Р-ин Валерий Георгиевич : другие произведения.

Хроника пикирующего вертолета

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Война в небе Афганистана. Книга написана совместно с генерал-майором авиации Константином Шипачевым. Вышла в изд-ве "ЭКСМО" под названием "Воздушная зачистка"

 []
  
  
   Вступительное слово
   генерал-полковника запаса, героя Советского Союза Павлова Виталия Егоровича, прошедшего все ступени летной службы от правого летчика до командующего Армейской авиацией Сухопутных войск Вооруженных Сил Российской Федерации.
  
   Признаться, читая эту книгу, я снова окунулся в то далекое и неспокойно время. Снова ощутил волнение и отголоски нервного напряжения, как правило, не покидавшее любого из участников боевых действий в составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане.
   Впрочем, не мудрено -- над книгой потрудились два профессиональных авиатора, немало послуживших в армии и имеющих огромный опыт летной работы.
   Константин Шипачев - "чистый" вертолетчик, прошедший путь от командира экипажа боевого вертолета Ми-24 до начальника штаба -- первого заместителя начальника авиации Московского военного округа, неоднократно принимал участие в боевых действиях (в том числе и в Афганистане). Кандидат военных наук, издал более семидесяти научно-методических трудов в основном военно-теоретического характера, генерал-майор авиации. Сын кадрового военного - командующего авиацией 13-й общевойсковой Армии, который в семидесятые годы стоял у истоков создания нового рода войск - Армейской авиации.
   Валерий Рощин служил в морской авиации, летал на корабельных вертолетах, а после увольнения по сокращению штатов продолжил летную карьеру в гражданском воздушном флоте.
   Пребывание наших войск в Афганистане называют по-разному. И миротворческой миссией по поддержанию правопорядка в соседней стране. И выполнением обязательств подписанного еще в двадцатые годы прошлого столетия договора о взаимопомощи двух государств. В настоящее время проводится большая работа по изучению наших действий, по анализу политических, экономических и военных составляющих решений Советского руководства. И в то же время о непосредственных исполнителях написано очень мало.
   Десять лет. Для истории этот срок незначителен. А для одного поколения - приличная часть сознательной жизни. Десятилетняя война - реальность, факт. Бремя для государства. Боль для народа. Горькая, невосполнимая утрата для близких, чьи сыновья, братья или отцы не вернулись домой.
  
   * * *
  
   Действия книги разворачиваются в боевом вертолетном полку, расквартированном на аэродроме Джелалабада. Я хорошо помню этот полк, помню нескольких его командиров, поочередно сменявших друг друга. Помню и вынужденную посадку капитана Шипачева, ставшую первой в серии благополучных посадок наших вертолетчиков после атак ракетами "Стингер".
   В то время я не знал Константина -- мы познакомились много позже, после вывода наших войск из Афганистана. Но сути это не меняет -- его мужественный поступок стал достойным событием в истории боевого применения Армейской авиации. Своими грамотными и молниеносными действиями капитан Шипачев доказал, что даже после серьезного повреждения возможно спасти экипаж и машину.
   Вертолеты вообще оказались чрезвычайно живучими, хотя это замечательное качество подчас зависело от случая, от удачи. К слову, однажды я вернулся на аэродром с двадцатью семью пробоинами в машине. Главное, чтобы при этом не были задеты жизненно важные узлы воздушного судна, но еще главнее -- чтобы оставались живы пилоты. А так вертолет может быть изрешечен, как дуршлаг, может представлять собой одну большую дыру, но до аэродрома он все равно дотянет, не подведет.
   Как-то в бою одной нашей машине полностью обрубило снарядом нос. Приборная доска -- та, что занимает большую часть потолочной панели, оказалась у экипажа на коленях. Командир экипажа, сидящий в кабине слева, едва мог двигать педалями -- так его придавило. Но, тем не менее, он сумел посадить вертолет на пару минут -- с коленей убрали тяжеленную доску, навели в кабине кое-какой порядок. И продолжили полет. И, представьте, долетели до родной базы, хотя до нее было ой-ой как далеко. У пилотов ноги с педалями как бы висели в воздухе, над головами тоже зияла дыра, сквозь которую палило обжигающее солнце. А вертолет, тем не менее, дотянул до аэродрома. Разве это не удивительно!
   Испытания героя этой книги вынужденной посадкой не ограничились. Главное и еще более сложное предстояло сделать позже -- на следующий день...
   Впрочем, не стоит раньше времени посвящать читателя в перипетии сюжета. Скажу коротко: об описанных в книге захватывающих событиях я был наслышан и раньше. И, тем не менее, с огромным удовольствием прочитал их полную версию, донесенную до нас одним из непосредственных участников.
  
  
   Командующий Армейской авиации Сухопутных войск ВС Российской Федерации (1990--2002гг.), Герой Советского Союза, генерал-полковник запаса Павлов В.Е.
  
  
  
   Часть первая
   Командировка
  
  
   Пролог
   Афганистан; Джелалабад-Кабул
   Август 1986 г.
  
   Жара. Осточертевшее пекло. В августе сносная температура бывает лишь в высокогорных районах Афганистана: днем 10-12, а ночью чуть выше ноля. На равнине же, если живешь не в бунгало с мощным (а главное -- исправным!) кондиционером, спасаться от сорокаградусного зноя негде.
   По рулежке военного аэродрома, что располагался на окраине Джелалабада, сквозь струящиеся вверх жгуты раскаленного воздуха неспешной походкой передвигается группа офицеров в повседневной форме. Вроде, обычная офицерская форма: брюки, кители, фуражки... Но кители в такую жару здесь не носят! Да здесь вообще не носят этой формы -- только лётные или технические комбинезоны. Потому и кажется эта одежка непривычной, странной. К тому же среди офицеров выделись две женщины: одна молодая и стройненькая, в легком ситцевом платьице; вторая -- полная, разодетая в дорогой брючный костюм из дефицитной ткани.
   По бетону шли медленно. То ли от выпитой в столовой водки, то ли оттого что тащили тяжелые сумки с чемоданами. То ли опять же от палящего и изматывающего душу зноя. Путь держали к паре готовящихся к вылету вертолетов; в тени одного из них прохаживался молодой командир звена, которому полчаса назад поставили задачу перевести десятерых пассажиров из Джелалабада в Кабул.
   -- Сменщики, -- пояснил командир полка. -- Едут домой -- в Союз. Так что постарайся, -- доставь без приключений. Они свое отслужили, отвоевали и должны вернуться домой живыми, здоровыми...
   -- Понял, товарищ полковник, -- кивнул капитан и направился на стоянку.
   Убывающие на родину подошли к бортам, поздоровались с пилотами и техниками.
   -- Привет, счастливчики! -- улыбаясь, пожимал ладони незнакомым людям командир звена.
   Здесь в Афгане все прибывшие из Союза приходились друг другу земляками, -- представляться или знакомиться не требовалось. А уж если вдруг случалось встретить человека из своих краёв, так и вовсе обнимались как близкие родственники.
   -- Так, братцы, вещи грузим в первую "восьмерку", -- инструктировал капитан, -- сами размещаемся во второй...
   Толстую и разодетую, что работала при штабе, звали Веркой. Необъятный зад ее распластался сразу на двух откидных стульчиках. Поерзав по сиденьям, она расстегнула пуговки дорогого пиджачка. Костюмчик, конечно, красив -- слов нет. Да вот беда, воздуха проклятая синтетика не пропускает! В такую жарищу недолго насквозь пропитаться собственным потом. Две минуты и готово... Верка распахнула расстегнутые полы, достала из маленькой сумочки флакончик импортных духов, незаметно пшикнула под мышками. И, с нарочитым равнодушием отключившись от окружавшей возни, принялась читать любовный роман...
   Неля -- молоденькая связистка, поставив под ноги тощую сумку с нехитрым багажом, скромно устроилась ближе к хвостовой балке. Развернувшись к круглому иллюминатору, с неподдельным интересом глазела по сторонам. По всему было видно, что ранее летать на вертолетах ей не доводилось.
   Мужики по-свойски развалились на сваленных на полу парашютах -- часок здорового сна никогда не помешает.
   Экипажи заняли рабочие места. Загудели движки, лопасти медленно поползли по кругу...
   Через пару минут две "вертушки" оторвались от раскаленного бетона и принялись привычно набирать над аэродромом безопасные три с половиной тысячи метров. Заняв "двухсотый" эшелон, командир запросил отход от точки; а, получив "добро", взял курс 280 градусов и повел группу на запад...
  
  
   Тем далеким летом 1986 года советские летчики о "Стингерах" ("Stinger"; в прямом переводе -- "жалящий", -- примечание авторов) почти ничего не знали. Ходили разные слухи: дескать, взамен устаревшему "Ред Ай" и малоэффективным ЗГУ (зенитным горным установкам, -- примечание авторов) на вооружение душманов уже поступает какая-то новейшая американская разработка, но... более точных сведений никто не имел. Приходилось только гадать о характеристиках этого переносного комплекса.
   А пока, исходя из загрузки вертолета, количества топлива в баках, температуры наружного воздуха и мощности движков, экипажи "вертушек" забирались над аэродромом на максимальную высоту -- 3500-5000 метров и чувствовали себя в относительной безопасности. Даже днем...
  
  
   Дверца пилотской кабины распахнулась; в проеме появилось довольное лицо бортового техника.
   -- Почти приехали! -- доложил он пассажирам, -- сейчас начнем снижение.
   Народ оживленно завозился, загалдел.
   Штабистка Верка отложила книгу, выдернула из кармашка носовой платок и вытерла шею -- в кабине вертолета, невзирая на большую высоту, все одно было жарко. Не спасал и ветерок, врывавшийся в открытые округлые иллюминаторы. Полная женщина аккуратно сложила платочек и глянула вниз... При скорости в сто шестьдесят километров в час казалось, будто вертолет не летит, а висит на одном месте. Лишь хорошенько присмотревшись к зеленой массе, заполнявшей извилистую пойму реки Кабул, или к желто-коричневым холмам, проплывавшим в жарком мареве под брюхом "восьмерки", можно было заметить слабое движение. Вздохнув, она сызнова раскрыла роман -- до посадки еще оставалось время...
   Вынырнувшее из предгорий узкое тело небольшой ракеты никто не видел: ни экипажи "вертушек", ни их пассажиры. Выпустив заряд из ПЗРК, бородатый стрелок в чалме отбросил пустой контейнер и уставился на секундную стрелку наручных часов. Расчетное время полета ракеты до цели -- четыре-пять секунд.
   На пятой секунде второй вертолет основательно тряхнуло. Он просел; издал оглушительный выхлоп, после чего в небе осталось черное облако, а в салоне резко пахнуло гарью.
   Обе пассажирки разом взвизгнули, ухватились за сидевших рядом мужчин; книжка закувыркалась по полу.
   Речевой информатор ровным женским голосом вещал в наушниках экипажа:
   -- Борт "1631", пожар в правом двигателе! Борт "1631", пожар в отсеке главного редуктора! Борт "1631", отказ основной гидросистемы!..
   Командир отдавал четкие команды:
   -- Надеть парашюты! Бортач, сорвать блистеры! Пассажирам и экипажу за борт!..
   Правый летчик -- тщедушный паренек невысокого роста, пытался покинуть горящую машину через проем своего аварийно сброшенного блистера, но впопыхах зацепился ремнем автомата за какой-то торчащий кронштейн. И, разорвав невероятным усилием прочнейший материал, рассчитанный на чудовищную нагрузку, первым ушел к земле.
   Каким-то чудом среди летевшей в Союз группы затесался майор-вертолетчик. Однажды ему довелось гореть на своей "вертушке". Гореть капитально. Но выжил. И сумел посадить пылающий борт. В память о той истории на левой щеке осталось темное пятно ожога.
   Не растерявшись, летун схватил один из валявшихся на полу парашютов, накинул его лямки на орущую худенькую девушку, застегнул замок и вышиб пинком из вертолета. Бедняжка толком и не успела опомниться.
   В то же время другие офицеры лихорадочно обряжались в спасительную амуницию и в спешке покидали горящую машину...
   Майор обернулся к толстухе:
   -- Чего расселась?! Бегом сюда!!
   Не тут-то было.
   -- Не нада-а-а! Мамочка-а-а!.. -- голосила та, ухватившись за складное кресло.
   -- Иди, сказал! -- схватил он ее за руку.
   Но та и не думала подчиняться: в глазах застыл ужас, по бледному лицу катились слезы. Вцепившись зубами в запястье летчика, она вдруг заорала дурным голосом:
   -- Не тро-огай меня, сука! Оставьте меня зде-есь!
   Все стремительнее теряя высоту, вертолет горел, дымил и заваливался на бок. Из пилотской кабины кричал командир:
   -- Прыгай, майор! Какого хрена тянешь?! Еле держу машину!..
   А тот все еще не оставлял попыток силой напялить ранец на обезумевшую от страха женщину. Верка визжала, брызгала кровавой слюной, извивалась и не позволяла надеть на себя лямки.
   -- Будешь прыгать? -- в последний раз спросил вертолетчик.
   Она отчаянно замотала головой, побелевшие пальцы намертво "приросли" к металлическому каркасу кресла...
   Крен достиг почти девяноста градусов -- внизу зловеще мелькали молотившие лопасти. У оставшихся на борту имелось не более трех секунд на спасение. Еще немного, и последний шанс превратиться в пустой пшик.
   Понимая, что с одуревшей бабой не справиться, командир загнал триммер ручки управления в крайнее положение, выбрался из пилотской кабины и, схватив в охапку бортача с майором, вывалился за борт. Все трое пролетели в каких-то сантиметрах от рассекающих воздух лопастей...
  
  
   Двое из пассажиров этого несчастливого рейса разбились сразу: у первого не сработало автоматическое раскрытие парашюта, а кольцо, вероятно от волнения, он отыскать не сумел; второй в спешке неправильно надел ранец.
   И все же над горами близ Кабула зависли десять ослепительно-белых куполов. А через несколько мгновений внизу взорвался упавший Ми-8...
   Услышав выдаваемые в эфир фразы речевого информатора, командир звена поспешил доложить об аварийной ситуации на аэродром Кабула. А потом носился вокруг плавно опускавшихся парашютистов и что есть мочи лупил по "духам", дабы спасти хоть кого-то из своих товарищей. Ведь душманы не сидели сложа руки, а прицельно расстреливали с земли уцелевших русских.
  
  
   Четыре вертолета поисково-спасательной группы примчались к месту приземления через одиннадцать минут после получения сигнала "бедствие". Отогнав обнаглевших "духов", они собрали всех: и выживших, и тех, кому не повезло.
   Взлетев, взяли курс на Кабул. В грузовой кабине одной из "восьмерок" на окровавленном парашютном шелке лежали тела восьмерых погибших. Рядом стояла парашютная сумка с останками штабистки Верки: часть прокопченной грудной клетки, изуродованная голень со стопой, кусок руки в почти непострадавшем рукаве новенького костюмчика из дефицитной синтетической ткани.
   Майор-вертолетчик, вероятно, родился в рубашке. Судьба опять ему улыбнулась. Вначале не раскрылся парашют. Не помогли ни прибор автоматического раскрытия, ни вытяжное кольцо. Он летел спиной вниз. До этого приходилось не раз прыгать с высот вдвое меньших, потому "задницей чувствовал" оставшийся у него запас. И догадывался: клапан парашютного ранца не открывается из-за застрявшей в металлическом конусе шпильке. Другой причины быть не может.
   Неторопливо, словно до земли еще было не меньше километра, нащупал проклятый клапан, нырнул под него ладонью.
   Вот он, сука! Конец оборванного тросика. Потянув за него, ощутил сильный рывок.
   Все. Лямки наспех пристегнутой подвесной системы больно врезались в тело, но главное - исправный купол белеет над башкой. Можно отдышаться.
   Оглядевшись, заметил других пассажиров, успевших покинуть сбитую "восьмерку". И вдруг рядом, меж расходящихся веером строп, пропела пуля, а снизу донеслись частые хлопки. "Духи" палили по парашютистам из автоматов и винтовок.
   Личное оружие перед возвращением в Союз майору пришлось сдать -- отвечать душманам, пока болтался под куполом, было нечем. Оставалось одно: раскачиваться на стропах, словно на детских качелях, чтоб максимально усложнить противнику задачу и не дать себя подстрелить как глухаря на ели. Так и раскачивался, пока не долбанулся о матушку-землю...
   А сейчас сидел между командиром сбитой "восьмерки" и бортачем, бережно принимал фляжку с обжигающим глотку алкоголем, нервно глотал разок-другой и передавал товарищам по счастливому спасению. Поначалу, спускаясь на парашютах, командир с борттехником посчитали майора покойником -- тот просвистел к земле точно мешок со свеклой. Потом, углядев раскрывшийся у самого склона купол, аж разразились матом от радости...
   Теперь сидели чуть не в обнимку и молча глушили спирт. За такой счастливый исход просто грех не напиться.
   Майор при этом размышлял о жизни и смерти; о новейшем "Стингере", с которым, вероятно, только что довелось "познакомиться". А также о том, что, пожалуй, стоит запомнить сегодняшнее число. Запомнить и до конца отпущенного Богом срока отмечать как второе рождение...
  
  
   Глава первая
   СССР. Белоруссия
   Витебская область, Полоцкий район, поселок Боровуха
   Май 1986 г.
  
   Я - Шипачев Константин - самый молодой командир звена Ми-24 276-го Отдельного боевого вертолетного полка. Мне всего двадцать пять. Ровно четыре года назад окончил Сызранское высшее военное авиационное училище и сразу попал по распределению в этот полк, расквартированный в Витебской области. Успел налетать семьсот пятьдесят часов; стал военным летчиком второго класса. Живу в офицерской общаге по соседству с такими же молодыми и беззаботными холостяками, в числе которых и девять моих однокашников. Но тесные дружеские отношения установились только с двумя: с Сашкой Малышевым и Генкой Сечко. Их неплохо знал еще в училище...
   Нашей эскадрильей командует Сергей Васильевич Прохоров -- простой владимирский мужик, окончивший ДОСААФ и не имеющий высшего образования. Толковый и смелый летчик, добрейший души человек, отличающийся прозорливостью ума и безграничной порядочностью. В полетах частенько напевает песни и любит беззлобно подшутить над молодыми коллегами.
   Поселок Боровуха расположен на севере Белоруссии, рядом с небольшим городком Новополоцк. В десяти километрах южнее раскинулся старинный Полоцк с вознесшимися к небу куполами Софийского собора и Спасо-Ефросиньевского женского монастыря. Тихий, зеленый и чистенький городок с узкими улочками и чрезвычайно приветливыми жителями. Впервые попав сюда и прогуливаясь по набережной Западной Двины, я ощутил странное, не посещавшее ранее чувство умиротворения и бесконечного спокойствия.
   Кажется, меня тогда по-настоящему обрадовала та неожиданно пришедшая мысль, что здесь предстоит прослужить как минимум несколько лет...
  
   * * *
  
   Мое звено, как впрочем, и все другие, состоит из двух пар. Первую пару возглавляю я, вторую -- старший летчик звена. Отработка взаимодействия пары в воздухе, конечно же, начинается на земле.
   Помахивая планшетом в такт медленным шагам, я объясняю Андрею Грязнову особенности предстоящего полетного задания. Командир ведомого экипажа внимательно слушает, изредка задает вопросы; иногда посмеивается, когда я вхожу в раж и забываю, что рядом идет почти такой же опытный летчик. Мы давно летаем с ним в одной па-ре. Неплохо изучили характеры и привычки друг друга. В общем, нам довольно комфортно служится в одном звене...
   -- Костя! -- слышится сзади знакомый голос. -- Костя, подожди!..
   Оборачиваюсь. Ну, конечно -- по асфальтовой дорожке нагоняют два закадычных друга: Сашка и Генка. Первый прибыл в полк одновременно со мной; второй опоздал на несколько недель -- Геннадию пришлось остаться в Сызранском училище для переучивания на Ми-24.
   Время обеда. Догнав, мои друзья увлекают нас с Андреем в сторону летной столовой и заговорщицки шепчут:
   -- Парни, у нас для вас потрясающая новость.
   Сейчас начнутся "тайны мадридского двора", поэтому реагирую коротко:
   -- Выкладывайте. Или не мешайте -- у нас завтра маршрут на предельно-малой.
   -- Говорят, из штаба округа пришел приказ.
   -- Приказ?..
   -- Точно -- приказ, -- уверенно кивает Малышев. -- Об убытии одной из эскадрилий нашего полка в Афган.
   Грязнов помалкивает и задумчиво переваривает новость. Я недоверчиво интересуюсь:
   -- Откуда знаешь, чертила?
   -- Да рядом стоял, когда ваш Прохоров из штаба эскадрильи разговаривал по телефону с командиром полка.
   Малышев служит в соседней эскадрилье, и уже успел побывать в Афганистане. А Прохоров командует нашей, в которой летаю я и мои товарищи: Генка Сечко и Андрей Грязнов. Теперь надежда попасть на войну затеплилась и у нас...
  
  
   На построении в начале следующего дня Сергей Васильевич Прохоров и в самом деле зачитывает личному составу приказ командования о скорой отправке эскадрильи в Афганистан. А точнее, произносит несколько знакомых "ритуальных" фраз. "Для выполнения интернационального долга..." "Нам выпала честь..." "Поддержать народ соседней республики Афганистан..."
   И закипела, забурлила подготовка.
   До последнего момента уточняются списки командировочных: кто-то не подходит по здоровью, кому-то не позволяют оставить семью обстоятельства. Остальные, руководствуясь советами бывалых "афганцев", бегают по магазинам в поисках самого необходимого для бытового обустройства в месте будущей длительной командировки, точных координат которого пока толком никто не знал.
   Вскоре к техническим домикам на стоянку привезли две стиральных машины, два телевизора, множество коробок со стиральным порошком, мылом... Увы, но приходилось все это тащить с собой. Через границу разрешалось провозить не более двадцати рублей, а на чеки можно было рассчитывать только через два-три месяца.
  
   * * *
  
   -- Как думаешь, Костя, куда нас перебрасывают? В Кабул, в Баграм или в Кандагар? -- вышагивая рядом, возбужденно интересуется Андрей Грязнов.
   Командир ведомого экипажа был отличным скромным парнем, эрудированным и толковым летчиком. Видимо оттого, что наши характеры схожи, он стал одним из лучших моих друзей по службе в Союзе и в Афгане. Окончил Сызранское училище на год позже меня. Правда, холостяком продержался недолго -- буквально через год после приезда в Белоруссию, женился на красивой и мудрой девушке Оксане. Молодая жена не стала в одночасье менять привычки мужа и отлучать его от компании друзей. И какое-то время мы с удовольствием ходили вместе на танцы, по ресторанам и другим злачным местам.
   -- Кто ж знает, -- не отрываю взгляда от стоявшего в конце полосы красавца Ил-76, -- можем и в Шинданд загреметь. Или в Джелалабад...
   -- В Кабуле-то хорошо -- как-никак столица. В Шинданде и Кандагаре тоже неплохо -- там, поговаривают, жилье недалеко от полосы и стоянок, -- рассуждает идущий по другую сторону Геннадий Сечко, -- зато в Баграме самый большой аэродром!
   -- Это не главное, мужики, -- заслышав наш разговор, вмешивается командир эскадрильи Прохоров. -- Это кажется важным только здесь -- в Союзе.
   Мы умолкаем и вопросительно смотрим на человека, успевшего повоевать в Афганистане.
   И только Андрюха торопится с вопросом:
   -- А что же главное?
   -- Ровно через неделю командировки начинаешь думать только об одном, -- вздыхает Сергей Васильевич и смотрит на яркое, но отнюдь не испепеляющее зноем солнце.
   -- О чем, товарищ майор?
   -- Как бы не подохнуть от жары, -- с усмешкой отвечает тот.
   -- Там везде такие тяжелые условия?
   -- В том-то и дело, что не везде. Джелалабад, например, расположен в местности с субтропическим климатом, к тому же рядом течет небольшая речушка -- два-три метра шириной. Речушка или канал -- толком не определишь. Их называют "бучило". Вот они и приносят облегчение. А, скажем, в Кандагаре даже водоемы не спасают -- пекло круглый год. Но жара с пыльными бурями -- тоже не самое главное в Афганистане...
   Мы растерянно переглядываемся. К чему же было такое вступление?
   -- Ждать, парни, -- угадывая наши замешательство, замечает Прохоров. -- Очень тяжело ждать.
   -- Чего ждать? -- почти шепотом спрашивает Андрей.
   -- Как чего? Все мы люди и обычные слабости нам не чужды. Приходиться ждать, когда истечет срок командировки. Ждать возвращения на родину. Ждать встречи с семьей, с близкими, с родителями, с друзьями...
   Мы молчим, не очень-то веруя в то, что через несколько месяцев нам наскучит война, и мы будем считать недели и дни до возвращения.
   Группа подходит к транспортному самолету.
   С минуты на минуту должна прозвучать команда на погрузку. А пока бросаем на траву шмотки; кто-то отходит на положенное расстояние и шуршит сигаретами... Старшие товарищи выглядят поспокойнее, остальные оживленно обсуждают предстоящий перелет и скорое знакомство с загадочной азиатской страной, увязшей в хаосе затяжной гражданской войны...
  
  
   Однако к огромному изумлению рвавшейся в бой молодежи, стоявший на рулежке Ил-76 готовился вылететь отнюдь не в Афган. Ровно через полтора часа колеса его шасси коснутся бетонки взлетно-посадочной полосы Кагана. В этом местечке близ красавицы Бухары нам придется прожить целых две недели.
   Ездить на экскурсии и любоваться средневековой архитектурой будет некогда: под руководством опытных инструкторов Армейской авиации мы приступим к освоению полетов над горно-пустынной местностью. Две недели каждодневных, изнурительных тренировок: полеты на практический потолок, посадки на высокогорные площадки, бомбометание и стрельба из всех видов бортового оружия с различных высот и маневров...
  
  
   Глава вторая
   Пакистан; учебный лагерь в городке Чаман
   Июль 1986 г.
  
   Эдди Маккартур -- тридцатилетний капитан, секретный специалист из отдела западной Азии ЦРУ, летел в Пакистан в самом дурном расположении духа.
   Чему было радоваться? Найдется ли хоть один идиот, который с беззаботной улыбкой покинет прохладные, уютные апартаменты, расположенные на окраине одного из американских мегаполисов и с удовольствием отправится в изнуряющее пекло пустыни, затерявшейся где-то между Китаем и Африкой?
   Вряд ли.
   Вот и Эдди уезжал из родной Америки неохотно, точно навсегда предстояло осесть неизвестно где. Вот и "наслаждался" красотами здешних краев, где до сего момента, слава богу, бывать не доводилось. Дикий народ, живущий по таким же диким законам; обжигающий ветер, забивающий пылью все щели и дыры в организме; жуткая пища, непонятная вон, мутная теплая вода...
   Все это сильно напоминало кампанию во Вьетнаме, бесславный конец которой в далеком 1975-м успел захватить юный лейтенант Маккартур. В тот год началась его карьера в разведке, хотя начальство и шагу не давало ступить самостоятельно.
   Да, тогда американцы здорово просчитались! Как заметил какой-то высокопоставленный чиновник из НАТО: "В таких делишках всегда главенствует принцип "10-10-10-10". Десять секунд на принятие политического решения; десять минут на приземление; десять часов на развертывание войск; и десять лет на то, чтобы уйти". Кажется, в аналогичное дерьмо теперь вляпались и русские. Здесь в Афганистане...
   Во Вьетнамской войне американские ВВС только по официальным данным потеряли около трех тысяч самолетов и вертолетов. А по неофициальным -- от семи до девяти тысяч! Приблизительно трети лишились в авариях и катастрофах. Куда ж без аварий -- подобные напасти сыплются на авиацию и в мирное время! Зато остальные (и это точно доказано специалистами!) были сбиты советским оружием.
   Ужасное время. Время отвратительных, громких и позорных провалов. Да что там говорить! Трудно, очень трудно победить противника, который за минуту превращается из крестьянина в солдата и наоборот.
   В общем, вспоминать о своем пребывании в Южном Вьетнаме, об эвакуации из Сайгона, больше походившей на поспешное бегство, Маккартур не любил. Куда больше ему нравилось думать о времени настоящем. Ведь теперь Штаты готовы сполна отдать давний должок Советскому Союзу. Собственно, ради этой цели Эдди и пожаловал в Азию. Более четырех лет с момента принятия на вооружение армией США новейшего ПЗРК "Стингер" существовал строжайший запрет ЦРУ на передачу его в руки полуграмотным и продажным афганским моджахедам. А недавно всесильная американская разведка смилостивилась и перестала вставлять палки в колеса (чего уж -- за четыре года новым оружием оснастили многих союзников!). Ну а убедить Рональда Рейгана в необходимости подпортить Советам настроение в Афганистане, стало минутным делом.
   В беспосадочный перелет из Вашингтона в Исламабад Маккартур отправился в составе немногочисленной делегации, которую возглавлял сам Уильям Кейси -- всесильный шеф разведки, одиннадцатый директор ЦРУ. "Путешественник" -- как многие называли его за нелюбовь к кабинетной возне и столичной жизни.
   Шеф ЦРУ - высокий, сухощавый мужчина, с пронзительным взором и крупными чертами лица, предпочитал руководить событиями на местах. Для этой цели у него всегда стоял наготове собственный самолет -- С-141 "Старлифтер", снабженный средствами прямой связи с Рейганом, Вашингтоном и многими резидентурами разведки, разбросанными по всему миру. Подстать Кейси были и его заместители -- человек десять или двенадцать высокопоставленных пройдох. Каждый отвечал за свой сегмент в разведке.
   Вот в такой компании и летел тридцатилетний капитан Маккартур. Впрочем, держался он поодаль от высокого начальства, ибо попал на борт самолета почти случайно. Его непосредственный шеф -- начальник отдела западной Азии договорился с секретарем Кейси в самый последний момент. И, вникнув в суть проблемы, тот согласился включить в список пассажиров молодого сотрудника и его ценный груз.
   С-141 следовал из Вашингтона без промежуточных посадок. Для обеспечения срочного перелета над Западной Европой его встретил первый самолет-заправщик КС-10, над Ближним Востоком -- второй. Экипаж "Старлифтера" и все его пассажиры были одеты в обычные гражданские костюмы; фюзеляж украшали стандартные американские эмблемы, не позволявшие с большей точностью идентифицировать воздушное судно. Салон лайнера тоже заметно отличался от других аналогов: в носовой части размещался комфортабельный VIP-салон с мягкой мебелью, кроватями и ванными комнатами; в корме имелся самый современный коммуникативный центр, дающий возможность вести переговоры с кем угодно, не опасаясь прослушивания. Самолет был оборудован новейшей электронной защитой, постановщиком активных помех и несколькими радиолокационными устройствами.
   Строжайшая секретность сопровождала рейс на каждом этапе: от подготовки к вылету до посадки на аэродроме Чаклала и выезда пассажиров с территории военной базы на окраине Исламабада.
   Кейси и его приближенных в специальном терминале встретил генерал Ахтар с местным персоналом ЦРУ. Видимо, этой команде предстояло провести переговоры в зале заседаний штаб-квартиры ISI в Исламабаде. О цели переговоров Маккартур, конечно же, не знал. Хотя, будучи наслышан о неукротимой враждебности директора ЦРУ по отношению к СССР, догадывался, о чем пойдет речь...
   Едва боссы уселись в машины с тонированными стеклами, Эдди быстро спустился по трапу. Коротко переговорив с ожидавшим его коллегой, кивнул своим помощникам на стоявший поблизости вертолет.
   И понятливые, крепкие парни принялись перегружать из самолета в "вертушку" ящики без маркировки...
  
   * * *
  
   Подлетая к Исламабаду на "Старлифтере", Эдди пялился в иллюминатор и недоумевал. Сверху город казался огромным. С хорошими дорогами, современными отелями, пальмовыми рощами, с маркетами и стадионами... Подумалось: "А здесь ничего! Не самый худший вариант!.. Зря меня пугали сослуживцы. Далеко не Сан-Франциско, но жить тут, пожалуй, можно".
   Однако уже через полчаса, когда небольшой вертолет взлетел с аэродрома Чаклала и взял курс к западным провинциям Пакистана, капитан печально взирал на проплывавшие внизу безжизненные пейзажи и сокрушался: "Да уж... есть у нас в Штатах дерьмовое местечко -- пустыня Невада. Бывал я там пару раз... А здесь, похожее, вся страна -- сплошная Невада..."
   Спустя полтора часа вертолет приземлился на северо-западной окраине городка Кветта. Непосредственно до базы учебного лагеря вертолеты доставить пассажиров не могли - слишком высокие скалы окружали военный городок. Посему четверым одетым в неброскую штатскую одежду крепким парням -- сержантам американской армии -- пришлось перегружать под тент грузового "Доджа" несколько длинных деревянных ящиков, выкрашенных в защитный серо-зеленый цвет. Маккартур занял место рядом с водителем в кабине, подчиненные уселись в кузове. И потрепанный грузовичок в сопровождении машины с сотрудниками пакистанских спецслужб заколыхался на неровностях отвратительной дороги...
   И опять капитан лениво потирал крепкий подбородок, "любуясь" местными достопримечательностями: то ухмылялся странным нарядам местных мужчин -- широким белым штанам и тонким белоснежным рубашкам до колен, то переводил унылый взгляд на однообразную равнину грязно-песчаного цвета. То, вытирая платком мокрую шею, морщился от невыносимой жары: "Черт... ведь пока только июль! А впереди еще август... Да и осенью здесь, говорят, такое же пекло!.."
   За двадцать пять минут последнего этапа путешествия за окнами дважды мелькали зеленые пятна скупой растительности, и столько же раз дорога кружила вокруг невысоких сопок, на глазах вдруг перераставших в скалистые горы. Однажды то, что называлось дорогой, едва не оборвалось ущельем -- грузовик плавно подвернул и прополз в опасной близости от бездны. На том разнообразие пакистанских пейзажей заканчивалось.
   В ютившийся в глубоком ущелье лагерь приехали к шести вечера, когда Эдди уже готов был взвыть от испепеляющего зноя и проклятой пыли.
   Собственно, лагерем или базой для военной подготовки моджахедов это местечко называлось с большой натяжкой. Обычный горный аул, коих по дороге встречалось множество, с той лишь разницей, что на окраине размещалось современное сооружение -- склад оружия и боеприпасов. К складу прилепился приземистый зиндан -- тюрьма для военнопленных, огороженная жиденькими столбами с натянутой колючей проволокой. И повсюду огромное количество бородатых вооруженных людей в полевой форме натовского образца. Вся эта смуглая рать неспешно перемещалась по кривым переулкам меж глинобитных строений. Правда, среди однородной массы нечесаных дикарей частенько мелькали и чистенькие белокожие европейцы. Или американцы... Это слегка воодушевляло.
   -- Слава Всевышнему! -- шептал капитан. -- Не один я такой "счастливчик"!..
   В Штатах шеф отдела посмеивался и успокаивал: "Не отчаивайся, парень! Во-первых, твоя командировка не затянется. А во-вторых, ты встретишь там немало соотечественников. Они объяснят, что к чему; помогут, поддержат..."
   Но прежде чем отправиться на поиски американцев или англичан -- налаживать контакты и заводить дружбу, Маккартур намеривался наведаться к главному военному советнику -- единственному офицеру базы, которому подчинялись сменявшие здесь друг друга сотрудники ЦРУ.
   Надлежало представиться, доложить о прибытии, познакомиться. А уж потом сдать под охрану ценный груз и заняться размещением.
  
   * * *
  
   От городка Чаман с расквартированной базой учебного лагеря до границы с Афганистаном рукой подать -- километров пять-шесть. А до афганского Кандагара, где находилась ближайшая база советских войск -- около ста. Однако о настоящей войне в Чамане ничто не напоминало: ни далекой канонады, ни налетов штурмовой авиации, ни присущей боевым действиям суматохи. Более того, после однообразных дневных часов, проведенных в учебных классах или на прилегающем полигоне, советники собирались в закрытом баре, куда кроме них допускались лишь старшие офицеры пакистанской армии. В лагере таковых насчитывалось немного, потому глаз они не мозолили и неприятных красок в искусственно созданный цивилизованный мирок не привносили. Советники усаживались за приземистые столики или высокие барные табуреты, торчащие аккуратным рядком вдоль стойки; заказывали виски со льдом и млели под мерно гудящие кондиционеры, лениво перебрасываясь фразами, вспоминая родину -- Америку или Британские острова...
   В задачу капитана Маккартура входило обучение обращению с новейшими "Стингерами" пакистанских инструкторов, а так же наиболее подготовленных афганских душманов. Так решило командование: вначале американская сторона готовит пакистанцев, а уж те, неплохо зная диалекты и национальные особенности соседей, "куют" из них достойные кадры, именуемые в узких кругах "операторы ПЗРК".
   Пока дальше теории дело не двигалось. В деревянных ящиках Эдди привез с собой с десяток учебных образов, специальный тренажер и плотно скатанный рулон добротно отпечатанных цветных плакатов.
   Чаще занятия проходили в душных классах, где капитан через переводчика объяснял нескольким группам пакистанцев устройство (разумеется, без излишних подробностей), принцип действия инфракрасной тепловой головки наведения, подготовку к работе, правила прицеливания, порядок пуска и перезарядки, а так же меры безопасности при обращении с комплексом. На полигон отправлялись реже -- главным образом для обучения грамотному выбору места пуска и отработки взаимодействия номеров расчета. Практические пуски знаменитых "Стингеров" (со снятой головной частью) предполагалось провести незадолго перед экзаменами. А до этого следовало дождаться пересылки из Штатов первой партии боевых комплексов и... штудировать теорию в надежде на скорое участие подопечных курсантов в боевых операциях. Ежегодно правительство США обязалось поставлять в Афганистан по 250 пусковых установок и по 1000-1200 ракет.
   Приняв экзамены у пакистанских инструкторов, Маккартур приступил к выполнению второй фазы разработанного в недрах ЦРУ плана. Теперь предстояло набрать группы курсантов из числа афганских полевых командиров, а потом исподволь и незаметно контролировать работу пакистанских коллег-инструкторов...
  
   * * *
  
   Он лично беседовал с кандидатами и формировал учебные группы афганских курсантов. Около двух недель работал на износ, выискивая людей с подтвержденными данными об участии в боях. Особенный интерес представляли те, кто умел хорошо управляться с русским переносным комплексом CA-7, а так же с устаревшим британским "Blowpipe".
   В результате, десятка три подходящих кандидатур подобрать удалось. А уж знакомство с двумя моджахедами, имевшими на своем счету сбитые воздушные цели, показалось ему небывалой удачей!
   Обоих афганцев объединяло немногое: приблизительно одинаковый возраст, принадлежность к партии Хекматияра, многолетнее участие в войне против русских и густые бороды иссиня-черного цвета. В остальном они абсолютно не походили друг на друга.
   Первый -- Гаффар -- в довоенной жизни успел получить инженерное образование. Он был рослым, смуглым, слегка худощавым мужчиной с темными, усталыми и полными скорби глазами. Уравновешенный, грамотный и чрезвычайно понятливый в технических вопросах.
   Второй -- Дарвеш -- вообще не имел образования. Обычный мужчина среднего роста с нормальным телосложением. Кожа лица и рук была чуть светлее, чем у соплеменников и к тому же пестрела мелками шрамами, вероятно, от перенесенной еще в юности болезни. Дарвеш отличался подвижностью и крайней вспыльчивостью; много говорил и спорил, отчаянно помогая жестикуляцией, без которой, похоже, не мог обойтись, объясняя простейшие вещи. Он никогда не вдавался в тонкости изучаемых предметов и производил впечатление пустого, поверхностного человека. Некоторые из его черт и привычек поначалу настораживали Маккартура. И все же прошлые боевые заслуги перевесили негатив.
   Да, этих двоих объединяло немногое. Зато разница была колоссальной! Эдди давненько увлекался психологией и отлично знал: участников любого партизанского движения можно смело поделить на три группы. Первая и самая опасная для противника -- молодое поколение, выросшее в недрах сопротивления. Так называемые "фанатики". Эти впитывали нужную идеологию и ненависть к врагу вместе с молоком матери, и подчас не задумываясь отдавали жизнь ради победы в общем деле. К сожалению, представителей данной категории в первом наборе оказалось не много.
   Вторую группу именовали "купцами". Алчные, жадные и азартные люди, воюющие, как правило, за немалое денежное вознаграждение. Самая ненадежная группа, потому что выполнение любого приказа ее представители всегда переводят в денежный эквивалент: оценивают, взвешивают, торгуются... Да еще могут переметнутся к неприятелю, если тот предложит больше. Изучая личное дело Дарвеша, Маккартур поначалу отверг идею привлечь его к серьезной подготовке -- слишком уж подходил на "купца". Однако, вчитываясь в текст с описанием его участия в крупных операциях против советских войск на юго-западе Афганистана, понемногу успокоился. Нет, в чистом виде "купцом" не назовешь, потому что иногда в материале проскакивали и такие характеристики: храбрый воин, не боится рисковать, решителен в действиях, беспощаден к врагу...
   А вот Гаффар представлял третью группу, имевшую емкое и понятное название "исполнители". Спокойные, добропорядочные люди, никогда не вдававшиеся в тонкости политики, придворных интриг, и воспринимавшие войну, как нечто временное, отвратительное. Любое порученное дело исполняют аккуратно и в срок; на них всегда можно положиться. Эти люди попадали под знамена полевых командиров в исключительных случаях: когда противник убивал близких, когда становилось невозможно продолжать налаженную и обыденную жизнь. Впрочем, не смотря на отсутствия стойких и глубоких политических убеждений, воевали они неплохо, ибо по природе своей воистину являлись отличными исполнителями.
   И сделав для себя окончательный выбор, капитан взялся готовить Гаффара с Дарвешем к первому боевому заданию.
   Почему для себя? Да потому что последнее слово, к сожалению, оставалось не за ним. Подготовленных его стараниями специалистов потом протестирует главный военный советник. А закончится все вердиктом пакистанского бригадного генерала Мохаммада Юсуфа, всецело отвечавшего за подготовку расчетов "Стингеров" для афганской оппозиции.
  
  
   Глава третья
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Июнь-август 1986 г.
  
   Группа подходит к транспортному самолету.
   С минуты на минуту должна прозвучать команда на погрузку. А пока бросаем на траву шмотки; кто-то отходит на положенное расстояние и шуршит сигаретами... Старшие товарищи выглядят поспокойнее, остальные оживленно обсуждают предстоящий перелет и скорое знакомство с загадочной азиатской страной, увязшей в хаосе затяжной гражданской войны...
   Однако, к огромному неудовольствию рвавшейся в бой молодежи, транспортный Ил-76 вылетает вовсе не в Афган. Через полтора часа его шасси мягко коснулись бетона взлетной полосы Кагана. И близ красавицы Бухары прохоровцам придется прожить целых две недели.
   Ездить на экскурсии и любоваться средневековой архитектурой тоже будет некогда: под руководством опытных инструкторов Армейской авиации пилотам предстоит осваивать полеты над горно-пустынной местностью. Две недели каждодневных, изнурительных тренировок: полеты на практический потолок, посадки на высокогорные площадки, бомбометание и стрельба из всех видов бортового оружия с различных высот и маневров...
   Но вот, наконец-то, наступает долгожданный момент. По окончании двухнедельной подготовки эскадрилью Сергея Васильевича Прохорова перебрасывают на аэродром базирования Джелалабад, где авиационное подразделение вливается в состав 335-го Отдельного боевого вертолетного полка ВВС 40-й Армии.
  
  
   Дже-ла-ла-бад. Какая-то особенная песня на восточный мотив звучит в этом слове, не правда ли? А в переводе это красивое слово означает "Обитель великолепия". Город основан в шестнадцатом веке нашей эры легендарными правителями династии Великих Моголов: Бабуром и его внуком Джель-ад-дином Акбаром. Город раскинулся среди оазисов, где выращивают апельсины, рис, сахарный тростник -- неудивительно, что эти края были выбраны для строительства столицы древнего царства Гандара.
   Современный Джелалабад мало походит на зимнюю резиденцию королей. Стратегически важный торгово-транзитный узел на оси Кабул-Пешавар. Около ста тысяч жителей. Крупная гидроэлектростанция, ирригационный комплекс, университет и аэродром с неплохой бетонной полосой длиною в тысячу шестьсот метров; по соседству с ВПП -- модули и столовая для летно-технического состава, штаб полка с СКП и даже импровизированный кинотеатр под открытым небом с экстравагантным названием "Булыжник". А почему бы и нет? Люди везде хотят жить по-человечески, потому и обустраивают свой быт как могут.
   Последние штрихи уже привнесли советские летчики, постепенно создавшие на территории заштатного аэропорта крупную военную базу. Однако эти детали ни сколь не изменили общей картины и не испортили восточного колорита.
   Да, мы считали Джелалабад ключевым населенным пунктом. Здесь сходились все дороги, ущелья северо-западных гор, долины. Здесь постоянно дислоцировались 11-я афганская дивизия, 66-ая бригада спецназначения ГРУ, 1-ая афганская бригада погранвойск. Ну и, конечно же, наш 335-й боевой вертолетный полк с частями обеспечения.
   В небольших комнатах модулей, собранных из деревянных щитов, разместились по двое: командир экипажа и летчик-оператор. Я, конечно же, разделил временное жилище со своим штурманом звена Валерием Мешковым. Незадолго до командировки в Афган его жена родила сына, и теперь все стены помещения пестрят фотографиями малыша -- замечательного пацана с озорными огоньками в огромных темных глазах. Валерка -- коренной волжанин; окончил Сызранское училище на три года позже меня. А познакомились мы лишь после его назначения в мой экипаж. Простой и отзывчивый парень с мягким, покладистым характером. Не смотря на разность наших характеров, мы прекрасно находим общий язык и проблем в общении не испытываем. Выполняя полетные задания, понимаем друг друга с полуслова.
   Завершив обустройство в модулях джелалабадского аэродрома, мы опять с головой погружаемся в подготовку: изучаем района предстоящих боевых действий и особенности полетов в новых условиях, знакомимся со свежими разведданными. Учитывая реальность боевой обстановки, каждому офицеру выдают пистолет, ЗШ (бронированный защитный шлем, -- примечание авторов), укороченный автомат Калашникова, фляжку и специальный комплект НАЗ-И, включающий жилет с множеством карманов для боеприпасов, сигнальных ракет, гранат, индивидуальной аптечки и аварийной радиостанции. При необходимости нам разрешалось брать на борт вертолета ручной пулемет и ящик гранат.
   Получая на оружейном складе все эти причиндалы, я не удержался -- вырядившись в жилет и рассовав по его бесчисленным загашникам боеприпасы с оружием, ворчу:
   -- Если мой экипаж собьют над территорией небольшого враждебного государства, то мы с оператором устроим крупный вооруженный конфликт.
   -- И продержитесь не меньше недели, -- хохотнув, добавляет Генка.
  
   * * *
  
   335-й Отдельный полк, как и множество других авиационных полков группировки, комплектуется "переменным составом", то есть сменявшими друг друга подразделениями, прибывающими из различных гарнизонов Советского Союза. Всего в полку насчитывалось две эскадрильи "зеленых" - так мы называли транспортные Ми-8, и две эскадрильи "полосатых" - боевых Ми-24.
   Данные типы вертолетов являются основными в Армейской авиации. Вроде бы, оба имеют одинаковую классификацию "транспортно-боевой", но задачи, меж тем, выполняют разные. Что ни говори, а на не обремененной огромным весом брони "восьмерке" куда удобнее перевозить десант и грузы. А на хорошо защищенной и имевшей мощное вооружение "двадцатьчетверке" -- наносить штурмовые удары по противнику. Однако это не означает, что кто-то из вертолетчиков рискует больше, а кто-то меньше -- сложностей в многогранной летной работе достает и тем и другим.
   Так "транспортники" -- летчики Ми-8 или Ми-26, как правило, имеют лучшие навыки полетов в сложных метеоусловиях, на зубок знают схемы и особенности заходов на посадку на большинстве крупных аэродромов. Умеют быстро рассчитать предельный взлетный вес для посадки на высокогорную площадку. Безошибочно определяют необходимый запас топлива и грамотно оценивают погодные условия по маршруту.
   Летчики боевых Ми-24 прекрасно владеют оружием вертолета и без труда уничтожают цели как одиночно, так и в составе группы. Отлично летают на предельно-малых высотах и умеют провести скрытную разведку. Частенько используют сложный пилотаж; держат в голове все тактические приемы своих сухопутных войск и войск противника. Обладают отменной реакцией, и решения в полете принимают молниеносно.
  
  
   Распорядок дня боевого вертолетного полка отличается суровой размеренностью. Стартует он с рассветом, означавшим готовность экипажей выполнить любую из поставленных командованием задач, а заканчивается поздним вечером.
   Ранним утром -- за полчаса до наступления светлого времени (летом в половине пятого, а зимой в половине шестого), одним из заместителей командира полка проводятся предполетные указания. И начинается дневная круговерть: часть экипажей отправляется на вылет, часть несет боевое дежурство; кто-то занимается подготовкой авиационной техники, а кто-то сидит в классах и штудирует теорию...
   К вечеру, а точнее после посадок крайних экипажей, на аэродроме и в штабе становится спокойнее. Командир полка вновь собирает весь летный состав и анализирует проделанную за день работу. Ну а завершается вечер постановкой задачи на следующие сутки...
  
   * * *
  
   В ту ночь меня назначили командиром дежурной пары.
   В обязанности дежурной пары или звена входит перевозка больных и раненных, поиск и эвакуация сбитых экипажей, вылеты для поддержки групп спецназа или войск ведущих постоянные боевые действия. А также дежурные экипажи охраняют район аэродрома в ночное время. Сроки вылета таких дежурных групп не превышают получаса из готовности N3 или пятнадцати минут из готовности N2. Конкретную задачу командиру группы могут поставить оперативные дежурные КП по телефону или руководитель полетов по радио после взлета.
   Итак, приступив к исполнению своих обязанностей, мы как обычно двумя экипажами находимся в модуле. До захода солнца все проистекает спокойно -- команд на взлет не поступает. О нас, будто забывают. Летный состав понемногу расслабляется, гоняет чаи, играет в нарды, травит анекдоты. А кто-то пытается задремать в неудобном сидячем положении...
   И вдруг около полуночи тишину разрывает жуткий рев и грохот взрывов.
   Вообще-то за пару месяцев к взрывам и стрельбе народ попривык, но сейчас кажется, что снаряды рвутся буквально под окнами ненадежных щитовых домиков. И те вот-вот сложатся, подобно карточным строениям.
   Не дожидаясь сигнала с командного пункта, кричу:
   -- По вертолетам, парни!
   Быстро похватав автоматы и ЗШ, мы выскакиваем из модуля и несемся к стоянке. И уже на бегу понимаем: душманы лупят по аэродрому реактивными снарядами.
   Неприятные короткие вспышки озаряют округу. Основной целью для неприятельских стрелков являются ВПП и стоянки вертолетов, куда и предстоит попасть мне с Андреем Грязновым.
   Расстояние в сотню метров, отделявшее жилые модули от стоянки, преодолеваем подстать хорошим спринтерам -- за считанные секунды. Заняв места в бронированных кабинах, чувствуем себя спокойнее. Лишь бортачи, контролирующие запуск двигателей снаружи, пригибая головы, снуют вокруг машин и жестами подают установленные сигналы.
   Все, движки вышли на нужные обороты, борттехник шмыгнул в грузовую кабину и захлопнул дверцы. Можно выруливать.
   Ми-24 трогается с места, разворачивается и резво катит к полосе.
   Взлет. Набор безопасной высоты. Спокойный голос Андрюхи в эфире:
   -- "342-й" справа на месте.
   "Молодец, не отстает", -- отмечаю я, осматривая пространство вокруг.
   Внизу черно. И только справа и сзади хорошо видны всполохи пожаров на стоянке -- результаты обстрела реактивными снарядами.
   Услышав гул вертолетов, "духи" затихли. Однако оперативный дежурный с КП передал по радио приказ уничтожить подошедшую банду.
   -- Уничтожить, -- шепчу я, покусывая губы. -- Легко сказать! Кто бы еще подсказал, где они...
   Но приказ есть приказ и надо его выполнять.
   И тут приходит спасительная мысль. Нажав кнопку "радио", я связываюсь с одной из застав, обеспечивающих безопасность аэродрома и находящуюся в секторе пуска ракет.
   -- Да, видели точку, с которой производился пуск, -- отвечает голос незнакомого офицера. -- От нас далековато, поэтому ничего сделать не могли.
   -- Какое удаление? -- уточняю координаты.
   -- Километров пять-шесть.
   -- Понял. Подсвети трассером направление.
   -- Сейчас сделаем, -- с готовностью откликается понятливый вояка.
   Через пять секунд черноту под вертолетом распарывает длинная очередь из светящихся пуль.
   -- Спасибо, дружище! -- благодарю командира заставы. -- Теперь посмотри, куда я сброшу осветительные бомбы и подкорректируй, если заметишь отклонение.
   -- Бросай. Подскажем...
   Мы сбрасываем две бомбы САБ-250 с таким расчетом, чтобы осветители загорелись на земле.
   Командир охранения снова выходит на связь:
   -- По дальности нормально. По направлению -- левее с полкилометра. Как понял?
   -- Понял. Начинаю работу...
   В первом заходе наша пара выпускает по указанной цели два десятка неуправляемых ракет. Затем делаем еще два захода, в которых мы расстреляли весь боезапас ракет и снарядов к бортовым пушкам.
   Следует перезарядить оружие или пересесть на аэродроме на другие машины.
   -- Идем на базу, "342-й", -- беру я обратный курс.
   Выполняем заход по кратчайшему маршруту и садимся на полосу. На стоянках нас уже поджидают два других вертолета -- заправленные и с полным боекомплектом. Быстро взлетаем и через двадцать минут снова находим обозначенную наземной заставой цель...
   В результате обнаглевшая банда душманов уничтожена.
   Как выяснилось позже, в результате обстрела джелалабадского аэродрома, бандиты выпустили более двух десятков реактивных снарядов, повредив один вертолет и тяжело ранив двух военнослужащих полка.
   К сожалению, этот ночной обстрел не стал последним в череде боевых будней вертолетчиков из Боровухи...
  
  
   Глава четвертая
   Пакистан-Афганистан
   Август-сентябрь 1986 г.
  
  
   Гаффар в довоенной жизни успел получить инженерное образование. Он был рослым, смуглым, слегка худощавым мужчиной с темными, усталыми и полными скорби глазами. Уравновешенный, грамотный и чрезвычайно понятливый в технических вопросах.
   Дарвеш вообще не имел образования. Обычный мужчина среднего роста с нормальным телосложением. Кожа лица и рук была чуть светлее, чем у соплеменников и к тому же пестрела мелками шрамами, вероятно, от перенесенной еще в юности болезни. Дарвеш отличался подвижностью и крайней вспыльчивостью; много говорил и спорил, отчаянно помогая жестикуляцией, без которой, похоже, не мог обойтись, объясняя простейшие вещи. Он никогда не вдавался в тонкости изучаемых предметов и производил впечатление пустого, поверхностного человека. Некоторые из его черт и привычек поначалу настораживали Маккартура. И все же прошлые боевые заслуги перевесили негатив.
   И, сделав для себя окончательный выбор, капитан Маккартур взялся готовить Гаффара с Дарвешем к первому боевому заданию. Почему для себя? Да потому что последнее слово, к сожалению, оставалось не за ним. Подготовленных его стараниями специалистов потом обязательно протестирует главный военный советник. А закончится все вердиктом пакистанского бригадного генерала Мохаммада Юсуфа, всецело отвечавшего за подготовку расчетов "Стингеров" для афганской оппозиции...
  
  
   -- Основной боевой единицей ПЗРК "Стингер" является... Основной единицей является расчет в составе... -- мямлил Дарвеш, позабыв от напряжения о дурацкой привычке сопровождать каждое слово взмахом правой руки. -- Является расчет в составе командира и стрелка-оператора.
   -- Правильно. Перечисли, что имеется в их распоряжении, -- недовольно скривился Эдди.
   -- Э-э... Шесть ЗУР в транспортно-пусковых контейнерах. Потом... еще электронный блок оповещения и отображения воздушной обстановки.
   Материал Дарвеш худо-бедно знал. Но у Маккартура складывалось странное впечатление, будто знания эти курсант оставляет в своей памяти лишь на короткий срок -- для тестирования и экзаменов. И что стоит выпустить его в "самостоятельное плавание", как выбросит он из башки все эти замысловатые инструкции и будет действовать, полагаясь черт знает на что. На интуицию, на опыт работы с устаревшими переносными комплексами, на Аллаха...
   Вздохнув, капитан задал следующий вопрос:
   -- Каково главное условие первого этапа любой операции?
   -- Главным условием на первом этапе операции является... Самое главное... -- опять послышался неуверенный лепет. Взгляд афганца беспомощно рыскал по висящим на стене плакатам, по сидящему рядом единоверцу, по стоящему напротив молодому американцу... Вдруг в глазах блеснул лучик надежды; будто вспомнив о чем-то крайне важном, он выпалил: -- Скрытность?
   -- Разумеется, -- выслушав перевод бессвязного ответа, укоризненно посмотрел на моджахеда Эдди. -- Разумеется, скрытность! Ибо, если твою группу перехватит вражеский патруль, то операция провалится, не успев начаться. Садись.
   Переводчик повторил слова инструктора. Дарвеш уселся на стул, смахнул смуглой ладонью выступившую на лбу испарину.
   Офицер продолжал экзаменовать подопечных:
   -- Гаффар, вопрос к тебе. Предположим, ты со своей группой сумел добраться до района расположения вражеской авиационной базы. Расскажи нам о порядке выбора позиции.
   Бывший инженер поднялся, одернул легкую камуфлированную куртку. Он неплохо знал английский, но инструктор предпочитал общаться на занятиях через переводчика, чтобы все его вопросы и пояснения звучали на афганском языке. Большинство сидевших в учебных классах афганцев владело лишь местными диалектами: пушту и дари, и ответы таких преуспевающих курсантов как Гаффар могли бы так же пойти им на пользу.
   -- Все без исключения самолеты и вертолеты взлетают и заходят на посадку против ветра. Я обязан это учитывать при выборе места засады.
   -- Верно, -- кивнул довольный Эдди. -- И как ты это будешь учитывать?
   -- При подходе к цели я обязан вести наблюдение. Если в течение часа-двух с аэродрома взлетает группа воздушных судов, то вскоре она должна вернуться, и я располагаю группу с подветренной стороны взлетно-посадочной полосы. Если никакого движения на аэродромном комплексе не видно, значит, веду отряд к наветренной стороне и жду взлета.
   -- Отлично. Предположим, ты выбрал удачную позицию. Каковы дальнейшие действия группы?
   И на этот раз Гаффар не сплоховал -- отвечал правильно и быстро:
   -- Размещаю огневые расчеты таким образом, чтобы стрелки-операторы четко различали мои голосовые команды. При наличии возвышенностей, один из расчетов обязан расположиться выше двух других.
   -- Хорошо. Дальше.
   -- Маскируемся на местности и ждем подходящих целей.
   -- Неплохо. Последний вопрос: в зоне визуальной видимости появляются два ударных вертолета Ми-24. Оба заходят на посадку. Изложи о своих действиях.
   -- Жду, пока ведущий вертолет выполнит последний разворот и начнет снижение по глиссаде, -- не стушевался курсант. -- После этого даю команду: "Приготовиться к пуску". На этапе подготовки каждый из стрелков выбирает свою цель через открытый прицел пусковой установки и ждет прерывистого сигнала системы оповещения о появлении в зоне действия неприятельской цели и о захвате ее теплового излучения головкой наведения.
   -- Скажите, что я доволен его знаниями, -- кивнул Эдди переводчику и, нахмурившись, посмотрел на Дарвеша: -- А этому парню следует повторить материал и посерьезнее готовиться к занятиям.
   День клонился к вечеру, заканчивался последний учебный час. Американец подошел к столу и начал собирать свои вещи: конспекты, указку, журнал учебной группы и пару авторучек...
   И вдруг его осенило.
   -- Впрочем, вот что... -- на миг задумался он и обернулся к переводчику: -- Скажи им следующее: командование учебной базы доверит Дарвешу и Гаффару возглавить две группы для проведения первой операции на территории Афганистана. Это будет своего рода экзаменом или испытательным заданием. Обе группы я обеспечу равным количеством боеприпасов для ПЗРК и подберу два равнозначных объекта. Вот и посмотрим, чья группа сработает лучше.
   Пакистанец точно перевел сказанное инструктором.
   Бывший инженер никак не отреагировал на предложенное соревнование -- вероятно, был уверен в своих силах. А вот Дарвеш, ведомый эмоциональным порывом, нетерпеливо заерзал на стуле, в глазах полыхнул азартный огонек.
   -- Когда отправишь нас на операцию? -- позабыв о субординации, всплеснул он руками.
   -- Скоро, -- ухмыльнулся довольный его реакцией американец. -- В сентябре...
   "Все верно, -- размышлял он спустя пару минут, направляясь в прохладное помещение офицерской столовой, -- глуповатый крикун Дарвеш не пробиваем. Однако несколько болевых точек у него имеется: амбиции, зависть к чужому успеху, непомерная гордыня. Вот и надавим на эти точки. И побольнее надавим! Для пользы общего дела..."
  
   * * *
  
   Перед отъездом капитана Маккартура из Штатов, шеф то ли случайно, то ли с умыслом подсунул папку из архива с пространной статьей о подземной войне во Вьетнаме, которую вели партизаны с помощью неведомых американцам сетей пещер и подземных ходов. В общем-то, об этой войне Эдди было известно не понаслышке - когда-то лично наблюдал, как морские пехотинцы выкуривают вьетнамских партизан из какой-то глубокой норы. И вот теперь в голове молодого американца мелькнула мысль: "А ведь здесь существует нечто похожее!"
   Дело в том, что с незапамятных времен афганцы рыли подземные туннели-водоводы -- кяризы. Шанс выжить в этом высушенном солнцем крае имеется лишь за счет грунтовых вод. И поэтому из поколения в поколение крестьяне копали колодцы, глубина которых достигала полусотни метров. Колодцы соединяли меж собой горизонтальными штреками; с годами система разрасталась, приобретая все более и более запутанный вид. Порой владельцы сложных глубинных сооружений и сами не знали куда ведет большинство ходов. Почти каждый кишлак имел вокруг широко разветвленную сеть подобных кяризов. По дну этих кривых и прохладных нор сочилась живительная влага, постепенно сливавшаяся в тонкие ручейки. Где-то далеко она выходила на поверхность и даровала жизнь садам, огородам, виноградникам.
   С тех же незапамятных времен кяризы служили и надежным убежищем от врага. И с момента вторжения в Афганистан Вооруженные силы СССР столкнулись с проблемой подземных партизан. Правда, советские саперы не очень-то церемонились, без особых раздумий применяя взрывчатку и бензин, оставляя после себя огромные воронки на местах взорванных колодцев. Вода прекращала поступать на поля, а крестьяне, оставшись без пропитания, уходили в отряды к моджахедам.
   Здесь, в крохотном городке Чаман Маккартуру рассказали жуткую историю об одной из таких систем подземного водоснабжения. Будто какой-то отряд повстанцев захватил в самом центре провинции Пагман группу почти безоружных русских военных строителей. Кажется, возиться с ними не стали и вскоре расстреляли. Однако советское командование, узнав о расправе, отреагировало жестко и мгновенно: приказало достать виновных в смерти солдат хоть из-под земли. Несколько десантных подразделений 103-й дивизии высадились с вертолетов и заблокировали район. Затем устроили настоящую облаву, но долго не могли отыскать моджахедов, пока не наткнулись на замаскированные выходы из колодцев -- афганцы и в самом деле скрывались под землей. Саперы 40-й армии действовали решительно и жестоко, взрывая один за другим десятки кяризов. А после их ухода местные жители почти месяц расчищали свои колодцы, откопав тела более двухсот пятидесяти погибших соплеменников...
   Афганцы постоянно совершенствовали скрытые от чужих глаз коммуникации. Но строительство шло бессистемно -- никто из местных крестьян не обременял свою память и уж тем более, не задумывался о создании подробных планов и описания нор и лазеек. Ведь разрозненные отряды самообороны воевали не только с Советами, но частенько и между собой. Волей-неволей приходилось сохранять тайны кяризов и от врагов, и от единоверцев.
   Яблоневый сад, расположенный по соседству с учебным лагерем Чамана, был также пронизан сетью неизученных подземелий. Видно, благодаря сочившейся по дну рукотворных нор влаге и выживал огромный сад. Это и навело капитана Маккартура на мысль использовать в предстоящей операции кяризы для скрытного подхода групп Гаффара и Дарвеша к искомым целям.
   В первом наборе насчитывалось около сотни курсантов. Все они были храбрыми вояками, моджахедами со стажем боевых действий от двух до шести лет, -- в том числе и против Советской Армии. Но даже эти закаленные бойцы не горели желанием лезть под землю. Вот тут-то Маккартуру и вспомнился короткий курс лекций по психологии.
   -- Ну ладно я -- американец, двадцать семь из тридцати лет проживший в огромных городах или на территориях благоустроенных военных баз, -- с жаром рассуждал он, расхаивая перед афганцами, выстроенными в яблоневом саду для тренировочного спуска под землю. -- Я пуще всяких мин-ловушек или удара кинжалом из-за угла боюсь змей и скорпионов. Я даже смотреть на них спокойно не могу! А вы? Это же ваша земля! Ваши селения! Ваши кяризы!..
   После этих слов, сказанных хоть и через переводчика, но напористо и с энергичной жестикуляцией, самые смелые моджахеды подошли к норе. За ними потянулись и остальные. С помощью небольших камней определить глубину вертикальной шахты не получилось, и Эдди с довольной улыбкой наблюдал, как в руках опытного Гаффара появилось зеркальце. Тот направил солнечный "зайчик" вниз, дал какое-то указание. И, ухватившись за узлы толстой веревки, первым исчез в темнеющем отверстии...
  
   * * *
  
   Как и обещал Маккартур, обе группы приступили к выполнению первого испытательного задания одновременно -- 23-го сентября.
   Настроение афганцев в эти дни было отменным. Еще бы! Масуд в августе разбил базу правительственных войск в Фархаре, а советское партийное руководство впервые обмолвилось о скором выводе своих войск. Неплохо бы их поторопить дерзкими вылазками и удачными пусками новейших "Стингеров"!
   Вначале два отряда моджахедов перебросили вертолетами ближе к Пешавару -- там, по лесистому руслу реки Кабул, было удобнее и безопаснее пересекать границу. Затем тайно -- в тентованных грузовиках, перевезли поближе к пограничному перевалу. Дальше, под покровом ночи, им предстояло пройти караванной тропой в Афганистан и углубиться на несколько десятков километров на запад. Потом пути двух групп расходились: Гаффар с тридцатью воинами поворачивал к джелалабадскому аэродрому; Дарвеш направлялся к Кабулу. Предполагалось, что передвигаться по территории Афганистана группы будут исключительно ночью, с рассветом надлежало подыскивать надежное укрытие и отсыпаться до вечера. На путь до целей американский инструктор отрядил полевым командирам целых двое суток.
   Да, разумеется, этот план был ущербным с точки зрения рационального использования времени -- летние ночи в южных широтах коротки, а день долог. Но, по мнению Эдди, осторожность и скрытность в данном случае перевешивали все остальное. Увы, рисковать новейшим оружием, а, следовательно, и своей карьерой он ни за что не желал...
   Итак, в назначенный срок ведомые Гаффаром и Дарвешем группы осторожно пересекли границу и скрытно двинулись в сторону выбранных инструктором объектов.
   Более шестидесяти боевиков длинной цепочкой шагали на запад в абсолютной темноте. Благодаря стараниям капитана Маккартура, среди этих шестидесяти оказались и люди неплохо знавшие местность к востоку от столицы Афганистана.
   Держались на удалении километра от правого притока Инда -- реки Кабул, старательно обходя мелкие селения провинции Нангахар. Ни к чему сейчас встречи даже с соплеменниками -- слишком ценный несли на плечах груз.
   Двигались быстро, сделав за короткую ночь единственный привал. К утру 24-го сентября преодолели по относительной равнине около сорока километров. Теперь предстояло найти укромное местечко для "ночевки", а перед заходом солнца разделиться и, подкорректировав курс, разойтись в разных направлениях...
  
  
   -- Наш уговор остается в силе? -- широко улыбаясь, поинтересовался ближе к вечеру Гаффар.
   Хорошо отдохнув за долгий день, бойцы двух отрядов собирались продолжить путь. Кострища у входов в пещеры забросали пылью, наскоро убрали и другие следы своего пребывания в узком ущелье.
   -- Я все равно выиграю этот спор! -- раздраженно отвечал Дарвеш. -- Удача всегда была моей спутницей!
   -- Посмотрим, -- безразлично пожал плечами бывший инженер и пошел вслед за удалявшемся отрядом. Отойдя на десяток шагов, обернулся: -- Значит, пуски производим не раньше завтрашнего полудня. Договорились?
   Моджахед сухо кивнул и торопливо зашагал в другую сторону...
  
   * * *
  
   Маккартур почти не вмешивался во внутреннюю организацию групп Гаффара и Дарвеша. Оба имели большой опыт командования партизанскими соединениями и могли самостоятельно разобраться в этих вопросах.
   Инженер возглавлял отряд и имел трех личных телохранителей; в заместители назначил молодого Хаккани -- своего земляка, успевшего зарекомендовать себя храбрым, исполнительным и сообразительным воином. Кандидатуру заместителя предложил сам Маккартур, назвав его "фанатично преданным идеям освобождения Афганистана". Гаффар не видел ничего плохого в фанатичной преданности молодого человека, к тому же отлично знал и другие стороны его характера. Потому возражать не стал.
   Имелась в отряде и своя разведка: пятеро проворных, аккуратных моджахедов, способных вести скрытное наблюдение и разведывать местность для определения безопасного пути. Основной же отряд был разбит на мелкие подразделения: три расчета ПЗРК, два минометных расчета, четыре расчета РПГ, группа минирования и группа прикрытия со стрелковым оружием. Во главе каждого подразделения стоял преданный полевому командиру воин.
   Приблизительно таким же образом обстояло дело и в отряде Дарвеша...
  
  
   К Джелалабаду Гаффар решил подойти с северо-востока. По его убеждению это был самый безопасный путь, проходивший по глубоким ущельям и кривым отрогам. В здешних глухих краях подразделения неверных появлялись редко. А, следовательно, можно было без опаски передвигаться даже днем, что, безусловно, ускорило бы приближение к цели.
   И, тем не менее, именно в глубоком ущелье внезапно повстречался отряд русских десантников. Группа инженера двигалась по самому дну, а шурави шли выше - по крутому неровному склону.
   Завязалась короткая перестрелка. Русские сразу сообразили, что нарвались на хорошо вооруженный отряд, к тому же превосходивший их по численности. И, укрываясь по складкам, они рванули вверх...
   В планы Гаффара не входили подобные встречи и столкновения. Он с огромным удовольствием избежал бы прямого контакта, если была бы хоть одна возможность остаться незамеченными. Ведь основной задачей значилось уничтожение воздушных судов, а не стычки с мелкими отрядами неверных.
   Но теперь пенять на неудачу было поздно - его людей засекли. Не мудрено, что добравшись до вершины, русские свяжутся по радио с ближайшим аэродромом, доложат о встрече с большой группой моджахедов и запросят поддержки с воздуха. Тогда людям Гаффара придется туго. Потому и решил принять бой...
   Плотным пулеметным огнем люди Гаффара загнали десантников на какой-то уступ, на высоте метров пятисот. И принялись методично расстреливать, не давая высунуться. Так бы и довершили дело, если бы не помешали четыре вертолета, внезапно свалившиеся в ущелье с севера. Пара транспортных "восьмерок" и пара боевых.
   Командир "вертушек" грамотно распределил силы: "двадцатьчетверки" нарезали круги высоко над ущельем, прикрывая действия слабо защищенных "восьмерок". Одна из них пошла на сближение с "террасой", другая прикрывалась за противоположным склоном и постреливала из пулеметов по позициям моджахедов.
   Группа Гаффара своевременно рассредоточилась по складкам и лощинам. Огрызалась пулеметными очередями и даже по приказу полевого командира выпустила одну ракету - пусть знают, что моджахедам есть, чем ответить врагу.
   Пуск не увенчался успехом - "вертушки" постоянно маневрировали, а южный склон подсвечивал отраженными солнечными лучами - ракета юркнула мимо цели. Но "двадцатьчетверки" отвалили подальше и боле не донимали точным пушечным огнем. Атаковать же в "восьмерки" не представлялось возможным: первая притулилась к "террасе" прямо над головами и, падая, наверняка накрыла бы афганцев. Вторая изредка появлялась в метрах в семистах из-за горбатого склона, давала пару очередей и снова пряталась. Достать ее огнем было сложно.
   - Подождем, пока закончат, - прокричал инженер готовому к пуску расчету.
   Экипаж русского вертолета принял на борт десантников. И, свалившись с уступа, стал падать вниз, словно потеряв опору...
   Моджахеды бросились врассыпную. В какой-то момент и Гаффару показалось, что многотонная махина рухнет прямо на него, прямо в центр той позиции, которую вынужденно занимала его группа. Но пилот сумел выровнять машину и увести ее от земли.
   - Пуск! - крикнул полевой командир распластавшимся на земле номерам расчета ПЗРК.
   Загруженная "восьмерка" удалялась и летела слишком низко - едва не цепляя колесами дно ущелья. Зато в поле видимости расчета оказался ведущий пары "двадцатьчетверок", прикрывающей отход транспортных "вертушек". Но дистанция для пуска была уже близка к предельной.
   Ракета шумно вырвалась из направляющего ствола... И в это мгновение сверху вынырнул ведомый. Вероятно, он видел стартовавшую ракету и успел предупредить ведущего. Тот шарахнулся в сторону, увернулся от прошмыгнувшего в нескольких метрах снаряда...
   Через минуту в ущелье воцарилась мертвая тишина.
   Гаффар отряхнул камуфляжку и тихо выругался - первые пуски оказались неудачными. Однако расстраиваться не стал - запас ракет к ПЗРК был достаточным, чтобы надеяться на общий успех дальнейшей операции.
   Вздохнув, он приказал своим людям собираться в дорогу...
  
  
   Двадцать пятого сентября, использовав длинную сеть кяризов в пригороде Джелалабада, группа Гаффара подобралась к подножию невысокой горы, расположенной в каких-то полутора километрах к северо-востоку от взлетно-посадочной полосы аэродрома. Моджахеды смогли настолько близко подойти к цели, что оказались едва ли не внутри неприятельской позиции. Наблюдая за противником с помощью бинокля, командир группы отчетливо видел солдат, дежуривших на своих постах, и по две-три единицы бронетехники, стоявшей недалеко от торцов ВПП. В данный момент расстояние до бетонки было меньше, чем советовал молодой американец.
   "Пусть будет меньше, -- решил про себя бывший инженер. -- Так надежнее". Он был немного знаком с этой местностью -- в мирное время довелось поработать на ГЭС, что давала электроэнергию Джелалабаду. А проведенная рекогносцировка подтвердила наличие скрытых путей отхода, которые можно было использовать даже в дневное время.
   Все сделали точно по инструкции: понаблюдали за аэродромом, разбились на расчеты, рассредоточились на расстоянии слышимости голосовых команд. И принялись ждать...
   Обоим командирам групп командование поручило в первую очередь атаковать вертолеты огневой поддержки. За неимением таковых -- любые другие воздушные цели в зонах вражеских аэродромов. А завершая последний инструктаж, главный военный советник сказал следующее: "Для испытания в деле нашей переносной системы зенитного огня "Стингер", в принципе, сгодится что угодно: боевые, транспортные, гражданские суда. И даже самолеты перевозящие раненных. По истечении срока ожидания атакуйте любую цель и как можно быстрее уходите".
   Миновал оговоренный соревнованием первый срок пуска, прошел и полдень. Воины перекусили на скорую руку. И опять принялись ждать...
   И Аллах вознаградил за терпение: около трех часов дня послышался нарастающий гул авиационных двигателей -- к аэродрому приближалась большая группа вертолетов.
   Все вглядывались в небо, наблюдая великолепное зрелище: со стороны Кабула на большой высоте подлетало семь или восемь "вертушек". Четыре из них были теми самыми ненавистными врагами -- вертолетами огневой поддержки Ми-24. Их экипажи с безбоязненной уверенностью готовились к посадке...
   Группа Гаффара имела в наличии три пусковых установки и десять ракет "Стингер". Операторы действовали быстро: зарядили пусковые установки ракетами, приладили их на плечи и замерли в ожидании команды.
   Три моджахеда держали наготове ракетные тубусы для быстрой перезарядки.
   Еще один трясся в нервном возбуждении и пытался навести резкость объектива видеокамеры на снижавшиеся вертолеты.
   Большинство остальных воинов имело при себе обычное стрелковое вооружение -- в их обязанности входило прикрывать операторов огнем в случае атаки вражеской пехоты.
   Однако приводить в повышенную боевую готовность расчеты, вооруженные автоматами, минометами и гранатометами, Гаффар не стал -- не затевать же здесь настоящий бой! Он принял решение действовать по-другому: быстро выпустить ракеты и столь же быстро покинуть позицию.
   Огневые расчеты ПЗРК прятались в низкорослых кустах на склоне возвышенности, образуя треугольник. То был хорошо выученный урок американского инструктора, предупреждавшего о возможном появлении "вертушек" с любого направления. Треугольник в подобном случае подходил как нельзя лучше.
   Не смотря на то, что ракеты "Стингера" имели эффективный потолок около пяти километров, Гаффар дождался, пока ведущий вертолет пошел на последний круг перед посадкой. К этому моменту уже все цели оказались в зоне действия ПЗРК.
   Пора отдавать команду расчетам!
   Но Гаффар не тропится.
   Он ждет. Ждет и наслаждается незабываемыми минутами. Как-никак, сейчас произойдет первое использование "Стингеров" против реального противника. Об этом тоже предупреждал американец. Неудача в ущелье - не в счет! Там все происходило спонтанно и слишком быстро. Там не было времени обстоятельно приготовиться к пускам, как следует выбрать цель...
   По рассказам молодого инструктора, ПЗРК поступил на вооружение в Германию в 1981 году, а ровно через год -- в 82-ю воздушно-десантную дивизию США. Вторгаясь на Гренаду в октябре 1983 года, американцы имели "Стингеры", но ни разу их не использовали -- какая уж там авиация у жителей небольшого островного государства, почти не имеющего армии?!
   И вот, наконец-то, настал момент истины. Момент, в котором буквально все зависит от него -- от Гаффара.
   Выходец из бедной семьи сузил темные глаза, наблюдая за вертолетами...
   Нервы напряжены до предела, ладони судорожно сжаты в кулаки. А в памяти, словно кадры из документального фильма мелькают эпизоды короткой и полной лишений жизни: тяжелая учеба, изнурительная работа инженером, жена и юные сыновья; внезапный налет боевых вертолетов на кишлак, который он вскоре покинул вместе с остатками небольшого отряда; участие в войне сначала рядовым бойцом, затем полевым командиром...
   Да, ныне он командир группы боевых расчетов современного ПЗРК "Стингер". Три наводчика, уложив на плечи трубы пусковых устройств, ждут именно его команды.
   И он готов отомстить русским за смерть своих близких...
  
  
  
   Часть вторая
   Очередная потеря
  
  
   Пролог
   Афганистан
   Лето-осень 1986 г.
  
   Конечно, в начале восьмидесятых Армейская авиация ограниченного контингента советских войск в Афганистане, как и другие рода войск, встречала определенное противодействие со стороны противника. Однако проблем было несоизмеримо меньше. На вооружении душманов состояли устаревшие и не особо опасные ПЗРК с очень слабой статистикой поражения воздушных целей. Даже обычное стрелковое оружие порой представляло для вертолетов большую опасность, чем малоэффективные ракеты. К примеру, для взлетающей или садящейся небронированной винтокрылой машины древний английский "Бур" (Lee-Enfield, -- примечание авторов) с прицельной дальностью до двух с половиной километров являлся не менее грозным оружием, чем автоматы и крупнокалиберные пулеметы. К слову, выпущенная из "Бура" пуля прошивала насквозь не только вертолеты, но и лобовую броню БТР-60ПБ, не говоря уж о бортовой, которая была менее толстой.
   В марте 1982 года пуля из мощного "Бура" попала в лицо командиру экипажа Ми-8, эвакуировавшего раненных из Гардеза. Вся кабина была залита кровью, летчик умер в воздухе. Благо, правый пилот успел перехватить управление и увести машину из-под обстрела. Шедший ведомым капитан Александров получил пулю из той же винтовки в руку, и при заходе на посадку его борт перевернулся. Пассажиры и экипаж остались живы. Но вскоре после лечения Александрова снова ранил в ту же руку снайпер. А майора Харитонова спас главный авиационный прибор -- авиагоризонт. Именно в нем застряла шедшая точно в голову пуля из старой английской винтовки "Lee-Enfield".
   В КБ Миля своевременно поняли эту проблему и к середине 80-х начали оснащать броней все вертолеты.
   Однако в ответ на эти меры душманы стали с успехом применять против взлетавших или садившихся "вертушек" ручные гранатометы. Попадая в борт, кумулятивная граната вырывала до полутора квадратных метров обшивки; повреждала осколками жизненно важные системы, вызывая течь топлива, а следом и пожар. Запросто могла оторвать хвостовую балку или пару лопастей, разрушить двигатель или "сердце" вертолета -- главный редуктор. А что еще хуже -- иногда убивала экипаж.
   Капитана Иванова "дух" подстерег на взлете. Едва поднявшись на пару метров, его машина заполучила в борт гранату. Объятая пламенем "восьмерка" тут же рухнула; по фюзеляжу защелкали автоматные пули. Члены экипажа чудом выбрались наружу и, прячась за клубами дыма, отползли в безопасное место...
   Кое-как летчики и командование с данными проблемами справлялись. В основном за счет больших высот, ведь эффективность стрельбы при наклонной дальности свыше тысячи двухсот метров стремительно падала, не превышая 3-5% попаданий от общего количества выпущенных боеприпасов. А на эшелонах свыше двух тысяч метров о крупнокалиберных пулеметах и зенитных горных установках экипажи вообще не вспоминали. На земле же, для исключения поражения вертолётов и самолетов на взлете и посадке, военным руководством была продумана и создана эффективная система охраны и обороны аэродромов, как правило, состоящая трех-четырех зон охранения.
   Появление в начале 80-х годов ПЗРК понемногу изменило характер применения Армейской авиации -- по сути началась война за господство в воздухе. На полетных картах впервые появились овалы, круги и прочие геометрические фигуры, сделанные красными карандашами. Рядом штурманы и летчики писали от руки: "Ред Ай -- опасные районы".
   Первые пуски по нашим воздушным судам произошли в 1983-м, затем их число угрожающе росло: в 1984-м -- 62 пуска и шесть сбитых воздушных судов; в 1985-м -- 141 пуск; в 1986-м -- 847 пусков и 26 сбитых машин. А, слегка забегая вперед, не будет лишним упомянуть и о том, что по данным оперативного отдела штаба 40-й армии в 1987 году у противника имелся 341 переносной ракетный комплекс, а в учебных лагерях Ирана и Пакистана специальность стрелка-оператора ПЗРК стала самой массовой. Зона сплошной досягаемости средств ПВО с появлением "Стингеров" увеличилась до высоты в пять тысяч метров, а подкарауливать авиацию расчеты ПЗРК могли где угодно. Наша разведка даже засекала пуски ракет из центра Кабула -- с крыш домов и автомобилей.
   Одним словом, ситуация менялась и, к сожалению, не в нашу пользу. Требовались срочные действия в ответ на массовое появление нового вида оружия.
  
   * * *
  
   Первое официально признанное советским военным руководством применение ПЗРК "Стингер" в афганской войне произошло в конце ноября 1986 года. Случилось это в двадцати километрах от Джелалабада, когда под ракетный обстрел попала пара боевых Ми-24. Из пяти пусков, три оказались удачными. В результате один вертолет взорвался в воздухе (экипаж погиб), второй совершил аварийную посадку (вертолет восстановлению не подлежал), экипаж эвакуирован в Джелалабад.
   Прибывшие на место устроенной засады разведчики и спецназовцы опоздали -- "духи" своевременно покинули опасный район. Однако тщательный осмотр местность дал кое-какие результаты.
   Во-первых, были найдены пять подозрительных предметов, впоследствии оказавшиеся стартовыми вышибными зарядами ПЗРК "Стингер".
   Во-вторых, детальное изучение следов пребывания противника на склоне протяженного хребта (одна позиция располагалась на вершине, две других ближе к подножию), показало, что засада устраивалась заблаговременно и целенаправленно. А сидевшие в засаде люди, безусловно, прошли неплохую подготовку.
   Все это недвусмысленно говорило об одном: в организации данной операции не обошлось без прямого участия заокеанских инструкторов.
   Советскому руководству военного контингента в Афганистане следовало что-то предпринимать, иначе потери в авиации зашкалили бы все разумные пределы. Для выработки конкретных мер требовалось захватить хотя бы один образец "Стингера". А еще лучше документацию с техническим описанием. Ведь чтобы разработать рекомендации и тактические приемы, способные нейтрализовать новое оружие, необходимо знать его тактико-технические данные, а также сильные и слабые стороны.
   Поэтому руководство пообещало: того, кто первым раздобудет это оружие, непременно наградят "Звездой Героя"...
  
  
   Глава первая
   Афганистан; аэродром Джелалабада
   Сентябрь 1986 г.
  
   25 сентября, завершая обычный полет на поиск и уничтожение караванов с оружием, группа из восьми боевых и транспортных вертолетов снижалась над аэродромом с высоты четыре с половиной тысячи метров. Остальной летный состав 335-го полка в это время находится в большом классе на Командно-диспетчерском пункте -- командир полка подполковник Крушинин ставит боевую задачу на следующий день.
   Я сижу за вторым столом в левом ряду, что-то черчу шариковой ручкой в блокноте и слушаю монотонный голос командира...
   -- Костя! Слышь, Костя, -- вдруг шепчет в самое ухо Грязнов
   -- Слышу, не глухой, -- бурчу я, не поворачивая головы.
   -- У нас с тобой боевые вылеты зашкаливают!
   -- Это как?
   -- Мы почти подобрались к медицинской норме. Еще два вылета и все -- амба!
   -- Что значит "все -- амба"?
   -- Как что?! Нам профилакторий положен!
   -- Ага, ты еще о санатории помечтай на лазурном берегу! -- скривил я губы в язвительной ухмылке. -- Мы на войне, Андрюха, а не в родной Боровухе.
   -- Ну и что, ведь по документам положено! -- упорно гнет он свою линию.
   -- Мало ли... Нам и боевые сто грамм положены, между прочим. А никто не наливает. Короче, забудь...
   Окончательно убить его веру в "светлое будущее" я не успеваю -- договорить не дает серия сильных взрывов, раздавшихся на окраине летного поля. Окон в помещении нет, зато дрожат стены. Крушинин, как и я, замолкает на полуслове; все обеспокоено крутят головами.
   Спустя секунду под грохот падающих лавок и стульев мы бежим к выходу, а на улице перед нашими взорами предстает следующая картина: над аэродромом по спирали снижаются семь вертолетов. В двухстах метрах от полосы горит сбитый Ми-8. Чуть выше и в стороне плавно покачиваются одинокий купол парашюта...
   Как выяснилось позже, это был единственный выживший из экипажа "восьмерки" -- молодого правого летчика выбросило взрывом из кабины, и его парашют раскрылся автоматически.
   А с небольшой высотки, что торчит на горизонте в паре километрах от аэродрома, оставляя за собой дымные следы, в воздух взлетают все новые и новые ракеты.
   -- Чего же они не отвечают?! -- кричит кто-то пилотов.
   Чей-то полный отчаяния голос поясняет:
   -- Пустые они. Весь боекомплект израсходован...
   Вероятно, по команде руководителя полетов или ведущего экипажи начинают отстрел тепловых ловушек. Это отчасти помогает: несколько быстрых и юрких ракет, изменив траекторию, пролетают ми-мо. Но одна из них все-таки настигает ближайший Ми-24. Слегка качнувшись от взрыва, тот выравнивается; через несколько секунд от пятнистого тела отделяются две фигурки -- бортача и оператора. Командир аварийно отстреливает дверь, но прыгать почему-то не торопится.
   Ясно: под раненной машиной пригород Джелалабада. Вероятно, опасается, что она рухнет на жилые кварталы и решает тянуть до полосы.
   -- Это Женька! Женька Погорелов! -- определяет кто-то по номеру борта.
   Переживая за боевого товарища и, словно он мог услышать, летчики взволнованно подсказывают:
   -- Крен! Женя, крен левый убери!
   -- Не гаси! Не гаси скорость! Толкни ручку от себя и сажай по-самолетному!
   Но как бы там ни было, помочь командиру подбитой "двадцатьчетверки" сейчас не может никто. Полагаться ему приходится на себя и собственный опыт. А еще на удачу. Нам же только и остается, задрав головы и сжав кулаки, наблюдать за аварийной посадкой...
   Один из движков боевого вертолета отказал, получила повреждения и гидросистема. Винт безнадежно теряет обороты и не позволяет уменьшить вертикальную скорость до приемлемой и безопасной. Вертолет кое-как дотягивает до границы аэродрома и почти отвесно падает вниз.
   Приземление выходит очень грубым: машина с силой бьется о землю недалеко от торца бетонки, подпрыгивает и заваливается на бок. Вверх летят обломки лопастей.
   И тут же мимо застывшей толпы к месту аварийной посадки несутся спецмашины: две пожарки, санитарка, "уазик" кого-то из командиров...
   Никто в этой суматохе не замечает подполковника Крушинина. Тот бегом преодолевает несколько десятков метров, и исчез за дверью командного пункта. Оттуда совместно с оперативным дежурным он в срочном порядке передает подразделениям реактивной артиллерии координаты точек, откуда взлетали ракеты.
   И спустя пять минут по бандитам наносят ответный удар.
  
  
   Женьку Погорелова спасти не удалось. Из кабины его вытаскивали еще живым, но при ударе о землю внутренние органы получили сильнейшие повреждения, голова была разбита. Во время транспортировки в госпиталь он умер, не приходя в сознание.
   Спустя несколько дней Игорь Козловский, которому выпала нелегкая доля первым сообщить родителям о гибели сына, выпив спирта, с тоскою в глазах рассказывал, как везли Евгения на забитом гробами "черном тюльпане". Как матерился пожилой прапорщик, сопровождавший труп "самострела"; дескать, целил в руку, а пуля со смещенном центром снесла полбашки. Как на родине провожали Женьку в последний путь...
   За мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга, Евгений Погорелов был награжден орденом "Красного Знамени" посмертно.
  
   * * *
  
   Сразу после катастрофы в полк, как заведено в таких случаях, нагрянула представительная комиссия: инспекторы, инженеры, летчики... И председатель -- один из заместителей командующего 40-й Армии. Чуть позже прилетела комиссия из Союза, и летный состав полка начал потихоньку осознавать: что-то не так; вероятно, ракетная атака заходящих на посадку бортов не относится к числу заурядных.
   А еще через пару дней на аэродром Джелалабада прибыл начальник разведки из штаба Армии -- пожилой и грузный генерал-майор. Встреча с ним и расставила все точки на "и".
   Говорил он спокойно, будто ничего особенного не случилось. Ровный голос убаюкивал, мягко разлетался по большому помещению, в котором обычно проходили предполетные указания. В общем, начало длинного монолога заезжего штабиста сенсаций не предвещало. Минут через десять летный состав откровенно заскучал, и командиру полка приходилось значительно хмурить брови, когда гул переходил дозволенные рамки.
   Генерал тем временем расхаживал вдоль развешанных на доске плакатов и постепенно готовил аудиторию к главному. В какой-то момент он запнулся, будто о чем-то вспомнив, задумчиво посмотрел на летчиков и спросил:
   -- Итак, на чем я остановился?..
   -- Командование Армии обеспокоено, -- подсказал Крушинин.
   -- Да, верно. Командующий 40-й Армии Дубынин на недавнем совещании выразил крайнюю обеспокоенность большими потерями. А теперь прошу вашего внимания...
   Народ насторожился.
   -- ...Моджахеды вступили в войну с американскими ПЗРК "Ред Ай", с британскими "Блоупайп" и с нашими "Стрелами". Американские ракеты были самыми ненадежными, да и вообще вплоть до начала этого года на долю переносных зенитных комплексов приходилось не более десяти процентов от числа сбитых летательных аппаратов "ограниченного контингента" и правительственных войск. Но... отныне положение может измениться. И, увы, измениться в худшую сторону. "Стингер", -- ткнул генерал в верхнюю часть плаката указкой. На простеньком плакате были изображены пусковое устройство и ракета, ниже с десяток пояснительных надписей. Начальник разведки повторил и оговорился: -- "Стингер". Правда, за точность изображения не ручаюсь...
   Витавший в классе гул мгновенно сменился тишиной. Многие из присутствующих слышали о пришедших на смену комплексах "Ред Ай" "Стингерах". Слышали, да подробной информации никто не имел. Потому и затихли. Ведь потери сводного полка действительно вызывали оторопь...
   -- По нашим данным в марте этого года администрация Рональда Рейгана приняла решение о начале поставок в Афганистан этих новейших ПЗРК.
   -- В штабе Армии считают, что недавнее происшествие на нашем аэродроме не обошлось без "Стингеров"? -- отчетливо прозвучал в этой тишине вопрос командира полка.
   -- Абсолютной уверенности на данный счет пока нет, -- мотнул седой головой разведчик. -- Имеются лишь версии.
   Крушинин кивнул, а генерал продолжил мысль:
   - Имеются у нас кое-какие данные об этом "чудо оружии". Советую законспектировать, а позже выучить то, что сейчас услышите -- пригодится.
   Летный состав зашуршал блокнотами и рабочими тетрадями.
   А высокий гость уже диктовал тактико-технические данные:
   -- ПЗРК "Стингер" разработан фирмой "Дженерал Дайнемикс". Состоит из следующих основных элементов: ЗУР (зенитная управляемая ракета, -- примечание авторов) в ТПК (транспортно-пусковом контейнере, -- примечание авторов). Оптический прицел для визуального обнаружения и сопровождения цели, а так же для определения дальности до нее; пусковой механизм; блок электропитания и охлаждения с батареей и емкостью с жидким аргоном; аппаратура опознавания "свой-чужой" которой носится стрелком на поясном ремне оператора ПЗРК. Масса комплекса в боевом положении -- чуть больше пятнадцати килограммов. Так, теперь несколько слов о самой ракете...
   Генерал глотнул воды из обычного граненого стакана, откашлялся, промокнул губы платком. И продолжил:
   -- Увы, но о ракете нашей разведке удалось узнать немного. Выполнена по аэродинамической схеме "утка", стартовый вес порядка десяти килограмм. Всеракурсная семидесятимиллиметровая, с автономным инфракрасным наведением. Твердотопливный маршевый двигатель обеспечивает разгон до двукратной скорости звука. Потолок на равнине -- три с половиной тысячи метров; в горной местности -- достигает четырех с половиной. Минимальная дальность пуска -- полкилометра; максимальная -- пять с половиной при стрельбе вдогон. Осколочно-фугасная боевая часть весит около трех килограмм...
   Кто-то из офицеров присвистнул. На что генерал спокойно отреагировал:
   -- Не следует считать "Стингер" безукоризненным образцом инженерной и технической мысли. Есть у него и недостатки. В отличие от инфракрасной головки пассивного типа, пусковая установка оснащена активным радиоприцелом. Это означает, что вражеский стрелок перед пуском непременно себя выдаст. Согласны?
   Сидящие за передними столами офицеры неопределенно закивали или попросту оставили вопрос без ответа.
   Тогда, дабы не ставить начальство в неловкое положение, нашелся командир полка:
   -- Уверен, что это не единственный недостаток "Стингера".
   -- Я тоже так думаю, -- вздохнул разведчик. -- Но, к сожалению, мы не располагаем его детальным техническим описанием. Вот если бы кому-то из вас удалось захватить хотя бы один экземпляр... Если бы удалось!
   -- Захватим, -- донеслось с задних рядов.
   -- Захватим! -- уверенно поддержал кто-то слева. -- Не мы так пехота или танкисты.
   -- Или спецназ...
   -- Что ж, надеюсь, так и будет, -- невесело и, пожалуй, впервые улыбнулся начальник разведки. -- В таком случае нам удастся избежать многих потерь.
  
   * * *
  
   Спустя пару дней возвращались в Джелалабад из соседней, северной провинции. Разведка обнаружила там идущий окольными путями с севера Пакистана небольшой караван. В две "восьмерки" загрузилась досмотровая группа, а моя пара "двадцатьчетверок" должна была прикрывать операцию по досмотру. Прибыли в заданный район, обнаружили искомую цель. Однако до посадки и досмотра дело не дошло: при появлении вертолетов охранение каравана огрызнулось автоматным огнем. Пришлось применить крайние меры.
   В общем, через десять минут от каравана ни черта не осталось. Истратив весь боезапас неуправляемых ракет, мы для порядка сделали лишний круг - убедились, что приказ выполнен. И, довольные, пошли обратно, на базу...
   Настроение отличное - дело сделано, потерь нет. А километрах в тридцати северо-восточнее Джелалабада вдруг слышу в эфире русскую речь. Кто-то отчаянно зовет:
   - "Вертушки", я "Колокол". "Вертушки", ответьте "Колоколу"...
   Кроме нас в районе никого из вертолетчиков нет. Значит, обращаются к нам. Отвечаю.
   Нервный голос сбивчиво объясняет:
   - Я "Колокол". Сижу на уступе скалы. У меня семеро "трехсотых" и три "двухсотых", а внизу "духи" - не дают ни спуститься, ни высунуться; наверх тоже выбраться не можем. Одна надежда на вас - помогите, парни...
   - Где сидишь-то? - спрашиваю.
   - На юг глянь. Метров пятьсот.
   Осматриваюсь. Никого. Сплошное нагромождение серо-коричневых скал.
   - Нет, приятель, не вижу. Подсвети ракетой, а лучше дымни шашкой.
   Встаем в круг, ждем. Вскоре на одном из отвесных склонов глубокого ущелья появляется оранжевое пятно - дымит сигнальный патрон.
   - Понял, "Колокол", вижу вас.
   Интересуюсь у ведущего "восьмерок", сумеет ли он помочь в такой ситуации? Уступ, на который "духи" загнали наших ребят, с высоты кажется абсолютно неприступным и непригодным для посадки вертолета. Тот немного снижается, осматривает место...
   - Попробовать можно, "340-й", - слышу доклад в эфире. - Только для начала надо пересадить моих пассажиров во второй борт.
   Понятно. Во-первых, не хочет рисковать людьми; во-вторых, машину и впрямь лучше облегчить до минимума.
   Так... появилась новая работенка. Жаль, что все ракеты истратили. С одними пушками будет трудновато отогнать банду. Но делать нечего - не бросать же на произвол судьбы своих спецназовцев!
   Пока два Ми-8 ищут нормальную площадку для пересадки ребят из досмотровой группы, докладываю на КП суть неожиданно нарисовавшегося дела. Начальство мнется, пару минут жует сопли... Потом, наконец, советует действовать по обстановке.
   Ладно. И без ваших советов как-нибудь разберемся.
   Моя пара остается на высоте ста пятидесяти метров над обступающими ущелье скалами. "Восьмерки", закончив канитель с пассажирами, взлетают и подходят к ущелью. Ведомый крутится вдоль отрогов, ведущий аккуратненько снижается, протискивается в опасную скальную узость...
   Десантура обосновалась метрах в пятидесяти от вершины - на небольшой "террасе". Размеры площадки настолько малы, что на самый край можно поставить лишь одно колесо. Да и то с большой вероятностью искалечить лопасти несущего винта об отвесную скалу. А это чревато катастрофой.
   Опытный капитан из эскадры транспортников потихоньку подбирается к уступу. Благо теперь его вертолет пустой: ракеты закончились, в грузовой кабине - никого, а топлива осталось на полчаса. Машина медленно приближается к "террасе". Но внезапно раскачивается и просаживается вниз. Скользящий вдоль склона нисходящий поток настолько резко увлекает ее за собой, что командир едва успевает среагировать. Кое-как удержал, выровнял вертолет; опять крадется ближе...
   Все. Вот он край. Теперь чуть развернуть корпус и поставить колесо.
   Готово. Молодец!
   Винт молотит у самой скалы. Кажется, чуть толкнет от себя ручку капитан, и полетят куски лопастей...
   Бортовой техник открывает дверь, бросает трап и машет ребятам рукой - поторапливает. Те тащат к машине убитых и раненных.
   Я нервно посматриваю на стрелку топливомера. Загрузка идет медленно, а нам еще чапать до аэродрома. Сама "терраса" ровная, словно бильярдный стол, но край площадки в "зазубринах" - одно неверное движение и улетят братья-десантники вместе с кем-то из раненных в пропасть. Глубина под брюхом "вертушки" метров пятьсот - не меньше. Пока долетят, "целуясь" со скалами - ничего от них не останется. Мешки с размолотыми костями.
   - "340-й", - запрашивает Андрей Грязнов.
   Отвечаю.
   - У меня с топливом проблемы. Не знаю, хватит ли до базы.
   Вызываю командира "восьмерки", интересуюсь: надолго ли завис у скалы?
   - Половину загрузили. Минут пять еще...
   В это время замечаю пуск ракеты ПЗРК в нашу сторону со дна ущелья. Пуск неудачный - ракета проходит далеко от вертолетов. Отвечаем с Андреем дружными пушечными залпами по "духам". Вроде успокоились. Вначале операции по спасению раненных десантников удивляюсь: почему "духи" не обстреливают висящий у скалы Ми-8? Ведь он как на ладони... Потом понимаю - банда прямо под ним. Боятся, что сбитая "вертушка" их же и накроет.
   - Ну, что, - спрашиваю Грязнова, - минуты три еще потерпишь?
   - Потерплю.
   Загрузка раненных худо-бедно подходит к концу.
   Все. На уступе остается с десяток здоровых спецназовцев. Старший благодарит: показывает большой палец и машет: улетайте...
   Пилот Ми-8 плавно тянет "шаг-газ", а мощности не хватает. Все-таки на борту приличный для легкой "восьмерки" груз: три тела, семеро раненных со всей амуницией и оружием.
   После двух попыток колесо соскакивает с края "террасы". В последний момент капитан успевает отвалить от крутого склона, дабы при неизбежном снижении не зацепить винтом камни. И со свистом - аж захватывает дух - проваливается вниз. Падая, разгоняется до нужной скорости, разворачивает машину носом вперед. И потихоньку увеличивает мощность, пока не выходит на минимальной высоте из жуткого пике.
   Удивляюсь про себя его отчаянной смелости и мастерскому владению машиной. Спустя полминуты он уже набирает высоту и плавно выходит из ущелья. Мы устремляемся следом, вводное задание почти завершено...
   Уже появляются мысли о скорой посадке на аэродроме. И вдруг слышу отчаянный крик Андрея:
   - "340-й", ракета догоняет справа! Уходи влево!!
   Машинально толкаю ручку влево, ныряю вниз и прижимаюсь к скалам.
   Вовремя! Буквально в нескольких метрах справа, оставляя за собой дымный след, стрелой проносится белый снаряд. Обогнав мой борт, ракета врезается в пологий склон. Нас на мгновение ослепляет яркая вспышка...
   "Пронесло", - облегченно перевожу я дух и вытираю со лба испарину.
   Да... в это раз пронесло. Не предполагал я в тот момент, что под конец моей афганской командировки придется еще дважды повстречаться с людьми, выпустившими эту ракету. И, к огромному моему сожалению, следующие встречи получатся не столь удачными для нашего экипажа...
  
  
   Глава вторая
   Афганистан; аэродрома близ Кабула
   Сентябрь 1986 г.
  
   -- Наш уговор в силе? -- улыбаясь, поинтересовался Гаффар.
   Неплохо отдохнув за долгий день, бойцы двух отрядов собирались продолжить путь. Кострища у входов в пещеры забросали пылью, наскоро убрали и другие следы своего пребывания в узком ущелье.
   -- Я все равно у тебя выиграю спор! -- раздраженно отвечал Дарвеш. -- Удача всегда была моей спутницей!
   -- Посмотрим, -- пожал плечами бывший инженер и пошел вслед за удалявшемся отрядом. Отойдя на десяток шагов, обернулся: -- Значит, пуски производим не раньше завтрашнего полудня. Договорились?
   Дарвеш сухо кивнул и торопливо зашагал в другую сторону...
   Расставшись с Гаффаром, он повел группу дальше на восток. Его цель -- кабульский аэродром -- располагался в ста десяти километрах к западу от Джелалабада. Дистанция была слишком большой, чтобы справиться с ней за один ночной переход. Осознавая это, полевой командир часто хмурил густые черные брови и, оглядываясь, поторапливал мождахедов. За всю ночь остановились лишь раз, когда на крутом склоне подвернул ногу и едва не покатился к краю глубокого ущелья Юсуф -- один из старых и надежных друзей Дарвеша.
   Отдыхали пятнадцать минут в редком лесочке. Где-то ниже -- в беспросветной мгле шумела меж камней горная речка. Черноту безоблачного неба разбавляла яркая луна.
   Напились воды и наполнили фляги; туго перевязали Юсуфу сустав с растянутыми связками, нашли подходящую палку.
   -- Идти сможешь? -- спросил старший группы.
   -- Попробую, -- осторожно поднялся тот и, прихрамывая, сделал пару шагов.
   Дарвеш негромко выругался. Поправив ремень висевшего на плече автомата, распорядился:
   -- Возьмите его пусковое устройство и помогите идти. Мы не должны терять время...
   Честно говоря, сначала промелькнула мысль пристрелить неудачливого Юсуфа, чтоб не висел на шее обузой, не помешал выиграть пари с Гаффаром. Подумаешь, друг!.. Мало ли у него друзей в Афганистане. Остановило то, что давний приятель считался хорошим оператором ПЗРК -- заменить его в операции будет трудно.
   Шли всю ночь. Шли и под утро, когда сзади горизонт озарился голубоватым светом. Вторично остановились за пару минут до восхода солнца -- для утренней молитвы. А, помолившись и наскоро перекусив, направились дальше. Чтобы добраться до заданной цели хотя бы к полудню, требовалось поторапливаться, ведь группе еще предстояло пересечь все тот же приток Инда -- реку Кабул...
   Дарвешу была поставлена следующая задача: не подходить близко к аэродрому, а расположить пусковые расчеты в секторах захода на посадку самолетов и вертолетов, на расстоянии полутора-двух километров от взлетно-посадочной полосы. И ждать. Ждать до верной возможности применить переносные комплексы.
   Еще в учебном лагере Дарвеш изучал по карте местность, где предстояло обосноваться с засадой. Западный торец ВПП находился на выжженной солнцем равнине, сплошь застроенной одноэтажными кварталами. К тому же рядом петляло несколько оживленных автомобильных трасс. Одним словом, подобраться к этой части аэродромного комплекса было невероятно сложно. А вот с востока к бетонной полосе почти вплотную примыкали массивы сельскохозяйственных угодий, где многочисленная группа Дарвеша вполне могла бы выбрать позиции и укрыться.
   Но до этого долгожданного момента отряду надлежало незаметно пересечь мелководную речушку и протопать около двадцати километров по извилистому отрогу восточно-кабульского хребта.
  
   * * *
  
   Неприятности начались на другом берегу Кабула -- сразу после скоротечной переправы через неширокую реку. Стоило группе подобраться к вершине хребта, а последнему моджахеду перевалить наивысшую точку, расположенную на высоте чуть более двух тысяч метров, как в небе появилась пара вертолетов.
   -- В ущелье! Всем в ущелье! -- закричал Дарвеш.
   Три десятка воинов устремились к темневшей между светло-желтых скал расщелине.
   Успели. Пилоты "вертушек" их не заметили -- две тени от вытянутых хищных фюзеляжей промелькнули по залитым солнцем склонам и ушли в восточном направлении.
   "Жаль, что мы не оказались здесь пятью минутами раньше, -- проводил командир группы вертолеты полным ненависти взглядом. -- Вероятно, они взлетели с кабульского аэродрома и вполне могли бы стать мишенями для наших расчетов. Жаль..."
   И действительно, какая им была разница, где сбивать воздушные цели? Вертолеты противника на всех аэродромах Афганистана одинаковые, и американец не запрещал применять ПЗРК до прибытия в заданный район -- коль появился хороший шанс уничтожить боевой Ми-24, значит на то воля Аллаха. А детали уговора с Гаффаром были для него сущим пустяком. Подумаешь, пустит ракет раньше полудня! Что тут ужасного? И кто об этом узнает? Тем более, стрелки часов показывали половину двенадцатого. Всего-то полчаса до назначенного срока...
   "Ладно, поздно сокрушаться, -- пригладил Дарвеш всклокоченную и покрытую белесой пылью бороду. -- Надо поторапливаться -- уж возле аэродрома я своего не упущу..."
   -- Пошли! -- скомандовал он подчиненным и первым трусцой побежал вниз -- ко дну неглубокого ущелья.
  
  
   Следующая неприятность подстерегла через четверть часа.
   Отряд спускался почти бегом. Даже хромавший Юсуф, опираясь на плечи двух крепких парней, старался поспеть за всеми и не задерживать движения. Впереди по изборожденному трещинами склону катились округлые булыжники, потревоженные ногами моджахедов; сверху, поглядывая на спешивших людей, величественно парили два орла...
   Все, впереди укромная лощина. Можно остановиться и перевести дух. А потом без опаски продолжить поход. Отсюда до аэродрома -- километров восемь...
   Однако метров за двести до промежуточной цели, на простиравшейся внизу равнине показались два грузовика. Поднимая за собой клубы пыли, они бесшумно катили мимо "впадавшей" в равнину лощины.
   Дарвеш вскинул вверх руку и, обернувшись, зычно приказал воинам остановиться и спрятаться за камнями.
   Поздно -- сидевшие в кабине офицеры правительственных войск заметили спускавшихся партизан. Изменив курс, грузовики подъехали ближе к подножию хребта, встали рядом; из-под тентов кузовов посыпали сарбозы (солдаты, - примечание авторов).
   -- Назад! Вверх! -- крикнул Дарвеш и подтолкнул в спину ближайшего моджахеда.
   Снизу донеслась автоматная трескотня, вокруг поднимавшейся к вершине группы взметнулись десятки фонтанчиков белесой пыли. Не прошло и минуты, как трое из отступавшего отряда остались лежать на склоне.
   Оказавшийся последним в длинной цепочке бойцов, командир отряда сорвал с плеча американскую автоматическую винтовку и, периодически оборачиваясь, нажимал на спусковой крючок. Израсходовав без особого успеха три магазина, он опять закинул оружие за спину. "Не успеем. Мы почти без отдыха отмахали сорок километров, а они свеженькие, -- лихорадочно размышлял он, догоняя своих людей. -- Надо что-то предпринять!"
   А предпринять в данной ситуации можно было только одно.
   -- Абдулхай! Мухаммед! -- окликнул он двух пулеметчиков, -- останетесь на полчаса здесь -- прикроете наш отход.
   И те остались. По неглубокой ложбине, где мелькали фигурки уходящих вверх моджахедов, эхом прокатилась оглушительная пулеметная стрельба...
   Бойцы группы еще минут сорок слышали этот частый дробный стук -- закрепившись на выгодной позиции, пулеметчики точным огнем терзали подразделение правительственных войск. И это спасло основную группу -- бойцы дошли до глубокой расщелины и, петляя по ней, скрылись в восточном направлении.
   А потом стрельба стихла. Дарвеш по-прежнему шагал последним, но из-за высоких и почти вертикальных скал, окружавших расщелину, не видел того, что же творилось внизу.
   Впрочем, он и без того все знал. Судьба двух преданных моджахедов особенно не волновала. Они выполнили свой долг -- отряд уцелел и, перевалив по расщелине на южную сторону хребта, продолжит марш-бросок к Кабулу.
  
   * * *
  
   До северо-восточной окраины кабульского аэродрома группа добралась к часу дня.
   "Опоздали, -- нервничал Дарвеш, разглядывая с помощью бинокля местность и выискивая удобную позицию. -- Опоздали. Часовое опоздание может стоить мне победы в споре с Гаффаром".
   Позицию для трех пусковых расчетов он вскоре нашел. И немудрено -- к северо-востоку от взлетно-посадочной полосы на несколько километров простирались поля, засеянные хлопчатником и виноградом. Это он приметил еще в лагере, елозя пальцем по новенькой и очень подробной карте.
   Плутая среди рослых кустов, отряд подобрался к цели на расстояние полутора километров.
   Теперь спешить было некуда -- группа на месте, а взлетающих или заходящих на посадку вертолетов не видно. И даже не слышно -- аэродром будто вымер. Командир спокойно, без дерготни расставил расчеты "Стингеров", минометов и гранатометов; распределил вокруг позиции группу прикрытия и назначил дозорных, в обязанности которых входило наблюдение за сектором посадки воздушных судов.
   И принялся ждать подходящей цели...
  
  
   Прошли сутки. Затем вторые.
   С бетонной ВПП иногда взлетали и столь же редко производили посадку самолеты и вертолеты; гораздо чаще до слуха душманов доносился гул работающих авиационных двигателей. Вероятно, в жизни аэродрома случилось какое-то временное затишье, да еще так некстати по утрам опускался густой туман. Правда, часам к десяти солнце растапливало его клочки, а дуновения легкого ветерка разгоняли по равнине жалкие остатки. Воздух заметно светлел и становился прозрачным. Жизнь на летном поле потихоньку просыпалась, но просыпалась как назло в другой части аэродромного комплекса: воздушные суда появлялись перед посадкой с запада и туда же -- на запад, уходили с резким набором высоты после взлета.
   Дарвеш мало смыслил в авиации, не разбирался в тактике, однако памятью обижен не был и кое-что помнил из наставлений американского офицера. Хорошо запомнил и несколько фраз, сказанных об особенностях поведения целей для "Стингера" в районах авиационных баз.
   "Ветер! Не забывайте о направлении ветра! -- говорил тот на одном из занятий. -- Самолеты и вертолеты взлетают и садятся против ветра. Поэтому, для того чтобы подстеречь цель на посадке, располагайте расчеты с наветренной стороны..."
   Командир группы привычным движением пригладил бороду и раздраженно посмотрел на растущий всюду виноград. "Что же делать, если третий день нет и намека на ветер, а группу невозможно переместить к другому торцу бетонки? -- воздух был неподвижен, и тонкие резные листья даже не колыхались. -- Ветра нет, а шурави, видно, удобнее сажать и отправлять самолеты с той стороны. Что же делать?.."
   Только и оставалось ждать. О пари с Гаффаром пришлось позабыть -- тому, верно, повезло больше, и несколько ракет подчиненная ему группа, скорее всего, выпустила по воздушным целям. Насколько успешно -- дело второе.
   Жаль, не удалось выиграть этот принципиальный спор...
  
  
   После нескольких дней бесплодных ожиданий эмоции взяли верх. Эксцентричный Дарвеш не выдержал тоскливого, точно цепями сковавшего по рукам и ногам бездействия, и продвинулся с группой на самый край виноградных плантаций, оказавшись, таким образом, почти у середины взлетно-посадочной полосы. От ровного светло-желтого поля с разбросанными кочками пожухлой травы отряд теперь отделяли лишь два ряда высокорослых кустов.
   Сквозь неподвижные ветви аэродром просматривался вдоль и поперек. В этом тоже был немалый риск, но другого выхода полевой командир не видел...
   Под вечер третьих суток на полосу вырулил реактивный самолет. Медленно развернувшись, встал опять носом к западу; двигатели громко загудели, набирая обороты.
   Дарвеш в волнении вскочил, поднял бинокль и тут же позабыл о нем. Не оборачиваясь, приказал:
   -- Расчетам приготовиться к пуску!
   Сидевшие поблизости моджахеды зашевелились, операторы вскинули на плечи пусковые устройства ПЗРК.
   -- Цель -- истребитель на полосе, -- старался перекричать ревущие движки командир группы. -- Пуск по моей команде!
   Самолет рванулся вперед и стал быстро набирать скорость.
   -- Ну, взлетай! Взлетай же!.. -- шептал Дарвеш, провожая его горящим взглядом.
   "Стингер" имел ограничения пуска по высоте полета цели, в противном случае, маневрируя, ракета могла зацепить землю. Поэтому необходимо было дождаться, пока самолет оторвется о бетонки и, задрав нос к небу, пойдет в набор. Однако имелось и другое ограничение: по дальности пуска в заднюю полусферу. Если истребитель наберет нужную высоту за пределами четырех километров, головка самонаведения не сможет осуществить захват.
   В этот напряженный момент в голове полевого командира проносились обрывки тактико-технических данных и монотонных наставлений американского инструктора. А в душе полыхал пожар борьбы противоречивых чувств: жажда одержать победу в споре с Гаффаром и желание вернуться с задания живым. Все смешалось в сплошную какофонию...
   У него оставалось несколько мгновений для выбора, и все же азарт одержал верх.
   -- Первый расчет -- пуск! -- громко выкрикнул он, едва истребитель набрал метров тридцать-сорок.
   Первая ракета ушла над землей в направлении исчезающего над горизонтом самолета.
   Несколько томительных секунд ожидания. Все взоры устремились за полосой белого дыма, оставляемой юрким и чрезвычайно быстрым снарядом.
   Промах.
   -- Второй, третий расчеты -- пуск!! -- в бешенстве заорал Дарвеш.
   Выстрелы производились на предельной дистанции, реактивный истребитель был уже слишком далеко. И ни одна из трех выпущенных ракет цели не достигла...
   Под распоровший тишину вой сирены расчеты заученно перезарядили пусковые устройства и ожидали последующих команд старшего.
   Три выстрела. Три промаха.
   Дарвеш закрыл на секунду глаза, скрипнул в бессильной злобе зубами. И отрешенно произнес:
   -- Собрали тубусы и уходим.
   И, повернувшись спиной к аэродрому, широко зашагал меж бесконечных виноградных шпалер на северо-восток.
  
  
   Глава третья
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Сентябрь-октябрь 1986 г.
  
   После двух попыток колесо соскакивает с края "террасы". В последний момент капитан успевает отвалить от крутого склона, дабы при неизбежном снижении не зацепить винтом камни. И со свистом - аж захватывает дух - проваливается вниз. Падая, разгоняется до нужной скорости, разворачивает машину носом вперед. И потихоньку увеличивает мощность, пока не выходит на минимальной высоте из жуткого пике.
   Удивляюсь про себя его отчаянной смелости и мастерскому владению машиной. Спустя полминуты он уже набирает высоту и плавно выходит из ущелья. Мы устремляемся следом, вводное задание почти завершено...
   Уже появляются мысли о скорой посадке на аэродроме. И вдруг слышу отчаянный крик Андрея:
   - "340-й", ракета догоняет справа! Уходи влево!!
   Машинально толкаю ручку влево, ныряю вниз и прижимаюсь к скалам.
   Вовремя! Буквально в нескольких метрах справа, оставляя за собой дымный след, стрелой проносится белый снаряд. Обогнав мой борт, ракета врезается в пологий склон. Нас на мгновение ослепляет яркая вспышка...
   "Пронесло", - облегченно перевожу я дух и вытираю со лба испарину.
   На подходе к аэродрому докладываем о результатах эвакуации, просим прислать транспорт для раненных. Спустя десять минут садимся на полосу и подруливаем к ожидающим машинам. Десантники благодарят, тянут ослабевшие ладони для рукопожатия...
   Да... в это раз пронесло. Не предполагал я в тот момент, что под конец моей афганской командировки придется еще дважды повстречаться с людьми, выпустившими эту ракету. И, к огромному моему сожалению, следующие встречи получатся не столь удачными для нашего экипажа...
  
  
   Иногда нашей эскадрилье приходится летать не только с аэродрома Джелалабада. В один из дней экипажи поднимают по тревоге и отправляют через всю страну на западную границу ДРА -- для участия в операции "Западня". Предстоит длинный и утомительный перелет: Джелалабад -- Кабул -- Кандагар -- Шиндант -- Герат...
   Герат. Старейший город, бывшая столица Афганистана. Сверху чертовски красивый: множество минаретов и огромных куполов мечетей, островки сочной зелени, длинные кривые улочки. Но вблизи эти красоты нам разглядеть так и не доведется: несколько дней подряд утюжим небо, сопровождая транспортные вертолеты, прикрывая высадку десантов в районы, занятые опорными пунктами противника.
   Порой нет возможности выспаться, элементарно отдохнуть. И тем ярче посреди всей этой бурной суеты вспыхивает несколько радостных лучиков -- я встречаю здесь своих однокашников: Лунина, Кравца, Романова, Гаркушу, Черняева... Судьба разбросала наших ребят по всем аэродромам Афганистана, где базировалась Армейская авиация. А тут вдруг все разом собираемся в одном месте для участия в "Западне".
   Операция длится ровно семь дней. Она отличается масштабностью; сложной, но неплохой координацией действий многочисленных соединений. За короткий срок нам удается разгромить войска оппозиции западнее Герата и полностью уничтожить базу-арсенал Какари-Шашари, расположенную у границы с Ираном. Мое звено возвращается на основную базу бес потерь, налетав около ста часов. Прилично даже по меркам войны...
   А через неделю после "Западни" я впервые за несколько месяцев командировки попадаю в неловкую ситуацию.
   Выполняя полет на досмотр караванов, наша группа из четырех "восьмерок" и четырех "двадцатьчетверок" замечает на пыльной дороге колонну из двух десятков старых грузовиков. Старший группы, командир эскадрильи Ми-8 подполковник Райлян (ныне полковник запаса, герой Советского Союза, -- примечание авторов) приказывает моему звену остановить колонну для досмотра. В подобных случаях пилоты действовали стандартно: стреляли из бортовых пушек перед лидирующим автомобилем. Так же поступаю я.
   Колонна остановилась.
   Едва транспортные "вертушки" заходят на посадку для высадки досмотровых групп, колонна неожиданно возобновляет движение. Да еще и увеличивает скорость.
   Мне опять поступает команда:
   -- "340-й", немедленно останови их!
   Я даю еще одну очередь. Колонна замирает.
   И вновь все повторяется.
   После этого поступает приказ стрелять по первой машине.
   Подозревая какую-то ошибку, я стараюсь нанести минимальный ущерб: аккуратненько накрываю тремя-четырьмя снарядами передок первого автомобиля. В результате его двигатель дымит, а водитель получает легкое ранение. Караван, наконец-то, остановлен.
   К сожалению, после досмотра выясняется, что стреляли мы по демократам -- так наши называли регулярные войска ДРА. И хотя вина за данное происшествие всецело ложится на командире афганской войсковой колонны, который не согласовал маршрут движения, не остановился по требованию и не связался с нами по радио, я долго переживаю случившееся...
  
  
   В один из дней мой бортовой техник -- старший лейтенант Пихтин, вдруг решает отмыть вертолет, и делает это весьма добросовестно. Бока машины блестят -- ни следа от копоти, ни керосиновых пятен. Впечатление такое, будто "вертушку" полчаса назад выкатили из заводского цеха.
   На мирных аэродромах Союза командиры полков и отдельных эскадрилий частенько дурели от безделья, чуть не каждую неделю устраивая парковые дни и заставляя подчиненных надраивать матчасть. Здесь же, в Афгане, на чистоту авиационной техники начальство смотрит сквозь пальцы. Когда заниматься мелочами, если люди, порой, от усталости валятся с ног? Дай бог бы выспаться и восстановить силы перед следующими боевыми вылетами.
   -- Товарищ командир, вертолет к вылету готов, -- бодро рапортует бортовой техник.
   -- Ну, ты даешь!.. -- в тихом изумлении обхожу я сияющий как у кота яйца борт.
   -- Давно мыслил привести его в порядок, да все руки не доходили: то вылеты, то замена агрегатов, то регламентные работы... Зато теперь так отмыл, что на долго хватит!
   Осмотрев боевую машину и расписавшись в журнале, я с удовольствием усаживаюсь в кресло командирской кабины. Летать на чистенькой машине действительно приятнее, чем на замызганной и прокопченной.
   Сегодня мне и Грязнову предстоит совершить патрульный полет в северном направлении от Джелалабада. Самое обычное задание.
   И спустя полчаса две "вертушки" несутся на предельно-малой высоте...
   Выполняя подобные полеты, экипажам эскадрильи Прохорова частенько приходится постреливать. Но не просто так и не забавы ради, а для проверки бортового оружия, для поддержания навыков стрельбы. Для этого выбираются безлюдные места: горы, пустыни.
   Вот и сейчас, пересекая реку, что течет вдоль Черной горы, я вдруг замечаю орла. Огромная птица спокойно сидит на верхушке камня посреди островка пересохшего русла. Моя "двадцатьчетверка" летит на высоте пяти метров, дистанция до камня с птицей составляет около километра.
   -- Чем не отличная цель? -- приходит мне в голову опробовать пушку НР-30.
   Короткая очередь из трех снарядов молнией уходит вперед.
   Мимо. Все снаряды ложатся рядом с камнем, а орел с величавой неспешностью взмывает ввысь.
   Вовсе не жалея о промахе и словно загипнотизированный, я любуюсь плавными движениями его крыльев. А вертолет меж тем с угрожающей скоростью приближается к островку.
   Снаряды в ленте были разрывными. Пробив сухую корку, они взметнули вверх жуткие фонтаны грязи.
   -- Вот, черт! -- рванул я ручку на себя.
   Поздно. Вертолет "таранит" самую середину грязевого фонтана. По остеклению кабины, гонимые встречным потоком воздуха, ползут коричневатые ручейки жижи...
   Спустя полчаса Пихтин встречает машину на аэродроме. Аккуратно заруливая на стоянку, еле сдерживаю смех, наблюдая, как счастливое выражение лица техника сменяется гримасой недоумения.
   Покуда мы с Валеркой, беззвучно посмеиваясь, выбираемся из кабины, он с бесконечной печалью в глазах отколупывает с борта смачный шматок грязи.
   Потом, вздохнув, спрашивает:
   -- Вы что, командир, ездили по плохой дороге?..
  
  
   Еще раз забегая вперед, следует признаться, что я постоянно тренировался в стрельбе из пушки и НАР, и постепенно -- к осени 86-го, достиг неплохих результатов. Из пушки одним снарядом мог попасть и разнести на куски трехметровый валун с расстояния до двух километров. А неуправляемыми снарядами в небольшую площадную цель попадал с дистанции три-четыре километра, что в два раза превышало максимальную прицельную дальность стрельбы из этого оружия.
   Не пройдет и шести месяцев, как эти навыки спасут жизнь мне и моему штурману Валерке...
  
   * * *
  
   Ранним октябрьским утром нагоняю у КП командира ведомого экипажа Грязнова и, легонько шлепаю ладонью по плечу. Тот оборачивается, пытается изобразить улыбку.
   -- Вот и сбылась твоя мечта, Андрюха! -- нарочито включаю таинственный пафос.
   -- Какая именно? -- сонно бубнит он. -- У меня их семь.
   -- Почему семь?
   -- Долго объяснять. Так какая сбылась-то?
   -- Думаю, главная -- твоя мечта о профилактории!
   Грязнов с трудом глотает вставший поперек горла ком:
   -- Шутишь?
   -- С чего бы!? Прохоров сейчас сказал.
   -- Что сказал?
   -- Андрюха, ты глаза продрал или сон про седьмую мечту досматриваешь?!
   Друг не нашелся, что ответить и растерянно хлопает ресницами. Приходиться "разжевывать" -- медленно и с расстановкой пояснить:
   -- Нашу пару отправляют на отдых в Союз. На две недели. Дошло?..
   Согласно медицинским нормам того времени, летный состав, выполнивший определенное количество боевых вылетов, отстранялся от полетов и в добровольно-принудительном порядке отправлялся для отдыха в СССР. Наверное, мы Андреем покривили бы душой, заявив, что здоровье основательно подорвано, нервы безнадежно расшатаны, а от усталости систематически падаем в обмороки. Нет, все у нас, слава богу, было в порядке, кроме, пожалуй, одного -- страсть как хотелось выспаться. А поездка на родину давала возможность не только исполнить это заветное желание, но и встретиться с родственниками, друзьями. Ну и, конечно же, просто перевести дух.
   -- Охренеть! -- мгновенно улетучилась сонливость Грязнова.
   Похоже, он совершенно забыл, как в конце сентября распинался о предельном количестве вылетов, о положенном профилактории. Или тогда мне действительно удалось убедить его в том, что на войне эти нормы не действуют.
   -- Пошли-пошли, -- увлекаю я друга к модулям, -- надо успеть собрать вещи.
   -- А когда вылетаем?
   -- Сегодня. Сейчас.
   -- Сейчас?! На чем?..
   -- Ан-12 летит в Союз.
   -- Вот так дела! А какой Ан-12? Тот, что привез продукты для столовой?
   -- А ты видел на аэродроме другой? -- не удержавшись, смеюсь над его ошарашенным видом.
   Через полчаса мы выходим из модулей и направляемся к транспортному самолету. А чего нам собираться? Ополоснулись от въевшейся пыли, оделись в чистенькую форму, побросали в сумки самые необходимые вещи. И весело шагаем по бетонке...
   Путь предстоит неблизкий. Вылетев с аэродрома Джелалабада, Ан-12 пересекает государственную границу и берет курс на Мары...
   До чего ж хорошо летать на военных самолетах!
   Во-первых, интересно. Никаких тебе "пристегните ремни", "просьба оставаться на своих местах до набора заданного эшелона..." Захотел -- встал, прогулялся по салону. Захотел -- заглянул в кабину пилотов.
   Во-вторых, быстро, бесплатно и без унизительной толкотни в очередях за билетами. Чиркнули твою фамилию в список пассажиров полетного листа, и вперед -- занимай любое место.
   Четыре движка натужно гудят под крыльями, за иллюминаторами величаво проплывают белоснежные облака. Согласно полетному заданию, самолет совершает промежуточные посадки в Кызыл-Арвате, Карши и, наконец, около двух часов дня приземляется на полосе военной базы Ташкента.
   В столице Узбекистана группа офицеров-авиаторов рванула в гражданский аэропорт. Там мы разделяемся: половина летит в Белоруссию -- в родной гарнизон, где остались семьи; остальные берут билеты в различные города Советского Союза.
   Я же сажусь в пассажирский самолет, следующий рейсом до Киева...
  
  
   Аэропорт Жуляны встречает отменной погодкой. Осень в этом году выдалась теплой -- широкие листья каштанов только тронула легкая позолота.
   До рейса на Ровно полтора часа. Я неторопливо обедаю в кафе, прогуливаюсь по тихим аллеям вдоль привокзальной площади. Душа полнится предстоящей встречей с родителями, с живущей по соседству Ириной. А еще удивляет тишина с безмятежностью, от которых я попросту отвык.
   После нескольких насыщенных месяцев командировки, мирная жизнь на родине, почему-то кажется вялой, непривычной, чужой.
   Нервозная веселость счастливых пассажиров. Печаль провожающих родственников. Затаенная радость встречающих. Скучающие таксисты в машинах. Подсчитывающие выручку дородные продавщицы мороженого. Молодые мамаши, умиленно поглядывающие на детвору... Все это представляется странным.
   "В полутора тысячах километров отсюда идет жестокая война, и каждый день сотнями погибают люди, -- не перестаю удивляться я, посматривая по сторонам. -- А тут о ней будто и не знают. Или не желают знать. Странно. Неужели им до этого нет никакого дела? Но ведь там могут быть их отцы, братья, сыновья..."
  
   * * *
  
   Родной дом на улице Парижской коммуны, неизменно навевавший воспоминания о детстве, находился по соседству со штабом 13-й Армии. Уютное пятиэтажное здание из красного кирпича, где в основном проживал руководящий состав Армии и гражданские специалисты из различных армейских структур. Со стороны фасада в густой зелени утопала детская площадка, справа виднелось кафе военторга. А параллельно "тылу" тянулся кирпичный забор штаба Армии.
   "Все по-старому. Все как прежде", -- с удовольствием отмечаю я, сворачивая с улочки во двор. И в который раз ощущаю сильнейшее волнение: воздуха не хватает, точно грудь стягивают крепкие ремни; а сердце заходится в неистовом ритме.
   Вечер. Двор полон ребятни, на лавочках сидят пожилые обитатели нашего дома. Знакомая старушка из последнего подъезда, опираясь на палочку, останавливается посреди тропинки; всматривается в мою фигуру подслеповатым взглядом, напрягает память...
   -- Здравствуйте, баба Варя, -- говорю я, поравнявшись с ней. -- Как ваше здоровье?
   -- Здравствуй, сынок, -- смешно наклоняет она голову, силясь припомнить, где и когда меня видела. -- По всякому бывает. Скрипим вот понемножку, гуляем, воздухом дышим...
   Не узнала. Иначе бы непременно задержала и засыпала вопросами. Она любит поговорить...
   А вот и мой второй подъезд.
   Вхожу. И сразу узнаю до боли знакомый запах. Но бог с ним -- с запахом. Скорее на свой этаж!
   Влетаю по ступенькам до нужной площадки. На секунду замираю, прежде чем нажать на кнопку звонка...
   И вот он долгожданный счастливый миг -- за дверью слышаться торопливые шаги. И родной голос ничего не подозревающей мамы:
   -- Кто там?.. Подождите секундочку -- сейчас открою...
  
  
   Встреча с родителями как всегда очень теплая и трогательная.
   Особенно суетится и волнуется мама -- Берта Степановна, работавшая учительницей младших классов в ближайшей школе. Мой отец -- Анатолий Иванович, занимает должность заместителя командующего 13-й Армии по авиации. Пожилой полковник старается сдержать эмоции, но даже сквозь завесу сдержанности видно, сколь велика его гордость за приехавшего на побывку сына. А также за его однокашников, несущих службу в подчиненных вертолетных частях: в Бродах, Жовтневом и Дубно.
   Мама, конечно же, кидается накрывать на стол. Отец надевает лучший костюм и степенно отправляется созывать гостей: ближайших друзей и соседей. К счастью не забывает и про Ирину -- симпатичную девушку с густыми светло-каштановыми волосами, жившую этажом ниже. Ее отец -- полковник Хромых Виталий Васильевич был назначен заместителем главного военного советника начальника войск связи Вооруженных сил Афганистана. Супруга, разумеется, оправилась с ним в Кабул. А поступившая в ВУЗ дочь осталась в Союзе.
   Ирине только что исполнилось восемнадцать.
   Мне давно нравится эта независимая, самостоятельная и очень красивая девушка. Мы неизменно встречаемся во время моих отпусков, однако отношения развиваются медленно и осторожно из-за боязни случайно разрушить хрупкую, незримую связь. Иногда я вижу и отчетливо понимаю: она с неимоверным трудом вуалирует радость от редких свиданий. Тянусь и я к ней: всякий раз попадая в родной город, с невероятным волнением представляю скорую встречу.
   Вот и в этот короткий отпуск я чуть не каждый день забегаю к Ирине в гости, приглашаю в кино или на прогулки по осеннему городу...
   - Скажи, Костя... - подбирает девушка красный кленовый лист; задумавшись, долго его рассматривает. Потом тихо шепчет: - Скажи, там, в Афганистане, очень опасно?
   Мы стоим посреди городского парка, на пустынной аллее, сплошь усыпанной опавшей листвой. До конца моего отпуска остаются считанные дни, скорое расставание неизбежно...
   - Сюда долетают самые жуткие новости, - осторожно обнимаю ее за плечи. И вижу, что вопрос - не праздное человеческое любопытство, не дружеское сопереживание. В нем нечто большее. Ирина бледна и взволнована; пухлые губки подрагивают. Кажется, она готова расплакаться. Успокаиваю: - На самом же деле все гораздо проще. Обычная служба...
   Не знаю, верит ли моим спокойным и даже немного беспечным фразам. Но ее обескураженный вид взволновал меня не меньше. И я решаюсь. Решаюсь признаться в своих чувствах.
   Замерев и позабыв о желто-красной кленовой "ладони", она слушает...
   Вдруг замечаю в ее влажных глазах счастливые искорки. Ира отвечает на мой робкий поцелуй и шепчет слова любви...
   Боже! Я на седьмом небе! Мое чувство взаимно!..
  
  
   Отпуск пролетает мгновенно, -- я даже не успеваю опомниться.
   В обратный путь собираюсь с тяжелым сердцем.
   Во-первых, мама очень переживает из-за моего пребывания в Афганистане. За минувший год она поседела и сильно сдала. В 13-ой Армии отлично знают о боевых потерях наших войск, знает о них и она.
   Во-вторых, теперь в Ровно остается моя любовь. За день до отъезда я отважился и на другой экспромт, сказав себе: "Штурмовать, так до полной победы!" И предложил Ирине стать моей женой. Она согласилась. Свадьбу решили сыграть после окончания командировки...
   В аэропорт приезжаем вчетвером: мама, отец, я и моя невеста. Погода испортилась и в точности соответствует нашему дурному настроению: моросит мелкий дождь, холодный осенний ветер норовит сорвать с головы фуражку.
   Ира передает небольшую сумку с какими-то вещами для своих родителей в Кабул. И молчит, не в силах перебороть душащие слезы.
   Наступает тягостная минута прощания. Я тяжело вздыхаю, по очереди обнимаю родителей. Подхожу к девушке.
   Поцеловав ее, шепчу на ушко:
   -- Не грусти, Ирочка. Все будет хорошо. Вот вернусь и...
   А при этом думается и другое: "Если вернусь..."
   И, не оборачиваясь, стремительно иду к объявленному для посадки сектору.
  
  
   Через сорок минут рейсовый гражданский самолет медленно отрывается от бетонной полосы и, набирая заданный эшелон, берет курс на юго-восток.
   К концу дня планирую добраться до Ташкента. К утру с любым военным "транспортником" мне надлежит прибыть в Кабул. А доложить командиру эскадрильи о возвращении из профилактория я должен в течение следующих суток.
  
  
   Глава четвертая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Пакистан; учебный лагерь в городке Чаман
   Сентябрь 1986 г.
  
   Пора отдавать команду расчетам!
   Но Гаффар не тропится.
   Он ждет. Ждет и наслаждается незабываемыми минутами. Как-никак, сейчас произойдет первое использование "Стингеров" против реального противника. Об этом тоже предупреждал американец.
   По рассказам молодого инструктора, ПЗРК поступил на вооружение в Германию в 1981 году, а ровно через год -- в 82-ю воздушно-десантную дивизию США. Вторгаясь на Гренаду в октябре 1983 года, американцы имели "Стингеры", но ни разу их не использовали -- какая уж там авиация у жителей небольшого островного государства, почти не имеющего армии?!
   И вот, наконец-то, настал момент истины. Момент, в котором буквально все зависит от него -- от Гаффара.
   Выходец из бедной семьи сузил темные глаза, наблюдая за вертолетами...
   Нервы напряжены до предела, ладони судорожно сжаты в кулаки. А в памяти, словно кадры из документального фильма мелькают эпизоды короткой и полной лишений жизни: тяжелая учеба, изнурительная работа инженером гидроэлектростанции, жена и юные сыновья; внезапный налет боевых вертолетов на душманов, обосновавшихся в кишлаке. В кишлаке, который он вскоре покинул вместе с остатками небольшого отряда; участие в войне сначала рядовым бойцом, затем полевым командиром...
   Да, ныне он командир группы боевых расчетов современного ПЗРК "Стингер". Три наводчика, уложив на плечи трубы пусковых устройств, ждут именно его команды.
   И он готов отомстить русским за смерть своих близких...
   Три стрелка ожидали команды Гаффара. Нажать на пусковые скобы они должны были друг за другом -- с небольшим интервалом, предварительно выбрав каждый свою цель.
   Прицеливание и выстрел сложности не представляли. Стрелок устраивал на плече пусковую установку, состоящую из "ложа" и тубуса с ракетой. Включал в работу электронную систему и производил прицеливание с помощью обычного открытого прицела.
   Ракета ПЗРК "Стингер" оснащалась инфракрасной тепловой головкой самонаведения, способной поражать низколетящие реактивные самолеты, даже если они летят точно на стреляющего. Боевая часть ракеты весьма внушительна, а электроника наведения мало восприимчива к контрмерам. Единственная возможность избежать захвата "Стингером" твоего воздушного судна -- либо находиться слишком высоко для поражающих возможностей ракеты, либо отстреливать противоракетные ловушки с умопомрачительной частотой.
   В данном случае с восьми приближающихся вертолетов не было отстрелено ни одной тепловой ловушки -- вероятно, никто из летчиков не подозревал о засаде, устроенной вблизи аэродрома.
   Три стрелка в напряжении ожидали команды Гаффара.
   Когда ведущий вертолет снизился до высоты двести метров, он крикнул:
   -- Пуск!
   Одна за другой из пусковых установок под дружные выкрики моджахедов "Аллах Акбар" вылетели три ракеты. Две взмыли в небо, третья, не сработав, упала всего в нескольких метрах от расчета.
   Две, настигнув свои цели, взорвались. Пораженные вертолеты, задымив, резко пошли к земле.
   И тотчас между номерами огневых расчетов произошла дикая потасовка -- каждый, спешно перезаряжая пусковые устройства, хотел выстрелить снова. Гаффару пришлось прикрикнуть на подчиненных. Подействовало мгновенно, ибо полевой командир крайне редко выказывал эмоции и повышал голос. Гораздо чаще он пребывал в невозмутимой задумчивости...
   Еще две ракеты ушли в воздух. Одна угодила в борт уже падавшего на летное поле вертолета. Другая, увы, прошла мимо -- в считанных метрах от вращавшегося винта успевшей произвести посадку "вертушки".
   И все-таки победа! Пять выпущенных ракет -- две пораженных цели. Моджахеды торжествовали.
   Переполненный восторгом оператор бегал среди своих соплеменников и пытался снимать происходящее на камеру...
   -- Собрать тубусы! Разбить неразорвавшуюся ракету! -- отдавал четкие команды Гаффар.
   В обычном бою использованный после выстрела тубус просто выбрасывался. Но американский инструктор строго-настрого наказал собрать и возвратить все тубусы на базу.
   Во-первых, по соображениям безопасности -- до сего дня "Стингер" оставался чрезвычайно засекреченным ПЗРК. Во-вторых, эти пустые и ненужные трубки служили доказательством того, что отправленные на операции отряды действительно произвели выстрелы, а не продали или не спрятали где-нибудь ценное вооружение. И, наконец, в-третьих, без пустых тубусов заокеанские поставщики не соглашались восполнять боеприпасы.
   Люди Гаффара послушно исполнили приказы: собрали тубусы и, разбив камнями отказавшую ракету, спрятали ее в приямок, хорошенько присыпав светлой почвой.
   -- Отходим. Живо отходим! -- торопил моджахедов командир.
   И группа, не потеряв ни единого человека, быстро исчезла в направлении ближайшего селения, окрестности которого были испещрены темными дырами кяризов.
  
  
   Незамедлительной реакции на операцию группы близ джелалабадского аэродрома со стороны русских не последовало. То ли действия Гаффара были тактически безупречны, то ли спас оперативный отход с позиции с последующим исчезновением в запутанных подземельях.
   Лишь через полчаса моджахеды услышали гул разрывов реактивных снарядов советских систем залпового огня. Но было поздно -- последний воин Аллаха проворно исчез в вертикальной норе.
   В душной прохладе глубоких колодцев Гаффар планировал отсидеться до наступления темноты, а за ночь намеревался преодолеть около сорока километров в сторону ближайшего участка границы с Пакистаном. В Пакистане его группу ждали представители службы безопасности, и кто-то из американских советников.
   Сердце в груди полевого командира еще долго отбивало бешеный ритм. И вовсе не от быстрого бега, и не от сумасшедшего спуска по узлам уходившей во мрак веревки. А от осознания успешно выполненной операции: всего лишь час назад его группа впервые за историю последней войны в Афганистане уничтожила новейшим ПЗРК "Стингер" два русских вертолета...
  
   * * *
  
   Обратный путь до афганско-пакистанской границы занял примерно столько же времени, что и поход до Джелалабада.
   Ночами шли по северному берегу реки Кабул, с восходом солнца прятались и отсыпались либо в горных пещерах, либо среди скудной растительности неширокой поймы. В положенные часы молились, и Аллах, наверное, услышал молитвы -- за трое суток отряд ни разу не повстречал противника, ни разу не увидел в небе хищные тела боевых вертолетов.
   В ночь на двадцать восьмое сентября незаметно обошли селение Герди, что притулилось на пологом склоне берегового изгиба. А под утро, преодолев высокий перевал, ступили на территорию сопредельного государства.
   "Все, мы в безопасности, -- объявив часовой привал, вздохнул полной грудью Гаффар. -- До восхода перекусим, восстановим силы. Потом исполним намаз и тронемся в сторону Пешавара..."
   На площадке западного пригорода Пешавара их должен был поджидать транспортный вертолет с офицером службы безопасности Пакистана и с кем-то из бесчисленных американских советников, занимавшихся обучением афганцев в лагере близ городка Чаман.
   Главное пройти последние тридцать километров и добраться до площадки. А в кабине вертолета можно будет окончательно расслабиться...
  
  
   Слух о двух сбитых советских вертолетах опередил группу. Приземлившись неподалеку от военно-учебной базы, и миновав ее охраняемые ворота, Гаффар оказался в объятиях единоверцев. Моджахедов его отряда встретили как национальных героев. Довольный Маккартур даже прилюдно похлопал инженера по плечу и тут же повел к главному военному советнику -- полковнику лет сорока пяти.
   Тот бросил какую-то писанину, встал из-за массивного стола; снисходительно улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов, пожал руку. И сказал без переводчика -- верно знал, что тот владеет английским языком:
   -- Ты хорошо потрудился Гаффар. Наша разведка подтвердила поражение двух целей над аэродромом Джелалабада.
   -- Спасибо, полковник, -- сдерживая рвавшиеся наружу эмоции, отвечал полевой командир.
   -- Сколько ракет израсходовала группа?
   -- Всего произвели пять пусков. Но, к сожалению, маршевый двигатель одной из ракет не сработал -- она упала в трех метрах от оператора.
   -- Вот как? Жаль... Надеюсь, вы уничтожили ее?
   -- Конечно. Мы не имели специального набора для уничтожения, поэтому мои люди разбили ее камнями и закопали.
   Советник удовлетворенно кивнул. Вернувшись за стол, нацепил очки, глянул на какие-то документы и, давая понять, что аудиенция окончена, проговорил:
   -- Итак, Гаффар, отснятая вашим оператором пленка уже отдана в лабораторию. У вас есть пара часов, чтобы привести себя в порядок, а как только пленку проявят -- прошу в просмотровый зал. Нам будет очень интересно послушать комментарии непосредственного исполнителя...
  
  
   Съемка знаменательного события, мягко говоря, не удалась. На небольшом экране мелькали куски светлого неба, ветви кустов и чьи-то ноги, ступавшие по каменистой почве; звуковым фоном к беспорядочной смене размытых кадров служили отрывистые выкрики душманов... Снимая пуски ракет, оператор излишне волновался; руки его постоянно тряслись, да и сам он отчего-то бегал с места на место. Более или менее успокоиться он сумел лишь, фиксируя на пленку последствия ракетной атаки: густой черный дым, поднимавшийся жирными клубами от упавших вертолетов.
   Однако и этого скудного материала вкупе с представленными пустыми тубусами с лихвой хватило для аплодисментов в исполнении маститых американских офицеров. Гаффара опять поздравляли, трясли руку и хлопали по плечу...
  
  
   Позднее запись первой результативной атаки ПЗРК "Стингер" показали президенту Рейгану, а тубус от одной из использованных в этой операции ракет передали в качестве сувенира представителям ЦРУ.
   Аэродром Джелалабада после потери двух вертолетов закрыли почти на неделю. А когда полеты с него возобновились, тактика советских пилотов кардинально изменилась. Перед посадкой воздушные суда отныне не снижались по прямой и плавной глиссаде. Снижение производилось либо в специальных зонах безопасности, после чего "вертушки" подлетали к полосе на предельно-малой высоте; либо по очень крутой спирали над аэродромом. При этом тепловые ловушки в обязательном порядке отстреливались каждые несколько секунд.
  
   * * *
  
   У Дарвеша оставалось несколько мгновений для выбора, и все же азарт одержал верх.
   -- Первый расчет -- пуск! -- громко выкрикнул он, едва истребитель набрал метров тридцать-сорок.
   Первая ракета ушла над землей в направлении исчезающего над горизонтом самолета.
   Несколько томительных секунд ожидания. Все взоры устремились за полосой белого дыма, оставляемой юрким и чрезвычайно быстрым снарядом.
   Промах.
   -- Второй, третий расчеты -- пуск!! -- в бешенстве заорал Дарвеш.
   Выстрелы производились на предельной дистанции, реактивный истребитель был уже слишком далеко. И ни одна из трех выпущенных ракет цели не достигла...
   Под распоровший тишину вой сирены расчеты заученно перезарядили пусковые устройства и ожидали последующих команд старшего.
   Три выстрела. Три промаха.
   Дарвеш закрыл на секунду глаза, скрипнул в бессильной злобе зубами. И отрешенно произнес:
   -- Собрали тубусы и уходим.
   И, повернувшись спиной к аэродрому, широко зашагал меж бесконечных виноградных шпалер на северо-восток...
  
  
   Его группа вернулась почти на неделю позже. Все были измождены, злы и голодны. И даже без доклада командира и донесений разведки стало ясно: операция в районе кабульского аэродрома провалилась.
   После короткого разбора действий отряда, заокеанские советники пришли к неутешительному выводу: Дарвеш проявил несдержанность и нарушил строгие правила, которые на протяжении долгого времени изучал на занятиях и тренировках.
   В последний день сентября капитан Маккартур прибыл в кабинет главного военного советника.
   Тот был краток:
   -- Общий результат двух вылазок -- неплохой. Восемь пусков -- две сбитых цели.
   Эдди кивнул. Статистика действительно радовала.
   -- В целом твоей работой я доволен. Но результат половинчат: ты хорошо натаскал Гаффара, а вот Дарвеш откровенно разочаровал. Ес-ли бы ни его промахи, мы могли бы рассчитывать на благосклонность далекого начальства. Не так ли?..
   Тридцатилетний капитан напряженно молчал. Слова главного советника и его оценка не стали для него неожиданностью.
   -- Итак, мое решение таково, -- попыхивая сигарой, процедил тот, -- Дарвеш остается в лагере для повторного прохождения учебного цикла. Тебе придется зачислить его в только что набранную группу.
   -- Но, полковник, он крайне амбициозен! -- живо возразил Эдди, -- и воспримет это решение как личное оскорбление!..
   -- А что ты предлагаешь?
   -- Ну, скажем... -- замялся Эдди, -- скажем, я мог бы провести с ним несколько индивидуальных занятий. Повторить основной материал...
   -- У тебя и так не хватает времени -- твои занятия расписаны поминутно.
   Маккартур не сдавался:
   -- Он чрезвычайно эмоционален и вспыльчив! Ваше решение только усугубит...
   -- Плевать мне на его характер и темперамент! -- неожиданно прорычал советник. -- Меня интересуют способы реализации поставленной нам задачи. Кроме того, Эдди, ты плохо разбираешься в людях.
   Молодой американец удивленно вскинул брови. Дескать, с чего вы взяли?! И вообще, при чем тут это?
   -- Да-да, ты плохо разбираешься в людях, -- повторил старший офицер. -- Я немало прожил в этой вонючей Азии и отлично знаю местные нравы. Дарвеш проявил себя слабаком и провалил операцию! А для настоящего моджахеда нет ничего более унизительного, чем показать слабость и оказаться не на первом, а втором или каком-либо другом месте. Уверяю, он выпрыгнет из своих широких штанов и докажет товарищам что неудача под Кабулом была случайностью.
   -- Что ж, посмотрим, -- пожал плечами капитан.
   Вряд ли полковнику было известно о том негласном соревновании между Гаффаром и Дарвешем, инициатором которого стал капитан. Дарвеш проиграл спор и оказался вторым. Или последним. Здесь полковник был прав. А вот на счет реакции амбициозного афганца, по мнению капитана, он здорово ошибался...
   Из кабинета Эдди вышел с ухмылкой на постном лице. Он успел неплохо изучить двух лучших курсантов из прошлого набора: инженера и бывшего полевого командира. Последний и в самом деле обладал необузданным вспыльчивым нравом, замешанным на непомерных амбициях.
   "Черта-с-два он станет другим -- таких людей невозможно переделать! Да и незачем переделывать. Их просто нужно использовать, учитывая все нюансы нравов, привычек, темпераментов, -- рассуждал Маккартур, направляясь в бар -- пропустить стаканчик виски со льдом. -- К примеру, Гаффара отправлять на затяжные задания, в которых надлежит неделями сидеть в засадах. А нетерпеливому Дарвешу поручать операции в окрестностях самых оживленных аэродромов и аэроузлов, где этому холерику не придется томиться в ожидании подходящей цели. Пришел, расставил расчеты, произвел пуски и также быстро исчез..."
   Однако каково же было удивление капитан, когда через пару дней Дарвеш в хорошем расположении духа прибыл, согласно решению полковника, для повторных тренировок во вновь набранную группу. Со спокойной деловитостью он уселся за один из последних столов, достал свой старый конспект, авторучку и принялся аккуратно записывать материал за монотонно говорившим переводчиком...
  
  
   Глава пятая
   Афганистан; аэродром Джелалабада
   Октябрь 1986 -- ноябрь 1987 г.
  
   Отпуск пролетает мгновенно, -- я даже не успеваю опомниться.
   В обратный путь собираюсь с тяжелым сердцем.
   Во-первых, мама очень переживает из-за моего пребывания в Афганистане. За минувший год она поседела и сильно сдала. В 13-ой Армии отлично знают о боевых потерях наших войск, знает о них и она.
   Во-вторых, теперь в Ровно остается моя любовь. За день до отъезда я отважился и на другой экспромт, сказав себе: "Штурмовать, так до полной победы!" И предложил Ирине стать моей женой. Она согласилась. Свадьбу решили сыграть после окончания командировки...
   В аэропорт приезжаем вчетвером: мама, отец, я и моя невеста. Погода испортилась и в точности соответствует нашему дурному настроению: моросит мелкий дождь, холодный осенний ветер норовит сорвать с головы фуражку.
   Ира передает небольшую сумку с какими-то вещами для своих родителей в Кабул. И молчит, не в силах перебороть душащие слезы.
   Наступает тягостная минута прощания. Я тяжело вздыхаю, по очереди обнимаю родителей. Подхожу к девушке.
   Поцеловав ее, шепчу на ушко:
   -- Не грусти, Ирочка. Все будет хорошо. Вот вернусь и...
   А при этом думается и другое: "Если вернусь..."
   И, не оборачиваясь, стремительно иду к объявленному для посадки сектору... Через сорок минут рейсовый гражданский самолет медленно отрывается от бетонной полосы и, набирая заданный эшелон, берет курс на юго-восток.
   К концу дня планирую добраться до Ташкента. К утру с любым военным "транспортником" мне надлежит прибыть в Кабул. А доложить командиру эскадрильи о возвращении из профилактория я должен в течение следующих суток.
  
  
   И вот я снова в Кабуле. В Джелалабад, вероятно, отправлюсь на одной из "восьмерок", которые частенько курсируют меж двух соседних военных баз. А сейчас сижу в огромной кабине "грузовика" Ил-76, медленно ползущего по рулежной дорожке, и рассматриваю в иллюминатор кабульский аэродром...
   Самый обычный авиационный "улей": единственная, но отличная полоса, длиной более трех километров; рулежки, множество стоянок, терминалы, ангары, модули... С севера аэродром окружают невысокие горы, с южной стороны он граничит с пригородом столицы Афганистана.
   Впервые оказавшись над Кабулом полгода назад, мы, затаив дыхание, смотрели вниз на непривычную глазу картину в светло-песочных тонах. И если аэроузел справедливо было бы сравнить с пчелиным ульем, то Кабул, безусловно, виделся исполинским муравейником.
   В самом городе мне побывать довелось, и впечатление о нем только усилили увиденное с высоты птичьего полета: уходящие в небо минареты; узкие улочки; тысячи глинобитных домишек с крохотными, огороженными каменными дувалами, двориками; торговые ряды бесконечных базаров. Верблюды, ишаки, лошади, повозки. Пыль, назойливые мухи; неприятные резкие запахи, перебивающие ароматы восточной кухни; шум и выкрики торговцев. И десятки тысяч мужчин почти в одинаковой одежде: в пиранах и туммунах - в рубашках и штанах из грубой хлопчатобумажной ткани. Разнообразие касалось лишь головных уборов: чалмы, тюбетейки, цигейковые "пирожки"... Женщин на улицах меньше; их однообразная по покрою одежда все-таки отличается хотя бы расцветкой.
   Сочные картины из жизни Кабула, будто, волшебным образом переносят вас лет на пятьсот назад, будоражат воображение, волнуют. Однако, уже через минуту, наткнувшись на запруженную "Тойотами", "Волгами" и "Мерседесами" улицу, понимаешь: на дворе двадцатый век. Просто здесь все смешалось в одну кучу -- и средневековье, и современность.
   Все, хватит глазеть в иллюминатор. Предпоследний этап марш-броска из Европы в Азию закончен. Самолет качнулся и замер на стоянке, постепенно затихли мощные турбины движков.
   Подъем. Я и несколько попутчиков подхватываем сумки и устремляемся вслед за бортинженером экипажа к выходной двери. Дверь бесшумно отходит в сторону, внутрь врывается раскаленный зноем воздух. Щурясь от яркого солнца, спускаемся по короткой лесенке...
   И вдруг взгляд выхватывает знакомую улыбку -- у трапа Ил-76 стоит отец Ирины -- полковник Хромых.
   Вот так встреча!
   -- Ну, здравствуй-здравствуй! Возмужал, окреп, товарищ старший лейтенант, -- по-отечески тискает он меня в крепких объятиях и тянет к стоящему невдалеке служебному "уазику" с водителем-афганцем. -- Поехали, там супруга моя ждет -- уже стол накрыла.
   -- Виталий Васильевич, я сегодня должен прибыть в Джелалабад, -- осторожно напоминаю старинному отцовскому другу.
   -- Не волнуйся, доложишь о прибытии вовремя, -- успокаивает тот. -- Я созвонился с командиром вашего полка и предупредил. Вечером из Кабула к вам вылетает "восьмерка", вот с ней тебя и отправим. Годится?
   -- Конечно! -- улыбаясь, сажусь я в УАЗ.
   Отпуск продляется на несколько часов.
  
  
   Автомобиль петляет по пыльным улочкам столицы в сторону квартала, где обитают военные советники. Автотранспорта на дорогах мало, зато море пешеходов, велосипедов, вьючных животных. Иногда встречаются простенькие мотоциклы, грузовики, старые легковушки. Никаких правил дорожного движения -- все передвигаются хаотично -- как кому вздумается. Наверное, так принято в любом восточном городе.
   Виталий Васильевич зажимает коленями автомат водителя, два магазина соединены меж собой этакой улиткой и перемотаны изоляционной лентой. Пистолет самого полковника лежит рядом на сиденье. Так безопаснее и таковы инструкции передвижения по Кабулу.
   Хромых оживленно расспрашивает о дочери, о моих родителях, о родном Ровно и о мирной жизни в Советском Союзе... Я спокойно отвечаю на его вопросы, стараясь побольше рассказать именно об Ирине. Все-таки, дочь, родная для него кровинушка...
   -- Приехали, -- докладывает он минут через двадцать.
   Выпрыгиваю из машины, беру вещи и окидываю взглядом вполне приличное на фоне скромных домишек пятиэтажное здание советского проекта.
   -- Да, вот тут и живем, -- подталкивает к двери Виталий Васильевич и со значением добавляет: -- Между прочим, в соседях у нас не кто-нибудь, а сам Наджибула. Вон окна его квартиры -- во втором этаже...
   Дверь открывает мама Ирины -- приветливая темноволосая женщина. Поцеловав меня (как-никак сын давних и хороших знакомых!), приглашает в зал. В центре большой комнаты уже накрыт стол: отваренные пельмени, парочка салатов, фрукты. И, конечно, запотевшая бутылка русской водки...
   Часом позже чета Хромых вдруг вспоминает о сумке, переданной дочерью из Союза. Торжественно открывают "молнию" и начинают изучать содержимое.
   -- Странно, зачем мне тут еще один свитер? -- недоумевает пожилой полковник.
   Его супруга удивленно вторит, шелестя плотной упаковочной бумагой:
   -- Два бокала, будто у нас тут нет посуды. Мои шерстяные носки...
   Меня разбирает смех, но я изо всех сил сдерживаюсь и вида не подаю. А между тем, мной только что разгадана невинная уловка девушки. Вероятно, собирая посылочку, она просто хотела, чтобы жених лишний раз повидался с ее родителями -- будущими тещей и тестем...
  
   * * *
  
   На стоянке аэродрома, куда зарулила прилетевшая из Кабула "восьмерка", первым встречает Генка Сечко. Обняв меня и взвалив на плечо тяжелую поклажу, шагает рядом по направлению к модулям. И засыпает вопросами: что нового в Союзе? Как дела дома? Чем занимался?..
   Опять приходиться рассказывать... Почти то же самое, что и родителям Ирины.
   Внезапно Генка тормозит.
   -- А главную новость знаешь?
   -- Нет, -- недоуменно смотрю на него, -- откуда же?
   -- Серьезно, не в курсе?
   -- Да говори же, черт -- чего жилы тянешь?!
   -- Ха! Костя, нам же капитанов присвоили! На днях зачитали приказ.
   -- Ого! Отличная новость! -- довольно улыбаюсь я и, хитро прищурившись, интересуюсь: -- Небось, последний спирт у инженера выпросили?
   -- Отметили, конечно -- не без этого! -- подмигивает Гена. -- А вот технический спирт, признаться, надоел, -- и с намеком похлопывает по сумке: -- Водочки привез?
   -- Привез-привез. Не забыл...
   Однокашник заметно веселеет:
   -- Значит, сегодня устраним недостаток -- и твои звездочки "обмоем"...
   "Обмоем. Обязательно обмоем", -- слышу я тихое позвякивание в такт шагов моего друга. На дне сумки припрятано восемь бутылок настоящей русской водки. Она на войне столь же необходима как и боеприпасы. Или медикаменты. Только крепкий алкоголь позволяет полностью расслабиться, позабыть на время осточертевшее напряжение; наконец, просто нормально выспаться. Но, увы, здесь с ней напряженка -- приходиться возить аж из Союза. Во-первых, покупать водку у некоторых коллег из транспортной авиации -- жутко дорого. Во-вторых, приобретать ее родимую в дукане -- слишком рискованно. Ну, а в-третьих, даже в самых критических ситуациях переходить на продукцию родной парфюмерной промышленности -- как-то не по-офицерски.
   Поэтому и родилось неписанное правило: отправляешься по каким-то делам на родину -- изволь прикупить там и привезти товарищам гостинец в виде двух-трех литров "Русской". А лучше пяти.
  
  
   Конец 1986-го года и начало 1987-го сложились удачными в моей судьбе. Спустя несколько недель по возвращении в полк однообразные военные будни с тревогами, с чередой боевых вылетов, с бессонными ночами разбавило второе приятное событие: командование полка представило мой экипаж к боевым наградам. Случилось это после успешного вылета на поражение минометных позиций душманов, регулярно обстреливающих транспорт мирных жителей на трассе Кабул-Джелалабад. А в середине января подоспел приказ Министра обороны СССР о присвоении мне квалификации "Военный летчик первого класса".
   Вроде бы, все складывалось как нельзя лучше. Однако существовало одно обстоятельство, весьма омрачавшее наше настроение. Этим обстоятельством стали регулярно приходящие в 335-й полк сообщения о применении душманами новейших ПЗРК "Стингер".
   В полк поочередно наведывались начальник Армейской авиации полковник Григорьев с командующим ВВС 40-й армии. Оба привозили с собой закрытый материал о потерях нашей авиации. Вот и в конце октября пожаловало начальство с очередным докладом...
   Я сижу в большом классе рядом с Василием Чебуниным -- командиром звена Ми-24 и парторгом нашей эскадрильи. Василий -- везунчик. Несколько раз по его вертолету пускали ракеты из ПЗРК, но безрезультатно. Он либо успевал увернуться, либо ракеты проходили в считанных метрах от машины. Не повезло только однажды, когда в полете на предельно-малой высоте поймал остеклением кабины птицу. Обошлось...
   В полной тишине и с тоскою в душе мы слушаем о том, что за последние десять месяцев потеряно более полусотни летательных аппаратов, многие -- с экипажами.
   Что внезапно отыскались следы сбитого и пропавшего Су-25 -- какой-то "дух" пообещал за два миллиона афгани показать, где зарыт самолет или хотя бы принести голову пилота. Чтобы скрыть следы ракетной атаки, моджахеды попросту закопали "сушку" вместе с летчиком...
   Слушаем о данных афганской разведки. Будто на территории Пакистана действует более десятка учебных баз по подготовке операторов новейших "Стингеров".
   Внимаем невеселым новостям о намерениях большой банды душманов захватить наш аэродром, а потом устроить показательную казнь всех летчиков и продержаться здесь не менее трех часов с тем, чтобы запечатлеть свою победу на кинопленку и передать западным телевизионным каналам.
   Узнаем о каком-то странном бойце. Тот так спешил на замену, что с района Бараки отправился в Кабул пешком. Не дошел. Труп его обменяли на семь душманских.
   Потом нас стращают разгулявшейся эпидемией гепатита...
   А в заключении всему летному составу строго-настрого запрещают брать в полеты тетради, письма и прочие письменные документы.
   -- А это с чем связано? -- хмуро интересуется командир полка Крушинин.
   -- Все просто, -- отвечает заезжий чин. -- В одной из операций офицер потерял блокнот. А через месяц выдержки из него растиражировала западная пресса...
   "И почему мы так стесняемся этой пресловутой, западной прессы?.. -- с негодованием размышляю по дороге в столовую. -- Мы делаем тут нужное для нашего и афганского народа дело, и плевать бы на то, что про нас подумают и скажут на Западе! Они-то не часто оглядываются на нас и считаются с нашим мнением!.."
   Настроения после таких докладов всегда отвратительное.
  
   * * *
  
   28-го ноября пятью пусками переносных ракет душманы сбили два экипажа полка: старшего лейтенанта Владимира Ксензова и лейтенанта Игоря Козловского. Это был как раз тот первый случай, когда советское военное руководство официально признало факт применения моджахедами американского "Стингера"...
   Из-за участившихся потерь экипажей во время захода на посадку, командование части разработало "безопасные" зоны снижения после выполнения полетных заданий. Отныне вертолеты занимали в этих зонах предельно малую высоту и подходили к взлетно-посадочной полосе для выполнения посадки. Какой-то срок данный метод исправно работал, но... "духи" тоже корректировали тактику и приспосабливались к менявшимся условиям.
   Благодаря новой схеме заходов на посадку, "Стингеры" настигали наши экипажи гораздо реже, зато участились случаи обстрелов вертолетов из мощного стрелкового оружия. Едва ли не каждый третий привозил пробоины от пуль, а иногда дело заканчивалось и вынужденными посадками.
   Инженер Максимыч в таких случаях молча обходил израненную машину, качал головой и ворчал:
   -- Пятнадцать дырок... Это еще терпимо. Слава богу, добрый душман вам попался. Или косоглазый...
   Вот и получалось: большая высота спасала от стрелкового оружия, малая -- от ракет "земля-воздух". Приходилось лавировать и выбирать наименьшее зло.
  
  
   Казалось бы, предельно-малая высота, три-пять метров над землей -- что в том такого? Научился и летай себе спокойно. Но не все так просто, как кажется.
   Во-первых, подстилающая поверхность отнюдь не всегда ровная, как стол или соляное озеро. Встречаются на пути и барханы, и горы, и искусственные препятствия. Все это нужно отслеживать и своевременно менять траекторию полета, плавно огибая неровности и сохраняя, таким образом, постоянную истинную высоту.
   Во-вторых, полеты чаще всего выполнялись на максимальной скорости -- под триста километров в час. И уследить за складками однотонной желтоватой почвы на такой скорости крайне сложно.
   В-третьих, в полете экипаж обязан следить не только за высотой. Глазом не успеешь моргнуть, как из какой-нибудь неприметной кочки полоснут очередью из ДШК или пустят вслед ракетой. Потому и приходилось обоим пилотам вращать головами на все триста шестьдесят, лишь вполглаза посматривая на приборы.
   И, наконец, в-четвертых, в первое время подобные полеты всегда сопровождаются страхом. Особенно в период реальных боевых действий, когда и впрямь из-за любого валуна или из промоины противник способен долбануть в бочину. То есть срабатывает известная истина: чем бесстрашнее человек, тем меньшую лужу в момент опасности он под собой сделает. На счет лужи, конечно, преувеличено, но мысль бесспорна: боятся все, включая безголовых дураков.
   Даже те летчики, штурманы и бортовые техники, что прибывали в Афган впервые, были наслышаны о войне и хорошо представляли опасность здешних полетов. Однако реальность превзошла все ожидания. Многие из нас читали или слышали про животный страх, наивно полагая, будто название произошло от слова "животное". Но это оказалось не так.
   Первые недели войны все шло нормально, он (страх) был обычным, сугубо "мирным", как при каких-то чрезвычайных ситуациях в Союзе. Зато после обстрелов аэродрома, участия в опасных боевых вылетах и особенно после гибели товарищей, случавшейся прямо на наших глазах, страх становился животным. Он становился таким, потому что возникал в животе, и даже причинял внутренним органам определенную боль. В той или иной форме он возникал у большинства выполнявших сложные боевые задачи, но никто никогда не говорил об этом друг с другом. Все отшучивались или просто молчали.
   Подобный страх сковывал весь организм и не давал возможности нормально летать. Он запросто мог привести к срыву вылета, и отчасти становился неким предвестником гибели.
   Изредка появлялся подобный страх и у меня. Но я больше боялся не за себя, а за мать, которая слишком рано поседела; за десятилетнюю сестру, боготворящую меня как старшего брата; за любимую невесту, что с нетерпением ждала моего возвращения. Я мало задумывался о собственной жизни, но когда представлял, какие мучения вызовет моя смерть у родных и близких -- в животе посыпалась та самая боль. В такие минуты, я готов был отдать многое: руку, ногу или половину здоровья, но только бы вернуться в родной город живым. Хотя прекрасно понимал: чуду не произойти, поэтому и продолжал летать, перебарывая собственную слабость. Душа иной раз трепетала, а я подавлял трепет выработанным еще в училище способом. Тогда, в конце первого курса обучения в СВВАУЛ, при выполнении полета в зону на предельно-малой высоте, столкнувшись с землей, трагически погиб мой семнадцатилетний товарищ. Нам -- курсантам, только что похоронившим друга, вскоре опять пришлось летать в ту же зону, с тем же полетным заданием на предельно-малой высоте. Стиснув зубы, мы проносились мимо места, где закончилась жизнь товарища, и заставляли себя думать об одном: об успешном выполнении задачи.
   Слава богу, чувство животного страха быстро проходило. Со стартом любой операции в летчиках словно просыпался азарт охотников, заглушавший весь негатив. Особенно такой азарт был силен, когда приходилось мстить за погибших друзей. В такие минуты мне и моим коллегам становилось все равно, что с ними будет. Лишь бы уничтожить побольше "духов"!
   К сожалению, бывали случаи проявления нашими сослуживцами и страха несколько иного происхождения. Летал в нашей эскадрилье один лысоватый штурман -- майор лет тридцати пяти. На первый взгляд, нормальный мужик: интеллигентный, аккуратный, здоровый. Но нормальным и здоровым он был в Боровухе. А стоило приехать в Афган и сделать пару боевых вылетов, как захандрил "товарищ" -- зачастил по поводу и без повода в санчасть. А уж после гибели первого экипажа его вообще прорвало: стал жаловаться на слабое здоровье, геморрой, диарею и прочее. Все прекрасно понимали, что понос его прошиб просто от страха. Ведь до Афганистана ему прекрасно служилось в одной из южных стран, где не надо было рисковать жизнью, да к тому же неплохо платили валютой. А здесь опасно и за гроши. Так и уехал. Незаметно и с официальной версией "по болезни". Естественно, прослужив в ДРА месяц или два, в Союзе получил все льготы и свидетельство интернационалиста.
   Наверняка до сих пор стучит себя кулаком в грудь и травит байки о том, как он храбро сражался с "духами"...
  
  
   Володя Ксензов с Игорем Козловским выполняли задание по прикрытию группы с десантом. Успешно справившись с задачей, они отстали от основного отряда Ми-8 и приступили к снижению в безопасной зоне в двадцати километрах севернее джелалабадского аэродрома. Внезапно на высоте полутора километров экипаж ведущего был сбит двумя пусками ПЗРК. Получив команду на покидание вертолета, оба летчика выпрыгнули с парашютами, но падающий вертолет еще в воздухе нанес им смертельные раны вращающимися винтами. Ведомый, защищая своих товарищей, сделал несколько боевых заходов, обстреливая банду душманов. Расстановка сил сложилась явно не в его пользу -- бандиты произвели еще три пуска и серьезно повредили Ми-24. Козловский совершил аварийную посадку и, едва успел с оператором покинуть горящий вертолет, как тот взорвался. До прибытия спасательной группы экипажу пришлось отражать ожесточенные атаки "духов" из стрелкового оружия...
   После этого случая руководство 335-го боевого вертолетного полка предприняло ответные меры, разработав еще несколько тактических приемов и маршрутов захода на посадку. Отныне командиры экипажей могли чаще и самостоятельно менять тактику.
  
   * * *
  
   О гибели товарищей я узнал в Кабуле -- за пару дней до обстрела Ксензова и Козловского из ПЗРК, мой экипаж откомандировали в столицу Афганистана для освоения нового вида полетов на корректировку артиллерийского огня. Выбор пал на меня и Мешкова в связи с тем, что еще в Белоруссии нам довелось одним из первых полетать на специально оборудованных для данной задачи машинах.
   Собрались быстро. Из полка уезжали без особенного энтузиазма: товарищи чуть не ежедневно совершают боевые вылеты и рискуют жизнями, а нам предстоит учиться. Тоска...
   Но расстраивались недолго. Во-первых, довелось позаниматься практикой: в общей сложности выполнили десять исследовательских полетов для реальной корректировки огня. Каждый полет разбирался отдельно и подвергался детальному анализу одним из высокопоставленных офицеров управления ракетных войск и артиллерии Карпенюком Анатолием Яковлевичем.
   А, во-вторых, наука грамотно и точно корректировать артиллерийский и ракетный огонь могла и впрямь когда-нибудь сгодиться. Забегая вперед, признаюсь: настанет в моей жизни момент, когда я с огромной благодарностью вспомню эти бесценные занятия. Пройдет всего несколько месяцев, и отработанные в Кабуле навыки спасут жизнь мне и еще полутора десяткам человек.
   По результатам учебных полетов Карпенюк подготовил решение вышестоящего командования о том, чтобы в следующем -- 1987 году, организовать специальные курсы для подготовки летчиков, выполняющих полеты на корректировку огня артиллерии. Инструкторами было решено назначить меня и штурмана звена Мешкова. А в качестве специалистов по теории определили педагогов-артиллеристов из Ленинградской военной академии...
  
  
  
   Часть третья
   Знакомство со "Стингером"
  
  
   Пролог
   Афганистан
   Зима 1987 г.
  
   Слухи о массированной американской помощи афганским моджахедам давно ползли среди ограниченного советского контингента. Однако первое реальное подтверждение они получили лишь в начале осени 1985 года. Тогда в районе Кандагара нашим спецназом была устроена хитрая засада, и в одну из ночей бойцы с помощью приборов ночного видения засекли несколько осторожно передвигающихся по пустыне джипов.
   Бой случился коротким -- через десять минут машины горели. А утром в одном из уничтоженных автомобилей спецназовцы обнаружили уцелевший толстый портфель. В нем оказались личные вещи, документы и записные книжки гражданина США Торнтона, погибшего в ночной перестрелке.
   На первый взгляд, вроде бы, заурядное событие.
   Но, во-первых, политическое руководство СССР сразу ухватилось за данный факт и поспешило обнародовать образец "типичного империалистического вмешательства во внутренние дела других государств". В данном случае -- в дела Афганистана.
   Во-вторых, американец прибыл в эти края отнюдь не ради созерцания местных красот и достопримечательностей. По некоторым косвенным данным он явился с секретной миссией для получения крупной денежной суммы за поставленное душманам оружие. И это обеспокоило не меньше вмешательства проклятых империалистов, так как объемы поставок вооружений моджахедам через Иран и Пакистан увеличивались устрашающими темпами. Стоило группе десантников или звену боевых вертолетов уничтожить груженый караван на одной тропе, как разведка докладывала о нарушении границы очередным караваном в другом месте. В результате в начале 1986 года на пресечение подобных акций были отвлечены огромные силы мобильных спецподразделений и ударной авиации.
   На какой-то срок это возымело действие -- количество идущего с востока оружия заметно сократилось. Но вскоре лидеры оппозиции выработали хитрый прием, позволяющий снизить потери драгоценного груза и живой силы. Раньше караван пересекал границу и в том же составе практически без остановки продолжал движение вглубь страны на расстояние до пятисот километров. И чем дольше он находился в пути, тем стремительнее возрастали шансы его обнаружения и уничтожения. Теперь же, проведя караван через границу, моджахеды поспешно его разгружали и в течение суток передавали "товар" представителям различных вооруженных группировок. Таким образом, от точки разгрузки в короткое время расходились веером десятки небольших караванов, засечь которые советской разведке и хадовским агентам (ХАД -- афганская служба контрразведки, -- примечание авторов) было гораздо труднее.
   Но и этот тактический прием просуществовал недолго. В ответ спецназ и штурмовая авиация начали практиковать налеты на базовые районы исламских партизан и приграничные кишлаки, в которых частенько останавливались для разгрузки караваны. Налеты стали весьма результативным средством и по эффективности уступали только засадным действиям. Так за два январских дня джелалабадская бригада спецназа уничтожила базовый район на стыке уездов Гошта и Мухмандара в провинции Нангархар.
   Разумеется, задача недопущения на афганскую территорию груженых оружием караванов была в начале 1986 года приоритетной. Однако, инструктируя командиров разведывательных и спецназовских групп перед отбытием на очередные рейды к границе, командование 40-й Армии все чаще и настойчивее напоминало о необходимости захвата одного или нескольких экземпляров новейшего американского ПЗРК "Стингер". При этом генералы не скупились на обещания щедро наградить того, кто первым доставит им столь вожделенный трофей.
   Выполнить это сложное задание удалось только спустя десять месяцев...
  
   * * *
  
   Данная операция спецназа ГРУ до сих пор считается одной из самых значимых и удачных в истории Афганской войны. Зимой 1987 благодаря четкому взаимодействию летчиков Армейской авиации и отряда спецназа под руководством майора Сергеева и старшего лейтенанта Ковтуна, удалось захватить экземпляр новейшего в то время американского переносного зенитно-ракетного комплекса "Стингер".
   Евгений Сергеев -- заместитель командира батальона 7-го отряда спецназа и Владимир Ковтун -- заместитель командира 2-й роты этого же отряда летели с двадцатью бойцами и с досмотровой группой в сторону Мельтанайского ущелья. Задание было простым: устроив засаду, пощипать там обнаглевших "духов". Оба офицера находились в грузовой кабине ведущей "восьмерки": майор Сергеев скучал за пулеметом на месте борт-стрелка (ни одной живой души на земле за время полета!); старший лейтенант Ковтун дремал на откидном сиденье, привалившись плечом к перегородке пилотской кабины.
   При подходе к ущелью на грунтовке под заснеженными вершинами гор пилоты заметили трех мотоциклистов. Зная, что на мотоциклах по афганским пустыням гоняют исключительно душманы, летчики и Сергеев, не раздумывая, одновременно открыли огонь.
   Мотоциклисты остановились и через несколько секунд воздух прочертили две ракеты, выпущенные из зенитных комплексов. Летчики грамотно выполнили противоракетный маневр, после чего "восьмерки" пошли на посадку, а пара Ми-24 взялась прикрывать высадку спецназа с воздуха.
   Не смотря на то, что на соседней возвышенности -- в километре от мотоциклистов находилась еще одна группа моджахедов, бой на склоне горы получился скоротечным. Большую часть "духов" положили сразу, других добивали между делом, когда те разбегались кто куда. Один -- с какой-то трубой в правой и с кейсом в левой руке, оказался самым прытким -- мчался под горку, словно спринтер на московской олимпиаде в восьмидесятом.
   Сергеев в этот момент отвлекся на преследование неприятеля в другом направлении, потому Ковтуну пришлось догонять афганца едва ли не в одиночку. Сократить дистанцию до резвого "духа" не поучалось, и тут, вспомнив о вертолетчиках, старлей заорал в "ромашку":
   -- Мужики! Один уходит на запад! Видите?
   -- Видим. Сейчас тормознем, -- отвечал ведущий группы Ми-24.
   -- Только не упустите, и не расщепляйте на атомы! Портфель у него в руке болтается -- наверняка какие-то документы!..
   -- Ну, это уж как получиться, -- хохотнул кто-то из летчиков. И уже серьезно добавил: -- Ладно, постараемся...
   "Двадцатьчетверки" взяли беглеца в круг и стали палить перед ним короткими очередями. Тот поначалу шугался: резко менял направление и скорость бега, останавливался и прыгал в стороны. Потом понял: убивать его явно не хотят. И снова пустился во весь опор, предварительно шарахнув по "вертушкам" из американской винтовки.
   -- Сука... -- процедил Ковтун и, присев на правое колено, поднял автомат.
   Для мастера спорта по стрельбе попасть в убегавшую цель с двухсот метров -- задача не из сложных. Сделав глубокий вдох и выдох, он успокоил руки, прицелился и плавно нажал на спусковой крючок.
   Пуля догнала душмана точно в затылок.
   Подбежав к поверженному противнику, офицер махнул рукой летчикам: готово, он мой!
   Первым делом схватил портфель, щелкнул замком, заглянул внутрь... Кипа каких-то непонятных бумаг на английском языке. И только после этого обратил внимание на валявшуюся рядом странную трубу.
   -- Явно не гранатомет, -- прошептал он, рассматривая находку.
   Английские, американские и наши ПЗРК имели схожий вид. Антенное устройство этого находилось в сложенном положении, и все же мелькнула шальная мысль: "А вдруг "Стингер"! Кстати, и в нас не попали, верно, потому, что не успели подготовиться, развернуть антенну. По сути, били на вскидку -- как из гранатомета..."
   Изучать находки времени не было. Вокруг изредка посвистывали пули -- оставшиеся в живых и рассредоточенные по склону моджахеды продолжали огрызаться. Схватив трубу с кейсом, Ковтун бросился к транспортной "восьмерке".
   Сергеев уже находился возле вертолета. Глянув на трофей, равнодушно поинтересовался:
   -- Что за хрень?
   -- ПЗРК, -- задыхаясь, отвечал старший лейтенант.
   Тот удивленно надломил бровь, бегло осмотрел комплекс. Отыскав сбоку табличку с маркировкой, прочитал надписи на английском языке. И вдруг расцвел:
   -- Володька, это же... Ты же припер "Стингер"! Ты понимаешь, что мы добыли "Стингер"?!
  
  
   После окончания боя рядовые спецназовцы быстро собрали оружие и документы убитых воинов Аллаха. Рядом с грунтовкой обнаружили два пустых тубуса от ракет. Нашли и брошенный мотоцикл, к сиденью которого был привязан завернутый в одеяло дополнительный заряд.
   Одного раненного "духа" решили взять с собой -- должна же разведка допросить и разузнать: кто такие, где у кого раздобыли "Стингеры", куда направлялись?.. Вколов ему промедол, чтоб не скулил по дороге, загрузили в кабину.
   "Вертушка" взлетела и взяла обратный курс на Кандагар...
   Уже в полете Сергеев с Ковтуном вдруг вспомнили о кейсе. Открыв его и наскоро изучив бумаги, обалдели: в руках они держали полную техническую документацию по "Стингеру". В ней имелись все данные, начиная от адресов изготовителей и поставщиков в Штатах, и заканчивая детальной инструкцией по использованию.
   Радости спецназовцев и летчиков не было предела.
   А вот генеральские обещания по поводу золотых "Звезд Героев" так и остались пустыми словесами. Да, поначалу поднялась шумная оптимистичная волна: поздравляли, фотографировали, выводили из строя и трясли руки... К высшим наградам решили представлять аж четверых: Ковтуна, Сергеева, Соболева -- командира группы вертолетов и сержанта из досмотровой группы. Сергеева даже срочно с "почтовиком" отправили в Москву...
   И вдруг в газете "Известия" выходит статья. Дескать, доблестным афганским войскам наконец-то удалось захватить ПЗРК "Стингер". И дата захвата в точности совпадает с операцией нашего спецназа. Уже тогда закралось подозрение о каком-то подвохе.
   Когда Сергеев вернулся, друзья изумленно спросили:
   -- А где ж твоя "Звезда"? Ведь обещали!..
   Тот усмехнулся:
   -- Да какая "Звезда"!.. На мне, оказывается, до сих пор висит партвзыскание. Хорошо хоть две недели дали отдохнуть. Повидался с семьей...
   Отпуском, короче, наградили. Дали отоспаться за то, что раздобыл бесценный экземпляр новейшего оружия и сохранил жизнь сотням советских летчиков.
   В общем, ходили слухи, будто несколько начальников "схлопотали" за добытый "Стингер" высокие награды. А для простых армейских работяг вся шумиха закончилась скромно: сержант получил орден "Красного Знамени", остальных же попросту прокинули...
  
  
   Глава первая
   Турция; Стамбул
   Пакистан; учебный лагерь в городке Чаман
   Афганистан
   Сентябрь 1986 -- март 1987 г.
  
   Из кабинета Эдди вышел с ухмылкой на постном лице. Он успел неплохо изучить двух лучших курсантов из прошлого набора: инженера и бывшего полевого командира. Последний и в самом деле обладал необузданным вспыльчивым нравом, замешанным на непомерных амбициях.
   "Черта-с-два он станет другим -- таких людей невозможно переделать! Да и незачем переделывать. Их просто нужно использовать, учитывая все нюансы нравов, привычек, темпераментов, -- рассуждал Маккартур, направляясь в бар -- пропустить стаканчик виски со льдом. -- К примеру, Гаффара отправлять на затяжные задания, в которых надлежит неделями сидеть в засадах. А нетерпеливому Дарвешу поручать операции в окрестностях самых оживленных аэродромов и аэроузлов, где этому холерику не придется томиться в ожидании подходящей цели. Пришел, расставил расчеты, произвел пуски и также быстро исчез..."
   Однако каково же было удивление капитан, когда через пару дней Дарвеш в хорошем расположении духа прибыл, согласно решению полковника, для повторных тренировок во вновь набранную группу. Со спокойной деловитостью он уселся за один из последних столов, достал свой старый конспект, авторучку и принялся аккуратно записывать материал за монотонно говорившим переводчиком.
   В итоге Дарвешу сошла с рук громкая неудача в первой операции. Повторив курс обучения, он вновь был назначен старшим группы и отправлен с тремя расчетами ПЗРК в Афганистан...
  
  
   Съемка знаменательного события -- первой успешной атаки "Стингеров" в боевых условиях, мягко говоря, не удалась. На небольшом экране мелькали куски светлого неба, ветви кустов и чьи-то ноги, ступавшие по каменистой почве; звуковым фоном к беспорядочной смене размытых кадров служили отрывистые выкрики душманов... Снимая пуски ракет, оператор излишне волновался; руки его постоянно тряслись, да и сам он отчего-то бегал с места на место. Более или менее успокоиться он сумел лишь, фиксируя на пленку последствия ракетной атаки: густой черный дым, поднимавшийся жирными клубами от упавших вертолетов.
   Однако и этого скудного материала вкупе с представленными пустыми тубусами с лихвой хватило для аплодисментов в исполнении маститых американских офицеров. Гаффара опять поздравляли, трясли руку и хлопали по плечу...
   Около двух недель после возвращения из района джелалабадского аэродрома Гаффар провел на учебной базе у городка Чаман. Для начала хорошенько отмылся, поел отменно приготовленной горячей пищи и выспался. Потом составлял письменные отчеты, рисовал подробные схемы расположения пусковых расчетов возле аэродрома, делился приобретенным опытом с молодыми курсантами нового набора. И с нетерпением ждал окончания нудной штабной работы...
   Да, он по праву считал себя практиком. Потому страстно желал поскорее набрать отряд единоверцев, получить от американских союзников пусковые установки с ракетами и вернуться в родные афганские горы.
   Однако военное руководство смотрело на его ближайшее будущее по-другому. В середине октября удачливого полевого командира вызвал в Стамбул генерал Ахтар.
   Бывший инженер отправился в Турцию вместе с готовившим его к операции американским инструктором. Как выяснилось, роль капитана свелась к короткому разговору с Ахтаром, в конце которого он представил ему Гаффара и незаметно отбыл в неизвестном направлении.
   Один из лидеров оппозиции тепло встретил героя недавних событий: угостил знатным ужином и наградил именным оружием. А потом устроил ему нечто вроде продолжительного отпуска: поселил в роскошном отеле -- в номере с видом на Босфор; приставил двух вышколенных и молчаливых охранников; оплатил углубленное обследование в одной из лучших частных клиник турецкой столицы.
   Отсыпаясь, объедаясь, часами глазея в экран телевизора и просто бездельничая, Гаффар провел в мирном и беззаботном Стамбуле около двух месяцев.
   -- Успеешь, -- неизменно поглаживая бороду, заходился Ахтар мелким дребезжащим смешком, когда моджахед, не выдерживая испытания "райской жизнью", наведывался в генеральскую резиденцию и умолял отпустить на родину. -- Вскоре тебе предстоит очень тяжелая работа. А пока отдыхай, набирайся сил, лечись...
   Эти фразы ненадолго успокаивали. Значит, не зря он здесь прохлаждается.
   Проходило несколько дней, и полевой командир опять чувствовал щемящую сердце тоску, опять оказывался во власти депрессии...
   Но заслуженный генерал слов на ветер не бросал -- в конце декабря в номере отеля внезапно появился Эдди Маккартур. Стремительно прошагав через полумрак роскошного холла, он пожал руку вставшему навстречу инженеру, и сухо обмолвился:
   -- Собирайся, Гаффар -- твой отпуск закончен. В аэропорту нас ждет самолет.
  
  
   В аэропорт добирались на представительском автомобиле Ахтара. Зная неразговорчивость американца, Гаффар ни о чем не спрашивал. Зачем? Капитан сам расскажет о том, что сочтет нужным. Не сейчас, так позже -- в учебном лагере.
   Тот сидел, закинув ногу на ногу, смачно затягивался сигаретой и выпускал дым тонкой струйкой в щель приопущенного тонированного стекла. Поглядывая на бурлящий восточный город, он снисходительно улыбался. Потом, затушив окурок в пепельнице, задумчиво произнес:
   -- Между прочим, твой коллега Дарвеш восстановил свою репутацию.
   Афганец равнодушно пожал плечами. Дескать, какое мне до этого дело?..
   -- Да-да, -- продолжал Эдди, -- вскоре после твоего отъезда он неплохо сдал экзамены за повторный курс обучения, за что его поощрили: отправили во главе отряда на задание в район севернее Джелалабада.
   -- Неужели Аллах наконец-то даровал ему терпение?
   -- Представь, да -- Дарвеш справился с собой. Месяц назад -- в конце ноября, группа подстерегла звено ударных Ми-24 и произвела пять пусков. В результате атаки две воздушные цели уничтожены.
   -- И попадания были кем-то подтверждены?
   Американец криво усмехнулся:
   -- Я сам принимал участие в этой операции.
   Это меняло дело.
   Внешне Гаффар оставался невозмутимым, однако внутри эмоции перехлестывали через край. Новость не обрадовала и не огорчила. Скорее подстегнула. Конечно, его личное достижение "весило" побольше, ведь он добился такого же результата, действуя самостоятельно -- без участия заокеанских наставников. Тем не менее, что-то больно сдавило грудь...
   Нет, ни зависть, ни ревность к чужим успехам инженера никогда не мучили. Скорее, мучил стыл или отчаяние. Единоверцы занимаются настоящим делом: рискуя жизнями, подбираются к хорошо охраняемым военным базам, подкарауливают и сбивают русские вертолеты... Даже такие как нерадивый, пустоголовый Дарвеш. А он... Он почти три месяца пролеживал бока на широкой и мягкой кровати уютного номера, ел за троих, купался в бассейне, млел от прикосновений массажисток и бездумно смотрел развлекательные каналы.
   -- Я отлично отдохнул и подлечился в Стамбуле. Могу снова идти караванными тропами в Афганистан: к аэродромам Джелалабада, Кабула, Кандагара... Куда прикажете! -- вдруг с жаром заговорил он. Затем подозрительно покосился на сотрудника ЦРУ: -- Надеюсь, меня не станут держать в Чамане в качестве преподавателя или... музейного экспоната?
   -- Успокойся. Не станут. Скоро ты отправишься на очень важное задание.
   -- Когда? -- с надеждой спросил афганец.
   -- Скоро. Очень скоро...
   Маккартур замолчал, отвернувшись к окну. Через минуту, вероятно осознав, что не стоит скрывать от проверенного полевого командира суть предстоящего задания, приоткрыл карты:
   -- Ты отправишься на свободную охоту. Тебе дадут в подчинение большой отряд, три переносных комплекса с десятью дополнительными зарядами к каждому. Обеспечат стрелковым оружием, боеприпасами, современной связью, медикаментами, продовольствием. Что на это скажешь? Такой перспективой доволен?
   -- Еще как! Это же совсем другое дело!! -- расцвел инженер в довольной улыбке. И вдруг озаботился: -- А что означает "свободная охота"?
   -- Группе не назовут определенных целей, не ограничат в сроках исполнения. Мы обозначим лишь время возвращения группы и поставим единственную задачу: уничтожить как можно больше русских самолетов и вертолетов. Ясно?
   Гаффар заерзал на кожаном сиденье, наверное, впервые проявляя в присутствии сотрудника ЦРУ нетерпение:
   -- Конечно, ясно. Когда назначен старт операции?
   -- Об этом позже, -- невозмутимо перебил американец. -- Мы приехали...
   Не снижая скорости, машина промчалась мимо охраны, скучающей у открытых ворот аэропорта, пронеслась вдоль длинного ряда пассажирских лайнеров и, резко подвернув вправо, замерла у небольшого реактивного самолета.
  
   * * *
  
   Как ни торопился бывший инженер приступить к реальному делу, как ни горел желанием поскорее оказаться в родных краях, а в учебном лагере близ городка Чаман предстояло задержаться еще на неделю.
   Во-первых, по приказу того же Маккартура, он каждый день по нескольку часов потел на небольшом стадионе и в спортзале -- сгонял набранный за отпуск лишний вес.
   Во-вторых, стоило освежить память и заново повторить кое-что из инструкций по тактике и боевому применению ПЗРК...
   Наконец, восьмого января 1987 года его желание оказаться на родной земле Афганистана осуществилось: большой отряд в составе восьмидесяти пяти бойцов, успешно перешел границу в районе селения Герди и отправился на обещанную Маккартуром "свободную охоту". Зону для этой охоты отвели весьма и весьма обширную: северо-восток провинции Нангархар, юго-восток провинции Кунар и юг провинции Лагман.
   Тактику Гаффар избрал старую: шли ночами, дабы многочисленный отряд не попался на глаза вертолетчикам или агентам из ХАДа. Днями прятались в расщелинах, в лесистых распадках близ извилистой реки или в пещерах, что в изобилии встречались по склонам ущелий. Через двое суток пути прибыли в окрестности горного кишлака Мангваль, расположенного в сорока километрах к северо-востоку от Джелалабада. В одном из ущелий инженер приказал остановиться и, осмотрев найденное для засады местечко, умело расставил пусковые расчеты и рассредоточил на подступах к разбитому лагерю несколько дозорных групп.
   Наступило томительное ожидание...
  
  
   Около полудня 12 января со стороны Асадабада (административный центр провинции Кунар, -- примечание авторов) появились четыре вертолета: два транспортных Ми-8 и два боевых Ми-24.
   Гаффар поспешил скомандовать:
   -- Расчетам приготовиться к пускам!
   Когда дистанция стала оптимальной, в небо взметнулись хвосты трех выпущенных ракет.
   Первая прошла в десятке метров от "восьмерки".
   Вторая взорвалась рядом с другой, отчего та качнулась, но продолжила полет.
   Зато третья влетела точно в брюхо хищной и ненавистной "двадцатьчетверки". За ней тотчас потянулся шлейф черного дыма; машина накренилась и резко пошла на снижение.
   Отличное начало свободной охоты!
   -- Первая группа прикрытия! -- прокричал Гаффар, заметив над вершиной хребта белые купола парашютов. -- Уничтожить экипаж! Расчетам приготовится к повторному пуску!..
   Два десятка моджахедов, занимавших позицию почти у вершины, открыли огонь по летчикам.
   Операторы спешно перезаряжали пусковые установки, пока уцелевший боевой вертолет не лег на боевой курс для атаки.
   "Успеют? -- мельком глянул командир на часы. -- Этого мы попробуем завалить, но до джелалабадского аэродрома меньше сорока километров. Скоро сюда примчится еще несколько боевых "вертушек". Очень скоро. И тогда улизнуть без больших потерь не получится".
   И, не пожелав рисковать отрядом, равно как и дальнейшей "свободной охотой", он отдал приказ отходить. Всем, кроме группы прикрытия, что вела огонь по пилотам на вершине.
   Забрав пустые тубусы и замаскировав следы своего пребывания в ущелье, моджахеды поспешили покинуть зону ракетных пусков. Командир повел группу в сторону развалин старого кишлака. Находясь приблизительно на середине спуска, он услышал гул спешивших на помощь атакованным шурави боевых "вертушек".
   "Вовремя мы ушли! -- подумал инженер, подгоняя своих людей. -- Задержись минут на пять и... ничего бы от нас не осталось. Сейчас начнут сыпать ракетами..."
   Разрушенное селение ютилось возле русла реки: северный берег -- бесконечные горные складки; южный -- широкая полоса сплошных делянок с кривыми полосками леса. Удобная местность, где, при случае, можно раствориться или хотя бы до темноты рассредоточить отряд.
   Да, отряд покинул позицию своевременно -- спустя десять-двенадцать минут к тому месту, куда спустились на парашютах летчики, примчалась целая эскадрилья боевых вертолетов. Под массированный ракетный обстрел попала оставленная на вершине хребта малочисленная группа. И вряд ли кто-нибудь из них уцелел.
   Людей было жаль но, к берегу реки Гаффар подходил в неплохом расположении духа. Отдавал приказы, он осмысленно и неукоснительно следовал инструкциям Маккартура.
   Ведь на занятиях тот не уставал твердить:
   -- Запомните первейшую истину: мертвые пилоты представляют в любой войне самую огромную ценность. Их намного сложнее заменить, чем воздушные суда...
   Поэтому инженер не чувствовал вины за смерть единоверцев. Это настоящая война и каждый из тех, кто сейчас шел рядом, внутренне обязан себя готовить к смерти.
   "Да, мы потеряли двадцать человек, но это не критичная потеря для такого многочисленного отряда, -- размышлял он, изредка оглядываясь и осматривая небо над перевалом. -- Зато удалось уничтожить цель и сохранить расчеты для следующих засад..."
  
   * * *
  
   Следующая засада стала такой же удачной.
   Умный, исполненный осторожности Гаффар, уходя от возможного преследования после ракетных пусков в окрестностях кишлака Мангваль, за две ночи преодолел с группой более восьмидесяти километров.
   Ранним утром третьего дня он оказался за пределами очерченной капитаном Маккартуром зоны действий. Это не смутило афганца.
   "Ну и что с того? -- рассуждал он, подбираясь к оживленной автотрассе "Кабул-Джелалабад". -- Здесь нас никто искать не будет; отсидимся, отдохнем и вернемся в одну из трех провинций..."
   Отдохнуть довелось ровно шесть часов. В половине третьего инженера разбудил заместитель -- молодой Хаккани.
   -- Очнись, Гаффар! -- долго тряс он его за плечо.
   -- Что?.. Что случилось? -- зажмурился тот от яркого солнца.
   -- "Вертушки" летят. Слышишь?
   -- Слышу. Зачем разбудил? Здесь опасно атаковать -- шурави слишком близко.
   -- Но она почти без прикрытия! -- азартно настаивал подчиненный.
   Командир окончательно проснулся, тряхнул головой и, поднявшись на ноги, посмотрел в небо.
   Пара боевых Ми-24 действительно ушла далеко вперед, оторвавшись от медленно ползущей транспортной "восьмерки" километра на три.
   -- Где расчеты? -- спросил командир.
   -- На местах.
   -- Хорошо. Передай: пусть приготовятся к пускам. Пропустим Ми-8 и ударим вслед...
   Две ракеты ушли к пролетевшему над головами душманов вертолету. Одна долбанула точно в борт, отчего тот загорелся и камнем пошел вниз. Вторая прошмыгнула мимо.
   К сожалению, выбросившихся с парашютами летчиков добить на земле не получилось -- Гаффар счел эту затею слишком опасной и приказал уходить на северо-восток...
  
  
   А вот третьего успеха пришлось ждать очень долго. Целых три недели группа курсировала по глухим районам провинций или, обосновавшись на заснеженных склонах, торчала в засадах.
   Тщетно. Где-то вдали за вершинами гор пролетали "вертушки" или на большой высоте проносились истребители, а в зоне досягаемости "Стингеров" так и не появилось ни одной воздушной цели.
   Наконец, пятого февраля им повезло. Находясь в девяноста километрах восточнее Баграма, удалось подкараулить русский штурмовик Су-25. Произвели три пуска, и одна из ракет достигла цели. При этом летчик катапультироваться не успел -- самолет шел низко и сразу после попадания "Стингера" в хвостовую часть врезался в крутой склон...
   Потом последовал еще более затяжной период в ожидании удачи.
   Провалы или потери группу, слава Аллаху, не преследовали -- опытный полевой командир понапрасну не рисковал, людей под пули и неуправляемые ракеты не подставлял. Просто месяц болтались по горам и ущельям: устраивали засады; меняли дислокацию и снова дежурили, расставляя расчеты и пристально вглядываясь в небо; изредка заходили в отдаленные кишлаки за провизией, потому как свои припасы заканчивались...
   Следующая ракета ушла в небо лишь десятого марта.
   В этот день они вновь находились за пределами отведенного района -- в восточной части провинции Кабул. Заместитель Гаффара Хаккани был родом из селения Суруби -- крупного по здешним меркам кишлака, расположенного на берегу огромного водохранилища и неподалеку от разрушенной электростанции. Четверым моджахедам из отряда требовалась медицинская помощь, остальным не мешало передохнуть и восстановить силы. На вопрос Гаффара каково отношение местных жителей к Джихаду, Хаккани лишь улыбнулся и, хитро прищурившись, поведал:
   -- Из нашей деревни ушло на войну больше ста моджахедов; девять стали полевыми командирами. Здесь каждая семья ненавидит демократов и русских.
   Лагерь разбили на краю пересохшего русла -- к юго-западу от кишлака. Больных накануне ночью переправили в один из окраинных домов -- за них Гаффар уже не беспокоился. Все было обыденно, ничто не предвещало тревог и волнений. Часть отряда колдовала у костров -- готовили горячую пищу, кто-то чистил оружие, большинство воинов отдыхали...
   И вдруг вдали, над грядой сопок послышался знакомый звук авиационных реактивных двигателей.
   Помимо четырех круглосуточных дозоров, расставленных по периметру лагеря, на боевом дежурстве находился и один из трех пусковых расчетов ПЗРК. Подобной практике учил американский наставник, к этому изо дня в день приучал подчиненных Гаффар.
   "А почему бы их не атаковать?" -- подумал он, когда две черные точки на горизонте приобрели узнаваемые контуры советских МиГ-23. И, не раздумывая, инженер подал условный знак старшему расчета.
   Пара шла на километровой высоте на небольшом удалении от пересохшего русла. Резко снижаясь, пилоты выполняли какой-то сложный маневр.
   Стрелок произвел выстрел вдогон, и через пять секунд ракета нашла свою цель...
   Жаль было покидать спокойное местечко, где обосновались всего десяток часов назад. Но прозорливый Гаффар оставался верен своим принципам. Да и бойцы, привыкшие за два месяца к тактике командира и оценившие его осторожность, торопливо собирались в дорогу...
  
  
   Глава вторая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Декабрь 1986 -- апрель 1987 г.
  
  
   Наука грамотно и точно корректировать артиллерийский и ракетный огонь могла и впрямь когда-нибудь сгодиться. Забегая вперед, признаюсь: настанет в моей жизни момент, когда я с огромной благодарностью вспомню эти бесценные занятия. Пройдет всего несколько месяцев, и отработанные в Кабуле навыки спасут жизнь мне и еще полутора десяткам человек...
   Из Кабула в Джелалабад мы со штурманом вернулись в конце осени. Погода испортилась; испепеляющий зной сменился холодным ветром, надолго принесшим с гор серую промозглую облачность.
   Как и предыдущие месяцы, декабрь не радовал сводками из районов боевых действий. Вначале "духи" обстреляли "Стингерами" Су-25 и Ан-12, но, к счастью, все самолеты благополучно вернулись на базы. 27-го декабря в районе населенного пункта Бараки на высоте около шести тысяч метров был сбит транспортный Ан-26. Весь экипаж, кроме бортмеханика, успел покинуть горящий самолет.
   А в середине января случилась беда с моим однокашником Александром Селивановым. Парой Ми-24 он прикрывал два Ми-8, перевозивших раненных в Асадабаде солдат. До аэродрома назначения оставалось не более тридцати километров -- всего-то и надо было перевалить высокий хребет. И именно над хребтом, когда истинная высота не превышала сотни метров, под брюхом машины Александра взорвался "Стингер". Ракета попала в нижний топливный бак под грузовой кабиной. Раздался мощный взрыв, от которого сразу погиб бортовой техник. Селиванова от взрывной волны спасла толстая бронеспинка кресла, однако огонь ворвался и в его кабину. Руки и лицо командира горели.
   Он крикнул уцелевшему оператору:
   -- Прыгай!
   И попытался аварийно отстрелить дверь кабины.
   Поврежденные пиропатроны не сработали.
   Кое-как, горящими руками он открыл ее и вывалился за борт. Вынужденное покидание вертолета происходило на высоте семидесяти метров. Парашюты летчиков мгновенно открылись автоматически и уже через три секунды оба катились по склону хребта.
   Остаться в живых после попадания "Стингера" -- половина удачного исхода. Другая половина состояла в том, чтобы отбиться от наседавших душманов и дождаться группы спасения.
   И летчики отбивались, используя стрелковое оружие и несколько гранат...
   Подоспевшие "вертушки" дали три залпа по окружавшим склонам и отбросили "духов" в ущелье. А когда товарищи забирали сбитый экипаж, то невольно ужаснулись, обнаружив на раскаленном автомате обгоревшую кожу рук Александра.
   Оператор же отделался в той истории сожженным чубом, небольшими ожогами и потерянной кроссовкой...
   Подлечив в течение двух месяцев лицо и руки, Александр Селиванов вновь выполнял боевые задачи. Родина оценила его заслуги в этой командировке тремя боевыми орденами.
   После такого хамского обстрела наших вертолетов и гибели сослуживца -- бортового техника, командование полка решило организовать операцию возмездия. В район падения борта Селиванова вылетели два звена -- в "восьмерках" расположились десантники, а "двадцать четверки" прикрывали их высадку.
   Душманы встретили группу ожесточенным огнем: одна за другой в небо взмыли пять ракет из переносных комплексов, воздух распороли пулеметные трассы.
   Тщетно. Энергично маневрируя, боевые "вертушки" подавили огневые точки, а транспортные успешно высадили десант. Ну а те быстро сделали свое дело: большую часть противника рассеяли по бесконечным склонам, кого-то добили, кого-то взяли в плен. Уйти удалось лишь двум десяткам.
   Через пару дней из разведывательных источников летчики полка узнали, что в этой операции был тяжело ранен лидер Исламской Партии Афганистана Гульбуддин Хекматиар. Он находился в попавшей под огонь наших бортов группе, потому-то его единомышленники так отчаянно и сопротивлялись. Хекматиар надолго выбыл из рядов активной оппозиции и проходил курс лечения в Пакистане...
  
   * * *
  
   Утром четвертого января в полк пришла телеграмма из Ставки Южного направления. В срочной депеше мне и Валерию Мешкову предписывалось убыть в Чирчик в качестве инструкторов по обучению групп экипажей Ми-24 полетам на корректировку огня артиллерии.
   Убыть, так убыть. Привычно покидали вещи в сумки, переоделись и отправились на стоянку, где готовилась к вылету "восьмерка". Вечером оказались в Кабуле, оттуда на следующий день самолетом вылетели в Ташкент; из Ташкента до Чирчика доехали автобусом.
   Занятия начались сходу -- как только прибыли педагоги из Ленинграда и первые пятнадцать обучаемых экипажей. Подготовка проходила на базе Чирчикского центра Армейской авиации, которым руководил уважаемый всеми летчиками Борис Алексеевич Воробьев (впоследствии генерал-майор, Герой России; погиб при испытании вертолета Ка-50 в 2000 году, -- примечание авторов).
   Сначала "переменный состав" терзали преподаватели. По завершении теоретического курса летчики сдали зачеты и приступили к выполнению завершающей фазы -- полетам на корректировку огня артиллерии. Эти фаза обучения целиком проистекала под моим и Валеркиным руководством.
   Все экипажи успешно освоили программу и разъехались по боевым частям. Отныне в каждом полку Армейской авиации 40-й Армии имелось по два экипажа подготовленных к данному виду полетов.
   А мы со штурманом поспешили вернуться в Джелалабад. Однако летать довелось не скоро -- погодка этой зимой выдалась отвратительной и не баловала погожими деньками...
  
  
   Весь февраль за окнами бушевал "афганец", то швыряя в деревянные панели модулей песок, то сотрясая хлипкие сооружения могучими ударами плотного морозного воздуха.
   В марте погодные условия улучшились, летать стали чаще. Экипажи боевых вертолетов опять ежедневно рыскали по пустыням и ущельям в поисках караванов с оружием. Приблизительно этим же занимались и наземные войска, применяя, разумеется, сугубо свои тактические ухищрения.
   Девятого марта, после долгого и утомительного дежурства в засаде, удача, наконец, подмигнула разведчикам 1-го Отдельного батальона спецназа -- на тропе показался большой бандитский караван. Рассредоточенные по склонам бойцы пропустили боевое охранение и открыли огонь по бесконечной цепочке верблюдов и лошадей. Услышав стрельбу и спохватившись, охранение повернуло назад. Завязался жестокий бой.
   Силы были неравными, у пехотинцев появились убитые и раненные. И тогда командование батальона решило эвакуировать разведчиков вертолетами и добить душманов с воздуха.
   Группу вертолетов во главе с майором Прохоровым подняли по тревоге. Пара Ми-8 и пара Ми-24 для прикрытия подошли к назначенному району, когда солнце коснулось западного горизонта. Транспортники производили посадку в сложнейших условиях, ориентируясь по специально зажженным для них кострам и выпущенным сигнальным ракетам. По экипажам велся сильнейший огонь.
   В это время "двадцатьчетверки" моего звена барражировали над районом и поражали вскрытые цели из бортового оружия...
   Отстрелявшись в очередном заходе и резко отворачивая в сторону, мой экипаж замечает в расщелине меж валунов скопление людей и вьючных животных. "Еще одна цель, -- отмечаю я, запоминая ориентиры. -- Лишь бы не потерять ее в сумерках! Последний заход. Больше не успеть -- быстро темнеет..."
   И верно, выполнив разворот и снова заняв боевой курс, я вдруг понимаю, что потерял намеченную цель. Небо отсвечивает и пылает красноватым заревом, а все, что находится ниже линии горизонта, тонет в темной дымке. С невероятным трудом нахожу в серой мгле выбранные минутой ранее ориентиры...
   Вот тут-то и пригодились отрабатываемые в патрульных полетах навыки. Мелкими и неприметными движениями ручки управления я подвожу перекрестье прицела под скопление "духов", делаю нужные поправку и упреждение. И мягко нажимаю на боевую кнопку.
   С десяток НАРов послушно срываются из-под пилонов и уносятся к цели. Через несколько секунд расщелина тонет в облаке огня, дыма и пыли...
   "Восьмерки" благополучно эвакуировали батальонную засаду. Домой мы возвращаемся уже ночью -- под зажигавшимися над горами яркими южными звездами.
   А спустя пару дней офицеры-спецназовцы рассказали, что тем последним залпом мне удалось точно накрыть расчет ПЗРК. "Духи" зарядили пусковое устройство и готовились к пуску по моему атакующему Ми-24.
   Я опередил их на одно мгновение...
  
   * * *
  
   В конце марта звено временно распалось: два экипажа убыли в Союз для отдыха в профилактории, а ведомый Андрей Грязнов внезапно заболел. Оставшись в одиночестве, мы с Валерой Мешковым выполняли различные боевые задачи, но чаще летали ведомым экипажем у командира эскадрильи.
   День четвертого апреля выдался тяжелым. Утром нам пришлось слетать в паре с комэском на поиск и уничтожение каравана, затем я выполнил восемь полетов для проверки молодых летчиков-операторов... Казалось, на этом напряженная суматоха закончится; все уже исподволь поглядывали на часы и ждали ужина.
   И вдруг ближе к вечеру -- где-то в половине четвертого, километрах в пятнадцати к западу от аэродрома поднимается высокий столб черного дыма.
   "Похоже, что-то серьезное!" -- решаю я, когда нас вместе с майором Прохоровым срочно вызывают на КП. Там уже дожидаются два командира транспортных "восьмерок" с группой спецназа. Задачу ставит командир полка в присутствии начальника Армейской авиации 40-й армии полковника Григорьева.
   Вскоре с его слов выясняется: при выполнении бомбометания упал и сгорел Ми-24, пилотируемый моим земляком Павлом Винником. Версия о причинах происшествия у командования вырисовывается следующая: при сбросе 250-килограммовой бомбы с предельно-малой высоты (50 метров, -- примечание авторов), она взрывается не как положено с задержкой в сорок секунд, а сразу -- под фюзеляжем, в результате чего вертолет сильно повреждает осколками; на борту начинается пожар. Однако двигатели и система управления работают исправно, что позволило бы экипажу произвести посадку. Но, вероятно, молодой командир экипажа слегка растерялся, промедлил и произвел аварийную посадку не на ближайшей площадке, а через несколько минут -- пролетев около трех километров. Драгоценное время было упущено: дверь командира не отстреливалась, машина горела, и начинали рваться боеприпасы. В результате выскочить и спастись после посадки успел только летчик-оператор. Помочь погибающему командиру он не смог.
   Сразу после падения вертолета в этот район отправили группу спасения -- забрать выживших членов экипажа. Затем для патрулирования туда примчался небольшой отряд в составе двух БМД и десятка десантников. Теперь же экипажам транспортных Ми-8 ставилась задача перебросить к месту катастрофы командование полка, начальника Армейской авиации и забрать тело погибшего Павла.
   Нам с Прохоровым надлежало прикрывать "восьмерки" с воздуха.
  
  
   Взлетаем в обычном порядке: первыми отрываются от бетонки Ми-8, за ними -- мы. Полет группы не занимает много времени -- Павел Винник погиб всего в двенадцати километрах от аэродрома.
   "Восьмерки" садятся рядом с чадящими останками винтокрылой машины; двигателей не выключают. Мы с комэском отходим немного в сторону. Барражируя на высоте тридцати метров, глазеем по сторонам, выискивая "духов" и изредка постреливаем. Скорее для острастки, чем для дела, потому как неприятеля не видно.
   Прошло четверть часа.
   Патрулируя воздушное пространство над опасным районом, я не имею визуального контакта с противником. Похоже, не имеет его и Прохоров. Мы выпускаем серии по две-три ракеты или посылаем короткие очереди из пушек по тем точкам, координаты которых называет по радио командир отряда десантников. Но отсутствие моджахедов отчасти успокаивает и расслабляет. Тем более что версия произошедшей катастрофы вполне "мирная".
   Казалось, еще немного, еще две-три минуты и транспортники, забрав высокопоставленных пассажиров и тело погибшего летчика, пойдут на базу.
   "Жаль Пашу. Чертовски жаль!.. Но "духи" здесь, похоже, не при чем", -- успеваю я подумать, прежде чем слева по борту что-то ярко вспыхивает. Мгновение спустя, оглушают два сильнейший хлопка, слившихся почти воедино. Вертолет резко шарахает в противоположную сторону.
   Тотчас оживает речевой информатор, спокойным женским голосом извещая экипаж о постигших несчастьях:
   -- "Борт "44", пожар". "Борт "44", опасная вибрация левого двигателя", "Борт "44", выключи левый двигатель"...
   Я на долю секунды теряюсь. В памяти, точно старая черно-белая хроника, беспорядочно мелькают "кадры" из короткой жизни: родной город, мать с отцом, Ирина...
   Из оцепенения выводит истошный вопль Валерки:
   -- Пэ-зэ-эр-ка-а-а!..
   Мозг тут же включается и работает с невероятной скоростью, а руки и ноги послушно исполняют его команды.
   Быстро оцениваю ситуацию и выбираю место для посадки. А в течение следующих двух-трех секунд инстинктивно уменьшаю режим двигателей и, резко погасив поступательную скорость, приступаю к снижению. Затем дублирую включение системы пожаротушения, сбрасываю бомбы и ракеты на "невзрыв", выпускаю шасси.
   -- Валерка, смотри в оба! -- кричу по самолетному переговорному устройству. -- Нет ли поблизости "духов".
   У самой земли отстреливаю дверь для аварийного покидания и докладываю в эфир:
   -- Я "340-й", произвожу вынужденную посадку.
   Все. Шасси вертолета мягко касаются земли.
   Осталось выключить двигатели, обесточить бортовую сеть, затормозить колеса, забрать оружие и покинуть борт.
   Срабатывает эффект хорошей натренированности: делаю это практически одновременно, выпрыгиваю из кабины и отбегаю метров на тридцать.
   Стоим, озираясь по сторонам -- не бегут ли к нам бородатые дяди. Я справа от вертолета, Валера -- слева. Вертолет все еще катится под уклон к неглубокому овражку, несущий винт замеляет вращение...
   Мы в волнении наблюдаем за машиной: успеет ли она остановиться?
   Покачиваясь и нехотя подчиняясь включенным тормозам, тяжелая "двадцатьчетверка" останавливается...
  
  
   Как показали позже результаты дешифрирования параметров полета, посадку мы произвели через семь секунд после поражения вертолета ракетами "Стингер". Больше других подобной шустрости удивлялся я сам.
   -- Надо же, как сильно напугали летчика!.. -- отшучивался я по этому поводу.
  
   * * *
  
   Бегло осматриваем вертолет и обнаруживаем многочисленные повреждения по левому борту: ЭВУ (экранирующе-выхлопное устройство, -- примечание авторов) изуродовано осколками; у лопаток последней ступени свободной турбины двигателя вырваны куски металла. Это означает, что еще несколько секунд работы, и движок из-за нарушения балансировки разнесло бы в клочья. В таком случае разлетавшиеся на чудовищной скорости лопатки турбин могли бы вывести из строя правый двигатель. А что еще хуже -- запросто убить и нас с Мешковым.
   Весь левый борт походит на дуршлаг, тяги несущего винта в некоторых местах прожжены осколками ракет насквозь, в лопастях зияют дыры, по обшивке течет топливо и масло... Однако наиболее важные узлы и системы, благодаря наружной броне, не пострадали, что и позволило произвести благополучную посадку.
   Товарищи, конечно же, слышали фразы нашего речевого информатора (голос речевого информатора автоматически передается в эфир, -- примечание авторов), слышали и мой доклад о вынужденной посадке. Поэтому скоро к пологому склону подлетает транспортный вертолет, пилотируемый капитаном Хоревым.
   Мы бежим к севшей в полусотне метров "восьмерке". Но не тут-то было -- в дверном проеме появляется борттехник и почему-то не пускает в кабину. Спрыгнув на землю, он растопыривает ручищи-лопаты и тянет обратно -- к нашей машине.
   -- Ты что, обалдел?! -- лезут наши глаза на лоб.
   -- Пошли-пошли! -- старается тот переорать шум турбин и, показывает готовый к съемке фотоаппарат. -- Сейчас быстренько запечатлею вас на фоне дыры в борту -- потом спасибо скажете!..
   "Фото-сессия" длится ровно минуту. Затем Ми-8 плавно отрывает колеса от каменистой почвы и, маневрируя на малой высоте, куда-то несется.
   Череда резких поворотов, посадок, коротких подлетов... Лишь минут через пять мы частично отходим от шока и начинаем смотреть по сторонам.
   -- Куда мы чешем? Почему не идем на базу? -- интересуюсь я у техника.
   -- А-а... тут такая карусель завертелась! -- безнадежно машет тот рукой. -- Пока вы сидели, Прохоров выписывал кульбиты над "зеленкой", что под Черной Горой и лупил по расчетам ПЗРК. До сих пор лупит...
   -- По каким расчетам?! -- опять удивляемся мы. -- Внизу же никого не было!
   -- Ага! А "Стингером" вас кто шибанул? На то они и "духи" -- так прячутся меж камней и в лесочках, что ни хрена не увидишь. В общем, по комэску тоже пульнули четырьмя ракетами.
   -- Четырьмя?! -- шепчу я и с надеждой спрашиваю: -- Не задели?
   -- Ха! Но он же прожженный черт -- уходил в сторону солнца и использовал активные помехи.
   -- Слава богу...
   -- Ни разу не задели. Все ракеты разорвались рядом. Садитесь за пулемет -- вон они, суки!
   Только теперь мы замечаем мечущихся в редкой растительности "духов". Я тотчас устраиваюсь у открытой двери, передергиваю затвор пулемета; Валерка присаживается рядом в готовности подавать ленту... И мы настолько увлекаемся интенсивной стрельбой по неприятелю, что разок едва не срезаем вертолет своего же командира эскадрильи.
   Наконец, КП полка приходит в себя и дает команду на прекращение жуткой круговерти.
   Смотрю на часы. После взлета моего экипажа с джелалабадского аэродрома прошло чуть больше тридцати минут...
  
  
   Ми-8 садится где-то посреди обширного плоскогорья -- неподалеку от места гибели Павла Винника. Спускаюсь по трапу из грузовой кабины и, понурив голову, иду к командиру полка докладывать о происшествии и уточнять дальнейшую задачу.
   Подполковник Крушинин и начальник Армейской авиации молча ходят вокруг почерневших останков вертолета Павла. Оба выглядят не самым лучшим образом: посеревшие от бессонных ночей лица, впалые щеки, темные круги под глазами.
   Увидев меня, Крушинин не реагирует. Лишь устало бросает:
   -- Ты что здесь делаешь, Шипачев?
   -- Сбили, товарищ подполковник, -- тихо отвечаю я.
   Мысли того, вероятно, крутятся вокруг Винника.
   -- Знаю. А ты-то что здесь делаешь?
   Приходиться повторить неприятную и режущую слух фразу:
   -- Сбили меня, товарищ подполковник.
   -- Да что тут у вас творится? -- внезапно вскипает полковник Григорьев, до которого сразу доходит смысл моего доклада. -- Одного сбили, другого, блять, сбили! Не полк, а сплошной бардак!..
   Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к "восьмерке" Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить -- доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.
   Забравшись в грузовую кабину, плюхаюсь на откидное сиденье.
   -- Ну что? -- с кислой миной вопрошает штурман.
   Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею:
   -- Хер их знает... Но готовиться, Валера, надо к худшему. Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку...
   Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.
   Еще бы! Прямое попадание двух "Стингеров"; оглушительный двойной взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит "малиновый звон"; лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой "мадам"; и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает "под ложечкой" при мысли о вариантах наказания...
   Однако на полу грузовой кабины -- прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться -- он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось...
   Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что мог-ло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно...
  
  
   Глава третья
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Пакистан; учебный лагерь в городке Чаман
   Апрель 1987 г.
  
   Лагерь разбили на краю пересохшего русла -- к юго-западу от кишлака. Больных накануне ночью переправили в один из окраинных домов -- за них Гаффар уже не беспокоился. Все было обыденно, ничто не предвещало тревог и волнений. Часть отряда колдовала у костров -- готовили горячую пищу, кто-то чистил оружие, большинство воинов отдыхали... И вдруг вдали, над грядой сопок послышался знакомый звук авиационных реактивных двигателей.
   Помимо четырех круглосуточных дозоров, расставленных по периметру лагеря, на боевом дежурстве находился и один из трех пусковых расчетов ПЗРК. Подобной практике учил американский наставник, к этому изо дня в день приучал подчиненных Гаффар.
   "А почему бы их не атаковать?" -- подумал он, когда две черные точки на горизонте приобрели узнаваемые контуры советских МиГ-23. Самолеты шли на километровой высоте на небольшом удалении от пересохшего русла. Резко снижаясь, пилоты выполняли какой-то сложный маневр.
   Бывший инженер, не раздумывая, подал условный знак старшему расчета. Стрелок произвел выстрел вдогон, и через пять секунд ракета нашла свою цель...
   Жаль было покидать спокойное местечко, где обосновались всего десяток часов назад. Но прозорливый Гаффар оставался верен своим принципам. Да и бойцы, привыкшие за два месяца к тактике командира и оценившие его осторожность, торопливо собирались в дорогу...
   И он опять улизнул. Сумел своевременно увести свой многочисленный отряд из опасного района. Вернее, ставшего опасным сразу после падения сбитого ракетным ударом советского истребителя МиГ-23. Буквально через двадцать минут над местом его падения кружили боевые вертолеты, а еще через полчаса из транспортных "вертушек" высаживались подразделения десантников.
   Двадцать минут -- отличная фора для тех, кто знает каждую лазейку в горах; кто умеет незаметно и стремительно перемещаться по выжженным склонам. Потому и ушли, не потеряв ни единого человека. И вновь череда бесконечных, утомительных переходов; ночевки под открытым небом; отвратительный могильный холод темных пещер и порывистый пронизывающий ветер...
   В конце марта Гаффар дал своим людям небольшое послабление с тем, чтобы встретить Новый -- 1365 год. Разбили возле трех пещер лагерь, приготовили плов. Наелись, отоспались...
   Гаффар останавливался для отдыха и разбивал лагерь в безопасных укромных местах не более чем на два-три дня. Стоило его подчиненным сбросить с плеч опостылевшие ранцы, как он тотчас отправлял в разные стороны по паре разведчиков: изучить прилегающую местность, собрать информацию о ближайших селениях, выбрать из нескольких дорог самую безопасную -- по которой предстоит в скором времени пройти всей группе. Но для встречи нового года по мусульманскому календарю сделал исключение -- отряд обосновался у трех пещер на четыре дня...
   Никто из подчиненных не роптал на строгость. Его авторитет, как грамотного и осмотрительного полевого командира, за два месяца стал непререкаем. К тому же инженер никогда не пользовался своим исключительным положением: спал на такой же тонкой подстилке из верблюжьей шерсти, питался теми же скудными припасами из общего котла, на маршах тащил на спине стандартный ранец натовского образца битком набитый боеприпасами...
   В часы отдыха он оставался молчаливым и замкнутым, подолгу сидел у костра и задумчиво глядел на взлетавшие искры. Лишь изредка отвечал на вопросы молодого Хаккани или сам о чем-то спрашивал у него. Наверное, молодой человек чем-то напоминал ему старшего сына. По крайней мере, он ни разу не повысил на него голос, ни разу не отчитал за промахи.
   Да, Хаккани был единственным воином в отряде, с которым Гаффар с удовольствием общался. Что, впрочем, никогда не улучшало его мрачного настроения...
  
  
   В середине семидесятых ему посчастливилось окончить один из технических факультетов кабульского университета. Молодого и подающего немалые надежды инженера без проблем приняли на работу на старую гидроэлектростанцию в Сароби. Через полтора года он женился на юной красавице из ближайшего городка; вскоре один за другим родились двое сыновей. А в семьдесят восьмом грянула Апрельская революция.
   Началась война. ГЭС остановилась; вышки, что удерживали расходящиеся во все стороны линии электропередач, были взорваны.
   -- Странно, -- удивлялся тогда Гаффар, -- неужели то электричество, что давала станция ближайшим городам и селениям провинции, как-то влияет на исход горячего спора за власть!..
   Наступили тяжелые времена.
   С полгода Гаффар не уезжал, надеялся: вот-вот люди опомнятся, братоубийственная бойня закончится, и его знания пригодятся для восстановления разрушенного хозяйства. Но... ничего не менялось. Напротив, с каждым месяцем становилось все хуже. Порой за день ему удавалось раздобыть лишь горсть кукурузной муки, которой хватало, чтобы испечь две крохотные лепешки для растущих мальчишек.
   Когда стало совсем невмоготу, инженер перебрался с семьей к родителям -- в далекое горное селение Татар, затерявшееся средь голых холмов северной провинции Саманган. Туда война почти не докатывалась, и люди жили привычной жизнью. Не жировали, но и голода не случалось.
   Так и зажили большой семьей: пасли скот, распахивали небольшие делянки на склонах, собирали посланный Аллахом урожай...
   Гаффар мало интересовался политикой и причинами той неразберихи, что воцарилась в стране; путался в названиях партий, сознательно не принимал чью-либо сторону и не собирался брать в руки оружия. Он лишь мечтал о мире и скорейшем завершении этого безумия, чтобы вернуться на свою электростанцию и спокойно работать как прежде.
   Однако ровно четыре года назад -- такой же холодной зимой восемьдесят третьего, с гор спустилась большая группа неизвестных людей. Вначале сельчан обуял страх: все пришлые были вооружены, в оборванной и грязной одежде. Потом успокоились, осмелели -- командир партизанского отряда оказался дальним родственником одного из местных старейшин; моджахеды вели себя тихо, к жителям деревни относились уважительно...
   А через три дня в небе вдруг появились крылатые вертолеты, похожие на грозных горных орлов. Видимо, они искали этот вооруженный отряд и летели на небольшой высоте вдоль реки, несущей свои быстрые воды на север. Таких быстрых, красивых и в то же время хищных машин Гаффару раньше видеть не доводилось. Кто управлял боевыми машинами -- афганцы или русские -- он не знал до сих пор. Да и не было нужды уточнять второстепенные детали. В ответ на беспорядочную стрельбу гостивших в селе моджахедов, вертолеты сделали с десяток заходов и почти полностью уничтожили горную деревеньку...
   Так в одночасье Гаффар лишился всей семьи: престарелых родителей, двух сыновей, жены.
   С наскоро перебинтованной головой он похоронил родственников и навсегда покинул горное село Татар с уцелевшими остатками моджахедов. Тогда, впав в отчаяние, он внезапно понял: ему все равно, куда и с кем идти...
   Так и оказался в партизанском отряде. Позже записался в партию Гульбеддина Хекматияра, а спустя два года за проявленную отвагу был назначен полевым командиром.
   Он часто вспоминал тот злополучный день. Последний день жизни его близких. Особенно тяжело становилось в зимнее время, когда на горных склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения он готов был заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей, явственно доносившихся из бездонных глубин его памяти...
  
   * * *
  
   Как бы там ни было, а операция под громким названием "свободная охота" развивалась успешно. Да, отряд скитался по горам и ущельям более двух месяцев. Но эти скитания давали вполне определенные плоды: уничтожено четыре воздушных цели при минимальных потерях. Из Пакистана Гаффар пришел во главе восьмидесяти пяти человек, а к середине февраля группа уменьшилась на тридцать воинов. Не такой уж плохой результат, учитывая, что обозначенные для охоты провинции кишели военными базами противника и отрядами хадовцев.
   Инженер выходил на связь с руководством учебной базы городка Чаман еженедельно. Проводились короткие сеансы и после каждой удачной атаки. Рацию на кроткое время включали ночью -- так было безопаснее. К тому же, закончив лаконичные эфирные переговоры, группа спешно покидала засвеченное место...
   Вздохнув, полевой командир привычным движением ладоней огладил бороду; с сожалением глянул на затухавший костер и тяжело поднялся. Пора было наведаться в окрестности джелалабдского аэродрома. Оттуда "вертушки" взлетали и уходили на задания чуть не каждый день.
   Там наверняка охота получит результативное продолжение...
  
  
   К аэродрому сумели осторожно подобраться в начале апреля. Разместились в шести километрах от юго-западной окраины города -- в длинном лесочке между руслом неширокой реки и развалинами старого кишлака. На протяжении трех дней расчеты находились в полной боевой готовности и частенько провожали взглядами медленно перемещавшиеся над горизонтом точки. Но до пусков дело не доходило -- вертолеты курсировали далековато.
   Четвертого апреля над аэродромом весь день кружили ненавистные Ми-24, невдалеке слышались разрывы, словно русские кого-то долго и настойчиво бомбили. И вдруг часам к четырем дня дозорные посты доложили: к западу от лагеря что-то сильно горит.
   Гаффар поднялся на небольшую возвышенность и увидел взметнувшийся к небу огромный столб черного дыма.
   -- Я заметил, как в ту сторону, прижимаясь к плоскогорью, прошла группа вертолетов, -- подсказал командиру молодой Хаккани.
   С минуту инженер пребывал в задумчивости, прикидывая всевозможные варианты. Отведенный на свободную охоту срок истекал через неделю, и страсть как хотелось напоследок уничтожить еще одну воздушную цель.
   От лагеря до чадившего пожарища было недалеко -- не более десяти километров. Сложность состояла в другом: впереди простиралось плоскогорье без естественных укрытий -- ни больших рельефных складок, ни растительности. В другое время он непременно сделал бы с отрядом крюк -- обошел бы открытую местность. Или дождался бы ночи...
   Но сейчас дорога каждая минута.
   И он решил рискнуть.
   Часы показывали пятнадцать пятьдесят. План Гаффара строился на том, что светлого времени оставалось немного: пока отряд доберется до пожарища, пока подстережет в засаде удобную цель, пока русские очухаются и сообщат на аэродром... Там подоспеет темнота, частенько спасающая от атак боевых "вертушек". А по ночам русские летали редко.
  
  
   Через час, соблюдая меры предосторожности, группа взошла в реденький лесочек, что соединялся ближе к Черной Горе со сплошной растительность поймы.
   Гаффар нашел невысокий холм, с которого просматривалось пожарище. Огонь потух; да и поднимавшийся дым стал почти прозрачным. На плоскогорье, перед полосой "зеленки", догорали останки боевого вертолета.
   "По всей вероятности, упал из-за неисправности, -- предположил инженер, внимательно изучив местность сквозь мощную оптику американского бинокля. -- Вокруг никого, подмога задерживается. Если бы его сбил кто-то из наших, здесь уже все бы перепахали ракетами!.."
   И резко обернулся к Хаккани:
   -- Передай расчетам: пусть рассредоточатся по лесочку и готовятся к пускам. Сейчас прилетят шурави.
   Первой к упавшей "вертушке" подоспела поисково-спасательная группа: два Ми-8 и два Ми-24. Но они подошли строго с востока -- осуществить пуски не позволяла дальность. Забрав выживших членов экипажа, группа тут же улетела в сторону Джелалабада.
   Скоро на смену им примчались две юрких машины десанта с десятком солдат. А спустя пять минут на горизонте появились две транспортные "восьмерки", за ними на предельно-малой высоте шла пара Ми-24.
   -- Эти пожаловали надолго. Будут разбираться... Все как обычно -- Советы пользуются старой и проверенной тактикой, -- прошептал инженер. -- На этом я их и поймаю.
   БМД с десантниками на броне приступили к патрулированию вокруг места катастрофы. Из приземлившихся Ми-8 высыпали люди в комбинезонах; почти все окружили чадившие обломки. Хищные, вытянутые тела "двадцатьчетверок" барражировали кругами, выпуская по две-три ракеты в близлежащие овраги. Иногда их тени проносились над растворившейся в "зеленке" группой Гаффара, и тогда молодой Хаккани взволнованно спрашивал:
   -- Чего же мы ждем? Почему не стреляем?!
   -- Рано, -- спокойно отвечал командир, беспрестанно поглядывая на запястье, -- потерпи еще минут десять-пятнадцать -- никуда они не денутся. Ты же хочешь вернуться домой живым?..
   Тот мелко кивал и опять скрипел зубами, наблюдая за вражескими вертолетами...
   Все. Пятнадцать минут шестого. Пора!
   Три расчета произвели пуски одновременно. Первая ракета устремилась за ведущим бортом, но вильнула в сторону и взорвалась на некотором расстоянии, не повредив "вертушку". Зато вторая и третья попали точно в левый борт ведомого.
   Послышались дружные выкрики:
   -- Аллах Акбар!
   -- Победа!..
   Лицо Гаффара исказилось в гневе.
   -- Перезаряжать! Скорее перезаряжать!! -- резко выкрикнул он.
   Ведомый, снижаясь и оставляя за собой дымный шлейф, удалялся на северо-запад. А вот ведущий, заметив, откуда взлетели ракеты, заходил для атаки...
   -- Всем расчетам -- пуск! -- приказал инженер, но голос потонул в грохоте разрывов.
   Не обращая внимания на свистевшие на головой осколки, он вскочил и бросился к одному расчету, к другому... Подбегая, тормошил и пинал ногами прячущихся за камнями единоверцев. Поднимая, заставлял целиться в вертолет.
   Оператор третьего расчета лежал без движения, окровавленная рука сжимала тубус с ракетой. Гаффар сам перезарядил пусковое устройство, присел на колено и произвел пуск по удалявшейся "двадцатьчетверке"...
  
   * * *
  
   О результатах последней операции полевой командир отчитался по радио примерно через час после наступления темноты; сообщил также о больших потерях, об отсутствии боеприпасов к ПЗРК и о намерении досрочно завершить свободную охоту.
   Ночью остатки группы подошли к длинному горному хребту. По его вершине, на высоте четырех километров, петляла граница между Афганистаном и Пакистаном. К утру прихрамывавший Гаффар рассчитывал ее пересечь и ступить на территорию сопредельного государства.
   Спотыкаясь, за ним шли выжившие моджахеды. Что-то около сорока человек. Еще пятерых тащили на самодельных носилках. Остальным из лесочка уйти не удалось...
   По замыслу американских советников свободная охота Гаффара должна была финишировать десятого апреля. Именно в этот день планировалось перейти границу, именно в этот день группу встречал бы в условленном месте капитан Маккартур с крытыми грузовиками для перевозки людей.
   Инженер решил вернуться раньше. Что проку лишнюю неделю болтаться по северо-восточным провинциям? К этому часу не осталось ни одного заряда к ПЗРК, ни одной гранаты. Обычные боеприпасы были на перечет. Заканчивалось продовольствие и медикаменты, садились батареи к рации. От некогда многочисленного и мощного отряда осталась половина. Да и раненным бойцам требовалась срочная медицинская помощь...
   "Маккартур обязан меня понять. Обязан! И он на моем месте поступил бы так же!.. -- убеждал сам себя полевой командир, медленно и наугад взбираясь вверх по крутому склону. -- К тому же мы возвращаемся не с прогулки и не с нулевым результатом. Пять уничтоженных воздушных целей. Пять! Ведущий вертолет, к сожалению, вчера ушел -- четыре последних ракеты его так и не достали. Наверное, за его штурвалом находился очень опытный летчик. Зато ведомый упал где-то на северо-западе от пожарища -- он точно был поврежден двумя нашими ракетами! Я видел это лично..."
   Примерно с такими мыслями он довел отряд до вершины длинного хребта и повернул на восток.
   Да, случившиеся промахи не умоляли заслуг группы. Год или два назад ни моджахеды, ни их американские друзья даже не мечтали о подобных результатах. И это тоже обязаны учесть Маккартур с главным военным советником. Обязаны!
  
  
   Глава четвертая
   Афганистан; аэродром Джелалабада
   Апрель 1987 г.
  
   Пока начальство объясняется меж собой, я спешу ретироваться поближе к "восьмерке" Володи Хорева. В такие минуты глаза командованию лучше не мозолить. Доложить -- доложил, а дальше пусть думают сами. На то они и носят большие звезды на погонах.
   Забравшись в грузовую кабину, плюхаюсь на откидное сиденье.
   -- Ну что? -- с кислой миной вопрошает штурман.
   Я тяжко вздыхаю, вытирая платком мокрую шею:
   -- Хер их знает... Но готовиться, Валера, надо к худшему. Полагаю, достанется нам по самые гланды. Под горячую-то руку...
   Пару минут наше воображение еще полнится сумасшедшей чередой недавно пережитых событий.
   Еще бы! Прямое попадание двух "Стингеров"; оглушительный двойной взрыв по левому борту, от которого до сих пор в башке звучит "малиновый звон"; лихорадочное мигание красных сигнальных табло, издевательски спокойный голос бортовой "мадам"; и вынужденная посадка на подвернувшуюся ровную площадку, выполненная в сумасшедшем темпе. Не мудрено, что перевозбуждение и натянутые нервы не позволяют нам со спокойной рассудительностью обозначить причины сего происшествия, а также предположить его последствия. Мы просто не понимаем его объективной сущности и не думаем о том, что на нашем месте мог оказаться любой другой экипаж. И какое-то время мучительно посасывает "под ложечкой" при мысли о вариантах наказания...
   Однако на полу грузовой кабины -- прямо перед нами, лежит обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника. Взгляду просто некуда деться -- он постоянно натыкается на то, что час назад было живым: дышало, мыслило, разговаривало, улыбалось...
   Поэтому вскоре все мыслимые и немыслимые кары земных начальников нам кажутся сущей безделицей в сравнении с тем, что могло бы произойти, отнесись к нам судьба чуть менее благосклонно...
  
  
   Первым в чрево Ми-8 поднимается озабоченный Григорьев, за ним -- мрачный Крушинин; молча рассаживаются по разные стороны грузовой кабины.
   Из пилотской высовывается Володя Хорев и вопросительно смотрит на высокое начальство.
   -- На базу, -- недовольно бурчит начальник Армейской авиации.
   Машина тяжело отрывается от земли, подворачивает в сторону ветра, разгоняется...
   И тут, наткнувшись на меня взглядом, полковник интересуется:
   -- А далеко сбит твой вертолет?
   -- Километра три отсюда, -- заглядываю я в планшет.
   Следует новое распоряжение:
   -- Хорев, летим к сбитому Ми-24!
   Летчик энергично разворачивает машину.
   Спустя пару минут Григорьев опять очнулся:
   -- А чем тебя сбили?
   -- Двумя ракетами.
   -- На базу! -- безнадежно машет рукой начальник.
   Однако и этот приказ оставался в силе недолго.
   -- А как думаешь, можно ли восстановить машину? -- пытает меня полковник.
   -- Полагаю, можно, -- скребу ладонью щеку. Уверенности в голосе нет -- в технических тонкостях летный состав не слишком-то разбирается. Да и осмотр поврежденного вертолета занял минимум времени. Но, тем не менее, заявляю: -- Повреждений не очень много, требуется только заменить левый двигатель и часть основных агрегатов.
   -- Понятно. Капитан Хорев, к вертолету Шипачева!
   В конце концов, "восьмерка" высаживает пассажиров невдалеке от стоящего на пологом склоне сбитого вертолета. Сюда же подлетает и дежурная пара Ми-24 для прикрытия командования с воздуха. К искалеченной машине отправляемся втроем: Григорьев, Крушинин и я. На всякий случай мы с командиром полка прихватываем автоматы -- в полосе широкой "зеленки" слышатся разрывы ракет и пулеметные очереди.
   Подходя к своей "вертушке", я первым нарушаю гнетущее молчание:
   -- Товарищ полковник, вы не расстраивайтесь. Мы же не знали, что где-то неподалеку засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим. Обязательно восстановим...
   Крушинин молчит, не разделяя, но и не опровергая моей убежденности.
   Григорьев долго хмурит брови и тоже не отвечает. Сунув руки в карманы комбинезона и задрав голову, он медленно обходит застывшую и израненную "двадцатьчетверку"...
   А, закончив осмотр, неожиданно смягчается:
   -- Молодец. Возвращаемся на базу.
  
   * * *
  
   Не смотря на скупую похвалу начальника Армейской авиации, прозвучавшую в присутствии командира полка, полет до джелалабадского аэродрома кажется нам с Валеркой бесконечно долгим. Похвала-похвалой, а начальства на свете много. Григорьев в происшедшем вины экипажа не усмотрел, да разве ж дело закончиться одним вердиктом?
   "Скоро прилетят, понаедут комиссии; начнутся дознания, разборки, сочинение объяснительных записок... Денек-то выдался "жарким и урожайным" на потери: гибель Паши Винника, моя аварийная посадка... -- незаметно вздыхаю я, пока "восьмерка" заруливает на стоянку. -- Как пить дать нагрянут комиссии. И не одна..."
  
  
   В полку уже знали о потерях.
   Первым около модулей встречает Гена Сечко. Вероятно, видок у нас со штурманом не очень -- однокашник жмет руку Валерке, а меня по-дружески обнимает, хлопает по плечу и, деликатно помалкивая, провожает до комнаты.
   Не знаю почему, но я очень благодарен Генке. Наверное, за то, что в тяжелую минуту не лезет в душу, не успокаивает и не болтает лишнего...
   Впрочем, скоро нам с Мешковым все равно приходиться описывать подробности злоключений и делиться впечатлениями. Не успеваю я в сердцах швырнуть на кровать ЗШ и пропитанную потом куртку комбинезона, как входит один; потом второй, третий... Народу в комнатушке прибывает с каждой минутой, и каждый трясет руку, поздравляет: не всякому удается уцелеть даже после одной ракетной атаки из ПЗРК, а тут сразу два попадания в бочину. Кто-то просто расспрашивает, интересуется деталями происшествия. А кто-то молча садится на краешек кровати и слушает, разинув рот...
   Что делать? Не гнать же друзей из комнаты, если хреновое настроение! По очереди с Валеркой сбивчиво отвечаем.
   И все же обстановка остается мрачноватой. Оставалась до появления командира эскадрильи.
   Шумно ворвавшись в комнату, он стремительно подходит ко мне и, с едкой ухмылочкой, цепляет:
   -- Что ж ты такой слабак-то, а?! В меня четырьмя "Стингерами" захерачили и ничего, а в тебя всего-то двумя пульнули. И сразу сбили! Что же это такое, Костя!?
   Я переминаюсь с ноги на ногу, не зная, что ответить. То ли командир шутит, то ли и вправду упрекает. Услышав же за спиной смешки приятелей, расправляю плечи, вымученно улыбаюсь...
   -- Не дрейфь, Костя -- все нормально, -- уже по-доброму смеется майор и тяжело опускается на свободный стул.
   Вид у Сергея Васильевича усталый, однако, он бодрится, держится; правая ладонь привычно ныряет в нагрудный карман комбинезона за сигаретами. Но пачка пуста...
   -- Валерка! -- находит он взглядом моего штурмана.
   -- Да, товарищ майор, -- преданно смотрит старлей.
   -- Признайся, ты вообще-то летать хочешь?
   Народ снова умолкает. А Мешков растерянно шмыгает носом:
   -- Конечно, хочу. Я ж сюда не отдыхать приехал, а воевать, исполнять долг...
   -- Это красивые слова, Валерка. И эта... как ее?.. О, вспомнил -- патетика! А на войне мат нужен! Знаешь почему? Фраза, сказанная матом, доходит до сознания товарищей гораздо быстрее. Ну, ладно... Значит, говоришь, летать хочешь?
   -- Мля, конечно, хочу, командир!
   -- Во, понятливый парень! А коли хочешь -- слетай-ка мне за сигаретами.
   Бунгало дрожит от хохота. И даже я теперь улыбаюсь по-настоящему, неожиданно прозревая: командир пришел поддержать, приподнять наш дух.
   Прохоров всегда отличался широтой души и добрым, отческим отношением к молодежи. Да, сейчас в его глазах скорбь, бесконечная печаль по ушедшему молодому летчику. Но Пашку Винника уже не вернуть. А вот попавший в переплет мой экипаж следует поскорее вытаскивать из тяжелой депрессии. Вероятно, так он думал и, не смотря на бесконечную усталость, пришел...
   Вернувшийся Валерка, протягивает комэску новую пачку сигарет. Закурив, тот неожиданно восклицает:
   -- А что, братцы, значит, "Стингеры" не так уж опасны, как трубят о них господа американцы!
   -- Выходит так, раз вы сумели увернуться сразу от четырех ракет, -- неуверенно предполагает кто-то из пилотов.
   -- Хм, -- выпускает к потолку дым Сергей Васильевич, -- можно и увернуться, если своевременно засекаешь пуски. Но оказывается можно и благополучно сесть после попадания -- как это доказал сегодня Константин.
   Народ дружно поворачивает головы в мою сторону.
   Командир же, развивая тему, напористо продолжает:
   -- Вот скажи, Костя, что стало главной причиной твоей успешной аварийной посадки?
   -- Думаю... наличие ровной площадки.
   -- Верно, ровная площадка в горной местности -- это одно из первейших условий. А что еще?
   -- Время. Мы очень быстро приняли решение, выбрали подходящую площадку и произвели посадку.
   -- О-о! -- майор значительно поднимает вверх указательный палец. -- Скорость принятия решения и последующих действий, братцы -- вот главная составляющая успеха в такой передряге! Тут каждое мгновение -- дороже золота. Полсекунды на обалдение и за работу! Быстро оценить обстановку: что отказало, что работает, что горит. Уменьшить режим работы уцелевшего двигателя; снижаясь, подбирать площадку, заходя на нее, по возможности, против ветра. Одновременно сделать самое необходимое: перекрыть топливо отказавшему движку (не перепутать при этом и не выключить работающий!), продублировать включение противопожарной системы, доложить в эфир о своих действиях и принятом решении...
   Молодые офицеры заворожено слушают, кивают. Однако прожженный командир явственно ощущает: перечисленные в строгом порядке меры с учетом колоссального дефицита времени для некоторых из пилотов кажутся чрезвычайно сложной и почти невыполнимой задачей.
   -- Не дай бог, конечно, попасть в подобную ситуацию, но шанс посадить вертолет после ракетной атаки имеется у каждого из вас, -- с твердостью в голосе говорит он в заключении. И со значением повторяет: -- У каждого!
   Затушив окурок в старой консервной банке, Сергей Васильевич поднимается и направляется к двери. Взявшись за ручку, вдруг оборачивается:
   -- Вот что, ребята... Раз такое дело... разрешаю сегодня немного расслабиться. По пять капель -- не больше! Не забывайте: завтра подъем как обычно -- в пять... Шипачев!
   -- Я, товарищ командир.
   -- Ты у нас парень серьезный. Назначаю тебя старшим. Отвечаешь за рамки.
   -- За что? -- переспрашиваю я.
   -- За рамки. Что такое рамки? -- спрашивает он. И сам же отвечает: -- Порядок и дисциплина. Усек?
   -- Так точно -- усек!
   -- Все. До завтра...
  
   * * *
  
   Раз в неделю пара экипажей в строгом соответствии с графиком получала сутки отдыха. Перед законным выходным употребить что-нибудь крепенькое не возбранялось -- а как же еще расслабиться и привести в порядок нервы на войне?.. Но опять же все расслабления происходили в пределах неписанных норм и правил. "В рамках", -- как говаривал Прохоров.
   Свободный день начинался в те же пять утра, иначе летчики рисковали остаться без завтрака. Зато потом могли еще часок-другой поваляться в постелях. Но и забот в такие дни хватало: постирать, высушить и погладить комбинезоны; навести порядок в комнате, написать письмецо домой. И пораньше отбиться, ведь завтра опять предстояло вставать в пять...
  
  
   Ни одному офицеру из моего звена на следующий день отдых не выпадал. Однако Сергей Васильевич -- добрейшей души человек, ввиду исключительности сегодняшних событий, разрешил слегка "усугубить".
   И закипели приготовления...
   Не прошло и получаса, как на столе появилась огромная сковородка с жареной картошкой, порезанный хлеб, китайская тушенка и консервированные сосиски, пяток банок купленного в чековом магазинчике "Си-Си" -- баночного лимонада. Кто-то принес и настрогал привезенное из Белоруссии сало. В центре возвышалась бутылка чистого спирта, по соседству притулилась большая кружка холодной кипяченой воды...
   Воду здесь пили только после тщательного кипячения, иначе светило что-нибудь из крайне неприятного ассортимента: дизентерия, гепатит, тиф, малярия... Для приведения воды в божеское состояние в каждой комнате имелся набор из двух-трех стеклянных банок и кипятильник. После закипания в воду бросали щепотку чая -- скорее ради приятного цвета, нежели для вкуса. Потом ставили банку на специальную полочку перед выходными щелями кондиционера и охлаждали. Эта полочка служила своеобразным холодильником, коих в модулях почти не было.
   Пока завершаются последние штрихи грандиозного застолья, бегу в соседний модуль. Только сейчас вдруг молнией прострелила мысль: надо же поблагодарить спасителя -- Володю Хорева! Отыскав его в комнате, жму руку, скомкано говорю слова благодарности и зову в свои "апартаменты". Улыбаясь, тот принимает приглашение, накидывает куртку комбеза.
   -- Что б не с пустыми руками, -- на ходу сгребает с тумбочки пару банок тушенки.
   Приготовления в нашей с Валерием комнате закончились.
   Все собрались вокруг стола и первым делом помянули Павла Винника. Встав и не чокаясь, выпили. Помолчали, с минуту избегая смотреть друг другу в глаза. Дескать, ушел наш боевой товарищ, а мы остались...
   Но молодость и страстное желание жить дальше берут верх в вечном споре со смертью. Постепенно снова расходится разговор, лица озаряются улыбками.
   Шумно пьем за нашу с Валеркой удачную посадку.
   И сыплются вопросы: на какой высоте сбили? Как сильно долбануло в борт? А успели заметить, откуда производились пуски? Не последовало ли "духовских" атак на земле?..
   Третий раз пьюм по традиции молча, поминая всех погибших товарищей...
   Потом опять говорим, вспоминаем и страстно спорим... Что с нас взять -- летчики! Как в том старом анекдоте: комэск прислушивается, о чем болтают подчиненные в классе подготовки к полетам... О рыбалке? Хорошо. Об автомобилях? Нормально. О бабах? Тоже неплохо. О полетах?! Вот паразиты -- уже напились!..
   Пропустив несколько "соточке", мы с Валеркой чуток отходим от шока и наперебой делимся впечатлениями, порой вспоминая подзабытые в водовороте событий мелочи. Когда гвалт достигает апогея, переходя за "рамки", мне приходится вспоминать о просьбе командира. Уподобляясь лектору, читающему скучный материал, я призывно стучу вилкой по кружке, и товарищи тут же сбавляют громкость...
   По комнатам разбредаемся около полуночи. Времени для сна остается немного -- через пять часов начинается очередной тяжелый день.
  
  
  
   Часть четвертая
   Атака
  
  
   Пролог
   Афганистан
   Зима-весна 1987 г.
  
   С января 1987 года несколько десятков подразделений специального назначения ограниченного контингента Советских войск в Афганистане постоянно охотились за ПЗРК "Стингер".
   Сам по себе американский комплекс командование уже не интересовал, -- над добытым в начале года экземпляром во всю колдовали наши специалисты и разработчики переносных комплексов ПВО. Не ставилась также задача перекрыть все до единой караванной тропы и полностью предотвратить поставки данного оружия моджахедам. Руководство осознавало, что подобная цель была бы не под силу всему спецназу ограниченного контингента. Командирам групп предписывалось максимально препятствовать быстрому распространению новых ПЗРК по всей воюющей стране...
   Принимавший участие в боевых действиях в Афганистане отлично знают, что представляет собой караванный путь. Как правило, это узкая, почти незаметная тропа, проложенная в скалистой и сильно пересеченной местности. Реже -- укатанная дорога по пересохшему руслу реки. Для снабжения афганских моджахедов, их иранские и пакистанские союзники использовали более сотни подобных караванных троп.
   Караваны тоже отличаются друг от друга: от нескольких ишаков, навьюченных тюками, ящиками, мешками и погоняемые двумя-тремя погонщиками, до полноценной колонны грузовых автомобилей, доверху набитых оружием, боеприпасами и прочими необходимыми на войне вещами. Такие караваны всегда сопровождаются серьезной и многочисленной охраной.
   За несколько месяцев разведгруппам и отрядам спецназа удалось перехватить и уничтожить более трехсот больших караванов с оружием и боеприпасами. Это был потрясающий результат деятельности наших спецподразделений, из-за которой мятежники из внутренних провинций Афганистана лишились огромного количества безоткатных орудий, минометов, крупнокалиберных пулеметов, ПЗРК, пусковых установок реактивных снарядов, противотанковых и противопехотных мин. И к концу года поток иссяк, превратившись из полноводной реки в мелкий ручеек.
   Это моментально привело к коллапсу: большая часть военно-технических грузов скопилась в неширокой приграничной полосе, куда входили и пакистанские, и афганские населенные пункты, склады и перевалочные базы в специально обустроенных местах. Армейская авиация ограниченного контингента и афганские военно-воздушные силы немедля воспользовались благоприятным моментом и начали раз за разом наносить бомбовые и штурмовые удары по объектам, находящимся на афганской территории.
   Ситуация для мятежников складывалась катастрофической. И тогда им опять пришли на помощь американские советники и спецслужбы. По их наущению были срочно созданы элитные, боевые группы моджахедов для борьбы с советским спецназом. Отчасти это помогло, но существенного влияния на ход боевых действий не оказало. Ведь командиры наших подразделений специального назначения тоже не сидели сложа руки: тактика регулярно менялась в зависимости от обстановки.
  
   * * *
  
   Проводка караванов была целым комплексом сложнейших мероприятий: охрана самого каравана, разведка пути, поддержание боевой готовности охранения во время стоянок и ночевок. К тому же требовалось заручиться согласием вождей племен и старейшин, чьи территории предстояло пересечь. А пути зачастую проходили через приграничные племена пуштунов, нуристанцев и белуджей, которые брали определенную плату за транзит.
   Иногда вперед высылался "ложный" караван для того, чтобы тот вовремя обнаружил засаду и принял на себя основной удар. Настоящий караван чаще всего передвигался частями, дабы максимально снизить возможный урон от авиации или засад спецназа.
   Все эти мелочи, детали и особенности были нам известны. Оставалось грамотно и своевременно использовать наши знания для уничтожения бесчисленных караванов.
   Уже к середине 1987 года бойцами советского спецназа успешно практиковался так называемый "маскарад", когда группа разведчиков переодевалась в афганскую национальную одежду и проникала на территорию, контролируемую исламской оппозицией. Правда, подобные операции неизменно сопровождались рядом сложностей: в отличие от разновозрастных моджахедов солдаты в основном были ровесниками; на отращивание бород уходили недели драгоценного времени; многим не нравилось красить волосы в "радикальный" черный цвет... С этими вопросами кое-как справлялись, но трудности не кончались. Удачно смоделировав внешность, бойцы, к сожалению, не могли в одночасье перенять восточные привычки, обычаи и традиции. Даже походка переодетого солдата частенько выдавала в нем фаранга (европейца, -- примечание авторов).
   Но главная проблема заключалась не в этом.
   Дело в том, что и небольшой группе разведчиков было нелегко покинуть военную базу незамеченной -- дороги и все прилегающее пространство, как правило, находились под пристальным наблюдением исламских партизан или им сочувствующим. Стоило парочке машин выехать за ворота, как моджахеды тут же получали известие по радио или с помощью оптического сигнала. К примеру, почти каждый афганец с младых лет употребляет несвар, который носил с собой в небольшой металлической коробочке с тщательно отполированной внутренней стороной крышки. Чем не зеркало? И отраженный от такого "зеркала" солнечный луч чудесным образом видно с гор за несколько километров.
   Приходилось на полную катушку включать мозги и смекалку. В конце концов, приспособили для выезда на "маскарад" небольшие трофейные автомобили: "Тойты", "Симурги", "Нисаны"... Перед операцией эти машины вкатывали в кузова огромных грузовиков и закрывали от посторонних глаз тентами. Там же прятались переодетые разведчики. Прокатившись по шоссе с десяток километров, колонна сворачивала на безлюдную грунтовку, машины выкатывали по прихваченным с собой доскам; в них тут же усаживались спецназовцы, и через пару минут новоиспеченный "духовский" караван растворялся в пустыне. Грузовики же, сделав для приличия пару кругов вокруг базы, как ни в чем ни бывало возвращались на базу.
   Не обремененные логикой и прозорливостью душманы частенько попадались на эту уловку. А спецназ продолжал успешно перехватывать и громить караваны с оружием и боеприпасами...
  
  
   Глава первая
   Пакистан; учебный лагерь в городке Чаман
   4 апреля 1987 г.
  
   Инженер решил вернуться раньше. Что проку лишнюю неделю болтаться по северо-восточным провинциям? К этому часу не осталось ни одного заряда к ПЗРК, ни одной гранаты. Обычные боеприпасы были на перечет. Заканчивалось продовольствие и медикаменты, садились батареи к рации. От некогда многочисленного и мощного отряда осталась половина. Да и раненным бойцам требовалась срочная медицинская помощь...
   "Маккартур обязан меня понять. Обязан! И он на моем месте поступил бы так же!.. -- убеждал сам себя полевой командир, медленно и наугад взбираясь вверх по крутому склону. -- К тому же мы возвращаемся не с прогулки и не с нулевым результатом. Пять уничтоженных воздушных целей. Пять! Ведущий вертолет, к сожалению, вчера ушел -- четыре последних ракеты его так и не достали. Наверное, за его штурвалом находился очень опытный летчик. Зато ведомый упал где-то на северо-западе от пожарища -- он точно был поврежден двумя нашими ракетами! Я видел это лично..."
   Примерно с такими мыслями Гаффар довел отряд до вершины длинного хребта и повернул на восток.
   Да, случившиеся промахи не умоляли заслуг группы. Год или два назад ни моджахеды, ни их американские друзья даже не мечтали о подобных результатах. И это тоже обязаны учесть Маккартур с главным военным советником. Обязаны!
  
  
   Узнав о содержании срочного радиодонесения, Маккартур понял и не осудил Гаффара. Почему, собственно, не понять командира группы, добившейся уникального результата? Пять воздушных целей! Раньше о таком и впрямь не мечтали.
   Вот только главный военный советник -- грузный полковник лет сорока пяти -- воспринял известие о возвращавшейся раньше установленного срока группе по-своему. Прочитав сначала расшифровку короткого сообщения полевого командира, а тремя часами позже получив секретную депешу от местных ребят из ЦРУ, он помрачнел и надолго задумался; скоро его толстая кубинская сигара пеплом обрушилась на стол. Все предыдущие победы Гаффара разведка неизменно подтверждала, с последней атакой боевого Ми-24 вышла неприятная заминка...
   Вызвав к себе капитана, советник плеснул в два бокала хорошего виски и сказал:
   -- В целом Эдди, твой Гаффар поработал неплохо. Неплохо, относительно того, что мы имели раньше. С этим фактом не поспоришь... Но пойми меня правильно, парень: тридцать зарядов на четыре сбитые цели -- многовато.
   -- Почему четыре? Я слышал пять, -- сделав добрый глоток, осторожно уточнил Маккартур.
   -- Тридцать ракет многовато и для пяти воздушных судов. А в случае с Гаффаром их ровно четыре, Эдди. Четыре. Боевой вертолет, по которому группа произвела два пуска за час до наступления темноты, благополучно приземлился в пятнадцати километрах от аэродрома Джелалабада. Мне только что принесли отчет разведки о последней операции группы. Вот почитай...
   Он бросил на стол белоснежный листок с ровными строчками печатного текста. Листок скользнул по лакированной столешнице и остановился на самом краю -- в сантиметрах от локтя молодого американца.
   -- А экипаж? -- спросил тот, поворачивая листок к свету.
   -- Экипаж жив. Вертолет, получив повреждения, произвел вынужденную посадку. Да ты читай -- там все написано... -- скучающе барабанил полковник пальцами по столу.
   Вздохнув, он немного подвинул кресло и развернул грузное туловище к работающему кондиционеру. Наслаждаясь прохладным потоком, прикрыл глаза и нехотя продолжал назидательным тоном:
   -- Во всяком случае, насколько я знаю русских, они обязательно восстановят свой вертолет и перегонят его на аэродром. Так что... не все так хорошо как кажется на первый взгляд. И в Штатах, Эдди, нам с тобой обязательно напомнят о расточительности выпускников здешней учебной базы. А ведь за подготовку этих ребят отвечаем мы с тобой, верно?..
   Об этом капитан знал и без военного советника. Напомнят. Сто процентов напомнят! Полковнику -- в Пентагоне, а ему -- в Лэнгли -- в штаб-квартире ЦРУ. Да, за все то оружие, что поставляется в Афганистан, Соединенные Штаты получают деньги. Его страна никогда и ничего не делает бесплатно, или, по крайней мере, не просчитав скорой выгоды в будущем. В случае с ПЗРК "Стингер" ситуация складывалась иной -- выходящей за определение "военный бизнес". Политическое руководство Штатов попросту решило отомстить Советам за позорное поражение во Вьетнаме. Потому и поставляло ракеты практически за бесценок. Однако это не снимало с полковника и капитана ответственности за качество подготовки расчетов ПЗРК "Стингер".
   Ознакомившись с донесением коллег из разведки, Маккартур бросил на стол бумажку. Новость не обрадовала. Для нормальной статистики результаты свободной охоты Гаффара не подходили. Просто не лезли ни в какие рамки! Нормальная статистика -- это четыре-пять ракет на одну сбитую или сильно поврежденную воздушную цель. Если бы вышло три -- его с полковником представили бы к медалям "Почета". А тут больше семи.
   -- Что будем делать? -- мрачно выдавил он, допивая алкоголь с благородным коричневатым оттенком.
   Советник встал, помассировал ладонью затекшую поясницу. Разлив остатки виски, подпалил сигару. И, выпустив клуб дыма, пристально посмотрел на молодого человека:
   -- Собирайся.
   -- Куда? -- оторопел тот.
   -- Придется проветриться до северного приграничного района. Тебе же известен тот перевал, по которому группа пойдет в Пакистан?
   -- Известен. Я сам разрабатывал маршрут.
   -- Вот и встретишь Гаффара на перевале.
   Пока Эдди ровным счетом ничего не понимал и, часто моргая, пялился на полковника.
   -- Зачем? -- только и смог он выговорить.
   -- Заберешь раненных, подкинешь свежих бойцов с провизией, боеприпасами, зарядами для ПЗРК, медикаментами... И убедишь вернуться в район джелалабадского аэродрома.
   -- Но для чего?
   -- Что ты заладил: зачем, для чего?! -- отшвырнул советник недокуренную сигару. -- Неужели не доходит?
   Маккартур недоуменно качнул головой.
   -- Поврежденный Ми-24 охраняется небольшим подразделением десантников. Завтра утром русские пошлют туда группу инженеров и пару пилотов. Согласен?
   -- Возможно.
   -- Уверяю: пошлют! Можешь не сомневаться. Они не так богаты, чтобы разбрасываться дорогостоящей техникой. А десять, от силы пятнадцать человек -- не такая уж и грозная военная сила.
   Кажется, Эдди начал вникать в замысел собеседника. Задумчиво посмотрев на него, спросил:
   -- Вы хотите устроить там засаду?
   -- Именно. И устроит ее твой Гаффар. Раз уж не сумел сжечь чертову "вертушку" двумя ракетами.
   Пару минут посидели молча. Советник раскуривал новую сигару, капитан допивал виски. Звякнув донышком опустевшего бокала о столешницу, выдохнул:
   -- Неплохая идея. Но есть одна сложность... Как я по-вашему уговорю этих оборванных, уставших и голодных дикарей повернуть назад? Это мы с вами со всех сторон обложены присягой, высоким жалованием; наконец, желанием отомстить Советам. А они? Что движет ими? Только фанатичная вера в Аллаха, Шариат, да дикая злоба...
   -- Хм, все очень просто, парень, -- улыбнулся пожилой полковник, затем обернулся к сейфу, щелкнул замком и взял с полки пять пачек зеленоватых банкнот. Бросив их на стол, кивнул: -- От хороших премиальных еще никто не отказывался.
   Офицер разведки неуверенно взял деньги, повертел одну из пачек...
   -- Бери-бери, там пятьдесят тысяч, -- подбодрил шеф. -- В отряде осталось сорок моджахедов. Рядовым по одной, Гаффару -- десять. И еще скажешь следующее: вернутся, уничтожив вертолет с технической группой -- получат столько же.
   Вероятно, эти деньги были из фонда главного военного советника; ему выделялась из бездонных недр Пентагона некая сумма для поощрений особо отличившихся афганцев, а также для подкупа чрезмерно независимых и несговорчивых старейшин племен и полевых командиров.
   "Что ж, идея стоящая -- необходимо поразмыслить, -- медлил с ответом Маккартур. -- Деньги не мои и это, несомненно, плюс. Но к перевалу придется тащиться мне, и это огромный минус -- я воевать с русскими не подписывался. И перспектива случайно повстречаться в горах с их спецназом или боевыми вертолетами меня совсем не радует. К тому же Гаффар в отличие от Дарвеша -- не "купец". Одному Богу известно, как он отреагирует на предложенные деньги взамен путешествия к недобитой "вертушке", -- нервно теребил он подбородок. Затем украдкой взглянул на полковника: -- И все же этот боров прав: если сейчас ничего не предпринять, то в Штатах у нас будут большие неприятности. Зачем они мне в тридцать лет? Шеф отдела обещал по окончании командировки представить меня к очередному званию, наградить немалой премией... Полковник стар и наверняка имеет кругленькую сумму на банковском счете. А что имею я, кроме долгов по кредитам?..
   И он решился. Рассовывая пачки по карманам, негромко приговаривал:
   -- О`кей. Доллары здесь любят не меньше чем в Америке. Гаффар -- хороший исполнитель; думаю, не составит труда договориться с ним.
   -- В таком случае тебе необходимо поторопиться, -- откинулся на спинку кресла довольный советник.
   -- Да-да. Мне нужно десять минут -- не больше...
   -- Я уже распорядился. Вертолеты загружают барахлом, свежая группа выпускников готовится к вылету; стартуете через полчаса. Вас высадят на аэродроме Пешавара и подбросят на машинах до приграничного селения. К перевалу поедете пешком. И помни: ранним утром Гаффар должен быть на месте!..
  
   * * *
  
   Три транспортных вертолета уселись на освещенную полосу аэродрома.
   Эдди выпрыгнул на бетонку и посмотрел на часы: половина второго ночи. Он хотел было посетовать на дефицит времени, броситься искать тех, кто должен встречать, да не успел -- к "вертушкам" на большой скорости уже мчались грузовики.
   -- По машинам! -- скомандовал американец и первым забрался в кабину ближайшего.
   Короткий разговор с пакистанским офицером безопасности состоялся по пути к выезду с территории. Запрыгнув на подножку, тот на хорошем английском объяснил:
   -- Впереди поедет полицейская машина с сотрудниками службы безопасности, замыкать колону будет джип с солдатами.
   -- Зачем нам ваши солдаты?
   -- На всякий случай...
   -- Черт с вами -- пусть замыкают. Куда вы нас подбросите? -- старался перекричать старенький двигатель грузовика Эдди.
   -- Поедем вдоль русла реки до кишлака Ланди Котал.
   -- А дальше?
   -- Дальше очень плохая дорога.
   -- Сколько от кишлака до пограничного перевала?
   -- Километров пять.
   "Нормально, успеем", -- успокоился Маккартур и вальяжно махнул на прощание рукой.
   Грузовик притормозил у открытых ворот -- пакистанец спрыгнул и исчез в темноте. Откуда-то справа появился светлый легковой автомобиль с мигалками на крыше; ослепив фарами и коротко взвыв сиреной, обогнал колонну и неспешно поплыл по ночным улочкам Пешавара на запад...
  
  
   Сорок пять километров, отделяющих Пешавар от горного кишлака, преодолели за час с небольшим. Дорога тянулась вдоль петлявшего русла реки; изредка желтые лучи фар выхватывали из темноты плоские крыши бедняцких построек, бесконечные каменные дувалы, куцые деревца с облетевшей листвой. Казалось, будто берега темной речки сплошь заселены крошечными кишлаками по четыре-пять дворов каждый.
   Грунтовка действительно была ужасной, но капитан радовался хотя бы тому, что никого не повстречали, и до места добрались без приключений. Въехав в большое спящее селение, колонна не остановилась; полицейский автомобиль уверенно двигался дальше.
   Тормознули метрах в пятистах от крайних глинобитных построек. Бойцы, не дожидаясь команды, приступили к разгрузке и вскоре стояли навьюченные ранцами в походной колонне, готовые отправиться дальше на запад.
  
  
   За два часа до рассвета передовой дозор отряда Маккартура, состоящий из проводника и двух моджахедов, повстречался с дозором группы Гаффара. Сам Эдди уже не представлял, где они находятся: в Пакистане или в сопредельном государстве. Приходилось полагаться на единственного проводника, не раз ходившего по здешним тропам и перевалам.
   До рассвета оставалось минут пятнадцать-двадцать, а пока небо на востоке лишь самую малость окрасилось в темно фиолетовый цвет. Место встречи окружали заснеженные вершины скалистых гор, дул холодный ветер и на душе было неспокойно.
   Капитан накоротке переговорил с полевым командиром, объяснив суть приказа главного военного советника и передав причитавшиеся деньги. Известие не вызвало у бывшего инженера ни положительных, ни отрицательных эмоций. Он спокойно выслушал американца, и устало кивнул на соплеменников:
   -- Поговори с ним сначала ты. А я после.
   -- О`кей. Деньги раздашь сам?
   -- Да. Я лучше знаю, как их разделить...
   И некоторое время Маккартуру пришлось расхаживать вдоль строя оборванных, грязных, перебинтованных людей. Он поздравлял воинов Аллаха с успешно проведенной (но пока еще не законченной) "свободной охотой" и рассказывал через переводчика о скорой победе над вероломно вторгшимися в Афганистан советскими войсками. В заключение сообщил о крупных премиальных, полагавшихся каждому из участников рейда, о предстоящем двухнедельном отдыхе и о наградах, которые они непременно получат из рук самого генерала Ахтара.
   Затем говорил Гаффар. Говорил недолго, спокойным и уверенным голосом.
   Эдди ждал в сторонке, нервно покуривая и кутаясь в меховой куртке камуфляжной расцветки.
   Вглядываясь в лица измотанных, злых моджахедов, он невольно думал о мягкой постели в теплом бунгало. А еще мечтал о скорейшем завершении командировки в эту чертову страну, в эту проклятую Азию, с ее ужасающими ветрами и перепадами температуры. Но до возвращения в Штаты предстояло как минимум отрапортовать начальству об удачно завершившейся "свободной охоте", а затем -- до наступления лета подготовить подряд три группы операторов ПЗРК. Вот тогда его миссия завершится. А пока по реакции афганских партизан было очень трудно понять: рады ли они полученным деньгам и согласятся ли вернуться в окрестности Джелалабада для выполнения поставленной главным военным советником задачи...
   -- Ну что? -- позабыв о тлеющей сигарете, спросил он подошедшего инженера. -- Они возвращаются?
   -- А куда они денутся!..
   -- Значит, согласились?
   -- Да. После того, как я раздал десятерым особо отличившимся свои деньги, -- равнодушно отвечал Гаффар.
   -- То есть...
   -- Ты правильно понял: я премировал их своими деньгами. И пообещал сделать то же самое после окончания операции.
   -- Спасибо, Гаффар, -- пролепетал пораженный американец. -- Я расскажу о твоем поступке советнику. И мы с ним обязательно компенсируем...
   -- Не стоит. Я взялся за оружие не за деньги, -- не дал договорить афганец. И, усмехнувшись, добавил: -- У меня свои взаиморасчеты с демократами и русскими.
   Повернувшись, он направился к стоявшим посреди караванной тропы бойцам. Те уж перемешались меж собой: и возвращавшиеся с "охоты", и свежие -- в новенькой, чистой форме.
   Маккартур окликнул и, сделав пару шагов, приблизился почти вплотную к афганцу. Темная синева, минуту назад едва мерцавшая в небе за спиной капитана, уже просветлела, набрала силу. На фоне бескрайней темноты западного горизонта серое лицо бывшего инженера было отчетливо видно. Американец с интересом заглянул ему в глаза, пытаясь отыскать в их глубине хотя бы намек или остатки страха. Но нашел лишь холодную уверенность. И даже нечто похожее на усмешку.
   -- Иди обратно, капитан, -- тихо сказал он.
   И опять Эдди удивился: голос звучал бесстрастно, словно тот и не скитался три холодных месяца по горам, не переживал нечеловеческого напряжения, не скрывался от ракетных обстрелов по расщелинам и пещерам...
   Американец кивнул, но выполнять совет не поспешил. Вынимая из пачки следующую сигарету, спросил:
   -- Хотел у тебя поинтересоваться, Гаффар: мы сейчас на афганской территории?
   -- Какая тебе разница?
   Эдди щелкнул зажигалкой и пожал плечами:
   -- Ты прав, -- в общем-то, никакой.
   -- Тогда уходи. Русские вертолеты частенько совершают облеты пограничных перевалов. Не задерживайся здесь -- забирай моих раненных и уходи!..
  
  
   Глава вторая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   4-5 апреля 1987 г.
  
   Приготовления закончились.
   Все собрались вокруг стола и первым делом помянули Павла Винника. Встав и не чокаясь, выпили. Помолчали, с минуту избегая смотреть друг другу в глаза. Дескать, ушел наш боевой товарищ, а мы остались...
   Но молодость и страстное желание жить дальше берут верх в вечном споре со смертью. Постепенно снова расходится разговор, лица озаряются улыбками.
   Шумно пьем за нашу с Валеркой удачную посадку.
   И сыплются вопросы: на какой высоте сбили? Как сильно долбануло в борт? А успели заметить, откуда производились пуски? Не последовало ли "духовских" атак на земле?..
   Третий раз пьем по традиции молча, поминая всех погибших товарищей...
   Потом опять говорим, вспоминаем и страстно спорим... Что с нас взять -- летчики! Как в том старом анекдоте: комэск прислушивается, о чем болтают подчиненные в классе подготовки к полетам... О рыбалке? Хорошо. Об автомобилях? Нормально. О бабах? Тоже неплохо. О полетах?! Вот паразиты -- уже напились!..
   Пропустив несколько "соточке", мы с Валеркой чуток отходим от шока и наперебой делимся впечатлениями, порой вспоминая подзабытые в водовороте событий мелочи. Когда гвалт достигает апогея, переходя за "рамки", мне приходится вспоминать о просьбе командира. Уподобляясь лектору, читающему скучный материал, я призывно стучу вилкой по кружке, и товарищи тут же сбавляют громкость...
   По комнатам разбредаемся около полуночи. Времени для сна остается немного -- через пять часов начинается очередной тяжелый день.
  
  
   Проснулся я за полчаса до противного дребезжащего звонка будильника. В необычных обстоятельствах человек всегда ощущает время, словно внутри заведен и тикает этот ненавистный будильник. Лежал, пялился в светлевший потолок и молча страдал от головной боли...
   А ровно в пять летчики и бортовые техники моего звена поднимаются как ни в чем ни бывало -- словно и не опорожнили накануне вечером приличную бутыль чистого спирта. По "пять капель", конечно, не получилось. Вышло гораздо больше -- грамм по триста пятьдесят на брата. Но, тем не менее, наказ Сергея Васильевича выполнили -- держались в строгих "рамках": не орали, не бузили, дальше офицерского сортира и курилки не мотались.
   Ополоснувшись прохладной водой и, одевшись, отправляемся со штурманом в столовую. Мой экипаж сегодня не задействован в полетах, потому мы с Валерием не спешим...
   Настроение после общения с друзьями стало получше, но и напряжение не отпускает. Кто знает, что решит начальство, и какие выводы сделает комиссия, которая непременно нагрянет по нашу душу!..
   Навстречу торопливо шагает комэск.
   -- Шипачев!
   -- Я, товарищ командир.
   -- Ну-ка задержись на минуту...
   Здороваясь за руку и хитро улыбаясь, интересуется:
   -- Как здоровье, орлы?
   -- Нормально, -- почти не кривим мы душой. Состояние и в самом деле обычное, не считая немного тяжеловатой головы.
   Выщелкнув привычным движением из пачки сигарету, Сергей Васильевич подпаливает ее, раз пять жадно затягивается и вдруг заявляет:
   -- Ты же там все знаешь, Константин. Верно?
   -- Где? -- не понимаю я.
   -- Где-где... -- выпускает он в сторону дым и мельком смотрит на часы. -- Там, где вертолет твой остался.
   -- Ну, в общем-то, да. Знакомый райончик...
   -- Вот и хорошо. Дуй на "восьмерку" -- борт N67. Тебя уже ждут на борту технари с грузом. Назначаю тебя старшим команды. Да и не забудь прихватить бойца с радиостанцией -- он давненько торчит у КДП...
   -- А штурман? Валера Мешков полетит со мной?
   -- А зачем он тебе там? -- смеется майор. -- Пусть идет к штурману эскадрильи -- у него намечается какая-то бумажная работа. С полетными картами...
   И, пульнув недокуренную сигарету, направляется в сторону КП.
   -- Иди хоть позавтракай, -- виновато смотрит на меня Валерка.
   Наш экипаж в Афгане практически неразлучен, к тому же после аварийной посадки сам бог велит держаться поближе друг к другу. А тут вдруг волевым командирским решением нас разлучают и ставят разные задачи.
   -- Не хочется, -- морщусь я, представляя однообразную столовскую пищу.
   Еда и в самом деле сейчас встала б поперек горла. Хотя, пару стаканов крепкого чая, пожалуй, выпил бы -- голова малость побаливала, во рту пересохло. Но, вспомнив о болтавшейся на ремне фляжке с водой, я спешно прощаюсь с Валеркой:
   -- Ладно, пошел. А то еще улетят без меня...
   Так и расстаемся на полпути к летной столовой: я иду на стоянку, штурман плетется завтракать...
   "Ни черта не понимаю, -- мучаясь в догадках, подхожу к КДП, -- мой вертолет наверняка охраняется подразделением пехоты или десанта. Тогда зачем туда отправляют меня?.."
   -- Эй, боец! -- окликаю солдата со старенькой радиостанцией и аккумуляторами. -- Не меня ждешь?
   -- Вас, товарищ капитан.
   -- Бери свою шарманку и за мной...
   Ми-8 с крупным номером "67" под выхлопными устройствами уже готов к вылету: экипаж в пилотской кабине; в грузовом отсеке -- инженер эскадрильи во главе технической бригады; всю центральную часть отсека занимает здоровенный ящик с четырехсоткилограммовым газотурбинным двигателем для Ми-24. Повсюду лежат агрегаты, трубопроводы, инструменты в специальных металлических ящичках...
   И тут меня осеняет.
   "Товарищ полковник, вы не волнуйтесь. Мы же не знали, что здесь засели душманы с ПЗРК. А вертолет мы восстановим..." -- четко припоминаются мои же слова, сказанные начальнику Армейской авиации полковнику Григорьеву.
   -- Теперь понятно, -- шепчу я, забираясь по трапу в чрево транспортной "восьмерки".
   А, усаживаясь на откидное сиденье, ощупываю кобуру с пистолетом и раздраженно думаю: "Мля, надо было взять хотя бы автомат. Замена движка и ремонт поврежденных систем -- это не на час работы..."
  
  
   Удаление места аварийной посадки от аэродрома составляло не более пятнадцати километров. Однако высадка нашей небольшой группы напоминает масштабную армейскую операцию: восемь боевых Ми-24 и звено штурмовиков Су-25 около получаса кружат над районом, обрабатывая опасные и подозрительные участки из всех видов оружия. И только убедившись в том, что вокруг нет "духов", КП выдает в эфир команду на высадку технической группы и возвращение всех бортов на родные базы.
   Поврежденный вертолет охраняется отрядом десантников на двух "бээмдэшках".
   "Кажется, это те ребята, что крутились вчера около "двадцатьчетверки" Паши Винника", -- узнаю командира бравых парней. Молодой лейтенант подходит к приземлившейся неподалеку "восьмерке", представляется и спрашивает о намерениях прибывших офицеров.
   "Молодец, -- отмечаю про себя, -- дело знает".
   И, пожимая его ладонь, информирую:
   -- Собираемся менять движок на поврежденном вертолете. Если все будет путем -- сегодня же улетим.
   -- А как же вы поднимете такую махину? Капот-то высоковато... -- глядя на громадный ящик, чешет тот затылок.
   Честно говоря, мне и самому были невдомек подобные тонкости. Я не представлял, как в полевых условиях -- без подъемного крана и специальных машин, инженеры с техниками справятся с подобной задачей. Однако, наблюдая за слаженной работой по извлечения двигателя из недр грузовой кабины, уверенно отвечаю:
   -- Не переживай -- справимся.
  
   * * *
  
   Разгрузившись, "восьмерка" легко отрывает шасси от грунта и улетает в сторону аэродрома. В тишине, возле одиноко стоящего посреди плоскогорья Ми-24, остаются восемнадцать человек: шесть авиатехников, десять десантников во главе с лейтенантом, солдат-связист с радиостанцией и я -- назначенный с легкой руки Сергея Васильевича старшим этой разношерстной команды.
   Сегодня пятое апреля, первая половина весны. В Белоруссии, да и во всей средней полосе моей бескрайней родины сейчас довольно прохладно. Кое-где еще не отступила зима, по низинам и северным склонам лежат снежные островки. А в здешние предгорные районы уже пожаловало лето; денек выдался солнечным и жарким. И, не смотря на ранний час, вверх -- прочь от прогретой почвы, жгутами и завихрениями струится горячий воздух...
   Инженер эскадрильи Максимыч -- высокий, худощавый мужик лет сорока, хлопочет около подраненной "вертушки", оценивая характер повреждений и распределяя обязанности между техников. Десантура пластается в теньке у бортов двух боевых машин. На невысоком взгорке дежурит связист и парочка бойцов из отряда лейтенанта, которых тот меняет строго через каждый час. Мне же ничего не остается, как загорать неподалеку от своего пострадавшего вертолета. Водружаю на нос темные очки, скидываю куртку, ложусь на разогретый солнцем песок, и от нечего делать поминутно вспоминаю вчерашние события...
   Дозор главным образом наблюдает за широкой - до пяти километров -- полосой зеленки, что раскинулась по обе стороны извилистой речушки, протекавшей под Черной горой.
   Черная Гора. Угрюмое нагромождение безобразных складок. На большом удалении хребет кажется монолитом, этаким лежащим на боку исполином. А вблизи отчетливо видны наслоения из сланца, гранита и темных, почти черных скал. От них, должно быть, и произошло название.
   Эта зона слабо контролируется демократами. И левый, и правый берега речушки сплошь заселены афганскими крестьянами. Неоднократно пролетая над этими местами, я видел множество больших и малых кишлаков, связанных меж собой тропинками и узкими грунтовками. Вряд ли кто-то точно скажет, сколько здесь проживает народу, но доподлинно известно одно: местные ребята не симпатизируют нынешней власти и нам -- русским. Днем отличить их от обычных дехкан практически невозможно: копошится себе спокойно народец в огородах, трудится в апельсиновых садах, стережет скот на пастбищах... А по свистку могут быстренько собраться и пострелять. В окрестностях Черной горы, нависающей отвесными склонами над зеленым массивом, к этому времени покоилось более двадцати сбитых самолетов и вертолетов. Их остовы, похожие на скелеты некогда красивых и мощных машин, мне не раз довелось лицезреть с высоты птичьего полета.
   По реке проходит граница меж провинций Нангархар и Лагман. За рекой возвышается Черная гора -- вытянутая с востока на запад гряда, длинною около шестидесяти километров и с наивысшей точкой около двух с половиной тысяч метров. На одной из плоских вершин стоит мусульманская мечеть -- огромное здание, имеющее в плане строго квадратную форму. Поговаривают, будто рядом с мечетью расположено священное для мусульман кладбище.
   Воспоминания о вчерашнем полете, окончившемся вынужденной посадкой, вновь будоражат сознание. Тряхнув головой, я поднимаюсь, глотаю воды из фляжки, пристально смотрю на темные пятна сплошной растительности. И зло плюю под ноги:
   -- Вот из этой "зеленки" нас вчера и обстреливали ракетами! И ведь умудрились спрятаться так, что мы с Прохоровым их не видели!..
   Здешние леса разительно отличаются от наших: ни высоких тебе деревьев в три обхвата, ни густых непролазных чащоб. Так, что-то невыразительное и нечто среднее меж молодыми жиденькими рощицами и кустарниковой порослью. Неудивительно. Что может вырасти под палящим круглый год солнцем! И тем загадочнее кажется то обстоятельство, что мы с комэском (а точнее, четыре человека: два командира и два летчика-оператора!) не заметили прятавшуюся там банду.
   -- Не зря этих людей называют "духами", -- тихо ворчу я и, прищурившись, снова оглядываю проклятую тонкую полоску "зеленки"...
   Да, в этом лесочке, заполнявшим широкую пойму реки, обитали десятки селений. И Прохоров вчера без колебаний и сомнений осыпал ракетными залпами опасную местность.
   "А как же мирные кишлаки? -- удивился бы несведущий человек. -- Ведь неуправляемым ракетам все равно кого убивать?!"
   "А очень просто, -- ответил бы ему тот же Сергей Васильевич. -- Здесь, в воюющем Афганистане, давно действует неписанное правило: если в деревню нагрянули "духи", то местные должны либо выгнать их, либо покинуть селение. Всем им отлично известно, что моджахеды приходят не с мирными целями, а для того, чтобы стрелять в русских. Ну а мы не заставим себя ждать с ответным ударом. Раз не выгнали, и сами не ушли -- значит, заодно с мятежниками..."
   Вот такие порой законы придумывает война. И, хочешь -- не хочешь, а стороны обязаны их соблюдать.
  
   * * *
  
   К девяти часам утра на площадке во всю кипит работа.
   Устав сидеть без дела, я предложил мужикам в промасленных комбинезонах посильную помощь. В ответ заполучил деликатное предложение посидеть в сторонке и, почесав затылок, отошел.
   Какой, действительно, из меня помощник? Разве что подсобить в поднятии какой-нибудь тяжести. В Сызранском училище мы, разумеется, изучали конструкцию двигателя и всех систем вертолета, однако познания были не настолько глубокими, чтобы принимать участие в ремонте или замене важнейших агрегатов. Теория -- одно, а практика -- совсем другое.
   Потому я послушно удаляюсь и с интересом наблюдаю за процессом замены, изредка отстегивая от ремня фляжку и делая по паре маленьких глотков живительной влаги. Вода здесь на вес золота. Эквивалент жизни, который приходиться постоянно экономить.
   Потом пристраиваю на место флягу и пытливо поглядываю на техников. В эти минуты и впрямь разбирает любопытство: каким же образом специалисты снимут неисправный двигатель, а на его место поставят новый? Ведь четыреста килограммов -- не шутка...
   Все оказывается просто. Применяя известные только им секреты, техники монтируют на узле крепления лопасти полиспаст (блочное подъемное устройство, -- примечание авторов) и с цирковой легкостью опускают одну "железяку", потом цепляют и поднимают другую.
   -- Да, это по-нашему: чуток смекалки, немного физического усилия, десяток матерных слов и... дело в шляпе, -- удивляюсь я находчивости наших специалистов.
   А на откинутых капотах меж тем начинается другая работа: кто-то крепит силовые узлы движка к фюзеляжу, кто-то подсоединяет к системам десятки трубопроводов из матовой нержавейки, кто-то возится с разъемами жгутов электропроводки...
   Это менее интересно. И, расстелив на прогретом песке куртку комбинезона, я опять укладываюсь пузом кверху...
   Уснуть не получается: рядом сопровождая действия тем же матом, гремят инструментами технари, чуть поодаль травят анекдоты и вяло посмеиваются солдаты-десантники. Потому я просто лежу, прикрыв лицо форменной кепкой, вспоминаю поездку в Союз: встречу с родителями, неспешные прогулки с любимой девушкой по тихим улочкам родного городка... И мечтаю уже о настоящем полуторамесячном отпуске, в котором нас с Ириной ожидает архиважное событие -- свадьба...
   И вдруг, приблизительно через час моих безмятежных мечтаний, с севера слышится страшный рев. Техники разом прекращают работу, я вскакиваю на ноги; с беспокойством озираются по сторонам и десантники.
   Суть происходящего выясняется через пару секунд, когда в воздухе над головами что-то прошелестело, а под ногами содрогается земля. Метрах в двухстах -- с перелетом, рвутся реактивные снаряды.
   Этого нам не хватало! Распластавшись на песке, я пытаюсь определить, откуда нас обстреливают.
   Все верно. Снаряды выпускают их из той же зловеще темнеющей "зеленки", что лежит в трех-четырех километрах к северу от нашей площадки...
  
  
   Глава третья
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   5 апреля 1987 г.
  
   Маккартур окликнул и, сделав пару шагов, приблизился почти вплотную к афганцу. Темная синева, минуту назад едва мерцавшая в небе за спиной капитана, уже просветлела, набрала силу. На фоне бескрайней темноты западного горизонта серое лицо бывшего инженера было отчетливо видно. Американец с интересом заглянул ему в глаза, пытаясь отыскать в их глубине хотя бы намек или остатки страха. Но нашел лишь холодную уверенность. И даже нечто похожее на усмешку.
   -- Иди обратно, капитан, -- тихо сказал он.
   И опять Эдди удивился: голос звучал бесстрастно, словно тот и не скитался три холодных месяца по горам, не переживал нечеловеческого напряжения, не скрывался от ракетных обстрелов по расщелинам и пещерам...
   Американец кивнул, но выполнять совет не поспешил. Вынимая из пачки следующую сигарету, спросил:
   -- Хотел у тебя поинтересоваться, Гаффар: мы сейчас на афганской территории?
   -- Какая тебе разница?
   Эдди щелкнул зажигалкой и пожал плечами:
   -- Ты прав, -- в общем-то, никакой.
   -- Тогда уходи. Русские вертолеты частенько совершают облеты пограничных перевалов. Не задерживайся здесь -- забирай моих раненных и уходи!..
   Что-то негромко сказав своим людям, инженер исчез в темноте...
   Не взирая на чудовищную усталость тех, кто два месяца болтался по горам, обратно -- к джелалабадскому аэродрому, отряд передвигался быстро.
   Во-первых, потому что удалось немного передохнуть на перевале, пока капитан шептался с полевым командиром, пока подбирал слова и подбадривал моджахедов, пока разбирались с раненными, оружием и боеприпасами.
   Во-вторых, настроение улучшилось, а моральный дух воинов Аллаха заметно приподнялся, после того как в карман каждого перекочевало по одиннадцать сотенных купюр. Боле тысячи долларов -- неплохая сумма для афганских бедняков. А по возвращении с операции им обещано столько же. Плюс "хорошие призовые" -- как выражались американцы, за сбитые воздушные цели и уничтоженные экипажи.
   И, наконец, в-третьих, тропа шла под гору. Правда, после затяжного и пологого спуска предстояло опять взбираться вверх.
   А пока они весело и безбоязненно переговаривались в ночи и топали вниз. Кого опасаться на узкой тропе? Засады здесь быть не может -- они проходили этими местами пару часов назад. "Вертушки" и штурмовики ночами летают редко. А впереди короткое и несложное дельце: уничтожение малочисленной и слабо вооруженной группы русских. Что может быть проще?..
  
  
   Ту местность, откуда спешно уходили вчерашним вечером, инженер знал отлично. Дело в том, что устье реки, в правый берег которой упирался склон величавой Черной горы, незадолго до войны перегородили плотиной. Небольшой, длиной всего в сто пятьдесят метров, но мощной и с современным оборудованием. Как ни странно, агрегаты станции работали по сей день, исправно обеспечивая электричеством Джелалабад с пригородом. В ее строительстве довелось принимать участие и Гаффару. Наведывался он также и в широкую полосу "зеленки", что шла вдоль реки под южным склоном Черной горы. Наведывался уже во время войны и был наслышан о настроениях местных жителей, а точнее об их "симпатиях" к русским.
   Этими "симпатиями" он и собирался воспользоваться, дабы выполнить поставленную Маккартуром задачу...
  
  
   Вместе с подкреплением американец доставил на пограничный перевал двенадцать зарядов к ПЗРК, обычные боеприпасы, сухие пайки на трое суток, медикаменты.
   -- Почему так мало "Стингеров"? -- недовольно справился Гаффар.
   -- А ты посмотри вон туда, -- молотя челюстями жвачку, отвечал Маккартур.
   Тот повернулся в указанном направлении и узрел в темноте сложенные попарно вьюки с маркировкой.
   -- Что это?
   -- Видишь ли, расстояние до аэродрома небольшое...
   -- Понятно. Полагаешь, они могут отказаться от "вертушек" и воспользоваться обычными машинами?
   Офицер улыбнулся и хлопнул афганца по плечу:
   -- Я не ошибся в тебе -- ты быстро соображаешь. К сожалению, точных сведений у нас нет -- мы не знаем, какой вид транспорта русские предпочтут для доставки запасных частей и технической группы. К тому же, по данным нашей разведки они оставили у поврежденного вертолета отряд десантников с двумя бронемашинами. Поэтому...
   И снова инженер опередил его мысли.
   -- Поэтому вы решили, что одних "Стингеров" недостаточно.
   -- Верно. "Стингеры" пустишь в дело, если появятся "вертушки". Думаю, их будет не больше четырех: две транспортных и две боевых для прикрытия. По три ракеты на каждый борт...
   "Сугубо американская расчетливость и практичность, -- съязвил про себя Гаффар. -- Не первый год имею с ними дело, а привыкнуть не могу!"
   -- ...Ну, а в мешках упакованы разобранные пусковые устройства к реактивным снарядам, продолжал Эдди. -- В тех, что с маркировкой "25 кг" -- стволы; "28 кг" -- станки; "42 кг" -- сами снаряды -- будьте с ними поосторожнее. Всего десять пусковых устройств и тридцать снарядов.
   -- Понятно.
   -- Ты и твои люди должны помнить о порядке применения снарядов -- мы рассказывали на занятиях об этих переносных установках.
   -- Я умею ими пользоваться.
   -- Вот и отлично.
   -- Да, но достаточно ли тридцати снарядов?
   -- Для пристрелки хватит. Разделишь на пару залпов.
   На этот раз Гаффар до конца не понял собеседника. Тридцать снарядов для пристрелки тот на перевал приволок. А где взять остальные -- для основного залпа?
   -- По данным нашей разведки в пойме реки под Черной Горой обитает несколько партизанских отрядов, общей численностью более полутора тысяч человек, -- осторожно начал американец.
   И Гаффар тотчас догадался о его задумке.
   -- Знаю. У меня есть среди них друзья.
   -- Вот и отлично, -- уважительно посмотрел ему в глаза Маккартур -- бывший инженер поражал способностью быстро соображать. -- У них должны быть и пусковые установки, и снаряды. Одолжишь для последнего залпа штук тридцать-сорок. А позже мы пополним их арсеналы...
  
   * * *
  
   Он намеренно обошел подальше стоявшую на ровной площадке "вертушку" -- взял южнее километров на десять и в седьмом часу утра добрался с группой до спасительной "зеленки".
   "Успел, -- в последний раз глянул на часы полевой командир. -- Сейчас дождусь Хаккани и отправлюсь в ближайшее селение. Оно недалеко -- меньше километра..."
   Посланный к опушке Хаккани, вернулся через четверть часа; уняв тяжелое дыхание, доложил:
   -- Подбитый вертолет стоит на площадке. Рядом две бронемашины и с десяток солдат.
   -- Отлично. Если вертолет продолжают охранять, значит, намерены восстанавливать. А раз так, то техническая группа должна скоро появиться, -- заключил Гаффар. И сосредоточенно добавил: -- Останешься здесь старшим.
   -- А ты куда?
   -- К реке -- в ближайший кишлак. Вернусь через час. Сидеть тихо, из лесочка не высовываться. Оцени пока дистанцию и выбери место для установки пусковых устройств.
   -- Понял, Гаффар. Не беспокойся, я все сделаю...
   Взяв с собой двоих моджахедов, инженер двинулся по едва приметной тропе в сторону Черной горы...
   Поравнявшись с первыми домишками знакомого селения, он внезапно остановился, прислушался к звенящей тишине...
   Так и есть. Тишину нарушил далекий рокот двигателей подлетавших к площадке вертолетов. Слава Аллаху -- все идет по плану! Остается найти давнего приятеля по строительству местной ГЭС, который знает многих из тех, кто при случае может помочь в уничтожении "вертушки" и технической группы.
   Приятель повстречался на кривой улочке в центре кишлака. Обнявшись, они с минуту, как и полагается, поговорили ни о чем: обменялись новостями, справились о здоровье; посетовали на ушедшую зиму, которая показалась бесконечно длинной из-за неурожая прошлого года.
   Затем инженер перешел к делу.
   Выслушав просьбу помочь в уничтожении русской "вертушки", мужчина озадаченно помолчал. Вздохнув, поведал:
   -- Ты же знаешь, что русские не оставят без ответа наши действия.
   -- Конечно, знаю... -- начал было Гаффар, но слова его потонули в шуме пролетавших неподалеку штурмовиков и грохоте разрывов где-то на окраине леса. С едкой усмешкой на смуглом лице бывший инженер прокричал: -- Русским необязательно дожидаться наших действий! Это они пришли в нашу страну, а не мы пожаловали к ним. И пришли они, чтобы убивать! Они не остановятся, если мы, подобно трусливым шакалам, будем прятаться по лесам и пещерам!
   Мужчина кивнул:
   -- Хорошо, Гаффар, я понял тебя. Сделаем. С полсотни человек я соберу.
   -- Еще один вопрос. Одолжи мне реактивных снарядов.
   -- Сколько?
   -- Штук сорок. Наши американские друзья из Пакистана пообещали помочь вам с оружием и боеприпасами. Но чуть позже...
   -- Хорошо, Гаффар. Из уважения к тебе, помогу -- дам тридцать снарядов. Больше у меня нет.
   -- Благодарю. И прошу: поторопись. Атаку планируем начать через час.
   -- Постараюсь.
   -- Ждем вас на опушке...
  
  
   С появлением на вооружении моджахедов пусковых установок для стрельбы реактивными снарядами, возможности по уничтожению различных объектов советского контингента заметно возросли. В заданные районы расчеты, как правило, прибывали на одном или нескольких автомобилях, в кузовах которых были заранее смонтированы пусковые установки. После непродолжительного обстрела автомобили спешно покидали район до открытия русскими ответного огня.
   Применялся и другой способ -- более затратный, но менее рискованный. Готовые к стрельбе пусковые установки устанавливались и наводились на цели заблаговременно -- обычно ночью; к ним подключались электронные управляющие устройства с фиксированным временем запуска. Это позволяло моджахедам скрыться задолго до начала обстрела и обнаружения противником огневых точек. А ответный огонь правительственных войск в таких случаях положительных результатов не давал.
   Правда, случались и обидные осечки. Так неподалеку от Джелалабада воздушная разведка русских засекла около сорока пусковых установок РС, взведенных и направленных в сторону военного аэродрома. По наводке разведчиков в район срочно прибыли специалисты, разрядили установки и обезвредили снаряды. Запланированного обстрела не получилось...
  
   * * *
  
   Через час Гаффар в волнении расхаживал вдоль рядочка последних кустов. Растительность на окраине леса едва дотягивала в высоту до полутора метров, и Хаккани дважды напомнил об опасности быть замеченным.
   Командир лишь отмахнулся:
   -- Слишком далеко...
   И бросил встревоженный взгляд на часы.
   Подкрепление из местных моджахедов и обещанные снаряды для третьего залпа запаздывали, а русские меж тем времени не теряли: после обработки штурмовиками и боевыми вертолетами реденького лесочка и складок местности, высадили техническую группу, выгрузили запчасти. И вот уже около часа работа на площадке у недобитой "вертушки" не прерывалась. Минут пятнадцать Гаффар наблюдал в оптику мощного бинокля за одетыми в одинаковые комбинезоны людьми. Как те снимали с помощью блоков неисправный двигатель и слаженно поднимали и устанавливали на его место новый; как копошились на раскрытых капотах, вероятно, присоединяя трубопроводы и электронику.
   "Сколько им потребуется на монтаж? Часа три-четыре? Или больше?.. -- беспрестанно оборачивался он, мысленно подгоняя приготовления своих воинов. -- Потом, наверняка последует пробный запуск и контрольный осмотр -- это еще полчаса. Полагаю, успеем..."
   Он снова поднял бинокль.
   Расстояние от опушки до площадки было подходящим -- километра три-четыре. Такая дистанция играла на руку отряду, ведь около поврежденного вертолета по-прежнему дежурили десантники на двух бронированных машинах. А каждая из них была оснащена автоматической пушкой. Дальность действия этого оружия, насколько знал Гаффар, не превышала двух тысяч метров.
   -- Да, две тысячи метров, -- процедил он сквозь зубы. -- Не достанут. А если решат подойти ближе после нашего первого залпа -- мы их встретим.
  
   * * *
  
   Приятель Гаффара потрудился на славу. Хоть и с опозданием, но к опушке в спешном порядке подошло около сотни воинов. Половина из них была на лошадях; все имели при себе оружие. Прикидывая в уме общую численность отряда, инженер удовлетворенно кивал: с такой силой молниеносная победа в операции обеспечена.
   Часть воинов вела под уздцы лошадей с привязанными к седлам реактивными снарядами. Боеприпасы подоспели вовремя: подготовка пусковых устройств к первому пристрелочному залпу завершилась.
   Три расчета ПЗРК "Стингер" также заняли позиции и находились в готовности на тот случай, если в небе появятся вертолеты. Остальные подразделения рассредоточились вдоль неровного края леса. Но прежде чем начинать операцию, Гаффар, привыкший все делать аккуратно и наверняка, собрал несколько человек: своего заместителя и командиров местных моджахедов.
   -- Дистанция для обычной атаки великовата -- пока мы будем перемещаться по равнине, русские нас заметят и успеют изготовиться к бою. Поэтому мои люди предварительно произведут несколько залпов реактивными снарядами, -- подробно инструктировал собратьев инженер. -- Возможно, с первого раза поразить цели не удастся. В этом случае придется переносить установки и корректировать огонь.
   -- Снарядов достаточно, брат? -- спросил один из полевых командиров.
   -- Теперь достаточно. Половина уйдет на пристрелочные залпы, остальными я хочу уничтожить бронемашины -- они представляют наибольшую опасность для нашей последующей атаки.
   -- Нужно все сделать быстро, иначе им на помощь прилетят "вертушки" -- до аэродрома Джелалабада не более двадцати километров, -- высказался скромно молчавший Хаккани.
   -- Я помню об этом. Мы постараемся сделать все от нас зависящее. А потом настанет ваша очередь, братья. Вам тоже придется проявить отвагу и потрудиться. Зато все трофеи мы оставим вам.
   Три полевых командира согласно закивали.
   -- Итак, через минуту мы начинаем, -- решительно произнес Гаффар. -- А вы отведите на время своих людей глубже в лес и ждите команды.
   Моджахеды исчезли в зарослях.
   Инженер подбежал к пусковым расчетам РС, бегло осмотрел установки.
   -- Доложить о готовности к пускам!
   И слева, и справа донесся нестройный хор докладов старших расчетов.
   Поднеся к глазам окуляры бинокля, Гаффар медленно вознес к небу правую руку...
   Вглядевшись в позицию русских и убедившись, что те, ничего не подозревая, копаются у вертолета, крикнул:
   -- Пуск!
  
  
   Глава четвертая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Апрель 1987 г.
  
   На откинутых капотах начинается другая работа: кто-то крепит силовые узлы движка к фюзеляжу, кто-то подсоединяет к системам десятки трубопроводов из матовой нержавейки, кто-то возится с разъемами жгутов электропроводки...
   Это менее интересно. И, расстелив на прогретом песке куртку комбинезона, я опять укладываюсь пузом кверху...
   Уснуть не получается: рядом сопровождая действия тем же матом, гремят инструментами технари, чуть поодаль травят анекдоты и вяло посмеиваются солдаты-десантники. Потому я просто лежу, прикрыв лицо форменной кепкой, вспоминаю поездку в Союз: встречу с родителями, неспешные прогулки с любимой девушкой по тихим улочкам родного городка... И мечтаю уже о настоящем полуторамесячном отпуске, в котором нас с Ириной ожидает архиважное событие -- свадьба...
   И вдруг, приблизительно через час моих безмятежных мечтаний, с севера слышится страшный рев. Техники разом прекращают работу, я вскакиваю на ноги; с беспокойством озираются по сторонам и десантники.
   Суть происходящего выясняется через пару секунд, когда в воздухе над головами что-то прошелестело, а под ногами содрогается земля. Метрах в двухстах -- с перелетом, рвутся реактивные снаряды.
   Этого нам не хватало! Распластавшись на песке, я пытаюсь определить, откуда нас обстреливают.
   Все верно. Снаряды выпускают их из той же зловеще темнеющей "зеленки", что лежит в трех-четырех километрах к северу от нашей площадки...
   Сколько произведено выстрелов -- определить невозможно -- взрывы сливаются в сплошной грохот. Но сомнений ни у кого нет: стреляют по вертолету и стоявшим немного в стороне боевым машинам десанта. Других целей на обширном плоскогорье в пределах видимости нет. Значит, целью являемся мы.
   Уткнувшись лицом в песок, я жду, пока стихнут резкие оглушающие хлопки. С последним разрывом обстрел прекращается. Будто рвется струна. В ушах все еще звенит, и не понятно: то ли это отголоски грохота, то ли таков звук у тишины...
   Осторожно приподнимаю голову, оглядываюсь по сторонам...
   Поднятое в небо огромное облако пыли, медленно относит на юг. Народ попрятался кто куда.
   Осознание того, что реактивные снаряды выпускались из "зеленки", видневшейся тонкой полоской в трех-четырех километрах к северу, пришло быстро -- еще во время обстрела. Больше на плоскогорье и укрыться-то негде. Не в мелких же овражках установлены устройства для пуска!.. Да и противный шипящий свист нарастал от лесочка.
   Позабыв о лежавшей на песке куртке, я стремглав бегу к бойцу, что со страху по уши вкопался в песок возле рации. Он и сейчас закрывает руками лысую голову и не торопится оторвать тело от спасительной земли.
   Схватив гарнитуру, жму на кнопку "Передача":
   -- "Омар", "340-му"! "Омар", ответьте "340-му"!
   КП полка молчит.
   Минут через пять-десять после спокойной и благополучной высадки на площадке я пробовал связаться с начальством -- доложить о прибытии в заданный район. Но мощности старенькой УКВ-радиостанции не хватило. Видимо, мешала холмистая местность, а площадка находилась не на должной высоте. Или на КП в тот момент никого не оказалось, во что, впрочем, верилось с трудом.
   На вертолетную станцию надежд еще меньше -- она рассчитана на высотное применение. Но я все же запрыгиваю в кабину и, включив питание, пытаюсь докричаться до своих.
   Бесполезно.
   -- "Контур"! "Контур" -- "340-му"! -- вернувшись к переносной рации, зову на всякий случай КДП аэродрома.
   И тоже тщетно. В ответ -- тишина.
   Пыль между тем окончательно рассеялась, и о залпе реактивных снарядов напоминали разве что темневшие вдали воронки. Боец все еще вжимался в песок, опасливо выглядывая из-под локтя; техники отряхивали комбинезоны от осевшей пыли и, тихо матерясь, снова лезли на раскрытые капоты. Десантники, как ни в чем ни бывало, продолжили травить анекдоты...
   -- Штук пятнадцать прилетело -- не меньше, -- оценил залп кто-то из технарей.
   Другой вторил, чертыхаясь и выплевывая изо рта песок:
   -- Пронесло. Хорошо, что наводчик у них хреновый -- все снаряды легли с перелетом...
   И только инженер Максимыч, загодя распределив обязанности подчиненных специалистов, деловито бродит около хвостовой балки вертолета и, поглядывая под ноги, ворчит:
   -- Надо же... Окурок выронил... Да такой здоровенный окурок, мать его!.. Целый день курить и курить...
   "Да, пронесло, -- плетусь я на прежнее место, -- однако без связи здесь -- в двадцати километрах от своих -- как-то неуютно. И неизвестно, пронесет ли снова, если эти обкуренные анашой фанаты решатся на второй залп".
   Народ успокоился и возобновил работу...
   Но тишина, нарушаемая звоном гаечных ключей, радует слух недолго. Примерно через полчаса в воздухе опять слышится отвратительный свист, а следом -- оглушает грохот. В этот раз снаряды шарахают, недолетая до нас метров сто -- сто пятьдесят. Над головой даже пару раз противно поют осколки.
   И опять все происходит по знакомому сценарию: техников будто ветром сносит с капотов, я бегу к радиостанции, а десантники... Тем, видать, осточертело слушать вместо анекдотов бьющую по ушам канонаду; лейтенант отдает соответствующую команду, и пара человек, нырнув под броню, усаживается за пушки БМД. Дав по одной длинной очереди в сторону "зеленки", наводчики-операторы с чувством выполненного долга покидают раскаленные южном солнцем машины. Да и что толку расходовать боеприпасы, когда прицельная дальность пушек не превышает двух километров.
   "Так... Что мы имеем? -- не спешу я отходить от рации. -- Первый раз долбанули с большим перелетом. Потом "духи" минут тридцать перетаскивали установки реактивных снарядов на новую позицию и перезаряжали их. Вторично ударили с недолетом. И уже ближе к цели".
   Я поежился при мысли о том, что целью этих обстрелов являемся мы все, и я в частности. Неприятно, знаете ли, осознавать подобное. А еще неприятнее нутром ощущать каждое действие противника. Когда точно знаешь, что в данный момент грязные дяди с нечесаными бородищами перетаскивают установки по реденькому лесочку и устанавливают их аккурат посередине первых двух позиций. А, закончив с установкой, затолкают в стволы очередную партию снарядов и с криками "Аллах Акбар!" приведут в действие свои адские машины...
   "Так. Что мы имеем?" -- повторяю я, нервно скребя пятерней затылок.
   Идей в голове не было. Правильно говорит местная пословица: "Лучше иметь камень на плечах, чем голову без мыслей".
   Вздохнув, опять морщу лоб: "Между первым и вторым залпами прошло приблизительно полчаса. Это означает, что через такой же промежуток они шарахнут в третий раз. И благополучно накроют всю нашу группу, потому как пристрелка закончилась. Надо срочно что-то предпринимать, иначе..."
   Моя ладонь ложиться на ручку настройки частоты. Установив командно-стартовый канал, зову:
   -- Борты, кто меня слышит, отзовитесь! Борты, "340-й" на связи, отзовитесь...
  
   * * *
  
   Буквально через каждую фразу мой взгляд буравит циферблат наручных часов. До третьего залпа остается минут двадцать, а эфир, будто испытывая мои нервы на прочность, молчит.
   -- Ё... вашу мать! -- невольно вставляю крепкое словцо. -- Когда не надо -- гвалт стоит -- не встрянешь. А когда на кону жизнь людей -- не доорешься!.. Лейтенант, как там обстановка?
   -- Пока все спокойно, -- отвечает стоящий на броне как изваяние офицер-десантник.
   По моему приказу он наблюдает за "зеленкой" с помощью простенького бинокля; его бойцы на всякий случай держатся поблизости от машин и готовы в любую секунду отразить нападение "духов", если те вдруг отважатся на атаку.
   Видя мою озабоченность, молодой парень предложил "сгонять на БМД до лесочка и покрошить головы бородатым козлам". Я оценил его смелость, но осадил:
   -- Не горячись, лейтенант. Если они начали обстрел, стало быть, готовились и к такому варианту нашего противодействия. Их там не меньше сотни, а вас -- десяток. И наверняка вооружены до зубов: гранатометы, пулеметы... До опушки не успеешь доехать, как сожгут твои машины.
   И парню пришлось согласиться с моими доводами.
   Сам же я в эти минуты сжимаю кулаки от бессильной ярости. То, что вчера едва не погиб в вертолете после поражения "Стингером", считаю вполне закономерным и даже нормальным явлением. Как-никак, любой военный летчик внутренне готовит себя к подобным кульбитам судьбы. Куда деваться -- такая у нас работа. Но сегодняшние приключения вкупе с мыслью о том, что придется погибнуть на земле под "духовскими" снарядами, вызывают во мне чудовищное негодование.
  
  
   -- Кто слышит "340-го", ответьте... -- монотонно и не чая услышать ответ, твержу я в эфир. Надежды тают с каждой минутой...
   И вдруг повезло -- в наушниках раздается шелест и обрывки голоса.
   -- Борт! Борт, ты меня слышишь?! -- ору я, словно хочу докричаться до неизвестного абонента без помощи радиопередатчика. -- Борт, отзовись, "340-й" на связи! Срочно нужна помощь!!
   Теперь голос звучит отчетливей, однако, как-то нехотя и с ленивыми нотками:
   -- Слышу тебя, "340-й". Я транзитный... Ил-76. Следую по маршруту Ташкент-Кабул. Чего хотел-то?
   "Повезло! -- пулей проносится мысль. -- Транзитники летают на больших эшелонах, потому мы и слышим друг друга".
   -- Борт, пожалуйста, передай на "Омар" информацию, -- скороговоркой начинаю излагать нашу проблему, побаиваясь, что самолет выйдет из зоны и ненадежная связь прервется.
   Признаться, в эти секунды я напрочь забываю о тех словечках и фразах, которые мы вставляем для кодировки закрытых данных в эфире. Поэтому выдаю свою просьбу открытым текстом:
   -- Борт, передай на "Омар": площадка с поврежденным вертолетом подверглась массированному обстрелу реактивными снарядами. Банда находится в "зеленке" -- в трех километрах северо-восточнее. Прошу оказать авиационную поддержку.
   Командир транспортника проникается серьезностью ситуации -- реагирует мгновенно и совсем по-другому:
   -- Понял, "340"! Сейчас передам. Держитесь, мужики...
   Затеплилась надежда.
   В напряженном ожидании медленно текут минуты. Одна. Вторая. Третья...
   Эфир доносит лишь фразы пилота Ил-76, в точности повторявшего просьбу; ответов КП приемник радиостанции не улавливает.
   Проползла еще одна томительная минута...
   -- "340-й", ты на связи? -- наконец-то, зовет командир транспортного лайнера.
   По его голосу я догадываюсь: что-то неладно. Но быстро отвечаю:
   -- Да-да, слышу тебя! Говори!..
   -- КП передает, что "полосатые" подойти к вам не смогут -- очень опасно. Разведка докладывает о возможности сильного противодействия ПЗРК. Интересуются: "двухсотые" или "трехсотые" в вашей группе есть?
   -- Пока нет, -- мрачно говорю я.
   И с горечью думаю: "Но обязательно будут. Если "полосатые" (так мы называли Ми-24, -- примечание авторов), не придут на помощь..."
   -- Понятно, -- доносится из наушников.
   Наступает напряженная тягучая пауза...
   Наверное, нет ничего мучительнее и страшнее, чем первые мгновения осознания своего бессилия перед крадущейся и хватающей за горло безысходностью. Ты молод, полон энергии и сил. Ты можешь свернуть горы, хочешь что-то сделать, изменить, как-то повлиять на ситуацию... И внезапно понимаешь, что все бесполезно. Что ни одно из твоих действий не способно изменить предначертанный кем-то свыше ход событий.
   В эту жуткую минуту так и хотелось крикнуть: "Родина! Моя могучая, непобедимая, сильная, где ж ты?!" Голова невольно поворачивается на север; взгляд беспомощно скользит по неровной линии горизонта... Да, Советский Союз именно там -- на севере. Кажется, стоит перевалить за ближайшие хребты и раскинется она перед взором -- огромная страна, пославшая меня и тысячи других солдат в Афганистан. Пославшая и вдруг забывшая обо мне, отмахнувшаяся от моих проблем...
   Я вздыхаю, машинально отряхиваю с комбинезона принесенный ветром песок, откручиваю с фляжки пробку и вдоволь напиваюсь воды. Ради чего теперь экономить? Боле не пригодится...
   И внезапно рация снова оживает голосом командира Ил-76:
   -- "340-й", ты еще на связи?
   -- Куда ж я денусь? На связи.
   -- Тут опять КП вызывает. Подожди-ка пару секунд -- сейчас послушаю и передам...
   "Пара секунд" растягиваются на целую вечность.
   Покуда пилот о чем-то переговаривается и что-то уточняет у КП я, сжимаю микрофон гарнитуры и покусываю губы, повторяя про себя одни и те же фразы: "Наши не могут бросить нас на произвол судьбы! Наши не могут..."
   -- "340-й", для тебя новая информация! -- хрипит рация. И на этот раз командир экипажа транспортника говорит воодушевленно.
   -- Слушаю, борт. Передавай.
   -- Тебе приказано работать с батареей "Град", что дислоцирована в двадцати километрах от вашей точки. Работать начнете через ретранслятор, как только он взлетит. Записывай: 312-й канал, застава N10, позывной "Иртыш". Как понял?
   "Так... "Град"... Это похуже, чем штурмовой удар парочки боевых вертолетов, но лучше чем ничего! Если не ошибаюсь, названая батарея находится недалеко от нашего аэродрома".
   -- Информацию принял, борт, -- снова жму я на кнопку "передача". -- А кто будет ретранслировать?
   -- Ан-26РТ. Он уже готовится к взлету с оперативной группой на борту. Позывной оперативной группы -- "Алмаз".
   "Ого! Быстро они сработали!" -- проносится в голове.
   И уже спокойнее я благодарю неизвестного спасителя:
   -- Ясно. Спасибо огромное, дружище.
   -- Не за что -- всегда рады помочь. Удачи вам, парни!
  
   * * *
  
   Настраивая станцию на 312-й канал и вызывая ретранслятор, я не забываю поглядывать на часы. До истечения получасового отрезка остается не более десяти минут. Мне следует заранее подготовиться к сеансу связи с оперативной группой, чтобы потом не дергаться и не терять драгоценные секунды.
   -- Так... Так... Что запросит оперативная группа? -- бубню я, не снимая с головы наушников.
   В голове царит сумбур. Нужно взять себя в руки, успокоиться и сосредоточить внимание на предстоящих действиях.
   -- Конечно! Первым делом попросят дать координаты "духов"! Нас с Валеркой учили этому осенью прошлого года в Кабуле. Это же обычная корректировка огня с той разницей, что будет вестись нами не с воздуха, а земли.
   Я призадумываюсь: планшет с полетными картами остался в модуле. Задачу на аэродроме толком не разъяснили, времени на сборы не дали... Вот и прилетел на площадку как на пикник!
   -- Лейтенант! -- окликаю старшего десантного подразделения. -- У тебя есть карта?
   -- Есть, -- опускает тот бинокль.
   -- Тащи сюда!
   Он подбегает и подает потрепанную пятисотметровку:
   -- Такой масштаб сойдет?
   -- Вполне, -- разворачиваю я пестрящую обозначениями плотную бумагу. Поелозив пальцем по координатной сетке и указывая на точку на краю зеленого массива, уточняю: -- По-моему отсюда шарашили, как думаешь?
   Парень несколько раз сравнивает изображение на бумаге с настоящей картинкой и утвердительно кивает:
   -- Отсюда. Точно отсюда.
   -- Так, и что же у нас получается? Квадрат "двадцать четыре, ноль восемь". И по улитке -- "девятка" (один из вариантов кодированной передачи координат цели, используемый в ВС СССР и РФ -- примечание авторов). Верно?
   -- Кажется так...
   Запомнив полученные цифры, я перевожу дух, смотрю на часы и вновь нащупываю на гарнитуре кнопку "Передача".
   Повезло. Ан-26, вероятно успел набрать подходящую высоту, и экипаж слышит запрос.
   -- "340-й", я "Алмаз", -- отвечает борт, -- я буду ретранслировать ваши команды "Иртышу". Он запрашивает координаты "бородатых". Сообщите координаты "бородатых"...
   Что говорить -- шевелились в моем воспаленном последними событиями воображении сомнения. И немалые. Батарея находилась в двадцати километрах от плоскогорья, а от нашей площадки до "бородатых" (так называли мы в эфире душманов, -- примечание авторов) -- чуть больше трех. Для такого оружия как "Град", способного одним залпом накрыть площадь городского микрорайона, промахнуться на пару километров -- что два пальца об асфальт.
   Но... иных вариантов попросту нет. Ни одного! И я озвучиваю оперативной группе те цифры, что несколько минут назад получил, исследуя карту лейтенанта.
   Но при этом, используя простейшую кодировку, все же осторожничаю и прошу:
   -- "Алмаз", пусть "Иртыш" для начала пришлет пару "приветов". Посмотрим, дойдет ли до адресата.
   -- "671-й", координаты принял. Ждите... -- отвечает борт и замолкает.
   -- Так, мужики, -- снимая наушники, поворачиваюсь я к техникам и десантуре, -- предлагаю обняться с песком или спрятаться под броню. Сейчас по нам будут палить со всей дури.
   Кто-то с тихой безнадегой любопытствует:
   -- "Духи"?
   -- Либо "духи", либо свои.
   Народ послушно подтягивается к "бээмдэшкам". Их тонкая броня от прямого попадания реактивного снаряда, разумеется, не спасет, но от осколков вполне способна уберечь. Мы с бойцом подхватываем рацию, пристраиваем ее под боевой машиной и устраиваемся рядом с узкой гусеницей.
   Мой взгляд снова приклеивается к плывущим над циферблатом стрелкам. До третьего и последнего залпа душманов остаются считанные секунды...
   Слабый ветерок треплет мой чуб, поднимает мельчайшие песчинки и осыпает ими лицо. В унисон колотящемуся сердцу, в голове пульсируют два единственных и назойливых вопроса: "Неужели это плоскогорье с тонкой полоской реденького лесочка -- последнее, что я вижу? Самое последнее в жизни... Кто успеет дать залп первым -- наша батарея или банда душманов? Батарея или банда?.."
  
  
  
   Часть пятая
   Возвращение в строй
  
  
   Пролог
   Афганистан
   Накануне вывода наших войск
  
   В списке широкомасштабных боевых действий ограниченного контингента в Афганистане операция "Магистраль" значится последней. Незадолго до нее отгремят крупные бои под Кандагаром, и в Кундузе, который из-за предательства местных властей попросту сдадут моджахедам. И весь личный состав 40-й Армии заживет в ожидании скорого вывода из Афганистана...
   Никто не хотел умирать в последние дни войны -- ни русские, ни афганцы. Потому и накал противоборства стремительно снижался, ограничиваясь лишь редкими локальными столкновениями небольших подразделений с обеих сторон. И только авиация продолжала совершать регулярные рейды в южные провинции, нанося разящие удары по позициям и караванам душманов. Душманы в свою очередь тоже не вступали в сражения с крупными гарнизонами советских войск, предпочитая тактику мелких вылазок в районах, граничащих с Советским Союзом. Обстреливали пограничные наряды, заставы, ближайшие населенные пункты на территории СССР; минировали дороги, по которым осуществлялось патрулирование границы...
  
  
   На одной из застав близ Суруби военный люд также готовился покинуть давно обжитые рубежи. Среди объектов, подлежащих сдаче, числился и старый танк, "по уши" вкопанный в землю. Этакая капитальная огневая точка -- торчащая башня с повернутой к дороге пушкой.
   В один из дней прибыли долгожданные "приемщики", предъявили документы -- все честь по чести. Да только наши ребята к тому времени так поднаторели в распознавании неприятеля, что ни одной секунды не сомневались. По документам -- "зеленые" (так мы именовали подразделения афганской армии, -- примечание авторов), а по сути -- самые настоящие "духи". Мать их в одну дырку...
   Но делать нечего -- надо передавать заставу. Водят бойцы этих новообращенных "зеленых" по расположению, сверяют списки с хозяйством и матчастью... А нехорошая мыслишка покою не дает -- гложет: как же теперь убраться с заставы? Они ж, суки, в спину расстреляют! Из того же танка, чье орудие чудесным образом пристреляно к дороге, разнесут на кусочки, когда двинем по ней в сторону дома.
   И тут заместителю командира батальона (хитроватому грузину и просто классному мужику) приходит в голову потрясающая идея. Вынул он втихоря из танковой пушки ударник и спрятал его под сиденье механика-водителя. А на его место засунул свернутую трубочкой записку, в которой по-грузински (!) написал, где искать эту железную хреновину, без которой танк вместе с пушкой становился грудой обычного металлолома.
   В общем, уехали бойцы с заставы без приключений и до своих добрались живыми. Жаль только харь духовских не видели, когда те пытались из танка их уничтожить. Ведь, сто процентов пытались, ублюдки! Уж кому-кому, а служивым ребятам хорошо были известны сволочные повадки "духов".
   А, может быть, тот закопанный по самые "уши" танк по сей день не стреляет и торчит из земли ржавым постаментом. Где господам душманам отыскать грузина-переводчика?..
  
  
   Глава первая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Апрель 1987 г.
  
   -- "Алмаз", пусть "Иртыш" для начала пришлет пару "приветов". Посмотрим, дойдет ли до адресата.
   -- "671-й", координаты принял. Ждите... -- отвечает борт и замолкает.
   -- Так, мужики, -- снимая наушники, поворачиваюсь я к техникам и десантуре, -- предлагаю обняться с песком или спрятаться под броню. Сейчас по нам будут палить со всей дури.
   Кто-то с тихой безнадегой любопытствует:
   -- "Духи"?
   -- Либо "духи", либо свои.
   Народ послушно подтягивается к "бээмдэшкам". Их тонкая броня от прямого попадания реактивного снаряда, разумеется, не спасет, но от осколков вполне способна уберечь. Мы с бойцом подхватываем рацию, пристраиваем ее под боевой машиной и устраиваемся рядом с узкой гусеницей.
   Мой взгляд снова приклеивается к плывущим над циферблатом стрелкам. До третьего и последнего залпа душманов остаются считанные секунды...
   Слабый ветерок треплет мой чуб, поднимает мельчайшие песчинки и осыпает ими лицо. В унисон колотящемуся сердцу, в голове пульсируют два единственных и назойливых вопроса: "Неужели это плоскогорье с тонкой полоской реденького лесочка -- последнее, что я вижу? Самое последнее в жизни... Кто успеет дать залп первым -- наша батарея или банда душманов? Батарея или банда?.."
  
  
   Да, денек нынче выдался солнечным и жарким; изредка обдувают порывы легкого ветерка. На календаре начало апреля, а тут настоящее лето!..
   Кому охота умирать в двадцать шесть? Да еще в такую замечательную погодку... Наверное, ни один нормальный человек не думает о смерти, глядя в бесконечную глубину синего неба и мечтая о долгожданной встрече с близкими людьми.
   Впрочем, мысли в мою голову все одно лезут разные. Самые скверные я стараюсь отогнать подальше, но они все одно навязчиво подползают. А секундная стрелка, словно испытывая терпение, неспешно ползет по кругу...
   И вдруг небо, приблизительно со стороны нашего аэродрома, раскалывается угрожающим свистом.
   Сознание мгновенно определяет: звук другой -- отличный от то-го, который дважды сопровождал душманские обстрелы. Сила этого звука (свиста или, скорее, шипения рассекаемого воздуха) нарастает очень быстро. Я едва успеваю подумать: "Угадал! Это лупит батарея, чья позиция по соседству с нашим аэродромом". И тут же над "зеленкой" -- точно в том месте, откуда вылетали реактивные снаряды, вздымаются один за другим два разрыва. Вверх и в стороны летят комья земли вперемешку с вырванными корнями и тщедушными деревцами.
   -- Есть!! -- радостно потрясаю кулаками. -- Есть! Молодцы, ребята!
   Да, вычислить по карте координаты и передать их через ретранслятор мне, как опытному корректировщику, особого труда не составило -- вот где по-настоящему пригодились полученные в Кабуле под руководством Анатолия Яковлевича Карпенюка знания.
   Этому совпадению я действительно радовался как ребенок. Зато перебороть и заставить себя поверить в то, что батарея ударит точно, почему-то не мог. Не мог до самого последнего момента.
   Теперь же, схватив микрофон, скороговоркой выдаю:
   -- "Алмаз"! "Алмаз", слышишь меня?
   -- Да-да, "340-й". Как там у вас дела?
   -- Нормально. Только что прилетело два "привета".
   -- Я -- "Алмаз", готов принять корректировку.
   -- "Алмаз", передайте "Иртышу": отклонение незначительное -- пусть присылают основной "подарок". Пусть присылают основной "подарок" по тому же "адресу"!.. Как поняли меня, "Алмаз"?
   -- Понял, "340-й". Ждите...
   "Духи" молчат. Вероятно, прилетевшая бог знает откуда парочка снарядов, хоть и не нанесла существенного урона, но ошеломила, внесла сумятицу в их ряды. Все-таки неплохая это штука -- оружие залпового огня. Особенной точностью не отличается, зато убивает противника дважды: сначала психологически, а потом... потом просто убивает!
   Видать, наши ребята с батареи "Град" соскучились по настоящей стрельбе. Едва оперативная группа с борта Ан-26 передала полученную от меня информацию (голос передающего я отчетливо слышал в наушниках), как они долбанули вторично. И долбанули от всей души. Перерыв между пристрелочным и основным залпами составил не более десяти минут.
   Результатом работы "Иртыша" становится огромный эллипс разрывов шириной около шестисот метров и с центром как раз в той точке, откуда по нам шарашили снарядами.
   -- Вот это подпалили им бороды! -- беззлобно гогочет кто-то из десантников.
   Народ выбирается из-за укрытия и заворожено смотрит на клубящееся облако пыли диаметром не меньше километра. Бортовой техник вертолета, вытирая ветошью грязные ладони, усмехается:
   -- Ну, даст бог, теперь поработаем спокойно.
   -- А долго вам еще осталось? -- интересуюсь я.
   -- Не очень. Часа два-три...
   Я связываюсь с ретранслятором и докладываю результаты второго залпа.
   -- Ну, как думаешь, "340-й", успокоились "бородатые"? -- спрашивает кто-то из офицеров оперативной группы.
   -- "Алмаз", "подарок" пришелся по вкусу. На счет "успокоились" пока не знаю -- полной уверенности нет, -- пожимаю я плечами, будто далекий абонент способен рассмотреть мой жест. Однако расставаться со спасительной "соломинкой" не спешу: -- "Алмаз", еще с полчасика покружить можете?
   -- Покружимся, "340-й". Если что -- кричи. Батарея минут через пятнадцать будет готова к повторному залпу.
   -- Понял...
   После нашего залпа все и впрямь успокаиваются, постепенно возвращаясь к работе и прежним занятиям.
   "Неужели все? -- спрашиваю я, подумывая вновь обосноваться на солнышке. И сам же отвечаю: -- Возможны два варианта: либо мы их угомонили навеки, либо так проредили зубы, что очухаются не раньше вечерней зорьки. И оба варианта нас полностью устраивают..."
   Из забытья вернул лейтенант.
   -- Поглядите-ка, вот упрямцы! Лошадей оседлали и атаку удумали! Басурманы хреновы... -- цедит он сквозь зубы, глядя в окуляры бинокля.
   Пришлось подняться.
   Приставив ладонь ко лбу, я смотрю на размытую горячим воздухом темно-зеленую полоску леса... Пыльное облако развеялось, и теперь отлично видно, как высыпавшие из зарослей всадники, опрометью несутся по равнине в нашу сторону.
   -- Сорок, пятьдесят, шестьдесят... -- считает лейтенант.
   -- "Духи"? -- недовольно уточняет кто-то из техников.
   -- А то кто же?! -- недовольно плюет с брони офицер. И, не оборачиваясь, кричит бойцам: -- А ну-ка, парни, прицельными залпами из пушек. Приготовились...
   Как и полчаса назад наводчики-операторы проворно ныряют под броню. Визжат электродвижки; маленькие округлые башни оживают; вороненые стволы дергаются вверх-вниз и замирают в ожидании команды...
   Офицер медлит, выгадывая наилучшую дистанцию до первых и самых отчаянных кавалеристов. Потом делает отмашку:
   -- Огонь!
   Грохочут частые выстрелы; над стволами вьется сизый дымок.
   -- Эк закувыркались!
   -- Все -- керосин кончился -- встали.
   -- Не понравилось!..
   Техники сыплют остротами и вновь возвращаются к работе. На сей раз действия "духов" не представляют серьезной угрозы, и никто из спецов даже не думает спрыгивать с капотов.
   Словно Кутузов, я стою на пригорке, прикрываясь ладонью от солнца, и наблюдаю за "славной" душманской конницей. Несколько всадников, скакавших первыми, падают; следующие налетают на них и тоже оказываются на земле... Атака захлебывается столь же резво, сколь и начиналась. Десятка три уцелевших "духа" поворачивают назад и скрываются в зарослях "зеленки".
   Медленно опускаюсь на песок, набираю полную грудь воздуха и шумно выдыхаю. Вытирая кепкой вспотевшее лицо, вдруг понимаю, что здорово устал. Наверное, от перенапряжения, от нервной встряски...
   Минул полдень, а техники все ползают на откинутых капотах, стучат инструментами о тонкую дюраль, негромко переговариваются...
   Да, ремонт продолжается и, видимо, близится к завершению, а чувства обеспокоенности с тревогой не покидают. Безусловно, артиллеристы с батареи "Града" помогли. Здорово помогли. Но что будет, если афганский полевой командир или тот, что затеял эту операцию, бросит клич по ближайшим кишлакам, соберет в кулак новые силы, рассредоточит их по длинной опушке. А потом отдаст приказ одновременно выдвинуться и окружить нашу малочисленную группу? Тогда "Град" уже не поможет, да и отпущенное нам ретранслятором время истекает -- не может же он кружить в небе до вечера! А стрелкового оружия -- кот наплакал. Техники захватили пяток автоматов, но, скорее всего, не взяли запасных магазинов. Одна надежда на десантников: в "бээмдэшках" две пушки и несколько пулеметов; у всех бойцов, включая лейтенанта -- автоматы и полные подсумки патронов.
   Я поглядываю в сторону парней и... невольно завидую их хладнокровию и спокойствию. Сбившись в кучку у правого борта боевой машины, те как ни в чем ни бывало, травят веселые истории из прошлой, гражданской жизни...
  
  
   Спустя минут двадцать "казачки" предпринимают вторую атаку. И опять нарываются на плотный заградительный огонь тридцатимиллиметровых пушек, -- ребята в дозоре не дремлют и обязанности исполняют четко.
   Полагая, что наскок не станет в череде упорных попыток последним, спрашиваю в наступившей тишине:
   -- Какой у твоих машин боекомплект, лейтенант?
   -- По триста снарядов к пушкам; по две тысячи патронов к спаренным пулеметам. И по девятьсот сорок патронов к автономным пулеметным установка, что в носу справа.
   -- Понятно, -- киваю десантнику и оборачиваюсь к инженеру: -- Максимыч, долго нам тут еще загорать?
   -- Часок. От силы -- полтора, -- слышится сверху густой бас.
   -- Нормально. Должны продержаться.
   -- А куда мы денемся? -- улыбается лейтенант во всю ширь загорелого лица.
  
   * * *
  
   В начале четвертого часа инженер спускается вниз и, закрывая последний капот, гудит низким прокуренным голосом:
   -- Заводи, командир -- готово! Опробуем новый движок. Даст бог -- все заработает нормально.
   Я живо усаживаюсь в командирское кресло, бортовой техник занимает положенное место "на улице" -- метрах в десяти от кабины летчика-оператора, инженер мостится поблизости от меня -- на чехлах за бронеспинкой. Десантники, кроме дозорных и лейтенанта, с любопытством наблюдают за нашими приготовлениями...
   Сухо щелкают тумблеры: бортовой сети постоянного тока, АЗСов и самого необходимого оборудования.
   -- Поехали, -- включаю вспомогательную силовую установку -- небольшой двигатель Аи-9В.
   Движок завывает, выходит на положенные обороты. Отлично. Теперь с помощью создаваемой ВСУ воздушной струи можно запускать основные двигатели.
   Правый -- тот, что технический персонал не трогал, тоже запустился без проблем. Перед запуском левого я оборачиваюсь и еще раз уточняю:
   -- Ну что, Максимыч, пробуем?
   -- С Богом! -- кивает тот.
   Первая попытка попросту срывается -- едва успеваю открыть "стоп-кран", подавая топливо в камеру сгорания, как оживают несколько красных табло, сигнализирующих о неисправностях.
   -- Выключай! -- в сердцах машет инженер, выскакивая из кабины. И уже снаружи доносится: -- Сейчас посмотрим, Костя. Посиди две минуты...
   Я опять в тоскливом напряжении всматриваюсь на юго-восток -- в проклятую темно-зеленую полоску, чуть заметную в волнах разогретого воздуха. Тонкая, с большого расстояния кажущаяся простым декоративным кустарником, обрамляющим предгорье. И, тем не менее, доставившую нам столько неприятных хлопот.
   -- Жми на кнопку, -- возвращается в грузовую кабину Максимыч. На устранение неполадок и впрямь ушло всего несколько минут.
   Со второй попытки двигатель запускается -- красные сигнальные табло не горят. Но выходить на нужные обороты он отчего-то отказывается. К тому же свободная турбина как-то вяло реагирует на поворот рукоятки "коррекции".
   Кажется, это связано с неполадками в топливной автоматике.
   Я тычу пальцем в стрелку указателя оборотов и вопросительно смотрю на пожилого спеца. Тот хмурится, трет темными пальцами небритую щеку, зовет кого-то из помощников. Мужики коротко совещаются и, Максимыч озвучивает очередную команду:
   -- Гаси, Костя. Будем разбираться...
   Голос его тонет в звуках открывавшихся капотов, в глухом стуке инструментов и крепких выражениях уставших технарей. Я приуныл, памятуя о том, что неисправности сложнейшей системы топливной автоматики скоро не устраняются...
   Сидя в кабине, тоскливо посматриваю на "зеленку" -- а куда еще смотреть? Всю кабину знаю, как свои пять пальцев...
   Иногда на опушке происходит движение. То ли мне мерещится, то ли и впрямь "духи" производят перегруппировку для следующей атаки. В голове крутятся мысли о противнике, а руки машинально выполняют необходимые действия: левая тянется под приборную доску, к щитку вооружения и ставит переключатель видов вооружения в положение "пушка"; выставляет темп стрельбы и длину очереди. Правая ладонь мягко ложится на ручку управления; большой палец откидывает предохранительный колпачок: нащупывает круглую гладкую поверхность боевой кнопки...
   И тут меня осеняет: а снаряды-то в пушке остались! Мы носились вчера с Прохоровым в этом районе и поливали указанные разведчиками точки из всех видов оружия. Потом -- перед аварийной посадкой, я поспешно сбросил на "невзрыв" остатки бомб и ракет. Но боеприпасы к пушке не сбросишь! Ни к чему -- это раз. И конструкция подающего механизма подобного действия не предусматривает -- это два. Так что десяток-полтора снарядов из двухсот пятидесяти в ленте имеются.
   Однако толку от счастливого прозрения мало. Два пушечных ствола, скорострельный затвор и механизм подачи снарядов закреплены к фюзеляжу намертво, а прицеливание осуществляется только в полете -- путем изменения положения в пространстве всего вертолета. Сейчас оба ствола смотрят на юго-запад и под приличным углом вверх, а полоска проклятой "зеленки" темнеет справа и чуть сзади.
   Вот если бы получилось взлететь -- другое дело. Уж тогда бы я постарался истратить последний боезапас с максимальной пользой...
  
  
   -- Очнись, Костя! -- доноситься из грузовой кабины. -- Солнышком, что ли, разморило?
   -- Извини, Максимыч -- задумался, -- оборачиваюсь и вижу изможденное, но все же довольное лицо. -- Ну, как у нас дела?
   Сухощавый добряк с перепачканными маслом руками смеется:
   -- Делы? Да как сахар белы!
   Понятно. Судя по хорошему настроению инженера, мужикам удалось найти неисправность. Значит, появился шанс улететь до наступления темноты.
   -- Запускаем?
   -- Давай.
   Завывает вспомогательная силовая установка. Затем также без проблем выходит на нужные обороты правый двигатель. Мой палец на секунду повисает над кнопкой запуска левого движка...
   Честное слово, если бы знал хоть одну молитву -- в тот непростой момент, наверняка, обратился бы к Богу. Где-то в глубине опять просыпался, напоминал о себе проклятый животный страх. Нет -- не за себя! Собственная жизнь, безусловно, не была мне безразлична, но сейчас я отвечал за других людей. Шесть техников и солдатик-связист -- все с нашего полка. Десять десантников во главе с бравым лейтенантом, торчащие возле моей "вертушки" со вчерашнего дня. Они с другой части и выполняют приказ своего командования, да от этого не становится легче. Все одно ж свои -- земляки. Здесь все приехавшие из Союза, друг другу земляки. А-то и как родные.
   -- Помоги нам, Господи, -- шепчу я одними губами, и вдавливаю кнопку в панель запуска. -- Поехали...
   Есть воспламенение! Топливо исправно поступает в камеру сгорания, температура растет. Турбина медленно набирает обороты...
   "Давай-давай-давай, родная!.." -- подгоняю я стрелку указателя оборотов. Взгляд мечется по приборной доске, контролируя процесс запуска. Сигнальные табло не раздражают беспрерывным миганием, и это уже большой плюс.
   Максимыч тормошит за плечо, красноречиво показывая жестом: "вводи коррекцию!"
   Я плавно поворачиваю рукоятку на рычаге "шаг-газ", и мы оба, словно под воздействием гипноза, наблюдаем за оборотами левого двигателя...
   Бог меня услышал. Кажется, все в порядке: обороты левого в точности совпадают с оборотами правого. Температура масла и газов -- в пределах нормы. Сейчас погоняю их пару минут на повышенных режимах и выключу для контрольного осмотра технической бригадой. Мало ли -- вдруг где-то выбивает масло или подтекает топливо?..
   Осмотр -- несложная задача и много времени не отнимет...
  
  
   Глава вторая
   Афганистан; район джелалабадского аэродрома
   Апрель 1987 г.
  
   -- Снарядов достаточно, брат? -- спросил один из полевых командиров.
   -- Теперь достаточно. Половина уйдет на пристрелочные залпы, остальными я хочу уничтожить бронемашины -- они представляют наибольшую опасность для нашей последующей атаки.
   -- Нужно все сделать быстро, иначе им на помощь прилетят "вертушки" -- до аэродрома Джелалабада не более двадцати километров, -- высказался скромно молчавший Хаккани.
   -- Я помню об этом. Мы постараемся сделать все от нас зависящее. А потом настанет ваша очередь, братья. Вам тоже придется проявить отвагу и потрудиться. Зато все трофеи мы оставим вам.
   Три полевых командира согласно закивали.
   -- Итак, через минуту мы начинаем, -- решительно произнес Гаффар. -- А вы отведите на время своих людей глубже в лес и ждите команды.
   Моджахеды исчезли в зарослях.
   Инженер подбежал к пусковым расчетам РС, бегло осмотрел установки.
   -- Доложить о готовности к пускам!
   И слева, и справа донесся нестройный хор докладов старших расчетов.
   Поднеся к глазам окуляры бинокля, Гаффар медленно вознес к небу правую руку...
   Вглядевшись в позицию русских и убедившись, что те, ничего не подозревая, копаются у вертолета, крикнул:
   -- Пуск!
   Раздалось неприятное, резко ударившее по ушам шипение. Из-за спины -- и справа, и слева вылетали реактивные снаряды. Оставляя за собой грязно-серый пороховой след, они уносились к русскому вертолету и двум бронемашинам.
   -- Перелет, -- оценив результаты залпа, прошептал инженер.
   Угол стрельбы операторы выставили минимальным, так как дистанция до целей была небольшой. Ниже стволы не опустишь и выход только один: перетаскивать пусковые устройства чуть дальше -- на величину перелета. Причем перетаскивать, не разбирая на составные части, дабы не терять понапрасну времени.
   -- Отходите вглубь леса метров на сто восемьдесят -- двести. Не дальше. И выбирайте ровные поляны, чтобы стрельбе не мешала растительность, -- подсказывал расчетам Хаккани.
   Гаффар поморщился, наблюдая за нервозной суетой. Скептически проводил взглядом двух моджахедов, тащивших станок со стволом общим весом более полусотни килограмм. К этим неказистым штуковинам бывший инженер-гидростроитель относился спокойно. Вот "Стингер" -- другое дело! Если удачно прицелился и вовремя выпустил ракету, можешь о ней забыть -- она сама настигнет и уничтожит цель. И ни какую-нибудь, а боевой вертолет, один вид которого вызывал у него отвращение. На занятиях в учебном лагере он впитывал как губка любой материал -- срабатывала давняя любовь к познанию и привычка не выглядеть посмешищем на экзаменах. И все же особенное усердие проявлял при изучении ПЗРК "Стингер", ловя каждое слово инструктора, рассказывающего о его конструкции, об особенностях эксплуатации и тактике использования в боевых условиях. А в реактивных снарядах неплохо разбирался молодой Хаккани.
   Ну и слава Аллаху. Вот и пусть руководит корректировкой и выбором позиции...
  
  
   Ко второму залпу подготовились за тридцать минут.
   Все это время инженер настороженно следил за противником, заодно осматривая небо к северо-востоку. Именно оттуда -- с джелалабадского аэродрома могла подоспеть помощь русским в виде двух или четырех боевых "вертушек". Тогда бы в дело пришлось вступить расчетам ПЗРК.
   Но лучше бы этого не произошло. "Свободная охота" закончилась, и прошлой ночью капитаном Маккартуром поставлена недвусмысленная задача. К тому же место отряда в лесочке после первого залпа засвечено -- первая же атака русских вертолетов может поставить крест на планах американца и Гаффара. Поэтому необходимо поскорее расправиться с технической группой, сжечь недобитый вертолет вторым залпом снарядов и уйти вдоль Черной горы на юго-запад. Ну, а если помощь запоздает или не появится вовсе (мало ли -- вдруг у группы нет связи с аэродромом!), то вряд ли эта горстка шурави отважится что-то предпринять самостоятельно. Слишком уж мало их для серьезного противодействия.
   На всякий случай осторожный и предусмотрительный Гаффар расположил на опушке несколько воинов с гранатометами. Единственное, чего он побаивался, так это атаки бронемашин. В арсенале тех вояк, что околачивались возле застывших приземистых корпусов, и коих едва было видно через мощную оптику, имелась, пожалуй, одна возможность помешать его замыслам. При желании юркие машины на узких гусеницах могли бы подкатить поближе -- на дистанцию полтора-два километра и выпустить сотню-другую снарядов по опушке. Не прицельно, куда попало, но... такого поворота событий полевой командир не желал. Это наверняка нанесло бы ощутимый урон его отряду.
   -- Мы готовы, -- доложил заместитель.
   -- Начинайте, -- глухо отозвался инженер.
   И снова уши закладывало от оглушительного шипения. Снова лицо обдавало горячей воздушной волной от оставлявших дымный след и уносившихся к равнине снарядов.
   Недолет. С направлением стрелки не ошиблись -- все десять снарядов легли практически на линии цели, но, не долетев до нее какую-то сотню метров.
   Гаффар тихо выругался, но выказывать недовольство не стал. Расчеты по команде расторопного Хаккани, уже спешно меняли позицию -- перетаскивали пусковые устройства чуть ближе к опушке. Как раз на те недостающие сто метров.
   И все же он не удержался -- повысив голос, предупредил:
   -- Для последнего залпа у нас осталось ровно тридцать снарядов. Постарайтесь не промахнуться, братья! Иначе придется брать русских штурмом. А это лишние жертвы и упущенное время...
  
   * * *
  
   Русские вели себя спокойно. Во всяком случае, беготни или какой-то нервозности полевой командир не отмечал. Технический персонал во время двух предыдущих обстрелов моментально покидал неисправный вертолет и растворялся где-то вблизи бронированных машин. Но стоило пыльному облаку, поднятому разрывами, рассеяться, как они упрямо лезли вверх и снова оказывались на раскрытых капотах.
   "Ничего-ничего, -- подбадривал себя Гаффар, -- это была пристрелка. Сейчас посмотрим, получится ли у них сохранить спокойствие..."
   Приготовления к третьему залпу заканчивались. Моджахеды перетащили пусковые устройства и заряжали в стволы последние десять снарядов. Все, включая инженера, были уверены: смертоносные заряды лягут точно в цель. Больше им и деться-то некуда.
   Небо к северо-востоку оставалось чистым -- помощь шурави явно запаздывала. Все шло по плану...
   И вдруг именно с той стороны, куда беспрестанно поглядывал Гаффар, опасаясь появления боевых "вертушек" противника, послышался нарастающий гул.
   "Нет, это не вертолеты. И не самолеты..." -- промелькнула догадка. И в тот же миг ударила тугая взрывная волна.
   Два взрыва, слившихся почти воедино, отшвырнули его к молодым деревцам. Какое-то время он лежал неподвижно, уткнувшись лицом в клочок пыльной травы и, силился понять: жив или нет. Потом почувствовал, как кто-то тормошит за плечо.
   -- Гаффар! Очнись, Гаффар! -- донесся до сознания далекий голос, словно, говоривший находился шагах в двадцати.
   Он сел, ощупал голову и саднивший, липкий висок. Покривившись от боли, посмотрел на левую ладонь. Висок обильно кровоточил...
   Рядом на коленях стоял Хаккани. Вытирая лицо раненного командира скомканным бинтом, он что-то живо объяснял. Что именно -- не разобрать -- голова гудела, а в ушах словно торчали пробки.
   Молодой заместитель продолжал твердить одно и то же. И Гаффар, наконец, понял.
   -- Несколько человек убито, с десяток ранено. Один расчет полностью уничтожен вместе с переносным зенитным комплексом...
   -- Это плохо, -- прошептал Гаффар пересохшими губами. -- А что с расчетами реактивных снарядов?
   -- Уцелели. Они все уцелели.
   -- А эти?.. -- мотнул он головой вглубь леса, где до поры хоронились конные моджахеды с ближайших кишлаков.
   -- Их не видел, но, думаю, никого не зацепило, -- говорил Хаккани высоким взволнованным голосом. Говорил торопливо, точно боясь не успеть доложить обстановку. -- Думаю, они уцелели. Они далековато отсюда.
   -- Понятно. Готовь последний залп, Хаккани. Быстрее готовь! Я хорошо знаю русских: если прилетели два снаряда, то скоро прилетят сорок.
   Опершись на руку молодого человека, инженер тяжело поднялся и, едва переставляя непослушные ноги, направился к краю опушки. На полдороге остановился, ощупал грудь. Не найдя бинокля, вернулся к деревцам, нагнулся, подобрал лежавшую в траве оптику...
  
  
   После взрыва в лесочке непонятно откуда прилетевших двух снарядов или ракет (Гаффар точно не знал), на позиции русских ничего не изменилось. Техники по-прежнему копошились у вертолета, солдаты не отходили от бронемашин.
   Это отчасти успокоило.
   -- Мы готовы! -- подбежал помощник.
   -- Начинайте. И напомни всем, Хаккани: если залп окажется удачным -- сходу атакуем позицию русских. А потом быстро уходим на юг.
   Кивнув, тот исчез в зарослях. А инженер продолжал стоять на опушке -- почти на виду у противника, закрываемый лишь по пояс низкорослыми, облезлыми кустами.
   Он заворожено смотрел на контуры ненавистного боевого вертолета и ждал. Вот сейчас последует последний залп и... Сейчас... через секунду или две из-за его спины с противным шипением вылетят десять сорокакилограммовых снарядов, которые разнесут в клочья бронемашины с боевым вертолетом и с теми людьми, что пытаются его восстановить... Потом настанет черед моджахедов из местных кишлаков -- на лошадях они быстро пересекут равнину. Добьют раненных, заберут трофеи... А нам останется лишь с чувством исполненного долга уйти из этого района. Сначала на юг, а, добравшись до последнего пика Черной Горы, подвернуть на восток -- к пакистанской границе...
   Но вместо знакомого шипения внезапно послышался стремительно нараставший свист. И не за спиной, а сверху. Сверху и с северо-востока.
   Догадка о том, что отряд подвергся вторичному и более мощному обстрелу, подтвердилась мгновением позже, когда все вокруг перемешалось: огненные вспышки, комья земли, пятна голубого неба, вывороченные с корнем деревья... И дикий грохот сопровождаемый жуткими ударами по телу твердого как камень воздуха.
   "Все, -- показалось ему, когда перед глазами замельтешила цветная рябь. -- Наверное, это конец. Жаль, не успею уничтожить проклятую "вертушку..."
   Разноцветные пятна кружились, наслаивались друг на друга, меняли цвет, становились ярче или гасли. А то и вовсе сталкивались и разлетались на тысячи крохотных искр...
  
   * * *
  
   На этот раз Гаффар даже приблизительно не знал, сколько провалялся на дне глубокой воронки.
   Тяжело разомкнув веки, он застонал -- глаза нестерпимо резануло всполохами света. Происхождения ломившей уши тишины он не понимал: то ли сильно контузило, то ли и вправду вокруг тихо. А может быть, и то, и другое...
   Кровь стекала не только с рассеченного осколком виска, но и пропитала рукав камуфлированной куртки. Когда вставал и выбирался из ямы, плечо обожгло болью, будто кто-то всадил в живую плоть раскаленный клинок.
   Увиденное наверху повергло в шок. Вместо лесочка с густым кустарником взору явилась огромная перепаханная поляна с редкой уцелевшей растительностью, сиротливо торчащей меж зиявших воронок. Повсюду лежали тела моджахедов или то, что от них осталось. Покачиваясь, инженер медленно брел по только что появившейся поляне...
   В какой-то миг послышался далекий топот копыт, словно целый табун промчался в сотне метров. Или почудилось?..
   Он оглянулся. Никого...
   Зато приметил невдалеке присыпанный землей станок пускового устройства. Но внимание привлек не искореженный металл, а оторванная человеческая рука. Побелевшая, обескровленная ладонь погибшего человека сжимала отломанный приклад автомата.
   Гаффар сделал еще с десяток неверных шагов. И увидел Хаккани.
   Медленно приблизился, зачем-то посмотрел повлажневшими глазами в сочную небесную синеву; присел рядом с мальчишкой.
   Удивляясь странно звучащему голосу, задумчиво поведал:
   -- Знаешь, я часто вспоминаю ту холодную и далекую зиму; крохотное селение Татар, затерявшееся среди гор на севере нашей страны. А последний день жизни своих близких родственников я запомнил до каждой мелочи, до каждой минуты...
   Он с минуту помолчал; по измазанной кровью щеке покатилась крохотная слеза.
   -- С тех пор много воды утекло с холодными чистыми ручьями, но я так и не смог забыть того дня. Особенно тяжело мне становилось в зимнее время, когда на склонах лежал снег, а по ущельям зловеще растекались рокот вертолетных двигателей с дробным звуком молотивших воздух лопастей. В такие мгновения я был готов заткнуть ладонями уши, чтоб не слышать криков умирающей жены и израненных детей...
   Погладив бледное лицо молодого человека, Гаффар прикрыл ладонью его веки.
   "Как же много у него было крови", -- отчего-то подумалось, когда медленно снимал свою куртку. Набросив ее на красно-белое месиво, что бесформенной и отвратительно массой расползлось из распоротого осколком живота, дотянулся до толстой трубы ПЗРК. Мальчишка и впрямь фанатично верил в их общее дело -- наткнувшись среди этого ада на готовое к выстрелу пусковое устройство "Стингера", куда-то тащил его и до последнего мгновения крепко сжимал черную рукоять.
   Гаффар осторожно разогнул холодеющие пальцы Хаккани, подтянул комплекс и бережно смахнул с него остатки грунта. Тяжело поднявшись и забросив на плечо "Стингер", пошел к равнине -- туда, откуда доносился далекий и ненавистный звук гудящих движков и молотивших винтов боевого вертолета...
  
  
   Глава третья
   Афганистан; аэродром Джелалабада
   Апрель 1987 г.
  
   -- Помоги нам, Господи, -- шепчу я одними губами, и вдавливаю кнопку в панель запуска. -- Поехали...
   Есть воспламенение! Топливо исправно поступает в камеру сгорания, температура растет. Турбина медленно набирает обороты...
   "Давай-давай-давай, родная!.." -- подгоняю я стрелку указателя оборотов. Взгляд мечется по приборной доске, контролируя процесс запуска. Сигнальные табло не раздражают беспрерывным миганием, и это уже большой плюс.
   Максимыч тормошит за плечо и показывает красноречивым жестом: "вводи коррекцию!"
   Я плавно поворачиваю рукоятку на рычаге "шаг-газ", и мы оба, словно под воздействием гипноза, наблюдаем за оборотами левого двигателя...
   Бог меня услышал. Кажется, все в порядке: обороты левого в точности совпадают с оборотами правого. Температура масла и газов -- в пределах нормы. Сейчас погоняю его пару минут на повышенных режимах и выключу для контрольного осмотра технической бригадой. Мало ли -- вдруг где-то выбивает масло или подтекает топливо?..
   Осмотр -- несложная задача и много времени не отнимет...
  
  
   Боевые машины десанта выпустили по парочке смачных клубов черного дыма. Сидя в кабине "вертушки", звука их взревевших движков я уже не слышу. Техники закончили осмотр левого двигателя с важнейшими агрегатами, и дают мне отмашку -- запускай!
   И вот мы с Максимычем опять наблюдаем за стрелками указателя оборотов. Я, сидя в пилотской кабине, он -- выглядывая из-за спинки моего кресла.
   Все в пределах нормы. Можем лететь на базу.
   Техники поспешно собирают инструмент и располагаются на полу грузовой кабины; инженер эскадрильи занимает место летчика-оператора.
   Я жестом подзываю командира десантников -- надо поблагодарить парня и его надежных ребят! Несущий винт молотит высоко над землей, но сухопутный офицер все равно опасливо пригибает голову. Подбежав, взбирается по борту к открытой дверце.
   Пожимая ладонь, наклоняюсь и кричу ему в ухо:
   -- Спасибо, мужики! Уезжайте!..
   -- Не-е, -- упрямо бодает тот чубом воздух. -- Сначала вы! А у меня строжайший приказ: обеспечивать вашу безопасность до вылета на базу.
   -- Ладно. Только не задерживайтесь тут. Удачи тебе!
   Согнувшись пополам, молодой офицер бежит прочь от вертолета, запрыгивает на броню ближайшей "бээмдэшки" и машет кепкой на прощание.
   Захлопываю бронированную дверцу; плавно ввожу "коррекцию", еще разок контролирую обороты. Молодцы технари -- новый движок работает не хуже швейцарских часов.
   Поехали!..
   "Вертушка" послушно отрывает от земли шасси, две-три секунды висит на небольшой высоте: проверяю работу основных систем на взлетном режиме. Все в пределах нормы.
   Доворачивая вправо, я машинально (а точнее по привычке) бросаю взгляд на темнеющую вдали полосу "зеленки"...
   И вдруг замечаю в километре одинокую фигурку человека, идущего к нашей площадке. В руках он держит какую-то трубу, очень похожую на ПЗРК. И, кажется, забрасывает ее на плечо -- обычно так стрелки-операторы готовятся к пуску...
   -- Этого еще не хватало! Последний из могикан", -- шепчу я, играя желваками.
   Подправив курс и разгоняя скорость, лечу прямо на него.
   Дистанция великовата, и я не могу точно определить, что у него в руках: "Стингер" или пустой контейнер от ракеты. Но рисковать людьми не собираюсь.
   И, словно опережая мои мысли, большой палец правой ладони откидывает предохранительный колпачок на ручке управления, мягко ложится на кнопку управления огнем...
   Хорошенько прицелиться не получается -- нет времени. Как бы хорошо не работал левый двигатель, работы все ж таки произведены наспех, дабы долететь до базы. А уж там спецы займутся машиной всерьез.
   Но мое недавнее предположение об оставшихся в ленте боеприпасах оказалось верным. Снаряды вылетели из спаренных стволов пушки одним махом. Не знают, сколько их там оставалось -- два или три десятка -- при сумасшедшей скорострельности НР-30 в три тысячи выстрелов в минуту, залп длился не дольше секунды. И не знаю, попал ли я в человека с ПЗРК на плече...
   Резко наклоняю машину вправо -- выполняю разворот в сторону аэродрома. И краем глаза вижу поднявшееся облако пыли на том месте, где секундой раньше маячила одинокая фигурка последнего "духа"...
  
   * * *
  
   -- "Контур", "340-му", -- запрашиваю КДП.
   Даже на небольшой высоте полета связь работает отменно -- не то что на земле. Дежуривший на КДП руководитель без проблем слышит мой короткий доклад о взлете и разрешает подход к четвертому развороту.
   Долетаем быстро и, слава богу, без приключений. Системы и новый двигатель работали без сбоев.
   Что для скоростного боевого вертолета пятнадцать километров? Три минуты полета на предельно-малой высоте и вот она -- родная ВПП джелалабадского аэродрома.
   -- "Контур", "340-й" на четвертом -- посадку.
   -- "340-му" посадку разрешаю...
   "Ну, вот мы и на месте, -- снижаясь и подгашивая скорость, вздыхаю с облегчением. -- Всего один день, а событий набралось столько, что хватило бы на месяц жизни в прифронтовой зоне..."
   Колеса мягко касаются полосы. Доложив о посадке, я толкаю от себя ручку и заставляю машину резво бежать по рулежной дорожке.
   Возле стоянки прохаживаются двое: Гена Сечко и майор Прохоров. Появление однокашника не удивляет -- его встречи после любого значимого события становятся хорошей традицией. А вот приход Сергея Васильевича чуток настораживает. Неужели подробности нашей артиллерийской дуэли с бандой уже известны начальству?..
   Выключив двигатели и затормозив несущий винт, спрыгиваю на бетонку. Первым, не удержавшись, подскакивает Генка. И, тиская меня в объятиях, шепотом извещает:
   -- Начальство в курсе.
   Криво усмехаюсь:
   -- Так скоро?
   Но тот уже отодвинулся, почтительно уступая место командиру.
   Майор расплывается в широченной улыбке, прищуренные глаза смеются. Крепко пожимая руку, гудит:
   -- Ну, здорово-здорово, герой! Наслышаны о твоей войне с бандитами. Всех, что ль, положил?
   -- Надеюсь. Но в следующий раз, Сергей Васильевич, лучше техническую группу отправлять не "восьмеркой", а на парочке танков. Под броней и с большими пушками нам было бы куда спокойнее.
   Оценив шутку, Прохоров хохочет. Потом, поблагодарив техников с инженером за отличную работу, отводит меня в сторонку и серьезно говорит:
   -- Молодцом, Костя. Мы тут с Крушининым чуть не поседели, слушая твой радиообмен с самолетами. А ближе к развязке сидели с ним, советовались... В общем, дали команду представлять твой экипаж к правительственным наградам. И еще...
   Отработанным движением пальца он выщелкивает из пачки сигарету, пару раз крутит колесико зажигалки, жадно затягивается. И вместе с дымом выдыхает:
   -- По возвращению из командировки я хотел бы видеть тебя на должности своего заместителя. Так что буду ходатайствовать перед командованием о твоем повышении.
   Мне хочется возразить: молод еще; маловато опыта. Но не успеваю и рта раскрыть.
   -- Не скромничай, -- машет широкой ладонью майор, словно отгоняя назойливую муху. -- Летаешь хорошо, соображаешь быстро. Решительный, исполнительный и с дисциплиной порядок. Одним словом, меня такой заместитель устроит. А через годик отправим тебя в академию. Ну что, согласен?
   Вновь обнажив ряд зубов в улыбке и, не дожидаясь моего ответа, он поворачивается и устало бредет в сторону полкового КП. Я понимаю, что спорить и возражать бессмысленно -- все вопросы начальством уже решены.
   -- Ну, мля, растут люди! Как на пивных дрожжах растут! -- возмущается Генка и шутливо наваливается сзади.
   -- Тебе в детстве говорили родители, что подслушивать не хорошо? -- вяло отбиваюсь я от приятеля.
   -- С тебя литр спирта, Костя!
   -- Почему не два? -- плетусь я с ним в обнимку к модулям.
   -- Можно и два. А лучше три! Ты посчитай, сколько всего предстоит обмыть: твою победу над басмачами -- раз, орден -- два, повышение в должности -- три!..
   Наша дружеская перепалка длится минуты две -- не дольше. Завидев идущих навстречу в радостном возбуждении летчиков моего звена, Генка хитро хмыкает и выдает:
   -- Ну что, сдаешься? Смотри, сколько народу тебя встречает! Тут, дружище, и тремя кубическими дециметрами не отделаешься.
   Крыть нечем.
  
   * * *
  
   Смеркается. Летчики эскадрильи тесным кружком сидят в курилке у модуля.
   Мне опять приходится отвечать на многочисленные вопросы и рассказывать товарищам о приключениях. Но теперь действия рассказа разворачиваются не в воздухе, а на земле. На том чертовом плоскогорье...
   Ближе к финалу Генка сызнова "заводит старую пластинку", намекая на крайнюю необходимость отметить "победу русского оружия" и мое счастливое возвращение. Все вторят провокатору, и я сдаюсь. Но с условием, что отмечать будем в ближайшие выходные, ведь завтра нас ждет обычный будничный день...
   Потом появляется выжатый как лимон комэск. Народ двигается и усаживается еще плотнее. Сергей Васильевич втискивается в образовавшееся пространство, нещадно дымит сигаретами, сыплет шутками. И внезапно, снова назначив меня ответственным "за рамки", разрешат усугубить "по пять капель" после невероятно тяжелого и нервного дня.
   Довольные, мы быстренько перемещаемся в мою комнату.
   Как и сутки назад кипят дружные приготовления: звенит посуда, резво стучит по доске нож, на сковородке шкворчит сало.
   Комнату "оккупирует" аппетитный запах жареной картошкой, и я вдруг с удивлением вспоминаю, что ничего не ел со вчерашнего дня...
   Спустя час, хорошо поужинав и пропустив изрядную порцию разбавленного спирта, я молча сижу за столом. После того как дважды выпили за мое чудесное спасение, а третий по традиции за всех павших, настала очередь сослуживцев высказаться и поделиться впечатлениями.
   Напротив меня сидит Володя Хорев; рядом с ним -- Вася Чебунин с перевязанной головой. Несколько дней назад кто-то выстрелил в него из ракетницы -- заряд угодил в голову над левым глазом. Особисты роют землю: выясняют обстоятельства, ищут кто стрелял. Василий полагает, что это произошло случайно или по пьянке. Но в любом случае, исполнитель вряд ли сознается. А Прохоров как всегда посмеивается и подкалывает: "Голова обвязана, кровь на рукаве..."
   Слушая друзей вполуха, я думаю о своем. О событиях двух последних суток. О скором завершении нашей командировки. О долгожданном полуторамесячном отпуске. О встрече с родителями и о свадьбе с любимой Ириной, которой обещал непременно вернуться.
   Думаю и все еще не понимаю, не верю: удастся ли мне сдержать обещание...
  
  
   В эти часы до меня еще толком не доходит глубина произошедшего, и я не могу оценить чудовищного утомления. Спирт (а разбавлен он градусов до пятидесяти) не берет -- голова по-прежнему соображает быстро. Нервное напряжение не покидает, потому и расслабиться не получалось...
   Настоящее осознание тонкости того волоска, на котором дважды висел в течение пары дней, пришло позже -- на вторые или третьи сутки после возвращения на базу. Примерно с неделю я не мог нормально заснуть и лишь под утро на час-другой забывался в настороженном чутком сне. А ночи напролет таращился в темный потолок и перебирал в голове немногие варианты того, что случилось бы со мной и штурманом, замешкайся мы на пару лишних секунд после поражения "Стингером". Или размышлял над шансами уцелеть, если бы душманы попали по нашей позиции первым или вторым залпом. Вероятно, сразу бы погиб. Или немногим позже расстался с жизнью в жутких мучениях высоко в горах, где изощренные до человеческих казней душманы посадили бы на кол, или содрали бы кожу. С этими делами у них обстояло просто...
   Позже авиационные доктора долго пытали нас с Мешковым, исследуя физическое и психологическое состояние. И всякий раз недвусмысленно намекали на необходимость возвращения по болезни в Союз. Но мы с Валеркой отчаянно сопротивлялись. И победили. Дней через двадцать нас обоих допустили к полетам.
  
  
   А пока я сижу рядом со своим другом Генкой, изредка поднимаю со всеми стакан, вливаю в себя алкоголь и думаю, думаю, думаю...
   Генка частенько обнимает меня, тормошит -- дескать, очнись, дружище! Все позади; выпей и хорошенько закуси.
   В ответ я слабо улыбаюсь, киваю. И благодарю про себя однокашника за его заботу, внимание, доброту. И вообще за то, что он есть и не покидает в трудные минуты. При этом невольно вспоминаю наше первое знакомство в училище: дискотека в сызранском ДК железнодорожников; драка с местными "ништяками"... Меня зажимают в углу трое или четверо парней -- все как на подбор: с фиксами, в олимпийках... Кажется, спасения не будет -- отметелят за милую душу. И вдруг на помощь приходит незнакомый курсант небольшого росточка. Ворвавшись в самую гущу, неумело машет кулаками, но его неожиданного и дерзкого наскока достаточно, чтобы внести в ряды неприятеля сумятицу. А нам с ним присоединиться к общей массе ребят в военной форме...
  
  
   Сижу за столом рядом с Генкой и думаю, думаю, думаю...
   Если бы я тогда знал! Если бы какой-нибудь незримый оракул тихонько шепнул в тот вечер на ухо, что Генке осталось жить ровно два месяца!..
   Четвертого июня 1987 года он вылетит в составе большой группы на поиск и уничтожение душманских караванов и не вернется. Ведущим пары он будет прикрывать высадку досмотровой группы. Душман из отряда боевого охранения каравана выпустит ракету из ПЗРК "Стингер" с близкого расстояния. Ракета взорвется под полом кабины, и экипаж погибнет мгновенно. Командир ведомого экипажа Шиткин, уходя от второй ракеты, резко бросит машину вниз и зацепит землю. От удара сорвет крыло и прицельную станцию, вырвет полкабины оператора вместе с ручкой управления. Но ведомый экипаж останется жив и даже сумеет посадить искалеченную "двадцатьчетверку".
   Мне воочию предстояло увидеть страшные последствия той душманской атаки, так как именно наше звено поднимут по тревоге для прикрытия группы спасения. Навстречу нам пронесется мой однокашник Саня Хабаров и прокричит в эфир:
   -- Костя, Гену сбили! Я все расстрелял! Сейчас перезаряжу оружие и вернусь. Скорее на помощь!..
   Над местом трагедии четыре вертолета моего звена встанут в круг, и четверть часа будут отчаянно молотить по "духам" из всех видов бортового оружия. Потом нас сменит звено штурмовиков Су-25, и банду мы в итоге уничтожим.
   Но это, увы, уже не спасет моего друга.
   Эх... если бы я тогда знал...
  
   * * *
  
   На моем восстановленном Ми-24 еще долго выполняли боевые задачи и наши экипажи, и летчики, прибывшие нам на замену.
   Всех участников операции по сохранению и возвращению на базу поврежденного вертолета вскоре представили к правительственным наградам. Валерия Мешкова -- к ордену "Красной Звезды". Майора Прохорова -- к четвертой награде -- ордену Ленина. Меня -- к ордену "Красного Знамени".
   Сергея Васильевича командование 40-й Армии намеривалось наградить золотой Звездой "Героя Советского Союза". Но, к огромному сожалению, наша эскадрилья понесла за год командировки слишком много потерь: из двадцати четырех экипажей восемь было сбито, из них четыре погибло.
   Позже опыт нашей вынужденной посадки широко освещался руководством ВВС 40-й Армии и Армейской авиации. Приезжая в вертолетные части и соединения, полковник Григорьев частенько говаривал: "Вот в джелалабадском полку служит летчик Шипачев! Его двумя "Стингерами" сбили, а он благополучно сел, пришел к командиру полка и доложил по всей форме! А у вас что за бардак тут твориться?.."
   Но я узнаю об этом гораздо позже -- когда наши войска покинут Афганистан, и мы, встречаясь с друзьями, будем вспоминать былое.
   И все ж таки опыт нашей вынужденной посадки пригодился. В конце того же злополучного апреля 1987 года в аналогичную передрягу угодит экипаж моего однокашника и друга Александра Хабарова. Заполучив в борт две ракеты "Стингер", он не растеряется и благополучно посадит вертолет на ближайшую площадку. Спустя пару дней его вертолет отремонтируют и перегонят на базу...
   Но, полагаю, в тот критический и в высшей степени напряженный момент ему со штурманом было немного легче. Ведь после нашей с Валеркой эпопеи в подсознании у большинства пилотов наверняка поселилось твердое убеждение: "Мы можем выжить после атаки "Стингера" -- Шипачев с Мешковым это доказали! Чем мы хуже их? Мы обязаны посадить машину и выжить!.."
  
  
  
   Эпилог
  
   По мнению авторов книги, основанном на историческом анализе и личном опыте, советские войска были введены в Афганистан по следующим причинам:
   -- удовлетворение просьбы законного афганского Правительства.
   -- необходимость усиления влияния СССР в азиатском регионе.
   -- налаживание в раздираемом междоусобными войнами Афганистане мирной светской жизни.
   -- уменьшение потока наркотиков на территорию СССР.
   -- предотвращение возможного развертывания в Афганистане американских ракет средней дальности.
   Безусловно, мощная военная машина нашей страны перемолола бы Афганистан, как в свое время перемолола Золотую Орду, войска Карла XII, армию Наполеона, потенциал которых был несоизмерим с возможностями афганских моджахедов. Однако новое руководство Советского Союза не стремилось выигрывать эту войну. Не желая нести расходы на ведение боевых действий, и побаиваясь западной критики, Горбачев заявил об ошибочности ввода войск. И подписал Указ об окончании кампании.
   Но не прошло и пятнадцати лет с момента вывода ограниченного контингента советских войск, как на территорию Афганистана вторглись войска США. Почти той же численностью и под теми же лозунгами:
   -- борьба с терроризмом.
   -- прекращение междоусобных войн.
   -- сокращение наркотрафика.
   -- безраздельное влияние в регионе.
   Разумеется, можно и нужно критиковать те недостатки, что были выявлены в период пребывания 40-й армии в Афганистане. Однако же, в целом решение о вводе ограниченного контингента было правильным, а мотивация нашего решения куда более серьезна и обоснована, чем у американцев.
   Во-первых, хаос и дестабилизация власти в соседнем государстве напрямую угрожали нашим границам и южным республикам: Туркмении, Узбекистану, Таджикистану.
   Во-вторых, львиная доля производимых в Афганистане и Пакистане наркотиков попадала именно в Советский Союз, а не в США. А сейчас попадает в Россию.
   В-третьих, мы посылали войска в соседнее азиатское государство, а не в Северную Америку.
   В-четвертых, с нашей стороны это не было вероломным вторжением. Нас просило о помощи Правительство Афганистана, избранное на ЗАКОННЫХ основаниях.
   И, наконец, последнее. Душманы -- наши бывшие противники -- после оккупации Афганистана американскими войсками очень быстро поняли, кто на самом деле желал им мира, а кто пришел с дежурной миссией для установления безраздельного контроля над очередным регионом.
   И это понимание, несомненно, еще принесет свои плоды...
  
   * * *
  
   Командованию 40-й армии и руководству Вооруженных сил Советского Союза все же удалось в относительно короткий срок предпринять меры для уменьшения потерь от нового и смертельно опасного по заявлениям американцев оружия -- ПЗРК "Стингер".
   Летать из-за этого оружия подразделения и экипажи Армейской авиации меньше не стали. Прежде всего, изменилась тактика: если раньше на сопровождение транспортно-десантных "восьмерок" вылетала пара Ми-24, то теперь при необходимости стали отправлять четверку вертолетов -- "духи" старались не связываться более чем с двумя боевыми вертолетами. Благодаря меньшей уязвимости, и используя большую эффективность обзора пространства двумя пилотами в отличие от одного на Су-25, "двадцатьчетверки" начали привлекать и для прикрытия штурмовиков -- вертолетные группы барражировали на меньших высотах и подавляли ПВО душманов. Да и вообще вертолетчики стали чаще летать на предельно малых высотах, что значительно усложнило их обнаружение и наведение ПЗРК.
   Ну а самым главным достижением стало то, что сразу после вывода войск из Афганистана -- в феврале 1989 года, руководство Министерства обороны Советского Союза, проанализировав результаты боевого применения Армейской авиации в этой войне, пришло к единодушному мнению. В целях повышения эффективности применения наземных войск, уменьшения потерь военнослужащих и экипажей вертолетов, централизации управления и организации тесного взаимодействия с войсками, Армейская авиация должна войти в состав Сухопутных войск на штатной основе.
   К сожалению, в 2003 году после катастрофы в Чечне вертолета Ми-26, по непонятным соображениям все органы управления Армейской авиацией в Сухопутных войсках были расформированы, а части Армейской авиации переданы в боевой состав ВВС. Большинство командиров-вертолетчиков, имеющих огромный боевой опыт руководства применением группировок авиации в тесном взаимодействии с наземными войсками в горячих точках, были уволены.
   Из трех высших военных вертолетных училищ ныне осталось одно Сызранское -- старейшее, с великолепной учебной базой, с богатейшими традициями. Но и оно, кажется, доживает последние месяцы -- волна необдуманных и поспешных сокращений накрывает последнюю колыбель профессионалов Армейской авиации.
   Хочется верить, что им когда-нибудь найдется достойная замена. Ведь уже сейчас -- в истории современных конфликтов, в том числе и в Грузино-Осетинском, это ошибочное решение сказывается на эффективности ведения боевых действий Сухопутными войсками и на количестве наших потерь.
  
   * * *
  
   Состав звена капитана Шипачева:
   1-й экипаж: командир звена к-н Шипачев К.А.
   штурман звена ст. л-т Мешков В.В.
   бортовой техник ст. л-т Пихтин С.М.
  
   2-й экипаж: командир экипажа ст. л-т Грязнов А.А.
   летчик-оператор ст. л-т Лущан Н.А.
   бортовой техник ст. л-т Заикин В.Н.
  
   3-й экипаж: старший летчик к-н Киселев А.Н.
   летчик-оператор л-т Степанец И.Ю.
   бортовой техник ст. л-т Дудчак К.В.
  
   4-й экипаж: командир экипажа ст. л-т Клочков С.В.
   летчик-оператор л-т Камусев Ш.Ф.
   бортовой техник ст. л-т Бобков В.М.
  
  
   Звено вернулось из Афгана в Союз в полном составе. Без потерь. Немалая заслуга в этом командования полка, эскадрильи, и самого Константина.
   И в заключение несколько слов о каждом из героев этой книги.
  
   Прохоров Сергей Васильевич -- проходил службу в Армейской авиации на командных должностях, в ГСВГ был летчиком-инспектором авиации общевойсковой армии. После аварии уволился в запас. Проживает в родном городе Владимир, занимается пчеловодством.
   Награжден четырьмя орденами: "Ленина", двумя орденами "Красной звезды", "За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени".
  
   Мешков Валерий Владимирович -- служил в различных гарнизонах Советского Союза. Уволился в запас в звании майора и переехал на малую родину -- в Самарскую область. Ныне возглавляет службу безопасности в небольшой коммерческой фирме. А также является председателем местной организации инвалидов и ветеранов войны в Афганистане.
   Награжден орденами "Красной Звезды" и "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР III степени".
   Женат. Воспитывает сына.
  
   Грязнов Андрей Алексеевич -- прошел все основные должности от командира экипажа до начальника научно-исследовательского отдела боевых и специальных вертолетов 344 ЦБП и ПЛС АА. После Афганистана служил в Армейской авиации, в 1994 году окончил Военно-воздушную академию имени Ю.А. Гагарина. В настоящее время -- старший инспектор-летчик инспекции надзора и профилактики безопасности полетов Службы безопасности полетов авиации Вооруженных Сил Российской Федерации. Военный летчик-снайпер, полковник. Заслуженный летчик РФ. С 1986 по 2001 годы -- участник боевых действий в Афганистане, на территории Чеченской республики и в Сиерра-лионе.
   Награжден тремя орденами: "За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени", "Красная звезда", "Мужество".
   Женат, воспитывает дочь.
  
   Малышев Александр Эдуардович -- служил в различных гарнизонах Советского Союза, уволился на пенсию в Костроме в звании майора. В данный момент занимается малым бизнесом.
   Награжден орденом "За службу Родине в Вооруженных силах СССР III степени".
   Женат, воспитывает дочь.
  
   Сечко Геннадий Леонидович -- прожил два месяца после описанных в последней части книги событий. Вертолет капитана Геннадия Сечко был сбит ПЗРК "Стингер" четвертого июня 1987 года. Экипаж погиб.
   Посмертно награжден орденом Ленина.
   В белорусском городе Любань, в школе N3, которую с золотой медалью окончил Геннадий, создан кабинет памяти героя-земляка.
  
   Чебунин Василий Демьянович -- сражался на войне честно, пользовался огромным авторитетом, был парторгом эскадрильи. Общий армейский налет составил свыше пяти тысяч часов. Уволился в запас в звании майора.
   Награжден орденами "Красного Знамени" и "Красной Звезды".
  
   Хорев Владимир Николаевич -- выпускник Сызранского ВВАУЛ 1980 года. Дважды воевал в Афганистане. Ныне полковник -- летчик-испытатель Ростовского вертолетного завода.
   Награжден орденами "Красного Знамени", "Красной Звезды", "Мужество".
  
   Шипачев Константин Анатольевич -- прошел все основные должности от командира экипажа боевого вертолета Ми-24 до начальника штаба -- первого заместителя начальника авиации Московского военного округа. После Афганистана воевал в других горячих точках. Лично выполнил пятьсот двадцать боевых вылетов. Военный летчик-снайпер, генерал-майор авиации, кандидат военных наук. С 2000 года учил слушателей Военной академии Генерального штаба ВС РФ теории и практике применения группировок авиации в военных конфликтах различного масштаба. Уволился в запас в связи с очередным большим сокращением офицерского состава в возрасте 47 лет с должности доцента Военной академии Генерального штаба ВС РФ, хотя мог бы еще долго приносить пользу нашей армии и государству.
   За мужество и героизм, проявленные при выполнении заданий Правительства, награжден орденами: "Красного знамени", "Красной звезды", "Мужество", "Святого князя Александра Невского", "За заслуги", "Знак почета".
   Сразу после возвращения из Афганистана Константин женился на Ирине. А вскоре у них родился сын Алексей -- ныне студент Московского авиационного института.
  
   Инженер Гаффар -- детали биографии данного литературного героя в виду отсутствия точных данных, отчасти вымышлены и дополнены авторами книги. Однако известно, что он проходил подготовку в Пакистане под руководством американских советников; что именно он 25 сентября 1986 года впервые произвел выстрелы из ПЗРК "Стингер" под Джелалабадом и сбил два советских вертолета. И что до вывода советского ограниченного контингента его бандгруппа уничтожила не менее десяти вертолетов и самолетов ВВС Афганистана и СССР в северных провинциях Нангархар, Лагман и Кунар.
   Впоследствии активно сотрудничал с талибами.
   Погиб при столкновении с Международными силами содействия безопасности (ISAF, -- примечание авторов) в конце 2006 года.
  
   Полевой командир Дарвеш -- оставаясь по натуре истинным "купцом", регулярно и за большие вознаграждения пересекал пакистано-афганскую границу для организации засад и террористических актов. Но особенных побед его группа так и не добилась. По различным данным на его счету от двух до пяти сбитых воздушных судов.
   Подорвался на противопехотной мине осенью 1988 года.
  
   * * *
  
   Все описанные в этой книге события, а так же ее герои -- реальны. Большинство летчиков после Афганистана принимали участие в ликвидации последствий аварии в Чернобыле, воевали в Чечне и в других горячих точках, куда направляла их Родина. А потом... Потом они попросту стали не нужны. Но не Родине -- нет. А тем чиновникам, что по недоразумению зачастую попадают во власть в нашем государстве.
   Где они сейчас -- летчики Армейской авиации, имеющие ни с чем не сравнимый, боевой опыт -- крепкие мужчины, далеко не всем из которых перевалило за сорок пять? Большей частью, благодаря бездумному рвению бывших мебельщиков (авторитетным профессионалам народ не присваивает "почетных" званий типа "маршал Табуреткин"!) и прочих случайных в руководстве армии людей, уже уволены в запас по организационно-штатным мероприятиям. Или ожидают скорого увольнения...
   Да, по большому счету военные люди понимают необходимость реформ в Вооруженных силах. Хотя бы ради искоренения разрастающейся в последние годы коррупции. Но не такими же топорными методами. Не поголовным же сокращением подготовленных кадров!
   Впрочем, предстоящие реформы в армии объясняются вовсе не просчетами некомпетентного министра обороны, а санкциями с самого верха. Одна из очевидных причин этих санкций -- страх перед собственной армией. Другая -- столь же тривиальна и заключается в неспособности политического руководства выполнить свои же обязательства. Массовое сокращение военнослужащих неизбежно приведет к тому, что обещанное Президентом жилье офицеры так и не получат, потому что большинство из них не успеет дослужить положенный законом срок. Вот и вся "высшая арифметика"...
   А на тех, кто до сих пор остается служить в войсках, нашему государству следовало бы молиться, а не готовить приказы об их увольнении. Потому что кроме орденов и жалких обломков некогда гарантированных льгот, эти люди не имеют ничего, иногда даже крыши над головой.
   А просить они не обучены.
   Странно. Ведь их никто не просил жертвовать жизнью и здоровьем ради интересов Родины. Они просто выполняли долг. Чтобы, однажды вернувшись в свою страну, услышать:
   -- А я вас туда не посылал...
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"