что пишут в газетах и показывают на экранах телевизоров, советским людям. Он может быть не только не видимым человеческим глазом, но и самым непонятным образом управлять весом своего тела. А его способность пускать людям пыль в глаза и с поразительной легкостью проходить сквозь стены - это уже было для советского человека, вообще, необъяснимым. И чем больше я узнавал о нем, тем больше я терялся в догадках и сомнениях. Мне было трудно понять, почему это существо, обладая такими сверхъестественными способностями, делающими его по отношению к нам, людям, всемогущим, на этой пленке убегает от слабого и беззащитного перед ним оператора? И, вообще, почему в его голову не пришла такая простоя и естественная для нас, людей, мысль: поработить нас и заявить о себе, как о нашем повелителе и царе природы? Почему это обладающее разумом существо живет в глухих местах и не претендует на богатство и в нашем понимании роскошь? Трудно, ох, как нелегко, понять нам, уже давно испорченным несправедливостью земной жизнью, желание этого существа и поступки. Да, и вряд ли сумели бы мы понять друг друга, даже если допустить самое невероятное, что нам, в конце концов, удастся наладить с этими существами контакт, или хотя бы приблизиться до понимания друг друга. Они, эти существа, наверное, просто ужаснулись бы при виде нашей кровожадности, а мы не смогли бы в своем консерватизме опуститься до их простого и недвусмысленного мышления. И в чем уже можно и не сомневаться, у нас никогда с ними не наладилось бы основанное на доверительной искренности друг перед другом взаимоотношение. В любом случае эти существа поступают довольно мудро, держась на безопасном для себя от нас расстоянии. На безопасном не смысле физического уничтожения, вряд ли они оказались бы перед нами беззащитными, а в смысле их нравственного растления и вредным влиянием нашего изуродованного несправедливостью земной жизни сознания на их ум и рассудок.
   - Стоп! - мысленно приказал я кружившимся в моей голове взбудораженным пчелиным роем мыслям, ухватившись за самый кончик хвоста посланной мне услужливой памятью догадки.
   Я, наконец-то, вспомнил свою встречу с бегущим сейчас по экрану телевизора существом. Я вспомнил, где и когда я мог видеть эту его густую короткую шерстку и немного оттопыренные короткие уши.
   Уже и не помню, почему я в то морозное январское утро оставался дома один, если не считать поминутно выскакивающую во двор по своим многочисленным обязанностям в крестьянском хозяйстве хлопотавшую возле печи маму. Свирепствующий в последние дни мороз разукрасил стекла окон беззаботно попыхивающих клубящимся столбом вверх дыма деревенских изб ослепительно белыми неземной красоты цветами и непонятными для человека смутными очертаниями каких-то строений и стоящих возле них фигур. И где только этот самый непревзойденный художник на земле мороз брал вдохновение для своего творчества? Что он хотел сказать нам, людям, подобными своими недолговечными, но, несомненно, прекрасными творениями? Обо всем этом знал наверняка только он один, так сами люди никогда на его творения не обращали даже маломальского своего внимания. Если присмотреться к его нарисованным на стеклах окон рисункам внимательней, то можно с легкостью убедиться, что он черпал свое вдохновение, где угодно, но только не на земле. Мороз в отличие от человеческих глаз имеет возможностью заглянуть и туда, куда смертному человеку вход закрыт.
   Проснувшись от грохота, случайно выпавшего из маминых рук чугунка, я, сладко потянувшись на недовольно заскрипевшем подо мною матрасе, повернулся в сторону красного угла дома. Повернулся туда, где были развешены приобретенные отцом у случайно зашедшего в нашу деревню торговца иконы, среди которых было и принадлежащая лично мне икона. Она считалось принадлежащей мне вовсе не потому, что я откупил ее у своего отца, и даже не потому, что она мне была мне им подарена, а только потому, что я при рождении получил по обоюдному желанию моих родителей имя изображенного на ней святого Франтишка. А это уже означало согласно утверждению католической религии, что я становился не только его тезкою, но и должен был признавать всю свою жизнь его покровительство во всех своих делах. Повернувшись в сторону красного угла, я открыл глаза и сразу же уперся в смотревшего на меня с иконы добрыми и участливыми глазами святого Франтишка.
   - Доброе утро, тезка, - мысленно поздоровался я с ним и снова опустил на глаза полусонные веки.
   То ли я уже выспался, или выпавший из рук мамы чугунок вовсе не был случайностью, но сон ко мне больше не приходил. Помня, что я никогда не могу сразу же забыться, когда меня разбудит чье-то неосторожного движение, во сне, я не стал еще больше мучить себя заранее обреченными на провал попытками. И только поэтому, а не по какой-нибудь еще причине, принялся с интересом рассматривать нарисованные ночью морозом на стеклах ближайшего окна картины. К этому, как всегда, быстро меня успокаивающему осмотру оконных стекал я уже прибегал не в первый раз, но сегодняшней ночью этот непревзойденный художник мороз умудрился превзойти в своем творчестве даже самого себя. И я, позволяя своему воображению придумывать все, что ему только захочется, тут же окунулся в навеянные его картинами фантазии. И чего только мне не представлялось в его белоснежных однотонных красках. Я представлял в них ни на одно мгновение не умолкающие разбушевавшимися штормами волшебные моря и впадающие в них бурные реки. Я видел в этих созданных при помощи морозного инея рисунках сказочные города с дворцами из ослепительно белого мрамора, а осторожно выглядывающие из окон непривычные для человеческого взгляда существа тихо нашептывали мне приглашения оказать им честь и хотя бы немного погостить в их богато обставленных квартирах. И, если я, соблазняясь их вполне искренними словами, останавливался на их добродушно приветливых мордашках своим ищущим взглядом, то все окружающее меня потихонечку теряла свою реальность. Оно отдвигалось куда-то далеко, за пределы моих ощущений. И крылья моей фантазии тут же уносили меня в их роскошные дворцы, где я и бродил по их великолепно обставленным комнатам.
   Хлопотавшая возле печи мама, стукнув в очередной раз выпавшим из рук поленцем, снова выскочила из дома по какой-то своей неотложной надобности. Не без труда отрываясь от навеянных мне творчеством мороза на оконном стекле грез, я сладко потянулся и только намерился снова закрыть глаза, чтобы в очередной раз попытаться забыться во сне, как совершенно неожиданно начал погружаться в какую-то странную и очень даже поразительную дремоту. В странное ощущение сонливости, потому что мое тело, не оказывая при этом никакого сопротивления, с легким головокружением начало проваливаться в какую-то мгновенно образовавшуюся подо мной глубокую бездонную пропасть. Не испытывая во время своего падения никакого беспокойства, я как бы наслаждался ощущаемой в своем теле удивительной легкостью и непривычной для меня доселе невесомостью. Испуганно ойкнув, я затер глаза руками, стараясь снова вернуть самого себя в первоначальное состояние, но, по всей видимости, я уже успел дойти до того опасного предела, когда тело поддавшегося подобному состоянию человека уже наотрез отказывается исполнять его волю и желание. Продолжая погружаться в какую-то просто удивительно неповторимую странную дремоту, я с каждым очередным мгновением все больше отдалялся от окружающей меня реальности. По этой же причине мои широко раскрытые недоумевающие глаза уже начали показывать мне то, чего уже вообще в нашем доме не могло быть в помине. Да, и как же мне было поверить в действительность закружившегося в тихом вихре на только вчера вымытом старшею сестрою полу неизвестно откуда взявшегося песка?
   - Но откуда этот песок мог взяться в нашем доме в зимнюю пору, да еще через двойные рамы окон!? - вскрикнул я от неожиданности увидеть в собственном доме подобное непотребство.
   Не знаю почему, но меня в то время почему-то до того сильно задел этот взявшийся неоткуда песок, что я в недоумении вначале внимательно осмотрел ближайшее ко мне прикрытое занавескою окно, а потом перевел свой ищущий взгляд в красный угол. Посмотрел туда, где были развешены для большего спокойствия в жизни моей семьи иконы. Там я снова встретился с доброжелательным взглядом святого Франтишка и уже только намерился осмотреть оставшуюся часть комнаты, как мое внимание привлекло какое-то еще больше меня заинтересовавшее шевеление в красном углу. Присмотревшись к тому, что в это время происходило там более внимательно, я к своему ужасу увидел проявляющееся на стенах красного угла какое-то странное существо. Странное существо, потому что оно чем-то напоминала мне тех существ, которые мне грезились в разрисованном морозом оконном стекле. И только поэтому я его не то, что испугался, а с неудовольствие подумал про себя:
   - Ну, вот и допрыгался на крыльях своей неуемной фантазии.... Теперь мне эти представляемые в моем воображении существа уже начинают грезиться наяву....
   Пусть от этого привидевшегося мне странного существа я не ощущал для себя никакой угрозы, и оно меня не очень-то пугало, но я, пытаясь от вовсе ненужного мне наваждения как можно скорее избавиться, начал покрывать его крестным знамением. Но произносимые мною святые слова на привидевшееся мне существо нисколько не подействовали. Они не только не заставляли его рассеиваться, но и даже хотя бы исчезнуть или испариться из моих глаз.
   - Вот тебе и сила крестного знамения! - с горечью вскрикнул я про себя. - А раз так, то на это существо уже вряд ли подействуют даже слова святой молитвы! Боже мой, как же мне теперь с ним справиться!? Что мне еще следует предпринять, чтобы избавить самого себя от лицезрения этого ужасного страшилища!?
   Всматриваясь широко раскрытыми глазами в пугающее меня существо, я, наконец-то, понял по его внешнему виду, что оно нисколько не похожа на представляемых мною в рисунках увлекшегося в своем творчестве сегодняшней ночью мороза существ. Оно в отличие от разрисованных морозом на оконных стеклах существ было покрыто бурой, а не ослепительно белою, шерсткой. А раз так, то это привидевшееся мне сейчас существо было, по крайней мире, не из того мира, в который с легкостью проникает мороз.
   - Да, и вряд ли хоть кто-нибудь сумел бы уговорить нарисованных морозом существ оставить хотя бы на мгновение свой волшебный сказочный мир, чтобы проникнуть на нашу ничем для них не примечательную землю, - вполне резонно подумал я про себя. - Значит, в моем теперешнем непростом положении виноваты вовсе не фантазии.... Значит, это сейчас отделяющееся из стен красного угла существо на самом-то деле очередное простое привидение.... Это существо показывается мне по воле самих регулирующих человеческую на земле жизнь Высших Сил.
   Заново осознав, что это показывающееся мне сейчас существо собою представляет, я, не зная, чем его появление может мне угрожать и, если на него не действует даже святая молитва, то, как от него оберегаться, встревожился. И теперь уже со страхом ожидал того времени, когда оно полностью просочится в комнату, чтобы предстать передо мною во всей своей ужасающей красе. А само существо, ничем не реагируя на мои мысленные предположения, продолжало с прежней неторопливостью преодолевать сопротивление деревянных стен, выставляя для моего обозрения свое густо покрытой короткой шерсткой туловище. Отделившись от красного угла, оно осмотрелось в комнате и, увидев, что я лежу на кровати, неторопливо зашлепала в мою сторону. Привидевшееся мне тогда существо было похоже на обернувшегося сейчас на экране телевизора в сторону преследовавшего ее оператора снежного человека. Единственным отличием бегущего по экрану снежного человека от показавшегося мне еще в подростковом возрасте существа были выступающие из груди похожие на сиськи бугорки. Но это их отличие даже мне самому показывается не столь существенным, оно легко объяснялось различием их пола.
   - Так тебе и нужно, неисправимый мечтатель! Теперь ты уже будешь не только знать, но и постоянно помнить, что мечты, пусть даже и очень редко, но осуществляются! - с укором бросал я тогда самому себе, не обращая при этом никакого внимания на свое недавнее умозаключение.
   В отличие от своих нынешних воззрений на окружающий мир я, в детские годы слепо веря, как мне сейчас думается, во всякую несуразную чепуху, но все же считал себя материалистом.
   - Я в тебе не верю! Ты плод моего взбудораженного воображения! Ты меня пугаешь, и я не хочу тебя видеть! Прошу тебя по-хорошему немедленно исчезнуть из моих глаз! - громко кричал я про себя прямо в маленькие немигающие глаза приближающегося ко мне существа:
   Но существо, несмотря на мое презрительное в его существование неверие, даже и не думала испаряться или исчезать из моих глаз, а по-прежнему упрямо шагала своими неслышными шагами в мою сторону. И я, уже просто умирая от пробившего меня до самых костей страха, смотрел на него широко открытыми глазами и не знал, что мне делать, как мне от этого ужасного существа избавиться, как мне перестать видеть то, что, по моему твердому убеждению, не имела никакого права на свое существование. И именно в это мгновение, когда привидевшееся мне существо, несмотря на упорное мое его отрицание, наглядно убеждало меня в своем существовании, начали откладывать в моем подсознании сомнения в правильности материалистического понимания мира. Но я в то время задумываться обо всем этом был просто не в состоянии, а только дрожал от внушаемого мне этим существом страха, как осиновый лист. Я умолял Высшие Силы помочь мне от него избавиться, но это существо продолжало с прежней неторопливостью подходить ко мне все ближе и ближе. И я, больше не выдерживая его возле себя присутствия, укрылся с головою отцовским кожушком и затаился под ним.
   - Пусть ты не хочешь исчезать по-хорошему, но я, все равно, не желаю тебя видеть, - должен был красноречиво сказать этому появившемуся неизвестно откуда существу мой молчаливый протест.
   Но и мой протестующий жест на это продолжающее с прежней невозмутимостью приближаться ко мне существо не подействовал. Подойдя к кровати, оно ухватилась мохнатою лапою за воротник кожушка и, приподняв его, уставилось на меня своими немигающими глазами.
   - В чем оно хотело убедить меня, а, главное, самого себя, таким пристальным в упор разглядываем дрожащего от страха подростка!? Зачем ему, собственно говоря, понадобилось вытворять подобное со мною!? Я даже и сейчас, по истечению многих лет, все еще не могу взять себе в толк, но не позволяю себе ни одного сомнения, что оно тогда встретилось со мною не из простого любопытства. Я еще и тогда был зачем-то нужен действительному миру. Но реального подтверждения этим своим догадкам я ни тогда и ни впоследствии не получил. Пусть и было мне тогда немного не по себе, но я должен признаться честно, что особого страха перед этим существом не испытывал. Мне просто только хотелось, как можно скорее, избавить себя от его созерцания.
   - Не может из красного угла, где развешены освещенные в костеле иконы, выйти враждебный человеку дух, - изо всех сил убеждал я самого себя, рассматривая уставившееся на меня немигающими глазами в упор существо.
   Полностью удовлетворив свое любопытство, не выражающее при этом никакого своего отношения к полученному результату этих очень странных смотрин существо, так и не сказав мне ни одного слова, опустила воротник кожушка, и ушло обратно в красный угол. И на этот раз ему уже не составило особого труда почти мгновенно просочиться через деревянные стены дома. Не зная, как мне относиться к подобному своему видению, я продолжал молча лежать на кровати до возвращения мамы в избу.
   - Мама? - окликнул я, когда она снова возвратилась домой, и начал рассказывать ей о только увиденном мною проникшем в дом через стены в угле странном существе.
   - А как это существо выглядело? - уточнила у меня заинтересовавшаяся моим рассказом мама и, после моего подробного описания внешнего вида существо, поторопилась меня успокоить. - Это, по всей видимости, был домовой, а они людям вреда не приносят.... Спи себе спокойно и ничего не бойся....
   И странное дело, я тут же погрузился в давно поджидающий меня утренний сон, а когда проснулся, то уже больше не сомневался в существовании домовых. Я видел домового своими собственными глазами, а раз так, то уже даже самым умным и самым правдоподобным учебникам было не в силах убедить меня в том, что это всего лишь бабушкины сказки, что домовый, как и вся прочая нечисть, это всего плод больного воображения недалеких людей. Поверив в существование домовых, я уже перестал сомневаться и в существование мира, в котором они должны обитать вместе с другими тварями, о которых рассказывают деревенские старожилы в своих страшных историях и легендах. В то утро я, внешне оставаясь все тем же деревенским мальчишкою, внутренне изменился до неузнаваемости. И не так уж было страшно, что я немного ошибся, принимая показавшееся мне существо с подачи мамы за домового, с которым я познакомился намного позже и узнал, что он и выглядит по-другому, и что у него совсем иное поведение. Мне в то время было не ясно только одно: это существо случайно наткнулась на наш дом, или оно пришло специально, чтобы проведать и убедиться, что я еще не умер от того скудного пропитания, которое отпускала нам не очень любящая семей бывших кулаков Советская власть. Однако вряд ли его посещение можно было объяснить подобным способом. Скорее всего, оно просто хотело меня испытать: перестал ли я их бояться и можно ли со мною уже налаживать контакты. Объяснение, что я в то время удостоился посещения существа из действительного мира, сейчас кажется мне наиболее правдоподобным, потому что очень скоро я снова подвергся их очередному испытанию.
   Был жаркий летний день, и я, лежа на самой середине пляжа, не отводил своего восхищенного взгляда от нависающих над водою на противоположной стороне реки веток высоченных сосен. Мне всегда нравилось смотреть на деревья. Давая свободу своему воображению, я могу увидеть в их затейливо сплетающихся ветках все, что только угодно моей тоскующей душе. Уже успевшее к этому времени благополучно преодолеть свою наивысшую точку на голубом небосклоне красное солнышко, вдруг, совершенно для меня неожиданно, заплясав на нем, как угорелое, ослепило меня отражающимися от водной поверхности реки солнечными зайчиками. И эти мелькающие солнечные зайчики до того сильно врезались в мои не ожидающие от уже прямо взбесившегося солнца ничего подобного глаза, что я, испугавшись, поторопился прикрыть их ладонями рук. Солнечная сумасшествие длилось не более десяти минут, но стоило мне отнять от глаз ладони рук, как я, к еще большему своему изумлению, больше не видел протекающей возле меня реки. Я уже находился на берегу какого-то вовсе неизвестного мне озера. Воздух заметно посвежел и стал таким непривычно по нынешним временам чистым, что я, с жадностью вдыхая его полной грудью, не мог им надышаться. Мое не ожидающее, а главное не верующее, что оно надолго останется в этой воистину райской благодати, тело торопливо избавлялась от остатков уже давно набившего ему горькую оскомину отравленного всевозможными ядовитыми выхлопами городского воздуха. Подождав, пока оно немного не успокоиться, а моя грудь не перестанет ходить ходуном вверх и вниз, как кузнечные меха, я начал уже более внимательно осматриваться вокруг себя.
   Окружающий озеро сосновый лес дышал на меня острым смолистым запахом, а на крутом берегу дальней стороны озера я увидел великолепный уже давно представляемый мною на разукрашенных морозом оконных стеклах сложенный из белоснежного мрамора волшебно-сказочный дворец. Но это еще была не вся открывающаяся передо мною красота: на небольшом удалении от замка в ярком солнечном освещении весело подмигивал позолоченными куполами расположенный в живописной между двумя холмами долине незнакомый мне город.
   - Но откуда это прелестное очарование могло взяться среди нашей за последние годы поганой перестройки неприглядного запустения? - выдохнул я из себя в немом восхищении и, уже больше не задумываясь ни о чем, смело ступил на ведущую меня в сторону дворца вьющуюся по берегу озера шаловливую тропинку.
   Во время своего мгновенного перемещения на озеро, я не имел возможности захватить с собою оставленную на берегу реки одежду, так что мне пришлось идти в незнакомый город только в одних купленных мною у расплодившихся в перестроечное время спекулянтов плавках. Наполняющие этот чудный лес певчие птички старательно выводили на все лады свои незамысловатые песенки. А вот проживающих здесь людей, как бы внимательно я не всматривался в приветливо подмигивающие мне затемненными стеклами окна дворца, я не видел. Никому не подчиняющееся время мерно и беспристрастно отсчитывало одно мгновение за другим. И вот я уже ступаю ногою на усланный мраморными плитами с бьющим в его середине фонтаном дворцовый двор. Только успела моя нога опуститься на узорчатую плиту, как высокие резные двери дворца распахнулись настежь и в них показались трое незнакомых мне мужчин. Не знаю почему, но я не сомневался, что и раскрывшиеся настежь двери дворца и показавшиеся из них трое мужчин - все это было проделано только в мою честь. Это показное внимание к моей скромной особе мне не очень-то нравилось. Одно дело, когда ты входишь в незнакомый город никем не замеченный, и совсем другое, когда о твоем приходе знают и, тем более, встречают. При таком мгновенном переносе в незнакомое место у человека всегда обостряется острое ощущение какого-то страха и опасение всего, что его на новом месте окружает. Поэтому зародившийся и во мне подобный страх при таком явном понимании, что я здесь оказался не случайно, только заметно усилился.
   - И чего только эти проживающим в таком прекрасном месте люди от меня хотят? - с нескрываемым раздражением подумал я вслух. - Зачем им понадобилось переносить меня от реки на встречу с ними?
   Не зная, как мне в этом случае будет лучше всего поступить, я, окинув приближающихся ко мне мужчин выжидательным взглядом, остановился. Успевшие к этому времени поравняться со мною мужчины остановились, и в свою очередь, окинув меня пытливыми взглядами, о чем-то заговорили между собою на незнакомом языке. Гортанный звук их слов напугал меня даже больше, чем мой недавний мгновенный перенос в это воистину райское место. Опасаясь, как бы моя с ними встреча не окончилась для меня слишком плачевно, я больше побуждаемый овладевшим моим телом страхом, чем рассудкам, упал перед ними на колени и, в попытке отогнать от себя это пугающее меня наваждения, принялся неистово покрывать самого себя крестным знамением.
   - Что он делает!? - вырвался удивленный возглас у одного их мужчин, но двое других в ответ только молча пожали плечами.
   Встречающие меня мужчины еще немного постояли возле меня и, окончательно убедившись, что я с ними разговаривать не в состоянии, вернулись во дворец. И только успела за ними захлопнуться резная дворцовая дверь, как в моих глазах потемнело, и я очнулся уже на берегу реки возле оставленной мною на желтом пляжном песочке одежды.
   - Да, и был ли этот мой перенос на то озеро на самом-то деле!? - воскликнул я, уже сомневаясь в это свое недавнее просто поразительное приключение. - Вполне возможно, что эта моя встреча с незнакомыми людьми в таком прекрасном месте мне приснилось или просто привиделось моим больным воображением!?
   Но как бы там ни было, мне почему-то стало больно и обидно за свое невежество и свой беспричинный страх перед нежелающими мне ничего плохого людьми, пусть они были и выходцами из другого мира. Больше они уже не пытались со мною связаться, но свою способность видеть то, что не видели другие люди, я не потерял. И мне время от времени удавалось заставать врасплох случайно открывающихся мне представителей действительного мира.
   Я всегда предупреждаю всех приезжающих ко мне в гости родственников и друзей, что в моей комнате на Крестовском острове поселился домовой, и прошу их не пугаться, если он, вдруг, начнет проказничать. Они обычно или ужасаются подобным моим откровением, или принимают мои слова за безобидную шутку. А сам домовой старается не разубеждать их в неверии в него, а вот меня самого, хотя я не могу похвастаться, что так бывает в моих с ним отношениях ежедневно, но, по крайней мере, он уже три раза заставляя меня немного поволноваться. Я долго не подозревал о своем неспокойном сожителе, пока, скорее, неожиданно для него, чем для себя, я не обнаружил его спящим со мной на диване.
   Сон - некоторые люди сравнивают со смертью человека. Но, несмотря на это свое ужасное определение, сон играет в земной жизни человека очень даже важную роль. Сон у каждого конкретного человека имеет свою, присущую только ему одному, особенность. Одни, начиная с самого раннего детства, мучаются бессонницею, а поэтому для улучшения своего засыпания вынуждены принимать помогающие им в скорейшем засыпании лекарства. Другие же, совсем наоборот, только успеют прикорнуть свою голову, как тут же проваливаются в остро необходимый всем нам сон. Однако у множества в корне отличающихся друг от друга людских снов имеется и одно общее свойство. После тяжелой способствующей крайней усталости человеческих тел дневной работы все люди, укладываясь на ночной сон, очень скоро проваливаются в глубокий, так называемый, непробудный сон. Но и у этой особенности есть связанные со степенью утомления и свои отличия, и свои общие свойства, одной их которых является, пусть и не очень частое, мгновенное просыпание. Мгновенные просыпания всегда кратковременные. Во время мгновенных просыпаний человек от самого сна не освобождается. Он, просыпаясь всего лишь на кратное мгновение, тут же снова проваливается в глубокий сон. Остро ощущающее приближающих к нему невидимых существ человеческое тело делает все от него зависящее, чтобы, как можно скорее, от них избавиться. Возбуждаемые при этом в наших телах беспокойства способствуют нашим мгновенным просыпанием. Да этого времени еще никто из людей не соизволил об этой странной особенности наших тел задуматься, но такие мгновенные просыпание с нами происходят не так уж и редко. Подобное мгновенное просыпание случилось той ночью и у меня. Проснувшись, я, к своему явному недоумению, понял, что лежу на своем старом диване не один, что к моей спине прислонился какой-то невысокого роста человек.
   - Но кто же это может быть? - подумал я про себя, ощупывая рукою лежащего возле себя человека. - Я же вчерашним вечером не принимал гостей. Да, и сам диван не разложен.... Следовательно, я ложился спать в эту ночь один....
   Добравшись до его руки, я с еще большим удивлением нащупал на его кисти вместо пяти пальцев всего лишь три толстых коротких пальца.
   - Так это же домовой! - вскрикнул я от неожиданности обнаружить в такой от себя близости это, в последнее время, избегающее даже случайных встреч с людьми существо.
   Сон не позволил мне не только испугаться, но и объясниться со своим непрошенным гостем. А утром за моею спиною уже никого не оказалось. И мне оставалось только жалеть, что из-за своего беспробудного сна, вначале раскрывшего моего непрошенного сожителя, а потом не позволившего мне с ним объясниться, я лишился возможности по собственной инициативе наладить отношения с представителем чуждого, но так всегда сильно притягивающего людей к себе, мира. Но на подобное мое очередное приключение можно было посмотреть и несколько иначе. И я, после недолгих размышлений, начал уже думать совсем по-другому. Я уже начал думать, что мой не позволивший мне заговорить с домовым сон оградил меня от возможных неприятностей. Кто из людей способен заранее знать все возможные последствия от нашей встречи? Но ощущение какой-то неудовлетворенности у меня все же оставалось. Судите сами, как было мне неприятно узнать, что за мною постоянно наблюдают и критически оценивают каждый мой поступок два глаза. Но мне хочется верить, что поселившийся в моей комнате домовой относится ко мне с уважением, и ничего такого, что мне не нравится, себе не позволяет, что мы вполне способны сосуществовать мирно, не мешая, и понапрасну не беспокоя друг друга. Мимолетная встреча с домовым долго не выходила из моей головы, и я часто, предаваясь всевозможными догадками, вспоминал о ней. Самым трудноразрешимым в то время вопросом был для менял, почему я застал домового спящим за своею спиною только в ту ночь, а не раньше? Мне было очень нелегко предположить, что он тогда спал со мною в первый раз. Объяснение всему этому напрашивается само собою.... Домовые, каким-то просто невероятным для нас, людей, чутьем способны ощущать, что мы спим именно тем самым непробудным сном, и мгновенно улавливать, когда мы должны будем проснуться. А вот кратковременные просыпания они почему-то улавливать не могут. Но вполне может и так, что они способны как-то воздействовать на людей и регулировать наш сон, а в моем случае позволившего себе спать со мною домового подвела какая-то досадная случайность, которых в этой жизни немало происходит и с нами, людьми. К сожалению, мы еще очень мало знаем о другом мире, и пока можем пользоваться для объяснения его загадок только своими ничем не подкрепленными догадками. Мы привыкли представлять себе земной мир в виде однородного трехмерного пространства, а между тем он многомерен и мы, сами того не подозревая, постоянно находимся под пристальным наблюдением бесчисленно количества глаз со стороны действительного мира. Он никогда не оставляет нас ни на одно мгновение в одиночестве и, если его не может не только видеть, но и даже осмыслить, наше искривленное сознание, то наши тленные тела постоянно остро ощущают на себе его воздействие. Мы довольно часто ощущаем беспричинные, как нам в таких случаях кажется, вызывающие у нас страх волнения собственных тел при приближении невидимого нашими глазами существа с того мира. Пусть и очень редко, но с нами иногда бывает и так, что тленные тела совершенно для нас неожиданно начинают биться в тревожном ощущении приближающейся к нам скорой неминуемой беды. Всполошившись, мы тут же начинаем осматриваться возле себя, но ничего угрожающего не увидев, стараемся по возможности скорее выбросить этот свой беспричинный страх из головы. И это в лучшем случае, так как чаще всего мы из-за собственного невежество на подобные волнения и тревоги наших тленных тел не обращаем никакого внимания. А разве мы не слышим порою труднообъяснимые возле себя звуки и шорохи!? Разве не содрогаются от неприятных предчувствий после этих непонятных звуков наши тела!? Предупреждающие нас, что именно сейчас с нами или в недалеком будущем обязательно должно произойти нечто неординарное и вовсе нами не желательное, звуки и шорохи не так и редко, если не сказать постоянно, сопровождают нас в непростой земной жизни. Но мы, ложно убеждая самих себя, что больше уже ничего неизвестного нам в природе не может существовать, стараемся объяснить самим себе все эти странности первыми, подвернувшимися нам под руки, объяснениями. И даже не думаем обременять себя доказательствами, а можно ли вообще понять подобными объяснениями то, что мы ощущали в это время в своих телах или услышали в окружающем нас мире. У нас почему-то всегда не хватает ни времени, ни терпения и даже, что еще намного хуже, желания во всем этом досконально разобраться. И зря.... Если бы мы научились правильно их для себя оценивать, то смогли бы предохраниться от многих неприятных нам случайностей. Я глубоко убежден, что окружающие нас невидимые существа в своей большей части нам не враждебны, что они, воздействуя на нас подобным образом, пытаются предохранить нас от излишних бед и страданий. Не оттого ли всякий раз, когда нас охватывают неприятные предчувствия, мы поневоле интуитивно настораживаемся и стараемся хотя бы в ближайшее время быть острожными в своих словах и поступках? И вполне может быть, что эти вовремя овладевающие нами неприятные предчувствия и оберегают нас от подстерегающей впереди беды. Но мы не всегда способны понять и осознать, какая именно поджидает нас беда, после того, как ощутим в своих телах неприятные предчувствия. И тогда обеспокоенный за нас действительный мир пытается привлечь наше внимание своими видимыми и слышимыми нами проявлениями.
   Собираясь на праздничное мероприятие к своим родственникам, я не стал придавать должного внимания охватывающим меня в это время неприятным предчувствиям, не подпуская к себе даже мысли, что там, где нужно было только угощаться и веселиться, мне надо было думать и собственной безопасности. Тогда обеспокоенному за меня действительному миру не оставалось ничего большего, как предупредить меня об угрожающей на этом праздничном мероприятии опасности, чем-то более действенным, из ряда вон выходящим. И он этого добился, сильно закачав в тихую ясную погоду всего одной веточкой встретившегося мне дерева. Если бы закачалась вся крона дерева, то я, возможно, даже не стал бы обращать на такое несоответствие царившей в это время в нашей местности солнечной и безветренной погоды никакого внимания. Я в таком случае мог предположить, что это странное возмущение кроны дерева произошло из-за каких-то непонятных мне возмущений воздушных потоков в земной атмосфере. Но затряслась всего лишь одна ветка в кроне дерева, а все остальные ветки оставались в своем прежнем невозмутимом спокойствии. Подумав, что причина обеспокоившего меня, пусть и интересного, но просто невозможного при подобных условиях, явления может скрываться в кроне, я обошел вокруг дерева, но ничего, что могло объяснить мне причину сильной тряски только одной ветки, в кроне не обнаружил. Связав эту затрясшуюся самым необъяснимым мне способом ветки со своими неприятными предчувствиями, я уже не был так благодушно настроен на праздник. И, как понял немного позднее, я уберег не только себя, но и других, от подстерегающей нас на этом празднике беды.
   Беда, как давно уже всем известно, специально подлавливает людей в самых неожиданных местах в самое неподходящее время. Она подбирает для своего прихода именно то время, когда мы, нисколько не подозревая о приближении беды, способны легко зайти в своих поступках, в словах, в своих ответах и реакциях на окружающих нас людей, за критическую черту. За этой критической чертою наш разум уже начинает отказывать в повиновении, а беда, полностью овладев нашим рассудком, вертит нами, как ей заблагорассудится. Но, когда мы заранее предупреждены о беде, то всегда сможем намного лучше проконтролировать себя и остаться от угрожающей нам беды на безопасном расстоянии. А раз беда за редким исключением обычно не сваливается на голову только одного человека, то и предохранить от нее и других. Мы, живущие на земле люди, глубоко заблуждаемся, когда сваливаем все свои несчастья и беды на свою, по нашей непоколебимой уверенности, разнесчастную судьбу. Ни одна человеческая судьба не содержит в себе эти преследующие нас по жизни несчастья и беды. Все наши несчастья и беды - это всего лишь следствие нашего ничем не пробиваемого невежества, нашей несдержанности и нашего эгоизма. Беды и несчастье не приходят к нам сами по себе. Они еще заранее, до их наступления, упорно подготавливаются нашей неправедной и неразумной жизней. Беды и несчастье имеют человеческую природу. И мы не только в силах, но и просто обязаны для своего собственного спокойствия предохранять себя от них, и не позволять слишком уж часто разгорающимся между нами конфликтам воспламеняться до опасного предела.
   Среди окружающих нас бесчисленных невидимых существ немало есть и способствующих нам быстрее впадать в пучину необдуманных поступков, которые подталкивают нас от одной беды к другой, зловредных существ, но все же среди них больше доброжелательных к людям существ, которые всегда готовы оказать нам посильную помощь. А мы, не понимая их доброго к нам отношения и их доброжелательности, очень часто смешиваем их со всей остальной нечистью и, оскорбляя своей нелюбовью, отталкиваем их от себя, вместо того, чтобы хотя бы поблагодарить за их желание нам помочь, за их сочувствие нашему горю.
   Как-то зимою я засиделся на одной дружеской вечеринке довольно поздно, поэтому мне и пришлось возвращаться домой по городу пешком. И, когда я усталый и хмельной вошел в свою комнату, то тут же сбросил с себя одежду и завалился на свой приученный за время моей холостяцкой жизни ко многому старенький диван, начисто позабыв об открытой еще днем форточке. По истечению некоторого времени, несмотря на включенное отопление, температура на улице и внутри моей комнаты почти сравнялась. И я очень скоро был вынужден проснуться дрожащим от уже начинающего пробирать меня до костей холода. Проснувшись, я ясно ощутил тесно прижавшего к моей спине какого-то человека.
   - Но как он умудряется не свалиться на пол? - удивился я про себя, зная, что, если диван не разложен, то на нем места с трудом хватает даже для меня одного.
   Изо всех сил, пытаясь вспомнить, кого это я прихватил с собою, после вчерашней дружеской вечеринки, но моя все еще не успевшая отрезветь голова отказывала мне в помощи. Я хорошо помнил, как шел по пустынным городским улицам, как поднимался по уже успевшей погрузиться в темноту лестнице дома и даже, как я вчерашним вечером входил, стараясь не потревожить соседей, в свою комнату....
   - Нет, вчерашним вечером со мною никого не было, - вынужден был признаться я самому себе. - Но тогда, как мог очутиться в моей комнате этот согревающий сейчас меня своим дыханием неизвестный мне человек? Может он мне только кажется, а самом-то деле его в моей комнате нет и в помине? Мало ли что может мне привидеться, после вчерашней гулянки? И зачем только люди пьют эту нередко сводящую их с ума водку?
   Но наперекор моим здравым мыслям ощущение лежащего возле меня человека не пропадало, а даже, наоборот, его тихое умиротворенное сопение приятно отзывалось в моем промерзлом затылке. Еще немного к нему прислушавшись, я для еще большей достоверности, что он мне только кажется, протянул в его сторону руку и сразу же нащупал его с тремя толстыми пальцами лапу.
   - Так это же мой старый знакомый домовой! - вскрикнул я про себя от неожиданности застать в своей постели представителя иного мира.
   И мне почему-то, вдруг, так нестерпимо захотелось избавиться от присутствия в моей комнате домового, что я, не выдержав напора охватившего мною желания, оттолкнул его от себя. Все еще продолжающий спать домовой не смог оказать мне хоть какого-то сопротивления, и я тут же услышал его быстро удаляющийся от меня вопль, словно он падал не на пол, а в какую-то глубокую бездонную пропасть. Обрадованный, что мой защитник уже больше не сможет предохранять меня от окончательного замерзания, мороз до того сильно защекотал своим морозящим дыханием по моей спине, что заставил меня вскочить с дивана и поторопиться прикрыть оконную форточку. Горячие батареи быстро прогрели пробравшийся в комнату холод, но на моей душе было темно и холодно. Мне было стыдно и страшно неудобно, что я оказался таким неблагодарным к существу, которое умудрилась ради предохранения меня от переохлаждения, вцепившись в мою замерзающую спину, держаться, не имея под собою ничего, кроме воздуха. Только благодаря вовремя подоспевшему мне на помощь домовому я, после той ночи, отделался всего лишь насморком и легким недомоганием. И в этом моем поступке нет ничего удивительного. Если мы в своей земной жизни чаще всего бываем неблагодарными даже к себе подобным, то на что еще могло рассчитывать это защитившее меня от переохлаждения существо. Естественно, ощутив возле себя что-то необычное, и, тем более, сверхъестественное, нам бывает в это время не до анализов, а зачем оно здесь находится, что именно ему могло понадобиться от нас. Мы все можем быть умными и справедливыми только своим задним умом. И в то время я среагировал на его присутствие возле себя так же, как и среагировал бы на лежащего возле него домового любой другой нормальный человек. Не зная их природы, не имея возможности встречаться с ними по собственному, а не по их, желанию и, не зная, чего они от нас хотят, трудно, если не сказать просто невозможно, нам налаживать с ними нормальные отношения. Но еще труднее нам понять, а какую роль они играют в нашей жизни, и как влияем мы друг на друга. К тому же еще неизвестно, а по своей ли мы воле так упорно стараемся не замечать их присутствие возле себя и не признавать их право на существование? Да и, вообще, под чью дудку мы пляшем в своей бестолковой и суетливой земной жизни? То, что мы сами не оказываем на свою действительность даже маломальского влияния, в этом мы уже можем не сомневаться. Иначе, зачем нам так упорствовать в своей притворной слепоте и лицемерном отрицании существования действительного мира? Не от нашей ли зависимости от проживающих в этом мире разумных существ заключается наша притворная слепота и лицемерное отрицание их существование? И, действительно, а что тогда со всеми нами станет, когда мы признаем свою зависимость от действительного мира? Не потеряем ли мы тогда свой, пусть даже и никчемный, смысл жизни? Не сойдем ли мы все тогда с ума, когда ясно и недвусмысленно осознаем, что мы вовсе не, как все это время мы сами себя убеждали, "Цари природы"? Что мы просто рабы, или, что еще намного хуже, биологические роботы, засланные высшим разумом для известных только ему одному целей на нашу, по всей видимости, не очень подходящую для их проживания землю?
   И я, переживая и стыдясь за свой невольный неблагодарный поступок, уже было подумал, что рассердившийся на меня домовой больше никогда не будет вместе со мною спать на моем старом скрипучем диване, но я его недооценил. Он в отличие от нас, людей, стоит намного выше наших обид и амбиций. Поэтому он, чтобы успокоить меня, или все это произошло, как и прошлый раз, помимо его желания, позволил мне еще раз обнаружить свое присутствие в моей комнате. В это время сильно разболелось мое капризное шейно-грудное искривление позвоночника и я, чтобы ее хотя бы немного угомонить, решил некоторое время спать на ровном и твердом полу. В ту ночь я уснул, как часто со мной бывало и до этой ночи, с зажженным светом. Бьющий прямо по лицу резкий свет электрической лампы неприятно щекотал скованные сном мои глаза, с неудовольствием напоминая, что, если я желаю по возможности забыться в тихом и приятном сне, мне следует проснуться и нажать на выключатель. Это досадное обстоятельство не только тревожило и наполняло крайним неудовольствием мое тело, но и самым неприятным образом воздействовало на только что овладевший мною сон. Опустившееся ко мне ночное сновидение, пусть и с явным неудовольствием, тоже начала потихонечку ослаблять на моем обездвиженном сном теле свои оковы. Остро ощущающее на себе уменьшение воздействия сна мое тело тут же стало по мере его ослабления потихонечку возвращаться к ощущениям окружающей ее реальности. И я, застряв где-то на полпути между сном и бодрствованием, услышал топот ног бегающего рядом со мною по полу комнаты ребенка.
   - Но у меня же нет детей! - пронеслось в моей еще не окончательно проснувшейся встревоженной голове. - А раз так, то почему я слышу этот совсем неожиданный топот детских ножек?
   Насторожившись, я заострил все свое внимание на обескураживших меня приглушенных звуках топота детских ножек. Но, как можно было ожидать, и самому бегающему ребенку не очень-то хотелось быть обнаруженным мною в комнате. Ощутив, каким-то самым непостижимым образом, изменение в моем состоянии, ребенок подбежал к разосланной на полу постели и, запрыгнув мне на грудь, заглянул в лицо. И он это сделал очень даже своевременно: пусть и не без труда, я, приподняв свои отяжелевшие веки, окинул недоумевающим взглядом стоящего на моей груди домового. Растерявшийся от неожиданности домовой еще некоторое время не сводил с меня своих немигающих глаз, а потом, немного оправившись от первоначального потрясения, резво засеменил своими необычайно быстрыми ножками в сторону дальнего угла комнаты.
   - Я должен перед домовым извиниться еще и за свое прошлое недостойное поведение, - пронеслось в моей отогнавшей от себя остатки сна голове, но я, к сожалению, к этому времени уже не только не слышал топота детских ножек, но и не видел его самого.
   Почти мгновенно перенесшийся в укрывающий подобных тварей действительный мир, домовой заставил меня только неприятно морщиться и сожалеть об упущенной возможности наладить с ним хоть какие отношения. Вот так мне и посчастливилось увидеть еще раз своего невидимого друга и действительного хозяина моей комнаты.
   По разному проявляется действительный мир перед, иногда, казалось бы, такими зоркими и просвещенными, а чаще всего до такой степени слепыми и близорукими, людьми, что только диву даешься, как мы, вообще, хоть что-то возле себя замечаем. Действительный мир извечно стремится не только убедить нас в своем существовании, но и о чем-то таком важном и существенном не только для нас, но и для него самого, рассказать. Но, как видно, ему очень не легко убедить людей в своей действительности и, тем более, подготовить нас к правильному пониманию его своевременных предупреждений об угрожающей нам совсем скорой беде. И, действительно, если судить на основании моего опыта, то для правильного понимания целей и задач действительного мира от человека понадобиться вся его жизнь. А за это время подрастет и войдет в силу новое ни во что не верующее поколение. И уж они-то никогда не станут слушать дикие, по их ничем непоколебимому мнению, бредни выживших из ума стариков. Вместе со своим утверждением на земле новое поколение тут же начнет утверждать и свою правду, и свою справедливость, и свое собственное воззрение на окружающий мир. Вполне возможно, что это и правильно.... Ведь, им же, а не успевшим уже устать от жизни старикам продолжать жить на земле. Но самому действительному миру от ясного понимания этих наших прописных истин не легче. Ему с каждым очередным годом все труднее передавать очень важную и так необходимую не только для него, но и для живущих на земле людей, информацию, поэтому он так упорно, несмотря на наше явное пренебрежение, продолжает заявлять людям о своем существовании.
   Насидевшись в душной полутемной комнате за учебниками, я, наконец-то, выполнил свою дообеденную норму и вышел на залитую солнечным ярким светом улицу, чтобы немного от них отвлечься и закрепить уже изученный материал. Прогуливающие по тротуару расцветшие в майской благодати молодые девушки окидывали меня быстрыми оценивающими взглядами и, осветившись пренебрежительными ухмылками, проходили мимо гордыми и недоступными.
   - Видно их отпугивает исходящий из моей головы состоящий из одних только формул и неинтересных для юных красавиц определений поток с привкусом запыленных на библиотечных полках учебников, - предположил я с грустной усмешкою.
   Но и мне самому в это горячее предэкзаменационное время тоже было не до их прелестей. Только поэтому, а не в отместку за их сегодняшнее пренебрежение мною, я нахмуренным и непреклонным, дойдя до кинотеатра "Молния", решительно повернул в двери с недвусмысленным названием "Кассы". Выходящие из дверей еще совсем молоденькие девушки, увидев меня, остановились и с нескрываемой бесцеремонностью уставились на меня поблескивающими от переполнившего их при этом какого-то непонятного мне любопытства глазками. Не ожидая такого пристального внимания к своей скромной особе от совсем недавно презрительно отворачивающихся от меня представителей прекрасного пола, я, немного растерявшись, окинул этих милых девочек нелюбезным взглядом и прошел внутрь.
   - Ты видишь, каким он стал, - то ли с осуждением, то ли с одобрением, проговорила одна из девочек.
   Молоденькие девушки, заливаясь не очень-то понятным мне негромким смешком, неторопливо зашагали по залитому солнечным светом тротуару Большого проспекта Петроградской стороны. Предлагаемый на сегодня кинофильм в кинотеатре мне не подошел, поэтому я, снова выйдя на тротуар, с явным неудовольствием увидел, что юные красотки, остановившись неподалеку, по всей видимости, поджидали, когда я соизволю к ним присоединиться. Им почему-то уже заранее было известно, что я не останусь смотреть идущий сегодня в кинотеатре фильм, который, по всей видимости, не понравился и им самим. Иначе, зачем им было еще раз окидывать меня изучающими взглядами, но я, оглянувшись на них с нескрываемым неудовольствием, направился в сторону Кировского проспекта, прислушиваясь к торопливо застучавшим вслед за мною о тротуар каблучкам их туфелек. Любое преследование, пусть оно даже и будет в виде этих очаровательных девочек, как обычно, раздражает человека. Только я подумал, что мне следует, ради скорейшего окончания раздражающего меня преследования со стороны этих молоденьких девочек, потихонечку от них отстать, как, словно догадываясь о моих намерениях, цокот их каблучков ускорился и совсем скоро они сами меня обогнали.
   - Почему ты ему ничего не скажешь? - с расчетом, чтобы ее слова были слышны и для меня, полюбопытствовала одна из девочек, но ее промолчавшая подруга, повернув ко мне свою юную головку, еще некоторое время в упор меня рассматривала.
   Это уже не было похоже на минутный каприз скучающих девочек. Поэтому я, погрузившись до окончания своей дневной прогулки в нелегкое раздумье, все думал и прикидывал про себя, откуда эти девочки меня знают, если я сам не мог не только вспомнить, но и даже предположить себе, чтобы я хоть когда-то раньше встречался с ними. И только, после окончания сессии, когда я снова вернулся в мыслях к этой немало заинтересовавшей меня встрече, я, наконец-то, вспомнил, где и как я мог видеть их в своей уже прожитой жизни.
   Немало животворной влаги уже утекло со стороны действительного мира на нашу грешную землю с тех пор, когда я встретился с этими, как мне хочется верить и надеяться, девочками впервые. Это произошло примерно лет десять назад, когда я еще только начинал задумываться, а чем же мне следует заниматься в течение своей жизни. Обдумывая этот необычайно важный для меня вопрос, я временно устроился на службу по охране важных государственных объектов. Защищенный от возможных нарушителей и проверок строгого начальства злой сторожевой собакою, я даже не пытался изматывать самого себя во время ночного дежурства вынужденной бессонницей. Я заходил в теплую постовую будку и, опустив голову на подставку для телефона, забывался на время в тревожной дремоте. Позволяя подобное грубейшее нарушение служебной инструкции, я нисколько не сомневался, если не успеют меня предупредить о проверке друзья, то яростный лай особенно злобной на моем посту собаки непременно меня разбудит. Умная собака чуяло посторонние шаги еще на подходе к порученному мне под охрану участка. И я, услышав ее злобное урчание, успевал не только выскочить из будки на свежий воздух, но и прогнать со своего лица остатки дремоты. Беспокойным тревожным сном в патрульной будке никогда не утолить дневную усталость, а можно всего лишь немного ее приглушишь. И я, испуганно вздрагивая от каждого послышавшегося мне поблизости шороха, раз от раза поднимал с подставки голову и внимательно осматривался по сторонам. Однако, как было чаще всего во время подобных моих осмотров, ничего опасного для охраняемого мною важного объекта не увидев, я успокаивался и снова продолжал погружаться в не отпускающую тогда еще мое молодое тело от себя дремоту. Возможно, что только и поэтому у меня выработалась привычка продолжать досматривать прерванный вынужденными пробуждениями сон. А снились мне в обогреваемой трамвайной печкою постовой будке на удивление однообразные сны. В своих тревожных снах я, попадая в незнакомую мне сказочно волшебную страну, а, может быть, и даже в иной мир, проводил время в долгих разговорах со встречающими меня маленькими девочками. Со временем я с ними подружился и при каждой очередной нашей встречи мы уже начали относиться друг к другу не с осторожной осмотрительностью, как было с нами во время первой встречи, а с все большим откровением. Хотя, если сказать честно и откровенно, то, несмотря на все мои ухищрения, я так и не смог их заставить поделиться со мной информацией о так нравившемся мне месте наших встреч. В переполненных впечатлениями днях своей молодости человек не долго обращает достойного внимания на такие скучные, пусть и необычные, проявления в своей жизни. И я, вконец закрутившись в бешенстве заштормившей под опекой Комитета Государственной Безопасности своей дальнейшей жизни, очень скоро позабыл о своих встречах по ночам с маленькими девочками, но они обо мне не забыли. И вот сейчас уже подросшие и обещающие через несколько лет превратиться в самых соблазнительных для нас, мужчин, красивых женщин они решили встретиться со мною, но не в своем, а в моем реальном мире. Вспомнив о своих маленьких друзьях, я уже ругал самого себя, что не осмелился подойти к ним и заговорить. Но самого себя не обманешь.... И я в глубине души все еще сомневаюсь, что я осмелился бы с ними заговорить даже сегодня. Я не осмелился бы с ними заговорить вовсе не потому, что они были намного меня моложе и, тем более, вовсе не из-за какой-то там своей ложной скромности, а только потому, что я все еще не до конца уверен, что это были именно те девочки. Хотя они и были такими похожими на моих бывших маленьких подружек.
   Все эти происходившие со мною в разное время события, как мне хочется об этом думать, не только убеждали меня в существовании действительного мира, но и подготавливали меня к скорым еще более необычным нашим встречам. Я, конечно же, не мог об этом даже догадываться, но сам действительный мир уже планировал в целях практической обработки какой-то своей далеко идущей задумки по развития отношений с реальным земным миром будущие со мною контакты. И вполне возможно, что только и поэтому, он сделал еще одну попытку развеять все еще остающиеся во мне сомнения в безусловном своем существовании. И ему это удалось.... Произошедшие со мною через несколько лет события, после последней с нашей встречи, уже окончательно и бесповоротно убедили меня в его не только реальности, но и в действительности.
   Я встретился с нею, как и принято встречаться у не слишком озабоченных поисками подходящей для женитьбы пары людей, совершенно случайно. Но встретившиеся случайно случайные люди быстро расходятся, а мы сразу же ощутили всю свою необходимость друг в друге, а поэтому безропотно и без лишнего жеманства и пустых слов, доверчиво позволили соприкоснуться выпавшими на нашу долю своими нерадостными судьбами. Нас немало связывало и притягивало друг к другу, но наши неуживчивые характеры мешкали нам и делали просто невозможным наше соприкосновение на долгое время. Мы подолгу не встречались, а при каждой новой встрече умудрялись, после довольно непродолжительной радости и недолгого удовольствия от возможности не только видеть, но и общаться друг с другом, снова вконец разругаться и разбежаться в разные стороны. Не совсем обычная была у нас дружба и, наверное, она только и поэтому нам нравилась. При подобных своих отношениях мы не успевали друг другу окончательно надоесть и наскучить.
   И вот она умерла.... Нелегко смириться со смертью уже отжившего свой положенный ему срок пожилого человека, но еще труднее смириться, а, тем более, понять всю ее нелепость, когда умирает молодой еще в самом расцвете своих сил человек. Смерть моей подруги до того сильно потрясла меня, что я только тогда решился осознать для себя, как она была мне нужна, и как я нуждался в этих, пусть и нечастых, с нею встречах. Как бы ни кружила и ни била нас жизнь, но ей не так уж и легко выбить нас из привычной колеи, если мы убеждены, что боремся с нею не в одиночестве, что у нас на земле есть еще надежные точки опоры. И при всем этом, самое главное, что нас на земле все еще ждут и любят. И вот ее не стало.... Неумолимая судьба все-таки умудрилась выбить из-под меня эту спасительную опору. И мне, после ее неожиданной смерти, стало до того пусто на этой не только большой и огромной, но и при всем этом совсем ничтожно маленькой земле. Но странное дело, в то время, когда меня всегда первым посещали во снах мои умершие родственники, ушедшая в иной мир подруга, несмотря на мои тщетные ожидания, даже и не пыталась показываться мне не только во сне, но и наяву. Не понимая, что же это такое могло во мне измениться, после ее смерти, я поначалу обеспокоился, но не надолго.
   - Она и, после своего ухода в загробный мир, сохранила свои привычки и свой неуживчивый норов, - успокоился я первым пришедшим мне в голову объяснением, вспоминая в подтверждение своей догадки, как любят объяснять старики свои уже не по возрасту странности, о наших в недавнем прошлом отношениях.
   - Выработанная годами долгой жизни привычка - намного хуже неволи, - с тяжелым вздохом объясняют они взрослым детям свое ребячество.
   Так оно, по всей видимости, и было на самом-то деле. Если даже годы долгой земной жизни мало что меняют в людях, то и сама их смерть уже начисто отрицает хоть какие-то изменения в неживом человеке. Моя подруга, как я понял немного позже, просто терпеливо ожидала только ей одной известного времени для встречи со мною.
   Ох, и как нелегко служить в доблестных и истинно народных Советских Вооруженных Силах. Для всех, кто завидует легкому хлебу носящих военную форму людей, я могу дать только один совет: наняться на службу и послужить. В Советской Армии всегда имеются места для всех желающих получать относительно высокие денежные оклады. Иначе, нелегко разговаривать по этому поводу с человеком, который обладает всего лишь опытом срочной службы, да и то далеко не примерного поведения. Им почему-то всегда кажется, что прапорщики и офицеры просто испытывают величайшее наслаждение при обучении и воспитании подчиненных им солдат, что они только задарма получают свои высокие оклады. Им чаще всего очень трудно не только понять, но и осознать для самих себя, почему Советский народ так любит и уважает защитников их родного социалистического отечества и никогда не скупится на их достойное содержание.
   Сменившись с суточного дежурства, я полностью истощенный частыми проверками неугомонной дежурной службой и постоянными пререканиями с отлынивающими от своих обязанностей солдатами, возвратился в свою на Крестовском острове комнату. И, не раздеваясь, тут же завалился на мой любимый старый диванчик. После суточного дежурства для обретения своего душевного спокойствия рекомендуется выпить не меньше, чем граненый стакан, крепкой водки или, на худой конец, прижать к своей груди чернобровую красавицу, но у меня в тот вечер не было ни того и ни другого. Поэтому мне больше уже ничего не оставалось, как, опустив свою повинную голову на холостяцкую подушку, бессмысленно уставиться на полураскрытую дверь комнаты. О чем я тогда думал, я уже не помню, но, как мне сейчас кажется, я тогда вряд ли был способен думать хоть о чем-то таком меня вдохновляющим. Я в тот вечер был слишком усталым, чтобы в моей голове могло зародиться хоть что-то путное и стоящее моего внимания. Нескончаемая возня в течение суток по наведению должного порядка и бесконечные препирательства с подчиненными до того изматывают душу человека, что она уже становится неспособной не только на какие-то там порывы, но и даже для обеспечения несложными думами в его нормальном покойном состоянии. Не встревожила меня тогда и так легко объяснимое моей в то время смертельной усталостью сопровождаемое сладким трепетом тела легкое головокружение. Вспомнив о своих прежних необычайных приключениях, я уже было подумал, что меня снова по какой-то срочной надобности требуют представители действительного мира, но предваряющее их призыв ощущение моего тела на этот раз оказалось слишком слабое, чтобы ввести меня в необходимое для очередного с ними контакта забытье. Не испытывая даже малейшего желания шевелить хотя бы одним членом своего ноющего от усталости тела, я продолжал наслаждаться в долгожданном покое. Когда человека не беспокоит, что где-то хоть что-нибудь будет не сделано без его личного присутствия, ничто на свете уже больше не омрачает его душу. Поэтому я не торопился нагружать самого себя новыми проблемными заботами до тех пор, пока прозвучавший в моей комнате какой-то еле слышный звук не привлек мое внимание. И я, лениво повернувшись в сторону потревожившего меня звука, увидел свою умершую подружку. Она показалась мне в той же сиреневой кофточке и короткой юбке, в которой она была одета в первый день нашей встречи. Осветившись не сомневающегося в теплую встречу человека улыбкой, она подошла ко мне и тихо проговорила:
   - Подвинься, я прилягу рядом с тобою....
   Какими только словами я могу сейчас описать все овладевшие мною в то время чувства и, главное, что я тогда испытал, не только видя воочию, но и ясно ощущая ее присутствие в своей комнате. Но то, что я очень хотел, чтобы наше свидание как можно скорее, закончилось, в этом можно было даже и не сомневаться.
   - Но ты же мертвая, а я живой, - возразил срывающимся голосом я своей умершей подруге. - Боюсь, что у меня сегодня с тобою ничего не получится....
   Или она до сих пор все еще не знало о своем теперешнем положении, или ее так поразило мое непривычное для нее раньше поведение, но покойница не сразу пришла в себя. Она еще некоторое время молча стояла, как бы раздумывая над моими только что сказанными словами, или пытаясь вспомнить что-то очень для нее важное и необходимое. Ее радостно осветившееся при виде меня лицо нахмурилось и, то ли вспомнив о своей смерти, или обидевшись на меня за такой неласковый прием, она молча повернулась и ушла. Она ушла, наполняя меня острой болью невозвратимой утраты и жалостью к ней, сохранив себя для меня послушной моей воле и моему желанию даже и после своей смерти. А я со времени ее прихода ко мне из загробного мира тут же перешел из толпы нормальных здравомыслящих людей в плеяду всегда осмеянных и отвергаемых человеческим обществом сошедших с ума придурков. Я больше не сомневался в существовании действительного мира и был непоколебимо убежден, что лучше в жизни быть сумасшедшим глупцом, чем безнадежным слепцом. Я вместо того, чтобы сомневаться в существовании действительного мира начал думать и гадать, а почему он так настойчиво убеждает меня в своей действительности. Чего он, в конце концов, от меня хочет и какого рожна ему, собственно говоря, от меня надобно?
   - Но если звезды зажигаются, то это значит, что это кому-то нужно, - припомнил я модное в наше время крылатое выражение и подумал, что и приход ко мне моей умершей подружки тоже кому-то был нужен.
   А раз так, то и в моей несуразной жизни есть какая-то, пока мне неизвестная, цель и свой смысл, и что я, как и все остальные люди на земле, проживу свою жизнь совсем не зря.
  
  
   Июль-август 1988 - 1993 год.
  
  
  

Глава четвертая
ЗАОЧНАЯ СМЕРТЬ И НОВОЕ РОЖДЕНИЕ
.

  
   И как же мы порою не только опасаемся, но и боимся, эту всегда грозную до беспощадности морскую стихию! Особенно тогда, когда высоченные волны со злобной яростью подбрасывают наши утлые суденышки! С необычайной легкостью расходившийся шторм перебрасывает наши суда с одной волны на другую, а показывающиеся нам еще совсем недавно надежно прочные корпуса судов до того жалобно скрипят и трещат, словно они были сделаны не из прочной древесины, а из яичной скорлупы! Сколько мужественных и отважных сердец пронзает в такие мгновения смертным ужасом и отчаянием!? И сколько молчаливых зароков дается в такие мгновения отчаявшимися моряками навсегда покинуть эту чуждую для человека стихию и больше уже никогда не подвергать себя подобной смертельной опасности и риску!? Но стоит только пробиться через нахмуренные от неудовольствия расходившимся ненастьем небеса хотя бы одному наполняющему надеждою отчаявшиеся сердца светлому солнечному лучику, как все страхи улетучиваются, и человек снова умиляется мерно колыхающимся успокоенным морем. От только что охватывающей робкие суеверные людские сердца ненависти и отчаяния к этому времени уже не остается и следа. И бесконечно благодарный морской стихии, что она его и на этот раз пощадила, человек снова переполняется к объекту своего поклонения жгучей любовью и немым восхищением. Он уже больше не опасается только что отпустившего его из своих ужасных объятий чудовища. Сейчас он уже смеется над своим недавним малодушием и торжественно клянется в преданности тихо посмеивающимся над ним утомленному в своей кровожадности зверю. И коварное море снова ласково плещется об борта горделиво несущихся на ее водной поверхности кораблей, успокаивая утомленным урчанием до смерти напуганные, но пока отпущенные им за ненадобностью, свои будущие жертвы. Морю просто недосуг тратить впустую свое время на успокоения каких-то там никчемных, с его точки зрения, людишек. Успокаивая, оно заодно присматривает наиболее из них лакомых, которыми оно было бы не прочь набить свою ненасытную утробу, когда острое чувство голода снова заставит его наброситься на так сильно любящих и так восхваляющих его обманчивую доброжелательность, людей. Но почему люди так легко поддаются его ничем не прикрытому обману!? Почему они не только закрывают свои глаза, но и стараются не придавать должного значения его подлинного к ним отношения!? Не потому ли, что это чуждая стихия чем-то напоминает их собственную земную жизнь!? Не потому ли, что так же, как шторм земного моря, так и штормы житейского моря одинаково опасны и одинаково любимы непонятными для Высшего Разума сердцами людей!? Трудно бывает порою понять Высшему Разуму, почему моряки с радостью отдают свои сердца в руки такому непредсказуемому и не всегда доброжелательному к ним морю, но еще намного труднее ему логически осмыслить, а что же это такое удерживает человека в не всегда ласковой и приятной для него жизни на земле! И кем станет для живущих на земле людей тот, кто сумеет это все понять и раскрыть нам всю правду на нашу земную жизнь!? Как мы его тогда назовем: святым, умалишенным или величайшим преступником на земле!? Никто из нас не сможет ответить на все эти вопросы заранее. И вовсе не потому, что никто из нас заранее не знает, а чем же эта правда обернется для нас самих. А только потому, что сам человек никогда не сможет полностью разобраться в самом себе и с правдивой уверенностью ответить, а чего же он, в конце концов, хочет добиться от земной жизни. Только одно это, постоянно тревожащее и беспокоящее нас недопонимание самих себя и своей земной жизни, заставляет нас пускаться в самые отчаянные и самые опасные путешествия не только по земным морям, но и, тем более, по вовек необозримым житейским морям. Но если земные моря чаще всего позволяют путешественникам достичь их берегов, то еще более немилосердные к людям житейские моря никому за редким исключением чаще всего не позволяют людям даже этого. И вполне возможно, что только и поэтому человек уходит из жизни так до конца не поняв, а зачем он жил на земле и что ей от него было нужно. Промечется он, как угорелый, в ее нескончаемой круговерти за своим призрачным земным счастьем. А, умирая, вынужден признаваться самому себе, что он любил в своей уже прожитой жизни совсем не того, кого надо было ему любить, что он посвятил всю свою жизнь совсем не тому, кому ему надо было поклоняться, и что он, вообще, прожил ее совсем не так, как ему хотелось ее прожить.
   - Эх, если бы только было позволено мне прожить свою жизнь заново!? - уже не раз и два шептали губы умирающих, сожалея, что сделать им это не позволяется.
   Но эти неслышимые живыми слова умирающих людей громким все заглушающим эхом раздаются по действительному миру, вводя в немалое изумление подготовившихся к встрече их душ проживающих в нем разумных существ.
   - И что эти умирающие люди смогли бы изменить в своей заранее обреченной на бессмысленное прозябание бестолковой земной жизни!? - с удивлением спрашивают они друг у друга и в недоумении пожимают плечами.
   Проживающие в действительном мире существа не видели для уходящих из земной жизни людей никакой другой возможности прожить свои земные жизни по иному. Конечно же, они допускали, что неудовлетворенные прожитыми земными жизнями умирающие люди могли увеличить или уменьшить при подобной для себя возможности количество грехов, с которыми они отправлялись с земли к месту своего постоянного пристанища. Но сама их прожитая жизнь от этого не становилась бы хоть чем-то лучше или хуже. Однако эти их немые восклицания особенно в последнее время начали произноситься до того часто, что населяющие действительный мир существа даже при своей несомненной мудрости и неплохого знания земной жизни засомневались в правильности своих суждений и решили предоставить мне ради небольшого эксперимента две судьбы в одной земной жизни.
   - Пусть он немного пострадает и побьется головою, как рыба об лед, в этой своей земной жизни, - с необычной для действительности злорадностью подумали они про себя, - а мы на его горьком опыте уже навсегда с легкостью утихомирим этих постоянно желающих переживать свою прожитую земную жизнь снова и снова неугомонных душ.
   Вот примерно с подобным напутствием я и был выброшен из действительности на реальную землю в самое неподходящее время и в самую неподходящую для избранной ими мне родословной страну. Если бы я знал, за какие только прегрешения в своих прошлых жизнях я был осужден на нестерпимые для человека страдания в своей новой жизни, мне, возможно, было бы намного легче их переносить и относиться с должным пониманием к своим мучителям. Но мне не дано было об этом знать. И я, еще ребенком, озлобившись против всех живущих поблизости от меня людей, с тихим ужасом смотрел на закружившуюся вокруг меня с ни чем неприкрытым уродством жизнь, делая для себя и наблюдающего за мною действительного мира самые нелесные о земной жизни суждения. Благодаря нещадно бившей меня по самому больному месту судьбе, я слишком рано получил тот самый жизненный опыт, который обычно приходит к людям только в предсмертные часы. А поэтому с явным неудовольствием приближался к своей новой, пока еще мне неизвестной, но роковой для себя, судьбы. Получив небольшую передышку перед самым ее приходом, я задумался, а что же, собственно говоря, я могу взять в нее с собою, в отличие от тех счастливчиков, которые получали свои судьбы, после своей смерти, и начинали новую жизнь, как говориться, с чистого листа. И был вынужден признать самому себе с горечью, что и до этого ничего хорошего в жизни со мною не происходило. Я рос, пусть и окруженный любовью и заботою родителей, но в окружении полнейшего бесправия и унизительной для любого работящего человека нищеты. Вконец измученный постоянным недоеданиям и слишком рано сваливающимися на ребенка заботами о добывании для себя пропитания, я слишком мало уделял внимания окружающей меня в то время жизни. Но сейчас, по истечению довольно продолжительного времени, когда мне уже можно было правильно понять и оценить свою прожитую жизнь, я вынужден признавать для себя, что, несмотря на откровенную нелюбовь Советской власти к семьям бывших богачей, она не отталкивала меня от себя. Она всегда старалась сделать мою жизнь в условиях народной власти более-менее сносной. Старалась, пусть и, ограничивая меня в кое-каких правах, привлечь к общественной жизни, увлечь стоящими в то время перед страною проблемами и заботами. За это время я уже успел во всем досконально разобраться и, до конца поняв окружающую меня жизнь, переполниться глубочайшим презрением к живущим на земле заносчивым в своих неправомерных претензиях на величие и добропорядочность людям. И, в особенности, к возомнившим о себя как о великих гениях и великих преобразователей жизни на земле так называемым политикам.
   Ни один человек на земле даже самый из всех порочный, не кажется мне таким отталкивающе противным, как эти лживые и скользкие, как пиявки, спасители неблагодарного человечества. От одного их слова всегда дышит на меня таким нестерпимым зловонным лицемерием, что мне хочется забраться живым в могилу, лишь бы только не слышать не иссекаемого потока хвалебных слов нравственно разложившихся невежд в их адрес. Но бог им судья.... Я не для них начинал сочинять свою повесть, а поэтому возвращаюсь к продолжению ее повествования.
   Нелегко выпутываться человеку из своего запутанного в процессе земной жизни состояния. Но вы, уважаемые мои друзья, в своем подавляющем большинстве даже и представить себе не можете до чего трудно отбиваться человеку от градом сваливающихся на его бедную голову неблагоприятных для жизни на земле обстоятельств, если он не знает, к какому именно народу он может обратиться за помощью и состраданием. Если он не знает, у какого, собственно говоря, созвездия ему надобно вымаливать для себя удачу в жизни. И, в особенности, если ему уготовлено прожить всего за одну жизнь две земные судьбы, в то время, когда и одной судьбы иногда хватает человеку за глаза, чтобы навсегда отбить у него охоту снова рождаться на этой негостеприимно встречающей его земле. Но думать об этом и задаваться подобными вопросами нашим отбывающим в действительный мир душам приходится не только сразу же после своей смерти, но и после тщательной подготовки перед своим очередным рождением на земле. А я подходил к своей новой земной судьбе уже на все в жизни ожесточившийся и весь искореженный от непосильного для человека груза нелесных о ней впечатлений. И кто только не впадет в отчаяние, когда еще свежи нерадостные воспоминания о своей прежней неудавшейся жизни, а на меня уже начинают наваливаться лишенные проблеска хоть какого-то счастья предчувствия в ожидании новой, но по-прежнему не придающей мне надежды на лучшую жизнь, судьбы. Нисколько не сомневающийся в своем беспросветном будущем я доживал последние дни в своей первой судьбе и не слишком торопился, как об этом можно было думать, в поджидающую меня впереди новую жизнь.
   Конечно, я тогда еще ни о чем таком не догадывался, но какое-то смутное постоянно тревожащее меня беспокойство уже начинало сказываться на моем самочувствии. Я на основании опыта своих предыдущих контактов с действительным миром вполне оправдано предполагал, что меня снова поджидает что-то из ряда вон выходящее. И поэтому с нетерпением дожидался скорейшего объяснения причины одолевающих меня в последнее время беспокойств и совсем уж непонятного для меня предчувствия чего-то такого, что непременно повлияет на всю мою теперешнюю жизнь. Короче говоря, я не сомневался, что действительный мир готовит для меня очередной сюрприз, только я тогда еще не знал, что он мне принесет и будет ли этот его подарок для меня желанным. Я позволю себе забежать немного вперед, чтобы сказать вам, мои дорогие друзья и критики, что условности и слепое следование традициям так же непоколебимо сильны и непререкаемые, как на земле, так и в действительном мире. Проживающим в действительности разумным существам было намного легче наделить меня двумя судьбами, чем осуществить это на практике. Всемогущая, как на земле, так и в действительном мире, бюрократия, узнав, что замыслили местные экспериментаторы, взбунтовалась против подобного просто не мысленного ранее нарушения изначально установленного порядка вещей во всем мироздании. И только после долгих пререканий и уговоров. Всемогущая, как на земле, так и в действительном мире бюрократия потребовала для соблюдения в должном порядке своей отчетности множество всевозможных справок о моей фиктивной смерти. Но это было только начало, подобный воистину великий задуманный действительным миром эксперимент нельзя было провести без множества отнимающих немало времени состыковок и согласований. И очень скоро потребовалось не только хоть как-то осуществить мое новое фиктивное рождение, но и даже мое личное присутствие на каждом предваряющем рождение на земле ритуале. Вполне возможно, что только и поэтому еще не удостоившийся побывать в раю я все же краешком глаза увидел то, что мы подразумеваем на земле с избавляющим прожившие на земле души от душевной черствости адом. И этот показанный мне ад, к моему немалому удивлению, не имел ничего общего с нашими ужасными о нем представлениями. Хотя меня, пусть и иногда, все же грызут сомнения, что мне его показали в самой тяжелой для страдающих грешных душ части, а не в самой легкой своей завершающей стадии. Показали страдания проживших неправедную жизнь грешных душ именно тогда, когда очищенные в огненной гиене души людей начинают осмысливать свою прежнюю уже прожитую ими жизнь и начинают готовиться к своему новому рождению на земле. Как и у нас на земле, так и в нашем действительном мире, бюрократия оказалась намного сильнее простой житейской логики. Но, несмотря на все эти затруднения, даже и не думающие откладывать осуществление своей задумки надолго в ящик, разумные существа из действительного мира тут же начали имитировать, согласно собственным представлениям, и мою фиктивную смерть и мое как бы новое рождение на земле.
   Как бы эта их затея не показывалось мне самому несуразной, я был просто вынужден подчиняться их требованиям. Да, и моего желания или нежелания на подобные со мною действия в действительном мире никто не спрашивал. Я для них был, как это часто бывает и на нашей земле, просто ничтожной пылинкою или, что еще хуже, маленькой презренной козявкою, на возражение и протесты которой можно было не обращать внимания. Они молча делали свое дело и лишь короткими негромкими фразами иногда снисходили до объяснений, что им от меня в данное время надобно.
   Проживающий на земле человек до того тесно связан с действительным миром, что любое даже самое малейшее воспоминание о нем в действительности мгновенно улавливается его чуткой и отзывчивой на этот зов душою. Так и я ближе к своему тридцатилетнему возрасту начал видеть удивительно странные и необычные для проживающих рядом со мною людей сны. Они снились мне именно в то самое время, когда действительный мир уточнял и конкретизировал мою новую судьбу, а моя чутко реагировавшая на их разговоры обо мне душа, раскрывала мне все их замыслы в ночных снах.
   Тусклый свет поблескивающей на ослепительно темном небосклоне прохладной луны мягко струился по узким песчаным дорожкам этого последнего приюта притомившихся земных странников. Неслышно скользя по укрытым мелкими листочками верхушкам декоративного кустарника, он бесстрастно пробегал по каменным надгробиям и ветхим со всех сторон обросших густым зеленых мохом крестам. Не понимая, как это мне удалось так вдруг оказаться среди ночи в этом мрачном уголке земли, куда порядочные и богобоязненные люди по ночам даже не заглядывают, я, неторопливо прохаживаясь по кладбищенским дорожкам, с опаской поглядывал на сумрачно мне подмигивающие грустные очертания могильных холмиков. Ходил и вспоминал все, что со мною происходило непосредственно перед этим своим неподдающимся никакому осмыслению мгновенным переносом на это кладбище. Я помнил все.... В моей обеспокоенной только что со мною произошедшим голове сохранялись до мельчайших подробностей воспоминания, как я добирался до вокзала белорусского города Лида и купил в кассе билет до города Ленинграда. Я отчетливо помнил, как входил в вагон, и, получив у встретившего меня проводника постельное белье, расстелил его на верхней полке. А вот, как и когда я сошел с поезда, и каким только коварным ночным ветром занесло меня на это кладбище - этого я, как ни старался, вспомнить не мог. Это моя очень даже странная и непонятная мне забывчивость почему-то все время не позволяла мне успокоиться, чтобы начать думать, а как мне сейчас из этого неподходящего для живого человека места выбираться. Как бы я не пытался направить свои мысли в нужную сторону, я почему-то все время возвращался к этому немало меня озадачившему провалу в своей памяти.
   - Не мог же я и на самом деле перенестись на это кладбище прямо с вагонной полки? - неустанно вопрошал я самого себя.
   Но до сегодняшней ночи не подводившая меня память на этот раз не только отказывала мне в повиновении, но и, притворяясь глухой и слепой, не посылала в мою голову на помощь ни одной мало-мальски способной объяснить мне причину подобного со мною происшествия подсказки. И я, оставаясь в неведении, что со мною происходило после того, как я опустил свою задумчивую голову на подушку, пытался хоть как-то приоткрыть для себя этот уже начинающий меня пугать сплошной темный занавес.
   Над этим непонятно зачем и почему понадобившимся мне местом последнего пристанища уходящих из жизни людей нависала подобающая глубокой ночи почти мертвая тишина. Густо поросший возле могильных холмиков низкорослый кустарник не пытался помешать моим беспокойным мыслям даже еле слышным шелестом под напором ощущаемого моим разгоряченным лицам легкого ветерка своих листочков. И только одни мои неторопкие шаги по кладбищенским дорожкам гулко отзывались, тревожа сладкий утренний сон покоящихся в вечном сне уже ушедших из жизни людей. Бледные струйки надвигающегося на землю скорого рассвета медленно, словно нехотя, пронзали ночную мглу. И я, вздохнув с облегчением, наконец-то, получил возможность убедиться, что заманившее меня в это утро кладбище было и на самом деле пустынным и вполне безопасным для присутствия на нем живого человека. Потревоженные мною похороненные на этом кладбище покойники были, по всей видимости, настроены ко мне доброжелательно. Они не пытались напугать меня ни одним как бы случайным шорохом невидимого мною существа и ни одной промелькнувшей возле меня тенью торопящейся возвратиться в свою могилу еще до наступления полного рассвета неприкаянной души все еще неуспокоенного мертвеца. А совсем наоборот, как мне в это время показывалось, они даже затаили свое горестное дыхание, чтобы еще больше не смущать мое уже и без того забившееся от отчаяния в груди сердечко. И я, понемногу успокаиваясь, то и дело сворачивал с одной кладбищенской дорожки на другую, пытаясь отыскать для себя выход из этого скорбного и неприветливого к продолжающим жить на земле людям места. Но не желающие так скоро расставаться со мною покойники, то и дело выставляли свои скорбные могильные дома в самых выгодных ракурсах при свете все больше и больше разгорающегося над землею рассвета. В этом охватившем их всех страстном желании непременно задержать меня на своем кладбище по возможности дольше они все время заставляли меня останавливаться, чтобы лучше осмотреть особо мне приглянувшиеся надгробия. С этой точки зрения я не должен был сетовать за это на покойников, тем более что за все время моего пребывания на нем ни одного тревожного ощущения или беспокойства, что я здесь нежданный гость, не прорывалось в мою вполне удовлетворенную подобным гостеприимством душу. Выкатившееся из-за горизонта ослепительно яркое красное солнышко в одно мгновение осветило самые укромные уголочки примолкшего кладбища. И оно тут же начало переполняться негромким говором навещающих своих усопших родственников людей.
   - Какое еще неведомое мне, но имеющее для усопших и их родичей немаловажное значение, событие заставило живых людей идти в такую рань на кладбище и срочно наводить на могилах дорогих им покойников порядок? - подумал я и тут же начал осторожно выпрашивать у озабоченно хлопотавших возле могильных холмиков мужчин и женщин.
   Оказалось, что непонятно по какой причине, но на сегодняшнее утро назначено вскрытие склепа, в котором покоились останки уважаемого и любимого многими людьми человека. Но, как бы я не расспрашивал, кто он такой этот заслуживший любовь и уважение многих людей человек и чем именно он заслужил во время своей земной этот почет, пораженные моим невежеством посетители кладбища окидывали меня укоряющими взглядами и тут же молча возвращались к прерванной на время моих расспросов работе.
   - Я узнаю об этом уважаемом покойнике все, что мне надобно, по надписи на его склепе, - успокоил я свое разыгравшееся любопытство и заторопился к выходу из кладбища, пожелав успеть еще до начала вскрытия склепа хоть чем-нибудь немного утолить свой уже начинающий меня тревожить голод.
   Но, как оказалось, входные ворота были перегороженными протянутыми между столбами веревками, за которыми уже стояла тревожно гомонившая плотная толпа людей. Собравшиеся возле ворот люди не просто стояли, а с каким-то нескрываемым любопытством заглядывали внутрь кладбища. Завидев толпу любопытствующих зевак, я не только остановился, но и начал сомневаться в правильности своего решение выйти из кладбища только для утоления своего оголодавшего желудка.
   - Если я покину это кладбища прямо сейчас, то обратно меня уже на него не впустят, - подумал я про себя и решительно повернул в обратную сторону.
   Поднимающееся по небосклону утреннее солнышко все больше наполняло остывшие в ночной прохладе надгробия и кресты своим ласковым животворным теплом, побуждая поросшие на могильных холмиках цветы не только радостно закивать ему своими прелестными головками, но и раскрыть для всеобщего любования еще не успевшие просохнуть от капелек росы лепесточки. Расспрашивая у сидящих на установленных возле могильных холмиков скамейках ранних посетителей кладбища дорогу к вскрываемому сегодня склепу любимого многими людьми при жизни человека, я скоро оказался в непосредственной от него близости. Не ожидая увидеть неприятно поражающую убогость и запустение возле этого склепа, я даже засомневался, а действительно ли в нем покоится именно тот самый уважаемый русскими людьми человек, не посмеялась ли надо мной сообщившая мне о сегодняшнем мероприятии немногословная женщина.
   - Вот тебе и людская любовь, - не без горечи подумал я, оглядывая потрескавшиеся с осыпанной штукатуркою стены склепа.
   Я уже даже начал сомневаться, что подошел именно к нужному мне склепу. Но, все равно, мне было больно и обидно за похороненного в нем человека. Кем бы он не был во время своей земной жизни, но он прожил нее, как и все остальные похороненные на этом кладбище, покойники, совсем не зря. У него, по всей видимости, остаются среди живых людей родственники и друзья. Но окружающее его последнее место успокоения убогость до того сильно констатировала с окружающими его склеп ухоженными могильными холмиками, что поневоле напрашивался вопрос: почему у людей не появляется желания не только убраться возле его склепа, но и хотя бы изредка вспоминать о его прожитой ради их нынешнего благополучия жизни. Человеческая жизнь на земле, как давно уже нам известно, не порождается и, тем более, не поддерживается сама по себе. Она порождается жизнью предшествующих и к этому времени уже ушедших в небытие поколений и довольно продолжительное время поддерживается и расходует именно те запасы, которые сохранили и сберегли для ныне живущих людей лежащие сейчас вот на этом кладбище покойники. Если живущие сейчас на земле люди желают сохранить о себе одни только хорошие воспоминание у своих будущих потомков, то им, вряд ли стоит показывать подобное неуважительное отношение ко всем безо всякого исключения мертвецам.
   Неумолимое время мерно отсчитывало одно мгновение за другим, заставляя все выше поднимающееся по небосклону красное солнышко прогревать охладившуюся в ночной прохладе землю все сильнее. Сгорая от охватывающих меня сомнений, я нетерпением оглядывался по сторонам, но до прикрытой огромным ржавым замком железной двери склепа никто не подходил.
   - Вполне возможно, что назначенное на сегодня вскрытие этого склепа уже отменили? - обеспокоился я сомнениями, а невзрачный вид самого склепа еще больше подогревал их во мне. - Если бы похороненного в нем человека и на самом деле любили и уважали люди, то разве последнее место его земного пристанища выглядело бы таким неприглядным? - продолжал я убеждать самого себя.
   Неподалеку от склепа я увидел разграбляющую железными граблями могильный холмик уже немолодую, но все еще сохраняющую свою былую стройность и привлекательность, женщину. И я, не в силах заставить себя подойти к ней с подобными расспросами, молча смотрел на ее привычные к такому делу движения рук и тела. Женщина отставила грабли в сторону и, собрав мусор в ведерко, ушла, слегка раскачивая своими упругими округлыми бедрами. Ругая себя за нерешительность, я провожал ее сожалеющим взглядом до тех пор, пока она не свернула на одну из боковых кладбищенских дорожек. Не сомневаясь, что она непременно возвратиться к этому могильному холмику, я не сводил глаз с нужной мне стороны кладбища, пока снова не увидел замелькавшее в самом конце боковой дорожки ее строго нахмуренное лицо.
   - Вот вернется она к могиле, и я обо всем ее расспрошу, - подумал я вслух и пошел ей навстречу с таким расчетом, чтобы я встретился с нею на подходе к убираемой могиле.
   Столкнувшись с нею лицом к лицу, я попросил окинувшую меня вопросительным взглядом женщину не только подтвердить, но и объяснить причину вскрытия указанного мне склепа. Не сказав в ответ ни одного слова, женщина молча провела меня за могильную оградку и усадила за накрытый согласно православной традиции установленный возле могильного холмика низкий столик.
   - Как вы оказались на нашем кладбище? - тихо спросила она меня, когда я уже успел выпить несколько стаканов отменного красного вина и приглушить разыгравшийся во мне аппетит ароматными ломтиками отдельной колбасы.
   Если бы я сам об этом знал!? Но так как врать мне этой доброй женщине не хотелось, то я в ответ лишь в недоумении пожал плечами. Понятливо улыбнувшаяся женщина не только не обиделась, но даже и не рассердилась на меня на такой же уклончивый ответ на ее следующий прямой вопрос:
   - Что вам понадобилось на нашем кладбище?
   В отличие от всех остальных ранних посетителей кладбища я не мог об этом даже догадываться. И только поэтому растерянно пробормотал в ответ на ее вопрошающий взгляд, что мне стало известно о вскрытии на этом кладбище одного из склепов, но, как видно, или я не до конца понял, о чем мне говорили, или вскрытие этого склепа на сегодня отменили. Она снова не нахмурила свои черные, как угольная сажа, брови и не стала набрасываться на меня с упреками в неискренности, а только еле заметная довольная улыбка промелькнула на ее немного припухлых губах. И мы заговорили о скучных и совсем для меня не интересных делах нашей повседневности. Забрасывая меня быстрыми уточняющими вопросами, она очень скоро выпытала у меня о моей уже прожитой жизни и о моих взглядах на окружающую меня реальность.
   И этот раз тянуть меня за язык ей уже больше не приходилось. Разговорившая меня женщина, как было видно по ее довольно осветившимся глазам, осталась вполне удовлетворенной моими искренними ответами. Но только успел я отчитаться перед нею обо всех своих взглядах и мнениях на нашу сегодняшнюю жизнь, как к склепу подошли одетые в черные костюмы мужчины. Один из них всунул ключ в отверстие ржавого висящего на дверях склепа замка, и он с недовольным скрежетом отомкнулся.
   - Пришла пора и нам отдать должное покоящемуся в этом склепе уважаемому и любимому многими людьми человеку, - проговорила обеспокоенная действиями уже начавших входить внутрь склепа мужчин женщина.
   И я поспешил вслед за нею к только что распахнувшейся входной двери склепа. Ожидая увидеть внутри склепа такое же запустение и неприглядный вид, как и снаружи, я был просто поражен встретившей меня внутри великолепною отделкою и идеальной чистотою. Только что совсем недавно видимые мною снаружи укрытые толстым слоем пыли стекла небольших узких окон сейчас весело подмигивали мне искорками заглядывающегося в полумрак склепа красного солнышка.
   - И кто же успел так быстро их не только протереть, но и отмыть? - подумал я, не без удовольствия вдыхая в себя чистый прохладный воздух, в котором не ощущалось ни одной капли обычного для таких помещений неприятного запаха тлена и сырости.
   Скользнув любопытствующим взглядом по разрисованному порхающими ангелами потолку, я немного задержал свой взгляд на облицованных темным мрамором стенах. И только потом, обернувшись к прислоненному к стене склепа невысокому каменному ложу, внимательно всмотрелся в худощавое лицо неподвижно лежащего на нем мужчины. На вид ему было не больше сорока лет, и выглядел он, несмотря на свое уже довольное долгое пребывание в склепе, до того хорошо, что мне нелегко было убедить даже самого себя, что это уже не живой, а давно ушедший из жизни, человек. Да, и кто другой на моем месте мог бы предположить себе лежащего на каменном ложе со скрещенными на груди руками человека живым, если даже при очень долгом его рассмотрении не просматривалась еле уловимое глазу колыхание при дыхании груди. Но я, уставившись глазами на застывшие в мертвой неподвижности черты лица мужчины, все же с каким-то удивляющим меня самого нетерпением ожидал от него чего-нибудь такого, как говориться в подобных случаях, из ряда вон выходящего. Я, не имея еще никакого понятия, откуда у меня могло взяться подобная уверенность, но с каким-то внутренним скорее похожим на робость, чем на страх, беспокойством ожидал, что вот-вот и лежащий на каменном ложе мужчина докажет всем столпившимся возле его ложа людям, что он еще не умер, а живой. Я долго стоял у его ложа, мысленно желая его пробуждения, но за все это время ни одна черточка не дрогнула на его суровом бесстрастном лице. Окончательно уверившись в невозможности пробуждения незнакомого мне умершего человека, я, оставив его в покое, окинул изучающим взглядом столпившихся у его ложа людей.
   Стоящая рядом со мною уже знакомая мне женщина бережно прижимала к своей груди непонятно как оказавшегося у нее на руках маленького мальчика. Ему на вид было не больше трех-четырех лет и, по всей видимости, он был не совсем здоровый, так как его не по-детски серьезное личико было грустным и равнодушным ко всему, что его в этом склепе окружало. Мне стало жаль этого бедного и несчастного, как я тогда о нем подумал, мальчика и в надежде хотя бы немного его развеселить многозначительно ему подмигнул. Однако мальчик вопреки моим ожиданиям даже не улыбнулся, а, потянувшись ко мне обеими ручками, громко потребовал, чтобы я непременно взял его на руки. Открывшие склеп мужчины с видимым неудовольствием оглянулись в нашу сторону, и я только для того, чтобы немного успокоить закапризничавшего мальчика, подхватив его на руки, заговорил с ним.
   - Это мой папа, - отвечая на мой вопрос, степенно проговорил мальчик, указывая ручкою на лежащего на каменном ложе мужчину, и совсем для меня неожиданно пожаловался. - Но, к сожалению, он в последнее время не только не обращает на меня никакого внимания, но и даже не желает со мною разговаривать....
   Молчаливо стоящие у каменного ложа мужчины, оживившись, начали о чем-то между собою шептаться. Не понимая, что могло их так взбудоражить, я обернулся в их сторону и, уткнувшись глазами в лежащего на ложе покойника, успел увидеть, как еле заметно глазу дрогнула его правая нога, а потом и левая. И вот только что застывший в вечной неподвижности умерший мужчина уже сидел на ложе. Немало озадаченный полнейшей неожиданностью его оживления я молча смотрел, как он сладко потягивается руками и встает на ноги. Первые пробные шаги дались ему нелегко, но покойник, быстро овладев непослушными ногами, подошел к молча взирающим на его потуги мужчинам. Обнимая и долго пожимая руки выстроившимся в ряд мужчинам, он о чем-то оживленно с ними разговаривал, но я из-за снова начавшего капризничать на моих руках мальчишки из их разговора ничего не услышал. В конце концов, дошла очередь пообщаться с ожившим покойником и до стоящей рядом со мною женщины. И та сразу же представила меня заговорившему с нею ожившему мертвецу, но тот только мельком окинул меня изучающим взглядом и, как было видно, безо всякого интереса. Потянувшись к успокоившемуся при виде него мальчику, оживший мужчина почему-то не захотел взять его от меня на свои руки, а с неподдельной нежностью погладив мальчика по головке, о чем-то с ним заговорил. Обиженный, как мне тогда подумалось, на откровенную неприязнь ожившего мужчины ко мне, я не стал вслушиваться в их разговор. Но оживший покойник не долго пользоваться моим долготерпением и скоро вовсе от меня отошел, повернувшись в сторону приветливо ему улыбнувшегося мужчины. Они еще немного о чем-то между собою поговорили, а потом, дружно повернувшись к противоположной от меня стене склепа, вошли в неожиданно открывшуюся в ней ранее мною не замеченную дверь. Неприглашенный я даже не подумал последовать за ними, а, обиженно посапывая в гордом одиночестве, начал дожидаться их возвращения. Но их почему-то все не было и не было. Воцарившаяся в склепе почти мертвая тишина сильно задавила на мой встревоженный рассудок, побуждая меня, как можно скорее, оставить это пристанище мертвых людей. И я с удовольствием покинул бы этот склеп, если бы не доверчиво прижавшийся ко мне оставленный женщиною на моих руках мальчишка. Я не мог уйти, не вернув мальчика его родителям, а они не торопились забирать его обратно. Нетерпеливо поглядывая на захлопнувшуюся, после их ухода, дверь, я, совершенно не зная, на что мне в таком случае следует решиться, неторопливо расхаживал по уже начинающему внушать мне, если не страх, то уж очень неприятное ощущение, склепу. Все мое охваченное пробирающим меня до самых костей паническим беспокойством тленное тело побуждало меня, как можно скорее, уходить из этого не предназначенного для живых людей места, но и открыть в боковой стене дверь я тоже почему-то ужасно боялся. Я уже и не помню, как долго метался, не видя для себя возможности хотя бы на что-то более действенное решиться, по мраморному полу склепа. Но, в конце концов, заставил, наотрез отказывающие мои руки делать это, попытаться открыть все это время неодолимо притягивающую меня и одновременно до того сильно меня от себя отталкивающую дверь. Подойдя к двери, я, после недолгих колебаний, сильно дернул ее за ручку, но она, к еще большему моему недоумению, оказалась запертой изнутри.
   - Вот вам и достойные всяческого уважения люди! - недовольно выругался я вслух. - Всучили чужому дяде ребенка, а сами убежали решать свои непонятно какие неотложные дела! И что же сейчас прикажете мне с этим мальчишкою делать!?
   Но сколько бы я ни толкал эту дверь и не кричал, требуя забрать от меня ребенка, она не только не открывалась, но и за нею я не услышал ни одного говорящего, что внутри хоть кто-то есть, шороха или шагов. Не видя перед собою никого, кому я мог отдать оставленного на моих руках мальчишку, я от невозможности уйти из этого не предназначенного для живых людей склепа до того разозлился, что начисто позабыл не только о всяком приличие, но и обо всех своих страхах. И уже безо всякого стеснения громкими отчаянными криками звал не только ожившего покойника, который по признанию мальчика приходился ему отцом, но и отдавшую его на мое попечение вначале так понравившуюся мне женщину. Звал и призывал к их родительским чувствам до тех пор, пока мой голос не охрип. Только тогда я, окончательно убедившись, что мне уже не докричаться до этих внезапно оглохших, или не желающих ничего слышать, ушедших через боковую дверь склепа людей, я немного успокоился и обратил внимание на продолжающего невозмутимо сидеть на моих руках мальчика.
   - Но почему он ведет себя так странно на руках у совершенно незнакомого ему человека!? - воскликнул я про себя, начиная подозревать, что вся это только что произошедшая со мною история очень даже не случайная. - Ведь, еще совсем недавно он капризничал по любому поводу, а сейчас его уже нисколько не тревожат даже мои слишком громкие для его ушек крики и стуки. Он же должен понимать, что прямо сейчас лишается помощи и поддержки самых дорогих ему людей!? Неужели его так мало заботит, что его оставили на моих руках собственные родители!?
   Я смотрел на доверчиво прижимающегося ко мне мальчика и не знал, как объяснить себе поведение не только его родителей, но и самого ребенка. Я смотрел в его не по-детски строго нахмуренное лицо, и внутри меня зарождалось жалость к этому оставленному всеми на произвол не очень-то милостивой к людям земной судьбы мальчишке. А вместе с жалостью во мне росло неодолимое желание его приласкать и хотя бы немного приободрить.
   - Ну, что ж, малыш, - тихо проговорил я, ласково поглаживая мальчика по головке, - придется попытаться найти твоих родителей на самом кладбище. Твои папа и мама непременно будут там. За столь короткое время они вряд ли сумели далеко уйти на этом кладбище....
   Открыв дверь склепа, я вышел на уже знакомую мне утоптанную кладбищенскую дорожку и замер на месте от неожиданности увидеть перед собою подобные просто невозможные перемены в окружающем меня на этом кладбище мире. Я все еще был на том же кладбище, но, если я вошел в склеп во время летней благодати, то сейчас, выйдя из него, я, каким-то самым непонятным образом, перенесся во время глубокой поздней осени. Да, и что еще я мог предположить, наглядно убеждаясь, что за проведенные мною в склепе несколько часов посаженные на могильных холмиках цветы уже успели не только отцвести, но и иссохнуть, а упавшие вниз с деревьев и кустарников листочки еле слышно шелестели под напором пробегающего по кладбищу шаловливого ветерка.
   - Да, и та ли осень встречает меня? - совсем неожиданно подумал я про себя. - За время моего пребывания в могильном склепе уже могли пройти на земле даже несколько десятков лет, а то и больше....
   Уже больше не надеясь отыскать родителей мальчика, я, крепко прижимая его к своей груди, поторопился мимо понуро поглядывающих на меня надгробий и крестов к замелькавшему впереди выходу из кладбища. Открытые настежь кладбищенские ворота с каждым очередным мгновением становились ко мне все ближе и ближе. И уже совсем скоро я был рядом с ними. Еще каких-то там сто-двести шагов, и я, наконец-то, смогу оставить это поручившее мне заботиться об этом показывающимся мне не только странным, но и совсем мне непонятным, мальчике кладбище. Я уже был в самой непосредственной близости от ворот, как окружающие меня осенние краски угасающей на долгую студеную зиму природы совсем для меня неожиданно затянулись сплошной непроглядной дымкою.
   - Как же мне теперь при такой поганой погоде отыскать дорогу домой? - не без раздражения буркнул я вслух и очнулся на верхней вагонной полке в полутемном купе.
   - Присниться же всякая ерунда, - пробормотал с легким вздохом облегчения обрадованный, что это был всего лишь сон, я и повернулся на другой бок.
   Не прошло и нескольких мгновений, как я снова провалился в сладко обволакивающий мое тленное тело сон, который не в пример первому сну не стал озадачивать меня подобными трудноразрешимыми для простого человека загадками.
   Да, и, вообще, что же они, в конце концов, значат в жизни человека на земле - наши сновидения!? И почему они к иным людям не приближаются даже и на пушечный выстрел, в то время как другие люди только успеют положить свою зудевшую от дневной усталости голову на подушку, а они уже тут, как тут, сразу же начинают их озадачивать трудноразрешимыми в жизни загадками и предостережениями!? Как человек должен относиться к своим снам!? Должен ли он верить своим снам или ему надобно не обращать на свои сны никакого внимания, считая их наваждением нечистой силы, а то и просто ничего для него не значащей чепухою!?
   Сколько уже живет на этом свете человек, столько времени он и задумывается об этом вопросе, но так до сегодняшнего времени не смог ответить на него однозначно. Разные существуют у людей насчет своих снов мнения. Одни из нас слепо верят своим снам и, после каждого приснившегося им сновидения, или безо всякого на то основания предаются ликованию, или дрожат от страха в предчувствии скорой неминуемой беды. Другие же, наоборот, их игнорируют и никогда не связывают приснившиеся им сны со своей реальной жизнью. Третья группа живущих на земле людей, мня о себе великими в этой области знаний знатоками, а то и просто лицемеря, изо всех сил стараются обеспечить самим себе привольную жизнь на нашем суеверии и нашем ничем не пробиваемом невежестве. Наконец, четвертая группа людей из-за своего, по их мнению, "великого" ума, или просто от желания пустить пыль в глаза развесившим свои уши на их россказни недалеким людям, сочиняют целые многотомные библиотеки, высказывая свои "научно подтвержденные" соображения по этому такому важному в жизни каждого человека вопросу. И до чего они только не додумываются в этих своих "мудрых" умозаключениях!? И какие самые невероятные и поражающие своей бестактностью и полным непониманием человеческой сущности делают они при этом выводы и заключения!? За все время этими по большей своей части лживыми и корыстными знатоками человеческих сновидений придумано просто невероятное множество прогнозов и рецептов по разгадыванию снов. Но они никоем образом не позволяют остальным людям даже приблизиться к пониманию своих снов, а, совсем наоборот, загоняют не желающих самим задумываться обо всем этом ленивых людей в панический страх, нередко переходящий в самый, что ни есть, животный ужас перед своими сновидениями. И все же, если быть до конца справедливым, то надо отметить, что кое-кто из них бывает по-своему прав, анализируя сновидения с высоты знаний своей узкой специализации в понимании человеческой жизни на земле.
   Но не следует забывать, что даже и те люди, которые показываются нам правыми в своих анализах человеческих снов, вводят нас в заблуждение, утверждая, что человеческие сновидения зависят только от одного или какого-нибудь другого фактора в многогранной человеческой жизни. Они или намеренно, или нарочно нечаянно, заявляют во всеуслышание, что есть сны, предупреждающие человека о зарождающейся в нем, пока ему неведомой, болезни, что есть сны, реагирующие на влияние окружающей среды, его половой неудовлетворенности или, наоборот, перенасыщения. Однако при всем этом они почему-то постоянно забывают упоминать о самом главном: что есть еще и сны, исходящие от непосредственно связанной с действительным миром души человека. Если подавляющее большинство человеческих сновидений легковесны и очень скоро забываются в людской памяти, то сны, которые исходят непосредственно от души человека, еще долго тревожат его сознание и постоянно напоминают человеку о себе в следующих снах.
   Нет, и никогда не будет правды в анализах человеческих сновидений теми, кто считает сны наваждением дьявола и утверждает, что покушающиеся на человеческие души адские демоны посылают на людей свои наваждения при помощи снов. Эти неутомительные охотники за бессмертными человеческими душами нечистые твари насылают на людей свои наваждения только потому, что потом им будет намного легче затащить людские души в свои сети. Приснившийся человеку сон не может быть наваждением дьявола по причине, что при спящем человеке, согласно уверению церкви, неотлучно находиться охраняющий его сон ангел, или так называемый верующими людьми добрый гений. А раз так, то как может даже самый ловкий и хитроумный нечистый напускать на спящего человека свои наваждения. С подобным утверждением можно было бы согласиться только в случае, когда человек по своей воле и желанию уже продал за мирские блага свою душу дьяволу, или он уже успел совершить в своей жизни такие немыслимые преступления, что охраняющие людей ангелы от них отступают. Но зачем тогда надобно и так владеющему душою продавшегося с потрохами человека дьяволу напускать на него еще и свои наваждения!? Нет и нет, с какой только стороны не рассматривай эту точку зрения на человеческие сновидения, она не выдерживает никакой критики.
   При анализе человеческих сновидений следует постоянно помнить и никогда не забывать, что хорошему человеку сняться хорошие сны, в то время как плохому и бесчестному человеку могут и должны сниться одни только дурные сны. Подобное спорное утверждение может соответствовать истине, если при анализе человеческих сновидений мы будем принимать в расчет, что укрывающая со временем душу живого человека броня спекшейся на ней грязи из душевной черствости в какой-то мере искривляет исходящий от человеческой души сон. Следуя во время анализа сна человека подобному допущению, мы можем на полном основании предполагать, что эта броня из душевной черствости вполне способна вконец запутывать человека и способствовать его дальнейшему еще большему грехопадению.
   Но мы не будем брать в расчет все эти крайности, а станем рассуждать только о снах нормальных порядочных людей. И даже то, что мы всегда ощущаем самих себя немного грешными, не должно слишком уж сильно нас беспокоить. Идеально святых людей в нашей переполненной грехами и соблазнами земной жизни просто нет, не может быть и в помине. Они существуют только в нашем воображении и служат нам для примера, по которому мы всегда стараемся сверять свою жизнь и оценивать каждый свой поступок.
   Не стоит верить и вводящим нас, в лучшем случае, в заблуждение всяким попыткам толковать наши сны не близкими нам по кровному родству посторонними людям. Живущий на земле человек со временем приобретает какой-то жизненный опыт и, тем более, опыт в разгадывании своих снов. Вполне естественно, что человек не может и не должен скрывать в себе приобретенные им знания, что он активно делиться своим опытом в разгадывании своих сновидений с окружающими людьми. Мы, налаживая свою земную жизнь, всегда должны прислушиваться к мнениям о нашей жизни со стороны умудренных опытом долгой земной жизни стариков. Их глубокое знание человеческой жизни непременно поможет нам лучше понять смысл своего существования и предохранит нас от множества совершенно излишних для нас бед и несчастий. Но это еще не означает, что мы должны будем или просто обязаны слепо перенимать их опыт и их взгляды на нашу жизнь. Их опыт жизни мог быть вполне пригодным для их времени, но времена-то меняются, а любое изменение времени настоятельно требует и немедленного переосмысливания уже уходящей в историю жизни. К тому же каждый человек сугубо индивидуальный и не всякий чужой жизненный опыт и чужое знание жизни может подходить ему и удовлетворить его запросы и потребности. Это непреложное правило относиться и к человеческим сновидениям. Каждый человек видит свои сны по-своему, и только он сам должен искать ключик к их разгадке. Только сам человек сможет правильно разобраться в своих снах, потому что только он сам, и никто другой, сможет лучше всего услышать и понять свою душу.
   Рано утром меня растолкал заспанный проводник. И я, быстро собрав свои вещи, вышел на платформу Варшавского вокзала города Ленинграда. Начинался новый необычайно хлопотливый для меня день, и мне было не до моего ночного сна. Так он, наверное, и затерялся бы в моей памяти, если бы не последовавшие за ним уже вовсе не укладывающиеся в моей все еще в большей степени атеистической голове события. Во сне всякое может присниться. Но увидеть фотографию приснившегося тебе во сне человека по телевизору - это уже было слишком для моей и так заподозрившей, что со мною в последнее время твориться что-то неладное, головы. Но наша непредсказуемая в многообразии своих проявлениях жизнь большая любительница посмеяться над ограниченным в своем познании окружающего мира человеком. Она редко упускает подвернувшейся ей возможность поддеть его и убедить ни во что не верующего скептика, какой он все еще невежественный в своей горделивой уверенности, что ему уже все доподлинно известно, и что уже больше никто и ничто в мире не сможет его удивить и поразить его воображение.
   Во имя своей еще большей убежденности, что человек по-прежнему является всего лишь забавной игрушкою для всемогущих Высших Сил, жизнь на этот раз выбрала меня. Вскоре, после своего странно непонятного мне сна, я задержался на службе и возвратился в свою холостяцкую комнату на Крестовском острове довольно поздно. Не без труда стащив с себя намокшие сапоги, я включил телевизор и, завалившись на свой любимый старенький диванчик, забросил свои ноющие от усталости ноги на его боковую лакированную спинку. В мрачно поблескивающем на меня темном экране телевизора, что-то недовольно защелкало, но он еще несколько мгновений многозначительно молчал, словно раздумывая, а стоит ли ему сегодня меня развлекать. Однако подобное его просто унизительное для меня сопротивление длилось недолго. И он с недовольным урчанием, наконец-то, выдавил вслух несколько непонятных слов проявившегося на осветившемся экране диктора. Но тот, так и не успев разговориться, взял и куда-то совсем неожиданно для меня исчез, а его место на экране заняла фотография какого-то совершенно мне незнакомого мужчины. Я, окинув ее пустым равнодушным взглядом, только было намеревался переключиться на другую программу, как меня остановило почему-то до боли знакомое мне выразительное лицо показанного мне на экране телевизора мужчины. Пусть я смотревшего на меня с фотографии на экране телевизора мужчину до сегодняшнего вечера не знал и никогда не видел, но его лицо и в особенности глаза кого-то мне напоминали, что-то в нем, пока еще трудноуловимое для меня, показывалось мне знакомым. Вздрогнув от неожиданности подобного в себе ощущения, я уже начал присматриваться к нему более пристально. Но и его фотография тоже, немного подразнив меня своей неузнаваемостью, скоро исчезла с экрана телевизора. Исчезла, не оставляя мне надежды, что ведущий программы поможет мне вспомнить, где я мог видеть похожего на только что показанного мне мужчину человека. И так, как диктор, по всей вероятности, уже все сказал, что хотел сообщить телезрителям об изображенном на фотографии человеке, дальше он уже начал рассказывать совсем о других происшествиях. Недовольно поморщившись, я терпеливо досмотрел до конца эту не очень-то интересную передачу, внутренне надеясь, что ведущий все еще обмолвится хотя бы одним словом о заинтересовавшем меня человеке. Но мои надежды не оправдались....
   - Кто же он такой, этот только что показанный мне по телевизору мужчина? Почему он показался мне таким знакомым и близким, что не только смутил, но и одним своим взглядом напомнил все мое тело трепетным волнением? - продолжал задаваться я не дающим мне покоя вопросом, перебирая в своей памяти всех известных мне из курса средней школы знаменитых русских людей.
   Прекрасно осознавая, что фотографию простого ничем не отличившегося в жизни человека вряд ли покажут по телевизору, я для освежения свой памяти даже начал рыться в стоящих на полке учебниках. Но ни один из известных мне знаменитых русских людей не был похож на показанного мужчину. Не понимая, что сам даю неверную информацию своей голове, я злился и нещадно ругал про себя свою отказывающую мне в помощи память. Я призывал свою память помочь мне вспомнить фамилию похожего на показанную мне фотографию мужчины, в то время как я его видел всего лишь во сне. Так уж устроена наша память.... Призывая свою память помочь нам вспомнить что-то из реальной жизни, мы получаем от нее воспоминания из той же реальности. Ну, а то, что мы видим в своих снах, она может оказать нам помощь в воспоминании обо всем этом только во снах. Но я еще не успел забыть о своем немало меня удивившем недавно странном и непонятном сне. И стоило мне только вспомнить о нем, как я сразу же узнал в показанной мне по телевизору фотографии мужчины ожившего в моем сне лежащего в склепе покойника, сына которого я унес с собою на кладбище. Пусть это и показывалось просто невероятным и не имеющим никакого права на существование в нашей реальной жизни, но мне так захотелось узнать, кем был во время своей земной жизни этот неизвестно почему приснившийся мне человек. И не просто знать, но и попытаться понять, какое отношение может иметь ко мне этот никогда раньше, до моего странного в поезде сна, не встречающийся мне человек, что я, уже больше не надеясь на свою память, нетерпеливо застучал в двери своих соседей по коммунальной квартире.
   - Но как вы можете о нем не знать!? - вскрикнула от охватившего ее недоумения мая соседка. - Вы же должны были познакомиться с его творчеством еще в школе!?
   И она еще долго с укором смотрела на меня, пока я, смущаясь и сбиваясь с мысли, объяснял ей, что я заканчивал в Белоруссии не русскую, а национальную школу, и что этот знаменитый для русских людей человек, по всей видимости, не был включен в программу среднего образования для белорусских детей. Вряд ли хоть в чем-то я оправдался перед соседкою за свое невежество и незнания, по мнению русского человека, таких прописных истин, но она не отказала мне в любезности не только объяснить, чем этот человек известен среди русских людей, но и даже предложила мне почитать сборник с его стихотворениями. Я до этого времени никогда не был большим любителям стихов, но на этот раз я не мог заставить себя уснуть, пока не прочитал все напечатанные в этой книге стихотворения. И странное дело, во время чтения стихов меня ни на одно мгновение не оставляла ощущение, что эти стихотворные строчки не совсем для меня чужие, что они как бы исходили из глубины моей души. Читая их, мне не надо было долго размышлять над каждой стихотворной строчкой, пытаясь лучше понять и осмыслить испытываемые во время написания каждого конкретного стиха чувства поэта. Я их улавливал почти мгновенно и, как бы заново сопереживая вместе с поэтом, переполнялся всеми теми же волнениями, какие бились и клокотали и у него самого перед написанием своих стихов. До этого времени я еще не испытывал такое ясное и понятное духовное родство с уже ушедшим из жизни человеком. И оно меня до того сильно потрясло, что я уже начал смотреть на свои первые робкие попытки в стихосложении не как на глупости скучающей души, а как на свое предназначение в жизни.
   Но это была всего лишь сиюминутная моя слабость. Не позволяя себе слишком долго тешиться этими нежизненными и нереальными, но так приятными для моего самомнения, мыслями, я, наверное, очень скоро позабыл бы об этом очень странном совпадении моего сна с реальной жизнью. Но забыть о нем мне не позволило еще более напугавшее меня и ввергшую мою бедную ничего не соображающую голову в смятение очередное происшествие.
   Чем же это очередное происшествие могла так сильно напугать меня, уже привыкшего с самого раннего детства к происходящим со мною всяким неподдающимся осмыслению просто житейской логике странностям и уже давно переставшего бояться даже самых кошмарных снов? Что еще намного страшнее и ужаснее всего того, что уже было со мною, может происходить в жизни человека? Напугало меня тогда ясное осознание, что я не всегда волен поступать в своей жизни по-своему желанию и хотению, что в окружающем меня мире есть сила, в возможностях которой крутить мною в земной жизни, как ей вздумается, и делать со мною все, что ей заблагорассудиться. Единственным, что меня еще тогда успокаивало и не доводило до отчаяния и полного разочарования в жизни, было то, что я хотя бы своим разумом был от этой всемогущей силы свободен. Я мог, если мне в ее поведении что-то не нравилось, спорить с этой овладевшей мною силою и начисто отвергать ее право распоряжаться мною, в то время как мое тело и моя бессмертная душа были полностью подчинены ее воле. Не так уж и легко считающему себя свободным и ни от кого не зависимым человеку осознать свою зависимость от чужой воли. Только, наверное, и поэтому мне потребовалось какое-то время, прежде чем я смог смириться с этой очень для меня неприятной неизбежностью. Смириться с тем, что изменить, или хотя бы немного подправить, было не в моих слабых человеческих силах.
   В этот год в западных областях Советского Союза свирепствовала засуха. И ярко пылающее на чистом без единой завитушки облаков голубом небосклоне солнышко превратилась из ласкового и заботливого для всего живого на земле друга в самого страшного врага, испепеляющего все на земле своими несносно жаркими лучами. Не порадовала с тоскою поглядывающих на свои хилые посевы крестьян и дождливая осень. Если жаркое лето нещадно выжигало все, что было посажено и посеяно их трудолюбивыми руками в теплую весеннюю земельку, то осень, затапливая обожженные летним солнцем поля и превращая их в непролазное месиво, затрудняла уборку и без того скудного в этом году урожая. В этот год, когда, казалось, даже сама природа ополчилась против людей, веселились и радовались только одни праздные горожане, хвастаясь, друг перед дружкою своим густым медным загаром. Так уж издавна повелось на нашей грешной земле, что беда, как и палка, о двух концах. Одним своим концом она приносит горькое разочарование и соленые слезы испытавшим ее на себе людям, а другим наслаждение и истинное удовольствие. Привычные ко всему и уже давно знающие, что год на год не приходится, крестьяне бережно уложили спасенные ими остатки осеннего урожая и, затянув потуже пояса, уже начали думать и мечтать о новом урожае в следующем году. А о нынешнем неудавшемся для них году они старались не вспоминать, не желая еще больше омрачать при виде своего скудного стола себе настроение. Но сам нынешний год не хотел преждевременно уходить в небытие, и время от времени преподносил им ту или иную неприятность, ярко подчеркивающую всю его к ним неприязнь и свой неизменный зловредный норов.
   Не знаю почему, но на земле есть немало и таких людей, которые находят для себя особую прелесть в этом осеннем увядании природы и в непроходимой с тлетворным запахом тлена и сырости слякоти. А мне больше по душе снежная морозная зима и буйное цветение садов весною и лугов в теплое благодатное лето. Но, как говориться, на вкус и цвет товарищей нет, и я не собираюсь навязывать хоть кому-либо из вас, мои уважаемые читатели и самые строгие мои критики, свои вкусы и взгляды на окружающую жизнь.
   - Чем бы дите не радовалось, лишь бы оно не плакало, - глаголет на этот счет народная мудрость.
   И этим, как мне думается, сказано все. В этот неурожайный и неблагоприятный для человека год даже обычно всевластная и могущественная зима долго не могла овладеть неожиданно взбунтовавшейся против нее русской землею, и нелюбимая мною осенняя распутица продолжалась почти до самой середины января.
   - И куда ты только подевалась, зимушка зима? - с тоскою повторяя одну и туже фразу, я уныло капался во дворе, поправляя уже успевшую обвешаться изгородь.
   Я умолял нависающие надо мною небеса как можно скорее укрыться не опостылевшими мне черными уродливыми тучами, а сказочно легкими белоснежными облаками, которыми награждает нас со своим приходом студеная зима. Но день шел за днем, а дувший уже несколько недель подряд противный надоедливый ветер все гнал и гнал на нас свое грязное темное воинство. Но сегодняшний день показался мне таким особенно неприятным и угрожающим, что я, начиная с самого раннего утра, не ожидал от него ничего хорошего. И он не заставил меня долго ждать своего предвзятого к живущим на земле людям отношения. После обеда, когда я во дворе сколачивал новые ворота, мой уже настороженный с утра слух уловил далекие отзвуки похрипывающего на небесах грома.
   - Мама, гремит! - крикнул я раскладывающей в хлеву по яслям очередную охапку принесенного из гумна сена матери.
   - Это тебе, наверное, просто показывается, сынок, - послышался в ответ из хлева ее недоверчивый голос. - В такую позднюю пору гром уже не гремит....
   Но отзвуки грома, приближаясь к нашей деревне, становились все слышнее и скоро дошли и до маминых ушей.
   - И откуда этот гром мог только взяться на наши бедные головы? - недовольно буркнула выскочившая из хлева мама и, озабоченно осмотрев нахмуренные небеса, убежала в избу закрывать камин.
   Верит или не верит в реальность поздней осенью грома крестьянин, но он, услышав напоминающие о нем хриплые отзвуки, на всякий случай примет все меры предосторожности, чтобы оградить свою избу и самого себя от этого опасного и страшно разрушительного для него явления природы. Ну, а если подоспевший гром станет ему особенно докучать, то он, не желая, чтобы нетерпеливо ищущий свою жертву гром не обнаружил его затаившегося в самом надежном, как ему думается, каком-нибудь укромном уголочке еще не полениться и занавесить окна избы. Посыпавший с небес на землю неторопливый, но буйный, дождик прогнал со двора и меня. А через мгновение около нашей избы все изменилось до неузнаваемости. Расходившийся, как очумелый, ветер с яростью забил по бревенчатым стенам дома своим кудлатым хвостом. Долго сопротивляющиеся небеса не выдержали и разразились таким проливным ливнем, что расплескиваемый в разные стороны взбесившимся ураганом поток влаги начал проникать в жилые постройки через, казалось бы, самые малюсенькие щелочки. Беспокойно заметавшиеся по небосклону черные лохматые тучи, сталкиваясь между собою, отсвечивались яркими вспышками молний и с пронзительно хриплым грохотом выстреливали всю свою боль и все свое нетерпение на землю. Трудно, если не сказать просто невозможно, отыскать еще более притягательное и ужасающее робкие людские души зрелище ничем неукротимого буйства разгневанной постоянно ей хоть чем-то досаждающим человеком природной стихии. И это ничем не укротимое буйство мне показалось до того восхитительным, что я, несмотря на недовольное ворчание мамы, приоткрыл одно из окошек и не в силах был отвести своего восхищенного взгляда от этого еще никогда мною не наблюдаемого зрелища. Я смотрел на все это непотребство из окна, и мне казалось, что мирно существующие до этих пор небо и земля, вдруг, взяли и до того крепко между собою разругались, что от мгновенно переполнившей их яростной злобы намертво сцепились друг с другом в последней смертельной схватке. Еще не виданное мною сражение двух титанов так сильно завораживало и притягивало меня к себе, что я еле сдерживался, чтобы не выскочить из укрывающей меня избы и вместе с ними закрутиться в этой непередаваемой обычными человеческими словами жгучей и непомерно опасной свистопляске. А гром гремел все сильнее и все нестерпимее, резкие выстрелы высекаемых тучами перунов раздавались все ближе и ближе. С яростью бьющие о землю молнии светили все чаще и пронзительнее. И очень скоро разразившаяся снаружи схватка небо с землею уже достигла такого ожесточения, что я не смог больше выдерживать это давящее на все живое смертельным ужасом ничем неудержимое буйство стихии, и объятый навеянным на меня страхом не только прикрыл окошко занавескою, но и занавесил его приготовленным мамою байковым одеялом. Но и подобная предусмотрительность не принесла мне желанного успокоения: звуки яростной борьбы легко проникали внутрь избы даже через толстые бревенчатые стены, а от ярких вспышек молний не спасали даже занавешенные плотными шторами окна. И эти вспышки молний были уже до того частыми, что в нашей избе, несмотря на занавешенные окна, было так светло, словно внутри все время горела яркая незатухающая лампа. Всего лишь на какие-то краткие мгновения укрывающая наши испуганные лица кромешная тьма ясно и недвусмысленно говорила, что это всего лишь свет от врезающихся в землю молний. Нет, что там ни говори, а подобного разгула стихии мне еще не приходилось наблюдать, да и вряд ли еще когда-нибудь мне придется его увидеть в своей дальнейшей жизни. Мне только сейчас стало ясно и понятно, как слаб и немощен живущий на земле человек, как он уподобляется среди этих так мощно неодолимых, как в своих милостях, так и в своем к нам неистовом гневе, стихий маленькой ничтожной козявкою. И что наша тщеславная претензия на роль царей природы лишний раз подчеркивает нашу перед ними слабость, потому что истинные цари - это только они. А как долго они будут терпеть наше присутствие на земле и сможем ли мы хоть когда-нибудь убедить их, что наше соседство будет безопасным - столько же и продлиться наша дальнейшая земная жизнь.
   В этот вечер немало старых крыш и державшихся только на одном честном слове ветхих изгородей было разрушено и переломлено от гнева этого внезапно обрушившегося на бедные головы и так уже немало потерпевших в нынешний неурожайный год мужиков и баб урагана. Но он, в конце концов, выдохся и захрапел где-то уже далеко за деревнею. Озадаченно почесывающие свои затылки мужики молча подбирали заготовленные на зиму этим незваным и непрошенным помощником дрова. И только одним деревенским мальчишкам было все нипочем. Они весело галдели своими звонкими детскими голосочками у стремительно убегающих из деревни с виноватым журчанием ручейков.
   На нашем подворье все было в целости и сохранности. Плотно отужинав отваренной мамою картошкою с холодным свекольником, я только начал подумывать, а не пора ли мне отправляться на ночной отдых, как сытно заурчавшее, после плотного ужина, мое тело заныло от мгновенно переполнивших его трепетных волнений в ожидании чего-то, еще мне неведомого, но почему-то ужасно меня пугающего. Только, наверное, и поэтому в моей голове, словно желая избавить меня от неприятного предчувствия, тут же закрутилась со сладкой истомою такое легкое головокружение, что я не мог долго сопротивляться соблазнительному позыву увлекающих меня в туманную неизвестность трепетных волнений. И я безо всяких колебаний с удовольствием позволил этой потихонечку овладевающей мною силе не только полностью овладеть сознанием, но и лишить меня возможности хоть на что-нибудь решиться без ее на то согласия. Воспользовавшееся моей минутной слабостью легкое головокружение подтолкнуло меня в сторону кровати. Поспешив на ней устроиться, я терпеливо дожидался, когда мое тело снова возвратится в нормальное состояние. Закружившая мою голову сладкая истома с каждым очередным мгновением волновало меня все сильнее и сильнее, а мое продолжающее лежать на кровати тело совсем неожиданно для меня принялось с жадностью впитывать внутрь себя каждой своей взбудораженной клеточкою воздух. Быстро прогреваясь до состояния кипения, этот наполняющий мое тело воздух до того сильно забурлил, что я, с испугом прислушиваясь к уже угрожающей закружить меня в сладкой истоме до беспамятства своей голове, изо всех остающихся у меня сил старался возвратиться в свое прежнее покойное состояние. Попытался воспротивиться подталкивающей меня властной силе пусть и в непомерно сладостное забытье, во время которого я уже вряд ли хоть как-то смогу восстановить утерянный контроль над принадлежащим мне телом. Но в слабых ли человеческих силах было воспротивиться требовавшему немедленного со мною контакта действительному миру. Переполняясь от охватившего меня беспокойства и опасения за свою дальнейшую судьбу, я уже ругал себя за допущенную в самом начале этих уже мне знакомых по контактам с действительным миром ощущений слабость.
   - Или мне до этого было неизвестно, что бесплатным сыр бывает только в мышеловках!? Разве мне не должно было показаться очень подозрительным подобное состояние просто невероятного блаженства души и тела!? - с негодованием выкрикивал я самому себе. - Почему я в самом начале не обеспокоился подобными явно подозрительными ощущениями своего тела!? Почему я не всполошился и не оказал должное сопротивление действительному миру, который в настоящее время уже способен вытворять со мною все, что ему только заблагорассудиться!?
   Но время было упущено.... И я, потихонечку опускаясь в какое-то просто поразительное беспамятство или странно удивительное забытье, очень скоро ощутил, как беспокойно бурлившему внутри меня кипящему воздуху, в конце концов, удалось приподнять меня над кроватью. И как я, отплыв от кровати на середину комнаты, упал во внезапно оказавшуюся подо мною пропасть или глубокую яму.
   Испуганно ойкнув, я напряг в себе остаток сил, стараясь вернуть контроль над уже нежелающим мне подчиняться телом, но все мои попытки оказались бесполезными. Я только тогда, когда ясно почувствовал всем своим напрягшимся телом приближение дна этой пропасти или ямы, чтобы, ударившись об ее твердую поверхность, не разбиться насмерть, каким-то самым непонятным образом умудрился затормозить свое падение.
   Упершись опущенными вниз руками в гладкую на ощупь поверхность дна, я вскочил на ноги и открыл глаза. И то, что я увидел, повергла меня в еще большее замешательство и недоумение. Пропасти или глубокой ямы, на дно которой я только что приземлился, как оказалось, не было и в помине. Я в это время находился в освещенной льющимся прямо из потолка мягким приятным для моих глаз светом небольшой комнате. Насмешливо взирающий на меня идеально выбеленный потолок комнаты не давал мне ни одной надежды отыскать на нем хоть какой-нибудь намек на существование отверстия, через которое я только что свалился в эту комнату. А в облицованных белою плиткою стенах я не видел не только ни одного дверного проема, но и даже маленького окошка. Да, и из мебели в этой уже начинающей меня пугать комнате был один только стоящий напротив меня письменный стол с прислоненным к нему с высокой прямой спинкою деревянным стулом.
   - Эй! Есть ли здесь хоть кто-нибудь живой!? - на всякий случай громко выкрикнул я и подошел к письменному столу.
   На мой оклик никто не отозвался. И я больше от нечего делать, чем от любопытства, поднял со стола какой-то лежащий на нем по внешнему виду напоминающий мне анкету двойной лист белой бумаги и вчитался в напеченные на нем слова. Уже немало знающего о бытующих в земной жизни нравах меня нисколько не обескуражили прочитанные мною в самом начале листа белой плотной бумаги моя фамилия, имя и отчество. Меня нисколько не удивили и собранные в ней достоверные данные об уже прожитой моей жизни. Прекрасно осведомленный, что о бедном советском человеке собирают сведения из его личной жизни все, кому только не лень, я даже и ухом не повел, читая в этой анкете о самом себе самое, что ни есть, интимное и личное. И лишь время от времени позволял себе недовольно хмыкать или издавать негромкие возмущенные возгласы. Но стоило мне прочитать в конце этой анкеты о дате собственной смерти, я уже, не сдерживая самого себя, разразился громким протестующим криком. Оказалось, если верить напечатанным в этой анкете сухим бесстрастным словам, что я уже почти восемь лет живу на земле неприкаянным покойником. Так как последним днем моей жизни на земле был обозначен в этой самой достоверной и, несомненно, лживой в том, что касается даты моей смерти, как 29 октября 1977 года.
   - И надо же придумать обо мне подобное непотребство! - возмутился я вслух, бросая злополучную анкету обратно на стол. - Меня еще живого человека уже успели перевести в покойники.... Вот и верь, после подобной оплошности нашему родному и всезнающему Комитету Государственной Безопасности! Они там уже, наверное, все сошли с ума! Так они еще, чего доброго, смогут ненароком сделать и всех остальных советских людей покойниками!
   Услышав рядом с собою чье-то многозначительное хмыканье, я, оторвавшись от лежащей на столе злополучной анкеты, увидел рядом с собою неизвестно откуда взявшегося невысокого худощавого мужчину, одетого в темный костюм и в белую с повязанным на воротнике узким темным галстуком рубаху. Обрадованный, что у меня, наконец-то, появилась возможность хоть на ком-то сорвать свое раздражение, я тут же, не обратив особого внимания, как он в этой комнате оказался, потребовал объяснения, почему он считает меня покойником в то время, когда я живее всех живущих на земле людей.
   - Ничего не поделаешь, и в нашем ведомстве тоже бывают досадные промахи и просчеты, - проговорил он мне в ответ таким скучным обыденным голосом, словно я разговаривал с бездушным роботом, а не с живым человеком.
   - В таком случае я требую немедленного возвращения на землю, - не допускающим никаких возражений тоном потребовал я и, осмелев от острого осознание своей правоты и своего права диктовать свои условия, не менее категорично добавил. - И жить я буду на ней не менее четырехсот лет!
   Я ожидал услышать на такое мое заведомо непомерное требования все, что угодно, но только обидного для меня полнейшего равнодушия к моим словам. Если было с его стороны хотя бы малейшее возражение на мои требования, я был уже готов разразиться не менее гневной тирадой и обвинить этот постоянно пытающий хоть в чем-то меня ущемить, как мне тогда думалось, Комитет Государственной Безопасности, во всех своих бедах и просчетах в жизни. Мужчина по-прежнему сохранял свое бесстрастное выражение лица и, словно уже заранее зная, в чем я намереваюсь его обвинять, не стал даже реагировать на мою подобную в отношении к его ведомству наглость.
   - Иди и живи, - тихо проговорил он своим скучным казенным голосом, - но помни, что с этого дня тебе придется прочувствовать и испытать все, что выпадает на долю человеческой души, после смерти своего тела, до начала очередного рождения на земле.
   Только успел служащий действительного мира произнести последнее слово своего предупреждения, как я снова провалился в уже знакомую мне бездонную пропасть. Не имея для себя возможности определить: падаю ли я или, наоборот, поднимаюсь вверх - я парил в окружавшей меня невесомости до тех пор, пока не выскользнул через отверстие в совершенно незнакомую мне церковь. Как и во время падения, оттолкнувшись руками от пола, я обернулся в сторону церковной стены, из которой только что вылетел: пропустившего меня отверстия в стене, словно его там никогда не существовало, уже не было. Смущенно покосившись на отбивающих земные поклоны верующих, я начал потихонечку пробираться к выходу. Столкнувшись по пути с одиноко висевшей иконою, я с немалым удивлением узнал изображенного на ней именно того мужчину, который только что выпроводил меня из расположенной глубоко под землею комнаты. Да, и само изображение на иконе тоже, по всей видимости, меня узнало, иначе, зачем ему было мне подмигивать и прикладывать палец к сомкнутому рту. Показав в ответном кивке, что он мною узнан и понят, уже на самом подходе к близкому от меня выходу их церкви я очнулся в своей собственной избе на кровати. Как я на ней оказался и, вообще, падал ли я в бездонную пропасть, мне трудно было даже самому поверить в действительности того, что со мною в этот вечер происходило. Я все это видел, слышал и ощущал своим собственным телом, но невозможность подобного происшествия с живыми людьми никак не хотело восприниматься моей все еще атеистической головою. Все, что со мною в этот вечер произошло, больше всего походило на самое настоящее чудо, чем на вполне обычное для живого человека приключение. Совершенно измученный непрекращающейся борьбою моей веры и моего неверия органам осязания своего собственного тела, я с вполне оправданным беспокойством и тревогою дожидался дальнейших событий. Они должны будут или подтвердить правоту ощущений моего тела, или окончательно убедят меня, что я начинаю сходить с ума.
   Излишне рассказывать вам, дорогие мои друзья, что я ощущал после своего, так называемого, пробуждения, и какие только неприятные мысли грызли сомнениями мою встревоженную душу. Я тогда еле справился со своим страхом и со своим неуемным желанием немедленно, несмотря на позднее время, бежать к психиатру и просить у него спасения от уже начавших меня преследовать наяву кошмаров. Но, как давно уже всем известно, самый лучший в нашем мире для человека и целитель, и губитель - это только одно наше ни от кого независящее и никому не подчиняющееся время. Поэтому я, потихонечку убеждая самого себя, что это был всего лишь сон, и что взбудораженное несправедливостью жизни мое воображение начало предоставлять мне подобные ощущения до того реально, что я уже начал ощущать навеиваемые им кошмары даже своим собственным телом. И как бы в подтверждение моего самообмана мне очень скоро начали часто показываться во снах продолжения нынешнего кошмара. То есть, начали сбываться пророческие слова отправившего меня в тот вечер на землю мужчины. И их содержание не оставляли мне даже малюсенькой надежды во всем происходившем со мною в это время хотя бы сомневаться.
   Жаркий лучик утреннего летнего солнышка, проскользнув через неплотно прикрытое занавескою окошко, радостно запрыгал на моем оголенном левом плече. Зябко поеживаясь от наплывающей в избу с улицы утренней прохлады, я протер рукою нагретое на плече место и поторопился укрыться от его жарких прикосновений под одеялом. Но мне не удалось окончательно избавиться от этого надоедливого солнечного лучика. Через довольно непродолжительное время я снова ощутил его присутствие на своем плече. Неслышно проклиная свою неискоренимую привычку ворочаться во сне и раскрываться, я со слабой надеждою, что игра с моим плечом солнечному лучу надоест, и он скоро оставит меня в покое, выждал еще некоторое время. Сколько утомительных насморков и противных чиханий я уже успел перетерпеть из-за этой своей вредной привычке, но приучить себя спать, как и подобает большинству заботящихся о своем здоровье людей, укутавшись с головою в одеяло, я не смог. Понимая, что единственной возможностью досмотреть сладкий утренний сон для меня было, пусть и без желания, подняться с теплой постели и попытаться плотнее зашторить то противное допускающее ко мне непрошенных гостей окно, я спустился с кровати и зашлепал босыми ногами по полу. Дойдя до нужного мне окна, я, заглянув в него полусонными глазами, не без удивления увидел, как по двору, несмотря на раннее время, уже суетятся незнакомые мне люди и деловито заглядывают во все хозяйственные постройки.
   - Как мне кажется, моя мама в ближайшее время ничего не собиралась продавать? - тихо проговорил я вслух и, пожав в недоумении плечами, зашлепал обратно к кровати.
   По дороге я машинально заглянул на печь, на которой моя мама стелила для себя постель, и с еще большим недоумением увидел ее лежащей на своем обычном месте.
   - Моя мама все еще спит, но что тогда могут делать во дворе эти чужие люди? - пронеслось в моей встревоженной голове.
   И я, еще несколько мгновений поколебавшись в нерешительности, соображая будить ли мне маму или нет, натянул на себя джинсы и, окунув свои босые ноги в стоящие под кроватью кеды, вышел из дома с твердым намерением потребовать у незнакомцев объяснений, что им могло понадобиться на нашем дворе. Уже было достаточно светло, и я не сомневался, что в случае надобности, соседи всегда придут мне на помощь. А раз так, то зачем тогда мне раньше времени беспокоить свою старую маму: пусть она хотя бы сегодня поспит по возможности больше. Крепкий здоровый сон всегда был и будет самым лучшим лекарством для любого человека. Но, выйдя на подворье, я уже не застал там встревоживших меня незнакомцев. Их громкие веселые голоса доносились до меня откуда-то из глубины сада, а может и из разбитого мамою за отстоящим на достаточном удалении от других хозяйских построек гумном огорода.
   - По всей видимости, эти чужие люди уже успели перейти по какой-то своей надобности туда, - подумал я и, отворив калитку, направился в сторону гумна.
   Мое оставившее раньше времени теплую постель тело не ощущало ни тепла от ярко светившегося на небесах красного солнышка и ни обычную в это время утреннюю прохладу. Но я встревоженный непонятными действиями на нашем подворье незнакомыми людьми не обратил на эти слишком уж подозрительные и могущие многое мне объяснить ощущения тела никакого внимания. Все мои ощущения и эмоции были как бы заторможены этим заманившим меня в свои сети действительным миром. Наверное, только и поэтому я шел к гумну безо всякого интереса, только ради выполнения своего долга и обязанности защищать свой родной дом от посягательства на него чужаков. Подойдя к высоким и широким дверям гумна, я открыл их и вошел внутрь. Собравшиеся внутри гумна деревенские бабы оживленно обсуждали так сильно охватившую их любопытствующие натуры одну, по всей видимости, для них очень занимательную деревенскую новость. Я знал их всех, но мне почему-то казалось, что они выглядели не только намного моложе своего возраста, но и многие из них по докатывающимся ко мне на чужбину слухам уже давно были должны покоиться на кладбище. Но разве мог я не верить своим собственным глазам? А эти здоровые и полные сил бабы громко о чем-то спорили друг с дружкою, не обращая на мое появление среди них никакого внимания.
   - Вот, что значит редко бывать в своем родном доме, - с тяжелым вздохом укорил я самого себя и, окликнув баб, поинтересовался, а что им, собственно говоря, могло понадобиться в нашем гумне.
   - Мы только подождем Марию Ивановну и сразу уйдем, - хором ответили они и снова о чем-то между собою заспорили.
   У меня не было никакого желания вслушиваться в их праздный разговор. И я, не смея выгонять хорошо знакомых мне людей, несмотря на всю их странность нахождения в нашем гумне, вышел в сад.
   - Пусть веселятся себя на здоровье, если они не нашли для своего развлечения более лучшего места, - подумал я, не желая портить настроения собравшимся, если судить по их нарядам, на какой-то праздник бабам.
   Солнце по-прежнему осыпала своими теплыми ласковыми лучиками просыпающуюся от ночного сна землю, и я уже было подумал о теплой постели, но меня заинтересовал случайно прорвавшийся ко мне из-за гумна мужской разговор. Обойдя гумно, я открыл ведущую на огород калитку, и увидел, что и на нашем огороде тоже о чем-то между собою с ожесточением спорят сбившихся в кружок несколько десятков деревенских мужиков.
   - Теперь мне понятно, почему деревенские бабы решили собраться именно в нашем гумне? - со снисходительной усмешкою подумал я про себя. - Они просто решили подождать, когда их мужья утрясут все возникшие между ними разногласия. Но все же, что же могло так сильно взбудоражить моих земляков? Что именно могло заставить их в такую рань собраться на нашем огороде?
   После недолгих колебаний, я подошел к мужикам и, не без труда пробравшись в самую их середину, окинул внимательным взглядом нежелающих успокаиваться людей. И снова на меня смотрели знакомые помолодевшие лица, и снова у меня возникли сомнения, что они все еще продолжают жить и здравствовать на нашем белом свете. Но и они, так же как и оставленные мною в гумне бабы стояли передо мною живыми и здоровыми, а я не мог не верить своим собственным глазам. Из всей этой компании единственным в ком я не сомневался, что он все еще продолжает жить, был мой близкий сосед, живущий немного поодаль от нашего дома на другой стороне улицы избе. Его-то, как было видно, и ругали за что-то мои односельчане. А мой сосед со связанными веревками впереди себя кистями рук молча стоял перед ними и с непокорной решимостью бросал гневные взгляды на своих обидчиков.
   - Зачем вы его связали? - спросил я у стоящих поблизости от меня мужиков.
   - Он отказывается умирать, - недовольно буркнул один из них, - вот и приходится нам забирать его силою.
   - Как видно, советские люди начали меняться далеко не в лучшую сторону не только в городах, но и даже в деревнях. Раньше я не слышал о подобных слишком, по моему мнению, жестоких развлечениях своих односельчан, - с неудовольствием покачав головою, подумал я, но вмешиваться не стал.
   И я, предоставив им самим разбираться со своими проблемами, направился домой. Проходя по саду, я увидел, как моя уже проснувшаяся мама, сидя на табурете, что-то втолковывает молчаливо сидящей прямо на земле Марье Ивановне.
   - Мама, что ты делаешь? - не без удивления видя в ее руках вязание, спросил я.
   По утрам она обычно хлопотало по своему небольшому хозяйству, а не занималась тем, что можно было делать и в более свободное позднее время.
   - Да, вот провожаю Марью Ивановну, - проговорила она и, понизив свой голос до еле слышного шепота, добавила. - Он уже пришел за нею.... И издалека.... Говорят, что из самой Сибири....
   Не понимая, кто и зачем должен был придти за Марьей Ивановной, я, повернувшись в сторону маминого взгляда, увидел выглядывающую из зачем-то выкопанной посреди нашего сада ямы облезлую мужскую физиономию.
   - Не мудрено, что, так долго и далеко добираясь, он успел по дороге опаршивить, - подумал я об этом странном субъекте и, выйдя на подворье, открыл дверь родной избы.
   Выпавший из маминых рук чугунок загрохотал на всю избу. И я, потревоженный им, очнулся лежащим на своей кровати. У еле успевающей по утрам обработаться по своему небольшому хозяйству мамы постоянно хоть что-то выпадала из рук, и будило всех домашних.
   - Ты проснулся, сынок? - услышал я окликающий меня голос мамы. - А у нас в деревне беда.... Марья Ивановна умерла....
   - Вот и начал сбываться мой странный сон! - воскликнул я про себя, не понимая кому, а, главное, зачем понадобилось снабжать меня подобными сведениями о жизни и смерти знакомых мне с детства односельчан. - Неужели я каким-то образом ко всему этому причастен?.. Да, и вообще, что все это может означать для меня самого?..
   Думай не думай, но все, что было напрочь лишено логической связи, могло стать понятным для меня только по истечению определенного времени. Так что, я, пока вполне мог махнуть на приснившийся мне кошмар рукою, если бы не выходящее из моей головы предупреждение отправившего меня на землю мужчины, если бы мое тревожащееся сердце не защемило в неприятных предчувствиях продолжения этого кошмара. И оно не обманулось в своих ожиданиях.... Беспрестанно кружившаяся возле нас жизненная круговерть позволяет нам, пусть и изредка, но немного перевести свое дыхание и полюбоваться красотою окружающего мира. Но этот миг до того краток, а мы уже привыкли смотреть на льнувшую к нам природу такими усталыми от жизни глазами, что просто не способны постичь глубину всей ее привлекательности и красоты. И, как следствие, даже самые нас волнующие и интересные места не запоминаются в нашей уже и так перегруженной житейскими неурядицами памяти. Вполне возможно, что только и поэтому окружающий нас мир показывается нам на удивление однообразным, а мы со скучающей миною на лице всего лишь мельком окидываем поразительной красоты ландшафты своими думающими совсем не о них рассеянными глазами. И только в относительно покойные детские годы, когда убивающая в нас все живое повседневная обыденность еще не успела ослепить, укрывая наши глаза тонкой прозрачной пленкою все искажающих сомнений и равнодушия, мы еще способны пристально всматриваться в каждый уголок вскормившей нас родной земли. И не только всматриваться чистыми ясными глазами, но и находить в них то, что надолго запечатлеется в нашей памяти, и что поражает всех нас своей неповторимой привлекательностью до самого последнего мгновения в нашей земной жизни. А раз так, то трудно представить себе хотя бы один укромный уголок на земле, куда бы не заглядывал восторженный взгляд таких падких на все еще неизведанное ими и неповторимо прекрасное детских глаз. Возможно, что только и поэтому наша земля безо всякого сомнения неповторимо прекрасная и достойна самого глубокого чувства преданных и верных ее почитателей. Только, наверное, и поэтому нам так неуютно вдали от родных мест, и только отсюда неиссякаемый источник нашей беззаветной преданности и искренней любви к тому, что мы в своей жизни подразумеваем под таким емким и много для всех нас значимым словом, как Родина.
   В этом отношении не был исключением из общего правила и я сам. Я так же, как и вы, дороге мои друзья, всегда горячо любил и продолжаю беззаветно любить свою Родину. И всю жизнь меня преследуют очаровательные видения вечерней проселочной дороги, на которой с загадочной таинственностью поблескивает под уже понемногу тускнеющим светом заходящего солнышко золотой песочек. Только, наверное, и поэтому, навещая родные места, я иду к своему родному дому всегда по одной и той же дороге. И всякий раз непременно останавливаюсь на одном и том же ее повороте, чтобы не только освежить в своей памяти, но и обновить навечно сохраненные мною впечатления от поразившего меня еще в самом раннем детстве ее ни с чем не сравнимого прелестного очарования. Это самые, что ни есть, интимные мгновения в моей жизни. И я никому, кроме вас, дорогие мои друзья, об этом еще не говорил.
   О!.. Подобное прелестное очарование вида в вечернее время этой проселочной дороги просто неповторимо восхитительно! Одно ее лицезрение затрагивает во мне такие душевные струнки, что я уже не могу больше хоть о чем-нибудь не только мечтать, но и куда-нибудь еще стремиться! Мне хочется только стоять на своем любимом месте и с наслаждением вслушиваться в возбуждаемые при этом во мне чувства! И я не сомневаюсь, что, если бы каждый из вас, дорогие мои друзья, мог представить себе в своем воображении эту проселочную дорогу так же ясно и четко, как представляю ее себе я, то и вы тоже застыли бы на месте от немого восхищения! Такой пленительной и просто сказочно очаровательной показалась бы она вам.
   Я бодро соскочил с подножки подкатившего к остановке автобуса и поторопился к уже весело мне подмигивающей обрадованной моим приездом дороге, чтобы еще раз поклониться знакомым мне с детства местам и в очередной раз порадовать свое сердце любимыми мною видами Родины. Неторопливые в долгие летние вечера сумерки еще только-только начали сгущаться, а притомившееся за день красное солнышко еще достаточно освещало мой чудесный волшебный мир, чтобы ужасно страшные тени ночи уже начинали смущать и беспокоить добрых людей. В это время я и увидел одиноко шагающую по моей любимой дороге молодую девушку. Ее головка была отклонена в сторону оттягивающей ей руку сетки, а вьющиеся по ее плечам темные локоны волос так нестерпимо притягивали мои глаза к себе, что мне до смерти захотелось к ней подойти, чтобы хотя бы на один миг дотронуться шершавой ладонью до ее волос. Охватившее меня желание оказалось таким сильным и неодолимым, что я еле себя сдерживал, чтобы не пуститься вслед за пленившей мое воображение девушкой бегом. Но я, опасаясь, что моя излишняя торопливость может так напугать девушку, что она уже больше не захочет со мною даже разговаривать, изо всех сил сдерживал свое желание. Я не хотел рисковать своим скорым с этой понравившейся мне девушкою знакомством, а поэтому не намеревался ее беспокоить, а, тем более, окликать прежде, чем нагоню ускоренным шагом. И это при моем в то время еще сравнительно молодом возрасте произошло довольно скоро.
   - Ой! - испуганно вскрикнула она, как только я успел с нею поравняться.
   Сетка выпала из ее руки. И все ее содержимое раскатилась во все стороны по песчаной дороге.
   - Что вас так напугало? - спросил я уже и вовсе растерявшуюся девушку, подбирая с дороги свертки и засовывая их обратно в сетку.
   - Мне показалось, что в лесу кто-то прячется? - пролепетала испуганно оглядывающаяся на придорожный кустарник девушка.
   Обрадованный так удачно начавшим разговором с понравившейся мне девушкою я не стал убеждать ее, что в лесу никого нет, и охотно вызвался проводить ее до самого дома.
   - Я так вам благодарна, - скромно потупив свои прелестные глазки, еле слышно пролепетала зардевшаяся от легкого румянца смущения девушка и, вцепившись за мой локоток, прижалась обжигающим меня, как огнем, своим оголенным плечиком.
   Непринужденно болтая об известных нам в подобных случаях ужасных историях, я, желая по возможности продлить приятное для себя ощущение тепла ее оголенного плечика, уже и сам начал к ней прижиматься. А со временем до того осмелел, что прижал затрясшуюся то ли от страха, то ли от распалившегося в ней нестерпимого желания, мелкой дрожью девушку к себе и прикоснулся к ее лицу своими жаждущими ее ласки губами.
   - Ой, что вы делаете! - еле слышно запротестовала она, подставляя мне вместо щеки свои немного припухлые губы. - Нас могут увидеть....
   - Понравившаяся мне девушка не против моих поцелуев, - запело мое разгоревшееся от ее близости сердечка и заныло в сладкой истоме, предчувствуя скорое блаженство от желанной близостью с этой милой и очаровательной девушкою.
   - А у меня ребенок, - словно оправдываясь за то, что она была вынуждена оттолкнуть меня от себя, смущенно пробормотала девушка. - Людям же не объяснишь, что у нас все серьезно....
   - Конечно, моя радость, у меня с тобою все серьезно, - поторопился согласиться я со словами девушки, - но я надеюсь, что мы сегодня еще встретимся....
   - Хорошо, - после недолгого осмысливания сказанных мною слов, согласно проговорила томным бархатным голосочком девушка. - Я согласна провести с вами сегодняшний вечер.... Только вначале я отнесу домой эту сетку с продуктами....
   И что только вытворяют с людьми, особенно, если они противоположного пола, даже самые, казалось бы, короткие мгновения их общения!? Еще совсем недавно совершенно незнакомая мне девушка уже не только не пыталась запутать меня словами, но и заставить меня хотя бы немного помучиться от бесчисленных при подобных знакомствах оговорок и недомолвок. Всего лишь один поцелуй, и мы уже не были друг другу чужими людьми. Мы уже разговаривали, как старые знакомые и до конца уверенные друг в друге люди. Ее слова открывали для меня такие радужные перспективы на сегодняшний вечер, что я от избытка охвативших меня чувств уже не шел, а как бы порхал над дорогою. И она тоже, окончательно избавившись от недавнего испуга, уже не только охотно отвечала на мои вопросы, но и даже не пыталась отнимать свою бережно сжимаемую моей ладонью ручку. Так мы и дошли до деревни Гановщина, где она, заскочив в один из притаившихся среди густо поросших яблонь и груш деревянных домиков, вышла с нетерпеливо пищащим в прикрепленной сзади велосипеда сумке ребенком. Не успело пройти еще несколько мгновений, как я уже вез ее, раскрасневшуюся от смущения, на велосипеде. Мои ноги не знали усталости, но я все ускорял и ускорял его бег по твердой покрытой толстым слоем асфальта дороге.
   - Но откуда этот асфальт мог взяться возле этой забытой богом и людьми деревеньке, если даже от городского поселка ведет к ней проселочная дорога? - обеспокоился я, понимая всю бессмысленность в необходимости подобного покрытия дороги именно в этом месте.
   Но не только одна эта дорога волновала и беспокоила меня. Я знал, что от Гановщины до моей родной деревни было всего около пятисот метров, а я уже катил на велосипеде по этой дороге не мене часа и не видел впереди ни одного намека, чтобы мы хотя бы немного приблизились к моему родному дому. Мало того, так мне еще встретился уже и вовсе невозможный какой-то выстроенный двухэтажными кирпичными зданиями поселок, которого между нашими деревнями не должно было быть и в помине.
   - Куда мы заехали? - не удержался я от вопроса у безмятежно улыбающейся девушки.
   Но она, не обратив внимания на мой вопрос, взмахом руки указала мне, возле какого дома я должен был остановиться. Пожимая от недоумения плечами, я притормозил возле указанного мне дома. И Галя, а именно так представилась мне незнакомая девушка, легкая, как пушинка, и шустрая, как молодая козочка, скрылась за его дверями. Однако не прошло еще и несколько минут, как она снова была возле меня.
   - Галя! - окликнула ее из раскрытого окна на втором этаже какая-то женщина. - Надеюсь, ты ничего не перепутаешь!?
   - Все будет в порядке, - снисходительно бросила ей Галя, и мы, оставив велосипед с ребенком возле дома, неторопливо зашагали по тихим вечерним улицам поселка.
   Выйдя на околицу поселка, я увидел сверкающую под потемневшим в вечерних сумерках небосклоном широкую стремительно несущую свои воды в сторону далекого горизонта реку. И это уже окончательно убедило меня, что здесь мне угрожает, если не беда, то уж какая-нибудь опасность непременно. Небольшой поселок между нашими деревнями можно выстроить за время моего отсутствия в родных местах, но прокопать русло для такой большой полноводной реки было просто невероятно. Когда охватившее меня беспокойство пересилило мою слепую влюбленность в эту, несомненно, привлекательную девушку я, вспомнив о ее подозрительном невнимании на мой недавний вопрос, заподозрил в коварстве и ее саму.
   - Куда это ты меня завела!? - зло выкрикнул я, отталкивая девушку от себя. - С какой целью ты заманила меня сюда!? Зачем тебе понадобилось путать меня и заманивать в эту вовсе незнакомую мне местность!? Что ты намереваешься со мною делать!?
   Я ожидал, что Галя, обидевшись на неподобающее с нею обращение, станет оправдываться, убеждая меня, что она здесь ни при чем, что во всей этой путанице виновата только моя любимая дорога. Да, и мало ли еще чего могла заранее придумать замыслившее против меня какое-нибудь непотребство представительница прекрасного пола. Я ожидал от нее всего, но только не последовавших вслед за моим обвинением в коварстве в ее внешности перемен. Ласковой и нежной, какой еще мгновение назад она мне представлялась, девушки возле меня уже больше не было. По недовольно нахмуренному лицу Гали вместо умиляющей меня мгновение назад кротости и беззащитности промелькнуло, что-то до того зловеще ужасное, что я тут же затрясся от охватившего меня ужаса, как осиновый листочек. Не без труда освободившись от ее мертвой хватки, я только намерился бежать, не чуя под собою ног, как ее дальнейшее превращение из прелестной невинной девушки в горбатую уродливую старуху удержало меня на месте. Да, и кто другой на моем месте при виде подобного непотребства не застыл бы на месте, как вкопанный. И этим моим временным замешательством не преминула воспользоваться оборотившаяся прямо на моих глазах в поганую ведьму Галя. Завизжав от охватившего ее при этом возмущения, как недорезанная свинья, она, набросившись на меня, принялась в бешенстве рвать одежду и царапать до крови своими длинными и острыми, как бритвы, ногтями мое тело. Отбиваясь от разъяренной своим преждевременным разоблачением ведьмы, я потихонечку отступал к реке. И кто знает, чем бы закончилась наша схватка, если бы со стороны навеянного нечестивым колдовством поселка кто-то, по всей видимости, такой же, как и эта ведьма, нечистый, бросился к ней на помощь.
   - С двумя нечистыми тварями мне уже не справиться, - признался я самому себя и, покрыв бросающуюся на меня ведьму крестным знамением, побежал от этого обосновавшегося на моей Родине нечистого логова по берегу реки.
   Я бежал не оглядываясь, но ясно ощущал на своей спине учащенное дыхание преследующей меня ведьмы. Я бежал, не разбирая дороги, с легкостью перепрыгивая через попадающие мне под ноги стволы поваленных деревьях, через неглубокие канавы и овраги. Пробирался через время от времени преграждающие мне дорогу густые колючие кустарники, острые шипы которых больно царапали по моей коже и дорывали на мне одежду. Но я, ясно осознавая, что только от моей выдержки и от быстроты моих ног зависит сейчас не только спасение моей жизни, но и спасение моей бессмертной души, продолжал свой бег. Я бежал все быстрее и быстрее, но разве мог я долго состязаться в беге с гнавшейся за мною поганой ведьмы, а то и самого адского демона. Я уже ясно ощущал ее учащенное дыхание на своей спине, когда мне дорогу перегородило какое-то выстроенное на самом берегу реки ветхое строение.
   - Все, кажись, я уже отбегался! - пронеслось в моей опечаленной голове, когда я вбегал в раскрытую дверь этого заброшенного за ненадобностью сарая.
   Уткнувшись в глухую стену, я повернулся к своему преследователю и увидел перед собою все ту же красивую девушку с ребенком на руках.
   - Как же она могла бежать столько времени за мною да еще с ребенком на руках!? - подивился я свежим нисколько не утомленным ее видом, но, вспомнив, о ее недавнем превращении в уродливую старуху, я уже не сомневался, в каком именно виде она за мною гналась.
   - И чего ты так сильно разволновался, милый, из-за какой-то там ничего незначащей ерунды? - прозвенел среди мертвой тишины ее звонкий голосочек. - Тебе не надо меня бояться.... Поверь, что ты мне очень нравишься, что я не желаю тебе ничего плохого.... Но, как говориться, нет худо без добра. И мне очень нравится выбранное тобою, мой милый, место для наших любовных утех. Не сомневаюсь, что мы проведем в этом уединенном сарае воистину волшебную ночь любви....
   До этого времени тихо и покойно лежащий на ее руках ребенок разразился громким плачем и недовольно забил по лицу ведьмы своими маленькими ручками.
   - Утихни, негодник! - злобно прикрикнула на него подкрадывающаяся ко мне все ближе и ближе ведьма.
   - Ты хоть ребенка не мучай, стерва проклятая! - с негодованием выкрикнул я и, выхватив мальчишку из рук уже успевшей вплотную приблизиться ко мне ведьмы, отбросил ее в сторону ударом ноги.
   Пока она корчилось от пронзившей все ее поганое тело боли, я успел выскочить из сарая и снова пуститься со всех ног по берегу реки. Отчаянно завизжавшей ведьме больше уже ничего не оставалось, как, принимая на бегу свой естественный уродливый вид, броситься вслед за мною. Мало того, так еще и притихший на моих руках ребенок начал по неизвестной мне причине до того быстро увеличиваться в своих размерах, что я, в ужасе отбросив его от себя, громко прокричал:
   - Боже, помоги мне справиться с ведьмою!
   И видно дошел до небес мой отчаянный вопль, потому что очень скоро я увидел бегущих мне навстречу двух рослых парней. Увидела их и уже приготовившаяся схватить меня подоспевшая ведьма. Но она при виде намеревающихся отогнать ее от меня парней не впала в отчаяние и, даже не сделав ни одной попытки убежать от них, упала в воду и неторопливо поплыла вниз по течению реки. Подоспевшие парни облили брошенного мною ребенка бензином и подожгли его.
   - Она уплывает! - выкрикнул я парням обеспокоенный, что сама ведьма может избежать вполне ею заслуженного наказания.
   Один из парней вылил остатки бензина из канистры прямо в воду, а другой бросил в поплывшее по воде бензиновое пятно зажженную спичку. Взметнувшееся над водою пламя настигла еще сильнее заработавшую руками ведьму, и она, воспламенившись, каким-то неестественным синим пламенем, сгорела.
   - Нет, посланцы бога не стали бы сжигать ни в чем не повинного ребенка! - воскликнул про себя озарившийся страшной догадкою я, что ведьма и эти парни, пусть и не очень-то любят друг друга, но все же одного поля ягоды.
   Догадавшись об истинной сущности освободивших меня от ведьмы парней, я уже начал думать и соображать, как мне будет лучше избавиться и от их покровительства. Я не стал дожидаться, когда они примутся за меня самого, а по возможности тише и незаметнее для засмотревшихся на горящий факел парней я обошел их стороною и, оказавшись на достаточном от них удалении, побежал в противоположную от сарая сторону по берегу реки. Спохватившиеся парни, как я и предполагал, с громкой руганью бросились вслед за мною. Они были намного лучшими бегунами, чем я, поэтому расстояние между нами быстро сокращалось. Стекающий со лба пот заливал мне глаза, в пересохшем горле нестерпимо першило, а вся моя сжавшаяся в предчувствиях скорой беды грудь превратилась в горький отекший комок. Но я, не позволяя себе расслабляться хотя бы на одно мгновение, бежал их всех остающихся у меня сил, с ужасом прислушиваясь к уже ясно слышимому мною за собою их учащенному дыханию. Из-за постоянно застилающего мне глаза пота, я уже не мог, как раньше, видеть все, что находилось под моими ногами, а поэтому скоро, споткнувшись об какой-то выступающий из земли корешок, свалился в глубокую яму.
   - Вот ты и попался, голубчик! - успел еще я услышать злорадный выкрик подоспевших парней и их язвительный негромкий смешок. - Теперь тебе уже будет без надобности подаренная действительным миром вторая земная судьба! Ты уже больше не сможешь участвовать в этом задуманном недалекими духами знаменитом эксперименте!
   Уже и не помню, как долго я парил тогда в воздухе, пока не опустился на твердое каменное дно этой ямы или, если судить по времени моего падения, то возможно и пропасти. Ни один проблеск ярко осветившейся в это время на земле луны не проникал в эту мрачную дыру. И я, ощупываясь возле себя вытянутыми вперед руками, пытался обследовать свое новое не очень-то приятное местоположение. Как оказалось, это было дно какой-то глубокой диаметром не более двух метров ямы и из нее, несмотря на все свое старание, я так и не обнаружил хоть какого-то выхода на поверхность земли.
   - По всей видимости, меня ожидает долгая мучительная смерть от голода и жажды, - с тяжелым вздохом негромко проговорил я вслух и с вполне понятным в подобном случае ожесточением пнул ногою в стену ямы.
   Но нога вместо того, чтобы удариться об стену ямы, совсем неожиданно провалилась в необнаруженную мною при обследовании пустоту и, не встречая на своем пути никакого сопротивления, потянула за собою остальную часть моего тела. От неожиданности я не только не смог удержаться на ногах, но и растянулся во весь рост на плотно утрамбованной земле дна ямы.
   - А выход из этой ямы все-таки есть! - не сдержавшись от мгновенно переполнившего все мое тело при подобном открытии ликования, выкрикнул я и торопливо пополз по открывшемуся передо мною проходу на карачках.
   И уже только потом, когда пронзивший непроглядную темь отблеск далекого огня убедил меня, что я могу, если захочу, встать на ноги. Я тут же, воспользовавшись этим благоприятным обстоятельством, побежал навстречу властно поманившему меня к себе далекому отблеску света, который с каждым очередным мгновением, становясь ко мне все ближе, разгорался все ярче и все сильнее. Подбадривающая меня все это время надежда, в конце концов, выбраться из этого гиблого места на землю придавала мне силы. И я уже совсем скоро, прижавшись к холодной каменной стене прохода, заглянул в освещенную вставленными в отверстие стен горящими факелами небольшую пещеру. Украшенная расставленными по периметру стен уродливыми фигурами каменных статуй с небрежно набросанными на их крупные тела ярко-красными плащами эта пещера почему-то вместо того, чтобы радовать наткнувшегося на нее небораку, не только чем-то таким особенно страшным и ужасающим живого человека меня настораживала, но и пугала. Как бы пристально я не вглядывался из своего укрытия внутрь пещеры, я не увидел в ней ничего, что могло бы меня пугать. По всей видимости, это сам наполняющий эту пещеру воздух был до того сильно насыщен угнетающе действующим на все живое смертным ужасом, что и я тоже не мог не поддаться его воздействию. Ясно ощущая этот неизвестно почему пробирающий меня до самых костей страх, я еще некоторое время не мог заставить самого себя войти в нее, чтобы продолжить свое восхождение наверх по прорубленным в противоположной от меня стене пещеры ступенькам. Но у меня не было другого пути, и я, в конце концов, решившись, покинул свое укрытие. Вначале я сделал в ее направлении только один робкий шаг, но в пещере по-прежнему было тихо и ничто в ней не подтверждало овладевший мною еще сильнее животный ужас. И я, немного осмелев, сразу же повернул в сторону прорубленных в стене ступенек. Я уже даже намеревался вскочить на одну из них, но угрожающе загомонившие каменные монстры не позволили мне это сделать. Вздрогнув от полнейшей неожиданности услышать возле себя их недовольный ропот, я на мгновение задержался, чтобы узнать, а кто же это угрожает не допустить моего бегства их этой подземной пещеры. И этого краткого мгновения оказалось вполне достаточно, чтобы ожившие каменные монстры успели не только перегородить мне дорогу, но и заставить меня попятиться в сторону открывшегося неподалеку от ступенек другого прохода, из которого повеяло в пещеру таким смертельным холодом, что я тут же продрог до самых костей. Однако, несмотря на свою немалую силу, эти каменные монстры оказались не только тупыми безмозглыми болванами, но и, к моему счастью, совсем неповоротливыми. Так что, мне, запрыгавшему в поисках выхода внутри их прижимающего меня к проходу, ужасного кольца, все-таки удалось найти между ними небольшую лазейку и, обманным маневром введя их в заблуждение, прорваться к спасительным ступенькам.
   Вырвавшийся из их каменных глоток крик яростного негодования в одно мгновение наполнил пещеру нестерпимым грохотом. Уже считающие меня своей законной жертвою каменные монстры были не столь огорчены, как обозлены, что мне, несмотря на их старания, все же удалось проскочить мимо них. Но они не стали от своей досадной оплошности отчаиваться или пытаться расчленить себя на маленькие камушки, а тут же бросились вслед за мною. Каменным монстрам до того хотелось непременно нагнать меня, что их не остановили даже крутые каменные ступеньки. Схватив лежащий на первой более-менее широкой площадке лестницы длинный толстый кол, я с остервенением тыкал в их орущие каменные лица, пока мне не удалось свалить одного из них. С невероятным грохотом оплошавший каменный монстр покатился вниз по ступенькам, увлекая за собою и остальных своих сородичей. Внеся на некоторое время в их ряды смятение, я не стал дожидаться, пока они придут в себя, заторопился вверх по ступенькам, окунаясь во все время сгущающуюся надо мною кромешную темноту. Неожиданный толчок в бок привел меня в чувство, и я, открыв глаза, увидел наклонившуюся надо мною маму.
   - Ты кричал во сне, сынок, - тихо пробормотала мама. - Тебе, наверное, снились кошмары.... И где ты умудрился так испачкаться и весь исцарапаться?
   - Да, мама, меня этой ночью преследовали ужасные кошмары, - не отвечая на ее вопрос, смущенно пробормотал я, протирая ладоней руки свой вспотевший лоб и радуясь, что благодаря укрывающему меня одеялу мама не видит мою разорванную на шматки майку и державшиеся на одной только резинке трусы. - Очень хорошо, что ты меня вовремя разбудила.... Вот и не верь своим снам, - угрюмо пробормотал я, когда успокоенная за меня мама вышла из дома по какой-то своей надобности.
   Воспользовавшись подвернувшимся удобным случаем, я поторопился сменить на себе нижнее белье, а изорванные трусы и майку бросить в ярко пылающую печь. Несмотря на некоторые неудобства, я был безмерно счастлив, что мне сегодняшнею ночью удалось спасти не только свою жизнь, но и свою бессмертную душу.
   Контактирующему с действительным миром человеку надо быть очень осмотрительным при разговорах с населяющими его живыми разумными существами. И особенно быть осмотрительно осторожным, когда у человека появляется потребность просить их о каком-нибудь одолжении. Они, как обычно, понимают наши слова в буквальном смысле и, если они неправильно поймут привычные на земле выражения, то потом объяснять им об ошибке чаще всего бывает слишком поздно. Однажды, о чем-то беседуя с двумя его представителями, я попросил их показать мне, как живется на том свете моему умершему отцу. Попросив их мне помочь, я имел в виду, что хочу увидеть живущую в действительном мире бессмертную душу своего отца, а они меня поняли совсем по-другому.
   - Хорошо, мы поможем ощутить тебе все то, что испытывает твой отец, после своей смерти, - не стали отказывать мне в одолжении служащие действительного мира.
   И я подхваченный закружившимся возле меня мощным вихрем очень скоро был перенесен в указанное ему служащими действительного мира место. Я лежал в гробу и ясно ощущал давившего на его верхние доски трехметрового слоя песка. И хотя я не испытывал при этом никаких излишних неудобств и меня при этом не оставляла уверенность, что я способен в любое время избавить самого себя от подобного эксперимента, но мне стало до того жутко страшно, что я не стал больше испытывать свою судьбу. Уверенность уверенностью, но в действительном мире, как и на земле, всякое может случиться, а лежать в полном одиночестве закопанным живым в гробу ощущение, я бы сказал, не очень приятное. Только поэтому я и поторопился оставить это не предназначенное для живых людей место.
   - Я просил вас показать мне отца не в могиле, а там, где сейчас находится его бессмертная душа! - с возмущением выкрикнул я при возвращении на место встречи, но они меня не только не стали слушать, но и не обратили на мое недовольство никого внимания.
   Время контакта было исчерпано, и я тут же возвратился в свою реальность. Таким образом, наряду с неудавшейся попыткою нечистой силы овладеть моей бессмерной душою, я в полной мере испытал, как страшно неудобно лежать человеку в гробу под толстым слоем земли.
   Самое неприхотливое животное на земле - это человек. Он с легкостью приспосабливается к постоянно изменяющимся условиям жизни на земле и просуществует еще множество столетий, если не умудриться сам себя загубить при помощи своего же "великого" ума. В течение многовековой истории всемогущая на земле природа уже не раз пыталась, в конце концов, избавиться от своего мучителя, примерно его наказать. Но человек выстоял и с каждым очередным разом, претерпевая непомерные мучения, становился все сильнее и все могущественнее в своей великой разрушительной силе. Так и я, понемногу оправившись от первых потрясений, после зачастивших в мои ночные сны кошмаров, очень скоро свыкся с ними и перестал опасаться зарившихся на меня безобразных и ужасных нечистых, а свои кошмарные сновидения начал воспринимать как увлекательные и интересные приключения. Подробно ознакомившись с их возможностями, я, уже неплохо зная, чем и как можно их утихомиривать, научился держаться от них на безопасном расстоянии. Естественно, что мое откровенно презрительное к ним отношение, не очень-то нравилось пытающимся меня пугать нечистым. И они раз от раза, совершенствуя свое пугающее мастерство, все-таки умудрились несколько раз застать меня врасплох, но решающей победы над моей волею и моим самообладанием им достичь не удалось. Оставив меня на некоторое время в покое, отвечающие за кошмары нечистые не притупили, как на это, по всей видимости, они рассчитывали, мою бдительность. Я уже хорошо изучил их злобный коварный норов, чтобы недооценивать их способности и находился в постоянной готовности встретиться с ними в решающем поединке. Не имея права позволить им победить себя, я не сомневался, что, если они сумеют овладеть моей волею, то их расправа со мною будет скорой и жестокою. Наступившее между нами временное перемирие не сулило ни мне и ни им мира и покоя, а совсем, наоборот, с каждым прожитым мною днем я все отчетливо ощущал каждой клеточкой своего взбудораженного тела все время сгущающиеся надо мною темные тучи неминуемой беды. И что очень скоро мне понадобиться все мое мужество и все мое самообладание для защиты своей жизни от их яростного напора. И вот я, наконец-то, ощутил всем своим обостренным в последнее время чутьем, что они готовы на меня напасть. День и вечер предшествовавшей выбранной ими для нападения ночи ничем не отличались от всех уже прожитых мною дней и вечеров. Но по еле уловимому мною напряжению в окружающем меня воздухе, я догадывался, что именно в эту ночь они начнут со мною свою самую страшную игру. И только поэтому у них не было никакой надобности заранее подготавливать меня к этой решающей согласно их замыслу ночи. Потихонечку распространяющийся в окружающем меня в то время мире исходящий от задуманной ими игры ужас уже начал влиять своим пагубным на все живое воздействием и на мое тленное тело. Только, наверное, и поэтому мое тленное тело в этот день было совсем не похожим на самого себя. Оно в течение всего дня беспричинно волновалось, переполняясь самыми ужасными предчувствиями от внушаемого нечистою силою в мою сторону страха. Обе враждующие стороны были готовы к этому все решающему поединку, а для его начала оставалась всего лишь незначительная малость - сделать хоть кому-либо из нас в этом направлении свой первый шаг. И это права я по обыкновению предоставлял им, своим мучителям. В эту ночь даже сон, словно заранее предчувствуя, что он не будет приятным для своего хозяина, долго ко мне не приходил, а когда он, хотя и не без сопротивления, овладел мною, то уже давно поджидающая меня нечисть тут же пошло в наступление. У них было все заранее продумано и для начала в расчете притупить мою бдительность, или хотя бы немного вывести меня из себя предзнаменованием скорой неминуемой беды, отправили меня в общественные бани. В какой-то мере они даже немного преуспели в успешном исполнении всего, что они замышляли со мною сотворить сегодняшней ночью. Съедаемый неприятными предчувствиями я неторопливо переходил из одного класса бань в другой и, окидывая быстрым скользящим взглядом не обращающих на меня никакого внимания моющихся мужчин и женщин, гадал с какой именно стороны мне ожидать надвигающуюся на меня скорую неминуемую опасность. Закончившие умываться мужчины и женщины торопливо одевались и уходили, оставляя после себя в классах для умывания никем не убираемую грязь и мусор. Мне это совсем не нравилось, и я, после долгих и безуспешных поисков отвечающих за чистоту и порядок банщиков, принялся заставлять самих моющихся убираться за собою. Увлекшись охватившим меня непонятным желанием: навести в залах для умывания идеальную чистоту и порядок - я не забыл заглянуть и на черную лестницу. Заглянуть туда, где отвечающие за кошмары в человеческих сновидениях нечистые затаились в ожидании, когда они смогут указать на приличествующее мне место. Пусть лестница и называлась черною, но содержалась она, к моему немалому удивлению, в идеальной чистоте и порядке. И я, не имея возможности хоть к чему-нибудь придраться, неторопливо по ней спускался, пока не оказался на первом этаже. Но и там, где обычно в любой другой земной бане копятся горы всевозможного хлама и мусора, все сверкало идеальной чистотою. Еще немного полюбовавшись потухшею кнопкою неработающего лифта, я решил заодно осмотреть и притаившиеся за выходящими на лестничные площадки высокими двухстворчатыми дверями помещения. Ясно для себя осознавая, что все это видится мне не наяву, а во сне, мне почему-то не хотелось оставлять за собою способную, как мне тогда казалось, и в чем я был совершенно уверен, навредить мне в реальной жизни грязь и, тем более, мусор. Я нисколько не сомневался, что оставляемый мною в этом сне неубранный мусор обязательно рано или поздно, но навлечет на меня в реальной жизни беспощадно оставляемые на моем бедном теле рваные раны от своих мохнатых конечностей и непременно низвергнет меня в какую-нибудь беду. Земные мудрецы утверждают, что из любой безвыходной ситуации, есть только один выход: выйти из этой безвыходной ситуации. Такой же выход тогда был и у меня. Я мог, покинув помещение общественных бань через наружную дверь, пережить эту свою неминуемую беду в реальной жизни. Но я не из тех, кто трусит и отступает перед первым препятствием в жизни, и привык с достоинством принимать брошенный мне судьбою вызов. И на этот раз я тоже не пожелал увильнуть в сторону и хотя бы на некоторое время отстрочить выпавшее на мою долю нелегкое испытание. В дополнение к этой своей героической риторике мне не помещает сказать, что, заранее не зная, где именно будет мне тяжелее перенести это неминуемое испытание: во сне или наяву, я с присущим мне благоразумием выбрал сон, который при любом раскладе угрожал мне всего лишь минимум убытков и урона для своего тела. Приняв для себя окончательное решение, я тут же дернул за ручку дверей и заглянул в открывшийся передо мною обширный зал. Больно ударивший по моим привыкшим к полумраку на лестнице глазам ослепительный свет на некоторое время меня ослепил. Возможно, что только и поэтому я не сразу понял, а кто же это танцует под тихое мелодичное звучание льющихся откуда-то из-под потолка вместе с освещаемым танцевальный зал светом мелодий неизвестных мне музыкальных инструментов. Свыкнувшиеся с ярким освещением зала мои глаза скоро успокоились. И я уже без особого труда увидел на горделиво приподнятых головах танцоров маленькие рожки, кривившиеся у них сзади дугою короткие с пышной на конце макушкою хвосты и скользящие по натертому до зеркального блеска полу их маленькие аккуратные копытца. Больше похожие на адских чертей их дамы томно склонили свои кучерявые с короткой стрижкою головки на мохнатые груди своих кавалеров. А их острые песьи головки были переполнены такой непривычной для подобного зрелища серьезностью и напускной горделивостью, что я из-за овладевшего мною нестерпимо распирающего мою грудь хохота, даже не успел, как следует, испугаться. Бесы не ожидали, что я начну обход здания общественных бань с первого этажа, и только поэтому мне удалось застать их врасплох. Только одним этим можно объяснить, что танцующие бесы мне показались не ужасно уродливыми, какими они, несомненно, были бы во время предполагаемой встречи со мною, а всего лишь смешными и забавными. То, что было вполне естественным и обычным для самих бесов, было до противности забавно смешным для нормального человека. И мне стоило немалого труда удержаться при виде танцующих бесов от распиравшего мне грудь истерического хохота. Все, что показывается смешным и забавным, никогда не вызывает у нас не только страха, но и, тем более, хоть какого-нибудь раздражения. Так что, вполне оправданно бесы показались мне такими доброжелательными и милыми тварями, что я безо всякого опасения вошел в зал и негромко их окликнул. Окликнул бесов с единственной целью, чтобы поблагодарить их за доставленное мне, как зрителю, удовольствие от их танцев. Однако, как я об этом догадался уже потом, бесы не только не поняли, но и не оценили, мои добрые намерения. Не успел я еще вдохнуть хороший глоток воздуха, чтобы высказать все, что я думаю, об их танце, как до этого освещающий зал яркий свет начал тускнеть. А изменившаяся вместе с ним музыка заставила бесов тут же превратиться в страшно уродливых существ и начать выбрасывать в дикой устрашающей пляске такие замысловатые коленца, что не, наверное, а точно, заставили бы любого не искушенного в их дьявольских штучках человека замереть на месте и трепетать от ужаса. Но я, уже испытавший на собственном опыте, что ни так черт ужасен, как его рисует восприимчивая человеческая натура, не стал льстить их тщеславному самолюбию. Делать подобное мерзким противным бесам было, все равно, что метать бисер перед свиньями. Мысленно очертив вокруг себя магический круг и представляя себе, как он движется вместе со мною, я смело вошел в разъяренную от острого ощущения своего позора беснующуюся толпу нечистых. О! Это уже было самое впечатлительное для меня зрелище! В этом танцевальном зале уже больше не было милых и смешных бесов. Они все уже показывались мне самыми настоящими исчадиями ада! Успевший к этому времени перевидать немало кошмарных снов я еще не наблюдал подобного просто ужасающего зрелища! Но, как бы бесы не бесновались, какие бы они в это время не выдавали для меня переполненные кошмарным ужасом страсти, я не терял самообладания, а мой магический круг был для них неодолимым. Хотя, если быть до конца честным и справедливым, то мне пришлось испытать в это время немало волнений и тревог. Не перестающие бросаться на меня с леденящим кровь в моих венах ужасным звериным рыком бесы, пусть и не могли преодолеть преграждающий им дорогу магический круг, всегда вызывали во мне опасение, что они непременно пробьют эту мою защиту и растерзают меня на маленькие кусочки. А в том, что они в случае успеха так им сейчас желаемого меня не помилуют, у меня не было никаких сомнений. Я уже и не помню, как долго бесы пытались восстановить свою подмоченную репутацию, но, в конце концов, они были вынуждены сдаться и признать свое поражение. Музыка утихла.... И изнуренные своей недавней просто дикой пляскою бесы тут же разбежались по самым дальним уголкам танцевального зала. Настала очередь показывать все свое умение не менее коварным и лживым подружкам бесов, которые, как давно уже всем на земле известно, всегда с превеликою охотою закручивают до беспамятства голову попавшемуся в их силки какому-нибудь небораке. Они, как и все земные женщины, не долго мучились жалостью к своим прежним опозоренным мною любовникам, и я на зависть злобно щелкающим своими зубастыми пастями бесов стал единственным на этом празднике их героем. Кто-кто, а многоопытные коварные бесы прекрасно осведомлены, что злобою и пустой раздражительностью делу не поможешь, а поэтому они, сделав вид, что смирились с моим присутствием в их танцевальном зале, оживленно между собою загалдели. Вполне возможно, что подобным образом они просто желали, как можно быстрее, от меня избавиться, но я им назло не спешил уходить из танцевального зала, а, сузив, насколько позволяло ощущение собственной безопасности свой магический круг, неторопливо расхаживал по залу, прислушиваясь к их пустой и никчемной болтовне. Но, когда их пустое бахвальство мне вконец опостылело, я от нечего делать заглянул в буфет. И в нем тоже, как и полагалось во всех остальных земных буфетах, преобладали угощающиеся за счет бесов их подружки. Увидев, что я оказал честь присоединиться к их честной компании, бесихи, несмотря на явное неудовольствие ухаживающих за ними бесов, забросали меня своими интригующими взглядами, а заткнутые за перепоясывающие их талии темные узкие пояски зеркала так и замелькали в их мохнатых лапках.
   - Женщины есть женщины - от них только одна маята и расстройство, - с притворным вздохом тихо пробормотал я, отвечая окинувшим меня хмурыми взглядами бесам злорадной ухмылкою.
   Взяв с полки кем-то угодливо выставленную для меня чашку кофе, я присел за столик со скучающей молоденькою бесихою. Поначалу я пил свой кофе молча, но потом на зависть всех остальных подружек бесов у меня с нею мало-помалу завязался тихий негромкий разговор. Не желая пропускать ни одного слова из нашей беседы, подружки бесов всеми правдами и неправдами старались оказаться как можно к нам ближе. И мне, несмотря на их явную ко мне благосклонность, все время приходилось освежать свой защитный магический круг. Ибо коварные прелестницы все время норовили обойти меня сзади, что не могло заставлять меня не только нервничать, но и раздражать. Я уже был знаком с неистребимым в этих воистину дьявольских созданиях коварством и вероломством, чтобы так беспечно отдаться в их безжалостные кровожадные лапы.
   - И много еще такого же занимательного и интересного еще можно увидеть у вас? - поинтересовался я у своей мило мне улыбающейся собеседницы.
   Подумав, что я предлагаю ей прогуляться по этажам общественных бань, горделиво задравшая свою песью мордочку бесиха окинула отчаянно завидующих ей соперниц победным взглядом и томно пролаяла мне в ответ:
   - О, у нас найдется немало интересного и забавного для любознательного мужчины.
   - И где же вы все это интересное и забавное от меня скрываете? - догадавшись по сердито отвернувшимся от меня остальным присутствующим в буфете бесихам, что они уже порочат мне ее в подружки, спросил я у своей соседки по столику.
   Прямо навязывающая саму себя мне бесиха окинула меня таким откровенно томным взглядом, что мне пришлось тут же отвести глаза в сторону от прямо рвущейся ко мне разволновавшейся близостью к достижению своей заветной мечты бесихи.
   - В залах на этажах лестницы, - поняв по моей реакции на ее слишком откровенный взгляд, что ей со мною ничего не светит, разочарованно буркнула она.
   Торопливо допив обжигающие мои пальцы и губы кофе, я нарочно вежливо попрощался с окинувшей меня нелюбезным взглядом бесихою и, выйдя из танцевального зала на лестницу, поднялся на второй этаж общественных бань.
   Спускаясь вниз, я больше смотрел под свои ноги, чем по сторонам. Но сейчас, когда мне приходилось подниматься по ступенькам, я уже с большим вниманием осматривал площадки лестницы. Они были намного шире и длиннее, чем у обычных земных бань, а в стене, в которой в земных банях обычно светятся выходящие наружу маленькие оконца, поблескивал ярко черною краскою неработающий, если судить по потухшей кнопке вызова, лифт. Подобное расположение лифта позволила строителям этих странных бань сделать лестничные площадки намного шире и длиннее, чтобы выходящие на них с трех сторон высокие двухстворчатые двери могли бы безо всяких затруднений на них распахнуться. Странное сочетание скудного освещения лестницы и неприглядно серая окраска стен с роскошно отделанными скрывающимися за этими дверями просторными помещениями, если меня не пугало, то, по крайней мере, настораживало и заставляло быть очень осмотрительным. Может, подобное соседства неприглядной скудости с режущей глаза роскошью и считалось у них последним криком моды, а может они так скрывали от любопытствующего постороннего взгляда свои сборища.... Кто их знает?.. О вкусах, как утверждает народная мудрость, не спорят.... И я, уже полностью подготовленный изученным мною танцевальным залом, снова поспешил в очередное, пусть и очень для меня опасное, необычайное приключение. Взявшись за бронзовую ручку дверей и войдя в открывшийся передо мною очередной зал этих очень даже странных общественных бань, я не услышал в нем звучание музыки, но зато порадовался необычайно свежему и прохладному воздуху и не раздражающему мне глаза своей никому не нужной яркостью освещению. Одно только в этом зале неприятно меня поразило: он весь был наполнен дряхлыми стариками.
   Нет и нет, я к состарившимся за свою долгую жизнь старикам отношусь не только терпимо, но и даже с уважительным почтением. Но от этих наполняющих зал стариков исходило на меня такое неприятное ощущение, которое вызывало у меня уверенность, что, если они еще не начали разлагаться, то уж давно не числятся среди живых людей. Скорее встревоженный, чем напуганный подобным своим ощущением, я, не желая этих почему-то непонятных мне стариков понапрасну расстраивать, постарался не подавать и вида, что их общество меня немного тяготит и тревожит. Я даже с вполне искренней к ним нежностью не без любопытства смотрел, как они, чем-то встревоженные и обескураженные, то и дело сбиваются в быстро рассыпающиеся кучки и о чем-то негромко между собою переговариваются. И пусть эти старики не обратили на мое неожиданное среди них появление никакого внимания, я не думал, что они хоть когда-нибудь попытаются или захотят меня напугать. Но, все равно, я ощущал себя среди них в свои еще относительно молодые годы, если не белою вороною, то пришитою к старому и ветхому из добротного материала пиджаку свежею заплатою наверняка.
   - Кто вы такие, почтенные старцы? - вежливо поинтересовался я у одной только что собравшейся неподалеку от меня кучки стариков. - И что вы делаете в этом воистину разбойничьем вертепе?
   - Кто мы такие? - недовольно буркнули переглянувшиеся между собою старики и не без гордости добавили. - Мы покойники....
   - А я, дедушки, самый настоящий живой человек, - совсем неожиданно даже для себя самого похвастался я своим неоспоримым от них отличием.
   - Живой человек! - испуганно вскрикнули отпрянувшие от меня, словно я для них был самым настоящим чудовищем, старики и постарались отбежать от меня по возможности дальше.
   - Но почему вы от меня убегаете, добрые люди!?- не понимая, что во мне так их напугало, с негодованием выкрикнул я им вслед. - Я же вам не какое-нибудь кровожадное чудовище! Я не намереваюсь делать вам, мои бывшие собратья, ничего худого!.. Я всегда готов придти к вам на помощь и охотно исполню все, о чем бы вы меня не попросили!
   - А ты сам, сынок, нас не боишься? - спросил меня один из остановившихся стариков.
   - Почему я должен вас бояться, если я и сам со временем стану таким же, как и вы сейчас, покойником? - вопросом на вопрос ответил я.
   - И ты прав, сынок, - смущенно проговорили остановившиеся старики и уже безо всякой опаски начали ко мне подходить и дружески пожимать мою не обращающую особого внимания на то, что от них веяло морозящим все живое холодом, руку.
   Я с искренним интересом всматривался в их искрящиеся добротою и состраданием глаза и понимал, что они убегали не потому, что сами меня боялись, а только потому, что не хотели пугать меня. Я не стал слишком долго злоупотреблять их гостеприимством и, пожелав всего хорошего в их новом существовании, скоро их покинул. Выйдя на лестницу и все еще находясь под впечатлением от этих добрых и нисколько мне не страшных покойников, я не стал открывать выходящие на эту площадку две остающиеся двери, а, неторопливо ступая со ступеньки на ступеньку, поднялся на третий этаж. Но на этой площадке я увидел уже не три, о только две двери. Вместо третьей двери напротив мрачно поблескивающего в полумраке неработающего лифта было оборудовано что-то наподобие какой-то рекламной витрины с небольшой стеклянной дверцею. Осмотрев не только не привычное, но и немного неприятное для глаз простого советского человека распутное содержание этой витрины, я был немало удивлен, что она почему-то не вызывала во мне даже намека на хоть какую-нибудь брезгливость и отвращение. Наоборот, она еще больше оттеняла мне разнузданную соблазнительно привлекательную красоту возлежащей на разбросанных по всей витрине мягких с ярко красными наволочками подушках юной девы, прелесть и очарование которой возбуждали во мне нестерпимое желание, как можно скорее, упиться этой бесподобной красотою.
   - Очень жаль, что эта красотка всего лишь восковая кукла, - с искренним сожалением тихо пробормотал я, не в силах отвести глаз от неодержимо притягивающей меня к себе юной прелестницы.
   От острого осознания, что мне никогда не удастся насладиться подобной ни с чем несравнимой красотою, мне стало до того больно и обидно, что я, сосредоточив все свое внимание на ее прелестном личике, упрямо шептал застывшей в своей вечной неподвижности кукле:
   - Ты, моя несравненная радость, живая, живая.... Подожди еще немного.... Вот пройдет еще одно мгновение, и ты на радость всем потерявшим от твоей бесподобной красоты головы мужчинам очнешься от своего беспробудного сна....
   Но нельзя же требовать от всемогущих Высших Сил невозможного поступка, просить у них то, на что они заведомо были неспособны. Но в этом случае я недооценил их возможностей. Ибо это, к моему еще большему удивлению, так желанное мною чудо свершилось. Возлежащая на подушках кукла зашевелилась и, приподняв свои черные, как уголь, ресницы, окинула меня томным взглядом свои глубоких, как море, переполненных томящей и все сжигающей на своем пути страстью глаз. И я, даже не пытаясь осмыслить только что произошедшее прямо на моих глазах, с радостью окунулся в уже начавшее обволакивать меня предчувствие скорого несравненного блаженства во время обладания ее соблазнительным до потери сознания прекрасным телом. К тому же эта кукла не только ожила, но и заговорила, да таким нежным бархатным голосочком, что мои ноги сами, помимо моего желания, понесли меня к витрине. Однако, несмотря на мое нестерпимое желание, как можно скорее насладиться любовью с этой безо всякого сомнения прекрасной девою, все еще так до конца мною не осознанное какая-то скрытая угроза меня настораживало. И я все же сумел заставить свои не желающие мне повиноваться ноги остановиться. Недовольно поморщившаяся красавица добавила еще несколько ласковых словечек, которые и помогли мне разгадать причину своего беспокойства. Несмотря на разделяющее нас толстое стекло витрины, долетающий до меня ее нежный ласковый голос передавался без всяких искажений и без полагающегося в этом случае приглушения. Понимая невозможности подобной просто исключительной слышимости, немного остудило мою закружившуюся в страстном угаре голову, и я нашел в себе силы отказаться от настойчивого приглашения красавицы побыть с нею наедине.
   - Не мешает тебе, красавица, возбудить во мне страстные желания своими безо всякого сомнения зажигательными плясками, - смущенно пробормотал я в ответ на ее недоумевающий взгляд.
   Притворившись обиженной моими неучтивыми словами, красавица насупила свои черные брови и. вскочив на небольшое в витрине возвышение, похотливо задергалась под полившиеся откуда-то из-за витрины звуки музыки. Неписанная девичья привлекательность, как и все остальное в этом трижды проклятом здании, оказалось на поверку жалкой пародией на красоту. До пояса эта ожившая кукла обладала воистину прекрасным девичьим телом, но прикрытые до этого шелковым покрывалом ее короткие толстые ноги быстро охладили воспламенившуюся во мне страсть. И от только что переполняющих меня страстных желаний уже не оставалось и следа.
   - А что у тебя, красавица, с ножками-то!? Почему они у тебя не соответствуют твоему выше пояса, несомненно, прекрасному телу!? - уже без всякой робкой почтительности выкрикнул я кукле.
   И так, как смысл сказанных мною слов дошел до куклы не сразу, я понял, что она не хотела демонстрировать мне свое уродство раньше времени. Только задетое ее самолюбие и охватившее при этом ею досада от моего притворного к ней равнодушия помогли ей забыться о своем уродстве и сморозить подобную непростительную глупость. Не понимая причины моей насмешки, она еще некоторое время смотрела на меня с недоумением, а потом, наконец-то, догадавшись о своем промахе, истошно завопила и скрылась за ширмой. Вволю повеселившись за счет незадачливой соблазнительницы, я нажал на ближайшую дверную ручку, но тут же захлопнул приоткрывшуюся дверь. Резкий выхлоп нестерпимого смрада и угрожающий звериный рык заставили меня отказаться от исследования этого помещения. Хищники - это тебе не нечистые, от них магическим кругом не спасешься. Испуганно ойкнув и начисто позабыв о существовании на этой площадке еще одной двери, я поспешил от беды подальше не только подняться на следующий этаж, но и тревожно прислушаться, а не вырвались ли звери из только закрытого мною помещения на площадку лестницы. Но внизу по-прежнему было тихо, и я, немного успокоившись, открыл первую попавшуюся мне под руки дверь. На этот раз я уже не видел в открывшемся мне помещении даже скудного освещения лестницы. Этот зал оказался плотно набитым какой-то зловещей ничем не пробиваемой непроглядной темнотою. Я сказал об этом зале, что он набитый темнотою, только потому, что воцарившаяся в нем темь не стала рассеиваться от освещения лестницы даже при открытой настежь двери. И не только не рассеялась, но и даже не попыталась овладеть площадкой лестницы. Глухой темной стеною стояла она передо мною, внося в мое испуганное сердце суеверный ужас.
   - Может эта кажущееся мне темнота и есть самая настоящая стена? - совсем неуверенно пробормотал я вслух, пытаясь немного успокоить свое разыгравшееся воображение и притупить охватившее меня беспокойство в предчувствии скорых неприятных последствий, или в ожидании чего-нибудь такого ужасного и непоправимого.
   Не в моей привычке слишком долго терзаться сомнениями и опасениями. И я решился для начала просунуть в эту густую плотную ослепительно черную массу свою руку. Не подтверждая моего предположения, рука с легкость вошла в эту сплошную странную темноту, и никто в нее там даже и не подумал вцепиться. Нервно подрагивая от охватившего меня при этом возбуждения, я заставил себя продержать в темноте свою руку по возможности дольше. А потом, немного осмелев, я даже просунул в темноту свое плечо, но в меня по-прежнему никто не цеплялся и не пытался затащить полностью в этот страшно пугающий меня зал.
   - Это всего лишь какая-то удивительная по своей природе темнота, - побормотал я больше для собственного успокоения вслух и, уже стараясь ни о чем таком плохом не думать, вошел в нее полностью.
   И не только вошел, но и решился отойти от двери вглубь зала на два или три шага. И снова со мною ничего страшного не происходило. Я оказался в сплошной непроглядной темноте, но вокруг меня, как бы я ни прислушивался, не было слышно ни одного шороха. А раз так, то мне вроде бы нечего было бояться. Но, все равно, что-то внутри меня не доверяла этой тишине и не пускала меня внутрь этого зала. Разгоревшееся во мне желание, несмотря ни на что, но все-таки осмотреть этот одновременно и пугающий и притягивающий к себе зал, потихонечку убеждая меня в полнейшей безопасности, с каждым очередным проведенным в этом зале мною мгновением все больше и больше заглушало во мне и страх, и осторожность, и даже неприятные предчувствия. Однако я еще долго не решался продолжить его исследование и, смущенно прохаживаясь неподалеку от входных дверей, не мог заставить себя пройти вглубь зала. Но, в конце концов, желание осмотреть этот зал пересилило мою нерешительность, и я потихонечку шаг за шагом начал углубляться в эту сплошную темноту. Я по-прежнему ничего не видел своими не имеющими возможностями хоть за что-то зацепиться ослепшими глазами. И только время от времени меня радовали, показывающиеся то ли от уже начинающих меня беспокоить галлюцинаций, или на самом-то деле зажигающиеся вдалеке от меня какие-то ярко светящиеся точки.
   - Это, по всей вероятности, какие-то обосновавшиеся в этом зале светлячки, - предположил я и, подумав, что открытые двери зала их могут пугать, вернулся, чтобы их прикрыть.
   И я не ошибся в своем предположении: осмелевшие светлячки, как только я успел прикрыть двери зала, сразу же начали с вполне объяснимой мною робостью ко мне приближаться. Заинтересовавшись оказавшимся в их зале живым человеком, эти светляки то неторопливо, как бы скользя по этой сплошной кромешной темноте, направлялись в мою сторону, а то снова, как бы испуганно, отскакивая назад, становились ко мне с каждым очередным мгновением все ближе и ближе. Эти странные и совсем мне непонятные светлячки, то ярко вспыхивали и, отсвечивая холодным изумрудом, с какой-то умопомрачительной торжественностью носились по всему залу, а то, вдруг, без видимой на то видимой причины надолго затухали. Но как бы там ни было, очень скоро они оказались от меня в такой близости, что я уже начал различать, пусть пока еще и расплывающиеся в моих глазах, неясные контуры мечущихся внутри этих ярко светящихся сферах странные фигуры, или просвечивающиеся через светящуюся оболочку внутренние органы.
   - Это, наверное, так сильно стучат их напуганные мною сердца, - предположил я и впредь старался не делать лишних, а, тем более, резких движений.
   Так же, как странной и непонятной показывалась мне наполняющая этот зал темнота, такими же странными и непонятными показывались мне и эти светлячки. Их яркие вспышки были несравнимы с тусклым освещением лестницы, но и они не могли хотя бы немного осветить окружающую их в этом зале темноту. И у меня при этом создавалось впечатление, что свет от этих маленьких светящихся сфер не поглощается окружающей их просто поразительной темнотою, а как бы от нее отражается. Это мое предположение наглядно подтверждалась именно в то время, когда светлячки разгорались особенно сильно, тогда пересекающиеся в центре их сфер отраженные лучи вспыхивали ослепительно сияющими солнышками, но не долговечными, потому что очень скоро эти солнышки разлетались внутри сфер всеми цветами радуги. Это их очень забавная и, несомненно, прекрасная игра показывалась мне не только увлекательным, но и неизвестно почему ужасающим меня зрелищем. Я в одно и тоже время не мог отвести от этого их свечения восхищенных глаз и желал, как можно скорее, от него избавиться, потому что мое сердце при его лицезрении почему-то переполнялась ужасом и какой-то не дающей мне покоя жутью. Но возникающие во мне противоречивые желания никак не могли перебороть друг дружку, побуждая меня для лучшего осмысления всех этих странностей и дальше оставаться в этом уже начинающим становиться для меня тоже очень странным и непонятным зале. Окружающих меня светлячков становилось все больше и больше. И скоро впереди меня уже пылал огромным светящимся фейерверком прижимающийся ко мне полукруг.
   - Обкладывают, как загнанного волка, - совсем неожиданно промелькнула во мне тревожная мысль.
   Но мне нравился разместившийся вблизи от меня фейерверк светлячков, и я, не обращая на их странное поведение внимания, не стал переживать и беспокоиться насчет собственной безопасности. Догадавшись, или каким-то другим способом ощутившие через родственную им темноту о зарождающемся во мне опасении не желающие раньше времени меня пугать светлячки остановились, а то, что я принимал за их сердца, больше в их светящихся сферах не бились, как бы от испуга, а неподвижно застыли в центрах сфер.
   - Они уже больше меня не боятся, - с удовлетворением подумал я, с нетерпением поджидая еще больше волнующего меня увлекательного зрелища.
   И оно не заставило меня долго ждать. Правый и левый фланги остановившегося возле меня полукруга светлячков совсем неожиданно сорвались со своих мест и с пронзительным воем понеслись к передней стене зала. Только успели мгновенно превратившиеся из милых и боязливых в демонические существа светлячки с левого и правого фланга надежно перекрыть мне путь к отступлению, как тут же, словно по команде, перешел к активным против меня действиям все еще остающийся в неподвижности центр полукруга. Прежней тишины и ничем невозмутимого спокойствия в этом зале, как не бывало. Не успело пройти и несколько мгновений, как я уже находился в самом центре закружившейся возле меня по воле этих так поначалу мне нравившихся светлячков свистопляски. Еще не успевшее изгладиться в моей памяти недавнее беснование бесов сейчас показывалось мне в сравнении с ужасающим неистовством кружившихся светлячков просто безобидною шуткою старых друзей. Мало того, что они доводили меня своим нестерпимо пронзительным воем до истерики и всякий раз, пролетая в непосредственной от меня близости, норовили врезаться в самые болезненные незащищенные одеждою места моего тело, так еще оказалось, что внутри этих светящих сфер бились вовсе не сердца. В них метались с самыми ужасными и безобразными ужимками страшные приведения, при виде которых с брезгливостью выворачивается у человека от испытываемого им в это время омерзения все нутро. Успокоенный поначалу, как мне тогда ошибочно казалось, их миролюбием и добродушием я не был готов к этому для меня просто омерзительному лицезрению, а нестерпимо вырывающаяся наружу вместе с остатками ужина блевотина еще больше усугубляло мое и так незавидное положение.
   До этого мгновения я никогда и никому, даже самому красноречивому рассказчику, не поверил бы, что у живого человека при виде подобного кошмара могут подниматься на голове дыбом волосы. И даже в то, как может предательски дрожать на радость задумавшей все это непотребство нечисти каждою взбаламученною клеточкою от страха и омерзения при виде подобного дьявольского наваждения все его тело. Но я только что все это прочувствовал на самом себя, и уже сейчас никто, даже самый скептически относящийся ко всему, что пока было им самим еще не испытано, человек не смог бы меня во всем этом переубедить. Да, и по-правде говоря, мне и вовсе нет до чужого мнения никакого дела. Пусть каждый из вас воспринимает мой рассказ так, как ему заблагорассудиться, а наша жизнь со временем все расставит по своим местам. Как слишком часто бывает в нашей жизни, важна не наша в чем-то уверенность, а важны наши знания о том или ином явлении в нашей жизни, помогающие нам при столкновениях с ними выходить не побежденными, а победителями.
   Возликовавшие по поводу легко доставшейся им победе над оказавшимся слабым и беззащитным перед ними человеком привидения не торопились хватать меня, чтобы утащить в уже приготовленное ими в аду для меня место. Они ощущали самих себя в самом разгаре творческого подъема своих уже давно обугленных от непрерывного грехопадения душ, а поэтому прямо сейчас им не хотелось так просто прощаться со своей жертвою. Привидениям уже, наверное, было известно о покрывших себя несмываемым позором в танцевальном зале бесах. И то, что им удалось одержать верх над бесстрашно ходящим по всем залам этого тайного логова нечисти живым человеком, переполняло их уверенностью в своем умении и неоспоримой ловкости в искусстве наведения должного ужаса на все живое на земле. И только поэтому светящимся в кромешной темноте привидениям сейчас не терпелось в полной мере насладиться от осознания только что ими одержанной победы. Вконец измученные постоянно не дающими им покоя собственными душами адские привидения сейчас радовались, как дети, наступившему у них внутри затишью и не пытались прерывать испытываемое ими сейчас воистину блаженное наслаждение при виде ополоумевшего от страха живого человека. В такие мгновения их не смог бы остановить и призвать к порядку даже сам Сатана. Адские привидения, не оставляя своих ярко осветившихся сфер, с диким воем и пронзительными воплями носились над моей несчастной головою, все сдерживая и сдерживая свое желание, ухватившись за меня своими острыми коготками, стремительно помчаться с торжествующими воплями в полагающий им ад. Только одно это их промедление, а не моя, как можно было бы сказать, храбрость и смекалка, позволило мне спасти свою жизнь и свою бессмертную душу. Как бы не были омерзительно нестерпимыми их вонючие грязные потоки пошлой похоти, я потихонечку с ними свыкался, а мое уже готовое выскочить от овладевшей им умопомрачительной брезгливости нутро, потихонечку успокаиваясь, все меньше меня беспокоило. И я успел еще до начала пресыщения адскими привидениями своими дьявольскими плясками подчинить себе свое тело и очертить около себя спасительный магический круг. Почувствовав через передающую все мои ощущения темноту происходящие во мне изменения, спохватившиеся привидения тут же забыли о своем веселье и снова попытались довести меня до полуобморочного состояния, но уже было поздно. Очертанный мною магический круг не позволил им приблизиться ко мне на опасное для нутра моего тела расстояние. И я, сопровождаемый их громкими проклятиями, безо всяких осложнений вышел на площадку лестницы и плотно закрыл дверь этого чуть не погубившего меня зала. Невозможно передать человеческими словами все мои ощущения, когда я вырвался из этого зала с адскими призраками и почувствовал самого себя в безопасности. Скажу только одно, что все мои страхи скоро улетучились, и я уже начал ощущать какое-то непонятное даже мне самому к своим недавним мучителям смешенное с благодарностью признательность за их пусть и жуткое, но красочное, представление. Воспринимая свои недавние страхи только со смешной их стороны, я храбро открыл дверь другого, а потом и третьего зала. Переполненные обезглавленными тушами животных эти залы произвели на меня самое жуткое впечатление, и я быстро их все, осмотрев, поднялся на следующий этаж. Но и на нем оказались все те же истерзанные туши животных. И я, не зная, что мне надобно делать дальше, облокотившись на перила, начал ждать. Я, наверное, не смог бы объяснить даже самому себе, почему я должен чего-то или кого-то там еще ждать, но в том, что я непременно должен ждать, у меня сомнений на этот счет не возникало. Я в это время нисколько не сомневался, что кто-то непременно должен подсказать мне, а что мне делать в этом логове мерзкой нечисти дальше. Меня в это время уже больше не грызли и не угнетали предчувствия чего-то для меня такого непомерно страшно пугающего. Я в это время был не только абсолютно спокоен, но и нисколько не волновался насчет своего уже совсем скорого будущего. Я ощущал самого себя так, как ощущает себя только что закончивший нелегкую и опасную работу человек. И, действительно, скоро я услышал спускающиеся по лестнице чьи-то шаги, а потом и увидел подходившую ко мне с серьезным неулыбчивым лицом миловидную немного полноватую женщину.
   - Вы не подскажете мне, что еще такого интересного я могу увидеть в этом здании? - с некоторой долею иронии в голосе спросил я у нее.
   - Больше тебе нечего у нас осматривать, - хмуро бросила она мне, - возвращайся домой....
   - Только я успел войти во вкус здешних представлений, как меня уже начали выпроваживать из этого очень даже занимательного здания! - с шутливым негодованием выкрикнул я, но, догадавшись, что эта привлекательная женщина чем-то мною недовольна, уже безо всякого вдохновения поинтересовался. - И как же я попаду домой из этого совершенно незнакомого мне места?
   - По лифту, - сердито буркнула недовольно поморщившаяся женщина и сама отрыла мне дверь.
   Заглянув в проем лифта и, не увидев там просто необходимой при спуске или подъема кабинки, я с недоумением оглянулся на продолжающую стоять возле меня женщину.
   - Прыгай! - с неожиданной злобою прокричала женщина, и я, обидевшись на ее такое непочтительное со мною обращение, прыгнул в приветливо мне замигавший розовый свет и проснулся.
   - Как говориться, худа без добра нет, - с мрачным удовлетворением пробормотал я, с удовольствием потягиваясь на мягкой широкой кровати. - Если нечистые сами выгнали меня из своего логова, то мои ночные кошмары уже должны будут скоро прекратиться.
   И я не ошибся в своем предположении, потому что ни завтра, ни через неделю и ни даже через год, я уже больше измучивающие меня и вконец расстраивающие мои и так уже с трудом переносившие нелегкие удары судьбы нервы кошмары не видел. А моя вся изломленная и вся избитая под непрекращающимися ударами моей нелегкой жизни бессмертная душа, окрепнув и полностью очистившись от прежних моих прегрешений, с радостью приветствовала уже совсем скорую предназначенную ей новую судьбу. Моя душа приветствовала, а я, еще даже не зная, какой именно она для меня будет, но, неплохо зная об окружающей меня жизни, не заблуждался на ее счет. Мне почему-то все время казалось, что она не может быть лучше или легче уже прожитой мною судьбы.
   Однако, если кошмары, которые по своей сути были чем-то похожими на очищение после смерти своего тленного тела бессмертной души, оставили меня в покое, то это еще не означало, что забыл обо мне и сам затеявший этот эксперимент действительный мир. Трудно, если не сказать, что просто невозможно, утихомирить оскорбленную в своих лучших чувствах не имеющую возможности заставить осмелившегося человека играть по общепризнанным правилам игры бюрократию. Она еще долго будет припоминать ему отступничество и не успокоиться, пока не замучает его до смерти своими претензиями и нескончаемыми пустыми отписками на его жалобы. Не была исключением из этого правила и бюрократия действительного мира. И я нисколько не сомневался, что только с ее подачи в это время действительный мир зачастил свои контакты со мною. Оказалось, что еще слишком рано мне было рождаться в своем новом качестве. Вначале я должен был определиться с полом, то есть мужчиною или женщиною мне было бы удобно родиться в очередной раз на земле. И, что было самым главным и определяющим, определиться со своим новым предназначением в этой непростой земной жизни. Но в связи с условием эксперимента, для меня уже многое было заранее предопределено. Поэтому эти ритуалы имели для меня, скорее формальный характер, но так было не всегда.
   Но об этом потом, а сейчас я хочу рассказать о своем следующим еще более удивительным и немало меня позабавившем контакте с действительным миром. Подобных непомерно широких и длинных помещений, да еще с такими высоченными потолками, не так уж и часто приходится осматривать живущим на земле людям. В таких помещениях, где человеку, даже самого высокого роста, и особенно, если ему повезет осматривать их пустыми или с хотя бы небольшим числом посетителей, становится просто жутко при одном только сравнении их и его размеров. Подобные помещения строятся только для железнодорожных и морских вокзалов, да и то в самых развитых странах и в самых крупных городах, куда приезжают и откуда убывают в одно и тоже время множество людей. Но мне не повезло осматривать его при подобных обстоятельствах: посетителей, когда я вошел в этот огромный зал, в нем уже было до того много, что даже все свободное воздушное пространство под его высоченными потолками было до отказа заполнено порхающими человеческими душами.
   - И откуда только они, эти неугомонные человеческие души, берутся? - с неудовольствием подумал я про себя в самом начале своего нахождения в этом помещении. - Для чего, или во имя чего, их здесь собирают служащие действительного мира? Но самое главное, что могло здесь понадобиться мне самому? С какой именно целью меня только что перенесли в этот поражающий всякого живущего на земле человека своими непомерно огромными размерами зал?
   Но так как меня в этом зале никто не встретил, то и отвечать на все эти вопросы мне, по всей видимости, придется самому. Во время своих прежних с действительным миром контактов я уже не раз попадал в подобное положение. И только поэтому я, особенно по этому поводу не расстраиваясь, тут же присел на подвернувшийся мне мягкий удобный стул и начал уже более внимательно присматриваться к поведению и к совершаемым действиям наполняющих этот зал человеческим душам. Поочередно приземляясь на установленный в самом центре зала широкий массивный стол, они долго на нем не задерживались и, совершив какой-то не очень мне понятный ритуал, тут же, мгновенно испаряясь или становясь невидимыми, освобождали место для других душ. Заинтересовавшись их действиями, я еще некоторое время наблюдал за ними, но, в конце концов, был вынужден признать, что совершившие ритуал души, скорее всего, переносятся в другое место, иначе от непрерывно прибывающих в этот зал душ, несмотря на его огромные размеры, со временем было бы просто не продохнуть. Избавленный в эту ночь от унизительных для меня сравнений соразмерностью наших размеров я сидел на мягком удобном стульчике и, широко позевывая, скользил ничего не выражающим взглядом по неброской отделке его стен. Так, наверное, и было задумана его архитекторами, подчеркивающими, что роскошь и навязчивая красота в этом зале без надобности, что самым главным для чего и был построенный этот зал, было то, что в нем совершалось, а не на его стенах. На установленном в самом центре зала массивном столе стояли две с короткою ножкою чаши, наполненные по края искрящимися на свету сережками. Сидящая на другой стороне от меня стола с бледным и бесстрастным до ощущения безжизненности лицом уже немолодая худощавая женщина, еле заметным кивком головы раз от раза подавала знак столпившимся у чаш душам. Странной и очень даже занятной показывалась мне эта женщина, на лице которой даже при очень долгом и внимательном рассмотрении не дрожала ни одна из, казалось бы, навечно застывших в своей неподвижности черточек. Я уже довольно долго на нее смотрел и ни разу не видел, чтобы у нее даже в самых крайних уголках медленно шевелящихся губ хотя бы на одно мгновение осветилась поощрительная или укоризненная улыбка. Нет, что там не говори, а она мне показывалась скорее бездушным роботом, чем наполненным животворной кровью живым человеком. Дождавшиеся ее разрешительного знака души выхватывали своими воздушными ручками из чаш по одной сережке и, приняв на себя выпавший им по жребию образ маленькой девочки или мальчика, с веселым гомоном исчезали в известном только им одним направлении. За все время моего пребывания в этом зале из стоящих на столе чаш было взято постоянно подлетающими душами уж намного больше наполняющих их сережек, чем они могли в себе вместить. Но, несмотря на это, они все это время были по края заполнены этими определяющими пол того или иного рождающегося на земле младенца сережками. Шелест крыльев паривших по воздушному пространству душ я не слышал, а веселый гомон исчезающих ребятишек быстро утихал. И мне уже начала надоедать эта затянувшаяся церемония. Не понимая смысла своего нахождения здесь, я, широко позевывая, с нетерпением ждал, когда хоть кто-то соизволит мне объяснить, с какой именно целью я был перенесен из теплой кровати в этот зал. Я ждал объяснений уже довольно долго, но ко мне не только никто не подходил, но и не высказывалось никакого неудовольствия по поводу моего совершенно излишнего нахождения в этом и без меня переполненном живыми существами зале. Однообразие повторяющихся бесчисленное количество раз действий в этом зале уже начало не только меня утомлять, но и доводить до истерики. И я метал по сторонам свои переполненные громами и молниями взгляды до тех пор, пока не разбежалась со стола группа очередных одетых в белые воздушные платьица детей. Одни исчезли, а другие продолжающие свое парение по воздушному пространству зала души, словно они были предупреждены об этом заранее, не стали подлетать к столу за заветными сережками. Только теперь, когда возле заветного стола уже никого не было, неестественно громкий бесстрастный голос служительницы позвал меня к стоящим на столе чашам.
   Все еще недоумевая и не понимая цели своего участия в этом удивительном, но совсем для меня неинтересном обряде, я подошел к столу и вопросительно посмотрел на позвавшую меня женщину.
   - Ваша очередь выбирать.... Возьмите из чаши свою сережку, - не выражая ни в словах и ни в выражение своего лица ничего такого, чтобы я мог уловить затаенную насмешку или свойственную земным женщинам игривую шутку, тихо проговорила она.
   И мне стало до того жалко эту превратившуюся в заурядного робота хорошенькую женщину, что я не стал, как уже намеревался, капризничать и выяснять, зачем мне это, собственно говоря, надо, а охотно протянул свою руку к ближайшей от меня чаше. Переполняющие эту чашу сережки тут же исчезли, не только из самой чаши, но и из поля моей видимости, а на самом ее донышке была всего лишь одна соответствующая моему мужскому полу крупная сережка. Чья-то воля лишила меня выбора, и мне не оставалось ничего другого, как молча взять ее в руку и показать не сводившей с меня своих бесстрастных глаз служительнице. И снова ни одного чувства удовлетворения, что я сделал единственно для себя правильный выбор, или какого-нибудь другого беспокойства я не увидел на ее строго сохраняющем свою беспристрастность лице. Она только еле заметно глазу кивнула головою, и я сразу же перенесся в другое помещение. И это мое перемещение оказалось, к моему неудовольствию, таким неожиданным, что я даже не успел, как намеревался ранее, попрощаться с уделившей мне хоть какое-то внимание женщиною. Да, и само свое перемещение я не смог не только почувствовать, но и даже хоть как-то его для себя оценить. Оно было таким же мгновенным, как и множество наблюдаемых мною до этого исчезновений из зала определившихся со своим полом человеческих душ.
   Все те же высокие с неброской отделкою стены, но вот ширина этого помещения была явно недостаточная. Она составляло не более каких-то там десяти метров. Да, и вряд ли она должна быть большей, если я в это время был не на очередном приеме в кабинете, а всего лишь, как бедный родственник, в узком по понятиям действительного мира коридоре. Воцарившийся в нем полумрак раздражал и вызывал во мне возмущение своим бессилием перед сделавшими меня игрушкою в своих руках Высшими Силами. Нетерпеливо прохаживаясь по натертому до зеркального блеска дубовому паркету, я еле сдерживался от обуревающего меня желания убежать из этого неприятного для меня места по ведущей куда-то вверх широкой мраморной лестнице. Только одно понимание, что от своей судьбы не убежишь и нигде не спрячешься, удерживало меня на месте, и заставляло продолжать с раздражением вслушиваться к доносившемуся до меня из-за высоких резных дверей гулу.
   - Что они задумали со мною сотворить!? - уже заранее переживал я, предчувствуя, что это их совещание для меня добром не окончится.
   Но раздражающий меня то утихающий, а то снова разгорающийся с прежнею силою, гул чьих-то голосов не утихал. И я в ожидании дальнейшего развертывания непонятных для меня событий, присев на стоящий у стены стул, равнодушно заскользил скучающим взглядом по стенам коридора. В противоположной от меня стене коридора через равные промежутки было вставлено не меньше десятка узких низких дверей.
   - И зачем только понадобилось этим служителям действительного мира так долго совещаться? - с неудовольствием проговорил я, пытаясь хотя бы немного успокоить свое почему-то так сильно взволновавшееся тело, вслух. - Неужели им так нелегко окончательно определиться с моей судьбою? - наконец-то, решился высказать я самому себе то, что так упорно отгонял от себя до этого времени.
   Тускло отсвечивающий в полумраке выбеленный потолок, словно догадываясь о моих переживаниях, с ехидной насмешливостью поглядывал со своей высоты на меня. А, впрочем, он не мог не знать обо всех беспокоящих меня сейчас мыслях только потому, что уже слишком много перевидал таких вот, как я, ждущих в принадлежащем ему коридоре разрешения не менее важных для них неразрешимых в обычных условиях проблемных просьб. Он много знал и многое на своем веку видел, но почему-то делиться со мною своими знаниями не хотел. Гул голосов в сокрытом от меня высокими дверями зале оборвался. И я по хлопающимся стульям и топоту обутых в сапоги ног убедился, что совещание, наконец-то, окончилось, и что подходит время мне понять, зачем и с какой целью мне понадобилось столько времени торчать в этом мрачном коридоре. Двери зала заседаний растворились, и из них повалили стройные подтянутые молодые парни в армейской униформе. На ходу, распределяясь на отдельные группы, они открывали нужные им узкие двери и гулко застучали по круто спускающимся вниз ступенькам подкованными сапогами. Увлекаемый их неодолимым порывам я, пристроившись к одной из этих групп, поспешил за ними следом.
   - Не туда! - услышал я за своей спиною чей-то раздраженный оклик. - Ты должен оставаться рядовым, а не....
   Но я не стал к почему-то очень сильно раздражающему меня его оклику даже прислушиваться, а из всех своих сил старался не предоставить возможности погнавшемуся за мною человеку меня задержать, прежде чем успею закончить спуск по увлекающим меня куда-то вниз крутым ступенькам. Но мой преследователь оказался более ловким и быстрым, чем я, и успел ухватиться за мои плечи прежде, чем я успел соскочить с последней ступеньки этой крутой лестницы. Выход в новую и, по всей вероятности, более лучшую для меня жизнь уже был совсем от меня близко. Я уже даже начал ощущать на своем разгоряченном лице свежее дыхание разгулявшегося возле выхода легкого ветерка. И мне так нестерпимо сильно захотелось выйти только через этот выход, а не через какой-нибудь другой, что я, отчаянно забившись в руках удерживающего меня мужчины, сумел потянуть его за собою. Убедившись, что ему не удастся меня удержать, он разжал руки и с недовольным ворчанием отпустил.
   - Ну, ладно, беги, если тебе так хочется! - с негодованием выкрикнул он мне вслед
   Освободившись от его железных объятий, я рванулся к выходу. И только уже намерился переступить через порог открытой настежь двери, как неведомая мне сила подхватила меня и перенесла в совсем иное место, оставив меня зависшим прямо под потолком в незнакомом мне помещении. И снова кто-то наперекор моему желанию решил все за меня. Даже и то, что я был зависшим под потолком, убеждало меня в уверенности, что в действительном мире к моим желаниям или к моим хотениям никто не станет даже прислушиваться. Мне лучше всего будет смириться с их намерениями насчет моей дальнейшей судьбы. Потому что, как бы я не настаивал на своем видении дальнейшей жизни, они, все равно, не станут отказываться из-за подобной мелочи от своих задумок, что, в конце концов, все будет именно так, как они за меня решили.
   - Что им еще от меня понадобилось? - угрюмо буркну я, недовольно поглядывая на прохаживающегося подо мною в глубокой задумчивости какого-то человека.
   Ходивший подо мною мужчина остановился на таком месте, которое позволяло мне видеть уже не только его голову и плечи, но и его задумчивое лицо.
   - Так это же я сам! - воскликнул я от неожиданности узнать в этом мужчине самого себя.
   Чего-чего, а вот такого я от действительного мира не ожидал.
   - Что же это такое со мною происходит!? Почему, а, главное, зачем я узнал в мужчине самого себя в этом вовсе мне незнакомом помещении!? - опасаясь, как бы эта моя двойственность не обернулась против меня самого, в отчаянии выкрикнул я, покрываясь холодным потом от острого ощущения скорой неминуемой беды.
   Охватившее меня при этом потрясение продержалось еще некоторое время, прежде чем я, немного успокоившись, смог взять себя в руки. С возвращением ко мне способности более-менее здраво думать и соображать, я попытался разобраться, а что же, собственно говоря, я должен был понять в этом приподнявшемся занавесе своего будущего, на что именно я должен буду нацелить все свои усилия в своей дальнейшей жизни. Я пристально всматривался в стоящий возле остановившегося мужчины письменный стол и в разбросанную на нем в беспорядке бумагу возле наполненной чернилами чернильницы, пока меня не осенила долгожданное прозрение....
   - Так вот она, моя новая настоящая судьба, а то, что я видел раньше в коридоре - это уже моя прожитая, но все еще продолжающая влиять на мою жизнь на земле, прежняя судьба! - воскликнул я про себя, не зная радоваться ли мне своему новому предназначению или нет, и проснулся.
   Заглядывающее в окошко утреннее солнышка недовольно щекотала по лицу, а сердито потрескивающие горящие в печи дрова напоминали мне, что хватит прохлаждаться и пора приниматься за работу. Открыв глаза, я с широким зевком сладко потянулся.
   - Наконец-то, все закончилось, - угрюмо буркнул я, торопливо натягивая на ноги брюки и хромовые сапоги. - Я. наконец-то, выбрал все необходимое для своей дальнейшей жизни.
   О, и как же я ошибался! Как я тогда еще очень мало знал о человеческой на земле жизни, если допускал, что хлопот у действительного мира с появлением на земле нового человека совсем немного. Я тогда даже и представить себе не мог, как много я принес служащим действительного мира волнений и излишних хлопот тем, что не умер в свое время, как любой другой нормальный человек, а наперекор условностям и обычаям реального и действительного миров остался жить. Но, слава небесам, служащие действительного мира и сами понимали, что вина за мою исключительность полностью ложиться на них и старались не слишком меня беспокоить. Они сами решили оставить меня жить на земле, но решить подарить мне незапланированную Высшею Силою жизнь намного легче, чем провести это свое решение по всем своим службам, не нарушая при этом раз и навсегда принятой у них отчетности.
   Рождение на земле маленького человека обычно приносит с собою не только немало хлопот и волнений, но и радостных настроений, для его родителей, и для живущих поблизости людей. Ни один из них не сможет остаться равнодушным к рождению очередного своего сожителя, а поэтому тем или иным способом торопятся высказать свое мнение по этому поводу. Но так всегда бывает только в случае рождения маленького человечка, а на этот раз перед действительным миром уже стояло совсем иная проблема, как им умудриться показать уже совсем взрослому человеку, что он вступает в другую запланированную для него жизнь, то есть, как бы заново рождается. Долго думали и гадали они, как им лучше провести мое второе рождение, и придумали, следует отдать им должное, просто гениально и замечательно. Они не позволили мне в течение предшествующего моему новому рождению дня хоть чем-то испортить настроение или ощутить самого себя ни на что не годным человеком. И ночью, только успел я положить уставшую за день голову на подушку, как сразу же погрузился в давно уже поджидающий меня сон. Я не только успел хорошо выспаться, но и в нужное время был готов к принятию от них поздравлений. В эту ночь меня никто не беспокоил и не толкал. Я проснулся сам и сразу же по своему одному приятно взволнованному телу понял, что со мною в эту ночь должно произойти что-то необычное и непременно радостное событие. Ярко осветившаяся этой ночью полная луна, остановившись напротив моего окошка, мгновенно залила отгороженный занавескою уголок, где стояла кровать, своим мягким волнующим и тревожащим мое воображение светом.
   - И что она только с нами вытворяет, эта ночная проказница? - с умилением подумал я, испытывая от запрыгавших по занавески и по стенам избы ее светлых прохладных лучей какое-то никогда еще не испытываемое мною ранее блаженное удовольствие.
   Мое тело, полностью отрешившись от всего, что его до этого тревожило и волновало, воспринимала этот прохладный лунный свет с какой-то удивляющей меня радостью. А неизвестно почему обрадованная моим подобным к ней отношением луна, разгораясь все больше и все сильнее, уже до того осветила мой уголок, что я, наверное, если пожелал, мог бы читать при ее свете лежащую рядом со мною книгу, не прибегая к электрическому освещению. Но все это было лишь подготовкою к тому, отчего мои глаза широко раскрылись, а я, приподнявшись, присел на кровати. И вовсе не от ужаса, а от мгновенно переполнившего все мое тело восхищения. Да, и как же я мог остаться равнодушным ко всему, что в это время возле меня происходило. Всюду, куда только падал лунный свет: по занавеске, по полу, по сложенной из кирпича печке и по кровати - начали пробиваться наружу тонюсенькие расточки каких-то растений. И они не заставили меня долго ждать ответа, кто они такие и зачем они начали расти именно в этом уголочке, где стояла моя кровать. С каждым очередным мгновением эти росточки под воздействием благотворно влияющего на них лунного света все больше вытягивались и крепли, постепенно формируясь в давно известные на земле прекрасные цветы. И совсем скоро я уже находился в окружении просто изумительного и неповторимого по своему прелестному очарованию цветника. Возле меня по кровати, по стенам избы, по занавеске и потолку, внизу по полу - буйно расцвели, наполняя нашу избу тончайшим ароматом роскошные бутоны роз. И эти розы были подобраны с такой любовью и вкусом, что я боялся даже дыхнуть, чтобы ненароком не спугнуть это, неизвестно за какие заслуги, послано мне доброе волшебство. Опасаясь даже шевелиться, я только легонько дотрагивался до их слегка подрагивающих под тяжестью укрывающих крупных капелек росы бутонов ладонями рук, и вдыхал в себя полной грудью, наполняющий меня радостным весельем, их душистый аромат. Всего лишь несколько коротких мгновений любовался я этой воистину сказочно-волшебной красотою, но охватившее меня при этом радостное ликование не прошло даже и после их такого же внезапного исчезновения. Они исчезли так внезапно неожиданно, что я не успел даже сорвать себе на память хотя бы один из бутонов цветущих роз. Но я не был, как можно было подумать, так уж сильно огорчен этой своей оплошностью. Да, и вряд ли я мог в эту ночь хоть чем-то огорчаться или хоть на что-нибудь обижаться. Счастливые люди обычно снисходительны к слабостям других. А я в эту ночь ощущал самого себя таким счастливым, что уже не стал бы завидовать даже самому удачному и самому благополучному человеку на свете. И мое счастье было до того велико, что я был не силах отдаваться ему в одиночестве.
   - Мама!? - окликнул я спящую на печи маму. - Ты ничего возле себя не видела?
   - А что я должна была слышать? - забеспокоилась она. - Я только что проснулась.... Неужели снова забегали по дому мыши? Надо впустить в дом на ночь кошку....
   - Нет, мама, никакие мыши, пока ты спала, по дому не бегали, - с легкой усмешкою перебил я ее и рассказал своей маме обо всем, что только что в нашем доме происходило.
   - И правда, пахнет цветами, - с шумом втянув в себя воздух, пробормотала мама. - И откуда они только могли взяться в такую пору?
   - Так это же было просто сказочное волшебство, мама, - с укором проговорил я, и мы еще долго с ней гадали, а что же эти показавшиеся цветы могут для меня означать.
   - Не может, подобная красота быть вестником беды, сынок, - сказала в конце разговора мне мама, и мы, уже снова замолчав, скоро забылись в беспробудных снах.
   Редкие уличные фонари тускло отсвечивали прохожих, которые решились выйти в такое позднее время из своих домов, чтобы полюбоваться на ночную красоту родного города. Уставшие за день привлекать настырное внимание беспрерывно глазеющих на них ротозеев только на свои самые красивые и привлекательные части фасадов дома в это время, как обычно, бывают больше дружелюбными и открытыми для искренне полюбивших их сердец. Но в тоже время все эти дома уже становились и немного таинственно загадочными, чтобы не наскучить раньше времени и не уподобиться участи разлюбленной мужем жены. У меня тоже в эту ночь была, какая-то странная и совсем непонятная мне бессонница, которая и заставила меня, как привязанного, стоять возле мрачно поблескивающего на меня серой лакированной поверхностью экрана и умолять всех прохожих остановиться и посмотреть на него. Не знаю почему, но я был уверен, что, как только на этот экран посмотрит достаточное количество людей, то он обязательно осветится и покажет мне то, чего мне так не терпелось с его помощью увидеть. Немало проходивших мимо людей с раздражением отмахивались от меня руками, но кое-кто из них, входя в мое затруднительное положение, останавливался. И только успел я набрать напротив экрана достаточное количество прохожих, как он и на самом деле, осветившись, показал мне тесно прижавшуюся головами друг к другу чету пожилых людей и стоящего возле них похожего на меня мальчика.
   - Это мои новые родители, - совсем неожиданно для самого себя проговорил я вслух и приветливо замахал им руками.
   - А это твой брат, - тихо проговорила с экрана женщина, поворачиваясь к мальчику и опуская на его плечо свою руку.
   - Но почему они должны быть моими родителями, если у меня уже был отец и еще продолжает жить родная мать? - засомневался я в своей уверенности, понимая, что у одного человека не может быть одновременно двух настоящих отцов и матерей.
   И словно в ответ на охватившие меня сомнения, от экрана отделился луч света и поднес голову моего нового отца ко мне. Я нежно погладил его по курчавой голове и горькие слезы от какой-то мне непонятной горечи или обиды посыпались из моих глаз. А он глядел на меня своими добрыми ласковыми глазами, пока с прежней неторопливостью этот удивительный луч света снова не возвратился на свое на экране место. Собравшиеся напротив экрана люди начали расходиться. А я, подойдя к экрану, поднял с земли лежащую возле экрана фотографию, на которой было изображена вся моя новая семья. Я еще долго смотрел на их лица, стараясь надолго запечатлеть в своей памяти показанных мне новых родителей, а потом, и сам не понимая, зачем я это делаю, порвал ее на мелкие кусочки.
   - Они не позволили мне взять с собою эту фотографию, - тихо пробормотал я, уже просыпаясь и открывая глаза.
   Мне, конечно, было очень жаль разорванной фотографии, но и это не испортила мне приподнятого настроения.
   - Так вот оказывается, почему возле меня сегодняшней ночью были цветы! - воскликнул я про себя, догадавшись, что, начиная с сегодняшнего дня, у меня начинается новая жизнь.
   Но вот только какой она будет? Обрадует ли меня подобный подарок судьбы? И, вообще, буду ли я благодарен действительному миру в конце своей жизни за него? И как же трудно отвечать на подобные вопросы в самом начале своей новой жизни. Тем более что моя предыдущая жизнь, которая, безо всякого сомнения, будет оказывать немалое влияние на мою новую жизнь, не дает мне повода для уверенности в своем лучшем будущем. Но, как говориться, утро вечера мудренее, или поживем и все увидим....
   Попадая до этого в действительный мир только в просторные поражающие меня своими размерами помещения, я был немало удивлен, когда оказался в переполненной людьми небольшой комнатке без окон и дверей.
   - Замуровали нас здесь замертво, - недовольно буркнул я, сидя, как и все остальные, за небольшим столиком и тупо уставившись в лежащие передо мною два чистых из ученической тетради листочка, смущенно перебирая рукою остро отточенный карандаш. - Зачем нас сюда вызвали? - еле слышно поинтересовался я у сидящего рядом со мною молодого парня.
   - Для выбора своей земной судьбы, - прошептал он мне в ответ, и, взяв в руки карандаш, принялся рисовать на бумаге какие-то непонятные мне фигуры.
   - Выбор судьбы - это дело совсем не шуточное и очень важное для любого родившегося на земле человека, - подумал я про себя и, не зная, что могут означать нарисованные моим соседом фигурки, тихонько потянул его за рукав.
   - Вам нужна какая-то помощь? - с понимающей улыбкою спросил он у меня.
   - Да, - честно признался я, - я только что перенесся сюда с земли и не имею никакого понятия, что могут означать рисуемые вами фигуры. Не могли бы вы нарисовать на моем листе такую фигуру, чтобы мне в жизни всегда сопутствовали удача и успех....
   Нарисовав на листе требуемый мною знак, парень снова склонился над своим листом бумаги. А я, с интересом рассматривая изображенную им фигуру, в которой просматривался то ли непомерно пузатый сорняк, то ли перевернутая вверх дном чаша, и не знал, будет ли достаточно мне одного этого знака, или мне придется еще раз тревожить быстро черкавшего что-то карандашом по бумаге соседа. Выдавив из себя тяжелый вздох с недовольным хмыканьем, я покосился в сторону соседа, но он на этот раз не соизволил откликнуться на мой немой зов. До этого мне еще не приходилось находиться в столь глупом положении.
   - И кто им только позволяет, ничего не объяснив и не научив различать эти совершенно непонятные знаки, требовать от человека, добровольно решать для себя свою новую судьбу!? - потихонечку злился я про себя.
   А, когда переполняющее меня раздражение уже начало переливаться через край, я демонстративно встал с места и заходил по рядам, предлагая присутствующим в этой комнате молодым парням и девушкам нарисовать в моем листе то, что они хотели бы нарисовать для себя. Окидывающие меня недоумевающими взглядами молодые люди не отказывали мне в моей просьбе и, вскоре, весь мой листок был исчеркан непонятными мне изображениями. Радуясь, что я так ловко сумел выкрутиться не только из затруднительного положения, но и обеспечил себе новую счастливую судьбу, я подошел к молчаливо сидевшему за отдельным столиком служащему действительного мира и протянул ему свой листок бумаги.
   - С такой судьбою вы очень скоро превратитесь в ленивого борова, а не в нужного нам человека, - скучным равнодушным голосом пробормотал он и, разорвав листок на мелкие кусочки, молча указал мне на оставленное мною место.
   - Но как же мне угодить этому истукану, если я не только ничего не смыслю в этих их изображениях, но и даже то, зачем вообще понадобилось действительному миру переносить меня сюда, - сердито буркнул я про себя, чтобы не обругать не понравившегося мене служителя вслух.
   И, взяв со стола второй листок бумаги, с саркастической ухмылкою на лице - пусть, мол, он там бесится себе, сколько ему будет угодно - подошел к еще не опрашиваемым мною двум парням, по виду похожим на цыган.
   И те не только охотно откликнулись на мою просьбу, но и даже, с какой-то настораживающей меня поспешностью изобразили на моем листе по одному большому жирному желудю.
   - Что этот знак обозначает? - испытывая на душе какое-то смутное беспокойство и тревоги, спросил я у парней.
   - Он означает, что ты всю свою новую жизнь будешь служить нашему повелителю, а он должен обеспечить тебе во время жизни на земле привольное существование, - с поощрительною улыбкою, словно он сам одаривал меня несметным богатством, проговорил один из парней.
   - И кто он - этот ваш повелитель? - желая добиться для себя полной ясности, переспросил я парня.
   - Сатана, - коротко бросил мне второй парень и уткнулся в свой листок.
   На этот раз я уже сам разорвал свой листок на мелкие кусочки и со злостью швырнул его в стоящую возле столика урну.
   - У меня оказывается все не как у людей, - угрюмо буркнул я, возвращаясь на свое место, - даже свою собственную судьбу я не могу выбрать, как и полагается, по-человечески. Нет, что там ни говори, а они непременно меня загубят своим глупым экспериментом. Как можно предлагать и без того несчастному на земле человеку кота в мешке?
   Заканчивавшие определять свою судьбу молодые люди, передав свои листочки служителю, исчезали, появляясь где-то на земле маленькими беспомощными младенцами, а я грустно смотрел на свой стол и нетерпеливо ждал, когда и меня перенесут туда же. Кто-то требовательно толкнул меня в плечо, и я, с трудом приподняв свою горюющую голову, увидел возле себя молодую девушку с листком бумаги в руке.
   - Вот твоя судьба, - негромко проговорила она, протягивая мне листок.
   И я, уже совсем отчаявшись, сделал то, на что мне не надо было ни при каких обстоятельствах решаться. Даже не уточняя, а что же она мне там нарисовала, я схватил листок в руки и понесся к служителю.
   Ох, как прав был мой отец, когда наставлял меня в самом начале жизни:
   - Живи, сынок, своим умом и никогда не поддавайся желаниям живущих рядом с тобою женщин. Они, если и будут искренне желать тебе добра в жизни и счастья, обязательно постараются испортить всю твою дальнейшую жизнь. Поверь мне на слово, сын, что все женщины не могут поступать с нами по-иному.... Такими уж привередливыми они рождаются на наш белый свет.... И никто не сможет их переубедить, а, тем более, заставить относиться к нам, мужчинам, без предубеждения.
   Но я, недостойный сын своего отца, начисто позабыл о его мудром предупреждении. Отцовское сердце вещее, оно уже, наверное, и тогда ясно для себя ощущало, что жизнь его сына будет непременно загублено самым противоречивым на земле существом - женщиною.
   На этот раз служитель принял из моих рук листок бумаги и, даже в него не заглядывая, молча опустил в стоящую подле него урну. И в это же самое мгновение я проснулся на своем стареньком диванчике, который всю мою жизнь был для меня самым настоящим другом. Сколько жалоб и стенаний он уже слышал от меня, но никому о них не рассказывал. Несмотря на свою старость и ветхость, он, пусть и с ужасным скрипом, но служил мне все эти годы верно и преданно, не высказывая ни одной жалобы, и ни огорчая меня своим недоверием, или недопонимаем. Он и сейчас, жалобно поскрипывая подо мною, сопереживал со мною неудачный выбор при очередном контакте с действительным миром в самом главном и все определяющим вопросе для моей дальнейшей жизни на земле. Я еще долго лежал на нем, переосмысливая все произошедшее со мною в действительном мире, и был очень собою недовольным.
   - Как мог я поддаться на их уловку и согласиться с заранее уготовленной действительным миром мне судьбою!? - молча ругал я себя от горького осознания, что меня провели, как несмышленого мальчишку. - Это же нечестно! Они не имели никакого морального права так жестоко играть с человеком, сделав его покорной безгласной игрушкою в своих еще неизвестно доброжелательных ли задумках!
   Но уже было поздно сожалеть или, как утверждает по этому поводу народная мудрость, рвать на себя волосы. Действительным мир, как и сама наша реальность, запоздалым раскаяньям и слезам не верит. С наступлением для меня новой судьбы изменилась и моя жизнь, но, как я предполагал и раньше, далеко не в лучшую сторону. И я через несколько лет уже окончательно убедился, что везенье и удача для мужчин воспринимаются женскими восприимчивыми сердцами совсем по-другому. Наши бесконечно любимые и восхитительные женщины, даже и сами порою не осознают, какими жестокими и бессердечными бывают с теми, кого любят и обожают своими чисто женскими сердцами. Им никогда не понять, что они требуют от нас в этой жизни не только невозможных дел и поступков, но и противоречащих всякой житейской логике. Они хотят непременно гордиться нашей безукоризненной честностью и порядочностью, но в то же время не любят, если мы не можем обеспечить им привольную жизнь. Только женское сердце с ее чисто женской логикою никак не может согласиться, что порядочность и богатство людей в этой переполненной воцарившейся в ней несправедливостью земной жизни несовместимы. И мы, мужчины, уже заранее убежденные, что никогда не сможем удовлетворить их тщеславие, крутимся в этой жизни, как заведенные, пуская пыль в глаза, стараясь, хоть еще на некоторое время, продлись спасительное для нашего и их заблуждения и самообмана в отношении своего истинного внутреннего содержания. И вы, дорогие и многоуважаемые мои друзья, сможете простить и понять мое самое заветное желание найти эту подсунувшую мне при выборе своей судьбы листок девушку в своей жизни и, если не оплатить ей той же монетою, то хотя высказать ей все, что я о ней думаю. Мне очень хочется выразить этой девушке свое неудовольствие, что она не сделала меня беспринципным бессердечным человеком, потому что именно такие люди живут на земле в полном довольствии и счастье. Я хочу ей сказать, что не просил у нее заслужить своими земными страданиями счастья на том свете, и что я не сомневаюсь, если нет правды на земле, то вряд ли она будет и в действительном мире. Я нисколько не сомневаюсь, что и в действительности, какой-нибудь ушлый прощелыга или способный на любую подлость нечистоплотный человек тоже сумеет меня, честного простака, обвести возле своего пальца и получить лично для себя местечко потеплее. Я думаю так в не так уж и редкие минуты своего раздражения и неудовольствия своей жизнью, но чаще всего я думаю иначе. И в этих своих размышлениях я почему-то присоединяюсь к большинству в земной жизни обманывающих самих себя дурачков. Я думаю, что эта подсунувшая мне листок с моей новой судьбою девушка не так уж и виновата в моей разнесчастной сегодняшней жизни, как виноват в ней я сам. Разве это не я виноват в том, что слепо доверился женщине в выборе своего земного счастья? Разве я и до этого не знал, что у женщин в отличие от нас, мужчин, более сложная и впечатлительная натура, что их понятие о нашем мужском счастье непрочное и легковесное, что она у них начисто лишено реальности и земной опоры? Вполне возможно, что та девушка искренне желала мне счастья, но разве может найти в этой непростой, часто жестокой до кровожадности, земной жизни мужчина счастья по женскому рецепту? За свое земное счастье надо уметь бороться, надо быть всегда готовым вонзить свои крепкие молодые зубы в глотку любому, кто посмеет посягнуть на него. Так было в течение долгой позорной истории человечества, так будет еще и самом необозримом будущем, пока наш безмерно любящий нас Господь бог не положит конец нашей переполненной кровожадной жестокостью жизни. Так какой тогда смысл роптать и стенать на свое невезение, если ты не можешь ожесточиться для борьбы не на жизнь, а на смерть, за свое собственное счастье. И только в редкие минуты я могу и хочу согласиться с истинно женским видением нашего земного мужского счастья. Кто из нас не любит помечтать и побеседовать в кругу родных и близких людей о заведомо несбыточных и нереальных делах и поступках в нашей проклятущей жизни? Но в любом случае я всегда с недоверием отношусь к любой приблизившейся ко мне женщине, подозревая, что она намерилась уже окончательно загубить мою и без того пропащую жизнь.
   Охваченный злобою и нестерпимым раздражением человек редко когда бывает справедливым в своих суждениях. Поэтому, не неверное, а точно, я был в своем повествовании неправ, высказывая такое резкое суждение о самой восхитительной и бесспорно лучшей половине человечества. И, как мне кажется, даже и сам действительный мир, поняв, что в отношениях со мною он, мягко говоря, немного переборщил и немного перегнул палку не в ту сторону, начал преподносить мне приятные сюрпризы. Он не то, что начал передо мною извиняться, но время от времени переносил меня в один прекрасный и изумительный своей неповторимой красотою, где царило вечное лето и вечное цветение всего живого, город. Переносить туда, где я, наверное, и должен был жить, если бы не мудрствовал, а умер в свое время и был захоронен на одном из земных кладбищ. Ведь, совсем недаром гордыня и наши непомерные просьбы к Творцу считаются самым страшным грехом для живущего на земле человека. И я, как и все живущие рядом со мною люди, не только был в этом грешен, но и вполне справедливо за это наказан.
   О, это уже были самые незабываемые и приятно волнующие все мое тело мгновения! Нет, и никогда не будет на земле таких ярких красок, чтобы я мог с помощью художника изобразить на полотне воистину очаровательную прелесть тех мест! Нет, и никогда не будет в человеческой речи таких благозвучных слов, чтобы я мог хотя бы более-менее достоверно рассказать о неповторимой красоте тех мест! Потому что только там, среди белоснежных мраморных дворцов, среди просто неповторимого цветения дышащих во все стороны тончайшими ароматами и освежающей хладной прелестью цветников, фонтанов и садов, я ощущал самого себя легким и свободным, как пушинка! И только там я ощущал в себе такую необычную легкость, что, казалось, стоило мне только пожелать, как я тут же вознесся бы под самые небеса! Потому что только там я не только ощущал самого себя желанным и любимым, но и у меня появлялось ощущение хозяина этих мест, а не случайно забредшего в этот воистину сказочный город человека! И все эти приятные для моего тела и души ощущения мгновенно переполняли все мое естество такой еще не бывалой на земле радостью и счастьем, что поневоле поверишь в святость земной жизни и в надежду, что люди хоть когда-нибудь, но все-таки отыщут истинно правильный ответ на свой главный вопрос в жизни. И что он непременно им поможет обустроить свою земную жизнь по совести и по справедливости. Потому что только там я понял и окончательно убедился, что истинная красота способна спасти этот взбесившийся в непомерных желаниях мир! Но не потому, что я не видел красоты на земле, а только потому, что в этом волшебном городе было красивым все в самом истинном значении этого слова. В этом городе была такая красота, которую только и могут сотворить добрые умелые руки истинного художника, творящим свои бессмертные произведения пылающим от любви к людям сердцем, а не холодным рассудком и, тем более, трезвым расчетом. Только подобной красоте в силах согреть и вдохновить на добрые дела человеческую душу. Она никогда не вызывает у человека желания овладеть и испохабить ее своими похотливыми вожделениями, а, совсем наоборот, она очищает его душу, подталкивает человека на добрые дела и поступки. Истинная красота обладает такой целебною силою для наших истосковавшихся по ней душ только потому, что она никогда не была, и никогда не будет, принадлежать не только нечистоплотным людям, но и быть яблоком раздора среди людей. Она никогда и никому не позволяет и никогда не позволит, чтобы из-за нее люди ссорились и, тем более, проливали священную человеческую кровь. При виде истинной красоты люди забывают обо всем на свете, и всеми ими в это время овладевает только одно желание: любоваться ее несравненным очарованием и быть достойным ее красоты. Истинная красота невинная, как младенец, и мудрая, как проживший долгую добропорядочную жизнь честный и совестливый человек. Она сильна своей правдою и непобедима своим благостным воздействием на всех безо всякого исключения людей. И никогда силам зла не создать в противовес ей подобной по своей силе и непобедимости красоты. Их красота никогда не будет истощать из себя тепло и сладким ободряющим нектаром ложиться на отчаявшуюся в неутомимых поисках на земле добра и справедливости человеческую душу. Их красота всегда холодная, как лед, и человеческая душа при виде их красоты никогда не осветиться любовью и добром. Красота показываемого мне действительным миром города, пронизывая меня насквозь своими ласковыми теплыми лучами, освобождала меня от всего, что олицетворялось с низменным в нашей жизни и переходящим. Она наполняла меня теми подлинными истинами, которые помогают человеку правильно осмыслить и понять наполняющую со временем каждого человека истинным содержанием извечную мудрость. И мне до того нравилось в нем быть, что, когда в следующий раз я ощутил в себе уже знакомое легкое головокружение, безо всякого сопротивление прилег на диван, но к своему крайнему разочарованию, оказался на площадке лестницы обычного городского многоэтажного дома. Не зная, в какую именно мне следует звонить квартиру, я с нетерпимым ожиданием угрюмо поглядывал на просвечивающиеся в полумраке лестницы двери выходящих на площадку квартир. Одна из них скоро приоткрылась, и я увидел махающего мне оттуда рукою отца.
   - Что с тобою такое срочное могло произойти, папа? - спросил я своего отца, проходя в просторную прихожую квартиры. - По какой надобности ты вызвал меня в этот вовсе мне не интересный современной постройки дом? Что ты хочешь мне показать или рассказать о моей дальнейшей жизни на земле? Я должен и дальше слепо следовать требованиям этого, уже начинающего мне надоедать, действительного мира, или, наоборот, прекратить с ним всякие отношения?
   - Догадайся обо всем сам, сын, - угрюмо буркнул принимающий у меня плащ отец и указал рукою в сторону торцевой стены прихожей.
   Посмотрев в указанную им сторону, я увидел поставленный на низких табуретках открытый гроб. А, когда подошел к нему ближе, то с немалым для себя изумлением узнал в лежащем в гробу покойнике самого себя.
   - Но я еще живой, - с тревогой, словно уже начал в этом сомневаться, пробормотал я вслух и окинул отца вопросительным взглядом.
   - И живи себе не здоровье, сколько пожелаешь, - тихо проговорил невесело улыбнувшийся отец, - тебе, сын, никто не мешает продолжать жить на земле....
   - И когда его предадут земле? - кивком головы указав на лежащее в гробы тело, спросил я, после недолгого неловкого молчания, понимая, что в действительном мире бюрократия потребовала от проводящих надо мною эксперимент сотрудников письменного подтверждение моей смерти, чтобы поставить на уже прожитой мною жизни окончательную жирную точку.
   - Завтра, но ты на похоронах присутствовать не сможешь, - опережая мою просьбу, скороговоркой проговорил отец и тихо добавил. - Остающийся жить на земле человек не должен знать, где будет похоронено его уже свое отжившее тело....
   - Может, его стоит просто кремировать? - неуверенно, словно сомневаясь в правоте своих слов, или просто желая убедиться, что похожее на меня тело не станут сжигать, потому что мне эта было почему-то неприятно, предложил я отцу.
   - Нет, сжигать тела умерших людей не стоит, - не согласился с моим предложением отец. - После сжигания тел, нам не так уж и просто восстанавливать впоследствии человека.... Да, и тебе самому, это может повредить....
   Мои самые худшие подозрения не подтвердились. И я уже со скучающим равнодушием смотрел, как прощаются с телом мои уже находящиеся в загробном мире родные и знакомые. Я смотрел на эту поначалу показывающуюся мне просто абсурдной церемонию, пока в мою голову не стали закрадываться мысли, что возможно правы они, а не я. Они прощались с тем моим телом, которое все это время с любовью растили и воспитывали, а я сейчас в своем новом качестве уже был для них в некотором роде чужим и незнакомым человеком. Меня сегодняшнего они, конечно же, знали и помнили, но я уже больше не напоминал им то время, когда я, еще совсем маленький, творил всякие смешные и забавные несуразности, которые всегда любят вспоминать под старость, и которые помогают скрашивать наступившую и для них немощность состарившиеся родители и их друзья. Поняв и ясно осознав для себя эти прописные истины в жизни каждого родившегося на земле человека, я уже больше не скучал, а с понимающей улыбкою смотрел на этих с детства мне знакомых и любимых мною людей и старался навечно запечатлеть в своей памяти лица этих искренне горюющих по мне людей.
   Я уже больше не сомневался, что, после моих фиктивных похорон, я действительному миру уже буду без надобности. Но мое предположение не осуществилось. Не прошло и полгода, как я снова был перенесен туда, чтобы подвергнуться их тщательному осмотру, и подзарядиться уже начинающими у меня истощаться жизненными силами.
   Темная безлунная ночь. Я стоял немного в стороне от ярко освещенной проходной и уныло рассматривал окружающее меня убожество. Чего-чего, в вот такое, скажем прямо, неприглядное место мне в действительном мире осматривать еще не приходилось. Это был один из самых заурядных земных ландшафтов, а выстроенные на нем постройки напоминали мне какой-то испытательный полигон. Я молча смотрел на довольно мрачную огороженную колючей проволкою и освещенную редкими электрическими фонарями пустынную местность и впервые в мою душу закрались сомнения, а действительно праведные ли души проживают в тех городах, в одном из которых мне разрешалось время от времени немного развеяться. Прожив годы среди изобретательных на ложь и лицемерие людей, я поневоле научился подозревать в неискренности даже самых радушных и гостеприимных хозяев. После такой жизни, даже в сладком до приторности пироге можно было ощутить горчинку и заподозрить хозяйку в тайном умысле мне навредить. Но, к счастью, как я в этом убедился немного позже, это был и на самом-то деле полигон какого-то научно исследовательского института. Да, и все его служащие, кроме, конечно же, занимающих важные ответственные посты, были не совсем люди, а биологические роботы, которые изготовлялись здесь же, на этом полигоне.
   Меня в это время одолевали не только сомнения, но и опасения чего-то, пока еще для меня неведомого. Поэтому я и не торопился выходить из укрывающей меня темноты и спрашивать у охранников, с какой целью я был перенесен с земли в этот не вызывающий к себе у меня доверия мрачный уголок действительного мира. Но овладевшую мною робость и опасения пересилила, какая-то неизвестная мне, но очень сильно на меня воздействующая, сила. Она, в конце концов, и заставила меня выйти из темноты, чтобы пристроиться в самый хвост выстроенной перед проходной очереди из неразговорчивых пасмурных людей. Ни один из них не обернулся ко мне, при моем неожиданном, как я думал, к ним присоединении. И ни один из них не поинтересовался, а по праву ли я стал в их очередь и, тем более, эти полностью поглощенные в какие-то свои личные проблемы люди не стали мне объяснять, зачем они все здесь собрались. Это их непритворно равнодушное ко мне отношение до того не соответствовало установившимся в последнее время в России привычкам, что даже я сам, ощутив себя здесь, как говорится, не в своей тарелке, не стал к ним обращаться со своими расспросами. Погруженные в свои невеселые мысли, стоящие впереди меня люди пристально с не скрываемым опасением и с какой-то тайной надеждою всматривались в голову очереди, где охранник, прежде чем пропустить подходившего к нему человека внутрь ограды, освещал его светом от небольшого фонарика. Чего именно он этим своим кратковременным освещением людей добивался, я не знал, но хорошо понимал, что именно эта его процедура так сильно тревожит сейчас стоящих в очереди людей. От всей этой таинственной неопределенности мне и самому стало не по себя, но я уже не мог, не вызывая при этом подозрения у бдительного охранника, покинуть очередь и уйти подальше от этого не только мне не нравившегося, но и начинающего меня пугать, места. Тем временем очередь быстро продвигалось вперед, и я, оказавшись уже совсем близко к проходной, наконец-то, во всем разобрался. В руках охранника был не простой фонарик, а какой-то внешне на него похожий прибор. Приставленный к телу человека он тут же вспыхивал в зависимости от измеряемых им параметров тем или иным оттенком света. Этот прибор не только вспыхивал, но и высвечивал количество измеренных им параметров в окошке на корпусе цифрою, которое и повторял охранник, после проверки очередного стоящего в очереди человека своим нестерпимо визгливым голосом.
   - Боже мой, у меня восьмерка! - испуганно вскрикнула измеряемая в это время женщина и побежала через распахнувшиеся перед ней в темноте ворота.
   В конце концов, наступила очередь измеряться и для меня. Охранник направил на меня свой прибор, и я ясно увидел, что он высветил в окошке единицу. От одного только показания этого прибора я почему-то до того сильно обрадовался, что уже без прежней робости и опаски пустился в сторону открывающихся передо мною ворот. Только успел я оказаться по ту сторону ворот, как уже ни длинной нескончаемой очереди к проходной и ни огораживающей все это запустение колючей проволки я уже больше не видел, вместо них в моих очумелых от изумления глазах пронеслись красочные картинки из уже прожитой мною жизни. Поначалу я увидел себя маленьким карапузом, но картинки из моего младенчества долго, не задержавшись, скоро показали меня шестилетним школьником бодро и весело шагающим в школу на свой первый урок. Потом поплыли передо мною картинки из периода моей службы в армии. А, после того, как промелькнула передо мною картинка из прожитого мною вчерашнего дня, я тут же был перенесен в небольшую уставленную непонятного мне назначения приборами комнату. В комнате, кроме окинувшего меня поощрительным взглядом пожилого мужчины, находило еще двое молодых парней с двумя примерно такого же возраста молоденькими девушками. Сидящие на низких стульях парни располагались от меня слева, а справа и немного в сторонке размещались девицы. Впереди меня на невысокой подставке стоял стеклянный ящик с разобранным внутри него макетом какой-то непонятной мне конструкции. Немного его выше светилась схема, на которую и были сейчас устремлены взгляды моих соседей.
   - Ему придется ждать, - недовольно буркнул пожилой мужчина.
   - Ничего с этим не поделаешь, - оправдывался перед ним молодой парень. - Регламент наших работ до того плотен, а нашим службам приходится страховать себя от всяких непредвиденных случайностей. Их поведение не предсказуемо.... И кто может заранее предугадать, на что он способен решиться в последнюю минуту, когда у нас уже будет все подготовлено?
   - А вы подсчитали вероятность, что его в это время никто не потребует? - спросил у торопливо зашелестевших лежащими рядом с ними бумагами девушек мужчина.
   - Подсчитали, - утвердительно кивнули головками девушки, - она ровна ноль целых и пятьсот семь тысячных....
   - Совсем незначительная вероятность, - одобрительно кивнув головою, проговорил мужчина и повелительно выкрикнул. - Пора начинать! Может, мы еще успеем сэкономить несколько мгновений из выделенного нам времени!
   Сидящий радом со мною краснощекий немного полноватый парень выключил схему. И тут же на экране высветилась пустынная местность и лежащая возле подготовленного для нее основания похожая на только что собравшийся в стеклянном ящике макет конструкция.
   - Ему, все равно, придется дожидаться приема медиками, - недовольно буркнул парень. - Они загружены до предела.... И раньше, чем ему назначена встреча с ними, не освободятся.
   - И у нас тоже немало работы, - сердито буркнул мужчина, а примолкшие девушки с таким раздражением посмотрели в мою сторону, словно это я был виноватый во всех их теперешних проблемах.
   - Достаточно ли мощности генератора!? - сердито буркнул, по всей видимости, недовольный высказанным им вслух недовольством парнем мужчина.
   - Ее нам хватит с избытком, - проворчал недовольно насупившийся парень, - наши девочки уже несколько раз перепроверяли расчетные данные....
   - А кто рассчитывал основание? - уточнил ничем не среагировавший на его раздражения мужчина.
   - Я, - отозвался сидящий рядом со мною толстяк.
   - Ну, тогда должно быть все в порядке, - довольным, словно его очень обрадовало, что основание рассчитывал мой сосед, голосом буркнул мужчина и нажал на какую-то кнопку.
   Отсвечивающаяся на экране конструкция зашевелилась, как живая, и начала медленно, раскачиваясь во все стороны, подниматься вверх. То же самое вытворял и сотворенный по образу своей прародительницы в стеклянном ящике макет. И он до того сильно зашатался своей высоченной верхушкою, что уже почти прикасался к стеклянным стенкам ящика. Мужики и девушки взяли в руки по две отполированные до блеска эбонитовые палочки и не только начали быстро вертеть ими в руках, но и, поскакав со своих мест, завиляли в такт вращения рук своими оказавшимися необычайно гибкими вертлявыми телами. Не ожидая от них ничего подобного, я с немым удивлением переводил свой ничего не соображающий взгляд то на качающуюся конструкцию, что совсем меня не удивляла, то на их пляски. И только потом я сообразил, что их синхронизированные друг с другом движения влияют каким-то образом на раскачивающийся в стеклянном ящике макет и на расположенную от этой комнаты на значительном удалении конструкцию. Макет отчаянно сопротивлялся и при малейшей оплошности кого-либо из них опасно приближался к стеклянным стенкам ящика. Но они делали все от них зависящее, чтобы отклонить его от стеклянных стен и подогнать расположенную на пустынной местности конструкцию к подготовленному для нее основанию. Ожидание, что вот-вот и произойдет самое непоправимое, всегда до того тягостно влияет на не знающих, к чему именно им приложить свои усилия, чтобы это непоправимое не произошло, людей. И я, переводя свой вопрошающий взгляд с одного служащего действительного мира на другого, терпеливо дожидался окончания этого вовсе мне непонятного эксперимента. В конце концов, под их дружным напором конструкция зависла прямо под подготовленным для нее основанием. Вздохнувшие с облегчением мои соседи отложили в сторону эбонитовые палочки и, снова опустившись на стулья, положили руки на колени. Не понимая, как они будут опускать только что приподнятую вверх конструкцию на основание, я ожидал от них более действенных действий, чем простое сидение на стульях, положа руки на коленки. Но они, как я понял немного позже, не просто сидели на стульях, а, уставив свои загоревшиеся от охватившего их нетерпения глаза на тихо раскачивающуюся конструкцию, начали объединять свои посылаемые в ее направлении желания, чтобы она по возможности скорее опустилось на подготовленное для нее основание. И даже я сам то ли, повинуясь их дружному порыву, то ли интуитивно осознав, что от меня требуется, напряг все свое желания, подчиняя его одной цели, а именно, чтобы зависшая конструкция тихо и плавно опустилась на свое место. И она, повинуясь нашему общему желанию, сделало то, что от нее и требовалось. По всей видимости, я тоже вложил свою лепту в общие усилия. Иначе, зачем было невзлюбившим меня с первого взгляда девочкам в негодовании отворачиваться, словно наша совместная только что работа оказалось для них величайшим оскорблением, а краснощекий парень, окинув меня доброжелательным взглядом, поощрительно улыбнулся мне краешками своих полных губ.
   - Поздравляю всех и обещаю, что сегодня же доложи об успехе вашей бригады! - крепко пожав руки, и расцеловав в обе щеки засмущавшихся девочек, громко объявил мужчина.
   Но даже и его похвала не сделала этих девочек хотя бы немного ко мне снисходительными.
   - Я ощущала бы саму себя самой счастливой, если бы не присутствие этого...., - брезгливо поджав свои накрашенные губы, сердито буркнула одна из них в мою сторону.
   Не понимая, чем я успел заслужить подобное яростное неприятие у слишком привередливых девочек, я уже только намерился высказать им в отместку пару неласковых слов, как меня опередил неожиданный вопрос парня:
   - А что делать с ним? Мы не можем держать его больше у себя?..
   - Пусть он, пока не освободятся медики, немного погуляет по экспериментальному цеху, - небрежно бросил пожилой мужчина.
   И я, не успев даже попрощаться с добродушным парнем, в одно мгновение был перенесен в другое помещение.
   Я много чего ожидал увидеть в этом заинтриговавшим меня экспериментальном цехе. Я ожидал увидеть, что он будет весь установлен сложными станками и всевозможными приборами, что по нему беспрестанно будут сновать взад и вперед одетые в белоснежные халаты служители действительного мира. Но я никак не ожидал, что экспериментальный цех окажется совершенно пустым и безлюдным, если не считать поставленных по его центру в два ряда невысоких деревянных подставок. Их было по три в каждом ряду, и на отдельных подставках стояли высокие и объемистые отсвечивающие хрустальным блеском кристальной прозрачностью стеклянные сосуды. И больше, как бы внимательно я ни всматривался в высоченные стены экспериментального зала, я не увидел даже намека на то, что здесь хоть когда-нибудь было что-нибудь установлено. Окрашенные в холодный изумрудный цвет стены молча подпирали горделиво вознесшийся над полом молочно белого цвета пористый потолок с льющимся из него во все стороны цеха приятным не утомительным для глаз светом. Возле одной из этих подставок сидел прямо на полу, какой-то лысый невзрачного вида мужичек. Подойдя к нему ближе, я увидел, как он озабоченно водит кисточкою по стоящему напротив него холсту. И больше в этом внушительном по своим размерам цеху ничего и никого не было, если, конечно же, не считать неизвестно зачем и почему расставленных на одной из подставок трех групп манекенов. Разочарованный, я даже не пытался угадать, а именно какие могут проводить в этом цеху служащие действительного мира эксперименты, используя только женщин манекенов, стеклянные сосуды с какой-то жидкостью и этого плешивого художника. Но так как мне было делать, все равно, нечего, то я решил для разнообразия немного по этому так называемому экспериментальному цеху прогуляться. В первом от меня ряду на двух подставках ничего не было, а на третьей стояли три пустых сосуда. Осмотрев эти стеклянные банки со всех сторон, я уже не сомневался, что они были совершенно одинаковы. От плоского диаметром, где-то около четырех метров, дна поднималась вертикально вверх стеклянные стенки на высоту около двух с половиною метров. Потом они несколько закруглялось внутрь сосуда, образуя узкую неглубокую канавку, и снова резка возвращалась под углом сорок пять градусов до размера своего дна. И на каждом сосуде ниже верхней канавки были выгравированы изображения мужских голов. С увлечением размахивающий кисточкой художник, наконец-то, оторвался от своей работы и, прислонив холст к наполненному по уровень верхней канавки сосуду какой-то жидкостью, неторопливо вышел из цеха. Не опасаясь больше помешать ему в работе, я тут же занялся осмотром второго ряда деревянных подставок. Первая подставка была пустой, и я прошагал мимо нее, не задерживаясь, а вот на второй подставке как раз и стояли те именно сосуды с жидкостью, возле которых только что работал художник. Если раньше я, не понимая его присутствия в этом экспериментальном цехе, не обратил на работу художника особого внимания, то теперь я увидел, что изображающий закружившихся в веселом хороводе трех миловидных девушек холст был прислонен к каждому стоящему на подставке сосуду. Но, несмотря на то, что их всех объединяло какое-то внешнее сходство, они не были одинаковыми, то есть похожими друг на дружку, как две капли воды. Если присмотреться к изображенным на холсте девушкам более внимательно, то можно было отыскать между ними немало различий. Даже их лукавые и немного задорные улыбки были разными, И это все лишний раз говорило об их индивидуальности и различие в их характерах. Зачем художнику понадобилось запечатлевать на холстах закружившихся в хороводе почти одних и тех девушек и, тем более, оставлять их у сосудов я не только не мог понять, но и не стал долго возле них задерживаться. Подойдя к последней в этом ряду подставке, на которой и были установлены кружившиеся в веселом хороводе три группы манекенов по три девушки в каждой группе. Конечно же, они на самом-то деле не кружили, а как бы застыли в какой-то момент своей стремительной головокружительной пляске. Но все это выглядело до того правдоподобно, что мне казалось, оживи они сейчас, и вряд ли смогут так сразу остановиться в своей безудержной пляске, пока не успокоят в себе уже заранее заложенное в них желания плясать и не убегут с этой наподобие пьедестала подставки куда-нибудь подальше. Как и на уже мною осмотренных холстах, они были и похожими друг на дружку и непохожими совсем. Единственным отличием от изображений на прислоненных к сосудам холстах предыдущей подставки были их скошенные в мою сторону глаза, которые уже совсем безо всякой связи с изображениями на холстах искрились какой-то отталкивающей меня от них неприязнью. А их лукавые улыбки показались мне такими вызывающе надменными, что охватившие меня неприятные к этим бездушным манекенам чувства напомнили о беспричинно возненавидевших меня недавно девушках. И те девушки и эти манекены были похожими друг на дружку не только внешне, но и своими характерами. Их всех переполняла, по крайней мере, по отношению ко мне, какое-то беспричинное неприятие людей. Они вели со мною так, словно они были намного меня лучше, словно нас отличала, какая-та, пока мне неизвестная, особенность.
   - Но почему эти манекены должны быть бездушными? - засомневался я в своей уверенности, случайно уловив, как чуть-чуть дрогнули их ресницы, а их освещенные ненавидящими меня ухмылками лица стали еще больше недовольно сердитыми. - Им должно быть не нравится мое слишком близкое возле них присутствие, - подумал неприятно поморщившийся я вслух.
   И уже без особого желания, но им назло, ощупал руками платья и похлопал их по плечам. Пусть и таким не очень-то честным способом я мстил этим девушкам за нелюбезный прием, за свое недавно вконец испорченное по их вине настроение. Я не спускал с настороживших меня манекенов глаз, и все время отмечал для себя, пока еще еле уловимые, изменение в их позах. Их застывший во времени стремительный бег с каждым очередным мгновением становился не таким уж и стремительным, а отвращение на их лицах от моего слишком близкого, по их мнению, присутствия рядом с ними выражалось все сильнее и сильнее. Наконец, настал и тот момент, когда они с громким язвительным хохотом расцепили свои руки и, не удостоив меня даже презрительным взглядом, соскочили с подставки. Оказавшись на достаточном от меня удалении, девушки-манекены снова сбились в кучку и оживленно защебетали, обсуждая какие-то свои девичьи проблемы. Только сейчас я смог связать между собою в одну общую цепочку невзлюбивших меня с первого взгляда девушек, стеклянные сосуды с жидкостью и нарисованные плешивым художником холсты. Я понял, что они не люди, что они сотворенные в этом экспериментальном цехе, как в инкубаторе, биологические роботы.
   - Но, если они роботы, то, как смеют, глумиться над нами, людьми! - мгновенно переполнившись гневным раздражением, выкрикнул я вслух.
   И только намерился объяснить этим девушкам разницу между мною и ими, как чья-то воля перенесла меня в маленькое и в непривычно тесное помещение. Осмотревшись в нем уже более внимательно, я понял, что это было вовсе не помещение, а наглухо сваренный узкий и длинный железный ящик. Как бы ни всматривался я в его гладко отполированные покрытые каким-то блестящим металлом стены, мне не было видно ни одной ручки и ни одной кнопки, на которую я мог бы при желании нажать, чтобы выйти из этого ящика. Я оказался заживо замурованным в этом ящике, и вряд ли, как мне тогда подумалось, эти биологические роботы намереваются выпускать меня из него.
   - Зря я не обратил внимания на их болтовню. Они, оказывается, не просто болтали между собою, а обсуждали план мести мне, что я, воспользовавшись их неподвижностью, осмелился не только щупать их платья, но и хлопать по плечам, - занимаясь поздним раскаяньем, нещадно ругал я самого себя, что так неосторожно позволил себе их обидеть. - Они и так были мною недовольны, - ворчал я на самого себя, представляя в своей памяти презрительно надменные лица девушек. - А я, на свое несчастье, осмелился еще больше настроить их против себя, заранее зная, что я в их руках, что они в любое время могут сделать со мною все, что только пожелают.
   Но одними переживаниями и поздними раскаяньями, как давно уже всем известно, делу не поможешь. Только я начал перебирать про себя все возможности, как мне выбраться из этого ящика, как невидимая мною сила, но зато слишком явно мною ощущаемая, прижала меня к одной из стен ящика и около меня тут же закружили какие-то сладко звучащие волны.
   - Вот оно и началось, - с грустью отметил я про себя. - Хорошо еще, что они не собираются меня пытать, а только усыпят этими закружившими меня со сладким звучанием волнами. Моя смерть будет самой легкой на земле смертью, - тихо нашептывал я сам себе, нисколько не сопротивляясь переполняющим все мое тело волнам.
   А эти сладкозвучные волны, все больше и больше обволакивая мое уже даже само стремившееся навстречу их благодати тело. Нежась в истощаемой ими доброте, любви и сочувствии, я потихонечку успокаивался. И с каждым очередным мгновением нахождения меня в этом волшебным ящике на чутко отзывающейся на зов волн моей душе становилась все легче и чище. И я добровольно отдавался этому оказавшемуся и на самом-то деле доброму волшебству, пока не ощутил самого себя таким изнутри чистым и легким, что мне уже хотелось прыгать и веселиться, как невинному младенцу.
   - Если это смерть, - тихо шептал я, ясно ощущая, что эти кружившие мое тело в сладкой истоме волны начали понемногу ослабевать. - То она будет всегда желанной для каждого живущего на земле человека.
   И как только последний виточек невидимой мною волны разлетелся на маленькие кусочки, осыпая мое замирающее под ним тело благостными благовониями, я тут же был перенесен в другое помещение живым и невредимым. В нем меня подхватили, чьи-то сильные руки и поставили перед одетым в длинный белоснежный халат с серьезным сосредоточенным лицом мужчиною. На его левом глазу было надвинуто какое-то, если судить по внешнему виду, увеличительное стекло.
   - Это самый настоящий врач, - с облегчением подумал я про себя, припоминая обещанный мне прием у медиков.
   - Да, это наша конструкция, - как бы в продолжение уже давно начатого с невидимым мною собеседником разговора пробормотал врач.
   - Какая же, я конструкция?! - с негодованием от нанесенного мне неслыханного ранее оскорбления выкрикнул я и продолжил кричать прямо в его невозмутимо бесстрастное лицо. - Я не какая-то там конструкция! Я даже не биологический робот, я человек!
   Выкрикнул и тут же напугался одним только звучанием своего голоса, который был, вне всяких сомнений, моим, но прозвучал он так, словно я разговаривал с возведшим на меня обидную напраслину врачом не напрямую, а через какое-то переговорное устройство. А я же ясно видел, что в это время я не был облачен хоть в какой-нибудь скафандр и не был отделен от осматривающего меня врача хоть какой-то там перегородкою.
   - Ты не человек, ты наш робот, - не обращая внимания на мое раздражение, тихо проговорил внимательно всматривающийся в мой правый глаз через увеличительное стекло мужчина и зачем-то закопался в нем пинцетом.
   - И все же я человек! - не без труда выдавил я из себя, когда он отстранился от меня, оставив мой глаз в покое.
   Ни одна черточка на его омерзительно бесстрастном лице не дрогнула. Даже и, не подумав, отвечать на мое упорное желание считать себя человеком, врач, положив на стоящий перед ним столик пинцет, легонько толкнул меня в плечо. И этого его легкого толчка оказалось достаточно, чтобы я, легко провалившись через ближайшую от меня стенку, оказался в другой комнате с двумя разукрашенными девицами. Не зная и не понимая, как это у меня получилось, я с недоумением оглянулся на стенку, через которую я только что пролетел, словно брошенный рукой врача мячик. Но я, к своему немалому удивлению, не увидел в ней ни одного следа пролома или еще какого-нибудь повреждения. Стена так же, как и с обратной стороны, весело поблескивала на меня своей черной лакированной поверхностью.
   - Чудеса, да и только, - растерянно пробормотал я вслух, удивляясь, до чего быстро я научился проникать сквозь стены.
   - Как они мне противны, - с надменной брезгливостью осматривая меня, буркнула одна из девушек.
   И я еще не отошедший от разговора с врачом, конечно же, возмутился ее незаслуженными мною словами, но, постаравшись взять себя в руки, только с укором пробормотал:
   - Простите меня, девушка, но....
   - Только не стоит передо мною ломаться и изображать из себя неизвестно что, - презрительно скривив свои губки, оборвала она мои излияния, а, после недолгого многозначительного молчания, добавила. - Я не перевариваю всех вас, обернутых в туалетную бумагу....
   Но на этот раз ее еще более обидные слова почему-то меня не обидели, а только озадачили. И я, требовательно посмотрев ей в глаза, попросил объяснить мне, что она под этими своими словами подразумевает. Но девушка, не отвечая мне, поторопилась помазать мои губы чем-то до противности липким и скользким.
   - Тьфу ты, какая гадость! - с той же брезгливостью выкрикнул я и очнулся на своем стареньком диванчике.
   Все еще ощущая на своих губах намазанную мне девушкой липкою вонючую мазь, я затер по губам полотенцем, а из моей головы не выходили брошенные девушкою мне напоследок обидные слова.
   - И что же такое она под этими своими словами подразумевала? - весь день мучился я над разрешением подобного вопроса. - Что же такое у нас, людей, есть, что вызывает у биологических роботов подобную брезгливость и полное неприятие нас?
   И уже только под самый вечер понял, что все дело в способе наших рождений. То, что они рождаются в почти идеальной чистоте и прозрачности, как они, по всей видимости, предполагают, ставит их намного выше и чище нас, людей. А сами служащие действительного мира, по известной только им одним причине, почему-то считают для себя излишним объяснять своим биологическим роботам, что мы в своем не очень приятном мучительном рождении не виноваты, что так решила за нас природа земли. Служащих действительного мира, конечно же, можно в чем-то и понять. Биологические роботы им нужны для лучшего исполнения своих обязанностей, имеющих немаловажное значение и для нас, живущих на земле людей. Но и они сами, кроме добродушного краснощекого полного парня, не высказывали во время моих с ними контактов своего дружеского расположение ко мне, как к человеку. Я был для них, как наглядно убедил меня последний с ними контакт, просто мыслящей машиною, конструкцией, роботом. Они, даже не подумав, а как ко всему этому отнесусь лично я сам, заставили меня пройти все стадии заведенного ими порядка возвращения человеческих душ на землю. Хотя прекрасно понимали и сами, что все эта просто бессмысленная фикция, вполне способна обернуться не только пустым и смешным, но и оскорбляющим человеческое достоинство, фарсом. Так, кто им позволил брать на себя право, думать и все решать за меня? Не отсюда ли исходит духовная слепота наших земных владык, называющих самих себя политиками и уверенных, что только они, а не сам народ, лучше знают, что их народу нужно. И во имя своего преступного невежества эти, так называемые политики, позволяют себе глумиться над принимаемыми ими же самими законами и опускаться до любой глупой лицемерной демагогии ради осуществления ими, если сказать точнее, грубого навязывания обманутому народу своих заведомо ложных и циничных истин.
   Но, может, я зря вижу в показном, но не навязчивом, бесстрастном равнодушии служителей действительного мира, что-то обидное для себя или подчеркивающую их нелюбовь и презрение к человеку? Может, только и это, что они так настойчиво не желают высказывать о нас свое мнение, и является неоспоримым доказательством их доброго к нам отношения? Вполне возможно, что только в подобном своем поведении проявляется их уверенность, что мы, в конце концов, сможем решить все свои проблемы и зажить не оскорбляющей, а возвеличивающей нас, жизнью? А биологические роботы - они только роботы и не больше. Что с них возьмешь еще, кроме работы? Да, и как мы можем обижаться на грубых и чванливых роботов, если мы и сами относимся друг к другу с не меньшим презрением и непониманием? И если мы не можем понять друг друга, то, как мы можем рассчитывать на понимание нас существами, которые рождаются в отличие от нас из кристально чистой прозрачной жидкости в хрустальных сосудах? И вполне может быть, что они все такие красивые, потому что при рождении избавлены от нашей мерзости и отчаяния....
   Нас, людей, уверяют в извечной истине, что только истинная красота способно нас спасти, но забывают при этом добавлять самое главное и все определяющее. Мы в первую очередь должны для себя твердо уяснить и крепко запомнить на все свою дальнейшую жизнь, чтобы добиться этой истинной красоты у нас должны быть красивые ни дома, ни тела, ни жены и ни дети, а наши души, наши мысли, наши мечты и наши поступки. И с особенной тщательностью и щепетильностью мы должны следить за нашим размножением, потому, что только от того, при каких отношениях ребенок будет зачат, будет ли он желанным и заранее любимым, во многом зависит вся его дальнейшая жизнь. Родиться красиво - вовсе не означает родиться в богатой и всем обеспеченной семье. Чаще всего, как показывает нам жизнь, у ребенка больше возможностей родиться от красивой человеческой любви в бедном, чем в богатом доме. И пока мы все это не поймем и не перестанем рожать своих детей в отвратительной мерзкой похоти - до тех пор красота будет просто бессильной хоть что-нибудь изменить в нашей земной жизни. Это не только давно известная на земле, но и уже неоднократно подтверждена самой жизнью, прописная истина. Так почему мы так бездумно портим самим себе и своим детям жизнь? И кто только сможет спасти нас от самих себя? Нет, и никогда не будет у человека более жестокого и непримиримого врага, чем он сам для себя.
   Ни первое и даже ни второе мое мнение о чиновников действительного мира не помогли мне принять для себя раз и навсегда обдуманное мое к ним отношение. Я не мог найти для себя в этом важном вопросе золотой серединки так же, как не могу относиться однозначно к своей земной жизни и к окружающим меня людям. Да, и сам действительный мир тоже был или неудовлетворен подобными привередливыми моими к нему отношениями, или все то, что требовало от него бесстрастия, осталось у нас позади. Но, как бы там ни было, он больше не давал мне повода усомниться в своей ко мне предвзятости или невнимании. Особенно я был удовлетворен его скорым мне подарком. А иначе не назовешь, что он мне показал, пусть и не до конца, в одну, как принято считать среди нас, людей, сказочно волшебную новогоднюю ночь. О, это уже было действительно самое настоящее сказочное волшебство! Волшебство, которое показалось мне не только действительным, но и реальным.... Волшебство, после знакомства с которым, я уже больше не подвергал сомнению истинности действительного мира и его неизменной правдивости по отношению к живущим на земле людям.
   Не очень радостным оказался этот Новый Год для подавляющего большинства не только русских по рождению, но и русских по состоянию души, людей. Не успели развеяться над несчастной страною насланные с запада с самыми изощренными наветами на нашу прошлую жизнь черные тучи, как повылазили на белый свет из своих щелей их самые уродливые порождения. Нестерпимые в своей алчности и в омерзительно приторных до противности сладких демагогических речах с неизменно ядовито насмешливыми ухмылками они тут же привлекли к себе самое пристальное внимания простого народа. С их появлением началось невиданное доселе глумление над самым святым и дорогим для русской души. Вслушивающаяся в их насквозь лживые бредни русская душа, совсем неожиданно поверила, что покланяется воистину дьявольскому наваждению, как в светской, так и в духовной власти. Как же было не впасть в отчаяния впечатлительной русской душе, узнав, что на бывшей святой русской земле уже не осталось, по мнению этих прощелыг, ни одного, даже самого укромного, уголочка, не оскверненного и не испохабленного нечестивой нечистью? А всегда бережно хранимая предыдущими поколениями русских людей доблесть, слава и честь России уже давно, по их словам, не освещает русским людям путь в свое счастливое будущее, как бы потускнев от слишком долгого использования в бесчестных делах нечистоплотных людей. И особенно тогда, когда уже не остается ни одной надежды, что былая святость Руси и ее былая слава возродятся вновь.
   В эту новогоднюю ночь не было слышно на Руси обычного разгульного веселья и разухабистой бравады. Из тускло освещенных окон погрустневших домов вырывалась на головы редких прохожих горестная тишина, и лишь время от времени можно было уловить приглушенные звуки веселящихся на своих шабашах новых "спасителей" и "доброжелателей" России, прозванные русским народом просто "новыми русскими".
   Уже было довольно поздно, когда я, проводив в нерадостных воспоминаниях старый год и осушив традиционную стопку со своим другом за сомнительное счастье в Новом Году, возвращался домой в свою маленькую комнату на Крестовском острове. Я неторопливо шел по густо укрытым посыпавшимися с небес и разгоняемыми во все стороны легким ветерком крупными снежинками тротуарам. Я шел мимо пригорюнившихся от совсем не праздничных мыслей своих жильцов домов под нелюбезными взглядами навешанных на них иностранных вывесок. Я шел и мне вслед ехидно посмеивались пустыми глазницами почерневших от недавних пожаров окон, после взрывов, выясняющих свои возможности на право занятия самых лучших и доходных мест у общественной кормушки новых поборников справедливости и новых светочей знаний, общественные здания. Я шел и испуганно поеживался от сатанинского хохота и визга вперемежку со сквернословием выбегающих из подъездов русских по рождению иностранцев. И как же странно слышать от нерусского человека такие горькие слова, но так уж повелось на Руси издавна, что только истинно влюбленные во все самобытно русское нерусские люди переживают больше самих русских за увядание и утрату объекта своего поклонения.
   Дойдя до дома, я почти бегом проскочил по лестнице на третий этаж, открыл ключом квартиру номер шесть и, торопливо стянув с себя одежду, накрылся с головою в старенькое одеяло. Мне не хотелось больше слышать этого доводящего меня до истерики горестного стенания громогласной тишины. Я не ждал в эту ночь не только ничего удивительного, но и даже хороших приятных снов. Однако действительный мир не согласился со мною и решил непременно устроить сегодня для меня самый настоящий праздник, если не в реальной жизни, то хотя бы в нашей общей действительности.
   О! Это уже была давно нами позабытая жизнь вполне удовлетворенных своим положением людей! Я с легкостью пробирался через толпу веселых и дружески мне улыбающихся людей и, давно изголодавшись по именно таким лицам возле себя, с жадностью впитывал их доброе ко мне отношение. Мое обычное в последнее время сумрачно настороженное лицо потихонечку прояснялось, освещаясь в ответ благодарной улыбкою. Необычный для земного человека по своей форме и своим размерам поезд должен был вот-вот отправляться, а мне почему-то очень не хотелось на него опаздывать. Не раздраженные изматывающим человека постоянным недоеданием и невзгодами люди охотно уступали мне дорогу. Провожая меня понятливыми доброжелательными взглядами, они не норовили окликнуть грубыми окликами или бросить в спину тяжелые от переполняющей их злобной ненависти ко всему, что их окружает, обидные слова. Добравшись до нужного мне вагона, я лихорадочно зашарил по карманам в поисках куда-то запропастившегося билета.
   - Все, только зря людей беспокоил, - с огорчением буркнул я, вспомнив, что в спешке не соизволил остановиться возле кассы для его приобретения, - а сейчас мне уже не успеть сбегать туда и обратно до отправления поезда.
   Вконец расстроенный от далеко не первой в своей жизни неудачи я уже было намерился отойти в сторону, как увидел протянутый мне раскрасневшейся от смущения молодой девушкою не только билет, но и букет благоухающих роз.
   - Это вы мне? - окинув недоумевающим взглядом незнакомую мне девушку, смущенно пробормотал я.
   - Берите скорее, а то поезд уйдет! - поторопила меня девушка, и я, горячо поблагодарив ее, принял у нее билет с букетом цветов и вскочил в уже тронувшийся с места вагон.
   Вагон оказался немного уже и меньше земного. Проскочив по узкому проходу, я остановился возле указанного в билете места. Повинующаяся моему мысленному пожеланию обитое красным бархатом сидение легко сложилась таким образом, чтобы я, не слишком затрудняя самого себя, мог устроиться на нем по возможности удобней.
   - В подобном удобном сидении запланированное действительностью мое путешествие не должно показаться слишком уж тягостным,- одобрительно буркнул я и огляделся в вагоне уже более внимательно.
   Кроме меня, на таких же мягких сидениях в вагоне сидело еще несколько мужчин и женщина. Широкие окна со вставленными матовыми стеклами неплохо пропускали солнечный свет, но через них не было видно, что в это время происходило снаружи вагона. И я скорее от невозможности заняться каким-то другим занятием, наконец-то, задал самому себе тот вопрос, которым я должен был обеспокоиться еще на перроне вокзала:
   - Зачем я спешил именно на этот поезд, если не имею никакого понятия, а куда же он, собственно говоря, идет?
   Я мог задавать этот вопрос самому себе бесчисленное количество раз, но, все равно, в ответ только с недоумением пожимал бы плечами. И тогда я начал думать о самом главном для меня в данное время:
   - На какой именно остановке мне следует сойти с поезда?
   Тревожить придремавших попутчиков мне не хотелось, и я, со свойственной для всех русских беспечностью подумав, что поезд сам знает, куда ему надо ехать, больше не стал утруждать себя подобным беспокойством. Повернувшись на мягком сидении таким образом, чтобы не раздражаться невидимостью то и дело мекающих в окнах вагона темных силуэтов, я прикрыл глаза и уже больше их не открывал, пока стремительно мчавшийся по действительному миру поезд не остановился. На мое счастье эта первая его остановка оказалась и конечною. И я, выйдя на перрон, тут же попал в объятия встречающего меня пожилого мужчины. Как оказалось, меня здесь не только ждали, но и приготовили торжественную встречу. Я был представлен руководству раскинувшегося неподалеку от перрона завода. Лично встречающий меня его директор тут же предложил пройтись вместе с ним по вверенному ему предприятию. Директор долго водил меня по просторным и светлым цехам, охотно объясняя назначение того или иного оборудования, но, несмотря на мое желание узнать о характере выпускаемой заводом продукции, хранил упорное молчание.
   - А теперь я хотел бы пригласить вас на концерт, - награждая меня своей очередной обаятельной улыбкою, пригласил в конце экскурсии директор, называя при этом фамилию популярного еще в моем босоногом и голодном детстве певца.
   - "Музей добрых и замечательных дел питомцев завода", - прочитал я вслух надпись укрепленной на двери, возле которой мы остановились, табличке.
   Прочитал и с недоумением посмотрел на сопровождающего меня гида.
   - Неужели, обойдя завод, мне не разрешат хотя бы мельком осмотреть этот музей? - должен был красноречиво сказать мой взгляд директору завода.
   Всем своим видом показывая, что ему не очень нравится моя просьба, директор не стал меня отговаривать и, извинившись, что он уже не сможет больше меня сопровождать, откланялся. А я, поблагодарив его за интересную экскурсию, ухватился за поблескивающую позолотою ручку и открыл дверь так сильно притягивающего меня к себе музея.
   - Франтишек! - услышал я оклик директора. - Запомни, твой номер сто сорок четвертый...
   Причем здесь номер и почему он должен был принадлежать мне? - удивился я странными, на мой взгляд, его словами, но в ответ только согласно кивнул головою.
   - Я сто сорок четвертый, - повторил я непонятно кем присвоенный мне номер встретившей меня сразу за дверью строго молчаливой сотруднице музея.
   Вполне удовлетворенная моими словами она подробно объяснила мне мой маршрут. И я, желая, как можно скорее разгадать загадку со своим номером, торопливо зашагал по указанным мне залам, лишь изредка окидывая рассеянным взглядом выставленные для всеобщего обозрения неинтересные мне экспонаты. Не понимая назначения выставленных приборов и оборудования, а, главное, не имея возможности прочитать написанные на незнакомом мне языке их описание, я, если и останавливался возле них, то для того, чтобы убедиться, что я не отклонился от своего указанного мне в самом начале служительницею музея маршрута. Поблескивающие мне знакомыми цифрами номера экспонатов не только задерживали мое внимание, но и расстраивали меня, утверждая, что, если судить по их значениям, то мне до моего сто сорок четвертого номера еще шагать и шагать.
   - Неужели я и под своим номером найду уже хоть что-то сделано моими собственными руками? - пронеслась в моей голове неожиданная мысль.
   Но я сразу же отбросил ее от себя, несмотря на то, что мне ясно об этом намекал окрик директора завода. До этого времени я, пока что, ничем таким особенно примечательным не увлекался, поэтому у меня не было никакой уверенности, что я уже успел сделать собственными руками хоть что-нибудь стоящее. Но эта неотступно преследующая меня мысль еще больше подогрела мое желание непременно дойти до своего номера и посмотреть пусть и на пустующую под ним площадку. Поэтому я, с еще большим пристальным вниманием всматриваясь в мелькающие номера, не позволял себе останавливаться у экспонатов, которые все время становились для меня все интереснее и интереснее. До моего сто сорок четвертого номера, еще оставались больше восемьсот экспонатов. Учитывая, что на каждый экспонат отводилась площадка около трех метров длиною, то мне оставалось, даже не учитывая разделяющих площадки с экспонатом того или иного знаменитого питомца завода проходов и столов с выставленными на продажу книгами, еще идти не менее трех километров. И так потеряв понапрасну, как мне тогда думалось, уйму времени, я не пускался по залу музея бегом, только из одного нежелания обращать на себя внимание неторопливо прогуливающих по залам посетителей и приглядывающих за ними молчаливых музейных сотрудников. Да, и сами номера, как бы насмехаясь надо мною, все время норовили еще больше меня озадачивать своей излишней непредсказуемостью. И я, как уже было со мною ни раз, то и дело сворачивал совсем ни туда, куда надо было сворачивать, чтобы тут же наткнуться на не соответствующие последовательности номера. Вконец расстроенный я был вынужден терять свое драгоценное время на расспросы и излишнюю суету. Однако, пусть и не так быстро, как мне хотелось, но встречающие меня номера становились все меньшими и меньшими. До моего номера уже осталось всего несколько сотен номеров, когда я впервые за все время моего контакта с действительным миром ощутил в себе усталость, которая меня не только удивила, но и сильно расстроила. Свою неожиданную усталость я понял, следуя своей особенно разыгравшейся во мне в последнее время манией подозрительности, как первый намек действительного мира, что он не хочет показывать мне раньше времени, чего я должен буду добиться в будущей жизни. Мне никогда не нравилось подобное отношение не только к самому себе, но и к другим людям. Поэтому я твердо решил, что не стану подаваться его воле, а постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы наперекор действительному миру дойти до своего номера и узнать, в чем именно я могу так отличиться, что буду удостоен чести быть выставленным в этом музее. Несмотря, что мои наливающиеся усталостью, как свинцом, уже отказывающиеся мне подчиняться ноги, я упорно заставлял их идти все вперед и вперед. Но, к моему сожалению, всему в этом мире есть всему предел. И я, чтобы не упасть в середине прохода, все же сумел доковылять до стены и, прислонившись к ней спиною, тяжело опустился на пол. Реальность с каждым очередным мгновением все сильнее и неудержимее притягивала меня к себе, а ощущение действительного мира с каждым последующим мгновением становилось все слабее и слабее. Посчитав подобное свое состояние самой вопиющей несправедливостью, я сопротивлялся из последних сил, но зов реальности оказался намного сильнее моего нежелания подчиняться намерению оставить меня в неизвестности о моих будущих свершениях действительному миру. Провалившись в какую-то сплошную кромешную темноту, я, уже совсем скоро, молча смотрел на обклеенный яичной упаковкою потолок в моей маленькой комнатке. Меня, как нашкодившего котенка, бесцеремонно вытолкнули из действительности в реальность, но продолжающие звучать в моих ушах приглушенные разговоры прохаживающихся по музею посетителей убеждали меня, что я еще не совсем потерял связь с действительным миром, что у меня еще есть надежда отыскать сегодня свой сто сорок четвертый номер.
   - Я, все рано, рано или поздно, но обязательно вернусь! - в негодовании выкрикнул я через эту соединяющую меня с действительностью нить.
   Не теряя связи с этими двумя мирами, я, несмотря, что уже находился полностью, или почти полностью, в реальном мире, все время ощущал, как мое доведенное до состояния кипения тело пульсировало от просто задыхающихся в ожидании нового контакта клеток. Поэтому я даже и мысли к себе не подпускал, что мне уже больше не удастся возвратиться в так желанную для меня действительность.
   - Вот выжду немного, пока мое тело или мой дух не окрепнет в реальности, и снова попаду в музей для продолжения поисков своего номера, - утешался я мыслью, старательно сохраняя свою все еще не исчезающую во мне связь с действительностью.
   Только что входящая в свои права моя новая судьба непонятно почему, но все же не решилась огорчать меня еще больше. И скоро я снова оказался в действительном мире. Перенесся, как и предполагал ранее, в то самое место, откуда меня и забрал реальный мир. Оказавшись лежащим возле той же стены, я вскочил на ноги и пошел вперед. Сейчас я уже не удивлялся валяющимся во всевозможных позах по всему проходу людям. Я знал, что они в это время отдыхают в реальности и готовятся к продолжению своего путешествия по нескончаемым залам музея. Некоторые из них уже были заботливо прикрыты байковым одеялом. И я, даже не спрашивая себя почему, уже знал, что эти люди надолго задержатся в реальности, прежде чем они снова окажутся в действительном мире.
   - А попадут ли они, вообще, снова в этот музей? - меня этот вопрос пока не тревожил и не волновал, но я, почему-то, не сомневался, что это обозначенное ими место будет дожидаться их так долго, сколько потребуется действительности, чтобы организовать их следующее посещения.
   Одна пожилая женщина уже лежала не на полу, а на используемых и в земных больницах носилках.
   - Ну, ей уже вряд ли придется сюда вернуться, - грустно подумал я про себя, хотя и не был полностью уверен в своих словах. - Если это место все еще за ней сохраняется, то, наверное, есть и реальная возможность для ее возвращения в залы этого не только удивительного, но и очень даже странного музея....
   Номера экспонатов становились все меньше и меньше. И вот я уже увидел номер двести пятнадцатый, но к этому времени мои ноги снова ощутили уже знакомую мне усталость и начали, как у хорошо загулявшего пьянчужки, швырять меня из стороны в сторону.
   - Начинается, - недовольно буркнул я, но с какой-то непонятною надеждою, что мне сегодня все же удастся добраться до своего сто сорок четвертого номера.
   Переполненный упорным желанием назло действительности все же дойти до своего номера, я из последних сил заставлял себя идти вперед до тех пор, пока обессилившая меня усталость, подкосив ноги, не заставило меня опуститься на пол. И снова все те же удивляющие и поражающие меня ощущения, но на этот раз я уже был до того измотанным, что у меня уже не было сил даже на самые простые передвижения. Я все еще удерживал связывающую меня с действительностью нить, но не был способен ею воспользоваться. Мое уставшее тело ломила от перенапряжения. Но я еще успел ощутить, как в действительном мире до меня кто-то дотронулся руками, а потом заботливо укрыл одеялом. Я безо всякого страха с немым восхищением смотрел на свои уже находящиеся в реальности руки, в то время как ясно ощущал, что кто-то уже невидимый мною дотрагивается до них в действительном мире. Непрошенные слезы от горького сожаления, что мне так и не удалось дойти до своего номера, посыпались из моих глаз. Потихонечку сползя с дивана, я открыл банку с консервами и, подкрепившись ее содержимым, снова опустил голову на подушку. Я молча лежал на своем скрипучем диванчике и уже не надеялся на возможность хоть какого-то очередного контакта с действительностью. И как же я удивился, когда снова ощутил в своем взволнованном теле знакомые перед контактом с действительностью ощущения.
   - Оказывается, эта банка с рыбными консервами было очень даже своевременной, - успел подумать я прежде, чем свалиться в действительном мире прямо на оставленное мною в музее место.
   Очнувшись лежащим на полу, я отбросил укрывающее меня одеяло в сторону и снова пошел вперед, с удовольствием посматривая за мелькавшие передо мною номера. Я был все ближе и ближе к своему номеру и очень огорчился, когда, проскочив мимо высокой двухстворчатой двери, я увидел, что в следующем зале номера экспонатов уже начинаются с трехтысячного номера. Немало озадаченный очередной путаницей с номерами я суетливо забегал меду залами, читая на блестящих табличках номера экспонатов, пока не догадался спросить о своем номере у продававшей в проходе книги женщины.
   - Сто сорок четвертый номер, - задумчиво повторила она и, указав мне на дверь, мимо которой я уже пробегал не менее десятка раз, уверенно проговорила. - Он за этою дверью в библиотеке....
   Не забыв поблагодарить указавшую мне путь к моему номеру женщину, я бросился в сторону нужной мне двери, но мои силы уже были на исходе. Совсем не просто дались мне эти последние шаги, но я сумел добраться до заветной двери и, вконец обессиленный, тяжело опустился по ней на пол. Очнувшись в реальности, я вместо того, чтобы признать свое поражение и убедить себя в бесплотности дальнейших попыток, снова и снова заставлял себя погружаться в отвергающую меня действительность. И мое желание, несмотря ни на что, все же приблизиться вплотную к своему номеру было таким сильным, что мне еще несколько раз удавалось пробираться к заветной двери. Однако, как бы я ни старался и не доводил себя до полного изнеможения, я уже не мог найти в себе достаточно сил, чтобы встать на ноги и, открыв дверь, войти в библиотеку. В это время не смогла меня приободрить и прозвучавшая обидная насмешка со стороны подходивших ко мне в действительности молодых парней.
   - Посмотрите друзья, а этот смертный человек уже почти добрался до своей цели, - язвительно заметил самый из них развязный, и остановившиеся возле меня парни продолжили надо мною насмехаться.
   Но я уже не мог не только встать на ноги, но и хотя бы словами призвать насмешников к порядку. Я, видя своими глазами и слыша собственными ушами, не мог дать им достойного ответа, потому что к этому времени в моем обессиленном теле все, кроме зрения и слуха, наотрез отказывалось мне повиноваться.
   Недоступная для меня дверь открылась, и выглянувший из нее служитель пристыдил пересмешников. Хотя, как я тогда подумал, он мог и не упражняться в своем остроумии, так как, я уже, все равно, возвращался в реальность. Я еще успел ощутить на себе прикосновение рук укутывающих меня в байковое одеяло и скоро, уже окончательно утратил с действительным миром всякую связь.
   - Хорошо еще, что я прислонился к наличнику, а не к самой двери, - было первым, о чем я подумал, очнувшись на своем стареньком диванчике. - Опустившись возле двери, я непременно затруднил бы вход посетителем библиотеки.
   В эту ночь я долго не мог уснуть. Конечно, мне было очень обидно и досадно, что я так и не смог дойти до своего сто сорок четвертого номера, но я не сомневался, что подобная моя оплошность произошла не по моей вине. Единственно, чем я мог в эту ночь утешиться, то только тем, что я не сдавался и сражался за достижение своей цели до конца. А в том, что мое желание не осуществились, я винил не предоставивший мне возможности дойти до своего номера действительный мир.
   Правильно ли он со мною поступил? Кто может, кроме самого действительного мира, ответить на вопрос? Вполне возможно, что человеку не позволяется видеть, что с ним может, в конце концов, не произойти. Пусть все идет своим чередом. И пусть исполниться все, что было задумано сотворить со мною действительным миром, если я сам не могу на его решение ничем повлиять.
  
   Сентябрь - октябрь 1988 - 1993 год.
  
  
  
  

Глава пятая
ЗЕМНАЯ И ЗАГРОБНАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ.

  
   Человек рождается на земле для обретения своей индивидуальности. Одним только этим утверждением не только все сказано, но и объясняет необходимость создания в свое время земного мира Творцом. Человек, если судить о нем, как об особой форме мыслящей материи, существовал в этой точке космического пространства еще задолго до решения Творца создать землю, природу, и развести на земле рыб, животных, птиц и насекомых. Порхали они тогда по расположившемуся параллельно первоначальному Хаусу измерению в тиши и в спокойствии, и даже не подозревали, что их мирное непомерно скучное прозябание подходит к концу, что очень скоро они обретут для себя не только еще не испытываемое ими ранее блаженство, но и сопутствующие ему страдания и невыносимые мучения. А иначе не могло и быть.... Разве может живое существо насладиться блаженным состоянием своего духа и плоти, если оно еще не изведало горечи от тоски и нестерпимой боли в страданиях? Много ли тогда было нужно этим бессмертным сгусткам мыслящей материи? Все тогда было у них скучным от однообразия своего существования, и все они были похожими друг на дружку, как две капли воды. Не нуждаясь ни в жилье, ни в воде и ни в пище, они с бесстрастным равнодушием относились ко всему, что их в то время окружало. И даже не пытались закрепить за собою хоть какой-нибудь особо понравившийся им уголочек действительного мира. Гордые и независимые духи свободно порхали по всему действительному миру, где им вздумается, ничем ни огорчаясь и ни о чем между собою не споря. А раз у них не был причин для раздора, то, как им было, бедняжкам, додуматься до такой простой, но так хорошо исцеляющей от хандры, мысли, что можно легко развеяться от так уже осточертевшей им в то время беспросветной скуки, забавляясь страданиями и унижениями себе подобных. До того скучно и неинтересно было в то время существовать бессмертным духам, что со временем некоторые из них начали тяготиться своим бессмертием, воспринимать ее для себя уже не, как благо, а как жестокую несправедливость. И даже сотворенная Творцом зеркально отображающаяся в их мир земля недолго развлекала их. Долго вслушивался Творец в их доносившиеся до Него стенания и вопли о милости, пока однажды не осенила его голову охватившее все Его воображение просто гениальная мысль. Он решил соединить до этого времени не соединяемое в одно целое: смертную плоть и гордый бессмертный дух.
   - Подобным творением Я не только Себя возвеличу, но и восславлю свое Имя вовеки веков! - вскричал охваченный творческим экстазом Творец и тут же приступил к исполнению своей задумки.
   Результат превзошел все Его ожидания. Получившаяся от соединения несоединимого очень трогательная и забавная игрушка до того понравилась Творцу своим почтительным к Нему отношением и приторно льстивыми речами, что Он, позабыв обо всем на свете, не отпускал ее от себя ни на одно мгновение. Только возле своего Адама, а именно так Он назвал свою новую игрушку, Творец находил долгожданный покой и начисто забывал об огорчающих его в последнее время не прекращающей вражде и распрях среди верных ему ангелов.
   - Только один Адам способен по достоинству оценивать все Мои помыслы и воздавать Мне заслуженную хвалу! - уже не раз восклицал Творец и, поселив своего любимчика в Райском саду, не уставал представлять в своем воображении бесчисленное множество славящих его Адамов.
   Чего еще не доставало получившему в свое распоряжение плоть бессмертному духу из действительного мира. Творец создал его по своему образу и подобию. И он, как Его любимчик, мог считать самого себя, несмотря на снисходительное, нередко граничащее с явным презрением, отношение к нему ангелов, не только равным им, но и ожидать от них поклонения своему Божескому облику и подобию. Живи себе спокойно и, наслаждаясь небесными красотами, верно и преданно служи своему Творцу. Но не тут-то было. Это уже был совсем не тот скучающий от безделья из действительного мира бессмертный дух, которому не были ведомы ни чувство зависти и, тем более, коварства, и который никогда не стремился обладать хоть какой-нибудь собственностью. Получив в свое распоряжение постоянно нуждающуюся в жилье, в пище и воде телесную оболочку, он уже не мог оставаться прежним аскетом и сохранять свою былую независимость. Адам, еще и сам не понимая, что это такое с ним в последнее время происходит, потихонечку превращался в раба своей не только постоянно тревожащей его своими непомерными желаниями и прихотями, но и умудряющейся зажечь в нем ощущение жгучей обиды и зависти к презирающим его ангелам, плоти. На что он раньше не только не считал нужным обращать свое внимание, но и даже замечать. Повинуясь ее властному ничем неодолимому позыву, он начал выпрашивать у полюбившего его всем своим сердцем Творца все больше и больше для себя милостей.
   - Господи, - тихо проговорил он в один из прекрасных небесных деньков, когда они прогуливались по усыпанным золотисто желтым песочкам дорожкам Райского сада. - Ты создал меня по своему облику и подобию. И это самая великая милость Твоя для меня, простого духа из действительного мира. Но, к сожалению, я не могу с должным почтением и достоинством носить его на себе. Беспричинное и несправедливое презрение ко всем духом из действительного мира со стороны твоих возлюбленных ангелов перенеслось и на меня, в моем новом облике. Это должно быть очень оскорбительно для Тебя, Господи....
   Творец притворился, что не слышал его слов, но сам Адам не сомневался, что только что пущенная им стрела непременно достигнет своей цели. И, действительно, уже ближе к вечеру, не увидев в саду ни одного ангела, Адам вначале, не зная, что это означает, обеспокоился, а потом, узнав о требовании Творца впредь при встрече с Его игрушкою ангелам отдавать ей такое же почтение, которое они отдавали Ему самому, возликовал. Так забавная игрушка, как часто бывает и на нашей грешной земле, в руках сильного и могущественного владыки стала яблоком раздора между Творцом и Его ангелами. Большинство отличающихся безукоризненным смирением ангелов покорилось повелению Творца, а самые из них гордые и строптивые не захотели поклоняться тому, кого они презирали и все это время, не уставая, отталкивали от возлюбленного всеми ими Творца. Они не думали и не собирались восставать против своего горячо ими любимого Творца, но с глухим недовольным ропотом поспешили скрыться на самых глухих окраинах Его необъятного небесного царства. Увлекшийся своим новым творением Творец или на самом-то деле, или просто не хотел замечать их недовольство. Он в сопровождении своего Адама, как и раньше, подолгу гулял по Райскому саду. И вот однажды, когда притомившийся Адам, после долгой и скучной беседы о возвышенной добродетели, пригревшись на теплом райском солнышке, захрапел, Творец извлек из него ребро и сотворил для своего любимчика подружку.
   Ева омыла свое стройное прелестное тело в еле слышно журчавшем неподалеку ручейке, пригладила свои длинные роскошные волосы и с немым вопросом посмотрела на молча любовавшегося своим новым творением Творца.
   - Будешь служить моему Адаму верой и правдою, - проговорил непонятно почему смутившийся Творец и удалился, унося на своей спине ее недовольный взгляд.
   Дождавшись, пока Творец не скроется из ее глаз, Ева присела возле Адама и начала терпеливо дожидаться его пробуждения.
   - Кто ты такая? - недовольно буркнул проснувшийся Адам.
   - Я твоя половинка, - по чисто женской привычке преувеличивать свою роль и значение в жизни человека, тихо прошептала она и попыталась обнять Адама.
   Но Адам увернулся от ее распростертых ручек и, вскочив на ноги, пошел вглубь сада. А за ним, сердито покусывая от досады свои немного припухлые губки, молча поплелась и Ева. Она не забыла сказанное ей Творцом, но ею желание быть верной и заботливой служанкою своему господину уже сильно поколебалось. У самого Адама неожиданное появление Евы вызвало всего лишь только какое-то непонятное ему смутное неудовольствие и легкое раздражение. Он, как бы заранее предчувствовал, что этот соблазнительный кусок мяса не доведет его до добра. А вот у ангелов известие о сотворении подружки Адама вызвало несоизмеримо большее огорчение и тревогу. Ангелы уже были более опытными в отношениях с женщинами, чем никогда до этого не знающий, зачем они нужны и, как ему следует с ними обращаться, Адам, а поэтому не ожидали с сотворением Евы для себя ничего хорошего.
   - Мы не можем, мы не имеем права безропотно дожидаться, пока эти презренные игрушки, полностью овладев сердцем горячо нами любимого Творца, превратят всех нас в своих рабов! - гремел по поднебесью сатанинский голос. - Братья, не будем ждать своего очередного унижения! Нам просто необходимо прямо сейчас решить, как нам следует поступать с этими никчемными игрушками нашего Творца!
   - Но что мы можем с ними поделать? - робко возражали Сатане смущенные его бунтарские словами привыкшие быть покорными и верными Творцу ангелы и еще тише добавляли. - Стоит Творцу хотя бы пошевелить своим пальцем, как от нас не останется даже мокрого места. Он, ведь, такой могущественный и всесильный....
   - Да, вы правы, друзья, - согласился с ними Сатана, подбадривая своих напуганных сторонников пронзительным сатанинским взглядом и окидывая их своей коварной ухмылкою. - Если мы выступим против Него открыто, то Творец непременно всех нас погубит. Но зачем тогда нам наша мудрость, если мы не сможем найти для себя достойный выход из этого, скажем прямо, очень непростого для всех нас положения? Нам Его не победить, но зато мы вполне способны отвратить его любящее и нас сердце от этих вставших на нашем пути никчемных игрушек....
   Услышавшие его слова смутьяны ободрились и оживленно загомонили, высказывая самые, по их мнению, хитроумные предположения, как бы им умудриться избавиться от Адама и Евы, но не соглашающийся с ними Сатана только укоризненно покачивал головою.
   - Несчастные! - снова загремел по поднебесью возмущенный голос Сатаны. - Разве можем мы убить любимые игрушки Творца!? Нашему сотворившему их Творцу не составит большого труда их снова оживить! Своим покушением на их жизнь мы не только загубим самих себя, но и сделаем этих никчемных игрушек намного сильнее и любимее нашим Творцом!
   - Но что ты предлагаешь, Сатана!? - хором вскричали глубоко уязвленные его словами ангелы. - Как ты сам собираешься избавляться от этих презренных существ!? Научи нас, Сатана! И мы клянемся, что пойдем с тобою в этой нашей общей борьбе за место у возлюбленного нами Творца до конца!
   - Если мы не можем их уничтожить, то стоит попробовать изобличить этих зазнаек перед нашим Творцом. Мы вполне способны заставить их сбросить с себя притворное покрывало благочестия и неограниченной к нашему Творцу любви и преданности. Пусть наш Творец не только узнает, но и увидит воочию их ничем не прикрытую уродливую ногату от переполняющей этих презренных игрушек фальши и лицемерия. Я предлагаю подтолкнуть этих зазнаек на недовольство нашим Творцом, подтолкнуть их на такое никчемное дело, которое только и сможет отвергнуть от них Его сердце! - насмешливо бросил слушающим его ангелам Сатана.
   - Но как мы этого добьемся? - послышался из толпы его сторонников чей-то неуверенный и полный сомнений голос.
   - Не знаю, - честно признался своим сторонникам Сатана, так как только что появившуюся у него эту просто замечательную, по мнению остальных ангелов, мысль, он еще не успел, как следует, обдумать. - Но я вас, братья мои, заверяю, что очень скоро возлюбленный всеми нами Творец своими собственными руками уничтожит эти недостойные Его творения.
   Сатана еще раз, напоследок, окинул своих сторонников пылающим решительным взглядом и, круто развернувшись, удалился.
   Уже достаточно долгое время Сатана скрывался в Райском саду в образе змея, не спуская своих пытливых глаз с Адама и Евы. За это время он успел до того хорошо изучить этих с некоторых пор ненавистных ему игрушек, что уже, наверное, смог бы за них не только думать, но и говорить. Так, например, сегодня, подслушивая их разговор с Творцом, Сатана наперед шептал их ответы Ему, которые Адам и Ева потом, после него, повторяли, как попугаи. Не осталось для него тайною и причина слепой любви Творца к своим забавным игрушкам. Если привыкшие к привольной жизни ангелы не могли и не хотели жертвовать своей свободою во имя Его, то эти презренные игрушки жертвовали во имя Его не только своими желаниями и влечениями плоти, строго блюдя свою целомудренность, но и были безупречными в исполнении любых Его повелений.
   - Бедные, они же в подобном своем похвальном усердии строить между собою отношения согласно наставлениям Творца никогда не узнают до чего желанными и сладостными оказываются для всего живого всевозможные развлечения, - искренне жалел их, размышляя на досуге, заметно подобревший к Адаму и Еве Сатана. - Так стоит ли лишать уставшего за бесконечно праведную жизнь состарившегося Творца его таких милых и забавных игрушек? Пусть они и дальше скрашивают Ему долгие и унылые дни старости....
   Так думал Сатана, размягчаясь в окружающей его райской благодати пригревшись на теплом райском солнышке.
   - Но как бы там ни было, - неизменно добавлял он, вспоминая о своей клятве соратникам по бесчестному делу, - немного поколебать Его слепое доверие к этим никчемным игрушкам не повредит. Пусть Он поймет разницу между нами, Его верными слугами, и этими зазнайками.
   Долго думал и прикидывал Сатана, как бы ему половчее и незаметнее для всевидящего Творца обделать свои делишки, пока не вспомнил о росшем в самом центре Райского сада запретном дереве. Вспомнив, он, тут же отведав его плод, догадался, почему Творец строго-настрого запретил срывать эти плоды своим ангелам.
   - Посмотрим, смогут ли эти никчемные игрушки и дальше блюсти свою целомудренность, попробовав с этого дерева плод, - не без злорадства подумал, уже заранее предвкушая наслаждение от своей скорой победы, Сатана.
   Выждав время, когда Адам оставил свою подружку в одиночестве, обернувшийся змеем Сатана подполз к Еве и, ласкаясь, постарался возбудить в ней сладострастное желание. Еве понравились смущающие ее покой и сладко тревожащие ее тело ласки подползшего к ней змея. И она, начиная с этого времени, с удовольствием бегала к нему на свидание в самые укромные уголки Райского сада. Это была ее первая самая сокровенная от Адама тайна, и она ее, как и всех остальных ее внучек и правнучек, страшно волновала. И даже сам страх, что Адам может обо всем догадаться, доставлял ей огромное удовольствие. Конечно, ей было немного не по себе, что она променяла своего сильного и забавно упрямого Адама, на какого там скользкого до противности змея. Но тот вызывал у нее при встречах пока еще не совсем понятное для нее чувство, что все ее тело, переполняясь страшно ее пугающим сладострастным желанием, трепетало от радостного возбуждения в томительном ожидании еще большего не испытанного еще Евою наслаждения. И она с все большим и большим нетерпением дожидалась очередной встречи с доставляющим ей такое сильное и так желанное ее телом наслаждение змеем. Но мудрый и коварный змей не торопился с осуществлением своей задумки. Он терпеливо дожидался, когда возбужденные с его помощью в Еве чувственные желания не завладеют ею до такой степени, что она уже больше не сможет сопротивляться их властному влечению. И. когда этот момент наступил, Сатана, открыв глаза на возникающие в ее теле чувства, утолил ее желание. Потерявшая при этом не только свой рассудок, но и голову, Ева просто млела и умирала от охватившего ею блаженного удовольствия, но мудрый и осторожный змей не рискнул навлечь на себя гнев Творца, лишив ее целомудренности. Сатана только, посев в ее недалекой головке знание об только что испытанном ею несравненном удовольствии, заставил смотреть на Адама не только, как на ее друга и покровителя, а и как на источник утоления только что познанного Евою желания. Так наша общая прародительница Ева оказалось первой женщиной изменившей своему возлюбленному мужчине. И она была безо всякого на то сомнения первой женщиною, которая наглядно не только показала, но и убедила всех своих внучек и правнучек, что красота и доброта у нас, мужчин, не главное. Ее поступок внушает всем земным женщинам, что им в первую очередь следует обращать особое внимание на мужскую силу, сможем ли мы в течение жизни утолять их похоть и страстные вожделения. Не здесь ли истоки народной мудрости, утверждающей, что любовь зла и, если так уж сильно хочется, то полюбишь и козла.
   - Если даже нашей прародительнице Еве изменять своему собственному мужу было незазорно, то почему мы должны быть ее хуже, - вполне логично рассуждают наши современницы, и редко которая их них не соблазняется испытать тайное женское счастье.
   Пусть женщина будет заранее уверена, что подвернувшийся ей мужчина не годиться, как всегда, ничего не знающему о шалостях своей возлюбленной мужу даже и в подметки, ее, все равно, притягивает к нему, словно магнитом. Тайный грех, несмотря на всю его мерзостную похоть, всегда желанней и сладостней законного, а грех отцов и матерей делает более доступными этому же греху и их детей. Смутивший покой сладострастной Еве змей перестал приползать к ней в часы их встречи. И она, истомившись от напрасных ожиданий утоления своих желаний, бегала по всему Раю, как угорелая, в поисках своего сердечного друга. Но нужного ей змея нигде не было, и тогда она обратила свой пылающий неутоленными страстями взор на своего Адама. Распаленная, как жаркое неукротимое пламя, она льнула к нему и требовала к себе внимания и его ласки, но он, еще совсем не искушенный в любви, не понимал ее желания, не знал, чем и как ему утолить в ней разбушевавшиеся страсти.
   - Бесчувственный чурбан! - орала она, отталкивая его от себя, или набрасываясь на бедного Адама, как разъяренная тигрица.
   Трудно, скажем прямо, очень нелегко давались Адаму первые шаги в совместной жизни с навязанной ему самим Творцом красавицей Евою, но он был вынужден терпеть возле себя ее присутствие. В то время в Раю не было другой Евы. Да, и сам Райский сад тоже был не таким уж и большим, чтобы он смог бы удрать и затаиться в каком-нибудь укромном уголочке от уже начинающих сводить Еву с ума неутоленных страстных вожделений.
   - И кто только поймет, чего Ева от меня хочет? - смущенно бормотал Адам вслух, прячась в густых зарослях кустарника от своей непонятно почему прямо взбесившейся подружки. - То она кроткая и послушная, как голубица, а то, вдруг, до того взбесится, как бы ни с того и ни сего, что по мне лучше встретиться с кровожадным по уверениям ангелов земным зверем, чем с нею. И за что только свалилась на мою бедную голову подобная напасть? Зачем только уверяющий, что безмерно меня любит, Творец создал эту бестию из моего собственного ребра, ума не приложу? Пусть она и народилась из моего ребра, но ее-то творил не я, а Творец, поэтому я и должен, не ропща понапрасну, терпеть ее выходки уже до скончания века....
   Это сейчас мужики поумнели и не сомневаются насчет вызывающих у их жен раздражения причин, а тогда еще бедному Адаму было обо всем этом просто невдомек. Да, и ему тогда, в отличие от нас сейчас, не было никакой возможности спрятаться, или еще чем-нибудь другим развеяться, от старательно согласно врожденной в ней женской непримиримости отравляющей Адаму райскую жизнь Евы. И как бы ему при этом ни казалось, что уж на этот раз он так надежно спрятался от преследующей его Евы, но она, руководствуясь все той же врожденной увлекающей ее к мужскому полу интуицией, с легкостью отыскивала своего Адама в самых, как показывалось ему, укромных уголках Райского сада. Во время одной подобной ее погони за Адамом, выполз ей навстречу все это время не спускающий с нее глаз змей.
   - Ты ли это, мой разлюбезный дружочек!? - вскрикнула всплеснувшая ручками Ева и сквозь посыпавшиеся из ее обезумевших от неутоленных желаний глаз соленые слезы радости заголосила. - И как ты только мог оставить свою бедную и нечастную Еву в одиночестве!? Почему ты, не сказав мне ни одного словечка, так неожиданно оставил свою безмерно любящую тебя Еву!? Чем же я так провинилась перед тобою, мой милый дружочек, что ты решил оборвать со мною все отношения!? Или я не любила тебя и не ласкала!? Или тебе было со мною плохо!?
   Она бросилась к нему в надежде, что змей, как и раньше, тут же приняться утолять распалившиеся в ее теле желания, но этот раз змей, уклонившись от ее объятий, быстро поднялся по стволу запретного дерева и спрятался в его густой кроне.
   - Мой ненаглядный змеюка, почему ты ускользаешь от любящей тебя Евы!? - в недоумении вскрикнула она, заломив над собою от отчаяния свои белые ручки.
   - Не по своему желанию, а по воле нашего возлюбленного Творца я избегаю тебя, Ева, - горестно закачав ей из веток головою, проговорил змей. - Он дознался о наших встречах и запретил мне видеться с тобою....
   - Но как же тогда мне успокаиваться, если мой Адам не желает идти навстречу моим пожеланиям!? - еще пуще залилась слезами изнывающая от неутоленного желания Ева.
   - А ты попробуй угостить своего Адама плодами этого дерева, - тихо шепнул ей на ушко свесившийся с кроны запретного дерева змей.
   - Но это же дерево запретное! - тихо вскрикнула объятая ужасом Ева и прижала к своей груди его змеиную головушку. - Как ты можешь мне такое советовать!? Мой Адам никогда не согласиться откусить от плода с этого дерева хотя бы маленький кусочек....
   - А почему оно запретное? - ехидно поинтересовался змей у Евы.
   - Не знаю, - тихо проговорила вконец растерявшаяся Ева. - Мне как-то было недосуг спросить об этом у Адама. Я просто знала, что это дерево запретное, с самого начала своего сотворения. И меня никогда особенно не волновала не только причина его запрета Творцом, но и даже близко к нему я не приближалась....
   - Это дерево Творец запретил только потому, что его плоды способны помочь тебе, моя разлюбезная голубушка, в беде, - прошептал вкрадчивым голосом Еве на ушко змей. - Постарайся уговорить своего Адама хотя бы немного откусить от плода с этого дерева, и ты уже навсегда забудешь обо всех своих печалях....
   - Нет и нет! Я не стану своего простодушного Адама на подобное непотребство даже уговаривать! Адам никогда не согласиться сделать хоть что-то неугодное его возлюбленному Творцу! - вскричала уже прямо затрясшаяся от ужаса Ева.
   - Тогда я ничем не могу тебе помочь, - зло прошипел змей и, вырвавшись из ее рук, скрылся в кроне запретного дерева, а потом и вовсе уполз куда-то вглубь сада.
   Безутешная Ева прижалась своими горевшими от стыда и досады щечками к стволу запретного дерева и горько разрыдалась.
   - Вот подлая предательница, прикидываясь верной и заботливой моей подружкою, все это время крутила шашни с каким-то скользким до противности змеем, - удрученно шептал спрятавшийся неподалеку Адам. - И чем он только увлек мою ветреную подружку?..
   С болью ощущая, как неведомая ему доселе ревность полоснула своим острым жалом прямо по его сердцу, оставляя глубокий незаживающий рубец, Адам не только не знал, что ему с этим только что им обретенным знанием делать, но и даже как ему следует поступить со своей неверной Евой. Зародившееся в нем глубокое презрение к так низко павшей Еве захлестнула его. И Адам, уже больше не опасаясь ее гнева, вышел из своего укрытия и молча, даже не посмотрев в ее сторону, прошел мимо.
   Испуганно вздрогнувшая Ева протерла свои зареванные глазки и проводила ненавидящим взглядом широкие плечи уходящего Адама. Она еще не была подготовлена к подобному его поведению, а поэтому прямо сейчас ее впервые переполнили до этого ей незнакомые противоречивые чувства. Уже привыкшая считать Адама принадлежавшим только ей одной, Ева сейчас и сама не знала, как ей надобно в этом случае поступить. Она желала ему, считая Адама главным виновником ее сегодняшнего вконец испорченного настроения, всяческих неприятностей, и в тоже время ей не хотелось лишаться его до этого дружеского участия к ней.
   - Я уже потеряла змея, а сейчас теряю и своего Адама, - пронзила ее неприятная догадка, и мгновенно захлестнувшая Еву волна жалости к самой себе переполнила ее никогда не сознающиеся в своей неправоте женские глаза горькими солеными слезами.
   Не оправдывая в подобных случаях современных мужчин, я хотел бы понять и простить нашего общего прародителя Адама. У него, в отличие от большинства из нас, не было иного выбора по причине отсутствия в Раю других женщин, поэтому он совсем недолго злился и дулся на неверную ему Еву. Заскочив за первый скрывающий его куст, он, раздвинув ветки, не отводил от плачущей Евы вовсе не уверенных в своей правоте глаз. Прислонившись к шершавому стволику запретного дерева, Ева вполне искренне плакала навзрыд. Отходчивое сердце Адама при виде страданий своей подружки помимо его желания переполнялось жалостью к своей, пусть и неверной, но такой сейчас неутешной и беззащитной Еве. И он уже больше, чем ее, ругал самого себя.
   - Это только мое бессердечное непонимание желаний моей подружки бросило мою голубушку в лапы противного змея, - укорял он самого себя, а скупые слезы жалости к своей вполне искренне горюющей Еве обжигали его уже пылающие не от негодования, а от смущения и сожаления, щеки.
   Не знающая, что ей сейчас делать с переполняющими ее бедное сердечко страстными желаниями, Ева плакала и голосила все сильнее и сильнее. Вконец разочарованная не только показывающимся ей сейчас своим просто никчемным существованием, но и в окружающей ее Райской благодати, Ева обессилено опустилась по стволу запретного дерева вниз. И все это время наблюдавший за ней Адам решился. Подойдя к ней, он ласково погладил по ее поникшей головке. Поняв, что упорство Адама сломлено, что он все ей прощает, вздохнувшая с облегчением Ева, прильнула к его широкой волосатой груди и начала ее орошать своими уже притворными женскими слезами.
   - Ну, ладно, успокойся, - не без труда выдавил из себя Адам. - Я тебе все прощаю....
   - Правда! - вскрикнула обрадованная Ева и, обняв простодушного Адама за шею, страстно поцеловала в его подрагивающие от жалости к ней губы.
   Ощущающий самого себя просто чудовищем Адам не стал сопротивляться ее ласкам. Воспользовавшаяся его покорностью Ева не только увлекла его за собою на землю, но и попыталась, дорвавшись до сильного мужского тела, унять не дающие ей покоя страстные вожделения неистовыми ласками и поцелуями. Однако, наперекор ожиданиям, эти страстные ее вожделения не только не утихали, но и уже начали доводить ее, бедную, до умопомрачения. Сгорающая от переполняющих ее неутоленных близостью с мужским телом страстных вожделений Ева хорошо осознавала всю бесполезность подталкивать Адама именно к тому, что было строго-настрого запрещено Творцом. Поэтому она еще долгое время отчаянно сопротивлялась уже начавшим сводить ее с ума своим похотливым вожделениям, но они наперекор ожиданиям Евы не утихали, а с каждых очередным мгновением делались все сильнее и несноснее. И ей поневоле пришлось попытаться склонить Адама к нарушению их невинности. Но Адам, к ее немалому огорчению, не поддался на ее ухищрения, а с негодованием, оттолкнув Еву от себя, ушел. Ушел от неуспокоенной его любовью Евы и даже ни разу не обернулся в ее сторону. А она так ждала от него хотя бы этого ничего для него не значащего знака внимания. Ева хотела быть уверенной, что у нее еще будет множество попыток, чтобы, в конце концов, добиться от своего бесчувственного Адама желаемого. Но он уходил, не оставляя у нее хотя бы малюсенькой надежды, что эти попытки у нее еще будут, что ее Адам и дальше будет с нею встречаться. Переполняющая ее досада и раздражение подтолкнула глубоко уязвленную Еву произнести слова самой страшной женской клятвы, что уже больше она не будет обращать на этого неблагодарного и нечувствительного к ее ласкам Адама никакого внимания. Но это была всего лишь минутная слабость. У нее, как и у Адама, не было в то время другого выбора. В особенности после того, как нарушивший покой коварный змей отверг ее любовь. Она, как и любая на ее месте наша современная женщина, сдаваться не собиралась. И на этот раз у нее уже было грозное оружие. Первая ее размолвка с Адамом многому ее научила. Она уже знала, что, действуя напрямую, она ничего не добьется от своего простодушно упрямого Адама, и поэтому, призвав на помощь все свое врожденное женское притворство и коварство, быстро осушила свои глазки и побежала за уходящим Адамом. Нагнав своего неуступчивого дружка, она, не показывая даже и вида, что обиделась на него, заговорила о вечных и не переходящих истинах, о которых так любил рассуждать с нею Адам, и в чем он считал самого себя непревзойденным знатоком. Согласно поддакивая его разглагольствованию даже и тогда, когда она вовсе не было с ним согласна, Ева очень скоро добилась от него прежнего к себе расположения и доверия. А потом она добилась от усыпленного ее покладистостью Адама именно того, что до сих пор бережно хранят в своей памяти благодарные ей за это правнучки. Ева доказала всем, что она была уже и тогда самою настоящею в полном смысле этого слова женщиною, так как сумела своими неотразимыми для нас мужчин женскими чарами сделать просто невозможное. Она заставила Адама откусить от плода запретного дерева. И он, распалившись неутолимым желанием плоти, не только лишил ее невинности, но и зародил в ее чреве первого в человеческой истории ребенка.
   Последствия нарушения запрета Творца не заставили себя долго ждать. И Адам вместе со своей соблазнительницею оказался на земле, где их поджидали свергнутые с небес на землю Сатана и его приспешники. Произошло просто невероятное, хотя, если отнестись к этому, безо всякого сомнения, горестному для людей событию без особого пристрастия и логически его осмыслить, то можно и признать, что все это было запрограммировано в самом начале сотворение Адама. Гордый и свободолюбивый дух победила его собственная телесная оболочка. Желания смертного тела оказались намного сильнее духовных устремлений овладевшего им духа. И как в наказание за то, что гордый свободолюбивый дух, пусть и посредством побуждений самого Творца, осмелился принять на себя несвойственную ему телесную оболочку, совершенный грех ложился не только на смертное тело, но и по большей своей части на сам бессмертный дух. Еще совсем недавно гордившийся своей безукоризненной чистотою и до хрустально блеска прозрачностью дух из действительного мира, после пребывания в своей телесной оболочке, постепенно покрываясь корочкой брони греха, со временем делался мутным и непрозрачным. Пусть это потемнение поначалу не показывалось духу трагичным, но с началом утраты своей прозрачности ему с каждым очередным разом становилось все труднее и труднее влиять на подвластное ему тело. А само тело, которое всегда относится к вселившемуся в него духу с предвзятостью, ликовало и праздновало свою неоспоримую в этой извечной борьбе победу. Оно, испытав неудержимо влекущее к себе блаженство от наслаждения совершаемым грехом, предавалось ему уже безо всякой оглядки на свою все меньше и меньше влияющую на него душу. Раскрепостившись от, как было до греха, безусловного владычества души, тело уже, не желая прислушиваться к нестерпимым предостережениям вселившего в него духа, начало издеваться над своею душою, распаляясь все больше и все сильнее яростным нетерпеливым зовом к так всегда сладкому и желанному для него греху. Только и поэтому зародившийся вместе с приходом на землю человека Великий грех рос, как на дрожжах, переполняя поддавшееся ему человеческое тело все новыми и все больше приятными для нас по своим сладостным ощущениям соблазнами. А намертво плененный дух, задыхаясь от просто омерзительной вони сладострастной похоти, уже ничего не мог поделать со своим телом и только все больше темнел от горя и тоски по уже недоступному для него своему прежнему свободному и не зависимому ни от кого и ни от чего существованию. Отголоски этой первоначальной человеческой трагедии долетели и до действительного мира. И многие, более осторожные и благоразумные, духи отпорхнули, как можно дальше, от этого ужасающего их очага разврата. Но самые нетерпеливые и уверенные, что именно с ними-то подобного несчастья произойти просто не может, не думая ни о чем, охотно наполняли собою меленькие тела рождающихся у Адама и Евы детей.
   О! И как же они жестоко ошибались! Осмыслив не знающие божьей благодати тела их маленьких детей, они тут же попадали в их полную зависимость. И от их былой уверенности в себе через каких-то там десять-пятнадцать лет уже не оставалось и следа. Они превратились в безгласные придатки своих всемогущих и возомнивших о себе, что только они одни являются все определяющей основой для человека, тел. В то время как сами тела были всего лишь только оболочкою для поначалу бесформенного комка или уже начинающей принимать форму овладевшего тела мыслящей бессмерной материи. Но не долго торжествовали смертные тела свою победу и кичились своим могуществом. Земной климат, в отличие от благодатно влияющего на человеческие тела небесного климата и делающего их практически бессмертными, быстро разрушал тленные тела. И они, умирая от воздействия окружающей их агрессивной среды, были вынуждены отпускать на волю заключенные в них духи. Первым отошел в иной мир, подорвав уверенность не только своего тела в бессмертии, но и тела своей жены и детей, Адам, а вслед за ним отошел в действительный мир и дух Евы. Их обугленные до зеркального блеска от непрерывного грехопадения своих бывших тел души мрачными ужасными пугалами носились по действительному миру, отпугивая от себя всех еще не прикоснувшихся с грехом духов. С ними никто не желал общаться. И они, умирая от тоскливого одиночества, очень часто проникали в земной мир, чтобы внушить своим детям и внукам, что недостойно жить в грехе, что надо больше думать о своей бессмертной душе, чем о своем смертном теле. Но разве рожденные в грехе дети и внуки могли услышать и понять их увещевания. Совсем наоборот, они, уже зная о своей недолговечности, торопились, изо всех своих сил стараясь, как можно больше, насладиться сладостным для их смертных тел грехом.
   Время шло и переданные детям Адамом и Евой знания о своем происхождении со сменой одного поколения другим потихонечку забывались. Если считать годами - то слишком долго, а если считать тысячелетиями - то очень скоро, наступила на земле и такое время, когда нарождающиеся младенцы, с недоумением осматриваясь на не всегда гостеприимно встречающей их земле, уже перестали знать, что способствовало их рождению и почему человек со временем стареет и умирает. Незнание непременно порождает у всех ужас перед неминуемой смертью и боязнь ее, как чумы. Зарождающийся в человеческих сердцах способный противостоять неуемным желаниям тел страх, помог потомкам Адама и Евы ощутить внутри себя свои души, а заключенный в смертных телах бессмертный дух, наконец-то, получил очень сильное средства для воздействия на свое непокорное тело. Постоянно множившиеся в действительном мире потемневшие в земном грехе человеческие души не могли не обеспокоить сохраняющих свою чистоту и первоначальную прозрачность духов. И от их скучающей хандры и разочарований в своем бесконечном унылом существовании не осталось и следа.
   Так благодаря минутному капризу Творца в действительном мире было раз и навсегда покончено с унынием и разочарованностью. Остающиеся в своей первоначальной чистоте духи задумались, как им оградить самих себя от земного греха. А во время, когда потемневшие человеческие души терзались проблемами своего очищения, сами живущие не земле люди пыжились в бесконечных и заведомо безнадежных потугах разрешить возникающие перед ними от своей неправедной жизни непростые проблемы. Вот и вся история возникновения изначально задуманной Творцом гармонии, когда все населяющие и землю, и действительный мир мыслящие существа осмысливали свое существование единой благой целью: сделать жизнь на земле достойной гордого свободолюбивого духа. Без решения этой проблемы действительному миру никогда не очиститься от проникающего в него вместе с потемневшими душами земного греха и никогда населяющим его духам не испытать свое прежнее покойное и привольное существование. Порожденный смертной плотью человека Великий грех крепко-накрепко связал неразрывными путами наши миры, и все наши проблемы сделались общими для обоих наших миров.
   Совсем не стоящее это дело задумываться о жизни и смерти человека. Человек самое упрямое и неблагодарное животное на земле. Если в его чаще всего неразумную голову случайно закрадется хоть какая-нибудь даже не стоящая скорлупы съеденного яйца мысль, то он уже не отпустит ее от себя. Он будет ее измочаливать в себе до тех пор, пока не наполнит ее своими заведомо ложными измышлениями. А то, что еще намного хуже, пока окончательно не запутает все для осмелившихся попытаться найти хоть какой-нибудь смысл в его пустословных изречениях других людей так, что им, бедным, уже будет вовек не разобраться в его разглагольствованиях. В лучшем случае его соображения по этому поводу будут выражать по своей сути только полное незнание осмысливаемого им вопроса и его несомненное невежество в таком сложном неподдающимся осмыслению понятию, как человеческая земная жизнь. Сколько живет на земле человек - столько времени он уже пытается не то, чтобы понять, но хотя бы осмыслить, проживаемую им жизнь. Но она всегда, как и раньше, показываясь или совершенно пустой и бессмысленной, или бесконечно сложной в своей донельзя запутанной загадочности, все не открывает ему тщательно скрываемой за семью печатями и замками всю свою притягательную силу и неповторимость тайны.
   Все те же старые, как и весь этот мир, размышления о жизни и смерти человека привели меня на могилу поразившего мое воображение еще при своей жизни старика. Там я и встретился с его пришедшим навестить могилу своего покойного отца сыном.
   - Антон Иванович, сниться ли вам, хотя бы изредка, ваш покойный батюшка? - спросил я у него, после того, как мы с ним обменялись крепкими рукопожатиями.
   - Я встречаюсь с ним во снах намного чаще, чем мы виделись при его жизни, - с легким оттенком сожаления проговорил Антон.
   - И вы уверены, что во снах вы встречаетесь именно со своим батюшкою, а не с принявшим его облик покушающимся на вашу душу дьяволом? - не удержался я, чтобы не напомнить ему о взглядах на человеческие сны церковников.
   - Я нисколько не сомневаюсь, что во снах встречаюсь именно со своим умершим батюшкою, - без тени сомнения подтвердил свои слова Антон. - Уверен, что, если бы во снах снился не мой отец, то я тут же об этом обмане догадался. К тому же содержание наших во сне разговоров на поверку выходит самой настоящею правдою.... Да, и я сам, встречаясь во снах со своим батюшкою, ясно ощущаю всю его ко мне любовь и желание мне только одного добра. Чего-чего, а вот этого при общении с дьяволом я не ощущал бы никогда.
   - Но и смущающий человека дьявол тоже вполне способен говорить и рассказывать во сне одну только правду? - попытался я немного поколебать уверенность Антона. - Пусть и до определенного обозначенного им для себя времени....
   - Дьявол способен знать только то, что уже было, а не то, что еще не произошло. Об этом он может только предполагать, - перебил меня недовольный моим возражением Антон и рассказал в подтверждение своей правоты один из не вызывающих у него никаких сомнений своих правдивых снов.
   Негромкий нетерпеливый стук в оконное стекло комнаты, в которой, укутавшись с головою в теплое ватное одеяло, тихо похрапывал Антон, разбудил его среди ночи.
   - Кому в такое позднее время вздумалось стучать мне в окошко? - недовольно буркнул Антон, но стучащий даже и не подумал отзываться, а только застучал еще громче и требовательнее. - Нет, мне от этого позднего гостя, пожалуй, так просто не избавиться, - угрюмо буркнул с трудом раскрывающий свои слипающиеся веки Антон и сполз с постели.
   Воцарившаяся в комнате ночная прохлада тут же защекотала по нагретому под одеялом телу Антона. И он, неприятно поеживаясь, сунул ноги в мягкие тапочки и неторопливо зашлепал по полу к окошку.
   - Но как поздний гость может стучать мне в окошко на пятом этаже, тем более что в моей квартире нет балкона? - неожиданно промелькнуло во все еще сонной голове Антона.
   И он, уже не зная, что ему думать о потревожившем его стуке в окно, остановился и начал прислушиваться к долетающим в его квартиру снаружи звукам, но все была тихо.
   - По всей видимости, мне этот стук в окно просто приснился, - подумал отодвинувший штору и посмотревший в окно Антон.
   За оконным стеклом никого не было видно, а на улице, как и всегда, тускло поблескивали в скудном ночном освещении фонари. Немного успокоенный Антон, чтобы уже окончательно развеять все свои сомнения, раскрыл окно настежь и, выглянув наружу, внимательно осмотрев видимую часть улицы. За окном, как он и предполагал, все было тихо и покойно, но его насторожившиеся уши все же уловили какой-то еле слышный похожий на шипение змеи звук. Не имея возможности определить самостоятельно, кто это в такую позднюю пору шипит, он, высунувшись из окна еще больше, окинул внимательным взглядом пустынную улицу, но на ней, как и полагается в ночное время, никого не было. Она, как бы посмеиваясь над ним, выглядела до того пустынной и безмятежной, что продолжающий ее внимательно осматривать Антон не увидел снаружи ничего способного испускать из себя такие непонятно почему тревожащие его шипящие звуки.
   - Что же это такое, в конце концов, может быть? - смущенно пробормотал недоумевающий Антон.
   Не зная истинного происхождения этого странного звука, он не мог определить для себя, а какую угрозу может предоставлять для него этот шипящий звук. Но в том, что этот звук направлен против него лично, Антон неизвестно почему не сомневался. Обеспокоенный неприятным предчувствием приближающейся опасности Антон, облокотившись на подоконник, окинул изучающим взглядом соседние дома, но и на них он не только не увидел, но и не заметил, ничего подозрительного. А тем временем слышимый им звук становился все явственнее и ближе, но, как бы не настораживал свои уши Антон, он никак не мог определить, с какой именно стороны этот шипящий звук приближается. И вот этот пугающий Антона звук уже зашипел совсем от него близко. Спохватившийся Антон отскочил от окна, но закрыть его не успел. Ворвавшийся через окно в комнату вихрь тут же закрутил его в своей бешеной круговерти и, с легкостью приподняв не знающего, что он еще может предпринять для своего спасения, Антона над полом. А потом, вылетев через окно наружу, стремительно понесся вместе с ним по тусклому от заполонивших черных уродливых туч небосклону.
   - Люди! Помогите мне! - кричал насмерть перепугавшийся Антон, но кто его мог услышать в такое позднее время и с такой просто немыслимой высоты.
   Антон в отчаянии задергал ногами и замахал руками, пытаясь выскочить из закружившего его вихря, но увлекшийся в своем непременном намерении сотворить с Антоном все, что им было задумано, вихрь кружил все сильнее и сильнее. И этот уже становящийся просто нестерпимым вой вихря не только заглушал крики Антона, но и позволял вихрю еще быстрее и стремительнее нестись в выбранном им заранее направлении. Непрестанно вращающийся и кувыркающийся с ног на голову и с головы на ноги внутри несшего его вихря Антон видел то нахмуренные облака с небольшими просветами звездного неба в местах их разрыва, а то тревожно гудевший под ним лес и тускло освещенные фонарями мелькающие под ним города и села.
   - Как же мне потом будет возвращаться домой в одном нижнем белье и без денег? - с облегчением ощущая, как сила несшего его вихря, потихонечку ослабевает, забеспокоился Антон.
   Устроившись на одном уже начавшем вращаться намного медленней внутренних колец вихря, Антон до рези в глазах всматривался в проплывающуюся под ним местность и не видел в ней ничего знакомого или напоминающему ему об уже прожитой жизни. Потихонечку усмиряющий свою прыть вихрь летел с каждым очередным мгновением все медленней и медленней, а, вскоре, вовсе завис над каким-то кладбищем.
   - И зачем этому вихрю понадобилось нести меня на это ни о чем мне не напоминающее кладбище? - со злостью проговорил вслух Антон и попытался спрыгнуть с не отпускающего его от себя вихря на землю.
   Но не тут-то было. Вихрь, как оказалось, не очень-то торопился расставаться с Антоном. Он, потихонечку опускаясь над кладбищем все ниже и ниже, на любую попытку пленника вырваться из его крепких объятий начинал вращаться до того сильно, что Антон уже надолго забывал о своем желании освободиться от его навязчивой опеки.
   - Подожду, когда уже до чертиков мне надоевший этот странный вихрь опустится на кладбище. На земле мне будет намного сподручнее от этого приставшего ко мне, как репей, вихря избавиться, - подумал про себя, после очередной неудачной попытки соскочить с вихря, с трудом успокаивающий свое участившееся дыхание Антон, но его задумке не было суждено сбыться.
   Словно догадавшийся о намерении Антона вихрь, зависнув на нужной ему высоте над могильными холмиками, не стал дожидаться, когда тот начнет пытаться с него спрыгнуть. А сам, несмотря на то, что Антон все еще его не провоцировал на подобные действия, до того быстро закружил, что у пленника даже не возникала мысли о возможности от него избавиться. И на этот раз он уже не останавливался до тех пор, пока не закружил Антона до беспамятства.
   - И долго ли еще этот непонятно почему напавший на меня вихрь будет надо мною издеваться? - со злостью буркнул вслух очнувшийся Антон.
   К этому времени притихший вихрь уже висел над могильными холмиками кладбища не выше трех-четырех метров. И пришедший в сознание Антон, ухватившись за верхние воздушные струи, только намерился прыгнуть на землю, но, увидев прямо под вихрем сбитый из необструганных досок стол, за которым молча сидели показавшиеся Антону очень даже странные люди, передумал.
   - И кому только понадобилось организовать ночное сборище своих друзей и знакомых прямо на кладбище? Разве порядочные люди могут нарушать уединение и покой похороненных на этом кладбище умерших людей? - с неприязнью подумал об этих невозмутимо сидящих за столом людях Антон.
   Однако, как бы было неприятно видеть этих собравшихся ночью на кладбище людей, Антон хорошо осознавал, что вихрь принес его сюда вовсе не для того, чтобы он молчаливо осудил этих устроивших свое ночное сборище на кладбище людей. Только поэтому, а не по какой-нибудь еще другой причине, он, страстно желая, как можно скорее, закончить это не очень-то приятное ему приключение, начал внимательно вглядываться в пасмурные лица ночных гуляк. По их застывшим в мертвой неподвижности с плотно прикрытыми веками спокойным и бесстрастным лицам он понял, что это было необычное сборище. Странно и немного жутковато было Антону видеть собравшихся ночью на кладбище мужчин и женщин, которые сидели с опущенными на колени руками в насторожено прислушивающихся позах, словно они вели между собою понятный только им одним немой разговор. Увидев во главе стола своего покойного батюшку, Антону уже не надо было объяснять, для чего и почему было собрано подобное сборище. Одет его покойный батюшка был в тот самый темный костюм, в котором его и похоронили, а рядом с ним сидела такая же, как и он, молчаливо сосредоточенная женщина.
   Нет и не должно быть места живому человеку там, где застыли в своей немой беседе мертвые люди! Даже сама мысль о возможном присутствии на таком до жути скорбном и тоскливом сборище должна вызывать у нас морозящую дрожь и нестерпимое онемение в крови. Но увидевший своего умершего батюшку Антон уже больше ни о чем, кроме него, не думал и никого не замечал. Он тут же, ни на мгновения не задумываясь, что охватившее его желание оказаться возле своего умершего отца может привести его к нежелательным последствиям, забрался на самый верхний виток снова завращавшегося вихря. И только намерился спрыгнуть с него на землю, чтобы, подбежав к отцу, попытаться разбудить от пугающей Антона его мертвой неподвижности, но внезапно оживившийся вихрь не позволил ему это сделать. С сердитым недовольным шипением он вознесся под самые небеса и еще долго носил его по поднебесью, пока Антон не проснулся в своей комнате на собственной кровати.
   - Спасибо тебе, батюшка, что ты не только пригласил сына на своей праздник, но и познакомил меня со всеми своими друзьями, - тихо прошептал еще не совсем проснувшийся Антон и помянул своего не забывающего о нем батюшку в короткой молитве.
   - Ну, и чем вы можете доказать мне правдивость вашего сна? - все еще не видя в его сне ничего необычного, спросил я у замолчавшего Антона.
   - Доказать, - не совсем понимая смысла сказанных мною слов, повторил Антон, а потом, по всей видимости, о чем-то вспомнив, махнул рукою в сторону соседнего памятника. - Доказательства правдивости моего сна на нем....
   Я подошел к покрытому мраморной крошкою памятнику и прочитал на нем фамилию, имя и отчество похороненной в этом месте женщины.
   - Но это еще ничего не объясняет, - заметил я вопросительно посмотревшему на меня Антону. - Вы увидели этот памятник во время похорон вашего отца.... Поэтому эта умершая женщина и приснилась вам в том сне....
   - Все дело в том, что когда хоронили моего отца, этого памятника еще не было и в помине, - с извиняющей меня немного насмешливой улыбкою объяснил мне Антон.
   Я сравнил даты смерти на обоих памятниках и уже больше не сомневался, что его рассказанный мне сон был истинно правдивым.
   - Вы смогли доказать мне свою правоту, Антон, - тихо проговорил я, и мы, дружески попрощавшись, разошлись в разные стороны.
   Я медленно шел по протоптанным между могильных холмиков тропинкам и, с тоскою посматривая по сторонам, думал о жизни и смерти людей и не мог понять, зачем и во имя чего человек рождается на земле. Среди нас бытует мнение, что человек рождается на земле для обретения своего земного счастья. А многие ли из нас находят на земле это свое счастье? Сможет ли ощутить в самом себе счастье человек, которому удалось под конец своей жизни накопить горы несметных сокровищ, но так ясно понявший в преддверии своего смертного часа, что все это не более чем тлен? Так стоит ли это его горькое счастье стольких лет лишений и невзгод? Я совсем в этом не уверен.... Мне могут возразить, что счастье добывают в борьбе и преодолении возникающих на жизненном пути у человека препятствий. Но, если счастье в борьбе, то это значит, что для достижения своего собственного счастья надо вначале ограничить или обделить этим же счастьем других, что счастье человека достигается только после унижения или уничтожение других людей. Я не могу согласиться и с этим утверждением. Мне могут сказать, что счастье человека в его прожитой праведной жизни. Но, чтобы прожить праведную жизнь, придется жить за редким исключением в постоянной нищете, в голоде и холоде, в окружении черствых непонимающих тебя людей. Так нужно ли оно родившемуся во имя такого счастья на земле человеку? По-моему, так ему уж лучше и вовсе не рождаться. Так, где же оно - это человеческое счастье, во имя которого человек рождается на нашем белом свете? Может оно у всех на виду, а мы, рожденные зрячими, все свою жизнь промаемся, как слепые котята, так его не увидев? Так, кто же поможет нам раскрыть глаза на свое собственное счастье и указать, где именно оно находится? А пока человек, пострадав и промучившись непонятно за что и зачем всю свою жизнь, уходит из жизни неудовлетворенным, оставляя так же мучиться и страдать своих ни в чем не повинных детей. И, если рассуждать о жизни и смерти человека именно с такой точки зрения, то его рождение на земле есть Великое зло, а его смерть - Великое для него благо. Потому что смерть - это его освобождение от земных страданий. А, если смерть благо, то оправдан ли страх человека перед своей смертью? Если судить обо всем этом по нашим рассуждениям, то никакого страха человек перед своей смертью не должен испытывать и, в особенности, если он всю свою жизнь жил честно и достойно. Боится смерти только душа бессовестного, нечистого на руку подлого человека. Боится смерти только его уже предчувствующая свои мытарства и страдания в аду обугленная от нескончаемых во время жизни на земле грехопадений душа.
   Так уж изначально заведено в этом мире, что, если наслаждается тело человека, то страдает его душа, а, если в течение земной жизни будет страдать его тело, то потом, уже находясь в действительном мире, будет блаженствовать в окружающей ее неге его душа. По-другому мы еще жить не научились. Но я почему-то не сомневаюсь, что только тогда, когда человек будет полностью избавлен от вовсе необходимых страданий тела и души, только тогда он будет по-настоящему счастлив и обретет для себя долгожданный покой. Только сам человек виновен в собственных страданиях на земле, и никто больше. И когда все люди это поймут, только и тогда они уже смогут рождаться на земле, действительно, для обретения своего собственного счастья. А пока проживающие на земле люди бояться своей смерти, как огня. И, как показывает нам наша жизнь, для этого своего страха у людей достаточно оснований. Но все же, что же это, в конце концов, такое - человеческая смерть!? Обо всем этом лучше не скажешь, чем уже сказал накопленный за многие столетия богатый в этой области знаний бесценный опыт человечества. И раз так, то нам уже больше не следует даже пытаться высказывать по этому поводу свои спорные соображения, а сразу же обратимся к, так называемому, первоисточнику. То есть, обратимся к тому, что говорит и утверждает о смерти человека наш народ и наша христианская церковь.
   Смерть для истинного христианина - есть конец его земных странствий и его переход в истинное отечество, в действительную жизнь. Смерть вводит всех проживающих на земле людей в дом отца, в покой, где уже никогда не будет ни плача, ни воплей, ни болезней и ни смерти. Смерть это его второе рождение - рождение для жизни истинной и вечной. Смерть - это момент разлучения души с телом, когда жизнь человека переходит из жизни телесной в жизнь духовную, из жизни временной в вечную жизнь. Трудно не согласиться с подобными утверждениями и, как видите, они почти не находятся в противоречии с моими рассуждениями о человеческой смерти. Почти, потому что я не думаю, что душа, особенно душа грешника, обретет для себя покой в загробном мире. И я не верю, что душа сможет полностью очиститься от помутнения, даже пройдя через все испытания семи страшных до морозящего ужаса кругов ада. Получить обратно свою прежнюю хрустальную прозрачность человеческая душа сможет, только родившись повторно на земле, а адские страдания всего лишь укрепляют ее ослабленный в условиях жизни на земле дух и размягчают на ней прочную броню из образовавшейся во время земной жизни корочки из душевной черствости. То есть, я верю в переселение душ, а это уже христианская церковь категорически отрицает. А во всем остальном между моими рассуждениями и ее утверждениями нет и не должно быть никакого разногласия. Поэтому я на некоторое время с вашего, дорогие мои друзья и критики, разрешения воспользуюсь накопленными в ней и в нашем славянском народе знаниями.
   Из воззрений христианской церкви я в первую очередь принимаю подтверждение моей мысли, что Смерть сотворил не Бог, что она следствие порожденного нами же на земле Великого греха. А в воскрешении Христа и в явлениях усопших святых и душ умерших людей, на которых церковь основывает свои доказательства загробной жизни, я нахожу подтверждение существования нашего действительного мира. А загробный ли он мир или действительный - какая, собственно говоря, разница. Что в лоб, что по лбу - больно от этого, все равно, меньше не будет. Я глубоко верю в единого по всей земле Бога, а множество всевозможных на земле религий объясняю множеством посылаемых им на землю своих пророков. Бог не мог не учитывать, что живущие на земле люди разные, и что для каждой группы людей требуется особый подход и особые средства убеждения, что в этом благом деле требуется учитывать их прежние верования, их традиции и их взгляды на свою жизнь. В противном случае его посланцы не нашли бы требуемого оклика в людских сердцах, а предлагаемые продолжающим жить на земле людям Его заповеди были бы не только осмеяны, но и очень скоро преданы забвению. Я, при этом, не сомневаюсь даже ни на иоту, что этот наш Общий бог не позабыл нас и не отвернулся от нас в ответ на нашу зачастую неблагодарность к Его посланцам. Я уверен, что мы еще дождемся от него такого посланца, который научит и поможет нам правильно и по-божески обустроить свою дальнейшую жизнь.
   Смерть по своему значению и по своим последствиям самое главное и самое значительное событие в жизни каждого человека. Смерть сравни осени, когда убирается богатый или скудный посаженный животворной весною урожай. Живой человек не должен думать о своей смерти. Она приходит к нему сама и в свой срок, но готовиться к своей смерти человек обязан, начиная с первого дня своего рождения на земле. И в любую минуту он должен будет готов встретить ее достойно и в полной своей готовности, потому что смерть неумолимо, от нее нельзя откупиться, потому что от нее нигде не спрячешься и никуда не убежишь. Умерший неподготовленный к смерти человек приносит немало неурядиц и беспокойств родным и близким людям.
   Человек постоянно пристально вглядывается в свою собственную смерть, и он за время своего долгого существования научился не только ощущать в себе ее приближение по ряду характерных для ее прихода признаков, но и выработал собственное мнение о своей смерти. Каждому из нас в конце жизни приходит встреча со своей, а не с чужой, смертью, которая по нашему глубокому убеждению должна быть такой же, как и прожитая нами жизнь. Если человек прожил хорошую, по мнению всех его окружающих людей, жизнь, то в свои предсмертные мгновения он, обычно, ободряется и проводит это время в разговорах о своем последнем пожелании своим родным и близким ему людям. Подобным образом, как привык считать славянский народ, умирают только одни праведники. А вот с теми, кому не удалось прожить свою жизнь согласно оставленным нашим Творцом заповедям, их предсмертное время проходит совсем по-иному. Они никогда не умирают, так называемой, легкой смертью. Но это еще ничего не значит по сравнению со смертями Великих грешников, которых отвергает даже сама породившая их земля и наотрез отказывается принимать их грешные тела в свое лоно. Они умирают в страшных мучениях и так, что их потом или нельзя похоронить совсем, или сделать это уже будет слишком затруднительно для их родственников. Когда умирают великие грешники, то их тела, обычно, невозможно отыскать их родным для захоронения. Они или заживо сгорают в огне, или их тела тут же съедают дикие звери. Так, например, ведьмы и все остальные пособники нечисти ревут перед своей смертью не своими голосами не мене трех суток. Если начать читать над умершей ведьмою псалтырь, то ее тело перед каждым началом очередного псалма станет вздрагивать, словно его кто-то снизу подбрасывает. Когда у умершего человека не закрываются глаза, то славяне даже не сомневаются, что покойник еще не полностью насытился жизнью, и смерть застала его врасплох.
   Смерть в представлении народа - это старая костлявая женщина с косою и другими необходимыми ей инструментами для умерщвления людей. В зависимости от смертельного заболевания человека смерть и убивает отличающимися друг от друга способами. Так, например, умирающего вследствие характеризующегося колотьем заболевания смерть прокалывает его шилом, если человек перед смертью страдает от головных болей, то подоспевшая к нему смерть умерщвляет его ударом по голове молотка. А так обычно подоспевшая смерть вначале отрубает секирою умирающему человеку ноги, потом руки, перерубив при этом их по суставам уже совсем другим инструментом, а в самом конце она снова секирою отсекает человеку голову и отравляет ее быстродействующим ядом. И только после отравления смертью головы человека его душа получает возможность оставить его тело. Ибо только тогда, когда душа отделяется от тела человека, он считается окончательно умершим. Вполне понятно, что все эти действия смерти никто из живых людей не только не видит, но и их последствия не имеют своего видимого отражения для человеческого глаза. Хотя согласно утверждению, что в любых правилах возможны исключения, кое-кто из людей обладает способностью видеть и наблюдать всю эту процедуру. Такие люди, навещая тяжело заболевшего человека, по одному только месторасположению подступающей к нему смерти узнают, есть ли у него возможность выздороветь и остаться в живых. Если смерть еще не уверена, что ей будет позволено умертвить какого-нибудь конкретного человека, то она останавливается в его ногах, ну, а, если такие права у нее уже есть, то она в ожидании своего часа уже стоит возле его головы.
   Совсем недаром говорят, что сон - это ни что иное, как зеркало души человека. И душа, уже заранее предчувствуя приход смерти к своему хозяину, всегда старается предупредить об этом человека в его снах. Снящиеся сны у каждого человека в зависимости от того, как он ощущает самого себя в данное время, в каких именно условиях он сейчас проживает, разные и порою имеют для разных людей неодинаковые последствия. Но, несмотря на их непохожесть и несомненное различие, человечество за свою многовековую историю уже успела выработать для каждого из нас некоторые общие подсказки, которые помогают всем нам с большей достоверностью разгадывать приснившиеся сны. Так, к примеру, если человек во сне увидит выпавший у него зуб, то он уже не сомневается, что кто-то из его родственников и знакомых людей непременно скоро умрет. Ну, а если зуб во сне выпадает с болью и кровью, то уже умрет кто-то из его родных и его смерть будет непременно тяжелая. Увидеть во сне самого себя в зеркале обозначает для несчастного человека его скорую собственную смерть. Если человек во сне начнет тонуть в грязной мутной воде, то он не сомневается, что очень скоро смертельно заболеет.
   Но сон есть сон, и у человека, кроме уверенности, что приснившиеся ему с субботы на воскресение и с вечера до полуночи сны никогда не сбываются, есть еще и немало других возможностей отвести от себя навеивающую снами на него беду. Так, например, если приснившиеся ему неблагоприятные сны рассказывать каждому встречному и поперечному, то эти сны уже никогда не сбудутся. Только поэтому человек редко расстраивается из-за вещающих ему скорую беду снов.
   Его больше волнуют и беспокоят другие уже неоспоримо роковые страшные предзнаменования нежелательной смерти. Если в отворенное настежь окно залетит ласточка, или какая-нибудь другая птичка врежется в окошко один или не сколько раз, если беспричинно заревет скотина, или завоет, подняв морду кверху, собака, если над домом прокричит филин, или, усевшись на крышу, дома прокаркает ворона. Да, и мало ли во что еще может уверовать суеверный славянин, опасающийся пуще огня скорого прихода к нему беспощадной смерти. Пусть приснившиеся им сны или страшные предзнаменования чаще всего не сбываются, но одно то, что они пробили для них оглушительным колоколом, тут же не только испортит им всем настроение, но и погружают в траур их дома. Все проживающие в этих домах люди уже начинают внимательно всматриваться друг в друга и с тревогой поджидать скорой смерти одного из них. Пугает людей и запевшая петухом курица. Славяне всегда стараются подобного пения от курицы не только не слушать, но и не позволять себе творить условия, при которых она начинает петь петухом. Если, несмотря ни на что, курица все-таки пропела эту запретную для нее мелодию, то тут же начинают принимать по отношению к ней самые действенные меры, чтобы отвести от своего дома накарканную беду. Для этого достаточно начать мерить ею от противоположной стены к порогу. Если на пороге окажется голова курицы, то ее тут же отрубают, а если на пороге окажется хвост курицы, отрубит и ее хвост.
   Смерть небольшая охотница к перемене мест. Если в каком-нибудь доме за год будет два покойника, то уже никто из соседей не сомневается, что в этом же доме в этом году будет и третий покойник. О скорой смерти своих родных люди гадают на Пасху, раздавая всем членам своей семьи по кусочку освященного в церкви яйца. Если, после того, как будет съедено яйцо, кто-нибудь из них икнет, то все уже знают, что он до следующей Пасхи не доживет. А на кутью выходят из дома и смотрят в окошко на ужинающих членов своей семьи. Если в это время они не увидят хоть кого-нибудь из них, то есть там, где он должен был находиться, им видится пустое место, то это означает не больше и не меньше, что он до следующей кутьи непременно умрет. Однако самой верной приметой скорой смерти является лопнувшее у кого-нибудь из супругов обручальное кольцо.
   Смерть никогда не прокрадывается бесшумно в дом к своей очередной жертве, как часто ошибочно думаем о ней мы. Она заходит в дом безбоязненно и, нередко, сопровождает свой приход громкими тресками с видимыми повреждениями, безо всякой на то причины, стекал окон, мебели, посуды и падающих на землю всевозможных предметов. Особенно ей нравится пугать верующих людей своим приходом оглушительным треском, наподобие выстрела из ружья, икон, пусть при этом сами иконы остаются целыми и неповрежденными. Больной человек в преддверии своей смерти нередко видит показывающуюся ему болезнь в виде плачущей женщины или девочки. Смерть никогда не отличается своей привередливостью и охотно умерщвляет не только безнадежно больных и состарившихся людей, но и цветущих полных жизненных сил молодых людей. Пусть окружающим людям всегда непросто предположить и поверить в скорую смерть еще совсем не старого человека. Но он сам, уже ясно ощущая ее скорый приход, совсем неожиданно для близких и родных людей перестает есть и пить, начинает тяготиться жизнью и не находит для себя места. Подобное поведение человека самая верная примета, что его уже совсем скоро не будет среди живых.
   Нам уже давно известна извечная истина, что со смертью нашего тела сама жизнь на земле не прекращается. Но от того, как именно уходит человек из земной жизни, во многом будет зависеть не только его загробная жизнь, но и жизнь остающихся на земле его родственников, а так же его заимодавцев и должников, его друзей и недругов. И только поэтому мы, считая самих себя ответственными и серьезными людьми, должны позаботиться обо всем еще до наступления своего смертного часа. Человек просто обязан встретить свой смертный час достойно и покончить со всеми своими земными делами, будучи в здравом уме и рассудке. Приближающийся к своему смертному часу человек не должен забывать об извечной на земле истине, что, после окончания его земной жизни, для его души уже не будет ни покаяния и ни исправления. Поэтому, если он не задумывался о своей душе раньше, то в преддверии своей смерти человек просто обязан постараться хотя бы немного очистить свою бессмертную душу, облегчить ее от непомерной тяжести своим искренним покаянием в том, что со страхом носил в себе всю свою жизнь. Сделать все это в преддверии своего смертного часа человеку бывает намного легче и проще, потому что именно в это время постоянно отвлекающая его повседневная обыденность уже махает на него рукою и оставляет в покое, а он сам начинает до того ясно ощущать в себе бессмертную душу, как никогда раньше.
   На изначально грешной земле нет и не должно быть других праведников, кроме тех, кого сам Господь не так уж и часто, как бы нам этого хотелось, направляет на землю для примера и подражания. Как бы человек в преддверии своей смерти не ощущал себя безгрешным или праведником, он, все равно, обязан постараться сделать все, чтобы не оставлять, после себя, на земле зло. Мысленно перебрав всю свою жизнь, он обязан вымаливать прощение у всех, кого он при жизни по причине, или безо всякой причины, оскорбил, и пытаться, насколько это уже будет для него возможным, исправить последствия своих дурных поступков. Он непременно обязан все это проделать перед своей смертью, даже, несмотря на непоколебимую убежденность в своей правоте, и вовсе не потому, что оставляемое им на земле зло способно вконец испортит жизнь его детям и внукам. В подобном его покаянии, прежде всего, нуждается его собственная бессмертная душа. Вполне возможно, что только это его предсмертное покаяние поможет человеку, после смерти, благополучно пройти через так называемый церковью Частный божий суд, то есть безо всякого для себя урона пройти через все мытарства, направляясь на поклон к Господу богу. Истинно верующие люди всегда стараются принести это свое предсмертное покаяние на исповеди у священника, простить долги всем своим должникам, простить всем, кто обижал их при жизни. И по возможности лично самим рассчитаться со всеми долгами и обязательно попросить прощение у всех, кто вольно или невольно был ими обижен, или хоть в чем-то ущемлен. Но все это делается заблаговременно, еще до прихода смертного часа.
   В предсмертный час, когда по воле всемогущего Господа бога от умирающего человека не только отступают все болезни, но и разум возвращается в его померкшую голову, он обязан в первую очередь из своих рук благословить иконою всех своих родных. Открыть своим наследникам все остающиеся на его душе страшные тайны, не думая при этом, что они могут понять его превратно, а думать только о том, что он этим своим покаянием размыкает замкнувшееся над их головами по его вине зло. Получившие его благословение дети поймут его так, как он их воспитал и научил жить в этой совсем непростой и невероятно сложной земной жизни. И это, как мне кажется, самое основное, что должен делать умирающий человек во время своего смертного часа.
   Но на что умирающий человек может и должен рассчитывать от собравшихся у его смертного ложа родных и близких ему при жизни людей? Они обязаны заверить умирающего человека в своей любви и простить ему все вольные или невольные обиды. Наследники обязаны подтвердить свои обязательства оплатить все его долги и заботиться о близких ему людях. Ну, а если умирающий человек слишком долго не может умереть, или умирает в страшных мучениях, его наследники обязаны делать все от них зависящее, чтобы облегчить выход его души из тела. Для чего бывает достаточно положить умирающему человеку на грудь полотенце или платочек. Хотя в некоторых случаях требуется положить умирающего человека на землю, которая всегда способствует скорейшей смерти человека, и уже в самых крайних случаях приподнимают потолочные доски. А когда начинается его предсмертное томление, то приглашенный священник читает отходную, или, особенно во время агонии, все присутствующие у смертного ложа молятся на исход его души.
   - Господи, прими душу до власти, прими душу до власти, - неустанно повторяют губы родственников умирающего человека.
   Они повторяют эти слова снова и снова с горечью и непомерной тоскою, не отводя своих заплаканных глаз от уходящего от них в иной мир родного и бесконечно любимого человека. В свои предсмертные минуты, когда жизнь оставляет человека, а его душа уже до того сильно бьется в немеющем теле, стараясь из последних сил, как можно быстрее его оставить, у умирающего человека, нередко, как утверждает церковь, обостряются зрения и слух. И этим своим обострившимся зрением и слухом он обретает способность видеть и слышать даже то, что надежно сокрыто от живых людей. Он видит, согласно утверждением все той же церкви, как у его изголовья с левой стороны выстроились для ловли выходящей из тела души страшные адские демоны и стоящих с правой стороны своего изголовья двух ангелов. Если человек прожил праведную жизнь, то ангелы без труда отгоняют от его смертного ложа орды демонов и умирающий не слышит их ужасающего рычания и воя, не видит их противных рож. Он тихо и покойно отходит в иной мир под слезы и причитание родных. Но, если за душу человека еще предстоит спор, то ангелам не так легко справиться с наглой ордою нечистых. Уши и глаза умирающего человека переполняются лицезрением их омерзительного до тошноты уродства, слышат их громкое нестерпимое урчание и яростный скрежет зубов. Ангелы, как обычно, заступаются за умирающего человека и укоряют нечистых, что они не имеют никого права претендовать на его душу и пытаться помешать его покаянию. Но демоны не отступают, и тогда начинается спор. Выходит вперед приставленный к человеку, начиная с первого мгновения его рождения, ангел-хранитель, а следом за ним дьявол соблазнитель. Они достают свои карманные книжки, в которых отмечены все хорошие и плохие деяния умирающего человека. В темном переплете книга дьявола тут же, после извлечения из кармана, вырастает до немыслимой величины. В ней отмечены не только совершенные умирающим человеком во время своей жизни на земле недостойные поступки, но и даже случайно промелькнувшие в голове недостойные хорошего человека мысли. У охраняющего человека ангела в руках маленькая золотая книжка, в которой он в течение всей жизни умирающего человека с любовью записывал одни только его хорошие дела и поступки. Демоны хватают своими уродливыми лапами свою книгу и, подтащив ее к весам Божеского Правосудия, с грохотом бросают на чашу весов. И, если маленькая золотая книга перевесит, то они отступают от умирающего человека. А, если нет, то отступают ангелы, и с радостными воплями нечистые окружают умирающего человека, чтобы не только схватить его освободившуюся от тела душу, но и утащить ее с собою в ад. Но намного хуже для умирающего человека, когда его душа еще при жизни была продана или заложена дьяволу. Тогда у его смертного ложа уже нет ангелов-хранителей с золотой книжкою и демоны, ликуя по случаю своей бесспорной победы, с диким ревом и ужасающим хохотом кружит вокруг него, как с левой, так и с правой стороны. А сам умирающий человек и, что тоже бывает, не так уж и редко, собравшиеся возле его смертного ложа родные люди видят летающих по комнате коршунов и воронов, свисающих с потолков домов змей и прыгающих по полу непомерно толстых омерзительных жаб. Умирающий человек слышит долетающие до него звоны цепей, лязг клещей и отчаянный вопль грешников. Ад до того близко к нему подступает, что он уже ясно его слышит, оставаясь при этом еще живым. И пусть душу прожившего неправедную жизнь человека уже не спасти, но чтобы отпугнуть от умирающего человека во время его смертного часа поганую нечисть его родственниками очень часто используется зажженная свеча.
   Только тогда, когда разрешится спор межу ангелами и демонами, к умирающему человеку подступает смерть с огромной секирою в своих костистых руках. Она, не торопясь, расчленяет его тело на куски и, влив ему в рот отраву, освобождает проход для уже готовой оставить умирающее тело души.
   Человеческая душа - это сообщающая глазам блеск, крови жар, а всему телу внутреннюю теплоту искра небесного огня. И каждый славянин верит, что у нее есть зеркальное отображение на небесах в виде маленькой звездочки. И не беда, что ее свет не доходит до земли, а сама эта звездочка не улавливается даже самыми мощными земными телескопами. Главное, что эта звездочка реально существует, и что она верно и преданно служит человеку всю его жизнь и сгорает от охватывающего ее горя при виде его смерти. И только тогда, когда она вспыхивает напоследок ярким и светлым пламенем ее свет, достигнув земли, на мгновение обогревает уже застывшее тело умершего человека. Эти звездочки называются живущими на земле людьми еще и падающими звездочками, ошибочно принимая падающий на землю ее свет за саму звезду.
   Душа по непоколебимой вере суеверного славянина имеет образ крылатого насекомого или ее можно увидеть в виде облака пара. Войдя в тело младенца, она растет вместе с ним, питаясь, паром от той пищи, которой питается всю свою жизнь человек. Душа ест, пьет, ощущает жар и холод, наслаждается, но страдает только при утрате человеком какой-нибудь части своего тела. Душа в отличие от самого человека эту утраченную им часть тела не теряет, но эта потеря непременно в какой-то степени приносит ей излишнее беспокойство. Человеческая душа принимает на себя вид искалеченного в нашем понимании человека только тогда, когда человек рождается с какими-нибудь физическими недостатками, но, после смерти человека, она с легкостью устраняет все свои недостатки.
   Обитает душа при жизни человека, согласно уверениям церкви, в его черепе. И только успеет быстродействующая отрава смерти рассосаться по всем клеточкам головы, как тело уже умирает окончательно и человек, утратив навсегда с ним связь, уже видит и слышит только одною своею бессмертной душою. Яркое свечение открывшегося в голове человека обычно темного прохода привлекает душу. И она, устремляясь по нему, вылетает из умирающего тела. При последнем дыхании усопшего закрывают ему глаза и делают все необходимое, чтобы защитить его уже бездыханное тело от попыток овладеть им никогда не упускающей для себя подвернувшейся подобной возможности нечисти. Вместе с выходом из тела только что умершего человека души от него отступает и ангел-хранитель. И им уже может без особого труда овладеть находящаяся поблизости нечисть. В защите тела умершего человека от проникновения внутрь него нечисти больше заинтересованы его родственники, чем сам покойник. Хотя и самому усопшему, безо всякого сомнения, будет очень неприятно видеть, как служившим ему на протяжении отпущенной ему судьбою жизни верой и правдою телом овладевает нечисть. Важнее для живых людей, потому что оскверненное нечистью тело может, после его захоронения, беспокоить и пугать их по ночам, а они, не понимая в чем дело, станут грешить на своего умершего родственника. Этого как раз и добиваются овладевшие телом нечистые: им выгодно оставить душу умершего человека без помощи и поддержки продолжающих жить родственников и друзей. Для защиты тела покойника от проникновения в него нечисти достаточно сложить ему руки на груди крест-накрест, а из пальцев правой руки сложить изображение креста. Но как же тогда быть с убитыми на войне воинами и с умершими неожиданной смертью людьми вдали от людского жилья, которым в большинстве случаях просто некому провести эти защитные для их бездыханных тел действия?
   - Война не оканчивается до тех пор, пока не будет предан земле последний убитый в ходе нее солдат, - утверждает народная мудрость.
   И она справедлива вовсе не тем, что родные убитого солдата никогда не успокоятся, пока не узнают о его смерти, и не посетят место его захоронения. При такой неожиданной для солдата смерти не открывается проход для выхода души, не позволяя тем самым и ангелу-хранителю отступаться от уже бездыханного тела. Не освобожденные из убитых солдат души и продолжающие охранять бездыханные тела ангелы-хранители не позволят людям забыть в своей памяти тяжелые о своих родственников воспоминания до тех пор, пока они не будут освобождены от нелегкой службы: сторожить мертвые тела. Ибо только с первым ударом по крышке гроба брошенной в могилу людьми горстью земли душам убитых во время войны солдат позволяется оставить тело и предстать перед Частным божьим судом. Истомившись в разлагающихся мертвых телах и, перенеся голод, холод и осквернение тел хищниками души умерших людей взывают к сочувствию и состраданию душ живых людей, не позволяя нам успокоиться и зажить нормальной человеческой жизнью. А самые из них нетерпеливые, когда их тела окончательно истлеют, а их черепа уже с легкостью отделяются от скелета, даже осмеливаются при первой же возможности выскочить на самую середину дороги, чтобы напоминать нам своими оголенными черепами, что уже давно пора подумать об их достойным захоронении. Но особенно надо быть осторожными с обглоданными зверьем или хищными птицами телами умерших людей. Такие тела считаются в народе оскверненными, а поэтому, прежде чем их хоронить, следует вначале их очистить коровьей мочою.
   - Пятьдесят раз омыть и пятьдесят раз протереть, - учит нас передаваемая из поколения в поколение народная мудрость. - При этом руки очищающего мертвое тело человека тоже следует смыть и протереть не менее тридцати раз.
   Не из этого ли свойства очистительной способности ее мочи коровы в некоторых страхах считаются священными?
   Обезопасив тело умершего родственника от проникновения в него нечисти, родственники усопшего идут в церковь и громким звоном в колокол оповещают всех о смерти человека, давая тем знать мойщикам, гробовщикам и могильщикам, что пришла пора им приступать к добровольно возложенным ими на себя обязанностям. Смерть человека не родины и, тем более, не свадьба. К ней специально никто не готовиться, а поэтому долг каждого знавшего при жизни покойного оказать его родственникам посильную бескорыстную помощь. И славяне с давних пор, бросая свои, даже, казалось бы, самые неотложные дела и спешат оказать родственникам покойного свою помощь и поддержку. И никто из них не сомневается, что со временем, и им тоже окажут такую же совершенно бескорыстную помощь и поддержку. Мойщики омывают тело и наряжают покойника в его лучшую одежду (при чем обувают не в обувь, а в белые тапочки, или, за неимением таковых, обворачивают ступни холстом), а потом бережно укладывают покойника на посыпанные зерном лавки. Или кладут на стол под иконами, головою к иконам, а ногами к порогу. В изголовье ставится принесенный из церкви крест и зажигается восковая свеча. Мужчинам кладут под мышку или сбоку шапку, а женщинам повязывают голову платком. В скрещенные на груди руки втыкают сделанный из дерева, воска, или заранее приобретенный металлический крестик, а на грудь кладется иконка. Если покойник или покойница были в браке, то на их палец обязательно надевают сделанное из воска колечко. Если покойник "дивиться", то есть у него не закрываются глаза, то на них кладут медные пятаки. Ну, а если у него не закрывается рот, то подвязывают щеки под подбородком платком. Подобное упорное нежелание покойника закрывать свой рот не считается среди славян чем-то предосудительным или позорящим семью усопшего. А, совсем наоборот, это считается добрым знаком, потому что этот платочек обладает воистину чудодейственными свойствами и принимается родственниками покойника, как последним им подарком умершего человека. Этот платок славяне используют, как надежное средство от головной боли, ну, а если свидетели ссоры или драки возьмут этот платок в руки и стиснут его в ладони, то драка или ссора тут же утихнет. И, наконец, всех людей, кто станет держать этот платок в руках, никто не посмеет обидеть, обругать или побить. Родственники умершего человека не забывают подсунуть покойному под щеку медную монету, без которой он не сможет расплатиться с перевозчиком за перевоз его в загробный мир. В доме только что умершего человека в строго определенном месте вешается чистое полотенце, об которое он будет обтираться, пока его душа остается дома. И это полотенце из опасения обидеть или обозлить против себя покойника никто не должен трогать до истечения сорока дней со дня его смерти.
   Выскочившая из тела душа умершего человека еще слишком тесно связана с земным миром и на первых порах своего нового существования очень нуждается в помощи своих живых родственников, которые должны обеспечивать ее питьем, пищею и, что является сейчас для души самым главным, следить за ее безопасностью. Для этого на подоконники ставятся чаши с водою и медом. Водою душа умывается, а мед употребляет для утоления голода. Сделанный гробовщиком гроб окрашивают в черный цвет, а изнутри его выстилают освещенными на Спас в церкви травами. Из этих же трав набивают предназначенную для покойника подушку.
   Выпорхнувшая из умершего тела душа не только невидима живыми людьми, но и не может с ними общаться. Она еще не совсем понимает, что с нею произошло. И в это время для нее очень важно, как ведут себя живые люди по отношению к ее мертвому телу, как за него переживают и чтят о нем память ее живые родственники. Она, пусть и не может с ними разговаривать, но зато все очень хорошо видит и слышит. Бессмертная душа покойника на первых порах очень страдает и боится своего временного одиночества, а не понимания ее желаний и потребностей ее родными может вызвать в ней не только глухое раздражение, но и стать по отношению к ним враждебной. У нее может зародиться желание им мстить за недостаточную, по ее мнению, о ней память, за недостаточное уважение к ее умершему телу. Родственники должны делать, и делают во время подготовки к похоронам своего умершего родича все от них зависящее, чтобы у его бессмертной души не зарождались к ним подобные чувства. Они не только во всем угождают бессмертной душе покойника, но и стараются убедить ее, что их скорбь и переживания по только что умершему родичу вполне искренни. Душа покойного не должна сомневаться, что ее продолжающие жить родственники делают все от них зависящее, чтобы с достоинством предать его умершее тело земле. Нам следует всегда хорошо знать и постоянно помнить, что обмануть оставившую свое умершее тело бессмертную человеческую душу никому не удастся. Любая фальшь в скорби о только что оставившем земной мир человеке и, что еще намного хуже, какое-нибудь затаенное злорадство, будет тут же улавливаться обострившейся до предела в человеческой душе мнительностью. Душа внимательно наблюдает, как ее неподвижное тело умывают и наряжают, она видит, как горюют ее родные по поводу ухода ее тела из жизни. Слыша их неутешные причитания и видя их волне искреннюю скорбь, душа покойника смягчается и покоряется своей участи. У переживающих смерть своего родственника родичей за суетою по подготовке к похоронам не так уж и много возможностей, чтобы в полной мене выразить все свои переживания и всю свою скорбь во всеуслышание. Однако, несмотря на это, они должны быть всегда настороже и ни в коем случае не позволять себе, чтобы тело их умершего родственника хотя бы на мгновение оставалось без надлежащего надзора. Толпами окружающая избу покойника охочая до мертвых тел нечисть тут же воспользуется их ротозейством и, завладев мертвым телом, еще долго будет с его помощью причинять им всяческие беспокойства, пока вконец не испортит им жизнь.
   Во время подготовки к похоронам в доме покойника ничего не должно краситься или белиться, чтобы ненароком не закрасить и не забелить душу усопшего. С этой же целью не только не обращают внимания, но и даже не пытаются сгонять с покойника присевшую на него муху: вполне возможно, что эта муха, как раз и есть душа покойника. Пока в доме лежит покойник, из него не выносится мусор: иначе можно вместе с мусором вынести из дома и душу покойника. Приходящие в дом для прощания с покойником соседи и односельчане не здороваются с хозяевами: умершему человеку здоровья не желают.
   Душа, после смерти своего тела, сохраняет все отличительные черты характера, все симпатии и вкусы, которыми обладали умершие люди во время своей жизни. Злые люди и, после своей смерти, остаются злыми. Они всегда пытаются напакостить живым людям, особенно тем, кого недолюбливали еще и при своей жизни. Поэтому нравился ли только что умерший человек во время своей жизни на земле или не нравился, все его односельчане только ради предохранения самих себя от подобной неприятности непременно придут его проведать, чтобы, помолившись за упокой его души, попросить у покойника последнее прощение.
   Нет, и никогда не будет у живущих на земле людей более важного и ответственного дела, чем похоронить с должным почтением к их праху своих умерших сородичей. В наше время люди уже мало обращают внимания соблюдению требуемых от них при этом общепринятых правил и условностей. Вполне возможно, что только и поэтому в нашей земной жизни не все ладиться так, как нужно, и все наши задумки и планы больше не приносят нам пользы и надежды на лучшее будущее. А вот у наших предков отношение к такому важному делу было намного серьезней и ответственней. Ни за какие бы блага на земле они не стали бы доставлять тела своих умерших родичей к месту захоронения на придуманной самим Сатаною телеге. Они, в отличие от нас, не болели слепой бездушностью и наплевательским равнодушием друг к другу. А поэтому старательно оберегали тела своих умерших родичей от жаждущей ими овладеть нечисти. В старые незабвенные времена даже в жаркие дни знойного лета привозили тела покойников к месту захоронения только на санях.
   И по этой же причине наши предки не могли позволить себе выносить покойника из дома через двери. Смерть по их глубокому убеждению не должна была знать порога дома. Они выносили тела своих умерших родственников через специально проделанные отверстия в стенах или в крыше дома. Конечно, было бы неправильно предлагать ни во что уже искренне не верующему современному человеку воспользоваться таким смешным и нелепым, по нашему мнению, опытом своих живших не хуже, а может быть и лучше нас, предков. А поэтому давайте обсудим, а какие еще можно применить меры предосторожности при нашем общепринятом сегодняшнем способе выноса покойника из дома. Перед самым выносом покойника из дома ворота во дворе повязывают ярко красным поясом или тряпкою. Его бездушное не помнящее ничего из своей прошлой жизни тело приметит ее и потом, если ему вздумается придти домой, то не сможет его найти без своей верной приметы. Покойника снимают с лавок и, уложив его в гроб, выносят непременно только вперед ногами. При этом на каждом пороге постукивая серединой гроба по три раза только для того, чтобы убедить его тело, что оно уже оставляет свой дом навсегда. Таким способом выносят из дома большинство умерших добропорядочных при жизни людей. Но, если у родственников имеется хотя бы малейшее подозрение, что покойник при жизни был ведьмою или колдуном, или вообще каким-то образом связан с нечистою силою, то лучше всего, чтобы обезопасить самих себя от беспокойных его ночных посещений, исколоть шилом его тело и вынести не через дверь, а через окно. Через окно выносят всех умерших от моровых болезней людей, а так же, если в доме до этого часто умирали дети. Сразу, после выноса тела покойника, обсыпают внутри дома и вокруг него зерном и плотно закрывают все в доме двери. Закрывают и не открывают двери до тех пор, пока похоронной процессии не отойдет от бывшего дома усопшего так далеко, что направившийся в свой последний путь по земле умерший человек уже больше не сможет его увидеть.
   Соединенная перед святым алтарем супружеская пара не расстается и после смерти одного из супругов. Остающийся жить супруг или супруга обязан соблюдать верность супружеской клятве, иначе покойник имеет право мстить за осквернение супружеского ложа. Но даже и святая церковь, пусть и очень редко, благословляет разводы супругов, если их совместная жизнь не удалась. Поэтому остающийся жить супруг или супруга обязан заранее предупредить покойника о своем намерении выйти повторно замуж или жениться. Для этого они во время выноса покойника из дома перепоясываются красным поясом и трижды перебегают ему дорогу. Предупрежденный о разводе покойник уже не будет мстить, а постарается подобрать для себя пару из уже умерших или умирающих одиноких парней или девушек.
   Раньше такой проблемы, как доставка покойника к месту захоронения, то есть на кладбище, не существовало. Наши предусмотрительные предки, уверенные, что их отцы и деды не будут им вредить, а, наоборот, будут не только помогать во всех их делах, но и охранять их общий дом от зловредных духов и недобрых людей, не торопились с ними расставаться и хоронили их тела в подполье. Только и поэтому на славянской земле издавна считается земля в подполье дома священной. Каждый, кто хотел себя уберечь от беды в долгой дороге, непременно брал из подполья горсточку земли и, завернув ее в чистую холщевую тряпочку, носил ее в потаенном кармане возле своего сердца. И только этой священной для его славянской души землею он спасался от смертельной тоски на чужбине. А своих некрещеных детишек расчетливый во всем славянин хоронил под порогом дома, справедливо, полагая, что каждый, кто переступал порог его дома, становился крестным отцом или крестной матерью для его умершего дитяти. Так было раньше, но с незапамятных времен выращенные ласковыми трудолюбивыми руками родителей здоровые, но забывшие о чувстве благодарности, дети, с презрительным нетерпением относясь к их немощной старости, начали с не показной брезгливостью увозить тела своих умирающих родных на устроенные ими для этого специальные кладбища. И раз подобная проблема существует, то хоронящим своего умершего родственника людям, если они, конечно же, заботятся о хорошей памяти о нем у своих односельчан, не следует забывать, что любое соприкосновение покойника с живыми людьми, не всегда вызывает благожелательные для тех последствия. Они должны заранее побеспокоиться, чтобы все были оповещены о времени и маршруте следования траурной процессии. Потому что покойник, как и любой другой живой человек, не очень-то любит, когда на него смотрят украдкой из окна. Он вполне способен до того сильно схватить кое-кого из любопытных людей за самое больное место, что образовавшийся на том месте без видимой на то причины синек еще долго будет беспокоить опростоволосившегося человека. Душа покойника еще не совсем смирилась со своей участью и так же, как и попавший в беду живой человек, ей не очень-то приятно смотреть на чужое счастье. По этой причине встретившаяся на пути следования траурной процессии свадьба не обещает молодым будущей хорошей жизни. А вот бедные несчастные люди могут спокойно выходить безо всякой опаски на встречу траурной процессии: открытая для чужих страданий и бед душа покойника, впитывая в себя часть от их тревог и забот, приносит им успокоение. И ни один находящийся в здравом рассудке человек не станет обгонять встретившуюся ему похоронную процессию, какие бы срочные и неотложные дела не ждали его впереди. Родственники покойника должны позаботиться и о том, чтобы ни при каких обстоятельствах похоронная процессия не могла остановиться возле хоть какого-нибудь жилого дома. Покойник может применить этот дом и забрать вслед за собою кого-нибудь из проживающей в этом доме семьи. И им следует быть втройне осторожными, если на пути следования окажется человек, подозреваемый в связях с нечистою силою. Для большей уверенности, что покойник ни за что не найдет дороги домой гроб с телом покойника на перекрестках переворачивают. Один из близких родственников покойника не идет с похоронной процессией на кладбища, а остается дома для встречи души умершего и только что похороненного человека, если она возвратиться с кладбища раньше возвращающихся оттуда участвующих в захоронении его тела людей.
   Похоронная процессия медленно трогается с места и так же неторопливо во главе с мерно раскачивающимся кадилом священником направляется к выбранному его родственниками месту захоронения. Впереди всех, бережно удерживая в руках полный гостинцев поднос, идет его прямой наследник. Он, после окончания похорон, оставит этот поднос на кладбище, чтобы в этот день любой голодный человек, зверек или птичка могли, утолив свой голод, пожелать принявшей покойника земле быть для него мягкой и теплой, как перина. Ни одной возможности ради того, чтобы, хотя бы немного облегчить покойнику первые дни существования в своем новом качестве, не должны упускать любящие его родственники. Провожая в последний путь наших дорогих родственников, мы должны не только знать, но и хорошо для себя понимать, что первые дни, после их смерти, всегда для них самые ответственные и много определяющие в их новом качестве. Заканчивая с доставкой к месту захоронения своих умерших родственников нельзя не сказать несколько слов о причитаниях по нему его родными и близкими друзьями. Не признающая тихого стенания и молчаливой скорби народная молва на первый поверхностный взгляд может показаться кое-кому нелепой и несправедливой, но я посмею заверить вас, дорогие мои друзья, что она не только справедливая, но и мудрая. Расчетливый во всем славянин изначально заложил в нее немалый смысл и глубокое содержание. Никто из нас не сомневается, что молчаливые переживания намного глубже и болезненней, чем громкие причитания, но, сколько вреда они приносит искренне горюющим о потере любимого человека его родственникам и друзьям. Так разве легче будет усопшему в загробном мире, если его родственник, зачахнув от горя, отставит без помощи и поддержки своих малолетних детей, скоро последовав вслед за ним в могилу!? И разве любой здравомыслящий человек может правильно понять и оценить по достоинству такое глупое и безответственное горе убитых свалившимся на них несчастьем близких родственников покойника!? Никто из умных и порядочных людей не может усомниться в истинности их переживаний. И только поэтому понимающие их горе и искренне им сочувствующие знакомые и друзья не желают оставаться на похоронах сторонними наблюдателями. Движимые только одним благим стремлением разделить вместе с ними тяжелую ношу, помочь им пережить свою беду они требуют от родственников покойника только одних громких причитаний. И не только требуют, но и внимательно вслушиваются и старательно повторяют про себя каждое словечко из причитаний родных умершего человека. Впитывая в себя от уже готовых умереть возле гроба любимого человека тел родственников покойника по возможности больше горечи от их переживаний, они поддерживают их своими жизненными силами и человеческим благоразумием. А как еще позвольте мне спросить вас, дорогие мои друзья, можно им помочь в то время, когда всем доподлинно известно, что только громким выкрикиванием слов ликования или огорчившей его беды человек способен освободить себя не только от переполняющей его радости, но и от сжимающего мертвою хваткою все его нутро горя. Так голосите громче себе на здоровье по оставляемым вас в этом непростом земном мире покойникам, дорогие мои друзья! И я не сомневаюсь, что и они тоже, наблюдая за вами, всегда будут благодарны вам за ваше о них переживание.
   Столетиями предназначенные для захоронения умерших тел людей кладбища стоят поблизости от человеческого жилья, грозно шевеля верхушками вековых сосен, и не позволяют живым людям забыться, что никто из живущих на земле людей не вечный, и что они постоянно готовы принять их умершие тела свое лоно. И принимают.... Сколько бы не возили славяне на кладбище своих покойников, а место на них достаточно для всех. Очень нелегко славянину оторваться от нескончаемой работы на земле, чтобы уделить хотя бы немного своего внимания дорогим ему могилкам. Поэтому он только по большим праздникам приходит на кладбище вместе со всей своей семьею и наводит на дорогих ему могильных холмиках порядок. Зарастая травою и потихонечку сравниваясь с землею, могильные холмики редко выдерживают в памяти о них живых людей больше одного поколения своих потомков. И только успеют забытые и неприглядные могильные холмики, сравняться с землею, как кто-то уже снова присматривает это место для захоронения своего только что умершего родственника. Так и хоронятся они испокон веков друг на друге, не предъявляя к прежним и новым жильцам особых претензий. Но, несмотря на свое подобное гостеприимство и доброжелательность, заботящийся о своем умершем родственнике славянин никогда не забывает положить в гроб медную моменту, чтобы он не ощущал себя на кладбище бедным сиротою, а мог выкупить для себя место от прежнего хозяина.
   На кладбище, после общей молитвы за упокой души покойника, с неизменными при таком деле причитаниями прощаются с умершим человеком, проводя рукою по его непривычно холодным щекам и прикасаясь губами ко лбу. Могильщики забивают гвоздями крышку гроба и на холсте спускают его в уже приготовленную заранее на кладбище яму. Истошные вопли родственников заглушают гулкие удары о крышку гроба горсточки земли, бросаемые провожающими в последний путь покойника соседями и друзьями со своим последним немым восклицанием:
   - Прости!
   И вскоре могильщики уже старательно обивают лопатами невысокий могильный холмик с простым деревянным крестом в изголовье. Родственники еще немного повздыхают, пригорюнившись, над только что появившейся на кладбище свежей могилкою и, пригласив всех на поминки, возвращаются в бывший дом покойного.
   Поминки - это первая и самая существенная помощь родственниками душе покойника. Они избавляют ее от голода и холода, дают ей бодрость и делают ее сердце добрым и снисходительным. Остающийся дома во время похорон родственник покойника, заранее раскрывает дверь дома, чтобы вернувшаяся с кладбища раньше людей души предков усопшего могли беспрепятственно войти в дом. К этому времени в доме уже подготовлено угощение, а в переднем углу под иконами поставлена рюмка водки с хлебом и солью. Заботясь о добром к ним отношении покойника, родственники не забывают пригласить на поминки мойщиков тела покойника, гробовщиков и могильщиков. Их присутствие на поминках обязательно и, если родственники умершего человека сумеют им угодить, то это верный знак, что они угодили и самому покойнику. Приглашенные на поминки мужики и бабы неторопливо усаживаются за столами и угощаются в доме покойника до вечера, приговаривая:
   - Пусть с богом отдыхает и нас к себе не скоро забирает....
   Души усопших предков оставляют дом сразу же, после окончания поминок, а душа самого покойника, пока еще остается дома.
   С окончанием поминок заканчиваются и похороны. Но, прежде всего, чем закончить свой разговор на данную тему, я хотел бы сказать, что остающиеся после изготовления гроба стружки и щепки суеверные славяне стараются по возможности скорее сжечь. Никто из них не посмеет воспользоваться мылом, которым омывали покойника, и расческою, которой его расчесывали, Покойникам это, по их глубокому убеждению, не нравится, в то время как этими предметами могут вполне безбоязненно пользоваться те, кто умывал и одевал умершего человека. Не несут с кладбища домой и холст, с помощью которого опускали гроб в могилу. Он тут же отдается нищим или нуждающимся людям. Следует сказать и несколько слов об отличиях в похоронах некоторых умерших людей. Ничто так сильно и так наглядно не обличает всю нелепость и полную несправедливость человеческой на земле жизни, как согласно старинному обряду похороны бабок-повитух. Наряжая их на тот свет, родственники кладут им в гроб увесистую суковатую палку, а к поясу привязывают узелок с маковыми зернышками, не без основания предполагая, что на том свете они могут подвергнуться нападению от принимаемых ими от рожениц уже мертвыми детей. Эти не познавшие радости крещения в церкви дети злопамятны. Обвиняя в своем неудавшемся рождении на белый свет зачастую ни в чем не повинную повивальную бабку, они всегда стараются выместить на ней все накопившееся в них злобное раздражение. Тогда она и отобьется от них палкой, но, если рожденных мертвыми детей у нее было слишком много, то она может воспользоваться маковыми зернышками. Рассыпав их перед успевшими к этому времени превратиться в злобных фурий детьми, эти зернышка не позволит им даже приблизиться к умершей повитухе прежде, чем они не подберут с земли все до последнего зернышка. И пока они подбирают с земли маковые зернышка, покойница с легкостью успеет от них укрыться в безопасном месте. При смерти девушек или парней устраиваются уже не просто похороны, а похороны-свадьбы. Умершую девушку наряжают, как к венцу, а парня женихом, и надевают им на пальцы металлические или золотые кольца. Покойнице-невесте назначается один из парней в женихи, который следует во время похорон в траурной процессии вслед за ее гробом. Родственники покойницы пекут положенный на похоронах-свадьбах большой каравай, который и делится потом между всеми присутствующими на похоронах. Если умерла девушка, то гроб и крышку гроба несут парни, а если умер парень, то гроб с крышкою несут девушки. На этом позвольте мне, дорогие мои друзья, закончить разговаривать с вами об основных принятых в славянском мире нормах и правилах поведения во время похорон умершего человека. И прошу меня извинить, что я упускаю некоторые безо всякого сомнения очень важные принимаемые в той или иной местности дополнения.
   - Нельзя охватить необъятное, - утверждает все та же народная мудрость.
   И я, строго следуя ей в своем повествовании, решил ограничиться всего лишь общими рассуждениями о жизни и смерти на земле человека.
   То, что душу умершего человека не утащили в ад адские демоны сразу же, после его смерти, еще не означает, что ей этот пугающий при жизни всех нас ад уже больше не угрожает. Тех, кого утаскивают демоны сразу же, как перестает дышать его смертное тело, уже больше не освобождаются от адских мук до наступления Ссудного дня. А те, кто попадет в него, после Частного божьего суда, это уже очередное несоответствие моих взглядов с мнением церкви, отмучившись в аду за свои грехи души, снова отправляются на землю заполнять маленькие тела нарождающихся младенцев. Их, уже не отличающихся былой до хрустального блеска прозрачностью, просто невозможно долго удерживать в действительном мире. Они готовы на любые земные страдание лишь бы, если не очиститься до чистоты и прозрачности гордого свободолюбивого духа, то хотя бы немного приблизиться к утраченной своей чистоте. Они, как и все в нашем земном мире, перед каждым своим рождением нисколько не сомневаются, что уж на этот раз у них все должно получиться. Они даже и мысли к себе не подпускают, что сама человеческая жизнь, как и всегда, может и на этот раз оказаться намного сильнее их заветных желаний. Человеческая земная жизнь никогда не терпела в прошлом, не терпит сейчас и никогда не станет потакать желаниям этим пришедшим на нее из действительного мира чужакам даже в самом отдаленном будущем. И пока это неуемное все сжигающее на своем пути желание в человеческих душах не иссякнет, до тех пор и будет нескончаемой на земле человеческая жизнь.
   Огорчаясь царящей на земле несправедливостью, мы утешаемся мыслей, что хотя бы в своей смерти мы все равны, что нет перед нею ни богатых и ни бедных, ни удачливых и неудачливых, и что заработали мы за свою земную жизнь, то и получим в награду, после своей смерти. Но, если верить утверждениям святой церкви, то мы и этом имеющем для всех нас немаловажное значение вопросе тоже впадем в роковое для себя заблуждение. И здесь хитрецы и ловкачи оставили для себя лазейку. Надо только умудриться умереть на святую неделю, и ты, несмотря на всю свою до этого греховную жизнь, прямиком отправляешься в Рай. На святую неделю ворота Рая открыты для всех умирающих в это время людей на земле: как для праведников, так и для грешников. И все это происходит в то время, когда умершая до родов несчастная женщина осуждается все той же святой церковью на вечные муки ада. Неплохая получается картина для оправдания несправедливости земной жизни. Не поддается никакому логическому обоснованию и следующее утверждение святой церкви, что получают спасение одни только умершие получившие святое крещение младенцы, хотя при этом церковники стыдливо добавляют, что Христос принимает и не крещенных в церкви детей тоже. Я не хочу и не могу оспаривать этих церковных утверждений, но мне, как несведущему в богословии человеку, почему-то при этом мерещиться нездоровый материальный интерес алчных священнослужителей пытающихся не только вырвать из прижимистого мужика лишнюю копейку, но и нажиться на его беде и горе. Но, как говорится, бог им судья. Они такие же грешные люди, как и мы сами. Просто, по всей видимости, нашему Господу богу неоткуда взять для себя в услужение совестливых и честных людей. Человек, как и все остальное живое в земном мире, получает для себя только то, что он и заслуживает свой жизнью на земле. По Сеньке, как говорится, и шапка. С чем я еще могу соглашаться со святыми духовными отцами, что грешить человек начинает с семилетнего возраста, а до этого времени все его детские шалости ни в счет. И это их утверждение, по моему мнению, вполне справедливо. Грех может быть только осознанным, а совершающий его человек должен ясно для себя осознавать все, на что он решается, и какие именно будут для него последствия, после его проступка.
   В течение первых трех дней, после своей смерти, душа неотлучно находится возле своего дома. А по истечению этого срока она устремляется к небесам, чтобы предстать перед Божьим Престолом и поклониться нашему Господу. Усыпанный благоухающими розами и насыщенный тончайшими ароматами всех земных цветов покажется этот путь душе праведника. И она, нежась в их приятной свежести, одолеет этот путь легко и быстро. Но не будет на этом пути даже легкой тени удовлетворения для души, дела и поступки которой на земле не уберегли ее от греха. Особенно трудным и опасным он покажется для души грешника. Душа никогда не сбивается с пути по дороге к Господу богу. Она ясно видит его в необозримом небесном пространстве по ярко светящему ей прямо в глаза такому далекому, но так сильно манящему ее к себе, свету. Этот божественный свет манит ее к себе истощаемым от него любовью и сочувствием, вселяющим в нее надежду на понимание, на строгий и неподкупный божий суд. Бедная душа грешника, не защищенная в отличие от души праведника светящимся ореолом святости, робко проскальзывая мимо провожающих ее завистливыми взглядами светлячков и жучков, подлетает к поджидающим ее у входа в мытарство ангелам. Светлячки - это души добровольно лишивших себя жизни людей, а жучки - это души убийц. По строгим небесным правилам ни те и ни другие не могут предстать перед нашим Господом и получить для себя Частный божий суд, пока не окончится предназначенный судьбою срок жизни одних и не окончится срок жизни всех загубленных жертв убийцами. Не терпящий нарушения своих учетных данных действительный мир так долго держит их в изнурительной неизвестности специально, чтобы не было повадно живущим на земле людям посягать на свою и чужую жизнь. И он нисколько не сомневается, что принимаемые им меры воздействия на нежелающих страдать и мучиться во время жизни на земле самоубийц, а так же на пытающихся убийствами своих ближних улучшить свое материальное состояние, непременно подействуют. Ему уже хорошо известно, что для человеческих душ нет ничего хуже и страшнее, чем слишком долго томиться в неизвестности своего наказания за содеянные при жизни на земле преступления. Мытарство по уверению святой церкви и есть преддверие для души умершего человека Частного божьего суда. Оно состоит, по мнению церкви, из двадцати отделений. И в каждой из них демоны-мытари обличают сопровождаемые ангелами души только что умерших людей в творении ими при жизни земных грехов.
   Несмотря на всю комичность моей фиктивной смерти, мне тоже пришлось испытать что-то наподобие этих мытарств. Если бы я поднимался с присущим для всех земных лифтов скрипом и пронзительным визгом, то, возможно, сохраняя обычное спокойствие, ничего не опасался. Но вокруг меня в это время царила какая-то необычная напряженная тишина. И я, нетерпеливо ожидая услышать хоть какой-то тихий щелчок или случайный шорох, уже просто дрожал от охватившего меня неизвестно почему страха. Лифт легко и совершенно беззвучно нес и нес меня куда-то вверх все выше и выше. Ощущая каждой клеточкой своего подрагивающего в тревожном ожидании чего-то такого необычного и страшно пугающего тела его стремительное движение, я, испуганно прижимаясь к задней стенке кабинки, пытался вспомнить, а что же предшествовало моему странному желанию подниматься на этом странном лифте. Его кабина ничем не отличалось от земных кабин лифта: та же отполированная до зеркального блеска обивка стен и дверей, все тоже тусклое освещение через мрачно отсвечивающий в темноте густо покрытый пылью на потолке кабинки плафон, и все тот же скучный от однообразия набор регулирующих движение лифта кнопок. Вот только указаний, как пользоваться ими я, как бы ни всматривался в тускло отсвечивающие стенки кабинки лифта, не находил. В том, что это был необычный, а не земной лифт, у меня не было никаких сомнений: за то время, что я в нем находился, я уже успел бы подняться не только на десятки, но и даже на сотни этажей самых высоких земных строений. А с мечтою построить на земле подобной высоты здание, крыша которого доставало бы до самого неба, человек распрощался еще во время строительства Вавилонской башни. Нет и нет, чтобы я об этом лифте ни думал, и как бы я ни прикидывал, а он был явно неземного происхождения. Время от времени, когда переполняющему меня раздражению требовался, как принято говорить у нас на земле, выход, я с остервенением молотил кулаками по кнопкам лифта, но они ничем, или не хотели, хоть как реагировать на скорость и направления движения пленившего меня лифта. Он с неслышным, но ясно мною ощущаемым, громким язвительным хохотом под моими совершенно бесполезными потугами поднимал меня все выше и выше. Лифт не прекратил своего движения вверх даже и тогда, когда его двери беззвучно растворились, и чья-то властная не терпящая возражений сила вытолкнула меня из кабинки в какой-то густой и непривычно плотный туман. Это уже было чересчур для моих и без того натянутых, как струна, нервов. И я с диким отчаянным воплем еще быстрее начал падать вниз, пока не зацепился вздувшимся на мне парашютом пиджаком за какую-то выступающую из направляющей арматуры лифта трубу. Задержавшись в своем не менее стремительном падении, я попытался, взобравшись на эту выступающую трубу, дотянуться до самих направляющих лифта. И хотя сделать это мне не удалось, до меня во время моих судорожных бросаний из одной стороны в другую дошло, что, если я сам не захочу продолжать свое падение вниз, то окружающий меня туман вполне способен удерживать меня на своих клубящихся вокруг темно-серых прядях.
   - Может я еще смогу плыть по этому туману, как в воде!? - совсем неожиданно промелькнула во мне шальная мысль.
   Решившись, я отпустил задержавшую меня во время падения трубу и неторопливо загреб руками. С плаваньем по этому очень странному и совсем не понятному туману у меня получилось даже намного лучше, чем я надеялся. Ощущая под собою, пусть и очень зыбкую, но более-менее надежную опору, я, избавившись от всех своих страхов и опасений, уже намного смелея, окунулся в окружающий меня густой и плотный туман. Подплыв поближе к направляющим лифта, я ощупал руками остановившуюся или подоспевшую уже совсем другую кабинку лифта, но не нашел на ней ни одного отверстия или чего-нибудь другого, что напоминало бы мне ручку, на которую я мог бы нажать, или за которую можно было повернуть, чтобы, открыв дверь, пробраться внутрь лифта. Не сдаваясь в поисках двери, я опускался все ниже и ниже, с удовлетворением отмечая для себя, как окружающий меня туман с каждым очередным разом становится все светлее и светлее. Но только тогда, когда до меня прорвался далекий отблеск манящего меня какого-то на удивление яркого света, я, уже больше ничего не опасаясь и ни о чем, не раздумывая, тут же оттолкнулся от лифта и поплыл в его сторону. Не желающий расставаться со мною туман время от времени вновь обволакивал меня своей густой плотной массою, стараясь укрыть меня от призывно зовущего к себе света. Но он уже был не в силах справиться с пронзающими его насквозь светлыми лучами и, скоро отступив, оставил меня в покое.
   Снующие взад и вперед возле меня какие-то смутные похожие на призраки тени людей я поначалу принимал за особенно темные и уродливые пряди тумана, но, столкнувшись на границе тумана и белого, так сказать, света с этой тенью вплотную, я убедился в своей первоначальной ошибке. Это и на самом-то деле были напоминающие по форме своей внешности людей какие-то бестелесные существа. Они не только уже успели обжиться возле этого ослепляющего глаза снопа яркого света, но и он, по всей видимости, воздействовал на них почти так же, как и на меня самого. Потому что существо, с которым я столкнулся, притворившись, или просто сделав вид, что меня не видит, юркнуло в сноп яркого света и с просто немыслимой для него скоростью понеслось по нему куда-то вверх.
   - Похоже, что эти существа меня не очень-то любят, - подумал я, улавливая на себе бросаемые ими полные зависти и непонятной для меня угрозы их взгляды.
   Но, к моему счастью, приблизиться к снопу яркого света могли лишь немногие из них. И я, испуганно поеживаясь от исходящей от них с каждым очередным мгновением на меня все явственней ощущаемой мною угрозы, не решался, как бросаться, очертя голову, в этот привлекший меня к себе сноп яркого света, так и отплывать от него в сторону. Мне очень хотелось прыгнуть в этот не отталкивающий меня от себя яркий свет и не только, чтобы насладиться истощаемой им на меня доброжелательностью и любовью, но и забыться в его благодати обо всех своих в последнее время бедах и несчастиях. Мне очень этого хотелось, но я, не забывая о народной мудрости, что бесплатный сыр бывает только в мышеловках, решил немного за этим снопом яркого света понаблюдать, чтобы быть до конца уверенным, что мне в нем ничто и никто не угрожает. А тем временем сами бесплотные тени не останавливали свои попытки с разбега преодолеть этот разделяющий их от яркого снопа белого света невидимый барьер. Но подавляющее большинство из них до того сильно отбрасывала обратно какая-то невидимая мною сила отдачи, что они, обезумив и от боли, и от горечи неудачи, с громким пронзительным воем тут же укрывались в густом плотном тумане. Не понимая, почему одних теней яркий сноп белого света принимает, а других от себя отталкивает, я еще долго присматривался к их неуклюжим попыткам, пока не догадался, что это и есть те самые жучки и светлячки, которые всегда ошиваются поблизости от мытарства.
   Поняв, где именно я нахожусь, мне уже и самому захотелось не только посмотреть, но и попытаться пройти через эти мытарства.
   - Раз они, - имея в виду служащих из действительного мира, - решили организовать для меня фиктивную смерть, то я не только имею полной право, но и просто обязан, испытать самого себя этими мытарствами! - промелькнула в моей голове шальная мысль.
   Я не успел даже вспомнить о немаловажном для себя обстоятельстве, что возле меня нет, и не должно было быть сопровождающих человеческие души по мытарству ангелов, как мгновенно переполнившее меня желание, затмив мой рассудок, не только подтолкнуло, но и просто заставило тут же юркнуть в самую середину яркого снопа белого света. Оказавшись внутри снопа яркого света, мне уже больше ничего не оставалось делать, как помчаться вслед за сумевшими в него пробраться немногим меня раньше светлячками. Это мрачное мировое судилище показалось мне глубоким разделенным более светлыми полосами прядей тумана на отдельные мытарства колодцем с пронизывающим по самой середине во всю его глубину ярким светом. Осторожно выглядывающие из своих мрачных гнезд демоны-мытари при помощи длинных батогов поддевали пролетающие мимо человеческие души. А потом, подтянув их к себе поближе, громко ругались с сопровождающими души ангелами, показывая в подтверждение своей правоты какие-то листочки с непонятными для нас, живых людей, записями. Но, как я успел заметить, демоны-мытари останавливали не всех пролетающих мимо душ, а, по всей видимости, только тех душ, к которым у них были претензии. Не останавливаясь перед наплывающими и отплывающими от меня мытарствами, я быстро проскочил через все это судилище. И уже даже успел уловить засверкавший в широко раскрытых моих глазах сам источник этого воистину самого приятного волшебного света, но мне не позволила слишком долго им наслаждаться все та же властная сила. Она не только выдернула меня из снопа яркого белого света, но и зашвырнула меня в такой густой темный туман, откуда я, как ни старался, не смог уловить даже далекого его проблеска. Я злился на эту властную силу за ее нежелание оставлять меня возле этого до того сильно притягивающего меня к себе источника света, но она уже больше ничем себя не проявляла, а, значит, что и не хотела позволять мне снова к нему приблизиться. Несмотря на охватившее меня нестерпимое желание не только снова возвратиться к источнику света, но и остаться возле него навсегда, я очень скоро выдохся из сил и, горестно повздыхав, решил, что мне будет лучше всего вернуться к лифту. Снова закружившиеся возле меня смутные тени светлячков и жучков поначалу не обращали на мое возле них плавание никакого внимания. Но по мере того, как я оказывался к лифту все ближе и ближе, к которому им так же, как и к снопу яркого белого света, проход был закрыт, опомнились и попытались помешать мне уйти. Но, где им, бестелесным, удержать такого здорового и еще совсем не старого мужчину. Я, с легкостью разбросав их, прорвался к лифту и проскользнул в уже ожидающие моего возвращения раскрытые настежь двери его кабинки. Ощутивший меня внутри себя лифт нетерпеливо загудел и с той же, если не с большей, скоростью стремительно помчался вниз к земле, пока я не очнулся на своем стареньком скрипучем диванчике. Руководимая мною властная сила обеспечила мне быстрый и вовсе не утомительный проход по мытарствам, в то время как душа покойника может провести в них около шести суток. И только на девятый день, после смерти своего тела, душу покойника встречают на выходе из мытарства ее родители или ближайшие родственники в случае, если ее родители все еще живут на нашем белом свете, которые и отводят ее к божьему Престолу на поклонения Господу. После поклонения душа опускается к своей могиле, а по истечению сорока дней, после своей смерти, снова возносится на небеса. И там Христос или осуждает ее на полагающие ей за земную жизнь адские муки, или, что бывает, не так уж и часто, снова отправляет ее для очередного рождения на земле. Но это еще не все возможности для совсем недавно освободившейся от своего умершего тела души человека. Она, что вообще бывает с душами очень редко, или отправляется в Рай, где живут кристально прозрачные духи, или, что бывает с душами чаще всего, возвращается на землю к своей могиле. Возле нее душа и будет маяться в тоскливом ожидании до тех пор, пока не умрет последний ее ребенок, чтобы, снова родившись на земле, постараться в очередном испытании очистить себя от укрывающей ее прочной корочки душевной черствости и грязи. Особенно приятным этот период существования для освободившейся от тела души называть не приходится. Ни один человек, как при жизни, так и, после своей смерти, не освобождается от ответственности за все дела и проступки своих детей. Праведная или неправедная земная жизнь детей всегда очень сильно влияет на дальнейшую небесную судьбу их уже безгласных отцов и матерей. И только тогда, когда они проводят последнего из своих детей на поклон к Господу, они или отправляются в Рай, если их последняя земная жизнь и жизнь их детей были безупречными, или снова рождаются маленькими беспомощными младенцами на земле.
   Я надеюсь, что уже больше никто из вас, дорогие мои друзья, не сомневается, какая тесная и неразрывная связь и взаимная ответственность объединяет нас, живущих на земле, с нашими дорогими и бесконечно нами любимыми покойниками. Мы просто обязаны постоянно помнить и никогда не забывать, как сильно влияют их судьбы на нашу земную жизнь, и как влияет наша собственная жизнь на их судьбы. А раз так, то мы уже можем говорить и о нашей взаимной помощи друг другу и нетерпимости нашего забвения светлой, как и должно быть, для всех нас памяти о своих ушедших и продолжающих уходить в иной мир родственниках. Ибо только Иваны, не помнящие своего родства, никогда не заживут на земле достойной всяческого подражания счастливой жизнью. Мы никогда не должны забывать, что вовремя оказанная нами помощь способно не только все переменить в судьбах наших умерших родичей, но и все изменить к лучшему в наших собственных жизнях. И эта наша помощь умершим родственникам больше всего необходимо во время Частного божьего суда. Хотя и потом, удачная раздача продолжающими жить на земле их родственниками милостыни или произносимые на упокой их душ молитвы вполне способны повлиять на срок их пребывания в аду. И тогда, возвращаясь обратно к своей могиле, душа умершего родственника непременно отблагодарят своих не забывающих о ней родичей мудрыми советами и предостережениями о надвигающихся на них бедах. Учитывающая все эти мытарства после смерти тела человеческой души церковь по просьбе родственников поминает усопших людей не только на третий день, после их смерти, но и на девятый день и на сороковой день, а так же и на каждую их родину.
   Родина - это годовщина, после смерти человека, это его новый день рождения в своем новом неземном существовании. И пусть эта их новое существование не считается живыми людьми, в смысле, как мы привыкли считать свои прожитые года, но отмечается родственниками покойного ежегодно. Третий и девятый день, после смерти покойника, отмечаются только в узком кругу его родных. А уже на сороковой день и, тем более, на родину родственники и друзья покойника идут траурной процессией на могилу усопшего и, после молитвы за упокой его души, поминают его добрыми словами и желают ему непременно оказаться в Раю.
   Но так ли она неразрывна эта связь между живыми людьми и отправляющихся время от времени в иной мир нашими родственниками!? Как и все на земле, ее неразрывность должна основываться только на глубокой вере людей, что эта их связь не только возможно, но и реально существует, и только на их безоговорочной любви к своим отошедшим в иной мир покойникам. Потому что только в таком случае и при подобных условиях, когда в людях главенствует непоколебимая вера друг в друга и любовь, эта неразрывная связь между миром живых и загробным миром осуществляется. И она будет до того ясной и отчетливой, что нам порою будет казаться, что этой беспощадной разлучнице смерти наперекор всему так и не удалось нас не только разделить, но и, тем более, заставить нас друг о друге забыть. Только одною этой своей беззаветной любовью и глубокою верою мы сможем помочь своим усопшим родичам, а, следовательно, помочь и самим себе. Но, если нет у человека этой веры и любви к своим покойникам, то даже богатые милостыни не смогут дойти до умерших людей. И забытая на кладбище могила уже больше не будет символизировать собою похороненного в ней человека, и вызывать хоть какие-нибудь душевные волнения и эмоции у навещающих ее родственников. Не будет только потому, что в случае разрыва этой связывающей всех нас между собою нити, души наших умерших родственников ее оставляют и переселяются в отведенную для таких душ самую унылую и неприглядную часть действительного мира. Не так уж и легко добираться осиротевшим душам до этого специально отведенного им служащими действительного мира скорбного места. Туда ведет всего лишь одна узкая тропинка и узкий мостик через окружающее это место огромное смоляное озеро. И это, уже не говоря об изобилующих по дороге труднопроходимых препятствиях и подстерегающих во время переселения подобные души всевозможных опасностях. Сколько раз успеет искупаться бедная душа в этой кипящей смоле, сколько страха она перетерпит, пока не доберется до предназначенного ей места. И тогда хоть ты рви самого себя на части и кричи хоть до посинения душу умершего родственника уже, все равно, не вызвать на землю даже в случаях острой надобности от нее хоть какой-нибудь помощи живым людям. Призвать подобные человеческие души из мрачного места их заточения уже по силам только одним Высшим Силам. И то только тогда, когда наступает пора для них исполнить свою важнейшую обязанность: встретить и проводить своих умерших детей на поклон к нашему Господу богу.
   Наши умершие родственники никогда не требуют от нас, живых, ничего такого, что было бы для нас слишком накладно. Для их полного удовлетворения нам нужно лишь опустить при подвернувшейся возможности в руку нищего какую-нибудь завалявшуюся в кармане медную монетку, хотя бы иногда вспоминать об прожитых ими жизнях благодарственным словом, и прочитать, если уж так распорядилась судьба, и вы заглянули в церковь, за упокой их душ короткую молитву.
   Да, и не забыть поставить в поминальные дни перед иконами зажженную свечу. Поминаются наши умершие родственники в так называемые поминальные субботы, которых в течение года всего лишь пять. В мясопустную субботу поминаются все умершие люди, начиная от Адама и Евы, в вере и надежде на воскрешение. В субботу перед троицыным днем испрашивается у Господа благодать духа-утешителя, чтобы все умершие люди смогли причаститься этой благодатью. А во вторую, третью и четвертую субботу Великого поста просто молятся за упокой их душ. Но, если ваши родственники нашли свой смертный час на войне, то лучше всего их поминать в день усекновения и на Дмитриевскую субботу, когда поминаются павшие славянские воины.
   Не будет лишним заглянуть к своим умершим родственникам и на Пасху с освещенными крашенными в луковой шелухе яйцами, чтобы со словами: Христос воскрес! - похристосоваться с ними. И особенно не следует забывать вспоминать об своих умерших родственниках в Чистый понедельник, когда все покойники, по уверению священнослужителей, собираются на молитву в церкви. Они приходят молиться и на Рождество, а по возвращению из церкви идут уже не свои могилки, а расходятся по своим бывшим домам, где и остаются невидимыми до Проводного понедельника.
   Очнувшись, после интересной, но не очень приятной для меня, прогулки по мытарствам, я еще долго неспокойно ворочался под недовольное поскрипывание подо мною старого, но такого для меня привычного, диванчика, размышляя о превратностях человеческой земной жизни и о нашей неблагодарной судьбе, пока подобные размышления мне вконец не надоели. И я, сердито отмахнувшись от продолжающих назойливо преследовать меня мыслей, оделся и вышел из своей квартиры, чтобы немного развеяться в прогулке по вечернему городу. Во время этой своей прогулки я и встретил возле витрины небольшого магазинчика Антона Ивановича.
   - Сколько лет, сколько зим!.. - обрадовано выкрикнул он, обернувшись на мой оклик.
   Крепко пожав друг другу руки, мы зашли в первую встретившуюся нам по пути мороженицу, где за бутылкой полусладкого шампанского и шоколадным мороженным полилась наша тихая неторопкая беседа. Антон, не теряя понапрасну времени, постарался вытянуть из меня все, что мне было известно об его отце. Да, и я тоже успел задать ему немало интересующих меня в последнее время вопросов.
   - Антон Иванович, а можно ли на ваш взгляд понять и объяснить нашу боязнь и опасение своих умерших родственников? - поинтересовался я у него с тайным намеком на странности его умершего отца.
   - Покойники, как и живые люди, разные, - с понимающей улыбкою ответил догадавшийся о моем намеке Антон. - Бывших во время своей жизни добродушными и доброжелательными к людям покойников, бояться и поджидать для себя с их стороны хоть какой-нибудь пакости не стоит, а вот со злобными и раздражительными при жизни покойниками настоятельно рекомендуется, быть очень даже осторожными.... В их голову может придти всякое....
   - Так-то оно так, - растерянно пробормотал я, пытаясь, как можно лучше сформулировать другой уже кружившийся в моей голове вопрос и, наконец, решившись, я выдавил его из себя. - Правда ли, что забытая живыми людьми душа покойника поселяется в каком-нибудь неприглядном месте и живет там той же жизнью, которой они и жили до своей смерти?
   - Я и рад был бы не согласиться с подобным вашим утверждением, - грустно пробормотал Антон и рассказал мне приснившийся его маме вскоре, после смерти отца, сон.
   - Вот здесь, - тихо проговорил во сне его отец, подведя маму к высокому мрачному зданию, - работает мой брат.
   Они еще немного подождали, пока высокие массивные двери этого вызывающего у мамы ужас здания не распахнулись и не выпустили к ним покрытого толстым слоем въевшейся в кожу черной, как смоль, сажи худощавого мужчину. И он показался его маме таким непохожим на самого себя, что она с трудом признала не вернувшегося с войны брата ее мужа.
   - Ну, и как себя в этом месте ощущаешь? - спросил своего брата отец Антона.
   - Сам видишь, - угрюмо проговорил брат. - Тебе, наверное, намного лучше возле своей могилы, чем мне работать на этой проклятой шахте. Но что поделаешь, у каждого своя судьба.... От нее никуда не денешься и никуда не убежишь. Хочешь, не хочешь, а приходится смиряться с неизбежностью в своей собственной судьбе.
   - Ну, и как отреагировала мама на жалобу вашего отца о нелегкой загробной жизни своего не вернувшегося с войны брата? - переспросил я Антона, когда он замолчал.
   - В первое же воскресение побежала в костел поминать брата отца, - улыбнувшись моему наивному вопросу, проговорил Антон и уже немного смущенно добавил. - Надо же как-то было избавлять моего родного дядю от нелегкой работы в шахте....
   Эта уже давно набившая людям оскомину тема о жизни и смерти человека на земле нас, наоборот, расшевелила. И мы еще долго обсуждали эту все еще до конца не разрешенную, как и многое другое в человеческой жизни на земле, проблему. А в самом конце нашей встречи я подумал вслух, что, как мне думается, наши умершие родственники тоже должны каким-то образом выражать свое неудовольствие забывшими о них живыми людьми.
   - Наши покойники не так уж и беззащитны, как нам об этом иногда думается! Они, входя в незавидное положение живущего на земле человека, уже привыкли долго терпеть, ничем не высказывая своего недовольство нашей порою недостаточной заботой об их насущных нуждах, но только до поры, до времени! Стоит нам переступить в своей безалаберности дозволенную черту, как они тут же начинают бить не в бровь, а прямо в глаз, всех, кто осмелиться забыть о своем священном долге! - охотно подхватил мою мысль Антон и рассказал мне о невероятном происшествии в соседнем от его деревни районе. - Но я не ручаюсь за достоверность своего рассказа.... Очень трудно верить в достоверность россказней людей, которые привыкли убивать время в праздной болтовне, - предупредил меня начавший свой рассказ Антон.
   Я всегда говорил всем своим друзьям и знакомым и в первую очередь самому себе категорически нет, на любое предложение сделаться мне самому одним из этих глубоко мною презираемых человеконенавистников, а, если сказать проще, то, как их еще называют в народе, политиком. Ибо любое их призывное обещающее скорое изобилие и процветание обращение к "своему народу", а именно так они уже привыкли обзывать нас, вводит меня в такое негодование, что мне хочется закричать до того громко, чтобы мой голос был слышен в самом дальнем уголочке нашей необъятной Родины.
   - Люди! Зачем вы слушаете этого нечестивца!? Разве вы не видите, что его мысли черны и вас ожидает в ближайшем будущем не слетающие с этого привычного ко лжи и лицемерию языка обещанное изобилие, а невиданные еще вами испытания и бедствия!
   Я за свою, пусть еще и относительно недолгую, жизнь перевидал уже столько таких безответственных краснобаев и наслушался от них слишком много обещаний создать для нас воистину райские условия жизни. Поэтому сейчас, оказавшись, по их милости, в самом настоящем аду, я уже не сомневаюсь, что, чем больше они обещают развесившему уши "своему народу", тем хуже ему и будет, после претворения в жизнь их бредовых идей. Но, если хоть у кого-нибудь из этих прохиндеев проснется совесть, что еще невероятней, чем моя фантастическая повесть, и они начнут думать не о своей личной выгоде, а о благе "своего народа", то я подскажу им с чего надо начинать в первую очередь:
   - Начинать надо с переосмысление каждым советским человеком своей прошлой жизни. Потому что это переосмысление как раз и является именно тем основным звеном, ухватившись за которое можно будет повернуть всех нас к хорошей добропорядочной жизни. Во всех наших сегодняшних бедах и несчастиях виноваты в первую очередь мы сами, а не кто-нибудь еще другой. Виноваты именно мы, потому что мы уже давно свыкнувшись со своей бесчеловечной скотской жизнью, не хотели до этого и не хотим даже сейчас пошевелить хотя бы пальцем для ее улучшения. А они, так называемые политиканы, пользуются этим и, скрывая под внешним ласковым с нами обращением, свои черные мысли и преступные намерения беззастенчиво утоляют свои кровожадные натуры красной человеческой кровью.
   - Мир и согласие в обществе - прежде всего! - орут на каждом углу напившиеся до отвала человеческой кровью кровососущие презренные пиявки.
   - Лишь бы не было войны! - кричат им в унисон расползающиеся по уже много испытавшему телу народа крупные жирные вши.
   Слушают бывшие советские люди их "мудрые" речи и не смеют убивать на себе даже ту, уже успевшую ухватиться мертвою хваткою за их печенки смердящую вошь. Они понимают, что пришла вшивая демократия и любая вошь имеет право на существование в своей естественной среде обитания. И, если хоть кто-нибудь из нас с этим не согласен, то пусть садиться с нею за круглый стол и ведет долгие бессмысленные переговоры, заявляя и о своем исконном праве на свое собственное тело. А потом, пока суд да дело, тучные вши уже переползут с окоченевшего тела на свою новую среду обитания.
   От того, как человек относится к своей жизни на земле, зависит не только богато или бедно он живет, но и какой у него дом, какие у него дети, какая обстановка его окружает и что он, в конце концов, делает с окружающей его природою. В общем, все то, что и включает в себя такое емкое и о многом говорящее всем нам понятие, как человеческая жизнь. Естественно, что так же, как он относится к своей собственной жизни, такое же у него и отношение к уже прожитым жизням своих отцов и матерей и, тем более, к их могилам. В нашем мире уже давно перевернуты вверх ногами не только наши отношения друг с другом, но и даже наша память. И только поэтому нас нисколько не волнует, но и, по всей видимости, нисколько не беспокоит, что тех, кто достоин одного нашего презрения и ненависти, мы столетиями почитаем за святых людей. Ну, а тех, кому мы просто обязаны низко кланяться в ноги и неустанно благодарить за оказанное нам доверие и за вовсе незаслуженную нами честь жить вместе с ними, мы, как и всегда, оплевываем и предаем скорому забвению. Только с этой точки зрения можно объяснить такую вопиющую несправедливость, что городские кладбища всегда выглядят ухоженными и привлекательными в то время, когда на деревенские кладбища иногда даже бывает неудобно заглядывать. Политики, которые всю свою жизнь только тем и занимаются, что переливают из пустого ведерка в порожнюю посуду и отяжеляют нашу и без того сложную жизнь, даже, после своей смерти, претендуют на особое внимание и заботу о них от благодарного им за обман и за напрасные лишения "своего народа". Ну, а те, кто все эти годы кормил всю страну, в том числе и этих лживых и лицемерных политиканов, чаще всего остаются полуголодными и забытыми, а их могилы очень скоро зарастают бурьяном и сорняками. Так что ж, такова, наверное, наша земная жизнь. Если она изначально основана на несправедливости, то есть ли смысл искать эту справедливость людям даже и после своей смерти.
   Почти то же самое произошло и в той указанной в рассказе Антона деревне. Нелегко выбрать из-за нескончаемой крестьянской работы мужику свободный час, чтобы сходить на кладбище и убрать с могильных холмиков своих умерших родственников бурьян и другие, не украшающие их, сорняки. Но еще труднее мужику выкроить время для приведения в порядок дорогих ему сердцу могильных холмиков, когда кладбище, на котором покоятся его умершие родственники, находится не меньше пяти, а то и все десять, километров от его дома. Летний день, как любят приговаривать славяне, год кормит работящих людей. И не желающие оспаривать это вполне справедливое утверждение проживающие в деревне мужики и бабы в этом году слишком долго не имели возможности оторваться от своей проклятущей работы. За это время забытые ими на кладбище могилки уже до того сильно заросли бурьяном и сорняками, что даже редко заглядывающий в такие места ксендз начал призывать к совести забывших о своем долге перед умершими родственниками людей. Но, как назло, этот год оказался урожайным и на сено, и на зерно. И уже вконец замученным уборкою крестьянам было просто некогда оторваться от еще не убранных полей, пусть даже и на недолгое время. Так они и дотянули до самой поздней осени.
   - Сейчас нам уже нет никакого резона идти на кладбище, чтобы навести на могилах наших родственников должный порядок, - подумали расчетливые крестьянские головы. - Ранней весною нам будет намного легче наводить на могильных холмиках порядок. К этому время все сорные травы на них повянут, а земля, после схода с нее снега, будет мягкой и податливой....
   Подумали мужики и бабы и крепко-накрепко о могилах своих умерших родичей до весны забыли. А что делать: слишком многое приходится крестьянам держать в своей памяти. Так разве обо всем упомнишь, пока дело само не позовет их к себе.
   В то памятное утро, как делились впоследствии своими воспоминаниями мужики и бабы со знакомыми из соседних деревень, какое-то неясное ощущение нависающей над всеми скорой беды уже заранее повытаскивало их из своих мягких постелей в такую рань, в которую они еще никогда не вставали. Не выспавшиеся мужики и бабы, пытаясь удержать возле себя еще хотя бы маленький кусочек от сладкого утреннего сна, но он к ним не только не приходил, но и не давал ни одного намека, что он способен вообще к ним возвратиться. Делать было нечего, и крестьяне, озадаченно почесав свои затылки, встали и завертелись по своим нехитрым хозяйствам. А вслед за ними повыскакивали из теплых постелек и их дети.
   - Куда вы, неугомонные, торопитесь в такую рань!? Поспали бы еще немного, - недовольно заворчали на своих деток мамы.
   Но детям, как и их родителям, в это утро тоже почему-то не спалось. Раздражая взрослых своим визгом и громким смехом, они только путались под их ногами. И они очень скоро, не желая не мешать обрабатываться по хозяйству взрослым, вначале повыскакивали на улицу, а потом и на околицу деревни, чтобы первыми увидеть идущих по дороге незнакомых людей. Им даже в голову не могло придти, что внезапно объявившиеся неподалеку от их деревни незнакомые люди могут быть и вовсе не живыми, а умершими в разное время их односельчанами. Вовсе не ожидающие для себя в это утро ничего такого, что могло бы их до смерти напугать, дети с веселыми радостными возгласами побежали навстречу подходившим к их деревне незнакомым людям. Приближающиеся к деревне покойники не были злобными уродливыми чудовищами, но что-то в их внешнем виде не только насторожило, но и пугало, подбежавших детей. Что-то такое непомерно страшное и пугающее исходило от этих приближающихся к деревне людей, что остановившиеся в замешательстве на некотором удалении дети не долго выдержали этот ясно и отчетливо воспринимаемый их впечатлительными натурами ужас. Мгновенно переполнившись испускаемым страхом от этих молчаливо сосредоточенных людей, дети даже не стали дожидаться, когда эти странные люди подойдут к ним ближе. А с дикими пронзительными воплями побежали к своим всегда им казавшимся надежно прочным домам. Выслушавшие их родители только посмеялись в ответ на их испуганное лепетание. Но, все же заинтересовавшись, а что же могло так сильно испугать и прогнать с улицы детей, вышли во двор, пожелав лично убедиться, что это за люди пришли в их деревню. А когда они их увидели, то уже больше не смеялись. Они молча смотрели на идущих по деревенской улице строго нахмуренных и не желающих с ними даже здороваться своих умерших родичей. Да, и вправе ли мы уже называть этих потусторонних существ людьми. С застывшими в мертвой неподвижности лицами они беззвучно шагали по вымощенной булыжником улице, внушая своими прикрытыми веками глазами и плотно сжатыми губами суеверный страх мужикам и бабам. Долго не выдерживая подобной демонстрации полнейшего безразличия со стороны обидевшихся на них умерших людей, мужики и бабы, не сговариваясь тут же, попадав на колени, неистово закрестились вперемежку с жалобными окликами при виде проходящих мимо дорогих им при жизни покойников. А сами покойники, не обращая внимания на причитающих своих детей, братьев и сестер, прошли по улице до околицы деревни и исчезли прямо на глазах обеспокоенных их появлением крестьян.
   - Неплохой они преподали урок поленившимся в свое время прибраться на могилах родственникам, - поеживаясь от пронзившего мое тело холодного трепета, тихо проговорил я. - И что решили крестьяне в ответ на их подобное очень даже своевременное представление?
   - В этот же день помчались на кладбище приводить в порядок могилы, - весело ответил Антон и поторопился со мною попрощаться.
   Ему еще надо было успеть на отходящий от Ленинграда поезд. И я, крепко пожав на прощание руку и договорившись о скорой с ним встрече, возвратился в свою маленькую холостяцкую комнату на Крестовском острове. В эту ночь я долго не мог уснуть. Перед моими глазами все шли и шли с немым укором наши предки, могилы которых мы не только в своем неудержимом стремлении к разрушениям сравняли с землею, но и немало пролили на их бедовые головы вовсе не заслуженной ими насквозь лживой клеветы и наговоров. Ворочаясь на своем по-стариковски ворчливо поскрипывающем диванчике, я думал, а не связаны ли мы между собою какими-то невидимыми для нас нитями с этими поросшими бурьяном и лебедою могильными холмиками. И не вредим ли мы самим себе и нашим детям, так бездумно обрывая все соединяющие нас с нашими предками нити. Ведь, совсем недаром приговаривают мудрые люди, что, если человек предполагает, то наша жизнь располагает.
   Как бы мне не хотелось встретиться с Антоном по возможности раньше, но все время цепляющиеся друг за дружку дела не позволили мне посетить его раньше, чем через год. Мне удалось приехать к нему в гости более чем удачно: только что окончился рабочий день, а красное солнышко еще сильно пригревало и без того нагревшуюся за долгий день землю. И мы, желая соединить полезное дело с приятным отдыхом, удобно устроились на песчаном берегу местной речушки. От реки на нас веяло желанной, особенно в летнюю пору, прохладой, а вокруг не было видно никого, кто смог бы помешать нашему неторопкому задушевному разговору.
   - Я не сомневаюсь, что умершие люди не только критически оценивают нашу сегодняшнюю жизнь, но и всегда пытаются предохранить нас от бед, оказать возможную в их теперешнем положении помощь в скорейшем разрешении всех наших проблем, - высказал я уже полностью сформировавшееся во мне убеждение, что покойникам наша жизнь совсем не безразлична.
   - Исходя из опыта общения с умершим отцом, я тоже прихожу к мнению, что наши общения с умершими родственниками вовсе не такие, как мы привыкли думать, простые и однозначные. В наших общениях во снах или наяву всегда закладывается какой-то скрытый смысл, но он никогда не походит на угрозу или на желание хоть в чем-то нас поддеть или ущемить. Встречаясь во снах с умершим отцом, я очень ясно ощущаю, как он за меня переживает, как всегда старается наставить меня на истинный путь, - поддержал мои слова Антон, разливая по предусмотрительно прихваченным из дома стаканам какую-то с запахом лимона и свежих яблок домашнюю наливку.
   - Но это всего лиши наши предположения, - робко возразил я, надеясь услышать от него более веское доказательство. - К сожалению, человечество еще не имеет подтверждающих фактов наших на этот счет утверждений. Да, и мы сами тоже нисколько не продвинулись в понимании беспокоящихся о нас умерших родственников....
   - И никогда не будем их понимать! - перебив меня на полуслове, недовольно буркнул Антон. - Не будем понимать наших умерших родственников из-за одного своего нежелания вслушиваться и принимать всерьез все беспокоящие нас во время земной жизни тревожные ощущения! Нам всегда намного легче объяснить все, что не поддается нашему пониманию, просто суевериями или обзывать несусветной чепухою....
   - Но, все равно, лучше иметь хоть какое-то правдоподобное обоснование этим нашим рассуждениям, - задумчиво пробормотал я, понимая, что большего мне ожидать от Антона уже не приходиться. - Иначе, кто нам поверит и хотя бы попытается понять наши мысли.... А не думать, что мы, как и многие другие недалекие люди, просто вводим человечество в очередное заблуждение.
   - Человеку, которому лень даже задумываться о собственной жизни, хоть обухом бей по голове, все равно, никакого проку не будет. Люди в своем подавляющем большинстве сейчас ни во что не верят и никогда не поверят даже собственным глазам и ушам. Современному человеку намного проще и удобней считать самого себя ничего не знающим балбесом и простаком. Мы уже привыкли, чтобы нам предоставляли все, что требует понимания и осмысления, уже тщательно разжеванным на блюдечке с голубой каемочкой, - недовольно буркнул Антон.
   Ох! И как же он был прав! Меня уже давно беспокоило и недоумевало завидная способность людей делать вид, что они не замечают очевидные явления, что не придают никакого значение тому, во что каждый из них в отдельности верил, и чего каждый из нас не только побаиваться, но и остерегается. Но чем же все-таки такое непонятное поведение обладающих разумом людей объясняется? Я часто, особенно в последнее время, задавался этим вопросом и не мог дать на него более или менее удовлетворяющего меня ответа. Я приехал к Антону в гости только с одной целью и надеждою получить от него на этот вопрос ответ, но, как я уже понял, моим надеждам сбыться было не суждено.
   - Эх, если бы жил еще старик! - с сожалением и с чувством невосполнимой утраты восклицал я про себя, уверенный, что только он один во всем белом свете был способен развеять все мои сомнения и ответить на все мои вопросы.
   Но старика уже не было, и я, не желая отбивать у Антона желание разговаривать со мною на интересующую нас тему, заключил с ним шуточное пари: сможет ли он убедить меня, что только благодаря своему умершему отцу в его голове зародились подобные мысли.
   - Давайте попробуем, - охотно согласился на мое предложение Антон и тут же начал приводить свои доказательства, а я приготовился к роли его бесстрастного оппонента.
   - Да, слушаю! - недовольно буркнул Антон, когда резко зазвонивший телефон оторвал его от учебника.
   Через неделю ему надо было сдавать в институте Государственный экзамен по Научному коммунизму, и он, обложившись учебниками, не хотел отвлекаться на другие не имеющее для него большого значения дела. Звонила старая знакомая Антона, за которой он еще в юности ухаживал, да, и потом, как я понял из его дальнейших слов, они встречались.
   - Твой отец еще жив? - полюбопытствовала во время разговора знакомая женщина у Антона.
   - Пока еще живет, - проговорил в трубку Антон, вспоминая каким слабым и немощным, он оставил его дома перед своим возвращением в Ленинград.
   Антон знал, что его отцу уже недолго осталось жить на белом свете, но ни одна мысль, что он может умереть, пока еще не воспринималось его любящей своего отца головою. Он постоянно утешался мыслью, что все старики ощущают себя неважно, но от этого не умирают. Антон был уже подготовлен, что из-за болезней его батюшка, возможно, мучается и страдает, но с тем, что он скоро его оставит, Антон никак не мог смириться. Он просто не представлял для себя дальнейшей жизни без отца. Да, и вообще, он всегда отгонял от себя подобные мысли, чтобы, неровен час, не накликать на самого себя беду. Ему почему-то все время казалось, что без своего отца у него уже тоже жизни не будет. И не только потому, что он его любил и нуждался в их общении, а только потому, что он работал и учился, как бы не для себя самого, а только ради своего отца. Антон изо всех сил добивался успехов в работе и в учебе, заранее мысленно представляя, как будет радоваться и гордиться его отец сыном, когда он уже совсем скоро приедет к нему с дипломом, в котором черным по белому будет написано, что его сын инженер. Закончив разговор, Антон вернулся в свою комнату и снова с головою погрузился в учебники, не ощущая в себе ни одного проблеска уже подкрадывающейся к нему беды, о которой ему сообщили в следующем телефонном звонке.
   - Друзья уже давно подтрунивали надо мною, что все дети моей знакомой похожи на меня, - уже совсем неожиданно проговорил на мой немой вопрос Антон. - Только, наверное, и поэтому мой отец сразу, после своей смерти, осмелился придти с подобным сообщением в сон одного из них. Другого для себя объяснения, что моей проживающей в городе Ленинграде знакомой стало известно о смерти моего отца раньше, чем мне сообщили мои родственники, я не могу даже предположить.
   - Но вы, наверное, свою знакомую обо всей этой странности уже расспрашивали? - поспешил я уточнить у примолкшего Антона.
   - Расспрашивал, - подтвердил мою догадку Антон, - но вы же знаете этих женщин.... Они без своих тайн и нередко обижающих нас недоговорок просто жить не могут.
   Мне было трудно хоть что-то возразить на такое его доказательство. И я продолжил молча вслушиваться в его негромкие слова. Мельком упомянув о небольшой, но такой редкой в земной жизни и смерти человека случайности, что на похороны его отца съехались все, без исключения, родственники, Антон заговорил о следующем еще больше поразившем меня своем достоверном доказательстве.
   Если бы я лично не разговаривал с Иваном Ивановичем еще до его смерти, то ни за что не поверил бы, о чем мне сейчас рассказывал его сын. Но, не сомневаясь, что такого старика, каким был Иван Иванович, смерть, как бы она не казалась нам неожиданной, не могла застать врасплох. И что он, ощутив самого себя в совершенно новом качестве, не, наверное, а точно, не запаниковал и, продолжая вести свой прежний спокойно невозмутимый образ жизни, не мог сосредоточить все свое внимание на самом себе, на только что постигшей его беде. Он и, после своей смерти, продолжал жить проблемами и заботами своей семьи, думать и переживать за своих живых детей.
   - Мы, его семья, в первые часы после смерти отца уже не могли больше думать ни о чем другом, кроме, как о постихшем нас горе. Его смерть оказалась для нас в одно и тоже время и ожидаемой, и такой неожиданной, что вся уже прожитая нами жизнь тут же разделилась на две неравные половинки. Мы радовались своей жизни и были готовы, если понадобиться, даже горы свернуть с дороги к своему собственному счастью только до дня смерти отца. Смерть отца тут же затмило своим черным крылом все, в чем мы находили свою радость и свое счастье от проживаемой нами жизни. Она заставила нас задуматься, что и наша жизнь на земле, как и все остальное в нашем земном мире, не вечна, что со временем, и мы тоже умрем, а наши смертные тела превратятся в пыль и прах. Мы были полностью сосредоточены на своем горе, а мой, только что перешагнувший порог вечности в свою новую загробную жизнь, отец не думал о своей беде. Он думал и переживал только о продолжающих жить на земле своих родных и близких людях, - с горечью, что уже не может лично рассказать отцу о своей сыновней любви, тихо говорил Антон. - Когда он узнал, что встревоженные моим внезапным, а главное непонятным для моих врагов, отъездом из Ленинграда на родину недруги послали вслед за мною посыльного, то сделал так, чтобы я смог не только увидеть, но и опознать его, среди множества присутствующих в костеле во время его похорон прихожан.
   Уже зная о проблемах Антона с Комитетом Государственной Безопасности, я окинул его вопросительным взглядом.
   - Да, он был из КГБ, - подтвердил мою догадку Антон. - Отец хотел предупредить меня об опасности и показал мне человека, которого я должен был остерегаться.
   Вслушиваясь в его негромкие уверенные в своей правоте слова, я старался понять для себя, а почему так часто бывает в нашей переполненной всякими неожиданностями жизни, когда мы, вдруг, совершенно для себя неожиданно ясно ощущаем даже в такой многолюдной толпе интересующегося нами человека. И не только ощущаем, но и узнаем, пусть до этого мы его никогда не видели, и у нас еще никогда не было с ним встреч на, как обычно, непредсказуемых перекрестках судьбы. Но самым невероятным в рассказе было то, что этот же человек сменил за время, когда Антон находился в дипломном отпуске, его непосредственного начальника.
   - И как же мне теперь не верить умершему отцу, после подобных своих злоключений? - с улыбкой оглядывая мое задумчивое лицо, спросил Антон и, не дожидаясь моего ответа, продолжил. - Я не только ему поверил, но и с нетерпением дожидался от него другого знака, подтверждающего, что мой отец продолжает обо мне думать и оберегает от происков всевластного в Советском Союзе КГБ. Вы уже, наверное, знаете, что я осмелился подать на его слишком ретивых сотрудников в суд?
   Я, конечно же, знал об этом. И пусть Антон сделал этот свой опрометчивый шаг во время прославившегося на века своей бестолковостью и просто не поддающейся никакому осмыслению глупостью лидера огромной страны, который наиболее наглядно подтвердил мое мнение о политиках, я, все равно, его осуждал, считая его решение безответственным актом протеста решившегося на самоубийство человека. И хотя уже слишком много всплыло на поверхность нашей жизни вонючей грязи, я к себе даже и мысли не подпускал, что кто-то их этих орущих во все глотки краснобаев собирается всерьез и надолго расправляться с КГБ. Я уже слишком хорошо знал их подлые поганые натуры, чтобы поверить в эти не говорящие мне ни о чем их сказки.
   - Я не боялся последствий своего безрассудного поступка, - как бы отвечая на мои мысли, продолжал изливать все накопившиеся в нем чувства Антон, - но мне была приятна забота обо мне покойного отца. Я был ему бесконечно благодарен. Я был ему благодарен вовсе не потому, что он меня оберегал от происков всемогущественного КГБ, пусть это его забота и наполняла меня уверенностью и так необходимым для меня тогда спокойствием. Я благодарен своему умершему отцу только за то, что он позволил мне узнать, что и после своей смерти человек ничего не теряет, кроме собственного уже отслужившего свою службу тела. Разве это не самое ценное, что только может сделать отец для своего сына? Разве это не доказательство, что нашу любовь и уважение друг к другу не сможет поколебать даже такая извечная разлучница, как всемогущая смерть? Пока мы будем вместе, пока наши души будут стремиться друг к другу, до тех пор мне не будет страшна никакая беда. И у меня будет недоступная для всех остальных живущих на земле людей уверенность, что я в своей дальнейшей жизни не сделаю ничего такого, за что мне впоследствии должно быть очень стыдно.
   Была темная непроглядная ночь. И Антон, надеясь только на чутье впряженной в телегу кобылы, опустил вожжи и напряженно вглядывался в окружающую его темень, через которую еще не только не виделись, но даже не пробивались, смутные контуры изб уже совсем близкой, если судить по долетающему до него лаю собак, деревни. Почувствовав волю, уставшая за долгий день кобыла перешла на неторопкий шаг и, подолгу обнюхивая опущенною вниз мордою встречающиеся ей по дороге кустики травы, презрительно фыркала и невольно ускоряла свой шаг. Однако очень скоро запас ее резвости истощался, и она снова, лениво переступая копытами по узкой проселочной дороге, медленно тащила, если не считать восседавшего на ней Антона, пустую телегу. Уставившись немигающими глазами в окружающую темь, Антон, словно ожидая от нее какого-то для себя очень важного и так нужного ему сейчас знака, не торопил кобылу. Ему и самому было непонятно, что именно он ждет, но, стараясь об этом не думать, и даже не пытаясь прикрыть свои уставшие от беспросветной тьмы глаза, он терпеливо дожидался от окружающей его непроглядной мглы чего-то такого, что непременно его удивит. Он знал и нисколько не сомневался, что это не только поразительное, но и удивительное для него, обязательно произойдет. Предчувствие его не подвело и он, увидев замигавший ему вдалеке небольшой огонек, сразу же устремил на него свои соскучившиеся по видимым образам глаза. Он смотрел на него в упор, ожидая от него для себя чего-то такого неординарного и поразительного, что непременно должно было перевернуть вверх тормашками все его представления о земном мире. Но этот огонек так же, как и вспыхнул, совсем неожиданно для Антона погас, хотя тут же осветился уже совсем в другом месте.
   - Это, наверное, дети балуются, - подумал про себя недовольно поморщившийся Антон и, вспомнив о свирепствующем в последнее время слишком жарком солнце, повернул кобылу прямо на огонек, чтобы выказать свое неудовольствие деревенской ребятне, которым вздумалось разводить в такой близости от деревянных изб костры.
   - Вполне достаточно одной искорки, чтобы вся деревня вспыхнула заревом огня, как порох, - подумал похлестывающий оживившую кобылу по округлому заду лозовым прутиком Антон.
   Но этот огонек, так же как и предыдущий, очень скоро погас и снова разгорелся уже в такой близости от Антона, что он уже ясно увидел сгорбившегося возле костра пожилого человека, в котором по одежде и другим характерным приметам признал своего отца.
   - Но он же умер! - вскрикнул от неожиданности Антон и соскочил с телеги.
   Первым его желанием было броситься к отцу, но укоренившийся в нас годами страх перед покойниками удержал его на месте. Не зная и не понимая, на что ему сейчас следует решиться, Антон молча смотрел на своего ожившего отца, а отпущенная кобыла, не брезгуя близостью покойника, с жадность лакомилась молодой травкою. Умерший отец, словно не ощущая устремленного на него взгляда Антона, продолжал, склонившись над только что разведенным огнем, невозмутимо сидеть и ни чем, кроме горящего костра, не интересоваться. Он не делал ни одной попытки, по всей видимости, не желая пугать оробевшего Антона еще больше, чтобы обернуться и посмотреть на своего сына. А сам Антон, не отводя своих переполненных слезами жалости глаз от бесконечно дорогого и любимого отца, при виде, как почувствовавший себя плохо его батюшка, еще больше сгорбился и от приступа внезапно пронзившей все его тело нестерпимой боли вначале поник, а потом и вовсе упал прямо в огонь.
   - Он, ведь, обожжется! - пронеслась в переживающей, пусть и за мертвого отца, голове Антона.
   И он, начисто позабыв обо всех своих недавних суеверных страхах, бросился на помощь к отцу. Ухватившись руками за пиджак, он вытащил его из огня, но, как оказалось, он спасал всего лишь его одежду, так как самого отца в этом горящем костре уже не было и в помине.
   - Слова тебе, Господи, - после того, как он, проснувшись дома на постели, рассказал о своем сне маме, буркнула она. - Мой муж и твой отец, Антон, только что вознесся на небеса.
   Только сейчас, после о многом ему говорящих слов мамы, до Антона дошло, что сегодня исполняется ровно три дня, после смерти отца. И что его отец по всем признающимся небесами и церковью правилам, должен был отправиться на поклонение Господу богу.
   - Успешно пройти тебе мытарства, отец, - мысленно пожелал Антон, - не без удовлетворения отмечая, что, после своей смерти, отец приснился ему первому.
   И с этого времени он уже встречался со своим отцом во снах почти каждую ночь. То ли оттого, что отец ощущал в своем сыне искреннюю к нему любовь и искреннее желание его видеть, то ли потому, что ему было намного легче проникнуть в сон Антона, или совсем по другой причине, но они виделись во снах намного чаще, чем при жизни. Однако, несмотря на их взаимную любовь и привязанность друг к другу, стоило Антону в своих снах вспомнить, что его отец уже мертвый, как он тут же из нежелания пугать своего сына исчезал. Антон, конечно же, не мог обижаться за эти мгновенные исчезновения на отца, которые ему не только не нравились, но и не позволяли им поговорить друг с другом о самом в нынешнем положении отца главном. Антон, как и во время совместной с ним жизни, во всем доверял своему отцу и не боялся говорить прямо в глаза все, что его беспокоило и волновало. А прямо сейчас он хотел воспользоваться подвернувшейся возможностью, чтобы не только подробно расспросить отца о порядках и правилах жизни в загробном мире, но и, если его батюшке будет позволено, то и о многом другом интересующем Антона в загробном мире. Не зная, а главное, не понимая, почему отец постоянно уклоняется в разговорах во снах о своем нынешнем существовании в загробном мире, Антон решил начать убеждать самого себя перед каждым засыпанием, что ему надо делать, чтобы удержать своего умершего отца во сне возле себя по возможности дольше. Схватив в очередном сне только что намерившего исчезнуть отца за руку, Антон не только удержал его возле себя, но и тут же принялся расспрашивать о его жизни в загробном мире и в какой именно он нуждается помощи сейчас от своих живых детей и родственников. Антон сумел преодолеть возникшее в связи со смертью отца между ними отчуждение, поэтому, начиная с этой ночи, в их дальнейших отношениях все пошло совсем по-другому. Умерший батюшка не только перестал опасаться, что он напугает своего сына до смерти, но и в последствии даже начал использовать его для передачи посланий остальным живым родственникам. А чтобы никто из родственников не сомневался, что это послание именно от него, Иван Иванович передавал какое-нибудь особенное напоминание, о котором мог знать только тот, кому было адресовано это послание.
   Приснился Антону умерший отец и на сороковой день, после своей смерти.
   Теплое летнее солнышко, начиная с самого начала своего восхода над землею, быстро загнала в спасительную тень всех, кто попадался под его сегодняшние непривычно жаркие лучики, живых существ. Не обошло оно своим вниманием и Антона. Вдоволь попотевший за ремонтом уже державшегося только на одном честном слове забора, Антон, достав с самого дна колодца ведерко прохладной воды, вначале удовлетворил водою свою жажду, а потом выплеснул остатки воды из ведра на пробегающую мимо сучку. Не ожидающая подобного омовения сучка с недовольным визгом отскочила от смеющегося Антона в сторону. Проводив ее повеселевшими глазами, Антон уткнулся взглядом в стоящего у ворот отца. Антона всегда радовался каждой встрече со своим умершим отцом, но теперь, вспомнив, что еще день, и что заставить отца придти в такую неурочную для покойников пору на встречу с ним могло только произошедшее с ним какое-нибудь несчастье, встревожился.
   - Что произошло с тобою, папа!? Что могло заставить тебя придти в такую неурочную пору к нам в гости!? Ты только скажи, чем мы можем тебе помочь, и я тут же займусь удовлетворением всех твоих пожелании!? - крепко схватив смутившего отца за руку, потребовал у него объяснений Антон.
   - У меня все хорошо, сынок, и в никакой срочной помощи я, пока еще, не нуждаюсь, - проговорил недовольно поморщившийся отец и, после недолгого смущенного молчания, продолжил. - Вот только, оказалось, что я умер раньше положенного мне времени. И мне теперь придется ждать окончательно разрешения своей дальнейшей судьбы....
   - Но они не ставит тебе в вину твою преждевременную смерть!? Ты же, отец, умер не своей воле и даже не насильственной смертью! - вскричал встревоженный за отца Антон. - Ты же умер, как и полается умирать всему живому на земле....
   - Нет, сын, они меня ни в чем не винят, - с виноватой улыбкою поспешил его успокоить отец, - но ждать, все равно, придется. Я думаю, что тебе уже и самому известно, какие у загробного мира насчет этого строгие правила....
   - Тогда позволь нам, батюшка, тебя откопать, чтобы ты до назначенного тебе срока возвратился домой, - уже совсем неожиданно предложил Антон. - Ты же знаешь, как мы тебя любим и, надеюсь, не сомневаешься, что мы будем только рады снова видеть тебя живым....
   Иван Иванович, как бы обдумывая его слова, немного помолчал, а потом недовольно покачал головою.
   - Нет, не надо меня откапывать, - тихо проговорил он в ответ на вопрошающий взгляд Антона, - Мне ждать осталось уже совсем немного....
   Проснувшийся Антон вначале обругал себя за опрометчивость, а потом долго благодарил отца за мудрость и прозорливую рассудительность. Ему было даже страшно подумать, что отец мог согласиться с его предложением. И дело здесь было вовсе не в том, что обязательно объявились бы сложности с его откапыванием, а в большей части только потому, что было бы очень нелегко объяснить причину откапывания уже похороненного отца соседям и односельчанам. Неисполнение просьбы отца для Антона было просто немыслимо, но откапывание его из могилы незамедлительно вызвала бы совсем не нужные для покойника и его живых родственников кривотолки.
   В это раннее летнее утро на душе у рано вставшего с постели Антона было до того легко и радостно, как никогда раньше. Тепло одевшийся Антон пришел в этот уголок леса еще затемно. Его властно потянуло именно сюда охватившее им нестерпимое о желание, чтобы еще раз, напоследок, полюбоваться не только его особенной таинственностью в ночное время, но и даже временем его просыпания от ночной дремоты, когда разгорающиеся струйки рассвета начнут разгонять укутывающий деревья мрак. Этот уголок дремучего леса до того понравился Антону своей дивной неповторимой красотою, а вот почему он смотрит на него в последний раз, он не мог и не хотел вспоминать, не желая огорчать самому себе приподнятого настроения. Ему незачем и просто некогда было отрываться на всякие там глупости от захватывающих всю его душу и неодолимо привлекающих его к себе деревьев-великанов. Вглядываясь до рези в глазах в их высоченные кроны, Антон только удивлялся, как они сумели противостоять иногда, кажущемуся ему, просто неодолимо разрушительному напору времени и сохраниться в первозданной красоте, не упав на землю срубленными острым топором мертвыми стволами равнодушного к их величественной красоте лесоруба. Это было просто чудо, что лес выстоял и продолжал радовать восторженные людские сердца своим великолепием, щедро одаряя их притомившиеся в жизни тела бодростью и жизнелюбием. Тем временем наступающий рассвет разгорался все сильнее и сильнее, но Антон не торопился входить на протоптанную в высокой густой траве узкую тропинку. Он непонятно даже для самого себя зачем, почему-то с нетерпением дожидался восхода уже выглядывающего из-за высоких деревьев утреннего солнышко. Застывший в своей глубокой задумчивости в ночное время лес, потихонечку стряхивая с самого себя сковывающую ночами его дремоту, беспокойно загудел под его беспокойными ласковыми лучиками всевозможными голосами поселившихся в нем диких животных и птиц. Гулко затрещали переломленные неосторожными лесными зверьками сухие ветки, тихо зашелестели, чуть ли не касающиеся воздушными лыжами верхушек сосен, закрутившиеся над порученными им под охрану участками леса сумрачные фигуры лесничих. Да, гулко затопали доходящими им до пояса болотными сапогами торопящиеся на работу лесники. Пока, в конце концов, самому настырному и любопытному солнечному лучику не удалось пробиться и к Антону. И сразу же все вокруг него засверкало, как в волшебном калейдоскопе, всеми красками от буйного цветения лесных цветов.
   - Пора! - коротко скомандовал сам себе Антон и пошел по увлекшей его за собою тропинке, не без удовольствия вдыхая в себя полной грудью чистый благоухающий ароматами леса воздух.
   Вряд ли, только одна красота этого уже редко встречающегося на земле дремучего леса могла так сильно взволновать уже не такого впечатлительного современного человека. Не был редким исключением из этого правила и Антон. Пусть ему было приятно думать о себе, как о понимающем и любящем красоту человеке, но самого себя-то не обманешь. И он, пусть и не без некоторых колебаний, был вынужден честно мне признаться, что его тогда поразило и взволновало совсем иное. Этот лес ему показался совсем не похожим на наши нынешние земные леса. Наши земные немало испытавшие в течение своего относительно короткого века леса научились опасаться входящего в них человека и, утратив к нему былое доверие и любовь, уже больше не притягивают его к себе, показывая ему свои самые прекрасные и увлекательные видимые формы и уголочки. Они из всех своих сил стараются, как можно скорее избавиться от его присутствия среди своих деревьев. И в тревожном ожидании от вошедшего в него человека самых неприятных для себя пакостей они никогда не расслабляются, а с настороженным вниманием следят не только за каждым его шагом, но и за его намерениями по отношению к лесным деревьям. А этот лес, к немалому удивлению Антона, показывался ему еще совсем непуганым лесом. Он не только не боялся находившегося в нем Антона, а совсем, наоборот, с гордостью хвастался перед ним своей мощью и своею силой. Окружающий его лес позволял ему любоваться собою, выставляя ему на показ самого себя в самых выгодных ракурсах. И его, не сомневающиеся в своей красоте и привлекательности, деревья не прятались, испуганно сжимаясь за более уродливыми или неказисто старыми деревьями, а без всякой излишней осторожности показывались Антону в своей истинной красоте и привлекательности. И не только оттого, что его ублажала невиданное им доселе лесная красота, Антону было до того легко и покойно на душе, а по большей части только потому, что он не ощущал себя в нем незваным гостем, не ощущал на себе страхи и тревоги леса. Этот лес даже не собирался отмахиваться от идущего по нему Антона в немом испуге, а как бы доверчиво и с превеликой осторожностью к нему льнул. Его деревья до того радостно ликовали, когда истомившийся от переполняющих его чувств Антон останавливался возле них и ласково поглаживал по их нежным мохнатым веткам. И у него самого Антона тоже, к немалому удивлению, в этом просто сказочно прекрасном лесу не появлялось желания сломать себе на память хотя бы одну из доверчиво тянувшихся к нему веток. Он, почему был уже не способен совершить подобное непотребство в этом лесу. И вовсе не потому, что ему очень не хотелось это делать, а только из-за не оставляющего его ощущения, что все деревья этого волшебного леса живые и им, возможно, будет очень больно от этой сломанной им веточки. Антону так не хотелось причинять этому доброжелательному к нему лесу хотя бы малейшее беспокойство, что даже сама мысль о подобной своей возможности, наверное, показалось бы ему сейчас просто кощунственной.
   Попробуйте вы, дорогие мои друзья, войти в наш современный лес. И вы сразу же, если, конечно же, захотите по нему немного пройтись и понять все его на себе ощущения, сразу же ощутите всю его к нам нелюбовь, что одно только ваше присутствие вызывает у нашего леса какую-то непонятную, но ясно нами ощущаемую, тревогу. Низко опустившиеся к земле веточки его деревьев будут вас не ласкать, а с рассерженным неудовольствием хлестать по вам наотмашь, стараясь при этом непременно попасть вам по глазам или по особенно болящим местам вашего тела. И каждый его пенек и каждый выступающий из земли корешок будет непременно норовить попасть вам прямо под ноги. Но мы уже давно привыкли к его недовольству и перестали замечать на себе его к нам нелюбовь. Мы не сможем замечать подобного негативного отношения к нам, людям, современного леса даже и в необозримом будущем, пока нам не повезет побывать в девственно непуганом лесу.
   А в этом лесу даже и те немногие перебегающие Антону тропинку зверьки не шарахались от него по сторонам, как очумелые, а спокойно, если не сказать немного насмешливо, окидывали его быстрым оценивающим взглядом и так же неторопливо, как шагал по тропинке Антон, исчезали среди деревьев. Сегодня в этом лесу царила воистину божья благодать, о чем не уставал повторять себе жадно принюхивающийся к наполняющему этот лес медовому с немного приторным привкусом мяты запаху Антон. И он нисколько при этом не удивлялся, что наши предки жили в подобных лесах до ста лет и не старели.
   - Что же это такое!? Подобного запаха в этом девственном лесу не может быть и помине!? - воскликнул от неожиданности Антон и, с беспокойством принюхавшись к задувшему ему под самый нос дымом только что ожившему легкому ветерку, озабоченно буркнул. - Откуда дым мог взяться в лесу? И у кого только может подняться рука на это просто бесподобное прелестное очарование!?
   Напуганный принесенным к нему ветром запахом дыма Антон тут же окинул внимательным взглядом сохраняющие, несмотря ни на что, свое ничем непоколебимое спокойствие лесные деревья. Но вознесшиеся своими высоченными кронами почти под самые небеса деревья-великаны не только не всполошились от этого особенно страшного для них запаха дыма, но и внешне, как бы ни сматривался в них Антон, ничем не выражали своего по этому поводу беспокойства. Окружающий Антона лес был, по-прежнему, спокойным и безмятежным.
   - По всей видимости, где-то неподалеку находится отопляемое дровами человеческое жилье, - пытаясь хоть как-то объяснить окружающее его спокойствие, предположил Антон, но, на всякий случай, зашагал по тропинке уже намного быстрее.
   От былого благодушия у него уже не оставалось и следа. Но его опасения оказались совершенно напрасными: тропинка, обогнув стоящую у нее на пути высоченную сосну, выскочила на небольшую живописную полянку и устремилась к стоящей в самой середине живописной поляны избе.
   - Я и сам не отказался бы немного пожить в этом воистину райском уголочке, - подумал восхитившийся открывшимся ему видом Антон и вполне искренне позавидовал проживающим на полянке в окружении самого настоящего девственного леса людям.
   И, действительно, бронзовые от выступающей на бревнах смолы стены избы, были, словно золотым куполом, увенчанные соломенной крышею, небольшой дворик и стоящие на небольшом удалении хозяйские постройки показывались ему хрупкими декоративными игрушками на фоне сотканного из цветущих лесных и луговых трав ковра.
   Выскочившая из открытых настежь ворот дворняжка не бросилась к Антону с громким предупреждающим лаем, а радостно завизжала и приветливо замахала скрученным в баранку хвостиком. От всего этого так сильно повеяла на Антона чем-то до боли знакомым и родным, что он, больше не колеблясь ни одного мгновения, быстро пересек полянку и, открыв дверь, вошел в избу.
   - Ой, и кто же это к нам пришел!? - радостно выкрикнула хлопотавшая возле ярко пылающей печи старушка и бросилась навстречу Антону с распростертыми объятиями.
   - Ты ли это, бабушка!? - не удержался от восклицания не ожидающий для себя подобного приятного сюрприза Антон, бережно прижимая старушку к себе и целуя ее раскрасневшиеся от охватившей ее радости старческие сморщенные щеки. - А я-то еще думал и гадал, кто это поселился в этой воистину райской благодати....
   - Как видишь, мне с твоим отцом повезло поселиться в этом лесу, - не стала с ним спорить бабушка и засуетилась, подталкивая Антона к столу. - Присядь и немного отдохни с дорожки, внучек.... У меня скоро блинчики поспеют.... Я знаю, как ты их любишь со свежим маслицем.
   - А где же мой отец, бабушка? - спросил не видящий в избе, кроме нее, больше никого Антон.
   - Отдыхает он еще, - тихо, словно выдавая ему самую страшную тайну, прошептала бабушка, указывая рукою на отгораживающую часть избы ситцевую занавеску, и уже совсем неожиданно предложила Антону. - А ты сам пройди к нему, внучек, и разбуди....
   Антон, осторожно отодвинув занавеску, посмотрел на стоящую прямо за ней кровать. Его отец уже не спал. Он сидел на покрытой узорчатым домотканым покрывалом кровати и с увлечением играл разбросанными по кровати игрушками с маленьким мальчиком. Обиженно насупившегося Антона огорчили вовсе не забавы его отца с этим незнакомым мальчиком. Его скорее расстроило, что увлекшийся игрою с этим мальчиком отец, не только не услышал его совсем не тихий разговор с бабушкою, но и даже сейчас не хотел, как было видно Антону, от этого мальчишки отрываться.
   - И, вообще, откуда этот мальчик мог взяться у моего отца? - подумал недовольно скривившийся Антон и бросил на засмущавшегося от его присутствия мальчика неласковый взгляд.
   Бросил и просто замер на месте от охватившего его изумления. Он узнал в этом мальчике самого себя. Конечно же, не того, как выглядел он сейчас для своего умершего отца, а того, когда он был еще совсем маленьким, из своего далекого детства.
   - Все правильно, - с грустью подумал про себя Антон. - Я слишком рано уехал из дома, а поэтому остался в воспоминаниях отца этим маленьким мальчишкою.
   - Кто ты такой? - не без удивления посмотрев на Антона, спросил у него отец.
   - Папа, неужели ты меня не узнаешь!? - вскричал от охватившего его негодования Антон и, показав отцу на мальчика, уже намного тише добавил. - Это я в детстве, а вот я уже совсем взрослый стою перед тобою. Я уже давно стал не только взрослым, папа, но и самостоятельным.... Я был таким уже и даже тогда, когда ты ушел от нас в загробный мир. Я понимаю, что для родителей все их дети всегда маленькие, но я уже вырос и возмужал. И ты не можешь не помнить меня таким....
   - Так это ты, Антон? - наконец, признал его отец и, крепко обняв, прижал его к себе.
   Закончивший свой рассказ Антон смахнул рукою так предательски указывающую на состояние его души выкатившуюся из глаза слезу и вполне счастливо улыбнулся. Ему было одновременно и грустно и приятно осознавать, что отец не забыл о нем, после своей смерти, хотя и помнил его еще совсем маленьким мальчиком. Но, как мне кажется, он, наверное, зря придавал этому обстоятельству слишком большое значение. Дети своим родителем чаше всего помнятся маленькими и беззащитными. И какими бы мы взрослыми не казались сами себе, для своих родителей мы всегда будем выглядеть безответственными и шаловливыми, за которыми нужно смотреть в оба глаза, и которых следует постоянно учить этой совсем непростой земной жизни.
   Антон умолк и, словно устыдившись своей минутной слабости, повернулся в сторону реки и долго смотрел на обманную неподвижность водной глади. А я, не желая мешать ему, успокаивать нахлынувшие на него во время рассказа своего сна чувства, устремил свои задумчивые глаза в сторону голубеющего над нами небосклона. Я смотрел на плывущие по небосклону, словно сказочные каравеллы, белоснежные облака, а перед моими глазами стоял Иван Иванович, которому я не завидовал, а только радовался, что у него так удачно сложилось не только в жизни, но и после своей смерти. Пусть у него во время жизни на земле постоянно недоставало денег для достойного ее проживания, но он обладал и обладает сейчас совершенно иным богатством, о котором не может мечтать даже самый обеспеченный земной диктатор или уже совсем бессовестный кровопийца олигарх. Он обладал не только человеческим достоинством, но и обостренной совестливостью, которая и обеспечила ему не только с честью выдерживать все жизненные соблазны, но и сохранить себя до конца отпущенных судьбою дней добрым и отзывчивым человеком. Именно таких людей, как покойный Иван Иванович, беззаветно любят при жизни и приветствуют в действительном мире, после их смерти.
   - Но вы так еще не доказали мне, что покойники помогают в жизни своим живым родственникам? - решился я оборвать затянувшееся молчание Антона.
   - И вас мои сны еще не убедили? - переспросил меня оторвавшийся от своих дум Антон, но я в ответ только смущенно пожал плечами.
   И он, немного поколебавшись, решился рассказать мне еще и о других не вызывающих у него сомнений правдивых доказательствах о заботе и помощи его умершего отца остающимся жить на земле своим детям и родственникам.
   Брат Антона - опытный с большим стажем работы водитель. Но то, что с ним произошло в тот надолго запомнившийся для него день, удивило не только его самого, но и других водителей автопарка. Это утро ничем не отличалось и от всех остальных не изобилующих разнообразием в шоферской жизни утр. Его брат, захватив по дороге в диспетчерской путевой лист, открыл дверь своего газончика и поехал на нем к проходной. Но выехать за пределы автопарка ему сегодня не удалось. Отчаянно завизжавшее заклинившее заднее колесо его остановило. А тут же подоспевшая техническая помощь отправила его самосвал на ремонтную зону. Заклинившееся колесо не такое и редкое происшествие для водителей грузовых автомобилей. Но не оно удивила подоспевших только после обеда к его машине ремонтников, их поразило, когда они сняли его с оси, что не увидели ни одной способствующей его заклиниванию причины. С задним колесом его самосвала все было в порядке. Недоумевая и не понимая, что же тогда могло заклинить колесо, они поставили его на место. И газончик брата снова покатил по асфальту, как ни в чем не бывало.
   - Чем бы вы объясните этот необычный случай? - с насмешливой улыбкою поинтересовался у меня Антон и сам же ответил на свой вопрос. - Только тем, что с моим братом в этот день должно было непременно произойти, что-то очень неприятное и опасное. Поэтому мой отец и решил удержать его от выезда на линию таким вот оригинальным способом. Но, если и это происшествие не сможет убедить безнадежных скептиков, то тогда мне придется рассказать вам еще один очень поучительный случай из моих отношений с умершим отцом.
   Недаром в народе говорят, что похороны умершего человека равносильны одному пожару. И особенно эти слова актуальны в нынешнее время, когда всегда пытающимся вызвать в головах простых людей всеобщее помешательство, наконец-то, не только удалось это сделать, но и построить в стране свое бандитско-воровское государство. Во время существования Советской власти вся существовавшая в те годы система делала все от нее зависящее, чтобы не слишком обременять и так убитых свалившимся на них горем родственников усопшего большими расходами на его похороны. А вот во время восстановленного нечистоплотными людьми проклятого капитализма к этому немаловажному событию в жизни каждого человека начали относиться совсем по-иному. Теперь уже к родственникам умершего человека нет, и не может быть никого сочувствия и, тем более, какого-нибудь там излишнего снисхождения. Особенно тогда, когда они не в состоянии оплатить достойные для покойника похороны. Похороны умершего человека в нынешнее время признаются, если не золотым дном, то уж самым выгодным бизнесом непременно. И к этому выгодному делу тут же присоединяться все ущемленные в правах на подобный вид деятельности Советской властью пиявки-кровососы. Здесь и оплата за место на кладбищах государству и не менее жадных всевозможных похоронных учреждений, священнослужителей, моргов, могильщиков и многих других стремящихся нажиться на чужой беде организованных банд и лихих людей. На достойные похороны родного человека идет столько средств от и так уже убитых свалившимся на них горем людей, что на них можно было бы не только отпраздновать рождение нового человека, но и еще насколько свадеб в придачу. Скольких людей приходится ублажать и так несчастным родственником покойника. И все они стремятся не посочувствовать их горю, не оказать им свою бескорыстную помощь, а оторвать лично для себя кусок жирнее от их и так, чаще всего, бедного достатка. Если даже слуга нашего Господа бога священник за просто так не согласиться проводить всю свою жизнь безропотно кормившего его умершего труженика, то говорить о других служителях всех этих мрачных заведений, уже нет никакой надобности. Да, они за одно только выделение покойнику место на кладбище, если не вытрясут из родственников покойника всю душу, то уж непременно оставят их, как говориться, в чем мать родила. В эти специализированные заведения подбираются совсем не простые, а особенные люди! Они в своем подавляющем большинстве толстокожие, твердолобые и с непробиваемыми каменными сердцами. Умалить их, или призвать к их милости можно только хрустящими в руке банкнотами или непременно богатыми подношениями. Другие человеческие слова на них уже не действуют. Они эти правильные слова, согласно которым руководствовались в жизни их отцы и деды, и которые уже не раз спасали нас не только от окончательной гибели, но и от вырождения, как единого народа, уже давно позабыли за ненадобностью. Их больше нисколько не беспокоит будет ли их народ единым и выступать в случае нападения врага, как единое целое. Они сейчас больше озабочены своим личным состоянием. И во имя этой своей заветной цели они перешагивают, и будет перешагивать через все, что только не встретят на своем пути к собственному обогащению. Не остановятся даже перед предательством не только своей Родины, которая уже давно для них ничего не значит, но даже памяти собственных родителей, дедов и прадедов. А убитые беспросветной нуждою люди уже давно смирились с неотвратимым для них злом. Движимые необходимостью хоть в какой-то мере отдать последний долг своим умирающим родичам они идут на поклон к этим бесчестным людям, заранее зная, если не дать им взятки, то не дождешься от них ни понимания и ни сочувствия. Что поделаешь, если такова наша человеческая жизнь. Живет человек на земле в грехе и мерзости и уходит на тот свет тоже в не меньшем грехе и мерзости. Но от всеобщего понимания мерзости сегодняшней жизни самим покойником, по всей видимости, нисколько не легче. Им должно быть очень неудобно, что молятся за упокой их души не с искренним сердцем и желанием им достойной загробной жизни, а только отрабатывают полученные от родственников деньги или за угощение. И что даже сама, так называемая, святая церковь, которой он отдал всю свою жизнь, не посчитала для себя возможным проводить его в последний путь, потому что у его родных не хватило денег для оплаты услуг священника. Все, чему покойник во время своей земной жизни поклонялся, и все, что почитал он на земле, в этот грустный час отвернутся с презрением от него, если его родные не смогут оплатить этому всему их милостивое отношение к умершему человеку. Тогда сам напрашивается вывод, а нужно ли поклоняться живому человеку всей этой лицемерной мишуре, которая присасывается к нему, как пиявка и всю его жизнь высасывает у него кровь, пока не остынет его тело? Так нужно ли было поклоняться и слепо верить в устарелые традиции своих дедов и прадедов, которые не приносят им никакой пользы при жизни и забывают об них сразу же, после их смерти? Трудно и очень даже нелегко ответить на этот вопрос однозначно. Мы в своей жизни со многим пытались покончить раз и навсегда, но от этого не сделались лучше и счастливее. Ни одно голое отрицание и не одна слепая вера во что-нибудь или в кого-нибудь не изменит нашей жизни, если мы сами не захотим больше жить во всей этой мерзости и сопутствующей ей похоти, а так же в зловредном скудоумии. И пока мы сами, то есть каждый из нас в отдельности, не ощутим в себе человека и больше не позволим ошивающимся возле нас всякого рода проходимцам привольно жить за нас счет, до тех пор мы просто будем обязаны опускаться до этой мерзости и считать самих себя ее должниками. А если так, то тогда уже нечего бессмысленно взывать хоть к какой-то справедливости и гневить всемогущие Высшие Силы, жалуясь на свою разнесчастную судьбу: она у нас такая, которую мы и заслужили своими делами и поступками, своим отношением к человеческой земной жизни. А к самой смерти прожившего в отвратительной мерзости человека мы тоже должны относиться с пониманием. Она, никоим образом, не может быть отличной от его, собственно говоря, нечестивой жизни на земле. В бурьяне, как утверждает народная мудрость, розы не расцветают.
   На родину, в новый день рождения умершего человека, устанавливается родственниками на его могиле памятник. Скажем прямо, что это дело совсем не только мало приятное, но и даже нелегкое, особенно если он высечен из камня. И только поэтому за неделю до родины собираются в доме покойника все мужчины из его ближайшей родни. Приехал в это время к матери и Антон с братом. Сам памятник и оградка для могилы уже давно были на месте. И им оставалось только приготовить нужные для работы по их установке на кладбище инструменты. В доме все еще сохранялся тот же порядок, каким он и был во время жизни их отца. Они сняли с полок все, что им было необходимо завтра при установке на могиле отца памятника и оградки за исключением непонятно куда подевавшегося уровня. Не понимая, куда это он мог внезапно исчезнуть, они по несколько раз осмотрели все места, куда он мог быть положен их, еще живым, отцом, но нужного уровня нигде не было.
   - Этот уровень словно сквозь землю провалился, - проговорил, сокрушенно разводя руками, брат Антона.
   - Ну, все, брат, достаточно.... Пора заканчивать с поисками и ложиться спать на ночной отдых, - проговорил удрученному брату потерявший терпение Антон. - Отец сам ночью укажет нам, где этот уровень может находиться, или подскажет, у кого мы сможет на время работы его одолжить.
   Не очень-то верующий в рассказы Антона о его встречах с покойным отцом во снах, брат с сомнением покачал головою, но делать было нечего, и он молча последовал за ним.
   - Ну, и как, ваш отец приснился ночью? - не сдержавшись, осмелился я перебить Антона.
   - Нет, не приснился, - понимая, что я не ожидаю от него подобного ответа, проговорил с улыбкою Антон, - но, когда мы приехали на кладбище, там нас уже поджидал человек с отцовским уровнем в руках.
   Зная о занятости этого родственника именно в этот день, сыновья Ивана Ивановича даже не приглашали его помочь им в установке памятника и оградки на могиле отца.
   - Вспомни, о чем я тебя говорил вчера вечером, - насмешливо бросил Антон брату, но тот в ответ только развел руками.
   Я тоже был вынужден согласиться с сыном, когда-то до того сильно поразившего мое воображение старика. Поэтому я больше, не став касаться наших взаимоотношений со своими умершими родственниками, попросил Антона объяснить мне, как и каким именно образом обращаются к своим родственникам покойники в случае необходимости оказать им какую-нибудь помощь и поддержку. И с радостью понял по выражению его лица, что и эта моя просьба не застала Антона врасплох. Оказывается, как я понял из дальнейшего с ним разговора, что и у покойников время от времени возникают в их новом существовании хоть какие-то желания и потребности. Конечно же, в первую очередь их заботит жизнь проживающих на земле своих потомков. Они искренне с полным осознанием своего долга перед живыми родичами делают все от них зависящее, чтобы наша земная жизнь была намного чище и лучше их уже прожитой жизни. Только черствый ничего не смыслящий в жизни человек способен упрекнуть покойников хоть в чем-нибудь или, тем более, утверждать, что наши умершие родственники вовсе нам не помогают, а только, по понятной им одним причине, стараются нам навредить. Вполне естественно, что некоторые из умерших людей, особенно из бывших нечестивцев, и, после своей смерти, охвачены нестерпимым желаниям мстить живым людям за свою якобы неудачную бывшую жизнь. Но это всего лишь считанные единицы, так как большинство из умирающих людей, оказавшись в действительном мире, стараются делать для нас все, что мы сами для себя делать не можем. И не их вина, что живые люди не так их поняли, или просто не захотели прислушиваться к их предупреждениям. Делая для нас, живых людей, все от них зависящее, наши покойники тоже вправе рассчитывать, что и мы непременно поможем им всем, чего она сами для себя уже не могут делать. Они приходят в наши сны не только с болью и переживаниями за нас, живых людей, но и со своими просьбами о помощи. Так уж, к сожалению, устроено в наших мирах, что умирающие люди или не хотят поставить своими просьбами нас в неловкое положение, или в очередной раз желают нас испытать и развеять постоянно зарождающиеся в них сомнения, что мы уже начали их забывать. Поэтому они не торопятся высказать нам во снах прямо о своих просьбах, а для того, чтобы мы об их затруднениях не только догадывались, но и не сомневались, специально приходят в наши сны жалкими и несчастными. Если мы хоть когда-нибудь увидим в своих снах умерших родственников обессиленными и изморенными, то не должны даже сомневаться, что им срочно понадобилось наша помощь и поддержка. Только тот, кто в течение всей своей жизни не уезжает их дома даже на короткое время, не сможет понять, как им важно знать о нашей любви и о нашей готовности в любое время придти на помощь. Ибо нет, и никогда не будет в нашей жизни и в нашей смерти другого чувства, которое так сильно и прочно связывало бы между собою не только родных, но и близких, людей. К тому же, если мы еще не поленимся хотя бы немного пошевелить своим серым веществом, то по приближающемуся к нам какому-нибудь празднику, или по какой-нибудь иной непосредственно связанной с поминанием усопших дате, мы без труда поймем, чего они от нас хотят и какая им нужна от нас помощь. Примерно такой же сон в свое время приснился и сестре Антона, как раз на исходе девятого дня, после смерти отца. Она не стала скрывать свой сон в себе, а тут же рассказала о своей встрече во сне с умершим отцом всем остальным родственникам и его детям. И все они в это же утро, хотя раньше не собирались идти в костел, не только помянули своего отца и дедушку, поставив свечку перед иконою его святого, но и помолились за упокой его души. Уже можно и не говорить о радостном удовлетворении, которым была охвачена вся семья умершего отца, когда приснившийся ночью Антону отец показался ему бодрым и веселым.
   - Мы сумели помочь моему мужу и вашему отцу, - авторитетно заявила мама Антона, и никто не стал ей не только возражать, но и даже спорить.
   Разве не первейшая обязанность взрослых детей заботиться не только о своих состарившихся родителях, но и даже тогда, когда они ушли в иной мир? Ибо в противном случае не земле тут же наступит уже давно предрекаемый не только библией, но и пророками, так называемый, Ссудный день. Люди, разочаровавшись в таких забывчивых детях, перестанут их рожать. И тогда уже не понабиться никакого буйства природной стихии и никаких нацелившихся на землю космических объектов, чтобы навсегда уничтожить человеческую жизнь не земле. Она и сама без рождения беспомощных и ни на что поначалу неспособных деток мало-помалу исчезнет со смертью последнего на земле человека.
   В тот год лето было не просто теплым, а очень даже жарким, и все посаженные на могиле отца Антона цветы не только завяли, но и засохли. А ближе к осени небо все чаще заволакивало лохматыми черными тучами, и тогда Антон, поддавшись уговорам мамы, решил пересадить цветы из цветника возле дома на могилу отца.
   - Пусть моему отцу на кладбище будет хотя бы немного веселее лежать в сырой земле, - согласно проговорил Антон маме и начал готовиться к завтрашней поездке на могилу отца.
   Вечером он, присмотрев в цветнике кустики лучше и красивее, обозначил их воткнутыми в землю колышками, а потом, улегшись на мягко усланную мамою кровать, скоро забылся в крепком непробудном сне. В эту ночь ему снимись только одни хорошие сны, и уже только перед самым просыпанием ему приснилось, как он старательно протирает поставленный отцу на могиле памятник от грязи.
   - Мне надо не забыть прихватить с собою перед поездкою на кладбище на всякий случай тряпку.... Кто может знать заранее, в каком состоянии может оказаться отцовский памятник, - подумал Антон, после того, когда проснулся.
   Но, вконец закрутившись со сборами на кладбище, он начисто позабыл о своем сне и уложил в повозку только то, что было необходимо для посадки цветов. И уже только тогда, когда весь залепленный грязью недавним ливнем памятник на могиле отца с укором посмотрел на него, Антон, вспомнив о своем сне, забегал по всему кладбищу в поисках нужной ему тряпки. Тряпку он, конечно же, нашел и протертый ею памятник снова весело поблескивал в ярком солнечном освещении своей черной отполированной поверхностью. Но досада у Антона на самого себя осталось. Бедный отец, наверное, всю ночь пытался сказать ему, что для уборки на его могиле обязательно понадобиться тряпка, а он так его обидел своим невниманием к его ночным беспокойствам. Не знаю, как отнесутся и что подумают об этом сне Антона другие люди, но лично мне очень не хочется объяснять его простой случайностью или случайным совпадением.
   К моей радости, и сам Антон не стал останавливаться, после рассказа этого сна, и поведал мне еще более убедительное совпадение сна и реальности.
   На этот раз Иван Иванович почему-то не захотел разговаривать со своим сыном, а на все вопросы не понимающего, чем он так мог обидеть своего отца, Антона он только неприятно морщился и молча отворачивался в сторону.
   - Папа! Чем же я тебе так не угодил, что ты не хочешь со мною даже разговаривать!? - взмолился перед ним Антон.
   - А как мне с тобою разговаривать, если по моей могиле топчутся лошади и коровы, если вокруг меня летают только одни мошки и жучки! - в сердцах бросил ему даже не обернувшийся к нему отец.
   - Папа, но как лошади и коровы могут ходить по огороженному кладбищу?! - переспросил его Антон, но недовольно сопевший Иван Иванович молча отошел в сторону и скоро совсем исчез из его глаз.
   Антон хотел броситься ему вслед, но неожиданно в его ушах что-то очень сильно прозвенело, и он проснулся от нестерпимого дребезжания телефона.
   - Ну, и что вы там только расстраиваете старика! - выкрикнул он в трубку, услышав голос брата. - Зачем вам понадобилось так его злить, что он не желает сейчас со мною разговаривать!?
   - Какого старика? - переспросил его ничего не понимающий брат.
   - Отца, - объяснил Антон и рассказал брату только что приснившийся ему сон.
   - Значит, он уже успел пожаловаться на нас, - посмеялся в ответ брат и пообещал, что сегодня же приведет могилу отца в порядок.
   На следующую ночь Антон снова встретился с отцом во сне, но не нашел на его заметно подобревшем лице даже тени неудовольствия.
   - Брат выполнил свое обещание, - подумал неторопливо прогуливающий с отцом Антон по знакомым ему с детства местам.
   - Вы уже окончательно убедили меня, Антон, в правоте ваших слов, - с внутренним удовлетворением, что и я не был уж таким неправым в своих прежних утверждениях, признался я и заговорил с ним, а как же сами покойники относятся друг к другу.
   Имея в виду отношения не с близкими умершими родственниками покойника, а с умершими раньше его друзьями и знакомыми, а то и вовсе с незнакомыми покойниками, но по каким причинам, все еще продолжающими, как неприкаянные, бродить по земле.
   - Я думаю, что в Раю или в аду, где души умерших людей, находятся в примерно одинаковых условиях им делить друг с другом нечего. А вот на земле они не всегда относятся к своим товарищам по несчастью с должным сочувствием и пониманием, - задумчиво проговорил разливающий остатки своей домашней наливки по стаканам Антон.
   - И вы можете подтвердить их недружеское отношение друг к другу? - мгновенно прореагировал я на его слова.
   - Не подтвердить, а объяснить, - с улыбкой поправил меня Антон, намекая, что вряд ли хоть кто-нибудь из серьезных ученых людей сможет принять за достоверность его встречи и разговоры с умершим отцом во снах. - Объяснить их неприязнь друг к другу я могу только одною завистью уже слишком долго дожидающихся своего представления Господу богу душ убийц и самоубийц к только что освободившимся из своего умершего тела душам и уже начинающим готовиться отправиться туда, куда этим душам путь еще заказан. Эта зависть, а так же переполняющая души убийц и самоубийц непомерная тоска, заставляет их яростно набрасываться на своих более удачливых друзей по несчастью. Ну, а те, еще не понимая, что они им ничего худого сделать не могут, пугаются и ищут от них спасения возле живых людей.
   - Защиты у живых людей? - с еще большим недоумением переспросил я у Антона.
   - А к кому им еще обращаться за помощью и поддержкою? - не принимая моего недоумения, переспросил Антон и сам же попытался объяснить мне свое утверждение более доходчиво. - Пусть они уже как бы не относятся к живым людям, но на первых порах души только что умерших людей по своему сознанию и мышлению ближе к нам, чем к загробному миру. И только, наверное, поэтому они при виде хоть какой-нибудь для себя опасности тут же, бросаются к своему родному дому, уверенные, что только в нем, как и во время своей жизни, найдут для себя необходимую им сейчас поддержку и понимание.
   Да, Антон умел говорить убедительно. И я, убежденный его словами, только согласно закивал ему в ответ головою. Но, чтобы я уже окончательно избавился от всех своих сомнений, Антон рассказал мне один из снов своей мамы.
   Громкий нетерпеливый стук в оконное стекло разбудил ее среди ночи.
   - Кто это там стучит в такую позднюю пору? - недовольно буркнула пожилая женщина и потихонечку, сползя с печи, зашлепала босыми ногами к окошку.
   Отдернув занавеску, она, испуганно вскрикнув, отскочила от окна: из окна смотрел на нее недавно умерший муж.
   - По какой это надобности ты заявился в такую позднюю пору в наш дом!? Неужели тебе еще понадобилось забрать кого-нибудь из нашей семьи с собою в загробный мир!? Чем же это мы так перед тобою провинились, что тебе уже не жалко своих собственных детей!? - заголосила несчастная женщина, когда окончательно убедилась, что ее бывший муж не собирается на нее нападать. - Тебе, наверное, хочется ославить свою семью на всю деревню!? Если ты обо мне не думаешь, то вспомни хотя бы о своих детях! Думаешь, им будет приятно слышать от односельчан рассказы, что тебе никак не успокоиться в своей могиле, а поэтому ты решил немного поразвлечься в деревне!..
   Но смущенно кивающий в знак своего согласия с ее словами головою Иван Иванович не отходил от окна своего бывшего дома и, время от времени, бросал, куда-то в сторону от окна, испуганные взгляды. Видно было, что он и сам был бы рад не приближаться к своему бывшему дому, но чего-то невидимого для мамы Антона боялся. Немного успокоившаяся женщина, снова подойдя к окошку, тихо спросила у своего бывшего мужа:
   - За тобою кто-то гонится?
   - Да, они за мною гонятся, - так же тихо проговорил Иван Иванович и назвал ей несколько фамилий умерших до него односельчан.
   - Жили не как добрые люди и, после своей смерти, никак не угомоняться, - сердито буркнула мама, открывая окно и впуская отца Антона в дом.
   Иван Иванович уселся на свое обычное место за столом и, отказавшись от предложенного ему угощения, немного поговорил с мамою о делах по хозяйству и скоро снова заторопился к себе на кладбище.
   - Посидел бы еще, - недовольно заворчала на него жена. - Вполне возможно, что эти нехристи все еще тебя дожидаются, затаившись поблизости от нашего подворья....
   - Ничего страшно, - уже намного веселее проговорил Иван Иванович. - Я хорошо отдохнул.... Им меня уже не догнать....
   - Ваша мама не испугалась умершего мужа! - не сдержавшись, восхитился я мужественной женщиною, совсем позабыв, что это был всего лишь сон.
   - А чего ей бояться моего отца, - с легким раздражением буркнул недовольно поморщившийся Антон. - Мой отец и при жизни никому не делал зла....
   И я, поняв, за что обиделся на меня Антон, постарался сменить тему нашего разговора, задав ему первый пришедший в мою смущенную от допущенной непозволительной ошибки голову вопрос:
   - Я уже больше не сомневаюсь в хорошем отношении к нам, продолжающим жить на земле людям, наших умерших родственников, а вот способны ли они сочувствовать нашему горю, видя, как мы переживаем их уход в загробный мир?
   - Наши умершие родственники в этом отношении ничем не отличаются от нас, живых людей, если не считать, что мы еще обладаем своим смертным телом, а они уже нет, - недовольно буркнул не разделяющих моих сомнений Антон и в доказательство рассказал мне один из своих снов.
   - Перестань, малыш! Не балуй! - притворно строго прикрикнул Антон на норовившую достать мордашкою до увиденного ею на подворье небольшого кустика травки кобылу, протягивая под ужами хомута шлею вожжей.
   Установившаяся в окрестностях его родного дома погода способствовала его намерению, съездить в ближайший лес за дровами.
   - Я поеду с тобою, - тихо проговорил вышедший из дома отец, когда он уже поил у колодца кобылу.
   - Папа, ты уже отработал за свою жизнь даже намного больше, чем необходимо, - возразил отцу Антон и с тревогой прислушался к забившемуся при виде отца в его груди сердцу.
   Ему было больно видеть, как его отец с каждым последующим днем терял не только остатки своих сил, но и свою уверенность, что ему суждено еще прожить хотя бы несколько месяцев. Но он не сдавался подталкивающей его к уходу в небытие старости, старался по возможности дальше ощущать самого себя не беспомощным стариком, а все еще полезным для своей семьи человеком. И это невозможность помочь своему отцу, облегчить его страдания, переполняла Антона горечью и обидою неизвестно на кого за свою беспомощность.
   - Я поеду с тобою, - упрямо повторил отец и, с трудом взобравшись на телегу, уселся на набитый только что Антоном мягким душистым сеном мешок.
   И Антон, после недолгих размышлений, не стал сгонять отца с телеги и заводить обратно в дом.
   - Пусть, если ему так хочется, прокатиться со мною в лес, - подумал Антон, усаживаясь рядом с отцом, - хотя бы немного развеется, а то все дома и дома....
   Отдохнувшая за ночь кобыла резко рванула с места и быстро понесла их к замелькавшему, как только они выехали на околицу деревни, впереди темному лесу. Ласковое весеннее солнышко приятно согревала им плечи и спины. И Антон с отцом, негромко переговариваясь между собою, даже и не заметили, как въехали на сердито задувшую в их сторону прохладою от еще не успевшего растаять под кронами деревьев снега опушку леса. Недовольно покачавшая головою кобыла принюхалась к неприятному ей запаху и, сердито зафыркав, понесла их еще быстрее по узкой лесной дороге. До этого сидевший тихо и покойно возле Антона на набитом сеном мешке отец, вдруг, совсем неожиданно, соскочил с телеги на дорогу и, легко обогнав сегодня на удивление резвую кобылу, побежал впереди нее.
   - Папа, что ты делаешь! Немедленно остановись! - закричал испугавшийся за него Антон и проснулся.
   Иван Иванович видел, как сильно переживает его смерть Антон и, жалея его, постарался успокоить его своим подобным представлением.
   - Ты помнишь меня дряхлым и немощным стариком, - говорил и наглядно показывал он своим представлением Антону. - А я, после своей смерти, снова стал бодрым и здоровым, как и во время своей юности. Так стоит ли тебе так сильно обо мне убиваться, если я от своей смерти ничего не потерял, а только избавился от земной слабости и от своих уже неизлечимых болезней.
   Что ж доказательства Антона показались мне убедительными, тем более что они соответствовали и моим внутренним убеждениям. Но не забываемый мною категорический и безапелляционный взгляд на подобные сны официальной церкви, как на наваждение дьявола, мешал мне полностью и уже окончательно избавиться от всех своих сомнений. И я, подумав, что вряд ли стоит мне скрывать их в себе, имея рядом такого интересного понятливого собеседника, рассказал о своих сомнениях внимательно меня слушающему Антону.
   - Трудное и неблагодарное это дело возражать или, что еще хуже, опровергать взгляды нашей христианской церкви на человеческую жизнь и смерть, - скучно, словно подводя большую жирную черту под всеми нашими рассуждениями, проговорил Антон и уже намного бодрее добавил. - Но мы-то не собираемся никого опровергать. Пусть каждый живущий на земле человек думает и смотрит на человеческую земную жизнь и смерить, как ему заблагорассудится. Для этого и всем дана нам нашим Творцом голова с некоторою долею умственного серого вещества. И, если мы не собираемся никого опровергать, то мы можем обо всем этом думать и рассуждать так, как нам самим заблагорассудится, согласно нашим собственным мыслям и воззрениям на эту очень важную для всего человечества проблему. Лично я думаю обо всем этом примерно так: если меня убеждают не верить снам - то это уже означает не больше и не меньше, что я не должен верить своей собственной душе. Но, если меня все-таки продолжают убеждать не верить своей собственной душе, то есть самому себе, то каждый из нас вправе задаться вопросом. А кто же, собственно говоря, он такой, кто принуждает нас не верить самим себе, не верить собственным глазам и ушам? Кто же эти люди, которые побуждают нас верить бездумно и безропотно только им одним, верить в их воззрение и их понимание нашей земной жизни и смерти? Я предпочитаю в подобном случае верить в самого себя. Жизнь очень коварная и жестокая наука. И очень часто нам приходится встречаться в жизни с дьяволом ни в плоти, а под рясою священника. Конечно, у дьявола есть возможность проникать в наши сны, принимая при этом образы самим дорогих нам и близких людей, но он способен обмануть только наши глаза, а не нашу душу. Душа непременно подаст нам свой знак, когда к нам во снах приблизился совсем не тот, кто видится нам. И она меня еще ни разу не подводила.
   - Антон Иванович, значит и вы тоже хоть когда-нибудь, но все-таки ощущали дьявола в своих снах, принимающего образ ваших близких и родных людей? - ловя его на слове, полюбопытствовал я.
   - Было со мною и такое непотребство, - медленно, словно нехотя, проговорил Антон и рассказал мне об этом своем злополучном сне.
   - Помоги мне принести с чердака прялку, - попросил Антона принявший облик его мамы дьявол.
   Не ожидающий от своей матери ничего такого, чего ему следовало опасаться, Антон пошел за нею на чердак. И только поднимаясь вслед за нею по лестнице, он по своей как бы беспричинно занывшей душе, заподозрив, что с его матерью не все в порядке, остановился.
   - Ну, и чего ты там застрял? - недовольно буркнул принявший облик мамы дьявол и повернулся к остановившемуся Антону.
   Антон, заглянув ему в глаза, сразу же понял, что это существо не может быть его мамой. У его мамы никогда не было таких злых и колючих глаз, которые он сейчас наблюдал прямо перед собою. Догадавшись, что его раскусили, дьявол, на ходу принимая свой естественный уродливый вид, бросился на замершего от неожиданности Антона. И кто знает, чем бы это дьявольское нападение окончилось для растерявшегося Антона, если бы вовремя не подоспел его отец. Иван Иванович, бросившись между дьяволом и Антоном, схватил своего сыны на руки и унес его в дом.
   - А отца вы не боялись? - подрагивая от охватившего при этом все мое тело жуткого трепета, уточнил я у старающегося сохранять свою беспристрастность Антона.
   По его брезгливо сморщившемуся во время рассказа лицу я понял: ему было очень неприятно, что дьявол осмелился принять облик его матери.
   - Нет, не боялся, - устало проговорил Антон, - моя душа сама заставила меня прыгнуть ему на руки. Я в это время даже не сомневался, что это был никто иной, как мой отец. Да, и моя душа тоже не подавала мне никаких знаков об опасности.... А человеческую душу-то не обманешь.... Да время для раздумий у меня тогда не было. Тогда успел отец во сне опустить меня на кровать, как я тут же проснулся и уже долго не мог уснуть. До того тошно и муторно было на моей душе. Эта же гадина ужалила меня по самому больному месту. Заставить меня не только опасаться, но и бояться собственной матери, что еще может быть хуже для любого человека на нашем белом свете. Мы не должны, мы просто не имеем подобного права не только опасаться, но и даже подозревать хоть в чем-то, свою самую близкую и дорогую для каждого из нас мать, которая не только нас выносила в себе и родила, но и по сегодняшний день продолжает о нас заботиться и любить. А когда мною снова овладел сон, то я уже увидел лежащим на кровати не себе, а своего отца.
   Еще не отошедший от недавней встречи с дьяволом Антон, стараясь делать это по возможности тише, подошел к спящему на кровати отцу и легонько погладил ладоней руки по его волосам.
   - Эх, папа, папа, - еле слышно вздохнув, тихо прошептал Антон, - даже ты не в силах помочь своему сыну в его несчастной на земле жизни. Видно так написано мне на роду: жить до самой своей смерти на медные гроши и страдать от беспричинной людской злобной ненависти....
   И только успел Антон выдавить из себя последнее слова правды о своей земной жизни, как отец, не оборачиваясь, протянул в его сторону руку и стянул с его головы какую-то черную папаху, которая до этого времени, не только была невидимою для Антона, но и даже нисколько им не ощущалось.
   - Что это за папаха? - с недоумением буркнул сразу же ощутивший на своей голове необычайную легкость и приятную свежую прохладу Антон. - И как она могла оказаться на моей голове?..
   Но особенно обрадовалась от избавления черной папахи бессмертная душа Антона, под воздействием которой его бешено застучавшее в груди сердце мгновенно переполнилось таким еще никогда не ощущаемым Антоном блаженством, что он тут же очнулся от сна. Проснувшийся Антон не стал ставить в вину умершему отцу свое заметно улучшившееся состояние. Стащенная с его головы папаха, которая в свое время, безо всякого на то сомнения, образовалась на голове Антона при помощи нечестивого колдовства бесчестных людей, больше уже, не отягощая его мысли своим невидимым присутствием, способствовала уже более правильным и ответственным поступкам в его дальнейшей жизни. Ведь, совсем недаром он еще довольно продолжительное время ощущал на себе приятно холодившую ему голову свежесть, создающую у него ощущение, словно он только что снял со своей головы теплую шапку.
   - Я не надеюсь, что подавляющее большинство людей ознакомившихся с моими снами поверят в их истинность и безусловную правдивость. Ну, и пусть себе сомневаются в истинности моих снов, сколько им будет угодно, - тихо проговорил в конце нашей беседы Антон, - но я, явно ощущающий на себе их последствия, не могу им не верить и, тем более, не считать их истинно правдивыми. Я глубоко уверен, если и будет в моей жизни что-нибудь такое, что не только порадует мою душу, но и поможет мне забыться о своей разнесчастной судьбе, то все это будет заслугой бесконечно мною любимого отца. Он сумел доказать мне, своему сыну, что он мой истинный отец, что он любит меня и будет продолжать любить даже несмотря на извечную разлучницу всех любящих друг друга на земле людей смерть. Настоящий отец всегда будет заботиться о своем ребенке не только при жизни, но и после своей смерти. Я не сомневаюсь и в том, что большинство из живущих на земле людей не посчитают мои сны убедительными доказательствами для основанных на них наших утверждений. Они в лучшем случае над ними посмеются, и, если не обзовут меня чудаком, то слегка чокнутым человеком непременно. Мне хочется всех их заранее уверить, что нисколько на них за этот смех не обижаюсь. Такова уж наша жизнь, что одних она заставляет смеяться, а других по этой же самой причине страдать и плакать.
   В этот вечер мы уже больше об отношениях между покойниками и живыми людьми не разговаривали. И уже только во время прощания я не удержался и задал Антону свой, действительно, последний вопрос:
   - А как мы сами должны к ним относиться?
   Антону уже не надо было объяснять, что именно я подразумевал под этим местоимением.
   - Любить и уважать, - коротко ответил он мне.
   - Неужели мы должны любить и уважать всех покойников, даже и тех, которые вовсе не спешат к нам на помощь, а только делают нам пакости и утраивают для живых людей всяческие гадости? - уточнил я смысл своего вопроса.
   - Их надо жалеть, - не задумываясь на одно мгновение, ответил мне Антон.
   - Как это жалеть!? - с громким негодованием выразил я Антону свое несогласие с его словами. - Как мы можем жалеть тех, кто нас не любит и не желает нам добра?!
   - Именно жалеть, - подтвердил свои слова Антон, - наша боязнь и наша ненависть к нечестивым покойникам внушает им, что они всемогущи, и они намного нас лучше. В то время как наша жалость поможет недостойным нашей любви и уважения покойникам не только понять всю низменность их помыслов и стремлений, но и всю никчемность их дальнейшего подобного существования. Своим перед ними страхом мы убеждаем нечестивцев в своей слабости, а своей жалостью мы уже и сами показываемся им сильными и великодушными людьми. Сильными и великодушными могут быть только те люди, которые обладают соответственно сильным и мужественным духом. Души умерших людей в отличие от нас, живых людей, очень чувствительны к силе человеческого духа. Нечестивые покойники больше ада боятся вызывать к себе жалость у доброго душою человека.
  
   Ноябрь - декабрь 1998 - 1993 год.
  
  
  
  

Глава шестая
ССУДНЫЙ ДЕНЬ
.

  
   Человек! Ты не только самое удивительное, но и самое безрассудно непредсказуемое живое существо во всей вселенной! Создавая тебя, Творец надеялся, что с твоей помощью преодолеть вконец измучившую Его быстротечность, переменчивость и непредсказуемость на нашей прекрасной голубой планете. Творец верил, что только тебе одному по плечу внести ясность и понимание в установившемся на земле хаосе. И что только в твоих силах разобрать в нашем земном мире непроходимые нагромождения досадных случайностей, перепутавших все замыслы Творца и начисто перечеркнувшие все Его надежды на построение на земле второго Рая. А ты, несмотря на свое уже приближающееся к бесконечности существование не только не продвинулся ни на иоту к осуществлению Его мечты, но и умудрился все это время пребывать в младенческом возрасте. Ты за все это время сумел лишь все извратить до неузнаваемости и так нагадить в среде своего обитания, что уже уместно ставить вопрос не о твоем взрослении, а о нависшей над твоей земной жизнью смертельной угрозе. И не то страшно, что ты до сих пор так и смог понять своего предназначения в этом мире, а страшно то, что ты наперекор заложенному в тебя Творцом здравому смыслу неоправданно считаешь себя Великим, Мудрым и Непогрешимым. Страшно то, что ты продолжаешь упорствовать в своих ничем не подтвержденных претензиях на роль творца своей жизни и на свое ничем не оправданное право на монополию своей правды и своего разума на земле. Но чем ты можешь подтвердить, что у тебя есть в наличие эта твоя правда и этот твой разум!? Не своей ли преступной многовековой жизнью на земле, не своим ли безнравственным безрассудством к кормящей и одевающей тебя земле-матушке, не своими ли никому не нужными излишними страданиями и лишениями?.. Твои называемые тобою бессмертные деяния на земле не принесли тебе чести. Они уже давно должны были заставить тебя задуматься, а зачем ты, вообще, народился на этом белом свете, правильной ли ты живешь жизнью, человек!? Но ты объятый уже давно переполняющей тебя подпитываемыми несправедливостью земной жизнью Алчной Завистливостью и Мстительной Злобою вряд ли уже сможешь остановиться и задуматься о своей дальнейшей жизни. Все больше упорствуя в своих роковых заблуждениях, ты уверенно катишься на радость и ликование нечисти к своему позорному концу. Так почему ты никак не можешь осознать в себе Человека, как говориться, с большой буквы!? И когда ты только поймешь, что твоя Глупая Гордость только выхолащивает из тебя все здоровое и разумное!? Тебе уже давно следовало, решительно расправившись с унижающим тебя Высокомерием и с переполняющим все твои помыслы нечистотами Тщеславием, зажить на земле достойной человеческой жизнью! Что заставляет тебя вместо того, чтобы остановиться и попытаться осмыслить свое нынешнее существование, продолжать стремительно падать в смердящую зловониями глубокую пропасть своей Низости!? И почему ты, обладающий Разумом человек, делаешь все себе во вред, а не на пользу!? Разве для такой жизни создал тебя Творец, что бы ты, обезумив от непомерных вожделений своего смертного тела, обрекал самого себя на не нужные ни Ему и ни тебе излишние страдания и лишения!? Но, если ты именно так представляешь себе свое земное существование, то горе тебе, человек! Если у тебя хватила ума только на такое понимание своей земной жизни, то ты вполне заслуживаешь своей жалкой участи и свои многовековые страдания и лишения! Вместо желаемого для тебя Творцом Счастья и Блаженства, ты умудрился построить для себя на земле самый настоящий Ад!
   Именно так, а не иначе, думал я о восхваляемой официальной властью истории человечества, не отводя своего пытливого взгляда от поразившего мое воображение изображенного на холсте Ссудного дня. Именно того самого рокового дня для живущих на земле безрассудных людей, который и должен будет поставить последнюю жирную точку в нашем бестолковом существовании. Я напряженно вглядывался в эту предполагаемую неизвестным мне художником безрадостную для всех живущих на земле людей перспективу и, переполняясь яростным негодованиям к окружающим меня тупым самодовольным невеждам и проходимцам, недоумевал, как мог в своем большинстве умный и рассудительный русский мужик покориться овладевшими его помыслами и желаниями этой мрази? И я, пытаясь хоть как-то изменить свое предвзятое мнение о нынешних русских людях, не понимая большинство из того, что они в последнее время творят в своей стране, не только не мог, но и не имел права, хоть чем-то оправдывать их сегодняшнее безрассудство. Для этого я уже слишком хорошо знал мнение простых русских людей об этих помыкающих ими сейчас выродках человеческого рода. Так что же мешает русским людям остановиться и, строго указав проходимцам и лихоимцам на их законное в грязи человеческой жизни на земле место, встать на путь Чести и Разума!? Что заставляет простых русских людей так бестолково суетиться в своих жизнях и верить во всякие небылицы этой поганой мрази и, что еще хуже, проливать за их бредовые идеи реки человеческой крови!?
   - Ничто и никто не может так сильно и надолго поработить Волю и Разум человека, как напускаемый на него нечистоплотными людьми Дурман, - припомнил я эту неизвестно откуда почерпанную мною фразу. - Дурман, - еще раз медленно повторил я про себя, не понимая, что он собою представляет и как он воздействует на восприимчивого к нему человека. - Если он, действительно имеет место в нашей жизни, то он обязательно должен быть не осязаемым нашим Обаянием, невидимый нашими Глазами, неслышимый нашими Ушами и не ощущаемый нашими Ощущениями. Иначе мы, почувствовав на себе его воздействие, наверное, сумели бы хоть как-нибудь защититься от его влияния, - продолжал я осмысливать эту так неожиданно захватившую меня мысль. - Этот Дурман должен влиять на наш Ум и наш Рассудок, чтобы мы воспринимали внушаемые им мысли не как мнение постороннего человека, а как свои собственные.
   И я мог бы вполне признать эти свои рассуждения справедливыми, если бы они означали, что в человеке наряду с его душою вполне способно ужиться и другое мыслящее существо, оказывающее на него такое же влияние. А вот с этим не только официальная церковь, но и даже я сам, так свободно трактующий свой взгляд на природу человека, не могу согласиться.
   - Но как же тогда эти бесчестные люди могут воздействовать на всех нас своим тлетворным влиянием? - метался я в поисках достойного для себя выхода из выстроенного самим собою для себя нравственного тупика.
   А перед моими вопросительными глазами все шли и шли самодовольно ухмыляющиеся и уверенные в неизменности своего положения в человеческом обществе сытые морды отпетых негодяев и сладко улыбающихся хитроумные физиономии проходимцев и жуликов, чередуясь с изнуренными издерганными лицами уже не верующих в свое лучшее будущее простых русских людей. Да, и как же им, бедным, быть не издерганными до нервного тика, если они уже до того запутались в своей несуразной жизни, что уже не знают для себя более-менее достойного выхода из охватившей их всех безнадежности. Если сейчас они уже не только не могут, но и не знают, как им умудриться свести концы с концами и спасти от неминуемого голода своих уже с самого рождения обреченных на земные мытарства и страдания детишек.
   - Эта беспросветная жизнь любого из нас способна сделать не только равнодушным ко всему, но и непредсказуемым в своих будущих поступках, - растерянно пробормотал я вслух, уже улавливая далекий смутный проблеск какого-то очень скорого своего озарения.
   Ухватившись за самый кончик ожидаемого прозрения, я уже приложил все свои усилия, чтобы не позволить этому вспыхнувшему в моей голове огоньку познания угаснуть раньше времени. Я старался изо всех своих сил, чтобы это скорое мое понимание самой сути до этих пор не поддающейся разгадке жизненно важной проблемы не только не исчезла, но и, тем более, не испарилось, из моей головы. И мои усилия не оказались напрасными. Я все-таки сумел не только удержать проблеск своего озарения в голове, но и полностью его для себя осмыслить. Ясно осознав наступившее во мне прояснение казавшейся ранее неразрешимой проблемы, я уже еле удержался, чтобы не запрыгать по всему храму от мгновенно переполнившей меня радости нового познания особенности человеческой на земле жизни.
   - Да, все именно так и должно было происходить! - еле сдерживая в себе отчаянно рвавшиеся наружу с подрагивающего кончика моего языка слова озарения, проговорил я. - Именно такая беспросветная жизнь простого народа и нужна для спокойствия и уверенности, что эти поганые нечестивцы могут и дальше рассчитывать на его покорность и послушание....
   Но на чем именно должно основываться их уверенность в подобном моем утверждении, я еще не успел, как следует, обдумать, а поэтому продолжал и дальше выстраивать в своей голове логические подтверждения своей неожиданной догадки.
   - Потому что только такая беспросветная жизнь простого народа не расшатывает, а, наоборот, укрепляет их господство над ним, - высказал я очередное свое объяснения и принялся сам высказываться по этому поводу уже более подробно. - Кто-кто, а уж эти кровопийцы непременно доведут уже в скором времени простых русских людей до глухого отчаяния. Они не оставят нам никакой другой возможности выразить свой протест против подобной скотской жизни, кроме как забыться обо всем на свете в яростно неудержимом и, как всегда, безрассудном русском буйстве. Но доводить русских людей до такой степени неприятия устроенной им отпетыми мошенниками жизни очень опасно? В такие времена от его неподдающегося рассудку дикого буйства уже никому не будет возможности нигде укрыться и найти для себя спасения. Стоит только простому русскому человеку поднять с земли тяжелую палицу, как он уже не успокоится, пока окончательно не избавиться от переполнившего его гнева. Он будет без устали опускать ее на головы и правых, и виноватых, но только не на тех, кто именно устроил для него такую поганую жизнь. Уже давно наученные опытом общения с разъяренным простым русским народом эти христопродавцы терпеливо дожидаются, когда его ярость немного поутихнет, когда он уже будет готов хоть что-то соображать, в своих заранее приготовленных ими в соседних странах надежных укрытиях. Они будут ждать в окружении подкупленной ими за награбленные деньги сильной и надежной охраны именно того часа, когда простой народ сам начнет ужасаться от собственных неприглядных дел. Когда он начнет посыпать свои повинные буйные головушки пеплом от пролитой им, как оказывается, совершенно напрасно целого моря красной человеческой крови, от своего, как и всегда, невиданного прежде злодейства....
   - Вот видите, до чего приводит это ваше ничем неистребимое стремление к народовластию? - упрекают опомнившихся от только что содеянного простых русских людей мерзкие благодетели. - Что вы, дуралеи, без нас можете, кроме этих кошмарных убийств и невиданных прежде злодейств? Только под нашим чутким руководством вы сможете построить для себя не только достойную жизнь, но стать уважаемым всем цивилизованным миром народом....
   Так в красноречивой и лицемерно лживой демагогии они еще туже затягивают на русском народе свои путы.
   - Благодетели, - язвительно прошептал вслух я, озаряясь новою догадкою.
   Я уже нещадно ругал самого себя за свою недогадливость. А, ведь, все это было, как мне сейчас казалось, так легко и так просто, как дважды два.
   - И зачем только я зациклился на знаменитом из истории русском буйстве!? - обругал я самого себя. - Что-то подобное могла с нами произойти только в далекие незапамятные времена, а сейчас уже должно быть совсем по-другому! Сегодня у нас для такого дела уже будет хоть какая-нибудь партия, которая непременно будет руководствоваться знаменитым учением о революции Великого Ленина! Сегодняшние наши благодетели в кавычках больше не дождутся такого для себя подарка, как русское безрассудное буйство! Мы от них уже будем избавляться честь по чести, как от шелудивых псов.... Но, в конце концов, кто они такие испокон веков не дающие русскому народу зажить тихой спокойной жизнью эти нечестивцы?
   Нормальный совестливый человек никогда не станет спокойно смотреть, как страдают и умирают от голода не то, что люди, но и даже уже никому не нужные беспризорные животные. И как же могут называть сами себя людьми эти мыслящие существа, если с их благословения умирают беспомощные старики и лишаются родительского крова дети? Это уже не люди, а самые настоящие адские машины. Заряженные отрицательною энергиею разрушения, они активно используются Сатаною в его нечистых замыслах по искоренению на земле Истины, Правды и Совести, по развращению обещаниями привольной праздной жизни неустойчивые человеческие души.
   Поняв, что эти кровопийцы собою представляют, у меня сразу же пропала к ним и прежняя озлобленность. Мне уже стало их почему-то даже немного жалко. Стало жалко не потому, что я не считаю их вредность для человека преступлением, а только потому, что они, как нормальные люди, уже давно не существуют, что овладевшая их телами и душами нечисть лишила их радости познания честной и совестливой жизни. И что самое большее, на что они могут рассчитывать под конец своей, так называемой, жизни - это разочарование. Ясное понимание своей никчемности и угнетающее ощущение возле себя страшной не только по своим размерам, но и по своим проявлениям, пустоты - вот далеко не полный перечень тех неприятностей, с которыми они непременно столкнуться в свой предсмертный час.
   Человек силен только своим бессмертным духом и слаб своими неодолимыми желаниями и неутоленными страстями своего смертного тела. Хитроумная и дальновидная нечисть выбирает своих очередных названных мною адских машин среди еще несмышленышей младенцев. И всю дальнейшую жизнь они их пестуют, удовлетворяя даже малейшие их желания и делая их ненасытными в постоянно подогреваемых в их смертных телах неутолимых страстей. Выпестованные подобной жизнью адские машины легко входят в злобное исступление, если не будет тут же удовлетворено даже их малейшее желание. И только с удовлетворением всех своих страстей они пребывают в состоянии благодушного покоя, а для этого им требуются деньги и не малые. А кто еще другой на земле, кроме нечисти, может предложить им не заработанные честным трудом деньги? Так они и становятся со временем их верными сторонниками и покорными рабами.
   - Эти адские машины способны только легко запутать все в нашей жизни и поставить ее, как говориться, с ног на голову, но сами они воздействовать на нас не в состоянии, - вернулся я в своих рассуждениях к тому с чего и начинал. - Но чем же тогда они на нас воздействуют, что же тогда способно властно одергивать нас от их осуждения в этой своей уже давно ними проклятой беспросветной жизни?
   И снова поплыли перед моими вопрошающими глазами оскопленные от переполняющих их нечестивых помыслов и желаний лица адских машин. А потом и хмурые недовольные своей пропащей жизнью лица простых русских людей.
   - Нервные лица, - повторил я про себя, пока еще и сам не зная, а почему это я уцепился за это слово. - Нервные лица, - еще раз повторил я это слово вслух и стал припоминать, а что я, вообще, знаю о нервной деятельности человека. - Нервы, несомненно, принадлежат нашему смертному телу и, по всей видимости, они и соединяют внутри нас именно то самое, что было до сотворения нас Творцом несоединимым: смертный прах и бессмертный дух. Через наши нервы дух ощущает свое тело и имеет возможность на него воздействовать, а наше тело воспринимает и ощущает заключенный в нем дух. А раз так, то уже можно предположить, чтобы оказывать на нас, простых людей, необходимое нечисти влияние, им надо просто каким-то образом повлиять на нашу нервную деятельность. Повлиять так, чтобы возбужденные в наших телах нервные окончания могли противодействовать предостерегающим душевным импульсам, могли их полностью блокировать и заглушить.
   - Вот она - причина наших, так называемых, временных умопомрачений! - еле слышно воскликнул я, не сомневаясь, что на этот раз я уже стою на правильном пути.
   Я уже и сам не раз испытывал это их воздействие на самом себе. Но вместе с понимание мне стало до слез обидно, что воздействие адских машин на нас на самом-то деле оказалось намного проще, чем я предполагал об этом раньше. Не соглашаясь душою, с таким уж слишком примитивным своим суждением, я еще долго размышлял по этому продолжающему меня волновать поводу, но больше уже ничего лучшего в мою голову не приходило. Вполне возможно, что я был не совсем не правым, рассуждая подобным образом? Но как трудно предположить для самого себя это самое невероятное понимание, что человек бессилен сопротивляться, и совсем не защищен от воздействия на его Волю и Рассудок сторонних сил. Хотя только одно то, что он покорно сносит оскорбляющую его достоинства, как человека, навязанную ему нечистью беспросветную жизнь, наглядно подтверждает возможность этого самого невероятного для наших далеко не совершенных умов. И вполне может быть, что их на нас воздействие имеет совсем иной характер, чем мы можем себе предложить. Человек, как и вся его земная жизнь, все еще остается для нас неразгаданною тайною, но, как подсказывает нам наш жизненный опыт, только не для его недоброжелателей. Кто-кто, а уже они-то знают наверняка, как лучше к нам подступиться и за что нас дернуть, чтобы мы тут же заплясали под их дудку.
   - А почему бы не предположить, что они вселяют в нашу нервную систему особые заразные бактерии или вирусы? - неожиданно повернул я свои мысли в сторону всегда страшных и опасных для человека моровых болезней.
   Эти всегда ужасающие нас со своим приходом болезнетворные бактерии и вирусы, как мы уже давно убедились, поражают не только все живое на земле, но и даже неодушевленные компьютеры. Они с легкостью проникают во все, что способно хоть как-то мыслить и принимать нужные нам, людям, решения. Это совсем неожиданно зародившаяся в моей голове мысль до того мне понравилась, что я тут же, не откладывая дела, как говориться, в долгий ящик, придумал для своего вируса достойное название. Я обозвал его Невротиком и уже больше не сомневался, что только воздействием на нашу нервную систему этим Невротиком, наши недоброжелатели могут не только легко подчинять нас себе, но и манипулировать нами, как им заблагорассудится. И мне стало еще больше за нас обиднее, что нашим извечным врагам, поганой нечисти, даже не пришлось усложнять для себя задачу, раздумывая, как бы им половчее и незаметнее для нас воздействовать на нашу Волю и Рассудок. Наши недоброжелатели до кончиков ногтей закоренелые реалисты никогда не ставят перед собою неразрешимых задач. Хорошо понимая, что им никогда и ни в коем случае не удастся закабалить нашу дарованную нам самим Творцом Волю и Рассудок, они нашли для достижения своих нечистых помыслов более легкий путь. Не без помощи так легко искушающих наши смертные тела соблазнов они вконец запутали наши отношения друг с другом. Посеяв в наши мелочные душонки не только оскорбительное недоверие, но и болезненную подозрительность даже к самым близким и родным людям, им уже не требуется постоянное воздействие на нас. Наших недоброжелателей вполне удовлетворяют наши временные умеренные умопомрачения, нередко приводящих нас с нашим неразумным Тщеславием и с ненасытной Алчностью к самым тяжелым последствиям. Они беззастенчиво используют любую подвернувшуюся возможность, чтобы посеять в наших душах Неуверенность в своих силах и парализовать нашу Волю убивающим ее страхом, что и без утомительных внушений на нас так хорошо способствует укреплению их господства над людьми и нравственному развращению человеческих душ. И вовсе им не обязательно доводить нас до такого умопомрачения, когда становится темно не только в наших душах, но и в наших глазах, когда начинает казаться, что мы уже ослепли навсегда. Это, в чем я нисколько не сомневаюсь, происходит не по их желанию, а только тогда, когда в этот момент пересекается множество складывающихся из несправедливости нашей жизни неблагоприятных для нас обстоятельств, и мы уже среагировать на всех их в совокупности по-другому просто не в состоянии. Подобные умопомрачения из несомненной гибели от перенапряжения Невротиков чаще всего сопровождается просветлением наших умов, а это уже для наших недоброжелателей совсем не выгодно. Да, и какой им будет прок, что мы способны довести сами себя до самоубийства, или до самоизоляции от окружающих нас людей. Им более выгодно подталкивать нас на мелкие пакости своим родным и близким людям, потому что только в обстановке недоверия друг другу, взаимной отчужденности и непримиримой вражды нечисть ощущается себя в сообществе людей, как рыба в воде. Только в такой обстановке она не беспокоится, что мы объединившись против адских машин сможем покончить со своей вконец запутанной ими беспросветной жизнью и стать для них неуязвимыми.
   Кажется, что все в моих рассуждениях уже было, как говорится, без сучка и задоринки. Но нет-нет, и вспыхнет во мне ощущение неудовлетворенности, и огреет меня жаром сомнений к построенным с помощью бесплодных человеческих мыслей на песке умозаключениям. Но я, несмотря на свое желание, так и не смог более-менее убедительно объяснить самому себе, а почему я так безропотно воспринимаю их на веру, и на каком, собственно говоря, основании я позволил самому себе убедиться в их правдивости. Подобная неуверенность в собственных утверждениях до того сильно меня обеспокоило, что я уже начал, все больше и больше углубляясь в своих сомнениях и неуверенности, думать о том, чего уже, вообще, не могло быть на нашем белом свете и в помине.
   - А не являются ли возникшие во мне мысли и догадки простым внушением самого отъявленного врага всего человеческого рода дьявола? - задался я очередным неразрешимым для себя вопросом, который начисто перечеркивал все мои прежние догадки и озарения на эту очень важную не только для одного меня тему.
   Кому из нас может понравиться быть игрушкою в чужих руках и особенно, если эти руки самого дьявола? И я, следуя своему очередному повороту мыслей в голове, уже не мог заставить себя принять все мои предыдущие рассуждения, как непреложную Истину, пока моя услужливая память не подсказала мне источник моей веры в их справедливость. Это был уже давно позабытый мною контакт с действительным миром, в котором я и встретился с почти таким же, но одинаково опасным для живущих на земле людей, заразным заболеванием. Не без удовольствия погрузившись во временное забытье, я ожидал, что снова буду наслаждаться показываемыми мне в последнее время несравненными по своему прелестному очарованию уголочками действительного мира, но вместо этой просто бесподобной красоты я попал в вовсе непримечательную какую-то экспериментальную воинскую часть. Оказавшись прямо у входа в знание штаба, я, недовольно поморщившись, попытался уклониться от встречи с вышедшим мне навстречу офицером. Меня, уже давно разочаровавшегося в военной службе, не привлекала перспектива проводить на ней не только большую часть своей жизни, но и отпущенное мне для отдыха от служебных обязанностей свободное время. Только поэтому, а не по какой-нибудь еще другой причине, я, тут же повернув в обратную сторону, попытался выйти за пределы этой вовсе мне неинтересной воинской части. К тому же в этой воинской части я до сегодняшнего дня не бывал еще ни разу. Из всех служащих в ней больших и маленьких командиров никто не только не догадывался о моем сегодняшнем прибытии, но и даже не знал в лицо. Так что в случае возможного осложнения мне могло угрожать за самовольное проникновении на ее территорию не очень-то приятное разбирательство. Но вышедший из штабного здания офицер не позволил мне уклониться от встречи. Схватив за руку, он заставил меня войти внутрь здания и пройти следом за ним в его кабинет. Попав в привычную, но не очень-то любимую мною обстановку, я, небрежно облокотившись об спинку стула, рассеянно вслушивался в хвастливое разглагольствование штабного офицера в звании, если судить по одной большой звездочке на каждом погоне, майора.
   - И откуда только берется у него вся это несусветная чепуха? - думал я, скрывая свое неудовольствие от его клятвенных заверений, что в его части отличный порядок и неукоснительная воинская дисциплина, за вежливой улыбкою.
   Растерянно посматривая через окошко на играющих возле располагающейся неподалеку от штаба санчасти мальчишек, я только насмешливо хмыкал ему в ответ. Их веселые непуганые лица убеждали меня в обратном, но мне почему-то не хотелось указывать продолжающему свое хвастовство майору на этот явный беспорядок в его гарнизоне. Еще не зная, что им угрожает за подобное нарушение более строгое, чем суровый словесный выговор, наказание, мое сердце уже сжималось в неприятных предчувствиях и переживаниях за этих еще совсем маленьких мальчиков. И я, опасаясь своим излишним любопытством привлечь к ним внимание без умолка тараторившего майора, делал вид, что мне очень нравятся показываемые им красочно разрисованные диаграммы и всевозможные отчеты, подтверждающие правоту его слов.
   - Ну, покажись хоть кто-нибудь, кто способен выгнать с территории части этих безрассудных мальчишек, - разозлившись на непонятно почему-то охватившееся меня какие-то предчувствия скорой беды, ворчливо пробормотал я вслух.
   Продолжающий сыпать, как из рога изобилия, хвастливыми словами майор, не понимая причины моего неудовольствия, и, требуя от меня незамедлительных объяснений, с удивлением уставился на меня. И мне пришлось, скорчив свое лицо полюбезней, высказать ему словами совсем не то, что я думал о заведенных в его части порядках. К тому сами мальчики, нисколько не ощутив на себе моего и так непростого из-за них положения, вдруг, совершенно для меня неожиданно взяли и до того громко захохотали, что я только удивился, почему их вызывающий громкий смех не потревожил уши хвастливого майора. А он, даже не заметив прозвучавшей в моих словах явной иронии, расцвел от слов моей притворной похвалы, как майский цветочек. И, благоухая обильно пролитыми на себя духами, он еще больше распелся голосистым соловьем, посвящая меня в такие подробности жизни и службы его подчиненных, что моя уже привыкшая за долгие годы службы ко многому голова наотрез отказывалась их воспринимать. Его хвастовство показывалось мне до того чудовищно ужасными россказнями, что я скорее поверил бы, что этот майор сошел с ума, чем в их реальность. По дороге к штабу лихо замаршировал молоденький лейтенант. И я, пусть и был немало озадачен его строевым шагом, с облегчением вздохнул. Я не сомневался, что он увидит играющих в неположенном месте мальчиков и освободит меня от напрасных за них переживаний. Да, и сами мальчики, словно ощущая мое неудовольствие, закончили игру и побежали в его сторону.
   - Еще несколько мгновение и этот, по всей видимости, помешанный на службе лейтенант выдворит их за пределы части, - подумал я, внутренне торжествуя от скорого восстановления в части именно того порядка, в котором и старался все это время меня убедить не в меру разговорчивый майор.
   И хотя лейтенант не обманул моих ожиданий, он совсем неправильно воспринял посылаемые ему мои молчаливые призывы. При виде бегущих ему навстречу детей он, совершенно для меня неожиданно, выхватил из кобуры пистолет и открыл по ним беспорядочную стрельбу. Отчаянно завизжавшие мальчишки бросились от сошедшего с ума лейтенанта в разные стороны, но один их них, нисколько не испугавшись стреляющего лейтенанта, остановился и с какой-то поразившей меня больше, чем неожиданная стрельба, радостью дожидался уже совсем скорой своей смерти.
   - Что он делает!? - вскричал я, ухватившись за китель майора. - Этот помешенный на службе лейтенант сейчас застрелит еще ничего не знающего о службе мальчика!
   - Чего-чего, а вот такого в моей части не может быть и помине! - вполне искренне возмутился майор и, схватив дрожащей рукою телефонную трубку, потребовал соединить его с медицинскою службою.
   - Лишь бы только успеть спасти мальчика, - пробормотал я, выбегая вслед за майором из штаба.
   Но мы со своей помощью, как чаще всего и бывает в подобных случаях, опоздали: не пожелавший спасаться бегством мальчик уже неподвижно лежал перед засовывающим свой пистолет обратно в кобуру лейтенантом.
   - Может, мальчик еще только ранен.... И его еще можно будет спасти, - подумал я, с радостью видя, как на дорожку въезжает УАЗ с изображенными по бокам красными крестами.
   Выскочивший из притормозившей санитарки непонятно чему обрадованный с пистолетом в руке врач, вместо оказания помощи, несколько раз выстрелили в лежащего в луже крови мальчишку, а потом в упор расстрелял и приветливо ему улыбнувшегося лейтенанта.
   - Вот это, действительно, скорая медицинская помощь! - вскрикнул я от мгновенно переполнившего меня негодования. - С такой скорой медицинской помощью залечивающие людские раны врачи уже просто без надобности! Их непомерно тяжелый труд и таланты целителей с успехом заменит один дебил с пистолетом!
   Ошарашенный только что произошедшей на моих глазах трагедией, я, настоятельно требуя объяснений от штабного майора, окинул его вопросительным взглядом. Пусть я и не ожидал, что он должен будет прямо сейчас рвать на своей голове волосы или в бешенстве топать ногами, но хоть какое-то свое отношение к этим хладнокровным убийствам он был обязан, если не высказать, то хотя бы показать. Но тот, словно убийство маленького мальчика было всего лишь малозначительным рядовым происшествием, поначалу не высказывал, как ни своего неудовольствия, так и ни своего удовлетворения. А потом, перейдя по примеру расстрелянного лейтенанта на строевой шаг, подошел к врачу и, приложив руку к козырьку фуражки, поздравил его с очередным геройским поступком.
   - Благодарю, майор, но настоящим героем сегодня был не я, а вот этот мальчишка, - скромно отклонил от себя явно не заслуженное им звание раскрасневшийся от похвалы врач и, выхватив из рук подбежавших санитаров что-то похожее на лавровый венок, повесил его на шею убитого мальчика. - Он достойно встретил свою смерть, не то, что те, презренные шакалы....
   И геройский врач угрожающе потряс сжатым в руке пистолетом в сторону убежавших мальчишек.
   Всего ожидал я от последствий преступного поступка лейтенанта, а потом и от садиста врача, но только не подобного их завершения. И мне уже больше ничего не оставалось делать, как с недоумением всматриваться своими очумелыми глазами в уже начинающие меня пугать торжествующие лица офицеров.
   - Вот видите, какие орлы служат в моей части! - горделиво бросил обернувшийся ко мне штабной майор и предложил мне осмотреть ближайшую казарму.
   И эти его горделивые слова до того больно врезали по моим натянутым, как струны, нервам, что я уже не стал больше ждать для себя от этого просмотра ничего хорошего. Да, и как я мог надеяться увидеть в казарме этой очень даже странной воинской части хоть что-нибудь оправдывающее слова штабного майора, если возле самого ее штаба происходит подобное непотребство. Я все еще не мог понять для себя, как они сами не осознают творимый их руками ужас, если, конечно же, они считаются людьми, в чем я уже начал сомневаться. Но мои глаза, не соглашаясь со мною, показывали мне на их приветливые доброжелательные улыбки, а расторопные санитары быстро прибрали следы разыгравшейся на этом месте недавней трагедии.... И мой рассудок отказался поддерживать меня в отрицании их человеческого начала.
   - Ты только посмотри на этих милых и приветливых людей, - с укором нашептывал он мне. - Ты не должен так строго судить о них по их невинным забавам.... Ты просто обязан признать самому себе, что подобных странностей немало и среди живущих на земле людей, но в них ты не отрицаешь человеческую природу и не обижаешь, обзывая нелюдями.
   - Странности, - язвительно повторил я про себя понравившееся слово моего рассудка и, прекрасно для себя осознавая, что мне будет не так уж и легко ему возражать, покорно поплелся вслед за сопровождающими меня майором и врачом.
   Ближайшая от штаба части казарма встретила нас натертыми до зеркального блеска полами и лихо отдавшим нам честь стоящим у тумбочки дневальным. А вот в спальном помещении солдаты, словно в насмешку над хвастливым майором, в самых живописных позах валялись на засланных новенькими одеялами койках, но и подобный беспорядок уверенного в себе майора не только не смутил, но и не вывел из себя.
   - Здравствуйте, герои! - выкрикнул майор, остановившись в середине прохода.
   - Здравием желаем, геройский майор! - рявкнули в ответ нестройным хором повскакавшие с постелей солдаты.
   - Нет, эти солдаты больше похожие на мертвецов, чем на живых людей, - сочувственно покачав головою, подумал я, со страхом вглядываясь в их изнеможенные неизвестным мне недугам лица.
   И мне стало до того жалко этих старающихся делать вид, что им все нипочем, безнадежно больных героев.
   - Чем они больны, что вы не отправляете их госпиталь, а держите, рискуя заразить всю часть, в казарме? - спросил я у продолжающего глупо ухмыляться и чему-то в этом кошмаре радоваться стоящего рядом со мною врача.
   Но он не удостоил меня ответом, а, обернувшись к дневальному, махнул ему рукою. Дверь казармы отворилось и одетые в ослепительно белые одежды и колпаки повара вкатили тележки с только что приготовленной едою. О! И чего только на этих тележках не было! Подобного изобилия на солдатской кухне я не видел даже во время социалистического Рая. Стоило только поварам снять крышки с баков, как ароматные запахи вкусно приготовленных блюд тут же разнеслись по всей казарме, наполняя собою даже самые дальние уголки. Но снова улегшихся на постели солдат они нисколько не воодушевили. Не высказывая своего интереса к тележкам со снедью, они продолжали свое тупое и просто бессмысленное изучение недавно выкрашенного ослепительно белою краскою потолка.
   - Бедные, - подумал я об этих солдатах, - по всей видимости, им уже недолго осталось геройствовать на этом белом свете.
   Но бравых поваров нисколько не смутило совершенно равнодушное отношение этих молодых солдат к их с таким старанием и любовью приготовленной еде. Наоборот, они с каким-то непонятным мне одобрением окидывали презревших их пищу солдат восхитительными взглядами. И только для того, чтобы уже окончательно убедиться, что эти заболевшие солдаты отказываются лакомиться их разносолами, или в надежде раздразнить их аппетит, они поочередно открывали крышки с наполненных наваристым борщом кастрюль. А потом, не спеша, размешав их половниками, неторопливо наполняли стоящие на верхних полках тележек тарелки. И это их воздействие на аппетит отказывающихся от еды солдат подействовало. Где-то около десятка смущенно оглядывающихся на провожающих их неодобрительными взглядами отказывающихся от еды солдат подошли к тележкам с едою. И не дожидаясь, пока им подадут неприветливо встретившие их повара ложки, прильнули к тарелкам своими ссохшимися от недоедания губами.
   - Вы все - настоящие герои! - выкрикнул только что встретивший неласковым взглядом робеющих перед ним солдат у тележек с едою штабной майор в своем обращении к презревшим вкусный и сытный обед своим воинам.
   - Да, какие они к черту герои! - не выдержав и больше не думая, что эти с виду бравые офицеры вполне способны, если я потеряю осторожность в своих высказываниях о заведенных порядках в этой части, меня расстрелять, с негодованием отозвался я на его хвалебное обращение. - Они вовсе не герои, а самые настоящие мокрые курицы! В том, что они доведут сами себя до голодной смерти, нет, и не может быть, никакого геройства! Они просто подлые и трусливые самоубийцы!
   - Трусливые, да еще и подлые самоубийцы, - повторил мои слова с недоумением уставившийся на меня майор.
   Всем своим видом показывая, что он не ожидал от меня подобной несправедливости в отношении его солдат.
   - Да, знаете ли вы, что мои солдаты уже пятые сутки обходятся без еды и воды!? Где еще вы найдете способных выдерживать подобные испытания солдат, кроме моих подчиненных!? Нет, и еще раз нет! Я никогда не соглашусь с вашими утверждениями, что мои солдаты подлые и трусливые! Они самые, что ни есть, настоящие герои! Нет, и еще раз нет, подобных геройских, как в моей части, солдат вам уже не удастся отыскать даже днем с зажженною свечкою! Я глубоко уверен, что только такие солдаты, которые в мирное время доказали, что способны выдерживать тяготы и лишения военной службы, не дрогнут перед врагом и не предадут Родину в настоящей войне!
   Облегчив свою душу, он уже снова самодовольно ухмыльнулся торжествующей ухмылкою и, забавляясь моим явно расстроенным видом, принял мою растерянность за признание достоинств его солдат. Я и на самом-то деле был тогда растерян. Но растерялся вовсе не потому, что был поражен их глупым самоистязанием, а только потому, что я не знал, как мне надо было относиться к этому так раздражающе действующему мне на нервы майору. Я не знал, как мне будет лучше всего с ним поступить.... Разозлиться ли мне на него и высказать прямо в его дышащее на меня так неприятной сейчас приветливостью и сочувственной теплотою лицо все, что я думаю о заведенных им в части порядках. Или мне стоит, махнув на все рукою, просто притвориться удивленным и немного порадовать этих уже стоящих одной ногой в могиле бодрящихся мальчиков. Но уже начавшее переливаться через край охватившее мною раздражение с каждым очередным мгновением настоятельно требовала от меня хотя бы немного выпустить пар. И я, выбрав для себя золотую середину, попытался немного остепенить этих заигравшихся в героев самодовольных солдатиков.
   - Ну, и чего вы добились своим глупым и безрассудным геройством!? - гневно бросил я в лица настороженно поглядывающих на меня солдат. - Если сейчас нападет на вас враг, то, как вы сможете его отразить, если уже довели сами себя до полного изнеможения!? Это ваше никому не нужное геройство только обессилило вас, а не укрепляет ваш дух и ваше тело!..
   - Мои солдаты обессиленные!? - с не меньшим негодованием оборвал меня штабной майор. - И как только у вас язык повернулся сказать такое о моих солдатах!?
   И он, с презрением отвернув от меня свое искрящееся негодованием лицо, обвел взмахом руки недовольно загалдевших солдат и с явно подчеркнутой для меня лично насмешливой улыбкою процедил сквозь плотно сжатые губы:
   - Это вы, ребята, обессиленные и изнеможенные.....
   Но солдаты, категорически отвергая от себя подобное обвинение, загалдели еще сильнее. А я смотрел на этих оболваненных героев и, вместо жалости к ним, переполнялся гневным раздражением.
   - Да! - с непривычной для меня злобою выкрикнул я в их нахмуренные от обиды лица. - Вы вовсе никакие ни герои, а всего лишь мокрые курицы! И нечего прожигать во мне дыры своими негодующими взглядами! Вы в теперешнем состоянии вряд ли сможете не только противостоять нападению врага, но хотя бы выйти из казармы и дойти до штаба части!..
   Только охватившая их всех злость от негодования моими показавшимися им просто чудовищными словами помогла им оживить свои изнеможенные от долгого голодания лица.
   - Сейчас они все нападут на меня и разорвут на мелкие кусочки, - пронеслась в моей смертельно напуганной голове тревожная мысль.
   И я, торопливо оборвав сам себя, со страхом всмотрелся в искореженные переполняющей их злобою лица. Оскорбленные моими словами до глубины души солдаты в это время были похожими на загнанных в угол злобных хорьков. Они уже не вызывали во мне к себе ни жалости и ни боли за их неразумное самопожертвование непонятно и неизвестно за что и во имя чего. Но, к моему счастью, они на больший, чем на глухой недовольный ропот и вопросительное переглядывание с благосклонно и ободряюще улыбающимся им майором, протест не решались.
   - Докажем этому скептику, ребята, что вы настоящие герои! - выкрикнул им, как всегда бодрый и жизнерадостный, майор и солдаты молча потянулись к выходу из казармы.
   Мне было хорошо видно, с каким трудом достается им каждый шаг, но останавливать их я уже не решался.
   - Пусть они сами убедятся, до чего себя довели своим никому не нужным геройством, - успокаивая свою совесть, мстительно шептал я в их поникшие спины.
   Выйдя из казармы, они построились и сразу же прямо с места перешли на строевой шаг. Резкий одновременный хлопок сотни ног об тугой асфальт нещадно забил по моим барабанным перепонкам своим укоряющим торжествующим грохотом.
   - Остановите вы их! - закричал я, зажимая свои уши ладонями рук, штабному майору.
   Но он, сделав вид, что меня не слышит, провожал солдат теплым восхищенным взглядом своих приветливо добродушных глаз. И те, промаршировав до штаба, остановились и замерли под восхищенными взглядами офицеров.
   - Да, вы не просто герои, а самые настоящие герои из героев! - на этот раз, с трудом подбирая слова, прокричал им майор.
   А я, внимательно вглядываясь в их застывшие в тревожном ожидании лица, снова с неприязнью видел, как вместо мрачной решимости на свое геройство их лица потихонечку освещались так легко выводящим меня из себя самодовольным блеском.
   - Что же это за люди такие!? - с тоскою воскликнул я про себя, уже не жалея оболваненных солдат, когда они попадали на асфальт бездыханными.
   Я не жалел этих солдат, потому что не сомневался в их полной потерянности для жизни. Раз они не жалели сами себя, то как тогда они могли беречь и защищать жизни других людей? Они же сами безо всякой жалости и угрызений совести уничтожали бы все живое на своем пути, оставляя после себя лишь одну мертвую пустыню. И я был совсем неуверен, что именно в таких вот защитниках нуждается хоть какой-нибудь на земле народ.
   - Ну, вот я и сам оказался не лучше их, - недовольно буркнул я, очухиваясь на своем старом скрипучем диванчике, и подумал. - Может, и лучше, что они все умерли. По крайней мере, они уже больше не страдают, а среди живых людей для них нет, и никогда не будет, места. Они нежелательные для всего на земле живого своим слишком уж заразительным опасным заболеванием. Подобного самопожертвования нельзя подпускать к людям ближе, чем на пушечный выстрел. Он не несет живущим на земле людям надежду на лучшее будущее, а только одну смерть и разрушение.
   Погруженный в горестные размышления о непростой человеческой на земле жизни я не отводил своих недоумевающих глаз от зачем-то пририсованной рядом с восьмиконечным крестом трости, копья и наполненного ярко-красной человеческой кровью сосуда.
   - Зачем художник поместил на своем холсте эти уже давно набившие оскомину атрибуты нашей бесчеловечной земной жизни? - задавался я странным решением неизвестного мне художника.
   И только увидев немного ниже сосуда Весы Божественного Правосудия, я понял, что они здесь очень даже кстати. При помощи этой трости мы отбили сами у себя желание жить человеческой жизнью, а при помощи этого копья мы уже давно загубили все свои мечты о гармонии в человеческих отношениях. И только поэтому пролитое нами за наше бесконечное позорное существование море крови не позволяет нам забыться в так желанном всеми нами Покое и получить для себя, пока недоступное нам Забвение.
   Кровь! И только напрасно пролитая человеческая кровь может многое рассказать о нашем Нравственном Растлении и об овладевшем нами, особенно в последнее время, Великом грехе. Я все понял.... И, не желая больше смотреть на неминуемый позорный конец нашей Бесчеловечной и Неправедной жизни на земле, прикрыл свои усталые от слишком долгого и упорного рассматривания этой картины глаза.
   Но разве можно всего лишь за одно мгновение отрешиться от всего, что совсем недавно бередило всю твою душу, что заставляло твое сердце рыдать от горя и страдать в ожидании надвигающегося на тебя неминуемого ужаса!? Мое ни на одно мгновение неумолкаемое подсознание еще четче и яснее, чем на картине, высветило мне тот миг, когда громко и пронзительно затрубят поблескивающие под ярким солнечным светом золотые трубы двух ангелов, созывая всех и мертвых и живых на последний и окончательный Страшный Суд. И я до того ясно и четко увидел в своем представлении, как сжалась в неприятных предчувствиях чего-то для себя непомерно ужасного и непоправимого вся наша прекрасная голубая планета, когда по ней гулко затопали бесчисленные орды смешавшихся между собою мертвых и живых людей. Они, позабыв о своей извечной вражде и непримиримости, шли, тесно прижавшись, плотной монолитною толпою на неумолкающий даже хотя бы на одно мгновение зов золотых труб.
   Что именно они, эти мертвые и живые люди, должны были думать в это время о самих себе? И, вообще, были ли в этот миг у мертвых и живых людей хоть какие-нибудь желания, я не мог понять и определить по их уже отрешенным от жизни лицам? Мертвецы плотно прижимались к плечу живого человека, а живые люди уже не брезговали мертвецами. И ни один из них уже не удивлялся подобному своему соседству, их взаимное отчуждение померкла перед постигшей их всех общей непоправимой бедою или общим долгожданным освобождением от земных пут. Я не видел в своем представлении, чтобы они хоть как-то интересовались друг другом и проявляли хоть какое-то беспокойство и заботу о своих родных и близким им при жизни людях. Как мне казалось, всех их в это время интересовали только свои проблемы, а не чужие. В этой монолитной толпе уже больше не было, и не должно было быть, ни родственников, ни друзей и ни знакомых. Каждый из них думал и заботился только о самом себе.
   Мне совсем не понравилась эта направляющаяся на свой окончательный суд за земные деяния монолитная толпа людей. От нее на меня несло вовсе не желанной радостью общения с давно уже не видевших друг друга людей. В этой толпе не было видно ни одной искорки и даже малейшего проблеска любви и сочувствия. На меня и мимо меня шла тупая, бездушная, бессердечная и ничего из себя не выражающая, а только внушающее мне нестерпимое ощущение пустоты с ненавистным отчаянием, бездушная масса живых и неживых комков мяса и костей. И я уже больше не в силах выдерживать все плотнее сгущающегося вокруг меня напряжения от обеспокоенных о своей дальнейшей судьбе людей и мертвецов отвернулся. А потом, когда мои расшалившиеся нервы немного угомонились, мысленно посмотрел в сторону уже готового открыть свое первое и последнее заседание так называемого Страшного Суда Творца всего сущего, как на земле, так и на небесах.
   Восседавшие по обеим сторонам Престола возле печальной с сочувствием посматривающей на нескончаемую людскую толпу Богоматери пророк Предтеча и остальные апостолы зашелестели листами лежащих на коленях толстых старинных книг. Я еще недолго задержался на их созерцании, пытаясь понять и осмыслить для себя, что еще, пока неизвестное ни нам и ни им, они могут почерпнуть из этих книг. А потом сконцентрировал все свое внимание, как солнцеликий в окружении величественных огненных серафимов Христос вершит свой праведный суд над живыми и мертвыми людьми. Повинуясь властной воле его сияющих Великой Правдою и Великой Справедливостью глаз, живые люди и мертвецы сотнями и тысячами безропотно бросались в раскрывшуюся перед ними бездну ада и только считанные из них единицы подходили к Христу, чтобы в сопровождении апостолов Петра и Павла отправиться в Рай. И я тщетно искал в их молчаливо сосредоточенных лицах самого себя.
   - Но почему эти счастливые избранники судьбы не веселые, а грустные и молчаливые? - поражался я скорбным, несмотря на то, что они попали в Рай, лицам праведников.
   Немного поразмышляв над этою заставившею обратить мое внимание на себя проблемою, я догадался, отчего и почему их лица были скорбно молчаливыми. Да, и как они могли радоваться и ликовать в то время, когда за ними не шли толпы обрекших не только свое земное, но и небесное, счастье людей. Нет, и еще раз нет, что ты сейчас о них не говори, как ты не восторгайся их нравственным подвигом, но они не были победителями. Человек потерпел самое сокрушительное поражение от своей собственной бесчеловечной земной жизни. И эти немногие праведники, уже успев перетерпеть на земле немало лихо и страданий, давно разучились радоваться и ликовать по случаю так неожиданно привалившей им удачи. Нет, это уже было похоже не на шествие победителей и, тем более, не триумфом - это было позорное отступление с земли возомнившего себя Всемогущим и Непобедимым человека.
   Я открыл глаза и еще раз внимательно всмотрелся в нарисованную кистью незнакомого мне художника картину. Да, я не ошибся, все было именно так, как и представило мне мое воображение. Два ангела громко трубили в золотые трубы, а две изображающие собою Землю и Море женщины отдавали назад нашему Господу мертвых потомков тех, кого Он давным давно в наказание за порожденный Великий грех поселил на земле. И наш Творец был просто вынужден забирать их обратно к себе, потому что Земля и Море уже были не в силах выдерживать на себе изуверства Его творений.
   Вот так или примерно так представляется христианской церкви Ссудный день. И все мы ждем его со страхом, как самое жестокое и неминуемое для нас наказание. А так ли это? Ну, допустим, осудит нас Христос, кого на адские муки, а счастливчиков или, если постараться быть точным в своих суждениях, самых несчастных людей на земле на райскую жизнь. И снова встает перед нами уже другой вопрос, а что Господь будет делать со всеми нами дальше? Что будет с нашими душами, после окончания Ссудного дня? Конечно, у всех нас не возникает ни одного сомнения, что праведники будут вечно жить в Раю. А вот как поступит Господь с осужденными на адские муки людьми? Всем нам очень трудно представить себе, что наш всемилостивейший Творец может оказаться таким жестоким, чтобы обречь всех нас на бесконечное пребывание в аду? Вряд ли Его любящее всех нас сердце позволит Ему на это решиться? Но и поселить нас, осужденных на адские муки грешных людей, даже по истечению определенного времени в Раю Он тоже ради торжества справедливости не сможет. Так, как же Он все-таки с нами поступит? Это, пока еще, к сожалению, остается для нас, как говорится, тайною за семью замками и семью печатями. Можно предположить только одно, что и у нашего Господа тогда появится такая трудноразрешимая проблема, которая стоит сейчас и перед сотворенным Им человечеством. Мы сейчас находимся в даже очень большом затруднении, не зная, что нам делать и как обезопасить самих себя от накопленного в результате неразумной жизни смертоносного оружия. Но в любом случае мы можем быть уверенными, что Он, в отличие от нас, постарается избавиться от уже безнадежных для исправления душ самым гуманным способом. Как бы это печально для нас не звучало, но мы будем должны еще заранее смириться, что с наступлением Ссудного дня для многих из нас прекратится бессмертное существование нашего духа. В чем мы уже никого, кроме самих себя, не сможем и не должны винить. Нам уже было предоставлено достаточно времени для подтверждения перед Высшими Силами, что именно наш дух достоин своего бессмертия.
   А это значит, что мы уже больше не будем рассуждать на эту тему, а лучше подумает о том, кому из нас выгодно скорейшее наступление Ссудного дня.
   Первые, кто уже давно с нетерпением дожидается его наступления - это осужденные Частным Божьим Судом на вечные адские муки. У них нет надежды на искупление и покаяние, а поэтому единственной для них возможность расстаться с адскими муками - это скорейшее наступление Страшного Суда, после которого наш Господь будет обязан заняться и их проблемами.
   Вторые, кому скорейшее наступления Ссудного дня принесет облегчение - это страдающие не по своей вине не приданные земле души павших в сражениях воинов. Вряд ли они все еще рассчитывают на наше понимание их проблемы, а поэтому вполне оправданно можно предположить, что они умоляют нашего Господа помочь им освободиться от напрасных страданий. А помочь им в их беде можно только, заставив нас похоронить их всех или приблизить к нам Ссудный день, во время которого Господь начнет творить свой суд над нашей черствостью, над нашей забывчивой короткой памятью, над нашей неблагодарностью. И разве сможем мы тогда не признать в самих себе непосредственных виновников их напрасных страданий, или упрекнуть проливших за наше счастливое будущее свою кровь павших воинов хоть в чем-нибудь? Нет, мы сами никогда не сможем предъявить им претензий только по одной причине, что каждый из нас уже неоднократно ощущал в себе их вопли о помощи, их призывы к нашему состраданию еще и раньше. Один из таких отчаянных воплей о помощи защитников уже давно сметенной с земли Кондаковской крепости однажды услышал и я в своем сне.
   - Все, теперь у нас остается только одна дорога в ад, - беззвучно прошептали губы напряженно всматривающегося в окружающую крепость лавину солдат Красной Армии майора Толстых.
   Трудно и очень даже нелегко понять и разобраться, на чьей стороне правда и справедливость в Гражданской войне. Разобраться тогда, когда старые уже отжившие устои общественной жизни под воздействием восставших против них новых воззрений на человеческую жизнь рушились. А приходящие на их замену новые устои со своей совершенно иной правдою и своим понятием о справедливости еще окончательно не утвердились, не были приняты хотя бы половиною бывшего еще совсем недавно единого общества. Трудно и нелегко в этой первоначальной неразберихе всем, но особенно для считающих самих себя честными и справедливыми людей. Они, как слепые котята мечутся между этими двумя правдами и справедливостями и никак не могут определиться, окончательно принять для себя хотя бы одну из них, не могут найти примиряющую их с изменившимися условиями жизни золотую серединку. В такие времена слишком часто за самих людей определяют их выбор как бы случайные не позволяющие им все, как следует, для себя обдумать обстоятельства, которые, как обычно, создаются вовсе не честными и не справедливыми людьми. За этими обстоятельствами при более-менее внимательном их изучении всегда стоит хоть чья-нибудь корысть, хоть чьи-то не имеющие никакой связи с правдою и справедливостью интересы. Таким же честным и справедливым считал себя и защищающий крепость майор Толстых, который, как и множество других русских людей, уже совсем запутался во всех этих правдах и справедливостях, а поэтому, как дававший присягу на верность Отчизне солдат, сейчас только думал о защите крепости и о жизнях подчиненных ему людей. Но, как было видно, по складывающимся для него сегодня обстоятельствам ему ни с одним и ни с другим своим долгом уже было не справиться.
   - Лишь бы только Маринка с Леночкою успели перейти границу, - обожгла его тревожная мысль, при воспоминании об отправленной им еще ночью жене и дочери.
   А своей собственной судьбе майор Толстых уже больше не думал. У него насчет собственной жизни уже не было никаких иллюзий. Зная и нисколько не сомневаясь, что его сегодня ожидает, он не хотел понапрасну бередить свою и без того переживающую за своих близких людей душу. Суровым и непоколебимым в своем спокойствии казался он, украдкой поглядывающим на него молчаливым и угрюмым солдатам. За себя самого майор Толстых и на самом деле был спокоен. Он еще не сделал ничего такого, за что ему могло быть стыдно. Он честно и добросовестно исполнял и продолжал выполнять свой долг. И не было его вины в том, что его крепость была беззащитною перед этой охватывающей ее страшно разрушительной лавиною. Но он в свои еще совсем не старые годы уже успел так устать и разочароваться в окружающей его жизни, что уже даже и вполне осязаемая им скорая смерть его не пугала. Он потерял всякий интерес к своей жизни. Потеряв все, что удерживало его на этом белом, так сказать, свете и, лишившись своей надежной точки в ней опоры, он уже умудрился оборвать со своей будущей жизнью все износившиеся за годы Гражданской войны нити. Его начальники и командиры, которых он еще совсем недавно благотворил, бросив его маленький гарнизон на произвол судьбы, еще позавчера убежали по ту сторону совсем близкой от его крепости границы. Они позволили себе пожертвовать своим долгом ради спасения своих жизней. А вот он, оставленный без продовольствия и имея не больше десяти патронов на каждую винтовку, продолжал цепляться за свой долг, как цепляется в своей последней надежде утопающий за плывущую рядом с ним соломинку. И в эту минуту только этот, оказавшийся для других постарше его чином и аристократической родословною пустым звуком, воинский долг осмысливал всю его уже совсем недолговечную жизнь. И только один этот его воинский долг сейчас придавал ему силы и веру в справедливости исповедуемых им идеалов. Но нельзя было и сказать, что он испытывал в эту минуту яростную ненависть или озлобленность к преградившим ему единственный путь к спасению красноармейцам. Они уже успели занять бегущую к границе узкую извилистую тропинку, в сторону которой он уже не раз бросал жадные взгляды, и которой он, наверное, боялся больше, чем обложившего его, как загнанного волка, со всех сторон неприятеля. Ему, потомственному дворянину и считающему самого себя истинным патриотом России, просто невозможно было даже представить свою будущую жизнь вне своей Родины. Конечно, это вовсе не означало, что ему не нравились нечастые и не продолжительные поездки за границу, где он мог, как говориться, и мир повидать, и себя показать. Но одно дело уехать из России и быть уверенным, что ты сможешь в любое время вернуться в нее обратно, и совсем другое дело оставить ее навсегда, безо всякой надежды на возвращение. Ясно осознавая эту для себя невозможность, он продолжал отчаянно держаться за этот клочок азиатской земли так тесно связанный с неодолимо притягивающей его к себе Россией. Можно ли было назвать это его поведение отчаянием? Он обо всем этом не думал, как и не хотел задумываться, а что может разделять его, русского дворянина, с этими пришедшими к его крепости, чтобы его убить, русскими людьми. Это было выше его сил и понимания, и майор Толстой старался обо всем этом не думать. Он силой своей воли подавил в себе протест, что ему приходится по необходимости убивать русских людей, при этом убеждая самого себя, что это всего лишь неизвестной ему национальности противник. А если это был всего лишь противник, то и нечего ему было предаваться излишним сомнениям. Он был просто обязан, защищая свое Отечество, с ним сразиться. Именно так, а не иначе, требовал от него его воинский долг. Задумавшись, майор Толстой не услышал, как подошел к нему ординарец.
   - Трофимыч, не хочется умирать? - не без горечи поинтересовался он, ощутив на себе его прерывистое дыхание.
   - Всякое живое существо думает только о жизни, а не о смерти, пусть она, проклятая, уже будет и рядом с ним, - тихо шепнул в ответ ординарец и умолк.
   - Да, все мы стали в последнее время совсем неразговорчивыми, - с горечью подумал про себя майор Толстой, вспоминая рассказы своего ординарца о своем доме и о своей семье. - И как только они будут жить без его помощи и поддержки? Если вообще им будет позволено жить в этой одуревшей от непомерных желаний стране....
   - В этой, - язвительно буркнул вслух майор Толстой. - Семья Трофимыча остается в своей стране, а что только будет там, на чужбине, с моей семьей....
   От уже успевшей охватить крепость со всех сторон лавины красных конников отделился всадник и, помахивая насторожившимся защитником белым флагом, поскакал в сторону крепости.
   - Парламентер, - с не удивляющей отрешенностью и тупым безразличием пронеслось в голове майора Толстого, и он, спустившись со стены, повелел солдатам открыть ворота.
   Но восседавший на черном, как крыло ворона, коне еще совсем молоденький парнишка отказался въезжать в крепость. Судорожно переводя свое учащенное дыхание, чтобы, собравшись с духом, передать порученное ему на словах сообщение этому непонятно почему все еще до сих пор не удравшим за границу белогвардейскому офицеру. Толстой, понимая его состояние, не торопил красноармейца, а только с болью прислушивался к ударам свирепого жеребца копытами о землю. И ему при этом казалось, что ноги жеребца красноармейца бьют не по земле, а по его собственной превратившейся в сплошную ноющую рану истинно русской душе.
   - Наконец-то, и мы, товарищ Жданов, добрались до последнего оплота беляков!? - весело прокричал подъехавший к внимательно рассматривающему в бинокль стоящую перед ним жалкую полуразрушенную крепость командарму один из командиров Красной Армии.
   - Дошли, - недовольно буркнул удивленный, почему этот сумасшедший гарнизон не захотел удрать из этих развалин за границу, а остался, чтобы сразиться с его армией, Жданов.
   - Эти беляки уже, наверное, все ополоумели, - объяснил догадавшийся о мыслях командарма командир полка, - я бы, на их месте, уже давно пил бы кофе на той стороне.
   - Вот именно, - то ли соглашаясь с ним или осуждая своего подчиненного, недовольно буркнул Жданов и, пустив свою неторопкую кобылу вскачь, поскакал к уже установленной для него палатке.
   Выслушавший требование парламентера о немедленной сдаче в плен на волю и милость победителя Толстой поначалу хотел ответить ему резким категорическим отказом, но, вспомнив о детях своего ординарца, решил использовать предоставляемую ему красными передышку для беседы на эту важную и для них тему со своими солдатами.
   - Не помешает нам, старым боевым друзьям, попрощаться перед смертью, - с горечью пронеслась в его голове соблазнительная мысль.
   И он, пообещав обдумать предложение, отпустил парламентера.
   - Ну, и как прошли переговоры? - поинтересовался Жданов и возвратившегося красноармейца.
   - Обещали подумать, товарищ командарм! - отрапортовал соскочивший с коня боец.
   - Ну-ну, пускай подумают, а мы тем временем еще сильнее затянем на их, не соображающих головах, петлю, - мрачно пробормотал Жданов и вошел в палатку.
   Притихшие и сосредоточенные на самых своих сокровенных и волнующих их именно в эту минуту мыслях солдаты деловито выстраивались перед внимательно всматривающимся в их пасмурные лица майором. Ему нравилось эта их деловитая неторопливость. Так всегда поступают уже принявшие для себя какое-то очень важное окончательное решение люди. И он, зная их всех уже не первый год, по бесчисленным нескончаемым сражениям за русскую землю, не сомневался, что все они приняли для себя именно то, что и принял для себя он, их командир.
   - Солдаты! - громко, чтобы его могли слышать все, выкрикнул майор Толстой. - Нам дали на раздумья всего один час! И за этот час мы должны выбрать для себя жизнь в плену или смерть в бою! Позорную нам жизнь под ненавистной нам властью красных или означающую для нас признание, как нашими уцелевшими боевыми друзьями, так и нашими злейшими врагами, что мы полностью выполнили свой долг перед Отчизною, как и подобает его выполнять русскому солдату, почетную смерть в бою! Но, ясно для себя осознавая, что ваши смерти уже не смогут ничем помочь нашей Отчизне и, не сомневаясь, что каждого из вас с нетерпением ожидают дома матери, отцы, жены и дети, я, как ваш командир, снимаю с вас ответственность перед воинским долгом и предлагаю сдаться в плен. В плену вам, по всей вероятности, придется пройти через множество тяжелых испытаний и унижений, но зато вы, оставшись живы, еще сможете вырастить и воспитать из своих детей достойных граждан нашей необъятной родины. И это, как мне думается, сейчас намного важнее, чем ваши просто бессмысленные смерти.
   Закончив свою короткую последнюю речь, майор Толстых судорожно облизнул языком свои пересохшие губы и не без удивления всмотрелся в, вдруг, ставшие для него совершенно непонятными лица своих солдат. До этого времени они всегда безоговорочно ему верили и с охотою отзывались на все его к ним призывы. Но сейчас, как бы внимательно не вглядывался в их пасмурные лица, он не видел в них ни одной искорки радости от появившейся у них возможности спасти свои жизни.
   - Кто желает сдаться в плен красным, три шага вперед, марш! - так и не дождавшись от них более-менее ясного для себя ответа, громко скомандовал майор Толстой.
   Но строй не шелохнулся. Ни один так ясно ощутивший только в эту минуту свое братство солдат не захотел нарушать установившегося между ними молчаливого взаимопонимания. И даже одно предположение о возможном его нарушении прямо сейчас могла показаться им просто святотатством. Но подобное состояние человеческих душ, как всегда, слишком не только неустойчивое, но и кратковременное. И когда их первое ошеломление от неожиданных слов своего командира прошло, на их онемевшие души начали усиленно воздействовать встревоженные нависшей над ними скорой смертельной угрозы тела.
   - Что ж, раз в том, что мы сдаемся неприятелю, нашей вины нет, то мы можем попытаться выжить хотя бы для наших несчастных детей, - раздался чей-то совсем неуверенный в собственной правоте голос.
   И он, несмотря на свою тихость и неуверенность, разнесся самым оглушительным громом над молчаливыми защитниками крепости, настоятельно побуждая и тела остальных солдат к подобным своим мыслям и к подобному пониманию наступившего для всех их момента. И этот робкий голосок показался всем остальным солдатам до того убедительно соблазнительным, что они уже начали, пусть и не отказываться от своего братства, но уже думать и понимать его для себя совсем по-иному.
   - Братцы, и правда, если наши смерти уже ничего не решают в нашей борьбе, то не будет ли умнее сохранить наши жизни для возможных в будущем сражений!? - уже намного увереннее прозвучал другой голос, который тоже без сомнения нашел оклик в начавших понемногу оживать онемевших солдатских сердцах. - Время-то, оно не только калечит, но и способно до того изменить все вокруг нас, что наше сегодняшнее поражение может показаться всем нашей окончательной и бесспорною победою....
   - Но в ожидании желанного для всех нас часа, это же коварное и переменчивое в своих проявлений для использующих его в своих интересах живых людей время способно оставить нас ни с чем. Оно способно даже отвратить от наших идей собственных будущих детей, - возразил в ответ чей-то более благоразумный голос, но никто не стал к нему даже прислушиваться.
   Солдаты, уже не соблюдая требований строевого устава, сгорбились и, осторожно пробираясь возле замерших в строю своих соседей, выходили вперед.
   - Может мы и потеряем своих детей, но, если останемся живыми, то уж точно сумеем развратить детей своих врагов, - с какой-то передернувшей майора Толстого насмешкою буркнул вслух один из выходящих из строя солдат. - По крайней мере, я все буду делать для того, чтобы их дети не только подвергли дела своих отцов осмеянию, но и предали их самым подлым способом....
   Вышедшие вперед солдаты, не только не смотрели на стоящих в строю своих друзей, но и, неловко переминаясь с ноги на ногу, виновато опускали глаза перед своим командиром.
   - Друзья мои, вам нечего стыдиться, - мягко укорил их майор Толстой и, назначив старшего, разрешил им покинуть крепость.
   - А вы, ваше благородие? - спросили его покинувшие строй солдаты.
   - У офицеров нет надежды на снисхождение от большевиков, - подрагивающим от подбирающего к его глотке горькому комку, объяснил своим солдатам майор Толстой.
   - Тогда не пойдем и мы, - решительно заявили солдаты и заняли свои места в строю.
   - Идите, господин майор, хотя бы рани них, своих в недавнем прошлом боевых друзей, - тихо попросил его капитан Кондаков. - Не убивайте в них последнюю надежду на возможную встречу со своими родными....
   И майор Толстой, недовольно покачав головою, молча пошел к воротам крепости, а вслед за ним узкой цепочкою потянулись и решившиеся сдаться в плен солдаты.
   - Товарищ командарм, эти засевшие в крепости беляки сдаются! - выкрикнул заглянувший в палатку ординарец.
   - На этот раз они оказались более сообразительными, - проворчал Жданов и вышел из палатки для встречи пленников.
   - И чем же эти беляки ему еще не угодили? - пожав от недоумения плечами, растерянно буркнул ординарец.
   Он в отличие от командарма Жданова только радовался, что сегодня, когда эта проклятая Гражданская война подошла к своему концу, им уже не придется умирать от рук своих же русских людей. С каким отчаянием дрались эти уже заживо похоронившие сами себя беляки, он уже не раз испытал на самом себе в непрекращающихся схватках.
   - Ну, что, майор, всех своих беляков привел? - окликнул Жданов понуро шагающего впереди своего гарнизона Толстого.
   - Только тех, кто решил сдаться в плен, - ответил остановивший своих солдат майор Толстой.
   - Только этих? - с презрением осмотрев понурых солдат, переспросил командарм Жданов. - Остальные отказались выполнять твой приказ, майор?
   - У меня нет права приказывать солдатам сдаваться врагу, - все тем же равнодушным ко всему голосом проговорил майор Толстой.
   - Значит, мы все еще остаемся для вас врагами, - язвительно буркнул не спрашивающий, а утверждающий, Жданов и, после недолгих раздумий угрожающе буркнул. - А врагов-то мы, к твоему, майор, сведению, не милуем....
   - Мы все находимся под властью нашего Господа, - перекрестившись, глухо проговорил майор Толстой и умолк.
   Он не обольщался на счет своей собственной судьбы. За долгие годы Гражданской войны он уже давно усвоил для себя непреложную истину, что, попав в плен, как к красным, так и к белым, не приходится рассчитывать на сочувствие и понимание. На то она и Гражданская война, в которой противостоящие стороны воют исключительно по собственной воле и по своему желанию. В ходе нее уже было нельзя по определению пытаться утверждать, что воюешь не по своей, а по злой воле заинтересованных в войне стоящих у руля власти людей.
   - Обыщите их и выставьте надежную охрану! - коротко бросил Жданов адъютанту и вернулся в палатку. - Какие будут мнения, товарищи? - скучным усталым голосом спросил он, когда вызванные им командиры расселись по своим местам.
   - Глупо губить своих бойцов под самый конец войны, - невольно вырвалась у одного их них это отображающая мнение подавляющего большинства своих бойцов фраза.
   - И как вы посоветуете мне бескровно выкурить этих беляков из крепости? - язвительно поинтересовался у него неприятно скривившийся Жданов.
   - Надо попытаться заставить сдаться и остальных под угрозой расстрела пленников, товарищ командарм! - предложил один из командиров.
   - Ну, а если они и в этом случае не захотят сдаваться? - насмешливо бросил недовольно нахмурившийся Жданов. - Чем тогда мы будем выкуривать их из крепости?
   - Тогда мы разрушим эту кучу камней пушками! - не задумываясь, отрапортовал тот.
   - Интересная мысль, - задумчиво проговорил Жданов. - В любом случае мы сами ничего не теряем....
   - Но расстреливать пленных бесчеловечно, - возразил чей-то тихий робкий голос.
   - Думали ли эти беляки о человечности, когда расстреливали наших плененных товарищей! - зло прикрикнул на него Жданов и больше уже никто из красных командиров ему не возражал.
   - Ваше благородие, что они делают? - шепнул капитану встревоженный ординарец.
   - Копают себе могилу, - хмуро буркнул Кондаков и попросил его. - Иди на свое место, Трофимыч, не трави мне душу.
   Ординарец недовольно засопел, но Кондакову было не его переживаний: к крепости скакал размахивающий белым флагом парламентер.
   - Если через полчаса вы не сдадитесь, то все пленники будут расстреляны! - выкрикнул подъехавший к крепости все тот же юнец и, не дожидаясь ответа, ускакал к своим позициям.
   - Что же теперь нам делать, ваше благородие? - горестно вырвалось из стоящего за спиною капитана ординарца.
   - Умирать, Трофимыч, - коротко бросил заряжающий винтовку Кондаков и уже больше для самого себя, чем для других, добавил. - Другой у нас на сегодня возможности уже больше нет....
   А дальше все показалось для защитников крепости просто нереальным кошмарным сном, пока разбушевавшийся над ними смертоносный ураган не убил последнего из них. Красная Армия в этом бою не потеряла ни одного красноармейца. И, как было обещано, сравнив эту уже никому не нужную крепость с землею и даже не соизволив взглянуть на творение своих рук, так же деловито и сноровисто красноармейцы поторопились к нетерпеливо подзывающим их к себе другим делам.
   На обильно пролитых солдатскою кровью камнях разрушенной до основания крепости неподвижно лежали не захороненными сто пятьдесят ее последних защитников.
   - Вы все уже узнали о нашем последнем сражении и о нашей смерти, - услышал я рядом с собою чей-то грустный тихий голос, когда уходящая колонна Красной Армии скрылась за горизонтом.
   - Кто вы? - так же тихо, словно побаиваясь спугнуть, наконец-то, установившуюся над этими забытым не только людьми, но и самим богом, развалинами тишину, спросил я незнакомца.
   И с немалым для себя удивлением увидел, как только что разрушенная крепость восстановилась, а по ее стенам зашагали бдительные часовые.
   - Капитан Кондаков, комендант этой крепости, - представился мне молодой чернявый офицер и пригласил меня внутрь крепости.
   Этот молодой капитан был, несомненно, талантливым поэтом. И я во время нашего обхода крепости с удовольствием вслушивался в сыпавшие из него, как из рога изобилия, шуточки и остроты в стихотворной форме.
   - Ну, и как вам сейчас в этой крепости живется? - спросил я у не унывающего капитана, когда обошел вместе с ним всю крепость и переговорил с каждым из ее последних защитников.
   - Сами видите, - недовольно буркнул нахмурившийся капитан и, указав рукою на свеженасыпанный перед крепостью холмик, добавил. - Конечно, мы на них не обиде, но эти наши боевые товарищи оказались более удачливыми, чем мы, и намного нас счастливее. Их души уже давно успокоились, а мы все еще продолжаем защищать не нужную живым людям крепость.
   Время моего контакта с действительным миром подходило к концу. И я уже начал ясно ощущать, как моей душе ставилось все труднее и труднее удерживаться душу возле этой крепости. Но я, изо всех своих сил стараясь как можно дальше задержаться возле этого нравившегося мне черноволосого капитана, еще некоторое время пытливо всматривался в его потемневшее от переполняющей его горечи лицо, пока не проснулся на своем старом ужасно скрипучем диванчике.
   Капитан Кондаков каким-то образом сумел прорваться к моему сознанию, но у меня, к сожалению, не было тогда ни времени и ни денег, чтобы немедленно отправиться на поиски далекой от меня Кондаковской крепости и, похоронив по славянскому обычаю останки солдат, дать им вполне заслуженный покой.
   Пусть эта нарисованная неизвестным мне художником картина Страшного Суда и сумела поразить мое воображение, полностью овладев моим вниманием, но что-то в ней так для меня неуловимо не нравилось, вызывала во мне какое-то неудовольствие. Однако, как бы я не напрягал на ней свое внимание, и как бы пристально я не рассматривал все, что было на ней изображено, я никак не мог уловить для себя это неуловимое.
   Возвратившись в свою крохотную комнатушку на Крестовском остове, я прилег на свой неизменный маленький старый диван и еще долго перебирал по памяти лики святых и грешников, пока меня не осенило то, что я долго выискивал на этой картине еще и в музее. Я понял, что мне в ней не нравилось. Мне не нравилось изображенная на ней обреченность. Неизвестный мне художник не предполагал, а как бы заранее предупреждал смотревших на картину людей, что все будет именно так, как изобразил он, и что нам никогда не избежать этого уже ставшего для нас роковым Страшного Суда.
   - Почему этот, как бы неминуемый позорный конец всего человечества должен будет выглядеть именно так, а не иначе? - возмущался я этим неизвестным мне художником. - Откуда только он почерпнул для своей картины все эти подробности? И почему этот Страшный Суд должен будет непременно наступить? Может у нас еще и есть хотя бы малейшая возможность не только отдалить его от себя, но и, вообще, избавиться от этой нависшей над нашими головами угрозы?
   Но раздражениями и напрасными переживаниями, как давно уже известно, делу не поможешь. И я, уже наученный горьким опытом борьбы с собственной неласковой судьбою, только обрадовался, когда ощутил в своем теле уже давно знакомые мне ощущения. Куда-куда, а вот путешествовать по удивительному и так сильно притягивающему меня к себе действительному миру я всегда отправлялся с превеликою охотою.
   - Только одному действительному миру в силах развеять все мои теперешние сомнения, - успел подумать я, прежде чем оказался в бесконечно длинном помещении одного из зданий нашей действительности. - И куда меня на этот раз занесло!? - смущенно пробормотал я, при виде непомерной высоты стен этого помещения и особенно его просто немыслимой, что я, как бы ни старался всматриваться в этот наполненный какими-то людьми зал, не видел его располагающейся на противоположной стороне этого помещения торцевой стены, длинны.
   Перенесшись в такое непомерно огромное помещение, я еще долго хлопал от охватившего меня изумления глазами, пока немного в нем не освоился и не пришел в себя. Пусть я уже начал привыкать, что действительный мир любит высокие просторные помещения, но не до такой же степени. И я просто обескураженный его размерами изо всех сил старался хоть чем-то объяснить цель возведения подобного высоченного здания, чтобы понять и осмыслить его предназначение.
   - Нет, разве я смогу понять намерения действительно мира при сооружении этого здания, особенно, если земная реальность не хочет или просто не может подсказать мне хотя бы одну подсказку. С подобными размерами здания на земле были бы просто напрасной тратою материальных и людских ресурсов, - вынужден был, конце концов, признаться я самому себе. - Подобные помещения на земле вряд ли нашли бы для себя хоть какое-то применение.... Но зачем в этом зале собрано такое просто невероятное количество людей? Что действительный мир намеревается с ними делать?..
   Обеспокоенный уже совершенно иными вопросами я начал в такт своим мыслям лихорадочно измерять шагами ширину этого непомерно огромного зала.
   - Если я этого не сделаю, то кто мне тогда поверит, что я не только был, но и видел, такое огромное помещение! - восклицал я про себя, оправдывая свое при данной ситуации совершенно бесполезное дело.
   Я уже успел насчитать не одну сотню шагов, но, вспомнив, что отпускается для контакта с действительностью слишком мне совсем немного времени, остановился, не доходя и до середины зала. Я при желании уже мог прикинуть для себя примерные размеры этого помещения, а поэтому не стал больше терять на это пустое занятие драгоценное время контакта с действительным миром. Я не сомневался, что был перенесен в это помещение не просто так, а с какой-то конкретной целью. Ее-то и должен был понять я сам, после детального с этим огромным помещением ознакомления.
   Облокотившись на отстоящий в несколько метров от торцевой стены парапет, я внимательно осмотрел этот постепенно понижающийся в сторону задней торцевой стены зал. Если не считать довольно широких проходов по периметру вдоль стен, то зал был разбит на десятки увеличивающихся в своих размерах по мере их удаления от передней торцевой стены секций. Эти секции, как мне было с высоты хорошо видно, не сообщались между собою, а были разделенными невысокими мраморными парапетами, через которые все, кому приходилось смотреть на них сверху или снизу, не только хорошо осознавали, но и видели достаточно четко и ясно, что в этих секциях происходило. Я смотрел на раскинувшийся передо мною зал сверху, и, если, из-за своей отдаленности, мне было трудно понять, что за вакханалии происходят в низших секциях, то уж в самой верхней секции я видел все, что творили находящиеся в ней пошлые отвратительные люди. В этой секции, несмотря на небольшие по сравнению с другими секциями размеры, находилось не так уж и много народу. Но пребывающие в ней счастливчики отдавались своим пагубным страстям с достаточным комфортом для привыкших к роскоши и изобилию людей. Эта секция поражала меня великолепием своей отделки и изумительной красоты обстановкою. Сервированные столы дразнили мой разыгравшийся аппетит ароматными запахами от выставленных изысканных яств и терпких напитков. Я никоим образом не мог признать находящихся в этой секции мужчин, что они полностью соответствовали моему понятию о мужской красоте, но зато их женщины были просто восхитительными. Были такими прекрасными, что даже я, если бы не необычность обстановки и не лившееся из этой секции мерзкая отвратительная похоть, не смог бы отказать себе в удовольствии, чтобы в немом восхищении при виде их совершенства упасть перед ними на колени. От воцарившейся в этой секции красоты и изобилия свежих бутонов разнообразных цветов трудно было отвести глаза. Но находящиеся в ней женщины затмевали все своей несравненной прелестью и грацией своих словно высеченных из белоснежного мрамора рукою талантливого скульптора фигур. Они представлялись для моего взыскательного взора самыми нежными и самыми благоухающими бутонами только-только начинающих распускаться роз. Ярко подчеркиваемая кокетливая стыдливость с легким румянцем смущения от бросаемых на них похотливых взоров мужчин из соседней секции выгодно их отличало от бесстыдно выставляющих напоказ свое распутство вместе с вонючей похотью и мерзким сладострастием ожиревших самодовольных мужчин. Но я не долго услаждал свой взор невиданною мною раньше женской красотою и негодовал рассудком от низвергающихся на меня из этой секции смердящих потоков откровенного цинизма и лживого лицемерия. Уже почти задыхаясь от их омерзительной вони, я торопливо перескочил через низкий парапет и, брезгливо обходя мягкие кровати с орущими в нестерпимом экстазе телами, спустился в другие секции. Но и там, если не считать, что красота их обстановки потихонечку меркла и скудела, было все та же вызывающая у нормального человека только брезгливость нестерпимая вонь от обнаженной напоказ мерзкой похоти. Хотя они в отличие от откровенного вожделения распущенности в верхней секции и старались делать все это распутство по возможности незаметнее, как для верхней секции, так и для откровенно завидущих им обитателей из нижней секции. Но разве можно было хоть что-нибудь скрыть от пытливых развратных глаз обитателей нижних секций? Тем более что разделяющий их парапет был низким и благодаря возвышению все то, что творилось в верхних секциях, раскрывалось перед одержимыми в своем неуемном желании, как можно скорее преодолеть разделяющую их преграду, обитателями из нижних секций во всем своем уродстве до мельчайших подробностей. И только редкие взоры равнодушно посматривающих на окружающее их бесстыдство с брезгливым интересом встречались раз от раза не только в высших секциях, но и в нижних. Однако, как было видно, несмотря на все презрение, отвратительное поведение их коллег нисколько не смущало этих равнодушных людей и не шокировало, а только немного забавляло. Они или уже давно свыклись с неотвратимым злом, или им было просто приятно ощущать свое превосходство над окружающими их со всех сторон ничтожествами. А я, задыхаясь в этой просто нестерпимой для моих представлений о человеческой жизни атмосфере и стараясь, как можно скорее избавить свое обаяние от всей этой мерзостной вони, все ближе пробирался к боковому проходу. Достигнув его, я тут же, не задумываясь, перепрыгнул через разделяющий меня от прохода парапет и с удовольствием задышал чистым освежающим воздухом. Не знаю, почему я не обратил на эту странную особенность прохода раньше, но прямо сейчас я просто поражался, как хорошо он защищает меня от въедливого смрада секций. Я уже не мог сомневаться, что между проходом и секциями, кроме низких парапетов, нет, и не должно было быть никаких других ограждений, а поэтому был приятно удивлен, не ощущая в нем той удушающей меня воцарившейся в секциях мерзости. Проход надежно ограждал меня не только от потоков смердящей мерзости, но я еще, находясь в нем, не слышал похотливых стенаний находящихся в секциях людей, а, тем более, их циничных выкриков. Для меня, когда я находился в проходе, все происходило, как в немом кино. Я видел всю их мерзость до мельчайших просто омерзительных подробностей, но я их не слышал и не ощущал своим обаянием. Я хорошо видел, как вкусы людей к окружающей их красоте становятся все более неприхотливые. И вскоре они уже вовсе предавались так неодолимо влекущему их к себе разврату и хмельному вину прямо на жестких деревянных скамейках. Я видел, как люди жадно лакают, захлебываясь и гулко причмокивая губами, налитые по края чаши спиртных напитков, как грубые мужские руки властно и нетерпеливо притягивают к себе истомленные в сладострастном ожидании потные женские тела. И, как они задыхаются от охватившего ими нестерпимого хохота, широко раскрывая свои обезображенные буйным загулом лоснящиеся от перенасыщения рты. Везде, куда я только не бросал свои недоумевающие взгляды, я видел только пьяные оргии и не ощущаемую моим обаянием омерзительную человеческую похоть, бьющуюся от разгулявшейся толпы густым противным смрадом прогоркшего пота с привкусом кислятины и нестерпимой вони.
   - Пусть эти доведенные соблазнительными для наших тел похотливыми вожделениями до сумасбродства люди и сошли с ума, но они все-таки люди, а не безгласные животные, - несносно защемила в моей сжавшейся от переполнившей ее брезгливости голове эта незваная мысль.
   Она властно потребовала от меня, чтобы я вмешался и попытался хотя бы немного их остепенить, но я в ответ только заливался совсем неожиданно зародившимся во мне неудержимым и нестерпимым саркастическим хохотом.
   - Неужели и я стал одним из этих разнузданных в своих похотливых вожделениях тварей!? - с тревогой вопрошал я сам себя, но, немного пораскинув своими уже с трудом соображающими мозгами, я понял причину своего неуместного хохота.
   Разве не были смешным наивное предложение моей головы, что можно простым уговором оторвать умирающего от жажды человека от искрящегося прохладою со студеной ключевою водою источника? А раз так, то как мне удастся оторвать уже давно свыкшегося с окружающей его мерзостью человека, закруженного до умопомрачения так желанными им во все времена вакханалиями?
   - Сделать подобное для меня прямо сейчас было просто невозможно, - попытался я угомонить свою подталкивающую меня на подобный неразумный поступок голову. - Люди уже давно стали безропотными рабами овладевшего их тленными телами Великого греха. Чтобы их хотя бы немного образумить и привести в более-менее приличное состояние понадобиться немало времени и еще больше терпения. Да, и то на окончательную победу вряд ли стоит даже надеяться.... Неуемные желания смертных тел не так уж легко поддаются увещеванию в безусловном соблюдении основных правил повеления в человеческом сообществе.
   Но моя голова, не желая слушать никаких возражений, так нестерпимо засверлила в извилинах мозга, что я, не выдержав ее укоров, тут же перепрыгнул через парапет в ближайшую секцию и забегал по рядом, умоляя забывшихся, что они люди, одуматься и вести себя подобающим образом. Как и следовало ожидать, они или меня не слышали, или никто из них не воспринимал мои слова всерьез. В этой секции я столкнулся с молчаливо взирающим на все это свинство облаченным в монашеское одеяние священником. Уже и без того порядочно заведенный не обращающими никакого внимания на мои увещевания этими скотами я просто рассвирепел от одного только вида его невозмутимых глаз. И в бешенстве затопав ногами, я выплеснул в его спокойное лицо все свое презрение и всю свою накопившуюся во мне горечь:
   - Как же вы, слуга бога, можете допускать подобное непотребство в своем присутствии!?
   Но он еще больше подзадорил меня своим откровенно насмешливым взглядом и, не проронив в ответ ни слова, молча повернулся и ушел, широко разводя по сторонам своими холеными никогда не знавшими тяжелой работы руками.
   - Ну, что я могу с ними поделать, - красноречиво говорили мне его жесты.
   И я, проводив его негодующим взглядом, снова перескочил через парапет в боковой проход и, уже не торопясь, пошел вниз, с удовлетворением отмечая для себя, чем ниже я спускался по покатому проходу, тем больше находившиеся в секции люди были похожи на людей, хотя и там было немало вызывающего во мне отвращения.
   Секции, даже не доходя и до половины этого бесконечно длинного зала, оборвались и дальше уже, не оставляя прохода возле боковых стенок на некотором удалении от парапета самой большой последней секции стояла плотная равнодушно поглядывающая на творимое непотребство обитателями секций угрюмая толпа простых людей. По заинтересованным лицам со слабым румянцем смущения кое у кого из них я понял, что и они тоже были бы не прочь, если бы у них появилась возможность, оказаться среди счастливых обитателей секций, и что эти оргии для них не так уж и отвратительны, а очень даже желанны. С обитателями секций, как мне тогда казалось, было все понятно, а вот с простым народом все оказалось намного сложнее. Среди простого народа не было того однообразия, которое было присуще для обитателей секций. В секциях за редким, но не очень приятным, исключением люди, пусть внешне и выглядели по-разному, но по своему состоянию душ были удивительно похожими друг на друга. В толпе простого народа я уже видел сообщества разных людей не только различающихся своей внешностью, но и своим внутренним содержанием. Не было в этой сумрачной толпе людей того единства и того взаимопонимания, которые только и определяют здоровье человеческого общества и их целенаправленную деятельность на всеобщее благо. Нет, и еще раз нет! Эта толпа казалось монолитно могущественной только внешне, а изнутри ее уже давно подтачивали черви сомнений и раздора, превращающие этот когда-то всесильный своей сплоченностью монолит в трухлявое дерево. Эта толпа простого народа нисколько не оправдывала моих ожиданий. И я не нашел для себя успокоения в этих плотно стоящих один возле другого людях. Нестерпимо дышащая в сторону простого народа от секций вонючая мерзость уже успела коснуться их чистых доверчивых душ. Я ясно видел на их сумрачных лицах тайное ожидание наслаждений от неудержимо привлекающей их к себе развратной и праздной жизни. И мне стало до того грустно и больно, что мое занывшее в неприятных предчувствиях сердце отчаянно забилось, предвещая скорую беду. Я не ожидал для этих отупевших от овладевшей их душами Черной Зависти разобщенных людей ничего хорошего. Да, и откуда оно, это хорошее, могло для них взяться, если они все свои думы и стремления обращали в противоположном от этого хорошего направлении, не понимая, что оттуда они могут для себя ожидать одного только унижения, страдания и растления своих душ. Эти люди для меня были неинтересны. И я охваченный только одним желанием, как можно скорее оставить этот неприятный мне зал, подошел к стоящей немного в стороне от толпы молодой паре и со словами:
   - Я вам помогу, - схватил их под руки и увел с собою.
   Подведя их в передней торцевой стене, я при виде вделанной в ней маленькой дверцы тут же ее открыл и провел доверившихся мне молодых людей внутрь небольшого тускло освещенного помещение, в центре которого стояли и о чем-то между собою спорили несколько десятков незнакомых мне людей. Один из них, обернувшись на скрип открываемой мною двери, приветливо мне кивнул и властным взмахом руки, успокоив своих друзей, проговорил:
   - Все в сборе! Можно начинать...
   - Что начинать? - переспросил я его, но он не удостоил меня ответа.
   Тогда я окинул вопросительным взглядом посмотревших на меня с нескрываемым интересом его друзей, но и они никак не среагировали на мой вопрошающий взгляд.
   Мужчина подошел к установленному возле отделяющей это помещение от зала стены пульту управления и заглянул в хорошо просматривающийся через узкое окошко наполненный людьми зал.
   - Что он собирается с ними делать? - догадываясь, что совсем не зря мне был показан этот зал, я охваченный какой-то мгновенно переполнившей все мое тело тревогою, заглянул в окошко, но там, пока что все оставалось по-прежнему.
   - Мне надо обязательно быть там! - выкрикнул приведенный мною из зала мужчина и. прежде, чем я смог хоть как-то на него среагировать, скрылся за дверью
   Выпустившая в зал мужчину дверь самопроизвольно с противным нестерпимым скрежетом закрылась, и в это же мгновение весь зал в окошке наполнился пыльным облаком неслышимого для меня в этом помещении взрыва.
   - Вот и все, - с каким-то удивившим меня облегчением буркнул я вслух.
   Я не только знал, что все эти развратные в той или иной степени нечестивые люди погибли от недавнего в зале взрыва, но я так же и понимал, что они, все равно, рано или поздно померли бы. Но Высшие Силы по каким-то своим соображениям не захотели наказывать их бесплодием, а решили одним махом покончить со всей их узаконенной несправедливостью, со всей их развратной пропащей жизнью.
   - Вот видишь, как хорошо, что я успел тебя увести из этого зала, - тихо проговорил я молчаливо стоящей рядом со мною женщине и очнулся на своем старом скрипучем диванчике. - Вот и все ответы на мои вопросы, - еле слышно проговорил я вслух, внимательно осматриваясь вокруг себя, словно не веря, что конец света на земле еще не наступил.
   Но слишком непохожими оказались Страшный Суд на картине в музее и показанный мне действительным миром конец света, чтобы мне уже не было больше ни о чем размышлять. Неизвестный мне художник намного приукрасил и сделал более достойным поджидающий человечество бесславный конец, в то время как в действительном мире все было довольно скучно и обыденно. Из зала, то есть с земли, были удалены люди, достойные, чтобы им была сохранена жизнь с надеждою, что они оставят после себя здоровое, как телом, так и душою, потомство. И все разрешилось простым нажатием кнопки. При этом я не льщу самому себе надеждою, что именно я окажусь в числе избранных праведников в предстоящем конце света. Я понимаю, что показанный мне конец света был специально показан только для одного моего понимания, как он будет организован Высшими Силами, а не для того, чтобы убедить меня якобы в моей безгрешности. Моя земная жизнь еще не окончилось, и никто может знать заранее, что я еще смогу выкинуть в ее самом конце.
   Раньше, когда человеческая жизнь была более насыщенной и богаче своим внутренним содержанием, люди старались по возможности ее приукрасить для себя, в том числе и самые страшные ее страницы, - думал я, недовольно поскрипывая на своем диванчике. - А мы, закрученные до невозможности в ее нескончаемой круговерти, уже стали мало придавать значения для ее внешнего отображения. Поэтому у нас и получается все намного проще и обыденнее. Тот, неизвестный мне художник, изобразил наступление Страшного Суда, опираясь на воззрение и предрассудки своего времени, он просто не мог, а даже если бы и мог изобразить его для нас проще и понятливей, то, как тогда он мог бы объяснить смысл происходящего своим современникам, для которых он и рисовал свою картину. Он был тогда ограничен в своем творчестве уровнем знания о земной человеческой жизни окружающих его людей. И он создавал это свое творение вовсе не напрасно. Вдохновение у него во время создания этой картины работала и еще как. Целые столетие по его картине люди учились добру и состраданию. Смотрящие на нее люди наглядно убеждались, что человеческая жизнь быстротечна и переходящее, что во время ее надо больше думать не о благе своего смертного тела, а о благе своей бессмертной души. После ее лицезрения, люди уходили просвещенными, они уже не сомневались, что им лучше жить по совести и по справедливости, что никоим образом нельзя понапрасну обижать своего близкого человека. Они уже были уверены, что все хорошее им обязательно зачтется в дальнейшей своей жизни, а за все свои плохие деяние или недостойные поступки они непременно будут страдать и мучиться, если не при своей земной жизни, то уж, после смерти, непременно. И они, побаиваясь скорого для них наступления Страшного Суда, который наглядно демонстрировался им на картине неизвестного мне художником, старались быть лучше, чем они были на самом-то деле, и намного скромнее в своих помыслах и желаниях. Но кто только сможет убедить хоть кого-нибудь сейчас, что все наши хорошие и недостойные дела записываются ангелами и демонами в особые книжки? Мы, развращенные телевизорами и компьютерами, ни за что не поверим в эти, по нашему глубокому убеждению, сказки. Мы не поверим по большей части в первую очередь только на основании своего глубокого убеждения: если человечество в то время еще не обладала уровнем современных знаний, то это еще не означает, что эти знания отсутствовали у нашего всемилостивейшего Творца. Мы не можем позволить себе не верить, что у Него и сейчас на вооружении такая техника, о которой мы при нашем нынешнем уровне знаний не можем даже и мечтать по причине все еще нашего полного невежества и нашей ничем не пробиваемой глупости. Только у нашего Творца не, наверное, а совершенно точно, самая совершенная и пока еще недоступная для наших слабых умов аппаратура, способная сделать по излучаемому от нас сигналу заключение о нашей прожитой жизни. Человек способен переживать и радоваться с разною силою в зависимости от своего темперамента, то есть от своего характера и своего воспитания. Но в памяти каждого из нас все наши переживания и радости откладываются одинаковыми по своей толщине тоненькими слоями с одинаковой силою своего звучания при воздействии на эти наслоения тем или иным прибором. Звучание хороших и недостойных деяний человека различаются по своей тональности, но они имеют способность накладываться друг на друга. Поэтому на выходе из человека получается какой-то единый суммированный звук, позволяющий судить о прожитой им жизни. При этом от хорошего человека всегда исходит мягкий и приятный для живых людей звон. А от плохого человека, наоборот, отпугивающий от него все живые существа резкий и неприятный, похожий на скрежет напильника о сталь, звук. Исходящее от каждого конкретного человека, звучание мы и сами неоднократно ощущаем своим подсознанием. Совсем недаром, после довольно продолжительной разлуки с бывшим приятным нам человеком, мы, как бы неожиданно для себя, ощущаем в себе какое-то к нему охлаждение и недоверие. В этом нет ничего неожиданного и, тем более, предосудительного. В нашем мире нет ничего постоянного, и жизнь очень часто вносит в наши представления о близких людях свои коррективы. Только, наверное, и поэтому нередки случаи, когда те, кого мы еще раньше просто не переносили, вдруг, совершенно для нас неожиданно становятся для нас самыми близкими и родными людьми. Ну, а те, в которых мы когда-то, как говориться, не чаяли своей души, отдаляются от нас. И это не только не должно нас никоим образом беспокоить, но и даже удивлять: человек, накапливая свои хорошие и плохие поступки, не может все время оставаться прежним человеком. Он постоянно меняет свое звучание, по которому мы все тоже меняем не только свое о нем мнение, но и свое к нему отношение.
   - И наш Великий грех, - недовольно пробурчал я вслух. - Недаром художник изобразил на картине перед сосудом с кровью бога-человека непосредственных виновников в нашем окончательном падении посредством овладевающих нашими смертными телами всяческих соблазнов и искушений Адама и Еву. Но так ли они виноваты в том, что поддались соблазну и были за это изгнаны из Рая?
   Чтобы понять их до конца и выработать по ним наше справедливое суждение, нам следует в первую очередь разобраться с сотворением человеческого тела. А с этим, по моему глубокому убеждению, еще далеко не ясно. Наряду с точкой зрения по этому вопросу официальной церковью, до нас докатилось еще и немало противоречащих ей народных сказаний и легенд. Согласно одной из них тело Адама сотворил не бог, а Сатана. Хитрый и коварный он сотворил его по облику и подобию самого Господа и преподнес это еще не осмысленное разумом существо в подарок Творцу. По сатанинскому замыслу глупый и ничего не соображающий двойник Всесильного Творца должен был принизить Его авторитет среди небесных ангелов и возвысить сотворившего Адама Сатану. Но Творец или догадался об его тайном намерении, или, действительно, живая забавная игрушка понравилась нашему Господу богу, и Он, вдохнув в него бессмертный дух, осмыслил его существование. Что-то подобное не так уж и редко встречается и на земле, когда коварные поступки лживых людей оборачиваются против них самих.
   - Но, если верить этой байке, - пробормотал я вслух, - то тогда все становится на свои места. И мы вполне способны догадаться и сами, почему мы живем именно так, а не иначе....
   Сатана, как непосредственный творец наших смертных тел, все еще сохраняет над нами свое ничем не ограниченное влияние. И только поэтому заключенному в наших изначально нечистых телах бессмертному духу все это время приходится бороться с нашей зависимостью от Сатаны. В этом смысле человек одновременно является, как генератором Добра, так и Зла. Если несущая в себе божью благодать Добро охотно впитывается в себе окружающей человека природой, то несущее в себе смерть и разрушение Зло ею не воспринимается. Накапливаясь в эфире, зло терпеливо поджидает случайно приоткрывшегося для его восприятия раздраженного жизненными неурядицами человека. И тогда оно уже времени зря не теряет: мгновенно наполнив собою небораку, оно вызывает в нем такую буйную ярость, что тот, находясь в полном умопомрачении, начинает вытворять и делать такое, на что он, будучи в трезвом уме и здравом рассудке, вовек не решился бы.
   Человек, постоянно ожидающий одних только неприятностей от окружающих его людей, непременно спровоцирует их на подобное к нему самому отношение, а человек, который и сам никому не желает зла и не ожидает его от близких ему людей или знакомых, заставляет не только задумываться, но и передумать, замышляющих против него зло людей. В этом смысле наши недостойные хорошего человека Мысли не только портят нам жизнь, но и считаются общепризнанным страшным смертным грехом. Христианская церковь причисляет греховные человеческие Мысли к убийству человека. И мы вправе задаться вопросом, а можно ли поставить греховные Мысли человека на одну чашу Весов Божественного Правосудия, которые и остаются только Мыслями, а на другую чашу непосредственно убийство человека, самое страшное и непоправимое зло на земле? Можно и даже нужно! И только потому, что эти самые греховные Мысли постоянно подталкивают нас к неблаговидным поступкам, а в первую очередь только потому, что, накапливаясь в эфире, именно они и являются в роковую для человека минуту орудием преступления и источником Великого греха. Можно, потому что только под воздействием наших греховных Мыслей мы видим друг в друге алчного соперника и врага. Потому что только на наших грешных Мыслях и основывается вся наша несправедливая и преступная земная жизнь. Не будь греховных Мыслей, не было бы на земле ни болезней, ни мора и никаких других несчастий постоянно отравляющих нашу и без того разнесчастную жизнь.
   А что это, вообще, такое - человеческая Мысль? Человек создан по образу и подобию нашего Творца, а, если так, то он и сам может творить. И творить он может, как и наш Творец, своими Мыслями. Мы, люди, уже давно позабыв в своем Невежестве об этой своей возможности, творим вокруг себя один только Ужас и Безобразие. Творим все, что мешает нам жить, и что постоянно мучает всех нас и беспокоит. Это все непотребство, как бы это было ни странно, имеет только человеческую, а никакую еще, природу. Все эти вредные творения не от нашего Творца и не происки против нас, так называемых, темных сил - эти приносящие нам в жизни немалые страдание и беды - творение человеческих Мыслей, или наших сокровенных тайных пожеланий друг другу. Все рожденные нашим больным сознанием Мысли обязательно материализуются в темной стороне человеческой жизни и мстят нам оттуда за свою нечистую беспросветную жизнь, не позволяя нам успокаиваться ни на одно мгновение, и не давая нам так остро необходимого для нашего земного счастья покоя.
   Уже и утренняя зорька ярко заалела на остывшем за ночь небосклоне, а я все еще так и не смог не только отделаться от своих мыслей, но и уснуть. Вскоре подошло и время собираться мне на службу, а мысли о роковом для всех нас Ссудном дне все еще никак не желали оставлять мою встревоженную голову. И только тогда, когда удобно устроился на заднем сидении в трамвае N 12, я смог, наконец-то, убедить самого себя, что этот такой для нас страшный Ссудный день и вовсе не является для нас таким уж неизбежным и роковым. Было бы очень глупо верить в россказни невежественных шарлатанов, а то и просто мошенников, что час расплаты на свою неразумную земную жизнь для человека неумолимо приближается.
   Ни один, даже самый умный человек на свете, не может заранее знать час его наступления. И вовсе не потому, что он является слишком уж большим секретом Высших Сил, а только потому, что свой Страшный Суд человечество должно будет заслужить само. И он произойдет для нас только тогда, когда мы будем его заслуживать, ни на иоту раньше и ни на иоту позже. Следовательно, время наступления Страшного Суда зависит только от нас самих. Своими добрыми делами и помыслами мы отдаляем его от себя, а своими дурными мыслями и неразумными поступками приближаем его к себе.
   Только от нас самих зависит время его прихода на землю, и только в наших силах предохранить самих себя от подобного позорного для обладающего разумом человека конца.
  
   1993 год.
  
  
  
  

ЭПИЛОГ.

  
   Перевернута последняя страница.... И я, ваш автор, уже ловлю на себе все ваши недоверчивые ухмылки и все ваши укоризненные покачивания головою. Но на что я еще хотел бы обратить ваше внимание перед нашим расставанием, на что я хотел бы сделать в своей повести особое ударение. Чем еще я смогу убедить вас в реальности описанных мною в повести происшествий со мною и с другими хорошо мне знакомыми людьми?
   Прежде всего, я хотел бы высказать свое категорическое несогласие с утверждением исследующих человеческие сновидения большинства серьезных и авторитетных ученых, что наши сновидения - это просто блески наших получивших временную свободу низших психологических центров. И что эта их игра во время сна вполне естественна, но поражающая при сновидениях одних людей своей несуразностью, а других - таинственной мистической загадочностью. Должен признать, что в этом утверждении есть своя доля правды, но не вся. Если судить о человеческих сновидениях именно с этой точки зрения, то тогда следует и самого человека опускать до уровня безгласного скота, которого в жизни кроме, как попить, поесть и удовлетворить свои страстные вожделения, больше уже ничего не интересует. На самом-то деле в человеческих снах не так уж и просто, а все намного сложнее. Во снах, когда от человека отступает убивающая в нем все живое повседневная обыденность, он на короткое время раскрепощается. И в нем начинают просыпаться уже давно им преданные забвению скрытые возможности его тела и души. Человек не такой и примитивный, как он сам в своем Великом Невежестве думает о самом себе. Он в этой своей земной жизни способен на многое и кое-что из этого многого раскрывается перед ним во снах. У каждого из нас эти, пока нам неизвестные способности, проявляются по-разному - одни сильнее и явственнее, другие намного слабее и запутанней. Но все то, что человек способен сделать и совершить во снах безо всякого сомнения имеет под собою вполне реальную основу. Во сне человек с успехом разрешает не поддающиеся ему в реальной жизни проблемы, в своих снах он нередко вспоминает о том, что давно уже он позабыл или предал забвению. В своих снах человек способен предугадывать свое и будущее близких ему людей, во сне к нему приходит знание о своем физическом состоянии, предупреждение о скорой беде или поджидаемой опасности. И это еще далеко не полный перечень всего того, что сможет человек узнать из своих снов. Многие из вас уже испытывали на себе подобные проявления своих снов. И не только испытывали, но и убеждались в их реальности, в их несомненной правоте. А это уже самое неоспоримое доказательство, что все то, что нам говорят или убеждают нас о наших снах, зачастую ложно и несет в себе немалый вред для самого человека. Конечно, понимая всю сложность и противоречивость развития человеческого общества, мы ни в коем случае не должны понимать свои сны буквально. Язык наших снов в отличие от нашего лживого раздвоенного языка не поддается изменению и остается одним и тем же в течение многих тысячелетий. И мы, понимая это, обязаны восстанавливать в своей памяти уже начисто забытые нами под категорическим уверением официальной церкви, что наши сны - это всего лишь дьявольское наваждение, истинное значение показанных нам во снах предметов или символов. Для того чтобы мы извлекали из своих снов несомненную пользу, чтобы наши сны чаще всего нас радовали и веселили, а не устрашали своими ужасными предзнаменованиями, мы не должны так же слепо верить низвергающим наши сны до уровня безгласного скота ограниченных в области своих специфических знаний ученым.
   Я хочу выразить свое полное согласие с утверждениями более ответственно подходящих к такой важной для человека проблеме, как его сновидения, некоторых ученых. Особенно к тем, которые утверждают, что наши сновидения - это чисто психологическое явление, и что к их изучению надо подходить совсем по иному, а не с биологическими и физическими методами исследования. Проблемой сновидения безо всякого сомнения должны заниматься психологи, но только не с уровнем современного мышления и знаний о человеческой психике. За время долгого и пристального контроля со стороны официальной церкви, а потом и государственной властью, наша современная психология превратилась не в изучающую скрытые возможности человека науку. Она, желая этого или вовсе не желая, но превратилась в науку, которая поставила своей целью тщательно скрывать от человека эти неограниченные его возможности, способные полностью изменить в нем не только уровень мышления, но и коренным образом преобразовать всю его жизнь. Эта наша наука с завидным постоянством утверждает, что раз от раза проявляющиеся в людях эти способности наглядно подтверждают об их неполноценности, и что таких людей, ради спокойствия всего общества, лучше всего содержать за запором. Так во благо или во вред они уже в течение довольного продолжительного времени с завидным упорством не желают, чтобы мы поняли и осознали свои скрытые возможности? Почему и зачем они так с нами поступают? Может им известно намного больше, чем нам, обо всем том, что произойдет со всеми нами тогда, когда человек наперекор их желанию ощутит себя самого творцом и не только своей собственной жизни? И, вообще, кто может знать заранее стоит ли выпускать этого могущественного джина из тускло отсвечивающейся в необозримом космическом пространстве лампады человеческой земной жизни? Я обо всем этом судить не берусь. Но мне почему-то кажется, что только из нашего явного пренебрежения к познанию и изучению своей психики и властвуют над нами лживые по своему существу и дурно попахивающие от их продажных авторов условности. Только и поэтому мы вынуждены прозябать в условиях, когда человека легко одурманить пустой словесной шелухою, какого-нибудь не отвечающего за свои слова краснобая, когда над человеком властвуют низменные чувства, старательно внушаемые "своему народу" его самыми ничтожными и презренными представителями, называемые в народе политиками.
   Я хочу вас заверить, что все мы не только можем, но и просто обязаны, встречаться во снах и наяву со своими умершими близкими людьми. Я не сомневаюсь, что духовная связь между нами сохраняется и после их смерти. Но для нашей телепатической связи друг с другом необходимо желание этой встречи обоими сторонами. И не просто желание, а такое, которое, захватив все наше естество, пробьется через разделяющие нас друг с другом миры, и мощным импульсом всей нашей духовной сущности потребует немедленного контакта с близким и дорогим вам человеком. Я убежден, что подобная связь не только возможна, но и предусмотрено в человеческой психике. Надо только довести самого себя своим неодолимым желанием перекинуться парою слов со своим умершим родственником до определенного психического состояния и вы непременно, если не наяву, то уж ночью во сне с ним переговорите. Нас убеждают в подобной возможности не такие и редкие в нашей жизни сны, в которых мы встречаемся со своим умершими родственниками и, вообще, с близкими нам при жизни людьми. Эти наши встречи во снах происходят не просто так и, во всяком случае, не как бы совершенно случайно. Мы сами, не подозревая об этом, еще заранее доводили самих себя до требуемого психического состояния, которая была необходимою, чтобы ощутить уже находящуюся в другом мире нужного нам покойника сущность. Непосредственно после смерти, когда наши горюющие о невосполнимой потере головы полностью заполнены воспоминаниями о своих дорогих покойниках, наши встречи с ними во снах происходят довольно часто, а по мере утрачиваемой нами прежней горечи от их смерти мы уже видим ночью сны с их участием все реже и реже. И у меня, дорогие мои друзья, не возникает при этом даже малейшего сомнения, если мы сможем довести самих себя до того предельного состояния, требующего непосредственной встречи с умершим родственником, то эта наша встреча непременно состоится. Но это уже не будет встречею живого и мертвого тела, что практически даже при очень сильном нашем желании сделать невозможно, а состоится встреча наших любящих друг друга душ.
   И я убежден, что на определенном уровне нашего психического состояния, для человека даже возможны путешествия во времени. Никто из нас не имеет право сомневаться, что мы способны при особой подготовке наших скрытых возможностей и при определенной способности наших бессмертных душ заглядывать не только в прошлое, в уже прожитые человечеством времена, но и даже в самое необозримое будущее. Мы не сможем посетить только те времена, в которых еще не было, и в которых уже вряд ли хоть когда-нибудь будет психическая деятельность человека. Мы сможем путешествовать только по несмываемым в пространстве следам психической деятельности человека или по предположительно поставленным Высшими Силами вехам, определяющими нашу дальнейшую судьбу. Вполне возможно, что со временем человек и получит в свое распоряжение такие технические устройства, которые смогут переносить в будущее или в прошлое, а то и в иные миры, его смертное тело, но пока что подобные путешествия возможны только для наших бессмертных душ. Однако не следует забывать, что люди по своему физическому и психическому состоянию, нередко, а очень даже часто, отличаются друг от друга по силе восприимчивости своей психики. И ваш автор, дорогие мои читатели, заранее снимает свою ответственность, если у кого-нибудь из вас из-за недостаточной восприимчивости вашей психики не получится контакта с умершими близкими вам людьми. Знайте и никогда не забывайте, если вы пожелаете проверить мои высказывания практически, то никакого контакта не получится, если ваше желание неискренне. Если вы втайне даже от самого себя не то, что боитесь, но и опасаетесь по каким-нибудь причинам, этого контакта, если вы уже заранее убеждены, что от этой вашей встречи не будет ни для кого из вас ничего хорошего. Если вы не уверены до конца, что это ваше желание будет взаимное, что и сам умерший ваш родственник с такой же силою по тем или иным причинам не желает с вами встретиться для разговора. И особенно ни о каком контакте не может быть и речи, если ваши души не соединяет безграничная Вера друг в друга и ничем непоколебимая между вами Доверие и Любовь.
   Мы должны понимать, что способности у людей разные, но в целом для человека, а не для кого-либо конкретного из нас, как совокупности всех наших достоинств и недостатков, нет, и не может быть на земле, ничего невозможного. Человек в одно и тоже время представляет собою Великого Гения и Великого Невежду, Великого Мудреца и Великого Слепца.... Он может в одно и тоже время быть не только Самым Гуманным, Самым Добродетельным и Самым Справедливым, но и даже Садистом, Подлецом и Самым страшным Ужасом на земле. Этим и велик живущий на земле Человек!
   Мне, дорогие мои друзья, как и вам, ничего не известно о существовании активно пропагандированного всеми духовными организациями мира так называемого Господа бога или, как я называю Его в своей повести, Творца. То есть мы все знаем о Нем с самого раннего детства, Ему посвящается множество издаваемых во всем мире книг, но никто вплоть до сегодняшнего времени так и удосужился привести нам строго научные и не вызывающие ни у кого сомнений доказательства в Его безусловном существовании. Нам эти духовные проповедники, или, как они сами себя называют, святые отцы, не рекомендуют даже задумываться об этом очень важном для многих людей мира вопросе. Они просто рекомендуют нам верить в Его существование бездумно и безоглядно, несмотря ни на что. И не только верить самим, но и воспитывать своих детишек в такой же бездумной и безоглядной вере. Все сохранившиеся вплоть до сегодняшнего времени и уже давно заброшенные и забытые своими поклонниками верования людей, как это ни странно, по отношению к вере членов своих сект, едины. Даже тогда, когда они призывают верить не только в разнящиеся между собою истины человеческой на земле жизни, но даже и в самые противоположные отрицающие друг друга верования. Подобная их демагогия срабатывала в прошлые годы, когда подавляющее большинство из населяющих землю людей были необразованными и забитыми беспросветной нуждою, а главенствующим над ними всяческим кровососущим пиявкам и тучным кровожадным вампирам была просто выгодна подобная вера людей. Эти заботящие только о сохранности и приумножении своих состояний правители при помощи подкупленных священнослужителей с легкостью убеждали подвластных им людей, что их власть от бога, и что они и есть самыми настоящими благодетелями своего народа. Но в наше время такое простое объяснения существование Господа бога без дополнительных доказательств успеха не имеет. Только поэтому я, как многие из вас, дорогие мои друзья, не стану тратить свои силы и ваше время на доказательства истинности Господа бога нашего или на совершенно безнадежное, особенно для верующих, дело отрицание Его существования. Я лучше попытаюсь разъяснить вам свои соображения по этому вопросу в соответствии с анализом характера отношений человека с людьми, с окружающей его природою и с действительным миром в частности. Я не стану уподобляться подобным проповедникам, а поэтому не только не хочу настаивать, но и не буду даже пытаться убедить вас верить моим словам, как говориться, слепо и бездумно. Я только хочу обратить ваше внимание на высказанное мною в данной повести предположение о творческих способностях проживающего на земле человека. И то, что я с некоторых пор начал придавать этим нашим творческим способностям слишком большее значение, тоже не должно вас ни в чем убеждать и, тем более, заставлять вас обращать на подобную мою странность слишком серьезное внимание. Лучше отнеситесь к этой моей очередной задумке, как к желанию одного из представителей людского всемирного сообщества хотя бы немного приподнять в вашем мнении, несмотря ни на что, высокое и гордое звание человека. Итак, мои дорогие друзья, я имею смелость утверждать, что, несмотря на то, верит или не верит сам человек в свою творческую способность, она, как и аксиома, объективная реальность, которая существует вне нашего сознания и, тем более, нисколько не зависит от нашего желания. Нисколько не зависит он нашей веры в нее, но в тоже время всегда является самым определяющим фактором дальнейшего развития человеческой на земле жизни. Она не только существовала в самом начале расселения первых обладающих сознанием на земле людей, но и определяла характер их отношений друг к другу и к окружающему миру. Но в чем именно проявляется творческая способность людей и как она умудряется определять не только уже прожитую людьми, но и сегодняшнюю, и даже в самом необозримом будущем человеческую земную жизнь?
   - Подобными возможностями обладают только боги! - слышу я в ответ на мои слова возмущенные выкрики очень многих живущих на земле людей. - И ты смеешь утверждать, что человек, как мыслящее разумное существа, является именно тем самым Господом богом и кузнецом своего собственного счастья на земле!?
   Я не стану отвечать на этот очень провокационный вопрос, а в доказательство своего утверждения приведу один из смертных, по мнению святых отцов, грехов людей.
   - Недостойные мысли человека, - со знанием дела объясняют они своей пасте, - как раз и являются самым смертным грехом человека, которые не решиться отпускать человеку ни один священник, и который снимается с его многогрешной души только при помощи гиены огненной...
   Что ж, если избавить это их утверждение от политической составляющей, направленной на укрепление власти богачей-кровососов, то во всем остальном я с ними полностью согласен. И не только потому, что соглашаюсь с неотвратимо роковым для каждого живущего на земле человека адом, а только потому, что во всех мыслях людей, как негативных, так и хороших, не только заключается, но и наглядно подтверждается творческая способность человека. И вот снова я слышу торжествующие насмешливые выкрики так называемых святых ханжей:
   - Что он мелет этот невежа!? Не слушайте люди всякие высосанные из пальца дурацкие утверждения безголовых пустомель! Когда же это было, чтобы мысли отдельного человека влияли на земную жизнь!? Если бы подобное непотребство было возможно, то мы не только ежедневно, но и даже ежечасно, меняли бы своих правителей, как перчатки! Но, слава Господу богу, земная жизнь нисколько не зависит от желания или нежелания всяких там балбесов! Она постоянно устойчиво и нам не приходится огорчаться из-за ее переменчивости!..
   Я не стану описывать все возможные насмешливые выкрики недовольных моими словами людей, но скажу в свое оправдание только одно: я не утверждаю, что мысли одного человека способны, словно по мановению волшебной палочки, изменить человеческую на земле жизнь. Я просто предполагаю, что мысли проживающих на каком-то конкретном участке местности людей, накапливаясь в пространстве, как сугубо материальные сущности, не только не исчезают неизвестно куда, а, совсем наоборот, суммируются. Нам уже давно хорошо известно, что живущие на земле люди не одинаковы и отличаются друг от друга не только внешне, но и даже по образу своего мышления. К тому же испускающиеся в пространство мысленные пожелания людей не только могут коренным образом отличаться, но и, как чаще всего бывает, даже противоположны желаниям других людей. Следовательно, при суммировании они или усиливаются в определенном направлении, или, наоборот, уменьшаются. Но на этом первоначальном суммировании определение дальнейшего направления развития человеческой жизни на земле не оканчивается. Итоги этого первоначального суммирования желаний каждого отдельно человека может быть определяющим только для данного участка местности. И только при условии, что проживающие на этой территории люди независимы от окружающих их соседей и не зависят от их мнения на свою жизнь. Продолжающие и дальше суммироваться желания людей, но уже между отдельными территориями, определяет желательный вектор развития жизни людей в пределах страны. И так дальше, и в такой последовательности определяется желательный вектор развития жизни для всего человечества. Вооруженная подобным все определяющим оружием жизнь уже больше не отвлекается на мысленные пожелания правящими людьми политиков, а делает все от нее зависящее, чтобы, как можно скорее, удовлетворить мысленные пожелания большинства проживающих на данном участке местности людей. И здесь уже поздно сваливать неудачи защитников устоявшейся прежней жизни на свою как бы разнесчастную судьбу. Суммированный вектор развития человеческой жизни сам подбирает необходимых ему для скорейшего удовлетворения пожеланий большинства людей и делает все от него зависящее, чтобы провести их в руководящие властные органы. Однако не следует думать об этом суммировании желаний отдельных людей, как время от времени застывающий в пространстве процесс. Оно непрерывно и вполне способно изменить направление, даже на самое противоположное, дальнейшего развития человеческой жизни в любое проживаемое людьми на земле мгновение. И в это время лучше не противиться согласно мысленным пожеланиям подавляющего большинства людей переменам. Иначе не реализованные мысленные пожелания людей начнут жестоко мстить всем без разбора проживающим на данной местности людям, насылая на их повинные головы одно несчастье за другим. И как мне думается, что по этой же причине в данной местности начинают слишком часто беспокоить людей опустошительные пожары, наводнения, засухи, землетрясения и многие другие стихийные бедствия.
   Я хотел бы обратить ваше внимание на еще одно немаловажное обстоятельство. По моему глубокому убеждению, мы просто обязаны в своей земной жизни тщательно соизмерять уровень развития наших знаний с не менее важным уровнем нашего осознания в самих себе человека. Даже страшно подумать, что могла произойти с человечеством, если бы ядерное оружие было изобретено не в наше время, а скажем во время феодальной раздробленности. Но было бы еще намного ужаснее, если бы мои современники научились извлекать душу из живого человека.... И вполне, может быть, что мы еще неоднократно будем воздавать заслуженную хвалу старательно сдерживающей в течение многих веков развитие науки церкви. Возможно, что только благодаря церкви человечество и выжило в это совсем непростое время.
   Я хотел бы сказать еще несколько слов и о встревоживших наш просвещенный век неопознанных летающих объектах. Я не склонен верить, что на них прилетают к нам далекие космические пришельцы. И не сомневаюсь, что это встревоженные несуразной жизнью человека наши ближайшие соседи на земле. Никто из нас не знает, что думают они о нас, и какую, собственно говоря, они готовят для нас судьбу, но я уверен, что наше будущее все еще пока остается в наших руках. И что они будут терпеливо дожидаться, пока мы сами не скатимся до самой последней точки в своем окончательном падении из-за своей несуразной и бестолковой жизни. Нам не надо бояться этих неопознанных летающих объектов, но мы и не должны верить, что они все сделают сами для нашего безоблачного будущего. Прежде всего, мы должны рассчитывать только на самих себя, потому что никакая земная или неземная сила не сможет вбить в наши дурные головы правила хорошего поведения, если мы сами не остепенимся и не заживем по-человечески. И в этом смысле, мы только сами сможем изменить для себя поджидающую нас всех неотвратимую роковую судьбу.
   Напоследок я все-таки не удержусь и расскажу вам еще о многом говорящем и, как мне думается, очень поучительным контакте с действительным миром. Пусть он почти ничем не связан с моим предыдущим повествованием, но зато он очень хорошо раскрывает мои не только действительные отношения со служащими действительного мира, но и всю их предусмотрительную мудрость в отношениях с чаще всего импульсивными и скорыми на решения, которые не всегда идут нам впрок, людьми.
   Тяжелый от накопившейся в его топках в течение светлого теплого дня золы красно-багровый солнечный диск медленно подкатывал к сумрачно поглядывающему в его сторону горизонту. Покончив со всеми запланированными на день делами, я вышел на околицу родной деревни, чтобы, прогулявшись по ее окрестностям, не только встретиться со знакомыми мне с детства местами, но и хотя бы немного забыться в воспоминаниях о, как и всегда, въедливой до нестерпимости хандре и скуке. С ближайшего лужка доносились сердитые окрики подгоняющих стада коров пастухов. А по пробегающей через околицу деревни Навинской дороге то и дело проскакивали суетливые фигуры припозднившихся с поля или с сеножати односельчан. Сойдя на широкую усыпанную толстым слоем гравия дорогу, я недоумевал, откуда она могла взяться, если для ее прокладки возле нашей деревни не было никакой надобности. Но трудно хоть чему-нибудь удивляться или, тем более, подвергать сомнению, если ты в родной деревни бываешь лишь раз в году, да, и то по настоянию родителей. Мало ли что могло в ней произойти за это время.... Даже некоторые памятные с детства места способны изменяться до неузнаваемости. Решительно отбросив от себя уже было закрадывающиеся в меня подозрения, я доверился этой дороге, которая и привела меня в незнакомый лесок со стоящей на небольшой полянке ветхой избушкою. Если бы эта встретившаяся мне изба была недавно сложена или смотрелась она хотя бы достаточно крепкою, то я, возможно, не обратил бы на нее хоть какое-то внимание. Но она была не только старой и ветхой, но и, по всей видимости, прямо сейчас в ней никто не проживал, о чем мне ярко подтверждали, хлопающие по ветру оконные ставни. Подобное несоответствие меня не только насторожило, но и обеспокоило. Что-что, а уж все деревенские избы и ближайшие к деревне хутора я облазил еще маленьким ребенком, но вот этот хутор, как и окружающий ее лес, в моей памяти почему-то не сохранился.
   - Нет, чего-чего, а вот этой избы я не припоминаю, - с недоумением осматриваясь вокруг себя, растерянно пробормотал я вслух.
   Но слишком долго думать и рассуждать о происхождении этого хутора мне не позволил совершенно неожиданно выскочивший из-за этой халупы молодой невысокого роста черноволосый парнишка.
   - Подоспели к началу танцев, - приветливо улыбаясь, словно мы уже были давно друг с другом знакомы, весело проговорил он.
   - К каким еще танцам!? - с еще большим удивлением переспросил я окинувшего меня вопросительным взглядом парня.
   Зная о деревенской жизни не понаслышке, я не сомневался, что в летние будние дни, когда колхозники пропадают на работе, как говориться с раннего утра и до позднего вечера, в деревнях, обычно, танцы не устраиваются.
   - Можно назвать наши встречи и просто посиделками, - поправился парнишка и, схватив меня за руку, потащил за собою.
   Мы подошли к сбитой из досок неподалеку от развалюхи танцевальной площадке, возле которой уже толпились оживленно между собою разговаривающие парни и девушки. Музыканты, словно только и дожидались моего подхода, тут же расселись по своим местам, и над притихшим лесом поплыла тихая мелодия неторопливого вальса. Подхватив, какую-то бросившуюся мне навстречу девушку, я заскользил вместе с нею возле закружившихся пар, но мне очень скоро наскучило общение с недавних пор уже ставшей для меня не совсем понятной молодежью. Пытаясь покинуть танцевальную площадку, не привлекая к себе особого внимания, я отделился от танцующих пар и, пожелав возвратиться обратно в деревню, направился к заведшей меня на этот хутор дороге. Я прошел мимо немало обеспокоившей меня избы, но, к моему еще большему удивлению, заманившей меня на эти танцы дороги уже не было и в помине.
   - Что же это такое со мною сегодня происходит!?.. Я же точно помню, что гравийная дорога проходила возле этой развалюхи! - с еще большим недоумением вскрикнул я вслух и начал в ее поисках осматривать прилегающую к этому хутору местность.
   И то, что я видел вокруг, огорчало меня еще больше. Из всего, что я видел еще только час назад, отсвечивал мне знакомым блеском только эта одна оставленная своим хозяином за ненадобностью развалюха. Она по-прежнему стояла на том же самом месте, а вот от дороги, по которой я к ней пришел, уже не оставалось ни следа. И даже немало меня удивившего час назад незнакомого леса уже тоже не было и в помине. Вместо него я уже видел покрытый мягкой молодой зеленой травкою лужок, а за ним на небольшом удалении от хутора просматривался в лучах заходящего солнышка какой-то поселок.
   - Вот, если бы жителей окрестных деревень взяли и переселили в этот поселок, - пробормотал я вслух при виде вызывающих у меня какие-то странные ощущения его добротных домов.
   Дома этого поселка вызывали во мне странное ощущение вовсе не потому, что я их не помнил, а только потому, что они каким-то самым непостижимым способом притягивали меня к себе, не позволяли моему просто блаженствующему в истощаемой от них любви и доброте взгляду от них оторваться. Напоминающие собою неповторимые строения из действительного мира, дома этого поселка, чем больше я на них смотрел, тем сильнее воздействовали на мое сознание, на мой рассудок. И я, уже не в силах отвести от них своих восторженных глаз, был совсем не удивлен, когда со стороны домов этого странного поселка донесся до меня чей-то тихий призывный шепот:
   - Забудь обо всем на свете и выбери для своего постоянного проживания один из этих домов.... Можешь не сомневаться, что только в таком доме ты не только забудешь обо всех своих земных бедах и проблемах, но и найдешь для себя так желанное всеми людьми забвение....
   Повинующиеся оказавшемуся таким соблазнительно желанному шепоту ноги сами понесли меня в направлении привидевшегося мне поселка, но воспоминание о недоделанных в родительском доме делах помогло мне заставить их остановиться. Протерев ладонями рук раскрасневшееся от переполняющих меня в это время противоречивых чувств лицо, я подумал, чтобы не потерять свой последний ориентир, я должен буду и дальше оставаться возле этой халупы.
   - Вы выбрали жизнь, - тихо проговорил показавшийся из-за развалюхи мальчишка.
   И я, не успев хоть как-то среагировать на не ожидаемые мною слова мальчишки, очнулся на своем старом скрипучем диванчике.
   - Зачем они потревожили меня из-за подобной чепухи? - недовольно буркнул я, не понимая, что действительный мир хотел мне сказать этим своим представлением. - Как может быть связана моя жизнь с этой прогулкою по знакомым мне с детства родным местам?
   И только потом, когда меня снова обозлила окружающая меня жизнь, я понял, что могло означать для меня та прогулка по действительному миру. Да, я и до сих пор крайне недоволен своей жизнью и, по всей видимости, не стану слишком уж тяжело огорчаться, когда настанет час мне отправляться в действительный мир. Уловив это мое настроение, действительный мир, не став долго гадать на кофейной гуще, взял и устроил для меня подобную проверку. Но он сделал все по-своему и в полном соответствии со своими представлениями о нашей жизни. Когда до меня, наконец-то, дошло, что же это такое на самом-то деле происходило в этой моей прогулке по действительному миру, то я ощутил самого себя обманутым дурачком, которого служащие действительного мира в очередной раз обвели возле своего пальца. Обманутым, потому что они не спросили меня прямо, а готов ли я оставить эту уже давно опостылевшую мне жизнь, как и нужно, по моему мнению, им было поступить. Тогда я, вполне возможно, принял бы совсем другое решение, которое я принял тогда из-за опасения заблудиться в незнакомой мне местности еще больше.
   - И на том свете тоже одно притворство и обман! - с негодованием выкрикнул я недовольный, что меня лишили выбора. - Нет, сто раз я был прав, утверждая, что, если нет правды на земле, то и в действительном мире ее не будет и в помине!
   Однако недолго я негодовал справедливым гневом против обманувшего меня действительного мира. Немного поостыв и успокоившись, я попал в более благополучную полосу своей жизни и уже начал думать об устроившем для меня подобную прогулку действительном мире немного по-другому. Я уже начал предполагать, что, по всей вероятности, были правы они, а не я. Не сомневаясь, что под влиянием складывающихся тогда для меня обстоятельств, я вполне мог бы воспользоваться подвернувшейся возможностью покончить со своей жизнью. Но соответствовала бы это решение моим внутренним желаниям, я в этом даже и сейчас не могу быть до конца уверенным. Не имеющие права на ошибку служащие действительного мира решили проверить мое истинное желание, ориентируясь на мою привязанность к родному дому, на которую мы в своей жизни не всегда и ни во всем придаем требуемое значение. А если так, то, что же тогда еще способно удерживать человека в его переполненной несправедливостью и вонючей мерзостью земной жизни!? Чем же таким особенным притягивает его к себе вся это расплодившаяся на земле мерзкая непристойность!? Почему человек боится оставлять эту всегда неласково его встречающую землю и не желает снова окунаться в радостное созерцание непревзойденной красоты и прелестной очаровательности действительного мира!? И кто только сможет открыть нам на подобные странные несоответствия в поведении человека глаза!? Кому по силам доходчиво объяснить нам всю эту нашу противоречивость!? Но, как бы там ни было, я сам лично никогда не возьмусь за разрешение этой заведомо неблагодарной проблемы.... Кто знает, может только наше незнание и помогает нам выжить в этих бесчеловечных условиях для нашей жизни на земле!?
   Боюсь оказаться слишком назойливым, но не могу не воспользоваться подвернувшимся случаем, и высказать свое мнение о неприятно поразившей меня докатившейся до России из далекой Шотландии сногсшибательной новости. Как оказалось, тамошние ученые уже не только скопировали двойника овцы, но и замахиваются на двойника человека или, если сказать простым доходчивым языком - то создать похожего, как две капли воды, на какого-то конкретного человека биологического робота. Услышав о подобном святотатстве, я сразу же вспомнил о невзлюбивших меня в действительном миры выращенных из налитой в стеклянные сосуды жидкости девушках. А потом и ужаснулся от ясного понимания возможного подобного ужаса для будущих людей. Раз появилось для живущих на земле людей подобная возможность, то, уже зная человеческую подлость и тщеславие, можно и не сомневаться, что подобные двойники уже совсем скоро будут вместе с нами жить. И не просто жить, но и бороться с человеком за свое место под солнцем. Я не сомневаюсь, каким образом они будут благодарить своего создателя, то есть человека, за свое появление на этой совсем непростой и не очень благоприятствующей и для них тоже земле. Я заранее уже предвижу, как загнанные в резервации люди или, по их мнению, рожденные в туалетной бумаге двуногие существа прозябают в голоде и в холоде, влачат вполне заслуженную их неразумными предками жалкую и никчемную жизнь. Боже спаси нас, грешных, от самих себя и помилуй нас! Не позволь нам, возлюбленным детям твоим, загубить будущность своих внуков и правнуков! Боже пожалей нас, возомнивших в своей Великой Гордыне, что мы уже вровень с Тобою и обереги нас от роковой ошибки, не позволяй нам своими собственными руками загубить человеческую жизнь на земле! Ибо сейчас, после подобного сообщения, надежда только на одного Тебя! Из нас, людей, уже никто ни в силах остановить нами же сотворенного на свою погибель самого настоящего дьявола!
  
   15 апреля 1994 года.
  
  
  
  

СОДЕРЖАНИЕ:

   Стр.
   Повесть: "Реальная действительность". 1.
  
   От автора. 2.
  
   Глава первая: Иллюзорный мир. 5.
  
   Глава вторая: Запутанное рождение. 16.
  
   Глава третья: Осознанное осмысление. 40.
  
   Глава четвертая: Заочная смерть и новое рождение. 54.
  
   Глава пятая: Земная и загробная человеческая жизнь. 98.
  
   Глава шестая: Ссудный день. 137.
  
   Эпилог. 156.
  
   Содержание. 162.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   162
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"