Шлёнский Александр : другие произведения.

Лунная Кочерга

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  Лунная кочерга
  
  
  
  
  Из небольшого перечня первых блюд, подававшихся в лагерной столовой, Лёвка предпочитал щи. Они были, конечно, не как домашние, которые Лёвкина мама варила в специальном чугунке, но гораздо вкуснее чем липкая молочная лапша с пенками, и рассольник с почками, который припахивал коровьей мочой. Перловка в этом рассольнике хрустела на зубах. В мамином рассольнике, который варился на бульонной кости, перловка была мягкая, потому что замачивалась заранее. Она обволакивала нёбо медленно и вкрадчиво, как ночная бархатная синь обволакивает вечерний небосвод. Смотришь на затухающее небо через окно отрядной спальни, оперевшись локтем о подушку, и думаешь всякие хорошие мысли. Пушистая ветка ивы, которую в отряде называли ракитой, постепенно растворялась на фоне темнеющего неба, и мысли тоже незаметно растворялись в причудливых сновидениях.
  
  Почему-то дома самые интересные сны никогда не снятся, а только в лагере. Наверное, это потому что все, кому они снятся, спят в одной отрядной спальне. Конечно, каждый участник просмотра может видеть только свой сон, но коллективный просмотр сновидений предъявляет к их качеству такие же требования, как и при показе кинофильмов. Никто не пойдёт смотреть кино всем классом или всем отрядом, если те, кто его уже посмотрел, говорят что оно глупое или неинтересное. Точно так же происходит и со сновидениями. Сновидения обсуждались в отряде точно так же как обсуждались просмотренные фильмы и прочитанные книги, с той лишь разницей, что прежде чем обсуждать сон, надо было его сперва всем рассказать. Делились сновидениями на ярмарке снов. У каждого отряда она была своя, и посторонние на неё не допускались. Шпионить за чужой ярмаркой считалось верхом неприличия.
  
  Ярмарку снов учредили в лагере уже давно и передавали эту традицию от смены к смене, из года в год. Вожатые сперва пытались бороться с этой традицией, а потом примирились. По негласной договорённости ярмарка снов открывалась во время обеда и закрывалась по его окончании, чтобы вновь открыться за ужином, и в последний раз - в спальне после отбоя. В обмен на таинственный и увлекательный сон можно было получить фант или доступ к секретику или 'раковую шейку' или 'гусиную лапку' или один разок откусить от 'Гулливера'. Заработанной конфетой можно было поделиться с понравившейся девочкой, чтобы дать ей знать о своей симпатии. Таким образом определялись мимолётные лагерные влюблённости, которые, впрочем, иногда перерастали в долгие привязанности и даже, в особых случаях, в любовь всей жизни.
  
  Лёвка Вальдес с трепетом поведал самопровозглашённой судейской коллегии во главе с Генкой Горшковым, и простым слушателям свой сон про летающий парусник, похожий на диковинную птицу с ярко-синими парусами-крыльями, который приснился ему под утро. Поначалу сон всем очень понравился. Но когда Генка Горшков спросил его, летел ли он сам на корабле с синими парусами, Лёвка честно признался, что сам он на паруснике не летал, а только видел его с земли. После этого судейская коллегия объявила Лёвкин сон глупым и не интересным. Конечно, так думали далеко не все, но раз Генка Горшков так решил, значит так тому и быть, потому что Генку Горшкова фиг переспоришь. Вот такой он, Генка Горшков. Раскритиковал Лёвкин сон, и тут же стал с апломбом рассказывать свой очередной сон про лунные путешествия. Сны у Генки Горшкова были многосерийными, и каждый день Генка рассказывал следующую серию. Кроме Генки Горшкова, многосерийные сны в лагере никому не снились.
  
  Расстроенный Лёвка зачерпнул ложкой щи, стараясь забыть про свой небесный корабль с синими парусами, но остановился на полдороге и острожно вынул из тарелки полупроваренный кусок свиного сала со щетиной на толстой шкурке. Лёвка положил его на стол рядом с тарелкой, чтобы потом выкинуть, и принялся хлебать щи, методично откусывая перед каждой ложкой по кусочку от толстого ломтя чёрного хлеба, предварительно посоленного крупной солью.
  
  Вова Коровин, сидевший рядом с Лёвкой, тронул его за плечо: 'Ты сало отложил чтобы потом его съесть?' 'Нее!' честно ответил Лёвка. 'Мне его есть нельзя, потому что оно не кошерное'. 'Ну тогда отдай его мне' попросил Вова. 'А я тебе за него дам буряк' - и вынув ложкой из своей тарелки кусок бурой свёклы со светлыми прожилками, плюхнул его в Лёвкину тарелку. Лёвка вынул свёклу из тарелки двумя пальцами, зажмурил глаза, чтобы лучше чувствовать вкус, и с хрустом её съел. 'Спасибо, очень вкусно!' Вова осторожно отделил щетинистую шкурку и медленно, сосредоточенно прожевал сало. 'Буряк вкусно, но сало лучше. Тебе тоже спасибо!'
  
  Лёвка, пошарив ложкой, вынул из своей тарелки ещё один кусочек сала поменьше и повернулся, чтобы отдать его приятелю. Коренастный крепыш Вова Коровин посмотрел на сало и с сожалением ответил 'Ешь сам! У меня во щах только один буряк был'. 'Ну тогда бери просто так' предложил Лёвка. 'Просто так нельзя. Меняться надо, а мне не на что'. 'Как не на что? А на сон?' 'А мне этой ночью ничего не приснилось' с сожалением ответил Вова. 'Тогда давай так: ты сало сейчас съешь, а когда тебе сон приснится, ты мне его расскажешь, и мы будем в расчёте'. 'Лады!' ответил Вова и, освежевав второй кусок, отправил его в рот.
  
  Лёвка отставил пустую тарелку и в два укуса съел второй ломоть чёрного хлеба, круто посолив его крупной солью. Вова долго гонял под светлой веснушчатой кожей выпуклые желваки челюстных мышц, тщательно прожёвывая сало, вымененное на сон, который ещё только предстояло увидеть. Проглотив его наконец, и сдобрив остатками щей, он рассудительно сказал: 'Свинину с комбината сразу угадаешь. Она у них не палёная, а лупленная'. 'Лупленная - это как?' спросила красивая девочка Майя Цветкова, которой, как и Вове, не попало в щи ни кусочка сала.
  
  'Ну как тебе объяснить, Майский Цветок...' задумчиво произнёс Вова. 'Ты же у нас городская. Я тебе расскажу, а ты в обморок грохнешься'. 'Подумаешь, тоже мне, деревенский! И перестань меня называть Майским Цветком. Сам то ты тогда кто? Инженер Вошкин?' 'А это кто такой?' Удивился Вова, не читавший книгу Вячеслава Шишкова. 'А это в одной хорошей книжке был один пацан-беспризорник с такой кличкой' объяснил Лёвка. 'Он очень интересно всегда выражался' 'Да? Ну например?' Ну например, 'вообще-то наверно конечно, хотя вероятно навряд ли. А впрочем, всё может быть!'. Ну ты про мясокомбинат-то досказывай, что ли...'
  
  'Ну в общем, на комбинате свинью не палят, а лупят с неё шкуру'. 'Прямо с живой, как настоящие живодёры?' восторженно ойкнула Майя, сгорая от любопытства и совершенно не собираясь падать в обморок. 'Нее. Свинью сперва забивают пневмоклещами. Потом подвешивают на технологический крюк и вручную делают забеловку дисковым ножом' 'А это как?' спросила Майка, поедая Вову глазами, наполненным смесью страха и любопытства. 'Ну, надрезают шкуру, где положено по технологии, и сухожилия. А потом на шкуросъёмной машине снимают шкуру'.
  
  'А что, и вправду есть такая машина или ты выдумываешь?' 'Конечно есть, Майка! А потому что вручную шкуру лупить - это никакого народу не хватит! Для КРС машины побольше, барабанного типа, для свиней - поменьше и конструкция попроще'. 'А КРС - это чё такое?' спросила Майка. 'КПСС я знаю, а про КРС никогда не слышала' 'Да это почти одно и тоже' объяснил Вова. 'КРС - это крупный рогатый скот - быки, коровы... А КПСС - это все знают. А разница между ними в том, что с КРС снимают шкуру, а КПСС - тот наоборот, сам со всех снимает шкуру. Крёстный сколько раз говорил, вот не выполним план по забою, и опять на партсобрании с нас шкуру снимут. А партсобрание - это КПСС'. 'Ну допустим, шкуру сняли, а дальше что?' спросил Лёвка. 'Смотря с кого' рассудительно ответил Вова. 'Если с крёстного, то он уйдёт на пару дней в запой. А если со свиньи, то дальше туша идёт в разруб, а шкуру шпарят в паровой камере, а потом на специальной машине зачищают от грязи и щетины. Ну и, ясен пень, больше половины щетины остаётся на шкуре как стерня в поле. А потому что технология зачистки не доработана'.
  
  'А откуда ты всё это знаешь?' удивился Лёвка. 'А потому что у меня крёстный работает на комбинате главным технологом' солидно ответил Вова. 'Ну я у него и учусь потихоньку. Как закончу школу, тоже пойду на комбинат работать, чтобы стаж шёл, и сразу же в сельскохозяйственный техникум поступлю, на заочный'. 'А чего не в институт?' 'Чтобы пять лет учиться на зооинженера и потом три копейки получать?' 'А у меня крёстный - художник' сказала Майка. 'Он меня учит смешивать краски, писать маслом и рисовать акварелью. А у тебя, Лёвка, крёстный кто?' 'А у меня, Майка, нет крёстного...' печально ответил Лёвка. 'Плохо без крёстного!' нахмурился Вова. 'Ну, ничего! Майка тебя со своим крёстным познакомит, а я - со своим, и всё будет нормально. Мой крёстный тебя научит в озеро нырять на десять метров, драться как Ван Дамм, свинью колоть, и пить самогонку, а Майкин крёстный - рисовать картины маслом'. 'Рисуют акварелью' возразила Майка. 'А маслом - пишут!'.
  
  Второе блюдо ели в похоронном молчании. В алюминиевых тарелках неуклюже громоздились корявые макароны землистого цвета, с крупным рифлением вдоль каждой макаронины и с уродливыми заломами, как у рассохшегося шланга от стиральной машины. Вкус этих макарон полностью соответствовал их виду. Биточки противно пахли несвежей рыбой и прилипали к зубам и к дёснам. Чтобы сдобрить вкус этого скорбного блюда, к нему прилагался разрезанный повдоль огурец, длинный и зелёный, как поезд дальнего следования. Крупные белые семечки высовывались из него как пассажиры из окон и сипло орали, обращаясь к стоящей на перроне толпе: 'Ну чё уставились? Люди в войну подмётки с сапог варили и ели! А вы чё? Совсем наглость потеряли! А ещё пионеры...'.
  
  Майка к макаронам даже не прикоснулась. Вова пожевал-пожевал и заключил: 'Директору макаронной фабрики надо руки отрубить. И не пилой, а кувалдой. Чтобы ингредиенты не воровал'. Лёвка бодро сжевал пол-порции и отодвинул тарелку, заявив 'Кто хоть раз в жизни ел сюрстрёминг, того советскими макаронами не испугать'. Что такое сюрстрёминг и чем он знаменит, никто даже не поинтересовался.
  
  Зато поедание компота из сухофруктов было искусством и сопровождалось замысловатым обменом фигур. Каждый становился гроссмейстером, дающим сеанс одновременной игры. Лёвка выменял у Майки два золотисто-коричневых обрезка яблока на вываренную грушу, а грушу Вова в свою очередь выменял у Лёвки, дав взамен абрикос, в котором даже сохранилась косточка. Косточку надлежало разбить камешком об асфальт рядом со столовой и съесть липкое горьковатое ядрышко. Абрикос Лёвка выменял за соседним столиком у Автандила Марквеладзе на инжир. Подумав, Автандил добавил к инжиру четыре изюминки. Изюминки Лёвка съел сам, а инжир отдал Майке, получив от неё благодарный взгляд влажных миндалевидных глаз.
  
  Вова небрежно сгрёб полоски щетинистой шкурки в пустую тарелку. 'Эх, то ли дело, у деревенской свиньи кожица! Заколоть порося - дело нехитрое. А вот опалить так чтобы горелкой шкуру не прижечь, тут талант требуется, и нож для зачистки должен быть тупой, не точеный, чтобы прирезей не наделать. Меня крёстный всегда зовёт помогать свинью палить. Он мне доверяет. Вот приедете ко мне в гости в деревню, я вас обоих деревенским салом угощу'. 'Вова, спасибо тебе, конечно, но мне никакого сала есть нельзя, потому что оно не кошерное' с сожалением ответил Лёвка.
  
  'Да ладно тебе фигнёй маяться!' возмутился Вова. 'Это только тут в лагере сало не кошерное, а в деревне - нормальное. У нас ветеринар Борис Ефимович почище тебя еврей, а самогонку закусывает только салом. Он сам его и коптит, у него своя коптильня во дворе. Вот попробуешь копчёного сальца с малосольным огурчиком - тебя потом за уши не оттащишь!' 'Ну может быть, попробую...' промямлил Лёвка и с сожалением отправил в рот последнюю черносливину, похожую на кусочек угля.
  
  Одно движение, один небольшой глоток, и стакан опустел, а вместе с ним разом опустел весь мир. По бескрайнему пространству, лишённому зримой, весомой материи, отчаянно метались бестелесные призраки.
  
  'Наверное, и вся жизнь так... Раз-два - и всё...' подумал Лёвка вслух. 'Что значит - вся жизнь?' не поняла Майка. 'Ну, вся жизнь как этот стакан компота. Понимаешь? Вроде и ели его, не торопясь, и сухофруктами менялись по ходу, а всё равно - не успели даже толком почувствовать вкус, а стакан уже пустой' 'Ну, со стаканом компота я поняла' Майка перевернула свой пустой стакан кверху дном. 'Но ты же имеешь в виду не стакан? А что? Лагерь? Школу? Что-то ещё?'.
  
  Лёвка посмотрел на красивую девочку Майку, на её густые длинные ресницы, на роскошные крупно вьющиеся волосы и загорелые стройные ноги, и вздохнул. Полсотни лет пройдут быстро, и красивая Майка станет древней старушкой, похожей на свою сгорбленную бабушку, которая приезжала к Майке в выходные... Потом бросил взгляд на замурзанный пластиковый стол с металлическими ножками, на которые были надеты резиновые нашлёпки, чтобы стол не ёрзал по полу. Одной нашлёпки не было. Если бы стол мог ходить, он бы хромал на одну ножку, а рядом с ним хромали бы потёртые колченогие стулья из такого же пожухшего от времени пластика. Лёвка перевёл взгляд на засиженный мухами потолок, на котором лениво вращал лопастями огромный вентилятор. Посмотрел на давно не мытые мутные окна, в которые с трудом пробивался солнечный свет и беззвучно и безнадёжно бились о грязные стёкла крылатые бестелесные создания... Потом опять посмотрел на Майку...
  
  И вдруг столовая показалась ему тюрьмой из тридесятого царства, в которую злой волшебник заточил Майку словно принцессу из сказки. А Майка ему назло решила сидеть с Вовой и Лёвкой за одним столом. Лёвка считал, что это потому что ей нравится Вова, а Вова считал наоборот, что Лёвка. А может быть это просто было лучшее место в тюрьме...
  
  'Что я имею в виду?' Лёвка ещё раз со вздохом обвёл глазами неухоженную мрачную столовую, недоеденные шлангообразные макароны на тусклой алюминиевой тарелке, и пустой стакан из-под компота. 'Да в общем, всё!'. 'Ну а как ты хотел?' улыбнулась Майка. Мы тоже с родителями когда ездим в Ялту или в Феодосию отдыхать, то пока устроимся на квартире, пока узнаем как дойти до пляжа по самой короткой дороге, где можно позавтракать и пообедать, где постираться, где кино посмотреть, почти весь отпуск и проходит. В последний день мы уже всё знаем, где, и что, и как, и только бы и отдыхать, а уже надо ехать на вокзал.
  'Вот я о чём и говорю!' согласился Лёвка с недетской мудростью. 'Не успел выйти из поезда и оглядеться вокруг и понять, где, что, и как, а уже опять пора на вокзал...'.
  
  'Лёвка, ты давай не хандри! Ты сегодня весь день мрачный как поп с похмелья. Чё случилось-то, подрался что-ли с кем?' 'Да нее... Просто Горшковской коллегии мой сон не понравился, а тебя не было, ты в это время ходил подорожник для Майки искать'. 'И что коллегия, раскритиковала твой сон?' нахмурился Вова. 'Ага!' вздохнул Лёвка. 'Чё за сон-то был? Рассказал бы...' 'Да ну... А вдруг, и вам тоже не понравится!'. 'Лёвочка! Вовчик тебя просит, и я тоже прошу. Расскажи, а?' 'Ну хорошо!' обречённо махнул рукой Лёвка и закрыв глаза, попытался вновь почувствовать ощущение полёта над облаками. Сперва в голове мелькала всякая чушь, и в том числе ехидная физиономия Генки Горшкова, а потом Лёвка неожиданно поймал кураж и воодушевлённо поведал приятелям об огромном небесном корабле с ярко-синими парусами. Корабль неспешно скользил по небосводу, слегка покачивая мачтами и плавно разрезая килем молочно-белые облака. Нет, сам Лёвка не летел на этом корабле, но когда он смотрел на него с земли, он как бы сам был этим кораблём и плыл по небу в невообразимой вышине. И на его флагштоке развевался флаг, на котором чёткими красными линиями с белыми обводами был начертан восьмиконечный крест на тёмно-синем фоне. Флаг страны, в которой Лёвка родился.
  
  'Наверное это был летучий голландец!' воскликнула Майка. 'Нет, это не мог быть голландец' возразил Лёвка. 'У Нидерландов флаг - это три горизонтальные полосы: сверху вниз - красная, белая и синяя. А восьмиконечный крест - это юнион джек. Это был английский корабль'. 'А что такое юнион джек?' спросил Вова. 'Это флаг Соединённого Королевства' с трепетом ответил Лёвка. 'На нём совмещены флаги Англии, Шотландии, и Ирландии. Английский крест святого Георга - красный, на белом фоне, как международный красный крест. Шотландский крест святого Андрея - белый, на синем фоне, в виде буквы икс. Ирландский крест святого Патрика тоже красный, на белом фоне, и тоже в виде икса. Если эти три флага наложить друг на друга, то получается юнион джек. А учредил этот флаг английский король Джеймс шестой и первый в тысяча шестьсот шестом году'.
  
  'Что-то я не помню в учебнике истории такого короля' с сомнением произнесла Майка. 'Это потому что в русском учебнике его обозвали Яковом' насмешливо объяснил Лёвка. 'А на самом деле его звали Джеймс. Даже не Джейкоб, и уж тем более не Яков. Так же как и французского короля Карла звали не Карл, а Шарль. А английского короля Карла звали Чарльз. У вас в учебниках истории очень много врут. Поэтому про историю средних веков лучше читать по-английски. Там всё правильно пишут, и в сто раз интереснее!' 'Может, ты тогда объяснишь, почему этот король Джеймс был сразу и первым, и шестым?' недоверчиво спросил Вова.
  
  'Ты понимаешь, Вовец, какое дело: Джеймс сперва был как раз шестым, и только потом стал первым. Он взошёл на шотландский престол в тыща пятьсот шестьдесят седьмом году, двадцать четвёртого июля. В это время он ещё пешком под трон ходил, поэтому страной правил, понятное дело, регент. А до него в Шотландии уже правили короли Джеймсы, целых пять штук. Ничего не поделаешь, пришлось ему стать в очередь и быть там шестым. Всё-таки шестым лучше чем вообще никаким... Зато в тыща шестьсот третьем году Джеймс создал персональный союз шотландской и английской короны и стал править сразу обеими странами. Вот тут-то он и стал первым! До него-то персонального союза не было, а Джеймс как только его учредил, так сразу и забил себе там первое место'.
  
  'Молоток Джеймс!' резюмировал Вова. 'Хоть он и был по ходу шестым, но котелок у него варил неплохо. С персональным союзом это он правильно подсуетился. Я бы тоже не хотел ходить шестым всю дорогу!'.
  
  'А персональный союз - это как?' спросила Майка, наморщив нос от любопытства. 'Ну вобщем, обычный союз - это у когда у союзных стран один парламент, один свод законов, конституция, верховный суд, и всё такое' Лёвка перевёл дух, немного подумал и продолжил 'А персональный союз - это когда у них только король один на всех, а вся остальная фигня - у каждого своя, и они ей друг с другом не делятся. Короче, английская и шотландская корона так и остались по раздельности. Вот королю Джеймсу и приходилось то и дело мотаться из Эдинбурга в Лондон, а из Лондона опять в Эдинбург. Король-то один, а короны две, и трона тоже два, и на каждом из них надо хоть сколько-то времени посидеть и народ постращать. А то подданные вообще от рук отобьются! Налоги платить перестанут, а того гляди ещё и бунт устроят. Страна для короля это как бизнес для хозяина. Ни на один день нельзя оставить без пригляда!'.
  
  'Дааа... Пока был шестым, всё было нормально. А быть первым - оно никогда даром не даётся' резюмировал Вова. 'У нас так ветеринар Борис Ефимович ездит по хозяйствам, только он аж в четыре места успевает. Но у него Нива есть, и у неё оба моста ведущие. А этот король Джеймс на чём из Лондона в Эдинбург мотался? Небось, не на электричке!' 'Да какая в те времена электричка!' почесал в затылке Лёвка, несколько огорошенный таким вопросом. 'На лошади, конечно! Тогда только на лошадях ездили. Или в карете. Или на корабле'. 'Ну, на лошади - это нормально!' успокоился Вова. 'Лошадь - она по любому бездорожью пройдёт. А всё же, чего он эти два королевства до конца не объединил? Сидел бы тогда спокойно на одном месте и не парился. Нафига зря туда-сюда мотаться, хотя бы и на лошади?'
  
  'Ну, Вовчик, может быть он не хотел. А может, просто не мог' предположила Майка. 'Да неее, Майка. Конечно, он хотел!' возразил Лёвка. 'Он изо всех сил пытался их объединить. И лорд Салисбери ему помогал... Но как-то долго у них союз не срастался - ни при короле Джеймсе, ни после. Только в тыща семьсот седьмом году кое-как объединились в союз, и то потом оппозиция там долго выступала...'. 'Какая оппозиция?' спросила Майка. 'Ну, какая в те времена могла быть оппозиция? Католики там, протестанты, ирландцы всякие, шотландский епископат, ещё там всякая фигня... Если честно, я про эту оппозицию не стал подробно читать'. 'Ну и правильно!' поддержал приятеля Вова. 'Оппозиция бывает только у буржуев, потому что у них нет ни КПСС, ни Госплана, и никто не знает толком что делать. А у нас в СССР все знают, что делать, поэтому нам и не нужна никакая оппозиция. А не будешь делать, что партия велит, на открытом партсобрании с тебя шкуру сдерут. Не веришь - спроси у моего крёстного'.
  
  Лёвка, однако, с Вовой категорически не согласился. 'В Англии нет ни КПСС, ни Госплана, ни союзных министерств. Зато там есть не одна, а целых две партии - консерваторы и лейбористы. Одна партия правящая, а вторая - в оппозиции. Если у правящей партии курс непопулярный, то избиратели её прокатывают на выборах, и она уходит в оппозицию, а победившая партия формирует новое правительство. Конечно, англичане не всегда знают, что делать, до тех пор пока обе партии не обнародуют свои предвыборные программы, зато после выборов все знают что делать, и есть какая-то гарантия, что правительство будет делать то чего хотят простые англичане, а не какое-то там КПСС. И шкуру сдирать в Англии никто не имеет права, потому что это конституционная монархия, а не абсолютизм. Но королеве от этого даже легче. Премьер-министр управляет страной, а она живёт себе в Букингемском дворце и не парится. Если в Англии всё хорошо, она улыбается, а если начинает твориться какая-то фигня, она начинает хмуриться. Очень удобно, когда есть королева - всегда знаешь, хорошо ли в стране идут дела'.
  
  'Лёвчик, а откуда ты знаешь английский язык, и всё про Англию?' спросила Майка. 'А разве Лёвка тебе не говорил, что он родился в Англии?' удивился Вова. 'Нет, не говорил' 'Лёвка, напомни, в каком городе ты родился?' 'В Эдинбурге, там же где и король Джеймс. У меня папа, ну в общем, шотландец. По-русски его зовут Еремей Михайлович. В Англии отчеств нет, там равноправие. Его отца, моего дедушку, звали Майкл. Вот и получился по-русски Еремей Михайлович'. 'Так это ты из-за отца сало есть не можешь?' 'Не из-за отца, а из-за традиции' поправил Лёвка. 'А как твоего батю по-английски кличут?' 'Джереми Вальдес. Хотя Джереми - это по канону Иеремия. Еремей - это простонародное имя. А меня папа зовёт Лио. Пишется Лео, а произносится Лио. А по русски, Лев'.
  
  'Врёт он всё! Никакой он не англичанин!' язвительно сказал Генка Горшков, который уже давно крутился поодаль стола, подслушивая разговор. 'Я у него ещё в начале смены спросил, кто у него отец. А он ответил - слесарь-наладчик. А теперь говорит, что англичанин. Вы его спросите, когда он вам соврал - тогда или теперь?'. Вова хмуро глянул на общественного обвинителя и поинтересовался 'Слышь, Горшок? А чего ты Лёвке сам не скажешь, и в глаза ему не смотришь, а нас подначиваешь?' 'А потому что я с врунами не вожусь!' взвизгнул Генка. 'Англичанин, угу... Обычный слесарь!'.
  
  'Во-первых не англичанин, а шотландец' с ледяным спокойствием ответил Лёвка. 'Во-вторых, в Соединённом Королевстве тоже есть слесаря, только они называются по-разному. Например, слесарь по замкам называется locksmith, слесарь-оружейник - gunsmith, слесарь-инструментальщик - toolmaker, слесарь-наладчик - fitter, а слесарь по установке обрудования, как мой папа - installer. А общее название у них у всех - technician. То есть, человек со средним образованием, который работает с техникой. А если с высшим - то инженер. Мой папа приехал вместе с бригадой монтажников оборудования устанавливать автоматизированный склад в Лобне по контракту. Там он встретил мою маму и увёз её в Шотландию, и там родился я. А потом он приехал сюда пожить на несколько лет, потому что у мамы тут родители, и она по ним соскучилась. А потом мы поедем обратно в Шотландию. И я опять буду учиться в школе по британской школьной программе'.
  
  'Так ты что, вообще значит, не наш, не советский человек?' зло сощурился Генка, уже обращаясь прямо к Лёвке. 'Да, я гражданин Великобритании, а в СССР я живу по иностранной визе'. Генка отвернулся от Лёвки, обращаясь к Вове и Майке и торжествующе завопил 'Вот так! Сам признался, гадина! А вы с ним дружите, да? Даже за одним столом сидите? А он, выходит, буржуй и английский шпион!'
  
  'Сам ты гадина!' - ответила Майка. 'Никакой Лёвка не буржуй, и не шпион! И сны ему снятся интересные, не хуже чем тебе!' Майка яростно сверкнула глазами. 'Это не Лёвка, это ты, Горшок, шпион! Зачем ты вокруг нашего стола крутился и подслушивал? Мы тебя сюда звали?' 'Это неважно!' скривился Генка. 'Я бдительность проявлял. И выяснил, что у вас нет никакой классовой сознательности, и вы дружите с английским шпионом!'
  
  'Интересная ты личность, Горшок' медленно процедил Вова, вымеряя каждое слово. 'Сны тебе снятся такие завлекательные, что становится очень подозрительно. Особенно этот, про лунную кочергу. Но как человек, Горшок, ты - обычная гнида. Это тут, в лагере тебе раздолье, а у нас в деревне таких как ты выкупают на раз'.
  
  'Ты чё сказал?' угрожающе спросил Генка. 'То что слышал' ответил Вова. 'За гниду можешь и в глаз получить!' 'Ну в глаз, так в глаз...' спокойно ответил Вова и встал из-за стола. 'Только давай тогда пойдём на пустырь, за столовой, а то тут неудобно. Майка, будешь у нас секундантом?'. Майка с энтузиазмом согласилась. 'Лёва, а ты смотри, не вмешивайся. Два на одного - это нечестно'. На пустыре дуэлянты встали друг напротив друга, и тут Генка, не дожидаясь Майкиного сигнала резко размахнулся, целя кулаком Вове в лицо. Но тот неожиданно легко отвёл Генкину руку в сторону и несильно, без замаха ткнул ему двумя пальцами в подложечную область. Генка скорчился и рухнул в высокую траву.
  
  Когда он встал и продышался, Вова подул на пальцы и флегматично заметил 'Когда дерёшься - закрывай третью пуговицу'. Генка коварно дождался когда Вова подойдёт к нему поближе и неожиданно нанёс удар ногой, целя в пах. Вова слегка сместился в сторону, уходя от удара, и издевательски медленно подсёк противника под опорную ногу. Генка снова упал в траву как подкошенный. 'Когда дерёшься, смотри на ноги противника, и на дистанцию'. Генка встал, отряхнул с себя траву и пыль, внимательно осмотрелся вокруг, не увидел ли кто-нибудь его позора, и не произнеся более ни слова, убежал по направлению к лагерному периметру, чтобы пройти вдоль забора и попасть в отряд, никем не замеченным. 'Лёвка, а ты точно не врёшь, что ты англичанин?' неожиданно спросила Майка, и её глаза вдруг обрели новое, незнакомое выражение. Они кололи как две острые иголочки.
  
  'Я не англичанин, а шотландец, потому что родился в Эдинбурге. Но мой папа - не совсем шотландец'. 'Как это так, не совсем?' возмутилась Майка. 'А вот так. Он американец из Филадельфии, Jewish American. То есть, американец иудейского вероисповедания. А в Шотландию его отправила компания. У них в Эдинбурге большой филиал. Когда этот филиал продал автоматическое складское оборудование в СССР, компания отправила моего папу вместе с бригадой его устанавливать. А там мой папа встретил мою маму, женился на ней и взял её с собой в Эдинбург. Там я и родился, поэтому у меня гражданство не только британское по месту рождения, но и американское, по отцу. Только вы никому не рассказывайте, а то Генка Горшков меня обзовёт не только английским шпионом, а ещё и американским'.
  
  'Да уже без разницы, Лёвка... Всё равно Генка Горшков теперь твой заклятый враг' Вова был угрюм и серьёзен. 'Он на тебя злобу затаил ещё когда мы слушали песню на английском, которую нам вожатый крутил на магнитофоне, а ты ему на слух списывал слова. Серёжа Акулов не смог, а ты - элементарно'. 'Я помню эту песню. 'The sound of silence'. Звук тишины... 'And the vision that was planted in my brain' - напел Лёвка - 'still remain...'. Я её слышал ещё в Эдинбурге. Это Саймон и Гарфункель. Я думаю, это их лучшая песня... А за что Горшок на меня обозлился? Ну списал я Олегу слова, и что с того?' недоуменно спросил Лёвка. 'Горшок обозлился не за то ты списал слова. А за то, что когда он стал доказывать, что второго певца зовут Гарфинкель, а не Гарфункель, ты сказал, что у тебя была их пластинка, и там было написано Гарфункель. Ни у кого не было их пластинки. Битлов привозили из-за границы, Роллинг Стоунс тоже. А чтобы Саймон и Гарфункель - никогда... Но он даже не из-за пластинки обозлился. А из-за того что ты сказал, что был знаком с племянницей этого Гарфункеля, которую звали Ирина Гарфункель. Ты правда с ней был знаком?'.
  
  'Да, конечно! Я помню Ирину...' Лёвка глубоко вздохнул. 'А откуда ты её знаешь?' поинтересовалась Майка. 'Знаю. Только если я расскажу, откуда я её знаю, ты не пугайся. И ты, Вова, тоже не пугайся' 'А почему мы должны пугаться?' прищурился Вова. 'Ну хорошо. Тогда, Вова, у меня к тебе просьба. Я вам расскажу, откуда я знаю Ирину Гарфункель, но ты сперва нам ещё раз перескажешь сон Генки Горшкова про Лунную Кочергу'. 'Без проблем! Сейчас придём в отряд, и расскажу'. 'Неее, Вова! В отряде нельзя. Давай лучше у периметра. Там в одном месте есть кусты, почти как шалаш. Никто про это место не знает, потому что там вокруг полно крапивы, а я её не боюсь. Я там внутри ящики поставил, в которых в столовую хлеб привозят, три штуки'. 'Так это ты хлебные ящики спёр?' фыркнул Вова. 'Ну ты и бобёр, однако! Даром что англичанин!' 'Ну да, я... Только я их не спёр, а позаимствовал на время. А в конце смены я их обратно к столовой подброшу'.
  
  Лёвка оказался прав: если смело идти через крапиву и не бояться обстрекаться, то она даёт пройти и не обжигает. Правда Вова в своём обычном ироническом стиле заметил, что крапива, разросшаяся вокруг Лёвкиного тайника, двудомная. А двудомная крапива не жалит. Так или иначе, а слушать таинственную историю в полутёмном древесном анклаве, примостившись на хлебных ящиках, когда вокруг смыкаются ветки, шевелятся и покачиваются тени, и прорезаются мимолётом редкие солнечные лучики сквозь волнуемую ветром листву, было гораздо интереснее чем в отряде, сидя на казённых кроватях.
  
  'Лунная кочерга - это вещь!' начал Вова свой рассказ. 'Горшок бил себя пяткой в грудь, что она ему приснилась во сне, но Серёжа Акулов уверял, что он про неё когда-то читал у аргентинского писателя из Колумбии по имени Маркес Борхес'. 'Вообще-то Маркес и Борхес - это два разных писателя' - заметила Майка. 'Ну ясное дело - два! Один в Аргентине, а другой в Колумбии. Но Серёжа Акулов зарубился, что это один писатель. Ну, я и не стал встревать...' 'Я думаю, это он просто над Горшком прикалывался' предположил Лёвка. 'Серёжа Акулов учится в английской спецшколе. Английский язык - ну, на своём уровне - он знает очень прилично. Читает вообще свободно. А Гарсиа Маркес и Хорхе Луис Борхес издавались и обсуждались на английском языке так много, что невозможно не зацепить их книжки хоть краешком, если ты по-английски читаешь. Но давай, всё же, про кочергу'.
  
  'Ну ладно, слушайте про кочергу. Так вот, Горшок в тот раз как всегда вышел из космического корабля, надел скафандр и пошёл исследовать Луну'. 'Он точно сперва вылез на Луну, и только потом скафандр надел?' недоверчиво спросила Майка. 'Ну да, мы тоже спрашивали, и он объяснял, что в корабле тесно, и надевать скафандр внутри очень неудобно. Поэтому он сперва вылазил наружу как есть. Ну, понятное дело, задерживал дыхание, потому что на Луне кислорода ноль целых хрен десятых, быстро напяливал скафандр и дальше ходил по Луне уже как положено, в скафандре и с кислородными баллонами'. 'Ну и куда он пошёл?' спросила Майка. 'Луна-то большая!'
  
  'Куда он пошёл? Ну как всегда, к пещерам'. 'А в какой части Луны находятся эти пещеры?' поинтересовался Лёвка. 'Горшок на этот вопрос никогда не отвечал. Видимо боялся, что если он скажет, где эти пещеры, то они всем подряд начнут сниться. А так у него - монополия. Поэтому дальше он рассказывал сразу с того момента когда он уже находился перед входом в пещеру. Этот вход был закрыт каменной дверью, в которой была прорезь для ладони. Он вставлял ладонь в эту прорезь, и дверь отодвигалась в сторону'.
  
  'И Горшок конечно врал, что к двери подходит только его ладонь, а остальным нефиг даже пробовать' усмехнулся Лёвка. 'Ты немножко не угадал. Горшок говорил, что дверь откроется, но она откроет вход совсем в другую пещеру, у которой нет конца, и ты будешь вечно блуждать по ней в потёмках'. 'А если я просто возьму и проснусь?' спросила Майка. 'Ты конечно проснёшься, но когда ты уснёшь в следущий раз, ты опять попадёшь прямиком в эту пещеру, в то место где ты проснулся в прошлый раз. А потом ты будешь просыпаться всё реже и реже, и оставаться в пещере всё дольше и дольше. И однажды случится так что ты больше не проснёшься и так и останешься блуждать в этой пещере навечно'.
  
  'Горшок всё врёт!' категорически отрезал Лёвка. 'Это он так свою пещеру защищает, чтобы никто не добрался до Лунной Кочерги'.
  
  'Стопудово!' согласился Вова. 'Крёстный как-то обмолвился моему отцу что у нас в райкоме партии секретарём по идеологии сидит Горшков Борис Геннадьевич. А отец ему отвечает, ну да, знаю его лично. Секретарь по идеологии - это всегда мразь. Других на эту должность не ставят. А этот Горшков вообще редкое дерьмо. Отец у меня зря никогда ничего не скажет'. 'Ну вот нашего Горшка по деду и назвали' рассмеялась Майка. 'Всё понятно, откуда ноги растут. От осины не родятся апельсины'.
  
  За время беседы солнце скатилость по небосводу значительно ближе к горизонту, и под сенью природного шалаша, где сидели приятели, воцарился сумрак, который добавил к разговору таинственности.
  
  'Эта пещера начинается длинным коридором, в котором растут сталактиты и сталагмиты' продолжил рассказчик. 'Откуда они там?' удивилась Майка. 'Ведь на Луне нет воды!' 'Это на Луне наяву нет воды, а во сне её там сколько угодно. В конце коридора потолок уходит высоко вверх, стены расходятся в стороны, и ты оказываешься в огромном зале. У одной стены там расположен огромный орган, как в Домской обсерватории'. 'Может, всё же, в консерватории?' поправила Майка. 'На самом деле, этот орган стоит не в обсерватории и даже не в консерватории, а в Домском соборе' вмешался Лёвка. 'Когда мы с мамой и с папой ездили в Ригу, мы были в этом соборе на концерте'.
  
  'Ну значит, Горшок, как всегда всё напутал. Или специально соврал. Ему соврать как плюнуть, даром что-ли у него папан секретарь по идеологии! Ну ладно, короче, вдоль других стен там стоят мумии, скелеты и рыцари в доспехах'. 'А мумии точно стоят?' усомнился Лёвка. 'Мумии обычно завёрнуты в целую кучу простыней и лежат в саркофаге. Вот саркофаг в принципе может и стоять. Горшок не уточнял, как стояли мумии - в саркофагах или раздетые?' 'Нет, он таких подробностей никогда не рассказывает. Но это всё - не главное. А главное - это камин. Там в самую дальнюю стену встроен огромный камин, от края и до края, с пола и до потолка. И в этом камине постоянно горит и переливается разноцветное пламя. Это не простое пламя, а пламя твоих воспоминаний. И не только твоих, но вообще всех людей, которые живут на свете, и тех, которые уже давно умерли. На дне камина горят угли, которые питают пламя, и эти угли никогда не сгорают. А рядом с камином на кованой железной подставке стоит Лунная Кочерга. Когда ты ворошишь ей угли, и разглядываешь в пламени свои воспоминания, ты можешь убирать старые воспоминания, которые тебе не нравятся и добавлять новые, чтобы не вспоминать ту свою прошлую жизнь, которая тебе неприятна, а вспоминать то, чего на самом деле не было, но зато приятно. А ещё ты можешь обмениваться своими воспоминаниями с другими людьми. И когда ты после этого проснёшься, ты будешь помнить себя совсем другим, таким как ты наворошил Лунной Кочергой, а не таким каким ты был на самом деле'.
  
  'А кто ж его знает, каким ты был на самом деле?' усомнился Лёвка. 'Если ты несколько раз поворошил Кочергой свои воспоминания, то всё что было прошлый раз, уже тоже не на самом деле. А главное, что ты эти прошлые разы всё равно уже не помнишь'. 'Наяву ты их конечно не помнишь, в том-то и всё дело!' возразил Вова. 'Но во сне, когда ты у камина с воспоминаниями, ты можешь пригрести старые воспоминания обратно, а новые задвинуть. Если конечно захочешь'. 'Это Горшок так говорил?' спросила Майка. 'Да. И мне кажется, что здесь он не врал. Но это ещё не всё'. Вовин голос внезапно потерял свойственную ему ироничность, и в нём послышались мистические нотки. 'Самое главное - это то, что если ты так сильно поменял свои воспоминания, что они тебе больше не подходят, а подходят совсем другому человеку, то ты проснёшься уже не в себя, а в этого другого человека. Потом ты, конечно, можешь переворошить всё так чтобы опять проснуться в себя. Но как правильно сказал Лёвка, если ты пользовался Кочергой больше одного раза, то ты уже не знаешь, в какого самого первого себя тебе надо проснуться'.
  
  'Но тогда может быть 'мы' - это на самом деле не настоящие мы, а какие-то 'не мы', которые заснули в себе, а проснулись в нас? И теперь они думают - а раз они это теперь мы, то получается что это мы сами думаем - что это настоящие 'мы'. А на самом деле мы уже давно не настоящие...' задумчиво предположила Майка и даже слегка побледнела, испугавшись этой мысли. 'Для этого надо было хотя бы раз воспользоваться Лунной Кочергой, и мы бы это помнили и таким образом понимали, что 'мы' можем быть уже и не 'мы' - возразил Лёвка. 'Горшок утверждал, что если человек просыпается не в себя, а в другого человека, то он забывает про Кочергу' объяснил Вова.
  
  Солнце тем временем незаметно подобралось к закату, и в шалашике резко потемнело. Стало прохладнее и тише. Воздух чуть заметно подёрнуло лёгким вечерним туманом. В глубине лиственного шатра засвиристели, вспархивая крыльями, мелкие пташки, устраиваясь на ночлег и шумно ссорясь за самые уютные местечки. На троих конспираторов, сидящих на хлебных ящиках, внезапно накатила сонная одурь. 'Я однажды читала или кто-то мне рассказывал, как в одном рыбном магазине продавали рыбку барабульку' сказала Майка, сладко зевнув. 'Людей там было очень много, а барабульки было мало, и поэтому они все ссорились и постоянно кричали слово 'барабулька'. А те, кто проходил мимо магазина, слышали только как из магазина доносится 'Бульк! Бульк! Бульк!' Вот птицы говорят между собой, а мы слышим только 'Бульк! Бульк! Бульк!', а смысла разговора не понимаем'. Выразив эту недетски глубокую мысль, Майка опустила голову на грудь и немедленно заснула. Оба приятеля тут же последовали её примеру.
  
  Во сне усталость моментально прошла, и все трое приятелей испытывали бодрость и приподнятость духа. 'Бульк! Бульк! Бульк!サ �мерно булькал космический корабль на супер-современной лазерно-бульонной тяге, приближаясь к Луне. Луна становилась всё больше и больше и наконец заполнила все иллюминаторы своими пустынями, горными цепями и кратерами. Автоматика развернула корабль хвостом к Луне и начала плавное снижение. Последний выброс разогретого мощными лазерами бульонного пара совпал с касанием посадочной треноги корабля лунной поверхности. Как только тренога утвердилась на грунте, двигатель корабля отключился, и от бокового люка вниз скользнула маленькая лесенка.
  
  Космонавты тщательно зажали носы бельевыми прищепками, чтобы не поперхнуться лунным вакуумом, открыли люк, вылезли на Луну и быстро закрыли люк, чтобы из корабля не улетел воздух. На Луне они быстро надели красивые оранжевые скафандры, тщательно застегнули прозрачные шлемы на голове и прицепили за спину по два ярко-синих кислородных баллона с гофрированными шлангами. 'Мальчики, вы теперь больше похожи на аквалангистов чем на космонавтов!' засмеялась Майка в микрофон. Странно было слышать её голос не как обычно из окружающего воздуха, а из радионаушника в шлеме скафандра. Все трое, не сговариваясь, пошли к ничем не приметному песчаного цвета холмику с вырезанной в нём фигурной аркой, под которой располагалась монолитная каменная дверь высотой в два взрослых человеческих роста.
  
  'Лёвка, открывай дверь!' скомандовал Вова. 'А как?' 'А как Горшок говорил - прислони ладонь к прорези в виде руки' 'Так у меня же на руке перчатка от скафандра!' 'Ты можешь её снять. В пещере тебе скафандр не нужен, там воздух есть' 'А как же я пойду назад?' испугался Лёвка. 'А назад, Лёвчик, ты уже не пойдёшь!' грустно сказала Майка. 'Назад лететь предстоит только нам. Мы - это твои детские воспоминания. А ты с нами уже не полетишь. Ты останешься здесь, и отсюда ты проснёшься в свою взрослую жизнь. Прощай, Лёвчик! Мы будем скучать без тебя!' Тяжёлая гранитная дверь медленно отъехала в сторону и ушла в скалу, пропуская Лёвку в пещеру. Вокруг тотчас же зажглись мириады крохотных огоньков-светлячков. Огоньки подмигивали Лёвке и вели его вперёд.
  
  В огромном зале не было никакого камина и никаких мумий и вообще ничего такого, о чём врал Генка Горшков. Там стояли обычные живые люди. Их было очень много, мужчины и женщины разных возрастов, и по-разному одеты. Они стояли совершенно неподвижно, и почему-то видно было, что они стоят так уже целую вечность. Стоят и наблюдают за своей жизнью. Каждый из стоящих держал в руке светящийся предмет, похожий на изогнутый металлический прут. Стена, на которую были устремлены их взгляды, была сотворена из живого пульсирующего пламени, которое постоянно меняло свою форму и цвет, никогда не повторяясь. И Лёвка тоже взял в руки Лунную Кочергу и стал внимательно рассматривать пламя своей жизни и жизни всех тех, кто стоял рядом, и чьи жизни пересекались с его собственной.
  
  *****
  
  Лёвка Вальдес проснулся от пронзительно верещания будильника в сотовом телефоне, который напоминал, что через десять минут начинается рабочий день и неизбежное утреннее совещание отдела разработки. Он смутно помнил, что ему приснился какой-то длинный и очень русский сон про какую-то Лунную Кочергу, хотя сны на русском языке ему не снились уже давно. Однако, этот сон сумел не только присниться, но и оставить какое-то давным давно утерянное чувство щемящей детской нежности, с которым очень жаль было расстаться. Очень жаль, но надо было срочно переключаться на английский язык и начинать жить не сном, а реальностью.
  
  Сотовый телефон отрывисто пискнул. Лёвка глянул на мессенджер и обнаружил сообщение от Ирины Гарфункель, которая приглашала его отобедать вечером вдвоём у неё дома в Майами. Лёвка поморщился, почесал лысину на затылке и отложил телефон. Встав и поразминав затёкшую во время сна поясницу, он уселся за рабочий компьютер надел подключённую к нему гарнитуру, открыл Microsoft Teams и вошёл в совещание. 'Good morning, everyone! Leo is here. How are you guys doing?'
  
  Утренняя планёрка прошла в обычном режиме. Начальник отдела разработки поделился планами на текущий день, сообщил о нескольких незначительных сбоях в работе серверов в течение ночи, рассказал в двух словах про общую обстановку в отделе и уступил слово инженерам. Разработчики, один за другим, рассказали о своих текущих заданиях, успехах и проблемах. Потом, как всегда, немного пошутили, традиционно упомянув флоридскую погоду и рыбалку, и на этом совещание закончилось.
  
  Окно Microsoft Teams, в котором минуту назад мерцали фотографии двух десятков сотрудников отдела разработки, моментально опустело. Лёвка убрал с экрана это сиротливое окно и положил гарнитуру на крышку рабочего лаптопа. Лёвка никогда не пользовался органами управления и монитором лаптопа, а использовал его исключительно как системный блок, подключив к нему двадцативосьмидюймовый делловский монитор, а также выносную клавиатуру и мышь. Эргономика юбер аллес!
  
  Внезапно в низу живота неприятно потянул длинный позыв от мочевого пузыря, и Лёвка со вздохом проковылял в туалет. Когда-то в детстве ощущения от собственного тела были совершенно другие, приятные, свежие. Даже просто сходить в туалет и поссать было очень приятно, а поссать на природе на какое-нибудь деревце или на заборчик было втройне приятнее. Почти как съесть небольшое мороженое.
  
  А теперь, когда за мороженым не надо стоять в очереди, а оно просто лежит в морозилке, разных сортов, и можно употребить его в любой момент, душа уже не отзывается на него с такой радостью и восторгом чувств как в детстве. Лямур пердю, завяли помидоры... Лёвка вынул из эластичных трусов свою приспособу, направил её в унитаз, прищурил глаза, прицелился, и приготовился выпустить бодрую сверкающую струйку как когда-то в детстве - но нет! Магия не сработала... В унитаз уныло потекла тонкая жёлтая ниточка, перемежаясь с каплями и где-то на середине процесса и вовсе заглохла. Лёвка постарался расслабиться, затем нажал мышцами на низ живота, чтобы продолжить процесс, но струйка не рождалась. Лёвка усилил нажим, два раза пукнул и кое-как додавил остатки. Ощущения удовлетворения процессом не осталось никакого, а напротив, осталось ощущение тоскливой незавершённости. 'Вот так и вся жизнь...' привычно подумал Лёвка, нажал на смыв, сполоснул руки под краном и вернулся на рабочее место.
  
  'Чёртова простата... Надо ответить Ирине, пока не забыл'. Лёвка подключил телефон к лаптопу и напечатал ответ Ирине на выносной клавиатуре. Печатать на самом телефоне Лёвка считал допустимым только в полевых условиях. Лёвка поблагодарил Ирину за приглашение и спросил, какое вино она предпочитает. Иринин ответ был лапидарен: 'К сексу подошло бы любое, но я буду пить текилу'. Секса у Лёвки с Ириной ещё не было, да и общались они пока-что только по вотсапу, но Ирина сразу очень грамотно расставила акценты. С появлением Ирины у Лёвки появилась слабая надежда поставить зарвавшуюся простату на место. Если, конечно, удастся наладить с Ириной регулярный секс. Однократный или эпизодический трах, понятное дело, абсолютно ничего не даст.
  
  Знакомству с Ириной предшествовал разрыв отношений с Софочкой, с которой начиналось всё хорошо и честно. Софочка работала няней в богатых эмигрантских семьях за пятнадцать долларов в час. Лёвка водил её в средней руки рестораны и покупал ей небольшие подарочки, получая взамен секс пару раз в неделю. Через полгода - уже только раз в неделю. Потом и того реже, потому что Софочка в выходные дни полюбила сидеть со своими обожаемыми внучками.
  
  А потом Лёвке пришлось регулярно покупать подарочки уже не только Софочке, но и её несовершеннолетним внучкам, которых она принялась регулярно таскать с собой на свидания с Лёвкой. Разумеется, вместо секса... Это манкирование сексом и регулярные разводы на мелкие подарочки начали Лёвку мало по малу напрягать.
  
  Года через полтора отношений Софочка вдруг резко озаботилась своим отдыхом и стала работать вдвое меньше чем раньше, чтобы высвободить время на ежедневное купание в океане - утром и вечером - и вальяжное посещение суши-баров. 'Жизнь существует для того, чтобы получать от неё удовольствие!' отчеканила Софочка в ответ на осторожное Лёвкино замечание, что в Америке не стоит разбрасываться рабочими часами. Тогда же она взяла в привычку подолгу обсуждать с Лёвкой свои финансовые заботы, рассказывая, на что она намерена потратить каждый доллар из своей резко уменьшившейся бэбиситерской зарплаты, и что какие-то счета в этом месяце могут остаться неоплаченными.
  
  Лёвка сперва пытался вежливо открещиваться от этих скаредных разговоров, а потом весьма жёстко заявил Софочке, что её финансы - это её личное дело, что давать финансовые советы - это не его амплуа, и что по его опыту, единственный способ избавиться от финансовых проблем - это начать больше работать.
  
  После этого демарша Софочка взяла мастерскую паузу, а потом настоятельно пригласила Лёвку на русскую вечеринку. Эти эмигрантские сборища, которые сами их участники называли 'пари', Лёвка ненавидел. Американцы редуцируют букву 't' в слове 'party' при беглом произношении, но тем не менее, она там звучит. В эмигрантском же произношении этого слова согласная 't' исчезала полностью, а буква 'р' приобретала отчётливо русское раскатистое звучание. С этого обезображенного английского слова, собственно, начиналось взаимное навешивание понтов, которому обычно посвящались эмигрантские вечеринки в Майами.
  
  Надеть самый дорогой прикид и дорогую ювелирку... Расхвастаться что есть мочи о своей замечательной жизни в элитном районе Майами на берегу тёплого океана. Круизы, круизы... Ах, круизы! Полёты в Лас Вегас посмотреть гранд шоу и поиграть в рулетку... Разумеется, дети или внуки учатся в частной школе, ходят на карате, на балет и в изостудию... Да, конечно, они будущие чемпионы... Недавно приобрели ещё одну квартиру в элитном районе для сдачи... Three beds, two baths... Кстати уже прямо с жильцами.... В следующем месяце - опять в круиз по Европе... Нет-нет, не Парижик... Парижик нам уже поднадоел! Мы хотим в Ниццу, потом в Каталонию, и непременно в Стокгольм... Подъехать на такую вечеринку полагалось на элегантном чёрном Мерседесе-купе последнего года выпуска или на новеньком (муха не еблась!) белоснежном Лексусе...
  
  Софочка, зарабатывавшая на жизнь няней, её неработающие подруги, и прочая эмигрантская шушера благодушно усаживались хозяевами жизни за особые столы, накрывавшиеся в рамках благотворительности. Её и подруг с большим удовольствием приглашали, потому что на их фоне было очень удобно выпятить и оттенить свой жизненный успех. Особенно если от всей широкой русско-еврейской души как бы мимоходом подарить Софочке какую нибудь мелочь с барского плеча, долларов за триста. Ну там, поднадоевшие серёжки или тёмные очки, которые стали выходить из моды, или завалявшуюся неудачно прикупленную сумочку...
  
  Луи Витон, Виктория Сикрит... Стоило ли приезжать жить в великую страну чтобы глубоко и позорно утонуть в её мелких соблазнах?
  
  Брезгливый Лёвка от участия в русской вечеринке отказался наотрез. 'Хорошо, но после вечеринки мы соберёмся у меня. Будут только свои. Я уже обещала подругам что ты обязательно придёшь'. Софочка была непреклонна. Лёвкина интуиция предвещала, что ничего хорошего из этого приглашения не выйдет. 'It's gonna be a shit show!' предупредила интуиция, которая уже много лет разговаривала с Лёвкой на местном диалекте английского языка. 'You sure?' переспросил Лёвка, хотя не верить не было никаких оснований. 'I'm fucking positive!' отрезала интуиция. Лёвка помрачнел, но не пойти уже не мог.
  
  Вечеринка 'только для своих' происходила у Софочки дома, в неухоженной съёмной квартире, громко скрипевшей о своей бедности кривыми рассохшимися полами, где древняя сантехника протекала на каждом стыке, и чуть не каждую неделю ломался старый проржавленный кондиционер. Когда припозднившийся Лёвка прибыл, Софочка и её подруги сидели за столом, и было уже 'нолито'.
  
  Ближайшая Софочкина наперсница Лина вызвалась произнести тост и разразилась горячей речью, достойной Квинта Гортензия, а может, и самого Цицерона. Суть её выступления заключалась в том, что Лёвка, работая программистом и будучи 'при бабле', просто-таки обязан оценить Софочкину женственность в материальном выражении и немедленно начать выплачивать ей достойное содержание в твёрдой американской валюте. По окончании речи Лина, Софочка и ещё три пожилые мегеры устремили на Лёвку липучие гляделки, видимо ожидая, что он сейчас прошепчет заклинание, и на этом месте появится дыра в полу, из которой ударит полноводный долларовый фонтан.
  
  Но фонтан забил совсем не оттуда. Осознав беспримерную наглость посягательства на свои кровные, разгневанный Лёвка оглушительно рявкнул на всю неухоженную комнату, пропахшую ароматизированными сигаретами и самым дешёвым шампанским из русского магазина: 'А работать вы не пробовали, старые лахудры?!' и навсегда покинул Софочкин вертеп, с такой силой хватив дверью об косяк, что по коридору ещё долго разносились придушенные вопли испуганных соседей, предположительно латиноамериканских нелегалов.
  
  Подходя к машине, Лёвка несколько раз мотнул головой, пытаясь выбросить из зрительной памяти утлую физиономию Лины - инициатора финансового запроса. Эта сухопарая плоская дама с лицом залежалой селёдки, не работавшая в Америке ни дня, с Софочкиных слов, и по сию пору получала содержание из Киева от мужа-бизнесмена, с которым была сто лет как в разводе. 'И как это они так устраиваются, твари?' брезгливо удивлялся честный работяга Лёвка, садясь за руль, чтобы уехать подальше из поганого места и никогда туда больше не возвращаться.
  
  'You were right!' сказал Лёвка своей интуиции. 'It surely was a shit show!'. Лёвка аккуратно запарковал машину и поднялся к себе домой по лестнице, пренебрегая лифтом. Дома он со вздохом взялся за телефон, вычистил Софкин номер из контактов, удалил все её сообщения в Вотсапе и заблокировал номер. 'The thrill has gone, завяли помидоры... Скурвилась Софочка!'. Лёвка вздохнул и поставил телефон на зарядку.
  
  'You're right, she indeed скурвилась... But it did not happen overnight, and you know it!' ворчливо заметила интуиция. 'You better shut the fuck up!' ответил ей Лёвка и завалился спать.
  
  На следующее утро Лёвке позвонила подружка Танька, сорокалетняя сильно молодящаяся особа, жившая в Халландейл Бич неподалёку от Софки и снисходительно с ней приятельствовавшая. Танька вполне зачётно зарабатывала как веб разработчик. Тем не менее, у неё было целых два коммерческих любовника. Оба были евреи примерно Лёвкиного возраста. Один из них был доктор, а другой - лойер. То есть, переводя с ублюдочного эмигрантского на нормальный русский, один был врач, а второй - адвокат. Один периодически выдавал Таньке денежный гонорар, а второй купил ей новый холодильник и заплатил за ремонт её Мерседеса. 'У этих жидов денег прорва! Могли бы мне новую квартиру купить!' злобно ворчала Танька. 'Так у тебя же есть квартира, ты в ней живёшь. На хрена тебе ещё одна?' недоумевал Лёвка. 'Как это на хрена? Сдавать за бабло!'
  
  Танька по собственной охоте шпионила за Софкой в пользу Лёвки, и пару недель назад сообщила, что видела её с весьма известным в Халландейл Биче Серёжей в местном ресторане. Серёжа угощал не бог весть как, зато не только Софку, но и бывших при ней двух прилипал-халявщиц - Лину и Марину. По официальной версии Софка в этот выходной сидела с любимыми внученьками.
  
  Лёвка нехотя ответил на звонок. 'Чё ж ты свою Софку так жидко обосрал?' мрачно поинтересовалась Танька. 'Её подруги уже заебали! Спрашивают - с какого хера твой ёбарь до сих пор нихуя не башляет? Они давно хотят поехать всем кагалом в Сарасоту, остановиться в хорошей гостинице, посидеть в приличном ресторане, походить на пляж, покупаться, поржать, винца попить, ну и вообще там, сходить пошопать, прибарахлиться, если что... А ты чё?' 'А я чё?' удивился Лёвка 'Хотят ехать - пусть едут. Я им что, на хвосты наступил?' 'Ты чё, дурак? На какие бабки они поедут? Им нужен мужик, чтобы забашлял за них за всех. Они же подруги! Они же Софку тебе можно сказать продали! Ты, Лёвка, в натуре не охуел? Бабу уже столько времени ебёшь, а башлять нихуя не хочешь. Западло так делать!'
  
  Лёвка, даже не пытаясь спорить, разъединил связь и тяжело вздохнул, после чего удалил из контактов и заблокировал Танькин номер. Роль Таньки в качестве шпионки за Софочкой была исчерпана. Сама же Танька с её постоянными грязными половыми интрижками и известными на весь Халландейл Бич пьяными скандалами, которые она закатывала своим хахалям, вызывала у Лёвки ощущение тошноты.
  
  Через пару недель после этих неприятных событий Лёвка был отловлен Ириной в группе знакомств на фейсбуке, где он тщетно пытался найти порядочную половую партнёршу, не озабоченную в коммерческом плане.
  
  Надо заметить, что все эти сайты и группы знакомств были похожи друг на друга как две капли воды. В младшей возрастной категории превалировали худосочные дивы, старательно загнавшие свою внешность под стандарт 'ангел мой неземной'. Незначительные следы индивидуальности и мыслительной деятельности на их лицах были беспощадно истреблены салонными косметологами. То, чего невозможно было добиться декоративной косметикой, добивались с помощью фотошопа.
  
  Неземные ангелы хотели заниматься йогой, духовными практиками, тантрическим сексом, парусным спортом и бальными танцами, регулярно встречаться с местным бомондом в элитарных клубах и дорогих ресторанах, и широко путешествовать по миру, останавливаясь в лучших отелях. Разумеется, всё это - за счёт состоятельного бизнесмена, который их найдёт, оценит, и унесёт на крыльях любви в мир сказки, где роль волшебной палочки с успехом заменяет кредитная карта.
  
  Ах, если бы только было возможно клепать миллионеров из обычных безденежных мужиков с помощью косметики и фотошопа так же легко и просто как 'неземных ангелов' из длинноногих нелегалок, стадами бродящих по Голливуду, Авентуре и Санни Айлз! Процвёл бы божий мир! Но увы - миллионеры на голубом вертолёте не прилетали, и 'майамские лягушечки' продолжали безуспешно курсировать по густо засиженным русскоязычными евреями приморским улицам, как акульи стаи вдоль побережья Майами Бич. Лёвка внутренне содрогался, случайно встречаясь взглядом с их пронизанными тревожным ожиданием глазами, горящими от лютого денежного голода ярче чем флоридское солнце.
  
  Молодые люди в младшей группе таких сайтов как правило ещё не успели попасть в вожделенную Америку даже в качестве нелегалов, поэтому их страждущие кавказские глаза на фотографиях пылали неугасимым огнём, а в их эссе можно было прочитать трагические строчки 'Дарагая! Мэна завуд Рустам Джангоев я жыву горат Махачкала. Вазмы мена к себэ в америку я буду тиба очин лубит и жалэт буду атдават тэбэ вэс зарплат, да? Ты толка найды мэна здэс и вазмы мэна к сэбэ в америку я тэба очин лублу и жду кашды дэн твой Рустамчик'.
  
  В средней возрастной группе дамы пытались соответствовать тому же стандарту, что и в младшей, но формы уже плыли, и даже могущественный фотошоп был не в силах сокрыть тлетворное влияние возраста. Желания этих дам уже не имели столь явной связи с духовной жизнью, богемой и милой расточительностью. Они больше характеризовались прозаической меркантильностью, всё ещё изрядно сдобренной низкопробными эмигрантскими понтами.
  
  Мужчины в той же возрастной группе были представлены трак драйверами, брокерами по недвижимости, автомеханиками, строителями-отделочниками, специалистами по установке гаражных дверей и прочими эмигрантскими специальностями, по которым работали поздоровевшие на американских харчах бывшие советские евреи, у которых оказалось недостаточно мозгов, чтобы освоить в эмиграции специальность программиста. В группе знакомств они пытались экономично решить половой вопрос, таким образом чтобы потратить минимальное количество долларов и получить максимальное количество минимально приемлемого по качеству секса.
  
  Торг между противостоящими и глубоко враждебными друг другу группами мужчин и женщин был свиреп и беспощаден. Для торга годились любые аргументы. При отсутствии аргументов в ход шли ядовитые издёвки и прямые оскорбления. Каждый эмигрант, выбравший свободный мир и присущие ему коммерческие отношения, мог теперь прочувствовать прелесть этих отношений на своей эмигрантской шкуре, и либо сдаться и навсегда перейти на позорное рукоблудие, либо духовно закалиться, окрепнуть в борьбе, и научиться вырывать жизненно необходимый ему секс по приемлемым расценкам из лап враждебной судьбы, как он вырывал из этих лап все прочие жизненные блага с первых дней эмиграции.
  
  В старшей возрастной группе творилось несуразное. Дамы уже совершенно оплывших и обрюзгших от нездорового американского изобилия возрастов начинали требовать от мужчин примерно то же самое что и 'неземные ангелы' из младшей группы. Объяснение этих требований было очень простым. 'Я прошла всю школу эмигрантской жизни, я всего добилась, и у меня теперь есть абсолютно всё. Мне в принципе больше ничего и не надо. Поэтому если уж я надумаю лечь с каким-то мужчиной, то я хочу чтобы он сделал мою жизнь ещё лучше. А его брюхо, лысина, запах пота и ночное бздение с храпением без солидной материальной поддержки меня совершенно не вдохновляют'.
  
  Лёвка тщательным образом изучил состояние дел на этих сайтах знакомств и быстро осознал всю тяжесть поло-возрастной дискриминации, которой подвергались на них мужчины его возраста. Но выхода не было, и Лёвка, поколебавшись, написал небольшой и очень корректный пост в одну из таких групп, где объяснил, что ищет свободную от семейных уз ровесницу для еженедельных непродолжительных встреч 'для здоровья'. Он также попросил не докучать ему меркантильными запросами ибо проституция в штате Флорида запрещена законом.
  
  Не обладая в этом щекотливом деле необходимым опытом, Лёвка немедленно нарвался на чудовищный скандал. На него с остервенением набросились несколько изувеченных уродливым макияжем страшилищ, озлобленных от долгого безденежья, и наперебой принялись обзывать его жлобом, скрягой, старым вонючим козлом, импотентом, халявщиком и пархатым жидом. Особенно неистовствовала дама с неимоверных размеров бюстом и огромным тройным подбородком. Перепуганный Лёвка удалил своё сообщение, но тройной подбородок продолжал метать громы и молнии, и мало по малу к ней подтянулись остальные гарпии.
  
  
  Они разделали под орех Лёвкину внешность и одежду на фотографии и уже готовы были порвать ему клыками горло и выпить всю кровь из жил, но в этот момент Лёвке в личку упало письмо от Ирины Гарфункель, с предложением встречаться без обязательств. 'Друзья есть. На что жить, тоже есть. 'Душа в душу' не требуется. Достаточно будет 'пися в писю' - элегантно телеграфировала Ирина, излагая суть своего интереса. Такой протокол о намерениях устраивал Лёвку как нельзя больше.
  
  Лёвка прекрасно понимал, что при существующей конъюнктуре на рынке знакомств, сохранить здоровую простату естественным путём, не прибегая к сомнительному знакомству с урологом, почти невозможно. Поэтому когда он пробил Ирину по публичной базе данных и выяснил, что ей семьдесят три года против Лёвкиных пятидесяти семи, он продолжал считать, что ему редкостно повезло.
  
  Лёвка загрузил текст программы в редактор и вчитался в свой код, последовательно сверяясь с заданием. Код уже выглядел вполне прилично, но Лёвка решил вынести повторяющиеся группы операторов в отдельную процедуру и вызывать её по ходу исполнения программы. С точки зрения функциональности программы, никакой разницы нет. Но через пару месяцев, когда надо будет вносить ещё какие-то изменения, гораздо легче будет внести их в аккуратный вылизанный код чем в колченогий и корявый.
  
  Ковыряние в коде, по многочисленным Лёвкиным наблюдениям, всегда создавало впечатление что время остановилось. Но при этом стрелки часов начинали вращаться на порядок быстрее. Поэтому когда звонок сотового телефона вытащил Лёвку из виртуальной реальности, он обнаружил, что успел проторчать в ней не менее трёх часов.
  
  'Привет, Лёвочка!' 'Привет, Фридочка!' Фрида жила на противоположном берегу Америки, то есть, в Калифорнии, и работала медсестрой в психбольнице. Калифорния отстаёт от Флориды на три часа. У Лёвки время ближе к ланчу, а у Фриды только начинается утро. 'Что-то ты совсем затаился, не звонишь' вкрадчиво проворковала Фрида. 'У тебя всё нормально?' 'Да, вполне' равнодушно ответил Лёвка. 'Чем ты сегодня с утра питался?' задала Фрида традиционный вопрос. 'Овсянкой и миндальным молоком' выдал Лёвка традиционный ответ. Завтра Фрида позвонит опять или Лёвка позвонит первым, и ответит на тот же Фридин вопрос: 'омлетик из яичных белков и тостики'. Всё в этой жизни давно расписано по дням и часам.
  
  'Скажи, тебе вкусненько было?' со значением промурлыкала Фрида, вкладывая в интонации голоса чувственные нотки. 'Да ничё, нормально. Еда как еда...' подчёркнуто равнодушно ответил Лёвка, прекрасно понимая, что Фрида ждёт совсем другого ответа - томного, разнеженного и сладострастного, с описанием восхитительных ощущений от вкусовых сосочков во рту, полных сексуальной неги. После такого ответа Фриде будет легче перевести беседу на эротические темы и подготовить себе почву для первого разминочного утреннего оргазма, который Фрида получала, используя собственные пальчики и Лёвкин голос в телефоне. Не дождавшись от Лёвки нужных интонаций, Фрида принялась воодушевлённо описывать съеденный ей на завтрак нежнейший творожный сырок, политый смородинным вареньицем, протёртое яблочко с сахарком и в завершение - зефирчик в шоколаде и фруктовые пастилки к чаю.
  
  Стараниями Фриды общение вновь приобрело тягучую сексуальную нотку. Фрида уже начала слегка постанывать и видимо уже приготовилась помочь себе пальчиками, но Лёвка искусно перевёл разговор на какие-то посторонние темы и незаметно свернул беседу. Ему предстояло целиком протестировать переделанный модуль и запротоколировать результаты. Этот род деятельности требовал максимального сосредоточения, которое никак не сочеталось с эротическим сюсюканьем по телефону. Тем более что Фрида получит свой утренний оргазм в любом случае, уж в этом-то она мастерица.
  
  Когда Лёвка был гораздо моложе и стройнее, к нему во Флориду регулярно приезжали в отпуск очень разные женщины, но с примерно одинаковой программой - сэкономить на гостинице, автомобиле и ресторане и пару недель купаться и загорать, расплачиваясь за постой и харчи собственным телом. Другими словами, вполне качественно отдохнуть, издержавшись при этом только на авиаперелёт. Этот поток отпускных сучонок с годами сильно постарел и со временем сошёл на нет. Из постоянных клиенток осталась только Фрида, которая регулярно приезжала к Лёвке в отпуск два раза в году, чтобы потрахаться и поразвлечься.
  
  Перед первым заездом Фрида попыталась раскрутить Лёвку на 'угостить авиабилетиком до Майами', но Лёвка доходчиво объяснил, что он свои деньги зарабатывает тяжёлым трудом, и посему благотворительность - это не его хобби. Фрида была реалисткой и вторично к этому вопросу никогда не возвращалась, тем более что её собственные доходы вполне позволяли ей слетать отдохнуть не только во Флориду, но и в Европу. Переехать поближе к Лёвке Фрида не могла. Её держала в Калифорнии высокооплачиваемая работа, роскошный двухэтажный дом, гораздо более пригодный для навешивания понтов чем для комфортного проживания, и двое неприкаянных взрослых детей, которые так и не стали ей опорой.
  
  Неугомонная так и не повзрослевшая дочь далеко не первой молодости неутомимо путешествовала по белу свету как израильский подросток, занималась экзотической йогой, и трахалась тоже как подросток с какими-то шоколадными мальчиками из экзотических стран. Разъезжала по миру она вероятнее всего на мамины денежки, заработанные каторжным трудом психиатрической медсестры. Было непреложно ясно, что ещё лет через пять у доченьки наступит кризис жанра, потому что в силу потери товарного вида шоколадным мальчикам уже придётся платить, а у вышедшей на пенсию мамы к тому времени уже не будет денег.
  
  Её апатичный младший брат кое-как вяло отучился в колледже, и даже сумел получить диплом ценой тяжёлого нервного срыва. После этого эпического подвига у него уже не было сил на поиски работы. Диплом бесполезно лежал на полке, а депрессивный сынок продолжал бесцельно кукситься в мамином доме как вяленый овощ в ящике. Жил он, разумеется, тоже за мамин счёт. От отсутствия трудовой занятости и от хронической дрочки, альтернативы которой не могло быть в виду перманентного безденежья, он всегда разговаривал крайне раздражённым тоном.
  
  Такое раздражение в голосе бывает у интеллигентного человека, когда ему позвонят на сотовый во время отправления большой физиологической надобности, и он негодует, не зная как отделаться от непрошенного собеседника, чтобы без помех докакать. От месяца к месяцу анальное раздражение в голосе тридцатилетного мужчины, застрявшего в мамином доме на положении вечного мальчика, становилось всё сильнее. Впрочем, маму Фриду эта ситуация, по-видимому, вполне устраивала. Пожилой еврейской матери гораздо легче жить на свете, будучи нужной болезненно приросшему к ней обездоленному взрослому сыну, покупать ему модные тряпочки, творожные сырки, и шампуньчики от раннего облысения, чем остаться не нужной вообще никому на свете.
  
  Ох уж эти собственнические инстинкты еврейских мам! Похоронив под своими заботами судьбу сына как альпиниста под лавиной, Фрида какое-то время пыталась сделать своей полной собственностью так же и Лёвку, и демонстративно дулась на него, что он в её отсутствие подтрахивает каких-то левых баб. Вероятно, она считала, что в промежутке между её заездами Лёвка должен самоудовлетворяться от её голоса по телефону, добавляя необходимые ощущения с помощью рук. Однако, Лёвка, в отличие от Фриды, никогда не был любителем рукоблудия и недостачу секса от Фриды восполнял, трахая всяческих левых баб.
  
  Левые отношения приходилось поддерживать на таком уровне чтобы левая подружка не претендовала на Лёвкину свободу и его финансы, и не вздумала требовать отчётов о том, как Лёвка проводит время, но при этом не пыталась свалить и найти другого мужика. Поддерживать такой уровень отношений было довольно непросто. Через год-два левые подружки непременно взбрыкивали, начинали скандалить и чего-то от Лёвки требовать, и тогда от них приходилось избавляться как от домашних муравьёв, расставляя специально сконструированные для этого ловушки.
  
  Все эти зигзаги и кульбиты с левыми подругами требовали изобретательности, времени и сил, которые можно было с гораздо большей пользой потратить на более интересные занятия - например, на путешествия вдоль берега океана, на джазовые посиделки, и на художественную фотографию. Поэтому Лёвка периодически вызверялся на Фриду, что она имеет наглость требовать от него супружеской верности, не обеспечивая ему регулярного круглогодичного секса, и вынуждая его напрягаться, балансировать, и принимать меры чтобы левые бабы не обнаружили, что у Лёвки есть постоянная подружка, уже много лет не желающая переехать к нему напостоянно.
  
  Короче, Лёвка делал всё возможное, чтобы Фрида чувствовала своей чёрствой лисьей душонкой, что не следует сильно жать на Лёвку с идиотской ревностью. Потому что он может в конце концов психануть и послать их всех - и левых прошмандовок, и саму Фриду, после чего найти нормальную благонравную тётку, живущую неподалёку, и спокойно её поёбывать к обоюдному удовольствию.
  
  Умудрённая житейским опытом Ирина моментально догадалась о существовании Фриды, но ей было на это ровным счётом наплевать. Ирина сделала свои первые миллионы на продаже магических кристаллов и благовоний богатым клиентам и использовала приобретённый ей деловой нахрап и цинизм в личных отношениях столь успешно, что ничего личного в них, собственно, и не оставалось. От Лёвки Ирине требовались не личные отношения, а всего лишь пися. Лёвке тоже требовалась Иринина пися в те периоды когда Фридина пися была недоступна.
  
  'Боже мой, а где же во всех этих отношениях романтика? Где?' иногда с ужасом спрашивал себя Лёвка. И сам себе отвечал 'Я бы тебе сказал где, но знакомый гинеколог утверждает, что и там её тоже нет'.
  
  Лёвка с невероятным трудом запарковал свой Юкон на несуразно маленькой парковке, к которой было почти не возможно подобраться на машине нормальных размеров. 'Удивительно!' подумал Лёвка. 'Миллионерская многоэтажка, стоит прямо на океане, огромные миллионные квартиры... А земли вокруг ни клочка, и парковка совершенно ублюдочная, гораздо хуже чем у моего скромного кондо. И такой же ублюдочный у них бассейн - одна крохотная лужица на весь двадцатиэтажный билдинг'. Бассейн Лёвка успел рассмотреть ещё раньше, на фотографии в Гугле, когда изучал подходы к Ирининому 'родовому гнезду'.
  
  Лёвка достал из сумки телефон, сообщил Ирине о своём прибытии, вышел из машины, и чуть не ободрал себе ухо о нелепо торчащую ветку никому не нужного куста, который торчал по краю никому не нужного шлагбаума. Лёвка всердцах матюкнулся... Шлагбаум есть смысл ставить там, где достаточно места чтобы им пользоваться. А когда площадка настолько ублюдочных размеров, что туда можно всобачить разве что биде, так и надо было воткнуть туда биде. Вместо шлагбаума. Или хотя бы улиточный саркофаг...
  
  Этой ночью Лёвка вновь ухитрился забрести во сне в хорошо знакомую лунную пещеру и почти добрался до Лунной Кочерги. Но не успел он прикоснуться к волнующемуся пламени воспоминаний, как прилетели откуда-то инопланетяне на небольших блестящих корабликах из переливающегося разными цветами металла, похожих на жуков-бронзовок, и стали просить Лёвку сделать им судно для длительного путешествия через метагалактику, чтобы они могли в нём рождаться, стареть, умирать и вновь рождаться, в едином цикле. Лёвка предложил им для этой цели улиточный саркофаг, который сворачивался в бесконечную спираль. В этом саркофаге можно было легко и удобно перерождаться бесчисленное количество раз, переползая с витка на виток.
  
  'Нет, улиточный саркофаг - это слишком большая штуковина. Он сюда тоже не влезет' решил Лёвка. 'Сюда и нормальное биде-то не влезет...' Появившаяся из дверей лифта Ирина оказалась напомаженной объёмистой старухой, ростом почти с Лёвку. Она по-хозяйски обняла его за бока и запечатлела на его устах сочный плотский поцелуй, щедро поделившись кисловато-прогорклым желудочным запахом изо рта. Лёвка судорожно облизал губы и украдкой сплюнул на ублюдочный газон карликовых размеров. 'Даже на миллионерах экономят, суки!' снова чертыхнулся про себя Лёвка. 'Не могли купить побольше земли чтобы осталось место для нормальной парковки и нормального газона'.
  
  'Я приготовила борщ и стейки по нью-йоркски. Надеюсь что ты успел проголодаться'. Пока лифт поднимался на семнадцатый этаж, Ирина плотно изучала обеими руками Лёвкины стати - шею, плечи, спину, бока, задницу и бёдра. Когда лифт открылся на семнадцатом этаже, Ирина имела уже вполне сносное представление о строении Лёвкиного тела. Лёвка так тщательно Иринину конструкцию не изучал. Будучи опытным инженером, он составил себе представление о Ирининой анатомии сразу, по нескольким штрихам.
  
  Иринина миллионерская квартира была битком набита диковинными вещицами, располагавшимися на старинной антикварной мебели и просто на полу. Там были вазы и причудливые сосуды самых разнообразных форм, размеров и стилей, из фарфора, хрусталя, полированного металла, чёрного дерева и полудрагоценных минералов. В лучах многочисленных ламп посвёркивали хрустальные шары и магические кристаллы. Скалились каннибальскими улыбками экзотические маски, изготовленные дикарями на неведомых островах. Под потолком тикали хитрые израильские часы, изображавшие стену плача.
  
  У Лёвки разбежались глаза. Такое изобилие всяческих штуковин он видел только в восточных лавках. В качестве закуски перед борщом Ирина выставила копчёную сёмгу, солёные грибочки, помидорчики и огурчики, хуммус, селёдку под шубой и аппетитную нарезку из сырокопчёной колбасы и салями. Ирина заметила Лёвкин любопытствующий взгляд, странствующий от предмета к предмету: 'Я потом тебе расскажу про самые интересные артефакты'. Потом - это разумеется, после секса.
  
  Борщ со сметанкой и с мозговой косточкой, в меру посыпанный свежей зеленью, был великолепен. Стейк был изысканного вкуса, с трюфелями и артишоками. Лёвка блаженствовал. Ирина тоже со вкусом уписывала стейк и плотоядно посматривала на Лёвку.
  
  В раздетом виде Ирина представила на Лёвкино обозрение неизменный набор достоинств, характерных для крупной еврейской дамы за семьдесят - массивные плечи, тяжеловесную грудь, давно утерявшую привлекательные женские формы и ставшую объёмистым бесформенным жировым придатком к передней части грудной клетки. Выдающийся вперёд круглый живот со свежим послеоперационным рубцом колыхался при каждом движении словно желе. Ирина заверила, что на днях ей откачают из живота жидкость, которая там периодически скапливается после липосакции, и живот колыхаться больше не будет.
  
  Иринина промежность была оборудована средней величины писей не самой изящной формы. Трудность заключалась в том, что эта пися находилась не как у Фриды, в непосредственной доступности прямо между ног, а была смонтирована в самой дальней части промежности, ближе к анальному отверстию, называемому в обиходе просто жопой. Подступиться к этой писе с инструментом можно было только подставив под Иринину попу подушку и уложив её во внутриутробную позу, то есть, задрав ей коленки почти к самым ушам. Но даже в этой максимально облегчённой для полового проникновения позиции у Лёвки сразу разболелась поясница, и он осторожно работал тазом, шмурыгая членом взад-вперёд, чтобы побыстрее завершить процесс, уже не думая о партнёрше, а думая только о том чтобы не сорвать себе спину.
  
  Минуты через две-три сосредоточенные Лёвкины усилия были вознаграждены, и он довольно пристойно кончил. Сразу после семяизвержения боль в пояснице опять дала себя знать. От этой боли инструмент, которым Лёвка осуществлял регламентные работы в Ирининой писе, моментально обмяк, вывалился из технологического отверстия и уделал спермой всю простыню. Как ни странно, Ирина тоже успела кончить, ознаменовав сие событие дружеским поцелуем, и засунув при этом Лёвке в рот огромный, нескончаемый язык. Только тут до Лёвки дошло, что трахать Ирину с её большим животом было бы гораздо удобнее, лёжа не сверху на ней в миссионерской позе, а на боку. Лёвка немедленно сообщил об этом Ирине, как только она вытащила у него из головы свой язык, и он вновь обрёл способность говорить.
  
  'Завтра попробуем' согласилась Ирина с Лёвкиным предложением. 'А сейчас у нас по плану - чай. Я буду с чаем текилу, а для тебя у меня есть несколько сортов коньяка. Я поставлю их все на стол, а ты попробуешь и выберешь что тебе больше нравится'. Ирина неторопливо поднялась и, с достоинством неся свои немалые стати, отправилась в ванную комнату, подмываться. Лёвка взял в руку свой инструмент, с которого продолжала подкапывать сперма, прошёл в соседнюю ванную комнату, стараясь не заляпать пол, и влез под бархатные струи тёплого душа.
  
  Всё-таки секс с престарелой миллионершей имеет свои преимущества. Деликатесные дорогие закуски, выдержанный коньяк, безупречно работающий душ... Лёвка основательно набрался Ирининого коньяка. Конечно, трахать Софочку было значительно приятнее чем Ирину, но в Софочкиной ванной скрипучий проржавленный смеситель плевался то горячей, то холодной водой, а душ давно отошёл в область предания... Лёвка с огромным удовольствием поссал, не вылезая из-под душа. После результативного секса струйка лилась легко и полноводно, почти как в детстве. Кайф...
  
  'Запомни, малыш!' говорила Ирина, перебирая в руке крупные жемчужины. 'Что бы ты не продавал своему клиенту, ты прежде всего продаёшь себя'. Лёвка старательно притворялся трезвым и внимательно слушал. 'Никто не купит у тебя ни жемчугов, ни аметистов, ни изумрудов, ни магических кристаллов, если за ними не стоит легенда, тайна'. Ирина взяла в руки лимонно-жёлтый кристалл, прищурила глаз и посмотрела сквозь него на свет лампы. Потом положила лимонный кристалл на полку и проделала то же самое с полупрозрачным рубиново-красным камнем, вынув его из маленькой шкатулочки. 'Легенда, мой мальчик! Тайна.. И эта легенда, эта тайна - это живой человек. Скажи мне, кто этот человек?' 'Не знаю...' смущённо отвечал Лёвка, благоухая высокооктановым коньячным перегаром.
  
  'Этот человек - ты, мой мальчик! Потому что ты - продавец. Без тебя нет ни тайны, ни легенды. Ты - единственное связующее звено между этим камнем и его новым владельцем. Ты никогда не должен терять магической связи ни с тем, ни с другим. И тогда владелец камня обязательно придёт к тебе опять и будет покупать ещё и ещё. Видишь эти жемчужины в сафьяновом ларце?' Лёвка кивнул. 'По преданию их подарил кастильской инфанте Изабелле сам Томас Торквемада на свадьбу с Фердинандом Арагонским. Посмотри как они светятся! Они нисколько не потускнели с тех далёких времён. А ведь жемчужина живёт не более двухсот лет, а потом тускнеет и умирает'.
  
  'Почему же они не тускнеют?' спросил Лёвка, осторожно беря из рук Ирины крупную жемчужину, мягко блистающую розоватым перламутром. 'Потому что Торквемада велел искусному мастеру вырезать эти жемчужины из драгоценного камня и отполировать так, чтобы их нельзя было отличить от природного жемчуга. Торквемада щедро заплатил мастеру за работу золотыми дублонами, после чего приказал осторожно и почтительно удушить его в гарроте, чтобы сохранить тайну необыкновенного жемчуга. Утверждают, что мастер умер со словами благодарности на устах, за то что ему дали возможность отправиться к богу, будучи праведным человеком'. 'Интересные были времена!' резюмировал Лёвка и, не сдержавшись, пьяно икнул.
  
  Ирина препроводила Лёвку в спальню своего покойного мужа и сообщила ему, что её муж умер в этой комнате, но не на этой кровати, на которой предстоит спать Лёвке, а на другой, которая здесь больше не стоит. Затем она внесла и поставила на комод рядом с кроватью огромный многогранный тёмно-синий кристалл на массивной подставке из чернёного серебра и сказала Лёвке, что пока он спит, этот кристалл будет направлять свободный полёт его души в самые благоприятные сферы. Помимо этого Ирина положила Лёвке под подушку тот самый сафьяновый ларец с Торквемадовским жемчугом.
  
  Лёвка разделся догола и улёгся на кровать. Ирина минут десять сосредоточенно водила пухлыми ладонями вокруг его тела, не касаясь однако его кожи и периодически что-то стряхивая пальцами в воздух. От этих пассов у Лёвки возникло странное ощущение зависания между сном и реальностью. Он не спал и видел Ирину и её ладони, скользящие вдоль его тела, и в то же время он видел как комнату постепенно наполнили тёмно-синие, почти чёрные, едва заметные волны. Они исходили из тёмно-синего кристалла, пронизывали пространство вокруг Лёвки и возвращались обратно в кристалл. Ирина незаметно растворилась в этих волнах как Афродита в морской пене, а комната превратилась в хорошо знакомый Лёвке зал в лунной пещере, и бескрайняя стена пламени воспоминаний мерно переливалась бесчисленными цветовыми оттенками.
  
  Заунывный звук шотландской волынки вытащил Лёвку из этого марева и заставил его проснуться и немного протрезветь. Разумеется, никто из Ирининых соседей и не думал играть в такое время на волынке. Звук волынки раздавался из Лёвкиного телефона, давая ему знать, что ему звонит отец из Эдинбурга.
  
  Лёвкина мама умерла от рака груди лет двадцать назад и упокоилась на Хованском кладбище в Москве. Отец, потеряв любимую супругу, не захотел возвращаться в США по окончании контракта с эдинбургским филиалом, и решил доживать свой век в Шотландии. Потеряв жену, Лёвкин отец упрятал талес и филактерии на дно старинного сундука, никогда их оттуда больше не доставал и перестал молиться на иврите как в былые времена. Он как-то очень быстро позабыл русский язык, на котором разговаривал довольно бегло и почти без акцента, и теперь общался с сыном исключительно по-английски. Долгие годы жизни в Эдинбурге и Абердине уснастили его речь множеством шотландских словечек, многие из которых Лёвка уже не помнил или не знал. Помимо этого, отец последние годы стал разговаривать с сильным шотландским акцентом.
  
  Отец скучал по сыну, но настойчиво отказывался навестить его во Флориде, чтобы не стеснять его своим присутствием. Выйдя в отставку и получив накопительную часть пенсии, отец приобрёл у местной рыболовной компании небольшой траулер, списанный по возрасту. Будучи профессиональным механиком, отец в одно жало перебрал судовой дизелёк, привёл в порядок рыболовные снасти, установил новое навигационное оборудование, поставил судно в сухой док, где ему подлатали, почистили от ракушек, и покрасили свежей краской днище, заменил гребной винт и рули на более современные - в общем, сделал из старой посудины первоклассное рыболовецкое судно. Возня с рыбацким судёнышком на свежем морском воздухе сделала отца на десяток лет моложе, и теперь он в свои восемьдесят три года выглядел максимум на семьдесят. Лёвка отцом очень гордился, но никому из русских эмигрантов никогда про него не рассказывал.
  
  Отремонтировав траулер, отец свёл близкое знакомство с местными шотландскими рыбаками, тоже сплошь за восемьдесят, и стал в их компании регулярно выходить в море за лососем, морской форелью и треской. Помимо этого отец за символическую плату ремонтировал дизельные лодки местным рыбакам, чем снискал себе непререкаемый авторитет. 'There is no boat that old Jeremiah can't fix' говорили просолённые штормами морские волки. 'Old Jeremiah knows his shite, he surely does!' подтверждали другие. За всё это время Лёвкин отец не смог потратить ни единого сквида за пиво, выпитое в рыбацких пабах. За него всегда платили местные рыбаки.
  
  Отец, сам того не сознавая, подавал сыну пример, показывая ему, что можно выбирать свою судьбу в любом возрасте. Вместо того чтобы стать старым евреем-вдовцом, проводящим время в синагоге и в молитвах, отец предпочёл стать старым шотландцем и проводить время в море. Выловленной рыбой отец снабжал местные рыбные рестораны, а выручку отдавал команде, оставляя себе достаточно денег на ремонт судна, горючее и припасы.
  
  'Leo, are you coming this autumn to dive in Scapa Flow? Shall I keep the boat ready for ye?' Отец надеялся, что Лёвка приедет к нему осенью, и они вместе пойдут на его траулере в залив Скапа Флоу. Отец поставит судёнышко на якорь, и Лёвка будет нырять с подводной камерой и фотографировать останки затонувших кораблей. Лёвка, конечно же, обещал отцу, что непременно прилетит к нему в отпуск на две недели и выйдет с ним в море за форелью, а потом они отправятся понырять в Скапа Флоу. Правда у него тогда не останется свободных отпускных дней для Фриды, да ну и хрен с ней! Трахать Фриду можно и в обеденный перерыв, и после работы, а катать её по Флориде в свой отпуск Лёвка не обязан. Захочет - возьмёт машину в рент и сама поездит по пляжам и стейт паркам.
  
  А Лёвка полетит осенью в Шотландию и выйдет с отцом в море, и будет разглядывать причудливые скалы и старинные каменные постройки на морском берегу, и будет подолгу смотреть, как бьётся в сетях пойманная форель. Всё-таки оставалась ещё в Лёвкиной жизни романтика! Пусть её совсем не осталось в отношениях с женщинами, но ведь в этом не было Лёвкиной вины. Женщины - существа духовно слабые. Многочисленные соблазны, которых в Америке не счесть, притягивают их как лунный свет мотыльков. Им постоянно хочется получать разнообразные удовольствия, испытывать негу и комфорт, классно выглядеть и кайфово жить всем на зависть.
  
  Как говорила одна Лёвкина знакомая, никогда не поздно устроить себе счастливое детство. Инфантильное стремление устроить его себе за чужой счёт не оставило в измельчавших женских душонках места для нормальных равноправных отношений с мужчиной. Лёвка никак не мог понять, почему Америка, которая сурово закаляет мужчин, учит их быть профессионалами и находить выход из любых ситуаций, так безжалостно уродует женские души, начисто лишая их женской мудрости и душевной щедрости и наполняя их липким, как измазанные шоколадом пальцы, подростковым эгоизмом.
  
  'Ну что ж, значит так тому и быть!' думал Лёвка. Общение с женщинами свелось к механическому сексу, без всякой романтики, не по его вине. Зато у него оставалось море. Море - это самый надёжный источник романтики, до конца жизни. Море никогда не надоест, никогда не разочарует и никогда не предаст. Отец говорит, что когда придёт его день, он хочет затемно выйти в море, встретить там свой последний рассвет и остаться в море навсегда.
  
  Под конец разговора отец неожиданно сообщил Лёвке, что сделал свою генетическую карту, узнав о такой услуге из какой-то рекламы, и ему пришёл весьма знаменательный ответ. Он получил подтверждение тому, что явствовало из хранимых его семьёй и передаваемых из поколения в поколение старинных документов. Отец всегда говорил о своём происхождении весьма уклончиво, и вдруг под конец жизни решил открыть всю правду... Он происходил из испанских евреев, которых называли марранами, и его далёкие предки могли быть ближайшими родственниками Томаса де Торквемады и других новообращённых знатных испанцев, у которых в жилах было больше еврейской крови чем кастильской. 'What can I say?' подумал Лёвка. 'God works in mysterious ways...'
  
  *****
  
  Про Торквемаду Лёвка сегодня, как ни странно, в этот день уже слышал от Ирины. Сердечно распрощавшись с отцом, он отдался на волю тёмно-синих волн, тихо струившихся из стоявшего неподалёку кристалла, и плавно перекочевал из Ирининой спальни, где двумя годами ранее умер её муж, в знакомую пещеру, и встал, затерявшись в недвижимой зачарованной толпе, держа в руках Лунную Кочергу. Живое многоцветное пламя воспоминаний, своих и чужих, снова увлекло и захватило его. Он покачивался и слышал сквозь сон цокот конских копыт, и сладко грезил, и вдруг неожиданно проснулся от дорожного толчка и вспомнил, что он едет верхом, едет в Севилью, чтобы обсудить с Изабеллой и Фердинандом создание Святой палаты, без которой он не может исполнять свои обязанности великого инквизитора, каковым его недавно назначил папа Сикст четвёртый. Вероятно, он так усердно думал о своих планах, что утомился и задремал в пути.
  
  Открыв глаза и осмотревшись, он увидел, что его изрядно подуставший конь преодолевал очередной подъём размеренным шагом, а впереди уже виднелись стены Севильи. Он наконец совершенно проснулся, и придя в ясное сознание, вспомнил, что его зовут Томас де Торквемада, хотя всего минуту назад во сне он носил совершенно другое имя, по всей вероятности, еврейское, и жил в каком-то непонятном мире, который до сих пор не отпускал его воображения.
  
  Несомненно, это был мир из далёкого будущего, полный удивительных машин, разнообразных искушений и дьявольских соблазнов, мир изобилующий всеми видами греха и непонятной ересью. И хотя ревностный христианин не должен уделять внимания снам, об этом невероятном удивительном сновидении - а может быть, даже вовсе и не сновидении - непременно стоило хорошенько поразмыслить во славу божию.
  
  День клонился к закату, и солнце начинало стлать длинные тени, но ужасная севильская жара не спадала, и дорожная пыль поднимаемая идущим впереди купеческим караваном, щекотала ноздри и першила в горле. Дорожные мучения усугубляли надоедливые мухи, кружившие над путником, и равным образом докучавшие коню и его седоку. Торквемада периодически шевелил плетью, отгоняя мух и заботясь более о коне чем о себе. Приор монастыря Санта-Крус и исповедник королевской четы, он был приучен к жизни аскета и стоически переносил дорожные лишения. Ему не нужна была охрана в пути. Работавшие в поле дочерна загорелые крестьяне узнавали приора и в ужасе убегали подальше от дороги, как будто увидели пришедшую за ними Смерть с косой. Между тем, идущий впереди караван тщательно охранялся.
  
  Торквемада постепенно нагнал караван. Узнав его, караван-баши резким гнусавым голосом выкрикнул погонщикам приказание, и караван сошёл с дороги, пропуская приора. Торквемада с отвращением разглядывал грязных верблюдов с клочковатой шерстью, уставших пропыленных лошадей и их неуклюжих седоков. Каждое навьюченное животное охранял отряд из нескольких головорезов, немытых, в грязной одежде, с запущенными волосами, дурно пахнущих, на скверных конях. Также скверно было и их вооружение - заржавленные пики, разномастные мечи, турнирное рыцарское копьё, а у одного низкорослого одноглазого бандита за плечами болталась пара мавританских дротиков с железными наконечниками.
  
  Жалкий еврейский купец (а у Торквемады не было никакого сомнения в том, что караван принадлежит пожилому еврею с тощими жилистыми руками, скрюченными от жадности) нанимал весь этот сброд и скупо платил ему по паре серебряных монет в день, чтобы они защищали его товар от такого же сброда, который таился в близлежащих оврагах, скорчившись и прижав к груди кинжалы, выжидая лёгкой добычи.
  
  Оказавшись в городе, приор отыскал знакомую ему гостиницу, позволил слуге напоить его коня и найти ему место у коновязи, и прошёл в харчевню, где его встретил сам хозяин заведения. 'Добро пожаловать, приор! Давненько вы у нас не бывали. Как дорога? Вы, верно, умираете от голода и жажды?' 'Я в порядке, дорогой Эстебан, но не отказался бы немного подкрепиться'. Трактирщик усадил нового постояльца за грубо сколоченный деревянный стол и принёс жареного мяса, только что вынутого из жаровни и ещё шипящего вследстие близкого знакомства с раскалёнными углями. Его жена поставила рядом с приором бокал и доверху наполнила его густым андалузским вином.
  
  Отдав должное мясу и вину, приор поблагодарил хозяина и спросил у него, когда он и его супруга в последний раз принимали причастие и исповедовались. Удовлетворившись ответом, он затем поинтересовался, является ли всё ещё преподобный отец Игнацио их духовником, и получив утвердительный ответ, благосклонно кивнул. Затем он спросил, не случилось ли в городе и в их доме чего либо такого, о чём бы они хотели ему лично рассказать. Конкретно, не посещали ли его постоялый двор еретики и вероотступники, о которых добрый христианин обязан незамедлительно донести святой инквизиции.
  
  От такого вопроса трактирщик слегка побледнел, и ответил, что не припоминает ничего, что могло бы заинтересовать приора. Приор благодушно заметил, что он абсолютно ни в чём не подозревает ни радетельного Эстебана, ни его благочестивую супругу, и задал этот вопрос движимый исключительно всегдашним чувством долга. Это миролюбивое разъяснение заставило Эстебана побледнеть ещё больше, после чего он тихим голосом рассказал, что неделю тому назад в его постоялом дворе останавливался знатный дворянин Хайме де Гусман, и трактирщику удалось разглядеть, что он носит под одеждой помимо нательного креста некий медальон округлой формы, который вероятно может иметь отношение к скрытому еврейству.
  
  'Вот видишь, дорогой мой Эстебан, как вовремя заданный вопрос может освежить память доброго христианина!' мягко заметил приор и с удовольствием допил остаток вина из бокала. Покончив с трапезой, Торквемада, не торопясь, прошёл в опочивальную комнату, которая напоминала своим видом шатёр, как и во многих испанских домах, построенных в мавританском стиле. Трактирщик принёс ему горящую свечу на медной подставке и чистый ночной сосуд, после чего многократно пожелал ему покойной ночи, и с многочисленными поклонами наконец удалился, оставив приора наедине со своими мыслями.
  
  Торквемада улёгся на широкую мавританскую кровать с кованым изголовьем и глубоко задумался. Будучи человеком трезвого и практичного ума, он хотел глубже понять механику того, что с ним произошло. Прежде всего, необходимо полагать, что он, как видно, на хорошем счету у Всевышнего, ибо последний не станет приобщать к своим тайнам человека со скудным или превратным умом и небезупречной верой.
  
  Господь указал ему, что существует инобытие, перенеся его разум в тело человека, которому ещё только предстоит родиться через несколько столетий. Он дал ему возможность наблюдать за жизнью, мыслями и чувствами этого человека из далёкого будущего через сферу его разума и чувств. Он научил его понимать два ранее незнакомых ему языка, на которых говорил и думал этот человек. Он предоставил ему возможность быть самим этим человеком, жить в его обличье, причём так, что этот человек не подозревал, что внутри него тайно находится и наблюдает его жизнь не кто нибудь, а сам великий инквизитор.
  
  Перемещение его разума в инобытие произошло когда он заснул, и во сне оказался в тайной пещере, которая находилась, по-видимому, на Луне. Ну что ж, Всевышний вполне мог перенести его душу на ночное светило, если в этом была какая-то надобность. Там, в этой пещере он обнаружил в своей правой руке массивный металлический предмет, чем-то похожий на каминную кочергу. С его помощью можно было манипулировать воспоминаниями, своими и чужими. Помимо этого, пресловутая кочерга, как видно, также давала возможность проникать в жизнь другого человека и становиться самим этим человеком.
  
  Господь ниспослал приору орудие необыкновенной силы, легко проникающее сквозь время и людские мысли, но не соблаговолил объяснить ему, как его следует применять. Торквемада понимал, что Всевышний дал ему это орудие в качестве очередного испытания, и посему оставляет множество вопросов без ответа. Очевидно, испытание господне как раз и состоит именно в том чтобы он, фра Томас де Торквемада, приор монастыря Санта-Крус и великий инквизитор, доказал состоятельность своего ума и неизменность своей веры, и самостоятельно отыскал ответы на все вопросы.
  
  Все эти нелёгкие размышления понемногу утомили деятельный ум приора, и его душа незаметно отлетела в мир грёз. Незаметно для себя, он снова оказался в подлунной пещере, стоя перед нескончаемой стеной, сотканной из многоцветного пламени. В его руке вновь появился инструмент напоминающий кочергу, и надо было решать, каким образом использовать этот инструмент, неожиданно вложенный Всевышним в его правую руку, во благо христианской веры и католической Испании.
  
  А не попробовать ли ему проникнуть в память этого человека из будущего и узнать побольше о времени, в котором он живёт? Как живут там люди? Какие у них законы, обычаи и верования? Есть ли среди них добрые католики? Может быть, знание о далёком будущем поможет ему победить ересь и упрочить позиции христианской церкви и католической веры на многие годы вперёд? Как это лучше сделать? Наверное, надо постараться на какое-то время вновь стать этим человеком из будущего и постараться заставить его думать и действовать с наибольшей пользой для Святой Инквизиции и католической Испании.
  
  *****
  
  Лёвка держал в руках Лунную Кочергу и никак не мог взять в толк, кто же он на самом деле. То ли он Лео Вальдес, которому зачем-то приснилось, что он Томас де Торквемада, то ли он Томас де Торквемада, которому по бог весть какой причине привиделось, что он Лео Вальдес.
  
  Ну допустим, я действительно Торквемада, и хочу разобраться в далёком будущем, которое мне неожиданно показали Лёвкиными глазами. Чтобы я в первую очередь хотел узнать в таком случае? А если я всё-таки не Торквемада, а Лёвка, которого Лунная Кочерга каким-то образом соединила мыслями с жившим в средние века и давно умершим великим инквизитором, то как мне в этом случае следует поступить?
  
  Значит так... - задумался Лёвка. Если Лунная Кочерга смогла соединить временную линию, в которой живёт Торквемада, и мою временную линию, то в принципе возможно, что то что Торквемада узнает через меня о нашем времени, повлияет на его действия в его время, и это в свою очередь может изменить ход истории и повлиять на наше время. Н-да... Это будет похлеще чем butterfly effect. Я запросто могу уснуть в Соединённых Штатах Америки с Лунной Кочергой в руке, а проснуться в какой нибудь Американской католической монархии. Если Колумб вообще откроет Америку при таких раскладах...
  
  'Ответь мне, сын мой' - вкрадчиво обратился Торквемада к Лёвке 'Этот Колумб - это не тот ли прохвост из Генуи, скрытый еврей по имени Христофор Колумб, который постоянно одолевает королевскую чету, прося денег на морскую экспедицию в Индию?'
  
  'Прямо-таки сын, ага!' саркастически передразнил Лёвка. 'Мне, на минуточку, пятьдесят семь лет. Тебе самому-то сколько?' 'Шестьдесят три' отозвался приор. 'Но дело вовсе не в возрасте. Я обращаюсь к тебе так как мне предписывает мой духовный сан. 'Сан конечно саном, да только я ни разу не католик' парировал Лёвка. 'И даже не еврей, в смысле веры' 'Тогда ответь, какова твоя вера' сурово спросил Торквемада. 'Моя вера?' хихикнул Лёвка. 'Да нет у меня никакой веры! Я родился в Шотландии, а вырос в Советском Союзе. Это была такая страна, в которой был государственный атеизм, и церковь была отделена от государства. А само государство относилась к любой религии и к верующим, как тебе сказать... Ну примерно так как ты сам относишься к евреям и к еретикам. И таки да - это как раз тот самый Колумб! Только он слегка заблудился по дороге и вместо Индии попал в Америку'.
  
  'Америка - это какая-то страна по дороге в Индию? Или какой-то остров?' спросил Торквемада. 'Нет, приятель, Америка - это не страна и не остров. Это огромный материк, точнее целых два материка - Северная и Южная Америка. Ваши христианнейшие кастильцы вырезали там местное индейское население и принялись вывозить оттуда золото целыми кораблями. Грабители были твои испанские католики! Не просто грабители, а настоящие звери. Ну скажи мне, только честно - ведь твоя инквизиция жгла еретиков тоже не за веру, а прежде всего за бабки. У кого было больше бабла, того в первую очередь и тащили на костёр. И чё в результате? Нищая страна - эта ваша Испания! Двадцать первый век на дворе, а страна ваша - нищая! Задворки Европы, мля! Потому что от грабиловки никто ещё хорошо не зажил. Процветание держится не на награбленном золоте, а на рыночной экономике и частном предпринимательстве. А правительство, и уж тем более церковь, не должны влезать в экономику, от слова 'совсем'.
  
  'Ты хочешь сказать, что Святая Инквизиция не способствовала подъёму католической Испании?' нахмурился Торквемада. 'Вот именно это я и хочу сказать. Ну взяли вы и прогнали из страны евреев, то есть самых общественно активных людей, которые кодифицировали знания и собирали налоги. И зачахла ваша Испания без толковых купцов, врачей, финансистов и организаторов производства!' 'Я не выгонял евреев из Испании!' возразил Торквемада. 'А какой там у тебя сейчас год?' спросил Лёвка. '1483 год от рождества Христова' ответил Торквемада. 'Ну видишь - значит, пока ещё не выгнал. Но ты заставишь всех евреев покинуть Арагонскую Корону и Корону Кастильи в 1492 году, после окончания Гранадской войны. Ты не позволишь им взять с собой ни золота, ни чеканных монет. Евреям придётся плохо, но Испания без евреев пострадает ещё больше. В общем, так всегда и бывает когда религию или идеологию ставят впереди демократических институтов, экономики, и гражданского общества. Совок ведь развалился по той же самой причине...'
  
  'Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь' смущённо признался Торквемада. 'Это я тебе могу объяснить, если захочешь!' предложил Лёвка. 'Ты конечно страшно упёртый мужик, но далеко не дурак. Тем более, ты и сам еврей по происхождению. В общем, я тебе всё расскажу, но давай не сейчас! Уж очень спать охота...' 'Меня тоже одолевает сон... Но мы с тобой ещё непременно поговорим, не правда ли?' настойчиво произнёс великий инквизитор. 'Разумеется!' ответил Лёвка. 'А кстати, ты ведь сейчас наверняка держишь в руках Лунную Кочергу'. 'Да, я действительно держу в руках инструмент, напоминающий кочергу'. 'Прекрасно!' ответил Лёвка. 'В нашем времени существует всемирная энциклопедия, которая называется Википедия. Лунная Кочерга даст тебе возможность покопаться в ней. Ты можешь узнать из неё всё что сочтёшь нужным'.
  
  Торквемада, после некоторых колебаний, последовал совету человека из будущего и принялся читать прежде всего историю католической церкви. Узнав, что он умрёт в 1498 году, он подумал, что времени ему осталось немного, и надо поторопиться. Дочитав до того момента когда Мартин Лютер прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви письмо к архиепископу Майнцскому, в котором он выступал против продажи индульгенций и власти Папы над отпущением грехов и провозглашал, что церковь и духовенство не являются посредником между человеком и Богом, Торквемада испытал великий гнев и переключился на чтение истории освоения Америки. Читая эту постыдную хронологию человеческой жестокости и алчности, приор помрачнел ещё больше, отбросил Лунную Кочергу и покинул пещеру, в которой он неожиданно узнал о множестве крайне неприятных событий в истории человечества, которые произойдут весьма нескоро. И возможно, теперь от него зависит, произойдут ли они вообще...
  
  Принесённая трактирщиком свеча давно догорела и погасла, и только скудный свет Луны, пробивавшейся сквозь узкое окно позволял различать очертания предметов. Торквемада, поворочавшись, кое-как заснул на своём мавританском ложе.
  
  Лёвка в Ирининой спальне перевернулся на другой бок, усмехнулся, представив себе как великий инквизитор читает Википедию, покрепче обнял подушку и провалился в сонное небытие, в котором не было ни Лунной Кочерги, ни Торквемады, ни колыхающегося Ирининого живота.
  
  Торквемада проснулся ранним утром, разбуженный шумом драки, криками и звоном оружия, которые доносились с улицы. Приор подхватил из хозяйского камина массивную кочергу и выбежал за дверь. На краю дороги трое мужчин в масках дружно нападали на высокого еврея крепкого телосложения, пытаясь пронзить его кинжалами. Ещё один бездыханный мужчина неподвижно лежал на дороге, истекая кровью. Вероятно, это был слуга или спутник еврея, которого пытались убить. Дюжий еврей ожесточённо отмахивался от убийц тяжёлым посохом из чёрного дерева с массивным медным набалдашником.
  
  Прежде чем приор успел подбежать, один из нападавших упал навзничь с разбитым черепом. Торквемада размахнулся кочергой и жестоким ударом разбил второму нападавшему коленную чашечку. Тот с воплем свалился на дорогу и ухватился обеими руками за сломанное колено. Последний бандит попытался убежать, но еврей яростно вонзил ему в пах свой посох. Убийца взвыл от боли, согнувшись пополам, и в этот момент его незащищённый затылок настигла беспощадная кочерга Торквемады. Еврей сорвал маски с нападавших чтобы рассмотреть их лица, а затем зашатался, схватившись за окровавленный бок, куда пришёлся удар кинжала, и упал бы наземь если бы приор не подхватил его за плечи.
  
  Торквемада толкнул ногой дверь харчевни, втащил раненого внутрь и с трудом усадил его на массивную деревянную скамью. Трактирщик спустился вниз по лестнице из своей комнаты, оглядел раненого и обратился к приору 'Этому еврею лучше было бы умереть на дороге! Зачем было приводить его сюда?'. 'Только Всевышний решает, кому где лучше умереть' ответил приор, всё ещё тяжело дыша после уличной схватки. 'Живо пошли слугу за свежей водой. Мне также понадобится уксус, корпия, и игла с нитью!'
  
  Торквемада снял с еврея окровавленную одежду и осмотрел его раненный бок. Рана на боку оказалась резаная, она была неглубока и уже почти не кровила. Приор обмыл рану сперва водой из кувшина, а затем увлажнил и очистил её уксусом, намачивая в нём корпию. После этого он зашил рану несколькими грубыми, но довольно умелыми стежками. 'Зачем ты спас мне жизнь, инквизитор?' обратился еврей к приору. 'Ведь ты ненавидишь нашу веру и желаешь всем евреям погибели. Почему ты вступился за меня и не дал мне умереть на дороге? Я не могу испытывать к тебе благодарности за спасённую жизнь, зная кто ты такой'.
  
  'Для меня нет никакой разницы, какого вероисповедания человек, которого бандиты убивают на краю дороги' ответил Торквемада. 'В городе и в стране должен соблюдаться закон и порядок. Лишить человека жизни по закону может либо палач, по приговору суда, либо солдат на войне. Святая инквизиция занимается вопросами веры, но никакая вера немыслима в стране где царит беззаконие, и разбойники убивают людей на улицах'. 'В твоих словах есть доля истины' констатировал еврей. 'Если ты огорчён, что я сохранил тебе жизнь, охраняя закон и порядок, прости меня' усмехнулся Торквемада. 'К тому же, у тебя будет ещё много возможностей умереть. Ведь ты ростовщик Ариель Мендоса. Тебя многие знают и многие ненавидят. А теперь скажи мне, кто эти люди, которые пытались тебя убить?'
  
  'Это доверенные люди Хайме де Гусмана' ответил еврей с лёгкой усмешкой. 'Я узнал их ещё когда они были в масках. Три месяца назад я дал в долг Хайме де Гусману две с половиной тысячи реалов, с условием что через полгода он вернёт мне три тысячи реалов. Это очень хорошие условия, но как видишь, этот достойный испанский гранд предпочёл послать своих людей чтобы убить меня и не отдавать мне долг'.
  
  'Отчего вы, евреи, так любите деньги, больше чем спасение души?' хмуро спросил Торквемада. 'Никто ещё не доказал, что мы любим деньги больше чем люди христианской веры или же магометане' отвечал еврей. 'Но вся причина, по-видимому, в том, что христиане имеют возможность покупать земельные наделы, мануфактуры и многое другое, что даёт возможность зарабатывать на жизнь. Во многих странах евреям запрещают иметь в собственности землю, нанимать на работу христиан. А нас, испанских евреев, вы вообще заточили в гетто. Поэтому нам поневоле приходится заниматься ростовщичеством. Кроме того, если вдруг начнутся дальнейшие гонения на евреев - а такое может случиться в любой момент - то нам будет гораздо удобнее взять с собой наши деньги и бежать в безопасное место. А землю, волов и амбары с зерном с собой не заберёшь'.
  
  'Вряд ли вам это удастся!' скептически заметил Торквемада. 'Если их католические величества и святая церковь решат изгнать евреев из Испании, то они не позволят вам забрать с собой ни единой унции золота или серебра'. 'Ну что же, воля ваша!' смиренно ответил ростовщик. 'Вы единым махом прогоните со своей земли множество людей, искусных в управлении финансами, в сборе налогов, в искусстве врачевания болезней, в воспитании юных, в передаче знаний от учителей к ученикам, в составлении книг и библиотек. С чем же вы останетесь? Со своей христианской верой? Да будет тебе известно, инквизитор, что вера не заменяет знаний, опыта и вековых традиций, которые являются залогом надёжного и безопасного жизнеустройства'.
  
  'У вас, евреев, ядовитый ум софистов, вы всегда способны придумать для себя сотни оправданий' возразил Торквемада. 'Но прошли уже те времена когда христиане относились к вам с терпимостью. Вы накопили слишком много богатств и обрели слишком большое влияние в стране, чтобы вас можно было терпеть и далее. Вы должны будете либо перейти в истинную веру, либо покинуть эту страну, оставив свои богатства казне их католических величеств и святой церкви'.
  
  'Совершенно то же самое можно сказать и о вашей католической церкви, инквизитор' возразил ростовщик. 'Разве папский двор и католические храмы не утопают в роскоши? Разве папа Сикст четвёртый не возвёл пятерых своих ближайших родственников в сан кардинала? Может быть, он не дарил бенефиции и епископские кафедры своим приближённым, которые поставляли ему мальчиков для содомитских утех? Разве не послал он венецианцев войной на Феррару, чтобы отдать её своему племяннику Эрколе Первому д'Эсте? Мы, евреи, не смеем вмешиваться в богоугодные дела католической церкви, но это не значит, что наши глаза не видят, и наши уши не слышат. Тебе, великий инквизитор, было бы гораздо полезней обратить свои усилия на очищение от скверны твоей собственной церкви, чем нападать на нас, евреев. Мы гораздо более преданы испанской короне чем кастильские католики, потому что от нашей честности и трудолюбия зависит наша жизнь. А Ватикан, который чувствует полнейшую безнаказанность, давно превратился в гниющую язву порока и разврата, и эта язва губит вашу церковь и вашу веру'.
  
  'Мы сами разберёмся с делами в Ватикане, если нам это понадобится. Нам не нужна для этого помощь евреев и их указания' ответил Торквемада.
  
  'Если бы ваши проблемы ограничивались только Ватиканом!' усмехнулся ростовщик. 'Наибольшая степень разврата, чинимого вашей католической церковью, заключается в продаже индульгенций. Вы, католики, можете клеветать на нашу веру как угодно, но между нашим богом и верующими нет посредников, которые продают отпущение грехов за мирские деньги, а в вашей католической церкви духовные лица делают на этом целые состояния'. 'Духовные лица продают индульгенции по соизволению Ватикана и заставляют грешников платить за свои прегрешения не после смерти, а прямо сейчас, при жизни. А вы, евреи, попросту высасываете деньги из Испании своим ростовщичеством' угрюмо ответил Торквемада, подумав при этом о Мартине Лютере, который ещё не родился на свет. Как знать, может быть проклятый еврей и этот ещё не родившийся Мартин Лютер в чём-то и правы, и власть католического духовенства действительно следует ограничить ради его же блага?
  
  'Мы честно даём деньги в долг всем желающим под умеренный интерес, и в отличие от католической церкви, никому не навязываем своих услуг' с горечью сказал ростовщик. 'Очень жаль, инквизитор, что твой ум так ограничен, что ты не видишь очевидных злоупотреблений в своей церкви и сделал целью своей жизни выслеживание и уничтожение тех, кто понимает веру по-иному чем ты. Согласно вашим же канонам, такое высокомерие не может трактоваться иначе чем непомерная гордыня, и когда нибудь ваше духовенство, включая тебя, инквизитор, будет за эту гордыню и за эту роскошь непременно наказано'.
  
  Торквемада гневно сверкнул глазами и открыл рот чтобы ответить, но тут дверь с грохотом распахнулась настежь, и в харчевню важно прошествовал коррехидор с двумя альгвасилами. Альгвасилы были оба высокого роста, они держали в руках пики, а на бедре у каждого болтался длинный меч. У тучного низкорослого коррехидора же из оружия была только короткая шпага.
  
  'Мы прибыли чтобы учинить допрос по поводу вооружённого столкновения, которое здесь произошло, оставив после себя трёх убитых и одного раненого' возгласил коррехидор. 'Был ли кто-либо из присутствующих здесь свидетелем или участником этой схватки?'. Альгвасилы громко ударили древками пик по полу, чтобы внушить к вопросу коррехидора должное уважение. Трактирщик Эстебан, его жена донна Роза, и оба слуги - Армандо и Хосе - тотчас предстали перед коррехидором. Хозяин трактира открыл было рот, но Торквемада знаком руки приказал ему молчать.
  
  Затем приор, не торопясь, поднялся со скамьи и в приличествующих выражениях описал коррехидору, что именно произошло на улице, и как Всевышний на короткий срок назначил его лицом ответственным за закон и порядок в Севилье и вложил ему в руку каминную кочергу в качестве инструмента для сего действа. Он не преминул указать, что убитые и раненый были опознаны ростовщиком как доверенные люди дворянина Хайме де Гусмана, и что одного из бандитов ему пришлось по воле Всевышнего убить насмерть, а второму нанести серьёзное ранение. Коррехидор, разумеется, узнал инквизитора и выслушал его рассказ, нисколько не перебивая. Узнал он также и еврея-ростовщика, и на его лице появилась плохо скрываемое отвращение.
  
  'Я никоим образом не могу осуждать ваших действий, досточтимый приор, и с позиции закона вы поступили корректно. Если бы здесь на улице убивали доброго христианина, то я бы горячо вас поддержал. Но почему бы вам было не дать этому еврею умереть на дороге, коль скоро кому-то вздумалось его убить?' 'Ну хотя бы потому что этот еврей мне довольно скоро понадобится' ответил Торквемада. 'К тому же, этот еврей ранен, и по этой причине я прошу вас доставить его в еврейский квартал и проследить, чтобы никто по дороге не причинил ему зла'.
  
  'Инквизитор, я не знаю, какую услугу ты вскоре от меня потребуешь за спасения моей жизни, но я исполню её отнюдь не из благодарности, а только лишь чтобы не быть тебе должным' сказал на прощание еврей-ростовщик приору и со стоном, придерживая раненый кинжалом бок, уселся на повозку, запряжённую парой мулов. Туда же альгвасилы погрузили и мёртвые тела. Убийцу с разбитым коленом грубо усадили на печального длинноухого осла задом наперёд, связав ему предварительно руки за спиной толстой пеньковой верёвкой.
  
  Возница пошевелил вожжи, и повозка неспешно поползла вдоль улицы, тогда как сумасшедшее солнце Севильи уже начало не в шутку припекать. За повозкой, щурясь от солнца, следовал альгвасил на лошади, ведя в поводу ослика с усаженным на него покалеченным убийцей. Торквемада увидел как альгвасил надвинул берет на глаза, спасая их от солнечной рези, проследил взглядом за повозкой, пока она не повернула за угол, после чего вернулся обратно в харчевню, положил на стол две мелких серебряных монеты и потребовал у трактирщика еды на завтрак и свежей воды, которую слуга Армандо немедля побежал набрать из колодца, прихватив с собой пузатый глиняный кувшин с двумя ручками. Трактирщик удалился на кухню и занялся приготовлением еды. Донна Роза принесла воду в деревянной бадье и чистую ветошь и принялась смывать пятна крови со скамьи и наводить порядок в харчевне. Торквемада, утолив голод и жажду, и расплатившись с хозяином, отправился прямиком во дворец чтобы навестить их католических величеств Изабеллу и Фердинанда.
  
  Величественный Алькасар встретил приора запахом жасмина и мирта, которым благоухали его райские сады. Торквемада равнодушно разглядывал многочисленные колонны, резные мавританские арки, и высокие каменные стены, украшенные знамёнами и коврами Кастильской династии. Притаившийся в самой глубине его сознания Лёвка неожиданно чему-то усмехнулся. Лёвка сразу узнал этот дворец: он много раз видел его в сериале 'Игры престолов'.
  
  Приору, облачённому в скромное монашеское одеяние, пришлось пройти через пёструю, пышно разодетую толпу тех, кто составлял, собственно испанский королевский двор. Там были рыцари, дамы и фрейлины, посланники, юные пажи, почтенные купцы, герцоги и графы. Попадались в этой толпе и духовные лица. Торквемада постарался проскользнуть через этот зоопарк незамеченным и довольно скоро оказался в покоях королевы. Там его сердечно поприветствовал дон Луис Альвадан, личный секретарь королевы Изабеллы. Дон Луис сообщил, что в данный момент королева беседует с генуэзским купцом и мореплавателем по имени Христофор Колумб.
  
  В центре королевской палаты был сооружён высокий деревянный помост, на котором стояли два кресла и просторный квадратный стол, украшенный разноцветными изразцами. Королева сидела в кресле, а стоявший рядом с ней высокий измождённого вида человек показывал ей что-то на карте, расстеленной на столе. 'Мы присоединим эти земли к владениям испанской короны, и Испания станет великой империей!' вдохновенно признёс Колумб, почтительно глядя на королеву.
  
  'Генуэзец, разве ты не в курсе, что ни одна империя долго не живёт?' воскликнула Изабелла высоким сильным голосом. 'Империи создаются, расцветают, богатеют, проходят пик своего могущества, но в конце они непременно распадаются и умирают. Распад империй сопровождается бесконечными войнами и другими бедствиями. Ты хорошо подумал, что может случиться с Испанией, когда созданная ей великая империя отживёт свой век? Что случится с нашей культурой, с нашей верой? Ведь империя - это не только новые земли и заморские богатства, но и живущие на этих землях люди, которые принесут на испанскую землю свой жизненный уклад, отличный от нашего, свои суеверия, свою религию, язык и культуру, которые нам глубоко чужды! Мы ещё не успели толком избавиться от мавров, а ты предлагаешь нам ещё более безрассудную авантюру! По Европе уже невесть сколько лет ходит чума - наказание божие... А подумал ли ты, какие ещё разрушительные болезни, неизвестные нашим лекарям, могут привезти в Испанию ваши торговцы и моряки из неизвестных стран?'
  
  'Простите меня, моя королева! Я - простой мореплаватель, и у меня нет привычки думать о таких сложных вещах, которыми занят ум вашего величества'. 'Я это хорошо понимаю, и именно поэтому делюсь с тобой своими соображениями. Ты думаешь о географии неизведанных земель, о заморских сокровищах, о многочисленных приключениях, которые ждут тебя в пути. А на меня вместе с этой короной возложена миссия постоянно думать о моей стране и о моих подданных, и действовать так, чтобы с ними не случилось ничего худого'. 'Я понимаю вас, ваше величество, и обещаю вам быть очень осторожным'. Королева Изабелла улыбнулась. Она не отличалась женственностью, но зато у неё была лучезарная улыбка. 'Помимо прочего, в нашей казне нет денег на постройку и снаряжение судов для твоей экспедиции. Наши величества могут лишь разрешить таковую и дать наше благословение и инструкции, но где взять на неё денег - об этом тебе придётся поразмыслить самому'.
  
  В этот момент взгляд королевы упал на Торквемаду. 'Поднимитесь к нам, святой отец, и посмотрите на эту карту. Вы ведь помните мореплавателя Колумба?' 'Да, я помню Колумба' ответил приор. 'Я уже распрашивал его о подробностях предполагаемой экспедиции и о том, как он будет хранить католическое благочестие во время длительного путешествия по морю и в заморских землях, окружённый иноверцами'. Торквемада умолк, раздумывая. Притаившийся в глубине его сознания Лёвка следил за его мыслями, так же как Торквемада недавно следил за всеми движениями его ума.
  
  Между прочим, всё это время Лёвка не терял времени зря, и в меру своих сил и знания истории постарался наполнить память великого инквизитора конспективным изложением таких исторических событий как октябрьская революция в России, где родилась его мать, первая и вторая мировые войны, истребление Гитлером шести миллионов евреев, ядерное противостояние между странами НАТО и СССР и последующий распад Советского Союза... Определённо, теперь это был уже совсем не тот Торквемада, с сознанием которого совсем недавно пересеклось его собственное сознание вследствие загадочного действия Лунной Кочерги. Лёвка вдруг понял, что сейчас предложит Торквемада Колумбу, и великий инквизитор не обманул его ожиданий.
  
  'Я подскажу тебе, генуэзец, где взять деньги для твоей экспедиции. Тебе следует посетить два места. Первое из них - это еврейский квартал в Севилье. Там ты найдёшь ростовщика Ариеля Мендосу и скажешь ему, что тебя послал фра Томас де Торквемада. Ты скажешь ему, что он должен немедленно вложить все свои деньги в постройку и оснастку судов для твоей экспедиции, и это будет его платой за спасённую жизнь. Он должен будет также привлечь всех евреев, располагающих деньгами, знаниями и умениями, полезными для твоей экспедиции, и помочь тебе составить из этих людей костяк твоей команды. Ты ведь сам происходишь из новых христиан, предки которых были евреями, и верно, не будешь возражать если большая часть твоей команды будет состоять из евреев?' 'Не буду ни в коей мере' учтиво ответил Колумб.
  
  'Далее, ты должен будешь посетить торговый дом Даното Берарди, богатого негоцианта из Флоренции и найти там другого флорентийца по имени Америго Веспуччи, известного также как Америкус Веспуциус. Так он произносит своё имя на латыни. Ты должен будешь нанять этого флорентийца штурманом на свой флагманский корабль. Этот человек положит начало великим географическим открытиям. Ты должен будешь проследить, чтобы все отношения с туземцами строились мирным путём. Даже если вы обнаружите там груды золота, и у вас будет огромный соблазн забрать его силой, вы не должны поддаться такому соблазну. Вам следует предоставить вашим евреям, искушённым в торговле, возможность выторговать это золото, не прибегая к насилию'.
  
  'Я прекрасно знаю и Даното, и Америго' ответил Колумб. 'У меня с ними замечательные дружеские отношения. Если нам удастся снарядить суда и подготовить экспедицию, Даното не только отпустит Америго со мной в плавание, но возможно ещё и закупит нам товаров с собой в дорогу'. Приор понизил голос и сказал почти шёпотом 'И ещё я должен тебе сказать, генуэзец, что Земля далеко не такая круглая, как ты пытался убедить в этом её величество королеву. Во всяком случае, Всевышний нашёл способ сообщить мне, что ни в какую Индию ты не попадёшь. Ты приплывёшь на своих кораблях на новый неизведанный материк, и твой будущий штурман Америкус Веспуциус будет его первооткрывателем. Как я получил эти сведения, этого я тебе сказать не могу, но то что я тебе сообщил, должно тебе изрядно помочь'.
  
  'Какая прекрасная мысль - отправить в экспедицию наших евреев!' воскликнула королева Изабелла. 'Во-первых, они уплывут в дальние края и не будут более докучать нам в Испании своими советами и учёностью. А во-вторых, евреи с их изворотливым умом и привычкой к торговле наверняка сумеют установить добрые торговые отношения с иноверцами из далёких земель и наладить новые торговые пути в Индию, куда так стремится всей душой наш сумасшедший генуэзец'. Христофор Колумб приложил обе руки к груди и учтиво откланялся.
  
  Приору в этот день ещё предстояло обсудить с их католическими величествами Изабеллой и Фердинандом многочисленные вопросы реорганизации святой инквизиции в Испании, которая стала возможной благодаря разрешительной булле Сикста IV. Сюда входило создание центрального инквизиционного совета и местных трибуналов, процедура конфискации имущества еретиков, вопросы взаимодействия инквизиции со светскими властями, кодификация правил допроса подозреваемых и многое другое. Торквемада совсем не испытывал душевного подъёма, потому что знал, что все его усилия по борьбе с еретиками и евреями пойдут прахом и не принесут в отдалённом будущем никакой пользы ни Испании, ни католической церкви.
  
  Многие люди пытаются всеми правдами и неправдами заглянуть в будущее, но очень немногие понимают, что в случае успеха это может принести гораздо больше огорчений нежели радости.
  
  *****
  
  12 октября 1492 года, то есть, официальный день открытия Америки, ничем не отличался от предыдущих дней. Санта-Мария, Пинта и Нинья, построившись в кильватер, медленно ползли на запад. Карибское море, в котором тогда ещё не было никаких пиратов, сопровождало корабли запахом гниющих водорослей и мелкой зыбью. Ближе к полудню корабли попали в мёртвый штиль. Слабо шевелящийся раскалённый воздух, слишком вялый, чтобы назвать его ветром, не мог наполнить паруса, и они болтались на мачтах как бесполезные тряпки.
  
  Судовой раввин прочитал специальную молитву о свежем морском бризе, но вероятно еврейский бог был занят более привычными для него сухопутными делами и молитвы моряков не услышал. Паруса продолжали бессильно болтаться на мачтах, и корабельный вымпел уныло свисал с флагштока как вялый детородный орган короля Фердинанда Первого, не отличавшегося завидным здоровьем.
  
  Уже который день на небе не было ни единого облачка, и беспощадное тропическое солнце сжигало палубу и всё, что на ней находилось, с такой неистовой яростью, что матросы должны были беспрестанно поливать палубу морской водой, чтобы было хоть немного легче переносить адскую жару. Запасы пресной воды были на исходе, а из пищи оставались только подгнившие морские сухари и вяленая свинина, окаменевшая на солнце до такой твёрдости, что можно было считать её кошерной. Большая часть экипажа маялась поносами и тропической лихорадкой и отлёживалась в трюмах.
  
  Ближе к полудню ветер немного посвежел, паруса захлопали и быстро наполнились ветром. Около двух часов пополудни на горизонте возникли неясные очертания. С каждым часом они становились всё яснее, и вскоре стало очевидно, что это, несомненно, суша. 'Америка! Барух ашем! Наконец-то мы приплыли в Америку!' громко крикнул с верхушки грот-мачты штурман экспедиции Америго Веспуччи. 'Мазаль тов!' откликнулся с капитанского мостика Христофор Колумб.
  
  'Какая тебе на хрен Америка!' сипло заорал сидящий на полубаке великий инквизитор, задрав голову вверх. 'Перед тобой побережье острова, который будет называться Сан-Сальвадор. Он принадлежит к Багамскому архипелагу! Живо слезай с мачты и нанеси его на карту!'. 'Сейчас сделаем!' бодро ответил Америго. Он ловко спустился с мачты по канату, взял из морского сундука лист ватмана, вынул из-за уха огрызок карандаша и стал быстро зарисовывать очертания побережья. Помимо штурманского дела, синьор Веспуччи был отменным картографом.
  
  После всего что ему удалось за короткое время узнать от Лёвки, Торквемада решил наплевать на инквизицию и уплыть с Колумбом в Америку. Из всех членов экспедиции только великий инквизитор и был в курсе, куда они, собственно, плывут, и лишь через много дней поделился этим секретом с командором и штурманом. Узнав о том, что под конец его жизни папа пришлёт четырёх соглядатаев, которые будут сковывать все его действия, и умрёт он уже будучи лишённым власти, Торквемада твёрдо решил покинуть более недружелюбную к нему Испанию и умереть на вновь открытой земле.
  
  Коренастый боцман Исаак Трахтенберг с огромным золотым маген давидом на толстой шее тяжко вздохнул 'Ой, вэй! Ну и жарища, чугунный якорь мне в тухес!'. Задрав на груди тельняшку, боцман угрюмо почесал громадной пятернёй волосатые полукружия. Затем он заправил тельник в матросские штаны, взял в руки судовую рынду и неторопливо отбил четыре склянки. 'Блять! Какой тухес? И какие, в жопу, склянки?' неожиданно подумал во сне Лёвка. 'Судовой колокол начали использовать только в пятнадцатом веке на английских судах! У Колумба на корабле не могло быть никакой рынды. А тельняшка вообще впервые появилась на флоте в 1853 году у французов по распоряжению Наполеона третьего. Хрень какая-то мне снится! Торквемада... Колумб... И опять же, если на корабле плывут одни евреи, то почему они питаются вяленой свининой и морскими сухарями? Что они, не могли хотя бы мацы с собой набрать?'
  
  Лёвка поставил Лунную Кочергу на кованую подставку рядом с камином, тяжело засопел и перевернулся на другой бок. Пружины в Иринином матраце зловеще скрипнули. Тощий долговязый матрос Моисей Розенблют, изловчился и поймал огромного тунца. До того как он по собственной охоте нанялся к Колумбу драить палубу, он продавал рыбу в еврейском квартале Севильи. Матрос Розенблют осторожно подсёк добычу и потащил её из родной стихии. От натуги на его худых жилистых руках вспухли тёмные узловатые вены. Тунец неистово барахтался в воде, борясь за жизнь. Боцман Трахтенберг ловко подхватил необъятных размеров сачок и, не теряя времени, подвёл его под огромную, пляшущую в воде рыбину.
  
  Через пару мгновений пойманный тунец прыгал по палубе Санта-Марии, бешено лягаясь хвостом и плавниками и готовясь дорого продать свою жизнь. Матрос Розенблют виртуозно воткнул длинное стальное лезвие под жаберную крышку. Тунец резко выгнул могучее тело в смертной судороге - и затих. Боцман Трахтенберг одним движением вспорол громадной рыбине брюхо, сгрёб волосатой ладонью рыбьи кишки и плавательный пузырь и выкинул за борт. Оголодавшие за время экспедиции евреи-мореплаватели толпой набежали с ножиками, и меньше чем через минуту от несчастного тунца остался только обглоданный хребет, обгрызенные со всех сторон тёмные плавники, покрытые засыхающей рыбьей слизью, и пара огромных челюстей с мелкими острыми зубами. Лёвка глубоко вздохнул, пару раз пукнул под Иринино одеяло и продолжил спать дальше уже безо всяких сновидений.
  
  *****
  
  Проснулся Лёвка в какой-то непонятной смутной тоске. Открыв глаза, он увидел, что спал он на своём кинг сайзе в своём кондоминиуме в Бока Ратоне, где он жил уже довольно давно. Никакой Ирины Гарфункель и никакой миллионерской квартиры вокруг и в помине не было. Вероятно, Ирина с колыхающимся животом, её мистический жемчуг и магические кристаллы приснились ему вместе с Севильей, Торквемадой и Колумбом.
  
  Лёвка с неудовольствием тронул пальцем пересохший за ночь язык, открутил крышку у поллитровой бутылки и выпил почти всю воду. 'Не провериться ли мне на диабет?' подумал Лёвка, и увидел у себя в руке безотчётно взятый телефон. Лёвка машинально пошерстил контакты, пытаясь найти там Фриду Адлер и вдруг вспомнил, что он прекратил отношения с Фридой месяца четыре назад и удалил её номер из контактов. После шести лет отпускных встреч и перепихов Лёвка предолжил Фриде совместно купить небольшую квартиру в Калифорнии и наконец-то съехаться, и жить вместе. Фрида так и не дала на это предложение ясного ответа, а потом неожиданно купила-таки квартиру, но совместно не с Лёвкой, а со своей дочерью. И не жить в ней, а сдавать её за деньги.
  
  После этого Лёвке стало окончательно ясно, что быть ему у Фриды отпускным бойфрендом пока у него не повиснет чайник как у Фердинанда Первого. Но разорвал он отношения с Фридой даже не по этой причине, а из-за ощущения безнадёжной тоски, которое поселилось в Лёвкиной душе после последнего Фридиного визита во Флориду. Накануне её приезда Лёвка долго болел неизвестно где пойманным тяжёлым гриппом, который начисто лишил его сил и свойственной ему жизнерадостности.
  
  Фрида же в этот раз поделила отпуск на две части, и в течение первых десяти дней отдыхала на всю катушку в Мексике с обоими детками. Обычно Фрида привозила к Лёвке неукротимое сексуальное желание и неистовую жажду приключений. Эта комбинация чувств встряхивала Лёвку и давала ему силы жить в одиночестве до следующего Фридиного приезда. Но в последний раз случилась катастрофа. Фрида получила причитающую ей дозу приключений в Мексике и без умолку расказывала об этих приключениях Лёвке.
  
  Истратив без остатка в Мексике свой приключенческий запал, Фрида привезла Лёвке во Флориду лишь жадную грубую чувственность, которую измученный болезнью Лёвка не имел сил удовлетворять. В результате каждый половой акт Фрида вырывала из Лёвки с плотью и с кровью. Вместо романтического отпуска получилось одиннадцать дней непрерывной пытки. Фрида яростно пыталась получить как можно больше оргазмов, невзирая на Лёвкино самочувствие, а Лёвка из врождённой интеллигентности истязал свой организм, чтобы не испортить даме отпуск. После её отъезда ему пришлось отлёживаться несколько дней, чтобы придти в себя.
  
  Отвезя Фриду в аэропорт, Лёвка неожиданно понял, что после шести лет каждодневной телефонной трепотни и ежегодных отпускных перепихонов его с этой женщиной ровным счётом ничего не связывает. Разумеется, за столь долгий срок они выучили почти наизусть биографии друг друга и родственников друг друга, и все любимые словечки и выражения, и даже стали иногда предугадывать мысли друг друга и отвечать на эти мысли до того как они были озвучены, но от этого они не стали ближе друг другу. Лёвке была глубоко безразлична судьба беспутных Фридиных отпрысков, не питавших к матери, заботившейся о них из последних сил, ни грамма уважения. Фриде же было наплевать на Лёвкино самочувствие, и вообще на всю его жизнь.
  
  Из настоящих привязанностей у Фриды были только её дети, двухэтажный дом со сводчатыми потолками и балюстрадами, и собственный клитор. А ещё - каторжная работа медсестры, которая позволяла ей содержать дом и своих не желающих взрослеть птенцов далеко не птенцового возраста. У Лёвки же, в силу особенностей его характера, отродясь не было никаких привязанностей, а только работа и увлечения.
  
  Персональный комфорт Фрида покупала у трёх услужливых Анжел, которых она посещала по предварительной записи. Анжела-маникюрщица ухаживала за её ноготками на руках и на ногах, Анжела-парикмахерша, которая вообще-то была не Анжела а Илона, стригла, красила и укладывала ей волосы, а Анжела-массажистка, которую звали вроде бы Жанна, делала ей массаж лица и тела. Случайные жизненные обстоятельства заставили Лёвку взглянуть правде в глаза и наконец понять, что все эти шесть лет он был у Фриды Анжелой по имени Лёвка со своим специфическим кругом обязанностей.
  
  Телефон тренькнул, и на иконке Вотсапа появилась маленькая красненькая единичка, показывая, что от кого-то пришло сообщение. Лёвка открыл Вотсап. Сообщение оказалось от Софки, которую Лёвка периодически потрахивал в долгие промежутки между визитами Фриды. После окончания отношений с Фридой встречи с Софкой не участились, а напротив стали ещё более редкими. 'Лёвчик, я в эту субботу опять не смогу приехать' хныкала Софка. 'Меня дочь попросила посидеть с внученьками. Ты же знаешь, я им отказать не могу, они у меня любименькие'. Лёвка хладнокровно напечатал ответ 'Понял. Тогда я опять рвану на Florida Keys кататься на каяке'.
  
  'Как? Ты даже не будешь по мне скучать?' возмутилась в ответ Софка. 'Какого хрена я буду скучать в Key Largo, сидя на вёслах и катаясь по заливу?' ответил Лёвка и включил рабочий компьютер. Близилось время утреннего совещания.
  
  Тем временем Софка телеграфировала Лёвке по Вотсапу 'Я так хотела сходить на этой неделе в суши-бар, но все деньги уйдут на оплату счетов. В этом месяце счёт за электричество пришёл на двадцать долларов больше. Может, ты меня сводишь на следующей неделе?'. 'Я терпеть не могу суши! Попробуй работать не два дня в неделю, а все пять дней, как раньше, и будет тебе суши'. 'Как ты можешь такое советовать! Мне тогда ни в барчик сходить времени не будет, ни в океане искупаться! Я же не мужик, чтобы всю жизнь пахать как тот бобик!' обиделась Софка. 'В Америке всем положено пахать одинаково - и мужикам и бабам' отрезал Лёвка, отложил телефон, надел гарнитуру, открыл Microsoft Teams и зашёл в рабочий утренний чат. ォGood morning, everyone! Leo is here. How are you guys doing?サ
  
  Утренняя планёрка прошла в обычном режиме. Начальник отдела разработки рассказал о технических заданиях на текущий день, сообщил о планах руководства на апгрейд аппаратной платформы и установку новой версии Линукс Ред Хэт на новые сервера, рассказал в двух словах про общую обстановку в отделе и уступил слово инженерам. Разработчики, один за другим, рассказали о своих текущих заданиях, успехах и проблемах. Потом, как всегда, немного пошутили, традиционно упомянув флоридскую погоду и рыбалку, и на этом совещание закончилось.
  
  В голове у Лёвки замелькали обрывки ночных потусторонних приключений. Штурман Америго Веспуччи, стоящий на вантах на верхушке грот-мачты... Долговязый матрос Розенблют, драющий палубу... Боцман Трахтенберг, отбивающий склянки... И инквизитор Торквемада на полубаке. 'Нет, это никакая не Лунная Кочерга, а просто дурацкий сон' подумал Лёвка и погрузился в работу.
  
  В корпоративном Аутлуке он неожиданно обнаружил сообщение от финансового директора по имени Элизабет, которая в приказном порядке требовала восстановить финансовую функцию, удалённую из системы обработки заказов полгода тому назад. Причём требовала через голову начальника отдела разработки, которому Лёвка непосредственно подчинялся.
  
  Удалённая функция позволяла менять реквизиты счетов, выставленных заказчикам и была одной из множества рукотворных интерфейсов к старой финансовой системе, которую головной офис потребовал заменить на новую, чтобы поглубже запустить липкие пальцы в карман самого прибыльного филиала.
  
  База данных новой финансовой системы находилась уже не на серверах филиала, а где-то в Нью Дели, и доступа к ней, естественно, не было. По этой простой причине все пользовательские интерфейсы, которые написали разработчики отдела в дополнение к старой финансовой системе, сгинули вместе с самой этой системой.
  
  Теперь реквизиты счетов можно было менять только в новой финансовой системе с гордым названием 'Энтерпрайз 1', бездарно сляпанной убогими полуграмотными индусами. Но как объяснить человеку, который ни разу не инженер, вдобавок даже не человеку, а женщине, что невозможно поменять данные в новой системе через экранный интерфейс старой системы, потому что у старой системы нет доступа к базе данных новой системы?
  
  Лёвка потратил полтора часа на написание емэйла, где он растолковал всю ситуацию в самых простых выражениях, на самом примитивном английском языке, чтобы было понятно не только идиоту, но даже даме в чине финансового директора, у которой не хватает мозгов, чтобы понять что головной офис для того и заставил филиал пользоваться новой финансовой системой чтобы уничтожить все связи, существовашие между прежним финансовым приложением и системой обработки заказов. Связи, на написание которых разработчики филиала потратили под сраку лет, и которые прекрасно работали и сильно облегчали жизнь и финансистам, и продаванам.
  
  Матрос Моисей Розенблют и боцман Исаак Трахтенберг почитали Лёвкино эпистолярное творение, глядя на монитор из-за Лёвкиного плеча и коротко переглянулись. Матрос Розенблют покрутил пальцем у виска, а боцман Трахтенберг смачно показал 'фак' волосатым средним пальцем.
  
  В благодарность за полуторачасовой труд по объяснению очевидных обстоятельств финансовой директорше Лёвка получил от своего начальника лёгкий втык за переписку с финансовым отделом. Лёвке и остальным инженерам было приказано не поддаваться ни на какие провокации и не отвечать ни на какие емэйлы от финансового отдела. Финансы - это политика, поэтому общаться с финансовым отделом должен только Лёвкин начальник, который знает эти игры.
  
  Лёвку такая постановка вопроса устраивала как нельзя больше. Вообше, это большая редкость - иметь начальника, который не защищает свою жопу, подставляя под удар жопы своих подчинённых, а наоборот - защищает своих инженеров, подставляя под молотки вышестоящего менеджмента свою собственную жопу, закалённую в корпоративных интригах и ставшую крепче обшивки межпланетного корабля.
  
  Лёвкин начальник внимательно перечитал его письмо к Элизабет и сменил гнев на милость. Удалённую функцию было решено восстановить с предупреждением, что реквизиты счетов надо будет обязательно поменять в новой финансовой системе. Спрашивается, а на хрена тогда менять их в системе обработки заказов, если эти изменения не передаются в новую финансовую систему? А просто потому что так захотела Элизабет!
  
  Лёвка потратил на кодирование заведомо бесполезной функции для Элизабет вдвое меньше времени чем на дипломатическое письмо ей же. Как же затрахали его эти инвалиды по половым хромосомам! Какого хрена они путаются под ногами у мужиков на производстве? Ведь все же понимают, что бабы по своей природе только для одного и годятся! Сидели бы дома, занимались семьёй, детьми, а мужики бы спокойно пахали на производстве... А так от них теперь ни дома, ни на работе никакой пользы, кроме вреда.
  
  Кстати, ещё неизвестно, какие из баб вреднее для мужского здоровья - те, которые ленятся работать и шантажируют мужика как Софка, намеренно пропуская одно свидание за другим, чтобы набить себе цену и выклянчить денежку на суши бар... Или которые работают так же вдумчиво и профессионально, как Элизабет, директор финансового отдела.
  
  Лёвка неожиданно вспомнил как лет пятнадцать назад его тогдашняя подружка, которую, кстати, тоже звали Софка, и примерно с такими же запросами как и у нынешней Софки, уговорила его посетить с ней плавучее казино, чтобы выпить и закусить на халяву и поиграть в азартные игры. Казино представляло собой многоэтажное, а точнее, многопалубное судно, где на каждом этаже стояли игральные автоматы всех мастей, карточные столы, рулетки нескольких видов, и прочие технические приспособления, единственным назначением которых было выжуливать у дураков их деньги.
  
  Лёвка с предыдущей Софкой погрузились на греховное судно в порту Форт Лодердейла. Предыдущая Софка ринулась было в буфет, таща за собой Лёвку, но ни кафетерии, ни игровые комплексы не работали. Бывалые посетители объяснили им, что сперва жульнический корабль должен отойти от берега на одиннадцать миль, чтобы выйти в международную акваторию, где не действуют законы штата Флорида, запрещающие игорный бизнес на территории штата. Потянулись долгие минуты томительного ожидания. Толпа сдержанно гомонила, доедала принесённое с берега мороженое и допивало газировку из бутылок. Предыдущая Софка травила какие-то байки про своих подружек, которые влетали Лёвке в одно ухо и вылетали из другого.
  
  Наконец корабельный ревун издал два протяжных гудка, берег и портовые постройки пришли в движение и стали медленно отползать вдаль. Корабль-рулетконосец, как его прозвал про себя Лёвка, плавно отошёл от берега и взял курс в открытый океан - туда где закон не мешал хозяевам этой нечестивой посудины беспрепятственно очищать карманы дураков. Ходовые двигатели издавали чуть слышный но мощный гул. Под ногами слегка покачивалась палуба. Судовые лифты находились в беспрестанном движении как гигантский насос, нагнетая поток пассажиров по всем палубам. Кондиционеры окатывали посетителей душными струями ледяного воздуха, пахнущего неухоженной морозилкой.
  
  Примерно через полчаса судно медленно и плавно развернулось. В иллюминаторах, где обширная тёмная лазурь Атлантики смыкалась с нескончаемой струящейся голубизной флоридского неба, едва заметно нарисовался далёкий берег, который вклинился узенькой полоской между этими гигантскими стихиями. Ходовые двигатели умолкли, и палуба перестала вибрировать под ногами. Раздался грохот якорной цепи. Бесчисленные бары, кафе и игровые столики внезапно осветились ярче, замерцали и заискрились как в сказке. Повсюду, словно по мановению волшебной палочки, появились крупье и официанты, и плавучий вертеп заработал. Предыдущая Софка стремглав потащила Лёвку в длинную очередь за бесплатной выпивкой и закуской.
  
  Халявное вино оказалось отвратительной кислятиной, отдававшей на вкус хлорной известью, и Лёвка тихонько выплюнул мерзкое пойло обратно в стакан из мутного пластика, в который его налила полногрудая буфетчица с помятым лицом и недостатком в передних зубах. Предыдущая Софка была дамой тренированной и, нимало не поморщившись, выдула два стакана этой отравы без видимых последствий. Закуска была выставлена самой разнообразной формы, цвета и названий, но на вкус все эти фахитос и бурритос напоминали жёваную бумагу, обильно приправленную острым перцем чили. Предыдущая Софка хищно пожирала эту гадость как акула кефаль, а в Лёвкиных внутренностях после пары глотков стал разгораться нешуточный пожар.
  
  Когда из Лёвкиного рта вырвался сноп адского пламени, он отчаянно схватил с бумажной тарелки печёную картофелину, несколькими прыжками домчался до туалета и судорожными глотками сожрал её целиком, вместе с кожурой, обильно запивая водой из-под крана. 'Дрек мит фефер!' выругался Лёвка, когда пожар в его груди мало-по-малу утих, и он вновь обрёл способность выражать мысли вслух.
  
  Вернувшись в казино, Лёвка обнаружил, что предыдущая Софка уже не ест и не пьёт, а сидит в уголке зала в кресле с бледным лицом и страдает морской болезнью от почти неуловимых покачиваний корабля, которые самого Лёвку нимало не беспокоили. Лёвка пожелал ей скорейшего выздоровления, после чего выиграл семнадцать долларов в дурацкую настенную рулетку и тут же просадил весь выигрыш в игровых автоматах. После этого он впихнулся в лифт и поднялся на верхнюю палубу, поближе к небу.
  
  На верхней палубе Лёвку принял в липкие тесные объятия влажный морской бриз и опалило беспощадное солнце южной Флориды. Лёвка тяжело вздохнул, наполняя лёгкие тропическим зноем. Боцман Исаак Трахтенберг и матрос Моисей Розенблют злорадно улыбались в сторонке. 'Ой, вэй! Ну и жарища, чугунный якорь мне в тухес!' негромко пробасил боцман Трахтенберг. Матрос Розенблют нагло подмигнул Лёвке и мерзко хихикнул. Лёвка сурово пригрозил обоим Лунной Кочергой, и бравые моряки медленно растаяли в воздухе, словно их и не было. После этого Лёвка пообщался с меланхоличным голландцем, который был страшно разочарован, не найдя на корабле ни травы, ни проституток, ни нормального голландского сыра на бутербродах.
  
  'Разве вам не сказали ещё в Амстердаме, что в Америке самые необходимые вещи можно достать только в обход закона?' удивился Лёвка. 'Мне говорили, но я не поверил' ответил голландец и в первый и единственный раз улыбнулся: 'Пожалуй, я тогда пойду в туалет и маленько вздрочну. Не хотите присоединиться, дружище? Дрочить вдвоём гораздо веселее!'. Лёвка отказался от совместной дрочки, дружески распрощался со скучающим голландцем и побрёл по нескончаемой палубе дальше, куда глаза глядят.
  
  Раскалённая палуба едва уловимо покачивалась под Лёвкиными сандалиями. Одинокая чайка уселась на поручень, посмотрела на Лёвку птичьим боковым взглядом и взмыла в воздух. Солнце слегка подёрнулось прозрачной желтовато-серой дымкой и стало жарить ещё сильней. Глубоко внизу, в недрах огромной посудины, страдала от морской болезни предыдущая Софка, любительница халявы, а в каком-то из бесчисленных туалетов одиноко дрочил разочарованный Америкой жизнелюбивый голландец. Траву и проституток он в Форт Лодердейле, скорее всего, найдёт... А вот с голландским сыром ему придётся терпеть до самого Амстердама.
  
  Лёвка напился невкусной тёплой воды из питьевого фонтанчика, смочил лицо и шею, и присел под тентом рядом с аккуратным подтянутым старичком, на вид лет под девяносто, который, судя по выправке, в прошлом несомненно был военным. Лёвка вежливо поприветствовал старого ветерана. 'Привет, шотландец!' ответил старик. 'Ты, видать, давно в Штатах. Акцент уже подрастерял. Меня зовут Дэйв, а тебя как?'. Лёвка назвал своё имя и призадумался. Уже невесть сколько времени он считал, что его шотландский акцент остался в Эдинбурге, и его нынешний говор ничем не отличается от местного, а тут вон как...
  
  Разгадка оказалась простой. Старина Дэйв во вторую мировую был штурманом на 'летающей крепости'. Его эскадрилья базировалась в Англии и регулярно летала бомбить Германию. В Англии у Дэйва было вполне достаточно времени чтобы выучить все местные акценты, выражения и терпкие словечки. Потом его эскадрилью перебросили на атлантический театр военных действий, и ему пришлось бомбить уже Японию. В один из полётов его машину сбили, и ему пришлось проболтаться почти полсуток на атлантических волнах, пока его не подобрал поисково-спасательный катер. Остальным членам экипажа повезло меньше: их подобрали акулы. Старик рассказывал всё это простыми фразами, без рисовки, так словно это произошло вчера.
  
  'Всё зря, все жертвы были напрасны' вздохнул старик. 'Эта страна никогда больше не будет великой. Она погублена, вне всякого сомнения, и вопрос её окончательного падения - это всего лишь вопрос времени'. 'А кто же её погубил?' удивился Лёвка. 'Русские? Китайцы? Мафия с коррупцией?' 'Нет, молодой человек. Её погубили женщины!' с горечью ответил ветеран. 'Её погубили наши женщины, которые когда-то были опорой и нам, и нашей стране. А после войны они решили, что надо жить не для своей страны, а для своего удовольствия. Они создали себе что-то типа мафиозного профсоюза, который защищает их право жить как им вздумается. Они воспитывают нынешних мужчин с самого рождения в полном подчинении, заставляя их угождать себе. Скоро я и мои ровесники умрём, и в этой стране не останется мужчин. Сколько времени может просуществовать страна, где женщины превратили своих мужчин в прислугу?'.
  
  'Так вот откуда ноги растут!' подумал Лёвка, вспомнив эту давнюю историю. Он снова увидел внутренним взором старого ветерана и услышал его слова 'Women, oh boy! Those bloody women ruined our country... What a shame!' 'Слава богу, меня так не воспитывали!' подумал Лёвка. 'Меня связывает с женщинами исключительно половая зависимость, а в остальном я могу прекрасно без них обходиться'.
  
  Кстати, половую зависимость от нынешней Софки, учитывая последние обстоятельства, следовало прекратить или, как минимум, резко сократить. С этой целью Лёвка в перерыве между вознёй с кодом решил полазить по сайтам знакомств и по группам знакомств на фейсбуке, чтобы найти там порядочную половую партнёршу, не озабоченную в коммерческом плане. Лёвка тщательно изучил состояние дел на этих сайтах и быстро осознал всю тяжесть поло-возрастной дискриминации, которой подвергались на них мужчины его возраста, учитывая тот факт, что в Америке отношения между полами представляли собой торг в чистом виде.
  
  На сайтах знакомств торг между противостоящими и глубоко враждебными друг другу группами мужчин и женщин был особо свиреп и беспощаден. Для торга годились любые аргументы. При отсутствии аргументов в ход шли ядовитые издёвки и прямые оскорбления. Каждый эмигрант, выбравший свободный мир и присущие ему коммерческие отношения, мог теперь прочувствовать прелесть этих отношений на своей эмигрантской шкуре, и либо сдаться и навсегда перейти на позорное рукоблудие, либо духовно закалиться, окрепнуть в борьбе, и научиться вырывать жизненно необходимый ему секс по приемлемым расценкам из лап враждебной судьбы, как он вырывал из этих лап все прочие жизненные блага с первых дней эмиграции.
  
  Идеальным решением было бы найти женщину подходящего возраста, не уступающую Лёвке ни по уму, ни по образованию и эрудиции, чтобы с ней можно было не только потрахаться, но и просто с кайфом пообщаться, ибо с годами Лёвка убедился, что духовное и интеллектуальное общение не менее ценно чем хороший вкусный секс. Лёвка не собирался грузить свою пассию своими финансовыми и бытовыми проблемами, которых у него в принципе и не было, и ожидал того же от своей предполагаемой подружки.
  
  Поскольку идеального решения проблемы пока не просматривалось, Лёвка решил сперва устаканить хотя бы сексуальный вопрос. Для этого требовалось написать небольшой пост в наиболее приличные группы о том, что он ищет свободную от семейных уз ровесницу без финансовых проблем для еженедельных ни к чему не обязывающих встреч 'для здоровья'. Лёвка подготовил черновик текста и тщательно перечитывал его, так как он проверял свой код перед тем как закоммитить его в репозиторий. В это время фейсбук поднял флажок личного сообщения.
  
  Лёвка открыл фейсбук мессенджер. Сообщение было на английском от незнакомой дамы по имени Amanda Mayflower. 'Hi Scotsman! Are you still using the Lunar Poker?' (Привет, Шотландец! Ты ещё пользуешься Лунной Кочергой?). Ну конечно! Mayflower! Майский цветок... Майка Цветкова - из далёкого-далёкого детства... Ей ведь как и ему тоже должно быть под шестьдесят! Как же она его нашла?
  
  И тут Лёвка вспомнил, что он недавно выставлялся на Арт Базеле в Майами. Его зрелищные фотографии затонувших кораблей в Скапа Флоу, над которыми незримо витал дух немецкого подводника Гюнтера Прина, и парусных яхт в Сан Августине и Форт Лодердейле привлекли достаточно зрительского внимания, хотя выставка и не окупилась. Но Лёвка относился к искусству не как к бизнесу, а как к совершенно незаменимому лекарству для души, на которое, в отличие от ленивой и охочей до жизненных радостей Софки, не жалко было потратить денег.
  
  Неподалёку от зала с его фотографиями выставлялась художница, подписывающая свои картины именем Amanda Mayflower. Лёвка сразу обратил внимание на множество постмодернистских лунных пейзажей. Маленькие космонавты с веснушчатыми носами, зажатыми бельевыми прищепками, сосредоточенно надевающие скафандры, стоя на лунном грунте рядом с космическим кораблём... Бортмеханик, забрасывающий бульонные кубики из пакета в топливный бак ракетного двигателя... Каменная дверь в основании огромной скалы с прорезью в виде человеческой ладони. Огромный подлунный зал с нескончаемым камином, в котором пылает многоцветное пламя. Перед камином стоит кованая подставка, а на подставке... Ну да, это конечно была Лунная Кочерга!
  
  Лёвка долго и пристально рассматривал эти картины, и они мучительно-сладко резонировали в его душе, но Лунная Кочерга упрямо хранила тайну прежних Лёвкиных воплощений. Фотография художницы ему тоже до боли кого-то напоминала. Густые вьющиеся чёрные волосы с заметной проседью, высокие скулы, большие миндалевидные глаза с паутинкой морщин вокруг век и острыми лучиками в уголках. Задорное, почти детское выражение лица. Где же Лёвка мог её видеть раньше? Память была совсем рядом с ответом, но ответа так и не дала, и потому томящее ощущение в душе осталось надолго.
  
  'Yes I do use the Lunar Poker, almost every day' напечатал Лёвка в ответ, а потом неожиданно добавил по-русски 'Майка, прости что я про тебя забыл, но я всё это время скучал по тебе!' 'Я тоже, Лёвчик. Если не возражаешь, мы могли бы встретиться за чашечкой кофе' ответила Майка. 'Канэшно хачу!' процитировал Лёвка грузина из старого анекдота. 'Ты сперва посмотри на меня. Может быть, увидишь и не захочешь' грустно напечатала в ответ Майка. 'Я уже далеко не девочка, к тому же в этой реальности я последние десять лет страдаю псориазом'.
  
  'В какой реальности?' подумал про себя Лёвка, а в канал связи напечатал 'Я тоже теперь наполовину лысый и далеко не Аполлон, но чувство юмора и желание жить пока имеется. И к тому же лучше псориаз чем диабет, которым я страдал в прошлой реальности'. 'В какой ещё реальности?' не понял Лёвка уже сам себя. 'Хорошо. Ты в субботу будешь занят?' 'Нет, на субботу у меня никаких планов' 'Ну тогда давай в пятницу вечером созвонимся'. 'Замётано, Майка!'
  
  Надо же! Майка нашлась. Сегодня у нас что? Четверг... Значит, послезавтра увидимся! Обалдеть, просто обалдеть! Матрос Моисей Розенблют... боцман Исаак Трахтенберг... инквизитор Томас Торквемада... художница Майка Цветкова... Что ты ещё намерена вытворить с моей жизнью, Лунная Кочерга?
  
  Вечером в пятницу Лёвка набрал номер и сразу узнал Майкин голос. Несмотря на то, что голос был уже не детский, а женский, и в нём уже чувствовался возраст, интонации и манера говорить остались те же. 'Лёвчик! Прежде чем мы встретимся, я бы хотела попросить тебя кое о чём. Ты обещаешь? 'Я не знаю, чего ты хочешь, но в разумных пределах, конечно, обещаю' сдержанно ответил Лёвка.
  
  'Понимаешь, Лёвчик, я несколько лет назад развелась с Бобом. Он категорически предпочитает Европу, а я решила осесть здесь, в Майами. У него в Австрии агрохолдинг, который давно заменил ему и жену и любовницу. А у меня в Майами мастерская и картинная галерея. Я вполне счастлива, но увы - искусство не заменяет личной жизни. 'И ты не пыталась никого найти?' удивился Лёвка. 'Я пыталась пару раз, но не нашла никого, кто пришёлся бы мне по душе. Мы ведь с тобой в детстве были немножко влюблены друг в друга. Ты помнишь?' 'Да, помню!' 'Но ты уехал в свою Шотландию, и я вышла замуж за Вовчика. 'Я не сам уехал. Меня отец увёз' ' Лёвочка, хорош оправдываться! Ты лучше ответь, получится ли у нас с тобой закрутить роман?'
  
  'Конечно получится!' живо откликнулся Лёвка. 'Лёвчик, я имею в виду не бытовой секс для здоровья, а именно роман! Я ненавижу бытовой секс, а мужчинам на сайтах знакомств кроме него ничего не надо'. 'Майка! Кто это тебе сказал, что мужчинам кроме секса ничего не надо?' удивился Лёвка. 'Просто женщинам с этих сайтов нечего нам продать кроме секса. Поэтому мы давно не надеемся ни на какую романтику. Только голый секс в обмен на ценные подарки и денежки. Правда я до последнего времени ухитрялся не платить. Потому что я не только шотландец, но ещё и еврей!'.
  
  'Лёвчик, я не проститутка с сайта знакомств. Прежде всего, я прекрасно обеспечена. Мы с Бобом работали над нашим благосостоянием не один год. Жаль, что мы с ним оказались совсем разными людьми. Всё что мне надо - это внимание, которое ничего не стоит, но которое я ценю дороже всего. И я не имею в виду быт. Я не совсем здорова, но и не инвалид, и могу сама позаботиться о себе. Просто хочется, чтобы рядом был человек, который чувствует моё настроение так же как я его. Если ты обещаешь думать не только о себе, но и обо мне...'
  
  'А я, вообще-то, по-другому и не могу' ответил Лёвка. 'Но я могу думать только о стоящем человеке. О всяком барахле, у которого ничего нет за душой кроме поисков халявы, расслабона на пляже и походов в суши-бар, я думать не умею. А о тебе - конечно буду думать! Я тебя помню. Ты - настоящая!' 'Ну тогда давай завтра в полдень в Бока Ратоне, в музее изобразительных искусств'. 'Замётано!' - ответил Лёвка.
  
  Матрос Моисей Розенблют, боцман Исаак Трахтенберг, и остальные евреи-мореплаватели стояли на раскалённой солнцем палубе и сдержанно аплодировали Лёвке натруженными, просолёнными океаном ладонями. Америго Веспуччи, открывший Америку, сунул в кожаный футляр свою подзорную трубу и молча завидовал Лёвке, только что открывшему для себя взрослую Майку. Торквемада, которому любовь его юности отказала во взаимности и вышла замуж за мавра, хмуро помалкивал, сидя на полубаке. Старый штурман Дэйв, бомбивший в середине прошлого века Берлин и Токио, одобрительно кивнул.
  
  Лёвка сразу узнал Майку. Она бродила по музейной лавке, где они договорились встретиться, рассматривала сувениры и листала брошюрку с описанием выставок и постоянных экспозиций. Лёвка незаметно подошёл сбоку и деликатно обнял Майку за острый локоток. Его пальцы ощутили тонкую нежную кожу и грубый мозоль на верхушке локтя. Майка бросила на него быстрый взгляд, мягко перехватила его ладонь, и осторожно переплела его пальцы со своими как когда-то в детстве.
  
  'Привет, Майка! Ты наверное когда рисуешь, так сильно опираешься на локти, что у тебя на них выросли мозоли как у слона!' 'Привет, Лёвчик! Это не мозоли у слона, это моя болезнь, про которую я тебе говорила. Но ты не бойся, у меня только локти некрасивые, а остальная кожа в порядке. Моя врачиха говорит, что пока я пью таблетки и живу во Флориде, всё будет хорошо. Мне нельзя жить в климате где четыре сезона и холодная зима, но я туда и не хочу. Мне нравится жить в тропиках!'.
  
  'А ещё что тебе нельзя?' поинтересовался Лёвка. 'Нельзя пить водку без закуски, курить сигареты без фильтра, трахаться с незнакомыми мужчинами и ругаться матом в общественных местах'. 'Ой какой ужас!' притворно схватился за голову Лёвка. 'Расслабься!' Майка игриво ущипнула Лёвку за подушечку большого пальца. 'Водку и сигареты мне и правда нельзя, а трахаться и материться можно, в разумных пределах конечно'. 'Это уже легче!' выдохнул Лёвка. 'А я у тебя знакомый мужчина или нам с тобой надо теперь заново знакомиться?' 'А почему тебя это так заинтересовало? Ты что, решил трахнуть меня прямо в музее?' улыбнулась Майка.
  
  Лёвке показалось, что от её улыбки воздух в сувенирной лавке наполнился серебристым сиянием. Он вдруг вспомнил, что у Фриды были тонкие губы и практически отсутствовали мимические мышцы вокруг рта. Когда Фрида пыталась улыбнуться, её губы исчезали, а нижняя части лица внезапно проваливалась, образуя резкую тёмную щель, как в фильмах-ужастиках про инопланетян. Обнаружив эту щель на фотографиях, которые Лёвка снимал на телефон, Фрида вздыхала 'Красота неземная!' и требовала эти фотки немедленно удалить.
  
  'Трахнуться в музее?' воодушевился Лёвка. 'Майка, а ведь это мысль! Я ни разу не трахался в музее. А ты?' 'И я тоже ни разу!' Майка снова улыбнулась, и окружающий её воздух ещё ярче засветился прозрачным серебром. 'Как ты думаешь, надо попробовать?' игриво спросила Майка. 'Давай сперва посмотрим Мачу Пикчу, а потом уже решим' предложил Лёвка. 'Мачу Пикчу? А почему не Фриду Кало?' 'Маечка, я что-то не хочу Фриду Кало. Мне вполне хватило Фриды Адлер...' 'А Фрида Адлер - это кто?' наморщила нос любопытная Майка, совсем как в детстве. 'Фрида Адлер - это почти то же самое что и Фрида Кало, только рисовать не умеет. Когда-нибудь расскажу подробнее, если захочешь'.
  
  Насмотревшись вдоволь на золотые и глиняные изделия инков и полетав в виртуальной реальности надо горой Мачу Пикчу, сидя в специальных креслах, которые крутились, качались и подпрыгивали, имитируя полёт на вертолёте, Лёвка и Майка зашли в музейный кафетерий и выпили по чашке горячего шоколада, заедая его сладкими бубликами с присыпкой и подначивая друг друга, не пора ли уже идти искать местечко чтобы потрахаться. Такое местечко и вправду внезапно нашлось. Это был туалет-одиночка для обоих полов на третьем этаже, в отдалённом крыле, где была постоянная экспозиция из скульптур в стиле авангарда, и не было посетителей.
  
  Сначала Майка и Лёвка зашли в него без всякого умысла, по очереди, просто пописать. Но потом Лёвка хитро подмигнул Майке, а Майка посмотрела на него с вызовом и неожиданно снова шмыгнула в туалет. Лёвка замялся, не зная, как поступить, но Майка приглашающе оглянулась, и Лёвка устремился за ней. Пока он запирал дверь, Майка уже расстегнула и сбросила с себя шорты и трусики. Трахаться им пришлось, понятное дело, стоя, чего Лёвка не делал с далёкой юности, но процесс пошёл необычайно легко и успешно. Под конец этого авантюрного мероприятия Майка стала довольно громко постанывать, и Лёвке пришлось зажимать ей рот поцелуями.
  
  Наконец Майка бурно кончила, издавая тонюсенький птичий писк, который у неё получился от того что она боялась застонать. Вместе с ней кончил и Лёвка, излившись прямо в Майку. Лёвка подумал, что давно уже секс не доставлял ему таких волнующих ощущений. На долю секунды в его сознании возник огромный колыхающийся живот Ирины и её желудочный запах изо рта... Лёвка поёжился и крепко прижался губами к Майкиной щеке, тяжело переводя дух и чувствуя частые удары своего сердца. Отдышавшись, они привели себя в порядок с помощью воды из крана и бумажных полотенец. 'Доигрались...' горестно сказала Майка, когда они наконец вышли из туалета наружу, в храм искусства. 'Поехали теперь дотрахиваться ко мне в мастерскую. Заодно и картины свои тебе покажу' заявила Майка, цепко ухватившись за Лёвкины пальцы и заглядывая ему в глаза как смотрит кошка, забравшаяся на колени: 'Чего уставился? Гладь давай!'
  
  Она и в детстве часто так на него смотрела, но тогда по младости лет они ещё не трахались, а только целовались. 'А зачем нам отсюда убегать так скоро?' удивился Лёвка. 'У нас полно времени, можно посмотреть ещё одну экспозицию, а может даже и две'. 'Лёвочка, если бы ты был настоящим джентльменом, ты бы не повёлся на мою авантюру. Или хотя бы захватил с собой резинку. А теперь я что по-твоему, буду болтаться с тобой по экспозициям и благоухать на весь музей твоей спермой? Всё, поехали отсюда!' Лёвка молча повиновался.
  
  В Майкиной мастерской Лёвка уверенно прошёл через лабиринт из высоких - до самого потолка - стендов, на которых были развешаны картины, и присел на широкий диван с тёмно-фиолетовой обивкой. И диван, и картины Лёвка немедленно узнал, словно он видел их много раз, хотя у Майки в мастерской никогда раньше не бывал. Точно так же он предугадал, что Майка сейчас медленно разденется донага, потом застелит диван такой же тёмно-фиолетовой простынёй, разденет Лёвку, чмокнет его в нос, потом оседлает его сверху и с большим смаком изнасилует его в его же присутствии. Потом она уляжется рядом с ним, они крепко обхватят друг друга руками и ногами и пролежат так минут сорок, молча. Лёвка знал, что это называлось у них 'обпаучить друг друга'. И Лёвка будет дышать с Майкой в такт и слушать биение её сердца, а она - его. А потом Майка потащит его в душ, и они будут долго изучать чуткими пальцами укромные выпуклости и выемки на теле друг друга. А потом они будут пить ароматный кофе с крекерами и с сыром.
  
  Лёвка нисколько не удивился, когда именно так всё и случилось.
  
  'Ну что, Лёвчик, я надеюсь, ты уже всё понял?' 'Да, Маечка! Это всё конечно Лунная Кочерга, так ведь?' 'Разумеется, Лёвчик! Я ведь в начале всех начал жила в той реальности, где ты родился не в Эдинбурге, а в Лобне, хотя у тебя и там была кличка 'Шотландец'. В этой реальности мы с тобой никогда не расставались. А потом Лунная Кочерга перебросила меня в совсем другую реальность. В ту, где ты родился в Шотландии, а потом отец увёз тебя в Эдинбург. В этой реальности я вышла замуж за Вовчика, который меня долго обхаживал.
  
  'А я боялся писать тебе из Шотландии, чтобы у тебя не было проблем с комсомолом и потом с поступлением в институт'. 'Я так и поняла. А Вовчика в сельхозинституте все стали называть Бобом. Боб окончил институт с красным дипломом. Сразу резко поднялся вверх по карьерной лестнице. Он был хорошим заботливым мужем даже когда стал миллионером, но...' 'Он не романтик?' 'Да, Лёвчик. Он не романтик. Поэтому когда эта чёртова Кочерга перебрасывает меня назад, в ту жизнь, где я за ним замужем, я каждую ночь стою в нашей пещере, стараясь быть подальше от толпы. Я держу в руках Лунную Кочергу и пытаюсь найти тебя в этой разноцветной огненной стене... И я всегда тебя нахожу, раньше или позже. В этот раз я нашла тебя очень поздно. Боже мой, в этой реальности тебе пятьдесят семь лет! А мне всего на год меньше...'
  
  'А Торквемада? Скажи, почему вдруг Торквемада?' неожиданно спросил Лёвка. 'Может быть потому что твои предки - марраны из средневековой Испании. Они ведь тоже до сих пор стоят в пещере, с Лунной Кочергой в руке. Наверное у вас иногда по какой-то причине возникает взаимопроникновение жизней. Странная всё-таки штука эта Лунная Кочерга!' вздохнула Майка, положила ломтик сыра на крекер, откусила кусочек, запила кофе из чашки и близко глянула Лёвке в глаза. 'Но видишь, Лёвчик, я нашла способ не расставаться с тобой. Я научилась летать на Лунной Кочерге как ведьма на метле. И твоя реальность уже смирилась с тем, что я нахожу тебя повсюду. Поэтому тебе и не везёт с тёлками. Твоя реальность научилась подбрасывать тебе то Софку, то Фриду, то Ирину... Что-то ненастоящее, что-то временное.. Потому что она ждёт меня. И в каждой их этих реальностей наш роман начинается сначала. А твой предок Торквемада... я подглядела его судьбу. После вашего пересечения она сильно изменилась. Он умрёт не в монастыре святого Фомы Аквинского в Авиле, а в Америке, в вигваме, среди индейцев-семинолов'. 'Туда ему и дорога!' резюмировал Лёвка. Оба замолчали.
  
  'Полетишь со мной этой осенью в Шотландию ловить рыбу с моим отцом на его судёнышке?' нарушил Лёвка затянувшееся молчание. 'А потом нырять в Скапа Флоу и фотографировать останки кораблей?' 'Конечно полечу! Если только Лунная Кочерга меня опять не перебросит в ту реальность, где я замужем за Бобом. Тогда мне снова придётся искать тебя в твоей новой реальности'. 'А если тебя опять перебросит к Бобу, то что будет со мной?' 'Да ничего особенного. Ты тоже проснёшься в другую реальность, в который не будет меня, а опять будет какая-нибудь Фрида, или Софка, или Ирина. Или Светка из Тампы, которую ты трахал в предыдущей реальности, и про которую ты в этой реальности уже не помнишь. Но я и там всё равно тебя найду, потому что ты, Лёвчик, никогда не забываешь меня ни в одной из своих реальностей, хотя и не можешь обо мне думать, пока я тебя не найду и сама о себе не напомню'. 'И это всё Лунная Кочерга, Майка?' 'Нет, Лёвчик, я думаю, что это просто любовь, хотя ты в неё давно перестал верить. Самая обыкновенная любовь, когда люди не могут жить друг без друга'.
  
  *****
  
  Хал-Ах Пат-Тер, Танцующий Аллигатор, старейший шаман племени семинолов, стоял у входа в просторный вигвам Уходящих На Другую Сторону и тихо напевал песню без слов, обращённую к Хранителю Времени. Хал-Ах Пат-Тер был так стар, что давно потерял счёт своим годам. Из горла шамана вырывались завывания, похожие на волчий вой, которые чередовались с глубокими гортанными звуками и короткими энергичными восклицаниями. Все эти звуки подчинялись сложному ритму, в который мог войти далеко не каждый.
  
  Хал-Ах Пат-Тер пел на Другом Языке, непонятном ни семинолам, ни самому шаману, но хорошо понятном Хранителю времени, и это было хорошо. Песню нельзя прерывать пока Уходящий не перестанет дышать. Тогда Хранитель Времени выйдет из Изначального Вигвама, стоящего в самой середине Вечного Безмолвия, и укажет Уходящему путь на Другую Сторону, а также даст ему необходимые наставления.
  
  Время от времени шаман кидал в горящий костёр кусочки мяса молодого оленя, которые предназначались для Матери Кукурузы. Попав в жаркое пламя, мясо плевалось во все стороны яркими брызгами жира и с треском сгорало, и это было хорошо. Ушедшие на Другую Сторону должны что-то есть. Танцующий Аллигатор кормил жирным мясом Мать Кукурузы, чтобы она позаботилась о том, чтобы у Ушедшего всегда была сытная еда на Другой Стороне.
  
  Не прерывая песни ни на мгновение, Танцующий Аллигатор взял три пучка орлиных перьев и один за другим бросил их в пламя костра. Первый самый большой пучок предназначался для Грома, чтобы он давал Ушедшему вдоволь дождя на Другой Стороне и даровал ему победу в войне, если Ушедшему придётся там с кем либо воевать. Второй пучок поменьше должен был умилостивить Водяных Пантер и Гремучих Змей, которые незримо живут в каждом водоёме. Если Ушедшему придётся переплывать озеро или реку, они не утянут его за собой на дно. Самый маленький пучок должен был задобрить Маленьких Людей, живущих в лесах. Если Уходящий зайдёт далеко в лес, то Маленькие Люди не будут кружить его по чащобе и помогут ему найти дорогу домой.
  
  Танцующий Аллигатор рассказывал Хранителю Времени на Другом Языке об Уходящем. Уходящий называл себя Иври, то есть, 'перешедший через реку'. Он взял себе это имя, когда сменил своих богов во время длительного путешествия через океан с другими Иври. Настоящее же имя Уходящего было фра Томас де Торквемада. Много лет назад Уходящий разочаровался в своём боге, который приказывал ему пытать людей, неверно понимающих язык бога, а затем сжигать их живьём. Уходящий все эти годы сожалел об своих прошлых деяниях и считал их главной ошибкой своей жизни.
  
  'Не надо сожалеть о прошлом, Томас де Торквемада!' говорил Танцующий Аллигатор Иври. 'Сожаление иссушает дух и делает его нестойким. Мы тоже любим пытки. Пытать людей - это хорошо! Когда ты причинял избранным людям невыносимую боль, эта боль давала им возможность увидеть то, чего не видят другие. Они могли видеть то, что находится на Другой Стороне, и это хорошо. Когда ты сжигал их на костре живьём, их дух вместе с телом легко и свободно уходил на Другую Сторону с дымом и пламенем, и это тоже хорошо. Если бы я жил среди вашего племени, я пришёл бы к тебе с просьбой, чтобы ты подверг меня пыткам и сжёг меня живьём'.
  
  Танцующий Аллигатор учил Иври говорить с Хранителем Времени, а Иври учил его молитвам на древнем языке иврите. Эти молитвы каждый Иври возносит своему богу трижды в день. Утром и вечером Иври читают молитву, которая называется Крият-Шма. А ещё они читают молитву, которая называется Амида или Шмона-Эсрэ. Иври читают эту молитву стоя. У Иври за все явления природы, за все движения души, и даже за жизнь на Другой Стороне отвечает один бог, и это хорошо. Молодые семинолы непременно выучат язык, на котором говорит бог Иври и научатся его понимать.
  
  Старые семинолы всё ещё верны Хранителю Времени, но их дети и внуки всё больше верят богу Иври, имя которого нельзя произносить вслух. Они уже верят богу Иври больше чем Хранителю Времени и Матери Кукурузы, потому что Иври научили семинолов жить в мире и согласии, выращивать новые съедобные растения, строить тёплое жильё и лечить множество болезней, от которых семинолы раньше умирали. Иври научили семинолов делать сухопутные пироги, которые они называли повозками. Секрет их передвижения заключался в круглых предметах, которые Иври называли колёсами. Они научили семинолов запрягать в эти повозки лошадей и буффало, которых семинолы раньше использовали только в пищу. Они научили семинолов записывать свою речь в виде знаков, наносимых на глиняные пластины или на специальным образом обработанные шкуры животных.
  
  В награду семинолы в изобилии снабжали Иври блестящим жёлтым металлом в виде песка, самородков и слитков. Семинолы раньше почти не добывали этот металл, потому что он был мягок и из него нельзя было сделать ни боевого топора, ни ножа, ни наконечников для копий и стрел, а всего лишь посуду и украшения для женщин. Этот металл был нужен Иври в больших количествах. Иври должны были постоянно приносить его в дар своему богу, который научил их всему чему Иври научили семинолов. Бог Иври любил жёлтый металл и каждый день требовал больше и больше.
  
  Танцующий Аллигатор перестал петь горлом, продолжая петь только умом, и зашёл в вигвам неслышными шагами, чтобы не потревожить дух Уходящего. Лёгкий дым от курильницы над ложем уходящего был почти недвижим, потому что Уходящий перестал дышать. И это было хорошо, это означало, что Уходящий уже отправился на Другую Сторону, и вероятно Хранитель Времени уже рассказывал ему о предстоящем пути и о будущей жизни на Другой Стороне.
  
  Танцующий Аллигатор окончил свою песню громким торжествующим возгласом, так чтобы его было слышно на Другой Стороне, и трижды помочился в горящий костёр с трёх сторон, чтобы его последний дым отправился вслед за духом Уходящего. Затем он быстро затоптал костёр и внимательно проследил за последним дымом, исходившим от угасающих углей. Дым уходил в сторону солнечного заката, и это было хорошо, потому что это означало, что Уходящий правильно нашёл свой путь на Другую Сторону.
  
  Завтра молодые семинолы возьмут тело, которое оставил после себя Ушедший по имени Томас Торквемада, называвший себя Иври, наполнят его рот сладким тягучим кукурузным сиропом, а его ноздри - ароматными травами, и вложат ему в руки боевой топор, украшенный орлиными перьями. Потом они накроют тело тонким саваном, уложат его в лёгкую пирогу, и столкнут её в океан во время отлива, когда Хранитель Времени призывает океанскую воду отойти подальше от берега. И тогда могучее океанское течение понесёт тело Ушедшего вслед за его духом на Другую сторону. И это хорошо, потому что тело и дух неразделимы и всегда должны находиться в согласии.
  
  Скоро, уже очень скоро и сам Хал-Ах Пат-Тер, Танцующий Аллигатор, отправится на Другую Сторону. И если Хранитель времени пожелает, то Хал-Ах Пат-Тер свидится там с великим шаманом Томасом Торквемадой, который перешёл реку трижды. Первый раз - когда он отрешился от своего бога, который заставлял его пытать людей, поклоняющихся неверным богам, и сжигать их заживо. Второй раз - когда он стал возносить молитвы богу Иври и сам стал называть себя Иври. И третий раз - когда он сделал свой дух свободным и всепроникающим, и научился разговаривать с Хранителем Времени и с Матерью Кукурузы так же хорошо как шаман семинолов.
  
  Великий шаман по имени Томас де Торквемада, приплывший к семинолам по океану на гигантской пироге, выполнил все свои предназначения и ушёл на Другую Сторону. Хал-Ах Пат-Тер прочитал молитву под названием Кадиш, которую Ушедший просил его прочитать над его телом после того как он перестанет дышать. Он объяснил Танцующему Аллигатору, что другие Иври не станут читать над его телом эту молитву, потому что они перестали считать его Иври с тех пор как он научился разговаривать на Другом Языке с Хранителем Времени и с Матерью Кукурузы.
  
  Танцующий Аллигатор прочитал Кадиш над телом Ушедшего, тщательно выговаривая слова на иврите. Окончив читать молитву, Хал-Ах Пат-Тер неожиданно осознал с предельной ясностью, что он только что исполнил своё последнее предназначение. Это значило, что он теперь может освободиться от своего старого изношенного тела и отправиться на Другую Сторону. И это будет хорошо, потому что на той стороне он снова встретит великого шамана по имени Томас де Торквемада, называвшим себя Иври. Единственного из всех шаманов, кто сумел трижды пересечь великую реку, переходя её каждый раз в новом месте, где её течение совершенно отлично от предыдущего.
  
  Танцующий Аллигатор ещё раз глянул на бездыханного Иври, распростёртого на узкой лежанке, и улёгся подле него на такую лежанку, которую молодые девушки сплели для Уходящих из гибких веток и стеблей травы. Он медленно закрыл глаза, изнал по капле весь воздух из груди и приказал себе перестать мыслить, чувствовать и дышать. Когда во внутреннем мире воцарилась полная тишина, Хал-Ах Пат-Тер покинул более ненужное ему тело, вознёсся высоко вверх и стремительно полетел на Другую Сторону. Вечное Безмолвие расступалось при его приближении и смыкалось позади него. Впереди забрезжило золотистое свечение Изначального Вигвама. Когда это свечение стало ослепительно ярким, на его фоне появился тёмный силуэт Хранителя Времени.
  
  *****
  
  День 12 октября 1992 года ничем был не отличался от других дней, если бы не одно особое обстоятельство. В этот день исполнялось пятьсот лет со дня открытия Америки испанскими евреями. Этот замечательный праздник отмечали иудеи не только в Новом Свете, но и во всём мире. Отмечали его и сохранившиеся до сей поры микроскопические христианские, мусульманские и индуистские общины, которые остались верны религии своих предков несмотря на тотальное господство во всём мире иудейской веры.
  
  С момента массового оттока христиан и мусульман из своих церквей и мечетей в синагоги и перехода населения Европы в иудаизм мир сильно поменялся. Ещё сильнее он изменился, когда их примеру последовали китайцы и индусы. Верховные раввинаты в Тель-Авиве, Мекке и Ватикане считались автокефальными, но только формально. На деле же они постоянно координировали свои действия, вырабатывая и поддерживая единую политику Старого Света.
  
  Когда к ним присоединились раввинаты в Шанхае и Нью-Дели, а также тибетский Далай-Рабби, иудейский патриархат стал определять судьбы всего Евразийского континента. Раввинаты давали чётктц и согласованный ответ на экономические распри, политические разногласия, стихийные бедствия, эпидемии инфекционных заболеваний, и другие тревожные мировые события, требующие особого внимания. Войны к тому времени уже прекратились.
  
  Ещё один верховный раввинат находился в огромном городе, который назывался Нью-Иерусалим, и играл в этой реальности роль Нью-Йорка. Большая часть Нью-Иерусалима располагалась не на земле, а в огромных жилых модулях, которые висели над наземной частью города на километровой высоте и удерживались на месте посредством антигравитации. Жили в этом городе давно перемешавшиеся между собой потомки мохоков, делаваров, могикан и евреев-переселенцев.
  
  В отличие от евразийских раввинатов, в основном сохранивших верность традиционному иудаизму, доктриной Нью-Иерусалимского раввината был реформированный Торквемадой амеро-иудаизм. Торквемада упразднил тетраграмматон, каббалу, и прочую иудейскую казуистику. Он оставил еврейскому богу только его изначальное имя - Яхве - дабы его легко могли произносить местные жители, которых в этой реальности называли не индейцами, а сабрами, по аналогии с израильтянами рождёнными в Израиле. В доктрине амеро-иудаизма Яхве также являлся Хранителем Времени.
  
  Самым же важным в реформе, проведённой Торквемадой, было единое, хорошо продуманное и прекрасно кодифицированное толкование Торы, которое исключало бесконечные споры, теологические дрязги и толпы пейсатых ортодоксов, пожизненно не работающих, под видом изучения и комментирования святых книг. 'Кто не работает - то не ест!' говорил Торквемада, который сам не умел сидеть в праздности и унынии и не давал этого делать другим. К десяти Моисеевым заповедям Торквемада добавил ещё пару десятков, на все случаи жизни, чтобы полностью изгнать из людей порок. 'Есть заповедь - с человека можно спросить по полной. Нет заповеди - и спросить не получится!' утверждал Торквемада.
  
  Пейсы Торквемада терпеть не мог, считая их ношение проявлянием дикости и антисанитарии. Лозунг великого реформатора иудаизма 'пейсы - брить!' был отнюдь не пустым звуком. Великий инквизитор сумел приучить евреев выбривать не только пейсы, но и большую часть головы, как это делали во многих местных племенах.
  
  Помимо этого Торквемада вменил в обязанности каждого раввина исполнять роль председателя того что в другой реальности - в СССР - называли 'товарищеским судом'. Самым тяжёлым наказанием для нерадивых иудеев было пожизненное отлучение от синагоги. Реформированный Торквемадой иудаизм, предельно упрощённый и замечательно приспособленный к решению практических вопросов социальной жизни стремительно распространился по обоим американским континентам. 'Иудаизм - это не догма, а руководство к действию!' любил повторять великий инквизитор.
  
  По сути, именно Нью-Иерусалимский раввинат, наиболее приспособленный к решению социальных, гражданских, и государственных вопросов являлся негласным мировым правительством. На него равнялись и к нему прислушивались все евразийские раввинаты, с которыми в свою очередь согласовывали свою политику ведущие страны мира. Причиной такого поворота истории было то, что евреи, открывшие Америку, как-то очень быстро научили индейские племена всему, что умели сами, а индейцы оказались способными и старательными учениками.
  
  Меньше чем через сто лет Соединённый Американский Каганат обогнал в технологическом развитии Старый Свет, и все кто умел делать что-либо толковое руками и головой уехали в Америку, приняли там иудаизм и внесли весомую лепту в развитие экономики науки и культуры Каганата. Эйнштейн в этой реальности родился не в Европе, а в Америке, почти на столетие раньше, и начал свои работы в физике не с частной теории относительности, а с теории гравитации, которая успешно подтвердилась на практике созданием антиграва - устройства, с помощью которого можно было получать чистую энергию из любого вещества в любых количествах, и не только запускать объекты любого размера на орбиту, но и удерживать их на небольшой высоте неограниченно долгое время. Ракеты в этой реальности использовались разве что в старинных фейерверках.
  
  После того как технологический прогресс обеспечил население Земли всем необходимым, включая телесное и душевное здоровье, люди во всём мире мало-помалу научились доверять друг другу, понимать друг друга, и помогать друг другу.
  
  День 12 октября 1992 года пришёлся на понедельник, но снующие в воздухе ховеркрафты, как и прочий антигравитационный транспорт, в этот день стояли на земле как в субботу, потому что это был великий праздник. Все висящие в воздухе жилые модули и прочие городские постройки заранее переместились за береговую линию и висели над океаном на километровой высоте. Небо над головой повсюду было чистое, и развлекательные компании проецировали на него трёхмерные фейерверки и праздничные видеоклипы.
  
  В одном из этих видео показали иудейского патриарха по имени Лео-Йехуда Вальдес, прямого потомка первого Главного раввина Соединённого Американского Каганата, которого звали фра Томас де Торквемада - великого теолога и просветителя, который перешёл из католичества в иудейскую веру, а затем реформировал иудаизм, внеся в него верования семинолов и других индейских племён, и тем самым обеспечил единство всех народов Америки на вечные времена.
  
  Несмотря на свой почтенный возраст - сто сорок семь лет - патриарх был бодр, и в его глазах светилось искрящееся веселье, особенно когда он рассказывал, как Хранитель Времени дал ему возможность пообщаться со своим предком и передать ему из прошлого в будущее знания, которые сыграли решающую роль в дальнейшем развитии мировой истории. Рассказывая это, патриарх крепко сжимал в руках металлический предмет, которые многие считали древним скипетром, хотя на самом деле это был инструмент, которым далёкие предки ворошили горящие угли в старинной печи для обогрева помещения.
  
  *****
  
  Лёвка внимательно наблюдал за полётом Танцующего Аллигатора сквозь Вечное Безмолвие, держа в руках Лунную Кочергу. Когда Хал-Ах Пат-Тер затерялся в Вечном Безмолвии, Лёвка осторожно погрузил Кочергу в многоцветное пламя и какое-то время изучал жизнь в Нью-Иерусалиме, который он со свойственным ему юмором тут же переименовал в Нью-Васюки. Услышав про Нью-Васюки, Боцман Исаак Трахтенберг и матрос Моисей Розенблют долго и восторженно аплодировали, периодически отпуская крепкие морские словечки.
  
  Внезапно у Лёвки зачесалась коленка. Сначала зуд был едва заметным, а затем усилился, как будто кто-то щипал и царапал кожу на колене. Лёвке отчаянно не хотелось просыпаться, ему надо было узнать, что ждёт Танцующего Аллигатора на Другой Стороне, но зуд в коленке возобладал, и Лёвка против своего желания проснулся - не плавно, как обычно, а рывком, словно у него внутри оборвалась толстая струна. Оглядевшись, он к своему удивлению обнаружил, что сквозь ветви деревьев пробивается уже не солнечный свет, а лунный, а сам он сидит на хлебном ящике в своём секретном шалашике. Напротив него сладко спала Майка, сидя на таком же ящике и опустив голову на грудь. Третьего ящика, на котором сидел Вова Коровин, в шалаше не было, да и сам Вова тоже загадочным образом исчез.
  
  Бросив взгляд на коленку, Лёвка увидел в лунном свете, что на неё уселся громадный кузнечик, впившись в кожу цепкими лапками и чуть слышно скрежеща хитиновым телом. Внезапно кузнечик привёл в действие свои музыкальные щетинки, и его стрекотание влилось в разноголосый хор других музыкантов, невидимо сверчавших из кустов. Лёвка щелчком пальца согнал насекомое с коленки. Кузнечик высоко подпрыгнул, растопырил крылышки, тормозя в воздухе, и приземлился Майке сперва на кончик носа, а затем, соскользнув, вцепился в подбородок. Майка коротко взвизгнула, проснулась и сбросила кузнечика с лица.
  
  'Как это мы с тобой оба заснули?' удивилась Майка, придя в себя. 'Надо скорее бежать в отряд, а то нас начнут искать с фонарями и с собаками!' 'Надо бежать в отряд' согласился Лёвка. 'А куда делся Вова? Я даже его ящика не вижу!' 'Какой Вова?' страшно удивилась Майка. 'Как какой Вова? Мы же с ним вместе сюда пришли! Он нам пересказывал как Генка Горшков рассказывал про Лунную Кочергу'. 'Лёвчик! Ты точно проснулся? Это же мы с тобой вместе придумали и Вову Коровина, и Генку Горшкова, и его Лунную Кочергу, и твоего папу из Шотландии, и мою выставку в Майами, и ещё целый ворох всяких приключений!'
  
  'А зачем мы сюда с тобой приходили?' обескураженно спросил Лёвка. 'Как зачем?' удивилась Майка. 'Чтобы сперва поцеловаться, а потом сочинять разные истории! Мы с тобой хотели сочинить историю о том как мы с тобой будем жить, когда мы вырастем и поженимся. А получилась какая-то белидерда... Всё из-за этой дурацкой Лунной Кочерги, которая всё перепутала. Не надо было нам с тобой её придумывать!' 'Майка, так это же не мы её придумали? Это Генка Горшков!' 'Да не было никакого Генки Горшкова! Мы и его тоже придумали! Лёвочка, ты совсем ничего не помнишь, значит ты ещё не проснулся!' Майка перевела дух и затормошила Лёвку. 'Просыпайся, Лёвчик! Просыпайся скорее! Нам надо бежать в отряд!' Лёвка неуверенно встал с хлебного ящика. Майка ухватила его обеими руками за кончики пальцев и с тоненьким писком чмокнула его в нос и в губы. 'Побежали, Лёвка! Побежали в отряд! Скорее!'
  
  Майкин поцелуй пронзил Лёвку от кончика носа до пяток и заставил его проснуться полностью, уже по-настоящему. Лёвка пробудился не плавно и постепенно, как обычно, а рывком, в единый миг. Он огляделся вокруг и почему-то не увидел ни шалаша, ни ночного неба с мерцающими звёздами, ни Майки, ни хлебных ящиков, ни разбудившего их кузнечика. Из всех чувств осталось только ощущение полёта. Вокруг него кружилось беззвучными вихрями и расступалось вширь Вечное Безмолвие. Лёвка стремительно летел в неведомое будущее, держа в руках Лунную Кочергу, которую они придумали вдвоём с Майкой, и которая неожиданно стала придумывать их самих. Впереди едва уловимо мерцало золотистое свечение Изначального Вигвама, и Хранитель Времени уже ждал его, чтобы указать ему путь на Другую Сторону.
  
  *****
  
  Завороженный стремительным полётом, Лёвка не заметил как туманные вихри Вечного Безмолвия плавно рассеялись, и он неожиданно оказался в хорошо знакомом месте, от которого веяло далёким прошлым. Лёвка стоял рядом с глухим железным забором своего детства, покрашенным суриком и охрой и сильно поеденным ржавчиной. Безрадостное осеннее небо Подмосковья, на котором не было видно ни солнца, ни облаков, источало убогий бессильный свет, даже не сумеречный, а какой-то затхлый, как подгнившая редька в овощном магазине. Лёвка на мгновение представил себе высокий, ослепительно-синий небесный купол и пронзительное тропическое солнце Флориды...
  
  В отдалении стояли знакомые трёхэтажки с облупившейся штукатуркой и покосившимися балконами. Двориков у этих домов не было, они выходили прямо на тротуар, где в крохотных лунках посреди асфальта грустили изувеченные тополя, опиленные городской службой озеленения до состояния телеграфных столбов. Под Лёвкиными ногами бугрился серый, замусоренный, сплошь покрытый трещинами асфальт с комьями грязи и никогда не просыхающими лужами. Ну конечно, это был Краснополянский тупик.
  
  По другую сторону улицы стоял пожилой долговязый мужик в потёртой спецовке. Лёвка пригляделся и неожиданно его узнал. Это был матрос Моисей Розенблют. Он беспокойно переминался с ноги на ногу и что-то энергично объяснял боцману Исааку Трахтенбергу, жестикулируя худыми ладонями и суетливо тыча ногтястым пальцем в сторону Лёвки, в серые дома, в изувеченные тополя, и в замусоренный тротуар под ногами. Боцман покрутил головой, осматривая окрестность, виртуозно выругался на идише, и смачно плюнул себе под ноги.
  
  Лёвка помнил, что за забором громоздятся кучи проржавевшего металлолома, среди которого иногда встречаются очень занимательные штуковины. Если пойти вдоль забора налево, то там будут ворота, через которые временами протискиваются самосвалы с железным ломом, и проходная - для взрослых. Если пройти ещё дальше налево, то там будет дыра, сквозь которую можно пролезть на территорию, покопаться в грудах металла и позырить на всякие железки. Территорию охранял крупный беспородный пёс по кличке Терминатор, который аккуратно брал из рук хлеб и печенье и обстоятельно вылизывал крошки с ладони. Когда четвероногий охранник общался с мальчишками, на его морде появлялось умное и пытливое выражение лица, как у Ленина, беседующего с крестьянскими ходоками.
  
  Лёвка подошёл к знакомой дырке в заборе и, округлив губы, издал слабый свист. Терминатор лихо вывернулся из-за высокого штабеля ржавых отопительных батарей, отслуживших свой срок, встал как вкопанный перед Лёвкой и весело замахал хвостом. Лёвка примерился к дырке в заборе и внезапно осознал, что погладить пса он не сможет, потому что ему туда не пролезть. Одно дело - юркий тринадцатилетний пацан, а другое дело - не мелкий мужик под шестьдесят. Печенья в карманах тоже не оказалось. Терминатор разочарованно гавкнул, как бы говоря 'Ну ёпт! А чего звал-то?', и исчез так же быстро как и появился. Лёвка повернулся и уныло зашагал вдоль забора направо. Метров через сто от проходной притулилась к забору крохотная будка местного часовщика.
  
  Обитавший в будке часовых дел мастер, лет семидесяти с гаком, по внешности напоминал матёрого волка, потерявшего былую силу и значительную часть зубов, и перешедшего в вегетерианство. Старый часовщик донашивал древний сюртук, старомодное имя Мордехай Палтиэлевич, тяжёлый кожаный фартук, и редкую фамилию Интрилигатор. Местные звали часовщика Пантелеичем, а пацаны величали его 'дядя Миша' и вечно торчали у него в лавке, чтобы понаблюдать сложную работу механизмов в разъятых стенных часах и посмотреть внутрь наручных часов через часовую лупу. Стащить из лавки старика не то что часики, а даже пружинку или шестерёнку, считалось святотатством.
  
  Помимо своего основного занятия, старый часовщик был в городке кем-то вроде третейского судьи. Заспорив или поссорившись, и не найдя ни решения вопроса, ни примирения, местные обращались к последнему аргументу в споре: 'пошли к Пантелеичу!' Старик вынимал из левого глаза старинную часовую лупу, осторожно клал её на лежащую на столе мягкую тряпицу, внимательно выслушивал спорщиков, иногда задавал один или два неожиданных вопроса, и вершил правый суд под монотонное тиканье многочисленных часов, прерывавшееся неожиданным боем. Судебный вердикт, вынесенный в часовой лавке, считался истиной в последней инстанции. 'Пантелеич сказал!' После этих слов дальнейших вопросов не возникало.
  
  Лёвка подошёл к будке часовщика, и со вздохом уселся на скамеечку, на которой часто сиживал сам Пантелеич, покуривая самокрутки из газетной бумаги, к которым он приучился ещё на войне. Махорку ему исправно доставляли местные. Сигаретного табака старик не признавал. Дверь лавки приоткрылась, и оттуда послышался гулкий, слегка глуховатый голос часовщика 'Эй, Шотландец! Ты чего там уселся? Заходи! Буду рад с тобой поболтать'. Лёвка зашёл внутрь, прикрыл за собой дверь, оглядел бесчисленные часы и часики на стенах и полках, посмотрел на часовщика и робко спросил 'Дядя Миша, ты - Хранитель Времени?'
  
  Старик посмотрел на Лёвку в упор и едва заметно ухмыльнулся. 'Добро пожаловать в Изначальный Вигвам, мой мальчик! Хранитель времени... Ну и что ты думашь, как я его храню? В подполе, как картошку? В морозилке, как мороженое? В сейфе, как золотые слитки?' 'Не знаю!' чистосердечно ответил Лёвка. Он глянул на часовщика снизу вверх, а затем, сообразив что-то важное, обернулся к старинному серебряному зеркалу, висящему на стене с незапамятных пор. Сквозь густую патину времени на Лёвку внимательно смотрел поджарый тринадцатилетний еврейский мальчишка. Он смотрел твёрдым испытущим взглядом пожилого, много повидавшего человека.
  
  'Никто не может хранить время' сказал старый часовщик. 'Но мы можем хранить его эквиваленты. Например, деньги. Не зря же говорят, время - деньги. Только деньги - это не главный эквивалент времени'. 'А что же тогда главный эквивалент?' спросил Лёвка. 'Ты долго жил в Америке, мальчик. Ты ведь помнишь, что американцы пишут на каждом долларе?' 'In God we trust!' без раздумий ответил Лёвка. 'Правильно! Когда речь касается денег - а значит и времени - американцы не просто верят в бога. Они ему доверяют!' произнёс часовщик, сделав значительный акцент на последнем слове. 'И что из этого следует?' не понял Лёвка. 'Из этого следует то, что главный эквивалент времени - это доверие!' ответил старик.
  
  'Доверие?' удивился Лёвка. 'Да, Шотландец! Не вера, а именно доверие. Богу доверяют все, даже те, кто в него не верят. Но помимо бога, людям приходится доверять ещё и друг другу, потому что другого выхода нет. Если бы люди никому не доверяли, им пришлось бы самим строить и ремонтировать свои дома, потому что они не доверяли бы строителям. Изучать законы и подзаконные акты, договора, контракты и лицензионные соглашения, потому что они бы не доверяли адвокатам. Изучать медицинские науки и самим лечить свои болезни из-за недоверия к врачам. Начальникам пришлось бы непрерывно следить за каждым подчинённым! В мире, где нет доверия друг к другу, ничего бы не могло даже начаться, потому что ни на что не хватило бы времени. Поэтому доверие - это не что иное как время в предельно концентрированной форме. Тот, кто умеет зарабатывать и хранить доверие других, это и есть Хранитель Времени'.
  
  'А есть ли время на Другой Стороне?' внезапно спросил Лёвка. 'Вот я как раз и подхожу к этому вопросу. На Другой Стороне накопленное тобой за всю жизнь доверие превращается обратно во время. Это то время, которым ты можешь распоряжаться неограниченное количество раз. Если ты накопил много доверия, у тебя будет много времени, чтобы совершить много интересных дел на Другой Стороне. Когда же твоё время истечёт, тебе придётся вернуться в исходную точку своего времени и начать всё сначала. Опять что-нибудь интересное, волнующее, захватывающее. Но если ты за всю свою жизнь не накопил доверия, у тебя на Другой Стороне будет очень мало времени. Не успеешь ты что-то начать делать, как тебя опять вышырнет в исходную точку, и тебе придётся начинать с начала, и опять ничего не успеть, и так будет продолжаться вечно'.
  
  'Дядя Миша, а что если человек вообще не накопил доверия за всю жизнь, тогда как?' 'А никак!' ухмыльнулся старый часовщик. 'Такой человек на Другой Стороне не задержится. Его просто выкинет оттуда назад, и ему придётся начинать всю жизнь сначала'. 'А если он и в следующей жизни не накопит доверия?' 'Значит опять придётся повторять. Пока человек не перестанет злоупотреблять доверием других людей и красть их время, ему каждый раз придётся всё начинать заново'.
  
  'Но тогда получается что честные люди быстро отправляются на Другую Сторону, а нечестные остаются тут надолго. И поэтому честных людей тут очень мало, потому что они все уже на Другой Стороне, а на этой стороне нечестных гораздо больше чем честных'. 'Всё конечно далеко не так тривиально, есть многочисленные нюансы, но в целом ты, Шотландец, подметил тенденцию правильно'. 'Дядя Миша! Но тогда получается, что честные люди должны всю жизнь жить среди нечестных практически в одиночестве, потому что их мало! И всю жизнь ждать, когда эта жизнь наконец закончится, чтобы попасть на Другую Сторону. Это же несправедливо!'
  
  'Конечно, несправедливо! Но мне ведь тоже надо как-то узнать, честный ты человек или только притворяешься. Среди честных людей гораздо легче оставаться честным. А ты попробуй остаться честным среди нечестных людей! Вот тут я и узнаю, кто ты на самом деле'. 'Дядя Миша, я всё-таки считаю, что это несправедливо' упрямо повторил Лёвка. 'А ты пожалуйся!' улыбнулся старик. Его суровое лицо на мгновение преобразилось удивительно мягкой улыбкой, словно сквозь непроницаемые тучи на мгновение выглянуло солнце и тут же исчезло. 'Пожаловаться? А кому, дядя Миша?' 'Да кроме меня, наверное, некому' со вздохом ответил старый часовщик. Большие стенные часы со снятой передней панелью внезапно издали старческий хрип и с усилием пробили два раза. Потом подумали, поскрипели и добавили ещё три медлительных удара. Часовщик молча подкрутил в часах какое-то колёсико, и их ход стал тише и ровнее.
  
  'Я тебе пожалуюсь, и ты мою жизнь тоже подкрутишь, как эти часы?' 'Нет, я просто тебя выслушаю'. 'А тогда какой мне смысл тебе жаловаться, а тебе мои жалобы слушать, дядя Миша?' спросил Лёвка. 'Ну, во первых, чтобы мне пожаловаться, ты должен подумать над своей жизнью. Уже польза! Многие считают что над ней вообще думать не надо. Во-вторых, ты облегчишь себе душу. Опять-таки польза. А в третьих, я тебя послушаю и тоже что-то пойму. Тоже польза' 'Кому польза, дядя Миша? Тебе или твоим часам?' 'Нет, не мне, и не часам. Времени'.
  
  'Значит, если я тебе пожалуюсь, мне жить станет лучше?' 'Это зависит от того, как ты будешь жаловаться. Если часто и по пустякам, я потеряю к тебе доверие и перестану тебя слушать. А если редко и всегда по делу, у меня возрастёт к тебе доверие. А доверие, мой мальчик, это время. То самое время, которое тебе пригодится на Другой Стороне для всяких интересных дел'.
  
  'Значит, я постоянно должен жить так чтобы заслужить твоё доверие, дядя Миша?' Старик оторвал узкую полоску бумаги от старой газеты, аккуратно скрутил козью ножку, подклеил её, лизнув палец, осторожно перегнул посредине, и щепотью засыпал в неё махорку из старинной табакерки. 'Шотландец, разве я тебе сказал, что ты мне что-то должен? Никто мне ничего не должен, и я ни от кого ничего не требую. Ты не должен ни пытаться заслужить моё доверие, ни возвращаться на Другую Сторону если у тебя остались вопросы, на которые ты при жизни не успел ответить'.
  
  'Какие вопросы, дядя Миша?' растеряно спросил Лёвка. 'Какие вопросы, ты должен понять сам. Я сейчас выйду покурить, мы с тобой попрощаемся, и ты походишь по улице своего детства и подумаешь. Если у тебя нет никаких вопросов, то тебе опять будет тринадцать лет, ты подойдёшь к известной тебе дырке в заборе, и через неё вылезешь в свой пионерский лагерь к своей подружке. Они ведь на Другой Стороне, только ты этого не знал'.
  
  'Я догадывался, дядя Миша. На этой стороне не может быть никакой Лунной Кочерги'. Лёвка глубоко вздохнул и почему-то вдруг вспомнил про Торквемаду. 'Ты мне всегда нравился, Шотландец! Поэтому я и даю тебе выбор. Если нет никаких вопросов, возвращайся на Другую Сторону, к подружке своего детства. А если у тебя ещё есть вопросы к жизни, на которые ты не ответил, иди на проходную. Через неё ты выйдешь в свою квартиру во Флориде, где тебе пятьдесят семь лет, и у тебя есть бесценный опыт, но нет своей семьи и нет твёрдого понимания, зачем ты живёшь'. 'А как же Майка?' 'Она будет ждать тебя и там, только там вы оба будете пожилыми людьми'. 'Спасибо, дядя Миша!' с чувством произнёс Лёвка. 'Да не за что! Ну, удачи тебе, Шотландец! Мазаль тов!'
  
  Лёвка закрыл за собой дверь Изначального Вигвама и побрёл по улице, старательно перешагивая через трещины в асфальте и перепрыгивая через лужи. За ним на некотором отдалении брели матрос Моисей Розенблют и боцман Исаак Трахтенберг. Они передавали друг другу бутылку рома, щедро отхлёбывая при каждой передаче. Матрос рассказывал боцману какую-то морскую байку, изображая её героев в лицах. Боцман картинно разводил руками, тёр ладонью шею и затылок, и басисто хохотал.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"