ОПИСАНИЕ и НАЗЫВАНИЕ в литературе. И: всего одно стихотворение Пастернака, которое произвело на меня впечатление
Если, прочтя заголовок, кто-то подумал, что автор собирается "презентовать" одно из стихотворений Пастернака, как это делают сейчас многие в Сети - либо напоминая о нём, либо впервые открывая (в зависимости от культурного запаса самих читателей) чьё-то стихотворение, то он ошибается.
И заголовок моей заметки тоже - не просто искусное уворачивание от топорной прямоты названий подобных публикаций, типа "великое", "гениальное", "до дрожи", "до мурашек" и т.п.
В данном случае словосочетание "единственное стихотворение" несёт совсем другую нагрузку.
Да, именно ту, которую, возможно, кто-то интуитивно уже заподозрил. Это заметка о том, почему я НЕ ЛЮБЛЮ ПАСТЕРНАКА.
И прав я или нет, читатель поймёт в конце этой заметки.
Но начну издалека - ПОЧЕМУ?
Всё дело в том, что с самых своих юных лет все описания пейзажей, настроений или человеческих чувств, которые я встречал в поэзии и литературе, я разделил на два типа: ОПИСАНИЯ и НАЗЫВАНИЯ.
В первых, описания, автор, как правило, неопытный или неумелый (или, в моём понимании, просто бессильный профан) на полную катушку ударяется в описание тех чувств, которые испытывает тот или иной герой в какой-либо ситуации. И сердце-то у него бьётся сильнее, и прошибает холодный (или горячий) пот, и дрожит всё внутри и в глазах темнеет или, наоборот, вспыхивает яркий свет...
И все эти ухищрения нарисовать пейзаж или жизненную ситуацию не прямо, а через вот такие косвенные признаки, я с самого начала своей писательской стези заклеймил для себя как беспомощные и жалкие.
Нет, не потому, что я писал лучше. Я просто с самого начала и навеки определил для себя, как писать не надо. И отсёк для себя такие примитивные уловки, выбрав для себя раз и навсегда, у кого я хочу учиться. А учиться я хотел только у тех мастеров, которые способны НАЗВАТЬ явление, то есть напрямую передать его читателю, втянуть внутрь ситуации или атмосферы читателя самого.
Которые умели погрузить читателя в какую-либо ситуацию таким образом, чтобы это у самого читателя вспыхивал яркий свет перед глазами, начинало учащённо колотиться сердце, прерывалось дыхание или, наоборот, захватывало дух от открывшихся ему перспектив.
Вот умевшие писать именно так и были для меня подлинными мастерами и чудотворцами.
Например, я несколько раз читал роман "Обломов" и каждый раз одно место в нём не мог читать без слёз, и это происходило совершенно помимо моей воли, даже несмотря на то, что я знал заранее о том, как может повлиять на меня именно это место в романе. (Так было и с одним стихотворением Давида Самойлова, где против сильнейшего волнения, дрожания в голосе и слёз, если я брался читать его вслух, не помогали никакие применяемые мною средства).
То же самое относится и Достоевскому. Я никогда не считал его писателем, поскольку искусственные ситуации, которые он громоздил в своих романах - с целью извлечь как можно более важные выводы о человеческой душе, были для меня просто нарочитыми и выдуманными конструкциями, то есть аналитическими эссе, памфлетами и чем угодно ещё, но никак не х у д о ж е с т в е н н о й литературой. (Об атрибуте "художественности" я писал в заметке "Литература живая и мёртвая...")
И только когда в одном его романе, который я прочитал как раз из его романов самым последним, на самой последней его странице - внутри меня перевернулось что-то и я чуть не заплакал (а, может, и заплакал, - кто теперь что докажет?) - только тогда, наконец, я признал за Достоевским право называться писателем в прямом и подлинном смысле этого слова.
С Пастернаком же в моей жизни произошла маленькая история, которая с годами кажется мне всё более символической и показательной.
Дело было так. Во времена моей студенческой юности книги хороших поэтов были в страшном дефиците, и от этого не спасала даже университетская библиотека, из которой их можно было добыть, но ценой очень не хилых ухищрений.
Поэтому, когда у кого-то из наших сотоварищей оказывался в руках сборник Ахматовой или Мандельштама, Вознесенского или Волошина, Цветаевой... - его священным долгом оказывалось поделиться им с теми, кто жаждет его почитать. Книга переходила из рук в руки и на неё выстраивалась негласная очередь.
И как же я удивился, когда обнаружил, что один из моих хороших приятелей "втихаря" и самолично владеет академическим собранием Пастернака! - никак, получается, этого не афишируя.
Мне он дал его без возражений и я погрузился в чтение.
Это был толстенный том серии "Библиотека поэта", страниц на 700, но читал я его очень и очень долго.
Потому что оно - "не шло". Никаких радостей, озарений, растроганности или воодушевления я в этом талмуде для себя не находил. Был скучный, нудный пересказ чувств, которые испытывал поэт по тому или иному поводу, но сами эти чувства так нигде и не появлялись, чтобы я сам мог испытать их, "заразиться" ими. Я просто мучился, а не читал.
И апофеозом, чётким выражением вот этого рассудочного метода рассказать о том, что переживает автор, ничего не дав читателю для того, чтобы подобное мог пережить и он, для меня навсегда остались его, пастернаковские, строки:
"Февраль! Достать чернил и плакать!.."
Боже мой, я и сам со своих первых отроческих месяцев писания мог выдать сколько угодно такого: как меня трясёт от переживаний, как я волнуюсь и т.п.... - но, к счастью, как я уже сказал выше, я со своих первых шагов в писании навсегда и категорически понял, что так писать не надо.
Более-менее отдохнул я только в конце, добредя до поэм. Они были написаны крепко, динамично, профессионально и читались без особых усилий (хотя по-прежнему не одарили никакими вспышками и озарениями, которых, например, перечитав недавно одну из поэм А. Вознесенского я собрал целую богатейшую россыпь))
Итог - во всей книге, после добросовестного её изучения мне более-менее понравилось полтора стихотворения. "Половинка" была "Никого не будет в доме..." - стихотворение, с которым я был уже немного знаком... да и то, я подозреваю, на фоне всего остального - тотально головных и рассудочных прочих творений Пастернака.
Возвращая, месяца через три, толстый синий кирпич его владельцу, я честно сказал:
- Валера, я так и не понял, что такого хорошего есть в этом Пастернаке. Никаких чувств, всё написано из головы.
- Ну почему? - возразил Валера, мальчик с очень тонкой душевной организацией, который, кажется, не очень удивился моему выводу. - Вот есть очень хорошие стихи.
Полистав, он нашёл стихотворение, которое ему нравилось... - И это оказалось оно! То единственное, которое во всём этом скучном талмуде тронуло меня!
До сих пор, много лет спустя, я безмерно поражаюсь, когда о нём вспоминаю, этому факту. Из 700 страниц мы выбрали оба - только одно!
Но, размышляя над этим фактом многие годы, я пришёл к выводу, что оно единственное во всём капитальном сборнике Пастернака было - ж и в ы м, дышащим, чувства автора напрямую перетекали в читателя и захватывали его душу. Оно не было сконструировано из головы, а рождено в каком-то озарении, а потому резко выпадало из общей ткани сочинённого автором.
Оно было не-пастернаковским, оно было - единственной каплей подлинной поэзии, и я, например, не смог его даже запомнить, как и некоторые стихи М. Цветаевой, потому что тайна их рождения - непостижима, закрыта от меня (такое обычно называют чудом).
Но всё-таки, остаётся вопрос: обрадовался ли бы я этому стихотворению, оценил бы его так высоко, не попадись оно мне на таком нудном и вымученном фоне, как наиболее полный свод стихов "головного", искусственного поэта по фамилии Пастернак?
Но само стихотворение я, пожалуй, не назову. А вдруг кто-то из читателей захочет сам назвать его, почувствовав то же самое?