Шварц Миротвор : другие произведения.

Ошибка президента

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение рассказа "Особенности национальных выборов". 4 марта 1861 года. Не успев пройти инаугурацию, новый президент США уже сталкивается с серьезнейшей проблемой...


Миротвор Шварц

Ошибка президента

  

4 марта 1861 года, понедельник. 12:00
Вашингтон, Капитолийский Холм, Восточные Ворота

    
   Подъехав к месту назначения, карета остановилась.
   -- Прошу вас, мистер през... то есть мистер Дуглас, -- открыл дверь лакей.
   Ну да, подумал Стивен Дуглас, формально он еще не президент. Осталось еще пройти инаугурацию, на которую он, собственно, и приехал. А до тех пор президентом все еще будет Джеймс Бьюкенен, приехавший вместе с ним.
   Дуглас вышел из кареты. Толпа приветствовала его разноголосым шумом. В этом шуме угадывались отдельные аплодисменты -- но преобладали все же свист и улюлюканье. По правде говоря, это не очень-то его и удивило. Уже на протяжении торжественной поездки Дуглас заметил, что должного уважения к новому главе государства вашингтонцы проявлять пока не спешат. Что ж, очень жаль.
   -- Желаю удачи, сэр.
   Это сказал Бьюкенен, вышедший из кареты вслед за Дугласом. И эта вежливо-доброжелательная фраза была произнесена презрительным тоном. Конечно, Бьюкенена понять было можно -- тогда, в 56-м, он набрал целых 174 выборщика, а не какие-то жалкие 40. Ему-то не потребовались ни дополнительное голосование в Конгрессе, ни хитроумные закулисные интриги.
   Мысленно пожав плечами, Дуглас направился к помосту, где его ждал убеленный сединами Роджер Тейни, глава Верховного Суда. В конце концов, подумал он, в истории бывали и не такие примеры. Взять хотя бы французского короля Филиппа VI. "Король-подкидыш" -- так прозвали Филиппа, ставшего в 1328 году монархом лишь потому, что его кузен Карл IV скончался, не оставив потомства мужского пола. И что же? Династия Валуа, начавшаяся с Филиппа, продержалась на французском троне два с половиной столетия.
   Бьюкенен же направился не к помосту, а на трибуну для почетных гостей. Проводив его взглядом, Дуглас заметил на трибуне своего напарника Гершеля Джонсона, который уже прошел инаугурацию в зале Сената и официально стал вице-президентом. Рядом с Джонсоном сидел Джон Брекинридж -- уже не вице-президент и не соперник Дугласа на выборах, а новоизбранный сенатор от штата Кентукки. Другого же соперника Дугласа, Авраама Линкольна, что-то не было видно. Наверное, обиделся и не приехал. Нельзя сказать, чтобы Дугласа это очень огорчило. Или удивило.
   Взойдя на помост, Дуглас поздоровался с Тейни, для которого эта инаугурация была уже седьмой.
   Дуглас знал, что сейчас наконец исполнится мечта всей его жизни. И все же он испытывал не только радость, триумф и естественное в таких случаях волнение. Ко всему этому примешивалось какое-то странное ощущение -- как будто бы происходящее было чем-то нереальным... Что-то было не то. Или не так.
   Между тем Тейни произносил торжественную речь, уже ставшую для него привычной -- нечто вроде духовного напутствия будущему руководителю Америки. Будущий президент, однако, слушал вполуха, переводя взгляд то на толпу, то на здание Капитолия, то на трибуну для гостей... Да, что-то на трибуне было не так. Но что именно?
   -- Поднимите правую руку.
   Дуглас машинально повиновался, по-прежнему глядя на трибуну. Что-то этих гостей было... мало. Да, мало.
   -- Возложите руку на Библию.
   Хоть Тейни и не уточнил, какую именно руку, Дуглас послушно накрыл священную книгу левой ладонью. И снова бросил взгляд на трибуну. Все иностранные гости были налицо. Вот европейские послы, среди которых выделяются недовольный англичанин лорд Лайонс и вальяжный россиянин барон Стекль. Вот прусский атташе с австрийским министром иностранных дел. Вот генерал-губернатор Канады и принц Сиама. Вот президенты Боливии и Эквадора.
   -- Будьте добры произнести президентскую клятву.
   -- Я торжественно клянусь в том, -- действительно торжественным тоном произнес Дуглас, -- что я буду верно исполнять обязанности президента Соединенных Штатов, и что буду на пределе своих возможностей хранить, беречь и защищать Конституцию Соединенных Штатов.
   После этого собравшиеся зааплодировали. В такой момент не захлопал бы только последний невежа. Особенно громко аплодировали на трибуне. Да, отметил про себя Дуглас, вот и губернатор Джорджии Эмерсон аплодирует, и его коллеги из Флориды и Техаса...
   -- Поздравляю вас, мистер президент, -- протянул руку Тейни.
   И снова раздались аплодисменты. И только тут, пожимая руку Верховного Судьи, президент Дуглас наконец понял, чего -- вернее, кого -- на трибуне не хватало.
   Не хватало Эраста Фербенкса, губернатора Вермонта. Равно как и Натаниэля Бэнкса, губернатора Массачусетса. И губернаторов Миннесоты и Айовы что-то было не видно. А ведь их приглашали, и они обещали приехать. Где же они находятся, черт возьми?
   И тут Дуглас заметил, как к трибуне подбежал Патрик Шеппард -- его личный секретарь. Подбежал к трибуне и протиснулся к вице-президенту Джонсону. И что-то прошептал Джонсону на ухо.
   После чего Джонсон изменился в лице. И побледнел. Что же за новость сообщил ему Патрик?
   Впрочем, Дугласу так или иначе было не до того. Пора было начинать обращение к народу, без которого еще не обходился ни один уважающий себя новоявленный президент.
   -- Мои собратья-американцы... -- начал свою речь Дуглас.

* * *

14:00
Филадельфия, Зал Независимости

    
   -- Мои собратья-северяне... -- начал свою речь Линкольн.
   Делегаты всех четырнадцати северных штатов, в которых Линкольн победил на ноябрьских выборах, шумно зааплодировали. Улыбнувшись и отвесив благодарственный поклон в сторону заполненной до отказа аудитории, Линкольн переждал аплодисменты и продолжил:
   -- Восемьдесят пять лет назад, в 1776 году, представители тринадцати колоний собрались на Второй Континентальный Конгресс. Они собрались здесь, в этом самом зале, дабы обсудить свои взаимоотношения с Британской Империей. Несмотря на существенные разногласия с имперским правительством в Лондоне, колонисты вот уже несколько лет пытались найти приемлемый компромисс, но английский король Георг III снова и снова отвергал все их предложения. Коронованный тиран отказывал американским колонистам в праве на самоуправление, давил их непомерными налогами и размещал в колониях все новых и новых солдат -- опять-таки за счет колонистов. И вот в один прекрасный день, 4 июля, терпение американцев лопнуло -- и они провозгласили независимость. Так Америка распрощалась с тиранией, с феодализмом, с мрачным наследием европейского средневековья.
   Некоторые из делегатов Третьего Континентального Конгресса снова захлопали, хотя и не очень уверенно -- в конце концов, пока что Линкольн всего лишь пересказал общеизвестную главу из учебника истории.
   -- Новое государство, Соединенные Штаты Америки, -- продолжил Линкольн, -- пережило немало войн и прочих потрясений. Однако оно не только выжило, но и стало первой державой Нового Света. Как территория, так и население Америки увеличились в несколько раз. Республиканская демократия Америки стала примером для всего цивилизованного мира. Миллионы иммигрантов приехали и продолжают приезжать в Америку в поисках лучшей жизни. Все это так. И тем не менее...
   Нахмурившись, Линкольн изобразил на своем лице скорбь.
   -- И тем не менее мы, граждане свободных штатов, не можем не замечать печально известного позора Америки, ахиллесовой пяты Америки, препятствия на пути Америки к прогрессу и процветанию. Да, друзья мои, я говорю о рабовладении, до сих пор существующем в южных штатах -- в Алабаме и Джорджии, в Виргинии и Арканзасе, в Северной и Южной Каролинах. Это отвратительное варварское явление, несовместимое с христианскими принципами добра и милосердия, до сих пор не изжито в стране, гордо именующей себя самой свободной в мире. О какой свободе может идти речь, когда один человек может владеть другим человеком, словно скотиной? Кровь стынет в жилах, когда видишь перед собой ужасные примеры невероятной жестокости и угнетения...
   После этого Линкольн привел и без того возмущенной аудитории несколько подобных примеров. Часть из них была почерпнута Честным Эйбом из далекого кентуккийского детства, часть -- из рассказов знакомых аболицинистов, остальные -- из "Хижины дяди Тома". Впрочем, фактическая сторона дела особого значения не имела, ибо рабовладельческая система все эти ужасы вполне допускала -- и уже поэтому действительно заслуживала осуждения.
   -- Конечно, рабство не является американским изобретением, -- справедливости ради заметил Линкольн. -- Оно досталось Америке от Британской Империи как бы по наследству. Тогда, в прошлом веке, рабовладение процветало -- если такое слово здесь уместно -- во всех европейских колониях, да и в самой Европе народные массы едва ли обладали какой бы то ни было личной свободой. Однако с тех пор прошло много десятилетий. Мир изменился. И Британская Империя, и Французская Империя с рабством давно покончили. Подняло голову простонародье в Европе. Даже в самодержавной России царь отменил наконец крепостничество. А что же американский Юг?
   Делегаты засвистели, а кое-кто даже затопал ногами. Естественно, все эти эмоции относились не к Линкольну, а к Югу. Как уже отметил в своем приветствии Честный Эйб, южан в зале не было.
   -- Мы, граждане свободного Севера, -- гордо и вместе с тем печально сказал Линкольн, -- все эти годы проявляли воистину ангельское терпение. Мы надеялись, что наши заблудшие южные братья возьмут с нас пример и прислушаются к нашим добрым советам, исполненным христианского человеколюбия. Мы терпеливо ждали, когда же они наконец вспомнят о собственной религиозности, которой так гордятся, и возлюбят черных братьев своих, как самих себя. Мы молились за рабовладельцев-плантаторов, погрязших во грехе.
   Дабы не утомлять почтеннейшую публику многословием -- а может, по какой-нибудь другой причине -- Честный Эйб не стал упоминать о полнейшем безразличии, которое до последнего времени проявляло к рабству большинство северян. Также Линкольн не сказал ни слова и о северных банках, изрядно поднажившихся на работорговле.
   -- И что же? -- гневно задал Линкольн риторический вопрос. -- Как оказывается, южане своим неправедным образом жизни вполне довольны, и менять ничего не собираются. Напротив, они навязывают свой образ жизни всей стране, распространяя рабовладение на все новые и новые территории. Томас Джефферсон покупает у Наполеона Луизиану -- и новые штаты становятся рабовладельческими. Эндрю Джексон отбирает у Испании Флориду -- рабовладение проникает и туда. Америка выигрывает Мексиканскую войну -- та же история с Техасом. А западные территории, еще не ставшие штатами? Южане спят и видят, как бы заранее объявить их рабовладельческими. Даже мы здесь, на Севере, обязаны по закону возвращать беглых рабов на Юг. Что же в таком случае остается от нашей собственной свободы?
   И снова собравшиеся северяне выразили свое возмущение топотом и свистом.
   -- Как же южанам все это удается? -- развел руками Линкольн. -- Ведь северных штатов больше, чем южных. Ведь и по количеству населения Юг уступает Северу, даже если считать бесправных рабов-негров. Почему же федеральное правительство в Вашингтоне постоянно оказывает предпочтение меньшинству? Не потому ли, что южанам нет равных в искусстве политических интриг и заговоров?
   Ответом Линкольну был новый возмущенный гул. Похоже было, что логический вывод Честного Эйба никто оспаривать не собирался.
   -- А за примерами южного коварства далеко ходить не нужно! -- повысил голос Линкольн, чтобы перекричать делегатов. -- Как нам всем хорошо известно, всего несколько месяцев назад состоялись президентские выборы. Как нам также известно, первое место, набрав практически половину выборщиков, занял кандидат, неугодный Югу.
   Линкольн не любил говорить о себе в третьем лице, но сейчас это было необходимо.
   -- И что же сделали южные депутаты Конгресса? -- сказал Линкольн возмущенным тоном. -- Они украли у этого кандидата заслуженную победу, отдав ее проходимцу, который набрал ничтожную горсточку выборщиков и не занял на выборах даже второго места. Снова южане добились своего, используя лазейки в американской политической системе.
   Линкольн грустно покачал головой, изобразив на лице неутешную печаль, навеянную тем прискорбным фактом, что на белом свете еще могут существовать такие мерзавцы и негодяи.
   -- Что же следует сделать нам, -- обратился Честный Эйб к аудитории, -- нам, гражданам свободного Севера? Неужели мы снова молча снесем очередное оскорбление? Неужели мы опять поступимся нашими высокими моральными принципами? Неужели мы смиримся с тем, что наша политическая воля, наши чаяния -- пустой звук для ставленников Юга в Вашингтоне?
   -- Нет! Хватит! -- раздались в зале голоса, сопровождаемые новым гулом и свистом.
   -- Давайте же, мои собратья-северяне, -- сменил Линкольн тон с печального на торжественный, -- возьмем пример с наших дедов и прадедов, которые не побоялись тогда, в эпоху Революции, бросить вызов неправедной власти. Они распрощались с тиранией и феодализмом -- мы распрощаемся с несправедливостью и рабовладением. Они не признали короля Георга -- мы не признаем самозванца Дугласа. Они сказали "нет" Британской Империи -- мы скажем "нет" Соединенным Штатам!
   Зал затих. Только сейчас делегаты Третьего Континентального Конгресса как следует почувствовали, что на их глазах -- вернее, при их непосредственном участии -- происходит великое историческое событие.
   -- Что могли сделать тринадцать колоний, -- гордо сказал Линкольн, -- то могут сделать четырнадцать штатов. Четырнадцать свободных республик, которые отныне обьединяются в новую федерацию, новый союз, новое государство -- Федеративные Штаты Америки!
   Таких бурных аплодисментов Зал Независимости не слышал еще никогда. Даже 4 июля 1776 года.

* * *

18 марта, понедельник. 11:00
Вашингтон, Капитолийский Холм

    
   Вообще-то американский Конгресс тридцать седьмого созыва должен был собраться только в декабре. Однако события, произошедшие две недели назад, были по меньшей мере чрезвычайными. Таким образом, президент Дуглас немедленно созвал конгрессменов -- как сенаторов, так и депутатов Палаты Представителей -- на внеочередную сессию.
   Дуглас вошел в зал заседаний, предназначенный для совместного заседания Сената и Палаты, и немедленно заметил, что аудитория была в лучшем случае полупустой -- из трех сотен конгрессменов налицо была едва ли одна. Конечно, не все конгрессмены успели за пару недель добраться до столицы -- но главная причина все же заключалась в отсутствии законодателей из четырнадцати штатов новоявленной Федерации.
   -- Джентльмены! -- обратился Дуглас к присутствующим конгрессменам. -- Как известно, в начале этого месяца кучка сепаратистов, собравшись в Филадельфии, совершила акт государственной измены, незаконно обьявив о создании самозванного псевдогосударства на американской земле. К моему величайшему сожалению, этот позорный акт поддержало несколько северных штатов, самовольно обьявивших о выходе из нашего Союза.
   Дуглас не лгал. Он действительно считал действия сепаратистов государственной изменой. Что же до слова "несколько"... пожалуй, слово "большинство" прозвучало бы более уместно, но это уже дело вкуса.
   -- Это чудовищное преступление, -- гневно продолжил президент, -- не должно остаться безнаказанным. Как глава государства, я предлагаю Конгрессу обьявить...
   -- Войну? -- раздался голос откуда-то слева.
   -- Нет, не войну, -- сурово посмотрел Дуглас на перебившего его депутата. -- Мы ведем войны, равно как и переговоры, с иностранными государствами, а не с бандами изменников. Я предлагаю Конгрессу обьявить военное положение и послать армию в карательную экспедицию. Эта беспрецедентная ситуация...
   -- Позвольте мне сделать замечание, мистер президент, -- раздался голос справа.
   Не дожидаясь позволения, с места поднялся плантатор Джеймс Хэммонд, сенатор от Южной Каролины.
   -- Пожалуйста, мистер Хэммонд, -- дал запоздалое разрешение Дуглас.
   -- О чем идет речь-то? -- сказал Хэммонд в своей обычной развязной манере, пожимая плечами. -- Ну, некоторые янки решили от нас отделиться. А нам-то что за беда?
   -- То есть как... -- удивленно уставился на Хэммонда Дуглас.
   -- Да так, мистер президент, -- спокойно ответил Хэммонд. -- Я, как настоящий южный джентльмен, этому только рад. Эти янки нас, южан, уже достали. Рабство наше им не нравится, образ жизни наш им не по душе, не уважают нас совершенно... Ну и пусть катятся тогда в свой... Янкиленд, -- хихикнул Хэммонд, довольный собственным остроумием. -- А вы что предлагаете? Вернуть их силой? Чтобы они опять нам на мозги капали? Чтобы эти безбожные плутократы снова поучали нас, как с нашими же черномазыми обращаться? Да на кой черт нам это надо?
   К удивлению Дугласа, большинство конгрессменов сочувственно закивало, а кое-кто даже зааплодировал. Не высказали одобрения лишь немногие оставшиеся в Конгрессе северяне -- иллинойцы, индианцы и калифорнийцы с орегонцами.
   -- Джентльмены, джентльмены, -- попытался урезонить законодателей Дуглас, -- ну разве можно так легкомысленно относиться к нашему Союзу? Наше государство тем и сильно, что представляет собой союз равноправных штатов, который не может быть просто так нарушен в одностороннем порядке. Представьте, что два бизнесмена заключают контракт. И вот один из них решает контракт разорвать, забыв о договорных обязательствах перед партнером. Разве такое допустимо?
   -- Позвольте мне ответить, мистер президент, -- более вежливым, чем у Хэммонда, тоном сказал сенатор от Луизианы Джуда Бенджамин, благообразного вида еврей карибского происхождения.
   Дуглас молча кивнул, и Бенджамин вскочил на ноги:
   -- Во-первых, мистер президент, аналогия с контрактом не вполне уместна. Скорее можно говорить об аналогии с браком, в который вступают свободный мужчина и свободная же женщина. Увы, иногда одному из супругов брак становится в тягость, и тогда он, будучи свободным человеком, имеет право требовать развода. Насильно мил не будешь, как говорится.
   -- Мистер Бенджамин, -- повысил голос Дуглас, -- мы сейчас говорим не о контракте и не о браке, а о политическом устройстве нашего государства.
   -- Совершенно верно, -- охотно согласился сенатор. -- А какой принцип заложен в основу нашего государства?
   Опасаясь подвоха, Дуглас промолчал.
   -- Еще наши Отцы-Основатели, -- важно поднял указательный палец Бенджамин, -- сформулировали тот архиважнейший постулат, на котором держится любая республика. А именно -- правительство может управлять только с согласия управляемых. Согласно этому постулату, мы отделились от Британии -- и имели на это полное право. Согласно этому же постулату, Федеративные Штаты отделяются от нас -- и также имеют на это полное право. Мы не можем управлять ими без их согласия.
   И снова законодатели-южане закивали головами. Трудно сказать, подумал ли при этом кто-нибудь из них о возможном несогласии рабов с рабовладением. Впрочем, к делу это не относилось.
   -- Джентльмены, -- почти умоляющим тоном сказал Дуглас, -- сейчас не время обсуждать всевозможные теоретические постулаты. На карту поставлена судьба нашей страны, и мы не можем...
   -- Дуглас, да хватит уже чушь молоть! -- раздался голос откуда-то из задних рядов. Судя по выговору, неизвестный депутат был алабамцем. -- Мы не для того сделали вас президентом, чтобы вы нас на войну с янками гнали. Лучше давайте-ка обсудим, как патрули на новой границе поставить. А то если раньше беглым черномазым нужно было до Канады добраться, то сейчас только до Пенсильвании или Огайо...
   -- Верно! -- раздались возгласы. -- Молодец, Джим! Правильно сказал! Так ему!
   О том, чтобы поставить алабамского хама на место, никто даже не заикнулся. Дуглас окончательно понял, что его авторитет в новом Конгрессе близок к нулю.
   Равно как и шансы на подавление северных сепаратистов.

* * *

24 марта, воскресенье. 10:00
Чикаго, парк Эванстон

    
   И снова со стороны озера Мичиган подул сильный ветер. На этот раз он был настолько сильным, что сдул котелок с головы стоящего на помосте губернатора. Что, естественно, тут же вызвало смех собравшейся на митинг публики.
   Однако губернатор Иллинойса Ричард Ейтс был не из тех, кто боится показаться смешным. Напротив, он умел и любил посмеяться над собой.
   -- Да, друзья мои, -- засмеялся Ейтс, наклоняясь за упавшей шляпой, -- не зря Чикаго называют "городом ветров".
   Впрочем, вернув шляпу на место, губернатор снова посерьезнел:
   -- Тем не менее, джентльмены, сегодня я буду говорить не о явлениях природы, а о политических событиях. Как вы все уже, наверное, читали в газетах или слышали от знакомых, четырнадцать северных штатов обьявили о выходе из Союза и создании собственной Федерации. После чего Конгресс в Вашингтоне, несмотря на уговоры нашего уважаемого земляка президента Дугласа, не сделал ни малейшей попытки вернуть сепаратистов обратно. Таким образом, мои дорогие иллинойцы, в настоящий момент наш Союз насчитывает девятнадцать штатов -- четыре свободных и пятнадцать рабовладельческих...
   -- Ну и что с того? -- раздался голос откуда-то из десятого ряда.
   -- А то, мой уважаемый собеседник, -- подчеркнуто вежливо ответил Ейтс перебившему его невеже, -- что под угрозой находится суверенитет нашего штата. Как известно, конституция Иллинойса, принятая уже больше сорока лет назад, категорически запрещает рабство на нашей территории. Мы, иллинойцы, считаем себя гражданами свободного штата -- и по праву этим гордимся. Однако федеральное правительство то и дело дает нам понять, что наша свобода весьма и весьма... ограничена. Взять хотя бы "Закон о беглых рабах"...
   Некоторые из собравшихся чикагцев гневно засвистели. "Закон о беглых рабах", принятый под давлением южан в 1850 году Конгрессом, был действительно весьма непопулярен на Севере. Согласно этому закону, любой раб, сбежавший от хозяина-южанина на свободный Север, все равно оставался рабом. Рабом, которого надлежало вернуть "домой" -- то есть обратно к хозяину. Поимка и возвращение беглеца вменялись в обязанность всем северным полицейским и прочим служителям закона. Пренебрежение подобными обязанностями влекло за собой штраф на огромную сумму -- тысячу долларов.
   -- Как же мы можем считаться свободным штатом, -- задал Ейтс риторический вопрос, -- если обязаны уважать права рабовладельцев?
   -- Да плевал я на этих беглецов с Юга! -- презрительно фыркнул кто-то из толпы. Похоже, что это был все тот же невежа из десятого ряда.
   Губернатор едва заметно поморщился, но остался спокоен.
   -- Дело не только в беглых неграх с Юга, -- покачал он головой. -- У нас в Иллинойсе тоже есть негры, которые не менее свободны, чем мы с вами. Однако любой проходимец может заявиться сюда откуда-нибудь из Джорджии или Арканзаса и заявить о том, что тот или иной негр на самом деле когда-то был его рабом, а потом сбежал на Север. И каким же образом свободный иллинойский негр сможет доказать, что никогда в жизни и на Юге-то не был? А никаким. Согласно этому богомерзкому закону, подозреваемый в побеге негр не имеет даже права давать показания в суде в свою защиту. А если учесть тот печальный факт, что за возвращение "собственности" хозяину судейские чиновники получают вознаграждение, а за оправдание невинного человека не получают ни цента... Стоит ли удивляться тому, что подобные случаи происходят сплошь и рядом? Жители свободного штата Иллинойс, свободные от рождения, становятся рабами на южных плантациях. Это ли не...
   -- Чихать я хотел на черномазых! -- раздался все тот же ехидный голос.
   -- "Закон о беглых рабах" нарушает права не только негров, -- Ейтс подчеркнуто употребил правильный термин, а не оскорбительный эпитет. -- И белые иллинойцы также не свободны в своих действиях. Любой гражданин нашего так называемого свободного штата, давший приют беглому рабу или хотя бы не сообщивший о нем в полицию, подвергается не только штрафу, но и шестимесячному тюремному заключению. Вот как жестоко караются христианское человеколюбие и приверженность традициям свободы, на которых основана наша иллинойская конституция.
   На этот раз губернатору не возразил никто. Действительно, принятый Конгрессом закон был именно таким.
   -- И это еще не все, -- продолжил Ейтс. -- Мало того, что нам на шею повесили "Закон о беглых рабах", так ведь есть еще и "Дело Дреда Скотта"...
   На это раз недовольно засвистела и загудела добрая половина собравшихся. "Дело Дреда Скотта" было настолько известным -- точнее, печально известным -- что вдаваться в детали губернатору не пришлось. Все чикагцы и так знали, что негр по имени Дред Скотт был рабом доктора Джона Эмерсона, который в 1840-х годах переехал из рабовладельческого Миссури в свободный Иллинойс, взяв Дреда с собой. Прожив вместе с хозяином в Иллинойсе несколько лет, Скотт вернулся в Миссури. Однако доктор Эмерсон умер, а новый хозяин оказался не в пример хуже старого -- и в один прекрасный день Дред подал на него в суд. В своем заявлении Скотт указал, что рабом он больше не является, ибо пребывание в свободном Иллинойсе сделало его свободным человеком. Дело пошло по инстанциям -- и лет через десять дошло до Верховного Суда.
   И вот в 1857 году Верховный Суд вынес наконец вердикт, который, как известно, обжаловать уже негде. В свободе Дреду Скотту было категорически отказано. Более того, председатель Суда Тейни подчеркнул в судебном решении, что черные рабы не являются гражданами Соединенных Штатов, а посему никаких прав у них нет и быть не может -- и уж, конечно, не может быть и речи о том, чтобы раб подавал на хозяина в суд. Таким образом, заключал Тейни, никакой закон свободного штата, в который переехал рабовладелец, не смеет посягать на его священное право владеть живой "собственностью".
   И хотя сам Дред Скотт в итоге свободу получил -- сразу после суда его выкупил и освободил знакомый аболиционист -- дело Дреда Скотта давно уже вышло за рамки обычной судебной тяжбы.
   -- Что означает вердикт Верховного Суда? -- задал вопрос Ейтс, и тут же на него ответил. -- Он означает, что теперь любой южанин может приехать к нам в Иллинойс вместе со всеми своими рабами. И никакие наши иллинойские законы о недопустимости рабства ему не писаны. И никакие параграфы нашей иллинойской конституции ему тоже не указ. Наш свободный Иллинойс стал de facto таким же рабовладельческим штатом, как Луизиана или Алабама...
   -- Ну и что? -- снова раздалась реплика из десятого ряда. -- После этого вердикта уже четыре года прошло. Жили ведь как-то...
   Губернатор чуть не застонал от раздражения. Разве можно представить такое поведение где-нибудь в Европе, не говоря уже об Азии? Да если бы там какой-нибудь простолюдин осмелился перебивать речь высокопоставленной особы, так его б давно уже воспитывали кулаками какие-нибудь жандармы. А в Америке -- пожалуйста. Свобода слова, что тут поделать...
   -- Пока свободных штатов было больше, -- возразил Ейтс неуемному невеже, -- пока южане находились в меньшинстве, все это было не так уж страшно. Однако сейчас, как я уже сказал, в меньшинстве оказались именно мы, северяне. Это значит, что южане нас просто задавят. Поскольку в Пенсильванию, Огайо или, скажем, Нью-Йорк ни одного рабовладельца больше никогда не пустят, куда, друзья мои, хлынут все эти переселенцы с Юга? Орегон и Калифорния далеко. Остаются Индиана и... Иллинойс.
   Сделав небольшую паузу, губернатор продолжил:
   -- Представьте себе тысячи, десятки тысяч рабовладельцев из Миссури, Кентукки, Виргинии, Флориды. Десятки, сотни тысяч рабов в Иллинойсе. Рабство в Иллинойсе. Плантации в Иллинойсе. Аукционы в Спрингфилде. Обьявления о продаже рабов в "Чикаго Трибюн". Массовые увольнения белых рабочих -- ведь хозяевам куда дешевле использовать бесправных невольников. Законы Иллинойса, конституция Иллинойса, суверенитет Иллинойса -- пустой звук.
   Теперь уже недовольно гудели все, или почти все. Справедливости ради следует отметить, что возмущение многих собравшихся было вызвано не столько нарушеним конституции Иллинойса, сколько возможным наплывом сотен тысяч негров и призраком безработицы. Но принципиального значения это не имело. Своей цели Ейтс добился.
   -- Вот почему, мои дорогие сограждане, -- повысил губернатор голос, -- мы начнем послезавтра плебисцит по вопросу о выходе Иллинойса из состава США и присоединении к Федерации. Я полагаюсь на ваш здравый смысл, джентльмены, равно как и на вашу память. Уже несколько раз наш штат предпочел Дугласа Линкольну. Пора наконец сделать правильный выбор!
   Топла зааплодировала. И тут не обошлось без гомона и свиста -- но эти звуки были скорее одобрительными. Отвесив почтеннейшей публике прощальный поклон, Ейтс сошел с помоста.
   "Надо будет не забыть передать Скотту двадцать долларов," -- подумал он.
   Естественно, губернатор имел в виду не Дреда Скотта, а Скотта Питерса -- того самого невежу из десятого ряда, который подавал Ейтсу заранее заказанные реплики.

* * *

25 марта, понедельник. 10:00
Вашингтон, Белый Дом, Овальный Кабинет

    
   -- Что-нибудь еще, сэр? -- спросил Патрик Шеппард, передавая Дугласу "Морнинг Кроникл".
   -- Нет, спасибо, Патрик, -- ответил секретарю Дуглас. -- Можете идти.
   Усевшись поудобнее, президент разложил газету на столе и углубился в чтение. Однако не прошло и пяти минут, как его отвлекли шаги в коридоре. Эта походка показалась Дугласу знакомой...
   -- Доброе утро, мистер вице-президент, -- подтвердил догадку Дугласа голос Шеппарда из приемной.
   -- Здравствуйте, Патрик, -- отрывисто ответил Гершель Джонсон, после чего вошел в Овальный Кабинет.
   Вице-президент был явно не в духе. На его лице, и без того неприятном, легко угадывались гнев и ярость.
   -- Стивен, вы уже видели? -- сказал Джонсон вместо приветствия, указывая на газету.
   -- Вчерашнюю речь Ейтса? -- кивнул головой Дуглас. -- Как же, только что прочитал...
   -- Я не об этом, -- отмахнулся Джонсон. -- Посмотрите-ка на пятую страницу.
   Дуглас пожал плечами и зашуршал страницами. На пятой странице красовалась Конституция Федеративных Штатов Америки, только что принятая в Филадельфии.
   -- Полюбуйтесь-ка, полюбуйтесь, -- ткнул пальцем в газету Джонсон.
   Дуглас снова пожал плечами. Насколько он знал, Конституция Федерации была почти полностью списана с Конституции США -- ну разве что "Билль о правах" представлял собой не десять дополнительных поправок, а десять оригинальных статей. И, конечно же, о рабстве в Конституции ФША почти не упоминалось -- кроме той статьи, где оно категорически и бесповоротно запрещалось.
   -- Вы сюда, сюда посмотрите, -- уточнил Джонсон. -- Параграф восемь, статья четыре.
   -- "Правительство Федеративных Штатов, равно как и правительство какого-либо штата," -- прочел вслух Дуглас, -- "не может лишить прав или ограничить в правах кого бы то ни было из-за его расы, национальности, религии или цвета кожи".
   -- Ну и как вам это нравится? -- чуть не взорвался от гнева Джонсон.
   -- Что ж... -- задумчиво сказал Дуглас. -- "Все люди созданы равными"... Кажется, так сказано в нашей Декларации Независимости?
   -- Мало ли что там сказано! -- стукнул кулаком по столу Джонсон. -- Дать неграм не только свободу, но и равные права? Какая наглость!
   -- Да, от Линкольна я такого не ожидал, -- по-прежнему задумчиво протянул Дуглас. -- Эйб, конечно, всегда был аболиционистом, но о равных правах и не заикался. До сих пор, насколько я знаю, он предлагал вернуть освобождаемых рабов в Африку...
   -- То-то и оно! -- воздел руки к небу Джонсон. -- Но ведь тогда речь шла о всей Америке. А сейчас -- только о Севере. Сколько живет негров в этой самой янковской Федерации? Капля в море, верно? Вышли их в Африку или дай им равные права -- никто на самом деле и разницы-то не заметит. А у нас?
   -- Да, у нас последствия были бы несколько иными, -- согласился Дуглас.
   -- Представьте себе, Стивен, -- понизил голос Джонсон, наклонившись к Дугласу, -- что нашим неграм не только дали свободу, но и разрешили... -- прошептал он, -- голосовать. Ну, в Орегоне или Индиане еще ладно, а на Юге, где негров в иных штатах больше половины? Представьте себе черных делегатов от моей родной Джорджии или черного сенатора от Миссисипи. А то и черного губернатора. А то и...
   Тут Джонсон в ужасе остановился -- и даже прикрыл рот ладонью.
   -- Да, Гершель, вы правы, -- кивнул Дуглас. -- У нас этого лучше не делать. По крайней мере, в ближайшие сто лет.
   -- По мне, так никогда! -- резко ответил Джонсон. -- Лучше оставить все как есть. Пусть либералы всего мира награждают Линкольна и его чертову Федерацию незаслуженными аплодисментами. Пусть тычут в нас пальцем. Все равно мы лучше знаем, что для нашей страны хорошо, а что плохо. И уж теперь-то никакие аболиционисты в Филадельфии или Бостоне нам не указ.
   Немного успокоившись, вице-президент попрошался и ушел. А Дуглас снова принялся перечитывать чикагскую речь иллинойского губернатора.
   -- Значит, они недовольны именно этим законом, -- пробормотал Дуглас, -- и именно этим вердиктом...
   Он посмотрел на календарь. Времени было мало. Плебисцит в Иллинойсе начинался завтра. Его родной -- ну, почти родной -- штат был на грани выхода из Союза...
   Снова обратиться к Конгрессу? Но сегодня заседания не было, и завтра тоже.
   -- Чрезвычайные ситуации, -- вслух подумал Дуглас, -- требуют чрезвычайных мер...
   В конце концов, на то он и президент, чтобы руководить.
   -- Патрик! -- позвал Дуглас секретаря. -- Принесите мне перо и бумагу...

* * *

26 марта, вторник. 11:00
Филадельфия, Дом Пауэла, Президентский Кабинет

    
   -- Поразительно... -- покачал головой Линкольн, положив свежий номер газеты обратно на стол.
   Временный президент ФША и впрямь был поражен прочитанным.
   -- Да, такое случается не каждый день, -- хмыкнул Уильям Сьюард, государственный секретарь Федерации.
   Действительно, президентский указ, изданный вчера Стивеном Дугласом, был совершенно беспрецедентным. Ссылаясь на экстраординарные обстоятельства, президент США обьявлял об отмене как "Закона о беглых рабах", так и вердикта по "Делу Дреда Скотта".
   -- Неужели он не уважает собственную Конституцию? -- возмущенно сказал Линкольн. -- Ведь разделение властей -- это основа республиканской демократии. Как в США, так и у нас в Федерации. Ведь не может глава исполнительной власти отменять решения, вынесенные властью законодательной. Конечно, есть право "вето", но кто ж это накладывает вето через одиннадцать лет? А отменять решения власти судебной тем более никто не имеет права -- ни Президент, ни Конгресс. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!
   -- Знаете, Эйб, -- смущенно ответил Сьюард, -- чья бы корова мычала...
   -- Какая еще корова? -- удивился Линкольн.
   -- Это такая иностранная идиома, -- пояснил Сьюард, -- кажется, русская. Я хочу сказать, что не нам с вами критиковать Дугласа за неуважение к Конституции.
   -- Почему же? -- неожиданно резко спросил Линкольн.
   -- Да потому что мы с вами, Эйб, не так давно возглавили сецессию, то есть выход четырнадцати штатов из Союза. Более неконституционное действие и представить трудно.
   -- А вот тут-то вы и ошибаетесь! -- ответил Линкольн торжествующим тоном. -- В Конституции США о сецессии не сказано ни слова. Вы думаете, Уильям, я не проштудировал ее от корки до корки раз двадцать-тридцать, пока разьезжал все эти месяцы по Северу, втайне собирая делегатов Третьего Конгресса? Ни одного слова, ни единой буквочки. Стало быть, ничего мы не нарушили, ибо что не запрещено, то разрешено. Не верите -- спросите у Салмона. У него теперь новое звание, более почетное.
   Естественно, Линкольн намекал на то, что Салмон Чейз был уже не "генеральным адвокатом сбежавших негров", а Генеральным Прокурором ФША.
   -- Хорошо, Эйб, -- улыбнулся Сьюард, -- я поверю вам на слово.
   -- Конституция священна, -- торжественным тоном сказал Честный Эйб. -- Я всегда уважал Конституцию США, и точно так же никогда не нарушу Конституцию ФША. Я никогда не уподоблюсь "маленькому гиганту", который явно возомнил себя Наполеоном.
   -- Чтобы уподобиться Наполеону, одного маленького роста мало, -- презрительным тоном сказал Сьюард. -- Наполеона народ действительно любил, а не просто слушался из-под палки. А Дугласа не любит никто.
   -- А за что любить этого самозванца? -- злобно усмехнулся Линкольн. -- Украл у меня победу на выборах, вот пусть теперь и мучается.
   -- Да уж, мало ему не покажется, -- заметил Сьюард. -- Как вы думаете, Эйб, дойдет ли дело до импичмента? Или...
   -- Или... -- задумчиво протянул Линкольн. -- Вполне возможно, что "или"...
   Оба собеседника замолчали. Каждый из них обдумывал возможное "или".
   -- С другой стороны, -- нарушил молчание Линкольн. -- это уже не наши проблемы. У нас теперь есть свое государство.
   -- Да, это верно, -- согласился с президентом Сьюард. -- Знаете, Эйб, а ведь я зря вас тогда ругал.
   -- Когда? -- удивленно спросил Линкольн.
   -- Тогда, в ноябре, в день после выборов. Может быть, оно и к лучшему, что мы тогда проиграли...
   Линкольн на секунду задумался.
   -- Может быть, Уильям, -- кивнул он головой. -- Может быть...

* * *

28 марта, четверг. 10:00
Монтгомери, штат Алабама. Вокзал

    
   Поезд остановился.
   -- Монтгомери! -- послышался голос кондуктора. -- Выходят все, кто едет до Монтгомери!
   Люди на перроне заволновались. Следует заметить, что заполнившая перрон толпа состояла не из случайных зевак, а из законодателей штата Алабама, политических деятелей из сопредельных штатов и репортеров местных газет. Все эти люди явно чего-то ожидали.
   И вот их ожидания оправдались -- из первого вагона вышел Джефферсон Дэвис, сенатор от штата Миссисипи. Вслед за ним появились Джуда Бенджамин, Джеймс Хэммонд, Альберт Браун и несколько других сенаторов.
   -- Мои собратья-южане! -- обратился к собравшимся Дэвис.
   Собравшиеся зааплодировали.
   -- Меня зовут Джефферсон Дэвис, -- сказал Дэвис торжественным тоном, хотя его имя и так было всем известно. -- Я -- бывший сенатор Конгресса Соединенных Штатов.
   Часть слушателей удивленно ахнула. Но только часть.
   -- Вы хотите узнать, почему я употребил слово "бывший"? -- с понимающим видом кивнул Дэвис. -- Все дело в том, джентльмены, что я больше не могу и не хочу быть членом правительства страны, в которой демократию сменила диктатура. Я не могу находиться в одном городе с тираном, который превратил Конституцию в ничего не значащий клочок бумаги. Я не желаю признавать своим президентом чудовище, которое смеет незаконно посягать на важнейшие законодательные и судебные решения в американской истории!
   -- Мистер Дэвис! -- крикнул один из репортеров. -- Является ли ваш демарш...
   Договорить репортер не смог -- на него тут же зашикали. В самом деле, нельзя же путать торжественную речь с пресс-конференцией.
   -- На протяжении многих десятитетий, -- продолжил Дэвис, -- мы, благородные сыны гордого Юга, изо всех сил старались мирно сосуществовать в одном государстве с нашими северными соседями. Будучи добрыми христианами и истыми джентльменами, мы нередко шли на компромисс. Мы терпели запрет на рабовладение в северных штатах. Мы сносили насмешки и оскорбления. Мы даже поддержали на последних выборах не южного джентльмена Брекинриджа, а иллинойца Дугласа. И какой же благодарностью отплатил нам этот презренный янки?
   Печально вздохнув, Дэвис тут же ответил на собственный риторический вопрос.
   -- Узурпатор Дуглас, получивший власть только благодаря Югу, три дня назад фактически отменил священное право каждого южанина на владение собственностью. Теперь ни один из нас, джентльмены, не может быть спокоен за свое имущество. Представьте себе трудолюбивого и богобоязненного миссурийца или кентуккийца, который в поте лица своего за много лет скопил немного денег и купил на аукционе раба. И что же? Теперь этому рабу достаточно переплыть реку, чтобы оказаться в Иллинойсе или Индиане! А что же наш честный рабовладелец? Он безнадежно разорен, ибо возвращать беглеца теперь никто не обязан. А если предавший хозяина раб и вернется обратно, то лишь для того, чтобы посмеяться над беднягой. Ведь раб, ступивший на землю свободного штата, уже больше и не раб -- так теперь утверждает диктатор Дуглас! Нет, джентльмены, прав был Линкольн!
   Толпа недоуменно загудела.
   -- Конечно, он был прав далеко не во всем, -- успокоил толпу Дэвис. -- Но в известной речи, которую Линкольн произнес три года назад в Спрингфилде во время дебатов с Дугласом, он верно заметил, что не может государство быть наполовину свободным, наполовину рабовладельческим. А потому, мои собратья-южане, давайте-ка возьмем пример с Линкольна и его Федерации. Давайте создадим свое государство, в котором никто и никогда не будет угрожать нашему образу жизни, нашей демократии, нашим социальным институтам.
   Лицо Дэвиса преобразилось. Теперь он напоминал библейского пророка, чему способствовали и его следующие слова.
   -- Подобно дальним предкам моего уважаемого коллеги, -- Дэвис кивнул в сторону Бенджамина, -- которые не могли больше терпеть египетский гнет, мы, южане, также не в силах находиться под пятой Вашингтона. И если этого потребует моя родина, я готов стать тем новым Моисеем, который твердым голосом скажет новому фараону: "Отпусти народ мой!"
   Ответом Дэвису были бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Пожалуй, так не аплодировали даже настоящему Моисею.

* * *

11 апреля, четверг. 14:00
Филадельфия, Дом Пауэла, Президентский Кабинет

    
   -- Заходи, Дик, заходи, -- улыбнулся Линкольн старому другу.
   -- Давно не виделись, Эйб, -- протянул Ричард Ейтс руку президенту Федерации.
   -- Я полагаю, Дик, -- хитро прищурился Линкольн, пожимая руку иллинойсского губернатора, -- это не просто дружеский визит?
   -- Правильно полагаешь, -- усмехнулся Ейтс. -- Я приехал с самой что ни на есть официальной миссией.
   -- В таком случае, -- мгновенно посерьезнел Линкольн, -- я к вашим услугам, губернатор. Чем могу служить?
   -- Мистер президент, -- поклонился Ейтс, также с серьезным видом, -- согласно результатам плебисцита, правительство штата Иллинойс имеет честь ходатайствовать о принятии Иллинойса в состав Федеративных Штатов Америки.
   -- Очень хорошо, губернатор, -- поклонился Линкольн в ответ. -- Ваша просьба будет завтра же рассмотрена Конгрессом. Смею заверить вас, сэр, что лично я обязательно выступлю в поддержку положительного решения. Которое, без сомнения, будет принято.
   -- Вот и отлично, Эйб, -- улыбнулся Ейтс. -- Надеюсь, с официальной церемонией мы покончили?
   -- Покончили, Дик, покончили, -- улыбнулся и Линкольн. -- Рад тебя видеть, старина. Значит, на приманку Дугласа иллинойцы не клюнули?
   -- Конечно, не клюнули, -- фыркнул Ейтс. -- И индианцы не клюнут.
   -- Ах да, -- кивнул головой Линкольн, -- в Индиане плебисцит начинается завтра, я и забыл.
   -- Зачем нам его подачки? -- пожал плечами Ейтс. -- Теперь, когда мы будем в свободной Федерации, нам в любом случае не писаны ни законы Конгресса США, ни вердикты этого маразматика Тейни. Да и что толку оставаться в Союзе, во главе которого стоит такой... непредсказуемый президент? По-моему, этот злосчастный указ принес Дугласу куда больше вреда, чем пользы.
   -- По-моему, тоже, -- усмехнулся Линкольн. -- Сколько там южных штатов уже вошло в Конфедерацию?
   Разумеется, Линкольн имел в виду Конфедеративные Штаты Америки, провозглашенные Джефферсоном Дэвисом две недели назад на алабамском вокзале.
   -- По-моему, уже шесть, -- ответил Ейтс, загибая пальцы. -- Алабама, Южная Каролина, Миссисипи, Луизиана... и еще Техас с Флоридой.
   -- Да-а, бедный Стивен, -- покачал головой Линкольн. -- Уж я бы точно так не опростоволосился.

* * *

24 апреля, среда. 15:00
Вашингтон, Белый Дом, Овальный Кабинет

    
   -- Штаты расползаются, как тараканы, -- покачал головой Дуглас.
   Действительно, количество Соединенных Штатов уменьшалось с каждым днем. Позавчера Индиана присоединилась к Федерации, а вчера в Конфедерацию вступили Арканзас и Северная Каролина. Если так пойдет и дальше...
   Впрочем, некоторые штаты верность Союзу все же сохранили. Не пожелал отделяться южный штат Делавэр, в котором негров как таковых почти не было. Примеру Делавэра последовал Мэриленд, в котором негров было побольше, но добрая половина из них уже получила от своих хозяев свободу. Сохранил верность Дугласу и штат Миссури.
   Что же касается свободных Орегона и Калифорнии, то от ФША их отделяло солидное расстояние, а в КША их бы все равно не приняли. Так что в двух тихоокеанских штатах вопрос об отделении от США даже не обсуждался.
   Оставались Джорджия, Кентукки, Теннесси и Виргиния -- граждане этих штатов еще не определились.
   -- Добрый день, мистер вице-президент, -- раздался голос секретаря из приемной.
   Дуглас грустно усмехнулся. Похоже, он настолько погрузился в невеселые размышления, что даже не услышал тяжелых шагов своего заместителя.
   -- Патрик, называйте меня "мистер Джонсон", -- послышался голос вице-президента.
   "Это еще почему?" -- подумал Дуглас, с любопытством глядя на вошедшего Джонсона.
   -- Здравствуйте, Стивен, -- сказал Джонсон. На сей раз его лицо выражало... неужели скорбь?
   -- Добрый день, Гершель, -- ответил Дуглас. -- Какие-нибудь новости? Или вы зашли просто так?
   -- Собственно говоря, -- с некоторым усилием ответил Джонсон, -- я пришел проститься.
   -- То есть как? -- не понял Дуглас.
   -- Час назад, -- сказал Джонсон, опустив голову, -- я узнал окончательные результаты плебисцита в Джорджии.
   Вид Джонсона не оставлял сомнений в исходе этого плебисцита.
   -- Черт побери, -- пробормотал Дуглас. -- Да, это очень печально.
   Достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять всю печаль создавшейся ситуации. Если до сих пор Конфедерация представляла собой два не связанных друг с другом региона, то теперь Джорджия, войдя в КША, соединяла тем самым обе Каролины с остальными Конфедеративными Штатами. Теперь уж не было надежды на то, что хотя бы часть конфедератов передумает.
   -- Я разделяю ваше мнение, Стивен, -- ответил Джонсон. -- Мне тоже очень жаль, что так получилось. И мне очень не хочется с вами расставаться... но другого выхода нет.
   -- Ну почему же нет, Гершель? -- удивился Дуглас. -- Ведь вы по-прежнему остаетесь моим вице-президентом.
   -- Нет, Стивен, -- покачал головой Джонсон, -- я подаю в отставку. Поскольку мой родной штат теперь находится в другом государстве, я в данный момент являюсь всего-навсего иностранцем. Иностранцем, который сегодня же поедет к себе на родину.
   -- Какая чепуха! -- воскликнул Дуглас. -- Мой Иллинойс тоже находится в другом государстве, да и Вермонт, в котором я родился... Но ведь я же не ухожу в отставку и не еду на Север!
   -- Если вы, Стивен, -- мягко, но вместе с тем и непреклонно произнес Джонсон, -- не являетесь патриотом своего штата, то из этого никак не следует, что подобный патриотизм чужд и другим людям. Видит Бог, я не хотел отделения Джорджии. Но коль скоро народ Джорджии сделал свой выбор, я не могу его не уважать. Я буду с моим народом, Стивен.
   Дуглас попытался ответить, но не смог -- у него не было слов. Слов, которые могли бы переубедить Джонсона.
   -- До свидания, Стивен, -- поклонился Джонсон и пошел к выходу.
   -- Гершель, подождите! -- вышел из оцепенения Дуглас.
   -- Да? -- повернулся к нему Джонсон.
   -- А что, если... -- Дуглас лихорадочно думал вслух. -- А что, если я отменю свой указ? Вернутся ли конфедераты обратно?
   -- Боюсь, что нет, -- покачал головой Джонсон. -- Это уже не поможет. Тот факт, что вы, Стивен, ведете себя по принципу "что хочу, то и ворочу", словно какой-нибудь халиф, султан или царь, пугает многих южан сам по себе. Сегодня вы этот указ отмените -- а завтра напишете новый, еще хуже. А послезавтра издадите какую-нибудь Прокламацию об Эмансипации. Кто вас знает? И кроме того...
   -- Что кроме того? -- спросил Дуглас, хотя это уже и не имело значения.
   -- Кроме того, Стивен, -- сказал Джонсон, -- давайте посмотрим правде в глаза. Ведь разговоры о возможном выходе из Союза начались не сегодня и не вчера. И даже не месяц назад. Сепаратистские настоения зрели на Юге годами, даже десятилетиями. Собственно говоря, некоторые штаты лишь ждали подходящего повода. Этим поводом вполне могло стать избрание Линкольна, но Линкольн проиграл. И в итоге поводом стало ваше... самоуправство.
   Вместо ответа Дуглас лишь вздохнул. Он окончательно понял, что не удержит ни Джонсона, ни Джорджию.
   -- Желаю удачи, Стивен, -- сказал Джонсон и вышел вон.
   Дуглас даже не пошевельнулся.

* * *

9 мая, вторник. 12:00
Вашингтон, Белый Дом, Президентская Спальня

    
   -- Мистер президент, пора вставать, -- робко сказал секретарь.
   -- Оставьте меня, Патрик, -- пробормотал Дуглас, -- я в печали.
   Вздохнув, секретарь удалился. Пренебрегая советом Патрика, президент США остался лежать в кровати. В этом состоянии он пребывал уже больше недели -- с тех пор, как узнал об отделении Теннесси и Виргинии. Сознание того факта, что его власть больше не простирается даже на другой берег реки Потомак -- то есть за полторы мили от Белого Дома -- окончательно выбило Дугласа из колеи. Он не только не вставал больше с постели, но даже отказывался принимать посетителей и выслушивать новости.
   -- Мистер президент, извольте немедленно встать! -- вдруг раздался знакомый голос.
   Открыв глаза, Дуглас увидел Джона Брекинриджа. Как всегда, его бывший соперник был одет весьма элегантно и аккуратно, как если бы его костюм был военной формой.
   -- Что вам нужно? -- тихо сказал Дуглас. -- Зачем вы пришли?
   -- Я пришел к вам не как частное лицо к частному лицу, -- ответил Брекинридж, -- а как глава Сената...
   -- А вы глава Сената? -- удивленно спросил Дуглас.
   -- Да, мистер президент, я избран председателем Сената pro tempore. Конечно, главой Сената обычно является вице-президент, но поскольку мистер Джонсон...
   -- Да, я знаю, что сделал мистер Джонсон, -- грустно усмехнулся Дуглас.
   --...стало быть, обязанности главы Сената возлагаются на меня. Таким образом, я пришел к вам как глава Сената к президенту Соединенных Штатов.
   -- Какой я президент? -- махнул рукой Дуглас. -- Президент чего? Трех осколочков? Двух штатов на Западном побережье, двух на Восточном и штата Миссури в центре?
   -- Во-первых, -- заметил Брекинридж, -- есть еще Западная Виргиния.
   -- То есть? -- не понял Дуглас.
   -- Так вы даже газет не читаете? -- тоном обвинителя спросил Брекинридж.
   Дуглас лишь развел руками, достав их из-под одеяла. Брекинридж скорбно покачал головой, словно учитель, огорченный поступком способного, но нерадивого ученика.
   -- Как уже известно всем людям, читающим по утрам газеты, -- сказал Брекинридж, -- четыре дня назад в городе Уилинг собрались представители тридцати девяти северо-западных виргинских округов. Недовольные выходом Виргинии из состава Союза, делегаты приняли решение об создании нового штата под названием Западная Виргиния. Штата, который войдет в состав США.
   -- А как отреагировал Ричмонд? -- спросил Дуглас, имея в виду то ли штат Виргинию, то ли всю Конфедерацию. Именно в столице Виргинии Ричмонде теперь располагалась новая столица КША.
   -- Ричмонд отреагировал спокойно, -- ответил Брекинридж. -- Воля народа есть воля народа. Ведь мы же не пытаемся вернуть конфедератов обратно в Союз силой.
   "Это потому, что не можем," -- подумал Дуглас, но вслух произнес совсем другое:
   -- Ну, хорошо, еще один лояльный штат. Но ведь это так или иначе бесполезно. Ведь восточный анклав из трех штатов -- Мэриленд, Делавер и эта самая Западная Виргиния -- все равно находится в некотором отдалении от остального Союза.
   -- Это не так, -- возразил Брекинридж. -- Западная Виргиния граничит с Кентукки, а Кентукки -- с Миссури.
   -- Но останется ли в Союзе Кентукки? -- безнадежно вздохнул Дуглас.
   -- А вот тут у меня есть хорошая новость, -- ответил Брекинридж, -- которая еще не попала в газеты. Сегодня кентуккийский Конституционный Сьезд принял наконец решение о сохранении статус-кво. То есть Кентукки остается.
   -- Я ожидал другого исхода, -- признался Дуглас.
   -- Дебаты не утихали до последней минуты, -- заметил Брекинридж. -- Если бы я не послал письмо сьезду, все могло бы получиться иначе. Но меня они послушались. Как-никак, я сам кентуккиец.
   -- Спасибо, мистер Брекинридж, -- искренне сказал Дуглас. -- Я не ожидал...
   -- Вместо того, чтобы рассыпаться в благодарностях, мистер президент, -- строго сказал Брекинридж, -- извольте подняться с постели.
   Дуглас нехотя отбросил одеяло и опустил ноги на пол.
   -- А как же "Закон о беглых рабах"? -- недоверчиво покосился он на Брекинриджа. -- Неужели кентуккийцы смирились с его отменой?
   -- Мои земляки оказались реалистами, -- пожал Брекинридж плечами. -- Какой им толк от этого закона? Допустим, кентуккийский раб сбежит от хозяина. Куда он побежит? На запад -- в рабовладельческий штат Миссури? На восток -- в рабовладельческую Западную Виргинию? На юг, в Конфедерацию? Разве что на север -- в Иллинойс, Индиану или Огайо. Но ведь это уже Федерация, другая страна. Они наши законы все равно не соблюдают.
   -- Выходит, мой указ уже не имеет значения, -- хмыкнул Дуглас, натягивая штаны.
   -- Уже нет, -- хмыкнул и Брекинридж. -- Да и Бог с ним, с прошлым. Давайте смотреть в будущее.
   -- Только что это за будущее? -- унылым тоном сказал Дуглас, продевая руки в рукава сюртука. -- Что осталось от нашего Союза? Горсточка штатов...
   -- То есть как? -- возразил Брекинридж. -- А огромные территории на Западе, которые скоро станут штатами? А армия и флот? А другие федеральные учреждения? А наши посольства по всему миру? Наша страна, сэр, по-прежнему существует, более того -- по-прежнему простирается от Атлантического океана до Тихого, от Мексики до Канады. Соединенные Штаты Америки живы и здоровы, мистер президент, и наших с вами обязанностей еще никто не отменял. Кто хотел отделиться -- отделился, ничего не поделаешь. А тем из нас, кто остался, пора наконец отбросить былую рознь. Хватит делиться на группы -- на северян и южан, на плантаторов и аболиционистов. Мы прежде всего американцы, граждане США. А посему, мистер президент, пойдемте-ка в Конгресс. Вас там давно уже с нетерпением ожидают. Дел-то невпроворот, начиная с формального принятия Западной Виргинии в Союз...
   -- А импичмент мне не устроят? -- недоверчиво спросил Дуглас, выходя в коридор. -- После всего, что я натворил...
   -- Да, этот вопрос несколько раз обсуждался, -- спокойно ответил Брекинридж, выходя вслед за Дугласом, -- но каждый раз часть сенаторов и депутатов Палаты покидала зал, ибо их штаты как раз отделялись от Союза. В конце концов я убедил оставшихся конгрессменов пойти на компромисс. Сейчас не тот момент, чтобы подрывать авторитет президента... -- тут Брекинридж замялся.
   --...и без того не очень высокий, -- закончил фразу Дуглас, грустно усмехнувшись.
   -- Если вы, мистер президент, -- сказал Брекинридж, -- пообещаете больше не делать таких... опрометчивых шагов, то Конгресс ограничится тем, что сам аннулирует "Закон о беглых рабах". Таким образом, получится, что вы как бы ничего и не отменяли.
   -- А как быть с "Делом Дреда Скотта"? -- спросил Дуглас, спускаясь по лестнице.
   -- А Верховный Суд все равно придется собирать заново, -- ответил Брекинридж. -- Четверо судей уехало к Линкольну, еще четверо -- к Дэвису. Один Тейни и остался, да и он уже очень стар. Ну да ничего, вы назначите новых, а мы в Конгрессе их утвердим.
   -- Послушайте, -- вдруг остановился Дуглас. -- Я одного не могу понять... Зачем вы так со мной... возитесь? Зачем вы мне помогаете? Я очень ценю ваше участие, но... почему?
   -- Видите ли, мистер президент, -- сказал Брекинридж, -- ваше избрание на этот высочайший государственный пост целиком лежит на моей совести. Я поддержал вас тогда, в декабре, ибо вы, как и я, желали сохранить Союз в целости. И я не ошибся -- именно на сохранение Союза были направлены все ваши усилия. Да, успеха вы не добились. Что ж, политика -- это искусство возможного. Что вышло, то вышло. Как человек чести, я и впредь буду поддерживать человека, которого сделал президентом.
   Дуглас чуть не разрыдался от умиления и стыда. Он твердо знал, что сам повел бы себя отнюдь не столь же благородно. Но он знал и то, что не имеет права показывать свою слабость. Ведь Брекинридж был прав -- он, Стивен Дуглас, по-прежнему оставался президентом Соединенных Штатов Америки.
   -- Благодарю вас, мистер Брекинридж, -- сухо сказал он.
   И оба политика направились к выходу из Белого Дома, где их ждала карета. Извозчик уже знал, что джентльмены прикажут везти в Капитолий.

К О Н Е Ц

  

Январь 2004 года, Сент-Луис


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"