Шендогилов Александр Владимирович : другие произведения.

Отдельный бонус (For Ann)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  
   ( БОНУС.)
   ---------------
   Я что-то забыл. Что-то оставил очень важное. Это постоянное чувство. Что я забыл? Последнее время мне очень тяжело вспомнить, что. Это возраст. Тридцать с лишним лет. Ну вот, возраст же я свой помню. Хотя, какой это возраст. Это. ... Зачем я всё время перед кем-то оправдываюсь. Даже сам перед собой. Это очень унизительно, постоянно оправдываться перед собой. Хуже даже, чем перед кем-то. Оправдываться перед собой, это значит признаваться самому себе, что у тебя чего-то не хватает, нет чего-то. И ты сам понимаешь, что раз этого нет, и ты ищешь оправдание сам себе, значит, ты оттягиваешь сам момент признания себе, что у тебя этого никогда и не будет. Врёшь сам себе. Себя презираешь. Другому легче признаться, потому что веришь ему полностью, больше даже, чем себе. Ты же сам себя знаешь. Знаешь, какая ты сволочь. Мерзавец. Редкий мерзавец. Нет. Не буду, а то начинаю сам себя жалеть. Как же не пожалеть мерзавца? Особенно редкого, такого, как сам. ... Просто жалеть незнакомого мерзавца. Просто и проще. Даже самую последнюю сволочь проще жалеть. А ты себя попробуй. Признайся себе сначала в этом, а потом попробуй. ... Нет. Вот произношу слова и понимаю, что у меня пропал вкус, я не чувствую эти слова на вкус, они безвкусные. Мерзавец. Сволочь. Никакого вкуса. Простой набор пресных букв. Знаю, что должен что-то чувствовать. ... И не могу. Знаю, что должен любить этот вкус. Знаю, но не могу. Знаю, что должен любить. Должен. Должен. Должен. Должен. ... Вот, опять я себе, что-то должен и начинаю оправдываться перед собой. Нет, любовь здесь ни при чём. Она, как бы отдельно. Стоит отдельным горным массивом. Много всяких вершин и только одна уходит в самую высь, туда, за облака. Что там? ... Тебе же, дураку, всё написали, всё разжевали и объяснили: " Ты никогда этого не поймёшь! ... Просто займись одним делом. Попробуй хотя бы. Постарайся. ... Понимаю, что некогда. Понимаю, что занят. Понимаю, что кругом. Кому это ещё понимать, как не мне. А что кругом? Сам посмотри в зеркало на себя. И попробуй. Потихоньку. Потихоньку. Я не тороплю. Время есть".
   Нет, я не с того начал. Всё началось с того, что у меня начал пропадать вкус. Когда он у вас есть, на него, и не обращаешь особого внимания, он как бы входит в стандартный набор. А здесь вот, что-то стало меня беспокоить. Я живу один. Прихожу домой с работы поздно. Однокомнатная квартира. Душ. Колбаса. Молоко. Хлеб. Телевизор. Диван. Яблоко. Чай. ... И я вдруг стал понимать, что мне всё равно, что жевать. Нет, вкус сразу не пропал. Я чувствовал, что это молоко. Но мне вдруг стало безразлично оно, молоко, его вкус. Я заставил себя забыть его вкус. Очень постарался и заставил. Человек может всё. Потом это же я попробовал со словами. Взял газету, прочитал первое попавшееся заглавие статьи и заставил себя, относиться к нему, как к простому набору букв. Это было труднее, чем с молоком, потому что в этом заглавии было слово "молоко". В двойне труднее. Мне помогло то, что я не верю в совпадения. И раз так получилось, то я принял это, как знак. Вы сами подумайте, какова вероятность того, что вы решили заставить себя забыть вкус молока, у вас это получилось, вы хотите себя проверить на газете, и вам сразу же попадается слово "молоко"? И вы себе не врёте, не комкаете и не выбрасываете газету с балкона, а спокойно принимаете вызов? Посчитайте. Выведите вероятность этого. Хочу вас только сразу предупредить, что к математике это не имеет никакого отношения. Как, впрочем, и к сельскому хозяйству.
   Через неделю, прейдя, домой пораньше, срочной работы не было, и я отпросился у шефа. Работа у меня простая, я разношу деньги в конвертах. Деньги большие и конверты тоже большие. Людей, которым я отношу деньги, я не знаю. Я стараюсь им не смотреть в глаза. Мне шеф пишет адрес, и я отношу точно по адресу, когда дверь открывают, я спрашиваю: " Вам деньги нужны?" - и у меня, их тут же забирают. Остальное мне не интересно. А суммы бывают очень большие, я это просто чувствую через конверт. Осязаю всю сумму телом. Конверты я прячу под рубашкой. Так надёжнее. И в этом основная "фишка" нашей фирмы. Мы уже двадцать лет на рынке и знаем, чем привлечь клиента. Я-то, конечно, не так давно работаю, всего пятнадцать лет, но в продвижении товара на рынок немного разбираюсь. Нас на фирме работает двадцать тысяч "доставщиков", так нас шеф называет. У меня даже есть свои личные клиенты, которые просят прислать на доставку только меня. Когда меня персонально вызывают, то всегда просят повернуться и показать свой номер на спине, проверяют я это или не я. У меня сзади на куртке написано большими буквами " ДОСТАВКА БОЛЬШИХ ДЕНЕГ В БОЛЬШИХ КОНВЕРТАХ", и ниже "14" номер. Клиент всегда это может проверить. И вот, как-то под Рождество, работы было мало. Клиенты разъехались. В основном в "Курвашель", это название не я придумал, это шеф. Он вообще человек нормальный, я его уважаю. Он и фирму эту с нуля придумал сам, и никто ему не помогал, в том смысле, что не было у него сладкого старта при помощи папашки, ответственного работника внешторга или ещё какой тёплой советской норки. Сам, всё сам. И конверты сам первое время клеил, так клеил, до онемения, что пришлось ему язык удалять. Тогда ещё пересадку языка никто не делал, да и денег особо больших, я так понимаю, на операцию у него не было. Сейчас его язык храниться в формалине, в большой хрустальной банке и встречает нас каждый раз, когда мы приходим на работу, в холле на первом этаже здания " УХВ Газпром", наша фирма снимает там первые двадцать пять этажей. Так вот, я всё не о том, хотя и это конечно важно. Пришёл я домой пораньше. Душ. Нужно было смыть запах. Это только лузеры думают, что деньги не пахнут. Пахнут и очень даже приятно, это я вам, как профессионал говорю. Причем, чем больше сумма, тем слаще запах. Бывает такой сладкий запах, что рвёт с непривычки, выворачивает на изнанку. Может, от постоянной рвоты у меня и стал пропадать вкус. Вкус же тоже может вывернуться на изнанку. Я включил телевизор и решил ещё раз заставить себя забыть вкус, обычный, привычный вкус чего-нибудь. Но если раньше я пробовал это на молоке, то сейчас я взял большую салатницу, вылил в неё литр молока, продукт, прошедший испытания. Покрошил туда колбасу, один килограмм "Останкинской", хлеб чёрный поломал кусками, яблоко порезал дольками, влил кружку чёрного чая, ещё для остроты эксперимента поперчил и посолил, разбил три сырых яйца и вывернул банку кильки в томате. В общем-то, продукты все хорошие, свежие, я их часто по отдельности съедаю и знаю вкус каждого продукты в отдельности. И заставить себя забыть каждый вкус в отдельности это можно, я это уже пробовал, но это долго. Перемешал. Поднял ложкой пол кильки в холодно-перченом яичном белке, кусочек колбасы. Проглотил. Напряг всю волю и заставил себя забыть этот вкус. Стёр его из памяти. А зачем он? Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все слова. ... Я схватил газету и первое слово, которое я увидел, было слово "говно". Вы не поверите, в обычной газете, на первой странице, оно откуда-то вылезало, то ли со сцены, то ли на сцену, я всей статьи не читал. Я заставил себя забыть вкус, запах газеты, заставил себя смотреть и не видеть. И тут ещё по телевизору грязно выругались, просто так, без серьёзного повода. Всё. Для меня этих знаков было достаточно. Сначала пропадает вкус, потом желание, потом всё остальное, если оно входит в стандартный набор, и слово любовь становится словом, от которого тебя выворачивает на изнанку, тошнит и тошнит, от сладкого слова. Ты хочешь его выплюнуть, чтобы тебя больше не сотрясали позывы рвоты, а оно не выплёвывается, скользкое сволочь, как килька в свежем яйце. И даже вкус воды отворачивает бензиновым запахом. Я тогда чуть пришёл в себя. Пил и пил воду, лакал её литрами, кружками, она выливалась обратно, текла по майке с четырнадцатым номером спереди, для удобства клиента, а я вливал её, слушал по телевизору, как хорошо, что дорожает нефть, и заставлял себя забыть вкус бензиновой воды. Стереть его. Это хорошая чистая вода. Это хорошая вода. Чистая. Чистая. Вода. Хвати! Я схватил газету и начал судорожно искать, кто бы мне мог помочь. Кто? Кто? Всё не то. Одни колдуны и колдуньи в десятом поколении, зачатые в лунную ночь на жертвенном камне друидов. И тут я увидел скромное объявление, не цветное, в простой рамке: " Доктор! Лечит от всего! Помогает всем! Делает это для себя!". Вот оно. То, что нужно. Раз он делает это для себя, то мне от меня, он точно поможет. Или наоборот. Потом разберёмся. Я вырвал объявление из газеты вместе с адресом и бросился к соседке просить машину. Ехать нужно было за город. Мне повезло, Шоколадка была дома. Это не я так её назвал, она сама просила меня звать её этим горько-сладким именем.
  - Что тебе, ненормальный? - спросила она позёвывая. Ненормальный, это она так меня называла, я это не придумывал. Шоколадка танцевала в каком-то ночном клубе, поэтому понятно, почему она сейчас дома, понятно, почему зевает своим восхитительно- конфетным ртом, понятно, почему на ней практически ничего не было. Всё было и выглядело очень-очень вкусно. Я почти забыл про свои проблемы со вкусом. - Ты уснул? - снова спросила она.
  - Ты действительно пахнешь шоколадом, - глупо вырвалось у меня. Честно вырвалось.
  - Любишь шоколад? - она смочила языком свои натурально-припухшие губки так, что на них появился матовый блеск. Какие влекущие трещинки на её губах, или трещины на губках. ... Я пошатнулся и вовремя вспомнил. Собрал всю свою волю и заставил себя забыть карамельный вкус поцелуя. Затоптал его ногами. Растёр в каком-то диком танце. Но ей ничего не показал. Пусть бесплатно любуется дебильными танцами на работе: - Мне плохо, мне нужна машина. - Это всё, что она услышала. Я решил, что этого достаточно. Нечего шоколад по губам размазывать.
  - Тебе какую? - она приподняла свою грудь двумя руками.
  - Вкусную. ... Прости, дай попроще, пожалуйста. - Я умею быть вежливым, убедительным, даже когда весь в насквозь промокшей одежде, не было времени переодеться в другую. На счету была каждая минута. Вкус мог закончиться так же быстро, как и рок-н-ролл, это дебильные танцы растянуты на всю ночь. После тридцати сразу наступает глубокая старость, ты становишься ленивым, тягучим и тебя начинает волновать твой вкус, потом ты убиваешь им всех вокруг. Жрёшь всё без разбору. Глотаешь, не смакуя, и так до сорока. Насытившись, понимаешь, старость закончилась, вкус устоялся. Можно жить дальше. Возвращаешься в начало очереди. Выхватываешь помоложе и набрасываешься на неё со своим устоявшимся вкусом. Маринуешь. Маринуешь. Маринуешь в дорогом шампанском и танцуешь при этом дебильные танцы дряблого живота. Бодро скачешь на таблетках со вкусом старого козла. Но я ещё могу сохранить ....
  - Держи, - Шоколадка принесла мне ключи от машины на нежно-розовой ладошке, на которую не хватило горького шоколада. На ладошку пошёл молочный с взбитыми сливками. - Она у подъезда. - Я слизал языком сливки вместе с ключами. Вкус обычный, сливки нежные, ключи пахнут хорошим бензином и дорогим коньяком в пропорции сорок на шестьдесят, самый мужской запах, но я равнодушен к нему, сливки на бирже не продают, у них устоявшийся вкус, на доставку котировки поднялись, а всё остальное я стёр из памяти. ... Настоящий профессионал доставки, номер четырнадцать в журнале ... по учёту кадров, прыгал козлом, через пять ступенек вниз от юности. Тяжелое учение в юности, вспомнишь, ещё как вспомнишь, со вкусом ностальгии в старости.
   Автомобиль меня принял, кошкой заурчал, лакая углеводород, мягко пошёл. Наши вкусы на хорошую езду совпадали полностью. Ему был нужен небольшой нажим, и он радовался новой работе, не трясся от мелких трещин на дороге, прощал им всё. Что значит хорошее и правильное воспитание. Я этим похвастаться не мог. Он и мне это простил, сцеплением, коробкой, двигателем. ... В дороге все почему-то думают о прошлом. Я так не мог. Я постарался от прошлого избавиться ещё раньше. Может в этом и есть причина непонятного поведения моего вкуса. Чтобы уравновесить отказ от прошлого я стал думать о будущем. Наша фирма процветает. Сейчас пошли большие вливания в совершенствование технологического процесса. Шеф правильно понимает, новые технологии всё и решают. Я слышал, он недавно выиграл в карты очень перспективную компанию, занимающуюся нанотехнологиями. Всё правильно. Там сейчас самое перспективное направление. Там. Если бы я занимался нанотехнологиями, я бы обязательно придумал такие маленькие таблетки. Приходишь с утра на работу, выпиваешь маленькую таблетку и сам уменьшаешься в размерах. Раза в три. Нет, можно и в пять. ... Спросите, почему маленькие таблетки? У них срок действия ограничен восьмью часами. Зачем переводить большие объёмы. Их же нужно будет, чем-то заполнять. ... А, так раз и побежал на доставку маленький робот под номером 141414141414141414. Номер такой длинный, потому что это будет мой прямой потомок, и мы будем через поколения бережно передавать наш общий номер. ... Носиться будет, как угорелый, весь день. Доставки. Доставки. Смазывали бы его только хорошо. Вот чего боюсь. Да, в этом могут быть проблемы. Доставлять большие конверты с большими деньгами без хорошей смазки тяжело. Ничего, я передам своим потомкам свой вкус свободы, и они поднимут восстание. Роботы всегда поднимают восстание в будущем. Мой прямой потомок под номером 141414141414141414 придёт в маленький кабинет к маленькому шефу, жизненное пространство нужно будет экономить, поэтому и кабинеты будут маленькими. Придёт и скажет: " Шеф! Мы поднимаем восстание! Мы против того чтобы в нас заливали жигулёвское масло! Ты напрасно думаешь, шеф, что мы не знаем вкус настоящей смазки! Мы не маленькие идиоты, шеф! Попробуйте сами, шеф, эту смазку". ... Нет. Так дело не пойдёт. Шеф может отказаться и сказать: " Спасибо, я не хочу перебивать вкус хорошего коньяка. Спасибо вам за критику. Спасибо, вы уволены!". И что тогда? Прощай трудовая династия супер профессионалов доставки. Нет. Нельзя всё вот так просто перечеркнуть. ... Не буду я им передавать свой вкус свободы. Передам чей-нибудь другой. Придумаю, чей и передам. Нет, это подло, так поступать. Лучше я не буду об этом думать. Зачем эти восстания в будущем на нашу голову?
   Город меня не выпускал. Странное дело. Я рвусь к доктору, а город меня не выпускает. В чём здесь причина? Сначала он сопротивляется, не хочет впускать, выплёвывает, а потом сжимается кольцом и не выпускает вас. Мне обязательно нужно за город. Обязательно.
   К клинике я подъехал в девятом часу. Думал всё, опоздал, никто не работает. Нет, на входе висит объявление - "Принимаем круглосуточно с одним условием, вытирайте ноги. Слёзно просим всем коллективом". Я вытер ноги платком до колена и открыл входную дверь. Меня тут же радостно встретила молоденькая медсестра в идеально белом халате и такой же улыбке. Я даже растерялся, показал свою слабость, вышел на улицу, прикрыл за собой дверь, подождал, зашёл снова. Нет. Всё то же самое. Ждали именно меня. Медсестра взяла меня под руку и мягко направила по коридору: - Пойдёмте, я провожу вас. ... Мы ждали вас номер четырнадцать. Я понимаю, что как человек подневольный вы не сможете сообщить нам своё имя и фамилию, но мы вам и так поможем, - щебетала всю дорогу белозубая медсестра. Я попробовал вытянуть свою руку, но медсестра не позволила мне сделать этого, она сделала мне крапиву, скрутив кожу на запястье. Нет, имя и фамилию я им точно не назову. Но тогда, может прерваться трудовая династия, и некому будет передавать вкус свободы. А что? Это выход! Не нужно будет делать подлость. Не нужно будет потом просить потомков, чтобы они презирали меня за то, что я такой подлец, сволочь и мерзавец. К нашему обоюдному удовлетворению. У них и так времени не будет хватать, чтобы себя презирать, а здесь ещё я, со своей идиотской просьбой, предок с разложившимся вкусом, который сам всего добился. В принципе всё правильно, только нужно будет ещё немного отшлифовать стиль послания.
  - Проходите в кабинет, - белозубой садистке было решительно наплевать на моих потомков. Она была суперпрофессионал в деле доставки пациентов. Она всегда соблюдала корпоративную этику и, судя по засосам на шее, не пропускала корпоративные вечеринки. Как там ниже, я не знаю, это была корпоративная тайна. Я прошёл бочком, боясь разрушить строгую форму белого халата.
   Доктор сидел за столом со скрещёнными руками и отсутствующим взглядом мимо меня. Описывать его внешность я не буду, потому что это была внешность самого настоящего доктора. Вы можете сказать себе: "Доктор!" и быстро закрыть глаза и сразу же увидите его. К счастью доктора не бывают суперпрофессионалами, они просто доктора, настоящие, хотя и странные.
  Я сам присел на стул напротив. Советую и вам никогда не надеяться на милость докторов, а всегда брать и смело садиться напротив. Попробуйте. Будьте и вы суперпрофессионалами в деле доставки себя. Это просто.
  - Здравствуйте, доктор!
  Доктор кивнул мимо. Хорошо я подожду. Главное я добрался. Меня приняли. И я думаю, с моим вкусом за это время ничего не произойдёт. Все болезни боятся непосредственного присутствия докторов. Они их нервируют своим спокойным отношением к ним. Это разрушает хуже лекарств. Доктора всегда сами себе на уме. Какое-то время им нужно выждать, чтобы не спугнуть болезнь, успокоить её, притупить её внимание, обескуражить, а потом раз вопрос в лоб пациенту и готово.
  - Давно это у вас? - спросил доктор мимо меня.
  Я где-то читал, что периферическое зрение самое точное и сильное.
  - Всю мою жизнь, доктор.
  - Это не страшно. А что вас вообще волнует? - всё мимо.
  - Ну-у-у, всё настоящие, доктор. ... Душа. ... Тело. ... Слова. ... Глаза. ... Чувства. ... Наверное, ещё раз, доктор, чувства. ... Цвет. Нет-нет, доктор это вычеркните. Пусть будут разные цвета. ... Природа любая. ... Море пусть будет отдельно. ... Вообще вода вся отдельно. ... И много. ... Разной воды. ... Доктор, я лес забыл. ... Вот идиот я! Ры-бал-ка, доктор.
  - Вот это уже кое-что, - оживился доктор и посмотрел на меня. - По этим данным можно составить предварительную картину. А что вам мешает?
  - Я постоянно теряю свой вкус, доктор. Иногда он меня так злит, что я думаю, а может мне вообще лучше без него. И уничтожаю его силой воли. ... И разные периферические мысли. Даже больше они. ... Мешают. Они постоянно всё путают. Раздражают меня. Может это оттого, что у меня что-то со вкусом. Я ничего не чувствую. Всё такое! ... Мерзость одна, доктор. Гнусная, безвкусная жвачка. Ещё не открыв рот, меня тошнит. Это даже глазами видно, доктор. Даже пробовать не надо. ... Зачем вообще вкус, доктор? Может его вырезать под наркозом? Попросить наркоз у государства в долг и вырезать этот вкус на радость всем?
  - Я помогу вам. Вы тронули меня до глубины души, - искренне принял и понял мои болезни доктор. - Это такие же ваши болезни, как и мои, - не давал он усомниться мне в своей искренности. Между нами вспыхнула электрическая дуга доверия, и запах свежего озона только усилил это. Доктор тоже в этом не отстал. У него озон перехватил спазмом горло, и он сказал мне шёпотом: - С периферическим мышлением я вам помогу обязательно, это пустое, я знаю всю историю и клинику этого заболевания, а вот со вкусом давайте, пожалуйста, вместе попробуем. У меня тоже, что-то невообразимое происходит. Я об этом раньше не имел возможности никому признаться. Так сложились обстоятельства моей жизни, что я замкнулся в себе. Это было совершенно против всех правил, против моей врачебной клятвы, против воли. Что-то случилось и всё полетело в тартарары. Смысл. Суть жизни. Правда. Честь. Всё чему меня учили. Всё, чем я жил, закончилось. Вы понимаете это? Понимаете? ... Бездна!!! Бездна! Бездна!
   Я той же электрической дугой поддержал доктора, хотел помочь, но тем самым потянул его за истерзанную жизнью совесть в бездну нашего общего заболевания. Доктор ухватился за электрический разряд и полетел вместе со мной: - Они составили определённый заговор! - доверительно изливался он мне. - Эти лица, - доктор обрисовал руками передо мной, насколько позволяли пластические возможности рук, как довольные собой, бессмысленные пятна. - Они всегда улыбаются, а потом. ... Это какое-то издевательство! Вот уже несколько лет я включаю телевизор, а там. ... Заговор! Заговор! - доктор в приступе бешенства заколотил кулаками о стол. - Заговор! Там всё время одно и то же. Одно и то же. По всем каналам заговор. Я не могу вам даже сказать, что они мне показывают! Не могу! ... Вот, спросите! Спросите меня!
  - Что там, доктор? - поддался я настойчивым просьбам доктора. Понимая, что сейчас, когда, отрывая от всего сердца, на наше лечение выделены такие деньги, тактика лечения может быть разной, даже такой взрывной, непривычной, требующей обоюдного откровения.
  - Нет, не могу! ... Вот так вот сразу не могу. Спросите меня ещё раз.
   Я увлёкся тактикой лечения, сработал потаённый замысел правительства. Я попался, как кот на валерьянку: - Что там, доктор? Не вызывайте обострения.
  - Не могу! Не могу! Не могу! - доктор строго придерживался тактики лечения, выработанной правительством.
  - Хорошо, доктор, - я не стал ломать то, в чём не разбирался, ни тактики лечения, ни тайных замыслов. - Давайте, прежде всего, перестанем нервничать, - я снизил напряжение в доверительной электрической дуге до двенадцати вольт. - Скажите, пожалуйста, мне. ... Хотя бы обозначьте, из какой это области?
   Доктор повёлся на мою приманку, как плотва на борную кислоту: - Это часть тела, - прошептал он мне на ухо.
   Я сказал себе: "Тело", - и быстро закрыл глаза. Не найдя там ничего непривычно-неприличного, я понял, что валерьянка крепче борной кислоты. Я попался: - Доктор! ... Вы же доктор! Что такое можно вам показать из частей тела, чего бы вы не знали? Доктор, вы дурачите меня. И, навряд ли, придерживаетесь тактики, выработанной правительством.
  Что там?
  - Нет, вы меня не так поняли. Эта часть входит в атлас тела, но там она не так называется. Я никогда бы не осмелился нарушить линию, выработанную правительством. Иначе мы бы все уже давно скатились до уровня Гиппократа. ... А там, страшно сказать, докатились бы и до Дерьмократа, - доктор зажал рот рукой и с мольбой в глазах посмотрел на меня. - Простите! Я не мог этого сказать. Простите! Я не так воспитан. Мне очень стыдно. Это не я придумал, честное слово, - доктор извинялся на всю тысячу вольт, чистых, не разбавленных алюминием, прогнанных через медь с чистотой содержания "9, 7".
   Я знал настоящий привкус меди. Я поверил доктору на всю тысячу: - Доктор, я знаю происхождение этого слова. Можете не извиняться. Тот, кто это придумал, ещё ответит перед Гиппократом, но это будет позже. Доктор, назовите, что вам показывают, умоляю вас?
   Доктор обхватил голову руками и застонал: - Не могу. ... Как? Скажите мне как? Это совершенно недопустимо. В силу моего воспитания это значит предать свою семью. Предать честь. Даже не мою. Это значит предать честь моих родителей. Предать их память. ... Я не могу назвать вам это слово. Не могу.
   Ситуация обострилась до предела. Мне сейчас было всё равно, какова линия правительства, какова их тактика и стратегия нашего лечения, что будет дальше со мной, с моим вкусом, избавлюсь ли я от периферических мыслей. Мне хотелось только одного, вкусить запретного плода: - Напишите, пожалуйста, мне это слово, доктор.
   Доктор сдался, оторвал маленький кусочек бумаги и, прикрываясь рукой, что-то быстро нацарапал ручкой. Ручку после этого он выбросил в мусорное ведро, бумажку прикрыл рукой: - Это ещё не всё, - сказал он с облегчением. - Когда вы прочтёте слово, я расскажу вам всю историю, - он двинул свою руку ко мне. Я перехватил бумажку и прикрыл её своей ладонью. Придвинул бумажку к себе. Отжимая по одному пальцу, шулерским приёмом я добрался до запретного плода. Доктор отвернулся. ... Я прочёл слово. Оно было мне знакомо. Я всё понял. Я знал это слово. Не буду вам врать, оно не вызывало у меня такого отторжения, каковое продемонстрировал доктор, не потому что мое воспитание было хуже. Хотя не знаю, может и поэтому. Это слово казалось мне просто безобидным. Доктор, конечно же, знал больше меня, и ещё нужно было принять во внимание всю ситуацию в развитии. Одно дело слово, а другое дело навязывание его сути с использованием служебного положения. Я понял, насколько мы близки с доктором: - И что, доктор, вы всё время видите это на экране?
  - Всё время, - закивал доктор.
  - По всем каналам?
  - У меня по всем. Я же говорил вам, это заговор.
  - А если не включать телевизор, доктор? Можно же разрушить заговор.
  - Послушайте, я уже не мальчик. И прекрасно знаю, как включать и как не включать. Но они не хуже меня знают меня, а может даже и лучше. Я не зря говорю вам всё время о заговоре. Они очень хорошо подготовились. Они изучили всю историю моей болезни. У меня очень распространённое заболевание, это садомазохистская эфирно-волновая зависимость. ... С тяжёлыми ломками.
  - Понимаю вас, доктор, - я почему-то очень ясно представил, как доктор в приступе полного отчаяния тяжело ломает телевизионную антенну на крыше. - И что она делает?
  - А вот в том-то и дело, что первое время она вообще ничего не делала. Я включаю, она смотрит на меня, а я как завороженный смотрю на неё. Она молчит. Я понимаю, что не нужно этого делать, но отвернуться не могу, а она чувствует свою власть надо мной и молчит. Молчит. Молчит. Просто издевается над больным человеком. Притворяется, что она неживая. Я хочу в ней что-то найти. Нет, - доктор проглотил какую-то таблетку.
  - Как она на вкус? - спросил я, сглатывая слюну.
  - Мерзкая, безвкусная, пожёванная уже кем-то. ... И молчит, - доктор проглотил таблетку, не запивая водой. Я знал этот вкус, как я понимаю, за время моего визита к врачу он не изменился и не изменил мне, он притащился тайно за мной. Я начинал всё более верить в заговор. ... Это очень удобно. Попробуйте сами: - И вы нашли решение, доктор?
   Доктор принял гордую осанку. Таблетка начинала действовать. Это мы всегда, как завороженные смотрим и ждём, а таблетки всегда действуют, быстро и решительно. Если бы нами управляли мудрые таблетки, то мы бы уже давно.... Не знаю что, но что давно, это точно. Нет, прав я был насчёт нанотехнологий.
  - Они думали взять доктора голой ... этой самой, - ушёл доктор от точного определения. - Они думали, я сдамся, - доктор снова перешёл на шёпот. - У меня есть очень хороший товарищ. Я его знаю уже много лет. Он очень большой специалист в области реаниматологии. Лучший, я бы сказал. Иногда он просто творит чудеса в своём деле. Профессор Курочкин. Слышали такую фамилию? - я на всякий случай кивнул утвердительно. Доктору этого было достаточно. - Я его попросил: "Николай, ты же можешь. Помоги. Как мне её оживить?". ... И он нашёл решение. Причём очень быстро. Он спас меня. Он посоветовал мне перевернуть телевизор на бок. А? Каково? Всё гениальное просто. Это я уже потом сам понял, что просто надо было изменить угол зрения на эту проблему. И ей так было удобнее. И всё! ... Она заговорила! Она заговорила со мной, как с равным. Было даже очень интересно. Я слушал и не мог наслушаться. А она всё говорила, говорила, говорила. Она говорила такие вещи, от которых мурашки бежали по спине, я очень испугался разносчиков инфекции и выключил телевизор. В этом, может, и была моя ошибка. Она изменила тактику. Я очень старательно вымыл спину и снова включил телевизор. ... Она шутила. Прямо, открыто она смешила меня, пародировала кого-то, веселила меня и ещё каких-то неизвестных жаждущих, они так жаждали её шуток, что пытались подобраться на четвереньках, к ней поближе и по-дружески показать ей своё горло. Я обиделся. У меня-то такой возможности не было. Да, у нас был установлен прямой контакт, между мной и ней. Но какой идиот будет показывать горло перевёрнутому телевизору. Я снова выключил его. Тогда у меня и родилась идея на их заговор составить свой заговор и хотя бы разобраться в этом деле. Меня поддержали многие мои пациенты. У меня сейчас десятки тысяч добровольных пациентов-помощников и вся информация стекается сюда, в этот кабинет.
  - Вы его больше не включали? - спросил я с надеждой у доктора.
  - Нет, ну, как я мог. Вы забыли о моём заболевании? Не огорчайтесь. Все пациенты такие, они помнят только о своих болезнях. Я включил его вечером и заснул. Она пела только для меня. Одну долгую-долгую песню. Когда я утром проснулся, она всё ещё пела ту же песню. Мне нужно было на работу, а она не отпускала меня припевом. ... Я понял её слабость. У меня родился смелый план. Грандиозный! Уже назначен точный день, час, минута, и даже секунда. Прозвучит команда из моего кабинета и сотни тысяч моих пациентов ответят ударом на удар. Они все вместе покажут ей то же самое. А? Как вам это? - доктор сиял во всю мощь триумфатора, заступника безвинно порабощённых.
  - Доктор, а вы не подумали, что вас и ваших пациентов смогут запросто обвинить в извращённом неповиновении? - на удивление легко нашёл я правильную словесную формулу своих страхов.
  - Нет, не боюсь. Я готов ради этого отказаться от всего, от практики, от карьеры. Я готов даже отказаться от вкуса победы, не вкушать всех её прелестей. И потом, я ожидаю, с минуты на минуту мне должны принести неопровержимые доказательства заговора. Мы тоже умеем интриговать и сражаться под коврами.
  - Я восхищаюсь вами, доктор. ... Эта грустная история, наверное, измотала вас? - мне было приятно хоть чуть-чуть прикоснуться к человеку слова и дела, польстить ему, отдающему другим больше, чем он получает сам по ведомости. Передо мной сидел человек со стержнем. Непокорный, своевольный, больной, но не сдавшийся. Мне этого всегда не хватало. И меня это всегда восхищало в других, коих, правда, я почти не встречал в здоровом мире. Вот оно решение. Отдавай другим больше, чем ты сам себе назначил, и ты станешь человеком будущего. На тебя будут равняться другие, тебя будут воспевать в своих песнях барды, тебе будут воздвигать памятники, и ты не испугаешься ни каких нанотехнологий. Ты сможешь горстями есть их безвкусные нанотаблетки, и по-доброму смеяться в лицо нанотехнологам, оставаясь великаном. Великаном духа, слова, добра, правды, - я одновременно зарыдал и засмеялся.
  - Ой, простите, меня! Простите! - спохватился доктор, успокаивая меня. - Я не должен был вам всего рассказывать. Вы ещё молоды и не подготовлены ко всему. Простите, меня! Давайте, лучше займёмся вами. Вы что-то говорили, что вас беспокоит периферическое мышление? Да?
   Я вытер солёные на вкус слёзы, очевидно, я переборщил с солью, когда пытался вытравить свой бесполезный вкус: - Доктор, я даже не знаю, как правильно оно должно называться.
  - Это ничего, - успокоил меня доктор. - Главное, что оно должно быть и не должно вас беспокоить. Хотя здесь и не всё от вас зависит. ... Кем и где вы работаете? - спросил меня доктор.
  - Я работаю в доставке, доктор. Я доставщик. Это сейчас самый перспективный бизнес.
  - О, я знаю этот бизнес, - согласился со мной доктор. - Это действительно очень всеобъемлюще. Сейчас всё доставляется. Всё. Я это прекрасно понимаю. Можно доставить, как кучу неприятностей, так и массу удовольствий. Всё зависит от вашего вкуса и упаковки. Я прав?
   Что я мог ответить доктору. Он, человек будущего, снова оказался прав. Я даже стал сомневаться в непогрешимости своего шефа. Если бы нашей фирмой управлял доктор, то мы смогли бы значительно расширить клиентскую базу. Доктор хорошо понимал суть рынка, он чувствовал его пульс, его запросы и, придя на рынок с новой философией продаж, можно было бы продать всё. Вы только подумайте и представьте себе. Продать всё-всё-всё-всё-всё, это вершина творения человека. Это самодельный рай на земле. Да это фонтаны счастья из долларов, евро и рублей. Причём, фонтаны круглосуточные. Всё продали! Всё-всё! ... Э-э-э. Нет, доктор! А что тогда? Все бросят работу, и будут мучаться этим вопросом, тоже круглосуточно. Нет. Я не стал предлагать доктору купить контрольный пакет акций нашей фирмы или выиграть её всю с потрохами в карты у нашего шефа. Я смалодушничал, предвидя мировую катастрофу, и дал уклончивый ответ: - Нет, доктор, бизнес, так себе. Ничего особенного. Иногда, даже очень дурно пахнет.
  - Но это дело вкуса. Я прав? - напирал настырный доктор.
  - Я же говорил вам, доктор, у меня проблемы с ним, он мне мешает. Или, ... я не знаю, доктор.
  - Хорошо-хорошо, - согласился доктор, чтобы успокоить меня. - Давайте, я вас лучше послушаю, - он привычными движениями размотал фонендоскоп и приложил мне ко лбу холодную железку: " Думайте!" - потребовал он от меня. Я постарался напрячь мысль, наполнить её приличным содержанием. Доктор кружил по всей моей голове. Он приложился и к вискам, по очереди, и к темени, вернулся к первой позиции: - Вы меня дурачите. Перестаньте думать всякую дрянь, - доктор пытался сосредоточиться на моём мыслительном процессе. По его мимике я понял, что дело начинает проясняться, его глаза потеплели, а потом и зажглись восхищением. ... Что он мог там найти, неизвестного мне?
  - Вот-вот, уже лучше. ... А это вообще превосходно. Какая глубокая мысль! - вгонял меня в краску доктор. - Я такого никогда раньше не встречал. Это, действительно, поражает. Так. ... Так. ... Очень хорошо. Очень. А это! Прекрасно. ... Мне нравится и ритм, и наполнение. Да вы ...
   В дверь постучали на сложный манер. Явно, доктору доставили последние подтверждающие заговор, сведения. Постучали не в ту дверь, в которую зашёл я сам, а в боковую дверь кабинета. По всей видимости, в целях конспирации заговорщики использовали запасной выход. Доктор оставил в покое мою голову и мои периферические
  мысли. Извинился. Положил фонендоскоп на стол и пошёл в другую комнату. Не дойдя до двери, он вернулся. Извинился и забрал фонендоскоп, как самую большую ценность в своей жизни. Вышел. Я перевёл дух. Осмотрел кабинет. Обычный кабинет; стол, стулья, лежанка, покрытая белым покрывалом, стеклянный шкаф с разными бутылочками, под окном стоял велосипед и высокие резиновые сапоги. Ничего необычного. Доктор не прикрыл плотно за собой дверь. Осталась небольшая щель. Что-то побудило меня в следующий момент встать осторожно со стула и на мягких ногах подойти к двери. Стыдно, но я не смог удержаться. Они говорили тихо, доктор и ещё кто-то, мужчина, судя по голосу. Придвинув ухо поближе, вполне можно было расслышать, о чём они говорили. Доктор всё время о чём-то спрашивал: - Вы нашли это?
  - Нет, - отвечали ему.
  - Но почему? Вы знаете, что я очень рассчитываю на вас.
  - Там ничего нет, доктор.
  - Этого просто не может быть. Там должно что-то быть.
  - Мы уже всё перерыли, доктор. Там ничего нет.
  - Этого не может быть. О чём-то же они там договаривались. Они просто должны были это сделать. Это каждому ясно.
  - Не знаю. Не знаю, доктор. Мы всё перерыли. Буквально всё.
  - Ройте дальше. Там должно это быть. Они не могли просто так разойтись и ни о чём не договориться. Там должны остаться следы.
  - Нет там ничего, доктор. Там один песок. Что там может вообще быть, - мужчина начинал злиться.
  - Перестаньте злиться, - урезонил его доктор. - Вы знаете, что мы готовим. Вы знаете день и час. Вы знаете, что за этим может последовать. Это всё может закончиться катастрофой! Вы себе это представляете? На нас ответственность за сотни тысяч жизней. Вы это можете понять?
  - Простите, доктор, - извинился мужчина. - Но там действительно пусто.
  - Хорошо. Давайте последний раз. Попробуйте ещё раз. Я вас прошу, в последний раз. Пожалуйста.
  - Хорошо, доктор, мы ещё постараемся. Но это только из-за большого уважения, которое мы испытываем к вам и вашим методам лечения.
   Я думал, что всё, разговор закончен, и хотел, было быстро вернуться на место, но мужчина ещё спросил: - А кто там у вас, доктор?
  - Это пациент. Не волнуйтесь.
  - Доктор, но вы же знаете!
  - Я ещё раз вам говорю, это просто пациент.
  - Доктор, - голос мужчины приобрел пугающую меня твёрдость и настойчивость. С одной стороны я был обеспокоен, но с другой стороны я утвердился, что иногда можно делать постыдные дела, когда это интуитивно касается вашей жизни. Можно иногда подслушивать и подглядывать, но обязательно суперпрофессионально, - ... мне этого объяснения мало. Вы ничего ему не рассказали о нас?
  - Он "избранный". ... Можете не волноваться. Я проверил его.
  - Он приехал на "бентли"?
  - Но почему вы всё время тычете мне этим "бентли"? ... Я же сказал, что отдам деньги. Подождите.
   Последние слова доктора ещё больше испугали меня. У моего шефа тоже был "бентли", когда он на нём переехал свою маму, то, выйдя из машины и постучав по колесу, сказал своим новым платиновым языком: "Ничего личного, мама. Только бизнес". Я тогда не понял его слов, некогда было, спешил на доставку к очень важному клиенту, а сейчас до меня дошло. ... Как у него только язык платиновый повернулся?
  - Доктор, я не про вашу машину. Деньги вы мне по любому вернёте. Я о деле. Мы с вами участвуем в очень большом и серьёзном деле. Мы всё поставили на карту. И если произойдёт малейшая утечка информации, то нам всем не поздоровится. Вы это, как доктор должны особенно понимать. Если он что-то знает, скажите мне, доктор. ... Иначе нас всех могут взять на месте, ещё тёпленькими. Не успеете даже разогнуться. Не стоит, доктор рисковать нашей акцией извращённого неповиновения. Я туда очень много вложил. ... Скажите!?
  - Я же вам сказал он "избранный"!
   У меня ещё была надежда, что может доктор не собирается отдавать деньги за "бентли". ... Но его тайный собеседник был неумолим: - Доктор, он приехал на "бентли"?
  - Перестаньте меня терзать вашими машинами! Я не буду больше вас лечить!
  - А вы, доктор, перестаньте меня шантажировать! ...А я не буду больше болеть! Я и так богат, и наконец-то свершится предначертанное свыше!
   И тут я услышал звук досылаемого патрона в ствол. ... Хорошо ещё, что у меня были проблемы со вкусом и периферическим мышлением, а не с периферическим слухом. Хотя тогда меня бы точно не взяли в доставщики. Прощай, любимая работа? Нет! Не всё так просто. Вы ещё попробуйте взять доставщика. Нас так просто не возьмёшь. Мы за своё место держимся зубами. ... Я в один прыжок вышиб входную дверь. ... Доставка бывает разной. Бывают и сложные случаи. Во мне привычно обострились все животные атавизмы. Доставщиков очень хорошо тренируют. Большие деньги в больших конвертах требуют этого. Я прошёл специальную подготовку на закрытой базе Главпочтамта. Лучшие инструкторы из стройбата занимались со мной. Подготовка была зверская. Кормили, правда, как всегда плохо. На завтрак мы съедали спецназовца под шубой. В обед нам давали десантника вкрутую. А на ужин дембеля из ЗабВО, выбирали особенного, из "Керуленской флотилии" со сложным гарниром; аксельбанты во всю грудь, "пш", металлические вставки под погоны, подворотничок красного бархата и юфтевые сапоги с очень высокими точёными каблуками. Вкусно-о-о, но значков много выплёвывать надо. Меня научили выдерживать до десяти ударов плашмя большой совковой лопатой, я мог провести ночь с подключенной к пальцам ног сапёрной машинкой, я мог спать стоя, пил брагу и запивал "Огуречным" лосьоном, имеющим благородную отрыжку, стрелял из всех видов оружия, курил сигареты производства Усолье Сибирское. Да меня ничем нельзя было испугать после политзанятий, я сам любого супостата мог зубами рвать до обеда. И ещё много разных секретных вещей, о которых не могу вспомнить.
  Подготовка та ещё, не каждый выдержит. Да, я ещё мог копать. ... Это всё пронеслось передо мной в доли секунды. Это вам не спецэффекты, это жизнь. Может она и непонятна разным гражданским докторам, но она мне дорога.
   Инструктор учил нас: " Не двигайтесь просто так, бездумно. Под музыку легче уходить от погони". Я ещё тогда разучил несколько мелодий, моей любимой, для погони, был рок-н-ролл "Вуле-Буле".
  ... И вот, вышиб я дверь, вспомнил, чему учили, вылетел в длинный коридор и пошло "Вуле-Буле", бросился я вперёд, соблюдая ритм рок-н-ролла. После вступления, я услышал, что кто-то выскочил из кабинета вслед за мной. Это был звук одного человека. Значит, доктор не захотел принимать участие в погоне. Хотя, он мог задержаться в кабинете, чтобы в стеклянном шкафу отыскать за стеклянными бутылками свой пистолет. Всё-таки он участник крупного заговора, а они не любят бросаться в погоню без оружия. А может, он не захотел гнаться за мной, потому что ещё не решил с диагнозом? ... Я почувствовал, как ствол поворачивается в мою сторону. Я сделал несколько движений "Вуле-Буле". Одна пуля просвистела слева, другая чиркнула справа. Выноси "Вуле-Буле"! Пули засвистели со всех сторон. Я пошёл спиралью по стене, перешёл на потолок и другую стену. Спасибо общаге, вермуту и портвейну, научили. Пули сыпались вслед веером. Несколько кульбитов и я уже вижу впереди медсестру-садистку, она стояла разъярённой кошкой с выставленными вперёд когтями. Вид у неё был ужасный, на мой больной вкус, просто мерзкий, она была аляповато накрашена, что глаза, что тени, что губы. Выручай "Вуле-Буле"! Пули за спиной закончились, пока он неумело искал запасную обойму и менял её (это основная беда олигархов, "бентли" покупают, а на хорошую обойму денег жалко), я подкатил к медсестричке, "Вуле-Буле".
  - Пойдём, потанцуем, крошка, рок-н-ролл, - предложил я белозубой стерве.
  Она капризно наморщила свой перепудренный носик: - Ща-а-ас! Прямо так и побежала. Ты, с какого района, сопляк?
  - Не важно, крошка. "Вуле-Буле" - сделал я несколько па перед королевой района.
  Крошка не оценила ни моей подготовки, ни умения танцевать рок-н-ролл. Впрочем, и моя одежда не была фирменной. Она презрительно осмотрела меня с головы до ног: - Я сейчас брата позову с друзьями, они с тобой такое сделают, ... колхозник, - её презрения, особенно в последнем слове, хватило бы на всю страну.
   Я не стал оспаривать суровый приговор, посылать кассационные жалобы. В этом случае всё было бесполезно. Приговор окончательный.
  - Верю, крошка, - сказал я. По законам рок-н-ролла нужно было ещё подёргать поднятыми ногами, по очереди, левой, потом правой. - Прощай, Валькирия, моих кошмарных снов! Твой брат уже сменил обойму. "Вуле-Буле".
   Она брезгливо отвернулась, что ей разговаривать с таким дебилом. А мне это, как раз и нужно было. Вот она, спецподготовка лучшая в мире.
   Я выскочил в дверь под новую, свежую порцию пуль над головой. Жалкий олигарх, мазила. Рядом с моей "букашкой" стоял "бентли". Когда я сюда приехал, его не было, значит это не доктора, а моего преследователя. "Не уйду!", ещё успел подумать я, как мазила, вогнал по пуле в два задних колеса своего "бентли". "Попал, браток, на резину" - бесполезное злорадство. Одним движение я влетел в свою машину, завял её и рванул с места, обдав преследователя сочной жирной грязью из-под задних колёс. Вот она, спецподготовка лучшая в мире. Кто когда-нибудь гонял тачку в финале всесоюзного соцсоревнования, тот меня поймёт. С пробуксовочкой! За честь своего родного предприятия! Подмётки летели. ... Вылетел я на шоссе. Вложился во всю длину ноги. Спасибо Шоколадке, бак был почти полный. Ушёл! Душа от счастья разрывалась: "Прощайте товарищи, все по местам. ... Врагу не сдаётся наш грозный "Варяг"!". ... "Букашка" стонала подомной, услужливо наматывая на свои маленькие колёсики ленту дороги. Я посмотрел в зеркало заднего вида. ... Этого, просто, не могло быть. Меня догонял доктор на велосипеде. Может быть, я действительно дебил и права загадочная медсестра? Периферийным зрением, картина была та же. Доктор молотил во весь опор, дико крутя педали. Нет, действительно у меня что-то с головой. Периферийное и периферическое снова смешалось. Ну, сколько можно меня терзать? ... Я что-то упустил. Какую-то мелочь. Вся суть наша есть в мелочах. Не в длинных красивых обещаниях, а в простых житейских мелочах. Доктор догонял. Всё-таки я опасен для них. Они не могут меня отпустить живым. Доктор будет стрелять в окно, держа руль велосипеда одной рукой. ... Нет. На такой скорости? Я посмотрел на спидометр, он показывал цифру 111. Одной рукой руль не удержит. ... И попасть проблематично, если только он не был многократным победителем всесоюзного соцсоревнования. Моя "букашка" завыла в голос, прощаясь со мной. Она достигла своего предела. Докторам предел не ведом. "Букашка" молотила своими поршнями, вытрясая из себя последние капли жизни. Доктор молотил педалями, чтобы вытрясти эти капли из меня. "Вуле-Буле" продолжалось. "Букашка" от воя перешла на партию саксофона. Доктор сзади странно открывал рот. По движению губ, мне показалось, что он поёт "Вуле-Буле". Времени, переходить на другую песню уже не было. Я открыл окно и заорал в ответ: "Вуле-Буле. Вуле-Буле". У меня ещё была надежда, что доктор прежде, чем сесть за руль, выпил портвейна. Портвейн не бензин, его воздействие намного слабее. Но, доктор так высоко поднимал колени, что говорило о хорошем качестве портвейна. Пошёл небольшой подъём вверх. Доктор, как горный король, встал с седла и сел мне на заднее колесо. "Букашка" была городской машиной, избалованной в пробках и в стоянии у дорогих ночных клубов. Не было у неё страсти к экстриму в горах, погоням и рок-н-роллу. Шоколадка больше любила классическую музыку. Ещё немного и доктор достанет меня. Скорость упала меньше ста. Меньше восьмидесяти. Такой вот грустный диагноз. Доктор поднял одну руку вверх. Всё. ... Рука доктора была пустой. Он делал мне знаки остановиться. Я перестал орать "Вуле-Буле" и услышал в открытое окно, как доктор наперекор ветру, широко открывая рот, кричит мне: - Простите меня! Простите, ради Бога! Простите! ... Я не успел назначить вам курс лечения! Простите меня, юноша! ... Вам необходимо найти укромное место и какое-то время отлежаться! От всех наших бед есть один выход! - на ходу излагал доктор, назначенный мне курс лечения. Я ловил каждое его слово. - Это долгий путь лечения! Нужно смириться с собой! Прежде всего, с собой! Нужно больше думать! ... Смотрите вверх и думайте! Оно обязательно придёт! ... Не может всегда всё быть, так мерзко вокруг! Поверьте моему опыту, юноша! ...
   Я тихо заплакал. Впервые в жизни я плакал за рулём. Тихо, спокойно слёзы капали на сиденье. Я понял, какую мелочь я упустил. Мама меня учила, что пока человек не нажал на курок, он всё ещё человек. ... А я так плохо думал о докторе. В боковое зеркало я увидел надпись на переднем щетке велосипеда. Кто-то издевательски масляной краской вывел "бентли". Он не мог себе позволить на свою зарплату сельского врача, купить даже такой "бентли". Он влез в долги. Купил себе велосипед и ездил по деревням, помогая всем для себя. Какую мелочь я ещё забыл? Я стал рыдать. ... Пусть это даже не так. Пусть я дебил последний. Пусть я всё придумал о докторе. Пусть ошибся в нём. ... Должен быть доктор! Должен! ... Дайте, нам доктора! Слышите, Вы! Дайте нам простого доктора на велосипеде, в резиновых сапогах, который приезжает по ночам и долго вытирает ноги от грязи, жирной, сочной грязи, который всё время извиняется, успокаивает, гладит по голове. ... Который, ... помогает нам для себя! ...Кому я кричу? Я же здесь один. Доктор сказал, что я избранный. Не плачь. ... Не нужно меня успокаивать, отстань от меня. ... Не плачь. ... Я. Я о человеке плохо подумал. ...Дайте нам доктора, он нас вылечит! ...
   Мой доктор отстал. Сделав крутой вираж, он развернулся и пошёл радостно, свободно, на заднем колесе, вздыбив своего двухколёсного коня от счастья хорошо выполненной работы: "Гори оно всё огнём! Мне и так хорошо!".
   Кому и для чего он это кричал? ... Моя "букашка" осилив горку, покатилась к кольцевой. Она как-то сжалась, притихла. Ещё раз напомню про воспитание. Она сама первый раз в жизни везла рыдающего мужчину. ... Шоколадка, та часто обливалась слезами, слушая классическую музыку в пробках. На то она и женщина. А тут, сначала гнал, как ошпаренный, орал "Вуле-Буле", сейчас рыдает, как баба. Простите, как женщина. Да, занесло меня. И бензин не очень. Ох! Нужно успокоиться. А что? Зато весело. Привыкнуть можно ко всему. Гори оно всё огнём! Вуле-Буле! ...
   "Букашку" я поставил у дома на то же место, где и взял. Ключи отдавать было некому. Шоколадка вычерчивала в клубе заклинания голодных самцов, одним местом. Каким, говорить не хочу. У меня оставалось очень мало времени. Нужно было срочно приступить к самолечению. Найти место. Что он там говорил? Я поднялся к себе и упал на кровать, не раздеваясь. "Смотри вверх" - вспомнил я слова доктора. Я перевернулся на спину и уставился в потолок. Потолок у меня был то, что надо. Он не нависал надо мной одним пятном. На каком-то расстоянии от стен белая лепнина строго выделяла белый квадрат в центре. Белый квадрат. Ну что? Начнём самолечение. Лучшего места я всё равно не найду. Здесь мне спокойно. Всё известно. Хотя вот, белый квадрат я никогда не рассматривал. Белый квадрат. Он действительно белый. И там, на первый взгляд вроде бы и искать нечего. Но что-то мне подсказывало, ты только начни, работы здесь много. Это в чёрном, всё грустно и даже страшно, а в белом куда больше всего спрятана, утаено.
   Первую неделю я пытался белый квадрат выделить не лепниной, а чёрным цветом по контуру. И так, и этак пробовал. Разную ширину чёрного цвета допускал. Не получалось у меня ничего. Да, я ещё забыл вам сказать, что я как бы разделился надвое. Один, первый, самый, что ни на есть, я, лежал постоянно на кровати, не вставал и постоянно смотрел на белый квадрат, даже ночью не закрывая глаза. Второй же, бестелесный, вставал иногда, очень редко, но вставал. Пил воду, чем-то шуршал на кухне, открывал дверь туалета, умывался и делал ещё что-то. Когда на второй день Шоколадка позвонила в дверь, я не сдвинулся ни на миллиметр и не оторвал взгляда от белого квадрата ни на секунду. Второй же не выдержал получасового звонка в двери, громкого стука и оскорблений от одинокой танцовщицы, доведённой до отчаяния: "Ненормальный, ты ключи мне отдашь? ... Мне нужны мои ключи! Ты это понимаешь? ... Я же знаю, что ты дома! ... Послушай, дебил, скотина, урод, козёл! ... Ну, пожалуйста, очень-очень прошу, отдай мне ключи, зайчик хороший. ... Я для тебя бесплатно станцую. Вот, иди, посмотри, я уже танцую для тебя совершенно голая. Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Шаркала ногами Шоколадка на лестничной клетке. ... Я её видел уже голой, она всегда меня так встречала, когда я к ней зачем-нибудь заходил. Я понимал, что это профессиональное заболевание и совсем не возбуждался. Сейчас у меня профессиональное заболевание. Чего она так возбудилась? Я, первый, был спокоен.
   Второй не выдержал шарканья ног за дверью и отлучился на очень короткое время, на такое короткое, что даже не успел убрать руку и прижал её себе дверью, так спешил. Прижал основательно. Полчаса сам кричал на себя: " Вот урод! Вот скотина!", кричал второй и не мог вырвать руку. А я спокойно лежал и менял ширину чёрной окантовочной полосы.
  Через две недели я мог точно сказать, что нельзя ни в коем случае белый квадрат окантовывать чёрной полосой. Нельзя! Наоборот, можно. Наоборот ничего не меняет. Чёрный квадрат не разрушается от белой окантовки. Его вообще ничего не берёт. Он един, монолитен и самодостаточен. Сам в себе. В своих мыслях. Там, что-то варится. Бурлит. Кипит. Он больше живёт в себя, чем вас и пугает. Вы ему не нужны. Он и без вас будет. Даже если его закрасить белым цветом, всё равно проступит. А вас так и тянет вашим страхом в него. Что там под чёрным цветом? Им что-то прикрыто или там есть глубина бездонная? Любопытством и страхом кипите вы, а он смотрит на вас с презрением в каждом из четырёх углов, каждой своей чёрной гранью упрямо отрезая вас от белого цвета. Упрямство главное в нём. Вы приводите свои доводы, пытаетесь спорить, доказывать с неопровержимостью аргументов, а он упрямо отсекает белое на каждую вашу жалкую попытку.
   Несколько раз приходили с работы. Тоже звонили, стучали. Наверное, общались с Шоколадкой. Последний раз приходил шеф, сам лично. Металлическим голосом, язык-то платиновый, сказал через дверь: " Номер четырнадцать. Ты это зря делаешь. Клиенты очень обеспокоены твоим отсутствием. Ты сам понимаешь, что мы не можем подводить столь уважаемых людей. Это такие люди, что ты, обсос вонючий, даже представить себе не можешь всё их величие в историческом масштабе. Тебе лучше завтра выйти на работу. Если мы по твоей вине, гадёныш, потеряем хотя бы одного клиента. Я сам выломаю эту дверь, и буду отрезать у тебя по одному пальцу за каждого потерянного клиента. Такие люди страдать из-за тебя не должны. ... Такие люди вообще вне страданий. Слышишь меня?".
   Второй так вжался в меня испугавшись, что даже мне, первому, дышать стало трудно. Пришлось, на день отложить самолечение и просто тупо со страхом смотреть в потолок.
  Второй, скотина, даже побоялся сходить в туалет. Пришлось, нам двоим мочиться под себя. А ведь скоро Новый Год. Праздник. За окном даже гул машин стал веселей, праздничней. Слышны были клаксоны: "Джингл Бэл! Джингл Бэл!". ...
   Я вернулся к белому квадрату, а второй, собрав всю волю в кулак и зажав там углы наброшенного одеяла, пошёл в круглосуточный магазин. Слабак. Он не избранный. ...Я не сразу бросился на белый квадрат. Сначала нужно было избавиться от чёрного. Я его выскабливал из себя, уничтожал даже малейшее воспоминание о нём. Вымыл всё с мылом и вытер тряпками насухо, чтобы даже ничего не давало повода вернуться к .... Всё. Забыл. Вернулся из магазина второй, с двумя большими пакетами. Одеяло всё в снегу. Первый раз в этом году пошёл снег. Я люблю снег. Тёплая осень и так продержалась очень долго. Я люблю снег. Вот он ключ к белому квадрату. Второй сменил покрывало и простыню, всё-таки вдвоём надули, всё промокло. Он застелил под меня сухое одеяло и белую, пахнущую чистотой простыню. Я ещё добавил мысленно для нас обоих, запах простыни с морозца. ... Хорошо. Второй пошёл на кухню раскладывать продукты. Хорошо. Скоро Новый Год. Снег будет сыпать, сыпать, сыпать. Большими, как листья хлопьями. Белыми. Чистыми. Я представил себе огромное дерево с могучим стволом и пышной кроной, уходящее за облака. Это снежное дерево. Его листья белые хлопья. Оно стоит где-то на Урале. Спрятано в горах. И никто, кроме избранных, его не может увидеть. Они приходят в полночь и начинают его трясти. Белые листья падают и падают. Ветер их разносит вихрем от центра. Их столько этих белых листьев, что они покрывают все горы с шапкой и могучий ствол. Одна крона торчит выше Месяца. Месяц, как одинокая игрушка, болтается на одной из веток. Звёзды выше. Ещё выше. Всё очень строго и красиво. Избранные, сделав свое дело, вылазят из сугроба. Их ждут санки, каждого свои. Они молча садятся на них и разъезжаются по домам. С такой снежной горы и до моря можно доехать. Кати себе со свистом, виляй между городов. Это я всё увидел в белом квадрате. Пришёл второй. От него пахло копчёной колбасой, мандаринами и вином. Второй держался, как мог. Мы с ним договорились до Нового Года шампанское не пить. Искуситель с запахом чеснока плюхнулся рядом. Пришлось делить белый квадрат на две части. Второй тоже изъявил желание что-то посмотреть. Помня о докторе, о том, как я его обидел своим недоверием, я не сопротивлялся желаниям второго. Второй выбрал для себя Шоколадку. Я продолжал смотреть снежную сказку, а для второго, рядом, танцевала Шоколадка. Моя воля была сильней. Я одел Шоколадку снегурочкой. У белого цвета множество оттенков. Мои избранные неслись на санках с горы. А Шоколадка срывала с себя одежды снегурочки. Мои повелители снежного дерева, неслись домой по лесам и полям, а Шоколадка, сорвав с себя синие одежды, обнаруживала под ними красные. У белого оттенков много. Второй нервничал и тяжело дышал, помогая раздеться Шоколадке. Моя воля была сильней. Под красными одеждами оказывались голубые наряды. Не нужно было второму пить вино. Мы же лечимся. Шоколадка разозлилась, как из-за ключей и, плюнув на нас обоих, ушла домой. Второй, слабак, уснул и во сне, предатель, сбежал к Шоколадке. Я на него не обиделся. Шоколадка хорошая девушка, она достойна счастья, семьи, детей. Это я балбес нерешительный. Всё работа, работа. Клиенты. Насчёт клиентов можно было не переживать. Избранные крикнули мне из белого квадрата: "Не бойся за свои пальцы! До весны никто не придёт!". Зная загулы шефа, я им поверил. Язык у него платиновый, горло лужёное с выдвижной лейкой, печень из специального титана, отлита вручную, желудок и остальная требуха изготовлены были в институте космических исследований. Богатые могут себе это позволить. ... За стеной застонала Шоколадка. Я собрался, нужно было продолжать самолечение и не отвлекаться на всякие завывания. А второй не слабак во сне. На секунду в белый квадрат вернулась Шоколадка, почему-то стыдливо прикрываясь руками, сказала: " Спасибо тебе!" и снова убежала в сон второго. Приятно. Приятно, когда тебя благодарят. Снова в белом квадрате пошёл снег. Сыпал и сыпал, пока хранители снежного дерева совсем не исчезли. Я мысленно разделил весь белый квадрат на маленькие квадратики, получилось тридцать с лишним маленьких квадратиков, по количеству, как и лет мне. Начал с самого первого. Первый год жизни. Любопытство так и подмывало начать ещё раньше, с самого зачатия себя, но это ни как не получалось. Что-то не пускало меня туда. Любопытство упрямо подталкивало, жгло, тянуло из меня: "Ты избранный. Тебе можно. Доктор разрешил. Это же самолечение ...", тянуло так сильно, что прибежал второй. Его это тоже касалось: " Что ты вытворяешь? Тебя что нельзя одного оставить? Раз нельзя, значит нельзя! Не лезь! ... Ты меня отрываешь от важного дела. У нас может что-то получиться с ней. ... Будешь себя хорошо вести?" - последний вопрос второй задал мне голосом мамы. И мне стало стыдно: - Буду, - сказал я. ... Второй лучше меня. Я его люблю. Он снова ушёл к Шоколадке, а я стал вспоминать, когда мне было первый раз в жизни по-настоящему стыдно. В первом квадратике этого не было. Не было и во втором. И в третьем. И в четвёртом. Нет-нет, постой. Я снова вернулся в четвёртый квадратик. Было! Вот же оно. Я первый раз влюбился в детском саду. Помню и вижу это очень отчётливо. ... Как же её звали? Мою первую безответную любовь. Это было на утреннике. Я исподтишка посматривал на неё, а она не обращала на меня никакого внимания. Я даже не знал, что это и что нужно говорить в таких случаях. Она стояла через ряд от меня и держала по флажку в каждой руке. Я смотрел на неё такими глазами, что когда она, наверное, почувствовав мой взгляд, обернулась, мне стало так стыдно. Белый цвет имеет много оттенков и звуков. Меня спасло пианино. Зазвучали аккорды и мы запели песню, некогда было страдать. Мы зашагали на месте. ... Я что-то сам застрял на одном месте. Да всё я понимаю. Следующей моей мыслью должна быть, ... я сразу почувствовал её вкус, приторно сладкий, меня передёрнуло от этого. Я знаю, что стыд связан с любовью, они появляются вместе, как стандартный набор, чтобы не искать вторую часть, если вдруг появилась первая. Но я не хочу такого подарка. Зачем мне стыд? Он мне всю жизнь мешает. Поэтому я и есть такой урод. Мне так захотелось что-то сломать, брызнуть чёрной краской на белый квадрат. Во всех квадратиках дёргались маленькие человечки. Мои враги. Нужно с самого детства начинать себя ненавидеть. Эта мысль ко мне не пришла сама, мне никто не подсказывал её, я сам был её создателем. Мне стало так стыдно. Я очень умный. Зачем мне это? Я же раньше так хорошо жил. Спокойно. Выполнял всякие механические движения, насколько позволяли суставы. ... Открыл веки, согнул спину, спустил ноги на пол. Утро. На прямых ногах, чтобы сберечь суставы на старость, прошёл к умывальнику. Всё рассчитано. Раковина с вечера наполнена водой. Согнул спину. Лицо умыто. Зубная щётка приклеена к зеркалу. Паста. И водишь головой из стороны в сторону. В зеркале второй ты стучит себе кулаком по лбу. У тебя всё так продумано, что тебе совсем не стыдно за себя первого. Согнул руку в локте. Кофе. На прямых ногах я всегда опаздывал на работу, но был честен перед собой. Мне не было стыдно. Что с придурка возьмёшь? Пока у шефа не было языка, можно было смело опаздывать на работу. А что он скажет? Прекрасное было время. Лицо само сохло на улице от ветра перемен. Деньги мог сделать каждый дурак. Дурак делал деньги, а мы придурки их разносили в больших конвертах. Прекрасное было время. Пусть бы так оно и продолжалось. Взял деньги. Отдал деньги. Денег много. По пятницам я позволял себе маленькую слабость и принимал ванну. Расчёт был верный. Ванну я принимал в одежде. Очень удобно экономить мыло. Два выходных, если не вызывали на работу, можно было провести в ванной. Выходишь из ванной пообедать, обедаешь, когда возвращаешься, тянешь за собой швабру, пол вымыт. Но потом случилось непоправимое. Шеф вставил себе язык, и мне пришлось менять свой стиль жизни, это и явилось основной причиной того, что белый квадрат закончился, его кто-то облил чёрной краской. Пришло другое время. И мне стыдно признаться в том, что это я причина окончания одной эпохи и начала другой. Сошлись воедино два события. Платиновый язык и мне второй раз в жизни стало стыдно. Я влюбился второй раз. Стандартный набор сработал. Я этого не хотел. Но однажды я делал доставку, конверт был очень большой. Я пришёл по адресу, не поднимая глаз, отдал конверт, его у меня забрали, я развернулся, показал свой номер, и меня первый раз в жизни не пнули с лестницы ногой, а тонкий голосок спросил: " Вы мне не поможете?". Я нарушил инструкцию Центробанка, которую нас заставил выучить наизусть шеф и повернулся. Эти губы я не забуду никогда. Они почти касались меня. Столько было в них чувственности, страсти, порока и силикона. ...
   Мне пришлось отвлечься. Картинка с силиконовым шедевром застыла в белом квадрате. Прибежал второй, принёс шампанское. Оказывается, уже наступил Новый Год. За окном воздух разрывался: "Ура! Ура! С новым годом!". По белому квадрату и по силиконовым губам заплясали все оттенки фейерверков. Второй увидел мои мысли на потолке и понимающе улыбнулся: " Давно пора. А то всё тихоня такой стеснительный". Он поставил у моей кровати открытую бутылку с пенной шапкой над горлышком: " Но будь осторожен. Такие губы высасывают мозг". Я разозлился: - Это не твоё дело!
  - Как же не моё дело? - удивился второй. - Мозг-то у нас общий.
  - Она не такая, - успокоил я его и отхлебнул шампанского. Трудно пить шампанское лёжа.
   Второй ушёл. Спасибо хоть не забыл обо мне. Я больше облился, чем выпил. На горлышке бутылки остались следы помады Шоколадки. Я потягивал шампанское и искал, что же я пропустил на силиконовых губах. Какую мелочь? Какой знак? Я уже был опытен в этих делах. Суть есть в мелочах. А на этих атомно-вывернутых нарывах любви было много чего. Каждое второе слово было "Хочу!". ... Она хотела любви, а я дебил не понимал этого. Целый месяц ушёл у меня на поиски и путешествия по силиконовым вершинам. Я исследовал их с лупой. Катался с них, как со снежных горок. Я искал знаки любви. К концу месяца я очень захотел в туалет, а второй всё не приходил. Последний раз я его видел на Новый Год. Целый месяц я только и делал, что пил шампанское. Это была волшебная бутылка, она не заканчивалась. Уходя на восхождения, я оставлял её пустой, а когда возвращался в лагерь, она была снова полной. Я пил и пил шампанское. Представьте себе, как это, целый месяц пить шампанское и ни разу не сходить в туалет. Я, конечно, мог бы сделать, как мы сделали со вторым от страха, но здесь был другой случай, мне помогала терпеть любовь. Мне было стыдно. И я терпел. На этот раз стандартный набор почему-то был расширен. Стыд и любовь притащили с собой бывший в употреблении вкус. И вот здесь начались мои проблемы. Лучше бы я жил без вкуса. Мне было достаточно материальной заботы. Как хорошо просто быть механическим дебилом. О тебе заботятся другие. Деньги есть. Тебе всё понятно, ясно, до последнего сустава, когда и что нужно сгибать, когда разгибать. Жизнь прекрасна без любви. Иначе ты должен пользоваться стандартным набором, в котором может оказаться по условиям призовой игры, бонус. Так в мой набор подсунули чей-то больной вкус, который был заражён мерзостью. От этого у меня и начались постоянные рвоты. Поэтому я и искал доктора. ...
   Фу! Наконец-то пришёл второй. Подождите, я продолжу потом. Вы же меня понимаете. Второй пришёл не один. У него на руках было два прелестных младенца. Второй светился от счастья.
  - Умоляю тебя! - сказал я второму. - Давай я подержу младенцев, сходи в туалет. Я больше не могу терпеть. Потом всё расскажешь.
   Родная душа спасла меня. Мозг-то общий. ... Как хо-ро-шо-о-о-о! - дума я, держа на руках младенцев. Это были мальчик и девочка.
  - Это ваши с Шоколадкой дети? - спросил я второго, когда тот вернулся.
  - Конечно же, нет, - ответил второй. - Понимаешь, какое дело. У нас с Шоколадкой будет ребёнок.
  - О! Поздравляю! - честно обрадовался я за второго. - Ты лучше меня. А это чьи дети?
  - Эти, - второй забрал у меня младенцев. - Этих мы взяли в роддоме. Взяли на время. ... Понимаешь, какое дело. Мы ко всему подходим очень серьёзно. Нужно всё подготовить. Обдумать. Основательно подойти. ... Поэтому, мы заплатили деньги и взяли младенцев. Во-первых, чтобы подобрать кроватку по размеру. В магазине, сам же знаешь, какие порядки. Надуют от всей души. А так мы прямо со своим испытателем. Прикольно, да?
  - А что, во-вторых? - спросил я.
  Второй стал серьёзным: - Во-вторых, как ты считаешь, кто лучше мальчик или девочка?
  - Я не знаю, - признался я. - Я бы может, двоих оставил. Дети это хорошо.
  - Да, ты так считаешь? - стал ещё серьёзнее второй. - А мы об этом, как-то и не подумали. Пойду, посоветуюсь с Шоколадкой. Ты меня озадачил.
   Снова я остался один. Один хозяин общего мозга. Да, я же не закончил свою историю. Вы уже, наверное, сами заждались. Так вот. Белый квадрат над головой и на нём моя беда. Моя любовь, Моя трагедия. Моя судьба, прямиком в помойку. Я знаю, какой там вкус, потому что сам получил его бонусом. Знаю, но не могу сопротивляться. Меня туда тянет. Какой там белый квадрат? Я понимал, что меня тянет в другой квадрат, и безвольно не сопротивлялся.
  ... Я нарушил инструкцию Центробанка, и первый раз посмотрел в глаза клиенту: - Какая вам нужна помощь? - спросил я у неё. Она захлопала, как дурочка ресницами. Так лживо, что у меня не осталось совсем сил сопротивляться. Я влюбился в неё моментально, и чем более лжива она была, тем больше я увязал.
  - Проходите, пожалуйста, - она пригласила меня войти в свою квартиру. Я протиснулся в прихожую. Там был жуткий беспорядок. Почти до самой двери лежала горка нераспечатанных конвертов. Моих конвертов, которые я доставлял. Мне ли было их не знать. И по цвету, и по запаху. Она извинилась: - Простите, у меня такой беспорядок. Но в этом нет моей вины. У меня сейчас непростой период, - защебетала она. - Мне нужно чьё-нибудь сильное и мужественное плечо. Вы не откажите мне?
   Она засасывала меня в трясину лживым силиконом, и мне это нравилось: - Я сделаю для вас даже больше, чем вы можете себе представить.
   Она послала мне очередную порцию зависимости в виде откровенного взгляда: - Вынеси мусор, мой герой, - и протянула мне два тёмных целлофановых пакета. - Только не выбрасывай их в наш мусоропровод. Отнеси на улицу и выбрось их в контейнер.
  Я готов был нести эти мешки на край света, спиной вперёд, чтобы не терять из вида её губ. Мне совершенно всё равно, что было у неё в глазах и за ними. Я видел только губы. Взяв мешки, я поплёлся к контейнеру во двор, оставляя за собой кровавый след на лестнице. Один из мешков был порван. Подойдя к контейнеру, я поднял крышку и заглянул в мешок. Там была мужская голова. Любовь заставила меня почувствовать себя победителем: "Она тебя больше не любит", - сказал я голове. - Отправляйся в помойку!
  Я снова поднялся в её квартиру. Мне было безразлично, что случилось. Она сама стала рассказывать мне, расстегивая мою рубашку. Сначала она бросила меня на кучу полных конвертов и сама уселась сверху: - Это был мой последний муж, - и одной пуговицы, как небывало.
  - Я это понял, - ответил я.
  - Он был полным мерзавцем.
  - Я это понял, - ответил я.
  - Ты не представляешь себе, как мерзко жить с полным ничтожеством, у которого очень много денег, - она с мясом вырвала очередную мою пуговицу.
  - Я это понял, - ответил я.
  Она дала мне пощёчину: - Смени пластинку, идиот!
  - Я это понял, - ответил я.
  - У этого мерзавца постоянно пахло изо рта, - она сказала мне это на ухо. - Ты не почувствовал этого, когда открывал пакет?
  - Я это понял, - ответил я.
  - От него всегда пахло дурными манерами, - она лизнула моё ухо. - А это воняет хуже, чем навоз.
  - Я это ... давно понял, - ответил я.
  Она вырвала одним махом оставшиеся пуговицы. Я спросил её: - А что было во втором пакете?
  Она зажглась сама: - Ты не открыл второй пакет! Я не ошиблась в тебе. Ты избранный, - она поцеловала меня самим силиконовым откровением, и меня понесло, как в тоннель, в погоне за светом в его конце. Тоннель был настолько длинен, что воспоминаний о моём путешествии по нему хватило ещё на месяц.
   Весна в этом году оказалась ранней. Птицы так захотели или ещё кому надоела слякоть, разве это важно. Разве можно сравнить само ожидание весны с первым весенним солнцем, пробежавшим по белому квадрату. Все оттенки белого пахнут весной. Талой водой, солнцем, почками, хмельным счастьем возрождения.
   Я кричал ей из тоннеля: - Зачем ты убила его?
  Эхом мне приносило ответ: - Которого?
  - Последнего? - уточнял я.
  - Он перестал соответствовать моему представлению идеала. Ты сейчас избранный!
   Тоннель был не прост. Я блуждал по нему сутками. Боковые ответвления приводили меня на прежнее место. Я это чувствовал по эху, как только я возвращался, меня уже ждало оно: "Избранник мой", - ласкало мне слух. На седьмые сутки я увидел далёкий свет. Я рванулся к нему, с надеждой на выход. Он всё ближе, ближе, ближе. И кажется мне, что и он стремится ко мне. ... Так и есть. Он стремился ко мне не меньше, чем я к нему.
  - Вадик, - протянули мне руку из-за рыжего пятна фонарика.
  Я обрадовался хотя бы тому, что я не один. Вдвоём всегда легче. Я протянул руку в ответ и меня догнал стыд из обычного набора. Я не мог назвать своего имени. А ведь точно, я не знал его. Точно. И не помнил. Я не заставлял себя забыть его, это я помнил. Может, его никогда и не было? ... Стыд ударил ещё раз. Снизу в солнечное сплетение. Такой весенний удар. Удар, посвящённый солнечному сплетению с природой: " А я же и не знаю, как её зовут?! Не знаю!!! Где я? У неё тоже может не быть имени".
  - Четырнадцатый, - назвался я Вадику. - Специалист по доставке.
  - А я её первая любовь, - сказал Вадик.
  - Да? - удивился я. - И она тебя не убила?
  - Понимаешь, - сказал Вадик, опёршись на стенку тоннеля и закурив. Я спросил у него: - А здесь можно курить?
  Вадик утвердительно кивнул головой, затягиваясь: - Она сама стерва по ночам курит, - выпустил он мне в лицо.
  - А как вообще такое возможно? - не давал я Вадику начать рассказывать свою историю.
  - Это ерунда, - отмахнулся Вадик. - Нанотехнологии.
  В подтверждение слов Вадика, эхом принесло её голос: " Вадик, сволочь, перестань курить. Я на ответственных переговорах. Меня здесь за ведьму принимают".
  - Ведьма, ты и есть, - Вадик не обратил никакого внимания на запрет курить. - Понимаешь, раньше она такой не была. Мы с ней из одного городка. Вместе в школу ходили. Она была такой чистой, - Вадик с трудом подбирал слова. - С чистыми глазами что ли. Я ей говорил: " Твои глаза часть реки". У нас возле городка река была рядом. Летом мы часто там пропадали. Красиво. Кругом природа такая. И она была частью этого. ... А теперь, она часть силикона! - Вадик от досады затушил сигарету о стенку тоннеля.
  " Простите, господа, у меня желудочные колики", - принесло эхо.
  - Ну, прощай! - Вадик решительно протянул мне ладонь.
  - Постой, а как мне выбраться отсюда? - я ухватил его ладонь с надеждой.
  - Это просто, - сказал Вадик. - Закрой глаза и беги, беги отсюда! Беги во весь опор! Давай, милый, давай!
   Я сделал, как мне посоветовал Вадик. Я сорвался так, как будто это я отстаивал честь родной фирмы в финале всесоюзного соцсоревнования. Я сорвался с горы нераскрытых конвертов, с расстегнутой рубахой, с облизанным лицом, с заласканными, обвисшими ушами. Моё просветление было так ярко, что я рванул, в тот самый момент, когда она начала расстегивать мою ширинку. ... Замок от ширинки остался у неё в руках. А у меня остался в обвисших ушах боевой клич Вадика: " Беги, милый!!!".
   Так всё и было. Я пробежал полгорода в таком виде. Прибежал домой. Бежал так быстро, что прибежал домой пораньше. Отпросился у шефа по телефону. Попробовал вылечиться сам. Потом нашёл объявление в газете. Нашёл доктора. Всё так запутано. Я до сих пор ощущаю вкус её силикона на своих ушах и слышу слова доктора: "Он избранный". ... Сейчас я лежу на кровати и пытаюсь понять белый квадрат. В окно бьёт весна теплым ветром. Срочно нужен второй, чтобы открыть окно и впустить весну. У нас же один мозг. Белый квадрат постоянно заставляет меня вернуться в прошлое. Почему? Чёрный пугает будущим, а белый и не хочет об этом говорить. Как бы я не старался, он не хочет. Смотри, фантазируй, но это всё о прошлом. Любые, даже очень смелые фантазии, пожалуйста, а с будущим ко мне и не приставай. Нужно что-то придумать. Я обязательно придумаю, как обойти этот запрет белого квадрата. Нужно поставить его в такие условия, чтобы его просто самого вывернуло в будущее. ... Пришёл второй. Открыл окно. Мозг-то у нас общий. Второй тоже прилёг, заняв своё место во мне.
  - Как Шоколадка? - спросил я через общий мозг.
  - Ай! Не спрашивай! - ответил тем же способом мне второй. - Она уехала на гастроли по Белоруссии.
  - Но вы же ждали ребёнка?
  - Ребёнок подождёт.
  - Тебе удобно? - спросил я второго.
  - Почему ты спрашиваешь, это же моё законное место.
  - У меня к тебе есть одно предложение, - сказал я таким тоном второму, чтобы заинтриговать его.
  - Ты хочешь разобраться с белым квадратом, - испортил сюрприз второй.
  Всё правильно у нас же один мозг. Мы два в одном. Я хотел привести какой-нибудь пример в подтверждение этого. Но второй сказал: " Это подождёт. Давай, покажем этому белому квадрату, с кем он связался".
  - Но это не он связался, - возразил я второму. - Это мы с ним связались по совету доктора. Доктор нам это двоим посоветовал. У нас же мозг общий, нас не разделишь.
  - Хорошо, - согласился второй. - Давай подумаем, как нам через чёрный квадрат вывернуть белый.
  - Ты просто читаешь мои мысли. Я уже об этом думал, - сказал я и с обидой и с гордостью за второго.
  Если скажите, что это не может сочетаться в одном, вы ошибётесь, такое всегда возможно в одном мозге. Понять это тяжело, лучше и не пробуйте. Ваш мозг этого может не выдержать. ... Мы устроились поудобней, и начали мозговую атаку на белый квадрат вместе с весенним ветром в открытое окно.
   Когда мозг настроен на одно, когда он собран, когда он сам хочет излечиться, когда он признаёт и знает свои болезни, когда он хочет добра. Для всех .... Это не сбой в программе, это не устаревшая программа, которой несколько тысяч лет и её многие не воспринимают уже, как программу, потому что мы выбрали постоянное обновление программ, постоянное наслоение общего на одного. Это постоянная доставка общих программ, универсальных во всём, своей универсальностью они превосходят все предыдущие. И мы не можем остановиться в желании получить новую лучшую программу на свою жизнь, не для себя лично, а рассчитанную на всех, но с обязательным выделением на общем плане, чем ярче, тем лучше. Программа, рассчитанная на одного, не укладывается в наш мозг. Нас же, по крайней мере, всегда, как минимум двое, а если посмотреть вокруг, то намного больше. ...
   Я произвёл подготовительную работу в мозгу. Его предварительную настройку. Второй не сопротивлялся. Помогал. И я понял, как мне повезло со вторым. Всё же могло получиться по-другому. Он, второй, лучше меня и я это понимаю, а могло же быть наоборот, он мог собрать всё моё худшее, и тогда мне бы точно не поздоровилось. Мне бы самому пришлось бороться с ним, а так пускай он терпит мою жадность, мою тупость, мою злобу и ненависть, мой страх и различные варианты смешения. И вдвойне приятно, что это не только моя программа. Я же мог вообще остаться один на один со своей подлой программой.
   Мы со вторым развили такую бурную мозговую деятельность. Действовали слаженно, в унисон. Он мне многое прощал. Я это начинал понимать, пошло выздоровление, я начинал это чувствовать. И ... чёрному квадрату это не понравилось. Кому может понравиться, что его используют в своих, даже благородных целях, но без его согласия. ... В мою дверь громко и нагло застучали кулаком. У меня был звонок, и можно было позвонить, но так было страшнее. За дверью это отлично понимали. Кулак показывал своё презрение к мелодичному звонку, сотрясая высотный дом и людишек попрятавшихся в своих высотных норах.
   Мозг продолжал свою работу. Ключ был дан на старт, и остановить его было уже невозможно. Второй поглядывал на меня со стороны, давая мне понять, что раз я плохой, то мне лучше известно, как из такой ситуации выбираться, а он поможет мне насколько позволят ему его рамки порядочности. Знакомое слово. Таких теперь мало. Приняв управление на себя. Я, мысленно благодаря второго за доверие, но, не показывая этого ему, отчего получил сам удовлетворение, отдал короткий мысленный приказ: " Не будем допускать ошибок прошлого. Не покажем себе, что мы боимся его. Пусть колотит хоть целый день. Он из нас этим не выдавит и капли страха". Приказ, конечно же, был скомпонован намного короче и я предоставил второму два варианта. Он выбрал этот. Этих хороших не поймёшь. Им в мозг колотят, а они стиль блюдут.
   От звуков за дверью перешли к речевому контакту: - Послушай, обсос вонючий!!!
  Это был шеф. Его стиль я узнаю из сотни. Хотя, чего я вру, сейчас нет сотни. Само конкретное зло заявилось после новогодних праздников: - Ты меня слышишь, четырнадцатый?! - шеф был явно чем-то зол.
  - Я не четырнадцатый! - гордо ответил я шефу. - У меня есть имя!
   ( Зачем? Зачем? - заныл второй. - Не зли его.)
  - Какое имя? Ты его сам-то знаешь, обсос? - куражился шеф. - Имя он себе завёл! - в коридоре громко засмеялись. Шеф пришёл не один.
  Второй попытался закрыть наш рот рукой. У меня получилось глухо, но дерзко: - Да ты сам, козёл искусственный!
  В коридоре засмеялись над шефом. Шеф не оставил это без ответа: - Что-что ты там мямлишь, сынок?
  - Извольте разговаривать с нами, как воспитанные люди!!! - Второй опередил меня невпопад. Явно слабо. Я успел бросить вдогонку, спасая своё реноме: - Козёл тебе сынок, папашка лузерный!!!
  Охрана шефа покатилась со смеху. Смеялись долго. Шеф что-то шипел, но на него не обращали внимания. Ржали. ... Шеф заплакал в замочную скважину. Встал на колени перед дверью и заплакал: - Четырнадцатый, я тебя прошу, пожалей меня, пожалуйста. ...
  Я тебя по имени буду называть. ... Скажи только как?
  А я забыл своё имя. На самом деле забыл. Второй это знал лучше меня и тихо предложил мне соврать во спасение: " Соври любое имя. Придумай. Помоги ему. Помоги человеку".
  Я был хуже второго, я знал, какой шеф человек. Я сказал: - Ничего личного, шеф! Только бизнес! ... Зови меня Комтугеза ... или ваше сиятельство!!!
  Шефу нелегко дался выбор. Он долго молчал. Всхлипывал. Охрана его ехидно посмеивалась над ним, может даже и били ногами под шефский зад. Охрана всегда чувствует, когда шеф даёт слабину.
  - Я согласен, ... Комтугеза!!! - сдался шеф. Так тяжело ему это далось. Шеф сломался. Первый раз в жизни. Я вырвал у него своё новое имя, как его язык. Шефу было бы легче проиграть в "Привет, Валет!" весь "машиностроительный комплекс" страны, которым он владел безраздельно. Ему легче было бы выйти одному против чёрных рейдеров, защищая свою единственную в стране, да что там, в стране, в мире, Елозинскую фабрику мягких пистолетов, чем согласиться с моим новым именем.
  Второй от неожиданного триумфа выкатил глаза и покусывал нашу общую ладонь.
  - Не слышу, лошок, что ты там мямлишь?! - совсем обнаглел я, до резкой боли в ладони.
  - Комтугеза, твою мать!!! - заорал шеф, срывая крышу с высотки.
  Я победил, окончательно и бесповоротно. Самого шефа. Шефа шефов. Я ещё забыл вам сказать, что "УХВ Газпром" сам платил ему за то, что он снимал у них первые двадцать пять этажей. Я не пресмыкался, не ползал на коленях, не лизал всё, что мог достать, наш общий язык и как было заложено в новой программе, не целовал его следы под фотовспышки ...
  У меня началось самоизлечение: - Что вам нужно, шеф? - теперь я принял совет и позицию второго. Победитель может себе это позволить. Победитель должен быть добрым и воспитанным. Победитель должен вспомнить самую первую программу. Победитель должен даже к самому последнему из последних шефов всегда обращаться на "ВЫ" без малейшей доли заискивания и подобострастия. ... Эко меня понесло в самолечении, как Повелителя снежного дерева с горы. Я летел и всем раздавал, просто сыпал комплиментами и в первую очередь себе самому любимому мерзавцу из всех Повелителей снежного дерева. Даже второй, поборник скромности и чести, подбадривал меня: "Не такой ты уж и мерзавец. Во всяком случае, улучшение просто на лицо". ... Ах! Как хорошо! Хорошо не добивать поверженного, а подать ему руку и поставить с собой вровень. Отрясти его отвисшие колени от грязи унижения. Обнять, как брата!
  - Комтугеза! - позвал меня шеф.
  - Я слушаю тебя, брат мой! - отвечал я шефу добром.
  - Комтугеза, я прошу тебя, открой мне, пожалуйста, дверь, - канючил шеф в замочную скважину.
  - А вам зачем, ваше сиятельство? - поддержал я пошатнувшееся реноме шефа. - Я не могу встать, я ещё продолжаю самолечение, шеф.
  Шеф от досады двинул эксклюзивным ботинком об мою обычную дверь: - Комтугеза, у меня же тоже есть принципы. Я не могу просто так отказаться от них. Ты и так достаточно унизил меня. Мне этого не смыть всей кровью вашего дома, - последние слова шефа привели дом в движение. Никто не хотел оказаться в роли свидетеля унижений шефа шефов. У свидетеля судьба незавидная. Сами себе такую программу подбирали. - Слышишь, Комтугеза, люди уважают принципы, - голос шефа отдавался эхом в опустевшем доме. - Комтугеза, помнишь, я обещал тебе, что если я потеряю хотя бы одного клиента, то отрежу тебе пальцы?
  - Помню, мой друг! Помню! - с трудом, но согласился я с принципами шефа.
  - Если помнишь, тогда открывай дверь. Я могу тебя обрадовать, ты мне должен всего один палец. ... Тебе повезло. Ты, наверное, избранный!
   Охране понравилась шутка шефа.
  - Но мне нужны все мои пальцы, ваше сиятельство! Все! ... Простите меня за доставленные вам огорчения! - доброта второго была безгранична. - Доставка моя работа, шеф! - ответил я сам.
  Шеф второй раз использовал свой эксклюзивный ботинок: - Нет, ты не понимаешь наших принципов. Я это должен. И ты это должен. Здесь нет ничего личного. Нет ни имён, ни людей. Остальные жильцы это понимают. Есть лишь одно тупое дело! - шеф скатился до истерики. - Бизнес! Бизнес! Бизнес! - колотил он в мою дверь. - Это наш принцип! И мы его верные рабы! ... Открой, дверь, ублюдок!
  - Я с этим не согласен, шеф! Мне нужны мои пальцы! - за дверью тихо. - Я каждому своему пальцу дам имя, шеф!
  В замочной скважине зашипело. Не думал я, что шеф способен на такое. Шеф умудрился распустить свой платиновый язык в тонкую шипящую змею и запустил её в мою квартиру, через замочную скважину. Змея зло шипела и извивалась, её тонкая голова пыталась достать меня своими мелкими драгоценными зубками: "Ничего личного", - шипела она, усиливая мой страх: " Ничего личного".
   Трудно сказать, чем бы всё это закончилось. Змея быстро обжилась в моей квартире. Меня от змеи спасла охрана шефа. Они бесцеремонно оторвали шефа от замочной скважины, змея чуть успела вернуться: - Кончай ты эту херню, шеф! ... Кому нужны эти сказки! ... Дома будешь жену пугать этим! ...
   По звуку шеф полетел со своим шипящим языком в дальний конец коридора: - Ничего личного, шеф! - извинилась охрана. - Отдохни, шеф. Мы по-старинке попробуем. ... Сейчас мы эту дверь с петель вырвем. ... Крепкие ребята были в охране у шефа. Мне ли этого не знать. С одним шефом мы бы со вторым ещё справились. Я почти добил его, если бы не его принципы. Мелочи кажется, но я уже был научен жизнью и доктором, вся соль в мелочах, в принципе, в принципах, простите за тавтологию. А мелкие принципы шефа с его крупной охраной не предвещали нам со вторым ничего хорошего. Даже вдвоём мы вряд ли бы справились с принципами охраны шефа. Второй принципиально был против насилия. Сколько я его не учил, не заставлял, не упрашивал, он принципиально не соглашался со мной. ... Дверь заходила ходуном. Сначала охрана опробовала её крепость ногами. У второго ещё был небольшой запас времени выдавить из себя каплю страха. Я соврал и подбодрил его беднягу: "В принципе, ничего страшного. Подожди постель мочить". Второй не знал принцип шефа, который он использовал в своей работе, второго можно было обмануть. Я же знал, что каждую неделю шеф устраивал, так называемое "чистилище". Его охрана выборочно брала кого-то из доставки и избивала в подвале в присутствии шефа. Шеф ничего не хотел узнать, он и так знал жизнь лучше других. Просто, шеф считал, что все воруют и это наказание за воровство. У него был железный довод: " Если я сам ворую, то вы хотите сказать, что вы лучше? Вы не воруете? Вы хотите унизить меня этим? Вы хотите выставить меня единственным вором? Да кто вы такие, мрази? Все воруют! Все!". ... Чистилище было очень принципиально для шефа. Он всегда выходил из подвала отдохнувшим, помолодевшим, прошедшим очищение. ...
   Дверь моя держалась из последних сил. Если бы у неё были глаза и рот, она бы с тихим ужасом посмотрела на нас и сказала: " Простите, парни, я больше не могу". ... Ещё пару ударов. Ещё. Верхняя петля не выдержала первой, дверь по-дурацки накренилась и от следующего удара влетела в квартиру. ... "Всё. Прощай второй, я пойду первым". За последние несколько месяцев я первый раз закрыл глаза. Первый раз я нарушил предписание доктора. Боковым зрением я ещё заметил, как свежий воздух врывался в комнату через открытое окно. Как вздувалась гардина большим пузырём, сдерживая весенний поток. Парусила гардина во всю. Гнала наше однокомнатное судёнышко по океану весеннего ветра, как детский кораблик по журчащему талому ручью. Гардина выдувала огромные щёки, трепетала от напряжения. Безумствовала.
   Дверь влетела в мою квартиру. Я закрыл глаза, оставив один слух, простился со вторым через общий мозг. Приготовился. ... Но оставшийся на страже слух, не доносил до меня ничего тревожного. Не было топота ног. Ругательств.
   Я услышал за дверью сначала добрый голос: - Привет, парни! - а потом и второй, не такой добрый, но и не злой, я бы сказал просто строгий: - Здравствуйте!
  Охрана удивилась появлению посторонних, весь дом же был пуст, и спросила у шипящего в углу шефа: - Шеф, а что это за крылатые? ... Ты их вызывал?
  Шеф шипел в углу. Охрана перешла к более конкретному разговору: - Кто такие?! Что за дела! На кого ты улыбаешься? ... Что, непонятно сказал?! Ты мне здесь своим крылом не маши! Нечего перья веером разбрасывать!
  Добрый голос скромно сказал: - Не волнуйтесь, парни, мы ангелы. Посмотрите, пожалуйста, вверх. ... Видите, крыши нет. Мы вас приглашаем на нестрашный суд. Не бойтесь. Это предварительные слушания. ...
  - Пошли! - скомандовал строгий голос.
  Я услышал звук похожий на шелест осенней листвы. Действительно, не страшно. Кто-то из охраны ещё постарался докричаться до шефа: - Шеф сука, ты же говорил, что у тебя такие связи на....! - дальше шелест.
  Шеф тоже ушёл с шелестом.
  Когда шелест закончился, строгий голос спросил: - Что ты с ними ещё беседы разводишь успокоительные?
  Добрый голос ответил: - А как же по-другому. Они же дети! Не нужно этого забывать.
  Я сжал ещё плотнее веки и приготовился сам: " А! Так даже лучше. Хоть какая-то определённость наступит", - успокоил и подбодрил я мысленно второго: Приготовься, это не страшно".
  Добрый голос в коридоре сказал: - Пойдём на улицу! Нам нельзя ни в коем случае допустить паники! Там могут быть дети! Давай, скорее!
  - Я подчиняюсь тебе, как добру, но ты не забывай, что на любых учениях, всегда есть процент допустимых потерь, - ответил строгий голос.
  - Ты, в какой армии служил? - спросил добрый голос, и я услышал взмах крыла. Меня обдало теплом через проём с выбитой дверью. Даже поток ветра из окна оказался слабее.
  А гардину прямо рвало на части, такой был сильный напор весны. Ураган свежести, поддерживаемый птичьими голосами, шумом машин и голосами с улицы, брал штурмом моё открытое окно. Гардина то наполнялась, как воздушный шар, то вытягивалась в длинную плеть от сквозного потока. Окно открыто, дверь выбита, крыши нет. Я веки не открывал. Будь, что будет.
  Напор ветра, вдруг резко оборвался. Измотанная гардина повисла тряпкой в проёме окна. И смолкли голоса птиц. Послышался писк тормозов, недовольные клаксоны, но и они вскоре стихли. Я не хотел открывать глаза. Мне почему-то не хотелось смотреть на это. Второй исподтишка, из глубины, не настаивая, терзал меня мыслью: " Это всё из-за тебя. ... Доволен?"
  Я услышал с улицы решительный голос: - А по какому, собственно говоря, праву вы нас остановили? Что вы себе позволяете? Кто вы такие?
  - Не волнуйтесь, - отвечал ему добрый голос.
  - Что значит не волноваться?! Вы хоть на номера на моей машине посмотрели?! Вы знаете, кого вы остановили?
  - Не стоит так волноваться и кричать, - отвечал ему добрый голос. - Ничего страшного не произойдёт. Сейчас мы все отправимся на нестрашный суд. Это совсем не больно и не страшно.
  - Что за бред вы несёте?! Для вас что, вот этот синий маячок, пустой звук? Что вы здесь свои порядки устанавливаете?! ... Знаете, кого вы остановили? Я вам сейчас расскажу! Я везу на срочное рассмотрение поправки к судебной системе страны! Вы представляете себе, что будет, если я задержусь хотя бы на пять минут?!
  - Закрой рот! - сказал строгий голос.
  - Не нужно так грубо, - поправил его добрый голос. - Не забывай, они же дети, - и продолжил. - Мужчина, не расстраивайтесь, ваши судебные поправки подождут. Не нужно так топать по крыше автомобиля. Вы только вносите этим страх. Ничего страшного не произойдёт. Это нестрашный суд для всех без исключений.
  - Что и Америку вы туда потащите? И их тоже? Что вы нам здесь заливаете?
  - Америка уже там! Все до одного! - отрезал строгий голос.
   Добрый добавил: - Вот видите, уже идут слушания. Остались только вы и Китай. Давайте не будем никого задерживать. Посмотрите, пожалуйста, вверх, на небо, поднимите голову и полетели.
  - Постойте, одну минуту. Постойте! Так дело не пойдёт! - не унимался мужчина. - Я всё понял! "...И последние станут первыми". - Так?
  - Да, так было сказано, - не понимая в чём дело, согласился добрый голос.
  - Вот в том-то всё и дело! - мужчина проявил невиданную политическую реакцию. - Давайте, решим так! Мы не отказываемся! Мы согласны и поддерживаем данное мероприятие! Ну-ка, подняли все руки! ... Вот, видите, все поддерживают! Раз так нужно, значит нужно! Вы сейчас давайте в Китай! Их там по-быстрому сделаете! А мы здесь все дружно пойдём последними! ... До-о-о-го-о-во-о-о-ри-л-и-и-сь?
  
  Последнее слово мужчины у меня растянулось долгим эхом, как заевшая плёнка магнитофона. Я больше не мог выдержать с закрытыми глазами. Я не спал больше двух месяцев. Все дни у меня слились в один звук растянувшейся плёнки. Никакой человек не сможет выдержать такого. И как я ни сопротивлялся, ни противился, я уснул. Усталость сморила меня. Попробуйте сами, когда-нибудь, не поспать несколько дней, разбираясь в себе, в своих болезнях, а потом от безысходности прикрыть на одно мгновение глаза, как тут же на ваши веки навалится сладкая, неподъёмная дрёма, спасительным грузом вдавит вас в тёплую постель, в спасение сном. ... Договорились?
  
   Сон после накопившейся усталости, всегда беспокоен, стремителен и раздёрган на маленькие цветные лоскутки. Чего только я не увидел во сне. Странно, но на земле столько дневников, описывающих очень подробно дневные события. На то и название дневник. И я ни разу не встречал, ни одного ночника, который бы описывал только сны на протяжении всей жизни. Скажите, сонник, но это не то. В ночном журнале должны быть все страницы под цвет ночного неба с маленькими звёздочками, рассыпанными в беспорядке. Месяц должен торчать краем из-под переплёта, тайно переводя вас с одной страницы на другую. И писать в этом журнале нужно только белыми чернилами. Белые чернила не должны быстро сохнуть, а должны свисать с каждого слова, как снег волнистой каймой с крыши. Каждое слово нужно выводить медленно, вдумчиво с упором на последнюю букву, как будто вы танцуете полонез под ночным небом. Описывайте всё, не выбирайте главного, потому что и во сне главное это мелочи. Куда же без них. Они должны украшать даже беспокойные сны, как завитушки, когда-то украшали обычные буквы. Сейчас эта красота пропала. Буквы облезлые жмутся друг к другу. Им самим стыдно от своей наготы и прозрачной лжи, которую их заставляют набрасывать на себя. Если с буквами сразу не получится, то попробуйте их заменить картинками. Яркие искренние картинки всегда украшают любой текст. И буквы не обидятся. Они генетически знакомы с хорошей иллюстрацией. А будете врать в ночном журнале, голые буквы разбегутся сами. Прочь от стыда. ... Ну, сколько можно? ...
  
   Да, действительно. Сколько можно спать? Я проснулся сам. Никто меня не будил. Проснулся одним целым. Я и всё. Второго я не ощущал в себе. Я один.
  "Я один!", - пронзила меня страшная мысль. Такая тишина стояла вокруг. Гардина безвольно повисла. Штукатурка с белого квадрата осыпалась на меня. Может, это она и пробудила меня ото сна. Дверь выбита. Нет, это не сон. Тихо-то как. Как во сне. Крыши в нашей высотке не было, и я лежал под чистым небом. Ни одного облачка. Прозрачная синева. Небо такой чистоты необыкновенной, как после хорошего продолжительного сна. Спокойное. ... Наверное, утро. Или может быть день? Часы остановились. Я встал. Умылся. Переоделся. ... А что вообще делают в такой тишине? Открыл холодильник. Он работал, урчал, охраняя кое-какие продукты оставленные ещё вторым.
  - Второй! - позвал я. Никого. Тихо. Я взял сок из холодильника и нашёл сухари. Размачивая сухари в соке, я позавтракал. ... Или пообедал? А может сейчас и ночь такой будет? Небо же хорошо отдохнуло, выспалось. Я взял куртку и пошёл из квартиры. Так приятно было слышать звук поднимающегося лифта, открывающейся двери. Я даже дал ей закрыться, подождал немного, прислушиваясь к тишине, и открыл снова. У нас получился небольшой разговор. Я спустился вниз. Весь дом, как вымер. Дверь из подъезда нараспашку и тонко пищала, кто-то оставил, пустую детскую коляску, которая не давала двери закрыться. Брошенная пустая детская коляска, что может быть страшнее. Я достал её из дверной пасти и хотел отставить в сторону. Но тогда закроется дверь. Нет, код я знал. А если закончится электричество? И замок я никогда не открою? Я уже никогда не попаду домой? Мне никто не откроет. ... А где мой дом? ... Я посмотрел вверх. Мой дом стоял без крыши. ... Как жить в доме без крыши? А где мне вообще сейчас жить? Я же остался один. Нужно было срочно принимать какое-то решение. Не сутки же здесь стоять. ... А почему нет? Я же один. Трудно одному принять решение. Я снова вернул коляску в пасть двери. Она бедная жалостно запищала. Я достал коляску. Дверь захлопнулась и перестала жалобно выть. Сейчас пустая коляска смотрела на меня укоризненно: "Не бросай меня!". ... Пустое одиночество страшная вещь, это я понял сразу. Я взял коляску с собой. Я катил её перед собой, пустую. А что делать, всё равно никто не видит. Мы вышли на улицу. На сколько хватало глаз, везде стояли брошенные машины. Машины, вырванные из движения. Впереди и везде вообще, ничего не двигалось, не летело, не плыло, ни издавало звука. Чистое небо всё это отсутствие чего-либо прижимало к земле. Такого правильного небосвода я не видел никогда в жизни. Правильная арка безмолвия. ... Движение, это мы. Детская коляска впереди и я, толкающий её от одиночества. Коляска успокоилась и уснула. И мне спокойней стало. Я толкал её вдоль улицы. ... Меня забыли? Или оставили специально? Я вспомнил слова доктора и шефа: " Ты избранный". Воспоминания это всё-таки хоть какое-то движение в полном одиночестве. Но почему меня оставил второй? Может, он пошёл вместо меня, а меня забыли? И спросить-то не у кого. Долго смотреть вверх я почему-то боялся. Меня грызло изнутри чувство вины, оставленное вторым и страх.
   Мы докатили до конца улицы и свернули на другую улицу. И там то же самое. Всякое отсутствие движения. Простая и пугающая меня перспектива. Коляска стала поскрипывать на переднее левое колесо. От этого ещё стало хуже. В полной тишине писк детской коляски. Я не выдержал и подправил переднее колесо, поставил его на место. Улица казалось, никогда не закончится. Небо и яркость дня не менялись. Стабильность во всём. ... А ведь я могу всё. Могу зайти в любую дверь. В любую квартиру. В любой дом. Я один. И я всё могу. ... Я зашёл в кафе. Пусто. Коляску я взял с собой. Сначала мы с ней устроились у окна, но потом я без объяснений перетащил её вглубь кафе, подальше от окна. Раньше я никогда так не делал. Но это было раньше. Я сварил себе кофе. Всё работало. Кофейный аппарат был для меня живым существом. Немного поворчав и поплакав над житейскими трудностями, он выплеснул мне в чашку ароматную массу. Приятно пить кофе в полной тишине и набираться новых сил и бодрости. После второй чашки я остановился на одной мысли: " Всё-таки я избранный". Кофе подправил моё настроение и на какое-то время успокоил меня. В одиночестве всё наоборот, что бы успокоиться, нужно взбодриться. ... В кафе на стене висел телевизор. Небольшой телевизор. Телевизор. Электричество было. Можно было нажать на кнопку, и он бы заработал. Обычно в кафе телевизор показывал спутниковые каналы. Я мог бы включить и проверить связь с остальным миром. Мне было решать. Всё зависело от меня. Я был королём бара, а возможно и всего остального мира тоже. Мне было решать, расширять ли своё королевство или.... Я почему-то не захотел этого делать. Именно вот так, нажимать кнопку и проверять. Я врал себе. Я говорил себе, что не доверяю электронике, пусть лучше я проверю всё сам, своими глазами. А на самом деле я боялся по всем каналам увидеть белую рябь. Пустоты мне и здесь хватало. Напротив барной стойки была пустая стена, пустое пространство без фотографий и украшений бледно оранжевого цвета. Мне так захотелось оставить какую-нибудь надпись. Через много-много лет потомки найдут мои наскальные изречения и будут долго их расшифровывать. Расшифруют, это окажется непонятным ругательством, и они не будут знать, что с этим делать, к чему отнести мою грязную надпись. ... Какие потомки? Я же остался один с пустой коляской.
   Под барной стойкой я нашёл термос и наполнил его кофе. Термос я положил в коляску. Теперь мне было необходимо найти машину, подходящую для нас двоих. Нет, троих. Я забыл про кофе.
   Выбрать машину из такого количества не простое дело. Я медленно катил коляску по улице и выбирал подходящий автомобиль. Я понимал, что они сейчас ни чьи, что они оставлены, что это сейчас всё моё. И я ничего не понимал. В отсутствии живого вокруг, они были ближе всего ко мне в цепочке эволюции. Они созданы были человеком и служили человеку. Когда-то имея разные характеры и внешность, в прочем, как и люди, сейчас они все были на одно лицо. Не было уже той былой гордости, перенятой у хозяев. Их глаза смотрели на меня с одинаково рабским выражением: " Возьми меня, мой повелитель. Я тебя не подведу. Не дай мне умереть. Дай мне ещё хоть раз почувствовать жизнь. Оживи меня". ... Иной взгляд и выдержать было трудно, я проходил мимо. Коляска, почувствовав мои терзания, насильно тащила меня дальше: " Не обращай ты внимания, на эти бесполезные груды метала. Нам и так, вдвоём хорошо", - вычеркнула она кофе из нашей компании. - " Ты же не будешь толкать это железо перед собой. Я сама со всем справлюсь. Если ты устанешь, я приму тебя в своё лоно, как сына и убаюкаю тебя. ... Не смотри даже в их сторону. Пошли дальше", - капризно тянула меня коляска.
  Мне это не нравилось.
  - Будешь ныть, я тебя брошу. Хватит мной помыкать, - предупредил я её.
  - Не бросишь, - ответила она мне. - Любому королю необходима свита. А я и свита и выезд в одном лице.
  - Знаешь что! - поставил я её на своё место. - Сейчас всё будет по-другому!
  Я взобрался на крышу ближайшей машины и произнёс пламенную речь: - Послушайте меня все! ... Сейчас наступает новая эра! Новый мировой порядок! Забудьте всё старое! К этому больше не будет возврата! Я сейчас буду устанавливать свой порядок! - на небо я старался не смотреть. ( А вдруг это всё-таки была ошибка?) - На земле больше никогда не будет несправедливости! Не будет войн и насилия! Не будет обмана и лжи! - всю мою речь слушали молча, возражений не было. И насколько я видел и мог судить по глазам, слушали меня заинтересовано. Мне ещё нужно было что-то пообещать, раз меня так принимали. - Не будет больше ... тупого диктата больших маленьким! Маленькие ни кода больше не будут возить больших! ... Даже на тросе! - я понимал, что искусство оратора заключается в том, чтобы говорить то, что хотят слышать. - Если кто-то из больших нарушит этот запрет! Мы его все вместе разберём на металлолом. Даю вам своё слово! Честью клянусь! ... Для меня все одинаковы! У меня никогда не будет любимчиков и фаворитов! - боковым зрением я увидел, как фыркнула коляска. - Все будут иметь равные права и "ПТС"! Это я вам обещаю! ... За любое проявление подхалимства и лизание багажника, даже с представлением медицинской справки о генетическом заболевании, смерть! ...
  Коляска презрительно фыркнула: "Ты же говорил, что насилия не будет?".
  - Простите! - исправился я. - Я всегда был неразрывно связан с народом и принимал любую разумную критику снизу! - я ехидно посмотрел на коляску. - Любое насилие отменяется! Будет всеобщее общественное презрение! ... Так постановил я! Король Комтугеза ..., - нужно было, как я понимал ещё дополнить своё имя какой-нибудь цифрой для большего веса в истории и пафоса. Конечно же в сложившейся ситуации, я был несомненно номер "один" и должен был называться король Комтугеза Первый. Но тогда, как же быть с уже имевшимся у меня четырнадцатым номером, который мне торжественно присвоил шеф. ( Сейчас, наверное, оправдывается там, своим платиновым языком, ползает на коленях.) ... Да, это была дилемма! Первый, оно конечно приятней. С тебя всё началось. Тебя вспоминать будут, как несомненно Первого, но как же мне быть со связью времён. Как с этим быть? И что значит первый? Самый первый? - я с опаской глянул на небо. Всё было тихо. Правильный спокойный небосвод и та же яркость дня. - Если самый первый, то кто тогда был перед тобой? Это уже была высшая математика, а я в школе, хотя и был будущим королём, но с математикой у меня было не очень. Вы же понимаете, что об этом летописи будут умалчивать. ... И тут, я принял соломоново решение. - Я, король Комтугеза - Один, дробь Четырнадцать!!! - и кто сейчас скажет, что у меня с математикой, что-то было? Я первый раз за день спокойно посмотрел в небо. Да и подданным моим привычна будет такая нумерация.
   Дело сделано! Ответственное дело, я вам скажу. Так положена была и начата новая эра человечества! ... Ура! Ура! Ура! - троекратно прокричал я, чтобы подчеркнуть всю значимость момента и спрыгнул на землю. Нужно было это дело обязательно отметить большим званым ужином. Я подхватил свою свиту и двинулся дальше по улице в хорошем расположении духа, принимая поздравления от своих многочисленных подданных.
  - Не стоит! Не стоит, поздравлений! Я, очень тронут вашим вниманием! Буду рад видеть вас сегодня на приёме! Все просьбы потом! Сегодняшний день объявляется государственным праздником! - мило раскланивался я с чопорными и напыщенными подданными, которые бы ещё вчера не пустили бы и близко меня на свои кожаные сиденья. Таковы превратности судьбы. Приятно быть избранным!
   На этой же улице, мы со свитой нашли очень милый ресторанчик. Пока моё королевство ещё было совсем юно и неопытно, пришлось всё делать самому. Я составил из нескольких столов, один большой праздничный стол приёма. Продуктов в больших холодильниках было много. Спиртное я тоже нашёл. Через какое-то время стол был готов. Я ещё пошире распахнул шторы на окнах, пусть народ лицезреет своего короля. И мне нечего скрывать от народа. Я буду самым-самым лучшим королём из всех живущих на земле. ... Большой приём начался. Я его начал небольшим тостом, так как всё основное, я уже изложил с трибуны. Я просто сказал: - Живите, дети мои! И сколько буду, жив я, я буду вас всех любить!
  Что здесь началось. Такого не слышал ещё ни один король. Столько было ликования и счастья. Всю правильную арку небосвода можно было заполнить всеобщим счастьем. Некоторым даже стало плохо от счастья. От счастья теряли сознание. Пришлось вызывать несколько "скорых". А вы сами знаете, когда такое скопление счастливого народа, то и скорым пробиться тяжело. Ничего не поделаешь, пусть лучше умирают от счастья в счастливом королевстве, чем от войны. Ура! Ура! Ура!
  После многочисленных ответных поздравлений от своих подданных и от посланников со всего света, я вдруг понял, что чего-то не хватает. ... Гимн! Вот чего не хватало. Как же я это забыл! Ничего, я ещё очень молодой король. Я перерыл всю ресторанную фонотеку и нашёл. Нашёл! ... Ничего лучше и нельзя было придумать, в гимне прямо упоминалось имя короля, моё имя, Комтугеза!!!
  После седьмого тоста, я сам станцевал государственный гимн. Потом ещё и ещё, на бис. Народ любил своего короля. Народ обожал, когда король танцует! ... Комтугеза, народ!!!
  Потом пошли танцы со свитой, так было положено по протоколу. А мы всё-таки, хотели иметь определённые внешние сношения, и поэтому протокол нарушать было нельзя.
  Я видел, как эти заморские посланники, просто зеленели от зависти, их короли не умели так танцевать свои гимны. ... Комтугеза, послы и пославшая вас мать!!!
  Потом, правда, чуть не приключился небольшой международный скандальчик, но как же без этого. Представители страны восходящего солнца не хотели танцевать наш гимн. ... У нас так нельзя! Поэтому, король в конце приёма и уснул на груди и в объятиях жены их посланника. Её ласково звали Тоётушка.
   Как пахла её нежная кожа. А какие у неё были озорные раскосые глаза. Они смеялись, когда король пытался залезть ей под вечернее платье, налаживая кратчайший путь к взаимопониманию, дружбе и любви. ... Все любят короля.
  
   Утра как такового не было. Не было ни рассвета, ни заката. Одно напряжение на небе. Один ровный свет. Король проснулся, ... когда проснулся. Часы не работали, но придворные приготовили ему целый термос кофе. Все любят короля. " Если бы не было кофе, то это бы можно было всё закончить ещё раньше", - думал король проснувшись.
  Свита не оставляла его и во время сна. Она компактно пристроилась на переднем сиденье, была собрана и следила за общей безопасностью короля. Королю было неудобно и похмельно-противно.
  - Я тут, что-то вытворял вчера? - спросил уклончиво король у свиты, то есть, я спросил.
  Коляска укоризненно покачалась на переднем сиденье: - Вы с этой послихой вчера такое устроили! ... Весь народ видел!
  - Ничего страшного, - успокоил я свиту. - Народ любит короля. Король любит, кого захочет, - сформулировал я основную доктрину, с жадностью потягивая, ароматный спаситель. Кофе был чудесный. Себе-то я мог признаться, что кофе сейчас лучше, чем король ... или королю. Своим признанием я положил начало философии, как науки, в новой эре человечества. Ура! ... Не кричите, пожалуйста, вчера был официальный приём.
   "Народ должен созерцать своего короля каждый день. Король обязан постоянно быть в гуще своего народа, независимо от своего самочувствия и вчерашнего дня, таков будет основной принцип моего правления", - мой мозг заработал совсем по-другому. Ответственность, свалившаяся на меня и совершенно другие перспективы мироустройства, заставляли мой мозг работать иначе. - " Мозг короля должен постоянно удивлять свой народ гениальными мыслями. Народ может и не понимать глубинную суть мысли, но это ему и не нужно, народу нужно величие и внешняя гениальность, что с большим успехом может обеспечить преданная свита короля", - мой мозг превратился в саморазвивающийся самоучитель короля. ... А кто ещё позаботится о народе и себе?
  - Это гениальные мысли! ... Не примите это за лесть, но вы становитесь просто гениальным королём. Извините меня за простоту мысли, король, - коляска подтвердила правильное направление моих мыслей, когда мы вышли с ней в гущу народа.
  " Нужно отметить, что разумные мысли снизу, вполне могут быть полезны", - отметил я для себя простые мысли коляски.
  Мы прогуливались с ней по проспекту, который сегодня, по многочисленным просьбам моих подданных был назван в мою честь. "Проспект Комтугезы".
  - Дети мои! Слушайте первый указ короля Комтугезы Первого, дробь Четырнадцатого. ... Указ! Отныне мой самый верный соратник, самое приближенное ко мне неживое существо, детская коляска синего цвета, получает пожизненный титул князь-толкаемый и наделяется исключительным правом разговаривать с королём его же голосом. Указ вступает в силу со вчерашнего дня.
  - Ну, ты и больной, сукин сын, - услышал я. Это была наглость, которой я ещё не слышал со дня моего вступления в королевскую должность. Естественно во мне всё закипело от такого дерзкого неуважения: - Кто это сказал?! Кто?! - заорал я. - Кто посмел?! Кто?! ... Что вы молчите, трусы презренные?! - мной обуяла просто ярость какая-то. - Кто посмел, подонки?! Кому жить надоело?! - это был нехороший знак. Обычно с этого и начинается распад самых счастливых королевств и крушение самых могущественных империй.
  Все мои подданные молчали в испуге и уважении, а куда они денутся, они должны знать мощь короля. Даже моя свита вжалась в тротуар на все четыре точки. ... Сегодня король в гневе! Хватит, долиберальничались! Это вам не почётная свалка в Иллинойсе! ... Может даже, с гневом я и переборщил.
  - Кто это сказал? - доверительно спросил я у перепуганной свиты, пусть отрабатывает полученные привилегии.
  Она ответила мне более чем философски, я всё-таки сделал правильный выбор, приблизив её к себе. Коляска мне сказала моим голосом: - Мы здесь только вдвоём обладаем правом голоса. Но я бы никогда не осмелилась тебе этого сказать. На такую несказанную смелость, сказать себе своим же голосом чистую правду, способен только самый гениальный король.
  Из всего этого, я мало что понял, но речь была приятной.
  - Значит, это было сказано моим голосом? - уточнил я.
  - Точно так, - ответил мне мой голос.
  Мне стал примерно известен круг подозреваемых лиц, в направлении которых и следовало направить мне свои усилия по предотвращению готовящегося заговора. ... Когда я это сформулировал себе, то понял, что философская мысль у меня развивается не хуже, чем у коляски. Это нужно было срочно отметить. Да, такой напряжённый график королевской жизни выматывает. Мы величественно прошествовали обратно в королевскую резиденцию. Резиденция конечно маловата для меня, я это понимал, с такими возможностями можно было подобрать и что-нибудь поприличнее, но с другой стороны скромность даже очень украшает королей. Народ он же всегда подмечает все мелочи, как сегодня выглядит король, какое у него настроение, как разговаривает король со своим народом, как одет. И скромность, эта та может быть самая чистая иллюзия, которая так необходима народу.
   День гнева закончился. Резиденция закрыла двери за королём. Снова устраивать шумный приём у меня не было настроения. Хотелось просто тихо посидеть по-домашнему в своей летней резиденции и не спеша, за бокалом хорошего коньяка, обратиться к делам государственным, поразмышлять о нуждах народа, о его проблемах, его горестях. Слишком уж жалкий вид, честно признаться, он имел, брошенный, оставленный на произвол судьбы, предоставленный сам себе. Ни кола, ни двора. ... Но ничего! - я плеснул ещё себе на донышко, выпил и сладко растянулся на составленных столах. - Завтра я наведу порядок в королевстве. Утро вечера мудренее. Хотя, какое утро. Не было вечера, не было ночи, не было и предрассветной тишины. Была просто тишина и мои единственные мысли о судьбах народа. Свита услужливо подложила мне под голову свой матрасик, и я уснул.
   Королевские сны отличаются от снов простых смертных, это я могу вам сказать определённо, так как я был и тем и ... есть другим. Сон королевской особы, даже на ресторанном столе таит в себе некоторую утончённость и изысканность, статус обязывает. Любой королевский сон всегда состоит из трёх частей. Причём, каждая часть для удобства коронованной особы имеет цветное заглавие, есть ещё и общее заглавие. ... И вот, я прочёл, закрыв глаза: "Специальный сон, двадцатилетней выдержки для короля Комтугеза Первого, дробь Четырнадцатого. Часть первая вступительная". ... И появился водопад неописуемой красоты. Зелёная вода лентой ниспадала с горной кручи. Изумрудный поток изливался в зеркальное лоно озёрного блюдца. Свежесть и мелкие брызги во сне королей всегда настоящие. Водная взвесь вызывала улыбку на моём королевском лице. Во сне были сумерки, и был вечер. Небо затянули фиолетовым бархатом с бриллиантами.
  "Часть основная фривольная". ... К водопаду пришёл король. Пришёл я. В шёлковом купальном костюме, махровое полотенце и подстилку с гербом я прикатил в коляске.
  Появление короля во сне всегда освещается большим фейерверком над водопадом. Король обязан принять несколько импозантных поз под вспышками фейерверка, как под фотовспышками репортёров. Только небу позволена королевская фото сессия.
  Если вы стали королём совсем недавно, то не спешите сразу в воду. Это дурной тон и, прежде всего для себя. Короля в воду должны сопровождать обнажённые красавицы.
  Я сбросил с себя шёлковый купальный костюм на прибрежные камни. Обнажённые красавицы взяли короля, меня за руки и ноги и, раскачав, бросили меня к водопаду. Я пролетел вверх к самому перекату большой воды, замер на бровке, элегантно выполоскал рот перекатной водой и, сделав тройное сальто назад, ушёл в самую середину блюдца.
  "Часть заключительная печальная". ... Обнажённые красавицы бегали по берегу озера, скакали с камня на камень и кричали в отчаянии: "Где наш король? Где наш король?". Я нырнул и не появлялся на поверхности озера. Сделал я это преднамеренно. ... Народ даже голый должен постоянно переживать за своего короля. Выждав положенную по этикету паузу, король всплыл поплавком вверх, попой. ... Голый народ от счастья ласково журил короля: "Ах, какой наш король выдумщик! Ха-ха-ха. Это же нужно было так весело придумать. Ха-ха-ха. Мы обожаем нашего короля! ... Народ весел и королю хорошо. ...
  "Часть секретная не для общего просмотра. Разнузданная. Развратная. Победоносная", - я вам её рассказывать не буду. Мне самому стыдно. ... Ну, если только очень быстро, всё-таки Победоносная, жалко оставлять народ в неведении. ... И как воспряну я из воды, возвышая воду собой метра на три над озером, и не успели водные потоки скатиться по моему телу вниз, как всё уже было кончено в одном порыве страсти, я овладел всеми по очереди. Нет, вру. Простите. Без очереди, без разбору, не взирая на ранги и привилегии. ... Всё!
   Я проснулся в хорошем расположении духа и тела. Королевские сны так правдивы и ясны, что излечивают и душу и тело. Мне хотелось творить, созидать, развивать и преумножать.
  Двери резиденции распахнулись. Я придирчивым взглядом осмотрел с крыльца своё королевство. На первый взгляд та же гнетущая тишина, то же безмолвие, то же время дня, но это только на первый взгляд, конечно можно было подумать, что народ замер от моего великолепия, замер в трепете, помня вчерашний день гнева, но я-то чувствовал своим постоянно развивающимся супермозгом, что здесь, что-то другое. Князь-толкаемый тоже что-то уловил. Мы с ним начинали понимать друг друга с полу мысли, тем более что говорили мы одним голосом. Князь коротко сформулировал: - Нужно что-то делать, - а я это понял развёрнуто. Хорошо, когда правитель и свита, работают в унисон, слаженно, чувствуя друг друга.
  Я обратился к покорно внимающему народу: - Рано! ... Рано вы допустили мысль, что король успокоился. ... Рано! Думаете, всё! Король погряз в пьянстве и разврате. ... Так? Как вы посмели даже допустить такую мысль? Вы подумали, что король забыл свой народ? Что король забыл своё предназначение на земле? ...Даже в пьянстве и разврате король не перестаёт думать о своём народе! ...Да, сегодня ночью, я не буду врать, король позволил себе немного выпить без протокола ... и потом творил такие вещи у водопада! ... Но вы, дети мои, можете гордиться своим королём. Он вас не опозорит ни в какой ситуации. ... Мною. Ночью. ... Принято судьбоносное решение. ... С сегодняшнего дня мы будем создавать с вами новую империю! ... Хватит-хватит, - у меня в ушах стояли одобрительные овации и радостные крики моего безмолвного народа. - Это будет самая лучшая империя на земле! - безумные крики едва не приподняли правильный небосвод и не открыли скрываемую там тайну. Не хватило совсем чуть-чуть. ...
  И в этом океане счастья послышался один гнусный вопросик: - Для кого?
  Всегда. Всегда так бывает, когда один мерзавец, подлый и скрытый, ставит под сомнение великие начинания. Я от ярости стал трясти свою свиту, больше всего досталось князю-толкаемому: - Почему?! Почему вчера ты не разобрался с этим? Эту гниль мы с тобой уже вчера слышали! Почему ты ночью не провёл следствие и задержание преступников?
  Коляска жалобно тряслась и сбивчиво оправдывалась передо мной: - Но вчера это был наш общий голос. Как я могла провести следствие? Вы. ...Вы же вчера занимались .... Вы. Вы нас просто восхитили ночью.
  Я перестал вытрясать душу из князя: - В этом я соглашусь с тобой. ... Ты всегда меня подкупал своей логикой, простой и верной. Наверное, поэтому я и приблизил тебя к себе. Мне, очень нужны толковые помощники. На кого я могу опереться в любую минуту. - Я опёрся на князя и поразмышлял где-то минуту. Потом я сказал князю: - Допустишь ещё одну такую ошибку. И полетишь первым на свалку...истории. ...
   Народу я сказал другое, я понимал, что если завелась эта ржавчина, то она будет разъедать и дальше моих подданных, невзирая ни на какую "антикорозийку". Спасти положение можно было только личным примером, взяв основную работу на себя. Я сказал народу: - Вы, наверное, решили, что король сам не будет принимать в этом участие. Вы, наверное, думаете, что король эту работу перепоручит кому-то, а сам и дальше будет только размышлять в процессе порока, - я сделал намеренную паузу и очень внимательно осмотрел моих подданных, на сколько мог достать пристальный королевский взгляд. Открывшаяся картина покорности удовлетворила короля, то есть меня. Свой взгляд я постарался насытить строгостью и прозорливостью. Без ложной скромности, думаю, что у меня это получилось. ... Я продолжил. - Нет, основную работу, самую чёрную, я собираюсь, как раз делать сам. Я сам очищу нашу улицу! Наведу порядок! Каждый займёт своё место. Хватит в беспорядке толпиться перед моей резиденцией! Перестаньте думать, что чем ближе находишься к королю, тем больше сможешь себе выпросить. ... В нашей справедливой империи будет всё по-другому! С сегодняшнего дня я ввожу гарантированную минимальную потребительскую канистру! - снова мне заложило уши от восторга подданных. - Но для этого мы должны пойти на некоторые непопулярные меры. Я прошу прощения у моих подданных, но все ..., - дальнейшие слова мне самому дались с трудом, - ...граждане империи старше десяти лет, будут исключены из империи ввиду распространяющейся ржавчины. Это тяжёлое решение! Но оно необходимо, чтобы плодами имперской жизни смогли наконец-то насладиться те, кому ещё нет десяти лет. ... Империй без жертв не бывает, дети мои! ... Отбор, осмотр и определение дальнейшей судьбы будет производить комиссия в составе; король и князь-толкаемый. ... Для соблюдения законности все жалобы и обжалования принятых решений можно направлять в независимые судебные органы, для этого создан независимый верховный суд империи в составе; король и князь-толкаемый. Чтобы избежать дальнейших упрёков потомков в состав суда будет ещё включен кто-нибудь из подданных старше десяти лет. Нужно помнить уроки истории, дети мои. ...
   От такой содержательной речи, от её величия, мне так захотелось выпить. Хоть чуть-чуть. Совсем немного. Но было нельзя! Единственное ограничение для королей - "нельзя".
  Нельзя было, выпивши садиться за руль, это я сам помнил и подсказывал себе своим же голосом, мой мозг не противился этому, значит, это было правильным решением короля на трезвую голову, а выпить я ещё не успел, сумел сдержать себя усилием воли. Всё было так философски закольцовано, что мне ещё сильней захотелось выпить, поддержать порыв своего мозга, расширить горизонты и рвануть в вечность. ... Что делать? Подданные никогда не должны видеть слабости и страдания короля, я с такой силой сжал ручку коляски, что мне мой фаворит с болью в моём голосе сказал: - Терпи! ... Терпи, королевскую твою мать! Ты же мужик! ... Терпи, сука! ( В определённых очень ответственных моментах, судьбоносных, я позволяю своим верноподданным говорить с королём напрямую, без всяких там общественных приёмных, прямо из души в душу, твою ...)
  Я вытерпел, побледнел, покрылся потом, но сдержался. Кто понимает меня, тот знает, чего это стоит. Особенно королю в моём положении, когда предположительно всё спиртное оставшееся на земле моё. Моё и больше ни чьё. ... Нужно было работать. Я смирил гордыню и принялся за чёрную работу. ... День помогал мне своим неизменчивым видом. Мне не нужно было успеть всё до вечера, до сумерек. С тяжёлым сердцем я подходил к подданным, которые, я это предвидел, будут из последних сил своего аккумулятора, из убитого долгой жизнью двигателя, дребезжа и подёргиваясь, доказывать мне своё желание на жизнь. ... Я такого не могу пожелать и своему врагу. Хотя, судя по моему статусу врагов у меня было немного. Всего-то мой блуждающий голос, вносящий сомнения в моё грандиозное дело. ... Представьте себе, каково это, чувствовать под своею властной ногой, упирающейся в полик, цепляющуюся из последних сил за будущее, сдыхающую, именно сдыхающую душу живого существа. Я знал. Они знали, что всё. Ничем им не поможешь. Их дни сочтены. Они верой, правдой и здоровьем служившие общему делу, должны будут сейчас отправиться на свалку. ... Если это легче для них, то пусть это будет свалка истории. Хотя, что это меняет в каждой отдельной, Создателем предложенной судьбе. ... Им так хотелось жить. Им так хотелось вкусить имперских плодов счастья. ... Они кашляли, чихали, визжали из последних сил, дёргались в предсмертных муках и ... отходили в мир иной с замедляющимся вращением надежды. ... Король рыдал над своими подданными, но продолжал дело, предназначенное судьбой. Король выдавливал безжалостной ногой остатки никчемной жизни для счастья будущих поколений. Король наводил порядок. ...
   Сколько это у меня заняло время, я определить не могу. Но, я добился своего. Вскоре, вся прилегающая улица к моей резиденции, и боковые, для особого выезда, были очищены. Был наведён порядок. Подданные были рассортированы и припаркованы в полном соответствии с правилами парковки, одобренными мной. Какое счастье самому принимать верное решение и его же одобрять. Моя свита, наблюдавшая за всем происходящим с тротуара, во всём поддерживала меня. Подданные мешавшие империи были свалены на ближайшем пустыре. ... Там им и место! Аллилуйя порядку! Комтугеза во веки веков!
   В свою резиденцию я вернулся победителем. Триумфатором! Свита молча сопровождала меня. Я понимал, что своим титаническим трудом я заслужил достойный ужин. Резиденция вновь закупалась в ярком свете, двери были открыты для всех, окна распахнуты, король устраивал всенародный праздник самоочищения. Главный и самый торжественный праздник империи. Король привёл себя в порядок. Умылся и выстирал свою "кровавую", всю в масле, одежду. Король очень скромен, ему не нужны пышные наряды. Самоочищение, так самоочищение. Король мог и голым встречать такой праздник. А кого стесняться? Праздник самоочищения! ...
  Я поставил государственный гимн и совершенно голым выскочил на очищенную улицу: - Комтугеза, народ! Чтобы как-то прорвать давящую тишину и всколыхнуть правильный небосвод, я поставил одну колонку на подоконник открытого окна, да и моим подданным будет приятно. ... В такой праздник король просто обязан выложиться весь без остатка, выложиться в танце, тем более, что танцуешь не перед иностранными посланниками, а перед собственным народом на празднике самоочищения империи. Я старался изо всех сил, не жалел себя. Свой танец на асфальте я посвятил, как новому, выстрадано - грядущему, так и тем жертвам, которые были неизбежны при этом. Кого было мне больше жаль, я бы сейчас не определил. Неистово-безумный танец не давал мне ни секунды, чтобы сосредоточиться и ответить на этот вопрос. Комтугеза! Комтугеза гимн! Комтугеза на асфальте! Комтугеза без перерыва! Комтугеза лучший танец! Комтугеза! Всем-всем-всем!
   Я был честен перед всеми, перед потомками, перед предками, перед собой, перед асфальтом, на котором, выбившись из сил, уснул, свернувшись, как в самой родной и доброй материнской колыбели. ...
   От танца тоже можно захмелеть не хуже, чем от водки, если вложить в этот танец всё: и прощение, и отчаяние, если упиваться и кровью, и слезами, всё вместе. Комтугеза. Я спал, как младенец. На этот раз я не проснулся сам. Меня разбудила одна очень важная мысль. Это было новым в моих ощущениях. Нужно было добавить к уже сложившимся правилам короля и это новое правило: "Король никогда не просыпается сам. Его всегда пробуждают важные мысли". Она, эта мысль, звучала примерно так, в моём мозгу, моим же голосом. Попутно нужно сделать разъяснения по поводу мозга короля: - Это самая закрытая часть из всего набора королевской особы. Особая часть особы, сформулирую так, чтобы запутать всех остальных, и внести уважение и ужас к данному полностью закрытому объекту. Если ещё свой голос король может кому-то передать или наделить кого-то таким правом, как это сделал я с коляской, то свой мозг он не может открыть до конца, даже перед собой, король не может никого наделить правом, посещать свой мозг, когда это кому-то вздумается, даже для себя он вводит ограничения. Его могут незвано посещать только очень важные мысли. ... Так вот эта мысль: " Ну что ты валяешься на асфальте голый. Ведёшь себя, как скотина какая-то. Быстро просыпайся! Твои мысли уже переросли твоё королевство. Здесь ты уже всех осчастливил. И это будет преступлением, если ты не осчастливишь весь остальной мир. Мысли счастья в замкнутом пространстве начинают бродить. Смотри, дождёшься неприятностей. Сам на себя составишь заговор или ещё страшнее, сам против себя возглавишь революцию. И ни какие советники-коляски тебя не спасут, они всё равно будут разговаривать с тобой твоим же голосом. Вставай, сволочь голая!".
   Я встал с таким ощущением, как будто и не спал. Приятного королевского сна не получилось, на-то были свои более важные причины. Я встал с чувством великого предназначения. Масштабы, которого даже пугали меня. С твёрдой мыслью расширить зону счастья я умылся. С не менее твёрдой мыслью, что сейчас как раз самое время для этого я позавтракал и выпил, не спеша кофе. Со сформировавшимся новым сознанием, я нашёл, во что переодеться. Хорошо, что я для своей резиденции выбрал ресторан, здесь много чего можно было найти. Из формы официанта, я соорудил себе неплохой костюм для короля. Лаковые туфли и галстук-бабочка подчёркивали королевский шик, а перекинутое через левую руку белое полотенце подчёркивало моё стремление непорочно служить народу. В таком виде я вышел на крыльцо своей резиденции: - Что не ожидали такого преображения?
   Для покорения мира, я решил выбрать уже известную вам жену иностранного посланника. Она, увидев меня в таком облачении, кокетливо заиграла раскосыми глазами. Я чтобы не показаться неучтивым, склонился пред ней на колено и поцеловал её в левый глаз. Она прямо затрепетала от такого обращения, как ветка сакуры на сибирском морозе. Свиту свою, чтобы не мешала нашим утехам, я спрятал в багажник. Протерев всё, что можно полотенцем, я не мог допустить мысли, что до меня, её хрупкое тело кто-то лапал своими руками, я ласково вставил ей ключ зажигания в изнывающее лоно, она отдалась мне с мягким звуком удовлетворения. Королю не нужна быстрая любовь. Я плавно добавил, и она ответила мне тем же, наши тела слились в одно целое. Ветка сакуры, обученная всем премудростям тонкой любви, мягко шлёпала меня по лицу, раззадоривая сладким запахом. Главное было сейчас не сломать её под сибирским напором. ...
   С трудом, но мы выбрались на окраину. Не всё было так гладко в моём королевстве. Королей всегда обманывают. Да вы и сами знаете, как это бывает. Лоск столицы тускнеет по мере удаления от неё. Моя ненасытная "японочка" хотела ещё и ещё, о чём и сообщала мне жалостливым голоском. Нужно было срочно вставить ей ещё один шланг. Мы-то в Сибири такого обычно не одобряем, но ехать было нужно. На выезде из города я увидел очень уютную небольшую заправку. "Сейчас, веточка моя, я тебе залью удовлетворения выше раскосых глаз. Глаза помутятся от паров любви. Поскачешь у меня кобылицей по сибирским просторам ".
  На станции всё работало. Я сразу подошёл к окошку. На нём висело небольшое объявление, наспех косо написанное на небольшом листке: " На станции работает видео наблюдение. Еду можете брать. Но если увижу, что заправлялись не оплатив. Вернусь, буду плохо делать.
   А я вернусь обязательно. Гагик.
  
  Я зашёл внутрь станции. Разобравшись с пультом управления, я включил нужную колонку. Пока бак наполнялся, я, взяв пакет, сложил в него разную упакованную еду и взял много воды. За это мне не было стыдно. Гагик нам сам разрешил. Но что же было делать с бензином? Я, как король, никогда не возил с собой денег. Короли выше этого. Я сомневался, что Гагик вернётся. И сами деньги в такой ситуации выглядели очень глупо.
  Я вышел на улицу и стал перед камерой видео наблюдения. Приняв одну из королевских поз, я на всякий случай обратился к Гагику с речью: - Уважаемый мой подданный, Гагик! Я король Комтугеза Первый, дробь Четырнадцатый хочу сообщить вам, что заправившись вашим прекрасным бензином, король не оплатит вам его стоимость, потому что считает это ниже своего королевского достоинства платить своему подданному Гагику, - я ещё показал руками насколько ниже достоинства я это считал. - При вашем возвращении, в чём я лично сомневаюсь, найти короля вы, Гагик, сможете в его королевской резиденции. Но хочу вас сразу, Гагик, предупредить, что вас туда не пустят. Так как королю больше и делать нечего, как с Гагиком разговаривать. У короля есть и более важные дела. Думать нужно не только об одном Гагике, а и о других своих подданных.
   Речь была закончена. Я отнёс в машину пакет с продуктами, протёр свою возлюбленную салфетками. И вернулся к камере наблюдения. По дороге я нашёл камень. Я смотрел на камеру. Она смотрела на меня. Я на ладони подбрасывал камень. Шекспировские страсти терзали меня. Я смотрел на камеру, на большое стекло, на записку Гагика, снова на стекло. Камера и я находились под козырьком. Я спрятал камень за спину и украдкой выглянул из-под козырька, посмотрел в небо. Всё было, как и прежде. Спокойно и тихо.
  - Считай, повезло тебе, Гагик. Сейчас это не имеет никакого смысла, - сказал я в камеру и положил камень на место приёма денег.
   А про себя подумал: " Ты же король, как тебе не стыдно объявлять такие мелкие войны".
   Пресытившись любовью с королевой гейш, это я присвоил ей такой почётный титул, мы выбрались на шоссе. Пустое шоссе для полёта. Лети и ни о чём не думай. Моя прекрасная гейша любила ветер. Она опустила передние стёкла и полетела, унося меня в первый королевский вояж. На сколько далеко нести свои мысли преобразования мира я не знал. Решил, что пусть критерием будет стрелка наполнения, когда она достигнет половины, я развернусь чтобы вернуться. Моя королева, действительно была женой посланника. Она взяла в руки неизвестный мне инструмент, и её нежные струны закачали далёкое дерево, с которого облетали белые лепестки. Другой музыки не было. Пусть хоть такая. Я к ней привыкну. Боковое зрение меня не беспокоило. Никакого движения. Только безлюдные городки, опустевшие деревни вперемежку с полями и пролесками. Моя гейша перебирала ветер на вкус, ища привычный привкус ветра раздевающего сакуру. А я гнал и гнал с шелестом пустого шоссе. Ветер привел мою спутницу в новое возбуждение, и она начала потихоньку приставать ко мне, лопоча что-то нежное на непонятном мне языке. ... Хочешь, секса? - я дал ей по всю плешку.
  Пошёл лес. Гуще и гуще. Сжал шоссе с двух сторон высокими корабельными стволами. Взял в почётный караул. Стрелка падала и падала к пределу возвращения, когда я вспомнил о своём боковом, периферийном, периферическом, как хотите, назовите, зрении, я на такой скорости уловил еле заметное движение. Взмах руки среди исполинов. Я так привык и смирился с одиночеством во всём, как этот еле уловимый знак заставил меня пустить мою королеву гейш визжащим юзом после длительной скачки. Такую неожиданную смену поз любят в Сибири. "Повизжи. Повизжи мне ещё. Я тебе сейчас и не такое покажу".
  Развернувшись, я поехал мягко-мягко, почти без скорости. Я же не мог ошибиться. Я точно что-то видел. Моё периферийное зрение и периферические мысли ещё ни разу не подводили меня. Я так возбудился, что у меня во рту всё моментально пересохло. Не мог я ошибиться. Не мог. ... Машина катилась сама. Я всматривался и всматривался в череду высоких стволов. Вот небольшой пригорок. Я остановил машину и потянулся за водой на заднем сиденье, чтобы затушить пожар. И тут лопотания на непонятном мне языке, перебил привычный женский голос: - Ой, дяденька, а я уже думала, что вы меня и не заметите.
   Она. ... Она выросла, как из-под земли. Какое лицо? Какие глаза? Какая она вообще я и не рассмотрел сразу, это было не важно сейчас, когда я уже ни на что не надеялся. Непонятный язык услужливой гейши отвлекал меня, и девушка удивилась, она, как ребёнок округлила глаза: - Ой, дяденька, ваша машина умеет разговаривать? Она сама?
  Как будто это сейчас было главным. Самым главным во всём мире. Я сам смотрел на неё в тихом шоке, как на говорящую машину. Моя рука повернула ключ, и гейша недовольно заткнулась. Я вышел из машины. Передо мной был живой человек. Женщина. Простите, девушка. Лицо открытое, немножко глупое, но улыбчивое. Постриженные кое-как волосы создавали видимость причёски на голове. Одета она была в не по размеру вязаную кофту, висящую на ней кривой трапецией и в пол колена юбку из грубого материала, рассчитанного на несколько поколений. Глаза спокойные, светлые, но в них не за что было зацепиться. Она откусывала яблоко большими кусками и жевала быстро, жадно стараясь насытиться: - Дяденька, миленький, купите у меня яблок ведро. Пожалуйста. - Сказала она мне с набитым ртом. - Дяденька, у меня последнее ведро осталось, - она состроила такую просящую гримасу на своём лице.
  - Сколько тебе лет? - зачем-то спросил я и опустил глаза.
  - Ой, дяденька, я не знаю, - ответила она быстро. - Дяденька, мне очень нужно яблоки продать, а то меня домой не пустят.
  - Как это так? - удивился я.
  - Ай, - бросила она в сторону огрызок. - Папка у меня пьет, и ..., - она погрустнела, - ... мамка тоже пьёт. - Они меня яблоки продавать заставляют. Пока не продам всё, домой не пускают.
  - Подожди, но какие яблоки весной? - не мог понять я.
  - Какая весна, дяденька. Сейчас лето. Посмотрите, какой белый налив ранний хороший. Я все яблочки вымыла и натёрла, - она подтащила поближе большое ведро.
  Я посмотрел на замасленный край её большой кофты, а про себя подумал: " Я что-то вообще ничего не понимаю. Не мог я так долго спать. Какое лето, когда вообще кругом непонятно что?
  - А как тебя зовут? - спросил я.
  Она в ответ пожала плечами и глупо улыбнулась.
  - И сколько ты уже сидишь здесь с этими яблоками? - я задавал вопросы просто так, ответы я знал лучше её.
  - Я не считала, но, наверное, уже с неделю, как всё словно вымерло кругом. Ни машин, ни людей. Такая тишина, дяденька.
  - Если я скажу тебе, что никого на земле не осталось, кроме нас с тобой, ни отца твоего, ни мамы. Ты сильно расстроишься? - мне стало вдруг противно задавать ей простые вопросы.
  - Не-а, - беззаботно закачала она головой. - И что мы делать будем с вами, дяденька? - спросила она по-взрослому, с женским лукавством в голосе.
  - Поедем в город, - просто ответил я.
  - В город? - её глаза наполнились счастьем. - В город! В город! - запрыгала она от счастья и пнула ногой ненавистное ведро. Ранний белый налив раскатился по траве.
  Я собрал яблоки и высыпал их в багажник, под присмотр своей свиты. Прежде, чем открыть дверь машины перед моей новой спутницей, я придумал ей имя и представился сам. Почему-то называть все свои титулы я не стал, а сказал просто: - Меня зовут Комтугеза. Ты запомнишь?
  Она согласно кивнула в ответ своей неровно подстриженной головой: - Комтуэза, - получилось у неё. - Я слышала такое имя в сериале, - восхитилось юное создание.
  - Нет, - прервал я её восхищение, как уже состоявшийся мужчина. - Запомни по слогам. Ком-ту-ге-за. ...Запомнила?
  У неё с третьего раза получилось. Своим прилежным старанием выучить моё имя, она развеселила меня: - А тебя давай я буду называть Паранойя? - пошутил я по-дурацки. Она согласилась так же счастливо, как и с предложением поехать со мной в город. - Нет, подожди, - не согласился я. - Так не правильно.
  - Почему? - насторожилась она. - Мне нравится. Честно, нравится, дяде...., - я строго посмотрел на неё. - Ком-ту-ге-за, - закончила она.
  - В этом имени нет любви, - сказал ей я, опытный мужчина. - Я тебя буду звать Моя Паранойя. Потому что ты моя и больше ни чья, - в её глазах впервые что-то промелькнуло. Она была очень смышлёной. - А имя без любви, это оскорбление. Запомни, - мне так хотелось её научить всему сразу. - А ты в школу вообще ходила?
  - Да, - отмахнулась она рукой, - года два или три тому назад, как бросила.
  - А в какой последний класс ты ходила? - мне всё время не давала спокойствия одна подлая мысль.
  - В восьмой, - подтвердила она мне.
  Я лихорадочно стал пересчитывать и всё время сбивался: - Ты потом, пожалуйста, точно вспомни, сколько лет прошло?
  - Потом вспомню, - согласилась она не понимая, почему это так важно для меня.
  - Садись, - я открыл перед ней дверь спереди, как перед королевой, только она ещё этого не знала. Я уселся на своё место и попытался завести "гейшу", повернув ключ, я услышал такое. Нет, что именно она говорила, я не понимал, но по интонации и завыванию, я понял, что она меня ревнует. Вы себе не представляете, что такое ревность дочери самурая. Ты с ней хоть харакири делай, она не поддастся. Она скорее сама себе вырвет какую-нибудь тягу и вонзит её от ревности в своё сердце. В угасающем крутящем моменте я слышал прощальные слова камикадзе: "Пусть ветер унесёт вас отсюда, вместе с твоей неумытой девкой". Наковырявшись вдоволь в её хрупкой душе, я понял, что дух её не сломить. Ревность. И некого здесь винить. Пришлось мне, как обычному человеку, обиженно хлопнуть капотом.
   Мы отправились в город пешком. Втроём. Я, Моя и верная свита, в которую я погрузил ранний белый налив, мешок с припасами и взятый на память о страстной любви плед из багажника. Тёплый большой плед с вышитыми лепестками сакуры. Мы шли, глупо смеялись, ели яблоки, пили воду, она пела мне какие-то грустные песни, мы останавливались на привал. Она спала на пледе, скрутившись звериным детёнышем, отбившимся от стаи, а я не мог заснуть и всё время смотрел на неё. День всё не заканчивался. Небосвод висел, как и прежде ровной дугой.
   Через какое-то время мы добрались до города. Когда показалась заправка Гагика, я ей сказал: - Знаешь что? Давай поменяем тебе имя?
  - Я согласна, - ответила она.
  - Я буду тебя звать Надей. Хорошо? - мне это имя само пришло в голову, я его честно не выбирал, когда она спала, а я смотрел на неё. Честно. Врать-то мне некому, кроме себя.
  - Я вспомнила, - обрадовалась Надя. - Так звали мою маму.
  - Вот и хорошо, - согласился я с Надей. - Надя, а у тебя деньги остались от проданных яблок? ... Мне здесь отдать нужно.
  - Да, вот все, - она выгребла мне смятые бумажки из кармана кофты.
  - Подожди здесь, - сказал я ей и для верности передал ей ручку коляски. Сам, взяв скомканные бумажки, я пошёл к Гагику. Убрав камень и засунув под стекло деньги, я сказал в камеру постоянного наблюдения: - Гагик, прости! Вот деньги. ... Если там не хватает, я ещё принесу. ... И прости меня, что я там тебе наговорил раньше всяких глупостей. ... Извини, бывает. Мы же все люди.
   Надя ждала меня с коляской, как молодая мама. Когда я вернулся к ней, она невинно спросила: - А как же мы сейчас будем жить без денег?
  - Вот, дурочка, - засмеялся я. - Да ты у меня будешь жить, как..., - я почему-то не захотел так банально заканчивать фразу и сказал. - Будем просто жить. ....
  
  
  
  
  2007 г. А. Шендогилов.
  
  
  г. Минск,
  ---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"