Рыбаченко Олег Павлович : другие произведения.

Нью-Йорк вторжение русского десанта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  
   ГЛАВА ОДИН
   Дом на вершине холма
   Джек и я вернулись в Нью-Йорк месяц назад. Скучно, но нам нравится. Наши друзья приходят навестить нас, толпятся в нашей маленькой квартирке, пьют наш ликер и бесконечно болтают о книгах, пьесах, жизни и общих чертах. Никто никогда не упоминает о нашем пребывании в стране. Что касается толпы, то весь штат Коннектикут попал под запрет на разговоры.
   Но, как это и естественно, все думают и удивляются тем запутанным и страшным событиям, которые произошли так давно и в то же время так недавно. Я думаю, тоже. Воспоминания мешают мне и портят сон. Я взбиваю подушку и закрываю глаза, и передо мной в темноте возвышается большой белый дом, тощий и суровый на фоне голого холма; до моих ушей доносится призрачное эхо дикого собачьего лая, и мне кажется, что я снова чувствую своеобразный, безошибочный запах свежевыкопанной земли.
   Меня беспокоят мелочи: неожиданный шорох газеты, шелест занавески на окне, звук шагов в холле за пределами нашей гостиной. Мне трудно спокойно сидеть, когда звонит дверной звонок, и у меня появилась страсть покупать лампы и держать их ярко освещенными.
   Моя нервная система уже не та, Джек, мой муж, чувствительный, изобретательный и, кроме того, знатный парень, знает это. Это он предложил мне написать этот рассказ. Мы обсудили этот вопрос и, позаимствовав у психологов, в конце концов решили, что для меня, пожалуй, лучший способ забыть - это сначала вспомнить. Однажды я записал на бумаге все, что произошло между 20 марта прошлого года и 9 апреля. Я верю и верю, что мой разум, наконец, будет свободен.
   Второго января, ровно шесть месяцев назад, мы с Джеком изменили наш почтовый адрес с Нью-Йорка на Крокфорд, штат Коннектикут. Наш план, и план казался хорошим, состоял в том, чтобы Джек рисовал, чтобы я писала, чтобы мы жили просто и откладывали большие суммы денег. Мы очень мало знали о Коннектикуте, и нашу первую информацию о Крокфорде мы почерпнули из следующего достойного объявления в The Nation :
   Коттедж в колониальном стиле, построенный в 1760 году, очаровательно обставленный, современные удобства, 35 акров живописной холмистой местности, преимущества пролива Лонг-Айленд, 30 долларов в месяц - Луэлла Коутснэш, Hilltop House, Крокфорд, Коннектикут.
   В печати предложение звучало идеально. Нам понравились и цена, и расположение. Наш бюджет не покрывал гостей, и мы надеялись избежать дорогих и шумных выходных. По прошествии двух лет, проведенных в городе, мы устали от счетов за спиртное, похмелья по утрам и сомнительных богемских удовольствий и жаждали общепризнанной тишины и спокойствия деревенской жизни.
   Крокфорд, штат Коннектикут, в 27 милях от Нью-Хейвена, находится более чем в 100 милях от Нью-Йорка, и до него трудно добраться, кроме как на автомобиле, хотя автобусы отправляются из Нью-Хейвена два раза в день. Коттедж, описанный в рекламе, находился в шести милях от Крокфорда, вдоль проселочной дороги с колеями. Декабрьским днем в сопровождении меланхоличного агента по недвижимости, страдающего диспепсией, мы осмотрели коттедж. Это был небольшой квадратный домик типа солонки; он сидел чопорно у подножия круто поднимающегося холма; он выглядел очень чистым, степенным и красивым на фоне белоснежного пейзажа. Очарованные нашим первым взглядом на нетронутую Новую Англию, Джек и я взяли друг друга за руки и уставились на них с открытым ртом. Желтые сосны окружали коттедж; вымощенная дорожка вела к прекрасной двери с веерным светом; каменный забор аккуратно обрамлял хижину, сосны и крошечный клочок земли. В памяти весь день предстает как необыкновенно веселый и глупый.
   - Для чего забор? - спросил Джек.
   - Может быть, это для того, чтобы не пускать волков.
   - А если волков нет?
   "Неважно. Мы будем друг у друга".
   Через десять дней мы переехали. Одиночество и изоляция поначалу были приятными. Нам нравилось иметь телефон, который редко звонил, и смотреть на дорогу, где одновременное движение двух машин создавало пробку. Мы наслаждались тем, что раздевались бесстыдно, даже не думая опустить шторы. Все было иначе, свежо, волнующе - размашистые дали холмов и деревьев, сверкающий воздух, глубокая соборная тишина, ранняя тьма, стремительно опускавшаяся, как занавес.
   Современными удобствами оказались маленькая ненадежная ванная и электрическое освещение. В полу отсутствовали дюбели, а светильники были ужасны, луковичные конструкции свисали с потолков так низко, что какое-то время высокий Джек угрожал немедленно внести изменения топором. - Если я еще раз сломаю голову, Лола, этот придурок из гостиной уйдет. Вам не нужно смеяться. Я серьезно."
   - Ты научишься нырять.
   Он научился. Кроме того, позже мы узнали кое-что о неустойчивом качестве электроэнергии в сельской местности. Рожденные и выросшие в городе, спокойно не ведающие о сложностях деревенского существования, мы и не мечтали о том, что с каждым проливным дождем наша сила выйдет из строя и что мы проведем много бурных ночей в темноте. Мы также не могли предвидеть, какое опустошение грозы произведут на телефонных проводах.
   Пока я осваивал кулинарию на керосиновой плите, что само по себе довольно хитроумно, и пока Джек осторожно исследовал рубку дров, первый месяц пролетел незаметно. Развились различные неожиданные раздражения. У нас закончились сигареты в неурочные часы, и мы пропустили угловой магазин деликатесов. Также мы обнаружили, что наш бюджет был чрезвычайно оптимистичен. Торговцы Крокфорда до последнего человека трудились, ошибочно полагая, что жители Нью-Йорка могут и будут платить за все вдвое больше.
   Затем была беструбная печь, которую Джек, смягчившийся годами квартирного проживания, нашел неразрешимой тайной. Через две недели, когда мы то горели, то мерзли, он развел руками, и мы наняли Сайласа Элкинса, местного таланта, рекомендованного нашей хозяйкой. Сайлас был худощавым, неуклюжим человеком, обычно одетым в комбинезон, обычно в сопровождении маленькой робкой собачки песочного цвета. Один взгляд на Сайласа убедил меня в его некомпетентности, и дальнейшее знакомство не изменило моего мнения. Кроме того, он отличался невоспитанностью, высокомерием и поразительным самомнением. Кроме себя, насколько мне известно, он восхищался только одним человеком в мире - и этим человеком была Луэлла Коутснэш. Задолго до того, как я впервые увидела его, он принял все ее пути и взгляды как свои собственные. Он цитировал ее почти ежедневно и делал все, что было в его силах, чтобы заставить наш режим копировать ее. Почти каждый день я слышал, как они с Джеком сражаются.
   - Ты используешь слишком много угля, - мягко начинал Джек.
   - Если бы вы, ребята, ложились спать в девять часов, когда другие ложатся спать, и не нуждались бы в тепле до двенадцати...
   - Но нам нужно отопление до двенадцати, а мы не встаем в шесть, когда топишь печь.
   "Миссис. Коутснэш растопила печь ровно в шесть. Она делала это в шесть часов двадцать лет.
   Сайлас продолжал регулировать наше тепло и, следовательно, наши привычки так, как он считал нужным. Мы раньше уходили на пенсию и раньше вставали. У нас не было денег, чтобы ввозить рабочую силу, и в любом случае практически невозможно было заменить Сайласа; Какими бы бедными они ни были, семьи, жившие в Крокфорде и его окрестностях, не справлялись. Они продавали нам свежие яйца, цыплят, домашнее желе по баснословным ценам, но отказывались убирать снег с подъездной дорожки или мыть окна. Все такие хлопоты легли на Сайласа. Он был умелым человеком - если этот термин применяется свободно - в окрестностях. Сидя на потрепанном велосипеде, он крутил педали по соседским поручениям, выполняя каждое задание высокомерно, глупо и неэффективно.
   Его полное неведение о собственных ограничениях было, пожалуй, самым раздражающим его качеством. Каким-то таинственным образом он убедил себя, что он инстинктивный, необученный мастер на все руки. Он сказал Джеку, как рисовать, он сказал мне, как писать. Однажды утром я поймал его на том, как он рассказывал окружному дорожному инспектору, как выровнять поворот на дороге. В другой раз, уверив меня, что он опытный сантехник, он провел целых четыре часа в безрезультатных попытках починить протекающий водопроводный кран.
   Я ловлю себя на том, что рисую неприятную картину, и тот первый месяц, окрашенный в воспоминания блеском морозных звезд, запахом древесного дыма и мягким постоянным трепетом снега за окнами, был во многом идеальным. Мы с Джеком много сделали. С девяти до двенадцати мы работали, перекликаясь с ободрением. Пообедав, мы поспешили в пальто и галошах и осмотрели окрестности. Иногда мы ездили на машине, в основном шли пешком, так как Джек любил таскать с собой блокнот и рисовать гроздья ярко-красных ягод, или каменную стену, запутавшуюся в безлистном шиповнике, или оборванное чучело, заброшенное и заброшенное посреди зимы. По вечерам мы развлекались радио и азартными играми двойного Кэнфилда.
   От Сайласа и мистера Брауна, доставившего наш уголь, мы узнали о гей-вечере в Крокфорде: ежемесячные ужины в коробках в ратуше, баскетбольные матчи раз в две недели в школьном спортзале, время от времени устраиваются старомодные танцы. Городской оркестр репетировал раз в неделю, и Сайлас, игравший на корнете, был постоянным участником этих музыкальных фестивалей. Был даже вечер среды и вечер субботы. Никто не предлагал нам принимать какое-либо участие в деревенских делах, да и не приходило в голову. Таким образом, совершенно невинно и бессознательно, мы заработали себе репутацию сдержанной городской пары, заносчивых и педиков.
   Если бы рядом были соседи, я бы не потрудился позвонить. Но коттедж был особенно изолирован. Следующий дом на дороге, видимый при дневном свете сквозь полосу разделяющих его деревьев, принадлежал Генри Олмстеду, архитектору из Нью-Хейвена, и жил он и его семья только в летние месяцы. С другой стороны, с западной стороны, раскинулась полуразрушенная часть поместья без окон, погрязшая в семейных тяжбах.
   Таким образом, соседями остались миссис Коутснэш, наша квартирная хозяйка, и Лаура Твининг, официально ее компаньонка, но на самом деле горничная, кухарка, массажистка и перегруженная работой рабыня. В трех четвертях мили к северу от коттеджа, в уединенном великолепии, две женщины жили в тридцатикомнатном доме, который официально назывался "Дом на вершине холма".
   Известный в местном масштабе и построенный первым Коутснешем, который эмигрировал из Англии в колонии, Дом на вершине холма прильнул к противоположной стороне холма, на которую выходил наш дом. Он определенно производил большее впечатление своими размерами, чем красотой; поколения дополнений уничтожили любую первоначальную грацию или достоинство. В июне жилище будет милосердно спрятано в зарослях самшита и дуба. В январе, глядя вверх и через каменистое, поднимающееся вверх пастбище, мы могли видеть верхний этаж трех этажей особняка, ряд окон со ставнями, возвышающуюся шахту дымохода и пряничный купол, украшенный завитками, чем-то напоминавший вязаную крючком окантовку моего дома. мама шила нижнее белье.
   За исключением дня, когда мы подписали договор об аренде, мы наблюдали за домом на вершине холма издалека. Миссис Коутснэш была асоциальной женщиной, которая ясно дала понять, что не хочет иметь дело с бедными молодыми арендаторами.
   Другое дело Лора Твининг, спутница. Она прожила десять долгих лет в деревне и любила публику. Мы становились зрителями чаще, чем выбирали. Мне нравилась Лаура, или, может быть, я просто жалел ее, и я охотно признал, что немного ее общества имело большое значение. Джек откровенно ненавидел ее. Ему нравятся красивые женщины. У Лауры была какая-то крестьянская полнота, бледные слезящиеся глаза, выдающийся блестящий нос и общий вид, будто она спала в одежде. Ее манеры были манерами социально незащищенной. Она хлопала глазами, приглаживала волосы, гладила юбки, расправляла швы на чулках и никак не могла устроиться поудобнее в кресле.
   Почти каждый день кто-нибудь из нас замечал Лауру, идущую по пастбищной тропинке, ее толстое тело выпирало в енотовой шубке, ее растрепанные седые волосы выбивались из-под бесформенной шляпы, ее невзрачное лицо озаряла счастливая улыбка дамы, собирающейся заплатить вызов. Джек стонал, и я чувствовала, как внутри все тонет. Ни у кого из нас не хватило духу быть недобрым; а когда ты живешь в деревне, люди знают, что ты дома. Они заглядывают в твой двор и видят твою машину.
   Поэтому нам часто было скучно. Ум Лауры отличался удивительной цепкостью в очевидном, тривиальном, скучном. И она была экстравагантно болтлива. Банальные рассказы о ее бедственном детстве на Среднем Западе и более поздних трудностях в Нью-Йорке лились нескончаемым потоком; она неустанно вспоминала десять хороших лет, проведенных с Луэллой Коутснэш.
   "Возможно, это была спокойная жизнь, но мое будущее обеспечено. Мне не нужно беспокоиться о своей старости, а в такие времена это немаловажно, не так ли?
   Джек вздохнул. - Тебе повезло.
   "Действительно я. Если бы Луэлия была хоть чуточку более общительной, я был бы вполне доволен, совершенно. Не то, чтобы можно было винить Луэлию. Вы знаете, она потеряла своего единственного ребенка, прелестную девушку, и с тех пор она никогда не была прежней. Мне рассказывали, что в прежние времена она устраивала грандиозные мероприятия: поставщики провизии из Нью-Йорка, цветы из Бромли в Нью-Хейвене, тарелки из цельного золота...
   Глаза Лауры загорелись, щеки слегка покраснели. Она обладала обузданными, подавленными инстинктами гостеприимства и довольно жалким стремлением к полноценному и благодатному существованию. Она читала семейные журналы и вырезала из них рецепты, стихи, кусочки домашней философии. Ее кошелек и беседа были битком набиты такими предметами.
   Поглощенные собственными заботами, мы с Джеком делились с ней сухими крохами дружеского общения и почти вполуха слушали все, что она говорила. Два месяца она сидела у нашего костра, пила наш чай, рассказывала нам о себе, и в конце отношений мы обнаружили, что практически ничего не знаем о настоящей Лауре Твининг. Она показалась нам совсем не интересной или загадочной фигурой.
   Теперь я думаю, что отчасти наша слепота могла заключаться в том, что мы никогда не видели ее в ее собственной обстановке. Она не могла пригласить нас в Хиллтоп-Хаус - никто не ступал на священные земли без определенного приглашения самой гранд -дамы, - и Лаура остро чувствовала это несчастливое положение.
   Я помню тот день, когда Джек предложил проводить ее домой.
   Мгновенно она стала огорченной и взволнованной. "В этом нет необходимости. Это всего лишь шаг".
   - Я хотел бы размять ноги.
   Ее протесты усилились; в конце концов Джек проснулся и сухо сказал: "Пожалуй, я доведу вас до поворота дороги".
   "Это будет прекрасно". Она не могла так просто оставить этот вопрос, но должна была добавить объяснение, болезненные извинения. "Хотел бы я оказаться в другом месте. Я бы хотел, чтобы ты навестил меня, но люди расстраивают Луэлию. Она почти никого не видит".
   "Я понимаю."
   Я сказал, что мы вошли в Хиллтоп Хаус в день, когда подписали договор об аренде. Мы не понимали тогда, насколько необычным был случай, и не были особенно впечатлены. Хотя миссис Коутснэш была самой богатой женщиной в округе, большую часть особняка из года в год бережно запирали. Осмелюсь предположить, что две женщины обычно использовали не более трех из тридцати с лишним комнат.
   По случаю нашего визита открылась гостиная - высокая комната, обшитая дубовыми панелями, увешанная выцветшими гобеленами, мрачным и жалким напоминанием о великолепном прошлом. Мебель, заполнившая помещение, была историей американского и английского столярного дела, но она также была ветхой, изношенной и нуждалась в ремонте. Долго молчавший рояль демонстрировал нападение мышей; у дивана чиппендейла не было ножки, и его подпирали книги; стол Duncan Phyfe был треснут посередине. Пыль густым слоем лежала в углах, присыпала бархатные драпировки и затуманила красивое позолоченное зеркало, в котором отражалась комната. Хрустальные люстры - их было три - сверкали не больше, чем немытые окна. Должен добавить, что я остался в пальто. В доме было ужасно холодно.
   Луэлла Коутснаш не встала. Она сидела перед огромным камином, где шипели и шипели две поленницы, полная женщина за шестьдесят, одетая в старинную тафту, с волосами, собранными высоко в стиле давно минувших дней. Бриллианты сверкали на ее пальцах и обвивали горло. У ее ног присел английский мастиф, неподвижный, как животное, вырезанное из бронзы. За ее стулом, довольная, нетерпеливая и беспокойная, порхала Лаура. Она представила. Миссис Коутснеш наклонила голову, как императрица, подала нам некрепкий чай и потребовала арендную плату за три месяца вперед.
   - Вы получаете коттедж очень дешево, мистер Сторм. Обычная договоренность за три месяца вперед.
   "Я никогда не платил больше двух в Нью-Йорке".
   "Это Коннектикут".
   Джек хотел возразить, но я нахмурился, и он неохотно расстался с девяноста долларами. Наша хозяйка смягчилась. Нога в туфлях ткнула мастифа.
   "Иван, это друзья".
   Собака сочилась на тонкие серые ноги. Это неприятное животное было любимцем сердца его хозяйки. Кроме того, как я подумал про себя, он, вероятно, лучше питался, чем Лора. Я съёжился, когда он приблизился, и миссис Коутснэш улыбнулась.
   - Вы не любите собак, миссис Сторм?
   "Его размер немного настораживает". Миссис Коутснэш погладила огромную голову пса. "Иван - лучший мастиф в этой стране. Каким он должен быть. Наша семья занимается разведением мастифов со времен конфедерации штатов". Джек принял настороженный взгляд, свойственный мужчинам всякий раз, когда вырисовывался генеалогический спор. Это не спасло ни его, ни меня. Миссис Коутснэш была жительницей Новой Англии. Она прочно вошла в обе наши семьи и быстро убедилась в том, что мы были никем, появившимися из ниоткуда. Огайо, точно! Она, казалось, сомневалась в будущем своего коттеджа и предупредила нас беречь мебель, остерегаться сигарет и следить за тем, чтобы не ставить мокрые стаканы.
   - Я возлагаю на вас ответственность, мистер Сторм.
   Я немного покраснела, и Джек не стал скрывать своего раздражения. Лора была настроена на то, чтобы мероприятие прошло хорошо. Она сказала, затаив дыхание:
   "Г-н. Шторму понравятся твои вещи, Луэлла. Он художник, знаете ли. Вы помните, что я так сказал. Он рисует."
   - Я коллекционирую, - сказала миссис Коутснэш.
   - Как интересно, - самым вежливым тоном сказал Джек.
   Миссис Коутснеш подозрительно посмотрела на него, а затем предложила пройтись по своей частной галерее. Когда мы согласились, произошло прерывание. Звонок в дверь зазвенел с ржавой силой, и миссис Коутснэш поспешно взглянула на угловые часы.
   - Если вы простите меня, мы сможем посмотреть фотографии как-нибудь в другой день. Я жду еще одного звонящего".
   Это было достаточно прохладно, и я сразу встал. Из вестибюля раздался четкий веселый голос: - Чепуха, Луэлла, со мной не будут обращаться как с компанией. Если ты делаешь галерею, я пойду за тобой. Мгновение спустя я впервые увидел Аннабель Бейн и удивительную фигуру, которую она представила в этой мрачной комнате. Она была стройной, смуглой, яркой, лет тридцати. Ее странное белое лицо, блестяще накрашенный рот, неугомонная особенная манера поведения, которая была так свойственна ей, казались поразительно неуместными. Даже одежда, которую она носила - элегантный твидовый костюм от Харриса, модная, но ей неподходящая шляпка, зеленые перчатки в тон зеленым туфлям - казалось, предназначалась не для деревни Крокфорд, а для города Нью-Йорка.
   Собственно говоря, имя Аннабель Бейн было известно в Нью-Йорке. Я сразу ее поставил. Аннабель Бейн была писательницей очень узкого склада. Ее письмо было взято из жизни, но все же было умно, жестоко не в фокусе, и я слышал, что ее друзья не могли спать спокойно, пока они не прочитали ее последний умный маленький отрывок и не узнали, избежали ли они кислотной ванны. . Она всегда подшучивала над маленькими городками и провинциальными жителями. Ее горячо не любили в Крокфорде.
   Я не мог себе представить, как так получилось, что они с Луэллой Коутснаш были в дружеских отношениях. И все же они были друзьями. Они обнялись, и старуха, казалось, искренне обрадовалась своему гостю. Аннабель встретила нас достаточно живо и даже туманно заговорила о будущей встрече. Лауре она была менее приятна.
   - Поторопите мой чай, пожалуйста, - резко сказала она. "Мне нужно поесть, прежде чем я смогу смотреть на картинки".
   Лора ничего не сказала, но ее губы дрожали, и я решил, что Аннабель Бейн мне не особенно нравится. Экскурсия по галерее, которую к тому времени ни я, ни Джек не хотели совершать, вряд ли удалась. Для одного из тучных людей миссис Коутснэш прогулка по продуваемому сквозняком коридору за гостиной стоила определенных усилий. Она тяжело опиралась на трость с золотым набалдашником, а с другой стороны ее поддерживала Аннабель. Рядом с двумя женщинами шел Иван, безмолвный и призрачный, с блестящими во мраке глазами.
   Большинство фотографий - Mrs. Коутснаш считал их всех достойными митрополита - были откровенно ужасны, хотя в коллекцию действительно входили Стюарт раннего Коутснеша в париках и маленький очень хороший Трамбал. Когда я остановился перед "Трамбуллом" и отступил назад, чтобы получить лучший обзор, миссис Коутснэш удивила меня, резко сказав:
   "Стой на месте. Миссис Сторм. Такой, какой ты есть".
   Я инстинктивно двинулся, и она раздраженно постучала тростью по полу. "Ты все испортил. Его больше нет".
   - Что пропало?
   - На мгновение мне показалось, что ты похожа на мою дочь. Я вижу, это было только то, как вы стояли. Джейн была намного моложе". Мне двадцать два, и все же я не был доволен. Затем Аннабель Бейн сказала быстро и странно выразительным голосом: - Ты забыла, Луэлла. Джейн будет старше. Через много лет.
   Между женщинами обменялись взглядами, взглядом, который я не мог понять, взглядом, от которого мне стало как-то не по себе. Миссис Коутснэш повернулась и похромала обратно в гостиную. Мы закончили с галереей.
   Миссис Коутснэш попрощалась с нами и на прощание заметила, что, если что-то пойдет не так с коттеджем, мы должны рассчитывать на то, что возьмем на себя расходы. Она внесла свою лепту в то, что вернула его в хорошем состоянии.
   "Какой день!" - сказал Джек после того, как мы сбежали и завели машину по дороге домой. "Слава богу, дорогая, я вышла за тебя не за твоих предков. Слава богу, мои собственные были честными продавцами обуви.
   - Вам не понравилась миссис Коутснэш? - невинно сказал я.
   "Не понравилось" - это слишком мягко! Из всех снобистских, неприятных, жадных до денег старых харриданов, которых я когда-либо встречал, она, бесспорно, лучшая. Вы заметили, как она забрала арендную плату? Готов поспорить, что деньги никогда больше не увидят свет".
   - Что вы думаете об Аннабель Бейн?
   "Она, - сказал Джек с лукавой ухмылкой, - выглядела лучше. И она очень умная девушка, если вам нравится такой тип. Но Аннабель не наша проблема, а миссис Коутснэш проблема. Эта женщина - запомните мои слова - будет милой хозяйкой.
   "Как она может беспокоить нас, если мы никогда ее не увидим?"
   Я вскоре обнаружил. Луэлла Коутснаш казалась одной из тех женщин, которые никогда не делают для себя ничего, что они могут убедить, запугать или принудить к этому других. В течение недели, и мы даже не видели ее мельком, ей удалось стать вполне определенной частью режима Шторма. Едва мы устроились в избе, как она стала поручать нам поручение разных мелких, бесполезных, хлопотных работ. Когда мы поехали в деревню за покупками, нас попросили купить для Хиллтоп Хаус десять фунтов сахара или пять галлонов масла, что избавило нашу квартирную хозяйку от незначительных расходов на поездку на собственной машине. Если мы планировали провести день в Нью-Хейвене, то непременно должны были отправить письмо для миссис Коутснэш - письмо, которое должно было попасть на конкретный поезд. Дважды, когда пожилая дама ездила в Нью-Йорк, чтобы посоветоваться со своими адвокатами. Появилась Лаура Твининг и попросила, чтобы мы покормили и потренировали Ивана.
   - Луэлла подумала, что ты не будешь возражать на пару дней. Мы вернемся в среду в полдень".
   В лучшем случае мы возражали. Мы с Иваном относились друг к другу с каким-то вооруженным нейтралитетом, и я так и не убедил себя, что он помнит наставление своей любовницы относиться к нам как к друзьям. Более того, собаке требовался особый вид корма, который мы и купили. О возврате ничего не сказано.
   Вспоминая те дни. Я ловлю себя на том, что удивляюсь, как случилось, что мы с Джеком никогда не бунтовали. Наверное, потому, что обычно легче сказать "да", чем "нет". Во всяком случае, мы никогда не отказывались.
   Эта ситуация подробно записывается, потому что позже она стала очень важной. Это объясняет, почему мы не были удивлены телефонным звонком, в чем нам было трудно убедить полицию.
   В феврале мы узнали от Сайласа, что наши соседи уезжают за границу. Его наняли ухаживать за тремя чистокровными коровами миссис Коутснэш, заниматься садоводством во время ее отсутствия и присматривать за домом на вершине холма. Он должен был занять обшарпанную сторожку в задней части главного жилища, которое было открыто, выметено и набросано обставлено для его нужд.
   - Тогда ты не будешь работать на нас, - сказал Джек.
   Сайлас переминался с ноги на ногу. "Если все равно. Я рассчитываю сохранить свою работу у вас.
   - Не будет ли работа слишком тяжелой?
   "В другом месте только коровы и садоводство. Я могу закончить к полудню".
   У Джека внезапно промелькнуло озарение. - Сайлас, сколько вам платит миссис Коутснэш?
   Явно наемник не хотел отвечать, но после того, как вопрос был повторен, неохотно сказал: "Бесплатное пользование флигелем и половина прибыли от молока".
   Джек возмутился.
   "Миссис. Может быть, Коутснаш и немного близка, - защищаясь, сказал Сайлас, - но она справедлива. У нее слишком много ума, чтобы бросать деньги на ветер, чего нельзя сказать о некоторых. Во многих отношениях она была ужасно добра ко мне".
   Поскольку этот вопрос нас не касался, Джек пожал плечами и больше ничего не сказал.
   За день до закрытия Hilltop House Лора Твининг заглянула выпить последнюю чашку чая. На ней было новое платье из серого поплина с кружевной отделкой. Он был выбран из-за ее инстинктивного безвкусицы, и она хотела убедиться, что он подходит для использования на корабле. Хотя она, как всегда, говорила, мне показалось, что она в депрессии.
   "Упаковка была испытанием". Она бесцельно разгладила кружево. - Я буду скучать по вам, двум молодым людям.
   Несколько угрызенные совестью, мы попытались ее подбодрить. Джек предложил ей сигарету. Она всегда отказывалась, но ей нравился этот жест. Я налил свежего чая и передал домашний пирог.
   - Разве ты не взволнован своей поездкой?
   "Мне плевать на Париж".
   - Значит, ты был там раньше?
   "Девять раз". Естественно мы были удивлены. - объяснила Лора. Оказалось, что давно умершая дочь миссис Коутснэш родилась в Париже в феврале месяце. Каждый февраль несчастная мать путешествовала через океан, чтобы провести несколько печальных недель в ныне немодном районе, где появился на свет ее единственный ребенок. - Район ужасно обветшал, но Луэлла, похоже, этого не замечает. Думаю, она думает об этом месте таким, каким оно было раньше.
   Джек слишком сильно не любил миссис Коутснэш, чтобы испытывать сентиментальное впечатление. - Во всяком случае, это отличный перерыв для вас, - сказал он. "Вы должны знать Париж как книгу".
   "Париж, который я вижу, очень похож на Крокфорд. Луэлла ненавидит достопримечательности, поэтому мы никогда не посещаем музеи или галереи. Мы почти никуда не ходим. Каждый год мы едим в одних и тех же ресторанах, ходим по одним и тем же улицам, играем в одни и те же пасьянсы. Забавно, как я раньше надеялся попасть в парижский театр".
   Это было первое признание Лоры в том, что ее жизнь с миссис Коутснэш не была идеальной. Она была смущена этим небольшим доверием и искренне старалась умерить свои слова. "Нельзя отрицать, что иногда с Луэллой бывает трудно, но и со мной тоже. Луэлла говорит мне, что я ужасно зануда. Я, наверное, часто был для тебя испытанием. Наши опровержения были недостаточно быстрыми. Возникла небольшая ужасная пауза. Глаза Лауры наполнились. "Извините, если я побеспокоил вас. Кажется, я всем мешаю. Ничего, пожалуйста, не вставай. Мне пора уходить".
   Это было во вторник. В среду, когда мы отправились в нашу ежедневную прогулку, машина Коутснеша, ветхий лимузин, нагруженный багажом, пронеслась вверх на повороте и обогнала нас по дороге. За рулем сидел важный Сайлас с суровым лицом. Луэлла Коутснаш, Айвен, Лаура Твининг и разные чемоданы заполнили тонно. Мы помахали: миссис Коутснэш формально кивнула; Айвен рявкнул, и машина умчалась в сторону Нью-Хейвена. Я никогда не был уверен, видела ли нас Лора Твининг. Она не подавала признаков узнавания. В восемь вечера эсэсовец "Бургойн" вылетел из Нью-Йорка в Шербур.
   "Можем ли мы связать цветы?" Я попросил.
   "Цветы! Над моим мертвым телом посылаем цветы. Вот если бы вы предложили мышьяк...
   - Я думал о Лоре.
   - Я бы предпочел, - сказал Джек, - купить себе бутылку бренди. Я улыбнулась и согласилась с ним. Эти две женщины ничего для нас не значили. Я был рад, что они ушли. Я никак не мог знать, что скоро наступит время, когда я буду тщетно желать им вернуться в большой белый дом на холме.
  
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Высокий, Худой и Нелюбезный
   За две недели мы благополучно приспособились к отсутствию соседей. Было приятно не бегать по поручениям миссис Коутснэш, восхитительно предвкушать многочисленные визиты Лоры. Джек пел за мольбертом, а я работал беззаботно. Сайлас оказался единственным недостатком. Обремененный дойкой, посадкой и садоводством, он стал еще более неэффективным, чем когда-либо, и его труднее было найти во времена домашнего стресса. Однако, как выразился Джек, выигрыш, несомненно, компенсировал потери.
   Мы не ожидали известий от путешественников, да и не ожидали, хотя у некоторых особо привилегированных жителей деревни были открытки, которые можно было показать. Однажды днем в бакалейной лавке Крокфорда мы увидели Элси Крэмптон, оживленную светскую львицу, демонстрирующую трофей, полученный от Луэллы. Нарисованный от руки снимок Тюильри, пожалуйста! Восхищенная группа покупательниц сочла это чудесно художественным, и из пронзительного бормотания мы поняли, что Элси Крэмптон планировала оформить открытку в рамку. Ей нужно было пятно цвета, чтобы "украсить" фойе.
   Инцидент одновременно позабавил и разозлил нас. Мы так и не поняли и не оценили того почитания, с которым деревня относилась к семье Коутснэш из Коннектикута. Народный интерес к заграничным путешествиям Луэллы показался нам глупым и отвратительным. Мы старались не вторгаться на территорию нашей хозяйки, хотя иногда сворачивали на повороте и карабкались по гористой дороге мимо Хиллтоп-Хауса, закрытого и безмолвного в сумерках, белого и заброшенного на фоне серого мартовского неба. В том месяце было много дождей.
   В тот день, когда нам позвонили, шел дождь. Это было 20 марта, примерно через пять недель после того, как Луэлла Коутснэш и Лаура Твининг покинули Крокфорд, и утром мы с Джеком закончили свою работу. Мы задерживались за поздним завтраком, обдумывая мой следующий рассказ, когда зазвонил телефон. Люди на партийном проводе вскоре привыкают прислушиваться к определенному звонку. Мы инстинктивно прекратили разговор.
   - Это наше, - сказал Джек.
   - Я думал, что всего три кольца.
   Опять мы слушали. Телефон издал четыре коротких гудка - наш сигнал, - и я встал, ответил. На мгновение в проводе послышалось глухое гудение, а затем раздался незнакомый мужской голос, смазанный и неясный.
   "Нью-Йорк звонит".
   Последовала долгая пауза. Я двигал крючок вверх и вниз.
   "Привет. Это кто?"
   Пауза закончилась. Во второй раз глубокий хриплый голос произнес уже близко к рупору, повелительно: "Позвольте мне немедленно поговорить с Джеком Стормом".
   Подняв бровь, я передал инструмент. Джек завел короткий разговор, который я воспроизвожу настолько отчетливо, насколько помню.
   "Что?... Почему?... Но она в Европе... Как, ты сказал, тебя зовут? О, я понимаю... Хорошо, тогда я буду там.
   Выглядя сбитым с толку, Джек положил телефонную трубку и сел. Я был полон любопытства.
   "Кто это был?"
   "Человек по имени Элмер Льюис. Я только что пообещал съездить в Нью-Хейвен, чтобы забрать его.
   "Кто такой Элмер Льюис?"
   - Очевидно, друг миссис Коутснэш. Он уезжает из Нью-Йорка трехчасовым экспрессом и должен быть в Крокфорде к шести.
   - А если да! Зачем тебе ехать за ним в Нью-Хейвен?
   Джек философски пожал плечами. - Как раз то, о чем я и сам думал. К сожалению, я не сообразил достаточно быстро, чтобы отказаться. Насколько я понимаю, мистер Льюис хочет сэкономить на такси. Миссис Коутснэш, вероятно, сказала ему, что у нас есть бесплатная маршрутка.
   - Зачем он вообще едет в Крокфорд?
   - Он сказал, что у него есть кое-какие дела для старой дамы.
   - Она в Европе.
   - Так я и заметил. Он сказал, что сегодня утром получил от нее письмо. Несомненно, в письме она предложила ему связаться с нами. Она знает, что мы лохи.
   Я взглянул на потоковые окна. Дождь лил с небес. Я не предчувствовал опасности, но мне не нравился голос в телефоне, и я был глубоко раздражен этим навязыванием нашей доброй натуры.
   - Ну, ты не поедешь. Джек. Пусть мистер Льюис, кем бы он ни был, наймет такси, если ему понадобится транспорт. С твоей стороны безумие проехать пятьдесят миль под таким дождем.
   "Я обещал."
   - Меня не волнует, что ты обещал!
   "Будь благоразумен, дорогой. Если бы я знал, как связаться с Льюисом, я мог бы отменить это. Но он, наверное, уже едет к поезду. Он может часами ждать на станции Нью-Хейвен.
   "Позволь ему!"
   Джек решительно отказался, и в четыре часа, когда он выплеснулся в гараж, я последовал за ним, все еще негодуя, но не желая оставаться дома. Путешествие было нервным даже в самом начале. Сильный ливень смыл участок Бостон-Пост-роуд, и, как следствие, наша обычно мирная проселочная дорога кишела пробками, плохими водителями и беспорядком. Дождь хлестал, тормоза взвизгивали, гудели клаксоны, машины заносило на поворотах. Непрестанно дул сильный ветер. В женском удовольствии я осмелился произнести несколько фальшивых слов сочувствия.
   Джек сказал любезным тоном: "Как тебе нравится носок в челюсть, любовь моя?"
   "Я полагаю, вы лично думаете, что это денди. Это просто день для драйва, не так ли? Красиво и мокро". Джек рассмеялся, я хихикнула, и мы снова стали друзьями. Дождь немного уменьшился, и с помощью различных маневров, от которых волосы встают дыбом, нам удалось наверстать упущенное. Джеку не нравилось, заметил он с хитрой ухмылкой, заставлять Льюиса ждать. Что-то пришло мне в голову.
   - Как ты собираешься узнать Льюиса?
   - Он сказал, что узнает нас по машине.
   - Но он никогда не видел машину.
   "Это весело." Между глазами Джека появилась крошечная морщинка. "Это чертовски смешно. Он описал марку, цвет, модель, рассказал об откидном сиденье".
   Я был недоверчиво недоверчив. "Конечно, миссис Коутснэш не написала ему подробного описания!"
   "Должно быть". Морщина исчезла. - Если эта дама что-нибудь знает, то она дотошная. Только на минуту мне это показалось странным.
   Это продолжало казаться мне странным. Я не встревожился - точно. Действительно, я смутно учуял розыгрыш, и по мере того, как я старался вспомнить тот телефонный звонок в деталях, мне начало казаться, что мужской голос вполне мог быть замаскирован. Я пробежался по розыгрышам среди наших знакомых и не пришел ни к каким выводам. Тем не менее у меня осталось смутное, дразнящее впечатление, что я уже слышал этот голос раньше и что он был замаскирован.
   Мы быстро въехали на окраину Нью-Хейвена. Дождь сменился унылой моросью, но следы бури остались. Миниатюрными ручейками мчались водостоки, на улицах блестели дюймовые лужи, на переходах расцветали зонтики. Еще не было пяти часов, было уже совсем темно, и в сумраке впереди сиял вокзал, яркое пятно света. Смеясь и болтая, одетые в твид и веселые люди выходного дня хлынули в сырой сырой вечер. В конце ряда машин мы припарковались, а Джек вышел на разведку.
   Прошло несколько минут, прежде чем я заметил мужчину средних лет, который вышел из вокзала и медленно пробирался по бордюру. Что-то захватывающее в его внешности привлекло мое внимание. Он был чрезвычайно высок, чрезвычайно худ, и его походка и осанка свидетельствовали о властности. Его кожа была неприятного серо-белого цвета, бледная от пребывания в помещении. У него была узкая челюсть, изрезанная глубокими вертикальными линиями, а тонкие, натянутые губы выражали высокомерный изгиб. Даже манера, с которой он шел по людному тротуару, отталкивая других, говорила о том, что он привык требовать и добиваться своего.
   Осталась его одежда. Они были фантастически неподходящими. Длинное плохо сидящее пальто, очень потертое, развевалось на каблуках, обнажая блестящий костюм из синей саржи и рубашку с целлулоидным воротником. Воротник был испачкан. Его руки, обремененные дорожными сумками, были без перчаток; потрепанная шляпа-котелок беспокойно висела у него на затылке.
   Этот человек двигался вдоль тротуара, останавливаясь, чтобы заглянуть в каждую машину в длинной очереди. Наконец он добрался до нашей машины. Он остановился на тротуаре прямо напротив, посмотрел, нахмурился, снова посмотрел. Его глаза ярко-голубого цвета блестели за толстыми стеклами очков. Он поставил две свои дорожные сумки.
   Я сразу понял, что это, должно быть, Элмер Льюис и что он был озадачен отсутствием Джека. Не было причин, по которым я не должен был говорить с ним. И все же я этого не сделал. Во-первых, он мне сразу не понравился. Возможно, я был заранее предубежден, но внешний вид и манеры Льюиса, его странная одежда никоим образом не уменьшили предубеждения. Какое-то время он, казалось, оставался неподвижным за опущенным окном нашей машины, глядя внутрь.
   Моя антипатия возросла. Я мельком увидел Джека, вылетающего со станции, и подавил абсурдный порыв закричать, остановить его, помешать встрече. Джек ступил на подножку. Немедленно другой мужчина шагнул вперед.
   - Вот я, - сказал он.
   Возможно, потому, что он был возмущен поездкой, Джек притворялся более сердечным, чем на самом деле чувствовал. Он крепко сжал руку другого. - Вы мистер Льюис?
   Незнакомец подчинился вялому рукопожатию. "Я Льюис. Вы заставили меня ждать по меньшей мере десять минут.
   Джек был немного разбит, но вежливо извинялся. "Извиняюсь. Я просматривал станцию. Это моя жена, мистер Льюис.
   "Так я и догадался. Я стоял здесь и смотрел на нее.
   -- Я почти собирался заговорить, -- сказал я.
   - Что ж, - сказал Льюис ровным гнусавым голосом, - вы не торопились с этим.
   Эта нелюбезная речь привела к неловкой паузе. Джек сломал его, открыв откидное сиденье и пытаясь освободить нашего гостя от его багажа. Льюис резко отпрянул.
   "Неважно! Я предпочитаю размещать свои собственные сумки".
   После чего он бросил одну сумку на откидное сиденье, а другой запихнул туда вместе со мной. Разложив багаж, он ловко забрался на откидное сиденье. Морось все еще была навязчивой; вечерний воздух влажный и сырой. Инстинкты Джека по отношению к гостеприимству, быстро угасающие, еще не совсем умерли. Он вошел в мягкий протест.
   - Тебе лучше выйти вперед. Вы найдете его мокрым, катаясь на открытом воздухе.
   "Я не против сырой погоды".
   - Здесь достаточно места для троих, - вмешался я. "Вы можете поехать с нами, и мы можем оставить обе сумки позади".
   "Я остаюсь на месте".
   Джек, все еще стоявший на обочине, был уже совершенно раздражен. Я посмотрел на него через окно и покачал головой. Он смиренно пожал плечами. Когда он снова заговорил с Льюисом, это было с бесстрастной вежливостью.
   - Куда ты хочешь, чтобы я отвел тебя?
   "Крокфорд".
   - Где в Крокфорде?
   Тонкие губы приоткрылись, обнажив ряд белых зубов, очень квадратных и ровных. - Разве ты не знаешь, куда я хочу попасть?
   - Как мне быть?
   Впервые Льюис казался неуверенным. Потом он пришел в себя, и взгляд его стал твердым и ровным. - Я все устрою, когда мы доберемся до твоего коттеджа.
   "Наш коттедж находится в шести милях по другую сторону Крокфорда".
   - Тогда я пойду с тобой так далеко. Я хочу посмотреть коттедж. Миссис Коутснэш просила об этом.
   В полной растерянности, слишком ошеломленный, чтобы высказать очевидные возражения, Джек положил конец разговору, сел в машину и завел ее с ужасающим рывком. Я отшатнулся.
   "Прости, Лола. Это было предназначено для Льюиса, и я очень надеюсь, что он сломает себе шею".
   Мы влились в движение, пересекли мост за освещенными конторами железной дороги, свернули на Почтовую дорогу, свернули с Почтовой дороги и направились к своим. Ночь была пустынной. Ветер вздыхал, стонал и гнал за собой легкую машинку. Несколько капель дождя зашипели в окна. Некоторое время мы не разговаривали.
   Затем: "Я думаю, что он сумасшедший", - тихо сказал я.
   - С чего бы миссис Коутснэш просить его пойти в коттедж? - прорычал Джек. "Мы заплатили за аренду; у него нет прав.
   "Это вне меня. Как вы думаете, он приехал из Нью-Йорка просто посмотреть на наш дом?
   Джек раздраженно пытался разгадать загадку. "Миссис. Коутснаш может планировать продажу. Это может объяснить, почему она не снизошла до того, чтобы написать нам. Она не станет рисковать потерей арендной платы, пока не будет уверена в продаже. Только не эта дама!
   - Значит, вы думаете, что Льюис - агент по недвижимости?
   "Агент по недвижимости с подкупающей привлекательностью угрюмого бабуина!"
   Пик трафика прошел. Изредка, не часто, проносилась другая машина. Мы мчались в темноту, усиленную пустыми полями и призрачными рукавами телеграфных столбов. Словно перекрученной лентой впереди, теряясь в бесконечной перспективе, тянулась одинокая проселочная дорога. Сумка на сиденье - сумка Льюиса - постоянно толкала меня. Однажды, когда я поймал плетеную кожаную ручку, чтобы изменить положение, я случайно оглянулся на грохот. Льюис наблюдал. Он приподнялся, одной рукой схватился за борт машины, глаза в очках смотрели на сумку и на меня. Я резко выдохнула.
   - Что случилось, Лола?
   "Ничего такого."
   Мне было стыдно признаться, что я был поражен парой пристальных глаз. Затем, взглянув в зеркало на лобовом стекле, я заметил, что Льюис остается в странном полусидячем положении. Казалось невозможным, что он мог поддерживать его, но он это сделал. Он держал одну руку в кармане пальто. Другой поддерживал его вес. Его густые голубые глаза были прикованы к сумке с плетеной ручкой. Схватив занавеску, закрывавшую заднее окно, я опустил ее. Джек пробудился от задумчивости, которая настигает хороших водителей на чистом шоссе.
   "Что такое, милая? Ты дрожишь.
   "Г-н. Whozis заставляет меня нервничать. Он продолжает смотреть внутрь. Пожалуйста, давай поторопимся.
   Джек ухмыльнулся, невозмутимо. За нашу совместную жизнь он преследовал слишком много несуществующих грабителей, чтобы серьезно относиться к каким-либо интуитивным страхам.
   - Пожалуйста, поторопись, Джек.
   "Обычно я справляюсь с осторожностью, - Джек приподнял бровь. "Сорок миль в час - это достаточно быстро для таких дорог".
   "Двигайтесь быстрее, пожалуйста. Магазины будут закрыты. Нам нужны яйца на завтрак.
   - Я принесу их утром.
   - Пожалуйста, Джек.
   "Будь по-твоему!"
   Он решительно сдался. Машина рванулась вперед, как будто ее толкнула гигантская рука; стрелка спидометра подскочила с 40 до 45, заплясала на 55. В нескольких милях от Крокфорда, сквозь рев ветра, мы услышали хлопки преследующего мотоцикла. Полицейский штата пронесся рядом с нами. Джек одарил меня одним взглядом.
   - Твоя вечеринка, Лола.
   Мы уныло съехали на обочину. Кашляя и фыркая, мотоцикл остановился, и темноволосый худощавый мужчина в блестящих ботинках вышел и подошел к нам сзади. Я узнал полицейского и моментально собрал свои женские чары. Лестер Харкуэй был если не другом, то по крайней мере знакомым, первым человеком, которого мы встретили в Крокфорде. Он указал нам на дачу, а потом, когда мы проходили мимо него, патрулируя дороги, всегда прикасался к своей фуражке. Теперь он относился к нам с откровенной неприязнью.
   - Вам, ребята, стукнуло пятьдесят пять. Это дорога общего пользования, а не карусель".
   - Уже поздно, - сказал я умоляюще. "Я торопился домой и уговорил Джека".
   - Я должен сказать, что вы торопились. У меня есть хорошая идея дать вам билет.
   Харкуэй, притворяясь, что разгневан еще больше, чем он чувствовал, намеревался, я был уверен, отпустить нас с предупреждением. В этот момент Элмер Льюис вмешался в дело с отсутствием такта и манерой, которую я начал считать типичной. Свесившись с откидного сиденья и говоря резким, оскорбительным тоном, он сообщил Харквею, что лично у него нет времени тратить его на "деревенских полицейских". Челюсть Джека отвисла, а мои глаза вылезли из орбит. Харквей был ирландцем. Он сразу решился, настрочил билет, вырвал его из блокнота. Его лицо было ярко-красным.
   - Тебе тяжело, - сказал он Джеку, - но будь я проклят, если проглотю губу твоего друга. По праву он должен заплатить штраф.
   Опять Льюис прервал. "Мне подходит. Подай сюда. Он потянулся за листком бумаги.
   Наполовину выйдя из машины и взбешенный, Джек схватил билет. - А если вы позволите мне заниматься своими делами!
   "Как вы выберете! Только я хочу, чтобы ты помнил, что я тороплюсь. Я не собираюсь сидеть здесь до конца ночи.
   "Ей-богу..."
   Харквей поспешно встал между двумя разгневанными мужчинами, но, к счастью, ему не пришлось вмешиваться. Эмоциональная буря разразилась и закончилась. Я поймал пальто Джека, и он вернулся в машину. Он сам захлопнул дверь. Как бы неприятная драка ни подняла ему настроение, он понял, что она не очистит воздух, а также, если подумать, ему не нравилось впускать меня в нее. Он издал долгий, обреченный вздох. Харквей дружелюбно улыбнулся мне, снова сел на свой мотоцикл и помахал нам. Джек вцепился в руль, включил стартер и, пока мы не добрались до Крокфорда, ничего не сказал.
   Каждый сантиметр пространства перед нашим любимым продуктовым магазином был забит. Джек резко остановился на другой, более темной стороне Главной улицы, под огромным вязом, затенявшим Епископальную церковь. Он повернулся ко мне.
   - Дай мне список продуктов на завтра, Лола.
   "Чем ты планируешь заняться?"
   "Небольшой шоппинг и еще кое-что, что очень нужно сделать. Дай мне список, Лола.
   "Что-то еще?"
   - Вам не о чем беспокоиться. Ничего не произойдет. Ничего особенного. Мои страсти несколько остыли". Джек ухмыльнулся. "Однако я собираюсь избавиться от этого болвана. Минут через пять я вернусь с двойной охапкой продуктов; в это время я скажу Элмеру Льюису, что могу использовать раскладушку для лука. Он прибыл в конец очереди".
   Джек перешел улицу. Я тоже сразу ушел. Я больше не боялся, просто почувствовал облегчение от мысли, что скоро мы увидим Льюиса в последний раз. Как я перелез через его сумку и под колесо. Я повернулась и поспешно объявила, что буду ждать в аптеке. Я не давал ему возможности протестовать или задавать вопросы. Моя мысль заключалась в том, что назревала сцена, и я не хотел в ней участвовать.
   Аптека была в конце квартала. Сидя за столом с мраморной столешницей, я ел шоколадное мороженое и смотрел на дверь, желая получить долгожданное известие о том, что инкуба подняли. Прошло пять минут. Как утомительно вращающееся колесо, мой разум возвращался к событиям вечера. Я вспомнил свое прежнее убеждение, что голос, потребовавший нашего появления в Нью-Хейвене, был замаскирован.
   Что-то в голосе встревожило меня - что-то неуловимое, как тень. Что это было? Внезапно я схватил тень. Голос Льюиса и голос в телефоне не были одинаковыми!
   Джеку звонил не Льюис, а кто-то другой, кто-то, кто сказал, что он Льюис.
   Чек не оплачен, перчатки остались, в спешке я вышел из аптеки. Почти через квартал на противоположной стороне улицы находилась "Магазин модной бакалейной лавки" Ганемана, старомодный торговый центр с широким крыльцом, приподнятым над тротуаром. Джек, нагруженный пакетами, спускался по ступенькам, за ним следовал мальчишка из бакалейной лавки с дополнительными пакетами. Рискуя попасть в пробку, я выскочил на середину улицы. Джек заметил меня и остановился у тротуара, пока я, задыхаясь, не догнал его. "Лола, ради всего святого..."
   - Льюис не звонил тебе! Я знаю, что он этого не сделал. Это был кто-то другой - другой голос".
   Джек с сожалением покачал головой. "Ваше воображение может иногда давать сбои, но это ад для нервной системы мужа. Предположим, что Льюис не позвонил. Разве он не может иметь секретаря и не может ли он попросить своего секретаря сделать звонок?
   Я был сплющен. Естественное объяснение совершенно ускользнуло от меня; Джеку оставалось указать на это. Втроем. Джек, Деннис Карк, бакалейщик и я подошли к припаркованной машине. Льюис застыл на откидном сиденье - застыл, неподвижно во мраке огромного вяза, - и тут лучи пролетающих мимо фар осветили сиденье и пассажира. На обивке было темное мокрое пятно; на пальто Льюиса было темное мокрое пятно.
   - Это кровь, - сказал Деннис Карк и остановился рядом со мной.
   Джек прыгнул вперед и прыгнул на подножку. Продукты высыпались из его рук на улицу. Он наклонился. Его голос казался странным и высоким.
   - Отойди, Лола. Этот человек мертв".
   "Мертвый."
   "Его застрелили". Джек выпрямился. - Я... я не могу найти пистолет. Это похоже на убийство".
  
   В ТРЕТЬЕЙ ГЛАВЕ
   Обнаружен в Rumble Seat
   Я мало что помню о следующих нескольких минутах. В ушах стоял рев, и у меня было смутное ощущение, что если я не вырвусь из этого, то опозорюсь и упаду в обморок. Толпа - одна из тех толп, которые, кажется, материализуются из ниоткуда - тут же собралась, и Джек, на которого всегда можно было рассчитывать в экстренной ситуации, вцепился в подножки и крикнул им, чтобы они отошли от машины.
   Мне он сказал: "Вызывайте полицию".
   Что-то - может быть, его тон, знание того, чего он ждет от меня, - повлекло меня через квартал к дому, где жил сельский исправник. Джон Стэндиш сидел за ужином, когда я ворвался к нему. Это был грузный мужчина средних лет, и хотя он сразу встал из-за стола, в моем возбужденном состоянии он казался невыносимо медлительным. Я знаю, что он заставил меня ждать, пока он поднялся наверх за своей шляпой и пальто.
   Только когда мы оказались на улице, я оценила, как его спокойствие укрепило меня. Его манера, как я должен был обнаружить, была всего лишь уловкой. Но я был готов полюбить Джона Стэндиша. Любопытно, что мне не приходило в голову рассматривать его как возможный источник опасности для меня и моих.
   Толпа вокруг машины сгустилась, и движение на улице было затруднено. Двое констеблей, которым Стэндиш позвонил из дома, пытались спуститься с места. Начальник полиции протиснулся. Прежде чем повернуться к Джеку, он осмотрел машину, откидное сиденье, прилегающий тротуар и изучил тело.
   - Это убийство, все в порядке, - сказал он. - Предположим, вы мне все расскажете.
   - Я едва знаю, с чего начать.
   - Для начала, - предложил Стэндиш, - с того, что расскажите мне, кто стрелял в этого человека.
   - Хотел бы я, - сказал Джек тонким, усталым голосом, - я мог бы. К сожалению, я не присутствовал при убийстве".
   Стэндиш нахмурился. "Где вы были?"
   "В продуктовом магазине через дорогу за покупками. Моя жена была в аптеке. Льюис был один в машине.
   - Как долго он был один?
   - Максимум десять минут. Сразу же после того, как я вернулся и обнаружил, что произошло, моя жена пошла за вами".
   "Льюис? Вы говорите, его звали Льюис?
   "Элмер Льюис. Он был другом моей квартирной хозяйки - миссис Уайт. Луэлла Коутснэш. Я подобрал его сегодня днем на станции Нью-Хейвен.
   "Откуда он взялся? Какой у него домашний адрес? Кто его ближайший родственник?
   Впервые и с некоторым внутренним потрясением я осознал скудость наших знаний об Элмере Льюисе. Я видел, как Джек колебался. Затем он погрузился в пространное изложение эпизода телефонного звонка. Словно внезапно осознав множество нетерпеливых слушателей, Стэндиш вмешался в рассказ и огляделся. Зонтики заполонили тротуар и улицу, перелились во двор Епископского погоста и покачивались на церковных ступенях, как крошечные палатки в городе-грибе.
   Отвернувшись от Джека, начальник полиции задал несколько общих вопросов. Кто-нибудь заметил машину в перерыве, когда нас с Джеком не было? Ни у кого не было. Кто-нибудь слышал выстрел? Опять ни у кого не было. Это неудивительно. Физические условия, погода, даже безлюдное место, где мы припарковали машину, представляли почти идеальное стечение обстоятельств для трагедии. Шум пятничного уличного движения, гудки и выстрелы заслоняли бы звук выстрела, а отставшие, спешащие под дождем, были бы слишком заняты тем, чтобы не промокнуть, чтобы с интересом наблюдать за маленькой серой машиной, затерявшейся в широкой, густой тени большого вяза.
   Затем Стэндишу пришло в голову, что кто-то в толпе мог быть знаком с жертвой. Выстроилась очередь, и один за другим более смелые жители деревни подошли к подножке и заглянули в откидное сиденье. Каждый, спускаясь, качал головой. Толпа была весьма представительной, и поэтому Элмер Льюис был сравнительно незнакомцем с Крокфордом.
   На этом экспертиза закончилась. Доктор Рэнд прибыл, чтобы санкционировать удаление тела. Сельский коронер был седовласым мужчиной лет шестидесяти, тайно склонявшимся к сцене. У него были белые тонкие руки, и он постоянно двигал ими во время разговора. Достоверно сообщалось, что он изучал Дельсарта. Всю свою жизнь он прожил врачом в маленьком городке, в сотне миль от Бродвея, он давно привык к смерти, но, как он позже расскажет нам, никогда не любил ее. Поднявшись на крыло машины, ловко балансируя, доктор Рэнд направил фонарик на откидное сиденье.
   При ярком освещении Элмер Льюис выглядел поразительно живым. Глаза за очками со стальными дужками смотрели широко раскрытыми глазами; лицо, чуть более бледное, чем в жизни, блестело от сырости; тонкие губы были слегка приоткрыты. Мертвец развалился на своем сиденье; одна рука была в кармане, другая свисала на колени. Но если бы не пятно на его пальто, он мог бы ждать, пока мы отвезем его в коттедж, высокомерно решив, что мы отвезем его туда. Ближайшие зрители ахнули и отступили.
   Коронер мрачно принялся за работу. Он коснулся век и горла мертвеца, сжал безпульсивное запястье. Пытаясь вытащить руку Льюиса из кармана пальто, он случайно задел очки со стальными дужками. С жутким рвением они начали скользить. Зрительница закричала. Коронер фыркнул, поймал очки и сунул их в карман. Повернувшись, он произнес язвительную речь перед любопытной толпой.
   "Никто вас здесь не держит. Вам будет лучше дома и более прибыльно работать. Держу пари, половина из вас, женщины, не помыла посуду после обеда.
   Толпа сломала ряды. Доктор Рэнд вернулся к своим трудам, расстегнул пальто, распахнул жилет, жилет и рубашку. По ходу раны он обнаружил пулю. Он пробил тело и упал на пол автомобиля. Доктор Рэнд взял окровавленный кусок свинца и передал его Стэндишу.
   "Вот экспонат А. Бедняга умер мгновенно, так и не узнав, что его ударило, никаких признаков борьбы. Произошло где-то за последние полчаса. Это все на данный момент. Вы можете отвезти его в морг. Сняв с машины бальный халат, врач накрыл тело, прервав себя, чтобы раздраженно сказать: "Где, черт возьми, скорая помощь? Эти водители всегда в кино?
   Пока он говорил, местная машина скорой помощи с громким лязгом проехала по Главной улице и, шипя, остановилась у обочины. После того, как скорая помощь и ее груз уехали, Джон Стэндиш небрежно взобрался на освободившееся откидное сиденье и сказал:
   - Не отвезешь меня на станцию?
   Хотя полицейский участок находился прямо через площадь, эта поездка была самой длинной в моей жизни. Из нас троих только Джон Стэндиш хорошо перенес это. Когда мы вышли, он заметил сумку между мной и Джеком - дорожную сумку Льюиса, о которой мы совершенно забыли. Стэндиш занес сумку внутрь.
   Полицейский участок занимал цокольный этаж здания сельского суда и имел отдельный вход с аккуратной табличкой. По обе стороны от входа росли кедры в горшках, предоставленные Садовым клубом и поливаемые поочередно назначенными членами. Миновав эту гражданскую дань уважения, мы вошли в большую приемную без ковра с дверью на каждом конце, ведущей в две меньшие комнаты. Один из них использовался офицерами государственной полиции в качестве раздевалки. Другой служил деревенским полицейским участком.
   В городах размером с Крокфорд полицейские участки закрываются в шесть часов, и полицейская охрана практически прекращается. Стэндиш открыл вторую дверь, и мы последовали за ним в его бедно обставленный кабинет. Небрежно бросив сумку, офицер встал на колени, зажег спичку огня, разложенного в неприглядной решетке. Джек выдвинул для меня стул - их было с полдюжины, расставленных вокруг исцарапанного соснового стола, - выбрал себе другой. Прежнее возбуждение, бодрящая потребность в решении ушли, и наступила реакция; Мне показалось, что Джек выглядел подавленным и очень усталым.
   Огонь отказывался разгораться, Стэндиш зажег еще одну спичку, и я добился первоначальной непопулярности. Изучая окрестности, я увидел, что в задней части маленькой комнаты было построено что-то похожее на решетчатую железную клетку, как в зоопарке. Это приспособление, открытое сверху, имело тяжелую железную дверь с двойным замком. Внутри была детская кроватка.
   "Что это?" Я попросил.
   Джек повернулся. - Должно быть, это тюрьма.
   Теперь я житель Нью-Йорка, и в этот момент я вспомнил возвышающуюся мрачную массу гробниц. Контраст был слишком велик. Я засмеялся, частично от волнения, конечно, но я засмеялся. Стэндиш обернулся.
   - Он небольшой, миссис Сторм, но Крокфорд - законопослушный город. Так было всегда, до тех пор, пока пару лет назад вы, горожане, не стали приезжать со своим спиртным и идеями из большого города.
   После этого я молчал. Наконец вспыхнул запоздалый костер, и Стэндиш, раскуривая вонючую трубку из шиповника, уселся за стол, Джек заговорил срывающимся голосом.
   "Моя жена перенесла сильный шок. Она смертельно устала. Я тоже. Мы не ужинали. Разве мы не можем оставить дальнейшие допросы до завтра?
   Стэндиш внимательно посмотрел на меня. - Это убийство, мистер Сторм.
   - Тогда очень хорошо. Только, пожалуйста, как можно быстрее".
   Другой не торопился. Он был официальным воплощением закона и позволил усвоить этот важный факт. Он наточил карандаш, разложил блокнот, позвонил Минни Грей, жене одного из депутатов и общественной стенографистки, и, наконец, уделил нам свое внимание.
   "Есть несколько вещей, которые я хочу прояснить немедленно. Например, телефонный звонок. Вы говорите, что оно пришло из Нью-Йорка?
   - Звонок был сделан в Нью-Йорке около трех часов, - сказал Джек. "Я не могу сказать вам точное время; Я не смотрел на часы. Но Льюис уехал оттуда в три пятнадцать.
   - Вы видели, как он сходил с поезда в Нью-Хейвене?
   "Нет." Джек слабо улыбнулся. "Однако мне сказали, что он будет в три пятнадцать; Когда f прибыл на станцию, поезд только что подъехал, и Льюис уже ждал его со своими сумками. Так что я предполагаю..."
   Первый намек на отношение Стэндиша должен был просочиться. - В данном случае я начинаю думать, что небезопасно что-либо предполагать. Мне нужны факты, много фактов. Во-первых, кто такой Льюис? Что он делал здесь, в Крокфорде? Какие у него были дела?
   - Он не сказал. Насколько я понял, это касалось Луэллы Коутснэш; очевидно, она попросила его пойти в мой коттедж. Это все, что я знаю об этом. Я разговаривал с ним всего несколько минут вне вокзала".
   - Значит, вы не разговаривали по дороге из Нью-Хейвена?
   "Льюис ехал на откидном сиденье. Мы с Лолой были впереди с закрытыми окнами".
   "Разве впереди недостаточно места для троих?"
   "Льюис выбрал откидное сиденье. Действительно, он настоял на том, чтобы поехать туда.
   "Под дождем!"
   "Да, в дождь. Я подумал, что это странно. Я сделал все возможное, чтобы отговорить его. Я провалил."
   Трубка Стэндиша погасла. Он снова зажег его. Он выглядел скептически. Я вставил быстрое предложение. - Может быть, Льюис не хотел с нами разговаривать. В нем было что-то странное, таинственное. Возможно, именно поэтому он выбрал раскладушку.
   "Возможно." Стэндиш вежливо повернулся к Джеку. "Предположим, мы вернемся к телефонному звонку. Этот звонок должен быть отслежен".
   "Разве местные операторы не отслеживают междугородние звонки? "Я свяжусь с ними позже. В данный момент я заинтересован в вашей помощи".
   - Тогда, возможно, лучше поговорить с Лолой. Она ответила на звонок. Льюис был на линии, когда я приехал. Точнее, его секретаршей.
   - Его секретарь! Жесткие седые брови поползли вверх. - Разве вы не разговаривали по телефону с самим Льюисом? Конечно, вы произвели на меня такое впечатление.
   - Я не хотел.
   - Значит, вы не разговаривали с Льюисом по телефону?
   - Я так не думаю.
   "Считать! Разве ты не знаешь?
   Джек сделал нетерпеливый жест. "Ты торопишь меня, и я хочу, чтобы история была ясна. Человек, с которым я разговаривал по телефону, сказал, что это Льюис, но позже, когда я встретил Льюиса, я решил, что звонил не он. Голос Льюиса был другим, более высоким, более гнусавым, гораздо тоньше".
   - Почему вы говорите, что разговаривали с секретарем Льюиса?
   "Просто потому, что я вообразил..."
   "Позвольте мне дать волю воображению; вы придерживаетесь фактов". Офицер резко пододвинул свой стул к моему. - А теперь, миссис Сторм, будьте точны. Когда вы сегодня днем разговаривали с нью-йоркским оператором, слышали ли вы что-нибудь об обмене? Вы слышали, как падают монеты - таким образом мы можем узнать, использовался ли общественный телефон - слышали ли вы какой-нибудь обрывок разговора, который мог бы помочь нам установить место, откуда исходил звонок?
   "Нет, я сказал.
   - Вы точно расскажете, что вы слышали?
   Я начал храбро, пришел к ужасной паузе. В этот неблагоприятный момент мне пришла в голову ужасная мысль. Я понял, что ни разу не слышал женского голоса. Тем не менее, телефонные операторы - а оператор обязательно звонит по междугороднему телефону - неизменно женственны.
   В нарастающей тишине я перепроверил свои выводы; результаты остались прежними; телефонный звонок вырисовывался в отвратительных подробностях. Слова, акценты, голос, особенно голос. Мужской голос, который сообщил мне, что звонит Нью-Йорк, мужской голос, который просил Джека.
   - Вы что-нибудь вспомнили, миссис Сторм?
   - Боюсь, что есть. Мое сердце болезненно стучало. "Разве телефонистки не всегда женщины?"
   "Полагаю, что да... конечно... Я никогда не знала оператора-мужчины на центральной станции. Почему ты спрашиваешь?"
   Лицо Стэндиша похолодело. Джек сбит с толку. Оба смотрели. Если не считать потрескивания огня, в комнате было тихо.
   "Телефонный звонок, - сказал я, - мог быть не из Нью-Йорка. Я не слышал телефонного оператора, так что нет никаких доказательств того, что он слышал. Вовсе нет."
   "Но. Лола, ты сказала мне...
   "Будь потише, пожалуйста. Я ошибся - обманул. Я верю сейчас. Я должен был подумать, что это звонок из Нью-Йорка; Я так и думал. Перестаньте пялиться, вы двое. Мне это не доставляет удовольствия".
   Я была на грани истерики, и оба мужчины это заметили. Стэндиш хмыкнул, Джек придвинулся ближе ко мне; его глаза говорили: "Спокойно, девочка, спокойнее". Он положил руку мне на плечо. Тогда я должен был вести себя прилично. С определенным усилием воли я дал полный отчет о телефонном звонке, прямой, связный - и, во всяком случае, для Стэндиша, неубедительный. Он вскоре ясно дал это понять.
   - Я так понимаю, вы не слышали междугородного оператора?
   "Вот так."
   - Разве вы не заподозрили, когда мужской голос сказал, что звонит Нью-Йорк? Вам не приходило в голову, что кто-то может имитировать междугородний звонок?
   "Не в то время. У меня не было причин для подозрений. Разве ты не видишь, что я этого не делал?
   Небольшая попытка смягчения не удалась. - Вы слышали два голоса, миссис Сторм, или только один?
   "Я не уверен. В то время я предполагал, что их было два. Но теперь я склонен думать, что был только один.
   - Не могли бы вы опознать голос, который слышали?
   "Я мог бы опознать его; Я не узнал его". Мои следующие слова были тщательно подобраны. "На самом деле у меня было определенное впечатление, что голос был замаскирован".
   Я ожидал реакции. У меня нет. Судя по проявленному Стэндишем интересу, он мог бы счесть последнюю часть моего заявления преднамеренным приукрашиванием. Я неправильно начал. Я не знал, думал ли он, что моя история о телефонном сообщении не соответствует действительности, или он думал, что она была окрашена и сбита с толку тем, что произошло потом.
   Стэндиш завершил эту часть расследования. "Ну, вкратце об этом. Мы не знаем, в какое время был сделан звонок, кто его сделал, исходил ли он из Нью-Йорка или только так выглядел. Я предполагаю, что у нас возникнут трудности с отслеживанием телефонного сообщения.
   Его манеры, вежливые, но хладнокровные, указывали на то, что он считает молодых Стормов неудовлетворительными свидетелями. С радостью избавившись от меня, он возобновил допрос Джека.
   - Довольно тяжелое вождение сегодня днем, не так ли, что с дождем?
   "Ужасный."
   Офицер мрачно затянулся дымом. - Я ни на минуту не сомневаюсь в вашей правдивости, но я не совсем понимаю, что вы совершаете эту долгую поездку из-за услуги человеку, которого никогда не видели и о котором никогда не слышали. Это выглядит любопытно".
   - Любопытно это или нет, - коротко сказал Джек, - я объяснил, как это произошло. Я был застигнут врасплох, и меня так часто вызывали выполнять различные неприятные мелочи для миссис Коутснэш, что я автоматически соглашался.
   - Во сколько ты вышел из дома?
   "В четыре часа."
   "Может ли кто-нибудь подтвердить вас? Вы встретили кого-нибудь, кто знает вас на дороге?
   - Не по пути. На обратном пути примерно в пяти милях от Крокфорда нас остановили за превышение скорости".
   Глаза офицера заблестели. - Кто тебя остановил?
   Прежде чем Джек ответил, в комнату прокралась Минни Грей. Маленькая робкая женщина с огромными зубами и вечно встревоженным видом, она без конца щелкала резинкой в блокноте, находила мягкий графитный карандаш, поправляла юбки.
   - И, пожалуйста, говорите медленно, мистер Сторм. Шестьдесят слов в минуту - моя скорость".
   Ни Джек, ни я не понимали, что нас нельзя заставить пройти формальный допрос. Скрип карандаша стенографистки, частые увещевания не спешить, сознание того, что каждое произнесенное слово тут же заносится в аккуратный блокнотик, сбивало Джека с толку, заставляло выбирать фразы. Художник, а не бизнесмен, он не знал своих законных прав, и начальник полиции воспользовался этим невежеством. Он задавал вопросы, которые не позволил бы себе ни один адвокат, и Джек отвечал ответами, которые, написанные холодным шрифтом, производили совершенно иное впечатление, чем он хотел.
   Стэндиш вернулся к осмотру со своей обычной тщательностью. - Начнем с того, что тебя остановили на дороге.
   Джек тщательно рассказал о преследовании Харквея и о вмешательстве Льюиса в последующий разговор. Воспроизводя язык мертвеца и его собственный язык, нельзя было избежать раскрытия неприятной сцены. Джек не уклонился от ответа, но, глядя на блокнот Минни, естественно, не акцентировал на этом внимание.
   Стэндиш внимательно слушал. "Ты злился?"
   Джек колебался. "Злость - это не просто слово. Я бы предпочел сказать, что я был раздражен. У Льюиса были... неудачные манеры. Я описал, как он вел себя на станции. Затем, позже, вмешавшись, он загрузил меня билетом. Конечно, мне это не понравилось. Кто будет?"
   - Вы поссорились с Льюисом?
   "Он сказал несколько вещей; Я сказал несколько. Это был скорее спор, чем ссора".
   "Зачем ты его терпел? Как я себе это представляю, Льюис с самого начала вел себя плохо. Это была твоя машина. Почему ты не попросил его выйти?
   "Мы были в пяти милях от города; шел дождь; Я решил подождать, пока мы не доберемся до Крокфорда. Я собирался избавиться от него тогда. Кажется, я говорил тебе это.
   "Тем не менее, когда вы добрались до Крокфорда, вы зашли в продуктовый магазин, а он все еще был в вашей машине. Вы все еще не говорили? Или ты?
   Джек криво усмехнулся. "Мое проклятие - дурацкое чувство юмора. Я собирался вернуться из продуктового магазина и сказать Льюису, что мне нужна раскладушка для лука. Звучит абсурдно, но это правда".
   Стэндиш ничего не ответил. Подняв телефон, он позвонил в полицейский участок Нью-Хейвена и попросил, чтобы Лестера Харкуэя нашли и отправили в участок Крокфорд. Его невыразительный взгляд вернулся к Джеку.
   - Во сколько был произведен арест?
   - Вот мой билет. Джек вытащил бумагу из кармана, сверился с ней. "Время указано 17:50. Это место находится на проселочной дороге в пяти милях от Крокфорда.
   - Можно мне его, пожалуйста!
   Тон был краток, вывод ясен. Если бы наша история могла быть подкреплена вещественными доказательствами, Стэндиш пожелал лично ознакомиться с такими доказательствами. Он бегло изучил билет, сунул его в конверт, сунул конверт в ящик стола, хлопнул ящиком и с силой вернулся к драке.
   Сонная медлительность исчезла; его голубые глаза потрескивали; его цель стала очевидной. Он был полон решимости добиться признания, что Джек и Льюис жестоко поссорились в дороге. Его попытки добиться своей цели были такими же, как у типичного полицейского; игнорируя ответы Джека, он настойчиво повторял одни и те же вопросы снова и снова, пока они не превратились в мучительное монотонное капание воды на камень. Система, которая, я могу засвидетельствовать, рассчитана на разрушение нервной системы. Наконец Джек вышел из себя.
   "Что ты пытаешься сделать? Превратить неважный аргумент в мотив убийства? Что Вы ищете? Признание?
   "Я просто пытаюсь докопаться до истины".
   - Ты относишься к этому чертовски неприятно. Джек встал со стула, и его лицо было белым. - Если вы делаете вывод, что я был достаточно зол, чтобы застрелить Льюиса - чего на самом деле не было, - если вы делаете вывод, что я был вооружен - чего на самом деле не было, - тогда вы можете пойти еще дальше. Ни один человек в здравом уме не стал бы застрелить человека, оставить его тело на улице и сразу после этого отправиться за покупками! Или ты считаешь меня не только убийцей, но и дураком?
   В наэлектризованную атмосферу, как фейерверк из двух копеек, ворвался жалобный голос Минни. "Г-н. Шторм, ты просто обязан говорить медленно. Я не понял и половины того, что ты сказал.
   Джек взглянул на ее огорченное лицо, на меня, восстановил равновесие. Он сел. - Я рад, что ты пропустил это. Уже понимая, что его взрыв был опрометчивым, он посмотрел на Стэндиша и начал обиженно извиняться. "Я не должен был взрываться, но меня били и беспокоили, пока я почти не понимал, что говорю. Я сделал все возможное, чтобы сотрудничать. Вы согласны, что я не играл роль преступника?
   Это не вызвало никакого ответа. Раздался быстрый стук в дверь. Взволнованный голос позвал: "Ты здесь, Стэндиш? Могу ли я войти? У меня есть кое-что важное для тебя".
  
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   Сумка из свиной кожи
   Дверь открылась, и в комнату вошел антиклимакс в лице Гарольда Блэра. Старшим заместителем Стэндиша был пухлый язвительный человечек, перенявший и приспособившийся к карьере Крокфорда манеры и манеры вымышленных детективов. Умные выражения, драматическая манера, поспешность, когда спешка не нужна. Короткими быстрыми шагами он понесся к своему начальнику. Он многозначительно взглянул на собравшихся и громко прошептал:
   - Я нашел кое-что - важную подсказку.
   Эта подсказка, с гордостью брошенная на стол, показалась моему неискушенному взору всего лишь крохотным медным цилиндриком, несколько потертым и помятым. Джек узнал, что это было - металлическая оболочка пули, которая убила Элмера Льюиса.
   В то время я ничего не знал об оружии. Мне предстояло многому научиться. Элмер Льюис был застрелен из автоматического пистолета 45-го калибра - типа оружия, которое стреляет, извлекает и выбрасывает пустую гильзу и снова готово к выстрелу. Рука касается спускового крючка, тут же следует сложная серия механических реакций. Доктор Рэнд нашел пулю; теперь Блэр достал пустую гильзу, которая упала на землю за долю секунды до смерти Льюиса. Стэндиш вытащил расплющенную пулю, положил ее рядом с металлической оболочкой, и маленькие кровные братья воссоединились. Блэр прихорашивался. Стэндиш угрюмо изучал оба экспоната.
   - Где ты нашел ракушку?
   "На главной улице, слева от того места, где была припаркована машина. Я отметил место, сказал Грею, чтобы не было толпы. Подумал, может быть, убийца мог оставить следы.
   Джек проигнорировал это абсурдное предложение, а вместе с ним и Блер. Он повернулся к Стэндишу. "Я хотел бы знать. Разве место падения снаряда не фиксирует место, откуда выстрелили из орудия?
   "Примерно."
   - Убийца стоял под большим вязом, - быстро сказал Блэр.
   - Вот именно, - сказал Джек. "Там было темно; на улице было шумно. Инсценировка, которая позволяла кому-то подкрасться к машине, застрелить Льюиса и скрыться незамеченным и неслышным. Мы с Лолой отсутствовали целых десять минут.
   Стэндиш слушал молча. Что-то в выражении его лица испугало меня, и я догадался, о чем он думает. Что бы мы ни установили, мы вовсе не установили собственного отсутствия в машине в роковой момент.
   Я сказал. - Каковы шансы найти пистолет?
   Начальник полиции улыбнулся, как улыбаются ребенку. "Очень легкое, на мой взгляд. Сорок пятый - распространенный тип оружия. Фабрики Коннектикута должны выпускать сотни каждый месяц".
   "Я думал об экспертах по баллистике. Разве они не могут по маркировке на пуле определить, использовалось ли конкретное оружие?"
   "Сначала они должны завладеть конкретным оружием. Довольно проблема, если вы спросите меня. Немедленно один человек убивает другого, как обычно, он не может достаточно быстро избавиться от своего оружия".
   Я сдержал резкое желание указать, что Джек едва ли мог выбросить оружие во время короткой поездки от машины до продуктового магазина. В этот момент Стэндиш попросил Джека встать. Начав с колен Джека, он похлопал его по телу до плеч - быстрая, искусная процедура, которая не оставляла сомнений в ее значении. Он взял мой бумажник и заглянул внутрь. Он порылся в карманах моего пальто. Он не нашел пистолета. Верхний свет носил зеленый оттенок; Лицо Джека приобрело зеленоватый оттенок.
   "Я полагаю, вы также обыщите продуктовый магазин и аптеку?"
   - Уже есть, - сказал Стэндиш.
   Наступило долгое молчание. Вода скатывалась по оконным стеклам, огонь трещал и вскакивал в трубу, бросая на пол багровые тени. Джек твердо сказал:
   "Я хотел бы уточнить свое положение здесь. Если я помогу тебе, это одно. Если я точно попаду под подозрение, мне нужен адвокат".
   - Вам не нужен адвокат - пока. Фразеология сбивала с толку, и так и должно было быть. Однако тон Стэндиша был мягким. Он по-отечески улыбнулся и пошел по другому и столь же тревожному пути. - Послушай, Сторм, я буду с тобой совершенно откровенен. Я не верю, что ты хладнокровный убийца, ты не такой. Кроме того, из соображений практичности у вас не было шанса избавиться от оружия. С другой стороны... - Он сделал паузу. - ...Я убежден, что вы не рассказали всей правды о сегодняшней ночи. Ради твоего же блага я предлагаю тебе это сделать.
   Слишком уставший, чтобы повторять бесполезные возражения, Джек только покачал головой. У нас был еще один перерыв, на этот раз долгожданный. Лестер Харкуэй постучал из приемной и вошел внутрь, принеся с собой свежий запах и ощущение дождя. Он уже слышал искаженные слухи на улице. Любопытный взгляд перешел от Джека ко мне, прежде чем он сообщил Стэндишу, что отстранен от службы на неопределенный срок.
   - Всю ночь - если я тебе понадоблюсь.
   Скинув с плеча мокрое пальто, он сел и приготовился слушать. Стэндиш начал собирать воедино затянувшуюся историю вечера. Мне казалось, что каждое слово указывало в нашу сторону. Мы получили загадочный телефонный звонок, отследить который, по-видимому, было невозможно - в ненастный день мы поехали в Нью-Хейвен, чтобы принять незнакомого человека - этот человек нам не понравился , и его нашли убитым в нашей машине. Каким бы справедливым это резюме ни казалось с точки зрения оратора, для моих ушей оно обладало тревожным качеством обвинительного заключения. Я все время наблюдал за Харквеем - он сидел напротив, - но тщетно. Его лицо держалось своего собственного совета.
   - Чем могу помочь, шеф?
   - Мне нужна твоя версия ссоры в дороге.
   После небольшого колебания и с очевидной попыткой представить неокрашенные факты Харкуэй представил свой отчет о широко обсуждаемом инциденте. Счет был в основном таким же, как у Джека, и я был должным образом благодарен. Стэндиш забеспокоился.
   - Значит, этот спор - по-вашему - был просто спором? Ничего особенного?"
   - Что именно ты имеешь в виду под серьезным?
   "Был ли спор достаточно серьезным, чтобы его можно было возобновить позже? Скажем, здесь, в деревне?
   Голова Харквея отрицательно качнулась. "Я не могу судить о том, что чувствовали Сторм или Льюис, если уж на то пошло. Я имею в виду после того, как я оставил их. И вас, вероятно, не заинтересует прямая догадка.
   - Конечно, мне не нужны догадки, - раздраженно сказал Стэндиш. "Мне просто интересно услышать, что вы наблюдали и какие выводы сделали".
   "У вас есть история. Шторм был безумен; Льюис вел себя так, как будто он был; и мне самой было жарко под воротником. Это было в значительной степени треугольным ". Харквей пожал плечами. "Вот оно, и не о чем особо писать".
   Постепенно спор между Джеком и Льюисом был сведен к надлежащему статусу и теперь превратился в не более чем ссору между двумя нетерпеливыми мужчинами. Я вздохнула легче. Харквей, дежуривший с раннего утра, зевнул, быстро прикрыл глаза и извинился.
   "В том, что все?"
   - Если тебе больше нечего сказать.
   Здесь Харкуэй заметно остановился. "Я не знаю, как сказать, что я имею в виду, но все равно мне показалось, что в этом споре есть что-то странное. Об участии Льюиса в этом. Конечно, я могу ошибаться. Это просто идея, которая у меня была".
   "Пожалуйста, продолжайте."
   Я не помню точно, как молодой милиционер сформулировал свое следующее заявление, но, несомненно, он сформулировал его плохо. Его словарный запас не был создан для тонкостей, и впечатление, которое он получил во время дорожного спора, было действительно очень тонким. В сущности, дело было в следующем: Харкуэй был убежден, что, когда Льюис ввязывался в разговор, он делал это с преднамеренным намерением показаться неприятным.
   - Льюис вел себя так, будто стремился создать проблемы, шеф. Как человек, рвущийся в бой. Я думал, он пытается заполучить козла Шторма. Звучит неразумно, но я так думал в то время".
   Таково было и мое мнение, хотя оно, казалось, углубляло тайну нашего пассажира и его поведения. Почему Льюис намеренно стремился вызвать недовольство своих благодетелей? Нахмурившись, Стэндиш обратился к Джеку.
   - Вы думали, что Льюис намеренно пытался затеять драку?
   "Это не пришло мне в голову просто так. Конечно, я считал его действия очень странными. Аномальный. Неразумно".
   - прервал Харквей. "В этом парне было что-то фальшивое. При всех своих громких разговорах он нервничал, как кот. Мои фары упали ему на лицо, когда он высунулся из откидного сиденья и подпрыгнул, как будто коснулся горячей плиты. Поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу на глаза - как будто он боялся, что я могу слишком хорошо его разглядеть.
   Джек с вызовом посмотрел на Стэндиша. "Льюис производил похожее впечатление на Лолу и на меня. Фальшивый - хорошее слово, чтобы описать его; он был не из тех, о которых вы думаете в связи с миссис Коутснэш. Лично мне интересно, как, где и почему она его подобрала".
   Словно внезапно напомнив, Стэндиш потянулся к телефону, остановил его руку. - Вы знаете парижский адрес миссис Коутснэш?
   Джек покачал головой. - Сайлас должен знать.
   Я сказал: "Пятница - вечер репетиций оркестра. Его не будет дома".
   Стэндиш улыбнулся, набрал несколько номеров и, наконец, получил адрес. После чего он позвонил в телеграф Нью-Хейвена и отправил следующую телеграмму:
   ЛУЭЛЛА КОАТСНЭШ
   ОТЕЛЬ СВЯТОЙ КЛЕР
   РЮ МОРТАНС, ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ.
   НЕМЕДЛЕННО СООБЩИТЕ ПОЛИЦИИ КРОКФОРДА ДОМАШНИЙ АДРЕС ЭЛМЕРА ЛЬЮИСА И ХАРАКТЕР ЕГО ДЕЛА
   С ТОБОЙ.
   Когда он положил трубку, зазвонил телефон. Он сказал коротко, повесил трубку и сообщил нам, что коронер придет со своим отчетом.
   Вслед за объявлением прибыл доктор Рэнд. В конце напряженного дня, разделенного между частной практикой и официальными обязанностями, дня, начавшегося с родов и закончившегося вскрытием, шестидесятилетний мужчина выглядел утомленным, но хорошо подготовленным для дальнейшей деятельности. С некоторым облегчением он уронил сверток мокрой мятой одежды. Затем, как актер, он огляделся, чтобы почувствовать группу. Я чувствовал, что у него что-то в рукаве. Он быстро провел пальцами по своим белоснежным волосам.
   "Довольно мрачное собрание. Тебе повезло, что у тебя не было моей работы. Я полагаю, вы еще не раскрыли убийство.
   Он отбросил письменный отчет, в котором технически описывалась смертельная рана Льюиса, с указанием времени, способа и медицинских причин его смерти. Стэндиш отложил его в сторону. - Вы нашли на теле документы, удостоверяющие личность?
   В глазах доктора Рэнд появился приглушенный блеск. "Не было ни писем, ни открыток, ни записок, ни какого-либо хлама, которым мы, мужчины, обычно набиваем карманы. Сам по себе факт, достойный упоминания".
   - Есть следы на одежде?
   "Никаких следов стирки, даже этикетки. Ярлыки были срезаны ножницами с пальто и жилета. Может показаться, что Льюис предвосхитил это расследование и воспрепятствовал ему". Врач поднял руку. "Одну минутку, пожалуйста. Разрешите мне развить тему. Я обещаю, что вы найдете это стоящим вашего времени, чтобы возобновить. Я внимательно осмотрел тело, и чем дальше я продвигался, тем любопытнее мне становилось. У Льюиса мягкие, белые, ухоженные руки, слишком ухоженные, на мой вкус. Его носки и белье - посмотрите сами - высшего класса. То же самое и с его ботинками, лондонского производства, если я не ошибаюсь.
   Вспомнив потертое пальто, поношенный костюм, я испытал укол удивления. Стэндиш начал рыться в разложенной на столе одежде. Остальные сопровождали доктора Рэнда, который медленно прохаживался взад и вперед перед камином.
   "Теперь взгляните на шляпу, костюм и пальто - совсем другие, не так ли? Дешевая, дрянная вещь! Костюм был скверным, а вот сапоги были сшиты на заказ".
   "Что-нибудь еще?"
   "Операция по поводу аппендицита несколько лет назад - превосходный хирург сделал эту работу - я никогда не видел более красивого шрама". Приведенный в себя нетерпеливым фырканьем Стэндиша, доктор Рэнд подавил свой профессиональный энтузиазм. "Очень хорошая стоматология - зубы у мужчины были..."
   "Давай пропустим зубы".
   "Интересно ли вам узнать, что совсем недавно - самое большее два дня назад - у Льюиса были маленькие аккуратные усы? Одно из тех брокерских украшений. На верхней губе голое пятно, светлее окружающего эпидермиса, недавно выбритое".
   - Уверен в этом?
   "Положительно. Состояние кожи указывает на то, что он много лет носил усы и, несомненно, был с ними красивее. У него плохой язык, если ты заметил. Если бы я был Льюисом, я бы сохранил усы. Любопытно, что он этого не сделал.
   Доктор Рэнд вежливо улыбнулся и продолжил представление. Я любил его. Он был особенно жизнерадостным человеком, который дышал возбуждением и изливал его.
   "Далее, - сказал врач, - мы подошли к очкам, которые носил Льюис. Вот, возьми их. Они достойны внимания".
   Стэндиш принял очки. "Они выглядят нормально для меня".
   - Тогда посмотри еще раз на линзы.
   Стэндиш и я одновременно поняли, что имел в виду врач. Убедительные при случайном рассмотрении, очки оказались очевидными подделками при внимательном рассмотрении и не могли помочь зрению. Толстые неуклюжие линзы были вырезаны из обычного оконного стекла, а оправы сделаны из дешевого свинцового сплава. Такие очки часто продаются в игрушечных прилавках. Стэндиш поднес их к глазам.
   "Может быть, он носил их как защиту от ветра".
   "Льюис был в очках, - сказал я, - когда вышел из участка".
   "Без сомнения, так оно и было", - заметил доктор Рэнд. "Удивительно, как меняются очки во внешности. Они подходят к отсутствующим усам, костюму, шляпе, пальто. В сочетании с часами они становятся еще более значимыми".
   Он ожидал легкого ощущения; он получил это. Стэндиш резко уронил очки. "Какие часы?"
   - Часы Льюиса, естественно! Вернее, часы, которые он носил в левом жилетном кармане.
   С этим загадочным заявлением. Доктор Рэнд вынул из кармана тонкие платиновые часы, не шире серебряного доллара, с бриллиантами квадратной огранки. Дорогая, хрупкая, милая безделушка. Стэндиш протянул руку. Сам доктор Рэнд взломал футляр, чтобы обнаружить изящные, быстро движущиеся работы и гладкую платиновую заднюю крышку с двумя инициалами. Эти инициалы были HD
   Стэндиш пристально посмотрел на него. "ЧАС. D не означает Элмера Льюиса!"
   - Точно моя мысль.
   - Другими словами, он не был Элмером Льюисом.
   - Нет, если только он не украл или не одолжил часы. Сделайте свой выбор. Я взял свое.
   Как и все мы. Красивое нижнее белье, дешевая верхняя одежда, нелепые очки, выбритая верхняя губа, отсутствие этикеток и карманы, пустые от личных заметок, как крошечные указатели указывали на неизбежный вывод. Элмер Льюис решил сойти на станции Нью-Хейвен как человек без прошлого. Два инициала, забытые или пропущенные, выдали план, хотя и не прояснили его причину.
   Стэндиш положил часы рядом с очками и тяжело поднялся на ноги. Нагнувшись, он поднял дорожную сумку в медном переплете, предварительно снятую с нашей машины. Сумка была надежно заперта. Он кряхтел, норовил безуспешно форсировать уловы. Внезапный вопрос в его глазах, Джек наклонился вперед.
   - Где вторая сумка?
   Стэндиш прекратил свои труды. - Какая еще сумка?
   "Сумка на откидном сиденье". Как всегда, когда Джек был возмущен, он начал заикаться. - Разве я не говорил, что сумок было две? Один впереди с нами, один сзади с Льюисом".
   Стэндиш повернулся к коронеру. - Док, когда вы осматривали тело, в откидном сиденье была сумка?
   "Нет нет. Сумки там не было".
   - Что же из этого получилось?
   Вопрос и взгляд были общими. Ни у кого не хватило неосторожности осмелиться ответить.
   - А ты, Харкуэй? Вы видели сумку, когда остановили машину? Я имею в виду на откидном сиденье.
   - Господи, я не могу вспомнить.
   "Что-то случилось со второй сумкой! Он не летал над лугами".
   Гнев начальника полиции вылился в действие. Схватив нож для бумаги, он набросился на сумку на стуле. Одна защелка сломалась. Нож скользнул в щель под крышкой, изогнувшись опасной дугой, и другая защелка сломалась; крышка сумки захлопнулась, и нож пролетел через всю комнату и упал незамеченным.
   Мы столпились вокруг Стэндиша, все молчали, слишком пораженные, чтобы говорить. Сумка из свиной кожи была набита деньгами. Стодолларовые купюры, десяти- и двадцатидолларовые купюры. Стопка за стопкой, пригнанные плечом к плечу, все еще с бумажными недоуздками, предоставляемыми банкирскими домами.
   - Там миллион долларов, - благоговейным шепотом сказал Харкуэй.
   Он был не прав. Не было миллиона. После двойного подсчета минут через двадцать Джон Стэндиш устало и растерянно объявил, что в сумке ровно 108 000 долларов.
  
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Открытая дверь
   Было далеко за полночь, когда Стэндиш взглянул на настенные часы, вздохнул и сказал, что, по его мнению, мы можем на этом закончить. Излишне говорить, что Джек не объяснил 108 000 долларов. Никто из нас не мог понять, почему Элмер Льюис носил небольшое состояние в обычном мешке из свиной кожи. Очевидно, эти деньги были связаны с таинственным бизнесом покойника в Крокфорде, но самые дикие предположения нас не вели дальше.
   Сведенными от усталости пальцами Минни Грей записывала быстрые вопросы Стэндиша по существу и запинающиеся ответы Джека. Ее запись сейчас передо мной. Оно и расплывчатое, и повторяющееся, и я обращаюсь к нему только как к помощи памяти.
   - Вы говорите, что Льюис сам положил сумку на переднее сиденье вашей машины?
   "Да сэр."
   - Вы понятия не имели о его содержимом?
   "Конечно, нет!"
   - Сто восемь тысяч долларов - большие деньги, мистер Сторм. Вы получили какой-нибудь намек от Льюиса, как он собирался использовать такую большую сумму?
   - Я только что сказал, что не знал, что у него есть деньги.
   - У вас сложилось впечатление по его манере, что сумка ценная?
   "Ничего подобного".
   - Я полагаю, вы сказали, что Льюис наблюдал за своей собственностью с откидного сиденья. Время от времени вставая и глядя на тебя в окно.
   "Это правильно."
   - И все же вы не подозревали, что он беспокоится о своей сумке?
   "Мы рассмотрели это. Я подумал, что этот человек сошел с ума. Не бредящий сумасшедший, но определенно немного тронутый. Нас раздражало, что он подглядывает, пока Лола не задернула занавеску".
   - Ты не испугался?
   "Я не был; он заставил мою жену нервничать".
   "Как насчет пропавшей сумки? Можете ли вы описать это? Он был похож на этот?"
   "Я действительно не заметил. У меня сложилось впечатление, что он был несколько меньше".
   - Было тяжело?
   "Я не держал в руках ни одну сумку; поэтому я не могу их сравнивать. Багаж Льюиса меня не интересовал.
   Стэндиш уставился на открытую сумку с наваленными банкнотами. Никто в комнате никогда не видел равной суммы денег. Мы все были очарованы, и, признаюсь, мои глаза постоянно блуждали там. Красиво выгравированные, зеленые, оранжевые и коричневые, эти кусочки бумаги говорили о легкости и роскоши, о мехах и драгоценностях, о безопасности в мире, который стал ненадежным. Они больше не говорили.
   Взгляд начальника полиции снова переместился на Джека. - Возможно, миссис Коутснэш сможет объяснить назначение денег. Я надеюсь, что это так."
   - Ты говоришь сомнительно. Конечно, следует ожидать, что она сможет объяснить лучше, чем я. Она знала Элмера Льюиса, а я нет. Она написала ему - не мне. Он приехал из Нью-Йорка по ее делу, а не по моему.
   "Миссис. Коутснаш сделает все, что в ее силах. Я ручаюсь за ее готовность. Я сожалею только о том, что она так далеко".
   Допрос продолжался. Через несколько часов Джек взбунтовался. Он перевернулся, последняя сигарета в стопке рядом с ним. "Ты высосал меня из колеи. Я подписываюсь. У меня есть еще одна вещь, чтобы сказать. Я возражаю против ваших методов. Усиленно. В этом деле есть и другие направления расследования. Почему бы вам не проследить за ними и не дать мне и моей жене отдохнуть?
   - Заинтересованные стороны, мистер Сторм, редко одобряют методы полиции в уголовном расследовании. Говоря откровенно, я далеко не удовлетворен историей, которую вы рассказали сегодня вечером. Далеко не удовлетворен".
   На этой ноте Стэндиш внезапно решил покончить с этим.
   С учетом возможных задержек ответа на его телеграмму нельзя было ожидать до полудня субботы. Он предупредил нас, чтобы мы ожидали дальнейших допросов, потянулся и встал.
   "Кажется, мы находимся во временном тупике. Многое зависит от телеграммы, которую я получу завтра. Миссис Коутснэш может пролить свет на ситуацию.
   При его очевидной неуверенности мое сердце упало. Джек с трудом поднялся на ноги. Маленькая комната, которую я практически запомнил за те часы, что мы сидели и разговаривали в кругу, была пропитана запахом затхлого дыма. Огонь слабо мерцал, потух. Минни Грей зевнула, собрала свои блокноты, сунула в сумочку аккуратные, точные, осуждающие отчеты и ускользнула. Снаружи по булыжникам грохотала повозка. Звякнули бутылки с молоком, и сонный возница заорал на свою лошадь.
   Я потянулась за своим пальто. Вмешался Стэндиш. - Вы должны потерпеть нас еще немного, миссис Сторм.
   Я остановился, сбитый с толку. Джек отложил шляпу и медленно повернулся. - Значит, мы не поедем домой? Это то, что вы имели ввиду? Мы арестованы?"
   Начальник полиции был притворно весел. - Мы должны убедиться, что вы двое останетесь здесь. До сих пор вы являетесь основой нашего дела!
   Он сделал телефонный звонок. В молчаливом сочувствии доктор Рэнд предложил Джеку фляжку с виски, а сам отхлебнул. Трое полицейских отказались, хотя мне показалось, что Харквей выглядел довольно задумчивым. Когда ожидание затянулось, он подошел к фургону с хот-догами и принес засаленные бумажные пакеты. Ограниченная группа, мы пили кофе и ели бутерброды, когда ввалился старый судья Калкинс. Это был дородный джентльмен с предубеждением против итальянцев, среднеевропейцев и жителей Нью-Йорка. Его вызвали из постели, и он очень хотел вернуться в нее. Он сразу же решил, что мы с Джеком должны быть привлечены к ответственности в качестве важных свидетелей, и тут же установил запретительные обязательства, гарантирующие, что мы останемся в Крокфорде. Мы не смогли бы собрать и четверти суммы, и я все думал, где мне преклонить голову в ту ночь, когда доктор Рэнд неожиданно пришел к нам на помощь.
   "Эта цифра смехотворна, - сообщил он судье, - но я думаю, что эти дети невезучие и честные. Я внесу за них залог".
   "С чем?"
   "С моим дорогим, благоустроенным и вполне современным домом. Я исключаю свою библиотеку, конечно.
   Судья и врач были друзьями. Они дружелюбно спорили о стоимости дома, который, как настаивал судья, был оклеен ипотечными бумагами, и в результате этих пререканий мы с Джеком вышли на свободу. Я догадался, что Стэндиш не был доволен любезным вмешательством врача; напыщенный маленький Блер явно не был; и даже Харкуэй казался сомнительным.
   Нахмурившись, Стэндиш добавил несколько последних инструкций. Мы должны были идти прямо в коттедж; мы должны были оставаться там, ожидая звонка из штаба; мы не должны были обсуждать это дело с посторонними. Полицейские сгрудились, и мы с Джеком ушли. Доктор Рэнд, проводивший нас на улицу, не стал слушать нашу горячую благодарность.
   "Я был рад помочь. Если твоя совесть чиста - а я так думаю, - тебе не о чем беспокоиться.
   - Тогда мы не будем волноваться.
   -- Этот дом, -- задумчиво сказал врач, -- все, что у меня есть на свете. Я живу там долгое время, и это меня полностью устраивает".
   Он ушел. Мы с Джеком переглянулись. Деревня была мертва, как Помпеи, магазины закрыты и заперты, гулкие тротуары пусты. Уличные фонари, все шесть, погасли в полночь. У меня кружилась голова от напряжения и усталости. Джек взял меня за руку.
   "Стэндиш не поверил ни одному моему слову".
   - Во всяком случае, мы не в тюрьме. Интересно, могли ли мы оба вклиниться в это. Я мог бы поцеловать доктора.
   - Это нелепо, - с горечью сказал Джек, - нам нужен залог. Стэндиш чертовски хорошо знает, что мы не погасим. Куда нам идти?
   "Нью-Йорк."
   "Нью-Йорк, черт возьми! Нас бы арестовали на первой станции. Это именно тот перерыв, которого они ждут. Этот мешок с деньгами выглядел плохо. Очень плохо. Это послужило мотивом".
   - Мотив для кого? Мой голос звенел. "Для тебя? Глупо предполагать, что вы убьете человека, которого не знаете, из-за денег, о которых вы не знали!
   - Где доказательство того, что я его не знал? Где доказательство того, что я не знал, что у него есть деньги?
   Нашу машину, задержанную полицией, должны были осмотреть на отпечатки пальцев и поискать дополнительные улики. Мы пошли в гараж Крокфорда, чтобы нанять такси. Известие об убийстве опередило нас. Два водителя с заспанными глазами выскочили из офиса, чтобы поглазеть. Эл Лумис, владелец трех такси, обслуживающих деревню, лично подвез нас до коттеджа.
   Было два часа дня, когда мы добрались до дома. Дождь давно закончился. Тонкий чистый ветерок шевелил верхушки деревьев, и густая луговая трава шептала перед ним. Высокая луна белела над открытым полем за хижиной, над каменной оградой слева, и четко вычерчивала черный лес, отделявший нас от соседнего дома на дороге. Весь этот ужасный вечер мой разум тянулся к этому месту. Когда я вышел, чтобы ощутить воздействие глубокой деревенской тишины, я пожалел, что мы не остались в городе. Темный и тихий, заброшенный и одинокий, наш дом никогда еще не казался таким чуждым и тем более местом комфорта и отдыха. Пока такси не исчезло, мы с Джеком стояли на подъездной дорожке, наблюдая. Затем: "Давай не будем говорить сегодня вечером", - сказал он. "Я мертв."
   Я вздрогнул, не желая продолжать. "Я бы хотел, чтобы мы оставили свет включенным".
   Джек был усталым и сварливым. - Мы дома, Лола. Ты была хорошей девочкой. Постарайся сейчас не развалиться".
   Он провел меня через грязную дорогу мимо колодца к кухонной двери. Как и большинство деревенских жителей, за исключением редких случаев, мы пользовались черным ходом. Джек достал свой ключ и вошел в дом раньше меня. Я неохотно шагнул в чернильную черноту, остановился и подождал, пока он найдет свет. Внезапно из темноты донесся звук столкновения, за которым последовал крик ярости и боли.
   - Что это было, Джек?
   "Эта чертова дверь в подвал только что сбила меня с толку". Тотчас же зажег свет, посмотрел на дверь, ведущую в подвал, перевел взгляд на меня.
   "Вы должны знать лучше, чем оставлять его открытым".
   - Я не оставлял его открытым, Джек.
   Наши нервы были на пределе. Во дворе я хотел сочувствия и не получил его. Теперь я сам отказался предложить утешение. Вскоре мы оказались вовлеченными в бессмысленную, ожесточенную супружескую ссору.
   - Ты оставила дверь открытой, Лола, как обычно. Нет смысла это отрицать. Вы спустились к печи.
   "Я закрыл дверь, когда подошёл. Я помню, как закрыл его. Вы, должно быть, спустились позже.
   - Я не был в подвале с утра.
   - Ты, должно быть, был.
   - Я говорю, что не был!
   Пинком захлопнув спорную дверь, Джек затопал прочь, потирая голову и мрачно бормоча. Когда я вошла в спальню, он был уже полураздет. Не говоря больше, он забрался в постель. Через несколько минут я присоединился к нему, положил робкую руку на его отведенное плечо.
   - Джек, я уверен, что закрыл дверь.
   "Ты выиграл, дорогой. Ты закрыл его, а маленькие люди открыли его".
   - Я серьезно, Джек. Действительно серьезно. Вы уверены, что не пошли в подвал после меня?
   - Это еще один перекрестный допрос? Я неоднократно говорил, что был уверен".
   - Тогда как дверь открылась?
   - Ради бога, Лола, дай мне немного поспать.
   Почти сразу я услышал его тяжелое дыхание. Лунный свет лился в спальню; ночь была тихая. Я отчаянно хотел спать, но я был в том состоянии истощения, когда сон становится невозможным. Я поворачивался и поворачивался снова, не в силах даже закрыть глаза. Мои нервы были натянуты, а чувства сверхъестественно обострились. Я чувствовал тонкий прохладный ветерок, хотя оконная занавеска стояла неподвижно; Я чувствовал соль Зунда и влажный землистый запах полей; Я услышал приглушенный шорох мышей на чердаке.
   Я не мог избавиться от мыслей об этой двери. Снова и снова я возвращался к своему путешествию в подвал. Снова и снова я видел, как закрываю дверь. Моя уверенность стала навязчивой идеей. Мне очень хотелось заставить Джека признать, что он ошибался.
   - Джек, - прошептал я. "Джек."
   Его тяжелое дыхание не прекращалось. Я принял другое положение, ворочаясь. Мои глаза блуждали, и в бодрствующем отчаянии я изучал двери спальни. Три двери, одна в ванную, одна в гостиную, одна в неглубокий шкаф для одежды. Я осмотрел дверь шкафа. Галстук Джека висел вокруг ручки, а тень от ручки и галстука странным образом отпечаталась на полу. Постепенно мой неподвижный взгляд стал гипнотическим. Мои веки слипались, когда вдруг я почувствовал волну холодного удивления. Тень на полу двигалась. Я смотрел. Медленно, но верно тень двинулась по полу к кровати.
   На мгновение я замер. Мое сердце колотилось, пот выступил на моем лбу, и я, казалось, примерз к постели. Я снова посмотрел на тень, затем перевел взгляд на дверь шкафа. Очень тихо открывалась дверь в спальню.
   Я закричал.
   Дверь распахнулась. Мужчина с расплывчатым черным лицом выбежал из шкафа через спальню в гостиную. Джек откинул одеяло и сел.
   "Что это было?"
   "Кто-то в шкафу - негр".
   Хлопнула дверь кухни. Мгновенно Джек был в постели и из спальни. Во второй раз хлопнула дверь. Одетая только в тонкую ночную рубашку, я тоже как-то вышла на улицу и во двор.
   Две фигуры бежали в лунном свете. Человек, спрятавшийся в чулане, был далеко впереди, на полпути через жнивье за забором. Он бежал, как зверь, низко пригнувшись, размахивая руками. Мешает поздний старт и босые ноги. Джек неуклонно терял позиции. Когда я дошел до забора, чернолицый мужчина нырнул в лес на краю поля, исчез. Джек прибавил скорости.
   - Вернись, - закричал я.
   Джек не повернулся и не колебался, а метнулся вперед и скрылся из виду. Эта черта безрассудства, типичная для него, сейчас может меня рассердить. Когда я увидел, как он исчезает в пустынном, залитом лунным светом поле, я ощутил такой ужас, какого никогда прежде не испытывал. Я перелез через забор, развернулся и ринулся обратно в коттедж, таким образом, как позже признался Джек, демонстрируя более высокий уровень интеллекта, чем он показал. Я добрался до телефона. У меня хватило ума сообразить, что Стэндиш находится в шести милях отсюда, и, когда наконец ответил сонный оператор, я позвонил Сайласу. Он ответил после второго звонка, но голос его звучал сонно, а вопросы его были невыносимо медленными и глупыми. В бешенстве я потребовал, чтобы он пришел немедленно.
   - Я сразу одеваюсь, миссис Сторм.
   Лодж находился на расстоянии более полумили. Вспомнив о своей одежде, я схватил халат и тапочки, долго колебался, чтобы позвонить в полицейский участок - ни там, ни в доме Стэндиша мне не ответили, - затем выбежал наружу, в стерню, громко зовя Джека и высматривая Сайласа. Я надеялся, что он пойдет кратчайшим путем через пастбище. Его качающийся фонарь через несколько минут приблизился к дороге.
   Без шапки, без пальто, бормоча себе под нос, он спешил. Пока он пробирался через забор из колючей проволоки, а я тащил его к лесу, я изливал путаную, бессвязную историю.
   - Кто был в шкафу?
   "Я не знаю. Это был негр".
   - В Крокфорде не так много негров.
   - Мне все равно, кто был в чулане, - вскричал я, обезумев от его глупости. "Меня не волнует, сколько негров в Крокфорде. Я хочу найти Джека. Ты должен помочь, я.
   В этот момент выяснилось, что Сайлас не хотел входить в лес. Он предложил вернуться в Лодж за своей собакой. Я нырнул один, и, полагаю, его угрызла совесть, потому что он последовал за мной, хотя и держался рядом со мной. Вместе мы начали ходить вокруг да около, звонить, звонить. У меня был фонарик. Сайлас, предусмотрительно вооружившись толстой палкой, помахивал фонарем из стороны в сторону. Гигантские круги устрашающе танцевали в спутанных кустах. Затрещали ветки, над головой вздохнул ветер, тенью пробежал кролик. Мы с Сайласом в ужасе схватили друг друга за руки.
   Через пять минут наемник наткнулся на пару выставленных ног. Истекающего кровью и потерявшего сознание Джека грубо запихнули в заросли шиповника. Мы вытащили его на открытое пространство.
   Я оттолкнул Сайласа в сторону - он был близок к обмороку - и опустился на колени. Кровь залила щеку и лоб Джека; он лежал мертвенно-белый и неподвижный. Он не услышал меня, когда я назвал его имя.
  
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Адская дыра
   Мы вдвоем с Сайласом внесли Джека в коттедж и положили его на кровать. Хотя он не шевелился во время путешествия, его бледность была менее интенсивной. Когда я завернула его ноги в одеяло и поправила ему под голову подушку, он немного пошевелился и глубоко и устало застонал. Я послал Сайласа нагреть чайник с водой. Когда он принес дымящийся чайник, я принялся мыть Джеку лоб.
   - Что ж, - сказал Сайлас почти весело, - мы вернули его в целости и сохранности.
   - Так мы и сделали, - сказал я.
   Он был невосприимчив к иронии. Он доковылял до чулана, с любопытством заглянул внутрь и пробормотал, что наш незваный гость выбрал странное убежище - факт, о котором я раньше подумал. Только тогда, однако, я не мог оценить спекуляции наемника. Мой тон был коротким.
   - Иди и позвони доктору Рэнд.
   Я продолжал свое служение. Жестокая рана на голове, запекшаяся кровью, спутанная светлыми волосами, резко вытолкнула из моей головы некую предварительную теорию. До сих пор я думал, что, мчась сломя голову в густую черноту леса, Джек мог врезаться в дерево и потерять сознание. Эта рана была результатом не случайности, а исключительно жестокого нападения.
   Сайлас вернулся и сообщил, что доктор Рэнд сейчас же придет. Мы должны были приложить Джеку лед к голове и грелку к его ногам. Мы не должны были ничего делать, пока врач не приедет в коттедж.
   - Он сказал, что тишина - лучшее лекарство.
   Вскоре после этого Джек открыл глаза. Слишком больной и тошнотворный, чтобы обсуждать то, что произошло в лесу, он был достаточно самим собой, чтобы протестовать против доктора.
   "Я буду в порядке утром".
   После своего предсказания его снова сильно затошнило. Сайлас тут же предложил пациенту встать с кровати и пройти через комнату спиной вперед. Это лекарство было куплено в магазине миссис Коутснэш и, по словам Сайласа, оказалось эффективным в случае молодой родственницы, которая упала с сена.
   - Вы можете опереться на меня, мистер Сторм, если вас тошнит. Обещаю, это верное лекарство. Я собственными глазами видел, как это работает с маленьким Вилли. Миссис Коутснэш клянется, что это спасло ему жизнь.
   Джек решил остаться на месте.
   Доктор Рэнд усвоил свою норму возбуждения за один вечер. Он прибыл в коттедж, настроенный легкомысленно относиться к травмам Джека. Телефонный отчет Сайласа был искажен и неинформативен; кроме того, Джек неуверенно сидел.
   Врач весело подошел к кровати. - Что это я слышу о твоей погоне за бандитами в лесу? Разве ты недостаточно знаешь, чтобы носить с собой фонарик?
   Тотчас же он приступил к осмотру, лицо его отрезвилось. Он задал Джеку много вопросов. Он заставил его покачать головой. - Ты чувствуешь какую-нибудь боль?
   - Господи, да.
   - Это сотрясение мозга? - тихо спросил я.
   "Думаю, нет." Доктор Рэнд посмотрел на Джека. - Вы счастливый молодой человек. Это неприятная рана. Вы пропустили серьезную травму с очень небольшим отрывом".
   "Я сам думаю, что чуть не пропустил смерть".
   Заявление не вызвало возражений. Доктор Рэнд повернулся, дал мне несколько инструкций и приказал Джеку явиться на следующий день на рентген. Просто чтобы убедиться. Затем, захлопнув сумку, он нерешительно остановился.
   "Что именно произошло? Мне любопытно."
   "Я бежал по лесу, бежал изо всех сил. Я остановился, чтобы послушать. Кто-то ударил меня".
   "Сзади?"
   "Да."
   - Ты не видел, что это было?
   "Нет."
   Сайлас вложил свои два цента. "Миссис. Сторм сказал, что это негр. Мне это кажется маловероятным. В Крокфорде живут только трое негров, и это респектабельные люди.
   Доктор Рэнд резко повернулся к Джеку. - Я думал, ты не видел, кто это был.
   "Лола думает, - ответил Джек, - что это был негр".
   Замечание было странно оформлено; Взгляд Джека был странным. Я знал его лучше других; Я понял, что он что-то скрывает. Врач обратился ко мне.
   - Ты видел этого человека?
   "Когда он вышел из туалета. Я мельком увидел его черное лицо, когда он мчался по спальне".
   Наступила тишина. Ясно в памяти троих из нас возникла сцена на улицах Крокфорда; шумная, болтающая толпа, припаркованный автомобиль, неподвижное прямое тело, сидящее на откидном сиденье. В ту ночь мы сыграли роль в одном убийстве. Это нападение произошло в течение девяти часов после убийства. Взгляд доктора Рэнд снова остановился на ране Джека.
   "Мне приходит в голову, что сегодня вечером я оказал тебе плохую услугу. Очевидно, вам было бы лучше, если бы вы остались в центре города. Он сделал паузу. "Конечно, возможно, что связи нет".
   Сайлас был сбит с толку направлением разговора. Он вставил быстрый, любознательный вопрос. "Связь, доктор? О чем ты говоришь?"
   - Пожалуйста, не перебивай, Сайлас. Врачу Джек сказал: "Какая может быть связь? Никто не хочет меня убивать".
   "Не ошибитесь! Кто-то пытался тебя убить".
   Когда я проводил доктора Рэнда до двери, я спросил его, как он может быть таким позитивным. "В конце концов, у Джека нет врагов".
   "У него есть один смертельный враг. Что бы вы себе ни представляли, ваш муж не стал жертвой непреднамеренного нападения. Нападавший ударил его не камнем или веткой, оторванной от одного из ближайших деревьев, как вы можете предположить. Он ударил тяжелым тупым металлическим оружием".
   - Откуда ты это знаешь?
   "Я нашел кусочки ржавчины в ране".
   Встревожив меня основательно, он посоветовал мне лечь в постель и немного отдохнуть. Его машина взревела во дворе снаружи, и я вернулся в спальню. Подпершись подушками и все еще очень бледный, Джек энергично направлял Сайласа на поиски шкафа. Наемный работник присел на четвереньки, по-совиному глядя на пол чулана. За исключением того, что несколько вещей упали с вешалок и валялись беспорядочными кучами, не было никаких признаков того, что в трех футах от нашей кровати прятался чернолицый мужчина. Я прекращаю поиски.
   Подкупленный обещанием дополнительных пятидесяти центов, Сайлас согласился провести остаток ночи на диване в гостиной. Пай казался явно обеспокоенным, и я подумал, что ему повезло, что он ничего не знал об убийстве. Несмелый человек, он был достаточно проницателен, чтобы понять, что некоторые факты, касающиеся вечера, были скрыты. Это еще больше подорвало его боевой дух.
   "Могу ли я оставить свет включенным?"
   "Безусловно."
   - Свет на кухне тоже?
   "Сколько хотите".
   Я закрыл перед ним дверь. У Джека хватило духу улыбнуться. - Сайлас - не лучший порт для Штормов.
   Затем, когда он раскрыл ладони на покрывале, его ухмылка исчезла. - Посмотри на мои руки, Лола.
   "Они грязные!"
   "Это не грязь. Это сажа.
   Не понимая, я смотрел. Ладони обеих рук были черными; пятно густого черного цвета обесцветило тыльную сторону левой руки.
   - Но Джек, как же так? В лесу нет сажи. Где ты это нашел?"
   "От человека, который нокаутировал меня. Думаю, я инстинктивно схватился за него, пытаясь дать отпор. На самом деле, я уверен, что так и было".
   - Но, Джек...
   "Посмотрите на ручку на двери шкафа. Внутренняя ручка.
   Я подошел к двери. Белая фарфоровая ручка была грязно-черной. Я вытянул экспериментальный палец; частички сажи отошли.
   - Ты не видел негра, - сказал Джек со своих подушек. "Вы видели человека, который покрыл лицо и руки сажей или жженой пробкой. Вы видели человека, который замаскировался.
   Я провел беспокойную ночь. На рассвете, оставив Джека спать, я встал и на цыпочках прошел в гостиную. Диван был пуст. Я слышал, как Сайлас шевелился в подвале. Я установил его личность, приняв глупую и немыслимую предосторожность - на двадцать четыре часа раньше. - крикнул я.
   - Это ты, Сайлас?
   "Да, мэм."
   "Что делаешь?"
   "Ищу взносы".
   - Не думаю, что вы их нашли.
   Голос Сайласа, удовлетворенный, а теперь, когда наступил день, достаточно бодрый, поплыл вверх.
   - Я узнал, как этот парень попал внутрь.
   Сразу же я спустился по неустойчивой деревянной лестнице. Пыльный, заплесневелый, влажный, пропахший слабыми, странными запахами, подвал коттеджа представлял собой неубранную ловушку, которую мы про себя называли Адской дырой. На протяжении поколений семья Коутснаш копила имущество и на протяжении поколений упрямо цеплялась за него. В каждом доступном углу миссис Коутснэш хранила старые вещи, которые, по ее мнению, были слишком хороши, чтобы их выбрасывать. Сборка включала ветхий фонограф с раскрашенным рожком, три бездонных тростниковых стула, старинную электрическую арматуру, ужасный комод с мраморной столешницей, раскладушку, старый матрац, трехногий стол, пьяно застывший на этажерке, у которой лопались швы. с сыростью. Среди них были осколки разбитого фарфора, никогда не подлежащего ремонту, и блестящие безделушки на полках, а также пустые бутылки из-под имбирного эля и банки из-под консервов. Он включал в себя длинный, неприятный рулон ковра, который не видел света сорок лет.
   Посреди этих руин прошлого розовым от жара пылала современная печь. Рядом стоял Сайлас, щурясь на груду угля, прилепившуюся к маленькому окну наверху. Я сразу же понял, откуда у нашего незваного гостя его маскировка. Угольная пыль. За три быстрых минуты с помощью угольной пыли белый человек может превратиться в черного человека. На руках Джека и на дверной ручке была угольная пыль. Угольная пыль из собственного подвала!
   Когда я спустился по лестнице, у меня возникло странное ощущение, что Сайлас тоже, независимо, пришел и предположил, что незваный гость вымазался угольной пылью. Мы планировали сообщить информацию о маскировке только полиции. На мгновение я подумал, действительно ли Сайлас так глуп, как мы думали, или мы считали его глупым только потому, что он был не похож на нас. Видел ли он руки Джека? Видел ли он грязную дверную ручку и сделал ли собственные выводы?
   -- Вот сюда, миссис Сторм, -- заговорил наемный рабочий своим квартирным, пронзительным голосом, -- этот тип проник внутрь. Он выбил оконное стекло, отпер окно и скатился по угольку.
   Я выбрал путь к месту. Сайлас указал на разбитое оконное стекло, осколки разбитого стекла сверкали на побуревшей траве снаружи. Я ничего не говорил. Стоя рядом с наемником, днем, в подвале собственного дома, меня охватило ужасное чувство страха и неуверенности. Панель можно починить. Решетки могут быть зажаты через окно. Тем не менее я знал, что никогда больше не буду чувствовать себя в безопасности в милом маленьком загородном домике. Наконец я говорил спокойно, размеренно.
   - Ты должен показать это полиции, Сайлас.
   С которым я вернулся наверх. Проснувшись и оживившись больше, чем он имел право быть, Джек требовал кофе. Мы завтракали за карточным столиком, стоявшим рядом с кроватью, когда вошел Сайлас с последней, тревожной новостью. Наша кочерга исчезла.
   - Ты уверен, что видел его вчера?
   - Я использовал его вчера.
   - Может быть, вы его потеряли.
   - Я ничего не теряю, миссис Сторм. Я держу эту кочергу рядом с печью. Это было там вчера. Его больше нет".
   После завтрака, несмотря на протесты Джека, мы с Сайласом отправились на поиски леса. Мы не нашли кочергу. Насколько я помню, я не сказал Сайласу на словах, что мы охотимся за кочергой. Он знал. Он был так же уверен, как и я, что наша собственная кочерга была тем тупым, тяжелым металлическим оружием, которое повалило Джека на землю без сознания.
   Когда в восемь утра сияло солнце, лес прошлой ночи был каким угодно, только не зловещим или загадочным. Деревья, в основном вязы и дубы, росли редкой узкой полосой между двумя широкими полями, нашим и полем, принадлежавшим Олмстеду. Раньше я не чувствовал недостатка в соседях. Теперь коричневый фермерский дом, закрытый ставнями, безлюдный, угнетал меня самой своей пустотой. Пока мы терпеливо петляли по зимним деревьям, осматривая раскисшую землю, я сказал Сайласу:
   "Когда Олмстеды откроют свое заведение?"
   "Где-то в мае. Миссис Олмстед попросила меня заняться ее садами в апреле. Она милая дама, слишком много болтает, но она вам понравится.
   С пустыми руками после часового поиска мы побрели обратно к коттеджу. Мимо пронеслась машина и въехала в наш подъезд.
   Когда мы прибыли во двор, Джон Стэндиш выходил из машины. Он не слышал новостей о нападении и был полностью поглощен убийством. Он встретил меня с умеренным радушием.
   - Доброе утро, миссис Сторм. Ваш муж встал? Я хотел бы задать ему несколько дополнительных вопросов".
   - Вы получили ответ на свою телеграмму?
   "Еще нет."
   - Тогда почему ты здесь?
   "Вторая сумка появилась сегодня утром. Фермер, ехавший по дороге за пределами Дарема, обнаружил упакованную сумку, брошенную за вывеской. Мы считаем, что это пропавшая сумка".
   Я посмотрел на него пустым взглядом. "Дарем! Но это далеко за пределами Нью-Хейвена. Нас там не было".
   "Это то, что я хочу установить, если смогу".
   Стэндиш ждал моего ответа. Теперь я понимаю, что он намеренно наблюдал за моей реакцией, стремясь в первый момент моего удивления заманить меня в ловушку признания в том, что подробная история, которую мы ему рассказали, не соответствует действительности.
   Я разочаровал его. "Мы не были рядом с Даремом. Не в нескольких милях от него. Если вы нашли сумку на дороге за пределами Дарема, значит, кто-то положил ее туда - не Джек и не я. Кто-то другой.
   - Надеюсь, это правда.
   - Что было в сумке?
   "Мужская пижама, халат и тапочки, туалетные принадлежности, журнал и пара свежих рубашек".
   "Нет писем? Ничего, что могло бы опознать Льюиса?
   Стэндиш покачал головой. - Боюсь, идентификация будет сложной. Сам Льюис усложнил задачу. Забавная вещь. Неординарное поведение этого человека препятствует расследованию его убийства".
   Я забыл Сайласа. Звук удушья привлек мое внимание к нему. Он смотрел выпученными глазами на Стэндиша и меня, как будто мы одновременно потеряли рассудок.
   "О чем ты говоришь? Какое убийство? Мне никто ничего не говорил об убийстве".
   Я коротко сказал: - Прошлой ночью в грохоте нашей машины был убит человек. Выстрел в сердце. Я больше ничего не могу тебе сказать".
   Сайлас опустился на подножку машины Стэндиша. Он стал пятнисто-серым. Его первые мысли, его первые слова были обращены к самому себе. "Если бы я знал об этом, я бы ни за что на свете не провел ночь на твоем диване".
   - Тогда хорошо, что ты не знал!
   Пока он сидел, свернувшись калачиком, на подножке, я рассказал Стэндишу о человеке, который спрятался в шкафу для одежды. Начальник полиции внимательно выслушал, перешагнул через забор, осмотрел размытые, ничего не значащие следы и решил, прежде чем говорить с Джеком, пройти в подвал. Сайлас упорно отказывался сопровождать его. Известие об убийстве подорвало его интерес к уликам.
   "Пусть начальник ищет сам. У меня есть работа. Я не собираюсь участвовать в убийстве.
   Он встал, пересек двор и начал подниматься по холму к особняку Коутснашей. В некотором смысле, я полагаю, Джек и я сослужили ему злую шутку; было естественно, что он должен возмущаться этим. Тем не менее, я был раздражен твердым корыстным интересом того типа, который он представлял. Деревенские жители, подозрительно относящиеся к закону, боящиеся пришельцев, больше всего заботящиеся о том, чтобы их собственные юбки не попали в беду, - как я их ненавидел! Мы с Джеком были добры к Сайласу, но он мог видеть, как нас висят, не слишком беспокоясь.
   Мы со Стэндишем пошли в подвал. Оглядев его мрачные пределы, поразмышляв о местонахождении пропавшей кочерги и изучив разбитое окно, начальник полиции вдруг поднялся по ступенькам, ведущим на лужайку. Я ходил за ним по дому. Он уставился на разбитое стекло, разбросанное за окном подвала. Он посмотрел внутрь на уголь. Затем, кряхтя, он нагнулся, подобрал осколок стекла и бросил его в карман. Мне было любопытно.
   "Что то, что для?"
   "Никогда не знаешь, - последовал уклончивый ответ, - что может быть полезно".
   Чем может быть полезен кусок вымытого дождем стекла, я не мог предположить. Озадаченный, я проводил его в дом. Он кивнул Джеку, выразил шутливое сочувствие, пересек спальню и заглянул в дверную ручку шкафа. Его лицо приняло своеобразное выражение.
   "Отпечатков пальцев нет. Это, очевидно, должно быть дело без них. В машине никого не было, кроме тебя и твоей жены. Вернувшись к кровати, он взглянул на забинтованную голову Джека. - У вас был доктор?
   - Вчера вечером мы звонили доктору Рэнд.
   "Ты сделал!" Стэндиш сразу же вышел, чтобы позвонить врачу.
   Я сильно подозревал, что он сомневался в нападении, несмотря на косвенные доказательства, представленные бинтами Джека, угольной пылью на ручке, разбитым окном подвала. Через несколько минут мое подозрение подтвердилось. Поговорив с врачом, Стэндиш теперь полностью убедился и, как мне показалось, почувствовал смутное облегчение. Он также был более дружелюбным.
   - Доктор готов поклясться, что на вас напали. Не вопрос аварии. Теперь нам решать, почему.
   Джек осторожно перебирал свои бинты. - Звучит как большой заказ.
   - Напротив, мне кажется, что это самый простой пункт во всем этом деле. Мужчина с почерневшим от копоти лицом прячется в твоем шкафу, выбегает на улицу, а ты гонишься за ним по пятам. Вы бросаетесь в лес; вы останавливаетесь, чтобы послушать; возможно, вы сделаете движение, как бы поворачиваясь. Сразу же он шлепает тебя сзади. Почему? Потому что он боится, что ты повернешься.
   - Ты имеешь в виду, - медленно сказал Джек, - он боялся, что я могу его узнать?
   "В яблочко. Даже со своим почерневшим от копоти лицом он боялся. Мистер Сторм, вы знаете человека, который сбил вас прошлой ночью.
   Решение показалось мне бесконечно ужасным. "Если это так, то почему он побежал через чистое поле? Я ясно видел его в лунном свете. Как и Джек. Почему он не побежал к дороге? Там гораздо темнее".
   Стэндиш нахмурился. - Он торопился сбежать.
   "Расстояние до дороги такое же. По дороге бежать легче, чем по стерне".
   - Возможно, он не подумал.
   Джек встал на мою сторону. - Странно это говорить, но я уверен, что он думал. Этот человек бежал как человек с целью - прямо вперед. Он руководил, понимаете. Я последовал за."
   - Он может жить в одном из домов дальше по линии. Кому принадлежит следующий дом? Олмстеды? Они зимуют в Нью-Хейвене, не так ли? Стэндиш провел некоторое время в размышлениях. - Случайно я загляну туда сегодня днем. Джек беспокойно пошевелился. "Все это дело кажется бессмысленным. бессмысленно. Почему кто-то должен вламываться в наш коттедж и прятаться в шкафу?"
   - Вы говорите, что у вас нет врагов?
   Джек улыбнулся. - Не такие враги.
   "Тогда, - сказал Стэндиш, - мы можем исключить мотив вашей личной безопасности".
   Джек согласно кивнул.
   Другой продолжил. "Далее мы устраним грабежи. Вы подъехали на такси. Когда вы вошли через заднюю дверь, вору было бы легко выйти через переднюю дверь. Чернолицый джентльмен этого не делал. Вместо этого он сделал то, что никогда не делает ни один заурядный взломщик. Он спрятался".
   Я вздрогнул. - Он ждал нас.
   - Нет, миссис Сторм. Я думаю, он ждал кого-то другого".
   "За Элмера Льюиса!" - воскликнул Джек.
   Сбитый с толку, я прервал его. - Но когда мы подъехали, Льюис был мертв. Мертв в Крокфорде, убит.
   - Ваш нарушитель мог этого не знать. Вы сказали, что Льюис хотел приехать в коттедж, настоял на своем. Не ожидал ли он встретить кого-нибудь здесь?
   - Вы хотите сказать, что он ожидал встретить человека, спрятавшегося в шкафу с кочергой в руке? Должен ли я этому верить? Стэндиш неопределенно улыбнулся. "Странные вещи случаются, миссис Сторм. В конце концов, у Льюиса был один враг. Почему не два?"
   - Он кажется немного толстым, - с сомнением сказал Джек. "Два отдельных сюжета из жизни одного человека в один вечер! Льюис был странной уткой, но он не был простым. Он приложил немало усилий, прежде чем отправиться в путешествие: срезал этикетки со своей одежды, сбрил усы, надел эти очки. Можно было подумать, что он принял несколько элементарных мер предосторожности, чтобы защитить себя.
   - Да, - мрачно сказал Стэндиш. - Прошлой ночью я не сказал вам двоим, что Льюис был вооружен. В кармане его пальто был пистолет. А правая рука - вы помните - была зажата в кармане.
   "В данных обстоятельствах, - сказал Джек, - было бы разумнее, если бы он носил пистолет на коленях".
   - Льюис предвидел неприятности, - сказал Стэндиш, - но я подозреваю, что он не предвидел того, что произошло. Он предусмотрел непредвиденные обстоятельства, которые... Полицейские оглядели спальню. - ...что может произойти в этом коттедже.
   Автомобиль - кстати, наш собственный - въехал в подъезд и с шумом остановился. Блэр выскочила из него и целеустремленно зашагала через двор. Мгновением позже в спальню ворвался маленький помощник, одетый во власть закона и в самую опрятную униформу, которую Крокфорд когда-либо видел.
   "Что ж?" - сказал Стэндиш.
   Блэр вынул два белых конверта и передал их своему начальнику. Это были долгожданные телеграммы, одна из которых была подписана Луэллой Коутснаш, а другая - главой парижской сюрте. Стэндиш вскрыл конверты, быстро просмотрел их содержимое. Джек не мог скрыть своего энтузиазма. Он протянул руку.
   В молчании Стэндиш отдал распечатанный лист. Я прочитал через плечо Джека. Сообщение было коротким. Следует:
   "ЭЛМЕР ЛЬЮИС НЕ ЗАНИМАЛСЯ ДЕЛОМ ДЛЯ МЕНЯ, НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ ЭТОГО ИМЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ОТПРАВЬТЕ ОБЪЯСНЕНИЯ.
   ЛУЭЛЛА КОАТСНЭШ.
  
   ГЛАВА СЕДЬМАЯ
   Голос по телефону
   Долгое время никто в спальне не шевелился и не разговаривал. Мы с Джеком вместе смотрели на печатные слова, которые существенно усугубляли смущение и опасность нашего положения. Я не то чтобы был удивлен, но я был зол и обескуражен. Несколькими минутами ранее Стэндиш довольно дружелюбно обсуждал это дело, и сейчас мне показалось, что атмосфера слегка изменилась. Джек снова свернул белую бумагу и вернул ее шефу полиции.
   - А другая телеграмма?
   - Другой - конфиденциальный отчет французской полиции, и он просто подтверждает то, что вы прочитали. Миссис Коутснэш была допрошена в ее отеле сегодня утром, она выразила готовность помочь, но была беспомощна. Очевидно, она сбита с толку тем, что ее втянули в это дело, и не может ни объяснить, кто такой Элмер Льюис, ни как он использовал ее имя.
   "В это, - сказал Джек, - я не могу поверить".
   Немногие посторонние имели безрассудство или дурной вкус, чтобы критиковать Коутснэш на ее родных землях. Напыщенный маленький заместитель, с которым Луэлла никогда толком не разговаривала, ощетинился, как мокрый кот. Стэндиш выглядел холодным и отчужденным. Это была ситуация, с которой нам предстояло столкнуться в ближайшие дни; всякий раз, когда наши интересы вступали в противоречие с интересами миссис Коутснэш, мы неизбежно проигрывали.
   Стэндиш сказал: "Я знаю Луэллу Коутснэш с тех пор, как был мальчиком в трусиках. В некотором смысле она может быть странной, но она прекрасная старушка. Я полностью уверен в ее честности". Джек приподнялся в постели. - Разве не важно, что Льюис заманила нас в Нью-Хейвен, используя ее имя? Разве это не странно? Как это объяснить?
   Блэр показал свои когти. - В этой истории есть только ваше слово, мистер Шторм. Только твое слово!
   - Вот слова моей жены! Если бы вы были достаточно предприимчивы, вы могли бы найти телефонного оператора, который звонил. Эти девушки подслушивают все. Вы что-нибудь сделали для отслеживания звонка?
   "Спорим, у нас есть! На местной телефонной станции нет записей о междугороднем звонке, сделанном здесь вчера днем. Они не ведут учет местных звонков, но ни одна из девушек вообще не помнит, что звонила по этому номеру. Они обе умные девушки".
   Стэндиш взглянул на своего помощника с резким упреком. "На данный момент мы примем, что телефонный звонок был сделан именно так, как он описан. Мы согласны с тем, что Элмер Льюис объявил о своем намерении приехать в Крокфорд по делу миссис Коутснэш. Мы признаем, что Льюис солгал по собственной причине. Куда это нас приведет?"
   Я сказал: "Это возвращает нас к тому месту, где мы остановились прошлой ночью".
   - Не совсем, - с подозрительной мягкостью ответил Джек. "Сегодня мы очистили миссис Коутснэш. Мы сделали это на основании одного неподтвержденного утверждения. Это немалый подвиг!" Стэндиш терпеливо сказал: - Как можно было ожидать, что миссис Коутснэш узнает имя Элмера Льюиса, если этот человек использовал псевдоним? Она могла быть знакома с ним под его настоящим именем. С другой стороны, она, возможно, никогда не слышала о нем.
   "Семья Коутснэш - одна из самых известных в Коннектикуте. Незнакомому человеку было бы очень легко подобрать имя, узнать кое-что о миссис Коутснэш, узнать, что она за границей, и воспользоваться этим фактом.
   Я вмешался: "Незнакомому человеку было бы нелегко узнать, что мы ее арендаторы. Элмер Льюис знал это. Он знал о коттедже. Он знал марку и модель нашей машины".
   Стэндиш повернулся ко мне лицом. "Легче, чем вы думаете, недобросовестные люди могут собирать информацию о вас, информацию, о которой вы и мечтать не могли. Особенно если речь идет о большом городе. Позволь мне показать тебе. Вы живете в Крокфорде с января - три месяца - и за это время несколько раз возвращались в Нью-Йорк. Сколько раз?"
   "Пять или шесть".
   "В таких случаях вы встречались с друзьями, посещали рестораны, театры, посещали вечеринки. Ты разговаривал. О чем ты говорил? Дай угадаю. Вы говорили о своей жизни в деревне; Вы упомянули свою квартирную хозяйку. Без сомнения, вы описывали ее, говорили о ее странностях, о небольших разногласиях между вами. По большому счету, многие слышали, что вы живете в этом коттедже, так же как многие видели, как вы разъезжали в сером родстере.
   Я встревожился. "Наши друзья не имеют к этому никакого отношения. Это совершенно исключено".
   "Я еще не закончил. Эти друзья тоже говорили. Разве ты не видишь, что пустые сплетни, начатые тобой, могли распространяться далеко и быстро, как и сплетни, могли достигать ушей людей, которые не являются твоими друзьями и которых мы не можем найти, пока, наконец, возможно, не дошли до них. к уведомлению кого-то, кто использовал его? Разве вы не готовы признать, что Элмер Льюис, незнакомец, все еще мог многое знать о вас и миссис Коутснэш? Достаточно, чтобы сделать или поручить кому-то сделать телефонный звонок?"
   Очарованная, как всегда, логикой, которая быстра, блестяща и - безошибочна, - я кивнула. Джек кисло сказал:
   "Звучит неплохо, но упускается очень важный момент. До вчерашнего вечера наша резиденция, наша машина, наша хозяйка никого, кроме нас, не интересовали. Наши друзья говорят достаточно, но у них есть более живой материал для разговора".
   Стэндиш был на данный момент проверен. Человек из маленького городка в душе, он любил изображать Нью-Йорк как столицу заговоров и контрзаговоров, огромный таинственный центр заговоров и преступлений. Джек воспользовался своим кратким преимуществом.
   "Некоторое время назад мы обсуждали возможные причины поведения Элмера Льюиса, и я предлагаю продолжить. Мы решили, что он напуган, так что его пистолет, его псевдоним, его слабая маскировка подходят. Но все остальное не подходит. Почему он не взял такси со станции? Какой цели он надеялся послужить, обманом заставив нас вывезти его из Нью-Хейвена? Что было у него на уме? Есть вероятность, что он забрался на наше раскладное сиденье не для того, чтобы облегчить задачу своему убийце.
   Стэндиш неохотно отказался от своего мрачного видения Нью-Йорка. Вопросы Джека заставили его забеспокоиться. "Конечно, удивительно, что к этому времени мы не знаем больше о Льюисе. Мы можем предположить, что он был богат, важной фигурой в своем собственном мире. Почему не появляются его друзья и родственники? Даже в Нью-Йорке немногие мужчины, перевозящие сто тысяч долларов наличными, могут пропасть из виду".
   - Вы установили, что он был жителем Нью-Йорка?
   "Он приехал в Нью-Хейвен из Нью-Йорка. Кондуктор помнит его. Портье ясно помнит его. Льюис позволил негру нести одну сумку и настоял на том, чтобы взять другую сумку самому. Судя по всему, это была сумка с деньгами".
   Затем Стэндиш перечислил различные шаги, предпринятые в ходе расследования. Прессе дали полную свободу действий в надежде получить дополнительную информацию, и бостонские, нью-йоркские и филадельфийские газетчики уже толпами стекались в деревню. Столичная полиция безрезультатно проверила нескольких "Элмеров Льюисов", перечисленных в городском справочнике. Также безрезультатно они связались с крупными нью-йоркскими банками. Ни один из этих банков не смог сообщить о недавнем снятии 108 000 долларов. В Крокфорде известных бизнесменов, включая пекаря, сантехника, торговца углем и практически всех, кроме непопулярного греческого торговца фруктами, попросили осмотреть тело, которое лежало в салонах местного предприятия.
   Элмер Льюис остался неизвестным.
   "Я все еще верю, - сказал Джек, - что Льюиса знают в Крокфорде. Более того, я думаю, что миссис Коутснэш его знает. Если не как Элмер Льюис, то под каким-то другим именем. Вы приказали ее друзьям посетить бюро похоронных бюро?
   "Конечно, нет!" - сказал Стэндиш. "Во-первых, у меня нет полномочий; во-вторых, не считаю нужным. Я общался с Дарнли и Эллиоттом, нью-йоркскими юристами, ведущими ее дела. Мистера Дарнли не было в городе; Мистер Эллиот любезно предложил встречаться с миссис Коутснэш в любое время, когда я к нему приду.
   "Никто не может сказать, - заметил Блэр, - что миссис Коутснэш не сотрудничает".
   Джек подавил раздражение. - Хорошо, мы подбросим даму. Но если Льюис не был знаком в Крокфорде, зачем он приехал сюда? Вы предполагаете, что его сбил кто-то, кто никогда его раньше не видел?
   Стэндиш изучал узор на ковре. "Всегда есть шанс стать маньяком-убийцей".
   "Это хитрый маньяк, который выбирает человека, несущего сто восемь тысяч долларов. Понятие маньяка явно абсурдно, - отрезал Джек. - Единственным положительным фактором во всей этой неразберихе, похоже, является мотив убийства Льюиса. Мотивом были деньги. Льюиса убил кто-то, кто знал, что у него есть сто восемь тысяч долларов, и кто хотел их получить. Как оказалось, он его не получил. Но он пытался. Сумку, которая исчезла прошлой ночью и вновь появилась сегодня утром, по ошибке схватили за сумку, стоявшую у входа вместе со мной и Лолой. Это не твоя идея?
   Стэндишу пришлось улыбнуться. - У вас логический склад ума, молодой человек. Резюме Джека понравилось ему, и я увидел, что оно отражает, по крайней мере частично, его собственные рассуждения. Я почувствовал облегчение духа. Начальник полиции колебался. - В каком-то смысле вторая дорожная сумка не стала для тебя плохим прорывом, Шторм. Хоть убей, я не понимаю, как ты мог подбросить его в Дареме, если только у тебя не было сообщников.
   Джек сухо сказал: - Неудивительно, что ты озадачен. Мы встретились с Льюисом в пять часов, прибыли в Крокфорд чуть позже шести. С половины седьмого до двух мы постоянно находились в вашей компании. Мы оставили машину в центре, поехали домой на такси. Между тем, конечно, мы могли где-то спрятать пропавшую сумку. Но Дарем находится в добрых пятидесяти милях отсюда. Без сомнения, вы спросили нашего таксиста, отвезет ли он нас в Дарем, останавливаясь по пути, чтобы мы могли забрать сумку.
   Сарказм оказался бумерангом. "Это именно то, что я сделал. Это помогло мне решить, что ты не уехал в Дарем.
   Это было достаточно разумно, но сбивало с толку. Несмотря на то, что вторая сумка сыграла в нашу пользу, мое настроение ухудшилось. Отныне я понял, что на все наши действия будет направлен официальный микроскоп, и мне это не понравилось.
   Теперь Стэндиш потребовал список нью-йоркских друзей, у которых мы останавливались во время визитов в город - на случай, если у них может быть что-то насчет Льюиса. Измученное добродушие Джека приобрело дополнительные лохмотья. Получив желанный список, Стэндиш ушел вместе со своим быстрым заместителем. По-мужски Джек сразу же передал мне свое раздражение.
   - Птичий мозг - хотя я сомневаюсь, что Блэр мог бы конкурировать с действительно проницательной птицей - мог бы понять, что нужно исследовать друзей Луэллы, а не наших. Может, она и большая белая корова Крокфорда, но она жадная, жадная и до неприличия богатая. У нее есть финансовая возможность участвовать в сомнительных сделках на сто тысяч долларов, а у нас нет. А что касается наших несчастных друзей, то сложите их вместе, и они не стоят и ста тысяч центов.
   Возмущенный, возмущенный, Джек попытался успокоиться, но не мог ни отдохнуть, ни уснуть. Я принес его блокнот и карандаши к кровати, терпеливо позируя для наброска, который он надеялся продать юмористическому журналу. Он не чувствовал юмора. К середине дня он разорвал свои листы чертежной бумаги и высказал идею. Он хотел телеграфировать Лоре Твининг. "Зачем? Она показала телеграмму только миссис Коутснэш. Джек выбросил фрагменты своего наброска в мусорную корзину. "Может, и нет. Лора немного тупица, и я признаю, что она всегда играла преданную рабыню, но у меня есть тайное подозрение, что время от времени она вынашивала мятежные мысли. Мы не знаем, о чем она сейчас думает. Если у нее есть подозрения по этому делу, я хотел бы ими поделиться.
   "Кабель стоит дорого".
   - Это может стоить многого.
   - Кроме того, нам придется ехать в город. Тебе следует оставаться в постели.
   -- Что-то мне подсказывает, -- сказал Джек, -- что чем меньше я буду лежать в постели, пока расследование идет без меня, тем лучше. Я никогда не жаждал хорошенько рассмотреть электрический стул".
   - Разве они не висят в таком состоянии?
   - Я тоже не люблю веревки.
   Мы шутили, но нам было страшно. Блер, приехавшая на нашей маленькой машине, оставила ее в гараже. Хотя это была не совсем официальная процедура, она была типична для Крокфорда и Стэндиша в его более приятном обличье.
   Я не хотел идти в деревню, и, добравшись туда, я понял, насколько прав был мой инстинкт. Полагаю, нормальное любопытство было ожидаемым, но то, чему подверглись мы с Джеком, вышло за все приличные пределы. Наше появление в маленьком сером родстере произвело фурор. Распахнулись двери, взлетели окна, лавочники выбежали из магазинов, люди замерли на тротуарах, вытягивая шеи из проезжающих машин. Город был переполнен субботними покупателями, и если кто-то и не увидел нас, то не потому, что не старался. Мейн-стрит была одним долгим взглядом - холодным, недружелюбным, оценивающим взглядом.
   "Я чувствую себя Гэри Купером, - сказал Джек.
   Он звучал бодро, но не выглядел так. Только мгновение спустя на телеграфе мы обнаружили, что наше поручение бесполезно. Двери были закрыты и заперты; мы оба забыли, что в Крокфорде телеграфная связь прекращается по субботам в полдень.
   - Мы можем телеграфировать в понедельник, - сказал Джек.
   Я сказал: "Нам нужно было остаться дома".
   "Бред какой то. Это нам ничего не стоит. Пусть публика развлекается".
   И тут мы увидели дружелюбное лицо. Доктор Рэнд, чей кабинет выходил окнами на площадь, заметил нас в окна, поспешил отругать Джека за то, что он встал с постели, и, наконец, потащил его на рентген. "Это займет всего минуту, и ты не сможешь вырастить еще одну голову". Джек вернулся в более веселом настроении.
   К сожалению, как мы снова убедились, доктор Рэнд не был всем Крокфордом. Инцидент в бакалейной лавке был более типичен для деревенских настроений. Когда мы вошли, Элси Крэмптон, олицетворявшая мнение женского клуба и не заботившаяся о том, кто об этом знал, стояла за овощным прилавком. шкала. Ганеман, это было ясно, не мог вместить нас троих.
   Через несколько минут у почтового отделения образовалась пробка. Половина Крокфорда обнаружила, что ей нужны марки, когда мы остановились за почтой. Джек протиснулся сквозь толпу, открыл наш ящик. Почтмейстерша, в деревне, вдова, высунулась из окна и шутливо погрозила пальцем.
   - У вас есть одно письмо, мистер Сторм, которое я давно хотел написать на открытке.
   Вместе с дюжиной интересующихся я увидел тонкий французский конверт, иностранную марку, корявый старомодный почерк Луэллы Коутснаш. Я почувствовал резкое удивление. Луэлла никогда раньше не писала нам. Почему сейчас? Вдова усмехнулась своей старой шутке; толпа ахнула. Джек вышел наружу.
   В машине мы читаем записку Луэллы Коутснэш. Отправленный десятью днями ранее, болтливый, рассеянный, рассказывающий о красотах Парижа, он не сообщил нам ничего из того, что нам так отчаянно нужно было знать. Это было дружеское письмо. Ничего больше.
   - Это слишком чертовски дружелюбно. Глаза Джека сузились. - Почему Луэлле пришло в голову написать нам?
   Я тоже был озадачен. Наши отношения с хозяйкой, как я уже сказал, не были светскими. В течение двух месяцев, что мы жили в двух шагах от ее дома, она не удосужилась позвонить. Но теперь к нам бессовестно обращались: "Дорогие юные друзья". Ни Джек, ни я не могли понять очевидное изменение отношения.
   Мы отложили письмо и забыли его.
   Это была ошибка. Теперь я думаю, что если бы мы сочли эту маленькую тайну более важной, если бы мы более серьезно размышляли о мотивах, которые могли побудить Луэллу Коутснэш написать письмо, если бы мы более точно вспомнили ее характер, мы могли бы спасти себя и других. от горя, беспокойства и беды.
   Дорога домой проходила мимо мастерских Браунли, пыльного заведения, украшенного кожаной мебелью и экстравагантными бостонскими папоротниками. Накануне вечером Альфред Браунли, владелец с грустными глазами, принял скорбную заботу о бренных останках Элмера Льюиса. Сегодня тело выставили напоказ в задней комнате на случай опознания. На тротуаре собралась кучка людей, заглядывающих в стеклянные окна.
   - Вот Харквей, - внезапно сказал Джек.
   Как раз в этот момент, выходя из салонов, нас окликнул гаишник. Джек остановил машину.
   "Какие-нибудь Новости?"
   "Пока нет". Оглядевшись, Харквей добавил тихим голосом: "Если только вы не называете новостью, что меня привлекли к этому делу". Хотя он и предложил ожидаемые поздравления, Джек выглядел взволнованным. - Вы будете представлять государство?
   Харквей кивнул. "Сегодня меня отстранили от службы дорожного движения, Стэндиш, и я собираюсь разобраться с этим вместе".
   Говорил он весело и, казалось, был настроен на повышение по службе. Хорошая новость для него, для меня это прозвучало как плохая новость. В Коннектикуте, прежде чем полиция штата возбудит дело об убийстве, местная полиция должна либо обратиться к ним за помощью, либо показать себя беспомощной и в темноте. Я был уверен, что Стэндиш не просил помощи. Повышение Харквея в то время означало две вещи. Это означало, что через двадцать часов после происшествия местное расследование ни к чему не привело. Это также означало, что, несмотря на то, что Харквей на словах говорил о сотрудничестве, мы с Джеком окажемся под наблюдением двух конкурирующих полицейских организаций.
   Слегка покраснев от новой власти, Харкуэй задал несколько быстрых вопросов о нападении на Джека. Он получил отчет от Стэндиша, но хотел сам осмотреть чулан, разбитое окно, следы в поле. Когда он предложил проводить нас на дачу, мы, конечно, не могли отказаться.
   Когда полицейский забрался в машину, из "Браунли" вышла женщина и быстро спустилась по ступенькам. Костюм Harris Tweed, модная шляпа казались знакомыми. Женщина прошла мимо машины вплотную, кинула на нас один взгляд, прошла дальше. Штормы получили прямое сокращение. Женщину звали Аннабель Бейн.
   - Общеизвестно, - весело сказал Джек, - что эти большие карие глаза часто бывают близорукими. Тоже странно. Мне и во сне не снилось, что Аннабель Бейн такая близорукая, какой кажется.
   Я улыбнулась, но меня трясло. Так потрясен, что мне и в голову не пришло задуматься о том, что Аннабель Бейн делала в похоронных бюро Браунли. Или почему она пошла туда.
   Когда мы двинулись по ухабистой проселочной дороге, ведущей к коттеджу, на западе сгущались сумерки. В олмстедском фермерском доме, закрытом ставнями и меланхоличном, напоминавшем унылый летний домик ранней весной, мы увидели Джона Стэндиша, слоняющегося по двору. Он подошел к машине, чтобы поговорить. Встреча между ним и Харквеем укрепила мою уверенность в том, что он не приветствовал помощь извне. Их приветствия были вежливыми, но не экспансивными.
   Харквей говорил слишком весело. - Нашли здесь что-нибудь, шеф?
   "Ничего такого." Стэндиш мрачно посмотрел на крыльцо коттеджа, по щиколотку заросшее мертвыми коричневыми листьями. "Я подумал, может быть, в дом вломились прошлой ночью. Очевидно нет. Я проверил двери и окна.
   - Значит, вы зашли в тупик?
   - Похоже на то. Неспособность обнаружить доказательства незаконного проникновения в фермерский дом обескуражила Стэндиша. На какое-то время он отказался от мысли, которую вынашивал, совершенно не осознавая, что он коснулся части истины. Человек, спрятавшийся в нашем шкафу, бежал к Олмстедам. Кроме того, он бежал в этом направлении с определенной целью.
   Харквей, Джек и я поехали дальше. Дневной свет быстро угасал. Двое мужчин сразу же отправились бы в поле, но сначала я настоял на тщательном осмотре дома. С некоторой демонстрацией мужского превосходства они заглянули под кровати и осмотрели шкафы, пока я не удовлетворился. Затем они вышли наружу.
   Дом казался очень тихим. Я начал чистить картошку для раннего ужина. Следуя по следам, Джек и Харкуэй медленно двинулись к лесу. Пан у меня на коленях, я смотрел в кухонное окно. Когда они прошли несколько ярдов, зазвонил телефон. Четыре пронзительных звонка, повторенные дважды.
   Я побежал отвечать. В ответ на мой голос раздался другой голос, ужасно знакомый. Голос вчерашнего дня! На мгновение я был ошеломлен, слишком потрясен буквально, чтобы говорить или двигаться. Потом я пробормотал: "Подождите минутку. Я тебя не слышу".
   Телефон располагался возле окна, выходящего на поле. Прикрывая мундштук, я колотила по стакану, пока Джек не обернулся и не увидел, что меня поняли. Он побежал к коттеджу, Харквей следовал за ним.
   Голос сказал: "Вы можете это слышать. У меня есть другие дела для вас и вашего мужа, и я не хочу, чтобы в них вмешивался закон. Держите рты на замке, вы оба. Это относится и к полицейскому, которого вы привели сегодня днем из Крокфорда.
   Джек и Харквей ворвались в коттедж. Я поманил их к себе. Передавая трубку Харквею, я сказал в микрофон: "Какие еще дела? Я не понимаю."
   Моя уловка не удалась. Очень исподтишка, так как произошел обмен, звонивший повесил трубку. Харквей ничего не слышал, и линия была мертва.
  
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Личность трупа
   Около тридцати секунд, пребывая в состоянии напряженного ожидания, Харкуэй, Джек и я столпились вокруг телефона. Затем Харкуэй сказал: - На линии никого нет, миссис Сторм. Кто звонил? Зачем стрелять?"
   "Это был тот самый голос, который звонил вчера!"
   Полицейский тут же попытался дозвониться до оператора, но деревенская телефонная связь никогда не бывает хорошей, и прошло несколько драгоценных минут, прежде чем он получил какой-либо ответ. Тогда было слишком поздно устанавливать источник звонка.
   Девушка на бирже Крокфорд была расплывчатой и неинформативной. "Мне жаль. Я был ужасно занят. Мы всегда торопимся во время ужина.
   "Это жизненно важно".
   "Я ничего не могу с собой поделать. Возможно, я ответил на звонок, но я этого не помню. Позвольте мне спросить Эдну.
   Второй оператор был так же непродуктивен. Предупредив обеих девушек, чтобы они обращали особое внимание на наш номер и подслушивали любые будущие разговоры, которые кажутся подозрительными, Харквей положил инструмент и с очень разочарованным видом повернулся ко мне.
   - А теперь скажи мне, что сказал твой звонивший. В деталях."
   "Есть не так много. Голос просто сказал, что мы с Джеком должны быть готовы к дальнейшим приказам.
   - Какие приказы?
   "Я не слышал. Тогда связь прервалась".
   Харквей сделал раздраженный жест. - Полагаю, бесполезно плакать из-за пролитого молока, но, похоже, очень жаль, что мы провалили дело. Его темное лицо просветлело. - В любом случае, у нас есть еще один шанс. Эти девушки будут смотреть на эту линию, как ястреб? Когда поступит третий звонок, мы поймаем вашего звонящего".
   Я лично считал человека, стоящего за загадочным "голосом", слишком умным, чтобы попасть в такую простую ловушку. Я чувствовал, что он предугадает наш шаг и примет меры против него. Харквей начал беспокойно ходить по залу.
   - Как насчет голоса, миссис Сторм? Не могли бы вы идентифицировать его на этот раз? Он показался более знакомым?"
   Я неохотно покачал головой. Я утвердился в своем прежнем убеждении, что голос был преднамеренно и искусно замаскирован, что я слышал его где-то еще в другом месте, но дальше мой разум отказывался идти. Однако, сосредоточившись на разговоре, я вспомнил кое-что, что казалось действительно важным. Я повернулся в некотором волнении.
   - Есть одна любопытная вещь, о которой я не упомянул. Очевидно, звонивший знал, что вы здесь, с нами. Во всяком случае, он говорил о полицейском в коттедже.
   "Это что!"
   "Он предупредил меня, чтобы я не говорил полицейскому на даче о звонке. Откуда он мог знать, что вы здесь?
   У Джека загорелся глаз. "Должно быть, он видел нас троих вместе, когда мы покидали деревню. Или когда мы встретились на главной улице. Или когда мы ехали сюда на машине.
   Мы быстро попытались составить таблицу лиц, которых видели в тот день, но когда мы это сделали, все поняли, что задача безнадежна. Харкуэй заговорил первым. - Это может быть почти любой житель города.
   - Но, - сказал Джек, - в городе. Я знал, что все это время местные жители были обеспокоены. Звонил местный житель".
   Харквей задумчиво взглянул на свою аккуратную синюю саржу. "Кроме того, это сделал кто-то, кто знает меня как полицейского, когда я не в форме!"
   С этим и попросив нас связаться с ним или Стэндишем в случае очередного звонка, он вернулся в деревню.
   Джек и я сели за мрачный ужин. Джек страдал от сверхактивного дня, у него болела голова, и он почти не прикасался к еде. Я тоже мало ел. Второй телефонный звонок, столь быстро последовавший за первым, дерзкая дерзость звонившего и его знание наших перемещений потрясли меня больше, чем я был готов признать. Я убрала вещи для ужина. Я свернулась калачиком на диване.
   -- Когда мне звонит убийца, -- сказал я наконец, -- это не мое представление о мирной деревенской жизни.
   - Если тебя это утешит, - сказал Джек с тонкой улыбкой, - это не мог быть настоящий убийца, который звонил нам. Это был наш старый приятель - чернолицый мужчина в шкафу.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Разберись сама, Лола. Это действительно очень просто".
   После озадаченного момента я понял, почему Джек был прав. Оба телефонных звонка были сделаны одним и тем же голосом. Сам Льюис знал о первом звонке, встретил нас в соответствии с телефонными указаниями и, если бы не его насильственная смерть, в конце концов оказался бы в коттедже. Очевидно, что оба телефонных звонка были сделаны таинственной личностью, которая ждала Льюиса, притаившись среди платьев и пальто в моем гардеробе.
   "Даже если так, - сказал Джек, - человек в шкафу остается загадкой. Либо он был поразительно убедителен, либо у него была крепкая власть над Льюисом. Я предпочитаю сильную хватку. Довольно сложно уговорить кого-нибудь набить сумку деньгами, проехать двадцать пять миль с двумя людьми, которых он никогда раньше не видел, и быть готовым войти в дом, где вы хорошо подготовились, чтобы устроить ему засаду.
   - Думаешь, чулан собирался ограбить Льюиса?
   - Ограбить и... убить его.
   Тон Джека, выражение его глаз заставили меня вздрогнуть. Он сказал: "Неприятно думать об этом, дорогая, и я ненавижу звучать круто, но я с трудом верю, что Элмер Льюис - как человек - стоил того, что ты сейчас чувствуешь. Он был тухлым яйцом, Лола. Если что-то известно наверняка, то есть.
   Я слабо сказал: "Мы видели его только один раз".
   "Однажды было много. У Элмера Льюиса было злое лицо - и не нужно говорить, что это просто взгляд моего художника. Ни одному честному человеку не нужно путешествовать замаскированным под псевдонимом, как это делал Льюис. Мы можем быть уверены, что, когда Элмер Льюис сел в нашу машину, он был связан с какой-то незаконной миссией. Джек трезво продолжил: "Похоже, что джентльмен был обманут, но я предполагаю, что если бы обстоятельства сложились наоборот, Элмер Льюис без колебаний вонзил бы нож кому-нибудь в спину. Будь реалисткой, Лола. Разве не так он ударил тебя?
   Пришлось кивнуть. Я вспомнил собственное недоверие к Элмеру Льюису, антагонизм и неприязнь, которые вспыхнули, когда я впервые увидел его идущим по тротуару сквозь толпу. Казалось вполне логичным, что такой человек должен был заработать себе двух смертельных врагов. Один враг, убивший его, и другой, которого собирались убить. Но тут мои рассуждения пошатнулись. Я не видел способа, которым мы могли бы соединить эти призрачные фигуры, способа, которым мы могли бы их идентифицировать. И у меня сохранилось тревожное ощущение, что последствия убийства Элмера Льюиса, затронувшие Джека и меня, будут продолжать влиять на нас, пока тайна не будет полностью раскрыта.
   Перед сном я был так напуган, что. Джек предложил попросить Сайласа снова остаться в доме. Пастбищная тропа, которая поднималась почти вертикально от коттеджа к вигваму, была короче, но также была очень крутой, и я предпочел дорогу. Джек со вспышкой шел впереди меня. Я помню запах весенней ночи, когда шел за ней. Я помню, как слышал грохот крошечных скользящих камней и видел четкие очертания самшита и вязов на лужайках Коутснаша, когда мы огибали холм. Чудовищные тени окутали особняк; это выглядело мрачным, неприступно грозным.
   Железные ворота перегораживали проезжую часть, выходившую на дорогу, но они были чисто декоративными, так как по обеим сторонам каменных опор рос ряд голых кустов. Джек придержал куст, и я несколько нервно прокралась в дыру. Мы нарушили границы, и я не мог забыть, как миссис Коутснэш не понравилось бы это, если бы она узнала. Думаю, Джек чувствовал то же самое. Мы поспешно вскарабкались на белоснежную дорожку - она блестела в лунном свете - и, инстинктивно ускорив шаги, миновали Хиллтоп-Хаус и спустились к лоджу позади нас.
   Сайлас ушел в отставку. Энергичный стук окончательно разбудил его. Он отказался провести еще одну ночь на диване - решительно и безоговорочно.
   - Нет, сири, мистер Шторм. Я остаюсь здесь".
   - Может быть, ты позволишь нам взять Рубена.
   Наемный работник с сомнением взглянул на маленькую песочного цвета собачку, которая тявкала на нас с порога. Джек достал долларовую купюру, и алчность победила. Мы получили собаку.
   "Лучший из них двоих, - сказал Джек, когда мы единодушно свернули на кратчайший путь домой. Быстрая десятиминутная прогулка привела нас туда.
   Рубен не был утешением. Маленькая собачка питала безумную неприязнь к мышам - обычным гостям загородных дач - и всю ночь неистово лаяла. Я слишком устал, чтобы волноваться. Я спал прерывисто, но спал.
   На следующий день - в воскресенье - я замечаю, что это указано в моих довольно отрывочных заметках под заголовком: "Чума репортеров". Мне приходит в голову, что я недостаточно заострил внимание на том пылком и истерическом внимании, которое столичные газеты уделяли тому, что они назвали "убийством в потасовке". Были напечатаны колонки, редакционные статьи сокрушались о тайне трупа за 108 000 долларов, место на первой полосе было заполнено картами Крокфорда, точечными диаграммами Мейн-стрит и тому подобным. Специальные писатели налетели на деревню, как саранча, обосновались в главном отеле, прожгли дыры в одеялах, подняли огромные телефонные сборы и, я думаю, дали мистеру Бемису, отчаявшемуся городскому торговцу спиртным, новую жизнь. . Все детективы-любители и, несомненно, неприятность - Харквей всегда настаивал на том, что он заманил репортера в ловушку под своей кроватью - они рыскали взад и вперед по салонам "Андертейкинга", располагались лагерем на ступенях полицейского участка и требовали интервью у всех, кто имел хоть какое-то отношение к дело.
   Воскресенье было мертвым днем в расследовании. Стэндиш и Харкуэй сбежали со станции и заперлись в комнате гостиницы "Талли-хо". Доктор Рэнд, описанный в печатных изданиях как "пожилой, вспыльчивый чудак", забаррикадировался в своем доме, отключил дверной звонок, опустил шторы и успокоился.
   Джек и я выдержали основную тяжесть массовой атаки. Поскольку мы отказались говорить, репортеры - их должно было быть с десяток - добродушно принялись нас утомлять. Наш телефон звонил до тех пор, пока я не снял его с крючка, наш дверной звонок звонил ровно с десяти часов до полудня, и в этот момент Джек обнаружил, что какая-то изобретательная душа зажала его спичкой. Мы заперли двери, но льстивые голоса кричали через замочные скважины, что мы скучаем по визитам старых школьных друзей. Рыдающие сестры курили на ступеньках и бросали окурки и спички на лужайку. В гараже была устроена карточная игра, и я ненавижу думать о количестве пустых бутылок, которые мы там нашли.
   В четыре часа, без интервью, но сфотографированные - а фотография, на которой я поправляю чулок, остается больным местом до сих пор - мы сбежали через черный ход, чтобы потренироваться с Рубеном. До темноты мы держались в стороне. Вернувшись, мы с облегчением обнаружили, что голод победил прессу.
   В восемь часов утра в понедельник в коттедж позвонила особо предприимчивая нью-йоркская газета. The Globe узнал, что Джек был художником; " Глобус" хотел бы получить подписанные зарисовки различных фигурантов дела - двух следователей, коронера, нас самих и, если возможно, рисунок из памяти потерпевшего. Сонный и раздраженный. Джек был на грани резкого отказа, когда я вмешался.
   - Спроси их, сколько они заплатят.
   Переговоры возобновились. Было вполне разумно предположить, что набросок Элмера Льюиса может привести к опознанию. Эта возможность понравилась Джеку, и я должен признаться, что предложенная удивительная сумма денег понравилась мне. Но когда " Глобус" далее поставил условие, что Джек должен лично доставить наброски, мы оба были встревожены. Казалось маловероятным, что мы сможем получить разрешение покинуть городок.
   В конце концов, однако, мы поехали в город, чтобы обсудить это предложение. Сначала мы призвали нашего раба. Доктор Рэнд впустил нас осторожно и только после того, как заглянул за занавески, чтобы посмотреть , кто звонит в его звонок. Он был согласен и даже с энтузиазмом отнесся к этому предприятию. "Это принесет вам огромную пользу, если вы доберетесь до города, даст вам ощущение перспективы. После вчерашнего дня я и сам мог пользоваться чувством перспективы! Убийство - это плохо, но я не уверен, что газетчики не хуже. Затем он сказал, что окончательное решение должно быть оставлено за Стэндишем, а со Стэндишем мы ожидали трудностей. К моему удивлению, начальник полиции с готовностью разрешил Джеку совершить поездку. "Конечно, бегом в город. Возьми жену, если хочешь, - может быть, сделаешь ей добро. Все, о чем я прошу, это чтобы ты вернулся завтра к полудню.
   Я был слишком наивен, чтобы мечтать о том, чтобы смотреть в зубы дареному коню или строить догадки о скрытых причинах удивительной любезности шефа полиции. Джек сделал свои наброски, я одобрил их, и в тот же день мы весело, легкомысленно отправились в город.
   Был полдень, когда мы сошли на Центральном вокзале. Пока я не ступил на Сорок вторую улицу, не вдохнул прокуренный, знакомый воздух, я не осознавал, как сильно скучаю по Нью-Йорку. День был серый. Свинцовые, низко висящие небеса не могли уменьшить великолепие и чудо моего любимого города. Гранитные башни так же возносились к небу. Те же милые женщины в мехах прогуливались по отелям, чтобы записаться на прием. Мимо проносились такие же хорошо одетые, некрасивые бизнесмены. Те же газетчики выкрикивали свои товары. Мы снова были дома, потерявшись в анонимности озабоченной толпы, общаясь плечом к плечу с самыми терпимыми людьми, которых только можно надеяться встретить. Люди, которым было все равно, кто мы, что мы сделали или собирались сделать. Джек посмотрел на меня.
   "Набух, - сказал он, - набух".
   Он поймал такси и поехал в редакцию " Глобуса". Я пошел, чтобы получить приличный шампунь и маникюр. Потом мы встретились в гостинице на окраине города за чаем. Джек был воодушевлен восторженным приемом его зарисовок и атмосферой города.
   "Я, - сказал он, - чувствую себя прекрасно. Отлично выглядишь. Симпатичная у тебя стрижка - мне нравится. Теперь все готово - как бы вы хотели сделать самостоятельный шаг в разгадке тайны Элмера Льюиса?
   - Какой шаг? - весело спросил я.
   - Вы помните ту фирму адвокатов, о которой упоминал Стэндиш на днях, тех адвокатов, которые занимаются делами миссис Коутснэш? Хирам Дарнли и Франклин Эллиотт? Ну, у них есть несколько офисов в центре города, и я подумал, что мы могли бы пойти туда и поговорить с ними.
   - Разговор о чем?
   - Насчет Элмера Льюиса, дурак. Внезапно Джек стал совершенно серьезным. "Миссис. Коутснаш - большая белая корова Крокфорда, но в Нью-Йорке, слава богу, она такой же человек, как и мы. "Дарнли и Эллиот" - фирма с хорошей репутацией, - спросил я в " Глоуб" , - и я не думаю, что они стали бы защищать клиента, которого, по их мнению, причастен к серьезному преступлению. Во всяком случае, съездить и посмотреть не помешает.
   - Конечно нет, - сказал я.
   Все было так же буднично.
   Дарнли и Эллиот занимали самый верхний этаж двадцатиэтажного офисного здания. Это было самое роскошное место. Гравюры на стенах, толстые мягкие ковры, дорогое солнце на полу, непривычная тишина свидетельствовали о вкусе и деньгах.
   В передней приемной очень хорошенькая секретарша постукивала на бесшумной пишущей машинке. Джек остановился перед ней. Он попросил Хирама Дарнли.
   "Г-н. Дарнли нет в городе.
   - Тогда могу я увидеть мистера Эллиота?
   Стенографистка улыбнулась. "Г-н. Эллиота тоже нет в городе. Он должен быть здесь в четыре часа.
   Я уже засомневался в нашей миссии, но Джек выдвинул для меня стул и спокойно устроился возле двери ждать.
   Ровно в четыре дверь открылась. Быстро вошел низенький, толстый человек с поразительно легкой походкой. Секретарь тотчас встал.
   "Добрый день, мистер Эллиот. Эти люди ждали..."
   "Меня нельзя сейчас беспокоить. Я занят. Я буду занят до конца дня. Избавься от них."
   Франклин Эллиот исчез. Девушка виновато посмотрела на нас. Джек, который не двигался с тех пор, как вошел адвокат, обратился ко мне тихим взволнованным голосом:
   - Вы узнали Эллиота? Этим утром он был на станции Нью-Хейвен. Я видел, как он садился в автобус Крокфорда.
   На столе секретаря прозвучал звонок. Она подняла трубку, заговорила, повернулась и сказала Джеку:
   "Скажите, пожалуйста, как вас зовут? Какое у вас дело к мистеру Эллиотту?
   "Меня зовут Джек Сторм, мое дело личное".
   Девушка передала информацию. Она повесила трубку. Она выглядела удивленной.
   "Г-н. Эллиот может дать вам пятнадцать минут, если вы не против подождать еще несколько минут.
   Мы ждали.
   Когда мы вошли в личный кабинет, я испытал некоторое дрожащее чувство. Дорогое солнце Нью-Йорка заслоняло толстый ковер цвета ржавчины. Офорты Дюрера и веселые драпировки произвели на меня смутное впечатление. За прекрасным столом из розового дерева, то ли музейным экспонатом, то ли искусно подделанным антиквариатом, скрестив ноги, сидел Франклин Эллиотт.
   Он был не один. Женщина средних лет - очевидно, служащая - сидела на стуле рядом со столом. Она плакала. Она скомкала носовой платок, встала и, спотыкаясь, вышла из комнаты. Эллиот ничего не сказал о ней.
   Он повернулся к нам, и я изучил его круглое довольно приятное лицо. Его голова была немного велика для его короткого тела, он был лысым, и он хорошо держал ее. Он был похож на человека, который мог бы коллекционировать Наполеонану, и, взглянув на его стол, я не удивился, увидев маленькую бронзовую фигуру Императора. Эллиот поймал мой взгляд и улыбнулся.
   "Великий полководец - Наполеон, одно из моих восхищений. Теперь ты не сядет и не скажешь мне, что я могу для тебя сделать? Мы сели. Джек колебался. Вежливо заинтересованный адвокат наклонился вперед. Молчание удлинилось. Эллиот вопросительно взглянул на Джека, потом на часы. Джек покраснел, но по-прежнему ничего не сказал. В тот момент, как он потом признался, у него возникло сильное искушение покинуть кабинет, не сказав ни слова. Я бы с удовольствием последовал. Я с опозданием понял, насколько абсурдной была наша идея изложить наши подозрения относительно Луэллы Коутснэш этому человеку. Если Эллиотт знал что-то, что могло повредить его клиенту, что-то, что могло бы помочь в нашем деле, он, конечно же, был способен сохранить эту информацию при себе. С первого взгляда на него я твердо верил, что он так и сделает.
   "Что ж. Мистер Сторм?
   Джек наконец тронулся. - Я полагаю, вы видели газетные статьи. В моей машине был убит человек, представившийся Элмером Льюисом; у него было много денег. До сих пор - главным образом потому, что у меня была возможность - я, кажется, предпочитаемый подозреваемый. Действительно, единственный подозреваемый. За два дня после убийства полиция ничего не добилась. Им даже не удалось опознать жертву".
   - Тут вы ошибаетесь, мистер Сторм.
   "Я не понимаю."
   - Элмера Льюиса опознали.
   "Когда? Кем? Откуда вы знаете?"
   Толстяк устремил на нас немигающие глаза. "Я только что вернулся из Крокфорда. Я опознал тело сегодня днем. Эллиот остановился. "Элмер Льюис был Хирамом Дарнли, моим партнером по правовым вопросам".
  
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   Женщина у замочной скважины
   Только когда мы сели в поезд Нью-Хейвен и направились домой, мы с Джеком оценили таланты Франклина Эллиотта как следователя. От нас он узнал все, что знали мы. От него мы ничему не научились. Почему Хайрам Дарнли решил выдать себя за Элмера Льюиса, почему он вез с собой 108 тысяч долларов наличными, почему он заявил, что участвует в коммерческой сделке с Луэллой Коутснэш, - на эти вопросы Франклин Эллиот просто ответил, что не знает. Он был тактичен, вежлив, непреклонен. Напрасно Джек пытался выманить его. - Разве вы не были в доверии к своему партнеру?
   "В какой-то степени да. В данном конкретном случае нет. К сожалению, я был в отъезде на охоту, когда Хайрам ушел из офиса в пятницу".
   - Значит, вы не знаете, зачем он приехал в Крокфорд?
   "Я не имею ни малейшего представления. Естественно мне было любопытно. Настолько любопытно, что я взял на себя труд расспросить секретаршу Хирама. Вы видели мисс Уиллеттс. Она была сильно поражена этой новостью. Она была ближе к нему, чем кто-либо другой, и она говорит, что он не получал сообщений от миссис Коутснэш в этом офисе.
   - А как насчет его дома?
   "Он жил в клубе Чатем. Думаю, полиция проверит там. Толстяк слабо улыбнулся. "Мои собственные инстинкты сыщика не завели меня так далеко. В любом случае мне трудно поверить, что Хайрам получил известие от миссис Коутснэш после того, как она уехала из Нью-Йорка. Мы оба видели ее в тот день, когда она отплыла, - собственно говоря, я провожал ее, - и в то время ее дела были в полном порядке. Имение находится в ведении фирмы - кажется невероятным, что миссис Коутснэш могла участвовать в какой-либо частной сделке с моим партнером. С другой стороны, я не понимаю, почему он должен вам так говорить. Все это дело звучит фантастично - совершенно не похоже на Хайрама Дарнли.
   - Вот и сами деньги, - медленно сказал Джек. "Конечно, теперь это можно отследить. Откуда взялись деньги?"
   "Я предполагаю, что это пришло с банковского счета моего партнера".
   Джек колебался. "Это чрезвычайно важно для меня, мистер Эллиотт. Возможно ли, что деньги принадлежали миссис Коутснэш?
   Вежливость Эллиотта уменьшилась. "Конечно, нет! Ваше предложение невероятно! Во-первых, у нас нет доверенности от миссис Коутснэш, так что Хирам не мог рассчитывать на ее счет. Во-вторых, у него было достаточно собственного состояния.
   Внезапно Эллиот устал от наших вопросов. Он поднялся, чтобы показать, что его добродушие и беседа подошли к концу. Он проводил нас до двери.
   - Мой лучший совет вам, мистер Сторм, - оставить расследование там, где оно должно быть, - в руках властей. Любителям удается раздражать только тех, у кого нет ни времени, ни терпения раздражаться".
   Удрученные, мы с Джеком обратились за информацией к вечерним газетам. Хотя заголовки кричали об опознании, истории, посвященные карьере убитого адвоката, не давали ничего полезного. Хирам Дарнли, у которого осталась жена-инвалид, пациентка санатория на окраине штата, по-видимому, вел безупречную и публичную жизнь. Ему был пятьдесят один год, он родился и вырос в Нью-Йорке. В 1908 году он закончил Гарвардскую юридическую школу и сразу же занялся частной практикой. Во время войны он отличился в работе по оказанию помощи Бельгии, а позже служил этому правительству на долларе в год. Благодаря своей репутации военного времени он дважды безуспешно баллотировался в Конгресс. После этого он отказался от политических амбиций, чтобы похоронить себя в законе; вместе с Франклином Эллиоттом он представлял несколько самых известных манхэттенских корпораций. Список его клубов был безупречен. Резюме его деятельности, как юридической, так и политической, не содержало ни намека на скандал, ни намека на моральную распущенность.
   "Этот человек, - заявил Джек с отвращением, - был побеленной гробницей и слишком хорош для порочного мира".
   Мы оставили газеты в поезде. Мы оба знали, что настоящая история Хирама Дарнли не была напечатана. Мы добрались до коттеджа очень поздно и были удивлены, обнаружив, что нас ждут Джон Стэндиш и Харквей. Джек был рад их видеть, но я думаю, что уже тогда заметил, как тихо двое мужчин восприняли его комментарии по поводу опознания Элмера Льюиса и как бесшумно поднялись с крыльца и последовали за нами в дом.
   Я был измотан и немедленно извинился и начал уходить на пенсию. - Минутку, пожалуйста, - сказал Стэндиш. "Я хочу поговорить с тобой."
   Я сделал паузу, пораженный его тоном. Его утренняя приветливость необъяснимо исчезла; лицо его было суровым и холодным. Я посмотрел на Лестера Харквея, но младший офицер умудрился не смотреть мне в глаза. Очень встревоженный, я сел, Стэндиш повернулся к Джеку.
   - Я так понял, вы собирались в Нью-Йорк продать несколько рисунков. Разве это не то, что ты мне сказал?
   - Да, конечно, - сказал Джек.
   "Тогда почему вы сегодня днем заходили к Франклину Эллиотту?"
   Джек смотрел. "Откуда ты знал это?"
   - Вы не отрицаете, что видели Эллиота?
   "Я видел его, да. Но мне интересно, как вы узнали. Вы следили за нами?
   Ответа не последовало. Стэндиш наклонился вперед в своем кресле, и то, что он сказал дальше, было, мягко говоря, непонятно. - Я пытался обращаться с вами справедливо, мистер Сторм. Но вы сильно ошибаетесь, если считаете, что можете скрывать от меня факты, которые я имею право знать. Меня не волнует, какой у тебя мотив! Если вас запугали, если вы чувствуете, что вам нужна защита, я готов ее предоставить".
   Джек был слишком ошеломлен, чтобы прерывать его. Стэндиш поднялся со стула - и с его следующими словами вдруг все стало ясно. "В субботу в этом коттедже вам позвонили во второй раз. Ваша жена сказала Лестеру Харкуэю, что сообщение было прервано. Он посмотрел на меня этими холодными, жесткими, отчужденными глазами. - Вы солгали, миссис Сторм. Почему ты лежишь? Почему вы сказали, что сообщение было прервано? Вы не хуже меня знаете, что вам приказали - или приказали - отправиться в город на собеседование с Франклином Эллиоттом. Я настаиваю, чтобы вы рассказали мне о цели этой тайной встречи! Я требую знать, что произошло сегодня днем в кабинете Франклина Эллиота!
   Я был ошеломлен. Рассуждение, каким бы ошибочным оно ни было, имело некоторую пугающую правдоподобность. Таинственный телефонный звонок, наша внезапная просьба отправиться в город, наша неспособность упомянуть Франклина Эллиота, потому что мы и не мечтали его увидеть. Однако были и другие вещи, которых я не понимал. Подозревала ли полиция адвоката в причастности к убийству его напарника? Зачем еще Стэндишу пытаться установить связь между нами тремя? Иначе зачем бы он обвинял нас в заговоре и молчании?
   Джек в точности повторил слова нашего разговора с Франклином Эллиоттом и объяснил, как мог, импульс, который привел нас в контору адвоката. Он объяснил человеку, который слушал, но явно не верил ни единому его слову. Отношение Стэндиша стало очевидным, когда он ушел, поскольку Лестер Харкуэй остался. Объяснений не было; молодой полицейский просто остался.
   Следствие должно было состояться в четверг, и мы понимали, что нас должны держать под "защитой под стражей", по крайней мере, до вынесения приговора. Это была неловкая ситуация, и я возмущался. Никому не нравится быть под охраной, и мне это нравится меньше, чем большинству, хотя должен признаться, что Харквей изо всех сил старался быть ненавязчивым. Он даже пытался быть полезным по дому. Утром он аккуратно заправил постель и предложил помочь мне с посудой. Он проводил много времени у телефона. Он всегда закрывал дверь, но я понял, что расследование идет полным ходом и что Стэндиша нет в городе. Было достаточно ясно, что Харкуэй не хотел обсуждать это дело, но за обедом в среду я поднял его.
   "Почему вы подозреваете Франклина Эллиота? И в чем вы его подозреваете?
   - Я бы не сказал, что подозревал его, - осторожно сказал Харквей. "Но то, с чем мы столкнулись в связи со смертью Хайрама Дарнли, начинает выглядеть как заговор, а в заговоре может быть замешано множество людей". Его задумчивый взгляд напомнил нам с Джеком, что мы можем быть вовлечены.
   Джек почти не проигнорировал этот взгляд. "Заговор! Вы серьезно предполагаете, что у убийцы был сообщник? Каковы ваши доказательства того, что все так сложно? У нас уже есть два сюжета о жизни Дарнли, два человека, которых нужно отчитать, а теперь вы предлагаете третьего!
   "Не обязательно." Харквей снова заколебался. "Стэндиш предположил, и это не кажется невероятным, что человек, который прятался в вашем шкафу, и настоящий убийца могли изначально быть сообщниками в одном и том же заговоре".
   Джек уставился на него. "Я не понимаю вас. Дарнли убили задолго до того, как мы добрались до коттеджа, и чернолицый, конечно же, этого не знал, иначе он не стал бы ждать здесь. Это... не похоже на командную работу.
   - Предположим, - медленно сказал Харкуэй, - сюжет не работает по расписанию. Допустим, оно сошло с рельсов. Разве это не делает ситуацию менее запутанной?" Он задумчиво добавил: "Вы слышали о двойном кресте. Что ж, сто восемь тысяч долларов - это большие деньги. Хладнокровный убийца, увидевший шанс нажить состояние, может не задуматься о сообщнике. Возможно, он захочет забыть о предыдущих договоренностях.
   Это была логичная теория. Я видел, что Джек был очень впечатлен. Но я обычно склоняюсь к фактам. Я сказал: "Можно ли как-нибудь подогнать Франклина Эллиота под такую картину? Я уверен, что Стэндиш ему не доверяет.
   - Я не должен сидеть здесь и болтать. Харквей откровенно сказал: "Но нет ничего плохого в том, чтобы сказать это. У нас нет ни крупицы реальных улик, чтобы связать Эллиота со смертью Дарнли. Вам нужны доказательства, чтобы представить их в суде. Догадка тут далеко не уйдет.
   - Но твоя догадка должна на чем-то основываться!
   - Это основано не более чем на отношении Франклина Эллиотта, - медленно сказал Харквей. - Лично я склонен думать, что любые подозрения в отношении Эллиотта - вздор. Но это правда. В понедельник он провел в участке четыре часа, а когда закончил разговор, то ничего не сказал. Ни черта в человеке, который был его партнером семь лет. Кроме того, он казался слишком обеспокоенным тем, что мы должны списать убийство как неразгаданную тайну".
   Я был разочарован. - Был ли у него мотив желать смерти Дарнли?
   - Абсолютно никаких, - сразу же ответил Харквей. - Или ничего, что мы сможем найти. Вчера Стэндиш был в нью-йоркском офисе, разговаривал с прислугой. Похоже, что смерть Дарнли на самом деле будет стоить Эллиотту денег. Дарнли был старшим партнером; он бежал с толпой общества и подстрекал бизнес. Навскидку можно сказать, что у Эллиота были все основания желать жизни Хайрему Дарнли - все причины желать, чтобы мы поймали убийцу. Вот именно; он явно не хочет, чтобы мы раскрыли дело, или, по крайней мере, он не хочет помогать.
   Я спросил, есть ли у Эллиота алиби на ночь убийства, и Харквей рассмеялся. "Вы не спрашиваете известного адвоката, есть ли у него алиби. На самом деле Эллиот добровольно сказал нам, что был на охоте. У него есть место в Кэтскиллс.
   - Он был там один?
   "Он сказал, что гулял с гидом несколько дней. Гид возвращался домой ночью. Стэндиш посмотрел это место на карте после того, как Эллиот уехал, - закончил Харквей, - и оно находится в двухстах девяноста милях отсюда. Это, миссис Сторм, чертовски далеко! Наконец наступил четверг, яркий ясный день, день голубого неба и белых плывущих облаков. В Коннектикуте дознание всегда проводится наедине - прилично, за закрытыми дверями. Я знала, что Джек будет главным свидетелем, и я была очень благодарна за то, что испытание будет проходить наедине. Что я не учел в своих расчетах, так это человеческую природу, и я не был готов к тем толпам, которые хлынули в Крокфорд только для того, чтобы мельком увидеть актеров в трагедии.
   Харкуэй, Джек и я вместе поехали в центр города. Задолго до того, как мы добрались до Ратуши, нам пришлось бросить машину и идти пешком. Тротуары и улицы были забиты любителями острых ощущений. Нас с Джеком сразу же опознали, и Харкуэй сделал все возможное, чтобы протолкнуть нас. Какое-то время я думал, что не убегу с одеждой на спине, и до сих пор помню ту решительную молодую женщину, которая хотела забрать мой шарф в качестве сувенира. И что она сказала. - возмутилась она. - В доме смерти шарф не понадобится.
   Сейчас, когда я сижу здесь, кажется невероятным, что эти слова когда-либо были сказаны. Но в тот ярко-синий день следствия эта злая, обманутая молодая женщина - я видел ее много позже за прилавком в пекарне Крокфорда - представляла мнение большинства, укоренившееся, предвзятое мнение маленькой деревушки Новой Англии. Словом, мнение большей части Крокфорда.
   Было десять минут третьего, когда мы пробились в ратушу. Слушание должно было состояться в зале суда наверху, и присяжные, выбранные в то утро, уже сидели там вместе с доктором Рэндом, который председательствовал в качестве коронера. После шума снаружи нижний этаж казался странно тихим и пустым. Комната, где свидетели должны были ждать своей очереди для дачи показаний, тоже казалась очень тихой, хотя там сидели два человека. Деннис Карк, мальчик из бакалейной лавки, сидел у двери. На нем был совершенно новый костюм, и он выглядел маленьким, подавленным и нервным. За ним, в дальнем углу комнаты, сидела бледная бесцветная женщина, которую я не сразу опознал. Голова ее была опущена, и она беззвучно плакала в смятый носовой платок.
   - Секретарша Дарнли, - прошептал Харквей. "Меня зовут Анита Уиллеттс. Она пришла, чтобы подтвердить опознание.
   Я вспомнил потрясенную женщину, которую видел в кабинете Франклина Эллиотта. Я спросил: "Где Эллиот?"
   "Сегодня утром он сообщил, что болен. Вместо нее пришла мисс Уиллетс.
   - Я думал, Эллиот должен прийти.
   - Нет, - медленно сказал Харквей, - нет. На данном этапе он имеет законное право отказаться покинуть штат Нью-Йорк. Коронерское дознание - это не суд".
   Суд или нет, но Джек и я были там, и я горько возмущался отсутствием Франклина Эллиотта. Мне показалось, что Харквей тоже возмущался, хотя осторожность заставила его молчать. Мы с Джеком сели, а Харквей на цыпочках поднялся наверх.
   "Я узнаю, - сказал он, - что происходит".
   Я точно знал, что происходит. Мне сообщили, что Джон Стэндиш произносит вступительную речь, и из этой запертой и занавешенной комнаты тремя этажами выше мне почти почудилось, что я слышу рокочущий акцент его голоса, объясняющего членам местного жюри, в какое число и час, при каких обстоятельствах и как именно он нашел мертвеца в нашей машине. Мертвец и сумка, в которой было более ста тысяч долларов. Я был уверен, что он не упомянет Франклина Эллиота.
   - Ты, - вдруг сказал мне Джек, - самая зеленая женщина, которую я когда-либо видел. Иди и налей себе воды. И говорите себе на ходу: "Может быть, Штормы и повержены, но будь они прокляты, если они когда-нибудь это признают".
   Я прошел мимо Денниса Кларка к кулеру с водой. Анита Уиллеттс не подняла глаз со своего стула, но продолжала рыдать. Я видел, как она шарила в поисках другого носового платка, и сунул ей в руку свой. Она оторвалась от покрасневших, опухших глаз, помедлила и, наконец, взяла платок.
   Я налила стакан воды и медленно выпила. - Ты Лола Сторм, не так ли? сказала Анита Уиллеттс, в настоящее время. Некоторая неловкость в ее тоне заставила меня кивнуть и сразу же повернуться, чтобы уйти. Она сделала то, что меня удивило. Она наклонилась и похлопала меня по руке. - Садись, моя дорогая. Вам не нужно уходить. Я совершенно уверен, что вы и ваш муж не убивали мистера Дарнли.
   Она явно обожала покойника, и я был глубоко тронут. Я был смущен, когда она проницательно добавила: "Если вы хотели убить его, вам нужно было только отвезти его в свой коттедж. Или мне так кажется". Должно быть, она заметила, что я покраснела, потому что добавила: - Не хочу обидеть, но было странно, что ты его подцепил. Но потом... - и снова глаза ее переполнились, - мистер. Дарнли вел себя так странно, что я не могу не поверить, что твоя история правдива. В каком-то смысле я чувствую ответственность за то ужасное, что с ним случилось".
   "Вы чувствуете ответственность!"
   - Из-за тех денег, что он носил в сумке, - сказала мисс Уиллеттс, явно благодарная за возможность пораскинуть мозгами. - Я получил для него эти деньги, миссис Сторм. Каждый полдень в течение двух недель я обналичивал для него чеки в различных банках. Раньше я очень нервничал, возвращаясь в офис с несколькими тысячами долларов в кошельке, и мистер Дарнли заставлял меня нервничать своим отношением. Он предупредил меня, чтобы я никому не говорила о деньгах, особенно я не должна была ничего упускать из виду мистеру Эллиоту. Тогда я подумал, что все было не так, и в тот последний день, когда он сказал мне, что собирается в поездку, и отправился в поезд с этими двумя сумками, ну, я думаю, я знал, что он никогда не вернется".
   - Вы видели, как он шел к поезду, - взволнованно сказал я. - Ты знал, что он приедет в Крокфорд!
   - Нет, миссис Сторм. Он сказал мне, что собирается в Чикаго.
   Ей почти нечего было добавить. Она была потрясена, озадачена и сбита с толку всем этим делом. Когда она в последний раз видела Хайрема Дарнли в конторе в час дня в ту пятницу, когда он собирал дорожные сумки, у него были усы, он был одет со скромным, безупречным вкусом. -- Он был, -- печально сказала мисс Уиллетс, -- очень привередливым в одежде. Я видел одежду, которую он носил здесь, и я не могу понять, как он мог заставить себя надеть ее.
   Вскоре ее вызвали наверх для дачи показаний. Деннис Карк последовал за ней. Было четыре часа, когда в дверях появился Лестер Харкуэй и сказал: "Ну, мистер Сторм, теперь ваша очередь".
   Джек глубоко вздохнул и поднялся. Я тоже поднялся. Я знала, что идти в зал суда, пока Джек будет свидетельствовать, было не совсем законно, но я не ожидала, что уступлю точку зрения без боя. Ни в чем не было необходимости. Харквей благоразумно отвернулся, когда мы подошли к нужной двери, и я проскользнул внутрь. Полицейский даже нашел для меня незаметный стул, и хотя доктор Рэнд, сидевший на приподнятой скамье над комнатой, определенно заметил меня, он серьезно сделал вид, что нет.
   Я пристально смотрел на членов жюри! Возможно, я был предубежден, но мне не нравилась их внешность. Джек был немедленно приведен к присяге. Ему объяснили, что слушание носит неофициальный характер, и не объяснили, что неофициальное слушание вполне может привести к обвинению в убийстве. Это поняли.
   Комната была очень маленькой и темной, поскольку окна были занавешены. Над головой горела единственная голая электрическая лампочка. Мебель была из самой плохой породы сосны; на полу был расстелен выцветший, изношенный линолеум. Но механизм правосудия - даже в дешевом и плохо обставленном зале суда - обладает некоторым пугающим, впечатляющим качеством. Насколько я помню, я чувствовал, что мне нужен воздух.
   Когда Джек начал говорить, я расслабился. Он разговаривал с доктором Рэндом так просто и непринужденно, как если бы они были вдвоем, и я знаю, что его манеры произвели впечатление на присяжных. Я наблюдал за ними.
   - Он отлично себя чувствует, - прошептал Харквей.
   Его тон казался рассеянным, и я заметил, что его глаза были устремлены на дверь в стене возле скамьи присяжных. "Это что?" Я прошептал.
   "Комната присяжных. Я уже дважды закрывал эту дверь. Он продолжает открываться".
   Он встал, на цыпочках прошел мимо присяжных, снова закрыл дверь и прислонился к стене. Сидя в кресле свидетеля, Джек сказал: "Моя единственная связь с Хирамом Дарнли произошла через Луэллу Коутснэш. Я верил в то время, когда встретил его, и я верю сейчас, что она послала его мне".
   - Подождите минутку, прежде чем продолжать, - сказал доктор Рэнд. - Я хочу представить эту телеграмму в качестве доказательства. После чего он зачитал следующее послание, полученное накануне из Парижа: "Я не просил Хайрема Дарнли звонить Стормам или ехать в Крокфорд. Я не могу понять его действий или использования им имени Элмер Льюис. Я не общался с Дарнли с тех пор, как уехал из Америки. Луэлла Коутснэш.
   Джек побелел. "Эта телеграмма, - сказал он, - ложь. Наглая, наглая ложь! У меня есть некоторые права здесь, и я настаиваю..."
   - Контролируйте себя, - начал доктор Рэнд. "Ты не в порядке, ты должен..."
   Он тоже оборвался. Члены жюри вскочили на ноги. Возле ящика поднялась суматоха, и сначала я не мог разглядеть, что происходит. Потом я увидел. Дверь в комнату была открыта, и Харквей схватился и боролся с кем-то, кто притаился у замочной скважины и подслушивал. Это была женщина. Одна рука закрыла ее лицо от глаз, а потом она опустила руку, перестала сопротивляться, и я ясно ее увидел.
   Это была Аннабель Бейн.
   Повисла ошеломленная тишина. Затем в холодной ярости доктор Рэнд поднялся со скамьи. - Что вы делали в совещательной комнате? Аннабель Бейн откинула волосы с лица. - Подслушивал, - ясно сказала она, - что ты думаешь? Прежде чем, в своем возмущенном изумлении, он успел заговорить, она повернулась к Джеку. "Ты! Слушай, ты! Я хотел посмотреть, как далеко вы зайдете, очерняя характер очень старой женщины, которая не может защитить себя. Это, мой славный мальчик, довольно низкий способ защитить себя от обвинения в убийстве.
   Если я когда-либо видел откровенную ненависть в глазах человека, я видел ее в глазах Аннабель Бейн, когда она смотрела на Джека.
  
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
   Человек с сумкой
   Аннабель Бейн развернулась на каблуках и быстро вышла из зала суда. Я никогда не видел более злого человека, чем доктор Рэнд. "Вернуться сюда!" - крикнул он со скамейки. - Вы еще не закончили с этим судом.
   На мгновение я подумал, что она хотела бросить вызов приказу, но я полагаю, что его тон встревожил ее, потому что она повернулась, вернулась и тихо села. Она казалась совершенно выдержанной, и когда Джек возобновил свои показания, она даже улыбнулась про себя. Странная, сдержанная и презрительная улыбка.
   Мгновение спустя Джек спустился вниз. Он закончил свой рассказ в ауре антикульминации. Жюри было невнимательным и незаинтересованным. Будущее Джека и мое были поставлены на карту, но присяжные следили за Аннабель Бэйн.
   - А теперь, мисс Бейн, - сказал доктор Рэнд, - будьте любезны высказаться.
   Шляпа кофейного цвета поднялась, странные глаза сверкнули, и, мне кажется, она во второй раз подумала о явном неповиновении. Она передумала, встала и медленно пошла вперед.
   "Это выше моего понимания", - сказала она, вяло принося присягу. - Я ничего не знаю об этом деле.
   - Ты знаешь, почему ты спрятался в совещательной комнате. Это серьезный проступок. Объясни это!"
   - Я рассказала вам, что я там делала, - угрюмо сказала она. "Луэлла Коутснаш - моя подруга, давняя, очень дорогая подруга, и я был полон решимости услышать, что говорят за ее спиной. Что этот человек, - она пристально посмотрела на Джека, - говорил. Я слышал о слухах и лжи, которые он распространял. И я обиделся на них. Луэлла Коутснэш почти не знала Хирема Дарнли. Он мог бы быть ее адвокатом, но она почти никогда его не видела и понятия не имела о его характере.
   Присяжные упустили из виду значение ее заявления. Раздраженный ее манерой поведения, доктор Рэнд не стал этого делать. Его голос приобрел быстрый, новый интерес.
   - Пожалуйста, объясните это?
   Мне показалось, что свидетель выглядел испуганным. "Объяснить, что? Что тут объяснять?"
   - Вы были знакомы с Дарнли? Вы его хорошо знали?
   "Я не!"
   - Вы сделали вывод, что лучше знали его характер, чем миссис Коутснэш. Как это происходит?"
   "Ага, понятно." Она приложила платок к губам, ярко взглянула вверх. "Я понимаю что ты имеешь ввиду. Дарнли посетил миссис Коутснэш здесь, в Крокфорде, много лет назад. Я познакомился с ним случайно и сильно невзлюбил его. Хотя миссис Коутснеш безоговорочно ему доверяла, я считал его глупым, несмотря на всю его репутацию блестящего юриста.
   - Значит, ты знал его!
   "Если вы решите называть это так. Я видел его только дважды".
   "Когда это было?"
   Аннабель Бейн медленно сказала: - Много лет назад. В июне тысяча девятьсот двадцать. Джейн Коутснэш была похоронена в том же месяце, если вы помните. Мистер Дарнли приехал в Крокфорд на похороны.
   Внезапно Харквей, который внимательно слушал, подошел к скамье коронера, наклонился и что-то прошептал доктору Рэнд. Коронер вздрогнул. Он повернулся к Аннабель Бейн и резко сказал: - Вы видели тело Хайрема Дарнли, когда оно лежало здесь, в мастерской?
   Она начала бойкое отрицание. Ее ясные карие глаза встретились с моими глазами - и тогда, я полагаю, она вспомнила. На мгновение она была потрясена, определенно встревожена. Ее голос дрогнул, восстановился.
   "Да, я действительно видел тело. Это почти вылетело из головы. Я заглянул к Браунли в субботу днем по дороге домой из города.
   Наступила мертвая тишина. Она как будто не заметила. Ее беспокойные руки лежали неподвижно; ее подбородок поднялся в своем гордом, обычном наклоне. Коронер говорил серьезно.
   "Хирама Дарнли не опознали до утра понедельника. Почему вы не обратились в полицию и не опознали его в субботу?
   - Я не смог его опознать.
   - Ты не мог!
   - Я не узнала его, - быстро сказала она. - Я не видел этого человека пятнадцать лет. Его внешний вид не был запоминающимся или ярким. Я бы не узнал его от Адама, если бы встретил его на улице".
   Я знал, что она солгала. Очевидно, доктор Рэнд разделял мое мнение. Он изо всех сил пытался - совершенно безрезультатно - встряхнуть свидетеля. Аннабель Бейн упрямо настаивала на своих отрицаниях, пока, наконец, не покинула трибуну и не покинула зал суда. С ней пошел материал драмы.
   Дальнейшее расследование не получило дальнейшего развития. В пять часов члены жюри удалились. Их размышления были, к счастью, короткими. В двадцать минут первого мы с Джеком вынесли единственный вердикт, который позволяли улики. Хирам Дарнли встретил свою смерть от рук неизвестного лица или лиц.
   Я не могу сказать, во что на самом деле верило это бесстрастное деревенское жюри. Вероятно, большинство присяжных считали, что Джек и я убили Хайрема Дарнли, или знали, кто это сделал. Но, должно быть, было меньшинство таких, как я, которые думали, что Аннабель Бейн может рассказать больше, чем она рассказала. Как и все присяжные, члены этой тайной коллегии говорили, и мне показалось, что после коронерского дознания положение Джека и мое в деревне стало несколько легче.
   Мы встретили Джона Стэндиша в нижнем зале. Он мрачно поздравил нас с приговором и указал, что "охрана под стражей" должна быть снята, а Харкуэй должен явиться утром в участок. Следствие, очевидно, следовало вести неустанно, но куда оно шло и в каком направлении Стэндиш не сказал.
   Харкуэй сопровождал нас с Джеком на ужин в таверне "Талли-хо", на этот раз в качестве гостя, а не охранника. Мы говорили о следствии. Мы говорили об Аннабель Бэйн.
   -- Почему, -- сказал Джек, -- она так сильно не любит меня и почему так громко кричит в защиту миссис Коутснэш? Почему, если уж на то пошло, эти двое должны быть друзьями? Навскидку, я бы сказал, что они были противоположными полюсами".
   Полицейский бросил на нас любопытный взгляд. - Разве вы не слышали о Джейн Коутснэш? Аннабель Бейн была ее подругой. После смерти девочки они с матерью очень сблизились. В каком-то смысле это странные отношения".
   Лично я думал, что пятнадцать лет станут серьезным испытанием для сентиментальной лояльности. Я так сказал. Харквей намазал маслом кусок хлеба.
   - Значит, ты не знаешь о девушке?
   - Только то, что она мертва. Почему? Есть еще?"
   "Я не очень хороший источник". Полицейский рассеянно потянулся к кофейнику, когда я уже собирался налить, встретил мою раскрасневшуюся руку и позволил мне налить ему чашку. - Спасибо, миссис Сторм.
   Вернемся к Джейн Коутснэш: если вам нужны прямые факты, возможно, лучше обратиться к газетным подшивкам.
   "Газеты!" Я почувствовал покалывание у корней волос. "Что ты имеешь в виду? Что случилось с девушкой?
   "Джейн Коутснэш утонула, - сказал Харквей.
   Должно быть, я выглядел разочарованным. Во всяком случае, он улыбнулся, а затем стал рассказывать нам все, что знал о трагедии, разрушившей жизнь миссис Коутснэш. История, которую до сих пор шептали о деревне, была, мягко говоря, необычной.
   Пятнадцатью годами ранее Джейн Коутснэш, в то время студентка женского колледжа Мазер (расположенного высоко в Беркшире), уехала из кампуса в поход по магазинам. Это был ее девятнадцатый день рождения. В дорогой шубе, подаренной ей матерью, она отправилась в город, чтобы купить подходящую шапку и перчатки. После этого ее больше не видели.
   - Девушка исчезла, - сказал Харквей. "Она исчезла, как клуб дыма".
   Прохладный соленый ветерок ворвался в столовую, шевельнул веселые портьеры, легонько обдул стол. Глаза Джека и мои встретились. Между глотками кофе Харквей продолжил рассказ. Через двадцать четыре часа того, что он назвал преступной задержкой, руководство колледжа позвонило миссис Коутснэш. Она немедленно отправилась в Мазер в сопровождении Аннабель Бейн. Последовало бешеное частное расследование; сыщики носились взад и вперед по улицам сонного городка; тысячи долларов влили в поиски. Через три дня история пропавшей наследницы появилась во всех газетах США. Полиция 48 штатов разыскивала кареглазую девушку в соболях. Десятки сыщиков-любителей участвовали в общественной шумихе, соблазненные надеждой на вознаграждение в размере 25 000 долларов.
   Харкуэй допил остатки кофе. "Никто никогда не собирал бабла. Это было опубликовано в течение нескольких месяцев".
   - Вы сказали, что девушка утонула.
   "Она утонула. Джейн Коутснэш исчезла в феврале. Пять месяцев спустя, в июне, пара рыбаков подобрала ее тело в реке Коннектикут".
   Джек сказал: "Убийство? Самоубийство? Несчастный случай?"
   Харквей развел руками. "Тело провело несколько недель в воде. Вы не могли сказать, что произошло. Полиция следовала обычному распорядку и списала это на смерть от несчастного случая".
   - В таком случае, как они могут быть уверены в идентификации?
   "Местный дантист опознал тело по работе, которую он проделал с зубами. Был еще браслет, насколько я помню, браслет, принадлежавший девушке Коутснэш. Она утонула, все в порядке. На этот счет все были довольны - все, кроме матери".
   Джек посмотрел быстрый вопрос.
   "Надежда умирает тяжело", - сказал полицейский. "Люди склонны верить в то, во что хотят верить. Также был один странный угол. Шубу не нашли. Миссис Коутснэш сделала все возможное, чтобы отследить пальто; несколько лет назад в газетах можно было найти объявления с просьбой предоставить информацию. Из них ничего не вышло; ничего не могло. Но я слышал, что миссис Коутснэш, когда она стала старше, немного погорячилась на эту тему. Местные жители скажут вам, что она ожидает увидеть свою дочь из-за любого угла, выглядящую точно так же, как она выглядела пятнадцать лет назад". Харквей сложил салфетку. - Я сам не знаком со старой дамой, но мне это кажется преувеличением.
   Печальная история подошла к своему печальному завершению. У Харквея не было никакой другой информации, и вскоре он покинул нас. Мы с Джеком задержались в столовой, разговаривая, размышляя, пытаясь связать воедино убийство Хайрама Дарнли и трагедию пятнадцатилетней давности. Почему мы должны были полагать, что есть связь, я не знаю. Но мы верили этому, и наше чутье было верным, хотя связь ускользала от нас в течение нескольких дней.
   Много раз мы с Джеком проезжали мимо деревенского кладбища, тихого и красивого места на лесистом холме. Мы часто собирались осмотреть причудливые старинные камни; Той ночью мы впервые прошли через закрученные железные ворота. Белая луна освещала город мертвых и посеребрила короткие выгравированные абзацы, увековечивающие память о забытых жизнях. Мы обнаружили искомый участок, остановившись перед мавзолеем из серого гранита, носившим имя Коутснэш. Муж Луэллы лежал внутри. Рядом с мавзолеем тонкая мраморная шахта указывала пальцем к небу. На древке не было имени, только выгравированная надпись: "Посвящено памяти моего единственного ребенка".
   Мы молча вернулись к машине.
   Джек предложил пляжную дорогу домой. Это было дольше, но в лунную ночь феерично. До открытия летнего сезона в Крокфорде оставалось еще несколько недель, а район, который должен был звенеть музыкой и смехом, был темным и тихим, тронутым красотой и какой-то пронзительной меланхолией. Единственные огни на кварталы мерцали в окнах старого каменного дома, явно построенного задолго до того, как чума загородных клубов и дачных домиков изменила берега Лонг-Айленд-Саунд. Расположенный на естественном возвышении, окруженный обширной территорией, он возвышался над пустынным ландшафтом.
   Джек вел машину небрежно и едва не пропустил маленькую машину без задних фонарей, припаркованную у дороги. Он выругался, нажимая на тормоза. Я схватил его за руку.
   "Это кто?"
   - Не делай этого, Лола!
   - Смотри, Джек, смотри.
   Джек посмотрел. Впереди нас по берегу шел невысокий толстяк, отягощенный мешком. Издалека узнать его было невозможно, но он казался знакомым. Джек вышел из машины. Я ушел.
   Мужчина впереди свернул на территорию каменного дома. Мы подкрались ближе, смотрели, как он идет по деревянному тротуару, поднимается по ступенькам, стучит. Аннабель Бейн открыла дверь. Мы ясно видели ее, когда изнутри хлынул свет. Мы опознали ее гостя.
   Это был Франклин Эллиот.
  
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   Свет в окне
   Взявшись за руки, с инстинктивной осторожностью мы с Джеком отошли от освещенного жилища. Песок свистяще шептал под нашими ногами; волны Лонг-Айленд-Саунд вздыхали о берег; над головой белая луна расцветала в расточительной славе. Мы оба были слишком сбиты с толку, чтобы говорить.
   Сославшись на болезнь как предлог, чтобы избежать коронерского расследования, Франклин Эллиотт открыто приехал в Крокфорд. Но пришел ли он открыто? Я попытался вспомнить прогуливающуюся фигуру. Мне показалось, что в позе адвоката была скрытность, скрытность в самой походке. И уж точно Аннабель Бейн впустила его с подозрительной быстротой.
   Мы подошли к своей машине. Джек остановился рядом с другой машиной - желтым родстером - заглянул на свободное сиденье, зажег спичку, наклонился, чтобы рассмотреть номерные знаки.
   "Нью-йоркские номера, Лола. Должно быть, это машина Эллиота. Вероятно, он приехал из города сегодня днем. Конечно, это его машина. Его инициалы на двери.
   К этому времени я уже сыт по горло расследованием. Честно говоря, мне не хотелось встречаться с Франклином Эллиоттом, особенно поблизости. Когда Джек предложил проехать на расстояние, остановиться и понаблюдать за ним, я сразу отказался, но в конце концов Джек меня утомил.
   Неподалеку лежало укромное местечко немного в стороне от дороги, хорошо известное мальчишкам из Крокфорда. Ночь была ясной, но холодной; у нас было место для себя. Джек выключил свет, и мы молча уселись ждать. Примерно через полчаса желтый родстер промчался по направлению к деревне.
   Мы пустились в погоню. Движения было мало; мы легко держали машину в поле зрения. Эллиотт ехал на высокой скорости; Джек держался довольно близко позади. Вскоре мы оказались в центре дремлющей деревни.
   Передовая машина резко подъехала к обочине прямо перед гостиницей "Талли-хо". Мы припарковались через дорогу. Было уже одиннадцать. Ресторан был давно закрыт. Соседний вестибюль, открываемый стеклянными окнами, был пуст, если не считать зевающего клерка.
   Франклин Эллиот вышел из машины, достал две сумки и смело пошел в отель. Он пересек широкий старомодный вестибюль и подошел к конторке. Клерк встрепенулся. Клерком был Билл Тевис, многолетний мальчик из колледжа, который один семестр посещал школу, а в следующем работал в таверне "Талли-хо". Он и Эллиотт провели короткий разговор. Оба мужчины вошли в офис клерка. Вскоре появился Эллиот, поднялся по широкой лестнице, ведущей в комнаты, и скрылся из виду.
   Билл Тевис вышел на улицу и сел в желтый родстер. Джек перешел улицу.
   "Привет, Билл! Куда ты идешь?"
   Немного удивленный, Билл с готовностью ответил: "В гараж гостиницы. Я поставлю машину для гостя.
   "Смотри сюда, старик. Вы знаете, кто ваш гость?
   - Конечно, - сказал Билл. "Что это для тебя?"
   Джек колебался. "Я припарковался через дорогу и заглянул внутрь. Я заметил кое-что странное. Этот человек не зарегистрировался".
   Билл сразу бы уехал, но Джек быстро сказал: - Ты не вчера родился. Противозаконно назначать людям комнаты, пока они не зарегистрируются, и вы знаете, что это так. Вы не сможете убедить меня, что Франклин Эллиотт зарегистрировался. Я смотрел."
   Клерк из колледжа стал непокорным. "Он занял мою комнату. Так что он мой личный гость, а не гость отеля. Что в этом противозаконного?"
   Джек пожал плечами. - Стэндиш мог бы не заинтересоваться договоренностью, если бы узнал об этом.
   Билл надулся. "Давай, будь пяткой. Беги к копам, если хочешь".
   - Я не хочу, - медленно сказал Джек, - и не буду. Я бы не хотел, чтобы вы попали в беду. Но почему вы согласились на такое странное соглашение?
   Билл щелкнул зажиганием. "Мне нравится моя работа, вот почему. Миссис Коутснэш владеет гостиницей "Талли-хо", если вам интересно. А Эллиот ее адвокат.
   Джек был сбит с толку. - Разве Эллиот не объяснил?
   - Он сказал, что не хочет, чтобы полиция узнала, что он здесь, до завтра. Иначе они могли бы счесть забавным, что он не явился на дознание. Он сказал, что приехал сюда по частному делу.
   Это все, что мы смогли узнать от Билла Тевиса.
   Еще более озадаченные, чем когда-либо в конце насыщенного дня, мы пошли домой и легли спать. Утренние газеты - мы опрометчиво купили бостонские, нью-йоркские и нью-хейвенские издания - посвящали следствию колонки, и было удивительно, как много журналисты узнали о якобы секретном слушании. Даже инцидент с Аннабель Бейн был напечатан. Я уже собирался отбросить бумаги, когда Джек присвистнул и протянул мне номер "Нью-Йорк Глоуб".
   The Globe, применяя собственные коварные методы, одержала журналистскую победу. Предприимчивая девушка-репортер выследила магазин, где была куплена одежда Дарнли, небольшой секонд-хенд в верхних районах Бронкса. Хозяин, встревоженный маленький еврей, ясно помнил хорошо одетого джентльмена, который появился 20 марта, чтобы обменять свою дорогую одежду на "самые дрянные вещи, которые у вас есть в этом месте". В качестве неоспоримого доказательства он предъявил - и " Глобус" сфотографировал - одежду, в которой Хайрам Дарнли вышел из офиса.
   Это была своего рода информация, но опять же она не привела ни к каким выводам, кроме неизбежного вывода, что Дарнли был связан с какой-то незаконной миссией. Но какова была миссия? Мы не знали. Какова была цель денег? Мы не знали. У нас было много вопросов и ни одного ответа. Мы не знали, почему Дарнли забрался на откидное сиденье нашего автомобиля, почему он обошелся с нами с такой подчеркнутой неучтивостью, кто звонил и зачем. О реконструкции преступления или сборе какой-либо предыстории, которая могла бы его объяснить, не могло быть и речи.
   Прошло семь дней после убийства, и мы были полностью в воздухе. Наших теорий не существовало. Наши мозги затуманились. Мы обратились к осязаемым. Наше внимание привлекли два человека. Это были Аннабель Бейн и Франклин Эллиотт. Мы подозревали и адвоката, и даму в том, что они обладают знаниями, которые могли бы существенно помочь нам в лучшем понимании дела. Мы попытались придумать разумный метод подключения к этим двойным источникам. Метод ускользнул от нас. Мы посетили Эллиотта в Нью-Йорке, и нас обманули вежливыми увертками. Я предположил, что искать интервью с Аннабель Бейн было бы все равно, что искать интервью с арканзасской рысью, и Джек рассмеялся и согласился.
   Я собрал разбросанные газеты и отнес их в кухонный ящик для растопки. Без предупреждения Сайлас выбрался из подвала. Как обычно, его поручение было финансовым. Ради моего спокойствия мы оставили Рубена в коттедже. Стипендия Сайласу составляла двадцать пять центов в день; он теперь думал пятьдесят более справедливым.
   - Ты согласился на двадцать пять.
   - Ничего не могу поделать, миссис Сторм. Я бы сам очень хотел собаку.
   В Ложе одиноко. Особенно ночи.
   Убийство произвело на него удивительное впечатление, и его трусость привела меня в ярость. Он прыгал на тени и отказывался заходить в подвал до тех пор, пока, к разорению счетов за электричество, мы не оставили там горящий постоянный свет.
   Джек сказал, что ему, вероятно, не нравится компания пары предполагаемых убийц, и я знаю, что меня все больше раздражала его привычка бесшумно проскальзывать на кухню и молчать, пока я его не обнаружил. У меня было тревожное ощущение, что он может пялиться на меня из-за любого угла - всматриваясь и удивляясь.
   Мы торговались из-за цены Рубена, которая в конце концов сошлась на тридцати пяти центах в день, с привилегией Сайласа расторгнуть сделку, когда он пожелает. Он ушел, сомневаясь и недовольный.
   Я помыл посуду, прибрался в доме и вывел дорогого Рубена на прогулку. В четыре часа мы с собакой играли в мяч, когда на нашу подъездную дорожку учтиво въехала элегантная машина. Я обернулся, чтобы посмотреть на это. Аннабель Бейн вышла и медленно пошла по лужайке. Я бросил мяч, постоял, посмотрел. Она подошла ко мне, немного нервно засмеялась, но в остальном была спокойна.
   "Пожалуйста, позвольте мне сказать свое слово, прежде чем вы прикажете мне покинуть это место. Я пришел сказать, что сожалею о том, что произошло вчера. Я... ну... допустим, я ошибся. Ты простишь меня?"
   Я просто не мог найти свой голос, Джек вышел из коттеджа, смотрел так же, как я смотрел, а затем она на него повторяла те же удивительные извинения. Вчера она ненавидела его, но сегодня казалось, что она хочет быть его другом. Джек достаточно оправился, чтобы вспомнить то, что я забыл: мы хотели поговорить с Аннабель Бейн. Он пригласил ее в дом. Она шла с нетерпением.
   - Такое милое место, - пробормотала она. "Миссис. Сторм, у тебя прекрасный вкус.
   "Миссис. Коутснаш, - коротко сказал я, - отвечает за вкус. Сдаем коттедж с мебелью."
   "Теперь ты скромничаешь. Вы передвинули диван и сменили те стулья. Ее яркие глаза метнулись к стенам. - И вы сняли ужасные портреты. Дядя Уилл, тетя Мария и кузен Бог-Знает-Кто. Интересно, что с ними стало".
   "Я думаю, они на чердаке, - сказал Т. - Ты был здесь раньше?"
   "Часто. В детстве я почти жил здесь, играл здесь каждый день. Джейн Коутснэш и Т. приходили навестить тетю Джейн, у которой тогда был коттедж. На чердаке стояли сундуки со всякой нелепой одеждой, и мы их вытаскивали и надевали - вы же знаете, какие бывают дети. Она приняла вид милой привлекательности. - Ты не будешь сильно возражать, если я пройду через дом?
   Приняв разрешение как должное, она взяла меня за руку, и мы начали тур. Ее глаза сверкали повсюду. Она увидела чердак; она нашла потрепанные сундуки; она увидела подвал и указала на разбитый чайник, в котором они с давно умершей Джейн пили чай.
   Она вздохнула. "Как весело нам было! Те дни были самыми счастливыми в моей жизни".
   Последними мы вошли в спальню. У Аннабель здесь не было никаких ассоциаций; во всяком случае, она ничего не упомянула. И все же она, казалось, не хотела уходить. Она говорила о шторах, коврах, мебели. Она украдкой осмотрела двери. Она подошла к шкафу.
   - Здесь спрятался ваш грабитель?
   - Кто вам сказал, что был грабитель?
   Она весело улыбнулась. - Вы давно не живете в маленьком городке. Думаешь, в городе размером с Крокфорд можно что-то сохранить в секрете? Вы научитесь, миссис Сторм, вы научитесь.
   - Значит, вы все об этом слышали?
   "От дюжины разных людей".
   Вернувшись в гостиную, она грациозно устроилась в мягком кресле. Джек и я обменялись взглядами глубокого недоумения. Аннабель была умна, но и мы тоже. Если она надеялась убедить нас, что ее звонок был чисто дружеским, то она потерпела неудачу. Чего она хотела от Джека и Лолы Сторм?
   Она наконец рассказала нам. "Вы в затруднительном положении. Я тоже. С тех пор, - она слабо улыбнулась, - со вчерашнего дурацкого шоу, у меня в волосах было полно полицейских. Я эгоистичный зверь, и мои собственные проблемы, вероятно, заставили меня думать о ваших. Она смеялась.
   "Заставил меня осознать, что раз я был невиновен, то и ты можешь быть невиновным. Вот вам и человеческая природа! Во всяком случае, я подумал об этом. Стэндиш - не более чем тупой деревенский полицейский. Харкуэй немногим лучше. Между ними они никогда не раскроют дело. Но мы втроем - если мы объединим наши ресурсы - могли бы решить эту проблему.
   Слова были произнесены плавно и совершенно неубедительно. Джек сухо спросил: - С чего вы предлагаете начать?
   У нее была готовая идея. "Во-первых, вы должны выбросить из головы Луэллу Коутснэш. Что бы вам ни сказали по телефону, абсурдно думать, что она как-то связана с приездом Дарнли сюда. Я знаю. Хотя миссис Коутснэш любила Хайрема Дарнли, она состояла с ним в чисто формальных отношениях уже много лет. Сомневаюсь, что она разговаривала с ним целых десять минут после тех дней в Мазере.
   "Мать? Присутствовал ли Хайрем Дарнли во время поисков дочери миссис Коутснэш?
   "Определенно да. Он проводил там дни, почти не ел и не спал, делал все, что можно, и даже больше. Я говорю это, кто не любил его. После этого миссис Коутснэш была бесконечно благодарна".
   - Разве ты не был в то время в Мазере, - осторожно спросил Джек?
   "Да, конечно. Я оставался, пока мы не потеряли надежду".
   - Тогда как получилось, что вы сказали доктору Рэнд, что видели Дарнли только здесь, в Крокфорде?
   - Я солгала, - без малейшего колебания сказала Аннабель Бейн. "Я должен предупредить вас, что я всегда буду лгать, чтобы избавить себя от небольших неприятностей. Конечно, я узнал тело, но я ничего не должен Хайраму Дарнли, я даже не любил его. В любом случае, меня зовут ядом в деревне, и мне показалось, что лучше просто промолчать. Тогда я решил, что Аннабель, пожалуй, умнее своей публики. Казалось, она раскрыла все свои карты; на самом деле она рассказала нам только то, что мы уже знали. Она выбрала время и место; Никто не слышал этого разрушительного признания, кроме меня и Джека.
   -- Предположим, -- сказал Джек и ровным взглядом посмотрел на нее, -- мы исключим миссис Коутснэш из наших нынешних расчетов. Должны ли мы также отказаться от Франклина Эллиота?"
   "Эллиотт? О, ты имеешь в виду напарника Дарнли. Прямые брови сошлись. "Я вообще не думал о нем. Вы, конечно, не подозреваете..."
   -- Что, -- сказал Джек, -- он делает здесь, в Крокфорде?
   "Здесь, в Крокфорде!" Брови поднялись, полный рот обрамил изумленный круг. - Он в Крокфорде? Я понял, что он слишком болен, чтобы покинуть Нью-Йорк".
   Очевидно, Аннабель Бейн решила, что пришло время еще раз солгать и избавить себя от небольших неприятностей.
   Вскоре после этого, невинная в том, что мы уличили ее в обмане, все еще многословно болтая, она ушла. Мы последовали за ней на улицу. Сайлас пересек двор, направляясь в свой вечерний поход к печи. Она остановила его и попросила, чтобы он появился на Бейн-плейс, чтобы подстричь ее живые изгороди из бирючины. Мы вчетвером стояли в сгущающихся сумерках возле ее изящной, низкой машины.
   Темнота опускалась почти незаметно, закрывая поля и деревья. Я случайно взглянул на холм в сторону особняка Коутснэш. Я прищурился. Мне показалось, что я увидел мерцание света за одним из окон верхнего этажа. - Сайлас, - сказал я, - миссис Коутснэш оставила вам ключи от большого дома?
   Он начал. - Нет, мэм. Она сказала, что не хочет, чтобы я копался в ее вещах. Дом заперт, как барабан".
   - Значит, - сказал я, - кто-то вломился. Я только что видел свет на третьем этаже.
   Темнота исказила выражение лица Аннабель Бейн. Голос у нее был холодный и невозмутимый. "Вероятно, вы видели отражение фар, проносящихся по холмистой дороге".
   Все четверо из нас уставились на смутную громаду большого белого дома. Дымовая шахта поднялась резко и ясно, купол потерял свою пряничность в тенях. Во второй раз свет дугой пересек окно верхнего этажа. Сайлас и Аннабель Бейн обменялись взглядами, сложным взглядом, взглядом, которого я не могла понять, взглядом, который выдавал смутное понимание. И все же, как ни странно, я почувствовал антагонизм между ними двумя. Так что они могли бы переглянуться, если бы один из них что-то догадался о другом и не осмелился сказать.
   - Это только отражение, - равнодушно сказала женщина, а наемник энергично закивал головой в знак согласия.
   - Никто не мог попасть в дом, миссис Сторм.
   "Почему кто-то должен этого хотеть?" - спросила Аннабель.
   После чего она села в машину и поехала в сторону Крокфорда. Сайлас тоже побрел прочь. Мы с Джеком задержались во дворе. Свет больше не появлялся.
   Звонящий телефон вызвал нас внутрь. Деннис Карк был на связи. Бакалейщик неохотно позвонил по телефону и признался в этом. Он сказал, что по пути к коттеджу Аннабель Бэйн остановилась в бакалейной лавке. Сначала она пыталась скрыть свою миссию, в конце концов раскрыла ее.
   - Она пыталась выяснить, - сказал тонкий, обеспокоенный голос Денниса Карла, - сколько вы должны магазину. Мы бы не сказали, но она пошла в аптеку и спросила там тоже. Не говорите моему боссу, что я сказал вам. Я обещал не делать этого, но подумал, что ты имеешь право знать.
   Мы с Джеком смотрели друг на друга со смешанным удивлением и раздражением. Любопытство Аннабель Бейн достигло невероятных высот. Очевидно, ей не терпелось узнать, насколько велика наша нужда в деньгах.
   Я сказал Джеку: "Возможно, она хотела знать, можем ли мы использовать определенную сумму денег, скажем, сто восемь тысяч долларов".
  
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Два новых чемодана
   Никогда еще не было изобретено лучшего способа усилить любопытство, чем безуспешная попытка отклонить любопытство в сторону. Отрицая существование света. Аннабель Бейн и Сайлас сосредоточили на этом наши мысли. Из-за их поведения свет приобрел важное значение. Почему они солгали? Ответ казался очевидным. По неизвестной причине они хотели помешать расследованию дома Коутснашей.
   Сцена на лужайке произвела еще один специфический эффект. С того момента, как он решительно отказался от показаний своих собственных глаз, мы заподозрили Сайласа. Мы добавили его в список, который состоял только из Аннабель Бейн и Франклина Эллиотта. "Люди, которым нужно объяснение", - назвали мы их. Странное непохожее трио - адвокат, ловкий, умный писатель, мастер черных ремесел.
   Как и в случае с другими, наши подозрения в отношении Сайласа были раздражающе неопределенными. Он вел себя странно, но из мотивов мы не смогли проникнуть. Мы с повышенным интересом наблюдали за изменением его поведения после убийства, за его растущей нервозностью, за его крайним беспокойством. Раньше мы связывали его состояние с невежественным страхом перед законом. Теперь казалось, что Сайлас может бояться чего-то более зловещего и более явного.
   "Но что?" Джек посидел в спекулятивной паузе. "Смотреть. Лола. Это звучит фантастически, но подумайте минуту. Почему не Сайлас спрятался в чулане?
   - Сайласу не нужно было вламываться в коттедж. У него есть ключи.
   "Но..."."
   Я покачал головой. - Так не пойдет, Джек. Вы забыли, что я бросился внутрь и позвонил Сайласу. Лодж находится в пятнадцати минутах ходьбы от леса. Сайлас не мог сбежать оттуда и добраться до своего телефона к тому времени, когда я ему позвонил.
   - Значит, он сразу ответил?
   "Немедленно. Прошло всего пять минут после того, как вы с чернолицым исчезли.
   "Немедленно?" Джек нахмурился. - Ты звонил поздно ночью, а Сайлас всегда ложится спать с цыплятами. И спит как убитый".
   "Что вы получаете в?"
   "Он ответил слишком быстро? Он знает, что мы обратимся к нему в случае неприятностей. Как он звучал? Возможно ли, что он ждал у телефона в пятницу вечером, ожидая неприятностей здесь?
   - Он казался сонным.
   "Это ничего не значит. Как быстро он добрался сюда из вигвама?
   "Совсем не быстро. Он прошел долгий путь. Я помню, потому что смотрел на пастбищную тропу. Я разозлился, когда увидел, что он идет по дороге. Если Сайлас и ожидал неприятностей, то в первую очередь он думал о собственной шкуре. Он не ступит в лес, пока я не войду.
   Я чувствовал, что мы излишне усложняем и без того сложную ситуацию. Картина Сайласа, сидящего у телефона и наполненного необъяснимой тревогой, меня не привлекала. Он утверждал ремесло, в котором я не мог ему уступить.
   Поздно вечером мы с Джеком решили проникнуть на территорию нашей хозяйки. Это было неосторожное решение, но мы достигли состояния, когда действия казались необходимыми. Свет, кратко и таинственно блеснувший в заброшенном жилище, был мощной приманкой. Как сказал Джек, иногда многое зависит от мелочей. Кроме того, как он не сказал, иногда невиновному лучше избегать даже видимости зла.
   Мы тщательно планировали, намеренно откладывая старт до одиннадцати часов. Как только Сайлас крепко уснет, опасность разоблачения станет незначительной; если бы нас поймали, мы были бы готовы сказать, что бездумно сбились с дороги. Джек вооружился хорошим крепким гаечным ключом - пистолета у него не было, - и в сопровождении Рубена мы отправились в нашу незаконную прогулку. Желтая собака висела у меня на пятках; он не любил темноту и звуки деревенской ночи.
   В тишине мы взобрались на Земляничную гору, срезав путь через каменистое пастбище. Джек редко пользовался фонариком. Знакомая в дневное время тропа представляла собой неожиданные колеи и повороты, а также длинные просторы чернильной черноты, которые, должен признаться, увлажняли. Мы чуть не наткнулись на Лодж. Рубен издал радостный визг, который я тут же подавила. Мы ждали. Сайлас спал, не потревоженный.
   Мягко зовя собаку за собой, мы ползли вперед, мимо огородов, мимо виноградной рощицы к задней части особняка. На неровном участке высохшей лужайки, где в солнечные дни миссис Коутснэш гуляла с Айвеном, мы резко врезались. Одно за другим Джек освещал окна третьего этажа большого белого дома. При ближайшем рассмотрении было обнаружено одно незанавешенное окно в крайнем левом углу. Узкий и не занавешенный. Джек говорил шепотом.
   - Это там, где ты увидел свет? Не могли бы вы поставить его?"
   - Я думаю, это правильно.
   "Жди здесь."
   На цыпочках подошел к задним дверям - их было три - осмотрел каждую отдельно. Он стучал ручками, заставляя мое сердце тревожно биться. Он вернулся и сообщил, что задние двери и окна заперты и явно неприступны.
   - Две двери не сдвинулись ни на долю дюйма. Я считаю, что они заперты изнутри. Дверь в подвал не заперта, но чертовски заперта.
   - Ты наделал много шума, - нервно сказал я. "Кто-то может быть внутри и иметь идеальное право там. Мы не знаем, что миссис Коутснэш не давала свои ключи.
   - Сайлас знал бы об этом, если бы она знала. Я бы хотел, чтобы у меня была лестница. Я хотел бы поближе взглянуть на верхние окна.
   К счастью - или мне так казалось - в нашем снаряжении не было лестницы. Неудовлетворенный, Джек шел по лужайке, тщетно пытаясь найти возможные следы лестницы, которой пользовался кто-то другой. Потом, когда нервы и нетерпение у меня уже были на пределе, он предложил провести аналогичную проверку парадных и подъездов.
   К этому времени вся экспедиция начала казаться дерзкой и бессмысленной. Я протестовал. Я хотел вернуться домой. Я так сказал. Мы обошли перед домом. Толстые доски закрывали две передние двери; ставни закрывали окна первого этажа. Ничто не указывало на незаконное вмешательство. Листья загромождали дорожки и веранды, кленовые крылышки устилали ступени. Успокоенный неудачей, я пришел к выводу, что у таинственного света есть естественный, невинный - хотя и неуловимый - ответ.
   За изысканным альпинарием грязная гравийная дорожка вилась к главной дороге, которая огибала холм и соединялась с нашей дорогой. В нашем лексиконе этот маршрут назывался "долгий путь домой". Я направился к воротам. Разочарованный, Джек повернулся, чтобы следовать за ним. Его фонарик описал большую дугу, пересекая крутой склон сада.
   Я ахнула и остановилась на дорожке. Рядом со мной стоял Джек. Днем мы бы пропустили то, что теперь ясно видели, - продолговатый участок земли в саду, черный и свежевскопанный. Пятно, яркое в свете фонарика, выступающее из густой окружающей тьмы, пятно странной формы и размера - около четырех футов в ширину и шести футов в длину. Хотя земля была искусно взрыхлена, она безошибочно напоминала ровную могилу.
   Рядом кричала сова. Рубен ощетинился, и я почувствовала, как мои волосы встают дыбом. Джек уронил фонарик. Он смущенно поднял его, перелез через камни, опустился на колени и протянул руку. Его шепот был пронзительным.
   "Земля мягкая. Здесь что-то зарыто". Он быстро вернулся ко мне. - Ты останешься здесь с Рубеном. Мне понадобится лопата.
   Я истерически вцепилась в него. "Чем ты планируешь заняться?"
   - Я хочу узнать, что там зарыто.
   Последовал спор, бессвязный, ожесточенный, тронутый ужасом места и ситуации. Убежденный, что свет, хитро спрятанная могила, дом Коутснэшей помешали убийству Хирама Дарнли, Джек был фанатично полон решимости завершить свою вечернюю работу. Он должен был, конечно, поручить дальнейшее расследование полиции; он наотрез отказался. Он полагал, что они проигнорируют любые улики, изобличающие миссис Коутснэш, если только они не будут окончательными и неопровержимыми. В конце концов его горячность победила меня, хотя кое-что я отказался сделать. Я бы не остался один в саду камней.
   По любопытной причине Рубен остался. Когда мы повернулись, чтобы уйти, он поднял голову, понюхал воздух, залаял и бросился в безлистный лавровый куст. Я почувствовал трепет ледяного страха.
   "Что там?"
   Джек был нетерпелив. "Сурок, наверное. Ну давай же."
   - Рубен, - позвал я. "Рувим".
   "Пусть поймает своего сурка. Давай, Лола, покончим с этим.
   Со странной неохотой, которую я приписывал событиям вечера, я повиновался.
   Я не люблю думать об обратном пути на дачу - спотыкание по дороге, затяжная охота за лопатой после нашего приезда, темнота и тишина. Раз или два мне почудилось, что я слышу далекий лай собаки. Пять минут спустя, когда мы торопливо возвращались назад по пастбищу, я был в этом уверен.
   - Это Рубен, Джек.
   - У него есть сурок.
   "Это не звучит так".
   Пока я говорил, лай доходил до исступления, превращался в визг боли, стихал в стон - в ничто. Джек бросился бежать. Полминуты пронесли его мимо Ложи. Он прострелил виноградную рощу, обогнул Хиллтоп-Хаус справа и исчез.
   Рубен лежал в саду камней. Потеряв сознание, окровавленный и жалкий, пес растянулся у широкой, неглубокой, зияющей ямы. Раскопки выявили все признаки спешки. Комья и кучи грязи были разбросаны в четырех направлениях; были видны быстрые, глубокие укусы лопаты. Также были видны размазанные следы.
   Встав на колени рядом с собакой, Джек тупо посмотрел вверх. "Гнилая удача победила нас, Лола. Я бегал по дому не в ту сторону".
   В объяснение он направил фонарик на зияющую дыру в саду. Из раскопа, ведущего через траву, виднелись расплывчатые следы, откуда было утащено что-то длинное и тяжелое. Эти следы вели прямо налево и к дому, исчезая во мраке деревьев. Если бы, когда Джек метался по дому, он случайно побежал налево, он бы разгадал нашу тайну тут же. Но он сделал неправильный выбор. Он побежал направо и таким образом пропустил темную фигуру, снующую по противоположной стороне особняка, таща тяжелую ношу.
   С Рубеном, завернутым в мое пальто, мы снова отправились домой. Следы на ломкой траве резко остановились у двери в подвал. Дверь была закрыта. Джек подергал ручку. Его пальцы коснулись ключа в замке.
   Тотчас же, не колеблясь, он повернул ключ и вошел в подвал дома Коутснашей. Он столкнулся с мусорным баком, оттолкнулся, подошел к топке, открыл ее и заглянул внутрь. Пленка древнего пепла удушающе вздымалась. Его мгновенная догадка не сработала. Там ничего не было.
   Оставив раненого пса возле двери, я присоединился к нему. Он приложил рот к моему уху.
   - Пойдем наверх.
   Безвыходное положение требует отчаянных средств, и я чувствовал, что положение было отчаянным. Было очевидно, что то, что было закопано в саду, было спрятано в доме, и если мы собираемся искать, то это должно быть сегодня ночью. Завтра будет слишком поздно.
   Подобная логика меня очень мало поддерживала, когда мы начали наше тайное путешествие. Мой язык прилип к нёбу, и если кто-то и чувствовал себя преступником, так это я. Мы поднялись на второй этаж, остановились у входа в просторную гостиную, где давным-давно сидели за чаем. Личность Луэллы Коутснаш задержалась там, как пар. Мне казалось, что я слышу стук ее трости, снова чувствую ее приторный аромат лаванды, вижу бриллианты на ее руках и трескающуюся тафту ее платья.
   Зашуршала драпировка; что-то шлепнулось по полу. Мышь или крыса, наверное, но я ахнула и схватила Джека. Тьма наполнилась формами и формами. За каждым накрытым саваном предметом мебели, за каждым невидимым углом скрывалась притаившаяся, ожидающая фигура. Я был уверен, что мы не одни в доме. Ключ в подвальном замке - может быть, он был оставлен, чтобы заманить нас внутрь? Неужели мы попали в ловушку?
   Джек потянул меня. Он остановился у лестничного пролета, ведущего на верхние этажи. Его быстрое взволнованное дыхание шевельнуло мои волосы.
   - Мы можем найти то, за чем охотимся, в комнате на третьем этаже.
   Стиснув зубы, я начал подниматься по лестнице. Путешествие оказалось менее трудным, чем я ожидал. Изогнутые перила были успокаивающе прочными, ковры толстыми. В абсолютной тишине мы двинулись вверх. Мы легко нашли комнату с незанавешенным окном. В конце коридора была приоткрыта дверь.
   Мы переступили порог. Джек включил вспышку, и я оглядела унылую кладовую. Пыльные сундуки, мешки, ящики, сломанная мебель заполнили помещение. Моргая, я оглядел решительно ничем не таинственное окружение и повернулся, чтобы заговорить. С грохотом, который разнесся по всему дому, дверь сзади захлопнулась, и что-то подпрыгнуло на полу. Сильно потрясенный, я не понял, что произошло.
   "Лола!"
   "Все нормально. Я толкнул дверь".
   "Кнопка оторвалась".
   - Он здесь, на полу.
   Я взял фарфоровую ручку и протянул ее Джеку. Он шагнул к двери. Прошло мгновение. Я нервно сказал: "Ну, почему бы тебе не положить его обратно?"
   - Боюсь, я не могу. Голос Джека был странным. "Внешняя ручка и хвостовик провалились с другой стороны. Вы заперли нас.
   При других обстоятельствах немедленный сдвиг в установках мог иметь юмористическую сторону. Тщательно встревоженный этим несчастным случаем, Джек потерял жгучий интерес к дому Коутснашей и хотел только вытащить нас из него. Что касается меня - во всяком случае, временно, - я был слишком извиняющимся, чтобы испугаться.
   Джек постучал в дверь. Он был толщиной в два дюйма и сделан из массива дуба. Он не сдвинулся с места под его самыми отважными усилиями. Ничто из того, что он пробовал, не могло заменить отсутствующую ручку и хвостовик. Он попытался просунуть в отверстие в двери палец, авторучку, мастихин. Дверь оставалась плотно закрытой. Единственным выходом из комнаты было единственное окно. После нескольких минут безумного, тщетного труда Джек поднял окно и высунул голову в холодную весеннюю ночь. Он с сомнением осмотрел нависший желоб.
   - Как ты думаешь, ты сможешь добраться до крыши, Лола?
   Я посмотрел наружу и вверх и твердо отказался пытаться.
   "Если бы я пошел первым и вытащил тебя..."
   - Я предпочитаю оставаться здесь.
   Затем Джек предложил ему подняться на крышу, спуститься вниз по виноградной роще сзади и вернуться за мной через дом. Как только он взялся за стержень и ручку, которые сводили с ума валявшиеся в коридоре, он мог легко открыть мне дверь. Это решение мне не нравилось, но я едва осмелился возражать.
   С замиранием сердца я увидел, как Джек вылетел в окно. Полустоя, полусидя, он пытался вытянуться на крышу. Он сильный и акробатический человек, но желоб был старый и ржавый. Кусок оторвался, не схватил воздух, и на одно ужасное мгновение я подумал, что он вот-вот рухнет на землю внизу. Я настоял на том, чтобы он отказался от этой попытки. Он отказался. Он попытался еще раз, когда я отчаянно цеплялась за его колени, задаваясь вопросом, как долго я смогу выдержать его вес, если он поскользнется. На этот раз желоб устоял, и он каким-то чудом добрался до крыши. Перегнувшись через край, он прошептал несколько последних ободряющих слов и исчез.
   Некоторое время я оставался у окна, слишком напуганный, чтобы пошевелиться. Джек оставил мне фонарик и гаечный ключ. Гаечный ключ - крайне неадекватное оружие. Я положил его. Медленно шли минуты, и постепенно мне стало немного лучше. Если бы кто-нибудь был в доме, громкий хлопок двери наверняка привел бы этого человека на место происшествия. Никто не пришел.
   Я сменил стесненную позу, стал изучать беспорядок предметов в кладовке, переводя вспышку с коробки, заваленной обувью, на коробку, набитую скобяными изделиями - старыми электроприборами, замками, сантехникой и прочим - из потрепанный кофр превратился в провисший беспружинный диван.
   В комнате было ужасно холодно. Я на цыпочках подошла к дивану и натянула на колени выцветшее покрывало. Пошарив в пальто, я вытащил смятую пачку и закурил. Я бросил спичку на пол. Когда я наклонился, чтобы потушить его, моя рука коснулась кожи. Под диваном были спрятаны две дорожные сумки, совершенно новые и покрытые пылью. Оба были инициализированы LT
   Сколько я сидел, глядя на сумки, я не могу сказать. LT должно означать Лору Твининг. Но что здесь делают ее сумки? Почему она не увезла их в Европу? Сами вопросы тревожили.
   Я вытащил сумки, щелкнул замки. Мое недоумение и беспокойство усилились. Обе сумки были упакованы так, как их упаковала бы Лора Твининг. Прочные туфли, завернутые в папиросную бумагу, хлопчатобумажные чулки, свернутые в аккуратные клубки, креповое кимоно, свернутое на вешалке. В мешках были все предметы одежды, которые я видел на старой деве; бутылочно-зеленый платок, такой особенно неуместный, черный поплин на каждый день, штопаные домашние платья, бесформенная енотовая шубка, лиловая бархатная шляпа. Лаура Твининг планировала взять сумки. Водонепроницаемый туалетный футляр со свежей зубной пастой, банкой талька и куском мыла в рубашке уверяли, что она это сделала. Почему бы и нет? Я вспомнил упорядоченную работу ее разума. Казалось невероятным, что она могла забыть свой багаж.
   Почему сумки должны быть в кладовке, спрятанной под диваном? Я продолжил исследование, отдышавшись. Во втором мешке я наткнулся на три вещи. Я нашла платье, в котором Лора собиралась отправиться в путешествие, - серый поплин с кружевной отделкой, выглаженный и готовый к носке, но еще не надетый. В кармане я нашел жалкий маленький аккредитив и неиспользованный паспорт. Паспорт Лауры. Фотография робко улыбнулась, извиняясь, как улыбнулась сама Лаура, когда спросила меня, не думаю ли я, что поплиновое платье подходит для плавания на корабле.
   Я почувствовал тошнотворное смятение. Убеждение, которого я так долго избегал, неизбежно нахлынуло на меня. Лаура Твининг никогда не плавала во Францию. Если не во Францию, то куда она уехала? В ужасном очаровании мой разум вернулся к саду камней и раскопкам там. Сидя в кладовой, разложив передо мной ее жалкие пожитки, я был совершенно уверен, что никогда больше нас с Джеком не будут раздражать дружеские звонки скучной спутницы Луэллы Коутснэш.
   Я автоматически начал перепаковывать сумки. Я внезапно остановился. Кто-то двигался в коридоре снаружи. Я попытался взять себя в руки. Должно быть, это Джек, вернись за мной в дом. Но я не думал, что он появится так скоро. Я подошел к двери.
   - Джек, - прошептал я. "Джек."
   Ответа не было. Шаги прекратились, и все стихло. Кто-то прятался за дверью, неподвижно, прислушиваясь, ожидая, когда я еще выдам себя.
   Я присел на панель. Я услышал с другой стороны вспышку спички, стук по полу, а потом, что всего страшнее, я услышал звук стального стержня, вонзившегося в дыру в двери. Медленно дверь начала открываться. Я отчаянно сопротивлялся. Дюйм за дюймом постоянное, настойчивое давление заставляло меня отступать. Бесшумное, страшное состязание продолжалось. Моя сила и воля уступили. Дверь широко распахнулась. Я застрял в углу, прижавшись к стене.
   Шаги, размеренные, неторопливые, вошли в кладовку, подошли к дивану. Густая тьма хорошо хранила свою тайну. Я ничего не видел. Покрывало кушетки зашуршало; кожа царапается по дереву. Пауза, долгая и зловещая. Потом неторопливые шаги вернулись к двери, снова замерли. Я приготовился к концу. Тот, кто вошел в комнату, знал, что я или кто-то еще был там. Я открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.
   Дверь начала закрываться так же медленно и неторопливо, как и открылась. Как ни странно, в темноте я услышал низкий тихий смешок. Дверь ловко закрылась; хвостовик был быстро вынут и брошен на пол с другой стороны. Я слышал, как оно падает.
   Три минуты, которые тянулись как часы. Уверенный, что мой гость не вернется, я доковылял до дивана, нашел фонарик. Сумки Лоры Твининг исчезли. Я был один и снова попал в тюрьму.
  
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Осколок кости
   Гравий стучал по оконному стеклу позади меня. Резкий, тихий звук, похожий на стук сломанных бус. Я пошатнулся к окну. Джек стоял на земле внизу. Его пальто было порвано, щека кровоточила, но для меня он выглядел почти идеальным. Затем, к моему ужасу, он крикнул громким и веселым голосом:
   "Я жив и цел. Я чертовски долго спускался по беседке и...
   Я высунулся в ночь. - Ради бога, молчи. Случилось что-то ужасное".
   Я слышал, как он вздохнул, но вопросов не задал. - Буду через минуту.
   Чуть позже в коридоре за кладовой послышались его шаги. Еще раз стальной стержень проскользнул в дверь, еще раз повернули ручку, и дверь открылась. На этот раз, однако, я почувствовал благословенное прикосновение рук Джека, тепло его поцелуя на моих губах. Я пытался бессвязно говорить, и я знаю, что я плакал от чистого облегчения. Сцепившись вместе, мы двинулись через кромешно-черный безмолвный дом к нижнему этажу. Я мало что помню об этом быстром и бесшумном путешествии, но когда мы начали спускаться по лестнице в подвал, я смутно ощутил изменение температуры. Прежний горький холод исчез; сырость подвала шевелилась слабым, влажным теплом. В ноздри ударил странный запах, туманный и невещественный, но слегка едкий, как резина, сохнущая на солнце. И вдруг из темноты донесся скулящий стон.
   "Что это было?"
   Рука Джека сжалась на моей талии. "Должно быть, это Рубен. Бедняга, я и забыл, что мы оставили его здесь. Пойдем, Лола.
   Я почувствовал напряжение и настойчивость в его голосе, скорость, с которой он вывел меня наружу. Но я был достаточно рад, чтобы пойти. Джек вернулся за Рубеном и вскоре после этого был рядом со мной.
   Мы бежали большую часть пути до коттеджа, спотыкаясь в темноте, Джек с Рубеном укрылись под его пальто. В бодром свете ламп в гостиной стало очевидно, что Рувим ранен не так серьезно, как мы думали. Но маленькая собачка была вся в синяках и крови, и моя ярость по поводу его состояния успокаивала мои нервы. Пока Джек возился с йодом и бинтами, а я с каждой минутой злился все больше и меньше боялся, я полностью рассказал свою историю.
   Я помню теперь побелевшее лицо Джека, выражение его глаз, как он прижался своей щекой к моей, как он сказал: "Может быть, ты бродяга-экономка, любовь всей моей жизни, может быть, ты не пришиваешь пуговицы к моей рубашки, но у вас есть свои очки. Давай, плачь у меня на плече. Крах! Вы имеете право на неделю прострации. Ты заслужил это."
   Это заставило меня смеяться. Но поцелуй Джека не был шуткой. У нас был собственный момент, прежде чем я честно сказал: "Правда в том, что я ужасно испугался. Так напуган, что не имею ни малейшего представления, кто был этот человек в кладовой, как он выглядел или что-то еще.
   - Мне кажется, - сказал Джек, - я знаю, как он выглядит. И мы оба знаем, почему он пошел на такой отчаянный риск, чтобы заполучить эти сумки. Джек долго молчал. "Вы, должно быть, заметили, как тепло было во время нашего второго похода по подвалу. И этот странный запах. Пока мы были в ловушке на складе, Лола, внизу что-то горело. Сгорел в быстром жарком огне. Я осмотрел печь, когда вернулся за Рубеном. Было еще тепло. Я нашел это в пепле".
   Из кармана Джек вынул крошечный обугленный предмет. Это был осколок кости, очень узкий, около трех дюймов в длину - фрагмент, отломившийся от большего куска. Мы смотрели друг на друга. Наши глаза задавали вопросы с подтекстом, слишком ужасным, чтобы выразить словами.
   Джек сказал: "Вы уверены, что видели паспорт Лоры?"
   "Положительно". Внезапно я оказался рядом со слезами.
   Джек взял меня за руку и крепко сжал. "Ужасно думать об этом, но это так. Лора Твининг убита, Лола, ее тело сожжено. Еще страшнее. Я убежден, что знаю, кто за этим стоит".
   Я смотрел только на него.
   - Во всех ее многочисленных беседах с французской полицией, - осторожно сказал Джек, - миссис Коутснаш постоянно упускает из виду один важный факт - тот факт, что женщина, отправившаяся с ней в Европу, так и не прибыла туда. Это важно, не так ли?"
   "Но как..."
   - Ты помнишь, - спросил Джек, - день, когда отплыл " Бургойн "? Помнишь, как мимо нас по дороге проехала машина Коутснэш? Кто был в машине, кроме Лоры?
   Передо мной встала незабытая сцена. Был солнечный февральский полдень. Я видел, как мимо нас промчался древний лимузин в сторону Нью-Йорка. Я увидел груду багажа в машине, увидел неподвижный холодный кивок миссис Коутснэш, увидел присевшего на полу английского мастифа, увидел отвернутый профиль Лауры Твининг. За рулем, встречая свою задачу с упрямством и невежественным тщеславием. Я увидел третью знакомую фигуру.
   Я сказал: "Сайлас был за рулем".
   "Что ж?"
   В моей голове пронеслась череда возможностей. Словно кадры из кино, быстрые и хронологические: дряхлый лимузин остановился на пустынной проселочной дороге; в машине произошла страшная борьба с сильным и угрюмым мужчиной в главной роли; тело отнесли в большой белый дом и наскоро похоронили; гордая старуха следовала заранее определенному плану, отправилась в Нью-Йорк и отплыла одна.
   События, которые могли произойти в тот солнечный день, казались достаточно ясными, но я не нашел мотивов. Какой мотив имел миссис Коутснэш для убийства ее компаньона? Какой мотив был у Сайласа?
   Я размышлял об отношениях между Сайласом Элкинсом и Луэллой Коутснаш - крепостным поведением наемного работника по отношению к даме, ее вежливым принятием этого. Предполагая, что миссис Коутснэш хотела поторопить Лору Твининг с лица земли, я был почти готов предположить, что Сайласа можно запугать, убедить или приказать помочь кровавой цели. Почти - не совсем.
   Логика пошатнулась, когда я взвесил его характер и особенно его трусость. У Сайласа была физическая выносливость, сила для убийства. Хватило ли у него мужества, холодных и крепких нервов, воли? Неизвестный, с которым я столкнулся в кладовой, несомненно, должен быть убийцей. Этот человек обладал необычайной хитростью, решимостью и бесстрашием. Сайлас вряд ли обладал такими качествами. Или он сделал? Могла ли я бороться с Сайласом и не узнать его?
   Подбородок утонул в ладонях, лоб нахмурился, Джек тоже обдумывал вереницу злых возможностей. На стуле Рубен зашевелился и застонал. Джек погладил собаку по голове. Медленно выражение его лица изменилось.
   - Мы упустили что-то чертовски важное. Рубен".
   - Рубен?
   - Я думал, это Сайлас был сегодня вечером в большом доме, напугал тебя до смерти и исчез с сумками. Ну, это не так. Вот этот тип выпускает его, - печально сказал Джек. - Во-первых, Рубен не стал бы лаять на Сайласа - ни при каких обстоятельствах. А во-вторых, Сайласу не нужно было бы издеваться над собственной собакой, чтобы он мог сбежать от нас в дом.
   Эта логика была неопровержима. Рубен ненавидел незнакомцев, но всегда был дружелюбен к тем, кого знал. Но если бы в большом доме не было Сайласа - а в конце концов мы решили, что это не так, - то все же возможно, что он подозревал, что там был кто-то еще, и ради миссис Коутснэш хотел оградить этого человека от нашего любопытства. Аннабель Бейн тоже подозревала? Кто был загадочным третьим лицом?
   Внезапно Джек повернулся ко мне лицом. "Что вы думаете о Франклине Эллиотте как о кандидате? Может быть, он был на холме сегодня вечером. У него есть мужество, воображение, проницательность, все таланты преступника высшего класса".
   Я сухо сказал: "Довольно убедительное определение человека, которого вы видели ровно дважды".
   "Два раза было достаточно. Эллиот знает больше, чем ему говорят, намного больше. Вот еще что. Его профессия против него. Он юрист, - здесь Джек разработал собственную излюбленную теорию, - а успешные юристы, как известно, являются самым беззаконным классом на земле. Они обучены рассматривать улики в особом свете, как что-то, что нужно использовать, или что-то, что нужно спрятать и уничтожить. Они наживают состояния, изобретая уклонения от правосудия. Эллиот, вероятно, не остановится ни перед чем, чтобы помочь богатому клиенту. И Господь знает, что миссис Коутснэш богата.
   Я думал, что Франклин Эллиотт остановится на том, чтобы выкопать и сжечь тело убитой женщины - чтобы угодить миссис Коутснэш или любому другому клиенту, я так сказал.
   - Это чепуха, Джек. Я не доверяю Эллиотту, но у нас нет реальных доказательств того, что он не уважаемый юрист. Ничего, кроме множества смутных подозрений.
   - Он уклонился от расследования и тайно позвонил Аннабель Бейн.
   - Это верно, но...
   "Это не расплывчато!" Джек внезапно поднялся со стула. - Вы помните, Эллиот рассказывал нам, что он спускался и проводил миссис Коутснэш в Европу? Лауры не было на борту " Бургойна"; она не могла быть. Франклин Эллиот сказал хоть слово о ее отсутствии? Готов поспорить, что нет. Он заставил нас всех поверить, что Лаура в Париже в безопасности.
   Было уже далеко за три часа. Вдалеке пронзительно запел петух. Я не хотел спать. Я был растерян, недоволен, растерян.
   То, что мы узнали в Хиллтоп-Хаусе, то, что мы сделали вывод, казалось, вело не к, а от первоначальной тайны. Как события, происшедшие той ночью, могли быть связаны с убийством Хирама Дарнли? На первый взгляд богатый адвокат с мрачным лицом (наша первая жертва) и бедная старая дева, которая пила наш чай, казались совершенно разными. Я признал, что Дарнли убили из-за денег. У Лауры не было денег. Она была тусклой, бесцветной, не вызывающей. Насколько я мог видеть, в ней не было ничего, что могло бы вызвать убийство.
   Луэлла Коутснаш была единственным связующим звеном между двумя тайнами. Дом на вершине холма принадлежал ей; Дарнли был ее законным представителем; Лаура была ее компаньоном, ближайшим доверенным лицом.
   В настоящее время Джек проснулся от своих собственных мыслей. - Я был занят, пытаясь связать Дарнли и Лору. Может быть, у меня есть где-то. Я не знаю. Мне вот интересно, не было ли другого мотива для убийства Дарнли, кроме этих денег. Он коротко рассмеялся. - Я признаю, что миссис Коутснэш вряд ли станет замышлять убийство человека за деньги. Деньги, которые вез Дарнли, конечно, должны были вместиться, но если миссис Коутснэш приказала его убить, то это должно было быть сделано по другой причине. Я придумал одну вескую причину, и только одну, по которой она хотела убрать с дороги Хайрама Дарнли и Лору Твининг.
   "Что это?"
   - Подумай сама, Лола. Сконцентрируйтесь на миссис Коутснэш, на том, что она за женщина. Как ты мог ударить ее? Как ты мог довести ее до убийства?
   - Вам придется расшифровать это для меня, - медленно сказал я. - Если только... - я замялся. - ...если только ты не думаешь о ее великом старом родовом имени.
   Джек удовлетворенно улыбнулся. - Вот именно. Как я понимаю, на Луэллу можно было напасть только благодаря ее семье, ее адской гордости расы. Теперь продолжим оттуда. Предположим, Лаура Твининг и Хирам Дарнли поделились информацией, секретом, постыдным секретом, касающимся семьи Коутснэш. Честь семьи звучит несовременно, старомодно, но Луэлла живет не в современном мире. Она принадлежит к поколению, которое с радостью встречало смерть перед позором".
   "Все еще..."
   Джек отмахнулся от прерывания. "Подождите минуту. Луэлла узнает, что эти двое знают секрет. Может Лора и Дарнли угрожают ей этим. Она видит позор, великое старинное семейство, падающее в грязь; она не может выносить, когда деревня знает, хихикает, шепчет за ее хаком. Она... Внезапно глаза Джека вспыхнули. "Дочь, Лола! Джейн - помнишь Джейн? Помните любопытное утопление? Дарнли возглавил поиски. Мог ли он узнать что-то тогда, что-то о девушке, что-то, о чем годами молчали, но что-то достаточно горячее, чтобы стать новостью сегодня в Крокфорде?
   "Но где, как и когда познакомились Лора и Дарнли? Мы не знаем, что они когда-либо делали. Лора приехала к миссис Коутснэш после смерти Джейн. С тех пор Дарнли не был в Крокфорде до той ночи. Или мы не знаем, что у него было".
   - Лора была в Нью-Йорке.
   "Дарнли был упрямым бизнесменом. Если у него действительно был секрет, почему он выбрал такую болтушку, как Лора, чтобы довериться ей?"
   "Возможно, они обнаружили его одновременно. Что нам нужно сделать, так это установить дружбу, если мы можем. Узнайте, насколько хорошо они знали друг друга. Узнай все о них обоих.
   Вскоре после этого Джек с опозданием позвонил в полицию. Ему не нравилось излагать сомнительные события нашего вечера, но я, например, был рад делегировать свою долю участия в любых дальнейших спекуляциях. Я невыносимо устал. Кроме того, у меня прагматичный склад ума, и, хотя теория Джека была гениальна, мне нужны были солидные, весомые доказательства, подтверждающие ее.
   Стэндиша нельзя было разбудить повторным звонком, но в конце концов Джек разбудил Лестера Харквея. Молодой милиционер задавал возбужденные вопросы и обещал немедленно одеться и выйти. Когда Джек положил трубку, часы на каминной полке пробили четыре. Четыре длинные серебряные ноты. Кто-то начал стучать в дверь коттеджа.
   Я посмотрел на часы. Я посмотрел на Джека. Он быстро подошел к двери, крикнул: "Кто там?" Через мгновение он вернулся с доктором Рэндом. Врач был осунувшимся и измученным; его пальто было массой морщин; его ботинки были запекшимися и грязными. Он шел устало, с благодарностью к огню.
   "Мне повезло, что вы, художники и писатели, никогда не ложитесь спать. Я видел твои огни с дороги и случайно не спал. Я чувствую запах кофе?"
   - Выпьешь?
   "Буду ли я! Две чашки, если удобно, без сахара, но я предпочитаю много сливок. Также я хотел бы одолжить галлон бензина. Моя машина вылетела на дорогу. Меня поймали второй раз за двадцать лет. Неплохо, если принять во внимание... но, может быть, нам все-таки стоило придерживаться лошади.
   Он сел на стул возле огня и зевнул.
   "У младенцев есть талант выбирать неудобные часы, чтобы начать жизнь. Удивительно, как их матери мирились с этим. Интересно, я делаю сам. Он провел пальцами по седым, как череп, волосам. "Сегодня вечером у меня был неприятный шок. Мне приходит в голову, что я старею, чертовски стар, практически маразм. Час назад я произвел на свет ребенка Элис Шипман; восемнадцать лет назад я произвел на свет Алису. Это достаточно плохо, но это не самое худшее. Первым ребенком, которого я родила в Крокфорде, была мать Элис Шипман. Тридцать восемь лет назад почти сегодня - тридцать восемь лет! Это дает мне право на расстрел или нет? Ни одному человеку не должно быть позволено пережить свои артерии". Он снова зевнул. "В детях нет денег; никогда не было. Они есть у людей, их доставляют врачи, и никто, кажется, не зарабатывает на этом ни копейки. Вы когда-нибудь читали " Скромное предложение" Свифта? Свифт предложил заменить свинину на розничных рынках ирландскими младенцами. Я часто думал, что его идея должна быть применена в Крокфорде. Боже, я устал. Скажите, почему любой здравомыслящий человек занимается деревенской практикой?
   Мы не могли сказать ему. Я принес кофе. Он выпил три чашки вместо грозивших двух. Его ботинки были грязными. Он одолжил кухонное полотенце и натер их. Он принялся обсуждать следствие. Он горячо заявил, что от Аннабель Бейн следует отказаться как от общественной неприятности. Он сожалел об уходе из жизни старых обычаев Новой Англии, имевших определенную общественную ценность.
   Часы пробили полчаса. Врач взглянул на него. "Господи, неужели так поздно? Чем вы занимались, дети ? Ты никогда не ложишься спать? Он неодобрительно посмотрел на Джека. - Вы потеряли сознание менее недели назад. Вы должны заботиться о себе. У тебя бледнеют жабры. Острый взгляд перешел на меня. - Ты тоже выглядишь немного взвинченным. Он заглянул мне в лицо, ощупал мое запястье, покачал головой. "Шафрановые глаза в двадцать лет. Скачущий пульс. Убогий цвет. Если вы, юноши, время от времени не начнете спать, когда вы достигнете моего возраста, у вас не будет нервов, о которых стоило бы упоминать.
   - Нам повезло, что мы не легли спать сегодня вечером, - тут же сказал Джек. "Мы охватили много ценного материала. Большая часть заслуг принадлежит Лоле, но вместе мы практически разработали теорию убийства Хайрема Дарнли.
   Врач сразу потерял интерес. "После того, как я выпил ваш кофе и поджарил ноги у вашего огня, я, наверное, не должен критиковать. Однако одним из преимуществ возраста, одним из немногих, является предоставление непрошеных советов. Вежливые молодые люди чувствуют себя обязанными слушать. На вашем месте, молодой человек, я бы выбрал что-нибудь получше, чтобы занять время. Он фыркнул. "Деревня наводнена сыщиками-любителями, которые шныряют, суют нос и болтают между собой. Упыри, их много! Зачем причислять себя и свою жену к сборищу нездоровых хамов? Ты выглядишь нормально. Она тоже. Джек ухмыльнулся. "Конечно, я нормальный. Настолько нормально, что меня активно возмущает возможность ареста за убийство, которого я не совершал".
   "Бош! Если бы Стэндиш планировал вас арестовать, вы бы сейчас были за решеткой. Пока ты ведешь себя прилично, ты в безопасности. В большей безопасности, чем вы будете, если начнете совать пальцы в полицейский пирог. Когда им понадобится ваша помощь, будьте уверены, они попросят о ней".
   Я лил масла на мутные воды. - Вы не поняли, доктор Рэнд. Мы с Джеком аутсайдеры, и нас заставили это почувствовать. Нас допрашивали, преследовали, шпионили и так далее, а миссис Коутснэш осталась безнаказанной. В любом другом месте - скажем, в Нью-Йорке - ей пришлось бы вернуться из Парижа.
   "В какой-то степени я согласен. Если бы я руководил расследованием, миссис Коутснэш отправили бы домой. Она должна быть здесь. В этом нет сомнений. Однако я сильно сомневаюсь, что убийства расследуют молодые люди, которые сидят до пяти утра и празднуют. Они решаются с помощью улик и полицейских, которые выходят и раскапывают их".
   Терпкое настроение доктора не давало повода рассказать о нашем вечере. Я изменил тактику. Я призвал лукавство. "Каждый имеет право быть заинтересованным там, где на карту поставлена его собственная безопасность или удобство. Как у нас. И дело плохо заведено. Сегодня вечером, например, мы с Джеком обсуждали человека, никогда не упоминавшегося в связи с этим. Лаура Твининг. Мы считаем, что Лора должна была быть допрошена французской полицией".
   Доктор Рэнд усмехнулся. "Французы - умная раса. Шеф -повар де Сюрете - или как вы его называете - вероятно, внимательно посмотрел на Лауру и решил спасти свои барабанные перепонки.
   "Она была прекрасным собеседником. Она приходила сюда после обеда и утомляла нас. Я невинно добавил: "Вы давно ее знаете?"
   Врач внимательно посмотрел на меня. - Что вы задумали, молодая женщина? Подозреваю, что меня накачивают. Конечно, я давно знаю Лауру Твининг. Познакомился с ней десять лет назад, когда она начала работать на старушку. У нее - я имею в виду Лору - самые ужасные носовые пазухи и лобные кости, которые я когда-либо видел. Я лечил ее годами. Хотите отчет о приступе сенной лихорадки у Лоры в тысяча девятьсот двадцать седьмом?
   - Пропустите, пожалуйста.
   Доктор Рэнд снова был полностью возбужден. "Любопытство - это проклятие; даже законное любопытство есть. Она разбила больше сердец, открыла больше могил и причинила больше бед, я верю, чем все остальные человеческие эмоции вместе взятые. Какое дерево ты сейчас лаешь? К чему эти вопросы о Лауре Твининг? Вы полагаете, что эта анемичная, иссохшая старая дева могла рассказать вам что-нибудь о смерти Дарнли?
   - Лола, - сказал Джек, пытаясь истолковать мои замечания, - его привычка, которую я ненавижу, - просто использовала Лору как пример бесхозяйственности в данном случае. Если бы Лаура когда-либо встречалась с Хайремом Дарнли, а она, вероятно, встречалась, французская полиция должна была бы ее допросить.
   "Почему, во имя небес? Полиция не может допрашивать всех, кто был знаком с Хиремом Дарнли.
   - Значит, она знала его!
   "В ловушке, ей-Богу!" Доктор Рэнд издал звук, наполовину раздраженный, наполовину веселый. "Конечно, Лора знала Дарнли. Неплохо. Он устроил ее на работу к миссис Коутснэш, порекомендовал ее из Нью-Йорка. Любой в деревне мог бы сказать вам это". Он поднялся со стула. "Я вижу, что должен бежать, спасая свою жизнь. Далее вы будете требовать профессиональной конфиденциальности. Тот факт, что Лора и Дарнли были знакомы, ничего не значит. Разумно, что нет". Он перевел взгляд с Джека на меня. - Но тогда вы, похоже, не в здравом уме. Любой из вас!
   Раздражённый, как бы он ни был, доктор Рэнд вспомнил, что ему нужен газ. Пока Джек откачивал галлон из нашей машины, Лестер Харквей подъехал к коттеджу и присоединился к двум мужчинам в гараже. Предпочитая выслушать нашу историю без аудитора, он воздержался от вопросов.
   "Доброе утро, док. Ты ушел рано.
   Врач похолодел у "дока".
   "Штормы были достаточно хороши, чтобы развлечь меня некоторое время. Это яркие молодые люди. Несколько любопытно, но детективная работа требует любопытства. Я должен предупредить вас, что они занялись расследованием. Если ты не раскроешь свое убийство в ближайшее время, они могут лишить тебя славы".
   Харквей слегка самодовольно улыбнулся. "Любой, кто раскроет это дело, заслужит мою благодарность".
   "Как Стэндиш? Где она? Обычно вы двое тупые, как воры, никогда не бываете одного без другого.
   "Джона нет в городе. Вчера он отправился в Осейдж, штат Нью-Йорк, чтобы взять интервью у жены Дарнли. Вот почему я нахожусь здесь."
   "Ой! Значит, тебя ждали.
   Доктор Рэнд прямо посмотрел на Джека. Он отказался подвезти его машину. "Мне нравится упражнение". Он взял бензин и побрел к дороге. Джек и Харкуэй смотрели, как он исчезает вдалеке, рядом с ним качается жестяное ведро.
  
   ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Пропавший ежегодник
   За кофе Харквей услышал историю нашего вечера. Сразу после этого мы отправились в дом Коутснэш. Было шесть часов.
   Рассвет поднимался на востоке, словно медленно распространяющееся пятно. Хмурый, бесцветный рассвет. Мы поднялись по пастбищной тропе. Скалы, деревья и повороты, которые ночью казались такими страшными, теперь были просто серыми, унылыми и уродливыми. Одетый в голые деревья, возвышался Дом на вершине холма, куполообразный и отвратительный. Ложа сидела на корточках, словно кроткий и беспокойный слуга. Беспрепятственно мы прошли мимо небольшого здания и направились к виноградным беседкам.
   Харкуэй спрятал ключ от двери в подвал. Мы пошли туда первыми. Совершенно не драматично милиционер вставил ключ в замок, повернул его. Замок скрипел, но не поддавался. Снова заскрипел замок. Харквей нахмурился.
   - Уверен, что это правильный ключ?
   "Определенный. Вот позвольте мне попробовать. У Джека побелели костяшки пальцев, когда он тщетно тянулся к ключу. Его лицо выглядело странно. "Кажется, прилипает".
   -- Не подходит, -- с сомнением поправился Харкуэй, -- похоже, не подходит. Джек нервничал и раздражался.
   "Ключ действительно подходил прошлой ночью. Дай мне попробовать снова."
   - Я не думаю, что это необходимо. Харкуэй опустился на одно колено и, достав карманную лупу, внимательно изучил замок. Небольшой латунный круг, слегка ржавый. Он протянул Джеку стакан. "Этот самый замок был на двери прошлой ночью?"
   "Я не заметил замка; Я просто повернул ключ".
   Харкуэй медленно сказал: - Я полагаю, замок сменили с тех пор, как вы были здесь. Сделано довольно аккуратно, но если присмотреться, то можно увидеть определенные следы работы". Он провел пальцем по ржавому кругу. "Видите ли вы частицы сырой древесины? А здесь - свежая царапина?
   Джек встал. "Вижу, да. Но откуда взялся второй замок? Крокфорд - это не Нью-Йорк. Где взять второй замок посреди ночи? Они не растут на кустах". Харкуэй колебался, и я заметил его растерянные ощупывания. Он почесал челюсть. - Замок не новый.
   Внезапно и определенно я наткнулся на происхождение второго замка. В голове промелькнуло воспоминание о загроможденной кладовой. Я вспомнил картонную коробку, набитую всякой всячиной скобяных изделий - куски сантехники, оконные замки, изящные кованые петли, связку ключей и старых выброшенных замков. Джек повернулся ко мне.
   - Ты что-то сказала, Лола?
   "В кладовой были замки; Я думаю, что это может быть один из них".
   "В кладовой!"
   "Старые замки - барахло. Место было забито мусором".
   Джек закусил губу, и я понял, если не Харквей, ход его мыслей. Он вспоминал наше дело против Франклина Эллиота. Как ни мала эта улика, она говорила в пользу адвоката. Соломинка, подтверждающая его невиновность. Даже если бы Эллиот умел менять замок руками - что казалось маловероятным, - он вряд ли смог бы получить второй замок. Такое предположение требовало слишком близкого знания дома. Человек, который пошел в кладовую и нашел там замок, должен был точно знать, где искать то, что ему нужно.
   Эти предположения быстро пронеслись в моем мозгу. Бросив усилия с дверью в подвал, мы обошли дом. Мы были готовы к неожиданности и, следовательно, не были удивлены тем, что увидели. В альпинарии не было дыры. Не было быстрых размытых следов. Следы на траве остались, но по форме изменились и стали бесхарактерными. Они были растоптаны; были наложены другие отметки; теперь невозможно было проследить путь, который несколько часов назад вел из сада к двери в подвал.
   Джек моргнул. "Тщательная уборка".
   "Очень тщательно. Странная вещь - обдумывание всего этого. Должно быть, на это дело ушло много времени и расчетов - поменять замок, залатать дыру, испортить маркировку. Крутой клиент, вчерашний парень. Харкуэй говорил рассеянно. Его глаза, сузившись, остановились на альпинарии. "Можете ли вы показать мне место, где вы видели дыру?"
   Преодолев скалы, Джек остановился у клочка рыхлой черной земли, которая в тусклом утреннем свете напоминала не ровную могилу, а недавно приготовленную, совсем не зловещую клумбу. "Вот это место".
   Харквей присоединился к нему. Они оба встали на четвереньки и стали ползать в поисках чего-то, что могло быть упущено из виду. Ничего не было.
   Вдоль дороги у подножия сада мрачно шествовала вереница безлистных кустов снежного кома. Я скорее догадался, чем увидел какое-то движение. Я прищурился. Движение стало ощутимым. Оба мужчины были заняты, и когда я открыла рот, чтобы позвать их, кусты разошлись. Сайлас Элкинс вышел вперед и поспешил вверх по склону к искателям. Он выглядел злым и агрессивным.
   "Как ты думаешь, что ты делаешь?"
   Харквей встал, стряхнул с брюк гравий. Я никогда не думал о нем именно как о представителе закона. Теперь я так и сделал, и Сайлас, очевидно, тоже, потому что он тут же потерял свое дерзкое чванство и смягчил свой тон.
   - У тебя здесь нет прав. Миссис Коутснэш оставила меня ответственным. Я должен был отпугивать нарушителей".
   "Мы решим вопрос о наших правах". Харквей указал на участок земли в саду. - Что ты знаешь об этом?
   - Что об этом знать?
   - Я спрашиваю тебя. Пожалуйста, помните это! Вы недавно копались в саду?
   - Я выкопал грядку с крокусами, если ты к этому клонишь. Миссис Коутснэш велела мне. Приготовьте грядку с крокусами, сказала она, в последнюю неделю марта.
   - Когда ты его приготовил?
   "Последняя неделя марта".
   - Когда именно?
   - Пару дней назад, в среду, наверное. Сайлас посмотрел на полицейского. - У тебя нет права задавать мне вопросы. Мне не нужно отвечать".
   - Ты ответишь, или я отведу тебя в тюрьму. Ты хочешь сказать, что не работал в саду камней со среды? Угроза тюрьмы снова обескуражила Сайласа. "Я закончил в среду утром. Я вносил удобрения и ждал, пока они подействуют. Я решил выставить лампочки сегодня.
   Сайлас был фермером. У него были острые глаза и проницательность деревенского человека. Если бы он подготовил грядку с крокусами в среду, то наверняка заметил бы следы предшествующих раскопок и, вполне вероятно, нашел бы что-то закопанное в размягченной земле. Он отрицал, что заметил что-то необычное. Второй вариант был таким же черным. Если Сайлас не приготовил ложе из крокусов, значит, он лжет, чтобы защитить себя или кого-то еще. Уничтожение улик, необходимых для проверки нашей истории - заделанной дыры, смазанных меток, замененных замков - требовало времени, энергии и особых знаний. Эти вещи были у Сайласа.
   Я изучал его лицо, немое, упрямое и непроницаемое. Я снова попытался изобразить его как мародера прошлой ночи; за исключением детали Рубена, он идеально вписался в роль. Мои мысли шли по избитой, монотонной тропе. Рувим не стал бы лаять на своего хозяина; Сайлас не стал бы доводить до беспамятства собственную собаку. И все же он должен быть вовлечен. Каким образом? Поток?
   Пытаясь обвинить Сайласа, я взглянул на это дело под другим углом. Я предположил, что человек, вырывший яму, также и засыпал ее. Мне пришло в голову, что это могли быть два отдельных человека - один человек, который бродил по темным землям, и второй человек, который позже скрыл все следы первый. Сайлас мог быть вторым человеком. Я верил, что он был.
   Харкуэй слышал о собаке. На данный момент я уверен, что его мышление было похоже на мое. Он задумчиво посмотрел вниз по склону сада.
   - Почему ты прятался в кустах снежного кома?
   "Я не прятался. Я работал - подрезал кусты.
   - Вы шпионили за нами!
   - Я говорю, что подрезал им кусты.
   Харкуэй намеренно двинулся вниз по каменистому склону. Сайлас издал короткий тревожный крик и последовал за ним. В том месте, где он присел, не было секаторов. Зато была лопата. У него была ярко-красная ручка. Миссис Коутснэш пометила свои инструменты, чтобы не брать взаймы. Харквей пнул лопату. - Ты используешь это для обрезки?
   Сайлас был немного бледным. "Я не правильно начал. Я собирался вернуться в. Спрячьте мои ножницы.
   - Что ты делал с лопатой?
   "Немного разрыхляю грязь".
   "Где? Покажите мне."
   Земля вокруг кустов снежного кома была твердой и сплошной. Сайлас снова противоречил сам себе. Он только начал копать, сказал он, когда заметил нас. Он был сбит с толку и испуган. Харквей посмотрел на лопату. К нему прилипли кусочки глины.
   - Где ты использовал эту лопату?
   Сайлас ничего не сказал. Харквей повернулся и многозначительно посмотрел на сад наверху. - Я скажу тебе, где. Я сделаю больше. Я вам точно скажу, чем вы занимались сегодня утром.
   "Я только проснулся."
   - Ты не спал несколько часов, - огрызнулся полицейский, - и занят каждую минуту. Предположим, я перечисляю различные виды вашей деятельности. Это может освежить ваш разум. Вы сменили замок на двери подвала; вы топтали определенные следы на газоне; ты заделал дыру в крокусовой грядке прошлой ночью. Вы заканчивали свою работу у крокусовой кровати, когда услышали, как мы приближаемся к дому. Вы спустились сюда, спрятались, понаблюдали некоторое время, а потом удачно нас обнаружили.
   Сайлас облизал губы. "Ты сумасшедший. Я не знаю, о чем ты говоришь".
   Он окопался в упрямом отрицании. Сила глупца поддерживала его; его собственные опровержения, казалось, убеждали его, что он был пострадавшей стороной. Он возмущался нашим присутствием; он горько возмущался поведением Харквея. Его тревога уменьшилась, а возмущение возросло. Показав замок на двери подвала и ключ, который не подходил, он подозрительно взглянул на Джека и сказал:
   "Миссис. Коутснаш не оставил тебе ключей. Я не удивлен, что твой ключ не работает.
   - Это сработало прошлой ночью.
   "Никто не разрешал вам находиться на территории прошлой ночью. Если бы я тебя послушал, ты бы получил за свои хлопоты кучу картечи. Держитесь подальше от этих оснований. Я серьезно, тебе лучше держаться подальше от этих земель.
   Харквей прервал тираду. - Принеси мне ключ от двери.
   - У меня нет ключа.
   "Отойди тогда. Я собираюсь сломать его".
   Сайлас развязал яростные возражения. "У вас должен быть судебный приказ. Позвольте мне прочитать ваш заказ.
   - Я получу заказ позже.
   Тотчас же полицейский бросился к двери. Дерево стонало под натиском; при всей своей стройности Харкуэй был сильным человеком. Сайлас бросился вперед. Джек схватил и удержал его. Во второй раз Харквей врезался в панели. Петли мучительно скрипели, замок сломался, дверь поддалась, и Харквей, спотыкаясь, ввалился внутрь.
   Сайлас, Джек и я вошли шумной, спорящей компанией. Наемный работник продолжал угрожать и возражать. С таким же успехом мы могли бы его послушать, и Харкуэй мог бы избавить себя от своих своевольных и незаконных усилий. Подвал претерпел такое же тщательное преобразование, что и снаружи. Печь была каменно-холодная и пустая: ни золы, ни шлаков, ни следов жаркого скорострельного огня. На третьем этаже была похожая история. Дверь кладовой была маняще открыта, но пол был свежеподметен - на нем не было следов, - а окно было закрыто и закрыто ставнями. Сломанную дверную ручку починили.
   - Где коробка, которую ты видела, Лола? Ящик с замками?
   "Вот."
   - Там есть замки?
   - Сейчас нет.
   Сайлас бросил на нас троих зловещий триумфальный взгляд. "Что ты нашел? Ничто не то, что вы нашли. Вы, ребята, - яростно закончил он, - ничем не лучше обычных грабителей. Я собираюсь сообщить о выбитой двери. Не думай, что я не такой!"
   Если бы это была игра, то она была бы наиболее эффективной. Более поздняя сцена, озадачивающая и сбивающая с толку, разыгранная в том же ключе, произошла в коттедже. Возмущенный и возмущенный, Сайлас двинулся впереди нас, чтобы вернуть свою раненую собаку. Его гнев возродился, когда он осмотрел Рувима; он уволился с работы на месте и потребовал свою зарплату в полном объеме.
   "Я покончил с такими людьми, как ты! Люди, которые плохо обращаются с беспомощным маленьким животным. Ты наполовину убил его.
   - Рубен был ранен прошлой ночью - его ударил кто-то на территории Коутснэша. Мы не имели к этому никакого отношения".
   "Я хочу свои деньги".
   Джек выписал чек. Сайлас сунул его в карман и поднял собаку. Рубен слабо лизнул руку. Сайлас посмотрел вниз. Его губы дернулись, и я понял, что даже суровый, неприятный шотландец может быть нежным.
   Это было слишком для меня. Сайлас любил Рувима, как ни одно другое живое существо. Почему же тогда он должен выгораживать человека, ответственного за состояние собаки? Харквей и Джек выразили одинаковое недоумение. Результаты нашего ночного приключения сводились к минимуму. Чтобы часами показывать опасность и серьезную опасность, у нас был один крошечный предмет - осколок обугленной кости.
   Мужчины решили, что кость следует доставить доктору Рэнду для анализа, и что он должен выслушать полный отчет о нашем вечере. Довольно типично, как сказал нам Харкуэй, лаборатория врача была современной и хорошо оборудованной, и он мог предоставить нам такой же полный и точный отчет о фрагменте кости, как и любой остеолог в Нью-Хейвене. Однако у меня не было никакого желания быть членом партии. Я должен был пойти спать. Вместо этого, когда Джек и Харквей отправились в офис доктора Рэнд, я попросил, чтобы они подбросили меня до деревенской библиотеки.
   У меня был своего рода план. Как я уже говорил, Лаура Твининг была всеядной читательницей, и я часто слышал, как она упоминала "милые качества" городской библиотекарши. Она и "милая милая" Анна МакКолл были друзьями, если вы растянете срок. Я заранее догадался о бледности отношений; по причине посещения городских чайных я определил его. Товарищество, основанное на воздухе, такое, которое существует между женщинами, не привязанными друг к другу и неуверенными в себе. Бескровная, питающаяся сплетнями, походами в кино, редким совместным ужином. Лора Твининг жила такой одинокой жизнью, что я не знал лучшего места, куда можно было бы обратиться за информацией.
   У Анны МакКолл была бледная женщина в очках, типичная для библиотекарей. Аккуратно склонив голову, она разбирала объявления, когда я вошел внутрь. Она видела меня. Мышцы ее лица напряглись. Я решительно направился к столу. Анна МакКолл сразу сообщила мне, что я не прожил в Крокфорде достаточно времени, чтобы иметь право на получение карты. Ее тон оттолкнул меня. Она адресовала другой конверт.
   Я наметил быструю кампанию. "Мне не нужна карта. У меня есть сообщение для вас.
   Она отложила ручку и нахмурилась. "Для меня?"
   "Сегодня утром я получил письмо от Лауры Твининг, и она просила передать вам привет".
   - Так она тебе написала!
   Подтекст был безошибочным. Я читал и ревность, и раздражение. Я последовал за ним. - Разве она не писала тебе?
   "Ни строчки". Обозначая отсутствие интереса, библиотекарь ссыпал объявления в корзину и начал их уносить.
   Я поспешно вмешался. - Минутку, мисс МакКолл. Вы друг Лоры, и я хотел бы поговорить с вами. Письмо меня обеспокоило - оно звучало странно, несчастно, - как будто Лаура чего-то боялась или ужасно волновалась. Я думал, она изменилась в феврале, до того, как отправилась в путешествие. Ваше мнение?"
   Как и многие одинокие люди, Анна гордилась воображаемыми талантами в чтении человеческого характера. Разрываясь на две части, она колебалась достаточно долго, чтобы сказать: - Лора не совсем счастливый человек. Но тогда кто? Должен сказать, я никогда не видел, чтобы она чего-либо боялась, кроме того, что была старой и зависимой. Может быть, у вас есть неправильное представление. Написано все выглядит по-другому".
   - Значит, она не показалась тебе странной - когда позвонила попрощаться?
   Другая женщина напряглась. - Так случилось, что она не попрощалась со мной. Я полагаю, слишком занят. Мисс МакКолл фыркнула. "Если Лоре понадобится помощь, она знает, куда написать. Кроме того, она должна писать".
   Поднявшись с корзиной для объявлений, она направилась к почтовому ящику. Я преследовал ее. "Пожалуйста, мисс МакКолл, это важнее, чем вы думаете. Важно для Лауры и для других тоже. Что ты имел в виду - она должна писать? Есть ли причина, по которой она должна писать вам? Особая причина?
   Анна МакКолл показала вспышку невольного раздражения. "Она всегда писала раньше. Это бестактно с ее стороны не сейчас. Она ушла с библиотечной книгой, которая просрочена на несколько недель. Я отправил ей несколько уведомлений. Ни слова в ответ".
   Небольшой материал для воображения, эта мельчайшая вариация от упорядоченной схемы, которая управляла жизнью Лауры Твининг. И все же - странно. Лора была суетлива в социальных обязанностях, пунктуальна, но не попрощалась с другом и не вернула одолженную книгу.
   Я вежливо сказал: "Надеюсь, это не доставило вам хлопот".
   Словно сожалея о минутной доверчивости, Анна МакКолл замкнулась в своей раковине. "У нас не было запросов на это, но любой отсутствующий том разрушает наши файлы, и Лора знает, что это так".
   Я почувствовал праздное любопытство. - Что это была за книга?
   "Один из школьных ежегодников Крокфорда".
   "Ежегодник средней школы!"
   - Любопытно, не правда ли? Мое удивление, по-видимому, отозвалось эхом такого же удивления в уме другого. "Я не могу себе представить, чего Лаура хотела от школьного ежегодника 1920 года, но она определенно должна позаботиться о том, чтобы вернуть его обратно".
   Поскольку я был уверен, что Лора Твининг больше никогда не прогуляется солнечным днем, не остановится, чтобы съесть мороженое, а потом задержится в библиотеке, чтобы обменяться книгой, я ничего не ответил. Анна МакКолл внимательно меня изучала. - Вы сказали, что это важно, миссис Сторм. Каким образом? Как? Лора больна? У нее серьезные проблемы? Поэтому я ничего не слышал?"
   Моя фантазия иссякала. - Ничего определенного. Возможно, это всего лишь фантазия писателя. Я подумал... я думаю, что она несчастна, встревожена. Больше, чем обычно.
   - Вы не думаете, - вдруг сказала Анна МакКолл, и в ее голосе проскользнула явная враждебность, - что Лора обеспокоена вашими трудностями?
   - Нет, правда!
   Моя поспешность не была убедительна. "Позвольте мне увидеть ваше письмо. Миссис Сторм?
   - Я не спускал его.
   Библиотекарь сказал почти сердито: "Я сожалею, что вообще говорил о книге. Это просто вылетело у Лоры из головы, но в городе размером с Крокфорд люди будут говорить и искажать что угодно.
   - Я не буду упоминать об этом.
   Кивок, но без особого облегчения, и Анна МакКолл исчезла. Слишком беспокойный, чтобы листать страницы журнала, я занялся раздражающей проблемой пропавшей книги. Каталог семян был бы менее необычным выбором для чтения. За исключением членов выпускного класса или членов их семей, школьный ежегодник - самая скучная форма литературы. Я вспомнил том, который редактировал в студенческие годы. Смесь глупых личных шуток и юношеских пророчеств, длинный подробный отчет об обедах, пикниках, танцах, страницы фотографий. Почему Лаура Твининг интересовалась абсурдными действиями класса средней школы Крокфорда в 1920 году?
   Рассеянно провёл цифры - 1920 год. В 1920 году женщины носили длинные узкие юбки и начали стричь волосы; мужчины предсказывали широкое распространение радио и возились с хрустальными наборами; сенатор от Огайо баллотировался в президенты. 1920 год - шестнадцать многолюдных лет назад. Внезапно, как колокольчик, год зазвенел в моей голове, стал особенным, отличным от 1919-го, отличным от 1921-го. В июне 1920-го Джейн Коутснэш окончила местную среднюю школу. В сентябре 1920 года она отправилась в колледж и умерла.
  
   ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
   Леди тайны
   Пропавший школьный ежегодник возродил во мне жажду информации. Я хотел узнать больше о Джейн Коутснэш, гораздо больше. Помимо смутных сплетен, я мало что знал о девушке, ее смерти и исчезновении. Я решил принять предложение Харквея и свериться с газетными подшивками.
   Публичная библиотека Крокфорда не была достаточно городской, чтобы иметь помещение для периодических изданий. Устаревшие издания хранились на чердаке. Я поднялся по лестнице в затхлое, пыльное помещение, затерянное в лабиринте нависающих крыш. Стопка за стопкой пожелтевшие газеты поднимались в наклонную комнату. От них исходил запах сухой гнили и разложения. Куча журналов, упавших, разбросанных, как колода карт, усиливала иллюзию запущенности и неиспользования.
   В тусклом свете я увидел две вещи. Пыль на полу была отмечена следами, где кто-то ходил; круглое пятно перед одной из стопок газет указывало на то, что незадолго до этого кто-то сидел или стоял на коленях. Я подошел к газетам. Одновременно я обнаружил, что каждая стопка содержит выпуски Crockford Blade за определенный год, и что непосредственно перед стопкой 1920 года на полу лежало пятно. Задаваясь вопросом, кто еще проявлял интерес, странно похожий на мой, я бегло изучил пятно, затем расстелил носовой платок, опустился на колени и вытащил пачку бумаг.
   За исключением года, выпуски Crockford Blade не располагались в хронологическом порядке. Мне нужны были отчеты только за два месяца. Февраль 1920 года, июнь 1920 года. Эти восемь недель охватили исчезновения и поиски, печальное завершение тайны.
   Задача, которую я себе поставил, была скучной и утомительной. Рядом со мной установили стопку сброса. Однажды я сделал паузу, чтобы прочитать записи общества от 2 января 1920 года. 2 января, пятнадцать лет назад, Джейн Коутснэш принимала гостей за обедом. Она приняла своих "многих друзей в прекрасной гостиной Коутснэш"; она председательствовала за столом, "украшенным живокостью и дельфиниумом"; на ней было "парижское платье из тафты нового яблочно-зеленого цвета". С моим знанием о ее смерти, падающей тенью на печатную страницу, Джейн Коутснэш облачилась в яркость и жизнь. Я видел ее в яблочной зелени; Я увидел гостиную Коутснаша в другом свете; Я уловил и смутно понял подавляющее, непонимающее горе старухи.
   Я возобновил свои труды. Минут через пятнадцать я остановился, прислушался. Кто-то зашел на чердак. Я был совершенно в этом уверен. Кто-то тихо поднялся по лестнице и теперь стоял, наблюдая за мной. Я повернулся.
   Мы с Аннабель Бейн смотрели друг на друга из противоположных углов полутемной комнаты. Улыбка изогнула ее губы. Я заговорил первым.
   "Боже мой! Как ты меня напугал. Почему ты не говорил?
   Ее рука сделала воздушный жест. "Я ненавидел прерывать. Ты был так сильно занят. Ее яркий, быстрый взгляд охватил меня, бумаги на моих коленях, бумаги на полу. "Что ты делаешь на Земле?"
   Я не предлагал говорить. Ее улыбка стала глубже, и она небрежно прервала молчание. - Неважно, миссис Сторм. Я догадываюсь, за чем вы охотитесь, и вы просто теряете время. Эти месяцы прошли".
   "Какие месяцы?"
   "Февраль и июнь 1920 года. Месяцы, в которые вошла история Джейн. Они исчезли. Я знаю. Я смотрел сегодня утром.
   Слишком ошеломленный, чтобы усомниться в ее внезапном интересе к трагедии пятнадцатилетней давности, я услышал, как она спросила меня.
   "Что вы ожидали найти в рассказах? Что заставило их задуматься?" Я ничего не говорил. Она сделала паузу. - Ты решил приехать сюда после того, как узнал, что Лора Твининг не вернула школьный ежегодник?
   - Так ты и это знал!
   Она кивнула, пересекла комнату. Упершись локтем в соседнюю стопку, она наклонилась туда, лениво и в то же время настороженно мешавшая ей. "Мы друзья или нет? Разве мы не договорились работать вместе, ты и я? Как мы можем, если ты из всего делаешь тайну?"
   Непонятна эта женщина с ее спокойным предположением, что мы с ней союзники. Как похоже на нее требовать моего доверия, когда еще вчера она обманула меня с беззастенчивой ложью! Она ждала - был указан ответ.
   Я холодно сказал: "Нет никакой тайны. Я много слышал о Джейн Коутснэш, и мне было любопытно".
   - Что означает, что вы отказываетесь говорить, почему вы хотели читать газеты.
   - Вы скажете, почему вы это сделали?
   "Я не хотел их читать", - был провокационный ответ. "Я только хотел посмотреть, были ли они здесь, я думал, что их может и не быть"
   - Почему ты так думаешь? - раздраженно спросил я. "Если вас тошнит от тайн, то и меня тоже! Как вы могли подозревать, что газеты пятнадцатилетней давности исчезли?
   Аннабель передвинула локоть. "Моя причина не была логичной; это было просто предчувствие, которое у меня было. Узнав вчера о школьном ежегоднике, я вспомнил статьи в " Блэйде". Я думал, Лора могла унести газеты; так что сегодня утром я зашел, чтобы увидеть. Теперь я убежден, что она взяла их. Они ушли."
   "Лора! Но почему?"
   - Она взяла ежегодник.
   "Откуда ты узнал? От мисс МакКолл?
   Она покачала головой. Она снова улыбнулась и бросила мне на колени бомбу. "Ежегодник средней школы на самом деле не пропал. У меня есть это."
   "У тебя есть это! Где?"
   "Дома."
   Я был поражен и молчал. Кроме того, осмелюсь сказать, я выглядел скептически. Она изучала мое лицо. - Ты мне не веришь, да? Почему бы тебе не прийти в дом и не убедиться самому? Я с удовольствием покажу эту штуку.
   - Как это случилось?
   "Это долгая история. Я объясню за обедом. Она взглянула на часы. - Уже больше двенадцати. Предположим, вы отложите свои исследования и пообедаете со мной. Тогда мы сможем поговорить.
   Я вспомнил старую поговорку о том, что следует остерегаться греков, приносящих дары. Аннабель Бейн была оппортунисткой, прирожденным торговцем, бойкой и талантливой лгуньей. Очевидно, в приглашении был шутник. Каким-то неведомым образом то, что я знал, или то, что она подозревала, должно быть важно для нее. С другой стороны, она знала некоторые вещи, которые мне нужно было знать. Важные для меня факты. Я очень хотел получить объяснение школьного ежегодника. Если бы я не пошел, было очевидно, что она не будет объяснять.
   Я принял.
   Дом Бэйнов, просторное колониальное жилище, которое я видел только с берега, носил во всем своем интерьере отпечаток личности Аннабель. Она жила там одна и сделала беспокойную и подобную ей безмятежную веху прошлого. Обшитые сосновыми панелями стены были увешаны поразительными черно-белыми рисунками и яркими литографиями. Копии Spur и The New Yorker высыпались со столика Sheraton; квадратное приспособление, похожее на подушку, на которое удобнее смотреть, чем сидеть, разложенное рядом с диваном Чиппендейл; изящная портативная пишущая машинка, выкрашенная в красный цвет, отпечатала анахроническую ноту на столе семнадцатого века. Бакелитовые вазы с цветами странной формы смешивали темно-синий цвет холостяцких пуговиц с грубым тревожным оранжевым цветом ноготков.
   Аннабель сбросила шляпу, опустилась на похожее на подушку приспособление и позвонила, чтобы пообедать. Порывшись в открытом книжном шкафу, частично скрытом спинкой подушки, она выбрала том и бросила его мне. "Вот ежегодник. Вы убеждены?"
   - Не подскажете, где вы его взяли?
   Вошла толстая деревенская девушка в нелепом чепце и фартуке с рюшами и начала накрывать на стол. Аннабель кивнула ей.
   "Вельва включила его". Девушке она сказала: "Что стало с бинтами?"
   Вельва извлекла квадрат из толстой коричневой оберточной бумаги, сложенной в форме книги, и кусок хлопчатобумажной бечевки. Она посмотрела на меня с тупым любопытством. Говорила ее хозяйка.
   - Теперь о том, что ты нашел книгу. Скажи это так, как ты сказал мне.
   Девушка собирала вымученные фразы. "Я протирал пыль вчера около десяти часов, а может, и раньше. Я вынул книги. Этого оттеснили к остальным, прижав к стене. Он был завернут - я подумал, что это пакет, может быть, коробка с чулками. Как только я его увидел, я отдал его тебе".
   - Ты и вполовину не пыль, моя девочка, - сказала Аннабель. Иначе вы бы наткнулись на него несколько недель назад.
   Вельва шаркнула ногами. "Книга никому не причиняла вреда, пыль тоже. Они были вне поля зрения".
   Аннабель рассмеялась. "Новое определение успешного ведения домашнего хозяйства, и неплохое. А теперь беги. Скажи Мэри, что у нас будут сладкое печенье и ветчина, а также свежий горошек, если она их заказала.
   Кухня поглотила Вельву. Я взглянул на Аннабель. - Но как ежегодник оказался у вас в книжном шкафу?
   "Лора Твининг забыла и оставила его там. Сверху, конечно, но отстало. Почти два месяца назад - в день, когда она отплыла. 17 февраля, не так ли? Это единственный раз, когда она была здесь.
   - Она звонила тебе?
   - Боже мой, нет. Карие глаза сверкнули. "Лора и я - хронические враги. Она думает, что я быстрый; Я думаю, что она зануда. Она вышла из машины с миссис Коутснэш для обычного вежливого прощания - тогда они направлялись в Нью-Йорк.
   Случай, который Джек и я терпеливо развивали, сразу же обнаружил досадный недостаток. Если Лаура Твининг остановилась у дома Бэйнов, она не была убита на проселочной дороге, ведущей от Хиллтоп-Хауса к Крокфорду, если только лимузин не вернулся обратно. Были и другие проселочные дороги, пустынные, приспособленные для тайных целей. Но случайный прощальный звонок едва ли мог стать прелюдией к убийству. Привела бы миссис Коутснэш сюда свою спутницу, остановилась, чтобы поболтать с другом, если бы у нее на уме было убийство? Аннабель зашевелилась среди своих подушек. "Почему ты так хмуришься? Вы что-нибудь придумали?
   "Ничего важного".
   Я поспешно открыл книгу. Сразу же, на 33 странице, он развалился. Из центра страницы смотрело изображение смуглой молодой девушки с темными, молодыми, простыми глазами. Джейн Коутснэш, 20-й класс. Президент Клуба Соросис, казначей Клуба Перьев, классный историк. Ее средний показатель за четырехлетний срок был пятеркой; ее целью было общественное служение; она направлялась к Мазеру. Не красивая девушка. Наоборот, смертельно серьезный и немного невзрачный.
   - О, - сказал я. - Я представлял, что она будет хорошенькой.
   "Джейн, - сказала Аннабель, - была великолепна. Более чем красиво. Много, намного больше. У нее были достоинства, вышедшие из моды. Плюс разум и дух. Плюс обаяние. Она не была самодовольной". Под фотографией была напечатана типичная для старшеклассников подпись. Я прочитал: "Это не наш кругозор - маленькая Джейн жаждет мужчин постарше". Бессмысленная, глупая, сбивающая с толку рифма, которая ассоциируется с серьезным юным лицом. Прочитал куплет второй раз.
   "Что оно относится к?"
   Аннабель пожала плечами. "Эти детские вещи всегда сбивают меня с толку. Несомненно, недалекий редактор сетовал на то, что Джейн предпочитала учебу несовершеннолетним мальчикам. Эта тема была ей неприятна, и она быстро сменила ее. "Вы слышали, как я сказал, что мы нашли ежегодник завернутым в оберточную бумагу? Эта бумага. Мне это показалось любопытным. Зачем Лоре заворачивать библиотечную книгу?
   Я испугался. - Возможно, она собиралась отправить его обратно.
   "Зачем отправлять обратно? Машина, должно быть, проехала прямо мимо площади. Почему она не собиралась бросать его тогда? Очевидно, она этого не сделала. Кроме того, она должна помнить, где оставила книгу; это давно назрело, и все же я не слышал от нее. Пристальный взгляд Аннабель остановился на мне. Настала моя очередь перевести разговор. - Ты видел, как Лора ушла из ежегодника?
   "Не совсем. Однако она сидела в виндзорском кресле рядом с книжным шкафом, и я смутно припоминаю, что она несла квадратный сверток. Некоторое время он лежал у нее на коленях.
   Обед прибыл. Отлично приготовлено, отлично подано. Аннабель разбиралась в винах, травах и соусах, как и ее тип, и держала своих сотрудников в лучшем кулинарном состоянии. Мы ели равнодушно, практически молча, занятые своими отдельными мыслями. Наконец хозяйка налила мне кофе и вручила мне чашку Веджвуда. - Я уверен, что Лора Твининг забрала эти газеты, честно говоря, украла их. Я так же уверен, что она не собиралась возвращать книгу. Но там я придерживаюсь. Я ничего не делаю из этого.
   Внезапно, как долгожданный ответ на загадку, мне пришло в голову возможное объяснение. В Аннабель Бейн был намек на экстрасенса, а может быть, она только видела мое лицо и догадывалась. Она выпрямилась. Ее глаза стали большими и почти испуганными. - Боже мой, - прошептала она, - это возможно? Она осторожно положила ложку. "Предположим, что Джейн все еще жива. Предположим, Лора Твининг знала об этом.
   Это приблизилось к моей собственной теории преткновения. Но Аннабель, казалось, забыла меня. Следующие ее слова были произнесены в задумчивой манере того, кто думает вслух. - Это бы многое объяснило.
   "Например?"
   - Это может пробудить интерес Лоры к ежегоднику, не так ли? Также это прояснит пропажу газет.
   - Вы совершенно откровенны?
   Появилась медленная раздражающая улыбка. "По сравнению с тобой я прозрачен, как оконное стекло. Ты странный маленький человек, Лола Сторм. Ты сидишь за моим столом, окоченевшая, как кочерга, настороженная, подозрительная, ожидающая от меня самого худшего. Всегда худшее".
   Я ухватился за открытие. "Ты озадачиваешь меня. Мисс Бейн. Чрезвычайно".
   "Бред какой то. Я очень простой".
   - Ты вчера не был простым. Почему вы сказали, что никогда не встречались с Франклином Эллиоттом? Выражение ее лица не изменилось, но мне показалось, что она смутилась. Я бросаю благоразумие на ветер. "В четверг вечером, около одиннадцати часов, он пришел сюда. Я был на пляже. Я видел его."
   Она покраснела, растерялась. Она выздоровела. - Я ни на минуту не стану отрицать, что ты прав. Но на самом деле мне пришлось соврать. Позволь мне объяснить. Это был день дознания; Эллиот не хотел давать показания; он попросил меня помалкивать о его пребывании в деревне. Я обещал и выполняю свои обещания". Она грустно рассмеялась. "Когда я смогу."
   Она раздражала меня, но она мне почти нравилась. Она была одной из тех опасных людей, которые с готовностью признаются в своих ошибках и тем самым заставляют вас принять их. Я закурил. - Не могли бы вы сказать, что он хотел?
   "Нисколько. Вероятно, я ближайший друг миссис Коутснэш, а она его клиентка. Мы обсуждали ее и ничего больше. Это было чисто официальное интервью, довольно короткое. Если бы вы были в комнате, вам было бы ужасно скучно". Она глотнула холодный как камень кофе. "Это была моя первая встреча с Эллиоттом. Он скучный, но мы довольно хорошо ладили. У нас был общий интерес. Меня огорчает, что миссис Коутснэш оказалась втянутой в дело Дарнли. Как и он.
   Я перестал ей нравиться. "В яблочко. Ты такой же, как и все в городе, - присматриваешь за ней и позволяешь нам с Джеком присматривать за собой.
   Она приняла позицию пожилой женщины. Она вздохнула. - Вы молоды, возбудимы и... ошибаетесь. Вас никто не преследует. Конечно нет. Ты обманываешь себя и отказываешь мне, когда я пытаюсь помочь".
   Слова ее казались натянутыми, претенциозными, искусственными. Я посмотрел ей прямо в глаза. - Я не ребенок, мисс Бейн. Вы помогаете только тогда, когда это соответствует вашим собственным целям. Осмелюсь сказать, вы до сих пор отрицаете, что видели свет. Так же, как ты отрицал это вчера.
   "Свет?"
   "Свет в доме на вершине холма прошлой ночью. Уверяю вас, там был свет.
   "Там было!" Ее пальцы - сильные пальцы для женщины - сомкнулись вокруг моего запястья. - Скажи мне, откуда ты знаешь.
   Я отказался отвечать и серьезно ошибся. Как я узнал много позже, я говорил ей слишком мало или слишком много. Я мог бы изменить ход наших более поздних трагедий, несомненно, спасти одну жизнь, а может быть, и две, если бы я доверился доверию или не доверился ему. Она потрясла меня.
   - Я настаиваю, чтобы ты объяснил про свет.
   У меня была маленькая месть. "Мне ужасно жаль, но я передал информацию полиции. Они попросили меня не говорить. Я обещал, и я держу свои обещания".
   Она опустила руку. Ее глаза были полны невысказанных вопросов, но она больше не возражала. Она помогла мне с оберткой и проводила меня до двери. До самого конца она цеплялась за выдумку, будто мы дружим и работаем вместе для достижения одной цели. Я не знал, что делать с Аннабель Бейн.
   Спускаясь по ступенькам, я оглянулся и увидел ее в фойе. Она взяла телефон, позвонила в гостиницу "Талли-хо" и попросила Франклина Эллиота. Теперь мы знаем тон ее разговора. Она пересказала нью-йоркскому адвокату все, что произошло во время встречи в библиотеке и обеда в доме. Следовательно, когда Франклин Эллиот был допрошен полицией позже в тот же день, адвокат был готов.
   Обед, чреватый туманными умозаключениями, длился меньше часа. В течение свежего благоухающего дня я прогуливался по кабинетам доктора Рэнда. Его дом и офис были объединены в большой, удобный, беспорядочный дом, несколько нуждающийся в покраске. Когда я пришел, Джек, Харквей и врач уже расставались на крыльце. Джек помахал мне.
   - Извини, что задержал тебя, Лола. Мы были дольше, чем ожидали".
   "Все нормально. Я был достаточно отвлечен.
   Харквей бросил на меня быстрый взгляд, приподнял кепку, попросил доктора Рэнда позвонить ему, когда он закончит свой отчет, и зашагал к станции. Врач последовал за нами по усаженному крокусами тротуару к машине.
   - Вы спешите?
   Я сказал, что мы не были.
   - Не могли бы вы уделить мне несколько минут?
   Мы могли бы. Он провел нас через приемную, в своем роде столь же раскрывающую личность, как и гостиная Аннабель. В нем были застекленные книжные шкафы и изящные виндзорские стулья. Переплетенные тома The Stage и экземпляры Variety были смешаны с медицинскими журналами и отчетами, и пациенты могли выбирать по своему выбору. На одной стене висела репродукция "Консультации" Рембрандта, а на противоположной стене красовалась фотография Лилиан Рассел с величественным бюстом и сверкающими зубами. Актриса посетила Крокфорд в 1901 году, и деревенские сплетники до сих пор сообщали, что врач был ее хозяином на ужине.
   Мы вошли в консультационную комнату. Доктор Рэнд закрыл дверь, сел и посмотрел на нас. Затем голосом таким безличным, что я едва узнал его, он сказал:
   - Возьмите стулья, вы двое. Думаю, пришло время поговорить".
   Мы сели и стали ждать. Подойдя к своему неопрятному столу, доктор Рэнд выбрал конверт с надписью и стряхнул с него обугленный осколок кости. "Я понимаю, - начал он, - что мой хороший совет встретил обычную судьбу хорошего совета. Я читал воодушевленную лекцию о пороках любопытства, и сегодня ты принесешь мне вот это. Не довольствуясь обычным любопытством, мистер Сторм, вы занимаетесь грабежом - серьезное преступление - подвергаете свою жену серьезнейшей опасности. Вам повезло, что вы не убили ее. А за что, я спрашиваю? Для этого!"
   На его отвращение и неодобрение не было адекватного ответа. Мы ничего не сделали. Он заменил кость в оболочке. Он продолжал смотреть на Джека.
   "Ты без причины? Без здравого смысла? Ваша жизнь для вас ничего не значит? Жизнь вашей жены? Вы должны удовлетворить свое необоснованное любопытство любой ценой? Разве ты не научился в своем возрасте заниматься своими делами? Я говорю, что пришло время.
   Джек ценил мнение другого человека. Он выглядел очень молодым и ошеломленным, как виноватый школьник, когда сказал в свою защиту: "Наверное, вчерашнее выступление было глупым и опасным. Я знаю, что не стал бы повторять это. Но, как оказалось, нам повезло, что мы поднялись на холм".
   "Счастливый!" Восклицание прозвучало более тихим тоном. Врач помолчал, прежде чем снова заговорил. "Хирам Дарнли мертв, убит. Кто-то еще может быть мертв. Мы не можем вернуть их к жизни. Я предоставляю полицейскому право заниматься такими делами. Это его дело, как и мое - лечить больных, твое - рисовать, а твоей жены - писать. Это не твое дело и не мое - идти по миру как Подглядывающий Том. Вы слышали о тайне Элвелла? Дело Холла-Миллса? Убийцы, мой дорогой юноша, могут оставаться без присмотра, и мир остается приятным местом. Он смотрел из окна своего офиса в сад внизу, где ранние нарциссы открывались солнцу. Он оглянулся на нас. "Что вы, дети, знаете о людях? О человеческих испытаниях и невзгодах? Что вы знаете о страдании? Только молодые и черствые будут так стараться поймать старую, полусумасшедшую женщину и привлечь ее к ответственности за убийство".
   - Другими словами, - медленно сказал Джек, - вы верите, что миссис Коутснэш - убийца?
   Доктор Рэнд барабанил тонкими белыми пальцами по столу. - У вас кровь детектива. Лично у меня нет".
   - Это вряд ли справедливо.
   - Я полагаю, что нет. Врач колебался. "Я хотел бы найти в вашем сердце, если у вас есть сердце, немного искреннего сочувствия. Я наполовину склонен торговаться. Если я скажу то, что думаю, ты пообещаешь вернуться к живописи? И хранить то, что я говорю, в тайне? Полиция скоро все узнает".
   Джек серьезно сказал: - Я буду делать только то, что от меня требуется по закону. Если только... - Он тоже колебался. - ...если только я не уверен, что либо Лоле, либо мне действительно угрожает опасность. Конечно, все, что ты скажешь, останется между нами. Этого достаточно?"
   Поразмыслив, доктор Рэнд склонил голову. "Очень хорошо. С момента опознания я считал, что миссис Коутснэш была движущей силой смерти Хирама Дарнли.
   - Она в трех тысячах миль отсюда, в Париже.
   "Она могла оставить сообщников".
   - А ее мотив?
   Доктор Рэнд погрузился в долгую задумчивость. Наконец он двинулся по касательной. - У холостяков, - медленно сказал он, - часто появляются слабости. Происходит из-за отсутствия обязанностей, ненормированного рабочего дня и ресторанной кухни. Моя слабость - семьи. Семейная жизнь. Мне нравится видеть отцов с сыновьями, кричащих на бейсбольных матчах, как матерей ходить по магазинам со своими дочерьми, как энергичность и шум переполненных домов. Дети уходят в школу, спешат домой, чтобы провести каникулы". Он снова сделал паузу. - Если Луэлла Коутснаш сговорилась убить Хайрама Дарнли, у нее был лучший мотив, какой только может быть у обезумевшей от горя матери. Ее единственный ребенок. Ее дочь Джейн.
   Я наклонился вперед. "Доктор. Рэнд, тебе никогда не приходило в голову, что Джейн Коутснэш может быть жива?
   - Никогда, - резко сказал доктор, - потому что это неправда. Идентификация была бесспорной. Девушка мертва". Я снова прервал. Он проигнорировал меня. Во второй раз он резко сказал: "Джейн Коутснэш мертва. Я знаю. Бедный ребенок покончил с собой. Она покончила с собой из любви к никчемному негодяю. Я знал, что она будет. Я не мог остановить ее. Ей было всего девятнадцать, а мужчина был женат".
   "Человек был..."
   Доктор Рэнд взял слова из уст Джека. - Этим человеком был Хирам Дарнли.
   В тихий кабинет громко доносилось чириканье малиновок, и солнце брызнуло на выцветший ковер. Взлохмаченные седые волосы, голубые глаза без обычного сияния, доктор Рэнд сидел и смотрел на нас.
   - Разве вы двое не готовы бросить старую даму? Не могли бы вы сказать, что у нее была своя доля неприятностей?
   Джек пошевелился и вздохнул. - Почему миссис Коутснэш ждала пятнадцать лет?
   "Ждать!" Доктор Рэнд выдохнула. "Вы не думаете, что она знала ситуацию в то время! Никто не знал - никто, кроме меня. Я узнал только потому, что девушка обратилась ко мне как к врачу, старому другу семьи. Она пришла в этот кабинет, села в то самое кресло и спокойно попросила яд. Ей нужен был смертельный яд, быстрый, безболезненный, не уродующий. Бедный юноша с разбитым сердцем, она предпочла красивую смерть". Его глаза, казалось, смотрели в коридор лет. "У нас был разговор, Джейн и я; она плакала, но я получил историю. Бессердечная, избитая история - достаточно обычная. Дарнли был отъявленным негодяем, из тех, кто питает свое тщеславие завоеваниями и молодостью. Маленькая Джейн, которой всего девятнадцать, была, вероятно, его самой легкой жертвой. Я пытался уговорить девушку железом, здравым смыслом; думала, что мне это удалось, хотя очевидно, что она все еще обожала этого человека".
   - Значит, ты не сказал матери?
   "Конечно, нет! Я и не подозревал, что потерпел неудачу, пока Джейн не исчезла из колледжа. Я знал тогда. Было слишком поздно. Три недели слишком поздно. Через три недели после приезда сюда она покончила с собой".
   - Значит, вы были единственным человеком, который догадывался об истине?
   "Безусловно, был. Джейн была сдержанным ребенком, а не болтуном".
   "Тогда как же, - спросил Джек, - миссис Коутснэш могла наткнуться на факты через пятнадцать лет? Она доверила Хираму Дарнли сам поиск Джейн. Еще две недели назад он занимался всеми ее делами.
   Обрывки информации начали складываться в моем сознании, как кусочки мозаики. Лора Твининг проявила удивительный интерес к девушке Коутснэш. Предположим, она обнаружила не то, что девушка жива, а то, что она покончила жизнь самоубийством. На верный путь ее могло направить забытое письмо, дневник - могла ли Джейн вести дневник? - или фраза из досужих сплетен. Такой импульс мог бы прояснить ее визит в библиотеку.
   Я вмешался в разговор. - Возможно, Лора Твининг узнала об этом и рассказала миссис Коутснэш.
   - Почему она должна? - сказал Джек. "Она бы чувствовала себя так же, как доктор. Что мертвое прошлое должно оставаться мертвым".
   Неожиданно мне на помощь пришел доктор Рэнд. - Не будь таким бойким, молодой человек. Люди являются продуктом их мозговых клеток, их гормонов и их опыта. Они меняются, они прогрессируют, они распадаются. Опыт изменил Лауру, или, по моему мнению, изменил. Она была доброй дурой, когда впервые приехала в Крокфорд, благочестивой, стремящейся угодить, скромной, кроткой, набором самых унылых добродетелей. Но у нее были годы чертовски тяжелой жизни, и черви вертятся; дураки переодеваются.
   "Женщины в положении Лауры - платные компаньоны, живущие в атмосфере богатства без гроша, чтобы благословить себя - часто разваливаются, морально, духовно, как бы вы ни выбрали. Они ведут неестественную, рабскую, замкнутую жизнь; они порождают неврозы, зависть, грызущую ревность. Целое десятилетие Лору пинали, она ухмылялась и терпела это. Люди иногда подставляют другую щеку, но редко любят человека, который заставляет их подставить ее. Скажем, Лора узнала о Джейн. Останется ли она христианкой? Я сомневаюсь в этом. Стала бы она держать рот на замке, когда, сообщив новость каким-то тонким женским способом, она могла бы нанести миссис Коутснэш смертельную травму и даже десятки лет?
   Я увидел Лору в новом ослепительном свете. Мне стало неловко и... грустно. Джек уставился на врача. "Явная злоба звучит довольно слабо. Лауре нужна была работа. Миссис Коутснеш, вероятно, отказалась бы поверить в эту историю, и Лора оказалась бы на улице.
   "Если предположить, что Лора действительно узнала и рассказала, мы можем предположить, что у нее был лучший мотив, чем злой умысел. Джейн Коутснэш до сих пор является живой темой для разговоров в Крокфорде. Как это? Лора пригрозила сообщить новости, если... - Доктор Рэнд пожала плечами. "Миссис. Коутснаш богат. У компаньона не было ни копейки. Может быть, бедняжка думала, что у нее есть шанс обеспечить себе независимую старость, о которой она так часто говорила. А потом обнаружил, - мрачно закончил доктор, - что шантажистам иногда не о чем беспокоиться по поводу старости. С этими словами он встал из-за стола. "Я не разговаривал так много в течение месяца. Я сказал то, что не должен был говорить. Но, во всяком случае, вы слышали мои факты и мое мнение.
   Джек тоже поднялся. "Конечно, есть много вопросов без ответов. Почему, например, Хирам Дарнли нес этот мешок с деньгами? Под каким предлогом миссис Коутснэш заманила его сюда? Вы, наверное, знаете, что Франклин Эллиот находится в деревне со дня дознания. Какова его цель? Как вы думаете, он замешан в убийстве своего напарника? Не мог бы Эллиот объяснить, что случилось с Лорой?
   Доктор Рэнд не будет привлечен. - Я не собираюсь, - сказал он, - разбираться в хитросплетениях тайны. Я бы не стал, если бы мог. И помните, пожалуйста, что вы вдвоем обещали отказаться от любой самостоятельной деятельности. Иди домой и дай мозгу отдохнуть. Хотя, - заключил он задумчиво, - неплохо было бы присматривать за Сайласом.
  
   ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
   Контрольный кусок стекла
   В три часа того апрельского дня Джон Стэндиш вернулся в Крокфорд из Осейджа, штат Нью-Йорк. Он видел вдову Хирама Дарнли в ее горном санатории; он нашел ее вялым, добровольным, непродуктивным свидетелем. Женщина далеко за средний возраст, страдающая артритом, Эбигейл Дарнли так долго жила в мире боли, что убийство ее мужа не имело большого значения, кроме того, что оно коснулось ее. С самого начала неудачного брака их интересы были разными и разными; она занималась мелкой рутиной инвалида, а Дарнли оплачивал счета.
   - Я не видел его несколько месяцев, инспектор. Он ненавидел больницы".
   "Можете ли вы сказать мне, почему в ночь на двадцатое марта он счел необходимым использовать псевдоним?"
   Она сказала с ворчливой горечью: "Я не могу представить, если только он не собирался навестить какую-нибудь девушку. Он был твоим осторожным парнем. Стэндиш был достаточно старомоден, чтобы вздрогнуть. "Деньги, которые ваш муж перевозил в своей сумке, сто восемь тысяч долларов, были отслежены на его счет. Это почти уничтожило его. Чтобы потребовать такую сумму наличных денег, должна быть совершена крупная коммерческая сделка. Разве ты не знаешь о его делах?
   - Я не знала, - раздраженно сказала она. "Это было похоже на Хирама - держать меня в неведении". Затем она сказала в внезапной тревоге: "Деньги, конечно, возвращаются мне. Когда ты вернешь его обратно?"
   - Очень скоро, мадам. Однако мы бы предпочли, чтобы вы забрали деньги после того, как мы арестуем убийцу вашего мужа.
   Именно об этом думал Стэндиш, когда свернул в полицейский участок деревни. Мы с Джеком, как ни устали, ждали его там. Мы хотели пойти домой спать, но Харквей настоял на нашем присутствии. После того, как Стэндиш подвел скудные итоги своего интервью с вдовой Дарнли, мы обрисовали ситуацию в Крокфорде. Мы рассказали о нашей экспедиции в Дом на вершине холма, о садовой могиле, об исчезнувшем багаже Лауры Твининг. Мы рассказали об обугленном фрагменте кости, о преображенном доме и территории. Только одно было упущено из нашего описания, и это была история, рассказанная доктором Рэндом.
   Но рассказ был достаточно красноречив. Это было видно по потрясенному и трезвому лицу Джона Стэндиша. Впервые нам с Джеком удалось поколебать его преданность миссис Коутснэш. Несмотря на свое нежелание, он не мог не видеть последствий ее длительного молчания по поводу ее компаньона. Луэлла Коутснэш могла быть членом старинной и уважаемой семьи из Коннектикута, но здесь было доказательство отсутствия откровенности.
   - Этот ее адвокат, - сказал Стэндиш, - помогал ей и подстрекал ее. Он сказал мне, что ездил в Бургойн , чтобы проводить женщин в Европу. Он добровольно выступил с заявлением. Я не спрашивал.
   - Он сказал нам то же самое. Джек колебался. - Вы знали, что Эллиот был здесь, в таверне "Талли-хо"?
   - Я видел его вчера, - коротко сказал Стэндиш. "Я хотел узнать, что он здесь делал, почему он уклонился от следствия и все же счел нужным совершить поездку в Крокфорд. Я не узнал. Эллиот сказал, что приехал сюда, чтобы защитить интересы миссис Коутснэш в ходе расследования. Это чепуха! Он не стал защищать ее интересы, появляясь на следствии".
   Я живо вспомнил спешащую фигуру на залитом лунным светом пляже. Я сказал: "Той же ночью он посетил Аннабель Бейн".
   - Так он сказал мне, - сказал Стэндиш, - хотя я подозреваю, что это было потому, что он думал, что я соберу информацию из какого-то другого источника. У Эллиотта есть талант предвидеть вопросы и отвечать на них до того, как они будут заданы. Что касается этого, то, если он находится в Крокфорде по той причине, о которой он говорит, - какой бы слабой ни казалась эта причина, - вполне вероятно, что он нанесет визит Аннабель Бейн.
   "Конечно, - сказал я в замешательстве, - Эллиот, должно быть, был... ну, смущен, когда вы спросили его, почему он уклонился от дознания". - Адвокатов, - сказал Стэндиш, - нелегко смутить. Эллиот просто сказал, что не считает свое присутствие необходимым на неофициальном слушании. Сказал, что мисс Уиллеттс может рассказать нам о деле столько, сколько он может, поэтому он делегировал эту работу ей. Ну, возможно. Но кажется странным, что сразу после этого он садится в свою машину, едет в Крокфорд и устраивается для продолжительного визита.
   "Может быть, - предположил Джек, - Эллиот считает, что миссис Коутснэш нуждается в "защите" иного рода, чем та, что предоставляется на дознании". Стэндиш не ответил. Он вскочил на ноги. "Я предлагаю поговорить с Франклином Эллиоттом. Ситуация изменилась со вчерашнего дня. Я надеюсь, что мы сможем убедить его быть более общительным, используя Лору Твининг в качестве рычага".
   Вместе с двумя полицейскими мы с Джеком поехали в гостиницу "Талли-хо". Билл Тевис ухмыльнулся нам из-за стола. Стэндиш немного поговорил с клерком, и я понял, что адвокат был в своей комнате. - Он почти всегда дома, - весело сказал Билл. "Выходит только пообедать. Нет, у него не было звонков. Слишком занят, я полагаю. Он держит провода в своем нью-йоркском офисе занятыми.
   Затем Билл назвал нам имена из вестибюля, и Эллиот попросил, чтобы мы подошли немедленно. Толстяк встретил нас в верхнем зале. Он был в рубашке без рукавов и небрежно натягивал бархатное домашнее пальто. Он встретил Стэндиша и Харквея довольно сердечно, хотя и бросил странный взгляд на Джека и меня.
   "Это настоящая условность", - так он выразился. - Но я осмелюсь предположить, что в маленьких городках вы ведете свои расследования по-другому. Входите. Садитесь. Устраивайтесь поудобнее".
   Я поймал себя на том, что наблюдаю за ним с каким-то сердитым удивлением. Какое право он имел, если половина подозрений, которые я питал, были верны, смотреть и вести себя так спокойно, намекая каждым слегка покровительственным жестом, что мы спешим на его время?
   Он провел нас в комнату, которая указывала на неопределенное пребывание. Была установлена портативная пишущая машинка и разбросаны различные личные вещи. На комоде я увидел и сразу узнал фотографию Аннабель Бейн. Я приписал ей еще одну ложь. Не более четырех часов назад она сказала мне, что Эллиот был для нее незнакомцем в ту ночь, когда он зашел к ней домой. Адвокат перехватил мой взгляд, и на мгновение я понял, что раздражаю его. Я знаю, потому что ему удалось пройти мимо комода и опрокинуть фотографию лицевой стороной вниз. Но на самом деле он не был обеспокоен.
   И именно он открыл интервью. "Ну, мистер Стэндиш, чем я могу вам помочь? У вас есть какая-нибудь свежая информация об убийстве моего напарника?
   Стэндиш отмахнулся от этого. "Г-н. Эллиот, - начал он, - мы с вами уже говорили раньше. Что касается твоего присутствия в Крокфорде, того, что ты здесь делаешь, какова твоя настоящая цель.
   - И во время наших предыдущих бесед, - вмешался Эллиот менее любезно, - я неоднократно объяснял, что пришел сюда ради какой-то личной жертвы, чтобы следить за интересами Луэллы Коутснэш. Обычно я не стал бы касаться уголовного дела, но тут, как вы понимаете, другая ситуация. Мой собственный партнер был убит. По причине, которую я не могу понять, мой партнер был ответственен за то, что подозревал старого и ценного клиента. При таких обстоятельствах я чувствовал себя морально обязанным бросить все остальные дела, приехать в Крокфорд и убедиться, что миссис Коутснэш восторжествовала.
   "Ни один адвокат морально не обязан стоять между клиентом и полицией!"
   - Мне не нравится твой тон. Эллиот встал. - Я адвокат миссис Коутснэш, и это все, чем я являюсь. Конечно, я не стою между ней и полицией. С другой стороны! Я более чем готов ответить на любые гражданские вопросы".
   - Вы убеждены, что Луэлла Коутснэш не причастна к убийству Хайрама Дарнли?
   "Полностью убежден!"
   Толстяк снова сел на кровать. Косая полоса солнечного света освещала его безмятежное лицо. Выражение его лица не изменилось, когда Стэндиш спросил: "Когда вы в последний раз видели Лауру Твининг?"
   Эллиот нахмурил брови. - Должно быть, это было в тот день, когда " Бургойн " отплыл. Навскидку дату не помню. Но я отчетливо помню тот случай".
   -- Тогда... -- сказал Стэндиш, и в его голосе прозвучала нотка настойчивости, -- вы проводили ее с миссис Коутснэш.
   - Нет, - спокойно ответил Эллиот, - я ее не провожал. Мисс Твининг не плавала. На мгновение я не поверил своим ушам, а потом Эллиот повторил задумчивым тоном: "Мисс Твининг не плыла". Был момент полного ужаса. Большая сцена пошла наперекосяк. Мы с Джеком непонимающе переглянулись. Рядом с нами Харквей издал бесшумный свист. Затем Стэндиш вышел в центр комнаты.
   "Почему мне не сказали раньше? Вы намеренно создали у меня впечатление, что обе женщины находились на борту " Бургойна".
   - Ничего подобного я не делал, - сказал Эллиотт, и голос его звучал просто раздраженно. - Я никогда не упоминал Лору Твининг, как и ты. Если у вас сложилось неправильное впечатление, это не моя вина. Как я мог догадаться, что вас заинтересуют планы Лауры Твининг? Вы могли бы легко узнать, что она не отплыла, сверившись со списком пассажиров Бергойна, спросив меня в любое время, телеграфировав миссис Коутснэш .
   - Когда миссис Коутснэш уехала отсюда, - сердито сказал Стэндиш, - все поняли, что Лора Твининг сопровождает ее в Европу. Так вообще понятно, что все в городе считают, что они оба за границей. Почему через двенадцать часов после отъезда из Крокфорда планы миссис Коутснэш полностью изменились? Почему за прошедшие с тех пор недели вы и только вы должны были знать, что план был изменен? Вы объясните секретность?
   - Никакой секретности не было, - нетерпеливо сказал Эллиот. - Если миссис Коутснэш не выкрикивала новости в письмах домой, она просто пыталась защитить свою спутницу от неприятных сплетен. С сожалением должен сказать, что женщина-Твининг была воровкой.
   "Лора Твининг воровка! Я не верю в это".
   - Возможно, вы правы в этом. Пухлые плечи пожали. "Миссис. Коутснаш так думал, но я сам не был полностью в этом убежден. Доказательства казались довольно незначительными. Хочешь услышать историю?"
   "Я бы!" - сказал Стэндиш.
   - Тогда очень хорошо. Миссис Коутснэш и женщина из Твининга прибыли в Нью-Йорк за несколько часов до отплытия и сняли номер в отеле "Уикмор". Миссис Коутснэш устала от поездки и легла спать. Она послала спутницу с пятидесятидолларовой купюрой за покупками в последнюю минуту. Счет исчез; сказала потерянная мисс Твининг, сказала украденная миссис Коутснэш. Она провела свою спутницу в мой кабинет, и произошла очень неприятная сцена. Эллиот вздохнул, вспоминая. "Две кричащие женщины со мной между ними - вы можете себе это представить! Я отказался от арбитража. Они боролись между собой. Кончилось тем, что компаньонка потеряла работу, а миссис Коутснэш, обезумев, как шляпник, уплыла одна.
   Это была чистая выдумка, и мы знали, что это так. Но не было ни малейшего доказательства, чтобы опровергнуть это, факт, о котором Эллиот полностью знал. Он удобно устроился на своей кровати, и внутренне я чувствовал, что он был столь же безмятежен.
   - Где сейчас мисс Твининг?
   - Я не имею ни малейшего представления. Толстяк сделал неопределенный, всеобъемлющий жест. "Была сестра на юге, в Северной Каролине или Джорджии, в одном из штатов крекеров. Возможно, она уехала на юг или устроилась на другую работу в городе. Она была слишком истерична, чтобы обсуждать свои планы".
   Пухлая рука Эллиота в перстнях - на нем был безупречный солитер - потянулась к хьюмидору с сигарами. - Могу я спросить, почему вас интересует Лаура Твининг? Вы, конечно, не исходите из того, что она замешана в смерти моего напарника? Я думаю, что это крайне маловероятно".
   - Мисс Твининг, - сказал Стэндиш, - убита. Раздался грохот, когда хьюмидор ударился об пол. Крышка оторвалась, и сигары высыпались на ковер. Франклин Эллиотт был бел, как мел.
   - Вы, кажется, поражены, мистер Эллиот.
   "Боже мой, кто бы не был!"
   - Согласитесь, - сказал Стэндиш бархатным тоном, - со стороны миссис Коутснэш было бы разумнее откровенно сказать нам, что ее спутника нет в Париже?
   - Естественно, я согласен. Цвет адвоката медленно возвращался. Он вынул платок и вытер лоб. "Ваши новости потрясли меня. Я не... не знаю, что и думать.
   Где произошло убийство? Где вы нашли тело? Когда?"
   "Пожалуйста, имейте в виду, - сказал Стэндиш, - что мы пришли спросить вас, а не просветить вас. У вас есть что добавить к вашей истории о Лауре Твининг? Хотели бы вы изменить его?"
   - Нет, - сказал Эллиот. "Нет. История стоит". Своеобразное качество привило его тон. "Я скажу это. Если бы ты отступил, позволив событиям идти своим чередом, твоя тайна могла бы раскрыться сама собой.
   Он снова был самим собой. Через мгновение он имел наглость взглянуть на часы и попросить у нас прощения. Я был в ярости. Может быть, из меня не вышел бы хороший полицейский, но мне бы хотелось допросить Франклина Эллиотта.
   Мы вчетвером покинули гостиницу "Талли-хо" и мрачно поехали к коттеджу. Был поздний полдень, тот час сумерек, когда человеческая энергия иссякает. Я был в депрессии, и я знаю, что оба полицейских были в депрессии. Мы упали в шезлонги на лужайке. Было холодно, но ни у Джека, ни у меня не хватило духу пригласить наших гостей в дом и разжечь огонь.
   -- Слушать лжеца, -- вздохнул Стэндиш, -- утомительная работа. Если и есть что-то в этой жизни, что я ненавижу, так это безупречный лжец.
   - Лично я, - сказал Харкуэй, - если мы говорим о лжецах, лучше возьмусь за образованного человека, чем за невежественного ублюдка. У вас больше шансов поймать образованного человека на противоречиях. Он слишком много говорит. Но этот урод признает свои недостатки и вообще не хочет говорить". Он инстинктивно взглянул в сторону Ложи. - Ты собираешься навестить Сайласа, Джон?
   "Я так и думал." Стэндиш Роуз. Думаю, он хотел побыть один, но под тем предлогом, что Сайлас забыл вернуть наши ключи, мне удалось сопровождать его на холм. Сайлас, очевидно, провел весь день у разбитой двери подвала. Во всяком случае, мы нашли его там, сидящим на кухонном стуле с вилами на коленях. Не сказав ни слова, ни знака узнавания, он вручил мне ключи от коттеджа. Стэндишу он сказал:
   "Я ждал тебя. У меня есть жалоба, чтобы сделать. Посмотрите на эту дверь! Твой друг Харквей затеял это сегодня утром, и у него не было ордера. Я хочу, чтобы его выгнали из полиции. Миссис Сторм и ее муж ворвались в дом прошлой ночью.
   Я хочу, чтобы их арестовали".
   Стэндиш аккуратно обошел этот вопрос. Он говорил успокаивающие, пустые фразы, допуская, что экспедиция была незаконной, обещал возмещение убытков и компенсацию. Он поздравил наемника с его преданностью интересам работодателя.
   Сайлас немного расслабился. "Тогда завтра я куплю другую дверь и заплачу за это округу".
   "Округ будет рад заплатить".
   Стэндиш посмотрел на наемного человека. Быстро считывая признаки человеческого бедствия, он заметил то, что мы с Джеком наблюдали несколькими днями ранее. Несмотря на все свое бахвальство, Сайлас был рассеян, взволнован, не в себе. Очевидно, он испытывал какое-то внутреннее напряжение.
   Стэндиш был знаком с Сайласом с детства. Он понимал медленную, подозрительную работу ума шотландца, его смертельный страх перед законом, его решимость любой ценой спасти себя. Убежденный, что другой дух был движущей силой в нашей тайне, он применил свои собственные методы ее установления. Он не бушевал, не угрожал и, как Харкуэй, не обвинял Сайласа в уничтожении улик. Он решил завоевать доверие наемника. Он напевал мягкую и нежную мелодию. Напрасно.
   Категорически и в частности Сайлас отрицал знание Лауры Твининг и ее движений. Он выразил удивление, что ее нет в Париже. Нет, он не видел и не слышал о ней. Стэндиш был готов к опровержениям. Но он предвидел усиление напряжения, проявление страха, тревоги. Он нарисовал пробел. Загадочная пустота. Как ни странно, упоминание Лауры Твининг принесло Сайласу смутное облегчение.
   - Она была одной из ваших болтунов, шеф, но я никогда не удосуживался ее слушать. Милая дама - если миссис Коутснэш уволила ее, для меня это новость. Они были тупыми, как воры, в тот день, когда я отвез их в Нью-Йорк.
   - Когда ты оставил их там? Во сколько ты вернулся в Крокфорд? Семнадцатого февраля?
   Сайлас почесал затылок. "Боже, дай мне посмотреть. В тот день движение было довольно плохим. Я отвёз их в гостиницу, помог устроиться, потом развернулся и поехал обратно. Это хорошая четырехчасовая поездка; мы уехали отсюда в полдень. Я, должно быть, вернулся к девяти часам или к чаю.
   Мог бы Сайлас сидеть так тихо, если бы его руки были в крови? Успокоились бы его выцветшие глаза, если бы он узнал, что Лора Твининг мертва? Убит? Я посмотрел через сломанную дверцу на печь, чисто подметенную, холодную и тайную.
   - А теперь, Сайлас, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал. Мне сказали, что две женщины поссорились после того, как вы их бросили. Счет больше пятидесяти долларов. Насколько мне известно, миссис Коутснэш обвинила своего спутника в краже.
   "Звучит смешно для меня. Я сказал, что мисс Твининг не стала бы красть булавку. Вы спрашивали ее об этом? Что она говорит?"
   "Лора Твининг исчезла. Исчез. Упал с земли". Голос Стэндиша был преднамеренно громким. - Я начинаю верить, что она ушла навсегда и все такое.
   Нормального любопытства следовало ожидать. Наемный человек ничего не показал. Он лениво вонзил вилы в землю. - Скорее всего, она появится. Часть ее вещей до сих пор в доме. Я бы не беспокоился о мисс Твининг.
   Я знал, что Стэндиш надеялся на поразительную реакцию. Он выглядел горько разочарованным. Его губы сжались.
   - Значит, Лаура Твининг оставила в доме вещи? Какие вещи? Багаж?"
   "Нет, сэр. Ей нужны были ее сумки для поездки. Она упаковала картонную коробку с вещами, которые туда не поместятся. Думаю, в основном книги и журналы. Она хранит старые журналы. Просто мусор, но для нее это что-то значило. Клянусь, она вернется за ним.
   Если Сайлас и знал об исчезнувших дорожных сумках, неиспользованном паспорте и аккредитиве, то он хорошо скрывал свои знания. Стэндиш зашаркал кучей гравия.
   - Значит, Лоры Твининг не было дома с тех пор, как вы привезли ее в Нью-Йорк?
   - Не видно ни ее ни шкуры, ни волос. Она не смогла бы войти, если бы пришла. У нее нет ключей; Я не в себе. Миссис Коутснеш носила их с собой. Она всегда так делает.
   Стэндиш забросил бесплодную тему. Он устроился на пороге. Он попробовал другой подход.
   - Сайлас, ты знаком с Франклином Эллиоттом?
   Это был случайный выстрел, но на удивление точный. Сайлас резко очнулся от своей летаргии. Он подавил вздрагивание. Его кадык затрепетал у него в горле.
   - Вы имеете в виду адвоката миссис Коутснэш?
   "В яблочко. Ты знаешь его?"
   - Никогда не видел его.
   - Уверен в этом?
   "Конечно, я уверен. Какое отношение ко мне имеет Франклин Эллиотт?
   - Вы казались... ну... озадаченными, когда я упомянул его.
   "Я читал о нем в газетах. Это все. Эллиот для меня никто. Я для него никто".
   - Будь осторожен, Сайлас. Он когда-нибудь писал тебе? Вы когда-нибудь писали ему?
   "Нет." У наемного работника появилась раздражающе неуместная обида. "Я недостаточно богат для нью-йоркских юристов. Люди с деньгами могут обратиться в суд; без них им не помочь. Я попадаю в беду. Что случается? Я остаюсь в беде. Франклину Эллиоту не надо забивать себе голову такими, как я.
   Новая вена изжила себя. Сайлас сказал свое слово, и нам пришлось столкнуться с туманными, двусмысленными предположениями. Почему упоминание о Франклине Эллиотте встревожило наемного работника, а более зловещее упоминание о Лауре Твининг - нет? Была ли скрытая связь между Сайласом и адвокатом?
   Стэндиш переместился на ступеньку. "Сайлас, стоит сказать правду. Полная правда. Ничего не получится, защищая других. Не в деле об убийстве.
   Сайлас испугался. Об этом не могло быть и речи. На его лице появилось выражение насущной тревоги, выражение ужаса, упорного отчаяния. Кости на его худом лице как бы заострились, впадины под глазами стали отчетливее.
   - Я сказал правду, - сказал он немного дико. - Давай, отправь меня в тюрьму, если не веришь. В тюрьме мне было бы так же хорошо, как сейчас. Может быть, я мог бы поспать по ночам и... - он вдруг замолчал и сделал попытку взять себя в руки. Он продолжил уже другим тоном: "У вас на меня ничего нет. Вы ничего не можете доказать.
   - Это твой шанс, - сурово сказал Стэндиш, - рассказать мне то, что, я уверен, тебе известно. Мы собираемся выяснить, кто убил Хирама Дарнли; мы собираемся узнать много других вещей. Кому бы не было больно! Кого-то повесят!"
   "Дай бог, - сказал Сайлас Элкинс, - что это скоро произойдет".
   Стэндиш тут же развернулся и прошел мимо наемного работника в дом Коутснашей. Сайлас смиренно принял заявление начальника полиции о том, что он действует по собственной инициативе, и не возражал. Никто не запрещал мне. Я последовал за. С утра отношение Сайласа резко изменилось. Он казался готовым помочь; он сделал предложения; он произвел картонную коробку от костюма Лауры Твининг, перевязанную нитками. В коробке было два хлопчатобумажных домашних платья, пара каучуков, две книги по астрологии, брошюра о спиритизме, дюжина зачитанных популярных журналов. Никаких писем, ничего личного.
   С помощью своего помощника-добровольца начальник полиции обыскал каждую щель в подвале, на первом и втором этажах. Ненавязчиво я последовал за ним. Мое присутствие было неофициальным, и я не принимал участия в обыске. Сам Стэндиш был инвалидом, медленным, потому что не знал точно, за чем охотится. Он открывал ящики, комоды, заглядывал в книжные шкафы и корзины для мусора, приседал на корточки, чтобы заглянуть под кровати и комоды. Нашел мышиный помет, пыль. О пропавших дорожных сумках Лауры Твининг не было ни малейших признаков.
   Дойдя до спальни миссис Коутснэш на третьем этаже, Стэндиш откинул ржавые бархатные драпировки, распахнул ставни и впустил быстро угасающий солнечный свет. Кровать с балдахином, свернутый и привязанный матрас, постельное белье, сложенное на стуле. Ковер в цветочек, серый, без подметания, шезлонг, очертания которого расплываются под мятой простыней, столешница бюро, украшенная потускневшими бутылками. Очевидно, комната не использовалась в течение нескольких недель. Или вошел.
   Стэндиш атаковал ящики комода, ящики комода, методично рылся в содержимом расписного сундука. Он ощупал пожелтевшее белье, лоскутные одеяла, почувствовал запах лаванды и мускуса. Он закрыл сундук, перекрестился, чтобы закрыть ставни. Блестящая металлическая полоска, закопанная в ковер, привлекла внимание солнца и привлекла его внимание. Он наклонился. Выражение его лица стало испуганным, недоверчивым. В руке он держал сломанную иглу для подкожных инъекций. Сайлас стоял неподвижно. Я едва дышал. Стэндиш повернулся.
   "Ты знаешь, что это?"
   - Он принадлежит миссис Коутснэш. Она сказала, что это лекарство - лекарство для ее сердца.
   - Медицина, а?
   "Да сэр. Я видел, как она использовала его однажды, воткнула себе в руку. Она рассердилась на меня и взяла с меня обещание не говорить об этом. Я никогда не делал."
   Подобно джиннам в бутылке, Луэлла Коутснэш, казалось, материализовалась в своей пыльной спальне. Была ли старушка наркоманкой? Неужели она наполнила пустую жизнь и успокоила древнюю печаль кокаиновыми мечтами? Не в этой ли блестящей сломанной игле объяснение десятилетнего избегания общества, вкуса к одиночеству?
   Стэндиш был опытным полицейским. Он обладал значительными познаниями в области психологии извращенного, напичканного наркотиками мозга. Он знал, что наркотики делают с людьми, как они порождают подозрения, обостряют неприязнь в ненависть, превращают мелкое пренебрежение в невыносимую травму. Я наблюдал за ним и по его несчастному лицу почти мог читать его мысли. Если бы миссис Коутснэш действительно была наркоманкой, тогда все было бы возможно. Но он молча сунул в карман предательскую металлическую щепку.
   Сайлас прошел впереди нас в кладовую. Он бросил на меня злобный взгляд, но поскольку Стэндиш не возражал, я проскользнул внутрь. Начальник полиции терпеливо пробирался сквозь неразбериху и беспорядок. Он ковырял подушки стульев, тряс диван, открывал чемоданы, доставая бальные платья пятидесятых годов и шляпы с перьями. Он ожидал, что доказательства правонарушения будут расплывчатыми, но здесь вообще ничего не было. Ничего, кроме старого дома, заваленного обломками скупых поколений, запертого, пока его хозяйка отсутствовала.
   Стряхнув грязь с рук, Стэндиш застонал и остановился. "Я задолбался."
   - Есть еще чердак, - сказал Сайлас.
   На чердак можно было подняться по лестнице в конце коридора. Стэндиш посмотрел на лестницу, начал подниматься к люку наверху, но вдруг передумал. Было уже семь часов; он провел в доме три изнурительных часа и проголодался. Он решил отложить дальнейшее расследование, пока не получит отчет от доктора Рэнда. Мне это показалось? Или Сайлас выглядел разочарованным? У меня самого было странное желание, чтобы Стэндиш закончил обыск и проник на чердак, но, конечно, не мог этого предложить. Как показали дальнейшие события, мое желание было вполне обоснованным. Решение голодного, обескураженного человека стоило как минимум еще одной жизни.
   Мы со Стэндишем молча вернулись в коттедж. Джек и Харкуэй уселись за коктейли, и я пригласил обоих полицейских поужинать. Когда я направился на кухню, Стэндиш подошел к телефону, попросил оператора междугородней связи и позвонил в Париж, Франция. Я остановился как вкопанный, и должен признаться, что моей первой мыслью был наш телефонный счет. Полагаю, я показал свои чувства, потому что Стэндиш приложил ладонь к мундштуку, чтобы сказать: - Этот в городе, миссис Сторм. Я думал, вы, молодые люди, заслужили право слушать.
   В конце концов, однако, звонок не был завершен. Связаться с Луэллой Коутснаш не удалось. По словам разгневанного оператора, она находилась в безопасности в отеле "Сен-Клер", но в постели, спала под воздействием успокоительных, прописанных французским врачом, который не позволил ей подойти к телефону. Оператор передал информацию о том, что миссис Коутснэш сильно простудилась.
   "Сильная простуда!" сказал Harkway с коротким смешком. "Ну, возможно. Но мое собственное предположение состоит в том, что нервы есть не на одной стороне Атлантики".
   - При этом, - философски заметил Стэндиш, - вероятно, будет лучше поговорить с миссис Коутснэш после того, как доктор Рэнд доложит о кости. Док должен закончить свой анализ сегодня вечером. Не смотрите так разочарованно, миссис Сторм. Вы можете присутствовать на разговоре, когда он, наконец, будет сделан. Скажем, на вокзале, после того, как мы закончим обед, который вы нам обещали.
   - Но, - сказал я встревоженно, - теперь, когда вы ее предупредили, миссис Коутснэш может проснуться, встать, выйти из отеля и просто исчезнуть.
   Сказал Стэндиш, мрачно взглянув на меня: "Нет. Миссис Коутснэш не исчезнет. Я не был таким глупым и предвзятым, как вы воображали, юная леди, хотя, видит Господь, я был очень глуп. Охранник стоит у отеля St. Clair. Миссис Коутснэш может этого не осознавать, но она уже несколько дней находится под наблюдением. С того дня, - мрачно закончил он, - я обнаружил, что Франклин Эллиот остановился здесь, в Крокфорде.
   На этой ноте мы сели ужинать. Солнце упало на западе, а за окнами сгущалась тьма. Я нарисовала тени. Никто не мог много сказать. Стэндиш, который восхищался и уважал миссис Коутснэш, продолжал пребывать в меланхолическом настроении. Даже Харквей казался подавленным. После суматошного дня бездействие, ощущение ожидания было невыносимо. Наконец я нарушил молчание.
   - Не мне вносить предложения, но в любом случае я хотел бы задать вопрос. Я посмотрел на Стэндиша. - Ты не веришь, что это Сайлас засыпал дыру в саду камней, сменил замок и вымел печь? Ты не думаешь, что он точно знает, кто был на холме прошлой ночью?
   - Я в этом убежден.
   - Тогда почему, - вмешался Джек, - ты не отправляешь Сайласа в тюрьму?
   Стэндиш улыбнулся. - Я полагаю, по теории, что тюрьма развяжет шотландцу язык? Джек кивнул. Должен признать, что эта теория показалась мне здравой, и Лестер Харквей, я думаю, был того же мнения. Он слушал с явным недовольством, пока старший офицер развивал свою идею.
   - Тюрьма, - сказал Стэндиш, - может заставить некоторых мужчин заговорить. Но это будет человек другого типа, чем Сайлас. Запугивание с ним не сработает. Вы, миссис Сторм, видели, как много он только что говорил. Я мог бы выдвинуть какое-нибудь обвинение, чтобы задержать его - помните, у нас нет ни крупицы реальных улик, - но я не буду. Стэндиш колебался. "Если Лестер почувствует, что хочет взять на себя ответственность за арест..." Предложение закончилось пожиманием плечами.
   Харквей тоже колебался. - Ты отвечаешь за это дело, - сказал он наконец несколько нелюбезно. "Окончательное решение остается за вами.
   - Тогда, - энергично сказал Стэндиш, - мы оставим ситуацию как есть. Почему, я думаю, что Сайлас почти хочет попасть в тюрьму. Он практически сам это предложил".
   "Но..."
   - В этом нет никаких "но", - раздраженно сказал Стэндиш. - У меня было достаточно опыта, чтобы кое-что знать о человеческой природе. Я знаю Сайласа много лет, я могу читать его как книгу. Он сейчас напуган. Вы видели это, миссис Сторм. Зачем сводить его с ума, зачем пробуждать в нем эту черту упрямства? Оказавшись за решеткой - запомните мои слова - Сайлас разовьет и вылечит комплекс преследования и сгниет, не успев заговорить. Но вне тюрьмы, - трезво продолжал полицейский, - что ж, на этом холме довольно одиноко сидеть, и никто не может составить тебе компанию, кроме угрызений совести. Пусть собственные страхи, нервы и тревоги Сайласа воздействуют на него. Они сейчас работают. Подводя его все ближе и ближе к переломному моменту - к тому моменту, когда он должен говорить. Когда это время придет - а если судить, то скоро, - мы узнаем из уст самого Сайласа, кто убил Хайрама Дарнли и почему, и почему все, что произошло прошлой ночью.
   - Но сам Сайлас, - резко сказал я, - мог убить Хайрема Дарнли. В таком случае..."
   - Нет, - медленно сказал Стэндиш. "Нет. Это не Сайлас выстрелил в спину Хираму Дарнли. У него железное алиби. Обычно я не придаю слишком большого значения алиби, но у Сайласа есть алиби, которое невозможно взломать. Он был на репетиции оркестра в тот вечер, когда Дарнли приехал в Крокфорд, миссис Сторм. Сайлас был в сарае Фреда Томпкинса с пяти до девяти. Восемь участников банды клянутся, что он никогда не покидал этого места, и мне достаточно восьми безупречных свидетелей".
   "Кто же, - спросил я, - как вы думаете, убил Лору Твининг?"
   - Когда вы проработаете в полиции столько же, сколько и я, миссис Сторм, вы поймете, что неразумно прыгать в темноте. Как я могу сказать, кто убил Лауру Твининг? Как, если на то пошло, я могу доказать, что она не жива? Один небольшой фрагмент кости находится на большом расстоянии от тела конкретной убитой женщины. Он улыбнулся моему разочарованному лицу, а затем мрачно сказал: - Не то чтобы я сомневался в том, что мы докажем. И я нисколько не сомневаюсь, что Сайлас - главный участник нашего заговора.
   На мгновение я подумал, что его отягчающая осторожность - осторожность полицейского, который боится махнуть рукой, - положит конец разговору. Он удивил меня, резко сказав: "Я скажу вам одну вещь, которую я действительно думаю - одну вещь, которую я считаю безопасным думать. Помнишь тот стакан, который я подобрал на лужайке после нападения на твоего мужа? Стекло из разбитого окна подвала?
   - Очень хорошо. Мне всегда было интересно, зачем ты это взял.
   "Я взял его, чтобы напомнить себе, что нашел его под окном на лужайке. Вы умная девочка, миссис Сторм. Это тебе ни о чем не говорит?
   - Боюсь, что нет.
   - Это стекло сказало мне, - сказал Стэндиш, - что окно было разбито внутри коттеджа. Не извне, как вы себе представляли. Это важное отличие".
   - Важно, - теперь тихо сказал Харквей, - потому что разбитое окно было всего лишь жалюзи. Чернолицому мужчине в туалете не нужно было разбивать окно, чтобы войти в коттедж. У него были ключи. Это был Сайлас Элкинс.
   - Это раздражающее алиби, - сказал Стэндиш, - истекло в девять часов. Вы не встречали своего "грабителя" до поздней ночи. Так что, видите, подходит".
   Оба полицейских казались одинаково торжествующими. Из сумбура неосязаемости, подозрений и догадок они пришли к чему-то осязаемому. Мы с Джеком обменялись взглядами. Я почти ненавидел говорить, но наконец сказал:
   "Человеком с черным лицом был не Сайлас. Это невозможно".
   Они уставились на меня.
   Я повторил: "Это просто невозможно. Не прошло и пары минут после того, как я увидел, как Джек убегает в лес, прежде чем я разговаривал с Сайласом по телефону. Сайлас не мог добраться до Убежища из леса за такой отрезок времени с крыльями.
   "Миссис. - Сторм, - сказал Стэндиш с неподдельным смятением, - неужели ты не ошибаешься в свое время? Ты был в напряжении, ты..."
   Я покачал головой. "Я думал, что Джека убивают, и двигался быстро. Я прямо ворвался в дом, а когда позвонил по телефону, то очень быстро дозвонился до Сайласа. Лес должен быть в полной миле от сторожки.
   - Вот, - с усмешкой сказал Стэндиш, - идея, которую я вынашивал несколько дней! Казалось, все так хорошо совпало. Вот что, миссис Сторм, происходит, когда полицейский, который должен знать лучше, решает прыгнуть в темноте.
   Он отодвинул салфетку и с отвращением поднялся из-за стола. После того, как я убрала все после ужина, отказавшись от мужской помощи, мы вернулись в полицейский участок, приготовившись ждать отчета доктора Рэнд. Но врач опередил нас и сидел в передней. С ним был веселый человек, которого он представил как доктора Харви Григгстаффа, остеолога из Нью-Хейвена.
   "Принимая во внимание мой отчет, - сказал доктор Рэнд Стэндишу, - я подумал, что вам нужно второе мнение. Доктор Григгстафф по моей просьбе провел независимый анализ.
   Стэндиш не заметил любопытного тона. "Бред какой то. Твоего мнения мне достаточно". Он открыл дверь в свой личный кабинет. Мы все вошли внутрь. Начальник полиции обернулся. - Что ж, давайте послушаем отчет о кости.
   Доктор Рэнд молчал.
   - Продолжайте, - раздраженно сказал Стэндиш. "Давайте получим этот отчет. Я понимаю, что фрагмент был сравнительно небольшим. Мы не ожидаем слишком многого. Но не могли бы вы определить пол?
   - Мы определили, - очень медленно сказал доктор, - происхождение кости. Он снова заколебался. "Боюсь, это будет шок. Джон, эта кость не человеческого происхождения. Это фрагмент бедренной кости крупной собаки. В этом нет сомнений.
   "Никаких, - сказал доктор Харви Григгстафф.
   В комнате стояла затаившая дыхание, неверующая тишина. События, происходившие в альпинарии, и прежде достаточно загадочные, стали непонятными.
   Почему неизвестные с такой стремительностью и безрассудством помешали нам выкопать труп мертвой собаки? Почему тело собаки было сожжено в печи? Это не имело никакого смысла.
   Стэндиш начал рычать. "Где же тогда Лора Твининг? Что с ней стало? Где объяснение тому, что произошло прошлой ночью?
   - Не могу сказать, - сказал доктор Рэнд. Во взгляде, который он бросил на нас с Джеком, мелькнуло удовлетворение. - Наш разговор сегодня днем выглядит чепухой, не так ли? Кроме того, похоже, что вы, молодые люди, могли бы остаться в постели.
   Телефон на столе Стэндиша зазвонил. Он звенел снова и снова. Прошло несколько минут, прежде чем начальник полиции снял трубку с крючка и заговорил. Состояние его эмоций, вероятно, мешало ему понимать то, что было сказано. Мы слышали, как он выкрикивал возмущенные вопросы. И тут, наконец, он понял.
   Джон Стэндиш пережил один ужасный шок, и, очевидно, его темперамент не был готов пережить еще один. Он тихо повесил трубку и положил телефон на стол.
   И самым тихим голосом, который я когда-либо слышал, он сказал: "Это был наш звонок в Париж. Видимо, я больше не буду разговаривать с Луэллой Коутснаш.
   - Ты имеешь в виду, что она все еще спит?
   - Она застрелилась пятнадцать минут назад.
   Любое перечисление того, что мы думали и говорили, вопросы, которые мы задавали себе в последующие часы, было бы здесь бесполезным. Никакая теория, которую мы выдвинули для объяснения событий на холме или для объяснения парижского самоубийства, даже не касалась истины.
   Я ошибался больше всех. Потому что я считал, что Джек и я покончили с трагедией. Я сомневался, что тайна когда-нибудь будет полностью разгадана, но в одном я был уверен. Миссис Коутснэш была ответственна за то, что втянула нас в это дело, и с ее шокирующей смертью я убедился, что мы с Джеком выпутались из этого дела. Даже сейчас, как упражнение в логике, это мое мышление кажется сносным, но, конечно, оно было неверным.
   В ту же ночь, и уже во второй раз, кто-то тайком проник в коттедж.
  
   ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
   Низкорослый, толстый парень
   Джек и я вышли из полицейского участка в одиннадцать часов. Мы ничего не могли сделать, а я слишком устал, чтобы остаться. В последующие часы полиция Нью-Йорка безуспешно пыталась выяснить, что случилось с Лорой Твининг. Они проследили ее до отеля "Уикмор" - она и миссис Коутснэш зарегистрировались днем 17 февраля, - но никто в отеле не помнил двух женщин или что-либо из их деятельности.
   Все, что знала судоходная компания, это то, что миссис Коутснэш поднялась на борт одна, доковыляла до конторы казначея - стюард вспомнил трость с золотым набалдашником - и отменила проезд Лоры. В Париже никакой дополнительной информации не было. Французские власти упаковали вещи миссис Коутснэш и приготовились отправить тело обратно в Крокфорд.
   Утром я проснулся в таком физически истощенном состоянии, что остался лежать в постели. Я помню, как сказал Джеку, что простужаюсь.
   "Бред какой то! Вы всегда думаете, что простудились, когда переутомились. После завтрака тебе станет лучше.
   После чего он галантно подал мне свое собственное представление о том, что инвалид мог бы поесть. Мы не обсуждали это дело и даже не читали газет. Мы были, по правде говоря, пресыщены тайной. Двое опасных преступников - настоящий убийца Хайрама Дарнли и человек, спрятавшийся в нашем шкафу, - все еще оставались безымянными и все еще на свободе. Мы могли подумать об этом. Но мы этого не сделали. Это ложное чувство безопасности, эта вера в то, что мы были исключены из запутанной драмы, пронизывали нас обоих. Только из-за очень тривиального обстоятельства мы обнаружили свою ошибку.
   Две недели назад мы заказали уголь, и этот уголь был доставлен в полдень. Вопреки четким и часто повторяемым приказам мистер Браун въехал на своем тяжелом грузовике во двор. Я встал с постели и ворочался на кухне, и шум возмущения вынес меня наружу.
   Преступник радостно поприветствовал меня. "Где тебе уголь? В обычном месте?
   Я угрюмо кивнул. "Как, по-твоему, мы вырастим газон, если ты упорно едешь по двору на своем грузовике? Вы разрезали землю на ленточки.
   - Я вылетел из головы, мэм. В следующий раз я сделаю лучше".
   . "Будем надеяться."
   Я дал ему ключи от подвала, вернулся к мытью посуды. Солнечные лучи хлынули внутрь, и я напевал, складывая, царапая и разбрызгивая воду. Над этим хозяйственным грохотом доносился звук падающего угля. Ровный стук, стук, стук. Возможно, не совсем приятное, но нормальное, обыденное и удовлетворительное.
   Когда мистер Браун завершил свои дела и пришел за деньгами, он улыбался. - Я должен принести дробовик, миссис Сторм. Внизу хорошая охота. Твой дом кишит белками.
   - Белки?
   "Я видел три. Эти варминты могут быть ужасными вредителями. На твоем месте я бы починил это окно.
   "Это было исправлено".
   "Тогда он снова сломался".
   "Где? Дайте-ка подумать."
   Я последовал за ним на улицу. Он радостно указал на окно, через которое высыпал уголь. Сломанный ранее, он действительно был сломан еще раз. Угольная пыль мягко выдувалась через дыру, которой вчера точно не было. Я молча смотрел на мистера Брауна. Осмелюсь предположить, что мой прием его открытия понравился ему. Его собственный энтузиазм рос.
   "Забавная дыра, не правда ли? Круглый как тарелка. Не припомню, чтобы я видел, как вот так разбивалось окно.
   Замок на окне был отстегнут, и мистер Браун добровольно признался, что так оно и было. На газоне не было стекла. Мне не нужно было, чтобы Джон Стэндиш говорил мне, что это работа на стороне.
   Когда я наклонился, чтобы заглянуть в отверстие, я пришел к выводу, который пропустил наблюдательный мистер Браун. Окно не было разбито; это было вырезано. Раскола не было. Отверстие было круглым и аккуратным, почти аккуратным. От него исходило несколько мелких царапин. Такие царапины, какие могут быть сделаны инструментом для резки стекла. Или бриллиантом в кольце.
   Я мгновенно догадался, что произошло. Кто-то шагнул с обгоревшей дорожки к окну, прорезал стекло, просунул руку, отпер окно, открыл его и прыгнул в подвал. Картина меня и Джека, спящих наверху, а кто-то бесшумно двигается этажом ниже, заставила меня немного потерять сознание. Мистеру Брауну стало чрезвычайно любопытно. - Что-то не так, миссис Сторм?
   "Нет, ничего."
   Он бы стоял там и разговаривал, но я затолкал его в грузовик и уехал. Затем я бросился внутрь и ворвался к Джеку, который брелся. Он раздраженно обернулся при моем входе.
   - Это ванная, дорогой. Ты не можешь постучать? И я хочу, чтобы ты перестал пользоваться моими лезвиями для заточки карандашей.
   "Кто-то был в доме прошлой ночью! В подвале.
   Поначалу недоверчивый, Джек вскоре достаточно протрезвел, чтобы вытереть пену с лица, натянуть халат и проводить меня во двор. Я показал ему окно. Поблизости не было никаких следов - только пятна и тяжелая поступь грузовика с углем, - но на пути к дороге, глубоко в илистом дерне, окаймлявшем подъездную дорогу, мы обнаружили не менее дюжины отпечатков. Неуклюжая, широкая и хорошо очерченная.
   - Мужские отпечатки, - сказал Джек. Он наклонился, выглядел озадаченным. "Клянусь Джорджем, парень носил каучуки. Какая необыкновенная осторожность у грабителя!
   На более твердом покрытии дороги следы исчезали. Мы не могли определить направление, откуда пришел незваный гость, и не могли решить, прибыл ли он на машине или пешком.
   - Я думаю, - сказал Джек, - что он, должно быть, шел пешком. Разве тебя не разбудила бы остановившаяся машина?
   - Я устал, - признался я.
   Но, устал я или нет, обычно я чутко сплю, и я не мог понять, почему я не возбуждаюсь. Были и другие вещи, которых я не мог понять. Во-первых, разумная причина для взлома. Стопорный засов на двери, ведущей из подвала на кухню, не позволял проникнуть в собственно коттедж. Следовательно, злоумышленник остался на цокольном этаже. Но чего он там хотел?
   Мы пошли в подвал, Джек включил свет. Единственная электрическая лампочка тускло светилась, и я вздрогнул, когда белка пронеслась во мраке, взобралась на кучу угля и скрылась в оконной щели. Если не считать разбитого окна, ничего необычного в нем не было. Подвал представлял свой обычный вид - грязь и пыль, разруха и тлен.
   Я посмотрел на обломки, которыми миссис Коутснэш заполнила каждый доступный дюйм пространства, - посмотрел и ужаснулся. Мы никогда не были достаточно любопытны, чтобы исследовать унылое содержимое подвала, и у нас не было инвентаря. Мы столкнулись тогда с мучительной проблемой. Как мы должны были решить, что было украдено ночью, если мы не знали точно, что там было? Тем не менее, исходя из теории о том, что у человека сохраняется подсознательная память о любом месте, где он часто бывал, Джек настоял на тщательном, непосильном поиске.
   Он льстит глазу своего художника, и я думаю, что он наслаждался собой. Он мог произвольно сгруппировать коллекцию разного - провисшее кресло, птичью клетку, коробку старых лампочек - изучил группу, медленно продвигался вперед и повторял процесс. Он ничего не трогал. Иногда он приседал или отступал назад, чтобы получить другую перспективу. С меньшим успехом я подражал ему. К концу часа мой насморк усилился, моя спина сломалась, и я почувствовал полное отвращение. Каждый предмет, который я особенно запомнил, - раскрашенный рожок граммофона, пахучий рулон ковра, газонокосилка без лезвия - был на своем привычном месте. Расстройство казалось таким же тяжелым, как и вчера, не хуже.
   Я сел на бочку, отказался от метода Джека и опробовал свой собственный. Я дал волю своему воображению и попытался сообразить, чего мог желать любой здравомыслящий человек из того, что могло быть спрятано среди такого никчемного хлама. Поскольку учитывались более крупные предметы, это должно было быть что-то маленькое. Мои идеи были более живописными, чем практическими. Я вспомнил газетные сообщения о бесценных картинах, спрятанных под дешевыми литографиями, рассказы о компрометирующих бумагах, небрежно оставленных в сундуках. Я вспомнил чтение завещания, хитроумно спрятанного в оштукатуренной стене. И тут, пока я сидел, меня охватило сильное впечатление.
   Я сказал: "Джек, мы можем сдаться. Нас не ограбили. Ни одна отдельная вещь не пропала. Ничего - я уверен - не было нарушено.
   Джек выпрямился. Он выглядел таким сбитым с толку, каким я его никогда не видел. "Черт возьми, если это не то, что я решил сам. Но это не имеет смысла. Если прошлой ночью не планировалось ограбление, то что же было задумано? Почему было разбито окно? Почему эти следы на лужайке?"
   Его слова затерялись во внезапном реве мотоцикла. Мгновение спустя изумленное лицо Лестера Харквея появилось в открытой двери подвала.
   - Господи, что происходит?
   - Инвентаризация, - позвал Джек. "Нас либо ограбили, либо случилось что-то странное".
   - Ограбили? Харквей поспешно присоединился к нам в подвале. Я отчетливо помню удивление на его лице, когда он осматривал по очереди несколько сломанных стульев, провисшую кушетку, груду истлевших книг. Он ухмыльнулся. "Я не должен был думать, что рай этого старьевщика кого-то соблазнит. Что пропало? Что случилось? Немного кривоватый Джек вернул улыбку. - Вот именно - мы не знаем. Мы знаем, что прошлой ночью кто-то вломился в подвал, и это все, что мы знаем. Но вы можете посмотреть в окно позади вас.
   Харквей развернулся на каблуках. Он осмотрел аккуратную круглую дырочку, и веселье покинуло его лицо. "Довольно честная работа по незаконному проникновению", - сказал он наконец. - Все равно забавно, что ты не проснулся. Внезапно он прошел по утоптанной земле, поднялся по короткой лестнице, ведущей на кухню, толкнул дверь наверху. Он открылся.
   - Эта дверь была заперта прошлой ночью?
   - Заперли, - сказал Джек, - и сбежали из кухни.
   - Ваш нарушитель мог этого не знать.
   Харквей наклонился, чтобы внимательно осмотреть замок, полагаю, в поисках царапин или признаков взлома - зрелище далеко не успокаивающее. Мне вспомнились трагедии в уединенных загородных дачах, и в сыром прохладном подвальном воздухе я поежился.
   Полицейский с сомнением посмотрел на меня. "Ненавижу беспокоить вас без необходимости, но, честно говоря, мне не нравится, как это выглядит. Вы немного далеко от города или от соседей. Он поколебался, прежде чем добавить: - Знаете, наше дело еще не закончено. Миссис Коутснэш, может быть, и мертва, но... - тон его был мрачным, - есть и другие, кто не умер.
   - Этим "другим", - сказал Джек, - нечего бояться нас с Лолой. Почему мы должны их бояться?"
   - Убийца Хайрама Дарнли, мистер Сторм, может опасаться, что у вас есть информация, которой - на самом деле - у вас нет. Человек с черным лицом может бояться того же. Это откровенно предположение. Мне не нужно догадываться, что кто-то пытался взломать эту дверь, ведущую наверх, на этаж, где спали вы и ваша жена. Царапины хорошо видны".
   Я встал с решением. - Это решает. Мы переезжаем в гостиницу сегодня днем.
   Харкуэй явно был доволен, но я видел, что нет. Однако мы поднялись наверх, и я начал собирать вещи. Харквей сидел на кровати, а Джек ходил по комнате.
   - А тебе не приходило в голову, - наконец сказал Джек, - что, переехав в город, мы можем сыграть на руку убийце? Делать именно то, что он запланировал для нас?
   - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - озадаченно сказал Харкуэй.
   - Почему вчерашнее дело не могло быть спланировано с преднамеренным намерением отвезти нас в город? Скажем, у кого-то была какая-то польза от коттеджа. Тогда, конечно, этому человеку будет выгодно вытолкнуть Лолу и меня из этого. Что может быть лучше, чем пугать нас до тех пор, пока мы не уйдем по собственной воле?
   -- Но какая польза, -- сказал я в замешательстве, -- может быть кому-то от коттеджа? Это просто дом".
   - Дай волю своему воображению, Лола. Сделайте небольшое предположение. Как это для предположения? В домике что-то спрятано, что-то, вероятно, совсем небольшое, что-то ценное либо для убийцы, либо для его сообщников. Но убийца (мы для удобства будем называть вчерашнего посетителя убийцей) не знает точного местонахождения... предмета.
   - Если есть предмет, - язвительно сказал я.
   - Дайте ему закончить, миссис Сторм, - сказал Харквей, и, к своему ужасу, я увидел, что он был впечатлен.
   "Я выдохся. Я всего лишь предположил, что если у кого-то есть причина обыскать коттедж, то тщательный обыск будет невозможен, если в нем никого нет. Потребуются дни, чтобы привести это место в полный порядок. Мы с Лолой почти не касались подвала.
   - Но это только твое представление, - завопил я. "Безумная идея, и я собираю вещи, чтобы уйти".
   Джек проигнорировал мою вспыльчивость и спросил Харквея: - Что ты посоветуешь на этот счет?
   "Я едва знаю, что сказать. Конечно, вы создали довольно убедительные доводы в пользу того, чтобы остаться и посмотреть, что будет дальше. Молодой полицейский повернулся ко мне. - Может быть, нам лучше оставить это на усмотрение дамы.
   -- Дама, -- сказал я, -- собирается в город.
   Джек одарил меня взглядом, припасенным для тех случаев, когда я его подвела. Я пошел собираться. Как только ты ослабеешь вместе с ним, ты уйдешь, и я был полон решимости сэкономить нам обоим еще одну ночь в коттедже.
   - Я никогда не думал, - сказал Джек, - что ты повернешься и убежишь от призраков, Лола. Я предполагаю, что вчерашним посетителем был всего лишь Сайлас.
   - Теперь ты не прав. Харквей позволил себе короткий смешок. - Сайлас не выходил прошлой ночью из вигвама. Блэр провел ночь на холме, простудился весной и больше ничего. Очевидно, ему лучше было бы провести здесь время.
   - Ну, - философски сказал Джек, - это была просто моя идея, а лучшие из нас не могут быть всегда правы.
   Снова на меня был направлен пристальный взгляд. Моя решимость покинуть коттедж поколебалась. Верна ли интерпретация Джеком разбитого окна? Собирая чемоданы и готовясь бежать в город, следовал ли я хитрому плану, составленному для меня кем-то неизвестным?
   Харквей затушил сигарету и встал. - Если вы, молодые люди, готовы, я провожу вас в город.
   Джек повернулся. "Вы готовы. Лола?
   - Не совсем так, - резко сказал я. "К чему торопиться? У нас полдень.
   Харквей направился к двери. - В таком случае я побегу. Я позвоню тебе сегодня вечером". Он вопросительно перевел взгляд с Джека на меня. - Полагаю, я могу связаться с вами в гостинице?
   Никто из нас не ответил. Мы проследили его до залитой солнцем лужайки, где он остановился, чтобы осмотреть следы и прикрыть самый чистый экземпляр платком, который он утяжелил четырьмя маленькими камнями. "Я пошлю Блер снять гипсовую повязку".
   Он говорил рассеянно и без особого интереса. Я уставился на следы, отчетливые и четко очерченные на мягком дерне, окаймляющем подъездную аллею. - Я думаю, отпечатки могут быть ценными. Они такие дорогие".
   - Вот в чем с ними беда, миссис Сторм. Боюсь, они слишком ясны. Он улыбнулся моему удивлению. - Либо твой мародер был невероятно смел, либо - и это кажется более вероятным - эти следы должны были быть замечены.
   Когда он сел на свой мотоцикл, на дороге показался знакомый автомобиль, свернул на подъездную аллею, и из нее вышла Аннабель Бейн. Она была бледна под румянами и казалась очень взволнованной. Она сказала сразу. "Ты видел бумаги? Вы знали, что Луэлла Коутснэш мертва?
   - Мы знали, - ответил я.
   - Я пока с трудом могу в это поверить. Аннабель приложила платок к глазам, но глаза были сухими. Жест был неприятно театральным. Мне показалось, что Аннабель отреагировала на смерть старого дорогого друга не искренним чувством, а театральностью. Джек недоуменно посмотрел на меня. Я тоже был озадачен. Я был совершенно уверен, что Аннабель пришла в коттедж не для того, чтобы обсуждать новости, которые были напечатаны в утренних газетах. Моя уверенность подтвердилась, когда она повернулась и сказала Харквею: "Я вижу, ты уходишь. Пожалуйста, не позволяйте мне задерживать вас".
   Она говорила холодно и отстраненно, как она приберегала для тех, кого считала ниже себя. Харквей не отличался особой чувствительностью, но уловил. Он покраснел, но стоял на своем. - Я хотел бы знать, мисс Бейн. У вас есть версия самоубийства? Она покачала головой. Она снова коснулась платком своих глаз. "Луэлла никогда не казалась мне человеком, который готов покончить с собой".
   - Значит, - откровенно сказал Харквей, - вы не считаете это признанием вины в причастности к убийству Хайрама Дарнли? Во взгляде Аннабель мелькнула враждебность. "Конечно, нет! Я думаю, что полицейские власти загнали на смерть невинную и несчастную старуху".
   На мгновение я испугался, что Харквей намеревается возразить, но он только пожал плечами и снова собрался уходить. Джек резко предложил чашку-стремя. Он вошел в дом, а я усадил своих антипатичных гостей на стулья под яблоней. Несколько минут я вел одинокую беседу; потом вышел Джек и раздал напитки. Спирт не помог. Прошли еще неловкие минуты. Аннабель терпеливо ждала ухода Харквея, и он не выказывал признаков спешки.
   Наконец, внезапно она сказала: "Лола, я хотела бы поговорить с тобой". Джек вежливо улыбнулся. "Почему не здесь? Нам нравится ваша компания". Аннабель закусила губу. Она смотрела через залитое солнцем открытое поле на узкую полосу леса. Дым поднимался из трубы Олмстеда и образовывал узор на фоне неба.
   Она выглядела удивленной. "Я не слышал, что Олмстеды открыли свое заведение. Они редко приходят так рано.
   "Сегодня утром я видел Олмстед в центре города, - сказал Харквей. "Покупка краски".
   Я особо не интересовался. Я и не мечтал, что архитектор из Нью-Хейвена, которого я никогда не видел, сыграет свою маленькую роль в нашей драме. Я сказал: "Ну, в любом случае, приятно иметь соседей для разнообразия".
   - Любопытно, что ты это говоришь. Аннабель выпрямилась в кресле. "Мне было интересно. Не становитесь ли вы когда-нибудь - ну - одиноким. По ночам? Я думаю, вы могли бы.
   "Одиночество" - мягкое слово, чтобы описать мои чувства по поводу коттеджа, но я дал ему неопределенный ответ.
   Аннабель сорвала травинку и накрутила ее на палец. - Я подумал, что вы двое могли бы захотеть переехать на некоторое время ко мне. До тех пор, пока все не уладится. У меня много места. Вы могли бы снять номер на втором этаже.
   Харквей поставил стакан так резко, что тот опрокинулся. Джек изумленно вздохнул. Что до меня, то я не знал, что и думать. Хотя Аннабель отнеслась к этому легкомысленно, ее всплеск гостеприимства был не только неожиданным; Это было невероятно. Наши прежние отношения, конечно, не были дружескими, и теперь она предложила открыть нам свой дом - сдать нам номер на втором этаже.
   Она сделала паузу. - Я сказал не по очереди - что ли? Ты не хочешь прийти?
   - Ваше... ваше приглашение - это что-то вроде совпадения. Случилось так, что мы подумывали переехать в гостиницу.
   "Великолепный. Тогда вместо этого ты придешь ко мне.
   Джек посмотрел на меня. Я оглянулся на него. Я сказал: "Как мило с вашей стороны спросить, но мы не можем вмешиваться к вам. В любом случае, мы не поедем в город. Мы остаемся здесь.
   "Мне жаль." Ее яркие глаза беспокойно блуждали по молчаливой группе. "Что не так? Я врезался в важную конференцию? Произошло что-то, чего не напечатали в газетах?
   - Почему ты так думаешь?
   Она смеялась. "Ну и что я должен думать? С воздухом тайны, настолько густым, что его можно было разрезать ножом! Кроме того, я использую свои глаза". Она указала на то место, где на траве лежал приколотый носовой платок Харквея - белый квадрат. "Это помогло. Он закрывает след, не так ли? Разве я не слышу, о чем идет речь?"
   Джек выбросил сигарету. - Я полагаю, нет никакого вреда. Прошлой ночью кто-то вломился в дом".
   "Ой!" Она сидела очень тихо. Затем: - Это доказывает, - сказала она страстно. "Вы должны приехать в город! Пожалуйста, пожалуйста, позволь мне поднять тебя".
   "Извиняюсь. Мы решили выстоять".
   - У вас есть мужество, - сказала она тоном, который подразумевал, что у нас больше мужества, чем здравого смысла, и на этой ноте она ушла.
   Чуть позже последовал Харквей. После визита Аннабель он полностью сменил лицо и энергично приветствовал наше решение остаться.
   "Твоя догадка была в порядке, Шторм. Я полагаю, что предпринимается определенная попытка вытащить вас из вашего дома. Приглашение этой женщины было чересчур банальным. Отказавшись сдвинуться с места, вы можете многое сделать для нашего дела.
   Это было логично, если не сказать утешительно. Я не особенно обрадовался, когда он вручил Джеку свой пистолет и настоял на том, чтобы он оставался в доме.
   Я мрачно распаковал.
   Мы обсудили нашего грабителя; мы обсуждали, что мог бы хотеть грабитель; мы обсуждали миссис Коутснэш. Все в коттедже принадлежало поместью Коутснэшей, что делало ситуацию крайне запутанной. Луэлла Коутснаш вряд ли могла оставить что-нибудь ценное в арендованном помещении. Тем не менее в коттедже оказалось кое-что интересное для неизвестных лиц. Поскольку из подвала ничего не было взято - теперь мы были в этом уверены - что-то должно было быть там. Джек предположил, что это может быть ключом к убийству.
   Я согласился. - Подсказка, - сказал я, - может содержаться в письме. Многие подсказки есть. Наверху куча писем. На чердаке."
   Мы пошли на чердак. Это повторило замешательство внизу. С разницей. Мебель и бытовой мусор хранились в подвале. Коробки и сундуки заполнили чердак. Они были переполнены старой одеждой, книгами, старыми журналами и старой корреспонденцией.
   Джек погрузился в деревянный ящик. Я выбрал элегантную картонную коробку, в которой когда-то была парижская шляпа. Я разобрал две старые купальные шапочки, дюжину танцевальных программ и несколько ниток бус. Я атаковал стопку писем, перевязанных выцветшими лентами. На них были старые почтовые штемпели; они были адресованы Джейн Коутснэш; это были попытки школьницы самого банального вида. В 1919 году Джейн ходила под парусом и плавала; она ходила по магазинам в Нью-Йорке; и хотя в 1920 году она встретила загадочную и трагическую смерть, я не нашел ничего интересного в этих письмах ее друзей.
   Я повернулся к Джеку. "Я просто теряю время".
   "То же самое. Я рисовал счета за сантехнику и рекламные проспекты. Луэлла цеплялась за все".
   "Давайте увольняемся".
   "Давайте не будем. Вы не можете сказать, что может появиться".
   В тишине, в пыли и в тщетном труде день растворялся в вечере. Моя голова начала болеть. Джек устало огляделся.
   "Встряхнись, приятель. Мы все равно должны закончить коробки.
   "Я думаю, что моя простуда становится хуже".
   - Может быть, тебе лучше пойти и отдохнуть.
   Я упорно цеплялся за работу. Было ровно шесть, когда внизу зазвонил телефон. Джек бросился отвечать, и я с благодарностью бросил работу, чтобы последовать за ним. Я бросился на кушетку.
   "Кто это был?"
   "Олмстед вниз по дороге. Он хочет поговорить с нами.
   "Как насчет?"
   - Он не сказал. Почему бы тебе не остаться здесь? Я вернусь через минуту. Наверное, ничего важного.
   За мгновение до этого я бы поклялся, что землетрясение не могло сдвинуть меня с кушетки. Теперь я быстро поднялся. Я не выбирал оставаться один.
   Из олмстедской трубы восходящий дым терялся в сумеречном небе. Свежий ветер дул из Звука. Кустарник, окружавший небольшой коричневый дом, склонялся перед ним. Олмстед встретил нас на крыльце. Это был бледный мужчина средних лет с кроткими грустными глазами. Он пожал руки.
   "Вчера я приехал из Нью-Хейвена, - сказал он нам, - и собирался позвонить вам с самого утра. Вы не войдете?
   Он привел нас в дом, в котором все было готово для летнего проживания. Затем он с надеждой заметил, что соседи должны быть лучше знакомы, и без дальнейших предисловий попытался вовлечь нас в обсуждение убийства Хирама Дарнли. "Фанни - моя жена - и я следили за этим делом в газетах, будучи соседями и все такое..."
   Мы с Джеком отказались рисоваться.
   Мистер Олмстед выглядел обиженным. - Надеюсь, ты не считаешь меня любопытным. В деревне было много разговоров, а я говорю, что толку слушать мясника? Вы должны добраться до людей внутри. И кажется, люди внутри не очень разговорчивы. Я вчера заходил к Стэндишу; Я помог его назначить, но он меня практически выкинул из своего кабинета. Даже Сайлас. Сайлас много лет был нашим смотрителем. Он был здесь сегодня днем, помогая мне установить экраны. Мама как моллюск, а он болтал без умолку. Когда я сказал что-то о самоубийстве миссис Коутснэш, он чуть не снес мне голову. Откинул экраны и ушел в раздражении. Вот как это пошло. Я живу в Крокфорде пять месяцев в году, но, судя по тому, что я знаю об убийстве в РамблСит, с тем же успехом я мог бы жить на Аляске.
   Его любопытство было настолько очевидным и невинным, что Джеку пришлось улыбнуться. "Мне жаль вас разочаровывать, но..."
   - Это Фанни, - вздохнул Олмстед. - В среду она развлекается в своем бридж-клубе, и... ну, ты же сам женат. Мы повернулись, чтобы убежать. Олмстед в тревоге поспешно поднялся. "Подождите минуту. Фанни говорит, что я многословен, и я думаю, что да. Как бы то ни было, я хотел спросить вот что. Ребята, у вас были какие-нибудь неприятности прошлой ночью?
   Мы уставились на него. - Почему, - сказал Джек, - ты спрашиваешь?
   - Потому что я видел, как кто-то крадется вокруг твоего дома.
   Джек снова сел. "Расскажи мне об этом."
   - Я лучше начну с самого начала. Получается забавная история. Итак, прошлой ночью я сидел на крыльце. Было поздно - около полуночи. Подъехала машина и остановилась на другой стороне дороги напротив крыльца. В ней был мужчина - я видел кончик его сигары. Было темно; он не мог видеть меня. Он просто сидел и время от времени высовывал голову и смотрел на дорогу. Я начал задаваться вопросом, на что он смотрит".
   Я был на грани нетерпения. - продолжал неторопливый голос Олмстеда. "Я сошла с крыльца, тихонько, чтобы не привлекать его внимания. Я посмотрел на дорогу. Не на что было смотреть, кроме твоего дома. Все твои огни горели. Пока я смотрел и пока он смотрел, ваш свет погас. Человек через дорогу вынул часы и посмотрел на них. Я посмотрел на часы. Было без двадцати минут двенадцать. К этому времени я был довольно заинтересован. В десять минут двенадцатого - мы снова посмотрели на часы - мужчина вылез из машины. Он начал с дороги. Я последовал за." Олмстед вздохнул. - А потом случилась авария.
   - Какая авария?
   "До сих пор он меня не видел. Но я наступил на камень. Это произвело шум. Он услышал меня. У него был фонарик; он повернулся и посветил мне фонариком. Мне ничего не оставалось делать, как пройти мимо. Он стоял неподвижно на дороге, пока я не прошел мимо.
   - Ты не говорил?
   "Ни слова. Думаю, я причинил ему боль. Он вел себя болезненно".
   - Что с ним стало?
   "Пришлось идти дальше. Я прошел метров сто мимо твоего дома, потом развернулся и вернулся. Он ушел. Его не было видно. Но я был подозрительным. Я сел на твой каменный забор и стал ждать. Было холодно. Я ждал долго. Я встал, чтобы идти. Мне повезло, что я этого не сделал. Потому что именно тогда этот тип вышел из вашего двора. Он снова увидел меня. Он был чертовски зол.
   Он посмотрел на меня, потом поспешил по двору, прыгнул в машину и уехал".
   - Конечно, вы не знали этого человека?
   - Я не помню его имени навскидку, но я мог бы найти его для вас. Его фотография была в газетах. Он запутался в деле. Это тот невысокий толстяк, этот нью-йоркский адвокат.
   Глаза Джека и мои встретились в долгом, пристальном взгляде. Нашим полуночным гостем был Франклин Эллиотт.
  
   ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
   Темно-красные пятна
   Мы сбежали из Олмстеда. Мы поехали прямо в гостиницу "Талли-хо" и потребовали Франклина Эллиотта. Его там не было; его даже не было в деревне. Билл Тевис, клерк, рассказал нам об этом.
   - Эллиотт принял решение по меньшей мере три часа назад. Закинул кое-что в сумку, вызвал машину и поехал в Нью-Йорк. Бизнес, сказал он. Думаю, это тоже было. Звонила его секретарша.
   Из гостиницы мы поехали к дому Стэндиша. Его экономка подавала ему обед. Она открыла дверь и не собиралась позволять нам мешать его еде, но Стэндиш услышал наши голоса и крикнул, чтобы нас пустили. Экономка скривилась, фыркнула и удалилась на кухню.
   Стэндиш был так взволнован нашими новостями, что отодвинул тарелки и не смог съесть ни кусочка. Мы втроем собрались за столом и наметили нашу кампанию.
   - Эллиот, - сказал Стэндиш, - мог бы объяснить, почему он украл ящик для бедняков, если бы у него было десять минут на раздумья. Мы должны обвинить его до того, как он узнает, что его подозревают. И мы должны быть уверены, что он свободен. С чем он подошел к телефону. К моему удивлению, оператор дальней связи легко нашел Франклина Эллиота в Нью-Йорке. Он спокойно обедал в своем клубе на Пятой авеню и охотно встал из-за стола, чтобы поговорить. Полицейский объяснил, что едет в город и хочет увидеть копию завещания миссис Коутснэш. Эллиот ничего не подозревал. Назначили встречу на два часа дня следующего дня. Ни о Джеке, ни обо мне, естественно, не упоминалось.
   - Я буду ждать вас, - радостно сказал нам Стэндиш. "в шесть утра. Мы поедем молочным поездом. Завтра Эллиот расскажет, или я узнаю причину. Наконец-то у нас есть что-то определенное насчет этого адвоката!
   Франклину Эллиоту, как мы прекрасно знали, предъявили гораздо более серьезное обвинение, чем кражу со взломом. Когда мы ушли, Стэндиш позвонил Лестеру Харквею. Было решено, что младший офицер должен немедленно отправиться в Кэтскилл, разыскать охотничий домик Эллиотта и тщательно проверить алиби адвоката на ночь 20 марта.
   - Это было давно, - сказал Стэндиш, - но будем надеяться, что вы сможете что-нибудь откопать. Эллиот говорит, что он вышел со своим проводником двадцатого числа. Найдите гида. Поговорите с туземцами. Проведите осмотр ближайших заправок и попытайтесь выяснить, покупал ли Эллиотт бензин двадцатого числа. С ним была его машина. Он клянется, что провел день и ночь в Кэтскилле, но, может быть, вы сможете установить, что это не так".
   - Если это удастся установить, - протянул Харквей, - я это установлю. Он притворялся равнодушным, но был взволнован. "Мне кажется, что это горячая тропа".
   Двое мужчин пожали друг другу руки и разошлись. В ту же ночь Харкуэй отправился в Катскиллс.
   Наш будильник сработал в пять утра следующего дня. Небо за окнами нашей спальни было туманным грифельно-серым, усыпанным несколькими бледными звездами. Я проснулся от одной из моих сильных простуд. У меня был синус, и от синуса у меня болела голова, как будто кто-то забил его молотком. Мои глаза заслезились, а из носа потекла вода. Джек принес мне глоток бренди. Я проглотил его. Я чувствовал себя хуже. Он настоял, чтобы я отказался от поездки. Я с негодованием отказалась, начала одеваться и рухнула в слезах. Меня били, и я знал это.
   Я заползла обратно в постель. Джек искренне сожалел о моих страданиях и делал все, что мог, чтобы облегчить их, хотя, должен сказать, он следил за временем. Он приготовил мне кофе, который я выпил, и тосты, которые я отодвинул в сторону. Ровно в шесть снаружи протрубил рог, и Джек торопливо поцеловал меня.
   . - Оставайся в постели, милый. Я вернусь сегодня в пять часов дня. Не будь таким синим. Как только появятся новости, я позвоню.
   - Ты позвонишь, когда покинешь офис Эллиотта?
   - Держу пари, я буду.
   Он выбежал наружу. Хлопнула дверца машины, завизжали шестерни, и мимо моего окна на дорогу вылетел автомобиль. Я снова заснул, и когда я открыл глаза, был полдень. Я почувствовал себя немного лучше, но ненамного. Я поковылял в ванную, где побрызгал нос и горло. Это улучшило мою голову. Моим глазам удалось сфокусироваться.
   Осторожно, как человек, который ходит между яйцами, я пошел на кухню. Я выжал шесть апельсинов и выпил сок. Я потянулся за сигаретой. Джек взял последний пакет; коробка была пуста. В нашем доме нет такой беды, которая равнялась бы полному отсутствию сигарет. Я лихорадочно порылся в своем бумажнике и на столе, в купальном халате и костюмах Джека, но обнаружил, что там не было ни одной сигареты. Я выудил окурок из пепельницы и выкурил. Это было ужасно.
   Я продержался час, прежде чем решил ехать в деревню. Когда я вошел в спальню, чтобы одеться, мне показалось, что я заметил мужчину, стоящего на противоположной стороне дороги. Я опустил шторы. Через пятнадцать минут я запер заднюю дверь и направился к гаражу.
   На противоположной стороне дороги стоял мужчина. Это был Сайлас.
   Его отношение привлекло мое внимание. Он стоял на пастбище Коутснэш; он прислонился к пастбищным воротам; он смотрел на коттедж. Он был как статуя. Пока я смотрел, он двинулся, открыл ворота и вышел на середину дороги. Он снова стал неподвижен. Затем, к моему удивлению, он развернулся и пошел обратно. Он снова уперся локтями в перекладину и направился к гаражу.
   Это было своеобразное выступление. Поскольку я был немного напуган, мой голос звучал резко. Я закричал: "Сайлас! Что делаешь? Ты шел сюда?
   Он прыгнул. Как только он увидел меня, он нырнул в ворота и начал карабкаться вверх по холму к вигваму. Перед лицом такой очевидной тревоги мой собственный страх исчез. Я снова закричал. Сайлас медленно вернулся, перешел дорогу и встал передо мной.
   - Что вам нужно, мэм?
   "Вопрос в том, что ты хотел? Разве ты не шел сюда? Почему ты передумал?"
   Он сглотнул. - Я был... - Он замолчал, взглянув на меня. - Ваш муж дома?
   "Он в Нью-Йорке. Его не будет здесь до вечера. Что это? Разве я не сделаю?"
   Сайлас покачал головой. Его волосы не расчесывали несколько дней. Он выглядел очень больным человеком. Я видел отчаяние на его лице и глубокую страдание. Он шарил грязью по дороге, пиная ее взад-вперед, не видя ее.
   Ситуация имела нереальность сна. Это был один из тех моментов, когда обычный человек овладевает яркой ясностью ума и проницательностью, своего рода шестым чувством, которое равносильно ясновидению. Я точно понял, что беспокоило Сайласа. Время, которое предсказывал Стэндиш, наконец настало; Сайлас достиг своего предела. И я не знал, что с этим делать.
   Я сказал: "Заходи в дом. Ты можешь со мной поговорить."
   Он стал подозрительным. "Кто сказал что-нибудь о разговорах? Я хочу видеть вашего мужа, а не вас.
   - Но Джека не будет здесь до вечера.
   "Несколько часов ничего для меня не значат. У меня были недели ада. Ты меня слышал? Я сказал недели.
   Его голос был истеричным, и он был не совсем в своем уме. Какую бы роль он ни сыграл в наших преступлениях, я чувствовал тогда, что он заплатил за это. Я сказал ему - и я был честен - что мне очень жаль. Он, казалось, не слышал. Я никак не мог до него дозвониться. Он приготовился заговорить с другим мужчиной и даже в несчастье сохранил свое презрение к женскому полу. Угрюмо, монотонно, он отказался говорить со мной. Он сказал только еще одну существенную вещь.
   - Это правда, миссис Сторм, что кто-то вломился в коттедж?
   "Да, это правда."
   Его и без того бледное лицо потеряло цвет. Он дрожал. - С этого момента ты можешь успокоиться. Это дело остановится. И я собираюсь остановить это. Я увижу твоего мужа сегодня вечером. Полиции нет, понимаете? Нет полиции. Я поговорю с ним наедине. Я много думал и... и... он мой выбор. С этим Сайлас ушел. Разочарованный, я слабо забрался в машину и поехал в центр города. В таверне "Талли-хо" я остановился покурить. Пока я ждал сдачи у стойки с сигарами, Билл Тевис заметил меня и весело запел из-за стола.
   - Твой старый друг вернулся в отель.
   Я нахмурился, подошел к столу. - Какого друга ты имеешь в виду?
   "Эллиотт, конечно. Он взорвался около полудня. Он сейчас наверху. Билл ухмыльнулся. - Сказать ему, что вы звоните?
   Я посмотрел на часы. Там было двадцать минут третьего. Я потерялся в каком-то мысленном тумане, смешанном из физической болезни и полного замешательства. - Эллиота здесь быть не может, - сказал я. - У него была назначена встреча со Стэндишем в Нью-Йорке двадцать минут назад.
   - Потом он сломал его.
   "Ты шутишь!"
   "Я никогда в жизни не был более серьезным". Голос Билла упал. "Хочешь услышать грязь? Аннабель Бейн с ним. Она пробыла там час.
   Я вцепился в стол. События происходили слишком быстро для моего понимания. Я видел, что Билл встревожен моим состоянием - его лицо казалось расплывчатым и странным, - но это не имело значения. Я просто завис там. Лестница была позади меня, и казалось в высшей степени естественным, что Аннабель Бейн должна появиться наверху лестницы, спуститься вниз, схватить меня за руку и потрясенным тоном сказать:
   - Лола, ты больна.
   "Я почувствовал небольшую слабость. Я в порядке.
   Билл прыгал вокруг стола. - Тебе лучше лечь. Я открою для тебя комнату.
   "Я собираюсь домой."
   - По крайней мере, позволь мне позвонить Джеку. Ты не годишься для того, чтобы вести машину. Какой у тебя номер?"
   - Джека нет дома. Я могу все исправить. Отпусти меня, - сказал я Аннабель.
   Ее хватка крепче сжала мою руку. Она потрясла меня. "Джек не дома! Ты хочешь сказать, что остаешься в коттедже один? Ты не в своем уме?"
   - Пожалуйста, вы оба, оставьте меня в покое. Я должен вернуться домой. Я жду телефонного звонка. Это важно."
   - Тогда, - сказала Аннабель, - я пойду с вами. Мы возьмем мою машину, а твою оставим здесь. Билл, припаркуй машину миссис Сторм в гараже гостиницы. Лола, дай ему свои ключи.
   Она подхватила меня перед собой. Ее напористость, решимость и уверенность ошеломили меня. Я возразил слабо, но недостаточно. Вскоре, в состоянии смутного изумления, я очутился в ее машине и направился к коттеджу. Она строго следила за вождением и не разговаривала, разве что спрашивала, удобно ли мне. Она обращалась со мной, как с ребенком, и я знал это.
   Мне казалось, что моя голова вот-вот взорвется. Я был вне себя от ярости. Мне было необходимо связаться с Джеком по телефону, и присутствие Аннабель было последним, чего я хотел. Стало ясно, что она собирается провести день в качестве моей гостьи. Я решил избавиться от нее.
   Я сказал: "Вы были необычайно добры, но вы сделали достаточно. Слишком много. Когда мы вернемся домой, я смогу хорошо позаботиться о себе".
   - Ты не можешь ни минуты оставаться в этом коттедже одна. Во-первых, ты болен, а во-вторых, это опасно. Вам не нужно протестовать. Я не сдвинусь с места, пока не приедет ваш муж.
   Я знал, что она не будет. Она свернула с Почтовой дороги, и мы поехали домой на последнем круге. Мне пришло в голову несколько курсов, и я выбрал курс, который, казалось, предлагал наименьший конфликт. Я был слишком физически слаб, чтобы вступать в затяжной спор, да и вообще сомневался в успехе. Я решил позвонить Джеку из дома Олмстедов. Когда мы подошли к коричневому дощатому дому, я спросил Аннабель, не хочет ли она остановиться.
   - Я буду только минуту. У меня есть поручение.
   Она кивнула. "Почему бы тебе не остаться в машине? Я выскочу и выполню твое поручение за тебя.
   - Прости, но ты не можешь.
   Аннабель выглядела немного нерешительной, когда остановилась у дороги. Она вышла, открыла мне дверь и смотрела, как я иду по вымощенной плиткой дорожке к жилищу. Апрель был в воздухе. В нескольких ярдах дальше лес, где Джек лежал, истекая кровью и потеряв сознание, казался изысканной зеленью.
   Генри Олмстед подошел к его двери с кистью в руке. Я оборвал его приветствие.
   - Могу я воспользоваться вашим телефоном? Он уже подключен?"
   "Мы держим связь круглый год. Так дешевле. Разве компания не сообщила вам о разнице между зимними и летними тарифами?"
   Он провел меня внутрь.
   "Пожалуйста, пожалуйста, где ваш телефон?"
   - В холле позади вас, миссис Сторм. Но сначала я хочу вам кое-что сказать. Ваш муж звонил вам около получаса назад.
   "Позвонил мне? Здесь! Зачем ему звонить мне сюда?
   Мой тон, наверное, был пугающим. Генри Олмстед выглядел смущенным. - Он не совсем тебе сюда звонил. Но мы на одной линии, и я... я случайно знаю твое кольцо... четыре коротких гудка, не так ли? Он робко взглянул на меня. "Когда я несколько раз услышал твой звонок, я представил, что тебя нет, и начал думать, что должен ответить. Чтобы принять сообщение, понимаете? Ну наконец-то я ответил. Это был твой муж. Он был удивлен, но рад передать мне сообщение. Очень рад. Надеюсь, я вас не обидел". Что-то шевельнулось у меня в голове, воспоминание, воспоминание - туманное, невещественное. Я уставился на Олмстеда. Я покачал головой. Больно.
   Я резко сказал: "Значит, вы ответили на мой телефонный звонок в этом доме! Можно, конечно, по партийной линии. Забавно, но я никогда в жизни не задумывался об особенностях общественного телефона. Я прислонился к стене. Мои руки были ледяными. Я сказал: "Сайлас Элкинс на этой линии, не так ли?"
   Голова Олмстеда быстро качнулась. "Да, он. Вы должны это знать, миссис Сторм. Трое из нас делят один штраф - вы, ребята, Сайлас и... и ваш покорный слуга.
   Я, должно быть, представил неприглядную картину, потому что он торопливо и снова извинился. Я почти не слышал его. Внезапно я ясно увидел, что Сайлас был чернолицым мужчиной в нашем туалете. Я видел, как он справился.
   Телефон Олмстеда предоставил длинную недостающую связь и такую простую связь, как только она у вас появилась.
   Алиби Сайласа основывалось на том малозаметном факте, что, когда я позвонил в ложу, он сразу же откликнулся на мою просьбу - и теперь я понял, что ему не обязательно было находиться в ложе.
   Так же ясно, как если бы я присутствовал при этом, я понял, где он был и что он сделал. Он оставил Джека без сознания в лесу и сбежал к дому Олмстедов. Он услышал телефонный звонок в ночной тишине, опознал свой собственный сигнал и догадался, что я зову его на помощь. Должно быть, тогда был момент паники, нерешительности. Быстро это прошло. Он вошел в незанятый дом - у него были ключи - бросился к телефону, взял трубку и позволил мне предположить, что он в постели в вигваме. Это был хороший трюк. Целых две недели это обманывало всех нас, и теперь наконец я прозрел.
   Я повернулась к своему сбитому с толку хозяину. - Ты говорил с Джеком. Где он? Я должен связаться с ним немедленно.
   - Но вы не можете, миссис Сторм. Это было его сообщение. Он уезжал из Нью-Йорка, садился на поезд сюда. Он говорил о сорванной встрече. Я думаю, он был зол".
   "Я понимаю."
   Чего я не понимал, так это того, каким должен был быть мой следующий шаг. Я должен был поговорить с человеком, наделенным властью, с человеком, которому я мог доверять. Джек и Стэндиш были совершенно вне досягаемости - на пути к поезду или на борту. Харквей направился к Кэтскиллам, и одному Богу известно, где он был. Я мог себе представить, какой тип разведки я найду во главе станции. Но у меня не было выбора. Я решил позвонить на станцию.
   Я был болен, и когда я поднялся со стула, я обнаружил это. Пол тоже как будто поднялся. Моя голова, которая была тяжелой, теперь, казалось, парила, и довольно маленькая комната казалась огромной. Это была лихорадка, я полагаю.
   Случайность управляла днем. Он поймал Сайласа в ловушку и должен был поймать его снова. Если бы я подошёл к телефону на минуту раньше или на минуту позже, я бы нашел свободный провод, и ход ужасного дня изменился бы. Вместо этого я снял трубку, когда сделал это - в тот момент, когда телефонная линия была занята.
   По проводу неслись другие голоса, и я их слышал. Двое мужчин в пылу ожесточенной ссоры. То, что они говорили, поначалу не имело смысла, равно как и голоса, которые я сразу узнал, не имели смысла. Одним из выступавших был Франклин Эллиотт; он был в возвышающейся ярости.
   Он сказал: "Вы увидите меня сегодня, и вам это понравится. Я взял у тебя все, что собираюсь взять. Ты играешь в мяч сейчас или поджаришься. Ты понял? Ты жаришь!"
   Второй голос был в ужасе. Он заикался, протестовал, бормотал слова. Я забыл слова, но голос никогда не забуду. Это был голос, который заманил нас с Джеком в Нью-Хейвен, и я наконец узнал его. Это был голос Сайласа Элкинса.
   Память, в конечном счете, является делом психологов, и я не могу пытаться объяснить то, что, по моему мнению, обычно называют мозговым штурмом. Голос Сайласа в предыдущем случае - в двух предыдущих случаях, потому что он звонил дважды - был намеренно замаскирован. Теперь это было не замаскировано. Я много раз разговаривал с ним, ничего не подозревая, но теперь я знал. Возможно, тот факт, что я слышал его голос по проводу, был необходимой подсказкой; или, возможно, неестественное напряжение и волнение в его тоне задели нужный аккорд; или, возможно, мой ум, придя к одному заключению, был особенно восприимчив к другому. Я не знаю. Я знаю, что сразу определил Сайласа как источник нашего загадочного голоса.
   Разговор продолжился.
   Эллиот сказал: "Вы можете ожидать меня немедленно".
   Сайлас дрожал: "Здесь, в Ложе?"
   Эллиот свирепо сказал: "В сторожке!"
   Щелкнули два приемника. Провод был свободен, и оператор жалобно спрашивал меня, какой номер мне нужен. Мой мозг был сбит с толку. Я не могла вспомнить, почему я подошла к телефону или кому я собиралась позвонить. Это был рассеянный Генри Олмстед, который взял у меня трубку, положил ее на место, положил руки мне на плечи и заставил сесть на стул.
   Он не позволил мне подняться и сам, по моей настоятельной просьбе, позвонил в милицию. Он не получил никакого ответа. Я был в бешенстве. Олмстед, который все больше выходил из себя, тоже пришел в бешенство.
   Так нас и нашла Аннабель. Она мгновенно взяла на себя ответственность, подтолкнула меня к дивану, потребовала и получила коньяк. Но когда мы, наконец, возобновили нашу поездку в коттедж - каждая минута тянулась как час, - я решил взять на себя ответственность.
   Как только мы оказались в коттедже, я позволил Аннабель устроить меня поудобнее. Она была заботливой медсестрой; она выдвинула скамеечку для ног, поправила подушку под моей головой. Затем она сняла шляпу и перчатки и устроилась на неопределенный срок. Так слабо, как я осмелился, я объявил, что кровать - это место для меня. Аннабель была довольна, но подозрительна. Она последовала за мной в спальню. Она смотрела, как я сбрасываю туфли. Я сняла платье.
   Я слабо сказал: "Моя ночная рубашка в шкафу. Не могли бы вы принести его мне?"
   Она подошла к шкафу, где прятался Сайлас. Я прибыл туда одновременно с ней. Я толкнул ее вперед. Я захлопнул дверь. В замке был ключ. Я повернул его, я должен приписать ей определенное количество спортивной крови. Не считая удивленного вздоха, она не вскрикнула и тут же, повелительно постучала в запертую дверь.
   - Ты в бреду?
   - Я такой же здравомыслящий, как и ты.
   "Куда ты идешь?"
   "Это не имеет значения. Я скоро вернусь. Чувствуй себя как дома. Я надеюсь, что вы можете найти свет. Извини, что не могу оставить тебе журнал.
   Шкаф протестующе взорвался. Я не обратил внимания. Мне потребовалась всего минута, чтобы одеться. Мне потребовалось несколько минут, чтобы найти пистолет Харквея. Я не думал, что мне это понадобится, но лучше было подготовиться. Я думал, что смогу незаметно подслушать разговор в Ложе, и искренне на это надеялся.
   Полдень был очень ясным. Небо было почти болезненно-голубым. Я быстро вышел из хижины, перешел дорогу, проскользнул в ворота и начал торопливый подъем по пастбищной тропе. Взглянув на круто поднимающийся холм за Ложей, я увидел Хиллтоп-Хаус, купол и замысловатый портик. Желтый родстер - машина Франклина Эллиота - был припаркован под навесом.
   Мое сердце упало, когда я понял, что моя скорость была недостаточно велика. Адвокат опередил меня. Я думал, что у меня много времени. А потом вдруг до меня дошло, что у меня совсем нет времени. Мое поручение было бесполезным. Встреча закончилась. Пока я мельком видел, желтая машина пульсировала, двигалась вперед, набирая обороты, промчалась вокруг дома и скрылась из виду.
   Почему я побежал, не могу сказать и сейчас, но я побежал. Запыхавшись и дрожа, я достиг Ложи. Дверь была приоткрыта. Рубен был внутри. Он дико залаял, а потом замолчал. Я постучал.
   "Сайлас! Сайлас!
   Ответа не было. Сайлас должен быть там, подумал я. Или он мог сопровождать другого человека в желтой машине? Я не видел его пассажиров. Открытая дверь решила меня. Сайлас слишком высоко ценил свое имущество, чтобы уйти и оставить незапертую дверь.
   Я постучал и снова позвонил. Рубен испустил еще один скулящий стон, стих. Весь мир казался неподвижным. Солнце светило медным блеском, и неподвижные деревья и кусты казались вырезанными из картона. Как декорация. Тишина охватила Ложу, глубокая и полная. Что-то оттолкнуло меня от двери, а что-то посильнее толкнуло к ней, втолкнув внутрь.
   Я вошла в маленькую гостиную. Из соседней кухни, где его заточили, Рубен поднял новый шум. Я огляделся. В гостиной царил ужасный беспорядок. Мебель сломана и перевернута. Вокруг валялась разбитая посуда. Пол и стены были покрыты темно-красными пятнами. Я увидел, что пятна были кровью. Я видел Сайласа.
   Он лежал в дальнем конце опустошенной комнаты, с разбитым черепом, широко открытыми глазами, а рядом с ним валялись остатки сломанного стула.
   Вещи начали становиться черными. Я не потерял сознание. Я доковылял до единственного неповрежденного предмета мебели на этом месте - кровати Сайласа - лег и закрыл глаза.
  
   ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
   Забытый кошелек
   Спустя долгое время я встал. Солнце садилось, и его последние красные лучи делали все вокруг резким и беспощадно ясным. Опрокинутая мебель, все эти следы страшной кровавой битвы, покойник. Мои нервы кричали о яростном протесте, и я начал пятиться к бегству. Я наступил на что-то мягкое - печенье. Полдюжины других печений валялись на полу. Я заметил их с напряженным сознанием, которое сопровождает шок, а также заметил опрокинутый стол, кофейник, две разбитые чашки. Две чашки.
   Я сказал вслух: "Они ели до того, как дрались".
   Рубен замолчал. Теперь он меня услышал, поскреб кухонную дверь и заскулил, как ребенок. Возможно, самым смелым поступком, который я когда-либо делал, было пересечь комнату, чтобы выпустить его. Я шел неуверенно. Я наткнулся на ведро с водой. В ведре плавала щетка, а на дно утонул кусок грязной тряпки. Часть пола была свежевымыта, часть стены была испачкана там, где на нее была натянута влажная тряпка, и я знал, что мое появление прервало торопливую попытку убрать это место.
   Я открыл дверь кухни. Рубен бросился вперед, дико подпрыгнул, лизнул мне руки, а затем бросился к тому месту, где растянулся Сайлас.
   Я заглянул на кухню. Вокруг стояли миски с молоком, и собака перевернула одну. Я увидел отпечаток мужской ноги в пролитом молоке и увидел, как убийца мог сбежать из домика и добраться до желтой машины, даже не заметив его, когда я приблизился. Задняя дверь вела из кухни на крытую веранду - что-то вроде подсобного помещения, оборудованного морозильной камерой и сепаратором для сливок, - а за верандой был черный ход. Кто-то бежал по дорожке. На нем виднелись глубокие следы.
   Я закрыла кухонную дверь, а потом вспомнила, что не должна ничего трогать. Рубен присел рядом с телом Сайласа. Я позвал его. Он поднял голову и завыл. Звук нарастал и продолжал нарастать. Я выбежал наружу, и Рубен последовал за мной.
   Я спустился с холма к коттеджу. Джек и Стэндиш наконец вернулись из города. Во дворе стояла машина начальника полиции. Я вошел в дом. Мужчины освободили Аннабель из туалета. Я слышал их голоса в гостиной. Я услышал ее голос. Она настаивала на том, что не знает, куда я ушел. Я вошел в гостиную. Все обернулись. Джек вскочил на ноги.
   "Лола! Где ты был?"
   "В ложе".
   "Но что"..."
   Я сказал: "Сайлас мертв. Франклин Эллиот убил его. Забейте его до смерти стулом".
   Аннабель встала. "Это нелепо. Это ложь. Жестокая, подлая ложь".
   "Это правда. Я слышал, как Эллиот и Сайлас разговаривали по телефону; Эллиот был зол; он угрожал; Сайлас был в ужасе. Они договорились о встрече. Я добрался до Ложи слишком поздно, чтобы помочь Сайласу. Я еще не опоздал, чтобы увидеть, как машина Эллиотта уезжает.
   Мужчины бросились ко мне. Аннабель стояла совсем одна. Она была цвета мела. Она повернулась, быстро направилась к двери, выбежала наружу к своей машине. Стэндиш поймал ее, когда она подошла к нему, и вернул ее внутрь. Он толкнул ее в кресло.
   - Сиди там, пока мы все не исправим! Он повернулся ко мне. - Это все?
   "Нет. Сайлас пришел сюда сегодня утром, чтобы поговорить с Джеком. Об убийстве Дарнли. Он собирался рассказать все, что знал. Я верю, что Эллиот узнал об этом. Думаю, именно поэтому он вернулся из Нью-Йорка. Думаю, именно поэтому он убил Сайласа.
   - Это фантастика, - сказала Аннабель и больше ничего не сказала.
   Стэндиш пытался заставить ее говорить. Он полностью провалился. Она проигнорировала простейший вопрос и вела себя так, как будто потеряла слух. Он сдался, подошел к телефону, позвонил в гостиницу "Талли-хо". Эллиота там не было. Стэндиш такого не ожидал. В быстрой последовательности он набрал несколько номеров и уведомил все полицейские участки поблизости, чтобы они следили за машиной Эллиотта. Он дал им описание; он дал им номер. Телефонный разговор занял несколько минут. Тем временем из деревни выбежал Блэр, которого не было на станции, когда я так нуждался в нем. Он взял на себя охрану Аннабель. Он держал пистолет на коленях и придвигал свой стул так близко к ней, что его дыхание обдавало ее шею.
   Джек и Стэндиш оставили нас втроем и пошли вверх по холму.
   Я лежу на кушетке. Аннабель сидела прямо, как стрела, прикуривая одну сигарету от окурка другой. Она не сказала ни слова. У меня ужасно болела голова, и я не ел с утра. Время расплывалось, скользило. Наконец я взглянул на Аннабель.
   - Ты все еще не хочешь говорить.
   - Я вижу, - с горечью сказала она, - что ты видишь. Очень хорошо, я дам вам пищу для размышлений. Она сделала паузу, а затем сделала любопытное замечание. - Вам никогда не приходило в голову, что сто восемь тысяч долларов делятся на три части?
   - Три пути?
   "Одна треть от ста восьми тысяч долларов - это тридцать шесть тысяч. Я считаю, что три разных человека рассчитывали разделить деньги Дарнли и сговорились убить его за это. Она изучала космос. "Тридцать шесть тысяч долларов некоторым людям кажутся колоссальной суммой".
   - Это было бы для Сайласа.
   Она кивнула. "Конечно."
   - Но миссис Коутснэш...
   Она снова кивнула, и мне показалось, что она была смутно довольна. "Поместье Коутснэш стоит более двух миллионов долларов".
   Я уловил ход ее уклончивой защиты пропавшего мужчины и, хотя ничуть не был убежден, продолжал играть. "Франклин Эллиотт..."
   "...могу заработать тридцать шесть тысяч долларов на одном случае". К сожалению, в этот момент произошел сбой. Вошел доктор Рэнд и сказал, что Джек звонил ему, чтобы зайти по дороге в Лодж. Он пощупал мой пульс, поджал губы и велел мне лечь спать. Аннабель зажгла еще одну сигарету. Ее руки дрожали. Она выглядела ужасно. Врач нерешительно повернулся к ней.
   - Хочешь успокоительное?
   - Я бы предпочел выпить.
   Я сказал: "На кухне есть бренди".
   Она достигла мгновенного пыла. "Нет, спасибо. Я достаточно воспользовался вашим гостеприимством.
   Смущенный, доктор Рэнд предложил свою фляжку. Она приняла его и выпила, как подобает мужчине. На ее лицо вернулся румянец. Доктор Рэнд помог мне лечь в постель. Аннабель и вездесущий Блэр остались в гостиной. Когда врач ушел, я услышал, как она переворачивает страницы журнала, который, как я знал, она не читала. Минут через пятнадцать Харквей вошел в коттедж, остановился и заговорил с ней. Она не ответила, и я позвала его в спальню. Его лицо было осунувшимся и усталым, и он объяснил, что с двух часов дня проехал более 200 миль. По возвращении из горного лагеря Эллиотта, добавил он устало, он получил шокирующие новости о нашей последней трагедии. Он сказал мне, что еще не был в Ложе и, похоже, был настроен огорчиться из-за всего этого дела.
   - Если бы я полностью руководил этим делом, Сайлас был бы жив. В тюрьме - и живой.
   Подобная мысль пришла мне в голову, и я с некоторой неловкостью сменил тему. - Вы нашли что-нибудь в лагере Эллиотта?
   - Я разговаривал с его гидом - тупым Канаком. Говорил в основном по-французски, и мне пришлось немало потрудиться, чтобы он меня понял. Я наконец проникся. Эллиот солгал нам".
   - О его алиби?
   - У него нет алиби насчет двадцатого, миссис Сторм. Может быть, в тот день он и охотился, - сказал Харкуэй с некоторой долей висельного юмора, - но он не охотился на кроликов. Он вышел с проводником девятнадцатого, но не двадцатого. Канак прекрасно помнил. В тот день крестили ребенка его сестры, и он бросил работу и встал с этим".
   - Значит, Эллиот мог быть в Крокфорде в то время, когда стреляли в Дарнли?
   -- Мог бы быть, -- сказал Харкуэй, -- и я верю, что был.
   Дверь в гостиную была открыта. Шорох журнала прекратился. Не было звука. Аннабель слышала все, что мы говорили, как, я полагаю, Харквей и предполагал. Он вышел в другую комнату и засыпал ее быстрыми вопросами. Он встретил ту же глухую стену. Тишина.
   Бесполезный допрос продолжался до тех пор, пока Джек и Стэндиш не вернулись из Ложи, после чего полиция проводила Аннабель до дома. Она попрощалась со мной сдержанно, но не была так спокойна, как казалась, потому что, хотя она тщательно поправила шляпу и натянула перчатки, сумочку не взяла. Я помню ее такой, какой она была в ту ночь, тугую, бледную, презрительную женщину, с полицейскими по бокам. Я помню ее презрительную улыбку, когда она переводила взгляд с одного на другого.
   - Мой телохранитель, - сказала она.
   Дверь захлопнулась. Они уехали. Когда они добрались до дома Бэйнов, я думаю, Аннабель разбудила свою горничную и заказала кофе. - Поскольку выяснилось, что вы, джентльмены, планируете остаться. Они оставались и продолжали, пили литрами кофе, рассыпали пепел на ее ковры и забрасывали ее вопросами, на которые она отвечала, покачивая головой.
   "Мне жаль. Я не знаю, где Франклин Эллиот, зачем он ушел и когда вернется. Если бы я знал, я бы не сказал".
   Они указали, что бегство Эллиота и ее молчание указывают на его вину. При этом, как позже рассказал нам Стэндиш, она побледнела. "Я не буду втянут в обсуждение этого вопроса. Мне нечего тебе сказать. Эллиот вернется и объяснит то, что я не могу объяснить".
   Ее решимость была непоколебима, и в конце концов она измотала их. Когда в окна ударил рассвет, ей разрешили лечь спать.
   Одновременно с этим бесполезным допросом неустанные поиски Франклина Эллиота и желтая машина двигались вдоль побережья Атлантического океана. Город за городом поиск продвигался по мере того, как шли полуночные часы. Дороги патрулировались, отели были оповещены, и многие полицейские скучали по отдыху. Напрасно. Автомобиль и водитель словно провалились в пустоту.
   Утренние газеты бушевали, неистовствовали и требовали действий. Дело Дарнли возобновилось с шумом. Одна из самых сенсационных газет в редакционной статье связала исчезновение Лауры Твининг с исчезновением Франклина Эллиотта и спросила своих читателей, не скрываются ли они вместе. Намек на любовное гнездышко. Что было так далеко на север, как любое из предположений.
   Я провел утро в постели. Моя простуда была в стадии носового платка. Я использовал их десятками, но признал, что выживу. Мы с Джеком читали газеты и ждали новостей. Полиция была занята в другом месте.
   Мы догадались, чем они занимаются в вигваме, и, поскольку из окон спальни открывался прекрасный вид на холм, мы бессовестно отдернули шторы и стали наблюдать. Мужчины целеустремленно входили и выходили из здания. Различные громоздкие предметы - расстояние не позволяло опознать их - были убраны, и Джек предположил, что часть поврежденной мебели везут на станцию. Блэр пробежал по пастбищу, поймал трех окровавленных коров миссис Коутснэш и прогнал их. Приехала скорая помощь, проковыляла почти к двери и унесла закутанную в простыню безмолвную фигуру. Рубен лежал у меня на коленях. Он шевелился и скулил, и мне всегда казалось, что он знает.
   Около четырех часов Харквей спустился из лоджа, поймал нас у окна, улыбнулся и опустился в кресло. Он сразу сказал: "Скажите мне, миссис Сторм. Сколько времени прошло после того, как вы услышали, как Сайлас и Эллиот ссорятся по телефону, прежде чем вы отправились в Лодж?
   "Около половины час."
   "Больше никогда?"
   - Едва ли.
   - Вы уверены, что они рассердились?
   "Эллиот был в ярости".
   "Тогда, - сказал Харквей, - я не могу понять, почему, как только он прибыл, двое мужчин сели вместе пить кофе и есть пирожные. Судя по разбитой посуде, они это сделали. Вы видели две разбитые чашки на полу, две тарелки, два опрокинутых стула. И они являются важной частью модели, которую мы создали".
   - Что это за узор?
   В кратких, лаконичных предложениях он обрисовал кровавое преступление, которое полиция резюмировала. Сайлас был на грани того, чтобы признаться в правде об убийстве Хирама Дарнли. Эллиот знал это. Он позвонил Сайласу и, по предварительной записи, отправился в Лодж. Двое мужчин сели, и адвокат попытался отговорить другого от его цели. Потерпев неудачу в споре, он прибегнул к насилию. Таким образом, если перепросмотр был верным, беседа, закончившаяся ужасной битвой, началась на дружеской ноте.
   Я был слишком потрясен теми ужасными минутами в Ложе, чтобы делать логические выводы. Но теперь картина поразила меня неправильно. Во-первых, когда я услышал, как Эллиот разговаривает по телефону, он не был в настроении пить кофе и примирительно. Во-вторых, мне показалось, что у адвоката едва хватило времени, чтобы броситься в Лодж, разрушить комнату и убить Сайласа, прежде чем я туда доберусь. Добавьте к этому торопливую попытку привести себя в порядок - ведро с водой, частично вымытый пол - и у него не останется времени.
   - Бросаем посуду, - нетерпеливо сказал Джек. "Может быть, Эллиот действительно пришел в ярости. Возможно, Сайлас заранее приготовил еду и накрыл на стол в надежде создать дружескую атмосферу. Я видел эти чашки прошлой ночью - или их осколки. Нельзя было сказать, что их обоих использовали".
   - Оба были заполнены, - тихо сказал Харквей. "Кажется маловероятным, что Сайлас налил бы раньше своего гостя".
   Однако кофейные чашки казались маленькой загадкой в лабиринте тайн, и, поскольку никто не предложил лучшего объяснения, я пришел к выводу, что Джек, вероятно, прав. Харкуэй беспокойно потянулся за очередной сигаретой, а затем сказал, что есть еще одна сторона дела, которую он считает еще более загадочной. Это был сам полет.
   - Обычный гражданин - например, ты, Шторм, - мог бы убить человека и сбежать из трусости. Но Эллиот не обычный гражданин. Он адвокат. Если бы он остался здесь, он мог бы обеспечить себе чертовски хорошую защиту. Свидетелей боя не было. И лом был не односторонний. Что касается любых вещественных доказательств, Эллиотт мог бы заявить, что Сайлас нанес первый удар".
   Я тут же сказал: "Но он угрожал. Я слышал его по телефону".
   - То, чего Эллиот не мог знать. И даже несмотря на то, что он угрожал, я искренне сомневаюсь, что он отправился в Лодж с мыслями об убийстве.
   "Как ты можешь говорить такое?"
   "Такое неуклюжее убийство не могло быть преднамеренным. Подумайте хорошенько, миссис Сторм, и вы согласитесь. Убийца идет подготовленным. Он носит оружие. Пистолет, нож, кинжал. Он не рассчитывает на использование кухонного стула! Сайлас умер от перелома черепа. Кроме того, у него была сломана ключица, сломано запястье, три сломанных ребра и девятнадцать отдельных синяков и ушибов. Сиденье стула было треснуто, одна ножка болталась, а сзади торчала перекладина. Вы помните залитую кровью комнату и опрокинутую мебель. Все указывает на ярость, а ярость редко сопровождает преднамеренное убийство".
   Я представил Франклина Эллиота, обезумевшего, размахивающего окровавленным кухонным стулом. Полагаю, я немного побледнел. Джек это заметил, а Харквей - нет. Он посмотрел на тлеющий кончик сигареты. - Что подводит нас к делу Эллиотта.
   - Его костюм?
   - Светло-серый костюм, который был на нем вчера.
   В этот момент Стэндиш спустился с холма в коттедж. Он пропустил обед и с благодарностью принял кофе и большую тарелку тостов с корицей. Пока пришелец жевал и пил, разговор возобновился. Выяснилось, что когда Эллиот покидал гостиницу "Талли-хо" и направлялся в "Лодж", на нем был светло-серый костюм. Билл Тевис вспомнил, потому что думал, что адвокат "торопит сезон".
   Харквей взглянул на меня. "Неприятно думать об этом, но после боя Эллиотту пришлось бы избавиться от костюма. Немедленно. Должно быть, он был забрызган кровью с головы до ног. Я могу понять, как он мог устроить временный побег, если бы не это. Я не понимаю, как он смог переодеться.
   - Сумка, может быть, в его машине?
   "Машина была пуста. Дежурный по гаражу отвез его в гостиницу и в этом уверен.
   - В некотором смысле, - сказал Стэндиш, - каким бы сильным оно ни было, мне это дело не нравится. У нас слишком много информации об Эллиотте. Его угрозы, его присутствие в Ложе, этот дурацкий бегство. Он устало добавил: "У нас слишком много в одном смысле и недостаточно в другом. Нам, например, не удалось установить, были ли какие-либо разногласия между Эллиоттом и Хайрамом Дарнли, а мы пытались, видит Господь! Насколько нам удалось выяснить, у Эллиотта не было реальной причины желать смерти своему напарнику. Тот факт, что у миссис Коутснэш были мотивы для убийства Дарнли, вряд ли мог бы убедить Эллиота. И все же, похоже, он забил Сайласа до смерти, чтобы помешать ему раскрыть первоначальный заговор".
   - Может быть, есть какой-то скрытый мотив.
   - Несомненно, есть. Полицейский угрюмо отхлебнул кофе. "Но даже в этом случае проблема не решена. Как Лаура Твининг вписывается в эту картину? Что с ней стало?
   - Ты не веришь, что Лора мертва?
   "Я действительно делаю. Я думаю, - медленно сказал Стэндиш, - что несчастную женщину убили. Я не знаю почему; Я не знаю как. Едва ли возможно, что ее тело было похоронено в саду камней.
   - Но кость...
   "Лучшие из специалистов могут ошибаться. В настоящее время меня не беспокоит трехдюймовый обломок кости. У меня другие заботы".
   "В настоящее время мы беспокоимся, - сказал Харквей, - поймать Франклина Эллиота. Подробностей придется подождать".
   Стэндиш кивнул. - Осмелюсь предположить, что вы правы. Конечно, время догадок прошло. Мы можем только надеяться, что с арестом Эллиотта мы сможем свести концы с концами в нашем деле".
   Но в его голосе звучало странное сомнение. Джек и я были очень озадачены. Ни одному из полицейских больше нечего было сказать.
   Вскоре Стэндиш взглянул на часы. Рубен редко соглашался на компанию, а Джек раньше отводил его на кухню. Я слышал, как он царапал дверь. Жалобный сигнал, что он готов к ужину. Джек извинился и пошел кормить собаку. Когда он вернулся, полицейские надевали пальто.
   Я говорил тогда о собаке. - Мы оставим его?
   Стэндиш улыбнулся. "Как вы выберете. Вам не нужно беспокоиться о других заявителях. Если собака надоедает, мы можем оставить ее в приюте. Джек и я полюбили Рубена и в такой неформальной манере с радостью завладели им. Стэндиш посмотрел в окно. Было уже темно, и Ложа терялась в тенях. Он вздохнул. "В горах ужасный беспорядок. Вы можете это представить. Никто не отвечает. Миссис Коутснэш мертва, один из ее адвокатов мертв, второй пропал без вести. Мы просто заколотили сторожку и покинули ее. Думаю, скоро суд назовет других исполнителей. Миссис Коутснэш назвала имя Дарнли и Эллиота.
   Стэндиш и Харкуэй уже были у дверей, прежде чем Джек вспомнил о сумочке Аннабель. Он побежал за этим. - Вот кое-что, что ты можешь оставить. Он принадлежит Аннабель Бэйн. Она забыла взять его с собой прошлой ночью".
   Нам было любопытно, но мы не прикоснулись к кошельку. Стэндиш тут же открыл ее. Две пятидолларовые купюры, элегантная эмалированная пудреница, подходящая помада, портсигар с инициалами из белого и желтого золота, миниатюрный шрифт Tencent с изображением Аннабель и Эллиота, взявшихся за руки, сфотографированных в Нью-Йорке. Позади показалась красивая знакомая арка Вашингтон-сквер, и оба рассмеялись. Мы с Джеком когда-то заказывали на Вашингтон-сквер наборы для печати. В такой день. В таком настроении.
   Джек довольно быстро сказал: "Ты оставишь сумочку у нее". Стэндиш сунул кошелек в карман и резко передумал. "Нет. Я оставлю это здесь. Вы дружелюбны с женщиной. Или дружелюбнее, чем я. Кошелек даст вам повод позвонить. Может быть, ты сможешь заставить ее говорить. Это больше, чем я могу сделать!" Я не доверял эксперименту и, учитывая обстоятельства, не хотел совать нос в секреты Аннабель. Мне стало жаль ее.
   Стэндиш оставил кошелек.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
   Охранная сигнализация
   После ужина Джек был беспокойным, как кошка. Он бродил взад и вперед по гостиной, пока я не стал почти таким же беспокойным, как и он. Он включил радио. В выпуске новостей сообщалось о непрекращающихся поисках Франклина Эллиотта. Он исчез двадцать четыре часа назад. Его не нашли. Желтой машины тоже не было. Джек выключил радио, прошел в столовую и закрыл дверь.
   Я слышал, как он передвигал мебель, и мне было интересно, что он делает. Я пошел, чтобы увидеть. То, что он делал - в свете прошлых событий - казалось нормальным и знакомым. Он скатал ковер и заглянул под него. Он снял картины со стены.
   Я терпеливо сказал: "Я думаю, что было проведено достаточное расследование этого дома. Или у тебя есть привычка?
   - У меня... у меня была идея, Лола.
   - Не могли бы вы объяснить это?
   Джек колебался. - Мне не нравится заставлять тебя нервничать.
   - Твой таинственный вид не тонизирует.
   "Тогда все в порядке. Я полагаю, что Эллиот хотел что-то, что было спрятано в доме, когда он вломился в прошлую среду вечером. Я считаю, что он ушел без него. Я хочу найти его.
   Эта мысль и раньше мелькала в моей голове, и я поспешно изгнал ее. Теперь мне пришло в голову, что если бы Эллиот хотел что-то в коттедже еще в среду, он, вероятно, все еще хотел бы заполучить это. У меня было тревожное видение адвоката, одетого в грязный серый костюм, бесшумно крадущегося темной весенней ночью по коттеджу.
   Я слабо сказал: "Вы имеете в виду, что он может вернуться за ним?"
   "Конечно, нет, гуп! Он уезжает из Крокфорда настолько быстро, насколько позволяют его пухлые ноги - или, скорее, его желтая машина. Он слишком глубоко вляпался, чтобы снова беспокоить нас или показываться в Крокфорде. Однако... - Джек сделал паузу на этом слове. - ...однако я согласен со Стэндишем, что в деле есть недостающие звенья. Много их. Я не уверен, что арест Эллиота все прояснит. Если бы я смог найти что-нибудь в коттедже - какую-нибудь подсказку - если бы Т смог понять, почему он пришел сюда три дня назад, я был бы более удовлетворен.
   "Джек!" Он виновато повернулся. Мое подозрение подтвердилось. - Как ты думаешь, кто-нибудь еще - не Эллиот, - но кто-то другой может вломиться? Ты поэтому охотишься?
   Взрывное отрицание Джека не было ни убедительным, ни обнадеживающим, и в ту ночь я легла спать в беспокойном настроении. Я надеялся, что Эллиот будет арестован, когда проснусь утром. Это была напрасная надежда. Газеты ничего не сообщали. Джек позвонил в полицейский участок до того, как мы позавтракали, но Стэндиш, по-видимому, снял трубку с крючка, так как сообщалось о непрерывном сигнале "занято". Ничего не оставалось делать, как ждать. После завтрака Джек возобновил свои самозваные исследования, постукивая по стенам, осматривая молдинги и плинтусы, постукивая по каминам, пока я не отвлекся. Обои в коттедже были нанесены небрежно. Он ослабил его еще больше. У него на коврах штукатурка. Он устроил разгром дома. Он ничего не нашел.
   К полудню я был совершенно на взводе, да и сам Джек был обескуражен. Именно в таком настроении он предложил вернуть сумочку Аннабель. Я не хотел туда идти, если нас не будет сопровождать Стэндиш и Джек со мной не согласится.
   - Видит Бог, - сказал он, - мы сделали свою долю шпионажа. Наша доля, а затем некоторые! У меня свое мнение об Аннабель, но она страдает. Страдает как в аду. Может быть, она поговорит в присутствии Стэндиша; может быть, она не будет. В любом случае, мы не можем поймать ее в ловушку.
   Мы проследовали в полицейский участок. В вестибюле кипело действие, и на одно безумное мгновение я подумал, что Эллиота схватили. Из-за закрытой двери кабинета Стэндиша доносились громкие голоса. Множество незнакомых мужчин - судя по их внешнему виду - соседские полицейские - суетливо входили и выходили. Настойчиво звонил телефон, и никто не ответил. Джек пытался выяснить, что происходит, но, похоже, никто этого не знал. В конце концов из кабинета вышел маленький мальчик в сопровождении матери. На нем была форма бойскаута со значком в виде орла, и он крепко цеплялся за руку матери. На его лице была смесь смущения и гордости.
   Когда мы вошли, Стэндиш был один. Он объяснил волнение. Эллиот все еще был на свободе, но желтый родстер был обнаружен. Он был заброшен в густом лесу примерно в десяти милях от Крокфорда.
   - Он был хорошо спрятан, - сказал Стэндиш. "В четырех милях от дороги, ехали прямо через пни, и дорога, должно быть, была ухабистой. Три спущенных колеса и разбитая фара, не говоря уже о сломанных пружинах. Нам очень повезло найти его. Пикник бойскаутов. У этих бойскаутов острые глаза. Я разговаривал с парнем, который это заметил. Он улыбнулся. "Ребенку, а также его маме. Она очень волновалась, что я должен посвятить городок медали".
   - Эллиота не было видно?
   "Машина была пуста".
   - Может быть, он прячется в лесу?
   - Пятьдесят человек говорят, что это не так. Они охотятся с девяти утра, и этот лес покрыт дюйм за дюймом. Эллиота там нет. Стэндиш сжал пальцами шпиль церкви. "Этот родстер бросался в глаза, и Эллиот был достаточно умен, чтобы это понимать. Я подозреваю, что он сразу же поехал из лоджа в это уединенное место, избавился от машины и пошел пешком.
   "Идти четыре мили ночью через незнакомый лес к дороге?"
   "Человек может ходить, когда ему нужно. Но где он ходил? Он не пошел на вокзал и не купил билет; он не пошел на автобусную станцию; и он не из тех автостопщиков, которых, вероятно, забудет автовладелец. Его фотография была во всех газетах. Он был одет в светло-серый окровавленный костюм. Мы знаем это. Рулевое колесо машины в крови. И на сиденье кровь.
   - Эллиот пробыл в Крокфорде несколько дней, - наконец сказал Джек. - Может быть, он заранее подготовился на случай... чрезвычайной ситуации.
   - Возможно, - уклончиво ответил Стэндиш.
   С этими словами он встал и предложил спуститься к Аннабель. Это был сверкающий день. Звук был мягко-обманчиво-голубым, и на воде мерцали солнечные лучи. Открывались дачи. Мы видели, как рабочие вешают навесы, а садовники сажают луковицы тюльпанов. Кусты форзиции отважно зацвели.
   Мы ехали вдоль пляжа, где мы с Джеком видели прогуливающегося Франклина Эллиота. Пляж был пустынным, но он обещал жизнь. Можно было представить себе полосатые зонтики, мальчиков и девочек в купальных костюмах и детей, копающихся в песке. Два восторженных юноши в моторной лодке, чтобы пожениться на спасательном плоту с берега. Они выкрикивали советы друг другу.
   Сад Бэйна выглядел унылым и неопрятным. Необработанные листья трепетали на резком ветру, а Сайлас ни разу не подрезал живые изгороди из бирючины. У ворот притаился полицейский. Он был не в форме. Шапка на нем была надвинута, воротник куртки поднят, и он был не привлекателен, как индеец из магазина сигар.
   Мы поднялись по ступенькам каменного дома, позвонили. Та самая тупоглазая Вельва, которую я помнил по предыдущему визиту, провела нас в просторную гостиную, где мы с Аннабель обедали, обсуждали Джейн Коутснэш и обменивались вопросами и отговорками. Он был так же заброшен, как и сады. Цветы увяли в бакелитовых чашах; газеты валялись на столе Шератона и падали на пол; пыль собралась на триггере машинки.
   Вельва сказала, что ее хозяйка лежит, и пошла звать ее. Вскоре вошла Аннабель. На ней было мятое неглиже; она выглядела бледной и усталой, и по ее глазам я понял, что она плакала. Она слабо улыбнулась и увидела Стэндиша. Улыбка исчезла.
   "Ой! Я понимаю! Это официальный визит".
   Я быстро сказал: - Мы принесли вашу сумочку. Ты оставил его дома.
   Она поблагодарила меня и пересела на стул. Никто не говорил. Стэндиш, ожидавший, что интервью возглавит я, бросил на меня укоризненный взгляд. Неловкое молчание затянулось. Аннабель открыла сумочку. Она посмотрела вверх.
   - Моего портсигара здесь нет, - коротко сказала она.
   - Твой портсигар?
   "Маленький золотой футляр с инициалами. Я уверен, что он был у меня в сумочке. Я всегда ношу его".
   Осмелюсь сказать, я выглядел сбитым с толку. - Если его там нет, значит, он должен быть в доме. Я пришлю его завтра".
   - Так ты открыл кошелек! Она презрительно оглядела круг лиц. - Я мог бы знать, что ты не упустишь такой шанс. Ее тон стал ломким и вызывающим. "Я хотел бы вернуть дело. Бывает, что это много значит для меня. Мне его дал Фрэнк.
   Стэндиш наклонился вперед. - Мы нашли его машину сегодня утром.
   Невероятно, надежда вспыхнула в ее глазах. Он умер, как рассказал Стэндиш. Она сцепила руки на коленях. Она сказала тихим, серым голосом: - Я надеялась, что ты тоже его найдешь.
   - Тогда почему бы тебе не помочь нам?
   - Уверяю вас, я не могу.
   - Вы не общались с ним с момента его бегства из Ложи?
   - Я не получила от него ни слова с тех пор, как он покинул Ложу, - ответила она, подчеркнув это слово. На ее лице отразилось краткое презрение. - Как вам хорошо известно. Каждая почта, поступающая в этот дом, проверяется еще до того, как я ее вижу; мой телефонный провод прослушивается, так что вы можете быть в курсе того, что я заказываю на обед; а что касается того, что Фрэнк явится сюда лично, - она указала на газоны, - то ваш мирмидон у ворот наверняка схватит и арестует его.
   Стэндиш настаивал. - Вы не знаете его местонахождение?
   - Видит Бог, я бы хотел.
   - Вы настаиваете, что он не убивал Элкинса?
   "Я делаю."
   - Можете ли вы назвать нам другую причину его исчезновения? Вы знаете какую-нибудь другую причину?
   - Могу предположить еще одну причину. Она встала в бешенстве нервов, отчаяния и, как мне показалось, неуверенности. Ее волочащееся платье шлепало из одного конца длинной комнаты в другой. Она остановилась у окна и повернулась к нам. Белая рука без колец вцепилась в монашеские драпировки. "Я не знаю, почему я должен защищать перед вами Франклина Эллиота, но я это сделаю. Он приехал сюда три недели назад - не в своих интересах, а в интересах миссис Коутснэш, его клиента и моего... моего друга. Как он понял, ее ждала довольно важная неприятность. Он надеялся защитить ее от обвинений, которые, как он предполагал, могут быть выдвинуты в связи с расследованием убийства его напарника.
   - Значит, он заподозрил ее с самого начала?
   "Он знал, что она невиновна. Это было невозможно".
   - Тогда почему миссис Коутснэш покончила с собой?
   - Не могу сказать. Измученное и отчаянное выражение на ее лице стало еще глубже. "Я могу сказать это. У Фрэнка была вторая причина приехать в Крокфорд. Он хотел, да и был полон решимости, выяснить, кто убил Хирама Дарнли. Наводка, которой он следовал - а я уверяю вас, у него была наводка, - была той, которую он не мог разглашать по причинам, в которые я не могу сейчас вдаваться. Он подозревал Сайласа. И именно поэтому он отправился в Ложу. Я был с ним в таверне "Талли-хо" тем же днем. Перед моим отъездом он сказал мне, что собирается позвонить Сайласу и договориться о встрече в Ложе. Она бросила на меня лихорадочный взгляд. - Это разговор, который вы подслушали и так ужасно неправильно истолковали. Я не знаю, что произошло после того, как Фрэнк добрался до Ложи. Я могу предположить. Я полагаю, Фрэнк нашел Сайласа мертвым и по телу, комнате или, возможно, по чему-то еще сделал выводы, которые, как он думал, приведут его к тому, кто убил Дарнли, а затем убил Сайласа, чтобы скрыть преступление.
   Возможно, это была просто защита верной, напуганной женщины. Но ее вид отчаянной искренности тронул меня. Она так явно верила в невиновность Эллиота, что я сам был потрясен. По какой зацепке мог пойти пропавший человек, что потребовало бы бегства, сокрытия информации от сотрудников полиции? Аннабель знала кое-что еще. Почему бы ей не выговориться?
   Стэндиш был спровоцирован и настроен скептически. - Вы предполагаете, что Эллиот сейчас преследует убийцу?
   "Я делаю."
   Стэндиш иронически заметил: "Он пропал без вести уже сорок восемь часов. Сколько времени, по-вашему, должно пройти, прежде чем он сообщит о прогрессе?
   Она расплакалась. Это было удивительно исходить от нее. И было жалко. Она повернулась спиной и боролась за контроль. Она снова столкнулась с нами. - Вы должны извинить меня. Я был обеспокоен и расстроен". Теперь ее глаза были совершенно сухими и удивительно устойчивыми. - Сорок восемь часов - это не испытание. Если и когда Франклин Эллиот пропадет на неделю - а до сих пор нет известий, - я расскажу вам то немногое, что знаю. Затем вы можете решить, что делать. А теперь, пожалуйста, выйдите?
   В сложившихся обстоятельствах делать было нечего. Интервью расстроило и расстроило меня. До того, как я вошел в дом, я был гораздо более уверен в своих суждениях, чем когда вышел из него. Стэндиш тоже казался встревоженным.
   "Женщины, - прорычал он, - всегда расстраивают дело. А влюбленная женщина - чистый яд. Глупо полагаться на Аннабель Бейн. В конце концов, она помолвлена с Эллиотом.
   "Увлеченный!"
   - Это действительно так, - серьезно сказал он. - Значит, ее защита этого человека ничего не значит. Но черт возьми, если я могу понять, о чем она так молчит. У нее есть собственная теория. Почему она должна оговариваться за неделю до того, как будет готова говорить?"
   Он погрузился в угрюмое молчание. Потом вдруг сказал: - Харквей сказала мне, что она пыталась уговорить вас двоих переехать из коттеджа.
   "Она пригласила нас остаться с ней на некоторое время".
   - Джек считает, - сказал я, - что в коттедже что-то спрятано. Что-то, что Эллиот хотел и не мог найти. Он охотился за этим. Он не нашел его. Может, Аннабель знает, что это такое. Не мешало бы спросить ее.
   "Это не помогло бы. Она отказывается признать, что Эллиот вломился в дом. Начальник полиции снова замолчал. Он очнулся от своих мыслей. "Мне приходит в голову, что тебе может понравиться кто-то там ночью. Мои силы довольно малы, но Харкуэй, вероятно, мог бы переместить свои вещи из своего пансиона. Он упомянул об этом сегодня утром.
   "Спасибо, но в этом нет необходимости", - сказал Джек, прежде чем я успел ухватиться за предложение. Он ухмыльнулся. "Лично я не ожидаю неприятностей, но если возникнут проблемы, я буду готов о них позаботиться".
   Я послал ему вопросительный взгляд. Стэндиш выглядел любопытным, но Джек ничего не сообщал. Вскоре после этого мы расстались. Стэндиш вернулся на станцию, и мы отправились домой. Джек остановил машину у деревенского магазина электротоваров.
   Я наблюдал за ним через стеклянные окна. Он серьезно разговаривал с городским электриком. Вскоре он вернулся к машине с большим громоздким узлом, который явно не смог объяснить. Мы приехали на дачу, и я начал сортировать продукты. Я не сводил глаз с Джека. Он разыскал молоток и коробку скоб, взял сверток и удалился в спальню. Я услышал стук.
   Когда минут через пять мое любопытство стало невыносимым, я небрежно вошел в спальню. Рядом с кроватью к стене был прикреплен новый электрический звонок. С колокола на пол свисала длинная лента проволоки. Джек деловито вел этот провод вдоль плинтуса, закрепляя его скобами. Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.
   - Я действительно ожидал тебя раньше.
   "Что это такое?"
   "Это охранная сигнализация. В следующий раз - если будет следующий раз - кто-нибудь вломится в подвал, я это узнаю. Ухмылка Джека исчезла, оставив выражение почти ужасающе серьезного. "По этому делу было слишком много разговоров. Лола. Разговоры всегда означают утечки. Я хочу этого - эту мою ловушку держать строго между нами двумя. Тогда протечек не будет. В частности, - сказал он, - я не хочу, чтобы Аннабель Бейн узнала.
   Я согласился с ним. Много раз с тех пор я задавался вопросом, изменились бы грядущие события в своем ходе, если бы я не был так тщательно осторожен, чтобы не упомянуть нашу охранную сигнализацию.
   Джек продолжил свои операции в подвале и позвал меня подержать фонарик. Двигаясь в полумраке, он неуклюже прибил отрезок проволоки к потолочным балкам. Он отрезал его у двери подвала. У меня нет ясного представления об электроприборах, но я понял, что маленькая овальная медная пластина, которую Джек закрепил на необработанных концах провода, должна быть контактом. Крошечная, свободно соединенная медная перекладина была затем привинчена к дверной раме в таком положении, что параллельное плечо креста наклонялось, чтобы касаться медной пластины, когда она встречала сопротивление. Открытие двери, конечно, оказало бы сопротивление.
   Перерезав основной стебель провода, Джек привил ответвление и отнес его к окну погреба, где устроил второй электрический прибор. Теперь, по его мнению, мы были достаточно защищены от незваных и незваных гостей. С довольным вздохом он повернулся ко мне. "Давайте попробуем. Ты бежишь в спальню, а я выхожу на улицу, поднимаю окно и открываю дверь. Он должен работать."
   Это сработало. Не успел я занять позицию, как весь коттедж взорвался грохотом. Высокий, пронзительный, оглушающий - как рев локомотива в ночи. Джек прибежал. "Боже мой, это бы разбудило мертвых". Час возни и дюжина тестов в конце концов уменьшили громкость звонка до достаточной, чтобы разбудить нас, и недостаточной, чтобы встревожить возможного злоумышленника.
   Джек крепко закрутил последний винт. - Неплохо, если я сам так говорю. Отныне, Лола, я сплю на своем посту, как пожарный. Затем он достал и осмотрел пистолет, который ему одолжил Харквей. Он мрачно улыбнулся. У него был опыт работы на полигоне с мишенями на Кони-Айленде, и он считает себя отличным стрелком. Он сунул пистолет и фонарик под подушку.
   Наша защита явно не смогла улучшить мой сон в ту ночь. Полдюжины раз, уверенный, что звенит звонок и что в подвале собрались полчища незваных гостей, я вскочил на ноги только для того, чтобы откинуться назад, поняв, что сплю. Это была темная безлунная ночь, очень тихая. Ни листочка снаружи, ни травинки.
   Рубен свернулся в старом пальто возле кровати. Иногда в темноте я слышал его хныканье. Однажды он сильно напугал меня, прыгнув на кровать и попытавшись залезть под одеяло. Я предполагаю, что это, должно быть, было его привычкой с Сайласом.
   Медленные часы прошли. Я мечтал, просыпался и снова мечтал. Утром я выглядел на тридцать. "Сегодня вечером мы оставим гореть свет", - объявил я за завтраком.
   - И все испортить?
   "Ты спал как убитый. Я не закрывал глаза".
   - Ты будешь спать сегодня ночью.
   Осмелюсь предположить, что никто не может поддерживать состояние постоянного террора. На вторую ночь после установки нашей охранной сигнализации я лег спать в десять часов и не просыпался до восьми утра.
   Я почувствовал облегчение и был склонен быть немного едким в адрес Джека. Я знаю, что он был разочарован. Он был так уверен, что будет предпринята еще одна попытка проникнуть в подвал. Любопытно, что именно в этот момент, когда развязка наших трагедий была так близка, он заявил о своей вере в то, что тайна никогда не будет разгадана.
   - Меня это устраивает, - сказал я. "Я сыт по горло работой на кеды. Меня тошнит от страны, от теорий и от полицейских, которые то появляются, то исчезают из моей жизни. Я хочу вернуться в Нью-Йорк". Джек медленно сказал: - Я знаю, что ты чувствуешь. Ты хорошо поработала, Лола. И теперь это ненадолго. Мы скоро уезжаем.
   "Как скоро?" - подозрительно спросил я.
   - На следующей неделе, если хочешь. Я видел Стэндиша сегодня утром, когда спускался за газетами. Он сказал, что мы сможем выбраться из Крокфорда в понедельник. Независимо от того, появится ли Эллиот.
   Я вскрикнул от радости. "Почему не сейчас? Я хотел бы собраться и пойти завтра.
   "Попробуй сдержать себя до понедельника".
   Это был серый, туманный, бессолнечный день, рассчитанный на то, чтобы усилить мое беспокойство. Мысль о Нью-Йорке захватила меня так, что я не мог ни на чем сосредоточиться. Я приготовила печенье на обед и исключила разрыхлитель. Я не успел вытереть пыль, и ковровщица просидела в гостиной почти до двух часов. Я поправлял бумаги в своем кабинете, но ни о какой умственной работе не могло быть и речи.
   Рано утром я услышал, как по дороге проезжает старинная машина доктора Рэнда, и сразу же узнал характерные шумы двигателя - странное сочетание шипения и хрипов. Я подбежал к окну и постучал в стекло. Врач вышел и вошёл.
   - Вы, молодые люди, выглядите слишком здоровыми, чтобы нуждаться в моих услугах.
   Я радостно сообщил наши новости. "Мы возвращаемся в город на следующей неделе. Джек только что получил известие сегодня утром. В понедельник мы будем свободны как воздух.
   "Лола!" Джек выглядел раздраженным. - Меня попросили не упоминать о нашем отъезде.
   Врач улыбнулся. "Я молчалив, как моллюск. Почему секретность вообще? Я думаю."
   Джек пожал плечами. - Я полагаю, это вопрос гордости. Как только мы уходим, вся деревня знает, что расследование зашло в тупик. А пока мы единственные, кто знает, что Стэндиш полностью загнан в угол.
   - Не обманывайте себя, - резко сказал доктор Рэнд. "Стэндиш медлителен и, возможно, немного глуповат, но я предполагаю, что у него что-то есть в рукаве. Я так думал какое-то время". Он зевнул. - Я больше не в его доверии. Он до сих пор сердится на меня за то, что я умалчиваю о Джейн Коутснэш - он назвал меня антиобщественной угрозой, сказал, что я несу моральную ответственность за парижское самоубийство. Осмелюсь сказать, что он отчасти прав, но это бремя, которое я с удовольствием несу. Стэндиш, кажется, считает, что миссис Коутснэш было бы лучше вернуться домой в цепях, предстать перед судом, столкнуться с тюремным заключением и, может быть, хуже - лучше так, чем мирно лежать мертвой. Не могу сказать, что согласен".
   Сославшись на длинный список пациентов, врач вскоре ушел. Наша скука снова закрылась. Мы начали отстающую игру в двойной канфилд. В четыре часа нас ждал сюрприз.
   Аннабель Бэйн позвонила в коттедж.
   Она была одета в черное, мертвое, пыльное черное, похожее на траур. На ней не было и следа румян, а ее белое лицо с четко выраженными линиями и углами было суровым, как у первобытного человека. Я забыл послать вниз ее портсигар, и она резко заявила, что пришла за ним. Я был слишком удивлен, что ей разрешили прийти, чтобы быть очень тактичным. Я просто пялился на нее.
   - Я вижу, - сказала Аннабель, - вы удивляетесь, как я сбежала из тюрьмы. У вас, Штормов, прозрачные лица.
   "Пожалуйста-"
   "Полиция, вероятно, сейчас в замешательстве". Она издала безрадостный смешок. "По крайней мере, я стоил округу немного бензина. Меня преследовали с родины, мне потребовалось шестьдесят миль, чтобы перехитрить тупоголового констебля, у которого была машина быстрее моей. Теперь тебе легче?
   Я ничего не говорил. Джек ничего не сказал. Аннабель опустилась в гостиную. "Вы можете позвонить и сообщить мне, если хотите. Я повеселился.
   Она не выглядела так, будто ей было весело. Она пристально смотрела в огонь, и я знал, что это было сделано для того, чтобы скрыть слезы в ее глазах. Она была такой же отстраненной, такой же грубой, такой же нарочито загадочной, как всегда, но мне было ее жаль. Она превратилась.
   "Ну, а где мой портсигар? Я не должен пренебрегать напоминанием о причине моего звонка.
   - Он в спальне.
   Она встала и начала там. У Аннабель была привычка всегда чувствовать себя как дома, где бы она ни оказалась. Джеку удалось остановить ее у двери. Какими бы острыми ни были ее глаза, я уверен, что она не заметила нашу импровизированную охранную сигнализацию. Джек вытащил портсигар.
   "Почему ты пришел?"
   Она перевела взгляд с него на меня. "Я хотел сказать тебе, как сильно я тебя ненавидел, но теперь я здесь и смягчаюсь". Ее губы скривились. - Когда-нибудь ты узнаешь, какой вред нанесло твое вмешательство. Когда-нибудь очень скоро.
   Ее манера не вызывала вопросов; было невозможно защищаться от столь косвенного обвинения. Она каким-то образом имела в виду Франклина Эллиота, но я не мог сказать, что надеялся, что их дела наладятся, хотя я был совершенно уверен, что этого никогда не произойдет. Снаружи легкий ветерок вдруг превратился в сильный ветер. Ставня ударилась об окно. Джек включил радио.
   Аннабель напряженно слушала. "Это коротковолновый набор? Вы можете вызвать полицию?
   Джек покачал головой.
   "Это не имеет значения". Она заставила себя пожать плечами. "Я знаю, что они все еще транслируют описание Фрэнка". Она закончила почти как человек, говорящий сам с собой: "Фрэнка нет уже четыре дня. Кажется, это намного дольше".
   - Ты... - Джек замялся. - ...Вы могли бы помочь, если бы захотели. Вы полны решимости переждать неделю?
   "Если бы то немногое - очень немногое - что я должна сказать, помогло бы полиции найти Франклина Эллиота, - яростно ответила она, - я бы сказала это. Почему я должен говорить преждевременно - возможно, подвергая опасности его жизнь - только для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство?
   Ее враждебность стояла между нами, как каменная стена. Снаружи дул свежий ветерок, по небу неслись облака. Мы сидели в медленно растущем напряжении. Аннабель выкурила много сигарет. Нервы у нее были на пределе. Она говорила быстро, бессмысленно, и ее предложения сливались в одно. Наконец она резко поднялась.
   "У меня есть новости, которые могут заинтересовать вас, самозваных сыщиков", - сказала она на прощание. - Тело Луэллы прибудет в Крокфорд на следующей неделе. Я думал, ты захочешь это знать.
   Черствость, с которой она говорила, напоминала прежнюю манеру, в которой она упомянула о самоубийстве. Тем не менее, когда речь шла о безопасности Франклина Эллиотта, она проявляла глубочайшее чувство. Однажды она проявила чувства к Луэлле Коутснэш. Я вспомнил день дознания, когда в суде она защищала своего старого друга горячо, яростно и к большой опасности для себя. Аннабель бросила портсигар в сумку.
   "Бромли сейчас готовится принять тело. Похороны, вероятно, будут самыми грандиозными в этом городе. Она закончила любопытным образом: "Эти похороны, если ничего больше, могут прояснить ситуацию".
   На этой неуловимой ноте она ушла. Она отказалась позволить Джеку проводить ее до машины. Она отказалась остаться на ужин, хотя мы ее сильно уговаривали.
   "Я должен вернуться домой. Я боюсь грозы, а эта будет лулу".
   Ее предсказание было правильным. Едва она вышла на улицу, как разразился шторм. Ветер выл в деревьях; разболтавшийся ставень сорвался с крыши и ударил во двор. В воздухе резко пахло приближающимся дождем. Джек начал торопливо закрывать двери и окна. С Рубеном, преследующим меня по пятам, я выбежала, чтобы перезвонить Аннабель. Ее машина уже ушла с подъезда.
   Я возвращался домой, когда Рубен воспользовался случаем и перебежал дорогу. Я закричал на него, но он проигнорировал мою команду, проскользнул под пастбищные ворота и рванулся вверх по холму к вигваму. Бедный пёс, он тоже боялся грозы, и тоскливое маленькое жилище по-прежнему было для него домом. Я снова закричал и бросился в погоню. Дождь только начинался. Несколько тяжелых жидких капель упали на мою непокрытую голову, но я подумал, как нелепо, что успел схватить Рубена и вернуть коттедж. Моя ошибка была доведена до меня мгновение спустя. Внезапно ветер усилился до ураганной скорости; раздался оглушительный удар грома; молния прыгнула по небу, и как по сигналу полил дождь. В нескольких ярдах впереди Рубен испуганно взвизгнул, съехал с тропы и укрылся на открытом заднем крыльце вигвама. Злой и раздраженный, промокший до нитки, я присоединился к нему.
   Часть крыльца, устроенная под молочную, была частично защищена решеткой, к которой цеплялись засохшие лианы ипомеи. Всхлипывая, Рубен заполз за груду бидонов из-под молока и прижался к стене. Я протиснулась между сепаратором для сливок и электрическим льдогенератором - слишком большим, потому что Сайлас хранил там молоко и сливки миссис Коутснэш - и начала отжимать промокшую одежду.
   Мертвые лозы, как бешеные кастаньеты, бились о решетку, и всюду было сыро, темно, невыразимо тоскливо. Вода просачивалась по дощатому настилу и струями струилась по щелям. Как и Рубен, я сильнее прижалась к стене. Мои глаза были устремлены на внешний мир. Мир черноты, ветра и дождя. Что-то - не знаю что - заставило меня обернуться. Рядом со мной было окно, окно, выходившее на кухню заброшенного вигвама. Я просмотрел его.
   Я весь похолодел.
   Внутри в темноте кто-то чиркнул спичкой. Короткая вспышка, которая вспыхнула, а затем погасла.
   Я закричал.
   Кто-то позвал меня, но мои голосовые связки были слишком парализованы, чтобы ответить. Я не мог ни двигаться, ни говорить, ни думать. Я не знаю, кто, как я думал, двигался внутри Ложи. Сайлас, возможно, выглядит так же, как когда-то, или убийца Сайласа в окровавленном костюме, улыбающийся сонной убийственной улыбкой. Дверь, ведущая из кухни на крыльцо, открылась, и Джон Стэндиш стоял, растерянно моргая. В руке у него был фонарик. Другой мужчина заглянул ему через плечо.
   Мой паралич страха превратился в слабое и ошеломленное облегчение. Но я все еще не мог говорить. В конце концов фонарик Стэндиша высек меня.
   "Миссис. Буря! Ты... что ты здесь делаешь?
   Тут же он подошел ко мне, взял меня за руку и потащил в сухую, темную кухню. Он поставил свой фонарик на стол так, чтобы он служил чем-то вроде лампы. Он сдернул одеяло с кровати в другой комнате и накинул его мне на плечи, кудахча над глупостью молодых людей, которые недостаточно знают, чтобы укрыться от дождя. Он представил своего спутника как Уильяма Хардисти, местного юриста, которому было поручено вести запутанные дела миссис Коутснэш. Мистер Хардисти, методичный, суетливый человечек, был явно поражен моим появлением и, казалось, более чем наполовину был склонен сделать из него что-то слегка противозаконное. Стэндиш продолжал подшучивать, пока, наконец, я не улыбнулась. Он тоже улыбнулся.
   "Мне жаль, что мы дали вам такой поворот. Мы сами попались здесь. Может быть, вы хотите сигарету?
   Я с благодарностью принял. Мистер Хардисти продолжал оставаться сдержанным. Пока мы со Стэндишем наслаждались дружеской сигаретой, а я начал смеяться над своими недавними страхами, маленький адвокат возился вокруг, перечисляя обстановку Ложи для возможной налоговой оценки. Кажется, он называл свою деятельность "защитой интересов наследников миссис Коутснэш". В данных обстоятельствах и при ревущей за окном буре его аккуратная занятость показалась мне смешной, и я осмелюсь сказать, что он читал мои мысли, потому что время от времени бросал на меня холодный подозрительный взгляд. Наконец Стэндиш сказал:
   - Что привело вас на холм, миссис Сторм?
   Только тогда я вспомнил о Рубене и с несколько угрызениями совести подошел к двери, чтобы позвать его. Внутрь ворвался порыв ветра и дождь. Несмотря на мои настойчивые призывы, Рубен отказывался шевелиться, и Стэндиш поплелся за ним. Мистер Хардисти последовал за ним. Рубен упрямо держался за молочными бидонами, пока нетерпеливая рука Стэндиша не вытащила его вперед.
   Маленькая собачка съежилась на полу перед ящиком со льдом. Волосы на его шее встали дыбом. Сквозь шум ветра и дождя раздалось зловещее рычание в его горле. Рычание, которое нарастало и продолжало нарастать.
   Стэндиш нахмурился. - Что все-таки нашло на собаку?
   - Это коробка со льдом, - сказал Хардисти. - Это что-то о коробке со льдом.
   Стэндиш смотрел на большой белый холодильник. Его фонарик осветил его полированную поверхность.
   Он сказал странным голосом: - Раньше я не замечал этого холодильника. Интересно, что подносы делают на полу?"
   Я видел подносы тогда. Холодильник был электрической модели - одна из настоящих экстравагантностей миссис Коутснэш. Металлические лотки, предназначенные для хранения кубиков льда, и проволочная арматура, предназначенная для разделения внутреннего пространства на отдельные отсеки, лежали беспорядочной кучей под сепаратором для сливок.
   "Мы никогда не прикасались к этой коробке со льдом, - сказал Стэндиш.
   Он говорил, как человек во сне. Он сделал медленный шаг, схватился за ручку тяжелой металлической двери перед собой, а затем сказал голосом, который менялся быстро, безобразно:
   - Не смотрите, миссис Сторм!
   Но я посмотрел. Когда защелка двери была разблокирована, давление сзади толкнуло ее вперед, и тело Франклина Эллиотта провисло наружу и упало на пол.
   Адвокат был застрелен четырьмя днями ранее. Он был ранен в спину и умер мгновенно.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
   Тройной убийца
   Машина, на которой Стэндиш и Харди подъехали к поместью Коутснэш, была припаркована под воротами Хиллтоп-Хауса. Борясь со штормом, Стэндиш перенес меня туда. Хардисти, напуганный тем, что он погрузился в трагедию, остался ответственным за тело Франклина Эллиотта. Я до сих пор помню его испуганные протесты, последний взгляд его бледного лица, смотрящего нам вслед. О диком спуске с холма я ничего не помню.
   Джек встретил нас у дверей коттеджа, мельком взглянул на меня, без слов и вопросов взял меня на руки и уложил в постель. Стэндиш увидел, как я благополучно устроился, и тут же ушел.
   Я помню и лелею его прощальное похлопывание по моей руке, его наставление, что я ни в чем не виновата. Я не упоминал о том, что видел, как Франклин Эллиотт убегал из вигвама, и не предполагал, что более мудрый и менее предубежденный свидетель мог бы понять, что взгляд на чью-то машину - это не взгляд самого человека. Правда - правда, которую я не осознал четыре дня назад - по крайней мере отчасти была ясна. Франклин Эллиот, мотивы которого все еще были покрыты тайной, отправился в Лодж и застал там с поличным убийцу Сайласа Элкинса.
   Другой вывод был невозможен. Движения Эллиотта в тот солнечный день наконец-то стали очевидны. Как и положено всем нам, адвокат оставил машину на подъездной дорожке вверх по холму и пешком спустился к сторожке. Он позвонил Сайласу. Его ждали; он, несомненно, постучал в дверь, а затем вошел. Он, должно быть, увидел - в тот первый, ужасный момент входа - слишком много. Должно быть, он видел убийцу, склонившегося над окровавленным ведром с водой и оттирающего мокрым полотенцем малиновые пятна. Вероятно, он вскрикнул, возможно, он повернулся, чтобы бежать. Во всяком случае, он заплатил за свое прибытие туда своей жизнью.
   Что бы ни собирался сделать убийца с телом Эллиотта (теперь мы полагаем, что он планировал найти тело адвоката в его брошенной машине), мое появление на месте происшествия разрушило его. Тогда ни на что не было времени. Нет времени, чтобы закончить мытье стен и пола воображенной гостиной, нет времени, чтобы подмести разбитую посуду, едва хватает времени, чтобы поднять тело Эллиотта и начать с ним через кухню к задней тропинке, ведущей к безопасности и желтому. автомобиль.
   Положение убийцы было отчаянным. К первоначальному убийству Хирама Дарнли добавились еще два - убийство Сайласа, который был готов раскрыть весь темный темный заговор, а затем, быстро последовавшее за ним, убийство нью-йоркского адвоката, открывшего дверь. , и тем самым подписал себе смертный приговор.
   Когда убийца ступил на заднее крыльцо, я, должно быть, был очень близко к сторожке. Мое приближение к парадной дорожке было хорошо видно с этого крыльца. А Франклин Эллиотт был грузным человеком. Вся убийственная конструкция вот-вот должна была рухнуть. Отягощенный телом Эллиотта, убийца так и не смог добраться до машины или сбежать. Коробка со льдом, снятая с лотков, предложила решение. Здесь снова в дело вмешался случай, сыгравший на руку убийце. Отсутствие Эллиота вкупе с тем обстоятельством, что никто не исследовал открытое заднее крыльцо, полностью обманули нас. Мы все, кроме Аннабель Бейн, верили, что Франклин Эллиотт сам был нашим убийцей.
   На картине были белые пятна - вопросы, на которые нам не ответило даже обнаружение тела Эллиотта. Собственное поведение Эллиота оставалось необъяснимым. Мы не знали, почему он вломился в коттедж, что он обнаружил, что привело его к смерти в Лодже, или почему он не поделился своей информацией с полицией. Меньше всего мы понимали Аннабель Бейн. Она боялась за безопасность своего возлюбленного; в эти четыре дня его исчезновения она, должно быть, предвидела такой же конец, как и он, но и она отказалась говорить с полицией.
   Я лежал на своей кровати, думая об этих вещах. Я выпил горячее молоко, которое принес мне Джек, послушно проглотив успокоительное, которое он достал из аптечки.
   "Постарайся не думать, дорогая, - сказал он мне однажды. "Попробуй уснуть."
   В моем состоянии сон был невозможен. Снаружи буря обрела новую жизнь, словно еще больше прогоняя сон. В ту ночь в мире бушевал вихрь. Все, что могло взорваться, загрохотать или завизжать, пришло в движение. Раскат грома был оглушительным, и за каждым ударом вспыхивала молния, которая окрашивала спальню в ярко-синий цвет. Джек остался рядом со мной.
   Ровно в девять часов в доме погас весь свет. Сильный шторм почти всегда приводил к резкому и длительному прекращению подачи электроэнергии. По предыдущему опыту я знал, что электричества не будет до утра, и заплакал. Джек попытался меня утешить, потом вручил фонарик и ушел искать свечи. Пол в спальне был наклонен, как полы в большинстве старых домов, и теперь я могу вспомнить тот момент, когда мальчик величественно перекатывался из одного угла в другой. Это было как раз в тот момент, когда Джек вернулся со свечами, и я ответил приступом бурной истерики.
   В конце концов Джек успокоил меня и долго сидел у кровати, время от времени произнося успокаивающее слово, держа мою руку в своей. Через некоторое время успокоительное начало действовать. Я был сонным, когда зазвонил телефон, и Джек мягко высвободил руку, чтобы пройти в другую комнату. Когда он вернулся через несколько минут, я уже был в полусне, мой мозг почти полностью оцепенел. Я не сразу воспринял информацию о том, что Аннабель Бейн пропала.
   - Она должна быть дома, - глупо сказал я. "Она начала там несколько часов назад...
   "Она не пошла домой. Это звонил Стэндиш. Джек подошел ближе к кровати. - Я чертовски ненавижу беспокоить тебя, Лола, но ее нужно найти. Немедленно. Она... она может быть в смертельной опасности. Ты пошел за ней, когда разразилась буря. Вы заметили, в каком направлении ехала ее машина?
   "Я вообще не видел машину". Я проснулась от смутного, отягощенного наркотиками удивления. "И я помню, как смотрел в сторону дороги. Она быстро сбежала.
   Джек как-то странно смотрел на меня. - Я полагаю, - медленно сказал он, - что Аннабель пришла сюда пешком. Я впустил ее сегодня днем, и я почти уверен, что ее машины тогда не было на подъездной дорожке. Она не могла уйти издалека; она, должно быть, оставила свою машину припаркованной где-то поблизости. Если мы узнаем, где она оставила машину и почему она ее оставила.
   Я был за пределами умственной деятельности, за пределами беспокойства или удивления. На самом деле я только с досадой осознавал, что Джек снова вышел из комнаты, чтобы позвонить Стэндишу. О долгом тревожном разговоре, состоявшемся между ними, я ничего не знал. Я спал тяжелым, неосвежающим сном наркомана...
   Я проснулся внезапно. Мерцала прикроватная свеча, и комната наполнилась какой-то бесшумной сутолокой. Все казалось странно неподвижным. Шум снаружи поутих, хотя дождь лил ровно, мягко и капал в окно, которое Джек не мог закрыть до конца. Рубен свернулся рядом со мной, его нос холодил мое плечо. Я сонно отталкивал его, когда услышал звук, который меня разбудил.
   Низкое монотонное жужжание, которое прекратилось, как только я его опознал. Охранная сигнализация!
   - Джек, - прошептала я, взяла его за руку и села. Я знал тогда, что он ушел. Он взял с собой револьвер, который хранил под подушкой.
   Ночь стоит в моей памяти как фантасмагория смятения и нарастающего ужаса. Я помню главным образом мелкие, мучительные подробности. Помню, я схватил свечу, уронил ее и в тоске увидел, как гаснет свет. Я нащупал спички, но не нашел, на пути к двери споткнулся о Рубена.
   В гостиной я обнаружил коробок спичек, но прежде чем я зажег свечу, в подвале поднялся шум. Что-то перевернулось с ужасным грохотом. Я услышал три выстрела в быстрой последовательности, услышал звон разбитого стекла, удар тяжелого предмета. Это звучало так, как будто человек взбесился; но я знал, что в подвале было по крайней мере два человека, и что один из них был Джек.
   Как я спустился по лестнице, я не могу объяснить, как не могу объяснить, почему я не упал сломя голову в спешке. Где-то в пути я зажег свечу, и ее желтые, зыбкие лучи осветили опустошенный подвал. Окно над углем было захлопнуто, и повсюду валялись куски угля. Комод лежал на боку; пепельница была опрокинута, а рядом лежала мужская темная фетровая шляпа. Признаки яростного боя присутствовали, но на месте никого не было. Куда ушел Джек, было достаточно ясно. Дверь подвала была открыта, и внутрь ворвался дождь.
   Я выбежал наружу. Мгновенно моя свеча погасла, а вместе с ней исчезло и мое чувство направления. Я совершенно потерялся в собственном заднем дворе. Ветер трепал мою ночную одежду и заглушал звук моего голоса. Я бросился вслепую к тому, что я думал, было дорогой. я споткнулся; кто-то схватил меня, и я кричал как маньяк.
   Голос Джека сказал: "Лола! Это ты?
   Он стоял на коленях во дворе и, насколько я помню, встал, сильно встряхнул меня и сказал: "Перестань кричать! Прекрати, говорю. Ты должен помочь мне затащить ее внутрь.
   "Ей? Кто?"
   "Аннабель Бэйн. Боюсь, она сильно ранена.
   Только тогда я заметил скрюченную фигуру, лежащую в мокрой траве. Джек снова нагнулся. - Думаю, она придет в себя. Давайте идти." Он поднял женщину без сознания на руки, велел мне держаться за него и под проливным дождем провел нас обратно в подвал. Я двигался как автомат. Я понятия не имел, что произошло, и даже после того, как Джек поднял с пола упавший фонарик и направил его на бледное лицо Аннабель Бейн и уродливое пятно на ее плече, я предположил, что она пыталась его убить.
   Я сказал: "Ты в порядке? Я слышал, как она стреляла в тебя.
   "Стреляйте в меня!" Джек сместил кучу вещей со сломанного дивана и положил туда Аннабель. - Она не стреляла в меня, Лола. Как оказалось, она спасла мне жизнь. Вот, натрешь ей руки, а я пойду наверх за виски.
   Едва дыша, Аннабель Бейн лежала бледная и неподвижная, более беззащитная, чем я когда-либо видел ее. Я снял маленькую черную шляпку, которая все еще плотно прилегала к ее голове, расправил ее одежду, расстегнул промокшую и окровавленную блузку. Она была ранена в плечо, и рана медленно кровоточила. Я пытался остановить его.
   Джек вернулся с виски и стопкой одеял. "Как она сейчас поживает? Подними фонарик, ладно? Я хочу увидеть это плечо". Он склонился над диваном. - Ей-богу, это не выглядит серьезно. Я думаю, она просто потеряла сознание.
   Словно удостоверяясь в его быстром, сильном облегчении, Аннабель пошевелилась, вздрогнула, открыла глаза. Она тупо посмотрела на нас - на меня с фонариком в руке, на Джека, который протягивал ей стакан виски.
   Джек сказал: "Сними это".
   Она послушно приняла стакан, выпила, снова вздрогнула, приподнялась наполовину, чтобы снова опуститься. Прошептала она. "Я вспомнил. Я заманил убийцу в ловушку, когда ты рухнул вниз по лестнице. Что случилось? Он ушел?
   - Чисто, - сказал Джек. "Я еще не знаю, кем он был. Ты?"
   Она сказала нет."
   Ее темные пытливые глаза невольно остановились на залоченном окне и куче угля под ним. Я включил фонарик. Я увидел тогда то, чего не видел прежде. Кто-то глубоко зарылся в уголь, отбросил в сторону большую кучу, и лопата стояла вертикально в яме, прорывшей земляной пол.
   -- Полагаю, -- сказала Аннабель, -- сумка ушла с ним.
   - Какая сумка? Я попросил.
   Никто не ответил. Джек пробежал мимо груды угля и схватил лопату. Словно женщина во сне, я смотрела, как он начинает копать. Грязь летела как попало. Дыра углублялась с быстротой, свидетельствующей о том, что утрамбованная земля была ранее потревожена. Внезапно лопата встретила сопротивление, глухо стукнула, застряла. Джек упал на колени и начал царапать руками.
   "Это здесь!" - крикнул он Аннабель Бейн.
   Из раскопок он вытащил кожаную дорожную сумку Gladstone с влажной ручкой и зажимом, но фурнитура блестела, не ржавела, почти новая. Сумка Gladstone была подписана, позолота лишь слегка обесцвечивалась, и буквы были видны ясно. ФЭ Я повторил про себя буквы во второй раз, прежде чем понял их значение. КЭ
   Я растерянно сказал: "Это сумка Франклина Эллиотта".
   - Конечно, - сказал Джек. - Эллиот закопал его в подвале неделю назад. Разве ты не понимаешь, Лола? Вот почему он вломился в коттедж. Оставить сумку. Джек взглянул на Аннабель. - Он сказал тебе? Ему приказали закопать его в нашем подвале?
   Она сказала да."
   Эти двое - Джек и Аннабель Бейн - разделяли понимание, в котором я не участвовал. Я смотрел на них и ждал. Джек медленно расстегнул защелки сумки "Гладстон" и откинул крышку. Деньги посыпались на пол. Купюры в десять, двадцать, пятьдесят долларов - сто восемь тысяч долларов в банкнотах - та же самая сумма, которую Хайрем Дарнли носил и прятал в такой же сумке. Джек пнул трепещущую валюту.
   Он устало сказал: "Единственное, что осталось сделать на данный момент, это позвонить в полицию. И... - он попытался улыбнуться Аннабель, - вам понадобится внимание доктора Рэнд.
   - Доктор, - сказала Аннабель, - может подождать. Мне не больно. Что же касается полиции, что они теперь могут сделать?"
   Я громко сказал: - Вы двое - вы оба - знаете что-то, чего не знаю я. Я думаю, что схожу с ума. На что деньги? Почему Эллиот спрятал его здесь?
   "Деньги, - сказал Джек, - были собраны для выкупа. Сначала Hiram Darnley сделал рейз и попытался доплатить. Заговор провалился, и он был убит. Затем связались с Эллиоттом, и он тоже...
   Джек прервался.
   - Продолжайте, - сказала Аннабель жестким, сдержанным голосом. Ее глаза были сухими, прямыми, устойчивыми. - Я знаю, что Фрэнк мертв. На самом деле, я знал это все время, но я не мог... я не мог поверить в это до... до сегодняшнего дня. Слезы навернулись на блестящие глаза, но она упорно сдерживала их падение. - Я здесь с полудня. Я вообще не покидал твоего места. Я надеялся - неважно, на что я надеялся. Во всяком случае, я слышал, что происходило наверху.
   Она ничего не сказала об ужасном бдении, проведенном в чулане, когда снаружи бушевала буря, ничего о мыслях и ощущениях, которые заполнили ее разум и сердце, когда она узнала, что ее возлюбленный зверски убит. Мы тоже.
   - Давай поднимемся наверх, - наконец сказал Джек. - Мы с Лолой можем тебя нести. Он вздохнул. "Это такой ужасный беспорядок. Почему, ради бога, Эллиот не обратился в полицию?
   - Потому что он боялся, что ее убьют. После убийства Дарнли он не мог рисковать. Он был полон решимости вернуть ее живой".
   - Вернуть кого живым? Я сказал.
   "Луэлла Коутснэш".
   Я задохнулся. - Но миссис Коутснэш мертва . Она покончила с собой в Париже.
   - Может, она и мертва, - сказала Аннабель, - но она не покончила с собой в Париже. Она никогда не ходила туда".
   Джек прервал. "Миссис. Коутснаша похитили, Лолу, похитили в ночь отплытия " Бургойна ". Вместо нее отплыла другая женщина, похожая на нее цветом кожи и телосложением, воспользовавшись паспортом миссис Коутснэш, отправилась в грязный маленький отель, где старушка была неизвестна...
   "Лора Твининг!"
   "Кто еще? Лора выдавала себя за миссис Коутснэш до тех пор, пока дела не пошли слишком туго, а затем покончила с собой. Сайлас, который также был замешан, пытался признаться в своем участии в заговоре и был убит за свои старания. Только убийца - третье лицо в заговоре и единственный настоящий преступник - остается безнаказанным".
   Аннабель ударила сжатой рукой по колену. "Сейчас уже слишком поздно", - сказала она. "Мы заглушили это. Я крутой, но я ненавижу думать об этой бедной старухе, если она еще не умерла. Разве ты не видишь ее? Ожидание, наблюдение, надежда... Вот куда ушел убийца, конечно. Чтобы прикончить Луэллу. Третьей попытки получить выкуп не будет.
   Стул упал на пол подвала. Джек опрокинул ее в диком порыве к двери. - Я знаю, где миссис Коутснэш! Где ее держат с февраля!"
   Он выбежал во двор. Я догнал его, когда он прыгнул в машину, сумел забраться вместе с ним. Дождь закончился, но подъездная дорожка была похожа на океан в миниатюре. Разбрызгивая воду потоками, мы мчались к дороге, сворачивали, обгоняли холм и с ревом въезжали в кольцевую аллею перед домом на вершине холма.
   "Она внутри!" Джек заплакал. "Она должна быть! Все подходит - свет, Сайлас, багаж Лауры - все! Он выпрыгнул из машины. "Оставайся здесь. Лола.
   Я тотчас соскочил, и так велико было его нервное напряжение, что он ничего не заметил. Когда я спросил: "У тебя есть пистолет?" - рявкнул он на меня. - Естественно.
   Десяток шагов вели нас к дому. Крыльцо было черным, как смоль, ковром из мертвых, промокших листьев, неприятно под ногами. Джек легко и бесшумно прошел передо мной к большой входной двери. Я не знаю, как именно он планировал проникнуть внутрь. Я помню свое собственное истерическое предположение, что мы должны были принести топор.
   - Ради бога, молчи!
   Джек чиркнул спичкой, и в мерцающем свете я с приливом нового ужаса увидел, что входная дверь распахнута настежь. Что от него осталось. Вставленное овальное стекло было треснуто, а расколотая панель и выбитый замок свидетельствовали о жестоком нападении. Из фойе блестела лужица дождевой воды. Я знал тогда, что похититель был в доме или был там, и казалось невозможным, чтобы Луэлла Коутснэш была жива.
   Джек уже был внутри и начал подниматься по лестнице. Я пошел за ним. Коридор со сводчатым потолком был чернильно-черным и тихим, как в могиле. Только когда мы поднялись на второй этаж, кто-то переехал этажом выше. Одновременно я почувствовал запах дыма.
   Джек схватил меня за запястье, словно тиски. - Он поджег дом.
   В этот момент в лестничной клетке раздался выстрел. Невидимое зеркало разбилось со звоном стекла. Вторая пуля просвистела, и на нас посыпался гипс. Похититель стоял у подножия лестницы, и, учитывая полную темноту, его меткость была превосходной. Я закричал. Джек повалил меня на пол, и я соскользнул на пять ступенек на вторую площадку. Раздался третий выстрел, на этот раз из пистолета Джека. Он взобрался по лестнице.
   Внезапно стрельба прекратилась. Наверху, на третьем этаже, я услышал удар двух тел, дикий крик, затем сбивчивые, приглушенные звуки ближнего боя. Пистолет пронесся по воздуху и попал в фойе. Был ли это пистолет Джека или пистолет убийцы, я никак не мог узнать.
   Дым стал гуще; по лестнице лило хорошо, а вдалеке и надо мной кто-то - женщина - визжала. Приглушенные, отвратительные, охваченные ужасом крики. Я вскочил на ноги и, пошатываясь, побрел к третьему этажу, но снова был сбит с ног, когда Джек и его кровожадный противник пронеслись мимо меня на вторую площадку.
   Кашляя, выгибаясь, я вцепился в балюстраду третьего этажа. Я осознавал яркий, танцующий свет за некоторое время до того, как определил его источник. В открытом зале у подножия лестницы, ведущей на чердак, горел костер - макулатура, тряпки и тому подобное. Огонь был небольшим, но лестница начала обугливаться. Облака удушливого дыма били в запертый люк, из-за которого доносились эти отвратительные крики.
   Слезы текли из моих глаз, я разорвал ковер в прихожей и погасил огонь. Этот жест был чисто автоматическим. Я не видел и не чувствовал свои покрытые волдырями руки.
   Мой следующий шаг был таким же автоматическим. Фонарик, упавший во время предыдущей рукопашной, валялся на выжженном полу, отбрасывая луч света мне на ноги. Я схватил его и побежал на площадку второго этажа. Там все еще бушевала битва - двое мужчин яростно боролись, сцепившись в отчаянных объятиях. Я разглядел белокурую голову Джека и направил фонарик - мое единственное оружие - на другую, более темную голову. Темная голова поникла. Но Джек меня не видел. Неожиданная фланговая атака заставила его ослабить захват. Его жертва выскользнула из его рук и покатилась вниз по лестнице. Джек крикнул:
   "Пригнись, Лола. У него пистолет.
   У него действительно был пистолет.
   Секунду спустя он применил его - на себе. Одиночный выстрел, затем икающий вздох, а затем тишина. Наш тройной убийца был мертв до того, как мы добрались до него.
   - Дай мне фонарик, Лола, - сказал Джек.
   С легким удивлением я понял, что все еще держу фонарик. Я дал это. Джек направил узкий палец света на мертвеца, и я посмотрел в лицо Лестера Харквея.
  
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
   Дорога домой
   Остальное, если можно так выразиться, уже история.
   Стэндиш воздает нам должное за разгадку тайны, и лично я чувствую, что мы этого заслуживаем, хотя должен признаться, что не ожидал поразительной развязки. До того момента, как я посмотрел в неподвижное и странно мирное лицо Лестера Харквея, мне ни разу не пришло в голову, что он может быть нашим убийцей. Знаки были очевидны: его присутствие на Почтовой дороге в ту ночь, когда мы доставили Хайрама Дарнли из Нью-Хейвена, его интерес к "краже со взломом" в подвале, его открытое беспокойство и тонкое, настойчивое предложение покинуть коттедж, даже странным образом он смотрел на тот уголь, который был брошен прямо на то место, где, как он знал, Франклин Эллиот зарыл второй выкуп.
   Пистолет, который он одолжил Джеку в качестве "защитной" меры, был последним проявлением наглости. Пистолет был заряжен холостыми патронами, как обнаружил бы Джек, если бы внимательно осмотрел его. На каждом шагу Харкуэй пользовался нашей доверчивой доверчивостью.
   В каком-то смысле даже сейчас я чувствую, что вряд ли нас можно винить во многих вещах, которых мы не видели. Как позже сказал Стэндиш. "Заговор - это самое сложное преступление в мире, которое нужно раскрыть". Он трезво улыбнулся и добавил: "Кроме того, это преступление труднее всего поддерживать".
   Об этом свидетельствует наш собственный опыт.
   Заговор с целью похищения Луэллы Коутснэш не успели привести в действие три наших заговорщика - Сайлас, Лора и Харквей, как он развалился. Все развалилось, когда Лестер Харкуэй - ценой одного убийства - попытался избавиться от своих сообщников и завладеть 108 000 долларов, которые Хайрам Дарнли вез в нашей машине. К несчастью для него, мошенник завладел не той сумкой.
   Иногда я пытаюсь представить себе тот момент, когда Харквей открыл сумку, купленную так дорого, и увидел ее никчемное содержимое. Он рисковал всем и ушел с чужим бельем. Я не могу себе представить и никогда не пойму его хладнокровия и безжалостности. По заранее подготовленному плану - по крайней мере, мы так полагаем - полицейский следовал за нашей машиной из Нью-Хейвена, наблюдая за пассажиром, который ехал прямо и беззащитно на откидном сиденье. Хирам Дарнли направлялся в наш коттедж, где его ждал Сайлас, готовый принять выкуп. Но это означало раскол на троих, а раскол на троих Лестер Харкуэй решил предотвратить.
   Он увидел свой шанс, когда Джек начал разгонять машину. Он остановил нас, вступил в треугольный спор, а затем, как только мы снова тронулись, выстрелил в Дарнли и схватил сумку, стоявшую рядом с ним. Это была ужасная игра, но она сработала. Наши окна были закрыты, и звук нашего мотора в сочетании с хлопком полицейского мотоцикла не позволили нам услышать выстрел. Мы въехали в Крокфорд с мертвецом в качестве пассажира.
   Даже тогда мы могли бы догадаться. Но на Мейн-стрит Блэр подобрал взорвавшийся автоматический снаряд, который зафиксировал убийство в Крокфорде и развеял у нас всякие подозрения относительно истинных фактов. Присутствие этой оболочки при внимательном рассмотрении, а Стэндиш внимательно ее исследовал, оказалось относительно простым. Обнаружив свою отвратительную ошибку, после того как он выбросил бесполезную сумку, Харквей вернулся на место, где произошло убийство, и забрал раковину. Когда Стэндиш позвонил ему, он принес контрольный кусок металла в деревню и небрежно бросил его, чтобы Блэр нашел его.
   Чтобы это резюме не прозвучало слишком уверенно, я спешу добавить, что у нас есть положительные доказательства по этому поводу. Во-первых, маркировка на снаряде точно совпадала с маркировкой на других снарядах, выпущенных из табельного орудия Харквея. Это использование табельного оружия любопытно само по себе и является еще одним примером почти фанатичного безразличия Харквея к собственной безопасности, поскольку Стэндиш сообщает мне, что полицейские должны сообщать о расположении каждой выпущенной пули. Я не готов сказать, какой бы отчет Харквей сделал о пуле, выпущенной в спину Франклину Эллиотту, но его официальные записи от 20 марта показывают, что он убил "коричневую крысу" на своем заднем дворе.
   Стэндиш, обычно основательный, не был удовлетворен знанием того, что пуля, убившая Хирама Дарнли, была выпущена из пистолета Харквея. Он разместил в местных газетах призывы взять интервью у людей, приехавших в Нью-Хейвен в ночь на 20 марта. Здесь ему повезло.
   Мистер и миссис Абрамсон вышли вперед. 20 марта был день рождения миссис Абрамсон, и пара поехала в Нью-Хейвен, чтобы отпраздновать годовщину. По пути туда они оба заметили полицейского с фонариком - они опознали Харквея по фотографиям, - который обыскивал дорогу в том месте, где произошла трагедия. Миссис Абрамсон действительно видела, как Харквей подобрал и положил в карман что-то, что, как она была готова поклясться, было взорвавшимся автоматическим снарядом. Поскольку машина Абрамсон не остановилась, ее показания, казалось бы, были положительными, хотя Стэндиш, который немедленно проверил ее зрение, нашел его очень хорошим.
   Во всяком случае, миссис Абрамсон убедила всех нас в том, что Харквей сумел перенести место преступления с того места, где оно произошло, на общественную улицу Крокфорда.
   Итак, первое преступление - убийство Хирама Дарнли - нам ясно во всех подробностях. Метод, мотив, возможность - все это мы можем реконструировать. Затем следует пустой период, период, который мы никогда не сможем понять, поскольку все действующие лица в нем мертвы. Мы можем только догадываться о безумных мыслях Лауры, когда она узнала, что Дарнли убит, что заговор пошел наперекосяк, что вместо безопасности, к которой она стремилась, ей грозит электрический стул. Нашим единственным свидетельством являются письменные показания горничной-француженки о том, что "леди казалась подавленной".
   Сайлас и его мысли в течение того же интервала также неясны. Он схватил тигра за хвост - с одной стороны был Лестер Харкуэй, которого он смертельно боялся; с другой была миссис Коутснэш, заключенная на чердаке собственного дома и находящаяся под его опекой. Если он освободит старую даму, она тут же разоблачит его, потому что это Сайлас насильно привез ее из Нью-Йорка в Хиллтоп-Хаус. В те дни, когда он заметно похудел и прыгал на тени, Сайлас охранял Луэллу Коутснаш, кормил ее, держал под сильным накачиванием наркотиками и медленно приближался к своему пределу. Я уверен, что в тот день, когда мы со Стэндишем совершили нашу тщетную экскурсию по Хиллтоп-Хаус, он был близок к полному признанию. Он был близок к этому, когда Стэндиш взял сломанную иглу для подкожных инъекций и сделал неверные выводы; и когда полицейский отказался от обыска на чердаке, я думаю, что наемный работник скорее разочаровался, чем обрадовался. Я убежден, что он хотел, чтобы решение было снято с его собственных рук.
   Кажется очевидным, что ни он, ни Лора никогда не думали об убийстве. Смерть Дарнли вселила в них ужас и принесла с собой горькое осознание того, что они всего лишь пешки в большой игре Харквея. Они, должно быть, прекрасно поняли мотив, побудивший Харквея разрушить первоначальный замысел, поскольку после этого, как показывают все свидетельства, они действовали в унисон с ним только для того, чтобы спасти свою собственную шею. Таким образом, прежде чем паника и отчаяние довели ее до самоубийства, Лаура продолжала посылать телеграммы, подписанные именем миссис Коутснэш; а Сайлас работал как на стороне человека, которого ненавидел, так и против него. Он играл в игру Харквея - и бог знает с каким отвращением и неохотой, - когда стер следы, оставшиеся после нашего с Джеком полуночного набега на территорию Коутснэша.
   Конечно, это был Лестер Харкуэй, с которым я боролся в кладовой. Я часто думаю, с содроганием, напоминающим страх, что он не убил меня на месте. Осмелюсь предположить, что он чувствовал себя слишком уверенно, чтобы считать это необходимым, и леденящее душу воспоминание о его тихом тихом смешке в темноте, казалось, подтверждало это убеждение.
   В ту ночь он перехитрил нас на каждом шагу. Он вынес багаж Лауры из кладовой, уверенный, что мы догадаемся - не выдавая себя за другое лицо - но что сама Лора была убита. Что еще более важно, он предотвратил осмотр этого затонувшего участка в саду камней. Там был похоронен мастиф Иван, который вернулся из Нью-Йорка со своей любовницей и был тут же убит. Если бы Джек или я увидели труп собаки, я уверен, мы бы догадались, что это правда. Ибо Иван якобы был в Париже с миссис Коутснэш!
   Но тела мастифа мы не видели; он был кремирован в печи, и фрагмент кости, который мы там нашли, просто сбил нас с толку. Кусок собачьей кости не наводил нас на мысль об Иване, и я помню, что даже задавался вопросом, не исказил ли доктор Рэнд анализ по какой-то собственной причине. В конце концов, он утаил от полиции другую важную информацию.
   Я признался в этом врачу в наш последний день в Крокфорде, и он ответил хохотом, который стих, когда он сказал:
   - Это нас квитирует, юная леди, потому что я определенно считал вашего мужа подозрительной личностью. Он посмотрел это; он действовал это; в его машине был мертвец; покойник нес кучу денег, а ваш муж, - он сделал паузу и прибавил с каменным лицом, - ваш муж был бедным художником. В общем, это довольно красноречивый случай".
   - Я вижу, что да, - сухо сказал я.
   Все смеялись надо мной. Был мягкий и нежный апрельский день; двери и окна коттеджа были открыты для весны; и, насколько я помню, наш упакованный, пристегнутый багаж ждал переноски в машину. Это был последний раз, когда наша маленькая группа собиралась там. Стэндиш приехал, чтобы сопроводить нас в больницу, где Луэлла Коутснэш выздоравливала от пережитого, и привел с собой Аннабель Бейн. Плечо Аннабель было перевязано, и ее глаза были затенены, но она выглядела лучше, чем я видел ее за много недель. С ней случилось самое худшее; ужасное ожидание закончилось; если ей больше не на что было надеяться, ей также нечего было и бояться.
   Я неловко сказал: "Я знаю, Аннабель, ты думала, что мы с Джеком виновны".
   - Я думала, - сказала Аннабель, - что вы виновны в похищении людей, после того как я узнала, что похищение имело место.
   Я был удивлен. - Вы все это время не знали, что миссис Коутснэш похитили?
   "Сначала нет. Я играл глупо, как и все остальные. Сейчас это кажется абсурдным, но я вообразил, что старая история - история Джейн - дошла до Луэллы и что она объединилась с Сайласом, чтобы убить Хирама Дарнли. Я видел Луэллу вчера. Так случилось, что она еще не знает этой жалкой истории - и я надеюсь, что она никогда ее не узнает, - но в то время это было моим птичьим мозгом. Сам Фрэнк поначалу думал, что Луэлла организовала убийство Дарнли после того, как уехала в Париж.
   - Те письма, что пришли из Парижа... - осмелился я.
   - Письма меня тоже обманули, - сказала Аннабель, - хотя не должны были. Луэлла писала письма, да, но она писала их с чердака Хиллтоп Хаус. Затем их отправили в Париж, и Лаура отправила их обратно сюда. Это был достаточно хитрый трюк, но я должен был его раскусить. Луэлла всегда была плохой корреспонденткой, и я помню свое изумление, когда получила полдюжины писем. И их тон как-то поразил меня неправильно. Я полагаю, потому что они были продиктованы ей, и она просто записала то, что ей сказали.
   - Значит, Дарнли, - с любопытством спросил Джек, - не сказал Эллиоту, что происходит?
   "Нет. Ни слова. Фрэнка не было в городе, когда Дарнли пришел сюда, но я сомневаюсь, что он вообще заговорил бы. Судя по предпринятым им предосторожностям, его псевдониму и всему остальному, он был глубоко впечатлен тем фактом, что его поездка должна храниться в абсолютной тайне. Аннабель замолчала, и по ее лицу скользнуло облако. "Я знаю, что Фрэнку угрожали тем, что случится с Луэллой, если он расскажет о своих попытках выкупить ее. Именно в день дознания, - медленно сказала она, - похитители связались с Фрэнком.
   "Связался с Харквеем!" - резко перебил Стэндиш. - Вчера я разговаривал с миссис Коутснэш, и хотя она большую часть времени находилась под действием наркотиков и в тумане, она помнит, как Сайлас спорил по этому поводу с Харквеем, умолял его.
   -- Теперь уже неважно, -- сказала Аннабель с легкой горечью, -- кто виноват. Очень тихо она возобновила свой рассказ. - Во всяком случае, Фрэнк получил эту записку, подписанную Луэллой - она даже сняла на ней отпечатки пальцев - сообщая ему, что она в плену и находится в смертельной опасности. В записке ему предписывалось принести сто восемь тысяч долларов в гостиницу "Талли-хо" и ждать там телефонного звонка, который скажет ему, что с ними делать. Говорящий слабо улыбнулся. "Фрэнк пришел; мы обсудили ситуацию - не слишком разумно, как вы можете себе представить, - и в конце концов решили, что Фрэнк должен остаться здесь, дождаться его вторых указаний и попытаться поймать похитителей, если сможет.
   - В этот момент, - сухо сказал Джек, - ты начал нападать на меня и Лолу.
   Она слабо покраснела. - В некотором смысле, я полагаю, это правда. Мы подозревали тебя и Лолу. Но это было только подозрение. Два других человека у нас были равнодушны к правам. Одной из них была Лаура Твининг. Она должна была быть женщиной в Париже. Вторым был Сайлас.
   - Почему Сайлас?
   "По любопытной причине. Фрэнк спустился вниз, чтобы проводить " Бургойн ", и добрался до причала после того, как сходни были подняты. Он мельком взглянул на машину Коутснаша, увидел Сайласа за рулем и с изумлением увидел женщину, сгорбившуюся на заднем сиденье. Он выпрыгнул из такси, закричал, но женщина опустила чадру, и машина улетела".
   Я задохнулся. - Вы имеете в виду, что миссис Коутснэш разрешила выдавать себя за другого? Звучит так".
   Стэндиш откашлялся. - Я могу это объяснить. Бедная старушка разрешила отплыть Лауре вместо нее и невольно сделала ее похищение таким же легким делом, как скатывание с бревна. Ее обманули поддельными письмами, заставив поверить, что ее везут к дочери Джейн. Я видел эти письма и думаю, что Лора их подделала, скопировав из заметок, которые она, вероятно, нашла в доме на вершине холма. Они были отправлены по почте из маленького городка в Нью-Гэмпшире, подписаны именем Джейн, и каждый - их было всего трое - умолял миссис Коутснэш тайно приехать в этот город, чтобы воссоединиться со своей любящей дочерью". Полицейский вздохнул. "Никаких пояснений по поводу необходимости секретности не давали, хотя намекали на какое-то безобразие. Но миссис Коутснэш была не из тех женщин, которым потребуются объяснения. Она твердо верила - и трое заговорщиков знали, что она верила, - что ее дочь жива".
   Последний фрагмент нашей головоломки встал на свое место. Наконец-то я увидел объяснение интереса Лоры Твининг к газетам и ко всему, что имело отношение к Джейн Коутснэш. Если бы она собиралась подделывать письма, которые могли бы ввести в заблуждение даже доверчивую мать, ей нужно было бы хорошо знать девушку.
   Аннабель перехватила мой взгляд и, очевидно, прочитала мои мысли, потому что улыбнулась мне бледной напоминающей улыбкой. "Все сходится, не так ли? У тебя упорядоченный ум, Лола, и ты далеко зайдешь с ним. Но ее тон убрал из ее слов любую возможную язвительность и сказал мне, что она простила нас с Джеком за наше вмешательство в то, что она так доблестно считала своими делами. Ее собственные и Франклина Эллиотта.
   Когда я потянулся к ее руке, она молча ответила давлением. Стэндиш лучезарно улыбнулся нам по-отечески, затем потянулся и встал. - Если мы едем в больницу, - сказал он с сожалением, - нам лучше начать. Миссис Коутснэш еще не слишком подвижна и рано ложится спать. Она захочет увидеть вас, ребята, прежде чем вы уйдете.
   Я охотно избегал контакта с миссис Коутснэш, поскольку любое выражение благодарности обычно смущает меня, и в своей наивности я боялся, что мрачная старая женщина может оказаться экспансивной. Я мог бы избавить себя от беспокойства.
   Миссис Коутснэш все еще страдала от шока и недоедания, но у нее был тип личности, который побеждает телесные недуги. Она сидела на своей узкой больничной койке, как на троне, и знакомые грязные бриллианты сверкали на ее исхудавших запястьях и пальцах. Она приветствовала нас царственным взмахом руки и довольно подробной жалобой на госпитальное обслуживание. В ее комнате, сказала она и посмотрела на нее, было слишком шумно. Я почувствовал одновременно облегчение, веселье и - так обвиняюще был ее взгляд - вину.
   Стэндиш покраснел и смутился. - Стормы пришли попрощаться с вами, миссис Коутснэш. Завтра они уезжают из Крокфорда.
   - Итак, я понимаю, - сказала дама.
   Джек злобно ухмыльнулся и мягко сказал: "Мы чувствовали, что не сможем уйти, пока не расскажем вам, как нам понравилось наше пребывание".
   Она восприняла его со всей серьезностью - она никогда не отличалась юмором - и сказала что-то неопределенное о том, что в коттедже приятно жить.
   Стэндиш, который представлял себе встречу совсем другого рода, к этому времени был сильно раздражен. "Миссис. Коутснеш, - строго сказал он, - вы забыли, что я говорил вам, что эти молодые люди спасли вам жизнь? Рискнули своими собственными, чтобы сделать это?
   "Забыли!" - возмущенно повторила она. "Конечно, я не забыл. Я как раз собирался сказать, что это было самым добрым из них. Самый добрый."
   Она протянула одну украшенную драгоценностями руку мне, другую руку Джеку и дала нам свое запоздалое и благодетельное благословение. После видимой душевной борьбы она даже пообещала упомянуть нас в своем завещании.
   "Ну вот, Лола, - сказал Джек через несколько минут, когда мы благополучно оказались в холле и спускались по лестнице, - ты должна быть очень, очень счастливой девочкой. Наше будущее настолько хорошо обеспечено, что мы оба можем бросить работу. Щедрый я называю это. Самый щедрый!"
   Мы оба расхохотались. Стэндиш несколько раз фыркнул с отвращением, а затем неохотно присоединился к нему.
   Мы подошли к своей машине. Было всего четыре часа, один из тех волшебных дней ранней весны, когда холод и темнота кажутся невозможными. Солнце пригревало и палило сильно.
   Джек вдруг сказал: "Как насчет ужина в Нью-Йорке сегодня вечером, Лола? Я бы. Давайте сделаем."
   "Сегодня ночью?" Я был поражен. - Но, Джек, я еще не оплатил счета за свет и телефон; я не..."
   - Садитесь. Мы вышлем чеки по почте. Пойдем теперь, сию минуту, сейчас же.
   "Наши сумки, - взвыла я, - вернулись в коттедж".
   - Мы пошлем за ними.
   - Я пришлю их тебе, - предложил Стэндиш, уловив волнение Джека и мое собственное. "Радуйтесь. Я сниму их завтра".
   Я все еще колебался, и Джек поднял меня на руки и бросил в машину. Он нажал на стартер; машина рванулась вперед, и я мельком увидел наполовину улыбающееся, наполовину сбитое с толку лицо Стэндиша. Он помахал.
   Мы резко повернулись, и я больше не видел его. Дорога впереди была широкой и прямой и заполнена множеством других спешащих машин. Я их почти не замечал. Я искал придорожный знак. Я нашел один.
   Он гласил: "Нью-Йорк - 102 мили".
   Джек тоже видел знак. Мы одновременно улыбнулись, и когда Джек сказал: "Эта страна - прекрасное место для посещения", я пропел: "Но я бы не стал там жить, если бы ты мне ее подарил!"
   ШЕСТОЕ ЧУВСТВО, Стивен МакКенна
  
   ПРОЛОГ
   Лондон спустя двадцать лет
   "Как если бы путник, направляющийся с севера на юг,
   Скаутский мех в России: зачем он во Франции?
   Во Франции пренебрегают фланелью: зачем она нужна в Испании?
   В Испании падает ткань, слишком громоздкая для Алжира!
   Следующим идет лен, а в последнюю очередь сама кожа,
   Излишество в Timbuctoo.
   Когда в своем путешествии дурак чувствовал себя в своей тарелке?
   Теперь я спокоен, друг; мирское в этом мире,
   я принимаю и люблю его образ жизни; Я думаю
   Мои братья, управляющие средствами,
   Жить лучше для моего комфорта - это тоже хорошо;
   И Бог, если он провозглашает такую жизнь,
   Одобряет мою службу, что еще лучше.
   - Роберт Браунинг:
   "Извинения епископа Блуграма".
   Я остановился, поставив ногу на самую нижнюю ступеньку Клуба, чтобы отметить перемены, произошедшие в Пэлл-Мэлл за время моего двадцатилетнего отсутствия в Англии.
   Старого военного министерства, разумеется, уже не было; некоторые магазины на северной стороне сносились; и Автомобильный клуб был новым и неосвоенным. В мое время Атеней тоже не был окрашен в веджвудский зеленый цвет. Однако по сравнению со Стрэндом или Моллом, Пикадилли или Уайтхоллом здесь произошло на удивление мало изменений. Я сделал исключение в пользу характера и скорости движения: велосипедный бум был в зачаточном состоянии, когда я покинул Англию; я вернулся и обнаружил, что лошади практически вымерли, а улицы Лондона так же опасны, как железнодорожные станции Америки.
   Я задавался вопросом, сколько времени мне потребуется, чтобы привыкнуть к Лондону 1913 года... Затем я задумался, смогу ли я найти что-нибудь, что поможет мне продержаться достаточно долго, чтобы привыкнуть. Случай привел меня обратно в Англию, случай и "блуждающая нога" могли так же легко снова унести меня прочь. Мне всегда было безразлично, где я живу, чем занимаюсь, с кем встречаюсь. Если мне кажется, что мне никогда не бывает скучно, возможно, это потому, что я никогда не задерживаюсь достаточно долго на одном месте или на одном занятии. Не было никаких причин, по которым Англия не должна меня развлекать...
   Мужчина перешел дорогу и продал мне Westminster Gazette . Я открыл ее, чтобы посмотреть, чем занималась Англия 1913 года, помня при этом, что " Вестминстер " был последней важной газетой, которая должна была быть опубликована перед моим отъездом за границу. Когда я взглянул на заголовки, двадцать лет, казалось, выпали из моей жизни. Еще один законопроект о самоуправлении был провозглашен вестником тысячелетия; Ольстеру было приказано сражаться и быть правым: валлийская церковь снова была упразднена, в то время как во внешней политике конфедерация балканских государств тратила свою кровь и деньги на очистку Европы от турок под слабое эхо аккомпанемента "мешка Гладстона". и багаж". Дома и за границей английская политика повторялась с необычайно скучным однообразием.
   Затем я перевернулся на среднюю страницу и увидел, что говорил слишком поспешно. "Беспорядки суфражисток", казалось, заполнили три колонки газеты. Мое возвращение в Англию совпало с политической кампанией, более безжалостной, непримиримой и неуступчивой, чем что-либо со времен фенийских бесчинств моего детства. Я читал о сожженных дотла уникальных домах пятнадцатого века, сорванных заседаниях, нападениях на министров, саботаже в общественных зданиях и сносе витрин руками бескомпромиссной, бесстрашной и дьявольски изобретательной армии разрушителей. На другой стороне счета были большие сроки, голодовки, принудительное кормление и то, что называлось "Акт о кошках и мышах". Об этом я узнал позже: это действительно был политический родитель "Новой боевой кампании", чья жизнь совпала с моим собственным проживанием в Англии. Я полагаю, что сторонники законопроекта, такие как Роден, Ронсли или Джефферсон, искренне верили, что они убили голодовку, а вместе с ней и воинственный дух, когда правительство взяло на себя право заключать в тюрьму, освобождать и снова заключать в тюрьму по своему желанию. Событие доказало, что они лишь загнали воинственность в новое русло...
   Любопытно отметить, что, когда я, наконец, поднялся по ступенькам и вошел в клуб, я задавался вопросом, где можно было бы встретить решительных, неукротимых женщин, которые сформировали Военный совет воинствующей армии. Это будет новый, заманчивый опыт. Я был так занят своими мыслями, что почти не заметил, как портье останавливается передо мной с предложением адресной книги новых членов.
   - Наверняка новый портье? Я предложил. За десять гиней в год в течение двадцати лет вход в Клуб стоил мне двести десять фунтов, и я не хотел, чтобы мое дорогостоящее право оспаривалось.
   - Семнадцать лет, сэр, - ответил он с грубоватой, отталкивающей чопорностью английского чиновника.
   - Значит, я был раньше твоего времени, - сказал я.
   Конечно, он мне не поверил, хотя бы из-за возраста; а паж, преследовавший меня в Гардеробную, был послан, я не сомневаюсь, в качестве хранителя зонтиков. Мне сорок два года, но мне никогда не удавалось выглядеть больше восьми и двадцати лет: возможно, я никогда не пытался, так как обнаружил, что мир личных усилий и хлопот спасен, если позволить другим людям делать то же самое, что и я. , устраивая меня... кем бы я ни был, меня сделали другие.
   В зале не было ни одного знакомого лица, и я прошел в Утреннюю Комнату, как призрак, восходящий из Аида, чтобы призвать Энея. Вокруг меня группками в креслах у камина или сварливыми кучками, подвешенными над дневным меню, сидели холеные, полные существа величественного телосложения и знаменательной важности - отцы семейств, удачливые в жизни. Это, сказал я себе, мои современники; их лица были по большей части неизвестны, но это неудивительно, поскольку многие из моих друзей мертвы, а большинство выживших находятся в баре. Барристер с хоть какой-то практикой не может позволить себе обедать в просторной атмосфере Пэлл-Мэлл, и чем меньше практика, тем больше он стремится скрыть свой досуг. На мгновение я почувствовал себя болезненно незначительным, одиноким и лишенным друзей.
   Я шел к Кофейной, когда тяжелая рука опустилась мне на плечо, и скептически выдохнул голос:
   "Тоби, клянусь Гадом!"
   Никто не называл меня этим именем пятнадцать лет, и я обернулся и увидел толстого мужчину средних лет с седыми волосами и красным лицом, протягивающим застенчивую ладонь.
   - Прошу прощения, - поспешно добавил он, увидев выражение моего удивления. "Я на мгновение задумался..."
   - Ты был прав, - перебил я.
   - Тоби Меривейл, - сказал он с глубоким раздумьем. "Я думал, ты умер."
   То же самое замечание было сделано мне уже четыре раза в то утро.
   - Это неоригинально, - возразил я.
   "Ты знаешь кто я?" он спросил.
   - Раньше, когда я тебя знал, ты был Артуром Роденом. Это было до того, как вас сделали тайным советником и генеральным прокурором Его Величества.
   "Ей-богу, я с трудом могу в это поверить!" - воскликнул он, вторично пожимая мне руку и увлекая меня завтракать. "Что ты делал с собой? Где ты был? Почему ты ушел?
   - Как однажды заметил доктор Джонсон... - начал я.
   "Вопросы - это не стиль разговора между джентльменами", - перебил он. "Я знаю; а если выпадешь из цивилизованного мира на треть жизни...
   - Ты не заказал себе обед.
   - О, ланч!
   - Но и для меня вы ничего не заказывали.
   Моя бедная история - чего бы она ни стоила - началась с яиц ржанок и закончилась вплотную к сыру. Я рассказал ему, как двадцать лет назад я отправился в доки, чтобы проводить молодого Хэндгроува в Индию, и как в последний момент он уговорил меня сопровождать его... Южная Африка, где я заработал свои деньги, участвовал со мной в рейде на Джеймсон и составлял мне компанию в те молчаливые, осторожные месяцы, когда мы все лежали в тупике , гадая, какой курс правительство собирается проводить по отношению к рейдерам. Затем я обрисовал свою долю в войне и рассмешил его, сказав, что меня трижды упоминали в донесениях. Мой опыт черноводной лихорадки был зажат между заселением Южной Африки и моим отъездом на место русско-японской войны: последними из всех наступили годы вегетации, в течение которых я бездельничал на мавританском краю пустыни или бродили из одного средиземноморского порта в другой.
   - Что привело тебя домой сейчас? он спросил.
   "Дом? О, в Англию. У меня есть молодой друг на Мальте, и когда я был там три недели назад, я нашел его жену с легкой лихорадкой. Он хотел, чтобы ее привезли в Лондон, но сам не смог приехать, поэтому предложил мне взять на себя ответственность. Джей суис ..."
   Я колебался.
   "Что ж?"
   - Не знаю, Артур. У меня нет планов. Если у вас есть какие-либо предложения, чтобы сделать..."
   "Приезжай и проведи Троицу со мной в Хэмпшире".
   "Сделанный."
   - Вы не женаты?
   "Сэр, - сказал я словами, которые, по мнению сэра Джеймса Мюррея, должен был использовать доктор Джонсон, - чтобы быть шутливым, вовсе не обязательно быть непристойным".
   - И никогда не будет, я полагаю.
   "У меня нет планов. Ты конечно...."
   Я сделал деликатную паузу, отчасти потому, что был уверен, что он хочет рассказать мне все о себе, отчасти потому, что я не мог припомнить, что произошло с домашней стороной его карьеры во время моего отсутствия за границей. Он был женат и стал отцом нескольких детей еще до моего отъезда из Англии; Я понятия не имел, как далеко зашли разветвления.
   Оказалось, что его жена, которая была еще жива, подарила ему Филипа, которому сейчас было двадцать шесть лет, личного секретаря его отца и члена какого-то шотландского городка; Сильвия, двадцати четырех лет, незамужняя; Робин, двадцать один год, на последнем курсе Оксфорда; и Майкл, несносный ребенок шестнадцати лет, все еще в Винчестере. Мне кажется, их больше не было; это, конечно, все, что я когда-либо встречал, будь то на Кадоган-сквер или в Брэндон-Корт.
   Думаю, в общественной жизни Артура Родена можно назвать успешным человеком. Я помню его во время бесплодных первых лет практики, но вскоре после моего отъезда из Англии до меня стали доходить отчеты, свидетельствующие о возрастающем объеме его работы, пока он не стал одним из самых занятых юниоров на стороне общего права, читая сводки в четыре часа. утром и послал клерка купить новую одежду. После того, как в раннем возрасте он увлекся шелком, он вошел в Палату представителей и в 1912 году стал генеральным прокурором.
   "Меня назначили в тот же день, когда ваш брат стал судьей", - сказал он мне.
   "Мне кажется, из него получился довольно плохой судья", - предположил я.
   - Решительно, - сказал Артур. "Нам нужна твердость".
   Я знал, что это значит. Согласно нелицеприятным газетам, г-н судья Меривейл провел кровавый суд присяжных среди боевиков Армии избирательного права. Когда Роден предъявил обвинение лично, расправа действительно была короткой.
   "Мы убили воинственность между нами, - хвастался он.
   - И я так понимаю, вы сожжены вместе в чучеле.
   Лицо его вдруг стало суровым.
   "Они не остановились на этом. Было две попытки уволить Брэндона Корта, и несколько недель назад сгорело одно крыло дома твоего брата. Я полагаю, вы нашли его довольно потрясенным.
   - Я его еще не видел.
   Артур выглядел удивленным.
   - О, ты должен, - сказал он. - Боюсь, он не сможет продержаться остаток срока без замены. Это действует ему на нервы. Также действует на нервы его жене. Твоя племянница единственная, кому, кажется, все равно; но тогда я думаю, что у девочек очень мало воображения. То же самое и с Сильвией. Кстати, я полагаю, вы знаете, что у вас есть племянница?
   Мы заплатили по счетам и поднялись наверх в Курительную комнату.
   - Каким будет их следующий шаг? Я попросил.
   - Не думаю, что будет следующий ход, - медленно ответил он. "Что они могут сделать?"
   Я пожал плечами.
   - Я всего лишь сторонний наблюдатель, но вы верите, что этот закон о кошках и мышах их остановит? Мои знания - всего лишь газетные знания, но быть побежденным с помощью такого устройства - это не соответствует характеру женщин, которые до сих пор организовывали Воинственную Кампанию".
   - Что они могут сделать? - повторил он.
   "Я не знаю."
   - Они тоже. Один или два самых решительных нарушителя закона на самом деле шпионы; они держат нас в курсе последовательных этапов кампании вплоть до настоящего времени. Теперь они сообщают, что планов на будущее нет. Они знают, что начинать убийства было бы бесполезно; если они продолжают гореть и ломаться, часть из них попадается и наказывается. Закон о кошках и мышах убил голодовку. Что ж, воинственность мертва, Тоби. Если ты придешь сегодня вечером в Дом, ты будешь присутствовать на похоронах.
   "Что творится?"
   "Это отдел по поправке об избирательном праве к законопроекту о реформе избирательной системы. Привет! вот Филипп. Позвольте представить моего старшего сына.
   Я подружился с Филипом, когда мы пересекли парк и вошли в Дом. Он был удивительно похож на Артура, которого я знал двадцать лет назад, - высокий, темноволосый, с четкими чертами лица, с жизнерадостностью, почти незаметно сдерживаемой сдержанностью ответственного общественного деятеля. Физическая и умственная сила отца и сына вызывала у меня молчаливое восхищение; когда они мчались со скоростью пять миль в час, я оценивал их сильные, неутомимые тела, быстрые движения и четкую машинную речь. Они были тверды, деловиты, лишены воображения, с качествами тех недостатков и недостатками тех качеств; обучены, обучены и оснащены, чтобы играть роль повивальной бабки в любой из бюрократических социальных реформ, которые были введены в английский политический мир за последние несколько лет, но беспомощны и бессильно сбиты с толку перед идеей, выходящей за рамки их обычного кругозора. Они были высокоэффективными средними английскими политиками. Либо, либо и то, и другое может привести к реформе Закона о бедных, национализации железной дороги или ликвидации церкви; но пошлите Филиппа в Индию, поручите Артуру выполнить работу Кромера в Египте, и вы увидите, как английское владычество будет изгнано с двух континентов так же быстро, как Север изгнал его из Америки. Одним из парадоксов английской политики было то, что Артуру следовало доверить проблему воинственности избирательного права, парадокс того же порядка, что и Страффорд, пытавшийся решить проблему парламентской системы.
   - Ты останешься на несколько минут, - настаивал Филип, когда я оставила его в пользу Империи и побрела прочь, чтобы засвидетельствовать запоздалое почтение моему брату.
   Я огляделся и покачал головой. Я бы не состарился сразу, и тем не менее - Гладстон был премьер-министром, когда я покинул Англию: его статуя теперь возвышалась над общественным вестибюлем. И Солсбери, Харкорт, Чемберлен, Парнелл, Лабби - их голоса утонули в великой тишине. В мое время Комната Комитета номер пятнадцать представляла исторический интерес...
   "Говорят, лев и ящерица хранят
   Залы, где Джамшид хвастался и напивался:
   И Бахрам, великий охотник, дикий осел
   Топает по голове, и он крепко спит".
   Я процитировал эти строки Филипу извиняющимся тоном, напомнив ему, что мода на Омара Хайяма не вошла в моду, когда я покинул Англию. "Увидимся в Брэндон Корте", - добавил я.
   - Что ты собираешься делать до тех пор? он спросил.
   "Неизвестно! Я никогда не договариваюсь. Со мной просто что-то случается. Я всегда умудряюсь быть в гуще всего, что происходит. Я не знаю, как долго я пробуду в Англии и куда поеду потом. Но будь то забастовка железнодорожников или коронация, я буду там. Мне это не нравится, я человек миролюбивый по натуре, но ничего не могу поделать. Меня всегда втягивают в эти дела".
   Филип задумчиво почесал подбородок.
   "Я не знаю, есть ли у нас какие-то большие сенсации в настоящее время", - сказал он.
   "Что-то подвернется", - ответил я словами того, кто выше меня, махнул рукой на прощание и направился обратно в сторону Клуба.
   Я знал, что мой брат не покинет Корт по крайней мере до четырех часов, поэтому мне пришлось распорядиться часом, прежде чем пришло время заехать на Понт-стрит. Клуб опустел после ленча, и я останавливался в одном месте за другим, пока судьба не направила мои шаги в Карточную комнату. В безик играли двое, один из них - бедняга Том Уайлдинг, которого я оставил хромым, а вернувшись, обнаружил наполовину парализованным и на три части слепым. В другом, который играл с удивительным терпением, называя имена карт, я узнал своего молодого друга Ламберта Эйнтри, расставшегося со мной в Марокко пять лет назад. Я напомнил им обоим, кто я, и мы сидели, сплетничая, пока не прибыл слуга, чтобы увезти беднягу Уайлдинга на его послеобеденную прогулку.
   Оставив карточный столик, Эйнтри присоединилась ко мне на подоконнике и быстро осмотрела мое лицо, одежду и внешний вид. Это был опытный, всеобъемлющий взгляд старого врача, ставящего диагноз, и я ждал, когда он вынесет решение по моему делу. Пять лет назад в Марокко он продемонстрировал сбивающее с толку и почти сверхъестественное умение читать характер и подмечать маленькие забытые моменты, которые все остальные упускали из виду. Результаты его наблюдений обычно были окутаны плотнейшей завесой необщительности: я иногда задаюсь вопросом, встречал ли я когда-нибудь более молчаливого человека. Когда вы могли заставить его говорить, его обычно стоило выслушать: однако по большей части разговор, как и любой другой вид деятельности, казался слишком большим усилием. Теперь я понимаю его лучше, чем раньше, но я не настолько глуп, чтобы притворяться, будто полностью его понимаю. Я человек трех измерений: я убежден, что Эйнтри был наделен привилегией четвертого.
   "Что ж?" - приглашающе сказал я, когда он закончил свой осмотр и выглянул в окно.
   В ответ он бросил мне сигарету и сам закурил.
   - Поинтересуйтесь мной, - сказал я жалобно. - Скажи, ты думал, что я умер...
   - Все так говорили.
   - Верно, - признал я.
   - И все они спрашивали вас, когда вы приземлились, как долго вы пробудете и что привело вас в Англию.
   - Было бы довольно дружелюбно, если бы ты сделал то же самое.
   - Ты не мог сказать мне - так же, как и им.
   - Но я мог. Это было воскресное утро".
   - Примерно тогда. Я знал это. Ты пробыл здесь достаточно долго, чтобы купить английскую одежду и, - он бросил на меня быстрый взгляд, - заказать ее для тебя. Как долго вы здесь, вы не знаете.
   - Ни дня, - признал я. - Ну, зачем я пришел?
   - Ты не знаешь.
   "Простите." Я рассказал ему о своем визите на Мальту и о благотворительной опеке выздоравливающей жены моего друга.
   - Но это была не настоящая причина.
   - Это была единственная причина.
   - Единственный, о ком ты подумал в то время.
   Меня поразила уверенность его тона.
   - Мой дорогой друг, - сказал я. "Я более или менее разумное существо, приходит разум и заставляет меня что-то делать. Если бы я был женщиной, то, без сомнения, сделал бы что-нибудь, а потом нашел бы для этого причины".
   - Разве ты никогда ничего не делаешь импульсивно, инстинктивно? И потом проанализируй свои мотивы, чтобы понять, что тебя побудило?"
   "О, возможно. Но не в этом случае".
   "Ты уверен?"
   - К чему ты клонишь? Я попросил.
   - Со временем узнаешь.
   - Я хотел бы знать сейчас.
   Эйнтри затянулся дымом сигареты и ответил с полузакрытыми глазами.
   "Большинство мужчин твоего возраста просыпаются однажды утром и обнаруживают, что им исполнилось сорок. Они чувствуют, что было бы хорошо возобновить свою молодость, они играют с идеей женитьбы".
   - Это на мой адрес? Я попросил.
   - Вы чувствуете, что это применимо к вашему делу?
   - Могу торжественно заверить вас, что такая мысль никогда не приходила мне в голову.
   "Не сознательно".
   - И бессознательно.
   "Что вы знаете о бессознательных идеях в вашем собственном уме?"
   - Погоди, - сказал я, - что тебе известно о бессознательных идеях в моем - или в чьем-то еще разуме?
   - Меня они интересуют, - тихо ответил он. "Скажи мне, если ты когда-нибудь почувствуешь, что мое пророчество сбывается".
   - Ты будешь шафером, - пообещал я ему. "Женатый! В моем возрасте не женятся.
   Был чудесный весенний день, и я предложил ему сопровождать меня часть пути на Понт-стрит.
   "Расскажи мне, что ты делал с собой с тех пор, как остался со мной пять лет назад", - сказал я, когда мы вошли в Пэлл-Мэлл.
   Казалось, он вздрогнул и спрятался в свою раковину, как только разговор сосредоточился на нем самом.
   - Я ничего не сделал, - коротко ответил он и снова погрузился в один из своих обычных периодов молчания.
   В ослепительном послеполуденном солнечном свете я ответил ему комплиментом внимательного изучения. Он приехал в Марокко пять лет назад мальчиком двадцати одного года, только что из Оксфорда. Девушка, с которой он был помолвлен, несколько месяцев назад умерла от чахотки, и он брел в пустыню, сломленный, расстроенный и безнадежный, чтобы забыть ее. Я, должно быть, казался ему сочувствующим, иначе он не избавился бы от всей этой жалкой маленькой трагедии. В двадцать один год вы чувствуете эти вещи, может быть, острее, чем в загробной жизни; были моменты, когда я боялся, что он собирается последовать за ней...
   Пять лет могли залечить рану, но они оставили его вялым, унылым и болезненным. У него было больше нервов, чем у любого мужчины или женщины, которых я знаю, и вся энергия его существа, казалось, реквизировалась, чтобы держать их под контролем. Не столько из-за любви к тайнам, сколько из-за боязни предательства на его лице была бесстрастная маска сфинкса. Он был белокур, худ и бледен, с большими испуганными глазами сапфирово-голубого цвета, и его тревожило то смутное, усталое беспокойство, какое бывает у переутомленных, чувствительных женщин. Нос и рот были тонкими и почти неженственными, с плотно сжатыми губами, как будто он боялся показать эмоции, открывая их. Вы видите женщин и детей со ртом, сжатым в эту тонкую, жесткую линию, когда они знают, что шевеление губ или перехват дыхания выдаст ложь их мужественному фронту. И нервы, нервы, нервы были повсюду, и никогда не было так сильно, как тогда, когда голос лениво растягивал слова, руки были тверды, а глаза мечтательно полузакрыты. Интересно, ускользнуло ли что-нибудь от этих бдительных, беспокойных глаз; вся его душа как бы хранилась и светилась из них; и мне интересно, каков был процесс дедукции в его любопытном, быстром, женском мозгу. Прежде чем покинуть Англию, я пытался разработать формулу, которая подошла бы ему; "женские чувства и интуиция в мужском теле" - лучшее, что я мог придумать, и я готов сразу же признать неадекватность этого ярлыка. Во-первых, его интуиция превосходила интуицию любой женщины, которую я когда-либо знал.
   Поскольку он не хотел говорить о себе, я начал скоротать время, рассказав ему о своей встрече с Роденами и их приглашении в Хэмпшир.
   "Меня тоже спрашивали, - сказал он мне. - Я не пойду.
   "Но почему нет?"
   - Нелюдимость, я полагаю. Я мало выхожу".
   - Я так понимаю, это мальчишник.
   "Это лучшее, что я слышал об этом. Они сказали, кто там будет? Если вы не будете осторожны, вам придется есть политику, пить политику и курить политику".
   "Приходите и устройте диверсию", - предложил я.
   "Я подумаю об этом. Фил будет там? О, тогда это будет не мальчишник. Я мог бы назвать одну молодую женщину, которая точно будет там, только не надо шалить. Вы нашли, что Роден сильно изменился?
   Я попытался разобраться в своих впечатлениях об Артуре.
   "Тверже, чем раньше. Я не хотел бы быть боевиком, которого он преследует".
   Эйнтри слегка приподнял брови.
   "Я не думаю, что они возражают против него; они могут позаботиться о себе".
   - Я никогда не встречал ни одного.
   "Вы не хотите?"
   "Кто она?"
   "Джойс Давенант, пчелиная матка роя. Пообедайте со мной сегодня вечером в Ритце; Боюсь, семь часов, но мы идем на премьеру.
   - Она дочь старого Джаспера Давенанта? Я с ним снимался".
   "Младшая дочь. Вы знаете ее сестру, миссис Уилтон? Она тоже идет. Вам лучше познакомиться с ней, - продолжал он с легкой кислинкой в голосе, - вы так часто будете слышать ее имя в течение следующих нескольких месяцев, что будет что сказать, что вы видели ее во плоти. "
   Я помнил Элси Уилтон только молодой девушкой с распущенными волосами. О ее муже, Арнольде Уилтоне, я полагаю, все слышали; он пользуется репутацией человека, которого буквально нельзя выпороть дальше нижней юбки. Как такая девушка вышла замуж за такого мужчину, ни один здравомыслящий человек не мог объяснить; и смутные рассуждения о браках, заключаемых на небесах, никогда не облегчат приятных дебатов. Я встречался с Уилтоном дважды, и в обоих случаях он жил на пенсии за границей. У меня нет никакого желания встречаться с ним в третий раз.
   - Как она вообще вышла замуж за такого парня? Я попросил.
   Эйнтри пожал плечами.
   - Ее отец был мертв, иначе он остановил бы это. Никто другой не считал своим долгом вмешиваться, и это не имело бы ни малейшего значения, если бы они это сделали. Вы знаете, на что похожи Давенанты, а может быть, и не знаете. Ничто не колеблет их, когда они решили что-то сделать".
   - Но разве она не знала репутации этого человека? Я настаивал.
   - Я так не думаю. Уилтон никогда не был замешан в каких-либо откровенных скандалах, так что женщины ничего не знали; а мужчине всегда трудно выкладывать информацию против другого мужчины, когда девушка помолвлена за него. Она просто вошла туда с закрытыми глазами".
   - И теперь она наконец-то с ним разводится?
   - Наоборот.
   Я был уверен, что не расслышал его правильно.
   -- Наоборот, -- повторил он нарочито. - О, она бы избавилась от него много лет назад, если бы он дал ей шанс! Уилтон был слишком умен; он знал закон о разводе вдоль и поперек; он был жив во всех его мелких технических деталях. Он несколько раз плыл близко к ветру, но никогда не был достаточно близко, чтобы оказаться в опасности".
   - И что сейчас происходит? Я попросил.
   - Она вынудила его - приложила немало усилий, чтобы скомпрометировать себя. Она не могла развестись с ним, это был единственный выход, она заставляет его развестись с ней. Скорее пародия на справедливость, не так ли? Элси Уилтон, ответчик в незащищенном иске! Дочь Джаспера Давенанта - одной из самых прекрасных, чистых и храбрых женщин, которых я знаю. И успешным просителем станет Арнольд Уилтон, которого следовало бы выгнать из половины домов и клубов Лондона. Кого следовало бы назвать соответчиком полдюжины раз, если бы он так ловко не заметал следы. Интересно, достаточно ли у него юмора, чтобы оценить тонкую иронию его ханжеского прихода в суд, чтобы развестись с ней ... Это отвратительное дело, мы не будем его обсуждать, но это будет единственная тема для разговора через несколько недель.
   Мы молча прошли несколько метров.
   - Этот человек был кем-нибудь примечательным? Я попросил. - Соответчик?
   - Товарищ в индийской армии, - ответил Эйнтри. - Не думаю, что ты его знаешь. Это был фиктивный случай; он просто одолжил свое имя".
   Я недоверчиво фыркнул.
   - Мир этому не поверит , - сказал я.
   - Элси справится.
   Я покачал головой.
   "Она не может. Не могли бы вы?"
   "Несомненно. Как и вы, когда встретите ее. Вы хорошо знали отца? Она родная дочь своего отца.
   Евангелие Джаспера Давенанта было простым и здравым. Никогда не тяните лошадь, никогда не подделывайте чек, никогда не ввязывайтесь в сети замужних женщин. Кроме того, ничего не имело значения: хотя, чтобы быть его истинным учеником, вы должны никогда не терять голову, никогда не выходить из себя, никогда не бояться ни мужчины, ни женщины, ни зверя, ни дьявола. Он был североамериканским индейцем рыцарского романа, переселенным в Камберленд с небольшой утратой основных характеристик.
   "Я с нетерпением жду встречи с ними обоими", - сказал я, когда мы расстались у Букингемских ворот. "Семь часов? Я постараюсь не опоздать".
   Прогуливаясь в одиночестве по Слоан-сквер, что-то навело меня на мысль о моем хвастовстве перед Филипом Роденом. Через три часа я, по-видимому, собирался встретиться с одной женщиной, чье имя было перепутано с самым выдающимся делом года, и с другой, которая сама по себе была делом знаменитости , - грозной мисс Джойс Дэвенант из Воинствующего избирательного союза. То, что меня представил миролюбивый нервный Эйнтри, соответствовало лучшим ироническим традициям жизни. Тогда я не удивился: теперь у меня было бы еще меньше причин удивляться. За последние шесть месяцев он возложил на меня обязательства, которые я никогда не смогу выполнить: по всей вероятности, он не ожидает возврата; деятельная сторона его несчастного, фаталистического темперамента видна в его страстном желании сделать жизнь менее бесплодной и меланхоличной для других. Том Уайлдинг может засвидетельствовать это за столом безика: Элси, Джойс и я можем подтвердить это свидетельство сотней способов и полусотней мест.
   Когда я свернул на Понт-стрит, у обочины напротив дома моего брата остановилась частная машина. Я промедлил несколько шагов, пока хорошенькая, кареглазая, черноволосая девушка попрощалась с подругой у двери и уехала. Это был не более чем проблеск, но меня привлекло улыбающееся лицо с мелкими чертами. Я задавался вопросом, кто она такая, и кто та девушка с каштановыми волосами, которая продолжала стоять на верхней ступеньке моего брата еще долго после того, как машина скрылась из виду, вместо того, чтобы удалиться в дом и оставить меня без смущения.
   Я сделал вид, что не вижу ее, когда поднимался по ступенькам, но притворство исчезло, когда я услышал, как она обращается ко мне "дядя Саймон".
   "Вы, должно быть, Глэдис", - сказал я, задаваясь вопросом, выгляжу ли я так же смущенно, как я себя чувствовал. - Как ты меня узнал?
   - Судя по твоей фотографии, - сказала она. - Ты ничуть не изменился.
   В целом я справился с этим довольно хорошо, хотя я был рад, что Артура Родена не было рядом после того, как я подразумевал знакомство с существованием моей племянницы. Конечно, я знал, что у меня есть племянница и что ее день рождения, как и взятие Бастилии, приходится на 14 июля. Обычно я запоминал дату и посылал ей какую-нибудь мелочь, а она писала мне дружеское благодарственное письмо. Если бы я вел подсчет дней рождения, я бы знал, что ей сейчас девятнадцать, но таких вещей никогда не считают. Откровенно говоря, я думал, что ей лет семь или восемь, и ее почерк, который с возрастом становился все более неоформленным и спорадическим, никак не рассеивал эту иллюзию. Вместо любопытных украшений я легко мог бы послать ей куклу...
   - Где судья? - спросил я, когда она поцеловала меня и повела наверх в свою комнату.
   - Его еще нет дома, - ответила она, к моему облегчению.
   "И твоя мать?"
   Но моей невестки тоже не было дома, и я без труда смирился с перспективой пить чай наедине с племянницей. Возможно, из-за романтической реакции отца, а возможно, из-за болезненной тяги ее матери Евы к запретному плоду, Глэдис возвела меня в Традицию. Вся ее хорошенькая, залитая солнцем комната казалась увешанной нелепыми диковинками, которые я прислал ей из дальних уголков мира, а на столике у окна стояла моя фотография в рамке в твидовом костюме, носил бы студент, и галстук был свободно завязан широким матросским узлом по неприглядной моде начала девяностых. Мои волосы были слишком длинными, а у моих ног лежала большая собака; должно быть, это была собственность, заимствованная для этой цели, так как я ненавижу и всегда ненавидел собак.
   "Напрасная, неудовлетворительная жизнь, Глэдис", - сказал я, когда моя инспекционная экскурсия завершилась перед моим собственным портретом. - Хотел бы я знать о тебе раньше. Я бы попросил Брайана позволить мне усыновить тебя.
   - Хочешь сейчас?
   На Востоке комплиментарную речь обычно не понимают так буквально и быстро.
   - Боюсь, уже слишком поздно, - с сожалением ответил я.
   "Боюсь?"
   "Твои отец и мать..."
   - А ты бы стал, если бы я остался сиротой?
   "Конечно, я бы хотел, но вы не должны говорить такие вещи даже в шутку".
   Глэдис налила мне чашку чая и угрожающе вытянула кувшин со сливками.
   "Ни за что, если это Китай", - воскликнул я.
   "Это. Дядя Тоби..." Она, казалось, колебалась над именем, но я предпочитаю его Саймону и ободряюще поклонился: "Через три дня я стану сиротой. По крайней мере, это или очень морская болезнь.
   Я умолял объяснить. Выяснилось, что на Понт-стрит случилась внутренняя конвульсия из-за здоровья мистера судьи Меривейла. Как и намекал Роден, череда воинствующих оскорблений, направленных против его личности и имущества, не говоря уже о письмах с угрозами и попытках насилия, серьезно пошатнула его нервы. По предписанию врача он покидает Англию и отправляется в короткое морское путешествие, как только суда взойдут в Троицу.
   - Он только собирается в Марсель и обратно, - объяснила она. - Мама едет с ним, а со мной надо что-то делать. Я не хочу доставлять неудобства, но я просто умру, если они попытаются провести меня через залив.
   - Думаешь, они мне поверят? Я попросил. С раннего возраста мой брат считал меня паршивой овцой в безупречной семье из двух человек.
   "Они бы прыгнули на это!" Я небрежно попытался представить, как Брайан прыгает. - Родены хотели, чтобы я пошел к ним, но это было бы несправедливо по отношению к Сильвии. Она будет привязана ко мне все время".
   "Я могу представить худшую судьбу".
   "Для нее? или для меня?"
   "И то, и другое".
   "Я скажу ей. Вы видели, как она уезжала, когда вы приехали? Если ты примешь меня, я тебя познакомлю.
   - Я уже это устроил. Троицу я проведу в Брэндон Корте, чтобы улучшить мое знакомство с ней.
   Глэдис смотрела на меня с искренним восхищением.
   - Вы не потеряли много времени. Но если ты собираешься туда, то можешь удочерить меня. Я тоже буду там внизу, и если ты мой опекун...
   - Это избавит от всех проблем с багажом. Ну, это решать твоим родителям. Вы можете догадаться о моих чувствах".
   Я прождал до шести в надежде увидеть брата, а затем мне разрешили уйти только под предлогом моей помолвки с Эйнтри и обещанием отобедать и договориться о деталях моего управления на следующий вечер.
   "Запиши это!" Глэдис умоляла меня, когда я спешил вниз. "Вы забудете это, только если не сделаете этого. Завтра восемь пятнадцать. У тебя нет книги?
   Я объяснил, что на окраине пустыни, где я жил в последнее время, не так уж много общественных дел, чтобы уместить их в голове.
   "Это не годится для Лондона", - сказала она с большой твердостью, и я невольно вцепился в кожаный карманный ежедневник.
   В тот вечер, когда я одевалась к ужину, маленький кожаный дневник заставил меня задуматься. Будучи очень молодым человеком, я вел дневник: он принадлежал к тому времени, когда я был не слишком стар, чтобы доставлять себе ненужные хлопоты, и не был слишком разочарован, чтобы оценить незначительность своих впечатлений или эфемерный характер имен, которые фигурировали в его дневнике. страницы. На какой-то момент я поиграл с идеей записать свой опыт в Англии. Теперь, когда последняя глава закрыта, а маленький дневник стал одним из полудюжины воспоминаний о моем пестром путешествии по Англии, я отчасти жалею, что не поленился воплотить свою идею в жизнь. По прошествии всего лишь семи месяцев я обнаружил, что многие мелкие моменты уже забыты. Очертания в моей памяти достаточно четкие, но детали размыты, а даты в беспорядке.
   Бесполезно сожалеть об упущенной возможности, но мне жаль, что я не начал свой дневник в тот день, когда Глэдис подарила мне мой теперь потрепанный блокнот. Я должен был написать "Пролог" напротив этой даты - в память о моих встречах с Роденом и Джойс Дэвенант, Эйнтри и миссис Уилтон, Глэдис и Филипом. В память о моем первом взгляде на Сильвию...
   Да, я должен был написать "Пролог" против этой даты: и тогда природная лень побудила бы меня собрать чемодан и еще раз побродить за границей, если бы я мог хоть на мгновение предвидеть суматоху и волнение следующих шести месяцев.
   Я могу только добавить, что я очень рад, что не сделал ничего подобного.
  
   ГЛАВА I
   Война за превосходство
   "РИДЖЕО Н.: У меня странная боль; я не знаю где; Я не могу его локализовать. Иногда я думаю, что это мое сердце; иногда я подозреваю свой позвоночник. Меня это не то чтобы ранит, но совершенно расстраивает. Я чувствую, что что-то должно произойти...
   СЭР ПАТРИК. Вы уверены, что голосов нет?
   РИДЖОН: Совершенно уверен.
   СЭР ПАТРИК. Тогда это просто глупость.
   РИДЖОН: Вы когда-нибудь встречали что-то подобное в своей практике?
   СЭР ПАТРИК: О да. Часто. Это очень распространено в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет. Иногда он снова появляется в сорок лет или около того. Ты холостяк, видишь ли. Это не серьезно - если вы будете осторожны.
   РИДЖОН: О моей еде?
   СЭР ПАТРИК. Нет. о твоем поведении... Ты не умрешь; но ты можешь выставить себя дураком.
   - Бернард Шоу
   "Дилемма доктора".
   Я опоздал на несколько минут к ужину, как и положено гостю. Эйнтри прибыл раньше меня и стоял в холле отеля "Ритц", разговаривая с двумя стройными светловолосыми женщинами с очень белой кожей и очень голубыми глазами. Я провел так много времени на Востоке и Юге, что эта светлая окраска почти стерлась из моей памяти. Я ассоциировал его исключительно с Англией, и со временем начал воображать, что это, должно быть, воображение моего детства. Английские блондинки, которых вы встречаете, возвращаясь из Индии на P&O, обычно настолько выгоревшие и высушенные солнцем, что вы начинаете сомневаться, можно ли когда-нибудь обнаружить настоящие золотые волосы и глаза-незабудки вашей мечты в реальной жизни. Но очарование сохраняется, даже когда вы подозреваете, что лелеете иллюзию.
   Пока я ехал вниз, мне было интересно, сохранились ли хоть какие-нибудь следы двух смельчаков, бесстрашных, буйных детей, которых я видел при свете фонарика, когда приглашение от старого Джаспера Дэвенанта привело меня к участию в одной из его удивительных съемок в Камберленде. . В то время мне было двадцать или двадцать один год; Элси должно быть семь, а Джойс пять. Миссис Давенант была жива в те дни, а Дик еще не родился. Мои воспоминания о двух детях представляют собой туманную смесь порезанных рук, сломанных коленей, порванной одежды и ежедневных порок. Джаспер хотел сделать из своих детей прекрасных животных и заставить их плавать, как только они смогут ходить, и охотиться, как только их пальцы станут достаточно большими, чтобы держать повод.
   Когда я лазил с ним в Закавказье, я спросил, как складывается юная тяга. Это было десять лет спустя, и я понял, что Элси начала бояться, что ее назовут сорванцом. К такому предмету Джойс был совершенно равнодушен. Свой первый охотничий бал она посетила в двенадцать лет вопреки приказу и под угрозой наказания; половина охоты сломала себе спину, наклоняясь, чтобы потанцевать с ней, как только они оправились от удивления, увидев златокудрую фею в коротком платье, марширующую в бальный зал и бросившую вызов отцу, чтобы отправить ее домой. - Вы знаете последствия? - сказал он с жалкой попыткой сохранить родительский авторитет. "Думаю, оно того стоит", - был ее ответ. Той ночью Мастер ходатайствовал перед старым Джаспером, чтобы спасти Джойс от порки, а на следующее утро была предпринята попытка установить порядок, не прибегая к помощи гражданской руки. - На этот раз я отпущу тебя, - сказал Джаспер, - если ты пообещаешь больше не ослушиваться меня. "Недостаточно хорошо", - прокомментировала Джойс, серьезно покачав головой. - Тогда мне придется тебя выпороть. - Я думаю, тебе лучше. Ты сказал, что будешь, и ты заставишь меня чувствовать себя злым, если ты этого не сделаешь. Я повеселился.
   Эти слова можно было бы принять за девиз Давенанта вместо нынешнего "Vita brevis". Веселые и галантные, наполовину дикие, наполовину моховые всадники, беззаконные и беззаботные, они ни перед чем не остановятся, чтобы удовлетворить капризы момента, и предстанут перед судом с безропотными лицами в день неминуемого возмездия. Джойс сбежала из двух школ, потому что рождественский семестр совпал с охотой. Я никогда не слышал, почему ее исключили из третьего; но я не сомневаюсь, что это было адекватно. Она могла ездить на чем угодно, у чего есть задняя часть, водить все, что имеет удила или руль, собственноручно лупить браконьера и принимать или предлагать пари в любое время дня и ночи. Такой характер дал ей отец. Я мало видел и слышал о семье после его смерти, о женитьбе Элси и внезапном мародерском происхождении Джойс в Оксфорде, где она работала по двенадцать часов в день в течение трех лет, добилась двух первых успехов и прославила свое имя перед публикой как писательница. политические памфлеты и пионер избирательной агитации.
   - Нам действительно не нужно представляться, - сказала миссис Уилтон, когда Эйнтри подвела меня, чтобы представить. - Я хорошо тебя помню. Я не должен думать, что ты немного изменился. Как долго это?"
   - Двадцать лет, - сказал я. - Вы... скорее, выросли.
   Она стала более степенной и печальной, а также старше; но ярко-золотые волосы, белая кожа и голубые глаза были такими же, какими я их помнил в Камберленде. Черное платье плотно облегало ее стройную, высокую фигуру, а нить жемчуга была ее единственным украшением.
   Я повернулся и пожал руку Джойс, поражаясь сходству двух сестер. Жемчужной нити не было, только тонкая полоска из черного бархата вокруг шеи. Джойс была одета в белый шелк, а на талии у нее были мальмезоны. Вы могли бы сказать, что это были единственные различия, пока время не предоставило вам более пристальное внимание и вы не увидели, что Элси была Джойс, прошедшей через огонь. Что-то в ее мужестве было обожжено и иссохло в этом испытании; моя жалость вышла к ней, когда мы встретились. Джойс требовал другого качества, кроме жалости. Я с трудом знаю, как это назвать - почтение, верность, преданность. Она произвела на меня впечатление, как не производили на меня впечатление ни полдюжины людей в этой жизни - Родс, Чемберлен и еще один или два, - чувством, что я нахожусь под властью того, кто всегда добивался своего и всегда будет добиваться его. ; тот, кто пришел, вооруженный планом и целью, среди заблудших овец, ожидающих ее руководства... И при всем этом ей было двадцать восемь, и она выглядела меньше; улыбчивый, мягкий и детский; такая тонкая и хрупкая, что вы можете сломать ее через колено, как рейку.
   Эйнтри и миссис Уилтон вошли в столовую.
   "Я не могу честно сказать, что помню вас", - заметила Джойс, когда мы приготовились следовать за ней. - Я был слишком молод, когда ты ушел. Я полагаю, мы встречались ?
   -- Последний раз, когда я о вас слышал... -- начал я.
   - О, не надо! - прервала она со смехом. "Должно быть, вы слышали довольно плохие вещи. Знаешь, теперь люди не будут меня встречать. Я... Погоди-ка... "Позор моей семье", "изменник моего класса", "упрек моему воспитанию!" Я "высверлил зажигательный беспредел в компактную, организованную силу", я "образец острой воинствующей истерии". Бог знает что еще! Вы все еще готовы обедать за одним столом? Это храбро с твоей стороны; тот мальчик впереди - он слишком хорош для этого мира - он единственный неполитический друг, который у меня есть. Боюсь, вы обнаружите, что я ужасно изменился, если мы когда-нибудь встретимся.
   "Как я говорил...."
   "Да и я помешал! Я так виноват. Вы привыкли перебивать, если вы боевик. Как вы сказали, в последний раз, когда мы встречались...
   "В последний раз, когда мы встречались, строго говоря, мы вообще не встречались. Я пришел попрощаться, но ты только что обнаружил, что пони необходим для твоего счастья. Это была идея- фикс , вы были фанатиком, вы разбили половину обеденного сервиза Crown Derby, когда не смогли его достать. Когда я пришел проститься, тебя заперли в детской с недостаточным довольствием хлеба и воды.
   Джойс печально покачала головой.
   "Я был ужасным ребенком".
   "Был?"
   Она подняла взгляд с упреком в голубых глазах.
   "Разве я не поправился?"
   - Ты был удивительно красивым ребенком.
   - О, не говоря уже о внешности!
   "Но я делаю. Это единственное, что стоит иметь".
   "Их недостаточно".
   - Оставьте это на усмотрение женщин, у которых их нет.
   - В любом случае они не долговечны.
   - И пока они это делают, ты пренебрегаешь ими.
   "Я? Они слишком полезны! Она остановилась у двери столовой, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркале; затем повернулся ко мне с медленной детской улыбкой. "Я думаю, что выгляжу довольно хорошо сегодня вечером".
   - Ты хорошо выглядел двадцать лет назад. Не удовлетворившись этим, вы разбили обеденный сервиз, чтобы получить пони.
   - Представьте, что вы помните об этом все эти годы!
   - Я вспомнил об этом, как только увидел тебя. Плюс ça изменение, плюс c'est la même выбрал. Вы все еще не удовлетворены тем, что выглядите очень хорошо, вы должны время от времени разбивать обеденный сервиз.
   Джойс подняла брови и терпеливо высказала очевидное предположение.
   - У меня должна быть вещь, если я думаю, что имею на нее право, - надулась она.
   "Вы были приговорены к хлебу и воде двадцать лет назад, чтобы убедить вас в вашей ошибке".
   "Теперь я обречен на это".
   - Скучная еда, не так ли?
   "Я не знаю. Я никогда не пробовал.
   - Так ты и сделал?
   "Я выбросил его из окна вместе с тарелкой и всем остальным".
   Мы пробрались к столику в дальнем конце комнаты.
   - Действительно, ты не изменился, - сказал я. "Возможно, ты все еще тот своенравный пятилетний ребенок, которого я так хорошо помню".
   - Вы забыли одну вещь обо мне, - ответила она.
   "Это что?"
   - Я получила пони, - ответила она с озорным смехом.
   Насколько другим понравился этот обед, я не могу сказать. Эйнтри был замечательным хозяином и всегда следил за тем, чтобы у всех было слишком много еды и питья; в разговоре он участвовал так же мало, как и миссис Уилтон. Я не знал тогда, как близко приближается дата развода. Оба сидели в молчании и задумчивости, один был в тени Прошлого, другой - Будущего: на противоположной стороне стола, живущая и поглощенная Настоящим, олицетворяющая его и наслаждающаяся каждым его мгновением, сидела Джойс Давенант. Я тоже умудряюсь жить настоящим, если ты имеешь в виду выжимать последнюю каплю наслаждения из наслаждения каждого солнечного дня и так же мало утруждать себя будущим, как и прошлым...
   Я заставил Джойс рассказать мне ее версию избирательной войны; это было все равно, что погрузиться в мемуары прописанного жирондиста. Она писала и говорила, спорила и ходатайствовала. Когда упрямый парламент сказал ей, что среди самих женщин нет реального спроса на голосование, она организовала большие мирные демонстрации и "шествия мимо": когда скептики принижали ее шествия и говорили, что можно убедить любого подписать любую петицию в пользу чего угодно. , она собрала решительную армию на Парламентской площади, совершила налет на Дом и ворвалась в личную комнату премьер-министра.
   За рейдом последовали короткие сроки заключения зачинщиков. Джойс вышла из Холлоуэя, веселая и нераскаявшаяся, и поспешила с поздравительного обеда на дневное собрание в Альберт-Холле, а оттуда - на первый раунд критики. В течение шести месяцев ни один министр не мог выступить на собрании без уверенности в том, что его постоянно прерывают, и как только было решено сначала допускать только тех женщин, которые были вооружены билетами, а затем вообще не допускать женщин, страна была ввергнута в муки. всеобщих выборов, и боевики искали каждый сомнительный министерский избирательный округ и бросали вес своего влияния на весы кандидата от оппозиции.
   Джойс рассказал мне о газетах, которые они основали, и о законопроектах, которые они продвигали. Перебранка министров в неожиданные моменты сводилась к изящному искусству: вся сфера их деятельности, казалось, управлялась почти дьявольской изобретательностью и находчивостью. Я слышал о новых сроках тюремного заключения, которые становились все длиннее по мере того, как общественное настроение становилось все теплее; учреждение голодовки, ответный ход принудительного кормления, короткий тупик и, наконец, обнародование законопроекта о кошках и мышах.
   Я не удивился, узнав, что некоторые из самых тяжелых боев велись против чрезмерно рьяных, сбитых с толку союзников. Нельзя слишком часто говорить, что сама Джойс не остановилась бы ни перед чем - огнем, наводнением или динамитом - чтобы защитить то, что она считала своими правами. Но если придется бросить купорос, она увидит, что он попал в глаза нужному, ответственному человеку: с ее точки зрения было более чем бесполезно пытаться надавить на А, разбив окна Б. Она стояла категорически в стороне от последних проявлений воинственности и отказывалась поддерживать праздно раздражающую политику нанесения ущерба сокровищам искусства, прерывания публичных гонок, разбития окон мирным жителям и сжигания уникальных, бесценных домов.
   - Где ты сейчас? - спросил я, когда ужин подходил к концу. "Сегодня я возобновил свое знакомство с Артуром Роденом, и он пригласил меня в Дом, чтобы помочь на последних панихидах воинствующего движения".
   Джойс бесстрастно покачала головой по поводу укоренившейся в человечестве глупости.
   - Я думаю, что глупо так говорить, пока битва не окончена. Не так ли?"
   "Кажется, он был совершенно уверен в результате".
   "Наполеон был настолько уверен, что собирается вторгнуться в Англию, что приказал отчеканить медали в память о взятии Лондона. У меня есть один дома. Я лучше пошлю его ему, только это будет выглядеть легкомысленно.
   Я напомнил ей, что она не ответила на мой вопрос.
   - Роден говорит, что закон "Кошки-мышки" убил нарушителей закона, - сказал я ей, - а сегодняшнее разделение убьет конституционалистов. Чем ты планируешь заняться?"
   Джойс повернулась ко мне с глубокой серьезностью, на мгновение посидела, склонив голову набок, а затем позволила улыбке пробиться сквозь серьезную маску. Глядя, как глаза смягчаются, а на щеках появляются ямочки, я оценил безнадежность попыток быть серьезными с фанатиком, который только высмеивает своих врагов.
   - Что бы ты сделал? она спросила.
   - Отдай, - ответил я. "Уступить форс-мажору . Я достаточно долго прожил на Востоке, чтобы ощутить красоту и пользу покорности".
   - А если мы не отдадим его?
   Я пожал плечами.
   "Что ты можешь сделать?"
   "Я приглашаю предложения. Ты мужчина, так что я подумал, что ты обязательно будешь полезен. Конечно, у нас есть собственный план, и когда поправка будет отклонена сегодня вечером, завтра утром вы сможете купить копию первого номера новой газеты. Она называется " Новый боевик ", всего лишь копейки, и ее действительно стоит прочитать. Я сам написал большую часть. И тогда мы начнем новую боевую кампанию, весьма изобретательную и направленную против настоящих обструкционистов. Больше не бить окна и не поджигать дома, а настоящие серьезные бои именно там, где им будет больнее всего. Из этого должно что-то получиться", - заключила она. - Надеюсь, это не кровь.
   Эйнтри очнулся от своего вялого безразличия.
   "Вы ничего не добьетесь воинственностью", - заявил он. "У меня нет цели, вы можете иметь право голоса или остаться без него. Можешь забрать мою или дать мне две. Но ваше дело неуклонно отступает с тех пор, как вы стали применять воинственную тактику".
   "Уставший Серафим не заботится ни о чем из этого, - заметил Джойс. Я попросил минуту молчания, чтобы обдумать изысканное соответствие имени. Если бы я думал целый год, я бы не нашел лучшего описания для застенчивого мальчика с настороженным лицом и большими испуганными глазами. - Все его так называют, - продолжал Джойс. - И ему это не нравится. Я хотел бы, чтобы меня называли серафимом, но никто этого не сделает; Я слишком полон первородного греха. Что ж, Сераф, ты можешь не одобрять воинственность, если хочешь, но ты должен предложить что-то, что можно было бы заменить.
   "Я не знаю, что я могу".
   Джойс повернулась к сестре.
   - Эти мужские штучки бесполезны, правда, Элси?
   - Я хороший деструктивный критик, - сказал я в самооправдание.
   "Их так много без тебя", - ответила Джойс, положив руку мне на плечо. - Послушайте, мистер Меривейл. Вы, наверное, заметили, что очень мало споров об избирательном праве; все, что можно сказать с той или иной стороны, уже сказано тысячу раз. Вы собираетесь отказать нам в голосовании. Хороший. Я должен сделать то же самое на вашем месте. Нас больше, чем вас, и мы затопим вас, если все получим голоса. Вы не можете дать его некоторым из нас и не дать другим, потому что еще не родился мозг, который может думать об идеальной частичной привилегии. Вы отдадите его в собственность и оставите в стороне заводских рабочих? Вы отдадите его незамужним девам и оставите женщин, которые рожают детей, нации? Будете ли вы отдавать его замужним женщинам и оставлять незащищенных старых дев? Все или ничего: я говорю все, вы говорите ничего. Вы говорите, что я не гожусь для голосования, я говорю, что да. Мы заходим в тупик и можем спорить до рассвета, не продвинувшись ни на дюйм вперед. Мы боремся за то, чтобы затопить вас, вы боретесь за то, чтобы держать голову над водой. Нам предстоит испытание на прочность.
   Она откинулась на спинку стула, и я преподнес ей блюдо с соленым миндалем, отчасти в награду, отчасти потому, что сам никогда его не ем.
   - Я восхищаюсь вашим описанием ситуации, - сказал я. - Вы упустили только один пункт. В испытании силы между мужчиной и женщиной мужчина все же сильнее".
   - А женщина находчивее.
   "Возможно."
   - Она определенно более безжалостна, - ответила Джойс, допивая кофе и натягивая перчатки.
   "War à outrance ", - прокомментировал я, когда мы вышли из столовой. - А что после войны?
   - Когда мы получим голосование... - начала она.
   - Наполеон и взятие Лондона, - пробормотал я.
   "Ну что ж, вы же не думаете, что я занимаюсь чем-то, если я не собираюсь побеждать, не так ли? Когда мы получим право голоса, мы будем работать над тем, чтобы обеспечить такую же большую долю общественной жизни, какую имеют мужчины, и мы поставим женщин наравне с мужчинами в таких вещах, как развод", - добавила она сквозь зубы.
   - А если ради спора тебя побьют? Я полагаю, даже Джойс Дэвенант иногда встречается с небольшими чеками?
   "О, да. Когда Джойс было семь, она хотела пойти кататься на коньках, и ее отец сказал, что лед не выдержит, и она не должна идти. Джойс пошла, упала и чуть не утонула. А когда она пришла домой, отец очень рассердился и отхлестал ее хлыстом".
   "Что ж?"
   "Это все. Только - он сказал потом, что она неплохо перенесла, не плакала.
   Тогда я задался вопросом, как и всегда задавался вопросом, понимает ли она каким-либо образом серьезность войны, которую она вела с обществом.
   "Месяц во втором дивизионе в Холлоуэе - это одно..." - начал я.
   - Если меня побьют, то семь лет каторги, - перебила она. В ее тоне были невинные легкомыслие и бравада.
   - Сорок голосов того не стоят. У меня трое, так что я должен знать.
   Взгляд Джойс обратился к сестре, выходившей из столовой с Эйнтри.
   " Она стоит некоторых жертв".
   "Вы не смогли бы сделать ее намного легче, если бы у вас был каждый голос в творении. Она против существующего закона о разводе, и его поддерживает каждая церковь и каждая скучная замужняя женщина в стране. Ты начинаешь разговор не с того конца, Джойс.
   Ее маленькие изогнутые брови приподнялись при этом имени.
   "Джойс?" - повторила она.
   - Ты была Джойс, когда мы в последний раз виделись.
   - Это было двадцать лет назад.
   "Кажется меньше. Я хотел бы стереть эти годы".
   - А я снова в детских платьицах и с длинными волосами?
   "Лучше, чем длинные арестантские платья и короткие волосы", - ответил я с трудоемким антитезисом.
   - Значит, я не поправился?
   - Ты идеальна - вне работы, в личной жизни.
   "У меня нет личной жизни".
   - Я видел его мельком сегодня вечером.
   "Отпуск на час. Я прощаюсь с ним навсегда сегодня вечером, когда прощаюсь с вами.
   - Но не навсегда?
   - Тебе не понадобится бремя моей дружбы, когда будет объявлена война. Если вы хотите прийти в качестве союзника...?
   - Как вы думаете, вы могли бы обратить меня?
   Она внимательно посмотрела на меня.
   "Да."
   Я покачал головой.
   - На что ты поставил? она бросила мне вызов.
   - Это все равно, что ограбить копилку у ребенка, - ответил я. "Вы имеете дело с самым ленивым человеком в северном полушарии".
   - Как долго ты будешь в Англии?
   "Понятия не имею".
   "Шесть месяцев? Через шесть месяцев я сделаю тебя принцем Рупертом воинствующей армии. Потом, когда нас посадят в тюрьму - сэр Артур Роден ваш друг, - вы можете устроить так, чтобы наши камеры были рядом, и мы постучали в разделяющую стену.
   У меня было представление, что наша нелюдимая тюремная дисциплина настаивала на разделении преступников мужского и женского пола. Однако сейчас было не время для придирчивой критики.
   "Если я останусь на шесть месяцев, - сказал я, - я обязуюсь развести вас с вашей боевой армией".
   "Самый ленивый человек в северном полушарии?"
   "Я никогда раньше не находил ничего стоящего".
   "Это плохие амбиции. И боевики хотят меня".
   "У них нет на это монополии".
   Джойс невольно улыбнулась, и у нее под носом я уловил слово "Чик!"
   - Я предана им, - сказала она вслух. "Девять пунктов закона о владении".
   "Я не ожидаю услышать , как ты зовешь на помощь закон и пророков".
   "Женская привилегия - брать лучшее из обоих миров", - ответила она, когда Элси понесла ее за их плащами.
   "Есть только один мир", - выкрикнула я, когда она ушла от меня. "Это оно. Я собираюсь сделать все возможное".
   "Как?"
   "Присваивая себе все, что стоит иметь в этом".
   "Как?" - повторила она.
   - Я скажу тебе через полгода.
   Эйнтри не спеша подошел с пальто под мышкой, когда Джойс и ее сестра исчезли из виду.
   - Довольно замечательная, не так ли? - заметил он.
   "Который?" Я попросил.
   "Да неужели!" - воскликнул он с отвращением.
   -- Они поразительно похожи, -- сказал я ни с того ни с сего .
   "Их часто принимают друг за друга".
   - Я вполне могу в это поверить.
   - Это ошибка, которую вы вряд ли совершите, - многозначительно ответил он.
   Я взял его за плечи и заставил посмотреть мне в глаза.
   - Что ты имеешь в виду, Серафим? Я попросил.
   - Ничего, - ответил он. "Что я сказал? я действительно забыл; Я думал о том, какой женой Джойс могла бы стать для человека, которому нравится, когда его мнение принимается за него, и который чувствует, что его молодость незаметно ускользает.
   Я ничего не ответил, потому что не видел, какой ответ возможен. И, далее, я играл с мечтой наяву... Серафим прервал ее каким-то замечанием о ее влиянии на публичное собрание, и мой разум принялся визуализировать эту сцену. Я мог себе представить, как ее легкая прямота и веселая самоуверенность покоряли сердца ее слушателей; не имело большого значения, как она говорила или что приказывала им делать; очарование заключалось в ее счастливом, спокойном голосе и в грациозных движениях ее стройного, покачивающегося тела. За небрежным фасадом знали ее решительную, не хнычущую смелость; она подбрасывала законы Англии в воздух, как жонглер подбрасывает стеклянные шары, и когда один из них падал на землю и разлетался на тысячи осколков, она была готова заплатить цену с улыбающимся лицом и весело махнув рукой на прощание. Это было беззаботное безрассудство Сиднея Картона или Руперта из Хентцау, единственное мужество, которое трогает жестокое, вскормленное говядиной английское воображение...
   - Какого черта она это делает, Серафим? - воскликнул я.
   - Почему бы тебе не остановить ее, если тебе это не нравится?
   - Какое влияние я на нее имею?
   "Некоторые - немного. Вы можете его развивать. Я? Боже мой, у меня нет контроля. У вас есть семена... Нет, вы должны просто поверить мне, когда я говорю, что это так. Вы бы не поняли, если бы я сказал вам причину.
   -- Мне кажется, чем больше я вижу вас, тем меньше я вас понимаю, -- возразил я.
   - Вполне вероятно, - ответил он. - Даже пытаться не стоит.
   Спектакль, на который нас вел Серафим, назывался "Наследник по закону ", и, хотя мы пошли в первый вечер, он шел по всему моему дому в Англии, и, насколько я знаю, наоборот, он все еще может играть перед многолюдными людьми. дома. Это был самый большой драматический успех за последние годы, и по техническому построению, тонкости описания и блеску диалогов он заслуженно считается шедевром. В молодости я много ходил в театр и присутствовал на большинстве важных премьер. Почему, я едва знаю; возможно, потому, что было очень трудно получить место, возможно, потому, что в том возрасте нас забавляло изображать из себя виртуозов и говорить, что нам нравится составлять собственное мнение о пьесе до того, как критики успеют сказать нам, что думать. этого. Помню, игра обычно выглядела недостаточно отрепетированной, актеры часто нервничали и были неслышны, а сами пьесы в большинстве своем нуждались в существенных сокращениях.
   "Последние вещи, которые я видел в Англии, - сказал я миссис Уилтон, - были "Вторая миссис Танкерей" и " Незначительная женщина ".
   Драматическая история быстро развивалась с тех дней. Помнится, мы считали Пинеро самым смелым драматургом со времен Ибсена; мы мудро говорили о революции в английском театре. Должно быть, с тех пор было много революций! Даже остроумие Уайльда немного устарело с 93-го. Когда мы ехали на Корнмаркет, мне дали понять, что за двадцать лет драматический небосвод много раз тревожился; Шоу шел по стремительному пути, Баркер горел прерывистым блеском, а высоко в гордом одиночестве сиял неумолимый холодный свет Голсуорси...
   - Кто этот новый человек, к которому вы нас ведете? - спросила Джойс Серафима.
   - Гордон Тремейн, - ответил он.
   "Человек, написавший "Дитя страданий"? Я не знал, что он пишет пьесы".
   "Я считаю, что это его первое. Ты знаешь его книги?
   - Вперед, назад и вверх ногами, - ответил я. - Он один из грядущих мужчин.
   Я не большой любитель романов и понятия не имею, как я наткнулся на первую книгу Тремейн, "Женитьба Гретхен", но когда я ее прочитал, я просмотрел объявления издательства о других книгах того же пера. Второй относился еще к экспериментальной стадии: тогда весь литературный мир содрогался от первого тома его "Дитя страданий".
   Я полагаю, что к настоящему времени он так же известен, как и другой странный шедевр самооткровения - "Жан Кристоф", - на который он во многих отношениях так сильно похож. В одном отношении он обладал таким же бессмертием, и за будущим "Жана Кристофа" во Франции следили не с большим нетерпением, чем за "Рупертом Шевассом" в Англии. Герой - за неимением лучшего имени - был сорван со страниц книги и облечен его читателями в реальность из плоти и крови. Мы все хотели знать, как будет развиваться тема, и никто из нас не мог предположить. Первый том познакомил вас с детством и воспитанием Руперта - и, между прочим, открыл моему лишенному воображения уму, какой адской должна быть жизнь сверхчувствительного мальчика в английской государственной школе. Второй начался с его женитьбы на Кэтлин, продолжился ее смертью и закончился ужасающей умственной прострацией Руперта. Я полагаю, у каждого была своя теория о том, как будет выглядеть третий том...
   - Что за парень этот Тремейн? - спросил я Серафима.
   - Я никогда его не видел, - ответил он и завершил мой следующий вопрос, вскочив и помогая миссис Уилтон выбраться из такси.
   Из нашей ложи у нас был прекрасный вид и на сцену, и на дом. Один или два критика и горстка признанных новичков выжили из публики, которую я знал двадцать лет назад, но новички были на подъеме. Это был хороший дом, и я узнал не одного прежнего знакомого. Джойс указала мне на миссис Ронсли, жену премьер-министра: она была там со своей дочерью, и на мгновение я подумал, что должен пойти и выступить. Когда я вспомнил, что мы не встречались с тех пор, как она вышла замуж, и подумал о пространных объяснениях, которые потребуются, я решил остаться в ложе и поговорить с Джойс. В самом деле, я упоминаю только о том, что видел там мать и дочь, потому что мне иногда кажется любопытным, что столь большую роль в моей жизни сыграла девятнадцатилетняя девушка с песочного цвета волосами и веснушчатым лицом, которую я видел. в тот раз в первый, последний и единственный раз.
   Наследник по закону пошел с прекрасным размахом. В конце каждого акта раздавались звонки, и после последнего занавеса свет гасили, пока весь дом звенел от ямы к галерее хором "Автор! Автор!" Серафим начал искать свое пальто, как только опустился занавес, но я хотел увидеть великого Гордона Тремейна.
   "Он не появится", - сказали мне, когда я отказался двигаться.
   "Откуда вы знаете?"
   Эйнтри поколебалась, а затем указала на сцену, где к рампе подошел менеджер и объяснил, что автора нет в доме.
   Мы пробились в коридор и направились в холл.
   - Где ужинают в это время? - спросил я Серафима.
   Он предложил "Карлтон", и я передал это предложение миссис Уилтон никоим образом не в качестве размышления о его восхитительном ужине, а в качестве меры предосторожности против голода ночью. Миссис Уилтон, в свою очередь, посоветовалась со своей сестрой, которая, по всеобщему согласию, считалась главным умом партии.
   - Я должна любить... - начала было Джойс, когда что-то заставило ее остановиться. Я проследил за ее взглядом и увидел несчастного газетчика, приближавшегося с последним номером вечерней газеты. У его ног трепетала хлипкая газетная афиша, а на афише было четыре гигантских слова: ПОПРАВКА О ПОРАЖЕНИИ ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ПРАВА.
   Джойс встретила мой взгляд решительной улыбкой.
   - Не сегодня, спасибо, - сказала она. - У меня много работы, прежде чем я лягу спать.
   - Когда я увижу тебя снова? Я попросил.
   Она протянула маленькую руку в перчатке.
   "Вы не будете. До свидания.
   "Но почему?"
   "Это война навылет ".
   - Это меня не касается.
   "В яблочко. Кто не со мной, тот против меня".
   Я предложил взятку в виде спичек и сигареты.
   - Разве у вас нет перемирия даже к чаю? Я попросил.
   Она вызывающе покачала головой.
   "Джойс, - сказал я, - когда тебе было пять лет, у меня были все основания, оправдания и возможность дать тебе пощечину. Я воздержался. Теперь, когда я думаю о своих упущенных шансах..."
   "Вы можете прийти на чай в любое время. Серафим даст тебе адрес.
   - Так лучше, - сказал я, поймав такси и посадив в него двух женщин.
   - Это не будет перемирие, - бросила она через плечо.
   "Это должно быть. Я несу мир, куда бы я ни пошел".
   "Я обращу тебя".
   "Если есть какая-то конверсия..."
   "Когда ты придешь?" - прервала она.
   - Ни дня, ни двух, - с сожалением ответил я. - Я провожу Троицу с Роденами.
   Джойс молча пожал мне руку через окно такси, а потом резко поздравил.
   - Что? Я попросил.
   "Ваша вечеринка выходного дня. Как прекрасно!
   "Почему?"
   "Ты будешь присутствовать при смерти", - ответила она, когда такси эпилептически дернулось от тротуара.
  
   ГЛАВА II
   Ужин с мистиком
   "Я могу заглянуть в твою ул. Знаешь, что я вижу...? ... Я вижу твою душу".
   - Джон Мейсфилд
   "Трагедия Нан".
   Я стоял, рассеянно глядя на заднюю часть такси, пока оно не исчезло за Пэлл-Мэлл, и Серафим не вернул меня на землю с приглашением поужинать.
   - ...если это не будет слишком большим разочарованием поужинать со мной наедине, - услышал я его бормотание.
   В этот момент мне захотелось уйти в парк, побродить взад-вперед в одиночестве и подумать - думать спокойно, думать свирепо, пробовать мыслить по-разному.
   "Честно говоря, - сказал я, взявшись за руки и повернувшись в сторону Клуба, - если бы вы пригвоздили меня, как страсбургского гуся, я не верю, что вы смогли бы наполнить меня более полно, чем вы уже сделали. за ужином."
   - Тогда позвольте мне составить вам компанию. Это будет держать вас от мыслей. Подождите минуту; Я хочу, чтобы этот рецепт был выполнен".
   Я последовал за ним в аптеку и терпеливо ждал, пока будет приготовлено сильнодействующее снотворное. Я сам слишком много лет питался героическими средствами, чтобы сохранить отвращение среднего англичанина к тому, что он называет "наркотиками". В то же время мне не нравится смотреть, как мальчишки шести и двадцати лет играют с такими опасными игрушками, как маленькие серо-белые порошки Серафима; и мне не так нравится видеть их, как чувствовать потребность.
   - По совету? - спросил я, когда мы вышли на улицу.
   "Оригинально. Мне это нужно нечасто, но сегодня я немного нервничаю.
   Он был беспокоен на протяжении всей пьесы, и рука, платившая за порох, дрожала больше, чем нужно.
   - Ты был в порядке за ужином, - сказал я.
   - Это было некоторое время назад, - ответил он.
   "Все прошло превосходно; вас ничто не беспокоило.
   - Реакция, - отрывисто пробормотал он, когда мы поднялись по ступеням Клуба.
   Ужин был мрачным, так как мы ели молча, и вся огромная столовая была в нашем распоряжении. Мне не следовало жаловаться или удивляться, поскольку молчание было нормальным состоянием Серафима, а мой разум был слишком занят другими вещами, чтобы обсуждать обычные банальности дня. Однако с получением сигар я почувствовал себя нелюдимым и попросил его поговорить со мной.
   "Как насчет?" он спросил.
   "Что-либо."
   - Ты сейчас думаешь только об одном.
   "Ой?"
   "Вы думаете о последних трех месяцах в целом и о последних трех часах в частности".
   - Это не слишком далеко меня уводит, - сказал я.
   Он выключил настольную лампу и откинулся на спинку стула, скрестив ноги.
   - Вам не кажется это странным и... тревожным? Три месяца назад жизнь была полной и полной; вы были самодостаточны для себя. Один день был похож на другой, до утра, когда ты просыпался и чувствовал себя одиноким - одиноким и истощенным, постепенно стареющим. Еще три-четыре часа назад ты пытался определить свой новый голод... Теперь ты его забыл, теперь ты удивляешься, почему ты не можешь выкинуть из головы образ девушки, которую не видел двадцать лет. . Мне продолжать? Вам только что пришла в голову новая мысль; вы думали, что я дерзок, что я не должен так говорить, что вы должны сердиться... Потом решили, что нельзя, потому что я прав. Он сделал паузу, а затем быстро воскликнул: "Вот, вот еще одна новая мысль! Ты не будешь злиться, ты знаешь, что это правда, тебе интересно, ты хочешь узнать, откуда я знаю, что это правда, но ты хочешь казаться скептиком, чтобы сохранить свое лицо". Он помедлил во второй раз и тихо добавил: -- Теперь ты решился, ничего не скажешь, считаешь это ни к чему не обязывающим, будешь ждать в надежде, что я скажу тебе, как Я знаю."
   Я ничего не ответил, и он какое-то время молчал, проводя острием спички свои инициалы на кучке сигарного пепла на своей тарелке.
   - Не могу сказать, откуда я это знаю, - сказал он наконец. - Но это было правдой, не так ли?
   - А если бы?
   Его плечи слегка пожали плечами.
   "О, я не знаю. Я просто хотел проверить, прав ли я".
   Я снова включил настольную лампу, чтобы видеть его лицо.
   "Просто из личного интереса, - сказал я, - вы предлагаете мне всегда показывать миру то, о чем я думаю?"
   "Не мир".
   "Ты?"
   "Как правило. Не больше, чем другие люди".
   - Ты можешь сказать, о чем все думают?
   - Я могу со многими мужчинами.
   - Не женщины?
   Он покачал головой.
   "Они часто не знают себя. Они думают урывками - судорожно; за ними трудно следовать".
   "Как ты сделал это?"
   "Я не знаю. Вы должны смотреть людям в глаза; тогда вы обнаружите, что выражение лица всегда меняется, никогда не бывает одинаковым в течение двух минут подряд - вы только видите ".
   - Меня повесят, если я это сделаю.
   "Ваши глаза должны быть быстрыми. Смотри, ты ходишь во фраке, а я тебе на манишку комок грязи бросаю. Через долю секунды ты ударил меня тростью по голове. Это все, не так ли? Но вы знаете, что это еще не все; между обливанием грязью и ударом по голове проходит дюжина психических процессов. Ты ужасаешься тому, что я сделал из твоей рубашки, ты думаешь, успеешь ли ты вернуться и переодеться в чистую, и если да, то как поздно ты опоздаешь. Тебя раздражает, что кто-то обливает тебя грязью, ты ошеломлен тем, что этим человеком должен быть я . Ты бессильно сердишься. Постепенно жажда мести побеждает всякое другое чувство; ты собираешься сделать мне больно. Возникает небольшая мысль, и ты думаешь, не вызову ли я тебя на штурм; ты решаешь рискнуть Еще одна маленькая мысль - ты ударишь меня по телу или по голове? Вы выбираете голову, потому что это будет больнее. Еще одна мысль - как сильно попасть? Ты не хочешь убить меня и не хочешь ослепить. Вы решаете перестраховаться и ударяете довольно осторожно. Тогда - тогда, наконец, вы готовы с тростью. Это правильно?"
   Я очень тщательно все обдумал.
   - Думаю, да. Но никто не может видеть, как эти мысли сменяют друг друга. Нет времени".
   Серафим отрицательно покачал головой.
   "То же самое говорили, когда была представлена мгновенная фотография. У вас были фотографии скачущих лошадей, и люди торжественно уверяли вас, что лошадиные ноги физически не могут принять такое положение".
   - Как вы это объясняете? Я попросил.
   "Не знаю. Полагаю, глаза не такие, как у других людей.
   Я мог видеть, что он предпочитает обсуждать власть абстрактно, а не по отношению к себе, но мое любопытство возбудилось.
   "Что-нибудь еще?" Я попросил.
   Он слушал на мгновение; клуб погрузился в глубокое молчание. Затем я услышал, как он имитирует знакомый низкий голос: "О... э... портье, такси, пожалуйста".
   - Зачем ты это делаешь? - спросил я, не вполне уверенный в том, что он имеет в виду.
   - Разве ты не знаешь, чей это должен был быть голос?
   - Это был Артур Роден, - сказал я.
   Он кивнул. "Только покидаю клуб".
   Я вскочил и побежал в зал.
   - Сэр Артур Роден в клубе? - спросил я портье.
   - Только что ушел сию минуту, сэр, - ответил он.
   Я вернулся и сел напротив Серафима.
   - Я хочу услышать об этом больше, - сказал я. - Я начинаю интересоваться.
   Он покачал головой.
   "Почему бы и нет?" Я настаивал.
   "Я не люблю говорить об этом. Я не понимаю этого, есть еще много того, о чем я тебе не рассказал. Только я-"
   "Что ж?"
   - Я рассказал тебе это только потому, что тебе не нравилось, когда я принимаю наркотики. Я хотел показать вам, что мои нервы были довольно... ненормальными.
   - Как будто я этого не знал! Почему бы тебе не сделать что-нибудь для них?"
   "Такие как?"
   "Больше занимай свой ум".
   - Мои мысли настолько заняты, насколько это возможно, - ответил он, когда мы вышли из столовой и отправились на поиски наших пальто.
   Поскольку я остановился в отеле "Савой", а он жил на террасе Адельфи, наши дороги домой были одинаковыми. Мы тронулись молча, и не успели мы пройти и пяти ярдов, как я понял, что этой ночью на помощь призовут серо-белый порошок. Он был в состоянии острого нервного возбуждения; рука, вцепившаяся в мою, ощутимо дрожала сквозь две толщины пальто, и я чувствовала, как он прижимается к моему боку, как испуганная женщина. Однажды он умолял меня не повторять наш недавний разговор.
   Когда мы вошли на Стрэнд, вид театров дал мне новый ход мыслей.
   "Тебе следует написать книгу, Серафим", - сказал я с легкой резкостью, свойственной людям, выдвигающим эти общие положения.
   "Как насчет?"
   "Что-либо. Роман, пьеса, психологическое исследование. Послушайте, мой юный друг, психология в литературе - это способность знать, что происходит в умах людей, и передавать это знание на бумагу. Сколько писателей обладают властью? Если вы посмотрите на ту чушь, которую публикуют, на ту чушь, которую производят в театрах, мой вопрос ответит сам на себя. В настоящее время во всей Англии не найдется шести психологов выше среднего; за исключением Генри Джеймса, со времен Достоевского не было великого психолога. И эта сила, которую другие люди обретают годами душераздирающего труда и наблюдения, приходит к вам - по какой-то причуде природы - в готовом виде. Ты мог бы написать хорошую книгу, Серафим; почему бы и нет?
   - Я мог бы попробовать.
   - Я знаю, что это значит.
   "Я не думаю, что вы делаете," ответил он. "Я очень внимательно отношусь к вашим советам".
   - Спасибо, - сказал я с ироническим поклоном.
   "Я делаю. Пять лет назад в Марокко вы дали мне тот же совет.
   "Я все еще жду, чтобы увидеть результат".
   "Вы видели это".
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Вы сказали мне написать книгу, я ее написал. Вы читали это.
   - Во сне?
   "Надеюсь нет."
   "Назовите, пожалуйста? Я никогда не видел его снаружи.
   "Я не писал от своего имени".
   "Название книги и псевдоним?" Я настаивал.
   Его губы открылись, а затем закрылись в тишине.
   - Я не скажу вам, - пробормотал он после паузы.
   - Дальше не пойдет, - пообещал я.
   - Я не хочу, чтобы даже ты знал.
   - Серафим, у нас нет секретов. По крайней мере, я надеюсь, что нет".
   Мы подошли к входу в "Савой", но ни один из нас не подумал свернуть.
   - Имя, пожалуйста? - повторил я после того, как мы молча дошли до перекрестка с Веллингтон-стрит и ждали, пока поток машин проедет по направлению к мосту Ватерлоо.
   - "Женитьба Гретхен", - ответил он.
   "История Дэвида Копперфилда", - предложил я.
   - Видишь ли, ты мне не поверишь, - пожаловался он.
   "Попробуйте что-нибудь менее известное: достаньте книгу, опубликованную анонимно".
   "Гретхен была опубликована под псевдонимом ".
   "Клянусь Гордоном Тремейном, - сказал я, - кем бы он ни был".
   - Ты его не знаешь?
   "Ты? Нет, я помню, когда мы ехали в театр, ты сказал, что нет.
   - Я сказал, что никогда его не встречал, - поправил он меня.
   - Просто придирка, - возразил я.
   "Это важное различие. Вы знаете кого-нибудь, кто встречался с ним?
   Я повернулся вполоборота, чтобы дать ему преимущество того, что было предназначено для недоверчивой улыбки. Он неотрывно встретил мой взгляд. Внезапно до меня дошло, что он говорит правду.
   - Не могли бы вы объяснить всю тайну? Я умолял.
   "Теперь вы понимаете, почему я нервничал сегодня вечером в театре", - ответил он в скобках.
   Он рассказал мне эту историю, пока мы шли по Флит-стрит, добрались до Ладгейт-серкус и свернули на Нью-Бридж-стрит, прежде чем фантастическая путаница была расправлена.
   Следуя совету, который я дал ему, когда он гостил у меня в Марокко, он искал умственного отвлечения в сочинении "Гретхен" и предлагал его издателям под вымышленным именем через поверенного. Только мы трое познакомились с тщательно охраняемой тайной. Его последующие книги появились таким же образом: даже " Наследник по закону ", свидетелем которого я только что был, родился таким же громоздким, и был отрепетирован и выпущен без критики или предложения со стороны автора.
   Я не видел причин для псевдонима в случае с "Гретхен" или другим романом о несовершеннолетних; с "Дитя страданий" все было иначе. Я подозреваю, что первый том автобиографичен; вторая, насколько мне известно, представляет собой кусок, безжалостно вырванный из собственной жизни Серафима. Измененная обстановка, свадьба Руперта и Кэтлин, была двумя из дюжины отклонений от действительного; но трогательный, идиллический роман юноши и девушки с его сокрушительным окончанием произошел за несколько месяцев - я бы сказал, за несколько недель - до нашей первой встречи в Марокко. Думаю, именно потому, что я был единственным человеком, видевшим его в те мрачные дни, он преодолел свою обычную сдержанность и доверился мне.
   - Когда ты собираешься признаться в своих детях? Я попросил.
   Он покачал головой, не отвечая. Я полагаю, это то, чего я должен был ожидать, но в чванливом, саморекламном двадцатом веке казалось невероятным, что я нашел человека, который на все времена довольствовался тем, что повязывал свои лавры на лбу непрофессионала.
   - Со временем... - начал я, но он снова покачал головой.
   - Ты можешь остановить меня одной фразой. Я в твоих руках. "Гордон Тремейн" умрет, как только его личность будет раскрыта.
   Много лет назад я помню, как Уильям Шарп использовал ту же угрозу с "Фионой Маклеод".
   - Ты думаешь, это просто самосознание, - продолжал он в порядке самозащиты. "Ты думаешь после того, что было..."
   - С каждым днем он отдаляется все дальше, Серафим, - мягко предположила я, пока он колебался.
   "Я знаю. 'Это не то - совсем. Это будущее".
   "Что произойдет?"
   "Если бы "Гордон Тремейн" знал это, - ответил он, - вы бы не нашли, что он пишет пьесы".
   Рука об руку мы прошли всю набережную. По мере того, как я узнавал Серафима лучше, я научился не прерывать его долгое молчание. Признаюсь, это требовало терпения, но его природная застенчивость даже с друзьями была настолько велика, что можно было видеть, как он минутами обдумывал идею, прежде чем находил в себе смелость выразить ее словами. Мне всегда напоминалось, как черепаха осторожно высовывает голову из панциря, оглядывается, вздрагивает, останавливается, снова вздрагивает, прежде чем набраться решимости сделать шаг вперед...
   - Ты веришь в предчувствия, Тоби? - спросил он, когда мы миновали Иглу Клеопатры в нашем втором путешествии на восток.
   - Да, - ответил я. Я должен был сказать это в любом случае, чтобы отвлечь его; на самом деле, мне очень трудно понять, во что я верю, а во что не верю. В тех редких случаях, когда я принимаю решение по какому-либо вопросу, мне обычно приходится пересматривать свое решение.
   "В последнее время у меня было любопытное предчувствие, - продолжал он. "На днях вы можете увидеть его в третьем томе "Дитя страданий".
   Я не могу рассказать историю его собственными словами, потому что я был просто доверчивым, вежливым слушателем. Он поверил в свое предчувствие, и эта вера придала его рассказу силу и богатство, которые я не могу надеяться или пытаться воспроизвести. Вот прозаическая запись фактов. В конце прошлой зимы он оказался на костюмированном балу, закутанный до самых глаз в погребение египетской мумии. Платье было слишком жарко для танцев, и он бродил по бальному залу, осматривая костюмы, когда неразумный порыв выгнал его в переднюю. Даже когда он шел, порыв казался более чем капризом; по его собственным словам, если бы его ноги были скованы кандалами, он пошел бы туда ползком на коленях.
   Когда он пришел, зал был почти пуст. Высокий крестоносец в доспехах стоял, курил сигарету и разговаривал с савойской крестьянкой. Разговор их был бессвязным, но слова, сказанные девушкой, закрепили в его памяти беспечный, откровенный, самоуверенный голос. Затем Крестоносец был отправлен с поручением, и крестьянская девушка прохаживалась взад и вперед по залу.
   В зеркале над камином Серафим наблюдал за ее движениями. Она была худенькой, среднего роста, с тонкими чертами лица и тонкими черными волосами, спадающими до талии в две длинные косы. Карие глаза, широко расставленные и глубоко в глазницах, никогда не были неподвижны, а лицо носило выражение беспокойной, мятежной энергии... Однажды их взгляды встретились, но мумийные повязки обескуражили. Девушка продолжила свою прогулку, а Серафим вернулся к своему зеркалу. Какой бы ни была его миссия, "Крестоносец" находился слишком далеко; его партнер стал явно нетерпелив, и однажды ни с того ни с сего выражение, отражавшееся в зеркале, изменилось с нетерпения на беспокойство; карие глаза потеряли огонь и уверенность в себе, рот стал задумчивым, все лицо стало одиноким и испуганным.
   Именно это выражение стало преследовать Серафима в снах. В фантастической череде видений он обнаружил, что откровенно и задушевно разговаривает с савойским крестьянином; разговор их всегда прерывался, внезапно и грубо, как будто ее уносили. Постепенно, подобно солнечному свету, водянисто пробивающемуся сквозь туман, снова становятся видны очертания ее черт, то широко открытые от страха глаза, то рот с умоляюще приоткрытыми губами.
   Серафим ускорил шаг, и мы шли со скоростью почти пять миль в час. Напротив южного конца Мидл-Темпл-лейн он резко выдернул свою руку из моей, уперся локтями в парапет набережной и уставился в мутную воду, сокрушительно прижав костяшки пальцев ко лбу.
   "Я не знаю, что с этим делать!" - воскликнул он. "Что это значит? Кто она? Почему она продолжает приходить ко мне в таком виде? Я не знаю ее, я мельком увидел ее. Но ночь за ночью. И это настолько реально, что я часто не знаю, бодрствую я или сплю. Я никогда в жизни не чувствовал себя так... так сознательно ни с кем. Я видел ее в эти несколько минут, но я так же уверен, как я уверен в смерти, что я встречу ее снова...
   - Разве ты не хочешь?
   Он устало провел рукой перед глазами и снова взял меня за руку.
   - Не знаю, - ответил он, когда мы медленно повернули назад и пошли по Норфолк-стрит к Стрэнду. - Да, если просто удовлетворить любопытство и узнать, кто она такая. Но есть еще кое-что, назревает какая-то большая катастрофа. Я скорее выйду из этого. По крайней мере... ей может понадобиться помощь. Я не знаю. Я честно не знаю".
   Когда мы вернулись в "Савой", я пригласил его к себе в номер выпить. Он отказался из-за опоздания, хотя я видел, что ему не хочется, чтобы его оставили в собственной компании.
   "Не сочтите меня скептиком, - сказал я, - потому что я не могу истолковать ваши сны. И не думайте, что я воображаю, что это все выдумки, если я говорю вам изменить свои идеи, изменить свою работу, изменить свое окружение. Родены пригласили тебя к себе, почему бы тебе не пойти?
   Он вздрогнул от внезапного контакта с реальностью.
   "Я ненавижу встречаться с людьми, - возразил он.
   - Серафим, - сказал я, - я недостойный сосуд, но, как вы сами показываете, я погрязну в политике, если не найдется кого отвлечь. Приходи, чтобы оказать мне услугу.
   Он колебался несколько мгновений, попеременно сминая свою оперную шляпу и сдергивая ее прямо.
   - Хорошо, - сказал он наконец.
   "Ты будешь моим спасением".
   "Ты заслуживаешь этого, чего бы это ни стоило".
   "Не дай Бог!" Я плакала в скромном отказе от ответственности.
   - Ты единственный, кто не совсем уверен, что я сумасшедший, - ответил он, отворачиваясь в сторону террасы Адельфи.
   Следующие два дня у меня было мало времени на предчувствия Серафима или заговоры Джойс Давенант. Мой брат отплыл из Тилбери в пятницу, на следующий день я должен был быть у Роден, а в промежутке нужно было уладить невероятное количество формальностей, прежде чем Глэдис, наконец, будет доверена моей заботе. Сцена примирения между ее отцом и мной была очень трогательной. В прежние времена, когда Брайан трудился над своими трусами, а я беззаботно прогуливался по счастливой юности, мало кто сомневался, что меня ставили в пример, которому нельзя следовать. Нам не нужно вдаваться в вопрос, кто из нас лучше распорядился жизнью, но я знаю, что мой брат в основном поддерживал себя в первые дни борьбы, размышляя о том, что меня ожидает более чем обычно ужасное возмездие. Не ошибаюсь ли я, воображая, что время от времени он должен был испытывать приступы разочарования?
   Возможно, да; у него действительно не было времени разочаровываться. Почти до того, как можно было ожидать, что возмездие приготовит пращи и стрелы, мои блуждания по алмазным полям Южной Африки сделали меня богаче, чем он мог когда-либо надеяться стать, играя Трудолюбивого Ученика в английской коллегии адвокатов общего права. Будучи более милосердным, чем псалмопевец, - от которого он действительно отличался во всех материальных отношениях, - Брайан не мог заставить себя поверить, что тот, кто процветает, как зеленая лавровая ветвь, в основе своей нечестив. При нашей встрече он был почти сердечен. Любая небольшая сдержанность может быть приписана разумной досаде на то, что он состарился и получил шрамы в жизненной битве, в то время как время со мной, по-видимому, остановилось.
   Несмотря на всю нашу сердечность, Глэдис не отдали без дельного совета. Он был рад видеть, как я остепенился, вернулся домой из моих любопытных... ну, опять домой из моих скитаний; стабилизируется с возрастом. Я столкнулся лицом к лицу с большой ответственностью... Я полагаю, что это было неизбежно, и я изо всех сил старался казаться терпеливым, но по справедливости судья имеет не больше прав, чем продавец, привносить в частную жизнь торговую манеру. Проповедь, которой меня подвергли, следовало оставить для скамьи; там его ждут от судьи; действительно, ему платят пять тысяч в год, чтобы оправдать ожидания.
   Когда Брайан закончил, на меня обратила внимание моя невестка. Как мудрая женщина, она не пыталась соперничать со своим мужем, и меня отпустили, заявив, что Глэдис не доставит мне хлопот, и непоследовательно убеждая меня не позволять ей шалить. Наконец, в случае болезни или другого несчастья я должен был немедленно телеграфировать с помощью кода, придуманного для этого случая. Помню, среди кодовых слов фигурировало очень много птиц: "Пингвин" означало: "Она слегка простудилась, но я пригласил доктора, и она лежит в постели с грелкой"; "Линнет" означало "Скарлатина"; "Дрофа" "Аппендицит, операция проведена успешно, все идет хорошо". Не будучи ни орнитологом, ни медиком, я понятия не имел, что существует так много возможных болезней, или даже так, что птиц хватает на всех. Пожалуй, нет нужды добавлять, что я потерял свою копию кодекса на следующий день после их отплытия и случайно обнаружил его две недели назад, когда Брайан и его жена много месяцев назад вернулись к своему единственному ребенку, а я потерял сознание. жизнь всех троих - предположительно навсегда.
   На случай, если не будет лучшей возможности, спешу официально заявить, что моя невестка говорила только правду, говоря, что ее дочь не доставит мне хлопот. Я не желаю лучшей палаты. За те недели, что я был ее приемным отцом, обстоятельства свели меня с двумя-тремя сотнями девушек того же возраста и положения. Все они были немного более эмансипированы, рациональны и независимы, чем девочки моего детства, но из всех, с кем я близко познакомился, Глэдис была наименее ненормальной и самой покладистой.
   Я очень полюбил ее еще до того, как мы расстались, и сейчас я больше всего сожалею о том, что вижу так мало шансов встретиться с ней снова. Она была нежной, послушной, энергичной - впервые попробовала жизнь на вкус, нашла чудесно сладкий вкус на своих губах, знала, что это не продлится долго, была полна решимости испить последнюю каплю наслаждения, прежде чем брак позовет ее к обязанностям унылой жизни. , будничный мир. В ней не было ничего от личности Джойс Давенант, ее безрассудной смелости и упрямой, бесстрашной чертовщины; ни страстного огня Сильвии Роден, ни ее ледяной сдержанности, ни властного нрава. Рядом с тем и другим Глэдис казалась неопределенной, бесхарактерной; но она была единственной из трех, которых я приветствовал бы в качестве подопечного в те грозовые летние дни, прежде чем буря разразится в своей ярости и обожжет Джойс и Сильвию. В те дни были гиганты, но в Англии есть лишь ограниченное количество мест для суперменов. Если бы я повторил свое время и выбор еще раз, мой носовой платок все равно упал бы на плечо моей счастливой, беспечной, смеющейся, жаргонной, неуважительной племянницы.
   Я сопровождал Глэдис в Тилбери и видел ее родителей благополучно на борту " Бессарабии " . По возвращении на Понт-стрит я нашел письмо с инструкциями, которые помогут нам в предстоящем визите в Хэмпшир. Моя племянница наполовину открыла его, прежде чем заметила адрес.
   "Это было сочинение Фила, поэтому я подумала, что это должно быть для меня", - таково было ее остроумное объяснение.
   Когда я закончил вступление и начал читать письмо, мой разум внезапно вернулся к загадочным словам Серафа: "Фил будет там?" Я вспомнил, как он спрашивал. "О, тогда это точно не будет мальчишник".
  
   ГЛАВА III
   Отруби Дон Корт
   - Я помню, как ждал тебя, когда пришел пароход. А ты?
   - В Лили-Лок, за пределами Гонконга и Явы?
   - Ты тоже так называешь ? ...
   ... "Ты Мальчик, мой Мальчик из Кустарников, и я знаю тебя всю свою жизнь!"
   -Редьярд Киплинг,
   "Мальчик из хвороста"
   На следующее утро я со всей серьезностью приступил к своим новым обязанностям и переправил себя и свой багаж из "Савоя" на Понт-стрит.
   - У меня достаточно времени на поезд, - сказал я Глэдис, когда она закончила заставлять меня ждать. "Очевидно, мы должны встретиться с остальными в Ватерлоо, и Фил не уверен, будет ли он там".
   Когда мы ехали на станцию, я освежил свою память еще раз, прочитав его удивительно ясные инструкции.
   "Одиннадцать пятнадцать - это поезд", - написал он. - Если меня не будет, пусть Серафим вас представит: он всех знает. Если он заплачет в последнюю минуту (это так на него похоже), вам придется справляться самостоятельно, время от времени с помощью Глэдис. Она не знает ни Ронсли, ни Каллинга, но укажет на Гартсайда, если вы его не узнаете...
   - Вы его знаете ? - удивленно спросила меня Глэдис.
   - Раньше, много лет назад. На самом деле я оказал ему небольшую услугу, когда он на время забыл, что находится на Востоке и что Восток не всегда совпадает с Западом".
   Женское любопытство Глэдис мгновенно возбудилось, но я отказался удовлетворить его. В конце концов, теперь это была древняя история, Гартсайд был в то время на несколько лет моложе, и, говоря языком того времени, "такое могло случиться с каждым". Сейчас он очень уважаемый член Палаты лордов, занимающий важное общественное положение. Я давно бы забыл весь этот эпизод, если бы не его обещание, что если бы у него когда-нибудь была возможность отплатить мне, он бы это сделал. Теперь у меня есть все основания помнить, что хлеб, который я бросал по водам, вернулся ко мне через несколько дней.
   - Какой он сейчас? - спросил я Глэдис.
   "О, топпер!"
   Я считаю, что подрастающее поколение определяет с минимумом слов.
   - Я имею в виду, что он настоящий белый человек, - продолжала она, per obscurans ad obscurantius ; Мне оставалось самому выяснить, сколько осталось от старого Гартсайда. Я нашел его мало изменившимся, но все еще великолепным образцом человечества, ростом шесть футов четыре дюйма, весом в пятнадцать стоунов, сильным, как великан, и нежным, как женщина. Он был самым добрым, вежливым и великодушным человеком, которого я когда-либо встречала: медлительный в речи, медлительный в мыслях, медлительный в восприятии. Я боюсь, что вы можете умереть с голоду рядом с ним, и он этого не заметит; как только он увидит твое бедственное положение, он отдаст тебе свою последнюю корку и сам проголодается. Он был смелым, а на это отваживаются лишь немногие мужчины; вы доверяли ему и беспрекословно следовали за ним; при большей проворности и большем воображении он был бы великим человеком, но своей слабой инициативой и неготовым сочувствием он мог бы привести вас к непоправимой беде. Полагаю, ему тогда было тридцать пять, он был лысее, чем когда я видел его в последний раз, и крепче, чем в те дни, когда он дал задний ход, чтобы обыграть четверку Леандера на полпути по трассе Патни против "Университетской восьмерки".
   Я продолжал с объяснительным письмом Филипа.
   "Найджела Ронсли вы найдете величественным, олимпийским и всеведущим. Он высокий, рыжеволосый и с квадратной челюстью, как и его отец; не комментирует сходство, поскольку он лелеет веру в то, что сын премьер-министра имеет несколько большее значение, чем премьер-министр. Если вы услышите, как он говорит, прежде чем увидите его, вы узнаете его по его изысканному вкусу к малопонятным эпитетам. Он поприветствует вас греческой цитатой, уличит вас в неточности и незнании пяти различных общеизвестных вопросов за столько же минут и, наконец, оставит вас безнадежными. Это просто его манера. Кроме того, в его манере носить бросающийся в глаза золотой крест в знак своего религиозного энтузиазма и путешествовать третьим в знак уважения к демократическим инстинктам. Он неплохой малый, если не относиться к нему слишком серьезно; он оставляет след в Доме.
   - Придурок, - убежденно пробормотала Глэдис, когда я подошла к концу досье Ронсли. Она не знала его, но выражала очень общее чувство.
   В течение следующих нескольких месяцев я не раз скрещивал мечи с Найджелом Ронсли, и в ходе нашей дуэли я заметил не одну непривлекательную сторону его характера. Пока мое настроение милосердно, я, пожалуй, могу сказать слово в его пользу. Вполне возможно, что я встречал больше типов мужчин, чем Филип Роден; мне требуется больше времени, чтобы оценить их; возможно, я также вижу немного глубже, чем он. Найджел прожил жизнь с ограниченными возможностями из-за ненасытного честолюбия и ненормального самосознания. Без обаяния манер и силы личности, он, должно быть, с самых ранних школьных лет был одним из тех, кто, подобно евреям, топчет, чтобы их не топтали. Он стал властным из-за боязни показаться незначительным, поправил ваши факты из-за боязни быть выдавленным из разговора и обострил язык, чтобы заручиться вашим уважением, если не любовью. Кто-то в Палате окрестил его "Альманахом Уитакера", но на самом деле его познания не были исключительно широкими. Он всегда был прав, потому что обладал мудростью молчать, когда был не в себе, и эффективно вмешиваться, когда был уверен в своей правоте.
   Я никогда не слышал его в суде, но его недостаток как государственного деятеля, должно быть, был очевиден в качестве адвоката; он не будет рисковать, не будет блефовать, не будет атаковать до тех пор, пока лошадь, пехота и пушка не будут приведены в боевую готовность. Если бы у него было время, он бы выиграл упорным упорством, но, как и в моем случае, он должен был знать на свою цену, что скользкий противник не оставит ему времени для его тяжеловесной борьбы. Огромные природные данные Найджела выведут его на передний план, когда он немного больше познает человечность; и человечность придет, когда он перестанет бояться насмешек. В настоящее время самый молодой член парламента может отмахнуться от его весомых фактов и цифр простой злобной остротой; и тот факт, что я сейчас не томлюсь в одной из тюрем Его Величества, объясняется тем, что я обнаружил слабое место в его доспехах. Хотя мое сердце сильно билось, я все же был в состоянии посмеяться над ним в момент моего кризиса; и пока я смеялся - хотя все козыри были у него в руках - он, должно быть, думал, что у меня есть причина для моего смеха.
   "Последним из гостей, - заключал письмо Филип, - будет Пэт Каллинг. Это неугомонный ирландец лет тридцати с акцентом, который становится неразборчивым, когда он вспоминает об этом. Вы найдете его худым и невысоким, с худым, невыразительным лицом, серыми глазами и черными волосами. Он может играть на любом музыкальном инструменте, от мешковины до варгана, и говорить на любом языке от чешского до чокто. Между прочим, он самый праздный и самый общительный человек в Европе и получает (и доставляет) больше удовольствия от жизни, чем кто-либо из моих знакомых.
   "Вы должны искать его сначала в начале поезда, где он будет подкупать машиниста, чтобы тот позволил ему ехать на паровозе; в противном случае обратитесь к начальнику станции, где он закажет специальное блюдо на ломаном польском языке; или у ворот инкассатора, где он потеряет свой билет и обнаружит его в волосах на затылке инспектора. Он искусный фокусник и в любой момент может достать из вашей шляпы миску с золотыми рыбками. Поразмыслив, вы, скорее всего, обнаружите, что он мягко дразнит неподкупного Ронсли, который превосходно играет на контрасте. Не соблазняйтесь игрой в покер по пути вниз; Пэдди сделает себе пять тузов с величайшим хладнокровием .
   "Теперь мы точно знаем, где находимся", - заметил я, возвращая письмо в карман, пока наше такси подъезжало к Ватерлоо.
   - И все это напрасный труд, - сказала Глэдис, когда я начал собирать ее вещи из разных углов кабины. - Фил все время здесь.
   Я напомнил себе, что стоял in loco parentis , пожал руку Филипу и сразу погрузился в море представлений.
   Путешествие вниз было неожиданно спокойным. Глэдис и Филип беседовали вполголоса, обращая на мое присутствие не больше внимания, чем если бы я был на другом конце света. Гартсайд рассказал мне, как жизнь обошлась с ним после нашего расставания в Малой Азии; в то время как Каллинг изготовил блок для рисования и приступил к иллюстрированной истории ранних лет Ронсли. Она называлась "L'Avenement de Nigel", и серия началась с того, что первый совет кабинета был поспешно созван для извещения о рождении - я заметил, что министры были облачены в традиционные одежды волхвов - и завершился первым заседанием. перед избирателями выступил подающий надежды государственный деятель. По причинам, наиболее известным художнику, его жертва на протяжении всего времени была лишена утешения в виде одежды, хотя он редко появлялся без значка CEMS. мы прибыли в Брэндон Джанкшн.
   Мы вышли во двор вокзала, пока собирали наш багаж. Нас ждала машина с девушкой за рулем, и, мельком увидев несколько дней назад на Понт-стрит, я узнал в ней Сильвию Роден. Мне хотелось насладиться долгим грубым взглядом, но мое внимание было отвлечено изменившимся поведением моих попутчиков. Гартсайд продвигался с видом, который должен был принять Марк Антоний, променявший мир на улыбку Клеопатры; Ронсли изо всех сил пытался создать эффект сэра Уолтера Рэли без плаща; даже Каллинг на мгновение протрезвел.
   Когда я обратился от ее поклонников к самой Сильвии, я был поражен властностью и уверенностью английской девушки в ее красоте и гордой юности. Она сидела в длинном белом плаще, играя пальцами с концами длинной моторизованной вуали. Небольшое овальное лицо, увенчанное волнистыми черными волосами, идеально подходило для двух блестящих, мягких, непостижимых карих глаз. Пока она держала свой двор, улыбка вызова витала вокруг ее маленького прямого рта, как будто она сознавала почтение, оказываемое ей, и требовала этого как права; за улыбкой таился - или мне так показалось - намек на усталость, как у того, кого одно лишь обожание разочаровывает. Ее манеры представляли собой сбивающую с толку смесь откровенности и сдержанности. Товарищество ее приветствия напомнило мне, что она была девушкой, воспитанной в кругу братьев; бесстрашная и невозмутимая, она встретила нас на равных и была провозглашена своим христианским именем. Но откровенность была глубокой, и мне было жаль мужчину, который позволил бы ее манерам попытаться вступить в нежелательную близость. Это была захватывающая смесь, и она знала ее очарование; к ее друзьям обращались отстраненно: Ронсли", "Лорд Гартсайд", "Мр. Выбраковка".
   Глэдис и я задержались позади остальных, но при нашем приближении Сильвия выпрыгнула из машины и побежала к нам. Ее движения были поразительно легкими и быстрыми, и когда я забавлялся праздной минутой, пытаясь подобрать ей формулу, я решил, что ее вены должны быть наполнены радием. Возможно, описание ничего не сообщает другим людям; оно точно выражает то чувство, которое внушало мне ее подвижное лицо, быстрые движения тела и страстный характер. Позже я помню, как Серафим указывал на огромную умственную и физическую энергию ее отца и братьев, спрашивая, как худощавое тело девушки могло удерживать такой огонь без извержения.
   Извержения, безусловно, были, разрушительные и катастрофические...
   - Как дела, дитя мое? - воскликнула она, хватая Глэдис за руки. - А где злой дядя?
   Моя племянница указала на мое присутствие, и я поклонился.
   "Ты?" Сильвия бросила на меня быстрый взгляд, а затем протянула руку. - Но ты выглядишь едва ли старше Фила.
   - Я чувствую себя еще моложе, - начал я.
   - Массаж лица, - пробормотал Каллинг.
   - Чистая совесть, - возразил я.
   - Почему вам пришлось покинуть Англию? - возразил он.
   Это был первый раз, когда я услышал предположение, что мое изгнание не было добровольным. Я не пытался ничего объяснять, так как знал, что Каллинг превзойдет мою ставку. Вместо этого мы молча собрались вокруг вагона и наблюдали, как Филип очень серьезно пытался распределить места среди избыточного населения, которое проводило время, критикуя и отвергая его договоренности.
   "Это вина семьи Роден!" - воскликнул он наконец в отчаянии. "Почему я приехал на этом поезде, и почему ты пошла нас встречать, Сильвия? Нас двое слишком много. Слушайте, все садитесь, а мы с Бобом поедем в другой машине.
   "Вы не можете попросить барона Соединенного Королевства поехать в качестве багажа", - возразил Каллинг, который наложил вето вдвое больше предложений, чем кто-либо другой.
   - Ну, ты пришел, Пэт, - сказал Фил.
   "Мы, Каллинги, не должны откладывать что-то, что недостаточно хорошо для лорда Гартсайда", - был достойный ответ.
   Филиппа охватило вдохновение.
   - Кто-нибудь хочет прогуляться? он спросил. "Глэдис?"
   - Ты не поведешь этого ребенка по мокрому полю в тонких ботинках, - вставила его сестра. - У нее и так простуда.
   Мой взгляд небрежно скользнул по земле и понял, что Сильвия была обута в аккуратные исправные башмаки.
   - Я пойду, - сказал я ей в сторонке, - если ты покажешь мне дорогу.
   Через две минуты машина была отправлена в путь, и мы с Сильвией отправились в легком, качающемся темпе через город и через четыре мили низких лугов, отделявших нас от Брэндон-Корта.
   - Довольно неплохо, - заметил я, когда мы выезжали из города.
   "Что было?" она спросила.
   "Под рукой протекали Абана, Фарфар и еще третья река Дамаска, но достойными оказались медлительные старые воды Иордана".
   Мы шли гуськом по пешеходной дорожке, и перекладина наложила временный чек. Сильвия влезла на него и села на верхнюю перекладину, глядя на меня сверху вниз.
   - Мы будем друзьями? - резко спросила она.
   - Я искренне на это надеюсь.
   "Это зависит от вас. И ты должен решить сейчас, пока еще есть время вернуться и поймать извозчика на вокзале.
   - Мы начали неплохо, - заметил я.
   - Это как раз то, чего ты не делал, - сказала она, решительно покачав головой. - Если мы собираемся остаться друзьями, ты должен пообещать никогда не делать подобных замечаний. Ты не имеешь в виду их, и они мне не нравятся. Обещаешь?
   - Плоть слаба, - возразил я.
   "Стою ли я такое маленькое обещание?"
   "Господин! да, - сказал я. - Но я всегда нарушаю свои обещания.
   "Вы не должны ломать это. С Абаной и Фарпаром, как вы их называете, и так все плохо. Ты ведь знаешь, что ты на самом деле - не возражаешь, если я это скажу? - ты уже достаточно взрослый...
   - Возраст только делает меня более восприимчивым, - пожаловался я. Утверждение было совершенно верным, и я испытал много умственного беспокойства по этому поводу. Насколько я понимаю, мои годы на склоне будут сплошным бунтом старческой неверности.
   - Я не против, - сказала Сильвия с улыбкой на губах. - Но мне не нужны красивые речи. Она спрыгнула с перекладины и встала лицом ко мне, ее ясные карие глаза смотрели прямо в мои. - Ты не влюблен в меня, не так ли?
   Я колебался какое-то время, как и любой мужчина; но ее нога постучала по земле с нетерпением.
   "Не будь абсурдом!" - воскликнула она. - Вы знаете, что это не так; ты знаешь меня пять минут. Что ж, - ее голос вдруг утратил всякую резкость, которую он мог содержать, и она почти смиренно положила руку мне на плечо, - пожалуйста, не веди себя так, как если бы ты был таким. Я ненавижу, и ненавижу, и ненавижу, пока не могу сдержаться. Но я хотел бы, чтобы вы как друг. Вы покатались по свету, вы закалены...
   Я протянул руку, чтобы скрепить сделку.
   - Я только что был ужасно груб! воскликнула она с внезапным раскаянием. - Я боялся, что ты будешь таким, как все.
   - Скажи мне, чего от меня ждут, - попросил я.
   "Ничего такого. Я просто хочу быть друзьями. Ты увидишь, что я того стою, - добавила она со вспышкой гордости.
   "Я думаю, что увидел это в тот момент, когда мы встретились".
   "Я думаю."
   Прошло какое-то время, прежде чем я полностью отдал должное Сильвии, некоторое время, прежде чем я оценил жалкое одиночество ее существования. В течение двадцати лет они с Филиппом были верными союзниками. Его победы и невзгоды приносили домой из школы, чтобы обсудить и поделиться с сестрой; в первый вечер каждого праздника они вдвоем благоговейно отправлялись обедать и ходить в театр, и Сильвия присутствовала на каждом важном матче, в котором он принимал участие, и на каждом выступлении, на котором ему дарили приз. Традиция продолжилась в Оксфорде и подошла к концу только тогда, когда Филипп вступил в общественную жизнь и завоевал себе место в палате общин. Затем их откровения стали реже, и Сильвия, чей единственный крик - как и у Кундри - когда-либо был: "Позвольте мне служить", оказалась без возможности служить. Дом Роденов, когда я впервые вошел в него, был на удивление несимпатичным; она была без союзника; было много привязанности и прискорбно мало понимания. Ее отец никогда не советовался с женщинами своей семьи, Филип ускользнул, и ни Робин, ни Майкл не были достаточно взрослыми, чтобы занять его место. С ее смутным, нечетким стремлением иметь значение в мире, неудивительно, что она чувствовала себя лишенной друзей и отвергала свои религиозные инициативы. Если бы ее отцом был кто-то другой, я убежден, что Сильвия присоединилась бы к Джойс Давенант и искала выход для своей воинственной деятельности.
   - Ты замечательно освежаешь, Сильвия, - сказал я. Она подняла брови при имени. -- Ну, -- продолжал я, -- если мы будем друзьями... Кроме того, это очень красивое имя.
   "Я ненавижу это!" - воскликнула она. "Сильвия Форстед Морнингтон Роден. Я ненавижу их всех!"
   - Вас позвали в честь леди Форстед? Я попросил.
   "Да. Вы знали ее?
   Я покачал головой. Конечно, я слышал о ней и о деньгах, оставленных ее мужем, который случайно стал владельцем земли, на которой впоследствии был построен Рентон. Позже я узнал, что большая часть этих денег находилась в доверительном управлении, пока Сильвии не исполнилось двадцать пять.
   -- Ваш вкус к крестным похвален, -- заметил я.
   "Ты так думаешь?" - спросила она без убеждения.
   Нехорошо юной девушке быть обремененной большим имуществом; они искажают ее взгляды на жизнь. Я задавался вопросом, до какой степени Сильвия смущена ожиданием, но удивление было напрасным: природа наделила ее достаточной внешностью, чтобы сделать корыстных поклонников излишними.
   - Большинство людей... - начал я, но остановился, когда она внезапно остановилась.
   "Я говорю , мы совсем забыли о мистере Эйнтри!" - воскликнула она.
   - Он не пришел, - заверил я ее.
   - О, Фил сказал, что, возможно, нет. Насколько я понимаю, он обычно принимает приглашения и не появляется. Я ненавижу людей, которые не могут быть достаточно вежливыми".
   - Обычно он отказывается от приглашения, - сказал я в защиту Серафима.
   "Почему?"
   Я пожал плечами.
   - Застенчивость, я полагаю.
   "Я ненавижу застенчивых людей".
   - Вы должны спросить его.
   "Я его не знаю. Какой он?"
   - О, я думал, ты это сделал. Он..." Я сделал паузу и попытался сообразить, как следует описать Серафима; это было нелегко. -- Среднего роста, -- отважился я наконец, -- белокурые волосы, довольно белое лицо; любопытные, довольно навязчивые темные глаза. Лет двадцати пяти, но обычно выглядит моложе. Очень нервный и взвинченный, ужасно застенчивый..."
   "Похоже на дегенеративного поэта".
   - У него было много неприятностей, - добавил я. - Будь добр к нему, Сильвия. Жизнь для него долгая агония, когда он с незнакомцами.
   - Я ненавижу застенчивых людей, - повторила она. - Так глупо быть неловким.
   "Он не неловкий. Между прочим, сколько вещей вы находите время ненавидеть!"
   "Я знаю. Я полностью состою из ненависти и плохого настроения. И я ненавижу себя больше, чем кого-либо еще".
   "Почему?"
   "Потому что я себя не понимаю, - ответила она, - и не могу себя контролировать".
   По прибытии в дом меня представили хозяйке. Леди Роден была бесцветной женщиной, занимавшей в доме второстепенное положение. Возможно, это было неудивительно для семьи, в которой Артур был номинальным главой, а Филипп, Сильвия, Робин и Майкл - мэрами дворца. То, чего ей не хватало в авторитете, компенсировалось престижем. Ни в один из дней своей пятидесятилетней жизни она не забывала, что она из Ратлендшира Морнингтон. Боюсь, я мало уважаю Морнингтонов - или любые другие семьи до завоевания - независимо от того, происходят ли они из Ратлендшира или любой другой части земного шара. То врожденное благоговение, которым я, как и все другие англичане, когда-либо обладал, было подорвано многолетним отсутствием за границей. В Брэндон-корте я обнаружил, что настроения бурно процветали: леди Роден копалась в родословных, как собака чешет кость. - Вы брат судьи? сказала она, когда мы встретились. "Тогда - позвольте мне видеть - ваша невестка была Хилтон".
   Я ожидал, что атмосфера передовой скамьи окажется угнетающей, но влияние Пэта Каллинга оказалось благотворным. Обсуждение дрогнуло перед его иллюстративными способностями, и изучение "The Rt. достопочтенный Сэр Артур Роден, смешивая свои метафоры во имя империи" - теперь она висит в библиотеке Кадоган-сквер - спас разговор от спорного уничтожения. Вместо политики нам пришлось устроить приезд двух наших последних гостей; Эйнтри телеграфировал, что приедет более поздним поездом, а сестру Ронсли, Мэвис, нужно было доставить примерно за двадцать миль от Ханнингфолда на границе Сассекса. Сильвия вызвалась отправиться в дальнее путешествие на своем маленьком катерке, а "Серафима" должны были забрать в машине, которая каждую ночь отправлялась в Брэндон-Джанкшн для официального портфеля Артура, члена кабинета министров.
   "Что случилось с нашим Серафимом за последние несколько лет?" - спросил меня Каллинг, когда две машины разъехались по своим дорогам и мы курили сигару в Датч-Гарден. - Я знал его еще мальчишкой такого высокого ранга, а теперь - видит Бог - он в таком упадке, что можно сказать, что его похитили. Вы не можете угодить ему и даже не можете разозлить его. Он как человек, у которого разбито сердце".
   Я не знал, что ответить.
   - Просто мимолетное настроение, - предположил я.
   - Такое настроение уничтожит его, - мрачно сказал Каллинг.
   Он был добросердечным, приятным, поверхностным парнем, одним из тех беспомощных, юмористических ирландцев, которые смеются над нелепостями мира и самих себя и продолжают смеяться до тех пор, пока жизнь не перестанет заниматься другими делами - великолепный двигатель для работы или борьбы. , но слишком праздный, чтобы почти тронуться с места, слишком мало сосредоточенный, чтобы держать колесо в движении, человек коротких путей и золотых дорог... машина петляла по вязовой аллее к дому.
   "Обычный пьяница и дебошир!" - крикнул Каллинг, когда Серафим подошел к нам с правой рукой на перевязи. В то утро он закрыл большой палец входной двери своей квартиры, и, пока мы тащили его тело в глубины Ватерлоо, он сидел со своим врачом, больной и обессиленный, перевязывая рану. Лицо его было белее обычного, а манеры беспокойные.
   - Я сдержал свое обещание, - сказал он мне.
   "Я терял надежду".
   - Я должен был прийти, - ответил он в смутном недоумении и снова замолчал.
   Целый час мы бродили по величественным старинным садам, благоговейно преклоняясь перед их разноцветным весенним великолепием. На фоне белых и розовато-лиловых рододендронов вспыхивали пламенные массы азалий; белая, серая и лиловая сирень растратили свое богатство на разгульную показуху, а золотой дождь сверкал на вечернем солнце, и душистый ветерок устилал желтым ковром травяные дорожки. Мы сделали последний роскошный глубокий вдох и повернулись, чтобы посмотреть, как нимфеи закрывают глаза на ночь.
   За водным садом, в глубоком саду с опавшими яблоневым цветком, Ронсли и Гартсайд растянулись в плетеных креслах, наблюдая, как старый спаниель мчится по траве в полном приподнятом настроении.
   "Идите и изучайте Шестое чувство", - крикнул Гартсайд, когда мы подошли.
   "Такой вещи не существует, но в том, что вы ее изучаете, нет ничего плохого", - сказал Ронсли тоном, указывающим на то, что не имеет большого значения, что каждый из нас делал для улучшения или ухудшения своего ума.
   "Мартель!" Пес подскочил на зов Гартсайда, и он показал нам два остекленевших слепых глаза. "Хороший пес!" Он похлопал животное по шее, и Мартель умчался в дальний конец сада. "Эта собака слепа, как мой сапог, а рулит так, как будто у него глаза по всей голове. Клянусь Юпитером! Я думал, что в тот раз он сам себе голову сломал!
   Мартель мчался на максимальной скорости к подножию искривленной яблони. На расстоянии двух ярдов он вильнул, как будто его ударили хлыстом, и ушел в безопасное место. То же самое происходило полдюжины раз за столько же минут.
   - Он знает , что оно там, - сказал Гартсайд. "У него есть чувство расстояния. Что это, если не шестое чувство?"
   - Обостренное обоняние, - произнес Ронсли. "Если бы вы были слепы, вы бы обнаружили, что ваше обоняние и слух обострились".
   - Недостаточно, - сказал Гартсайд.
   - Это все, что ты получишь. Чувство есть восприятие органа. У вас есть глаза, уши, нос, небо и ряд чувствительных поверхностей. Если вы хотите иметь шестое чувство, у вас должен быть шестой орган восприятия. У вас нет. Поэтому вы должны довольствоваться зрением, слухом, обонянием, вкусом и осязанием".
   Гартсайда не устраивала узкая категория.
   "Я знаю человека, который всегда может определить, есть ли в комнате кошка".
   - До или после просмотра? - вежливо спросил Ронсли.
   "О, раньше. Подлинный случай. Я проверил его, заперев однажды кота в буфете, когда он приходил ко мне обедать. Он пожаловался, как только вошел в комнату".
   "Острое обоняние", - решил Ронсли.
   "Вы слышали о людях, которые могут предсказывать изменение погоды, - продолжал Гартсайд.
   - Обычно ошибаются, - сказал Ронсли. "Когда они правы, и это не случайно, это можно проследить по влиянию изменившейся атмосферы на чувствительную часть их тела. Старая рана, например. Острое осязание".
   Я случайно увидел Серафима, который лежал ничком и складывал опавшие яблоневые цветы в маленькие кучки.
   - А как же чувство будущего? Я попросил.
   "Вы когда-нибудь встречали человека, который мог определить победителя Дерби?" - спросил Каллинг, зараженный скептицизмом Ронсли.
   "Будущее по отношению к себе", - определил я. - То, что называется "предчувствием".
   Ронсли уничтожил меня с терпеливой весомостью.
   "Вы пришли к завтраку с головной болью..."
   - Из-за неразумного смешивания напитков, - вмешался Каллинг.
   "...Все черное. В течение дня вы слышите, что друг умер. "Ах!" вы говорите: "Я знал, что что-то произойдет". А как насчет всех тех утра...
   "Ужасно много!" - сказал Каллинг.
   "...Когда все черное и ничего не происходит? Это чистое совпадение".
   Я определил свое значение еще более узко.
   -- Я имею в виду предчувствие чего-то совершенно определенного.
   "Например?"
   Я рассказал ему о явлении, которое я часто наблюдал на Востоке, - о способности многих туземцев предсказывать точный час своей смерти. Совсем недавно я наткнулся в Троаде на случай, когда я столкнулся с молодым греком, который месяцами хирел от какой-то постоянной, не поддающейся определению лихорадки. Однажды утром я застал его сидящим одетым в своей библиотеке, с нормальной температурой и ровным пульсом; он казался совершенно здоровым. Я поздравил его с выздоровлением, и мне сообщили, что он умрет ровно в восемь вечера.
   В течение дня было составлено и подписано его завещание, родственники простились с ним, и священник совершил верховное елеосвящение. Я снова позвонил в семь часов. Он казался все еще в полном здравии и в полном владении своими способностями, но повторил свое утверждение, что умрет в восемь. Я сказал ему, чтобы он не был болезненным. Без десяти восемь он предупредил меня, что его время близко; еще через три минуты он разделся и неподвижно лежал на своей постели. В две минуты восьмого сердце перестало биться.
   - Самовнушение, - сказал Ронсли, когда я закончил. "Длительная изнурительная болезнь, при которой ум становился все более и более ненормальным и подверженным фантазиям. Мысль - возможно, из сна, - что смерть произойдет в определенный час. Ум становится одержимым этой идеей, пока тело буквально не умирает. Это не больше предчувствие, чем если бы я сказал, что буду ужинать сегодня между восемью и девятью. У меня есть идея, я сделаю, я сделаю все возможное, чтобы эта идея была плодотворной, и ничто, кроме непредвиденных обстоятельств, не помешает моему предчувствию сбыться. Придерживайтесь пяти чувств и трех измерений, Меривейл. А теперь иди и одевайся, а то я могу вообще не получить свой обед.
   - Думаю, Ронсли избавился от предчувствий, - сказал Серафим с травы. Возможно, я был единственным, кто уловил нотку иронии в его голосе.
   Нам дали смежные комнаты, и во время одевания ко мне пришел он с просьбой завязать ему галстук.
   "В следующий раз выбери другую руку", - посоветовал я ему, когда сделал все возможное. - Авторы и пианисты, знаете ли, - это ваши средства к существованию.
   - К тому времени, когда мне будет что писать, все будет в порядке.
   "Твой Несчастный Ребенок доставляет неприятности?"
   Никогда в то время я не был виновен в строчке прозы или стиха и мог судить о сочинении только в свете чистого разума. Написать полностью вымышленное произведение было бы, как сказал поэт о любви, "дьяволом". Я думал, что автобиографический роман - это то же самое, что вести дневник и делить его на главы примерно равной длины.
   - Вы когда-нибудь вели дневник на неделю вперед? - спросил Серафим, когда я представил ему этот вид.
   "Почему бы не подождать неделю?" - предположил я, опять же в свете чистого разума.
   "Вы бы потеряли психологию ожидания - неуверенности".
   - Я полагаю, вы бы так и сделали, - туманно согласился я.
   - Я хочу избавиться от своего предчувствия на линиях Ронсли.
   "Какую форму он принимает?"
   Его губы приоткрылись и снова быстро закрылись.
   - Я дам вам знать через неделю, - ответил он.
   Сильвия не вернулась, когда мы собрались в гостиной, и после достаточно долгого ожидания, чтобы охладить суп и поджечь основное блюдо , было решено начать без нее. Ничего из того обеда не сохранилось в моей памяти, из чего я делаю вывод, что готовка и беседа были чрезвычайно посредственными. С появлением сигар я отошел от пустого кресла леди Роден к месту, освобожденному Глэдис между Филипом и Серафимом.
   - У тебя болит большой палец? Я попросил.
   Он выглядел таким бледным, что я подумал, что ему должно быть больно.
   - Я в порядке, спасибо, - ответил он. Сразу же, чтобы опровергнуть его слова, внезапное открытие двери заставило его чуть не подпрыгнуть со стула. Я видел, как лакей, разносивший кофе, наклонился и что-то прошептал Артуру.
   "Наконец-то появилась Сильвия", - сказали нам.
   - Машина сломалась? Я попросил; но Артур мог только сказать, что она вернулась двадцать минут назад и переодевалась.
   - Она привела Мэвис? - спросил Ронсли.
   "Человек только сказал..."
   Артур оставил предложение незаконченным и, повернув голову, увидел Сильвию в рамке в открытом дверном проеме. Она переоделась в белое шелковое платье, и на тонкой шее у нее была жемчужная нить. Прижавшись одной рукой к ожерелью, а другой все еще держась за ручку двери, она сделала картину, которую мне будет нелегко забыть. Это был черно-белый этюд, с темными волосами и глазами, выдающими облегчение на ее бледном лице и в легком платье... Я, должно быть, смотрел бесцеремонно, но мой взгляд был отвлечен онемевшей хваткой на моем предплечье. Я обнаружил, что Серафим почти соприкасается пальцами сквозь кости и мускулы; он приподнялся и глядел на нее полуоткрытыми губами и блестящими глазами. Потом мы все встали, когда она вошла в комнату.
   - Машина поехала нормально, - объяснила она, усаживаясь на пустой стул рядом с отцом. - Пожалуйста, садитесь, все вы, или я пожалею, что пришел. Я здесь только на минуту. Мэвис не пришла, мистер Ронсли. Твоя мать не знала, почему она осталась в городе; она должна была спуститься прошлой ночью или сегодня утром. Она не телеграфировала или что-то в этом роде, так что я подождал, пока не придет шесть сорок, и, поскольку ее не было, я вернулся один. Нет, без ужина, спасибо. Миссис Ронсли дала мне несколько бутербродов.
   - Надеюсь, ничего страшного, - сказал я тоном, который пытался быть сочувствующим, но только вызывал всеобщие опасения.
   Сильвия повернула глаза в мою сторону, заметив при этом Серафима.
   "Я так виноват!" - воскликнула она, вскакивая и обходя его кругом с той чудесной, сверкающей улыбкой, которую я когда-то в поэтическом настроении уподоблял распускающейся белой розе. - Я не заметил тебя, когда вошел. О, бедняжка, что ты сделала со своей рукой?
   Я смотрел на их лица, пока Серафим объяснял; сильные эмоции с одной стороны, вежливое условное сочувствие с другой.
   "Подвинься на одну позицию выше, Фил", - скомандовала она, когда объяснение закончилось. - Я хочу поговорить с нашим инвалидом.
   Присутствие Сильвии заставило нас надолго задержаться за сигарами, и когда мы, наконец, добрались до гостиной, то обнаружили, что Глэдис уже уложили в постель с горчичными пластырями и чаем из черной смородины. Жизнь резко перестала интересовать Филиппа. Я простоял, пока мой хозяин и хозяйка не уселись за бридж-стол вместе с Каллингом и Гартсайдом, а затем принял приглашение Серафима прогуляться по террасе.
   Он выполнил одно из самых мастерских молчаний в моем опыте. Снова и снова мы ходили по террасе, пока остальные не легли спать, и единственный свет в библиотеке не сиял, как глаз Полифема, на фоне затемненного дома. Я не настаивала на откровенности, зная, что в подходящий сезон он почувствует потребность в доверенном лице и изольется передо мной. Это было самое женственное из многих женских качеств Серафима.
   Это был удивительно тихий лунный вечер. Вы бы сказали, что он и я были двумя последними мужчинами в мире, а Брэндон Корт - единственным домом в Англии, пока не свернули за угол террасы и не обнаружили двух детективов из Скотланд-Ярда, прикрытых углом дома. С самого начала воинственных беспорядков ни одному министру кабинета не разрешалось передвигаться без охраны; Сквозь туман тридцати лет я вспоминал динамитные дни моего отрочества. В том или ином виде боевики, как и бедняки, всегда были с нами.
   Это было после часа, когда Серафим угрюмо прокрался через открытое окно библиотеки, направляясь в постель. Если бы он был менее озабочен, он бы увидел что-то, что заинтересовало меня, хотя я полагаю, что это не прояснило бы ни одного из нас.
   На столе у двери стояла фотография Сильвии. Сначала я обратила внимание на оправу, затем на лицо и, наконец, на платье. Она оделась как савойская крестьянка в короткой юбке, с обнаженными руками и волосами, заплетенными в две длинные косы. Это было нехорошее сходство, потому что ни один портрет не мог передать должное лицу, которое обязано своим обаянием тому факту, что его никогда не видели в покое; но мне было достаточно хорошо судить о влиянии такого лица на человека впечатлительного темперамента...
   Я прекрасно отдохнул, как всегда. Я просыпался раз или два, это правда, но сразу же снова засыпал - почти прежде, чем я успел оценить, что Серафим расхаживает взад и вперед по соседней комнате.
  
   ГЛАВА IV
   Первый раунд
   "BRASSBOUND: Вы не мой гость: ты мой пленник.
   СЭР ХОВАРД. Заключенный?
   БРАССКАУН: Я предупреждал вас. Вы должны были принять мое предупреждение.
   СЭР ХОВАРД: ... Я так понимаю, что вы разбойник? Это вопрос выкупа?
   БРАССКАУН: ... Все богатства Англии не дадут вам выкупа.
   СЭР ХОВАРД. Тогда чего вы ожидаете от этого?
   БРАССКАУН: Справедливость..."
   - Бернард Шоу
   "Обращение капитана Брассбаунда".
   Но для Пэт Каллинг библиотека была пуста, когда я вошел в нее на следующее утро. Я нашел его с зажженной сигаретой, небрежно заткнутой за ухо, за работой над иллюстрированной биографией Серафима. Листы, все еще влажные от его быстрого, плодовитого пера, были разбросаны по стульям, столам и полу и варьировались от "Прорастания крыла" до "Огненной колесницы". Фра Анджелико, как непочтительный художник по тротуарам, в то время был творческим родителем Каллинга.
   "Мериваль! на моей душе!" - воскликнул он, увидев меня. "Возвращается из церкви, омытый от всех своих грехов и думает, как весело будет начать все сначала. Нам нужно больше бумаги для этого".
   На самом деле я не был в церкви, но Филип любезно распорядился, чтобы мне принесли кофе в постель, и я не видел причин отказываться от этого предложения. У меня не было работы, которой можно было бы пренебречь, и в течение нескольких лет я замечал, что другие люди, как правило, раздражают меня ранним утром. Когда я завтракаю в одиночестве, я ничуть не раздражаюсь, но я верю, что физиологически верно то, что мышцы лица во время сна напрягаются, и это мешает многим людям улыбаться и разговаривать в первые несколько часов после пробуждения. . Так, по крайней мере, меня проинформировал студент-медик, который потратил много времени на изучение предмета лично.
   - Серафим еще не встал? Я попросил.
   - Встал? - презрительно воскликнул Каллинг, и я впервые узнал, что Серафим по привычке питался ягодами и холодной водой, спал на сквозняке и умерщвлял свою плоть власяницей. Кроме того, он видел восход солнца, мочил крылья в ледяной реке и проводил Сильвию на утреннюю службу.
   - Я рад, что один из нас был там, - сказал я.
   - Радуйся, что это был не ты, - мрачно ответил Каллинг. - Серафим чем-то опозорен.
   Причиной, как я узнал некоторое время спустя, было его нежелание войти в место поклонения Сильвии. Серафим посвятил много времени и денег изучению сравнительного религиоведения, он проанализирует любую известную веру, и когда он проследит ее составные части до их магического происхождения, он чувствует, что сделал что-то действительно стоящее. Сильвия, как и большинство преданных , не могла поверить в существование добросовестного вольнодумца. Зачем двум привлекательным молодым людям ломать голову над такими вещами, я не понимаю. Я всегда находил человека, разрушающего религию, лишь на одну ступень менее утомительным, чем человека, впервые открывающего религию. Большинству мужчин, кажется, суждено сделать то или иное - и рассказать мне все об этом.
   - Где она теперь прячется? Я попросил.
   - Ушел только для того, чтобы привести остальную семью домой.
   Не успел он произнести ни слова, как дверь распахнулась и впустила Робин и Майкла. Все мальчики Роден отличались сильным семейным сходством: худощавые, гибкие и активные, с черными волосами и карими глазами. Робин переросла возраст эксцентричности в одежде, но Майкл упорствовал в череде тщательно продуманных цветовых схем. В то утро он был одет в коричневые туфли, коричневые носки, коричневый костюм и коричневую шляпу Гомбург; даже на его рубашке была едва заметная коричневая полоска, а на носовом платке - коричневая кайма. Из семейства Сфинксов он был самым загадочным; его ведущими характеристиками были удивительно беглое использование эпитета "кровавый" и состояние постоянной несостоятельности. Первое напомнило мне о далеком великом дне, когда я проверял действенность этого слова в присутствии родителей; второй был основой нашей слишком короткой дружбы. Найдя в кармане десятифунтовую купюру, я предложил Майклу отдать ее ему или оставить себе. Я забыл, кто выиграл; у него определенно была записка.
   День отсутствия из Винчестера объяснял присутствие Майкла. Робин ускользнул из Оксфорда с номинальной целью, чтобы отдохнуть несколько дней перед школой, и с подспудным намерением усовершенствовать некоторые замысловатые приготовления для празднования своего последнего юбилея.
   - Ты придешь, не так ли? - спросил он, как только нас представили. "Хаус, Буллингдон и масонство..."
   "Кто платит?" - спросил Майкл.
   - Хозяин, надеюсь.
   " Je ne pense pas ", - пробормотал Майкл, бродя по библиотеке в поисках стула, который подходил бы к его цветовой гамме.
   - Ты пойдешь, - продолжал Робин, несмотря на то, что его перебили. - У меня по шесть билетов на каждого. Ты и Глэдис. Два. Фил, три. Я, четыре..."
   - Пока только одна девушка, - вмешался Каллинг. - Вы с Филом танцуете вместе? А у кого есть бусы? Кто-то должен носить бусы, без них даже в России не пускают. Университетский танцевальный костюм, кажется, так называется.
   "Глупая задница!" Робин без энтузиазма пробормотал, но Каллинг уже изображал двух обнаженных гладиаторов, сражающихся перед ратушей за обладание скромным ожерельем. Вице-канцлер и Совет Хебдомадала поспешили в ужасе вереницей вниз по Сент-Олдатес из Карфакса.
   - Ты, Глэдис и Фил, - бесстрастно продолжил Робин. "Сильвия...."
   - О, я иду? - спросила Сильвия, которая только что вошла в комнату и расстегивала завесу.
   - О да , дорогая Сильвия! Я знаю, что Робин одновременно любил и гордился своей сестрой, но тон ad hoc льстивой наводил на мысль, что опыт научил его убеждать, а не принуждать. - Ты придешь, если любишь меня, и приведешь Мэвис, - добавил он, стыдливо отводя глаза. - Теперь еще один мужчина и девушка для мистера Меривейла.
   - Мать включена? - спросила Сильвия.
   - Нет, если придет мистер Меривейл, - ответил Робин со скромным торжеством. - Кто тебе понравился? он спросил меня.
   "Держите запасной билет в рукаве", - посоветовал я. "Не ложись ни на кого специально для меня, я видел свои лучшие танцевальные дни. В любом случае, я не должен продолжать курс три ночи подряд. Вы обнаружите, что я уплываю к маленькому мостику, если увижу, что вы не проказничаете.
   Робин задумчиво пососал карандаш, помахал Серафиму, только что вошедшему в комнату, и повернулся к сестре.
   - Ну, кто это будет? он спросил.
   - Я еще не знаю, приду ли, - ответила Сильвия.
   "Гниль! Вы должны!" - сказал Робин тоном, смешанным с твердостью и опасением, который наводил на воспоминания о предыдущих безуспешных попытках уговорить его сестру. - Подумай, - добавил он более мягко, - но дай мне знать поскорее, я хочу, чтобы все починили. Чья машина, Фил? Это вождение Ииуя, ибо он яростно гонит".
   Филип закрыл Синюю книгу, снял ноги со спинки стула Каллинга и подошел к окну. Длинный зеленый туристический автомобиль мчался по дорожке, срезая все углы.
   "Старик, клянусь Юпитером!" - воскликнул он.
   "Кто?"
   "Ронсли. Интересно, чего он хочет".
   Майкл, который наконец нашел коричневое кожаное кресло, соответствующее цветовой гамме дня, взялся объяснить внезапное появление премьер-министра.
   - Он пришел забрать этого проклятого Найджела, - заявил он. "Славьте Бога громким голосом. Или это война с Германией".
   - Или предложение стать пэром, - пессимистично предположил я.
   -- Я предпочитаю войну с Германией, -- ответил Михаэль с юношеским эгоизмом. - Мне не нужны почетные звания, а он будет всего лишь виконтом. "Черт возьми, интересно, старый Джиллингем сдал свои нож и вилку! Это означает должность канцлера для господина, и они сделают его графом, а ты будешь леди Сильвией, моей обожаемой сестрой. Как совершенно кроваво! Я эмигрирую".
   Вскоре мы были выведены из нашего ожидания. Библиотека была теоретически неприкосновенной святыней генерального прокурора, и по предложению Филипа мы начали отступать через открытые французские окна в сад. Серафим и я, однако, стояли в конце колонны и были пойманы Артуром и премьер-министром, прежде чем мы успели сбежать. Ронсли забыл обо мне за время моего отсутствия за границей, и нас пришлось знакомить заново.
   - Не уходи ни на минуту, - сказал Артур, когда мы снова двинулись к окну. - Возможно, вы сможете нам помочь.
   Я пододвинул стул и стал смотреть, как Ронсли возится с футляром для очков. Он довольно болезненно постарел с того дня, когда я впервые встретил его двадцать пять лет назад, когда я в качестве президента Совета по торговле приехал в Оксфорд, чтобы выступить перед каким-то политическим клубом.
   "Лист бумаги? ABC, Роден? - спросил он быстрым отрывистым голосом человека, который всегда пытается втиснуть трехнедельную работу в три дня. В нем была безжалостная энергия и своевольная самоуверенность сына, но без тонкой застенчивости Найджела. "Спасибо. В настоящее время. Моя дочь пропала, мистер Меривейл. Вы можете помочь. Ты знаешь ее в лицо?
   Я упомянул о том, как мельком увидел ее в театре.
   "Достаточно. Она уехала с Даунинг-стрит вчера утром в четверть одиннадцатого и должна была зайти к своей портнихе и приехать в Хэннингфорд к одиннадцати двадцати. У нас всего два приличных поезда в день, и если она пропустит его, то должна пообедать в городе и приехать к четырем десяти. Вы вышли в одиннадцать пятнадцать, с пятой платформы. Одиннадцать-двадцать идет с четвертой платформы. Могу я спросить, видели ли вы что-нибудь о ней перед отъездом?
   Я сказал, что нет, и прибавил, что так занят встречами со старыми друзьями и знакомством с новыми, что у меня не было ни времени, ни глаз...
   "Спасибо!" - перебил он, обращаясь к Серафиму. "Г-н. Эйнтри, ты знаешь мою дочь, и Роден сказал мне, что ты приходил вчера в четыре десять. Поезд соскальзывает с вагона в Лонгфилде, в нескольких милях от Ханнингфорда. Вы случайно не видели, кто путешествовал по слипу?
   Серафим был не более полезным, чем я, и Ронсли нетерпеливо шлепнул АВС.
   "Тогда мы должны попробовать в других направлениях", - сказал он. "Она никогда не уезжала из Лондона".
   - Вы пробовали у портнихи? Я попросил.
   - Прибыл в десять, ушел в десять сорок, - сказал Ронсли.
   - Кто-нибудь из ее друзей болен? Я попросил. - Может быть, ее вызвали внезапно?
   - О, я знаю, почему она исчезла, - ответил Ронсли. "Это письмо делает это совершенно очевидным. Я хочу найти, где это произошло, чтобы найти ее.
   Он бросил мне машинописное письмо со словами: "Получено сегодня первой доставкой, отправлено в ящик для просроченных платежей Юго-Западного районного управления в Виктории".
   Письмо, насколько я помню, гласило:
   "УВАЖАЕМЫЙ ГОСПОДИН,
   "Настоящим сообщаю вам, что ваша дочь здорова и находится в безопасности, но она удерживается в качестве заложницы в ожидании удовлетворительного решения вопроса об избирательном праве. Как вам известно, сэр Джордж Марклейк занял второе место в избирательном бюллетене по векселям частных членов. Вашей дочери будет разрешено общаться с вами по почте при соблюдении разумной цензуры; в день, когда вы обещаете специальные условия и государственную поддержку законопроекта Марклейка, и снова в конце стадии отчета и третьего чтения. Такая же привилегия будет предоставлена в конце каждого этапа в Палате лордов, и она будет возвращена вам на следующий день после того, как законопроект получит королевскую санкцию.
   - Вряд ли вам нужно напоминать, что билль Марклейка должен быть принят в первую ночь приватного члена после каникул. Если вы не дадите требуемых заверений, нам будет необходимо предпринять такие дальнейшие шаги, которые могут показаться наиболее рассчитанными для обеспечения желаемого урегулирования".
   Мне потребовалось несколько минут, чтобы переварить письмо, прежде чем я был в состоянии выразить даже самые поверхностные соболезнования. Теперь, когда удар был нанесен, я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, почему этого никогда не предпринимали раньше.
   - Ты понятия не имеешь? Я попросил.
   Ронсли внимательно изучил письмо и поднес его к свету.
   "Написано Ремингтоном, я бы сказал. И новый, без единого дефекта шрифта и выравнивания. А бумагу делает Хичкок. Это все, что мне нужно делать".
   "Чем ты планируешь заняться?"
   - Посоветуйте Скотленд-Ярд, я полагаю. Тогда ждите развития событий. Я не хочу, чтобы то, что я сказал вам сегодня утром, зашло дальше; Бесполезно давать боевикам бесплатную рекламу. Когда я нахожусь в городе, следует понимать, что Мэвис находится со своей матерью в Ханнингфорде; а когда я в Ханнингфорде, Мэвис должна быть на Даунинг-стрит.
   В частной жизни нет никакого дела до того, чтобы приставать к министрам с политическими вопросами, но я не мог не спросить, какую линию предлагает Ронсли в отношении законопроекта Марклейка. Его серые глаза вспыхнули мгновенным огнем.
   "Это не будет принято на этом заседании", заявил он. "Я собираюсь выделить время всех частных членов для законопроекта о законе о бедных. И это все, я думаю; Я, должно быть, возвращаюсь к жене, она... очень расстроена. Вы можете пощадить Найджела, Роден? Я хотел бы взять его, если можно. До свидания, мистер Меривейл. До свидания, мистер... Да, кстати, Роден, помните, что вас мазали одной и той же щеткой. Как только каникулы закончатся, вам придется внимательно следить за своей семьей. Другой Хардинг; Я должен предупредить его.
   Уход Ронсли оставил у меня чувство разочарования и смутного дискомфорта. Если не считать убийства, которое уничтожило бы саму цель, политика похищения была самой смелой и эффективной из всех, что могли придумать боевики в то время, когда, по словам Джойса, все аргументы были исчерпаны с обеих сторон и была объявлена война à outrance. женщинами, которые настаивали на голосовании против мужчин, которые отказывались уступать. У меня были все основания полагать, что я знаю, чей мозг разработал эту политику похищений; были характерны его бесшабашная простота и прямота. Тогда и теперь я задавался вопросом и до сих пор задаюсь вопросом, достаточно ли воображения и перспективы у автора этой политики, чтобы оценить чудовищность своего преступления или серьезность наказания, связанного с неуспехом.
   "Бер-лудди день!" - воскликнул Майкл, присоединяясь к нам в библиотеке и деликатно смахивая случайные капли влаги со своего безупречного лица. Начался сильный ливень, и, хотя я выглядел так, будто избавился от посвящения в тайны гольфа, - которым я еще не настолько ослаб, чтобы научиться, - было не очень ясно, как мы будем убивать время между едой и едой. Глэдис спокойно провела утро в своей комнате, Филип бродил туда-сюда, как встревоженный дух, а Сильвия таинственным образом исчезла.
   Со временем Михаил снизошел до того, чтобы сообщить нам причину. Оказалось, что пока мы с Ронсли заперлись в библиотеке, Робин решил, что отдых и расслабление перед его школами лучше всего обеспечить организацией импровизированного Калико-бала, который будет устроен в этот вечер для всех, кто придет. Пока он сидел у телефона, призывая графство Хэмпшир выполнить его распоряжения, Сильвия уехала на своей маленькой белой малолитражке, чтобы купить маски и тюк ситца в Брэндон-Джанкшн и обыскать окрестности в поисках пианино, скрипки и виолончели. . Дождливый день предстояло провести женщинам с вечеринки в импровизированных костюмах, а мужчинам - по-французски - меля пол в бальном зале.
   Я предусмотрительно зашел к Глэдис, чтобы ознакомить ее с приготовлениями на день, и умолял ее проследить, чтобы я не был вынужден носить какой-либо костюм, умаляющий достоинство дяди средних лет. Затем, написав бюллетень, чтобы поймать брата в Гибралтаре, я почувствовал, что заслужил отдых и сигару перед обедом. Брэндон Корт был одним из тех прекрасно обставленных домов, где можно было быть уверенным, что в каждой комнате найдутся деревянные спички; однако только когда я вернулся в библиотеку, я нашел компанию и Серафима. Он лежал на диване и медленно и мучительно писал левой рукой.
   - Если это третий том, - сказал я, - я не буду прерывать. Если это что-то еще, нам лучше покурить и поговорить. Я буду курить.
   - Я только пишу, - ответил он. - С третьим томом спешить некуда.
   "Ваша публика - quorum pars non magna sum - теряет терпение".
   - Третьего тома не будет, - тихо сказал он.
   "Но почему нет? Я имею в виду, простая временная заминка..."
   "Это не то. Если бы не эта рука, я мог бы писать так, ну, как ты пишешь раз в жизни".
   - Что вас остановит?
   "Ничего такого. Я только сказал, что третьего тома не будет. Я не буду его публиковать".
   "Почему бы и нет?"
   Его большие голубые глаза на мгновение задумчиво посмотрели на меня из-под длинных ресниц. Затем он скомкал наполовину прикрытый лист бумаги, заметив:
   "Есть некоторые вещи, которые нельзя обнародовать".
   "Но под псевдонимом ..."
   - Я мог бы показать вам это, - признал он.
   На этом нам пришлось оставить эту тему, так как вскоре после обеда в библиотеку вторглись рьяные искатели, сначала леди Роден и Гартсайд, а затем и все остальные, за единственным исключением Сильвии. Леди Роден подошла к окну и с тревогой посмотрела на непрекращающийся ливень.
   - Сильвия уже вернулась, кто-нибудь знает? она спросила.
   - Она пришла около четверти часа назад, - вызвался Серафим.
   - Она была очень мокрой?
   - Я ее не видел.
   Леди Роден выбежала из комнаты, чтобы провести расследование из первых рук.
   "Она взяла с собой Burberry", - крикнула Робин; затем вскочив, он схватил нож для бумаги черного дерева и двинулся к Майклу, который красиво полулежал на диване Честерфилд. "Кстати, о Burberry, - продолжал он с угрозой в голосе, - что, черт возьми, ты имеешь в виду, говоря о краже у меня, Майкл?"
   - Его бы не видели мертвым в твоем чертовом "Берберри", - с деликатным томлением ответил Майкл.
   Все мальчики Роден были примерно одного роста, а из-за разграбленной и оспариваемой одежды у дверей их спален непрерывно бушевала ожесточенная пограничная война. Для Майкла было настолько неизменным правилом отвечать на все прямые обвинения таким же прямым отрицанием, что его братья лишь слегка полагались на его слова.
   - А что он тогда делал в твоей комнате? упорствовал Робин, как он применил нож для бумаги к подошвы ног Майкла.
   - Это принадлежало Филу, - простодушно сказал Майкл.
   Робин обратился к старшему брату с предложением немного дисциплинарного кипящего масла.
   - Достаточно будет, если мы его просто потрепаем, - ответил гуманный Филип. - Держи дверь, Пэт. Сейчас, Робин!
   Идеальная слаженность их атаки доказана многолетней практикой. Почти прежде, чем я успел отойти в сторону, Каллинг стоял спиной к двери, а трио возня на коврике у камина указывало на то, что бичевание уже началось. В течение двух минут безукоризненный Майкл превратился в стройную белоснежную наготу, и даже когда благопристойный Гартсайд предложил утешительное " Образовательное приложение к Таймс" , два брата и Каллинг разделили одеяние и двинулись по дому своим центробежным курсом, скрывая сапоги, носки, галстук и воротничок в хитроумно недоступных местах. Затем прозвучал гонг, и Гартсайд пригласил меня на обед.
   Такие легкие ветерки, как я впоследствии узнал, были свойственны Брэндону Корту, когда трое братьев были дома и Филип забыл о своем общественном достоинстве. Я мог бы избежать нынешней вспышки, так как подстрекательское слово "Burberry" помешало мне задать Серафиму определенный вопрос. В час тридцать он сказал леди Роден, что Сильвия вошла примерно четверть часа назад: если быть точным, она вошла во двор, когда часы на конюшне пробили час пятнадцать, и вошла в дом через три минуты. через боковую дверь и прошла прямо в свою комнату по боковой лестнице. Мы с Серафимом сидели в библиотеке с двенадцати сорок пятого. Библиотека выходила террасой на лужайку: конюшенный двор, боковая дверь и боковая лестница находились в диаметрально противоположном углу дома. Никто, даже с сверхъестественно острыми чувствами Серафима, не мог услышать ни звука с конюшенного двора; даже если бы это было возможно, он не смог бы опознать это как звук возвращения Сильвии.
   Я задал свой вопрос в курительной после завтрака, но не получил удовлетворительного ответа. Встретив Сильвию в холле через несколько минут, я отомстил, заставив ее это выяснить.
   День прошел за полировкой пола в бальном зале. Другие работали, я давал советы. В какой-то момент Майкл тоже проявил склонность давать советы, но угроза того, что его юное тело будут тащить вверх и вниз, пока кости не прорежут кожу и не поцарапают пол, убедила его обмотать ноги пеленками. полотенца и бродить по неизведанным морям французского мела в ущерб синей цветовой гамме, которую он был вынужден выбрать для обеда.
   Миссис Роден, Сильвия и Глэдис удалились со своими тремя служанками и тюком ситца. Время от времени кого-то из нас вызывали для снятия мерок, но не было никаких указаний на то, в каком обличии мы должны были появиться. В восемь мы удалились в свои комнаты с замиранием сердца; в восемь тридцать группа застенчивых мужчин слонялась на лестничной площадке, ожидая, пока один из них, менее застенчивый, чем остальные, поведет за собой остальных.
   Бал - когда он пришел и застал нас сытыми и беззаботными с обедом - оказался безусловным успехом. В моем смутном воспоминании о нем вспоминается множество хорошеньких девушек, которые хорошо танцевали, очень быстро разговаривали и называли меня - без исключения - "милая". Я просидел два с Сильвией, и трижды меня вырезала Глэдис, которая исчезла с Филипом на ранней стадии. Кроме того, я дважды ужинал с двумя весьма голодными девушками, обсуждал родословную графства с леди Роден и сочувственно выкуривал сигарету с симпатичным застенчивым мальчиком пятнадцати лет, которого Глэдис всегда подкалывала, когда его не подрезала кто-нибудь другой. Его звали Уиллоуби, и я надеюсь, что какая-нибудь девушка улыбнулась ему менее рассеянно, чем моя племянница.
   В несколько свободных минут я наблюдал, как Сильвия разбирается со своими гостями-мужчинами. Каллинг подошел и был вознагражден улыбкой и одним танцем. Гартсайд последовала за ней и получила еще более милую улыбку Тристана и Изольды и ту же пропорцию ее программы. Серафим, рука на перевязи, ненавязчиво висел на краю толпы и с большим колебанием набрался храбрости, чтобы спросить, не может ли она уделить ему одну, чтобы посидеть в стороне. Она дала ему два, а позже увеличила до трех.
   Я слышал потом, что в конце третьего он собирался вернуться в бальный зал.
   - С кем ты берешь это? - спросила она.
   - Никто, - сказал он ей.
   - Почему бы тогда не остаться здесь?
   - Разве вы не обещали это юному Уиллоби?
   - Он переживет разочарование, - легко сказала Сильвия.
   Серафим покачал головой. - Можно мне один позже? он спросил. - Не надо было резать Уиллоуби, он этого очень ждал.
   Сильвия не привыкла и не была склонна к чужому диктату.
   - Ты спрашивал его? - спросила она, не зная, радоваться ей или злиться.
   "В этом не было необходимости. Разве ты не чувствовал его взгляда на себе, пока танцевал? Он думает, что ты самая замечательная девушка в мире. Вот он прав. Он будет дорожить каждым вашим словом, каждой улыбкой, которую вы ему дарите; он отправит себя в сон, придумывая способы спасти вашу жизнь ценой своей. И он будет сниться тебе всю ночь.
   Спокойный, бесстрастный голос Серафима стал таким серьезным, что Сильвия невольно стала серьезной.
   "Я бы хотела, чтобы ты не обсуждала меня с такими мальчиками", - сказала она, скорее для того, чтобы выиграть время, чем выговориться.
   - Я должен был обсудить тебя? - воскликнул Серафим. - А он бы мне сказал? Почему ты не можешь, почему ни одна девочка не может понять мысли пятнадцатилетнего мальчика? Вы бы сделали из них таких мужчин, если бы только потрудились. Посмотри на него теперь, он придумывает чудесные речи, чтобы сказать тебе...
   - Надеюсь , что нет, - с сожалением сказала Сильвия.
   - Он забудет их всех, когда встретит тебя. Когда-то мне было пятнадцать.
   "Интересно, станете ли вы когда-нибудь больше".
   Серафим ничего не ответил.
   - Это не было поводом для оскорблений, - успокаивающе сказала Сильвия.
   "Я знаю это."
   Сильвия с любопытством посмотрела на него. - Есть что-то, чего ты не знаешь? - спросила она, когда они спускались по лестнице в бальный зал.
   - Я даже не знаю, позволишь ли ты мне пригласить тебя на ужин.
   - Я рад, что есть что-то.
   - Это не ответ.
   "Вы хотите?"
   - Ты должен знать это без спроса.
   - Боюсь, я многого о вас не знаю.
   Ужин закончился, и их стол был пуст, прежде чем Сильвия задала вопрос, который я задал ей днем.
   "Есть что-то, чего я не знаю? своими словами, - уклончиво ответил Серафим.
   - Это не ответ, если использовать твой.
   - Это единственный ответ, который я могу дать, - ответил он с тем любопытным выражением в темных глазах, которое заслужило улыбку.
   "Почему ты мне не скажешь? Мне это интересно. Это обо мне, так что я имею право знать.
   "Но я не могу объяснить; Я не знаю. Такого никогда раньше не было".
   "Никогда?"
   Серафим обдумывал свою первую встречу с ней накануне.
   - Никогда ни с кем другим, - ответил он.
   Сильвия в недоумении покачала головой.
   - Я не понимаю, - сказала она. - То ли это было просто совпадение, и ты говорил, не подумав, то ли... не знаю. Это довольно забавно. Хочешь курить? Выйдем на террасу.
   - Детективы там.
   - Нет, отец сказал, что сегодня вечером они не появятся.
   - Они там.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я их слышу.
   Сильвия оглянулась на закрытые стеклянные окна.
   - Ты не можешь , - недоверчиво сказала она.
   "Будете ли вы держать пари? Нет, я не хочу тебя грабить. Рассказать тебе еще кое-что? Вы открыли свежий флакон духов сегодня вечером, когда одевались к ужину. Это Chaminade, тот же, что и раньше, но более свежий. Вы это заметили?
   Серафим был значительно менее впечатлен его способностями, чем Сильвия.
   "Что-нибудь еще?" - спросила она после паузы.
   Серафим задумчиво нахмурил брови.
   "Прошлой ночью Глэдис Меривейл кашляла, - сказал он. "Кто-то прошел мимо моей двери в два часа и вошел в ее комнату. Я не знаю, кто это был, но это был не ты. Кашель на время прекратился, но около трех часов снова начался. Потом вы прошли мимо и вошли".
   "Откуда вы знаете?"
   "Я слышал вас."
   "Вы, возможно, слышали кого-то; ты не знал, что это я. Я поехал один раз, и мама пошла один раз. Вы не могли бы сказать, что было что".
   Серафим закурил сигарету и пошел с ней к двери столовой.
   - О, это была твоя мать? он сказал. "Тогда она пошла в первый раз".
   - Но откуда ты знаешь? - повторила Сильвия.
   "Я не могу объяснить, как и то, что машина возвращается сегодня утром".
   Сильвия смущенно покачала головой.
   - Ты ненормальный, - произнесла она.
   "Потому что я...?"
   "Продолжать."
   - Потому что я знаю о тебе чуточку больше, чем другие люди?
   "Ты?"
   "Только часть. Потребуется время, чтобы понять тебя.
   "Сколько? Ненавижу, когда меня считают сфинксом.
   "Как бы мало я ни хотел, мы должны расстаться раньше, чем я это получу".
   "Почему? Как? Как расстались?
   Серафим пожал плечами.
   - Не проси меня читать будущее, - вздохнул он.
   В конце бала я обнаружил, что мальчики Родена поздравляют себя с успехом вечера. Я добавил свою норму похвалы, и меня попросили сказать, чувствую ли я себя теперь достойным трех ночей подряд на Поминовении.
   - Что напоминает мне! - воскликнул Робин, летя по своей обычной касательной. "Где Сильвия? Сильвия, мой ангел, как насчет Commem?
   Его сестра выглядела усталой, но счастливой и в некотором роде взволнованной.
   - Я приду, если ты хочешь меня, - ответила она, обняв Робина за шею и поцеловав его на прощание. - Да, хорошо, я буду. О, мистер Ронсли сказал мне сегодня утром, что Мэвис не сможет прийти, так что вам нужно найти другую девушку.
   Робин доверительно понизил голос.
   - Посмотрим, сможешь ли ты уговорить Синтию прийти. И нам все еще не хватает человека.
   Сильвия медленно оглядела комнату задумчивыми, неулыбчивыми глазами - мимо Каллинга, мимо Гартсайда...
   - Ты придешь, Серафим? она спросила.
   Не прошло и полутора дней, как я заметил ее привычку избегать христианских имен. По какой-то причине я предполагал, что прозвища попадают в ту же категорию.
  
   ГЛАВА V
   поминовение
   "Оксфорд... резиденция одного из древнейших и знаменитый университет в Европе, расположен среди живописных окрестностей у слияния рек Черуэлл и Темза... Оксфорд в целом более привлекателен, чем Кембридж для обычного посетителя... Лучшее время для визита - конец летнего семестра. ... Этот период смешанной работы и игры (последняя преобладает) называется Поминовением ... Почти нет необходимости добавлять, что знакомство с "Доном" значительно добавит посетителю удовольствия и пользы".
   - Карл Бедекер
   Справочник для путешественников: Великобритания.
   О тех неделях, которые прошли между моим возвращением в Лондон из Брэндон-Корта и нашим отъездом из Лондона в Оксфорд, я помню очень смутно. Моя книга помолвки заработала много почетных шрамов, прежде чем я увезла ее в свое нынешнее изгнание, но в мае и первой половине июня появляется черное, не поддающееся расшифровке пятно, которое, как подсказывает мне память, должно представлять собой длинную череду поздних ночей и многолюдных дней. Отдельные элементы размыты до неузнаваемости; мое общее ощущение того периода состоит в том, что я притворялся сверхъестественно молодым, а в наказание меня заставили почувствовать себя преждевременно старым.
   Это была самая загруженная часть лондонского сезона, и Глэдис, казалось, получала карточки в среднем на три мяча за ночь пять вечеров в неделю. Я повсюду сопровождал ее, постепенно отвлекаясь от работы и освобождаясь от более серьезных обязанностей, поскольку Филип Роден был слишком занят в Доме, чтобы проводить ночи в бальном зале. Мы, казалось, двигались посреди театральной армии, те же самые несколько сотен мужчин, женщин и вдовствующих женщин появлялись в бесконечном марше. С появлением больших отелей характер гостеприимства изменился по сравнению с теми днями, когда я считал себя лондонцем: его стало больше, и оно стало менее гостеприимным. Подрастающее поколение, и особенно его женская часть, казалось, взяло дело в свои руки.
   Регулярно каждое утро, после позднего завтрака, Глэдис заставляла меня писать серию обычных писем: "Дорогой мистер Бланк, - говорил я, - мы с племянницей будем очень рады, если вы пообедаете с нами здесь". сегодня в 8.30 и иди на бал Леди Аноним. Затем Глэдис вводила в общение ничего не подозревающего гостя и неизвестную хозяйку. - Могу я поговорить с Леди Аноним? Я слышал, как она звонит по телефону. "О, доброе утро! Я говорю, как ты думаешь, тебе не помешал бы сегодняшний бал с другим мужчиной? Честный? Это мило с твоей стороны. О, очень милая вещь - мистер. Incognito Blank, 101, Utopia Chambers, Сент-Джеймс. Спасибо, ужасно. О нет, не он , он самый скряга; это дорогая вещь. Ну, я бы, да только он только что вернулся в Англию, охотится на крупную дичь...
   Это был розничный метод. В случае с близкими друзьями Глэдис будет предложено отправить свой собственный список желаемых приглашенных. Поскольку я старомоден и не знаком с английскими обычаями, я надеюсь, что не закрыт для новых идей. Я бы довел политику распущенности до логического завершения. Объявление в " Таймс" с черновиком меню , названием группы и музыкальной программой - даже афиша возле "Клариджа" - сэкономило бы бесконечные почтовые расходы и канцелярские принадлежности и не могло бы заполнить бальный зал сильнее, чем в дюжине случаев, которые я помню. Хозяйки, верящие, что число - это душа гостеприимства, могли заранее быть уверены в успехе своих усилий; высокомерные молодые люди продолжали бы замечать: "Общество становится очень смешанным, что?" точно так же, как они делали с тех пор, как я вошел в свой первый бальный зал в возрасте семнадцати лет. Одним словом, все были бы довольны.
   В те недели мы часто виделись с Сильвией, так как по своим личным причинам она часто заглядывала на Понт-стрит и вела свою часть переговоров по нашему телефону. Время от времени Глэдис вызывали как сообщницу, я слышал: "Мр. Имя Эйнтри добавлялось к списку Леди Аноним, и Глэдис небрежно замечала: "О, просто пошлите ему открытку, если хотите; не трудитесь говорить, от кого оно исходит. Серафим, возможно, подозревал, но у него никогда не было документальных доказательств происхождения некоторых его приглашений.
   Приготовляя наши поминки, я решил доставить большую часть своих подопечных в Оксфорд по дороге. Робин, конечно, все еще был в резиденции, и Филип пообещал приехать первым поездом. Глэдис, Сильвия, Серафим и писательница Робина по имени Синтия Баргрейв составляли мою паству; мы тихонько доехали до Хенли, где пообедали и зафрахтовали плавучий дом для регаты, и прибыли в Оксфорд, предоставив трем девушкам достаточно времени для комфортного отдыха перед обедом. Я обратил на это особое внимание, так как им предстояли три очень утомительных дня, и они, естественно, хотели бы выглядеть как можно лучше; кроме того, я хотел побродить по городу с Серафимом.
   Даже Оксфорд, который, как мне казалось, никогда не изменится, изменился за годы моего отсутствия. Маленькие безымянные колледжи на задворках я бы с радостью пожертвовал Разрушителю, потому что они не служат никакой другой цели, кроме воспитания прокторов, и я знаю, что мы считали унижением быть оштрафованными отпрыском колледжа, до которого нам пришлось добираться на такси. . Но Высшее должно было быть неприкосновенным; не хотелось, чтобы новые колледжи прорывались сквозь его незапамятные стены... Унив. мужчины, стоящие у ворот своей ложи и смотрящие на север, сказали мне, что в Высшей школе уже есть лишняя коллегия.
   Пока Серафим разыскивал комнаты Робина в Кентербери, я бродил по колледжу - должен признаться, с чувством вины - в поисках следов народного возмущения, которое произошло, когда в Бленхейме состоялся бал, и представители факультета тщетно просили разрешения присутствовать на нем. Со временем я пришел в свои старые комнаты в Томе и взглянул скорее с печалью, чем со злостью на странное новое имя, нарисованное над дверью. Дважды мои пальцы тянулись к рукоятке, дважды я говорил себе: Р. Ф. Давенант" имел столько же прав на неприкосновенность частной жизни, сколько я должен был требовать на его месте... Я бродил через ворота Тома, через Сент-Олдатес и вниз по Брюэр-стрит к тем приятным раскопкам в Миклем-Холле, где я однажды провел все- слишком короткие двенадцать месяцев. Потом я вернулся в институт, украдкой подкрался к старой знакомой двери, постучал, прислушался, вошел...
   "RF Davenant" был гораздо более вежливым, чем я должен был быть при подобном вторжении. Он показал мне комнаты, предложил виски и папиросы, спросил, когда я встал, иду ли я в Гауди... Через минуту мы стали друзьями. Мне нравились его светлые волосы с аккуратным пробором и чистый, свежий румянец; Мне понравились его корректуры художника Мессонье; Мне понравилось, как левая задняя ножка дивана рухнула, если ее не подпереть Лиддлом и Скоттом. Ничего не изменилось, кроме фотографий на каминной полке. Я подошел и критически оглядел их. Затем случилось одно из тех событий, которые убедили меня в том, что праздное донкихотское провидение следит за малейшими моими движениями: я смотрел на фотографию девушки верхом на лошади, когда он сообщил, что это его сестра.
   - Твоя замужняя сестра? Я предложил.
   "Ты знаешь ее?"
   Он накормил меня чаем из гостиной и ореховым пирогом весом в четверть фунта. Джойс собиралась приехать на два из трех балов, которые я посетил, придя без партнеров, чтобы сопровождать какую-то девушку, которая захватила блуждающее воображение ее брата. Эти старшие сестры зарабатывают больше крон, чем когда-либо; казалось, что Джойс, растоптавшая мир, вытянется, чтобы ее растоптал ее беспечный единственный брат. Интересно, в чем секрет.
   "Приходите поужинать", - предложил Дик Дэвенант.
   Я рассказал ему о своей собственной вечеринке и, не теряя времени, отработал дни Камберленда с его отцом изо всех сил. Что случилось с Серафимом, я так и не узнал. Когда я спешил обратно в "Рэндольф" к обеду, Робин встретил меня заранее извинениями за скучный вечер, который мне предстоял.
   "Боюсь, вам придется несладко, - высказал свое мнение он. - Хотел бы я, чтобы ты позволил мне найти тебе какую-нибудь старую корягу.
   - Со мной все будет в порядке, Робин, - сказал я.
   то обязательно есть мост . Или посмотрите сюда, как насчет рулетки? Совместить приятное с полезным - что?
   - Я смогу развлечься, - заверил я его.
   Наш ужин в тот вечер был одним из самых веселых, которые я когда-либо ел; мы все были ожидающими, взволнованными, сверх нашего обычного вида - за единственным исключением Филипа. Если бы я был женщиной, я бы заметил эти вещи; как бы то ни было, я списал его молчаливую озабоченность на переутомление. Когда он подошел к Робину с потусторонней нежностью и предложил после обеда прогуляться по Сент-Джайлсу, "просто чтобы составить мне компанию, старина", я должен был что-то заподозрить; но только когда Серафим, одиноко куря сигару, пробормотал что-то насчет " Consul videat ne respublica detrimentum capiat ", я понял, что моей власти над Глэдис угрожает опасность.
   Девушек отправили на последние таинственные штрихи, и зал "Рэндольфа" был в нашем распоряжении.
   - Что, черт возьми, мне делать, Серафим? Я попросил.
   "Что ты можешь сделать?"
   "Я не знаю."
   "Зачем что-то делать?"
   Это вопрос, который я всегда задаю себе, когда не имею определенного представления о том, что от меня ожидают.
   - Хотел бы я, чтобы он сообразил дождаться возвращения моего брата, - проворчал я.
   "Эти маленькие эмоциональные кризисы никогда не ждут, пока мы будем готовы к ним, не так ли?"
   "От полноты сердца..."
   - Ой, простите, я не о себе говорил.
   "Я думал ты был."
   Серафим покачал головой.
   - Нет. Ты думаешь не обо мне, не о Глэдис, не о Филипе и не о ком-нибудь, кроме себя самого.
   Я загипнотизировал официанта, чтобы тот принял мой заказ на Бенедиктин.
   "Я не сталкивался с эмоциональными кризисами , - возразил я.
   - Что-то очень любопытное произошло с тобой с тех пор, как мы расстались сегодня днем.
   Я отчитался за каждое мгновение своего времени с момента нашего прибытия в Оксфорд.
   - Почему ты не сказал мне этого раньше? - воскликнул он, когда я упомянул о своей случайной встрече с Диком Давенантом. "Джойс идет на бал? Вы будете...? Нет! Извините."
   - Что я буду делать?
   - Это не мое дело.
   - Тогда почему ты начал об этом говорить? Я что?
   Серафим стряхнул пепел с сигары, допил кофе и молчал. Я повторил свой вопрос.
   - Ну... - он нервно замялся. - Ты собираешься сделать ей предложение сегодня вечером?
   - Правда, Серафим!
   - Ты собираешься - когда-нибудь...
   "Не говори глупостей!"
   "...Мне было интересно, будет ли это сегодня вечером".
   Я чувствовал, что становлюсь все более раздраженным и неудобным.
   - Не очень хороший тон, чтобы так говорить, - сухо сказал я. - В конце концов, она наша с тобой подруга. Шутка хороша..."
   - Но я совершенно серьезно!
   "Мой дорогой Серафим, ты понимаешь, что я встречался с девочкой один раз - несколько недель назад - и только один раз, когда ей было пять лет?"
   "О, да. А помнишь, я говорил тебе, что привело тебя обратно в Англию? Ты помнишь, какое впечатление она произвела на тебя той ночью? Если ты собираешься на ней жениться...
   - Серафим, брось!
   Он закрылся в своей раковине, и мы молча курили, пока я не начал сожалеть о том, что оскорбил его.
   - Я не хотел быть грубым, - сказал я извиняющимся тоном. "Но она милая девушка; Я могу увидеть ее сегодня вечером, потому что знаю обратное, и это сочетание имен... Вы понимаете, о чем я говорю?
   У Серафима вдруг появилась нервная, взволнованная серьезность.
   "Позвольте дать вам совет. Если ты собираешься сделать ей предложение - о, хорошо; если Х. собирается сделать ей предложение, то лучше сделать это сейчас, пока не наступил крах. Произойдет очень большой крах; она идет вниз под ним. Если вы... если Х. сделает предложение сейчас, она может быть убрана с дороги, пока не стало слишком поздно. Вы - Х. не захочет видеть женщину, на которой женится...
   "ИКС. женится на ней тогда? - спросил я с вежливым недоверием. - О, он точно не должен терять времени.
   - Она может не принять тебя сразу.
   - Подойди и возьми свое пальто, Серафим.
   - Но она будет позже.
   - Подойди и возьми пальто, - повторил я.
   -- А... вы мне не верите... ну...
   Я протянул ему обе руки и вытащил его из кресла.
   - Ты можешь предсказывать будущее? - спросил я со скептицизмом, достойным Найджела Ронсли. "Во сколько мне завтра завтракать? Что мне сегодня на ужин? Какой галстук мне надеть в следующие две недели пятницы?"
   Серафим покачал головой, не отвечая.
   - Тогда хорошо, - решительно сказал я.
   - Но ты тоже не знаешь.
   Конечно, он был прав.
   теперь я не знаю , -- сказал я, -- но со временем я приму решение и сделаю все, что я решил сделать, -- выбрать ли галстук или...
   "Предложение Джойс. В яблочко. Я никогда не делал вид, что говорю тебе больше, чем то, что у тебя на уме.
   "Вы говорили о женщине, на которой Х. собирался жениться , а не просто делали ей предложение. Последнее слово не за Х".
   "Истинный. Но если я знаю, что происходит в голове у Джойс?
   - Она знает себя?
   "Нет! Это замечательная вещь в женском уме, он такой бессвязный. Она не обладает мужской способностью принимать решение, видеть его, действовать в соответствии с ним... Вот почему я сказал, что она может не принять вас сразу.
   - Ты знаешь ее ум лучше, чем она?
   По мере того как мой интерес возрастал, Серафим становился нарочито расплывчатым.
   - Ничего не знаю, - ответил он. "Я просто допускаю возможность того, что женщина может сформировать подсознательное решение и не признавать его как часть своего умственного ремесла в течение недель, месяцев, лет... Если вы будете ждать, пока она это осознает, вы можете обнаружить, что пришли слишком поздно ; если вы придете до того, как она распознает это, вы можете обнаружить, что пришли слишком рано.
   Я помог ему надеть пальто, пока три девушки спускались по лестнице.
   "Не очень радостная перспектива для Х.", - предположил я.
   "ИКС. лучше помочь ей распознать ее подсознательные идеи, - ответил он.
   Я чувствовал себя двадцатилетним мальчишкой, когда мы ехали по Сент-Олдатес, торопливо пересекли Том-Куад, сбросили плащи и с трудом пробились в холл. Зал был уже наполовину полон, и оркестр, в котором все инструменты были продублированы, а Лорино грохотал в два рояля, начал вступительную добавку. Молодые распорядители, манишки которых были перекрещены синими и белыми канцелярскими лентами, спешили туда-сюда в чрезмерном, незрелом усердии; среди черных мундиров ярко сияли полные обмундирования Буллингдона; в то время как заблудшие последователи Pytchley, Bicester и VWH внесли свой вклад в радужное пламя.
   Мои подопечные послушно пролили в мою честь каплю из чаши, но по прошествии часа они были свободны следовать своим собственным различным наклонностям. В бальном зале не было никаких признаков Джойс, но я нашел ее наконец на лестничной площадке, с благодарностью глотнувшей свежего воздуха, раскрасневшейся (по крайней мере, мне так казалось) и время от времени проводившей рукой по глазам, выглядевшим усталыми и напряженными. . Я налил ей шампанского и повел в комнату брата. Два кресла, которые я купил в любящие роскошь двадцатые, казалось, каким-то образом выдержали семь поколений студентов.
   "Вы были последним человеком, которого я ожидал здесь найти", - сказал я, рассказав ей о своей встрече с Диком.
   "Я была последним человеком, которого многие ожидали здесь найти", - ответила она.
   "Дику есть за что быть благодарным. Так что, если уж на то пошло, есть и другие.
   "Дорогой старый Дик! ему есть с чем мириться, если ты это имеешь в виду. Если бы он не был стюардом, меня бы не приняли. О, эти пристальные взгляды, и взгляды, и указывание, и шепот!
   Теперь я понял причину блестящих глаз и розовых щек.
   - Если вы поддержите непопулярные политические идеи, - начал я.
   "Я не жалуюсь! Это было ничто по сравнению с тем, через что я прошел в прошлом. Это все в дневной работе. Что ты делаешь в Оксфорде?
   Я взял одну из сигарет Дика. Он держал их там же, где я держал свои. Подумав, я положил его обратно и провел рукой по нижней стороне каминной полки к потайной полке, где раньше хранил дозревающие сигары. Дик последовал моему замечательному прецеденту. Я реквизировал многообещающий Intimidad, все время чувствуя себя призраком себя двадцатилетнего, вновь посещающим пристанища моей привязанности.
   "В тот момент, когда я встретил вас, я чувствовал себя очень старым и несчастным", - сказал я, когда рассказал ей о группе, порученной мне. "Было время, когда я на что-то рассчитывал в этом месте, носильщики прикасались ко мне своими шляпами, я мог быть уверен, что яблоко в затылок, когда я шел через Квадрат. Теперь зал заполнен молодыми царями, которые не знают Иосифа. Нет двенадцати мужчин или девушек, которые узнают меня".
   - Возможно, они вас не знают.
   - Это, - сказал я, - не очень полезно.
   "Мне жаль. В этом зале около двухсот человек, которые меня знают, но меня узнали только четверо. Вы были одним. Я благодарен."
   - Но чего ты ожидал?
   "Я не был уверен. Ты пришел с врагом.
   Пришло время определить мое отношение к политической изоляции. Я сказал ей - и это было не более чем правдой, - что я не обязан быть верным королю, стране, церкви или партии. Я никогда не интересовался политикой, и двадцать лет отсутствия в Англии сделали меня никем иным, как гражданином мира. Меня не волновал великий вопрос избирательного права, мне было безразлично, будет ли голосование предоставлено или отказано. С другой стороны, я очень люблю покой и комфорт и возмущаюсь любыми попытками заставить меня занять враждебную позицию.
   - Ты не изменишь меня, Джойс, - сказал я. "Роденов больше не будет. Я отказываюсь вмешиваться в жалкое дело. Друзья и враги, да! У меня нет врагов, но как друг я хотел бы убедить вас принять свершившийся факт . Вы столкнулись с форс-мажором , вам рано или поздно придется сдаться. Почему не раньше?"
   - Зачем вообще сдаваться?
   "Ты ударяешь неподвижное тело".
   "Что происходит, когда непреодолимая сила встречается с неподвижным телом?"
   - Это непреодолимая сила?
   "Вы видели Мэвис Ронсли в последние несколько недель?"
   Вопрос был задан с бесстрашной, дерзкой резкостью.
   - Я не знаю ее, чтобы говорить с ней, - сказал я. - Помнишь, мы увидели ее в ту ночь, когда Серафим повел нас в театр?
   "В ту ночь, когда я взялся обратить самого праздного человека в северном полушарии? Да."
   - В ту ночь, когда тот самый бездельник взялся переобрасти вас. С тех пор я ее не видел.
   - У ее отца?
   - Вы должны спросить его.
   "Я буду. На самом деле у меня уже есть. - Где мисс Ронсли? Слух доходит до нас, когда мы собираемся в прессу..." Вы найдете все это в выпуске New Militant на этой неделе , мне было так весело его писать".
   - Что за слухи?
   - Мы... эх! Джойс склонила голову набок и сделала вид, что подстегивает память. "Кто-то сказал, что Мэвис Ронсли исчезла. Ничего в этом, конечно; вы исчезли до сих пор. Затем кто-то еще сказал, что ее держат с целью получения выкупа, пока ее отец не будет обращен в избирательное право. Это меня заинтересовало. Ни в одной газете об этом ничего не говорилось; можно было подумать, что мистер Ронсли делает из этого загадку. Однако я хотел знать, поэтому задаю вопрос в передовице. Может быть, он напишет и расскажет мне. Ты любишь меня достаточно, чтобы подарить мне спичку?"
   Я закурил ее сигарету и поговорил с ней для ее души.
   - Как я уже сказал, мой закон довольно заржавел, - сказал я ей в заключение, - но вы можете считать совершенно определенным, что наказание за похищение довольно сурово.
   - Жестоко, - согласился Джойс с неослабевающей веселостью. "Но вы должны поймать своего преступника, прежде чем вы сможете посадить его в тюрьму".
   "Или ее."
   - А без улик не поймаешь.
   Я бродил по комнате в поисках двух подушек. Я нашел только один, но женщины не нуждаются в подушках в той же степени, что и мужчины.
   - Это самое банальное замечание, которое я когда-либо слышал от тебя, - сказал я ей. "Никогда еще не было преступника, который не думал, что он не оставил следов, никогда не было такого, кто не думал, что он способен выдержать напряжение ожидания ареста. Все они кончают одинаково, пугаются или становятся безрассудными...
   "Кто я?"
   "Ни того, ни другого. Ты станешь безрассудным, потому что я не думаю, что ты знаешь, что такое страх.
   "Безрассудный! Я безрассудный! Если я поставлю стеклянную крышу в редакцию " Нового боевика ", вы подниметесь и увидите мое сдерживающее влияние в действии? Если бы не я, нас бы привлекли к уголовной ответственности за первый номер".
   - Я полагаю, это миссис Миллингтон? Я рискнул. Эхо ее пламенных памфлетов и речей дошло до меня в период расцвета поджогов и диверсионной кампании.
   "Что в имени?" - ласково спросила Джойс.
   "Абсолютно ничего. Я согласен. Вы говорите мне, что есть кто- то , кого нужно сдерживать. Говорю вам, вы будете арестованы на следующий день после того, как ваше сдерживающее влияние будет снято..."
   Джойс кивнула в знак согласия.
   - И это произойдет, когда тебя с фронта вернут инвалидом.
   Джойс снова поклонилась. - Меня, которая ни дня в жизни не болела, - услышал я ее шепот.
   "Это будет новый опыт, и вы получите его очень скоро, если я хоть что-нибудь знаю о том, как выглядит женщина, когда она перегружена работой, чрезмерно обеспокоена, чрезмерно взволнована. Каким бы хорошим ты ни был в других отношениях, ты уступаешь мужчине в физической выносливости. Для обычных утомлений жизни..."
   - Но этого не было! Прерывание произошло быстро, в тоне, который потерял свой прежний стеб. - Дело Элси будет рассмотрено в конце этой недели. Я был с ней, я не хотел идти сегодня вечером, но она заставила меня - чтобы не разочаровывать Дика. Не очень приятно сидеть и смотреть, как кто-то проходит... Впрочем, не будем об этом. Ты дал мне хороший совет. Я люблю хорошие советы. Это дешево...."
   "И так сытно? Я больше ничего не дам".
   "Не останавливайтесь, это прекрасный показатель. Пока люди дают мне хорошие советы, я знаю, что мне никогда не придется просить их о чем-то еще".
   Я взвесил замечание довольно сознательно.
   "Тогда ты был ближе к злобе, чем я когда-либо слышал от тебя", - сказал я.
   "Но разве это не правда? Единственные трое, на кого я могу положиться, чтобы они не давали мне хороших советов, - это Элси, Дик и Серафим".
   - Единственные трое, которые дадут тебе что-нибудь еще?
   "Среди неполитиков. У меня есть политики, которые ради меня пойдут в огонь и воду, - гордо заявила она.
   "Я могу в это поверить. Но только эти трое среди остальных?
   "Эти трое". Какое-то время она сидела, глядя мне в глаза, затем на ее лице появилась озорная улыбка сочувствия. - Друг мой, ты сам себя не предлагаешь ?
   "Я жду, когда меня спросят".
   "Это было бы пустой тратой времени. Вы не зря жили своей греховной эгоистичной жизнью все эти годы. Если когда-нибудь произойдет авария, это сделано из добрых побуждений, но мне придется шесть месяцев инструктировать вас, прежде чем я смогу в вас быть уверенным.
   - Ты не получишь шесть месяцев.
   - Тогда вряд ли стоит начинать, не так ли? В любом случае мы победим, не прибегая к помощи извне. Как насчет того, чтобы вернуться в бальный зал?
   Я выставил недокуренную сигару.
   -- Когда надоест пакли и нары, -- начал я...
   "Поймали, судили и осудили. Если вы хотите быть полезными, вы не должны оставлять это так поздно.
   "Чем скорее, тем лучше."
   - Я приду, как только будет ордер.
   "Обещать?"
   "Верно. Но если дело добьется успеха, ордера не будет.
   "Я молюсь, чтобы ты потерпел неудачу", - был мой пылкий ответ.
   Джойс раздраженно бросила сигарету в камин.
   - Вы этим все испортили !
   "Моя помощь была предложена тебе, а не твоему нелепому делу".
   "Нам нельзя расставаться".
   - Вы поспорите?
   "Да."
   "Какая?"
   "Все, что ты любишь!"
   Она вскочила и повернулась ко мне с огнем битвы в глазах. Румянец вернулся к ее щекам, губы приоткрылись, а жемчужная веревка на шее вздымалась и опускалась вместе с ее учащенным взволнованным дыханием. Мне нелегко забыть картину, которую она представила в тот момент. Комната освещалась единственным центральным плафоном, и на фоне темных дубовых панелей ее черное платье было почти незаметным. Стоя вне белого круга света, ее стройное хрупкое тело было скрыто, но сквозь тени я мог видеть мерцание ее золотых волос и чудесную линию ее сияющих белых рук и плеч.
   "Все, что ты любишь!" - повторила она с уверенным веселым вызовом.
   - Я держу тебя в этом.
   Пятнадцать лет назад я купил кольцо скарабея в Луксоре. Теряя его раз в день в течение двух недель, я снабдил его хитроумными муфтами, сконструированными таким образом, что, когда я ловил ее в перчатке, муфты затягивались и прижимали кольцо к пальцу. Когда я в последний раз был в Египте, мой араб-ювелир был сослан к своим отцам, и тайна этих соединений принадлежит мне. Три лондонских и два парижских ювелира сказали мне, что смогут разгадать тайну, разрезав кольцо на части. Если не считать этого, они признались, что были сбиты с толку.
   - Протяни руку, Джойс, - сказал я. - Нет, другой. Там!"
   Я надел кольцо на ее безымянный палец, вернулся к столу и закурил. Это последнее было чисто для эффекта.
   Джойс посмотрела на кольцо и попыталась сдвинуть его.
   - Ничего хорошего, - сказал я. "Вы можете разрезать кольцо, что было бы жаль, потому что оно уникально; и это не твое, пока ты не выиграешь пари. Или ты можешь ампутировать палец, что тоже было бы жалко, так как это тоже... ну все равно не тебе будет ампутировать, если я выиграю пари.
   Она снова попыталась сдвинуть кольцо, снова безуспешно.
   - Ты снимешь его, пожалуйста?
   Я покачал головой.
   - Ты сказал, что я могу исправить ставку.
   - Снимите его, пожалуйста! - повторила она, неодобрительно нахмурившись. К сожалению, как и миссис Хилари Масгрейв, она выглядит необыкновенно хорошо, когда не одобряет.
   - Вернемся сейчас? Я предложил. - Я докурил свою сигару.
   "Шутка может зайти слишком далеко", - воскликнула она, топнув ногой, как я помню, как я видел, как она топнула, будучи злобным белокурым ребенком пяти лет.
   "Небеса свидетели, я не шучу!" Я протестовал. "Ничто из того, что я мог бы сказать, не тронет вас в вашем нынешнем настроении; пари дало мне шанс. Это кольцо на руке, и в тот день, когда ты увидишь, что ты отделен от своего адского дела, я приду за своей наградой. Пока вы и причина неразлучны, вы можете сохранить кольцо. Я поддерживаю свою удачу; Я всегда так делаю, и это никогда не подводило меня".
   Джойс в последний раз отчаянно дернула кольцо, а затем с трудом провела по нему пальцем перчатки.
   "Как долго я должен ждать, прежде чем мне смогут разрезать кольцо?" она спросила.
   Я не подумал об этом.
   - До моей смерти? Я предложил.
   - Надеюсь, раньше.
   "О, я тоже. Я хочу выиграть пари и вернуть свои ставки".
   Джойс вырубилась передо мной во двор, на ходу застегивая перчатку. Я был в приподнятом настроении от того, что произошло, в приподнятом настроении и весьма восхитительно удивлен, обнаружив, насколько недолгим был ее гнев.
   - Боюсь, я связана с делом более тесно, чем вы думаете, - начала она с неожиданной мягкостью. "Потому что - позвольте мне видеть - вот уже три года люди пытаются указать мне на ошибочность моего пути, и я продолжаю в том же духе. Мужчины и женщины, друзья и родственники, суфражистский епископ..."
   - Вполне правильное различие, - перебил я. "Ни рыбы, ни мяса, ни дичи, ни хорошей красной селедки".
   "...и единственный результат в том, что я с каждым днем все глубже погружаюсь в трясину".
   - Но здесь я вхожу.
   - Боюсь, слишком поздно. Слушать. Раньше у меня было немного собственных денег. Я продал все акции и акции, которые у меня были, чтобы помочь основать New Militant . Я живу на зарплату, которую мне платят за редактирование. Это похоже на бизнес, не так ли?
   Я поправил галстук, застегнул последнюю пуговицу на перчатках и поднялся на первую ступеньку лестницы Холла.
   "Живя на Востоке, - сказал я, - я познал добродетель бесконечного терпения".
   Джойс промолчал. Мне пришло в голову, что я не задал важный вопрос.
   - Когда я выиграю пари, - начал я.
   - Ты не будешь.
   "Предположим, что да. Никто не любит проигрывать пари, но вы серьезно возражаете против последствий?"
   Джойс подарила мне замечательную улыбку, прежде чем ответить.
   - Я никогда не думала об этом, - ответила она.
   "Подсознательно?" - предложил я в манере, достойной Серафима.
   Она покачала головой.
   - Ну, подумай теперь, - попросил я.
   - Не имеет большого значения, возражаю я или нет.
   - Если ты честно возражаешь, если считаешь, что все это шутка сомнительного вкуса, я сниму кольцо здесь и сейчас.
   Джойс начала расстегивать перчатку, потом остановилась и посмотрела на меня. Я полагаю, мой голос должен был показать, что я говорил серьезно; ее глаза были мягкими и добрыми.
   - Я думаю, любой девушке очень повезет... - начала она. Я поклонился, и при этом озорной чертенок овладел ее языком. "... действительно очень повезло - завоевать вашу бродячую привязанность".
   - Это не то, что ты начал говорить.
   "Я никогда не знаю, что скажу . Вот почему я так хорош на платформе".
   - Мне снять кольцо?
   "Я предпочитаю победить в честном бою".
   - Если сможешь, - возразил я, когда мы пробрались в яркое тепло бального зала.
   Мои подопечные, казалось, извлекали выгоду из моего отсутствия. Пара за парой проплыли мимо с соприкасающимися головами и мечтательными глазами; на полпути к комнате Филип шептал на ухо Глэдис и заставлял ее улыбаться; Я мельком увидел Робин и Синтию; затем Сильвия и Серафим проскользнули мимо.
   - Разве они не мило смотрятся вместе? сказала Джойс, наполовину про себя, когда наши лица были подвергнуты быстрому, испытующему взгляду.
   - Как насчет очереди перед ужином? Я предложил.
   - Я имею это с тобой?
   "Если вы будете."
   - Я хотел бы.
   Мы начали ходить по комнате, в середине вальса. Джойс была прекрасной танцовщицей, легкой, легкой и ритмичной. Это было слишком хорошо, чтобы испортить разговор; Я удовлетворился одним последним замечанием.
   - В конце концов, - сказал я, - ты можешь начать привыкать ко мне.
  
   ГЛАВА VI
   Второй Роу й
   "Действительно, человек спит и время от времени просыпается,
   Мы знаем, но пробуждение для нас главное,
   И мое обеспечение для бодрствующей части жизни.
   Соответственно, я использую сердце, голову и руку
   Весь день я строю, планирую, учусь и завожу друзей;
   И когда ночь настигает меня, я лежу,
   Поспи, помечтай немного, и покончим с этим,
   Чем раньше, тем лучше, чтобы начать заново.
   Что полуночное сомнение перед верой рассвета?
   Ты, философ, который не верит,
   Которые узнают ночь, придают снам вес -
   Чтобы быть последовательным - вы должны держать свою постель,
   Воздержись от здоровых поступков, доказывающих, что ты человек,
   От страха ты засыпаешь, быть может, врасплох!
   И уж точно ночью ты будешь спать и мечтать,
   Живите днем и суетитесь, как вам угодно.
   И поэтому ты живешь, чтобы спать, как я просыпаюсь,
   Не верить, как я все еще верю?
   Ну, а здравый смысл мира зовет тебя
   Прикован к постели, и его хорошие вещи приходят ко мне.
   - Роберт Браунинг
   "Извинения епископа Блуграма".
   Буллингдонский бал состоялся во вторник вечером, и Джойс вернулась в город на следующее утро. Ее брат, возможно, упомянул время, или это могло быть чистым совпадением, что я должен был покупать газеты и смотреть поезда, когда она приехала на станцию с девушкой, которую сопровождала. Мы познакомились как друзья и обменялись бумагами: я отдал ей " Морнинг пост" , а взамен получил " Новый боевик" . Когда поезд отъехал от платформы, она на прощание помахала левой рукой в тщательно затянутой перчатке. Потом мы с Диком вернулись в Дом.
   В полусонной темной комнате Робин спал сном праведника. Блуждая по его комнатам, я размышлял о том, что студенческий юмор мало меняется с течением времени, и в Оксфорде, как и везде, ничего не подозревающие становятся легкой добычей бессонной, крадущейся несправедливости. Враг посетил этот мирный дом сна. Наполовину прикрытая беспорядком постельное белье, холодная ванна преждевременно ждала ноги Робина, а на столе у него была расставлена такая трапеза, какую ни один здравомыслящий человек не закажет себе после двух ночных тяжелых танцев. Влажные непристойные куски холодной вареной говядины, пиво на шестерых, две банки пиккалилли и порция перезрелого сыра горгонзола вызывали жалостную привлекательность пресыщенного, безвкусного вкуса. На каминной полке - чтобы душа могла начать на равных с телом - висело благочестивое устремление: "Боже, благослови наш дом".
   "Гартон, за боб!" - воскликнул Робин, когда я описал состояние его комнат.
   Отбросив постельное белье в сторону, он тяжело рухнул в ванну, выбрался из нее под аккомпанемент тихого, яростного бормотания, которое могло быть молитвой, и побежал через площадку, чтобы отдать Гартону вещи, принадлежавшие Гартону. Я следовал за ним на ни к чему не обязывающем расстоянии и наблюдал, как два фунта вареной говядины утилизируются в неожиданных углах комнат Гартона. Три ломтика были спрятаны в табачной банке, остальные беспристрастно распределены между книгами Гартона - для созревания и укрепления в течение шестнадцати недель Долгих каникул. Балансируя кувшин с пивом на крышке двери, откуда он упал и разбился о мошенническую белую голову почтенного разведчика, Робин поспешил обратно в свои апартаменты и щеголял дубом.
   -- Я подумывал немного пообедать на "Шер", -- заметил он, сменив мокрую пижаму на халат и с сигаретой в одной руке и сыром "Горгонзола" в другой, направляясь к окну с видом на Кентерберийские ворота. - Если ты не против пройтись к Филу и Серафиму и разоблачить девушек, мы все можем встретиться на барже Дома в час. Я пойду и оденусь, как только немного покормлю Гартона. Наверное, его убьют огурцы, - добавил он, с сожалением взглянув на двухфунтовые стеклянные банки.
   Я сообщил о встрече Филипу, просмотрел "Где мисс Ронсли?" статью, когда я пересек Квадрат и бросил якорь в каютах Серафима. Его причудливая жилка женственности проявилась в чашах с гвоздиками "Белая чародейка", которыми были украшены столы и каминная полка. Аккуратная стопка бланков, исписанных стенографическими буквами, указывала на ранний подъем и прилежный метод. Я обнаружил, что последние три дня он просматривал " Таймс" и " Вестминстер Газетт" .
   - Я полагаю, новостей нет? - сказал я, когда рассказал ему о планах Робина на день и описал Битву за Говядину.
   - Сегодня ничего, - ответил он. - Вы видели вчерашнюю " Таймс "?
   Я был слишком занят Джойс и тремя своими подопечными, чтобы уделить время газетам. Теперь я впервые прочитал, что премьер-министр выступил за присвоение дней всем рядовым членам. Законопроект о реформе Закона о бедных будет привлекать внимание Палаты до конца сессии, за исключением избирательного права женщин и любых других вопросов.
   "Это ответ Ронсли на это ", - сказал я, отдавая Серафиму свой экземпляр New Militant .
   "Интересно, каким будет ответ " Нового боевика " Ронсли", - пробормотал он, прочитав статью.
   - Это тебе решать, - сказал я ему. "Вы читаете небеса, толкуете сны и предсказываете будущее..."
   - К счастью, я не могу.
   Это была неожиданная точка зрения.
   - Разве ты не стал бы, если бы мог? Я попросил.
   "Разве кто-нибудь продолжал бы жить, если бы не обманывал себя, полагая, что будущее не будет таким же черным, как настоящее?"
   Это было неподходящим настроением для человека, который провел две ночи, танцуя с Сильвией, за исключением всех остальных, и я сказал ему об этом.
   - Пойдемте к "Рэндольфу", - нетерпеливо воскликнул он. "Сегодня, сегодня вечером; а завтра все будет кончено. Я был дураком, чтобы прийти. Я не знаю, почему я это сделал".
   Мы взяли шляпы и вышли на улицу Кинг-Эдвард-Стрит.
   - Ты пришел, потому что тебя пригласила Сильвия, - напомнил я ему. "Я услышал приглашение. Молодого Ронсли там не было, но были Каллинг и Гартсайд, и еще дюжина человек, которых я не знаю по именам. Вместо них мог быть выбран любой из них, но... они не были выбраны. Вы должны быть более благодарны за свои преимущества, мой юный друг.
   "Я не."
   Я взяла его под руку и попыталась выяснить, что его расстраивает.
   - У вас с ней какая-то бессмысленная, напрасная ссора... - рискнул я.
   "Как могут ссориться два человека, если у них нет ни единой точки соприкосновения? Наши жизни идут параллельными линиями, продолжайте их бесконечно, и они никогда не пересекутся. Следовательно, было бы ошибкой сводить параллели так близко друг к другу, чтобы одно могло видеть другое".
   На мгновение я подумал, не испытал ли он свою удачу и получил ли отказ.
   - Сильвия думает, что ваши жизни параллельны? Я попросил.
   - Как ты думаешь, какой опыт или воображение у такой девушки? Им и в голову не приходит, что все не вышли из той же машины, что и они сами, с такими же идеями, убеждениями, воспитанием, положением, средствами. Думаешь, Сильвия понимает, что тратит на платье за шесть месяцев больше денег, чем я зарабатываю за год? Может ли она вообразить, что я ненавижу и презираю все маленькие условности, которые она не нарушила бы за все богатство Индии? Учения, которым она научилась у своей матери, учения, которым она захочет научить своих детей, - может ли она вообразить, что я расцениваю их как такое колдовство, что не рискну своей душой, попросив поверить любого здравомыслящего ребенка? Я неверный, нищий, нетрадиционный представитель богемы, а она... ну, вы знаете атмосферу Брэндон Корта. Что хорошего в том, что мы продолжаем встречаться?
   "Найджел не является ни неверующим, ни нетрадиционным, ни богемным, - сказал я. "К тому же он стоит на пороге большой карьеры..."
   - Осмелюсь сказать, - сказал Серафим, когда я остановился.
   "Найджела не пригласили. Гартсайд может быть неверным, если он когда-нибудь потрудится подумать о таких вещах; он, конечно, не без гроша в кармане и не из богемы. Он крупный герой с большим сердцем, обладающий всеми мирскими преимуществами, какие только может пожелать девушка. Гартсайд не был приглашен. Других больше не было. Ты был."
   "Она не знала меня два дня; возможно, двух дней недостаточно, чтобы найти меня.
   -- Женская интуиция... -- начал я.
   "Женская интуиция - это женская способность делать неверные выводы быстрее, чем мужчины. Если вы не хотите навлечь на себя неприятности, вам лучше не идти к Сильвии с Новым боевиком в руке.
   Я поблагодарил его за напоминание и завещал оскорбительный лист Мемориалу мучеников. Крупный шрифт заголовка "Где мисс Ронсли?" напомнил мне о нашем предыдущем разговоре.
   - Я не пожалею, если избавлюсь от своих подопечных, - заметил я. "Они несут ответственность в эти неспокойные времена".
   - Сильвии ничего не угрожает, - уверенно ответил он.
   "Я не уверен."
   "Она в абсолютной безопасности".
   "Откуда вы знаете?"
   Он посмотрел на меня с сомнением, и уверенность угасла в его глазах.
   "Я не. Это... просто мнение.
   - Даже если ты прав, Глэдис все равно есть, - сказал я.
   - Я забыл ее.
   "Она хорошая оценка".
   - Думаю, да.
   - Хотя и не так хорош, как Сильвия.
   - Уверяю вас, Сильвии ничего не угрожает.
   - Но откуда ты знаешь? - повторил я.
   "Я говорю тебе; это всего лишь мнение".
   - Но вы не высказываете никакого мнения о Глэдис.
   "Как я мог?"
   - Как ты можешь насчет Сильвии?
   Он заколебался, покраснел, открыл губы и снова сжал их в своей старой дразнящей манере.
   - Не знаю, - ответил он, когда мы вошли в "Рэндольф" и прошли в конец зала, где нас ждали три девушки.
   Робин предоставил внушительную флотилию для нашего размещения. Его собственная плоскодонка была зарезервирована для Синтии, для него самого и для обеденных корзин; таинственное примирение предоставило Garton's в распоряжение Филипа, Глэдис и меня, в то время как Сильвия и Серафим укрылись в канадском каноэ, оторванном от соседнего Университета в результате акта чистого пиратства. баржа. Мы взяли старый курс через Месопотамию и пересекли Роллерс, пришвартовавшись на обед в полумиле над отелем "Черуэлл". Голод и чувство долга обеспечили мне присутствие на этой трапезе и чаепитии; в промежутке я удалился на сиесту. Я нахожу, что расстояние придает компаньонке очарование.
   В мое отсутствие Филип предложил Глэдис выйти за него замуж. Когда я снова появился во время чая, Робин прокричал эту новость через значительную часть Оксфордшира. Я изобразил обычное удивление, предупредил Филипа, что он должен дождаться одобрения моего брата, и добродушно пожал ему руку. Потом я наблюдал за оргией поцелуев, которая кажется неотделимой от объявлений подобного рода. Математик рассчитал бы возможные комбинации за две минуты, но его вычисления, как всегда, были бы расстроены вторжением личного уравнения, потому что Робин целовал Глэдис не один раз, а много раз, не для того, чтобы приветствовать ее как сестры, чем из разумного убеждения, что такое несвоевременное усердие рассердит ее старшего брата.
   Вовремя кому-то пришло в голову заварить чай, и в шесть часов флотилия отправилась домой. Робин демонстративно пересадил меня с плоскодонки Филипа на свою и с такой же показухой объявил о своем намерении стартовать последним, чтобы собрать отстающих. Канадское каноэ грациозно устремилось вперед и вскоре скрылось из виду; бежал быстрый поток, и лодка почти не нуждалась в помощи весла. Я не сомневаюсь, что под вечерним солнцем и под аккомпанемент журчащей воды, мягко плещущей борта лодки, время пролетело слишком быстро. Фрагменты разговоров были извлечены для моей пользы в течение следующих недель, чтобы заставить меня снова задуматься о том, какой ореол сочувствия я должен носить, чтобы девочки и мальчики, такие как Сильвия и Серафим, могли открыть свои сердца для моего осмотра.
   Насколько я понимаю, Сильвия требовала вердикта об успехе их экспедиции в Оксфорд, и что Серафим вынес ей решение, но с неохотой и с оговорками.
   - Ты не жалеешь, что пришел? она спросила. "Ну чего не хватает? Я ответственен за то, что привел вас сюда; Я хочу, чтобы все было идеально".
   - Все прекрасно, Сильвия.
   Она покачала головой.
   " Что- то не так. Ты угрюм, молчалив и обеспокоен, как и в нашу первую встречу. Ты помнишь ту ночь? Ты выглядел так, как будто думал, что я собираюсь тебя укусить. Я не кусаюсь, Сераф. Скажи мне, в чем дело, есть еще одна ночь; Я хочу, чтобы ты был рад, что ты пришел".
   "Вы не можете сделать меня более счастливым, чем я есть. Но вы не можете найти розы без шипов. Я бы хотел, чтобы мы все не возвращались завтра".
   - Это только в Лондон.
   - Я знаю, но все будет по-другому.
   "Но почему?"
   "Я не знаю, но это будет . Эти три дня не были бы такими славными, если бы я не помнил каждое мгновение того времени, когда они были - всего три дня".
   Подняв весло, он откинулся на спинку лодки и погрузил руки по локоть в прохладную, покрытую тростником воду. Сильвия разбудила его вызовом.
   - Четыре дня тебе бы надоели?
   "Вы когда-нибудь встречали человека, которому наскучили четыре дня вашей компании?"
   - Разве тебе иногда не кажется, что ты знаешь меня лучше, чем большинство?
   - Я знаю тебя со времен Троицы.
   - Ты знаешь меня с тех пор...
   Она резко остановилась. Серафим поднял мокрую руку и посмотрел, как вода зигзагообразными ручейками стекает по его руке.
   - Мне закончить его для тебя? он спросил.
   - Ты не знаешь, что я собирался сказать.
   - Ты знаешь меня с того дня, как я родилась.
   - Как ты думаешь, почему я собирался это сказать?
   - Ты был, не так ли?
   - Я остановился посредине.
   - Ты продумал конец.
   - А я?
   - Бессознательно?
   Рука махнула в нетерпеливом протесте.
   - Если он был без сознания, откуда мне знать?
   Серафим быстро взглянул ей в лицо и отвернулся.
   - Верно, - рассеянно ответил он.
   - Никто не мог знать, - настаивала она.
   - Я знал.
   "Угадал".
   Вместо ответа он поднял свое пальто со дна лодки и извлек исписанный лист университетской тетради. Сложив его так, чтобы была видна только последняя строчка, он протянул ей со словами:
   - Ты найдешь его там.
   Сильвия прочитала строчку и в недоумении посмотрела на свою спутницу.
   - Но я никогда этого не говорила , - настаивала она.
   - Ты собирался.
   Она перевернула бумагу, не отвечая.
   - Что на другой стороне? она спросила.
   Серафим встревоженно протянул руку.
   "Пожалуйста, не читайте это!" он умолял ее. "Это не предназначено для того, чтобы вы видели".
   - Это обо мне?
   "Да."
   - Тогда почему я не должен этого видеть?
   - Можешь, но не сейчас.
   - Ну, когда?
   Поведение Серафима внезапно стало взволнованным. Чтобы выиграть время, он достал сигарету, но его волнение выдавало дрожащую руку, державшую спичку.
   - Когда мы встретимся снова, - ответил он после паузы.
   - Мы снова встретимся сегодня вечером.
   "Когда мы встретимся - после расставания".
   - Мы расстаемся, чтобы одеться к ужину.
   - Я имею в виду долгое, серьезное расставание, - ответил он тихим голосом.
   Сильвия рассмеялась над его внезапно серьезным выражением лица.
   - Мы будем ссориться? она спросила.
   Он молча кивнул.
   - Почему, Серафим? - спросила она более мягко.
   "Мы ничего не можем с этим поделать".
   "Для ссоры нужны двое. Я не хочу".
   "Мы не должны - если бы мы были единственными двумя душами в творении".
   Сильвия сидела молча, теребя перстень с печаткой и время от времени вопросительно глядя в беспокойные голубые глаза перед собой.
   - Откуда ты знаешь эти вещи? - наконец спросила она. - Ты не можешь знать.
   "Назовите это угадыванием, но я был прав из-за незаконченного предложения, не так ли?"
   - Возможно, но откуда ты знаешь?
   "Я не. Это модно. Одни люди проводят свою жизнь бодрствуя, другие видят сны". Он пожал плечами. "Я мечтаю. А иногда сон настолько реален, что я знаю, что он должен быть правдой.
   Сильвия улыбнулась с застенчивой задумчивостью, которой он раньше не видел на ее лице.
   - Я бы хотела, чтобы ты не думал, что мы собираемся поссориться, - сказала она. - Я не хочу терять тебя как друга.
   "Вы не будете. Когда-нибудь я смогу помочь тебе, когда тебе очень понадобится помощь.
   Почти незаметно линии ее рта затвердели, а в глазах снова появился презрительный, независимый огонь.
   "Почему я должен хотеть помощи?" она спросила.
   - Не знаю, - только и смог он ответить. "Ты сможешь."
   Их каноэ дрейфовало к Роллерс. Серафим приземлился, помог Сильвии выбраться из лодки и молча стоял рядом, пока ее поднимали и опускали в воду с другой стороны. Пока они медленно плыли по Месопотамии, ни один из них не мог - а может быть, и не хотел - уловить нити разговора, на котором их забросили. В тишине они миновали Купальню Магдалины, прошли в тени Аллеи Аддисона, под Мостом и вдоль Лугов. Разум Сильвии беспокойно боролся с непонятными словами, которые он сказал.
   - Мы встретимся и помиримся? - спросила она с притворной легкостью, когда каноэ прошло через грязное, извилистое устье Шер и устремилось прямо в Исиду.
   "Мы встретились."
   - И помириться? - повторила она.
   "Я не знаю."
   "Тебя волнует?"
   "Сильвия!"
   "Что ты будешь делать?"
   - А если нет? Серафим какое-то время сидел неподвижно, а затем начал грести на лодке рядом с баржами. "Я поеду за границу. Я никогда не был в Индии. Я хочу пойти туда. А потом я отправлюсь в Японию, а из Японии на некоторые из островов Стивенсона в Южных морях. Я видел все остальное, что хотел увидеть".
   "А потом?"
   Он поднял брови и неуверенно покачал головой.
   - Надеюсь, похоронят в море.
   - Серафим, если ты так говоришь, мы сейчас поссоримся.
   "Но это правда."
   - В жизни больше ничего не будет?
   - Нет, если мы поссорились и так и не помирились.
   - Но если бы мы ...
   "Ах, это меняет все на свете".
   Какое-то мгновение они смотрели друг другу в глаза: затем глаза Сильвии упали.
   - Я не хочу ссориться, - сказала она. "Я не верю, что мы сможем, я не понимаю, зачем нам это нужно. Если мы это сделаем, я готов компенсировать это".
   "Интересно, будете ли вы, когда придет время", - ответил он.
   Мы были, за единственным примечательным исключением - в тот вечер за ужином была скромная вечеринка. Филипу и Глэдис было чем заняться, а языком было мало: Сильвия и Серафим были молчаливы и задумчивы: я тоже, в своей ненавязчивой манере средних лет, провел насыщенную событиями ночь и утро. Исключением был Робин, который доставлял облегчение разговору в виде шуток каменного века за счет своего брата в частности, помолвленных пар вообще и всего незапамятного института брака. Я забыл некоторые из его наиболее поразительных параллелей, но помню, что каждое свежее блюдо вызывало новое сравнение.
   - Жаль, что устрицы сейчас не в сезон, Тоби, - заметил он. "Брак похож на вашу первую устрицу: ужасный на вид, липкий на ощупь, и его можно проглотить только одним глотком". "Почистите мне суп, пожалуйста. Когда мне предлагают толстое, я всегда удивляюсь, что повар пытается скрыть. Густой суп - это как брак". "Почему одетый краб всегда напоминает мне о браке? Я полагаю, потому что перед ним невозможно устоять, он неудобоварим и, если его небрежно смешать, полон маленьких кусочков скорлупы". "Глухарь символизирует супружескую жизнь: слишком много для одного, недостаточно для двоих". "Супружество подобно сигарете перед портвейном: оно разрушает вкус к лучшим вещам в жизни".
   Никто не обращал внимания на Робина, пока он болтал о своем бесконечном удовлетворении: он, вероятно, продолжал бы болтать, если бы не прибыло экспресс-письмо, адресованное мне в почерке Артура Родена. Мы переваривали ужин за сигарой в холле, и, прочитав письмо, я отвел Сильвию и Серафима в сторону и сообщил его содержание. По какой-то случайности она оказалась в разношерстной пачке бумаг, которую я собрал перед отъездом из Англии, и она лежит передо мной на столе, пока я пишу.
   "Лично и конфиденциально", - начиналось оно...
   "Мой дорогой Тоби",
   - Если это придет вовремя, я буду рад, если вы пришлете мне телеграмму, чтобы сообщить, что с Сильвией и остальными все в порядке. Мы очень встревожены последним шагом боевиков. Вы, должно быть, видели, что на днях Ронсли поднялся в палату и принялся распоряжаться временем всех частных членов до конца сессии, тем самым разрушив все представления об избирательном праве, появившемся в виде билля частного члена.
   "Боевики нанесли контрудар без потери времени. Вчера утром исчез единственный ребенок Джефферсона - семилетний мальчик. Мы не включили Дж., когда наезжали на вероятных жертв в Брэндоне: в то время он был в " Чародейке ", осматривал Росайт, и я полагаю, что именно поэтому мы его забыли. Нам, конечно, не следовало этого делать, поскольку он был одним из самых откровенных противников боевиков.
   "Вчера ребенок отправился со своей няней в Гайд-парк. Женщина, как и все ее проклятые сородичи, не обратила внимания на свой долг и позволила какому-то молодому гвардейцу сесть и поговорить с ней. Через пять минут - она говорит, что это было всего пять минут - ребенок исчез. Следов его не обнаружено. Джефферсон, конечно, находится в состоянии сильного беспокойства, но согласен с Ронсли в том, что ни одно слово из этой истории не должно доходить до прессы, и не следует жалеть усилий, чтобы убедить избирателей в полной невозможности рассмотрения заявлений, выдвинутых в настоящее время. вперед боевиками. Я организую серию встреч в Мидлендсе и родных графствах, как только палата поднимется.
   "И это напоминает мне. Ронсли получил второе письмо сразу же после похищения мальчика Дж., сообщая ему, что его действия в отношении времени частных членов приняты к сведению и что ему дадут срок до конца месяца [июня], чтобы предвещать осенний период. сессия. Осенняя сессия может состояться - это зависит от того, на каком этапе законопроекта о законе о бедных будет находиться комитет, - но избирательное право не будет обсуждаться во время ее проведения, и Ронсли намеренно откладывает свое объявление до конца месяца.
   "Поэтому в течение следующих десяти дней мы можем надеяться избежать новой атаки. После этого они начнутся снова, и, поскольку в течение этой недели будет объявлено о моей кампании в Мидленде, более чем вероятно, что удар может быть нацелен на меня.
   "Пожалуйста, покажите это письмо Сильвии и мальчикам и расскажите о деле Ронсли столько, сколько потребуется, чтобы ей все стало ясно. В настоящее время ей сказали, что Мавис больна в Лондоне и, возможно, ей предстоит операция. Скажите ей, чтобы она проявляла максимальную осторожность и не шевелилась на публике без сопровождения компетентного лица. Скотленд-Ярд увеличивает число своих телохранителей, и необходимо сделать все, чтобы им помочь.
   "Вы, конечно, поймете, что это письмо необходимо сохранить в тайне.
   "Навсегда твой,
   "АРТУР РОДЕН".
   Давая письмо Сильвии и Серафиму для прочтения, я признаюсь, что первым моим чувством было чувство невесомого облегчения от того, что Джойс находилась в Оксфорде, когда похищение произошло в Лондоне. Я никоим образом не потворствовал этому преступлению, я не должен был потворствовать ему, даже если бы знал, что она несет основную ответственность за похищение. Независимо от всех моральных соображений, я обнаружил, что рад, что ее не было в городе во время беспорядков. Утешение было слабым. Я признаю это. Но мне интересно сейчас оглянуться назад и пересмотреть свое умственное состояние в тот момент. Я уже перешел черту моральной похвалы и порицания: мой спуск к активному участию в преступлении последовал с невероятной внезапностью.
   Я чувствовал, что "частное и конфиденциальное" не имело обязательной силы против Серафима, поскольку он присутствовал, когда Ронсли описывал исчезновение Мэвис. Пока он излагал письмо ее отца к Сильвии, я изложил основные моменты Филипу и Робину. Комментарии семьи были характерны для разных ее членов. Филип с видом государственного деятеля покачал головой и высказал мнение, что дело, знаете ли, становится очень серьезным. Робин жалобно осведомился, кто захочет похитить такую малютку, как он.
   "Мне не нужен "компетентный эскорт", - воскликнула Сильвия, решительно вздернув маленький подбородок.
   - Меньше чем на двадцать четыре часа, - взмолился я. - До тех пор я отвечаю за вашу безопасность. После этого ты сможешь решить этот вопрос со своим отцом.
   - Но я могу позаботиться о себе даже в ближайшие двадцать четыре часа.
   Я принял самый суровый вид.
   - Ты когда-нибудь видел меня злым? Я сказал.
   - Думаешь, ты сможешь меня напугать? - спросила она с скромной улыбкой.
   - Я совершенно уверен, что не мог, - беспомощно ответил я. - Серафим, ты можешь что-нибудь с ней сделать?
   "Никто ничего не может с ней сделать..."
   "Серафим!"
   - ... против ее воли.
   "Так-то лучше."
   Я ударил в благоприятный момент.
   - Когда мы уйдем отсюда, - сказал я Серафиму, - ты должен взять ее за руку и не отпускать, пока снова не вернешься в гостиницу. Я отдаю ее на ваше попечение. Относиться к ней...."
   Я колебался, и Сильвия допрашивала меня с улыбкой короля выкупа.
   - Относись к ней так, как она того заслуживает, - сказал я. "Если бы она была моей женой, подопечной или дочерью, я бы дал ей пощечину и отправил в постель. Так поступили бы и вы, и любой человек, достойный этого имени.
   - А ты, Серафим?
   Он помогал ей надеть плащ и не ответил на вопрос. Внезапно она обернулась и посмотрела ему в глаза.
   - А ты, Серафим? Я слышал, как она повторяла.
   - Я буду относиться к тебе так, как ты того заслуживаешь, - медленно ответил он.
   - Это не ответ, - возразила она.
   - Что толку спрашивать его? - сказал я, когда остальные присоединились к нам.
   В отсутствие Джойс я провел большую часть унылой и бесконечно долгой ночи, куря много сигарет и прислонившись к стене, наблюдая за танцорами. Около трех часов я обнаружил ранний выпуск вечерней газеты и прочел его от корки до корки. Канадские Тихоокеанские острова то поднимались, то падали, а в Рио-Тинтос происходили какие-то потрясения.
   Единственные другие интересные новости, которые я нашел в списке причин. Я помню, как дело Уилтон против Уилтона и Слибери было передано в суд в один из дней ближе к концу той недели.
  
   ГЛАВА VII
   A Cause Célèbre
   "Обычные женщины - но не фраза тавтологична?
   - Джордж Гиссинг
   "Рожденный в изгнании".
   Я всегда с сожалением оглядываюсь на наше возвращение в Лондон после Дня памяти. Наше расставание у дверей дома Роденов на Кадоган-сквер было больше, чем простое разгона приятного, юношеского, беззаботного собрания; это означало определенный конец моих первых беззаботных, счастливых недель в Англии и предвещало период беспокойства и горечи, которые разлучили старых друзей и натянутые старые союзы. Пожимая руки и махая рукой на прощание, мы бессознательно соскальзывали в будущее, где никому из нас не суждено было снова встретиться на прежней откровенной и доверчивой основе.
   Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас осознавал это в то время, даже Серафим, ибо человек, как известно, плохой судья в своем деле. Оглядываясь на последние шесть месяцев, я понимаю, что семена неприятностей уже были посеяны и что мне следовало быть готовым ко многому из того, что последовало за этим.
   Начнем с того, что поразительная резкость речи и письма, характерная для обеих сторон в споре об избирательном праве, должна была предупредить меня о тщетности попыток сохранить дружбу Джойс Давенант, с одной стороны, и Роденов, с другой. Горьки были их языки и злы сердца в старую, забытую эпоху демонстраций и перебранок; горечь усиливалась по мере продвижения кампании поджогов и ее быстрых и безжалостных репрессалий; но я не помню ни одной политической сенсации, равной подавленному мстительному гневу тех дней, когда была начата политика похищения людей, и не было найдено никаких зацепок, чтобы изобличить ее виновных. Меня постигла участь большинства нейтральных держав, и мне удалось возбудить подозрения обеих воюющих сторон.
   Опять же, развод Уилтона доказал - если вообще нужны доказательства, - что, когда английское общество подвергает женщину остракизму, сочувствующие ей ничего не выигрывают для себя, защищая ее дело. Им лучше обеспечить себя приветствием на рыночной площади, возглавив хор морального осуждения. Элси Уилтон вряд ли заметила бы два добавленных голоса, и мы с Серафимом могли бы избавить себя от многих ненужных неудобств. Он, вероятно, был слишком молод, чтобы понять, что донкихотство не окупается в Англии, а я... Ну, нет дурака лучше дурака средних лет.
   Наконец, я должен был видеть тень, отбрасываемую тропической близостью Сильвии с Серафимом в Оксфорде. Она была несомненно интригующей , и я должен был это видеть и быть начеку. Как бы она ни сопротивлялась, было что-то цепляющее в его потустороннем, сомнамбулическом отношении к жизни; для него, по крайней мере, его сны были слишком реальны, чтобы их легко можно было игнорировать. И его чуткое женское сочувствие было для нее чем-то новым, чем-то странно возбуждающим для девушки, которая лишь наполовину понимала свои настроения и честолюбие. Я не сомневаюсь, что во время их одинокого возвращения в Оксфорд она разогнулась и открыла ему больше, чем любому другому мужчине, разогнулась настолько, насколько любая сдержанная женщина может размягчиться перед мужчиной. В равной степени я не сомневаюсь, что в холодной ретроспективе ее страстная, неконтролируемая гордость преувеличивала значение ее поведения и преувеличивала момент непритворного дружелюбия до унизительного самопредательства.
   Серафим - это ясно - не ответил. Теперь я знаю - да и тогда знал, - что Сильвия произвела неизгладимое впечатление на его восприимчивую и эмоциональную натуру. Ее своевольная, мятежная самоуверенность взволновала его, как всякая женщина с сильным характером взбудоражит мужчину колебаниями и сомнениями, оговорками и самокритикой. Зная Сильвию, я без труда понимаю, какое господство она установила над его умом; зная его, я вполне могу оценить его раздражающую робость и самоуничижение. Ему и в голову не приходило, что Сильвия может забыть его относительную бедность, безвестность и тысячу спорных моментов; ей никогда не приходило в голову, что благородные угрызения совести могут удерживать его от принятия того, что она показала себя готовой предложить. Серафим вернулся из Оксфорда, поглощенный навязчивыми воспоминаниями о Сильвии; со своей удивительной откровенностью он сказал ей так много слов, что она овладела его умом, исключив все другие мысли. Там он остановился - по непонятной ей причине, и нельзя было ей идти дальше навстречу ему. Рядом с Капитолием стоит Тарпейская скала. Я должен был помнить, что с Сильвией теперь это была корона или виселица, и что платоническим поклонникам не было места.
   Со своим талантом к неожиданностям Серафим исчез из нашего поля зрения на целую неделю после нашего возвращения в Лондон. Глэдис и я всегда бегали к Роденам или принимали визиты Сильвии и Филипа; оказалось, что он покинул Кадоган-сквер так же, как и Понт-стрит, и безразличный тон, в котором сообщалась эта информация, не побудил меня продолжать расследование. Примерно на пятый день я набрался смелости, чтобы спросить леди Роден, поднимался ли он еще на поверхность, но так далеко от получения вразумительного ответа, что подвергался тщательному изучению его прошлого. - Кто этот мистер Эйнтри? Я помню, как она спрашивала своим безжизненным, блеклым голосом. "Есть ли у него родственники? Раньше был сэр Джон Эйнтри, который был совладельцем Мейнелла.
   После серии безуспешных запросов по телефону я приступил к личному расследованию. Сильвия увезла Глэдис в Ранелах, и, поскольку Робин предложил свои услуги по сопровождению девочек, я без колебаний передал свою подопечную ей. Я рад сообщить, что для Сильвии моя ответственность прекратилась, и я был свободен отправиться на Адельфи-Террас и выяснить, почему в любой час дня и ночи я получил известие о том, что мистер Эйнтри находится в городе. но вдали от своей квартиры и не сообщил, когда вернется. Я позвонил в клуб перед тем, как осмотреть его квартиру. Серафима там не было, но я нашел полиглота Каллинга, объясняющего для Гартсайда некоторые из наиболее очевидных шуток нынешнего "Парижанина".
   "Откуда у тебя французский акцент, Боб?" Я слышал, как он спросил с притворным восхищением. "В Сохо? Интересно, кто его туда уронил?" Потом он увидел меня, и лицо его приняло ужасную торжественность. "Corruptio optimi pessima!" Удивляюсь, что у тебя хватает смелости показаться среди таких респектабельных людей, как я и Гартсайд.
   Я спросил, знает ли кто-нибудь из них о местонахождении Серафима, но вопрос, похоже, подлил масла в негодование Каллинга.
   - Где Серафим? - воскликнул он. "Ну, вы можете спросить! У него подрезаны крылья, в ореоле есть вмятина, а на арфе порваны струны. Небесный хор... - Он резко замолчал, схватил лист бумаги и снова заговорил своим обычным тоном. - Это будет довольно неплохо - Небесный Хор и наш Серафим вылетят, как обычный пьяница, как здесь Гартсайд.
   "В бездонную погибель, чтобы там обитать -
   Почему клуб не может позволить себе приличную ручку?
   Ты наш член комитета, Боб, ты виноват.
   Я всегда использую белый стих для своих жалоб.-
   В бездонную погибель, там обитать
   В адамантовых цепях и карательном огне".
   - Джон Милтон
   "Потерянный рай, Liber One".
   Я смотрел, как рисуют Небесный хор. В мундире и фигуре Архангел Гавриил поразительно походил на любого Хранителя Покоя в любом Мюзик-Холле. Официальный плетеный сюртук вздулся в плечах от давления двух тесных крыльев, фуражка была сдвинута на один глаз, а его ореол, по словам Каллинга, был "все равно". Поскольку художник настаивал на сопутствующей картине, чтобы показать прием Серафима в Бездонной погибели, я обратился к Гартсайду за просветлением.
   "Это продолжается достаточно долго, чтобы стать серьезным", - сказали мне. "Хорошая неделя сейчас".
   - Что происходит? - в отчаянии воскликнул я. "Где мы? Прежде всего, где Серафим?
   - Разве это не говорит тебе, что мы есть? - запротестовал Каллинг. - Это началось в тот день, когда ты вернулся из своих безбожных скитаний и рыскал по Лондону, как лев, ища, кого бы поглотить. "Портрет джентльмена, хорошо известного в обществе, ищущего, кого бы поглотить", - пробормотал он про себя, протягивая руку за новым буклетом. - И с тех пор это продолжается. И ни у кого не хватило смелости заговорить с ним об этом. Вот и все в двух словах".
   Я в отчаянии повернулся к Гартсайду, и со временем мне удалось извлечь и собрать воедино объяснение его мрачных отсылок к Серафиму. -- Давным-давно, -- начал он.
   "Когда свиньи были свиньями, - перебил Каллинг, - а обезьяны жевали табак".
   - Заткнись, Падди! Однажды девушка по имени Элси Давенант вышла замуж за человека по имени Арнольд Уилтон. Возможно, она знает, почему она это сделала, но меня повесят, если это сделает кто-то другой. По общему мнению, она была довольно милой девушкой, а Уилтон... ну, я полагаю, вы слышали о нем несколько странных историй, все они были правдой. После того, как они поженились - как долго это было, Пэдди?
   - О, несколько лет - по календарю, - сказал Каллинг, жадно подхватывая притчу. "Должно быть, она их уже нашла! Уилтон имел обыкновение работать небольшими периодами домашней работы в промежутках между тем, когда его выгоняли из чужих домов и исчезал за границей, когда бушевали разные мелкие бури. Морган и Трэверс взяли нового партнера и создали специальный "отдел Уилтона" для внесудебного урегулирования его исков..."
   - Все это довольно древняя история, - вставил я.
   - Это смягчающее обстоятельство, - сказал Гартсайд.
   Каллинг ораторски проникся к своей работе.
   - Когда придет время, - продолжал он в манере Старого Моряка, - миссис. Уилтон проснулся и сказал: "Это односторонний бизнес". Тоби, ты холостяк. Позвольте мне сказать вам, что супружеская жизнь - это мове , состоящее из изысканных выходных. Пока Уилтон ненавязчиво околачивался в Буда-Пешт, выдавая себя за венгерского корреспондента " Baptist Family Herald" , миссис Уилтон провела свои изысканные выходные в Довиле.
   Он сделал деликатную паузу.
   - Девочки останутся девочками, - вздохнул Гартсайд.
   "Весёлый майор кавалерии, как принято в армии, десантировался в Довиль. Его видели с ней в Лондоне достаточно, чтобы вызвать замечание. Добродушные друзья спрашивали Уилтона, почему он прозябает в Песте, хотя мог бы быть в Довиле; пришел, увидел, остановился в той же гостинице, что и жена его..."
   - Который, как ни странно, уже был выбран веселым майором кавалерии.
   Каллинг покачал головой по поводу врожденной порочности человеческой натуры.
   - Ты видишь финиш? - спросил он риторически. "Говорят, у старшего партнера в "Морган и Трэверс" случился припадок, когда Уилтон закончил последнюю партию дел в своем отделе и зашел в личный кабинет, чтобы проинструктировать о порядке подачи петиции".
   "Шесть дней назад был издан указ о ниси", - сказал Гартсайд.
   - Сцена в суде: президент выражает сочувствие истцу, - пробормотал Каллинг, уже работая быстрым карандашом над промокательной бумагой.
   Я закурил сигару, чтобы проветрить голову.
   - Куда входит Серафим? Я упорствовал, как человек с идеей фикс .
   "В продолжении", - сказал Гартсайд. "Есть правильный способ делать все, но есть и неправильный. Когда разводятся, то голову свою убавленную прячут..."
   - Я всегда так делаю, - сказал Каллинг.
   "Один отращивает бороду и переезжает жить в Кенсингтон. Миссис Уилтон совершает ошибку, пытаясь выставить все напоказ. "Вы можете порезать меня, - говорит она, - но вы не можете сломить меня по-мужски". Следовательно, в каждом месте, где она может быть уверена, что привлечет толпу, миссис Уилтон можно найти в первом ряду прилавков, очень хорошенькую, очень тихую и так ненавязчиво одетую, что вы почти готовы проклясть ее как респектабельную. "
   Он закурил, и я воспользовался случаем, чтобы напомнить ему, что мы еще не видели Серафима.
   Каллинг подхватил притчу.
   - Она одна? - спросил он хриплым шепотом. "Сэр, это не так! Кто водил ее вчера вечером на обед к Дьедонне, позавчера в "Савой", позавчера в "Карлтон"? Кого видели с ней у герцога Йоркского, в Хеймаркете, Сент-Джеймсе?
   "Кто катается с ней каждое летнее утро в парке?" разрез в Гартсайде. "Это наш Серафим. Наш глупый Серафим, и мы возлагаем на вас вину за его деморализацию. Серьезно, Тоби, кто-то должен говорить вовремя. О нем заговорили, а подобные попытки бросить вызов общественному мнению ни черта не приносят пользы. Женщина должна есть свою кашу и не торопиться с этим. Она только поддержит людей, если будет вести себя так, как сейчас. Имейте в виду, мне жаль ее, - продолжил он более мягко. - На ее месте я поступил бы точно так же, и сделал бы это много лет назад. Но я должен был сообразить, что мне придется столкнуться с последствиями".
   На две короткие секунды я задумался, будет ли хоть какая-то польза, если я заявлю о своей вере в невиновность Элси Уилтон. Взгляд на Каллинга и Гартсайда убедил меня в бесполезности этого.
   - Где сейчас Серафим? Я попросил.
   "С ней. Любые деньги, которые вам нравятся. Она живет со своей сестрой на Честер-сквер; ты найдешь его там.
   Я послал мальчика позвонить на Адельфи-Террас. До своего возвращения с сообщением, что Серафим все еще вдали от дома, Гартсайд подсказывал строки, в которых я должен был увещевать юного преступника.
   "Гей-майор кавалерии предусмотрительно переправился обратно в Индию, - сказал он, - и и без того был довольно призрачной фигурой для большинства людей. Что Серафим должен понять, так это то, что он получит всю дискредитацию того, чтобы быть "и другим", если он привяжет себя таким образом к ее ниточкам. Я только даю вам то, что все говорят.
   Я пообещал обдумать его совет, и после напоминания о том, что мы с Глэдис должны быть на его музыкальной вечеринке на следующей неделе, и напоминания о том, что он должен пообедать на моем плавучем доме в Хенли, мы разошлись в разные стороны.
   Блуждая кружным путем по курительным и библиотеке по дороге в холл, я убедился в том, что - по словам Гартсайда - все говорили. Развод Уилтона был единственной темой для разговоров. По большей части я обнаружил, что собственная терпимость Гартсайда к женщине олицетворяет общее настроение в клубе: его осуждение безрассудного поведения Серафима имело немало отголосков, хотя двое мужчин имели беспристрастность, чтобы похвалить его бескорыстное поведение. Остальные те, кто не осуждал, считали, что он слишком молод, чтобы знать что-то лучше.
   Единственная неблагозвучная нота прозвучала, когда я встретил в холле Найджела Ронсли. В одном предложении Элси Уилтон был прострелен, а Серафим - в другом, но бремя его рассуждений было сосредоточено на сакраментальной природе брака и проклятой ереси развода. Я подвергся ясному изложению англиканского учения о браке, был посвящен в таинства первых трех (или трехсот) Генеральных Соборов Церкви, представлен миниатюрными биографиями Ария и св. Афанасия и впечатлен необходимостью лишение сана всех священников, совершавших бракосочетание разведенных лиц. Все это было очень стимулирующим, и я обнаружил, что половина моих самых прозаических друзей жили в состоянии, которое Ронсли осуждающе назвал "состоянием греха".
   Было время чая, когда я прибыл на Честер-сквер. Полагаю, я никогда не относился к Гартсайду серьезно: как только я увидел Элси и Серафима, моя участь безоговорочно разделилась с мытарями и грешниками. Она приветствовала меня улыбкой женщины, которой нет дела до мира; затем, когда она повернулась, чтобы позвонить в колокольчик к чаю, я уловил выражение лица женщины, проходящей чистилище на пути в ад. Глаза Серафима телеграфировали целую кодовую книгу. Я подошел к окну, чтобы она не могла видеть ни мое лицо, ни я ее.
   - Я думал, ты не будешь возражать, если я загляну, - сказал я так небрежно, как только мог. - Во-первых, было время чаепития, а во-вторых, я хотел сказать вам, что вы совершили самый отважный поступок, на который только способна женщина. Удачи тебе! Если я могу что-нибудь сделать..."
   Затем мы снова обменялись рукопожатием, и я обнаружил, что ее мертвенное спокойствие гораздо тяжелее, чем если бы она сломалась или впала в истерику. Я не верю, что давенантские женщины умеют плакать: природа исключила из их состава слезный мешок. Однако, поразмыслив, я вижу теперь, что она страдала меньше, чем в те дни, шесть недель назад, когда ожидание развода угрожающе нависло над ее головой и преследовало каждое мгновение бодрствования. Любопытно наблюдать, как тревога сковывает женский дух, в то время как потрясение от катастрофы, кажется, на самом деле придает ей силы и пробуждает все силы. С этого времени и до дня моего отъезда из Англии Элси была неукротима.
   "Сейчас это тяжелая работа, - сказала она с нежной, усталой улыбкой, - но я справлюсь".
   Так говорил ее отец, когда я лазил с ним в Закавказье. Он произносил это, пока мы ползли, сражались и прогрызали себе путь вверх по скользкой скале, отвесной, как стена дома. И он был на двадцать пять лет старше меня.
   "Что ты делаешь сегодня вечером?" Я попросил.
   - Мы пытались принять решение, когда ты вошел, - сказал Серафим.
   - Ужин где-нибудь, я полагаю, и театр? Что происходит, Серафим? Я сегодня совсем один и хочу, чтобы ты и Элси поужинали со мной.
   Элси сидела с закрытыми глазами, омывая лоб ароматом.
   - Сделай что-нибудь, что начинается поздно, - устало сказала она. "Я не чувствую, что могу выдержать много часов".
   После краткого изучения театральной рекламы в " Морнинг пост" Серафим отправился договориться по телефону. Я схватил высвободившуюся руку Элси и попытался неуклюже, по-мужски взбодрить ее утомленный дух.
   "Ты должна продержаться до конца сезона", - сказал я ей. - Осталось всего несколько недель, а потом ты сможешь отдыхать, сколько захочешь. Не позволяйте людям думать, что они могут заставить вас скрыться. Если вы сделаете это, вы потеряете гордость за себя, а когда вы потеряете гордость за себя, почему кто-то должен верить в вас?"
   "Сколько людей верят в меня сейчас?"
   "Не так много. Вот почему я восхищаюсь твоей смелостью. Но есть Джойс.
   - Да, Джойс, - медленно согласилась она.
   "И Серафим для другого".
   - Да, Серафим.
   - А я на треть.
   Я чувствовал, как она пытается отдернуть руку.
   "Интересно, так ли это, или это просто потому, что я немного... сильно пострадал".
   Я отпустил руку, когда она поднялась, чтобы задуть спиртовку. Стоя прямо - голубоглазая, бледнолицая и с золотыми волосами - она была удивительно похожа на Джойс, подумал я, со своей стройной фигурой в черной драпировке и тонкой белой шеей, но на Джойс, которая упивалась горем.
   - Жаль, что ты никогда не учился в школе для мальчиков, - сказал я.
   "Почему?"
   "Если бы вы были там, вы бы знали, что есть мальчики, которые просто не могут содержать себя и свою одежду в чистоте, а другие не могут испачкаться или стать неопрятными, даже если попытаются. Со временем грязные обычно становятся чище, но мальчик, который начинает с чистым инстинктом, никогда не деградирует до личинки. Различие справедливо для обоих полов. И это касается не только одежды, но и поведения. Давенанты не могут не поддерживать чистоту. Я знал троих в одном поколении и одного в другом.
   Я сказал это, потому что имел это в виду. Я бы все равно сказал это, если бы у Элси не было сестры Джойс.
   Серафим вернулся с Диком Давенантом, и я пытался уговорить его присоединиться к нам, но он уже был занят к ужину. Вскоре после этого я обнаружил, что пора вернуться домой и переодеться. В холле я нашел Джойс и втолкнул ее в нашу компанию. Это была короткая, поспешная встреча, так как она прощалась с двумя коллегами или соучастниками заговора, когда я появился. Я уловил их имена и посмотрел на них с некоторым интересом. Одной из них была грозная миссис Миллингтон, обветренная, дородная женщина лет пятидесяти с седыми волосами, коротко остриженными до затылка, и в пенсне с двойными стеклами. Другая была анемичной девушкой двадцати лет - мисс Дрейпер - с фанатичным взглядом, следившим за каждым движением Джойс, и легким сухим кашлем, который сказал мне, что дни ее волнений сочтены. Когда мы встретились в следующий раз, она вытерла губы после кашля... Миссис Миллингтон я больше никогда не видел.
   В ту ночь я впервые попытался защитить Элси Уилтон. Кажется, мы пообедали в "Беркли", а потом пошли к "Дейли". Место не имеет значения; куда бы мы ни пошли, мы встречали - по крайней мере, так казалось нашим сверхчувствительным, подозрительным нервам - легкую тишину, движение поворачивающихся тел и вытягивающих шею, шепчущее имя. Элси прошла через это, как королевская герцогиня, открывающая базар; смеясь и разговаривая с Серафимом, поворачиваясь, чтобы перекинуться парой слов с Джойс или со мной; безмятежный, равнодушный, а лучше всего совершенно сдержанный. С трудом купленная актерская подготовка незапамятных веков должна давать женщине некоторое превосходство над мужчиной...
   Мы, конечно, ужинали в "Карлтоне" на видном месте у двери. Думаю, нас никто не пропустил. Серафим, конечно, всех знал, и за два месяца я набрал кое-какое количество знакомых. Мы кланялись каждой знакомой форме, а знакомые формы кланялись нам в ответ. Когда они проходили возле нашего столика, мы загипнотизировали их, чтобы они разговаривали, и они привели с собой своих женщин...
   Когда ужин был закончен, мы вышли наружу выпить кофе и сигары, чтобы никто из тех, кто вошел в столовую раньше нас, не ушел, не пройдя сквозь строй. У нас была своя доля черных взглядов и носов в воздухе, направленных, я полагаю, против Джойс так же, как и против ее сестры; и многие кроткие мужья, должно быть, выслушали в тот вечер лекцию о тексте о том, что ни один мужчина не поверит политическому или моральному злу любой женщины с красивым лицом. Чем старше я становлюсь, тем вернее нахожу этот текст; Я не могу вспомнить тот день, когда у меня не было инстинкта, лежащего в основе такой веры.
   В четверть двенадцатого Элси начала слабеть, и мы начали готовиться к возвращению домой. Пока я ждал счета - и дал приватную клятву, что Гартсайд воплотит свое сочувствие в действия и присоединится к нашей морально-прокаженной колонии до конца недели - из ресторана вышла неожиданная компания и прошла мимо нас, чтобы собрать плащи. . Глэдис и Филип, Сильвия и Робин, пригнанные домой из Ранелаха из-за невозможности найти столик для обеда, поверхностно поели на Кадоган-сквер, поспешили во дворец и свернули в "Карлтон", чтобы наверстать потерянную еду.
   Серафим, разумеется, увидел их первым, поднялся и поклонился. Я последовал за ней, и мы оба были вознаграждены любезным признанием Сильвии. Затем она увидела Джойс и Элси, и ее рот распрямился и потерял свою улыбку. Изменения были незначительными, но я ожидал их. Еще мгновение, и прямые линии превратились в небольшую кривую. Все кланялись каждому - Робин с его неуемным, инстинктивным добродушием, Филип более степенно, как и подобало общественному человеку, старший сын генерального прокурора и заклятый противник воинствующего избирательного движения. Потом Сильвия пошла за плащом, я договорился с Филипом, чтобы отвезти Глэдис домой, мы еще раз поклонились и расстались.
   Вся встреча заняла меньше двух минут. Этого было более чем достаточно, чтобы Элси сказала, что должна отклонить мое приглашение в Хенли.
   "Общественное место - это одно, а плавучий дом - другое", - сказала она. "Вы бы не пригласили двух человек остаться с вами, если бы знали, что простое присутствие одного неприятно другому".
   - Тебе придется пройти всю дорогу, - сказал я. "Если Родены знают меня, они должны знать моих друзей".
   - Нам не следует слишком торопиться, - ответила она. - Я прав, не так ли, Джойс? С Джойс нет скандала, но она перестала навещать Роденов. Это начало становиться довольно неудобным".
   Дело было скомпрометировано Серафимом, пригласившим Элси приехать в Хенли независимой группой из двух человек. Тогда они обеспечили бы столько огласки, сколько могли бы пожелать, не вызывая какого-либо смущения в частном собрании.
   Я ничего не видел о Сильвии до музыкального вечера Gartside's Soirée Musicale три дня спустя. Серафим обедал с нами, и когда Филип выхватил Глэдис из-под моего крыла почти до того, как машина свернула на террасу Карлтон-Хаус, я уединился с ним на уютном балконе и наблюдал за работой женской стороны человеческой натуры.
   Сильвия стояла в двенадцати футах от нас, сияя. Инстинктивная мудрость заставила ее одеться - как всегда - в белое и не носить никаких украшений, кроме жемчуга. Ее черные волосы казались еще более шелковистыми и пышными, чем когда-либо; ее темные глаза сверкнули какой-то гордой жизненной силой и уверенностью. Найджел Ронсли разговаривал с ней, говорил хорошо и делал ей комплимент, говоря на ее уровне. Я наблюдал, как она давала укол за уколом, парировала за парированием; вся изысканная игра на мечах... Его враги называли Найджела педантом, даже друзья жаловались, что он властный; Он мне нравился, как я умудряюсь нравиться большинству мужчин, и только хотел бы, чтобы он побольше встречался с людьми его собственного склада ума. Он встретил одного в Сильвии; на его рапире не было пуговицы, когда он фехтовал с ней.
   - До сих пор и не дальше, - пробормотал я.
   Серафим посмотрел вверх, но я только думал вслух. Мне было интересно, почему она нарисовала эту табличку над своей дверью, когда подошел Найджел. Карьера блестящих достижений и еще более блестящих обещаний, выбранная ею вера и ритуал, достаточное количество амбиций - Найджел вошел в списки хорошо вооруженным, и она была единственной, кто мог очеловечить его. Я удивлялся, какая пропасть темпераментной антипатии разделяла их и лишала его бледности...
   Они разговаривали до тех пор, пока Каллинг не вставил свое требование внимания, предпочитая просьбу с тройным акцентом. Время от времени Гартсайд отходил от других гостей и в почтительном турнире взмахивал копьем. Глядя на его прекрасную фигуру и переводя взгляд с него на неугомонного Каллинга, а с Каллинга на четко очерченное интеллектуальное лицо Ронсли, я в тысячный раз спрашивал себя, какого неописуемого родства может в равной степени недоставать трем мужчинам, столь непохожим друг на друга.
   С беззаботной небрежностью она охраняла территорию, разделявшую их мечом. Это было ловкое, проворное фехтование, но мне было интересно, насколько это ее забавляло. Немногие женщины могут устоять перед вековым увлечением натравливать одного поклонника на другого; но я должен был записать Сильвию среди исключений. Она не хотела восхищения... Потом я вспомнил Оксфорд и прочитал в ее поведении первые расчетливые стадии бичевания Серафима. Если это и было ее целью, она потерпела неудачу; Серафим не знал самой природы ревности. В свете их последующей встречи я сомневаюсь, что это было ее мотивом.
   Мы оба получили отстраненный поклон, когда вошли в комнату, но не удостоили нас ни словом. Боюсь, моя натура слишком ленива, чтобы сильно расстраиваться из-за такого пренебрежения. Серафим, как я мог видеть, становился довольно несчастным, когда на его присутствие не обращали внимания каждый раз, когда он оказывался на расстоянии разговора. Только к концу вечера она разогнулась. Я обещал сводить Глэдис на бал, а в одиннадцать вышел из укрытия и отправился на ее поиски. Каллингу только что приказали найти Робин, а Сильвия осталась одна.
   - Ты куда-нибудь собираешься? - спросила она Серафима, когда они остались в одной комнате.
   - Это Мальтропы, не так ли? он спросил.
   - И леди Карстен. Робин и я собираемся туда. Ты идешь?"
   Рука Серафима полезла в карман и сделала вид, что взвешивает на весах три или четыре приглашения. Наконец он выбрал карточку Карстена и взглянул на нее с сомнением.
   - Мое присутствие будет приветствоваться? он спросил.
   - Вы должны спросить леди Карстен, она вас пригласила.
   "Добро пожаловать к вам?"
   - Это зависит от тебя самого.
   "Что мне делать?"
   Сильвия поджала губы и посмотрела на него, склонив голову набок.
   "Будьте немного более разборчивы в компании, которую вы держите".
   - Я обычно.
   "С некоторыми поразительными оплошностями".
   - Я ничего не знаю.
   Сильвия выпрямилась во весь рост.
   - Как вы провели последнюю неделю?
   "Разными способами".
   - В разнообразной компании?
   - Почти всегда одно и то же.
   Она кивнула.
   - Это мое возражение.
   - Если она не будет возражать... - На щеках Сильвии вспыхнул румянец, предупредив его, что предложение следует оставить незаконченным.
   - Я даю вам совет для вашего же блага, потому что, по-видимому, вам больше некому посоветовать, - сказала она с медленной, вычурной небрежностью человека, который с трудом держит себя в руках. - Вы провели последнюю неделю, выставляя себя на всеобщее обозрение в компании с женщиной, которая только что развелась со своим мужем. Все тебя видели, все о тебе говорят. Если вам нравится такая слава...
   "Можно ли этого избежать?"
   - Ты можешь бросить женщину.
   - У нее не так много друзей.
   "Она слишком много".
   "Я не могу согласиться".
   - Тогда ты ставишь себя на ее уровень.
   "Я должен гордиться тем, что стою рядом с ней".
   Сильвия сделала паузу, чтобы успокоить голос.
   - У меня вспыльчивый характер, - заметила она с преувеличенным равнодушием, - никому не следует его возбуждать, и многие люди были бы раздражены, если бы вы разговаривали с ними так, как разговариваете со мной. Я... просто не думаю, что это того стоит, но не могли бы вы задаться вопросом, если я попрошу вас выбрать между ней и мной?
   Лицо и голос Серафима были серьезными.
   "Выбор кажется ненужным", - сказал он.
   - Вы должны уверить меня, что я не желаю, чтобы меня видели с мужчиной, который позволяет своему имени сочетаться с женщиной такого рода.
   - Какой, Сильвия?
   - Ты знаешь, что я имею в виду.
   - Но ты не прав.
   "Я имею в виду уродливое слово для уродливого греха. Женщина из тех, кто нарушает седьмую заповедь.
   Серафим начал рвать свою карту на узкие полоски.
   - Элси Уилтон этого не сделала, - тихо сказал он.
   - Она тебе так сказала?
   - Мне не нужно было говорить.
   Выражение лица Сильвии умоляло сжалиться над легковерным человеком. Серафим все еще нервно перебирал свою карточку, но никакие признаки эмоций не нарушали ее спокойствия. Лицо слегка покраснело, но она наклонила голову, чтобы скрыть это.
   - Расстанемся друзьями, Серафим, - сказала она наконец, - если ты не идешь к Карстенам. Подумайте об этом, и вы обнаружите, что каждый будет давать вам один и тот же совет".
   "Осмелюсь сказать." Он сунул порванную карточку в карман и приготовился сопровождать ее. - Что бы вы сделали на моем месте, если бы считали женщину невиновной?
   Сильвия уклонилась от вопроса.
   "Невинные женщины не попадают на такие должности".
   "Это возможно."
   - Как она может доказать свою невиновность?
   - Как вы докажете ее вину?
   "Я не пытаюсь опровергнуть то, что находит суд".
   У двери Серафим замялся.
   - Сегодня всего лишь перемирие, Сильвия, - оговорил он. "У меня должно быть время подумать. Я ни в коем случае не обязуюсь".
   Она одарила его своей старой дружелюбной улыбкой.
   "Если хочешь." Потом улыбка растаяла. - Однако мой ультиматум вступает в силу завтра утром. Тогда ты должен принять решение.
  
   ГЛАВА VIII
   ЧАС Энлей - и после
   "Мы не найдем в аду ни одного демона, который мог бы сравниться с яростью разочарованной женщины".
   - Колли Сиббер
   "Последняя смена любви".
   Регата Хенли меня разочаровала. Я восстановил воспоминания о двадцатилетней давности - что было одной ошибкой - и с нетерпением ждал этого - что было другой ошибкой. Плавучие дома в значительной степени потеряли славу, все они прибывали в город на поездах или автомобилях, а рост специальных прибрежных клубов сократил количество плоскодонок и каноэ на самой реке. Будучи таким же снобом, как и мой сосед, я с сожалением обнаружил, что Хенли так глубоко демократизирован...
   Думаю, при всей скромности, моя собственная вечеринка удалась. Нашим плавучим домом была "Дездемона", точная имитация того, что газеты называют "плавучим отелем": мы привезли повара моего брата с Понт-стрит и привезли с собой из города наш погреб. И был приятный, усердный оркестр, который не ел и не спал в своем рвении сыграть нам все вальсы, которые мы устали слушать в Лондоне. Обед Безумного Шляпника начинался в полдень и продолжался до полуночи. Любое проплывающее судно, которому нравилась внешность "Дездемоны", пришвартовывалось к борту и садилось на нее: никто не критиковал ни еду, ни сигары, многие заходили еще раз, чтобы поесть второй или третий раз в течение дня, и если они не знали Глэдис или меня, у них наверняка был друг среди моих гостей или официантов.
   И те, кто спал на борту, и те, кто приходил к нам по наущению желудка, были веселы, беззаботны, чтобы повеселиться. Я признаю, что мои собственные восторги сдерживались необходимостью танцевать в присутствии леди Роден. Воздух наполнился "Ратлендширскими морнингтонами", и наша беседа показывала признаки вырождения в фантастический аукционный мост Берка. Два графа считались выше, чем три виконта; Я вызвал ее с одним маркизом, она забрала декларацию с герцогом, я ее опять получила с русским князем: она меня удвоила... Кроме того, я развлекался. Пришли все нужные люди, кроме Гартсайда, которого задержали в городе, обсуждая вопросы губернаторства с индийским офисом.
   Родены были справа от нас, Родены слева от нас: в поле позади нас, ненавязчиво куря виргинские сигареты, слонялся бдительный роденский телохранитель. Регата началась 3 июля, а накануне Ронсли сообщил Дому расписание. Осенней сессии не будет, но Палата представителей засядет до конца третьей недели августа, чтобы завершить третье чтение законопроекта о законе о бедных; никакого нового законодательства не будет. У "Новых боевиков" был свой ответ без возможности неправильного истолкования, и семьи членов кабинета министров никуда не передвигались без сопровождения в тяжелых сапогах и штатском с рысими глазами.
   Я вызвал Скотланд-Ярд с его сырого, безрадостного луга, дал ему бутылку пива и колоду карт и сказал, чтобы он относился к "Дездемоне" как к своей собственной и звонил, чтобы узнать все, что может способствовать его комфорту. Хотя мы никогда раньше не встречались и должны были встретиться еще раз, я чувствовал к этим людям то же, что и к любому, кому поручено нести молодых роденов, чтобы они в любой момент не разбили свои ноги о камни...
   Сильвия была немногословна и решительна. Она вступила в бой со своим отцом и победила его, встретила и разгромила своих братьев. Любой, кто охранял ее безрассудную особу, делал это на свой страх и риск; она отказалась спорить по этому поводу. Я полагаю, что леди Роден приняла детектива более или менее как часть своей слишком часто удерживаемой причитающейся суммы; Филип был конституционален, руководствовался прецедентом, стремясь помочь миру и порядку в выполнении своих трудных обязанностей. Единственное активное домогательство исходило от Робина: предоставленный самому себе, он проигнорировал бы само существование детективов, но по злобному предложению Каллинга я обнаружил, что он коротает утро, врываясь в караулку с истерическими криками через каждые пять минут. из "Спаси меня! Боже мой! спаси меня!"
   Мрачный, загадочный Майкл следовал своим собственным методам. Как он сбежал из Винчестера в самый разгар выпускных экзаменов, я так и не узнал. В его телеграмме говорилось: "А как насчет меня для Хенли, старина? Майкл." Я телеграфировал в ответ: "Приходите тысячами", и он явился в голубовато-сером костюме, серых носках и замшевых туфлях, сером галстуке, шелковом носовом платке и шляпе "Гомбург". С каждой встречей я ценил Михаила все больше и больше. Из обособленной семьи он был самым обособленным членом. Заметив, что я бесцеремонно смотрю на его галстук, он достал блокнот и карандаш и спросил мое письменное мнение. На первой полосе было написано "Увидев мой новый галстук", а комментарии - насколько я помню цифры - были: (1) "О, Боже мой!" (40%).
   (2) " Вы видели галстук Майкла?" (40%).
   (3) "Майкл , дорогой !" ( Cry de Cœur Сильвии , 10%).
   (4) "Чертовски хорош галстук" (мой собственный вердикт, может быть, не совсем искренний). (10%).
   "Подойди и покажи свой отпускной билет", - призвал Каллинг, насмешливо протягивая палец, указывая на силы правопорядка.
   - Никаких чертовых ножей для этого ребенка, - ответил Майкл голосом, осторожно понизив голос, чтобы скрыть оскорбительный эпитет от ушей сестры.
   Я заметил обмен взглядами между Каллингом и им самим, но был слишком занят, чтобы думать об этом в то время. Однако одиннадцать минут спустя величие Скотленд-Ярда уже было заточено в его собственной цитадели. Каллинг сидел у их дверей и импровизировал ораторию на аккордеоне. "Филистимляне идут на тебя", - услышал я его гром, проходя мимо. Майкл лежал ничком на палубе плавучего дома, болтая на безопасном расстоянии ключ от каюты на конце японского зонта.
   " Quis custodiet ipsos custodes? - спросил он, когда чиновница бессильно высунулась из окна каюты. Возможно, вопрос был неправильно понят.
   - Sanguineos quis custodes custodiet ipsos? - рискнул он.
   Поскольку ответа по-прежнему не было, простое человечество предписало мне завладеть ключом и провести тюремную доставку. Сыщики чуть не расплакались от унижения, но я в какой-то мере утешил их, завоевал дружбу, которая сослужила мне хорошую службу, и наконец смог снова приступить к своим обязанностям хозяина.
   Время от времени происходили небрежные скачки, не вызывающие ни интереса, ни обиды. У всех нас были свои способы проводить время между едой и едой; один будет изучать зубы и улыбку звезды музыкальной комедии, другой будет смотреть Отбор на трехкарточном фокусе, третий будет считать евреев на соседнем плавучем доме... Ни Элси, ни Серафима не было видно, но это было только быть ожидаемым. Он должен был устроить ей завтрак и рекламу в Филлис-Корт, а "Дездемоне" обходить стороной. Таковы были, по крайней мере, его навигационные приказы, если он прибудет; но Элси уже несколько недель была чрезмерно уставшей и взволнованной, и я не удивился бы, если бы узнал, что она осталась в городе в последний момент.
   Одно дело прокладывать курс, и совсем другое - держать его - в отношении Хенли это, вероятно, более верно, чем в отношении любого другого участка воды в мире. Когда половина плоскодонок возвращается с острова на пост после обеда, а другая половина плывет вниз по течению, чтобы посмотреть на плавучие дома, узкая полоса воды на полпути между стартом и финишем становится безнадежно, хаотично перегруженной. Одна-две шлюпки и шлюпки - чего ни в коем случае нельзя допускать ни на одной регате - усугубляют смятение и запутывают до тех пор, пока своевременное столкновение не сломает их весла или нос мчащейся плоскодонки не превратит их в черепаху; и с закрытием боновых заграждений начинают прорастать три лодки там, где раньше была только одна.
   Сквозь лес мокрых весел я наблюдал, как плоскодонки, лодки и каноэ дерутся, напирают, уступают; вверх по течению, вниз по течению, широким боком, они скользили и дрожали, как мозаичный тротуар во время землетрясения. Фаталисты выбросили свои удочки и весла и бросились на линию наименьшего сопротивления. Лица покраснели, но настроение осталось похвально ровным...
   "Мария, Матерь Божия! это наш грустный, плохой, безумный Серафим!"
   Исчерпав возможности Трюка с тремя картами и не сумев получить ни горошину, ни два наперстка, Падди Каллинг подошел ко мне и наблюдал за толпой, как нормальный человек.
   Я проследил направление его глаз. Серафим стал фаталистом, и его прижимало все ближе и ближе к "Дездемоне". Последний яростный удар лодки, набитой пьеро, заклинил коробку его плоскодонки под нашей пристанью. Он махнул мне рукой и начал раздавать поклоны моим гостям.
   - Капелька прямо из Хивена, - воскликнул Каллинг с ненужным уточнением своего и без того сильного акцента. - Залив мокрый, миссис Уилтон, и мы ждем, когда кто-нибудь попросит благословения. Серафим, твоя амброзия в порядке.
   Они не отходили от плоскодонки, но мы принесли им чай; и изрядная горстка моих гостей свидетельствовала об успехе нашей кампании за последние несколько недель, спустившись на плот и любезничая с Элси. Конечно, не было никакого волнения или волнения; из тех, кто задержался на палубе или в кают-компании, осмелюсь сказать, целая половина не подозревала о том, что происходило внизу. Так было, конечно, и с Сильвией. Пока Пэдди и я раздавали клубнику экипажу лодки, она мыла руки к чаю, и, когда мы завершили благотворительную работу несколькими сигарами и коробком спичек, она вышла на плот за помощью. застежка часов-браслета.
   Пэдди предложил свои услуги, я наблюдал. Ее глаза лениво блуждали по людному участку реки напротив моей лодки и завершили свой круг, остановившись на плоскодонке и ее пассажирах. Элси поклонилась и получила в ответ легкий наклон головы. Серафим поклонился, и получил самый совершенный удар, который я когда-либо видел. Сильвия смотрела прямо сквозь него на шлюпку в четырех ярдах с другой стороны. Это было великолепно, нагло сделано. Я всегда был слишком ленив, чтобы развивать искусство огранки своих друзей, но если когда-нибудь представится случай, я пойду к Сильвии за необходимым обучением.
   Как только заторы в какой-то мере рассеялись, Серафим помахал мне на прощание и поплыл вверх по течению к мосту Хенли. Элси увидела все, что можно было увидеть в разрезе, и по-женски прочла в нем множество значений.
   - Надеюсь, вы не устали, - сказал Серафим, когда они приземлились и пошли к станции.
   - Я прекрасно провела время, - ответила она. - Огромное спасибо за то, что привели меня, и за все, что вы сделали за последние несколько недель. И до этого". Она поколебалась, а затем добавила с сожалеющей улыбкой: "После сегодняшнего дня мы должны попрощаться".
   - Ты не уезжаешь?
   "Еще нет; но у тебя достаточно неприятностей из-за меня, и ты не потерял всех своих друзей, - ответила она.
   - А я нет.
   - Ты рискуешь одним.
   - На ваш счет?
   Она кивнула.
   У него не хватило наглости попытаться прямо опровергнуть это.
   - Почему ты так думаешь? он подстраховался.
   - Серафим, милое дитя, я не мог не видеть, как она взяла твой лук. Я сделал тебе эту стрижку.
   - Она не стрижет Тоби, - возразил он. - И он, и я одинаково инкриминируемы.
   "Есть разница."
   "Здесь?"
   - Ей совершенно безразлично, как сильно он пачкает свои крылья.
   Серафиму оставалось переварить невысказанную противоположность. Лицо его постепенно теряло тот румянец, который он принял после встречи на плоту, глаза его успокаивались, руки твердели; Однако по поводу их разногласий он оставался нераскаявшимся.
   - Я не попрощаюсь, пока ты честно не скажешь мне, что не хочешь меня больше видеть.
   - Ты же знаешь, что я не могу этого сказать, Серафим.
   - Тогда очень хорошо.
   "Но это не так! Добро, которое ты делаешь мне, просто не стоит вреда, который ты причиняешь себе. Это не имело большого значения, пока с Сильвией не стали считаться.
   Серафим нетерпеливо заерзал в своем углу.
   "Ни Сильвия Роден, ни какая-либо другая женщина или мужчина в мире не будут диктовать, с кем я могу общаться, а с кем нет".
   - В ее случае вы должны сделать исключение из правил.
   "Почему я должен?"
   "Каждый мужчина должен делать исключение из всех правил в случае с одной женщиной".
   Его подбородок принял бескомпромиссный угол.
   "Цитируя блаженной памяти фарисея, - сказал он, - я благодарю Бога, что я не такой, как другие люди".
   Элси была достаточно хорошо знакома с его настроениями, чтобы понимать, что дальнейшая прямая оппозиция ничего не даст.
   - Я бы хотела, чтобы вы пришли на Честер-сквер, - согласилась она. - Но вы не должны больше появляться со мной на публике.
   "Завтра я буду кататься в парке, как обычно", - настаивал он.
   - Меня там не будет, Серафим.
   Когда рано утром в воскресенье мы с Глэдис вернулись на Понт-стрит, меня ждал сюрприз, после ожидания увидеть фейерверк - по незапамятной традиции - потушенный тропическим ливнем. Брайан сообщил мне по радио, что он на пути домой и на полпути через залив. На самом деле он уже опоздал в Тилбери, но его задержали, пока поршень цилиндра с высокой степенью сжатия отделялся от существенных частей своей набивки.
   - Кто расскажет ему о Филе? - в ужасе спросила Глэдис, когда я прочитал ей сообщение. Мы так хорошо обходились без моего брата, что, я думаю, естественная привязанность нас обоих была окрашена негодованием по поводу того, что он возвращается на лодке раньше, чем угрожал.
   "Поскольку вы преступник", - указал я.
   - Ты был ответственен за меня.
   "Почему бы не оставить это Филу?" - предложил я с моим талантом к компромиссу.
   "Это значит."
   - Ну, ты сам ему скажешь? Нет! Я отказываюсь вмешиваться в это. Меня здесь не будет. В тот день, когда твои родители приземлятся, я переложу свою сумку и багаж в гостиницу. Разве не самое простое решение - разорвать помолвку? Ну, знаешь, тебе очень трудно угодить.
   Я действительно забыл, как мы уладили этот вопрос, но новость, конечно же, была раскрыта не мной. Серафим заглянул к нам на обед в последний вечер моего опекунства, и я спросил его, не думает ли он, что я могу улучшить "Савой" в качестве своего следующего дома развлечений.
   - Но ты собираешься остаться со мной , - сказал он.
   "Мой дорогой друг, вы не знаете меня как гостя. Я не знаю, как долго я пробуду в Лондоне".
   "Чем дольше, тем лучше, если вы не возражаете против грубости".
   Я знал, что в его безукоризненном образе жизни не будет никаких "грубых действий", но на данный момент вопрос остался нерешенным, поскольку я действительно чувствовал, что нам обоим будет лучше бежать независимо. Десять недель домашнего хозяйства, разделенного даже с Глэдис, вызвали у меня ощущение подрезанных крыльев после моего беспечного, караван-сараевского существования, и, не желая быть снисходительным, я должен был помнить, что он человек очень скромный и почувствует стоимость жилья. меня больше, чем я должен чувствовать это сам. На следующий день я зашел на Адельфи-Террас, чтобы сообщить ему о своем решении, но, похоже, что-то его расстроило; он рассеянно смотрел в окно, и мне не хватило духу беспокоить его своими эфемерными аранжировками. У дверей квартиры его человек извиняющимся тоном спросил у меня совета по делу; его хозяин почти ничего не ел, не пил и не курил, бродил по комнате вместо того, чтобы ложиться спать, и глядел в пространство вместо того, чтобы обычно писать ежедневно.
   По пути в клуб я обдумал симптомы и решил провести часть дня, играя с Сильвией в предусмотрительность. Это та часть, для которой я не приспособлен по склонности, инстинкту, опыту и способностям.
   Когда я прибыл на Кадоган-сквер, происходило какое-то собрание политических деятелей, но меня милостиво провели в комнату Сильвии и позволили провести интересные пять минут, рассматривая ее книги и картины. Они сформировали освещающий комментарий к ее характеру. Одна полка была посвящена религиозным произведениям, остальные - жизни и истории великих женщин мира. Екатерина Сиенская шла впереди армии, Флоренс Найтингейл замыкала тыл; в рядах были такие королевы, как Елизавета, Екатерина Российская и Жанна д'Арк, великие некоронованные; писатели от мадам де Севинье до Джорджа Элиота, актрисы от Нелл Гвин до Эллен Терри, художники, такие как Виже ле Брун, реформаторы, такие как Мэри Вулстонкрафт. Это была католическая библиотека, в которой среди прочих нашлось место и для леди Гамильтон. Едва мой осмотр начался, как дверь открылась и вошла Сильвия одна.
   - Как мило, что ты пришел, - сказала она. "Вы пили чай? Ну, ты не возражаешь, чтобы это было здесь наедине со мной? Уверен, ты не захочешь встречаться с женами всех избирателей отца. Надеюсь, я не был очень длинным.
   "Без сомнения, это казалось длиннее, чем было на самом деле", - ответил я. - Тем не менее, у меня было время просмотреть некоторые из ваших книг и сделать о вас открытие. Если бы ты не была дочерью своего отца, ты была бы яростным боевиком.
   По внезапному огню в ее глазах я подумал, что разозлил ее, но угрожающий огонек погас так же быстро, как и возник.
   - Значит, в наследственности что-то есть, - сказала она с улыбкой. - Я... похож на человека, который бьет окна и сжигает дома?
   Что касается внешности, тот же вопрос можно было бы задать Джойс Давенант. То, что я не спросил, было связано с благоразумным решением сохранить мою дружбу с Роденсом и Давенантсом в отдельных водонепроницаемых отсеках.
   "Вы выглядите человеком, который обладает большими способностями и амбициями и хочет большой власти".
   "Не забывая, что я все еще женщина".
   "Некоторые боевики удивительно женственны".
   "Любопытно" - как раз подходящее наречие.
   - Жанна д"Арк ехала верхом, - заметил я.
   "Флоренс Найтингейл не била окна, чтобы произвести впечатление на военное министерство".
   "В качестве академического вопроса, - сказал я, - как ваша личность собирается усилить свое влияние в Англии двадцатого века?"
   - Вы встречали много женщин с характером?
   "Справедливое окропление".
   "Так что я; вы могли чувствовать, как будто они гипнотизировали вас, вы должны были делать все, что они вам говорили. Но ни один из них не проголосовал.
   Появление чая отвлекло наши мысли от политики, и, выпив вторую чашку, я деликатно двинулся к цели своего визита.
   - Тебе нравится говорить откровенно, не так ли, Сильвия? Я начал.
   - Так просто, как вам угодно.
   - Ну, ты несправедливо обращаешься с Серафимом.
   Я откинулся на спинку кресла и смотрел, как она удивленно приподняла маленькие темные брови.
   - Он послал тебя сюда? она спросила.
   - Я пришел по собственной неуклюжей инициативе, - сказал я. - Я не знаю, в чем проблема.
   - Но что бы там ни было, я виноват?
   "Вероятно."
   Сильвия была в восторге. "Если мужчина невысокого мнения о женщинах, мне нравится слышать, как он об этом говорит!"
   - На самом деле я не собираюсь возлагать вину ни на кого из вас. Вы оба ненормальны и иррациональны; скорее всего, вы оба ошибаетесь. Я хотел рассказать вам кое-что о Серафиме, которого вы, возможно, не слышали раньше.
   В дюжине предложений я рассказал ей о своей первой встрече с ним в Марокко.
   - Благодаря вам, - сказал я, - он довольно хорошо поправился. Помни, что я видел его тогда, а ты нет; так что поверьте мне, когда я говорю вам, что он страдал от того, что писатели называют "разбитым сердцем". Второй раз он не справится".
   - Ты уверен, что он сломан? - бесстрастно спросила она. "Гм. Это звучит для меня как вмятина; нажмите на другую сторону, вмятина выходит ".
   Я достал портсигар и подал сигнал бедствия, чтобы получить разрешение.
   - Я хотел бы, чтобы вы серьезно относились к этому, - сказал я.
   "Я? Куда мне войти?"
   Я тщетно искал спички, и в конце концов мне пришлось использовать одну из своих.
   - Он влюблен в тебя, - сказал я.
   Сильвия изложила это предложение серией коротких предложений, перемежаемых серьезными кивками.
   "Приятно. Если правда. Кажется невероятным. Неактуально, во всяком случае. Если только я не влюблюсь в него".
   - Я не вчера родился, - напомнил я ей. - Или накануне.
   - Возможно, ты был.
   Я поклонился.
   - Я имею в виду, ты так восхитительно молод. Ты обычно разговариваешь с девушками так же, как разговаривал со мной?
   Я застегнул пальто, собираясь уйти. "Будучи другом вам обоим, - сказал я, - если один совет..."
   - Но вы не дали.
   Буквально, я полагаю, это было правдой.
   - Что ж, если твое великодушие больше твоей гордыни, ты можешь извиниться перед ним; если твоя гордость больше твоего великодушия, откажись от извинений и потопи прошлое. Я прекрасно понимаю, из-за чего ссора, - добавил я.
   "Я понимаю." Сильвия добавила легкомыслия в свой тон, когда говорила о чем-то слишком серьезном, чтобы относиться к нему серьезно: легкомыслие теперь угасало, оставляя ее неумолимой и непреклонной. "Есть ли какая-то причина, по которой я вообще должен что-то делать?" она спросила.
   Я протянул руку, чтобы попрощаться с ней. "У меня это не очень хорошо получилось, - признал я, - но совет был неплох, и настроение было действительно хорошим".
   - Восхитительно, - иронически ответила она. "Я должен быть рад такому чемпиону. Вы дали ему какой-нибудь совет?
   - Что ты предлагаешь?
   Сильвия опустилась на колени на край дивана, лениво сцепив руки за головой.
   "Каждое утро я катаюсь в парке, - начала она. "Я катаюсь один, потому что предпочитаю одиночество. Мой отец возражает, и Филу это не нравится, потому что они не думают, что это безопасно. Я думаю, что вполне способен позаботиться о себе, поэтому я игнорирую их возражение. Твой друг тоже катается в парке каждое утро, иногда с довольно заметной женщиной, а последние несколько утра один. Не знаю, замысел ли это, не знаю, случай ли, - но он едет ближе ко мне, чем мне хотелось бы".
   Я ждал, пока она укажет мораль, упомянув между прочим, что Англия - свободная страна, а парк открыт для публики.
   "У него может быть все это, - ответила она, - кроме той маленькой части, на которой мне посчастливилось ездить верхом в любой данный момент".
   - Боюсь, вы не сможете удержать его даже от этого.
   Ее глаза внезапно вспыхнули. "Я могу выпороть его, как выпорола бы любого мужчину, который последовал за мной, когда я запретила ему".
   Больше мне было нечего сказать, но я сказал это, как только осмелился.
   - Мы друзья, Сильвия? Она кивнула. - И я могу сказать тебе все, что захочу?
   "Никто не может этого сделать".
   "Что-нибудь разумное? Ну, вот что: в один из таких прекрасных дней ты сильно пострадаешь, моя властная маленькая королева.
   "Ты так думаешь?"
   "Я делаю. Ты наполовину женщина, наполовину мужчина, наполовину ангел и на три четверти дьявол.
   Сильвия считала атрибуты на пальцах.
   "Когда я училась в школе, - перебила она, - меня учили, что из двух половинок можно составить целое".
   "Я многому научился с тех пор, как закончил школу. Во-первых, вы эквивалент любых трех обычных женщин. Теперь я действительно собираюсь. Королева Елизавета, ваша покорнейшая служанка.
   Ее рука снова потянулась к звонку, но я был готов предложить лучшее предложение.
   - Было бы изящно, если бы вы предложили проводить меня вниз, - сказал я. "Будет ужасно одиноко спускаться в одиночку на два больших длинных пролета".
   Она взяла меня за руку, повела в холл и вручила мне шляпу и трость.
   - Ты идешь? - спросила она, когда мы подошли к двери. - Если нет, то можешь взять мое личное такси. Взгляни на него." Она указала на оливково-зеленую машину на углу площади. "Я считаю, что, должно быть, одержал победу, он всегда рядом, и когда я тороплюсь, я могу положиться на него. Я думаю, он должен отказаться нести кого-либо еще. Это большая честь".
   Я перебрал мелочь и взял полсоверена, который держал на виду между большим и указательным пальцами.
   - Он понесет меня, - сказал я.
   "Я сомневаюсь в этом."
   - Вы поспорите?
   "О, конечно, если вы предложите купить машину!"
   - Вам не хватает мужества в своих убеждениях, - строго сказал я. - До свидания, королева Елизавета.
   Мне было хорошо, что она отказалась от пари. Я подошел к углу и поймал такси; но водитель покачал головой.
   - Помолвлен, сэр, - сказал он.
   - Ваш флаг поднят, - указал я.
   - Моя ошибка, сэр.
   Небрежно опустив флаг, он удалился за номером " Вечерних новостей" . Мне было жаль, потому что у него был голос образованного человека, а меня всегда интересуют люди, знавшие лучшие времена; они напоминают мне моего брата до того, как он стал судьей. Я только мельком увидел темные глаза, болезненный цвет лица и густую черную бороду и усы. Англия настолько преимущественно чисто выбрита, что борода всегда вызывает у меня подозрения. Если владелец не священник православной церкви, мне нравится считать его русским нигилистом.
   Следующей ночью после ужина я упомянул Серафиму, что наткнулся на Сильвию, и намекнул, что его близость к ней каждый день в парке не совсем приветствуется.
   - Так она сказала мне сегодня утром, - сказал он.
   - Я думал, ты не будешь возражать, если я передам оттиск того, чего он стоит, - добавил я с неопределенной запинкой.
   "О, совсем нет. Но я все равно поеду туда.
   - Ты будешь ее раздражать.
   Он смиренно пожал плечами. - Это может быть. Сейчас не время подвергать ее ненужному риску.
   "Вряд ли можно похитить взрослую женщину - верхом на лошади - среди бела дня - в общественном парке", - запротестовал я.
   "Место практически безлюдно в тот час, когда она едет".
   На следующий день Серафим ехал как обычно. Сильвия вошла в парк в обычное время; увидел его, подрезал его, прошел мимо него. Некоторое время они скакали в одном направлении на расстоянии ста пятидесяти ярдов; затем серафимы постепенно сокращали расстояние между своими лошадьми. Его быстрый взгляд заметил группу мужчин, идущих украдкой через группу деревьев к обочине дороги. Их характер и намерения никогда не будут известны, потому что Сильвия резко натянула поводья, бросив при этом лошадь на корточки, а затем повернулась и стала ждать своего беспричинного эскорта. Серафиму пришлось свернуть, чтобы избежать пушки. Когда он проходил, ее рука вспыхнула и ударила его по лицу хлыстом; инстинктивное натяжение повода на мгновение остановило его лошадь и позволило ей нанести второй удар тыльной стороной руки по его плечам. Затем оба повернулись и столкнулись друг с другом.
   Сильвия сидела с бледным лицом и горящими глазами.
   "Сегодня был переход, а завтра будет урожай", - сказала она ему. "Кажется, вас нужно учить, что, когда я говорю что-то, я имею это в виду".
   Серафим поклонился и ускакал, не ответив. Физически, как и в переносном смысле, он был тонкокожим, а переключатель пролил кровь. Прошло три недели, прежде чем с его лица исчез последний след критики Сильвии. Фиолетовый китик сначала почернел, а затем стал желтовато-зеленым. Когда я увидел его позже в тот же день, его лицо было распухшим, а отметина тянулась по диагонали от скулы к подбородку, пересекая и разрезая губы на своем пути. Он рассказал мне историю спокойно и без злобы.
   "После этого я больше не могу, - заключил он, - но кто-то должен. Если у вас есть какое-то влияние на нее, используйте его, и используйте быстро. Она не знает - никто из вас не знает - в какой опасности она сейчас находится!
   Он вскочил и принялся ходить по комнате в неконтролируемом нервном возбуждении.
   - Что будет, Серафим? - спросил я голосом, который должен был звучать одновременно и сочувственно, и скептически, и умиротворяюще.
   - Я не знаю... но она в опасности... я знаю это... я знаю это... я уверен в этом... я знаю это.
   Его натянутые нервы выдавали себя дюжиной разных способов. Мне пришло в голову, что чем меньше времени он будет проводить в одиночестве в своем обществе, тем лучше.
   - Я посмотрю, смогу ли я что-нибудь сделать, - сказал я небрежно. - А пока я зашел узнать, годится ли твое приглашение для ночлега под твоей гостеприимной крышей.
   "Рад видеть вас," ответил он; а затем менее условно: "это сделано очень любезно".
   - Доброта на вашей стороне, - пробормотал я, делая вид, что не вижу, что он догадался о причине моего прихода.
   В его глазах на мгновение вернулось прежнее отсутствующее выражение, читающее мысли.
   "Все мои бритвы на моем туалетном столике, - сказал он. "Не прячьте их. Я не совершу самоубийство, но я захочу побриться. Я никогда не храню огнестрельное оружие".
   Я намеревался лично проследить за моим переездом с Понт-стрит; подумав, я подумал, что будет разумнее послать инструкции по телефону и предоставить Серафиму пользу от моего общества, чего оно стоит.
  
   ГЛАВА IX
   Третий раунд
   "Когда мы расстались вдвоем
   В тишине и слезах,
   Наполовину с разбитым сердцем
   Разорвать на годы,
   Побледнела твоя щека и похолодела,
   Холоднее твой поцелуй;
   Воистину тот час предсказал
   Горе этому".
   - Лорд Байрон
   Когда мы вдвоем расстались .
   Хотя квартира на Адельфи-Террас стала моим домом с этого времени и до конца моего пребывания в Англии, я мало видел Серафима в течение недели после смены места жительства. Я думаю, ему нравилось мое общество за едой, и всякий раз, когда мы были вместе, я, конечно, много работала, чтобы отвлечь его мысли от несчастной ссоры с Сильвией. Но я не буду притворяться, что просидел у него день и ночь, сочиняя утешительные речи; Я не силен в таких вещах, он бы меня раскусил, и мы бы быстро действовали друг другу на нервы. Итак, в первые день или два я намеренно отмерял свое общение небольшими дозами; потом, когда он привык к моему присутствию, я стал более усердным. Это были дни, когда я мог видеть отражение в его глазах быстро приближающегося кошмара из его снов.
   Мое единственное положительное достижение заключалось в том, что я убедил его возобновить любопытный дневник, который он начал в Брэндон Корте и продолжил в Оксфорде. Я назвал - и до сих пор называю - это третий том жизни Руперта Шевасса, или, точнее, "Дитя страданий"; поскольку, хотя он никогда не будет опубликован, его литературное происхождение такое же, и его старшие братья - это первый и второй тома. Я считаю одной из величайших трагедий книжного мира то, что - по крайней мере, при его жизни - третий том никогда не будет передан публике; по моему мнению - чего бы это ни стоило - это лучшая работа, которую когда-либо делал Эйнтри. В то же время я полностью поддерживаю его решение воздержаться от этого; то, что даже мне разрешили прочитать рукопись, стало для меня настоящим сюрпризом.
   Он работал по нескольку часов каждый день, как только я помог маховику преодолеть мертвую точку. В середине утра я забредал в библиотеку и находил ожидающую меня аккуратную рукописную главу; когда я заканчивал читать, он перебрасывал меня лист за листом по мере завершения каждого. Было очень интересно сидеть, так сказать, у наблюдательного улья и наблюдать за работой его яркого сверхчувствительного ума. Я присутствовал при половине сцен и встреч, которые он описывал. Я слышал большие фрагменты диалога и позволил своему воображению просмотреть значение каждого последующего "душевного прикосновения". И все же - я, казалось, слышал и видел меньше, чем ничего! Его проницательность позволила ему изобразить психологическое развитие там, где я видел только материальную дружбу. Это было, конечно, односторонне и создавало у меня лишь впечатление, что такой живой, властный дух, как у Сильвии, оставит в его тонком, восприимчивом воображении. Когда позже Сильвия доверилась мне и показала мне лицевую и оборотную сторону рядом друг с другом, я почувствовал себя человеком, который принял четвертое измерение и заглянул с более высокого плана в самое сердце двух ближних. Это был любопытный опыт - видеть эти души обнаженными - я не уверен, что хочу повторить его - наступает момент, когда болезненное "изучение человечества - это человек".
   Пока Серафим работал, у меня было множество поводов прогуливать уроки. Приличия предписывали мне после моей двадцатилетней передышки проводить определенное количество времени с моим братом и его женой, а после указа Сильвии об изгнании я был единственным каналом связи между Кадоган-сквер и Адельфи-Террас. Было заметно - хотя я говорю это не в духе придирчивости, - что Филип искал моего общества несколько менее усердно, когда я перестал следить за благополучием Глэдис. Наконец, я посвящал часть дня Честер-сквер. Элси придерживалась своего решения, что Серафима больше нельзя видеть в компании с ней на публике, и даже частный визит в дом был невозможен, пока на его лице были видны следы негодования Сильвии.
   Бремя рекламной кампании легло на мои плечи, хотя, к его чести, Гартсайд облегчил его. Я высказал ему свое мнение о поведении Элси, свел их вдвоем за обедом и предоставил его большому доброму сердцу сделать все остальное. Он ответил так, как я и предполагал, и его присоединение к нашей партии было серьезным оскорблением для недоброжелателей Элси, потому что его имя имело больший вес в глазах недалеких, чем все мы, вместе взятые. Каллинг записался на какое-то время, но выбыл, так как выбыл из большинства продолжительных усилий. Леность послужила причиной его отступничества больше, чем маловерие или давление ортодоксальных друзей; на самом деле я не уверен, что главным мотивом его присоединения к нам было не мимолетное желание сбить с толку Найджела Ронсли. В этом, как и в других вещах, мы никогда не относились к нему серьезно; но с Гартсайдом все было иначе. В то время, когда отставка Карнфорта с поста губернатора Бомбея находилась в руках Управления по делам Индии - а ни для кого не было секретом, что имя Гартсайда стояло на первом месте в списке возможных преемников, - требовалось определенное мужество, чтобы навлечь на себя дурную славу, которая, без сомнения, мы оба понесли. Ему следовало обедать с англо-индейцами и гладить по щекам детей членов кабинета министров, а не пытаться заразить общество своей верой в невиновность разведенной женщины.
   В ходе кампании я стал видеть немного, но только немного, больше Джойс, чем мне посчастливилось видеть в то время, когда я должен был следить за судьбой Глэдис. Я не уверен, что полностью наслаждался своей новой свободой доступа к ее дому; меня обеспокоило то, какой переутомленной и усталой она начала выглядеть, хотя я испытывал сомнительное удовлетворение от осознания того, что ничто, что я мог бы сказать или сделать, не остановило бы ее. Она рисковала своим здоровьем так же безрассудно, как рисковала своей свободой с момента инаугурации Новой воинственности. Мне пришлось относиться к ее политике, как к насморку, и позволить ей идти своим девятидневным курсом. Хотя я видел, что она все еще обременена моим кольцом со скарабеем, мы никогда не упоминали о нашей встрече в Оксфорде. Я достаточно тщеславен, чтобы думать, что она даже в это время не относилась ко мне с полной неприязнью, но я искуплю свое тщеславие, сказав, что почти ничего не осмелился сделать для подачи моего иска. Моя точка опоры была слишком шаткой; попытка подняться выше привела бы меня только к стремительному падению.
   И все же, прежде чем я провел неделю на Террасе Адельфи, я сделал попытку. Однажды вечером Элси позвонила, что уходит, но ей придется оставить Джойс, которая слишком устала, чтобы идти в ресторан и в театр. Она будет обедать одна; если бы мне больше нечего было делать, не мог бы я заглянуть на несколько минут и посмотреть, смогу ли я развеселить ее? Я обещал пообедать с Найджелом, но это была небольшая вечеринка, и мне удалось улизнуть до десяти. Джойс была в полусне, когда меня проводили в гостиную; она не услышала моего объявления, и я стоял в двух футах от нее, прежде чем она заметила мое присутствие.
   - Наконец-то я спустил тебя на землю, - сказал я.
   Затем я заметил вещь, которая меня нелепо обрадовала. Джойс выглядела очень бледной и усталой, с темными кругами вокруг глаз и небольшими впадинами под обеими скулами, которых там быть не должно. Когда она открыла глаза и увидела меня, я мог поклясться, что слегка покраснел от удовольствия; голубые глаза засияли, и она улыбнулась, как улыбаются дети во сне.
   - Почти внутри, - ответила она, горестно покачав головой. - О, Тоби, но я так устал! Не заставляй меня вставать".
   У меня не было мыслей сделать это. В самом деле, мой разум был занят только мыслью о том, что она назвала меня Тоби; это было впервые.
   "Что вы делали, чтобы довести себя до такого состояния?" - строго спросил я.
   "Работающий."
   "Вот ты где!" Я сказал. "Всегда что-то происходит, когда люди берутся за работу. Сейчас я прочитаю вам короткую лекцию о женской выносливости.
   - Вы уверены, что не хотели бы курить?
   "Я могу делать и то, и другое".
   - О, это несправедливо.
   Джойс Давенант и Сильвия Роден имеют только две общие черты; во-первых, я очень люблю обоих, во-вторых, что я ничего не могу поделать ни с тем, ни с другим. Я капитулировал и выбрал сигарету.
   - Живая собака стоит многих дохлых львов, - напомнил я ей в последний раз.
   - Ты пытаешься убедить меня в ошибочности моего пути?
   "Я не ваш суфражистский епископ", - ответил я тоном Роберта Спенсера, когда он сообщил удивленной палате общин, что он не сельскохозяйственный рабочий.
   "Я так рад. Сегодня я не вынесу ссоры".
   Усилия, которые она приложила к моему приезду, исчерпали себя, и я совсем не был уверен, стоит ли мне оставаться.
   - Послушайте, - сказал я, - если вы слишком устали, чтобы меня видеть, я пойду.
   "Пожалуйста, не надо!" она положила сдерживающую руку на мой рукав. - Я ничего, если ты не будешь спорить или использовать длинные слова; но в последние несколько дней у меня была такая головная боль, что я не мог спать, и теперь я, кажется, не могу как следует сосредоточить свое внимание или что-то вспомнить".
   Я встречал эти симптомы раньше; впервые в Индии с мужчинами, которых слишком долго задержали на работе в жаркую погоду.
   - Другими словами, вам нужен длительный отдых.
   Она молча кивнула.
   - Почему бы тебе не взять его?
   "Я просто не могу. Я взялся за плуг, и вы знаете, кто мы такие. Упрямые, злобные скоты, вся наша семья. У меня есть другие люди, о которых нужно подумать, я не должен их подводить".
   - А недалекие, ничтожные люди, которые случайно не являются вашими последователями? Некоторые из них могут лелеять слабый интерес к твоему существованию.
   "Ой! они не в счет".
   - Спасибо, Джойс.
   Она протянула умиротворяющую руку. "Мне жаль. Я не хотел быть нелюбезным. Но эти женщины... Вы знаете, вы довольно привязываетесь к людям, когда вы говорили и дрались и сидели в тюрьме бок о бок с ними. Я всегда чувствую себя довольно злым; любой из них умрет за меня, и я вовсе не уверен, что сделал бы то же самое для них. Все изменилось с тех пор, как Элси обрела свободу; легче бороться за человека, чем за принцип".
   - Ты слабеешь?
   "Небеса! Нет! Я просто показываю вам, что я должен быть обязан поддержать своих товарищей, даже если я потеряю всякую веру в дело. Я говорю, не продолжайте курить сигареты; позвони в звонок и заставь Дика дать тебе сигару. Он где-то в доме. Я слышал, как он вошел несколько минут назад.
   - Я пришел, чтобы увидеть вас, - указал я.
   - Но сегодня я ужасно плохая компания.
   "Я беру тебя таким, каким нахожу тебя, в болезни и здравии, в счастье и горе..."
   "Г-н. Меривейл!"
   Голос у нее был очень строгий.
   - Ты помнишь наше пари? - сказал я, пожав плечами.
   - Это была шутка, - возразила она. - И не в очень хорошем вкусе. О, я был так же виноват, как и ты.
   - Но я был совершенно серьезен.
   - Ты серьезно думаешь, что мне следует отказаться от Дела?
   "Я предложил очень высокие коэффициенты. Кольцо за два пенни, но ты же помнишь, какие они были.
   - Вы стали ближе к победе?
   - Я хотел бы так думать.
   - Потому что мы не ответили на вопрос мистера Ронсли о времени в Палате представителей?
   "О, я не сомневаюсь, что ответ был опубликован".
   Она многозначительно кивнула. - И они еще не нашли своих заложников.
   - Но они не заплатили выкупа.
   - Это испытание на выносливость.
   Я встал, чтобы найти себе пару. При этом я мельком увидел ее левую руку с перстнем-скарабеем; оно исчезло на мгновение и, к моему удивлению, снова появилось без кольца.
   - А если мы отменим пари? она предложила. - Все это было довольно глупо.
   "Шансы были предложены и приняты, и лошади бегут. Это слишком поздно сейчас. Как ты узнал секрет?
   - Я этого не сделал. Мой палец сморщился, а кольцо сошло три дня назад, когда я мыл руки".
   - Ты не тянул?
   "Нет."
   "Покажите мне."
   "Это было так", - начала она, снова надев кольцо на безымянный палец. - Довольно свободно...
   Я затянул муфты до того, как она увидела, о чем я.
   - Это скоро поправят. Подойди ко мне, когда палец снова станет красивым и пухлым, и я его выпущу.
   Тень раздражения пробежала по ее лицу.
   "Сейчас я его обрежу", - сказала она.
   "Вы могли бы сделать это три недели назад. Ты мог бы выбросить эту штуку три дня назад. Ты тоже этого не сделал.
   Улыбка расползлась по ее щекам. "Сколько тебе лет? Больше сорока?
   "Какой взгляд на вещи!" - воскликнул я. "Мальборо было пятьдесят, прежде чем он начал свои кампании, Рену было ближе к пятидесяти, чем к сорока, прежде чем он взялся за бумагу карандашом. Вы не знаете возможностей целины".
   - Мне интересно, сколько времени прошло с тех пор, как ты закончил школу.
   Я встал и стряхнул с рубашки крошки сигаретного пепла.
   - Я иду, - сказал я. - Тебе пора в постель. Всего одно слово, прежде чем я уйду. Вы хотите выиграть это пари, не так ли? Я тоже. Ну, если ты не устроишь себе праздник, ты сломаешься и потеряешь его".
   Озорно улыбаясь, она встала и взяла мою протянутую руку.
   - Значит, будет дурной ветер...
   "К черту пари!" - выпалил я. "Я не хочу выигрывать такой ценой. Джойс, если я скажу, что меня побили, ты будешь хорошей девочкой, пойдешь спать и останешься там? Выиграете вы или проиграете, я не могу видеть, как вы выглядите таким больным, как сейчас.
   Она немного грустно покачала головой. - Я не могу сейчас взять отпуск.
   "Вы проиграете пари".
   Она быстро посмотрела мне в лицо и опустила глаза.
   - Не знаю, настолько ли я возражаю.
   "Джойс!"
   - Но я не могу взять отпуск, - повторила она.
   Я открыл дверь и на пороге помахал рукой на прощание.
   - Ты не подождешь, пока вернется Элси? она спросила.
   "Я никого не буду ждать".
   - Но куда ты идешь?
   Я почесал подбородок, как делают, когда хотят казаться задумчивым.
   "Я собираюсь сломить воинствующее избирательное движение".
   "Многие потерпели неудачу, - предупредила она меня.
   "Они никогда не пытались".
   - Как вы начнете?
   Я задумчиво спустился вниз, взвесил на весах шляпу Дика и остановился на своей.
   - Понятия не имею, - крикнул я фигуре на лестнице.
   Серафим выразил свое доверие ко мне, вручив ключ от отмычки. Я вошел на Адельфи Террас и стал бродить по квартире в поисках его. Его не было ни в библиотеке, ни в столовой, но в конце концов я обнаружил его в пижаме сидящим на балконе перед своей спальней и безутешно глядящим на реку. Он знал, где я был, еще до того, как я успел ему сказать, и смог довольно точно угадать суть моего разговора с Джойс. Возможно, в этом не было ничего удивительного, но это согласовывалось с остальной его теорией: я помню, как он резюмировал ее психическое состояние, говоря, что некая подсознательная идея начинает осознаваться. Это был громоздкий способ сказать, что и Джойс, и я сделали довольно важное открытие; Что меня озадачило тогда и озадачивает до сих пор, так это то, что при моей первой встрече с ней любой из нас должен был дать ему основание для построения какой-либо теории вообще. Даже признав, что я, возможно, был явно впечатлен, я не увидел в ней никакой реакции; но я почти отказался от попыток понять ум или образ мыслей серафима.
   - Ты еще не заполучил ее, - предупредил он меня.
   "Никто не знает этого лучше меня".
   "Ее мысли все еще заняты ее делом".
   - Да, черт возьми.
   - Почти так же наполнен им, как и тобой. Она разрывается между вами, и вам придется сражаться, если вы хотите сохранить свою точку опоры.
   Я сказал ему, как и Джойсу, что я предлагаю сломить избирательное движение.
   "Как?" он спросил.
   - Я думал, ты сможешь помочь. Чем все это закончится?"
   Он угрюмо покачал головой и взял сигарету.
   "Я не пророк".
   - Ты и раньше пророчествовал с какой-то целью, - напомнил я ему.
   Он остановился, чтобы посмотреть на меня с сигаретой в одной руке и зажженной спичкой в другой.
   - Догадки, - услышал я его бормотание.
   - Но ведь получилось?
   "Стечение обстоятельств."
   - Ты так не думаешь.
   - Я могу думать, что мир плоский, если меня это забавляет, - ответил он, задевая спичку.
   Резкость его тона была необычной.
   - Что тебя беспокоит, Серафим? Я попросил.
   "Ничего такого. Почему?"
   Я откинулся на спинку стула и оглядел его сверху донизу.
   - Вы забыли зажечь сигарету, - заметил я. "Ты дрожишь, как будто у тебя малярия, и где бы ни был твой разум, он не в этой комнате и не обращает внимания на меня".
   - Извините, - извинился он, садясь. - Я довольно устал.
   Чтобы не поверить своим словам, он снова вскочил и стал лихорадочно ходить взад и вперед перед открытым окном балкона.
   "Давайте послушаем об этом", - настаивал я.
   "Вы не можете сделать ничего хорошего".
   - Позвольте мне судить об этом.
   Он остановился в нерешительности и остановился, прислонив голову к раме окна и глядя на пылающие небесные знаки на дальнем берегу реки.
   - Это не поможет, - повторил он через плечо. - Никто тебе не поверит, но... не знаю, ты можешь попробовать. Она должна быть предупреждена. Сильвия, я имею в виду. Она совсем на грани, и если кто-то ее не спасет, ей конец. Я не могу вмешиваться, я должен только ускорить это. Ты пойдешь, Тоби? Она может тебя послушаться. Стоит открыть свое лицо, чтобы уберечь ее от опасности. Ты пойдешь?"
   Он повернулся и посмотрел на меня с дикими глазами и возбуждением. Его губы были белыми, а пальцы сжимались и разжимались в неконтролируемом нервном беспокойстве.
   - В чем опасность? - спросил я с задумчивостью.
   "Я не знаю. Как я должен? Но оно есть; ты пойдешь?"
   - Я не против попробовать, - ответил я, доставая часы.
   - Вы должны идти сейчас же!
   Было без четверти час, и я сказал ему об этом. Никто не может быть менее чувствительным к обвинению в эксцентричности, чем я, но я отказываюсь беспокоить дом министра кабинета в час ночи, чтобы объявить, что нервный провидец предчувствует, что опасность смутного неопределенного порядка угрожает дочери министра. дом.
   - Мы должны дождаться христианских часов, - настаивал я.
   "Ах, вы не верите; никто не делает!"
   На следующее утро в одиннадцать часов - фактически, как только я выпил свой кофе, удобно побрился и оделся - я поехал на Кадоган-сквер в поисках Сильвии. У меня не было четкого представления о том, какое предупреждение я должен дать ей, когда мы встретимся; действительно, я чувствовал себя совершенно смешным и слегка обиженным. Однако мое слово было исполнено, и я не хотел огорчать Серафима, нарушая его. Я оставил его в библиотеке, молчаливого и бледного, он усердно писал и собирал к моему возвращению кипу рукописей. К утреннему свету от его ночного возбуждения не осталось и следа.
   К моему тайному облегчению, Сильвии не было дома, когда я пришел. Мужчина считал, что она ходит по магазинам и собирается пообедать, но если я снова позвоню около трех, я, вероятно, застану ее дома. Едва ли мне стоило возвращаться на Адельфи-Террас, поэтому я заказал несколько сигар, прогулялся по парку, позавтракал в клубе и поговорил с Пэдди Каллингом о легком скандале. В три я снова появился на Кадоган-сквер.
   Дверь была открыта, и Сильвия появилась в поле зрения, когда я поднимался по ступенькам.
   "Хуже и хуже!" - воскликнула она, торопливо пожимая мне руку. - Мне было так жаль, что меня не было дома, когда ты позвонил сегодня утром. Слушай, ты не мог бы зайти внутрь и сказать маме, что ты придешь сегодня на ужин?
   - Но я уже обедаю вне дома.
   "Ну, когда ты приедешь? Позвони и назначь ночь. Я должен просто лететь прямо сейчас".
   - Это не займет ни минуты.
   "Честно говоря, я не могу дождаться! Я должен спуститься в Чизвик из всех неземных мест! Моя бедная старая любимая фройляйн заболела, и ей некому присмотреть за ней. Я должен просто видеть, что у нее есть все, что она хочет. Это ужасно грубо, но вы меня простите, не так ли? Она позвонила в половине двенадцатого, а я только что вернулся.
   Коснувшись моей руки кончиками пальцев, она метнулась вниз по ступенькам прежде, чем я успел ее остановить. Бородатый слуга православной церкви ждал у обочины, и я услышал, как она выкрикнула: "Двадцать семь, Тейнмут-роуд, Чизвик", когда он захлопнул дверь и забрался на свое место. Я в последний раз увидел, как она сворачивает за угол на Слоун-стрит, тот самый черно-белый кабинет, которым я восхищался, когда впервые посетил Глэдис, - белое платье, черная шляпка; белая кожа, темные волосы и мягкие непостижимые карие глаза; румянец на горле, румянец на щеках. Затем я поймал такси на свой счет и поехал обратно на террасу Адельфи.
   Серафим все еще сидел в библиотеке, как я и оставил его более четырех часов назад. Единственным видимым отличием была пустая кофейная чашка у его локтя. Он писал быстрее, чем я когда-либо видел, чтобы писал человек, и позволил мне войти в комнату и опуститься в кресло у окна, не поднимая глаз и не делая вид, что замечаю мое присутствие. Я пробыл там целых пять минут, прежде чем он снизошел до того, что, все еще не отрываясь от своего письма, обратился ко мне.
   - Значит, ты не мог остановить ее?
   "Нет."
   - Но ты ее видел?
   "Только на мгновение."
   "'Только на мгновение.' Это были слова, которые я использовал".
   Он перестал писать, подвел черту под последними словами, промокнул страницу и бросил ее лицевой стороной вниз в стопку рукописей. Тогда впервые наши взгляды встретились, и я увидел, что только кусая губы и сжимая подлокотники кресла, он мог держать себя в руках.
   - Вы бы хотели чаю, - сказал он в манере человека, вспоминающего свои мысли на расстоянии. - Ты можешь дотянуться до звонка?
   - Это конец главы? - спросил я, пока он приводил в порядок стопку рукописи и просверливал ее бумажной застежкой.
   "Это конец всего".
   - Как далеко это тебя занесет?
   - К вашему расставанию с Сильвией.
   - В самом деле, настоящее время?
   - Сорок минут назад.
   Я проверил его по часам. "И че теперь?" Я попросил.
   Он посмотрел на меня, можно сказать, сквозь меня, и сидел, глядя в окно, не отвечая.
   Следующие два часа были самыми неудобными в моей жизни. Если в старости мой ангел-хранитель предложит мне прожить всю мою жизнь заново, я откажусь от этого предложения, если мне придется еще раз терпеть тот тихий июльский день. Серафим сидел с четырех до шести, не разговаривая и не двигаясь. Когда солнечные лучи удлинились, они упали на его лицо и осветили его холодным, беспощадным светом прожекторов. Он начал бледнеть и постепенно поседел; глаза, казалось, потемнели и увеличились в размерах, а лицо на мгновение стало более сморщенным и вытянутым. Я видел, как белеют и сохнут губы, лоб покрывается крошечными капельками пота.
   Я сделал храбрый вид, ничего не замечая. Принесли чай; Я налил ему чашку, сам выпил три и демонстративно попробовал два вида бутербродов и один торт. Я шумно разрезал сигару, проклятый от явного веселья, когда спички отказались зажечь, взял рецензию, снова бросил ее и стал бродить по комнате в поисках книги, напевая себе под нос.
   В шесть я уже не мог этого выносить.
   - Я буду играть на пианино, Серафим, - сказал я.
   - Ради всего святого, не надо! он умолял меня, с содроганием; но у меня был свой путь.
   Когда в 95-м " Сити оф Пекин " потерпел крушение при попытке обогнуть Горн, одним из моих попутчиков был гигантский человек с железными нервами из одного из западных штатов. Я полагаю, что все мы пытались работать спокойно, пока спускали лодки: никто не знал, как долго мы можем держать голову над водой, и у всех нас было проницательное подозрение, что вместимость лодки недостаточна. Мы были бы еще несчастнее, чем были, если бы западному человеку не пришло в голову отвлечь наш разум. Несмотря на тридцатиградусный крен, он сел за рояль, и я помог ему удержаться на месте, пока мы громыхали старые песни, которые каждый знает, не выучив сознательно, - "Клементину", "Брезентовый жакет", "В прохладном подвале". ". Мы принимали вызов "Таверна в городе", когда до нас дошло известие, что в последней лодке есть место.
   Я решил отвлечь внимание Серафима и устроил ему неутомимую череду вальсов и рэгтаймов до восьми часов. Затем зазвонил телефонный звонок, и мне сказали, что со мной хочет поговорить Филип Роден.
   - Это о Сильвии, - начал он. - Она еще не вернулась, и мы не знаем, где она. Человек говорит, что вы с ней поговорили, когда она уходила: она сказала, куда идет?
   Я рассказал ему о сообщении от Чизвика и повторил адрес шофера, который я слышал от нее.
   - Не знаю, в чем дело, - добавил я. "Сильвия могла найти женщину хуже, чем она ожидала. Не лучше ли вам узнать, кто получил сообщение, и посмотреть, сможет ли он или она пролить свет на эту тайну?
   Я был наполовину одет к обеду, когда Филип снова позвонил мне, на этот раз с заметной тревогой в голосе.
   - Я говорю, в этом есть что-то очень подозрительное, - начал он. - Я только что позвонил по адресу Чизвик, и фрейлейн ответила лично. Она не была больна, она не болела и уж точно не посылала Сильвии никаких сообщений.
   - Ну, а кто?.. Я начал.
   "Господь знает!" он ответил. "Это может быть любой. Адрес - пансионат с общим телефоном: им мог воспользоваться любой в доме. Вы сказали двенадцать тридцать, не так ли? Фройлейн была в Ричмонд-парке в двенадцать тридцать.
   - А как же Сильвия? Я попросил.
   - В том-то и дело: Сильвии рядом не было. Когда именно вы ее видели? Три-пять, три-десять? И она свернула на Слоан-стрит? Север или Юг? Ну, Норт - это конец Найтсбриджа. И это все, что ты можешь сказать?
   Я упомянул о приглашении, которое она мне дала, и спросил, не могу ли я чем-нибудь помочь в поисках ее. Филип сказал мне, что немедленно отправляется в Чизвик, чтобы расследовать тайну телефона, и пообещал сообщить мне, если будет что-то новое, о чем можно сообщить. Затем он повесил трубку, и я кратко изложил Серафиму нашу беседу. Он только что вышел из ванны и сидел, завернувшись в полотенце, на краю кровати. Помню, я заметил тогда, как он похудел за последние несколько недель: он всегда был худощавого телосложения, но очертания его ключиц и ребер отчетливо проступали под кожей.
   "Я думаю, что было бы довольно дружелюбно, если бы я зашел после обеда, чтобы узнать, есть ли какие-нибудь новости о ней", - заключил я.
   - Не будет, - ответил он.
   - Ну, этого мы, конечно, не можем сказать.
   " Я могу. Они ее не найдут, они не знают, где она.
   "Филип может что-то услышать в Чизвике; это похоже на глупую шутку".
   - Но ты же знаешь, что это не так.
   "Я не знаю, что и думать", - ответила я, возвращаясь в свою комнату и завершая этапы своего туалета. Однако вскоре я вернулся, завязал галстук перед его стаканом и задал случайный вопрос. - Я полагаю , вы не знаете, где она?
   - Как мне быть?
   - Ты иногда это делаешь.
   - Как и другие люди.
   "Иногда ты знаешь, где она, когда другие люди этого не знают, и когда у тебя нет больше оснований для этого, чем у других людей".
   Он все еще сидел на кровати в дешабиле , обхватив руками голые колени и склонив голову на руки. На мгновение он посмотрел мне в лицо, затем снова опустил голову, не говоря ни слова.
   - Ты помнишь, что случилось в Брэндон Корте? Я настаивал.
   - Догадки, - ответил он.
   "Бред какой то!"
   - Ну, а какое другое объяснение вы можете предложить?
   "Я не знаю; у тебя повышенная чувствительность к Сильвии. Назовите это Шестым чувством, если хотите.
   " Шестого чувства не существует . Я думал, что Найджел избавился от этого заблуждения в Брэндоне".
   - Не к моему удовольствию - или к вашему.
   Серафим вскочил и начал одеваться.
   - Ну, во всяком случае, я не знаю, где она сейчас, - заметил он.
   - В том смысле, что ты сделал это однажды?
   - Ты говоришь, что я это сделал.
   - Ты знаешь, что сделал.
   - Сейчас не так уж много признаков этого.
   "Возможно, в отсрочке. Может вернуться".
   Я видел, как он слишком долго выбирал и выбрасывал носки.
   - Он не вернется, пока связь на ее конце прервана, - я услышал его бормотание.
  
   ГЛАВА X
   Рвение, превосходящее благоразумие
   "Селина! Пришло время поделиться
   Т он тайный замысел моего страстного сердца.
   Никакие пошлые заботы не терзают мою грудь,
   Никакое общее честолюбие не лишает меня покоя...
   Моя душа поглощена планом как возвышенным
   Как всегда было высечено на скрижалях времени.
   Завтра, самое позднее, через Лондон позвонят
   Эхо и грохот примечательной вещи.
   Я выхожу из своих оков, я презираю быть немым,
   Селина! Час и Женщина пришли...
   На помощь, дамы!
   Пусть не боятся ваши духи досады.
   По плану, который я сделал,
   Нависает будущее твоего пола...
   Должна ли она тогда оплакивать ее
   Изоляция и ее позор?
   Приходите войсками вокруг угла Гайд-парка,
   Каждая настоящая белгравийская дама.
   - Сэр Джордж Отто Тревельян
   "Современные Экклезиазусы".
   Я должен был знать лучше, чем идти на Кадоган-сквер на следующее утро. Семьи погибших, как пчелиный рой, лучше оставить в покое; и я заранее знал, что не могу оказать никакой помощи. В то же время я чувствовал, что было бы недружелюбно относиться к исчезновению Сильвии как к части тривиального круглого и общего дела, особенно после моего ночного разговора с Филипом. И если я смогу принести какие-нибудь новости Серафиму, я знаю, что получу более чем компенсацию за свое путешествие.
   За исключением его хозяина и хозяйки, я нашел дом покинутым. Филип организовался в одну поисковую группу, Робин - в другую: Найджел Ронсли, похоже, успешно узурпировал власть в Скотланд-Ярде, а со Слоан-стрит и Чизвик соответственно Гартсайд и Каллинг медленно шли к центральному месту сбора. Каждый лавочник, бездельник, почтальон и разносчик на пути следования был подвергнут обыску: машина, ее пассажир и чернобородый шофер были описаны и переписаны. Два моих друга-детектива из Хенли, как я впоследствии узнал, весело провели день в штаб-квартире, запивая несладкими выговорами и стараясь объяснить, как трудно охранять молодую женщину, отказавшуюся от слежки.
   Я восхищался тем, как Артур Роден принимал наказание. Когда кабинетные критики насмехаются над поколением политиков-оппортунистов, я думаю о нем и о Ронсли, который пострадал первым и дольше всех. Их публичные заявления никогда не колебались; Избирательному праву нужно противодействовать и побеждать его собственные достоинства или недостатки, и никакие посягательства на собственность, никакие угрозы личности не могли поколебать их в том, что они считали национальным долгом. Даже если бы я предпочел думать, что механическая, хладнокровная бесчеловечность старого Ронсли распространяется на членов его собственной семьи, было бы невозможно обвинить Джефферсона в безразличии к его единственному ребенку или Родена в отсутствии привязанности к его единственной дочери. Я не знаю ни одной девушки, которая требовала бы такой восхищенной преданности от членов своей семьи, как Сильвия, или девушки, которая так щедро отплатила бы за это требование.
   Их жены были еще более бескомпромиссными, чем министры. Я не сомневаюсь, что "Новые боевики" думали нанести удар по отцам через матерей, и их аргументация казалась достаточно здравой. Признаюсь, сначала я ожидал, что миссис Ронсли и миссис Джефферсон будут просить пощады раньше своих мужей, и если "Новые боевики" просчитались, то я просчитался вместе с ними. Я не ожидал, что их политика похищений вызовет сильное сочувствие, но горькое, бескомпромиссное негодование, которое она вызывала, намного превзошло мои ожидания. Если бы преступники были обнаружены, я думаю, их бы линчевали прямо на улице; и, не заходя так далеко, я уверен, что сами матери скорее пожертвовали бы своими детьми, чем уступили бы хоть один дюйм женщинам, которые так оскорбили все материнские инстинкты. Если бы их собственные чувства были склонны сдаться, Ронсли, Джефферсон и Роден сдались бы только из-за тел своих жен.
   "Мы будем действовать точно так же, как прежде", - сказал мне Артур, когда я спросил о его планах. "Враг изменил свою обычную форму связи; вот что я получил".
   Он бросил мне напечатанный лист бумаги.
   "Мы будем рады узнать в течение следующих десяти дней (до субботы), когда правительство гарантирует внесение законопроекта о предоставлении женщинам права голоса в парламенте на тех же условиях, что и мужчинам".
   - Как ты на это отвечаешь? Я попросил.
   "Моя кампания в Мидлендсе уже устроена, - был ответ, - и в свое время она будет продолжена".
   - А Сильвия?
   "Все, что можно сделать, будет сделано. Предлагаю награду в две тысячи фунтов..."
   - Вы все это выкладываете на всеобщее обозрение?
   "Он уже более чем наполовину открыт для публики. Как вы знаете, мы старались держать это в секрете. Чтобы не давать им бесплатную рекламу. Однако они прорекламировали себя широкими намеками в New Militant ; грязная пресса подхватила это до тех пор, пока половина Англии не знает, а другая половина не подозревает. Ронсли просматривает " Таймс" , и вы узнаете всю историю завтра в газетах. Я подтвержу это в Бирмингеме на следующей неделе. Он сделал паузу и забарабанил пальцами по библиотечному столу. "Я не могу отвечать за мужчин, но нет ни одной матери во всей стране, которая не была бы на нашей стороне, когда эта история выйдет наружу".
   Окончательный крах всей кампании New Militant доказал его проницательность как пророка.
   - У вас еще нет следов Мэвис Ронсли и мальчика Джефферсона? Я попросил.
   "Пока полиция совершенно сбита с толку. Они умны, эти женщины, очень умны.
   - Нет подсказки?
   "Ничего, что вы могли бы предъявить в суде. Мы даже не знаем, где искать преступников".
   - У вас нет подозрений? Я осмелился спросить.
   - О, подозрения, конечно. Он посмотрел на меня проницательно и с оттенком неодобрения. - Честно говоря, я подозреваю вашу подругу мисс Давенант.
   - Почему именно ее? - небрежно спросил я.
   "Процессом исключения. О старых конституционных агитаторах, о Черных, Кэмпионсах и прочих, не может быть и речи; они публично осудили малейшее нарушение закона. Я оправдываю и старых воинствующих - Грегори, Хазелдинов и Ганонов. Во-первых, они слишком глупы; они продолжают жечь дома и бить окна в своей старой глупой манере. А во-вторых, у них не хватает наглости..."
   - Среди них довольно много голодающих, - вставил я, вероятно, с нечестным намерением распространить его подозрения на как можно более широкую территорию.
   - Меньше, чем раньше, - ответил он. - А их архи-Голодовица, женщина из Хазелдин, носила с собой мясные пастилки, когда в последний раз приезжала в Холлоуэй. Нет, они трусы. Если вам нужны ум и мужество, вы должны обратиться к небольшой группе женщин, которые отделились от партии старых воинствующих. Миссис Миллингтон была одной, а мисс Дэвенант - другой.
   "В высшей степени умеренный персонал ультраконституционного " Нового боевика ", - сказал я, собираясь уйти.
   - Если у вас есть какое-то влияние на одну из этих женщин и вы хотите избавить их от долгого каторжного заключения, сейчас самое время предупредить их.
   "Боже мой! Вы же не думаете, что я допущен к их советам!
   - Ты мог бы посоветовать их как другу.
   - Когда вы говорите мне, что подозрений недостаточно для судебного разбирательства? Боюсь, они не станут слушать".
   "Возможно, они предпочтут прекратить игру, пока им не повернется удача", - ответил он, провожая меня до двери. "Их спокойное состояние - самое важное, самое подозрительное, самое убийственное в них. Если грабитель открыл религиозный книжный магазин, можно подумать, что он исправился. Или вы можете подумать, что он готовил очень большой переворот. Или вы можете подумать, что днем он продавал проповеди, а ночью разбирал детские кроватки.
   "Какие вы, общественные деятели, циники!" - воскликнул я, сбегая по ступенькам и поворачивая в сторону Честер-сквер.
   Я сказал, что "Провидение" не входит в число моих главных ролей , и у меня были все основания знать, что мое красноречие было бесполезным, когда я поставил задачу обратить Джойс из ее воинственной кампании. Впрочем, я видел камни, истертые постоянным капанием... И в любом случае я не был возле дома почти два дня.
   "Боюсь, вы не видите Джойс, - сказала мне Элси, когда мы пожимали друг другу руки. "Она не ложилась спать, когда ей сказал доктор, и теперь ей действительно нехорошо".
   Я был расстроен этой новостью больше, чем хотел бы сказать, но Элси поспешила меня уверить.
   - Пока ничего особенного, - сказала она. - Но у нее температура, она не может спать и очень беспокоится.
   - Разве мы не можем ее увести? - нетерпеливо воскликнул я.
   Элси покачала головой.
   - Я пытался, но она просто не уедет из города.
   - Но что ее удерживает?
   - Газета выходит каждую неделю.
   Меня всегда раздражает, что кто-то думает, что миру придет конец, если он не будет повторять свои любимые строки.
   "Если бы она умерла, кто-то другой должен был бы это отредактировать", - заметил я. "Кто этим занимается сейчас?"
   "Миссис. Миллингтон. Боюсь, бесполезно говорить это людям, пока они не умрут.
   - А потом уже поздновато, - раздраженно ответил я.
   Элси стала объяснять мне настоящую причину упрямства Джойс.
   "Когда ты мертв, ты не должен брать на себя ответственность за ошибки своего заместителя".
   "Это так, не так ли? Миссис Миллингтон подожгла Темзу?
   - Ее рвение иногда превосходит ее благоразумие, - с улыбкой сказала Элси. - Вот что больше всего беспокоит Джойс.
   Я взял шляпу и трость и направился к двери.
   - И Джойс теряет самообладание? Я рискнул.
   - Она не в своей обычной форме, - только и могла ответить Элси.
   "Передайте ей мою любовь, - сказал я у двери, - и наилучшие пожелания скорейшего выздоровления. Если через два дня ей станет нехорошо, я увезу ее силой и отдам в дом престарелых.
   Затем я пошел обедать в клуб и придрался к еде, вину, сигарам и всему творению. Пэдди Каллинг открыл подписной лист, чтобы купить мне коробку таблеток для печени. Серафим - после того, как я провел две минуты на Адельфи-Террас - сказал, что ему жаль, что Джойсу не стало лучше... Я поблагодарил его за сочувствие и сел читать последний номер " Нового милитанта" .
   В беспечной, пылкой юности я собрал коллекцию неодушевленных журналистских диковин. Это было моим единственным нарушением мудрого правила, согласно которому коллекционирование чего бы то ни было - от жен до почтовых марок - является признаком зарождающегося умственного упадка. Был " Панч " с карикатурой, показывающей рельеф Хартума; и я помню, что у меня был экземпляр закрытого номера " Таймс" , когда наборщики узурпировали контроль над "Эмпайр" и отредактировали одну из речей Харкорта по бюджету на свои собственные строки. Была также розовая " Пэлл-Мэлл Газетт" , которую купили в автомате по шиллингу за экземпляр, когда закончилась бумага, и они одолжили розовые резервные рулоны " Глобуса" . У меня был экземпляр другого журнала, в котором трогательным языком описывалась резня пекинских миссий. Посольства на самом деле никогда не уничтожались, но они должны были быть уничтожены по любой теории вероятности, и, насколько мне известно, предприимчивый журналист мог поверить вместе с Уайльдом, что Природа склонна копировать Искусство.
   У меня также было несколько иллюстрированных еженедельников, описывающих - пером Нашего Специального Художника - первую церемонию коронации Эдуарда Седьмого и устный отчет о ней, сделанный присутствовавшей "пэресс". Позднее я приобрел оригинальную американскую газету, которая отправила " Титаник" в могилу с оркестром, играющим "Ближе, Боже мой, к Тебе"...
   Мне наполовину жаль, что коллекция разошлась. Я хотел бы добавить один исторический номер New Militant , который вышел под пламенным редактором миссис Миллингтон. Коллекционеру любопытно, как последний номер газеты; психическими патологами это рассматривается как интересный пример того, что по общему согласию называется "воинствующей истерией". Широкая публика запомнит это как документальное доказательство, позволившее полиции, наконец, получить ордер на арест "владельцев, типографов и издателей газеты, именуемой и известной как New Militant ", совершить налет на типографию в Клеркенвелле, и обнажил личные меморандумы Новой боевой организации.
   Моя собственная копия не пережила моего отъезда из Англии, и я не мог оказать миссис Миллингтон несправедливости, пытаясь воспроизвести ее бессмертные периоды. Я помню, было много вопросов "Где мисс Ронсли? Где мастер Джефферсон? Где мисс Роден? Такие вопросы никого не касались, а только раздражали несущественных людей, таких как я, которые ненавидят, когда их загадывают загадки, на которые я не знаю ответа от кого-то, кто, очевидно, знает. Практика бесполезна и досадна.
   Обвинительные слова были напечатаны крупным шрифтом в последнем абзаце передовой статьи и содержали безошибочную угрозу, что политика похищения будет продолжаться до тех пор, пока не будет обеспечено избирательное право женщин.
   В тот вечер после ужина я зашел в клуб, чтобы послушать, что говорят люди.
   - На этот раз они покончили с собой, - уверенно сказал мне Гартсайд, когда я столкнулся с ним в холле. - Не спрашивайте меня, откуда я это взял, и не пускайте дальше, но на кого-то выписан ордер.
   Я ощутил очень неприятное ощущение пустоты.
   - Неблагоразумно ли спрашивать кого?
   - Я не могу тебе сказать, потому что не знаю. Я думаю, вы возбудите дело против всех, включая принтеры.
   - Они не потеряли много времени, - сказал я.
   Это было во вторник вечером. " Новый боевик" был отправлен в печать в полдень, а на следующее утро поступил в продажу по всей стране. В Лондоне, конечно, его можно было получить в одночасье, и я получил ранний экземпляр, позвонив в само бюро.
   Я стоял посреди зала, размышляя, что именно я могу сделать, чтобы рука закона не вытянулась и не сжала Честер-сквер в своих объятиях. Я все еще гадал, когда Пэдди Каллинг взбежал по ступенькам и схватил нас с Гартсайдом за обе руки.
   - Это ты должна была быть там, - выдохнул он, на мгновение отпуская мою руку, чтобы вытереть красный, мокрый лоб. Сломанный воротничок и продавленная шляпа наводили на мысль о драке, а его акцент напомнил мне, что предложение золотого трона на небесах не спасет ирландца от драки. - В Клеркенвелле была Война Диких Женщин. Полис..."
   Он настраивался на повествование эпических масштабов. Ирландцы - лучшие в мире рассказчики, лучшие бойцы, наездники и джентльмены. Это было оскорблением, но я не мог ждать.
   - Они обыскали это место, Пэдди? Я попросил.
   "У них есть." Его глаза упрекнули меня за то, что я перебил его. "Полис..."
   - Они кого-нибудь взяли?
   "Говорю ли я вам или нет? Ответь мне на это.
   - Я знаю, Пэдди, - сказал я со всем возможным раскаянием. "Но мне пора идти, и я хотел только основные наброски..."
   - У них есть миссис Миллингтон, - начал он снова, - и она борется так, как будто она провела дни своего рождения в изгнании. Одному откусили палец, а другому расцарапали лицо до крови. Пять сильных мужчин держали ее и затоптали ей жизнь, а еще пятеро протащили ее по дороге за волосы и швырнули, как кошку на качелях, через перила общего морга. Стервятники..."
   - Они еще кого-нибудь взяли? - прервал я.
   - Ты портишь прекрасную сказку, - пожаловался он.
   - Но просто скажи мне это, - взмолился я.
   - Не знали, - ответил он с плохо скрываемым отвращением. - Если только вы не станете называть дьявола печатника одним из прекрасных мужчин и женщин Бога. Но полис..."
   Я быстро спустился по ступенькам и прыгнул в такси. Сначала я подумал о том, чтобы позвонить предупредить их на Честер-сквер. Тогда я решил пообщаться по телефону. Если бы Джойс еще не была арестована и если бы я мог оказать какую-либо помощь позже, я не мог бы позволить, чтобы меня обнаружили в компрометирующем районе ее дома.
   Я рассказал Серафиму свою историю, пока искал номер и ждал своего звонка.
   "Вы закончили", - сказал мне Биржа после бесконечной задержки.
   "Привет, привет!" Я продолжал звонить, казалось, полчаса. "Ты дашь еще одно кольцо, Бирж?"
   Дальнейшая эпоха тянула свое течение, и мне сказали, что на другом конце, похоже, никого нет.
   - А теперь ты скажешь мне, что нам делать, Серафим? - воскликнул я.
   Мы сидели и смотрели друг на друга почти пять минут. Тогда решение было взято из наших рук. Я видел, как он навострил уши, чтобы уловить звук, слишком слабый для моих грубых чувств.
   - Кто-то идет наверх, - прошептал он. - Это женщина, и она идет медленно. Сейчас она остановилась. Теперь она снова появляется".
   Я поднялся со стула и на цыпочках прошел по комнате.
   - Может быть, это Джойс? - спросил я, понизив собственный голос до шепота.
   - Она идет на следующий этаж, - ответил он, покачав головой; а затем с внезапным волнением: "Теперь она возвращается".
   - Она не должна звонить в колокольчик, - закричал я, выбегая в переднюю.
   "Все в порядке, здесь никого нет, кроме нас самих", - крикнул он, когда я открыла дверь и выбежала на площадку.
   В десяти футах от меня, прислонившись к перилам, стояла Джойс Давенант. Одна рука закрыла ей глаза, а другая была прижата к сердцу. Она дрожала от лихорадки и тяжело дышала, преодолевая четыре лестничных пролета. Длинная шуба, натянутая на босые ноги, засунута в тапочки, голова ее была покрыта шалью, хотя волосы свободно падали под пальто. На шее виднелся воротничок ночной рубашки с оборками.
   "Джойс!" - воскликнул я.
   Она открыла лицо и показала неестественно яркие глаза и белые щеки, освещенные одним ярким пятном.
   - Я сказала, что приду, когда будет ордер, - пропыхтела она с игрой, галантной попыткой улыбнуться. Затем я подхватил ее на руки, когда она упала вперед, и как можно бережнее понес ее внутрь квартиры.
   Я предоставил Серафиму снять с нее пальто и положить ее в свою постель. Он делал это нежно, как любая женщина. Затем мы прошли в дальний конец комнаты и провели совещание шепотом. Боюсь, я не мог предложить ничего ценного, и заслуга в нашем соглашении полностью принадлежит ему.
   - Нам нужна медсестра, - начал он. - Нельзя, чтобы Элси приближалась к этому месту, иначе игра проиграна. А как насчет той женщины, которая помогла вам привезти Конни Мэтисон домой с Мальты этой весной? Вы можете доверять ей? У тебя есть ее адрес? Что ж, ты должен посмотреть, сможешь ли ты заполучить ее сегодня вечером. Нет, не сейчас. Нам нужен врач. Ее собственный мужчина? Нет! Это выдало бы нас сразу. Найдите адрес Мейбери-Рейнардсон в телефонной книге где-нибудь на Кавендиш-сквер. Он спортсмен; он сделает это, если ты скажешь, что это для меня. Вы должны пойти и увидеть его лично; мы не хотим, чтобы девушки из Биржи нас слушали. Что нибудь еще? Я улажу мужа и его жену, когда они придут. О, расскажите вашей няне, в каком состоянии пришел этот бедный ребенок; скажем, это холостяцкое заведение, и у нас нет ни стежка, и мы не можем послать за ним на Честер-сквер. Скажи ей, чтобы привела..."
   Он остановился, чтобы прислушаться, когда тяжелые ноги поднимались по лестнице. На этот раз шум был достаточно громким даже для меня. В дверь позвонили.
   "Винный погреб. Заблокировано. У меня нет ключа, - прошептал он, выключив свет и заперевшись в комнате с Джойс.
   Я открыл входную дверь и оказался лицом к лицу с двумя детективами Родена, которых я развратил бутылочным пивом в Хенли.
   "Почему, это как в старые времена!" Я сказал. - Вам удалось найти какие-нибудь следы мисс Роден?
   Они этого не сделали, и теперь я вижу, что мой вопрос был на редкость бестактным. Однако они не обиделись и сказали мне, что зашли по другому делу. Был выписан ордер против мисс Дэвенант. В типографии Клеркенвелл ее не было, и пока на Честер-сквер обыскивали, женщина выскользнула из дома через боковую дверь, села в машину и уехала.
   - Не могли бы вы проследить за ней? - спросил я со всей любовью англичанина к погоне.
   Это, как оказалось, было трудно, так как номер машины, казалось, был умышленно скрыт.
   - Это преступление, не так ли? Я попросил.
   Так оно и было, и водитель, если его отследить, попадет в беду. Они последовали за похожей на них машиной и увидели, как она свернула на юг со Стрэнда. Однако, когда они добрались до Адельфи-Террас, в поле зрения была только одна машина, подъехавшая к нашей двери и имеющая весьма четкие номерные знаки. Его водитель смутно видел другую машину, но особо ее не заметил. Они позвонили наугад, так как это был единственный номер со светом. Видел ли я или слышал что-нибудь о машине или женщине, выходящей из нее?
   - Я только что сам пришел, - сказал я им. - Полчаса, если быть точным. Возможно, это было мое такси, которое вы видели снаружи. Я не заметил номер. Как давно вы видели, как ваша подозреваемая машина превратилась в террасу Адельфи? Десять минут? О, тогда я должен был видеть любого, кто поднимался сюда, не так ли? Хочешь оглянуться, чтобы убедиться?"
   Старший мужчина отступил назад и взглянул на имя, нарисованное над дверью.
   - Это квартира мистера Эйнтри, - объяснил я. - Я остаюсь с ним.
   Мужчина неуверенно колебался.
   - У меня нет никаких полномочий, - начал он.
   "Ах, к черту авторитет!" Я сказал. "Г-н. Эйнтри не возражал бы. Столовая, винный погреб, библиотека... Не войдете? Даже не выпить? Конечно? Хорошо, спокойной ночи. О, это не проблема.
   Сыщики - или те немногие из них, которых я встречал, - напоминают мне таможенных чиновников: если вы предложите свои ключи и изо всех сил будете раскрывать перед их глазами свои секреты, они, по всей вероятности, пропустят вас, не открывая. единый ствол. Они порочны, как женщины, и просты, как дети.
   Я постучал в дверь Серафима и сказал ему, что избавился от полиции, не сказав ни единой лжи. Это был почти последний раз, когда я мог похвастаться этим. Мы дали нашим друзьям десять минут, и я отправился на поиски медсестры и врача. Джойс выглядела ужасно больной, когда я уходил, но ее дыхание было спокойным. Иногда она шевелилась или стонала во сне; когда я обернулся у двери, чтобы в последний раз взглянуть, Серафим поправляла свою подушку и убирала волосы с лица.
   Мне пришлось идти на Стрэнд, чтобы найти такси. Возле Водевиля я встретил своего брата и его жену, и меня пригласили отужинать с ними в "Савое". Я отказался по многим причинам, первая из которых заключалась в том, что человеку, начавшему преступную карьеру в возрасте сорока двух лет, нельзя из соображений приличия принимать пищу в компании с судьей Верховного суда. Моя встреча сослужила хорошую службу, натолкнув меня на мысль об установлении череды алиби . Сделав необходимые приготовления с Мейбери-Рейнардсон и медсестрой, я еще раз заглянул в клуб.
   Каллинг, Гартсайд и Найджел Ронсли располагали северной курительной комнатой в одиночестве. Казалось, они обсуждали какой-то план кампании, целью которого было спасение Сильвии. Возможно, мне не следует говорить "обсуждение": Найджел говорил так, что я подумал, что он, должно быть, был Великим Инквизитором в каком-то предыдущем воплощении. Безжалостность Торквемады была обусловлена наполеоновским искусством государственного управления и сведена на нет терроризмом запугивающего адвоката. Комбинация была очень впечатляющей; его собственный вклад состоял в изысканном выборе эпитетов.
   "Поговори с вождем", - сказал я, резюмируя свой план кампании. - Попросите его организовать для Меривейл, Дж. рассмотрение дела, и вы обнаружите, что женщина Миллингтон проявит поразительную быстроту, сообщив любую информацию, которую она могла собрать о местонахождении Мэвис, Сильвии и мальчика Джефферсона. "
   - Ты имеешь в виду "Королевское свидетельство"? - спросил Гартсайд. - Не она!
   "Невероятно менее украшенный, чем этот. Я согласен с вами, что она может отказать в своем согласии. Поэтому более целесообразно заманить ее в исповедальню, не вовлекая ее товарищей по заговору. Если бы вас судил Меривейл и вы увидели перед собой приятную перспективу семи лет каторжных работ, вы бы хотели начать день на условиях разумной дружбы со своим судьей. Если бы вы знали, что дочь Меривейла помолвлена с человеком, чья сестра была похищена, разве не стремились бы вы заслужить уважение в глазах семьи вашего судьи, сказав, где можно найти сестру? Это примерно эквивалентно сокращению срока наказания на год".
   Пэдди Каллинг задумчиво почесал голову ножом для бумаги.
   - Если мисс Давенант спряталась в одном из курятников, где хранится другой маленький цыпленок... - начал он.
   - Нет, - решительно перебил Найджел. "Риск слишком велик; она не хотела бы выдавать себя и своих заложников одновременно. Она в Лондоне..."
   - Она? - спросил Гартсайд.
   "Она была сегодня в обеденное время, потому что ее врач был дома. Конечно, полиция с ее безграничной проницательностью должна начать поиски не с того конца и предоставить ей возможность сбежать.
   - Из Лондона, если она захочет, - настаивал Гартсайд.
   - Не поездом, - сказал Найджел. "Каждая станция просматривается..."
   "На машине."
   - На дирижабле тоже. Женщина серьезно больна; ты бы убил ее.
   Пэдди Каллинг посмотрел на своего друга с легкой завистью.
   "Вы много знаете о внутренней части этого дома", - сказал он.
   "По простой уловке государя в свое время по отношению к кухарке, которая, как и все остальные ее сословия, была несомненно лояльной, но еще более безоговорочно бедной. Женщина Давенант в Лондоне, и они найдут ее через три дня. Где она, я не могу вам сказать. Возможно, я узнаю больше, когда завтра утром увижу отчеты офицеров. Сильвию я постараюсь найти в течение недели. Женщина Миллингтон выдаст ее, а если нет, то придется женщине Давенант.
   - Когда поймаешь ее, - тихо сказал Каллинг.
   - Даже когда ты ее поймал, - сказал Гартсайд с большим знанием дела. "Я знаю эту породу. Это породистый поголовье.
   Найджел закурил сигарету с показной тщательностью.
   "Даже у племенного поголовья есть свои менее энергичные моменты", - сказал он. "Например, когда он серьезно болен. Я думаю, что смогу заставить женщину Давенант сказать мне все, что я хочу, за три минуты.
   Тон был необычайно зловещим. Я как будто в мгновение ока понял, почему Сильвия, с женской проницательностью и проницательностью, держала говорящего на расстоянии... Впрочем, я пришел в Клуб, чтобы установить алиби , а не размышлять о характере поклонников Сильвии. И я хотел вернуться на террасу Адельфи, как только моя цель будет достигнута.
   - Мне было жаль убегать посреди твоей истории, Пэдди, - сказал я. - Я обещала встретить мужчину, но и так довольно поздно. Вы дошли до захоронения тела миссис Миллингтон в общем морге и ареста бедного, подлого дьявола печатника. Что случилось потом? Кого-нибудь еще поймали?
   Пэдди смотрел на меня почти с любовью, его глаза горели ораторским огнем.
   - Это ты должен был быть там, чтобы увидеть это, - начал он, схватив меня за руку одной рукой и доказывая свою точку зрения другой. "Там был полис и красные мундиры, тысячи газетчиков и десятки тысяч могильщиков..."
  
   ГЛАВА XI
   Т детектив-любитель
   "Мой разум... восстает против застоя. Дайте мне задачи, дайте мне работу, дайте мне самую заумную криптограмму или самый запутанный анализ, и я нахожусь в своей собственной атмосфере... Я жажду умственной экзальтации. Вот почему я выбрал свою особую профессию, или, вернее, создал ее, ибо я единственный в мире... единственный неофициальный сыщик-консультант... Я последняя и высшая апелляционная инстанция в розыске... Я изучаю данные , как эксперт, и высказывать мнение специалиста. Я не претендую на кредит в таких случаях. Мое имя не фигурирует ни в одной газете. Сама работа, удовольствие от нахождения поля для моих необычных способностей - моя высшая награда".
   - Сэр А. Конан Дойл
   "Знак четырех".
   Предчувствия - насколько это касается моей грубой личности - дело пищеварения, нервов и печени. Если я проснулся на следующее утро после полета Джойса на Адельфи-Террас с тупым ощущением надвигающейся катастрофы, я приписываю это тому факту, что провел более чем обычно ужасную ночь. В отличие от Серафима, который никогда не ложился спать, у меня было достаточно философии, чтобы лечь спать, когда доктор ушел и медсестра устроилась поудобнее. Мне ясно было дано понять, что я не могу принести никакой пользы, если буду бодрствовать и мешать людям...
   Я начал в своей комнате, но быстро укрылся в библиотеке. Если есть два звука, которые я не могу вынести, то один из них - плач ребенка, а другой - женщины - или мужчины, если уж на то пошло - стоны от боли. Даже в библиотеке я слышал страдания Джойс. Мэйбери-Рейнардсон сказала нам, что с ней все в порядке, и нет смысла вызывать экспертов, если вы собираетесь им не верить. Но я не хочу переживать еще одну такую же ночь.
   А утром газеты были рассчитаны на то, чтобы усилить ужас худших предчувствий, которые я только мог испытать. Я открыл " Таймс" , мимоходом отметил, что Гартсайд оправдал ожидания народа, будучи назначенным губернатором Бомбея, и обратился к отчету о набеге на Клеркенвелл. Каллинг был прав, говоря, что арест миссис Миллингтон был единственным значительным арестом; но он покинул поле битвы в конце битвы и не стал ждать, пока победители войдут в цитадель.
   Я чувствовал, что холодею и старею, когда читал об открытиях в типографии. Миссис Миллингтон будут предъявлены обвинения в подстрекательстве к преступлению и публичной угрозе похищения; достаточно серьезно, если хотите, но ее долг был погашен, как только она заплатила штраф за одну статью в одной газете. Ее угрозы были в зачаточном состоянии, еще не материализовались. Джойсу пришлось нести бремя трех похищений, совершенных на сегодняшний день...
   Я не криминалист и не могу предложить ни объяснения, ни теории умственной амблиопии, которая заставляет преступников оставить одно слабое звено, один мягкий кирпич, одну погнутую балку, чтобы разрушить триумф дизайна и строительства. Так бывает всегда - мужчины и женщины, ветераны и новички - и Джойс не был исключением. Когда полиция взломала сейф в ее редакции, первым документом, который они нашли, была половина листа бумаги для заметок на Честер-сквер, которую журналисты согласились окрестить "таблицей расписания".
   Он был написан рукой Джойс, и ее почерк мог распознать близорукий неграмотный человек с расстояния в десять ярдов. К этому времени я уже забыл о датах и могу лишь приблизительно догадываться о них; слова и имена добавлены полностью, а Джойс поставил только инициалы. Это была знаменитая таблица времени: 500, Честер-сквер, юго-запад.
   8 мая. Отклонение W. (женской) S. (избирательного права) Поправки.
   9 мая. М. Р. (Мэвис Ронсли) письмо Р. (Ронсли).
   16 июня. Расписание Р. (Ронсли). [Это было разрешено.]
   17 июня. П. (Пол) Дж. (Джефферсон) Письма Р. и Дж. (Ронсли и Джефферсон).
   30 июня. Р. (Ронсли) принимает решение об AS (осенней сессии).
   2 июля. Р. (Ронсли) в Х. (Хаус). Нет AS (осенняя сессия).
   9 июля. С. (Сильвия) Р. (Роден). Буквы Р. (Ронсли) и Р. (Роден).
   19 июля. Р. (Ронсли) ответить по поводу объектов.
   20 июля. WG [Я не уверен, относится ли это к Уолтеру Грейторексу, десятилетнему сыну президента Совета по сельскому хозяйству и рыболовству, или к леди Уинифред Гейторн, дочери маркиза Бервика из Управления по делам Индии. . И Greatorex, и Berwick были против франшизы, но в мягкой и безобидной форме. Неизменный типизированный вызов не помогает мне принять решение, так как нужно было отправить только одно письмо, обычное письмо Р. (Ронсли)].
   "До сих пор полиции не удалось установить местонахождение мисс Дэвенант", - заключала статья. Это было единственное слабое утешение, которое я мог предложить бледному, усталому Серафиму, когда я бросил ему бумагу и вернулся к своим мрачным предчувствиям.
   Пока он читал, я думал о своем последнем алиби в северной курительной клубе. Мне было интересно, какую историю мои друзья, детективы из Хенли, состряпали в своем отчете, и какие действия предпримет Найджел Ронсли, когда переварит ее.
   Не только моя "мудрость после событий" заставила меня выбрать Найджела в качестве нашего самого грозного противника, и не только моя память о том, что он взял на себя инициативу в дискуссии за одну ночь; Я начал ценить его характер. Когда он станет премьер-министром Англии, как и его отец до него, это будет в силу тех же качеств. Стальной мозг и безжалостная железная решимость заставят οἱ φύσει ἀρχόμενοι следовать за ним и подчиняться ему. Его будут бояться, возможно, даже ненавидеть, но ненависть оставит его равнодушным, пока ему будет уступать власть. Я не встречал молодого человека, столь решительного или преуспевающего в достижении своего; мало кто производит на меня впечатление таких безжалостных и, возможно, беспринципных в своих методах. Его до сих пор удерживает от активного озорства его поразительная застенчивость и отсутствие юмора; когда он перерастет этих юношей, он будет действительно грозным. Его жена, когда она придет, вызовет у меня сочувствие, чего бы это ни стоило; но будет много женщин, менее проницательных, чем Сильвия, которые будут стремиться к этой привилегии.
   Был полдень, когда к нам вторгся детектив-любитель. Человек Серафима, который уже был допущен к нашей тайне и в любой момент был бы распят головой вниз за своего господина, распахнул дверь библиотеки со словами: Найджел Ронсли, лорд Гартсайд, мистер Каллинг, мистер Филип Роден.
   Серафим поднялся и предложил стулья. Вы могли бы в какой-то степени взвешивать и различать символы по различным способам ввода. Найджел отказался сесть, положил свою шляпу на стол и достал машинописную расшифровку отчетов двух детективов в традиционной манере театрального американского полицейского, который, между прочим, не похож ни на одного американского полицейского, которого я когда-либо видел. встречались где-нибудь в Америке или цивилизованном мире. Филип и Гартсайд чувствовали себя неловко и чувствовали себя неловко; Каллинг старался скрыть свое смущение более чем обычной приветливостью.
   - Плохо ты смотришь, Серафим, - заметил он, беря сигарету. - И этот великий урод Тоби резал тебе морду?
   Затем началось расследование с Филиппом в качестве первого представителя.
   - Извини, что вторгаюсь в тебя, Серафим, - начал он, - но речь идет о моей сестре. Вы знаете, что она исчезла? Ну, мы подумали, не могли бы вы помочь нам найти ее.
   - Я сделаю все, что смогу... - начал Серафим.
   "Ты знаешь, где она?" - вмешался Найджел.
   - Боюсь, что нет.
   - Вы знаете кого-нибудь, кто это делает? - спросил Филип.
   "Я не знаю, что знаю".
   Филип помедлил, начал фразу и снова сомкнул губы, не закончив ее. Найджел принялся за экзамен.
   - Вы, кажется, знакомы с мисс Давенант?
   "Да."
   - Она знает, где Сильвия и Мэвис?
   "Я понятия не имею. Вы должны спросить ее.
   - Я предлагаю.
   Серафим повернулся к Филипу, взглянув при этом на часы.
   - Боюсь, пределы моей полезности скоро будут исчерпаны. Если я могу что-нибудь сделать..."
   - Вы можете сказать нам, где прячется мисс Давенант, - сказал Найджел.
   "Могу я?"
   "Ты можешь и будешь".
   Серафим долго и неторопливо осматривал его, начиная с ботинок и заканчивая веснушчатым лицом и рыжеватыми волосами. Затем он отвернулся, как будто эта тема больше не интересовала его.
   Найджел попытался ответить тем же взглядом, но залился румянцем и укрылся за машинописными стенограммами.
   - У меня здесь, - сказал он, - копии отчетов двух детективов, которые прошлой ночью наблюдали за домом мисс Дэвенант на Честер-сквер. Они увидели женщину с распущенными волосами и в длинном пальто поверх одежды, которая была на ней, прыгнула в машину и поехала на Адельфи Террас".
   - Они были уверены в подлинности машины? Я попросил.
   "Отлично."
   - Их не было, когда я разговаривал с ними прошлой ночью, - сказал я. "Ни числа, ничего. Они подумали, что это одна и та же машина, и заехали случайно, так как здесь был свет, чтобы узнать, знаем ли мы что-нибудь. Я предложил им провести их, но они не зашли, поэтому мы помолились о взаимно сладких снах и расстались".
   Найджел постучал по своим бумагам.
   "У меня здесь их показания под присягой, что машина, которая выехала из Честер-сквер, была машиной, которая свернула на Адельфи-Террас".
   - Лжесвидетельство - как и радость - приходит утром, - заметил я.
   "Это как может быть. Я случайно знаю, что мисс Давенант серьезно больна; Я думаю, куда бы она ни пошла, она не ушла далеко. Количество домов в пределах легкой досягаемости от Честер-сквер - домов, которые примут ее, когда будет выдан ордер на ее арест, - ограничено. Эти соображения наводят меня на мысль, что заявление этих людей не является лжесвидетельством".
   - Я извинюсь, когда мы встретимся в следующий раз, - сказал я. Когда такой молодой человек, как Найджел, становится неестественным и полным достоинства, я не могу подавить естественную склонность к легкомыслию.
   Филип вмешался прежде, чем Найджел успел созреть для сокрушительной остроты.
   - Послушайте, Серафим, - начал он. - Просто в качестве одолжения, а не потому, что у нас есть право спрашивать, не могли бы вы сказать, находится ли мисс Дэвенант где-нибудь в этой квартире? Если вы скажете, что да, то, боюсь, нам придется сообщить в полицию; если вы скажете, что это не так, мы уйдем и больше не будем вас беспокоить.
   - Ты должен говорить за себя, - вмешался Найджел, прежде чем Серафим успел ответить.
   Мы посидели немного в тишине. Затем Найджел продолжил свое заявление с явной угрозой в тоне.
   "Если однажды вмешается полиция, вопрос станет более серьезным и будет касаться любого, укрывающего человека, на которого выдан ордер на арест. Я, естественно, не хочу впадать в крайности". Он обратился ко мне: "Вы предлагали вчера ночью провести детективов по этим комнатам; ты сделаешь мне такое же предложение?
   Я указал на Серафима.
   "Это не мои комнаты. Я всего лишь гость. Я взял на себя смелость сделать предложение в отсутствие Серафима.
   Он повторил свою просьбу в надлежащем месте, но получил бескомпромиссный отказ.
   - Могу я узнать вашу причину? он сказал.
   - Это вопрос манер, - ответил Серафим.
   - Значит, вы хотите, чтобы я потребовал ордер на обыск?
   "Я совершенно равнодушен. Если вы считаете, что это стоит того, подайте заявку. Как только оно будет представлено, полиция будет рада любым открытиям, которые они могут сделать.
   Серафим говорил с тихим презрением оскорбленной невинности. Я увидел тень неуверенности на лице Найджела. Серафим, должно быть, тоже это видел; мы сохраняли стратегическое молчание, пока неуверенность не переросла в ужасное сомнение. Мне было жаль Найджела, как мне жаль любого успешного эгоиста, пытающегося предвкушать насмешки.
   "Было бы быстрее прояснить этот вопрос сейчас", - сказал он.
   "Весь мой день в вашем распоряжении".
   - Но мой - нет. Что это за комната?
   - Запасная спальня, которую сейчас занимает Тоби, если вы спросите об информации.
   Найджел начал пересекать комнату.
   "Мне нравится проверять всю устную информацию", - заметил он.
   Серафиму нужно было преодолеть более короткое расстояние, и он стоял спиной к двери, когда туда вошел Найджел.
   "Я не позволяю посторонним лицам обыскивать мои комнаты без моего разрешения", - сказал он.
   "Вы не всегда можете предотвратить это".
   - Могу в этом случае.
   "Мы четыре против одного".
   "Вы один к двум".
   - Моя ошибка, без сомнения. Он обвел рукой комнату, указывая на своих союзников.
   - Несомненно, ваша ошибка, если вы думаете, что Тоби будет стоять в стороне и позволит вам обыскать мои комнаты без моего разрешения, или что кто-нибудь из остальных пошевелит пальцем, чтобы помочь вам.
   Ни один из трех его союзников не сделал ни шагу, чтобы поддержать его. Найджел был впечатлен. Не отступая от своей позиции, он попробовал эффект блефа.
   - Вы забываете, что обстоятельства исключительные. Мою сестру похитили, и Фила тоже. Если мы думаем, что вы знаете местонахождение женщины, которая их похитила, мы оба без колебаний применим к вам своевременную физическую силу, возможно, причиним целительную физическую боль.
   - Можешь попробовать, если хочешь.
   "Если я попытаюсь, у меня все получится".
   - Ты на самом деле так не думаешь, знаешь ли.
   Гартсайд почувствовал, что пришло время восстановить мир. Подойдя к Найджелу, он твердо отвел его обратно на место за столом и указал Серафиму на его прежнее место в кресле у камина. Наступило долгое неловкое молчание. Затем Каллинг пересек комнату и сел на подлокотник кресла Серафима.
   - Ты бледный и больной, Серафим, - сказал он, - и ты знаешь, что я не тот человек, который стал бы приставать к тебе. Мы в яме, и, может быть, вы сможете вытащить нас из нее. Знаете ли вы или нет, где прячется мисс Дэвенант?
   Серафим пристально посмотрел ему в глаза.
   "Да."
   - Ну, есть она или нет в этих комнатах?
   - Вы хотите их обыскать?
   - Черт возьми, нет, чувак! Дайте нам слово, и этого достаточно.
   Некоторое время Серафим смотрел на лица Каллинга, Филипа и Гартсайда, взвешивая персонажей и измеряя людей.
   "Этого недостаточно для Ронсли, - сказал он.
   - Это должно быть.
   "Он любит проверять всю устную информацию".
   Каллинг потряс сжатыми кулаками в воздухе и вовлек нас всех в всеобъемлющее проклятие. Серафим зажег сигарету, задул спичку с неторопливостью, которую Найджел не смог бы превзойти, и обратился к компании.
   - Кажется, мы зашли в тупик, - начал он. "Должен ли я предложить решение? Вы вчетвером приходите сюда и обвиняете меня в укрывательстве женщины, которая якобы сбежала с мисс Ронсли и мисс Роден. Отлично. Каждый человек волен питать любые подозрения, которые ему нравятся, и развеивать их - при условии, что он не забывает о своих манерах. Трое из вас вели себя как джентльмены, четвертый следовал своим методам. Я хотел бы угодить этим троим. Ронсли, вы угрожали мне физической расправой и угрожали мне ордером на обыск. Вы сделали это в моей собственной библиотеке. Если вы принесете извинения и обязуетесь больше не входить в эти комнаты и не приставать ко мне здесь или где-либо еще, и если вы в дальнейшем обязуетесь сами не ходатайствовать - или подстрекать кого-либо другого ходатайствовать - за ордером на обыск квартиры, я будет иметь удовольствие сопровождать Гартсайда, куда бы он ни пожелал, отпирать любые двери, которые могут быть заперты, и предлагать ему все возможности для осмотра каждого закоулка в этих комнатах. Поскольку вы можете не принимать словесную информацию даже от него, я с удовольствием передам свое предложение Каллингу. Один сможет проверить другого".
   Он выпустил три кольца дыма и стал ждать ответа.
   Был еще один момент общего дискомфорта. Найджел засмеялся над идеей извиниться, Гартсайд и Каллинг сделали бы все, чтобы не принять предложение; по жалкому ерзанию Филипа я понял, что его уговорили пойти вопреки здравому смыслу. Для себя я ждал, как приговоренный ждет, когда упадет капля. Оно должно было произойти через несколько секунд, но - как это ни логично - я перестал его бояться. Единственным моим страхом было то, что Джойс выдаст себя одним из тех жалобных стонов, которые смешивались с моими снами и тревожили мой сон всю ночь. До сего часа я помню, как думал о том, как бы я был охвачен ужасом, если бы этот звук разразился снова. Это начало действовать мне на нервы... Само открытие было неизбежным; Я не мог вообразить никакой уловки или иллюзии, которая позволила бы Серафиму провести своих инквизиторов мимо одной из главных комнат в квартире.
   "Я прошу прощения за любое оскорбление, которое я, возможно, причинил, и я беру на себя все, что вы просите".
   Это было сделано некрасиво, но Серафим принял слова за дух.
   - Давай, и покончим с этим! - воскликнул Каллинг, вскакивая и запихивая шляпу на затылок. С замиранием сердца я увидел их троих в дверном проеме, огромная фигура Гартсайда возвышалась над двумя другими.
   - Чертовски жаль за все это дело, - я услышал, как он начал, когда дверь закрылась. Он был снова открыт на мгновение, когда Серафим напомнил мне, где хранятся напитки, и предложил мне приготовить коктейль. Потом он закрылся окончательно.
   Снаружи в холле Каллинг добавил свой вклад к общим извинениям.
   - Иди тихо, - вот и все, что мог ответить Серафим. - Надеюсь, она спит.
   Оба мужчины резко остановились и посмотрели сначала на Серафима, а затем друг на друга. Он непоколебимо ответил на их взгляды, явно удивленный тем, что они должны быть удивлены. Затем он повел их через зал с широко раскрытыми глазами; широко раскрытыми глазами они смотрели, как он наклоняется и слушает, постукивает и осторожно открывает дверь спальни. Медсестра встала со стула у кровати и приложила палец к губам: - Слава Богу, она спит! - пробормотал Пэдди Каллинг, с инстинктивным благоговением снимая шляпу. Гартсайд на мгновение посмотрел на раскрасневшиеся щеки и пересохшие губы, затем отвернулся, когда Серафим закрыл дверь.
   - Не надо пока возвращаться, - сказал он. - Нам лучше заглянуть еще в одну или две комнаты, чтобы заполнить время.
   Один из самых коротких зарегистрированных военных советов проходил в ванной. Каллинг с его быстрым, поверхностным сочувствием уже принял решение, но Гартсайд стоял, уставившись в окно, с опущенной головой и сцепленными за спиной руками, борясь и разрываясь между нежеланием причинить боль Джойс и глубоким голодным желанием привести Сильвию к себе. благополучно выбралась из своего неизвестного укрытия.
   - Ты убьешь ее, если сдвинешь с места, - заметил Серафим бесстрастно, но тщательно выбрав время. Нога Гартсайда нерешительно постучала по полу. - Тоби помолвлен с ней, - мягко добавил он.
   Вздохнув и пожав плечами, Гартсайд повернулся к Каллингу, молча кивнул и взялся за руки с Серафимом.
   - Ты хороший чертенок, - сказал он с натянутой улыбкой. - Когда этой бедной девочке станет лучше, пусть она скажет, где Сильвия. Она расскажет. И дай мне знать, когда все это чертово дело уладится. Я уезжаю в Бомбей через десять дней. И не очень весело уходить, не зная, где Сильвия. Теперь мы отсутствовали достаточно долго, - добавил он твердым, нормальным тоном.
   Мы все трое быстро подняли головы, когда дверь открылась. Шляпа Каллинга снова была на его голове, и он пытался натянуть пару перчаток и одновременно зажечь сигарету.
   - Все кончено, кроме аплодисментов, - резко начал он. "Мы искали повсюду, и не нашли достаточно женщины, чтобы заставить мужчину покинуть Эдем, а она единственная женщина в мире".
   - Ты обыскал каждую комнату? - спросил Найджел, подозрительно взглянув на серафима.
   - От подвала до чердака, - безмятежно ответил Каллинг, - и ни одного живого существа, кроме пары щеглов, и один из них мертв; если не считать пышногрудой матроны, которую Серафим разбивает мои надежды, говоря, что у нее есть вкус к выпивке, как у многих лучших из нас, и она уже вышла замуж, и мать четырнадцати пар близнецов, и хорошая простая кухарка в торговаться."
   Найджел взял свои бумаги и повернулся к Гартсайду за подтверждением.
   "Мы обыскали каждую комнату, - сказали ему, - но мисс Давенант здесь нет. Серафим, мы в долгу перед тобой..."
   Извинение было прервано, так как говорящий и слушатели остановились, чтобы уловить звук, который пронесся через тихий зал и проник в открытую дверь библиотеки. Это был долгий, беспокойный стон, звук, который я слышал всю ночь и боялся все утро.
   - В конце концов, мне придется проверить устную информацию, - сказал Найджел, кладя шляпу и бумаги на стол.
   - Куда ты? - спросил Гартсайд, подходя к двери.
   - Кажется, я должен сам обыскать дом.
   - Вы обязались принять нашу находку.
   - Я думал, что могу тебе доверять.
   - Я сказал, что мисс Дэвенант нет в этих комнатах, - предостерегающе сказал Гартсайд.
   - Если бы ты сказал это сто раз, я бы все равно тебе не поверил. Позвольте мне пройти, пожалуйста".
   Он поднял руку, чтобы расчистить себе проход, но по физической силе он превзошел себя. Схватив обе запястья одной рукой и обе лодыжки другой, Гартсайд пронес его, как детскую куклу, через комнату к открытому окну библиотеки, просунул в него и девяносто секунд держал на вытянутой руке на три этажа выше уровня улица. Вены выступили на его лбу, и я услышал его голос, рокочущий, как далекий раскат грома.
   - Когда я что-то говорю, Найджел, ты должен мне верить. Луна зеленого сыра, если я скажу вам поверить в это, и когда я скажу, что мисс Дэвенант нет в этой квартире, ее нет, никогда не было и никогда не будет. Понимаете?"
   Отойдя от окна, он бросил свою ношу на соседний диван. Найджел поправил галстук, почистил одежду и снова собрал шляпу, бумаги и остатки достоинства.
   - Каллинг говорит, что в доме нет женщины, кроме кухарки, - начал он с напускным спокойствием разгневанного мужчины. "Он явно лжет. Гартсайд говорит, что мисс Давенант нет в квартире. Возможно, он лжет, но всегда возможно, что звук, который мы слышали, мог исходить от какой-то женщины, которую Эйнтри считает нужным держать в своих комнатах. В любом случае я не чувствую себя связанным данным обязательством". Он вытащил записную книжку и сделал вид, что сверяется с ней. "Сегодня среда. Если моя сестра и Сильвия не вернутся к своим семьям к полудню понедельника, я попрошу ордер на обыск этих комнат. Их, конечно, будут смотреть в антракте. Если лорд Гартсайд или кто-либо другой осмелится тронуть меня пальцем, я вызову его для нападения.
   Я подозреваю, что Радамантус кладет в карман записную книжку, которую он передал из квартиры, когда он уходит из суда на обеденный перерыв и провел неприятное утро с заключенными. Каллинг сопровождал его, чтобы предотвратить внезапный стук в подозрительную дверь, Филип следовал за ним с Серафимом, я шел в тылу с Гартсайдом. Всех нас мучила традиционная неприязнь англичан к "сцене".
   - Я так и не поздравил вас с назначением в Бомбей, - сказал я с похвальным намерением вскарабкаться на нейтральную территорию. - Как скоро ты уходишь?
   "Пятница неделя", - ответил он.
   - Времени мало - девять дней.
   "О, я знал некоторое время после этого. Об этом стало известно только сегодня".
   - Приятный пост, - задумчиво сказал я. "В достаточно приятной стране. я, вероятно, приеду, чтобы остаться с вами; Я забываю, что такое Индия".
   - Я бы хотел, чтобы ты это сделал, - сказал он тепло.
   "Как ты поживаешь? П. и О., я полагаю?
   - Нет, я поеду на своей яхте.
   Каллинг обернулся, чтобы упрекнуть меня в моей забывчивости.
   "Мы, Гартсайды, всегда берем свои яхты, когда пересекаем океан, чтобы взять на себя новые обязанности в Империи", - объяснил он.
   - Откуда вы плывете? Я спрашиваю. "Марсель?"
   "Саутгемптон. Ты придешь проводить меня?"
   "Я мог бы. Это зависит от того, смогу ли я уйти. Я полагаю, там будет пол-Лондона?
   Честно говоря, я не могу сказать, были ли мои вопросы вызваны тем, что Серафим назвал бы подсознательным планом кампании. Гартсайд, несомненно, так думал и галантно встретил меня.
   "Я ем прощальный ужин каждый вечер, пока не отплыву", - сказал он. Затем, понизив голос, добавил: - Вы знаете яхту - она просторная, и на ней будут только два моих адъютанта и я. Меня никто не будет провожать, потому что я не сказал им, когда отплываю. Это обычный маршрут - в любую точку Средиземноморья. Но я не могу отплыть раньше пятницы".
   "Я понимаю. Что ж, - я протянул руку, - если я вас больше не увижу, я попрощаюсь.
   "До свидания. Удачи!" - ответил он и махнул рукой, когда я вернулся и присоединился к Серафиму в холле.
   Он был так бледен, что я каждую минуту ожидал увидеть его в обмороке, а его одежда была мокрой от пота. Я, человек не такой тонкий, нашел последний час немного утомительным.
   - Сегодня вечером ты ляжешь спать в приличное время, - сказал я ему. - Я собираюсь встретиться с медсестрой и узнать, не знает ли она кого-нибудь, кому она может доверить прийти и помочь ей. И я буду держать вас подальше от комнаты больного под штыком, если он у вас есть.
   Я ожидал протеста, но его не последовало. Он сидел с закрытыми глазами, подперев голову рукой.
   -- Я полагаю, так будет лучше всего, -- наконец согласился он.
   - А теперь вы идете поесть, - сказал я, ведя его в столовую.
   - Я не голоден, - пожаловался он.
   - Но ты будешь много есть, - сказал я, подталкивая его к стулу и выбирая исправную остроконечную вилку для огурцов.
   После ланча у меня была обычная сиеста, которая продлилась несколько дольше моего обычного часа. Было пять часов, когда я проснулся и обнаружил, что Серафим играет с листом бумаги. Он написал на нем "Четверг, Пятница, Суббота, Воскресенье, Понедельник", а после "Понедельник, 12:00".
   - Что это? Я попросил.
   "Наши благодатные дни".
   Я добавил "пятничную неделю" в календарь.
   - Если мы сможем уговорить Джойс уйти от проклятого кордона полиции Найджела, - сказал я, - и если мы сможем спрятать ее где-нибудь до пятницы, яхта друга Гартсайда решит немало проблем.
   - Он не найдет Сильвию, - ответил он.
   Это было несомненно правдой.
   - Я не знаю, как это будет устроено, - сказал я.
   Мы просидели молча до обеда и молча пообедали. В одиннадцать часов он вышел из комнаты, переоделся в твидовый костюм, надел шляпу и коричневые прогулочные ботинки.
   - Куда ты? - спросил я, когда он вернулся.
   - Я собираюсь найти Сильвию.
   Выражение его глаз убедило меня - если мне нужно было какое-то убеждение, - что напряжение последних нескольких дней оказалось для него слишком большим.
   -- Оставь это до утра, -- сказал я тоном, каким разговаривают с сумасшедшими и пьяными.
   - Она хочет меня сейчас.
   - Несколько часов ничего не изменят, - настаивал я. "Ты начнешь бодрее, если хорошо отдохнешь ночью".
   Серафим протянул руку.
   "До свидания. Ты думаешь, я сумасшедший. Я не. Не больше, чем когда-либо. Но Сильвия хочет меня, и я должен пойти к ней.
   "Где она?" Я попросил.
   "Я не знаю."
   - Тогда как ты собираешься ее найти?
   "Я не знаю."
   - Ну, где ты начнешь искать?
   "Я не знаю."
   Он уже прошел половину зала. Я уравновесил соперничающие претензии Джойса и его самого. По крайней мере, у нее были врач и медсестра, а утром приедет вторая медсестра. У него никого не было.
   - Будь ты проклят, Серафим! Я сказал себе под нос, а потом вслух: "Подожди немного, и я тоже приду".
   "Тогда поторопись!" - ответил он, явно раздраженный задержкой.
   Я торопливо сказал медсестре слово, бросил последний взгляд на Джойс, переоделся и присоединился к нему на площадке.
   - В какую сторону сначала? - спросил я и получил ответ, которого, возможно, и ожидал.
   "Я не знаю."
  
   ГЛАВА XII
   Шестое чувство
   "Вообще не было звука внутри комнаты. Но... он увидел женское лицо.
   Секунд пять он видел его совершенно ясно: белое лицо, поднимающееся из белого столба на шее, темную и тяжелую макушку волос, изогнутые губы, которые только и имели какой-то цвет, глаза, глубокие и обеспокоенные, которые казались намекнуть на мольбу о помощи, которую побрезговали произнести, -- секунд пять, может быть, иллюзия держалась, секунд пять смотрело на него лицо... бледно, как казалось, осветилось собственной бледностью и так исчезло".
   -AEW Мейсон
   "Миранда с балкона".
   Ни по наклонностям, ни по привычкам я не более богохульствую и сквернословю, чем мой сосед, но я не был бы счастлив получить год в чистилище за каждый случай, когда я повторял: "Будь ты проклят, серафим!" в течение следующих девятнадцати или двадцати часов.
   Была почти полночь, когда мы покинули Адельфи-Террас, и я мысленно зафиксировал один час как максимальную продолжительность моего терпения или готовности ублажать сумасшедшего невротика. Тридцать минут туда, тридцать минут назад, а затем Серафим ляжет спать, если мне придется прикрывать его своим револьвером. В скобках я хотел бы избавиться от привычки носить заряженное огнестрельное оружие по ночам. В оседлых, упорядоченных Старых Странах в этом нет необходимости; на Западе это просто глупо. Я должен быть богаче содержимым шести палат, прежде чем у меня будет время привлечь быстрое, находчивое дитя западного государства... Тем не менее, мой револьвер и я неразлучны.
   Мы двинулись вниз по Стрэнду, вдоль торгового центра, мимо Букингемского дворца и через Итон-сквер к поместью Кадоган. Это было то, чего я должен был ожидать, если бы у меня было время разобраться в своих ожиданиях. Серафим постоял несколько минут, глядя на дремлющий дом Роденов, а затем медленно пошел на восток, на Слоун-стрит.
   - Вернемся сейчас? - предположил я голосом, которым обманывают ребенка.
   - Я не сумасшедший, Тоби, - ответил он, как мальчик, повторяющий урок. - Я должен найти Сильвию.
   Он забрел в Найтсбридж, помедлил, а затем двинулся со скоростью три мили в час вдоль границы парка в сторону Кенсингтона. С замиранием сердца я понял, что он направляется в Чизвик.
   - Лучше оставь это до утра, Серафим, - настаивал я, положив руку ему на плечо. - Она будет в постели, и мы не должны ее беспокоить.
   Он стряхнул меня и пошел дальше - руки в карманы и глаза в землю. Дважды я думал, что он наткнется на раннюю рыночную тележку, но катастрофу удалось предотвратить скорее благодаря находчивости возниц, чем какой-либо осторожности с его стороны. Когда мы покидали Кенсингтон и брели по отвратительным окраинам Хаммерсмита, я начал представлять себе, как мы прибываем в дом фройляйн и мои запинающиеся, бессвязные извинения за поведение моей спутницы.
   Почтительной речи не требовалось. При въезде на Чизвик-Хай-стрит мы должны были повернуть направо на Голдхок-роуд, а затем свернуть на второй или третий поворот налево на Тинмут-террас. "Серафим" решительно брел вперед, не глядя ни направо, ни налево, через Хаунслоу, мимо стен Сион-парка и газовых заводов Брентфорда, в Колнбрук и на поля. Не было никаких причин, почему бы ему не пройти по большой дороге до того места, где ее проложили римляне, и дальше. Сгущалась ночь, и звезды бледнели в голубом неуверенном свете раннего рассвета.
   Я схватил его за плечи и заставил посмотреть мне в лицо.
   - Мы сейчас возвращаемся, - сказал я.
   " Ты можешь".
   - Ты пойдешь со мной.
   - Я должен найти Сильвию.
   - Если ты вернешься сейчас, я отведу тебя к ней утром.
   - Я не ребенок, Тоби, и я не сумасшедший.
   - Ты ведешь себя так, как будто вы оба.
   - Я должен найти Сильвию, - повторил он, словно это был ответ на все мыслимые вопросы.
   - Если вы в здравом уме, - сказал я, - вы можете оценить безумие ходьбы из Лондона в Бат в поисках девушки, которая может быть в Шотландии или на Золотом Берегу, насколько вам известно. Скорее всего, она будет на Майл-Энд-роуд, как и на Бат-роуд. Почему бы не посмотреть туда? Во всяком случае, это ближе к террасе Адельфи.
   Он с минуту укоризненно смотрел на меня, как будто его последний друг подвел его, потом повернулся и побрел на запад...
   "Божья правда!" Я плакал. - Куда ты?
   - Я должен найти Сильвию, - ответил он.
   "Но где? Где?"
   "Я не знаю."
   "Почему именно эта проклятая дорога, а не другая?"
   - Она пришла сюда.
   "Откуда вы знаете?"
   Он поднял брови и пожал плечами.
   "Она", - вот и все, что он мог ответить.
   Я угрожал ему телесными повреждениями недалеко от Лэнгли. Он ускорил шаг и выстрелил немного впереди меня. Я никогда не отличался плотным телосложением, и, за исключением чрезмерного курения сигар, вкусы у меня умеренные. С другой стороны, я никогда не занимаюсь физическими упражнениями, кроме как по принуждению, и не прохожу милю, если я могу ездить верхом, водить машину или летать. Мы преодолели около двадцати миль с тех пор, как покинули дом, мои ноги, казалось, были в водолазных ботинках, во рту пересохло от жажды, и я был ужасно голоден.
   - Ты в здравом уме? - спросил я, догоняя его.
   "Я всегда в здравом уме".
   - Тогда ты поймешь мои условия. Мы сойдем с главной дороги и пойдем прямо к станции Лэнгли. Мы собираемся сесть на первый поезд обратно в город, и мы..."
   - Можешь, - прервал он.
   "Ты пойдешь со мной. Не говорите мне, что вам нужно найти Сильвию, потому что это будет пустой тратой времени. У меня здесь шестизарядный револьвер, заряженный. Если вы не пойдете со мной на станцию, здесь и сейчас я опустошу по одной камере в каждую из ваших ног. И если кто-нибудь подумает, что я убиваю вас, я скажу, что преследую опасного сумасшедшего. И когда они увидят тебя, они поверят мне".
   Он посмотрел на меня, наверное, полсекунды, а затем пошел дальше. Это был, я полагаю, ответ, который я заслужил.
   Для меня стало неожиданностью, когда он принял мое предложение позавтракать в Слау. Я списал его согласие на чистую извращенность, потому что завтракать я должен был в любом случае. Я принял решение. Я попрошу его в последний раз сопровождать меня обратно в Лондон, и если он откажется, я вернусь на Адельфи-террас и лягу в постель, предоставив ему идти по пути солнца, пока он не рухнет головой вперед в Бристольский пролив...
   Я завтракал немытый, небритый, запыленный, во весь рост на диване в отдельной комнате, кипя от обиды и раздражения.
   - Итак , - сказал я, закуривая сигару, бросая Серафиму еще одну и поворачиваясь к расписанию Грейт-Вестерн.
   - Я, должно быть, уже спокоен, - ответил он, возвращая мне мою сигару.
   - Минуточку, - сказал я. "Поезд вверх, по воскресеньям. Поезда вверх, будни. Десять пятнадцать. Только лошади и повозки. Десять тридцать; это мне подойдет. Я пойду с тобой до перекрестка".
   Я так рассердилась на себя и на него, что мы расстались, не сказав ни слова, ни рукопожатия. Я смотрел, как он шагает на запад в направлении Солт-Хилла, и переносил свой гнев на станцию. Первые двадцать ярдов были пройдены в размашистом, решительном темпе, вторые - медленнее. Я был еще далеко от вокзала, когда нелепое, раздражающее чувство стыда остановило меня. Сумасшедший, неразумный, каким я его знал, чем больше я думал о Серафиме, тем меньше мне нравилась идея оставить его в его нынешнем состоянии. Вид гаража с автомобилями напрокат решил меня. Я заказал один на день с возможностью продления на тех же условиях, пока я этого хочу.
   "Берите деньги, пока есть", - предупредил я хозяина с раздражительностью усталого человека. - Если повезет, в следующий раз вы услышите обо мне из мягкой камеры. В настоящее время!" Я сказал водителю: "Слушайте очень внимательно. Я настолько зол, насколько может быть зол мужчина. Вот вам два соверена; возьми их и ничего не говори, какой бы язык ты ни слышал от меня. Я хочу, чтобы вы ехали по Бат-роуд, пока не увидите молодого человека в сером твидовом костюме, идущего, опустив глаза в землю. Ты должен держать его в поле зрения, куда бы он ни пошел. Он сумасшедший, и я сумасшедший, и все сумасшедшие. Следуйте за ним и адресуйте мне замечание на свой страх и риск. Я не спал всю ночь, прошел пешком из Лондона в Слау и теперь собираюсь спать.
   Мои приказы вызвали не столько движение брови. Разницу между эксцентричностью и сумасшествием можно измерить в фунтах стерлингов. Богатый человек в Англии никогда не сходит с ума, если, конечно, его законные наследники не бросают задумчивые взгляды на фунты стерлингов. В таком случае будет Инквизиция и отчет Мастерам... Мой шофер оставил меня дремать в покое.
   Я спал только урывками. Машина проедет милю, проедет Серафим, подъедет, подождет, тронется вперед и снова остановится. Однажды я пригласил его подняться на борт, но он покачал головой. Я дремал, мечтал и просыпался, спрашивая возницу, что случилось с нашей добычей.
   - Он преследует, сэр, - сказал он мне.
   Меня поразила гениальная идея.
   - На следующем перекрестке, - сказал я, - сверните направо или налево, проедьте ярдов сто и подъезжайте. Если он последует за нами, мы проведем его по кругу и вернем обратно в Лондон.
   Мы выстрелили вперед, развернулись и стали ждать. Вскоре показалась запыленная фигура, утомленно бредущая вперед. На перекрестке он на мгновение оказался в поле зрения, а затем скрылся из виду по Бат-роуд, даже не бросив взгляда в сторону машины.
   - Будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят, Серафим! - сказал я, приказывая шоферу снова пуститься в погоню.
   В Таплоу волочащиеся ноги споткнулись и повалили его. Сквозь треугольную прореху на штанине его брюк я видел, как свободно текла кровь; у него были порезаны руки и разбит лоб, но он еще раз отверг мое предложение сесть в машину. Напротив Скиндлса он снова споткнулся, но оправился и побрел дальше по мосту, в Мейденхед, а затем по многолюдной узкой Главной улице. Прохожие глазели на странное пыльное видение; он был слишком поглощен, чтобы заметить, я слишком зол, чтобы обижаться.
   Когда мы взбирались на Касл-Хилл и продвигались вперед к Мейденхедской чаще, я заметил, что его темп увеличился. Стабильные четыре мили в час сменились прерывистыми приступами бега. Я слышал, как он тяжело дышал, подходя к машине, и в лучах июльского послеполуденного солнца на его губах и лбу пыльно блестели бисеринки пота.
   - Подожди здесь, - сказал я водителю, когда мы подъехали к опушке Чащи. Справа от нас тянулась прямая белая Хенли-роуд; впереди нас лежали Рединг и Бат.
   Серафим подбежал, прошел мимо нас, не говоря ни слова и не взглянув, и, спотыкаясь, направился к Редингу.
   "Вперед!" Я сказал шоферу, а затем отменил свой заказ и попросил его подождать.
   В двадцати ярдах впереди нас "Серафим" остановился и метался из стороны в сторону, как гончая, промахнувшаяся по следу. Я видел, как он остановился, и услышал хныканье виноватой гончей. Затем он вернулся к развилке дороги, посмотрел на северо-запад, в сторону Хенли, и постоял на цыпочках с закрытыми глазами, запрокинув голову и раскинув руки, как танцор, исполняющий пируэты.
   Я ждал, пока он упадет. Я говорю "ждал" намеренно, потому что я ничего не мог сделать, чтобы спасти его. Я должен был выскочить, позвать на помощь извозчика, связать руки и ноги и нести пленника обратно в Лондон, в сумасшедший дом. Всю ночь, утро и далеко за полдень я проклинал его за одного сумасшедшего, а себя за другого. Мое собственное безумие заключалось в том, что я последовал за ним вместо того, чтобы пожать плечами и оставить его на произвол судьбы. Его безумие... Глядя на напряженную позу нервной настороженности, я задавался вопросом, так ли уж он безумен в конце концов.
   С поразительной внезапностью застывшая форма расслабилась, глаза открылись, голова упала вперед, руки опустились на тело. Он пробежал пятьдесят ярдов по дороге, помедлил, вслепую нырнул в заросли низких кустов утесника и упал ничком посреди травяной дорожки.
   "Стой на месте!" Я позвал возницу, когда побежал по дороге и свернул на уздечку.
   Серафим лежал, запутавшись одной ногой в зарослях папоротника. Он был в сознании, но тяжело дышал. Я помог ему подняться, поддержал его рукой вокруг тела и попытался отвести обратно к машине.
   "Сюда!" - выдохнул он, указывая на дорогу. В полумиле я увидел заросшее лианами бунгало - живописное, мирное, безжизненное, но с восточным фасадом, разрушенным наличием нового сарая из гофрированного железа. Я определил, что это гараж, по наличию зеленых банок бензина.
   - Она там - Сильвия! - выдохнул он, медленно восстанавливая дыхание, пока мы шли по узкой тропинке. "Войди и возьми ее. Заставьте их отказаться от нее!
   Я посмотрел на его рваную, запыленную одежду, на его бледное лицо и затуманившиеся глаза. На развилке дороги я был близок к обращению. И совсем другое дело - вторгнуться в чужой дом и призвать неизвестного домовладельца выдать молодую женщину, которой там быть не должно, которая могла быть там только по косвенному обвинению в тяжком похищении, которой, вероятно, там не было. , которого уж точно там не было... Я в душе условный, благопристойный, чувствителен к насмешкам.
   - Мы не можем, - слабо сказал я. "Это странный дом; мы не знаем, что она там; мы можем подвергнуть себя уголовному преследованию за клевету..."
   Он подошел к воротам сада, освободился от поддержки моей руки и подошел к входной двери. Я бесславно укрылся за ореховым деревом и услышал, как он стучит. Была пауза. Окно открылось и закрылось; еще одна пауза и звук приближающихся шагов. Затем дверь открылась.
   - Я пришел за мисс Роден, - сказал я.
   "Роден? Мисс Роден? Никто с таким именем здесь не живет.
   Голос был женский, и я попытался разглядеть лицо. Я уже слышал этот голос раньше или что-то подозрительно похожее на него.
   "Я даю вам две минуты, чтобы представить мисс Роден".
   Голос в ответ дрогнул от внезапного негодования.
   "Вы, должно быть, пьяны. Убери ногу за дверь и уходи, или я позову человека и поручу тебе управление.
   Голос, поднявшийся в пронзительном, дрожащем возбуждении, хотел бы добавить еще что-нибудь, но был заглушен приступом кашля. Я оставил свое ореховое дерево, распахнул ворота и подошел к двери бунгало, когда кашель прекратился и носовой платок украдкой вытер пятно ярко-красной пены.
   - Мисс Дрейпер, я полагаю? Я сказал.
   Она посмотрела на меня с удивлением.
   "Это мое имя."
   "Мы встретились в доме мисс Давенант на Честер-сквер. Не извиняйся за то, что не помнишь меня, мы никогда не были представлены. Я только что поймал ваше имя. Мы позвонили..."
   - Этот человек - ваш друг? - спросила она, презрительно указывая пальцем на Серафима.
   "Он. Мы вызвали мисс Роден.
   "Ее здесь нет."
   - Прошла одна минута, - сказал Серафим с часами в руке.
   Мисс Дрейпер повернула голову и позвала кого-то в доме. Кажется, имя было "Джон".
   - Я вооружен, - предупредил я ее.
   Она не обратила внимания.
   - Полторы минуты, - сказал Серафим.
   Я протянул руку, чтобы прикрыть часы, и обратился к мисс Дрейпер.
   - Я не думаю, что вы цените силу нашего положения, - начал я. "Вы, без сомнения, знаете, что в офисе New Militant был совершен обыск; ваша подруга миссис Миллингтон арестована, и выписан ордер на другую вашу подругу, мисс Дэвенант.
   - Они ее не поймали, - вызывающе сказала мисс Дрейпер.
   Я мог почти простить ее, когда увидел выражение собачьей верности, которое появилось в ее глазах при упоминании имени Джойс.
   "Ты знаешь, где она?" - спросил Серафим.
   - Не скажу.
   -- Я думаю, вполне вероятно, что вы не знаете, -- ответил я. - Мисс Давенант тяжело больна и в настоящее время лежит в квартире моего друга.
   - Вы ожидаете, что я поверю в это?
   "Неважно, верите вы в это или нет. Квартира уже подозревается и находится под наблюдением".
   - Почему они не обыскивают его?
   "Потому что Англия - коррумпированная страна", - сказал я, смело выдумывая. "У меня есть, что называется, друг при дворе. Сестра мисс Давенант - миссис. Уилтон - мой старый друг, и я хочу избавить ее от боли, связанной с арестом мисс Дэвенант - в критическом состоянии, - если этого можно избежать. Моего друга при дворе убедили приостановить выдачу ордера на обыск, если мисс Роден и другие вернутся к своим семьям сегодня до полуночи. Попутно замечу, что если бы мисс Дэвенант арестовали, судили и посадили в тюрьму, то это было бы не больше, чем она вполне заслуживала. Однако я не ожидаю, что вы согласитесь со мной. Мы пришли сюда из уважения к миссис Уилтон. Мне не нужно говорить, как мы обнаружили, что мисс Роден держат здесь...
   "Не она."
   Я смиренно вздохнул.
   - Вы хотите, чтобы от мисс Давенант отказались?
   - Вы не знаете, где мисс Давенант, а я знаю.
   Это был блеф против блефа, но мы не могли больше продолжать в том же духе. Я достал свой револьвер в качестве гарантии решимости, снова сунул его в карман, протиснулся мимо нее так осторожно, как только мог, подождал, пока Серафим последует за мной, и закрыл дверь.
   "Сейчас я собираюсь обыскать дом, - сказал я мисс Дрейпер. "Это твой последний шанс. Скажи мне, где мисс Роден, и я составлю уголовное преступление и позволю тебе и всем остальным в доме сбежать. Поставьте на моем пути хотя бы одно препятствие, и я арестую многих из вас. Что должно быть?"
   Она снова начала говорить мне, что Сильвии там нет. Я сделал шаг через комнату и увидел, как она закрыла лицо руками. Битва закончилась.
   "Где она?" - спросил я, благодаря Бога, что мне нечасто приходилось драться с женщинами.
   Мисс Дрейпер указала на дверь слева от холла; ключ был в замке.
   - Никаких трюков? Я попросил.
   Она покачала головой.
   - Тебе лучше спрятаться.
   Как только я приложил руку к двери, она исчезла в задней части дома. Я услышал звук заводящегося двигателя и выбежал посмотреть, не перехитрил ли меня хоть сейчас. Гарнизон выезжал без шапок и шинелей, лишенный всех боевых почестей; на водительском сиденье сидел мой друг, бородатый священник православной церкви, борода у него была несколько набекрень. Мисс Дрейпер была рядом с ним; больше никого не было.
   Я вернулся в холл, где, прислонившись к стене, спал Серафим, открыл дверь и вошел в затемненную комнату. Когда мои глаза привыкли к приглушенному свету, я обвел очертания окна и отдернул шторы. Солнце залило меня и показало мне, что я нахожусь в спальне. У стены стоял стол с недоеденной едой; у другого была походная кровать. Наконец на кровати, полностью одетая, но с завязанными глазами, кляпом во рту и связанная по рукам и ногам, лежала Сильвия Роден.
   Я перерезал веревки, разорвал бинты и смотрел, как она неловко поднимается на ноги. Тогда я закрыл дверь и неловко встал у окна, а она закрыла лицо руками и зарыдала.
   Это скоро закончилось, но ей стало лучше. Я видел, как она выпила три стакана воды и откусила корку черствого хлеба. Оказалось, что она провела собственную голодовку в течение последних суток; и я думаю, что она смотрела это. Ее лицо было белым с белизной человека, давно заключенного в маленькой темной комнате. Синяк над одним виском свидетельствовал о том, что ее похитителям пришлось иметь дело с женщиной из металла, а ее запястья были натерты и порезаны шнурами. Хуже всего было ее изменение духа; голос потерял свою гордую уверенность, темные глаза испугались. Сильвия Роден была почти сломлена.
   - Ты не ожидала меня увидеть, Сильвия, - сказала я, смазывая черствые корочки маслом, чтобы они были менее неаппетитными.
   Она покачала головой, не отвечая.
   - А ты думал, что никто никогда не придет?
   Она все еще смотрела на меня с испуганным выражением в глазах.
   "Нет."
   Неуверенность в ее тоне заставила меня задуматься, кого она ожидала. На мой вопрос ответили раньше, чем я успел его задать.
   "Как вы меня нашли?"
   - Серафим привел меня сюда.
   Ее бледные щеки приобрели румянец.
   "Где он?" она спросила.
   "Снаружи."
   - Я должен пойти к нему! - воскликнула она, вскакивая и шатаясь.
   Я прижал ее обратно к стулу.
   - Подожди, пока ты поешь, - сказал я, - а потом я приведу его.
   - Но я больше не хочу.
   - Сильвия, - твердо сказал я, - если ты не будешь хорошей девочкой, мы не спасем тебя в другой раз.
   Она съела несколько ломтиков хлеба с маслом, пока я рассказывал ей о нашем путешествии из Лондона. Потом мы вышли в зал. Серафим рухнул из своего вертикального положения и лежал кучей, головой на полу. Я вынес его из зала и положил на кровать в тюрьме Сильвии. Его сердце колотилось, но он, казалось, впал в глубокий транс. Сильвия наклонилась и поцеловала пыльный лоб. Затем ее взгляд упал на бледную красную отметину, идущую по диагонали от одной скулы через рот к кончику подбородка. Она снова заплакала, когда я вышел из комнаты в поисках бренди.
   Я отсутствовал до тех пор, пока считал нужным убедиться, что в доме нет других заключенных. Когда я вернулся, слезы еще были на ее щеках, и она купала его лицо и ждала, когда откроются глаза.
   "Ваша тюрьма не работает на бренди", - сказал я ей. - Мы должны доставить его в Мейденхед, и я дам ему немного там. Меня ждет машина примерно в полумиле отсюда. Присмотришь за ним, пока я принесу его?
   - Не медли, - сказала она, тревожно глядя на бледное неподвижное лицо.
   "Не дольше, чем я могу помочь. Вот револьвер на случай, если кто-то захочет кого-нибудь из вас похитить. Он загружен, так что будьте осторожны".
   Я положил револьвер на стол и взял шляпу.
   "Сильвия!" - сказал я у двери.
   "Да?"
   - Можно ли вам доверить заботиться о нем должным образом?
   Она улыбнулась впервые после освобождения из плена.
   - Думаю, да, - сказала она. Затем голос дрогнул, и она отвернулась. - Он довольно дорог.
   Машину подвели к двери, и водитель, которому, в конце концов, заплатили за то, чтобы он не удивлялся, бесстрастно наблюдал, как мы несли Серафима на борт. Я занял неудобное маленькое сиденье позади паровоза, в то время как Сильвия сидела в одном углу, а Серафим подперся в другом.
   На обратном пути я был вынужден повторить in extenso всю историю наших поисков, с того часа, как мы покинули Адельфи-Террас, до момента, когда мисс Дрейпер сбежала со священником православной церкви, и я ворвался в темную тюремную камеру.
   Выражение лица Сильвии было интересным исследованием по ходу повествования.
   - Но откуда он мог знать ? - спросила она озадаченным тоном, когда я закончил. - Вы должны объяснить это. Я не понимаю, как это возможно".
   - Сударыня, я рассказал вам историю, - ответил я в манере доктора Джонсона. "Я не обязан давать вам мораль".
   На самом деле я перевернул естественный порядок и дал мораль перед рассказом. Мораль была подчеркнута, когда я пил дружескую чашку чая на Кадоган-сквер; за день до этого она отметила его щеку нынешним сердитым рубцом.
   Конечно, если вы указываете на мораль до того, как появится история, на которую ее можно повесить, вы должны ожидать, что ее проигнорируют.
  
   ГЛАВА XIII
   Или очевидная альтернатива
   "Если кто-то выдвигает идею истинному англичанину - всегда опрометчивый поступок, - он никогда не задумывается над тем, правильна эта идея или нет. Единственное, что он считает важным, это то, веришь ли ты сам в это... Унаследованная глупость расы - здравый английский здравый смысл..."
   -Оскар Уальд
   Образ Дориана Грея .
   Если поиски Серафимом Сильвии были одним из самых странных событий в моей жизни, то наше возвращение в Лондон я считаю одним из самых приятных воспоминаний. Еще до того, как я успел перерезать веревки на ее запястьях и лодыжках, я сказал себе, что теперь Джойс свободна от угрозы инквизиции на Адельфи-Террас. Четверг днем. У нее было восемь дней, чтобы набраться сил, чтобы Мэйбери-Рейнардсон сказала, что я могу переправить ее в Саутгемптон и доставить на борт SY " Ариэль "... Надеюсь, я не был бессердечным или неблагодарным, думая о ней больше, чем о белой бессознательной мальчик передо мной; больше я ничего не мог сделать, а если бы и был, Сильвия опередила бы меня.
   Я считаю возвращение приятным воспоминанием, потому что оно пролило свет на характер Сильвии. Страсть и гордость исчезли из ее темных глаз; Я больше не мог называть ее королевой Елизаветой; но она была очень нежна и раскаялась в человеке, которого она ранила. Это была Сильвия летнего вечера в Оксфорде; Я узнал ее по описанию Серафима. Я дорожу этой памятью, потому что это был единственный проблеск этой стороны ее характера; когда мы встретились в следующий раз - до ее последней разлуки с Серафимом - она вернулась к прежней жесткой надменности, и хотя я всегда любил Сильвию, меньше всего я любил ее, когда она была царственной.
   И, наконец, я останавливаюсь на этом воспоминании о том, как она говорила со мной, когда мой рассказ был закончен. Именно тогда она показала мне обратную сторону своих отношений с Серафимом и заполнила те пробелы, которые остались незаполненными в рукописном повествовании на террасе Адельфи. Я помню большую часть того, что она мне говорила; их встречи и разговоры, ее растущий интерес, растущее любопытство, растущая привязанность... Я смотрел "Шестое чувство" как зритель; она дала мне свое собственное любопытство - тревогу - веру и неверие - предельную неуверенность. Тогда я понял, что значило для такой девушки найти мужчину, который ощущал ее присутствие на расстоянии и мог видеть работу ее ума еще до того, как она проявит ее в какой-либо определенной форме. Я научился ценить трепет, который она, должно быть, испытала, обнаружив душу, сочувствующую ее беспокойному, изменчивому, голодному духу.
   Я помню все это, но я не буду виновен в святотатстве, перенеся это на бумагу. Ни одна девушка никогда не говорила мне о своем сердце так, как говорила тогда Сильвия; Я не уверен, что хочу снова признаться в таких откровениях. Все это странно, и грустно, и неудовлетворительно; но прежде всего это священно. Ее заточение выбило огонь из крови Сильвии; и ее встреча с Серафимом подействовала на ее эмоции. В другое время она была бы более сдержанной. Как и после нашего возвращения из Оксфорда, мне иногда кажется, что нас наказали лютой стужей за то, что мы неосмотрительно допустили греться в зной. Так обстоит дело с английским климатом и с некоторым количеством сдержанных, гордых девушек, выросших под его влиянием...
   Я высадил Сильвию на площади Кадоган, не заходя внутрь, и отнес Серафима обратно на террасу Адельфи. Мэйбери-Рейнардсон нанес Джойсу вечерний визит; отчет был удовлетворительным, но указывалось, что мы должны проявить большое терпение, прежде чем можно будет ожидать полного излечения. Я спросил - по вопросу жизни и смерти - можно ли ее перевезти через неделю. Он предпочел не высказывать своего мнения и напомнил мне, что я не должен пытаться увидеть пациента или заговорить с ним. Потом я передал его Серафиму, заказал себе ужин и лег спать.
   Утром мне сообщили по телефону, что Артур Роден хочет, чтобы мы оба отправились на Кадоган-сквер. Я ответил, что для Серафима об этом не может быть и речи; и только в субботу поздно вечером я счел себя вправе позволить ему встать с постели и сопровождать меня. Он по-прежнему выглядел опасно бледным и больным, и хотя одно напряжение было снято открытием Сильвии, а другое - уходом пугала с ордером на обыск, я не видел никакой пользы в том, чтобы его призвали помочь в трогательном примирении. , и приходится подчиняться шумному хору поздравлений.
   Нас обоих пощадили. Полагаю, я никогда не узнаю истинной причины ожидавшего нас приема, но я распределяю ответственность в равных долях между леди Роден и Найджелом Ронсли. И, конечно, мне приходится постоянно напоминать себе, что я присутствовал при обыске, а их нет; что они были простыми материалистами, имеющими рациональную причину для каждого следствия, в то время как я - ну, я сразу же выставил себя вне суда, попросив их поверить в абсурд, называемый шестым чувством.
   Однако мне трудно простить Найджелу его участие в последовавшей сцене; Насколько я понимаю, им двигала, во-первых, ревность к Сильвии, во-вторых, личная неприязнь к Серафиму в результате незаконных обысков, и, наконец, упрямый гнев волевого, преуспевающего эгоиста, был вынужден пребывать хотя бы временно в тени неуспеха. Никогда не следует забывать, что леди Роден должна была уничтожить память о Ратлендширских Морнингтонах, а также помещения и доспехи целой Коллегии герольдов, прежде чем можно было ожидать, что она воздаст должное такому человеку, как Серафим.
   Нас провели в библиотеку, и мы увидели Артура, Найджела и Филиппа, сидящих перед нами, как Звери в Откровении. Позже вошли леди Роден и Сильвия и сели в стороне. Было много поклонов и никаких рукопожатий.
   История поисков была уже известна - Сильвия рассказала ее, как только вернулась домой, возможно, своими словами; и я не сомневаюсь, что в первом, прекрасном, небрежном восторге она говорила о Серафиме с той интонацией, которую я слышал в машине. Если бы это было так, глаза леди Роден должны были резко и болезненно открыться. Мне стало жаль ее. Ратлендширские Морнингтоны с кислой неприязнью смотрели со стен на возможность того, что ее дочь - с дочерней верой и богатством - объединится с неверным, неизвестным, лишенным родственников бродягой вроде Ламберта Эйнтри. Рационализм в лице Найджела Ронсли был призван дискредитировать историю поиска и спасти Сильвию от расточительства на простого авантюриста.
   - Вы помните условия нашего соглашения в прошлую среду? он начал. "Я обязался приостановить ходатайство о выдаче ордера на обыск..."
   - Если мы обнаружим Сильвию, - сказал я. "Да?"
   - И моя сестра Мэвис.
   Надеюсь, Найджел не заметил, как у меня отвисла челюсть. За исключением того момента, когда я случайно осмотрел другие комнаты в бунгало Мейденхед, я совершенно забыл об условии Мэвис. Все планы и надежды, которые я лелеял в отношении Джойса, оказались напрасными.
   - Время должно было истечь в понедельник, в полдень, - сказал Серафим.
   "В яблочко. Я подумал, что напомню вам, что выполнена только половина дела. Это все."
   Из Найджела вышел бы замечательный инспектор; он так родился. У меня было довольно старое чувство, что я стал на пять шиллингов беднее из-за того, что бродил ночью по улицам Оксфорда без академического платья.
   Я поймал взгляд Серафима и попытался встать.
   - Один момент, - сказал Артур. - Многое еще впереди.
   Я покорно скрестила руки. Любой может читать мне нотации, если это его забавляет, но Серафим должен был быть в постели, а не подвергаться допросу у старого KC.
   - Вопрос намного шире, - начал Артур. - Вы, Эйнтри, подозреваетесь в том, что укрываете в своей квартире женщину, разыскиваемую полицией по очень серьезному обвинению...
   - Я думал, мы все выяснили в среду, - сказал я, бросив нетерпеливый взгляд на Найджела.
   "Никакие договоренности, которые вы могли заключить в среду, не являются обязательными для меня".
   "Это было обязательным для вашего сына, который сидит с одной стороны от вас, - сказал я, - и для мистера Найджела Ронсли, который сидит с другой".
   Артур выпрямился, несомненно, бессознательно.
   "Как министр короны я не могу участвовать ни в каком попустительстве преступлению".
   - Филип и Найджел, - сказал я. "Как сыновья министров Короны, я надеюсь, вы примете это близко к сердцу".
   - Что я должен сказать... - начал Артур.
   "Один момент!" - прервал я. - Вы говорите как министр короны или как отец семейства? Сильвия была возвращена вам в результате того, что ваш сын и Найджел потворствовали тому, что вы надеетесь и считаете преступлением. Без этого аморального компромисса ты бы не вернул ее.
   - Квартиру бы обыскали, - сказал Найджел.
   "Это было. Пэдди и Гартсайд обыскали его и заявили, что довольны..."
   "Они лгали".
   - Ты повторишь это Гартсайду? - спросил я приглашающе. - Не думаю. Они искали и заявили, что довольны. Я предложил сыщикам показать округу через десять минут после того, как, по всем расчетам, эта женщина должна была укрыться там. Любой мог бы обыскать его, если бы подошёл к владельцу должным образом".
   Он проигнорировал мой подразумеваемый упрек и остался при своем мнении.
   "Там была женщина, когда Гартсайд сказал, что ее не было".
   - Гартсайд только сказал, что мисс Дэвенант там не было.
   Это говорил Серафим, медленно и почти в первый раз. Его лицо покраснело, когда он сказал это. Я не мог не смотреть на Сильвию; Я снова быстро отвел взгляд.
   - Значит, там была какая -то женщина? - сказал Найджел.
   Мой кий был прост, и я взял его.
   - Мисс Давенант - единственная женщина, чье имя стоит перед домом, - вмешался я. - Гартсайд сказал, что ее там не было. Ты был доволен, Фил? Я так и думал. Бесполезно спрашивать тебя, Найджел; вы не будете удовлетворены, пока не обыщите лично, а это вы не сможете сделать до понедельника. Каждый, кто согласился на компромисс среды, связан им до полудня понедельника. Если после этого Найджел все еще сочтет целесообразным провести Скотленд-Ярд по квартире, мы, конечно, не будем пытаться его остановить. Что касается любого, кто не присутствовал и не был лично связан компромиссом, достигнутым в среду, то есть вас, Артур, - вы объявляете победу "отцом семейства" или "министром короны"? Ты должен взять то или другое".
   - Эти двое неразлучны, - коротко ответил он.
   "Вы должны ухитриться разделить их. Если вы объявляете себя "отцом семейства", вы должны считать себя связанными соглашением Фила. Если вы объявляете себя "министром короны", вам не следовало извлекать выгоду из компромисса, вы не должны были позволять нам вернуть вам Сильвию. Об этом вам говорит обычная школьная честь. Кстати, а почему вы еще не обыскали квартиру? Вы знаете, как министр короны...
   Если бы мое сердце не билось так быстро, мне хотелось бы на досуге изучить их лица. История последних двух дней написана со сносной ясностью. Найджел рассказал Артуру - и, возможно, собственному отцу - историю своего визита на Адельфи-Террас; он намекнул достаточно, чтобы спровоцировать одного или обоих официально поднять этот вопрос. Тогда вмешался Филипп и изобразил себя обязанным честью не предпринимать никаких шагов до истечения срока перемирия. Их лица рассказывали красивую историю о том, как "тяни черта, тяни пекаря" с Найджелом во главе, Филиппом в ногах и Артуром, извивающимся и борющимся между ними.
   Мне не нужно было спрашивать, почему квартиру еще не обыскали, но я повторил свой вопрос.
   - А когда ты собираешься его искать? Я добавил.
   Артур попытался найти компромисс.
   -- Если вы дадите мне слово... -- начал он.
   "Не тут-то было!" Я сказал. "Ты связан или нет? Сильвия в комнате, чтобы развеять любые сомнения по этому поводу.
   Он уступил после борьбы.
   "Я не буду предпринимать никаких шагов для обыска квартиры до полудня понедельника, при условии, что к тому времени Мэвис будет восстановлена".
   Я сделал еще одну попытку подняться, но Артур жестом пригласил меня вернуться на свое место.
   "Я еще не закончил. Как вы заметили, Сильвия в комнате. Я хочу знать, как она сюда попала, и еще больше я хочу знать, как ее вообще увезли тайно.
   "Я ничего не знаю о побеге. Возможно, она сможет пролить свет на это. Разве она не рассказала тебе, как мы ее нашли?
   - Она рассказала мне вашу версию.
   - Тогда я не думаю, что могу что-то добавить к этому.
   "Вы можете заменить историю, которая выдержит немного больше воды".
   - Боюсь, я не изобретателен от природы.
   "С тех пор как?"
   Его тон сказал мне, что я определенно потеряла Артура как друга - что было прискорбно, но если бы я мог сыграть роль точильного камня в его остроумии, я был бы доволен, увидев, как он извлекает выгоду из обломков нашей дружбы.
   - Справедливо будет сказать, что к вам и Эйнтри относятся с большим подозрением, - продолжал он. "Помимо вопроса о квартире..."
   "Не снова!" Я умолял.
   - Я не упомянул об отчете офицеров, наблюдавших за домом мисс Дэвенант...
   - У Найджела, - прервал я. " До тошноты. Мое интервью, по-видимому, сильно отличалось от их отчета. Предположим, они у нас есть?
   - Их нет в доме.
   - Тогда не лучше ли нам оставить их в стороне от обсуждения? В чем еще нас подозревают?"
   Артур начертил узор на промокательной бумаге, а затем очень сурово посмотрел на него.
   "Соучастие со всей кампанией New Militant".
   Я повернулся к Серафиму.
   - Это чертовски серьезно, - сказал я. "Подстрекательство к преступлению, три похищения, еще в стадии рассмотрения. Я не должен был думать об этом, глядя на тебя. Непослушный мальчик!"
   Артур был очень зол на это. Я понял это по его старой привычке краснеть за ушами.
   - Вы, кажется, думаете, что это подходящая тема для шуток, - выпалил он.
   - Я смеюсь, чтобы не плакать, - сказал я. "Такое обвинение довольно огорчает. Вас беспокоили какие-нибудь улики?
   "Вы обнаружите, что доказательств, возможно, больше, чем вам нравится. Если не считать вашей близости с мисс Давенант...
   - Она очень красивая женщина, - перебил я.
   "... вы успешно удержались одной ногой в любом из лагерей. Вы присутствовали, когда Ронсли рассказал мне о похищении Мэвис, и добавили, что это дело держится в секрете. Мисс Давенант сразу же опубликовала статью под названием "Где мисс Ронсли?"
   "Если бы она действительно похитила девочку, то, естественно, заметила бы, что об этом помалкивают", - возразил я.
   "На следующий день после того, как было присвоено время Частным Членам, мальчик Джефферсона исчез; Мисс Дэвенант, должно быть, вовремя предупредили о планах. Она упомянула о моей кампании в Мидленде, и ее сообщник поджидал мою дочь на машине в тот самый день, когда Ронсли объявил, что осенней сессии не будет".
   "Все это вы найдете в знаменитой таблице времени", - напомнил я ему.
   "Она получила информацию от кого-то, кто знал о планах правительства".
   - Я удивлен, что ты до сих пор меня знаешь, - сказал я и повернулся к Серафиму. - Это чертовски серьезно, как я уже говорил, но, похоже, это мои похороны.
   Артур вскоре разубедил меня.
   "Вы оба в равной степени обвиняетесь. Эйнтри, не правда ли, что однажды в Оксфорде, а затем в Лондоне вы предупредили мою дочь, что ее ждут неприятности?
   С момента своего единственного вмешательства Серафим сидел молча и с закрытыми глазами. Теперь он открыл глаза и молча поклонился.
   - Я полагаю, вы знали, что ее попытаются похитить?
   "Нет."
   - Вы совершенно уверены?
   "Довольно."
   - Тогда почему предупреждение?
   "Я знал, что грядут неприятности; Я не знал, что ее похитят".
   - Каких неприятностей вы ожидали?
   - Никакой конкретной формы.
   - Зачем вообще проблемы?
   - Я знал, что это произойдет.
   "Но как?"
   Он помедлил, а потом устало закрыл глаза.
   "Я не знаю."
   Артур балансировал гусиным пером между первыми пальцами обеих рук.
   - В прошлую среду ваши комнаты посетили и поставили вопрос о ордере на обыск. Вы получили обещание, что ордер не будет выдан, если моя дочь и мисс Ронсли будут восстановлены в течение пяти дней. Знали ли вы тогда, где они были?"
   "Нет."
   - Когда ты узнал?
   - Я не знаю, где мисс Ронсли. Я не знал, где твоя дочь, пока мы не пришли в дом.
   - Никто из нас не знает, что наши шляпы в холле, пока мы не убедимся, - прервал его Найджел. - Но ты нашел ее?
   "Да."
   - Никто не сказал тебе, где она? Артур продолжал.
   "Нет."
   - Тогда как ты ее нашел?
   - Я думаю, она сказала тебе.
   - Она дала мне версию Меривейла. Я хочу твой."
   "Я не знаю."
   - Как вы начали?
   - Она сказала тебе. Я вышел из дома и пошел дальше, пока не нашел ее.
   - Откуда ты знаешь, где искать?
   - Я не знал.
   "Это было чистое совпадение, что вы должны пройти около тридцати миль, минуя тысячи домов, и идти прямо к нужному дому - дому, которого вы не знаете, дому, стоящему в стороне от любой главной дороги? Это было чистое совпадение?
   - Я знал, что она там.
   - Я думаю, ты сказал, что не знал, пока не попал туда. Что вы имеете в виду?
   - Я был уверен, что она там .
   - Вы чувствовали это, когда уезжали из Лондона?
   "Я знал, что она была в этом направлении. Вот как я нашел путь".
   - Никто не сказал тебе, где искать?
   "Нет."
   - Из множества дорог из Лондона ты выбрал только одну. Из миллионов домов к западу от Лондона ты выбрал правильный. Вы просите меня поверить, что вы прошли тридцать миль прямо к нужному дому, потому что знали, потому что "чувствовали", что она была там?
   - Я прошу вас ничему не верить.
   "Ты очень легко справляешься с этой задачей. Я предлагаю, чтобы, когда вам дали пять дней отсрочки, вы пошли к кому-то, кто знал о местонахождении моей дочери, и получили необходимую информацию?
   "Нет."
   Артур удалился с экзамена с самодовольной улыбкой, а Найджел взялся за дело.
   - Ты знаешь, где моя сестра?
   "Нет."
   - Ты... э... чувствуешь, где она?
   "Нет."
   - Ты можешь выйти из этого дома и найти ее?
   "Нет."
   - Как скоро вы сможете это сделать?
   С закрытыми глазами Серафим покачал головой.
   - Никогда, если кто-нибудь не скажет мне, где она.
   - Кто-нибудь может это сделать до полудня понедельника?
   "Нет."
   - Тогда как вы предлагаете ее найти?
   "Я не."
   - Вы знаете последствия?
   "Да."
   Найджел продолжал копировать своего лидера с похвальной точностью.
   "Я полагаю, что человек, который сказал вам, где искать мисс Роден, больше не может указывать вам, где искать мою сестру?"
   - Никто не сказал мне, где искать мисс Роден.
   - Но ты нашел ее, а мою сестру не можешь найти?
   "Это так."
   "Вы не предлагаете никакой причины для разницы?"
   На мгновение Серафим открыл глаза и посмотрел на Сильвию. Если бы она хотела, она могла бы спасти его, и его глаза говорили об этом. Я тоже оглянулся и обнаружил, что она наблюдает за ним с тем же выражением, которое появилось на ее лице, когда он предположил, что женщина может быть спрятана в его комнатах в прошлую среду утром.
   - Я не предлагаю причин, - сказал он наконец.
   Осмотр Найджела закончился, и я счел благоразумным попросить открыть окно и принести воды для Серафима. Глаза Сильвии растворились в мгновенном сострадании. Я подошел и сел рядом с ней на почтительном расстоянии от ее матери.
   - Не стоит спасать, Сильвия? Я попросил.
   Скептический подбородок поднялся в воздух, но глаза все еще верили в него.
   - Как они меня задержали? - спросила она. - И как он нашел меня? Как он мог , если он не знал все это время?
   "Помни Брэндона Корта", - сказал я.
   - Почему он не упомянул об этом?
   Я указал на скамейку.
   "Мое дорогое дитя, посмотри на них! Почему бы не поговорить о высшей математике с удавом?"
   - Если он не может заставить их поверить в это, почему я должен?
   - Потому что ты знаешь .
   "Какая?"
   "Все. Ты знаешь, что он влюблен в тебя, и ты любишь его".
   "Я не!"
   Ее голос дрожал от страсти; для этого не оставалось ничего, кроме смелого удара. И один риск более или менее не имел значения.
   - Ты умеешь хранить секреты, Сильвия?
   "Это зависит."
   "Нет. Абсолютно?"
   "Хорошо."
   Я понизил голос до шепота.
   - В прошлую среду в его комнате была женщина, и это женщина, на которой я женюсь.
   Ее презрительный взгляд был вызван не столько заботой о моих нравах, сколько жалостью к моей простодушной мысли, что она поверит в такую историю.
   - Не верю.
   "Вы должны. Это твой последний шанс. Если ты отпустишь его сейчас, ты потеряешь его навсегда, и я не позволю тебе испортить свою и его жизнь, если смогу остановить это. Вы должны принять решение сейчас. Ты мне веришь?"
   Выражение ее презрения исчезло и уступило место болезненному недоумению.
   "Я не...."
   - Ты веришь мне, Сильвия?
   Она колебалась в агонии нерешительности, пока момент не был упущен. Вода прибыла, и Артур отпускал меня из Присутствия.
   - Значит, вы не собираетесь нас арестовывать? Я сказал.
   - Я оставляю за собой полную свободу действий, - ответил он в манере первой скамьи.
   - Совершенно верно, - сказал я. - Я только хотел бы, чтобы вы отложили инквизицию до тех пор, пока этот мальчик не будет в лучшем состоянии, чтобы получить ее. Не помешает ли это вашей свободе действий, если я попрошу вас сказать слова благодарности либо Эйнтри, либо мне, либо обоим? Я считаю, что это обычное дело, когда мужчина теряет свою дочь и получает ее обратно.
   Еще несколько минут испытали бы мой гнев. Артур снова сел за стол, выдвинул ящик стола и достал чековую книжку.
   - Согласно вашей версии, именно Эйнтри сыграл главную роль в открытии?
   - Это была ложь, о которой мы договорились, - сказал я.
   Артур выписал чек на две тысячи фунтов и вручил его Серафиму со словами:
   - Это, я думаю, снимает все обязательства между нами.
   - Кроме манер, - воскликнул я. "Палата общин-"
   Но он позвонил в звонок и собирал свои бумаги в аккуратные ненужные пачки.
   Филип имел смелость пожать мне руку и сказать, что надеется вскоре снова увидеть меня. Я не настолько циничен, чтобы сказать, что это было вызвано мыслью, что Глэдис была моей племянницей, потому что он был ничуть не менее сердечен к Серафиму.
   Я пожал руку Сильвии и обнаружил, что она смотрит, как Серафим складывает и кладет в карман чек на две тысячи фунтов.
   - Он берет! она сказала.
   - Твоему отцу должно было быть стыдно делать предложение. Ему будет правильно, если его предложение будет принято. Не вините Серафима. Если Найджел и твой отец продолжат движение по тому же маршруту, что и сегодня днем, одному или обоим из нас придется перерезать всю страну. Серафим сделан не из денег; он захочет все, до чего сможет дотянуться. Итак, Сильвия, ты играешь двумя жизнями.
   Она еще не решилась, и нерешительность охладила теплоту ее глаз и улыбку на губах. Я наблюдал за усилием и задавался вопросом, будет ли этого достаточно для Серафима. Затем вопрос и ответ рассказали свою историю.
   - Когда мы увидимся снова? Я услышал, как она спросила, когда шел к двери.
   - Вряд ли могу сказать, - последовал низкий ответ. - Я скоро уезжаю из Англии. Я проеду через Индию и проведу некоторое время в Японии, а затем побываю на островах Южных морей. Это то, чем я всегда хотел заниматься. После того? Я не знаю...."
  
   ГЛАВА XIV
   Сквозь стекло Мрачно
   "В тот момент, когда он вошел в комнату, было ясно, что все потеряно...
   "Я не могу найти его, - сказал он, - и он должен быть у меня. Где она?.. Где моя скамейка?.. Время идет; и я должен закончить эти туфли.
   "Они посмотрели друг на друга, и сердца их замерли в них.
   "Приди, приди! - сказал он, жалобно хныкая. - Позвольте мне заняться делом. Дай мне мою работу.
   "...Картон заговорил первым:
   "Последний шанс упущен: его было немного..."
   -Чарльз Диккенс
   Повесть о двух городах
   Помогая Серафиму выбраться из дома и сесть в такси, я пытался связать воедино несколько слов сочувствия и ободрения. Потом я посмотрел на его лицо и решил сохранить дыхание. Физически и морально он был слишком тяжело ранен, чтобы воспользоваться любым утешением, которое я мог предложить. В качестве неуклюжего символа добрых намерений я протянул руку, сжал ее и удерживал, пока мы не достигли террасы Адельфи.
   - Не обращай на меня внимания, - сказал он медленным, напевным голосом, колеблясь, как человек, говорящий на незнакомом языке. "Мы должны подумать о тебе и Джойс".
   - Не беспокойся, Серафим, - сказал я. "Мы найдем выход. Ты должен вести себя тихо и выздоравливать".
   - Но что ты собираешься делать?
   - Понятия не имею, - тупо ответил я.
   Серафим вздохнул и устало перекинул ноги на сиденье напротив.
   - Ты хорошо сыграл последнюю руку, Тоби. Боюсь, вам придется продолжать играть без моей поддержки. Я манекен, я годен только на два возможных трюка.
   Я ждал, пока рука обнажится.
   - Я не могу найти Мэвис, - продолжал он. "Ты видишь это?"
   "Я делаю."
   - Вы должны попросить Джойс рассказать вам. Она сказала несколько слов этим утром, и она становится сильнее. Если она откажется... но она не откажется, если ты ее попросишь.
   - Если она это сделает?
   "Вы должны продолжать блефовать, Найджел. Он не знает, кто в квартире, и старый Роден тоже не знает. Обыскали бы три дня назад, арестовали бы сегодня по подозрению, если бы не побоялись выставить себя дураками. Продолжай блефовать, Тоби. Чем усерднее ты покончишь с обыском, тем больше они будут бояться кобыльего гнезда. Слова оборвались вздохом. - Если я могу что-то сделать, я это сделаю, но боюсь, вы сочтете меня бесполезным.
   - Ты спокойно ляжешь спать на сорок восемь часов, - сказал я ему.
   Он не возражал, и я услышал, как он пробормотал: "В субботу вечером. Воскресный вечер. Ночь понедельника. Тогда все закончится, так или иначе".
   Дойдя до квартиры, я отнес его наверх, заказал супа и выкурил папиросу в передней. Мэйбери-Рейнардсон заканчивал свой вечерний осмотр, и когда он вышел, я попросил бюллетень.
   "Это в правильном направлении, - сказал он мне, - но очень, очень медленно. Когда она просыпается, разум возвращается в нормальное русло, и она немного разговаривает. Боюсь, вам придется продолжать терпеть.
   - Она могла бы ответить на вопрос?
   - Вы не должны ничего спрашивать.
   - Боюсь, это абсолютно необходимо.
   - Что ты хочешь знать?
   - Полиция проведет обыск в этой квартире в понедельник, если мы до этого не узнаем, куда увезли мисс Ронсли, когда она исчезла.
   Мейбери-Рейнардсон покачал головой.
   - Вы не должны беспокоить ее подобными вопросами. Если бы вы это сделали, я не думаю, что она смогла бы вам помочь.
   - Но вы сказали, что разум нормальный?
   "Работа в обычном режиме. Все есть, но она не может привести это в порядок. Кладовая воспоминаний полна, но ее руки слишком слабы, чтобы поднимать вещи с полок.
   - Это вопрос жизни и смерти, - настаивал я.
   - Если бы речь шла о вечном спасении, я сомневаюсь, что она могла бы тебе помочь. Ты мечтаешь? Ну, не могли бы вы собрать воедино фрагменты всего, что вам приснилось прошлой ночью? Вы могли бы сделать это через мгновение после пробуждения, маленькие кусочки могут вернуться к вам, когда кто-то подскажет правильный ход мыслей. Это состояние мисс Давенант. Чтобы изменить параллель, ее глаза могут видеть, но они видят "сквозь темное стекло".
   Я обдумывал этот вопрос, пока он осматривал и прописывал Серафима.
   - Мы в затруднительном положении, Серафим, - сказал я, когда он ушел. "Я не вижу другого выхода, я собираюсь взять на себя ответственность за неповиновение ему".
   Он ничего не предложил, и я подошел к двери комнаты Джойс и взялся за ручку. Потом я вернулся и заставил его открыть глаза и послушать меня.
   - Я возьму вину на себя, - сказал я. "Но вы посмотрите, сможете ли вы заставить ее понять? Она знает тебя дольше.
   Это не было истинной причиной. Когда я подошел к двери, меня охватил страх, что она меня не узнает, и мои нервы не выдержали.
   Мы объяснили наши намерения сопротивляющейся медсестре; Я заерзал в холле и услышал, как Серафим подошел к кровати и спросил Джойс, как она.
   - Мне лучше, спасибо, - ответила она. - Дай-ка посмотреть, я тебя знаю? Раздался слабый смех. - Я хотел бы с тобой подружиться, у тебя такие милые глаза.
   Серафим взял ее за руку и спросил, знает ли она кого-нибудь по имени Мэвис Ронсли.
   - О да, я знаю ее. Ее отец премьер-министр. Мэвис, да, я ее знаю.
   "Ты знаешь, где она?"
   "Мэвис Ронсли? Она была в театре прошлой ночью. Что это был за театр? Она была в партере, а я в боксе. Кто еще там был? Вы были? Она была с матерью. Где она сейчас? Да, я хорошо знаю мисс Ронсли.
   - Ты знаешь, где она сейчас?
   - Я полагаю, она в театре.
   Она закрыла глаза, и Серафим вернулся к двери, качая головой. Я на цыпочках прокралась в комнату, посмотрела на экран и увидела, как Джойс улыбается во сне. Пока я смотрел, ее глаза открылись и встретились с моими.
   - Да ведь я тебя знаю! - воскликнула она. "Ты мой муж. Вы водили меня в театр прошлой ночью, когда мы видели Мэвис Ронсли. Мы были в боксе, а она в партере. Кто-то хотел знать, где Мэвис. Скажи им, что мы видели ее в театре, хорошо?
   Она протянула мне руку; Я наклонился, поцеловал ее в лоб и выполз из комнаты. Серафим лежал на кровати, которую мы для него приготовили в моей комнате. Я помог ему раздеться и удалился в библиотеку с сигарой, чтобы забыть о Джойс и спланировать блеф Найджела.
   Моим первым действием было связаться с Пэдди Каллингом по телефону.
   - Не окажешь ли ты мне еще одну услугу? Я начал. "Ну, вот это. Я хочу, чтобы вы связались с Найджелом и пригласили его на обед или ужин завтра - в воскресенье - в клуб. Дайте мне знать, что и время. Когда вы закончите есть, уведите его в тихий уголок - Северную курительную или Карточную комнату незнакомцев. Задержите его в разговоре, пока я не приду. Я случайно зайду и начну дергать его за ногу. Вы можете помочь, но делайте это в меру; мы не должны делать его диким - только неудобным. Ты понимаешь? Верно."
   Затем я пошел спать.
   В воскресенье утром я отправился в направлении Честер-сквер и по пути сделал два открытия. Во-первых, за нашим домом непрестанно следил высокий йоркширец в штатском и казенных ботинках; во-вторых, за йоркширцем, в свою очередь, время от времени наблюдал Найджел Ронсли. Его мнение об Управлении уголовного розыска, должно быть, было таким же низким - если не таким добрым - как и мое собственное. Еще два раза в тот день я застал его занятым беглым визитом с инспекцией - чтобы держать Скотленд-Ярд на должном уровне в Ронсли и ответить на извечный вопрос, который Жювенал задал, а Майкл Роден исправил для себя и для меня в Хенли.
   Элси встретила меня тревожными расспросами о своей сестре. Я сделал полный отчет, изложил свой план кампании и был вознагражден тем, что мне показали обширное и красивое содержимое ее гардероба. Я никогда бы не поверил, что одна женщина может накопить столько одежды; платье казалось на каждый день и каждый вечер в году, и она могла бы носить новую шляпу каждый час, не повторяясь. Мое собственное правило - иметь один костюм, который я могу носить в плохом свете, и четыре, которые я не могу носить. Со шляпами практика еще проще; Я хвастаюсь новым, пока его не украдут, а затем ношу подменыша, пока не будет предоставлена замена еще большей дряни. Мои инстинкты консервативны, и мои шляпы скорее символичны, чем декоративны; для меня они олицетворяют великий печальный закон, согласно которому всякое изменение есть изменение к худшему.
   Моя единственная претензия к Элси заключалась в том, что в ее гардеробе было слишком много того, что университетские власти назвали бы элементом "подфьюз". Самыми заметными предметами одежды, которые я смог найти, были белое пальто и юбка, белые чулки и туфли, черная шляпа и вуаль, а также гелиотроповый плащ. Я не могу судить, хорошо ли они смотрелись в сочетании, но я бросаю вызов слепым, чтобы сказать, что они были незаметны. На мой взгляд, ансамбль tout был настолько впечатляющим, что я положил их на стул и смотрел с изумлением и восхищением, пока не пришло время позвонить Гартсайду и предупредить его, что мне нужен обед.
   Терраса Карлтон-Хаус имела удручающий, заброшенный вид, предвещавший отъезд ее хозяина. Все любимые картины и украшения, казалось, были спрятаны для подготовки к поездке в Индию, аккуратные стопки книг были разбросаны по полу библиотеки, а каждый клочок бумаги, казалось, был убран в ящик стола. Мы сели приятной компанией втроем, и я познакомился с двоюродным братом и адъютантом Гартсайда, лордом Рэймондом Стерлингом. Он казался приятным парнем, который предоставил себя и свои услуги полностью в мое распоряжение на случай, если я решу пройти часть пути или весь путь. Я мог воспользоваться его предложением только для того, чтобы послать его посмотреть, выставлена ли еще на продажу вилла Маунтджоя в Римини, и если да, то какова его цена за немедленное владение мной.
   Сам Гартсайд был так же гостеприимен, как всегда, предлагая мне каждый доступный дюйм на яхте для размещения меня и любых друзей, которых я мог взять с собой. Я пробежался по списку и задумался, можно ли уговорить Мейбери-Рейнардсон приехать. Я едва знал его достаточно долго, чтобы называть его другом, но он изо всех сил старался уговорить меня приехать к Джойсу, и, исходя из общих принципов, я думаю, что большинству крупных лондонских практикующих лучше провести несколько дней в море в море. закрытие лондонского сезона.
   Я зашел на Кавендиш-сквер за чашкой чая и сказал ему, что его снесли и ему нужно переодеться.
   "Посмотрите, как хорошо это сделало моего брата", - сказал я. "Только в Марсель и обратно. Или, если вы приедете в Геную и по суше в Римини, я буду очень рад разместить вас до тех пор, пока вы можете остаться. Это собственная яхта Гартсайда, и он уполномочил меня приглашать кого угодно. Он отличный хозяин, и вы будете готовы к повороту. Единственная ошибка, которую я должен найти в его договоренностях, это то, что у него нет доктора, а я достаточно немолод, чтобы быть суетливым в подобном вопросе. Если кто-нибудь заболеет, понимаете, если кто-нибудь поднимется на борт больным, и это будет чертовски неловко. Я буду настаивать на докторе. Он будет гостем Гартсайда, но я, конечно, оплачу его гонорар, и он сам может назвать свою фигуру. Что вы думаете об этой идее? Мы будем во всех отношениях холостяцкой вечеринкой.
   Когда имя Мейбери-Рейнардсона впервые было упомянуто мне в тот вечер, когда полетела Джойс, Серафим справедливо назвал его "спортсменом". Под серьезной официальной маской я увидел мерцающий глаз и мерцающую улыбку.
   "Это зависит от одного случая нервного срыва, который у меня сейчас есть", - сказал он. "Если мой пациент достаточно здоров..."
   - Она должна быть, - сказал я.
   - Когда вы отплываете?
   "Пятница."
   - Ты не можешь прийти позже?
   "Абсолютно невозможно".
   "Это воскресенье. Я скажу вам, когда день будет немного ближе.
   - Ее должны перевезти в четверг днем.
   "Должен? Должен?" - повторил он с улыбкой. - Чья она пациентка?
   - Чьей женой она будет? - спросил я в свою очередь.
   - Полагаю, будет довольно жарко, - сказал он. "Первая неделя августа. Мне нужно купить тонкую одежду.
   "Включите их в гонорар", - предложил я.
   "К черту плату!" - ответил он, когда мы подошли к двери.
   Пэдди Каллинг устроил Найджелу ужин в восемь. У меня было удобное время, чтобы одеться и пообедать на террасе Адельфи, а в девять тридцать я бродила по клубу в поисках компании.
   "Слава небесам за вид дружелюбного лица!" - воскликнул я, наткнувшись на Пэдди и Найджела в Северной курительной.
   - Где вы обедали? - спросил Пэдди, когда я пододвинул стул и заказал сигары. Для опытного уха его акцент был красноречивым сигналом войны.
   "В больничной палате, - сказал я ему, - на террасе Адельфи".
   - Ты ловишь? - спросил он. - Я спрашиваю не о себе, а о Найджеле. Я должен перед империей и потомством убедиться, что он ничем не рискует.
   Я успокоил его на счет потомства.
   "Он просто залетел и очень устал, - сказал я, - и я держу его в постели до среды или четверга".
   - Тогда он не пойдет с тобой в Озерный край, чтобы найти мисс Мэвис, - заметил Пэдди, поглядывая на Найджела.
   - Он никуда не пойдет самое раннее до среды, - сказал я с большой решимостью.
   Пэдди отрезал сигару и принял недовольный вид.
   - Я хочу, чтобы вы помнили дни благодати, - проворчал он.
   Я пожал плечами, не отвечая.
   "Где мой фунт мяса?" - спросил он. - Не проявляй неуважения к мисс Мэвис, - извиняющимся тоном добавил он Найджелу.
   - Боюсь, я не могу помочь вам найти ее, - сказал я.
   - Может ли Серафим?
   - Я так не думаю. Во всяком случае, пока он ничего не может сделать.
   Пэдди вернулся к своей сигаре, и мы курили в тишине, пока Найджел не поднял нити там, где они были опущены.
   - Вы говорите, что Эйнтри болен, - осторожно начал он. "Если бы я был склонен считать время болезни стольким числом умирающих , был бы он в состоянии найти мою сестру к концу недели?"
   - Честно говоря, я не вижу никакой вероятности.
   - Это дополнительные пять дней.
   "Что хорошего они могут сделать? Или пять недель, если уж на то пошло?
   - Тебе лучше знать.
   - Я знаю не больше, чем вы, где ваша сестра, и не могу найти лучшего способа выяснить это.
   - А Эйнтри?
   "Говоря за себя, я говорил за него. Если бы он знал или имел возможность узнать, он бы сказал мне.
   Пэдди стряхнул пепел с сигары и вышел на линию огня.
   "Когда дни благодати истекут, ваш контракт останется невыполненным?"
   "И мы будем готовы столкнуться с последствиями".
   "Ох, будь ты проклят! Серафим?
   - Он не может помочь себе. Я посеял достаточно хороших семян и не видел никакой выгоды в том, чтобы оставаться дольше. - Я увижу вас обоих завтра в полдень?
   - Не я, - сказал Пэдди. - Я обыскивал это место однажды.
   - Ты, Найджел?
   - Если я сочту нужным, - высокомерно ответил он.
   - Я спрашиваю только потому, что ты не должен беспокоить Серафима. Вы можете обыскать его комнаты, но вы не должны пытаться задавать ему вопросы. Он не равен этому".
   - Я думаю, вы поступили бы мудро, если бы согласились на продление срока.
   "Мой дорогой человек, что хорошего? Если мы не сможем найти вашу сестру, мы не сможем. Суббота не лучше понедельника. Поскольку исходным временем был понедельник, вам лучше придерживаться его и закончить поиски.
   "Если Эйнтри болен..."
   "Обман! Найджел, - сказал я. - Если вы считаете, что мы укрываем преступника, ваша обязанность проверить свою веру. Если вы думаете, что сможете научить Скотленд-Ярд его бизнесу, приведите своих детективов и докажите, что вы обладаете непревзойденной мудростью. Принесите их завтра; принесите их сегодня вечером, если хотите, и столько, сколько сможете. Чем больше их будет, - сказал я, поворачиваясь к двери, чтобы сделать последний выстрел, - тем больше голосов будет поднято в благодарность за Найджела Ронсли.
   На следующее утро я просто сказал Серафиму, что в этот день нам не следует ожидать поискового отряда, а затем перешел к некоторым другим приготовлениям. Рэймонд Стерлинг позвонил во вторник утром, чтобы сообщить о своих успехах в переговорах о вилле Маунтджоя в Римини. Я позвонил своему поверенному и велел ему урегулировать все формальности, а в среду днем зашел на террасу Карлтон-Хаус и упомянул, что Мейбери-Рейнардсон уладил ненужные дела и считает себя вправе принять мое замещающее приглашение сопровождать Губернатор Бомбея до Генуи. В четверг я позвонил на Честер-сквер.
   Когда я приехал, машина Элси стояла у дверей, и она сделала мне комплимент, надев всю одежду, которой я больше всего восхищался в прошлое воскресенье. Очень стройная и хорошенькая, она выглядела в белом пальто и юбке, а когда она улыбнулась, я почти мог сказать, что это Джойс. Лицо, конечно, было старше, но эта разница была скрыта, когда она сбросила черную вуаль; стройная фигура и прекрасные золотистые волосы могли принадлежать любой из сестер.
   Я похвалил ее внешний вид и предложил заехать на Адельфи Террас. Серафим все еще был довольно слаб и нуждался во внимании, и хотя у меня в квартире было две медсестры, чтобы присматривать за Джойс, они не будут там вечно. Когда мы пересекли Трафальгарскую площадь и вышли на Стрэнд, я посоветовал Элси приподнять вуаль.
   - Как я и думал, - пробормотал я, когда мы вошли на террасу Адельфи. Мой йоркширец в штатском наблюдал за домом с противоположной стороны дороги; Найджел наблюдал за моим йоркширцем в штатском с угла Террасы.
   - Поклонись ему, - сказал я Элси. - Он может и не соблаговолит вас узнать, но не видеть вас не может. Довольно хорошо! А теперь вспомни ту вывихнутую лодыжку!
   С лакеем с одной стороны и со мной с другой, ее наполовину вынесло из машины, через тротуар в дом. Лодыжка чудесным образом выздоровела, когда она забылась и побежала наверх; Я датирую его выздоровление моментом, когда мы выпали из поля зрения моего йоркширского друга.
   Я попрощался с Серафимом, пока Элси была в комнате Джойс. Я никогда не растрачиваю напрасных слез о прошлом, но когда я увидела его в последний раз, слабого, страдающего и с разбитым сердцем, - два больших голубых глаза, глядящих на меня с белого неподвижного лица, - я почти пожалела, что мы когда-либо встречались, и искренне желал, чтобы наше расставание было другим. Как бы он ни был болен, я мог бы взять его; но это был бы дополнительный риск, и, главное, он отказался приехать. Как и при нашей первой встрече в Марокко, он ехал одинокий и без друзей - забыться...
   Несмотря на нашу генеральную репетицию накануне, прошел час, прежде чем Джойс появилась в белом пальто и юбке, черной шляпе и гелиотроповом плаще. Она приветствовала меня слабой, жалкой улыбочкой, наклонилась над кроватью Серафима и поцеловала его, а затем позволила мне отнести ее вниз. Как и при введении Элси в дом, лакей и я взялись за руки через тротуар в машину. Мой друг из Йоркшира с интересом наблюдал за нами, и я не мог найти в себе силы отказать ему в удовольствии. Он, должно быть, нашел достаточно мало места, чтобы заполнить пробелы в своем ежедневном отчете. И все, что его нынешнее пристальное внимание сказало ему, было то, что вуаль женщины была поднята, когда она входит в дом, и опущена, когда она выходит из него.
   Мы поехали на северо-запад из Лондона к месту встречи, назначенному Рэймондом Стерлингом на окраине Хендона. Мэйбери-Рейнардсон ждала нас и руководила операциями, пока мы пересаживали Джойс в машину с уже приготовленным диваном. Ее багаж привезли с Честер-сквер утром и свалили на крышу и сзади.
   " Mariage de convenance ", - с улыбкой заметил Стерлинг, увидев, что я рассматриваю этикетки.
   "Леди Рэймонд Стерлинг. С.Я. Ариэль , Саутгемптон", - так было написано имя и пункт назначения.
   - Это может избавить от неприятностей, - добавил он извиняющимся тоном. - Я думал, ты не будешь возражать.
   Его предвидение оправдалось. Мы медленно ехали в Саутгемптон и прибыли за час до заката: Джойс в одной машине с Мейбери-Рейнардсон, Стерлинг со мной в другой. Я ожидал, что все порты и железнодорожные вокзалы будут осматриваться в поисках женщины возраста и телосложения Джойс, и нам не разрешили сесть на тендер без вызова.
   - Моя жена, - резко объяснил Стерлинг. - Да, пожалуйста, как можно быстрее. Я хочу получить ее на борту как можно скорее. Стерлинг - адъютант лорда Гартсайда, в Бомбей на собственной яхте. Вот она, Ариэль , завтра отплывает. Эти господа? Мистер Меривейл и доктор Мэйбери-Рейнардсон. Друзья лорда Гартсайда. Это все?"
   - Все в порядке, милорд.
   "Немедленно."
   Когда тендер тронулся, я повернулся, чтобы отметить изящные линии " Ариэля " . Она всегда была чистой, красивой лодкой, и когда я подумал об услуге, которую она оказала двум своим пассажирам, я мог бы расцеловать каждую доску ее белой палубы. Ее грот-мачта возвышалась над буржуйкой RYS, а на корме трепетал Белый прапорщик; Я помню, как в официальных отчетах сообщалось, что новый губернатор отправится прямо в Бомбей, заехав только в Суэц за углем. Развевающийся на фок-мачте турецкий флаг свидетельствовал о том, что Гартсайд не предпринимает никаких шагов для исправления популярного заблуждения.
   Медсестры "леди Рэймонд Стерлинг" прибыли ранним поездом в пятницу утром, а в полдень прибыли специальным поездом Гартсайд. Мы отплыли в три. Пэдди Каллинг отправлял сообщения по радио в четыре, четыре тридцать и пять: "Sursum corda" было первым; "Держите хвосты вверх" второй; и "Спешка на свадьбу" завершили серию.
   Мне было не по себе, пока мы не вышли из территориальных вод. Любая медсестра может оставить своего пациента и уйти в поисках воздуха и физических упражнений; вторая не должна выходить из дома, пока не вернется первая. Я вспомнил об этом слишком поздно, когда двое наших друзей уже были на борту; и пока я не услышал, как взвесили якорь, я задавался вопросом, не будоражила ли та же мысль вялое воображение йоркширца в штатском. Каковы бы ни были его подозрения, похоже, ему не удалось воплотить их в реальность для Найджела. Если бы он это сделал, на следующее утро не было бы недостойного рейда на террасе Адельфи, и чувства одного подающего надежды молодого государственного деятеля не должны были бы тревожиться.
   Пока Мэйбери-Рейнардсон наносил Джойсу свой ночной визит, мы с Гартсайдом ходили по палубе молча и с благодарностью выкуривали сигару. Когда свет в Иглах стал меркнуть и исчезать, мы задумались, как и подобает одному человеку, покидающему Англию на несколько лет, и другому, покинувшему ее навсегда. Только после того, как мы прошли дюжину раз взад-вперед, он нарушил свое долгое молчание.
   - Как вы нашли Сильвию? - спросил он тоном, показывающим, насколько заняты были его мысли.
   Я рассказал ему историю так, как она сама ее слышала, добавляя из более ранней истории столько, сколько было необходимо, чтобы убедить его.
   "Возможно, я не так уж и много оставил после себя", - был его комментарий. "Удачи Серафиму! Он хороший мальчик.
   - Ему понадобится вся удача, которую он сможет получить, - ответил я. - Вы смешаете масло и воду быстрее, чем соедините их вместе. Скажи мне, как это сделать, Гартсайд, и ты положишь конец всем своим трудам.
   В темноте я услышал, как он вздохнул.
   "Я не могу вам помочь. Я не дипломат, я просто неуклюжий, добродушный бык. Сильвия видела это, благослови ее! Бедный Пэдди! - мягко добавил он. - Он так же любит ее, как и любой из нас.
   Я упомянул троицу беспроводных сообщений.
   - Это как Пэдди, - сказал он со смехом. - Что ж, он прав. Вы единственный, кто вышел на первое место, и желаю вам всего наилучшего в будущем!"
   Мы пожали друг другу руки и направились к нашим каютам.
   - Вам не нужны благодарности, - сказал я, - но если хотите, вы знаете, куда за ними прийти.
   "Ну что ж!" Я слышал, как он смеялся, но смеха в его глазах не было, когда свет штурманской лампы падал ему на лицо. "Если я не могу получить то, что хочу, есть некоторое удовлетворение в том, чтобы помочь другу получить то, что он хочет".
   - Я скопирую это и повешу на мой стакан для бритья, - сказал я. "Мне понадобится этот текст в течение следующих нескольких месяцев".
   "Чем ты планируешь заняться?"
   "Я собираюсь свести Сильвию и Серафима вместе", - ответила я тем же тоном, которым я сказала Джойс, что собираюсь сломить движение "Воинствующее избирательное право".
   - И как ты собираешься это сделать?
   "Бог знает!" Я ответил горестным покачанием головы.
  
   ГЛАВА XV
   Рейд
   "Я вижу, как ты летаешь г перед смехом, как... трепетные листья перед ветром, и смех будет преследовать тебя до Парижа, где о тебе будут слагать песенки на бульварах, и на Ривьеру, где будут продавать твои фотографии на открытках с картинками. Я вижу, как вы бежите через Атлантику в... бескрайнюю Америку, а там желтая пресса, горохово-зеленая от безумия, будет громоздить столбик насмешек за столбцом ругательств. О... неужели вы думаете, что не стоит терпеть шесть месяцев каторжных работ, чтобы так глубоко веселить мир?
   - В. С. Моэм
   Джек Стро
   Подходящая среда для Индивидуализма - необитаемый остров, населенный Индивидуалистом.
   Другой или другие могли бы выразить то же самое чувство более ранним и лучшим языком: я привязался к своей собственной форме по употреблению и привычке. Слова автоматически слетают с моих губ всякий раз, когда я думаю о давенантских женщинах; об Элси и ее упрямом, опрометчивом браке, ее попытках вернуть себе свободу, отчаянном ударе, приведшем к ее разводу в обмен на репутацию, ее галантной упорной попытке вернуть себе эту репутацию... Или, может быть, я ловлю себя на мысли о Джойс и ее верная долгая преданность делу, которое лишило ее друзей и денег, вызвало ее ненависть и презрение и в конечном счете грозило ей болезнью, тюрьмой и... что ж, я предпочитаю не останавливаться на рисках, которые она навлекла на свою глупую юную голову.
   Это был мужественный, безнадежный индивидуализм - из тех, от которых кровь стынет в жилах и, возможно, упрямый комок в горле, - но он был расточительным, прискорбно расточительным. Я помню ночь, когда Элси присоединилась к нам в Римини. Я встретил ее на вокзале, проводил на виллу Монреале, провел в спальню Джойс, смотрел, как они встречаются и целуются... -- Боги отцов моих, -- пробормотал я, -- что вы выиграли, двое из вас, за все ваше мужество и выносливость?"
   Индивидуализм показал свою наиболее неосуществимую угловатость, когда вы попытались втиснуть его в совместную, хорошо дисциплинированную схему, подобную нашему побегу из Англии. Иногда я удивляюсь, как мы вообще ушли; Вы могли рассчитывать на Гартсайда и Стерлинга, Мэйбери-Рейнардсона и медсестер, Каллинга и Серафима; они не были индивидуалистами. Немалым достижением было заставить Джойс и Элси подчиняться команде. Разве я клевещу на бедную Джойс, говоря, что она доставила бы больше хлопот, если бы голова у нее болела не так жестоко, а все тело было менее слабым? Думаю, нет. Элси определенно показала мне, что в тот момент, когда моя хватка ослабла, она по самой своей природе была обязана взять удила в зубы и рвануть к краю обрыва катастрофы.
   Я виню ее не больше, чем виню запойного маньяка; Я не держу на нее зла за то, что она вызвала единственный выкидыш в моих планах. Я не огорчен и не огорчен, а только опечален. Если бы она подчинилась приказу, мы могли бы избежать последнего унижения, последнего отупления в ее кампании по завоеванию репутации.
   Когда я позвонил Гартсайду, чтобы засвидетельствовать свое намерение сдвинуть небо и землю, чтобы привести Сильвию и Серафима к общению, я не упомянул, что уже сделал первый шаг. Мы отплыли в пятницу в три часа, а в три тридцать Каллинг должен был отправить письмо, которое я написал Сильвии. Я не обладаю ни природным красноречием, ни силой убеждения, но я встал, так сказать, на колени и еще раз умолял ее не допустить, чтобы две жизни были загублены, если в ее силах предотвратить катастрофу. Требовалось лишь немного пожертвовать гордостью, но она должна была проявить больше гибкости, чем при их последней встрече, если она хотела преодолеть странную склонность Серафима к самоуничижению.
   Затем я откровенно поработал над ее чувствами и описал состояние Серафимы, когда мы покидали Террасу Адельфи. Его нервы не выдержали за тревожные дни перед ее исчезновением; и напряжение, связанное с ее поисками, разочарование в ее приеме после случившегося и ежедневное беспокойство о том, что Джойс находится в доме и никогда не знаешь, когда ожидать ордер на обыск или арест, оказались слишком тяжелым бременем для его переутомленная, чувствительная, нервная натура.
   Я сказал, что для нее было не более чем обычным делом наблюдать, как он поживает, и не стал скрывать, что сказал ей, как плохо я о нем думаю. Элси должна была улизнуть с террасы Адельфи в пятницу вечером, сесть на девятичасовой поезд до Кале, бежать прямо на виллу в Римини и приготовиться к нашему приезду. Я не скрываю, что, когда я писал Сильвии, мне совсем не нравилась мысль о том, что Серафим лежит там, и никто, кроме экономки и ее мужа, не присматривает за ним.
   Может быть, Элси тоже не нравилась эта перспектива, может быть, она говорит не более чем правду, говоря, что после нашего отъезда ему постепенно становилось хуже, может быть, ее сдерживаемый индивидуализм искал бурного, недисциплинированного выхода. Девять часов наступили и прошли, не приблизив ее ни на шаг к поезду "Континенталь". В десять лет она все еще сидела у его постели, в двенадцать ей приходилось наблюдать и слушать, как у него начало кружиться голова. Лишь в восемь субботних утра она ускользнула в пустынную комнату сестры и прилегла на несколько часов поспать. К тому времени она вызвала своего собственного доктора, ей ввели веронал, и Серафим погрузился в тяжелый, похожий на транс сон.
   Он все еще спал в полдень, когда Сильвия прибыла по моему письму. Ее появление было характерным. Как только она решила проглотить собственную гордость, она созвала свидетелей, чтобы они смотрели на то, что она делала. Сильвия никогда не умела быть скрытной или другой, кроме откровенной и смелой; она сказала матери, что немедленно идет на террасу Адельфи и идет одна.
   Оппозиция была неизбежна, но она игнорировала ее. Леди Роден запретила ей ехать, напомнив ей - я не сомневаюсь - о Ратлендширских Морнингтонах, обыденной респектабельности и полном недостоинстве Серафима. Я могу представить себе Сильвию, стоящую, нетерпеливо постукивающую одной ногой по полу, в остальном невозмутимую, невозмутимую, спокойную и крайне решительную. Проповедь закончилась, как и большинство проповедей, когда ее мать собрала все аргументы, рассмотрела, отбросила, собрала и перепроверила их во второй и третий раз. Затем Сильвия надела шляпу, по дороге зашла в цветочный магазин и представилась на террасе Адельфи.
   Человек Серафима открыл дверь спальни и вернулся, чтобы сообщить, что пациент все еще спит.
   - Я принесла ему цветы, - сказала она. - Я полагаю, ждать бесполезно? Вы не можете сказать, как скоро он проснется?
   Что-то в ее тоне подсказало, что она хотела бы подождать, и мужчина провел ее в библиотеку, дал ей документы и удалился, чтобы ответить на второй звонок в дверь.
   Сильвия все еще бродила по комнате, разглядывая картины и читая названия книг, когда ее внимание привлек звук перебранки мужских голосов. Кто-то, казалось, пытался проникнуть внутрь, чему дворецкий искренне пытался воспрепятствовать.
   - Вот ордер, - сказал голос, - правильно подписанный, все в порядке. Если вы мешаете этим офицерам выполнять свои обязанности, вы делаете это на свой страх и риск".
   Сильвия слушала с удивлением, которое быстро сменилось тревогой. Это был голос Найджела Ронсли, говорящего как человек, обладающий властью.
   - Один из вас оставайтесь здесь, - продолжал он, - и следите, чтобы никто не выходил из квартиры. Другой пойдем со мной. Сначала возьми библиотеку.
   Дверь открылась, и на мгновение Найджел остановился, уставившись на единственного обитателя библиотеки.
   "Сильвия!" - воскликнул он. - Что, черт возьми, привело тебя сюда?
   Его тон был так похож на голос ее матери, что все скрытое сопротивление и упрямство Сильвии дали о себе знать.
   - Вы не возражаете против моего присутствия здесь? она спросила.
   Он пожал плечами.
   - Это было скорее неожиданностью.
   "Поскольку я не всегда предупреждаю вас заранее, я боюсь, что многое из того, что я делаю, должно стать для вас неожиданностью".
   - А себе?
   - Вы должны это объяснить.
   - Неужели никаких объяснений не требуется?
   "Никаких объяснений не требуется. Мы можем начать уровень, и мне не нужно объяснять свое присутствие здесь.
   Найджел поспешил приветствовать кажущегося союзником.
   "Я полагаю, что Эйнтри могла бы это обеспечить", - сказал он.
   Она внезапно выпрямилась в позе, требующей от него права произнести такие слова. Мстительность в его тоне и ревнивое выражение лица предупредили ее, что Серафиму грозит грозная опасность.
   - Я хочу узнать, что Эйнтри и его друзья сделали с моей сестрой, и я полагаю, что вам нужно свести с ним небольшой счет за несколько неприятных дней, которые вы недавно провели в Мейденхеде.
   - Вы думаете, он приложил к этому руку? - презрительно спросила она.
   - Он знал, где вас искать, - был многозначительный ответ, - и узнал это от женщины, которую прятал в этих комнатах. Поскольку ему слишком трудно узнать, где моя сестра, я позвонил, чтобы получить эту информацию от самой леди.
   "Чем ты планируешь заняться?"
   "Обыскать квартиру".
   - А если ее здесь нет?
   "Она была ".
   "Ты уверен?"
   - О, я признаю, что не видел ее. Это мог быть любой. Но есть очень большая вероятность, и я продолжаю это делать".
   - А если сейчас здесь никого нет?
   - Должно быть, она ушла.
   "Да, я думаю, что я мог бы решить это для себя".
   - Что ты имеешь в виду?
   - Что ты будешь делать, если никого не найдешь?
   - Если сейчас нет женщины, то женщиной, которая сбежала, была мисс Дэвенант. Если Эйнтри укрывала мисс Дэвенант... - Он сделал деликатную паузу.
   "Что ж?"
   - Боюсь, ему будет трудно убедить судью не приговаривать его к значительному сроку заключения.
   - Вы его арестуете?
   - Это одно из прискорбных, но необходимых предварительных действий. Я ничего не буду делать.
   - Разве что потереть руки? - насмехалась она.
   -- И даже не это, -- ответил он с высокомерным терпением. Затем, не видя никакой пользы в продолжении разговора с Сильвией, он повысил голос, чтобы позвать детективов в библиотеку. "Сначала мы возьмем эту комнату, - сказал он ей, - а потом оставим вас в покое".
   Детективы не сразу ответили на его вызов, и он повернулся, чтобы вывести их из холла. Когда он это сделал, Сильвия увидела, что он вздрогнул от удивления. В двух шагах позади них, невидимый слушатель их разговора, стояла Элси Уилтон. Слегка поклонившись Сильвии, она вошла в библиотеку и в интересах Серафима попросила Найджела провести поиск как можно быстрее и бесшумно.
   - Сейчас он спит, - сказала она, - но он не спал большую часть ночи, поэтому, пожалуйста, не беспокойте его. Если вы обыщите другие комнаты, я останусь здесь и поговорю с мисс Роден.
   Найджел удалился с приятно смешанным выражением изумления, унижения и угрозы. По мере того как звук его шагов постепенно становился тише, Элси повернулась к Сильвии с протянутыми руками.
   - Я так рада, что ты пришел, - начала она. "Я боялся...."
   - Как давно он болеет? прервала Сильвия голосом строгой власти.
   "Уже пора..."
   - И как давно ты здесь?
   В ее тоне был явный вызов. Мысли Элси были так заняты Серафимом, ее разум был так напряжен в готовности встретить нападение Найджела, что на мгновение она забыла о своем участии в ссоре с Сильвией. Дверь библиотеки была открыта; снаружи, в холле, детектив-любитель руководил операциями.
   - Когда-нибудь, - ответила она с нарочитой неопределенностью.
   Кипящие подозрения восьми неоднозначных недель довели Сильвию до точки кипения.
   "Сколько?" - повторила она.
   Элси наклонилась вперед, приложив палец к губам; прежде чем она успела заговорить, зал наполнился скрипом тяжелых ботинок, и в дверях появился Найджел.
   - Ее здесь нет, - объявил он.
   - Кого ты искал? - спросила Элси, скрывая нетерпение по поводу его несвоевременного возвращения.
   "Твоя сестра."
   - О, я мог бы сказать тебе это.
   - Она была здесь.
   "Была она? Как жаль, что вы не пришли раньше! Мистер Меривейл пригласил вас в воскресенье, сказал он мне. Когда он встретил тебя в твоем клубе. Боюсь, вы и этот... э-э... джентльмен снаружи напрасно путешествовали.
   Лицо Найджела вспыхнуло от этой насмешки и некоей неприятной перспективы вежливой критики со стороны отдела уголовных расследований, который он взялся обучать.
   - Не совсем, - сказал он.
   "Нет?"
   - Мы нашли Эйнтри.
   "Ах; да. Я хотел увести его к морю, но он еще не в состоянии двигаться.
   - Возможно, ему придется.
   "Еще нет."
   - Ордер на его арест не будет ждать, пока он выздоровеет и уедет.
   Найджел так и не научился скрывать свои чувства, и угрожающий тон его голоса не оставлял у Элси сомнений в том, что он быстро впадает в отчаяние и удвоит свои ставки, чтобы отыграть свой предыдущий проигрыш.
   - Значит, вы его арестовываете? она сказала.
   -- Он услужливо собрал против себя столько улик, -- ответил он, подняв брови.
   - Те же улики, которые привели вас к обыску этих комнат в поисках моей сестры?
   Найджел твердо стоял на своем.
   "Это произойдет в нужное время и в нужном месте".
   - В отличие от моей сестры, - ответила она озорным тоном.
   - Возможно, она появится, когда Эйнтри арестуют.
   Провоцирующая улыбка нарушила последние остатки серьезности на лице Элси, на ее щеках появились ямочки, а в глазах появился смех.
   - Возможно, его не арестуют, - заметила она.
   - Ты помешаешь этому?
   - Я оставляю это тебе.
   "Это дело полиции. Я не имею в этом ни части, ни жребия".
   Элси безудержно рассмеялась над его застывшим достоинством.
   "Ты перевернешь небо и землю, чтобы избавить себя от второго унижения, подобного нынешнему", - сказала она ему, мудро покачав головой. - Достаточно нелепо обыскивать комнаты мужчины в поисках женщины, которой там нет, но вы не можете - вы действительно не можете арестовать мужчину за укрывательство женщины, когда нет ни малейших доказательств того, что она когда-либо находилась под тем же крыша."
   Ее насмешка усилила румянец на тонкой коже Найджела, превратив его в сердитые красные пятна на обеих щеках.
   - Вы забываете, что некоторые из нас посетили это место на следующий день после исчезновения мисс Роден, - ответил он.
   Элси пристально посмотрела ему в глаза.
   - У меня есть все основания помнить об этом.
   - Твоя сестра была здесь тогда.
   - Ты ее видел?
   - Я слышал ее.
   - Ты слышал женщину .
   - Это была твоя сестра или ты сам.
   - Или один из миллиона других.
   Найджел постучал очками по крышке вращающегося книжного шкафа.
   "Я присмотрел за домом. Ни одна женщина не входила и не выходила до вчерашнего дня. За исключением двух медсестер, и они учтены. Ты или твоя сестра, должно быть, ушли отсюда вчера.
   - И не вернуться?
   "Нет."
   "Ну, так намного проще, не так ли? Если один вышел и больше не вернулся, а другой вы найдете здесь на следующий день, это выглядит... Я хочу сказать, совершенно беспристрастный посторонний человек мог бы подумать, что это моя сестра ушла, а я остался.
   "В яблочко. И по той же простой причине Эйнтри будет арестован".
   Найджел перекинул зонтик через руку и медленно натянул перчатки. Это был момент изысканного, явного триумфа. Элси стояла обезоруженная и беспомощная; Сильвия была слишком горда, чтобы спрашивать условия у такого завоевателя.
   - Все-таки какая жалость, что ты не пришел раньше, чем прилетела птица! - предложила Элси с единственной целью - выиграть время.
   - Это нечто - застать Эйнтри дома, - ответил Найджел.
   - И вы собираетесь арестовать его за укрывательство моей сестры? Элси вошла в холл и встала, держась пальцами за ручку двери. Ее сердце билось так быстро, что она была уверена, что выдает эмоции на своем лице. Был только один способ спасти Серафим, и она решила им воспользоваться. То, что это означало немедленную и безвозвратную жертву ее репутации, ее не смущало: ее переполняли жалость и сомнения - жалость к Сильвии и сомнения, примет ли Найджел ее жертву. -- Я полагаю -- вы совершенно уверены -- он не укрывал -- меня ?
   Лишенный воображения Найджел едва ли оценивал такую возможность.
   - Против вас нет ордера.
   - К счастью, нет.
   - Тогда почему он должен вас укрывать?
   Элси подождала, пока ее губы и голос не обрели контроль. Затем она отвернулась от Сильвии и посмотрела на него с твердостью отчаяния.
   - Это очень порочный мир, мистер Ронсли.
   На мгновение наступила тишина, затем Сильвия вскочила на ноги с пылающими щеками.
   - Ты имеешь в виду, что был здесь все это время?
   "Кто-то был. Спросите мистера Ронсли.
   - Ты был?
   - Как вы думаете, это вероятно?
   "Как я должен знать?"
   Элси ожесточила свое сердце, чтобы играть нежеланную роль до самого конца.
   "Вы знаете мой характер, вы не успели забыть ни мой развод, ни то, как я суюсь под нос уважаемым людям. Мне еще много цветов терять?
   "Это неправда! Серафим... он бы не стал !
   - Вы часто видели нас вместе.
   - В этом нет ничего!
   - Достаточно, чтобы ты порезал его в Хенли. Каждое новое слово хлестало Сильвию по щекам, но пока Найджел в нерешительности топтался у двери, прекратить пытку было невозможно.
   - Скажите, были ли вы здесь все это время? - спросила она у Элси.
   - Конечно, нет, - вмешался Найджел. - Даже в такой жизни есть удобства. Меривейл был здесь все это время.
   - Был ли он? - спросила Элси. Каждый новый вопрос, казалось, засасывал ее все глубже.
   "У меня есть его слова и свидетельство моих собственных глаз".
   - Ты знаешь, что он на самом деле жил здесь? Не просто заходить время от времени? Это важно, моя репутация, похоже, зависит от этого. Если бы я была женщиной, которую нашел лорд Гартсайд, а мистер Меривейл не жил здесь, чтобы сопровождать нас, Серафим не мог укрывать мою сестру, но прощай, остатки моего доброго имени. И если бы мистер Меривейл был здесь, я не мог бы жить здесь, и Серафим мог укрывать одного преступника или пятьдесят. Что это было? Я не люблю гадать. Мистер Ронсли, просто скажите мне конфиденциально, во что вы сами верите.
   Найджел сухо поклонился и приготовился покинуть комнату.
   - Поскольку ведение дела не в моих руках, - высокомерно ответил он, - мое мнение не имеет значения.
   Элси придержала для него дверь, качая головой и озорно улыбаясь про себя.
   - Значит, кроме всеобщего ареста ничего не остается? Ну, che sera sera : думаю, через недельку-две все кончится, и тогда нас вовремя выпустят посмотреть на потеху. Это того стоит. Я бы хотел, чтобы в ваш клуб принимали женщин, было бы так забавно слушать, как ваши друзья дразнят вас по поводу вашего большого кобыльего гнезда. - Ну, Ронсли, что я слышал о том, что ты бросил политику и отправился в Скотленд-Ярд? Мужчины такие коты, не так ли? Все начнут дразнить вас в Палате представителей, это попадет в газеты, об этом узнают в вашем избирательном округе. Можете ли вы представить, как вы выступаете на большом собрании и вас перебивают? Женщина встает и спрашивает, как вы подавили великое боевое движение и привлекли к ответственности всех зачинщиков? Один или два человека тихо смеялись, и смех распространялся и становился громче по мере того, как все присоединялись к нему. Они смеялись над вами в частных домах, клубах и в Палате общин. Над тобой посмеются на улицах. В мюзик-холлах приходили забавные человечки с красными носами и смешными шляпками и подражали вам. Они смеялись и смеялись до тех пор, пока у них не заболели бока и слезы не текли по их щекам, и вы попытались пережить это и обнаружили, что не можете, и в конце концов вам пришлось покинуть Англию и жить за границей, пока они нашли над чем еще посмеяться. Вы идете? Не арестовываете нас сейчас? О, конечно, у вас нет надлежащего ордера. Что ж, надеюсь, мы будем здесь, когда ты вернешься. До свидания, и удачи вам в вашей новой карьере!"
   Дверь тяжело закрылась за его возмущенной спиной, и Элси несколько устало повернулась к Сильвии, готовясь к объяснению, которое будет таким же трудным, как и ее недавняя битва. Насмешка исчезла из ее голоса, а смех из ее глаз.
   - Мне пойти посмотреть, проснулся ли Серафим? - помедлила она. - Или ты предпочтешь оставить сообщение?
   Сильвия попыталась заговорить, но слов не было - только сухой, сдавленный всхлип полнейшего страдания и разочарования. Поспешными шагами она подошла к двери и вслепую нащупала ручку.
   "Мисс Роден! Сильвия!"
   - Не называй меня так!
   "Мне жаль. Мисс Роден, я хочу вам кое-что сказать!
   "Я не хочу это слышать, я только хочу уйти!"
   - Ты должен выслушать, на карту поставлена вся твоя жизнь - и жизнь Серафима тоже.
   Упоминание его имени заставило ее на мгновение замереть.
   "Что это?" - спросила она.
   - Ты должен закрыть эту дверь.
   "Я не буду".
   Элси в отчаянии заломила руки. Снаружи, на лестничной площадке, в трех шагах от того места, где они стояли, Найджел Ронсли остановился, чтобы зажечь сигарету.
   - Это о... женщине, которая была здесь, - прошептала она, когда он начал спускаться по лестнице.
   "Это был ты?"
   Элси покачала головой.
   - Нет, скажи! скажи это! Да или нет."
   Звук спускающихся шагов Найджела внезапно прекратился на углу лестницы.
   - Ради бога, вернись сюда на минутку! Элси умоляла ее.
   "Не буду, это бесполезно; Я не должен верить тебе, что бы ты ни говорил. Если тебя здесь не было, то почему ты сказал, что был? А если бы ты... О, отпусти меня, отпусти меня!
   Со сдавленным рыданием она вырвалась из сдерживающей руки Элси и стремительно бросилась вниз по лестнице. Найджел попытался идти с ней наравне, но она обогнала его и поспешила на улицу. Элси закрыла дверь и с тяжелым сердцем прошла в библиотеку. На столике у окна лежал букет цветов, принесенный Сильвией, - лилии, поздние розы и гвоздики, все белые, как любил их Серафим. Взяв их в руки, она на цыпочках вышла из комнаты и через холл направилась к двери Серафима. Он еще спал, но проснулся после полудня и спросил, не звонил ли кто-нибудь.
   - Поисковая группа, - сказала ему Элси, выдавив из себя улыбку.
   "Кто был здесь?"
   - Молодой мистер Ронсли и два детектива.
   - Это все?
   Жалкое рвение его тона задело ее за живое.
   - Разве этого было недостаточно? - равнодушно спросила она.
   Серафим прикрыл глаза от света одной рукой.
   "Я не знаю. Иногда мне казалось, что я знаю, когда другие люди - некоторые люди - находятся рядом со мной. Мне показалось... когда я спал... должно быть, это был сон... не знаю... мне показалось, что кто-то совсем рядом.
   Он беспокойно повернулся на кровати и поймал пальцы Элси обескровленной, истощенной рукой.
   - Как вам удалось удержать поисковую группу? - спросил он.
   - Я этого не сделал. Они вошли и заглянули в каждую комнату. По какой-то необъяснимой причине, - иронически добавила она, - Джойс нигде не было.
   - Они были удивлены, увидев тебя здесь?
   "Немного. Я сказал им, что ты не в духе, и позвонил, чтобы узнать.
   Серафим молчал, пока не набрался достаточно сил, чтобы продолжать говорить.
   - Я полагаю, они действительно думали, что ты был здесь все это время?
   "О, нет!"
   - А как иначе...
   - Не знаю, - быстро перебила Элси. - Вы должны спросить их , кто эта женщина, которую мистер Ронсли услышал, когда впервые оказался здесь. Они не могли сказать, что это был я, не предполагая, что вы и я оба были скомпрометированы".
   Она брызнула каким-то ароматом на носовой платок и вытерла ему лоб.
   - Как ты думаешь, ты можешь еще немного поспать, Серафим? Я хочу вылечить тебя как можно скорее, а потом я должен увезти тебя за границу. Лондон в августе не подходит для маленьких мальчиков.
   "Куда нам идти?"
   "Я должен присоединиться к Тоби и Джойс в Римини".
   Серафим вздохнул и закрыл глаза.
   - Я пока не могу туда. Они будут - ужасно счастливы - погружены друг в друга и все в таком духе. Я пока не хочу их видеть".
   Элси ни словом не обмолвилась о времени, которое должно пройти, прежде чем Джойс снова станет сильной или "ужасно счастливой".
   "Где он будет тогда?" она спросила.
   Серафим прижал пальцы к его губам.
   - Ты иди туда, Элси. Я должен путешествовать один. Я поеду на Восток. Я не вернусь в течение некоторого времени. Если даже."
   Усилие говорить и направление разговора сделали его беспокойным. Элси разгладила его подушку и встала, чтобы выйти из комнаты.
   Пока он смотрел, как она идет к двери, его взгляд впервые упал на букет роз и лилий.
   - Кто их принес? - спросил он.
   - Я нашла их в библиотеке, - ответила она.
   - А имени нет?
   На мгновение она притворилась, что ищет карточку, затем молча покачала головой. Когда она увидела его лежащим в постели, она задалась вопросом, узнает ли он когда-нибудь, какой ценой была куплена его свобода от ареста. О своей собственной жертве она мало думала; это была всего лишь щедрая выплата давно просроченного долга. Все ее воображение было сосредоточено на Сильвии - ее радостном, радостном прибытии, долгой агонии утра, ее безнадежном, мучительном отъезде.
   - И никакого сообщения? Серафим настаивал со смесью рвения и разочарования.
   "Нет."
   "Интересно, от кого они могут быть?"
   -- Полагаю, один из ваших многочисленных поклонников, -- небрежно ответила Элси. Затем она открыла дверь, устало пошла в свою комнату и попыталась - безуспешно - заплакать.
  
   ГЛАВА XVI
   Римин я
   "Мы покинули нашу страну на благо нашей страны".
   - Джордж Баррингтон
   Пролог .
   Мы прибыли в Римини в конце первой недели августа - Джойс, две ее медсестры, Мэйбери-Рейнардсон и я. Элси присоединилась к нам, как только мы удобно устроились на вилле, и оставалась там неделю за неделей, месяц за месяцем. месяц, ухаживая за своей бедной сестрой с преданностью, которая тронула мое эгоистичное, очерствевшее старое сердце. Дик приехал за несколько дней до начала судебного срока; в остальном нас было трое, так как врач и медсестры вернулись в Англию, как только Джойс оказалась вне опасности.
   В начале ноября в Римини становится холодно, и нам пришлось устроиться на зимние квартиры. Каир и Ривьера малолюдны для двух сбежавших преступников, но я слышал, что в Таормине есть сносный отель; а так как Джойс никогда раньше не была на Сицилии, мы могли бы провести там по крайней мере начало нашего медового месяца. Что касается меня, я не против, куда мы поедем, пока мы можем сбежать из Римини. Я не хочу ненужных напоминаний о последних трех месяцах, томительном ожидании, частых ложных проблесках выздоровления, регулярных рецидивах. Это были плохие месяцы для Джойс, но я осмеливаюсь думать, что они были еще хуже для Элси и меня. В моем случае определенно наступил ранний день, когда моя нервная система показала признаки колоссальной работы; именно тогда я предпринял свое первое и последнее начинание в сочинении прозы.
   Когда она достаточно поправится, чтобы заниматься такими пустыми пустяками, я подарю свою рукопись Джойс. Я надеюсь, что она прочтет его, потому что я предназначал его только для ее глаз; и если она откажется от задания, я буду чувствовать себя виноватым в том, что потратил впустую невероятное количество хорошей бумаги для проповеди. И когда она прочитает его, она должна зажечь огонь и сжечь каждый лист; даже Элси не должна его видеть, хотя она и помогла мне получить информацию о последних главах, которую иначе я бы не получил.
   Я считаю свое решение мудрым и необходимым. Отчасти книга представляет собой слишком интимный рассказ о характере Сильвии и чувствах Серафима, чтобы я мог оправдать ее обнародование: отчасти мы вдвоем уже нанесли достаточно вреда Роденсу и Ронсли, не высказав миру свое искреннее мнение о них. ни одна из семей: отчасти мы должны помнить, что в течение последних восьми месяцев, где бы мы ни обнаруживали, что закон Англии навязывается нашему взору, мы нарушали его с легким сердцем и безмятежной совестью. Нет ничего хорошего в том, чтобы довериться миру в отношении этих маленьких проступков.
   Через неделю будет тихая свадьба в британском консульстве; это произойдет в присутствии консула, который отнесся ко мне с такой неизменной добротой, что я иногда задавался вопросом, слышал ли он когда-нибудь о таких вещах, как приказы о выдаче. Наш брак будет последней главой одного этапа в моей жизни. Он открылся в тот день, когда я поднялся по ступеням клуба и на мгновение остановился, чтобы посмотреть на изменившееся лицо Пэлл-Мэлл и прочитать в ведомости о содержимом, что старые боевики разбили все окна на восточной стороне Бонд. Street, прервал собрание и сжег елизаветинский дом в Хартфордшире. "Шокирует, - помню, подумал я, - и совсем не впечатляет". Еще до того, как я повзрослел на двенадцать часов, судьба представила меня молодой женщине, чьи махинации могли быть, а могли и не быть бесконечно более шокирующими; они, конечно, не были невпечатляющими.
   Вскоре даются заключительные сцены кампании "Милитант". Элси уехала из Лондона и присоединилась к нам здесь, как только "Серафим" был готов к путешествию. Это было через три дня после второго рейда Найджела. Должно быть, это были беспокойные дни, так как наш восходящий молодой государственный деятель разрывался между весьма кровожадной жаждой мести и болезненным ужасом перед другим фиаско, таким же унизительным, как его поисковая группа. Элси объехала Марсель, увидела Серафима на борту почтового парохода П. и О., направлявшегося в Бомбей, и прибыла по суше в Римини. Когда я встретил ее и услышал подробности ее бегства, я мог сказать ей, что все опасности миновали, и если правосудие не восторжествовало, то украденное, по крайней мере, было возвращено.
   Новости достигли нас, когда мы вышли из залива. Мы с Гартсайдом стояли на палубе и смотрели, как солнце выбрасывает золотые осколки из башен королевского дворца в Синтре. Спустился радист с прослушиваемым сообщением о том, что миссис Миллингтон раскрыла местонахождение Мэвис Ронсли и юного Пола Джефферсона. Он добавил, что полиция пока не обнаружила никаких следов этой закоренелой преступницы - мисс Джойс Давенант.
   Когда к нам присоединилась Элси и рассказала мне историю о набеге на Ронсли, я снова подумал: " Плюс ça change, plus c'est la même selected ". Отважная борьба, которую она вела за свободу и репутацию, закончилась катастрофой, и она покинула Англию, заклейменная клеймом, которое суд по бракоразводным процессам пытался наложить на нее, а мы изо всех сил боролись за то, чтобы избавиться от него. Борьба Джойс за избирательное право закончилась, как она теперь знает, тем, что отодвинула избирательное право на передний край практической политики, чем это было на протяжении целого поколения. Когда записывающий ангел возложит на каждого из нас нашу долю ответственности в формировании лица истории, какие эффективные изменения будут приписаны объединенным или раздельным усилиям Ронсли и Роденса, Серафимов, Давенантса и Меривалеса?
   Выделяются два результата. Первое - бракосочетание, которое будет отпраздновано в консульстве через неделю, второе - вялое письмо, написанное в изгнании, подписанное Серафимом и датированное Иокогамой. Джойс знает, что я сносно ее люблю, и оправдает мои риторические высказывания, если я скажу, что сотру последние восемь месяцев - и все, что они значат для нас обоих - со страниц "Времени", если бы я могла избавить Серафима от того, что он прошло с тех пор, как я обедал с ним в тот первый вечер в "Ритце". Вот письмо, и никто не удивится, узнав, что после его прочтения я провел грустный день.
   "Посылаю вам последние главы третьего тома. Поскольку вы пробрались через более ранние материалы, вы можете захотеть обновить запись. Я называю это "Конец", потому что больше нечего писать, а если бы и было, то не стал бы писать. Когда-нибудь, я полагаю, мне придется написать снова, когда мои нынешние деньги (деньги Родена) будут исчерпаны. Не раньше.
   "Индия была одним разочарованием, а Япония - другим, хотя вина, я полагаю, заключалась в том, что я не ценил ее. Южные моря будут третьими. " Caelum non animum mutant qui trans mare currunt ". Я не хочу двигаться дальше, но я больше не могу терпеть Йокогаму.
   "Когда я доберусь до Сан-Франциско, я, вероятно, пересечу Штаты и прибуду в Нью-Йорк в конце декабря. Тогда я полагаю, нужно увидеть этот Панамский канал. После этого бог его знает.
   "Перед отъездом из Англии я искал MS. из предыдущих глав Vol. III. Я не мог их найти. Вы случайно не перепутали их в багаже? Если да, пожалуйста, уничтожьте их сразу же вместе с новыми главами, как только вы их прочтете. Не позволяйте никому их видеть, даже Джойс. В этом я полагаюсь на вашу дружбу и честь.
   "Я надеюсь, что с Джойс теперь все в порядке. Передайте мою любовь ей и Элси и примите мои наилучшие пожелания для себя. Вы, я полагаю, завсегдатай Римини или, по крайней мере, за пределами Англии. Я не могу ответить за себя, но я не ожидаю, что мы встретимся снова. Вы, должно быть, нашли мне унылого хозяина в Лондоне. Мне жаль. До свидания."
   Он сказал, что даже Джойс не должна была смотреть третий том - на самом деле, клянусь честью, - и она его не увидит. Есть еще одна причина. Я прочитал эти последние главы, а затем просмотрел весь том от начала до конца. Без преувеличения эффект был ошеломляющим - так безыскусен его стиль, так непродуманен его пафос. Мне казалось, что я перечитывал самые пронзительные романы Харди - "Тэсс", "Джуд" и "Пара голубых глаз". Это было ужасно. Я поднялся в свою комнату, зажег огонь и приготовился к холокосту.
   Тогда я соблазнился. Да, он ставит меня на мою честь, зависит от моей дружбы, все в таком роде... Но я не сжег листа. Был прохладный вечер, я закурил сигару и стал ждать, когда костер вспыхнет разрушительным пламенем. Пока я смотрел и размышлял, маленькое личико Сильвии, казалось, смотрело на меня из-за огня, черные угли венчали ее лоб, как я видел его увенчанным ее собственными блестящими волосами. Я подумал о нашей последней встрече, когда она боролась со своими бесами гордости и неверия; и о ее встрече с Элси, когда она пришла с надеждой и ушла с унижением. Признаюсь, я очень нежно люблю Сильвию - люблю ее, как любят ее все мужчины, - за ее красоту, царственность и чистую, страстную гордость; люблю ее, потому что я знаю кое-что о ее одиночестве, ее страсти к служению и постоянном отказе от ее жертв. И я люблю ее немного больше за себя, потому что она говорила со мной, как если бы я была ее родной сестрой, и я, может быть, лучше, чем кто-либо другой, знаю, через что она должна была пройти в те печальные, безумные месяцы в Англии. .
   Что ж, я нарушил доверие Серафима и написал ей строчку увертюры. Возможно, я поступил глупо, поскольку уже имел множество доказательств своей неспособности играть роль Провидения. "Я посылаю вам рукопись. книги, - сказал я ей. "Это третий том " Дитя страданий " Гордона Тремейна . Я знаю, что вы читали первые два тома, потому что мы вместе обсуждали их и восхищались ими десятки раз. Вы когда-нибудь подозревали, кто автор?
   - Говоря вам, что это был Серафим, я нарушаю данное ему слово и рискую быть заклейменным и отвергнутым. Однако я должен сказать вам, чтобы объяснить существование третьего тома. Я наблюдал, как это писалось день за днем. В тот вечер на Шере, когда он предвидел, какие слова вы собираетесь сказать, они уже были записаны как часть текущей главы. Я видел, как он остановился, когда тебя увезли и связь прервалась. Самое удивительное, что я присутствовал при восстановлении связи, и он вскочил, как одержимый, восклицая: "Сильвия хочет меня!"
   "Когда вы прочитаете эти страницы, вы больше не сможете сомневаться. Он любит вас так, как никогда не любили ни одну женщину, и в нем вы нашли ту половину, которая завершает и интерпретирует ваше " несостоятельное чувство ". Верни его, Сильвия. Я не знаю, как это сделать, но вы должны использовать свою женскую смекалку, чтобы найти способ. Я прошу ради него и вас, а не ради себя, хотя я бы многое отдал, чтобы увидеть, как "Дитя страданий" становится более счастливым мужчиной.
   - Боюсь, вы скажете, что я вряд ли тот человек, чтобы просить о чем-то вас или ваших. Родены и Меривалес вряд ли добились успеха в своих недавних отношениях. Но я хотел бы, чтобы меня простили. В чем мое преступление? Что я помог не дать правосудию коснуться женщины, которая причинила вам и вашей семье большое зло. Что ж, Сильвия, ты бы поступила так же и солгала так же, будь ты на моем месте и желала бы Джойс так же сильно, как я ее желал. Так вы простите меня и будете друзьями? И если вы простите меня, простите ли вы женщину, которая через несколько дней станет моей женой? Я должен смириться с мыслью, что отчужден от остальной части твоей семьи, но (между нами) я отпущу их всех, если ты напишешь и скажешь, что Джойс и я не такие чудовища беззакония, как вы можете подумать. подумали о нас.
   "Еще кое-что. Когда вы прочтете третий том, вы больше не будете сомневаться в том, что присутствие миссис Уилтон на Адельфи-Террас было вызвано благотворительным побуждением к Джойсу и Серафиму. И вы должны хорошо думать о любом, кто играл доброго самаритянина с Серафимом. Не пытайтесь публично реабилитировать ее характер; это может быть сделано только с риском для личной безопасности Серафима. И в любом случае вы не сможете убедить такого человека, как Найджел, или тех, кому он уже рассказал эту историю.
   "Верните мне MS. когда ты это прочитаешь, да? Мне было доверено его уничтожение, и я поставил себе честь не дать прочесть его ни одной душе. Ты видишь, как я доверяю. Худшее, что вы можете сказать обо мне, это то, что я уже сказал о себе, это самое убийственное из всех суждений, что я имел в виду только лучшее.
   Я отправил это письмо Сильвии девять дней назад и получил ответ сегодня утром. Она вернула мне рукопись, и я сжег ее, зная, что уничтожаю одно из величайших литературных сокровищ этого поколения... Ну, то же самое пришлось сделать и с некоторыми письмами Рёскина.
   "Жаль, что ты не сказал мне вернуть тебе книгу", - начала она. "Я хотел бы сохранить его. Или, скорее - я не знаю - я почти жалею, что вы вообще его не присылали. Время, прошедшее с начала августа, было довольно тяжело переносить, и книга лишь превратила сомнения в уверенность.
   "Конечно, я прощаю тебя! Как будто есть что прощать! И мисс Давенант тоже. Надеюсь, сейчас ей лучше. Вы попросите ее принять мою любовь и наилучшие пожелания на будущее? И, конечно же, я включаю вас. Мы были хорошими друзьями, не так ли? Как я уже сказал, мы должны быть в первый раз, когда мы встретились. Только я сказал тогда, что вы сочтете меня достойным друга, и боюсь, я сделал все, что мог, чтобы опровергнуть это. Вы меня ужасно хорошо выдержали. Я думаю, вы знали большинство темных уголков моей подлой маленькой души, а если знали, возможно, вы понимаете, что я мало что сделал, кроме как показал свою истинную природу.
   - Это не поза - я действительно - ну, я собирался сказать "сломанный" - но я надеюсь, что я немного более терпим. Вы вряд ли узнали бы меня, если бы увидели меня, во мне сейчас мало "королевы Елизаветы". Это ужасный, плоский мир, и мне хотелось бы найти в нем что-нибудь, что меня заинтересует. Могу я попросить только одну хорошую оценку? Вы написали мне, когда уезжали из Англии, говоря, чтобы я проглотил свою гордость и отправился к Серафиму. Что ж, это была борьба, но я пошел, как вы знаете. Когда я добрался туда, я, казалось, обнаружил больше, чем мог вынести, и, конечно же, все пошло не так. Но я старался, и ты поставишь мне одну маленькую хорошую отметку, не так ли? Я хочу это.
   "Мама говорит, что я устала и мне нужно переодеться, поэтому Фил везет меня в Соединенные Штаты в начале декабря. Есть что-то вроде парламентского политехнического тура в Панаму, каждый, кто сможет уехать, увидит канал. Я нисколько не хочу ехать, но я полагаю, что Штаты едва ли могут быть скучнее Англии, и пока мама считает, что мне нужна сдача, сдача должна быть. Если это не Панама, то где-нибудь похуже.
   "Мы проведем Рождество в Нью-Йорке. Вы пришлете мне письмо с добрыми пожеланиями в отель "Пятая авеню"? И скажите мне, где вы собираетесь поселиться навсегда и позволите ли вы мне приехать и увидеться с вами. Если ваша жена не возражает, я хотел бы снова увидеть вас обоих - надеюсь, здоровыми и счастливыми. Кто-то должен быть счастлив в этом мире, иначе он не будет продолжаться. Я не хочу терять тебя как друга; Я и так чувствую себя достаточно одиноко.
   - Я вряд ли снова увижу Серафима, но если ты встретишься с ним, я хотел бы, чтобы ты передал ему сообщение. Скажем, от женщины, которая причинила ему большое зло; скажем, теперь она знает, что причинила ему зло, и была за это наказана. Скажите ему, что вы знаете, как сильно она ненавидит когда-либо извиняться или признавать свою неправоту, но что она хочет, чтобы он знал о ее извинениях, прежде чем она окончательно исчезнет из его памяти. Ты скажешь ему это? Это не принесет никакой пользы, но мне станет спокойнее в моем уме".
   Внизу страницы было вычеркнуто шесть слов. Я не собирался их читать, но стирание было неполным, и свет огня, пробивающийся сквозь бумагу, позволил мне расшифровать: "О, Боже мой, я несчастен". Затем последовала подпись: "С любовью ваша (можно подписаться "ласково"?) Сильвия".
   Прочитав ее письмо, я сосредоточил свои мысли на вопросе, как стереть время, уничтожить пространство, соединить два континента и привести в общение два гордых, болезненных, чувствительных духа. Мой метод достижения концентрации ума состоит в том, чтобы думать о чем-то другом и ждать вдохновения, чтобы решить мою первоначальную проблему. Джойс может помнить тот день, когда я ввалился в ее комнату и болтал о медовом месяце и зимних курортах. Это было время, когда мой разум был сосредоточен на проблеме Сильвии и Серафима. Далее она вспомнит, как согласилась на мое предложение купить виллу в Таормине.
   Выйдя из ее комнаты, я зашел в банк, чтобы узнать, есть ли у них агенты на Сицилии, или они могут дать мне какую-нибудь информацию о подходящей вилле. Они были добры, но беспомощны, и, в конце концов, я решил, что безопаснее написать номер в гостинице и поискать виллу на досуге. Выйдя из банка, я направился к телеграфу.
   Вдохновение пришло в промежутке между проводкой для комнат и занятием спальных мест на Вагон-Литс - я знал, что так и будет. Как только наши места были забронированы, я вернулся на телеграф и телеграфировал Серафиму в Иокогаме. "Письмо и приложения получены с благодарностью", - телеграфировал я. "Всякая ерунда о том, что мы больше не встретимся. Будете обедать на Рождество, в час тридцать? Отель "Пятая авеню", Нью-Йорк. - ТОБИ.
   Затем я вернулся на виллу Монреале.
   Первыми словами Джойс было сказать мне, что я отсутствовал очень долго. Как ни лестно это было, я должен был оправдываться и отчитываться за каждое мгновение моего отсутствия. Она хотела знать, что я телеграфировал Серафиму, и, поскольку у мужей и жен в отряде не должно быть секретов друг от друга, я показал ей черновик своей телеграммы. Ее лицо было исследованием.
   "Мой дорогой!" - воскликнула она. - Мы не можем проделать весь путь до Нью-Йорка даже для того, чтобы увидеть Серафима. Вы предложили Таормину, когда уезжали отсюда...
   -- Совершенно верно, -- согласился я.
   - Ты заказал комнаты?
   "Да."
   - Тогда мы не можем поехать в Нью-Йорк.
   - Я никогда не предлагал.
   - Зачем ты пригласил Серафима пообедать с нами туда?
   - Я не знал.
   "Тоби!"
   Она не удовлетворилась, пока я слово за словом не изложил черновик телеграммы; а потом ее несколько возмутили мои замечания о неизлечимой неряшливости женского ума. Собственно говоря, я не могу претендовать на оригинальность этой фразы; Я полагаю, что либеральный премьер-министр придумал это как краткое описание умственных недостатков своих оппонентов. Я позаимствовал его только на время.
   - Будете... обедать... на Рождество... - указал я. - Там не сказано, что мы будем там, чтобы встретить его.
   - Я этого не понимаю, - довольно устало сказала она. С тех пор я благородно решил не шутить, когда мы поженимся, но в тот момент я был весьма доволен своей маленькой хитростью.
   "Я договариваюсь, чтобы кто-то был там, чтобы встретиться с ним", - сказал я.
   "Кто?" она спросила.
   - Молодая женщина по имени Сильвия Роден, - ответил я.
   И даже тогда ее оценка моей дипломатии была сдержанной.
  
   ЭПИЛОГ
   ТРИСТРАМ.
   "Подними свет, мой паж! что я может увидеть ее -
   Итак, ты наконец пришла, надменная королева?
   Долго я ждал, долго я боролся с лихорадкой;
   Ты поздно пришел, жесток ты был.
   Изольда.
   "Не вини меня, бедный страдалец! что я медлил;
   Связанный я был, я не мог разорвать группу.
   Не ругай прошлое, а чувствуй настоящее!
   Я здесь - мы встречаемся - я держу тебя за руку.
   - Мэтью Арнольд
   "Тристрам и Изольда".
   Я не собирался больше писать, но сегодня, когда мы покидали консульство после свадьбы, мой улыбающийся итальянский камердинер вручил мне телеграмму.
   "Пэдди Каллинг ради боба!" - сказал я, открывая его и приготовившись к причудливому поздравлению.
   Я был неправ. Кабель был моим ответом из Йокогамы.
   "Без обид", - говорилось в нем. "Восхитительный обед, как и было предложено. - Серафим".
   НЕТ ПОДСКАЗКИ, Джеймс Хэй
   я
   СЕРЫЙ КОНВЕРТ
   Кэтрин Брейс медленно шла от каминной полки к открытому окну и обратно. За последний час она делала это много раз, всегда останавливаясь перед камином и глядя на продолговатый серый конверт, прислоненный к часам. Очевидно, она считала его могущественным агентством. Сторонний наблюдатель мог бы заметить, что она видела, как из этого вытекают потрясающие вещи, и что она рассматривала их со смешанным удовлетворением и пренебрежением.
   Ее отношение, однако, не выдавало ни малейшего намека на колебания. Скорее, неподвижность ее взгляда и интенсивность ее умственной концентрации ярко подчеркивали жесткость ее личности. Она была на редкость лишена того качества, которое обычно называют женской мягкостью.
   И она была сильной женщиной. У нее была сила. Это было в ее худощавой, высокоплечей, некрасивой фигуре. Это было в ее тонких, подвижных губах и в ее высокой переносице с тонкими, четко очерченными ноздрями. Она произвела впечатление на свое окружение. Стоя у камина, сцепив руки за спиной, она была так увлечена возможностями будущего, что сумела придать серому конверту почти одушевленное качество.
   Она снова услышала голоса в соседней комнате: легкий мужской баритон в знак протеста, за которым последовал насмешливый смех ее дочери. Хотя она и отошла от камина гибкими, быстрыми шагами, она с необычайной неторопливостью открыла проходную дверь.
   В ее голосе не было волнения, когда, не обращая внимания на звонившую дочь, она сказала:
   - Милдред, подожди минутку, пожалуйста.
   Милдред вошла и закрыла дверь. Мать, стоявшая теперь у окна в другом конце комнаты, посмотрела сначала на нее, а потом на серый конверт.
   - Я думала, - сказала миссис Брейс, - что вы забыли, что собирались отправить его по почте.
   - Почему ты не отправил его сам? Тон этого был холодной дерзостью.
   Мать и дочь были поразительно похожи друг на друга - волосы были уложены широкой волной надо лбом; черные глаза слишком беспокойны, но с тем мерцающим блеском, который предвещает отказ стареть. Однако черты дочери еще не приобрели резкости, как у матери. Можно было бы оценить пожилую женщину как мстительную - возможно, злую.
   Но на более молодом лице рот значительно смягчал, почти скрывал этот эффект расчетливой твердости. Губы Милдред Брейс отличались мягкостью линии и яркостью цвета, указывающими на эмоциональную глубину, совершенно чуждую ее матери.
   Теперь они вели себя так, словно комментировали уже принятое решение, важный шаг, которому они уделили огромное внимание.
   "Я не отправила его по почте, - ответила миссис Брэйс на вопрос дочери, - потому что я знала, что если вы отправите его по почте, вы сделаете то, что обещали".
   Был откровенный акцент на "сказал".
   - Знаешь, твои ноги не всегда следуют твоему разуму.
   - Я думала об этом, - возразила Милдред, глядя через плечо матери в летнюю ночь. - Какая польза?
   "Какая польза!" - недоверчиво повторила миссис Брейс.
   "Только то."
   "Мы все это прошли! Ты знаешь, что это значит для тебя - для нас обоих.
   Они говорили тихо, стараясь, чтобы мужчина в гостиной не услышал.
   - Дорогая матушка, - сказала Милдред с возвращением своей холодной наглости, - вы проявляете уверенность, едва ли оправданную вашим - и нашим - мужским опытом.
   Она слегка зевнула.
   В ответе ее матери была более резкая нота.
   "Он не может отказаться. Он не может!
   Милдред смотрела на серый конверт целых три минуты. Миссис Брейс молчала, не выказывая беспокойства по поводу исхода, и ждала, пока она заговорит.
   - Бесполезно, мама, - сказала она наконец. - Мы не можем справиться с этим - с ним - с этой штукой. Слишком поздно."
   Плоская завершенность, унылость этого объявления разозлили пожилую женщину. Спокойствие упало с нее. Она медленно отошла от окна, крепко сцепив руки за спиной, верхняя часть тела слегка наклонилась вперед, тонкие ноздри то расширялись, то сужались от силы ее торопливого дыхания, как листья, колеблемые на ветру. Изгиб ее тонких губ придавал любопытную свирепость словам, которые они произносили. Она заговорила, только когда ее лицо оказалось в нескольких дюймах от лица Милдред.
   "Бесполезно!" - сказала она презрительно, ее низкий голос взорвался от страсти. "Почему? А почему слишком поздно? У тебя нет самоуважения, нет воли, нет твердости? Ты весь такой желе и...
   Она взяла себя в руки с поразительной эффективностью, отбрасывая признаки своего гнева так же внезапно, как они появились. Она отступила на шаг и рассмеялась, невесело.
   - О, ну, - сказала она, - в конце концов, это твоя вечеринка, а не моя. Но впредь, моя дорогая, не трать свое и мое время на школьные подвиги.
   Она завершила свое затворничество и снова встала у окна. Ее сдержанность была в каком-то смысле более яростной, чем ее ярость, и это повлияло на ее дочь.
   "Понимаете, - заключила она, - почему я не отправила его по почте. Я знал, что ты не сделаешь то, что наметил.
   Милдред снова посмотрела на конверт. Последовавшую паузу прервал мужчина в другой комнате.
   - Милдред, - позвал он.
   Миссис Брейс молча рассмеялась. Милдред, увидев эту насмешку, отпрянула.
   "Что вы смеетесь?" - спросила она.
   Мать указала на проходную дверь.
   "Я думала об этом , - сказала она, - на всю жизнь - и, - она посмотрела на серый конверт, - о другом".
   - Я не вижу... - начала было Милдред и остановилась, снова взглянув на конверт.
   Мать быстро повернулась и остановилась, глядя в е ночь. Мужчина снова позвонил, и ему не ответили. Обе женщины были неподвижны. В комнате не было ни звука, кроме тиканья часов на каминной полке. Прошло две минуты - три.
   Милдред подошла к камину, протянула руку, потом убрала ее. Она почувствовала чрезмерный жар и прикоснулась платком ко лбу. Она взглянула на неподвижную фигуру матери, заговорила, закрыла полуоткрытые губы. Ее потрясла нерешительность. Она снова протянула руку, взяла конверт и встала, постукивая им по левой ладони.
   Миссис Брейс, не двигаясь, наконец заговорила:
   - Сейчас несколько минут двенадцатого. Если вы успеете получить полуночный сбор, он достанет его там завтра к пяти часам дня.
   Была еще одна пауза.
   Милдред медленно подошла к двери, ведущей в гостиную, и снова была готова заговорить.
   Миссис Брейс барабанила пальцами по подоконнику. Действие прямо объявило, что она покончила с ситуацией. Милдред взялась за ручку, приоткрыла дверь и снова закрыла ее.
   - Я передумала, - сказала она все еще с тоской в голосе. - Он не может отказаться.
   Ее мать никак не прокомментировала.
   Милдред ушел в гостиную.
   - Джин, - сказала она тем безразличным тоном, которым женщина пользуется по отношению к мужчине, которого презирает, - я спущусь и отправлю это по почте.
   - Ну, я клянусь! - угрюмо возразил он. - Был там все это время и писал ему!
   "Да! Посмотри на это!" - злобно усмехнулась она и помахала конвертом перед его глазами. - Слоанхерст!
   Взяв шляпу, он пошел с ней к лифту.
   II
   W ОМАН НА ГАЗОН
   Мистер Джефферсон Гастингс, не подозревая, что ему предстоит столкнуться с самым жестоким преступлением за всю его жизнь, пожалел, что приехал в "Слоанхерст". Он не одобрял себя безоговорочно. Одетый в просторную старинную ночную рубашку, он стоял у окна отведенной ему комнаты для гостей и смотрел поверх стальной оправы очков в жаркую дождливую ночь. Однако его настоящее видение не пыталось проникнуть во внешнюю тьму. Его глаза были обращены внутрь себя, в насмешку над его поведением в течение последних трех часов.
   Добрый, немногословный джентльмен, выглядевший намного старше своих пятидесяти трех лет, он взял за привычку больше слушать, чем говорить. Его широкая известность как криминалиста и детектива-консультанта не привила ему эгоизма. Он ненавидел центр внимания.
   Но сегодня вечером судья Уилтон, искусно используя расспросы, предложения и напоминания, соблазнил его на говорящий "магазин". Его заманили на роль монолога для хозяина, Артура Слоана. Он говорил блестяще, долго и подробно, удерживая троих своих слушателей в зачарованном и очарованном интересе, в то время как он рассуждал о преступлениях, которые расследовал, и о преступниках, которых знал.
   Не то чтобы он думал , что говорил блестяще! Ни в коем случае! Он был убежден, что интерес, проявленный к его словам, на девять десятых продиктован вежливостью. Старый Гастингс был именно таким человеком; он обесценивал себя. Поэтому он был серьезен в своем нынешнем самоосуждении. Он вздохнул, вспомнив объем своей речи, ужасную продолжительность времени, в течение которого он монополизировал разговор.
   Но его скромность была не единственной его замечательной чертой. Кроме того, у него было надежное чувство юмора. Теперь ему стало легче - он подумал о своем хозяине, смешок задушил начало второго вздоха глубоко в его горле.
   Это был не первый раз, когда Артур Бротон Слоун вызывал смех, хотя для него жизнь была домом ужаса, камерой пыток, построенной с дьявольской изобретательностью. Мистер Слоан страдал от "нервов". Он проводил свои склонные годы в трудной бу Удивительно удачная задача быть несчастным, раздражительным и не в своей тарелке.
   Разнообразие его мучений могло сравниться только с тем рвением, с которым он испытывал каждое лекарство или лекарство, о которых ему случалось слышать. Он с энтузиазмом соглашался со своими дорогими врачами, что он неврастеник, психастеник и невротик.
   Его глаза были слабыми; его голос был слабым; его дух был слаб. Весь день он дрожал от ужаса при мысли, что не будет спать по ночам. Каждый вечер он содрогался от ужаса при мысли, что не проснется наутро. И все же, несмотря на эти всепоглощающие, хотя и не совсем приятные, заботы, мистер Слоун не был лишен цели в жизни.
   На самом деле у него было две цели в жизни: счастье его дочери Люсиль и изучение преступлений и преступников. Последний интерес привел Гастингса в загородный дом Слоун в Вирджинии. Судья Уилтон, старый друг разорившегося и богатого мистера Слоана, встретил детектива на улице в Вашингтоне и убеждал:
   - Отправляйся в Слоанхерст и проведи субботний вечер. Я буду там, когда ты приедешь. Слоан настроен на встречу с вами; и вы не пожалеете об этом. Его библиотека по криминологии станет откровением даже для вас.
   И Хасти нгс, главным образом потому, что боялся показаться нелюбезным, принял последующее приглашение мистера Слоана.
   Забравшись теперь на старомодную кровать с балдахином, он снова вспомнил о своей болтовне и жаждал самооправдания. Он сел без простыни, размышляя:
   "В качестве выходного дня я славный старый болтун! Но молодой Вебстер меня поймал! Что он сказал? - Чем умнее преступник, тем легче его поймать. Бандит, действуя под влиянием момента, с ударом в темноте и бегством сквозь ночь, не оставляет за собой и следа. Ваш "умный преступник" всегда перегибает палку". - Красивая теория, но дикая. Во всяком случае, это заставило меня забыться; Я заговорил своего старого дурака с ума.
   Он почувствовал, что краснеет.
   "Хотел бы я позволить Уилтону сделать опровержение; он был достаточно взволнован".
   Мысленный образ Слоана снова утешил его.
   "Шелковые носки и смекалка в клетку!" он думал. - Но он честен в своих разговорах о том, что интересуется преступностью. Этот человек любит преступления! Хорошо, что у него много денег.
   Он заснул с каким-то задумчивым рычанием:
   "Сделал дурака о себе - болтая о том, что я помнил - о чем я думал! Я вернусь в Вашингтон утром.
   Его разбудил дрожащий голос судьи Уилтона, дополненный дребезжанием дверной ручки. Он высунул одну ногу из кровати, когда в комнату вошел Уилтон.
   "Быстрый! Давай, мужик!" - проинструктировал судья и поспешил в зал.
   "Что случилось?" - спросил Гастингс, потянувшись за очками.
   Уилтон, спускаясь по лестнице, бросил:
   "Женщина ранена - снаружи".
   Из холла внизу доносился высокий жалобный голос мистера Слоуна:
   "Непостижимые ангелы! Что вы скажете? Кто?
   Надев туфли и брюки, сыщик догнал своего хозяина на передней веранде и последовал за ним вниз по лестнице, обогнув северо-восточный угол дома. Он заметил, что Слоан держит в одной руке электрический фонарик, а в другой бутылку с нюхательной солью. Дождя больше не было.
   Свернув за угол, они увидели ярдах в пятнадцати от эркера бального зала обращенное кверху лицо женщины, распростертой лежащей на лужайке. В доме был включен свет, поток, прорезавший беззвездную ночь.
   Женщина не двигалась. Судья Уилтон стоял рядом с ней на коленях.
   "Подожди!" - крикнул Гастингс. - Не беспокойте ее, если она мертва.
   "Она умерла!" - сказал Уилтон.
   "Кто она?" Детектив, пытаясь найти признаки жизни, положил руку ей на сердце.
   - Не знаю, - ответил Уилтон на вопрос. - А ты, Слоан?
   "Конечно, нет!"
   Гастингс сказал впоследствии, что в ответе Слоана выражалось удивленное негодование по поводу того, что его подозревают в знакомстве с кем-то достаточно вульгарным, чтобы быть убитым на его лужайке.
   Детектив отдернул руку. Его пальцы были темными от крови.
   В этот момент Берн Уэбстер, жених Люсиль Слоан, вышел из задней части дома и, задыхаясь, объявил:
   - Нет телефонной связи - в это время ночи, судья. - Уже за полночь. - Я послал шофера - Лалли - за шерифом.
   Гастингс встал, завершив свой первый беглый осмотр.
   "В этом нет никаких сомнений, - сказал он. - Она мертва. Кто-нибудь, принесите одеяло!
   К этому времени нервы мистера Слоуна взяли верх. Он дрожал, как мужчина с ознобом гремит бутылкой с нюхательной солью о металлический конец своего электрического фонарика. На нем были тапочки и легкий халат поверх пижамы.
   Уилтон был полностью одет, молодой Вебстер был без воротника, но в черной легкой куртке для отдыха. Гастингса поразила разная степень их одежды или раздевания.
   - Кто ее нашел? - спросил он, глядя на Вебстера.
   - Судья Уилтон - и я, - сказал Вебстер, так задыхаясь, что его грудь вздымалась.
   "Как давно?"
   Уилтон ответил, что:
   "Несколько минут, вряд ли пять минут. Я побежала звонить тебе и Слоан.
   - А мистер... вы, мистер Вебстер?
   - Судья сказал мне... вызвать шерифа... по телефону.
   Гастингс снова склонился над телом женщины.
   - Вот, мистер Слоан, - приказал он, - поднесите факел поближе, хорошо?
   Мистер Слоан счел, что уступка невозможна. Он не мог достаточно удержать руку.
   "Держите факел, судья", - подсказал Гастингс.
   "Это выбило меня из колеи - полностью", - сказала Слоан, передавая факел Уилтону.
   Вебстер с бледным лицом и выражением ужаса в глазах стоял сбоку от тела напротив детектива. В с короткими промежутками он поднимал сначала одну ногу, затем другую, отрывая от земли, и снова ставил ее. Он вообще не осознавал, что делает какие-либо движения.
   Гастингс, полностью поглощенный предстоявшей ему работой, приступил к ней быстро, время от времени бормоча краткие комментарии о том, что он сделал и увидел. Хотя его широкая ночная рубашка, заправленная в столь же мешковатые брюки, не добавляла ничего, кроме комичности, его внешности, остальные безоговорочно подчинялись его господству. Внезапно вокруг него возникла атмосфера силы, которая поразила даже небольшую группу охваченных благоговением слуг, стоявших в нескольких футах от него.
   - Заколот, - сказал он, после того как провел руками по фигуре женщины; "Умер мгновенно - должно быть. Получила сердце. Молода - не больше двадцати пяти, не так ли? - Совсем недавно умерла. Кто-нибудь вызвал доктора?
   - Я велел Лалли зайти к доктору Гарнету и послать его - немедленно, - сказал Вебстер тихим и надтреснутым голосом. - Он тоже коронер.
   Гастингс продолжил осмотр. Последовавшую короткую паузу прервал женский голос:
   "Полина! Полина!"
   Звонок исходил из одного из окон верхнего этажа. Услышав это, женщина в се Группа Рванта поспешила в дом.
   Вебстер простонал: "Боже мой!"
   "Бешеные изверги! Становится все хуже и хуже!" Слоан резко возразила. "Мои нервы! А Люсиль раздражена... потрясена!
   Он поднес бутылку с нюхательным запахом к носу, глубоко дыша.
   "Здесь! Возьми это!" Гастингс приказал и резко поднял руку.
   Слоан так растерялся, что это движение испугало его. Он отступил в таком явном ужасе, что у одного из слуг вырвался хриплый хохот невольной насмешки. Детектив, обнаружив, что его коленопреклоненная поза затрудняет засовывание платка обратно в карман брюк, сунул его Слоану. Этот джентльмен так внезапно удалился из зоны досягаемости, что Гастингс сунул платок в карман куртки судьи Уилтона.
   Артур Слоан, как позднее рассказывал сыщик, так и не простил ему этого неожиданного взмаха платком и насмешливого смеха слуги.
   Гастингс посмотрел на Уилтона снизу вверх.
   - Вы нашли какое-нибудь оружие?
   - Я не смотрел - не торопился.
   "Я тоже", - добавил юный Вебстер.
   Гастингс, не обращая внимания на мокрую траву, стоял на четвереньках в поисках. Он совершил полный круг бо Ды, его сутулая, сутулая фигура, отбрасывавшая гротескные, слоновьи тени при свете факела, когда он медленно двигался, не веря своим глазам, но ощупывая руками каждый дюйм мельчайших, полуосвещенных пространств.
   Больше в поисках никто участия не принимал. Приняв его лидерство с самого начала, они, казалось, считали само собой разумеющимся, что он не нуждается в помощи. Оцепеневшие от ужаса трагедии, они стояли в тихой летней ночи, лишенные мыслей. Они были как дети, ожидающие, когда их научат.
   Гастингс выпрямился, натягивая брюки.
   - Не могу найти нож или что-нибудь еще, - сказал он. - Рад, что не могу. Надеюсь, он взял его с собой".
   "Почему?" - спросила Слоан сквозь стук зубов.
   - Может помочь нам найти его - может быть, в конце концов, это станет ключом к разгадке.
   С минуту он молчал, щурясь из-под оправы очков и глядя вниз на фигуру мертвой женщины. Он уже закрыл лицо ее шляпой, черной соломенной матроской; но ни ему, ни другим было трудно забыть то странное и грозное выражение, которое было на чертах лица даже после смерти. Отчасти это был страх, отчасти неповиновение, как будто ее последней сознательной мыслью был беглый взгляд в будущее, ликующее признание определенных последствий удара, который поразил ее.
   Выражаясь словами, это могло бы быть: "Ты убил меня, но ты заплатишь за это - ужасно!"
   Слуга вручил Гастингсу заказанное одеяло. Он посмотрел на небо.
   "Я не думаю, что дождя больше не будет, - сказал он. - И лучше оставить все как есть, пока не приедет коронер. Он скоро будет здесь?
   - Должен быть здесь примерно через полчаса, - сообщил ему судья Уилтон.
   Детектив уложил одеяло так, чтобы оно полностью закрывало распростертое тело, оставив шляпу на лице, как он положил ее в первый раз. За исключением шляпы, он не потревожил ни одной части одежды. Даже складки плаща, спадавшие с тела и обнажавшие промокшую от дождя черную юбку, он оставил такими, какими нашел. Белая талия рубашки, теперь также частично обнаженная, была сухой.
   "Кто-нибудь сдвинет ее шляпу, прежде чем я выйду?" он спросил; "Вы, судья; или вы, мистер Вебстер?
   Они не прикасались к нему, сказали они; это было на траве, рядом с ее головой, когда они обнаружили тело, и они оставили его там.
   Он снова замолчал, сдвинув брови, стоя над убитой женщиной. Наконец он быстро поднял голову и, взяв каждый в свою очередь, искал резко лица трех мужчин перед ним.
   - Разве... здесь никто не знал эту женщину? он спросил.
   Берн Уэбстер покинул свое место с противоположной стороны корпуса и приблизился к Гастингсу.
   - Я знаю, кто она, - сказал он еще тише, чем раньше, как будто хотел скрыть эту информацию от слуг.
   В пристальных взглядах Гастингса не было ни малейшего намека на удивление. В ожидании продолжения Вебстера к нему обратился дрожащий мистер Слоун:
   "Г-н. Хаст - г. Гастингс, займитесь... делами. Вы будете? Вы знаете об этих вещах.
   Детектив принял предложение.
   "Предположим, мы получим то, что мы знаем об этом - то, что мы все знаем. Давай зайдем внутрь." Он обратился к слугам: "Оставайтесь здесь, пока вас не позовут. Смотрите, чтобы ничего не потревожили, ничего не тронули".
   Он проложил путь в дом. Слоан, почти потеряв сознание, вцепилась в одно из широких плеч судьи Уилтона. Это был молодой Уэбстер, который, когда маленькая процессия прошла мимо вешалки в холле, схватил плащ и накинул его на полуодетого Гастингса.
   III
   НЕОЖИДАННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
   В библиотеке Хастин гс терн d сначала судье Уилтону за описанием обнаружения тела. Судья был в лучшем состоянии, чем другие, для связного повествования, Артур Слоан опустился в кресло Морриса, где громко вздыхал и урывками баловался ароматом из бутылочки с нюхательной солью. Юный Уэбстер, все еще дыша, как будто он прошел через изнурительную физическую работу, стоял возле стола в центре комнаты, машинально переминаясь с ноги на ногу.
   Уилтон, сидевший на полпути от Гастингса, рассеянно потягивал окурок затухшей сигары. Единственным оставшимся признаком шока была какая-то хрипловатая нотка в его голосе. У него было то суровое спокойствие, которое часто можно увидеть на широком лице с неправильными чертами в раннем среднем возрасте.
   - Я могу сказать вам очень коротко, - сказал он, обращаясь непосредственно к сыщику. - Мы все вышли из этой комнаты, как вы помните, в одиннадцать часов. Я нашел свою спальню неудобной, слишком теплой. Беси дес, дождь прекратился. Когда я это заметил, я решил выйти и выкурить сигару на ночь. Это то, что от него осталось".
   Он приложил палец к неосвещенной культе, все еще между его губами.
   - Во сколько ты вышел? - спросил Гастингс.
   - Наверное, через четверть часа после того, как я поднялся наверх, - я полагаю, пятнадцать или двадцать минут одиннадцатого.
   - Как вы вышли - через какую дверь?
   "Входная дверь. Я оставил его разблокированным, но не открытым. Сначала я ходил взад-вперед по южной стороне дома, под деревьями. Тогда было довольно светло, то есть облака немного поредели, и, когда мои глаза привыкли к этому, я без труда избегал деревьев и кустов.
   "Затем поднялось облако, более тяжелое, чем другие, я полагаю. Во всяком случае, было намного темнее. В доме не было света, кроме моей комнаты и комнаты Берна Вебстера. Твоего не было, я помню. Тогда я прошел мимо дома и обошел его с северной стороны. Мне показалось, что там было темнее, чем под деревьями с южной стороны.
   - Как долго вы вообще отсутствовали?
   "Тридцать или сорок минут". Он посмотрел на свои часы. - Сейчас четверть двенадцатого. Дайте-ка подумать. Я нашел тело через несколько минут после того, как перешел на северную сторону. Думаю, я нашел его примерно за пять минут до полуночи - уж точно не больше двадцати минут назад.
   Гастингс выдавал свое нетерпение только тем, что щурился из-под очков и опускал глаза на линию носа, внимательно разглядывая Уилтона.
   "Хорошо, судья! Давайте попробуем".
   "Я шел медленно, очень медленно, лишь нащупывая дорогу ногами по гладко выбритой траве. Это была самая темная ночь, которую я когда-либо видел. Буквально, я не мог видеть свою руку перед собой.
   "Я решил повернуться и пойти в дом, когда почувствовал какое-то движение или слабый звук прямо передо мной и внизу, у моих ног. У меня сложилось такое впечатление".
   "Какое движение? Ты имеешь в виду звук падения?
   "Нет; не совсем так".
   - Шаг?
   "Нет. Я понятия не имел, что это был за шум. Я думал, что, может быть, это была собака или кошка. В этот момент моя нога наткнулась на что-то мягкое. Я наклонился инстинктивно, немедленно.
   "В этот момент, в ту самую секунду, в спальне Артура вспыхнул свет. Это между этой комнатой и большим бальным залом - на этом этаже, конечно. рсэ. Этот свет бросил длинную светящуюся полосу в темную тьму, и конец его прошел достаточно далеко, чтобы коснуться меня и - что я нашел - тела женщины. Я увидел его при этом свете прежде, чем успел коснуться его рукой.
   Судья остановился и тяжело затянулся дохлой сигарой.
   "Хорошо. Видишь что-нибудь еще? - настаивал Гастингс.
   "Да; Я видел Берна Вебстера. Он произвел шум, который привлек мое внимание".
   "Откуда ты это знаешь?"
   - Должно быть. Он тоже наклонился с другой стороны тела, лицом ко мне, когда зажегся свет...
   Слоан, нервно ерзая на стуле, прервал рассказ Уилтона.
   "Я могу сказать прямо, - сказал он с пронзительной жалобой. - Я включил свет, о котором вы говорите. Я не мог спать".
   - Давайте по одному, если вы не возражаете, мистер Слоан, - предложил детектив, наблюдая за Вебстером.
   Молодой человек, зачарованно глядя на судью Уилтона, казалось, испытал какой-то новый ужас, пока слушал.
   "Он был с другой стороны, - продолжал судья, - и практически в том же положении, что и я. в качестве. Мы столкнулись друг с другом по всему телу. Думаю, это описание открытия, как вы его называете. Мы сразу осмотрели женщину, искали рану и нашли. Когда мы увидели, что она мертва, мы пришли разбудить вас и попытаться вызвать врача. Я сказал Берну сделать это.
   В течение последних нескольких предложений Гастингс медленно шел от стула к двери библиотеки и обратно, его руки были глубоко засунуты в карманы брюк, складки его ночной рубашки торчали из-за пояса брюк и ниспадали на них, плащ свисал. мешковато с плеч. Однако, каким бы смехотворным ни был костюм, старик так доминировал над ними, что никто из них, даже Уилтон, не усомнился в его авторитете.
   И все же то, что он делал, должно было привлечь их внимание. Человек меньшей силы не смог бы достичь этого. Придя из крепкого сна на место убийства, он буквально подхватил этих обнаруживших его и, должно быть, тесно тронутых им людей, преодолел их волнение, загнал их в дом и с поразительной быстротой нанес им поставили задачу получить от них рассказы о том, что они знали и что они сделали.
   Ценя свою возможность, он решил принести т о свет сразу все, что они знали. Теперь он внезапно обратил внимание на Уэбстера, которого знал по репутации, тридцатилетнего юриста, блестящего в уголовных судах, а в настоящее время стремящегося закрепиться в более высокооплачиваемых кругах гражданской практики. Однако он никогда не был представлен ему до встречи с ним в Слоанхерсте.
   - Кто первым прикоснулся к этому телу? Вебстер? - спросил он, его медленная прогулка не прерывалась, и он не сводил глаз с адвоката.
   - Судья, я не знаю, кажется, - неуверенно ответил Вебстер. - Кто это сделал, судья?
   - Я хочу, чтобы вы вспомнили, - любезно настаивал Гастингс, несмотря на безошибочно властный тон. - Вот почему я спросил тебя.
   "Почему?"
   "Во-первых, это может помочь показать, кто действительно был первым на сцене".
   "Я понимаю; но я действительно не помню. Я не уверен, что кто-то из нас прикасался к телу - только что. Думаю, мы оба инстинктивно отпрянули, когда вспыхнул свет. Потом, конечно, мы оба прикоснулись к ней - искали признаки жизни".
   Детектив остановился перед Вебстером.
   "Кто первым добрался до тела? Можешь сказать?"
   "Нет. я не думаю е это было первым. Мы добрались туда вместе".
   "Одновременно?"
   "Да."
   "Но я что-то упускаю из виду. Как ты там оказался?
   - Это достаточно просто, - сказал Вебстер, сдвинув брови и опустив глаза в пол, явно прилагая огромные усилия, чтобы не упустить ни одной детали того, что произошло. "Я ушел в свою комнату, когда мы расстались здесь, в одиннадцать. Я некоторое время читал. Мне это надоело - было тесно и жарко. Кроме того, я никогда не ложусь спать раньше часа ночи, то есть практически никогда. И мне не хотелось спать.
   "Я посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Как и судья, я заметил, что дождь прекратился. Я думал, что лучше высплюсь, если выйду и хорошенько остыну. Моя комната, та, что у меня на этот раз, находится рядом с черной лестницей. Я спустился вниз и вышел через дверь на северной стороне.
   - Ты курил? Гастингс резко задал вопрос, словно проверяя нервы рассказчика.
   Вебстер нахмурился еще больше.
   "Нет. Но у меня были с собой сигареты и спички. Я собирался курить и ходить.
   "Но что случилось?"
   "Это было настолько темнее, чем я думал, что я нащупал вместе с мои ноги, как это сделал судья Уилтон. Я направлялся к передней веранде. Я продолжал, скользя ногами по мокрой траве".
   - Есть какая-то причина для этого, ты помнишь? Есть ли там какие-нибудь препятствия, кроме гладкой открытой лужайки?
   "Нет. Это был просто инстинктивный поступок - знаете ли, в кромешной тьме.
   Вебстер, по-прежнему глядя в пол, ждал следующего вопроса. Не поняв, он продолжил:
   "Моя нога наткнулась на что-то мягкое. Я подумал, что это мокрый плащ, что-то в этом роде, оставленный под дождем. Я ничего не слышал. И ничего плохого я не предчувствовал. Я наклонился, не более чем из чистого праздного любопытства, чтобы положить руку на то, что это было. И тут в спальне мистера Слоуна зажегся свет. Мы с судьей смотрели друг на друга через кого-то, лежащего на земле лицом вверх".
   - Кто-нибудь из вас кричит?
   "Нет."
   "Скажи что-нибудь?"
   "Немного."
   "Хорошо что?"
   "Я помню, как судья сказал: "Она мертва?" Я сказал: "Как она ранена?" Мы мало говорили, пока искали для раны".
   - Вы сказали судье Уилтону, что знали ее?
   "Нет. Не было времени на какие-либо объяснения, особенно.
   - Но вы ее знаете?
   - Я сказал вам это, сэр, снаружи - только что.
   "Хорошо. Кто она?" Гастингс небрежно задал этот вопрос, и это могло означать, что он услышал самую важную часть истории молодого адвоката. Это впечатление усилилось, когда он снова начал ходить по комнате.
   - Ее зовут Милдред Брейс, - ответил Вебстер, облизывая губы языком. "Она была моей стенографисткой восемь месяцев".
   Детектив резко обернулся.
   "Когда?"
   "До двух недель назад".
   - Она уволилась?
   "Да. Нет, я выписал ее.
   "Зачем?"
   "Некомпетентность".
   "Я не совсем это понимаю. Вы имеете в виду, что наняли ее на восемь месяцев, хотя она была некомпетентна?
   - Довольно лысый, - возразил Вебстер. "Ее некомпетентность происходила, скорее, от темперамента. Она была до последнего слишком нервной, возбудимой. Она доставляла больше хлопот, чем того стоила.
   "Ах, это другое арендная плата, - сказал Гастингс с ясной значимостью. "Люди могли подумать, - уточнил он, - что если бы вы уволили ее по другим причинам, эта сегодняшняя трагедия поставила бы вас в незавидное положение, мягко говоря".
   Он выразил словами то смутное чувство, которое угнетало их всех с тех пор, как стало известно об убийстве; что здесь было нечто гораздо большее, чем случайная находка человека, убитого посторонним, что преступление коснулось лично Слоанхерста. Предчувствие было очевидным - казалось, почти осязаемым, - но до этого момента каждый избегал его в речи.
   Ответ Вебстера был горьким.
   - Думаю, они все равно захотят это сказать. К этому он добавил с откровенным негодованием: "И я мог бы также ввести отрицание здесь: я не имел ничего общего со всем этим прискорбным делом!"
   Молчание, в котором он и Гастингс смотрели друг на друга, было нарушено сварливыми словами Артура Слоуна:
   "Почему... почему, во имя всех непостижимых святых, это должно было произойти в Слоанхерсте, этого я не могу сказать! Прыгающие ангелы! А теперь позвольте мне рассказать вам, что я...
   Он остановился, услышав легкие шаги в коридоре. Был взмах шелка, чуть приглушенный крик, и Люсиль Слоан стояла в дверях. Одна рука была у нее на груди, другая упиралась в дверной косяк, чтобы удержать ее высокую, слегка покачивающуюся фигуру. Ее волосы, пирамида на голове, словно черные, тяжелые массы были созданы торопливыми пальцами, придавали ее необыкновенной красоте теперь дополнительный намек на достоинство.
   Она была глубоко тронута, но в ней не было ничего рассеянного или неадекватного. Гастингс, восхищавшийся ею накануне вечером, увидел, что ее самообладание далеко не пошатнулось. Ему показалось, что она даже обдумывала, как необычайно эффектно надеть блестящее, пестрое кимоно, накинутое на нее. Единственная возможная критика в ее адрес заключалась в том, что, может быть, она казалась слишком властной, но, с его стороны, это нравилось ему.
   "Породистый!" он каталогизировал ее, мысленно.
   -- Вы извините меня, отец, -- сказала она с порога, -- но я не могла не слышать. Она выдвинула вперед подбородок. - О, я должен был услышать! И мне нужно кое-что рассказать.
   Наконец ее взгляд переместился со Слоан на Гастингса, когда она медленно вошла в комнату.
   Детектив пододвинул ей стул.
   - Все в порядке, мисс Слоан, - заверил он ее. - Я уверен, ты нам поможешь.
   "Это немного, - уточнила она, - но я думаю, что это важно".
   И все же она не смотрела ни на Берна Уэбстера, ни на судью Уилтона. И только человек, натренированный, как Гастингс, на наблюдательность, заметил бы легкую, но непрекращающуюся дрожь ее пальцев и постоянную судорожную игру мускулов под легким покровом ее черных шелковых туфель.
   Слоан осталась сидеть одна. Она смотрела на Гастингса, который стоял в нескольких футах от Вебстера и судьи.
   - Я заснула, - сказала она низким, но музыкальным и ясным голосом. "Я проснулась, когда услышала, как ходит отец - его комната прямо под моей; и теперь, когда тетя Люси уехала, я всегда более или менее беспокоюсь о нем. И я знал, что он притих раньше, заснул. Не похоже на него снова проснуться так скоро.
   "Я вскочил с кровати, очень быстро. Я прислушался несколько секунд, но в комнате отца больше не было ни звука. Ночь была непривычно тихой. Сначала не было ни звука. Потом я что-то услышал. Это было похоже на то, как если бы кто-то бежал, очень быстро бежал на улице по траве".
   Она сделала паузу. Гастингс был поражен ее настороженностью или подготовленным ожиданием, готовности к вопросам.
   - Куда ушли шаги? он спросил.
   - От дома - вниз по склону, к калитке, выходящей на дорогу.
   "Тогда что?"
   "Я лениво поинтересовался, что это значит, но на меня это не произвело серьезного впечатления. Я снова прислушался к звукам в комнате отца. Не было ни одного. Вновь пораженный тяжелой тишиной - она была почти гнетущей после дождя - я подошел к окну. Я стоял там, я не знаю, сколько времени. Я думаю, что я мечтал, лениво прокручивая вещи в уме. Я не думаю, что это было очень долго.
   - А потом отец зажег свет в своей комнате. Она сделала быстрый жест левой рукой, удивительно выражающий потрясение. "Я никогда этого не забуду! Длинная узкая панель света протянулась в темноту, как уродливая желтая рука, протянулась ровно настолько, чтобы коснуться и ухватиться за картину там, на траве; женщина, лежащая на промокшей земле лицом вверх и склонившаяся над судьей Уилтоном и Берном - мистер Вебстер.
   "Я знал, что она была ужасно ранена; ее ноги были подтянуты, ее колени высоко; и я мог видеть выражение ужаса на лицах мужчин".
   Она сделала паузу, направив все силы на то, чтобы сохранить самообладание. Навязчивая память о том, что она видела.
   - Это все, мисс Слоун? - подсказал детектив любезным тоном.
   - Да, вполне, - сказала она. - Но я слышал, как Берн... то, что он говорил тебе, - и судья описал то, что они видели; и я подумал, что вы хотели бы знать о шагах, которые я слышал, потому что они принадлежали убийце; они должны были быть. Я знал, что это важно, очень важно".
   - Вы были совершенно правы, - горячо согласился он. "Большое спасибо."
   Он прошел через всю комнату и остановился у одного из книжных шкафов, странной, неуклюжей старой фигуры среди теней в углу. Он царапал щеку большим пальцем и смотрел в потолок поверх оправы очков.
   Артур Слоун вздохнул от нетерпения.
   - Колени согнуты, - сказал наконец Гастингс. "Я просто подумал. Они не были подняты, когда я увидел тело. Были ли они?
   - Мы выпрямили конечности, - ответил Вебстер. - Кажется, я упоминал об этом.
   - Нет. Значит, могла быть борьба? Вы думаете, женщина боролась - за свою жизнь? - и была побеждена?
   "Ну, - подумал Вебстер, - возможно; даже вероятно".
   "Странно, - прокомментировал сыщик, - качественно обдуманно. - Я так не думал. Я бы сказал, что она была поражена врасплох - без малейшего предупреждения.
   IV
   HASTINGS СОХРАНЕН
   Прибытие официальных лиц, шерифа Крауна и коронера доктора Гарнета. привел конференцию к резкому завершению. Гастингс, увидев выражение глаз девушки, вышел из библиотеки раньше других мужчин. Люсиль немедленно последовала за ним.
   "Г-н. Гастингс!
   - Да, мисс Слоун?
   Он повернулся и посмотрел на нее.
   - Я должен поговорить с тобой наедине. Вы не войдете сюда?
   Она предшествовала ему в гостиную через холл. Когда он положил руку на электрический выключатель, она возразила, сказав, что предпочитает быть без света. Он повиновался ей. Свечение из холла было достаточно сильным, чтобы показать ему игру ее черт - именно этого он и хотел.
   Они сидели лицом друг к другу, прямо под люстрой посреди просторной комнаты. Он думал, что она выбрала это место, чтобы избежать опасности быть подслушанной в любом направлении. Он также видел, что она колеблется, полусокрушается. что привело его туда. Он читал ее сомнения, видел, как в широко раскрытых серых глазах смешивались боль и тревога.
   - Да, я знаю, - сказал он с ободряющей улыбкой. "Я не похож на особенно услужливую старую тусовку, не так ли?"
   Она нравилась ему все больше и больше. Присутствием ума, подумал он, она превзошла мужчин в доме. Несмотря на волнение, которое все еще заставляло ее руки дрожать и придавало ей странный вид, отчаянно боровшийся за то, чтобы держать себя в руках, она составила план, который собиралась сообщить ему.
   Ее мужество произвело на него огромное впечатление. И, угадав ее просьбу, он решил помочь ей.
   - Дело не в этом, - сказала она, скривив губы в притворной улыбке. - Я знаю вашу репутацию - какой вы блестящий. Я подумал, что ты можешь не понять, что я хотел сказать.
   "Попробуй меня", - подбадривал он. "Я не настолько стар!"
   Ему пришло в голову, что она имеет в виду Берна Уэбстера и себя, опасаясь, возможно, его отсутствия симпатии к любовной связи.
   -- Дело вот в чем, -- начала она поток слов, отбрасывая всякую нерешительность, -- мне кажется, я острее, чем отец, понимаю, как неприятна эта ах будет много всего - реклама, газеты, вопросы, фотографии. Я также знаю, что мистер Вебстер попал в неприятную ситуацию. Я слышала, что он сказал тебе в библиотеке, каждое слово. Но мне нужно думать не столько о нем, сколько о моем отце. Он очень болен, мистер Гастингс. Шок от этого, последующие потрясения, длящиеся дни и недели, могут быть для него фатальными.
   -- Кроме того, -- объяснила она, обретая большее спокойствие, -- он так нервничает, так не терпит неудобств и раздражающих вещей, что может навлечь на себя вражду начальства, следователей. Он может легко спровоцировать их, чтобы они сделали все, чтобы досадить ему.
   - Я вижу, ты не понимаешь! - пожаловалась она вдруг, немного отворачивая голову.
   Он мог видеть, как дрожали ее губы, как будто она держала их вместе только с огромной решимостью.
   - Думаю, да, - любезно возразил он. "Тебе нужна моя помощь; не так ли?"
   "Да." Она снова посмотрела на него, быстро повернув голову, ее глаза были менее широко раскрыты, пока она изучала его лицо. "Я хочу нанять вас. Разве я не могу - как это называется? - удержать вас?
   - Что именно делать?
   - О-о-о! В восклицании был намек на рыдание; она была близка к концу своих сил. "Я немного не уверен в этом. ты не можешь ты поможешь мне там? Я хочу, чтобы настоящего преступника нашли поскорее, немедленно, как можно скорее. Я хочу, чтобы ты поработал над этим. А пока я хочу, чтобы ты защитил нас, отец, сделал все, чтобы нас не захлестнули репортеры и сыщики, все ужасные последствия раскрытия убийства у самого нашего подъезда.
   Он задумался, глядя ей в глаза.
   - Плата не имеет значения, ее сумма, - импульсивно добавила она.
   - Я не думал об этом, хотя, конечно, я не пренебрегаю гонорарами. Видите ли, властям, шерифу может не понадобиться моя помощь, как вы это называете. Как правило, они этого не делают. Они рассматривают это как вмешательство и вмешательство".
   - Тем не менее, вы можете работать независимо - вас нанял мистер Артур Слоун, - не так ли?
   Он изучал ее дальше. Для своего возраста - чуть больше двадцати двух лет - она была поразительно зрелой и уверенной в себе. Он заключил, что у нее была необыкновенная сила цели; она была способна на большую эмоциональность, но простое чувство никогда не могло затуманить ее разум.
   - Да, - ответил он ей. "Я могу это сделать. Я буду."
   "Ах, - выдохнула она, напряжение немного ушло из нее, - ты очень хорош!"
   - И ты мне поможешь, конечно.
   "Конечно."
   - Вы можете сделать это сейчас, - нажал он на эту точку. "Почему это Вы все - я заметил это по мужчинам в библиотеке и когда мы были снаружи, на лужайке - почему вы все думаете, что это преступление так сильно ударит по вам, одному из вас? Вы, кажется, заранее признаете вину одного из вас.
   - Ты не ошибаешься в этом?
   "Нет. Это ударило меня силой. Разве ты не чувствовал этого? Не так ли?
   "Почему нет!"
   Он был уверен, что она не была откровенна с ним.
   - Вы имеете в виду, - быстро добавила она, сузив глаза, - я подозреваю... действительно подозреваю кого-то в этом доме?
   Он, в свою очередь, уклончиво возразил:
   "Не так ли?"
   Она возмутилась его настойчивостью.
   -- Возможна, по-моему, только одна мысль, -- заявила она, вставая, -- шаги, которые я слышала, бежали из дома, а не в него. Убийцы здесь нет".
   Он встал, выдержав ее взгляд.
   - Теперь я ваш представитель, мисс Слоун, - сказал он с отцовской заботливостью. "Мой долг - спасти вас и ваших детей всеми возможными способами, не нарушая закона. Вы понимаете, в чем состоит моя работа?
   - Да, мистер Гастингс.
   "И совет неужели, необходимость полной откровенности между нами?
   "Да." Она сказала это с явным нетерпением.
   -- Итак, -- настаивал он, -- вы понимаете, почему я спрашиваю вас сейчас: неужели вы больше ничего не можете мне рассказать -- о том, что вы слышали и видели, когда были у окна?
   - Ничего - абсолютно, - сказала она, снова явно раздраженная.
   Он был близок к отказу иметь какое-либо отношение к делу. Он был уверен, что она не ведет с ним дела открыто. Он попытался снова:
   - Больше ничего, мисс Слоан? Подумайте, пожалуйста. Ничего, что заставило бы вас, нас, больше подозревать мистера Вебстера?
   "Подозреваемый Берн!"
   На этот раз она была откровенна, это он сразу увидел. Мысль о виновности молодого адвоката казалась ей неправдоподобной. Ее уверенность в этом была искренней, беспримесной. Это было так выразительно, что это удивило его. К чему же тогда эта тревога, заставившая ее обратиться к нему за помощью? Чем был вызван страх, столь явный в начале их разговора?
   Он думал с большой скоростью, перебирая в уме, стоя перед ней. Если бы она не su Уэбстер, кого она подозревала? Ее отец?
   Вот оно! Ее отец!
   Это открытие поразило Гастингса и вызвало у него огромное сочувствие.
   "Бедный мой ребенок!" сказал он, на теплом порыве его сострадания.
   Она предпочла проигнорировать тон, который он использовал. Она сделала шаг к двери и остановилась, чтобы увидеть, что он следует за ней.
   Он подошел к ней ближе, чтобы закончить то, что хотел сказать:
   "Я буду полагаться на это соглашение между нами: я могу прийти к вам по любому вопросу, который придет мне в голову? Вы дадите мне все и все, что станет известно вам по ходу расследования? Это выгодная сделка, мисс Слоун?
   - Выгодная сделка, мистер Гастингс, - согласилась она. - Я понимаю, так же как и вы, необходимость честных отношений между нами. Все остальное было бы глупо".
   "Отлично! Великолепно, мисс Слоун! Ему все еще было жаль ее. - Теперь позвольте мне убедиться раз навсегда: вы ничего от меня не утаиваете, даже мелочи, на том основании, что мне это не нужно и, следовательно, не стоит обсуждения? Ты рассказал нам все, что знал, в библиотеке?
   Она снова направилась к двери в холл.
   "Да, мистер Хастинг с... и я полностью к вашим услугам.
   Он бы поклялся, что она не говорила правду. Однако на этот раз он и не думал отказываться от связи с этим делом. Его сострадание к ней возросло.
   Кроме того, ее опасения по поводу причастности отца к этому делу - были ли для этого основания, более обоснованные, чем поспешная мысль о дочери, все еще страдавшей от сильного потрясения? Он подумал о Слоане, женоподобном, с пронзительным голосом, о дрожащей развалине, давно заявившей о своей беспомощности в жизненной битве, о нем, об убийце; он, способный к силовым действиям любого рода? Это казалось невозможным.
   Но старик держал эту идею при себе и проинструктировал Люсиль.
   "Тогда, - сказал он, - вы должны оставить вещи мне. Скажи это своему отцу. Завтра, например, - вернее, сегодня утром, потому что уже новый день, - сюда выйдут репортеры, и сыщики, и шериф. Все они захотят расспросить тебя, твоего отца, всех домочадцев. Направьте их мне, если хотите.
   "Если вы будете обсуждать теории и возможности, вы только создадите проблемы. Шерифу и всем, кто его представляет, изложите факты, голые факты - вот и все. Могу ли я с рассчитывать на вас за это?
   "Безусловно. Вот почему они у меня... вот почему мне нужна твоя помощь: чтобы избежать всех возможных неприятностей.
   Когда она оставила его, чтобы пойти в комнату отца, Гастингс присоединился к группе на передней веранде. Шериф Краун и доктор Гарнет уже осмотрели тело.
   - Я проведу дознание завтра в десять утра, вернее, сегодня утром, - сказал коронер. - Я немного тороплю события, но к тому времени у меня будут присяжные. Они должны увидеть тело, прежде чем его доставят в Вашингтон.
   -- Кроме того, -- заметил шериф, -- почти все необходимые свидетели здесь, на этой вечеринке.
   Зная о славе Гастингсов, он отвел старика в сторону.
   - Я еду в Вашингтон, - объявил он, - повидать эту миссис Брейс, мать девочки. Вебстер говорит, что у нее есть квартира на Четырнадцатой улице. Хорошая идея, не так ли?
   - Отлично, - заверил Гастингс и предложил: - Вы слышали о мимолетных шагах, о которых сообщила мисс Слоан?
   "Да. Я думал, что миссис Брэйс могла бы сказать мне, кто это мог быть - какой-то парень, завидующий девушке, держу пари.
   Шериф, высокий долговязый мужчина с высоким, хо с острым носом и острым подбородком, похожим на большой сустав пальцев, имел привычку выпячивать вперед верхнюю губу, чтобы подчеркнуть свои слова. Теперь он выставил его вперед, отчего его щетинистые, коротко подстриженные рыжие усы торчали на лице, как иглы дикобраза.
   - Я думал об этом - обо всем этом, - продолжал он. - Мне кажется, это простой случай - очень.
   "Возможно", - сказал Гастингс, уверенный теперь, что Краун не предложит им работать вместе.
   "Кроме того, - сказал ему шериф, - я возьму это".
   Он протянул грубое оружие, которым, по-видимому, было совершено убийство. Это был кинжал, состоящий из заостренной пилочки для ногтей длиной около трех дюймов, вбитой в грубо закругленный кусок дерева. Эта деревянная ручка была чуть больше четырех дюймов в длину и двух дюймов в толщину. Гастингс, внимательно изучив его, заметил:
   - Он сделал эту рукоятку перочинным ножом. Затем он вогнал в него торец пилочки для ногтей. Затем он заточил конец напильника, придав ему лезвие бритвы. Откуда вы это взяли, мистер Краун?
   - Когда я вошел, служанка, одна из цветных женщин, подняла его. Вы все еще были в библиотеке.
   "Где это было?"
   "Примерно в пятнадцати или двадцати футах от тела. Она наткнулась на оно, в траве. Некрасивая вещь, конечно!"
   - Да, - озабоченно ответил Гастингс и добавил: - Позвольте мне еще раз.
   Он снял очки и, вставив в правый глаз ювелирный бинокль, несколько минут изучал его. Если он и делал важное открытие, то не сообщал об этом Крауну.
   "Это сделало уродливую дыру", - вот и все, что он сказал.
   - Ты видишь на нем кровь? - подсказал Краун.
   "О, да; повезло, что дождь прекратился, когда это произошло".
   - Когда это остановилось? Здесь? - спросил Краун.
   "Около одиннадцати; через несколько минут после того, как я лег спать.
   - Значит, ее убили между одиннадцатью и полуночью?
   "Никаких сомнений насчет этого. Шляпа свалилась с ее головы и валялась рядом с ней дном вверх. Внутренняя часть макушки и весь нижний край были сухими, как кость, а снаружи, даже там, где она не касалась мокрой травы, была мокрой. Это показало, что дождя не было после того, как ее сбили".
   На шерифа произвела впечатление его наблюдательность.
   - Это так, - сказал он. - Я этого не заметил.
   Он спросил мнение детектива.
   "Г-н. Гастингс, вы только что слышали истории о здесь все. Сделай мне одолжение, а? Стоит ли мне ехать в Вашингтон? Скажи мне: ты думаешь, кто-нибудь здесь, в Слоанхерсте, виновен в этом убийстве?
   "Г-н. Краун, - ответил старик, - нет никаких доказательств того, что кто-то здесь убил эту женщину.
   - Как я и думал, - аплодировал сам себе мистер Краун. "Рад, что вы согласны со мной. Получится простой случай. Хотелось бы, чтобы это было не так. Первичное выдвижение кандидатов состоится меньше чем через месяц. Я получил бы намного больше голосов, если бы столкнулся с загадочным парнем, решив сложную проблему".
   Он спустился по ступенькам крыльца и направился к своей машине - для десятимильной пробежки до Вашингтона. У Гастингса возникло сильное искушение сопровождать его, даже без приглашения; было бы очень важно присутствовать, когда мать впервые узнала о смерти дочери.
   Но у него была другая и, как он думал, более важная работа. Двигаясь так тихо, что его шаги не были слышны, он поднялся по лестнице в холле и направился на второй этаж. Если бы кто-нибудь увидел его и спросил, что он собирается делать, он бы объяснил, что шел за своим пальто вместо того, которое юный Вебстер с поразительной заботливостью накинул на него.
   На самом деле его настоящей целью было обыскать комнату Вебстера.
   Но поэкспериментируйте сознание уже давно внушило ему презрение к очевидному. Чтобы его не потревожили, поскольку его товарищи-гости все еще находились в библиотеке, он не удовлетворился своим ястребиным осмотром единственной комнаты; он исследовал заднюю лестницу, которая была выходом Вебстера на лужайку, комнату судьи Уилтона и его собственную.
   На последнем этапе поиска он столкнулся с самым большим удивлением. Заглянув под свою кровать при свете карманного фонарика, он обнаружил, что одна из шести планок снята со своего места и уложена поперек остальных пяти. Причина этого была очевидна; он был укорочен на четыре-пять дюймов.
   "Отрежь перочинным ножом", - размышлял старик; - грубая работа, вроде лепки рукояти того кинжала - внизу; тоже самое дерево. А в моей комнате, с моей кровати -
   "Я думаю-"
   С тихим присвистом, выражающим недоверие, он отложил в сторону эту новую теорию и спустился в библиотеку.
   В
   ИНТЕРВЬЮ С МИССИС. СКОБКА
   Удовлетворенный и все же озадаченный результатами своего обыска комнат наверху, Гастингс полностью проснулся. е к необходимость как можно скорее допросить миссис Брейс. В то воскресное утро шофер Лалли отвез его обратно в Вашингтон. Для старика было характерно, что, когда они шли по подъездной дорожке, он оглядывался на Слоанхерст и остро ощущал страдания людей под его крышей.
   Его особенно привлекала Люсиль Слоан, с которой у него была вторая короткая беседа. В ожидании кофе - никому в доме не хотелось завтракать - он сел в кресло в юго-восточном конце крыльца и, вытащив кусок мягкого дерева и нож из карманов своего гигантского пальто, принялся строгать и мышление. Он часто говорил, что строгание позволяет ему ясно мыслить; он был для него тем, чем был табак для других мужчин.
   Поглощенный таким образом, он вдруг услышал голос Люсиль, низкий и напряженный:
   - Придется оставить все как есть...
   Берн Вебстер прервал ее с долей горечи в своих словах:
   "Довольно необычная просьба, дон ты так не думаешь?
   - Я хотела сказать тебе это после разговора в библиотеке, - продолжала она, - но там...
   Они подошли к Гастингсу с южной стороны дома и, спрятавшись от него за перилами веранды, настигли его прежде, чем он успел дать о себе знать. Однако теперь он так и сделал, предупредив их тем, что встал с шумным скрежетом ног по полу. Инстинктивно он отшатнулся, услышав их разговор о том, что, как он думал, было любовной темой.
   Люсиль поспешила к нему не потому, что хотела сообщить ему дополнительную информацию, а для того, чтобы набраться храбрости. Призвав его на помощь, она обычным женским образом решила положиться на него полностью. И под влиянием его обнадеживающей доброты ее нерешительность и опасения исчезли.
   Он правильно оценил ее чувства во время их разговора в гостиной. За обедом она увидела в нем просто приятного, тихого старика, типичного "захолустного" фермера, который носил мешковатую, нелепо большую одежду - "ради кровообращения, - сказал он, - и чей внешний вид не вызывал подозрений. способ соответствовал его репутации ученого психолога и следователя. Теперь, однако, она тепло ответила на привет его обаяние, чувствовалась искренность его сочувствия.
   Видя, что она смотрит на него свысока, он любил подбадривать ее, еще крепче привязывался к ее интересам.
   "Я думаю, что ваши опасения беспочвенны", - сказал он ей.
   Но он не раскрыл своих знаний о том, что она подозревала отца в какой-то связи с убийством. На самом деле, он не мог решить, в чем именно заключались ее подозрения: в том, был ли он виновен в преступлении или в том, что он знал об этом.
   Немного встревоженная, она попросила его пообещать, что он вернется к десяти часам для дознания. Он думал, что сможет это сделать, хотя и убедил коронера, что в его показаниях нет необходимости - судья и Вебстер нашли тело; их рассказы установят важные факты.
   - Тогда зачем я тебе здесь? - спросил он, не понимая ее беспокойства.
   "Во-первых, - сказала она, - я хочу, чтобы вы поговорили с отцом - до дознания. Я бы хотел, чтобы ты мог сейчас, но он не встал.
   Было восемь часов, когда мисс Дэвис, телефонистка в дешевом многоквартирном доме на Четырнадцатой улице, известном как "Уолмен", взяла карточку старика и прочитала по проводу надпись:
   "'Г-н. Джефферсон Гастингс".
   после бри Помолчав, она сказала ему:
   - Она хочет знать, детектив ли ты.
   - Скажи ей, что я.
   - Вы можете идти наверх, - сообщила девушка. - Это номер сорок три, четвертый этаж - без лифта.
   Поднявшись на три лестничных пролета, он присел на верхнюю ступеньку, чтобы перевести дух. Мистер Гастингс был толст, если не сказать жирен, - и он предложил начать интервью в целости и сохранности.
   Миссис Брейс ответила на его звонок. В квартире больше никого не было. В тот момент, когда он посмотрел в ее беспокойные, удивительно блестящие черные глаза, он описал ее как холодную и отталкивающую.
   "Один из быстроглазых, - подумал он. "Сердце так же твердо, как ее голова. В ней нет крови, но она умна. Умная!"
   Он, без сомнения, полагался на свою способность "оценивать" людей с первого взгляда. У него это был дар, как женская интуиция; и именно ей, как он думал, он обязан своей лучшей детективной работой.
   Миссис Брейс, не говоря ни слова, не отвечая на его тихое "миссис. Брейс, я полагаю? провела его в гостиную, подождав, пока он закроет входную дверь. Эта комната была необычайно большой, несоразмерной остальной части квартиры. помещение, включавшее в себя, помимо узкой прихожей, спальню, кухню и ванную - все, насколько он заметил, обставлено скудно и дешево.
   Они сели, а она по-прежнему не говорила, а изучала его лицо. У него сложилось впечатление, что она считала всех мужчин своими врагами и искала намека на то, на что будет похожа его враждебность.
   - Простите, что беспокою вас в такое время, - начал он. - Я буду максимально краток.
   Ее черные брови вопросительно поднялись вверх. Они были почти мефистофелевыми и неприятно заметными, потому что приближались к широкой волне ее седых волос.
   - Вы хотели меня видеть - по поводу моей дочери?
   Ее голос был резким, металлическим, лишенным эмоций. В ней не было ничего, что указывало бы на горе. Она не выглядела так, как если бы она плакала. Он ничего не мог узнать из ее манеры; это было чрезвычайно прозаично и холодно. Только в ее глазах он видел подозрение, -- может быть, -- подумал он, -- подозрение всегда было в ее глазах.
   Ее самообладание поразило его.
   - Да, - мягко ответил он. - Если я вас не огорчу...
   "Что это?"
   Она вдруг опустила брови, свела их вместе, пока они не превратились в прямую линию. е в нижней части ее лба.
   Ее холодное самообладание позволяло ему легко и даже необходимо иметь дело с фактами напрямую. По-видимому, она возмутилась его искренним соболезнованием. Он мог бросить любое заявление, каким бы сенсационным оно ни было, в стену ее равнодушия. Она была, решил он, столь же свободной от чувств, сколь и непостижимой. Она была бы удивлена эмоциями в ничто. Это был его мозг против ее.
   "Сначала я хочу сказать, - продолжал он, - что моя единственная забота, помимо моего естественного и очень искреннего сочувствия к такой утрате, какой должна быть ваша, - это найти человека, который ее убил".
   Она медленно двигалась взад и вперед на безрукой качалке с низкой спинкой, пристально наблюдая за ним.
   "Ты мне поможешь?"
   "Если я могу."
   - Спасибо, - сказал он, ободряюще улыбаясь по привычке, а не потому, что рассчитывал пробудить в ней дух сотрудничества. - Тогда я могу задать вам несколько вопросов?
   "Безусловно."
   Ее тонкие ноздри расширились один раз, быстро, и каким-то образом их движение показало начало насмешливой улыбки. Он серьезно взялся за работу.
   - У вас есть идеи, миссис Брейс, кто убил вашу дочь? тер... или мог хотеть убить ее?
   "Да."
   "Кто?"
   Она встала, ничуть не изменившись в выражении лица, не сказав ни слова, и, пересекая комнату, остановилась у столика у дальней стены, чтобы более симметрично разложить стопку потрепанных периодических изданий. Она прошла через смежную дверь в спальню, и с того места, где он сидел, он мог видеть, как она проходит через другую дверь - в ванную, как он догадался. Через мгновение он услышал звон стекла о кран. Она пошла выпить воды, чтобы смочить горло, как оратор, готовящийся произнести речь.
   Она вернулась, неторопливая, невозмутимая, и снова села в безрукую качалку, прежде чем ответить на его вопрос. Насколько можно было судить по ее поведению, разговор никто не прерывал.
   Он окинул ее удивленным взглядом. Она не играла роли, не скрывая печали. Прямые, жесткие линии ее худощавой фигуры дополняли ее блестящие, непроницаемые глаза. В ней была твердость, и в ней повсюду.
   Медленный теплый ветерок приносил через окно без занавески неприятный запах, кислый и зловонный. а часть была в задней части здания; запах исходил от замусоренного двора, скопления мокрого пепла, заброшенного мусора, маленьких грязных луж, нагретых солнцем, теперь уже достаточно высоко, чтобы до них можно было дотронуться. Он мог видеть картину не глядя, и этот запах показался ему мучительно подходящим для души этой женщины.
   - Берн Вебстер убил мою дочь, - ровно сказала она, неподвижно сложив руки на коленях. "Есть несколько причин, по которым я так говорю. Милдред была его стенографисткой восемь месяцев, и он влюбился в нее - так он описал свои чувства и намерения по отношению к ней. Произошло обычное дело; он выписал ее две недели назад.
   "Он хочет жениться на деньгах. Я так понимаю, вы об этом знаете - мисс Слоан, дочь А. Б. Слоана, Слоанхерст, где она была убита. Они помолвлены. По крайней мере, так - такова была информация Милдред, хотя официально о помолвке не было объявлено. Дело в том, что он должен жениться на девушке Слоун.
   Ее тонкие, подвижные губы изогнулись вверх на концах и казались немного толще, производя преувеличенно влажное впечатление. Гастингс подумал о каком-то маленьком кошачьем зверьке, крадущемся, выжидающем добычу - своего рода расчетливая свирепость.
   Она говорила как ап Человек стремился сделать каждое утверждение совершенно ясным и понятным. Не было никакого намека на то, что она была такой общительной, потому что думала, что обязана говорить. Наоборот, она приветствовала возможность рассказать ему историю.
   - Вы рассказали все это шерифу, мистер Краун? - спросил он.
   "Да; но он, кажется, не придал этому значения.
   В конце концов она окрасила свои слова чувством - это было презрение, - и шериф был исключен из дальнейшего рассмотрения.
   - Вы говорили, что мистеру Вебстеру пришлось жениться на мисс Слоун. Что вы хотите этим сказать, миссис Брейс?
   "Денежные причины. У него должны были быть деньги. Его банковский счет никогда не превышает тысячи долларов. Он должен заработать шестьдесят пять тысяч долларов к седьмому сентября следующего года. Это шестнадцатое июля. Где ему взять все это? Он должен на ней жениться".
   Гастингс с большим вниманием всмотрелся в ее гладкое, беззаботное лицо. В ней не было ни внезапного приступа ненависти, ни беспричинной злобы, за исключением того, что общий оттенок ее лица говорил о мстительности. Она была безошибочно уверена в том, что говорила.
   "Откуда ты это знаешь?" он спросил, спрятался его удивление.
   - Милдред знала это - естественно, по работе в его кабинете.
   - Позвольте мне быть точным, миссис Брейс. В чем заключается ваше обвинение?
   Он чувствовал потребность в острой мысли. Он потянулся за ножом и куском дерева. Совершенно бессознательно он начал строгать, роняя на голый пол стружку. Она не подала виду, что заметила его новое занятие.
   - Это достаточно ясно, мистер... я не помню вашего имени.
   "Гастингс - Джефферсон Гастингс".
   - Это просто и прямо, мистер Гастингс. Он бросил ее, бросил Милдред. Она отказалась от подобного обращения. Он не слушал ее сторону, ее аргументы, ее протесты, ее мольбы. Она преследовала его; а прошлой ночью он убил ее. Я понимаю - г. Краун сказал мне - его нашли склонившимся над телом - мне показалось, застигнутым в самом совершении преступления".
   Мимолетное искривление, похожее на безрадостную насмешку, коснулось ее губ, когда она увидела, как он, опустив голову, еще более свирепо врезается в кусок дерева. Она заметила и наслаждалась его смятением.
   - Это не совсем точно, - сказал он, не поднимая головы. - Он и еще один человек, судья Уилтон, споткнулись - наткнулись на вашего папу. тело Утера в тот же момент".
   - Это было? - возразила она, не веря своим глазам.
   Когда он поднял взгляд, она задумчиво смотрела на него, вопросительно приподняв черные брови. Старик почувствовал в себе шевеления физической тошноты. Но он ждал, пока она подробно расскажет свою историю.
   - Не хочешь ли еще что-нибудь спросить? - спросила она безлично, как пепел.
   "Если бы я мог."
   - Конечно.
   Он сделал паузу в своем строгании, достал огромный носовой платок, провел им по лбу, на мгновение осознал, что усердно трудится против неестественного спокойствия женщины и сильно чувствует жар. Ее это не коснулось. Он снова строгал, спрашивая ее:
   - Вы родом из Вашингтона?
   "Нет."
   "Как давно ты здесь?"
   "Около девяти месяцев. Мы приехали из Чикаго".
   - Здесь есть друзья - у тебя есть здесь друзья?
   "Ни здесь, ни где-либо еще". Она сделала это безрадостное заявление просто, как будто он предложил ей обладать зелеными бриллиантами. Ее тон превратил дружбу в миф.
   Он почувствовал себя ага в совершенно свободном от ограничений и небольших колебаний, обычных в ситуациях такого рода.
   "И ваши средства, ресурсы. Есть, миссис Брейс?
   - Никаких, кроме моей дочери.
   Он был необъяснимо беспокоен. Положив нож в карман, он встал, подошел к окну. Его предположение было правильным. Двор внизу был таким, каким он его себе представлял. Он стоял там по крайней мере целую минуту.
   Внезапно обернувшись в надежде уловить какое-нибудь новое выражение на ее лице, он увидел, что она пристально, как бы в задумчивости, смотрит на противоположную стену.
   - И еще одно, миссис Брейс: вы знали, что ваша дочь собиралась прошлой ночью отправиться в Слоанхерст?
   "Нет."
   - Вы были обеспокоены, когда она не пришла - прошлой ночью?
   "Да; но что я мог сделать?
   - Она недавно писала мистеру Вебстеру?
   "Да; Я думаю так."
   "Ты так думаешь?"
   "Да; позапрошлой ночью она вышла отправить письмо. Я помню, она сказала, что это важно, должно быть в ящике для полуночного сбора, чтобы добраться до места назначения вчера днем - поздно. Я уверен, что это было Вебстер".
   - Вы видели на нем адрес?
   - Я не пытался.
   Он вышел из окна, чтобы бросить яркий свет утреннего неба на ее лицо, которое было обращено к нему.
   - Это было в сером конверте?
   "Да; продолговатый серый конверт, - сказала она, и ее бесстрастное, не морщинистое лицо не выражало ни любопытства, ни недомолвок.
   С удивительной быстротой он вынул из нагрудного кармана треугольный лист бумаги и протянул перед ней.
   "Может быть, это клапан того серого конверта?"
   Она осмотрела его, пока он держал его.
   - Очень возможно.
   Не вставая со стула, она повернулась и откинула крышку расшатанного столика в углу сразу за собой. Там, как она показала ему, лежала пачка серых конвертов, а рядом лежала соответствующая бумага. Он сравнил клапаны конверта с тем, что принес. Они были идентичны.
   Это было подтверждением ее утверждения о том, что Берн Вебстер преследовалась ее дочерью как вчера поздно вечером - и, следовательно, мог быть спровоцирован на отчаянные действия. Он нашел этот клочок серой бумаги в Слоанхерсте, в комнате Вебстера.
   В я
   ДЕЙСТВИЯ ШЕРИФА
   Миссис Брейс не стала спрашивать Гастингса, откуда у него фрагмент серого конверта. Она не сделала никаких комментариев.
   Он перевернул клапан в руке и показал ей внутреннюю сторону, на которой были, на первый взгляд, бессмысленные линии и маленькие разводы. Он объяснил, что письмо, должно быть, было вложено в конверт, когда чернила еще не высохли на той его части, которая соприкасалась с клапаном, а поскольку бумага была такой грубой, губчатой, что часто бывает у женщин, лоскут впитал прижатые к нему невысохшие чернила.
   - У тебя есть ручное зеркальце? - спросил он, прервав долгую паузу.
   Она принесла одну из спальни. Держа его перед клапаном конверта, он показал ей сделанные таким образом пометки. Они были в первой строке: "-edly de-", с первой петлей или кривой "n" или "m", следующей за "de"; а во второй строке одно слово "Преследование!" вся репродукция такая:
   в погоне за
   преследованием!
   - Это письмо вам что-нибудь говорит, миссис Брейс? - спросил Гастингс, держа его перед собой.
   Она шевельнула левой рукой, тихий жест указывал на отсутствие у нее интереса к листу бумаги.
   - Ничего особенного, - сказала она, - за исключением того, что верхняя строчка, кажется, подтверждает то, что я тебе сказала. Это может быть: "неоднократно требовали" - я имею в виду, что Милдред могла написать, что неоднократно требовала от него справедливости, что-то в этом роде.
   - Это пишет ваша дочь?
   "Да."
   - А слово "Преследование" с восклицательным знаком после него? Это тебе на что-нибудь намекает?
   "Почему нет." Она проявила свое первое любопытство: "Откуда у тебя этот кусок конверта?"
   - Не из Берна Вебстера, - сказал он, улыбаясь.
   "Полагаю, что нет", - согласилась она и не требовала от него информации.
   - Вы сказали, - он перешел к другому пункту, - что шериф не придал значения вашей вере в виновность Вебстера. Можешь мне сказать почему?"
   Ее презрение было теперь достаточно откровенным и заметным, ее губы сжались и приобрели ненормально влажный вид, который он замечал раньше.
   - Он думает, что решающим доказательством являются шаги, которые, по словам мисс Слоан, она слышала. Он обвиняет молодого человека по имени Рассел, Юджина Рассела, который был внимателен к Милдред.
   Гастингс почувствовал облегчение.
   - Краун видел его, видел Рассела? - спросил он, не утруждая себя скрыть своего рвения.
   При этом он увидел зачатки гнева в ее глазах. Черные брови поползли вверх, тонкие ноздри расширились, губы сжались в линию не толще лезвия ножа.
   - Ты тоже будешь...
   Она замолчала, удостоверившись звонком настенного телефона в прихожей. Она ответила на зов, двигаясь не торопясь. - Это для мистера Гастингса, - сказала она, возвращаясь на свое место.
   Он сожалел о прерывании; это даст ей время восстановить самообладание, которое она вот-вот потеряет.
   Шериф Краун был на другом конце провода. Он вернулся в Слоанхерст, объяснил он, и мисс Слоун попросила его сообщить детективу определенную информацию:
   Он просил полицию Вашингтона задержать Юджина Рассела или убедить его присутствовать на дознании в Слоанхерсте. Краун, направляясь в Вашингтон, остановился у автомобильных ангаров на электрической дороге, проходящей мимо Слоанхерста, и нашел кондуктора, который проехал вчера вечером в десять тридцать. Этот проводник, Бартон, ночевал в амбарах, ожидая, когда рано утром возобновится движение автомобилей, чтобы отвезти его к себе домой через город.
   Бартон вспомнил, как вчера вечером в двадцать пять минут одиннадцатого видел, как мужчина выходил из машины в Риджкресте, следующей остановке перед Слоанхерстом. Он ответил на описание Рассела, казался сильно взволнованным и не был знаком с остановками на линии, расспросив Бартона о расстоянии между Риджкрестом и Слоанхерстом. Это было все, что кондуктор должен был сказать.
   "Миссис. Описание Брейсом Рассела, продавца недвижимости, который был внимателен к ее дочери, - продолжал Краун, - совпадает с описанием Бартоном человека, который был в его машине. Я получил его адрес от нее. Но скажи! Она не поддастся на мысль, что Рассел виновен! Она дала мне понять своим змеиным, застывшим видом, что я был дураком, раз так думал.
   "В любом случае, я собираюсь поставить его выше прыжков!" Шериф был в большом восторге. - Зачем он был здесь прошлой ночью, если не ревновал к девушке? Разве он не преследовал ее? И когда он наткнулся на нее на лужайке Слоанхерста, разве он ее не убил? Мне это кажется простым; просто. Я же говорил тебе, что это простой случай!
   "Ты его видел?" Говоря это, Гастингс смотрел на часы - было девять часов.
   "Нет; Я пошел в его пансион, проснулся в три часа утра. Его там не было".
   Гастингс спросил номер дома. Это было на Одиннадцатой улице, сообщил ему Краун и назвал номер.
   - Я обыскал его комнату, - добавил шериф самодовольным голосом.
   - Нашли что-нибудь?
   "Я должен сказать! Пилочка для ногтей пропала из его несессера".
   "Что-то еще?"
   "Пара мокрых ботинок - грязных и мокрых".
   - Значит, после убийства он вернулся в свою комнату и снова ушел?
   - Вот именно - правильно.
   - Кто-нибудь в доме слышит, как он входит или выходит?
   - Ни души. И я не знаю, где он сейчас.
   Гастингс, отойдя от телефона, обнаружил, что миссис Брейс тщательно смахивает в газету мусор, оставшийся после его строгания. Ее исполнение эта пустяковая задача, спокойная тщательность, с которой она приступила к ней, или незначительность ее по сравнению с ее полным равнодушием к трагедии, которая должна была ее поглотить, - что-то, он не мог сказать, что именно, делало ее еще более противной ему чем когда-либо.
   Он сказал импульсивно:
   - Вы хотели... разве вы не почувствовали какой-то порыв, какое-то желание выйти туда, когда узнали об этом убийстве?
   Она прервала чистку, глядя на него, не отрываясь от рук и коленей.
   "Почему я должен был хотеть сделать что-то подобное?" она ответила. - Милдред там нет. То, что снаружи, - ничего.
   - Вы знаете о мерах по вывозу тела?
   - Шериф сказал мне, - холодно и безлично ответила она. "Он будет доставлен в следственный изолятор, как только его осмотрит коронерское жюри".
   - Да, в десять часов утра.
   Она никак не прокомментировала это. Он затронул эту неприятную тему - тему, которая разбила бы сердце любой другой матери, которую он когда-либо знал, - в надежде пробудить в ней какое-то настоящее чувство. И он потерпел неудачу. Ее самообладание было непоколебимо. Там было о нем r атмосфера, которая была, в некотором смысле, ужасающей, чем-то неестественным.
   Пока он собирал шляпу, она смахнула остатки стружки и стружки. Он размышлял: неужели ей больше нечего ему сказать? Что он мог надеяться получить от нее, кроме того, что она хотела сказать? Он был уверен, что в ответ на каждый из его вопросов она говорила в соответствии с заранее подготовленным планом, хорошо разработанным планом, чтобы выдать на всеобщее обозрение все, что могло бы изобличить Берна Уэбстера.
   И он никоим образом не был в настроении убеждать себя в виновности Вебстера. Он знал цену первому впечатлению; и он не собирался позволять ей засорять его мысли надуманными выводами против молодого адвоката.
   Она вскочила на ноги с кошачьей ловкостью и, к его изумлению, разразилась бурной речью:
   - Вы стоите и пытаетесь придумать, как помочь Берну Вебстеру! Как шериф! А теперь я скажу вам то, что сказал ему: Вебстер виновен. Я знаю это! Он убил мою дочь. Он лжец и трус - предатель! Он убил ее!"
   Теперь не было никаких сомнений в ее эмоциях. Она стояла в странной позе, немного наклонившись к нему верхней частью тела, как будто вся ее сила сознательно была направлена в плечи и шею. Она казалась крупнее в руках и плечах; они, с ее головой и лицом, были д., подумал он, самая яркая ее часть - эффект, который она произвела намеренно, чтобы произвести на него впечатление.
   Все ее тело не дрожало, а, наоборот, вибрировало, как туго натянутый механизм, на котором действовала охватившая ее ярость. Ее высоко поднятые брови напомнили ему о ползающих тварях. Ее глаза, блестящие, как чистый лед с солнечным светом, были бегущими, украдкой, всегда в движении.
   Она не смотрела ему прямо в глаза, но ее глаза выбирали и впивались в каждую часть его лица; ее взгляд играл на его лице. Он легко мог вообразить, что это обожгло его физически во многих местах.
   "Все эти разговоры о виновности Джина Рассела - ерунда, чепуха!" - продолжила она. - Джин никому не причинил бы вреда. Он не мог! Подожди, пока не увидишь его!" Ее губы на мгновение изогнулись в сгущенной, влажной усмешке. - Ничего ему - ничего! Милдред ненавидела его; он надоел ей до смерти. Даже я посмеялся над ним. А этот шериф говорит, что ее убил мальчишка!
   Внезапно она частично сдержала свою ярость. Он видел, как ее глаза сузились до блеска новой идеи. Она помолчала мгновение, а ее живое, напряженное тело почти незаметно покачивалось перед ним.
   когда она сп опять же, это было в ее ровном, сдержанном тоне. Он снова был впечатлен ее способностью заставить чувствовать себя подчиненным своему разуму.
   "Она опасная женщина, - снова подумал он.
   - Вы работаете на Вебстера?
   Ее вопрос последовал после столь короткой паузы, и он был изложен в манере, настолько отличной от ее необузданного осуждения Вебстера, что он почувствовал себя так, как если бы имел дело с двумя женщинами.
   - Я уже говорил вам, - сказал он, - мой единственный интерес - найти настоящего убийцу. В этом смысле я работаю на Вебстера - если он невиновен".
   - Но он не нанял тебя?
   "Нет."
   Увидев, что он сказал правду, она снова предалась ярости. Именно так, подумал Гастингс; она получила истинное, острое удовольствие дать волю гневу, который был в ней. Избавившись от необходимости строго контролировать свои слова и мысли, она могла сказать то, что хотела сказать.
   - Он виновен, и я это докажу! она бросила вызов недоверию детектива. - Я помогу доказать это. Виновный? Говорю вам, он - чертовски виноват!
   Он резко удалился, ее пронзительная ненависть звенела в его ушах, когда он вышел на улицу. Он для да и сейчас трудно было оторвать ее от его глаз - она произвела на него такое ошеломляющее впечатление. Ее образ проплыл перед ним над мерцающим тротуаром, как будто он все еще стоял перед ней во всей ее непривлекательности, гладкое, белое лицо, как пародия на юность, быстрые, пронзительные глаза, жесткие, прямые линии лица. худощавая фигура, холодная обдуманность манер и движений.
   "Она не способна на горе!" он думал. "Ужасный! Она ужасна!"
   Лалли отвез его в свою квартиру на Пятнадцатой улице, где самая большая из трех комнат служила ему одновременно библиотекой и кабинетом. Там он хранил свои записи в огромном старомодном сейфе; и там же он время от времени проводил совещания с начальниками полиции и сыщиками со всех концов страны, когда они обращались к нему за помощью в преследовании преступников.
   Стены от пола до потолка были заставлены книгами. Большой стол в центре комнаты был завален газетами и журналами. Пыльные бумаги и книги тоже были свалены на нескольких стульях, поставленных у книжных шкафов, а на полу в углу стояла пирамида из документов.
   "Это место похоже на меня, - объяснял он посетителям; "Он свободно одет".
   Он сел за стол и написал инструкции для r один из двух его помощников, его шафер, Хендрикс. Необходимо обыскать комнату Рассела и взять у Рассела интервью - работа, на которую, по мнению Гастингса, он сам не мог тратить время. Он дал Хендриксу второе задание: исследовать финансовое положение двух человек: Берна Вебстера и миссис Кэтрин Брейс.
   В меморандуме Хендриксу он со свойственной ему любезностью отметил:
   - Воскресенье - плохой день для такой работы, но делай все, что в твоих силах. Доложите завтра утром".
   Это устроило, и он отправился в Слоанхерст, чтобы сдержать обещание, данное Люсиль, - он будет там на дознании.
   По дороге он рассмотрел дела:
   - Каким-то образом мне пришла в голову мысль, что женщина из Брейса знала , что Рассел не убивал ее дочь. Смешно, значит. Откуда она могла это знать? Как она может знать это сейчас?
   - У нее есть ключевой факт в этом деле. Я почувствовал это. Готов поспорить, что она уговорила свою дочь преследовать Вебстера. И все пошло наперекосяк - не так, как она думала. Чего она хотела, денег? Это точно! В яблочко! Ее дочь сможет задержать Вебстера, а Вебстер сможет задержать Слоунов после женитьбы.
   Он тихо свистнул.
   "Если она сможет доказать что Уэбстер должен был жениться на ее дочери, что ему нужно что-то вроде шестидесяти пяти тысяч долларов - с чего бы ему это? Он благополучно отделается, если женщина из Брейса когда-нибудь сочтет нужным рассказать - что? Я не мог предположить, зависела ли от этого моя строгающая рука". Он скривился от отвращения.
   "Ах какая женщина! Мания порока - зла с головы до пят, сплошь. Она не стала бы настаивать на убийстве, если бы считала это безопасным. Она сделает что угодно, скажет что угодно. Каждое слово, произнесенное ею этим утром, было отрепетировано в ее голове, даже жестами. Когда я победил ее, я решил эту головоломку; это точно".
   В том, что он имел отношение к загадке, у него не было никаких сомнений. Сами обстоятельства, связанные с обнаружением тела девушки: Артур Слоун, вспыхнувший в своей комнате, когда он бодрствовал, был настолько необычен, что напугал его дочь; судья Уилтон спотыкается о мертвую женщину; молодой Вебстер делает то же самое в одно и то же мгновение; свет, достигавший их в тот момент, когда они наклонялись, чтобы коснуться предмета, с которым столкнулись их ноги, - все это кричало тайну его опытному уму.
   Он подумал о заявлении Вебстера: "Головорез, действующий под влиянием момента, с ударом в темноте и бегством сквозь ночь..." производство этого в реальной жизни. Скажут ли люди, что Вебстер заранее выдал себя? Они могли бы.
   А оружие, что с того? Его можно было изготовить за десять минут. Краун сообщил по телеграфу, что пилочка для ногтей Рассела пропала. Что, если Вебстера тоже не было? Он увидит, хотя и не ожидал обнаружить ничего подобного.
   Затем он пришел к поразительной идее Люсиль о том, что ее отец должен быть "защищен", потому что он нервничает, а нервозность может навлечь на себя неприязнь властей. Он не мог воспринимать это всерьез. И все же самое плодотворное воображение в мире не могло бы придумать мотива убийства Артуром Слоаном молодой женщины, которую он никогда не видел.
   Только Уэбстер и Рассел могли быть обременены мотивами: Уэбстер, отчаяние, дикая решимость избавиться от преследования женщины; Беспричинная ревность Рассела.
   Что касается фактов, то преступление лежало между этими двумя, и он не мог отделаться от впечатления, что миссис Брейс, пронзительно заявляя о невиновности Рассела, знала, что говорит абсолютную правду.
   VII
   Враждебность MR. СРБ АНЭ
   Дела Из-за проколотой шины Гастингс добрался до Слоанхерста, когда расследование уже шло полным ходом. Он вошел в дом через боковую дверь и обнаружил, что его ждет Люсиль Слоун.
   - Не поедешь ли ты сейчас к отцу? - убеждала она его.
   - В чем дело? Он видел, что ее тревога возросла за время его отсутствия.
   - Он в одном из своих ужасно нервных состояний. Я надеюсь, что вы будете очень терпеливы с ним - делайте скидку. Он, кажется, не понимает важности вашего отношения к делу; хочет задать вопросы. Ты не позволишь мне отвести тебя к нему сейчас?
   - Ну да, если я могу чем-нибудь помочь. Что ты хочешь, чтобы я ему сказал?
   На самом деле, он был рад возможности для интервью. Он давно понял, что дознание бесполезно при обнаружении важных улик, и не собирался сидеть на этом допросе. Он хотел особенно поговорить с Берне Вебстером, но Слоана тоже пришлось допросить.
   -- Я думала, ты объяснишь, -- торопливо продолжала она, идя впереди него по коридору к комнате отца, -- что ты сделаешь именно то, о чем я тебя просила, -- увидишь, что таинственная часть этого ужасного дела, если есть какая-то тайна, в нем - проследите, чтобы он быстро убрался. Пожалуйста, скажите ему, что будете действовать от нашего имени в отношениях с газетными репортерами; что вы поможете нам, не будете раздражать нас, не раздражать его.
   Она остановилась у двери Слоан.
   "И ты?" Гастингс отложил ее стук. "Если они хотят, чтобы вы дали показания, если доктор Гарнет вызовет вас, я думаю, вам лучше дать показания очень откровенно, рассказать им о шагах, которые вы слышали".
   - Я это уже сделал. Она казалась смущенной. - Отец попросил меня позвонить мистеру Саутхарду, мистеру Джереми Саутхарду, его адвокату, и сообщить об этом. Я знаю, я говорил тебе, что мне нужен твой совет обо всем. Я бы подождал, чтобы спросить тебя. Но ты опоздал. Мне пришлось последовать совету мистера Саутхарда.
   - Все в порядке, - заверил он ее. "Г-н. Саутхард дал вам мудрый совет. Теперь я попрошу вашей помощи. Комнаты для гостей наверху - слуги приводили их в порядок сегодня утром?
   Они не были, сказала она ему. Волнение полностью уничтожило их эффективность. на данный момент; они стояли у окон гостиной, слушали или ждали, пока их осмотрит коронер.
   - Я на это и надеялся, - сказал он. "Разве ты не увидишь, что эти комнаты остаются такими, какие они есть, пока я не смогу их осмотреть?" Она кивнула в знак согласия. - И ничего не говорить о том, что я об этом говорил - абсолютно никому? Это жизненно важно".
   Дверь открыл человек Слоана, Джарвис, в котором, как подумал Гастингс, сочетались характерные черты гробовщика и опытного карманника. У него было мрачное выражение лица и бдительность в движениях, эффектный призрак, превосходно подходящий к полумраку комнаты с сильно зашторенными окнами.
   Мистер Слоун лежал в постели, в самом темном углу.
   - Отец, - обратилась к нему Люсиль с порога, - я попросила мистера Гастингса поговорить с вами кое о чем. Он только что вернулся из Вашингтона.
   "Дрожащие святые!" - сказал мистер Слоан, не отрывая головы от подушек.
   Люсиль ушла. Призрачный Джарвис закрыл дверь, даже не щелкнув защелкой. Гастингс медленно подошел к кровати, его глаза еще не привыкли к темноте.
   "Дрожащие, дрожащие, дрожащие святые!" Мистер Слоан снова воскликнул, слова сорвались с его губ медленным, пронзительным тенором: как бы с большим усилием он тянулся чем-то и выталкивал каждую изо рта. - Садитесь, мистер Гастингс, если я могу контролировать свои нервы, и выдержите. Что это?"
   Его неприязнь к звонившему была очевидна. Явный и благодарный интерес, с которым он накануне вечером выслушивал рассказы сыщика о преступлениях и преступниках, сменился теперь досадой при одном только его виде. В качестве рассказчика мистер Гастингс был весьма кстати; как защитник частной жизни и уединения семьи Слоан, он был неприятностью. Такое впечатление произвел мистер Гастингс.
   Не в силах понять настроение своего хозяина, он сел на стул возле кровати.
   Мистер Слоан судорожно зашевелился под тонким летним одеялом.
   - Немного света, Джарвис, - раздраженно сказал он. - Итак, мистер Гастингс, что я могу сделать, чтобы... сказать вам?
   Джарвис отдернул занавеску.
   "Дрожащие и распятые мученики!" распростертый человек взорвался. - Я сказал немного, Джарвис! Ты заливаешь мои зрительные нервы чернилами и без малейшего предупреждения заливаешь их ослепительным сиянием полуденного солнца! Джарвис наполовину задернул занавеску. "Ах, так лучше. Никогда больше, чем дюйм за раз, Джарвис. Сколько раз я тебе это говорил? Никогда не г снова испытал на себе такой шок; никогда не больше, чем дюйм света за раз. Бешеные изверги! От киммерийской бездонной тьмы до сияния пустыни Сахара!"
   - Да, сэр, - сказал Джарвис, словно собираясь вырыть себе могилу. - Прошу прощения, сэр.
   Он скрылся в тени где-то позади Гастингса, который воспользовался возможностью заговорить.
   - Мисс Слоун предположила, что вам нужна определенная информация. На самом деле, она попросила меня увидеться с вами.
   "Моя дочь? О, да!" Лежащее тело стало полупрямым, опиралось на локоть. "Да! Я хочу знать, почему - почему, во имя всех прыгающих ангелов, все, кажется, думают, что с этим жестоким, вульгарным, подлым преступлением связано много тайн! Это совершенно выше моего понимания! Джарвис, перестань щелкать ногтями! Это с ноткой преувеличенной мольбы. - Ты знаешь, что я нервный срыв, полный физический крах, а ты все же стоишь там в углу и злобно, злобно предаешься своей дьявольской привычке щелкать ногтями! Немые и искалеченные христианские мученики!"
   Он откинулся на подушки, тяжело дыша, идеальная картина истощения. ция. Джарвис бесшумно подошел и приложил мокрую тряпку к вискам своего хозяина.
   Старик смотрел на них обоих с нескрываемым изумлением.
   - Вы уж извините меня, мистер Гастингс, право же, я не могу злиться! - слабо объявили обломки, несколько ожившие. - Все, что я сказал своей дочери, мисс Слоун, то же самое, что я говорю и вам сейчас: я не вижу причин, по которым мы должны нанимать вас, или даже причин, по которым вы должны быть связаны с этим делом. Вы были моим гостем здесь, в Слоанхерсте. К сожалению, какой-то хулиган, о котором мы никогда не слышали и о существовании которого мы никогда не подозревали, - Джарвис, сними это покрывало; ты меня кипятишь, пропариваешь; мои нервы кипят, кипят, кипят! Спортивные дьяволы! У вас нет дискриминации, Джарвис? Как я уже говорил, мистер Гастингс, кто-то зарезал кого-то еще на моей лужайке, что, к сожалению, омрачило ваш визит. Но это все. Я не вижу, чтобы вы нам были нужны - тем не менее спасибо.
   Увольнение было однозначным. Гастингс поднялся на ноги, его негодование еще больше возросло от осознания того, что его послали за ним просто для того, чтобы над ним издевались. А между тем дочь этого человека приходила к нему буквально со слезами на глазах, умоляла его помочь ей, говорила, что деньги - самое маленькое из соображений. Кроме того, он принял ее работу, сделал определенное соглашение и обещание. Очевидно, Слоан был не в состоянии действовать самостоятельно, и его дочь знала об этом, надеялась, что он, Гастингс, сможет успокоить его глупый ум, развеять его возражения против помощи, в которой, как она знала, он нуждался.
   Был также тот факт, что Люсиль считала, что ее отец необъяснимо заинтересован, если не замешан в преступлении. Он не мог отделаться от этого впечатления. Он был уверен, что правильно истолковал тревогу девушки прошлой ночью. Она работала, чтобы спасти своего отца - от чего-то. И она считала Берна Вебстера невиновным.
   Это были некоторые из соображений, которые, мелькнув в его уме, помешали ему поддаться праведному гневу. Он совершенно точно не позволит Артуру Слоану устранить его из этой ситуации. Он снова сел.
   Нервный срыв сделал себя более понятным.
   "Возможно, Джарвис, - сказал он, сжавшись вбок, как человек, испытывающий внезапную боль, - джентльмен не видит, как добраться до этой большой двери. Еще немного света, на полдюйма - ни на йоту!
   - Не беспокойтесь, - сказал Гастингс Джарвису. - Я еще не собираюсь.
   "Прыгающее преступление!" - простонал мистер Слоун, глубже зарываясь в подушки. депутаты!"
   - Надеюсь, я не слишком вас огорчу, - мрачно извинился сыщик, - если задам вам несколько вопросов. Факт в том, что я должен. Я расследую обстоятельства того, что может оказаться загадочным преступлением, и, независимо от вашего личного желания, мистер Слоун, я не могу оставить это без внимания. Это серьезное дело...
   Больной сел в постели с удивительной резкостью.
   "Серьезное дело! Серьезные святые! Джарвис, одеколон! Думаешь, я этого не знаю? Они превращают мою лужайку в бойню. Они делают из моего дома морг. В моей гостиной проводят коронерское дознание. Они теперь там - живые люди, как вороны, и один мертвый. Они обманывают гробовщика, чтобы изводить меня. Они снова меня ломают. Они дают мне новое истощение нервов. Они до смерти пугают мою дочь. Джарвис, нюхательная соль. Разбитые святые, Джарвис! Торопиться! Спасибо. Они подтасовывают ложь, которая, по словам Тома Уилтона, моего старого и надежного друга, изобличит Берна Вебстера. Они сидят вокруг трупа в моем доме и болтают по часам. Ты приходишь сюда и заставляешь Джарвиса чуть не ослепить меня.
   "И, то, то, клянусь святыми, проворными ангелами! Вы думаете, что должны убедить меня, что это серьезное дело! Не бойся! Я знаю это! - Джарвис, бром Иде, быстро! Не успел я опомниться, как они доведут меня до опиатов. Серьезное дело! Сморщенные и сморщенные святые!"
   Обхватив руками ноги, прижав колени к подбородку, мистер Слоан дрожал и трясся, пока Джарвис, более проворный, чем ангелы, о которых говорил его работодатель, не дал ему дозу бромидов.
   Тем не менее, г-н Гастингс не ушел в отставку.
   - Я хотел сказать, - продолжил он тоном, лишенным сострадания, - я не мог бросить эту штуку сейчас. Я могу найти убийцу; и вы можете быть в состоянии помочь мне.
   "Я?"
   "Да."
   "Разве это не Рассел? Он сейчас среди воронов, в моей гостиной. Уилтон сказал мне, что шериф был уверен, что этим человеком был Рассел. Убитые мученики! Принесенные в жертву святые! Разве вы не можете позволить повесить виновного, когда он выходит вперед и набрасывает веревку на собственную никчемную шею?
   - Если Рассел виновен, - сказал Гастингс, радуясь информации о том, что обвиняемый в то время находился в Слоанхерсте, - я надеюсь, что мы сможем собрать против него необходимые улики. Но-"
   "Необходимость-"
   - Позвольте мне закончить, мистер Слоан, пожалуйста! Старик был полон решимости не обращать внимания на признаки страдания другого. Он не верил, что Вы были чем угодно, только не предполагаемым, преувеличенным камуфляжем, который он обычно использовал для оправдания безделья. - Но если Рассел не виновен, есть факты, которые могут помочь мне найти убийцу. И у вас может быть ценная информация о них.
   "Рыдающие, скорбящие святые!" посетовал г-н Слоан, но его дрожь прекратилась; он был очень внимателен. "Сигарета, Джарвис, сигарета! Нервы будут сданы. Полагаю, проще всего подчиниться. Продолжать."
   - Я задам вам всего два или три вопроса, - сказал Гастингс.
   Похожая на складной нож фигура на кровати содрогнулась от отвращения.
   - Мне сказали, мистер Слоун, что мистер Вебстер очень нуждается в деньгах, целых шестьдесят пять тысяч долларов. На самом деле, по моей информации, она ему сейчас нужна".
   "Ну, он убил женщину, рассчитывая найти это в ее чулке?"
   - Значение того, что он оказался в затруднительном положении из-за такой большой суммы, - продолжал старик, не обращая внимания на сарказм, - заключается в следующем обвинении, что мисс Брейс пыталась заставить его жениться на ней, что он должен был жениться на ней. что он убил ее, чтобы иметь возможность жениться на вашей дочери - за деньги.
   "Моя дочь! За деньги!" пронзительно прокричала Слоан, вытянув шею голова наклонена вперед, глаза выпучены. "Прыгающие и свистящие херувимы!" Несмотря на все его внешнее волнение, Гастингсу казалось, что он полностью владеет своими логическими способностями; более чем возможно, подумал сыщик, что ругательства убивают время, пока он не решит, что сказать. "Это смешно, абсурд! Почему, сэр, вы рассуждаете так же свободно, как и одеваетесь! Ты пытаешься еще больше поразить меня невозможными теориями? Вебстер женится на моей дочери из-за денег, за шестьдесят пять тысяч долларов? Он знает, что я дам ему любую сумму, которую он захочет. Я бы дал ему денег, если бы это означало его душевный покой и счастье Люсиль. Тупые и пляшущие черти! Джарвис, немного виски! Я измотана, измотана!"
   - Вы когда-нибудь говорили мистеру Вебстеру о степени вашего великодушия к нему, мистер Слоун, - в долларах и центах?
   "Нет; в этом не было необходимости. Он знает, как я его люблю".
   - И вы бы дали ему шестьдесят пять тысяч долларов, если бы они ему понадобились?
   - Хотел бы, сэр! Сегодня, сегодня утром.
   - А теперь еще одно, мистер Слоан, и я закончил. Едва ли существует какая-то связь между этим убийством и письмом, которое пришло в Слоанхерст вчера днем. в продолговатом сером конверте. Делал-"
   Нервный мужчина снова сорвался, бил раскрытыми ладонями по покрывалу.
   "Голодные и обдолбанные евангелисты, Джарвис! Хватит ковыряться в ногах! Ты стоишь там и видишь, как я до смерти измучен кучей безумных вопросов, и ты предаешься своей адской слабости - сжимать ноги! Прыгающие ангелы! Ты знаешь, какой у меня острый слух; ты знаешь, что звук твоего носка о подошву ботинка, когда ты шаришь ногами, для меня самая изощренная пытка! Немного виски, Джарвис! Быстрый!" Теперь он слабым, почти неслышным голосом сказал Гастингсу: "Нет; У меня нет такого письма. Я не видел такого письма". Он медленно опустился обратно в лежачее положение.
   - Я хотел напомнить вам, - продолжал сыщик, - что принес пятичасовую почту. Выйдя из машины, я встретил сельского курьера; он попросил меня принести почту, сэкономив ему несколько шагов до твоего ящика. Все, что там было, состояло из газеты и одного письма. Я помню форму и цвет конверта - продолговатый, серый. Адрес я, конечно, не смотрел. Я передал тебе почту, когда ты встретил меня на крыльце.
   Мистер Слоан, приподнявшись на локте, чтобы взять у Джарвиса восстанавливающий напиток, посмотрел через стекло на его перекрестный допрос.
   "Я кладу почту в корзину на стол в холле", - сказал он высокопарно, пытаясь выразить испепеляющее презрение. "Если бы это было для меня, Джарвис принес бы его мне позже. Я редко ношу с собой очки для чтения по дому".
   Гастингс, подвергнув бледного Джарвиса суровому осмотру, спросил его:
   - Это серое письмо было адресовано... кому?
   - Я этого не видел, - едва ли вежливо ответил Джарвис.
   - И тем не менее, это твое дело - проверять и доставлять домашнюю почту?
   "Да сэр."
   - Что же с ним стало, с серым конвертом?
   - Уверен, что не могу сказать, сэр, если только кто-нибудь не получил его до того, как я добрался до почтовой корзины.
   Гастингс встал. Допрос и хозяина, и человека не дал ему ничего, кроме неизбежного убеждения, что оба они возмущены его расспросами и ничем не помогут ему. Причину этого противостояния он не мог понять, но это был факт, бросавший вызов его анализу. Артур Слоун отверг предложенную им помощь в преследовании человека, который принес убийство к дверям Слоанхерста. Почему? Был ли это его метод сокрытия фактов, которыми он располагал?
   Хастин gs снова спросил его:
   - Ты проснулся прошлой ночью в такое необычное время - это было из-за шума снаружи?
   Неврастеник, снова лёжа, сумел произнести слабое отрицание того, что слышал какие-либо звуки снаружи или внутри. Он также не знал об убийстве, пока его не вызвал судья Уилтон. Он включил свет, чтобы найти нюхательные соли, которые Джарвис впервые за шесть лет не оставил на прикроватном столике, - ужасные и плохо обученные обезьяны! Неужели его нельзя было оставить в покое?
   Дверь холла открылась, впустив судью Уилтона. Новичок, поприветствовав Гастингса, сел у кровати и положил руку Слоану на плечо.
   Гастингс повернулся, чтобы выйти из комнаты.
   "Какие-нибудь Новости?" - спросил его судья.
   - Я только что спрашивал об этом мистера Слоана, - сказал Гастингс таким тоном, что Уилтон бросил быстрый взгляд в лицо своему другу.
   - Сегодня утром я сказал Артуру, - сказал он, - как ему повезло, что ты пообещал Люсиль заняться этим делом.
   "Очевидно, - сухо возразил Гастингс, - он не уверен в степени своего счастья".
   Мистер Слоан, дрожа с головы до пят, тихонько оплакивал: ле судьба!
   Уилтон, суровые черты которого смягчились до откровенного веселья, некоторое время молча смотрел на худое лицо Слоана, на глубокий морщинистый лоб, увенчанный жесткими седыми волосами.
   - Послушайте, Артур, - запротестовал он, кивком приглашая Гастингса остаться. - Вы знаете о преступлениях столько же, сколько Гастингс и я. Если вы вообще думали об этом убийстве, вы должны увидеть, что это такое. Если Рассел не виновен, если он не человек, то преступление было совершено хитро и предусмотрительно. И это была чертовщина, чертовщина!
   - Ну и что? - пронзительно запротестовал Слоан, не открывая глаз.
   "Послушай мой совет. Хватит раздражать мистера Гастингса. Будьте благодарны, что он здесь, что он обещал поймать виновного.
   Мистер Слоун отвернулся к стене.
   - Немного виски, Джарвис, - мягко сказал он. - Я устал, Том. Оставь меня в покое."
   Уилтон махнул рукой, показывая тщетность дальнейших споров.
   - Судья, - объявил Гастингс в дверях, - я задам вам вопрос, который задал мистеру Слоану. Вы получили или видели письмо в продолговатом сером конверте со вчерашней дневной почтой?
   "Нет. Я никогда не получаю писем, пока я здесь на выходные".
   Уилтон фолло выведите детектива в холл.
   - Надеюсь, вы не собираетесь отказываться от дела, Гастингс. Ты же не будешь обращать внимания на неразумное поведение Артура?
   - Не знаю, - сказал Гастингс, все еще негодуя. "Я заключил сделку с его дочерью. Я увижусь с ней.
   - Если ты не можешь по-другому, я - или она - получу от Артура любую информацию, которую ты захочешь.
   "Я надеюсь продолжить. Я думаю, это большое дело". Старик снова был полон решимости решить проблему. "Скажи мне, судья; вы считаете Берна Уэбстера виновным? Увидев колебания судьи, он добавил: "Я имею в виду, не заметили ли вы прошлой ночью в его поведении чего-нибудь, что указывало бы на вину или страх?"
   Позже, когда другие события придали этой сцене огромное значение, Гастингс, пересматривая ее, вспомнил любопытное мелькание век судьи, предшествовавшее его ответу.
   - Абсолютно нет, - заявил он с ударением. -- Вы работаете над этой, -- он едва заметно колебался, -- над идеей?
   VIII
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УБЕЖАЛ
   Предки старого рода, от которых Артур Слоа у меня было р Те, кто купили этот колониальный особняк восемь лет назад, до сих пор смотрели сквозь свои позолоченные рамы на стены гостиной, их благородное спокойствие не нарушалось, их аристократические глаза не были расширены, на болтовню и топот незнакомцев в их воротах. Гастингс заметил, что даже толпа и болтовня коронерского дознания не смогли разрушить древнюю атмосферу и очарование большого зала. Он улыбнулся. Живописное величие былых времен, парчовые стулья из красного дерева, высокие французские зеркала - все это создавало нелепую обстановку для суровой машины расследования преступлений.
   Детектив завершил свой второй и более тщательный обыск комнат для гостей как раз вовремя, чтобы услышать слова и изучить лицо последнего свидетеля в списке доктора Гарнет. Это был Юджин Рассел.
   "Одна из хурм жизни - задолго до заморозков!" - подумал Гастингс, производя быструю оценку. "Бескостный позвоночник - подбородок, как у овцы, - храбрый, как ягненок".
   Рассел мог не скрывать своего волнения. Собственно, он и ссылался. Страх, объяснил он низким хриплым голосом коронеру и присяжным, не был частью его эмоций. Единственным его чувством была грусть, сменявшаяся время от времени смущением, которое он испытывал из-за чисто личных и очень интимных фактов, которые ему приходилось раскрывать.
   Единственным его желанием было быть откровенным, заявил он, его бледно-голубые глаза блуждали с места на место, его нервные пальцы беспрестанно играли с его тонкими, неуверенными губами. Эта мания правдивости, утверждал он, была естественной, поскольку она предлагала ему единственный верный путь к свободе и установлению своей невиновности в какой бы то ни было связи с убийством женщины, которую он любил.
   По его показаниям, ему был тридцать один год, он работал клерком в конторе торговца недвижимостью и был уроженцем Вашингтона. Милдред Брейс несколько недель работала в той же фирме, где работал он, и именно там он с ней познакомился. Хотя она отказалась выйти за него замуж на том основании, что его жалованья было недостаточно для нужд двух человек, она поощряла его внимание. Иногда они ссорились.
   - Говорите громче, мистер Рассел! Доктор Гарнет направил. "И не торопитесь. Пусть присяжные услышат каждое ваше слово".
   После В то же время свидетель отказался от попытки исключить семейные портреты из своего секрета, но его голос дрожал.
   "Кондуктор Бартон прав, - сказал он, отвечая на допрос коронера. - Я выехал на его машине, машине, которая прибывает на остановку "Слоанхерст" в половине одиннадцатого, и оставил машину на остановке "Риджкрест", в четверти мили отсюда. Я преследовал Мила - мисс Брейс. Я видел, как она выходила из своего многоквартирного дома, Уолмана. Я последовал за ней до пересадочной станции на мосту и увидел, как она взяла там машину. Я последовал за соседней машиной. Я знал, куда она направляется, знал, что она направляется в Слоанхерст".
   - Откуда вы это узнали, мистер Рассел?
   - Я имею в виду, что был в этом уверен. Она сказала мне, что мистер Берн Уэбстер, адвокат, на которого она работала, приехал провести выходные; и я знал, что она выйдет, чтобы встретиться с ним.
   - Почему она это сделала?
   Прежде чем ответить на этот вопрос, мистер Рассел проявил жалкое смущение и замешательство. Он пощипывал нижнюю губу судорожными пальцами. Его глаза были опущены. Он попытался изобразить самоуничижительную улыбку, которая закончилась неприятной гримасой.
   "Она не сказала бы. Но это было потому, что она была влюблена в него".
   "И ты был j в восторге от мистера Вебстера?
   - Мы... да, сэр; вот и все, я думаю.
   - Мисс Брейс сказала вам, что приедет в Слоанхерст?
   "Нет, сэр. Я подозревал это.
   - И следил за ее движениями?
   "Да сэр."
   - И последовал за ней?
   "Да."
   - Почему вы решили, что она влюблена в мистера Вебстера, мистера Рассела? И, пожалуйста, дайте нам прямой ответ. Вы понимаете важность того, что собираетесь сказать".
   "Я делаю. Я так думал, потому что она сказала мне, что он в нее влюблен, и из-за ее горя и гнева, когда он уволил ее со своего поста. И она делала все, чтобы заставить меня так думать, кроме прямого заявления об этом. Она сделала это, потому что знала, что я ненавижу думать, что она влюблена в него".
   - Хорошо, мистер Рассел. А теперь расскажи нам, что произошло, когда ты... э-э... следил за мисс Брейс в ночь, когда она была убита.
   "Я вышел из машины в Риджкресте и пошел в сторону Слоанхерста. Тогда шел дождь, довольно сильный. Я думал, она договорилась встретиться с мистером Вебстером где-то здесь, на территории. Было без четверти одиннадцать, когда Я добрался до маленькой боковой калитки, которая выходит на лужайку с северной стороны дома.
   "Откуда ты знал это?"
   "Тогда я посмотрел на часы. У него светящийся циферблат.
   - Вы тогда были у ворот, рядом с тем местом, где ее нашли мертвой?
   "Да. И она была у ворот.
   "Ой! Так ты ее видел?
   "Я видел ее. Когда я поднял защелку ворот, она подошла ко мне. Тогда была сильная морось. Я думал, что она прислонилась к забору в нескольких футах от меня. Она прошептала резко и быстро: - Кто это? Я сразу понял, кто она. Я сказал: "Джин".
   "Она схватила меня за руку и потрясла ею. Она сказала мне, продолжая шептаться, что если я не уйду оттуда, если не вернусь в город, она поднимет тревогу, обвинит меня в попытке убить ее - или она убьет меня. Она прижала что-то к моей щеке. Это было похоже на нож, хотя я не мог видеть из-за темноты".
   Свидетель остановился и облизнул пересохшие губы. Он часто дышал, и в его беспокойных глазах был затравленный взгляд. Люди в комнате все больше наклонялись к нему, кто-то верил, кто-то сомневался в нем.
   Гастингс подумал: "Он ужасно напуган, но говорит правду - пока".
   "Хорошо; что следующий?" - спросил доктор Гарнет, невольно понизив голос до тона Рассела.
   "Я обвинил ее в том, что у нее назначена встреча с Вебстером. Я разозлилась. Ненавижу все это рассказывать, джентльмены; но я хочу сказать правду. Я сказал ей, что она была дурой, когда бежала за человеком, который ее бросил.
   "То, чем я занимаюсь, вас не касается!" она сказала мне. - Уходи отсюда, сейчас же, сию минуту! Вы пожалеете, если не сделаете этого! Было в ней что-то такое, что пугало меня, хоть я и был безумен. Я никогда раньше не видел ее такой".
   "Что ты имеешь в виду?" - убеждал его Гарнет.
   "Я думал, что она убьет меня или кого-то другого, и она это знала. Мне пришло в голову, что она была похожа на сумасшедшую женщину, которая сходит с ума из-за Вебстера, готовая сделать что-нибудь отчаянное, что угодно дикое. Я не могу объяснить это лучше, чем это".
   - И ты бросил ее?
   "Да сэр."
   "Однажды?"
   "Практически. Какая-то паника охватила меня. Я не могу этого объяснить, правда".
   Рассел, ища поучительную фразу, издал протяжный тревожный вздох. Казалось, он не стыдился своего бегства. Его ф слух был в том, что ему не поверят.
   "Только когда она во второй раз велела мне оставить ее, мне показалось, что я слышу, как кто-то идет к нам, слякотный, глухой звук, как тяжелые шаги по мокрой траве. Манеры Милдред, ее голос уже испугали меня.
   "Когда я услышал эти шаги, я повернулся и побежал. Мое сердце было во рту. Я выбежал на дорогу и обратно в сторону Вашингтона. Я бежал так быстро, как только мог. Дважды я падал на четвереньки. Я не могу сказать вам точно, как это было, почему это было. Я просто знал, что произойдет что-то ужасное, если я останусь там. У меня никогда раньше не было такого чувства. Я боялся ее больше, чем человека, идущего к нам".
   Члены жюри отодвинули стулья, раздались приглушенные возгласы и прерывистые вздохи, освобожденные от нервного напряжения, до которого их довел рассказ Рассела о столкновении у ворот. Однако они относились к нему с предубеждением, и он понял это.
   Один из них спросил его:
   - Можете ли вы сказать нам, почему вы последовали за ней сюда?
   "Почему?" - повторил Рассел, как человек, ищущий время для размышлений.
   "Да. Что, по-твоему, ты будешь делать после того, как догонишь ее?
   "Уговори ее вернуться домой со мной. Я хотел уберечь ее от какой-нибудь глупости, знаете ли, от чего-то подобного.
   - Но из того, что вы рассказали нам сегодня утром, кажется, что вы никогда особо не влияли на ее поведение. Разве это не правда?"
   - Полагаю, да. Но, - нетерпеливо добавил Рассел, - я могу доказать, что у меня не было мысли причинить ей боль, если вы на это намекаете. Я могу доказать, что никогда не бил ее. Прошлой ночью в двадцать минут одиннадцатого я был в четырех милях отсюда. Мистер Отис, комиссионер из Вашингтона, подобрал меня на своем автомобиле в шести милях от Вашингтона и отвез в город. Я не смог бы пройти эти четыре мили пешком, как бы я ни бегал, примерно за пятнадцать или двадцать минут.
   - Было доказано, что она все равно была сбита после одиннадцати. - Вы сказали, что состояние тела свидетельствовало об этом, доктор. - Видите ли, мне пришлось бы преодолеть четыре мили менее чем за двадцать минут - это невозможно. Понимаете?"
   Его стремление завоевать их доверие придавало его голосу неприятную нотку, почти хныканье. Это раздражало доктора Гарнета.
   Это повлияло на Гастингса более определенно.
   "Теперь, - решил он, - он лжет - о чем-то. Но что?" Он отметил изменение f Рассела. туз, намек на лукавство, легкую тень лукавства по сравнению с его общей тревогой. И все же эта часть его истории казалась достаточно прямой.
   Следующий вопрос доктора Гарнет выявил тот факт, что это будет подтверждено.
   "Этот мистер Отис, мистер Рассел; где он?"
   -- Вон там, у окна, -- ответил свидетель с самодовольной улыбкой, придававшей ему еще более невзрачный вид.
   Жюри и зрители повернулись к мужчине у окна. Они увидели чисто выбритого, бодрого человека средних лет, который слегка кивнул в сторону Рассела, как бы подтверждая его показания. Казалось, не было никаких оснований сомневаться в том, что скажет Отис. Гастингс сразу признал его подлинным, мнение, которое, очевидно, разделяла остальная часть собрания.
   Рассел почувствовал изменение отношения к себе. До сих пор было ясно, что его арестуют за убийство. Но то, что он привел постороннего человека, бесспорно благонадежного человека, для подтверждения истинности своего заявления о том, что он находился в четырех милях от места преступления через четверть часа после его совершения, - это было в его пользу, что могло не отрицать.
   Предоставление даже что в его распоряжении был автомобиль - предположение, для которого не было никаких оснований, - его алиби все же было бы хорошим, учитывая дождь и тот факт, что одна из четырех миль, о которых идет речь, была "грунтовой дорогой".
   Осознав это, присяжные вернулись к враждебности, которую они испытывали к Вебстеру, к недоверию, с которым они восприняли его заявление о том, что между ним и мертвой женщиной не было более близких отношений, чем отношения работодателя и служащего.
   Уэбстер, сидевший у самой дальней от присяжных стены, чувствовал на себе вопрошающие взгляды многих, но не двигался, не сводя глаз с Рассела.
   Доктор Гарнет, объявив, что чуть позже попросит мистера Отиса дать показания, вручил Расселу оружие, которым была убита Милдред Брейс.
   - Ты когда-нибудь видел этот кинжал раньше? он спросил.
   Рассел сказал, что нет. Напомнил, что шериф Краун давал показания при обыске комнаты свидетеля и обнаружил, что из его несессера пропала пилка для ногтей, пилка, которая, судя по другим предметам в деле, должна была быть того же размера, что и та, которая использовалась при изготовлении любительский кинжал, Рассел заявил, что его филь e был потерян в течение трех лет. Он оставил его в номере отеля во время своей единственной поездки в Нью-Йорк.
   Он уступил место мистеру Отису, который представился комиссионером из Вашингтона. Возвращаясь из поездки в Линчбург, штат Виргиния, он сказал, что прошлой ночью его окликнул человек на дороге, и он согласился отвезти его в город, проехав шесть миль. Прибыв в Вашингтон незадолго до полуночи, он высадил своего пассажира на Одиннадцатой и F-стрит.
   - Кто был этот пассажир? - спросил Гарнет.
   "Он сказал мне, - сказал Отис, - что его зовут Юджин Рассел. Я назвал ему свое имя. Это объясняет, как он смог найти меня этим утром. Когда он рассказал мне, в каком он положении, я согласился прийти сюда и рассказать вам, джентльмены, факты.
   - Заметили что-нибудь особенное в мистере Расселе прошлой ночью?
   "Нет; Думаю, нет."
   - Он был взволнован, встревожен?
   "Он запыхался. И он сам прокомментировал это, сказал, что шел быстро. О, да! Он был с непокрытой головой; и он объяснил, что... сказал, что дождь испортил дешевую соломенную шляпу, которую он носил; клей вытек из соломинки и спустился ему на шею, он выбросил шляпу".
   "А время? Когда ты выбрал ч я вверху?"
   "Было двадцать минут одиннадцатого. Когда я остановился, я взглянул на свои машинные часы; Я ношу часы прямо над спидометром".
   Г-н Отис был уверен в своих заявлениях. Он понял, сказал он, что его слова могут снять подозрение с одного человека и навлечь его на другого. Если бы он не был абсолютно уверен в своих фактах, он бы не изложил их. Он был уверен, вне всякого сомнения, что не ошибся, взглянув на свои автомобильные часы; он работал, когда он остановился и когда он добрался до Вашингтона; да, это были точные часы.
   Алиби Рассела было установлено. Его защита показалась присяжным неприступной. Когда после совещания, длившегося менее получаса, они вынесли вердикт о том, что Милдред Брейс была убита ударом "кинжала с пилочкой" в руках неизвестного, никто в комнате не удивился.
   И никто не был слеп к тому факту, что освобождение Юджина Рассела серьезно поставило под сомнение невиновность Берна Вебстера.
   IX
   РАЗРУШЕНИЕ ВЕБСТЕРА
   Гастингс, удобно развалившийся в низком кресле на юге, побеждает Доу в й музыкальной комнате, перестал строгать, когда вошел Берн Вебстер с судьей Уилтоном. "Назойливый Майк!" подумал сыщик. - Я послал за Вебстером.
   "Берн попросил меня пойти с ним", - тут же объяснил свое присутствие судья. "Мы все обсудили; он думал, что я могу помочь ему выявить каждую деталь - встряхнуть его память, если это необходимо.
   Гастингс не возражал против договоренности. Он почти сразу понял, что Вебстер пришел вовсе не с намерением сердечно сотрудничать с ним. Мотив этого отсутствия откровенности он не мог определить. Достаточно было того, что он чувствовал завуалированный антагонизм молодого человека и ценил тот факт, что Уилтон сопровождал его в роли защитника.
   "Если я хочу извлечь из этой беседы что-то стоящее, - решил он, - я должен перепутать свою речь, перетасовать карты, подкинуть ему то одно, то другое - сбить его с толку".
   Он следовал этому определенному замыслу: в подходящее время он направлял повествование, не в руках Вебстера, и узнать то, что он хотел знать, а не только то, что хотел рассказать молодой юрист. Он осознал необходимость разрушить скорлупу самоконтроля, скрывавшую тревогу подозреваемого.
   Он был уверен, что это всего лишь оболочка. Уэбстер, слегка опершись локтем о рояль, смотрел на него тревожными глазами и беспрестанно водил правой рукой по его гладким темно-каштановым волосам ото лба до макушки механическим жестом, когда он недоумевал.
   Улыбка его тоже была натянута, едва ли больше, чем легкий, неподвижный изгиб губ, как будто он стремился выставить напоказ свое умение смеяться над опасностью. Его обычная стремительность, приятное легкомыслие исчезли, уступив место намеку на напряжение, так что он, казалось, всегда был настороже против самого себя, намереваясь заранее отредактировать свой ответ на каждый вопрос.
   Уилтон выбрал кресло, которое поставило его прямо напротив Гастингса и в то же время позволило ему наблюдать за Вебстером. Он курил сигару и сквозь дымку, только что слетевшую с его губ, одарил сыщика долгим испытующим взглядом, на который Гастингс не обратил внимания.
   Вебстер говорил почти двадцать минут, объясняя свое стремление быть "абсолютно откровенным в отношении каждого подробно", рассматривая доказательства, полученные следствием, и критикуя действия присяжных, но не создавая ничего нового. Изредка он вставал из-за рояля и ходил взад-вперед по залу, без конца куря, закуривая новую папиросу от окурка старой, явно натянутой до предела своих нервных сил. Гастингс заметил легкое подергивание мышц в уголках рта и слишком частое подмигивание глаз.
   Судья Уилтон рассказал ему, продолжал Вебстер, об обвинении миссис Брейс в том, что он хочет жениться на мисс Слоун из-за финансовых затруднений; в нем не было ни слова правды; он уже договорился о ссуде, чтобы произвести этот платеж, когда наступит срок. Однако он сознавал свое незавидное положение и хотел оказать сыщику всяческую помощь, тем самым обеспечив себе быстрое избавление от замешательства.
   К этому времени Гастингс наметил свою линию допроса, свою атаку на сдержанность Вебстера.
   "Правильная идея!" - сказал он, вставая на ноги. "Пошли работать".
   Они увидели в нем перемену. Вместо добродушного, протяжного, медлительного старика, который, казалось, был благодарен за все, что он мог услышать, теперь перед ними стоял возбужденный, сообразительный человек, чьи слова исходили от него с резким, обрезанным эффектом, и чьи вопросы исследовали все поле их возможной и вероятной информации. Он стоял, опершись локтями на другой конец рояля, лицом к Вебстеру, через полированную длину его широкой крышки. Его господство вчерашней ночи в библиотеке вернулось.
   - Итак, мистер Вебстер, - начал он, невиновный в угрозах, - по мере того, как в настоящее время складываются обстоятельства, только два человека имели видимость мотива для убийства Милдред Брейс: либо Юджин Рассел убил ее из зависти к вам; или вы убили ее, чтобы заставить замолчать ее требования. Вы это видите?
   Он немного запрокинул голову и смотрел на Уэбстера из-под оправы очков, вдоль линии носа. Он видел, как другой боролся с порывом отрицать, колебался, прежде чем ответить, со смехом на высокой ноте, похожей на насмешку:
   - Я полагаю, так скажут многие.
   "Именно так. Я только что разговаривал с этим Расселом - поймал его после дознания. Я считаю, что в этом его алиби есть что-то гнилое; но я не мог потрясти его; и звук свидетельских показаний Отиса. Так что нам придется перестать рассчитывать на то, что Рассел докажет свою вину. У нас есть эта небольшая работа, и лучший способ справиться с этим, чтобы доказать свою невиновность. Видеть, что?"
   Поклон, которым Вебстер ответил на это заявление, представлял собой любопытную смесь изящества и насмешки. Детектив проигнорировал это.
   - И, - продолжал он, - есть только один способ выпутаться из этой неразберихи - откровенность. я работаю на вас; ты знаешь что. Расскажи мне все, что знаешь, и у нас есть шанс победить. Невиновный человек, пытающийся превратить черное в белое, - невинный дурак". Он быстро взглянул на Уилтона, который откинулся на спинку стула, медленно склонив голову из стороны в сторону, изображая безразличие. - Не так ли, судья?
   - Вполне, - согласился Уилтон, останавливаясь, чтобы вынуть изо рта сигару.
   - Конечно, это так, - коротко сказал Вебстер. - Я только что сказал вам об этом. Вот почему я решил - мы с судьей обсудили это - сообщить вам кое-что по секрету.
   "Один момент!" Гастингс предупредил его. - Может быть, я не приму это в тайну - если это что-то изобличающее вас.
   "Да; К сожалению, вы это сформулировали, Берн, - вставил судья, наклонив голову на спинку стула, чтобы встретиться взглядом с детективом.
   Вебстер был в замешательстве. По-видимому, его удивление было вызвано замечанием судьи, а не самим следователем. отказ тива взять на себя роль доверенного лица. Гастингс сделал вывод, что Уилтон, заранее согласившись с выдвинутым предложением, передумал, войдя в комнату.
   "Гастингс прав, - заключил судья. - Даже если он на твоей стороне, ты не можешь ожидать, что подозреваемый человек свяжет его вслепую - и ты именно такой, Берн.
   Видя неуверенность Вебстера, Гастингс пошел другим путем.
   - Мне кажется, я знаю, о чем вы говорите, мистер Вебстер, - сказал он как ни в чем не бывало. - Твоя пилочка для ногтей пропала из несессера - пропала со вчерашнего утра.
   "Ты знаешь что!" Берн вспыхнул, внезапно разозлившись. - И ты держишь его надо мной!
   В каждой черте его лица была открытая враждебность; его губы дернулись от резкого вдоха.
   - Почему бы тебе не посмотреть на это с другой стороны? - быстро возразил старик. - Если бы я сказал об этом коронеру... если бы я сказал ему также, что размер этой пилочки для ногтей, судя по остальной части перевязочного ящика, соответствует размеру той, что использовалась для лезвия кинжала, соответствует так же, как и у Рассела - что тогда?
   - Он прав, Берн, - снова предупредил Уилтон. - Он выбрал дружеский курс.
   -- Я это понимаю, судья, -- Будь - сказал я. и, не отвечая Гастингсу, обратился прямо к Уилтону: "Но это слабая подсказка. Он признает, что Рассел тоже потерял пилочку для ногтей.
   - Несколько лет назад, - подстрекал Гастингс, так что Вебстер повернулся на пятках лицом к нему; - Когда ты потерял свою? - прошлой ночью? - сегодня утром?
   "Я не знаю! Я заметил его отсутствие сегодня утром.
   -- Вот именно! -- Но, -- уточнил Гастингс, чтобы избежать ссоры, -- пилка для ногтей не представляет большого интереса, если она не подкреплена. Он подошел к сердечности. - И я ценю ваше намерение рассказать мне. Это то, что вы намеревались сообщить мне, не так ли?
   - Да, - полуугрюмо ответил Вебстер.
   Гастингс снова сменил тему.
   - Вы знали, что Милдред Брейс намеревалась уехать из Вашингтона сегодня же?
   "Почему нет!" Вебстер выпалил это с искренним удивлением.
   - Я получил его от Рассела, - сообщил Гастингс и тут же перешел к другой теме.
   "И это подводит нас к письму. Судья Уилтон рассказал вам об этом?
   Уэбстер закуривал сигарету, с трудом дотягивая пламя старой до конца новой. Операция, казалось, повлекла за собой каторгу для него.
   - В сером конверте? - ответил он, опираясь сигарета. "Да. Я не понял.
   Он снял пальто. Жара угнетала его. Время от времени он водил носовым платком по изнанке своего воротника, который уже увядал. Теперь, более чем когда-либо, он производил впечатление преувеличенной настороженности, как будто пытался предугадывать вопросы детектива.
   - Насколько я могу судить, никто этого не понял, - сказал Гастингс, и в его тоне проступила нотка суровости. "Он растворился в воздухе. Это самое загадочное в этом загадочном убийстве".
   Он, в свою очередь, начал ходить взад-вперед по полу перед креслом судьи Уилтона, заложив руки за спину и мотая из стороны в сторону мешковатым фалдом своего пальто.
   "Вы, несомненно, понимаете серьезность фактов: это письмо было отправлено в Слоанхерст. Рассел только что сказал мне об этом. Она помахала им перед его лицом, чтобы насмехаться над тобой, прежде чем бросить его в почтовый ящик. Он клянется, - Гастингс остановился в конце своего шага и пристально посмотрел на Вебстера, - что оно было адресовано вам.
   Вебстер, снова со своим странным, пронзительным смехом, похожим на насмешку, запрокинул голову и сделал два широких шага к центру комнаты. Там он постоял мгновение, засунув руки в карманы, и уставился на носок своего правого ботинка, которым он повторно приспосабливаясь к трещине в полу.
   Стул судьи Уилтона затрещал, когда он переместился, чтобы посмотреть на Вебстера. Однако внимание адвоката привлекла тяжесть взгляда сыщика; когда он поднял глаза, его глаза были полузакрыты, как будто свет вдруг сделался для них болезненным.
   "Это была бы игра Рассела, не так ли?" - возразил он наконец.
   "Миссис. Брейс сказал мне то же самое, - тихо сказал Гастингс, бросив взгляд на Уилтона и снова на другого.
   - Черт бы ее побрал! Вебстер выпалил с такой яростью, что Уилтон уставился на него в изумлении. "Черт возьми! И это первый раз, когда я сказал это о женщине. Как я и подозревал, как я и ожидал. Она затеяла какую-то нечестную игру!
   Он дрожал, как озноб. Гастингс не дал ему времени прийти в себя.
   - Значит, вы знакомы с миссис Брейс? Хорошо ее знаешь? он нажал.
   "Достаточно хорошо!" - возразил Вебстер с горячим отвращением. -- Довольно хорошо, хотя у меня был с ней только один разговор -- если можно назвать разговором эту бедламскую дикость. Она пришла ко мне в офис на второй день после того, как я уволил ее дочь. Она устроила сцену. Она обвинила меня в том, что я испортила его жизнь дочери, угрожал иском за нарушение обещания. Она сказала, что "поквитается" со мной, даже если это займет у нее всю оставшуюся жизнь. Обычно я не обращаю особого внимания на буйных женщин, мистер Гастингс; но было в ней что-то такое, что сильно подействовало на меня, она неумолима и как камень, не как женщина. Вы ее видели - понимаете, о чем я?
   - Отлично, - согласился Гастингс.
   Перед его мысленным взором промелькнуло лицо этой непонятной женщины, черная линия ее бровей, приподнятых наполовину к волосам, ненормальная влажность губ, сгущенных насмешкой. "Если она преследует этого человека две недели, - подумал он, - то я могу понять его дрожь!"
   Но он поторопился с расследованием.
   - Так ты думаешь, она солгала об этом письме?
   "Конечно!" Вебстер рассмеялся на высокой ноте. - Дальше, я полагаю, она предъявит письмо.
   - Она не очень хорошо может это сделать.
   Что-то в его голосе встревожило подозреваемого.
   "Что ты имеешь в виду?" он спросил.
   Гастингс улыбнулся.
   "Что ты имеешь в виду?" - снова спросил Вебстер, понизив голос, и приблизился к детективу на шаг.
   Гастингс взял лист бумаги из кармана.
   - Вот клапан серого конверта, - сказал он, как будто это была вся информация, которую он собирался сообщить.
   Вебстер убеждал его глазами и голосом:
   "Что ж?"
   - А на обороте немного почерка Милдред Брейс.
   Старик изучал лист бумаги с каждым проявлением увлеченности. Он мог слышать торопливое дыхание Вебстера и глоток, когда тот сглотнул ком в горле.
   Сцена захватила и Уилтона. Наклонившись вперед в кресле, с полуоткрытыми губами, большим и указательным пальцами правой руки машинально тушив сигару, так что струйка огня струилась на пол, он не мигая смотрел на клапан конверта.
   Вебстер подошел на шаг ближе к Гастингсу и встал, провел рукой по макушке и снова посмотрел полузакрытыми глазами, как будто свет причинил им боль.
   -- И, -- сказал старик, внимательно глядя на Вебстера, но не допуская ни намека на обвинение в своем голосе, -- прошлой ночью я нашел его в камине, за ширмой, в вашей комнате наверху.
   Он остановился, глядя на дверь, его внимание привлек уаз в зале.
   Вебстер рассмеялся на высокой, насмешливой ноте. Он заметно побледнел.
   "Давай, мужик!" - сказал судья Уилтон резко и властно. "Разве вы не видите страданий мальчика? Что на нем написано?"
   - Какая разница, что писать? - возразил Вебстер, движением плеч, которое выглядело как огромное усилие, чтобы взять себя в руки. "Если они вообще есть, то они поддельные. Подделка! Это и есть. Люди не пишут на внутренней стороне клапанов конвертов".
   Его лицо не выражало той уверенности, которую он пытался вложить в свой голос. Он вернулся к фортепьяно и оперся на него, его поза была такова, что это могло свидетельствовать о небрежной непринужденности или, что равно хорошо, могло выдавать его отчаянную потребность в поддержке.
   - Этот случай с письмом нельзя отмахнуться, - продолжал Гастингс, не отдавая обрывка конверта, ровным, размеренным тоном, используя свои фразы, как будто они были молотками, которыми он наносил удары по остаткам самообладания молодого юриста. - Вы не шутите с присяжными, мистер Вебстер. Мне кажется, я знаю о ценности фактов такого рода фактов столько же, сколько и вы. Подумайте, с чем вы столкнулись. Ты-"
   Уэбстер протестующе поднял руку, пальцы так дрожали, что отвисли. d сигарету, которую он собирался зажечь.
   "Момент!" - приказал ему старик. "Эта Милдред Брейс утверждала, что она пострадала от ваших рук. Вы уволили ее из своего офиса. Она и ее мать впоследствии преследовали вас. Она пришла сюда посреди ночи, где, как она знала, ты был. Она была убита, причем оружием, лезвие которого могло быть изготовлено из предмета, которым вы владели, предмета, который сейчас пропал, пропал с тех пор, как на этот раз вы прибыли в Слоанхерст. Тебя нашли склонившимся над мертвым телом.
   "Ее мать и ее ближайший друг, ее потенциальный жених, говорят, что она написала вам в пятницу вечером, адресовав свое письмо Слоанхерсту. Клапан конверта, опознанный ее матерью и подругой и имеющий оттиск ее почерка чернилами, найден здесь, в камине вашей комнаты. Человек, который преследовал ее здесь, которого могли подозревать в убийстве, оказался алиби.
   - А теперь я спрашиваю вас, как адвокат и здравомыслящий человек, кто поверит, что она вышла сюда, не предупредив вас о своем приезде? Кто, как обстоят дела сейчас, поверит во что угодно, кроме того, что вы, в отчаянии от страха, что она сделает откровения, которые помешают вашему браку с мисс Слоан и лишат вас доступа к огромному та сумма денег, которая вам была нужна, - кто поверит, что вы ее не убили, не сразили ее там, ночью, по заранее обдуманному плану, кинжалом, который вы для лучшей защиты себя изготовили способом, который, как вы надеялись, сделает его неидентифицируемым? Кто...
   Уилтон снова вмешался.
   - Какова ваша цель, Гастингс? - спросил он, вскакивая со стула. - Ты обращаешься с Берном так, как будто он убил женщину, и ты можешь это доказать!
   Уэбстер шатался на ногах, немного отвалился от рояля и снова зашатался, его локти скользили взад и вперед по его поверхности. Он был очень бледен; даже его губы, все еще жесткие и искривленные, как он думал, в принижающей улыбке, были белыми. Он смотрел на сыщика, как смотрит человек на надвигающийся ужас, которому он не может ни сопротивляться, ни бежать. Его разрушение было настолько полным, таким абсолютным, что это поразило Гастингса.
   - А вы, вы оба, - возразил старик на протест Уилтона. - Вы обращаетесь со мной так, как будто я назойливый посторонний, намеревающийся "сфабриковать" дело, а не представитель семьи Слоан - по крайней мере, мисс Люсиль Слоун! Почему это?"
   - Скажи мне, что на этой бумаге, - хрипло сказал Вебстер, когда я f он не слышал разговор двух других.
   Он поднял дрожащую руку, но не сделал ни шагу. Он по-прежнему раскачивался, как человек на струнах, на рояле.
   "Да; скажи ему!" - настаивал Уилтон.
   Гастингс протянул Вебстеру клапан конверта. Вместо того, чтобы смотреть на него, Вебстер уронил его на пианино.
   - Одно из слов, - сказал Гастингс, - "преследование". Два других не завершены".
   - И это ее почерк, дочери? - сказал Уилтон.
   "Вне всякого сомнения".
   Вебстер не сводил с детектива немигающих глаз, явно не в силах разрушить сковывающие его чары. Долгое время он ничего не говорил. Когда же он заговорил, то с явным трудом. Его слова прозвучали кричащим шепотом:
   "Значит, я в отчаянной форме!"
   - Ерунда, мужик! - запротестовал судья Уилтон, повысив голос, и, подойдя к нему, резко ударил его между плечами. "Соберись, Берн! Взбодрись!"
   Воздействие на падающего человека было в некотором роде волшебным. В ответ на удар он выпрямился, его локти больше не пытались опереться на рояль. Он отвел взгляд от Гастингс и посмотрел на судью, как мог бы сделать человек, пробуждающийся от крепкого сна. На несколько секунд он зажал рот одной рукой, как будто путем реальных манипуляций он хотел получить контроль над мышцами своих губ.
   - Мне лучше, - наконец сказал он, убирая руку с лица и расправляя плечи. "Я не знаю, что меня поразило. Если бы я... вы знаете, - он замялся, нахмурившись, - если бы я убил женщину, я не смог бы вести себя трусливее.
   Гастингс довел до конца то, что хотел сказать:
   "Насчет этого письма, мистер Вебстер: есть ли у вас какие-либо идеи, можете ли вы выдвинуть какую-нибудь теорию относительно того, как этот кусок конверта попал в вашу комнату?"
   Уэбстер провел рукой по своим волосам и глубоко, порывисто дышал.
   - Ничуть не слабее, - хрипло ответил он.
   - Вот и все, господа! - сказал Гастингс так резко, что они оба вздрогнули. "Кажется, мы не слишком далеко продвинулись в этом бизнесе. Мы не будем, пока вы - особенно вы, Вебстер - не расскажете мне, что вам известно. Это твое личное дело...
   - Мой дорогой сэр... - начал судья Уилтон.
   "Позвольте мне закончить!" - возмутился Гастингс. "Я не дурак; Я знаю, когда со мной шутят. Поймите меня: я не говорю, что вы получили это пусть тер, г-н Вебстер; Я не говорю, что вы когда-либо видели это; Я не знаю правды об этом - пока. Я говорю, что вы намеренно отказались отвечать на мои просьбы о сотрудничестве. Я говорю, что вы бы предпочли, чтобы я вообще не вмешивался в это дело. Я знаю это, хотя мне не ясны ваши мотивы - или ваши, судья. Ты был достаточно взволнован, сказал ты, когда мы разговаривали у Слоана у двери, чтобы я продолжил. Если вы все еще придерживаетесь этого мнения, я советую вам посоветовать вашему другу быть более откровенным со мной. Скажу прямо: если я не могу быть кукурузой, я не буду шелухой. Но я намерен быть кукурузой. Я собираюсь провести это расследование так, как считаю нужным. Меня не отвернут; Я не буду играть вторым игроком после тебя!"
   Он был прекрасен в своей интенсивности. Пораженные его горячностью, двое мужчин, к которым он обратился, молчали, встречая его пристальный и пристальный взгляд.
   Он улыбнулся, и при этом они с волнением, похожим на шок, осознали, что все его лицо отражает искреннее и теплое самодовольство. Все было так ясно, как если бы он сказал это вслух: он вынес из интервью то, что хотел. Признание этого факта усилило их опустошенность.
   "Теперь вы знаете мою позицию", - добавил он, уже не осуждая. "Если вы передумаете, это будет здорово! Мне нужна вся помощь, которую я могу получить. И возьми это у меня, молодой человек, йо ты не можешь позволить себе выбрасывать все, что можешь достать".
   "Угрозы?"
   Вебстер бросил одно слово с холодной наглостью, прежде чем судья успел начать примирительное замечание. Изменение манеры адвоката было настолько неприятным, а оскорбление было столь явно преднамеренным, что Гастингс не мог спутать его цель. Вебстер смотрел на него горящими глазами.
   "Нет; не угрозы, - ответил ему Гастингс холодным, как лед, голосом. - Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду. Я слишком мало знаю и слишком много подозреваю, чтобы бросить поиски убийцы этой женщины.
   Судья Уилтон попытался успокоить его:
   - Я не понимаю, на что вы жалуетесь, Гастингс. Мы-"
   Его прервал сдавленный, получленораздельный крик Вебстера. Гастингс, прыгнувший первым, поймал падающего за руку, сломив силу падения. Он вцепился в край рояля, потому что его ноги подкосились. Это, а также быстрота детектива сделали падение более похожим на плавное скольжение на пол.
   За исключением булькающего возгласа, от него не было ни слова. Он был без сознания, его бесцветные губы снова скривились в том убогом подобии вызывающей улыбки, которую заметил Гастингс. ред в начале интервью.
   Икс
   КОНФЕРЕНЦИЯ ШЕПТОМ
   Доктор Гарнет, добравшись до Слоанхерста через полчаса, обнаружил Вебстера в полном изнеможении. Он заявил, что для как минимум несколько дней больной должен оставаться в покое. Его нельзя было ни перевезти в его квартиру в Вашингтоне, ни допросить ни о чем.
   "То есть, - пояснил он, - на три-четыре дня, а может быть, и дольше. Он тяжело болен. Если бы я не знал о страшном потрясении, которое он испытал в результате убийства, я бы склонен был сказать, что он сломался после долгого, постоянного нервного напряжения.
   - Я пришлю медсестру, чтобы она позаботилась о нем. Мисс Слоан вызвалась добровольцем, но у нее свои проблемы.
   Судья Уилтон передал эту новость Гастингсу, который стоял на крыльце и что-то строгал, ожидая встречи с Люсиль, прежде чем вернуться в Вашингтон.
   - Думаю, Гарнет прав, - добавил Уилтон. "Я думал, что еще до вчерашнего вечера Берн вел себя так, как будто он вымотался. И вы обращались с ним довольно грубо. Такого рода расспросы, дразнящие, держащие человека в напряжении, выбивают металл из нервного темперамента ли. ке его. Я не против сказать вам, что это меня здорово взбесило.
   "Мне жаль, что это выбило его из колеи, - сказал Гастингс. "Все, что я хотел, это факты. Он не был откровенен со мной".
   - Я пришел сюда, чтобы поговорить об этом, - резко возразил Уилтон. - Вы все ошибаетесь, Гастингс! Мальчик разбит на куски. Он ясно, слишком ясно видит груз подозрений против него. Вы приняли его панику за враждебность по отношению к себе.
   Старик не был убежден и показал это.
   "Подозрение обычно не ставит человека перед треуголкой - если только его не на чем обосновать", - утверждал он.
   "Хорошо; Я сдаюсь, - сказал Уилтон с коротким смешком. "Все, что я знаю, это то, что он пришел ко мне до того, как мы увидели тебя в музыкальной комнате, и сказал мне, что хочет, чтобы я был там, чтобы убедиться, что он не упустил ни одной детали из того, что знал".
   Гастингс, оторвавшись от замысловатого узора, который вырезал, бросил вызов судье:
   - Вам не приходило в голову, что, если он невиновен, он может заподозрить кого-то еще в этом доме, возможно, пытается прикрыть этого человека?
   В последовавшей незначительной паузе губы Уилтона раскрылись в недоверчивой улыбке, и кончик языка показался у зубов, как будто он собирался произнести букву. "С". Гастингс мысленно увидел, как он вот-вот воскликнет: "Слон!" Но если это было у него на уме, он отложил это, превратив улыбку в смехотворный протест:
   - Это далеко зашло, не так ли?
   Гастингс улыбнулся в ответ: "Может быть и так, но это возможность, а с возможностью нужно иметь дело".
   -- Что мне напомнило, -- сказал судья уже дружелюбно. - Не забывайте, что я всегда к вашим услугам в этом деле. Теперь я вижу, что вы предпочли бы расспросить Вебстера наедине, в музыкальной комнате; но моя уверенность в его невиновности ослепила меня от того факта, что вы можете считать его действительно виновным. Я не ожидал ничего, кроме дружеской беседы, а не яростного перекрестного допроса".
   "Это совсем не имело значения", - поддержал Гастингс сердечный тон Уилтона; - И я ценю ваше предложение, судья. Предположим, вы расскажете мне все, что придет вам в голову, все, что прольет свет на это дело в любое время; а я буду для вас посредником с начальством, если надо.
   "Ты имеешь в виду-?"
   "Я хотел бы говорить за эту семью и ее друзей. Я могу работать лучше, если я могу справиться со всем сам. Половина моей работы - спасти Слоанов от как можно большего количества диких слухов.
   Уилтон одобрительно кивнул.
   "А как же Артур? Ты ж Не мог бы я задать ему какие-нибудь вопросы от тебя?
   "Нет; спасибо. - Но, - добавил Гастингс, - вы могли бы убедить его в необходимости рассказать мне о том, что он видел прошлой ночью. Если он не выскажется, он еще больше усложнит жизнь Вебстеру".
   - Я не думаю, что он что-то видел.
   "Не так ли? Почему же тогда он отказался давать показания коронеру?
   Машина шерифа Крауна мчалась по подъездной дорожке; и Гастингс торопливо заговорил:
   - Ты же знаешь, что он не так болен, как кажется. Он должен рассказать мне все, что знает, судья! Он что-то сдерживает. Вот почему он хочет меня так разозлить, что я брошу это дело. Кого он прикрывает? Это то, что люди захотят узнать".
   Уилтон задумался.
   - Я посмотрю, что я могу сделать, - наконец согласился он. - По вашему мнению, может показаться - люди могут заподозрить, - что Вебстер виновен или покрывает кого-то другого; а Артур виновен или покрывает Вебстера!
   Когда мистер Краун добрался до крыльца, они обсуждали состояние Вебстера, а Гастингс с помощью перочинного ножа судьи затягивал винт в своем большом лезвии в стиле барлоу. Мы были осторожны, чтобы не сказать ничего, что могло бы вызвать подозрения у шерифа в отношении их договора - соглашения, согласно которому частный детектив, а не представитель закона, должен был пользоваться всей информацией судьи, касающейся убийства.
   Однако мистер Краун был недоволен.
   "Я связан!" - пожаловался он, поглаживая указательным и большим пальцами свой костяшки подбородка. "Единственное место, где я могу получить информацию, находится не на том конце - Рассел!"
   - Что со мной? - дружелюбно спросил детектив. - Я буду рад помочь, если вы думаете, что я могу.
   - Что мне в этом хорошего? У него была лучшая политическая улыбка, но в голосе звучала обида. "Твоя работа - держать все в тайне - для Слоанхерста. Мистер Слоун болен, слишком болен, чтобы видеть меня, не подвергая опасности свою жизнь, так говорит мне его камердинер с похоронным лицом. Мисс Люсиль говорит достаточно вежливо, что она рассказала все, что знает, рассказала в суде, и я должна обратиться к вам, если захочу от нее еще что-нибудь. Судья здесь ничего не знает о внутренних отношениях семьи и Вебстера, или Вебстера и девушки Брейса. И Уэбстер на месте, основательно и удобно! Если все это не заденет твоего дядю Роберта короткими волосами, я уйду!
   "Что ты хочешь узнать?" граф Гастингс красный. - Насколько я понимаю, у вас был доступ ко всему.
   Ответ на это задержался из-за появления Джарвиса, который вызвал судью в комнату Артура Слоуна.
   "Я хочу добраться до Вебстера, - сказал Краун Гастингсу. - И вот почему: если ее убил не Рассел, то это сделал Вебстер.
   - Да ты ослабел! старик склонил голову над своим строганием. - Сегодня утром вы приготовили гуся Рассела - зажарили до густого темно-коричневого цвета!
   "Да; и если бы я мог разрушить его алиби, я бы все равно приготовил его!
   - Значит, вы принимаете алиби?
   - Конечно, я принимаю это.
   "Я не."
   - Почему бы и нет? возразил Краун. - У него не было самолета в заднем кармане, не так ли? Только так он мог преодолеть эти четыре мили за пятнадцать минут. Или его алиби должно рухнуть, чтобы спасти жениха мисс Слоун?
   Он хлопнул себя по бедру и оттопырил колючие усы. - Тебе платят за то, чтобы ты нацепил эту штуку на Рассела, - сказал он явно драчливо. - Я не жду, что ты поможешь мне работать против Вебстера! Я не такой простой!"
   Старик с жестом п o более захватывающе, чем указать на шерифа с куском дерева в левой руке, заставил чиновника челюсть отвиснуть почти до груди чиновника.
   "Г-н. Краун, - сказал он, - поймите это раз и навсегда: человек не обязательно мошенник, потому что он когда-то работал на правительство. Я каждый раз так же стремлюсь найти виновного, как и тогда, когда работал в Министерстве юстиции. И я намерен. Отныне вы будете благодарить меня за это! Не так ли, мистер шериф?
   Краун извинился. "Я обеспокоен; это то что. Я в ступоре и не могу спуститься".
   - Хорошо, но не пытайся сделать из меня лестницу! Почему бы вам не проверить это алиби?
   Краун снова был раздражен. "Зачем ты к этому привязываешься?"
   "Потому что, - заявил Гастингс, - я готов поклясться и поклясться, что он солгал, когда сказал, что пробежал эти четыре мили. Я готов поклясться, что он был здесь, когда было совершено убийство. Когда у человека такое хорошее алиби, как он говорит, его адамово яблоко не играет в его гортани "Янки Дудл".
   "Это так!"
   - Да, и вот еще что: когда миссис Брейс сбежит?
   "Сейчас ты разговариваешь!" согласился Краун, с мгновенным энтузиазмом. "Она сказала мне, что Утром она поможет мне разыскать Вебстера - ей не понравится, что Рассел убил девушку. Фокси бизнес! Сама запутавшись в этом, она бежит на помощь мужчине, которого она...
   Шериф помолчал, не в силах довести свои рассуждения до логического завершения.
   "Нет", сказал он, удрученный; - Не могу поверить, что она подбила его на убийство ее дочери.
   - Эта женщина, - сказал Гастингс, - способна на все - на все! Мы обнаружим, что она ужасна, говорю тебе, Краун. Она как-то замешана в убийстве, и если ты не узнаешь как, то это сделаю я!
   - Как мы можем получить ее? - возразил Краун. "Она была в своей квартире, когда было совершено убийство. Мы обыскали эти территории и не нашли ничего, что могло бы кого-то уличить. Все, что у нас есть, это сильное подозрение в отношении двух мужчин. Она ушла.
   - Нет, если мы будем наблюдать за ней. Она обещала доставить неприятности - ей повезет, если она не устроит их себе. Пойдем за ней.
   "Я на! Но, - напомнил шериф, опять нерешительно, - это нам скоро ничего не принесет. Она не выйдет из своей квартиры до похорон".
   - Это не заставит ее долго молчать, - возразил Гастингс. - Она сказала мне, что похороны будут завтра в девять часов утра от гробовщика. поручил одному из моих помощников следить за ней. Я не рассчитываю, что ее горе поглотит ее, даже сегодня.
   Но он видел, что Крауна не очень впечатлила возможность найти убийцу через миссис Брейс. Шериф был поглощен умственными предосторожностями, чтобы не быть введенным в заблуждение "детективом Слоанхерста".
   Он все еще был в таком настроении, когда мисс Слоун послала за Гастингсом.
   Детектив нашел ее в музыкальной комнате. Она села на стул, который час назад занимал судья Уилтон, и оперлась локтем на подлокотник, подперев подбородок рукой. Ее платье - нежно-лавандовое, такое легкое, что оттенялось почти до розового, и волшебным образом созданное, чтобы подчеркнуть изящество ее фигуры, - привлекло его внимание к легкому обвисанию ее плеч, наводившему на мысль о сильной усталости.
   Но он снова был пленен ее серьезной красотой и силой духа. Она выдавала свое волнение только в мелкой дрожи в руках и какой-то медлительности в словах.
   На крыльце, разговаривая с судьей Уилтоном, он в момент раздражения задался вопросом, почему он продолжает дело, несмотря на такое очевидное сопротивление в том самом доме, которому он стремился помочь. Теперь он знал, что ни его чувство долга, ни его гонорар не были решающими факторами. Он остался, потому что в нем нуждалась эта девушка, потому что прошлой ночью он увидел в ее изможденном взгляде невыразимое подозрение.
   - Ты хотел меня видеть - есть что-нибудь особенное? - спросила она его сразу же настороженно.
   "Да; да, мисс Слоун, - сказал он, стараясь выразить в голосе всю свою симпатию к ней.
   "Да?" Она смотрела на него твердыми глазами.
   - Вот что, и я хочу, чтобы вы помнили, что я не стал бы поднимать этот вопрос, если бы не мое желание положить конец вашей неуверенности: боюсь, вы не рассказали мне всего, что знаете, всего, что видели в последний раз. ночь в...
   Когда она собиралась заговорить, он предупреждающе поднял руку.
   "Позвольте мне объяснить, пожалуйста. Не связывай себя, пока не увидишь, что я имею в виду. Судья Уилтон и мистер Вебстер, похоже, считают, что я здесь не нужен. Для них это может быть естественным отношением. Они оба юристы, а для юристов простой сыщик ничего не значит.
   - О, я уверена, что это не так, - вспылила она, извиняясь.
   - О, лично я не возражаю, - сказал он с улыбкой, за которую она была ему благодарна. - Как я уже сказал, возможно, для них естественно так думать. Ваш отец, однако, не юрист; а когда я по твоей просьбе вошел к нему в комнату, он постарался оскорбить меня, оскорбить меня несколько раз". Это вызвало легкий румянец на ее лице. - Итак, остается только вам сообщить мне факты, которые мне необходимы - если они существуют.
   Он стал более настойчивым.
   - И вы наняли меня, мисс Слоан; Вы обратились ко мне, когда не знали, куда обратиться. Я буду справедлив как к себе, так и к вам, когда скажу вам, что ваше бедствие, гораздо большее, чем финансовые соображения, убедило меня взяться за эту работу, не посоветовавшись сначала с вашим отцом.
   Она наклонилась к нему, согнувшись в талии, ее глаза слегка расширились, так что их вид должен был придать ей испуганный вид.
   - Ты не имеешь в виду, что откажешься от него! сказала она, явно умоляя. "Ты не отдашь!"
   - Ты совершенно уверен, что не хочешь, чтобы я от него отказался? Судья Уилтон дважды просил меня из вежливости не отказываться от него. Ты просто из вежливости?
   Она устало улыбнулась и покачала головой.
   - В самом деле, мистер Гастингс, если бы вы бросили нас сейчас, я был бы в отчаянии - вообще. Отчаянный! Только то."
   - Я не могу бросить тебя, - мягко сказал он. "Как я уже сказал мистеру Вебстеру, я слишком мало знаю и слишком много подозреваю, чтобы делать это".
   Прежде чем она снова заговорила, она пристально посмотрела на него, немного прижав нижнюю губу к зубам.
   - Что, мистер Гастингс? - спросила она. - Что вы подозреваете?
   "Позвольте мне ответить на это вопросом", - предложил он. - Прошлой ночью у тебя была единственная мысль, что я могу защитить тебя и твоего отца, всех в этом доме, действуя как твой представитель. Я думаю, вы хотели сделать меня буфером между всеми вами, с одной стороны, и властями и репортерами, с другой. Вы хотели, чтобы все было сдержано, чтобы ничего не выходило за пределы того, что было неизбежным. Разве это не так?
   "Да; так оно и было, - призналась она, не видя, к чему ведет его вопрос.
   - Значит, вы боялись, что может быть разглашено что-то компрометирующее, не так ли?
   "О, нет!" она сразу отказалась.
   - Я имею в виду то, что может показаться компрометирующим. Вы доверяли человеку, которого, казалось бы, обвиняли; и вы хотели, чтобы убийцу нашли без, в тем временем, обнародовав неблагоприятное обстоятельство. Не так ли, мисс Слоан?
   - Да, практически.
   "Давайте проясним это. Вы боялись, что слишком много расспросов о вас или о другом человеке может привести к оплошности - может заставить вас или его упомянуть явно разрушительный инцидент с катастрофическими последствиями. Разве это не так?
   "Да; вот оно что".
   - Итак, что же это был за явно инкриминирующий инцидент?
   Она начала. Он так прямо подвел ее к признанию, что теперь она поняла, что невозможно утаить то, чего он добивался.
   - Возможно, - он попытался облегчить ее ответственность, - то самое, что скрыли Вебстер и судья, потому что я уверен, что они что-то скрывают. Возможно, если бы я знал это, все было бы проще. Люди, непосредственно пострадавшие от преступления, в последнюю очередь способны точно судить о таких вещах".
   Она вздохнула с облегчением, тем не менее глядя на него с недоумением.
   "Да, я знаю. Вот почему я пришел к вам - прошлой ночью - в самом начале.
   -- А речь шла о них, Вебстере и Уилтоне, -- заключил он за нее, по-прежнему подбадривая ее своей улыбкой, глядя на нее оправы его очков с отеческой добротой.
   Она отвернулась от него и посмотрела в окно. Была середина жаркого, безветренного дня, без дуновения ветерка и удивительно тихо. На данный момент не было ни звука ни в доме, ни снаружи.
   "Ой!" - воскликнула она, и ее голос свидетельствовал о том, до какой степени ее угнетали сомнения. -- Так было там, -- тихо, тихо! Если бы ты только мог понять!"
   "Мое дорогое дитя, - сказал он, - положитесь на меня. Шериф обязан самоутвердиться, быть впереди всех; он такой человек. Он произведет арест в любое время или объявит об этом. Разве ты не видишь опасности? Он наклонился вперед и взял ее за руку, движение, на которое она, казалось, не обращала внимания. - Разве ты не видишь, что мне нужны факты, если я хочу тебе помочь?
   При этом она высвободила руку и села очень прямо, лицо ее опять немного отвернулось от него. Подергивание, как оборвавшаяся дрожь, сдвинуло все ее тело, так что каблук ее туфельки бойко застучал по полу.
   - Хотела бы я, - глухо прошептала она, - хотела бы я знать, что делать!
   - Скажи мне, - настаивал он, словно разговаривая с ребенком.
   Она шо жениться на нем ее лицо, очень белое, с внезапными тенями под глазами.
   "Я должен, я думаю; Я должна тебе сказать, - сказала она ненамного громче предыдущего шепота. "Ты был прав. Я не рассказал всю историю того, что я видел. Поверьте, я не думал, что это имеет значение. Я думал, действительно, все уладится само собой и объяснения не нужны. Но ты знал, не так ли?
   "Да. Я знал." Он осознал ее испытание, помогая ей пройти через него. "Что они делали?"
   Она высоко держала подбородок.
   - Все это правда, что я рассказал вам в библиотеке, как меня разбудили движения отца, как я подошел к окну, как увидел Берна и судью лицом друг к другу - ее - там, в конце жуткой желтой улицы. рука света. Но это еще не все. В тот момент, когда вспыхнул свет, судья немного запрокинул голову, как человек, готовый закричать, позвать на помощь. Я уверен, что это было так.
   "Но Берн был слишком быстр для этого. Берн протянул руку; его рука пронзила ее; и его рука закрыла судье рот. Судья не издал ни звука, но покачал головой из стороны в сторону два или три раза - я не уверен, сколько раз, - пока Берн наклонялся над телом и что-то шептал ему. Мне казалось, что я могу Я почти слышал слова, но я не слышал.
   "Тогда Берн убрал руку изо рта судьи. Думаю, перед этим судья сделал знак, попытался кивнуть головой вверх-вниз, чтобы показать, что он сделает так, как сказал Берн. Затем, когда они увидели, что она умерла, они оба поспешили за угол к передней части дома, и я услышал, как они вошли; Я слышал, как судья позвал отца и побежал к тебе в комнату.
   Ее тогда встревожило изумление и неодобрение на его лице.
   "Ой!" - сказала она и на этот раз взяла его за руку. "Понимаете! Понимаете! Вы не понимаете! Вы думаете, Берн убил ее!
   - Не знаю, - сказал он, задаваясь вопросом. - Я должен подумать. На мгновение его охватило возмущение. "Уилтон! Судья, судья! Молчать о таких вещах! Я должен подумать.
   XI
   МОТИВЫ РЕ ВЕАЛЕД
   Ш Он отпустил его руку и, все еще наклоняясь к нему, ждал, пока он заговорит. Ее охватило смятение предчувствий - она пожалела, что доверилась ему. Если его гнев охватил Берн так же, как и судью Уилтона, она не принесла ничего, кроме вреда!
   Увидев ее смятение, он снова попытался ее успокоить.
   "Но не важно!" он свел к минимуму собственное чувство шока. "Я уверен, что пойму, если вы расскажете мне больше - ваше объяснение".
   Очевидно, единственный вывод, который он мог сделать из ее рассказа, заключался в том, что Вебстер убил женщину и, заметив, что он склонился над ее телом, прыгнул вперед, чтобы заставить замолчать человека, обнаружившего его. Тем не менее, было столь же очевидно, что она была искренней, приписывая Вебстеру другой мотив для предотвращения возмущения судьи. Размышление об этом убедило Гастингса, что она может предоставить ему факты, которые изменят весь аспект преступления.
   Ее нерешительность н это беспокоило его; он признал необходимость увеличения ее зависимости от него. Если бы она рассказала ему лишь часть того, что знала, вряд ли он был бы в лучшем положении, чем прежде.
   "Естественно, - добавил он, - вы можете пролить свет на весь инцидент - свет, которым я должен в значительной степени руководствоваться".
   "Если бы Берн не был болен, - ответила она на это, - я бы не сказала. Это потому, что он лежит там, с закрытыми губами, не в силах следить за развитием событий, на милость того, что может сделать шериф. Сделай или скажи! Вот почему я так ужасно нуждаюсь в помощи, мистер Гастингс!
   Она откинулась на спинку стула, отодвинулась от него, как будто его ласковый взгляд смутил ее.
   - Если бы он не пострадал от этого коллапса, думаю, мне следовало оставить это дело на его усмотрение. Но теперь... теперь я не могу! Она снова выпрямилась, подняв подбородок, сигнализируя об окончательном решении. "Он действовал в соответствии со своим импульсивным желанием не допустить, чтобы я был шокирован этим открытием - этим ужасом там, на лужайке. Случилось так, что он убедился, что такой крик, если он прокричит всю ночь, станет для меня страшным ударом. Я уверен, что это была единственная мысль, которая пришла ему в голову, когда он закрыл рукой рот судьи Уилтона.
   "Я могу поверить, что, " он сказал. - Скажи мне, почему ты в это веришь?
   "Ой!" - запротестовала она, сцепив руки на коленях. - Если бы это касалось только его и меня!
   Ее подозрения в отношении отца вернулись к нему. Это было, подумал он, следствием ужаса, который он видел сейчас в ее глазах.
   - Но ведь это касается только его и меня! - яростно продолжала она, как для того, чтобы укрепиться в том, во что она хотела верить, так и для того, чтобы заставить его поверить в это. - Позволь мне рассказать тебе все, от начала до конца.
   Она продолжала низким тоном, слова медленнее, как будто она стремилась к точности и ясности.
   "Я должен вернуться в пятницу - в позапрошлую ночь - кажется, несколько месяцев назад! Я слышал, что у Берна были какие-то отношения со своей стенографисткой, что она была уволена с его должности и отказывалась принять увольнение как окончательное. Я имею в виду, конечно, я слышал, что она была влюблена в него, и он был влюблен в нее - или должен был быть.
   "Мне это рассказала моя подруга в Вашингтоне Люси Карнли. Кажется, другая стенографистка подслушала разговор Берна и мисс... мисс Брейс. Вышло так. Это было очень косвенно; Я не мог не поверить этому, некоторым из них; Люси не стала бы рассказывать мне пустые сплетни, я думал.
   Она втянула нижнюю губу, чтобы скрыть мгновенный трепет, и покачала головой из стороны в сторону.
   - Все это, мистер Гастингс, само собой разумеется, когда Берн приезжал сюда позапрошлым вечером на выходные. Я только что услышал это в тот день. Он отрицал это, сказал, что ничего даже отдаленно напоминающего любовную связь не было. Он был возмущен и очень обижен! Он сказал, что она неверно истолковала некоторые его доброты к ней. Он не мог объяснить, как она неправильно их истолковала. В любом случае, в результате я разорвал нашу помолвку. Я-"
   "Вечер пятницы!" - невольно воскликнул Гастингс.
   В тот же миг он понял, как жестоко Вебстер, скрывая все это, обманул его, оставил в неведении.
   "Да; и я рассказала об этом отцу, - тут она торопила слова, и от ее манеры создавалось впечатление, что она надеется, что этот факт не займет слишком много места в мыслях сыщика. "Мы втроем говорили об этом в пятницу вечером. Отец чудесным образом любил Берна и убеждал меня, что я безрассудно разрушаю свою жизнь. Я отказался передумать. Когда я поднялся наверх, они еще долго стояли в библиотеке, разговаривая.
   "Я думаю, они решили, что Берну лучше всего остаться здесь, через вчера и сегодня, в надежде, что он и отец могут передумать. Отец пытался, вчера утром. Он был ужасно расстроен. Это одна из причин, по которой он сегодня так устал и болен. Я так люблю своего отца, мистер Гастингс! На мгновение она крепко сжала губы, в горле застрял рыдание. - Но мое горе, моя уязвленная гордость...
   - Что твой отец сказал о Милдред Брейс? - спросил Гастингс, когда она не закончила это предложение.
   Она посмотрела на него, снова широко раскрытыми глазами, испуганным видом, прижав обе руки к горлу.
   "Там!" - сказала она, понизив голос до шепота.
   Затем, отвернувшись от него наполовину, она прошептала так тихо, что он с трудом ее расслышал: "Лучше бы я умерла!"
   Ее слова испугали его, в них так явно звучала правда, как будто она в трезвом виде предпочла бы смерть раздиравшей ее сердце мысли - подозрению на отца.
   - Вот почему Берн остановил крик судьи, - сказала она наконец, обращая к нему свое белое лицо; - У него возникла внезапная дикая мысль, которая, боюсь, пришла вам в голову, - что отец мог убить ее. И Берн не хотел, чтобы этот ужасный факт кричал мне всю ночь. О х, разве вы не видите... разве вы не видите этого, мистер Гастингс?
   "Это вполне возможно; Мистер Уэбстер, возможно, так и думал. Но давайте говорить прямо. Что твой отец сказал о Милдред Брейс, что вызвало подобные подозрения?
   "Он был зол, страшно возмущен. Вы знаете, я не скрывал от вас его вспыльчивости. Его ярость свирепа. Однажды, когда он был таким, я видел, как он убил собаку. Если бы это было так... но я думаю, что все люди, которые нервничают, как он, имеют вспыльчивый характер. Он был так возмущен тем, что она встала между мной и Берном. Он не винил ни Берна, ни меня. Казалось, он сосредоточил на ней весь свой гнев.
   - Он сказал - видите ли, мистер Гастингс, я вам все рассказываю! - он пригрозил пойти к ней и... Он, конечно, не имел определенного представления о том, что он будет делать. Наконец, он сказал, что откупит ее, заплатит ей за то, чтобы она уехала из этой части страны. После этого, сказал он, он знал, что я "ясно все увижу", и мы с Берном помиримся".
   Гастингс вспомнил заявление Рассела о том, что у Милдред есть билет до Чикаго.
   - Он подкупил ее? - быстро спросил он.
   "О, нет; он просто хотел, чтобы он мог, я думаю.
   - Но он не пытался связаться с ней вчера? Ты уверен?"
   - Вполне, - сказала она. - Но разве ты не видишь. Мистер Х астинги? Отец так сильно ненавидел ее, что Берн вспомнил о нем в тот момент, когда нашел это тело - там, где-то там. Он подумал, что отец, должно быть, как-то встретил ее на лужайке, или она пошла за ним, и он в припадке ярости сбил ее с ног".
   - Вебстер сказал вам об этом?
   - Нет, но это правда. это!"
   -- Но если ваше предположение остается в силе, то каким образом ваш отец оказался во владении этим кинжалом, который, по словам юристов, был, очевидно, сделан с умыслом?
   - Вот именно, - сказала она, ее губы дрожали, руки судорожно сжимали колени. "Он этого не делал! Он этого не делал! Идея Берна была ошибкой!"
   "Кто тогда?" он надавил на нее, поняв теперь, что она так расстроена, что беззащитно отдаст ему свои мысли.
   -- Да этот человек, Рассел, -- сказала она таким тихим голосом и такими медленными словами, что он подумал, что она на пределе своих возможностей. - Но я сказал все это, чтобы показать вам, почему Берн закрыл судье рукой рот. Я хочу пояснить, что он боялся, что отец - подумайте об этом, мистер Гастингс! - убил ее! Сначала я подумал...
   Она опустила лицо обеими руками и плакала безудержно, без рыданий, слезы текли рекой. минг между ее пальцами и вниз по ее запястьям.
   Старик взял ее одной рукой за волосы, а другой достал носовой платок, смущенный тем, что его очки внезапно затуманились.
   - Смелая девушка, - сказал он неуверенным голосом. "Ах какая женщина! Я знаю, что Вы имеете ввиду. Сначала вы опасались, что ваш отец мог быть причастен к убийству. Я видел это в твоих глазах прошлой ночью. У вас были те же мысли, что и у молодого Уэбстера, вернее, как вы говорите.
   Ее плач прекратился так же внезапно, как и начался. Она смотрела на него сквозь слезы.
   - И я только ранил Берна в ваших глазах; Думаю, непоправимо! Этим утром я думал, что ты меня слышал, когда я просила его не сообщать о том, что наша помолвка расторгнута? Разве ты не помнишь? Ты был на крыльце, когда мы свернули за угол.
   Впервые с момента его произнесения он вспомнил ее тогдашнее заявление: "Мы должны оставить все как есть" и многозначительный ответ Вебстера. Он презирал собственную глупость. Преувеличил ли он желание Вебстера сдержать это обещание, превратив его в осознание самого преступления? И если бы эта ошибка не привела его к ложным и бесполезным интерпретациям всей его беседы с Вебстер?
   -- Он обещал, -- продолжала Люсиль, -- по той же причине, по которой я просила об этом, -- чтобы не допустить раскрытия того факта, что у отца мог быть мотив желать ей смерти! Это была ошибка, теперь я вижу, ужасная ошибка!
   "Можете ли вы сказать мне, почему у вас не было таких же мыслей о Берне?" Ему было жаль, что ему пришлось сделать этот запрос. Если бы он мог, он бы избавил ее от дальнейших страданий. "Почему бы у него не было того же мотива, ненависти к Милдред Брейс, в тысячу раз сильнее?"
   - Не знаю, - сказала она. - Я просто никогда не думал об этом - ни разу.
   Каким бы прекрасным психологом он ни был, Гастингс знал, почему эта точка зрения не пришла ей в голову. Ее любовь к Уэбстеру была идеализирующим чувством, исключавшим даже возможность проступка. Ее любовь к отцу, необычайная по своей преданности, тем не менее признавала его слабости.
   И, стремясь защитить этих двоих, она рассказала историю, которая, если говорить об откровенных фактах, гораздо больше инкриминировала любовника, чем отца. Она приписала Слоану в своем беспокойстве мотив, который был бы наиболее естественным для отвергнутого Вебстера. Даже сейчас она не могла заподозрить Берна; ее единственный страх состоял в том, что другие, не понимая его так, как она, заподозрить его! Хотя она порвала с ним, она все еще любила его. Более того: его болезнь и последовавшая за ней беспомощность усилили ее привязанность к нему, вывели на поверхность ее материнский аспект.
   "Если бы ей пришлось выбирать между ними двумя, - подумал Гастингс, - она спасала бы Вебстера - каждый раз!"
   - Я знаю... говорю вам, мистер Гастингс, я знаю , что ни Берн, ни отец не несут никакой ответственности за это преступление. Я говорю вам, - повторила она, вставая на ноги, как будто одним своим физическим ростом она надеялась убедить его в своих знаниях, - я знаю , что они невиновны. Разве вы этого не знаете?
   Она стояла, глядя на него сверху вниз, все ее тело было напряжено, руки были прижаты к бокам, костяшки ее пальцев были белыми, как слоновая кость. Теперь ее глаза были сухими и блестящими.
   Он уклонился от категорического заявления, к которому она его принуждала.
   -- Но ваше знание, мисс Слоан, и то, что мы должны доказать, -- сказал он, тоже вставая, -- сейчас две разные вещи. Власти потребуют доказательств".
   "Я знаю. Вот почему я рассказал вам все это". Почему-то ее манера упрекала его. - Ты сказал, что должен иметь их, чтобы правильно справиться с этой... этой ситуацией. Теперь, когда вы их знаете, я уверен, что вы будете чувствовать себя в безопасности, посвятив все пора доказывать вину Рассела. Она наклонила голову вперед, чтобы рассмотреть его поближе. - Ты знаешь, что он виновен, не так ли?
   - Я уверен, что миссис Брейс замешана в убийстве дочери, - сказал он. "Она как-то была в этом заинтересована. Если это правда, и если ваш отец вчера не подошел ни к ней, ни к ее дочери, весьма вероятно, что Рассел виновен.
   Он отвернулся от нее и постоял у окна спиной к ней несколько долгих мгновений. Когда он снова посмотрел на нее, он выглядел старым.
   - Но факты - если бы мы только могли опровергнуть алиби Рассела!
   "Ой!" - прошептала она в новой тревоге. - Я забыл об этом!
   Все напряжение покинуло ее конечности. Она опустилась на стул и села, глядя на него снизу вверх, в ее глазах откровенно отражался панический страх.
   - Думаю, мне жаль, что я сказала тебе, - отчаянно сказала она. - Я не могу заставить тебя понять! Еще одно соображение заставило себя на нее. - Тебе не придется никому - вообще никому - рассказывать об этом, не так ли?
   Он был к этому готов.
   - Мне придется спросить судью Уилтона, почему он последовал совету мистера Вебстера, и что это был за совет, что они шептали друг другу, когда вы их видели.
   "Вт да, это совершенно справедливо, - согласилась она с облегчением. "Это положит конец всем секретам между ними и мной. Это то, чего я хочу. Если это будет обеспечено, все остальное наладится само собой".
   Ее вера удивила его. Он не осознавал, насколько это было неквалифицированно.
   - Вы спрашивали об этом судью? - спросил он.
   "Да; как раз перед тем, как я пришел сюда - после коллапса Берна. Я чувствовал себя таким беспомощным! Но он пытался убедить меня, что мое воображение обмануло меня; он сказал, что у них не было такой сцены. Вы знаете, каким грубым и суровым иногда может быть судья Уилтон. Я не должен выбирать его своим доверенным лицом.
   "Нет; Я считаю, что нет. Но мы спросим его сейчас, если вы не возражаете.
   Дворецкий Уиллис ответил на звонок и сообщил: судья Уилтон уехал из Слоанхерста полчаса назад и отправился к Рэндаллам. Он попросил мисс Слоан, но, узнав, что она помолвлена, оставил свои сожаления, сказав, что придет завтра, после закрытия суда.
   - Завтра он на скамье в окружном центре, - объяснила Люсиль сообщение. "Он всегда делит свое время между нами и Рэндаллами, когда приходит вниз от Fairfax для его условий суда. Он сказал мне сегодня утром, что вернется к нам позже на неделе.
   - Если подумать, - сказал Гастингс, - так и лучше. Завтра я поговорю с ним наедине - об этом, об этом необъяснимом: судья взял на себя обязательство обмануть даже шерифа! Но, - он смягчил суровость своего тона, - у него должна быть причина, лучшая, чем я могу сейчас вообразить. Он улыбнулся. - И я доложу вам, когда он мне расскажет.
   - Я рада, что завтра, - устало сказала она. - Я... я устал.
   На обратном пути в Вашингтон старик размышлял: "Теперь она уговорит Слоана сделать разумную вещь - поговорить". Затем, чтобы укрепить эту надежду, он добавил суровую правду: "Он должен. Он не может вечно затыкать рот притворной болезнью!
   В то же время девушка, которую он оставил в музыкальной комнате, снова заплакала, повторяя себе снова и снова в отчаянии сомнения: "Не то! Не то! Я не мог сказать ему этого. Я сказал ему достаточно. Я знаю, что я сделал. Он бы не понял!
   XII
   ОТЧЕТЫ ХЕНДРИКСА
   В своей заставленной книгами, "небрежно обставленной" квартире энт Сунда Во второй половине дня Гастингс стригся не покладая рук, часто глядя на клапан серого конверта с пристальным вниманием наблюдателя за кристаллами. Раз или два он произнес вслух возможные значения символов, отпечатанных на клочке бумаги.
   - "...эдли де...", - забеспокоился он. - Это может означать "неоднократно требуемый", или "неоднократно отрицаемый", или "несомненно указанный", или сто... Но это "Преследование!" является ядром проблемы. За ним гонятся, точно так же, как ты по колено в надежде на небеса!
   В нем росла вера в то, что из этих кусочков слов выйдет решение его проблемы. Идея родилась благодаря его замечательному чутью. Его положительность отдавала суеверием - почти. Он не мог избавиться от этого. Однажды он усмехнулся, оценив очевидную нелепость попыток угадать преступный смысл, преступный умысел, скрывающийся за этой надписью. Но он продолжал свои предположения.
   У него было много перерывов. Газетные репортеры, мгновенно пораженные драматическими возможностями, присущими Сенсационность убийства стекалась к нему. Направленные к нему люди в Слоанхерсте, они спросили не только его рассказ о том, что произошло, но также и его мнение относительно вероятности того, что виновный пойман.
   Он не будет делать никаких прогнозов, сказал он им, ограничившись простой констатацией фактов. Когда один молодой сыщик предположил, что и Слоан, и Вебстер опасаются ареста по обвинению в убийстве и полагались на его репутацию, чтобы предотвратить незамедлительные действия против них со стороны шерифа, старик рассмеялся. Он знал тщетность попыток воспрепятствовать публикации подобных сообщений.
   Но он воспользовался возможностью, чтобы по-другому интерпретировать свою работу у Слоунов.
   "Мне кажется, - добавил он, - логичнее сказать, что их призвание в детективы во многом свидетельствует об их непричастности к преступлению. Они бы не стали платить настоящие деньги за то, чтобы на них охотились, если бы они были виновны, не так ли?
   Впоследствии он был рад, что подчеркнул этот момент. В свете последующих событий это выглядело как настоящее предвидение тактики миссис Брейс.
   Вскоре после этого вошли пятеро Хендриков с докладом. Он был молодым человеком, стоки худощавого телосложения, с глазами, которые всегда были на грани смеха, и губами, наклоненными внутрь, как будто кусая угрожающую радость. Форма его губ символизировала его привычку говорить; он был немногословен.
   "Вебстер, - сказал он, стоя напротив своего работодателя и выпаливая слова, словно заученную речь, - переигрывает в финансовом плане. Это слух; пока ничего ощутимого. Ушел в недвижимость и строительные проекты; ассоциируется с толпой, которая называется операцией на шнурке. Никто не удивится, если они все взорвутся.
   - Как специалист по недвижимости, я понимаю, - прокомментировал Гастингс, медленно состригая тонкие щепки со своей сосны, - он блестящий молодой адвокат. Вот и все?"
   - Да, сэр, - согласился Хендрикс, скривив губы.
   - Оставьте после этого завтра. А что насчет миссис Брейс?
   "Бедный, практически; в долгу; угрожают выселением; нет ресурсов".
   - Значит, деньги, их отсутствие беспокоят ее так же, как и Вебстера! Сколько у нее долгов?
   "Достаточно, чтобы магазины отказались от кредита; между пятью и семью сотнями, я должен сказать. Это высшая оценка для r этот класс торговли.
   "Хорошо, Хендрикс; спасибо, - тепло похвалил старик. - Отличная работа для воскресенья. А теперь комнату Рассела?
   "Да сэр; Я прошел через это".
   - Нашли сталь на полу?
   Хендрикс вынул из кармана небольшой бумажный сверток размером с большой палец человека.
   - Не уверен, сэр. Вот что я получил".
   Он развернул бумагу и положил ее на стол, демонстрируя небольшую массу чего-то похожего на пыль и ворсинки.
   "Замечательно, что улавливает магнит, не так ли?" - размышлял его работодатель. - Сегодня утром в Слоунхерсте я получил такие же вещи. Я сейчас же проверю это, поищу стальные частицы.
   - Что-нибудь еще, сэр, особенное?
   Помощник был уже на полпути к двери. Он знал, что пол толщиной в дюйм в стружке от строгания его хозяина указывает на утомительные умственные усилия старика. Не было времени на лишние слова.
   - После обеда, - распорядился Гастингс, - смени Гора - в "Уолмане". Спасибо."
   Когда Хендрикс вышел, раздался еще один телефонный звонок, на этот раз от Крауна, чтобы загладить свою хладнокровие, проявленное им к Гастингсу в Слоанхерсте.
   "Я был неправ, и ты ты был прав, - признал он красиво; - Я имею в виду ту женщину Брейс. Лучше держи своего мужчину на ее следе.
   "Как дела?" - дружелюбно спросил Гастингс.
   "Вот что я хочу знать! Я видел ее снова. Я не мог получить от нее ничего, кроме угроз. Она выходит на тропу войны. Она сказала мне: "Завтра я сама посмотрю". Я не буду сидеть здесь сложа руки и оставлю все шерифу, которому нужны взносы на кампанию, и детективу, которому платят за замалчивание! Ты же видишь, как она это говорит, не так ли? Ух ты!"
   "Это все?"
   "Это все, прямо сейчас. Но у меня есть подозрение, что она знает больше, чем мы думаем. Когда она соберется заговорить, она что-нибудь скажет! Гастингс, - добавил Краун, как будто сообщая потрясающий факт, - эта женщина умна! Говорю вам, у нее есть мозги, голова их полна!
   - Так я и решил, - сухо согласился детектив. - Кстати, ты снова видел Рассела?
   "Да. Есть еще одна вещь. Я не понимаю, откуда вы взяли эту чушь о его слабом алиби. Он медный!
   - Он так говорит, ты имеешь в виду.
   "Да; и как он это говорит. Но я последовал твоему совету е. Я рассылал объявления через полицию здесь и по всему атлантическому побережью о любой автомобильной вечеринке или вечеринках, которые проезжали по Слоанхерстской дороге прошлой ночью между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью.
   "Отлично!" Гастингс поздравил. - Но поймите меня прямо: я не говорю, что кто-то из них его видел; Я говорю, что есть шанс, что его видели.
   Старик вернулся не к осмотру посылки Хендрикса, а к дальнейшему рассмотрению возможного содержания письма, которое было в сером конверте. Рассел, подумал он, присутствовал, когда Милдред Брейс отправила его по почте, и, что более важно, когда Милдред вышла с ним из квартиры.
   Он принял неожиданное решение: снова расспросит Рассела. Аккуратно положив пакет Хендрикса с пылью и ворсинками в ящик стола, он отправился в пансионат на Одиннадцатой улице.
   Однако не Рассел фигурировал наиболее заметно в отчетах об убийстве, опубликованных в утренних газетах по понедельникам. Репортеры, возмущаясь сдержанностью, с которой они столкнулись в Слоанхерсте, и придавая большое значение угрозам миссис Брейс, выдвинули на первый план своих материалов привлекательную картину. е об односторонней борьбе скорбящей матери за справедливость против загадочного сочетания скрытности и равнодушия Слоанхерст и загадочных обстоятельств смерти дочери. Ни один из них не сомневался в обоснованности алиби Рассела.
   "После того, как невиновность жениха убитой девушки была установлена, - говорится в одном отчете, - шериф Краун прошлой ночью не скрывал своего огорчения тем, что Берн Уэбстер потерял сознание в тот самый момент, когда шериф был на грани того, чтобы подвергнуть его жесткому кресту. -экзамен. Уход молодого адвоката со сцены в сочетании с тем, что семья Слоан наняла знаменитого детектива Джефферсона Гастингса в качестве буфера против любых допросов людей Слоанхерста, предоставили обществу здесь и в Вирджинии тему для обсуждения, представляющую более чем обычный интерес. ".
   Еще один абзац, который привлек внимание Гастингса, когда он читал его между завтраком, был следующим:
   "Миссис. Брейс, обсуждая трагедию вчера вечером с репортером, продемонстрировал удивительное знание всех ее происшествий. Хотя она не выходила из своей квартиры в "Уолмане" весь день, ее допрашивали и шериф Краун, и мистер Гастингс, не говоря уже о необычайно большом количестве газетных писателей, которые осадил ее на интервью.
   "И казалось, что помимо ответов на вопросы, заданные ей следователями, она провела огромное количество тщательных расследований от своего имени. При разговоре с ней невозможно отделаться от впечатления, что эта необыкновенно умная женщина верит, что может доказать вину человека, сбившего ее дочь".
   "Как раз то, чего я боялся", - подумал сыщик. "Почти каждая газета на ее стороне!"
   Его лицо просветлело.
   "Тем лучше, - утешал он себя. - Больше шансов, что она переоценит себя - пока она не знает, о чем я подозреваю. Я еще пойму значение этой серой буквы!"
   Но он волновался. Он знал, что крах Берна Вебстера был слишком удобен для Вебстера - это выглядело как притворство. Девяносто девять из каждых ста читателей газет сочли бы его болезнь фальшивкой, очевидной уловкой, позволяющей уйти от работы по объяснению, казалось бы, необъяснимых обстоятельств.
   Гастингса эта ситуация особенно раздражала, потому что он ее вызвал; его собственный допрос оказался той соломинкой, которая сломила терпение подозреваемого.
   "Всегда ошибаюсь!" он упрекнул сам. "Пытаясь быть таким умным, я переиграл свою руку".
   Он связался с доктором Гарнетом.
   - Доктор, - сказал он умоляющим тоном, - я должен сегодня увидеть Вебстера.
   "Извините, мистер Гастингс", - последовал мгновенный отказ; - Но это невозможно.
   "На один вопрос", - уточнил Гастингс; "Разговор меньше минуты - одно слово "да" или "нет"? Это почти вопрос жизни и смерти".
   - Если этот человек чем-то взволнован, - возразил Гарнет, - это будет исключительно вопрос смерти. Честно говоря, я не мог позволить вам допросить его, если от этого зависел его побег из-под ареста. Вчера вечером я вызвал доктора Уэллса; и я делюсь с вами его мнением так же, как и своим".
   - Когда же я смогу его увидеть?
   "Я не могу ответить на это. Это может быть неделя; может быть месяц. Все, что я могу сказать вам сегодня, это то, что вы не можете сейчас его допрашивать.
   Получив эту информацию, Гастингс решил взять интервью у судьи Уилтона.
   "Он следующий лучший", - подумал он. "Этот шёпот по телу женщины - это нужно объяснить, и объяснить правильно!"
   На самом деле, он воздержался от этого вопроса накануне, так что его разум не может быть затуманен гневом. Его обман судьей сильно спровоцировал его.
   XIII
   МИССИС. БРЕЙС НАЧИНАЕТСЯ
   Двор прервался на обед, когда Гастингс, спускаясь на секунду й-история коридоре Александрийского окружного суда, вошел в приемную судьи Уилтона. Его рука была поднята, чтобы постучать в дверь внутреннего кабинета, когда он услышал бормотание голосов с другой стороны. Он снял шляпу и сел, приветствуя ветерок, пронесшийся по комнате, освежающий контраст с предполуденной жарой и духотой внизу.
   Он потянулся за своим ножом и куском сосны, остановил движение и быстро взглянул на закрытую дверь. Высокая нота женского голоса тронула его память, на мгновение смутив его. Но это было лишь мгновение. Пока этот звук все еще был в его ушах, он вспомнил, где уже слышал его раньше - от миссис Брейс, когда в конце его беседы с ней она резко обвинила Берна Уэбстера.
   Миссис Брэйс, похороны дочери которой прошли всего три часа назад, начала претворять в жизнь свои угрозы.
   Пока он обдумывал это, дверь личного кабинета распахнулась внутрь, судья Уил рука Тона на ручке. Он начался в середине фразы, произнесенной миссис Брейс:
   - ...скажи, что ты дурак, если думаешь, что сможешь оттолкнуть меня этим!
   Ее блестящие глаза были такими украдкой и такими быстрыми, что много раз пробегали по всему лицу Уилтона, пламенным исследованием каждой отдельной черты. Интонации ее голоса придавали ее словам уродство; но она не вскрикнула.
   "Ты запугиваешь всех, но не меня! Они не зря называют тебя "Крутым Томом Уилтоном", не так ли? Я тебя знаю! Я знаю тебя, говорю тебе! Я был в зале суда, когда вы выносили приговор этому человеку! У тебя была жестокость в уме, жестокость на твоем лице. Фу! А ты жесток со мной - и получаешь от этого безбожное удовольствие! Что ж, позвольте мне сказать вам, что меня это не сломит. Я хочу честных сделок, и я их добьюсь!"
   В этот момент, повернувшись лицом к Гастингсу, она заметила его. Но его присутствие казалось ей неважным; это не прервало поток ее яростных оскорблений. Она даже не остановилась.
   Он сразу увидел, что ее вчерашний гнев был ничтожным по сравнению с бушующей яростью, которая сотрясала ее сейчас. Каждая черточка ее лица выражала злобу. Брови на лбу были подняты выше, ближе к волне белых пятен. волосы, торчащие из-под ее черной шляпы. Ноздри расширялись и сжимались с неописуемой быстротой. Губы, утолщенные и отодвинутые в промежутках от зубов, яснее обнажали ту животную, преувеличенную влажность, которая так его оттолкнула.
   - Ты был там, на той лужайке! - продолжала она, бросив взгляд на судью. - Ты был там, когда ее убили! Если ты попытаешься сказать мне, что ты...
   "Прекрати! Прекрати!" - скомандовал Уилтон и при этом повернул голову под таким углом, что Гастингс оказался в поле его зрения.
   Судья, держась одной рукой за дверную ручку, другой давил женщине на плечи, пытаясь вытолкнуть ее из комнаты, - движение, которому она сопротивлялась, свешиваясь назад, перенеся свой вес на его руку. Теперь он приложил больше усилий, и ему удалось вытолкнуть ее за порог. Его глаза сверкали под тенью его тяжелых, нависших бровей; но в нем не было ни намека на потерю самообладания.
   "Я рад тебя видеть!" - сказал он Гастингсу через голову миссис Брейс и с укоризненной улыбкой признал безнадежность борьбы с разъяренной женщиной.
   Она обратилась к ним обоим.
   - Улыбайся сколько хочешь, а теперь! она угрожала. "Но счета ар еще не отбалансирован! Подождите, что я решу сказать - что я намерен сделать!
   Внезапно она взяла себя в руки. Это была такая же неожиданная и полная трансформация, как и та, которую Хастингс наблюдал двадцать четыре часа назад, когда она признавала вину Вебстера. У нее был тот же вид, что и тогда, та же подтянутость тела, тот же плоский, сдержанный тон.
   Она повернулась к Уилтону:
   "Я спрашиваю тебя еще раз, ты поможешь мне, как я тебя просил? Ты собираешься отказать мне в честной игре?"
   Он посмотрел на нее с изумлением, нахмурившись.
   "Какая честная игра?" - воскликнул он и, не дожидаясь ее ответа, сказал Гастингсу: - Она настаивает на том, что я знаю, что молодой Вебстер убил ее дочь, и что я могу предъявить улики, подтверждающие это. Можешь ли ты развеять ее разум?
   Она удивила их, медленно и с явным хладнокровием подойдя к двери в коридор. Тут она остановилась, глядя то на одного, то на другого с такой откровенно-презрительной злой улыбкой, что это сильно подействовало на них. В нем было что-то такое, что делало его вопиюще оскорбительным. Гастингс отвернулся от нее. Судья Уилтон посмотрел на нее взглядом, но его и без того раскрасневшееся лицо потемнело.
   - Очень хорошо, судья Уилтон! она дерзко попрощалась с ним, в чем была и безошибочная способная угроза. - Рано или поздно ты поступишь правильно - как я тебе и говорю. Ты - пойми это прямо - ты еще не закончил со мной!
   Она рассмеялась, одной низкой нотой, и, как это ни казалось невозможным, провозгласила резким звуком полную уверенность в том, что она сказала.
   - Как и вы, мистер Гастингс! - продолжала она, не торопясь со словами и подождав, пока сыщик снова повернется к ней лицом, прежде чем заключила: - Вы будете петь по-другому, когда обнаружите, что это дело у меня в руках - крепко!
   Все еще улыбаясь своему презрению, словно наслаждаясь чувством превосходства, она вышла из комнаты. Когда ее шаги затихли в коридоре, двое мужчин вздохнули с облегчением.
   Уилтон нарушил наступившее молчание.
   - Она в здравом уме?
   "Да, - сказал Гастингс, - насколько можно сказать, что здравомыслие существует в разуме, посвященном злу".
   Судья был удивлен торжественностью манеры другого. "Почему ты это сказал?" он спросил. - Ты так много о ней знаешь?
   - А кто бы не стал? - возразил Гастингс. - На ней все написано.
   Уилтон прошел в свой личный кабинет и закрыл дверь.
   "Я рад, что это произошло именно в это время, - сказал он, - когда все вышли из здания". Он с поднимите стол кулаком. "Ей-богу!" - выдавил он сквозь стиснутые зубы. "Как я ненавижу этих диких, разнузданных женщин!"
   - Да, - согласился Гастингс, садясь на стул, который Уилтон подкатил для него. "Она беспокоит меня. Интересно, она собирается в Слоунхерст?
   "Это было бы логичным продолжением этого визита", - сказал Уилтон. - Но простите мою вспыльчивость. Ты пришел ко мне?"
   "Да; и, как она, для информации. Но, - сказал сыщик, улыбаясь, - не в хулиганских целях.
   Судья еще не полностью восстановил свое невозмутимость; его лицо все еще носило усиленный цвет; вся его осанка была как у человека, мысленно обдумывающего последствия неприятного происшествия. Вместо того, чтобы быстро ответить Гастингсу, он сидел, глядя в окно, явно обеспокоенный.
   - Ее игра - шантаж, - заявил он наконец.
   "На ком?" - спросил детектив.
   "Артур Слоун, конечно. Она рассчитывает, что он будет играть, чтобы она перестала раздражать жениха его дочери. И она произведет впечатление на Артура, если Джарвис когда-нибудь позволит ей добраться до него. Каким-то образом она странно внушает доверие".
   "Не для меня", - возразил Гастингс, не указав, что слова Уилтона могут быть восприняты как признание вины Вебстера.
   судья сам Если бы вы могли это видеть.
   - Я имею в виду, - уточнил он, - она кажется слишком умной женщиной, чтобы поставить себя в положение, в котором ее обязательно настигнут насмешки. И тем не менее, это то, что она делает, не так ли?
   Детектив строгал, бросая щепки в мусорную корзину. Он говорил с несвойственной даже ему неторопливостью, обдумывая каждую фразу, прежде чем произнести ее.
   -- Я думаю, судья, у нас с вами было четыре или пять бесед, то есть, не считая вечера субботы и вчера в Слоанхерсте. Вот примерно на таком уровне наше знакомство. Это так?"
   - Ну да, - сказал Уилтон, удивленный сменой темы.
   - Я упоминаю об этом, - объяснил Гастингс, - чтобы показать, как я к вам отношусь - вы меня заинтересовали. Извините, если я говорю прямо - позже вы поймете, почему, - но вы показались мне достойными глубокого изучения. И я подумал, что вы, должно быть, оценили меня, каталогизировали так или иначе. Ты как я: не трать время на мужчин, которые тебе надоели. Я был уверен, что если бы вас спросили, вы бы посчитали меня надежным. Не могли бы вы?"
   "Безусловно".
   "И если я был надежным тогда, я надежный и сейчас. Справедливое предположение, не так ли?
   "Безусловно." судья коротко рассмеялся, немного смущенный.
   "Это подводит меня к моей мысли. Вы поверите мне, когда я скажу вам, что мой единственный интерес в этом убийстве состоит в том, чтобы найти убийцу и, пока я это делаю, максимально уберечь Слоанов от неприятностей. Вы также поверите мне, когда я скажу, что мне нужны все факты, если я хочу работать уверенно и быстро. Вы признаете силу этого, не так ли?
   - Ну да, Гастингс. На этот раз Уилтон говорил нетерпеливо.
   "Отлично!" Старик бросил на него добродушный взгляд поверх очков в стальной оправе. "Это введение. Вот настоящая вещь: у меня есть идея, что вы могли бы рассказать мне больше о том, что произошло на лужайке в субботу вечером.
   После своего непроизвольного, немедленного начала удивления Уилтон наклонил голову, медленно сдувая сигарный дым с поджатых губ. У него был прекрасный вид на размышления, тщательное обдумывание.
   "Я могу уточнить то, что уже сказал вам, - сказал он наконец, - если вы это имеете в виду, - давайте подробнее".
   Он внимательно следил за краем лица детектива, не скрытым его наклоном над деревом, которое он рубил.
   "Я не думаю, что разработка может принести большую пользу", - возразил Гастингс. "Я упомянул о новых вещах - некоторый факт или факты, которые вы, возможно, пропустили, бессознательно".
   - Бессознательно? Уилтон повторил это слово, как делает человек, когда его мозг перегружен.
   Гастингс взялся за дело.
   - Или даже сознательно, - быстро сказал он, встретив взгляд собеседника.
   Судья резко двинулся, опершись на спинку стула.
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Сам сведущий в законе, досконально знакомый с правилами доказывания, более чем возможно, что вы могли бы рассмотреть дела и решить, что есть вещи, которые, если бы они были известны, принесли бы вред, а не пользу - затемнили бы правду, возможно; или помешать охоте на виновного вместо того, чтобы помочь ей. Это достаточно ясно, не так ли? Вы могли так подумать?
   Выражение угрюмой обиды на лице судьи было безошибочно.
   - О, скажи, что ты имеешь в виду! - тепло ответил он. - Ты намекаешь, что я солгал!
   - Это не должно называться так.
   "Хорошо, что я, судья, поклявшийся защищать закон и наказывать преступников, решил нарушить закон и обмануть его чиновников в отношении фактов, которые они должны были знать. Это то, что вы имели ввиду?"
   "Я б Я честен с вами, - признал Гастингс, не тронутый величественными манерами собеседника. - Меня вот это интересует - думаете ли вы, что у судьи есть право поступать подобным образом?
   Рука Уилтона, стиснутая на краю стола, заметно дрожала.
   - Вы так думали, судья? - настаивал детектив.
   Судья колебался.
   - Это вопрос, который я никогда не затрагивал, - сказал он наконец с намеренным сарказмом.
   Гастингс захлопнул лезвие ножа и сунул кусок дерева в карман.
   "Давайте уйдем от этого хождения вокруг да около", - предложил он более суровым голосом. - Я не хочу излишне раздражать вас, судья. Я пришел сюда за информацией - вещами, которые мне очень не терпится получить. И я возвращаюсь к этому сейчас: не расскажете ли вы мне еще что-нибудь об обнаружении тела женщины вами двумя - вами и Вебстером?
   "Нет; Я не буду! Я рассказывал обо всем этом несколько раз.
   - Есть ли что-то, о чем вы не рассказали - что-то, что вы решили скрыть?
   Уилтон встал со стула и ударил кулаком по столу.
   "Смотри сюда, Гастингс! ты становишься рядом с тобой себя. То, что вы представляете мисс Слоан, не означает, что вы оскорбляете ее друзей. Предположим, мы считаем, что это интервью подошло к концу. Возможно, в другой раз...
   Гастингс тоже встал.
   - Одну минуту, судья! - перебил он, внезапно приняв властный вид, который так поразил Уилтона в ночь убийства. - Ты что-то скрываешь, и я это знаю!
   "Это ложь!" - возразил Уилтон, румянец на его лице стал багровым.
   - Это не ложь, - возразил Гастингс, сохраняя самообладание. "А вы следите за собой! Больше не называй меня лжецом - пока жив! Вы не можете позволить себе оскорбление".
   - Тогда не провоцируй. Не-"
   - Что Вебстер шептал вам через этот труп? - спросил Гастингс, подходя ближе к Уилтону.
   "Что это?" Тон Уилтона был одним из ужаса; эти слова могли быть произнесены человеком, наткнувшимся на нежданный ужас в темной комнате.
   Они смотрели друг на друга несколько тягучих секунд. Детектив махнул рукой в сторону кресла судьи.
   - Садитесь, - сказал он, возвращаясь на свое место.
   Т тут последовала еще одна пауза, более длинная, чем первая. Дыхание судьи было затрудненным, слышным. Он опустил глаза и провел рукой по их толстым векам. Когда он снова поднял глаза, Гастингс приказал ему непоколебимым, ожидающим взглядом.
   - Я сделал ошибку, - хрипло начал Уилтон и остановился.
   "Да?" - сказал Гастингс, не сгибаясь. "Как?"
   "Я вижу это сейчас. Само по себе это было неважно. Своим молчанием я преувеличил это до несоразмерного значения". Его тон изменился на любопытство. - Кто рассказал тебе о... шёпоте?
   Детектив был неумолим, подчеркивая свое превосходство.
   - Во-первых, что это было? Когда Уилтон все еще колебался, он повторил: "Что сказал Уэбстер, когда зажал тебе рот рукой, чтобы предотвратить твой крик?"
   Судья вскинул голову, словно внезапно решив быть откровенным. Он говорил более охотно, с неуклюжим подобием любезности.
   "Он сказал: "Не делай этого! Ты напугаешь Люсиль! Я попытался кивнуть, соглашаясь. Но он неправильно понял движение, я думаю. Он думал, что я все равно собирался кричать; он усилил хватку. 'Соблюдайте тишину! Ты будешь молчать? он повторил два или три е раз. Когда я ясно объяснил, что имел в виду, он убрал руку. Позже он объяснил, что произошло с ним в тот момент, когда вспыхнул свет Артура. Он сказал, что это пришло к нему прежде, чем он ясно осознал, кто я такой. Это-
   - Клянусь, Гастингс, мне неприятно говорить вам это. Это наводит на необоснованные подозрения. Какой смысл в диких идеях нервного человека, который и без того разбит, когда он натыкается посреди ночи на мертвую женщину?
   "Они были достаточно ценны, - щелкнул его Гастингс, - чтобы вы их прикрыли - по какой-то причине. Кем они были?"
   Уилтон был озадачен тоном детектива, его заумными инсинуациями. Но он ответил на вопрос.
   "Он сказал, что его первой мыслью, которая заставила его подумать о Люсиль, было то, что Артур мог иметь какое-то отношение к убийству".
   "Почему? Почему он решил, что Слоан убил Милдред Брейс?
   - Потому что она была причиной того, что Люсиль разорвала помолвку с Берном - и Артур это знал. Артур был в ярости...
   "Хорошо!" Гастингс вдруг остановил его и, встав на ноги, принялся ходить по комнате, не сводя глаз с Уилтона. - Я знаком с этой частью.
   Он не обратил внимания на явное удивление Уилтона по поводу т заявление. Ему пришлось иметь дело с собственным сюрпризом: неожиданное сходство рассказа судьи с теориями Люсиль Слоан относительно того, что Вебстер прошептал над телом в момент его обнаружения. Два заявления были идентичными - совпадение, которое бросало вызов правдоподобию.
   Он поймал себя на том, что сомневается в Люсиль. В конце концов, она теоретизировала? Или она передала ему слова, которые Уилтон вложил ей в рот? Потом, вспомнив ее горе, ее отчаянные мольбы о помощи, он отбросил подозрение.
   "Я бы поставил свою жизнь на ее честность, - решил он. "Ее интуиция подсказала ей правильное решение - если Уилтон сейчас не лжет!"
   Он задал очевидный вопрос: "Судья, я первый слышу это - от вас?" и получил очевидный ответ: "Вы. Я ведь не добровольно предлагал это тебе, не так ли?
   "Хорошо. Итак, вы поверили Вебстеру? Подождите минуту! Вы думали, что он боялся не за себя, когда он так заткнул вам рот?
   "Да; Я так и сделал, - ответил Уилтон тоном, лишенным искренности.
   - Теперь ты в это веришь?
   - Если бы я этого не сделал, ты думаешь, я бы хоть на мгновение попытался скрыть то, что он мне сказал?
   - Почему ты это скрыл?
   "Потому что Арт Наш Слоан был моим другом, и счастье его дочери было бы разрушено, если бы я подозревал его еще больше. Кроме того, то, что я скрывал, не могло иметь никакой ценности ни для одного детектива или шерифа на земле. Это ничего не значило, пока я знал искренность мальчика - и его невиновность, а также невиновность Артура.
   - Но, - настаивал Гастингс, - к чему вся эта забота об Уэбстере после того, как его помолвка была расторгнута?
   - Как это? - возразил Уилтон. "Ага, понятно! Перерыв не был постоянным. Мы с Артуром так решили. Мы знали, что они снова будут вместе".
   Гастингс остановился перед судейским креслом.
   - Вы еще что-нибудь утаили? - спросил он.
   - Ничего, - сказал Уилтон с прежней угрюмостью. - И, - он заставил себя признать, - мне жаль, что я сдержал это. Это ничто."
   Поведение Гастингса мгновенно изменилось. Он снова был сердечен.
   - Хорошо, судья! - сказал он сердечно, сверяясь со своими тяжелыми часами. "Это все между нами. Я так понимаю, вы бы не хотели, чтобы шериф узнал об этом даже сейчас? Уилтон отрицательно покачал головой. "Хорошо! Он не э., если дела пойдут хорошо. И человек, от которого я его получил, не станет его распространять. Это удовлетворительно?
   Улыбка судьи, несмотря на все его усилия, была лишена дружелюбия. Темный румянец на его лице говорил о том, как трудно он сдерживал свой гнев.
   Гастингс надел шляпу и неторопливо направился к двери.
   - Между прочим, - провозгласил он задним числом, - я должен попросить вас еще об одном одолжении, судья. Если миссис Брейс снова побеспокоит вас, сообщите мне об этом как можно скорее?
   Он вышел, посмеиваясь.
   Но судья был так же озадачен, как и обижен. Он уловил в поведении Гастингса, подумал он, то же самодовольство, тот же тихий восторг, которые он и Берн заметили в конце разговора в музыкальной комнате. Подойдя к окну, он обратился к летнему небу:
   - Кого, черт возьми, подозревает этот старый дурак - Артура или Берна?
   XIV
   Г-Н. CROWN ФОРМИРУЕТ АЛЬЯНС
   - Если в вашем распоряжении есть целых пятьсот долларов - сбережения на булавки, может быть, - все, что угодно. ты можешь че Продолжайте без ведома других, вы можете это сделать, - настаивал Гастингс, заканчивая долгий спор.
   "Я! Сам отнесу ей? Люсиль все еще протестовала, хотя и не могла опровергнуть его доводы.
   - Это единственный способ, который был бы эффективным - и это было бы не так сложно. Я рассчитывал на ваше мужество, на ваше необыкновенное мужество.
   "Но что это даст? Если бы я только мог видеть это ясно!"
   Она начала уступать его настойчивости.
   Они были в розарии, в тени маленькой беседки, с крыши которой огромные красные цветы свисали почти до волос девушки. Он остро ощущал жалкий контраст между ее бледным изуродованным лицом и окружающей сценой, ароматом, розами всех цветов, колеблющимися под медленным ветром предвечернего дня, длинными прохладными тенями. Ему было трудно заставить ее согласиться с этим планом, и он отказался бы от него, если бы не те возможности, которые он открывал для себя.
   "Я уже касался этого, - сказал он. уткнулся в ее сомнения. - Я хочу, чтобы вы доверились мне в этом, приняли мое торжественное заверение, что, если миссис Брейс примет от вас эти деньги на наших условиях, это ускорит мою поимку убийцы. Скажу больше: вы мой единственный возможный помощник в этом деле. Ты мне не поверишь?
   Она долго сидела неподвижно, пристально глядя на него невидящими глазами.
   - Мне придется пойти в квартиру этой ужасной женщины, побыть с ней наедине, заключить тайную сделку, - перечисляла она различные части своего задания, и в ее голосе смешивались удивление и отвращение. "Эта ужасная женщина! Вы сами говорите, мистер Гастингс, что она ужасна.
   - Тем не менее, - повторил он, - вы можете это сделать.
   Некоторое время назад она вскричала, вцепившись обеими руками в подлокотник деревенской скамьи, ее глаза широко раскрылись в испуганном взгляде, который он узнал: "Если бы я могла сделать что-нибудь, что угодно , для Берна! Доктор Уэллс всего час назад сказал, что у него не более чем равные шансы на жизнь. Половину времени он не может говорить! И я несу ответственность. Я! Я знаю это. Я пытаюсь думать, что это не так. Но я!"
   Он вернулся к этому.
   "Доктор. Уэллс сказал, что окончание неопределенности мистера Вебстера будет для него лучшим лекарством. И я думаю, Вебстер увидит, что никто не Вы не могли бы сделать это - по самой природе вещей. Требуемая абсолютная секретность, тот факт, что вы покупаете ее молчание, платите ей, чтобы она перестала обвинять Берна, - разве вы не понимаете? Он бы хотел, чтобы ты это сделал.
   На этом ее сопротивление закончилось. Она заставила его повторять все его указания, меры предосторожности для секретности.
   "Хотел бы я рассказать вам, насколько это важно", - сказал он. - И всегда помни: я рассчитываю на то, что ты заплатишь ей деньги, даже не подозревая, что они уйдут за границу. Если случится несчастный случай, и вас увидят въезжающим в "Уолмен", что может быть более естественным, чем то, что вы хотите спросить у этой женщины, что означают ее туманные угрозы против - против Слоанхерста? - Но о деньгах, вашей настоящей цели, ни слова! Никто не должен иметь об этом ни малейшего намека.
   "О, да; Я вижу в этом необходимость". Но она была огорчена. - А если она откажется?
   Ее изменившееся настроение, рвение теперь добиться успеха в плане, от которого она сначала отказалась, снова вернули ему его вчерашнюю мысль: , ее выбор будет в пользу жениха.
   Он ответил на ее вопрос. - Она не откажет, - заявил он с уверенностью, в которой она не могла сомневаться. "Если бы я думал, что она будет, я бы почти сказать, что мы никогда не найдем человека, убившего ее дочь.
   - Когда я думаю об алиби Рассела...
   - Мы упоминали Рассела? - запротестовал он, смеясь над ее страхами. - В любом случае, его старое алиби никуда не годится - если это вас беспокоит. Ждать и смотреть!"
   Он был в хорошем настроении.
   В тот же час женщина, для которой он устроил эту ловушку, была занята собственным замыслом. Ее целью было заключить союз с шерифом Крауном. Этот джентльмен, по его выразительному выражению, вот уже сорок минут "выводит ее из себя", пуская в дело перекрестного допроса весь свой ум, хитрость и логику. Однако чистый результат его обстрела допросов был чрезвычайно скудным.
   Когда он сидел, поглаживая подбородок и оттопыривая щетинистые усы, миссис Брейс заметила в его глазах признание неудачи. Хотя он был далек от того, чтобы подозревать об этом, он представил ее пристальному вниманию забавную фигуру. Она заметила, что его плечи поникли, и что, когда он медленно доставал носовой платок и вытирал лоб, его движения красноречиво выражали уныние.
   На самом деле мистер Краун растерялся. Он пришел к концу своей находчивости ess в искусстве поиска фактов. Он собирался уходить, втайне осознавая, что не узнал ничего нового, если только возросшее восхищение остротой ума миссис Брейс не может быть занесено в каталог как знание.
   Она выразила его мысль языком.
   "Видите ли, мистер Краун, вы зря тратите время, крича на меня, запугивая меня, обвиняя меня в том, что я защищаю убийцу собственной дочери".
   В ее голосе появилась новая нотка, едва заметный намек на готовность быть дружелюбным. Он не был бесчувственным к этому. Услышав это, он насторожился, гадая, что это предвещает.
   - Я этого не говорил, - возразил он далеко не из любезности. - Я сказал, что ты знаешь об убийстве гораздо больше, чем можешь рассказать, - все равно расскажи мне.
   "Но почему я должен хотеть скрывать что-либо, что могло бы привлечь этого человека к ответственности?"
   "Благословенно, если я знаю!" - признал он не без признаков раздражения.
   Насколько он мог видеть, ни одна черта ее лица не изменилась. Поднятые брови все еще были высоко на ее лбу, вопросительно и насмешливо; беспокойные, блестящие глаза все еще сверлили различные части его тела и одежды; тонкие губы продолжали свои движущиеся картины с искушение И все же он видел также, что она представила ему теперь другое лицо.
   Изменение было не более чем тенью; и тень была так легка, что он не мог быть уверен в ее значении. Он думал, что это дружелюбие, но это мнение было притуплено повторением его восхищения ее "умом". Он боялся некоторого навязывания.
   - Вы приняли абсурдную теорию мистера Гастингса, - сказала она, как будто задаваясь вопросом. "Вы подписались на него без вопросов".
   - Какая теория?
   - Что я знаю, кто виноват.
   "Что ж?" Он все еще был на страже.
   - Меня удивляет - вот и все - человек вашего ума, вашей оригинальности.
   Она вздохнула, восхищаясь этим дополнением к жизненным головоломкам.
   "Почему?" - прямо спросил он.
   - Никогда бы не подумал, что ты поставишь себя в такое положение перед публикой. Я имею в виду, позволять ему водить тебя за нос - образно говоря.
   Мистер Краун двинулся вперед в своем кресле, выпучив глаза. Он был возмущен и удивлен.
   - Это то, что они говорят? - спросил он.
   "Естественно", - сказала она и одним словом заявила о невозможности того, чтобы "они" могли сказать что-то еще. "Вот что журналисты т скажи мне.
   "Ну, я буду... сыт по-собачьи!" Костяной подбородок опустился. - Они так говорят, да?
   Как бы он ни был встревожен, он заметил, что она смотрела на него с, по-видимому, неподдельным интересом, - что, может быть, она присоединяла к своему интересу сожаление, что он не проявил оригинальности в расследовании, человек его ума!
   "Они не могли понять, почему вы играете в игру Гастингса, - продолжала она, - играете по его малейшим указаниям".
   "Игра Гастингса! О каком громе они говорят? Что они означают, его игра?
   - Его желание отвести подозрения от Слоунов и мистера Вебстера. Для этого его и наняли, не так ли?
   - Наверное, это... под соусом! Протяжный вздох мистера Крауна был отчетливо дрожащим.
   "Этот старик прикарманивает свой гонорар, когда бросает Джина Рассела в тюрьму. Почему же тогда не его игра заключается в том, чтобы убедить вас в виновности Джина? Почему его игра не состоит в том, чтобы убедить вас в моем тайном знании вины Джина? Почему-"
   "Так вот-"
   - Позвольте мне сказать, что я начала, - перебила она его в свою очередь. "Как заметил один из репортеров, почему его игра не состоит в том, чтобы попытаться выставить вас дураком?"
   Улыбка, с которой она рекомендовала этот слух к его вниманию рассердил его еще больше. Оно покровительствовало ему. Он сказал так открыто, как если бы она произнесла слова: "Мне действительно очень жаль тебя".
   Он опустил руки на широко расставленные колени, скользнул вперед к краю стула, приблизил свое лицо к ее, вглядываясь в ее жесткое лицо, пытаясь понять, что она думает.
   - Выставляет меня дураком, что ли? - сказал он в брутальном ключе несдерживаемой ярости.
   Быстрое движение ее поднятых бровей, изгиб нижней губы - несомненно, новое значение выражения - остановили его взрыв.
   "Клянусь Джорджем!" - сказал он, ошеломленный. "Клянусь Джорджем!" - повторил он, на этот раз с грубым ликованием. Он прижался к ней еще ближе, теперь уверенный в том, что она имеет в виду.
   "Что ты знаешь?" Он понизил голос и снова спросил: Брейс, что ты знаешь?
   Она отодвинулась, подальше от него. Ее нельзя было торопить - ни в чем. Она заставила его оценить сложность "быть рядом" с ней. Он больше не боялся, что она навязывается ему - она только что разоблачила ради него, как Гастингс играл на его доверчивости! Он был благодарен ей за это. Его беспокоило только то, что она может передумать, может отказать ему в помощи. что это новое и тонкое выражение обещало минуту назад.
   - Если бы я думала, что ты воспользуешься... - начала она, но прервалась и посмотрела через его плечо на противоположную стену, зрачки ее глаз сияли острыми точками, губы сжались в почти невидимую линию.
   Ее очевидное благоразумие зажгло его рвение.
   - Если бы я сделал что? он спросил. - Если бы ты думал, что я... что?
   - Дай подумать, - попросила она.
   Он сменил позу, демонстративно наблюдая за закатным небом, и украдкой взглянул на ее гладкое, безмятежное лицо. Теперь он верил, что она сможет вывести его на след убийцы. Он безоговорочно признался себе, что Гастингс обманул его, выставил на посмешище - на посмешище нации, ибо в этом преступлении заинтересована вся страна. Но это был его шанс отомстить! С помощью этой "умной" женщины он перехитрил бы Гастингса!
   - Если бы вы воспользовались моими идеями конфиденциально, - сказала она наконец, глядя на него так, словно размышляла о его честности; - Если бы я был уверен, что...
   - Почему вы не можете быть в этом уверены? - вмешался он. - Моя работа - поймать человека, убившего вашу дочь. У меня две работы. Другой - показать старого Гастингса! Почему бы мне не сделать так, как вы просите - именно так, как вы просите?
   Она дразнила его.
   "И помните, что я говорю только идеи, а не знание?"
   "Конечно! Конечно, миссис Брейс.
   - И даже когда вы арестуете нужного человека, ничего не говорите о том, что вы мне должны за мои предложения? Вы из тех людей, которые хотят делать такие вещи - отдайте мне должное за то, что я помог вам.
   Даже это ему понравилось.
   -- Если вы укажете на тишину, то даю вам слово, -- сказал он с частицей напыщенной манеры, которую он принес в квартиру больше часа тому назад.
   - Вы возьмете мои идеи, мою теорию, поработаете над ней и никогда не вовлечете меня в нее - никоим образом? Если ты дашь это обещание, я скажу тебе, что я думаю, и я уверен, что это ответ на эту загадку.
   "Победа или поражение, правильная или неправильная идея, на этом моя клятва".
   "Очень хорошо!" Она сказала это с видом человека, берущегося за грандиозное предприятие и пренебрегающего всеми возможными опасностями. - Я вам полностью доверяю. Во-первых, позвольте мне вкратце описать все известные факты, все, что связано с трагедией, и все, что мне известно о поведении пострадавших с тех пор.
   Он снова наклонился к ней, детское нетерпение отразилось на его члене. туз. По мере того как она продолжала, его восхищение росло.
   Для этого было достаточно почвы. Газетная заметка, которую Гастингс прочитала этим утром, комментируя ее знание всех деталей преступления, едва ли воздала ей должное. Прежде чем она закончила, Краун услышал из ее уст небольшие инциденты, которые прошли мимо его головы. Она снова и снова вкладывала в факты новый и точный смысл, говоря с особенностью и живостью очевидца.
   "Теперь, - сказала она, реконструировав преступление и описав последующее поведение главных действующих лиц трагедии; - Кто теперь виноват?
   - Вот именно, - повторил Краун с щелканьем в горле. "Кто виноват? Какова твоя теория?
   Она молчала, опустив глаза и разглаживая руками черную, сильно изношенную юбку на худых коленях. Рассказ об ужасной истории, о смерти ее единственного ребенка, не тронул ее, не ускорил дыхания.
   - Говоря вам это, - продолжала она, ее беспокойные глаза то и дело встречались с ним, - я думаю, что дам вам возможность заполучить нужного мужчину - если вы будете действовать.
   "О, я буду действовать!" он заявил, в основном. - Не забивайте себе голову этим!
   - Конечно, это всего лишь теория...
   "Да; Я знаю! И я сохраню это при себе".
   "Очень хорошо. Артур С кредит в прострации, не может быть допрошен. У него нельзя брать интервью по той простой причине, что он боится рассказать то, что знает. Почему он этого боится? Потому что он знает слишком много для собственного комфорта и слишком много для комфорта своей дочери. Откуда он это знает? Потому что он видел достаточно позапрошлой ночи, чтобы быть уверенным в личности убийцы.
   "Это был человек, который включил свет, показывая Вебстеру и судье Уилтону, склонившихся над телом Милдред. Это произошло в то время, когда обычно он находится в своем первом крепком сне - от бромидов. Должно быть, что-то случилось, что разбудило его, крик, что-то еще. И все же он говорит, что не видел их - Уилтона и Вебстера.
   "По подливке!" воскликнул шериф, пораженный.
   "Либо, - продолжала она, - Артур Слоан видел совершение убийства, либо он вовремя выглянул, чтобы увидеть, кто был убийцей. Факты подтверждают это. Они подтверждаются его последующим поведением. Сразу после убийства он находился в состоянии, которое нельзя было объяснить только тем, что он страдает хронической нервозностью. Когда Гастингс попросил его взять носовой платок, он бы упал на землю, если бы судья помощь. Он не мог держать электрический фонарь. И с тех пор он лежит в постели, боясь говорить. Да ведь он даже отказался разговаривать с Гастингсом, человеком, которого он нанял для защиты семьи!
   "Он сделал, он сделал это! Откуда вы это знаете, миссис Брейс?
   "Разве недостаточно того, что я знаю это или продвигаю это как теорию?"
   - Да... я думал, возможно, Джарвис, камердинер, сказал вам.
   Она проигнорировала это.
   "Теперь, что касается дочери дома. Была только одна возможная причина, по которой Люсиль Слоун наняла Гастингса: она боялась, что кто-нибудь в доме, Вебстер, конечно, будет арестован. Будучи влюблена в него, она никогда бы не заподозрила его, если бы не было конкретных, неопровержимых доказательств его вины. Вы понимаете это рассуждение?
   "Конечно я согласен!" Мистер Краун осудил себя. "Что мне интересно, так это то, почему я не видел его давным-давно".
   - Она тоже, как вы помните, смотрела в окно - с той стороны дома - саженях в пятнадцати от того места, где было совершено преступление. Нетрудно поверить, что она видела то же, что и ее отец: убийство или убийцу.
   "Г-н. Краун, если ты сможешь заставить ее или ее отца заговорить, ты узнаешь правду об этом, т. Рут и убийца.
   - И посмотрите на роль судьи Уилтона. Вы спросили меня, почему я пошла к нему в офис сегодня утром. Я пошел, потому что уверен, что он знает правду. Разве он не стоял рядом с Вебстером, когда вчера старый Гастингс брал у Вебстера интервью? Почему? Чтобы Уэбстер в панике не выдал тайну, известную им обоим.
   Восхищение шерифа к этому времени было безграничным. Он чувствовал побуждение придать этому выражение.
   "Миссис. Брейс, ты лоу-лу! Лу-лу, под соусом! Конечно, это была его причина. У него не могло быть другого!"
   "Что касается самого Уэбстера, - продолжила она свое изложение без волнения, без малейшего признания похвалы ученицы, - он доказывает правильность всего, что мы сказали до сих пор. Та тайна, которую судья боялся раскрыть, та тайна, за которой старый Гастингс спотыкался, - эта тайна, мистер Краун, представляла для него такую опасность, что, чтобы избежать расспросов даже глупого старого Гастингса, он ничего не мог сделать, кроме как скомкать на полу и симулировать болезнь, прострацию. Ведь, видите ли, он боялся говорить!
   "Все, что вы говорите, попадает в цель!" согласился Краун, счастливо улыбаясь. "Центральные выстрелы! Центральные удары! Вы были правы с самого начала. Ты пытался рассказать мне все это вчера. Я был дурак, а Гастингс был дурак! Он переключился на краткое изложение того, что она вложила ему в голову: "Правильно! Вебстер убил ее, и Слоан с дочерью видели его при этом. Даже Уилтон это знает, а он судья! Это кажется невозможным. Под соусом! он должен быть подвергнут импичменту".
   Его осенила новая идея. Миссис Брейс, невозмутимая, не выказывая никакого восторга, внимательно наблюдала за ним. Она увидела его внезапную перемену в лице. Он подумал: "Она не додумалась до этого. Рассел видел убийство - трус - и рассказал ей. Он убежал от...
   Еще одно подозрение напало на него: "Но это был выходной вечер Джарвиса. Она видела Джарвиса?
   Побужденный выразить это новое замешательство словами, он остановился перед беспокойными блестящими глазами, которыми она, казалось, проникала в его неуклюжий разум. Он боялся потерять ее сотрудничество. Она была слишком ценным союзником, чтобы оскорблять ее. Он молчал.
   Она вернула его к своей цели.
   - Значит, ты со мной согласен? Вы думаете, Вебстер виновен?
   "Считать!" Он чуть не выкрикнул свое презрение к неподходящему слову. "Считать! Я знаю! Виновный? Этот человек почернел от вины.
   - Я в этом уверена, - сказала она, удивительно ловко отдавая ему все заслуги в этом жизненно важном открытии. "Что Что ты собираешься делать - теперь, когда ты знаешь?
   "Заставь его говорить, выверни его наизнанку! Он притворяется больным! Я возвращаюсь в Слоунхерст сегодня вечером. Я собираюсь начать что-то. Поверьте мне: Вебстер развяжет свой язык до того, как взойдет еще одно солнце!
   Но это был не ее план.
   - Ты не можешь этого сделать, - возразила она разочарованным голосом. "Доктор. Гарнет, ваш собственный коронер, говорит, что допрос его убьет. Доктор Гарнет одурачен так же, как и Гастингс, и, - она подтолкнула его неожиданно резким тоном, - вы.
   "Вот так." Он был удручён, дергая себя за подбородок. "Это трудно обойти. Но я должен обойти это! Я должен показать результаты, миссис Брейс. Люди, даже некоторые газеты, уже намекают, что я слишком мягок с богачом и его другом.
   - Да, - ровным голосом сказала она. - И ты сказал... я так понял, что ты будешь действовать в соответствии с нашей теорией.
   "Я должен! Я должен действовать!"
   Его замешательство было очевидным. Он не знал, что делать, и молчал, надеясь на ее предложение. Она позволила ему подождать. Пауза усилила его смущение.
   -- Что... то есть, -- заставил он себя воззвать, -- мне интересно, что-нибудь случится с вами? Видеть любой выход о поместиться?"
   "Конечно, я ничего не знаю о такой процедуре", - ответила она на это медленно, как будто нащупывая новую идею. - Но если вы получили доказательства откуда-то еще, достаточно, чтобы оправдать арест Вебстера... Ее улыбка осуждала ее возможную некомпетентность. - Если Артур Слоан...
   Он справедливо ухватился за эту идею.
   "Верно!" - сказал он, хлопая в ладоши. - Слоан не умирает, не так ли? И он знает всю историю. Вы правы, миссис Брейс! Он может трястись, трястись и скулить сколько угодно, но сегодня он мое мясо, мое мясо, верно! Разговаривать? Готов поспорить, он заговорит!
   Она задумалась, глядя на противоположную стену. Он был убежден, что она изучала проект, рассматривая его с точки зрения его интереса, выискивая возможные опасности провала. Тем не менее, он поторопил ее решение.
   - Это то, что нужно сделать, не так ли?
   - Я так и думала, - сказала она наконец. - Ты, с твоей умственной силой, с твоими способностями задавать вопросы - я не понимаю, как ты можешь не понять того, что он знает. Кроме того, на вашей стороне элемент неожиданности. Это сильно сбило бы его с ног.
   Он снова сознавал свой долг благодарности этой женщине и пытался выразить ее словами.
   "Это впервые," - заявил он с большой уверенностью. - Я чувствовал, что закончил это дело правильно.
   Закрыв за ним дверь, она вернулась в гостиную и поставила на обычное место стул, который он занимал. Ее собственное было там, где оно всегда принадлежало. Оттуда она пошла в ванную и, как Гастингс видел ее раньше, налила стакан воды и медленно выпила.
   Затем, рассматривая в зеркале спальни свое жесткое, гладкое лицо, она громко сказала:
   -- Довольно скоро кто-нибудь поговорит о делах -- со мной.
   В ее голосе не было восторга. Но ее губы на мгновение стали толстыми и влажными, что превратило ее лицо в картину чрезмерной жадности.
   XV
   В КОМНАТЕ АРТУРА СЛОАНА
   В тот же вечер Гастингс вернулся в Слоанхерст для еще одной и более решительной попытки убедить Артура Слоана в откровенности. Как и миссис Брейс, он не мог уйти от определенный вывод, что отец Люсиль молчал из боязни рассказать то, что знал. Более того, он понимал, что без более тесной связи со Слоаном его собственное ведение дела серьезно затруднено.
   Люсиль была на крыльце, очевидно, ожидая его, хотя он не предупредил ее заранее о своем визите. Она торопливо спустилась по ступенькам и встретила его на прогулке. Когда он начал извиняться за то, что так часто надоедает ей, она оборвала его оправдания.
   - О, но я рад, что ты здесь - так рад! Мы нуждаемся в твоей помощи. Шериф здесь.
   Она положила руку на рукав его пальто; он чувствовал ее дрожь, когда она бессознательно тянула ткань. Она повернулась к ступенькам веранды.
   "Что он делает?" - спросил он, задерживая ее.
   - Он в комнате отца, - сказала она в лихорадочной поспешности, - задает ему всякие вопросы, говорит нелепости. Право, я боюсь - за здоровье отца! Ты не можешь войти сейчас?
   "Не мог судить Уилтон управлять им? Разве судья не здесь?
   "Нет. Он пришел во время обеда; но он вернулся к Рэндаллам. Отец не хотел с ним разговаривать.
   Она объяснила, что Краун буквально ворвался в спальню, игнорируя ее протесты и не обращая внимания на притворное физическое сопротивление Джарвиса.
   "Человек кажется сумасшедшим!" она сказала. - Я хочу, чтобы ты заставил его покинуть комнату отца - пожалуйста!
   Она остановилась у двери библиотеки, предоставив дело Гастингсу. Войдя в дом, он услышал голос Крауна, повышенный до тональности ссоры; и теперь, когда он вошел в комнату Слоана, поток слов продолжился.
   Шериф, не заметив вошедшего, встал возле кровати, подчеркивая свою речь беспокойными руками и резкими движениями головы, как бы желая вызвать к ответу неподвижную распростертую перед ним фигуру. На противоположной стороне кровати стоял могильный Джарвис, бросая злобные взгляды на Крауна, но больше всего был занят, с непожатыми руками, готовя больному какое-то питье.
   Слоан лежал на спине с закрытыми глазами, лицо было освещено ярким светом лампы для чтения. Выражение его лица указывало и на скуку, и на физическое страдание.
   - ... должны произвести арест! - говорил Краун. "Ты м просить меня предпринять это действие - не так ли? Я вхожу сюда, насколько я умею быть внимательным, и прошу вас сообщить несколько фактов. Ты даешь их мне? Отнюдь не! Ты лежишь в этой постели и говоришь о прыгающих ангелах и говоришь, что я тебе надоел! Что ж, мистер Слоун, это вам ничего не даст! Вы там, где я сказал: либо Вебстер будет арестован, либо вы сами! Теперь я даю тебе еще один шанс. Я спрашиваю вас, что вы видели; и вы можете сказать мне или принять последствия!
   Гастингс подумал: "Он снова в ступоре и не знает, как перестать говорить".
   Слоан ничего не ответила.
   - Ну, - прогремел Краун. "Я спрашиваю вас!"
   "Стонущие мученики!" Слоан запротестовала тонким, ворчливым тоном. - Джарвис, бромид.
   "Хорошо!" Шериф поставил ультиматум. "Я буду придерживаться того, что сказал. Вебстер может быть слишком болен, чтобы говорить, но не слишком болен, чтобы вручить ему ордер. Его арестуют, потому что ты не скажешь мне...
   Затем заговорил Гастингс.
   "Джентльмены!" он приветливо поздоровался. "Г-н. Слон, добрый вечер. Мистер Шериф, я прерываю частную беседу?
   "Огненные изверги!" - завопила Слоан. "Другая!"
   Гастингс обратил внимание на Крауна. Он был уверен, что мужчина, которому отказала Слоан "говорить", будет рад покинуть комнату.
   "Позвольте мне увидеть вас на минутку, хорошо?" Он положил руку на плечо шерифа, убеждая: "Это важно, прямо сейчас".
   - Но я хочу знать, что мистер Слоан собирается сказать, - бушевал Краун. - Если он расскажет...
   Гастингс остановил его шепотом: - Именно это он и сделает - скоро!
   Он провел шерифа в холл. Они вошли в гостиную.
   -- А теперь, -- начал Гастингс добродушным тоном. - Вы получили что-нибудь от него?
   "Это не то, что винит отец!" Краун все еще был ветреным. - Но он заговорит до того, как я закончу! Вы можете поставить на это свои маленькие ставки!
   "Хорошо. У тебя был шанс на него. Лучше дай мне его увидеть.
   Краун посмотрел на него с недоверием. Он думал о предупреждении миссис Брейс, что этот человек выставил его дураком.
   - Я не пытаюсь вас обмануть, - заверил его детектив. - Дело в том, что я здесь из-за газетчиков. Они ничего не получили от него; они попросили меня получить его историю. Я дам его вам, прежде чем я увижу их. Что ты говоришь?"
   Краун все еще колебался.
   - Если после того, как вы это выслушаете, - добавил Гастингс, - вы захотите еще расспросить его, вы, конечно, можете это сделать. Но таким образом мы делаем два выстрела".
   На это другой наконец согласился.
   Гастингс нашел Слоана курящим сигарету с закрытыми глазами. Джарвис стоял за ширмой возле двери, время от времени звякая стеклом о стекло во время работы.
   Старик сел на стул возле кровати и подождал, пока Слоан заговорит. Он ждал долго. Наконец инвалид взглянул на него из-под опущенных век, лукаво, как подглядывающий ребенок. Гастингс ответил на его взгляд приятной улыбкой, его проницательные глаза блестели над оправой очков.
   "Что ж!" - наконец сказала Слоан плаксивым тоном. "Что ты хочешь?"
   "Во-первых, - извинился Гастингс, - я хочу сказать, как мне жаль, что я не дал ясного понимания позапрошлой ночью, когда я сказал мисс Слоан, что буду выступать в качестве рупора для этого дома. Я не имел в виду, что могу придумать утверждение для каждого из вас или для любого из вас. То, что я имел в виду, сводится к следующему: если бы вы, например, рассказали мне, что вы знаете - все, что вы знаете - об этом убийстве, я мог бы передать это репортерам - и шерифу, который так вас раздражал этим вечером. В качестве-"
   "Плоскоголовые изверги!" - вмешалась Слоан, корчась под легким покрывалом. "Опять разглагольствования!"
   Гастингс сдержался.
   "Никаких разглагольствований по этому поводу. Но дело доходит до того, мистер Слоун: вы мешаете мне, а репортеры и шериф вам не доверяют.
   "Почему? Почему они мне не доверяют?" - пронзительно кричала Слоан, снова корчась.
   "Я вам скажу в двух словах: потому что вы вчера отказались давать показания на следствии, сославшись на болезнь. Это одна из причин. ...
   "Воющие гелионы! Разве я не был болен? Разве я не выпил достаточно, чтобы заболеть? Джарвис, немного виски!
   "Доктор. Гранат им об этом не сказала - репортерам. Он им этого не скажет. На самом деле, - сказал Гастингс с меньшей сердечностью, - из всего, что он сказал мне, я сделал вывод, что он не считает вас больным человеком, то есть опасно больным.
   "И из-за этого, что они говорят, эти репортеры, этот шериф? Какая?"
   "Они Я в ужасном настроении, мистер Слоан. Они говорят, что вы пытаетесь защитить - кого-то, - сохраняя молчание о том, что вы должны первыми вытащить на свет. Вот и все - в двух словах".
   Слоан перестала дрожать. Он сел на кровати и уставился на детектива твердым взглядом. Он отмахнулся от виски, которое Джарвис протягивал ему.
   - А что вам нужно, мистер Гастингс? - спросил он с необычайно эффектным сарказмом в голосе.
   "Утверждение, охватывающее каждую секунду с того момента, как вы проснулись в субботу вечером, и до момента, когда вы увидели тело".
   "Заявление! Репортеры!" Он рычал на это. - Что на тебя нашло? Что вы пытаетесь сделать - заставить людей подозревать меня в убийстве - заставить их подозревать Берна?
   Он выбросил сигарету и погрозил Гастингсу кулаком. Он дважды сглотнул, прежде чем снова смог говорить; казалось, он вот-вот задохнется.
   "В ужасном настроении, да? Ну, они могут оставаться в отвратительном настроении. Ты тоже! И этот гидрофобный шериф! Трепетные и распятые святые! Мне надоели все вы, все вы, понимаете! Убирайся отсюда! Убирайся!"
   Хотя его голос был пронзительный, в нем не было ни звука слабости. Дрожь, охватившая его, была результатом гнева, а не нервозности.
   Гастингс встал, пораженный вспышкой.
   - Боюсь, вы не осознаете всей серьезности...
   - О, иди отсюда! Слоан снова перебила. - Вы обманули мою дочь своими разговорами о помощи и прочей чушью, но меня вам не обмануть. Что, черт возьми, ты имеешь в виду, позволяя этому шерифу прийти сюда и подвергнуть меня всему этому раздражению и потрясениям? Вы спасли бы нас от неприятностей!
   Теперь он говорил медленнее, словно выискивая в своем мозгу самый едкий сарказм, самую невыносимую дерзость.
   -- Не осознайте серьезности! -- Плоскоголовые изверги! -- Ближе ли вы теперь к истине, чем были в начале? -- Попытайтесь понять это, мистер Гастингс: вы уволены, уволены! Отныне я отвечаю за то, что происходит в этом доме. Если есть какие-то неприятности, которых нужно избежать, я позабочусь об этом. Возьми это! И убирайся!
   Гастингс, открыв рот для гневного возражения, сдержался. Он постоял мгновение молча, потрясенный усилием, которого ему стоило сохранять самообладание.
   "Хм!" Гнусавое, звонкое восклицание Слоана было ясно. намеревался спровоцировать его еще больше.
   Но, не говоря ни слова, он повернулся и вышел из комнаты. Проходя мимо ширмы возле двери, он услышал хихиканье Джарвиса, сдержанное эхо подстрекательских насмешек Слоана.
   На обратном пути в гостиную старик решил не обращать внимания на поведение Слоана.
   "Я должен рискнуть, - посоветовал он себе, - но я знаю, что поступил правильно. Большая ответственность - но я прав!"
   Затем он представил этот отчет:
   - Он не говорит ничего нового, Краун. Насколько я понимаю, в ту ночь его не разбудило ничего необычного, кроме хронической нервозности; он включил этот свет, чтобы найти лекарство; он ничего не знал об убийстве, пока ему не позвонил судья Уилтон.
   "Хм!" - прорычал Краун. - И ты попадаешься на это!
   Гастингс строго посмотрел на него. "Это заявление, которое я собираюсь сделать для журналистов".
   Шериф молчал в нерешительности. Гастингс поздравил себя с сделанным ранее выводом: Краун, не сумев напугать Слоана до общительности, был благодарен за предлог, чтобы уйти.
   Хендрикс сообщил о двухчасовом совещании между Кро wn и миссис Брейс поздно вечером. Теперь Гастингс решил: "Этот человек с ней в сговоре. Его союзник! И он не будет действовать, пока не проведет с ней еще один сеанс. И она все равно не посоветует арестовать ее на день или два. Ее игра состоит в том, чтобы заставить его некоторое время играть на нервах Слоана. Она советует угрозы, а не аресты, что меня устраивает, Т!
   Он подавил смешок, думая об этом союзе.
   Краун подтвердил его доводы.
   - Хорошо, Гастингс, - упрямо сказал он. - Я не вернусь в его комнату. Я дал ему шанс. Он может взять на себя последствия".
   "Какие последствия?"
   - Я вряд ли стал бы описывать их его личному представителю, не так ли? Но вы можете поручиться за меня: они придут достаточно скоро - и достаточно грубо!
   Гастингс не упомянул о том, что Слоан уволил его. Он был рад, когда Краун сменил тему.
   - Гастингс, сегодня днем вы встречались с репортерами - мне интересно - они спросили меня - они спрашивали вас, подозреваете ли вы камердинера - Джарвиса?
   "Которого?"
   "Убить ее".
   "Нет; меня не спрашивали".
   -- Забавно, -- сказал Краун, которому стало плохо. простота. "Они спросили меня".
   - Так ты сказал, - напомнил Гастингс, пристально глядя на него.
   "Что ж!" Краун выпалил это. "Вы подозреваете его? Вы вообще работаете над этой линией?
   Гастингс помолчал. У него не было желания ввести его в заблуждение. И все же не было причин доверять ему, а отсрочка была в настоящее время планом Гастингса.
   - Я скажу тебе, Краун, - сказал он наконец. "Я буду работать над любой линией, которая может привести к виновному. Что вы знаете?"
   "Кто? Мне?" Тон Крауна указывал на абсурдность подозрений Джарвиса. "Ничего."
   Но это дало Гастингсу пищу для размышлений. Общалась ли миссис Брейс с Джарвисом? А знал ли Краун об этом? Возможно ли, что Краун хотел узнать, следил ли Гастингс за Джарвисом? В любом случае, какой дурой эта женщина выставила шерифа?
   Его озадачило другое: почему миссис Брейс подозревала Артура Слоана в том, что он скрывает истинную историю того, что он видел в ночь убийства? Подозрение Гастингса, переходящее в уверенность, исходило из того, что он знал, что собственная дочь этого человека считает его глубоко вовлечены в преступление. Но миссис Брейс - была ли она достаточно умна, чтобы сделать такой вывод из известных фактов? Или у нее было больше прямой информации от Слоанхерста, чем он считал возможным?
   Он решил не оставлять шерифа полностью подчиненным ее планам и предложениям. Он дал бы мистеру Крауну что-нибудь по другому поводу - как бы притормозить импульсивные действия.
   - Вы говорите об аресте Уэбстера прямо сейчас - или Слоана, - начал он, неожиданно доверившись. - Ты же не хочешь совершить ошибку, не так ли?
   Корона поднялась на это. "Почему? Что вы знаете?
   - Ну, может быть, не так уж и много. Но об этом стоит подумать. Я сообщу вам факты - конфиденциально, конечно. - Хаб-Хилл находится примерно в ста ярдах от этого дома, по дороге в Вашингтон. Когда автомобили погружаются в нее по ступицу, они вылезают оттуда с большим количеством грязи на колесах - черной глинистой грязи. Здесь поблизости нет другой грязи, подобной этой грязи Хаб-Хилла. Это просто особенное и характерное для Hub Hill. Это так?"
   - Да, - согласился Краун, погруженный в себя.
   "Хорошо. Как же тогда Юджину Расселу удавалось сохранять черный цвет, грязь Хаб-Хилла на своих ботинках? Что за ночь, если он пройдет четыре мили пешком до того места, где его подобрал Отис?
   - А? - сказал Краун, опустив подбородок.
   "К тому времени, когда он пробежит четыре мили, его ботинки будут покрыты красной грязью этой мили "грязной дороги" или тонкой серой грязью трех миль щуки, не так ли? Они бы довольно быстро сбросили эту грязь с Хаб-Хилла, не так ли?
   "Гром!" - удивился Краун. "Вот так! И эти туфли были в его комнате; Я их видел. Он забулькал где-то далеко в горле. "Сказать! Как он попал из Хаб-Хилла туда, где его подобрал Отис?
   - Вот что я говорю, - очень вежливо заявил Гастингс. "Как?"
   Люсиль после отъезда Крауна детектив заявил о своем намерении "поддерживать" ее, продолжать расследование. Он повторил свое вчерашнее заявление: он слишком много подозревал и слишком мало знал, чтобы отказаться от этого.
   Он рассказал ей об ответственности, которую взял на себя, дав шерифу вымышленное заявление Слоан. "То есть оно само по себе не фиктивное; это то, что твой отец говорил. Но я сказал Крауну и собираюсь сказать газетчикам, что он говорит, что это все, что он знает, на самом деле. И я ненавижу это делать, потому что, честно говоря, мисс Слоун, я не думаю, что это все. я боюсь, что он обманывает нас".
   Она не возражала против этого; это было ее собственное мнение.
   "Однако, - извинился старик, - я должен был это сделать - ввиду того, как обстоят дела. И он должен придерживаться этого, теперь, когда я сделал это, так сказать, "официальным". Как вы думаете, он это сделает?
   Она не видела, почему бы и нет. Она объяснит ему важность, необходимость этого курса.
   - Он так ошибается в том, что делает! она сказала. - Я не понимаю его - правда. Ты же знаешь, как он мне предан. Он снова позвал меня в свою комнату час или два назад и попытался меня утешить. Он сказал, что у него есть основания полагать, что все будет так, как должно. Но он выглядел таким... таким неуверенным!.. О, мистер Гастингс, кто убил эту женщину?
   - Я думаю, я сумею доказать, кто это сделал, - посмотрим, - говорил он с легкой бодростью и в то же время с искренностью; - Я смогу доказать это менее чем через неделю после того, как миссис Брейс возьмет у вас эти деньги.
   На это она ничего не сказала, и он резко наклонился вперед, вглядываясь в ее лицо, неразборчивое для него в темноте веранды.
   - От этого, от вас так много зависит, - добавил он. - Ты не подведешь меня - завтра?
   -- Я сделаю все, что в моих силах, -- сказала она серьезно, изо всех сил. против депрессии.
   "Она должна взять эти деньги", - заявил он с большим ударением. "Она должна!"
   - И ты думаешь, она будет?
   - Мисс Слоун, я знаю, что так и будет, - сказал он с отцовской ободряющей ноткой в голосе. "Я редко ошибаюсь в людях; и я знаю, что правильно оценил эту женщину. Деньги - ее слабость. Любовь к нему уже погубила ее. Было бы нелепо предлагать эту взятку кому-то еще, как она, но она... она ее возьмет.
   Люсиль долго сидела на веранде после ухода Гастингса. Она была гораздо более подавлена, чем он подозревал; ей пришлось так много пережить, думала она, - ожидание, которое становилось все тяжелее с течением времени; известность; Берну Вебстеру все еще угрожает опасность; необъяснимая поза безразличия отца ко всему; подозрения газет и общественности как ее отца, так и Берна; и ожидание, ожидание, ожидание - чего?
   У нее вырвался тихий стон.
   Что, если миссис Брейс действительно взяла помеченные деньги? Что бы это показало? Гастингс сказал, что она действовала с преступными намерениями. Но у него была другая и более определенная цель, побуждая ее к этому предприятию; он ожидал от это жизненно важное развитие, которое он не объяснил - она была уверена. Она беспокоилась об этой идее.
   Ее доверие к Гастингсу было безоговорочным. Но что он делал? Что-либо? Судья Уилтон всегда говорил: "Доверяйте Гастингсу; он человек для этого дела. И это была его репутация; люди заявляли, что если кто-то и может добраться до сути всей этой тайны, так это он. Тем не менее, после убийства прошло целых два дня, и он только что сказал, что может потребоваться еще неделя, чтобы разработать его план обнаружения - каким бы он ни был.
   Еще неделя этого! Она приложила горячие ладони к горячим вискам, стремясь к ясности мысли. Но она была ошеломлена своим ужасом - своим изолированным ужасом, потому что некоторые из ее мыслей были таковы, что она не могла поделиться ими ни с кем - даже с Гастингсом.
   "Если шериф не произведет ареста в течение следующих нескольких дней, я буду в безопасности", - сказал он ей. "Отсрочка - это то, чего я хочу".
   И снова было разочарование, потому что шериф угрожал вручить Берну ордер в ближайшие двадцать четыре часа! Она слышала, как Краун угрожал, и ей это казалось абсолютно окончательным: если только ее отец не расскажет что-нибудь, чего хочет Краун, будь то Знал отец об этом или нет, но Берну предстояло подвергнуться этому унижению, это добавило ему шансов на выздоровление!
   Она вскочила, широко раскинув руки и слепо глядя на звезды.
   Женщина, которую она должна была подкупить, бросила глубокую тень на ее воображение. Разделяя чувства многих других, она с неохотой пришла к выводу, что миссис Брейс каким-то образом знала больше, чем кто-либо другой, об убийстве и его мотивах. Это было, сказала она себе, ужасное чувство, и напрасно. Но она не могла избавиться от этого. Для нее миссис Брейс была фигурой зловещей силы, агентом уродства, ожидающим, чтобы сотворить зло - ожидающим чего?
   С большим усилием она успокоила свои расшатанные нервы. Гастингс рассчитывал на нее. И работа, даже работа в темноте, была предпочтительнее этой праздности, этого вечного суммирования страшных возможностей без лучика надежды. Она сделает все возможное, чтобы заставить эту женщину взять деньги!
   Завтра она принесет Берну Вебстеру настоящую услугу - она хоть немного искупит причиненное ей горе, бросив его из-за пустых сплетен! - Продолжал бы он любить ее? - Может быть, если бы она не отвергла бы его, Милдред Брейс не была бы убит.
   У нее вырвался стон. Она убежала в дом, подальше от своих мыслей.
   XVI
   ВЗЯТКА
   Было девять часов следующего вечера, когда Люсиль С Кредит, уверенный, что она вошла в "Уолмен" незамеченной, позвонил в дверь дома миссис Брейс. Ее тело было удивительно легким и податливым, как будто она двигалась в разреженной, полуреальной атмосфере. Были моменты, когда у нее было ощущение парения. Ее мозг работал с необычайной быстротой. Она сознавала необычайно находчивый интеллект и выполняла ряд умственных упражнений, заранее формулируя предложения, которые она будет использовать в интервью, с которым ей предстоит столкнуться.
   Постоянная мысль в глубине ее мозга заключалась в том, что она добьется успеха; она говорила и действовала так, что миссис Брейс брала деньги. Она была воодушевлена яростной решимостью отплатить за все ожидания, за всю душевную агонию, которые тяготили ее весь этот долгий, свинцово-ногий день - последние двадцать четыре часа, в которых не было ни одного просветляющего события.
   Миссис Брейс открыла дверь и с едва заметным d головы, жестом указал ей в гостиную. Никто из них не говорил, пока не уселся на стулья у окна. Но даже тогда тишина затянулась, пока Люсиль не осознала, что ее язык пересох и слишком велик для ее рта. Приступ дрожи потряс ее. Она попыталась улыбнуться и поняла, что ее губы скривились в жуткой ухмылке.
   Миссис Брэйс медленно двигалась взад и вперед на безрукой качалке, ее быстрые, оценивающие глаза улавливали страдания гостьи. На гладком лице было обычное невыразительное спокойствие. Люсиль, отчаянно пытаясь составить какое-то мнение о том, что думала женщина, поняла, что с тем же успехом она могла бы попытаться найти эмоции в статуе.
   - Я... я, - наконец, быстро и сбивчиво произнесла девушка, - хочу поблагодарить вас за... за то, что вы поговорили со мной.
   - О чем вы хотите поговорить, мисс Слоун?
   Низкий металлический голос не был ни дружелюбным, ни враждебным. В нем больше всего на свете выражалась сардоническая, задиристая самонадеянность.
   Это и разозлило, и воодушевило Люсиль. Она уловила здесь бесполезность вежливых вводных фраз; она могла идти прямо к своей цели, быть предельно откровенной. Она одарила миссис Брейс ослепительной, обезоруживающей улыбкой, провозглашая дружбу. Ее с доверие было восстановлено.
   - Я уверена, что мы сможем разумно поговорить вместе, миссис Брейс, - объяснила она, скрывая свое негодование. - Мы можем сразу перейти к делу.
   "Какое дело?" - спросила пожилая женщина с некоторой манерой, которую видел Гастингс, с видом затаившейся в засаде.
   - Я сказал по телефону, что это было для тебя выгодно, не так ли?
   "Да; Вы сказали, что."
   - И, конечно же, я хочу кое-что от тебя.
   "Естественно".
   - Я скажу тебе, что это такое. Люсиль говорила теперь с хладнокровной точностью, еще не тронутая ужасом, который она ожидала испытать. "Это вопрос денег".
   Язык миссис Брейс высунулся из тонкой линии ее губ. Ее ноздри вздрогнули от резкого вдоха. Ее глаза были более украдкой.
   "Деньги?" - повторила она. "Для чего?"
   - Нет смысла в длинных объяснениях, миссис Брейс, - сказала Люсиль. - Я прочитал газеты, каждую строчку, о... нашей беде. И я видел ссылки на ваши финансы, на отсутствие денег".
   "Да?" Правая рука миссис Брейс лежала у нее на коленях; большой палец начал быстро двигаться против указательного пальца, движение, которое женщина делает, чувствуя текстуру ткани - или трюк банковского служащего, отделяющего бумажные деньги.
   "Да. Я также читал, что вы сказали о трагедии. Сегодня я заметил, что единственная нотка новизны в статьях в газетах исходила от вас - от вашего высказывания, что "через несколько дней, три или четыре на крайний случай" - это был ваш язык, я совершенно уверен - вы. d представить доказательства, на основании которых будет произведен арест. У меня достаточно ума, чтобы видеть, что интерес публики к вам так велик, симпатии к вам так велики, что ваши угрозы, то есть прогнозы или мнения, окрашивают все, что пишут репортеры. Понимаете?"
   - Что я вижу?
   Несмотря на ее превосходную позу ожидания, в которой не было ничего, кроме вежливого интереса, Люсиль увидела в ней явную перемену. Это было не столько в ее лице, сколько в ее теле. Ее конечности выглядели неподвижными.
   - Разве ты не понимаешь, что я имею в виду? - настаивала Люсиль. - Я вижу, что вы можете доставить нам бесконечные неприятности - всем нам в Слоанхерсте. Вы можете заставить людей поверить, что мистер Вебстер виновен, и что мы с отцом его покрываем. Люди слушают, что вы говорите. Похоже, они на вашей стороне".
   "Что ж?"
   - Я подумал, не прекратишь ли ты свои интервью - свои обвинения?
   лет рвение юной женщины, проявлявшееся теперь в разнообразии ее жестов и в быстром проявлении бледности и румянца на ее щеках, убедило миссис Брейс, что Люсиль действует по собственному порыву, а не как агент, выполняющий чей-то хорошо продуманный план. . Пожилая женщина при этой мысли почувствовала себя в безопасности. Она спросила:
   - А ты хочешь - чего?
   - Я пришел сюда, чтобы попросить вас рассказать мне все, что вы знаете, или вообще замолчать.
   - Боюсь, я не совсем понимаю, - ответила миссис Брейс с преувеличенным недоумением. - Рассказать все, что я знаю?
   "То есть, если вы знаете что-то, чего не сказали!" - убеждала ее Люсиль. "О, разве ты не видишь? Я говорю вам, что хочу положить конец этой ужасной неизвестности!"
   Миссис Брейс неприятно рассмеялась; ее лицо было более жестким, менее человечным. - Вы хотите сказать, что я развлекаюсь, напрягаюсь без нужды, назло? Ты хочешь мне это сказать?
   "Нет! Нет!" Люсиль отказалась, нетерпеливая к самой себе из-за отсутствия ясности. - Я имею в виду, я уверен, что вы нападаете на невиновного человека. И я хочу, я очень хочу - о, я так надеюсь, миссис Брэйс - заключить с вами соглашение - финансовое соглашение... - Она замолчала на долю секунды; и, видя, что другой не возмущается срок, добавила она: "чтобы заплатить вам, чтобы остановить это. Разве это не ясно?
   "Да; это ясно".
   "Поймите меня, пожалуйста. Я прошу вас, чтобы вы больше ничего не говорили репортерам, шерифу или вашингтонской полиции, что может привести к травле против мистера Вебстера. Я хочу исключить из этой ситуации все ваше влияние, которое вы оказали, чтобы убедить мистера Крауна, что мистер Вебстер виновен и что мой отец его защищает.
   - Дайте подумать, - холодно сказала миссис Брейс.
   Люсиль внутренне ликовала: "Она сделает это! Она сделает это! Жесткие глаза рассекали ее возбужденное лицо. Девушка откинулась на спинку стула, думая теперь: "Она подозревает, кто меня подослал!"
   Наконец пожилая женщина заговорила:
   - Детектив Гастингс ни за что не позволил бы вам прийти сюда, мисс Слоун. "Но вы откровенны со мной; мы не мелочимся; и я должен быть осторожен. Он бы предупредил вас, что ваше поручение состоит в практическом признании ваших знаний о чем-то, изобличающем Берна Вебстера. Если бы вы не подозревали этого человека еще сильнее, чем я, вас бы никогда не довели до... этого.
   Она откинула качели назад и скрестила колени. , если жесткая сухощавость ее фигуры. Она смотрела на стену над головой Люсиль, разбираясь с возможностями, представшими перед ее анализом. В ее поведении было какое-то злорадное наслаждение, едва прикрытая, полуупорядоченная жадность.
   "Она даже не думает о дочери", - подумала Люсиль и на мгновение побледнела. - Она такая же плохая, как сказал мистер Гастингс, - даже хуже!
   - А еще, - продолжала миссис Брейс, - ваш отец выписал его прошлой ночью.
   Люсиль вспомнила опасения детектива по поводу Джарвиса; как еще эта женщина узнала об этом?
   - И вы взяли дело в свои руки. Отец прислал вас сюда - ко мне?
   "Почему нет!"
   Другая лукаво улыбнулась, кончик ее языка снова был виден, а брови вопросительно поднялись. "Конечно," сказала она; - Если бы он это сделал, ты бы мне не сказал. Он бы предостерег вас от такого признания.
   - Меня больше всего беспокоит мистер Вебстер, - напомнила Люсиль резким юным голосом. - То, что мой отец раздражен, - это просто случайность.
   "О Конечно! Конечно, - сарказмом усмехнулась миссис Брейс.
   Люсиль вздрогнула. значение этого нельзя было понять неправильно; она заявила, что деньги были предложены по наущению Артура Слоана и что забота о Берне Вебстере была просто притворством.
   Миссис Брейс заметила ее гнев и успокоила его:
   - Не обращайте на меня внимания, мисс Слоан. Женщина, которой пришлось пережить то же, что и мне, - ну, она не всегда ясно мыслит.
   "Возможно, нет", - согласилась Люсиль; но она почувствовала внезапное желание покончить с унизительной работой. - Теперь, когда мы поняли друг друга, миссис Брейс, что вы скажете?
   Миссис Брейс снова задумалась.
   "Сколько?" - спросила она наконец, сжав губы. - Как вы думаете, мисс Слоун, сколько стоит мое молчание?
   Люсиль достала из сумочки пачку банкнот. Кресло женщины скользнуло вперед, отвечая на наклонившуюся вперед тяжесть ее новой позы. Она слегка потирала ладони и, слегка склонив голову, смотрела на деньги в руке молодой женщины.
   - У меня здесь пятьсот долларов, - начала Люсиль.
   "Какая!"
   Миссис Брейс сказала это грубо; и в неистовом гневе отпрянула назад, ножки стула заскрежетали по полу.
   Мгновение Люсиль смотрела т ее, не понимая.
   "Ой!" - неуверенно сказала она. - Вы имеете в виду - этого недостаточно?
   "Достаточно!" Ярость и разочарование миссис Брейс росли, ее опущенные брови прямой линией приблизились к глазам.
   - Но я мог бы получить больше! - воскликнула Люсиль, борясь с отвращением. - Это, - добавила она с готовностью изобретательно, - может служить частичной оплатой, обещанием...
   "Ах!" - воскликнула пожилая женщина. "Это другое. Я неправильно понял."
   Она подавила сигналы своего гнева, преуспев в этой корректировке так быстро, что Люсиль уставилась на нее с нескрываемым изумлением.
   - Вы должны извинить меня, мисс Слоун. Я думал, ты делаешь меня жертвой своей насмешки, какой-то бессердечной шутки.
   "Тогда мы можем прийти к соглашению? То есть, если эти деньги будут первыми...
   Она прервала фразу. Миссис Брейс подняла руку и теперь склонила голову набок, прислушиваясь.
   Снаружи, в главном зале, были отчетливо слышны шаги. В следующий момент раздался звонок в дверь. Они сидели неподвижно. Когда снова зазвонил звонок, миссис Брейс взглядом сообщила ей, что не будет отвечать.
   Но звон с продолжался, превратился в продолжительный звон. Это действовало на и без того натянутые нервы Люсиль.
   - Предположим, вы проскользнете в спальню, - прошептала миссис Брейс.
   "О, нет!" - прошептала Люсиль.
   Ее тяготило черное предчувствие; она надеялась, что миссис Брейс не откроет дверь.
   Звонок снова зазвенел.
   "Вы должны будете!" - сказала наконец миссис Брейс. "Я никого не впущу. Я должен ответить!"
   - Вы отошлете их - кто бы это ни был - немедленно?
   "Однажды. Я не хочу, чтобы тебя здесь видели, не больше, чем ты хочешь, чтобы тебя видели!
   Люсиль направилась в спальню. Сделав первый шаг, миссис Брейс положила руку ей на плечо.
   "Эти деньги!" - спросила она тихим шепотом. "Я возьму это."
   - И сделай то, что я просил - перестань нападать на нас?
   "Да. Да!"
   Люсиль дала ей деньги.
   В спальне не было света. Люсиль, опасаясь споткнуться или шуметь, встала сбоку от дверного косяка, вплотную к стене.
   Шаги миссис Брейс остановились. Раздался щелчок открывающейся двери. Затем до Люсиль донесся высокий ворчливый голос, она боялась, что услышит.
   Это был ее отец.
   XVII
   "ПОЛНАЯ ПРАВДА"
   "Миссис. Брейс, добрый вечер. Можно войти?
   Затем последовал звук шагов шаги, и закрытие двери.
   - Я не задержу вас надолго, миссис Брейс. Они все еще были в зале. "Могу ли я войти?"
   "Безусловно." Запоздалое согласие было совершенством равнодушия.
   Они вошли в гостиную. Люсиль, не глядя, знала, что ее отец стоит прямо в дверном проеме, озираясь легким прищуром, нервно шевеля губами и наклоняя голову вперед.
   "Ах!" его пронзительный протяжный голос, хотя он и держал его тихо, донесся до Люсиль. - В полном одиночестве, могу я спросить? Он подошел к стульям у окна. - То есть я надеюсь иметь с вами... ну... довольно доверительную беседу.
   Миссис Брейс снова заняла свое место на безрукой качалке после того, как пододвинула для него стул. Люсиль услышала, как он заскрежетал по полу. Уверенная, что он взял его, она заглянула в комнату. Ее интуиция была верна; Миссис Брейс поставила его так, что он был повернут спиной к кровати. ом дверь и дверь в подъезд. Это сделало ее побег возможным.
   Облегчение, которое она получила от этой мысли, было бурным. Это было похоже на удар, почти вырвавший из ее сжатого горла стон. Если бы она могла бесшумно пройти на цыпочках восемнадцать футов, то есть шесть или семь шагов, она могла бы покинуть квартиру без его ведома.
   К этому ее вдвойне призывали. Во-первых, предостережение Гастингса прозвучало у нее в голове; он указал на важность того, чтобы даже ее отец не знал о ее поручении.
   Затем появилась еще одна причина для бегства, ее страх услышать, что скажет ее отец. Волна тошноты ослабила ее. Она поклонилась там, в темноте, под бременем своего подозрения: он пришел, чтобы сделать совсем по другой причине то, что сделала она! Она воздержалась от определенного анализа его мотива. Страх за Берна или страх за самого себя был одинаково ужасен для нее.
   - Я восхищаюсь вашим духом, миссис Брейс, - говорил он заискивающим тоном. - И твоя проницательность. Я следил за всем, что вы сказали в газетах. И я надеюсь, что мы сможем...
   Он остановился, и Люсиль, судя по тончайшим звукам, которые она уловила, мысленно представила, как он заглядывает через его плечо. Он возобновил:
   "Я Просто извинись, я уверен. Но вы поймете мою заботу о секретности - после того, как я объясню. Могу я... а-а-а... вы не возражаете, если я осмотрюсь в поисках возможных слушателей?
   "В этом нет необходимости", - последовала спокойная металлическая уверенность. - Я не возражаю против того, чтобы вы обыскали мою квартиру, если вы настаиваете. Она засмеялась, безрадостно порицая его робость, и хладнокровно предоставила себя в его распоряжение в другой фразе: "У меня достаточно ума, чтобы составить представление о том, что вы предложите; и вряд ли я хотел бы, чтобы другие это услышали, не так ли?
   "А-а-а!" - протянул он, выражая неохотное расположение принять ее заверения. - Конечно, нет. Ну, это очень разумно - и, я уверен, любезно.
   Снова по тонким полосам звука Люсиль узнала, что он усаживается на стул.
   "Почему," начал он; "Почему, во имя всех непостижимых, непостижимых ангелов..."
   - Во-первых, мистер Слоан, - прервала его миссис Брейс, и Люсиль услышала шорох газеты; "В качестве предисловия к нашей - скажем так, конференции? - нашей конференции позвольте мне зачитать вам это краткое изложение моей позиции. То есть, если вы хотите полностью понять мою позицию".
   Она была далека от своей обычной тишины, беспрестанно шурша газетой. Шум, сообразила Люсиль, как занавес между ушами отца и возможными звуками ее продвижения от двери спальни до входа.
   Заглянув украдкой в гостиную, она увидела его спину и за его сутулыми плечами спокойное лицо миссис Брейс. В этот момент газета затряслась еще сильнее - достаточно, подумала она, чтобы сигнализировать о сотрудничестве.
   Ей снова стало дурно при виде этой женщины, собиравшейся раздать купленные услуги ее отцу. Побуждение выйти вперед и заявить о своем присутствии сильно возросло в ней; но ее отвратил страх, что ее вмешательство может привести к катастрофическим последствиям. В конце концов, она не была уверена в его намерениях.
   Она знала, однако, что в любой момент он может настоять на том, чтобы убедиться в том, что его никто не подслушает. Она больше не колебалась. Она попыталась бы уйти.
   -- Посмотрите сюда, мистер Слоан, пожалуйста, -- говорила миссис Брейс. "Обратите внимание, как выделяются элементы, каждый в абзаце крупного шрифта".
   Она держала бумагу так, что Слоан наклонился вперед, и, против его воли, ее привлекли к совместному чтению, пока она читала вслух. Завеса защиты от шума при этом утолщалась.
   "Что миссис Брейс знает о следующие факты, - читал резкий, бесцветный голос.
   Люсиль начала свой побег. Она двигалась с мучительной осторожностью, делая шаги всего в несколько дюймов длиной, раскинув руки по бокам, чтобы избежать лишнего шороха одежды. Она шла на носочках, не касаясь каблуками туфель с пола, каждый шаг был медленной пыткой.
   Ее дыхание остановилось - истерическое сжатие груди мешало ей дышать. Ее лицо горело, как огонь. В голове было тесно, как будто кровь пыталась просочиться сквозь ограничивающий кожу череп. В ее ушах стоял сильный рев. Пульс в ее висках был подобен ударам саней.
   Однажды на полпути, когда она стояла, слегка балансируя, с раскинутыми руками, что-то нарушилось с ее равновесием. Она рванулась вперед, как часто делала в детстве, с ощущением падения на лицо. Ее юбка развевалась перед ней. Если бы в ней было хоть немного дыхания, она бы закричала.
   Но автоматизмы ее тела работали лучше, чем ее перегруженный мозг. Правая нога ее вышла легко и мягко - она дивилась этому самостоятельному движению своей ноги, - и, приняв на себя падающую тяжесть r тела, восстановила ее равновесие.
   Голос миссис Брейс не дрогнул, хотя она, должно быть, заметила оплошность. Сгорбленные плечи Артура Слоана не шевелились. Миссис Брейс продолжала печатный перечень своих знаний.
   Люсиль сделала еще один шаг. Она была в безопасности! Почти. Оставался лишь ярд ее болезненного продвижения. Еще один шаг, успокаивала она себя, поставит ее на порог входной двери, а оттуда до коридорной двери, защищенной входной стеной от возможного наблюдения отца, будет легкое дело.
   Она завершила этот последний шаг. На пороге ей приходилось поворачиваться телом по дуге в девяносто градусов, если только она не отступала от двери. Этого она боялась сделать; ее пятка могла столкнуться с препятствием; даже приподнятая доска пола означала бы тревожный шум.
   Она начала поворачиваться. Чтение продолжалось. Весь путь от двери к двери, несмотря на мучительную заботу о каждом шаге, занял едва ли минуту. Она поворачивалась, раскинув балансирующие руки. Глубоко в ее груди было начало ощущения, расслабление мышц, обещание долгого вздоха облегчения.
   Ее левая рука - или, может быть, ее локоть; в ослепляющей, ошеломляющей вспышке ужаса, она не знала, чего, коснулась стопки журналов на столе, приставленном к дверному косяку. Журналы не падали на пол, но трепетание обложки того, что был сверху, производило шум.
   Она убежала, унося с собой вспыхнувшее воспоминание о первом шевелении фигуры отца и потрескивании бумаги в руке миссис Брейс. В два легких шага она оказалась у двери коридора. Ее руки нашли защелку и повернули ее. Она сбежала по лестнице быстрыми, скользкими шагами, дверь тихо щелкнула, когда она свернула на следующую площадку.
   Ее выход был на удивление тихим. Она знала это, несмотря на то, что ее напряженные чувства преувеличили трепетание обложки журнала и щелчок двери в ужасающий громкий звук. Вполне возможно, что миссис Брейс удалось убедить отца, что он ничего не слышал, кроме какого-то внешнего шума. Она была уверена, что он ее не видел.
   Она пересекла темный, узкий вестибюль "Уолмана" так быстро и так тихо, что девушка у телефонной доски даже не посмотрела в ее сторону.
   Оказавшись на улице, ее охватило желание довериться Гастингсу. он история ее опыта. Она решила действовать по наитию.
   Поначалу его больше заботило ее физическое состояние, чем то, что она должна была рассказать. Он видел, как близко она была к пределу.
   "Мой дорогой ребенок!" - сказал он тоном отеческой заботливости, который ей уже нравился. "Комфорт перед конференцией! Вот, этот стул у окна - так - и этот обломок вентилятора, ты можешь его использовать? Отлично! Теперь остудите ваше раскрасневшееся лицо в этой тонкой, очень тонкой струйке ветерка - чувствуете? Стакан воды? Только для того, чтобы позвякивать льдом? Так лучше, не так ли?"
   Единственным источником света в комнате была лампа для чтения под темно-зеленым абажуром, и от этого островка света бежало хаотичное море теней, огромными волнами, поднимаясь на высоту книжных полок и беспорядочно ломаясь. на потолке.
   В полумраке, когда он ходил туда-сюда в поисках веера или принося ей воду, он выглядел странно большим - как, подумала она тупо, сказочный гигант, причудливо одетый. Но безмятежность его лица тронула ее. Она была рада, что пришла.
   Пока она рассказывала свою историю, он стоял перед ней, время от времени подбадривая ее улыбкой или кивком головы, или неторопливо прохаживаясь. среди теней, всегда не сводя с нее глаз. На мгновение ее усталый дух освежился его щедрой похвалой тому, как она выполнила свое обязательство. После этого его сочувствие облегчило ей обсуждение ее опасений, что ее отец планировал подкупить миссис Брейс.
   Тем не менее, усилия сильно утомили ее. В конце она откинулась назад и закрыла глаза только для того, чтобы открыть их, испугавшись возникшего головокружения. Ощущение телесной легкости покинуло ее. Ее конечности казались обтянутыми металлом. Острая, пульсирующая боль пронзила голову. Она была слишком утомлена, чтобы бороться с депрессией, которая словно холодная, леденящая рука лежала у ее сердца.
   - Ты ничего не говори! - слабо пожаловалась она.
   Он стоял возле ее кресла, задумчиво глядя перед собой.
   - Я пытаюсь понять это, - сказал он. "Почему твой отец сделал это. Вы правы, конечно. Он пошел туда, чтобы заплатить ей за молчание. Но почему?"
   Он внимательно посмотрел на нее.
   -- Возможно ли, -- спросил он наконец, -- что он знал ее до убийства?
   - Я спрашивала его, - сказала она. "Нет; он никогда о ней не слышал - ни он, ни судья В. илтон. Я даже уговорил его расспросить об этом Джарвиса. Это было то же самое; У Джарвиса никогда не было - до утра прошлого воскресенья.
   - Ты думаешь обо всем! он поздравил ее.
   "Нет! О, нет!"
   Какая-то быстрая и всепоглощающая эмоция сломила последние остатки ее терпения. Было ли это новой и более тонкой оценкой его настойчивых, неустанных поисков виновного, или сознанием того, как искренне он любил ее, отдавая ей должное за откровенность, которой она не проявляла, - каким бы ни было главное соображение, она чувствовала, что она больше не мог обмануть его.
   Она крепко сжала губы, чтобы сдержать нарастающие всхлипы, и смотрела на него вопросительными, испуганными глазами.
   "Что это?" - мягко спросил он, читая ее умоляющий взгляд.
   - Я должна сделать признание, - жалобно сказала она.
   Он отказался относиться к этому как к трагедии.
   - Но это не может быть очень плохо! - воскликнул он приятно. "Когда мы переутомлены, воображение подобно фонарю, качающемуся на ветру, ежесекундно меняющем размеры всего".
   - Но это плохо! - настаивала она. "Я был несправедлив. Я не мог заставить себя сказать тебе это. Я пытался думать, что ты поладишь с остроумием как это!"
   "И сейчас?"
   Она ответила ему внешним спокойствием, которое на самом деле было эмоциональной тупостью. Она так страдала, что живо чувствовать было выше ее сил.
   - Вы имеете право это знать, - сказала она, глядя на него блестящими немигающими глазами. - Это об отце. Он был там - на лужайке - до того, как включил свет в своей комнате. Я слышал, как он вошел, за минуту до того, как Берн спустился по черной лестнице на лужайку. И я слышал, как он подошел к своему окну и остановился там, глядя наружу, по крайней мере, за пять долгих минут до того, как вспыхнул свет.
   Он ждал, думая, что ей есть что рассказать. Истолковав его молчание как упрек, она сказала, не меняя ни выражения лица, ни голоса:
   - Я знаю - это ужасно. Я должен был сказать тебе. Возможно, я причинил большой вред".
   - Ты была очень храброй, - утешал он ее с бесконечной нежностью. - Но случилось так, что на этот счет я уже удовлетворился. Я знал, что он был там.
   Она была немой, неспособной реагировать на его слова. Даже то, что он улыбался с искренним весельем, не подействовало на нее.
   "Здесь появляется гротескный элемент, комический, это связано со столькими трагедиями, - объяснил он. - Слабость вашего отца к "лекарству" от нервозности и его уклонение от насмешек, которым он подвергся из-за этого, - вот объяснение того, почему он был там той ночью.
   Она не видела в этом значения, но и не могла собраться с силами, чтобы сказать это. Она смутно задавалась вопросом, почему он находит это забавным.
   - Той ночью - вернее, ранним утром, - пока все вы были в библиотеке, я заглянул в его комнату и нашел в чулане пару соломенных сандалий, в которых мужчина мог надевать и снимать без приходится наклоняться, чтобы их поправить. И они были мокрые, внутри и снаружи.
   "Воскресным утром, когда судья Уилтон и я были у его постели, я увидел на столе "шарлатанскую" брошюру о лечении нервозности "росой", о пользе "мокрой охлаждающей травы" на ногах ночью. Вы знаете, что это такое. Так-"
   - О-о-о! она дышала, дрожа и слабый. - Так вот почему он был там! Почему я не подумал? О, как я подозревал его в...
   "Но помните, - предупредил он. "Вот почему он вышел. Мы до сих пор не знаем, что он - что случилось после того, как он выбрался оттуда - или почему он отказывается говорить, что когда-либо был там. Когда мы думаем об этом и многом другом, а также его визит сегодня вечером к миссис Брейс за взятку - оставление того, что мы считали больничной койкой...
   - Но он не спал весь день! - поправила она.
   - И все же, - сказал он и остановился, размышляя.
   "Скажи мне," умоляла она; - Скажите мне, мистер Гастингс, вы подозреваете моего отца - или нет - в...?
   Он ответил на ее незаконченный вопрос с торжественной, кропотливой осторожностью:
   - Мисс Слоан, вы не из тех, кто хотел бы быть введенным в заблуждение. Вы можете вынести правду. Было бы глупо сказать, что он не под подозрением. Он. Любой из мужчин, присутствовавших в ту ночь, мог совершить убийство. Вебстер, ваш отец, Уилтон - только здесь подозрения кажутся совершенно беспочвенными - Юджин Рассел, Джарвис - я слышал о нем кое-что - кто-то из них мог нанести этот удар - возможно.
   - А отец, - сказала она в горестном недоумении, - заплатил миссис Брейс, чтобы она перестала говорить, что подозревает Берна, - вздрогнула она, видя альтернативу, - или себя!
   "Видите ли, - он сформулировал для нее заключение, - как трудно нам уберечь его от неприятностей - если об этом станет известно. Он положил руку на провод косвенных улик, провод, который слишком часто дергается, нанося удары не по тому человеку".
   - А Берн? - воскликнула она. - Я думаю, что мог бы вынести что угодно, если бы только знал...
   Но на этот раз мятежные рыдания сорвались с ее губ. Она не могла закончить расследование, которое она начала.
   XVIII
   ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УЕЗД
   Было раннее утро среды, когда мистер Гастингс, отвечая на продолжительный звонок своего телефона, взял трубку. вер офф т он зацепился и оказался на связи с шерифом округа Александрия. Это был не колеблющийся, изменчивый шериф, который провел почти четыре дня, прислушиваясь к намекам детектива, или сидел, как хамелеон, у ног женщины-конструктора. Это был впечатляющий и самоуверенный джентльмен, который наслаждался своими дедуктивными способностями и наслаждался их результатами.
   Он так сказал. Его самоуверенность изрядно потрепала провод. Его слова грандиозно уничтожили пространство и вонзились в восприимчивое ухо старика с шипящим и электрическим эффектом. Мистер Краун, ликуя, был рад сообщить другим, что он добился успеха сам.
   "Привет! Это ты, Гастингс? Что ж, дружище, не хочу надоедать тебе современным переложением: "Я же тебе говорил!" - но оно вышло, до последнего слога, именно так, как я и говорил, - с самого начала. первый!"
   Последовала пауза, для драматизма. Детектив его не сломал.
   "Ждут, Вы? Ну вот она идет; Алиби Рассела разлетелось вдребезги! Он взорван! Он уже мерцает! Что вы об этом думаете?
   Гастингс воздержался от ответа, что он считал такое событие весьма вероятным. Вместо этого он спросил:
   - И это упрощает дело?
   "Имеет ли это!" - взорвался мистер Краун. - Я свяжусь с вами за несколько минут до дневных газет. Там ты все увидишь". По проводу раздался извиняющийся смех. - Вы извините меня, я знаю; Я должен был сделать это правильно, нанести последние штрихи, прежде чем вы даже догадались, что происходит. Я свернул весь бизнес. Полиция Вашингтона схватила Рассела час назад по моему приказу.
   "Упрощает вещи?" Я должен так сказать! Я думаю, вы можете назвать их "упрощенными", когда убийство было совершено и убийца только и ждет, чтобы шагнуть в мою маленькую кольцевую-тум-фи-диддл-ди деревенской тюрьмы! "Нет ключа к этой тайне", - писали газеты! Какая польза от подсказки, когда ты знаешь , что парень виновен? Это то, о чем я все время насвистывал!"
   - Но алиби? - подсказал Гастингс. - Вы говорите, что он взорван?
   "Взорван! Прошло! Результат того, что я разослал эти циркуляры с вопросом, проезжали ли какие-нибудь автомобильные партии. Слоанхерст-роуд, ночь убийства. Запомнить?"
   "Да." Старик вспомнил, что делал это предложение, но не сказал об этом.
   "Сегодня утром начальник полиции Йорка - Йорка, Пенсильвания - телеграфировал мне. Я сразу же связался с ним по междугородней связи. Он дал мне историю, подробности, абсолютно правильные и прямые, все проверено - и все. Житель Йорка по имени Стивенс впервые сегодня утром увидел в газете сообщение об убийстве. Он и еще четверо парней были в машине, которая в тот вечер ехала вверх по Хаб-Хиллу, чуть позже одиннадцати, через несколько минут. Слышишь?
   "Да. Продолжать."
   "Стивенс был на заднем сиденье. Они поднялись на гору по низкой - ужасной дороге, как он ее называет, - они только ползли. Он говорит, что был единственным трезвым человеком в толпе - был в десятидневном турне по веселью. Он увидел, как мужчина соскользнул на подножку со своей стороны машины, когда они ползли вверх по холму. Остальная часть группы пела, весело проводя время.
   Стивенс сказал, что он не сказал ни слова, просто наблюдал за парнем на подножке и собирался ударить его по голове пустой бутылкой из-под пива, когда они выйдут на прямую дорогу и наткнутся на хороший клип - j мы играем, понимаете.
   "После того, как он некоторое время наблюдал за парнем и пытался выловить бутылку пива со дна машины, шофер замедлил ход и крикнул ему на заднем сиденье, что он хочет остановиться и посмотреть на его радиатор... он вот-вот взорвется, слишком жарко. Он прожигал пыль на этом участке хорошей дороги.
   "Когда он притормозил, парень на подножке соскользнул. Стивенс говорит, что он опрокинул банку.
   Ликующий мистер Краун остановился, чтобы перевести дух.
   "Все в порядке, насколько это возможно", - сказал Гастингс; - Но он идентифицирует этого человека как Рассела?
   "До последних волос на голове!" ответил шериф. - Стивенс описывает этого парня как Рассела во всем - во всем! Просто чтобы показать вам, насколько это хорошо, возьмите это: Стивенс описывает одежду, которую носил Рассел, и говорит то же, что сказал Отис: он потерял шляпу".
   - Стивенс хорошо его рассмотрел?
   - Говорит, что на него светили фары, когда он стоял на обочине дороги, там, на Хаб-Хилле, и ждал, когда можно будет скользнуть на подножку. - А этот Стивенс - хитрый парень, - говорит вождь Йорков. Я думаю, его история затыкает R Ложь Ассела, простреливает это алиби, настолько дырявое, что сито выглядит как кусок листового железа!
   - Та машина поехала на Хаб-Хилл в семь минут одиннадцатого, а это значит, что у Рассела было достаточно времени, чтобы убить девчонку после того, как дождь кончился, выйти на дорогу и поскользнуться на этой подножке. И машина замедлила ход там, где он скатился с подножки, в восемнадцать минут одиннадцатого.
   - Время правильное, место правильное, опознание верное! Довольно мило, не правда ли, старина? Поздравь меня, а? Поздравь меня, даже если он наступит на все эти твои таинственные теории, верно?
   Гастингс поздравил буйного победителя преступности.
   Отвернувшись от телефона, он долго смотрел на кусок серого конверта, лежавший перед ним на столе. Он цеплялся за свою веру в то, что в этих обрывках слов можно найти ключ к разгадке тайны. Он взял свой нож и принялся строгать.
   На улице мальчишка-газетчик поднял резкий, ревущий гам, выкрикивая сенсационные заголовки:
   "ТАЙНА СЛОАНХЕРСТА РАЗРЕШЕНА! РАССЕЛ УБИЙЦА! АЛИБИ ФАЛЬШИВОЕ!"
   Старик мрачно обдумывал различные последствия такого развития событий в случае - безграничное облегчение смешивалось с осуждением его за то, что он усугубил ее опасения и особенно за то, что подверг ее испытанию прошлой ночи с миссис Брейс - враждебной критике со стороны как прессы, так и публики из-за его отказа присоединиться к первым нападкам на Рассел, самоуспокоенность Артура Слоана из-за того, что он никогда не обращался с ним с обычной вежливостью.
   Его мысли обратились к миссис Брейс и ее планам шантажа, как он их интерпретировал или подозревал.
   "Если бы у меня было немного больше времени, - подумал он, - я мог бы положить руку на..."
   Его взгляд остановился на клапане конверта. Его разум вспыхнул к другой и новой идее. Его мышцы напряглись; он положил руки на подлокотники кресла и медленно приподнялся, нож выпал из его пальцев и со звоном упал на пол. Он встал прямо и поднял обе руки вверх, жест все большего и большего изумления.
   "Ужас!" - сказал он вслух.
   Он взял серую бумагу дрожащей рукой. Его обвисшие щеки надулись, как у человека, трубящего в рог. Он снова посмотрел на бумагу, прежде чем вернуть ее в конверт, который сунул обратно в один из карманов.
   "Ужас!" - сказал он снова. "Это место! Преследование! Вот где...
   Он стал вихрем ветер действия, покрыл пол пружинистой походкой. Взяв с полки книгу колоссального размера, он перелистнул страницы, водя пальцем по колонке и бормоча:
   Но такого имени в почтовом справочнике не было. Он вернулся к старым каталогам. Он начал волноваться. Неужели не было такой почты, как Преследование? Он перешел к другим книгам, перелистывая страницы, бегая по колонке за колонкой. И, наконец, он получил информацию, которую искал.
   Заглянув в железнодорожную папку, он нашел расписание поездов, которое заставило его взглянуть на часы.
   "Двадцать пять минут", - прикинул он. "Я иду!"
   Он вызвал такси.
   Потом, усевшись за стол, вырвал из блокнота листок и написал:
   - Не упускайте из виду миссис Брейс. Не обращайте внимания на арест Рассела.
   "Хендрикс: люди из Слоанхерста являются членами Арлингтонского гольф-клуба. Взгляните на сумки для гольфа. В одном или двух был кусок или куски планки кровати?
   "Гор: проверить, как миссис Б. использует деньги.
   - Я вернусь в воскресенье.
   Он запечатал конверт, в который положил это письмо, и, адресовав его Хендриксу, оставил его лежать на столе.
   На станции он купил дневные газеты и обратился к заявлению Юджина Рассела, сделанному репортерам сразу после его ареста. Он работал:
   "Я повторяю, что я невиновен в убийстве. Конечно, я совершил ошибку, не упомянув о том, что проехал первые четыре мили от Слоанхерста. Но, будучи невиновным и зная вес косвенных улик против меня, я не мог устоять перед искушением подтвердить свое алиби. Я не совершал этого убийства и не был его свидетелем. История, которую я рассказал на дознании о том, что случилось со мной и что я делал в Слоанхерсте, остается в силе. Это правда."
   XIX
   "ПРЕСЛЕДОВАНИЕ!"
   Вернувшись из поездки в воскресенье утром, сыщик после короткой беседы с Хендриксом сразу же отправился в квартиру миссис Брейс. Она сидела неподвижно и смотрела л, на безрукий рокер у окна, ожидающий, когда он раскроет предмет своего визита. Кроме приподнятых вопросительно приподнятых бровей, на ее лице не было ничего, что указывало бы на то, о чем она думала.
   Он поймал себя на том, что сравнивает ее со статуей, вечно сидящей на неудобном стуле с низкой спинкой и ожидающей без эмоций или изменения черт лица исхода ее злого замысла. Ее твердость производила на него впечатление чего-то отбитого, выбитого в безобразный узор.
   Имея эту невозмутимость, которую нужно преодолеть, он нанес свой первый удар с удивительной прямотой.
   - Я только что вернулся из преследования, - сказал он.
   Это была первая речь каждого из них после односложного приветствия у дверей. Он видел, что она приготовилась к такому заявлению; но то, как она приняла это, напомнило ему дверь, сотрясаемую ударом страшного удара. Легкая дрожь, несмотря на всю ее подавляющую силу, пронзила ее с головы до ног.
   "Ты?" она ответила, ее голос контролировал, твердое лицо, не тронутое потрясением, на которое ответило ее тело.
   "Да; Я вернулся полчаса назад, и, если не считать одного из моих помощников, вы первый человек, которого я увидел. Когда это не вызвало у нее никаких комментариев, он добавил: "Я хочу, чтобы вы помнили об этом позже".
   Он начал строгать.
   "Почему?" - спросила она с неподдельным любопытством после паузы.
   - Потому что вам, возможно, будет полезно знать, что я имею дело с вами наедине и справедливо. У меня есть все факты, касающиеся вас.
   - Обо мне? Ее тон намекал на сомнение.
   - Ну же, миссис Брейс! - воскликнул он, не одобряя ее очевидных намерений. - Ты уж точно не собираешься притворяться невежественным или невиновным!
   Она скрестила колени и, положив левое предплечье на свое тело, уперлась правым локтем в эту руку. Она начала очень мягко раскачиваться, ее поза заставляла ее наклоняться вперед и придавать ей непрерывный, но вежливый вопросительный вид.
   - Если ты хочешь поговорить со мной, - сказала она голосом, лишенным каких-либо чувств, - тебе придется рассказать мне, о чем идет речь.
   "Хорошо; Я буду, - ответил он. - Вы помните, я полагаю, что я просил вас объяснить мне значение отметин на флаке. р серого конверта. Признаюсь, я был медлителен, преступно медлителен, когда пришел к заключению, что "Преследование!" относится к месту, а не к действию. Но в конце концов я его получил - и нашел Преследование - теперь от него мало что осталось; это даже не почта.
   - Но это можно обнаружить, - продолжил он более сурово и начал срезать длинные тонкие щепки со своего чурбака. - Я расскажу вам главное: молодой Далтон был убит - его убийца скрылся, - но вы, тогда еще молодая вдова, в присутствии которой это было сделано, уладили дело. Вы клялись, что это было делом самообороны. В результате после нескольких нерешительных попыток найти беглеца преследование было прекращено".
   "Очень хорошо. Но зачем рассказывать эту историю здесь - сейчас? Каково его значение?"
   Он уставился на нее в изумлении. Ее тонкие, чувствительные губы были оттянуты в уголках, достаточно, чтобы сделать ее рот чуть шире, и достаточно, чтобы смутно предположить, что их движение было началом мстительной гримасы. В остальном она была невозмутима, не реагировала на открытую угрозу того, что он сказал.
   - Дай мне закончить, - возразил он. "Неудачная для вас черта заключалась в том, что вы как будто заработали на трагедии деньги. Раньше в стесненных обстоятельствах вы стали свободно тратить - сравните По правде говоря, через несколько дней после исчезновения убийцы. На самом деле намекнули на взяточничество; пришлось покинуть деревню. Видите в этом какой-то смысл? - заключил он с иронией.
   - Предположим, ты объяснишь это, - сказала она, все еще хладнокровно.
   - Значение в том, что моя версия подкрепляется на протяжении всей недели, прошедшей с тех пор, как ваша дочь была убита в Слоанхерсте.
   "Это что?"
   Она перестала раскачиваться; ее глаза играли огненной татуировкой на каждой черте его лица.
   - Смерть вашей дочери стала неожиданным результатом ваших попыток шантажировать убийцу юного Далтона. Вы, боясь его и не признаваясь в своей робости Милдред, уговорили ее подойти к нему - лично.
   "Я! Боюсь его!" - возразила она, наконец возбудившись.
   Ее брови были опущены, тяжелая линия над ее украдкой, быстрыми глазами; ее ноздри нервно затрепетали.
   - Если принять твою абсурдную теорию, - продолжала она, - почему я должна была бояться его? Что он сделал, кроме удара, чтобы спасти свою жизнь?
   - Вы забываете, миссис Брейс, - поправил он. - На этом теле было двадцать девять ран, двадцать восемь из которых были ненужными - если первое было нанесено просто из-за самоубийства. защита. Это было ужасное увечье".
   "Так!" - высмеяла она с явным усилием. - Ты представляешь его мясником.
   "Именно так. И ты, увидев, как далеко может завести его убийственная ярость, боялся встретиться с ним лицом к лицу - даже после того, как твои долгие, долгие поиски снова нашли его. Давайте будем благоразумны, миссис Брейс. Давайте прислушаемся к фактам этого дела.
   - Вы приехали в Вашингтон и наконец нашли его. Но, получив от вас несколько требований, он перестал читать ваши письма - отослал их обратно нераспечатанными. Следовательно, чтобы вы могли договориться с ним о встрече, с ним нужно было общаться почерком, которого он не знал. Следовательно, ваша дочь должна была написать письмо, чтобы назначить встречу неделю назад прошлой ночью. Затем, однако...
   - Что заставляет тебя думать...
   - Но тогда, - заключил он, подавляя ее своим голосом, - у тебя не хватило смелости встретиться с ним лицом к лицу - там, в темноте, одна. Вы уговорили Милдред пойти - вместо вас. И он убил ее".
   "Ха!" Насмешливое восклицание прозвучало так, словно оно было выбито из нее ударом по спине. "Что заставляет вас так говорить? Откуда ты это взял ? Кто вбил тебе это в голову?"
   Она засыпала его вопросами с неописуемой быстротой, ее губы отодвинулись от зубов, а брови натянулись к линии волос. Глубокое отвращение, с которым он смотрел на нее, не подействовало на нее. Она металась взад и вперед в своем уме, бегая в пустоте и суматохе своего мгновенного замешательства, ища лучшее, что можно было бы сказать, лучшую политику, чтобы принять ее для собственных целей.
   У него было время определить это, когда ее дар самообладания вновь заявил о себе. Она заставила свои губы вернуться к их тонкой линии и выровнялась. Он мог видеть вибрирующую напряженность всего ее тела, воплощенную в жесткости, с которой она держала скрещенные колени, прижатые одно к другому.
   "Я знаю, я думаю, что ввело вас в заблуждение", - ответила она на собственный вопрос. - Вы, конечно, разговаривали с Джином Расселом. Он мог слышать - я думаю, что слышал, - как мы с Милдред обсуждали отправку письма в тот пятничный вечер.
   - Да, - твердо сказал Гастингс.
   - Но он не мог слышать ничего, что подтверждало бы вашу теорию, мистер Гастингс. Я просто посмеялся над ее колебаниями после того, как она однажды сказала, что снова обратится к Берну Вебстеру со своим призывом к честной игре.
   он осмотрел он r с эмоцией, которая была смесью недоверия и отвратительного удивления.
   - Бесполезно, миссис Брейс, - сказал он ей. "Рассел не видел имени человека, которому было адресовано письмо. Я видел его в прошлое воскресенье днем. Он сказал мне, что принял это имя как должное, потому что Милдред насмехалась над ним, говоря, что оно досталось Вебстеру. На самом деле он хотел посмотреть, был ли Уэбстер в Слоанхерсте, и устремил взгляд, чтобы мельком увидеть это слово - и только это. Кроме того, есть факты, доказывающие, что письмо не дошло до Уэбстера. Видите, как исчезает ваша воображаемая безопасность?
   - Дай подумать, - сказала она ровным и безличным тоном.
   Она молчала, ее беспокойные глаза смотрели на стену над его головой. Он наблюдал за ней и лишь изредка поглядывал на дрова, которые бесцельно пилил.
   - Конечно, - сказала она через некоторое время, глядя на него с задумчивым, обдумывающим видом, - вы сделали вывод и собрали это по кусочкам. У тебя женская интуиция - понимание мотивов, чувств.
   Она снова замолчала.
   - Что собрал? он спросил.
   "Это достаточно просто, не так ли? Вы начали с вашего подозрения, что моя потребность в деньгах была сильнее, чем у меня. на мой взгляд, чем горе по поводу смерти Милдред. На этом вы построили - ну, все, что вы только что сказали.
   - Это было больше, чем подозрение, - поправил он. - Это было знание того, что все, что вы делали после ее смерти, было направлено на то, чтобы помочь вашему замыслу... скажем, получить деньги.
   - Тем не менее, - проницательно продолжала она, - вы чувствовали необходимость доказать, что я шантажировала - если вы хотите использовать это слово.
   "Как?" он быстро вставил. - Как доказать?
   - Вот почему ты послал сюда ту девушку с пятью сотнями. Я вижу это сейчас; хотя в то время я этого не делал". Она рассмеялась короткой горькой нотой. "Возможно, деньги или моя нужда в них мешали мне здраво мыслить".
   "Что ж?"
   "Конечно, - спокойно признала она, - как только я взяла деньги за молчание, ваша версия показалась мне верной - вся она: мои мотивы и личность убийцы".
   Она думала с такой сосредоточенностью, что признаки этого напоминали физическое напряжение. Влажность выступила на верхней части ее лба. Он мог видеть, как мускулы ее лица откликаются на сжатие ее челюстей.
   -- Но против меня ничего нет, -- начала она. снова и, тронутый его выражением лица, уточнил: "Ничего, за что меня можно было бы задержать в суде".
   - Ты так решил, не так ли?
   - Ты признаешь это, - сказала она. "Нет ничего - ничего не может быть - чтобы опровергнуть мое заявление о том, что смерть Далтона была спровоцирована. Я держу ключ к этому - я один. Если это правда, я не могу быть привлечен к ответственности в преследовании как "пособничество постфактум".
   - Да, - согласился он. "Это правда."
   - А вот, - заключила она без намека на торжество, даже без особого интереса, - я не могу быть привлечена к уголовной ответственности за шантаж. Эти деньги от них обоих были подарком. Я не просил об этом, тем более не требовал. Я, - сказала она с уверенным высокомерием, - не зашла так далеко. Так что, видите ли, мистер Гастингс, я совсем не испугалась.
   Ему нечего было возразить на это бесстыдное, но неопровержимое заявление. Кроме того, он знал, что она развлекается и ищет решения проблемы, вопроса о том, как лучше всего удовлетворить свою неумолимую решимость заставить мужчину заплатить. Эта цель занимала все ее мысли теперь, когда ее жадность к деньгам была подавлена.
   Именно на это он и рассчитывал. Это объяснило, что он пошел к ней, прежде чем встретиться с убийцей. Он был уверен, что ее извращенная де Сир, чтобы "отомстить", вынудил бы ее оказаться в странном положении, когда она помогала бы ему.
   Он нарушил молчание, осторожно пытаясь направить ее мысли:
   - Но не обманывайте себя, миссис Брейс. Вы получили от этого все, что вы когда-либо получите, в финансовом отношении - каждый цент. А ты в неприятном положении, может быть, изгой. Люди не поддерживают вашу линию вещей, ваше поведение".
   Она не обиделась на это. Он думал, что отчаянно мысленно ищет наилучший способ удовлетворить ее твердые личные интересы, она была невосприимчива к оскорблениям.
   - Я знаю, - сказала она, к его огромному облегчению. - Я обдумывал единственный оставшийся пункт.
   "Это что?"
   "Верный способ заставить его страдать как можно ужаснее".
   Он притворился, будто поглощен своей резьбой.
   "Почему бы ему не дать мне денег, когда я их попросил?" - спросила она наконец.
   Новое качество ее речи заставило его резко поднять голову. Вместо бесцветной резкости в нем была теплая ярость. Дело было не в том, что она говорила громко или на высокой тональности; но у него был необузданный, самодовольный звук. Он получил им Давление на то, что она сняла всякую цензуру ни со своих чувств, ни со своих выражений.
   "Это было не так уж и много - до тех пор, пока он продолжал свою жизнь в довольстве, роскоши и безопасности - до тех пор, пока я не принимал во внимание долг, который он не мог заплатить, долг, который невозможно выплатить".
   Каким бы чужим это ни казалось в связи с ней, он уловил его. Она думала, что когда-то любила этого человека.
   - Дело личных чувств? он спросил.
   "Да. Когда он ушел из преследования, он уничтожил лучшую часть меня - то, что вы бы назвали хорошей частью".
   Она сказала это без сентиментальности, без обращения к сочувствию; он видел, что у нее больше здравого смысла, чем воображать, что она может возбудить сочувствие на этом основании.
   -- И, -- продолжала она со злостью, -- что было такого чудовищного в том, что я просила у него денег? Я попросил его не платить то, что он действительно должен мне. Это долг, который он не может оплатить! Моя красота, разрушенная, увядшая и покрытая жесткой маской тех черт, которые вы видите сейчас; моя способность к счастью мертва, поглощена моей долгой, долгой преданностью моей цели найти его снова - эти вещи, как вы понимаете, человек, находятся за пределами возможностей оплаты или г электронная оплата!"
   Не вставая в положение стоя, она настолько наклонилась вперед, что весь вес ее приходился на ноги, и, хотя фигура ее сохраняла позу сидящей на стуле, она фактически была независима от его опоры и держалась пригнувшись. перед ним, напряженная, в ее конечностях дрожь от напряжения.
   Ее руки были протянуты к нему, кончики ее напряженных, полусжатых пальцев были менее чем в футе от его лица. Ее брови были сдвинуты так высоко, что кожа на лбу дернулась, как будто ее тянула вверх чья-то рука. С трудом заставил себя стать свидетелем кульминации ее ярости. Только потребность в том, что она знала, удерживала его на месте.
   "Деньги!" сказала она, ее худые руки в постоянном движении перед ним. - Ты прав. Я хотел денег. Я решил, что он у меня будет. Это было моей целью, настолько прочно вошедшей во все мое существо, что даже смерть Милдред не могла уменьшить или вытеснить ее. И в том, что я никогда не отказывался от своего намерения найти его, было нечто большее, чем нехватка денег. Он не мог раздеть меня догола и уйти! Вы довольно хорошо меня поняли. Вы знаете, в книгах было написано, что мы с ним снова должны быть вместе - неважно, как далеко он зашел или как ловко!
   - И теперь я вижу! она сообщила ему о своем решении и при этом встала в вертикальное положение, ее руки по бокам то сжимались, то разжимались, преследование. - Я скажу то, что ты хочешь, чтобы я сказал. Противостоять ему; поставь меня с ним лицом к лицу, и я скажу, что письмо досталось ему. О, никогда не бойся! Я скажу то, что нужно, и убедительно, как следует убедительно!"
   Ее глаза блестели, противодействуя его испытующему взгляду, когда она стояла над ним, ее тело чуть наклонилось вперед от талии, ее руки были заняты быстрыми, угловатыми жестикуляциями.
   "Когда?" он спросил. - Когда ты это сделаешь?
   - Сейчас, - мгновенно ответила она. -- Сейчас! -- Сейчас! -- О, не удивляйтесь. Я думал об этой возможности. О Господи!" - сказала она с горечью, поразившей его. "Я обдумал все возможности, все возможные уловки и причуды этого бизнеса".
   Она была поражена его медлительностью в ответ на ее предложение.
   "Но вы," спросила она; - Ты уверен? У тебя есть доказательства?
   - Спасибо, - сухо сказал он. - Не беспокойтесь по этому поводу. А теперь, если я позволю себе немного позвонить, мы начнем.
   Он вэнь шаг от нее и повернулся.
   - Между прочим, - уточнил он, - это маленькое дело о пятистах - вам не нужно о нем упоминать. Я имею в виду, что это должно быть исключено. Это необязательно."
   "Нет; это не так, - согласилась она с полным равнодушием. - И он потрачен.
   Когда он позвонил в Слоанхерст и в офис шерифа, он нашел ее в шляпе, готовой сопровождать его.
   Когда они вышли из "Уолмана", она увидела поджидающий их автомобиль. Она остановилась, новая ярость вырвалась из ее глаз. Он думал, что она вернется. Однако после недолгого колебания она издала короткий, безобразный смешок.
   - Ты был так уверен в этом, не так ли! она принижала себя. - Пришлось ждать машину, чтобы отвезти меня туда!
   - Ни в коем случае, - отрицал он. - Я надеялся, что ты поедешь, вот и все.
   - Так-то лучше, - сказала она, решив заявить о своей индивидуальности в поступке. - Ты же не принуждаешь меня к этому, ты же знаешь. Я делаю это, продумав все до мельчайших деталей - для собственного удовольствия".
   ХХ
   ОТКАЗ ОТ ОБВИНЕНИЯ
   Гастингс, полностью оценив ценность surp подняться, приказал миссис Брейс никому не сообщать о новых событиях, пока он не попросит их. Добравшись до Слоанхерста, он пошел один в библиотеку, оставив она в т Он идет в гостиную, чтобы бороться, как может, с тревожным любопытством шерифа.
   Артур Слоун и судья Уилтон прохладно встретили его, выставив напоказ явную и наглую скуку. Несмотря на то, что его не пригласили сесть, он схватил стул и слегка повернул его в такое положение, что, когда он сел, он оказался лицом к лицу с ними через стол. Он улыбался, достаточно, чтобы указать на общее удовлетворение миром.
   Однако в его поведении было то, что вернуло их к полуночному сеансу с ним сразу же после обнаружения тела Милдред Брейс. Улыбка не уменьшила его неоспоримо мощного взгляда; его слова были резкими, отрывистыми.
   - Я так понимаю, - бодро сказал он, не тронутый их равнодушием, - вас, джентльмены, заинтересует тот факт, что я прояснил эту тайну.
   "А-а-а!" - протянул Слоан. "Опять таки?"
   - Что ты имеешь в виду под "снова"? - спросил он. точно.
   - Краун, шериф, совершил это четыре дня назад, насколько мне известно.
   "Он сделал ошибку".
   - А? Слоан высмеяла.
   "Да. -- А! -- коротко подхватил его Гастингс и, быстро повернув голову, обратился к Уилтону: -- Судья, я был в Преследовании.
   Когда он сказал это, его голова была запрокинута назад, так что он, прищурившись, посмотрел на Уилтона по линии своего носа, из-под оправы очков.
   "Преследование!"
   Эхо этого слова, произнесенное Уилтоном, было взрывоопасным. Он откинулся на спинку стула, разглядывая детектива из-под полуопущенных век и глубоко и продолжительно затягиваясь сигарой. Но в ответ на заявление Гастингса он сел и наклонился вперед, поставив локти на край стола. Это была неловкая поза, заставляющая его вытянуть шею и повернуть лицо вверх, чтобы встретить взгляд другого.
   - Да, - сказал Гастингс после продолжительной паузы. - Заинтересованы в этом?
   -- Вовсе нет, -- ответил Уилтон, явно встревоженный, и затушил сигару указательным и большим пальцами, не обращая внимания на то, что он уронил на язычок огненный дождь. обложка.
   -- Позволю вам заметить, мистер Слоан, -- вставил Гастингс, -- что, будучи взволнованным, судья первым делом гасит сигару: это его привычка. Судья, в Преследовании я услышал много о тебе, много.
   - Хорошо - что?
   Он сделал запрос неохотно, как будто под принуждением взгляда сыщика.
   - Дело Далтона и твоя роль в нем.
   - Ты знаешь об этом, да?
   - Все об этом, - сказал Гастингс так, что сомнения были невозможны; Даже Слоун, сбитый с толку, произвел впечатление его безжалостной уверенности.
   Уилтон не оспаривал это.
   - Я ударил в целях самообороны, - устало извинился он, как человек, берущийся за дело против своей воли. "Было бы нелепо называть это убийством. Никакие присяжные не осудили бы меня, да и сейчас, если бы мне рассказали правду.
   -- Но на теле двадцать девять ран, -- настаивал Гастингс, -- следы от двадцати девяти отдельных ударов этого ножа.
   "Да; это правда. Да, я расскажу вам об этом, вам и Артуру, если хотите?
   - Вот для чего я здесь, - сказал Гастингс, устраиваясь в кресле. Он думал: "Он не ожидал этого. Он не готов!"
   Слоан, который был на точке Он негодовал на это невероятное нападение на своего друга, онемел от спокойного признания Уилтоном обвинения. По давней привычке он снял крышку с нюхательной соли, с которой играл, когда вошел Гастингс, но его дрожащая рука не могла поднести бутылку к носу. Уилтон виновен в убийстве много лет назад! Он глубоко и судорожно вздохнул и съежился в кресле.
   Уилтон неуклюже поднялся и тяжело пошел к двери, открывающейся в холл. Он положил руку на ручку, но не повернул ее. Он повторил представление у двери, открывающейся в комнату Слоана. Во всем этом он был бессовестно медлителен, двигаясь как слепой, ощупывая дорогу и нащупывая обе ручки.
   Когда он вернулся к столу, его плечи были сгорблены вперед и вниз, сдавливая грудь. Его лицо выглядело больше, каждая его черта грубо пульсировала в такт ударам его сердца. Розовые нити торчали на белках его глазных яблок. Когда его затылок прижимался к воротнику, нижняя половина его затылка придавала странный вид вздутию или отечности.
   Гастингс никогда не видел, чтобы человек так сдерживал себя.
   "Страдающие ангелы!" Слоан пронзительно сочувствовала. - В чем дело, Том?
   "Хорошо - это хорошо, - заверил он голосом еще тихим, но таким звонким и резким, что звучал, как бренчание струны виолы.
   Он сел, несколько раз передвинул стул, подогнав его под правильным углом к столу. В конце концов он сел у края стола, тяжело сгорбившись на локтях, и посмотрел прямо на Гастингса.
   - Но, поскольку вы были в Преследовании, что вы имеете в виду или говорите? - спросил он, слова скрежетали, как будто его горло огрубили напильником.
   - Что вы убили Милдред Брейс, - ответил Гастингс, тоже наклоняясь вперед, чтобы придать вес обвинению.
   "Я! Я убил ее! Зубы Уилтона сомкнулись с резким щелчком; стол прогнулся под его весом. "Я отрицаю это. Я отрицаю это!" Он сорвал клятву. - Этот человек сумасшедший, Артур! Он вытащил ошибку, трагедию моей юности, а теперь имеет наглость использовать это как повод подозревать меня в убийстве!
   "В яблочко!" - вздохнула Слоан с дрожащим облегчением. "Дрожащие святые! Почему ты так давно не сказал, Том?
   - Я не отдал ему должного за дикое безумие, которое он проявляет, - хрипло сказал Уилтон.
   Каким бы ни было его первое побуждение, как бы близко он ни был Что касается попыток объяснить всю вину в убийстве Далтона, то теперь Гастингсу стало ясно, что он намерен полагаться на категорическое отрицание своей связи со смертью Милдред Брейс. Возможно, он решил, что объяснение слишком сложно.
   Увидев его нерешительность, Гастингс повернулся к Слоану.
   - Вы несколько раз были чрезвычайно оскорбительны для меня, мистер Слоан. И мне этого достаточно. Теперь у меня есть факты, показывающие, что вы так же глупы в выборе друзей, как и в наживании врагов. Я собираюсь обвинить этого человека Уилтона в убийстве. Он убил Милдред Брейс, и я могу это доказать. Если вы хотите услышать факты об этой тайне; если вам нужны вещи, которые позволят вам решить, будете ли вы поддерживать его или против него, вы можете это получить!"
   Прежде чем Слоун успел оправиться от своего удивления по поводу горячего гнева старика, Уилтон сказал с видом беспечного презрения:
   "О, мы должны иметь дело с тем, что он говорит, Артур. Я лучше отвечу здесь, чем перед аудиторией".
   - Например, читающая публика? Гастингс возразил и добавил: "Вам может быть интересно, мистер Слоан, узнать, что вы дали мне первое подозрение о нем. Когда вы отступили от платка, который я вам протянул, - помните, я стоял на коленях над телом, а слуга смеялся над вами? - я сунул его в правый карман пальто Уилтона.
   "Позже, когда я получил его от него, я увидел прилипшие к нему несколько сигарных пепелей и две маленькие частички влажного табака. В кармане у него был окурок сигары, мокрый от его слюны.
   "Когда он начал свой рассказ о нахождении тела, он сказал: "Я курил свою сигару на ночь; это то, что от него осталось. Говоря это, он указал на не зажженный - помните, не зажженный - окурок сигары в зубах. Он специально подчеркивал тот факт, что между обнаружением тела и подачей сигнала тревоги прошло так мало времени, что он не выкурил сигару, а также не успел поднести руку ко рту. , выньте сигару и выбросьте ее.
   "Это был один из очень тонких штрихов, которые виновный человек пытается добавить в свой план, чтобы казаться невиновным. Но каковы факты?
   "Теперь, как только он разволновался, он машинально затушил сигару. Это его привычка - всякий раз, когда он находится в тесном углу. Он сделал это во время интервью, которое я дал ему и Уэбстеру в музыкальном зале в прошлое воскресное утро, когда, на самом деле, произошло что-то опасное для него. Он сделал это снова, когда я разговаривал с ним в его кабинете после визита миссис Брейс.
   - Вот вам и начало моего подозрения. Почему в ту ночь он изо всех сил старался сунуть в карман окурок сигары и объяснить, что он все время держал ее во рту? Когда он вошел в мою комнату, чтобы разбудить меня, у него во рту не было сигары. Но когда мы с тобой завернули за угол крыльца и впервые увидели его стоящим на коленях над телом, он держал одну руку в правом кармане пальто. А когда мы стояли рядом с ним, он сунул в рот недокуренную незажженную сигару.
   "Вы ясно понимаете мою мысль? Вместо того, чтобы держать сигару во рту и держать ее там, пока он нашел тело и сообщил нам о находке, правда такова: он затушил сигару, когда встретил Милдред Брейс на лужайке, и это произошло его расчетливому уму, что было бы хорошо, когда он решит поднять тревогу, использовать трюк с сигарой как доказательство того, что он не поссорился с женщиной и не убил ее.
   "Он был прав в своем мнении, что средний человек не будет продолжать спокойно курить, занимаясь такой деятельностью. Он был не прав, позволив нам выяснить, где он носил обрубок, пока он ему не понадобился.
   - Он положил его в тот карман, но, совершив убийство, не был так спокоен, как ожидал, - что-то пошло не так; На месте происшествия появился Уэбстер, и сигара не возвращалась ему в рот, пока мы с тобой не добрались до тела.
   "Вот мой носовой платок, на нем виден пепел и кусочки сигарного табака, как это было, когда он вернул его мне".
   Он достал из кармана сверток из папиросной бумаги и, развернув его, протянул Слоану.
   - А-а-а, вот что он показывает, - признала Слоан, склоняясь над носовым платком.
   Уилтон приветствовал это смехом, который, по его мнению, был слегка презрительным.
   - Смотри сюда, Артур! - возразил он. - Я совершенно готов выслушать любое разумное заявление, которое может сделать этот человек, но...
   - Ты сказал, что хочешь это услышать! Гастинг остановил его. "Я честен в этом. Я сказал вам, почему я стал следить за вами. У меня есть больше".
   - Тебе это нужно, - пожаловалась Слоан. - Если он такой тонкий...
   "Делать не кричи слишком рано, - снова перебил его Гастингс. "Г-н. Слоан, этот человек работал против меня с самого начала. Подумайте немного, и вы поймете это. В то время как он говорил вашей дочери и множеству других людей, что я единственный человек, который может вести это дело, он подсовывал вам тихую инструкцию избегать меня, не доверять мне, ничего мне не говорить. Разве это не правда?"
   "Н-ну, он сказал, что для меня лучший способ избежать любой возможности быть вовлеченным в это дело - ни с кем не разговаривать".
   "Я знал это!" - заявил Гастингс, выражая свое презрение в полную силу. - И он убедил вас, что вы могли видеть - возможно , заметьте, - и намекнул вам искусно, скорее косвенно, чем прямо, - что вы могли видеть Берна Уэбстера на лужайке в ту ночь, когда вы неуверенно, когда ты сам этого боялся - немного. Разве это не правда?"
   Слоан смотрел на него широко раскрытыми глазами, его губы дрожали.
   - Пойдемте, мистер Слоан! Давайте играть честно, не так ли?
   - Н-да, да.
   -- И, -- продолжал Гастингс, стукнув тяжелой рукой по столу, чтобы довести до конца суть своего утверждения, -- он убедил вас предложить этот мо Ней к миссис Брейс - в прошлый вторник вечером. - Не так ли? - И это соответствует его скользкой хитрости, когда он притворялся, что спасает Вебстера, скрывая тот факт, что рука Вебстера заткнула ему рот, когда они нашли тело. Он полагал, что его готовность помочь кому-то еще отведет от него подозрения. Я-"
   "Гниль! Вся гниль!" Вмешался Уилтон. - Как ты думаешь, Артур, где ты сейчас на даче свидетельских показаний? Через минуту он заставит тебя сказать, что белое - это черное.
   "Г-н. Слоун, - сказал сыщик, вставая, - он уговорил вас заплатить миссис Брейс деньги - хоть это и шантаж, но это не повод для судебного преследования; вы дали его ей, в некотором смысле, без просьбы, но он вынудил вас сделать это, потому что знал, что она занимается шантажом. Он надеялся, что, если ты ее подкупишь, она не станет преследовать его дальше.
   "Далее!" - повторила Слоан. "Что ты имеешь в виду?"
   "Почему, мужчина! Разве ты не видишь? За всей этой трагедией стояли деньги. Он убил девушку, потому что она пришла сюда, чтобы возобновить попытки матери шантажировать его! Не довольствуясь тем, что одурачил вас, обращаясь с вами так, как будто вы были младенцем, он заставил вас подкупить женщину, которая охотилась за ним, - и он сделал это, обманув вас, заставив думать, что вы спасаете имя, если не жизнь, то жениха вашей дочери! Он-"
   "Вранье! Дикая ложь!" - прогремел Уилтон, отталкиваясь от стола. - Я закончил с...
   "Нет! Нет!" - пронзительно воскликнула Слоан. "Ждать! Докажи это, Гастингс! Докажи это, если сможешь! Трепещущие святые! Есть я-?"
   Он взглянул на перекошенное лицо Уилтона и отпрянул, движение наконец признало его неверие в этого человека.
   -- Буду, -- ответил ему Гастингс и направился к двери. - Я докажу это - матерью девушки.
   Он распахнул дверь и, уверенный, что теперь сможет привлечь внимание Слоан, отправился на поиски миссис Брейс и шерифа.
   XXI
   "ДОСТАТОЧНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА"
   двое мужчин в библиотеке долго ждали его возвращения. Уилтон, поставив локти на стол, смотрел прямо перед собой, не подавая виду, что знает о присутствии другого. Слоан возился с нюхательной солью, издавая время от времени протяжные, дрожащие вздохи, которые были его собственным словарем недовольства. Он говорил один раз.
   "Немые и раболепные мученики!" - сказал он с подозрительным протестом. "Если бы он сказал что-то, что мы могли бы отрицать! Пока, Том, ты запутался в...
   - Почему ты не можешь подождать, пока он закончит? Уилтон резко возразил.
   Они слышали, как люди шли по коридору. Люсиль, следуя за миссис Брейс в комнату, подошла к отцу. По ее лицу, исполненному горестного изумления, они поняли, что Гастингс рассказал ей об обвинении против Уилтона. Выражение лица шерифа подтвердило это предположение. Рот у него был открыт, так что нетвердые пальцы, которыми он цеплялся за костяшки пальцев, как за подбородок, казалось, тоже поддерживали его. упала челюсть. Слабыми коленями он прошел от двери к стулу возле камина с экранами.
   Целых полминуты Гастингс молчал, словно позволяя сомнениям и ожиданиям каждого члена группы подчеркнуть свое превосходство над ситуацией. Он быстро просмотрел некоторые мелочи, которые он использовал, чтобы создать в своем уме уверенность в виновности Уилтона: волнение человека в музыкальной комнате при открытии, не то, что часть серого конверта была найдена, а то, что она содержал некоторые слова из письма - его явную тревогу, когда его застали ссорящимся с миссис Брейс в его кабинете, - его с трудом сдерживаемые порывы: однажды, у спальни Слоана, бездоказательно обвинить Берна Вебстера, а в прошлое воскресенье на крыльце Слоанхерста предположить, что Слоан был виновен.
   Теперь детектив заметил, что он абсолютно игнорировал миссис Брейс, даже не глядя в ее сторону. Он понял также, как она отреагировала на это напускное равнодушие. Сжатие ее губ, трепетание ее подвижных ноздрей не оставляли у него больше никаких сомнений в том, что она была в настроении оказать ему содействие, которое она так горько обещала.
   "Чтобы тебя увлекла такая женщина!" он думал.
   "Миссис. Брейс, - сказал он, - я предъявил судье Уилтону обвинение в убийстве твоя дочь. Теперь я говорю, что он убил ее преднамеренно, спланировав это после того, как получил от нее письмо.
   "Да?" - ответила она с некоторой напряженностью в голосе.
   Она подошла к стулу у окна; и, как шериф, она смотрела на троицу за столом: Уилтона, Слоана и Люсиль, которая стояла позади ее отца, положив руку ему на плечо.
   Говоря, Гастингс медленно ходил по комнате, сцепив руки за спиной и время от времени двигая полами своего пальто вверх и вниз. Он взглянул на миссис Брейс поверх оправы очков проницательным и острым взглядом. Он демонстрировал безошибочное самодовольство, подобное восторгу, который Уилтон уловил в его осанке в двух предыдущих случаях.
   "А теперь, - спросил он ее, - что вы можете рассказать нам об этом письме?"
   Уилтон, так сильно прижавшись грудью к краю стола, что его дыхание сотрясало его тело, наконец повернул к ней распухшее лицо, его глаза пылали из-под нависших бровей.
   Миссис Брейс, высокоплечая, худощавая фигура которой вырисовывалась на фоне окна, начала бесцветным, бесстрастным тоном:
   - Как вы знаете, мистер Гастингс, я думал, что этот человек Уилтон должен мне денег, больше денег. Я искал его двадцать y-шесть лет. Меньше года назад я нашел его здесь, в Вирджинии, и приехал в Вашингтон. Он отказался от моих просьб. Потом он перестал читать мои письма - отправлял их сначала нераспечатанными; позже, я полагаю, он уничтожил их непрочитанными.
   Она слегка откашлялась и заговорила быстрее. Интенсивность ее ненависти, несмотря на ее способность подавлять, удерживала их в неприятном очаровании.
   "Я боялся его, боялся противостоять ему один. Я видел, как он убил человека. Но я остро нуждался. Я подумал, что если бы моя дочь могла поговорить с ним, он бы поступил правильно. Я полагаю, - сказала она с ледяной улыбкой, - вы бы назвали это попыткой шантажа, если бы он зашел достаточно далеко.
   - Она написала ему письмо на серой бумаге и в продолговатом сером конверте отправила ему сюда, в Слоанхерст, в прошлую пятницу вечером. Он получил его в субботу днем. Если бы он не получил его, он никогда бы не вышел на лужайку - с кинжалом, который он сделал для такого случая - в одиннадцать или в одиннадцать пятнадцать, в то время, как Милдред сказала в своем письме, что она увидит его там. Она добавила, что, если он не придет на встречу, она разоблачит его - его преступление в погоне.
   - Понятно, - сказал Гастингс в конце ее холодного, металлического высказывания и вынул из кармана клапан серого конверта. "Это т он клапан этого конверта; или, еще лучше, эти обрывки слов и слово "преследование" написаны почерком вашей дочери?
   - Я уже осмотрела их, - сказала она. "Это сочинение моей дочери".
   Губы ее вдруг сделались толстыми, приняв тот вид ненормальной влажности, который прежде так его отталкивал.
   - И я говорю то, что ты только что сказал! - добавила она, высоко подняв брови на лоб. "Том Уилтон убил мою дочь. И когда я пришел к нему в кабинет - тогда я был уверен, что он побоится причинить мне вред так скоро после смерти Милдред, - я обвинил его в убийстве. Он принял это со смехом. Он сказал, что я могу рассматривать это как предупреждение о том, что...
   "Ждать!"
   Прерывание исходило от Уилтона.
   "Я собираюсь сделать заявление по этому поводу!" - выдавил он, его голос был грубым и хриплым.
   Гастингс неотрывно смотрел на него.
   - Что ты хочешь сказать?
   "Много!" вернулся Уилтон. - Я не позволю погубить себя на этом обвинении из-за ошибки моей юности - ошибки, говорю я! Я собираюсь рассказать вам историю о таких страданиях, о таких несчастьях, каких еще не приходилось ни одному человеку. терпеть. Это объясняет ту трагедию в погоне; это объясняет мою жизнь; это все объясняет. Я не убивал этого мальчика Далтона. Я ударил в целях самообороны. Но двадцать девять ран на его теле...
   Он сделал паузу, озабоченный; он думал меньше о своих слушателях, чем о себе. Именно в этот момент, подумал впоследствии Гастингс, он начал теряться в безобразном удовольствии описывать свою жестокость. Как будто ужасы, которым он озвучивал, подчиняли его благовидному и непреодолимому очарованию, давали ему фальшивое мужество, искреннее равнодушие к общему мнению.
   "Тень, - сказал он, - лежит на моей душе. Мой самый большой враг спрятан в моем собственном уме.
   "Но я боролся с этим, боролся с этим всю свою жизнь. Вы можете сказать, что временные уловки, которые я принял, стратегия моего сопротивления, моя тактика, чтобы перехитрить эту штуку, делают мне мало чести. Я оставлю это вам решать. Результаты говорят сами за себя. я не нарушил закона; против меня нет ничего, что навлекло бы на меня наказание по законам человеческим".
   Он теснее прижался к краю стола и ударил по левой ладони сжатой правой рукой.
   - Говорю вам, Гастингс, бороться с этим каким бы то ни было способом было нелегкой задачей. это требовало каждой унции силы, которая у меня была. Я жил в аду и ходил с чертями против своей воли. Ни дня, ни ночи я не был свободен от этого проклятия или страха перед ним. Были времена, когда каждую ночь в течение нескольких месяцев мой сон был нарушен или невозможен! Дьявольская тварь потянулась в глубины сна и своей грязной и грязной хваткой отравила даже те ясные, белые лужи - ясные и белые для других людей! Но не важно-
   "Вы слышали о навязчивых идеях - о мужчинах, охваченных каждые шесть месяцев непреодолимым желанием выпить, о клептоманах, которые, имея все, что им нужно или желают, должны украсть или сойти с ума, - о других, движимых необъяснимым импульсом, манией, поджечь к зданиям, потому что они испытывают волнение, видя, как вспыхивает пламя. Что ж, с самого раннего детства и до того момента, когда Рой Далтон напал на меня, я боролся с импульсом еще более ужасным, чем те. Боже, какая тирания! Это вело меня, гнало меня, эта навязчивая идея, временами доходившая до умственного принуждения, бить, колоть, пускать кровь!"
   Он поднялся, медленно вставая на ноги, так что его массивное тело увеличилось в размерах, подобно медленному подъему склона холма. Каким бы опухшим ни было его лицо, теперь оно расширилось еще больше. Его ноздри огрубели более заметно. Отечность, которая был в задней части его шеи и полностью охватывал горло. Он наклонился над столом, сосредоточив все свое внимание на Гастингсе, который был невозмутим и недоверчив.
   - Женщина из Брейса скажет вам, что мне пришлось его убить, - продолжал он быстрее, проявляя сомнительный пыл, как человек, предчувствующий поражение. "Ошибка, которую я совершил, состояла в том, что я убежал, - горькая ошибка! Но эти ненужные раны, двадцать восемь, которых не нужно было делать! Навязчивая идея увидеть, как течет кровь, толкала меня на поступки, которые, как я думал, не поймут присяжные. И если вы не видите силы моего объяснения, Гастингс, если вы не понимаете, я буду в немногим лучше после стольких лет!
   Он вложил в свой голос скорбный призыв; но лукавое противоречие его чуть-чуть отражалось в его лице, намек на то, что он находил лукавое удовольствие вытаскивать на свет разврат, который он всю жизнь держал во мраке.
   "Я ушел. Я переехал в Вирджинию, много работал, много учился. Я стал юристом. Но мне всегда приходилось бороться с этим недугом; всю жизнь, мужик! - всегда! Были периоды длиной в месяц, когда бесы выходили из уродливых уголков моей души, чтобы мучить и искушать меня.
   "Это был не обычный соблазн, не слабый, р Одна мысль: "Я хотел бы убить и увидеть кровь!" - но гам, властный голос, бесконечный приказ: "Убей! Нарисуйте кровь! Убей!" - Что это со мной сделало -
   "Но по сей день я победил его! Я был хорошим гражданином. Я соблюдал закон. Я отказался позволить этой невольной жажде крови погубить меня или изгнать.
   "Позвольте мне рассказать вам, как. Я решил, что если я приложу руку к назначению справедливых наказаний, то мое несчастье уменьшится настолько, что я смогу жить в некоторой степени в безопасности. Вот вам и объяснение моего нахождения на скамейке запасных. Я обманул одержимость убийством, помогая заключать в тюрьму или казнить тех, кто совершил убийство!
   - Вот почему я могу заявить вам о своей невиновности в убийстве Брейса. Как вы думаете, я бы рассказал это, если бы не знал, что не может быть даже оправдания подозревать меня? С другой стороны, если бы я умолчал об истинном мотиве, побудившем меня к этим ненужным увечьям юного Дальтона - единственный раз, запомните, когда моя слабость взяла верх или во вред мне! - если бы Я умолчал об этом, у вас были бы основания подозревать меня в варварском убийстве тогда и, исходя из этого, в убийстве Брейса теперь.
   "Я ясно выражаюсь? Вы хотите, чтобы я пошел в ее деталь?
   Он медленно опустился на стул, истощенный напряжением величайших усилий. Дыхание его было затрудненным, хриплым.
   - Это, Краун, - осудил Гастингс, - признание! Зная, что его поймали, он имеет наглость скулить о пощаде из-за своих "страданий"! Подумай об этом! То, чем он хвалится, заслуживает смерти, ибо смерть считается высшим наказанием. Он говорит нам в самодовольных выражениях, что обуздал свои нечеловеческие стремления, удовлетворил свою жажду крови, сев на скамью подсудимых и помогая "наказать тех, кто совершил убийство!"
   "Слишком трусливый, чтобы нанести удар, он спрятался за защитой своей позиции. Он сделал из судейской мантии маскировку убийцы. На скамейке он мог утолить свою жажду чужих страданий, прибавив к приговору пять незаслуженных лет здесь, десять там; проскальзывает в свои наставления присяжным фразу, которая означала бы смертную казнь!
   "Он упивался судебными убийствами. Он злорадствовал над беспомощными людьми, которые, ожидая от него справедливости, были всего лишь жертвами его отвратительной жестокости. Ему нравилось выражение болезненного удивления в их стартовых глазах. Он получил грязную радость, видя, как бледнеет человек. Он радостно потер руки когда женщина упала в обморок. Он-"
   - Я этого не выношу, не выношу! - запротестовала Слоан, закрывая глаза руками.
   - Чего еще вам нужно, чтобы доказать его вину, его гнусную вину? Гастингс пошел дальше. - У вас есть мотив, ненависть к этой вот женщине и ее дочери, у вас есть доказательство письма, посланного ему с назначением на принуждение, у вас есть его собственное безумное объяснение его смертоносного порыва, из которого он, впрочем, никогда не выходил. искал облегчения, странный "импульс", поскольку это дало ему время, часы, чтобы спланировать преступление и изготовить оружие, которым он убил!"
   - Я сказал с самого начала, - хрипло вставил Уилтон, - что этот человек, Гастингс, только теоретизирует. Если бы у него было что-то, с чем можно было бы меня связать...
   "У меня есть!" Гастингс сказал ему и остановился перед шерифом, склонившись над ним, словно пытаясь вбить каждое утверждение в сопротивляющийся разум Крауна.
   "Он получил это письмо чуть позже пяти вечера. Он оставил меня здесь, в этой комнате, со Слоаном и Уэбстером, и отсутствовал три четверти часа. Это было как раз перед ужином. Второй этаж, с той стороны дома, был полностью в его распоряжении. Он взял пилочку для ногтей из туалетного столика Вебстера и в комнате Вебстера воткнул острие t на нем, грубо надпилив его лезвием своего перочинного ножа.
   "Это вдвойне доказано: во-первых, мой магнит, которым я прошелся по полу в комнате Вебстера, улавливал мелкие частицы стали. Они здесь."
   Он достал небольшой пакет и, не разворачивая его, передал Крауну.
   "Еще раз: вы обнаружите, что лезвие его ножа задержало частицы стали в маленьких бороздах на его рифленой поверхности. Я знаю, потому что в прошлое воскресенье, когда твоя машина подъехала к подъезду, я одолжил его нож под предлогом того, что закручиваю винт в своем лезвии. И я рассмотрел его".
   Он поднял руку, чтобы заставить замолчать, когда Уилтон заставил себя насмешливо рассмеяться.
   - Но есть и другие доказательства того, что он изготовил и владел оружием, убившим женщину. Он сделал ручку из конца планки на кровати в комнате, которую я занимал в ту ночь. Вывод очевиден: он не хотел рисковать, выйдя из дома за нужным ему деревом; он не стал бы брать его с хорошо заметного места; и, украв что-то из одной комнаты, обратил внимание на мою. Все это сверхосторожность так называемого "умного преступника". Это соответствует риску, на который он пошел, возвращаясь к телу, чтобы охотиться за оружием. Это было почему он был там, когда Вебстер нашел тело.
   "Рукоятка кинжала соответствует дереву планки, о которой я только что упомянул. Вы не найдете эту планку наверху сейчас. На следующий день его вынесли из дома, разобрали на части и упаковали в сумку с клюшками для гольфа. Но в этой комнате есть доказательство того, что он сделал только кинжал.
   "Вы найдете на краю большого лезвия его перочинного ножа зарубку треугольной формы, которая каждый раз, когда он разрезал ее, оставляла в дереве безошибочную бороздку. Эта маленькая канавка видна невооруженным глазом на конце укороченной планки и на рукоятке кинжала. Если ты в этом сомневаешься...
   "Гром!" Краун прервал его благоговейным тоном. "Ты прав!"
   Он вынул кинжал из кармана и тщательно его рассмотрел. Теперь он передал его Слоану.
   Уилтон, наблюдая за этой сценой горящими глазами, сидел неподвижно, упершись подбородком в воротник, лицо его сияло, словно его натерли тряпкой.
   Слоан вернул кинжал Крауну, прежде чем он заговорил хриплым, пронзительным тоном: "Они там, следы, борозды!"
   Он не смотрел на Уилтона.
   Гастингс выпрямился в полный рост e, и посмотрел на Уилтона.
   - Итак, судья Уилтон, - бросил он вызов, - вы сказали, что предпочитаете отвечать на обвинения здесь и сейчас. Вы все еще?"
   Уилтон, медленно поднимая тяжелые веки, как человек, выходящий из транса, представил ему и остальным лицо, которое, несмотря на раскрасневшееся и опухшее лицо, выглядело необычно мрачным.
   - Это не обвинение, - сказал он своим хриплым, скрипучим голосом. "Это сеть предположений, теорий, невозможностей - сумасшедшая структура, построенная на гнилом фундаменте предыдущего несчастья".
   - Арестуйте его, Краун! - резко скомандовал Гастингс.
   Уилтон попытался рассмеяться, но его тяжелые губы просто шевелились в безумном бесплодии. С смутной, неуклюжей идеей скрыть свое замешательство он начал зажигать сигару.
   Он остановился, подняв руки в воздух, когда Краун, с трудом вставая на ноги, сказал:
   "Судья, я должен действовать. Он доказал свою правоту.
   "Доказал!" Уилтон слабо запротестовал.
   - Если нет, давай посмотрим на твой перочинный нож.
   Уилтон сунул руку в карман брюк, начал движение, которое должно было вытащить нож, проверил его, d убрал пустую руку. Он издал безрадостный, тоскливый смех, дребезжащий звук, который сорвался, мертвый от всякого чувства, с его гримасничающих губ.
   - Нет, ей-Богу! он отказался. - Я не отдам его ни одному из вас. Я не должен!
   В этот момент он развалился на части. С опущенными вперед толстыми плечами он превратился в инертную массу, прижатую к краю стола. Кровь отлила от его лица, так что его щеки впали, а под глазами образовались тени. Он был похож на жертву быстрой чахотки.
   Глаза Крауна были прикованы к Гастингсу.
   - Достаточно, - коротко сказал старик.
   - Слишком много, - согласился Краун. - Судья, залога нет - по обвинению в убийстве.
   - Я очень рада, - прокомментировала миссис Брейс с ужасным удовлетворением в голосе. - Он платит мне - наконец.
   В музыкальной комнате доктор Гарнет только что дал Люсиль и Гастингсу благоприятный отчет о состоянии Берна Вебстера.
   -- Мне так хочется ему сказать, -- сказала она с умоляющим взглядом. - Если вы позволите мне! Разве он не выздоровел бы намного быстрее, если бы знал - знал, что все ожидания позади, - что ни он, ни отец больше не подозревают?
   -- Я думаю, -- с преувеличенной медлительностью высказал свое мнение доктор, -- я Возможно, это действительно будет его лучшим лекарством.
   Она поблагодарила его, и звезды заплясали в ее глазах.
   ПОДСКАЗКА ПОБЕДЫ Джеймса Хэя-младшего.
   Примечание издателя: этот роман был первоначально опубликован в 1919 году и содержит элементы, которые современные читатели могут счесть бесчувственными или расистскими. Они отражают взгляды той эпохи и должны рассматриваться с учетом их исторической перспективы.
  
   ГЛАВА I
   ЗАДУШЕН
   Когда в поздней утренней тишине Маннистон-роуд раздался женский голос, переходящий в высокую ноту полнейшего ужаса, Лоуренс Бристоу быстро, но неопределенно оторвался от газеты, как будто сомневался в собственных ушах. Он читал отчет об убийстве, совершенном в Уокеше, штат Висконсин, и вопли, которые он только что услышал, так хорошо вписывались в абзац, который стоял перед его глазами, что его воображение могло сыграть с ним злую шутку. Однако ему было предоставлено мало времени для спекуляций или сомнений.
   "Убийство! Помощь!" - закричала женщина резким отрывистым голосом, протянувшимся на многие кварталы.
   Бристоу вскочил на ноги и начал спускаться по короткой лестнице, ведущей с его крыльца на улицу. Не успел он сделать и трех шагов, как увидел испуганную девушку, стоявшую на крыльце дома Љ 5, в двух дверях слева от него. Несмотря на то, что он был хромым, он демонстрировал удивительную ловкость. Его левая нога, на два дюйма короче правой и поддерживаемая стальной скобой от ступни до бедра, не помешала ему первым добраться до бока молодой женщины.
   Как бы поздно, в половине одиннадцатого, она была не до конца одета. На ней было кимоно из легкой, прозрачной ткани, которое, судорожно обхватив ее, обнажало легкость и изящество ее фигуры. Ее светлые волосы свисали по спине в длинную толстую косу.
   Соседи через улицу и дальше по Маннистон-роуд уже вышли на свои крыльца или направились к дому Љ 5. Все они были женщинами.
   Девушка - ей было едва за двадцать, как он думал, - перестала кричать и, прижав руки к горлу и щекам, дико посмотрела с него на входную дверь, которая была открыта. Он вошел в гостиную одноэтажного бунгало. В футе от дверного проема он застыл как вкопанный. На диване у противоположной стены он увидел другую женщину. Он с первого взгляда понял, что она мертва.
   Тело находилось в странном положении. По-видимому, перед тем, как наступила смерть, жертва сидела на диване, и, умирая, ее тело согнулось от талии вправо, так что теперь ее нижняя часть занимала положение сидя, а верхняя половина полулежал, как будто в позе естественного сна. Ужасности зрелища, возможно, добавляло еще и то, что на ней было вечернее платье из бледно-голубого атласа, безошибочно украшенное настоящим старинным ирландским кружевом.
   Хотя лицо под короной роскошных черных волос было прекрасным, теперь оно было искажено. В то время как глаза были закрыты, рот был открыт, очень широко - безобразный, отталкивающий взгляд.
   Он сознавал, что женщина в кимоно была как раз позади него - он чувствовал ее горячее дыхание на своем затылке - и что за ней теснились соседи, число которых увеличилось за счет прибытия двух мужчин. Он повернулся и столкнулся с ними.
   - Вызовите врача - и полицию, кто-нибудь, ладно? - резко сказал он.
   "Телефон там, в столовой, есть", - сообщила одна из женщин на крыльце.
   Другая, миссис Аллен, жившая в доме Љ 6, обняла перепуганную девушку и заставила ее сесть в кресло на крыльце.
   Остальные направились в гостиную.
   - Подождите, - предупредил Бристоу. "Пока не заходи сюда. Полиция захочет найти вещи нетронутыми. Это похоже на убийство".
   Они беспрекословно подчинялись ему. Ему было около сорока лет, среднего роста и с хорошими плечами, но грудь у него была слишком плоской, а на лице был неестественный румянец. Его простое телосложение не могло принудить других к повиновению. В его глазах, темно-карих и горящих каким-то особенным пламенем, они прочли его право командовать.
   "Пожалуйста, пройдите через эту комнату к телефону и вызовите врача", - сказал он, выделяя говорившую женщину.
   Его голос, глубокий баритон с приятной нотой, был совершенно ровным. Казалось, он легко сдерживал их волнение.
   Женщина, к которой он обратился, согласилась с его предложением. Пока она это делала, он подошел к дивану и положил руку на запястье убитой женщины. Для этого ему пришлось сдвинуть складку платья, которая частично скрывала ее. Плоть была холодной, и он слегка вздрогнул, поправляя атлас точно в ту складку, в которой он его нашел.
   - Слишком поздно, чтобы доктор мог помочь, - бросил он через плечо.
   Они молча смотрели на него. Низкие стоны постоянно исходили от женщины в кресле на крыльце.
   Бристоу, в свою очередь, взял телефон и позвонил в полицейский участок.
   На звонок ответил начальник полиции, которого он знал.
   "Привет! Капитан Гринлиф? - спросил хромой.
   "Да."
   - Произошло убийство в доме номер пять по Мэннистон-роуд. Это Лоуренс Бристоу, номер девять.
   - Ой, хватит шутить, - рассмеялся Гринлиф. - Что ты хочешь сделать? Отведи меня туда, чтобы выслушать еще одну из твоих теорий о...
   - Это не шутка, - отрезал Бристоу. - Говорю вам, одна из женщин в номере пять убита. Прийти-"
   Но начальник, поняв срочность вызова, оставил телефон и пошел дальше.
   Когда Бристоу повернулся к гостиной, миссис Аллен и еще одна женщина несли истеричную, стонущую девушку с парадного крыльца в одну из двух спален бунгало. Некоторые из остальных снова направились в гостиную.
   - Подождем, - еще раз предупредил он. "Если мы начнем передвигаться здесь, мы можем уничтожить любые улики, которые можно будет использовать позже".
   Когда они немного отступили, он присоединился к ним на крыльце, всегда стоя так, чтобы наблюдать за телом и видеть, что никто не меняет позы и даже не приближается к нему. Глаза его зорко изучали всю мебель в комнате. За исключением одного опрокинутого стула с жесткой спинкой, его, по-видимому, никто не тревожил.
   Приехал врач и, не дожидаясь никакой информации, подошел к убитой женщине. Как и Бристоу, он коснулся ее запястья, а затем просунул руку под ее корсаж, так что он оказался над ее сердцем. Он почти сразу выпрямился.
   - Мертв, - сказал он Бристоу. "умер в течение нескольких часов".
   Врач услышал стоны истеричной девушки, сделал шаг в сторону спален и остановился.
   - Верно, доктор, - сказал ему Бристоу. - Ты нужен им там.
   Доктор поспешил выйти.
   - То есть... это была миссис Уизерс, не так ли? Бристоу, глядя на мертвое тело, спросил группу.
   "Да; а другая - ее сестра, мисс Фултон, - ответил один из них.
   Всем им Бристоу казался странным человеком - слишком тихим и замкнутым - с тех пор, как четыре месяца назад он пришел в Љ 9. Они вспомнили об этом теперь, когда он, казалось, почти не осознавал, кто эти две девушки, которые все это время жили почти по соседству с ним.
   Различные члены толпы сообщили ему информацию: мисс Мария Фултон, как и почти все на Маннистон-роуд, болела туберкулезом, и миссис Уизерс жила с ней. У них было много денег - возможно, небогатых, но способных иметь все удобства и большую часть роскоши жизни. Они были здесь в надежде, что климат Фермвилля восстановит здоровье мисс Фултон.
   Их темнокожая кухарка и горничная в то утро, по-видимому, не пришли на работу, а мисс Фултон, младшая из двух сестер, находилась на лечении "отдыхом", и доктор приказал оставаться в постели днем и ночью. . Возможно, именно поэтому она не обнаружила тело миссис Уизерс ранее в тот же день.
   Они сплетничали.
   Это было похоже на урок бессмертия - мертвое тело с искаженным лицом и искривленными конечностями прямо в комнате; а снаружи, в тихих фразах благоговейных женщин, быстрые и живые образы того, что она; когда жив, сказал и сделал и казалось.
   "Она всем нравилась. Если бы кто-нибудь пришел и сказал мне, что женщина, живущая на Маннистон-роуд, была убита, она была бы последней, кого я бы считал жертвой". "Все другие красивые женщины, которых я когда-либо знал, были глупы; она не была". - Ее муж не мог часто приезжать в Фермвилль. "Самые красивые черные волосы, которые я когда-либо видел". - Раньше она была...
   Затем последовали беглые проблески ее жизни, какой они ее видели или слышали: танец в "Мейплвуд Инн", где она была бесспорной красавицей; роман, который ей нравился; пышный прием в Белом доме в Вашингтоне, когда в год ее дебюта французский посол назвал ее "самой красивой американкой", и газеты придавали этому большое значение; изумрудное кольцо, которое она носила; неизменное хорошее настроение, которое она всегда демонстрировала в утомительной рутине ухода за сестрой, и так далее, масса фактов и впечатлений, которые были одновременно и небольшой ее биографией, и неподдельной оценкой того, как она трогала и окрашивала их жизни.
   Капитан Гринлиф с одним из своих людей в штатском быстро поднялся по ступеням. Толпа отступила, дала им проход и снова сомкнулась.
   - Ничего не потревожено, капитан, - сказал Бристоу.
   "Где она?" - с тревогой спросил Гринлиф. Он не привык к делам об убийствах.
   Он заметил тело на диване.
   "Бог!" - сказал он вполголоса и повернулся к человеку в штатском:
   - Заходите, Дженкинс, и вы тоже, мистер Бристоу.
   Все трое вошли в гостиную, и Гринлиф, пробормотав извинения перед зрителями, закрыл перед ними дверь.
   Он тоже сделал то же, что и Бристоу, - положил пальцы на запястье мертвой женщины. Он часто дышал, и его рука дрожала. Дженкинс стоял неподвижно. Его тоже потрясла трагедия. Кроме того, он не был создан для работы такого рода. В розыске нелегальных винокуров и контрабандистов или негров, обвиненных в краже, он был в своей стихии, но такого рода вещи были для него в новинку. Он понятия не имел, куда обратиться и что делать.
   - Она мертва, - сказал Бристоу капитану. - Доктор говорит, что она давно умерла - несколько часов.
   - Где доктор?
   "Вон там. Мисс Фултон, сестра, в истерике от испуга.
   - Кто послал за доктором?
   "Я сделал. Я попросил одну из здешних женщин позвонить".
   - Тогда я позвоню коронеру.
   Он шагнул через распахнутые раздвижные двери в столовую и снял трубку, глядя при этом на тело и его окрестности.
   Бристоу нагнулся, поднял что-то с пола возле дивана и сунул в карман жилета.
   Врач - Др. Брейли вернулся, когда капитан повесил трубку.
   - Мисс Фултон теперь спокойнее, - объявил он.
   "Доктор, - попросил Гринлиф, - посмотрите на это тело, хорошо? Что послужило причиной смерти?"
   Брэйли, худощавый, подвижный человечек лет тридцати пяти, склонился над мертвой женщиной, поднял одно веко и, не двигая головой, осмотрел ее горло, насколько это было возможно.
   "Она была задушена до смерти", - высказал он свое мнение. "Хотя глаза закрыты, вы видите эффект, который они производят, почти выпрыгивая из глазниц. И язык высовывается. Кроме того, на ее горле есть следы. Вы можете видеть их там, с левой стороны".
   - Как давно она мертва?
   "Я не могу сказать определенно. В любом случае, думаю, около восьми или десяти часов.
   Этот ошеломленный Гринлиф, мысль о том, что эта женщина мертва здесь, в гостиной бунгало на Манистон-роуд, восемь или десять часов - и никто ничего об этом не знал! Его волнение росло. Он чувствовал потребность что-то делать, что-то начинать.
   - Как насчет мисс Фултон? он спросил. - Могу я получить от нее показания?
   - Еще нет. Дайте ей еще немного времени, чтобы прийти в себя. Кроме того, она рассказала мне кое-что о... э-э... деле. Самое замечательное заявление, самое замечательное.
   "Что это было?"
   "Она говорит, - рассказал Брэйли, - что обнаружила мертвое тело своей сестры всего за несколько минут до того, как услышала ее крик о помощи. Ее сестра, миссис Уизерс, пошла на танцы, один из обычных вечерних танцев по понедельникам в гостинице "Мейплвуд Инн". Она пошла с мистером Кэмпбеллом, Дугласом Кэмпбеллом, риэлтором. Ты его знаешь. Они вышли из дома в девять часов вчера вечером. Это был последний раз, когда мисс Фултон видела миссис Уизерс живой.
   Тем временем сама мисс Фултон, которой по моему приказу все время оставаться в постели, встала и оделась, чтобы провести вечер со своей подругой из Вашингтона. Его зовут Генри Морли. Он покинул этот дом чуть позже одиннадцати и уехал из Фермвилля на полуночном поезде в Вашингтон.
   Мисс Фултон, совершенно утомленная, легла в постель и заснула в половине одиннадцатого. Поскольку у нее есть кое-что, что она использует, когда хочет хорошо выспаться, она приняла немного этого прошлой ночью и проснулась только после десяти утра. Она даже не слышала, как прошлой ночью вошла ее сестра.
   "Когда она проснулась этим утром, она позвонила сестре. Удивленная отсутствием ответа, она встала, чтобы разобраться. Кровать миссис Уизерс не была занята. Затем она пришла сюда и нашла тело.
   -- Вы хотите сказать, -- вставил Бристоу, -- что эта больная была здесь всю ночь и ничего не слышала?
   - Это то, что она говорит, - подтвердил врач.
   - Она не давала никаких идей, кто может быть убийцей? - спросил Гринлиф.
   "Нет; она еще недостаточно ясна, чтобы выдвигать какие-либо теории - естественно.
   - Дай-ка я осмотрюсь, - предложил капитан.
   Он так и сделал, за ним последовали Бристоу и доктор. За исключением опрокинутого стула между диваном и дверью в столовую, мебель, по большей части миссионерский инвентарь, который обычно можно найти в сдаваемых в аренду коттеджах в Фермвилле, не пострадала в борьбе. Это было очевидно. Два коврика на полу не были потревожены. Ни один из троих мужчин не коснулся опрокинутого стула.
   Все окна гостиной и столовой были закрыты, но не заперты, так как снаружи каждого было обычное покрытие из москитной сетки. Шторы были опущены. На входной двери не было защелки.
   Гринлиф осмотрел кухню, свободную спальню, ванную и спальную веранду в задней части дома. Это последнее, как и окна, было заключено в толстые проволочные сетки, и нигде, ни на окнах, ни на спальном крыльце эта решетка не была нарушена. Кухонная дверь была заперта. Нигде не было следов борьбы. Эти негативные факты были собраны быстро.
   Миссис Аллен, вызванная со стороны сестры, сообщила, что не было никаких признаков проникновения через какое-либо из трех окон в спальне, в которой теперь тихо лежала мисс Фултон.
   Они вернулись в гостиную. Несмотря на тщательнейший осмотр пола, стен и мебели во всем бунгало, они до сих пор ничего не поняли. Убийца не оставил ни малейших следов своей личности или способа входа в камеру смерти.
   - Насколько я понимаю, - сказал капитан, когда они присоединились к Дженкинсу, - прошлой ночью никто не врывался в этот дом. Но двое мужчин имели допуск к нему. Это были мистер Дуглас Кэмпбелл, торговец недвижимостью, и мистер Генри Морли, зашедший к мисс Фултон. Эти двое должны рассказать, что они знают.
   -- Но, -- возразил доктор, -- мисс Фултон говорит, что Морли прошлой ночью уехал из города.
   "Хм! Может, от этого Морли выглядит еще хуже.
   - Но, - предложил Бристоу, - если мы обнаружим, что входная дверь была незаперта всю ночь, возможности расширятся.
   - Как мы это узнаем?
   - Мисс Фултон может помнить об этом.
   -- Она упомянула об этом, -- вставил Брэйли. "Он был разблокирован".
   - Тем не менее, - настаивал Гринлиф, - Морли должен вернуться сюда. Не могли бы вы так сказать? Этот вопрос был адресован Бристоу.
   В столовой зазвонил телефон. Начальник пошел отвечать.
   "Это что?" Те, кто был в гостиной, услышали его. "Ты? Я начальник полиции. Ты сейчас где? Ага, понятно. Подойди сюда, ладно? Здесь произошло убийство. Миссис Уизерс. Немедленно? Хорошо; Я буду ждать тебя."
   Он вернулся в гостиную.
   - Это был мистер Генри Морли, - сказал он. - Он не выезжал прошлой ночью из города. Что вы думаете об этом?"
  
   ГЛАВА II
   "ЧТО-ТО БОЛЬШОЕ В Я Т"
   Прежде чем на вопрос был дан ответ, прибыл коронер. Пока шеф Гринлиф рассказывал ему об обстоятельствах, с которыми они столкнулись, доктор Брейли позвонил по телефону, чтобы вызвать для мисс Фултон обученную медсестру. В отсутствие кого-либо еще для выполнения этой неприятной задачи доктор вернулся, чтобы обсудить с скорбящей девушкой вопрос телеграфирования ее семье и подробности подготовки тела убитой женщины к погребению, как только это будет совместимо с планами. коронера.
   - Интересно, мистер Бристоу, - предложил Гринлиф, - если бы я не мог пройти с вами к вам домой и все обсудить.
   - Рад видеть вас, - согласился Бристоу.
   Толпа на крыльце и на улице стала медленно расходиться после того, как вождь сказал им, что никого из них пускать нельзя. Небольшими группами они пробирались к крыльцу или в дома, где задерживались, размышляя, размышляя, выдвигая невозможные теории.
   Почему смерть выбрала ее ? Кто бы мог подумать, что в ее жизни был хоть какой-то плацдарм для трагедии? Таинственность, с которой она была сбита, легкость прихода и ухода убийцы вызвали у них негодование. Они сочувствовали себе так же, как и погибшей женщине.
   Смущенно, но в то же время с поразительным единодушием они чувствовали, что это не просто тайна, а тайна, уродливая и возмутительная из-за низменных мотивов и презренных агентов. Как и все человечество, они возмущались тайной. Это подчеркивало их собственную зависимость от случая. Стали гадать, как лучше поймать виновных.
   Начальник полиции и хромой достигли крыльца дома Љ 9. Там Бристоу взял со стола альбом для вырезок и пачку газетных вырезок. Следуя за ним в гостиную, Гринлиф принес горшочек с клеем и пару ножниц, которыми тот, очевидно, пользовался, вставляя вырезки в большую книгу. Он положил их на стол в углу рядом с пишущей машинкой Бристоу.
   - Все еще разбираюсь с ними, я вижу, - мрачно сказал он.
   Он сослался на привычку Бристоу читать в газетах о загадочных убийствах и доводить их до удовлетворительных решений. Так Бристоу развлекался, пока сидел в Фермвилле для долгой борьбы с туберкулезом, которым он был поражен. Фактически, в результате этого отдыха он стал известен Гринлифу, который посещал его несколько раз.
   Вскоре после своего прибытия в город он оказал капитану значительную помощь в мелком деле, и Гринлиф был действительно поражен правильностью решений этого хромого человека в отношении большинства зарегистрированных дел об убийствах. Он знал, что Бристоу был прав в среднем в девяти случаях из десяти, часто выясняя дела на бумаге на много дней или даже недель раньше, чем власти в разных частях страны.
   У Бристоу были записи в альбомах для вырезок, подтверждающие его утверждения. Под каждой вырезкой, описывающей непонятное убийство, он написал краткий план своего раскрытия дела и поставил дату, после чего поставил дату правильного или неправильного решения властей.
   -- А теперь, -- прибавил вождь, когда они уселись перед открытым огнем, прежде боровшимся с холодком прохладного майского утра, -- можно и прямо на земле отработать. И я буду очень рад вашей помощи, если вы поможете.
   - Конечно, - сказал Бристоу. "Я буду более чем рад сделать любые предложения, которые я могу".
   Начальник вышел на крыльцо и крикнул через двор Љ 7 одному из своих дежуривших в Љ 5:
   - Симпсон, когда туда придет молодой человек - его зовут Морли - и позовет меня, скажите ему, чтобы он пришел сюда, к номеру девять.
   Он вернулся и сослался на предложение помощи Бристоу:
   "Например?"
   "Ну, - ответил Бристоу, - как мы видим сейчас, есть три возможности: Кэмпбелл, или Морли, или какой-то неизвестный мужчина или женщина, цветной или белый, склонный к грабежу".
   - Однако пока мы не обнаружили никаких следов грабежа.
   "У меня есть."
   "Кем они были?"
   "Средний, безымянный и мизинец левой руки миссис Уизерс были поцарапаны, сильно поцарапаны, как будто с них силой стянули кольца. А на затылке была глубокая линия. Только что он выглядел черным, но когда его нанесли, он был красным. Он был слишком тонким, чтобы его можно было сделать пальцем, но он мог быть вызван тем, что кто-то дернул цепочку на ее шее, пока она не порвалась.
   "Гром, говоришь! Я ничего этого не заметил".
   - Я покажу тебе отметки, когда мы вернемся туда.
   "Но, - возразил Гринлиф, - я знаю мистера Кэмпбелла. Он не из тех, кто воровать. И я не думаю, что это Морли.
   - То же самое говорят и о президентах банков, - с легкой улыбкой ответил Бристоу, - но, тем не менее, некоторые из них попадаются на этом.
   "Да; но это другое - если только у убитой не было чрезвычайно ценных драгоценностей".
   "Это правда. Кроме того, если входная дверь была не заперта всю ночь или даже если кто-то постучал в дверь и миссис Уизерс открыла, есть и третья возможность: любое обычное ограбление и убийство.
   "Я полагаю, что это то, что выйдет", сказал Гринлиф, его обеспокоенное лицо показывало его обеспокоенное сознание неспособности справиться с ситуацией; - Но как мы... как я докажу это?
   "Морли и Кэмпбелл могут делать свои собственные заявления".
   Бристоу, подойдя к двери столовой, крикнул в сторону кухни:
   "Мэтти!"
   В ответ на его зов появилась цветная женщина средних лет.
   - Мэтти, разве я не слышала, как Перри сказал тебе вчера, что сегодня утром он должен идти на работу к миссис Уизерс, "делать" ее сад?
   - Yas, suh, - ответила Мэтти, все еще тяжело дыша после поспешного возвращения из Љ 5.
   - Он был сегодня утром?
   "Нет, сэр".
   - Вы знаете, где живет служанка миссис Уизерс?
   - Да, сэр.
   "Как ее зовут?"
   - Люси Томас, сэр.
   - Ну, я хочу, чтобы ты сейчас же поехал туда и разузнал, что с ней, почему она сегодня утром не пришла на работу. Не торопись. Ужин может подождать.
   Когда Мэтти ушла, Бристоу объяснил:
   "Этот Перри - Перри Карпентер - молодой негр, который подрабатывает в этом отделе случайными заработками. Кажется, ему около двадцати пяти. Знаете, за каждым из этих бунгало есть сад. За нами нет домов. Мне не нравится внешность Перри. Он занимался для меня садоводством в субботу и вчера".
   - Думаешь, он?..
   "У него некрасивое лицо. Если ни Кэмпбелл, ни Морли не убили миссис Уизерс, почему бы нам не узнать, где сейчас Перри и служанка номера пять и где они были всю прошлую ночь?
   - Я думаю, это правильно, - вмешался Гринлиф. "Это выглядит как обычная темная работа".
   -- А это, -- добавил Бристоу, вынимая что-то из жилетного кармана и передавая начальнику полиции, -- больше похоже на это, не так ли?
   Гринлиф осмотрел предмет, который тот вложил ему в руку. Это была металлическая пуговица из тех, что обычно носят на комбинезонах, и к ней прилипло несколько фрагментов темно-синего материала, из которого обычно делают комбинезоны. На обратной стороне пуговицы были выбиты белым цветом слова: "Национальная комбинезонная компания".
   "Где ты это взял?" - спросил начальник.
   "Я подобрал его в комнате, где была мертвая девушка; и я забыл об этом до этой минуты. Он лежал на полу в нескольких метрах от тела. Ты видел меня, когда я поднял его. Вы были у телефона.
   "Вот так. Я вспомнил. По трещинке! Это было снято с рабочей одежды какого-то негра. Это точно!"
   "Единственная проблема в том, - недоумевал Бристоу, - что ваш негр не надевает комбинезона на ночь после работы. Он одевается и слоняется по городу.
   "Это верно для субботних вечеров. В другие ночи они не утруждают себя переодеванием. А вчера был вечер понедельника. Нет, сэр! Это наша первая подсказка, эта кнопка; первое, что мы получили от убийцы.
   - Держи, - сказал ему Бристоу. "Я не так уверен, как вы, но вы могли бы взглянуть на блузку комбинезона Перри. Теперь мы ничего не можем упустить".
   В глубоком раздумье он смотрел на огонь. Гринлиф встал и подошел к окну, из которого открывался великолепный вид на величественные горы Каролины вдалеке. Однако он не восхищался горами. Он недоумевал, почему мистер Морли не приехал.
   "Кстати, - сказал он, - нельзя ли мне напиться воды?"
   Он был в столовой по пути на кухню, прежде чем Бристоу очнулся от задумчивости.
   "Ждать!" - позвал он вождя. "Позвольте мне получить его для вас".
   Однако Гринлиф ушел на кухню. Бристоу последовал за ним и взял со стойки на стене стакан.
   Вождь дважды налил полный стакан из крана и залпом выпил воду. Его рука дрожала. Он очень нервничал.
   Когда они повернулись, чтобы выйти из кухни, он издал восклицание и, быстро нагнувшись, вытащил что-то из-под печки. Когда он выпрямился, в руке у него была еще одна металлическая пуговица. Он повертел его в пальцах, изучая.
   "Похоже на тот, который вы нашли в номере пять", - сказал он.
   Они сравнили два. Они были идентичны. Двое мужчин уставились друг на друга.
   - Что вы об этом думаете? - спросил Гринлиф.
   - Мне было интересно, - ответил Бристоу, быстро соображая, - когда... как это туда попало. Он сделал паузу и добавил: "Мэтти не носит комбинезон".
   Они вернулись в гостиную.
   "Но, - продолжил он, - Перри вчера работал на меня. Он был на кухне, разговаривал с Мэтти. Интересно... Ну, есть одна вещь; если на блузке Перри не хватает двух пуговиц, ему придется установить алиби на всю прошлую ночь.
   "К черту!" Капитан с явным облегчением хлопнул себя по ладоням. "Я верю, что он у нас есть! Я пошлю за ним человека".
   Он вышел на крыльцо и подал сигнал другому из своих людей.
   - Дрейк, - сказал он, - я хочу, чтобы ты нашел молодого негра - его зовут Перри Карпентер - лет двадцати пяти. Он делает случайные работы здесь. Любой из этих других негров может сказать вам, где он живет. Когда найдете его, отведите в штаб. Держи его там, пока я не приду. Возьми его. Не потеряй его!"
   Когда он вернулся в дом, Бристоу смотрел на него с улыбкой.
   "Надеюсь, вы правы, - сказал он шефу, - но у меня есть предчувствие, что вы ошибаетесь. Я считаю, что это убийство больше, чем обычное ограбление негра. Почему-то мне кажется, что в этом замешано что-то большое".
   "Почему?"
   "Я не могу сказать точно. Возможно, это потому, что я думал о красоте жертвы. А может быть, на меня произвело впечатление то, что говорили о ней женщины, когда мы ждали тебя на крыльце.
   Он немного подумал и решил, что у него нет объяснения, почему он сделал это замечание. Он не хотел этого говорить. Это исходило от него спонтанно, как одобрение того, о чем в тот самый момент говорила вся Манистон-роуд: "что-то большое в этом" вырисовывалось, неосязаемое, но требующее внимания.
   Сам Гринлиф, при всей своей кажущейся уверенности в виновности негра Перри, смутно чувствовал возможность, намек на то, что это преступление было еще хуже, чем казалось. Но он не хотел этого признавать. Он предпочитал держать в уме более легкий ответ на загадку.
   - Нет, - возразил он Бристоу. - Я считаю, что Перри - тот парень, который нам нужен. Здесь мы имеем дело с фактами, а не с романами из сборников рассказов".
   В этот момент по ступенькам дома Љ 9 вскочил молодой человек и постучал в дверь. Это был Генри Морли, пришедший, чтобы подтвердить "догадку" Бристоу.
  
   ГЛАВА III
   РУБИНОВОЕ КОЛЬЦО
   Хотя это был С Вождю Гринлифу, открывшему дверь, Морли повернулся именно к Бристоу, как будто он инстинктивно признал превосходство личности хромого человека. Гринлиф, среднего роста и веса, не имел в себе ничего командного или властного. Со своим красным, обветренным лицом и мягкими невыразительными голубыми глазами он был похож на зажиточного фермера. У него не было никаких признаков знакомства с Тардом, Ломброзо или любыми другими авторитетами в области преступности и преступников.
   - Не сядете? пригласил Бристоу.
   Новичок был высоким и стройным. Несмотря на прямой нос с высокой переносицей и тонкие губы, лицо его выражало слабость. В его темно-серых глазах было то ли много беспокойства, то ли нескрываемый страх. Когда он сел на указанный ему стул, Бристоу охарактеризовал его как проявляющего слишком много неуверенности, даже женскую робость. Бристоу также заметил, что его густые, мягкие светлые волосы тщательно расчесаны и разделены пробором, а пальцы ухожены.
   Он дышал короткими, быстрыми вздохами.
   "Что это? Как... как это случилось? - спросил он, по-прежнему глядя на Бристоу.
   Гринлиф сел так, что Морли сел между ним и Бристоу.
   - Мы не знаем, как это произошло, - сказал вождь. - Мы хотели узнать, не могли бы вы нам что-нибудь рассказать.
   - Я не видел миссис Уизерс прошлой ночью, - ответил Морли с нервной дрожью в голосе.
   "Никто не сказал, что вы это сделали", - прокомментировал Бристоу.
   "Нет; Я это знаю, - согласился Морли странным высоким голосом.
   - Но ведь вы были в доме, номер пять, вчера вечером, не так ли? - спросил Бристоу.
   "Да."
   - Ну, расскажи нам об этом.
   - Я приехал сюда из Вашингтона в субботу, - начал молодой человек. - Я пришел не к миссис Уизерс. Я пришел повидаться с мисс Фултон, ее сестрой. Конечно, с тех пор, как я здесь, я видел миссис Уизерс; Я видел ее вчера рано вечером. Видите ли, прошлой ночью она пошла в "Мейплвуд Инн" на ужин, и, когда я позвонил, она как раз уходила с мистером Кэмпбеллом. Мы с мисс Фултон сидели на крыльце и в гостиной и разговаривали до одиннадцати.
   - Мы поняли, - вставил Бристоу, - что мисс Фултон была прикована к постели.
   - Она была, то есть... э... должна была быть; но вчера вечером она встала и оделась, чтобы встретить меня.
   -- Прошу прощения, -- опять перебил вопрошавший, -- но здесь теперь все важно, и нам нужна информация. У нас его пока так мало. Я действительно извиняюсь, но могу я спросить, каковы ваши отношения с мисс Фултон?
   Морли колебался целую минуту, прежде чем ответить.
   -- Если не дальше вас, джентльмены, -- начал он.
   - Конечно, - согласились двое других.
   - Что ж, тогда мы с мисс Фултон помолвлены.
   "Ах! Вперед, продолжать." Это от хромого человека.
   - Как я уже сказал, мы проговорили чуть позже одиннадцати. Потом мне пришлось уехать, чтобы сесть на полуночный поезд обратно в Вашингтон".
   - Но ты не уловил.
   "Нет. Видите ли, я останавливался в Мейплвуде. Это более чем в миле от Маннистон-роуд и целых две мили от железнодорожной станции. Каким-то образом я не позволил себе достаточно времени и опоздал на поезд всего на две минуты".
   "Что ты сделал потом?"
   - Что я тогда сделал?
   - Да - что тогда?
   - Я не вернулся в "Мейплвуд Инн". Я снял номер на ночь в отеле "Бреворд". Знаешь, это рядом со станцией, и я собирался сегодня успеть на полуденный поезд. Кроме того, было уже поздно, и я не хотел утруждать себя возвращением пешком или поиском машины, чтобы вернуться в Мейплвуд.
   Он вынул носовой платок и вытер лоб, который, впрочем, был совершенно сухим. Он был ужасно расслаблен. Бристоу понял это и увидел, что теперь, как никогда в последующем, он сможет заставить молодого человека говорить.
   - Это, - сказал он легко, - относится к вам, не так ли? Теперь я скажу вам. Шеф Гринлиф и я очень хотим получить какую-нибудь информацию о семье Фултонов. Как вы знаете, мы здесь люди, будучи инвалидами, живем в значительной степени для себя. У нас нет сил для большой общественной жизни, и мы мало знаем друг о друге. Что вы можете нам сказать?
   - Мисс Фултон и миссис Уизерс... были сестрами, - ответил Морли. "Их отец, Уильям Т. Фултон, занимается недвижимостью в Вашингтоне. Кстати, Мар... мисс Фултон ждет его сегодня днем. Она сказала мне это вчера. Прошлой осенью, как раз перед тем, как мисс Фултон заболела туберкулезом, он потерпел неудачу, потерпел неудачу и получил очень большую сумму денег.
   - Он тогда был богат?
   "Да; довольно. Миссис Уизерс было двадцать пять. Она вышла замуж за Уизерса, Джорджа С. Уизерса, из Атланты, Джорджия, когда ей был двадцать один год. Но когда мисс Фултон пришлось приехать сюда поправить здоровье, миссис Уизерс тоже согласилась приехать и присмотреть за ней. Уизерс не богат. Он юрист в Атланте, но у него небольшой доход.
   - Сколько лет мисс Фултон? - спросил Бристоу.
   "Двадцать три."
   - Вы не знаете, были ли у миссис Уизерс какие-нибудь ценные украшения - кольца и тому подобное?
   Морли на мгновение заметно встревожился.
   -- Ну да, -- ответил он после небольшой паузы. "Когда мистер Фултон потерпел неудачу, мисс Фултон отказалась от всех своих драгоценностей, от всего, чтобы помочь ему погасить долги. Миссис Уизерс отказалась это сделать - по крайней мере, она этого не делала.
   И Бристоу, и Гринлиф уловили в его голосе нотки критики.
   "Какие чувства возникали между двумя сестрами?" преследовал Бристоу.
   Морли снова сделал паузу.
   - О, ладно, если вам не хочется это обсуждать, - ровно сказал его следователь. "Это не имеет значения. Мы узнаем об этом в другом месте".
   - Думаю, я тоже мог бы, - сказал Морли. "На самом деле это не имеет большого значения. Между двумя женщинами было значительное хладнокровие".
   - Даже когда миссис Уизерс нянчила здесь мисс Фултон?
   "Да. Видите ли, миссис Уизерс всегда была и остается любимицей мистера Фултона. Мисс Мария Фултон чувствовала это и знала, что миссис Уизерс пришла сюда только потому, что мистер Фултон попросил ее сделать это. Кроме того, мисс Фултон так и не простила миссис Уизерс того, что она не пошла вперед со своими драгоценностями, драгоценностями, которые подарил ей отец, - за то, что она не пошла вперед со своими драгоценностями, когда он потерпел неудачу.
   - Они когда-нибудь ссорились?
   "Ну да. Иногда, я думаю, да. Вы знаете, как это бывает с двумя женщинами, особенно сестрами, которые, можно сказать, в плохих отношениях. Тогда, как я собирался сказать, миссис Уизерс не шла ни на какие жертвы, находясь здесь со своей сестрой. Мистер Фултон, несмотря на свое скудное состояние, оплачивал все ее расходы. Кроме того, миссис Уизерс неплохо провела здесь время, ходила на танцы и так далее.
   - Вы не знаете, мистер Морли, вчера они поссорились?
   - Насколько я знаю, они этого не сделали.
   - Мисс Фултон ничего не говорила вам о ссоре?
   "Нет."
   Бристоу молчал несколько секунд.
   - Думаю, это все, мистер Морли. Мы очень вам обязаны. Разве это не все, шеф?
   "Да, на данный момент", - ответил Гринлиф с глубоким вздохом, радуясь, что другой был там, чтобы задать вопрос. "Это, кажется, покрывает все".
   - Интересно, смогу ли я увидеть мисс Фултон, - сказал Морли, вставая.
   - Если доктор разрешит, - сказал ему Гринлиф. - Вы могли бы спуститься туда и посмотреть.
   Морли взялся за дверную ручку.
   - Между прочим, - снова вмешался Бристоу, и на этот раз его голос был холодным, стальным; "Г-н. Морли, вчера вечером ты носил резиновые чулки?
   "Каучуки?" - повторил Морли.
   - Да, резинки.
   Морли какое-то время смотрел, словно что-то подсчитывая.
   "Почему да; Думаю, да, - сказал он наконец.
   Гринлиф, взглянув на ноги Морли, заметил то, что Бристоу увидел через три секунды после того, как Морли вошел в комнату: его ноги были большими, ненормально большими для человека его телосложения. Он, должно быть, носил обувь номер десять или, может быть, номер одиннадцать.
   - Я так и думал, - небрежно заметил Бристоу. "Я сплю здесь на своей спальной веранде в задней части дома, и я знал, что с ранней ночи до семи утра шел сильный дождь".
   Морли, не комментируя этого, посмотрел на двоих мужчин.
   - Есть что-нибудь еще? - спросил он.
   "Нет, ничего больше; спасибо, - сказал Бристоу.
   Молодой человек быстро вышел, в спешке хлопнув дверью.
   Бристоу ответил на вопросительный взгляд Гринлифа:
   "Было бесполезно осматривать дом снаружи в поисках возможных следов сегодня утром. Если бы они были, дождь бы их смыл. Но когда я в первый раз выбежал на крыльцо - оно крытое, как и мое здесь, - я заметил засохшие следы от мокрого ботинка, большого башмака, большого башмака с резиновой подошвой или резинового башмака. "
   - Черт возьми!
   - Да. Но может оказаться, что Перри, или кто-то другой, или еще несколько человек прошлой ночью были в резиновых туфлях или туфлях на резиновой подошве. У негров всегда большие ноги".
   - Что ж, надеюсь, мой человек нашел этого Перри, - сказал шеф. - Он тот парень, который нам нужен.
   "И все же, - размышлял Бристоу, - то, что сказал юный Морли, достаточно интересно: две ссорящиеся сестры живут вместе - одна украшена драгоценностями, другая лишена их - драгоценности исчезли сегодня утром". Он улыбался и многозначительно махал руками. "Пока это тайна , пусть это будет настоящая тайна. Давайте посмотрим на все стороны этого. Есть Перри. Есть Морли. А вот и мисс Мария Фултон.
   - Мисс Фултон!
   - Да, возможно.
   - О, я ее с этим никак не связываю. В голосе вождя звучала насмешка.
   Бристоу ответил на стук в дверь и открыл, чтобы впустить полицейского в форме.
   - Прошу прощения, шеф, - сказал офицер, - но у меня есть кое-что для мистера Морли. Охранники там, внизу, в доме номер пять, не пустили меня к нему, сказали, что мне лучше увидеться с вами.
   - Что у тебя есть, Эйвери? - спросил Гринлиф.
   "Это небольшой пакет. Знаешь, я там на битке. Принимает в гостинице Бреворд. Клерк сказал, что это мистер Морли прислал свои ручки в участок, но сказал, что подъезжает к дому номер пять по Манистон-роуд. Он сказал, что здесь произошло убийство. Клерк сказал, что не знает, что делать с этим имуществом, но сдать его в полицию. Как только я увидел, что это такое, я поспешил сюда".
   "Что это?"
   - Это кольцо, сэр.
   "Кольцо!" - воскликнул Бристоу. "Давай увидим это."
   Полицейский Эйвери вручил Бристоу пакет из папиросной бумаги.
   Хромой мужчина размотал бумагу и обнаружил женское кольцо, украшенное огромным рубином цвета голубиной крови и бриллиантом с каждой стороны. Это было чрезвычайно красивое и очень ценное украшение.
   - Откуда это у клерка? - быстро спросил Бристоу.
   Впервые он был явно взволнован.
   - Горничная нашла его под кроватью на полу в комнате мистера Морли в "Бреворде", - ответил Эйвери.
   На этот раз Гринлиф не нуждался в намеках Бристоу.
   "Эйвери, - сказал он, - твой ритм берет начало на вокзале. Спуститесь к номеру пять и хорошенько взгляните на этого человека, Морли. После этого, если он попытается покинуть Фермвилль, арестуйте его".
  
   ГЛАВА IV
   ДВЕ ТРОПЫ
   -- Боюсь, -- сказал Бристоу после пол. Айсмен поспешил уйти, "мы сделали ошибку, позволив Морли поговорить с мисс Фултон прямо сейчас".
   "Я могу пойти туда и помешать им", - вызвался Гринлиф.
   Хромой задумался, приложив указательный палец к правой стороне носа, поза подчеркивала тот факт, что эта черта заметно искривлена, изогнута влево.
   - Нет, - заключил он. "Наверное, мы опоздаем". Затем он добавил: "И мы не выяснили место работы или профессию Морли в Вашингтоне, но мы можем сделать это позже".
   Начальник полиции приготовился уходить, сказав, что собирается позвонить в офис Дугласа Кэмпбелла, а оттуда отправиться в штаб в надежде, что Перри нашли.
   - Ты не можешь пойти со мной? он приглашен.
   - Это против предписаний доктора, - ответил Бристоу. "Он говорит мне не покидать этот дом и его подъезды. Если бы я начал бегать с тобой, я бы вымотался через час. Но вот что я вам скажу: сегодня днем, после того как вы поговорите с Кэмпбеллом и негром, давайте вернемся сюда, и мы сами зайдем к мисс Фултон и побеседуем с ней.
   Это удивило Гринлифа.
   - Вы хотите сказать, что подозреваете...
   Бристоу рассмеялся.
   - О, - легко возразил он, - у нас и так достаточно подозрений. Есть Перри - и есть Морли. Не будем слишком усложнять. Но то, что может сказать мисс Фултон, может оказаться ценным. Между прочим, если мне нужно будет это сделать, как я могу убедить кого-либо, что у меня есть полномочия задавать вопросы или делать что-либо еще в этом вопросе?"
   Капитан на мгновение задумался.
   - Я назначу вас в отряд в штатском. Я назначаю вас сейчас, и городские уполномоченные подтвердят это. Они встречаются сегодня вечером. Вы в полиции - за номинальную зарплату, скажем, десять долларов в неделю. Это тебе подходит?
   -- Отлично, -- согласился Бристоу. "Чего я хочу, так это силы помочь, если у меня будет возможность".
   Гринлиф вышел на крыльцо в сопровождении Бристоу и стал спускаться по ступенькам.
   - Кстати, - осторожно сказал его новый сотрудник, - не забудьте зайти к номеру пять и поискать вон те царапины на пальцах и шее.
   "К черту!" - воскликнул вождь. "Я совсем забыл об этом. Я сделаю это прямо сейчас".
   Глядя в сторону Љ 5, Бристоу увидел фургон, похожий на катафалк, подъезжающий к двери. Коронер уже принял меры к тому, чтобы тело миссис Уизерс было доставлено на предприятие.
   Хромой медленно вошел в дом и стал у окна, глядя на горы. В чистом, свежевымытом воздухе они казались мягкими, кувыркающимися волнами какого-то волшебно-синего моря.
   Как и большинство уединенных мужчин, тщеславие у него было в ярко выраженной степени. Теперь он видел себя доминирующей фигурой в этом тридцатитысячном городе, человеком, избранным начальником полиции как способного распутать паутину тайн, окружающих это поразительное убийство. Эта мысль порадовала его, и он улыбнулся. Он стал думать о себе и о жизни как об общем положении.
   Все всегда было так запутано, так запутано. Говорили о божественном провидении, о законе, согласно которому добродетель вознаграждается, о правиле, согласно которому делать добро - значит делать добро самому себе. Он снова улыбнулся. Если все это было правдой, то как можно было объяснить убийство этой женщины, этой красавицы, добродушие, доброта и ум которой нравились всем, с кем она соприкасалась?
   Он слышал, как женщины на крыльце дома Љ 5 говорили, что ее все любили. Почему же тогда какому-то невежественному негру или какому-то белому человеку, помешанному на грабеже, было позволено подкрасться к ней глубокой ночью и лишить ее жизни? Была ли в этом какая-то причина, какая-то логика, какое-то милосердие?
   Он барабанил по оконному стеклу кончиками пальцев и насвистывал, едва слышно, отрывок мелодии. Его поджатый рот свидетельствовал о том, что он не красавец, - нижняя губа была тяжелой, несколько выпуклой.
   Тьфу! Насколько он мог видеть, существовало только одно правило жизни. Сила и настойчивость добились своего и принесли успех и безопасность. Слабость и глупая болтовня о праведности и добродетели никогда не стоили и доллара.
   Вот оно! Если ты был сильным и умным, ты оставался на вершине. Если вы были сентиментальны и заботились об интересах других людей, вы опускались. У вас не было времени беспокоиться о безопасности и счастье других. Берегите себя. Никогда не сдавайтесь в ожесточенной битве с невзгодами жизни. Это был единственный способ победить и избежать катастрофы.
   Он был уверен в этом, когда думал о себе. У него был блестящий мозг. Для него не было особенно эгоистичным думать так. Это был просто факт. Но он не использовал его безжалостно и беспрестанно. Он слишком часто ослаблял хватку, когда искал удовольствия. Несмотря на то, что он делал вещи, которым аплодировали его друзья, ему нечего было показать на пути к прочным результатам.
   Вот почему он сейчас здесь, у него едва хватает средств, чтобы оплатить аренду своего бунгало и расходы на проживание. Небольшой опыт в сфере недвижимости, какая-то третьесортная работа для журналов, мимолетная слава отгадывателя криминальных загадок - все это не сулило светлого будущего.
   Он вздохнул. Что ж, таков был образ жизни. Он мог бы еще совершить великие дела, несмотря на ужасный недостаток, а мог бы и нет. Он попробует и увидит.
   Его будущее было очень похоже на вероятный исход этого убийства. Как сложились бы обстоятельства? Каковы будут результаты косвенных доказательств?
   Все это было азартной игрой. Некоторым убийцам повезло, и они скрылись. А некоторым невиновным не повезло. Они были похожи на неуклюжего, неграмотного негра Перри. Был равный шанс, что виновный будет пойман, и был равный шанс, что невиновный будет повешен. Жизнь была такой!
   Он погладил указательным пальцем оттопыренную губу. Он бы не сказал, что негр виновен. Несмотря на очевидность пуговиц, он пока не выдвигал такой теории. А что касается Морли, то никто и подумать не мог, что у человека с таким слабым лицом хватит наглости совершить убийство. Он знал это. Должен быть кто-то еще. Может быть, сестра, Мария Фултон, в избытке ярости... Но зачем рассуждать об этом до того, как он с ней поговорил?
   Ему предстояло возложить вину на виновного мужчину или женщину. Именно этого от него и ждали. И это была задача, которая...
   Он повернулся к столу и начал методично расклеивать на свои места вырезки из газет, касающиеся других "крупных" дел об убийствах. Он изучит их позже.
   Он поднял глаза и увидел очень толстого мужчину, стоящего прямо за дверью.
   - Здравствуй, Овертон, - сказал он без всякой сердечности и присоединился к нему на крыльце.
   - Я выбрал интересное время, чтобы навестить вас, - заметил толстяк, все еще пыхтя от напряжения подъема на холм Мэннистон-роуд. - Что с убийством и...
   - И я буду с вами откровенен, - вставил Бристоу. - Я немного помогаю полиции, и сейчас у меня нет времени сплетничать. Я знаю, ты поймешь...
   "Конечно, конечно!" - сказал Овертон. - Я приду в другой раз. Такого рода вещи прямо в вашей линии. Насколько я помню, вы были авторитетом в Цинциннати.
   Он попрощался и неуклюже спустился по ступенькам. Он и Бристоу были хорошими друзьями в Цинциннати, и теперь он, казалось, ничуть не обиделся на увольнение без промедления.
   Дверь, ведущая из кухни в столовую, открылась. Мэтти вернулась. Бристоу вернулся в дом.
   "Что ж?" сказал он низким, добрым тоном, которым он разговаривал с ней.
   - Я нашла Люси Томас, мистер Бристоу, - сказала она, запыхавшись и негодуя. "Она шо' одна жалкая леди. Она была пьяна - лежала в гостиной у своего домика. Смертельно пьяный.
   - Ты разбудил ее, Мэтти?
   "Да, сэр; но она не подходит, чтобы прийти не вук. Этот гнилой блокадный виски, который пьют эти негры, выбил ее из колеи - вырубил ее, честное слово.
   - Она сказала, когда напилась?
   - Сегодня ночью, сэр, поздно, с Перри. Вы знаете, Мистух Бристоу; он делал тебе кое-что.
   "Перри был пьян прошлой ночью? Она сказала тебе?
   - Он был немного возбужден, - говорит она, - но не пьян. Она понятия не имела, что он сейчас делает.
   Бристоу ничего не сказал по этому поводу, а Мэтти, медленно отвернувшись от него, начала что-то бормотать.
   - Что это, Мэтти? - спросил он, лишь наполовину любопытствуя.
   - Я сказал, Мисту Бристоу, что меня поразило, как ведут себя некоторые эти негры. Они не смотрят на белых людей, дей, фу. Мне кажется, я поражаюсь тому, как много ультрафиолетовых дем не попадает в ультрафиолетовую тюрьму".
   Теперь ему было достаточно любопытно.
   "Что ты имеешь в виду?" - резко спросил он. "О чем ты говоришь?"
   "Это jes' dis, soh: когда я подхожу к дому Люси, de fus' вещь, которую я вижу, это ключ, лежащий на полу. Когда я спросила ее об этом, она сказала, что это, должно быть, ключ от номера пять, она, должно быть, его стащила.
   - Понятно, - задумчиво сказал Бристоу. - Да, ты прав, Мэтти. В мире много беспечных людей".
   Когда она вернулась на кухню, его поразила вся сила сказанного. Как просто было бы Перри взять ключ у пьяной Люси и отправиться в дом Љ 5! Что может быть легче после совершения преступления, чем бросить ключ на пол в доме Люси, тем самым, видимо, доказав, что у него не было возможности попасть в бунгало?
   - Я этого не предвидел, - размышлял он. - Осталось только одно, чтобы повесить этого негра. Это открытие, что у него есть или что он спрятал драгоценности".
   Казалось, эта мысль вдруг напомнила ему о чем-то другом. Он подошел к телефону и позвонил в отель "Бреворд".
   - Мистер Морли, мистер Генри Морли, зарегистрировался там прошлой ночью, не так ли? - спросил он у клерка.
   - Да, - ответил клерк.
   - Интересно, - учтиво продолжал Бристоу, - не могли бы вы взглянуть на кассу и сказать мне, в какое именно время он зарегистрировался. Это говорит офис шефа Гринлифа.
   "Я понимаю. Да сэр; очень рад. Просто держи провод на мгновение, пока я смотрю.
   Бристоу ждал. Бреворд находился всего в четырех минутах ходьбы от железнодорожного вокзала. Морли, опоздавший на полуночный поезд на две минуты, должен был зарегистрироваться в гостинице не позже, чем через десять минут после полуночи.
   - Он у меня, - раздался голос клерка. "Г-н. Генри Морли из Вашингтона, округ Колумбия, зарегистрировался здесь в пять минут второго утра.
   Бристоу был поражен, но в его голосе не было ни капли удивления, когда он спросил:
   - Ты в этом уверен?
   - Вполне, - лаконично сказал клерк. "Мы всегда прописываем напротив имени каждого гостя время прибытия и регистрации".
   "Большое спасибо". Бристоу медленно повесил трубку.
   Было уже больше часа дня, и, следуя предписанному доктором распорядку, он пробрался на спальное крыльцо, чтобы полежать полчаса перед обедом, своей полуденной трапезой.
   "С полуночи до двух часов утра", - размышлял он, прокручивая в уме дюжину разных фактов. "Г-н. Морли не упомянул, как он развлекался все это время. Если он не преступник, то он преступно глуп".
  
   ГЛАВА V
   ИСТОРИЯ МУЖА
   Однако мистеру Бристоу не давали отдыхать и пол часа. наш. Вместо этого его призвали рассматривать одну из фаз убийства Уитерса более удивительную, чем любая из тех, что до сих пор не раскрыты. Не прошло и десяти минут после разговора с клерком в "Бреворде", как Мэтти объявил, что его ждут два джентльмена, один из которых начальник полиции.
   Когда Бристоу вошел в гостиную, Гринлиф представил незнакомца. Он был мистером Уизерсом. Джордж С. Уизерс, муж убитой женщины. Он был крайне брюнетом, с иссиня-черными волосами, черными глазами, проницательными и проницательными, и всегда в движении. Глядя на него, у Бристоу сложилось впечатление, что все его черты, орлиный нос, твердый, сжатый рот, большие уши были удивительно острыми.
   Возбуждение мужчины было почти вне его контроля. Он, по-видимому, и не пытался скрыть, что руки его дрожали, как листья на ветру, и что изредка ощутимо подрагивали ноги. Пожав руки, он опустился на стул.
   "Г-н. Уизерс, - объяснил вождь, - поймал меня у номера пять еще до того, как я отправился в центр города. Я объяснил, как вы помогаете мне в этом... э-э-э, мучительном деле. Вот мы и подошли".
   - Понятно, - сказал Бристоу, ничуть не удивившись внезапному появлению Уизерса.
   На самом деле, раньше он не думал о муже, за исключением того, что рассчитал, что в ответ на телеграмму, несомненно отправленную доктором Брейли, он не сможет добраться до Фермвилля из Атланты до глубокой ночи.
   "Он узнал о трагедии только полчаса назад", - добавил Гринлиф.
   - Я не знал, что ты в городе и даже не ожидал, - небрежно сказал Бристоу. - Я думал, ты в Атланте.
   - Я... меня не ждали. Уизерс поторопился со словами.
   - Ты хочешь сказать, что тебя никто не ждал?
   - Вот именно, меня не ждали. Но я здесь... в городе со вчерашнего утра.
   - И миссис Уизерс не знала об этом?
   "Никто не знал об этом. Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал об этом".
   Бристоу намеренно молчал, ожидая объяснения. Он посмотрел вниз, изучая рисунок царапин, которые он оставил, потирая правый ботинок о бортик наросшей подошвы толщиной в два дюйма на левом ботинке. Из-за короткой искалеченной ноги эта тяжелая подошва была необходима; и неловкость этого беспокоила его. Казалось, он всегда сознавал это.
   Гринлиф, следуя примеру Бристоу, ничего не сказал.
   "Я вошел, никого не предупредив, - продолжал Уизерс, - и зарегистрировался под вымышленным именем".
   "Где?" - быстро спросил хромой.
   "В Бреворде".
   - Какое имя? Под каким именем?
   "Уоринг, Чарльз Б. Уоринг".
   - И вы были в Фермвилле со вчерашнего утра? Приехал вчера утром восьмичасовым поездом?
   "Да."
   Бристоу сделал ему еще одну длинную паузу и внимательно изучил его. Он видел, что этот осиротевший муж был нервным, южным джентльменом, вспыльчивым, импульсивным, одним из тех, кто склонен верить, что "стрельба" является лекарством от личных болезней или ран. Линии его рта выдавали эгоизм и сварливость.
   Наконец следователь прервал молчание:
   "Конечно, мистер Уизерс, есть хорошее объяснение вашей тайной поездке в Фермвилль?"
   - Ну... э... да.
   "Что это?"
   Уизерс колебался.
   - Я... я не знаю, что хочу сказать сейчас... чтобы обсудить это.
   Бристоу бросил на Гринлифа побуждающий взгляд.
   - Видишь ли, вот так, - по молчаливому предложению действовал начальник; - Я отвечаю за это дело, поимку убийцы, и мистер Бристоу помогает мне. На самом деле, он человек в команде. Его способности подходят ему для работы. Если человека, убившего вашу жену, поймают, это произойдет благодаря работе мистера Бристоу. Я уверен в этом. Более того, каждая минута, которую мы сейчас теряем, может стать для нас катастрофой. Следовательно, мы хотим услышать вашу историю. Вы цените наше положение, я знаю.
   Уизерс облизал пересохшие губы кончиком пересохшего языка.
   - А газеты? он спросил.
   - Вы будете говорить только для нашей информации, - резко вмешался Бристоу. "Мы не дадим это в газеты. Мы хотим использовать его в своих интересах".
   "Ах я вижу. Ну тогда-"
   Уизерс встал и несколько раз молча прошелся по комнате, пока они наблюдали за ним. Он производил впечатление человека, заранее обдумывающего то, что он скажет. Казалось, он хотел говорить, но не слишком много - рассказать часть истории, а не всю.
   -- Говорю вам, джентльмены, -- сказал он, возвращаясь к своему креслу дрожащим голосом, -- до этого очень трудно добраться. Я имею в виду, что я не люблю говорить то, что должен сказать. Но я вижу, что другого выхода нет, кроме этого. Дело в том, что я пришел сюда, чтобы убедиться в том, что делает моя жена в отношении определенного вопроса.
   - Вы имеете в виду, что подозревали ее - ревновали к ней? - вставил Бристоу.
   -- Нет, не то, -- возразил муж.
   "Он врет!" так думали и Гринлиф, и Бристоу.
   "Нет. Позвольте мне сделать это очень ясно. Я никогда не сомневался в ней.
   - Ну как ты в ней усомнился?
   Уизерс вздрогнул.
   - Я не имею в виду, что вообще сомневался в ней. Я имею в виду, я думал, что она была навязана в финансовом отношении. На самом деле, я был в этом уверен. Теперь я в этом уверен".
   - Вы имеете в виду шантаж? Бристоу сузил круг вопросов.
   "Только то. И я расскажу вам об этом". Он снова поскреб пересохшие губы. "Такого рода вещи, этот шантаж, случались с ней дважды до этого. Однажды это было, когда она на месяц приехала в Атлантик-Сити со своей сестрой, мисс Марией Фултон.
   "Это было через год после нашей свадьбы. Затем, два года спустя - почти год назад, - когда она была в Вашингтоне, навещая своего отца и сестру. Оба раза события происходили так же, как они начали происходить здесь, фактически так же, как они происходили здесь в течение последних двух месяцев".
   - Ну, - подбодрил его Бристоу, - что случилось?
   "Ей сошло с рук слишком много денег, больше денег, чем она могла бы использовать для себя любым законным способом. Во-первых, она заставила отца дать ей все, что она могла от него получить. Ее вторым шагом было бы написать мне все, что я мог сэкономить, придумывая неубедительные оправдания своей потребности в этом.
   "Ее третьим ресурсом было заложить все свои драгоценности. Она заложила их в первых двух случаях, которые я описал. Я говорю, что она заложила их, но у меня никогда не было точных доказательств этого. Впрочем, я был в этом уверен. Я не знаю, пришла ли она к этому в Фермвилле. Если бы она этого не сделала, она бы это сделала".
   - Сколько стоили драгоценности миссис Уизерс?
   "Первоначально, я должен сказать, они стоили около пятнадцати тысяч долларов. Я полагаю, ей не составило труда заработать на них шесть или семь тысяч долларов, даже больше.
   - Они столько стоили?
   "Да. Ее отец дал ей большую часть из них до того, как его бизнес потерпел неудачу. Он потерпел неудачу прошлой осенью, я забыл упомянуть".
   - Теперь, - убедительно сказал Бристоу, - об этом шантажирующем предложении. Что было... что вы думаете об этом?
   Уизерс достал и закурил сигарету, держа ее дрожащими пальцами.
   "Кто-то, какой-то мужчина, как-то держался за нее. Всякий раз, когда он нуждался в деньгах, должен был иметь деньги, он получал их от нее. То есть он делал это всякий раз, когда мог найти ее вдали от дома. Насколько мне известно, он никогда не пытался оперировать в Атланте".
   - Как вы думаете, что это был за трюм?
   - Ну, - начал Уизерс и сделал паузу.
   "Ваши теории в полной безопасности с нами", - заверил его Бристоу.
   "Я подумал, естественно, что это как-то связано с ее жизнью до того, как я встретил ее".
   "Как?"
   "Я не знал. Вот что меня беспокоило". Внезапно его слушатели получили ясное представление о том, что перенес этот человек. Это было ясно видно по его голосу. "Это мог быть безобидный роман, флирт с замешанными письмами, письмами, которые, как она думала, огорчат меня, если я когда-нибудь их увижу".
   - Больше ничего?
   "Я никогда не думал, что она была виновна в чем-то - ну, в аморальном, гнусном".
   - Вы говорите, - Бристоу изменил направление расспросов, - что она дважды закладывала свои драгоценности. Как она это сделала? Откуда у нее деньги, чтобы выкупить их после первого залога?
   "Я не знаю. Я так и не смог узнать.
   - Насколько я понимаю, у вас не было шести или семи тысяч долларов, чтобы дать ей на это дело?
   "Нет."
   - Откуда же она взяла его тогда? В вопросах Бристоу, несмотря на их прямоту, не было обиды.
   - Я... я думал, - снова начал Уизерс и сделал паузу. - Я подумал, что, может быть, ей помог отец, оба раза доставал для нее драгоценности из залога.
   - Ты когда-нибудь спрашивал его?
   "Да; и он отрицал, что сделал это. Но, видите ли, моя теория подтверждается. Раньше, когда она их закладывала, ее отец был богат; и она была его любимым ребенком. Она знала, что он поможет ей. Но теперь его деньги пропали. Он потерпел неудачу. Следовательно, на этот раз она их не заложила. Она знала, что у нее не будет шанса искупить их".
   Бристоу наклонился вперед в своем кресле.
   "Г-н. Уизерс, - спросил он, - вы когда-нибудь знали, что ваша жена заложила свои драгоценности?
   -- Ну, -- сказал он, как бы признаваясь, -- она никогда не призналась бы мне в этом. Я предположил это на основании того факта, что в обоих случаях драгоценности отсутствовали довольно долго. Их точно не было у нее. Она не могла произвести их, когда ее попросили сделать это".
   "Я понимаю. А теперь, мистер Уизерс, чем вы занимались вчера, весь вчерашний день, добравшись сюда?
   "Я пошел в Бреворд и зарегистрировался под именем Уоринг. Позавтракав, я отправился прямо в ломбард Абрахамсона. Это единственный ломбард в городе. Я сказал ему, что ищу украденные драгоценности и ожидаю, что они могут быть предприняты, чтобы заложить их у него. Он согласился позволить мне подождать там, хорошо скрытого тяжелыми драпировками в задней части его магазина. Я провел там весь день, за исключением нескольких минут во второй половине дня, когда я вышел пообедать".
   "Да? Вы что-нибудь узнали?
   И снова Уитерсу было трудно говорить.
   "Да"; - сказал он наконец. "Вошел мужчина и заложил одно из колец моей жены. В оправе было три бриллианта. Я должен сказать, что он стоил около семисот пятидесяти долларов. Абрахамсон дал ему только сотню.
   - Почему только сто?
   "Я просил его сделать это, чтобы доказать, что этот человек был вором - вы знаете, готовым взять все, что ему предложат".
   - И он взял сотню?
   "Он сделал."
   - Что произошло после этого?
   - Я последовал за ним из магазина - полквартала. Когда он ушел на это расстояние, я потерял его. Он вошел в магазин, и я ждал, пока он выйдет. Он никогда этого не делал. Это был старый додж. Магазин расширился на ширину блока. Он сбежал через другой вход.
   Гринлиф был взволнован даже больше, чем Уизерс.
   - Этот человек, - вставил вождь. "как он выглядел?"
   "Он был среднего веса, среднего роста. У него был золотой зуб, верхний левый премоляр золотой. Его нос был орлиным. На нем был длинный темно-серый плащ и кепка с длинным козырьком, хорошо надвинутым на лицо. Потом у него тоже была борода каштанового цвета. Это лучшее описание, которое я могу дать вам о нем. Видите ли, это произошло поздно вечером".
   - Хорошо, - Бристоу придерживался основной темы рассказа. - Теперь о прошлой ночи. Что тогда?"
   Уизерс выбросил сигарету и вздохнул.
   "Я пришел сюда и посмотрел номер пять. У меня была идея, что этот парень может появиться.
   - Он?
   "Нет."
   - Откуда ты смотрел?
   "Большую часть времени я сидел на ступеньках дома номер четыре, почти прямо через дорогу от номера пять. Вы знаете, как это на этой улице. Почти все находятся в задней части дома после наступления темноты. Инвалиды на спальных верандах за домами. Кроме того, там, где я был, была глубокая тень. Меня не заметили, когда моя... когда миссис Уизерс вышла из дома с эскортом, мужчиной, рано вечером.
   - И ты ждал, пока она вернется?
   "Да; Я ждал."
   "Очень хорошо." Впервые в голосе Бристоу прозвучала нотка резкости. "Вы ждали. Что ты видел?"
   В последние несколько минут поведение Уизерса изменилось. Словно немного оправившись от страшного потрясения смерти жены, он постепенно застывал, набираясь сил, необходимых, чтобы противостоять стремительному залпу вопросов Бристоу.
   Спрашивающий, почувствовав эту перемену в другом, стал расспрашивать еще быстрее и настойчивее. Он хотел извлечь максимальную выгоду из отсутствия контроля со стороны другого.
   - Я видел, как она вернулась со своим эскортом, - ответил Уизерс. "Она пожала ему руку, вошла в дом и закрыла дверь. Он сел в свою машину, повернул ее и поехал обратно в город".
   - Его машина была шумной?
   "Нет."
   - Ты пытался войти в номер пять?
   "Нет. Я не был готов раскрыть свое присутствие. Я хотел больше времени".
   Он сунул руку в карман часов и с удивлением обнаружил, что часов там нет; он совершал подобные нервные движения на протяжении всего интервью; но он продолжал свой острый взгляд на его спрашивающего.
   -- Тогда скажите нам вот что, пожалуйста, -- потребовал Бристоу резкостью в тоне. -- Вы с женой в последнее время были в лучших отношениях? И еще: были ли у вас когда-нибудь длительные, мучительные разногласия с ней?
   Эффект, который это произвело на Уизерса, был совершенно неожиданным. Он вскочил со стула, черты его лица внезапно исказились от ярости.
   "Черт возьми!" - воскликнул он напряженным, дрожащим голосом, когда его взгляд остановился сначала на Бристоу, а затем на Гринлифе. "К чему все это приводит? Вот ты и задаешь мне вопросы, как будто думаешь, что я убил собственную жену! Мне нужны результаты, а не болтовня и блеф!"
   Он щелкнул пальцами под носом у Бристоу.
   "Почему, черт возьми!" - завопил он. - Ты еще не придумал, где искать убийцу? Ты что, беспомощно бродишь здесь после стольких лет? Черт возьми! Мне нужен настоящий детектив на этой работе, и я его найду".
   Он нахлобучил фетровую шляпу на голову и направился к двери.
   - Можешь поставить на это свой последний доллар! Я собираюсь получить один, и он будет здесь завтра, если телеграммы могут привести его. Завтра у меня будет Сэм Брейсуэй, умнейший парень в этом деле на Юге! Я намерен покарать дьявола, убившего мою жену. Наказание! Худшее!
   Его губы дрожали, и он провел тыльной стороной ладони по лицу, как будто боялся, что у него на глазах появятся слезы.
   - Вы, два болвана, можете засунуть это в свои трубки и выкурить! Я имею в виду бизнес!"
   Он хлопнул дверью и ушел, в два прыжка шагнув на улицу.
   "К черту!" - сказал Гринлиф. - Что вы об этом думаете?
   -- Ничего, -- презрительно ответил Бристоу. - Ничего, кроме того, что нам, возможно, будет полезно узнать побольше о мистере Уизерсе и его особенностях характера и темперамента.
   - Я должен так сказать, - согласился шеф.
   "Конечно, - добавил Бристоу, - для него это был самый простой способ прекратить наше расследование. Я не думаю, что он был на уровне со всем этим штурмом и яростью. Возможно, это был просто большой блеф - вот и все. И все же тот Брейсуэй, о котором он говорил, хорош, чудо. Он проделал замечательную работу".
   "Вот один момент, - продолжил Гринлиф, - почему он не обратился за помощью в полицию вчера днем, когда потерял из виду того парня с золотым зубом?"
   -- Да, -- рассеянно ответил тот. "Почему он этого не сделал?"
  
   ГЛАВА VI
   МОРЛИ спешит
   Бристоу посмотрел на часы. Было почти половина третьего.
   "Услышьте что-нибудь о Перри? он спросил.
   - Да, - сообщил ему Гринлиф. "Мой человек нашел его. Они поймали его в штаб-квартире. Я позвонил из номера пять и получил это. Он пил. Насколько я понимаю, он сейчас почти пьян.
   "Хороший! Если он вообще заговорит, вам будет легче вытянуть из него правду, чем если бы он был хладнокровно трезв. Предположим, вы видите его и Дугласа Кэмпбелла; а сегодня днем мы с вами сможем поговорить с мисс Фултон и ее отцом.
   - Ее отца сегодня здесь не будет. Он телеграфировал это некоторое время назад. Он придет сюда рано утром.
   "Очень хорошо. Сейчас это не имеет никакого значения. Приходи ко мне в четыре, ладно?
   Когда вождь ушел, Бристоу сел за запоздалый обед. Пока он ел, он пробежался по уже обнаруженным фактам и перечислил их:
   Перри, негр, инкриминируемый, вероятно, пуговицами от комбинезона; легкостью, с которой он мог получить от Люси Томас кухонный ключ от Љ 5; по возможному мотиву ограбления; и жестокими средствами, удушением, применяемыми для причинения смерти.
   Морли - инкриминируется его неизвестным местонахождением в течение двух часов после того, как он опоздал на полуночный поезд, и обнаружением кольца (возможно, миссис Уизерс) в его комнате в Бреворде.
   Уизерс - замешанный вероятным мотивом ревности и гнева, а также его тайной поездкой в Фермвилль.
   Мария Фултон - ну, он увидит.
   "Теперь, - заключил он про себя, - негр выглядит хуже, чем кто-либо другой. Одно можно сказать наверняка: человек, против которого будет собрано больше всего улик к завтрашнему дознанию, будет задержан для рассмотрения дела большим жюри. Вот что нужно сделать - поймать того, кто кажется наиболее виновным".
   Он подумал о Дугласе Кэмпбелле и тут же исключил его из списка возможных убийц. Молодой торговец недвижимостью был полностью оправдан показаниями мужа убитой женщины; что, приведя ее обратно в бунгало, он тотчас же пожелал ей спокойной ночи и ушел домой.
   Не ломал он себе голову и о неизвестном человеке с золотым зубом, который появился в ломбарде Абрахамсона и через несколько минут чудесным образом исчез. Если заложенное кольцо принадлежало миссис Уизерс, почему этот человек должен возвращаться к Љ 5 и убивать ее? Если бы он ничего не получил от нее заранее, у него мог бы быть настоящий мотив для преступления. Но, поскольку кольцо у него уже было, было глупо предполагать, что он позже убьет ее.
   Несмотря на растущую уверенность в том, что бремя доказывания ложится на негра, Бристоу не мог не думать о молодом Морли. Он больше, чем кто-либо из других подозреваемых, рассказал неудовлетворительную историю. Кроме того, у него было некрасивое лицо.
   Последнее пополнение отряда в Фурмвилле в штатском помнило, как тщательно были наманикюрены руки Морли. Он-
   Быстрым движением он подошел к телефону и позвонил Гринлифу.
   - Шеф, вы все еще держите Перри?
   "Конечно, я держу его. Я продолжу держать его в течение некоторого времени, я думаю. Его история меня не устраивает. Он говорит-"
   "Хорошо. Я получу это от вас, когда увижу вас сегодня днем. А пока я бы хотел, чтобы вы тщательно почистили его ногти. Я хочу-"
   Но просьба мгновенно ошеломила Гринлифа.
   "Какая!" он крикнул. "Почисти ему ногти!"
   - Да, - гладко продолжил Бристоу, не обращая внимания на явное отвращение и удивление собеседника. "Если бы я был там внизу, я бы сделал это сам. На самом деле, было бы лучше, если бы вы это сделали. Не оставляйте это какому-то нерадивому подчиненному.
   Шеф рассмеялся над его сарказмом.
   "Вы знаете, - это все еще со смехом, - мы, южане, не слишком сильны в том, чтобы делать маникюр этим цветным людям".
   "Это абсолютно необходимо", - последовал настойчивый ответ. "И когда вы будете их чистить, сохраните каждую крупицу грязи, полученную таким образом. Теперь ты сделаешь это?
   - Ну да, - неохотно согласился Гринлиф. - Если вы скажете, что это абсолютно необходимо, я сделаю это - я сделаю это сам.
   "Хороший. Я буду зависеть от тебя. Кстати, не мог бы ты попросить кого-нибудь, твоего человека Дженкинса или кого-нибудь такого же хорошего, отправиться на настоящую охоту за парнем с золотым зубом? Вы помните, как его описал Уизерс?
   "Да. Я думал об этом.
   "Это хорошо. Если он не заметит его ни в одном из отелей, пусть он объезжает пансионы. Я думаю, вы хотели бы получить в свои руки клиента, столь же скользкого, как Уизерс говорит, что этот человек.
   - Я немедленно пришлю Дженкинса, - хорошо понял шеф.
   "Снова хорошо. Кстати, ты будешь здесь в четыре?
   "Нет; пять. Доктор Брейли сказал мне, что до тех пор нам придется подождать; сказал, что нам лучше. Он хочет, чтобы она поспала лишний час.
   Бристоу начал было что-то говорить, помедлил, а затем со словами согласия повесил трубку.
   Мэтти пришла убрать со стола.
   "Спуститесь к номеру шесть, - сказал он ей, - и спросите миссис Аллен, не будет ли она так любезна подняться сюда при первой же возможности. Объясните ей, что мне запрещено покидать этот дом по приказу доктора и что волнение сегодняшнего утра меня утомило.
   Миссис Аллен появилась менее чем через четверть часа. Он принял ее в гостиной и представился, извинившись за то, что не смог ей позвонить. Она прекрасно поняла, сказала она.
   Это была женщина лет сорока, лицо у нее было несколько худое и усталое, в темных волосах была изрядная седина. Она кормила своего мужа два года, и напряжение начало сказываться. Тем не менее он вскоре увидел, что это была женщина утонченная, обладающая острым умом.
   - Я бы хотел, - попросил он, объяснив свою связь с убийством, - чтобы вы рассказали мне все, что знаете об этих сестрах. Сегодня утром я понял, что вы хорошо с ними знакомы.
   Ему всегда было легко завоевать доверие женщин. Им нравились его манеры, почтительный вид, явный интерес ко всему, что они говорили.
   - Не могу сказать, что была с ними близка, - объяснила миссис Аллен своим мягким приятным голосом. - Но мы с миссис Уизерс довольно хорошо знали друг друга. Она довольно часто приходила ко мне домой, и я имел обыкновение забегать к ней".
   - Разве вы не знаете и другого, мисс Фултон, так же хорошо?
   "Нет. Видите ли, она всегда была в или на кровати и, казалось, никогда не хотела говорить. Кроме того, она отличалась от миссис Уизерс - не такой яркой и привлекательной и не такой добрососедской.
   "Миссис. Уизерс всегда была веселым и искрометным человеком, не так ли?
   - На некоторых она производила такое впечатление, - задумчиво ответила миссис Аллен, - но не на меня. Ее природа была свободной и счастливой. Большую часть времени она казалась именно такой. Но были и другие времена, когда я видел, что у нее что-то тяготит, что-то ее угнетает".
   "Ах!" Бристоу сказал с большим интересом. - Это как раз то, о чем мы хотим узнать.
   Миссис Аллен какое-то время молчала, поджимая губы.
   Бристоу дал ей подумать.
   - Я не думаю, - сказала она наконец, - миссис. Уизерс всегда боялся кого-либо или чего-либо. Она была не такой".
   - Она когда-нибудь говорила тебе что-нибудь такое, что заставило бы тебя думать, что она несчастна?
   "Я пытался вспомнить, что это было. Однажды, помню, когда она сидела на спальном крыльце - она иногда выходила туда поговорить с моим мужем, который всегда в постели, - мы обсуждали заботу, с которой каждой женщине приходится проживать свою жизнь.
   "Женщины похожи на политиков, - сказал мистер Аллен. "Они не могут позволить себе иметь темное пятно в своем прошлом. Если они это сделают, кто-нибудь вытащит это.
   "При этом миссис Уизерс закричала:
   "'Ой! как это ужасно верно! И как несправедливо! Кажется, что для мужчин это никогда не имеет значения, но для женщин это означает рай или что-то в этом роде. Хотела бы я знать... - Она замолчала, задыхаясь, и я увидел, как задрожали ее губы.
   "Это было забавно, но в то время я думал, что она имеет в виду свою сестру, а не себя".
   - Что заставило тебя так подумать?
   "Я не знаю. У меня не было для этого реальной причины. Возможно, это было только потому, что несчастье казалось таким чуждым самой миссис Уизерс.
   - Было что-нибудь еще?
   "Однажды, когда я столкнулся с номером пять, я нашел ее плачущей. Она была в гостиной, скрючившись в кресле-качалке, и тихо плакала".
   - Она сказала, почему?
   "Нет; но, пока я пытался ее утешить, она сказала: "Жизнь такая тяжелая, так трудно распутать клубок, когда ты его завязал. Если бы можно было просто вернуться назад и сделать все заново!" Когда я спросил ее, могу ли я ей помочь, она ответила, что не могу. - Никто не может, - всхлипнула она у меня на плече. - Это касается не меня одного. Мне придется бороться с этим как можно лучше".
   Бристоу был очень заинтересован.
   - Какой вывод вы сделали из всего этого, миссис Аллен? он спросил.
   - Мое впечатление было очень смутным, - откровенно ответила миссис Аллен. "Я не думаю, что сейчас это представляет большую ценность. Мне почему-то пришло в голову, что в ее жизни было что-то, что она должна была скрывать, что-то, что могло быть обнаружено в любой момент. Я думал, она беспокоится о том, как это повлияет на ее мужа. Хотя, конечно, это была только моя идея.
   "Я понимаю. Теперь еще одно: что вы думаете, что вы думаете о мисс Фултон?
   - Да просто то, что она вспыльчива и нетерпелива, вечно жалуется. Она совершенно не ценила всего, что миссис Уизерс сделала для нее. Никто особо не любит мисс Фултон. Думаю, все мы, узнав этих двоих, были поражены тем, что у миссис Уизерс может быть такая неприятная сестра.
   Рассказ миссис Аллен, хотя и интересный и ценный с точки зрения признания миссис Уизерс того, что она чувствовала себя вынужденной держать в секрете какую-то часть своей жизни, не пролил практического света на ситуацию.
   Несколько мгновений Бристоу молчал, задумавшись.
   - Я никогда не видел мисс Фултон, за исключением того, что бросил на нее сегодня утром, - сказал он. "Может ли кто-нибудь перепутать одно с другим? Я имею в виду вот что: если бы человек знал, что прошлой ночью мисс Фултон была встала и одета, возможно ли было, чтобы он в тусклом свете и в состоянии сильного волнения напал на миссис Уизерс, думая, что он напал на мисс Фултон?
   "О, нет!" - решительно сказала миссис Аллен, а затем добавила: - О, я понимаю, что вы имеете в виду. Ну, они были примерно одного телосложения, хотя миссис Уизерс не была такой худой, как мисс Фултон. Волосы у них разные: у миссис Уизерс черные, у мисс Фултон светлые. Я не знаю. Я должен сказать, что все зависело от того, насколько темно было.
   Когда миссис Аллен ушла, Бристоу достал из книжного шкафа один из своих альбомов для вырезок и принялся вставлять на место вырезки, которые он читал тем утром, когда его прервали крики убийства.
   В течение девяти лет он изучал дела об убийствах и методы убийц. Люди смеялись над его причудой, но теперь он был доволен собой больше, чем когда-либо прежде. Он все еще приятно осознавал известность, которой он будет пользоваться в Фермвилле из-за того, что Гринлиф обратился к нему за помощью.
   "Каждый убийца, - говорил он много раз, - совершает какую-нибудь ошибку, большую или маленькую, которая приведет к его уничтожению, если у властей хватит ума найти ее".
   Он подумал, что это правило может слишком широко применяться к этому делу. На самом деле его собственная беда теперь заключалась в том, что было сделано слишком много ошибок, слишком много подсказок было оставлено без присмотра. Чтобы определить виновного, нужно было бы отсеять много плевел от зерна истины.
   Он закрывал альбом для вырезок, когда за несколько минут до пяти появился начальник полиции.
   "Генри Морли, - тут же объявил Гринлиф, - работает кассиром в банке в Вашингтоне - Национальном банке Андерсона".
   - А кассиры, - быстро вставил Бристоу, - иногда нуждаются в деньгах - нуждаются в них, чтобы хорошо заработать на других деньгах, которые они "одолжили" в банке. Как ты это узнал?"
   - Он сказал мне, когда я встретил его в доме номер пять после того, как расстался с тобой сегодня днем.
   - Он был еще там тогда?
   "Да. Кажется, мисс Фултон сначала отказывалась его видеть. Когда она увидела его, то только на минуту или две. Он был очень взволнован, когда вышел из ее комнаты".
   - Есть еще одна вещь, - добавил Бристоу. - Морли должен отчитаться за два часа прошлой ночи. Он сказал нам, что опоздал на полуночный поезд и отправился в Бреворд переночевать. На самом деле, он зарегистрировался в Бреворде чуть позже двух часов утра.
   У вождя отвисла челюсть.
   "Откуда ты это знаешь?"
   "Я позвонил в Бреворд и получил информацию от клерка".
   - Тогда все решено, - сказал Гринлиф, стиснув челюсти. - Этот молодой человек должен будет остаться с нами на некоторое время.
   "Да; вполне правильно".
   - Думаю, нам пора двигаться. Вождь повернулся к двери.
   - Один момент, - сказал другой. "Почему-то у меня сложилось впечатление, что мы можем получить что-то важное от Марии Фултон. Она может не давать его нам прямо и добровольно, но мы все равно можем его получить. И я подумал вот о чем: мы с тобой должны держать голову. Мы не хотим, чтобы нас смущала мысль, что мы столкнулись с неразрешимой тайной.
   - Как вы знаете, я жил в Нью-Йорке, Чикаго и Цинциннати. Последние восемь или девять лет я получал огромное удовольствие, наблюдая за этими случаями и изучая их. И то, что я усвоил больше всего прочего, это то, что лучший способ сбежать для преступника - это потерять голову и думать, что они столкнулись с чем-то, что на самом деле намного больше, чем оно есть.
   "Вы понимаете, что я имею в виду? Что мы хотим сделать, так это идти вперед с открытыми глазами, зная, что в любой момент мы можем наткнуться на одно действие, которое сделает все ясным и определенным".
   "Это хороший разговор, и я попытаюсь действовать в соответствии с ним, - ответил начальник, - но, боже мой! Я не привык к подобным вещам. Меня от этого тошнит".
   Они вышли на крыльцо.
   "Кстати, - спросил Бристоу, - а как насчет двух пуговиц, которые мы нашли?"
   - Они принадлежали Перри, - ответил Гринлиф. "От этого никуда не деться. У него не хватало двух средних пуговиц на комбинезоне. Более того, одна из пуговиц, та самая, к которой был прицеплен кусочек ткани, точно вошла в отверстие, проделанное в куртке, когда пуговица была расстегнута".
   - Что это была за кнопка?
   - Первый - тот, что ты нашел в номере пять.
   Они начали спускаться по ступенькам.
   - Вы видели царапины на руке миссис Уизерс, не так ли? - сказал Бристоу.
   "Да."
   - Что ж, если Перри царапал, мы можем это доказать. Любой хороший лаборант может сказать нам, содержит ли то, что было у него под ногтями, частички кожи человека, эпидермиса. Если эти частицы будут найдены, дело, как мне кажется, будет решено.
   "К черту!" - воскликнул Гринлиф, все больше восхищаясь своим помощником. "Вы решили проблему - дошли до ее сути".
   "Что сказал Перри? Какова была его история?
   "О, это ни к чему. Сказал, что его нет рядом с номером пять; сказал, что вчера вечером был пьян и думал, что все время был в доме этой Люси Томас.
   "Тогда доказательство основывается на том, что показывает лабораторный анализ содержимого ногтей. Когда мы сможем получить отчет?"
   Бристоу был немного удивлен смущением Гринлифа, прежде чем ответить:
   - Мы можем получить его завтра - по телеграфу.
   "Почему мы не можем получить его сегодня вечером или, самое позднее, завтра? Лаборатория Дэвиса может сделать эту работу. Он выполняет лабораторную работу для всех этих врачей".
   - Мне это не поможет, - упрямо возразил Гринлиф. "Доктор. Мы с Дэвисом не разговариваем ни лично, ни политически. Я отправлю материал в лабораторию в Шарлотте. Он прибудет туда завтра утром, если я сойду с него на полуночном поезде. Мы можем получить телеграмму об этом завтра поздно вечером или послезавтра.
   "Хорошо; Думаю, так и будет, - согласился Бристоу.
   Когда они поднялись по ступенькам к фултонскому бунгало, Морли вышел на крыльцо и бросился к ним. Его лицо исказилось, словно от гнева или страха. Он, казалось, не видел двух мужчин. Бристоу схватил его за руку и спросил:
   - Куда вы идете, мистер Морли?
   Морли стряхнул с него руку и коротко ответил:
   "В Вашингтон. У меня едва есть время, чтобы успеть на поезд.
   - Не торопитесь, - сказал Бристоу с оттенком сарказма. - В любом случае ты слишком хорош в опозданиях на поезда. Кроме того, мы хотим знать, что вы делали сегодня между полуночью и двумя десятью утра и почему вы не сказали нам сегодня утром, что зарегистрировались в Бреворде только после двух.
   Лицо Морли побелело.
   "В этом не было ничего, - объяснил он. "Я не хотел ничего скрывать. Я никуда не ходил - никуда специально.
   "Куда ты ушел?" настаивал Бристоу.
   "Я прогулялся. Это все. Мне не хотелось спать".
   - Вы видели кого-нибудь, пока шли?
   "Не то, чтобы я помню. Почему?"
   "Потому что, если бы вы это сделали, вам было бы целесообразно вспомнить. Вам может понадобиться доказать алиби.
   "Ах это!" - сказал молодой человек с нервным смехом.
   "Да. Не могли бы вы сказать нам, куда вы пошли?
   "Я бродил вокруг, вверх и вниз по центральным улицам города. Это все."
   - Ну, помни, - предупредил его Бристоу. "Если вы сможете представить двух или трех человек, которые видели вас там внизу, это может вам очень помочь".
   - О, все в порядке, я ничего противозаконного не сделал. Идея абсурдна.
   "Г-н. Бристоу прав, - вставил Гринлиф. - Нам нужно больше узнать о том, как вы провели эти два часа. Действительно, будем. Если вы попытаетесь покинуть город, вас арестуют. У моих людей свои приказы.
   Гринлиф забыл о кольце, найденном в гостиничном номере молодого человека, а Бристоу - нет.
   Морли медленно шел по Маннистон-роуд. На его лбу выступила холодная влага.
  
   ГЛАВА VII
   Ми SS FULTON в истерике
   Шефа и его помощника приняла мисс Келли, обученная медсестра. Бристоу, не теряя времени, занялся тем, что он считал решающим поиском дополнительных доказательств. В разговоре с ней он употребил всю свою убедительность, всю силу и авторитет, какие только мог вложить в свой голос и выражение лица. И все же он производил на нее, как и на миссис Аллен, впечатление, что он уступает ей и ценит ее мнение.
   - Не могли бы вы нам что-нибудь рассказать? - спросил он, удерживая ее взгляд своим.
   "Что ты имеешь в виду?"
   Это была сильная, способная на вид женщина лет двадцати шести или около того.
   -- Как всякий добропорядочный гражданин, -- спокойно ответил он, -- вы хотите именно того, чего хотим мы, -- распутать всю эту неразбериху. Я подумал, может быть, вы что-то слышали или видели. Разве нет?
   "Нет; Ничего, сэр, - ответила она, верная своему профессиональному учению о том, что медсестре запрещено разглашать тайны комнаты больного.
   - Вас вызовут в качестве свидетеля на следствие, - рискнул он и был вознагражден неуверенностью в ее глазах. "Ваш долг перед законом превыше всего", - добавил он.
   - Я слышала, как мисс Фултон говорила только одно, - неохотно призналась она. "Она говорила это несколько раз, находясь под действием успокоительных".
   "Что это было?"
   "Ничего, что имело бы какой-либо смысл. Это было: "Когда он - скажем - я - спал". Между каждым словом были длинные паузы. Она сказала это четыре или пять раз. Но она ничего не сказала с тех пор, как проснулась.
   - Как долго она не спала?
   "Около пятнадцати минут. Мистер Морли видел ее пять минут назад, но пробыл там не больше минуты или двух.
   - Морли видел ее во второй раз!
   "Да; но каждый раз она не хотела говорить с ним. Правда в том, что она выгнала его из комнаты.
   - Ты не слышал, что они сказали?
   Мисс Келли выпрямилась с негодованием.
   - Меня не было в комнате, - холодно сказала она. - Конечно, я не слышал.
   Бристоу извинилась за намек на то, что она намеренно подслушала.
   Когда он и Гринлиф были проведены в комнату мисс Фултон, он молниеносно решил, что то, что она сказала в своем бреду, означало: "Когда он (ее отец или полиция) спрашивает меня о прошлой ночи, я скажу, что я спал всю ночь. Это пришло к нему как интуиция, даже без того, чтобы он пытался рассуждать; и он решил действовать.
   Они нашли Марию Фултон, прислоненную к подушкам на кровати. Хотя ее зрачки все еще были расширены из-за седативных средств, которые она принимала, она явно работала под сильным эмоциональным стрессом.
   Бристоу был доволен этим. Было бы легче узнать то, что она знала. Трудно, размышлял он, человеку, находящемуся под частичным действием наркотика, лгать разумно и убедительно.
   Он и Гринлиф, сев на стулья, поставленные мисс Келли возле кровати, пожалели о необходимости своего вторжения.
   - О, все в порядке, - раздраженно сказала мисс Фултон. "Я знаю, что это важно. Доктор Брейли сказал мне об этом.
   Бристоу внимательно посмотрел на нее. Он видел, что миссис Аллен была права. Мария Фултон была недовольной, сварливой женщиной. У нее была тяжелая, слегка отвисшая нижняя губа, которая сильно надувалась. Между ее бровями постоянно виднелась нахмуренность, а в самих глазах было выражение жалобы и протеста, которое всегда показывает женщина "мученика".
   Она была из инфантильного, избалованного класса, решил он, из тех, кто, помня, что ее детские слезы и вспыльчивость всегда приводили к тому, что она получала то, что хотела, привнесла эту привычку в свои взрослые годы. Он также отметил, что ее роскошные пепельно-русые волосы были тщательно "уложены", собраны в кучу над ее раздражительным лицом.
   -- Есть только несколько вопросов, которые мы сочли необходимым задать вам, -- сказал он, стараясь передать ей свое желание быть как можно более внимательным. - Мы сделаем их настолько краткими, насколько сможем.
   Мисс Фултон нетерпеливо дернула одеяло, но ничего не сказала.
   Бристоу, полагая, что жизнь с этой девушкой всегда должна быть более или менее бурной, рискнул.
   -- А теперь, -- сказал он, пристально глядя на нее, -- насчет вчерашней ссоры между вами и вашей сестрой?
   Она нахмурилась и махнула правой рукой, небрежно отмахнувшись от темы.
   - О, это, - сказала она, - ни к чему не привело.
   "О чем это было?"
   "Я действительно не знаю. Видите ли, мы с сестрой не очень хорошо ладили друг с другом.
   Бристоу протянул руку, и Гринлиф вручил ему кольцо, которое было найдено в комнате Морли в Бреворде.
   - Это кольцо, - сказал он. - чей?
   Она села прямо и ахнула. Ее бледность росла. Даже ее губы стали совершенно белыми.
   "Где ты это взял?" - хрипло спросила она.
   "Это не имеет значения. Чья она?"
   - Это... это принадлежало моей сестре, - сказала она почти шепотом.
   - Вы знаете, кто дал его мистеру Морли?
   Она безмолвно смотрела на Бристоу.
   - Разве ты не знаешь? он настаивал.
   - Да, - сказала она с явным усилием. - Я... я одолжил его ему.
   "Когда?"
   - Да, прошлой ночью.
   "Почему?"
   Она попыталась улыбнуться, но черты ее лица больше напоминали гримасу.
   "Г-н. Морли и я - и я - были помолвлены, - с трудом объяснила она. "Он сказал, что хочет носить его какое-то время только потому, что он принадлежит мне".
   - Но он знал, что оно не принадлежит тебе, не так ли?
   "Я полагаю, - поправила она себя, - он имел в виду, что хочет носить его, потому что я его носила".
   - Понятно, - прокомментировал Бристоу и очень быстро добавил: - Сколько драгоценностей вашей сестры сейчас в этом доме?
   Мисс Фултон снова уставилась на него и ничего не ответила.
   - Ты не можешь мне сказать? - призвал он. "Сколько?"
   Она отвернулась от него и посмотрела в окно.
   - Ничего подобного, - наконец ответила она. - Я попросил мисс Келли поискать его. Все прошло."
   - Почему вы поручили мисс Келли искать его? Что заставило вас заподозрить, что оно пропало?
   Она повернулась к нему и нахмурилась еще глубже, сердито.
   - Я полагаю, - коротко сказала она, - это было первое и самое естественное подозрение для любого человека; что, поскольку она была убита, ее ограбили. Это был единственный мотив, о котором я мог думать".
   - Да, - любезно согласился он, возвращая кольцо вождю; - Думаю, ты прав.
   Он молчал целую минуту, пока девушка в постели дергала одеяло и смотрела сначала на него, а потом на Гринлифа.
   - Мисс Фултон, - спросил он резче, чем говорил, - вы видели или слышали что-нибудь прошлой ночью в связи с этой трагедией, смертью вашей сестры?
   "Нет; ничего, - ответила она уже твердостью голоса. Однако твердость была вынужденной.
   "Как ты объясняешь это?"
   "Я лег спать до того, как моя сестра вернулась с ужина с танцами, и я принял то, что дал мне доктор Брейли, что прекращает сильные приступы кашля, которым я подвержен, и которое также усыпляет меня".
   - Заставляет тебя крепко спать?
   "Очень."
   - Это была подкожная инъекция, не так ли?
   "Да."
   - И вы взяли его - ввели себе?
   "Да."
   - Ты знаешь, что это было?
   "Да; морфий."
   - Шестнадцатая часть грана, не так ли? Это то, что всегда дают туберкулезным больным, чтобы предотвратить сильные приступы кашля, не так ли?
   Она колебалась, но в конце концов согласилась.
   - Но этого очень мало, чтобы спать так крепко, что не слышно криков убиваемой женщины и всех звуков, которые должны были сопровождать нападение на нее. Вы так не думаете?
   - Но вы должны помнить, - язвительно сказала она, - я не привыкла принимать морфин. Во всяком случае, так это повлияло на меня".
   - Вы абсолютно ничего не слышали и ничего не видели, пока сегодня в десять часов утра не обнаружили тело своей сестры?
   "Это правда. Да; это правда." Она смотрела в окно, не обращая на него больше внимания.
   Бристоу, в свою очередь, промолчал. Гринлиф взялся за расследование:
   - Сегодня несколько раз, когда вы спали или бредили, вы произносили слова: "Когда он - скажем - я - спит", не могли бы вы объяснить это нам, мисс Фултон?
   Ее бледность усилилась. На этот раз в ее глазах расцвел ужас, когда она резко повернулась к Гринлифу.
   - Кто сказал, что я это сказал? - спросила она снова хрипло.
   "В этих бунгало довольно легко слышно", - сказал он. - Один из моих людей слышал это.
   - О, я понимаю, - ответила она, и в ее голосе проскользнула нотка лукавства. "Нет; Я не могу это объяснить. Часто свой бред не объяснишь.
   "Это просто намек на то, что мы считали невозможным, - успокаивающе вмешался Бристоу, - что вы, возможно, хотели отрицать, что слышали что-то, что вы действительно слышали; что вы кого-то защищали".
   - О, - сердито сказала она, - это абсурд, полный абсурд.
   - Вполне, - учтиво солгал Бристоу. - Это то, что я сказал шефу Гринлифу. Затем с резкой прямотой спросил ее: "Как ты думаешь, кто убил твою сестру?"
   "Я не знаю! О, я не знаю! - пронзительно воскликнула она, более чем когда-либо намекая на избалованного ребенка.
   "Должно быть, это был какой-то грабитель. Все говорили, что она была очень популярна. У нее не было врагов".
   "Вовсе нет?"
   - Нет, насколько я знаю.
   - Но мистеру Морли она не нравилась, не так ли?
   - Нет, - медленно сказала она. - Она ему не нравилась, но ты не мог назвать его ее врагом.
   Бристоу придвинул свой стул к ней на несколько дюймов.
   - Мисс Фултон, - спросил он, - вы с мистером Морли помолвлены, не так ли?
   "Нет!" она удивила его. "Нет; не были!"
   Он не сказал ей, что Морли сказал, что они были.
   Теперь Гринлиф ясно осознал то, что он смутно чувствовал, слушая расспросы Бристоу об Уизерсе: хромой человек обладал способностью казаться совершенно безобидным в своих вопросах, но в то же время придавал своему голосу раздражающие, вызывающие нотки, которые неизбежно вызывали раздражение. работать над чувствами человека, с которым разговаривал. Он начал оказывать такое влияние на мисс Фултон.
   - Я так понял, - сообщил он ей, - что вы... э... очень любите друг друга.
   "Нисколько! Нисколько!" она отрицала с возрастающей горячностью. "Сейчас я с ним не помолвлена. Ничто не могло заставить меня выйти за него замуж!"
   "Г-н. Сегодня утром Морли объявил, что вы с ним поженитесь.
   Она быстро взяла себя в руки, в ее глазах читалась злость и в то же время взгляд осторожности. Бристоу решила, что не хочет ничего рассказывать, не давать ему никаких преимуществ, никакого фактического понимания запутанной ситуации.
   - Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказала она. "Мы были помолвлены, но я окончательно решил, что наш брак невозможен - из-за этого - моей болезни".
   - И вы ему так сказали?
   Она долго думала, прежде чем ответила:
   "Да."
   "Когда?"
   "Вчерашний день."
   - Тогда когда же вы дали ему... отдали ему кольцо миссис Уизерс?
   У нее появились признаки ослабления.
   - Вчера, - заявила она. "Нет! Прошлой ночью я уже говорил тебе.
   - И зачем ему было кольцо прошлой ночью, когда ты порвал с ним вчера?
   Его тонкое раздражение своим поведением и тоном выбило ее из колеи.
   - Не знаю, - воскликнула она с истерикой в голосе. "О, я не знаю! Зачем ты задаешь мне все эти глупые маленькие вопросы? Она бессознательно порвала одеяло, ее пальцы сжались друг о друга. "Пожалуйста, пожалуйста, не беспокойте меня больше! Оставь меня! Оставь меня сейчас, не так ли?
   Высокий, пронзительный тон ее голоса привел мисс Келли в комнату.
   - Я думаю, - сказала медсестра, - вам, джентльмены, придется отложить дальнейший разговор с мисс Фултон, если сможете. Доктор сказал, что ее нельзя слишком волновать.
   Они уже поднялись.
   - Мы очень вам обязаны, мисс Фултон, - сказал Бристоу в своей псевдоприятной манере. - Нам может быть полезно узнать о вас и мистере Мор...
   Его прервал крик девушки. Без малейшего предупреждения она потеряла последний клочок самообладания. Она начала бить по покрывалу своей кровати сжатыми кулаками. Он мог видеть, как все ее тело двигалось и извивалось.
   Гринлиф, пораженный поведением девушки, отошел от нее еще дальше. Бристоу стоял на своем, внимательно наблюдая за ней.
   Она посмотрела на него тем диким взглядом, который часто бывает у истеричных или невротичных женщин. Она вроде не страдала. Она была сердита, увлечена своей яростью и давала ей волю, не пытаясь сдержаться!
   Через две-три секунды она стала напоминать животное, ее ноздри раздулись, верхняя губа отдернулась от зубов. Бристоу, выходя за рамки поверхностных указаний, оценил ее по достоинству: "Слишком много баловался; затмеваемый, возможно, каким-то старшим членом семьи; но способен на большие дела, даже обаяние. Она далеко не ничтожество. Она еще может мне помочь.
   Он спокойно смотрел на нее и улыбался.
   - Не упоминай о нем больше при мне! она закричала. "Я этого не допущу! Я не потерплю, говорю тебе! Я никогда не хочу видеть его снова - никогда! Не произноси имени Генри Морли в...
   Но мисс Келли быстро выпроводила их и закрыла дверь. Однако даже снаружи они могли слышать ее пронзительный, ноющий протест против любого упоминания о Морли.
   "В настоящее время!" - сказал Гринлиф, когда они шли через гостиную. - Что вы об этом думаете?
   Они вышли из дома и остановились на тротуаре снаружи.
   - Немного, - ответил Бристоу, глубоко задумавшись. "То, что Уизерс закатывает истерику, а потом эта девушка закатывает или притворяется истерикой, это разочаровывает. Но вот вопрос: что такого сделал Морли со вчерашнего вечера, чтобы она его возненавидела - по крайней мере, чтобы она выглядела испуганной, когда ей упоминают его имя?
   "Что вы думаете?"
   - Я бы сказал "убийство" или что-то вроде убийства, не так ли?
   Гринлиф посмотрел на него с недоумением.
   - Нет, - возразил он. "Я не верю, что она стала бы защищать его, если бы узнала, что он убил ее сестру".
   - Возможно, нет, если бы она знала, - задумчиво продолжал Бристоу. - А если бы она подозревала, просто подозревала?
   Начальник на это не ответил. Теперь он цеплялся за теорию вины Перри. Ему казалось, что это легче всего доказать.
   - Кстати, мистер Бристоу, - предложил он, - не лучше ли нам обыскать двор и сад за этим домом?
   "Зачем?"
   "Всегда есть шанс, что убийца, убегая, что-то уронил, хотя бы часть добычи. Тогда тоже помните о пуговицах.
   "Да; Я понимаю, что ты имеешь в виду, но уже поздно. Свет не слишком хорош, а я устал, шеф, устал. Предположим, мы отложим это до завтра или вы сделаете это в одиночку.
   "Нет; Я буду ждать тебя завтра. Мы можем сделать это вместе".
   - О, - спросил Бристоу, как будто внезапно вспомнив о важном, - что за обувь носит Перри?
   "Пара старых теннисных туфель с высоким голенищем - черная парусина".
   - Резиновые подошвы?
   "Да."
   - Извините, - заметил Бристоу. "Это еще одно осложнение. Прошлой ночью Морли был в каучуках. Либо он, либо Перри могли оставить этот след на крыльце.
   - Как насчет Уизерс? Гринлиф выдвинул новую идею. - Он ничего не сказал нам о том, что сделал после того, как прошлой ночью увидел, как Кэмпбелл ушел отсюда.
   "Это правда. Тебе лучше увидеться с ним сегодня вечером. Спросите его об этом; и узнать, во сколько он вернулся на Бреворд. Если ты не вытянешь из него это сегодня вечером, то, вероятно, никогда не выбьешь. К завтрашнему дню его детектив Брейсуэй будет на месте происшествия, и велика вероятность, что Уизерс заговорит с ним, а не с нами, если вообще заговорит.
   - Тогда увидимся утром?
   "Да; в любой момент. Я встану рано. Но если вы сегодня вечером узнаете что-нибудь от Уизерса, позвоните мне или если ваш человек Дженкинс доложит о своих поисках парня с золотым зубом.
   - Хорошо, - согласился вождь и свернул с холма.
   Бристоу, которого он оставил погруженным в свои мысли, через несколько минут повернулся и пошел обратно к двери дома Љ 5. Мисс Келли ответила на его звонок.
   - Простите, что беспокою вас, - сказал он, его улыбка была комплиментом, - но я очень хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня. Вы почистите ногти мисс Фултон, как только сможете? И я хочу, чтобы вы сохранили все, что получите в результате этого процесса".
   "Сделай ей ногти!" Медсестра была поражена.
   "Да; пожалуйста. Я объясню позже. И еще: не срезайте кутикулу. Не заморачивайтесь с этим вообще. Просто достаньте то, что под ногтями. Я думаю, вам лучше использовать просто апельсиновую палочку. Ты сделаешь это для меня осторожно - очень осторожно? Это имеет огромное значение".
   Мисс Келли наконец сказала, что будет.
   Он вернулся к своему крыльцу и долго сидел, глядя на последние, угасающие лучи заката.
   Но он не думал о пейзаже.
   "Этот человек Уизерс, - размышлял он, - и он заполучил детектива Брейсуэя. Дай мне подумать. Я не должен смотреть на эти вещи только в свете моих теорий. Слишком много теоретизирования сбивает с толку.
   "Я хочу получить представление об обычном обывателе. Как бы это выглядело для него? Почему так: либо Уизерс находится на уровне и хочет сделать все возможное, чтобы убийца был пойман, либо он достаточно умен, чтобы нанять Брейсуэя, зная, что ни Брейсуэй, ни кто-либо другой не может получить от него ничего, чего он не хочет. рассказать - интересно".
  
   ГЛАВА VIII
   Дыхание скандала
   Телеграфируйте мне Сенгер подъехал на велосипеде к холму и поднялся по ступенькам к крыльцу дома Љ 5, показывая в руке несколько телеграмм. Два других мальчика опередили его в течение последнего часа. Друзья семьи Фултонов, прочитав о трагедии в дневных газетах по всей стране, выражали сочувствие.
   Бристоу подумал, что это не какое-то местное, изолированное дело. Известность жертвы в Вашингтоне и на Юге, вместе с загадкой, окружающей преступление, сделали его вопросом национального интереса. Если бы он смог довести дело до благополучного исхода, поимки и наказания нужного человека, в этом была бы ему слава. Эта мысль стимулировала его.
   Через несколько минут Уизерс подъехал к Маннистон-роуд и вошел в дом Љ 5. Вскоре после этого мисс Келли принесла Бристоу небольшой бумажный пакет.
   "Я не уверена, что мне следует это делать, - сказала она, - но, поскольку власти распорядились об этом, думаю, я в безопасности. Вот что я получаю в результате того, что "делаю" ногти мисс Фултон".
   Он поблагодарил ее и успокоил.
   Мэтти появился в дверях, чтобы сказать ему, что его ужин готов. Прежде чем сесть за стол, он позвонил в Гринлиф.
   "Есть еще кое-что, что я хочу, чтобы вы отправили Шарлотте вместе с пакетом Перри".
   - То же самое? - спросил начальник.
   - Да, мисс Фултон.
   "Ух ты!" - рявкнул Гринлиф поверх провода. "Никогда об этом не думал."
   - Ничего, я и сам чуть не забыл. Как вы пошлете за ним?
   Шеф на мгновение задумался.
   - Я сам приду за ним, - сказал он. - Я буду там, как только увижу Уизерса. Я хочу поговорить с вами о следствии. Оно состоится завтра в одиннадцать часов утра".
   - Давай, - пригласил Бристоу. - Вам все равно придется быть здесь, в этом районе, если вы хотите увидеть Уизерса. Он подошел к номеру пять всего несколько минут назад. Вы можете поймать его там.
   После ужина он вернулся на крыльцо как раз вовремя, чтобы увидеть в сумерках белую униформу и шапочку дипломированной медсестры, спускавшейся с холма. Он предположил, что она была одной из шести медсестер, живших в доме Љ 7, между его домом и домом убитой женщины. Эти медсестры работали весь день в большом санатории, расположенном сразу за гребнем холма в конце Манистон-роуд.
   Возможно, она могла бы сказать ему то, что он хотел знать.
   - Прошу прощения, - убедительно обратился он к ней, - но могу я попросить вас подняться сюда на минутку?
   Она подчинилась зову медленными, нерешительными шагами.
   Он пододвинул ей стул и поклонился.
   - К сожалению, - извинился он, - я не знаю вашего имени.
   Она просветила его: "Рутгерс; Мисс Эмили Рутгерс. В свою очередь, он вкратце рассказал ей о своей причастности к убийству.
   "Мне интересно, - начал он, - слышали ли вы когда-нибудь что-нибудь необычное от Номера Пять".
   У мисс Рутгерс, белокурой и слишком толстой женщины, был тяжелый, особенно хриплый голос. Она хотела убедиться, что у него есть полномочия "опрашивать людей" по этому делу. Он ясно дал ей это понять.
   - Ну да, - наконец сказала она. "Миссис. Уизерс и мисс Фултон много ссорились. Мы, девочки, заметили это. А вчера у них был ужасный скандал. Я слышал некоторые из них, потому что это было в середине дня, и я сбегал сюда из санатория, чтобы привести в порядок белье, которое мы забыли рано утром.
   "Что ты слышал?"
   "Это было что-то о деньгах. Я особо не пытался слушать, но кое-что не мог не услышать, они так громко разговаривали".
   "Да?"
   - Мне пришла в голову мысль, что мисс Фултон хотела занять немного денег у миссис Уизерс для цели, которую миссис Уизерс не одобряла. - Что ж, - сказала я миссис Уизерс после того, как мисс Фултон чуть не закричала об этом, - вы больше не можете. Я не понял. Вот и все. Я не могу отдать его тебе, когда у меня его нет!
   - Мисс Фултон что-то сказала - думаю, о мистере Уизерсе или о том, чтобы попросить у него денег.
   "Лучше не делайте этого, - предупредила ее миссис Уизерс. - Однажды я попробовал это сделать, и он пришел в ярость. Он был так взволнован, что выглядел как сумасшедший, как человек, который сделает все, что угодно. Он выглядел так, как будто мог убить меня, задушить до смерти, да что угодно!"
   - Мисс Фултон ответила на это?
   - Если и говорила, то я этого не слышала. У меня просто сложилось впечатление, что они оба были сердиты и замешаны в ужасной ссоре".
   "Вы когда-нибудь слышали что-нибудь подобное в любое другое время?"
   "О, мы часто слышали, как они суетились. Мисс Фултон суетилась. Миссис Уизерс почти всегда была нежной и спокойной. В другой раз я слышала, как миссис Уизерс сказала, что одолжила мисс Фултон все, что могла себе позволить.
   "Когда это было?"
   "Некоторое время назад - месяц или шесть недель назад; может быть, два месяца".
   - Деньги, всегда деньги, - сказал хромой.
   Он молчал, задумавшись, несколько минут.
   - Я вам очень благодарен, мисс Рутгерс, - сказал он наконец. "Каждая крупица улик, которую мы сможем получить, поможет нам - возможно".
   Мисс Рутгерс встала.
   - Есть еще кое-что, мистер Бристоу, - вызвалась она. - Прошлой ночью возле номера пять околачивался человек; скорее, это было раннее утро".
   "Откуда ты это знаешь?" Его голос сразу стал настойчивым.
   - Бесси, мы с мисс Хардести спали на спальной веранде. Ее - ближайшая к номеру пять. Она рассказала мне об этом сегодня утром. Около часа ночи - или между часом и двумя - ей показалось, что она услышала небрежные шаги возле спальной веранды. В это время шел дождь, но не сильный, просто мелкая морось.
   "Она подошла к проводке, которой обнесено спальное крыльцо в конце дома номер пять, и увидела фигуру человека, идущего от входа номера пять и направляющегося к заднему забору. Он только что прошел мимо спального крыльца. Она включила маленький фонарик, который мы держим там, и увидела его.
   "Кто это был? Могла ли она вообще его разглядеть?
   - Она сказала, что это негр.
   - Она видела его лицо?
   "Недостаточно, чтобы узнать его, но достаточно, чтобы убедиться, что он черный".
   - Она не пыталась его опознать?
   "Ну, она думала, что это темнокожий Перри так много работает в этом районе. Она сказала, что так думала, потому что фигура человека, которого она увидела под дождем, напомнила ей общий вид Перри.
   - Она звала его?
   "Нет; а он не бегал. Он просто шел быстро и через мгновение скрылся из виду. Когда я услышал об убийстве сегодня рано утром, я был в лечебнице, пошел к медсестре и рассказал ей то, что только что сказал вам. Она посоветовала мне, как только я закончу дежурство, прийти сюда и позвонить в полицию. Она не хотела, чтобы я делал это из санатория, потому что пациенты могли услышать это и слишком возбудиться".
   "Я понимаю. Где сейчас мисс Хардести?
   "Сегодня она дежурит в санатории".
   "Я понимаю. Что ж, ей придется давать показания на следствии завтра. Вы могли бы сказать ей это. Впрочем, неважно. Полиция сообщит ей".
   - Я знаю, что ей это не очень понравится, - заявила мисс Рутгерс. - Но, конечно, она расскажет, что знает. Как на счет меня?"
   - Пока не могу сказать, но не думаю, что вы нам понадобитесь на дознании. Вы можете нам понадобиться позже.
   - Очень хорошо, - согласилась она. - Дай мне знать, когда придет время. Спокойной ночи, мистер Бристоу.
   Он вошел внутрь и взял роман. Он хотел "прочистить мозги" для разговора с начальником полиции.
   Вошел Гринлиф с подавленным видом.
   - Что ты получил от Уизерса? - спросил Бристоу.
   - Ничего, кроме хорошего ругани, - раздраженно сказал вождь. "Мы не получим от него больше ничего в течение некоторого времени. Он мне так сказал. Он сказал: "Вы, ребята, вели себя сегодня высокомерно, расспрашивая и пугая всех своими скрытыми угрозами и третьими степенями. Убирайся! Завтра я поговорю с Сэмом Брейсуэем. Но я задал ему один вопрос - то, что вы хотели знать. Я спросил его, носил ли он прошлой ночью резиновые туфли.
   "Что он сказал?" Бристоу внутренне забавлялся упорством Гринлифа.
   "Он сказал, что это не мое дело; и он пришел в ярость из-за этого - хуже, чем он был здесь сегодня утром. Он выглядел как сумасшедший. Я смотрел, как он жестикулирует, краснеет, пенится и брызгает слюной. Ведь он был похож на человека, который в любой момент может совершить убийство.
   Тут Бристоу вздрогнул. Слова вождя были поразительно похожи на слова мисс Рутгерс, которые она слышала от миссис Уизерс: "Он выглядел так, словно мог убить меня, задушить до смерти, да что угодно!"
   "Он собирается провести ночь в номере пять", - заключил Гринлиф; - он, мисс Фултон и медсестра, мисс Келли.
   Бристоу швырнул свой роман на свободный стул и развел руками.
   -- Ну, вождь, -- сказал он, -- что ты из всего этого делаешь? Что вы собираетесь делать завтра на следствии? Кстати, вот кое-что, что тебе понадобится.
   Он рассказал то, что рассказала ему мисс Рутгерс.
   - Я готов принять ваш совет, - объявил Гринлиф, - но вот моя идея: мы представим все, что у нас есть против Перри, и предложим его суду присяжных. Для этого у нас достаточно доказательств: пуговицы, его неспособность представить что-то вроде алиби, след от резиновой подошвы на крыльце, неспособность женщины, Люси Томас, сказать, дала она Перри или нет. ключ от кухни номер пять.
   - Она этого не помнит, не так ли?
   "Нет; даже когда мы заперли ее в тюрьме.
   - Шеф, как вы думаете, Перри убил и ограбил миссис Уизерс?
   "Я думаю, что это так, - ответил он, - это равные шансы, которые он сделал. Если он этого не сделал, то, несомненно, то, что его обвинили в этом и посадили за это, может сделать настоящего преступника более неосторожным и дать нам больше шансов его поймать.
   "Да; ты прав. Какие у вас есть сведения о таинственном человеке, которого, по словам Уизерса, он видел, о человеке в кепке с длинным козырьком, длинном плаще и с золотым зубом?
   "Немного. Дженкинс довольно хорошо обыскал город за то время, что у него было. Клерк в "Мейплвуд Инн" думает - думает - он видел такого человека в вестибюле около трех недель назад. И один из наших патрульных, Эшерст, говорит, что почти уверен, что видел его два месяца назад где-то здесь, на Фриман-авеню, недалеко от того места, где от него ответвляется Мэннистон-роуд. Это было ночью, около полуночи".
   - Ашерст следил за ним?
   "Только небрежно. Говорит, что видел, как он шел по Фримен-авеню, как будто собирался войти в город.
   "Что увидел клерк? Что этот парень делал в вестибюле гостиницы "Мейплвуд"?
   "Ничего - зашел, купил пачку сигарет и вышел".
   - Кто-нибудь еще его видел?
   - Насколько нам удалось выяснить, нет.
   - Он когда-нибудь регистрировался в каком-нибудь из здешних отелей?
   "Не то, чтобы мы могли найти; нет никогда."
   "Забавно, - размышлял Бристоу, - очень смешно. Да, я думаю, вы правы, шеф. Поднимите дело против Перри, пока мы не сможем сделать что-то лучше или полностью доказать это на нем. Конечно, если лабораторный анализ покажет, что у него под ногтями была человеческая плоть - плоть белого человека, - это окончательно закрепит мою мысль. Другого ответа быть не могло".
   "Покажет ли тест, кожа у белого человека или у черного?"
   "Конечно. В коже белого человека нет пигмента".
   "Это так? Это то, чего я никогда раньше не знал. В любом случае, это точно прибьет его, не так ли? Но ты все равно не уверен, что виноват Перри, не так ли?
   - Нет, я не могу сказать, что знаю. Я скажу вам, что мы должны рассмотреть, и это не очень красивая теория; либо Морли убил миссис Уизерс, и мисс Фултон знает об этом; или что Морли и мисс Фултон вместе убили ее; или что, хотя Перри убил ее, мы, разыскивая убийцу, чуть не наткнулись на какой-то неприятный семейный скандал, в котором Мария Фултон, Энид Уизерс и Джордж Уизерс, возможно, с еще одним мужчиной, был перепутан.
   - Я имею в виду скандал, достаточно безобразный, чтобы все остальные предпринимали отчаянные попытки скрыть его, даже когда миссис Уизерс уже мертва. Честно говоря, я не верил, что Уизерс причастен к убийству или что он считает, что Мария как-то связана с этим или знает, как это было сделано.
   - Но Мария Фултон - это другое. Как еще мы можем объяснить ее поведение с нами, когда мы попытались взять у нее интервью, факт ее внезапного отвращения к Морли, мужчине, с которым она была помолвлена еще вчера?
   - А как еще объяснить необъяснимые два часа прошлой ночи, которые Морли провел прошлой ночью, и его явный ужас сегодня, и всю его связь с этим делом - дело с кольцом, найденным в его гостиничном номере, и все такое? В этом есть что-то подозрительное, что-то подозрительное, что включает в себя Марию Фултон и Морли.
   "Этот тип с каштановой бородой и золотым зубом подкрепляет теорию какого-то гнилого скандала. Он должен быть замешан в этом каким-то образом. Готов поспорить на что угодно, однако, что он не имел никакого отношения к убийству. Вот чего мы хотим добиться - этого внутреннего скандала, того, что существовало задолго до убийства, но все же могло косвенно привести к убийству".
   Гринлиф вздохнул и устало провел рукой по глазам. У него был тяжелый день, самый тяжелый день в его жизни.
   - Но вы считаете, что мой план дознания в порядке? - спросил он еще раз.
   "Да; это лучшее, что может быть. Кстати, не вызывайте меня для дачи показаний. Оставь мои показания до суда. Я не хочу утомлять себя, отправляясь туда просто для дознания.
   "Хорошо; Я исправлю это. У нас достаточно улик и без ваших - во всяком случае, для следствия.
   "Спасибо."
   Бристоу посмотрел на часы, и Гринлиф встал, чтобы уйти.
   - Я буду здесь между восемью и девятью утра завтра, - сказал он, - если вам это удобно.
   "Зачем?"
   - Чтобы хорошенько рассмотреть территорию за номером пять. Если убийца что-нибудь уронил, я хочу быть тем, кто это поднимет.
   - О, я и забыл об этом, - сказал Бристоу тоном, указывающим на его безнадежность найти что-нибудь стоящее. "Да; Я буду готов.
   Что-то еще было на уме у Гринлифа.
   - Этот Брейсуэй, - саркастически сказал он, - самый умный детектив на Юге. Он будет здесь утром. Что мы сделаем? Работать с ним?
   - Конечно, - сердечно ответил Бристоу, как бы предвосхищая неприязнь собеседника к вновь прибывшему. "Даже если бы он был плохим, лучшее, что мы могли бы сделать, это работать с ним. И, поскольку он в некотором роде побеждает в мире, мы извлечем пользу из его идей. Во что бы то ни стало, давайте все вместе будем заниматься этим делом".
   - Хорошо, - согласился Гринлиф немного угрюмо. "Ваше назначение в мой отряд в порядке, я договорился об этом сегодня днем. Спокойной ночи."
   - Спокойной ночи - и не забудь сегодня вечером отправить этот материал в лабораторию Шарлотты. Если мы сможем выяснить, кто кого-то поцарапал прошлой ночью, если мы сможем определить, у кого сегодня были маленькие кусочки чужеродной кожи под ногтями, мы получим ответ на эту загадку убийства. Одно можно сказать наверняка.
   Бристоу выключил свет в гостиной и пошел в гардеробную готовиться ко сну на спальной веранде.
   "Деньги, - думал он, раздеваясь; - Деньги и драгоценности на пятнадцать тысяч долларов. Куда все пропало? Это то, что разрешит это дело, и я думаю... я думаю, что у меня довольно хорошее представление о том, что будет доказано по этому поводу.
  
   ГЛАВА IX
   ЖЕНСКИЕ НЕРВЫ
   Люси Томас в камере тюрьмы Фермвилля. на краю своей койки в полночь, глядя в кромешную тьму, пытаясь вспомнить события прошлой ночи. Она не принадлежала к тупоголовым и глуповатым на вид негритянкам. То, против чего она боролась, было не скудостью ума, а туманом забвения, которым окружили ее спиртные пары.
   Полицейские расспрашивали и расспрашивали ее днем и ранним вечером, и она смогла сказать им только то, что они с Перри вместе выпивали в ее маленькой двухкомнатной хижине. Когда он ушел от нее, что он сказал, вернулся ли он, - эти моменты были так эффективно скрыты в ее уме, как будто она никогда не знала о них.
   Однако она помнила некоторые вещи, о которых не сообщила полиции. Одна из них заключалась в том, что ночью между ней и Перри произошла драка. Другой заключался в том, что где-то глубокой ночью или очень рано утром она услышала лязг-лязг железного ключа, упавшего на пол ее дома, ключа, который она носила на ленте вокруг нее. шея.
   Она раскачивалась взад и вперед на койке, голова пульсировала, во рту пересохло, в глазах стояли слезы. Она думала, что для белых людей это не имеет большого значения, но для нее тот факт, что они с Перри собирались пожениться, был самым важным событием в ее жизни.
   "Я не знаю; Я не знаю, - горько пронеслись ее мысли. "Если Перри отобрал у меня ключи, он должен был дойти до этого дома - и он был в полном восторге. Если он сунул мне этот ключ, а потом швырнул его обратно в мой дом, то кто это сделал?
   Она снова зарыдала.
   "Он подлый черный, когда в нем слишком много симпатии. Никто не знает это лучше меня. И он сказал что-то прошлой ночью насчет того, чтобы раздобыть кучу денег. Он-"
   Она застонала и откинулась на спинку койки.
   "Боже мой! Gawd есть mussy! Я вспомнил. Я вспомнил. Он сказал что-то о золоте этой белой женщины и драгоценностях. Боже! Вот что он сделал. Он сделал это! Вот почему он дрался со мной. Он пытался достать этот ключ от кухни. И он понял! Он получил это! Если он убьет эту женщину, белые люди собираются его трахнуть. А мы с ним не женимся, не женимся. Они убьют его или отправят в загон. О, моя Гауда! Моя Гауда!"
   Она снова села и стала думать о миссис Уизерс, о том, как хорошо с ней обошлась убитая женщина, как хорошо. От этого ее мысли обратились к призракам. Она задрожала и застонала в слышимой тональности. Вскоре надзиратель, разбуженный ее криками ужаса, должен был навестить ее и пригрозить телесным наказанием, если она не будет молчать.
   Через некоторое время она снова погрузилась в свои тихие рыдания.
   "Я думаю, может быть, он сделал tuk dat key. Я знаю, что он оставил меня ночью и, кажется, вернулся. Но я не собираюсь ничего говорить. Может быть, я не знаю. Может я ошибаюсь. Все, что было сделано, слишком запутало меня. Может быть, он убил ее, а может быть, он был где-то рядом. Но я хотел бы знать. Мой святой Закон! Хотел бы я знать, что все это произошло.
   "Ключ упал на землю. Кто его драпировал, черт возьми, Перри его драпировал? Это то, что я хотел бы знать. Если у него и не было этого ключа, значит, его не было ни у кого.
   Она легла, плача и всхлипывая от несчастья и ужаса. Бристоу и Гринлиф отдали бы многое, чтобы узнать о ее подозрениях, подозрениях, которые сводились к моральной уверенности.
   На спальном крыльце дома Љ 5 по Маннистон-роуд Мария Фултон долго не спала и мучила себя, снова и снова вспоминая мысли, которые давили ее в течение дня. Мисс Келли, сидевшая на койке у изножья кровати девочки, слышала, как она беспокойно шевелится, но не могла понять в темноте, как ее длинные тонкие пальцы рвали одеяло и как ее лицо было искажено болью.
   "Опрокинутый стул, - в ее голове прокручивались события перед ней, - звук этого шепота, шепот этого человека и вид этой ноги! Он носил каучуки. Я знаю, что он сделал. Он всегда носит их, даже когда пасмурно. Это был он! Это был он!"
   Ее ногти впились в ладони, когда она боролась за что-то вроде самоконтроля.
   "А если это был не он? Я бы никогда не упал в обморок - никогда. Вот что заставило меня упасть в обморок, тошнотворное неопровержимое знание того, что это был он. И я любила его! Но... но эта резиновая ступня, какого она размера! Я уверен? Могло ли это быть...
   Она так застонала, что мисс Келли подняла голову с собственной подушки и внимательно прислушалась, пытаясь определить, спит ли страдалица или бодрствует.
   - Он не дурак, - продолжала она, мятежно закрывая губы от повторения звука. "Он знал, что Энид ничего не может сделать, ничего больше. Я не понимаю. О, я не понимаю! Теперь я удивляюсь, почему я сказал, что ничего не слышал.
   "Интересно, почему я пролежал без сознания на полу возле двери столовой все эти часы - до десяти часов утра. Это было потому, что знания были слишком велики для меня, как и сейчас. И я не могу ни с кем этим поделиться. Я никогда не смогу избавиться от этого совести. Если бы я это сделал, они бы повесили его - или того, кто...
   При этой мысли она громко закричала, дикий, жуткий звук, от которого кровь застыла даже у мисс Келли, привыкшей к крикам страдания и отчаяния. Медсестра через мгновение оказалась рядом с истеричной девочкой, держа ее дрожащее тело сильными ловкими руками.
   "Что это было? Что это было, мисс Фултон? - спросила она успокаивающе.
   Мария провела тыльной стороной ладони по лбу, покрытому крупными холодными каплями пота.
   "Ничего, мисс Келли; ничего, - полустонала она. "Дурной сон, кошмар, наверное. Дай мне что-нибудь, чтобы я заснул".
   Она жадно выпила из стакана, который медсестра поднесла к ее губам.
   "Если я начну говорить во сне, мисс Келли, позвоните мне, разбудите меня, хорошо?" - умоляла она, но в ее голосе все еще звучал страх.
   "Да, я согласен." Это успокаивало, пока мисс Келли разглаживала подушки и поправляла смятые одеяла.
   Мария сжала ее руку больной хваткой.
   - А ты будешь? - резко спросила она. "Обещай мне!"
   "Да; действительно, я буду. Обещаю."
   Мисс Келли имела в виду то, что сказала. Она не стремилась получить доверие больной девушки.
  
   ГЛАВА X
   ГЛАЗА ОБВИНЕНИЯ
   Бристоу за своим ранним завтраком посвятил себя между outhfuls, на первую полосу The Furmville Sentinel . Это было полностью отдано убийству Уитерса.
   "Убийство - ужасное и загадочное убийство - было совершено вчера рано утром, - сообщала газета крупным черным шрифтом, - когда красивая и очаровательная миссис Энид Фултон Уизерс, жена Джорджа С. Уизерса, известного адвоката Атланта задохнулась в гостиной своего дома на Маннистон-роуд, 5. Самое гнусное преступление, когда-либо запятнавшее анналы Фермвилля" и т. д.
   Далее в статье говорилось, что начальнику полиции Фермвилля Гринлифу повезло заручиться помощью гения в поиске различных улик, которые, казалось, указывали на виновную сторону. Мистер Лоуренс Бристоу из Цинциннати, теперь приехавший в город поправить свое здоровье, целый день работал с ним, раскапывая множество обстоятельств, "которые, хотя каждое из них казалось тривиальным, сводили их к почти неопровержимому убеждению, что убийство было совершено пьяный негр Перри Карпентер" и т. д.
   Несмотря на это, продолжала газета, муж убитой женщины, неожиданно прибывший на место происшествия, нанял по телеграфу Сэмюэля С. Брейсуэя, профессионального детектива из Атланты, который должен был прибыть в Фермвилл рано утром и, вероятно, работать с шефом Гринлифом. , мистер Бристоу и отряд в штатском, чтобы развеять все сомнения в виновности обвиняемого негра.
   Далее последовал очерк Брейсуэя, которого было достаточно, чтобы убедить читателей, что в нем мистер Уизерс привлек к делу самого проницательного человека на Юге, "вероятно, самого проницательного человека во всей стране".
   "Очевидно, - думал Бристоу, когда Гринлиф позвонил в дверь, - хоть я и гений, Брейсуэй - человек, на которого все полагаются, когда дело доходит до поимки убийцы".
   Шеф торопился, и двое мужчин, выйдя через черный ход Бристоу, спустились к углу спального крыльца дома Љ 7, дома медсестер. Хрупкие проволочные заборы, которые служили для разделения задних участков ЉЉ 5, 7 и 9, либо упали, либо были унесены, но позади трех участков стоял высокий забор из пяти досок. От этой дощатой ограды холм спускался к юго-востоку, в том направлении, где располагалось негритянское поселение с домом Люси Томас.
   Бристоу, которому откровенно надоели запоздалые поиски, позволил Гринлифу идти впереди.
   "Вчера поздно вечером я пошел в санаторий, - сказал ему шеф, - и имел долгий разговор с мисс Хардести. Она говорит, что мужчина, которого она видела позапрошлой ночью, был прямо здесь, всего в нескольких ярдах от этого спального крыльца номер семь; и, как ей показалось, он направился прямо к дощатому забору. Мы пойдем по его стопам. Он будет доходить до забора посреди задней линии участка Номер Семь.
   Он шел по этому маршруту, пока говорил, Бристоу хромал в нескольких ярдах позади него.
   Гринлиф ничего не упустил из виду. Участок был очищен от листьев прошлой зимы, и поиски были сравнительно просты, но если он видел хотя бы маленькую палочку с обеих сторон от себя, он переворачивал ее. Вскоре они оказались у забора, метрах в двадцати от спального крыльца.
   - Ни следа, ни следа чего бы то ни было, шеф, - сказал Бристоу, опершись локтем о верхнюю доску забора.
   Однако Гринлифа это не обескураживало. После того, как он снова и снова ходил все расширяющимися кругами, он остановился и задумался.
   -- Если этот человек убегал и пытался оттянуть время, -- воскликнул он, вдруг воодушевившись, -- он не перепрыгнул через забор посредине там, где вы. Он взял линию, идущую вниз, к этому негритянскому поселку. Скорее всего, он перелез через забор на том углу.
   Он указал на юго-восточный угол позади дома Љ 5 и, не сводя глаз с земли, начал продвигаться к нему.
   Всего в ярде от угла он быстро нагнулся, что-то подобрал и радостно повернулся к Бристоу, все еще прислонившемуся к забору.
   "Смотри сюда! Послушайте, мистер Бристоу, - крикнул он, подбегая к нему.
   Бристоу осмотрел объект, который нашел Гринлиф. Она состояла из шести звеньев золотой цепи, три из которых были очень маленькими и из простого золота, а остальные три чередующихся звена были крупнее и украшены изысканным узором из лавровых листьев, причем листья были настолько малы, что их едва можно было различить. невооруженным глазом.
   Хромой разделял волнение вождя.
   "Клянусь Джорджем! У тебя есть кое-что стоящее. Я должен так сказать!
   - Что вы об этом думаете? - спросил Гринлиф, нетерпеливый и довольный. - Он, должно быть, принадлежал миссис Уизерс, тебе не кажется?
   - Есть один способ выяснить это, - ответил Бристоу, глядя на часы. Было половина девятого. - Пойдем и спросим Уизерса.
   Они обошли дом Љ 5.
   - Одно из конечных звеньев сломано, - сказал Бристоу, когда они поднимались по ступенькам. "Я предполагаю, что это часть ожерелья, которое миссис Уизерс носила, когда ее убили. Ты помнишь отметину на ее затылке. Это могло быть сделано придурком, который должен был разорвать эти связи".
   Мисс Келли, ответив на звонок, сказала, что мистер Уизерс отправился на вокзал, чтобы встретить мистера Брейсуэя.
   - Кроме того, - добавила она, - отец мисс Фултон должен прибыть девятичасовым поездом. Мистер Уизерс может остановиться в городе, чтобы встретиться с ним.
   - Я и забыл об этом, - сказал Бристоу. - Нам придется попросить вас о помощи. Он протянул ей обломок цепи. - Не будете ли вы так любезны отнести это мисс Фултон и спросить ее, узнает ли она это, сможет ли она опознать его?
   Мисс Келли немедленно выполнила просьбу.
   Она вернулась через несколько минут.
   - Мисс Фултон, - сообщила она, возвращая звенья Бристоу, - говорит, что это часть цепи, которую миссис Уизерс носила на шее позапрошлой ночью. На ней был лавальер; в нем было два изумруда и восемнадцать довольно маленьких бриллиантов".
   "Хороший!" - воскликнул Гринлиф, взглянув на хромого человека. "Думаю, это исправит Перри".
   -- Несомненно, -- согласился Бристоу. - и обратился к мисс Келли: - Прошу прощения, мисс Фултон сегодня утром не спит или позже?
   - Она сейчас одевается. Она хочет быть на ногах, чтобы встретиться с отцом.
   - В таком случае я подожду. Я хотел бы получить полное подробное описание всех украшений миссис Уизерс. Я бы хотел, чтобы ты сказал ей об этом, хорошо?
   Гринлиф очень хотел вернуться в свой кабинет.
   - Это последнее доказательство, - сказал он, - должно быть передано коронеру присяжным. Это завершает дело против Перри. Вот вкратце все дело: пуговицы на блузке пропали, одну нашли в номере пять, другую в вашем бунгало; Мисс Хардести видела его в ночь убийства; легкость, с которой он, несомненно, получил ключ от кухни у Люси Томас; отпечаток его башмака на резиновой подошве на крыльце; нахождение этого куска золотой цепочки; и его неспособность установить алиби. Этого более чем достаточно, чтобы он предстал перед большим жюри - это убийство первой степени.
   Бристоу вернулся на крыльцо. Посмотрев вниз налево и сквозь деревья, он увидел Фримен-авеню.
   "Когда я увижу, что мимо этого места проносится автомобиль, - решил он, - я поспешу к номеру пять. Я хочу быть там, чтобы стать свидетелем встречи мисс Фултон и ее отца. Возможно, что, когда этот скандал - чем бы он ни был - из-за миссис Уизерс вот-вот должен был разразиться, этой семье посчастливилось вытащить негра в качестве убийцы. В любом случае, я должен следить за отношениями между Фултоном, его дочерью, Уизерс и Морли. Психология ситуации сейчас так же важна, как и любые вещественные доказательства".
   Ему не пришлось долго ждать. В четверть девятого он мельком увидел большую машину, мчащуюся по Фримен-авеню. Он вскочил на ноги, поспешил к дому Љ 5, позвонил и уже был в гостиной к тому времени, когда машина поднялась по Маннистон-роуд и остановила перед дверью своего единственного пассажира. Это был мужчина шестидесяти пяти или шестидесяти семи лет, очень седой, с очень прямой фигурой.
   У Бристоу не было ни времени, ни необходимости придумывать оправдание своему присутствию, как мистер Фултон бросился вверх по ступенькам, чтобы встретить Марию. Когда она вышла со стороны спален, чтобы поприветствовать его, выражение ее лица выражало нежелание, даже робость.
   Отец и дочь встретились в центре гостиной. Бристоу, стоявший в углу у двери, мог видеть их лица. Он наблюдал за ними с вниманием, напряженным до предела.
   В глазах Марии был большой страх, смешанный с мольбой. Лицо старика было морщинистым; под глазами у него были темные мешки; и губы его были плотно сжаты, как будто он старался не разразиться осуждением.
   С небольшой дрожью в голосе Мария воскликнула: "Отец!" и стоял, наблюдая за ним.
   На мгновение глаза старика были тоскливы с обвинением. Бристоу никогда не видел, чтобы эмоции отражались так ясно и бесспорно в чьих-либо глазах. Это был говорящий, громоподобный свет, подумал он.
   Отец, не открывая рта, прямо сказал девочке:
   "Наконец-то ты убил ее! Ты во всем виноват. Ты убил ее.
   Бристоу прочитал это так легко, как если бы это было представлено ему в печатном виде. Так же, по-видимому, поступила и мисс Фултон. Умоляющее выражение сошло с ее лица, а вместо него остался только цветущий, живой страх.
   Но Фултон протянул руки и подхватил ее на себя, схватил механически, не выказывая ни нежности, ни желания утешить и успокоить.
   Бристоу тихо вышел из комнаты и вернулся на крыльцо.
   "Ее отец, - проанализировал он увиденное, - винит ее в трагедии - возможно, считает ее виновной в самом убийстве. Почему? Это новый ракурс - совершенно новый".
   Он вошел и позвонил Гринлифу, но ему сказали, что шеф сообщил, что его можно найти в отеле "Бреворд". Позвонив туда, он связался с ним по проводу.
   - Ни Уизерс, ни Брейсуэй не приходили сюда со старым мистером Фултоном, - начал он.
   - Я знаю, - вставил шеф. - Я пришел сюда, чтобы встретиться с Брейсуэем. Он и Уизерс на совещании. Брейсуэй не хочет идти на следствие. Я должен отвести его к гробовщику, чтобы посмотреть на тело, а потом он хочет сбежать к вам. Говорит, что на дознании ничего важного не узнает; он предпочел бы поговорить с вами.
   - Хорошо, - ответил Бристоу. "Это меня полностью устраивает. Когда он будет здесь?
   - Думаю, через полчаса. А я прибегу, как только закончится дознание.
   "Интересно, - снова заговорил Бристоу, - на уровне ли этот Брейсуэй, на уровне ли Уизерс. Какова их игра - найти настоящего убийцу или замять семейный скандал?
   Теория скандала беспокоила его. Он не видел способа добраться до него.
   Менее чем через час он и Брейсуэй пожимали друг другу руки на крыльце дома Љ 9. Бристоу, быстро изучая его, жестом указал ему на стул.
   Здесь не было обычного полицейского-детектива. У этого человека не было ни туфель с квадратным носком, ни бычьей шеи, ни грубости черт лица. Лет тридцати шести, он был необычайно строен и прям, как стрела, во всех его движениях была особая и беспокойная грациозность. Казалось, он изрядно излучал энергию. Он был настроен на молниеносное движение. Он производил впечатление человека, работающего с точностью и силой какой-то огромной машины, машины, которая никогда не пропускает огонь.
   От носков начищенных до блеска коричневых туфель до блеска светлых волос и макушки благородной соломенной шляпы он выглядел хорошо одетым и преуспевающим профессионалом. Темно-серый костюм с тонкой бледно-зеленой нитью, серебристо-серый галстук, перчатки, которые он держал в левой руке, каждая деталь внешности выдавала в нем, во-первых, "хватку одежды", а во-вторых, высокую эффективный мужчина.
   Пока они обменивались небрежными приветствиями, Брейсуэй закурил сигарету и с гудящим звуком закрутил спичку далеко от крыльца. Он делал это, как и все остальное, с "чутьем", с тем неуловимым чем-то, что отличает каждого человека, обладающего сильной личностью. Во всей его осанке был рывок, электрический акцент.
   - Что вы думаете, мистер Бристоу? Он сразу взялся за дело. - Этот негр Перри убил миссис Уизерс?
   Брейсуэй выпустил большое облако дыма и пристально посмотрел на своего нового знакомого.
   - Я разговаривал с Гринлифом, - добавил он. - Полагаю, он передал мне все факты, которые вы собрали. Но Гринлиф - вы понимаете, о чем я, - он выразительно махнул рукой с папиросой; - Я бы не сказал, что у него были экстраординарные способности к предсказанию. Он хороший малый и все такое, но - как вы думаете?
   "Пока только на основании улик, - ответил Бристоу с благодарной, теплой улыбкой, - я бы сказал, что преступление совершил Перри".
   "Ой; Да, конечно." Он быстро двинулся в своем кресле. "По показаниям, но есть и другие вещи, другие факторы. Что вы думаете?"
   - Боюсь, это моя беда, - сказал ему Бристоу. "Я так много думал, что немного запутался. Но я считаю, что за этой штукой может скрываться нечто большее, чем негритянская жадность".
   "Теперь ты говоришь с полным ртом", сказал Брейсуэй, ярко улыбаясь. "Расскажи мне об этом."
   Бристоу рассказал ему о странном поведении Уизерса; все дело против Перри; призрачный персонаж с каштановой бородой и золотым зубом; Подозрительная история и действия Морли; и, наконец, крайне загадочное повествование Марии Фултон о том, что она видела и чего не видела в связи с убийством.
   Брейсуэй слушал с полным поглощением, показывая, что он фотографирует каждое происшествие и утверждение в своем мозгу.
   - А теперь, - начал он с почти взрывной внезапностью, - давайте проясним это. Я хочу работать с тобой, если ты позволишь мне. Он помолчал достаточно долго, чтобы Бристоу довольно кивнул. "И я считаю, что за этим преступлением стоит что-то, чего еще никто не указал. Мистер Уизерс верит в это. Не делайте ошибок в этом. Уизерс так же стремится поймать настоящего преступника, как и мы с вами.
   - Позвольте мне понять, - в свою очередь сказал Бристоу. - Вы предлагаете нам работать над этим делом, исходя из предположения, что Уизерс никоим образом не несет ответственности за какую-либо часть трагедии?
   "Абсолютно!" - выпалил Брейсуэй, весьма добродушный, несмотря на свою резкость. - По крайней мере, таков мой план. Я уверен, что Уизерс не имеет к этому никакого отношения.
   Впервые что-то глубоко в мозгу Бристоу тревожно шевельнулось, как будто где-то за много миль кто-то забил тревогу. Должен ли он доверять этому человеку? Попытался бы Брейсвей уловить ложный след, попытаться вывести все из строя?
   Хотя он, Бристоу, только прошлой ночью выразил Гринлифу свою уверенность в невиновности Уизерса, было бы разумно придерживаться такой веры? Будущее было слишком неопределенным, слишком способным порождать совершенно неожиданные вещи. Во всяком случае, было бы глупо называть себя криминалистом; и все же идти вперед со слепым, устным убеждением в невиновности человека, который, несомненно, действовал таким образом, чтобы навлечь на себя подозрение.
   Он подождет и увидит. Он не собирался выбрасывать ни одну карту, которая позже могла бы взять взятку.
   - Очень хорошо, - сказал он. - Меня это устраивает, если ты доволен. Вы можете ответить за него, я не сомневаюсь.
   "Совершенно так. Во-первых, мы с ним близкие друзья; вместе учились в колледже; были товарищами по братству; у меня был совместный офис, пока я не бросил юридическую практику и не занялся такой работой. Кроме того, сегодня утром я вывернул его наизнанку. Он ничего не знает.
   - И я могу сказать вам прямо сейчас, что он не слонялся по Манистон-роуд позапрошлой ночью после того, как туда зашла его жена. Как только он увидел, что этот Дуглас Кэмпбелл идет домой, он вернулся в "Бреворд" и лег спать.
   "Нет, сэр! Вот над чем я работаю: то ли ее убил Морли, то ли ее убил негр, то ли это сделал таинственный парень с золотым зубом. Как это вас поразило?
   "Правильно; Я с вами, - согласился Бристоу, все еще думая о том, что он поступит с Уизерсом так, как сочтет нужным.
   - Еще одно, - добавил Брейсуэй, и Бристоу удивился, увидев, что он выглядит немного смущенным. - Я хочу, чтобы вы вели все разговоры с мисс Марией Фултон. Я буду откровенен с вами; Я должен быть. Дело вот в чем: когда-то я был в нее влюблен; на самом деле, помолвлен жениться на ней. Ты видишь?"
   "От корки до корки."
   С самого начала он был рад узнать, что Брейсуэй был другом семьи. Это может быть ценно позже.
   Брейсуэй выбросил сигарету и вздохнул с облегчением.
   - Я рад, что вы понимаете, - сказал он. "Теперь насчет Уитерса: с ним уже начали происходить вещи - сегодня утром. Поскольку это поразило его, он не знает, где он в конце концов выйдет. Я вам скажу."
   С ГЛАВА XI
   ЧЕК НА 1000 ДОЛЛАРОВ.
   В то утро, через несколько минут после восьми, мистер Иллингтон, президент Национального банка Фермвилля, зашел в "Бреворд", чтобы увидеть мистера Уизерса, который все еще занимал там свою комнату и ждал опоздавшего утреннего поезда.
   Мистер Иллингтон был типичным банкиром пятидесяти лет, безукоризненно одетым, тонкогубым, суровым, говорил медленно и четко. Он, по-видимому, отдалился от какого-либо глубокого человеческого чувства. Долгое обращение с деньгами закалило его. Его пальцы были длинными и цепкими, а голос был таким же металлическим, как звон золотых монет друг о друга.
   По приглашению мистера Уизерса он занял кресло в комнате мистера Уизерса. Он потер сухие тонкие руки и откашлялся, после чего произнес свою короткую, готовую речь с соболезнованиями.
   Мистер Уизерс, осунувшийся от горя и недосыпа, отмахнулся от этих предварительных замечаний.
   Банкир сунул руку в нагрудный карман и вынул объемистый конверт, из которого вынул длинный прямоугольный лист бумаги.
   - Я знал, что вы предпочли бы узнать об этом из первых рук в банке; действительно, от меня, его президента. Вчера, мистер Уизерс, вексель, шестидесятидневный вексель, на тысячу долларов подошел к оплате в Национальном банке Фермвилля. Возможно, вам захочется это увидеть. Вот."
   Он передал лист бумаги Уизерсу, который увидел, что записка была подписана Марией Фултон и подписана Энид Фултон Уизерс. Муж умершей женщины был слишком удивлен, чтобы комментировать.
   "Мы действовали как можно снисходительнее в этом вопросе, возможно, даже более снисходительно, чем это было строго прилично в банковских кругах", - с удовольствием объяснил мистер Иллингтон. - Я сам вчера звонил мисс Фултон по телефону, но, естественно, она была так взволнована, что, казалось, не могла дать мне никакой информации о том, что она намеревалась сделать в отношении... э-э... погашения этого долга.
   "И, - заключил Уизерс, возвращая ему записку, - поскольку индоссантом была моя жена, я должен сделать записку действительной, чтобы заплатить банку тысячу долларов".
   Мистер Иллингтон был рад видеть, как глубоко осиротевший муж оценил ситуацию.
   -- Совершенно верно, совершенно так, -- сказал он. - А ты будешь?
   "Конечно."
   - Кхм... когда? спросил банкир, принимая выражение случайного интереса.
   "У меня не так много денег на депозите в Атланте, но я могу их получить. Я возвращаюсь в Атланту сегодня днем. Я могу отправить тебе деньги завтра. Будет ли это ответом?
   -- О, совершенно, совершенно, -- согласился мистер Иллингтон, весьма успокоенный. "Мы всегда рады в Furmville National сделать разумную и любезную вещь. Да; это будет вполне удовлетворительно. - Кхм! У меня тут новая заметка. Вы могли бы подписать его? Чтобы все было в порядке, в порядке".
   Уизерс подписал новую записку. Это было в течение пяти дней.
   Иллингтон поднялся на ноги с застывшим достоинством.
   - Рад принять вас, мистер Уизерс. очень рад. Желаю вам доброго утра, - заключил он, подходя к двери.
   - До свидания, - рассеянно ответил Уизерс, но вдруг поднял глаза. - Между прочим, я хотел бы узнать кое-что о том, как распоряжается этой тысячей долларов. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь об этом?"
   Мистер Иллингтон вернулся в свое кресло и снова сел, снова достав объемистый конверт.
   "Я был готов к такой просьбе, вполне естественной просьбе", - ответил он на вопрос Уизерса, явно одобряя собственную предусмотрительность.
   Он вынул из конверта и передал Уитерсу погашенный чек.
   "Это, - сказал он, - дает вам нужную информацию. Видите ли, я понял из газетных сообщений сегодня утром и из уличных сплетен вчера днем, что может быть более или менее... э-э... загадка в этой... гм... удручающей ситуации. Следовательно, я взял с собой этот чек, который, как ни странно, не был затребован его составителем".
   Уизерс, не обращая внимания на замечания банкира, изучал чек. Он был подписан Энид Фултон Уизерс, которой кредит в 1000 долларов, очевидно, был зачислен в "Фермвилл нэшнл". Это было на 1000 долларов, и он должен был быть выплачен Марии Фултон. Мария Фултон одобрила его, и ниже ее одобрения оказалось одобрение Генри Морли, показывающее, что деньги перешли непосредственно в руки Морли.
   - Это все, что я хотел знать, - тихо сказал Уизерс, возвращая чек Иллингтону. - Я очень обязан.
   На этот раз Иллингтон ушел, уйдя с чувством, что выполнил свой долг быстро и в соответствии с лучшими правилами деловой этики.
   Его визит помешал Уизерсу встретить поезд, и Фултон отправился прямо на Маннистон-роуд.
   Брейсуэй, отправившийся в отель вслед за банкиром, был впущен Уизерсом, который разразился бурей бесполезных, ярко окрашенных ругательств.
   "Подожди, - сказал он, - ты получишь дьявола, который все это устроил, не так ли? Ты знаешь, какой была моя жизнь! Вы получите его, если вам придется разорвать небо и землю.
   "Конечно! Конечно!" - заявил Брейсуэй. "Держи себя вместе. Позволь мне побеспокоиться. Я достану его, если он выше дерна.
  
   "Итак, видите ли, - сказал Брейсуэй, рассказывая Бристоу об этом происшествии, - мы немного разогрелись на следе. Этот Морли, этот жених Марии, кажется, держит голову в пределах досягаемости шершней, не так ли?
   "Несомненно".
   - Что вы об этом думаете? нажал Брейсвей.
   Бристоу немного подумал.
   "Возможно, это так, - добавил он. - У Морли проблемы с банком, нехватка счетов - вероятно, уже несколько месяцев. Два месяца назад, шестьдесят один день назад, он признался мисс Фултон, что ему грозит большая опасность ареста, указал на ошибку, попросил у нее помощи, сказал ей, что тысяча долларов все уладит.
   - Но вместо того, чтобы внести тысячу в банк, он пошел играть с ней в надежде утроить или учетверить ее и - проиграл. Другими словами, он боялся сказать своей финансистке, сколько он на самом деле задолжал банку, а затем поставил тысячу, чтобы выиграть достаточно, чтобы он мог свести счеты".
   -- Еще раз, -- заметил мужчина из Атланты, -- вы говорите с набитым ртом.
   "Снова и снова - конечно, все это на том основании, что Морли человек малодушный; но он должен был бы быть именно таким, чтобы брать деньги с женщины, любой женщины, не говоря уже о той, на которой он обручен, - снова и снова, когда он потерял тысячу и снова увидел разорение прямо перед собой. , он побежал сюда и попросил еще денег.
   "Может быть, миссис Уизерс, по слезной просьбе своей сестры, предварительно собрала для него более тысячи, прибавив к этой тысяче другие деньги, полученные от закладывания некоторых своих драгоценностей; и теперь он настоял на том, чтобы Мария заставила миссис Уизерс дойти до предела и заложить все ее драгоценности.
   "Клянусь Джорджем!" - заключил Бристоу. - Это может объяснить ссору, которую мисс Рутгерс, обученная медсестра в номере семь, услышала от двух сестер за день до убийства. Да; это может быть. Очевидно, миссис Уизерс отказалась от дальнейшего обескровливания. Что после этого? Что бы вы сказали?"
   - Это достаточно просто, - ответил Брейсуэй. "Там был Морли, обезумевший от страха ареста и осуждения за растрату. Там была миссис Уизерс, у которой все еще было достаточно драгоценностей, чтобы избавить его от неприятностей, если бы у него было время обменять драгоценности на наличные деньги и вернуться в свой банк с деньгами.
   "Каков был результат этой ситуации? Очевидно, он никогда не собирался успеть на этот полуночный поезд. Он сделал то, что собирался сделать, вернулся в номер пять, столкнулся с миссис Уизерс вскоре после того, как ее сопровождающие оставили ее у дверей, потребовал драгоценности, но получил отказ; а затем в слепой ярости или панике убил ее и украл драгоценности".
   - Нет смысла скрывать этот факт, - сказал Бристоу тихим, расчетливым тоном, пытаясь удержать в памяти все другие особые обстоятельства, связанные с этим преступлением. - Судя по тому, как мы это изложили, все читается так же ясно, как букварь. Теперь, что нам делать? Даже сейчас у нас нет доказательств на него - никаких реальных доказательств.
   -- А что если, -- сказал Брейсуэй, -- мы позволим ему покинуть Фермвилль и вернуться в Вашингтон в надежде, что он заложит украденные вещи?
   - А предположим, - добавил Бристоу, - мы получим подробное описание всех драгоценностей, которыми владела миссис Уизерс, и передадим это описание в полицию главных городов между этим местом и Вашингтоном и между этим местом и Атлантой. Мы, конечно, обратимся с просьбой, чтобы они следили за ломбардами и арестовывали любого, кто появится с какими-либо вещами Уизерс?
   "Вот и все! Это так же верно, как то, что ты родился!" Брейсуэй ударился о подлокотник кресла и катапультировался в вертикальное положение. - Это его достанет - при условии, конечно, что он достаточно отчаянен, чтобы рискнуть заложить хоть что-то из этого.
   - Еще одно, - добавил Бристоу. - Вы сказали, что сегодня утром Уизерс сказал вам что-то о том, что вы знаете, какой была его жизнь. Что он имел в виду?
   Брейсуэй на мгновение задумался.
   - Нет никаких причин, по которым ты этого не знаешь, - признался он. "Жизнь Уизерса с женой была довольно сложной. Это была какая-то непонятная ситуация. Она была влюблена в него. Я не сомневаюсь в этом. И он был влюблен в нее.
   "Она была одной из самых очаровательных женщин, которых я когда-либо видел. В Атланте говорили, что она нравится всем женщинам и что любой мужчина, который хоть раз пожал ей руку и посмотрел ей в глаза, навсегда останется ее покорным слугой.
   "Но она никогда не была до конца откровенна с Уизерсом. Естественно, это сначала вызывало у него сожаление, а потом и зависть. Ты знаешь его тип. Я не уверен, что знаю всю историю, но это ее основа, и она привела к ожесточенным разногласиям и ожесточенным ссорам.
   "Некоторые из их знакомых прониклись этим и не могли понять, почему такая женщина, как она, и такой хороший парень, как Уизерс, не могут найти общий язык. Дела становились все хуже и хуже. Не думаю, что Уизерс возражал против того, чтобы она была здесь с сестрой. Временная разлука явилась, вероятно, большим облегчением для них обоих".
   - Понятно, - сказал Бристоу. "Естественно, когда вдобавок ко всему этому потекли деньги и драгоценности ушли в залог, он дошел до конца - решил положить этому конец".
   - Возможно, - сказал Брейсуэй, глядя на часы. - А как насчет нашей маленькой работы - получить описание драгоценностей и заставить Гринлиф его провязать? Я спущусь к номеру пять и возьму его у Уитерса и его тестя.
   - Вы не против увидеться с мисс Фултон? - заинтересованно спросил Бристоу.
   - О нет, - ответил он, снова смущенный. - Но мне не хочется ее допрашивать. Вы можете это понять. Тебе придется взять на себя этот конец, правда.
   Бристоу подумал: "Он все еще любит ее. Я был прав насчет нее. Для нее это очень важно, если она может вот так держать провод под напряжением. Вслух он сказал:
   "Хорошо. Вы получаете список. А пока я позвоню Гринлифу и скажу Морли, что он может поехать в Вашингтон завтра, если захочет, но не сегодня.
   "Почему не сегодня?"
   "Поскольку здесь есть кое-что, вам и мне лучше пройтись по ним, и я думаю, нам будет лучше проследить за Морли, не так ли? То есть, если мы хотим непременно получить на него товар.
   "Теперь, когда я думаю об этом, да. Возможно, нам обоим не нужно идти, но одному придется.
   Он спустился по ступенькам, сказав, что Уизерс к этому времени прибыл в дом Љ 5 и будет ждать там с мистером Фултоном. И отец, и муж должны были сопровождать тело миссис Уизерс в Атланту на четырехчасовом поезде в тот же день.
   Бристоу, поймав Гринлифа по телефону во время дознания, сообщил ему свое решение об отъезде Морли на следующий день и объявил, что он и Брейсуэй хотели бы, чтобы он разослал по телеграфу описание драгоценностей Уитерса. С обоими этими предложениями Гринлиф согласился. Бристоу вернулся на крыльцо.
   "Значит, - подумал он, - это должен быть Морли или негр".
   И все же, решил он, несмотря на теоретизирование, которому предавались они с Брейсуэем, сейчас мало шансов точно свалить преступление на Морли. Ювелирных украшений у него, по-видимому, не было. Полиция безуспешно обыскивала его багаж и номер в отеле. Несомненно, более вероятно, что присяжные осудят Перри. Все прямые улики были против негра.
   Бристоу не обманул себя. Доказать виновность негра было бы большим удовлетворением и пользой для его тщеславия. Он предвидел, что газеты рано или поздно узнают, что Брейсуэй охотится за Морли.
   И хотя этим утром они намекали на тайну и неопределенность, они напечатали свои истории, чтобы показать, что Гринлиф при поддержке Бристоу попытается заполучить Перри. Дуэль между ним и Брейсуэем продолжалась. Он вспомнил, что с самого начала игнорировал идею вины негра, но это было до того, как был обнаружен фрагмент цепи лавальера.
   Теперь он был настроен, даже полон решимости относиться ко всему так, как если бы виновником был Перри. Он всегда будет работать с этой идеей. Тем временем он будет поддерживать Брейсуэй до тех пор, пока теории Брейсуэя будут иметь под собой хоть какое-то основание. Он не хотел рисковать тем, что его обнаружат растяпой. Ему не терпелось быть "в курсе" всего, что могло произойти.
   "Итак, - заключил он, - если Перри, наконец, осудят, я получу признание. Если Морли отправят наверх, я тоже получу часть благодарности за это. Я не проиграю в любом случае.
   "Теперь насчет Уизерса? Я должен справиться с ним один. Если бы я анализировал это дело по газетным сообщениям о нем, я бы с первого взгляда сказал, что это сделал либо Уизерс, либо Перри. Об этом сейчас говорит общественность.
   "Но Брейсуэй стоит как забор между Уизерсом и мной. Он друг Уитерса и влюблен в невестку Уизерса. И он считает Уизерса невиновным. Это патент. Пока ничего не могу сделать в этом направлении. Я должен накопать все, что возможно, на Морли и негра, и, несмотря на чеки, шансы против негра.
   Он позвал Мэтти, которая, как он слышал, двигалась в столовой.
   "Люси Томас, - сказал он, - уже вышла из тюрьмы. Я хочу, чтобы ты пошел искать ее прямо сейчас. Дознание к этому времени закончено, и она будет дома к тому времени, как ты приедешь. Приведи ее сюда с собой. Скажи ей, что это приказ полиции, и я хочу поговорить с ней всего несколько минут.
   - Да, сэр, - сказала Мэтти.
   - Я не причиню ей вреда, Мэтти, - сказал он. - Обязательно скажи ей об этом.
   - Да, сэр, Мистух Бристоу; Я шо' скажу ей. Я утверждаю, что с черным покончено, если б брейф ее уже выгнал.
   Его внимание привлекли фигурки Брейсуэя и мистера Фултона, выходящие из дома Љ 5. Они повернулись и направились к дому Љ 9.
   "Г-н. Фултон, - объяснил Брейсуэй после знакомства с Бристоу, - хочет рассказать вам кое-что о своем... о миссис Уизерс. Это приводит к дальнейшим осложнениям - тяжелым для нас".
  
   ГЛАВА XII
   МУЖЧИНА ВИТ ЗОЛОТОЙ ЗУБ
   Руки мистера Фултона дрожали, когда он взялся за подлокотники кресла и сел с неторопливостью своих лет. Морщины на его лице были еще глубоки, и раз или два его рот скривился, как от настоящей боли, но в его глазах было пламя неукротимой воли. Он вовсе не был раздавленным и слабым стариком. Его не сломили ни страшный удар смерти дочери, ни неудачи в бизнесе.
   -- То, что я должен сказать, -- начал он, глядя сначала на Брейсуэя, а затем на Бристоу, -- это неприятная история, но ее нужно рассказать.
   Его низкий, модулированный голос был чистым и без дрожи. Его взгляд на двух мужчин произвел на них впечатление, будто он отдает им определенную дань.
   -- Вы оба, -- продолжал он, -- джентльмены. Мистер Брейсуэй, вы личный друг моего зятя. Мистер Бристоу, я знаю, что вы будете уважать мое доверие настолько, насколько оно вообще возможно.
   Они оба поклонились в знак согласия. В тот же момент зазвонил телефон. Бристоу извинился и ответил. Начальник полиции был на связи.
   "Все кончено!" его голос звучал торжествующе. "Все закончилось, и я хочу, чтобы ты поздравил меня, поздравил меня и себя. Это была быстрая работа".
   "Что ты имеешь в виду?" - спросил Бристоу.
   "Следствие окончено. Присяжные коронера установили, что миссис Уизерс погибла от рук Перри Карпентера.
   - И ты доволен?
   "Конечно, я доволен! Мы нашли виновного, и он под замком. Чего еще я хочу? Вот что я тебе скажу, я скоро поужинаю с тобой. Я приглашаю себя", - это со смехом. - Мы с тобой устроим небольшой праздничный ужин. Можно?
   "Во всех смыслах. Я буду рад видеть вас и хочу услышать все о расследовании.
   Бристоу вернулся на крыльцо.
   "Это, - сказал он им, - было сообщение от начальника полиции. Он говорит, что присяжные коронера задержали негра Перри Карпентера за это преступление.
   Мистер Фултон двинулся вперед в своем кресле, крепко вцепившись руками в подлокотники.
   "Никогда не поверю, никогда!" - заявил он с явным возмущением. "Ничто никогда не убедит меня в том, что Энид, миссис Уизерс, встретила свою смерть от рук обыкновенного негра-грабителя".
   - Что делает тебя таким уверенным в этом? - с любопытством спросил Бристоу.
   - Из-за того, что произошло в прошлом, - с нажимом ответил Фултон. - Я собирался сказать тебе. Этот человек, которого никто из вас не смог найти, этот человек с золотым зубом, был в жизни Энид уже много лет. Я не понимаю, почему вы не нашли его; Я действительно не знаю.
   - У нас еще не было двух дней, чтобы поработать над этим делом, - вежливо напомнил ему Бристоу. "Может возникнуть много событий".
   "Я надеюсь, что это так; Надеюсь на это, - резко сказал он. "Этот человек должен быть найден".
   - Один момент, - вставил Брейсуэй с характерной быстротой. - Откуда вы знаете, что он был в жизни вашей дочери, мистер Фултон?
   - Это восходит к началу моей истории. Он посмотрел через деревья и крыши города на горы.
   "Энид всегда была моей любимой дочерью. Я полагаю, что ошибочно проводить различие между своими детьми, отдавать предпочтение одному перед другим. Но она была именно такой - моей любимой дочерью - всегда. У нее был порыв, дух, радостная душа. Много лет назад я видел, что она превратится в очаровательную женщину.
   "Ничто не беспокоило меня, пока ей не исполнилось девятнадцать. Потом она влюбилась. Это было, когда она проводила лето в Хот-Спрингс, штат Вирджиния. Беда была не в том, что она влюбилась. Дело в том, что она никогда не говорила мне имени человека, которого любила". Он снова откинулся назад и вздохнул. "Она так и не сказала мне. Я никогда не знал.
   "Я никогда не знал, потому что, когда ей было двадцать, она пришла ко мне с неожиданным объявлением, что собирается выйти замуж за Джорджа Уизерса. Я был удивлен. Она была не из тех, кто меняет свои симпатии и антипатии. И я знала, что Уизерс был не тем мужчиной, которого она изначально любила. Тем не менее я не задавал ей вопросов, и она вышла замуж за Уитерса, когда ей едва исполнился двадцать один год.
   "Год спустя, примерно четыре года назад, она и моя другая дочь Мария провели шесть недель в Атлантик-Сити ранней весной. Именно там она попала в беду. Я мог обнаружить это в ее письмах. Какое-то ужасное горе или трудность постигла ее, и она боролась с ней одна.
   "Мужа с ней не было. Я написал Марии, попросив ее провести тихое расследование и сообщить мне, могу ли я что-нибудь сделать.
   "Отчет Марии был неудовлетворительным. Она знала, что Энид была в беде и раздавала или рисковала каким-то образом большими суммами денег - даже закладывала свои драгоценности, драгоценности, которые я подарил ей и которые она ценила больше всего на свете. Все это было загадкой, - написала Мария. Со следующей почтой я получил письмо от Энид с просьбой одолжить ей две тысячи долларов.
   "Она не делала вид, что объясняет, почему ей это нужно. Ей не нужно было объяснять. В то время я был сравнительно богатым человеком, и она знала, что я дам ей деньги.
   - Я послал ей чек на две тысячи, но в поезде, который вез чек, послал частного сыщика - не для того, чтобы арестовывать, понимаете, чтобы не скандалить и не скандалить. Я просто хотел узнать, что или кто беспокоит ее. Женщины, как вы знаете, особенно хорошие женщины, склонны попадать в руки недобросовестных людей.
   "Через четыре дня следователь доложил мне, но особой ценности это не представляло. Он не мог сказать мне, куда делись две тысячи. Если Энид и заплатила мужчине или женщине, то этот парень не увидел транзакцию. Однако, ознакомившись с описанием драгоценностей, которое я ему дал, он обошел ломбарды Атлантик-Сити и узнал, что все они были заложены - всего на семь тысяч".
   - Заложена кем - ею самой? - спросил Бристоу.
   "Нет. Их заложил в разные магазины человек с золотым зубом и густой каштановой бородой.
   "Неудивительно, что вы сомневаетесь в виновности негра!" - воскликнул Брейсуэй.
   - Простите, - быстро вмешался Бристоу, - вы когда-нибудь говорили об этом мистеру Уизерсу?
   - Конечно, нет, - ответил Фултон. - Я никогда не говорил этого живой душе. А так как мои расспросы практически ничего мне не дали, я был вынужден оставить это дело. Это было достаточно плохо для меня, чтобы помешать ей, моей дочери и замужней женщине, в надежде помочь ей. Конечно же, я не мог огорчить ее, унизить ее, сказав ей, что ее ведет сыщик".
   - И на этом все закончилось? - спросил Брейсуэй.
   "Не совсем. Она вернулась в Атланту. Уизерс хотел знать, где ее драгоценности. Она написала мне в агонии страха и горя, прося меня выкупить драгоценности. Я это сделал. Я сам ездил в Атлантик-Сити. Она прислала мне билеты. Это стоило мне семь тысяч долларов".
   "Это было четыре года назад?" Брейсуэй продолжил расследование.
   "Да."
   - Знала ли в то время мисс Мария Фултон Генри Морли?
   "Нет; Думаю, нет. Думаю, Морли был ее другом около трех лет.
   Все трое молчали, каждый был занят одной и той же мыслью: что Морли обвиняют в серии действий в это время, которые повторяют то, что произошло четыре года назад, когда он был неизвестен семье Фултонов, с той разницей, что в этот последний раз к шантажу было добавлено убийство или что бы это ни было. И теория его вины была ослаблена.
   "Г-н. Уизерс сказал мне, - сказал Бристоу, - что около года назад в Вашингтоне повторился случай закладывания драгоценностей.
   - Верно, - подтвердил Фултон. "Но в тот раз я ничего не знал о том, что произошло, пока Энид не пришла ко мне снова с просьбой выкупить драгоценности. Ее муж неожиданно прибыл в Вашингтон, что ускорило кризис. Я дал ей деньги. На этот раз сумма составила восемь тысяч долларов.
   - И на этом все закончилось, мистер Фултон?
   Старик снова посмотрел на горы, словно стремясь обрести часть их безмятежности.
   "Нет. Тогда я спросил ее, что ее беспокоит. Я объяснил, что ни в чем ее не виню, что хочу только помочь ей, утешить ее. Но она мне ничего не сказала. Она заявила, что никто не может ей помочь и что в любом случае повторения вымогательства не будет.
   Она горько плакала - я слышу теперь ее плач - и умоляла меня поверить, что она ни в чем не виновата - ничего преступного или безнравственного. Я сказал ей, что никогда не мог поверить, что о ней.
   "Это касается не только меня. Мне придется бороться с этим, как только смогу, - это было все объяснение, которое она смогла дать мне. Единственный факт, который она раскрыла, заключался в том, что человек, замешанный в деле Атлантик-Сити, также был ответственен за ее проблемы в Вашингтоне".
   Бристоу, поглощенный каждым словом этой истории, сразу вспомнил, что миссис Аллен получила такое же объяснение, когда пыталась утешить миссис Уизерс.
   "Клянусь Джорджем!" - сказал Брейсуэй немного хриплым голосом. "Она была в игре - игра до конца".
   - Я думаю, - сказал Фултон, внезапно расслабившись так, что все его тело, казалось, обмякло и ослабело, - это все, что я хотел вам сказать. Это все, что я могу сказать - все, что я знаю. Я хотел показать вам, что этот человек с золотым зубом и каштановой бородой вовсе не миф, как вы, кажется, думаете.
   - Не заблуждайтесь насчет него, джентльмены. У него есть способности, способности, которые он использует только для недостойных целей". Старик втянул губы и прикусил их. "Он неуловим, скользок, всегда работает в темноте.
   - Он низкий, подлый. Он не остановился бы на убийстве. И я уверен, что он был главной фигурой в смерти моей дочери. Ничто - никакая сила на земле - никто никогда не сможет заставить меня поверить, что Энид была убита негром. Это не вяжется с тем, что было раньше".
   - Если есть какой-нибудь способ найти этого человека, мы это сделаем, - заверил его Бристоу.
   Брейсуэй вскочил на ноги.
   - Вы можете поставить на это свой последний доллар, мистер Фултон, - сказал он сердечно, - если его найдут, мы его достанем.
   Старик поднялся на ноги. Рассказ о его истории ослабил его. Его ноги были немного неустойчивыми. Брейсуэй взял его за руку, и они стали спускаться по ступенькам.
   - Я увижу тебя снова сегодня днем? Бристоу позвонил детективу из Атланты.
   - Я скорее так думаю, - бросил Брейсуэй через плечо. "Как только я пообедал, я хочу поговорить с Абрахамсоном. Шеф Гринлиф, кажется, пренебрегал им.
   Бристоу помедлил мгновение, затем захромал вниз по ступенькам.
   - Прошу прощения, мистер Фултон, - сказал он, догоняя обоих, - но не можете ли вы сообщить нам что-нибудь еще, ни намека, ни вероятной подсказки об этом таинственном человеке?
   - Абсолютно ничего, - устало ответил Фултон. - Я рассказал вам все, что знаю.
   - Вы дали ему - вернее, вы дали за него своей дочери в общей сложности семнадцать тысяч долларов, считая заем в две тысячи и стоимость выкупа драгоценностей оба раза. Прошу прощения за настойчивость, но неужели вы передали столько денег, даже не спросив, зачем она была вынуждена ими воспользоваться? Мало кто поверил бы в такое".
   Фултон улыбнулся, и на мгновение его горе, казалось, облегчилось намеком на счастливые воспоминания.
   - Ах, вы не знали мою дочь, сэр, - сказал он. "Она была неотразима, этого нельзя было отрицать - одним из пылающих огней жизни. Если бы она попросила меня, я дал бы ей втрое больше, сколько угодно, сэр.
   Бристоу подумал о том, что говорили о ней в Атланте: она нравилась всем женщинам и что любой мужчина, пожимавший ей руку, был ее беспрекословным слугой. Наверняка такая женщина была бы неотразима в своих просьбах к отцу.
   Он отважился на другое расследование:
   - Когда вы прибыли сегодня утром в номер пять, я был в гостиной и видел встречу между вами и мисс Марией Фултон. Я ушел, как только смог, но я не мог не заметить ваше выражение лица, когда вы приветствовали ее. Мне показалось, что в этом было обвинение".
   - Был, - согласился старик. "Энид писала мне, что Мария требует от нее денег, слишком много денег. Естественно, когда я услышал о трагедии, я связал ее со старой, старой вещью, которая всегда была обузой для Энид, - деньгами. И на этот раз я обвинил Марию. Однако, конечно, это было ошибкой".
   - Понятно, - сказал Бристоу.
   Он вернулся на крыльцо и сел. Он просмотрел все, что сказал ему отец умершей женщины. Насколько он мог видеть, это послужило только укреплению дела против Морли. Пусть выяснится, что Мария была знакома с Морли во время дела в Атлантик-Сити, и дело будет исправлено, неопровержимо. И Брейсуэй выиграет.
   Конечно, был еще один шанс. Было маловероятно, что Морли пошел в дом Љ 5, чтобы убить Энид, если он не получит от нее больше денег, и что он был разочарован тем фактом, что негр Перри опередил его и совершил убийство первым. Выдвинув его, Бристоу не пожелал отказаться от теории о виновности Перри.
   Автомобиль пронесся по Манистон-роуд и остановился перед домом Љ 9. Его врач, доктор Моубрей, выпрыгнул из машины и поднялся по ступенькам.
   "Доброе утро доктор!" - радостно воскликнул пациент.
   "Привет!" - резко ответил Моубрей. - Но в чем смысл вашей попытки изобразить Шерлока Холмса в этом деле об убийстве?
   Доктор был властным и самоуверенным. У него было много пациентов, имевших обыкновение подчиняться ему и беспрекословно подчиняться его указаниям. Это было то, что ему требовалось.
   - Садитесь, - пригласил Бристоу. "Я не занимаюсь ничем о Шерлоке Холмсе, но я подумал, что должен помочь, если смогу".
   - Ну нельзя! - огрызнулся Моубрей быстрыми нервными движениями. "Вы окажетесь в могиле, прежде чем осознаете это. Ты не можешь этого вынести". Он выбросил руку и достал часы с ловкостью рук. - Дай мне пощупать твой пульс.
   Бристоу отдал свое запястье профессиональным пальцам.
   - Как я и думал - на двадцать ударов быстрее. И твое дыхание - преступление. Вы вообще отдыхали сегодня или вчера?
   - Немного, доктор.
   Моубрей сердито посмотрел на него.
   "Ну, придется! Ты должен быть в постели сию минуту. Если вы не выполните мои инструкции, я закрою дело. Ты знаешь что."
   - Простите, доктор, но сейчас я не могу проводить время в постели, - как можно убедительнее сказал Бристоу.
   "Я хотел бы знать, почему! Почему? Почему?"
   "Завтра я еду в Вашингтон, хотя это секрет. Я просто доверяю это вам профессионально, и...
   "Едем в Вашингтон! Чувак, ты сумасшедший, сумасшедший! У тебя будет кровотечение или что-то в этом роде, и ты умрешь - умрешь, говорю тебе!
   - Тем не менее, - настаивал Бристоу, - я должен идти.
   - Об этом убийстве?
   "Да."
   "Очень хорошо!" - фыркнул Моубрей, вставая, как прыгающий всадник. - Отправляйся - отправляйся на Северный полюс, если хочешь. Я через! Я не могу лечить человека, который игнорирует мои приказы и советы. Доброе утро, сэр."
   Бристоу не ответил ему, и он сбежал по ступенькам и бросился в свою машину.
   - Мистер Бристоу, Люси пришла, - сказала Мэтти у двери гостиной.
   Бристоу хотел было встать со стула, но передумал.
   - Скажи ей подождать несколько минут, - сказал он.
   Он начал думать и определять, что именно он хочет узнать от Люси, что она скажет и что он хочет, чтобы она сказала. Не стоит спрашивать ее, пока он не убедится в том, что она знает и в чем должна признаться. Он мягко покачивался в кресле, несколько раз просматривая нужные доказательства. Его лицо было застывшим, почти мраморным, когда он смотрел на горы. В этот момент он думал усерднее, чем когда-либо после убийства.
   У него это было сейчас. Она дала Перри ключ от кухни Уизерс - или, что еще лучше, Перри забрал его у нее, - и она помнила каждую деталь, его уход из ее дома и его возвращение с ключом. Вот в чем она должна была признаться. Он неизбежно утверждал, что это будет ее история, иначе у нее вообще не будет истории.
   Он подумал о Брейсуэй. Теперь он не скрывал, что между ним и человеком из Атланты шла борьба - не открыто, но полностью понимаемая ими обоими - борьба за превосходство, борьба, в которой он стремился осудить Перри, в то время как Брейсуэй работал на осуждение Морли.
   У Брейсуэя был дополнительный стимул, заключавшийся в том, что он хотел убить человека, который разрушил семейную жизнь его друга; и Брейсуэй считал, что денежные затруднения Морли и Морли каким-то образом стали причиной трагедии.
   Что ж, он, Бристоу, об этом позаботится! Он знал, что до сих пор у него был лучший аргумент, и он предвкушал двойное удовольствие: аплодисменты, которые придут к нему в результате осуждения Перри, и его собственное личное удовлетворение от того, что он превзошел Брейсуэя в его собственной игре.
   Он вошел в неиспользуемую спальню и велел Мэтти отправить к нему Люси Томас. Пока он ждал, он закрыл два окна.
  
   ГЛАВА XIII
   ЛЮСИ ТОМАС ГОВОРИТ
   Люси медленно пришла в себя. комнату и встал возле двери. Она была странного типа негритянки, которую иногда можно увидеть на Юге: светлокожая, с твердыми фарфоровыми голубыми глазами и курчавыми волосами, которые были не черными, а коричневыми или коричневато-рыжими. После своего первого испуганного взгляда на Бристоу она стояла с опущенной головой и с угрюмым упрямством на лице.
   "Садиться!" - приказал он после нескольких минут молчания, указывая на стул у стены.
   Она села на свое место, а он подошел к двери и закрыл ее.
   - Теперь, Люси, - сказал он, потянув нижнюю губу, стоя посреди комнаты и глядя на нее сверху вниз, - я не причиню тебе вреда, и тебе нечего бояться. Все, чего я хочу, - это сказать мне правду".
   Несмотря на его ободряющие слова, женщина уловила весь смысл подстрекательской резкости в его голосе. Она сразу стала более угрюмой.
   "Действительно, мне нечего сказать о вас, белые люди", - сказала она с оттенком наглости.
   - Дело не в белых людях, - поправил он ее, сдерживая быстрый порыв гнева. "Речь идет о цветных людях".
   "Ничего насчет dem neithuh", - продолжила она тем же тоном. - Я ничего не знаю, кроме того, что был пьян. Я рассказал все, что было на станции полиции.
   "Послушай меня!" - скомандовал он, немного побледнев. - Вы прекрасно знаете, что я хочу выяснить. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что помните о действиях и словах Перри Карпентера в прошлый понедельник вечером - позапрошлой ночью.
   Она быстро подняла и опустила глаза, веки работали, как затвор фотоаппарата.
   - Я знаю, чего ты хочешь, и я знаю, что не знаю ничего об этом, - возразила она, ее угрюмость казалась явным неповиновением.
   Он смотрел на нее целых две минуты. Она могла слышать дыхание, свистящее между его зубами; этот звук испугал ее.
   "Не лги мне!" - сказал он, немного охрипнув. - В этом нет необходимости, и это никому не поможет - ни тебе, ни Перри.
   Она начала хныкать.
   Глядя на нее, он осознавал, что поглощен попытками сдержать самообладание вместо того, чтобы выпытывать то, что она хотела сказать. Он улыбнулся.
   - Перестань хныкать и расскажи мне, что ты знаешь о вечере понедельника! Разве ты не помнишь, как Перри сказал тебе, что пойдет к миссис Уизерс и украдет ее драгоценности?
   - Я же говорил тебе, что ничего не помню.
   Он сделал шаг к ней и поднял открытую руку, словно собираясь ударить ее по лицу. Не дожидаясь удара, она соскользнула со стула и растянулась на полу, где и лежала, постанывая.
   "Вставать!"
   Она повиновалась ему, скрестив руки над головой, как щит от ожидаемых ударов. Она была по-прежнему угрюма, неразговорчива, с опущенной головой.
   Он быстро доковылял до двери, вышел из комнаты и направился в переднюю часть дома. Он несколько раз прошелся по гостиной, сжав кулаки, пухлая губа стала тяжелее.
   Он позвал Мэтти, которая была на кухне.
   "Я бы хотел, - сказал он, - чтобы ты сходил к Стерретту и купил дюжину апельсинов".
   "Да, сэр. Прямо сейчас, мистуха Бристоу?
   "Да; торопиться. Я хочу апельсинового сока.
   Он вернулся в спальню и закрыл дверь. Люси наклонилась вперед на стуле и застонала.
   "Прекрати это!" - сказал он, чувствуя теперь, что и он, и она находятся под контролем. - Если ты не прекратишь, тебе будет о чем серьезно понюхать, прежде чем я закончу с тобой! Теперь начните. Как насчет Перри в прошлый понедельник вечером?
   - Пожалуйста, сэр, - она изменила тон, - отпустите меня. Мне нечего сказать. Я чувствую, что могу сказать что-то не так. Я опасаюсь, что ты заставишь меня сказать что-то, чего я не хочу говорить.
   Медленно двигаясь, с тонкой, легкой дрожью в пальцах, он снял пальто и жилет и повесил их на спинку стула. Он только что заметил, что в закрытой комнате было тепло и душно. В ушах звенело. Он все повторял себе, что если он выйдет из себя, она никогда не станет общительной.
   Он начал все сначала, терпеливо, настойчиво...
   Когда Мэтти вернулась с апельсинами, она встретила Люси прямо за кухонной дверью. В глазах женщины Томаса не было слез, но она казалась очень огорченной.
   - Чем он хотел вас обидеть? - спросила Мэтти с обычным негритянским любопытством.
   - Ничего особенного, - ответил другой, тупо глядя через плечо Мэтти. - Он спросил меня, что я знаю о Перри той ночью.
   - Я же говорила, что ты ничего не должна делать, чтобы ты не смеялся над ним, - сказала Мэтти. "У вас, черных, нет никакого смысла".
   "Яс; вот как, - тупо согласилась Люси и медленно пошла прочь.
   Она двигалась так, как будто чувствовала, что позади нее что-то страшное. На полпути домой она бросилась бежать и, постанывая, пробежала оставшееся расстояние. Она бросилась на кровать и долго рыдала.
   Она поговорила, и на данный момент ей показалось, что Перри ей жаль больше, чем себя.
   Тем временем Бристоу ушел в ванную, чтобы вымыть руки.
   "Фа!" - воскликнул он с отвращением.
   Он вытер руки и, насвистывая, вышел в гостиную. Какой бы неприятной ни была сцена с угрюмой женщиной, существенным фактом оставалось то, что у него в кармане был важный документ. В конце концов, Люси Томас говорила и подписывалась.
   "Мэтти, - позвал он, - приготовь мне апельсинад, пожалуйста. Мистер Гринлиф опаздывает к обеду, и мне нужно немного освежиться.
   Он снова подошел к окну гостиной и посмотрел задумчивыми, немного грустными глазами в сторону гор.
   "Эти полицейские!" - презрительно подумал он. "Они не знают, как заставить болванов говорить то, что они могут рассказать. Есть способы - и способы.
  
   ГЛАВА XIV
   ЛОМБАРД ВЫБИРАЕТ ПО СЛЕДУ
   Фрэнк Абрахамсо Эн, ломбард и торговец барахлом, сразу же ответил на теплую улыбку Брейсуэя. Еврей пользовался расовым уважением за проницательность и четкие способности. Ему нравился этот человек, одетый как денди и говорящий с властным видом.
   - Парень с золотым зубом? он ответил на запрос Брейсуэй о информации. "Было ли в нем что-то особенное? Почему да. Он был одет в странности".
   Ростовщик, худощавый, сутулый, с большим крючковатым носом и кавернозными блестящими глазами, говорил быстро, без акцента, акцентируя фразы толчками, рывками и взмахами обеих рук. Его пятьдесят пять лет не уменьшили его жизненной силы.
   "Видите ли, мистер Брейсуэй, мы ломбарды, мы должны наблюдать за нашими клиентами. Мы становимся судьями человеческой природы. В лучшем случае нам трудно зарабатывать на жизнь". Каким-то образом, с его улыбкой, он обесценил это утверждение. "И мы подходим к суду о людях так же тщательно, как к драгоценностям и драгоценным металлам. Понимаете?"
   Брейсуэй видел. Он закурил сигарету и подошел к двери, чтобы выбросить спичку. Еврей оценил заботливость. Мусор на полу усложнил утреннюю задачу подмести.
   -- Ну, -- продолжал Абрахамсон, выражая одним движением руки снисходительную насмешку, -- этот человек с золотым зубом и каштановой бородой -- он думал, что переоделся. Милостивый! это было забавно. Такой парень, как я, взглянет на него и увидит маскировку. Золотой зуб - это было фальшиво, фальшиво. Когда он разговаривал со мной, все, что я могла сделать, это удержаться от того, чтобы не потянуться через прилавок и не вонзить этот зуб сильнее в его челюсть. Золото тяжелое, видите ли. Я боялся, что он может упасть на мою витрину и разбить стекло".
   Абрахамсон рассмеялся. Так же поступил и Брейсуэй.
   - А его борода, мистер Брейсуэй? Это было лучше. Для обычного наблюдателя это могло показаться естественным, но не для меня. О, да; он был замаскирован - слишком сильно. - Кроме того, на днях я видел его не в первый раз - нет.
   - Значит, вы видели его два месяца назад?
   - Да, сэр, два месяца назад и за месяц до этого.
   "Здесь?"
   "Да."
   - Чего он хотел?
   "Деньги. Деньги на украшения. О, у него были украшения. И я дал ему деньги - много; может быть, даже больше, чем было полезно для меня, если вы помните, я всегда стараюсь получить разумную прибыль. - возразил он. Он знал о ценностях".
   Это заинтересовало Брейсуэя больше всего, что он когда-либо слышал.
   - Это натолкнуло вас на мысль, - предложил он.
   - Вы быстры, мистер Брейсуэй. Это дало мне идею. Это заставило меня задуматься: ну! Этот человек, он и раньше закладывал вещи, те же самые вещи. Он прекрасно знал, что они должны принести. Абрахамсон пожал плечами. - И он знал - и я отдал ему деньги. То есть то, что произошло в первые два раза. В последний раз, три дня назад, он был другим, торопился и брал только то, что я предлагал. Он не стал возражать. Я видел, что он испугался. Да, в прошлый раз он был другим.
   Детектив, на мгновение забыв о другом, выпустил облако дыма через прилавок, заставив еврея увернуться и закашляться.
   - Дай-ка посмотреть, - сказал Брейсуэй. - Вы видели его три месяца назад, два месяца назад и три дня назад. Вы когда-нибудь видели его раньше?
   Абрахамсон рассмеялся и, протянув руку, мягко хлопнул Брейсуэя по плечу.
   - Вы так быстры, мистер Брейсуэй! Не могу поклясться, что я когда-либо видел его раньше, но, кажется, видел - не с золотым зубом и бородой, а с усами и густыми бровями, слишком густыми бровями.
   "Где? Где ты его видел?
   - Вот, я думаю, но я не уверен, понимаете. Иногда я немного путешествовал - в Атланту, в Вашингтон, в Нью-Йорк. Я не знаю; Я не могу сказать, видел ли я его в одном из этих мест, или в другом месте, или здесь".
   Брейсуэй подгонял его взглядом.
   "Если бы вы только могли! Мистер Абрахамсон, если бы вы могли вспомнить, где вы видели его, когда он носил усы, вы бы позволили мне дотронуться до него. Вы бы сделали больше. Вы дадите мне достаточно информации, чтобы привести к аресту убийцы.
   Абрахамсон молчал, глядя в дверной проем магазина. Он снова повернулся к детективу.
   - Держу пари, мистер Брейсуэй, вы будете рады кое-что услышать. Шеф Гринлиф был здесь этим утром, задавал вопросы. Но он просил так много того, что ничего не стоило, и так мало того, что было хорошо. И я забыл рассказать ему всю историю - вещи, может быть, важные.
   "Скажи-ка. Мне нужна значимость".
   - Ну, вы же знаете, что мистер Уизерс провел здесь почти весь день до ночи убийства. Однажды он вышел. Это было во второй половине дня, чтобы пообедать. Пока его не было - понимаете, пока его не было, - вошел златозубый малый.
   "Это была неудача. Я удерживал его, сколько мог, но он торопился, нервничал. Через полчаса, может быть, минут сорок после того, как златозуб ушел, Уизерс снова вошел, запыхавшись, и пожаловался, что подобрал этого человека прямо здесь и последовал за ним, только чтобы потерять его, когда золотозуб Парень прошел через магазин Кейси на авеню.
   - Я показал Уитерсу кольцо, которое тот парень заложил за сто долларов.
   "Да, да! он сказал; "Это одно из колец моей жены".
   "И он был весь изрезан.
   - А теперь вот что я должен сказать. Абрахамсон понизил голос и, низко опершись на локоть, высунул лицо из-за прилавка в сторону Брейсуэя. - Это только идея, но - это идея. Бьюсь об заклад, я бы никому не сказал. Такие вещи могут доставить мужчине неприятности. Но вы мне нравитесь, мистер Брейсуэй. Я доверяю тебе. Мистер Уизерс и тот мужчина с бородой и золотым зубом - что-то во взгляде, что-то в строении плеч - каждый немного напоминал мне другого. И они никогда не были здесь вместе. Просто идея, я же сказал. Но-"
   Он раскинул руки, выпрямил спину и улыбнулся.
   Брейсуэй был явно поражен.
   - Вы имеете в виду, что Уизерс был...
   - Т-ш-ш! Абрахамсон протестующе поднял руку. - Не так громко, мистер Брейсуэй. Это просто идея для размышления. Я изучаю лица и все такое, и иногда идеи ценны, а иногда нет".
   "Клянусь Джорджем!" Брейсуэй изобразил на лице энтузиазм, которого он был далек от чувства. - Вы оказали мне услугу, огромную услугу, мистер Абрахамсон.
   Он быстро соображал. Три месяца назад! Где был тогда Джордж Уизерс? Три месяца назад было первое февраля. Он начал. Именно тогда Уизерс отправился в Саванну. По крайней мере, он сказал, что собирается в Саванну. А два месяца назад? Он не был уверен, но когда Джордж уехал из Атланты якобы в Мемфис?
   Внутренне сыщик высмеивал себя. Он бы поклялся в невиновности Уизерса. На самом деле, он снова и снова клялся в этом, стоя в ломбарде. Об "идеи" Абрахамсона не могло быть и речи. Люди часто становились жертвами "дикого мышления" посреди ажиотажа, вызванного тайной убийства.
   Он вернулся к попытке убедить еврея вспомнить, где он видел бородатого человека без бороды, с одними усами и густыми бровями.
   - Это главное, - настаивал он. - Если ты это запомнишь, я поймаю убийцу.
   - Может быть... может быть, я смогу. Брокер поколебался, но потом решил доверить Брейсуэю еще один секрет. "Не обещаю, но шанс есть. Видите ли, мистер Брейсуэй, я думаю. Он улыбнулся, осуждая заявление. "Большинство мужчин не думают. Но я, я думаю. Я делаю так: я хочу что-то вспомнить. Хороший! Я возвращаюсь в свою маленькую комнату за магазином и практикую ассоциации идей. Что мне напоминают усы? Что в его голосе заставило меня подумать, что я уже видел его раньше? Что его глаза пробуждают в моей памяти?
   "Так! Я возвращаюсь на месяцы, на годы. Одна идея влечет за собой другую, связанную с ней. В голове мелькают звенья и звенья мыслей, пока не получается цепочка, ведущая - куда? Где-то. Это весело - и это приносит результаты. Я сделаю это сегодня вечером и завтра. Я попробую. Бьюсь об заклад, я смогу рассказать вам - наконец. Понимаете?"
   - Это отличный план, - сказал Брейсуэй, ободряя его. "Это должно сработать. А теперь скажи мне вот что: как этот парень ударил тебя? Что вы думали о нем, когда он был здесь, закладывая драгоценности и переодевшись?
   "Я скажу вам правду. Сначала я подумал, что он такой же, как и многие другие больные люди, которые приходят сюда с этой болезнью - туберкулезом. В начале у них много денег. Они рассчитывают выздороветь до того, как деньги закончатся. Но они просчитались. Они еще нездоровы, а денег нет.
   "Что дальше? У них должно быть больше денег. С этой болезнью богатые выздоравливают, бедные умирают. Что ж! Я думал, этому парню нужны деньги, чтобы выздороветь, вот и все; и, как и многие из них, ему было стыдно за то, что он попал в беду, и он не хотел, чтобы об этом знали".
   "Скажи мне вот что: заметит ли обычный обыватель, что золотой зуб - вставной, неуклюжий предмет?"
   "Думаю, нет. Я покупаю все виды старинного золота и наборы вставных зубов. Для них есть рынок. Я изучил их. Вот почему я увидел, что было у этого парня.
   "Я понимаю. А теперь покажите мне, что он заложил два месяца назад и три месяца назад?
   Абрахамсон сверился с большой книгой, подошел к сейфу в задней части магазина и вернулся с двумя маленькими пакетиками. В первом было два браслета, один усыпанный изумрудами и бриллиантами, другой с рубинами. Во втором конверте было золотое кольцо с одним большим бриллиантом в окружении маленьких рубинов.
   "Я дал ему шестьсот долларов на браслеты, - объяснил Абрахамсон. "Они красивы - изысканны; и триста пятьдесят на ринге".
   Брейсуэй вернул ему вещи. Это была часть драгоценностей Уизерс.
   -- Видите ли, мистер Брейсуэй, -- добавил еврей, -- все это дело, это убийство и все такое прочее будет стоить мне денег. Это драгоценности, это краденое. Шеф Гринлиф пока оставляет его здесь, как приманку. Возможно, кто-то попытается восстановить его. Вот что он думает. Что касается меня, то я так не думаю. Это полная потеря".
   Он вздохнул и переложил статьи в конверты.
   - Да, - согласился сыщик. "Не повезло. У вас есть все основания интересоваться правдой в этой путанице. Хотел бы я, чтобы вы сказали мне, где, по-вашему, вы видели этого человека, когда у него не было ни золотого зуба, ни каштановой бороды.
   "Наберитесь терпения, мой друг, мистер. Брейсвей. К завтрашнему дню я могу вспомнить. Я буду усердно работать - ассоциация идей! Это отличная система".
   Брейсуэй поблагодарил его и собирался покинуть магазин. Он уже разработал новый план. Он повернулся к ломбарду.
   - Между прочим, - сказал он, - завтра я еду в Вашингтон. Если ты помнишь, если объединение идей что-нибудь даст, не могли бы вы мне телеграфировать?
   "Безусловно. Безусловно."
   Детектив написал на клочке бумаги: "СС Брейсуэй, отель "Уиллард". Он передал его Абрахамсону.
   "Телеграфируйте мне этот адрес, заберите", - приказал он.
   - пообещал Абрахамсон, улыбаясь. Он был доволен идеей помочь решить проблему, которая сотрясала Фермвилля.
   "О, - добавил Брейсуэй, - вот еще что. Как бы вы описали этого парня, помимо того факта, что у него была борода и золотой зуб?"
   -- Очень тонкие губы, -- медленно ответил Абрахамсон, -- и высокий, прямой, орлиный нос, и светлые волосы, и... и, я бы сказал, довольно тонкий, высокий голос.
   "Хороший!" - воскликнул Брейсуэй. "Хороший! Мистер Абрахамсон, вы только что описали человека, который, как мне кажется, совершил убийство. И я знаю, где он.
   Ранее в тот же день в отеле ему указали на Морли, и в памяти Абрахамсона возникло довольно хорошее сходство с молодым человеком, каким он его помнил. Почему бы не убедиться в этом сразу?
   - Вы были очень любезны, - продолжал он, - и, полагаю, именно поэтому я чувствую, что могу навязываться вам еще больше. Я доверяю тебе, как и ты мне. Я возвращаюсь к Бреворду сейчас. Не могли бы вы проследовать за мной и взглянуть на человека, который будет там со мной?
   Глаза еврея сверкнули.
   - Да, мистер Брейсуэй, - сказал он и добавил: - Закрытие магазина может стоить мне денег, понимаете. Но если я могу помочь...
   - Не поймите меня неправильно, - предупредил детектив. - Обвинения в убийстве нет. Ничего подобного. Этот парень может быть человеком с золотыми зубами, и все же не быть виновным человеком.
   "Я понимаю; Понятно, - тон Абрахамсона был очень важным. - Продолжайте, мистер Брейсуэй. Я присоединюсь через три минуты.
   - Если мужчина, с которым я сейчас, - это тот, кто носил маскировку, если он больше похож на нее, чем мистер Уизерс, не подавайте виду. Если он не тот парень, свяжись со мной позже - как только сможешь.
   Морли был первым, кого увидел Брейсуэй, войдя в вестибюль отеля. Он не стал терять времени и подошел к кожаному дивану, на котором сидел молодой человек. Морли выглядел изможденным и испуганным и, хотя держал перед собой газету, смотрел в пространство.
   Брейсуэй решил "рискнуть". Он очень уважал свою интуицию. Эти "догадки", как он обнаружил, иногда не имели никакой ценности, но они достаточно часто помогали ему, чтобы идеи, которые приходили к нему таким образом, стоили того, чтобы их пробовать. Он представился.
   - Я подумал, - сказал он, садясь рядом с Морли, - не могли бы вы помочь мне в одном небольшом вопросе.
   Морли вздохнул и отложил газету, прежде чем ответить:
   "Что это?"
   "Кое-что о макияже - макияже лица".
   Морли взглянул на него и почувствовал, что взгляд детектива впился в него.
   - А как насчет макияжа?
   - У меня была идея - возможно, я получил ее от Джорджа Уизерса, - что вы когда-то интересовались театральными постановками.
   Морли покраснел.
   "Да. То есть, - уточнил он, - я был членом драматического кружка, когда учился в колледже Пенсильванского университета. Но я не знал, что Уитерс что-то знает об этом.
   Теперь поведение Брейсуэя было небрежным. Его глаза больше не смотрели на Морли. Он наблюдал за Абрахамсоном, стоявшим у газетного киоска у главного входа.
   "Я думал, что Джордж говорил мне об этом, но я могу ошибаться. Ты когда-нибудь мирился с бородой?
   В утренних газетах появились подозрения некоторых властей, что мужчина с каштановой бородой и золотым зубом разыскивается из-за убийства миссис Уизерс. Хотя шеф Гринлиф пытался сохранить это в тайне, информация просочилась в результате поиска Дженкинсом следов этого человека. Морли все это читал, и вопрос Брейсуэя его расстроил.
   "Нет," ответил он; "Я никогда не делал. Я играла женские роли".
   Абрахамсон отрицательно покачал головой. Он ясно дал понять, что не видит в Морли никакого сходства с человеком, переодетым, явившимся в ломбард.
   Брейсуэй не стал требовать от Морли дополнительной информации.
   - Тогда ты мне не поможешь, - легко рассмеялся он. "Женщины не носят бороды".
   Он встал, небрежно сказав о жаркой погоде, и прошел к столу клерка. Он думал: "Он лгал. Любой студенческий ежегодник публикует состав важного "спектакля", устроенного драматическим клубом в этом году. Я телеграфирую в Филадельфию.
   Он нашел управляющего "Бревордом" и спросил:
   - А как насчет посыльного, который дежурил весь понедельник вечером, мистер Кин?
   - Он сейчас в доме, - сообщил ему Кин. - Его зовут Родди.
   - Пришлите его в мою комнату, хорошо?
   Брейсуэй вошел в лифт. Через пять минут после того, как он исчез, Морли вошел в письменную комнату. Его рука немного дрожала, когда он взял ручку. Он наносил две-три строчки на несколько листов бумаги, одну за другой, и все их порвал.
   Сообщение, которое он наконец завершил, он вложил в конверт и адресовал Брейсуэю. Это читать:
   "Уважаемый мистер Брейсуэй!
   "Когда вы спросили меня о гриме, я думал о другом и не совсем понял, что вы говорите или что хотите знать. Теперь я припоминаю, что однажды у меня была роль мужчины с бородой в пьесе, поставленной драматическим клубом моего колледжа. Тем не менее, я не помню о нем достаточно, чтобы прослыть экспертом по такой косметике.
   "С уважением,
   "Генри Морли".
   Подойдя к столу, он оставил записку детективу.
   "Я дурак", - подумал он, подходя к двери и глядя на движение на улице. - Думаю, я найду адвоката.
   Он некоторое время обдумывал это.
   "О, какая польза? Он задаст мне много вопросов и...
   Он вздрогнул и вернулся в вестибюль, нерешительный и жалкий.
   "О Господи!" - подумал он несчастно. "Я должен вернуться в Вашингтон! Я должен! После этого я могу думать - думать!
   Но он считал, что не может пойти, пока начальник полиции не даст ему разрешение. Если бы он проконсультировался с адвокатом, он мог бы узнать по-другому. Как бы то ни было, он остался, думая все более и более бессвязно, ничего не ел, нервы его были на пределе.
   Наверху Брейсуэй укреплял сеть, которую он уже сплел вокруг Генри Морли.
   "Я был прав." Он повторил то, что узнал от Абрахамсона. "Все еще зависит от Морли. Этот ломбард далеко ушел. Он думает, что Джордж Уизерс похож на человека с бородой, и, хотя он дал мне описание, которое точно подходит Морли, он смотрит на него и категорически отрицает, что Морли вообще похож на человека в маскировке.
   Однако Абрахамсон не был удовлетворен увиденным. Вернувшись к своему магазину, он открыл дверь, снял табличку, которую оставил висеть на ручке: "Вернусь через десять минут", заменил другой: "Закрыто на сегодня", снова запер дверь и отправился в путь. направление универмага Кейси.
   Он решил посвятить весь день детективной работе. Конечно, это будет стоить ему денег, если магазин будет закрыт полдня. "Но, - утешал он себя, - я стою семьдесят тысяч долларов. Бьюсь об заклад, я имею право на небольшой отпуск.
  
   ГЛАВА XV
   BRACEWAY ВИДИТ СВЕТ
   Брейсуэй давно обнаружил, что человек, который старается хорошо работать как детектив должен полагаться на свою способность заводить друзей почти так же, как и на свою способность просеивать улики.
   "Я хороший работник, - имел обыкновение говорить он, - но я и вполовину не так хорош, работая один, как когда мне помогают все мужчины и женщины, являющиеся свидетелями по делу или связанные с ним". с ним по-другому. Мне нужно все сотрудничество, которое я могу получить".
   Это была одна из причин, по которой Родди, войдя в комнату Брейсуэя, сразу же почувствовал, что с ним будут обращаться только любезно. Он выказал признаки страха, когда вошел в комнату, и на его чрезвычайно черном лице его необычайно белые глазные яблоки гротескно вращались.
   Но Брейсуэй успокоил его улыбкой.
   - Что ты пытался сделать, Родди? был его первый добродушный вопрос. - Думаешь, у тебя достаточно ума, чтобы одурачить всех белых?
   "Кто, босс? Я, босс? - ответил мальчик, с ухмылкой отметая всякую видимость интеллекта. "Ну, сэр, босс. Ты знаешь, что у меня нет смысла. Я не пытался никого одурачить.
   - Разве вы не сказали начальнику полиции, что не спали всю ночь в понедельник, когда дежурили в вестибюле, и разве вы не говорили, что единственное, чем вы занимались, - это таскали сумки мистера Морли?
   "Да, сэр, босс; И это была правда, ничего, кроме правды, босс. Бог знает...
   Брейсуэй достал из кармана хрустящую новенькую однодолларовую купюру и разгладил ее на колене.
   - А теперь послушай меня, Родди, - сказал он, на этот раз без улыбки. "Г-н. Кин только что сказал мне, что не уволит тебя, даже если ты ляжешь спать в понедельник вечером. Вам нечего бояться; и эта долларовая банкнота станет твоей, как только ты скажешь мне правду, настоящую правду, о том, что ты видел и что ты пропустил, увидев в понедельник вечером. Если ты мне не скажешь, я тебя арестую".
   Глаза Родди, которые при виде денег блестели довольно жирным блеском, при упоминании об аресте быстро и белеют в орбитах.
   "Действительно, босс, у вас нет никаких причин, чтобы "отказать" мне, никаких причин. Вы знаете, как это, босс. Мы, цветные, у нас есть гифка, jes' a natchel gif', foh nappin' and' sleepin'. Босс, в этом городе нет ни одного черного, который бы не спал , не спал бы весь этот вечер понедельника и любую последующую ночь.
   "Очень хорошо. Подумайте сейчас. Постарайтесь запомнить. Ты вообще спал до полуночи?
   "Ну, сэр, босс. Неее, су!"
   "Нисколько?"
   Родди снова начал чахнуть.
   "Ну, возможно, это было не так, босс, возможно. "Давно, даже я лучше помню, что это своего рода ультрафиолетовый сон, мо", как промах, босс. Он закашлялся и отчаянно заговорил: - Видите ли, босс, когда ночью немного тихо, мне кажется, что, право, у каждого негра, которого я знаю, есть петля на шее. "Груши, как он, джес", готтер позволил своей шевелюре свисать вперед. Дар, бесполезно болтать, босс, эта петля давно не работает. Я, например, тоже сделал это, как вы говорите, долго насчет левена. Яс, сэр, я думаю, это правильно.
   "Как насчет времени между полуночью и двумя часами ночи? Петля тогда работала?
   -- Ой, босс, -- ответил Родди с чем-то вроде упрека, -- вы же знаете, что "таин" не кешун ув а петля арфтух полночь. Ровно в полночь, босс, винты торчат прямо из петли, а петля больше не нужна. Ты, конечно, держишь голову прижатой и больше не живешь. Не-е, сэр, нет никаких оснований полагать, что он опоздает, меньше ... меньше, если вас кто- нибудь ударит или зарежет.
   Брейсуэй стал суровым. Его глаза щелкнули.
   - Разве вы не отнесли захваты мистера Морли в его комнату той ночью, комната номер четыреста двадцать один?
   - Да, сэр.
   - В какое время это было?
   "Это было пять минут или две, босс".
   - Вы спали два часа до этого?
   "Ненавижу это говорить, босс, но я почти полностью запутался".
   "Тогда как вы проснулись настолько, чтобы понять, что сейчас ровно пять минут третьего?"
   - Дай-ка посмотреть, сэр. Возможно, 'twuz bekase uv', что я видел 'долго о ha'fpas', возможно, босс.
   - Значит, вы не спали два часа?
   "Алмос", сэр. Это было не так: видите ли, босс, скамейка посыльных справа от больших часов в вестибюле, справа от стола. В ту ночь я случайно уронил свою голову в стеклянный корпус часов, и когда она остановилась, чтобы ударить в колокольчик, она загремела и засвистела, и это меня встряхнуло. Господи, босс! Я проснулся и, когда увидел, что снаружи льет дождь, я подумал, что меня ударила молния. Это меня напугало - а это хороший способ разбудить негра ночью - напугать его, и тебе не придется его колоть. - крикнул я.
   "Я встал и пошел к главному входу, чтобы заставить ночного портье подумать, что я на работе, на случай, если он проснется. Я посмотрел вниз по улице к почтовому отделению и вижу, что в темноте идет человек.
   "Благослови де Лода!" - говорю я себе. "Белым людям нечего делать - они ходят на почту в ночное время". А я вернулся к скамейке посыльных и остановился на ней один раз чернить.
   - Негр?
   "Да, босс; Вы знаете, это означает быстрый сон. -- Посмотрев на меня, я не закрою глаза, когда снова проснусь, и прямо в вестибюле стоит тот самый человек, которого я знаю, идет на почту.
   - Что тебя разбудило?
   - Не знаю, босс. Я не могу больше думать о том, что я летаю. Это был самый первый раз в моей жизни, когда я просыпалась ночью, когда меня приставали.
   "Как вы узнали, что человек, которого вы видели в вестибюле, был тем, кого вы видели идущим на почту?"
   - Dey wuz de same, босс; это все. У него было такое же телосложение, такой же длинный плащ, такая же густая борода. Он прошел мимо меня и поднялся по лестнице, вместо того чтобы ждать, пока я побегу в лифт. В то время я бы не стал сечь его бороду, но он обернулся, когда поднялся наверх по лестнице, и оглянулся на меня. Я сеял на тот факт, что он получил то же самое, что и юный человек. Я сделал семя.
   Брейсуэй не показал, насколько высоко он оценил слова негра. Сидя у окна, с долларовой купюрой на коленях, он не сводил глаз с Родди, удерживая его от повествования.
   - Вы хотите, чтобы я поверил, что, увидев этого человека в двух кварталах от нас в половине второго ночи, вы заметили, что он носит бороду? Не было ли слишком темно?"
   "Нет, сэр. Свет в почтовом отделении очень мощный, босс. Я сажаю бороду, и я сажаю ее один раз, когда он ходит по лестнице.
   - Что он сделал после того, как оглянулся на вас, когда поднимался по лестнице?
   - Ничего, босс. Он заметил, что я смотрю на него, и он пошел вверх и скрылся из виду, вроде как в спешке.
   - В какое время это было?
   "Это было двадцать шесть минут до двух".
   "Откуда ты это знаешь? Ты снова заснул, не так ли?
   - Да, сэр, немного. Но, когда я проснулся так ни с того ни с сего, я чуть не подпрыгнул. Я предчувствовал, что часы могут меня снова сотрясти, и взглянул на них. Dat wuz, как я сею время. Прошло двадцать шесть минут до двух.
   "Что ты сделал потом?"
   "Ничего, босс; Я продолжал до тех пор, пока ночной клерк не пнул меня по голени и не сказал мне отнести сумки Мистуха Морли до двадцать первого. Я говорил тебе, что прошло пять или две минуты. Ден, когда мы поднялись в номер, я ему говорю: "Я думал, ты был в этом отеле полчаса назад, босс, когда у тебя была борода".
   "И сразу же извините, что сказал это. Он посмотрел на меня еще злее и сказал: "О чем ты говоришь, мальчик? Ты, должно быть, говоришь во сне!
   - Я возвращаюсь вниз. Ему не нужно было говорить "нет". Говорю вам, босс, когда белый человек говорит мне, что я разговаривал во сне, я разговаривал во сне - да я и не спорю об этом - я делал то-то и то-то. "
   - Но вы думали, что мистер Морли, человек с рукоятками, был тем, кого вы видели поднимающимся по лестнице, а также тем, кого вы видели идущим на почту, - и когда вы увидели его на лестнице и на улице он носил бороду? Это оно?"
   - Я ничего об этом не думал, босс. Я знал это.
   "Что вы думаете о том, что он сбрил бороду в то время утром?" - настаивал Брейсуэй, перебирая долларовую купюру. - Вам не показалось это странным?
   - Я пытаюсь сказать тебе, сэр, что я и не думал об этом. Он сказал, что я разговариваю во сне, а я благоразумный негр.
   - У него был золотой зуб, Родди?
   - Нет, сэр, - сказал Родди, - но он выглядел достаточно богатым, чтобы иметь такую. По крайней мере, я не видел, чтобы он у него был.
   "Вы видели человека с бородой с тех пор?"
   "Нет, сэр. Я же говорил вам, босс, он сбрил их.
   - А мистер Морли?
   - Да, сэр, я его видел. Он сейчас в отеле. Он тот же человек.
   "Он носил резиновые галоши, когда у него была борода, и когда ее не было?"
   - Яс, сух... два раза.
   - Он говорил тебе что-нибудь с вечера понедельника?
   "Нет, сэр".
   - Вы видели кого-нибудь еще в ту ночь - в понедельник вечером?
   "Нет, сэр".
   - Вы помните что-нибудь еще о том, как выглядел бородатый мужчина?
   "Нет, сэр, только он похож на этого Мистуха Морли; это все, что я знаю, босс.
   Брейсуэй поднялся на ноги.
   "Хорошо, Родди," сказал он сердечно; "ты хороший мальчик. Вот ваш доллар".
   Родди закатил белые глаза к потолку и склонил свое черное лицо к полу.
   "Боже, благослови тебя, босс! Ты один хороший...
   - А вот еще один доллар, если ты можешь держать об этом рот на замке, пока я не скажу тебе открыть его. Ты можешь это сделать?"
   Родди уверял, что способен оставаться немым в течение значительного времени после того, как протрубит Габриэль.
   "Смотрите, что вы делаете. Если вы этого не сделаете, мне, возможно, придется арестовать вас в конце концов.
   Когда негр ушел, Брейсуэй встал у окна и, устремив взор на улицу, ничего не видел из того, что там происходило. Он просматривал факты - или возможные факты, - которые только что пришли к нему. Беспокойство охватило его. Он принялся ходить по комнате длинными быстрыми шагами. Казалось, что, заставляя свой мозг работать максимально активно, он задействовал каждую клеточку и мускул своего тела. Его щеки раскраснелись; его глаза, жесткие и блестящие, щелкнули.
   Он думал, думал, перебирая каждую частицу улик, которые он получил от Родди, пытаясь оценить их ценность по сравнению со всем остальным, что он узнал по делу. Его шаг стал более быстрым; его дыхание участилось.
   Убийство, мужчины и женщины, связанные с ним, истории, которые они рассказали, - все это вспыхнуло на экране его сознания и зависло там, пока он не оценил их до мельчайших подробностей.
   Что мог иметь в виду Абрахамсон, указывая на веру в то, что человек с золотым зубом похож на Джорджа Уизерса?
   Достаточно ли проснулся мальчик Родди в ту ночь, чтобы составить какое-то реальное мнение о сходстве бородатого мужчины с Генри Морли?
   Поездка на почту - объяснила ли она исчезновение украденных драгоценностей? Отправил ли Морли его сразу же себе или кому-то еще в Вашингтон?
   Уизерс вернулся на "Бреворд" рано вечером в понедельник. Должно быть, это было до половины двенадцатого. Хотя ночной портье и посыльный в это время спали и не видели его, не было никаких сомнений в его возвращении, как он это описал.
   И почему Морли, переодетый, разбудил Родди и убедил себя, бросив взгляд через плечо, что негр видел его на лестнице?
   Или это все-таки был Морли? Какая причина, какой мотив...
   Внезапно, с резкостью закинутой на корточки лошади, он остановился посреди комнаты, устремив блестящие глаза в стену, задыша быстрее, чем когда-либо, и обдумывал мелькнувшую у него мысль. Идея переросла в теорию. Это никогда не приходило ему в голову раньше, и все же это было правильно. Это должно быть. У него это было! Впервые он почувствовал себя уверенным в себе, убедился, что надежно держится за дело.
   Он подошел к окну и ударил кулаком по подоконнику. Напряжение покинуло его тело. Он вздохнул с облегчением. Он видел сквозь туман загадочных фактов и противоречивых улик. В остальном все было бы относительно просто.
   Некоторые из друзей Брейсуэя имели привычку смеяться над ним, потому что, когда он был уверен, что разгадал криминальную загадку, его всегда можно было увидеть с тростью. Появление трости неизменно предвещало арест виновного.
   Теперь он подошел к углу возле бюро и взял легкую трость, которую привез в Фермвилль, привязанную к чемодану. Он задержался, вертя трость в правой руке. Мысли его вернулись к разговору, который он и Бристоу имели тем утром с Фултоном, чьи седые волосы и морщинистое лицо были очень ясны перед ним. Он вспомнил слова старика:
   "Она горько плакала. Я слышу, как она плачет сейчас. У нее был порыв, дух, радостная душа. Этот человек, которого никто из вас не смог найти, присутствует в жизни Энид уже много лет.
   Взгляд Брейсуэя смягчился.
   Что ж, теперь можно было не волноваться. Дела шли своим чередом. Старик отомстил. Он надел шляпу, решив спуститься на поздний обед. Когда он посмотрел на часы, он свистнул. Он обещал быть на вокзале, чтобы проводить похороны в Атланту на четырехчасовом поезде; и было уже половина третьего. Он поспешил.
   Впервые в жизни он был виновен в том, что выбрал курс, который мог привести к серьезным результатам или вообще не привести к результатам. Он позволил личным соображениям создать "слепые пятна" в своем мозгу.
   Из-за теплой дружбы с Джорджем Уизерсом он поспешил с выводами, в которых не учитывался муж умершей женщины. Он забыл, что лица Морли и Уизерса имеют схожие черты. Если бы это сделал любой другой детектив, Брейсуэй первым осудил бы его.
   Как он и ожидал, он нашел Уизерса и мистера Фултона намного раньше времени поезда. Они прошли через ворота и стояли на платформе. Брейсуэй заметил, что из них двоих отец выдержал это испытание с большей стойкостью и спокойствием. Уизерс был нервным, суетливым и, казалось, не мог стоять на одном месте. Он отвел Брейсвея в сторону.
   - Мне нужно кое-что тебе сказать, Брэйс, - сказал он тихо, дрожащим голосом. - Я не хотел говорить тебе... ради нее. Я думал, это может вызвать бесполезные разговоры, скандал. Но вы работаете на меня, и вы имеете право знать об этом.
   - Не волнуйся, Джордж, - успокоил его Брейсуэй. "Дела идут нормально. Не говори, если тебе не хочется".
   Он сказал это, потому что внезапно осознал качество страдания, которое он увидел в глазах этого человека. Это было так очевидно, так поразительно, что он даже удивился. Возможно, подумал он, он преувеличил, когда сказал Бристоу, что Энид подвергала своего мужа бесконечным разочарованиям и сожалениям. Уизерс теперь был в трауре; на самом деле он казался подавленным, подавленным.
   - Дело в том, - торопливо продолжал Уизерс, - я был там в ту ночь перед домом до... до часу дня. Вы знаете, я сказал вам, что был на крыльце прямо через дорогу и вернулся в отель, как только Кэмпбелл включил свою машину и пошел домой. Это было не совсем правильно. Я ждал, потому что Энид не выключила свет в гостиной. Это показалось мне странным.
   "Я ждал и заснул. Это кажется забавным - муж, взбешенный своей женой и пытающийся выяснить, что она делает, чтобы обмануть его, засыпает, пока он смотрит! Но это именно то, что я сделал.
   "Когда я проснулась, в гостиной еще горел свет. Я посмотрел на часы и, хотя плохо видел, понял, что уже второй час. Полагаю, я проспал по крайней мере полчаса. Видите ли, у меня была тяжелая ночь на спящем и потрясающий день, и...
   "Конечно. Я это понимаю, - утешил его Брейсуэй. - Ты что-нибудь видел, Джордж?
   "Да; Я видел кое-что в порядке, - он боролся со словами. "Когда я поднял взгляд, на фоне желтой оконной шторы вырисовывался силуэт. Это была мужская фигура. Это было после часа ночи, и там был мужчина с...
   Его голос полностью его подвел. Брейсуэй с недоумением смотрел на него с беспокойством.
   "Силуэт был довольно простым. Его четкая тень была выше пояса. Это было так ясно, что я мог видеть, что он был в кепке. Я мог видеть забрало этого, вы знаете; длинный козырек. Он был хорошо сложен, с хорошими плечами и так далее.
   "Когда я поднялся на ноги, свет выключили. Я перешел улицу. Я не думаю, что я побежал. Шел дождь. Я собирался убить его. Это было все, о чем я думал. Я собирался убить его, и я хотел застать его врасплох. Я не был вооружен и собирался задушить его до смерти".
   Ворота поезда открылись, и мимо них к поезду хлынул поток пассажиров. Уизерс понизил голос до хриплого шепота. Брейсуэй заметил неприятный звук.
   "Он сделал то, что я ожидал; бесшумно спустился по ступенькам. Я даже не слышал, как он закрыл дверь. Я не могу сказать, что видел его. Была кромешная тьма, и я почувствовал, где он. Я осознавал все его движения. Когда он достиг нижней ступеньки, я сблизился с ним. Я не мог доверять удару по нему. Было слишком темно.
   "Я протянул руки, чтобы схватить его за горло, но я недооценил ситуацию. Я поймал его за талию. На нем был плащ. Я мог сказать это по ощущению ткани. И я не мог его хорошо удержать. Пока я боролся с ним, он схватил меня за горло. Он был сильным человеком, в десятки раз сильнее меня.
   "Мы качались там несколько минут, несколько секунд - не знаю, сколько. Мы не шумели. Я ничего не мог сделать. Он душил меня, пока я не подумал, что моя голова разорвется.
   "Когда он понял, что я ва-банк, он толкнул меня так, что я пошатнулся на дюжине шагов. Он не остановился, чтобы посмотреть, что я сделал. Он побежал. То есть, я полагаю, он бежал. Я его не слышал и больше не видел. Он исчез - совсем".
   Брейсуэй посмотрел на часы. До поезда оставалось пять минут.
   "Что ты сделал потом?"
   "Ничего такого."
   "Тогда куда вы пошли? Ваше мнение? Быстрее, Джордж! Я хочу получить все это до того, как ты уйдешь".
   - Да, - сказал Уизерс, чувствуя, как у него пересохло в горле. - Я подумал, что вы должны знать об этом. Я... я постоял там под дождем, ошеломленный, пытаясь отдышаться. Я собирался обсудить это с Энид. Но я этого не сделал. Полагаю, я знал, что если бы знал, то убил бы ее. И я думаю, что сейчас я бы сделал это.
   - Видите ли, я не имел ни малейшего понятия, что с ней что-нибудь случилось; причинил ей боль, я имею в виду. Я взял себя в руки. Я ничего не делал. Я вернулся в отель. Я планировал поговорить с ней в последний раз позже в тот же день.
   - Скажите, - спросил Брейсуэй с нескрываемым рвением, - этот человек носил бороду?
   "Я думаю так. Я думал об этом весь день. Я думаю, что он это сделал, но я не уверен".
   "Но вы же видели простой силуэт, очертания его головы и тела!"
   "Да. У него могла быть борода, а может и нет. Он был крепко сложен, с короткой, толстой шеей, и в той позе, в которой он был, в ракурсе света над ним сильный подбородок мог быть увеличен, мог отбрасывать тень, подобную тени бороды".
   - А когда вы с ним боролись? Как насчет этого? Ты не приближался к его лицу?
   "Да; но он был выше меня ростом - не знаю - не помню. Но я думаю, что у него была борода.
   - Вы говорите, он не шумел на ступеньках. У него были резиновые туфли?
   "Я не знаю. Я предполагаю, что он это сделал.
   Кондуктор начал кричать: "Все на борт!"
   Они направились к пульману в Атланте.
   - Я бы не сказал вам - я не вижу, чтобы что-то из этого могло повлиять на конечный результат, - если бы не тот факт, что что-то могло смутить вас, - объяснил Уитерс все тем же неприятным, дребезжащим шепотом. - Это могло навести вас на мысль, что я был с вами не откровенен.
   Он стоял ногой на первой ступеньке машины. Носильщику явно не терпелось попасть на борт и закрыть дверь вестибюля.
   "Что ты имеешь в виду?" Брейсуэй поймал его за рукав.
   - Каким-то образом, - Уизерс наклонился, чтобы прошептать, - в борьбе, я думаю, я упал - я потерял свои часы. Кто-то, должно быть, подобрал его, знаете ли.
   "Проклятие!" - сердито взорвался Брейсуэй. - Почему не...
   Поезд тронулся. Портье взял Уитерса за локоть и поспешил вверх по ступенькам.
  
   ГЛАВА XVI
   СООБЩЕНИЕ ОТ МИСС ФУЛТОН
   Было чуть больше трех часов, когда вождь Гринлиф и Лоуренс Бристоу закончили свое "празднование". ужин" и заняли места на крыльце Љ 9. Хозяин, совершив невозможное в запретном состоянии, достал бутылку шампанского, пояснив: "Только для вас, начальник; я никогда не прикасаюсь к нему; и начальник наслаждался этим, безошибочно.
   По предложению Бристоу они воздержались от обсуждения какой-либо стадии убийства во время еды.
   "Все, что нам нужно сделать сейчас, - сказал он, - это убедиться, что узел на веревке Перри завязан искусно, а это не очень аппетитно".
   "У меня есть кое-что новое", - добавил Гринлиф; - Но ты прав. Мы подождем до обеда.
   Они были очень довольны тем, что они сделали; и каждый, не говоря об этом, знал, что удовольствие другого увеличилось от мысли, что они взяли верх над Брейсуэем.
   С крыльца они увидели, что перед домом Љ 5 стоит автомобиль. Когда они откинулись на стулья, Фултон и Джордж Уизерс вышли из бунгало и сели в машину.
   "Они собираются отвезти тело в Атланту в четыре часа", - сказал Гринлиф.
   Мгновение они смотрели на удаляющийся автомобиль. Затем Бристоу спросил: "Что нового вы откопали?"
   "Отчет из лабораторий Шарлотты".
   - О, вы получили это - по телеграфу?
   Хромой человек казался равнодушным к этому.
   "Да; по телеграфу, - Гринлиф сделал паузу, как будто ему нравилось разжигать любопытство собеседника.
   Бристоу промолчал. Он производил впечатление уверенного в том, что отчет не может содержать ничего ценного.
   - Вам не очень-то хочется узнать, что это такое, - пожаловался вождь. "У меня чуть не случился припадок, пока он не пришел".
   - О, это не имеет большого значения, так или иначе, - сказал Бристоу, чувствуя раздражение Гринлифа. - Все равно дело улажено.
   "Это может быть правдой; но это не повредит, чтобы получить все, что мы можем. Лаборатория сообщила то, что вы ожидали. Ничего под ногтями мисс Фултон; частицы кожи белого человека, эпидермиса, под Перри".
   Бристоу приятно рассмеялся, его глаза внезапно загорелись еще больше.
   "Прошу прощения, вождь; Я немного развлекался с вами, притворяясь безразличным. Но это здорово - лучше, чем я действительно смел ожидать. Это единственное прямое свидетельство из первых рук, которое мы можем предложить, показывающее, что негр, вне всякого сомнения, напал на нее".
   Он снова рассмеялся. "Посмотрим провод".
   "Полагаю, это уладит все дела", - ликовал Гринлиф, передавая ему телеграмму.
   Он прочитал его и отдал обратно.
   "После этого, - прокомментировал он, - у меня почти возникает соблазн выбросить то, что я должен был вам показать; его значение уменьшается".
   "Что это?"
   - Признание Люси Томас, что Перри ходил к номеру пять в ночь, а точнее, в утро убийства.
   - Ты получил это - от нее! - воскликнул Гринлиф.
   - Да, подписано.
   "Г-н. Бристоу, ты чудо! Клянусь, ты! Мои люди ничего не могли вытянуть из нее. Я тоже не мог.
   "Вот. Я написал ее историю и прочитал ее ей, и она подписала ее".
   Гринлиф взял листок и прочитал:
   "Я знаю, что Перри Карпентер был в доме миссис Уизерс в понедельник вечером. Мы с ним выпивали вместе, и я был почти пьян, но он был почти наполовину пьян. Он сказал мне, что знает, где можно достать много денег или "что-то такое же хорошее, как деньги", потому что видел с ними "эту белую женщину". Мы с ним поссорились, потому что он хотел, чтобы я дала ему ключ от дома миссис Уизерс, от ее кухонной двери.
   "Он порвал ленточку, на которой я вешала ключ на шею, и вышел. Это было довольно поздно ночью. Перед рассветом он вернулся и швырнул ключ на пол, и он проклял меня и ударил меня. На ленте у меня было два ключа: один от номера пять на Манистон-роуд, а другой от дома, где я работал до того, как пошел к миссис Уизерс. Он взял не тот. Когда он ударил меня, то сказал: "Ты думаешь, что ты чертовски умна, раз дала мне не тот ключ; но это меня не остановило. Он казался тогда более пьяным, чем когда вышел из дома ранее ночью.
   (Подпись) "Люси Томас".
   Начальник свистнул. - Как, черт возьми, ты вытянул это из женщины?
   "Послал за ней и поговорил с ней. Она рассказывала так много историй и так много противоречила себе, что в конце концов не выдержала и предоставила мне реальные факты".
   "Будет ли она придерживаться того, что говорит в этой газете?"
   "О, да. Никаких проблем с этим не будет".
   Гринлиф предложил ему подписанное признание.
   "Нет; держи, - сказал он. - Это твоя собственность, а не моя.
   Вождь сложил его и аккуратно сунул в нагрудный карман.
   "Интересно, - предположил он, - что скажет на это мистер Брейсуэй".
   - Он поймет, что дело улажено. Но я не думаю, что он бросит работу".
   - А почему не сделает, если увидит, что виноватый у нас?
   - Вот что я хотел бы знать. Я полагаю - это между нами - я полагаю, что сейчас он больше работает на Джорджа Уизерса, чем на государство. Видите ли, как я вам уже говорила, тут может быть какой-то семейный скандал, о чем муж хочет умолчать. Брейсуэй удовлетворится, как только мы покажем ему, что единственное, чего мы хотим, - это предъявить улики против негра; что нас не интересуют частные скандалы. Но есть одна вещь, шеф, я бы хотел, чтобы вы сделали: пусть Морли едет в Вашингтон на полуночном поезде сегодня вечером, вместо того, чтобы заставлять его ждать до завтра.
   "Почему?"
   - Если Брейсуэй не оставит все как есть, он будет настаивать на том, чтобы последовать за Морли в Вашингтон. Если он это сделает, я тоже пойду; и мы могли бы также покончить с этим.
   - Ты не боишься, что наше дело не выдержит критики?
   "Нет. Дело стоит на собственных ногах. Нет на земле силы, которая могла бы его разрушить".
   - Ну, тогда почему...
   - Я скажу вам почему, шеф. Меня посадили сюда с этим туберкулезом. Вы знаете, что это означает, по крайней мере, несколько лет выздоровления. Почему бы мне не использовать эти годы, чтобы развить бизнес, которым я мог бы заниматься, пока я здесь? Это дело об убийстве открыло мне дверь, и я собираюсь ею воспользоваться. Лоуренс Бристоу, детектив-консультант и криминалист. Как это вас поразило?
   "Отлично!" - искренне сказал Гринлиф. - И ты прав. Ваша репутация создана; и даже если бы вам пришлось время от времени уезжать из Фермвилля на несколько дней, это не повредило бы вашему здоровью.
   Тенденция вождя приписывать себе заслуги в аресте Карпентера исчезла. Ему нравился Бристоу, он был впечатлен его тихой деловитостью.
   - Я рад, что ты думаешь, что мне это сойдет с рук, - сказал хромой очень довольный. "Теперь вы понимаете, почему я хочу поехать в Вашингтон с Брейсуэем. Это просто чтобы держать это дело в своих руках. Если вы скажете, что я имею право на признание загадки, я позабочусь о том, чтобы получить признание".
   "Хорошо. Я дам знать Морли, что он может уйти сегодня вечером, и ему не нужно беспокоиться о том, что мы его побеспокоим.
   "Спасибо. Чем раньше мы соберем все мельчайшие улики, тем лучше будет.
   Гринлиф приготовился уходить. Поднявшись, он заметил молодого человека, идущего по Маннистон-роуд.
   - Незнакомец, - объявил он. - Еще один детектив?
   Бристоу взглянул на улицу.
   "Нет. Это корреспондент газеты. Это мое предположение. Вашингтонские и нью-йоркские газеты уже успели прислать сюда специальных людей для репортажей.
   Молодой человек бодро поднялся по ступенькам дома Љ 5.
   "Я был прав, - заключил Бристоу. - Если вы столкнетесь с ним, шеф, говорите за нас двоих. Просто скажите ему, что я отказываюсь давать интервью".
   "Почему?" - спросил Гринлиф. "Интервью даст вам хорошую рекламу".
   - Есть только один вид рекламы, который лучше болтовни, - лаконично заметил Бристоу. "Отчужденность, таинственность. Это заставляет людей задуматься, заставляет их говорить".
   Все произошло так, как и предполагал Бристоу. Гринлиф, идя по дорожке, встретил незнакомца, специального корреспондента нью-йоркской газеты. У них был короткий разговор, газетчик часто поглядывал в сторону дома Љ 9, и, наконец, они повернули и пошли по Маннистон-роуд.
   Бристоу, встав со стула, чтобы вернуться на спальное крыльцо, увидел, как мисс Келли вышла из дома Љ 5 и поспешила в его сторону. Он ждал ее.
   - Мисс Фултон хочет вас видеть, мистер Бристоу, - сказала медсестра. - Она попросила меня передать вам, что это очень важно.
   Он был откровенно удивлен.
   - Хотите меня видеть, мисс Келли?
   "Да; немедленно, если вы можете прийти.
   - Конечно.
   Он вошел в дом и взял шляпу.
   - Как мисс Фултон? - спросил он, спускаясь по ступенькам с мисс Келли.
   "Намного лучше. На самом деле, она казалась в хорошем настроении и довольно сильной, как только ее отец и мистер Уизерс ушли. Это было около получаса назад".
   "Возможно, ей помог их отъезд", - предположил он, улыбаясь. "Часто чья-то семья раздражает - мы можем любить их, но мы хотим, чтобы они были на милом расстоянии".
   Она одобрительно улыбнулась ему.
   - А лекарство? - спросил он, когда они подошли к двери. - У нее было много бромида и тому подобного?
   "Нет; не сегодня. Ее мысли совершенно ясны.
   Он задал еще один вопрос:
   - Вы случайно не знаете, почему она хочет меня видеть?
   - Я думаю, это что-то о ее зяте, мистере Уизерсе.
   "Ах! Интересно, может ли...
   Он не договорил фразы, а, войдя в гостиную, подождал, пока мисс Келли объявит о его приходе.
   Быстрый механизм его разума сообщил ему, что он вот-вот столкнется с какой-то совершенно неожиданной ситуацией.
  
   ГЛАВА XVII
   ОТКРОВЕНИЕ МИСС ФУЛТОН
   Как бы он ни был подготовлен к неожиданности, его эмоции, когда его ввели в комнату мисс Фултон, были немногим меньше изумления. Девушка преобразилась. Вместо избалованного ребенка с раздражительным выражением лица он увидел спокойную, хорошо владеющую собой женщину, которая сердечно приветствовала его с улыбкой. За одну ночь, казалось, она стала зрелой.
   Одетая в простое бледно-голубое неглиже и прислоненная к постели, как и накануне, в ее позе не было теперь ничего от той слабости, которую она выказала во время его прежнего свидания с ней. Впервые он увидел, что она красивая женщина, и ему уже нетрудно было понять, почему Брейсуэй был в нее влюблен. Он ждал, пока она объяснит, почему его вызвали.
   - Я взяла дела в свои руки, то есть свои дела, - сказала она. - Есть кое-что, что ты должен знать.
   - Если есть что... - начал он вежливую формулу.
   - Во-первых, - сказала она ему, - мне лучше объяснить, что отец приказал мне обсуждать... смерть моей сестры ни с кем, кроме судьи Роджерса. Вы знаете, кто он, адвокат здесь. Отец и Джордж оставили его. Я еще не видел его. Я хотел сообщить вам некоторые факты. Я знаю, что ты воспользуешься ими по справедливости.
   "Значит, я был прав? Вы же знаете...
   -- Да, -- сказала она, не выказывая, насколько он мог заметить, никакого волнения; "Я не спал всю ночь понедельника. Я чудом избежал смерти моей сестры - ее убийства".
   Ее губы на мгновение дрогнули, но она замечательно взяла себя в руки. Слегка недоверчивый, он внимательно наблюдал за ней.
   "Я услышал шум в гостиной. Это был не громкий шум. Думаю, меня разбудил тот факт, что он был настороже или осторожен. Прежде чем встать с постели, я посмотрел на часы. Было где-то около часа ночи - я не знаю, сколько минут первого. Когда я достиг маленького коридора, ведущего в столовую, я услышал мужской голос.
   "Он не говорил вслух. Это был торопливый шепот. Казалось, что голос, когда он был на своей естественной высоте, был бы высоким или тонким, больше похожим на тенор, чем на что-либо другое. Это произвело на меня впечатление ужасного гнева, гнева и угрозы вместе взятых. Единственное, что я услышал от своей сестры, был сдавленный звук, как будто она пыталась закричать, но ей помешало... удушье.
   Она смотрела в окно, ее грудь вздымалась и опускалась, пока она заставляла себя успокоиться.
   Бристоу смотрел на нее с ястребиной проницательностью.
   "И что ты сделал?" - спросил он низким и холодным голосом.
   "Я распахнул дверь столовой. С того места, где я стоял, глядя через столовую в гостиную, я мог видеть край юбки моей сестры и... и мужскую ногу, правую ногу.
   "То есть, я не видел большую часть его ноги. Что я действительно видел, так это его ногу, подошву его ботинка, большого ботинка. Он был в таком положении, что ступня упиралась носками, перпендикулярно полу, так что я видел всю подошву резинового башмака".
   Она поднесла обе руки к лицу и закрыла глаза, удерживая позу несколько минут. Когда она снова посмотрела на него, в ее глазах были не слезы, а следы страха.
   "Мне показалось, что он сильно наклонился вперед, перенеся большую часть веса на левую ногу и уравновешивая себя правой тягой, отставленной назад. Что-то в положении этой ноги указывало на большую силу.
   "Все это пришло ко мне за минуту, за секунду. Когда я осознал, что вижу, опасность для Энид, я потерял сознание, просто рухнул и сполз на пол, и все почернело передо мной. Кажется, я не издал ни звука с тех пор, как покинул спальное крыльцо.
   Бристоу говорил быстро.
   - Мисс Фултон, кто был этот человек?
   Она преодолела мгновенное сопротивление.
   - Я не уверена, - медленно сказала она. "Я не уверена. Я думал, что это либо Генри Морли, либо Джордж Уизерс.
   Она отвернулась. Дрожь потрясла ее с головы до ног.
   "Почему?" он спросил.
   - Во-первых, голос, - ответила она, все еще отвернувшись. "Это вполне мог быть высокий голос мистера Морли, пониженный до шепота; или это мог быть Джордж Уизерс. Когда он злится, его низкий голос претерпевает любопытные изменения; это ужасно".
   - А вторая причина?
   "Мужчина был в каучуках". Она повернулась к нему лицом. - Я видел, как мистер Морли надел его за два часа до этого.
   - А как насчет вашего зятя?
   "Он чудак в этом вопросе - никогда не выходит под дождь, если он не наденет их".
   - Подумайте немного, мисс Фултон. Разве этот человек не мог быть негром - негром, которого сейчас арестовывают за это преступление? Он носил обувь на резиновой подошве. Можешь ли ты поклясться, что то, что ты видел, не было резиновой подошвой, прикрепленной к кожаному или брезентовому ботинку?
   "Нет; Я не мог.
   "А голос? Вы слышали какие-нибудь слова этого человека? Можешь ли ты поклясться, что это не был безграмотный разговор необразованного негра?
   "Нет; Я не мог.
   - Что заставило вас подумать о Морли и Уизерсе?
   "Г-н. Морли был в бешенстве на мою сестру, когда ушел от меня - в связи с денежными делами. Вы знаете об этой части дела?
   "Да."
   "И голос Джорджа всегда похож на тот, который я слышал. Так бывает, когда он - привык - злиться на Энид.
   Бристоу почувствовал огромное облегчение. Он был настолько уверен в своем деле против Перри Карпентера, что отказывался рассматривать что-либо, что могло бы затемнить его собственную теорию.
   - Вы все еще уверены, что это был мистер Морли или мистер Уизерс?
   "Теперь я думаю, - ответила она почти шепотом, - что это был Джордж Уизерс".
   "Почему?"
   "Позвольте мне еще раз объяснить. Я лежал там, где я потерял сознание, в течение нескольких часов, пока всего за несколько минут вы не ответили на мой зов о помощи. Должно быть, я испытал ужасный шок. Когда я пришел в сознание, я ввалился в гостиную и увидел... увидел Энид. Ее - о, мистер Бристоу! - вид ее лица, ее рта парализовал мой голос.
   "Я стояла на крыльце и пыталась кричать, но сначала не могла. Я только ахнула и задохнулась. Я начал спускаться по ступенькам, достиг основания, а затем обнаружил, что могу сделать так, чтобы меня услышали. Я побежал назад по ступенькам и стоял там, крича, пока не увидел, что ты идешь. Думаю, никто не видел, как я спускался по ступенькам.
   - Но это не имеет ничего общего с мистером Уизерсом?
   - Да... да, это так. Когда я спустился по ступенькам крыльца, я увидел что-то лежащее в траве, на верхней стороне ступеньки, со стороны твоего дома.
   Она просунула руку под одну из подушек.
   "Это было вот это".
   Она протянула Бристоу золотые часы с открытым циферблатом. Он прочитал на обратной стороне инициалы "GSW".
   "Это часы Джорджа Уизерса, - сказала она, - и, когда я их нашла, его не было на этой стороне Маннистон-роуд, согласно рассказу, который он рассказал вам и начальнику полиции".
   Бристоу напряженно думал, нахмурив лоб. Он жалел, что она не нашла часы. Он напомнил себе об истерическом состоянии, в котором она находилась накануне. Возможно, в конце концов, эта история была не чем иным, как бессознательным вымыслом - фантазией, которую она считала правдой.
   "Почему вы отказались вчера сказать мне это; И почему ты добровольно это делаешь сейчас? - спросил он, удерживая ее взгляд холодным, ровным взглядом.
   - Боюсь, вы не поймете, - ответила она, чуть приподняв уголки рта в улыбке, в улыбке, в которой почему-то было еще много печали. "Вчера я был еще под влиянием того образа жизни, которым жил всю свою жизнь, как бы порабощенный тем, что моя старшая сестра была любимицей моего отца, и еще тем, что характер моей сестры был сильнее моего - на по крайней мере, меня учили так думать.
   - Я не хочу, чтобы вы думали, что я не любил свою сестру. Я сделал; но это сделало меня плаксой. Я всегда полагался на других - понимаете? Но сейчас этого влияния нет. я сама себе хозяйка; И я знаю. Я могу и должен делать то, что мне кажется правильным".
   Бристоу, внимательно изучавший человеческую природу, понимал. В его памяти промелькнул отрывок, который он читал в каком-то произведении Джорджа Бернарда Шоу: никто никогда не теряет друга или родственника из-за смерти, не испытывая при этом некоторого облегчения.
   "Да; Я понимаю, что вы имеете в виду, - согласился он. "Это пример погруженной личности - что-то в этом роде".
   "Г-н. Брейсуэй работает с тобой, не так ли? - спросила она вдруг.
   -- Да, -- ответил он, удивленный.
   - Я подумала, - продолжала она, - что то, что я увидела, будет полезно вам и ему. И я не могу понять, зачем отцу и Джорджу вся эта секретность. Казалось бы, они боялись узнать что-нибудь - что-нибудь такое, за что им будет стыдно! Я хочу, чтобы виновный был наказан, вот и все.
   Он вспомнил заявление Брейсуэя о том, что он был помолвлен с Марией Фултон. Могло ли быть так, что она все еще любила его, и что помолвка с Морли, ее финансовая помощь были всего лишь притворством, жалким продуктом досады на Брейсуэя, чтобы показать ему, что он ей безразличен? И теперь она хотела помочь Брейсуэю, а не Бристоу?
   Он решил проигнорировать эту часть ситуации. Очевидное обвинение Уизерса дало ему пищу для размышлений. Ему было жаль, что это произошло. Он не верил, что против него есть тень дела.
   Он встал и передал часы мисс Фултон.
   - Нет, - возразила она. "Я не хочу этого. Возможно, вы с мистером Брейсуэем воспользуетесь этим.
   Он помедлил, прежде чем положить его в карман.
   - Почему вы послали за мной, мисс Фултон? - спросил он, поблагодарив ее за это. - Почему я, а не ваш адвокат, судья Роджерс?
   -- Он бы запретил мне говорить, -- просто ответила она; "И я хотел поговорить. Я отказываюсь когда-либо снова носить с собой секреты других людей. Это слишком угнетает".
   - Вы говорили об этом кому-нибудь еще? - или собираетесь?
   "Нет; никто; и я не буду".
   - А теперь кое-что о мистере Морли: вы думаете, он украл деньги - например, из своего банка?
   "Почему нет! Он спекулировал - и проигрывал. Я рад, что ты спросил о нем. Я больше никогда его не увижу, никогда!
   Бристоу оставил ее с уверенностью, что он и Брейсуэй наилучшим образом воспользуются ее теорией и фактами, которые она привела. Он медленно пошел обратно к своему бунгало, его хромота была более заметной, чем обычно. Физически он чувствовал себя очень уставшим.
   Но в одном он все еще был уверен: в силе его доводов против Перри Карпентера. Он предпочел придерживаться этого, гораздо более упрямо, чем Брейсуэй отказывался подробно рассматривать точную ситуацию Уизерса в отношении преступления. Если Уизерс убил свою жену, то теперь обстоятельства складывались идеально в его пользу. У двух мужчин, необычайно сообразительных, быстро соображающих, признанных полицией и общественностью способными наказать виновного, были и другие, противоположные теории, теории, которые они решили "опрокинуть", обосновать. При нынешнем положении вещей история, которую Бристоу только что услышал, едва ли имела какое-то значение. Детективы были заняты собственными идеями.
   Мария Фултон, после того как хромой человек ушел от нее, откинулась на подушки и посмотрела в окно затуманенными глазами. Противовесом печали, давившей на нее два дня, были ее размышления о том, как Брейсуэй воспримет факты, которые она раскрыла.
   Увидит ли он, что она поступила так, чтобы помочь ему? Что, не зная, как он воспримет прямое известие от нее, она отправила его ему через другого? Что она желала прежде всего , его успехи в расследовании?
   "Когда я разговаривал с этим человеком Сэма Брейсуэя, вся моя манера поведения была откровением того, что я чувствовал - откровенным признанием! И, конечно же, он ему расскажет. Если он не...
   Она позвонила мисс Келли.
  
   ГЛАВА XVIII
   ЧТО ЗА ИГРА BRACEWAY?
   Брейсуэй, к. Выполняя свое обещание провести еще одну беседу с Бристоу, он сидел на крыльце дома Љ 9 и смотрел на последние золотые ленты, которые закатное солнце выбросило над голубыми краями гор.
   Он все еще носил свою трость.
   - Каковы ваши планы, мистер Брейсуэй? - спросил Бристоу. - Думаешь, ты последуешь за Морли в Вашингтон?
   - Не следуйте за ним, - с улыбкой ответил сыщик. "Я иду с ним. То есть я поеду тем же поездом, что и он".
   - Я полагаю, Гринлиф сказал вам, что разрешил Морли уйти сегодня вечером?
   - Да, - сказал, что вы предложили это. И я думаю, что ты прав. Бесполезно терять время без нужды. Ты тоже идешь?
   - О, во что бы то ни стало, - быстро сказал Бристоу, - и вопреки назначению моего врача. То есть, если вы не будете возражать - если вы не думаете, что я буду мешать.
   Брейсуэй ясно осознавал желание хромого человека сопровождать его, чтобы участвовать во всех фазах работы над этим делом и в конечном счете подчеркнуть, что он, Бристоу, противопоставив свою изобретательность Брейсуэю, собрал доказательства, устанавливающие вину негра вне всяких сомнений. Эта идея позабавила его, настолько он был уверен в точности своей теории.
   - Вовсе нет, - сказал он сердечно. "Я хочу чтобы вы пришли."
   - Как насчет того, чтобы избегать его в поезде? Мы не хотим, чтобы он знал, что мы его попутчики.
   "О, нет. Он сядет на станцию здесь. У меня есть машина, которая доставит меня - и вас, конечно, - в Ларримор, на станцию в семи милях отсюда. Они пометят поезд. Мы войдем в каюту и останемся там; наши блюда подаются прямо там. Видите ли, мы не попадем в Вашингтон до завтрашней темноты.
   "Да; Я понимаю. Схема в порядке.
   Они молчали несколько минут.
   - Я тут подумал, - сказал Бристоу, - что миссис Уизерс хранила все свои драгоценности в бунгало - незащищенные, знаете ли, - там были только ее сестра и она сама. Это было рискованно".
   - Да, - согласился Брейсуэй. - Что ты от этого получишь?
   "Возможно, она выжидала - знала, что в любой момент могут поступить требования о деньгах, - и боялась быть пойманной без них".
   "В яблочко. Вот как я это понял".
   Они снова молчали.
   Брейсуэй заговорил первым. Он рассказал все факты, которые узнал от Абрахамсона и Родди, и завершил рассказ историей, которую Уизерс рассказал ему на перроне станции. Он не утаил ни одной детали. Очевидно, его раздражение по отношению к Уизерсу улеглось. Когда Бристоу вручил ему часы, которые нашла Мария Фултон, он со смехом сказал:
   - Хорошо, что Джордж рассказал мне об этом, не так ли? В противном случае нам, возможно, пришлось бы потратить много времени на то, чтобы показать, что он не имеет никакого отношения к самому преступлению".
   -- И тем не менее, -- уточнил Бристоу, -- он ничего не сказал, чтобы объяснить, почему часы должны были быть так далеко в траве и сбоку от ступенек в этом направлении. Согласно его рассказу, он, должно быть, уронил его с другой стороны, с нижней стороны.
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Я не понимаю, как он мог упасть туда, где его нашла мисс Фултон, если только кто-то не поднял его и не бросил туда. Он сказал вам, что все время был на тротуаре, и, когда другой мужчина сбросил его, он покатился вниз по склону, а не вверх.
   - Это мелочь, - добродушно возразил Брейсуэй. "Ничто не могло заставить меня думать, что Джордж виновен в убийстве".
   Затем Бристоу повторил все, что Мария Фултон сказала в тот день, и ясно выразил свое сильное подозрение, что убийство на самом деле было совершено либо Уизерсом, либо Морли. На Брейсуэй это никак не повлияло.
   -- Мисс Фултон, -- сказал он, -- конечно же, рассказала вам все, что видела и слышала, а кроме того, и то, о чем догадывалась. Но я не вижу, что это что-то меняет. Я не могу допустить, чтобы это заставило меня подозревать Уитерса, так же как я не могу принять как ценное совершенно положительное мнение Абрахамсона о том, что человек, одетый в маскировку, был Уитерсом. Вещи не подходят. Вот и все. Они не вписываются в такую теорию".
   - Вы когда-нибудь задумывались, - настаивал Бристоу, - почему вчера утром Уизерс сказал нам с Гринлифом, что он был в ломбарде, когда там был человек с золотым зубом? Почему он должен говорить это, когда Абрахамсон сразу опровергает это, говоря вам, что они никогда не были в магазине одновременно?
   - Уизерс сказал вам прямо, прямо и безошибочно, что видел того парня в магазине? В голосе Брейсуэя звучала воинственность.
   Бристоу попытался вспомнить точные слова, которые использовал Уизерс. Кроме того, его разглагольствования о возможной вине Уизерса казались ему абсурдными, когда он рассматривал силу обвинения против Перри.
   - Не могу поклясться, - наконец признал он. - Но нет никаких сомнений в том впечатлении, которое он произвел на нас. Да ведь сам Абрахамсон сказал вам, что Гринлиф был уверен, что Уизерс и другой человек были там одновременно.
   - О, - сказал Брейсуэй, явно немного скучая, - это одна из вещей, на которые мы должны обратить внимание в таких случаях - дикие впечатления, истолкование слов по-разному каждым, кто их слышал. В любом случае, это незначительная деталь".
   - Я вас совсем не понимаю, - сказал Бристоу, пристально глядя на него.
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Ваше убеждение, что Морли виновен, ваш отказ принять дело против Перри Карпентера и ваше нетерпение в обсуждении Уизерса".
   - Подумайте над историей мисс Фултон, - возразил Брейсуэй. - Если это вообще что-то делает, это усиливает подозрение, что Морли - тот человек, которого мы хотим. А история Родди - на первый взгляд, она проклинает Морли! У Уитерса не было никаких мотивов, кроме ревности. Мотив Морли был стар как мир; отчаянная нужда в деньгах".
   "Ну, допустим, на данный момент. Что вы делаете с уликами против негра? Ему нужны были деньги.
   Брейсуэй рассмеялся.
   "Честно говоря, - признался он, - я ничего с ним не делаю. Я пойду дальше: он кажется безупречным, и все же...
   Его лицо приобрело серьезные черты.
   - На отчет лаборатории ответить невозможно, - продолжал Бристоу. "Это так же хорошо, как показания очевидца".
   "Да; Это. И все же я в чем-то не уверен... Но скажу так: если моя поездка в Вашингтон, наша поездка не удастся, я перестану строить догадки и теоретизировать. Я соглашусь безоговорочно, что Перри - мужчина".
   Бристоу помедлил, прежде чем сделать следующее замечание:
   "Конечно, я не работаю в Уизерс. Моя единственная связь с этим делом - волонтерская. У вас совершенно другое - и я понимаю, что могут быть - ну - вещи, которые вы знаете и не хотите, чтобы я знал. Но я не могу не задаться вопросом, является ли Морли единственным соображением, которое приводит вас в Вашингтон, не может ли быть что-то еще, каким-то образом относящееся к делу - имеющее отношение к нему, но не обязательно связанное с ним напрямую.
   - Что за что? - возразил Брейсуэй.
   - Скажи, например, что-нибудь гадкое, обидное для Фултона и Уизерса, может быть, какой-нибудь скандал.
   Брейсуэй на мгновение задумался.
   - У вас острый ум, мистер Бристоу, - сказал он наконец. - Я не могу сейчас обсуждать эту фазу, но отчасти вы правы; хотя, скажу откровенно, если бы Морли не собирался в Вашингтон, я бы тоже не поехал.
   "Спасибо; Я ценю, что ты так много мне рассказал. А теперь позвольте мне задать еще один вопрос: почему именно вы следуете за Морли?
   - Я скажу вам, - бодро ответил Брейсуэй. - Это справедливый вопрос, и я отвечу на него. Я иду туда по наитию. Я не могу убедить себя, что Перри виновен, и у меня есть предчувствие, что я сейчас иду по следу нужного человека. И пока я занимаюсь этим делом как профессиональный детектив, я не собираюсь пренебрегать ни малейшей уликой, ни малейшей уликой. Перед тем, как закрыть дело, я изложу каждую подсказку и любую догадку, фактически сказав: "Ну, этот человек или этот человек кажется виновным; давай, повесь его.
   "Ни один невиновный человек не пойдет на смерть, пока я чувствую, что есть шанс, что виновный будет рядом и посмеется в рукаве. Вот и все в двух словах. Вот почему я ищу Морли! Вот почему я еду в Вашингтон".
   Бристоу, тепло отзываясь на голос и настроение собеседника, наклонился вперед и схватил его за руку.
   "Хороший!" он сказал. - Все в порядке, и я с тобой.
   "Это единственный способ взглянуть на эту работу. Без правильных идеалов это гнилое дело. Но, с правильной точки зрения, это здорово, порой гораздо ценнее, чем работа юристов и судей".
   - Я рад, что вы это сказали, - заявил Бристоу. - Очень рад, потому что сам подумываю заняться этим.
   "Ты?" Брейсуэй выглядел удивленным; или его эмоция могла быть симпатией к человеку, движимому к выбору новой профессии в жизни.
   "Да. Я говорил об этом с Гринлиф сегодня днем. Я понимаю - с моей стороны было бы глупо, если бы я этого не сделал, - что это дело принесло мне широкую огласку. Это дало мне возможность сказать, что я кое-что знаю о преступлениях и преступниках, хотя до этого убийства эти знания были в основном на бумаге".
   "Да; Я знаю."
   - Но теперь, когда я застрял здесь на долгое время, это лучшее, что я могу сделать; на самом деле, это единственное. Я плыл по жизни, возился с недвижимостью и время от времени писал немного, совсем немного плохой фантастики. Никакое занятие не помогло бы мне в Фермвилле; и я думаю, что мог бы стать чем-то вроде детектива-консультанта и криминалиста. В этом есть деньги, не так ли?
   "Да; хорошие деньги, - ответил Брейсуэй без особого энтузиазма. "Но бывают моменты, когда это душераздирающая работа, эта работа по преследованию виновных, отбросов, неудачников, подонков и крыс. Это не только празднование Четвертого июля с играющими группами и твоим именем в газетах".
   "О, я понимаю это. В любой профессии есть свои недостатки".
   - Но у тебя аналитический склад ума. И, как я только что сказал, в этом есть деньги.
   Зарево с неба погасло, и с наступлением темноты в воздухе заметно похолодало. Брейсуэй зевнул и потянулся. Помимо бесед с Абрахамсоном, Родди и Уизерсом, он также взял интервью у Перри и Люси Томас.
   "Клянусь Джорджем!" - воскликнул он. "Я устал. Я не знаю, когда я был таким уставшим. Это был настоящий день, с тех пор, как я пришел сюда этим утром, каждую минуту что-то выскакивает".
   Бристоу не ответил на это. Он думал о впечатлении, которое произвела на него Мария Фултон, что она все еще любит Брейсуэя. У него была эта идея весьма живо во время разговора с ней. Теперь он подумал, не лучше ли ему рассказать об этом Брейсуэю. Нет, решил он; время для этого придет после кропотливой работы в Вашингтоне. Сам Бристоу был далеко не сентиментальным человеком. Будь он на месте Брейсуэя, он предпочел бы ничего не слышать о девушке и ее чувствах до окончания работы.
   - Ты собрался? - спросил Брейсуэй. "Готов идти?"
   "Почти."
   -- Что ж, предположим, мы плывем вниз к Бреворду. Нет; Я забыл. Вы бы предпочли поехать вниз, не так ли? Ходьба беспокоила бы эту ногу. Я пришлю за вами машину.
   - Спасибо, - с благодарностью согласился Бристоу. "Это будет лучше всего".
   "Хорошо. Я принесу его сюда через час или около того. Ты можешь забрать меня, и мы побежим в Ларримор.
   Он шел по Маннистон-роуд, сильно ударяя каблуками по бетону. В свете фонаря в дальнем углу он мелькнул в поле зрения Бристоу, крутя трость на большом пальце; его прямая, бодрая фигура почти не свидетельствовала об усталости, которую он чувствовал несколько минут назад.
   Хромой человек задержался на крыльце, обдумывая уверенное заявление Брейсуэя о том, что он не "предлагает игнорировать ни малейшей улики, ни малейшей улики". Но, подумал он, именно это и делал Брейсуэй: не только игнорировал одну мелочь, но и скрывал от себя множество улик, улики против Джорджа Уизерса и улики против негра.
   "Я не могу разобрать его игру", - заключил он. "Интересно, что он думает о скандале? Единственный возможный скандал заключается в том, что миссис Уизерс годами платила за шантаж. И единственный способ сделать этот факт достоянием общественности - продолжать отрицать вину Перри. Похоже, он пытается раскопать скандал, а не скрывать его".
   Внезапно со свойственной ему быстротой мысли он понял, что не любит Брейсуэя, определенно испытывает к нему отвращение. Когда он находился в присутствии Брейсуэя, находясь под влиянием его жизненной силы и магнетизма и слушая его разговор, он терял из виду свои настоящие чувства; но, предоставленный самому себе, он вышел на поверхность сильно. Он пожалел, что никогда не встречал этого человека. Он знал, что никогда не приблизится к нему. И все же, подумал он, за что его не любить?
   - О, он не в моем вкусе. Я не знаю. Да, я знаю. Он просто роскошная версия обычного четырехкратного флешера, много болтовни и блефа". Он рассмеялся, возможно, высмеивая самого себя. "Зачем тратить на него умственную энергию? Я разобрался с этим делом. Он этого не сделал.
   И общественное мнение было на его стороне. Он признал, что у него есть правильный ответ на загадку. В этот самый момент "звездный" репортер "Сентинела " печатал на своей пишущей машинке следующий абзац для публикации утром:
   "Хотя общепризнано, что вождь Гринлиф заслуживает большой похвалы за оперативность, с которой был обнаружен виновный, сам вождь сегодня вечером обратил внимание на неоценимую помощь, которую он получил от мистера Лоуренса Бристоу, уже известного авторитета в преступление. Именно Бристоу, помимо других блестящих работ, создал последнее и самое впечатляющее звено в цепи улик против Карпентера. Он сделал это, предложив провести тесты, чтобы определить, есть ли на ногтях негра следы кожи белого человека".
   Позже в своем рассказе репортер писал:
   "Пока не обнаружено ни одной зацепки, ведущей к местонахождению украденных драгоценностей".
   Если бы Брейсуэй мог это прочитать, он бы сказал: "Подождите, пока мы не доберемся до Вашингтона. Вот где мы наткнемся на драгоценности. Дай нам время.
   Бристоу, имея другое мнение, отказался бы его разглашать. Меньше всего он ожидал такого результата в Вашингтоне.
  
   ГЛАВА XIX
   В НАЦИОНАЛЬНОМ БАНКЕ АНДЕРСОНА
   Когда поезд въехал в W В эшингтоне в одиннадцать часов Генри Морли, первый пассажир, вышедший из машины, стряхнул с себя носильщиков в красных шапочках, которые хватались за его ручки, и поспешил к воротам. Брейсуэй, хорошо скрытый тенями сразу за большой боковой дверью одного из багажных вагонов, заметил, каким бледным и изможденным он выглядит в ярком свете дуговых фонарей.
   "Едва ли больше, чем ребенок!" - подумал сыщик с невольным сочувствием. "Почему большинство преступников всего лишь дети? Если бы все они были закаленными и брошенными старыми головорезами, эта работа была бы проще".
   Тем не менее он не сводил глаз с Морли и через мгновение сделал шаг вперед. Это сделало его видимым для хорошо одетого, холеного вида человека, который до этого времени стоял на темной стороне большой стальной колонны прямо напротив платформы от багажного вагона. Брейсуэй быстрым жестом указал, что это Морли, и холеный мужчина, внезапно ожив, влился в поток идущих по улице пассажиров.
   Брейсуэй вернулся в "пульман" и присоединился к Бристоу, который ждал его в каюте.
   В такси по дороге в отель "Уиллард" хромой мужчина откинулся на подушку, явно утомленный и не выказывая никакого интереса к чему-либо. Брейсуэй пробормотал что-то невнятное.
   "Это что?" - спросил Бристоу, открывая глаза.
   - Я тут подумал, как жаль, что большинство преступников - молодежь. Когда вы ловите их, вы чувствуете, что у них не было честного шоу; это вряд ли кажется спортивным предложением. После этого я успокаивал себя, думая о том удовольствии, которое испытываешь, высаживая старых птиц, тех, кто знает лучше".
   - Я могу это оценить, - согласился другой. "Возможно, это одна из причин, почему я рад, что надел эту штуку на невежественного негра, а не на такого человека, как Морли".
   - Вы слишком доверяете косвенным уликам, Бристоу. Я помню, что однажды сказал мне старый адвокат: "Косвенные улики, как женщина, слишком коварны - и каждый день рассказывают новую историю".
   В "Уилларде", обнаружив, что смежных комнат нет, их разместили на разных этажах. Подойдя к лифтам, Брейсуэй сказал:
   "Если не случится чего-то неожиданного, давай позавтракаем в восемь".
   "И что потом?"
   "Идите в Национальный банк Андерсона. Его президентом является человек по имени Бил, Джозеф Бил. Нам придется уговорить его изучить записи, чтобы узнать, как обстоит дело с Морли. Если он ошибается, короче, остальное будет легко".
   "Отлично. Ваш человек подобрал его в поезде?
   "О, да. Платт всегда на работе. Как правило, он и его напарница Делани справляются".
   "Кто они?" - заинтересованно спросил Бристоу. - Как они у вас работают?
   - Они принадлежат здешнему частному бюро Голсона. Мы с Голсоном уже работали вместе".
   В лифте Бристоу думал, что стать профессиональным сыщиком не так просто, как ему казалось. Для работы требовались коллеги, помощники, "слежки" и взаимные договоренности с бюро в других городах. Это было, как и любое прибыльное дело, сложное, требующее постоянного внимания.
   Когда они встретились за завтраком, Брейсуэй уже получил отчет Платта.
   "Ничего не изменилось прошлой ночью, - сказал он Бристоу. "Платт последовал за Морли, который направился прямо к себе домой. Он и его мать живут в маленьком домике далеко на Р-Стрит на северо-западе. Морли сел на трамвай и вернулся домой чуть позже половины одиннадцатого. Свет погас в четверть двенадцатого. Сегодня утром, в половине седьмого, когда Делейни сменила Платта, наш человек не выходил из дома.
   - Что ты думаешь о сегодняшнем дне?
   - Либо он пойдет в банк вовремя сегодня утром, чтобы отвести подозрения, - сказал Брейсуэй, - либо, если он отправил драгоценности себе сюда в ночь убийства, он попытается заложить их в Балтиморе или в ломбарде в Вирджинии, прямо через реку. В Вашингтоне нет ломбардов. Есть закон, который вмешивается".
   - Делейни не потеряет его?
   "Никаких шансов".
   За едой он увидел, что Бристоу совершенно изнемог. На самом деле, он выглядел действительно больным.
   "Послушайте, - сказал Брейсуэй, когда они уже были готовы выйти из-за стола; "Ты выглядишь, все кончено".
   Бристоу не отрицал этого.
   "Я не очень хорошо спал прошлой ночью. В моей комнате было душно, а этим утром невыносимая влажность. Вы знаете, что это делает с нами, с туберкулёзным племенем".
   - Предположим, вы еще немного отдохнете. Это будет душный день".
   "О, я могу это выдержать. Я хочу пойти с тобой. Я не буду чувствовать себя хуже, чем сейчас".
   Но другой был настойчив. В конце концов Бристоу сдался. Он возьмет на себя остальное, если Брейсуэй сообщит ему о проделанной работе в полдень.
   Вернувшись в свою комнату, больной свирепо выругался.
   "Пятница!" - сказал он вслух. - Все равно к черту!
   Брейсуэй задержался на несколько минут на ступеньках перед Национальным банком Андерсона. Ему не хотелось идти внутрь и запускать механизм, который погубит Морли. В этом не было абсолютной необходимости, возражал он с некоторой слабостью; возможно, он мог бы узнать все, что хотел, без...
   Внезапно он подумал о причудливых проявлениях того, что люди называют Судьбой. Поскольку в маленьком южном городке при загадочных обстоятельствах убита женщина, обнаруживаются улики, свидетельствующие о том, что охваченный паникой мальчик ворует деньги из банка за сотни миль; муж убитой женщины нанял детектива; детектив снова сталкивается с сестрой жертвы и яснее, чем когда-либо, понимает, что любит ее.
   Каков будет результат всего этого - результат для него? Он вспомнил платье, которое она надела на бал, что-то бледно-желтого цвета, - как голубизна ее глаз и блеск волос подчеркивались простым совершенством платья. Что бы она сказала, если бы он вернулся в...
   Он заставил себя вернуться к реальности.
   Он вошел в банк и обнаружил, что Морли не явился на работу. Вручив свою карточку холодному, односложному человечку, он, после недолгого ожидания, был проведен в личный кабинет, где в окружении нескольких тонн красного дерева безраздельно властвовал мистер Джозеф Бил.
   Мистер Бил показался ему располневшим двойником мистера Иллингтона, тонкогубым, суровым, с медленным и точным произношением. Несмотря на полноту, у него были такие же длинные, тонкие пальцы, которыми легко было схватиться, и та же механическая улыбка Панча и Джуди. Когда он приветствовал сыщика, его голос был подобен медленному тонкому ручейку, бегущему по льду.
   - У меня не очень приятная миссия, мистер Бил, - начал Брейсуэй. - Это что-то из сферы служебных обязанностей.
   Президент банка посмотрел на протянутую ему карточку.
   - Кхм! - сказал он с улыбкой на губах. - Вы детектив?
   "Да."
   "Ну, мистер Брейсуэй, что случилось? Посмотрим, смогу ли я что-нибудь для тебя сделать. По крайней мере, я предполагаю, что вы хотите...
   Этот взъерошенный Брейсуэй.
   - Мне ничего не нужно, - сказал он твердо. - И я боюсь, что собираюсь кое-что для тебя сделать.
   Банкир напрягся.
   "Что это?"
   "Это один из ваших сотрудников; на самом деле, это ваш кассир".
   "Какая! Генри Морли! Невозможно, сэр! Возмутительно! Нелепо!"
   "Подождите минутку, пожалуйста", - вставил Брейсуэй. "Я собирался сказать, что не был уверен ни в чем. Однако я был вынужден заподозрить, что мистер Морли может быть краток в своих отчетах. Есть необъяснимые обстоятельства, которые, кажется, связывают мистера Морли с убийством женщины. Следовательно-"
   - Один из... один из моих сотрудников - вор и убийца! Мистер Бил отодвинул стул и принялся хлопать себя по коленям кулаками. - Боже мой, мистер... - Он снова посмотрел на карточку. "Почему, мистер Брейсуэй, я не могу в это поверить. Это было бы изменой этому банку, изменой всем его традициям!" Такого приступа болтливости он не испытывал последние двадцать лет. "И Морли, его семья, его рождение! Клянусь Джорджем, сэр, его кровь! Неужели мы потеряем всякую веру в кровь?"
   - Как я хотел сказать, - сумел вмешаться Брейсуэй, - убийство миссис Джордж С. Уизерс в Фермвилле, Северная Каролина, привело...
   Это был завершающий удар. Мистер Бил ахнул несколько раз подряд, не полностью скрывая своего легкого холодного сходства с рыбой.
   "Миссис. Увядает!" он вышел наконец. "Дочь моего старого друга Уилла Фултона! Фултон, один из наших вкладчиков!
   Он был доведен до молчаливого ужаса.
   Брейсуэй воспользовался своим положением и довольно подробно изложил обстоятельства.
   "Если он краток в своих отчетах, - заключил он, - то мотив убийства установлен. И если он воровал из банка, вы хотите это знать.
   Мистер Бил нажал кнопку звонка.
   "Чарльз, - сказал он холодному человечку, - скажи мистеру Джонсу, что я хочу с ним поговорить. Наш первый вице-президент, - объяснил он Брейсуэю.
   Мистер Джонс, явно одетый и готовый исполнять роль президента банка всякий раз, когда мистер Бил сочтет нужным умереть, вошел и, нахмурившись, "милые-милые" и кудахтая языком, выслушал от президента историю что случилось с Андерсон Нэшнл.
   -- Как скоро, -- спросил Биль, -- мы сможем дать этому... э-э... джентльмену ответ, точный ответ насчет того, вор ли Морли, этот невыразимый негодяй?
   Мистер Джонс грустно подумал.
   "Возможно, очень скоро; два часа или что-то в этом роде - и снова может потребоваться время, чтобы что-то найти. Предположим, мы скажем, пять или половина пятого сегодня днем; чтобы быть в безопасности, вы понимаете. Полпятого?
   -- Очень хорошо, -- согласился Бил и повернулся к Брейсуэю: -- Вас это устроит?
   "Отлично."
   Брейсуэй покинул их, их лица, похожие на маски, были явно искажены беспокойством; их холодное, медленное высказывание слегка очеловечено осознанием того, что они должны действовать сразу. На самом деле, когда детектив закрыл дверь личного кабинета, мистер Джонс потянулся длинными тонкими пальцами к телефону. Им понадобится лучший бухгалтер, которого они смогут найти, для быстрой работы, которую они обещали Брейсуэй.
  
   ГЛАВА ХХ
   ОТКРЫТИЕ ДРАГОЦЕННОСТЕЙ
   Брейсуэй вернулся в вестибюль своего отеля и, ха Винг купил с полдюжины нью-йоркских газет и стал ждать отчета из бюро Голсона о передвижениях Морли. Вскоре после одиннадцати его позвали к телефону.
   - Ваш человек сел на восьмичасовой поезд до Балтимора. Информацию дал сам Голсон. "Делейни тоже поймал это. Они добрались до Балтимора в девять. Ваш человек взял такси прямо в магазин старика по имени Эйдштейн и прибыл туда в двадцать минут девятого. Он и Эйдштейн вошли в личный кабинет Эйдштейна за магазином и пробыли там больше часа, фактически до половины одиннадцатого. Ваш человек вышел и пошел в гостиницу в центре города. Он был там, когда Делейни, все еще державшаяся за него, сумела передать мне телеграмму, в которой рассказала мне то, что я только что рассказал вам.
   "Отлично!" - сказал Брейсуэй. "Что он делал в отеле? Встречался ли он с кем-нибудь или писал что-нибудь?
   - Делейни не сказал.
   - Кто этот Эйдштейн, ломбард?
   "Нет; он продавец антиквариата: мебель, старинное золото, старинные драгоценности, все старинное. Он там хорошо стоит. Он в порядке. Я знаю о нем все".
   - Забавно, не так ли?
   - Что смешного?
   - Что он не ходил в ломбард.
   "Не снимай рубашку", - засмеялся Голсон. - День еще не закончился.
   "Никаких сомнений насчет этого. Как насчет Корнинга, ростовщика из Вирджинии?
   - У меня там есть человек, как вы и просили. Оставить его?
   "Конечно!" - отрезал Брейсуэй. "Предположим, что Морли ускользнет от Делейни в Балтиморе и вернется к Корнингу! Держите его там весь день.
   Он оставил телефон и пошел в комнату Бристоу, номер 717. Когда он постучал, дверь открыла молодая женщина в униформе и кепке дипломированной медсестры.
   - Прошу прощения, - начал он, - боюсь, я ошибся комнатой. Я-"
   - Это комната мистера Бристоу, - тихо сказала она. - Вы мистер Брейсуэй?
   "Да."
   - Тогда входите, пожалуйста. Она отступила назад и придержала дверь. "Г-н. Бристоу все еще очень слаб, но он велел мне впустить вас. Он сказал, что должен увидеть вас, как только вы приедете.
   Брейсуэй увидел, что в комнате нет кровати, и спросил, где больной. Медсестра указала на закрытую дверь, ведущую в соседнюю комнату.
   "Что с ним такое?" он спросил. "Клянусь Джорджем! У него не было кровотечения, не так ли?
   "Да сэр. Это именно то, что у него было. Доктор говорит, что все, что ему сейчас нужно, это отдых. Он не думает, что есть какая-то реальная опасность. Вы пойдете к нему?
   Она тихо открыла дверь в комнату больного. Брейсуэй вошел на цыпочках, но Бристоу пошевелился и повернулся к нему, когда медсестра подняла оконную штору.
   - Вам придется лежать спокойно, мистер Бристоу, - предупредила она, уходя. "Очень важно держать эти пакеты со льдом на месте".
   "Спасибо, мисс Мартин; Я пойду, - ответил он таким слабым голосом, что Брейсуэй вздрогнул.
   "Я не думаю, что вам лучше говорить," сказал его посетитель. - Правда, я бы не стал.
   Бристоу одарил его кривой улыбкой.
   "Ничего серьезного; просто... очень сильное кровотечение, - сказал он, находя необходимым делать паузы между словами. - Тупоголовый Моубрей - знаете ли, мой врач в Фермвилле - на этот раз был прав. Он сказал - это может случиться.
   "Я выйду и дам тебе поспать", - настаивал Брейсуэй, демонстрируя чувство абсолютной беспомощности обычного человека в палате больного.
   "Нет, не сейчас. Парень, которого я лечил, знает свое дело, приложил лед к моему легкому и к сердцу, дал мне что-то, чтобы уменьшить сердечную деятельность.
   - А тебе не больно?
   "Нет. Я буду в порядке через... немного... Я хотел... сказать тебе одну вещь. Очень важно - правда.
   Он вытирал лоб дрожащими, бесполезными мазками, которые подчеркивали его слабость. Брейсуэй инстинктивно пододвинул свой стул ближе к кровати, чтобы уловить все едва слышные слова.
   -- Мне только что пришло в голову, -- продолжал с трудом больной, -- как раз -- до того, как у меня случился этот геморрой -- Должен быть кто-нибудь, лишний человек, работающий с Платтом и Делани. Скажу вам почему: если Морли отправил драгоценности по почте в ту ночь убийства, он не был настолько глуп, чтобы отправить их себе или в свой собственный дом. Если он сегодня кого-нибудь навестит, нам нужен лишний человек с Делейни. Делани может идти по следу Морли - дополнительный человек может наблюдать и - при необходимости - расспрашивать любого, кого Морли навещает или с кем консультируется. Затем-"
   "Правильный!" - воскликнул Брейсуэй. "Вы правы! Кто сказал, что ты болен? Почему, ваш bean работает нормально. Не пытайся больше говорить. Я собираюсь заняться этим самым предложением.
   - Еще одно, - сказал Бристоу, поднимая слабую руку, чтобы удержать своего посетителя. - Приходи сюда в шесть - сегодня вечером, ладно? К тому времени ко мне вернутся силы. Не смейся. Я буду. Я знаю, я буду. До этого у меня были кровотечения".
   - Что ты хочешь делать в шесть?
   "Помочь вам - быть с вами, когда вы будете расспрашивать Морли. Обещай мне. К тому времени я буду в форме".
   Брейсуэй пообещал и вышел в соседнюю комнату.
   -- Как вы думаете, -- спросил он мисс Мартин, -- есть хоть малейший шанс, что он встанет сегодня вечером или сегодня ночью?
   - Я действительно не знаю, - улыбнулась она. "Может быть. Все зависит от его мужества, его нервов. Во всяком случае, он не сможет много сделать, напрячься".
   - У него хватает наглости, - восхищенно сказал Брейсуэй. "получил много. Кстати, как это произошло? Как вы оказались здесь?
   - Кажется, около четверти одиннадцатого мистер Бристоу позвонил оператору нижнего этажа и попросил ее прислать посыльного в его номер семь семнадцать. Когда мальчик вошел сюда, мистер Бристоу лежал поперек кровати, прижимая ко рту полотенце, наполовину пропитанное кровью.
   "Он уронил промокший носовой платок на пол в ванной. И он, очевидно, истекал кровью, когда говорил по телефону. Он был ужасно слаб, настолько слаб, что мальчик подумал, что умирает. Он не мог говорить. Мальчик вспомнил, что видел домашнего врача, доктора Кэри, за поздним завтраком в кафе, и сразу же привел его сюда. Доктор Кэри позвонил мне, чтобы взять случай, как только он увидел мистера Бристоу.
   - Думаю, это все. Конечно, кровать, которая была здесь, и все остальные грязные вещи были убраны к тому времени, как я вошел; и администрация настояла на том, чтобы он снял дополнительную комнату".
   - Спасибо, - сказал Брейсуэй. "Рад узнать подробности. Вы увидите, что у него есть все, что ему нужно, не так ли?
   Несколько минут спустя, когда мисс Мартин вошла в спальню, чтобы опустить штору, Бристоу сказал ей:
   - Думаю, теперь я буду спать. Закройте дверь и ни в коем случае не позволяйте - никому, доктору или кому-либо еще - разбудить меня. Позвони мне в шесть, пожалуйста. Который сейчас час? 1215? Помнишь, ты дашь мне поспать?
   Брейсуэй ушел в свою комнату, чтобы привести себя в порядок перед обедом. Хотя он и не удосужился сообщить об этом Бристоу, он уже договорился с Голсоном о том, чтобы на работу взяли "лишнего человека". Он не рисковал. Он улыбнулся, когда подумал о стремлении больного дать ему совет.
   Ему пришло в голову, что ему следовало бы пообщаться с Джорджем Уизерсом. Похороны закончились; был назначен на вчера. Он отправит ему телеграмму, как только спустится вниз.
   "Клянусь Джорджем!" Брейсуэй пообщался сам с собой. "Если бы я не был его другом, я, вероятно, побеспокоил бы его. Даже если Морли присвоил деньги из банка, насколько тесно я связал его с этим преступлением? Не очень тесно, если только он не попытается заложить или предъявить кое-что из украденного - не более тесно, чем Джордж связался с этим! Джордж вел себя как осёл!
   Он уже собирался выйти из комнаты, когда впервые посмотрел ситуации прямо в лицо и сделал себе важное признание. С тех пор, как этот поезд отошел от Фермвилля, и хриплый шепот Джорджа все еще звучал у него в голове, у него было желание и план защитить Джорджа. В этой поездке он почувствовал, что, если его теория по поводу этого дела рухнет, может быть целесообразно и даже необходимо представить все возможные улики, чтобы оградить своего друга либо от грязных сплетен, либо от прямого обвинения в убийстве. . Он ни на мгновение не поверил, что Уизерс виновен.
   Если в ближайшие восемь или десять часов что-то пойдет не так, если будет доказано, что Морли не имеет никакого отношения к убийству, то больше всего на свете он хотел услышать от Морли рассказ о том, что он, Морли, видел борьбу перед Љ 5, как его описал Уизерс. Почему-то эта история о борьбе показалась ему самым слабым звеном во всей истории Джорджа.
   До сих пор он решительно отказывался думать об этом, но уже не мог увернуться. Он приехал в Вашингтон, чтобы поймать преступника. Но он также пришел с подсознательным планом добраться до всего, что могло бы помочь Уизерсу.
   Он встал на мгновение, позвякивая ключом от комнаты в руке. Он нахмурился. Хмурый взгляд усилился. Он отпер дверь, вернулся в комнату и положил трость, прислонив ее к стене возле бюро.
   Он добрался до вестибюля как раз вовремя, чтобы услышать, как ему звонит мальчик по вызову. Для него была телеграмма. Это читать:
   "Г-н. SS Braceway, отель Willard, Вашингтон, округ Колумбия
   "Здесь.
   (Подпись) "Фрэнк Абрахамсон".
   - Что, черт возьми, он имеет в виду? - спрашивал он себя несколько раз. - О чем это "здесь"?
   Он долго думал, прежде чем вспомнил, как просил фурмвиллского ломбарда попытаться припомнить, где он видел бородатого мужчину в другой маскировке, маскировке, которая, по-видимому, состояла только из черных усов и кустистых бровей. И Абрахамсон пообещал ему телеграфировать, если он вспомнит. "Здесь" означало, что именно в Фермвилле он видел усатого мужчину.
   Он подошел к телеграфному столу и написал сообщение:
   "Г-н. Фрэнк Абрахамсон, Колледж-стрит, 329, Фермвилль, Северная Каролина
   "Тишина.
   (Подпись) "Брейсвей".
   "Телеграммы из одного слова!" он мрачно улыбнулся. - Бережливые ребята, эти избранные люди.
   Он нашел телефонные будки и позвонил Голсону.
   - Есть что-нибудь из Балтимора? - спросил он.
   - Только что разговаривал с Делейни по междугородней связи, - без энтузиазма ответил Голсон.
   "Что ж! Что это?"
   - Ваш человек ускользнул от него четверть часа назад, и он хочет...
   - Ускользнул от него! - закричал Брейсуэй. "О чем ты говоришь?"
   - Мне это нравится не больше, чем вам, - отрезал Голсон. - Но вот что случилось: ускользнул от него.
   "Как?"
   "Я не совсем понял. Делани просто сказал, что потерял его в отеле. Ваш человек явно ждал там сообщения или телефонного звонка. Если он его получил, Делейни был одурачен. Во всяком случае, его уже нет; и Делани хочет знать, что ему делать. Что я ему скажу?
   - Скажи ему, чтобы он пошел к черту! - горячо сказал Брейсуэй. "Нет! Скажи ему вернуться к Эйдштейну и подождать там, пока не появится Морли. Это его единственный шанс забрать его снова.
   - Хорошо, - прорычал Голсон.
   "Сказать! Поручите кому-нибудь следить за прибывающими поездами из Балтимора, хорошо? Немедленно?"
   - Платт только что пришел в офис. Я сейчас же отправлю его на станцию.
   - Когда Делейни потерял Морли из виду?
   "Двенадцать сорок пять."
   Брейсуэй повесил трубку и посмотрел на часы. Было десять минут первого. Ему оставалось убить пятьдесят минут, прежде чем отправиться на назначенную встречу с майором Россом, начальником полиции Вашингтона.
   После быстрого обеда он подошел к газетному киоску и взял ранний выпуск дневной газеты.
   Первые заголовки, которые он увидел, были:
   ВО ДВОРЕ ПОДОЗРЕВАЕМЫХ НАШЛИ УКРАДЕННЫЕ ДРАГОЦЕННОСТИ
   Под этими строками была депеша из Фермвилля, в которой сообщалось, что люди в штатском из полиции Фермвилля обнаружили изумрудно-бриллиантовый лавальер, который носила миссис Энид Фултон Уизерс в ночь ее убийства. Драгоценности были найдены во дворе дома, где жил Перри Карпентер. Лавальер был спрятан в высокой траве прямо под окном комнаты Карпентера и, таким образом, сначала ускользнул от глаз полиции. Когда его нашли, он был цел, за исключением шести звеньев, которые были оторваны от цепи и упали в ночь убийства.
   Брейсуэй бросил газету и подошел к двери на Пенсильвания-авеню.
   "Проклятие!" он мысленно обратился к вершине памятника Вашингтону. "Еще крупа для мельницы Бристоу! Я не сумасшедший, не так ли? Я не настолько сумасшедший, это точно!"
   Он намеревался встретиться с майором Россом. В конце концов, он был достаточно уверен в себе и решил довести дело до конца, как и планировал изначально. Плечи его были сильно расправлены, шаг упругий и быстрый. Он отбросил уныние, как будто это было пальто, слишком теплое для такой погоды.
   Он не допустит, чтобы фиаско Делейни раздражало его. Балтиморской полиции приказано следить за ломбардами; Делейни, вероятно, снова подберет Морли; и был лишний человек, о котором еще никто не слышал. Кроме того, Морли не выдержит и чисто признается после того, как испугается ареста. В конце концов, дела обстояли не так уж плохо.
  
   ГЛАВА ХХI
   БРИСТОУ РЕШАЕТ ПРОБЛЕМУ
   Мистер Бил и мистер Джонс, судя по их внешнему виду, почти вернулись к Их повседневная внешность казалась ледяной, когда Брейсуэй застал их в кабинете президента через несколько минут после половины шестого. Ему не нужно было спрашивать, что они обнаружили; на их лицах были откровенные признания. Он опустился на стул и улыбнулся.
   "Сколько?"
   Мистер Бил откашлялся и нарочито шевельнул губами одна против другой.
   - Прежде чем я скажу что-нибудь еще, мистер... э... Брейсуэй, я хочу выразить вам не только свою признательность, но и благодарность всех офицеров и директоров "Андерсон нэшнл". Вы, кажется, спасли нас от большой беды. Как бы то ни было, они достаточно плохи. Но вы позволили нам почти вовремя нащупать... э-э... ситуацию.
   Он взглянул на Джонса.
   "Короче говоря, - подхватил заявление вице-президент, - на данный момент установлено, что Морли украл из "Андерсон нэшнл"..."
   Самообладание мистера Била было нарушено. Он прервал спокойное объяснение подчиненного:
   "Украдено из Андерсон Нэшнл! Подумайте об этом, сэр! Из всех возмутительных вещей, из всех безоговорочно и совершенно невероятных вещей! У нас в банке, на зарплате, вор, отъявленный негодяй! Он отодвинул стул и забарабанил по коленям. "Мы обнаруживаем, что одна из его краж составила семьсот долларов, а другая - пятьсот. Мы - я - доверяли ему, доверяли ему! И с каким результатом?"
   Он отодвинул стул вперед и изо всех сил ударил кулаком по столу.
   "И грубость его методов! Нелепо! Старый трюк с записями в сберкнижках и без записей в учетных записях! Для собственной безопасности он выбирал вкладчиков, у которых были большие остатки на счетах и которые не были склонны снимать средства даже близко к своему полному остатку. Это самое отвратительное...
   Между вспышками президента и холодными, безжизненными словами вице-президента Брейсуэй удалось выявить следующие факты: они рассчитывали обнаружить более чем уже установленную нехватку в 1200 долларов; когда они смогут проверить все сберегательные книжки, полученные теперь из банка, сумма, несомненно, окажется намного больше; они потребовали немедленного ареста Морли; на самом деле, если бы закон позволял это, они отправили бы его на эшафот в течение следующего часа.
   "Теперь, - напомнил им сыщик, - он тоже подозревается в убийстве".
   "О Господи!" - пробормотал Бил. "Какое нам дело до убийства? Разве он не пытался убить этот банк? Разве он не убил, насколько мог, его доброе имя? Получите его! Посадите его за решетку!"
   В конце концов они согласились с планом Брейсуэя: Морли должен был быть арестован одним из людей майора Росса в штатском, когда он сойдет с поезда из Балтимора. Это нужно было сделать тихо, чтобы новости об этом не попали в утренние газеты.
   Затем его должны были доставить в один из отдаленных полицейских участков для уединения, сообщить, что он обвиняется в растрате; а затем, напуганный арестом, он будет вынужден подвергнуться перекрестному допросу Брейсуэя и Бристоу, которые хотели доказать или опровергнуть его связь с убийством в Фермвилле.
   Брейсуэй вернулся в отель, чтобы дождаться отчета либо от майора Росса, либо от Делани.
   Делани вошел в вестибюль и присоединился к нему. Они прошли прямо в комнату Брейсуэя.
   "Мы поймали пять часов в Балтиморе и добрались сюда чуть раньше шести", - начал свой рассказ здоровяк. "Один из мужчин из штаба подошел к нему и арестовал. Я полагал, что ты это устроил, поэтому я обыграл его здесь.
   - Что случилось в Балтиморе? - спросил Брейсуэй таким дружелюбным тоном, что это рассеяло его смущение.
   - Я заявляю, мистер Брейсуэй, - смиренно сказал он, - что не знаю, как это произошло. Меня никогда раньше не сталкивала такая вещь. Но я потерял его ловко, как свисток. Я был в баре отеля, а он сидел в холле. Я смотрел прямо на него, и он понятия не имел, что я следил за ним. Затем, внезапно, после того как я повернулся к бармену достаточно долго, чтобы заказать безалкогольный напиток, я огляделся, и он ушел. Я прочесал дом сверху донизу, но все было бесполезно. Он нырнул от меня начисто.
   - В какое время это было?
   "Двенадцать сорок пять."
   "И что потом?"
   "Шеф передал мне ваше сообщение, и я вернулся, чтобы посмотреть на дом Эйдштейна. Я не думал, что он снова появится там, но он появился - в четыре часа и пробыл там почти полчаса. После этого он пошел на станцию, я сразу за ним. Мы оба успели в пять часов до Вашингтона.
   - Вы разговаривали с Эйдштейном?
   "Нет, сэр; не имел заказов. Но он не ростовщик и не забор. Эйдштейн на уровне. Мы знаем о нем все".
   "Как выглядел Морли, когда появился там во второй раз?"
   - Готово, сэр, вымотались. Вот что меня беспокоит. Он затеял что-то, что потрясло его, что-то, от чего у него застучали зубы. Он посмотрел.
   - Может быть, что-нибудь заложить?
   - Именно так - именно так я и думал - что-то, что, как он знал, было рискованно, что-то, что заставило его потеть кровью.
   "Ну, все в порядке, - заключил Брейсуэй. - Тебе не о чем беспокоиться. Возможно, его потеря была лучшим поступком в твоей жизни. Я не уверен, но может так получиться".
   Делани с большим облегчением поблагодарил его и ушел.
   Брейсуэй поспешил в комнату больного и, будучи в сопровождении мисс Мартин, нашел его, полностью одетого, сидящим на краю кровати. Он все еще был бледен и выглядел усталым, но голос у него был сильный. Он ставил полупустой стакан с водой на поднос возле кровати, и его рука, хотя и немного дрожала, потеряла ту беспомощную дрожь, которую Брейсуэй заметил в полдень.
   "Привет!" - сказал посетитель. "Ты чудо! Я ожидал найти тебя распростертым.
   - О нет, - тихо ответил Бристоу. - Я знал, что отдых и сон меня приведут в себя, и мисс Мартин дала мне двадцатую гран стрихнина. Какие новости?"
   "Я нарисую его вам. А как насчет ужина?
   - Я устроил так, чтобы он был здесь, если вы не возражаете?
   Брейсуэй согласился, и мисс Мартин привела в порядок другую комнату, где подавали еду.
   Бристоу, ограничившись бульоном из моллюсков, крекерами и кофе, с большим интересом выслушал рассказ о событиях дня. Если не считать легкой дрожи в пальцах, не было никаких признаков того, что он был болен несколько часов назад. От него не ускользнула ни одна деталь. В его памяти запечатлелось все, даже часы и минуты того времени, когда произошло то или иное.
   "Итак, - заключил Брейсуэй, - вы понимаете, почему я чувствую себя прекрасно! Морли вор, как я всегда считал. Мотив убийства установлен, особенно если вспомнить, что мисс Фултон, которая давала ему ссуду, сестра помешала сделать это в дальнейшем.
   "Нет; Я этого не вижу, - возразил Бристоу. "Мотив? Да; но не повод для убийства. Насколько я могу судить, он хотел украсть больше денег, вот и все. Это большая разница между воровством и убийством".
   - Вы придерживаетесь своей старой теории о вине негра?
   "Естественно. Вот вам мотив и убийство - доказательство того, что он сказал, что будет грабить, и неоспоримое доказательство того, что он действительно грабил и убивал. Ведь он унес с собой частицы тела жертвы! Что вы еще хотите?"
   На долгое мгновение их взгляды пересеклись и задержались. Остро, интуитивно Брейсуэй почувствовал, что Бристоу подозревает его беспокойство по поводу Джорджа Уизерса. Он не знал, почему он подозревал это, но он подозревал. Он был убежден, что тот, с его стремительным, аналитическим умом, безошибочно дошел до тайны.
   -- О, хорошо, -- засмеялся он, вставая из-за стола, -- если вы так любите свои собственные идеи, Бристоу, вы не будете мне особенно полезны, расспрашивая Морли сегодня вечером.
   - Напротив, - быстро возразил другой, - я так же, как и вы, стремлюсь вытянуть из него правду. Пока история одного человека остается расплывчатой и неопределенной, именно до тех пор вы рискуете, что кто-то выдвинет факты или предположения, чтобы опровергнуть выдвинутую вами теорию. Это относится как к моей идее, так и к вашей".
   "Без сомнений."
   - Вы не хуже меня знаете, - продолжал хромой, - что, если Перри Карпентер не виновен, следующим, по логике вещей, следует подозревать Уизерса.
   "Что заставляет вас так говорить?" Вопрос был поставлен остро.
   "У меня две причины. Во-первых, факты и собственная история Уизерса; во-вторых, здравый смысл".
   Телефон зазвонил. Когда Бристоу ответил, мужской голос спросил Брейсуэя. Сам майор Росс был на связи.
   "Я допросил человека в Балтиморе, - сообщил он. Вот его история в нескольких словах: несколько лет назад отец Морли купил в своем магазине пару серег, каждая из которых была украшена необычайно ценным рубином цвета голубиной крови, и подарил их миссис Морли. Молодой Морли, теперь в беде, сегодня утром принес ему два камня и попросил выкупить их. Он объяснил, что это нужно делать тайно, потому что его могут заподозрить в причастности к убийству.
   "Он отрицал свою вину, но сказал, что ему будет неловко, если о сделке станет известно. Хозяин лавки - сами понимаете кто - не смог их выкупить, но пообещал собрать на них деньги, чего раньше никогда не делал. На него сильно повлияли горе и отчаяние Морли. Он говорит, что рубины - это те, которые он продал много лет назад.
   - Он собрал деньги?
   - Он пытался, но не смог получить сумму, которую хотел Морли, семьсот долларов. Наконец, он авансировал его из собственного кармана".
   "А камни? Как они соотносятся с теми, что в списке вещей Уизерса?
   "Идентичен".
   "Хорошо; Спасибо. Увидимся в восемь".
   Брейсуэй повторил отчет Бристоу, вызвав комментарий:
   "Кто-то пытается высмеять нас или что это такое? Если эти рубины принадлежали миссис Уизерс, по крайней мере одно можно сказать наверняка: Морли был в бунгало в ночь убийства и после того, как убийство было совершено. Мисс Фултон ясно сказала мне, что единственным украшением, которое когда-либо передавалось между ней и Морли, было кольцо, найденное в его комнате в Бреворде тем утром.
   Брейсуэй громко рассмеялся.
   "Наконец-то, - сказал он, - вы начинаете видеть свет - или ценить джунгли, в которых мы бродим".
   Он устроил им встречу с майором Россом в полицейском участке Љ 7. Так как это было не в центре внимания полицейских репортеров, Морли был задержан именно там.
   Бристоу пошел в свою спальню, где мисс Мартин дала ему еще одну дозу стрихнина. Он попросил ее дождаться его возвращения - не то чтобы он ожидал, что она ему понадобится, сказал он, а просто на всякий случай. Он отмахнулся от беспокойства Брейсуэя о его силе.
   Когда они вышли в коридор, мальчик протянул Брейсуэю телеграмму. Он прочитал его и, не говоря ни слова, передал Бристоу. Он сказал:
   - Два бриллианта и два изумруда без оправы, по-видимому, часть драгоценностей Уитерса, заложенных здесь около половины третьего дня мужчиной среднего роста; немного стройный; черные усы; высокий прямой нос; густые брови; очень тонкие губы; серые глаза; возраст от тридцати до сорока лет; вес 140 фунтов. Использовались два ломбарда. Следов его пока нет.
   Оно было подписано начальником балтиморской полиции в штатском.
   "Что вы думаете об этом?" - спросил Брейсуэй жестко.
   -- Этот Морли, -- ответил Бристоу столь же жестко, -- должно быть, сошел с ума.
   Они спустились и взяли такси.
   "Это описание, - думал хромой, пока они катили по улицам к северо-западной части города, - идеально подходит Уитерсу, за исключением усов и цвета глаз. Но это абсурд. Я бы хотел-"
   Он снова начал задаваться вопросом, что, помимо поимки виновного, привело Брейсуэя в Вашингтон. С его высокочувствительным мозгом у него сложилось впечатление, что к делу причастно какое-то событие или интерес, о которых он не имел ни малейшего представления. Как Морли был связан со скрытой фазой романа? Он намеревался узнать все, что они знали обо всем этом деле.
   Если бы Морли знал секрет - это была бы Мария Фултон! С недоверием на мгновение он обдумал совершенно новую идею. Его недоверие исчезло - и он знал!
   Он откинулся на подушку кабины и беззвучно рассмеялся. Его веселье росло. Его смех был почти неуправляем. Это было то, что беспокоило его, "скрытый угол", который ускользнул от него. Он смеялся, пока не вздрогнул. Ему пришлось приложить руку ко рту, чтобы не разразиться продолжительным буйным хохотом.
   Вот и все - Уизерс, Фултон и, конечно, Брейсуэй боялись Морли, боялись того, что он мог сказать; не о событиях ночи убийства, а о том, что он может рассказать о...
   Он снова боролся со своим всепоглощающим весельем. Теперь он видел, что поступил со всем именно так, как должно было поступить.
   Теперь, более чем когда-либо прежде, его интересовало, что скажет казнокрад при их допросе и перекрестном допросе. Это походило на игру, в которой он, Бристоу, был уверенным победителем еще до того, как был сделан первый ход. Он уже знал то самое, что они так старались скрыть.
  
   ГЛАВА XXII
   исповедь
   Бристоу, удовлетворенный тем, что понял нежелание Брейсуэя признать дело против Перри Карпентера окончательным, не был единственным, кого озадачил курс детектива. Практически каждый второй детектив и полицейский чиновник в стране задавался вопросом, какой тайный мотив побудил Брейсуэя сосредоточить внимание общественности на трагедии после того, как было возбуждено безупречное дело против настоящего убийцы.
   Они знали, что он был на службе у мужа и отца убитой женщины, и что, следовательно, его действия были одобрены ее семьей. Что же тогда, спрашивали они, было истинной причиной преследования и преследования банковского клерка Генри Морли?
   Какой возможный интерес они могли иметь в том, чтобы сбить его с ног, разрушить его положение? Какое обстоятельство было достаточно сильным, чтобы заставить их одобрить то, что Брейсуэй навязал общественности вывод о том, что гнусный скандал коснулся миссис Уизерс?
   И этот вопрос, сначала шепчущийся в сплетнях в Фермвилле, прокрался в газетные сводки. Результатом было нездоровое любопытство в целом и, по мнению многих, вера в то, что Брейсуэй свяжет преступление с Морли. Однако были и те, кто считал, что Морли, даже если он и не совершал убийства, знал о каком-то факте или фактах, еще более ужасных, чем само преступление.
   Майор Росс ждал двоих мужчин в большой комнате с голыми стенами на втором этаже полицейского участка. Ночь была удушающе теплая, и высокие узкие окна были распахнуты настежь. Как и Брейсуэй, Бристоу снял свой плащ, и его отсутствие ясно показало очертания его тяжелого пояса и стальной скобы.
   Морли ввели и дали один из простых стульев с прямой спинкой, которыми была обставлена комната. Единственной другой мебелью был сосновый стол, за которым бездельничали Брейсуэй, Бристоу и майор Росс. Майор, помимо своей заинтересованности в этом деле, был там просто из вежливости, комплимента репутации Брейсуэя.
   Заключенный, сидевший в нескольких футах от них через стол, не выказывал ни сопротивления, ни умственной активности. Из-за обмякшего воротника и распущенного галстука его лицо выглядело изможденным и осунувшимся. На нем не было ни следа цвета, если не считать синих теней под глазами. Губы его почти постоянно дрожали.
   Один или два раза за все интервью его глаза на мгновение осветились намеком на хитрость или попытку хитрости. Кроме этих нескольких вспышек, он был явно избит, нервирован, страдал одновременным желанием и неспособностью взвесить и обдумать сказанное.
   Брейсуэй начал быстрыми, резкими предложениями:
   - Ты против этого, Морли. Вы это знаете так же хорошо, как и мы. И мы не хотим вас обманывать или запугивать. Нам нужна только правда. Если ты скажешь правду, это поможет тебе и нам. Вы расскажете нам правду?
   - Да, - глухо ответил он, скрестив руки на груди, как у женщины.
   Брейсуэй добавил в свой голос больше властности.
   - Вы знаете, что арестованы за растрату, не так ли?
   "Да."
   - И вы брали деньги из Национального банка Андерсона?
   Морли поерзал и посмотрел на каждого из троих перед ним, прежде чем ответить на это.
   - Да, - сказал он наконец, тяжело сглотнув, его голос был высоким и напряженным.
   "Хороший! Это разумный способ взглянуть на это, - быстро подтолкнул его Брейсуэй. - Нам больше не нужно беспокоиться об этом сегодня вечером. Как насчет драгоценностей, которые ты заложил сегодня в Балтиморе?
   Заключенный облизнул губы и устремил на Брейсуэя взгляд, который перерос в пристальные.
   - Ты имеешь в виду рубины?
   "Ну да."
   - Я не закладывал их, и... и они принадлежали моей матери.
   - Как насчет бриллиантов и изумрудов?
   "У меня не было бриллиантов и изумрудов".
   "Вы не сделали! Где вы были весь день перед тем, как появились у Эйдштейна?
   Это был его первый намек на то, что за ним следили. Он колебался.
   - Я должен это говорить?
   "Безусловно. Почему бы и нет?
   Пленка, как слезы, застилала его слабые глаза. Его голос был неприятно умоляющим.
   - Это втянет в это мою мать, - возразил он, переплетая пальцы друг с другом и шаркая ногами.
   - Вам придется рассказать нам, где вы были и что делали, - настаивал Брейсуэй.
   - О, очень хорошо, - сказал он в отчаянии. "Я был в номере отеля "Эмерсон" с... с моей матерью. И я... я признавался ей, что украл из банка. Она знала, что мне нужны деньги. Я сказал ей, что спекулировал и нуждался в дополнительных деньгах для маржи. Она дала мне рубины из своих сережек; и она последовала за мной в Балтимор. Если я не смогу собрать деньги на рубины, она должна будет одолжить их на наш дом. Она владеет этим.
   Он сделал паузу, на грани слез.
   "Встряхнись!" Брейсуэй подтолкнул его. - Ты признался ей, да?
   "Да. В конце концов мне почему-то стало невыносимо думать, что она отдаст последнее, что у нее было, но... но она бы сделала это.
   - Могла ли она заложить свой дом в Балтиморе?
   "Да. Г-н Талиаферро, AG Талиаферро, адвокат, починил бы ее для нее. Он друг семьи - раньше был другом отца.
   - А теперь об изумрудах и бриллиантах? Брейсуэй начал новую атаку.
   - Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
   - Они принадлежали миссис Уизерс.
   Морли нетерпеливо покачал головой.
   - Я ничего о них не знаю.
   Бристоу принял участие в допросе, щелкая его и провоцируя тоном и словом. Но ни он, ни Брейсуэй не могли добиться признания или хоть какой-то видимости признания в том, что он что-то знал о драгоценностях Уизерс.
   Кроме того, он заявил, что его присутствие в отеле с момента, когда Делейни "потерял" его, до его второго появления у Эйдштейна в четыре часа, может быть установлено портье, двумя посыльными и горничной в "Эмерсон". и адвокатом Талиаферро, с которым он разговаривал по телефону, находясь там со своей матерью.
   По его словам, он невольно уклонился от Делейни, просто войдя в лифт и войдя в комнату, где его мать, приехавшая в Балтимор на час позже, чем он, ждала, чтобы узнать, как он себя чувствовал во время интервью с Эйдштейном.
   По его словам, он надеялся покрыть недостачу в 700 долларов в банке деньгами, полученными от торговца антиквариатом, но, думая о риске обеднения своей матери, в последний момент отказался от плана получить больше. деньги через ипотеку или продажу дома.
   - Вы случайно не знаете, что человек, неуклюже переодетый и отвечающий вашему описанию, заложил сегодня в Балтиморе кое-какие драгоценности Уизерс? - спросил Брейсуэй.
   - Он? Он выглядел пустым.
   "Да. Что ты знаешь об этом?"
   - Я уже сказал вам: ничего.
   Брейсуэй, осознав бесполезность продолжения этой линии расспросов, остановился, задумчиво глядя на него.
   - Если я их заложил, - добавил Морли, не поднимая глаз, - почему при мне не нашли деньги?
   "Не умничай!" Бристоу вмешался так грубо и внезапно, что заключенный вздрогнул. "Нам нужны факты, а не аргументы!"
   Хромой человек наклонился вперед в своем кресле и сделал свой голос резким, вызывающим.
   - Ты не так умен, как ты думаешь. Вы солгали, когда делали заявление о той ночи, когда была убита миссис Уизерс. Ну, давай, скажи правду!
   Морли, совершенно сбитый с толку, уставился на него и ничего не сказал.
   "Что ты делал той ночью? Где вы были?"
   Бристоу встал со стула и, обойдя стол, встал перед Морли.
   - Я говорил тебе это однажды. Я не был рядом с Маннистон-роуд".
   "Да, вы были! У нас есть доказательства этого. Ты был там!
   - Какие доказательства?
   - Тебе это интересно, да? Я думал, ты будешь! Во-первых, отпечаток твоего резинового ботинка на полу крыльца дома номер пять...
   "Нет! Нет! Меня не было на крыльце. Я... - Он проверил слова, понимая, что выдал себя.
   - Не на крыльце? Бристоу догнал его. "Где тогда? Где?" Он, хромая, приблизился к пленнику. "Сейчас же! Вы были там! Вы были там!"
   Он стоял над Морли, покоряя его весом своей личности.
   - Меня не было на крыльце.
   - Ладно, не на крыльце. Но где?"
   Морли посмотрел на него и машинально отодвинул стул, как будто ему нужно было больше места. Бристоу, в рубашке без рукавов, с поднятой правой рукой, продолжал теснить его, угрожая ему, приказывая ему говорить.
   Брейсуэй был поражен силой взгляда Бристоу, напряженностью его тела, резкой властностью в голосе. Этот человек, который был болен несколько часов назад, теперь проявлял силу и жизненную силу, которые были бы замечательны в любом другом человеке. В нем, при данных обстоятельствах, это было не чем иным, как чудесным.
   Морли не мог противостоять ему.
   - Я ничего не знаю - ничего стоящего, - сказал он слабым голосом, дрожа с головы до ног. -- Я бы сказал это в самом... в самом начале; только я думал, что это может задержать меня в Фермвилле слишком долго. Я хотел вернуться сюда и...
   - Плевать на то, что ты хотел! Рука Бристоу опустилась и больно сжала его плечо, встряхнула его, вернула к главному вопросу. "Что ты видел? Вот что мы хотим знать, каждую частичку, все!
   Морли вздрогнул, пытаясь сбросить руку Бристоу. Хромой человек отступил назад.
   - Ладно, - сказал он, - я не причиню тебе вреда.
   Морли, сдавшись, рассказал свою историю торопливо, то тут, то там с небольшими паузами, пытаясь перевести дух.
   "Я опоздал на поезд, на полночь, - начал он. "Я действительно пытался поймать его. Но когда я обнаружил, что его нет, я не мог спать. Я волновался и боялся. Этот банковский бизнес был у меня на уме. Я хотел подумать". Он выдавил из себя безрадостную улыбку. "Я не мог ясно мыслить, но я пытался. Я ничего не мог поделать, кроме как видеть себя в тюрьме, в исправительном учреждении из-за банка.
   "Я бродил вокруг, не обращая внимания на то, где я был. Я оставил свои сумки на вокзале. Первое, что я понял, это то, что я был на Маннистон-роуд, напротив дома номер девять - твоего дома. Я почувствовал усталость и сел на нижнюю ступеньку. Я был в плаще. Там... было кромешной тьмой.
   "Два электрических фонаря, уличные фонари в том квартале не работали - перегорели или что-то в этом роде. Единственный свет, который я мог видеть, был внизу, на углу, где Манистон-роуд переходит в Фриман-авеню, - и там, где я был, света не было".
   - Верно, - резко сказал Бристоу, - но с того места, где вы сидели, любой, кто поднимался или спускался по ступеням дома номер пять, оказался бы прямо между вами и фонарем. Не так ли?"
   "Да."
   - Хорошо - вперед. Что ты видел?"
   Морли еще сильнее откинул спинку стула. Он начал потеть и то и дело водил пальцами по шее между плотью и воротником.
   -- Шел дождь, -- продолжал он напряженным и металлическим голосом, -- мелкая морось в то время, и от этого шел круг света, как бы яркий экран вокруг уличного фонаря. То, что происходило на ступенях Пятого дома или рядом с ним, вырисовывалось на фоне этого экрана света.
   "Я был там совсем недавно, когда заметил какое-то движение на ступеньках номера пять. Это был мужчина, спускавшийся по ступенькам. Он был очень осторожен в этом и очень медлителен; был похож на человека на цыпочках".
   Бристоу продолжал нависать над ним, подгоняя его, заставляя говорить. Брейсуэй и майор Росс с напряженными лицами наклонились вперед в своих креслах, улавливая каждый слог, который исходил от заключенного.
   "Он спустился по ступенькам и свернул на Маннистон-роуд, в сторону авеню".
   "Хорошо!" - подсказал Бристоу. "Что тогда?"
   - Вот и все. Я просто сидел там. Мне это показалось забавным, но я не последовал за ним. Мне было интересно, что он делал. Я никогда не думал об убийстве или... или о чем-то подобном. Клянусь, я этого не делал!
   Он облизал губы и сглотнул.
   - Я сидел там, не знаю, сколько еще это было - довольно долго, я полагаю. Я не всегда смотрел на номер пять.
   "Когда я снова посмотрел в ту сторону, я увидел, что еще один человек тихо, очень осторожно спускался по ступенькам. Он повернулся ко мне, но подошел ровно настолько, чтобы вклиниться между номером пять и номером семь. Он исчез так, между двумя домами.
   - Ты видел борьбу? - резко спросил Брейсуэй.
   Бристоу нахмурился.
   "Какая борьба?" - возразил Морли, пустые глаза обратились к Брейсуэю.
   "Тебе известно! Борьба между двумя мужчинами у подножия ступенек дома номер пять".
   "Я не видел борьбы, - сказал Морли. "Ничего не было".
   - С тем же успехом ты можешь сказать это прямо сейчас, чем потом. Расскажи мне правду об этой борьбе. Вы были в нем?
   "Нет."
   "Вот, смотри сюда! Мы знаем, что такая борьба произошла. Если вы были там, как вы говорите, вы должны были это видеть. Вы не могли не видеть это!
   Морли снова отрицал это, и его отрицание противоречило всем умениям Брейсуэя. Не было никакой борьбы, никакой встречи каких-то двух людей. Он цеплялся за это безоговорочно.
   Бристоу знал, насколько велико разочарование Брейсуэя. Он был убежден, что Брейсуэй, приехав в Вашингтон, надеялся получить подтверждение истории Уизерса. Теперь вместо подтверждения он получил только плоское и непоколебимое противоречие.
  
   ГЛАВА XXIII
   НА СТОЙКА
   Брейсуэй небрежно махнул рукой, отказываясь от роли спрашивающего. Бристоу снова принял командование.
   - Что вы сделали после того, как увидели второго мужчину?
   "Сначала я сидел неподвижно. Через некоторое время, совсем недолго, мне пришло в голову, что две женщины в номере пять могут быть в опасности. Я говорю, что это пришло мне в голову, но на самом деле я так не думал.
   "Я спустился к бунгало, но не слышал ни шума, ни света. Наконец, я подошел к верхней части лестницы и прислушался, но не было ни звука. Потом я вернулся в гостиницу - нет; Я пошел сначала на вокзал, взял себя в руки, а потом пошел в гостиницу".
   - Вам не приходило в голову убийство или грабеж, когда вы увидели этих двух мужчин на ступеньках?
   "Ну нет; Я не могу сказать, что ни то, ни другое не приходило мне в голову".
   - Что же тогда?
   "Я знал, что Уизерс однажды или дважды неожиданно навещал свою жену поздно ночью".
   "Почему?"
   "Я не знаю. Я думал, что он ревнивый, подозрительный".
   - И вы тоже думали, что эти двое мужчин, которых вы видели, были Уизерсом?
   - Возможно, это был один человек, один и тот же человек, - устало предположил Морли. Дрожь его рук перешла в его руки; они дергались каждые несколько мгновений. "Я видел их в разное время.
   "Я не мог видеть это ясно. Но... но я думаю, что первый носил длинный плащ, а то он был крепко сложен. Услышав на следующий день о негре, я подумал, что первая фигура, которую я увидел, должна была принадлежать негру. Второй не сильно отличался. У него могла быть борода; возможно, он был немного стройнее. Это единственные различия, которые я помню".
   - Второй был в плаще?
   "Я так и думал."
   - А у первого не было бороды?
   - Может быть, но я так не думаю.
   Бристоу сделал паузу достаточно долго, чтобы тишина стала впечатляющей. Затем он нарушил тишину голосом, хриплым, как револьверный выстрел.
   "Что ж! А как насчет борьбы у подножия лестницы?
   Морли, пораженный неожиданной резкостью, ответил дрожащим голосом.
   - Говорю вам, я... я не видел никакой борьбы. Этот человек или те люди старались вообще не шуметь. Он думал, что его никто не видел.
   Брейсуэй снова принял участие в допросе, но их совместные усилия ничего не дали усталому заключенному.
   Они пытались потрясти его обвинением в том, что он вошел в бунгало в понедельник вечером; они также сказали ему, что могут немедленно забрать его обратно в Фермвиль по обвинению в убийстве.
   - Мне все равно, - сказал он, делая слабую попытку рассмеяться. - Сейчас это не имеет значения. Я все равно не горю желанием жить.
   Внезапно его поразил полный крах. Он полуобернулся на своем стуле так, что его руки легли на его спинку, баюкая его лицо. Его тело сотрясалось от задыхающихся рыданий, а ноги цокали по полу с быстротой человека, бегущего на максимальной скорости.
   Они оставили его с майором Россом. На обратном пути в гостиницу Бристоу спросил:
   "А как насчет рассказа Уизерса о его борьбе - о "большом, сильном мужчине", который швырнул его на дорожку?"
   - Должно быть, по лестнице спускался еще один, третий мужчина, - тихо ответил Брейсуэй.
   -- Предположение, -- заметил Бристоу, -- которое несколько напрягает мою доверчивость.
   Брейсуэй ничего не сказал.
   - Я полагаю, - снова заговорил Бристоу, - то, что этот парень сказал сегодня вечером, было правдой - в значительной степени правдой.
   "Ты?" - возразил Брейсуэй совершенно уклончиво.
   - В любом случае остается проблема, кто сегодня днем заложил изумруды и бриллианты Уизерс.
   "Возможно, это не проблема", - сказал Брейсуэй. "Возможно, они вовсе не принадлежали Уизерсу".
   "Ах! Я не подумал об этом".
   Они вошли в отель и сели в вестибюле, теперь уже почти безлюдном.
   - Я думаю, - объявил Бристоу, стараясь не допустить ни малейшей нотки триумфа в своем голосе, - утром я вернусь в Фермвиль. Он зевнул и потянулся. - Я почти весь в деле, слаб как котенок. Что вы планируете?"
   Подбородок Брейсуэя был выдвинут вперед. Он выглядел воинственным, сердитым.
   - Завтра я еду в Балтимор. Я намерен просмотреть каждую подсказку, которая у меня есть или которую я могу найти. Я возьму каждое заявление, сделанное им сегодня вечером, и проанализирую его - каждый пункт. Мне нужны все факты, все до единого.
   Бристоу повернулся лицом к нему прямо.
   "Почему бы тебе не вернуться со мной? Зачем продолжать бороться с тем, что я доказал? Думаю, я знаю, почему вы приехали в Вашингтон. Это была не ваша вера в виновность Морли. Это было твое желание очистить Уитерса. Но вы не хуже меня знаете, что Уизерс невиновен. Так чего волноваться?"
   Брейсуэй вскочил на ноги.
   - Морли еще не вышел из леса, - мрачно сказал он. - Это дело еще далеко не улажено. Я собираюсь остаться здесь".
   Он не упомянул Уизерса.
   Бристоу ушел в свою комнату, расплатился с мисс Мартин и отпустил ее, а сам начал раздеваться. Он был более чем доволен всем, что произошло. Он снова победил Брейсуэя, на этот раз окончательно; его репутация "детектива-консультанта" была более чем надежной; и, зная теперь, почему Брейсуэй преследовал Морли, он вернется в Фермвиль утром, его мысли совершенно спокойны.
  
   ГЛАВА XXIV
   МИСС ФУЛТОН ЗАПИСЬ ПИСЬМО
   Пока нездоровое любопытство публики требовало подробностей дела, газеты щедро их снабжали. Это любопытство усиливалось двумя вещами: во-первых, поисками убийцы после того, как против негра было найдено столько почти убедительных улик, и, во-вторых, дуэлью между Бристоу, любителем, и Брейсуэем, профессионалом, каждый из которых стремился заставить его теория "встань". Любитель добился гораздо большей известности, чем ожидал.
   Трудно было найти двух мужчин, менее похожих друг на друга, чем он и Брейсуэй. Бристоу был способен время от времени проявлять силу и внушительную власть, которые он продемонстрировал, допрашивая Морли. Брейсуэй, напротив, всегда был взволнованным, лихим, властным. И у него была доброта сердца, очень живая нежность, какой никогда не проявлял хромой человек.
   Брейсуэй принадлежал к племени мечтателей.
   Он понял, что ни один человек не может надеяться стать великим сыщиком, если у него нет воображения, если он не может бросить в темные места, которые всегда окружают таинственное преступление, светящийся золотой свет фантазии. Он также обнаружил, что если в лексиконе человека нет слов "может быть" или "но почему не может быть по-другому?" он никогда не сможет судить о человеческой природе или справедливо рассмотреть все стороны любого вопроса.
   Он обсуждал эти взгляды за завтраком с Бристоу, которого интересовало только его собственное вчерашнее решение немедленно вернуться в Фермвиль.
   -- Этого требует мое здоровье, -- сказал он. - И я не могу убедить себя, что ни вы, ни я можем здесь что-нибудь откопать, что повлияет на окончательный исход дела.
   "Вы правы насчет здоровья; Насчет другого я не уверен, - сказал Брейсуэй.
   - Но чего ты добиваешься? Бристоу надавил на него.
   "Факты. Этот бородатый мужчина с золотым зубом, парень, который всегда начинал из ниоткуда и неизменно исчезал в воздухе, - я не собираюсь предполагать, что он не имел никакого отношения к убийству Энид Уизерс. Я не хочу, чтобы меня записывали как не прочесавшего всю страну в поисках его, если потребуется.
   "Этот замаскированный человек - не миф. А Морли знает все о макияже бороды. Его записка, адресованная мне в Фермвилле, доказывала это. Негритянский мальчик Родди клянется, что Морли и таинственный незнакомец - одно и то же.
   "Нет на свете ни одного жулика, который мог бы так обмануть меня, используя дешевую маскировку. И это дело не раскроется, пока я каким-то образом не узнаю, кто он такой, или не доберусь до него. Его голос вибрировал от силы его чувств. "Я найду его! Я намерен ответить, к своему собственному удовлетворению, на два вопроса.
   "Кто они такие?"
   "Первый: был ли бородач Морли? Второй: если не Морли был тем бородатым мужчиной, то кем?
   "Но если вы найдете этого волосатого человека, что тогда? Что станет с неопровержимыми уликами против негра?
   "Это будет позже. Сегодня я еду в Балтимор. У меня уже есть отчет сегодня утром от Платта. Он пошел туда прошлой ночью. Я обнаружил, что Морли снова обманул нас прошлой ночью. Он ничего не сказал о выходе из отеля, чтобы навестить адвоката Талиаферро.
   "На самом деле, он посещал Талиаферро.
   "Он позвонил адвокату по телефону в двадцать минут второго и сказал, что сейчас пойдет к себе в кабинет. Если бы он это сделал, то прибыл бы туда в двадцать четыре минуты третьего. На самом деле он добрался туда в два пятьдесят десять минут третьего. Полчаса его времени не учитываются. Он вышел из отеля в два двадцать один. Где он провел последние полчаса? Это интересный момент".
   - Да, - удивленно сказал Бристоу. "Ломбарды?"
   - Возможно - два ломбарда.
   - А заложенные бриллианты и изумруды, безусловно, принадлежат Уитерсу, часть его?
   "Я в этом уверен."
   - Как бы то ни было, - Бристоу приятно улыбнулся с оттенком снисходительности, - вам предстоит тяжелая работа, которую вам сойдет с рук.
   "Если, - размышлял другой, - драгоценности, заложенные вчера, не принадлежали миссис Уизерс, почему бы человеку, который их заложил, не выйти вперед и не сказать об этом? Если в них не было ничего кривого, зачем ему прятаться? Газеты полны этим утром. Это общественная собственность".
   Бристоу, взглянув на часы, увидел, что уже девять часов и ему пора идти на вокзал.
   Они попрощались, каждый уверенный, что другой пошел по ложному следу.
   - Я оставляю вас, - заявил хромой, - бегать вволю по начертанным вами хитрым кругам и отбиваться от газетчиков.
   - Это ненадолго, - серьезно ответил Брейсуэй. "Я надеюсь быть в Фермвилле на следующей неделе с охапкой новых фактов. Тогда увидимся".
   Он подошел к столу и получил свою почту. Помимо отчетов из его офиса в Атланте, там было одно письмо в большом квадратном конверте. Он узнал надпись и первым открыл ее.
   "Дорогой мистер Брейсуэй, - говорилось в нем, - надеюсь, мистер Бристоу повторил вам все, что я ему сказал. Он весьма блестящий человек, в этом я не сомневаюсь, но я разговаривал с ним, веря и надеясь, что он вам все расскажет. Я знаю, на что ты способен, и доверяю тебе больше, чем ему. Вот видите, у вас за плечами успехи.
   - Если он не рассказал вам всего, я буду рад сделать это в любое время.
   Оно было подписано: "Искренне ваша, Мария Фултон".
   Он прочитал записку дважды. Когда он положил его в карман, в глазах его загорелся новый свет, а в уголках рта разгладились суровые морщинки.
   -- Интересно... -- начал он мысленно и прибавил: -- Может быть, как-нибудь в другой раз. Нет; конечно. Я всегда знал ее лучше, чем она знала себя".
   Он был откровенно счастлив, чувствовал себя приподнятым, посвежевшим духом. Стоя в переполненном вестибюле, когда люди проносились мимо него и подталкивали его под локоть, он вспомнил два года назад, в тот вечер, когда он предупредил ее, чтобы ее милая личность не была омрачена ее сестрой. Именно тогда он настоял на том, чтобы она жила своей собственной жизнью вместо того, чтобы всегда подчиняться желаниям других.
   Она неверно истолковала это, решив, что он разочаровался в ней. Она сказала, что его любовь к ней уменьшилась, и поэтому их помолвка была большой ошибкой.
   Затем последовало ее обещание выйти замуж за Морли, обещание, данное в досаде. После этого она сделала все возможное, чтобы показать миру, что выбрала мужчину, а не слабака. Брейсуэй знал, что именно поэтому она ссудила ему деньги, подкрепляя одну ошибку другой. Вот почему она слушала его рассказы о большом богатстве, если бы только у него была небольшая сумма денег для начала!
   Какое фиаско все это было, какое горькое разочарование и горе! И все же ей посчастливилось узнать, кто он такой.
   В этом не было никаких сомнений, решил Брейсуэй; она любила его, Брейсуэй, все это время. Через несколько дней он скажет ей об этом, заставит признаться в этом. Он заставит ее выслушать то, что он скажет; он никогда больше не поставит под угрозу их счастье, позволив ей неправильно понять его.
   Он пересек вестибюль длинными упругими шагами. Он чувствовал, что не может столкнуться с препятствием слишком большим, чтобы преодолеть его. Неудача не могла его коснуться.
   Он вышел из отеля и пошел в офис Голсона. У него было много дел в Балтиморе и других местах.
   Спеша на станцию после короткой беседы с Голсоном, он недоумевал, почему ничего не слышал от Уизерса. Что вообще случилось с Джорджем? Почему он не подтвердил вчерашнюю телеграмму? Неужели он не мог понять без ведома, что в любой момент ему могут предъявить обвинение в убийстве?
   Брейсуэй, как и Бристоу, знал о растущем потоке критики в адрес Уитерса.
   - Если я не смогу довести дело до последней разборки в течение дня или двух, - он посмотрел ситуации прямо в лицо, - ему будет неудобно - подчеркнуто неудобно.
   Он принялся изучать вопросы, которые хотел задать Эйдштейну, этому доброму старому торговцу, который был так тактичен, так мило тактичен в вопросе выкупа драгоценностей, которые он когда-то продал. Он был уверен, что мистер Эйдштейн должен быть интересным персонажем.
  
   ГЛАВА XXV
   ЗАГАДОЧНАЯ ТЕЛЕГРАММА
   р Каждое раннее воскресное утро в Фермвилле Бристоу направлялся прямо в свое бунгало, где Мэтти уже ждала его на завтрак.
   - Ты теперь какой-то здоровяк, мистуха Бристоу! она сообщила ему. "После того, как тебя разозлили, у людей вошло в привычку проезжать мимо тебя, хе джес, фо де чанкт ув, кажется".
   Еще до того, как день закончился, он обнаружил, что это правда. И ему понравилось. Он проводил много времени на крыльце, находя совсем не неприятным, что его считают вторым Шерлоком Холмсом.
   Ближе к вечеру его друг из Цинциннати, Овертон, зашел к нему, пыхтя и задыхаясь, пока он поднимался по ступенькам. Бристоу был рад его видеть; это дало ему возможность обсудить свой успех. Он не пытался обманывать себя в этом отношении; он гордился тем, что совершил, - гордился по праву, сказал он себе, - и был доволен своими планами на будущее.
   "Вот здорово!" - выдохнул толстяк. "Этот холм - что-то жестокое. Только твой внезапный рывок в центр внимания затащил меня сюда.
   "Видите ли, - Бристоу смягчил свое заявление пренебрежительным смехом, - Лоуренс Бристоу, законченный, честный до небес детектив, криминалист.
   "Что ты имеешь в виду?"
   "Я собираюсь сделать это своей профессией. Я начинаю как профессиональный детектив.
   Овертон расхохотался.
   "Это богато!" - воскликнул он. - Ты никогда в мире не преуспеешь в этом. Почему, Бристоу, ты хромой; у вас кривой нос; эта твоя тяжелая, нависшая губа - по этим штукам любой мошенник заметит тебя за милю. Он снова рассмеялся. - Хотел бы я посмотреть, как ты следишь за каким-нибудь хитрым работником второго этажа!
   - Я сказал "детектив-консультант", - поправил его Бристоу. - Эта слежка для наемников, копов с квадратными носами и бычьей шеей. Я буду работать только руководителем, мозгом расследований".
   - О, это другое, - сказал Овертон сразу примирительно. - Это ближе к реальному смыслу. В нем большие деньги, не так ли?
   "Да. Я еще не богослужение".
   Овертон вытер пухлые щеки.
   - Ах, я! он вздохнул. "Мы никогда не знаем, что нас ждет впереди, не так ли? Год назад ты околачивался в Цинциннати, пытаясь продать недвижимость и решить проблемы с преступностью на бумаге - и вот ты здесь, крупный мужчина. В это трудно поверить."
   - Однако это вполне приемлемый факт.
   -- Без сомнения, без сомнения, -- согласился толстяк.
   По пятам за Овертоном пришел начальник полиции. Получив минутный отчет о том, что произошло в Вашингтоне и Балтиморе, он согласился, что Брейсуэй подставляет подставных лиц только для удовольствия сбить их с ног.
   "Даже если в поведении Морли и есть что-то загадочное, в том, что произошло в Балтиморе, - сказал шеф, - это не может опровергнуть тот факт, что убийство совершил Перри".
   - Конечно, - прокомментировал Бристоу. - Но какие у тебя новости?
   - Во-первых, прошлой ночью Перри дал нам то, что он называет признанием. В нем он говорит, что действительно сказал Люси Томас, что знает, где он может получить деньги "или что-то не менее хорошее"; он действительно пошел к номеру пять в более или менее пьяном состоянии; и он добрался до входной двери.
   "Вот, говорит, ему показалось, что через дорогу от него шум услышали, и нервы сдали. Он на цыпочках спустился по ступенькам и ушел, пройдя между номером пять и номером семь. Он пробежал всю дорогу до дома Люси, бросил ключ, полученный от нее, и пошел к себе в ночлежку. Он говорит, что провел там остаток ночи.
   "В том, что все?"
   "Это все."
   - Как насчет лавальера? Разве это не было найдено под его окном? В газетах так написано.
   "Да; в траве во дворе. Но он отрицает, что знает что-либо об этом".
   "Конечно! И его признание есть не что иное, как подтверждение обвинения против него".
   "В яблочко. Кажется, он хочет повеситься. И он это сделает. Большое жюри соберется в следующий четверг. Тогда ему будет предъявлено обвинение, а через две недели его будут судить".
   "Что люди здесь говорят о неприязни Брейсуэя к Морли? Что-либо?"
   "Да. Я хотел сказать тебе об этом. Некоторые сплетни довольно сильно бьют по Уитерсу. Они не могут понять, что стоит за этим преследованием Морли после того, как было доказано, что убийство совершил Перри. Вы видели намеки на это в газетах.
   "И это выглядит странно. Некоторые говорят, что Уизерс виновен, абсолютно виновен, и боятся, что дело против Перри не будет иметь силы. Так вот, говорят, он хочет завести дело против Морли.
   - Что-то вроде второй линии обороны?
   - Я так думаю. Но есть и другие, которые прямо сейчас говорят, что Морли был замешан в каком-то скандале, за который Уизерс хочет отомстить. Это вы сказали в самом начале. Запомнить?"
   Бристоу тихо рассмеялся.
   "Да; У меня была такая идея, и я ее обосновал. По пути в Вашингтон и после того, как мы туда добрались, я увидел, что Брейсуэй не совсем откровенен со мной. Вы знаете, как мужчина может чувствовать такие вещи. Он понимает это интуитивно.
   "И это беспокоило меня. Разобравшись с этим делом здесь, я не хотел, чтобы он выдвинул какой-то совершенно новый угол, который, возможно, каким-то образом мог бы выставить меня дураком.
   "Я сильно озадачился этим. Чего он добивался, не впуская меня в это? В ту ночь, когда мы разговаривали с Морли в полицейском участке, я все понял. Мы были в такси в то время, повезло, потому что, когда он ворвался на меня, я чудом избежал истерики. Эта вещь пришла ко мне как вдохновение.
   "Брейсуэй боялся, что Морли знает что-то, что может нанести ущерб Уитерсу, и станет подвергать это сомнению. Поймите теперь: это не было напрямую связано с убийством, но что-то, что могло сильно накалить Уитерса. А вот и смех: хотя Морли этого не знал, я знал. Брейсуэй приехал, чтобы заткнуть Морли рот, чтобы убедиться, что он не раскрыл что-то, чего, в конце концов, Морли не знал, а я знал!
   "Дело было в следующем: около девяти месяцев назад миссис Уизерс, находясь в Вашингтоне, наняла адвоката, фирму "Даттон и Даттон", чтобы он составил для нее необходимые бумаги для подачи иска Уизерсу о разводе. В этих документах она так многословно изложила, что ее муж обращался с ней с величайшей жестокостью, так что она ежедневно жила под угрозой смерти, находясь под его крышей.
   "Она считала его, она поклялась, способным убить ее в любое время. Теперь, вы видите? Если бы это попало в газеты, если бы Морли узнал об этом через Марию Фултон и выпалил, никакая сила на земле не смогла бы подавить весьма разумное предположение, что Уизерс приложил руку к смерти его жены - или, по крайней мере, , отнесся к этому снисходительно.
   "Неудивительно, что я рассмеялся, не так ли? Но я ничего не сказал об этом Брейсуэю. Я не мог объяснить ему, откуда я это знаю, хотя наводка пришла ко мне достаточно прямо. И поскольку нет ни малейшего шанса, что Уизерс был замешан в преступлении, зачем об этом беспокоиться?
   -- Я только рассмеялся и... промолчал.
   Гринлиф с величайшей торжественностью слушал этот забавный рассказ.
   - Возможно, ты прав, - сказал он. "Но Уизерс сделал несколько забавных вещей".
   "Какие вещи?"
   "Его жену похоронили в четверг утром в Атланте. Он сразу же уехал из Атланты, и с тех пор о нем никто не видел и не слышал - резкий контраст со старым Фултоном. Он вернулся сюда рано утром в пятницу и подошел к номеру пять. Они сохранят это бунгало.
   "Когда Уизерс покинул Атланту?"
   "Утро четверга, сразу после похорон. Другое дело: он по уши в долгах.
   "Ну, что насчет этого? К чему ты клонишь?" - спросил Бристоу с заметным раздражением.
   "Я ни к чему не веду. Что нам вообще? Это стимулирует этот уродливый разговор. Это все."
   Бристоу быстро соображал. Если бы Уизерс покинул Атланту рано утром в четверг, он мог бы добраться до Вашингтона к полудню пятницы и отправиться в Балтимор! Но сделал ли он это? И знал ли Брейсуэй об этом и держал ли это при себе?
   Он вспомнил, что Брейсуэй во время их совместного завтрака в Вашингтоне сказал:
   - Уясните себе одну вещь, Бристоу. Любого человека, которого я найду замешанным в этом убийстве, я передам полиции. Если бы я подумал, что Джордж Уизерс убил свою жену, я бы выдал его так быстро, что у вас закружилась бы голова. Вы можете не поверить в это, но я поверю - через секунду!
   Было ли это пророчеством? Был ли Уизерс в Балтиморе в половине второго пятницы? Мог ли он быть настолько глуп, чтобы заложить что-нибудь? Или он отправился туда в надежде еще больше уличить Морли? Все эти вещи были в пределах возможного, но вряд ли правдоподобны. Брейсуэй мог знать о них, а мог и нет.
   Он вспомнил, что Абрахамсон внушил Брейсуэю, вопреки его собственному желанию, что человек с золотым зубом и Уизерс похожи друг на друга. Но этому никто не поверил. Было бы бесполезно его рассматривать.
   Начальник, словно прочитав его мысли, дал дополнительную информацию:
   "Абрахамсон, ростовщик, вчера приходил ко мне в контору; хотел знать, где он может связаться с Брейсуэй по проводам. Он явно что-то знал и не хотел мне говорить. Сказал, что вчера утром телеграфировал в Брейсуэй в Вашингтоне, но телеграфная компания сообщила, что "доставки нет" - не смогла его найти. Интересно, что знает еврей".
   "Это слишком много для меня". Бристоу небрежно отмахнулся от вопроса, но тут же раздраженно вспылил: "Что происходит с этими ребятами? Они ведут себя как дураки, каждый из них, Морли и Уизерс, следуют примеру Перри и пытаются быть арестованными! Но Брейсуэй - если он не в Вашингтоне, то, должно быть, возвращается сюда. Скоро мы выскажем его последнее слово по этому делу.
   - Все равно, - сказал Гринлиф, - будь я на месте этого мужа, я бы держался подальше отсюда. Разговор слишком горький; здесь, среди жителей Маннистон-роуд, хуже, чем где бы то ни было".
   - Ну и что?
   - Это не первый пример того, как легко невиновному человеку быть... ну, больно.
   - О, о таких вещах не может быть и речи, абсурд.
   "Неважно! Я бы держался подальше. Я бы так и сделал".
   Уже почти стемнело, когда начальник полиции ушел. Бристоу сидел и смотрел, как последний малиновый свет угасает над горами. Тусклый свет, жалкое подобие уличного фонаря, вспыхнул перед домом Љ 4. Тени становились все глубже и глубже; не было ветра; дубы вдоль дороги и во дворах замерли, черные перья над бунгало.
   Маннистон-роуд была окутана тьмой. Тишину, даже в этот ранний час, нарушал лишь отдаленный, слабый скрежет трамвайных колес о рельсы, да отдаленный звук автомобильного гудка в городе, или хрип кашля больного на одном из этажей. из спальных веранд. Было что-то сверхъестественное, подумал Бристоу, в бархатной черноте и тяжелой тишине.
   Он встал и пошел в гостиную, включив свет. Ночь, тишина подействовали на него. Возможно, подумал он, Уитерс все-таки поступил бы правильно, если бы обошел Фермвилля стороной. Если неорганизованный слух перерастет в положительное обвинение...
   А что сам, Бристоу? Он поймал виновного, обнаружил и связал воедино факты, которые сделали возмездие почти свершившимся фактом. Мог ли он ошибаться, совершенно ошибаться? Не повернется ли против него общественное мнение и скажет, что он запутал невинного негра вместо того, чтобы наказать обезумевшего от ревности мужа?
   Был ли шанс, что, осудив Уизерса, они разрушили бы его репутацию блестящей работы?
   Тьфу! Он пожал плечами. Он был хуже, чем сплетницы, позволяя себе придумывать странные и невероятные идеи. В раскрытом им деле против Карпентера не было ни слабых мест, ни нелогичных моментов. Он выиграл. Его престиж был обеспечен. Далекие от того, чтобы подвергать сомнению его работу, они должны благодарить его за...
   Задумчивость прервал телефонный звонок. Он снял трубку и крикнул: "Привет!" как будто он обиделся на звонок. Его раздражение свидетельствовало о том, какое огромное количество нервной энергии он израсходовал за последние шесть дней.
   - Говорит Western Union, - сказал мужской голос. "Телеграмма для мистера Лоуренса Бристоу, Мэннистон-роуд, девять".
   "Хорошо. Это Бристоу. Прочитай мне".
   "Сообщение датировано сегодняшним днем, Вашингтон, округ Колумбия. Лоуренс Бристоу, девять Manniston Road, Furmville, NC См. Encyclopaedia Britannica, том первый, страница пятьсот шестая, вторая колонка, строка с пятнадцатой по семнадцатую, и страница пятьсот седьмая, вторая колонка, строка семнадцатая по строку двадцать третья. ' Подпись "SS Braceway". Понятно?
   "Нет! Подождите минутку, - резко позвал он. "Дай-ка я возьму карандаш и сниму его".
   Он так и сделал, проверив цифры, заставив оператора повторить сообщение в третий раз. Повесив трубку, он сидел и смотрел на написанное. Для него это было так похоже на греческий язык.
   "О чем все это?" - недоумевал он. - Это одна из шуток Брейсуэя?
   Потом он вспомнил, что Брейсуэй не такой шутник. Он посмотрел на свои часы. У него не было энциклопедии, а сейчас было без четверти одиннадцать, слишком поздно, чтобы звонить кому-либо и просить о нелепой услуге - прочитать ему по телефону выдержки из энциклопедии. Кроме того, это может быть что-то, что он предпочел бы держать при себе.
   Он ждал до утра и шел в публичную библиотеку, где без лишних вопросов мог просмотреть литературу. Его раздражала необходимость промедления, он был зол на Брейсуэя. Он снова изучил цифры и позволил себе редкую роскошь всплеска разноцветной ругани.
   Ему больше всего пришла в голову мысль, что телеграмма имеет отношение к Уизерсу или, может быть, к Морли?
   В своей постели на спальной веранде он смотрел на черные перья деревьев. Тишина не казалась теперь ни зловещей, ни гнетущей. Все зловещее осталось в прошлом; закончилась ночь убийства; и Карпентер пойдет за это на стул - конечно.
   И все же, будь он Уизерсом, он бы не вернулся на Мэннистон-роуд. Никто не мог предвидеть, что Брейсуэй мог вообразить и преувеличить, даже если это обвиняло и осуждало его ближайшего друга.
  
   ГЛАВА ХХVI
   РАЗЫСКИВАЕТСЯ: МЕСТЬ
   Но на следующее утро было т он переполнил начало самого важного дня в жизни Бристоу, и поездка в библиотеку была отложена. Нанятый автомобиль ждал перед домом Љ 9, когда пришла вторая телеграмма, громоздкая депеша, нацарапанная ручкой на нескольких страницах. Датированный из Нового Орлеана, он гласил:
   "Награда в пять тысяч долларов за обнаружение моего семилетнего сына в течение следующих шести дней. Похищен в прошлую пятницу вечером. Никакой подсказки до сих пор. Очень жду вашей помощи. Заплатит вам две тысячи долларов и расходы, а в дополнение к этому заплатит вам денежное вознаграждение, если вы добьетесь успеха. Я заплачу две тысячи независимо от того, добьетесь ли вы успеха или нет. Городские и государственные власти окажут вам всю необходимую помощь. Приходи сразу, если можно. Телеграфный ответ.
   (Подпись) "Эмиль Лутуа".
   Для Бристоу было характерно, что он не был особенно удивлен или воодушевлен просьбой о его услугах. Это было то, что он предвидел в результате рекламы, которую он получил.
   Он принял решение сразу. За последние два дня похищение Лутуа занимало много места в газетах, и он был знаком с этой историей. Эмиля Лутуа-младшего, сына самого богатого плантатора сахара в Луизиане, унесли с тротуара перед его домом. Это было сделано в сумерках с поразительной смелостью, и никаких достоверных следов похитителей обнаружено не было.
   Курьер ждал на крыльце. Бристоу напечатал свой ответ на листе бумаги для заметок:
   "Условия приняты. Немедленно отправляемся в Новый Орлеан.
   На пути к двери он остановился и задумался. Он вернулся к пишущей машинке и сел. Он еще не узнал истинного значения сообщения Брейсуэй; и он не собирался уезжать из Фермвилля, пока его не уверили, что нельзя сделать ничего, что могло бы омрачить яркость его работы над делом Уизерса.
   Он осознавал и в то же время возмущался той данью уважения, которую отдал Брейсуэю своей нерешительностью. Этот человек был умным детективом и, если бы ему дали доминировать над Гринлифом без сопротивления, он мог бы легко привлечь внимание к новой теории преступления. Не то чтобы это могло привести к оправданию негра; но это может лишить его, Бристоу, той похвалы, которую он теперь получил.
   Не лучше ли ему остаться в Фермвилле еще на сутки? Был Фултон; он хотел узнать, насколько полностью он одобряет отказ Брейсуэя принять дело против Перри Карпентера. Более того, теперь ему казалось необходимым выяснить местонахождение Уизерса. И двадцать четыре часа вряд ли могли что-то изменить в деле о похищении.
   Он разорвал написанное и затараторил:
   - Продержали здесь еще двадцать четыре часа по делу Уитерса. Отправляйтесь в Новый Орлеан завтра утром. Условия приняты".
   Вручая его мальчику, он увидел, как мистер Фултон поднимается по ступенькам. Он приветствовал старого джентльмена с непринужденной, улыбающейся сердечностью и пододвинул ему стул, не выказывая никакого нетерпения по поводу того, что его поездка в библиотеку задерживается.
   Простое достоинство и сила Фултона впечатляли еще больше, чем во время их первого разговора. Морщины на его лице все еще были глубокими, но его глаза сияли великолепно, и на этот раз, когда он положил руки на подлокотники кресла, они были неподвижны.
   - Я пришел просить новостей, - объявил он, его извиняющаяся улыбка очень обаятельна.
   - Какие новости? вернулся Бристоу. - Я буду рад дать вам все, что смогу.
   "Реальные результаты вашей поездки; вот о чем я хотел бы знать. Сегодня утром я не получил ни письма, ни телеграммы от Сэма Брейсуэя; никакого отчета".
   Бристоу рассказал ему эту историю в мельчайших подробностях, завершив его убеждением, что Морли, хотя и был отъявленным негодяем, не имел никакого отношения к убийству.
   - Хотел бы я с вами согласиться, - сказал старик. "Я хотел бы, чтобы мы все могли успокоиться и принять улики против негра как окончательные. Но мы не можем. По крайней мере, я не могу. Я не могу поверить ни во что, кроме того, что мы должны найти переодетого мужчину с бородой.
   - Вы все еще думаете, что этот человек - Морли?
   - Да, что напоминает мне. Я пришел сюда, чтобы рассказать вам кое-что, что я получил от Марии, моей дочери. Она сказала мне, что говорила с вами совершенно откровенно. Ну, она вспоминает, что однажды они с этим Морли обсуждали ношение бороды и усов; и он сделал это замечание: "Одна вещь о бороде, это лучшая возможная маскировка".
   - Это интересно, мистер Фултон. Что-нибудь еще?"
   "Да. У него было много, чтобы сказать, что общий эффект. Он сказал, что даже усы, умело подстриженные, изменяют все выражение лица человека. Меня это сразу поразило, когда я вспомнил, что драгоценности были заложены в Балтиморе человеком с усами. Тогда же Морли сказал что-то о ценности бровей в переодевании, заменяя густые на тонкие или наоборот. У него все дело было на кончике языка.
   - Он все это сказал, в связи с чем - преступлением?
   - Она не может этого вспомнить. Она просто помнит, что он сказал это. Я подумал, что вы хотели бы знать об этом.
   "Конечно. У нас не может быть слишком много фактов. Кстати, сэр, не могли бы вы мне сказать, где мистер Уизерс?
   "В Атланте".
   Видя, что он ничего не знает об исчезновении зятя, Бристоу бросил эту тему и спросил:
   - Во что теперь верит мисс Фултон? Она все еще думает, что Морли - мужчина?
   Старик пододвинул свой стул поближе к стулу Бристоу и понизил голос.
   - Она говорит любопытную вещь, мистер Бристоу. Она заявляет, что если Морли не виновен, то виновен Джордж Уизерс.
   "И ты?"
   "О, разговоры о Джордже абсурдны".
   -- Но, -- настаивал Бристоу с убедительной улыбкой, -- ради аргумента, если обстоятельства указывают на то, что он...
   "Я бы потратил каждый доллар, который у меня есть, использовал бы последний атом своей силы, чтобы отправить его на стул! Никакие страдания, никакие пытки не будут для него непосильны - если вы об этом меня хотите спросить. Если бы я даже заподозрил его, я бы подверг его расследованию более беспощадному, более тщательному, более беспощадному, чем к кому бы то ни было!"
   Его ноздри любопытно расширились. Его глаза пылали.
   "Г-н. Бристоу, - продолжал он с угрозой в своем низком тоне, - никакое наказание, когда-либо придуманное человеком, не могло быть достаточным, чтобы заплатить, искупить ужас, чудовищность гибели такой женщины, как моя дочь. Милосердие? Я не окажу ему пощады, даже если он проживет тысячу лет!
   - Я понимаю ваши чувства, - сказал Бристоу. - Вы совершенно правы, конечно. И я вел к следующему: хотя мы знаем, что идея вины Уитерса абсурдна, его заставляют страдать. Вы видели намеки, почти прямые заявления в газетах. Люди разговаривают недовольно.
   - Они говорят, что Брейсуэй, нанятый вами и Уизерсом, преследует этого банковского вора в надежде создать обвинение в убийстве, так что, если дело против Карпентера провалится, Морли будет вполне логичным человеком, которого следует взять на себя. пробный. Понимаете?"
   - Нет, - сказал Фултон. "Я не. Что ты имеешь в виду?"
   - Что вы, Уизерс и Брейсуэй опасаетесь, что Уитерса могут обвинить в убийстве.
   "Ах! Они так говорят, да? И ты собирался сказать - что?
   "Просто так: виноват негр. Факты говорят сами за себя, а факты неопровержимы. Как ни светит солнце, Карпентер убил вашу дочь. Зачем же тогда продолжать эти сплетни, клевету, которая очерняет Уизерса и должна посягнуть на имя вашей дочери?
   "Что ты имеешь в виду? Будьте немного конкретнее, пожалуйста".
   "Я имею в виду: что вы с Уизерсом выиграете, позволив Брейсуэю держать это перед публикой?"
   Фултон сильно наклонился вперед в своем кресле, его нижняя губа выпятилась, глаза сверкали.
   "Нет, сэр!" он взорвался. "Я никогда не отзову Брейсвея! Они сплетничают, что ли? Они могут сплетничать до посинения. Какое мне дело до общественного мнения, до сплетен, до их ухмылки и шепота? Ничего - ни щелчка пальца! К черту то, что они говорят! Чего я хочу, так это мести. Я возьму это! Отменить Брейсвей? Пока во мне есть дыхание!"
   Он остановился и закусил губу.
   - Поймите меня, мистер Бристоу, - продолжил он более сдержанным тоном. "Я не имел в виду вас критиковать; Я знаю, как добросовестно вы работали. Я даже понимаю, что вы доказали свою правоту. Но я не могу это принять, вот и все. Ты простишь вспыльчивость старика.
   Бристоу не продолжил спор. Он видел, что Фултон и Уизерс тоже последуют примеру Брейсуэя. Следовательно, он столкнулся с необходимостью продолжать идиотскую дуэль с детективом из Атланты.
   Более того, он почувствовал точку зрения семьи погибшей женщины. Они не хотели верить, что она стала жертвой обычного негра-грабителя. Вспоминая ее красоту и обаяние, ее ум и привлекательные качества, они предпочитали думать, что кто-то в сильном волнении или с потрясающим даром к преступлению оборвал ее блестящее существование.
   Люди, размышлял он, находят глупые и причудливые способы утешения, когда их переполняет великая трагедия. Тогда очень хорошо; на том мы и покончим. В конце концов, это были не его похороны.
   Провожая Фултона до тротуара, он сел в автомобиль и через несколько минут уже был в библиотеке, спрашивая первый том последнего издания Британской энциклопедии. Его хромота выдавала его личность, и молодая женщина за стойкой, узнав его, с удивительной быстротой достала для него книгу.
   Его мыслительные привычки были таковы, что он не тратил силы впустую в течение утра на праздные размышления о том, что он найдет. На самом деле он не придал большого значения сообщению Брейсуэя. Накануне вечером он отклонил это как странную уловку с другой стороны, чтобы подкрепить свое мнение о деле.
   Он подошел к письменному столу в дальней части читального зала. Ни при каких обстоятельствах он не обратил бы внимания на пристальное и заинтересованное внимание, которым одарила его девушка за столом. Поза, которую он принял, дала ей возможность изучить его затылок.
   Открыв том, он обратился к первой ссылке, стр. 506, столбец 2, строка 15 - строка 17. При первом слове у него перехватило дыхание; он был достаточно резким, чтобы звучать как низкий свист. Он читал:
   "АЛЬБИНОС, биологический термин (лат. albus , белый), в обычном понимании, для беспигментного индивидуума нормально пигментированной расы".
   Положив палец на верхнюю часть второго столбца, страница 507, он досчитал до строки 17 и прочитал:
   "Альбинизм встречается у всех рас человечества, как у горцев, так и у жителей равнин. И у человека, как и у других животных, оно может быть полным или частичным. Случаи последнего состояния очень распространены среди негров Соединенных Штатов и Южной Америки и принимают у них пегий характер, когда по общей черной поверхности тела разбросаны белые пятна неправильной формы".
   Прежде чем он начал думать, он внимательно прочитал отрывки во второй раз. Затем он продолжал держать книгу открытой, глядя на нее так, как будто все еще читал.
   Важность слов поразила его сразу. Он понял их смысл так же быстро и полно, как если бы Брейсуэй встал рядом с ним и объяснил. Кожа белого человека и кожа альбиноса под микроскопом выглядят одинаково: белая. Если бы у человека под ногтями пальцев были частички белой кожи, он мог бы собрать их там, почесав альбиноса так же, как поцарапав европеоида, белую женщину.
   А Люси Томас была альбиносом. Он был в этом уверен; ни на мгновение не задавался вопросом. Брейсуэй убедился в этом еще до того, как отправил телеграмму.
   Перри Карпентер подрался с ней, пытаясь достать ключ от дома Љ 5 в ночь убийства, и, насмехаясь, поцарапал ее. Такова, по крайней мере, история Перри и Люси. Брейсуэй был в этом уверен еще до того, как телеграфировал ему.
   Собственно говоря, Брейсуэй знал все это еще до того, как они отправились в Вашингтон, и скрывал это, играя с ним, смеясь ему в рукав. Эта мысль раздражала его, наконец, окончательно разозлила. Он заставил себя тщательно взвесить новую ситуацию.
   Ну, что из этого, даже если Люси была альбиносом, а Перри ее поцарапал? Повлияло ли это существенно на дело против Перри? Все еще существовали улики, доказывающие, что он был в бунгало Уизерс. Он сам в этом признался. А инциденты с лавальером и пуговицы на блузке еще больше подтверждали это.
   Аргумент альбиноса никоим образом не был окончательным, его нельзя было уточнить. Фактом остается то, что на руке убитой женщины были царапины, а под ногтями Перри были обнаружены частицы кожи белого человека. Этого нельзя было отрицать. Конечно, адвокат негра мог утверждать, что эти частицы исходили от Люси Томас, а не от миссис Уизерс.
   Но это будет только аргумент. Присяжные вынесут решение по этому поводу, и он был готов предоставить это присяжным.
   Он закрыл книгу, отнес ее обратно к столу и поблагодарил молодую женщину. В его внешности не было ничего, что указывало бы на разочарование. На самом деле он ничего не чувствовал. К тому времени, как он добрался до дома, он еще раз просмотрел все это и отбросил все как не имеющее никакого значения. Открытие Брейсуэя или то, как он сделал это открытие известным, произошло слишком поздно.
   Если бы это было вынесено до признания Перри - да; тогда это имело бы большое значение.
   "Пусть бушуют язычники!" - подумал он, вспомнив горькое упрямство, с которым Брейсуэй и Фултон отрицали вину негра.
   Брейсуэй утаивал информацию об альбиносе, выставляя его за дурака, и это напомнило ему, и привычный румянец на его щеках стал еще гуще. Он этого не забудет; он вернет его обратно - с процентами.
   Он обратился к делу Лутуа. Подойдя к своей пишущей машинке, он составил список газет Нового Орлеана, Атланты и Нью-Йорка.
   "Мэтти, - позвал он, - я хочу, чтобы ты спустилась к большому газетному киоску; Думаю, это на углу улиц Хейвуд и Паттон.
   Он передал ей деньги.
   - А вот список бумаг, которые вы должны получить. Запрашивайте все из них, опубликованные с прошлой пятницы. Будьте так быстро, как вы можете. Я спешу."
   Когда она вернулась, она принесла также ранний выпуск дневной газеты Фермвилля. Он взглянул на нее, ища новости из Вашингтона или Балтимора о деятельности Брейсуэя. Он нашел это на первой полосе. Заголовки гласили:
   НАХОДИТ НОВЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ОБ УБИЙСТВЕ УИТЕРСА
   МОРЛИ ВИНОВЕН, ИЛИ - КТО?
   Местонахождение мужа убитой женщины неизвестно - Брейсвей предсказывает новое и удивительное разоблачение.
   Сама рассылка была:
   "Вашингтон, округ Колумбия, 14 мая. Сегодня здесь стало известно, что жестокое убийство миссис Энид Фултон Уизерс, красавицы и любимицы общества Атланты и Вашингтона, вскоре будет брошено в совершенно новом свете.
   "Сэмюэл С. Брейсуэй, вероятно, самый способный частный детектив в этой стране, вчера днем выехал из этого города и направился в Фермвилль, штат Северная Каролина, на место преступления, после того как он завершил исчерпывающее расследование здесь и в Балтиморе более или менее неясных дел, связанных с убийца. Чиновники полиции здесь заявляют, что негр Перри Карпентер, который сейчас содержится в тюрьме Фермвилля за это преступление, никогда не предстанет перед судом.
   "Они утверждают, что это будет лишь одним из результатов работы Брейсуэй здесь и в Балтиморе. Сам сыщик был немногословен, когда его допрашивали прямо перед тем, как сесть на поезд, но когда он стоял на платформе, благородно одетый и вертя трость, он был воплощением уверенности в себе.
   "Я думаю, вы можете с уверенностью сказать, - признал он, - что дело Уитерса еще не раскрыто. Нас ждут неожиданные разоблачения, если только я не ошибаюсь.
   "Можете ли вы рассказать нам что-нибудь о подозрениях, выдвинутых против Генри Морли?" его спросили.
   - Это Морли или... кто-то еще, - с улыбкой сказал Брейсуэй. "Каждый может изучить факты и убедиться в этом".
   "Кто еще?"
   "Мы узнаем довольно скоро. На самом деле все должно развиваться менее чем за неделю, значительно меньше, чем за неделю.
   "Сегодня утром стало известно, что одним из интересных моментов этого таинственного дела об убийстве является то, что местонахождение мужа убитой женщины, Джорджа С. Уизерса из Атланты, в настоящее время неизвестно. В сообщениях из Атланты говорится, что он исчез оттуда в то утро, когда состоялись похороны его жены. Советы от Фермвилля заключаются в том, что его нет рядом со своим тестем и невесткой. Вчера Брейсуэй сказал, что ничего не знает о местонахождении Уизерса.
   Под сообщением из Вашингтона было сообщение из Атланты:
   "Расследование, проведенное здесь сегодня, не смогло раскрыть, где сейчас находится Джордж С. Уизерс, муж жертвы жестокого преступления в Фермвилле, Северная Каролина. По словам его друзей, он уехал из этого города в то утро, когда хоронили миссис Уизерс, но ничего не сказал ни о месте назначения, ни о вероятном сроке своего отсутствия.
   "Полиция Вашингтона попросила власти Атланты найти его, если это возможно. Причина обращения не указана".
   На губах Бристоу была улыбка, когда он отложил газету в сторону. Из статьи он сделал вывод, что у Брейсуэя были проблемы с тем, чтобы связать воедино теорию Морли. И зачем ему спешить обратно в Фермвилль? Здесь не было ничего нового.
   Он пожал плечами и развернул пачку заграничных бумаг.
   Вспомнив, как поздно он получил сообщение об альбиносе накануне вечером, он пришел к выводу, что Брейсуэй отправил его в Вашингтон днем с указанием отправить его как ночное сообщение. Его обида на Брейсуэя снова вспыхнула.
   "Потрясающее разоблачение", - мысленно процитировал он заголовки. "Ну, посмотрим, что увидим. Возможно, для него станет удивительным открытием, что я все время был на стороне здравого смысла в этом вопросе".
   Он начал работу по вырезанию из газет сведений о похищении Лутуа. Читая их, он составил предварительный план, показывающий, кем были похитители и где они, вероятно, спрятали мальчика. Он стал поглощен, насвистывая в низком ключе.
   Насколько он был обеспокоен, дело Уитерса было закрытым инцидентом.
   Рано утром он позвонил Гринлифу по телефону и сообщил:
   - Завтра утром я уезжаю из города на несколько дней.
   "Опять таки! Зачем?" - спросил начальник.
   - Меня попросили разобраться с делом о похищении в Новом Орлеане - ребенка Лутуа.
   "Хороший! Я рад слышать это; Я поздравляю вас."
   Гринлиф был искренне доволен. Он чувствовал, что спонсировал и развивал хромого человека как сыщика.
   "Спасибо. Прежде чем я уйду, я хочу поговорить с тобой. С тем же успехом мы могли бы еще раз все просмотреть и...
   "Это напоминает мне. Я как раз собирался тебе позвонить, но твои новости заставили меня забыть. У меня телеграмма от Braceway, только что получил. Он подал его в Солсбери, по дороге сюда. Позвольте мне прочитать это вам:
   "У меня есть все, что я могу получить по делу Уизерса. Не могу идти дальше, пока не посоветуюсь с вами, Бристоу, Фултоном и Абрахамсоном. Пожалуйста, организуйте встречу всех этих восьми бунгало Бристоу сегодня вечером. Не чахнет со мной".
   "Это подходит", - прокомментировал Бристоу; "Позвольте мне отправиться в Новый Орлеан поздним ночным поездом".
   - Интересно, что у него есть, - спросил шеф. "Вы знаете?"
   "Нет. И я не верю, что это что-то значит. Тем не менее, если он хочет поговорить, мы могли бы его выслушать.
   "Конечно! Ты можешь рассчитывать на меня. Я приду."
   - Хорошо, - сказал Бристоу. - Тогда увидимся в восемь.
   Он подошел к спальной веранде и лег.
   "Не чахнет со мной", - задержались в его памяти последние слова телеграммы. "Зачем он это добавил? Что делать с конференцией здесь сегодня вечером?
   Внезапно ему пришел в голову ответ.
   - Это Уизерс! - подумал он, сначала лишь наполовину доверчиво. "Он собирается повесить его на Уизерса; он попытается свалить это на Уизерса.
   Он сделал паузу, на мгновение подумав "дикий", настолько велико было его удивление.
   - Он с самого начала преследовал Уизерса, не так ли?
  
   ГЛАВА XXVII
   ОТКРОВЕНИЕ
   Брейсуэй и Мария Фултон были на лицах то выражение, которое возвещает о счастливом понимании между влюбленными. Свет капитуляции был в ее глазах, удовлетворенной капитуляции перед мужчиной, который из-за своей любви утвердил свое господство над ней. И его голос, когда он говорил с ней, был весь вибрирующей нежностью. Он понял, что обрел и окончательно удостоверился в своем счастье, сделал это в тот самый момент, когда предал гласности свой величайший профессиональный триумф.
   Для своего визита к ней он украл полчаса из спешки работы, которая обрушилась на него с тех пор, как несколько часов назад он прибыл в Фермвилль. Он нашел ее, как и ожидал; она исполнила его пророчество о том, что, следуя своим собственным идеалам, она займет свое место в мире как очаровательная личность, привлекательная женщина.
   Но, изучая и восхваляя ее новое обаяние, он сознавал острее, чем прежде, что его успех сильно повлияет на нее, бросит вызов всей ее силе и мужеству. И все же, даже если это причинит ей боль, это должно быть сделано. Это был его долг, и последствия должны были позаботиться о себе сами.
   Хотя она, в свою очередь, смотрела на него с тонкой интуицией любящей женщины, она не уловила намека на его беспокойство. Он решил заранее не обременять ее подробностями. Если то, что он собирался сделать, свяжет ее мертвую сестру с безжалостным скандалом, она мужественно встретит его.
   Если бы он не был уверен в этом, он не смог бы полюбить ее. Его задачей было предать правосудию виновного, и даже забота о женщине, на которой он женится, не могла помешать ему довести дело до конца.
   Когда все закончится, он вернется, чтобы утешить ее. Их новое счастье уравновешивало бы все. Так он думал с уверенностью.
   Взглянув в окно, он увидел, что Гринлиф и Абрахамсон медленно идут по Мэннистон-роуд. Было восемь часов. Несколько мгновений спустя он и мистер Фултон присоединились к ним на тротуаре. Они сразу направились к Љ 9.
   Бристоу принял их в своей гостиной, стол все еще был завален газетными вырезками о похищении Лутуа.
   - Если остальные не возражают, - предложил Брейсуэй, - нам лучше закрыть окна. Нам нужно о многом поговорить, и мы могли бы держать все при себе.
   Эффект настороженности, который он всегда производил, теперь был более очевиден, чем когда-либо. Он держал свою трость и самого себя в постоянном движении. Пока четверо других мужчин сели, он остался стоять лицом к ним, спиной к пустому камину.
   "Каждый из вас, - сказал он, - жизненно заинтересован в том, что я пришел сюда сказать. Я попросил вас провести эту конференцию, потому что она напрямую касается каждого из нас".
   Его глаза сияли, подбородок был выдвинут вперед, каждая связка в его теле была натянута. И все же в нем не было ничего театрального. Если он и чувствовал возбуждение, то подавлял его. Решимость была единственной эмоцией, которую он подавал хоть как-то.
   -- Но сначала, -- прибавил он своим легким разговорным тоном, -- как насчет вас? Он указал взглядом на Гринлифа и Бристоу. - У вас есть что-нибудь новое, что-нибудь дополнительное?
   При закрытых окнах в комнате было заметно тепло и душно. Сняв пальто, он бросил его на стул, который был поставлен для него. В своей белой рубашке, с темными брюками, туго обтянутыми поясом на стройных бедрах, он выглядел почти мальчишкой.
   - Нет, - ответил Бристоу. "Мы вчера с начальником все проверили. Мы не смогли найти ни одной причины, чтобы передумать".
   - О Карпентере?
   "Да."
   - Вы имеете в виду, что это ваша позиция, ваша и вождей, - серьезно сказал Брейсуэй. - На самом деле негр ни в чем не виноват.
   - Вы имеете в виду, что это ваша позиция, - процитировал Бристоу в ответ, снисходительно улыбаясь.
   "Да. Карпентер невиновен, и Морли невиновен.
   Мистер Фултон, сидевший в кресле слева от хромого, был откровенно любопытен и встревожен.
   "Прежде чем вы пойдете дальше, Брейсуэй, - раздраженно перебил он, - не могли бы вы сказать нам, где Джордж Уизерс?"
   "Я могу сказать вот что, - ответил Брейсуэй после паузы, - по причинам, лучше всего известным ему самому, Уизерс отказался присоединиться к нам здесь. Он мог бы сделать это, если бы захотел".
   То, что он сказал, звучало как прямое обвинение Уитерса. Фултон недоверчиво посмотрел на него. Бристоу снял пальто и поудобнее устроился в кресле; ему предстоит длинная история, подумал он, и, как он и ожидал прошлой ночью, обвинять придется мужа покойной, а не Морли.
   Гринлиф, развалившись в кресле-качалке возле раздвижных дверей столовой, уставился в потолок, изображая отсутствие интереса.
   Абрахамсон, ближайший к двери крыльца, был единственным слушателем, полностью поглощенным рассказом сыщика и в то же время безоговорочно доверчивым.
   - Но ты знаешь, где он? Фултон настаивал.
   "Да; примерно."
   Блестящие глаза еврея метнулись от говорящего к лицам остальных. Довольная улыбка приподняла уголки его рта к большому крючковатому носу. Он предвкушал необычайно приятное развлечение.
   - Но я не хочу тратить ваше время, - продолжил Брейсуэй, особенно тщательно подбирая слова. "Когда я начал работать над этим делом, я подумал, что убийцей может быть либо негр, либо Морли. Я изменил свое мнение, когда подумал о таинственном парне, человеке с каштановой бородой и золотым зубом, человеке, который был достаточно умен, чтобы появляться и исчезать по своей воле, исчезать, не оставляя следа, пока он действовал по своему усмотрению. ночью или в сумерках раннего вечера.
   "Я согласился с мистером Фултоном, что он был убийцей. Мало того, у него были замечательные способности, которые он использовал для самых низких и самых преступных целей. Впервые я заподозрил его личность сразу после интервью в прошлую среду с Родди, цветным посыльным, и мистером Абрахамсоном, ломбардом.
   - Извините, - вмешался Бристоу. - Но разве не Абрахамсон сказал вам, что бородатый мужчина похож на Уизерса?
   Гринлиф усмехнулся, оценив намерение хромого человека лишить паруса Брейсуэя, отдав должное Абрахамсону за информацию.
   - Да, он мне это сказал, - ответил Брейсуэй, как будто уязвленный таким перебиванием. и добавил: "Позвольте мне закончить свое заявление, Бристоу. Вы можете обсудить это позже. Но я бы предпочел покончить с этим сейчас.
   "Заподозрив личность переодетого, я столкнулся с двумя заданиями. Один должен был доказать личность вне всяких сомнений; другой должен был показать неопровержимыми доказательствами, что переодетый человек совершил убийство. Как я уже сказал, моя теория сформировалась в моей голове в тот день в моем номере в отеле "Бреворд". Все, что я делал с тех пор, было направлено на получение необходимых фактов.
   "Теперь у меня есть эти факты".
   Он посмотрел на Гринлифа и Бристоу, давая понять, что ожидает их враждебности ко всему, что он скажет.
   "Мое подозрение выросло из уверенности, что я должен найти человека, шантажировавшего миссис Уизерс, в Атлантик-Сити и Вашингтоне, а в третий раз - здесь, в Фермвилле. Шантажист был единственным, кто имел доступ к жертве в трех известных нам случаях; работа была сделана одной рукой. Найдите шантажиста, и я поймаю убийцу.
   "Теперь я знаю, кто он.
   "Пять лет назад была поразительная личность, которая произвела впечатление на многих мужчин с Уолл-стрит в Нью-Йорке. Хотя в начале своей карьеры он был без гроша в кармане и на самом деле никогда не был по-настоящему богат, он время от времени зарабатывал немало денег; и потратил его так же быстро, как и получил.
   "Он был блестящим, совершенно беспринципным, абсолютно бесчестным. Он выполнил трюк "Великий белый путь" - рестораны, сады на крыше, временами красивая актриса, драгоценности и шампанское. Из-за своих неуверенных привычек у него никогда не было собственного кабинета. Он всегда действовал через других. Его способность зарабатывать была даром способности оценивать рынок и знать, когда "медвежьи", а когда "бычьи".
   "Этот подарок не был чем-то сказочным. Это было реально в большинстве случаев, когда он пытался использовать это, и благодаря этому он мог жить на широкую ногу и держать хороший фронт. Такая ситуация была еще пять лет назад. Обратите внимание на характер этого человека и на то удовольствие, которое он получал, бегая криво.
   "При небольшой учебе и обычной степени трудолюбия и сосредоточенности он мог бы стать влиятельным лицом в финансовом мире. Однако это его не привлекало. Ему нравился азарт преступления, извращенное удовольствие от мошеннической игры.
   "В начале тысяча девятьсот тринадцатого года, чуть более пяти лет назад, случился крах. Он был арестован по обвинению в хищении тридцати трехсот долларов у фирмы, в которой он работал. Фирма называлась Бланшар и Себастьян. Он украл больше, чем указанная сумма, но конкретное обвинение, по которому были предприняты действия, заключалось в краже тридцати трехсот.
   - Имя этого человека было Сплейн.
   "Внесение залога за него было задержано на несколько часов, чтобы ему не пришлось ночевать в тюрьме. Находясь в своей камере, он заметил:
   "Такое место мне не подходит. Это так же холодно, как благотворительность. Я выйду отсюда через час или около того, и, если они когда-нибудь снова посадят меня в камеру, им придется сначала убить меня. Один раз достаточно.'
   "Он оправдал свое хвастовство. Они не получили его в один раз. Он отказался от залога за десять дней до назначенной даты суда над ним. С тех пор полиция, насколько им известно, ни разу не видела его. У них была его фотография, конечно, адекватное описание: высокий орлиный нос; твердый, сжатый рот; черные и необычно пронзительные глаза; черные волосы; все его черты резко очерчены; широкие плечи, стройная, спортивная фигура. Это некоторые детали, которые я помню. В-"
   - воскликнул Фултон. Это было похоже на пронзительный, неопределенный протест ребенка против боли. Он приложил пальцы правой руки ко лбу, прикрывая лицо. Описание беглеца мгновенно напомнило ему лицо Джорджа Уизерса.
   - Побалуйте меня еще на несколько минут, мистер Фултон, - сказал Брейсуэй. "Сплейн ускользнул от преследования. Его бегство и исчезновение были прекрасно спланированы и осуществлены, и...
   Бристоу снова прервал концерт. На его лице была улыбка, которая не достигала его глаз. Последние несколько минут он думал быстрее, чем когда-либо в своей жизни, и принял решение.
   - То, что вы нам рассказали, - спокойно сказал он, не сводя взгляда ни с кого, кроме сыщика, - на самом деле является довольно лестным наброском части моей собственной жизни.
   Гринлиф с отвисшей челюстью и парализованными мыслительными способностями уставился на него. Фултон наклонился вперед, словно собираясь прыгнуть.
   Только Абрахамсон, улыбка которого стала шире, а огромные глаза загорелись, не удивился. Теперь у него был вид, что он очень наслаждается спектаклем, на который его пригласили посмотреть.
   Брейсуэй, его плечи были расправлены, его фигура прямая, как тополь, наблюдавший за Бристоу с величайшей осторожностью, внезапно превратился в героическую форму. Красное сияние заходящего солнца струилось через окно к его лицу, подчеркивая пыл в его глазах. Он сделал шаг вперед, стал доминирующим, угрожающим.
   Его одетая в белое рука вытянулась так, что он обвиняющим пальцем указал на невозмутимого Бристоу.
   "Вон тот человек, - заявил он с ползучим презрением в голосе, - вор и убийца!"
   На тяжелый момент невероятное обвинение ошеломило всю группу.
   "Г-н. Брейсуэй, - сказал Бристоу, глядя теперь на Фултона и Гринлифа, - страдает иллюзиями.
   Двое мужчин, однако, не оказали ему поддержки. Они не сводили глаз с Брейсуэя. Они давали эффект отпадения от какой-то злой заразы.
   -- Поскольку, -- продолжал Бристоу, -- я стал невинной жертвой сфабрикованных обвинений в растрате самым мошенническим человеком в нечестном бизнесе, он обвиняет меня в убийстве, когда...
   "Замолчи!" скомандовал Брейсуэй, опуская руку на бок.
   Он бросил быстрый взгляд на ломбарда.
   Абрахамсон наклонился и постучал костяшками пальцев в дверь крыльца. Она открылась, впустив двух полицейских в форме.
   - Я взял на себя смелость, шеф, - извинился Брейсуэй, - попросить их быть здесь. Я знал, что ты захочешь, чтобы они поступили правильно и быстро.
   Гринлиф сглотнул и молча кивнул. Как бы он ни был ошеломлен, поведение детектива заставило его поверить в обвинение.
   Улыбка Бристоу исчезла. Но, если не считать бледности, которая стерла с его щек привычный румянец, в нем не было никаких признаков внутреннего конфликта. Насколько было известно от него, полицейских не существовало.
   Один из них шагнул вперед и положил руку ему на плечо.
   Он проигнорировал это
   - Возможно, - сказал он с сарказмом в голосе, снова глядя на Брейсуэя, - вам придет в голову, что я имею право знать, почему совершается это безобразие.
   Еще раз он командовал Гринлифом взглядом.
   - Шеф полиции вряд ли санкционирует без какого-либо предлога, без тени улик.
   - Да, - нерешительно ответил Гринлиф. - Э-э... то есть... э... я полагаю, вы в этом уверены, мистер Брейсуэй?
   "Допустим! Давай все!" - наконец внятно спросил Фултон, его сжатые руки дрожали от паралича ярости.
   Бристоу небрежным движением отмахнулся от руки полицейского.
   -- Конечно, -- сказал он все так же невозмутимо. "Я требую этого. Я не виновен в убийстве. Никаким самым безумным полетом самой безумной фантазии нельзя обосновать такое обвинение".
   Гринлиф, отметив его железные нервы, отсутствие малейших признаков паники, остолбенел и снова поверил в свою невиновность.
   - У меня есть доказательства, - сказал Брейсуэй шефу. - Ты хочешь их здесь и сейчас?
   - Это может быть... э-э... тоже, и... и справедливо, знаете ли. Да."
   Абрахамсон захлопнул дверь крыльца. Двое полицейских стояли позади стула Бристоу. Гринлиф, все еще сбитый с толку, успокаивающе положил руку на плечо Фултона. Старик трясся, как лист.
   - Хорошо, - согласился Брейсуэй. "Я могу рассказать вам о важных моментах за несколько минут; высшие огни".
  
   ГЛАВА XXVIII
   ИСПОВЕДЬ ДОБРОВОЛЬНАЯ
   Брейсуэй прислонился к каминной полке, расслабившись, качаясь Медленно держит трость в правой руке, с небрежной, легкой грацией в позе. Он обратился к Фултону и Гринлифу, изредка бросив взгляд на Абрахамсона в круг тех, в чьих интересах он говорил.
   Теперь Бристоу слушал с непритворным поглощением, оценивая каждое утверждение, взвешивая каждую деталь. Напряженность его бледного лица показывала, как он заставил свой мозг сосредоточиться.
   - Решив, что бородач и убийца - одно и то же, - начал Брейсуэй, - я задал себе вопрос: "Кто из всех тех, кто в Фермвилле, сейчас настолько связан с этим делом, что я с полным основанием думаю, что это он совершил преступление? предыдущий шантаж и это убийство? И я мысленно исключил всех, кроме Лоуренса Бристоу. Он был единственным, единственным, кто мог досадить миссис Уизерс год и четыре назад соответственно, а также мог ее убить.
   "Морли сразу выпал из поля зрения; он знал Фултонов только последние три года. Считать негра Перри Карпентера было бы абсурдом. Уизерс, разумеется, был вне подозрений. Все указывало на Бристоу.
   "С этим решением в прошлую среду днем я пошел в номер пять и увидел все отпечатки пальцев на полированных поверхностях стула, который был опрокинут в гостиной в ночь убийства. К счастью, этот лак был настолько плохим, что в ту ночь дождь и сырость сделали его липким; и в стрессе нескольких последующих дней с него не смахнули пыль и не вытерли.
   "Бристоу не прикасался к этому стулу в то утро, когда было обнаружено убийство. На самом деле, он предупредил всех не трогать его.
   - Надежные свидетели говорят, что он не прикасался к ней с тех пор и до того момента, как я взял отпечатки пальцев. Он заявляет, что никогда не был в бунгало до того, как вошел в него в ответ на крик мисс Фултон о помощи.
   "Я нашел на кресле отпечатки пальцев пяти разных лиц, четверых из которых впоследствии опознали: мисс Фултон, коронера, мисс Келли и Люси Томас. Пятую я тогда проверить не смог.
   "Я сделал это позже, в Вашингтоне.
   "Это было идентично отпечатку пальцев Бристоу на стеклянной столешнице в его гостиничном номере. В этом я не зависел от собственного суждения. Со мной был эксперт по отпечаткам пальцев. А отпечатки пальцев, как известно, никогда не лгут.
   "Все это установило тот факт, что Бристоу тайно находился в гостиной номера пять до или во время совершения преступления".
   Он сделал паузу, давая им время оценить всю значимость этой цепочки фактов.
   На полминуты комната превратилась в натюрморт. Отчетливо был слышен звук скрипящих зубов Фултона. Бристоу сделал быстрое движение, словно собираясь заговорить, но сдержал порыв.
   - В Вашингтоне, - продолжил Брейсуэй, - у него было кровотечение. Это было подделкой - красно-чернильным кровоизлиянием. Перед прибытием вызванного врача Бристоу приказал посыльному завернуть "окровавленные" носовой платок и полотенце в большее и толстое полотенце и немедленно сжечь весь сверток.
   "Это, - объяснил он мальчику, - из-за его желания, чтобы никто не подвергался опасности заражения туберкулезом.
   "Подкупив носильщика, которому поручили сжечь, я взглянул и на носовой платок, и на полотенце. Они были достаточно пропитаны, полностью пропитаны красными чернилами.
   "Врача легко было обмануть, потому что, когда он вошел, все следы так называемой крови были стерты. В общем, со стороны Бристоу это был хитрый трюк.
   "Его мотив инсценировки и организации долгого и непрерывного сна был достаточно ясен. Было что-то, что он хотел сделать незамеченным, что-то настолько важное для него, что он был готов взять на себя огромное количество хлопот. Детективное бюро Голсона предоставило мне лучший трейлер, самую гладкую "тень" в бизнесе - Тома Рикеттса.
   "По моему указанию он последовал за Бристоу от отеля "Уиллард" к электромобилю, который в час дня отправлялся из Вашингтона в Балтимор. Приехав в Балтимор в два тридцать, Бристоу заложил изумруды и бриллианты в двух ломбардах. Он сел на четырехчасовой электромобиль обратно в Вашингтон и был в своей комнате задолго до шести, когда его должна была разбудить медсестра мисс Мартин.
   "Во время поездки в Балтимор у него была такая же здоровая левая нога, как и у меня, и он не носил никаких бандажей. Он носил усы и густые брови, что сильно изменило его внешность. Кроме того, он изменил очертания своего лица и форму губ.
   "Пока он был в Балтиморе, я обыскал спальню, в которой он должен был спать.
   "Мисс Мартин, которой я был вынужден довериться, помогла мне. Мы нашли в двухдюймовой подошве левого башмака, который он, разумеется, с собой не взял, выемку, весьма годное вместилище. В ней была большая часть пропавших драгоценностей Уитерса, камни были вырваны из золотых и платиновых оправ.
   - Осмелюсь сказать, они и сейчас там.
   Двое полицейских уставились на Бристоу широко открытыми глазами. Они решили, что он был самым "ловким" человеком, которого они когда-либо видели.
   "Понимаете, почему он выполнил трюк? Это должно было установить навсегда, вне всяких сомнений, его невиновность. Ясно, что если неизвестный человек заложил драгоценности Уитерса в Балтиморе, пока Бристоу спал, измученный сильным кровотечением, в Вашингтоне, его дело было доказано, его алиби было совершенным.
   "Теперь вы можете оценить, как он построил свое фальшивое дело против Перри Карпентера, как он использовал пуговицы, как он ползал по ночам, как злодей в дешевой мелодраме, бросая украшения там, где они наверняка изобличат негра, и его эксплуатация "выигрышной подсказки", доказательство ногтя пальца.
   "Более того, он жестоко избил Люси Томас, чтобы вынудить ее дать показания против Перри. В этом он был невероятно жесток. В тот же день я увидел следы его ударов на ее плечах. Они были достаточным доказательством его способности к необузданной ярости. Их вид укрепил меня в убеждении, что в таком же настроении он убил миссис Уизерс".
   "Негр солгал!" Наконец вмешался Бристоу, его слова были немного быстрыми, несмотря на внешнее невозмутимость. "Я не подвергал ее никакому жестокому обращению. В любом случае, - он отмахнулся, взмахнув рукой, - это незначительная деталь.
   Брейсуэй, даже не взглянув на него, продолжил:
   "И это дало мне представление о том, что она частичный альбинос. У нее белые пятна на плечах, и Перри, борясь с ней за обладание ключом от номера пять, сильно поцарапал ее там. Это, я думаю, избавляет от улик против Карпентера.
   "Остальное последовало как само собой разумеющееся. Изучение коллекции циркуляров майора Росса с описанием лиц, "разыскиваемых" полицией различных городов за последние шесть лет, выявило фотографию Сплейна. Бристоу несколько изменился во внешности - может быть, достаточно, чтобы обмануть случайный взгляд, - но опознать его было легко.
   "Затем я побежал в Нью-Йорк и узнал историю Сплейна. Я знал, что он был так твердо уверен, что ускользнул от всех, что останется здесь, в Фермвилле. Но для верности я послал ему вчера телеграмму, чтобы уверить его, что я работаю с ним и готов поделиться с ним открытиями. И, признаюсь, это доставило мне небольшое удовольствие, посылка этой телеграммы. Я играл в своего рода игру в кошки-мышки".
   Бристоу поднял руку, требуя внимания. Когда Брейсуэй проигнорировал этот жест, он откинулся назад, насмешливо улыбаясь.
   "Растрата Морли и ее последствия дали мне хороший повод идти по следу этого парня, пока он занимался совершенствованием механизма уничтожения Перри. Самоуверенность мужчины, его тщеславие...
   "С меня этого достаточно!" Бристоу яростно вмешался, продемонстрировав свою первую глубокую эмоцию. Он повернулся к Гринлифу:
   "Неужели тебе не надоела эта слюна? Что этот человек пытается установить? На одном дыхании он говорит о том, что я изменил очертания лица и форму рта, а в следующую секунду о том, что признал меня на фотографии, которая, по его признанию, была сделана не менее шести лет назад!
   - Это алиби для него самого, предлог для того, чтобы не доказать, что я тот человек, который заложил драгоценности в Балтиморе! Он тоньше воздуха!"
   Но дезертирство Гринлифа было завершено.
   - Продолжайте, - сказал он Брейсуэю. Чем больше он думал о том, до какой степени казнокрад одурачил его за последнюю неделю, тем больше он бесился.
   "Не для меня! Я не хочу больше этой чепухи!" Бристоу снова возразил, его голос был хриплым и по-прежнему адресованным Гринлифу. "Какая у тебя идея? Я признаю, что меня разыскивают в Нью-Йорке по сфабрикованному обвинению в растрате. Этот сыщик по счастливой случайности наткнулся на это; и, как я уже сказал, я признаю это.
   "Вы можете справиться с этим, как считаете нужным; то есть, если вы хотите разобраться с этим после того, что я сделал для закона и порядка, и для вас, в этом деле об убийстве.
   - Но вы не можете быть настолько сумасшедшим, чтобы принимать во внимание эту чепуху о моей причастности к преступлению. Тренируйте свой интеллект! Великий Бог, человек! Ты хочешь сказать, что позволишь ему впихнуть это в тебя?
   Он взял себя в руки.
   "Подумай минутку. Вы хорошо меня знаете, шеф. А вы, мистер Фултон, вы не ребенок, чтобы быть одураченным и превращенным в посмешище детективом, оказавшимся без дела - псевдоэкспертом по преступлениям, пытающимся провернуть извечный трюк - осудить человека виновным. меньше оскорблений!"
   "Здесь не место для споров по делу", - резко сказал Брейсуэй. "Г-н. Абрахамсон, расскажите нам, что вы знаете об этом человеке.
   - Это немного, мистер Брейсуэй, - ответил еврей. "Не так много, как хотелось бы. Я видел его несколько раз; один раз на моем месте, когда ему починили усы и прочее, и дважды, когда ему починили бороду и золотой зуб; еще раз, когда он сидел здесь, на своем крыльце.
   Абрахамсон говорил быстро, перемежая свои фразы быстрыми жестами, наслаждаясь важностью своей роли.
   "Г-н. Брейсуэй, - с улыбкой объяснил он Гринлифу, - говорил со мной о человеке с бородой - говорил больше, чем вы, шеф. Вы знаете мистера Брейсуэя, какой он быстрый. Он говорил и просил меня попытаться вспомнить, где и когда я видел этого мистера Бристоу. У меня были свои идеи и свои ассоциации идей. Я помнил - помнил с трудом. В тот день я взял отпуск - я не беру таких много - и прошел мимо. "Бьюсь об заклад, - сказал я себе - не очень громко, как вы понимаете, - держу пари, что знаю этого человека". И я выиграл свою ставку. Я знал его.
   - Этот мистер Сплейн и мужчина с бородой - одно и то же, совершенно одно и то же.
   Улыбка Бристоу была терпимой, как будто он имел дело с ребенком. Но Фултон, пронзая обвиняемого гневным взглядом, впервые увидел усталые морщинки в уголках его рта. Это выражение предвещало поражение, первая слабая тень отчаяния.
   "У вас есть моя история, а у меня есть факты, подтверждающие ее сто раз", - заявил Брейсуэй. "Зачем тратить больше времени?"
   - По той простой причине, - продолжал Бристоу, - что я имею право на честную сделку, честную...
   При слове "честный" Брейсуэй со своей электрической быстротой повернулся к Гринлифу, и Бристоу откинулся на спинку стула, как будто решив больше не спорить. Лицо его приняло жесткое, мрачное спокойствие; его холодное самообладание вернулось.
   "А теперь, возьми это!" Резкий тон Брейсуэя привлек внимание Гринлифа. - У вас в руках казнокрад и убийца. Он признает одно преступление; Я доказал другое. Остальное зависит от тебя. Наденьте на него кандалы. Бросьте его в камеру! Вы будете гордиться этим всю оставшуюся жизнь. Вот ордер.
   Он вытащил бумагу из заднего кармана и бросил ее шефу.
   - Займись делом, - настаивал он. "Этот человек худший тип преступника, которого я когда-либо встречал. Не удовлетворившись шантажом и ограблением женщины, он убил ее; не удовлетворившись этим, он умышленно спланировал смерть невиновного человека, потому что по трусости своей боялся воспользоваться обычными шансами избежать разоблачения. Открыто демонстрируя свое преследование нарушителей закона, он тайно обеспечил себе возможность преуспеть в их самых подлых действиях. Он-"
   Быстрее, чем думалось, Брейсуэй рванулся вперед с тростью и ударил руку, которую быстро поднял Бристоу, к своему горлу. От удара перочинный нож со звоном упал на пол. Милиционер, подняв его, увидел, что раскрытое лезвие работает на пружине.
   Обвиняемый откинулся на спинку стула. Серая неподвижность его лица раскололась. Черты лица работали с любопытством, формируя на секунду образ подлой мстительности. Правая рука, все еще онемевшая от удара, левой взял платок и стряхнул с шеи, близко к уху, единственную красную бусину.
   - Обыщите его, - приказал Брейсуэй одному из офицеров.
   Бристоу подчинился этому. Когда он посмотрел на Брейсуэя, его лицо все еще было мрачным.
   - Ты меня поймал, - сказал он совершенно деловым тоном. "Я через. Я сделаю вам заявление.
   - Ты имеешь в виду признание?
   - Это равносильно этому.
   - Не здесь, - резко отказался Брейсуэй. - У нас нет стенографистки.
   "Я бы все равно предпочел написать это сам", - настаивал он. - Мне не потребуется пятнадцати минут на пишущей машинке. Увидев, что Брейсуэй колеблется, он добавил: "Ты получишь это так или не получишь вообще. Одевают."
   Детектив не недооценил упрямых нервов этого человека.
   - Я согласен, шеф, - сказал он Гринлифу, - если вы согласны.
   - Да, - согласился начальник. "Здесь так же хорошо, как и везде".
   В комнате сгущалась тьма. Абрахамсон и полицейский опустили шторы. Гринлиф включил свет.
   Бристоу доковылял до пишущей машинки и сел. Брейсуэй открыл ящик подставки для пишущей машинки и увидел, что в нем нет ничего, кроме листов желтой "копировальной" бумаги, обрезанных вдвое по сравнению с обычной бумагой для писем.
   Все следы волнения покинули Бристоу. Румянец вернулся на его щеки.
   Брейсуэй и Гринлиф внимательно наблюдали за ним. У них была идея, что он все еще подумывал о самоубийстве, что он стремился отвлечь их внимание от себя, заинтересовав их тем, что он написал. Они вспомнили, как он хвастался в камере в Нью-Йорке.
   Он почувствовал их настороженность и улыбнулся.
  
   ГЛАВА XXIX
   Л КАРТА АСТ
   Он работал с удивительной быстротой, отрываясь от машины и передавая Брейсуэю каждую полстраницы по мере того, как заканчивал ее. Он писал с тройным интервалом, разбивая рассказ на множество абзацев, никогда не колеблясь в выборе слов.
   "Меня зовут Томас Ф. Сплейн.
   "Мне сорок лет.
   "Меня "разыскивают" в Нью-Йорке за растрату.
   "Страх - неизвестная мне величина. У меня всегда была достаточная уверенность в себе. Мир принадлежит дерзким.
   "Я давно понял, что ни один человек в душе не бывает ни благодарным, ни честным, ни бескорыстным".
   Повернув ролик, он скинул его с машины и, не поднимая головы, передал Брейсуэю. Детектив посмотрел на него достаточно долго, чтобы понять его значение, и передал его Фултону. Когда его предложили Гринлифу, он покачал головой.
   Гнев вождей достиг апогея. К его осознанию того, насколько совершенно его обманули, добавилось унижение от того, что два члена его отряда были свидетелями его разоблачения.
   "Если он шевельнется, - свирепо подумал он, перебирая револьвер в боковом кармане пальто, - я его непременно убью".
   Человек у автомата написал:
   "После отъезда из Нью-Йорка я попал в уличную аварию в Чикаго со сломанным носом. Благодаря моим врачам - некомпетентным людям, этим врачам, - я вышел с кривым носом.
   "Это была помощь. Потом мне удалили все зубы. Зная стоматологию, я увидел возможности маскировки, нося наборы зубов разной формы.
   "Обратите внимание на мою сильно оттопыренную нижнюю губу и, изредка, на впалые щеки.
   "Кроме того, вот и раскрыта твоя тайна с золотым зубом!
   "Как маскировка золотой зуб достоин восхищения. Я имею в виду твердый, цельный золотой зуб, бросающийся в глаза в передней части рта.
   "Это неизменно меняет выражение; часто это унижает и огрубляет лицо. Попытайся.
   "Используя свой кривой нос в качестве повседневной меры предосторожности, я всегда выпрямлял его перед ночной работой. Этому меня научил Форестье - великий человек, Форестье; чудесные с носами.
   "Сейчас он копит состояние, работая специалистом по гриму для кино в Лос-Анджелесе - у него есть секретный препарат, с помощью которого он "строит" новые носы.
   "Изменение цвета моих глаз было чем-то за гранью воображения полиции.
   "Я научился этому у человека из Цинциннати - еще одного отличного персонажа. Гоматропин является основным элементом его препарата.
   "Когда-нибудь женщины услышат об этом и сделают его богатым. Он это заслужил."
   Фултон, прочитав это, посмотрел на Брейсуэя измученными глазами. Это превращение его трагедии в шутку бросало вызов его силе.
   - Довольно, - повысил голос Брейсуэй, перекрывая стук пишущей машинки. "Приступайте к преступлению или остановитесь!"
   - Конечно, - согласился Бристоу.
   Смахнув с ролика уже начатую страницу, он разорвал ее и вставил другую.
   "Я встретил Энид Фултон шесть лет назад в Хот-Спрингс, штат Вирджиния. Она влюбилась в меня.
   "Я всегда знала, что неосмотрительность богатой женщины может принести большие дивиденды. Она стала жертвой своего...
   Хватка Брейсуэя поймала руки писателя.
   "Устранить это!" - строго приказал он. "Это необязательно."
   Бристоу, невозмутимо, с быстрыми и уверенными движениями, разорвал и эту страницу и начал заново:
   "Позже она считала, что я присвоил деньги, чтобы обеспечить ей комфорт и роскошь со дня нашей свадьбы.
   "Ее преувеличенное чувство честной игры и долга помогало моему представлению о ситуации.
   "Хотя она больше не любила меня и любила Уизерса, моя власть над ней, вернее, над ее сумочкой, была нерушима.
   "Она дала мне деньги в Атлантик-Сити и Вашингтоне. Я играл на рынке и проиграл. У меня больше не было моей хитрости в сделках с акциями.
   - Я пришел сюда, как только узнал о ее присутствии в Фермвилле. Сначала она была разумной. Абрахамсон знает это. Я заложил у него несколько мелочей.
   "Наконец она стала упрямой. Она утверждала, что, если она заложит еще какие-либо свои драгоценности, она не сможет их выкупить, потому что ее отец потерпел неудачу в бизнесе.
   "Но у меня должны были быть средства. Несколько раз я указывал ей на это, когда видел ее в номере пять, - всегда после полуночи, как для себя, так и для ее защиты.
   "Наконец мое терпение истощилось. В прошлый понедельник вечером или рано утром во вторник я совершенно ясно сказал ей об этом.
   "Она спорила, умоляла меня. Все это было шепотом. Необходимость так долго шептаться раздражала меня.
   "Ее отказ, категорический и окончательный, расстаться с драгоценностями привел меня в ярость. Именно тогда я совершил первую большую ошибку в своей жизни.
   "Я потерял самообладание. Мужчины, которые не могут контролировать свой темперамент даже в самых трудных обстоятельствах, должны оставить преступления в покое. Они потерпят неудачу.
   "Я убил ее - глупый результат безрассудства, вызванного моей яростью.
   "Стоя там и глядя на нее, я размышлял со всей ясностью, на которую был способен. Через секунду я понял, что целесообразно свалить вину на кого-то другого".
   На лицах Брейсуэя и Фултона отражался ужас того, что они читали. Сцена подвергла эмоциональному равновесию всех их. Человек со злым лицом за пишущей машинкой, отец, постепенно получающий описание смерти дочери, полицейские, ожидающие, чтобы посадить убийцу за решетку...
   Абрахамсон, особенно взволнованный всей этой напряженностью, пожалел, что не пришел. Его спина была жуткой. Он зажег сигарету, поднес ее к фонарику и бросил.
   Бристоу писал:
   "Машинно мои пальцы полезли в карман жилета и поиграли с двумя металлическими пуговицами, которые я подобрал на кухне накануне, в понедельник.
   "Я знал, что пуговицы были от комбинезона негра Перри Карпентера. Было бы легко бросить один туда, другой на пол моей кухни, где я их изначально нашел.
   "Это было бы началом опознания его как убийцы. Накануне он был полупьяным.
   "Остальное было просто - сбросить звенья петлицы позади номера пять, разместить петлицу во дворе его дома и так далее.
   "У меня была одна удача, на которую я, конечно, не рассчитывал, когда впервые принял этот простой курс. Именно тогда Гринлиф попросил меня помочь ему найти убийцу. Доверчивая душа - ваш Гринлиф - и природа застрахована от мозговых штурмов.
   "Такой поворот был удачей. Я стал следователем собственного преступления.
   "Остается сказать только то, что я совершил вторую поездку к номеру пять.
   "Вернувшись сюда в целости и сохранности, я понял, что ушел оттуда без драгоценностей, которые были на ней, и без тех, что были в ее шкатулке с драгоценностями.
   "Она принесла этот шкаф в гостиную, чтобы показать мне, как истощились ее запасы драгоценностей.
   "Убить и не получить от этого плодов - все равно, что обшарить собственный карман. Я сразу же вернулся и исправил ошибку.
   "Перед отъездом в последний раз я включил свет, чтобы убедиться, что оставил только ключ к присутствию негра, а не к своему собственному.
   "Это объясняет историю Уизерса о его борьбе у подножия лестницы. У нас это действительно было.
   "При обычном ходе событий негр сел бы на стул.
   "Но были осложнения, которых я не предвидел.
   - Воровство Морли и выпрашивание денег у мисс Фултон, ревность Уизерса и моя личная предосторожность - появиться с бородой и золотыми зубами в отеле "Бреворд", чтобы в случае необходимости переложить подозрение на таинственного "неизвестного"; все эти вещи оставляли слишком много зацепок, представляли смущение богатства.
   "Если бы я знал о них заранее, либо Морли, либо Уизерс поплатились бы за преступление. Негр никогда бы не привлек мое внимание.
   "У меня нет игровой ноги, никогда не было. Подтяжка помогла мне легко превратиться в проворного, сильного человека в моей "личной" работе.
   "У меня нет туберкулеза и никогда не было. У меня обычно плоская грудь. Вялые вены и капилляры на моем лице, вызванные моим десятилетним патологическим румянцем, вызывают постоянный румянец на моих щеках.
   "Этого было достаточно, чтобы обмануть врачей. К тому же, раз галениты однажды поставили положительный диагноз вашему кошельку, ваша болезнь - это то, что вам угодно.
   "Я сказал, что моей первой большой ошибкой было то, что я разозлился на Энид Уизерс.
   "Моим вторым был мой смех в такси ночью, когда Брейсуэй и я допрашивали Морли. Я знал, что он что-то скрывает, но мне и в голову не приходило, что он знает, что я совершил убийство.
   "Этот смех был самоубийственным, потому что он был обезоружен мной самим собой.
   "Если бы не открытие Брейсуэй альбиносов, мое осуждение было бы невозможно. Дело против Перри было слишком сильным.
   - Тем не менее, это так же хорошо, как и иначе. Я никогда не должен был отбывать срок за растрату. Свободная жизнь - это прекрасно. Я подозреваю, что смерть, пожалуй, еще прекраснее".
   Он передал последнюю страницу Брейсуэю, откинулся на спинку стула, воздел руки и зевнул. Взгляд, которым он окинул лица тех, кто был перед ним, был высокомерным. В нем была зловещая дерзость.
   - Признание завершено, - коротко сказал Брейсуэй Гринлифу. "Уберите его отсюда. Нет, подождите!" Он вытащил из кармана ручку и повернулся к заключенному.
   - О, подпись, - холодно сказал Бристоу. "Я забыл об этом."
   Он грубо взял машинописные страницы из Фултона и жирным, свободным почерком написал внизу каждой: "Томас Ф. Сплейн".
   - Я готов, - объявил он, вставая со стула и без необходимости толкая Фултона.
   Старик, сломленный наконец самообладанием, ударил его открытой ладонью по лицу. Его пальцы оставили три красные полосы на белой щеке убийцы.
   Прежде чем Брейсуэй успел вмешаться, Бристоу сдержал свое желание нанести ответный удар и одарил Фултона долгим, ровным взглядом.
   - Пожалуйста, - сказал он наконец. "Добро пожаловать, старик. Думаю, я все еще должен тебе кое-что.
   - Наденьте на него наручники, - приказал Гринлиф.
   - Но прежде всего я хотел бы иметь чистый воротничок, чистое белье; и я хочу избавиться от этой скобы, - перебил Бристоу.
   "К черту то, что вы хотите!" - закричал Гринлиф, побагровевший от ярости.
   Бристоу повернулся к Брейсуэю:
   "Ты прав. Эта штука в подошве этой обуви.
   - Давайте займемся этим сейчас, - сказал Брейсуэй шефу. Каждый из них схватил заключенного за руку и без особых церемоний потащил его в спальню. Бристоу снял брюки и, расстегнув ремень и лямки стальной скобы, снял ботинок на толстой подошве.
   Гринлиф сунул в нее руку и потянул за внутреннюю подошву.
   - Открывается снаружи, - подсказал Брейсуэй, - внизу, возле подъема стопы.
   Шеф, немного повозившись с ним, открыл его. Драгоценности стекали на пол небольшим каскадом сияния и цвета. Он поднял их, встав на четвереньки, чтобы не пропустить ни одного.
   - Не будь неразумным, - пожаловался Бристоу, надевая очередной ботинок. "Дайте мне чистую рубашку и воротничок".
   - Поторопитесь, - согласился Брейсуэй, в его голосе звучало презрение.
   Гринлиф, снова взяв его за руку, подтолкнул к бюро. Он вылез из рубашки, Гринлиф перехватил его, чтобы не отпускать ни на секунду. Пытаясь вставить пуговицу переднего воротника в свежую рубашку, он сломал ей головку.
   - Пошли, - буркнул вождь. - Тебе все равно не нужен ошейник.
   "Не так быстро! У меня больше одной пуговицы на воротнике.
   Он сунул руку в поднос и взял другую. У него был длинный хвостовик, и им было легко манипулировать из-за защелки, которая позволяла двигать его голову, как на шарнире.
   "Это лучше", - сказал он, перебирая его пальцами, неторопливо, как человек, которому нужно выбросить несколько часов.
   "Торопиться! Сделай ход!" Гринлиф снова зарычал, сжимая его до боли.
   Бристоу, явно намереваясь избавиться от этой грубой хватки левой руки, быстро поднес правую руку с пуговицей ко рту.
   На долю секунды его глаза, яркие и дерзкие, встретились с глазами Брейсуэя. Сыщик, прочитав в них восторг, крикнул:
   "Высматривать!"
   Раздался щелчок. И Бристоу отшвырнул пуговицу, когда Брейсуэй схватил его за руку.
   - Я побил тебя после... - попытался он похвастаться.
   Но яд быстрее, чем он думал, прервал его речь. Его веки дважды дрогнули. Он рухнул на Гринлиф и соскользнул, скорчившись, на пол.
   - Цианид, - сказал Брейсуэй. - Он был в стержне пуговицы на воротнике.
   Гринлиф склонился над ним. "Боже, это быстро!" он объявил. "Он умер."
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"