Семкова Мария Петровна : другие произведения.

1. Маленький рыцарский роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


Маленький рыцарский роман

1

   На самом деле мир был сотворен совсем не так, как это всегда утверждало духовенство. Не было никакого Творца с измерительными инструментами, который дотошно размечал будущую реальность. Не было и такой его супруги, которая украшала и одухотворяла то, что получилось у мужа.
   На самом деле Властитель и его Жена заключили брачное объятие и породили сонм Детей Божьих. Объятий божественные супруги так и не разомкнули, и поэтому никакой реальности в нашем понимании не возникло. Дети Божьи повисли в Пустоте, и жесткие лучи Света Вне Мира пронзали их снова и снова, причиняя бесконечную боль и безграничный ужас. И вскоре почти ослепли они из-за этого безразличного и беспощадного Света.
   Тогда задумались Дети Божьи о том, как все-таки сотворить Мир. И порешили они расторгнуть родительское объятие, чтобы один из супругов стал Землей, а второй - Небом. Но было уже поздно, ибо совокупляющаяся пара превратилась в Гермафродита.
   Дети Божьи не последовали примеру родителей, оставаясь все же детьми, и страстно возжелали вернуться обратно, откуда и вышли - там, как они вроде бы помнили, было удобно и спокойно, и они плавали в утробе, время от времени отпинываясь друг от друга лапами, как нерожденные котята.
   Но, вернувшись, были они повергнуты в еще больший ужас, в отвращение и разочарование: плотная половина крови их Родителя была густа и темна, они вязли в ней и обжигались. Другая же половина оказалась прозрачной, жидкой и легкой, и она понравилась Детям Божьим. Тогда обнажили они зубы и когти, напрягли все свои силы и разорвали пополам сердце Гермафродита. Половину они наполнили кровью светлой, превратили ее в круглое море и поселились там - как они думали, навсегда. Вторую половину, полную густой черной крови, они оставили Родителю.
   И с тех пор существует Мир: круглое море, лишенное приливов и отливов, в центре, а Властитель Земли объемлет его со всех сторон. Но тоскует Владыка - и просыпается, и, гонимый тоской, снова и снова отправляется на Берег, чтобы воссоединить свои Сердце и Кровь. Но не может этого сделать, и поэтому Луна в Мире никогда не становится полной - всегда с ее края оказывается срезанным узенький серпик.
   Жесток - или бесчувствен - Властитель Земли: снова и снова повторяется ради него цикл смертей и рождений. Коротка его память, ибо не помнит он что уже сделал, чего еще не начинал. А Божьи Дети беззаботно и таинственно обитают в созданном ими Море, и едва ли помнит Владыка Гермафродит, что все они изошли из него.
   Но и Дети Божьи все еще чего-то ждут от Родителя - а чего, не помнят сами или не знают. Их младшие братья, смертные существа, на свой лад чувствуют это. Тогда над Круглым Морем - люди называли его Чашей Крови и не помнили, откуда взялось такое название - предсказать невозможно, встает купол перламутрового света. И свободные живописцы Храма отправляются в путь - если Властитель Земли все еще далек от Берега, то путь их долго, если же он на берегу, то и они попадают туда к утру. В отблесках зари на воде, в рисунке на камнях и песке видят они некие картины, запоминают их воспроизводят на фресках. Но никто кроме них к Берегу никогда не приходит.
   А Дети Божьи показывают художникам самые разные свои деяния - но только не историю сотворения мира, которой они стыдились. Показывают - и вроде бы не ждут ответа.
   И было бы так и по сию пору, если бы не цепь некоторых странных событий.

2

***

   В неведомом времени в одном большом и богатом герцогстве жил храмовый раб. Был он сыном убитого пленника, за которого так и не заплатили выкуп. Его рабыня-мать, что подметала полы храма и снимала нагар со свечей, чувствуя приближение смерти, пристроила мальчика к живописцам.
   Город, где с рождения жил этот раб, служил только Храму и получал доходы именно от него. Были там искусные каменотесы, хорошие столяры и плотники, охотники на вепрей и свинари, пчеловоды и свечники, изготовители кистей, обжигатели извести, вышивальщицы и ткачихи - и алхимики, что ищут и находят самые разные пигменты и благовония. Все эти мастера были женаты и передавали свои премудрости сыновьям, а алхимики втайне передавали и историю Гермафродита, прозревая ее в поведении Властителя Земли, но никак не могли сделать так, чтоб Гермафродит был разделен, и ожили бы небеса. И деньги паломников всего королевства полноводным потоком стекались в копилки Храма. А живописцы почти ничего и не стоили: стыдясь своего возникновения, Дети Божьи запрещали им, и рабам, и свободным, отношения брачного ложа и семейную жизнь; правда, если целибат нарушал раб, посвященный Властителю Земли, на это смотрели сквозь пальцы - свободных живописцев за это ослепляли.
  
   Но вернемся к судьбе нашего раба. Мальчиком он прибирал Храм, отроком помогал оштукатуривать стены для фресок, юношей был учеником алхимика и готовил краски из разных пигментов, а молодым мужчиной он вместе с другими рабами выкладывал мозаичный пол нового преддверия храма - там должен был появиться образ самого Властителя Земли в облике льва со змеиным хвостом и петушьими ногами, а паства, дабы показать свою преданность Морским Божествам, день-деньской, почти не замечая, должна была попирать его ногами. Когда этот образ завершили, раб получил дозволение участвовать в росписи фона фресок.
   Итак, свободные живописцы изображали деяния Детей Божьих, и божества эти были подобны прекрасным крылатым людям, одетым в белое, серебряное, золотое и лазурное. Заданных мотивов для этой живописи не было, так как она определялась тем, что изволят показать Дети Божьи. Поэтому и называли этих живописцев свободными, и ценили превыше рабов. Им было дарована еще одно право - приносить немного воды из Моря Светлой Крови и переливать ее в каменную чашу, украшенную золотом и серебром, что всегда стояла на алтаре. В обрядах святую воду использовали по капельке, а епископ, глядя в нее, иногда обретал способность к проникновению в прошлое и ближайшее будущее. Рабам запрещалось не только ходить к Морю - они были посвящены Властителю Земли - но даже смотреть в сторону алтарной чаши: вот за нарушение этого запрета их не только ослепляли, но могли и повесить. Молодой раб прекрасно знал, что, когда святая вода иссякает, ее втайне разводят обыкновенной колодезной - ибо никто не мог предвидеть того, когда в следующий раз над Чашей Крови заиграет пресветлый купол, и не знал, сколько воды нужно принести с собою в Храм. Раб завидовал, и зависть его начала превращаться в ненависть.
   Имени его никто, кроме его покойной матери, не знал. Он должен был писать мотивы фона фресок, посвященные деяниям и влияниям Властителя Земли. Мотивы эти был стандартны: Смерть и ее Рыба-людоед, пляски смерти, огненные колеса, что наполнены толпами людей и с головокружительной скоростью катятся с вершин гор в черноводное море, войны и казни, болезни и труд... Самого Властителя Земли никто никогда не изображал на стенах, это было строго запрещено.
   Раб быстро понял чего от него хотят, и стал рисовать тщательно и очень выразительно. Фон, созданный им, мог бы вызвать отвращение, ярость и скорбь, если б кто-то обратил не него внимание. Ходил этот раб в черной сутане, немного забрызганной красками, лицо его краснело, а руки шелушились от всяческих испарений и известковой пыли. Был он невысок, крепок и черноволос, с пристальным взглядом небольших карих глаз, стригся по-рабски коротко, брил бороду и водил дружбу с лекарями, палачами, воинами и алхимиками. Ему важно было увидеть и воплотить, как происходит страдание (он был уверен, что избежать или преобразить страдание невозможно), и поэтому коллеги прозвали его Как - еще и потому, что он был довольно сердитым и ехидным. За внимание к страданиям его называли Жестоким и Скорбным - на языке королевства эти понятия обозначались одним словом.
   К тридцати трем годам, когда становится понятно, чего можно еще ожидать от человека, Как Жестокий стал весьма изощренным живописцем. Зависть к свободным не оставляла его, он видел несправедливость в том, что им дано запечатлевать подвижные видения. Что ж, отобразить движение земной жизни в конце концов удалось и ему. Но скорбь его не покинула, и он не ведал, почему.
   "Может быть, - думал Как, - дело в том, что между людьми и богами нет связи? И поэтому страдания непреодолимы?"
   Но спрашивал он только себя, и никто не отвечал ему. Тогда он привел откуда-то почти взрослого щенка, помесь борзой, и вместо Лобного Места, базарной площади, лазаретов и мертвецких стал посещать окрестные поля и леса. Щенок с лаем гонялся за проворным зверьем, а Скорбный Как мягко смеялся ему вслед.

***

   Когда Каку исполнилось тридцать три года, над Чашей Крови снова встал перламутровый купол. Свободные живописцы разошлись по кельям, чтобы помолиться в одиночестве и выспаться перед выходом в странствие, и беспокоить их не посмел бы даже епископ. А простецы утроили карнавал - как всегда, таскали смерть на длинном шесте, ели, пили, глядели непристойные фарсы, слушали жуткие истории и смеялись. Вскоре прыгающие огни факелов и фонарей затмили переливающийся волшебный отсвет Кровавого Моря.
   А Как вроде бы проснулся. Он заскучал и вышел за плетеные ворота рабского общежития - рабы пили, играли в кости, смеялись и болтали о бабах. Все шло к тому, что некоторые бабы их-таки этой ночью навестят...
   Как, одетый в черное, подобно тени скользнул за ворота и присоединился к процессии. Толпа казалась цельной, она ползла подобно гусенице, подобно огромному светляку, Иванову Червяку. У нее был свой ритм, довольно быстрый, веселый и монотонный. Его задавали гнусавая волынка и бубен где-то в головах, там, где к ночному небу вознеслась Матушка смерть. Сосед Кака на ходу полез под многочисленные юбки своей дамы, смеясь и подпрыгивая; она почти неслышно хихикнула, и целомудренный раб отошел обратно на обочину.
   Но что же ему делать в Ночь Ночей, раз уж он решился нарушить обычай храмовых рабов? И он в раздумьях отправился в пивную, что должна была гудеть всю ночь по случаю столь редкого праздника.
   Она и гудела, была набита под завязку и подвижна, как улей или осиное гнездо. Мест не было, и Как примостился на подоконнике с огромным жбаном темного пива. Он отпил здоровенный глоток и внезапно обернулся - за длинным столом пьяный старый алхимик хлопал соседа по плечу. Сосед дернулся, и кувшин полетел со стола, обливая колени желтой пеной. Сосед, могучий мужик в черном жилете, так и остался лежать головою на скрещенных руках.
   Кувшин еще не упал, а мысли Кака изменили направление:
   "Ага, это алхимик, мой бывший учитель, совсем пьян - и тощий, и облысел... А вот могильщики смеются, и тут же стражники задирают молодого солдата... А вот шлюха, да такая безобразная - смерть безносая - что и на карнавале ее не ждали. Тьфу на нее..."
   Тут кувшин грохнулся на пол и раскололся. Это был дешевый небольшой кувшин, и он издал не звон, не грохот, а какой-то неприятный треск. Жилеточник встрепенулся, и оказалось, что это один из палачей...
   "... Не тот, что всегда красуется на Лобном Месте. Это мастер закулисных дел, он только пытает. Нет только лекаря - как это нет, вот он: следит, как стервятник, не станет ли кому худо, не упьется ли кто до смерти, не убьют ли кого. Никогда-то он не отдыхает... Стой-ка, а где же обычные люди? Все на улице? А здесь только мы, возлюбленные Матушки Смерти, нам над нею смеяться и вовсе не смешно. Ну их всех к Смерти в карман".
   Как отнес жбан палачу и алхимику. Те, обрадованные, попытались задержать его, но он расплатился и заторопился к себе. Вело его некое предчувствие, которого он и сам пока не понимал.

***

   Прямо из пивной Как направился прямиком в преддверие храма.
   "Хорошо, - думал он, - туда мне заходить не запрещено. Дай-ка я быстренько напишу этих пьяниц - свет коптилки для этого весьма кстати, да и место есть еще".
   Он приладил на лоб масляную лампу и огляделся. Незаполненным остался в левом нижнем углу. Как решил писать по сухому, но, подумав, просто замазал этот бледный островок черным, и получилась ночь, а островки штукатурки стали или звездами, или огнями Ночи Ночей. Но зуд то ли в крови, то ли в голове все не оставлял его.
   "Мне нельзя входить в прежние помещения Храма..."
  
   Да, такой запрет существовал. Тут Как и понял, что же его так беспокоило. Ему впервые не хотелось работать над деталями - он просто передал впечатление... Чем тщательнее он выписывал подробности фона, тем скучнее казались ему фигуры божеств: из-за этого он так и ярился на свободных живописцев. Связи с фоном их творения не имели, это были просто летящие по отдельности слащавые люди-птицы. Так кто тут у нас рисует свободно?
   Тихонько и яростно усмехнувшись, он забормотал:
   "Связи нет, жизни нет, конца и начала нет... А дай-ка я зайду в следующий зал да рассмотрю, как расписывали стены в старину!"
   Крошечная дверца из толстого дерева в дальней стене была предназначена только для епископа. Как дернул ручку, петли взвизгнули, и он переступил порог. Никто не видел его, но он улыбался радостно и нежно, не подозревая об этом.
  
   Отсветы коптилки, подобно мышам, забегали по стенам запретного зала. Как медленно пошел вдоль стены. Фон здесь был пестрым, но тогда было принято воссоздавать сцены сражений и погребения королей. А вот божества были чуть иными - сильнее, радостнее. Они устраивали торжественные шествия, танцевали, дули в трубы, перебирали струны виол, несли цветы и звезды. Тут красным светом блеснула широкая медная полоса.
   Это был косяк еще одной двери - целых ворот много выше человеческого роста, облицованных медной чеканкой. Узор, как понял живописец, был свит из змеек, что прятались среди тяжелых виноградных гроздьев и широких листьев. Он рванул створку на себя, рванул еще - она не поддалась. Тогда он как следует толкнул ее плечом и вывалился в следующий запретный зал.
  
   Фон там был почти таким же, только люди мошне и красивее. Как мельком просмотрел ближайшую его часть и обратился к божествам. Боги делали зовущие жесты, протягивали руки к земле. Лица их были исполнены то тревоги, то надежды. Только зовущие божества - и больше ничего они не делали. А человеческие короли и первосвященники смотрели на них - и все. А простолюдины спокойно занимались своими делами...
   Тут на пути Кака проявились ворота - мрачные, черненого серебра, тускло блестящие, еще выше и шире прежних. Таращились на него оскаленные львиные морды, топорщились когти, неподвижно взирали жуткие горгоны.
   "Идти так идти", - решил раб и обреченно толкнул дверь. Она не отворилась. Как сообрази, что ее нужно отодвинуть в сторону, и она укатится на маленьких колесиках в паз стены.
  
   Новый зал оказался не столь велик и просматривался куда лучше. В фоне - а именно к нему сначала и приковало взор живописца. В свете коптилки заплясали не только юноши и девы, но и птицы, и звери, и растения. А божества передавали людям кирпичи, и оружие, и чаши, и драгоценные украшения. Люди возвращали им цветы, свитки, младенцев...
   "Странно, - продолжал размышлять художник, - никогда я не задумывался о том, как неудобно молиться в храме, где постоянно идут работы, и как неудобно работать только между службами и иногда по ночам. Почему-то не хотят, чтобы люди молились в уже расписанных залах".
   В дальней стене блестели огромные золотые ворота с изображениями небесных светил; вся стена, по сути, состояла из ворот да косяков. А направо была прекрасно видна маленькая железная дверца.
   "И видно как хорошо..."
   Хорошо-то хорошо, да это потому, что в стенах прорезаны узкие высокие окна, и заливает стены рассеянный свет утренних сумерек.
   "Ох, Матерь-Смерть, уже почти утро!"
   И наш художник, как ошпаренный, выскочил во двор, толкнув ржавую железную дверцу.

***

   Бегом вернулся Скорбный Как в общежитие рабов. Рабы спали вповалку, кое - кто и с женщинами. Он слил остатки пива из кувшинов в бурдючок, прихватил мешок сухарей, взял посох и в предутреннем тумане зашагал по мощенной белым камнем дороге, что вела из Храма к городским воротам. Борзой щенок молча потрусил следом. У ворот Как приказал собаке возвращаться, заплатил пошлину и ушел. Он скрылся в тумане, устроился за кустом и решил подождать, пока не рассветет и не пройдет мимо процессия свободных живописцев.
  

3

   Примерно в это же время был на свете один доблестный рыцарь, самый искусный воин в королевстве. Звали его Добрый сэр Отверни-Лицо - потому, что выполнив назначенный ему подвиг, сей рыцарь, не оборачиваясь, тут же отправлялся к своему неведомому сюзерену. Носил он белый щит безо всяких гербов, закрытый шлем и доспех из самой обыкновенной стали; верно ему служило полосатое копье. Отверни-Лицо часто менял мечи, забирал их у побежденных противников, а своего родного меча у него не бывало вот уже много лет. Он любил своего рослого белоснежного коня, звал его Снежком и никогда не заменял ни на какого другого. Вместо чепрака была под седлом довольно старая волчья шкура, слишком большая, светлая и пушистая для обыкновенного зверя. Эта шкура принадлежала некогда оборотню. Рыцарь сразил его давно, еще в юности; наблюдая, как корчилась в предсмертных муках эта нечисть, как мучительно отслаивается звериная шкура с человеческого тела, он молил богов о том, чтобы не посылали они ему больше таких омерзительных приключений, и до сей поры боги его хранили: Отверни-Лицо сражался только с рыцарями. Постоянной Дамы у него не было, и он с одинаковым рвением защищал поруганные права любой дамы или девицы, какая бы в этом ни нуждалась.
   И в тот день, когда исполнилось ему тридцать три года, обратилась к нему очередная девица. Молоденькая, пухленькая, в белокурых кудряшках, она была дочерью одного старого барона и попросила защиты: нужно было победить еще одного благородного разбойника, что разорял земли ее отца.
   Вот и ехал теперь Отверни-Лицо по мощенной серым камнем дороге и думал примерно так: "Что ж, вот еще один бедолага - в рыцари его посвятили, а земель не дали. Наверное, я сражу его. Еще один поединок, еще один, еще один...А потом?"
   Место, названное дочерью бессильного барона, не было ни полем, ни лугом, ни лесом. Отверни-Лицо прибыл туда еще до полудня. Окаймленная низкой порослью прогалина, ее пересекает мощенная дорога, а при дороге, хоть перекрестка никакого нет, стоит древний идол, и никто уже не помнит, кем был тот бог во времена своей силы. Четыре одинаковых плоских лица глядят на все четыре стороны света, пары тонких ручек сложены под ними, и один на всех острый шлем торчит ввысь, а у подножия несколько мелких монет поблескивают в траве.
   Странно показалось тут рыцарю, но все же он протрубил в рог и немного подождал. Потом трубил еще и еще. Прискакал на прогалину рыцарь на рыжем тощем коне, уже готовый биться. Вооружение на нем странное: открытый шлем с острием на макушке и защитой для шек вместо забрала, легкий побитый панцирь, некрашеное тяжелое копье и длинный меч в скромных ножнах, но с рукоятью в золоте. Шит - красное поле с непонятным горбатым зверем и волнистой каймой, какой отмечают бастардов. Перетянул Отверни-Лицо свой щит со спины на грудь и потребовал:
   - Скажи, ты ли тот разбойник, что разоряет земли местного барона? Если да, то я вызываю тебя!
   - Это именно я! Ты Отверни-Лицо, и это я тебя вызываю!
   - Что?!
   - Да! Известно мне, что лучший среди рыцарей нанесет мне рану, которая никогда не заживет, но одарит меня непобедимостью. А не ты ли лучший, самый славный в этих землях? Что ни выйдет, я все равно выиграю: сражу тебя - будет мне слава, ты меня сразишь - будет у меня тайная сила, а если убьешь - так тому и быть. Я вызываю тебя.
   Разъехались рыцари к краям прогалины, хорошенько разогнали коней, и копья ударили в щиты. Славное копье доброго рыцаря пробило дыру в разбойничьем щите и увязло, а копье разбойника напряглось, изогнулось и переломилось. Рыцари проворно освободились от стремян, тут же спешились и обнажили мечи - меч разбойника оказался длиннее. Умные кони вместе отошли в сторонку. Отверни-Лицо отбросил щит в сторону, и разбойник расхохотался.
   Начали рыцари бой на мечах, да так, что только искры полетели. Разбойник теснил, Отверни-Лицо упрямо и ловко уклонялся от клинка. Прибавилось вмятин на панцирях, но серьезных кровавых ран пока не было. Почти наудачу ударил Отверни-Лицо противника в шлем, сбил его и оглушил врага. Меч скользнул вниз и отсек падающему самый кончик носа.
   Поверженный рыцарь не был ни статен, ни красив - напротив, он был коренаст, лицом походил на местных крестьянок - такой же круглолицый, бледный и скуластый.
   Начал Отверни-Лицо собирать оружие и вдруг затосковал.
   "Рана у него не такова, чтобы одарить его чарами - царапина это, а не рана... Разве бывают волшебные раны? Кто-то жестоко посмеялся над этим сумасшедшим... Добрый у него меч - но жаль мне бедолагу, оставлю ему единственное богатство. А вот и шлем, славный шлем - дай-ка я возьму его себе; видно лучше, чем в моем... Да и панцирь хорош, легкий, и можно скрыть под одеждой. Взять и его. Странный какой герб: оседланный волк со стрелою в зубах - уж не из-за моей ли волчьей шкуры он себе такое намалевал? Лучше б не брать щита, не принесет такое удачи. А вот у седла приторочена охотничья рогатина - все лучше в пустоши и в лесу, чем копье для турниров... А если я оставлю ему мой доспех взамен того, что себе возьму?"
   Так и сделал Отверни-Лицо, и сверх того положил в шлем мешочек золотых - однако, закинул за спину свой продырявленный белый щит. И поехал дальше по серой дороге, спеша удалиться, пока разбойник не пришел в себя и не потребовал объяснений.

***

   Рыцарь так и не повернул назад. Солнце было уже в зените, а Снежок все рысил и рысил по серой дороге. Легкое вооружение оказалось на диво удобным, и лишь рогатину он опробовать не успел - вроде бы она оказалась острой, и то ладно. Дорога была прямой, как струна, как полет стрелы, солнышко пригрело рыцаря, и он задремал. А Снежок цокал все дальше и дальше, перелесок был все так же редок и низок, и чувствовал Отверни-Лицо, что кто-то темный неотступно следует за ними по той стороне кустов и наблюдает. Дорога длится и длится, Снежок все рысит, а солнце как стояло в зените, так и не тронулось дальше в свой небесный путь.
   "Жаль, - думал Отверни-Лицо, - что жизнь странствующего рыцаря так скучна - все поединки да турниры, все обиженные дамы да девицы с беспомощными папашами, и каждый норовит пристроить доченьку. Да и грызутся рыцари между собою от зависти... Вот если б было в мире сердце зла, живое его средоточие - как бы я тогда был счастлив. Отправился бы я на поиски и не возвращался бы, пока не найду его и не уничтожу, просто не раздавлю. А где же чудеса? Ах, если б жили в нашем мире Немейский Лев, и лань, и вепрь, и Цербер, те, что когда-то убил или прогнал Геракл, как было бы хорошо... Можно было бы их приручить - такого льва не убьешь оружием, и у благородного Ивейна был друг-лев, они друг друга спасали и защищали. А какие стрелы получились бы из перьев Стимфалийских птиц! Я бы, наверное, убил только одну Гидру - потому что она отравила всю округу..."
   Так бы рыцарь и уснул, и неизвестно, куда б его завела авантюра, но умный конь вдруг споткнулся, выровнялся, а цокот копыт сменился глухим топотом - не одного, а двух верховых животных.
   - Ваши мысли противоречивы, сэр, одно с другим не вяжется никак, - голос смеялся, он был одновременно и мягок и высок.
   - Как? Что?! Вы слышите мои мысли, госпожа?
   - Нет, в дреме Вы разговаривали, - засмеялась дама.
   Она сидела на мохнатом сером муле. Мул подергивал длинным ухом и жмурился. Дама или дева, она не казалась классически прекрасной - белокурые волосы не того золотого оттенка, что так любят рыцари и поэты, а скорее бесцветные, почти прозрачные и не волнистые, а прямые. Глаза не голубые, не зеленые, а какие-то перламутровые, переливчатые, серебристые. На даме длинное платье темно-зеленого бархата, похожего на мох. А вязанную из коричневой шерсти накидку над плечом приподнимает конец недлинного лука.
   Дорога из серых камней окончилась, отчего и споткнулся Снежок. Впереди - лесная тропа, такая же прямая, и все такое же редколесье.
   - Позвольте мне проводить Вас, сэр, - попросила дама, - Иначе ехать Вам без конца по этой тропе, и никаких авантюр не будет. Свернут здесь некуда.
   - О, конечно. Но кто Вы?
   - Я не спрашиваю Вашего имени, не открою Вам пока и своего. Так поедем?

***

   - Как странно... Мы в пути очень давно, а солнце так и не сдвинулось с места. Неужели это нечистое место, милая Дева Леса?
   - Пока тропа не повернет, солнце не покинет точки зенита.
   - Но почему?
   Лесная Дева промолчала. Мул все трусил впереди коня, и тут Доброго Рыцаря охватил странный для солнечного полудня холод. Дыхание вырвалось изо рта плотным паром, а края шлема тронулись инеем. Тот, кто наблюдал в кустах, подобрался, казалось, еще ближе. А Лесная Дева ехала вперед, как ни в чем не бывало. Снежок и мул тоже ничего не заметили. Отверни-Лицо решил ничего не спрашивать, чтобы не показаться трусом. Да и ответа ждать, кажется, было напрасно.
   "Авантюра началась - но когда? Когда споткнулся Снежок? Когда я оставил разбойнику деньги и оружие? Когда ко мне подошла эта овечка, дочка барона? Как же холодно!"
   - Не смейте дремать, сэр! Иначе поворота нам не увидать, да и Вы замерзнете насмерть.
   Отверни-Лицо смущенно соскреб иней с нащечников. Дама обернулась - никакого инея на ее головной накидке не было.
   Редколесье сменилось похожим на аллею строем гибких березок и цветущих лип. Кое-где зеленые листья тронула изморозь. Того, кто следил из-за кустов, рядом уже не было. А куда-то вправо петляла узенькая тропинка.
   - Я уже сказала Вам, сэр, насколько неверны и опасны Ваши путаные мысли. Если где-то в мире и есть это Ваше сердце зла, то все милые Вам чудовища разом станут не нужны и исчезнут.
   - Но, госпожа, может быть, оно появилось после того, как Геракл завершил свои подвиги и уничтожил всех страшных зверей?
   - Т-с-с. Давайте спешимся, рыцарь, берите рогатину. Серенький, побереги коня.

***

   Умный мул оттеснил коня к деревьям. Рыцарь и Лесная Дева свернули на тропу, и тут Отверни-Лицо почувствовал, как вода сочится с козырька шлема, как течет с висков на щеки. Он посмотрел в небо - солнце еще не могло заметно переместиться, но загадочный холод уже сменила обыкновенная влажная прохлада, какая бывает вблизи ручьев. Ручья, однако же, слышно не было.
   Перелесок, куда уходила тропа, казался прозрачным, да и широким он не был. Минуты не прошло, как показалось большое поле - но не летнее, а осеннее, сжатое. Да и листва на этой стороне рощицы желтела многими сентябрьскими прядями.
   - Стой и смотри.
   Рыцарь огляделся. По левую руку, недалеко, паслось четыре бурые важенки. Одна спокойно лежала, пережевывая жвачку, а ее товарки, торопясь, обгладывали ветви. На холм по правую руку взбежал рыжий олень и затрубил протяжно, хрипло и громко. Важенки прислушались, прекратили жевать и легли, ожидая. Олень снова затрубил и бросился вниз по холму; миновал своих самочек, даже не взглянув на них, помчался дальше и вдруг встал, далеко-далеко.
   Рыцарь и дама последовали за ним, не удаляясь от кромки леса. Кто-то, Снежок или Серенький, хрустнул веткой чуть позади в самой рощице. А олень бежал дальше.
   - Странный какой...
   - Да. Слишком далеко уходит от самок...
  
   Справа, с холмов, трусил к рощице здоровенный черный бык, и это было тоже странно, потому что никакого жилья и никаких стад поблизости не было. Бык казался спокойным - просто бежал куда-то. Завидев его, олень поскакал наперерез. Бык не замечал его в своем медленном беге. Вблизи он казался растерянным - может быть, заблудился и не находил теперь своего стада.
   Бык заметил опасность слишком поздно - только нагнул рога, а олень почти рядом. Тяжелый бык не успел повернуться - и принял страшный удар в левую половину груди, в нижние ребра. Он повалился, и Отверни-Лицо подумал, что оленьи рога не выдержат и обломятся. Олень раздраженно мотал головой, но бычьи ребра не поддавались. Расшатывая их, как топор в сыром дереве, он с противным хрустом наконец-то освободился, и рога его были целыми. Воздев к небесам кровавые рога, он отправился к ручью и выполоскал их там.
   А бык вдруг встал и побрел к роще, а после этого победоносно встал на небольшом кургане. Раненого бока отсюда видно не было.
   - Надо бы его добить, - шепнул рыцарь, - и жалко, и опасен.
   Он подозвал Снежка, вскочил в седло и бросился к быку. Лесная Дева верхом на Сереньком не сразу смогла догнать его.
   Отверни-Лицо с рогатиной наперевес входил в рощу. Там, у самой границы, уткнувшись короткими рогами в дерево, стоял на дрожащих ногах бедный бык. Раненый бок оказался с другой стороны, но слышен был отвратительный хриплый шум, бульканье и лопанье пузырей в ритм слабым и частым движениям ребер.
   Рыцарь и дама обошли несчастного, и рыцарь занес рогатину.
   - Постойте, - попросила Лесная Дева, - не убивайте его. Лучше подержите, если сможете.
   И рыцарь добросовестно ухватился за рога. Рана была отвратительна. Рога оленя, пусть довольно короткие, но ветвистые, разорвали бок в толстые мясные хлопья. Из рваных ран стекала пузырящаяся кровь и вонючее содержимое то ли кишки, то ли желудка. Лесная Дева отстегнула от пояса короткий серебряный нож и срезала шерсть вокруг ран. Потом отцепила маленькую фляжку в плетеном футляре, капнула чем-то темным в несколько раненых мест и запела какое-то заклинание. Пока она пела, пузыри пропали, кровь прекратила течь, а мясо затянулось неровным рубцом больше двух мужских ладоней величиной. Глаза быка постепенно прояснились, и он устало замотал головой. Пришлось его отпустить, но заклинание не прекратилось. Бык как будто забыл о недавних мучениях, оглянулся и спокойно пошел через поле.
   Олень вышел из торжественного оцепенения и оглянулся.
   "Надо бы задержать его - а то набросится или на быка, или на мула, или, не дайте боги, на Снежка".
   Отверни-Лицо мигом догнал оленя, спрыгнул с коня и ухватил его за влажный рог и за губу. Какие-то мгновения он видел только дрожащую щеку и безумный глаз, большой, как слива. Потом олень вырвался, прыгнул и вдруг побежал назад - сзади кто-то тихо, но звучно рыкнул. Рыцарь обернулся - а перед ним огромный лев, но странной, какой-то песочной масти. Дунул ветерок - но шерсть льва не шелохнулась, не двигалась и грива, а лев, между тем, ревел уже на быка. Бык немедленно нашел тропу, ускорил шаг, насколько мог, и скрылся за холмом.
   Лев, не обращая никакого внимания на рыцаря, мягко побежал вперед. Отверни-Лицо снова вскочил на коня и сорвался с места.
   - Не убивай его, сэр рыцарь!
   - Что Вы, госпожа. Это же Немейский Лев, он в мире один такой! Я хочу посмотреть на него, а то и поговорить!
   Пока они пререкались так, Лев куда-то исчез.
  

***

   Оказалось, что уже начало сумерек. Отверни-Лицо и Лесная Дева остановились в тихом месте, где горизонт был закрыт холмами. Слева - темный лесок - справа - небольшое, но коварное болотце. И опять появился тот, кто следит незаметно. Должен был бы появиться вечерний низовой ветерок, но пока все было тихо, а ощущение слежки стало ближе. Снежок и Серенький опустили головы и от нечего делать дергали короткую высохшую травку.
   И вдруг земля беззвучно вздрогнула, потом еще и еще, а дальше эти удары сложились в ритм очень тяжелой поступи кого-то, кто шел на четырех ногах. Рыцарь и дама в который раз спешились; Снежок, струсив, отскочил в сторону, а Серенький метнулся за ним.
   Из за холма показалась огромная черная голова с толстым коротким рогом на носу и небольшими ушами, за нею - длинная-длинная толстая шея. Потом появилось горбатое черное туловище размером с хороший замок на длинных толстых, как колонны, ножищах, покрытое редким бурым волосом. Похожего зверя много-много времени спустя назовут индрикотерием. Зверь мерно шел, и земля под ним дрожала. Следы он оставлял такие, что лошадь могла бы сломать ногу, если бы провалилась туда - но Снежок и Серенький удирали к кромке рощи.
   Отверни-Лицо перехватил рогатину и побежал к новому зверю. Тот топнул ногой, и рыцарь упал. Тогда Лесная Дева вышла вперед, и чудовище остановилось. Оно наклонило голову - пасть была приоткрыта, и оттуда стекала жидкая гнойная слюна. Отверни-Лицо видел, как страшная голова склонилась к даме и открыла пасть еще шире.
   Сожрать даму чудовище не смогло бы - на его огромном языке росло крепкое кудрявое деревце размером с молодую яблоньку. Лесная Дева только охнула.
   - Зверь, ты хочешь, чтобы я тебя полечила?
   Чудовище тяжко вздохнуло и кивнуло головой.
   - Тогда не смей дергаться и закрывать пасть. Сэр, помогите мне подержать его.
   И пришлось рыцарю ухватить зверя за редкие волосья на подбородке и снова добросовестно держать. Дама снова вынула нож:
   - Сейчас будет больно, - и сделала быстрый глубокий разрез, развела края, резанула еще, зигзагом. Из небольшого бледного глаза чудища сползла слезинка, но оно даже не дернулось. Лесная Дева пошарила в ране всей ладонью, провела внутри ножом и сказала:
   - Нет, не получится, оно пустило слишком глубокие корни.
   Чудовище застонало.
   - Ну не обратить же время вспять, - проворчал очень уставший рыцарь.
   - О! А почему бы и нет! Спасибо, сэр, за совет, - засмеялась дама и запела новое заклинание. Как дни и ночи сменяли друг друга, во что превращалась местность, этого рыцарь не упомнил. Он видел лишь то, как уменьшался и истончался ствол, как в него втягивались ветви, а в них - листья, на миг превращаясь в почки - и в конце концов крепкое дерево стало коротеньким свежим побегом, расщепленный край которого впился в огромный язык. Она без труда выдернула его, и ранка затянулась.
   Тогда зверь глубоким певучим басом произнес:
   - Спасибо, госпожа, - и медленно преклонил колено. Когда он встал, продолжил речь:
   - Но это очень ценный росток. Раз он есть, его необходимо посадить.
  
   Отверни-Лицо уже успел оглядеться.
   - Но где мы? Кто ты? - Растерянно воскликнул он. Осеннее поле сменил яркий песчаный пляж. Немного дальше плескалось море цвета синего стекла, а в стороне переминались с ноги на ногу два таких же зверя, как и исцеленное чудовище, но только без рогов и чуть поменьше.
   - Мы - Индрик. А в руке у тебя, госпожа, росток Древа Жизни. Скорее посади его, пока он влажный.
   Пока Лесная Дева рыла ямку и сажала росток, Индрик-с-Рогом рассказывал.
   - Мы Индрик, все трое, мы мастера ландшафта - разносим разные семена, и они где-то приживаются. Мы все разного пола - двое зачинают, третий вынашивает. Но рожаем мы только тогда, когда одному из нас приходит пора умереть, и рожденный наследует пол погибшего.
   Тем временем Индрик-без-Рогов подошли поближе.
   - Эта дама меня исцелила. А он по глупости пытался меня убить - но потому, что собирался защищать ее. Эти люди смогут побыть у нас столько, сколько захотят. А их животные могут побыть морскими конями.
   Оказывается, Снежок и Серенький успели войти в воду, превратились в две высокие волны и гоняли теперь наперегонки, вперед-назад. А вода выкинула седла и уздечки на берег.
  

***

   Так Индрик, Добрый Рыцарь и Лесная Дева с добрый час стояли и смотрели, как растет дерево. Оно раскинулось ввысь и вширь - края его были рядом, а вершина - так высоко, что терялась в ясном небе.
   - Мне показалось, - спросил рыцарь, - или правда в пазухах ветвей были зеленые груди?
   - Да, кормящие груди всегда там, но сейчас не видны.
   К средним ветвям начали собираться облака. Листья были чуть меньше пальмового листа, мягкие, лапчатые, темно-зеленые. А плоды - с голову человека, золотисто-алые, вроде яблок, и айвы, и апельсина. Индрик подошли поближе и деловито пожевали самые нижние листья.
   - Да, оно уже готово. Каждый его лист - мир, - торжественно произнес Индрик-с-Рогом, мерно кивая головой. - Но если не объедать крону, дерево быстро разрастется и упадет, и все они погибнут.
   Он слегка, будто лаская, порыхлил рогом землю у корней и продолжил:
   - Каждый из его листьев - мир. Такой, как ваш, но не похожий на наш. Что или кто на верху и где этот верх, мы не знаем - птиц тут не бывает почему-то.
   - А корни уходят тоже на всю глубину земли.
   - Об этом мы не знаем ничего, - отозвался Индрик-без-Рога, что помощней. - Только наш старший копает, да и то неглубоко. Мы знаем только о поверхности. Может быть, мыши у корней что-то знают.
   Подошел еще один зверь - вроде бы огромная горилла с длинными толстыми ручищами, только голова напоминает ослиную, да и опирается он при ходьбе не на кулаки, а на огромные тупые когти. Зверь поднялся на задние ноги, поймал крючковатыми когтями ветвь, сорвал плод и прижал его к груди; прижал и понес, ковыляя, опираясь на свободную руку.
   - Понес в свой гарем. Он тоже мастер ландшафта - тоже ест с дерева, только плоды, а не листья, тоже роется, но когтями. Разносит не побеги и семена, а косточки и орехи. Он жил в одном из миров, который мы только что съели. В другом мире, очень похожем, его называют халикотерием.
   Облака у ветвей превратились в тучи, сверкнула молния, ударил гром, хлынул и окончился дождь.
   - О, а вот и еще один!
   У самых ног рыцаря прилегла вроде бы черепаха с панцирем в человеческий рост вышиною - но у черепах иначе располагаются щитки на выпуклых панцирях, да и не бывает у них волосатых когтистых лап и хвостов в сплошной костяной чешуе. Странный это был зверь - тихонько топотал и качал головой, торчали уши наподобие заячьих, подергивался коротенький чуткий хоботок.
   - Броненосец-титан. Тоже любит порыться, любит прихлопывать землю брюхом. Но охотится на тех, кто живет в земле.
   Странный зверь медленно и невозмутимо прошел мимо.
   - Скажите, Индрик, - снова спросил Отверни-Лицо, - это вас люди путают с Медузой Горгоной и ее сестрами? Ваше облик так ужасен...
   - Нет! - На сей раз, и куда резче, ответил более хрупкий Индрик-без-Рога, - Горгоны живут дальше, в скалах. А летают по всему побережью. Люди - они такие. Один придет искупаться, другой захочет поймать себе морского коня, а третий надумает срубить дерево. И гадят, и все ломают, все портят! Поэтому Сфено и Эвриале - они двое бессмертны - насылают смертный ужас на случайных простецов, а уж если и это не помогло, тогда их убивает Медуза. Тебя, воин, она бы тоже убила, а вот госпожу могли бы и отпустить.
   Рыцарь долго еще сидел, наблюдая за играми морских коней. Дама рассматривала что-то у корней, а Индрик пережевывали побеги. Так они и молчали, пока не опустилось солнце.
  

4

   Пусть Добрый Рыцарь и Дева Леса гостят пока у Индрика под Мировым Древом, а мы вернемся к злоключениям Скорбного Кака.
   Борзой щенок убежал в город, и Как очень жалел об этом, дрожа в сырой канаве. Несмотря на холод, он чуть не уснул, но его вскорости разбудила легкая дрожь земли - шли свободные живописцы, и в таком воодушевлении, что они, оказалось, идут в ногу. Теперь было важно не упустить их и не попадаться на глаза. Пока канава не кончилась, Как следовал за ними в холодном тумане, а потом осмелел и вышел на дорогу. Когда туман рассеялся, он рискнул отстать и пошел следом, ориентируясь только на звук шагов и на следы. Потом отставал - намеренно - все больше и больше, шел только по следам и не раз пожалел о том, что прогнал собаку.
   Сколько ни длился путь нашего живописца, особых приключений у него не было. Не успели закончиться его припасы, как достигли свободные живописцы, а вслед за ними и Жестокий Как, Моря Крови. Как остановился на границе видимости, забрался на камень, торчащий выше еловых вершин, и стал наблюдать.
   Опускались сумерки. Перламутровый купол стал ярче и вдруг исчез, как лопнувший пузырь. Теперь было видно, что люди в белом стоят у кромки воды, держатся за руки и, кажется, внимательно смотрят в подвижное зеркало воды. Но, как ни всматривался раб, ничего, кроме кратких цветных вспышек на поверхности, он не увидел. Если это были знаки, он из не понял. Может быть, то был тайный язык, известный только свободным. Или их на берегу захватили видения, а он был слишком далеко.

***

   В начале ночи свободные живописцы тронулись в обратный путь. Когда в лесу снова стало тихо, раб осторожно спустился и отправился к Морю сам.
   " Мне терять нечего, - решил он, - потому что я уже приговорен. Не понял я этих бликов, вот досада! И жив не буду, рассмотрю, как боги живут сами по себе, а не то, что они изволят нам показывать".
   Этого нельзя видеть никому, и я погибну, думал он, но все-таки шел к Морю.
   Он прокрался на берег. Обыкновенная полоса прохладного песка, но, странно, нет никакого вечернего бриза. Ни окатанной гальки, ни ракушек, ни водорослей. Нет ни следа приливов и отливов - берег выглядит не как морской, а как если бы это было огромное озеро. Он прилег на камень и внимательно всмотрелся. Вода была бледной и мутной, как после сильного волнения. Ничего не видно под водой. Он попробовал воду на вкус - она была всего лишь солоноватой, наподобие слез.
   "Постой-ка, не отчаивайся! Ведь давно уже ночь, и Луна сегодня не взойдет. А вода почему-то не черная, а перламутровая, да и берег ею освещен. Видимо, свечение еще не угасло".
   Как, незаметно для себя, начал дышать медленно и бесшумно. Перестал даже двигать глазами. Налетели комары, но он не обратил на них внимания.
   Спустя какое-то время почти всплыла огненная точка. Потом еще, а дальше - целый рой огоньков. У берега, на небольшой глубине, они уже выглядели как огненные шары. Те, кто их нес, формой напоминали птичьи тени. Один из них оставил свой шар и поплыл обратно. Вернулась уже целая гроздь огня. Огни окаймили линию берега, и их, кажется, начали выкатывать на сушу - где-то по левую руку вспыхнул огненный столб.
   Как живо представил, что вспыхивает сразу вся кромка воды, вскочил и замешкался, оглядываясь; видимо, подвело его именно это промедление. Он углядел огромную ель, что упала верхушкой в море, со всех ног подбежал к ней и залег между лап на стволе. Кромка воды вспыхнула в самом деле, но не разом, а последовательно, как цепочка сигнальных огней. Берег превратился в огненную стену и просматривался теперь очень хорошо. Потянуло сквозящим ветром, ели у берега ожили, замахали в испуге черными лапами. Как и бывает в ночном лесу, казалось, что они медленно движутся - и вот-вот начнется страшный хоровод, а потом вспыхнет и он.
   Но произошло нечто более странное: ветер стих, пламя замерло и выглядело теперь как стена текущей ало-золотой стеклянной массы. Тьма перестала быть просто ночной тьмой, отсутствием света - превратилась в самостоятельную сущность темнее зрачков черных глаз в безлунную ночь. Как нечто плотное она не выглядела, но напоминала запах - что-то вроде резкой хищной вони. И, наконец, плотная тень на фоне этой и так непроницаемой тьмы восстала слева от беглого раба, что-то жгучее ударило его в основание позвоночника, и он потерял сознание.

***

   Утром Скорбный Как очнулся. Ни пошевелить ногами, ни повернуться на бок ему не удалось. Ног он не чувствовал вообще, но все его тело ниже пояса, казалось, горело в огне. Он осторожно завел руку за спину и нащупал толстенное древко, чуть потоньше хорошего мужского кулака, а над самым крестцом - короткую металлическую перекладину. Выдернуть такое нечего было и мечтать. Как начал расшатывать древко и через несколько часов - ему показалось, что время куда-то исчезло - он со скрипом вытянул странное оружие, отбросил, и оно легло на еловые ветви. Повернуться на бок так, как он привык, ему опять не удалось, и надо было много двигать шеей, упираться лбом, хвататься за ветви и подтягиваться, чтобы наконец-то лечь лицом к копью.
   Вместо ребра жесткости вдоль наконечника тянулся желобок, по нему непрерывно ползла тонкая струйка крови, текла дальше по рыжей хвое. Как заворожено глядел и глядел, но кровь так и не остановилась, а красные капли одна за другой уже шлепались на песок и расплывались круглыми пятнами величиной с монету. Потом его взгляд заскользил дальше, и он увидел, что и наконечник, и втулка, и древко черные. Это не металл и не камень, не дерево, а незнакомые, совершенно иные материалы, вроде бы прозрачные - но тогда толщина древка должна быть неимоверной... Длины копья он тоже не смог оценить - явно больше его роста, только и всего. Раб толкнул копье, но ветви спружинили, и оно осталось лежать, чуть дрожа. Тогда он разозлился, оттолкнул его еще раз, изо всей силы. Редкие еловые лапы согнулись, копье, а следом за ним и раненый медленно съехали прямо на песок.
   Как упал на спину. Небо теперь было голубовато-серым, затянутым дымкой. Он поднял голову и рассмотрел берег - никаких следов гиганта, а тем более ночного пламени там не осталось, но ведь все это было, и вот оно, копье, не так ли? Ужасное копье так и не перестало кровоточить, и теперь, при дневном свете, оказалось, что тени оно не отбрасывает.
   Как со стоном уронил голову и стал ждать смерти.

***

   Так бы и лежать ему, ждать внимания Матушки-Смерти и богов преисподней. Он видел свое тело, состоящее из тьмы и пламени. Видел такие же огненные тела богов. Тот, кто пронзил его, теперь выглядел как человек, только очень высокий и тяжелый. Он пришел и требовал свое копье. Живописец копья не отдавал, и гиганта втянуло в песок у самой воды. Потом стали плясать пятна света, и Как уже не понимал ничего. Потом сквозь свистящий свет пробился мерный басовитый лай - красноухая свора хозяина преисподней выследила его. Сейчас они разорвут его тело, и оно смешается с землей...
   Но лаяла только одна собака. Как видел холмы за городом, смеясь, а борзой щенок носился кругами и лаял. Лай надоел, а потом в конце концов стих, что-то зашуршало рядом. Кака сначала поцеловали в нос, а потом чем-то очень неприятным заскребли по руке. Он, выругавшись, открыл глаза - борзой щенок был тут, нетерпеливо подпрыгивал, скуля. Как потрепал его за ухо:
   - Ты! Я тебе что говорил, оставайся в городе. Иди отсюда, ну!
   Щенок прислушался, что-то понял и ускакал. Как удовлетворенно закрыл глаза и стал умирать дальше.
   Только вот умереть он опять не успел. Борзой щенок прибежал снова, и в пасти его болтался серый зайчишка. Он ткнул тушку прямо в лицо хозяину, сел в сторонке и облизнулся. И пришлось Каку, ругаясь, на чем свет стоит, переворачиваться на живот, нарезать тонкие полоски мяса вместе с шерстью о кровавый наконечник и развешивать их по еловым лапам. Так что о комфортной смерти пришлось забыть.
   А потом Как оторвал большой пласт еловой коры и кровью нарисовал на его внутренней крошащейся стороне то, что видел этой ночью. Подождал щенка - пока тот уплетет заячьи потроха и переварит их - и поманил к себе:
   - Вот что, - сказал он прямо в висящее ухо, - будь-ка ты моим гонцом. Гонец! Унеси это в город, живописцам, а потом вернешься.
   Он оторвал полу своей сутаны и привязал рисунок на шею Гонца. Хлопнул в ладоши:
   - Давай!
   Щенок вроде бы понял - затрусил в лес, не протестуя.
   С тех пор для Кака исчезло время, лишь отрастали борода, волосы и ногти. Рану он не лечил и даже не прикасался к ней, но Матушка-Смерть почему-то не вспоминала о нем. Щенок убегал и возвращался, иногда приносил то зайца, то зазевавшуюся куропатку. Как то прятался под еловой корягой, то выползал, опираясь на все еще кровоточащее копье, к морю. Там он то подхватывал полудохлого краба, то вглядывался в рябь на воде. Иногда ему что-то казалось, он зарисовывал это и отсылал Гонца в город. Но трухлявая кора крошилась, кровь выцветала, а рисунки были непонятны. Да и кто всерьез воспримет новости, которые приносит глупый полуборзой щенок?

5

   А пока Как Жестокий ждет смерти, не пытаясь, однако, ни утопиться, ни уморить себя голодом и жаждой, мы вернемся к приключениям Доброго Рыцаря Отверни-Лицо и Девы Леса. Времени они не считали, прогуливаясь по солнечному пляжу, играя с морскими конями или беседуя с мудрым Индриком.
   Как-то раз Лесная Дева попросила Индрика взять ее с собою - посмотреть, не проросли ли где-нибудь новые ростки дерев жизни. Те согласились. А Отверни-Лицо остался в одиночестве. Плавать с лесными конями ему сейчас не хотелось. Индрик казался утомительным - пусть на этом берегу земля не содрогается от их шагов, но зычные голоса наполняют сразу весь мир. Никаких новых событий, никаких новых друзей и врагов. Вот только Лесная Дева - платье ее кажется живым, как волшебные лучистые одеяния хранителя леса - но не из жесткого света, а из живого мягкого мха. Глаза ее бездонны, переливаются серебром и перламутром, а вот что же у нее на душе - да и есть ли человеческая душа у таких, как она?
   Рыцарь устроился в тени дерева жизни и задремал - по своему обыкновению, как всегда, когда ему требовалось подумать. Упал мягкий лапчатый лист, способный покрыть человеческое лицо...
   "Вот упал, вот погиб еще один мир, и он у меня на глазах превращается в прах - вот пришел тот, с когтями на руках, и его подобрал и унес. А Древо этого и не заметило..."
   И представились рыцарю те нежные грудки, что он видел лишь мгновение в пазухах ветвей - маленькие, округлые, зеленоватые... Ничего похожего на мертвечину, только свежесть. Из этих сосцов вкушают, наверное, поэты.
   Отверни-Лицо вскочил, размотал длинную веревку с грузом, которую всегда носил вместо пояса, и забросил ее на самую нижнюю ветвь. Полез по складкам коры, добрался и оседлал ветку толщиною в ослиный круп. Забросил веревку снова и полез дальше.
   Так забирался он все выше и выше, а солнце поднялось в зенит и на некоторое время остановилось.
   Отверни-Лицо попробовал ветку ногой и осмотрелся. Вот пазуха у ствола, и в ней покоится гроздь маленьких зеленых сосцов. Но не поэты и не ангелы, а бабочки и крошечные яркие птички с клювами кривыми и тонкими, как иглы хирургов, вкушают их сок. Птички эти так малы и быстры, что издают жужжание, подобное пчелиному. Долго смотрел очарованный рыцарь, задумался сам не знал о чем - наверное, о птичках или о милой Деве Леса, как бы ей тут было интересно и хорошо - и чуть не сорвался с ветки. Тогда он привязал веревку к сучку на стволе, закрепил на поясе и медленно пошел к краю кроны.
   Выглянув из листвы, он поразился: весь мир просматривался ясно - видел он реки и горы, храмовые города, резиденции князей и королей, лес своей прекрасной госпожи, а у самого горизонта сражались два огромных войска. Долго рыцарь следил за битвой - вот пошли главные полки, вот заработали полки правой и левой руки, вынеслись из укрытий резервные отряды - но ни одна из сторон не могла одержать верх, только трупов становилось все больше и больше да повылазили из тайных мест разные мародеры. Внимательно, как полководцы или акушерки, следили за схватками вороны и волки.
   Солнце покинуло зенит, и Отверни-Лицо решил, что исхода битвы ждать еще очень долго - может быть, до самой ночи. Тогда он развернулся и начал рассматривать Море.
   Оно было круглым, как чаша, только небольшие заливчики делали береговую линию слегка неровной. Толстый серп на ближней стороне синел ультрамарином, и носились на поверхности морские кони, дразнили дельфинов в глубине. К центру и дальнему берегу синева незаметно превращалась в тусклую жемчужную зеленоватость, и там поверхность была спокойна. Море, как в оправе из бархата, покоилось в темно-зеленом лесу, а за лесом стена подсвеченного солнечными лучами тумана прятала иные города.
   Рыцарь внимательно просматривал дальний берег - слишком уж черным казался лес в этот солнечный день. Дымка над берегом как будто специально для него рассеялась, стало видно ясно, как вблизи. Отверни-Лицо увидел огромную поваленную ель, что верхушкой уходила в море. Из-под нее выполз косматый бородач в черных лохмотьях. Рыцарь ждал, когда тот встанет на ноги, но этого не произошло. Человек с трудом вытащил толстое черное копье, всадил его в песок, подтянул и выдернул наконечник, с которого крупными каплями падала кровь. Вонзая копье снова и снова, он медленно пополз к воде, а за ним тянулся широкий след гнилостного ихора, смешанного с нечистотами.
   Отверни-Лицо побежал к стволу и быстро заскользил по веревке вниз.
   Когда он спустился, уже вернулись и Индрик, и Лесная дева. Рыцарь обратился сразу к ней, впервые не соблюдя правил учтивости:
   - Госпожа, мне очень нужна Ваша помощь, прямо сейчас!
   - Кому? - озаботился Индрик-с-Рогом, - И где?
   - На том берегу моря святой отшельник, он ранен...
   Дама встряхнула фляжку с целебным средством и собралась к морю, за Сереньким. Рыцарь торопливо досказал все, что он видел - особенно о странном кровоточащем копье, что не отбрасывает тени.
   - Постойте, - позвал их Индрик-без-Рога робко, но весьма решительно, - Если с копья все еще льется кровь, то Ваше средство помочь ему не сможет.
   - Как?!
   Рыцарь опешил, и дама осталась недовольна.
   - Давайте отправимся к Горгонам. Не наше это дело, возиться с оружием.
   Индрик-с-Рогом повелел отправляться с ним. Пляж постепенно становился уже, на него наступали скалы, все более массивные и высокие. Черные камни разогрелись, рыцарь и дама страдали от жары, но идти приходилось быстро и пешком, потому что, по словам Индрика, сестры очень не доверяют всадникам.
   Видно было, что на плато у подножия самой высокой скалы стоит толпа - да вот только слишком уж темная, молчаливая и неподвижная.
   Оказавшись там, Индрик приказал своим спутникам взобраться ему на нос. Рог был необычен - не похож ни на олений, ни на бычий, но похож на слипшийся сноп волос и, несмотря на это, довольно острый и отполированный о почву и корни. Он поднял людей на скалу, всего лишь чуть задрав голову. Рыцарь подхватил Лесную и Деву и спрыгнул.
   Они попали в хвост толпы. Все это были воины, в самом разном вооружении, задние прятались и выглядывали из-за передних. Лица - свирепые, потрясенные, перепуганные - были обращены к черной скале. Ржавело брошенное оружие. Сражаться нужды не было - эта каменная толпа, подобная горожанам на собрании, была каменной, и самых древних уже выщербило время. Только глаза статуй, если не выпадали из глазниц, выглядели как стеклянные инкрустации, и это было жутковато. Ветер как-то странно шипел в этой толпе.
   А у скалы сидели три женщины, каждая много выше человеческого роста. Две остались сидеть, слившись с тенями, а третья, более изящная, бесшумно расправила черные мягкие крылья и заскользила сквозь каменную толпу.
   Сзади поднялась Индрикова огромная голова:
   - Сестрица, этот воин - мой гость, а она - нимфа.
   Крылатая женщина тихо скользила дальше, и ее подол не касался земли. Тени она не отбрасывала. Рыцарь заметил очень бледный подбородок, полные плотно сжатые губы над ним и тень черного покрывала. Покрывало шевелилось, черные змейки выглядывали из-под края, трогая воздух язычками. И тонкая рука все еще теребила край покрывала.
   - Госпожа Медуза, - сказал рыцарь, чтобы проверить, не превратился ли он ненароком в камень, - Мы пришли за советом. - Подобно змейкам, Лесная Дева трогала углы рта кончиком языка - то справа, то слева.
   - Говорите.
   Отверни-Лицо, не отводя глаз от змеек, рассказал об отшельнике и его копье.
   - Что ж, - улыбнулась Медуза, - когда-нибудь найдется хитрец или слепец, что отправит меня в Тартар. Так что об оружии я знаю больше сестер и уж явно больше Вас, Хранитель, - она отвесила легкий поклон рогу Индрика. - Так вот. Чтобы зажила колдовская рана, ее трогать не надо - надо лечить оружие.
   - А как?
   - Нужно вернуть удар, ею нанесенный.
   Не поворачиваясь, Медуза ускользнула к сестрам, села между ними и стала не видна.
   - Спасибо, госпожа...
   Обратный путь рыцарю не запомнился - он размышлял о том, кто, кому и как должен вернуть этот роковой удар. Но странствующие рыцари славятся не планированием (планируют подлые интриганы), а свершениями - скоро он сдался и пообещал себе "разобраться с этим на месте".
   Не теряя времени, он аккуратно надел шлем, повесил на шею дырявый шит , подобрал копье и конское снаряжение.
   - Снежок, ко мне!
   Высокая волна с гривкой белой пены тотчас метнулась к берегу. Пару раз морской конь капризно сбрасывал хозяина, да и тот с непривычки проваливался сквозь жидкую спину. Когда Снежок перестал капризничать, рыцарь уселся поудобнее, взял седло под мышку, а копье - в кулак и оправился на тот берег моря.

6

   После полудня море слегка взволновалось, и это было непривычно. Случайный ветерок мог бы разок-другой пошевелить его, не более. Бриз подул не вовремя: едва солнце миновало зенит, с моря потянуло прохладной влажностью. Поэтому Как насторожился и решил подождать, не устроят ли чего морские боги.
   Ждать пришлось долго, и он не то чтобы задремал, но вместо моря увидел разноцветные вспышки и в них - чье-то темное мертвое сердце и кисть с беспокойно шевелящимися пальцами.
   - Нет, не верну копья. Уходи!
  
   Отверни-Лицо увидел берег, жалкое тело у воды, копье, вонзенное в песок по самую втулку. Отшельник вцепился в железо намертво, и кто-то невидимый гулко лаял с берега. Конь принял свой обычный плотский облик и плыл, не оборачиваясь к всаднику. Тот не касался поводьев и балансировал, придерживая седло и копье.
  
   Навстречу скачками побежал крупный серый щенок, явно с примесью крови благородных борзых. Такая собака не станет кусать коня, не станет нападать и на человека, если он то нее не убегает. Отверни-Лицо очень не хотел бы обижать собаку отшельника...
   Пес запрыгал у кромки берега и завизжал, как самая обыкновенная дворняга. Только тогда раб сумел открыть глаза. Из воды шагнул высокий белоснежный конь с кудрявой гривой. С коня легко соскочил прекрасный рыцарь - высокий и гибкий, в панцире такого яркого металла, что отблески его слепили, в сверкающем шлеме красной меди. Рыцарь бросил поклажу на песок и почти прыгнул к Каку.
   - Ты бог?
   - Нет, я странствующий рыцарь.
   Шлем не закрывал лица, и видны были золотистые брови, широко вырезанные голубые глаза, тонкий рот. Нос, очевидно, узкий, прикрыт полоской металла - только кончик, не острый и не круглый, виднеется из-под обрубленного конца. Тонкие золотистые усы, небольшая пушистая бородка.
   - Я пришел тебе помочь, святой отец.
   - Я не священник, я был живописцем...
   Отверни-Лицо поведал раненому, как можно исцелить рану, и остановил Кака - тот в ответ пустился было рассказывать свою историю.
   - Нужно вернуть удар, нанесенный этим копьем.
   - Тогда, - собрался с мыслями Как, - этой ночью мы можем довести дело до конца. Я знаю, как призвать хозяина копья, и ударю его сам.
   - Хорошо, - кратко ответил рыцарь, обнажил меч и отправился в лес. Испуганный пес забился под корягу и остался там.
  
   Рыцарь вернулся быстро, принес с собою короткий кол с толстым отрезком сука. Как молча наблюдал, а его спаситель крепко засадил кол в песок, сучком к морю.
   - Не так - этот пришел с берега.
   Рыцарь послушно повернул кол и хорошенько утрамбовал песок.
   - Твои ноги что-нибудь чувствуют? Нет? Так я привяжу тебя сюда - уж прости меня. Посажу на этот сук и привяжу, и буду крепко держать тебя, если ты устанешь. И тогда бей, а если не сможешь, то я добью его...
   - Тебе придется отворачивать нос, сэр, уж извини меня.
   Такая работа много времени не занимает. И до тех пор, пока не удлинились тени, Как успел рассказать рыцарю свою скорбную историю. Рыцарь в ответ поведал историю своих чудесных странствий; Как зарисовывал пальцем на песке оленя и быка, Индрика и страшных сестер, каменный отряд и Лесную Деву, а рыцарь отвечал, так это выглядит или же по-другому.

***

   Давно пришли сумерки, сгустились лесные тени. Бриз сменил направление, и холодом потянуло из леса. Раненый вернулся в состояние Жестокого Кака и потребовал привязать его.
   - Больнее мне не будет, все ниже пояса и так в огне.
   Отверни-лицо добросовестно прикрутил его веревкой и подал копье. Живописец перехватил его - неловко, наподобие метлы или лопаты - и рыцарь, посмеиваясь про себя, решил пока держать язык за зубами. Он стал на колени и схватил живописца за середину туловища, крепко прижал к столбу.
   Как оцепенел, черные глаза остановились, окаменело лицо, и только ветерок трепал клочья бороды. Пес не вылезал из своего укрытия и голоса не подавал.
   - Приди же! Вернись и забери свое копье!
   Живописец перехватил копье, как если бы оно было гигантской кистью.
   - Возвращайся!
   Рыцарь увидел, что тьма вдруг стала плотной. Тени то ли слились, то ли исчезли.
   - Поторопись и возьми его!
   Язык сгущенной тьмы прополз вперед и встал перед распятым, потянулся к нему. Живописец медленно ударил вперед и чуть вверх. Язык опал, копье согнулось и вывернуло кол. Тот рухнул наземь, и привязанный покатился к воде. Рыцарь успел его догнать.
   Пока он отвязывал и разматывал веревку, тьма рассеялась и тени стали много длиннее и резче. Ударили столбы незнакомого рыжего света света, и ели в панике замахали лапами. Пес пронзительно визжал под корягой - так, как будто бы там укрылась раненая свинья.
   Это всходила, первые раз со времен сотворения, круглая полная Луна, и сейчас, над горизонтом, она выглядела как гигантский помятый апельсин. Море затянуло стеной то ли пара, то ли тумана.
   Как похлопал себя по крестцу, и звук был обыкновенным глухим шлепком.
   - Все, раны больше нет. Но ноги меня все равно не держат.
   - Походи, святой отец - моя дама, наверное, исцелит тебя.
   - Не мели чепухи, рыцарь - мои ноги давным-давно отсохли Но все равно спасибо тебе! Главное, уже не больно.

***

   Отверни-Лицо сидел у поваленного кола - делать ему было уже нечего - разглядывал то луну, то берег. Как со стоном пополз к пятну тьмы, из которой кверху торчало древко - ему казалось, что древко колеблется и растет.
   Когда он подполз, Луна забралась ввысь, стала белой и маленькой. Лежащая тьма раскалилась, побежали цвета металла в закалке - белый, алый, сине-лиловый, бурый. Стена тумана над морем стала еще плотнее. Когда облако пара рассеялось, перед Каком лежал великан - не тех огромных размеров, когда величина выбивается из перспективы и оценить ее верно не удается, а просто великан примерно в два человеческих роста, массивный и плотный. Его металлическое тело, пусть крепкое, выглядело грузноватым, обрюзгшим. И не было гениталий. В середине груди, чуть вздрагивая, отвесно стояло толстое древко. Как прополз чуть дальше, приподнялся на руках и посмотрел в лицо противнику. Твердое, губы полные и сложены луком, как в счастливом сне. Большие глаза прикрыты. Широкие брови, крепкие надбровья, высокие скулы и толстый горбатый нос. Гладкая крупная голова. Вот только овал лица и ухо несимметричны - мужские справа и женские слева. Поверженный дышал.
   - Вынуть копье?
   - Бесполезно. Умереть я не могу, - это был не голос, а мысль, охватившая и лес, и берег.
   - Так ты Властитель Земли, о котором говорят алхимики?
   - Да.
   Раненый больше ничего не ответил, а Как привалился к остывающему железному боку и крепко уснул. Рыцарь остался на страже.

***

   Отверни-Лицо всю ночь наблюдал за лежащими. Ему казалось, что железный великан мертв, а отшельник уснул здоровым целительным сном. Луна ушла, плотный туман рассеялся, и на рассвете чьи-то копыта зашлепали по густому илу - но откуда тут взяться этому илу?
   Обернулся рыцарь - а к нему на пушистом муле серебристой масти едет прекрасная фея. Платье на ней - что живой зелено-золотистый мох, лицо сияет, а головное покрывало, легкое и яркое, как опавшая листва, опущено. Серебряный кинжал сверкает на поясе. А пышные волосы феи такого оттенка, какого он до сих пор не видывал - темного топленого молока и с розоватым блеском, что сотворили лучи рассвета. Фея приблизилась - а это сама Лесная Дева.
   - Здравствуй, мой Добрый Рыцарь! Я увидела полную Луну и приплыла. Они живы? Жаль, что гибнут какие-то странные рыбы...
   - Да, госпожа. Отшельник спит, а с ним - великан. Он ударил его прямо в сердце.
   Фея легко спрыгнула с мула, отстегнула фляжку и подбежала к Каку и Гермафродиту. Легко прикоснувшись к щеке, разбудила живописца.
   - Святой отец, как Вы? И жив ли бог рядом с Вами?
   - Он не может умереть. А мне, - улыбнулся Как, - хорошо, только ноги все не двигаются.
   - Тогда выпейте.
   Как сглотнул прохладного зелья и пошевелил пальцами ног. Лежать рядом с остывшим железным телом было холодно, и он сначала попробовал сесть, а потом откатился в сторону и пополз к морю, пить.
   Лесная Дева пролила каплю, похожую на шарик ртути, в уста андрогину. Капля подпрыгнула и испарилась. Гермафродит медленно открыл железные глаза.
   - Спасибо, госпожа!
  
   И тут Как громко закричал:
   - Подойдите сюда, посмотрите же!!! Помогите!
  
   Море ушло. Широкая полоса зеленоватого ила была чуть затянута паром, и в нем лежали и корчились плохо видимые странные существа. Как уже сидел, неловко скрестив ноги, и дышал на одно из них - он бережно, как котенка, держал его в ладонях.
   Рыцарь и Дева Леса увидели, что существо это похоже на детородный орган, только цвета незрелых оливок - такое же крепко сбитое тельце, такая же круглая голова и шея наподобие кожистой манжетки. Только на голове были огромные, молочного цвета, глаза. Крепкие короткие ручки, похожие на тюленьи ласты, топорщились между пальцами спасителя. Задние ласты собраны в широкий перепончатый хвост.
   - Они умирают!
   Как задрожал, раскрыл рот, хватая воздух, и существо метнулось к нему в глотку. Он не сглотнул, не закашлялся, только ошарашено вертел головой.
   И тут раздалась огромная мысль:
   - Дети мои, вернитесь ко мне!
   - Дети мои, мое сердце цело вновь! Вернитесь!
   - С каждым ударом моего сердца отныне будут приливы и отливы. Те, кто живет в полосе отлива, вернитесь ко мне!
   Из ила восстали короткие крылатые трубочки, взметнулись жидким вихрем, и длинный пестрый змей ,а, может быть, и угорь, то ли пополз, то ли полетел к берегу. Рыцарь и дама шлепали по гряди следом, и даже Как торопился, подобно безногому, перебрасывал тело, опираясь на кулаки.
   Гермафродит разомкнул уста, и змей медленно просочился внутрь. Железные уста вновь сомкнулись. Тогда тело стало оседать и словно бы утонуло в почве, а серая сгоревшая трава сомкнулась над ним. Вмиг выросла новая зеленая травка. Древко копья дрогнуло и тронулось в рост - в небо взметнулся черный кипарис, имя которому отныне - Лестница Детей Божьих, ибо с его помощью они могут восходить в небеса и опускаться в недра почв. Из-под корней просочилась вода, и появился маленький бурный родник, предназначенный для Детей Божьих, чтоб возвращаться в море, и для поэтов - пить эту влагу вдохновения ради.
  
   - Так это были боги... Бог в моей крови, отзовись! Не убивай меня!
   Но бог, которого вдохнул Как, видимо, потерял сознание, и надолго.
   Рыцарь и дама вновь взглянули друг на друга и увидели, как они прекрасны. И возникла у них одна мысль на двоих - как жалко святого человека, ведь он так изуродован.
   Как между тем, разинув рот и вытаращив глаза, привстал на колени. Добрый Рыцарь и Лесная Дева подсадили его на мула и отправили в воду. Умный мул не протестовал, унес седока на глубину. Как соскользнул с его спины и ушел с головой, держась за гриву. Рыцарь и дева смотрели, утренний лес тихо шумел. Они не поняли, что изменилось - но это впервые от сотворения в запретном лесу у моря запели птицы - и кто только привел их сюда так быстро? Может быть, Дети Божьи?

***

   А вернулся из моря муж облика воистину царственного. Тусклые космы превратились в волнистую гриву чуть ниже плеч, борода завилась рядами колец, как у древних царей, победителей львиц и львов. Мул медленно выплывал к берегу, ил высыхал и рассыпался в пыль, и, легко держась за гриву, подымался из моря муж с мощными плечами и красивыми большими руками, широкогрудый и поджарый. Вот только поступь у него очень надолго оставалась неверной, как бы гусиной. Он попросил свой бурдюк и наполнил его водой моря, которое отныне зовется Сердцем Мира.
   - Нам пора.
   - Гонец!
   - Снежок!
   Полуборзой неуверенно выполз из-под коряги и наконец завилял хвостом. Чуть погодя из-за деревьев вернулся белоснежный конь, видом подобный единорогу.
   Рыцарь поймал коня и вскочил в седло. Лесная Дева, как кошка, прыгнула на круп и обняла рыцаря за талию. Живописец остался сидеть на муле - пока он держался на серебристой спине, поясница его крепла - а Гонец ровно бежал впереди.

7

   Спустя немногое время лес - высокие березы и толстые липы - стал реже, появились просветы. Решили устроить привал. Дева Леса уселась под самым толстым деревом, пригласила своих спутников и повела такую речь:
   - Пока наши четвероногие соратники отдохнут, следует нам решить, как поступать дальше. Очень скоро мы выйдем на дорогу и расстанемся.
   - Что ж, - начал живописец, - я нарушил все запреты - смотрел на богов и даже проглотил одного; пил святую воду, осквернял ее своими нечистотами, узнал Властителя Земли и убил его. Спасибо, если меня за это просто повесят - ведь я беглый раб, храмовый живописец, мастер черного фона.
   - А как твое имя, мастер?
   - Мать передала мне имя отца - Хейлгар, Копье-в-сердце, других имен моего народа она не знала. Это ж надо, где должно было быть мое сердце! Раньше меня звали Скорбным или Жестоким. Но теперь я должен зваться Хейлгаром Зрячим.
   - Не шути с эти, мастер, ведь ты поразил Властителя в сердце, и оно стало целым...
   - Что ты будешь делать? - напомнил рыцарь.
   - Если буду жив, то напишу - в храме или нет - то, что видел сам, и то, что слышал от вас.
   - Тогда так, - продолжил рыцарь, - Я - Аластер Гвардхайвад, имя мое означает Страж, Защитник Мужей. Я племянник-сестрич Бана, короля Логра. Быть бы мне самым блестящим рыцарем его свиты, но теперь я поступлю иначе.
   Он устремил долгий-долгий взгляд в глаза Лесной Девы.
   - Я буду хранить все тропы этих лесов, если моя госпожа согласна принять мою руку, и стану Зеленым королем. Только и ты, живописец, выполни то, что задумал.
   - Я - Броселиана, у меня и этого леса общее имя.
   Тронулись дальше. Броселиана что-то запела, и птицы отвечали ей. Лес стал моложе и реже - и, на взгляд рыцаря, он как-то неуловимо изменился. Покапал и перестал редкий дождик и вот, наконец, перед путниками открылась не слишком широкая просека, а вслед за нею - и знакомая, вымощенная серым камнем, старая дорога.

***

   Путников заставил промедлить быстрый перестук тяжелых копыт. На дорогу выскочил рыцарь, пыльный рыжий конь, пусть и отощавший, так и плясал под ним. Доспехи и шлем этого рыцаря когда-то носил сам Отверни-Лицо, ныне - Зеленый Король. Рыцарь ударил длинным мечом в красный щит с оседланным волком.
   - Ты оскорбил меня! Ты подал мне милостыню!!! И ты нанес мне постыдную рану. Я тебя вызываю - Я Конал, Сильный Волк, по прозванию Красный Бастард!
   Броселинана соскочила с коня.
   - Конал, если ты ранен, позволь исцелить себя, и потом вызывай на поединок.
   - Спасибо, госпожа, но - не надо!
   - Уймись, вассал! Я - Аластер Гвардхайвад, король Зеленого Леса
   - Да чтоб тебе никогда не покинуть этих лесов. Это я следовал за тобой, пока мог, и жду тебя на обратном пути. И теперь я буду сражаться с тобой.
   Делать нечего - Аластер обнажил меч, и рыцари столкнулись. Ударили мечи и, никто не уследил как, соскользнул с седла Конол, и конь уволок его, а Аластер Гвардхайвад осел на шею Снежка.
   Хейлгар, по своему обыкновению, видел: конь протащил Конала, глухой шлем свалился с головы. Лицо с обрубленным носом распухло, и из раны все еще текла кровь, склеивая рыжие волосы и бороду, пятная землю.

***

   Придя в сознание, король Аластер первым делом спросил:
   - Что за бред? Броселиана, друг Хейлгар, но как же мы смогли вернуться туда же, если пересекли море?
   - Мир, - отвечала Броселиана, - всегда, как Солнце, возвращается к точке исхода и, как Луна, восполняется с каждой Авантюрой. Сейчас мы проводим мастера Хейлгара домой, и пусть он ничего не боится.
   Божок в сердце живописца проснулся и мягко, по-кошачьи, расправил хребет.
   - А насколько опасно его проклятье? - спросил живописец.
   - Думаю, опасно, - озабоченно ответил король, - но пока это еще не проклятие, а благословение - ничего иного я и не желаю.
   - Что ж, - заговорила Броселиана, - помнишь, Аластер, ты говорил о сердце зла и о чудовищных тварях. Теперь видишь, это совместимо - но нельзя позволить злу обрести постоянное воплощение.
   - Кажется, Конол хочет именно этого, - вздохнул Зеленый Король.

8

   Хейлгара проводили до поворота в храмовый город. Едва лес сменили холмистые луга, едва показался еще один четвероликий идол, как король с королевой отправились восвояси. Гонец проводил их лаем и потрусил вперед, а Зрячий Хейлгар зашлепал следом по обочине.
   Пустошь - луг - мостик - еще один луг, побогаче - и аккуратно нарезанные поля. Все или сжато, или выкошено дочиста. Межевой знак - толстый сидящий старик - вечно ухмыляется в бороду, и это значит, пошли земли богатые, город совсем близко.
   Пес то мчался вперед, то ждал подолгу. В конце концов идти с ковыляющим хозяином - дело хоть нетрудное, но утомительное и скучное. Гонец оттянул висячие уши к затылку и нарочито зевнул, аж с писком. Вот как мне стыдно и скучно сопровождать такого хозяина. Лентяй это, а не хозяин. Хейлгар хихикнул, и вконец смущенный пес поплелся сзади с опущенной головой.
   Поскольку вечерние петухи уже откричали свое и устроили свои харемы на отдых, то село и все его выселки и хутора дремали тоже - светилось только окно корчмы да слышалось жидкое пение.
   В сумерках открылась дорога, мощенная камнем поновее и поровнее. Ее стесняли ряды старых яблонь, чьи ветви кое-где были подперты кольями. Живописец подобрал палое яблоко и механически сжевал его по дороге.
   Сумерки сгустились до чернильного оттенка. Хейлгар поискал глазами ближайший фонарь на стене, и тут ему повезло: город он покинул через Храмовые ворота, что с заката до рассвета стоят запертыми, а сейчас попал прямиком к Воротам нищих - они похожи на низкую дверцу бани, светит над ними всего лишь тусклая плошка с салом, но зато безобидных попрошаек, во избежание шума и бесчинства, пускают в город и по ночам (лишь бы были трезвыми и без оружия). Солдаты не сочли прохожего ни опасным, ни выгодным, и, обыскав весьма тщательно, сопроводили в город пинком под зад. Гонец успел проскользнуть незамеченным - серый в серой темноте.

***

   К синей полуночи бывший раб пришел в Храм и постучал в Ворота рабов.
   Створка смотрового окошка опустилась, брызнул масляный свет, возник сначала черный глаз, а потом и все темное, подобное вяленому инжиру, лицо в белом чепчике. Это, понял Хейлгар - Дафна, только из толстой крикливой мамаши она уже успела стать старухой, наверное, столь же крикливой.
   Дафна видит человека с палкой вместо посоха, бурдюком и большой собакой, но без всяких знаков, что приняты у паломников и профессиональных бродяг. И одет этот человек в ужасающие, вонючие лохмотья.
   Так что привратница отрыла было рот, набирая побольше воздуха.
   - Дафна - заторопился живописец, - я должен срочно попасть к епископу.
   Та захлопнула рот, но смотрит все равно подозрительно.
   - Я - живописец.
   И привратница как-то слишком уж быстро успокоилась, поглядела на просителя внимательнее - лохмотья лохмотьями, но лицо у него как у знатного...
   - Сейчас, господин.
   Она провела Хейлгара через садик по усыпанной белым гравием вьющейся тропке. Почти полная Луна лила свет так, что эта дорожка сияла отраженным мертвенным светом, а растения уходили во тьму, уже не синюю, а черную. Бросив взгляд на Луну, привратница сплюнула на скрещенные пальцы и засеменила быстрей.
   - Я уже Вас видела?
   Бывший раб не ответил.

***

   Скромный дом епископа покоился за Храмом, в кольце очень старых яблонь. По обычаю, в полночь епископ молится и медитирует, и уходит почивать до рассвета - так сильна его молитва, что злые силы после нее не смеют соваться за ворота. Дафна видела, что сила этой молитвы никакого вреда пришельцу не делает, что его собака улеглась под стеною у Рабских ворот, и у нее постепенно отлегло от сердца.
   Чуть обождав, она отворила низкую дверь, пропустила живописца вперед и зычно произнесла:
   - Ваше преосвященство, прибыл живописец.
   В глубине зальца зажглась свеча, запахло воском и шагнул навстречу бывшему рабу новый владыка Храма - прежний, старик, видимо, скончался.
   Новый был еще молод, худ и довольно высок, двигался резко и при том выглядел гибким. В белом домашнем облачении, голова и лицо обриты гладко - может быть, как раз перед молитвой.
   - Дафна, зажги остальные свечи.
   Света прибавилось. Живописец, не двинувшись с места, смотрел. А епископ сдвинул обеспокоенно выбритые брови.
   - Спасибо, Дафна. Возвращайся к воротам и не любопытствуй тут. А Вы, мастер, сядьте сюда.
   Усадив пришельца на высокий табурет, епископ уселся напротив, в жесткое кресло. Круг свечей на столе бросал неверные отблески на какие-то свитки, то исписанные, то покрытые таблицами. В этом свете было можно увидеть, как подергивается сухая щека епископа, как дрожит веко. Владыка, однако, быстро смахнул эту судорогу и, не отводя глаз, воззрился на гостя. Бритая голова словно бы чуть присыпана красным перцем, ресницы светло-рыжие. Рыжи и глаза - с чуть заметным золотым блеском, цвета сваренного в меду абрикоса.
   Уложив ладони на подлокотники, епископ выпрямился и заговорил. Он явно старался вести речь торжественно и внушительно, но природный темперамент все-таки то и дело прорывался. Поэтому Хейлгар покамест не боялся, а божок в его крови удивился и стал очень внимательным.
   - Я - епископ Герма, и живописцы мне необходимы сейчас. Семь лет назад свободные живописцы рассорились и ушли - кому плата не понравилась, кому - писать по старинке, и некому теперь расписать последний придел, а ведь он самый маленький, и других уже не будет. Некому даже фон воссоздать! Еще немного, и придел разрушится, а Храм станет нищим! Все из-за того, что беглый раб нарушил все мысленные запреты...
   Сверкнули абрикосовые глаза - и вовсе не медом, а пламенем жидкого золота.
   - Простите, Ваше преосвященство, - вздохнул, не вставая, усталый раб. - Это был я.
   Епископ подскочил на месте и, медленно распрямившись, встал.
   - Если надо, Вы можете меня повесить. Но я прошу казнить меня как свободного.
   Епископ досадливо замахал руками.
   - Да не повесить... Ну Вас с Вашей казнью! Так вот, мастер, ты искупишь вину иначе. Раз уж восполнилась Луна, то прежним танцам Божьих Детей пришел конец, и уж ты-то об этом знаешь. Так просто я тебя не выпущу, и ты мне сделаешь и новый фон, и новую роспись. Если получится ересь - или же будут опять эти танцы и шествия, я, так и быть, тебя повешу. Твоя вина, живописец, не в святотатстве - а в том, что не оставил никаких учеников, и теперь некому даже расписать фон. Можно было бы устроить зал для покаяния...
   - То же самое мне повелел и Зеленый Король...
   - Зеленый Король? Кто он и как связаться с ним?
   - Я расскажу.
   - Слушаю.

***

   До самого рассвета Зрячий Хейлгар рассказывал все, что видел. Несколько чистых пергаментов были исчерканы набросками, а кое-какие рисунки попали и на обратную сторону документов епископа. Епископ слушал с неустанным интересом, посверкивали золотые ясные глаза. Рыжая щетина густым перцем осыпала и череп, и лицо.
   - А теперь я покажу Вам новый придел. Я решил, что он будет служить вестибулумом для тех, кто ищет. А потом открою двери остальных залов. Так что работы для Вас, мастер, будет очень и очень много.
   Обойдя самую древнюю, собранную из огромных неровных плит глухую стену, миновав торцы старых и новых залов, они пришли ко входу.
   Легкие решетчатые двери заперты не были. Епископ потянул створку, и оба переступили через порог. Зал действительно невелик. Узкая дверь из листового железа укреплена в противоположной стене и закрыта на засов. Зал не широк, но серые отчищенные стены уходят высоко под плоский потолок. Пол пока земляной - но быть ему засыпанным толстым слоем белого песка с дюн - и вымощенным.
   - Вот. А теперь вернемся и обсудим условия контракта.

***

   - Напишите, мастер, все, что видели, и все, что узнали от их величеств. Возьмите любых рабов, наймите любых свободных - и сделайте все это как можно быстрее. Только - а я теперь знаю, как рабски Вы следуете натуре - пишите не себя, не Зеленого Короля, а любого человека, мужа вообще, поняли? Мне тут не нужен новый культ.
   - Да.
   -Духовное странствие. Его цель - обрести своего бога? - вмешался божок.
   - Да, конечно. И не теряйте связи с Зеленым Королем.
   - Он - мой друг...
   - Работать будете за стол и кров, больше ничего пока не обещаю.
   - Хорошо. Но можно, Ваше преосвященство, мне жить не в казарме рабов?
   - Само собой, Вы ведь теперь - пророк. Если хотите, живите у меня, на другой половине - там библиотека.
   - И есть еще одно условие...
   - Что еще?
   - Освободите, прошу Вас, всех рабов, которые станут помогать мне - когда мы закончим роспись.
   - Что ж, пусть будет так - но только мастеров, подмастерьев и учеников, а не разнорабочих, не уборщиц, не кашеваров и не возчиков.
   - Согласен. Какое время Вы даете мне?
   - Не ограничиваю. Но быстрее, как можно быстрее, ради всех богов и вашей свободы!
  
   Епископ быстро заверил красными чернилами все наброски и написал коротенький контракт.
   - Здесь - все обговоренные нами условия. Я, епископ Герма, настоятель Храма, скрепляю их своими подписью и печатью.
   Печать изображала старый фасад Храма, а подпись оказалась кратка, почерк так и летел вправо, особенных росчерков не было.
   - Прочтите и подпишите и Вы.
   - Я неграмотен, Ваше преподобие.
   - Да, просто крестик здесь не поставишь...
   Живописец немного подумал и нарисовал знак: око, в нем вместо радужки - сердце, а в сердце - наконечник копья. Видящий пронзенным сердцем.
   - Я, Хейлгар Зрячий, живописец, принимаю эти условия и скрепляю своим знаком.

9

   Храмовые росписи делаются долго, даже в малых залах - но эта была закончена через три года. На левой стене в ясных лимонных, алых, зеленых и ярких черных тонах написал Хейлгар Древо Жизни, ветви которого ощипывали Индрик, и царственную пару в зеленом, стоящую спиной к зрителям пред лицом трех смертоносных сестер. На левой стене изобразил он величественную гибель Гермафродита, раненого паломника, превращение Копья Тьмы в Лестницу Детей Божьих. Только облик самих богов решил он сохранить в тайне, и епископ Герма похвалил его за это. На полу выложили мелким камнем изображения самых разных плотских мучений. Потолок сделали лазурным и украсили изображениями золотого Солнца и Полной Луны. На дальней стене - той, что с железной дверью, он написал море, именуемое Сердцем Мира, зеленый лес Броселианы вокруг, а по сторонам - карту: где Храм и как от него ведут дороги к берегам чудесного моря. И за это - за Храм-ориентир - поблагодарил его епископ Герма.
   Бывший раб и его ученики занимались только отделкой стен; потолок и пол делали другие мастера - выкупали свою свободу подороже и побыстрее. Не входя ни в одну из гильдий, Зрячий Хейлгар умно руководил работами, ставя их в зависимость только от фресок, и скоро приобрел славу не только пророка, но и мудреца. Слава управителя и распорядителя работ, однако же, его не прельщала вовсе.
   Мир отметил его облик новыми печатями, и сходство его с древним царем потускнело и затерлось. Носил он теперь серую грубую сутану, забрызганную красками, руки и лицо снова припорошила и разъела известковая пыль; в длинной гриве, которую он собирал в пучок, и в бороде показались сначала нити, а потом и ленточки серебра.
   Глупо жить в библиотеке и быть неграмотным. Мастер учился - сначала, без особого труда, письму, а потом и чтению - он не сразу понял, как связаны между собою знак, звук и слог. Но манускрипты епископа были не о том, что помогло бы ему в работе - все описания веществ, обрядов, путешествий, войн и механизмов, сборники законов. Старые священные книги, которые казались теперь наивными. Словом, охоты читать и писать самому у нашего живописца не появилось. И вместо подписи он использовал тот же знак - око, сердце, копье.
   В краски он бережно подмешивал капли божественной крови из Сердца Мира - в надежде, что время не сможет их повредить. Дважды, в годовщину своего странствия, он уходил к Морю и приносил новый запас святой воды - ибо теперь перламутровый купол уже не вставал в небесах, и боги не звали к себе гостей.
   Точен и усерден был мастер Хейлгар - если б не его нечастые отлучки, то уподобился бы он волу на гумне, что выбивает зерно из колосьев. Но иногда, с помощью Гонца, выбирался мастер в Броселианский Лес к королю Аластеру и фее Броселиане. Каждый раз их величества оказывались в новой резиденции, которая изнутри всегда выглядела одинаково. У них родились близнецы, принц и принцесса, в чьих волосах мешались оттенки топленого молока и золота. Они дергали Гонца за уши и смеялись, радовались "дяде Хэлу", который развлекал их рисованием и лепкой - дети феи и лесного короля оказались куда умнее обыкновенных младенцев, мять глину и возить кистью им на самом деле нравилось. Король Аластер сменил шкуру оборотня на алый чепрак. Шкуру он подарил детям, и они частенько играли на ней или сидели перед очагом, внимательно рассматривая пламя. История этой шкуры теперь звучала так: оборотень очень испугался доблестного рыцаря, сам отдал ему шкуру и навсегда остался человеком; принц и принцесса снова и снова требовали рассказывать эту историю.
   Но не только домашними делами занимался Зеленый Король - когда он наведывался в город к другу-живописцу и епископу Герме, речь велась об иных его деяниях, совершенно новых. Проклятие Бастарда Конала пока не тяготило его, и он оставался стражем границ и лесных троп. Паломничества теперь направлялись не столько в Храм сколько сразу к Сердцу Мира - всем любопытно, что представляют из себя боги, и чего от них ждать. Паломников следовало охранять и при необходимости окорачивать, и для этого Зеленый Король создал рыцарское братство.
   Доктрина об отношениях с богами пока была такова. Паломникам лучше следовать к Сердцу Мира через Храм, но поиски иных путей им не возбраняются. Неблагочестивых и праздно любопытствующих в лес по возможности не допускают - читала в их сердцах сама королева Броселиана с помощью своих птиц и мелких духов, она же делала так, что глупый упрямец снова и снова незаметно для себя выдворялся вон, к своим собратьям. Путь для каждого свой; безопасность пилигрима блюдут странствующие рыцари, а Зеленый Король блюдет безопасность леса. Если кто-то оставит за собой что-то, что не годится на съедение и не поддается разложению, то виновный будет лишен защиты, и волен после этого или вернуться к людям один, или же один идти дальше, к морю с брошенной им вещью на шее - наказание это, пусть и не казалось тяжелым, очень и очень опасно. Огонь можно было проносить только в переносках для углей, лучше всего глиняных - за разведение костра виновному как можно быстрее отсекали голову, огонь тушили.
   Но людей интересовали не столько боги, сколько лесные чудеса и, особенно, безымянный родник у корней Божественной Лестницы. Говорили, что он способен одарить то ли всеведением, то ли вечной молодостью. Короля Аластера беспокоило благополучие чудесного дерева - люди способны и обломать на память ветви, и затоптать источник, - и он надумал так: несколько подходящих кипарисов и елей выдал он за Лестницу Детей Божьих. Тогда появился и превратился в легенду слух о том, что Древо это странствует и показывается только достойнейшим.
   Самые изощренные, алхимики и волшебники, искали тело Гермафродита - но ушло оно слишком глубоко; что с ним сделалось на глубине, не знали ни мастер Хейлгар, ни Король Волшебных Троп; может быть, о чем-то догадывалась королева Броселиана.
   И только самые храбрые и мудрые стремились разыскать кого-то из Детей Божьих.

10

   Перед самым окончанием работ, когда принялись разбирать последние леса, отмывать и отчищать все, что попадалось под руку, божок в крови Хейлгара, его вдохновитель и советчик, заскучал и за несколько часов ослабел. Не зная, чем его утешить, мастер ушел к себе и написал краткое приглашение королю Аластеру и королеве Броселиане. Позвал Гонца и заткнул письмо за ошейник. Полуборзой радостно унесся в холмы, а живописец с тяжестью на сердце вернулся к себе.
   Шли дни, двигалась уборка, епископ Герма репетировал празднество, натаскивал священников и служек. Божок быстро чах, а бывший раб допивал бурдюк пива и жал Гонца - но тот не возвращался.
   Перед рассветом праздничного дня к Королевским воротам прибыла небольшая процессия. Зеленый Король и Лесная Королева ехали впереди - как всегда, он на белоснежном коне, она на серебристом муле, оба в нарядных плащах темно-зеленого бархата; на длинных волосах, собранных в пути в узлы - на правом виске короля и на затылке королевы - лежали, как бдительные змейки, легкие венцы, золотой на золотых волосах, серебряный - на бледных. Следом скакало несколько рыцарей - свита зеленого знамени в форме большого разлапистого листа. Ехал удобный возок, запряженный парой пегих пони. Несколько молодых оруженосцев.
   Гонца рядом с процессией не было.
   Ловкий паж обогнал повелителей, резво спешился и отворил ворота.

***

   Епископ Герма приветствовал их величеств, поклонился низко и отступил. Обмен приветствий не заинтересовал мастера Хейлгара, и он довольно долго ожидал у стены. Когда церемонию завершили, из возка выпорхнула молодая девушка, чьи ушки были чуть заострены, и помогла выбраться маленьким принцам и принцессе. Родители спешились, подхватили детей и отправились к живописцу.
   За те несколько шагов, что они добирались к нему в небольшой толпе храмовых слуг, лица их поменяли выражение. Сначала августейшая чета улыбалась. Потом оказалось, что король не на шутку встревожен и сдержанно гневается, а королева грустна.
   Они спустили с рук детей, и живописец сначала приласкал их. Когда нянюшка увела принца и принцессу, Броселиана нежно пожала руку Зрячего Хейлгара и сказала:
   - Твой пес, увы, погиб - его загрыз волк, а я нашла его слишком поздно. Мы похоронили его в холмах, но письмо он, как видишь, все-таки доставил.
   - Да, - присоединился король Аластер, - теперь тебе будет трудно разыскать нас, дружище.
   Тут он принял королевскую осанку, насупил брови и продолжил:
   - Но и это еще не все. Помнишь Красного Бастарда, Конола? Он собрал немаленькую армию и обложил часть границ Броселианы, теперь ждет меня. И до этого многих паломников захватывали его люди - иногда требовали выкуп, но чаще убивали. Я поговорю с епископом, пусть пока приостановит паломничества - ведь нам придется воевать.
   - Что прикажешь мне, король?
   - Ничего не прикажу - и с собой не возьму, даже не надейся. Это война рыцарей, а не косолапых ополченцев. Прости, друг.
   - Да не за что.

***

   Праздник обновления Храма начался и прошел. Королевская чета и епископ Герма как-то сумели удалиться незамеченными: видимо, знатных людей и настоятелей храмов обучают этому непростому искусству. Весь город, как казалось Зрячему Хейлгару, отправился на карнавал и в питейные заведения.
   Он в тишине спустился к речке, смыл краску и пыль, а потом вернулся домой и надел новую сутану свободного живописца.
   Теперь все. Роспись окончена. Божок, кажется, захворал, и пиво ему на пользу не идет. Гонец погиб. Я, наконец, больше не раб - но для чего мне эта свобода? Божок в его крови заинтересовался, впервые за последние дни. Но тщетно - сил ему не хватило, и Хейлраг не обратил на него внимания. Божок обиделся и задремал.
   Живописец задумчиво расчесал бороду и волосы, собрал гриву узлом на макушке. Препоясал белую сутану ременным пояском. Обул сандалии. И с непокрытой головой, с горящей плошкой, наполненной дорогим маслом, как кающийся обновленный, пошел в Храм.
   Новый придел не интересовал его. Впервые за три года живописец оттолкнул железную узкую дверь и шагнул туда, куда вложил свою молодость. Он знал, кто именно из персонажей фона нужен ему.
   Росписи фона, очень тщательные - их пишут годами в небольшом пространстве - очень мелки, особенно по сравнению с грандиозными изображениями божеств. Так что фигура Смерти на троне, величиной в половину человеческого роста, казалась гигантской. К ней-то, в дальний левый угол, и отправился Хейлгар.
   Когда-то он собственными руками, один, писал эту Матушку-Смерть, свой шедевр, свой пропуск в мастера - как и теперь, стоя на коленях. Тогда колени его вечно были или содраны, или покрыты коркой мозолей. Смерть с любопытством воззрилась на него: так и было задумано, он написал глубокие глазницы глядящими прямо в центр зала, и тому, кто коленопреклоненно созерцает Смерть, должно казаться, что видит ужасная именно его. Некоторое время назад он так же поступил с взглядом Медузы Горгоны, изобразил ее с открытым лицом...
   Смерть воззрилась на него с любопытством. Она сидела на костяном престоле, а тот престол водружен был на голову бледной усатой рыбы, что подымается не из-под воды, а прямо из земли. Широкая пасть чудовища заглатывала королей и епископов, а маленькие глазки блудливо поглядывали на толпу простецов...
   "Ты закончил, так? - раздалась мысль. - Но для меня ты еще не созрел"
   Смерть выступила из стены, как волна из воды - и мгновенно превратилась в рельеф, глубоко вырезанный в пестром фоне.
   - Да, моя работа завершена. Что теперь?
   "Ты так и не вошел в Золотые Двери"
   - Да, не вошел.
   Смерть промолчала. Живописец отставил горящую плошку, охватил ладонями костлявые щеки Смерти. Да так и стоял, все думал какие-то мысли без слов, когда перед рассветом в старый зал тихо вошел епископ Герма.
   - Ты опять принес мне удачу! -сказал он.
   Зрячий Хейлгар медленно повернулся и простерся перед епископом. Тот благословил его и подождал, пока живописец встанет.
   - Теперь, - улыбался Герма своими глазами сокола, - я открою этот зал, и он будет залом Покаяния. И, пока Зеленый Король сражается, Храм станет готовить кандидатов в новые паломничества.
   - У меня есть просьба к вам, Ваше преподобие.
   - Какая же?
   - Я хочу сделать подобные статуи на наружных стенах. Храм старый, стены неровные...
   - Да ты, свободный живописец, а не ваятель, с ума сошел! У меня нет денег ни на камень, ни на древесину, ни на резчиков. А инструменты, а сталь, а специальные краски - их же придется ежегодно обновлять?! Ты об этом подумал?! Нет, это уже роскошь., это слишком дорого.
   - Постойте. Камень мягкий, и я хочу сделать не круглые статуи, а низкий рельеф и гравировки. Облицовки не надо, я использую неровности стен и раскрашивать ничего не буду. Инструменты можно сделать в нашей кузнице из обыкновенной стали. Я начну вместе с учениками - мы пока вырежем цоколь на высоту человеческого роста, на пробу. Да и нужно еще время, пока я осмотрю стены и подготовлю наброски.
   - А вот так можно. Даже в Логре не будет такого храма!
   - Вы согласны?
   - Да, да, на это согласен. Хорошо, пусть так - а я-то думал, что потеряю тебя, что ты не выйдешь из запоя. Пойдемте, составим новый контракт и покажем королю. А потом думайте, кого именно Вы хотите изваять. И придется Вам опять работать только за стол и кров...
   Двое покинули зал, епископ Герма наложил на двери засов, и началась совершенно новая история.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"