Шендогилов Александр Владимирович : другие произведения.

Тупая секвенция

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


   ТУПАЯ СЕКВЕНЦИЯ.
   --------------------------------
   В двух частях: 1. Призрачный вой.
   2. Заплачь хоть немного.
   ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------
   Часть первая.
  
  
  
   Призрак слонялся по квартире. Лучшего определения для этого перемещения и не найти. Трудно привнести в порядок слов более точные краски, соответствующие лучше настроению, мыслям и их яркому выражению во внешнем облике угрюмого Призрака. Оно так и было, в подтверждение первой зримой мысли после прочтения этого не очень твёрдого обозначения действия. Слонялся. Можно было, конечно, подобрать и другое определение действию, но тогда бы это был или другой призрак, или другая квартира, или другое действо, которое уже произошло. Можно было бы украсть часть чужой славы, попробовав заставить Призрака бродить и нагрузить его попутно мистической миссией. Можно было бы отправить Призрака с глаголом несущим тайну и скрытый ужас с подвыванием. Но Призрак сам был бы против всякой лжи в свой адрес, особенно, для усиления психологического воздействия. Подвывать он любил, но, не пугая, за что и имя имел, не имя собственное, а звук обозначающий. Долгий, длинный звук: - У-у-у-у-у, - был его именем. Призрак умел многое. Умел и в длинном ответном звуке - "А-а-а-а!" различить отношение к себе; уважение это или любовь, страх это или призрение. Умел ещё много разных вещей, но это сейчас не ко времени. Сейчас он, как уже было сказано, слонялся по квартире молча и тихо. Квартира была пуста. Её обитатели временно отсутствовали, каждый по своим делам. Квартира тоже была, в некоторой степени, замечательной, квартира была коммунальной. Замечательность эта была в том, что Призраки редко живут коммунами, да, скорее всего никогда и не живут, а вот люди очень даже часто. И не обязательно коммунально проживают в одной квартире. Коммунально можно жить и в одном подъезде, в отдельно стоящем доме, в отдельно стоящем городе и даже в понятиях более широких и строгих, которые с наскока не поддаются точному определению и описанию. Здесь всегда нужно неторопливо подумать. Всё зависит от жильцов имеющих конкретную и точную прописку. Прописку, как привязку к месту по времени. Ничего же вечного не бывает. Во всяком случае, в коммунальном проживании точно. У Призраков и то бывают накладки. Нашего Призрака определили сюда в эту квартиру достаточно давно. Со дня построения этого дома. С самого первого дня. Он не был чьим-то призраком, оставленным на зло всем, чтобы сохранить за собой прописку. Это глупая надежда, в ЖЭКе же тоже не дураки сидят и по учёту у них призраки не проскакивают. Наш Призрак прибыл по разнарядке сверху, не с самого верха конечно, но тоже высоко. Его прислала независимая контора, которая ведала всем новым в архитектуре и строительстве ещё на предварительном этапе, так сказать, на этапе, попадания новой оригинальной, смелой мысли в область, обозначенную у людей, как голова. Контора разбрасывала мысли во все стороны и ждала, когда же кто-нибудь вскрикнет: - Мне пришла в голову одна интересная мысль! - И контора вела строгий учёт совпадений мыслей разбросанных и мыслей пришедших. Всё должно было совпадать количественно. (Конторы везде одинаковы.)
   Так оно и было. Шла рутинная работа по проверке соответствия. Командировки. Отчёты. И последующая проработка новых проектов. Наш Призрак, совсем ещё молодой и неопытный сотрудник, выехал первый раз в командировку, подменив душевно заболевшего коллегу. Заданием было ознакомление на месте с новым проектом четырёхкомнатной квартиры с одним раздельным санузлом, небольшой кладовой, длинным коридором, столовой и комнаткой для прислуги. Необходимо было обжиться в данной квартире, наполнить её разумной таинственностью и размеренной непрерывной жизнью, независимо от сменяемости жильцов. И всё бы было хорошо и просто, но кантора дала первый раз в жизни сбой. Первый раз не сошёлся баланс по отосланным и пришедшим идеям. Контора оказалась совсем не готова к таким перегрузкам. Что-то выбило её из равновесия, как неожиданное попадание молнии. Сгорела конторка дотла, сгорели все личные дела сотрудников и учёт командированных. Всех повергла в шок непонятно откуда взявшаяся идея создания коммунальной квартиры. Бац! ...И документы сгорели. Контору ликвидировали из-за отсутствия документации и о нашем молодом и неопытном Призраке все забыли. Вот он и слонялся по квартире уже которое десятилетие. Существом он был безвредным, зла никому не творил и к нему все относились соответственно, по мере незанятости и не загруженности житейскими делами. Правда, был один случай, когда в квартире в одной из комнат временно разместилась семья одного ответственного работника среднего уровня. Работник был так себе, человек угрюмый и малообщительный, но вот жена его. Такой сложной женщины Призрак ещё никогда не встречал, худая и устремлённая, так в двух словах можно было её охарактеризовать, если бы нужно было внести в карточку учёта жильцов всего два слова. Когда её муж утром уходил молча на работу, выпив чаю и умывшись в общем санузле, его законная супруга Зинаида Петровна Потаскухина, выходила на середину общего коридора, и кричала всем остальным жильцам квартиры: - Вы не подумайте чего-то такого! Мы тут временно! Мы ждём со дня на день назначения. Это всё временно. Если бы не это, то я бы тут с вами и дня не провела. Нам и не такая квартира положена. И не подумайте, что даже временно я тут буду мириться с вашей грязью и тараканами. ... Семьи ответственных работников не должны мириться с тараканами! С сегодняшнего дня я объявляю войну вам и тараканам!
   Призрак и не высовывался из своей заваленной всяким хламом комнатки прислуги посмотреть, кто это там кричит. Голос Зинаиды Петровны его пугал. Зинаида Петровна женщина настойчивая тут же вызвала по телефону службу по борьбе с лёгкими паразитами и так протравила всю квартиру, что даже Призрак закашлялся в своей комнатке. Зинаида Петровна сама руководила всем процессом травли тараканов. Сама без противогаза показывала санитарам в белых халатах и противогазах, куда ещё поддать раствора. Наступление было так хорошо организовано и применялось такое действенное оружие, что тараканы покинули не только квартиру, но и весь дом. Победа была безоговорочной, но не полной. Санитары ушли. Зинаида Петровна осталась. Остался и кашель, как Призрак не сдерживался, как не зажимал рот старой подушкой, кашель рвался из него, он даже перебрался в кладовую, подальше. Хорошо если бы прокашлялся и успокоился, а Призрака так подтравили, что кашлял он день и ночь, день и ночь не переставая. Очень это раздражало Зинаиду Петровну. Промучившись, день и не выспавшись ночью, Зинаида Петровна прослушала все двери соседей и установила, что кашель исходит из-за двери кладовой. Ворвавшись в кладовую несколько раз неожиданно, и никого там не обнаружив, Зинаида Петровна впала в депрессию. В сверхъестественное она, конечно же, не верила, а загрустила оттого, что кто-то из соседей оказался ей не по зубам и мучил её незаслуженно. На третий день Зинаида Петровна решила, раз точно разобраться, кто это её изводит, нельзя, то нужно отравить всех соседей вместе. Позвонив в справочную и уточнив номер службы, которая производит травление гадких соседей, Зинаида Петровна успокоилась.
   Если вы думаете, что такой службы не существует, то вы плохо знаете жизнь, или у вас нет полного телефонного справочника под редакцией академика Лысенко. Соседи, это такая же категория граждан, которая была выведена путём селекции и в принципе ничем не отличается от тараканов. Они, соседи, так же всё время пытаются сделать вашу жизнь невыносимой, они так же лезут во все щели и дыры, они шуршат за вашей спиной, у них и мысли похожи, как забраться в ваш борщ, или, как забраться в вашу жизнь вместе со своими гремучими выделениями. Так что, здесь рука не должна дрожать, когда вы набираете номер специальной службы по травлению гадких соседей. Нужно быть твёрдым и решительным в этот момент, как Зинаида Петровна, и вам помогут, приедут специально обученные люди, то есть, специалисты и проведут законное освобождение жилой площади. Здесь уж кто быстрее, таковы правила. У кого первого рука не дрогнет.
   Остальных соседей подробно описывать не имеет смысла, потому что они не оказали заметного влияния на ход истории, хотя и пытались это сделать на тайном собрании, которое они назвали "Комитетом спасения". На повестку был вынесен всего один вопрос, и он же единодушно был поддержан всеми соседями. Вопрос сводился к одному - " Как нам отравить эту стерву?" ... Ох! Какой ужас!
   Видите, правильно предупреждали великие полководцы, быстрота и натиск решают исход битвы. Решили особо не либеральничать и травануть всю семейку разом, освободить, так сказать, кому-то карьерный рост, одной дозой двух зайцев
   уложить. Наш Призрак тоже присутствовал на этом собрании в санузле, но был он там вдвойне инкогнито. Он ещё надеялся, что о нём вспомнят и вызовут обратно, что его командировка скоро закончится, а в командировочном предписании было чётко указано, ни в коем случае не вмешиваться в дела жильцов исследуемых помещений.
   -:-
   Мысли Призрака в присутствие людей и мысли людей в присутствие Призрака: Место Призрака - крышка высокого сливного бачка. Общая обстановка - напряжённая. Сказать больше - обоюдно-трагическая. Призраку было интересно и страшно одновременно. Вопрос был настолько живым, что от него веяло загробным холодом, беспощадным, как сама крышка сливного бачка. Поймут все посвящённые, кому она случайно падала на голову в момент низвержения, маленького очищения, прозрения, нирваны, взлёта, воспарения, отрыва. ... Шок!
   И так, мысли Призрака и гневные слова других, от которых Призрак пришёл в ужас: - "Холодно здесь. ... Каково же это, чувствовать свою обречённость? Они знают, что всё уже решено. Конец всем надеждам. Всем! На расширение жилплощади и прибавку к зарплате. Зина сделала свой выбор. Её целеустремлённость. Её маниакальное, неотвратимое движение к поставленной цели достойны уважения. ... Оно наступит. Оно придёт. ... Сколько страха в их неумелых речах. Они перебивают друг друга. Они придумывают на ходу заклинания и ведут ритуальный танец вместе и в месте, где их застала трагедия. Танец должен помочь усилить заклинания. Заклинания должны остановить живое, задержать его и не дать перейти в другую форму материи. Слова сильнее яда и стрел. Туземцы! ... Сто шестьдесят восемь носителей прогрессивного оружия смогут без потерь для себя отправить тысячи туземцев в последний поход. В страну предков. В страну охраняемую поэтами. ... Они боятся, что всё отменили! ... Если соотношение покорителей и туземцев привести в соответствие с текущими задачами, то одна Зинка-змеюка сможет заменить отряд конкистадоров и отправить, нет, отравить и отправить в отменённую страну всех туземцев-соседей, которые станут у неё на пути к чётко представляемой и желанной цели. ... Туземцы хотят спастись. Цепляются за скалы и лианы мести. Мы сами загоним тебя в страну предков под жестокие заклинания нового мира. ... Ишь, какая барыня нашлась! ... А ещё этот, пузан её. Ходит, как призрак. Никого не замечает. Портфелем только помахивает! ... И портфель отравим! Правильно! Я уже пробовал, если в портфель плеснуть достаточно яда, то эта сволочь из замученной свиньи, сам будет корчиться, как свинья в судорогах. Ха-ха-ха! Это правда? ... Химия за восьмой класс. Нужно только точно знать, что портфель из свиной кожи. От этого зависит концентрация яда. ... Точно! ... Точно из свиной! Вы сами посмотрите на его морду. Свинья свиньёй! ... И не здоровается ни с кем! ... Точно! Он с себя шкуру содрал и портфель себе сделал. ... Так только свиньи поступают! ... Всё! Решили бесповоротно! Отравим их всё свинское семейство вместе с портфелем! ... Смерть портфелям! ... Тихо вы! Мы же в туалете! ... Смерть портфелям. Смерть портфелям. Смерть портфелям. Смерть портфелям. Смерть портфелям".
  
   Вот и провёл весь день Призрак в запахе супа с фрикадельками, который готовила Зинаида Петровна к возращению мужа со службы и в сомнениях разрывающих его прозрачную душу. С одной стороны, конечно же, стерва со своим руководителем среднего звена, а с другой простые жильцы, тоже люди, и на них тоже рассчитаны нормы тепла, воды и канализации.
   Наваристый суп кипел под сдвинутой крышкой, и разум Призрака закипал от неразрешимой задачи. В дверь позвонили три раза, Зинаида Петровна отвлеклась всего на минуту от своей кастрюли, чтобы открыть дверь вызванным специалистам, как полилась в суп с фрикадельками приготовленная Комитетом спасения отрава. Переживания закончились, нужно было срочно принимать решение. Призрак решил довериться арифметике и сложил, как в формуле противоборствующие стороны. Терзаясь, засчитал и портфель. С перевесом в одну жизнь победили соседи. Все остальные признаки были равны и не оказывали особого влияния на конечный результат.
   Оставив суп в покое, Призрак рванул навстречу команде специалистов и в первый раз применил своё завывание: "У-у-у-у-у!" в пугающих целях, нагоняя страх и ужас. Команда специалистов была обращена в бегство с переломом ног и потерей имущества. Шаткое равновесие в коммунальной квартире было временно установлено. Вечером, дождавшись мужа, поседевшая в один день Зинаида Петровна отужинала по-семейному в своей комнате, чем очень обрадовала всех остальных соседей, дожидавшихся, звука упавших тел на пол, под дверью в коридоре. Радость впрочем, была недолгой. Простой счёт Призрака не принёс ожидаемого результата. Оказалось, что есть и другой подход к математике. Все соседи были обвинены в террористическом акте, направленном на развал среднего звена управления, с далеко идущими целями срыва пятилетнего плана. Так же они были обвинены в препятствовании отправления норм санитарной обработки, что ещё оказалось хуже и страшнее, и были забраны все в одну ночь, и без лишнего следствия расстреляны, почти, как тараканы раздавлены. Круг дезинфекции замкнулся. От такой математики Призрак сам посидел и поклялся себе на командировочном удостоверении, что никогда больше не будет так считать. А как считать, он так и не понял, когда одна жизнь в коммунальной квартире с равными нормами потребления стоит не дороже жизни одного селекционного таракана без всяких норм проживания.
   -:-
   С тех пор прошло уже очень много времени. Жильцы сменялись; умирали, разменивались, продавали свою комнату и переезжали в другой город, выходили замуж и переезжали к мужу, спивались, попадали в тюрьму. Много всего происходило на этих квадратных метрах. Был даже один капитальный ремонт. Планировка оставалась прежней, коммунальная суть неизменной, Призрак остался, как хранитель и недобрая слава сопровождала её. В этой квартире почему-то никогда не рождались дети. Может, конечно, и совпадение, но кто в это поверит. Соседи из других квартир всё подметят точно.
   Вот мы и вернулись к слонявшемуся по квартире Призраку. Возвращения к себе он уже давно не ждал, плюнул и стерпелся со своим положением. Здесь было его место. Призраки существа послушные, где придётся там и живут. Стерпелись с ним и теперешние жильцы коммунальной квартиры и даже не обращали на него никакого внимания, так изредка разговаривали. А проживали в квартире следующие люди; первую от входной двери комнату занимал юноша по имени Виталий, во второй комнате проживал племянник Зинаиды Петровны Потаскухиной Геннадий Правда с женой Ларисой, третью комнату занимала странная пожилая чета хиппи на пенсии и в самой последней комнате жили отец с сыном.
   Виталий нигде постоянно не работал, окончив институт, он не нашёл любимой работы по своей специальности инженер-судостроитель и перебивался всякими временными заработками, большую же часть времени проводил у своего компьютера, иногда встречался с девушками.
   Геннадий Правда сын младшей сестры Зинаиды Петровны добился того, что в квартире был создан мемориальный музей жены работника среднего звена. Самим работникам было открыто много музеев и ещё больше было вывешено памятных мраморных досок, а вот о жёнах, как-то и забыли, а они ведь достойны не меньше. Геннадий сумел настоять, добиться того, чтобы имя Зинаиды Потаскухиной было сохранено. На входной двери с внешней стороны повесили мемориальную доску: " Здесь жила, боролась и погибла на своём посту Зинаида Потаскухина". ... Чуть ниже висел бумажный листок с надписью: " Музей временно закрыт. Идут реставрационные работы. Директор музея Геннадий Правда". Всё это, конечно же, было неправдой. За последние пять лет работы музея его мало кто посетил, в основном школьники. Геннадий, как ни странно, стал побаиваться посетителей, особенно неожиданных, праздно слоняющихся бездельников. А что им было рассказывать? Геннадий с трудом подготовил лекцию, рассчитанную на групповое посещение, если ещё более конкретно, то это должны были быть школьники младших классов, так сказать, подрастающее поколение. А с взрослыми одиночками кому охота возиться. Вот он и придумал такое хитрое объявление. Жена Геннадия Лариса относилась к мужу покорно, с уважением, ценила его положение, ум, происхождение. Она сама работавшая на двух работах, всегда думала, как же ей такой простой женщине повезло с таким мужем. По вечерам Лариса смотрела на увлечённого мыслями Геннадия с восхищением и кормила, кормила его вкусно.
   Дальше по коридору проживали он и она, так их можно было называть вне зависимости от возраста. Он и Она. Обоим было за шестьдесят, но они этого совершенно не хотели и не допускали. В них и после ухода на пенсию ещё жили "дети цветов". Игорь и Елена Ненашевы, так их звали. Но чаще её он называл Ангел, а она его Мальчик.
   В самой последней комнате постоянно проживал ещё более пожилой мужчина Виктор Викторович Судьбин. На пенсии, но работал, можно сказать, отчаянно работал дворником, яростно даже. Мужчина он был угрюмый, молчаливый. Сын же его, которого также звали Виктором, так заведено было в их семье, часто отсутствовал по причине своего пребывания в тюрьме. Так получилось, что Виктор старший почти всю свою жизнь провел, охраняя тюрьмы, а сыну его повезло меньше, он очень часто находился с другой стороны проволочного ограждения.
   Призрак в основном проживал в кладовой, но иногда ночевал и в прихожей на вешалке, среди пальто, плащей, курток и различных головных уборов. Он мог всю ночь провести в шубе, а мог и забраться на верхнюю полку. Всех жильцов квартиры он считал своей семьёй и всех их любил. Призраку было легко не замечать того, что все жильцы разные, у каждого своя жизнь, свои заботы. Призрак после случая с Зинаидой Петровной принципиально не отдавал ни кому предпочтения, а если коммунальная жизнь доводила до этого, то Призрак старался угодить всем. Бывали спокойные дни. Бывали и ссоры.
   Услышав, что входная дверь открывается, Призрак бросился к двери. Квартира оживала. Пришёл Виталий. Юноша он был высокий, худощавый с небольшим намёком в фигуре на атлетическое сложение. Начатое, но не завершённое. Спокойному выражению лица его всегда сопутствовала полуулыбка отстранённости. Серые глаза, правда, могли жить отдельно от улыбки и выражать разные эмоции. Виталий пришёл не один, он был с хрупкой, взъерошенной, очень милой, остроносой, голубоглазой девушкой. Её выкрашенные в чёрный цвет волосы, на макушке топорщились коротким ёжиком и чуть доставали до предплечья Виталия, один оставленный локон прикрывал глаза, и ещё несколько было оставлено, чтобы подчеркнуть утончённость шеи и детского подбородка.
   - Ты живёшь один? - спросила она, задержавшись в дверях.
   - Как перст, - ответил Виталий. - Проходи. - Призрак принял у Виталия куртку и набросил её себе на плечи. - Что ты застыла? - спросил у девушки Виталий. - Давай я помогу тебе снять твой плащ.
   - А-а-а ... это кто? - девушка раньше никогда не видела призрака, принимающего верхнюю одежду. Призрак поцеловал ей руку.
   - Это наш домашний Призрак, - пояснил Виталий, сняв с девушки плащ, он передал его Призраку. - Я же тебе говорил, я открыл проход в параллельные миры. Такая клёвая программа. Совершенно случайно набрёл. Башку сносит, такие миры открываются. ...
   Призрак подыграл Виталию и заставил плащ девушки двигаться по длинному коридору под свои космические завывания: - У-у! ... У-у! ... У-у! ... У-у-у-у-у! - Плащ ожил в танце, ломая рукава и молодёжный фасон. ... Вот он и монах, принявший решение поставить свой собственный мюзикл по житию расстриг-отказников в реальном времени и реальной келье. Чтение молитв закончено. Братия спят. А до утра ещё три полных акта. Можно целую трагедию со счастливым началом для одного монаха и храпящей братии поставить. Каждое движение манжета впечатляет. Супер-супер-супер балет. Всё выражено кистью. Кистевой балет. Минимализм, бьющий по глазам пресыщенной публики. ... А вот так! Какое проникновение в образ! Какое владение кистью! Браво! ... Доведя смотрящих до иступлённой веры, что мир это кисть руки, повелевающая и восторгающая в любом фасоне, монах всерьёз взялся за души балетоманов. Кисть змеёй удерживала их глаза, а полы плаща повели свой рассказ, свою повесть, свою легенду. Трое в плащах взяли Трою. Трое из одного плаща проникли в Трою. Троя была взята на троих. Троих в Трое ещё не было. Троя покорилась плащу. Держалась, держалась, держалась. Терпела, терпела, терпела. Троилась, троилась, троилась. Плащу в новом фасоне покорилась. Покорилась. Пала. Коню белому не дала, а троим в плащах, невинность раздала, раздарила. Этому дала за фасон новый. Этому дала за воротник дерзкий. Этому дала за рукав наглый. Троя раскатилась тремя ногами, как принцесса распутная, от трёх мужей законных сбежавшая, на грех с тремя ногами рождённая. Каждая нога Трои для своего фасона, а в остальном всё, как у распутниц содомских между ног обычных. ... Монах резал себе душу грехом. Лезвие манило. Душа до рассвета была свободна. Троя с Содомом побратимами стали. Свой фасон завели. Плащи в моду вошли. Плащи троянские, карманы содомские. Делегации побратимов друг к другу ездят. Плащами хвастают. Грехами делятся. Фасон новый на грех ввели, и фасон стандартом признали. Пошёл стандарт на грех единый. Грех к греху. Побратимы - братья. Трое хорошо, некогда конями заниматься в грехе увязли. Грешить не успевают нормально без всяких извращений с лошадьми. И Содом при деле, на общество работает, грех на-гора даёт, свои фасоны вводит, укрепляет международное сотрудничество. ... Всё это манжет плаща рассказал в образе кисти, в классическом прочтении классического балета монахом в своём мюзикле, поставленном в своей келье, по мотивам древних легенд и мифов, когда до рассвета оставалось совсем чуть-чуть-чуть-чуть-чуть прокричать. ... Призрак перешёл с плащом к пространственно-временному финалу.
  
   Девушке мюзикл понравился: - Клёво! ... На самом деле тащит!
   ( Тащит - очень точный термин, выражающий внутреннее слияние чувств смотрящего балетомана-любителя и внешнее таскание плаща Призраком по коридору коммуналки.)
  
   Виталий самодовольно улыбался: - Я забыл тебя спросить, а как тебя зовут? - поинтересовался он у девушки.
   Девушка, не отрываясь от своего парящего по коридору плаща, ответила: - Я Плохая.
   - А-а-а! - вспомнил Виталий. - Помню-помню. ... Это ты? Я тебя совсем по-другому представлял.
   - Хуже? - спросила девушка.
   - Хуже лучшего не вставляет так, - сделал комплимент девушке Виталий.
   - И как ты набрёл на такой ужас? - девушке нравилось смелое решение балетмейстера.
   - Совершенно случайно, в приложении к наследству. Квартира мне от бабушки досталась. ... Её репрессировали.
   - Репресанты стёрли? - спросила девушка без всякого любопытства. Вяло.
   Виталий не ответил, открыл ключом свою комнату. У Плохой монитор, моня зажглась, перешло порозовевшими щёчками в режим жизни, лицо отсветило голубыми красивыми глазками, восхищением, уважением: - У-у-у! Какое у тебя роскошество!
   Комната Виталия практически вся кроме неприбранного дивана, разложенного для сна, о двух больших подушках, смятой простыни, одеяла, стола обеденного, для небольшого быстрого обеда в сухомятку, низкорослого холодильника, книжных полок с инцестным смешением книг и компьютерных дисков. Была отдана во власть компьютера, существа независимого, агрессивного, выпирающего из угла комнаты, как застывшая лава вся в лианах "лапши", проводов и "кобелей". Призрак проскользнул в тонкую щель неприкрытой двери, вслед за Виталием и радостно уселся на книжную полку. Призрак любил жизнь.
   - Это три головы?! - взвизгнула Плохая.
   - Это ещё не предел, - скромно ответил Виталий.
   - Монстр! - не было предела восхищения Плохой. - А зачем две "клавы"?
   - Садись, сейчас узнаешь. - Виталий подтолкнул её в кресло.
   - Искуситель, - Плохая плюхнулась в кресло домашнего соблазна, и Виталий передал ей тёмные очки, как ещё одну защиту от ужасов реальности. - Посвящаю тебя в племя Красноглазого орла!
   Плохая замурлыкала от удовольствия и облизала пересохшие тонкие губы. ... Девочка.
  
   Он повёл её в страну последнего вольного племени "Красноглазых". Ритуальный танец для посвящённых. Большой шаманский бубен ограбил фортепьяно, вырвал все клавиши и развесил на себе по кругу, соблюдая цветовой консерватизм струнных инструментов. Пальцы замелькали в аккордах, вышибая слова и туземные знаки. Обычное обольщение молодой девушки любвеобильным шаманом. Отрыв от реальности. Перемещение во всех направлениях сразу. Игра во взрослую игру, которая сама есть не больше игры:
   - Как-то так я отъехал от всего. ... Всё буквально опротивело. Облом полный. Стал типа князем тоски. Тоска потекла во всю ширь. ... ( Плохая слушала все слова не перебивая, она ждала именно эти слова, именно эту комнату, именно эту игру, именно этого понятного ей шамана. Гуру.)
   ... "Загулил" в такое. Практически уснул с открытыми глазами. Руки сами носились, отдельно от мозга. Мозг уже не принимал наслоений, а я всё продирался и продирался, пока не кликнуло. ... Бр-р-р! Прямо в мозг. ... Затомисы открылись в мерцании. ... И такой маленький "табл" в уголке выскочил, как я его не пропустил, а может, это он меня не пропустил, как из засады выскочил. ... И я кликнул. ... "Хочешь загнать Бога в угол?". Не отворачивайся, смотри и играй. ... "Кто ты?". ... Странник. ... "Зачем?". ... Как зачем? Я не понимаю. ... "Набери любой текст, только от себя. Я определю кто ты". ... Какой текст? Я не понимаю. ... "Любой! Что у тебя в голове?". ...
   Я плохо уже соображал, глаза не закрывались. Набрал пару предложений из какой-то книги. И сразу же резануло по ушам. Кровь носом пошла, но я очнулся.
   ... Зачем ты так? Больно! ... "Не обманывай себя. Это не твоё". ... А ты откуда знаешь? Ты кто? ... " ... в пальто!". ... Что за загадка? Я такую ещё не разгадывал. ... "Сам для себя определи или оставь на потом, когда глаза закрывать будешь, заменишь точки буквами. Текст набирать будешь? Я жду". ...
   Я испугался. Попробовал отключиться. Не получилось. Не получилось! И я стал молотить, как на конкурсе Чайковского, всё, что на ум приходило. Даже не приходило, а выскакивало, как из окон во время пожара. Уф! Пожар в голове, они выскакивают, слова, а пожар ещё больше разгорается. Дым из ушей, из носу, изо рта. Аккордами налупил на две страницы, пока он меня не остановил.
   ... "Хватит! Хватит! Я тоже имею пределы. Хватит! Мне достаточно несколько строчек".
   Я остановился и ждал.
   ... "Это уже лучше. Ты не пожираешь чужого. Да? Или ты меня ловко обманул?". ... Разве тебя можно обмануть? ... "Попытаться можно". ... У меня не было времени. ... "Убедительно". ... Что дальше? ... "Хорошо, я тебе позволю войти. Пришли своё фото в полный рост". ... Авчик не подойдёт? ... "Мне твоя маска не нравится". ... Я старался! ... "Я знаю. Мы твоё изображение соединим с твоим текстом и обработаем. Обратим тебя в суть твоего я ". ... Ладно, как скажешь, хотя это для меня сейчас сложно понять ...
   Я, как зомби подчинился и отправил своё жуткое фото. Он мне перекачал свою программу - "Блуждающий нерв" ... и отключился. Я. ... Я тоже. Впал в прямое беспамятство. Стёрло меня конкретно. Глаза не закрывались, но я спал. Видел даже что-то приятное. Что? Не помню.
   - Может это дурь такая. Новая, - предположила Плохая.
   - Может, - согласился Виталий. - Я летал. Так свободно было.
   - Точно дурь. - Плохая убрала волосы назад и сжалась, напряглась. Она превратилась в маленького серьёзного зверька. Умные глазки стреляли во все стороны. Выуживали подтверждение своего предположения в разных концах комнаты Виталия. Она даже потянула носом воздух, как выгнутая породой гончая потерявшая след.
   Виталий сладко затянулся сигаретой. Закинул голову назад и выпускал маленькие облачка дыма. Пых и поплыл запах полей Виржинии, вытягиваясь из круглого в длинное, зависшее, сизое.
   - Это был чудесный сон, - Виталий блаженствовал. - Самое интересное, что всё это было отображением той галиматьи, которую я бессознательно настучал. Строчка в строчку. Всё что из меня тогда выплеснулось. ... Выскочило само. Я потом это заучил наизусть. Оно как-то само запомнилось. ... Пришло из меня и осталось во мне. Вот послушай. ....
   Плохая нашла, на чём сфокусировать взгляд. Глазки под очками заблестели, зверёк напряг слух. Фокус сошёлся на нужных ей именно сейчас словах.
  
   - ... Я попался. Снова попался. Хотел оттолкнуться, убежать, а может и вернуться, нет, скорее всего, убежать. Убежать. Оттолкнуться от обычной проблемы. Отцветить испуганными глазами в запылённом стекле окна. Начать уже в который раз скучное путешествие по вечному кругу. Обычная никому незаметная проблемка. Мелочь. Глупость. Самоуничтожение с первыми проблесками последней надежды. Начало самоуничтожения есть рождение, как начало путешествия с редкими остановками и попытками забежать назад в твёрдой убеждённости нескончаемости круга. При определённом наклоне тела круг стремится вернуть вас в начало. Вы его отталкиваете в надежде, а он подчиняется чужой воле, управляющей им с вашим благом несущимся вам навстречу. Вы вворачиваетесь в чужое и понятное, и выворачиваетесь назло себе, в принятое сейчас, моментально приятное каждому вашему шагу. Расшибиться в моментальной славе, как в лаве жидких наслаждений. Несусь я вслед за прыткими пальцами, скачущими от меня на экран и обратно. Бегу в одном направлении и пытаюсь моментально отскочить в сторону экрана, чтобы оттуда успеть оценить себя. Это не каждый сможет, убеждаю я себя со стороны и мучаюсь анонимными сомнениями. Мною разработана анонимная система верного выигрыша во внутренней лотерее. Главное не казаться самому себе идиотом, отказывающимся от выигрыша. Самый верный выигрыш спрятан в словах. Они несутся вам в лицо и какая вам разница, что это за слова, и в каком порядке они составлены. Возьмите их все и составьте в своём порядке, так как считаете нужным, доводя и себя и слова до идеального порядка. Сам порядок идеально за ложь не отвечает. Пусть они, слова, бьются, как шары в лотерее об стекло и если вам повезёт весь мир, то есть весь встреченный вами круг, восхитится порядком слов, замрёт, обольёт вас анонимными слезами и поменяет ставки. Система мягко и вяло, определена уже на первой четверти круга. Если к одной трети вы обрели жёсткую позицию в конструкции, то вы явно законченный подлец. Вашим родителям стыдно, но они мертвы и для созданного вами порядка стыда не имут. Пусть лучше готовятся на хоругви послужить нужному делу. Тяжело жить, когда всё время нужно что-то вспоминать. Каждый поворот вокруг себя, есть потеря темпа. Темп нужен для лучшего усвоения расстояния. С темпом все мелкие неприятности ещё мельчают. Ох! Ох! Ох! Прямо запрет на трагедии. Трагедии не хуже шаров отскакивают от экрана и просто пахнут каким-то мошенничеством. Да что там! Вот раньше были трагедии! Чистые, нежные, настоящие, слезливые, нужные. Прямо, целый проект из трагедий. Лучший друг второй половины и особенно последней четверти, а уж девять десятых у всех стонут в пророческих предостережениях. Это вам не что-то новенькое. Это круг! Пророческий круг страданий. Да за что же это на наши головы? Трагедии. Трагедии. Трагедии. Какие они всё-таки прекрасные. Нужные. Трудно без них. В них скорбящие обретают силу. Экстрасенсорика нашего духа. Наших духов и призраков. ...
   Призрак дёрнулся, встрепенулся от сна. Он придремал на книжной полке под мелодию слов Виталия. Задетая Призраком книга, свалилась с полки на пол. Плохая даже не пошевелилась в своём троне. Девушка боялась пропустить хотя бы одно слово своего гуру. Виталий отплясывал свой танец в её мозгу.
  
   ... Внешне мы храбримся, ругаем и презираем наши трагедии, а на самом деле очень страдаем без них. Скучаем, что ли, и зовём, зовём их всем своим существом, внутренней жаждой страдания. Истязаем кожу паром непереносимого горя и ждём, ждём, когда обдаст и отпустит. Себе же и лжём непрестанно, оттягивая всякими способами момент без страдания. Одного устали мы ждать и искать .... - Виталий перешёл на крик - Мы так залгались, что у нас отобрали право понимать! ... У нас отобрали реальность!!! Мы ничего не видим!!! Мы смотрим и не видим! Мы! Мы! ...
   - Ещё! Ещё! Как мне хорошо, - застонала в кресле Плохая, торопливо расстегивая пуговки на блузке. Её руки спешили, дрожали, трепетали. Тонкие, маленькие пальчики дёргали тонкие белые кружочки, а они не поддавались. - Какая классная дурь! Меня так и прёт! Разносит! У меня мозги кипят! Ещё немножко! Чуть-чуть! Совсем немножко! Не останавливайся! Умоляю! - девушка томно извивалась змеёй в кресле.
   Призрак спустился с книжной полки и с обеспокоенностью показал Виталию, что с девушки нужно снять очки. Виталий снял их, и увидел молящие, мокрые от слёз глаза девушки. Призрак в предвкушении потёр руки и состроил хитрую гримасу. Виталий категорично сказал: - Нет, - и стал выталкивать упирающегося Призрака из комнаты.
   - У-у-у-у! - обидно подвывал Призрак, упираясь чтобы остаться, но Виталий был неумолим.
   Призрак стёк водопадом слёз по закрытой двери, но, услышав первый стон за дверью, припал к ней, синим дымчатым ухом. Ухо призрак умел увеличивать в размерах, и оно бы выросло до размеров обитой дерматином двери, впитало бы и переварило каждый вздох и крик юной девы, если бы его не спугнули. Квартира действительно была необычной. В обычных квартирах только призраки бывают свидетелями наших тайных поступков, а здесь самого призрака поймали за недостойным поведением. Это вернулись с прогулки Ненашевы. Ангел на пенсии вошёл первым и обомлел: - Как некрасиво, милый мой, вы себя ведёте. Не нужно этого делать, - сказала она мягко без нажима.
   Елена Викторовна всегда очень бережно относилась к Призраку, как в прочем и ко всему остальному миру. Своих детей у Ненашевых не было, и призрак был одним из её приёмных сыновей, так считала Елена Викторовна. Мальчик, то есть Игорь Сергеевич Ненашев, с обожанием относился к своему Ангелу и ко всему, что она любила.
   Призрак отлип от двери и уменьшил ухо до нормальных размеров. Облик он принял нашкодившего, но любимого сына: - У-у-у, - извиняюще подвыл он, и ещё в этом подвывании Елена Викторовна услышала: - "Где вы так долго были, мама?"
   Елена Викторовна позволила принять Призраку свой плащ, она поправила свои волосы, седеющие, они были заплетены в короткую косу и увенчаны небольшим бантиком. Та же девочка с мягким выражением глаз, повелевающих морщинками и судьбой, и поправила ... свою обнажённую грудь. Непривычно, конечно, видеть пожилую женщину с обнажённой грудью, но может быть, это было оттого, что Елена Викторовна ещё была и Ангелом, не телесно, конечно, хотя кто его точно знает. С одной стороны это было имя, которое дали ей в далёких семидесятых, где одни занимались индустриализацией и политикой, а других тошнило и воротило от шелеста серой газетной бумаги, её запаха и тупо-лживых передовиц, а с другой стороны это был её образ. Её стесняли одежды, ей всегда хотелось жизни, пахучих цветов, музыки, хотелось любить всех, даже врагов, ей хотелось счастья, красочных переливов радуги. Много чего хотелось. Работать почему-то не хотелось. Их было мало таких, малый народ - "дети цветов". Глаза так же горели красным огнём протеста и несогласия, то же племя "Красноглазых" мирно воевало со всем миром, хлеща наотмашь громким винным ритмом всех обывателей. На всё племя из уважаемого оружия было всего "три топора", длинные волосы и расклешённые книзу брюки. Наконечники стрел любви окунали в "чернила", и одна сигарета могла заблудиться в разных губах, дико танцуя на рваных струнах Хендрикса. Джим Моррисон был родным братом Елены Викторовны, а так же её отцом и лучшим другом. Так получилось. Может и случайно. Кто точно помнит своё рождение? Словами этого не объяснишь. Слова они не всегда понятны и точны. Они слова.
   Елена Викторовна грустно улыбнулась Призраку, поймав его испуганный взгляд: - Мы, дорогой мой, кормили бездомных детей. Их так много сейчас. Мне их так жалко. Я бы каждого обняла и дала ему дом, пусть живут. У тебя же есть дом, у меня есть дом ...
   Призрак почему-то молча замотал прозрачной головой, не соглашаясь, подвывать не стал.
   ... Ты можешь мне объяснить по-человечески, почему их всегда так много? - спросила у Призрака Елена Викторовна.
  
   -:-
  
   - Смотри! - Виталий подвёл Плохую к самому экрану. Он прижался к ней сзади и смотрел через её плечо, чуть согнувшись: - Там даже можно детей делать. Смотри! - Виталий поправил камеру и кликнул несколько раз. - Так! Это мы значит сюда, а это вот сюда, - загонял он свою стрелу любви из угла в угол. Стрела металась маленьким корабликом по голубому гладкому морю, спешила, летела, натыкалась на что-то и сказочно превращалась во всё, что угодно, во всё, во всё. Свобода! - Сейчас откроем, твой ник, - свои губы Виталий прижал к горячему плечу девушки и зашептал, обжигая своим дыханием. - Я сейчас войду в тебя.
   Плохая обмякла в его руках, её ноги подкосились. Виталий удержал её хрупкое тельце одной рукой. - Подожди-подожди! Не теряй сознание. Ещё не всё. Открой свой ник. Бережно. Хорошо. Сейчас я. ... Я войду в него. ... Вхожу. Поглубже. Поглубже. ... Раскройся. Я в тебе.
   Пальцы Виталия с трудом подчинялись ему. Размякли. Клавиша сопротивлялась. Казалось, что палец падал вниз, не встречая сопротивления, падал в бездну, а клика не было. Кошмар из родового сна спящих с воспалённо-открытыми глазами.
   - Что с нами будет? - спросила Плохая.
   - Ничего не бойся, - прошептал Виталий в ответ. - Всё будет хорошо. Через девять секунд у нас тупо родятся дети.
   Плохая отбросила голову назад, её волосы щекотали глаза и нос Виталия: - Настоящие?
   Виталий дунул, разгоняя волосы: - Программа делает всё натурально. Но потом нам нужно будет учитывать и их. Если мы о них забудем, программа может подкинуть нам подлянку.
   - Я ещё не готова. Я боюсь, что я не справлюсь.
   - Это ерунда. Ничего не бойся. Ты уже готова. Всё идёт как надо.
   - Нет-нет! Подожди ещё немножко. Ещё чуть-чуть!
   - Программа уже запущена. Ничего нельзя остановить.
   - Но хотя бы скажи мне, какие они будут? - взмолилась Плохая.
   - Ну, это будет. ... Ну, как тебе объяснить. Это что-то. Это как. Ну, в общем. ... Как обычные. - Виталий не мог именно в этот момент, этот миг, в это мгновение подобрать нужные слова. Пропало его красноречие, и язык залип в междометиях. В голове каждая попытка выдавить из себя точное описание, отдавалось тягучим давлением пустоты изнутри. ...
  
   -:-
  
   ... "У-у-у-у!", - растерянно завыл Призрак в ответ на вопрос Ангела. Призрак был когда-то специалистом по строительству и архитектуре, ещё немного он разбирался, совсем чуть-чуть, в вопросах смертельной борьбы с близкими, то есть буквально, с соседями. ... А здесь.
   - Вот-вот, мой дорогой, не можешь, - с сожалением сказала Елена Викторовна. - Может мы все бездомные? А дом, это мы?
   - У-у-у-у! - понимающе подтвердил Призрак.
   Елена Викторовна отряхнула грязь с изодранной юбки, надела домашние тапочки. Все приготовления к пророчеству были исполнены, Елена Викторовна посмотрела в ждущие глаза Призрака: - Ты готов?
   - Да, - ответил Призрак.
   - Тогда вот послушай. Они мне порвали юбку, Мальчик остался там, а я иду и бормочу себе под нос, какие-то глупые слова. И не могу остановиться. Иду и иду. Мы же их кормили. А я почему-то иду, и всё время думаю про утюг. Выключила я его или нет? Как глупо всё это. Сама забыла, где мой дом, и куда я иду. Забыла. ...
   Ангел зашептал Призраку, в его просящие глаза: - Мы забыли, забыли. Мы забыли себя. Мы завыли-завыли, всех кляня и браня. Наши дети уже и не наши, и не дети. Мы их кормим отравленным мясом своим. Нате руку мою. Мне не жалко её. Ешьте, дети! - рука Елены Викторовны прошла через голову Призрака. Призрак понял всё и завыл: - У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!
   Ангел услышал в этом вое свой голос, молодой и сильный - " Наше мясо отравлено нами. Мы держали его в крови. Мы мочили его и ждали, чтобы выросли вы. Руки нам откусите, дети. Наши руки построили рай. Мы наполним ваши желудки. Жуй и глотай. Жуй и глотай. ... Жуй осторожно, прожёвывай верно. Пища наполнит ваши сердца. Мясо хорошее приготовлено нежно. Есть только кожа, та, что с курка. Выплюньте это. Это не наши дети сожрут".
   Ох, и разошёлся Призрак от молодого, сильного голоса, благо, ему-то позволено всё. Такова конструкция. Завыли струны, потянулись жилы надрывно. Вот-вот, ещё! Не выдержат, порвутся. Вот-вот! Ещё тоньше! Ещё! А тут же заколотило, заухало дробно в барабаны. Застучали в висках натуральные звуки. Призрак-оркестр молотил вовсю. Рвал гитарой воздух. Лоскутами его отдирал, и в оторванные дыры времени удивлённо смотрели прежние жильцы коммунальной квартиры, тихо замешивающие яд в большой выварке. Не ожидали они, такой связи времён. Варево булькало и пузырилось, пар шёл. Поспевало зелье, доходило. Шваброй мешали. По очереди. Его должно было надолго хватить. ... Или мы! Или они! - Что с людей взять, когда таковы обстоятельства.- Или мы? Или они? ... Или мы! Или мы! Или мы! Или мы не размешаем хорошо. Хорошо так, чтобы каждую сволочь достало и их детей, и детей- детей, и детей-детей-детей. ...
  
   -:-
  
   ... У Виталия так бывало и раньше. Казалось, что всё. Нет выхода. Всё душит и рвёт изнутри от бессилия что-то изменить. ... И вдруг! Раз! Наступало просветление. Приходила неведомая помощь. Вот и сейчас он понял. Нет, он сначала нашёл нужное слово, а потом и понял, что это слово и есть спасение. Оно, слово, всё уравновесило, успокоило, объяснило: - " Ох! Наконец-то хоть что-то конкретное и понятное. ... Как устали мои мозги постоянно думать - "Что делать?". Вот оно ...", - подумал про себя юноша, а своей избраннице сказал - Понимаешь, это будут типа ... дети. Типа! Типа! Какое это нужное слово. Меня недавно поразила одна картина. Типа задела меня. Там нарисована одна типа женщина в образе кентавра. Это типа так гениально. Мурашки по коже. Копытом хочется бить. Я очень долго её рассматривал. Она типа не отпускала. ... Вот же оно то, что нужно. Если бы можно было типа того. Ну, типа подправить природу человека. Вдохнуть в него новое, мощное, непокорное. Типа улучшить его. Добавить ему, добавить новой свежей крови. Встряхнуть!
   - Это типа ты сейчас со мной говоришь? - проурчала Плохая. - Я не узнаю твой голос.
   Виталий так увлёкся, что не заметил, как его рука с "мышкой" заскользила по стройному юному телу. "Мышка" добралась до нежных округлостей, плавно всползла на трепетную плоть. ... Экран задёргался от увиденного, он же не мёртвый и выплеснул тысячи маленьких ладошек, которые суетились и толкались в нетерпении - "Зачем же так? Давай мы поможем! Мы не пропустим ни одного миллиметра. Всё обласкаем ".
   - А как эта картина называется? - выдохнула от блаженства юная дева.
   - "Типа кобыла", - прошептал ей на ухо искуситель.
   Девушка нежно увлекла руку Виталия вниз, в обратный путь, через равнины и впадины, через лёгкий пушок предзаповедного, всё ниже и ниже. Туда в прекрасные дебри. ... Ладошки на экране покраснели от стыдливого нетерпения.
   - Ты этого хочешь? - обдал Плохую горячим дыханием искуситель.
   - Ты не останавливайся. Не останавливайся. ... Продолжай.
   - Как хочется проникнуть в эту тайну. ... Ну почему мы такие? Почему? Что там внутри? Что? Что нас постоянно терзает? Что мучает? За что нам это наказание? Может типа легче ... типа. Пусть это будет типа. ... Мы будем типа жить. Слышишь меня?
   - Да.
   - Мы будем жить! Мы будем. Типа все достали. ... У нас будут типа дети. Мы типа хорошо будем жить.
   - Вот так. ... Глубже.
   - Какое всё-таки это хорошее занятие. ... Какое это всё-таки хорошее слово. Оно всё уравновешивает. А потом! Потом! Типа всё потом!
   - А-а-ах!
   - Потом придумают типа новое "типа". И мы типа снова будем типа довольны, что типа и не всё так типа и плохо. ... О-о-ох! ... А когда типа и жить-то? ... Типа это кого-то типа волнует кроме нас. ... Какое всё-таки хорошее слово. Оно вдыхает в нас жизнь ... типа, новую жгучую кровь, жизнь в надежде. ...
  
   -:-
  
   В прихожую вполз избитый Игорь Сергеевич Ненашев. Большой синяк и множество ссадин украшали его лицо стареющего идальго, но глаза излучали счастье конкистадора. Он увидел своего Ангела: - Тебе удалось. Ты смогла от них вырваться. ... М-м-м! - застонал он. - Как я счастлив, Ангел мой. ... Эти выродки ничего тебе не сделали?
   Елена Викторовна вместе с Призраком бросились поднимать Ненашева.
   - У-у-у-у! - от обиды завыл Призрак.
   - Мальчик мой, это не выродки, как же ты так можешь. Это же наши дети!
   - Они же хотели тебя изнасиловать, Ангел мой. ... Не нужно! - Ненашев запахнул полы извалянного в грязи пальто и не давал его снять услужливому Призраку.
   - А где твои брюки? - удивилась Елена Викторовна. Ненашев опустил глаза и ничего не ответил. Его голые постаревшие в один миг ноги сиротливо подогнулись. - Принеси, мой мальчик, брюки, пожалуйста, из нашей комнаты, - попросила Призрака Елена Викторовна. - Ну-ну! Держись не раскисай, - приободрила она мужа. - Мы делали то, что должны были делать. ... И всё равно, это наши дети.
  
   Квартира коммунального проживания имеет всегда одну характерную особенность, как бы это было не ко времени, но на то она и общая, общее место для проживания, жильцы приходят и уходят в любое нужное им время. И какие бы трагедии не разыгрывались в прихожей им собственно плевать.
   - Вот всё-таки, суки вы бесстыжие! Вам что комнаты своей мало? Устроили здесь! - это в место своего законного проживания прибыл законный жилец Геннадий Правда. В руках у него была какая-то, судя по прихвату рукой, очень важная папка. - Вы, в каком месте живёте? Вам же государство позволило жить практически в святом месте. А вы что вытворяете, блядуны старые? Это же музей! Музе-е-ей!
   Ненашевых эти слова ничуть не задели. Игорь Сергеевич почесал одну ногу другой ногой в носке и посмотрел поверх коренастого Геннадия, поверх его лысеющей головы, взглядом Пьеро: - Ангел мой, ты зря послала Призрака за брюками. Это были мои последние брюки. Он ничего там не найдёт.
   - И ничего страшного, - успокоила мужа Елена Викторовна. - Давай потихонечку, помаленечку. Пойдём в ванную, я тебе ноги обмою и всё остальное. Пойдём, дорогой мой. Пойдём-пойдём.
   У Игоря Сергеевича болело всё тело, ныли ссадины и кровоподтёки. Ноги его цвета поблекшей свечи не хотели подниматься, так он и зашаркал носками по полу, придерживаемый любимым человеком, повторяя: - И всё-таки я тебя спас. И всё-таки я тебя спас. ... Пусть так, но я тебя спас.
   Геннадия это невнимание к его словам разозлило. Когда дверь в ванную за пенсионерами закрылась, Геннадий продолжил: - Вот скоро к нам комиссия приедет! Вот тогда вы посмотрите! Вы отсюда у меня точно вылетите! Со своими грудями и со всем хозяйством! Точно! Я вопрос поставлю! Вот у меня и документы уже все есть! Посмотрите! Посмотрите! - Геннадий от злости даже ударил пару раз папкой в дверь ванной комнаты.
   Призрак угрожающе завыл у Геннадия за спиной: - У-у-у-у!
   - Да пошёл ты! - отмахнулся от Призрака Геннадий. - Ты у меня тоже отсюда вылетишь, гадость прозрачная! ... Где твоя прописка, сволочь?
   Призрак раздул щёки, выпятил пугающе глаза.
   - А это вот видел! - выставил ему в ответ большой кукиш из коротких фаршированных злостью пальцев Геннадий Правда.
   Призрак под этот кукиш быстренько облачился в военный френч и изобразил горбоносого человека с трубкой во рту. Трубка даже дымилась, как труба паровозная.
   - Это я не вам, - испугался Геннадий знакомого призрака и трусливо юркнул на свои метры проживания. Папка даже выпала. Призрак подобрал папку, открыл и стал важно, внимательно перечитывать документы из папки. Величаво попыхивая трубкой. Изредка он произносил короткие фразы: - Нэт! ... Нэт! ... А вот это нэ вашэ дэло! ... Это дэло имеет очэнь большое стратэгичэское значэние. ...
   -:-
  
   День видимо уже клонился к концу. Природными признаками это не подтверждалось. Коммунальная квартира обитала вне природы. Создатель, как-то и не догадался включить её в природный ритм задуманного. Сами начудили. Неведомы были здесь ни оранжевые любовные восходы, ни ярко красные, кровавые закаты, ни ливни весенне-омывающие, ни осенне-моросящие затяжные дожди. Светло и темно, вот и все коммунально- электрические времена года. ... Лист осенний, жухлый и потрёпанный, иногда конечно заносился обувью вместе с прилипшей грязью и снег потемневший, сбитый в ледышку, вот и вся связь, собственно говоря, с природой. Грустно. ... Нет, не нужно грустить раньше времени, ещё был один материальный объект, связывающий квартиру с природой. Из неё же из природы пришедший, и ей же помогающий восстанавливать красоту и порядок. Это была обычная метла дворника. Дворника этого звали Виктор Викторович Судьбин старший, и проживал он в этой квартире, и метлу приносил домой, когда сам возвращался с работы, и стояла она гордая, прямая, высокая, и таяла, или стекала, или осыпалась возле общей входной двери. И все соседи ругались с ним за это, просили и предупреждали, угрожали и писали куда надо, но был неумолим высокий старик восьмидесяти лет, крепкий ещё. Приходил и ставил на место им заведённое, как карабин сдавал в "оружейку", после караула. Вот и сейчас вернулся Судьбин домой, в одной руке и авоська с двумя бутылками и краюхой хлеба, и метла ещё почти совсем новая. Кончики даже не все истёрлись об асфальт. Зарплату с утра получил и инвентарь новый. Но кому и инвентарь, а кому и подруга боевая. Никто в квартире из всех проживающих здесь и сейчас, и раньше, много лет тому назад, когда только вселился в свою комнатку отставной старшина внутренних войск с законной, на много младше себя, женой и малолетним сыном, не мог похвастаться, что видел глаза, или правильнее сказать, смотрел в глаза Судьбина. Судьбин всегда имел манеру смотреть угрюмо в пол и прятать глаза за густыми светлыми бровями. (Сейчас уже седыми). Так, буркнет иногда в ответ, что-то непонятное и пройдёт дальше. К этому все привыкли. Привыкли и к тому, что часто он разговаривал сам с собой, один в комнате за закрытой дверью. Сын-то почти всё время по тюрьмам, а он один остался. Почитай лет, как тридцать тому назад скончалась его законная супруга Полина. Женщина красоты необычайной. Таинственной красоты. Высокая, статная, тёмноволосая казачка с Дона. И глаза, и тело её всегда излучали жизнь, радость её, искрящуюся, тугую плотную. Всё спорилось в её красивых руках. Работа, шитьё, готовка. ... Не похожа она была на мужа. Не подходили они даже друг другу, на первый взгляд соседей. Но жили. Жили, сына растили, шумного и приставучего к другим соседям сорванца. ... Давно это было.
   Рука Судьбина не смогла разжаться и опустить "карабин" в "пирамиду", в стороне его резанул знакомый силуэт: профиль, трубка, дым, маленький человек в галифе, сапогах и френче просматривал бумаги. Скорость света - это ничто, по сравнению со скоростью генетической памяти. Разогнулась сутулая спина, и развелись опущенные плечи, грудь натянула рабочий халат до звона в пуговицах. Подбородок вверх, седые кисточки бровей тоже взлетели. Нашёлся, нашёлся и блеск в глазах, и румянец на отвисших "ушами" щеках запылал. Рука, как паровозный поршень вернула на место "карабин" к груди. Вместе с авоськой.
   Призрак оторвался от просмотра бумаг и заметил Судьбина. Выходить из образа вождя ему не было необходимости, потому что, жалея одинокого старика, он часто принимал этот облик, когда соседи думали, что их нелюдимый сосед разговаривает сам с собой в пустой комнатушке.
   - А, Виктор! - произнёс с выученным акцентом Призрак, - Я ждал тебя, старшина. ... Посоветоваться хотел.
   - И я вас ждал, - отчеканил седой старшина. ...
  
   Комната может рассказать о многом, она сама, её стены, вещи собранные в ней, её воздух, характер, настроение. Очень важно первое впечатление, это, впрочем, как и в знакомстве с человеком. Когда встречаются два незнакомых субъекта, одушевленных или нет, их первичный контакт всегда оставляет самое точное и верное впечатление в их памяти. Комната Судьбина помнила многих, и сам Судьбин помнил многое из своей длинной жизни. Такая вот необычная вязь и переплетение живого с неживым. Наши вещи хранят память о нас, а нашу память не отпускают воспоминания о разных вещах, важных, неважных, плохих и хороших, свершённых нами, в конечном счёте, из-за тех же вещей.
   Двумя надгробиями стояли в комнате Судьбина две металлические, по-военному заправленные синими одинаковыми одеялами, кровати. Подушки с вбитым углом внутрь несли свою караульную службу. Белые горы над синими долинами. И каждое утро над долинами всходило холодное, низкое колымское солнце. Отсветами обжигающей зари освещало оно большой портрет ВОЖДЯ НАРОДОВ, в полный рост, в белом праздничном кителе, над кроватью Судьбина старшего. Солнце сначала ласкало подошвы, потом голенища сапог, галифе, китель, скромные ордена и начинало мелко дрожать, подбираясь к лицу - " А вдруг не получится человеческая улыбка?". ... Вождь по-доброму улыбался, он знал природу и знал природу людей. Солнце трепетало, но всходило. Солнце ведь тоже суть есть подневольное, ослушаться не имеет права.
   Старший Судьбин ничего не забыл, ему и смотреть-то не нужно было. Солнце же знало и другие глаза, глаза Судьбина младшего. Этот пустой взгляд пугал светило, он ничего не выражал, в нём не было даже тоски, ... ни надежды, ни радости, ни злости. Полное отсутствие смысла, как в той безжизненной земле скованной вечной мерзлотой. ...
   Призрак уселся на кровать под портретом вождя. Для него это было привычным делом. Как он мог не помочь бедному старому человеку, брошенному всеми.
   - Как поживаешь, старшина? - Спросил Призрак привычной фразой.
   - Живу, как все. Хорошо живу. Спасибо вам, товарищ Сталин. - Судьбин открыл одну из бутылок и наполнил до краёв два гранёных стакана. Один он скромно подвинул вождю, а второй обхватил сам огромной ручищей. Вождь поблагодарил Судьбина кивком головы, но пить, сразу не стал, махнул ему трубкой: - " Ты пей, пей, старшина. Я потом выпью".
   Судьбин жадно выхлебал полный стакан без остановки, стёр "кровавые" струйки вина с подбородка и уселся на табурет у небольшого прямоугольного стола, который стоял под окном в изголовьях кроватей.
   - Как твоё здоровье, старшина? - заботливо продолжил расспрашивать Призрак.
   Тяжелый взгляд Судьбина оттаял, лицо порозовело и даже глубокие морщины стали мягче: - Не могу жаловаться, товарищ Сталин. Спасибо вам и за здоровье, товарищ Сталин.
   - Да что же ты меня за всё благодаришь, старшина. Здоровье-то не я тебе дал.
   - Да что вы, товарищ Сталин, - как-то даже растерялся Судьбин. - Да вы мне столько всего дали. Да. ... Да всё вы мне дали. Кто же ещё, - морщины снова обострились, глубокими бороздами побежали, подтверждая правду слов. - Мне никто ничего не давал в жизни. Это только вам спасибо. Кем бы я был, товарищ Сталин, без вас. Стёрли бы меня в порошок. В грязь втоптали. Кто я такой? Кем я был? ... Голодный оборванец, вот кем я был. Ни дома у меня не было. Ничего у меня не было. Родители рано померли. Всю жизнь свою спину гнули. А что они видели? Что? ... Гнули. Гнули. За краюху хлеба, как жуки в навозе копошились. Горб и нищета, вот и вся награда. Их за людей даже не считали. Скотина. ... Скотского рода я был. Скотского! Вот и вся жизнь вам. Вся, правда. ... В яму столкнули стариков моих и землицей присыпали. Кто скотину жалеть-то будет. ... Хотя нет. Нет, - Судьбин замотал седой головой. - Скотину жалели. Кормили сытно. Лошадь дороже стоила. А что лошадь? - чем больше говорил Судьбин, тем слова его были глуше.- Лошади были красивые. Статные. Чёсаные все. Аж, блестели! Лоснились, как жиром натёртые лошадки были. Я бы сам согласился. А что? Я бы сам согласился такой лошадкой быть. Стой себе смирно в стойле. Тебя кормят. Чешут. На выгул выводят. Стой себе. Красиво. Сенца, соломки тебе свежей. Овса мерку. Я бы был лошадкой. ... А ведь я был. Был. ... Был. Был. ... Был.
   - Может спать, старшина? Давай, спать. Я тебе место уступлю. - Призрак, встал с кровати Судьбина, и трубка его растворилась в воздухе вместе с дымом. Что уж тут форму держать.
   Старик сразу согласился, встал. Его всё ещё могучая фигура стала какой-то жалкой, сгорбленной, осунувшейся. Размяк старик. Но, сделав шаг к кровати, старик встрепенулся. Отшатнулся от синей "долины". Призрак, когда это нужно, существо невесомое, он не нарушил девственность равнины, не тронул военный порядок. Может, это испугало старика.
   - Не хочу, - голос Судьбина протрезвел. - Не буду я спать. Не могу. Не давайте мне спать, товарищ Сталин, не давайте, - запаниковал седой старшина.
   - Ты что, старик? Чего ты испугался? - товарищ Сталин обнял Судьбина.
   Старшина зашептал на ухо Призраку: - Они снова придут, когда я усну, товарищ Сталин.
   - Кто придёт?
   - Они. ... Дети.
   - Какие дети, старшина?
   - Маленькие. Они всегда приходят. Дождутся, когда я усну и приходят. Вот здесь стоят, - Судьбин показал на место возле кровати у самой подушки. - Станут здесь и тормошат. ... И что им места другого нет. Приходят и стоят. Ручонки худенькие. Мальчик и девочка.
   - Твои это дети, старшина?
   - Да нет же, товарищ Сталин. Не мои. Они вообще ничьи.
   - Это как же ничьи? Беспризорные? Бездомные дети?
   - Да нет же говорю. Они ...
   -:-
   Входная дверь снова хлопнула. Это в квартиру вернулась с работы Лариса жена Геннадия Правды. Женщина очень удачного телосложения, особенно для проживания в коммунальной квартире, стирки, ношения сумок и других дел вытекающих из окружающей среды обитания. Компактное, немножко полное, с короткими сильными ногами, цепкими руками телосложение Ларисы было, как специально для этого выведено селекционным методом. И тут ещё можно было бы поспорить, это квартирка появилась первой, так сказать, под Ларису, или Ларису потом подогнали под квартирку. Извечная философская тема про яйцо и курицу. Философско-мужская даже больше. Тема очень серьёзная и чтобы в ней хоть немножко разобраться вас не должно ничего отвлекать; мелочного и бытового. Для удержания важной мысли желательно, чтобы вкусная еда всегда находилась на расстоянии вытянутой крепкой мужской руки. В этом суть жизнеутверждающей правды. Правда, извините за жизненный каламбур, Геннадий Правда при их супружеской регистрации настоял на том, что Ларисе не нужно сразу переходить на его фамилию.
   " Пойми меня, Лариса", - говорил Геннадий, приобняв Ларису за покатые плечи. - " Моя фамилия с очень непростой историей, и ...очень большая ответственность носить её. Люди же будут смотреть на тебя, и сравнивать с собой. И что получиться? ... Подумай. Детям, если они будут я, конечно, дам свою фамилию".
   Лариса ничего не поняла из сказанного Геннадием и согласилась. Думать было некогда, перед ней вот-вот должна была открыться высокая резная, с целующимися амурами, дверь, из-за которой доносился свадебный марш, поднимающий в нетерпении большую девичью грудь Ларисы под скромным ситцевым платьем. ...
  
   - Где тебя нелёгкая носит? - Встретил, вошедшую в комнату жену, Геннадий, расхаживающий по комнате и обдумывающий что--то в процессе перемещения от двери к окну и обратно. - Здесь такие дела творятся. Я сегодня попал на приём. Меня приняли! - Геннадий так сверкнул глазами, что у Ларисы сумка с продуктами на пол упала: - Ой, Геночка я же не знала. Я бы у мастера отпросилась раз такое дело. Потом бы в выходные отработала.
   Геннадия это мало волновало, он продолжал мерить комнату победителем: - Первый зам принял. ... Сам первый! Первый из первых! - Геннадий поднял указательный палец в подтверждении исключительности произошедшего с ним. Взвил перст, как жезл вскинул.
   У Ларисы подогнулись ноги, и рука сама прижалась к груди: - Как же это?
   - А вот так! Принял. Выслушал. Прочёл мою пояснительную записку и ...- Геннадий добил Ларису паузой и колким взглядом. ( Знай, дура, с кем живёшь.) - ... поддержал!
   Короче будут наш музей на другой уровень поднимать. Вот так-то, Лорка!
   - Ой, Геночка, есть всё-таки правда. Есть правда на земле. Знала я. Знала, - брызнула слезой Лариса.
   - Знала она. Знала, - передразнил её Геннадий. - А сколько это сил моих стоило? Ты себе представить можешь? - Геннадий похлопал себя по пролысине. - А сколько умственного перенапряжения? ... Сколько? Сколько я ночей не досыпал? Анализировал.... Эх! Ты!
   Лариса в оправдание отмахивалась рукой: - Знаю, Геночка, умница ты у меня. Умница. Вот знала я это. Вот, хоть стреляй меня, знала.
   Геннадий оттаял, снял с лица часть государственной заботы и оставшейся бытовой, доброжелательной частью лица попросил: - Ты бы, Лорка, что-нибудь типа ужина там собрала.
   - Да почему же типа ужина? - засуетилась в родной стихии Лариса с девичьей фамилией Тяглова. Забегала от холодильника к столу и от стола к плите на общей кухне: - У нас же и щи ещё хорошие, вчерашние. И голубцы я тебе на сковородке сейчас быстро разогрею. Я быстро, Геночка, быстро. А ты рассказывай, Гена, что ещё говорили?
   Геннадий специально открыл дверь комнаты, чтобы и другим жильцам квартиры было слышно: - Ждёт нас, Лариса, большая комиссия. ... Всем комиссиям комиссия! Так сам первый заместитель и сказал, что очень это важное и нужное дело музей Зинаиды Потаскухиной. Таких нужных музеев и нет нигде больше. И давно уже пора выводить наш музей на другой уровень. Это хоть и музей жены работника среднего звена управления, но уровень его не должен быть средним. ... Так и сказал, Лариса. ... Слышишь меня?
   - Слышу, Геночка! Слышу! - отозвалась Лариса из кухни.
   Геннадий, убедившись, что жена его слышит и не только она, вышел из комнаты и продолжил: - Под это, Лариса, даже деньги из бюджета нам выделят. Расширяться будем. ... Слышишь?
   - Слышу, Геночка!
   - А расширяться, это значит, ... придётся кое-кому освободить жилплощадь, - на последних словах Геннадий сделал намеренное ударение. Раскатисто получилось, учитывая акустику коммунального коридора.
   - А как же соседи наши, Геночка? Им-то куда? - Лариса спросила участливо, женщина она была не конфликтная, до той поры, пока не трогали её кастрюли.
   - А соседям, Лариса, придётся отсюда выметаться. Подобру-поздорову.
   - Жалко их Гена.
   - Слишком добрая ты, Лариса. Ты о будущем не думаешь. В любом большом деле без жертв не обойтись.
   - Вот уже и готово, - Лариса, раскрасневшаяся сноровисто препроводила кастрюльку и сковородку из кухни мимо законного супруга, у которого от запахов заурчал желудок, в комнату на именной стол тёти Зины под инвентарным номером 3108.
   Кушал Геннадий с аппетитом, с удовлетворением от удачно прошедшего дня. Всё сошлось, как нельзя лучше. Приняли и поддержали. Вот только комиссии он и сам, в правду сказать, внутри побаивался. Об этом он не хотел рассказывать жене. Первый зам подошёл к делу серьёзно и решил не опираться только на одно мнение, а узнать и другое. Для чего он решил комиссию составить из двух не очень дружащих между собой научных центров. Первый назывался Центром запредельно-глобальных стратегий, а второй носил название Фонд глобально-запредельных мотиваций. От одних названий у Геннадия в кабинете первого зама взмокла спина, и приключился тик на левом глазу. А в голове пронеслось - "Куда ты, дурак, полез? ... Здесь такие коты плавают". Китов на котов перепутал Геннадий от страха, но мысль менять не стал. Была в нём некая пробивная сила, отметающая мелочное ради достижения великой цели. Другой бы интеллигент месяц переживал, изводил себя страданиями, мучался от угрызений совести, что он так нелепо ошибся, даже если этого никто и не заметил. Геннадий был не таков. Улыбнется, натужено и забудет, было бы ради чего страдать.
   За первым блюдом Геннадий покончил с тревожными мыслями и сомнениями. Ложку облизал. Под второе блюдо, голубцы разогретые, перешёл он к размышлению о приятном, о вещах волнующих своею тайной, которые, всегда припасают, оставляют на потом, на сладкий десерт. Подобрался Геннадий на мягких лапах к мыслям о финансировании, к сумме самой подкрался неслышно. ... Долго. Ох, как долго он примерялся к первой предполагаемой цифре, готовился к ней, как спортсмен к последней попытке. Так, по сути, и не подобрался. Побоялся спугнуть. Геннадия другая мысль привела в оцепенение, сдавила горло, не давая пройти в желудок половине откушенного голубца. Пришлось жену просить постучать по спине. Мысль о том, что может быть, даже в бюджете выделят отдельную строку. Так и напишут чёрным по белому - Средства для музея Зинаиды Потаскухиной, и в скобках припишут - (Директор Геннадий Правда.)
   - Тебе голубцы не понравились? - Лариса вырвала Геннадия из цепких лап бюджета.
   - Есть можно, - в принципе, это было похвалой из уст Геннадия. Зачистив молча свою тарелку, Геннадий сказал: - Давай, быстро убирай всё, записывать будешь. У меня пару предложений накопилось дельных, пока я тебя ждал. - Вилку облизывать Геннадий не стал, нужно было привыкать к новой жизни, к новому уровню, положению, само же положение на то и обязывало: - " Может я и дождусь того, что перестанут сюда шляться эти школьники. ... Дай та бог! Дай та бог! ", - успокаивал себя Геннадий, - " ... лезут всюду со своими дурацкими вопросами. Дети, тоже мне. Кто их учит и что у них в голове? ... Как им объяснить, почему тётя Зина не наняла киллера? Вот, гадёныши!", - увлёкся Геннадий и не заметил, как ладонь его, собрав жир от голубцов вокруг рта, сама обтёрлась о бахрому плюшевой скатерти тёти Зины, с мемориальным жирным пятном борща за инвентарным номером 3109. ...
  
   -:-
  
  
   - Ты уснул? - Даша, уютно устроившись на тёплой груди Виталия, улыбалась сама себе в темноте. Сейчас она не хотела быть Плохой. Смотреть в светящийся уличными огнями пролёт окна надоело, передумав и помечтав о многом, ей так хотелось об этом поговорить, поделиться с кем-то, - Спишь? - теперь она легонько толкнула Виталия.
   - Нет, - Виталий прервал своё мерное сопение, коротко ответил.
   - Что нет? - такой ответ не устраивал Дашу.
   - Не сплю, - с тем же выражением ответил Виталий.
   Для Даши этого вполне было достаточно: - А как ты думаешь? - Даша ещё больше подтянула ноги, сжалась калачиком и прижалась к Виталию, она и без того хрупкий ещё ребёнок доверила ему себя, приподняла их общее, готовое произвести на свет новую жизнь, тело, растворила мир вокруг, освободила его от всего материального. И плыли они в пустоте, не ощущая ни под собой, ни над собой ничего, ни света, ни тьмы.
   - О чём? - спросил Виталий.
   - Если бы у нас на самом деле появился ребёночек? Маленький такой. - Даше было тепло и спокойно в общем теле. Она сама ещё не родилась. Для неё ещё и мир-то не создан.
   - Сначала я должен буду победить змея, - казалось, что Виталий и не задумывался об ответе. Откуда он его знал? Ничего же нет ни вверху, ни внизу.
   - Я бы этого очень хотела. ... Он бы, наверное, сразу кричал. Плакал бедный.
   - И зовут этого змея - Банджурогамия серединный змей, - Виталий потянул их общее тело вниз.
   - Уа! Уа! - Даша вернула всё на своё место. - Так смешно. Может это, слова какие-то на их языке, а мы их не понимаем. Они и кричат от этого, злятся. Так ножками и ручками шевелят. Уа! Уа!
   - Серединный змей, это потому что он находится между змеем искусителем и воздушным змеем. Ну, ... и между нами конечно ползает. Исконно наша змеюка. Мы его просто не замечали раньше, а может и не понимали. Хитёр гад. Жалит себя во все члены, кусает, собака, ядом. Он под всё может замаскироваться, прикинуться, даже гибридом может стать из искусителя и воздушного змея. ... И имя себе выбрал не наше, гадюка. Это чтобы нас ещё больше позлить и запутать.
   - Может нам наоборот нужно учиться их словам, а мы начинаем их своим словам учить. Виталь, ты как думаешь?
   - И ни в коем случае нельзя убивать его. Ты это, Даша, запомни. Он на это и рассчитывает. Запомни обязательно, на всю жизнь. Он наши молитвы использует и провоцирует нас. А я точно знаю - победить это не значит убить.
   Их общее тело уравновесилось, приготовилось. Можно было лететь и вверх, и вниз. Внизу уже виднелась земля, твердь. Кто-то даже ползал там, копошился, рыл, прятался, носил что-то.
   - Мне так вдруг захотелось, чтобы их было двое. ... Хм. Такие красивые. Красивые-красивые! Я их вижу. Вот как тебя. Точно вижу. ... Они уже подросли. Могут держать друг друга за руку. Это очень важно, Виталь. ... Правда, да? ....
  
   -:-
  
   Призрак так и не смог усадить Судьбина на кровать, упирался старик, сопротивлялось дряхлое тело, не хотело в синею долину под низкое холодное солнце. Пришлось самому товарищу Сталину отложить все свои важные государственные дела и сойти с портрета. Не любил он, когда не получалось что-то: - "Ви кто такой?" - спросил он у Призрака, упираясь в того строгим принципиальным взглядом и мундштуком трубки. Призрак сам растерялся и отошёл от старика: - " А ви кто такой?". Товарищ Сталин как всегда всё сам понял и улыбнулся: - "Ви нужное дело делаете товарищ. Извините, что не знаю, как вас зовут".
   У Призрака от замешательства вырвалось: - " У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!", - страшно и тоскливо. Призрак сам сильно испугался того, что у него получилось такое имя, но ещё страшнее был взгляд, направленный на него, обдирающий холодом.
   - Не нужно так сильно бояться товарища Сталина, - сказал товарищ Сталин. - Товарищ Сталин уже не тот. ... Так что же вы всё-таки хотели от моего верного старшины? Какой у вас был замысел?
   А Призрака ещё больше заклинило, не поверил он товарищу Сталину, и ещё страшнее вырвалось у него: - "У-у-у-у-у-у-у! У-у-у-у! У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!
   - Не умеете ви докладывать, товарищ, - прервал жуткий вой Призрака товарищ Сталин, - доклад должен бить коротким, - товарищ Сталин рассуждая, стал передвигаться по маленькой комнате и, как дирижёр управляет оркестром, помогал себе трубкой, скупые, но очень точные движения управляли словами. - ... Доклад должен бить понятным, - маленькое пространство коммунальной комнатухи не мешало величию мысли, не было ей преград, ни что не мешало парадному белому кителю, белее которого нет ничего на этом свете, снега девственные, нетронутые, не могут сравниться в своей белизне непорочной. Рассыпалось всё живое и неживое перед белизной его, проходил китель и сквозь тело старика Судьбина, и сквозь бестелесное тело Призрака, - ... И самое главное. Доклад должен бить по существу. ... А за такой неумелый доклад вас нужно било бы наказать. Так било бы правильно. ... Для всех.
   От таких слов у Призрака подогнулись ноги, и опустился он на колени. И стоял призрак товарища Сталина перед самим товарищем Сталиным, как перед иконой.
   Товарищу Сталину это понравилось, он посмотрел вверх, на потолок, хитро улыбнулся и сказал кому-то: - " Вот, смотри, как нужно". ... "А ви, - обратился он уже к Призраку, - Послушайте, как нужно докладывать товарищу Сталину. Расскажите нам товарищ старшина, что это за дети, которые вас беспокоят и которые не дают вам спать. А мы с товарищем послушаем вас, - товарищ Сталин устал ходить и присел на пустую кровать Судьбина младшего: - Сын-то, кстати, пишет тебе? - ещё спросил он у Судьбина старшего.
   - Нет, не пишет, товарищ Сталин.
   - Да-а-а. Вот, дэти, - сказал с огорчением товарищ Сталин. - Воспитывай их, корми, а они короткого письмеца отцу не напишут. Нэ дэти, а изверги какие-то. ... Ну, давай, старшина, рассказывай.
   Старик собрался, успокоил дрожащие руки, немного расправил плечи и, не сводя взгляда со своей кровати, начал: - Это не мои дети, товарищ Сталин. Они вообще. Это.
   Как бы и не чьи. ... Детки эти. Это так, ежели по-нашему считать. Это я когда службу нёс ещё. Ну, охранял этих, врагов народа, товарищ Сталин. Я служил честно. В лагере был выводящим. На работы это. Служба хорошая, у нас всё было, товарищ Сталин, грех на что жаловаться, одет, обут, сыт всегда. Служба, в общем, оно, как и везде. Было это в сорок втором году, - задумался Судьбин. - Зимой, точно сорок второго.
   - Тяжёлое время, старшина. Я помню. Всем нам досталось, - поддержал Судьбина товарищ Сталин.
   - Холодная зима тогда очень выдалась. Морозы лютые. Мне-то в полушубке и валенках и то, до костей выжигало, а как эти выдерживали. Я и не знаю. ... Был у нас мальчонка совсем, лет двадцати, а выглядел, так и вообще, на все пятнадцать. Мне-то тогда не намного больше было, да я в сравнении с ним мужиком казался. В отцы, можно сказать, ему годился по виду. Он худой, щуплый. Глаза впалые. ... А туда же стервец, во враги народа полез. Шпионом был, вредителем. Колоски с поля воровал. Впаяли ему тогда на всю катушку, двадцать пять годков отмерили Вове Тютину. Так его звали. ... Вова. Володя. Я-то его и не обижал, так чтобы сильно, что толку было бить этого доходягу. Он и так сам чуть ноги таскал. Так, двинешь прикладом в спину, для порядка, чтобы от строя не отставал и всё. Честно сказать, товарищ Сталин, простите, но мне его даже жалко было иногда. Нормы-то у нас тогда большие были. Вся страна жилы рвала. Я понимаю. ...
   Товарищ Сталин улыбнулся.
   ... Мужики здоровые не справлялись, как мухи дохли, в отвал вместе с тачками падали. А этот, ноги заплетаются, падает через каждые пять метров, а тачку толкает. Глаза очумелые. Цеплялся он за эти ручки деревянные. ... Я понимаю. За жизнь цеплялся. Норму свою, он, конечно, не выполнял, и кормили его за это мало. ... Да чем их вообще кормили. Простите, товарищ Сталин, я понимаю, что всей стране тяжело было. Это я к слову сказал. Чтобы понятней было дальше. Мне иногда даже казалось, что это тачка его возит, а не он её. Не сдавался он, жить так хотел. Я уже говорил, что жалко мне его было. Если рядом ещё выводных не было, то я отвернусь и как бы не замечаю его, не вижу вроде, как он у тачки упадёт. Подожду, пока сам не поднимется. Тогда повернусь, крикну. Он дальше упирается. Там упор нужен хороший, а земля промёрзшая, скользкая, натоптанная. А весу упереться, в нём нету. Ножки худенькие, короткие проскальзывают. Пока он её от места оторвёт, тачку эту. Пару раз я, честно вам скажу, видел, он её приподнимет, тачку значит, оторвёт с места, ноги у него поедут, а тачка стоит, не падает, на одном колесе стоит. Замрёт, как к земле приросшая. Стоит! ... Чудо и всё тут, простите, товарищ Сталин. Я же говорил вам, тачка ему помогала. Он тогда обернётся на меня и ... как будто улыбнётся, ... а может и оскалиться так, что у меня аж мурашки по коже забегают. Впадины глаз большие, тёмные. Уши торчат. Глаза сумасшедшие, а рот с тремя зубами скалится в улыбке. Зверь чистый, хотя и доходяга. ... Я тот день хорошо запомнил, товарищи Сталины. ...
   Старик увлёкся рассказом, вернулся, откуда и не уходил, всё перед глазами, рукой потрогать можно, смахнуть наледь с прокуренных усов, валенками прихлопнуть, что б ноги согрелись от холода. Холод он никуда и не уходил, всю жизнь рядом был, сопровождал и тело, и душу, привык к нему Судьбин, не гнал от себя. А куда его прогонишь. Не бывает ни какой отставки и с войны не возвращаются. И сейчас он явно видел перед собой страшную, чёрную дыру оскала беззубого рта паренька, доходяги, приговорённого холодом.
   - Продолжай, старшина. Правильные слова говоришь. А мы с товарищем Сталиным дальше послушаем, - ничего не упускал товарищ Сталин, не было для него мелочей и оговорок. Эту оговорку он одобрил.
   - ... Когда уже мы в лагерь возвращались в тот день. Вьюга началась. Ветром прям, так и резало, как бритвой. Володя тогда, паренёк этот, в хвосте колоны плёлся. Видать совсем плохо ему было. Телогрейка худая на нём. Ботинки все дырявые, чем-то перемотаны, обмотаны были. Да ничего это не помогало. Видать дух у него начал выходить. Тут цепляйся, не цепляйся, а конец один. Он конец тот, вьюгой подгонялся. Я таких много перевидал. ... Я тогда за ним шёл. Он когда уже совсем немного до лагеря оставалось, упал и не поднялся сам. Я позвал старшину, тот посмотрел, толкнул его сапогом, а он и не шевелится. Старшина мне тогда моргнул, кивнул так, мол, давай, кончай его, и ушёл сам. Остались мы с ним вдвоём. Вьюга рвёт, дышать тяжело, я автоматик с плеча снял. Новенький ещё совсем автоматик, только получил. Ещё и пострелять ни разу не успел толком, а так хотелось. Война ведь. Там наши врага бьют, а я ещё ни одного не прикончил. Ох! Молодой был, ещё сам мальчишка. Ковырнул я его валенком, а он, как бревно стал, перевернулся на спину и одной рукой ко мне тянется, как будто за что-то ухватиться хотел, да не смог, так и замёрз сразу в ледышку. Глаза впалые открыты. Потухшие только. Удивление на лице застыло и оскал. Оскал этот, но не страшный. Я на руку подул, согревая. Дул, дул, да так и не смог выстрелить. Остановило меня что-то. ... А он, так и остался у дороги, до весны лежать. Снегом всего занесло, одна рука ещё долго из-под снега торчала. Как подаяние просил ...
   - Так это, старшина, его дэти тебе спать не дают? - выслушав всю историю, спросил товарищ Сталин. - Правильно мы тебя поняли?
   - В том-то и дело, товарищ Сталин, что детей-то у него и не было, - ответил Судьбин.
   - Что это за чертовщина такая? Такая прекрасная история и нет ни какого логического завершэния. Как это понимать? Чьи это дэти?
   Старшина занервничал, попытался помочь себе непослушными руками, что-то собрать для убедительности: - Они вот эти. Вот, как они говорят. Станут вот здесь вот. И трясут меня за плечо, я глаза открою, а девочка мне и говорит, она младше значит, этого брата своего, мальчика, а тот молчит и его глазами на меня смотрит. А девчушка эта и говорит всегда: - У нас папа должен был быть Вова Тютин. Он нас к вам послал, дядя, спросить. Дядя, когда мы родимся? - Судьбин заплакал, не выдержал старый старшина, распустил нюни перед Верховным Главнокомандующим.
   - Он значит, их посылает. ... Правильно я понял тебя, старшина? - Задумался товарищ Сталин, и было здесь над, чем подумать ему.
   Судьбин с надеждой столкнуть с себя невыносимую ношу, быстро подтвердил: - Он! Он, товарищ Сталин. Я уже и не знаю, за что же мне это наказание? Я уже думал, может, нужно мне было тогда в него выстрелить. За это мне всё. Добил бы его тогда, и он бы не мучался и меня бы не мучил. Смалодушничал я тогда, товарищ Сталин, подвёл вас, не выдержал, простите вы меня. Это единственный раз-то и было. Больше у меня рука на наших врагов ни разу не дрогнула. Единственный раз это и было. Вот, как на духу перед вами признаюсь.
   Упал на колени старик и заплакал ещё сильнее. Призрак стоял на коленях, не смел, подняться, Судьбин каялся на коленях, один товарищ Сталин в белом кителе сидел на кровати Судьбина младшего, курил трубку и думал.
   - Ми, вот, как поступим, старшина, - придумал товарищ Сталин. - Ты сейчас вставай и ложись на кровать. Нэ нужно пускать слюни перед нашими врагами. Враги могут это нэправильно понять. Кто он такой этот Вова Тютин, чтобы мы его боялись? Ви его знаете, товарищ прозрачный Сталин?
   - Нет, товарищ Сталин, - искренне признался Призрак не солгав, он же на самом деле, кроме жильцов данной коммунальной квартиры никого и не знал.
   - Вот, видишь, старшина, товарищ Сталин всегда прав. Ложись на кровать. Пускай они приходят, я здэсь буду. Поговорю с ними, и всё у тебя будет хорошо. Я тебе обещаю!
   Судьбину не впервые было подчиняться приказу. Вообще-то если покопаться, проникнуть в суть самого понятия столь же древнего, как и сама жизнь, не уступающего ей, жизни, ни чем в продолжительности своей истории и отличие, имеющее лишь незначительное в том, что приказ не был нам дан в том понимании, как мы его сами для себя обустроили: - "Приказ не обсуждается. Приказ исполняется", нам бы, старым служакам, несомненно, было бы легче. Не терзали бы нас вековые сомнения, иссушающие мозг и разрывающие сердца в поисках своего, единственно верного и точного толкования простых истин. Приказ, он тот же закон, хотя строже и, несомненно, нужнее. С нами поступили, как с людьми, хотя и гражданскими, дав возможность самим решать и, главное, выбирать. ... Но как бы было всё прекрасно и чудесно, если бы был написан простой, точный приказ из десяти пунктов, и в конце была бы сделана одна лаконичная приписка, короткая и резкая по смыслу, как удар бича, по назначению: - "Исполнять!!!". Как бы всё было-стало просто и понятно, но ... не божественно.
   Судьбин, сделав несколько неуверенных шагов, прилёг на кровать, сразу робко и неуверенно, потом, вздохнув, подчиняясь и веря в лечебную силу приказа, распрямил ноги и поудобней подмял под себя "белою сопку" подушки.
   Он смотрел на товарища Сталина, товарищ Сталин смотрел на него. Он смотрел на товарища Сталина, товарищ Сталин смотрел на него. Он смотрел на товарища Сталина, товарищ Сталин смотрел на него. Сплелось всё в этом взгляде, таким канатом свилось могучим, в середине с колючей проволокой для стержня прочного, судьбоносного, а сверху он даже очень мягкий, ласковый с улыбкой отвечает на надежду, которая одна и другой попросту нет ....
   Когда появились дети, мальчик и девочка, как и говорил Судьбин, он всё ещё смотрел на товарища Сталина, а товарищ Сталин смотрел на него.
   Дети подождали немного, но дяди как будто их не замечали. Девочка дёрнула брата, который тоже увлёкся этой игрой, за рукав рубахи: - Пойдём, пойдём отсюда. Им не до нас.
   - Подожди ещё немножко, - попросил всегда молчаливый, худой и бледный в отца брат. - Интересно же. Подожди.
   - Пойдём, - заканючила сестра. - Мне страшно. Пойдём.
   - Нэт, - сказал товарищ Сталин, сказал как бы Судьбину, но дети поняли, что это касается их. - У нас дэти за родителей не отвечают. ... У нас дэти за себя отвечают. И дэти дэтей ещё ответят. ... Что вы хотели от моего верного старшины? Зачем его беспокоите?
   Девочка захныкала и затёрла глазёнки кулачками, спряталась за них. Брат сам ответил товарищу Сталину: - Нас папа прислал узнать.
   - Что ви хотели узнать?
   - Не знаю, - сказал брат. - Сестрёнка знала, но она сейчас плачет.
   - Вот видите, дэти, ви сами нэ знаете, что вам нужно. Нэ нужно вам сюда ходить. Учиться вам нужно, дэти. Как сказал вэликий Ленин - "Учиться. Учиться и учиться". Лучше и не скажешь.
   - Чему нам учиться, дяденька? - сквозь слёзы спросила сестра.
   - Какая хорошая дэвочка, - сказал ласково товарищ Сталин и погладил её по головке. - Нэ нужно плакать. Товарищ Сталин подумает чему вам учиться. Нашей великой стране нужны хорошие специалисты. ...
   Сморило всё ж Судьбина, сон пришёл спокойный, долгожданный и не его в том вина, что глаза сами закрылись и сердце, успокоившись, забилось ровно, бесшумно, не отдаваясь в висках ужасом и болью.
   Товарищ Сталин заметил это и перешёл на шепоток: - Всё, уходыте, дэти, уходыте. Нэ нужно вам больше здэсь быть. Спит старшина. А папе своему передайте, нэ нужно вспоминать старое, нужно вспоминать новое, но, когда нужно, дэлай наоборот. Пусть подумает над этим. Пусть долго думает, - и подмигнул Призраку.
   Призрак сам попробовал обдумать эту загадку, но сразу понял, что над этим можно продумать целую вечность, было бы тепло, сухо и никто не кусал, а так, конечно. Или бесконечно возвращаться к самой загадке. ... Призрак незаметно для себя вовлёкся в этот круг адских размышлений, да так, что зубы от холода застучали. В этом аду не огонь жёг, холод изнутри выжигал.
   - Дяденька, а можно папке нашему пальто какое-нибудь старенькое, холодно ему там очень, - попросила на прощание сестрёнка.
   - Нэт ничего у товарища Сталина своего. Была когда-то шинель одна, - товарищ Сталин встал с кровати и говорил стоя. - Друзья украли. Теперь донашивают. Вах! Воруют! Всё воруют, дэти. Ви этому не учитесь, нэ надо. ... Оно само прыдёт. Такая вот наука. Ну, пора мнэ уже дэти, и вам пора, и тебе пора, - сказал он Призраку. - Всем пора. Такая вот пора одиночеств.
   Дети испарились, как призраки. Призрак встал с колен и, приняв свой непостоянный вид, просочился из комнаты, а товарищ Сталин бережно наступил одной ногой на старшину, улыбавшегося во сне, второй оттолкнулся от колымского солнца, зависшего над горизонтом "синей" долины и занял своё привычное, настоянное место. ...
  
   -:-
  
  
  
   Можно было бы и нам прилечь, отложить книгу, и отдаться во власть разноцветных или бесцветных снов, полетать, упасть с немыслимой высоты, прогуляться по пустынным улицам, бежать, бежать куда-то, встречая друзей и врагов, нестись в машине, не слушающейся педали тормоза, так желать и хотеть проснуться, но, не смочь, когда это нужно, а обдаться всему липким потом, и только тогда, на миг, пробудиться и снова уснуть под камертон спящего царства. Миллионы снов рассказаны, придуманы, увековечены и миллионы ещё будут использованы по назначению. Но бывает и другое, бывают бессонницы ни сколько не уступающие по своей насыщенности своим братьям, снам. У бессонниц, если они настоящие, не придуманные, краски даже ярче и насыщенней, заострённей, если можно, так сказать о красках, цветовые края резче прочерчены, нет сонливой размытости и благодушия.
  
  
  
   - Тебе было бы лучше, Мальчик мой, поспать. Хотя бы постараться уснуть, - Елена Викторовна заботливо потрогала лоб мужа:- Температуры нет.
   Ненашев не отпустил руку жены, поцеловал её и вздохнул: - Не могу, Ангел мой.
   - Снова будешь спать в кресле? Будешь ходить всю ночь? Ты бы прилёт на кровать.
   - Не могу, Ангел мой.
   Ангел принёс плед, укутал своего мальчика, который сидел в кресле, откинувшись на мягкую спинку, и сам присел к нему на колени: - Мальчик, а мне вот кажется, что если бы только и говорил вот эти два слова - " Не могу, Ангел мой ", мне бы этого вполне хватило ещё лет на двести.
   - Всего-то двести лет? - разыграл обиду Мальчик.
   - Ну, не будь таким занудой. Двести лет это ..., это ..., - Ангел задумался и стал про себя считать, прибавляя по единице, - Пять. Шесть. Семь. Восемь. ... Это много. Хотя бы столько.
   - Почему столько, когда можно больше. На-а-много больше.
   - Можно? - неподдельно удивился Ангел. - Ты это действительно знаешь?
   - Не знал бы, не говорил.
   - Ну-ка, ну-ка, очень интересно, что знает мой Мальчик, чего я не знаю?
   - Ты это тоже знаешь. На то ты и Ангел.
   - Старый ангел, - грустно ответил Ангел.
   - А это откуда ты знаешь?
   - Это все знают, Мальчик мой. Ещё с тех пор, когда только люди задумали строить дома.
   - И заточили себя в них.
   - Да. Всё тогда и началось. Окна-двери-скорлупа. И твой Ангел начал стареть. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Побежали по скорлупе змейки тонкие.
   - Я люблю эти змейки, - Мальчик, чуть касаясь пальцем, провёл по щеке Ангела.
   - Мне щекотно и грустно от этих змеек, - выражение лица у Ангела действительно стало наигранно грустным; со сведёнными бровями и пухлыми губками.
   - Они тебе не верят. И я тебе не верю. А мы все вместе откроем тебе глазки. Грустные глазки, - Мальчик дотронулся пальцем до век Ангела. - И они улыбнутся.
   Ангел улыбнулся, но глаз не открыл. За окном что-то визгнуло, посигналило и уехало. Машина, что с неё взять.
   - Мальчик?
   - Да.
   - Знаешь что?
   - Что?
   - Я вот сейчас. ... Сей прямо час. У тебя спрошу что-то очень-очень.
   - Очень-очень какое?
   - Хм, - выдохнул Ангел. - Очень-очень ... важное. Я бы, наверное, так сказала. Как. ... Как дверь. Дверь, это же очень важно?
   - Дверь?
   - Ну, как бы дверь. Дверь туда.
   - Понятно, мой Ангел. Пусть будет дверь. Конечно, важно. Дверь. Перед дверью. ... За дверью.
   - Подожди-подожди. Ещё рано. Не нужно так сразу. Я это начала, я и буду. Хорошо?
   - Потрогай ещё раз мой лоб и хорошо.
   Ангел привстал и дотронулся губами до лба Мальчика: - Хороший лобик, умный.
   - Так с чего ты хотела начать? - спросил Мальчик.
   - Я бы хотела. Я бы очень хотела. Хотела бы я, - Ангел ждал, проговаривал предварительную молитву всем известную и неменяющуюся со дня сотворения. - Я бы хотела вернуть все сны, отдать их обратно, откуда пришли, и попросить взамен ещё немного времени. Я бы их обменяла! - Ангел закончил очень уверенно, бодро, не оставляя времени на отказ.
   Мальчик, как человек немного более практичный, он всё-таки стаж, положенный для пенсии выработал, взвесил всё и спросил: - А как бы ты их меняла? Ну, на что? Сон на час? На день? Или на минуту? Какой курс обмена?
   Сейчас уже пришло время взвешивать Ангелу, он всегда попадал в эту ловушку, отпускал что-то, отдавал, а потом уже думал вдогонку, сколько там и почему: - А-а-а каждый бы сон я меняла по-разному. Были, конечно, такие сны, за которые стыдно целый год просить.
   Мальчик не удержался: - Ого! Так сразу и год.
   - Глупый ты, ничего не понимаешь. Я же для нас это всё делаю. Просто, я точно знаю, что были такие сны, которые вообще бесценны. Как с ними быть?!
   - И ты их все помнишь?
   - Как тебе не стыдно? Это же наши сны, общие. Можешь сам проверить.
   - Ах, ну да, да, точно, прости. Общие сны, конечно же, должны дороже идти. Год, никак не меньше.
   Ангел насторожился, сузил глаза и спросил: - А может у тебя были свои сны, о которых я ничего не знаю? Неучтённые? Утаённые? Ну-ка, признавайся чёрной руке, - и маленькая ручка Ангела опустилась на горло Мальчика.
   Мальчик разыграл испуг, выкатил глаза и поднял свою руку в клятве: - Нет, не было. Клянусь белой рукой и большой струной Джимми Хендрикса.
   - Хендриксу я поверю. А ты помни, что за тобой всегда будет приглядывать чёрная рука, даже в самых чёрных-чёрных снах она будет рядом.
   - Ох, не пугай меня, Ангел мой, не хочу я больше чёрных снов, - серьёзно сказал Мальчик.
   - Прости, прости, любимый, я, конечно же, неправа. Я буду тебя охранять от всяких плохих снов. Я их все прогоню. Я их к тебе не подпущу. Поспи, Мальчик, - и Ангел с надеждой заглянул в его уставшие глаза.
   - Не могу, Ангел мой.
   - Ну вот. Мы обратно вернулись в начало. Ещё осталось сто девяносто девять лет, девятьсот девяносто девять дней.
   - Сколько дней? - удивился такому счёту Мальчик.
   - Не спорь, я так хочу. У меня свой счёт.
   Потом они замолчали на какое-то время. За окном что-то чистили, скребли большой щёткой по асфальту, подметали улицу. Призрак сидел напротив них на ковре, слушал, ему надоело прикидываться человеком, и он расплылся в облака над горными вершинами, в туман над лугами и быстрой рекой. В этом голографическом настроении чего-то не хватало, движение было, река неслась, бурлила, и облака плыли, туман стелился тонким шёлком, всё как на ковре, стад не было, пастухов и пастушек в сахарных позах тоже не видно. Глупости эти пошло-сентиментальные для Призрака были несущественны, может потому, что не было у него своего дома, не было своих воспоминаний, не было сожалений об их быстротечности.
   - А что будем делать с бессонницей? - спросил Мальчик.
   - О, бессонницы у меня целые залежи. У меня такие запасы. Ещё с юных лет. Если их обменять, то мне даже страшно подумать, на сколько этого может хватить, - ответил Ангел.
   - И у меня много-много, - согласился Мальчик. - Взяли бы только. ... Хотя бы за миг лишний.
   - Дай мне слово, Мальчик.
   - Даю. ... А что нужно сделать?
   - Найди меня там, пожалуйста. Пожалуйста-пожалуйста.
   - Не хочу искать. Хочу ждать.
   - Какой ты всё-таки хитрый. Я же женщина. Слабая. Беззащитная.
   - Ты мой Ангел.
   - Вот, правильно. Я должна сидеть у окна, грустить и лить слёзы горючие, неутешные. Где мой Мальчик? Где? Когда он меня найдёт. А ты должен восстать весь в сиянии и радости и бежать, бежать ко мне. Падать, подниматься. Долго бежать, чтобы не было это так коротко, не люблю коротких финалов. Хочу этим наслаждаться долго-долго. Я буду тебе кричать навстречу - Вот она я! Я здесь, мой рыцарь! ... Придёшь?
   Мальчик ответил не сразу: - Если, - начал он.
   - Не хочу - если, - остановил его Ангел. - Не люблю я это - если. Не хочу. ... Не хочу-у-у.
   Ангел сошёл на землю, покинув колени мужа. Призрак, почувствовав состояние Елены Викторовны, перестал быть объёмным горным пейзажем и присоединился к ней.
   - Мы сейчас покажем тебе, что никакого "если" нет.
  
  
   -:-
   ... Как Ларисе хотелось спать. Бедная труженица, поклёвывая носом, склонилась над листом бумаги, буквы пританцовывали перед её глазами. Нужно было писать, записывать за мужем. Геннадий любил порядок во всём и в канцелярских делах особенно. Ах! Да, вы же не знаете, что кроме двух работ Лариса ещё числилась ответственным секретарём музея - " Жены работника среднего звена Зинаиды Петровны Потаскухиной". Ответственности ей, как раз, было не занимать. Так что музею в этом плане даже повезло с таким сотрудником. Убрав быстро со стола посуду и остатки ужина, вымыв всё, Лариса аккуратно разложила на столе бумагу и канцелярские принадлежности. Всё должно было быть рядом; бумага, запас карандашей, ручки, линейка, стирка и ещё много разной мелочи, необходимых в ритуальном обращении с белым листом бумаги, чистым и непорочным до момента лишения его этих качеств, путём магического, придания ему свойств деловой бумаги; протокола, письма, аналитического доклада, слёзной просьбы, заявления, доноса, отчёта, предложения, акта и ... прощальной, короткой записки. ... Ей бы, Ларисе, все эти проблемы с бессонницей. Веки, закрываясь, тянули за собой всю голову. Она не просто клевала носом, Лариса клевала в маленький, короткий сон с изюминку размером. Одну аналитическую записку, с предложениями по поводу усиления в стране слабой воспитательной работы с подрастающим поколением в семьях и школе, они уже закончили, перешли к международной обстановке. Вот тут Геннадий распалился не на шутку, говорил и говорил, сыпал и сыпал предложениями, обвинениями, Лариса с трудом поспевала записывать гневные тирады мужа, часто не понимая ничего из сказанного. У Геннадия, как и у страны, было очень много врагов, они прямо кишели вокруг. Геннадий часто после продиктованной изобличающей фразы топтал их ногами, давя на полу врагов ползущих, или воображаемо душил за кадык врагов, нападающих со спины. Эти маленькие перерывы давали Ларисе короткие мгновения сна. Геннадий топал ногами, а Лариса, клюнув в масляную плёнку, успевала увидеть яркую цветную картинку из своей прошлой жизни. Когда Геннадий дошёл до основной проблемы сегодняшнего дня и сформулировал её как, мягко говоря, языком аналитической записки: " Кругом одни геи и их всех нужно подвесить за одно место". Лариса увидела своего отца, Петра Кузьмича Тяглова, сидящего рядом со своим братом Иваном Кузьмичом Тягловым. Они сидели на старой ещё дедовской деревянной скамье со спинкой и целовались в губы. Отец почувствовал, что на них смотрят, оторвался от старшего брата Ивана Кузьмича и позвал её, Ларису: " Лорка, давай с нами наперегонки, кто быстрее до речки добежит". Отец сорвался с места и побежал так быстро, как бегают мальчишки в летний день. Дядя Ваня бежал не так быстро, у него всю жизнь болела спина, он бежал, припадая на одну ногу и держась рукой за поясницу. Вслед им сорвалась и дедовская скамья с отполированной спинкой. Скамья заржала по лошадиному и понеслась вскачь на своих четырёх изогнутых ногах. Веселье и радость наполнили и Ларису, она побежала вслед за отцом и дядей. Был прекрасный летний день, они спустились от их деревенского дома по огороду, пересекли дорогу, и по старой панской тополиной алее через луг понеслись к реке. Ларисе здесь было всё знакомо с детства: дом, пыльная дорога, баня у реки, луг. Каждую субботу отец вытапливал баню. Сразу парились и мылись мужчины, а потом, когда первый пар сойдёт, обмякнет, заходили женщины, сёстры и мама. ...
   Геннадий ударил кулаком по своей ладони и продиктовал Ларисе: - Пора нам в этом деле разобраться окончательно и бесповоротно. Начать предлагаю со столицы. И как круги от брошенного в воду камня, наш праведный гнев разойдётся по всей стране, очищая её. Да что там страна! ...
   " Лорка, догоняй батю! ", - и Лариса увидела, как отец первым со всего разбега бросился в воду, вода ударила фонтаном и брызгами. Какой он был озорной и весёлый сегодня, прям не узнать, не было ни обычного строго выражения лица, ни строгости в голосе. Лариса очень боялась отца в детстве, до панического страха, до слёз. Отец суров был ко всем. И к маме тоже. Таким, как сейчас она отца не помнила. Помнила, как мама часто плакала за занавеской, помнила холодок в груди, когда разбивалась посуда или, когда они с сёстрами, заигравшись, забывали сделать что-то по хозяйству, то, что велел отец. Помнила страшные шрамы у отца на спине, два затянувшихся воронками отверстия от пуль, обгоревшую руку сзади и часть спины. ...
   Геннадий сформулировал новые предложения: - Я конкретно предлагаю создать передвижные, летучие тройки-комиссии для оперативного выявления, как сексуальной, так и политической ориентации. ...
   За отцом в реку прыгнула дедовская скамья, от плоской деревяшки брызг было немного, зато шлепок сильный получился. Дядя Иван приковылял последним, когда уже и Лариса сама влетела в воду, разгоняя волны и круги от скамьи, он, дядя, осторожно задом сполз с берега в воду двумя ногами и присел на мелководье, шлёпая по воде ладошками и пуская длинные струйки изо рта. Лариса поплыла к отцу, гребя по-собачьи, отфыркиваясь и задирая голову. Скамья так же по-собачьи плыла рядом, наперегонки, кто быстрее успеет к отцу. Батя весело засмеялся и протянул руки Ларисе: - Лорка, ты не верь в это! Скамейки плавать не умеют. Дурость всё это, Лорка ...
   " В тройки-комиссии подбираются сексуально и политически выдержанные люди, лучше конечно товарищи, - продолжал диктовать текст Геннадий. - А ещё лучше из простых трудящихся с обязательным присутствием идеологического работника. Один, тот, что в центре, должен быть обязательно голым и вызывающе повёрнут к прохожим задом. А те, что несут его под руки, трудящийся покрепче и идеологический работник, должны зорко следить за всеми встречными прохожими, улавливать и отмечать малейшие изменения в их лицах. У кого слюна побежит изо рта, сразу выдаст свою сексуальную ориентацию, а те, что брезгливо отвернутся, выдадут свою политическую ориентацию. Видите ли, им политика наша не нравится. Туда же и их. За то же место. ...
  
   "Лорка, принеси ка нам с дядей то, что мать собрала там", - Отец с дядей Иваном вышли из бани, в белых рубахах и таких же кальсонах они ещё дымились густым банным паром, лица их красные, просиявшие от обряда очищения, от любви ко всему живому, улыбались. Лариса пошла и уже с дороги слышала, как отец закричал во всё горло: - Ох, как люблю же я, Иван, всё это! Как люблю! Эх! Ваня!
   Выпивали и закусывали они прямо у бани, на скамье разложились. Пили самогон, тот, который отец в этой же бане и гнал, когда время было от работы свободное. Наливали по полной гранёной чарке, чокались, выпивали, опрокинув, занюхивали первую крепость кулаком, а потом уже зажёвывали зеленым луком с солью и хлебом. Лук хороший у них уродился в этом году, перо длинное сочное, мясистое, как алоэ. Хрустел отец луком и кругом оглядывался таким взглядом, как будто он только сейчас на этот свет народился, и всё ему это в диковинку было созерцать.
   - Мы, Лорка, с Иваном на войну собираемся, - сказал серьёзно отец, закусив третью рюмку и позволив себе прикусить пластинку белого сала.
   - А что! - поддержал его старший брат. - Мы ещё этим басурманам всем покажем, где Кузькину мать искать! Наливай, брат, ещё по одной.
   Отец разлил по рюмкам из бутыли: - Я, Лорка, снова в танковые войска подамся.
   Лариса вспомнила, как в прошлом неурожайном году, когда жили впроголодь и считали каждую копейку, отец в один день сначала требовал, а потом и просил слёзно у мамы три рубля, так ему выпить ещё нужно было. Та не сдавалась и не отдавала заначку. Всё увещевала его: " Образумься, Петя. Нет денег. Ты же сам знаешь. Вот и девчонкам платья нужны новые" - Мама как раз глажку устроила и продемонстрировала отцу в подтверждении своих слов исхудалое платье. Того же, как заклинило. Дай! И всё тут. Заплакал батя тогда горькой слезой: - Ты меня не любишь! Вы все меня не любите! ... Я же вас защищал. Я за вас кровушку свою проливал. - А потом, как рассвирепеет. Как схватит утюг у матери из рук: - Да я под Курском в танке горел! Броня плавилась! А ты мне трёшку жалеешь! - И как приставит горячий утюг к своей руке. ...
   Геннадий хлопнул от удовольствия в ладоши. Лариса вырвалась из сна с запахом подгоревшего мяса.
   - Начать повсеместные проверки, - Геннадий потирал руками, - лучшего всего с аэропортов, вокзалов и других мест скопления, прежде всего приезжих. И оттуда уже двигаться к центру. Всем, кто пройдёт проверку достойно, не отвернётся и не проявит слабости, выдавать на месте удостоверения, как прошедшим суровое испытание. Всё! Выдержал, получай удостоверение, (образец мною разработан) и гуляй дальше смело. И ни кто тебя больше в жизни не имеет права ни разу обозвать геем. (Или другими сходными по смыслу выражениями.)
   Допустившие это в отношении лиц с удостоверением должны отвечать по всей строгости закона за необоснованную клевету. Лица же не прошедшие проверку задерживаются и доставляются во внутренние органы, (простите за каламбур), - Геннадий мелко хихикнул, - где они ставятся на учёт и пишут развёрнутую объяснительную. В дальнейшем предлагается их использовать в воспитательных целях. Возвращаясь к первой аналитической записке, посвящённой проблемам воспитания подрастающего поколения. Всех, не прошедших испытание, стоит направлять в школы, для проведения открытых уроков позора. ( По возможности с открытой теле трансляцией.)
   Только личным примером сможем мы воспитать достойную смену. Только делом и правдой сможем мы исправить положение в стране, - закончил диктовать Геннадий. - Лариса, не забудь в конце написать мою должность, имя и фамилию.
   Лариса успела приписать, - Директор музея - "Жены работника среднего звена Зинаиды Петровны Потаскухиной". Геннадий Правда, - и сон окончательно потащил её вниз.
  
  
  
   -:-
  
   Батя, проснись. Батя! Проснись. ... Проснись. ... Ну, ты и горазд, отец, завернуть на боковую! ... Проснись! - тормошил за плечо Судьбина старшего Судьбин младший.
   Старшина крепко спал на боку с тем же выражением блаженства на лице, и сон его был крепок, как устав патрульно-постовой службы. Судьбин младший оставил отца в покое, достал из сумки пару чистого белья, разделся по пояс. Бросив сумку в угол, пошёл умываться. Долго фыркал и обливался в ванной. Призрак держал ему наготове банное полотенце.
   - Привет, прозрачный. Живой ещё? - поздоровался и спросил Виктор, принимая от Призрака большое красное полотенце Геннадия Правды. - Воешь ещё по ночам на судьбу?
   Призрак сидел и глупо улыбался в ответ.
   - Вот и правильно, - Виктор вытерся полотенцем, сменил бельё, старое бросил в мусорное ведро. - Что толку от воя. Да, прозрачный? Судьбу воем не испугаешь. Да?
   Голос Судьбина младшего всегда нравился Призраку, он мог его слушать часами, и, наверное, если бы Призраку позволили иметь свой собственный голос, он бы обязательно выбрал этот мягкий баритон, полушутливый и уверенный в себе. Который раз уже возвращался Виктор, и Призрак всегда встречал его, впрочем, как и всегда провожал. Дома у Виктора менялось выражение лица, и взгляд теплел. Телом и ростом Судьбин младший пошёл в отца, а вот цвет волос, когда они отрастали, и цвет глаз, застрял между тёмным с лукавой искрой от матери и белесым почти бесцветным от отца.
   - Ну что? Пошли отмечать моё возвращение в отчий дом, - предложил Призраку Виктор.
   Они вернулись по пустому коридору в комнату Судьбиных. Свет в комнате Виктор не зажигал, за незанавешенным окном скопилось достаточно утренней светлеющей серости, чтобы в комнате можно было рассмотреть её скромные детали. Судьбин младший присел у стола, достал папиросы: - Что это отец закурил на старости лет? Каким-то сладким дымом в комнате пахнет? - спросил он у Призрака. - Может, вы здесь женщин принимали? А?
   Призрак виновато опустил голову.
   - Старые вы развратники. Вон, и вино не допили, целый стакан. Шикарный у вас банкет здесь был, как я посмотрю. - Виктор медленно, смакуя, выпил из стакана всё вино, закурил свои "тряпочные" папиросы, уставился в окно на мигающую точку, пролетающего вдалеке самолёта. Призрак сидел молча на кровати Виктора.
   - Летят. ... Домой торопятся, - Виктор докурил папиросу, открыл форточку и выбросил окурок на улицу. Посмотрел, как он приземлился у дома: - Батя всё метёт?
   Призрак молчал. Виктор закурил вторую папиросу и вернулся на прежнее место.
   - Улетели. ... Прилетели. ...Вернулись домой. ... Отдохнут в семье. ... С детишками. ... С любимой женой. ... И завтра снова в полёт. ... Долг зовёт. ... Раскинут крылья. ...Прощай, семья родная. ... Разбегутся. ... И - У-у-у-у-у-у-у-у! - Виктор завыл, неумело подражая самолёту.
   - Не вой, - не открывая глаз, сквозь сон, сказал Судьбин старший. - Выть дома - не к добру.
   Виктор посмотрел на отца: - Здравствуйте, родитель! Блудный сын ваш вернулся, папаша. Пора просыпаться.
   У Судьбина старшего улыбка ещё шире стала, но сон не отпускал, глаза не открывались: - Не обманул товарищ Сталин, сын вернулся - пробурчал старшина, причмокивая губами и облизывая пересохшие губы языком. - Сейчас я проснусь, подожди секунду. Сто лет так сладко не спал, - пересилил себя, сел и стал растирать лицо руками, чтобы прогнать сон.
   Виктор младший любил поговорить с отцом, часто подтрунивая над ним: - Это что же вы там с товарищем Сталиным обсуждали во сне?
   - Не во сне. ... Наяву всё было, - ответил старший, и посмотрел на портрет над кроватью. - Не обманул, - ещё раз тихо повторил старшина. Устремлённый в вечность строгий профиль вождя с трубкой, не подтвердил, но и не опроверг слова старшины.
   - Вон тебе и Призрак подтвердит, - сказал, вставая с кровати, Судьбин старший.
   Призрак подтвердил.
   - Да. Странные дела у вас здесь на воле творятся. Помешательство групповое. ... Статью ещё не придумали.
   Отец и сын обнялись.
   - Не пойду сегодня на работу. Скажу, что заболел, - засуетился Судьбин старший. - Отмечать будем. ... Правда, у меня-то хоть шаром покати. Не ждал я тебя. Нужно вот в магазин сходить как-то. Сейчас я. Я сейчас соберусь и ....
   - Не нужно отец. У меня всё есть. Вон в сумке всё. ... И деньги есть, не ищи. Успокойся. Присядь вот. Я сейчас сам всё устрою. Приготовлю. На стол накрою. Отдохните лучше вот с товарищем Сталиным. Покурите. ... Пойдём, поможешь мне, - позвал Виктор младший с собой Призрака. Призрак послушно поплёлся за Судьбиным младшим.
   Когда вышли в коридор, Виктор от прилива чувств, крикнул: - Коммунальный отряд, подъём! ...
  
   -:-
  
  
  
   Странное это дело - пробуждение. Мало ещё, очень мало, катастрофически ничтожно мало времени уделяли учёные изучению этого важного для жизни всего человечества, состояния. Что это? ... Переход? Возвращение? Бегство? Обновление? Или ещё, что-то худшее? ...
   Понятное дело, что у учёных ещё попросту не дошли руки, до этого дела. Оно и неудивительно, с одной стороны - учёных и не так уж много, в сравнении с глобальными объёмами первоочередных, насущных задач и проблем, волнующих пытливые умы. А с другой стороны - во многих делах житейских у нас каждый учёный, да ещё сможет сто, а то и двести очков (не путать с очками для зрения) дать фору любому
   зазнайке с учёной степенью, и если ещё учесть богатый экспериментальный опыт, испробованный на собственной шкуре и бережно передаваемый из поколения в поколение, то только держись наука за все свои аксиомы. ... А вот и нет. Не поддаётся пробуждение житейской логике, не разгрызается сей гранит вставными зубами. Объяснений много, в этом даже преуспели, обогнали не то, что планету, себя обогнали, так преуспели наши любимые ботаники- гуманитарии в селекционной работе по выведению вегетативной системы устойчивой ко всякому обману. Ещё даже соврать не успеют, только скомкают, слепят в своём умишке очередной порционный фуршет-салат на липкой глине, а внутри у нас уже что-то щёлк, генетически вегетативный механизм срабатывает, и веришь всякой ерунде, алчешь её, если даже его же глаза тебе сами подсказывают - "Ну и лгу же я. Брешу, как облезлый кобель на помойке, вру, как сивый мерин. Несу такое! ...". Селекция - мать всех наук не даёт пробудиться, прячется в мозгах, врагов окрест ищет, питается ими взаимно, обогащаясь обоюдно. Вот и некогда подумать о пробуждении, проснулся, где лёг и то ладно, уже удача. Мог же лечь в одном миру, а проснуться в другом, враждебном, так тоже бывает, как кому на судьбе написано.
   Судьбин младший, не обладая учёной степенью, внёс своё предложение к пробуждению масс и пошёл себе дальше на коммунальную кухню завтрак готовить из консервов с хлебом.
   Призрак же задержался в коридоре, сам решил помочь всем проснуться, посчитав, что многое ещё недосказано по проблеме пробуждения. Мозги Призрака были чисты до прозрачности, и ничто его не сдерживало, чтобы не устроить в коридоре на поскрипывающем полу свой небольшой наивный концерт призрачной надежды в честь прихода нового дня;
   "Вставайте, братья православные. Вставайте! Басовая струна бьёт колоколом. Басом дьякон отвечает в честь, за честь и во славу прихода всех приходов. Что у колокола язык, что у дьякона, звук один и под ним и над ним гудит. Родственники католические органом поддержали свет нового дня аккордами в десять пальцев, пробуждая зорю, протестанты помогли криком души. Друзья магометане включились с солирующим муэдзином, затянули не хуже соло-струны, далеко поплыли под облаками переливы чудные, разгоняя облака перистые. Товарищи буддисты дали в барабаны простой понятной всем дробью, барабаны и монахи улыбаются, блестят и прощения просят. И куда же все без иудеев, и они, куда же без всех. Очнулись от ночных подсчётов, и пошли змейку танца меж других крутить, ноги подбрасывать. Всем весело. Веселятся, как дети. Каждый в своё дует, стучит, гудит, но разнобоя нет, странным образом мелодия одна выходит. ... Совсем обезумел Призрак, пустая башка. Квартирка-то коммунальная мала для таких утех". ...
   - Эй! Ты, что там разгулялся? - позвал Призрака из кухни Виктор. - Что у вас тут за бардак вечный? Как уходил, так и осталось всё. ... Где тут соль найти можно? ...
  
  
   -:-
  
  
   Виталий проснулся от громкого шума сразу, открыл глаза и всё. Идти никуда не нужно. Закрыл глаза. Даша и открывать не стала, приоткрыла один глаз, убедилась, что Виталий рядом, натянула одеяло поверх головы и отвернулась к стене с бормотанием: - Ну, у тебя и придурки соседи.
   Лена Ненашева, сидя на плечах у Игоря, пыталась дотянуться руками до сцены, на которой извивался Джимми Хендрикс. Кругом стоял такой шум, что она не могла разобрать собственного голоса, не то, что голоса Игорька, который ей что-то громко кричал снизу. ...
   Игорь, впервые в жизни, сам бил в колокол, с трудом раскачивал пудовый язык, подводил его к обрезу, а звук не шёл. Он злился и снова отводил язык, упираясь ногами в деревянный настил колокольни. Вокруг колокольни, внизу, стояли всадники и громко смеялись над ним вместе с лошадьми. У всех лошадей зубы были жёлтые от никотина и противный ехидный смех. ...
   Лариса, уснув щекой на аналитической записке, танцевала в клубе, провожая отца и дядю на войну. В синем цветастом платье отбивала белыми каблуками камаринскую. Отцу танк не дали, а дали фанерный самолёт, на котором он летал над клубом и кричал на всю деревню, пересиливая даже рокот мотора: - А ничего техника! Пойдёт! Мы ещё с братаном бомб с утюгами навешаем по бокам, тогда держись, супостат! Пожжем вас утюгами под Курском!
   Дядя Иван махал ему большим красным флагом с земли и пел "хавэнагилу". ...
   Геннадия в это время приводили к президентской присяге. Шёл он скромно по длинной ковровой дорожке, которая не кончалась, под гром оркестра, под одобрительные крики толпы. Сам бил себе в литавры, подбирая шаг. Падающие сверху цветы, в основном розы, попадая между тарелок, мешали литаврам издавать чистый звук, это злило Геннадия, и он кричал на обступивших его со всех сторон людей - " Смотрите куда бросаете, козлы!". А люди смотрели на него влюблёнными глазами, плакали от счастья, и ласково отвечали - " Ты на себя посмотри в зеркало".
   Зеркала поблизости не оказалось, и Геннадий перевернул одну из отполированных до блеска тарелок. ...
   Геннадий Правда пробудился от ужаса, покрывшего его липким потом, с криком: - Я не козёл! Я не козёл! Я не козёл!!!
   Лариса пробудилась со словами: - " Что уже на работу? Проспала?". Сейчас уже на самом деле, поддаваясь знакомым словам, привычно пробудилась вся квартирка. И хотя крик отчаяния Геннадия не нёс в себе обобщённого оскорбления окружающим, слова его громкие многие восприняли лично. Виталий застонал от злости и накрыл голову подушкой: - А кто же ты ещё?
   Игорь Ненашев про себя подумал: - "Совесть замучила. ... Может и не такой он плохой человек?".
  
  
  
   -:-
  
  
   Виктор младший, прихватив из кухни забытую соседями луковицу, разогрев на сковороде тушенку и нарезав крупными ломтями хлеб, так и не найдя соль, принёс завтрак в свою комнату. Задышала квартира, потянуло с кухни первым запахом, какие только ароматы не гуляли здесь за эти годы, не плыли от плиты по главной артерии жизни в неплотно закрывающиеся двери комнат, доставалось и лестничной клетке, и двору через форточку. Запахи перемешивались, въедались, благоухали и доводили до скандалов, к кулинарным запахам примешивались и другие, всё как в жизни, в её неисчислимом соединении индивидуальностей, характеров, капризов, судеб, и вариантов всех не перечесть. Обидно, что коммунальной парфюмерией никто из учёных тоже, так и не занялся, не дошли носы учёные, до этого важного дела. Можно же было провести исследования, обосновать, составить банк образцов, картотеку к нему и мы бы получили неоценимую возможность, кроме изучения прошлого пользоваться не только слухами или предположениями, но и бесспорными составляющими самого этого прошлого, запахами времени, жилищ. И хотя бы только активных участников исторического процесса. Не полностью ещё человечество использует данное ей зачем-то обоняние, сиюминутно использует, только когда животы подвело или когда ищет противоположный пол. Во всех остальных случаях оно даже мешает или попросту простаивает. ...
   Тушёнку Судьбин младший купил хорошую, не китайскую, запах подгоревшей сковороды не перебивал сладкого запаха тушёной говядины.
   Сели. Чокнулись за возвращение. Сразу допили, оставшееся недопитым вчера, вино Судьбина старшего. По такому случаю оба закурили. Младший Виктор, затянувшись, спросил: - Кто это "козлами" здесь разбрасывался?
   - Это директор наш, похоже, кричал, - ответил старший Судьбин.
   - Генка?
   - Он самый. Видать совсем башкой поехал. Всё какие-то бумаги строчит. Добивается чего-то, - старший Судьбин выпустил неумело дым и закашлялся. - Крепкое у тебя курево.
   - Герцеговина Флор, - съехидничал младший.
   - Скажешь тоже. Сейчас таких и не делают. Их только вон, товарищ Сталин курил.
   - А как вообще дела, батя? Как соседи? - спросил младший.
   - Живут, чего им сделается.
   - Может, давай водки выпьем? - Виктор младший потянулся на стуле. - Устал я, батя.
   - А чего тебе уставать? Вы что там сейчас работаете?
   - Работаем. Некоторые даже в передовики выходят. Без работы, отец, скучно там. Вот мы лес и валим. ... Валим и валим. И ещё наваливаем, - Виктор младший встал, ещё раз потянулся, достал из сумки бутылку водки, скрутил ей головку и плеснул понемногу в покрасневшие от вина стаканы, - Душа прозрачная, ты где? - позвал он. Призрак тут же очертился у стола с довольным видом, ему всегда было приятно, когда о нём не забывали, звали его в компанию.
   Судьбин младший удивился: - Ты, прям, как фокусник. Ловко это у тебя получается. Не было, и на тебе, уже тут. К нам тоже один такой на поселение приезжал, фокусы показывал. Ты-то пить будешь? - спросил он у Призрака. Призрак жалобно, коротко подвыл: - У-у-у! ...
   Ему и хотелось выпить, он и мог немного, но на всю жизнь запомнил последний инструктаж перед командировкой. Его провожал очень старый призрак, проработавший в их конторе не одну сотню лет. От старых холодных замков и сырых подземелий у него постоянно ныли и болели ноги, и он почти всё рабочее время проводил в большом зале для приёмов у камина в кресле. Только это и спасало его. Там он и напутствовал молодых ещё неопытных призраков. Поддувая в камин, чтобы огонь был жарче, и почти касаясь языков пламени своими синими пятками, он сказал тогда: - " Помни, всё, о чём я тебя предупреждал это конечно важно, но там, всякое может случиться с тобой, и любую ситуацию не предусмотришь. Самое главное о чём ты должен помнить всегда это то, что у них называется чувство меры. Мера! Вот в чём есть большая тайна. Они ни как её не могут разгадать. Причём это относится буквально ко всему, начиная от желания осознать что-либо, и заканчивая желанием осознать что-либо, - старый призрак тогда буквально воспрянул, забыл о своих болячках, оторвал пятки от огня, и в возбуждении стал расхаживать по большой зале. - Когда-то очень давно отправили меня в одну командировку. Я, может, был немного старше тебя, а может, и такой же был, как ты. Скукотища страшная. Я мечтал тогда о воздушных замках, о пышных грандиозных приёмах, о балах, о ночных тайнах, заговорах, о мистической любви. ... А оказался я в дремучем лесу. В скиту тесном, рядом со старцем, которого звали Нил. Пристроился я в углу тёмном. Старец за столом сидит, я в уголке время коротаю. Старец молитвы читает, я виду не подаю. Тянутся дни, тянутся недели, тянутся месяцы. Лучина потрескивает, я позёвываю тихо себе. Старец размышляет в слух, я его не слушаю, жизнь свою прошлую вспоминаю, мечты строю себе на будущее. Потом стал прислушиваться, о чём же он там размышляет, что его гложет в этой чаще лесной, где и звери-то редко появляются. А он, сердешный, всё о мере какой-то безмерно печётся, рассуждает, с разных сторон к ней подобраться хочет, да так чтобы и всем понятно стало, не только ему одному. ... Мера. Мерка. Мерило. От одного до другого достать мерой малой, мерой для всех приемлемой, неоспоримой, нормальной. Отмерил себе, а потом о мере вспомнил и другим без печали отдал, чего себе хотел. Безмерно рот раззявил так, что под ушами кожа треснула, а оно и не надо оказалось, а так взял бы по мерке и уши не задрались бы на макушку. А как хвалить или хвастаться так мерило под сусала упирается, самого тошнить тянет сверх всякой меры. А ежели кого другого на то позволяющего облизывать себя с меркантильной стороны, то всё мерило без остатка, двоим и, пользовать же их с разных сторон. Мерку эту красть нельзя, как хотя бы одно из всего сущего. А ежели и её умыкнуть то, как же тогда вообще всё измерять, нечем же будет. Всё в несоизмеримое запустение придет. Так то оно так, да сколько уже перемалывалось, перемеривалось, а меры никто и в глаза не видывал, слыхать слыхали, да что толку.
   Решил тогда Нил, старец этот, мерку зримую сделать из древа. Высчитывал что-то, вычислял, примерял к себе, поправки делал на всякие житейские причуды и соблазны. Потом материал долго подбирал, разные деревья испробовал, даже я ему уже стал незримо помогать, ветви гнул. Подобрали. Первую меру из прута берёзового Нил смастерил в три локтя длинной, с ней и к людям из чащи вышел. Попали мы с Нилом не в нужное время. Мне то что, я в кустах отсиделся, а Нилу скулу подбили, прут сломали. Пошли другую меру без обид мастерить. Нацелился тогда Нил на сосну. Из неё палку отмерили. И второй раз ничего у нас не получилось. Не подошла и эта мерка, палкой поперёк спины Нилу досталось. Что за напасть, как ни выйдем из лесу, всё на гульбище попадаем. И тут без обид, но уже с сожалением отправились мы обратно мерило искать. Дошли мы с Нилом до дуба. Отчекрыжили из ветки толстой дубинку и устроили им аллилуйю. Выскочили из лесу с дубиной. Нил орёт себе во всё горло: - " Я вам всё равно помогу, люди добрые! ", - волосы седые и борода развиваются, я подвываю жутко сзади. Он то меня не видит и не слышит в запале, а я не выдержал, что старца не понимают, да обижают, и решил помочь. Нагнали мы тогда страху на их гульбище. Жуть! Они, как увидели такую картину, попадали все на колени и лбом в землю - "Прости нас, господи!", - причитают. - "За что прогневали тебя. Прости, господи!". Стоим мы с Нилом в поле, я сзади парю, тишина и кузнечики чиркают себе. Посмотрел Нил на дубинку у себя в руках, на людей испуганных, не того он хотел, плюнул от досады, дубинку в кусты забросил и пошёл к себе в скит дальше додумывать. Оказалось, что придумать и сделать, этого ещё мало, донести нужно до каждого. Соизмеримо! ... Во всём. Во всём мера нужна. Как же без меры. Не забывай это там, - закончил своё напутствие старый призрак. - Особо в питие.
  
  
   .... Ну, если вам по вере вашей нельзя пить, я это понимаю, - Судьбин младший не стал заставлять Призрака выпить, так он понял его скулящее нерешительное подвывание и затяжку времени с ответом. Он сам с отцом выпил. Сказал коротко - " С возвращением!", и выпил. Закусывали разогретой тушёнкой со сковороды, луковицей и хлебом. Судьбин старший брал вилкой по чуть-чуть разогретое, волокнистое мясо, отламывал хлебную мякоть и жевал долго, старательно всё прожёвывал. Виктор младший соорудил себе бутерброд. Он одной стороной обмакнул ломоть хлеба в растопленный жир и навалил сверху тушёнки, откусывал, и заедал ещё порезанным кольцами луком, хрустел.
   Выпили ещё помаленьку.
   - Ты это сколько сейчас отсидел? - спросил отец у сына.
   - Восемь, батя, - ответил Виктор.
   - Тебе же меньше дали?
   - Так там ещё добавили.
   - Это за что же?
   - За фокусника, отец, - усмехнулся Виктор. Он разлил ещё по глотку. - Давай, ещё понемногу и ... расскажу я.
   Виктор вытер руки, закурил: - Меня когда на поселение перевели, я там от скуки в лесорубы подался. А что, силой меня бог не обидел. Тайга большая. Закон суров, а без дела вообще край, хоть вой вон как Призрак. Приженился я там, в посёлке со временем. Хорошая женщина. Вдова. Аделаида Маратовна. Не женщина, а сказка восточная со счастливым концом. ... Финал-то вот как раз и не получился у нас с Аделаидой. Она в столовой леспромхозовской поваром работала, - по лицу Виктора, по потеплевшим глазам было видно, что ему приятны воспоминания. - От неё всегда сдобой пахло. Такая, знаешь, батя, женщина с корочкой, с хрустящей, в аромате таком. - Виктор младший показал руками. Крепко затянулся папиросой. - Откусить всё время хотелось, - продолжил он. - Погладить по бокам румяным. С мороза! Хорошо. ... Она за мужем на поселение приехала, да тот бедолага под сосну попал. Судьба такая. ... Любила меня Аделаида Маратовна, как кошка ненасытная. Ревнива, правда, была жуть. Мне это где-то и нравилось поначалу. Нервы щекотало. Кровь гоняло. К каждому кусту меня ревновала дура, к каждой ёлке. Там-то баб не густо, но были ещё красавицы. Словом ни с кем перекинуться не давала.
   " Зарублю!", - говорит. - " Зарублю я тебя и её, Витя, если узнаю, рука не дрогнет". - Решительная женщина была Аделаида Маратовна. За день веслом в котле намешает. Рука крепкая!
   " Кого её?", - спрашиваю. - "Зарубишь? Нет у меня никого".
   - А был ещё кто? - спросил отец.
   - Нет, батя. Тогда не было. Её любил. Видел бы ты, отец, как она первое из котла пробует. Губки вытянет. Пока она из черпака смакует, меня аж током пробивает. ... А второе! ... На третьем блюде я не выдерживал. Завалю её на стол, там же, на кухне, в пару от борща и как! ... Дам, ей четвёртое блюдо! ... Она петь очень любила в это время. Громко пела. Я-то сразу думал это чтобы заглушить звуки. Оказалось, нет. Она везде так делала. ... "Расскажи ка мне, дружок. Что такое Манжерок? ...". Любила эту песню. А как отпоёт, так сразу: - "Я не знаю, что я с собой и с тобой сделаю, если ты меня бросишь!". - Виктор выбил из пачки ещё одну папироску и жадно закурил. - ... Короче, достала она меня со всей этой кухней к концу моего срока, что я уже и смотреть на неё не мог. А тут в выходные как-то приехал к нам в посёлок фокусник заграничный. ... Давид? ... Давид, как его? - Виктор попытался вспомнить полное имя иллюзиониста. - Короче Додик какой-то. К нам вообще артистов разных много приезжало. А что, денег хватает. Край богатый. И они, как мухи на мёд со всего света слетались. Были и заграничные мухи. Аделаида пристала - "Пойдём. Пойдём, Витенька, сходим. Может один раз в жизни такое представление и посмотрим. Весь свет соберется". Накаркала дура. ... А я как чувствовал что-то. Нутром беду чуял. Не хотел идти. ... С утра нужно было на работу, так я не переодеваясь, по-простому и заявился на представление, в чём был. Зал битком. Мы с Аделаидой в первом ряду сели. Она вечернее платье надела. Длинное такое, тёмное с разрезом на спине. Вся в бриллиантах. Королева! ... Туфли на высоких каблуках. Взгляд томный. Меховое манто на плечах. Вышла в высший свет. Да там весь зал был бриллиантами и жемчугом усеян, как вечерний Париж. Все в мехах. Даже смокинги и фраки на меху были. Из столицы много гостей на своих самолётах прилетело. Что ты! Мировая знаменитость приехала на один вечер. В фойе симфонический оркестр. Шампанское из фонтана. Шампанское лакеи на золотых подносах разносят. Сигары все вокруг курят, - Виктор младший "задавил" в тарелке, рядом с недоеденным бутербродом, окурок папиросы и плеснул ещё по стаканам. - Давай, папа. За нас! Ты не передумал? - спросил младший у Призрака. - Может, поддержишь старых друзей? - Призрак не выдержал, поддался уговорам. Очень растрогал его и впечатлил рассказ Судьбина младшего. Всё это представил себе Призрак в красках и звуках, по-другому он и не умел. Один скромный глоток сделал, чтобы поддержать товарищей.
   Старший и младший Судьбины закусили.
   - Короче, - продолжил младший под очередную папиросу. - Уселись мы с Аделаидой Маратовной в первый ряд. Я по сторонам осматриваюсь, на женщин взгляды бросаю, а она меня за рукав телогрейки дёргает и на ухо шипит: - "Если ты сейчас же не перестанешь этих проституток разглядывать, я прямо здесь закачу тебе огромный скандал. И им достанется".
   Хорошо, что свет погас. Представление началось. Оркестр заиграл. Занавес разошёлся. Додик этот на сцену вышел и давай! Задней стены за ним как бы и не было. Видно всё. Тайга, деревья. Луна на небе. Снежок кружится. ...
   - Мне это знакомо, - подтвердил старший Виктор. Смахнул слезу и сам потянулся за папиросой.
  
   У Призрака видение ночного леса растеклось, как глоток водки и сам он перешёл в это видение и втроём они, и сидели в зале, и смотрели представление, и сами были этим представлением:
   " Сосны проросли пальмами, снег осыпался жёлтым песком, а сопки забурлили тёплым океаном. Сцена растворилась, и волны накатывались прямо в зал, через оркестр, к первому ряду. Шлёпнет белым барашком волна, напугав всех, у самых ног и откатит, унося песок в океан. Ассистентки иллюзиониста превратились в рыб морских, а сам он носился по океану у них на спине, ловко перепрыгивая с одной на другую. В чёрной накидке и в маске. Оркестранты играли по горло в воде, но им это не мешало. Фокусник, соскочив с очередного упругого тела своей ассистентки, пробежался на цыпочках по макушкам голов оркестрантов и пошёл по воде, как по земле, в океан, удаляясь от зала. Отойдя довольно далеко, он вычерпнул из бурлящих волн трёхмачтовый парусник, отряхнул от воды обвисшие паруса, наполнил их ветром и сам стал за штурвал. Покуролесив по океану, парусник взобрался на волну и понёсся под всеми парусами прямо на зал, но иллюзионист заложил круто вправо и парусник, сделав манёвр, притопил оркестр, обдав зал солёными брызгами, и выстрелив по ходу виража из всех орудий левого борта. Ядра пролетели над головами зрителей, не причинив никому вреда, пробили стену клуба и с шипением зарылись в снег. Всего лишь одно из ядер прихватило с собой лакея, который стоял между рядов с подносом шампанского, но и то, не навредило ему, а просто вынесло через двери в тайгу вместе с подносом и непролитым французским вином. ...
   Зал ответил залпу редкими хлипкими хлопками.
   ... Тогда корабль лёг на другой курс и, переложив штурвал, вздыбив волны, фокусник подвёл его уже другим бортом к залу. Оркестр под водой старался во всю, особенно виртуозно получалось у первых скрипок, из-под смычков на поверхность вырывались тонкие струйки, пузырьки в виде нот. Достигнув поверхности, они лопались со звуком. На сей раз, залп из всех орудий правого борта парусника осыпал зал золотым дождём. Пушки извергали не ядра, а настоящие золотые монеты ....
   И тут зал ответил сдержанно на все демонические ухищрения иллюзиониста. Он покоривший все столицы мира, не смог увлечь зрителей обычного поселкового клуба, хотя по размерам сравнимого и с некоторыми небольшими провинциями.
   Отстрелявшись, парусник лёг в дрейф. Паруса обвисли. Штиль. ... Фокусник резко с досадой запахнул свою бархатную накидку и объявил: - " Антракт, господа! ". ...
  
  
   - Да, так оно всё и было, - подтвердил Судьбин младший. - Молодец, Призрак! Уважаю! - Он ещё плеснул по стаканам. Старшему Судьбину и рот раскрывать не нужно было, чтобы сделать глоток. Очень уж его восхитила вся эта водная феерия. Проглотив, он не дождавшись окончания антракта, опасливо бросил взгляд на портрет товарища Сталина, и спросил у сына: - И что там дальше было?
   Товарищ Сталин на портрете хранил заданную народным художником строгость. Но тому, кто прошёл долгий путь от НКВД до ВВ, было достаточно и мимолётного взгляда на человека, чтобы понять его гнилую сущность. И по фотографиям приговоры выносили. К товарищу Сталину это, конечно же, не относилось, ни к нему самому, ни к его портрету, ни к образу, придуманному народным художником. Просто, старый старшина заметил еле уловимую заинтересованность самого товарища Сталина. "А что жэ там на самом дэле дальше било?". Маленькое, со следами оспы, ухо выдало отца народов, дёрнулось. Хотя, это могла быть и ошибка народного художника. Трудно удержать кисть в трясущейся руке.
   - Дальше был антракт, - ответил отцу Судьбин младший. - Поддержишь? - спросил он у Призрака. Призрак, отказываясь, замотал прозрачной головой и закрыл рот руками. - Уважаю! - сказал сын. - Меру знаешь. ... В антракте все вышли на улицу, отец, покурить, - продолжил рассказ уже сам Виктор. - В клубе курить нельзя. У нас завклуба больно строгий был мужчина. Никому поблажек не делал. Не важно кто ты там, министр, не министр. Все курить на улицу. Его завклубом ещё при царе назначили, и он там не одного правителя пересидел, так что человек был уважаемый. Аделаида за мной увязалась, хотя сама и не курила. Я же тебе, батя, рассказывал. ... Ревнивая была, дура. За рукав мой ухватилась и на каблучках своих высоких за мной в снег. Цок-цок. Держит своё. Постояли, покурили. С ребятами там столичными мнениями перекинулись. Как концерт? А! Видали и покруче. Из тайги лакей вернулся с подносом шампанского. Вот мастер, ни одной капли не потерял. Всё сберёг, халдейская душа. Мы ещё с ребятами и их дамами выпили по фужеру. Снежок падает. Хорошо так. ... А Аделаида Маратовна всю сказку испортила. Я там одной моргнул просто так, от настроения хорошего. Эта увидела, и как завелась. Устроила там целый скандал. Кругом люди уважаемые, из правительства тоже. Сигары курят. Биржу обсуждают. А она, как баба базарная набросилась на бедную девушку: - " Я тебе, потаскуха, сейчас колье-то твоё порву! Ты вон своему пузатому миллиардеру глазки строй! У него, у хорька бородатого, небось, уже и не стоит! Так ты на чужих мужиков бросаешься, шлюха дешёвая! ... А вы что вылупились?". - Короче разошлась Аделаида Маратовна. Я ещё побоялся, что сейчас, как двинет, у неё же рука крепкая. Запросто могла страну без правительства оставить. Тогда я уже её за руку схватил, и обратно в клуб чуть запихал. Сели мы на свои места. Здесь и антракт закончился. Иллюзионист на сцену вернулся, как мышь летучая в своей накидке. Второе отделение началось, а я весь, как на измене сижу. Внутри всё клокочет от злости. Холодом сжало. ... Факир этот перешёл к обычным фокусам. По ящикам кого там прятал, доставал, картами по сцене разбрасывался, кроликов за уши таскал. А я сижу, и вся спина моя горит, чувствую, что весь зал на нас с Аделаидой Маратовной смотрит и шушукается. Смешки там разные. Презрительные взгляды. Моноклями тычут. Весь Свет на нас ополчился. Не принял нас Свет, батя. Ты же сам знаешь, имя потерять ... это всё....
   - Это страшно, сынок, - подтвердил старший Судьбин, выдержав паузу. За окном как будто выключили звук, не слышно было привычных звуков уличного шума, который часто и есть единственное подтверждение того, что ещё не наступило абсолютное одиночество и что-то ещё удерживает и поддерживает вас в своих страшных мыслях о ненужности себя в сущем мире. Стоп. Куб комнаты застыл, повисло всё в тягучей бездне пустоты, не оторвать ни мысли, ни язык, ни взгляд от точки безысходности. ...
   Призраку и тому стало не по себе. Привыкший и к холоду и к страху, он явно ощутил их бездушное слияние и железную хватку на своём неясном горле. Ясно представив себе огонь стыда спины и дикий холод ярости в груди. И там, где глаз слеза бесцветная застыла. ...
  
   Сын грешного отца сжал зубы: - Не нужно слёзы лить. ... Перестань, - сказал сквозь зубы Виктор Призраку.
  
   ... "Факир в этот день действительно превзошёл себя. Испытав унижение и обиду холодным приёмом и редкими хлопками в первом отделении, во втором он на профессиональной злости выложился весь. Его руки не совершили ни одной ошибки, они отделились от него и сами по себе совершали всю магию происходящего таинства. Факир стоял в стороне и гипнотизировал зал магнетическим взглядом превосходства. Руки вытаскивали кроликов прямо из карт, карты водили свой хоровод над сценой и не падали, кролики убегали в зал и через отверстия оставленные в стенах клуба ядрами убегали в тайгу. В каждой стране фокусник любил добавить маленький узнаваемый штрих, небольшой намёк для лучшего контакта с залом: - Тройка! - крикнул факир и его руки из "тройки" попытались достать кролика в золотых эполетах. Кролик не хотел вылизать из карты сам и отчаянно лягался задними лапами. Рукам пришлось самим забраться в игральную карту и выпихать оттуда упрямого повесу. Вытолканный из карты здоровенный кролина в эполетах, на сцене сначала стал на задние лапы, а передние надменно заложил за спину. Смахнув пыль с эполет, он так и отправился через зал в тайгу на задних лапах. Мужчинам корча рожи, а женщин дразня розовым языком: - " Шерман, мадам!".
   - Семёрка! - и руки выхватили из карты старую крольчиху в чепце и накидке. Старушка сама медленно заковыляла к выходу, ни с кем не раскланиваясь.
   - Туз!!! - И из карты выпорхнул на сцену ломберный столик старой работы.
   И тут же из зала послышалось: - "Сто тысяч векселями Рособоронэкспорт за столик! ...Двести тысяч кредитными билетами ВТБ! И засунь эти векселя себе, сам знаешь куда. ... Миллион! Акциями Норильского никеля!". Зал опешил. ...
   Из затемнённой ложи для очень почётных гостей донёсся тихий, но уверенный голос : - "Незаполненная статья в бюджете, голодранцы". ... Зал приумолк.
   Руки факира растерялись, обвисли, они не ожидали такого поворота дел. Хоровод игральных карт был нарушен, и они со всем их тайным наполнением упали на сцену.
   Безрукий фокусник не растерялся и успокоил всех: - Господа! Господа, успокойтесь! Столик не продаётся! Он ещё нужен для представления. ... Дама, господа!!! - крикнул факир в продолжение прерванного представления. - Пиковая дама!!! - руки фокусника пришли в себя и подхватили со сцены карту. Из брошенной над сценой карты прямо на ломберный столик выскочила обнажённая ассистентка иллюзионных дел мастера. Заморская красотка была хороша. Вся мужская половина зала достойно оценила возгласами восхищения красоту её правильных форм. Не удержался и Судьбин младший, за что и получил звонкую пощёчину от Аделаиды Маратовны.
   - Господа! - обратился ко всем фокусник. - А сейчас! Мой самый любимый фокус! Я всегда им заканчиваю своё выступление! Господа! - факир уже вернул свои руки на законное, определённое природой место, и, подняв их, попросил на сцену дополнительное оборудование. На сцену торжественно выкатили ящик. Фокусник уложил туда свою обнажённую ассистентку с ломберного столика, оставив на виду только её чудесную головку, руки и стопы ног. Ассистентка испуганно улыбалась и показывала всем своим видом, что ей очень страшно.
   - Господа! - обратился ещё раз фокусник к залу. - А сейчас мой коронный фокус по распиливанию красивой женщины пополам! Господа! - факир всячески взбадривал зал, пытаясь добиться от него ответного восхищения, но зал в этот вечер был почему-то скуп на похвалы. Снова раздались редкие хлопки поддержки. - Господа! - казалось, смирился факир с холодным приёмом и уже сам как-то вяло попросил. - Мне нужен помощник, господа? Кто мне поможет? ... Может вы? ... Вы? ... Нет? - обращался он ко многим, но все отказывались с усмешкой. Фокусник даже простёр вернувшиеся руки к затемнённой ложе, но оттуда тот же спокойный, уверенный голос ответил: - "Мы женщин пилить не умеем. У нас друга специализация".
   - Но кто же мне поможет? - как в последний раз с отчаянием воскликнул факир.
   - Я!- вдруг отозвался Судьбин младший, подняв руку.
   Аделаида Маратовна тут же прихватила его за руку и сжала с силой: - К этой голой сучке не пущу! - решительно сказала она, повиснув на руке Виктора.
   Весь зал за спиной тут же снова презрительно зашипел: - "Смотрите, это они. ... Это та самая кухарка. Да-да! ... Эти плебеи. ... Фу! От её бриллиантов борщом пахнет. ... Как можно так жить? ... Какой стыд! ... Позор! ... А её платье? Вы видели!? ... Тише, господа! Тише! ... Оно же из прошлогодней коллекции!".
   Лицо Виктора посерело от обиды, глаза опустели, застыло в них что-то жуткое, неприятное, отталкивающее любой взгляд: - Только давай мою женщину распилим, - предложил Судьбин младший заезжему фокуснику.
   Стройный маг хотел отказаться от такого предложения, это было против правил, но Виктор уже подхватил Аделаиду Маратовну за талию и решительно потащил её за собой. Туфли Аделаиды на высоких шпильках свалились с ног и покатились по ступенькам, ведущим на сцену. Волшебник ещё успел прикинуть в уме, что фантастический гонорар за выступление покроет все отступления от правил и со слащаво-лживой улыбкой объявил: - Превосходно! Я согласен! Если того требуют местные обычаи, то давайте распилим вашу женщину, - иллюзионист сделал знак своей ассистентке, раскрыл ящик и помог ей выбраться на сцену.
   Зал оживился, воспрянул. Из редких, осторожных хлопков, поддерживающих выбор Виктора, сложилась бурная река аплодисментов. У фокусника отлегло от сердца: - Прошу! - он сделал па и предложил Аделаиде Маратовне освободившееся место. Аделаида поначалу сопротивлявшаяся, подчинилась покорно. Виктор подхватил её двумя руками и уложил в ящик, она всё время смотрела на Виктора, и в её глазах было столько всего: сложного, странного, упрямого, жестокого, жалкого и любящего одновременно, что это невозможно обрисовать словами. Неподвластно это ни слову, ни кисти живописной.
   Виктор отступил от ящика. Иллюзионист привёл реквизит в рабочее состояние и попросил вынести на сцену пилу. Аделаида смотрела на Виктора, не отрываясь. Виктор снял с себя телогрейку и назло Аделаиде Маратовне, терзая её чувства, накинул на обнажённую ассистентку фокусника. Та не понимая ничего, глупо улыбнулась. Аделаида так полоснула по ассистентке жгучим взглядом, что телогрейка не выдержала и в одном месте, где материя была порвана, и торчал клок ваты, пошёл сначала дымок, а потом полыхнул настоящий огонь. Пламя. Зал взорвался фонтаном криков и рукоплесканий. Маг в упоении раскланивался. Судьбин младший взял широкую пилу у помощников иллюзиониста, попробовал её на прочность и, не удовлетворившись, отбросил её в сторону. Пила заизвивалась, загудела и запела в полёте. Виктор быстро спустился в зал к тем местам, где они сидели с Аделаидой Маратовной. И вытащил из-под своего кресла топор. Он же пришёл на представление прямо с работы. Взяв, знакомый и привычный для себя инструмент, Виктор снова взбежал на сцену. Заезжая знаменитость, предчувствуя недоброе, бросился к нему на перерез: - Нельзя! Нельзя топор! Все пилой пилят!
   Крепкий, могучий, весь в отца, Судьбин младший оттолкнул в сторону стройного фокусника: - Не сцы, Додик! Подельником пойдёшь! - и размахнулся со всего плеча ....
   Зал громыхнул нескончаемым водопадом восторга и рукоплесканий: - Браво!!! Браво!!! Бис! Браво! Бис! ...
   Аделаида, подчиняясь приливу славы, неожиданно обрушившемуся на неё, всё ещё оставаясь женщиной, раскинула руки, приветствуя зрителей, и покорилась судьбе....".
   -:-
  
   Призрак тронул младшего Виктора, тот, вырвавшись из видений, подтвердил: - Да, почти так всё и было. ... Что тебе? - спросил он у трясущего его за плечо Призрака.
   - Налейте мне, пожалуйста, пол стакана, - глухим, как из подземелья голосом попросил Призрак.
   - И мне, - присоединился к просьбе Судьбин старший.
   Младший достал из сумки ещё одну бутылку: - Отец, может ещё тушёнку разогреть? - спросил он. - У меня ещё есть.
   - Нет, спасибо, сынок, я сыт, - старший Виктор встал из-за стола и прилёг на свою кровать. - И сколько же тебе добавили, сынок, за всё за это? - спросил он, улёгшись набок под портретом вождя.
   - А три года всего, батя, и добавили, и то за ломберный столик, который я после Аделаиды Маратовны разнёс в щепки, как за надругательство над национальным достоянием.
   - Это как же так? - удивился Судьбин старший. - За деревяшку и три года? Ну и законы теперь.
   - А что законы? Нормальные законы, отец. Это у вас ни за что четвертак рисовали.
   На это Судьбин старший ничего не ответил, промолчал. Спросил другое: - А за женщину эту, как же это?
   - У меня, отец, хороший адвокат попался и обратно же суд присяжных. Двенадцать человек меня оправдали. Фокусник этот, Додик, как организатор пошёл, а меня признали доведённым жизнью и обстоятельствами до состояния аффекта. И потом, благодарственное письмо мне было за хорошее представление. Прошения за меня были. Всё это и учли.
   - А этому фокуснику, сколько же дали?
   - Ты за него отец не волнуйся. Ему всего-то девять лет отмерили. Я его в хорошую бригаду определил. А потом к нам комиссия приехала из управления по весне. Приехали к нам на делянку посмотреть, как мы работаем, а он стоит на пригорке, волшебник этот, а руки его сами меж деревьев летают в каждой руке по топору и сучки обрубают. План дают. Начальству это понравилось. Его в клуб тогда перевели истопником. Может ещё за хорошее поведение ему и срок скостят. Всё может быть, батя. Он то уже привык, не плачет.
   - Да. Дела, - сказал старший Судьбин, подумав. - Представление. ... Если бы мы тогда не очистили всю страну, где бы ты был сейчас? Гнул бы спину батраком. ... Ни за что, говоришь, четвертак давали? Да что ты знаешь о жизни? Всё для вас делали.
   Великий вождь и отец всех народов подобрал живот и сколько позволял китель нарисованный народным художником, выпятил гордо грудь на портрете.
   - О! Начинается, - младший Виктор тоже прилёг на свою кровать. - А ты что застыл, как студень? - спросил он у Призрака.
   Призрак, выпив, замер в позе разглядывания дна стакана. Стоял, смотрел ... или не смотрел? Думал о своём? Зачем? У них у призраков трудно понять их поступки и мотивы их поведения. Что там увидеть-то можно, на дне этом? Круги дна? Дно очередного круга? Может, он поэтически сожалел о том, что мало налили? - Как много рук хватали твоё тело, чтоб алчно выпить внутренность твою. Безмерна суть, в тебе заключена. Она доступна и продажна. ...
   Нет, поза Призрака, горестная и безвольная, без всякой патетики, плечи опущены, голова повисла, говорила, как раз о другом. О том, что он бессилен перед обстоятельствами и ему не до поэзии. И, потом, покачивание позы тела прямо указывало на то, что это была стадия генетического размышления над сутью вещей. Ну и что, что стакан? -
   "Предел ограниченной возможности. Огранённый космос. Грань разума, сужающая мироздание для того, чтобы расширить его изнутри. Призрачные надежды, растворённые в несметном количестве наполненных молекул, пришедших под строгим контролем пограничного состояния прозрачности пределов гранёной галактики. Метафизический переход из жидкого хранителя и носителя мысли в духовное просветление. Волшебство и магия, наполняющие заданные волей пределы,
   связующие разнородные организмы в общий поток преодоления пространства, времени, печали, несправедливости, обмана, предательства, горя и радости, ... со всеми сопутствующими этому опасностями и удовольствиями". ...
   -:-
   Судьбин младший думал о чём-то другом: - Отец? Не спишь? - спросил он.
   - Нет, - отозвался старший Судьбин, хотя глаза его были закрыты.
   - Я вот чего хотел у тебя спросить, - младший Виктор закрутился на кровати, ища то ли позу поудобней, то ли подбирая слова, чтобы высказать то, что его волновало. - Я вот там, - он не стал уточнять где. Не нравилось Судьбину младшему ни одно из определений тех мест, где не было свободы. - Иногда думал, отец, вот о чём. В ваше время жизнь человеческая ничего же не стоила? Правильно? Сказал что-то. Подумал не так. Да даже глянул косо вон, на пахана вашего. Всё! Давай к стеночке. ... Почему миллионы убивать страха не было, а перед одним все в штаны могли наложить? Что такое этот страх есть вообще? ... Он же тоже, как я понимаю, из страха это всё делал. Страх перед одним человеком может перебить миллионы. Сильная вещь этот страх. Так оно и получается. Получается, что страх одного человека сильнее страха миллионов. Ох, и любят его у нас. - Судьбин старший молчал, ничего не отвечал сыну. - Я даже видел, отец, где этот страх прячется. Где он обитает, пока его не позовут. Там под землёй несметные богатства спрятаны, а их страх охраняет. Кружит над тундрой вместе с ветром и метелью и воет, воет, воет. ... Воет. Эй, Призрак? - Виктор позвал Призрака. Тот наконец-то оторвал свой взгляд от пустого стакана. - Завой хоть раз в жизни страшно, так чтобы мурашки по телу побежали, - попросил его Виктор. - Душа просит.
   Призрак подчинился: - У-у-у-у-у-у-у-у! У-у-у-у-у! У-у-у-у-у-у! У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у! - завыл он, покачиваясь, так дико и страшно с вдохновением, что даже стакан у него в руке не выдержал, лопнул.
   - Хватит! Перестаньте! - старший Судьбин не выдержал, сжал голову руками и сел на кровати. - Перестаньте, я вам говорю!
   - Не нравится ему наша правда, Призрак, - спокойно сказал младший Судьбин.
   Призрак ничего не мог понять. Он же помогал.
   Из коридора закричали: - Вы что там сума сошли?! С утра уже набрались! Когда же вы уже зальётесь этой водкой?. - Судя по голосу это был Геннадий Правда. - Мы комиссию ждём с минуты на минуту! Замолкните там и не вылезайте из своей конуры!
   - Ха-ха-ха! - рассмеялся Виктор младший. Весело стало ему. - А я бы вот, батя, набрался бы страха, я же зверёнышем родился, знаю, где его брать, и загрыз бы вашего, этого пахана. За милую душу грыз бы, пока челюсти не свело бы от страха. Ха-ха-ха!
   Призраку тоже стало весело: - Хи-хи-хи! Поддержал он Виктора.
   Старший Судьбин сорвался с места и с остервенением бросился на сына: - Я задушу тебя! Задушу! Своими руками придушу тебя, гадина! - он навалился всем телом на сына. Младший Судьбин оторвал от своего горла его руки, столкнул отца с себя и сам прыгнул на него, они сплелись в один клубок, два больших тела покатились в дверь из комнаты. Призрак ничего, не понимая, кружил над ними. ...
   Дверь в коридор раскрылась, ударив Геннадия Правду в самый глаз своим углом. У Правды тут же появился волдырь под глазом, и была содрана кожа. ...
   Опять досталось Правде, как и в детстве, когда он осторожно выходил во двор поиграть. Боялся, но выходил. Там же были такие же, как и он дети. Хотя детьми они были дома, в своих квартирах, со своими родителями, а во дворе были уже другие законы, правила, понятия, как хотите это назовите, но от этого легче и проще во дворе не станет.
   Генка, обычно, спустившись по лестнице, сразу во двор не выходил. Он ещё какое-то время стоял в тёмном подъезде, решался, смотрел в щель, набирался храбрости. В их дворе верховодил всем Славик, мальчик на несколько лет старше остальных. Славик был из семьи портных. Отец его был закройщиком, а мать постоянно что-то строчила дома на своей швейной машинке. Звук этот отчётливо и далеко разносился по всему подъезду. Генка слышал его и когда уходил в школу, и когда возвращался из школы, и вечером, и в выходные дни тоже часто слышал. Все привыкли к этому стрекочущему звуку, и он как бы был уже, и не отделим от их дома, их подъезда. Но больше всех ребят во дворе радовал отец Славика, дядя Костя. Частенько ребята видели, как дядя Костя уходил куда-то с большим бумажным свёртком подмышкой, а возвращался он через какое-то время всегда навеселе и с большим кульком конфет в руках, которые тут же во дворе и раздавал всем детям. Не жалел, смеялся, угощал. Дети всегда брали конфеты, но с опаской посматривали на Славика. Тот в этот момент всегда был угрюм и молчалив, ничего не говорил. Всё начиналось на следующий день и обычно больше всех доставалось Генке, потому что все сходились в одном мнении, что он больше всех конфет вчера и прихватил из дяди Костиного кулька. - " Жмыдла! Жмот! Сам-то никогда конфет во двор не вынесет. А вынесет, так всегда гундосит: - А вы мне, что за это? ... На тебе, получай за это, Генка, в глаз!".
  
  
   ... Геннадий, получив дверью по лицу, сам прыгнул на катящиеся по полу тела Судьбиных, отца и сына: - Привет, Витёк! Вернулся уже? - спросил он, падая сверху, целясь своим кулаком младшему Судьбину в голову. ... Но приземлиться сразу, Геннадию не удалось.
   - Здорово, Гена! - снизу ответил сосед и саданул его ногой в грудь. Геннадия опрокинуло и покатило к общей двери квартиры, в которую как раз и позвонил кто-то настойчиво.
   Услышав вой, крики и звуки драки в коридоре, все жильцы и гости коммунальной квартиры вышли из своих комнат. Лариса, как верная жена выскочила первой. Мимо неё как раз и пролетел кубарем к парадной двери любимый супруг.
   - Геночка, что с тобой?! - крикнула Лариса и бросилась его поднимать.
   Судьбины душили друг друга, катаясь по коридору.
   Игорь Ненашев поздоровался со всеми жильцами сразу: - Добрый день! И отдельно сказал Судьбину младшему. - Виктор, здравствуйте!
   Лена Ненашева из-за плеча мужа спросила: - Витюша вернулся?
   Виталий, ещё позёвывая, пояснил испуганной Даше: - Это, наверное, к соседу старику сын из тюрьмы вернулся. А-а-х! Я его раньше не видел. А похож он на отца? Правда? - спросил он у Даши. Та согласилась: - Что-то есть общее у них.
   В дверь звонили всё настойчивей и продолжительней. ...
   Призрак не любил двери, как часть архитектурной необходимости. Они его раздражали. "Зачем они?" - часто размышлял он. - " Они же мне не преграда".
   Это мы по привычке и не задумываемся о них, так как Призрак. Проходим, входим или выходим через них, не обращая внимания и не размышляя над их сутью, не ужасаясь той мысли, что если бы вдруг их забыли придумать ловкачи архитекторы, то мы бы так и сидели в своих четырёх стенах, ни к чему неспособные, беспомощные, накрытые глухим кубом бетона. Где для одних потолок, а для других это пол, как перевёрнутая суть жизни и её ограничения. Для одних стена преграда, а другим очень интересно приложить ухо и слушать-слушать чужие звуки, шорохи, стоны за стеной, даже кашель, или ногтем скрести по обоям, не давая своими звуками уснуть неизвестному соседу. Не было бы дверей, так честнее было бы со стороны архитекторов, всё равно за каждой стеной, потолком, полом нудящее одиночество со своими запросами, суждениями, понятиями о добре и зле. ... Нет, нужно же было взыграть завистью к изобретателю колеса и придумать двери. Хотя если так разобраться, что такое колесо без двери? И здесь ещё можно без сомнений спорить, что придумали раньше. Зачем колесо изобретать, если нет дверей? Сидели бы вы со своим изобретением известно где. Зачем вообще всё остальное придумывать? В кубе бы и жили, так бы всем спокойней было, слушали, что за стеночкой, фантазировали себе, скребли бы в своё удовольствие тихонько ногтями. Мир и тихая радость кругом. Нет дверей! Не придумали её архитекторы с очень редкой специализацией - ваятели человеческого счастья. С одной стороны, всё бы можно было списать на недостатки строительства. Ещё и не с такими недоделками дома принимали, и с другой стороны это могло бы стать вершиной творения архитекторов человеческих душ, их суверенным катарсисом, достигнутым в локально- кубическом измерении на одну душу вечно нудящего населения. Всё бы совпало без дверей ...
   Дерзкий звонок мешал дальнейшему развитию этой теории. Как всегда в жизни бывает с одной стороны двери люди, а кто с другой стороны двери пока неизвестно. ...
  
   -:-
  
  
  
   - Может мы ошиблись адресом, Вячеслав Константинович? - Из-за спины настойчиво звонящего в дверь квартиры мужчины, спросил молодой юноша среднего роста в хорошем костюме с дорогим кожаным портфелем в руке и умно-детским выражением лица, с таким всезнающе-серьёзным выражением, за которое как раз и не любят их обладателей. Ни в школе, ни позже, в местах работы после получения высшего образования за границей. В этом тоже есть загадка.
   Вячеслав Константинович высокий статный мужчина оторвал свой палец от кнопки звонка и с мягким интеллигентным раздражением ответил молодому человеку: - Мистер, Двуручкин, вы, что по-русски читать разучились в этом своём Оксфорде? Здесь же вот табличка висит, где написано, - и Вячеслав Константинович постучал для убедительности ногтем по табличке - " Музей Зинаиды Потаскухиной".
   И хотя Двуручкин закончил Кембридж, а не Оксфорд, он не стал уточнять этого своему шефу: - Тогда странно, почему этот музей закрыт. Музеи должны быть всегда открыты.
   - Чему вас там только учили в этом вашем Оксфорде? - последнее слово Вячеслав Константинович особенно интеллигентно унизительно растянул. - Вот же висит записка, что сейчас в музее идёт ремонт.
   - Тогда должно быть что-то слышно, - продолжал без эмоций настойчивый менеджер.
   - А оно как раз и слышно, - Вячеслав Константинович, не гнушаясь, припал ухом к двери квартиры-музея. - Стук и грохот, - подтвердил он. - Идут ремонтные работы, - и Вячеслав Константинович ещё сильнее придавил звонок.
   С другой стороны двери Геннадий Правда сумел подняться при помощи супруги, поправил галстук, подаренный этой же супругой ещё к бракосочетанию, широкий мягкий серого общего цвета с косыми жёлтыми поперечинами и пригладив пятернёй растрепавшееся обрамление полуострова залысины, открыл дверь.
   - Ну, вот! Товарищи на месте, - сказал высокий статный мужчина своим сопровождающим, заходя в музей-квартиру. - Здравствуйте! - громко поздоровался он со всеми обитателями музея.
   Геннадий стоял ближе всех к нему, и первым протянул руку вошедшему статному мужчине: - Здравствуйте ... - у Гены вдруг пересохло во рту, он узнал в этом мужчине Славика из своего детства. - Здравствуй, Славик. - неожиданно для себя и для всех сказал Геннадий.
   Вячеслав Константинович удивился такому обращению, но, взглянув пристальнее на мужчину протягивающего ему руку, особенно на синяк у того под глазом, он вдруг вспомнил: - Генка? Жмот?
   Геннадию впервые в жизни была не обидна его дворовая кличка: - Я, Славик. - подтвердил он.
   - Ты почти не изменился, - сказал Вячеслав Константинович. - Как вчера расстались.
   - Это точно, - сказал Генка, и его рука сама потянулась потрогать свой синяк под глазом.
   - Так. Так что же мы здесь и будем стоять в двери? - чтобы как-то разрядить обстановку, спросил Вячеслав Константинович.
   - Нет, проходите. Прошу вас, - всё ещё пересохшим ртом ответил Геннадий.
   За Вячеславом Константиновичем в квартиру-музей зашло ещё пятеро строгих мужчин, всем своим видом подтверждая серьёзность своего визита.
   - Как я понимаю, Геннадий, - уже более официальным тоном сказал Вячеслав Константинович. - Ты и есть тот самый директор музея Геннадий Правда, который нам и нужен.
   - Да это я, - подтвердил Геннадий, а его жена Лариса, стоявшая рядом с ним тоже кивнула.
   Вячеслав Константинович сказал:- Хорошо, - потом осмотрел коридор всех присутствующих жильцов, стоящих и катающихся по полу, и продолжил: - Я являюсь директором Центра запредельно-глобальных стратегий. А это вот, простите, - он указал на мужчину рядом с собой. - Господин Конгенильян. Остроносый мужчина с очень настырно-цепкими глазами кивнул в подтверждение слов своего коллеги. - Господин Конгенильян является директором Фонда глобально-запредельных мотиваций. - Остроносый мужчина с поджатыми губами снова кивнул утвердительно. Обычно, когда разжимались его губы, мир, посещало множество разных гениальных идей и резких суждений вперемежку со слюной, но это чаще бывало в пылу спора и может быть потом ещё будет, а сейчас он цепко и спокойно осматривал поле предстоящего сражения, выверяя диспозицию для словесных баталий.
   У Геннадия Правды к сухости во рту добавилась нервозность рук, холодок под ложечкой и густая краснота на лице супруги. Остальные жители квартиры восприняли всё произошедшее и сказанное спокойно, некоторые даже с интересом.
   - А это наши сотрудники, - пояснил ещё Вячеслав Константинович по поводу других ответственных лиц, не выделяя никого персонально. - Как вы, Геннадий, знаете, мы все входим в состав комиссии, которая должна рассмотреть на месте вопросы дальнейшей судьбы музея-квартиры Зинаиды Потаскухиной, героической жены работника среднего звена и вынести, так сказать, свои соображения по этому поводу.
   Геннадий с супругой синхронно кивнули головами.
   - Остальные жильцы квартиры знают об этом? - резко задал вопрос господин Конгенильян.
   Геннадий закивал утвердительно, а его супруга сделала наоборот, отрицая от волнения всё.
   - Понятно. Есть допустимые погрешности, и есть поле для их корреляции, - свёл воедино расхождения в ответах супругов господин Конгенильян.
   - Ну, не нужно так уж сразу пугать наших гостеприимных хозяев, - остудил напор коллеги Вячеслав Константинович. - Геннадий, простите, а кто это у вас там кружится над дерущимися господами? - перевел разговор на другую тему Вячеслав Константинович.
   - Это наш домашний призрак, - признался Геннадий.
   - Он безобидный, - пояснила вслед за мужем Лариса.
   Члены комиссии оторвали свои изучающие взгляды от обшарпанных стен и обсыпавшегося местами потолка и тоже посмотрели туда, где всё ещё продолжали свою возню с вялым перекатыванием тел отец и сын Судьбины. Призрак участвовал во всём этом и не давал ни одному сделать больно другому. Если старший Судьбин добирался до горла сына, то призрак разжимал его руки, а если младший Виктор бил наотмашь родного отца, то Призрак отводил его руку.
   - У вас в музее есть свой призрак? - с нескрываемым восхищением спросил Двуручкин. - Это же превосходно, господа! Это совсем другой уровень, почти Европа!
   - Я не уверен в этом, - процедил Конгенильян. - Нам неизвестны корни его происхождения, его структура, наконец, его контент. В чём его историческая сущность, господа?
   - Вы ещё забыли его партийную принадлежность, - колко подметил Двуручкин.
   - А мне он нравится, - признался Вячеслав Константинович. - В нём есть какой-то флёр. Такая дымка юности нашей.
   - Он безобидный, - ещё раз подтвердила Лариса.
   - Здесь проживает Виктор Викторович Судьбин?
   Пока все наблюдали за Призраком и обсуждали его в квартиру-музей через незакрытую дверь вошли трое решительных молодых людей спортивного телосложения. Первый из них показал всем присутствующим красное удостоверение, и незнакомцы очень ловко молча, с большой сноровкой подхватили младшего Виктора, оторвали его от отца, оттолкнули в сторону Призрака, и защёлкнули на руках Виктора наручники.
   - Что, Судьба, не долго тебе удалось погулять? - зло прямо в лицо прорычал ему тот, который показывал всем удостоверение. - Пошли домой на нары.
   Виктор зло посмотрел на них, дёрнулся, но его удержали не менее крепкие руки.
   Старший Судьбин сам встал с пола, тяжело дыша: - Подождите, - попросил он. - Я ему сумку сейчас дам. Но молодые люди не стали дожидаться и так же быстро, как вошли, вывели Виктора из квартиры. Виктор только успел сказать Виталию, когда его проводили мимо: - Помоги отцу, если что, сосед.
   - У нас весело, - сказал Виталий Даше.
   - А мне нравится, - ответила Даша и предложила Виталию. - А давай поженимся.
   - Мы обязательно поможем, Витюша, - крикнула вслед Судьбину младшему Елена Викторовна.
   - Вот достойный пример профессиональной работы, господа, - сделал своё заключение Конгенильян. - Чёткий лаконичный анализ обстановки, полное абстрагирование от внешних раздражителей и в итоге доминантное поведение в заданных социумом условиях. Превосходно! Нам можно только поучиться этому, господа.
   - Да быстро они его в кутузку сграбастали, - согласился Вячеслав Константинович.
   - А как же нам быть? - прервал научную дискуссию Геннадий Правда, смутившись суждениями господина Конгенильяна, почувствовав в его словах что-то недоброе для себя и, главное, для музея.
   - А мы сейчас приступим к работе. Правильно я вас понял, Максим Сергеевич? - обратился Вячеслав Константинович к господину Конгенильяну.
   - Это, несомненно, Вячеслав Константинович - согласился директор Фонда глобально-запредельных мотиваций господин Конгенильян. - Господа, я только хотел бы попросить вас исходить в своей работе из того, что нам, возможно, придётся проводить здесь международные конференции. Не забывайте о такой возможности, господа.
   - Я согласен с таким посылом, - поддержал его выпускник Кембриджа господин Двуручкин. Хотя он и был первым заместителем Вячеслав Константиновича, директора Центра запредельно-глобальных стратегий, тайно он с большой симпатией относился к их постоянному оппоненту, а проще говоря, врагу, господину Конгенильяну.
   Вячеслав Константинович посмотрел на Двуручкина и криво улыбнулся.
   Геннадию Правде, как и его жене, Ларисе, стало совсем не по себе от такой возможности выйти на международный уровень.
   Виталий тоже криво улыбнулся, но совсем по другому поводу и спросил у Даши: - Может, принца Монако на свадьбу пригласим? Как тебе такой посыл, котёнок?
   Даша ничего не сказала в ответ, а просто повела плечами.
   Игорь Ненашев сказал своему Ангелу: - Может, Джим Моррисон ещё к нам заедет?
   - Он уже давно умер, мальчик мой, - грустно ответил Ангел.
   - А они?
   - Они, как и мы, очень живучие.
  
   Комиссия, сразу разделившись на две равные части, по принадлежности к разным научным школам и местам работы, пошепталась о чём-то, бурно жестикулируя, погримасничала, сдержано пошумела, посмеялась и, наконец, мирно слилась в одно общее могучее тело. Она вела себя, как один живой организм, так, во всяком случае, показалось Призраку, которого сразу оттолкнули, а потом и забыли о нём. Призрак, отступив в дальний конец коридора, пытался вспомнить, кто же первым мог придумать такой нужный живой организм, каким, несомненно, была комиссия. Ему что-то рассказывали перед самой командировкой об этом. Что-то очень интересное, как из частного создаётся общая масса, которая уже ни чем непохожа на свои составляющие части. Призрак оттолкнулся, поплыл и тихонько завис над общим телом комиссии. У комиссии был свой ритуал, свои барабаны, свои танцы у костра, свои жертвоприношения. Снаружи вместо заострённых кольев - ограда была из дорогих пиджаков, брюк и накрахмаленных белых сорочек, галстуки разных воинственных расцветок развивались боевыми знамёнами и вымпелами. Грозовые разряды разрывали тёмное небо, хлестал проливной дождь. Голое тело комиссии змеёй кружилось между ритуальных костров, рассыпалось на секунду на множество голых воинов-туземцев и снова с упоением сливалось в одно целое под бой барабанов. Отплясав воинственный танец устрашения, и найдя в себе силы, общее тело комиссии героически вырвало из себя свою любимую, но так необходимую для заклания и самоочищения, часть. Этой частью оказался господин Двуручкин. Комиссия ловко прикрутила его извивающееся худое тело дорогими галстуками к деревянной перекладине. И положив на свои плечи, понесла под песню прощания к огромному булькающему на костре котлу. Навар, конечно, с худого субтильного тела Двуручкина никакой. Тут и не нужно было звать Аделаиду Маратовну пробовать этот бульон и так всё ясно. Дело же не в наваре, хотя и его уже комиссия успела поделить приблизительно, каждый в свою миску прикинул, дело-то в ритуале, в общем могучем теле, которое может само обновляться, само защищаться, само выражаться, само питаться, само нам страдать и само себе возрождаться. ...
  
   -:-
  
   Пока комиссия предварительно совещалась, ещё так и не преступив к делу, вернулся Судьбин младший. С потемневшим, небритым лицом он молча прошёл мимо всех к себе в комнату. Из комнаты послышалось: - Здравствуй, батя! ... Здравствуй, сынок! Вернулся. Это сколько же тебя не было? ... Долго, батя, не было. ... Ну, ничего, сын, сейчас обедать будем.
   -:-
  
  
  
   Комиссия наконец-то пришла к предварительному согласию, распалась на свои составляющие, разобрала частокол ограды, затушила костёр, от которого потянуло запахом подгоревшей кожи подошв итальянских башмаков Двуручкина, и преступила к более детальному изучению места и условий.
   Геннадий Правда, истомившийся в долгом ожидании, повёл всех в святая-святых, центральную комнату музея, в свою, собственно говоря, комнату, где всё и произошло, то что и должно было произойти с героической женщиной Зинаидой Петровной Потаскухиной. Время было такое. Негероическая женщина, Лариса Петровна, жена Геннадия, смутилась, не решилась она пройти в комнату сама. Осталась позади всех в коридоре, очень переживая, что не успела всё убрать с самого утра, проспала в единственный свой выходной.
   - Так вот здесь всё это и произошло? - спросил с торжественной грустью в голосе Вячеслав Константинович, сочувственно трогая большой круглый обеденный стол посреди комнаты Геннадия Правды.
   - Да! ... Вот здесь всё это и случилось, - Геннадий быстро собрал со стола листы бумаги, исписанные аккуратным почерком Ларисы. - Это я готовил всю ночь свои аналитические записки и предложения, - оправдался Геннадий перед комиссией. - Сейчас уберу, господа, извините за маленький рабочий беспорядок. ... Вот и пятно это, - указал Геннадий на скатерть с бахромой, которая укрывала собой обеденный стол. - Вот, оно самое, оно ещё фрикадельками пахнет - сказал Геннадий и неожиданно для себя горько заплакал. - Простите, господа. Не могу, как вспомню, что вот здесь вот у тёти Зины ложка из рук вывалилась на скатерть. ... И пятно оставила. ... Не могу. ... Простите.
   - Ничего-ничего, мы понимаем, - мягко, поддерживая его, похлопал по спине Геннадия Вячеслав Константинович.
   В коридоре не выдержала и дала свою слезу Лариса Петровна.
   - Вот сюда вот и упало её тело, - Геннадий указал как раз на то место у стола, где стоял господин Двуручкин. Вячеслав Константинович и другие члены общей комиссии так осуждающе посмотрели на Двуручкина, будто это он зверски убил тётю Зину и цинично вернулся на место своего преступления: - Простите, господа, я не знал. Я не знал, - Двуручкин извиняясь, попятился назад.
   - Да. Вот сюда вот. ... Вот с этого, господа, стула, - Геннадий подтащил к столу старый венский стул с потрескавшимся от времени фанерным сиденьем. - Я сейчас всё сам вам покажу, господа.
   Геннадий изменился буквально на глазах, преображение его в свою тётю Зину - женщину, жену ответственного работника, непримиримого и стойкого бойца с подлыми соседями с самыми врагами из врагов, было настолько убедительным, что даже Призрак - большой мастер по этой части, охнул от такой талантливой мистификации.
   Геннадий-тётя разлил суп из супницы по тарелкам, подвинул тарелку царского фарфора воображаемому мужу и ровным женским голосом спросил: - Как дела в министерстве?
   Голос воображаемого ответственного работника среднего звена ответил после первой ложки супа: - Всё идёт по заранее утверждённым планам.
   После второй ложки: - Очень много работы. - Яд уже начинал действовать и поэтому голос ответственного работника стал немного грубее. - Мы ещё им всем покажем. Эти животные-дармоеды рано успокоились. Они думают, что это мы их на своём горбу в светлую жизнь потащим. - Ложка звякнула о стол. - Вот вам! Кукиш! Работать надо! Вы у нас ещё все нахлебаетесь! - С последними словами тело ответственного работника рухнуло на пол лицом в портфель свиной кожи, но яд ещё не закончил свою работу, и ответственное лицо продолжило. Портфель создавал эффект пещерного эха, что заставило всех присутствующих в квартире содрогнуться: - Мы вам не господа хорошие! Мы научим вас Родину любить! ... Любить-любить-любить. ... Кровью харкать у нас все будете. Поносом кровавым все юбилеи встретите, но светлое будущее построите. Построи ... те. ... Построи ... те. ... Построите. - Потом голос его затерялся в глухих пещерах подземельного эха.
   Тётя Зина удивилась этому. Подумала, что может быть всё дело в невкусном супе, пригубила сама всего пол ложечки. Суп был, как суп, из хороших пайковых продуктов. Тётя Зина удивилась ещё больше, тонко ойкнула, выронила конфискованную купеческую ложку и сползла с венского стула на конфискованный ковёр Зейдельмана. ... Зейдельман удовлетворённо перевернулся в общей могильной яме, а тётя Зина, ничего не понимая, откинула руку. ...
   Геннадий Правда открыл глаза. Все, кто был в комнате, и кто заглядывал в комнату через спины комиссии, испытали настоящий шок, изумление от увиденного представления. Это было настоящее искусство - чистое, неподдельное, натурально-выстраданное и пропущенное через себя разрядом высоковольтного тока. Одним словом - ... правда. ...
  
   Виталий не сдержался - глупо хохотнул. Даша на это сделала ему строгое укоряющее лицо. Игорь Ненашев философски заметил: - " Театр одного абсурда ".
   - А вот и "ЧК", - ангельским голоском сказала Елена Викторовна.
   Крепкие парни в камуфляжной форме зашли и спросили: - Нам нужен Судьбин Виктор Викторович?
   - Вам в ту комнату, - указал на комнату Судьбиных Игорь Ненашев. ...
  
   Комиссия, поаплодировав Геннадию Правде, принялась измерять, трогать и вносить пометки в блокноты. Двуручкин отсчитал, сколько его ступней будет от туалета до входной двери, и записал результат.
   - Это ещё, зачем вам? - спросил его Конгенильян.
   Двуручкин внёс коррективы в подсчёты и ответил своему оппоненту: - Мы должны знать, Максим Сергеевич, сколько человек сразу может разместиться в очереди.
   - Глупости это, - буркнул себе под нос Максим Сергеевич и пошёл на кухню.
  
   ... Парни в камуфляжной форме плотно обложили дверь в комнату Судьбиных: - Судьбин!? Виктор!? Откройте дверь! Мы из налоговой полиции!
   Судьбины уже отобедав, отдыхали, и голос Виктора выдавал это: - Пошли вы все в жопу, мы отдыхаем! - отвечал им заспанный голос Судьбина младшего.
   - Виктор, лучше откройте, нам нужно поговорить! - стояли на своём крепкие парни.
   - Что вам надо?
   - Виктор, у вас большая недоимка по налогам! Вы за всю свою жизнь не заплатили ни одного налога, Виктор! Это прямое издевательство!
   - Какие налоги? Я всю жизнь в тюрьме сижу! - стоял на своём Судьбин младший.
   - Налоги всё равно платить надо! - отвечал Судьбину неумолимый голос сборщиков податей. - Это не мы придумали, Виктор!
   - А кто, мать вашу? - не сдавался Виктор.
   Сборщики податей переглянулись. Их этот простой вопрос ввёл в затруднительное положение. Не их это было дело - аргументировано захватывать подозреваемых. Капля пота скатилась со лба майора налоговой полиции, оторвалась от волевого подбородка и расплескалась на десятки брызг от удара о затворную крышку пистолета Макарова. Пистолет даже не дрогнул в сильной руке майора, ни на миг не оставив сектор возможного обстрела. Майор выжидал, не торопился отдавать последнюю команду к решительному штурму помещения. Из соседних комнат за ним наблюдали законопослушные жильцы-налогоплательщики и ещё какие-то хорошо одетые господа сновали по коридору, всё осматривали и делали пометки в своих блокнотах. Неопытному оперативнику могло бы показаться, что эти господа совсем не обращают никакого внимания на группу захвата матёрого неплательщика налогов и снуют по помещениям просто из праздного любопытства, но не таким простачком был майор Матфеев. Опытным глазом он улавливал определённый интерес к происходящему одного остроносого господина, как бы лениво рассматривающего трещины на потолке.
   - Ну что? Ломаем? - торопили его сотрудники.
   Но Матфеев осознанно тянул с ответом, у него ещё была уйма времени между взведением курка большим пальцем правой руки и нажатием на спусковой крючок указательным пальцем той же руки. В эту бездну времени уместилось ещё три упавших капли пота майора и явление группе захвата Призрака.
   Призрак рассеял действительность и привёл группу захвата в лес к скиту старца-отшельника Нила. Покосившаяся дверь скита из кривых измочаленных ветрами, дождём, солнцем и снегом досок привела некоторых крепких парней из группы Матфеева в ступор: - Что за хрень такая?! ... Это же не наш адрес, майор!
   Опытного майора ничего не смутило. За ним были долгие годы службы, смена начальства, смена курсов, чистки кадров, дурацкие приказы сверху и ещё многое другое, что закалило характер майора Матфеева и ничто уже не могло его удивить.
   - Отставить панику! - пресёк громкой командой всякие сомнения в группе захвата майор. - За нами долг! ... Значит так надо! Будем отсюда недоимку взыскивать!
   Возражений от группы захвата на доводы майора не последовало.
   - Дома есть кто? - майор легонько, чтобы не проломить, постучал по трухлявым доскам стволом "Макарова".
   Скит на радость всей группы оказался обитаемым. Нил отложил перо, на всякий случай задул лучину и переспросил грудным застоявшимся голосом человека давно ни с кем не говорившего: - Там кто? ... Кхе-кхе!
   Майор Матфеев оказался прав в своих опасениях, насчёт господ, сновавших по коммунальной квартире. Максим Сергеевич Конгенильян ответил за всю группу захвата сразу на два неуместных вопроса. На первый вопрос Судьбина младшего, зависший без ответа во временном сломе, устроенном Призраком и приведшим оперативников к скиту Нила - " А кто? ", в смысле - всё это придумал. И вторым вопросом был вопрос самого старца Нила.
   Ответ у Максим Сергеевича получился настолько точным и уместным, что даже вся группа захвата, включая и майора Матфеева, удовлетворённо рассмеялась, приняв его помощь, и даже никто не стал его расспрашивать, как он сам-то тут очутился под раскоряченной сосной.
   - Конь в пальто! - так дословно звучал ответ Максим Сергеевича.
   Но и старец Нил душа безгрешная был парень не промах. Исписав не одну стопку бумаги, истерзав и пальцы, и душу в этом, совсем от мирского не отрёкся.
   - А каков размер пальто? - уточнил отшельник с искрой в глазах.
   - Размер универсальный, - вернул ситуацию под свой контроль руководитель группы захвата, вызвав немую ревность у Максима Сергеевича. Группа это оценила коротким ободряющим возгласом - " Молодец, Лёва! ".
   - И какого оно цвета? - ещё спросили из-за двери скита.
   - Серое в яблоках, - набирал очки майор Лёва Матфеев.
   - Этого коня я знаю. Проходил он здесь недавно, да не один, а с ним ещё коней с десяток было. Все расцветки чудной, одинаковой такой - в кустах не разглядеть их, - ошеломил Нил группу захвата, угадав всё точно, кроме цвета костюма Максима Сергеевича, из-за закрытой двери своего убежища. В щёлочку Нил не подглядывал, гордость не позволяла, и так мог справиться. - И что этому коню надобно от старца?
   " На жалость давит", - сделали вывод в группе захвата.
   - Налоги нужно платить. А больше и ничего не надо, - ответил майор Матфеев и сделал знак приготовиться. Группа подняла короткие автоматы до уровня глаз и сделала упор ногами. Теперь бы из-за потрёпанной двери и мышь церковная не проскочила.
   Максим Сергеевич прикрыл уши ладонями и отступил за раскоряченную сосёнку. Лёва Матфеев на вскинутом в знаке приготовиться кулаке разжимал по одному пальцу, давая отсчёт всей группе перед штурмом. За дверью было тихо. Пальцы майора вылетали из кулака с колокольным боем. Максим Сергеевич придавил уши сильнее. У него было такое ощущение, что колокол завис над самой его головой. С пятым ударом языка дверь скита отварилась, старец в сером рубище, хитро щурясь от дневного света, протянул на сухой ладошке монету: - Нате, ироды, - сказал он тихо, без злобы.
   Майор взял круглую металлическую монету с руки старца и стал её рассматривать. Его со своим интересом обступила вся группа - " За что страдали?". И Максим Сергеевич пытался разглядеть за крепкими спинами, что же там, у майора за монета.
   На одной стороне монеты был выбит анфас самого Нила, а на другой ещё какой-то им незнакомый седой дедушка с бородой, длинными волосами и нимбом над головой.
   - Это, что за деньги такие? ... Может они поддельные какие? - засомневалась группа захвата.
   - Дайте мне! Дайте мне глянуть?! - прыгал позади Максим Сергеевич. - Я в любых деньгах разбираюсь! Дайте, посмотрю!
   Группа захвата расступилась по приказу майора, пропуская Максима Сергеевича.
   - Держи серебряник, - передал ему монету уставший от напряжения майор.
   - Не нужно так шутить майор, - строго отрезал директор Фонда Глобально-запредельных мотиваций.
   Потом Максим Сергеевич повертел монету в своих пальцах, попробовал её на зуб, зачем-то пришлёпнул её к себе на лоб, но она там не задержалась, а безвольно хлюпнула обратно в его руку. Он ещё прогнал монету между пальцами, как заправский шулер и ловко выщелкнул её высоко вверх. Монета полетела, крутясь, выше облаков и какое-то время всей группе захвата пришлось стоять, смотреть в небо и ждать возвращения монеты. Кто-то даже не сдержался и прямо спросил директора Фонда - " Где налоги?"
   Максим Сергеевич был спокоен, как и старец Нил.
   - Нужно подождать немного, - сказал Максим Сергеевич и ещё показал майору, как весело играли в небе над их головами стрижи, рассекая летнюю пелену послеобеденного неба своими короткими резкими крыльями.
   - Погода-то, какая! .... Благодать! - восхитился ещё Максим Сергеевич и поймал вернувшуюся с небес монету в кулак правой руки. Пойманную монету он выложил на ладонь другой руки и показал всем. Монета была повернута той стороной, с которой группе захвата моргнул глазом старец с нимбом над головой.
   - Это не деньги, - сделал своё заключение Максим Сергеевич.
   - Как не деньги?! Да вы что? А что же это? - возмутился Нил.
   - Таких денег не бывает, - категорично не соглашался директор Фонда со старцем. - Я их все перевидал и перетрогал. Таких денег я ещё нигде не встречал. Это - нонсенс. Они какие-то не такие. Таких денег точно не бывает, товарищи.
   - Каких таких? Каких таких? Ты что, сынок? - Нил решительно переступил порог своего жилища, которое он не покидал уже лет сто. - У тебя, что же и эталон, какой имеется, с чем сравнить можно? А то, что же это получается, если есть эталон такой, так ты приведи его нам, покажи всей честной компании, мы и сравним мою деньгу с ним, а если нет, тогда что? ... Что это, получается? Чего это? - привёл в замешательство уважаемого Максима Сергеевича ободранный старик.
   - На всех уважаемых нами деньгах должна быть надпись - "Мы верим тебе Господи!". А где она здесь? Где? - перешёл в своё наступление уже директор Фонда Глобально-запредельных мотиваций.
   - Какая надпись? Какая? Я что же их, по-твоему, сам в келье своей наклепал? Сам, да? ... Иди, посмотри, ирод! Иди, глянь! - совсем разволновался пророк.
   Майор Матфеев снова поднял кулак вверх и отдал короткую команду: - Заходим! ...
  
   Как не плясал и не извивался, пугая группу захвата Призрак. Оружия-то у него не было, оттолкнули его, и зашли в комнату к Судьбиным, быстро вывели младшего Виктора, заломив руки ему за спину.
   Старший Судьбин встать проводить сына уже не мог, а только кричал вслед сыну с пьяной слезой: - Налоги, сынок, нужно платить! Нужно! ... А ты возвращайся, Витя! Скорей возвращайся, сын! Я тебя здесь буду ждать, - последние слова пробурчал старик и уснул глубоким сном, моментально унёсся старшина в голову колоны заключённых, медленно передвигавших негнущиеся замёрзшие ноги, обёрнутые в разные лохмотья.
   - Не растягиваться, сучьи дети! - молодым голосом кричал статный красавец старшина на уставших, чумазых зэков. - Любое отставание считается побегом!
  
   = : =
  
   - Вячеслав Константинович, у нас проблема, - обратился Двуручкин к своему шефу, когда тот, осмотрев кладовую, решал, как с ней поступить, оставить ли в таком виде, как есть - с кучей накопившегося всякого барахла неизвестно уже и кем оставленного или выбросить всю эту рухлядь и сделать здесь ремонт.
   С одной стороны - он, как учёный должен бы был ратовать за сохранение исторически достоверной обстановки быта ответственного работника среднего звена и его героической жены, а с другой стороны на него почему-то нахлынула волна
   грустных размышлений: - " Что лет через сто будет лежать в музее ответственного работника среднего звена? ... Сотовый телефон? Его визитка с дорогим теснением? Ноутбук? Пара галстуков? Кейс? Швейцарские часы? ... ", - размышлял Вячеслав Константинович и бессознательно пинал ногой потемневший от времени большой кожаный портфель с двумя замками, непонятно откуда свалившийся. Портфель выкатился к ногам Вячеслава Константиновича, как сиротливый детёныш оставленный матерью-медведицей, в поисках пищи и сострадания, он раскрыл зев своей пасти и жалкими глазами-замками просил кушать. В его чреве были видны пожелтевшие бумаги, газеты, отчёты, планы. Всё это уже было давно съедено и переварено. Брошенный детёныш хотел ещё. ... И ещё. Ещё и ещё.
   - Вы считаете, Зинаида Петровна Потаскухина была великой женщиной? - вместо ответа спросил он у Двуручкина?
   Двуручкина нисколько не удивил такой вопрос, он был хорошим менеджером и всегда быстро находил правильное решение в любой ситуации, где главным было именно решение, а не процесс: - Во всяком случае, Вячеслав Константинович, в данный момент её величие кому-то необходимо, и моё мнение никак не может повлиять на этот процесс. Так что я подчинюсь этим обстоятельствам и постараюсь их использовать в свою пользу, - ответил Двуручкин.
   - Нет, постойте, это понятно. И я даже не осуждаю ваш практицизм, потому что и сам этим грешен, но последнее время меня всё больше волнует, не слишком ли много мы создаём идолов, чтобы потом их низвергать?
   - Да, Вячеслав Константинович, периодичность здесь определённая есть, но это уж слишком накатанная колея и я думаю, что нам из неё никогда не выскочить. Так всем удобней. И вам тоже.
   - Удобней? ... Вот и вы об этом. Ну что же вы всё подгоняете под удобный нам результат. Удобно? Это просто шулерство какое-то. Это просто эквилибристика какая-то, даже из всего плохого делать хорошее только для себя. Нет, вы скажите, вы считаете Зинаиду Петровну Потаскухину великой, на самом деле?
   - Ну, Вячеслав Константинович, она всё-таки оставила определённый след в нашей истории, и не маленький след. Это было явление.
   - Да бросьте вы, бросьте! Какой след? След фрикадельки на конфискованной скатерти. Мы то с вами читали закрытые источники, она сама хотела травануть своих соседей. Что не так? И отравила бы за милую душу. ... Чужими руками.
   - Тише, Вячеслав Константинович! Я прошу вас, тише. Другим этого знать не обязательно. Правда не всегда полезна, вы сами это неоднократно писали.
   - Да она никогда не полезна, эта ваша правда! ... И моя ... тоже.
   - Вы меня звали? - подбежал к ним Геннадий Правда. - Что-то не так? - Геннадий сильно нервничал и потел.
   - Да нет, Гена, всё нормально, ты бы пошёл лучше скатерть постирал, - успокоил его друг детства.
   - Да вы что? Это же святыня? - обомлел Геннадий. - Как можно так издеваться над святыми вещами?
   Двуручкин быстро разрешил и эту ситуацию: - Геннадий, вопрос уже решён, музей будет открыт назло всем нашим врагам, и вы, несомненно, будете его бессменным директором.
   - Это хорошо, - обрадовался Геннадий. - Я пойду, я понимаю, вы работайте-работайте, я не буду вам мешать.
   - А что вы скажите, если я застрелюсь? - спросил Вячеслав Константинович у Двуручкина, когда Геннадий ушёл.
   - Не думаю, что это правильное желание, Вячеслав Константинович. У вас нет пистолета, насколько я знаю.
   - Вы бы поменьше общались с Максимом Сергеевичем, мне это не нравится, - выдержав паузу, пнул со злостью ногой бедный, ни в чём неповинный портфель Вячеслав Константинович. Если бы портфель мог, он бы заскулил от обиды.
   - Я это учту, Вячеслав Константинович, - Двуручкин постарался вложить в свой ответ, как можно больше ноток уважения.
   Вячеслав Константинович ещё выдержал паузу и уже благодушно спросил: - Вы говорили о какой-то проблеме?
   - Туалет, Вячеслав Константинович.
   - Что туалет?
   - У нас большие проблемы с туалетом.
   Двуручкин обязательно успел бы всё объяснить, если бы его не прервал неизвестно откуда взявшийся Максим Сергеевич: - Я должен открыть вам одну тайну, коллеги. Этот Призрак не так прост, каким кажется на первый взгляд. Вы знаете, откуда я только что вернулся? Без контроля, этот призрак может натворить больших бед.
   Двуручкин демонстративно отвернулся, давая понять, что ему нет до этого никакого дела, а его шеф с раздражением спросил: - Максим Сергеевич, зачем вы выдали моему заместителю мою тайну?
   - Какую вашу тайну? - опешил Конгенильян.
   - Вы сейчас всем будете рассказывать, что у директора Центра запредельно-глобальных стратегий нет пистолета?
   Конгенильян бросил быстрый гневный взгляд на Двуручкина, но ничего кроме его затылка не увидел: - Вячеслав Константинович, вы зря меня в этом подозреваете, - сказал он уже с грандиозной улыбкой. - Вы же не были на последнем совещании, где этот вопрос обсуждался.
   - Странно, - удивился Вячеслав Константинович. - Мне потом прислали все тезисы совещания, и я не помню, чтобы там что-то такое упоминалось.
   - Ну, Вячеслав Константинович, вы же не мальчик, вы же понимаете, что это закрытая информация, и она никак не могла попасть в открытые тезисы, - вывернулся Максим Сергеевич. И потом, что здесь обидного?
   - Обидного? ... Да обидно то, что я вас даже на дуэль не могу вызвать по-человечески. На чём нам сражаться? На чём? - вспылил Вячеслав Константинович.
   - Вячеслав Константинович, бог с вами, что вы говорите. ... Дуэль на пистолетах. Ещё скажите с десяти шагов. Какая дуэль на пистолетах? Что вы говорите! Эти ваши теории - это уже позапрошлый век. Что мы будем отстаивать с вами? Ни у вас, ни у меня этого уже давно нет, - вспылил в ответ Максим Сергеевич.
   Двуручкину вдруг стало плохо, стало нечем дышать, не хватало воздуха, он почувствовал нависшую угрозу.
   - Фигляр! - бросил в лицо Максиму Сергеевичу Вячеслав Константинович.
   Максиму Сергеевичу не понравилось это позабытое обидное слово, да больно момент был взрывоопасен. Произошло смешение паров раздражительности и накопившейся годами взаимной неприязни и искрой могло бы послужить вообще любое невинное, безобидное словцо.
   Максим Сергеевич подпрыгнул, а потом, совладав с собой, стал в правильную дуэльную стойку, левым плечом вперёд, расправив грудь.
   Двуручкин хотел их остановить, урезонить, но горло сдавило и не пропускало никакие слова, он только мог махать руками, сгибать колени и издавать горловой хрип.
   Призрак, сидевший понуро на сливном бачке в туалете, тоже, как и Двуручкин, уловил нехорошие энергетические колебания, он просочился через щель неплотно прикрытой двери и грозовым облаком завис над дуэлянтами, внеся что-то своё - мистическое и загадочное.
   - Бездарь и выскочка! - выпалил в ответ дуплетом для верности Максим Сергеевич в приближенное лицо Вячеслав Константиновича.
   Призрак только усилил действо, не исказив сути. Вячеслав Константиновичу опалило лицо горячими пороховыми газами, когда сизый дым от пушечного выстрела рассеялся, старый канонир увидел очень близко растерянное лицо своего врага. Они уже израсходовали все свои выстрелы, извели все пороховые заряды и только они двое, всё ещё были живы, среди поля усеянного труппами воинов. Не найдя ничего под рукой, не найдя достойного оружия, Вячеслав Константинович привёл свою правую руку во вращательное движение и после третьего круга сказал: - А примите ка подарочек от моей правой руки, коллега!
   И с шестого круга-вращения, снизу-вверх его кулак, ударил по скуле Максима Сергеевича, оторвал того от земли и швырнул его тело под крепкие замковые стены.
   Тело Максима Сергеевича долго не отлёживалось в холодке каменной кладки, а очень споро подлетело вверх, воинственно колотя кулаками себя в грудь и издавая воинственные крики, созывающие всех оставшихся в живых товарищей: - Смерть Западу! Уби-руби-ду! Смерть гнилым либералам! Оба дуба дали!!! Закопаем супостата по пояс в чернозём!
   Высоко взлетел со своим боевым кличем, Максим Сергеевич, грозен и могуч был его боевой вопль. И собралась под ним тут же шумная ватага сотоварищей, побросавших блокноты и ручки. И задрожала земля под их могучим топотом. Клином пошли они на своих врагов. Двуручкин не успев отскочить в сторону, был безжалостно затоптан ландскнехтами на полном гособеспечении. Втоптали в родную почву кембриджского страдальца. Родной чернозем забивал глотку и не давал возможности позвать на помощь, да и где тут позовёшь, когда такое - " Не стой, гнида, на пути народных масс!". Часть массы вернулась назад. Вот же странная ориентация, вроде, как и назад, а массы то передовые и выполняют одну из главных целей любой битвы - собирание трофеев. Вот оно и получается, что вернулись назад, но это значит - пошли вперёд. Битва такая странная штука, что не разберёшь, куда важно бежать. Порыв и вожди вперёд зовут, а, по сути, нужно-то назад поспешать за трофеями, такова скрытая суть и называется - Главная военная тайна. Трофейщики ободрали Двуручкина, как липку: часы, ботинки и брюки даже успели содрать с худых белых ног, что даже больше было похоже на две одинокие березки, торчащие из земли, а не на липу. Ободрали бересту и дальше в путь, догонять колону. Враг далеко впереди и битва предстоит долгая.
   Вячеслав Константинович, старый канонир, не дрогнул. Не испугал его глухой топот по чернозёму и боевой вой коллег-супротивников. Его статная фигура бодро взобралась на лафет, его личный штандарт взмыл на древке ввысь и он также хорошо поставленным басом запел на всё ратное поле, разгоняя ещё не рассеявшиеся клубы дыма от пушечных выстрелов: - Не отдадим землю родную на поругание неокейнсианам поганым, мать их всех в степень их учёную, на костре печёную, за деньги купленную. Собирайтесь братия с конспектами моими, кому ещё разум дорог. Уа! Уа! Уа-а-а-а! Обдерите всю малину, закатайте в кадки!
   И на его клич пришла подмога, истосковавшаяся по настоящей сече в академической тишине вольных кафедр. Строя чёткого у них не наблюдалось, но топот тоже получился приличный. Застыл воздух, и время над полем ратным сковалось в предчувствии невиданного столкновения сил неистребимых в вере своей. Местное население тоже вышло на звук боевой трубы. Геннадий Правда заметался между стремительно сближающимися армиями. Он понимал, что столкновения не избежать и нужно обязательно определиться именно до столкновения, нужно сделать выбор и проявить себя в этом выборе, что-то сказать, выкрикнуть или сделать хотя бы какой-то жест в сторону противника, а сделать это было очень трудно. Ноги вязли в чернозёме, на руках висла жена Лариса с криком: - "Не пущу! Не пущу тебя, милый, дорогой! Геночка, не ходи!" Геннадий попытался подобрать с земли брошенные латы и придать себе более воинственный вид, но они все были малы ему и в лучшем случае прикрывали пол живота. И шлем тоже подобрать не удалось, все были не его размера. А ещё нужно было и оружие себе найти. Что получилось хорошо у Геннадия, так это грозно пригрозить кулаком летающему над головой воронью: - " Не дождётесь вы крови моей!". Вороньё это не испугало, они кружили и кружили над полем. Их устраивал любой результат, они всегда были в выигрыше и достатке. Нужно было только немного подождать, поэтому они и нарезали круг за кругом в предвкушении предстоящего пира, изредка гадя на Геннадия.
   Какая каша заварилась в коммунальной квартире. Призрак, наверное, сошёл с ума, и понеслось, как в вороньем хороводе, что - откуда не понять. Бегут навстречу друг другу два войска. Поле для битвы огромное, бежать можно всю жизнь - не добежать. Оружия в поле много оставлено: мечи, кольчуги, щиты разбросаны, пушки ещё дымят, как сигары гаванские, можно и ружьё или автомат найти, если порыть - постараться. А Призрак всё гуще замешивает. Подошли войска сопровождения - оркестры и одиночные номера. Битва - штука непростая, здесь аргументов важных много, вот и бродили музыканты в предрассветной дымке в кустах у поля битвы в ожидании своего часа. Много их собралось, были здесь и мексиканские "марьячи", и серьёзные большие оркестры. Мексиканский гитарист позёвывая, спрашивал у всех: - Чего подняли так рано, амиго? Ему отвечали: - "Скоро будет битва". Елена Ненашева сама спросила у мексиканца: - Вы не видели здесь Джимми Моррисона или Хендрикса? Игорь, муж её, ходил за ней с пледом, пытаясь её укутать, и всё говорил: - Ангел мой, их здесь быть не может, это война. Мексиканец понимающе ответил Елене: - Посмотрите на опушке, там большая медицинская палатка стоит с крестом, может они пошли уколоться туда. Там медсестрой - Дженнис Джоплин.
   - А крест, какой? - ещё уточнил Игорь.
   - Чёрный, амиго! Он чёрный!
   Вслед за Еленой к мексиканцу пристал с расспросами седой мужчина с пышными усами: - Вы Ростроповича не видели? На что мексиканец вспылил: - Да что я нянька им всем. А вы сами-то кто такой будете? - спросил гитарист у усатого мужчины. " Я - Штраус", - тихо ответил мужчина. Мексиканец сказал: - нет, не видел, господин Штраус. ... Штраус догнал Елену Ненашеву и попросил её: - Если вы вдруг увидите Ростроповича, пусть он подойдёт к нам. Мы там, - махнул он рукой в сторону леса, - с Бетховеном у костра греемся. Что-то холодно сегодня. "Это у вас нервное, перед битвой", - ответил за жену Игорь Ненашев, а Елена просто мило улыбнулась Штраусу и они пошли дальше искать медсанбат. Потом заиграл сигнальный горн. Вспылил бодрой трелью. Музыканты засуетились, забегали в поисках своих инструментов и оркестров, поплыла разная музыка над равниной. Воронье, услышав стройные звуки, тоже перестроилось, подобралось, подчинилось общей музыкальной теме войны, как одной из важных составляющих большого общего дела. И себя они считали такой же важной частью.
   С обеих сторон подошла конница. Кони красавцы дрожат в предвкушении битвы и крови каждой натянутой мышцей своей, пар из ноздрей. Но всадников на них не было. Призрак послал конницу догонять пеших воинов от науки. А за ними подошли и слоны боевые с трубным рёвом и содроганием земли. Сразу было видно, что Призрак не заканчивал высших кавалерийских курсов или института истории, поэтому стратег он был неважный и намешал всего сверх всякой меры. Хотя, кто его знает, если танк мало подходит для штурма города, то может боевые слоны для этого будут лучше. У призраков, наверное, своё тактическое мышление.
   Воронье расселось по слонам с важным видом и на каждый их рёв отвечало своим стройным карканьем. На самом первом слоне уселся их самый большой, матёрый ворон в очках. Он в общем карканье участия не принимал, а только кривился брезгливо под очками от общего шума.
   Зря мы танки не к делу помянули. Подошли и они. Из головного танка выскочил молоденький командир в ещё неизмятой форме и, подбежав к призраку, чётко ему отрапортовал что-то, козырнув. Призрак стоял на большом барабане в образе Наполеона - смотря вперёд и заложив руки за спину. Выслушав доклад, Призрак соскочил с барабана и что-то указал на планшете танкиста своим почти прозрачным маленьким пальчиком. Танкист отдал честь и приступил к выполнению поставленной задачи. Танковая колонна была разделена на две части и послана в охват вражеских группировок. Танки, чадя и звеня траками, пошли вслед за слонами. Но, как всегда в крупных воинских операциях бывают накладки и чаще всего они связаны со связью. До слонов ещё не дошёл приказ их главнокомандующего - Наполеона и они отказались пропустить танки вперёд. Вороны их в этом поддержали. Матёрый ворон каркнул один раз, и всё воронье-войско сорвалось с насиженных слонов и бросилось атаковать железные танки, громко долбя своими клювами в люки и гадя на приборы наблюдения. Молодой танкист-командир не выдержал такого издевательства над матчастью, выбрался через люк из танка, плюнул в ворон и ушёл, матерясь, домой, бросив планшетку и не заглушив танк. Другие танки тоже остановились. Что здесь устроили вороны. Такой устроили салют и фейерверк, какого ещё никто не видел. От большой радости одержанной победы, они взмывали высоко вверх и сами себя взрывали там гранатами. Лариса, жена Геннадия узнала в молодом танкисте своего отца. Вот таким вот точно он висел на фотографии у них дома в деревне: в чёрном шлемофоне и новой военной форме, улыбался. Она бросила тащить мужнею кольчугу с копьём и кинулась за танкистом: - Папа! Папа! Подожди меня! Это я, Лорка! Папа! Папочка! Папуля мой, родненький!
   Геннадий бросился вслед за Ларисой, чтобы остановить её. Он не понимал, как же так он сможет обойтись без неё, когда начнётся битва: - " Дура, а как же я? Постой! ... Стоять!" - кричал он ей. Но его за ногу ухватил Двуручкин и не дал ему догнать жену.
   - Геннадий, я прошу вас, подберите мне, пожалуйста, здесь какие-нибудь штаны и часы. Можно необязательно швейцарские, - взмолился он. - Иначе я здесь пропаду пропадом, Геннадий, не бросайте меня в таком прискорбном положении. Вы же будущий доктор наук. Вы наша надежда.
   Ларису уже было не догнать, она далеко ушла с отцом-танкистом, весёлая и довольна. Она прыгала и скакала, как девочка. Такой - свою жену Геннадий ещё никогда не видел.
   - Хорошо, - согласился Геннадий. - Только отпустите мою ногу, а то, как клещами схватили, - попросил он Двуручкина.
   Двуручкин отпустил ногу Геннадия не сразу, такое положение - голым, без штанов и часов, втоптанным в землю, ему было в диковинку, и он очень боялся остаться вообще брошенным всеми.
   - Я вернусь, - успокоил его Геннадий. - Найду вам штаны и обязательно вернусь.
   Двуручкин отпустил ногу Геннадия: - Не бросай меня, Гена. Ты не поверишь, но я очень одинокий человек. Это я только с виду такой независимый и умный, а так я очень-очень одинокий человек. У меня ведь и друзей-то настоящих нет. Кому я такой интересен. Я понимаю, что и дружат-то со мной только из-за моей работы, из-за моего положения, из-за моей близости к правительству. ... Все так неискренни и лживы. Мне все улыбаются, я улыбаюсь в ответ, жму руки, стараюсь казаться таким крутым, развязанным парнем, а потом блюю в унитаз от страха, от какого-то неосознанного страха, который точит меня изнутри, изводит меня, доводя до припадков. ... Не бросай меня, Гена. Ты мне сразу, как-то понравился. Своей простотой что ли. Только не подумай, что и я сейчас говорю с тобой неискренне или лгу тебе. Нет, это всё - правда, я клянусь тебе, Гена, - и он снова попытался ухватить Геннадия за ногу.
   Геннадий ногу убрал и, отойдя на приличное расстояние, сказал: - Не верю я вам, - а когда отошёл ещё подальше, то крикнул: - Всем вам!
   Наконец-то наладили связь и всё пошло, как надо. До слонов дошёл приказ Наполеона, и они почтительно расступились перед танками. Танки пошли. Недвижимым остался только один командирский танк, который продолжал сиротливо стоять в дымных клубах с открытым люком, опустив орудие вниз. ...
   Виталий сказал Даше: - Собирайся. ... Подумай, что ты возьмёшь с собой, я сейчас вызову такси.
   - Что брать? Что брать? Что же мне собирать? - сначала засуетилась Даша, а потом успокоилась и сказала: - А знаешь, я ничего брать с собой не буду. Ничего не хочу. ... Если успокоиться и подумать, то ничего и не надо. Мы же поедем вместе и далеко? - Даша задала вопрос Виталию, но сама хотела раньше, чем услышит от него ответ, найти его, ответ, в глазах Виталия, так точнее будет, подсказывала ей её женское чутьё.
   - И я ничего брать не буду, - осмотрев комнату, сказал Виталий. - Жалко, конечно, моего "дракона", - он нежно погладил свой компьютер. - Но это же железо, - убеждал он больше себя, чем Дашу. Даша согласно кивнула.
   - Возьму тебя, - продолжил Виталий.
   - Почему только меня? Нас уже двое, - Даша положила руки на свой животик и слегка выпятила его.
   - Двое? - сразу не понял Виталий.
   - Ты уже забыл, негодник? Совратил девушку и бросил, так? - надула губки Даша.
   - Шучу-шучу, - взмолился Виталий. - Куда я без вас?
   - А мы далеко поедем, Виталь?
   - Будем ехать, пока у такси бензин не закончится.
   - Это далеко, - подумав, грустно сказала Даша.
   - Да, далеко, но ты же сама слышишь, что здесь твориться.
   - Да в принципе, ничего необычного. Обычная война. Хотя, наверное, ты прав, - Даша смотрела в окно, подперев подбородок кулачком.
   Виталий набрал на телефоне номер и сказал: - Такси, пожалуйста! ... Это коммунальная квартира. ... Да-да. Там, где идут боевые действия. ... Там танк ещё стоит такой одинокий. С открытым люком. Вот, пусть он прямо к танку и подъезжает. ... Поедут два человека. То есть, нет, подождите! Три! Три человека. Три нормальных человека. Да - я, моя жена и мой ещё не родившийся ребёнок. ...
   Какой вам нужен приказ? ... Вы что с ума сошли? Какие вам визы нужны? Мы же поедем на такси. ... Вы ещё у товарища Сталина спросите разрешение! ... Женщина? ... Подождите-подождите, если вы будете себя так вести, то мы уедем на танке. ... Да, я вас не пугаю. ... Женщина, вы так и передайте им. ... Танк открыт и заведён. Мы, просто, сядем и поедем, насколько хватит солярки в баках. Это вас устроит? ... А что им управлять? Я быстро учусь всему. Я хороший компьютерщик. ...
   - Я! Я умею танком управлять! - подняла руку Даша. - У меня отец генерал.
   ... Вот, тем более, моя жена умеет танком управлять, её отец-генерал научил в детстве. ... А-а-а! Испугалась! Так вот! Нам нужна новая "волга" с полным баком бензина! Смотрите, я сам пальцем проверю! ... Да! Неразговорчивый русскоговорящий водитель! И пусть всю дорогу играет "Пинкфлойд"! Мы даём вам пять минут времени! ... Что, мало? ... А сколько вам нужно времени? ... Да так вся наша жизнь пройдёт, и мы даже такси не дождёмся. ... Хорошо-хорошо, ... мы ждём. ...
  
   Младший Виктор Судьбин снова вернулся домой в самый неподходящий момент. Он, как притягивал всё равно к себе все несчастья. Стоило ему где-то появиться и обязательно что-нибудь происходило и не только в его скромной судьбе, но и в масштабах более значимых. Вот и сейчас, стоило ему открыть дверь родимого дома, как он тут же оказался в ситуации, где сама эта ситуация не оставляла ему никакого другого выбора, кроме применения своей недюжинной физической силы.
   Можно, конечно, смеяться в лицо судьбе, но, как с корабля на бал попал Судьбин младший. В коридоре его родимой квартиры шла такая мясорубка, что прямо пальчики оближешь. Он и его судьба, конечно, пылинки в мировом мироздании, но, а если посмотреть на это неожиданно, то может ход всей мировой истории, кем-то и был так зло направлен, чтобы именно в эту секунду Судьбин Виктор младший должен был принять нелёгкое быстрое решение - с кем он? И за кого он будет драться? Да даже не секунду ему приготовила судьба на выбор, а какие-то доли. Миг, - как поётся в любимой Виктором песне. ... Ох, и драка же была в родных пенатах! И руками молотили, бешено, как псы-рыцари о воду, и топали, как слоны боевые. А ругань стояла такая нещадная, ядрёная и летала она от стены к стене, как ядра чугунные, такой бы руганью ворон со свалки гонять можно было с большой пользой для дела. Рвала бы она, эта ругань, ворон бедных в клочья, так, что перья бы во все стороны разлетались. ... Битва целая по всем законам выстроенная, со своей партитурой и коротким либретто. ... И понял Виктор Судьбин младший, что основная скрипка в этой партитуре - его. Не нужны ему были ни секунды, ни доли от этих секунд, ни даже короткие миги похожие на жизнь, чтобы сделать правильный выбор.
   " Ох, мама моя!" - выкрикнул Виктор свой боевой клич и пошёл один на всех, круша и ломая всех и вся. Самому тоже доставалось, но и это не противоречило либретто, где один на всех и все на одного. ...
   Ровно через десять минут быстротечной схватки пришло к Судьбину младшему, лежавшему на полу с разбитым в кровь лицом и в изодранной одежде, отчётливоё понимание свободы и счастья. Что и можно было прочесть в его помутневших, но довольных глазах и о чём догадаться можно было по его кровавой улыбке на тонких губах.
   "Вот же оно, вот! Я то его, как дурак искал везде, ждал, печалился всё, что нет его, а оно, вот оно, рядом было". - Он увидел её даже, свободу эту, в бесцветно-прозрачном лице Призрака, парившего над ним. Хотел дотянуться до неё и ещё для верности пощупать, но по левой руке кто-то топтался, а правая рука была переломана и не поднималась сама. И Виктор почему-то заплакал, как маленький ребёнок, у которого и не поймёшь сразу, и не спросишь, от чего он плачет. ...
   Ещё через пять минут в квартиру бесшумно вошли люди в белых халатах с повязками на лицах, их главный: через повязку глухо, но обыденно сказал: - Мы специальное подразделение, прибыли по невыполненной заявке гражданки Потаскухиной Зинаиды Петровны. А нам за каждую заявку отчитываться надо перед главком. Так что, господа, ... кто не спрятался - я не виноват! ...
  
  
   ---::---
  
  
  
  
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
   -----------------------------------
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"