Скляр Александр Акимович : другие произведения.

Заповедник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этой рас-сказке нет ни грамма правды.И если Вам покажется обратное, то у Вас не здоровое воображение. Сам не знаю, почему я ее написал.


  
  
  
  
   Александр Скляр
  
  
   З А П О В Е Д Н И К
  
   Рас-сказка
  
  
   В далеком преглухом лесу, если по компасу идти, то покороче будет - не сворачивая никуда, прямехинько на северо-восток и так много дней пока не упретесь в огромную сосну (другой такой на свете нет, потому и спутать ее ни с чем иным нельзя) распустившую свои корни по всей земле вокруг, а от нее надо взять строго налево, через орешник, и если по прямой идти, то совсем бы рядом было, но дорога, надо признаться, сплошное бездорожье и завалье, потому, как хотелось бы быстро - не получится, но, как бы там ни было, в тех краях дремучих разместилось некое звериное сообщество, получившее название Заповедник.
   Впрочем, в последнюю осень дожди лили несносно, а сосна та, стоит на краю преглубокого оврага, потому если водой подмыло тот край, то может статься, что ориентира уже и в помине нет, так что не взыщите.
  
   Жил-был, не тужил заповедник, по праздникам меды-пиво пил, да что-то тучи мрачные сгустились, откуда ветер надул неведомо.
   А тут еще с троном неувязка выходить стала и зверей в сомнение вводить.
   Дело все в том, что ...
  
   ...Царь их, батюшка-лев, самодержец всего леса резко на убыль пошел по своей старости. Вот-вот богу душу отдаст. Давно уж лесной народец почувствовал, что нет сильной лапы над ними, ослабли многовековые писанные и написанные законы леса.
   Волки, от попустительства, на львов выть стали, шакалы норовили первыми кусок мяса из-под львиной лапы выхватить. Лисы у медведей рыбу тягать приспособились, в заначку отложенную протухать и заботливо присыпанную. Медведи к пчелам повадились... А старая кенгуриха Кру совсем стыд потеряла: открыто, не таясь, зажила с пришлым лосем Гну, и весь лес уж знал, что на сносях старая, посмеиваясь в кулачок и гадая, кто же там получится от сего романа.
   Закачались вековечные, незыблемые законы, в воздухе жареным запахло. Но ни пугало это никого. Всяк думал, что на вертеле его собрат окажется, а самого лихая година минет, да еще и благосклонной окажется.
   Сколько можно рамки законов, да приличия терпеть?! Оно-то может в общем и неплохо, но хочется чего-нибудь новенького, неизведанного.
   Да и почему только львам все позволено? А остальные звери, что - не люди? Им тоже запретного хочется вкусить. К тому же львы уж совсем разленились и от бездеятельности жиреть стали. Зарычать на весь лес еще они могли, но чтоб встать, да порядок навести - для этого уж, духа не хватало. Зверью же только дай почувствовать свободу - враз от рук отобьется.
   И на сей почве, всякие небылицы стали в лесу случатся. То зайцы лешего в чаще встретили и тот за ними погнался, крича человечьим голосом: "Держи косых! Мех подорожал!"... Из реки водяной стал являться, да в свое царство зазевавшихся затягивать. И даже осторожная волчиха на провокацию поддалась. Что он там с ней делал - неведомо, но после волк ее здорово потрепал: уж очень он недоволен за что-то был...
   А уж о тарелках - так и говорить нечего. Разлетались средь бела дня без всякого зазрения совести. Поди, каждый третий их видел, да все как-то наедине, без свидетелей. Летит себе так, а с нее инопланетянин сороке ручкой помахивает. И везет же белобоким - все больше им машут. Мишка косолапый, тот всю чашу излазил, изодрался в кровь, и ничего. Никаких тебе улик.
   При всем этом галки не стали "гав" ловить, а тут же занялись коммерцией - гаданием. И дело пошло, и деньги пошли. И чем остроумней прогнозы, тем необычней гонорары. Такого нагадали, что люд лесной стал от ужаса содрогаться. И всем им вместе, одновременно, стал конец света привидится. Кто - то верил, кто - то нет, но каждый в душе сомнения имел и про себя подсчитывал, выгоден ему конец света или нет.
   Кроты, так те вообще, лозунг со своих щелей выбросили: "Долой весь белый свет!" Но остальные на них зашикали и перестали в гости ходить. Только совы сказали: "И мы за "долой"... И к ним перестали.
   Старый лев, тем временем, совсем на издохе был. Валялся на перинах в своем дворце на лужайке посреди леса и уж глаза с трудом открывал.
   Валялся он так, валялся и вдруг, возьми да и дух испусти.
   Заволновались тут звери, собрались на поляне, обступили дворец и до хрипоты спорят, как шкуру львиную поделить, чтоб все довольны были.
   Львята еще не подросли, и куда им власть давать с их юными головами. Попытались они было на себя царскую шкуру примерить, да тяжела оказалась - лапки подгибаться стали.
   А как им не подгибаться, когда звери всем лесом с разных сторон к себе ту шкуру тянуть стали.
   Только один жираф не стал в общую кучу лезть, а подошел сбоку и как гаркнет сверху: "По справедливости все должно быть, по-братски, по- товарищески, поровну.
   Тут звери и расступились от неслыханных дотоле слов, рты разинув и уши развесив. А жираф, на длинных ногах, через них переступая, львят отстранил, тихонько копытцами, и на львиную шкуру взошел. И все тут увидели: да, как раз львиная мантия под окраску жирафа подходит, да и стоит он по-царски - высоко, столбом, и слова хорошие говорит...
   "Царь наш, батюшка!"... - заголосил тут мелкий лесной народец: суслики, ежи, хорьки, да белки с зайцами, коих ни счесть развелось в ту пору, и коим голова жирафа так высока казалась, как солнце. А ежели возле солнца голова его стоит, то к богу запросто он иметь вход должен, а стало быть и править ему, и никому более... И слова, опять же, очень правильные говорит. Не все ж хищникам править, пора и другое зверье к власти допустить, всем интересно, как так можно машину эту крутить... Захотел налево - поехали налево, показалось вправо нужно - погнали туда, а коли нужда припрет, так можно и назад поворотить.
   А жираф, времени зря не теряя, мудрые истины стал проповедовать: "Лес должен принадлежать тем, кто в нам живет! " И все лесное братство кричало: "Даешь лес!"
   "Не должно в нем быть ни сильных, ни слабых; ни бедных, ни богатых - всего всем поровну, по справедливости!" И рев, извергаемый из тысяч глоток, разносил по миру им милое слово: "Жираф!!!... аф!...аф!"
   Первыми почувствовали неудобство сих лозунгов волки, подумав про себя: "Зачем нам вместе с зайцами морковку делить. Нам она и даром не нужна. А вот зайцев и прочей живности для нашего же роста ни больше, ни меньше, а норму дай".
   Жираф тем временем продолжал обрушивать на неподготовленную к чрезмерному счастью публику все новые порции благ, аккуратно обернутых в розовые фантики обещаний.
   "Всем равные права, свободу слова, собраний! Все вокруг общее, все вокруг твое!" - неслось над вошедшей в экстаз толпой, без устали ревущей: "Даешь!", возбужденной неслыханными перспективами, свалившимися на всех по - волшебному, нежданно.
   Волки же в сторонке подумали: "Если их с зайцами в правах уравняют, то зайцы, значит, будут волков есть. Или же нам их есть запретят. Э, да тут мором дело пахнет", - погрустнели серые, не зная, что предпринять.
   Видят, и лисы в сторону морды воротят - тем тоже, что-то не нравится. Да и совы на ветки повыше уселись, насупились, молчат, глядят на разыгравшиеся страсти, не моргая.
   Только мишка, Михаил Потапыч, рычит во всю глотку и кулаками размахивает: "Даешь всем всего поровну!" - и видится ему его доля пчелиного меда, добытая без риска и укусов. " Вот теперь уж поприжмут пчелиный рой, а то: ни себе, ни людям". И невдомек косолапому, что и мясо, и рыба, и ягоды тоже всем поровну выделяться будут при такой постановке вопроса.
   Шакалы вокруг как - то неловко себя почувствовали; "А как с падалью? Не уменьшится ли падеж, если в лесу вдруг светлое будущее построят?"
   Гиена к ним в стаю нос сунула и рассуждает вслух: "С одной стороны свобода - значит, твори, что хочешь! А с другой, всеобщее равенство - значит, не тронь! Не парадокс ли тут впутывается в развитие событий? А с третьей стороны "братство"! А какое братство между лисой и зайцем быть может, или овцой и медведем? Э, да тут кровью пахнет. Похоже, что надо за такую власть и глотки кой - кому порвать. Опять же, нам это на руку".
   "На руку, то на руку, - отвечали шакалы, а как Михаил Потапыч возражать станет? Тогда как?"
   "Глядишь, всем миром и его задавим" - облизнулась лисичка сестричка.
   И грифы тут подлетали : "Давно задавить пора... ходит тут петухом, на всех кидается! Слова кривого ему не скажи!.."
   Пока в кулуарах разговоры шли "за" или "против" выступать, жираф тем времени всеобщее счастье провозгласил под дружные возгласы остального, голос получившего, зверья. Всем хотелось новой жизнью пожить, вдохнуть в себе счастливое бытие. Одним надоело вечно прятаться и спасаться, другим - лень стало каждый день пропитание в лесу искать, третьим - обиды от четвертых нести, а пятым захотелось просто от дел насущных на солнышке погреться.
   Выбрали звери под общее одобрение новым царем своим жирафа и поручили главам семейств его поддерживать и всяческую помощь оказывать, а для пущей важности выполняемого ими дела - старшинами окрестить.
   Долго еще в ту ночь не могла лесная ватага угомониться: все думали, гадали, мечтали, революционные песни пели. Виды на будущее высказывали все грандиозно - потрясающие. А сомневающихся - "затюкивали", и в счет не брали или в расход пущали, уж ежели совсем сомневающийся.
   По планам и по расчетам сведущих в делах экономики и политики ( а в этих вопросах только козел не разбирался), выходило, что вскорости на территории заповедника сущий рай установиться должен, где зайцы с лисами хоровод водят, медведи коров доят, пчелы мед сами на ферму сносят, волки землю пашут, белки орехи собирают, кролики ягоды подбирают, и все это в одну кучу сваливается. День работают - вечером дележ заработанного. Все честно, все поровну, согласно едокам в семье.
   Чуть свет зари новой забрезжил, кинулась лесная братия счастье своими руками строить. На самых толстых и высоких деревьях декреты вывесили: "Ни убий! Ни укради! Всем всего поровну! Равенство и братство!"
   Энтузиазм плакатов впитав в себя, бросился лесной люд закипающую энергию в дело пристраивать. Только волки морды в сторону воротят: чем, думают, можно нутро набить при таких декретах? День голодали, два голодали, а на третьи сутки решили жирафа в волчью яму заманить.
   И заманили бы, да жираф сверху разглядел их подлость и к позорному столбу пригвоздил. Сбежались звери на суд праведный. Еще и разборы не начались, а шакалы с гиенами, яростью благородной захлебываясь, требовали: " Смерть им, смерть! На светлое будущее детей наших позарились!" Вороны с грифами их тут же поддержали, ни умом, а рефлексом чувствуя, что дело падалью запахло.
   Лисы тоже прибежали посмотреть, как не их бить будут. И голодным тиграм все едино было кого резать, лишь бы резать. Михаил Потапыч с речки прибежал, запыхавшись. Натихоря рыбкой там промышлял, и воспользовавшись всеобщей занятостью, в суматохе, удачно ее схоронил протухать до лучших времен. Ему все едино было: бить - так бить, миловать - так миловать, как сообщество решит.
   Когда все собрались и стихли, жираф погладил царский скипетр, и торжественно сказал:
   - В то время, как весь народ поднялся в едином трудовом порыве, эти шакалы..."
  -- А, что шакалы, мы ягоды собирали, - заволновались шакалы.
  -- Простите, я обмолвился, - сказал жираф и продолжал, - Эти гидры...
   Тут уж змеи зашипели:
  -- Што, што змеи?! Мы лесные дороги охраняли...
   Жираф пропустил их объяснения мимо ушей и с важностью сказал:
  -- Всем известно: сколько волков ни корми, они все за границу смотрят. А потому, если с них шкуру не снять вовремя, для общественного же блага, так они таких дел натворят...
   Каких именно дел, жираф не стал распространяться, и так всем известно: волки есть волки, и покуда с них шкура не снята, они что угодно сотворить могут... А нам светлое будущее строить надо. И всем кто нам строить и жить мешает, мы с них ее, то есть шкуру, спустим. Кто "за" прошу голосовать, - и жираф первым поднял руку.
   Волки, не ожидавшие такой от него прыти и жесткости, жирафам не свойственной, оказавшись в частоколе готовых на расправу рук, сникли в стае. Главное, чтобы было общественное решение, а исполнители всегда найдутся.
   Шакалы с гиенами пошептались и заголосили: "Смерть отщепенцам! Они позорят наш заповедник! Действуют на руку нашим врагам!" И Михаил Потапыч, как всегда первый, ради защиты общества от посягательств, бросился в бой. За ним тигры последовали, зуб на волков давно точившие. Аспиды с шипением, заплетая лапы врагов и жаля, в драку кинулись. Ну, а следом вся лесная ватага повалила, каждый "свое" волкам припоминая.
   Вот уж и вороны с грифами слетелись правое дело довершать...
   Шакалы с гиенами, раздирая тела поверженных на части, торжественно провозглашали: "Вот она справедливая власть! Не со слабого шкуру спускает, а с виновного! Если так и далее пойдет не за горами светлое будущее..."
   Долго еще горели костры в лесу в эту ночь и о многих героических подвигах, совершенных в борьбе с волками, наслушались звери друг от друга. Особенно преуспели в этом шакалы, гиены и вороны. Да и другие не отставали.
   А на другой день, лишь только роса заискрилась в лучах восходящего солнца, звери дружно кинулись делать общее дело, чтобы к вечеру итог подвести и долю свою, свободным трудом заработанную, получить. Накануне же порешили, что бы добро всем обществом нажитое, чужие не растаскивали, никого в заповедник не впускать и никого не выпускать. Захотят в других лесах себе светлое будущее строить, пусть за опытом являются - засов откроем, а будут устои расшатывать - такого не потерпим. Все подходы к заповеднику постановили змеям охранять и с них строго спрашивать.
   ... И заверещал заповедник на сотни радостных голосов. Все от души желали свою лепту в светлое будущее внести. Блеяли овцы, визжали зайцы, рычали тигры, стучали клювами дятлы и покрикивал на всех, что б в работе не отставали, Михаил Потапыч.
   Вечером звери стали к поляне перед дворцом стекаться, чтобы за рабочий день отчитаться и справедливую свою долю получить.
   Дневную добычу в кучу сваливали и шустрый хорек тут же ее на кучки делил согласно количеству едоков. Жирафу подложил двойную норму, но тот наевшись за день листьев, повелительно возразил: "Что ты хорь, мне большую долю подкладываешь!" Иль я не такой же член общества, как все?
   Звери, услышав такое из уст царя, зарделись от чувства гордости за своего правителя. И радость и вера у всех подкатились к самому горлу, а у некоторых слезами изошли. Стали с достоинством к разложенным кучкам подходить и свою честную долю получать.
   Медведю достались: ложка меда, пол стакана ягод, дохлая лягушка, кореньев пук, кус волчатины дохлой и орешков, в землю вдавленных, сколько-то. Взреветь хотел Михаил Потапыч от такого рациона, да радостное гоготанье мелкоты от всеобщего довольства справедливостью, заставило его от комментария воздержаться и с общественным мнением посчитаться. Тем паче, что со всех сторон только и неслось: " Далее еще лучше все пойдет. С каждым днем все богаче будем!"
   "Черт его знает, - подумал Михаил Потапыч, - может я заблуждаюсь в
   своей несознательности и от пережитков прошлого, внутри засевших, все к себе тянуть, еще не избавился?" и так поругивая себя за внутреннюю нелояльность правительству, тихонько сквозанул к речке рыбкой перебиться, пока все ликуют на поляне.
   Тигры тоже было взъерепенились, но на них со всех сторон зашикали:
   "Вам бы только резать и жрать, а как вклад внести в организацию всеобщего справедливого труда, так сразу оппортунизм проявляете. Сунули им под нос книгу о чудесных свойствах лечебного голодания, и с криками : "Христиане вы или нехристи, что пост священный нести боитесь?" - окончательно доказали им несознательность в противлении от скоромного отказаться.
   Долго ли, коротко ли так продолжалось, а только от такой волчьей
   жизни тигры совсем захирели. Шкура на них пообвисла, как махровый халат на вешалке. А со временем не только на общественно - полезную работу выходить перестали, но и на ноги лишь с трудом подымались. Мор пошел в их среде, и сдыхали они успешно на радость гиенам и шакалам.
   Жираф сказал: "Не велика потеря. Из их логова всегда несло контрреволюцией за километр. И глаза их подозрительно горели. И, вообще, уж слишком много они о себе возомнили.
   Грифы черные крылья над тигриным лежбищем распустили, предрекая их судьбу. Гиены с шакалами жирафу поддакивая, обществу правильность их суждений доказывали: "У этих, полосатых, на роду написано от общества огражденными быть". И все зверье лесное согласно завизжало, запричитало, заликовало.
  
   * * *
  
   От всеобщего признания, поклонения и почитания расслабился жираф и нерасчетливость допустил - свалился в старую волчью яму, последнее о них напоминание.
   Сбежались звери к яме, а уж жирафья шея в нескольких местах, к таким путешествиям не приспособленная, хрустнула.
   Видят заповедные жители смерть к жирафу идет, сгрудились у ямы, как дети малые и несказанное слово пытаются уловить, как им дальше быть и кого в приемники выбирать.
   А жираф молчит и только хрипит. Молчит потому, что думает. И думается ему, что после смерти его тело ни в рай, ни в ад попадает, а прямиком к гиенам с шакалами на праздничный стол. Вороны слетятся, грифы со своими страшными клювами, и некому их вспугнуть будет. Тигры перемерли, со льва шкуру содрали, от волков только ямы и остались: старые друзья - товарищи по другим лесам разбежались. Михаил Потапыч прост в размышлении, ох, обведут его вокруг пальца; лисы голодными глазами на зайцев и кроликов поглядывают и все другие интересы им по - боку.
   Ох, пожалел бы свое горемычное положение жираф, да и на то времени, не осталось. Вздохнул только тяжело, и полетела душа к солнцу, а тленное тело на пирший стол.
   Разобрали гиены с шакалами жирафа по косточкам, медведю кусок мертвячины бросили, но тот отошел, отказавшись, лисы мордами поворотили и тоже есть не стали.
   Мудрая гиена, глава семейства, в старшинский чин не зря пожалованная, раздирая жирафьи внутренности с хрустом, сказала: "Жили хорошо, а теперь еще лучше жить будем". И все - молча согласились. Кто же не согласиться жить еще лучше?
   Решили пока всем миром править, чтоб по справедливости было, а там уж видно будет.
   Но что-то после смерти жирафа энтузиазма в работе поубавилось, а уныния прибавилось. Зайцев развелось без волчьего глаза в заповеднике столько, что все луга поизвели, на что все звери привыкшие в густой траве понежиться, стали жаловаться, а пернатые, которые гнезда в ней вили, так те и вовсе в суд на них подали. Запретил суд зайцам траву щипать, так они пристроились кору деревьев обдирать, да так успешно, что к осени уж треть леса совсем усохла.
   И поползли по заповеднику слухи нехорошие, что одни больше едят, другие - меньше, а по закону всем поровну должно быть... Все закивали на Михаила Потапыча, а он смутился и прошептал не свойственным ему оправдывающимся голосом: " А я что? Я как все! - А про себя подумал, - А что тут можно поделать: если б с рассветом не вставал, да рыбку не ловил, перед тем, как рыбная инспекция проснется, так верно б ножки уж давно протянул! Да, что это я все о себе печусь, да о себе - несознательный еще. Другим же хорошо живется - вот это-то и главное".
   Вновь собрались звери на поляне перед царским дворцом, который не любил долго оставаться без хозяина, и в печали своей не могут слова умного молвить: все не придут в себя после трагической смерти жирафа.
  
   - ...Надо жить по справедливости. Чтобы всем всего поровну было. Чтобы и счастье и беда на всех одна была, - все обернулись чтоб посмотреть, кто это там так умно говорить может.
   Гиена же скромно взгляд потупила от всеобщего внимания к ней.
  -- Если всем поровну, то мы "за", - сказали козлы.
  -- Если нас не будут есть, то мы тоже не против... - сказали зайцы-кролики.
  -- И нам такая политика нравится, - подали голос косули, помня, какую
   участь равенство уготовило их врагам: тиграм и волкам.
  -- А как же быть тем, кто привык дичью питаться? - проухали совы.
   Большинство зверу4шек посмотрели на сов негодующе.
  -- Это чуждый для нас класс и лесу, от него никакой пользы нет, - сказал заяц гиене, - они только кровь другим любят пускать и более ничего иного не умеют.
  -- Да, - прорычал Михаил Потапыч, не слыша слова зайца, сказанные гиене, -
   без мясного нам никак нельзя: хиреем, нюх теряем. И, вообще, разве можно нас с травоядными равнять?
   Здесь страсти забурлили, каждый желал предоставленную свободу слова самому опробовать.
  -- Долой убийц всех мастей, - кричали водяные крысы, подбрасывая андатровые шапки вверх. Бобры к ним присоединились.
   Шакалы заволновались, но промолчали, видя, что большинство против них
   будет.
  -- Справедливость в малом и большом - вот то, что нам надо, - пролаяла
   гиена. - Кто больше работает, тот больше и продуктов получать должен. Но чтобы это без обману было, предлагаю: всем вместе собираться и вместе на работу выходить. Тогда по уму будет, у всех на глазах и надзор обеспеченным станет.
   Зашумела тут лесная братия: "Гиену в цари, - кричат, - она дело говорит. И
   старшин ей советниками в помощь придать, чтобы коллективное руководство осуществлять и с пути не сбиться."
   Шакалов не прельстила идея на работу всем вместе выходить и делить все честно, по справедливости, но интуитивно они чувствовали, что гиена из их класса происходит и им с ней по пути.
   - Хищников без пищи не оставим, - пролаяла гиена, чувствуя, что надо закрепить успех. По справедливости, так по справедливости. Знаю я этому рецепт. Крахмал картофельный или пшеничный смешать с отрубями, субпродуктами, какой-нибудь падали добавить, бумаги... Для лучшего пищеварения, чтоб нос не закрывать при еде, лесных пахучих трав довложить - перемолоть и в кишку напхать... "Варенка" называется. Лучше всякой человечины будет... И этих самых, хищников, за уши не оттянешь. И забудут они, как птичьи гнезда разрушать, зайцев и всяких там баранов резать, да белок на шапки драть. И к тому же беличьи шкурки всему обществу сгодятся на улучшение благосостояния. И сдавать они будут ее добровольно, по хорошему, а не будет она пропадать зазря в лапах свирепого хищника куничьего рода и прочих не воздержанных товарищей.
   Белки не знали, как это будет выглядеть, чтобы они свою шкурку добровольно сдавали, но то, что ее не будут раздирать кровожадные куничьи когти, им очень понравилось и на радостях прокричали троекратное "ура!"
  -- Гиена - истинный продолжатель дела жирафа. Не зря же она его первая по
   косточкам разложила, - сказали шакалы.
   Тут уж все звери поддержали:
   - Гиену хотим в вожди, ее одну только.
   - Ну, что ж, я не возражаю, - скромно поникла в пол глазами, гиена, но помните, мы должны быть как в радостях, так и в лишениях вместе. Много у нас врагов будет и завистников на славном нашем пути, но шутка ли, все по справедливости делать и хищников от кровожадности отучить? Такого еще не было ни в одном лесу, ни в одном заповеднике. А у нас будет! И от будущих поколений нас неувядаемая слава ждет.
   Возложили на голову гиены звери миртовый венок, в руку же скипетр подали. От доверия такого у гиены скупая слеза побежала, но не долог был ее путь - усохла, и до рта не добежав.
   Разошлись звери в преддверие ночи по своим норам, конурам, семьям, лачугам, с воодушевлением жаждая наступления нового дня, чтобы устройство новой жизни с утра продолжить.
   Гиена же во дворце на ночь устроилась и долго еще в ее окнах горел свет привораживая взгляд глав семейств, шакалов и прочих охотников возле царского трона пошастать и лишний раз на глаза самодержцу попасться.
   Едва зорька за лесом заалела, как наиболее ярые сторонники равенства и свободы уже собрались на поляне перед дворцом. Другие же, подтягиваясь, стыдясь своего опоздания в таком важном деле, протирая слипающиеся от сладкого сна глаза.
   - Ну, что там, все собрались. Нет? - выглянула с дворцового балкона гиена, - давайте работать друзья. Чем раньше начнем, тем быстрее достигнем цели. И чем больше, тем лучше - вот наш главный лозунг.
   Гиена решила сразу взять быка за рога и ускорить приход всеобщего счастья. Поскольку неоспоримым основанием движения вперед служила всеобщая справедливость, то напрашивался вполне резонный вопрос: почему это белки орешки собирают, пчелы мед несут, буйволы пашут, кроты землю роют, козы молоко дают? Какая же здесь справедливость, как определить: какая работа труднее и больших затрат требует, а какая и вовсе не работа, а сплошное, можно сказать, удовольствие?
   Засевшая у гиены мысль, что многие века кто-то, кого-то обманывает, тут же была вынесена на публичное обсуждение после которого, она же и подвела итоги завязавшейся дискуссии, предложением поделить всех зверей на отряды, невзирая на род и племя, поставить во главе каждого отряда по старшине, из глав семейств справедливо избранных, придав им в помощь по шакалу, чтобы и за старшинами присмотр был, и разнарядить каждому отряду задание на день. А к вечеру пусть каждый за свой трудовой день отчитается.
   - ...И по отчету судить будем: кто с нами, а кто - против нас. Вот тогда и увидим кто чего на самом деле стоит! - закончила гиена свое изыскание в мажорном тоне.
   Всем такое справедливое решение очень понравилось и поляну потряс оглушительно радостный крик: "Ура!" и "Слава гиене!"
   Обнаружив такую всеобщую поддержку в своих начинаниях гиена призвала шакалов, и с их помощью, быстренько зверей по отрядам распределила с тем, чтобы члены одной семьи в разных отрядах оказались, чтобы каждый за другим с прилежностью надзирал и поблажек никаких не допускал.
   Обрадовавшись необычному развороту событий, звери с нетерпением ждали момента преступления к работе, чтобы ловкость свою и искусство в деле показать. Гиена лично каждому старшине в помощники по шакалу распределила, чтобы с одной стороны через них указания старшин до масс доносить, а с другой - чтоб избранники народные не заносились высоко и повседневно помнили, что и за ними надзор имеется.
   " Вот это по справедливости. Вот это по совести!" - только и слышалось вокруг.
   Кинулись звери, при такой многообещающей структуре управления, в работу. И трудовая радость на их лицах печатью легла.
   Михаилу Потапычу вместе с лисой, ежами, козой и иными подельниками выпало кедровые шишки на зиму заготовлять. В других отрядах выпало: дятлам рыбу ловить, аистам ягоды собирать, кротов, бобров, слонов обязали насекомых из коры деревьев выковыривать для их сохранности, лисы хвостами лесные тропки мели для лучшей наглядности заповедника и соблюдения чистоты. Пернатых обязали взяток с цветов снимать и мед на ферму сдавать. Пчел же послали овощехранилище строить. Те было воспротивились, но им указали, что общественные интересы надо ставить выше личных и против этого они уж ничего возразить не смели. Каждый занимался делом, которое не мог на пользу себе применить. И все вдруг поняли: какое умное начальство над ними всеми стоит и еще упорней кинулись в работу, обещающую в недалеком светлом будущем плодами своими весь лес завалить.
   К вечеру старшины на отчет к гиене собрались доложить о проделанной за день работе. А ее за день наворочено было уйма, и главное, что все при деле были, в работе свою сознательность укрепляя: одни - на зиму пищу заготовляли, другие - хранилища сооружали, третьи - доставкой грузов руководили, четвертые - инструкции для ускорения выполнения работ составляли, пятые - обмен опытом наладили, шестые - в художественную самодеятельность ударились и по всем отрядам способных к ней выявляли, седьмые - сбором полезных советов занимались, их очисткой от накипи, доработкой и временной сдачей их в архив, до лучших времен, восьмые - песни, посвященные раскрепощенному труду и светлому будущему сочиняли, девятые - к бдительности призывали, а десятые - к повышению производительности труда. А результатом сего, от выделяемой участниками производимых работ энергии легкий пар подымался над лесом и в его преломлении слезилось солнце и верхушки деревьев со своих стволов съехали.
   Прослушали старшины доклад один другого оборотистей и у всех на душе хорошо стало, от моральной удовлетворенности совершаемого дела и их к нему причастности. Кинулись они гиену восхвалять в ее политической и житейской прозорливости. На что гиена строго ответила:
   - Оставьте ваши панегирики на будущее. Впереди зима с нелегкими испытаниями. Еще помяните мое предостережение. Теперь надо работать, работать и еще много раз работать, и поменьше рассуждать и думать, а плоды потом пожинать будем.
   С воодушевлением работал лесной народ в предвкушении близких наслаждений. Старшины командовали, шакалы покрикивали, все друг за другом присматривали. В перерыве собирались у стендов с наглядной агитацией посмотреть, что у соседей делается, как их успехи, кто в передовики вышел. Старшины наиболее отличившихся, посылали опыта набираться к еще более отличившимся соседям. Набирались с избытком, потому как опытом делились охотно, не накладно это было и себе развлечение. А застолье профсоюз оплачивал - ничьи деньги.
   Больше всех прославился дятел, портреты которого по всему лесу развесили. Наловивший больше всех рыбы. Со всех сторон начали к нему слетаться и сбегаться последователи, жаждущие его технологию и методы перенести на другие отрасли, такие как собирание ягод, сушка грибов, добыча корнеплодов. Всяк аналогию пытался сыскать к своему роду деятельности. И легко находили. И внедряли.
   Дятла даже заграницу возили опытом делиться. Мол, вот, не жалко, берите и учитесь. Неизвестно использовали там его методы или нет, только зевак он толпы большие собирал: не могли поверить, простофили, что дятел может рыбу ловить и еще в таких количествах... Уж после заграницы он к своему искусству не возвращался, все больше мемуары писал и делегации любопытных принимал, в том свою заслугу перед обществом выставляя. И только после приемов, возвращаясь домой "на бровях", куда его доставляли на блестевшей никелем и нежными лаками машине, он каждый раз ласково на ухо бормотал жене одно и то же, как щуки заманивали стаю рыб на береговую мель, а там бобры прорыли канал, по которому рыба и шла. В конце канала сидел дятел и клевал рыбьи головы с частотой, завидной даже пулемету. Ондатры вылавливали подбитую рыбу и складывали ее штабелями. Вся слава досталась дятлу. Он из скромности сначала отказывался, но специально посланные пропагандисты быстро его исцелили. И только слюни от его пьяных ночных рассказов жене остались на подушке...
  
   И снова пар, натруженных работой тел, подымался над лесом. Скоро уже, не за горами, должно наступить радостное для всех время.
   Как всегда, нежданная пришла зима. Нежданная тем, что не успеваешь к ее приходу, как нужно подготовиться. Еще не достроено овощехранилище, не сооружена крыша в помещениях для сушки грибов, не сдана зимняя обувь в починку, не утеплены окончательно норы, конуры к морозу, а снег все валит и валит. Но несмотря на предвидимые потери, звери не теряли присутствия духа: все же вместе легче из беды вырваться и зиму перезимовать. Как бы то ни было, а что-нибудь да будет...
   И потому, зайцы носились с радостью по сугробам, соревнуясь в длине прыжка, белки вычесывали шкурки в зеркале не замерзшей еще речки, а кабаны тщетно пытались отыскать в глубоком снегу, не собранные коммуной желуди.
   Собрались старшины с шакалами у гиены в кабинете итоги подводить трудового сезона, и грустная задумчивость их одолела.
   " Как так? - не могли они понять, - дел много наворочено, а запасов на зиму заготовлено столько, что не всем суждено до весны дотянуть. А сколько добра еще под снегом погибнет?!"
   Задумались в своей печали звери: " Как же так могло статься, что дебит с кредитом не сходятся? Работали ж от зари до зари, все у всех на глазах было, тройной контроль и границы заповедника на железном замке. Что-то здесь не так !"
   - Здесь вредительством пахнет, - высказала подозрение гиена, и все сразу же с ней молчаливо согласились. - Осталось выяснить, где они, злоумышленники, окопались. Коль во всех отраслях недостача, значит, в каждой из них враги есть. Усилий-то, вон сколько затрачено, а отдача...
   Звери опять молча с гиеной согласились, свою вину незримую за собой ощущая.
  -- Какие будут предложения? - спросила по-деловому гиена.
   Уткнувшиеся в землю носы молчали.
   - Тут есть мнение, - видя нерешительность присутствующих продолжила она, - заключить договор с охотничьим союзом на отстрел зайцев. Половину из отстрелянных - им, другую половину - нам, на колбасу пойдут. А там глядишь и зиму перезимуем. Слишком много их без волков развелось, кору на деревьях объедают, вред лесу наносят, и вообще, не до конца понимают свое место в жизни...
  -- Я против, - сказал старшина, представитель заячьего рода, став от
   услышанного ни жив, ни мертв.
   - По-товарищески понимаю тебя. Сказала гиена, - но этого требуют интересы заповедника. Эта жертва необходима, чтобы выжить всему обществу и продолжать идти к светлому будущему. Неужели вы не можете пожертвовать собой, ради блага всего народа? Какие же вы после этого борцы за счастье звериное? Хорошо, я не возражаю, справедливость, так справедливость. Правление у нас коллективное - давайте проголосуем, - и первой подняла руку.
  -- Ну, что же, - сказала гиена, после голосования, - мнение большинства для
   нас закон: сегодня же, не откладывая, заключим договор с охотсоюзом на отстрел тысячи зайцев. Никто не возражает?
   Заячий старшина было встрепенулся, но взглянув на остальных, поник головой.
   Единственно о чем просила бы вас - не разглашать наше решение, - сказала гиена, - суть договора может быть неправильно истолкована несознательной частью населения.
   Все молча кивнули в знак согласия, не глядя друг на друга, боясь встречи глазами с заячьим старшиной. Напрасно боялись - тот сидел, как лапой сохатого пришиблен.
   Царский дворец все покидали мрачными, а глава заячьего семейства - удрученным и подавленным. "Топиться или не топиться? - пульсирующая мысль сверлила его череп. - А может быть предупредить всех, срочно сняться и бежать в другие леса? Многие, конечно, погибнут при переходе границы, но кто-то же проскочит и спасется... А не нанесет ли этот мой необдуманный поступок смертельный удар по остальным обитателям заповедника? Может быть, просто от своей несознательности я так переживаю: остальные-то голосовали "за"? Не могут же они все ошибаться?"
   Заяц сел на пенек. Сомнения раздирали его изнутри. "А может быть это только жуткий сон? Верно - это сон. Такая гадость только во сне и может присниться. Как это я сразу не понял?" - думал он, сидя с закрытыми глазами. Эта весьма правдоподобная мысль успокоила его и он заснул богатырским сном, отрешившись от всего мира. И приснилось ему, что он - страус. Несется по прерии во весь опор, а за ним опасность гонится. Вон она уж настигает его, дух захватило от ее близости. Тут он возьми, да и сунь на всем ходу голову в бархан песчаный, и все: тишина вокруг наступила и покой. Так ему хорошо на душе стало, хоть песни пой. Как вдруг, среди этой благодати "трам-та-ра-рам" прогрохотал, вроде, как по хвосту палкой ударили.
   Открыл косой глаза, а на дворе утро уж в разгаре, и он под пеньком в снегу примостился. Слышит стрельба вокруг идет непрерывная. Ничего понять не может: война-то давно кончилась. Что бы это могло быть?
   Вдруг, откуда ни возьмись, собрат его выскочил, но в странном каком-то состоянии: уши пообвисли, задние ноги по снегу волочатся, передними наяривает еще кое-как - Мересьев, да и только! Увидел старшину своего и к нему: "Отец родной наш, спаси, помилуй. Беги во всю прыть к царю батюшке- пусть народ поднимает. Охотсоюз вероломно напал на нас и крушит направо и налево. Лети скорей, пусть подмогу высылает и от злодеев нас избавляет, а я уж все, отхожу..."
   Вспомнил тут вчерашнее заячий старшина, содрогнулся случившемуся. Ноги сами отнялись у него и все остальное, что в теле есть, тоже отнялось. Только глаза широко разинутые не могли отвернуть взгляд от подстреленного сородича, а в голове, как заклинила одна и та же фраза, била нескончаемой струей: "Могли уйти - что было терять, могли уйти - терять было нечего..."
   Но то были мысли. А первые слова его были, когда он немного оклыгал и к нему вернулся дар речи: "Кто ты такой, что смеешь мне таким тоном приказывать?! Совсем шпана распустилась. Всякую субординацию, тварь, потеряла! Вот вздерну тебя на дыбу..." - и осекся. На него неподвижно уставились глаза околевшего зайца.
  
   Охотсоюз, как всегда, хотел заплатить поменьше, а взять побольше. Купил лицензию на отстрел тысячи зайцев, а перебил более трех. Но тут на защиту своих интересов стала гиена с шакалами, и с лаем отбили причитающиеся им по договору пятьдесят процентов заячьих трупиков. Шакалы ловко разделали тушки, освежевали их предварительно в компании с воронами и грифами, после чего общее количество убиенных зайцев резко уменьшилось. Несмотря на такую естественную утечку, члены коммуны получили заготовленного мяса в достатке и заячий мех в придачу.
   На вечернем заседании во дворце, где старшины с шакалами подводить итого труда за день собрались, гиена сказала: "Зайцы, конечно, контрреволюционный несознательный элемент: они кору с деревьев объедали и тем вредили всему заповеднику. Но то, что они принесли себя в жертву, ради светлого будущего народа - оправдывает их, и подвиг этот останется навечно в наших сердцах. Прошу вставанием почтить память героев, павших в борьбе за счастливое будущее звериного царства".
   Все встали, понурив головы, и печаль по убиенным была в них искренней, а скорбь - глубокой.
  -- Прошу, садиться, - сказала гиена, но сама осталась стоять.
   Звери тоже не сели, от предчувствия возможных последствий; а гиена, будь-то бы ничего не заметив за государственными заботами, перешла к делам повседневным.
   - Благодаря упорному, самоотверженному труду всей коммуны, каждого ее члена, нам удалось заготовить немалые запасы продовольствия, - ни на кого не глядя, заключила гиена, - что я надеюсь, позволит нам успешно перезимовать зиму. Особые надежды я возлагаю на "варенку", выпуск которой непрерывно должен увеличиваться. Для этого у нас есть все условия...
  
   * * *
   Запасы ягод, орехов, корнеплодов, рыбы, грибов, меда, муки закончились на удивление быстро... Амбары и хранилища досрочно на два месяца до окончания зимы пугающе опустели, и в них можно было обнаружить лишь дохлых мышей с задранными вверх ножками, зловеще дополняющих картину наступающих злыдней. Зато, колбаса, "варенка", поступала в нужном количестве и почти без перебоев. К несчастью, зима была теплая и заячьи тушки начали подтаивать, подмокать и подгнивать, но благодаря бдительному контролю вся порча тут же шла на переработку, незамедлительно поступая в дело. Дело спорилось.
   С неотвратимостью приближения весны, заячье мясо протухало невосполнимо, и процент его в "варенке" падал неудержимо. Пришлось резко увеличивать содержание остальных ее компонентов: картофельного крахмала, бумаги, опилок, последних остатков отрубей, которые ценились на вес золота. Выполняя требования резолюции, принятой на заседании старшинами. Всеми силами стали бороться за улучшение качества последних.
   Как всегда, не подвели рационализаторы, рекомендовав вымести с амбаров дохлых крыс и мышей, и включить их в число важнейших и питательных компонентов, ссылаясь при этом на великих людей, чьим устам принадлежало: " Ничто никуда бесследно не пропадает...". А коль так, то съеденная тварями зайчатина в их желудках и находится. Только уже в переработанном виде.
   Рационализаторов премировали десятью гривенниками каждого, и "варенки" хватило еще на неделю.
   Десятку дали и лосенку недорослю Тишке, который на всю поляну, вырвавшись из объятий родителя своего кричал: " Не могу я есть, эту вашу, колбасу - от нее мертвячиной отдает!" На что его благообразный родитель отвечал: "Не кощунствуй, неблагодарный. Всем поровну досталось. Мы за нее кровь проливали!"
   Однако, лояльность родителя не спасла опрометчивого сынка от расплаты - посадили его в науку, в самый раз на десять лет, а цепь, пустой амбар охранять, да там и сгинула молодая душа. Говорили, что крысы им покормились. Так ли, нет ли, но кто-то его кривой передний зуб в колбасе встретил - на том разговоры и смолкли.
   Чем ближе дело шло к весне, тем более всем зверям до нее дожить желалось и тем все более катастрофически убывали запасы компонентов, входящих в стратегический продукт номер один, серое золото заповедника, как любя прозвали "варенку" ее создатели.
   Зайчатина закончилась раньше, чем предполагалось, то есть досрочно, что торжественно объявили жителям заповедника, поскольку слово "досрочно" или же "освоили досрочно" выражало в лесном лексиконе достижение и требовало проявления радости.
   Предмет всеобщей гордости поддерживали только за счет повышенного вложения картофельного крахмала, сои, бумаги, опилок и того сомнительного продукта, который первоначально назывался отрубями. Душистые травы и специи, придававшие "варенке" специфический съедобный запах и отгоняющие прочь зловредные духи, закончились раньше, чем вкусовые инстинкты зверей могли к тому привыкнуть. Из-за нехватки колбасы и ухудшении ее качества социальная напряженность грозила накалиться. По ночам голодные злоумышленники усиленно объедали кору деревьев, не понимая, вредность данного деяния, как для собственных желудков, так и пагубности леса, что само по себе могло сокрушить существование заповедника.
   На очередной сходке старшины и шакалы, не без подсказки гиены пришли к выводу, что это дело рук наймитов из других лесов, поскольку кому еще пришло бы в голову губить свой дом, и призвали народ к бдительности.
   Продлить жизнь "варенки" за счет поимки злоумышленников. А для этого все звери добровольно, согласно очереди, обязаны были в засадах по ночам подстерегать вредителей. Организация засад и дежурств была организована шакалами на высоком профессиональном уровне, но все усилия оказались тщетными. Дерзкий враг выедал кору деревьев на тех участках, на которых засады, именно в данную ночь и не устраивали, или же напротив - на деревьях, расположенных поблизости от устроенных засад. Изощренно-профессиональные действия врагов, вызывали неистовство лесного братства, при котором гиене не сложно было убедить всех, что у них в заповеднике орудует сеть агентов, управляемых из-за кордона. Они поверили этой версии безоглядно, несмотря на то, что каждый из них имел грех корой деревьев поощрять голодный желудок, именно в дни своих дежурств по охране деревьев от порчи их злоумышленниками. Они поверили, потому что, не поверивший, обязан был признать себя злоумышленником.
   Змеям было строго указано на недопустимость такого положения, при котором через охраняемые ими границы незамеченными, безнаказанно гасают туда-сюда не пойманные враги, а они и в ус не дуют, и для демонстрации серьезности проступка нескольких из них всенародно расчленили. Эта мера вызвала всенародное одобрение и подняла дисциплину и бдительность, о чем сообщила единственная лесная газета " Голос счастья из чащи".
  
   А тем временем "варенка" не только катастрофически падала в качестве, но грозила вообще исчезнуть из рациона трудящихся. В предвестии наступления временных трудностей гиена собрала на совет старшин и шакалов. Повестка дня одна, но все та же - продовольственный вопрос. Вождь был немногословен и в притаившейся тишине вымолвил предложение:
   - Трудящиеся не должны нести тяготы из-за неродивых товарищей не справляющихся со своими обязанностями, и вообще, мы должны тщательно разобраться: являются ли эти товарищи нам товарищами?
   Волнение возбудило усиленную мозговую деятельность у присутствующих, и собрание погрузилось в думу.
   В уплотнившемся от звериного страха воздухе повис расчехленный топор, готовый произвести естественный отбор каждого, кто не успеет вовремя отклониться. Пульсирующая мысль гнала варианты возможных выходов.
   ...Работали поровну и ответственность ложилась на всех в равной мере. Но абсолютно всех наказать нельзя, потому срочно возникла надобность найти козлов отпущения. Многоопытные козлы тут же это почувствовали и рванулись в бой за свое будущее существование не дожидаясь пока земля подними разверзнется.
   - Может еще зайчатинкой подзапастись? - проблеяли они. - Да и нужен ли нам, вообще, заячий старшина - уж, совсем немного их осталось, и род какой-то, все мелкий, трусливый.
   - Помниться, когда народ стоял перед дилеммой быть или не быть заповеднику, стоящего на пороге голодной смерти - он один "против" проголосовал, - очень своевременно вспомнила овца, - себя всем противопоставил. Против светлого будущего пошел.
   Тут заяц на удивление всем, вспомнив своего подстреленного сородича, быстро сообразил, что он задними ногами уже на том свете стоит, и только неимоверные усилия передних лап могут спасти положение. От страха он закричал даже угрожающе:
   - Зайцы свою лепту в копилку светлого будущего внесли, геройски пожертвовав собою в трудную для братства и будущего счастья минуту. На убой с песней шли во имя завтрашнего дня. А вот белки не торопятся поставлять свои шкурки в казну, а это - живая валюта, чем наносят всему заповеднику невосполнимый урон.
   - Белки? - с подозрительностью переспросила гиена.
   Это было произнесено таким тоном, что все поняли: участь белок предрешена.
   Только наивная беличья старшина пыталась убедительностью своей призвать к благоразумию, и тем уберечь своих сородичей:
   - Шкурки можно сдавать только с убитых белок, - пыталась втолковать она присутствующим. - Не можем же мы, в самом деле, сдирать их с живых. Белка без шкурки жить не может!
   - В самом деле, не могут? - коварно и зло бросила гиена. - Другие могут, а они, видите ли, не могут! Олени рога сбрасывают? - Сбрасывают. Ящерицы хвосты, если жизнь припекла, откидывают? - Откидывают. Заячий мех поступил в казну? - Поступил! А они, видите ли, не могут!
   - Как же, как же так... - пыталась защищаться белка, но ее взволнованный голос оборвал трескучий лай гиены:
   - Завтра же, чтобы триста шкурок сдали, и "никаких гвоздей!"
   - Белки умрут без шкурок!.. - рыдала беличья старшина.
  -- Это не для свата и не для брата делается, а для всего общества, рявкнула
   снова гиена. - Почему это, вы, товарищ белка, за беличий род так расстроились? Помниться мне, когда по зайцам вопрос принимался, ты так не убивалась? Ведь у нас все равны перед законом и обществом. Не тал ли? А если так, то нет ли с твоей стороны какого умысла? Я в деле никакого кумовства не допущу! Убийства не будет! Но через освежевание пропустить партию вашего брата, для пользы общества - очень полезно. Опять же почет лучше всеобщего презрения. А теперь идите и исполняйте! И помните: ваши товарищи верят вам и надеются на вас.
   Белки - народ простой и доверчивый, и потому наивная в своей простоте беличья старшина все убивалась, пытаясь доказать сообществу, что нельзя освежевать не убитую белку, все сокрушаясь, что ее не понимают, пока коварная гиена не решила наигранной простотой решить неразрешимую проблему.
   - В этом деле, вы лучше нас разбираетесь, вот и думайте, как-что сделать, но шкурки чтоб были! А мы вас по конечному результату судить будем, а не за технологию, в которой мы не очень смыслим.
   Все молча поддакнули, а белка подумала, что она просто сошла с ума : ведь не может же быть абсурдом то, с чем все соглашаются.
   Шакалы взялись проследить за исполнением решения. От народного контроля пригласили поприсутствовать рысь, а исполнение возложили на куниц.
   Мудрость подобного решения оценили уже через неделю. Норма "варенки" на едока увеличилась так, что недовольных не было, хотя она и обрела непривычную горечь беличьего мяса. Средства массовой информации в три дня развенчали заблуждения граждан по сему поводу. Изысканность вкусов и воспитание членов заповедника ставились в зависимость от восприятия ими качественно нового сорта "варенки", качества, которое по словам корреспондента газеты "Голос счастья..." по всем показателям превосходило качество своей предшественницы: и по калорийности, и по пользе для организма, а во вкусовом отношении было, право, даже и не прилично сравнивать с первоначальными показателями. Статью подписали рысь, куница, а от ученого совета - слепой барсук.
   Последние сомнения жителей заповедника были сокрушены повышением цены на "варенку", что свидетельствовало о признании улучшения качества данного продукта питания самыми высокими инстанциями, авторитет которых оспариванию не подлежал...
   Черту подвела статья в газете: "Повышение благосостояния жителей заповедника - главная цель нашего пути," - смысл сути которой заключался в ее заглавии.
   Одним словом, бельчатина прошла так же хорошо, как и зайчатина накануне, а жители заповедника воспрянули духом в своих мечтах дотянуть до теплых дней. Отличившихся в этом деле шакалов и куниц наградили дифирамбами в прессе и почетными медалями, которые они не снимали даже на ночь, рдея от чувства собственного достоинства.
   Подвиг, совершенный экспроприаторами, помог заповедному зверью с моральным подъемом в груди, дотянуть до календарной весны, но погода, как всегда, вставляла палки в колеса механизма процветания заповедника.
   Как известно, весной обычно теплее, чем зимой, но кушать хочется, увы, не также.
   Каким-то странным образом, казавшиеся немалыми запасы бельчатины ушли удивительно быстро. Злые языки поговаривали, что в этом повинны нерасторопные старшины. Те же, в свою очередь, не гласно, усиленно распространяли "мнение", возлагая ответственность за случившееся на неблагонадежных членов общества, кои изводили бельчатиной тараканов и клопов в своих жилищах, а наиболее предприимчивые травили ею рыбу в реке с целью продажи ее на рынке.
   Как бы то ни было, не ушли еще последние морозы, не сошел снег в оврагах, как лесная братия стала испытывать чувство зависти к Михаилу Потапычу, который на этот момент еще не проснулся, и продолжал с видимым удовольствием сосать в берлоге свою лапу, тем самым, вызывая завистливую слюну у соседей. В заповеднике полагалось соседей уважать по возможности, и в глаза заискивать, а "за глаза" уж можно было и ушатом помоев окатить. Так, для смеху, и чтоб не возносились без надобности.
   Михаил Потапыч весьма неосмотрительно поступил, забыв во сне о почтительности к соседям своим. Зато соседи, простить такое равнодушие не позволили по моральным соображениям. Сообщили Куда-Надо, что все лесное братство мается светлых дней дожидается, не ведая минуты душевного покоя, в общественных заботах себя изводя, сомнения свои предъявили: " Может ли честный человек спокойно спать, когда вокруг забор забот, а к приходу светлого будущего и день и ночь готовиться надо, и все предусмотреть, чтоб не проскочило незамеченным". А безразличие посапывающего в своей берлоге мишки всех за живое взяло.
   На письмо, посланное трудящимися, откликнулись скоро. Комиссия, состоящая из шакалов нагрянула вместе с выездным судом, чтоб предполагаемое безобразие пресечь и расправу, в пример остальным, надолго не оттягивать.
   Облепили, начавшую подтаивать берлогу, и засвидетельствовали при понятых, что мишка лапу сосет и посапывает, при этом заботу о счастливом будущем не выказывает и свои мнения и предложения по этому же поводу ни с кем не обсуждает.
   Дело состряпали быстро, потому как народ жаждал зрелища, коль с хлебом насущным недоразумения происходили. Во избежание непредсказуемых осложнений, мишку решили не будить, но предусмотрительно заковать его в цепи, чтобы у него и у спящего виноватый вид был. А в случае непредвиденного пробуждения, его действия, таким образом, обуздать предполагалось.
   Мероприятие получилось на славу поучительным, зрелищным. Тома обвинения росли по мере выступления обличающих мишку свидетелей. Вначале, выступающие вели себя сдержано, скованно, с трепетом поглядывая в сторону закованного в цепи, причмокивающего во сне обвиняемого. Но освоились помалу, уверовав в свою безнаказанность и возможность перед публикой покуражиться и спящего мишку поклевать, глядишь, и в герои пролезть получится...
   Все смелее и смелее поднимались желающие на трибуну, изобличая спящего Михаила Потапыча во всех смертных грехах, вывалив из темных закоулков леса всю грязь на него, какая была. Увлекшись, войдя в экстаз, звери топали ногами, рычали, низвергая проклятия в сторону Топтыгина, противопоставившего себя обществу. Ярость из голодных желудков в устах их пенилась, вызывая приливы всеобщего беснования и жажды крови. Наиболее осмелевшие уже подходили и пинали мишку в мягкие бока, ставя в упрек при этом всю его биографию, начиная со дня рождения. Навалили на несчастного все грехи его сородичей, когда-либо совершенных, о которых их предки легенды сверстали.
   Под спудом таких обвинений даже самым сомневающимся стало ясно, что медведя ждет кровопускание. А свидетелям все неймется, да неймется. Вот уж чернила кончились и записывать показания нечем стало, а лесное зверье все лезет на трибуну и лезет. Всяк себя благонадежным показать хочет и в расправе непосредственное участие принять желает.
   День обличали, и на ночь перерыв не взяли. И снова день, и снова ночь. Тут уж суд не вытерпел и удалился на совещание: шакал с крысой и следом змея, шипя, заспешила.
   Три дня не евшая толпа во всю мочь орала "Крови давай!" Юные последователи своих родителей приятно удивили: прошли под вой горнов и треск барабанов через поляну с огромным портретом гиены, скандируя: "Кто не с нами - тот против нас!" Толпа, поддавшись энтузиазму юных, схватилась за краски и холсты, и тут же на них излила свою благородную ярость. Не успели еще судьи из чащи показаться, а уж вся поляна перед мишкиной берлогой транспарантами и плакатами увита, а негодующие колонны демонстрантов от дворца вождя до места судилища с революционными песнями шаг за шагом вышагивали.
   При виде судей, толпа взревела в едином порыве, ощущая локоть товарища по колонне своим: "Смерть Топтыгину, единоличнику!"
   Суд и так не собирался мишку жаловать, тем более, что и указание руководящих товарищей на сей счет имелось, вот только, как народ к этому отнесется - сомнения были. А при таком повороте, этакой реакции революционных масс, дело и вовсе упрощалось.
   Шакал влез на трибуну, поднял лапу, успокаивая страсти и с осуждением в лице кинул кость лесному братству:
   - Именем трудящихся, с революционной сознательностью разглядевших измену, нависшую над нашей священной землей, уготавливая ей невзгоды и лишения, и тем стремясь погубить наше братство, обвиняется лиходей, имя которого отказываются произносить уста. Так чужд он нам и противен. Просчитался враг, который спит и видит, то, чему не суждено никогда сбыться, поскольку на пути злого умысла непоколебимо стоят стражи братства, каждый честный член заповедника. Не бывать позорным планам врагов! И нет у нас к ним ни жалости, ни сострадания, а потому идя навстречу справедливым пожеланиям всего народа, Топтыгин Михаил Потапович - наймит злейших врагов братства, приговаривается к смертной казни...
   Шакал еще, что-то пытался говорить, но его слова потонули в грохоте оваций и криков. Публика рычала и гавкала, размахивая лапами, и подпрыгивала, от удовольствия на месте, в одобрение принятого решения. Обезьяны залезли на ветки и с гиканьем строили спящему мишке смешные рожицы, а затем, оборотясь спиной, изгибались, обратив к осужденному, ярко красные, раздвинутые ягодицы, выражая ему, свое презрение.
   Шакал на трибуне жестами угомонил не желающую успокаиваться публику и прохрипел, в готовый развалится от закипающих страстей микрофон:
   - Вина обвиняемого настолько всем очевидна, что никакое последнее слово не спасет его от заслуженного возмездия, а потому мы не будем играть в эти вражеские игры с демократией. Враги должны знать: мы не дадим им никаких лазеек остаться безнаказанными за свои злодеяния...
   Михаил Потапыч мирно спал и только улыбался во сне. В забытье запамятовал косолапый, чему его учили: улыбаться только в нужном месте и в нужное время, а лучше всего - с согласия ответственных лиц. Такое его неуважительное, издевательское поведение, вызвало новый всплеск негодования, вылившийся в единый неистовый вопль: " Смерть приспешнику злейших врагов коммуны!"
   Бросились в энтузиазме разрушения звери всем лесом исполнять судом присужденное, обхватили дружно огромный кол и напыжившись с разбегу в медвежье пузо его вонзили.
   Взревел мишка спросонку смертным воплем, не понимая, что случилось и кому понадобилось его сон прерывать.
   Бросили звери кол с испугу, отскочили в разные стороны со страхом и дрожью, сжимая транспаранты и портреты членов правительства, на которых надежды в защите уж не было. В тот момент каждый искал спасение лишь у судьбы своей.
   От рева медвежьего потемнело в лесу. Обвинители в первую очередь стрекача дали: кто в дупла деревьев позабивался - не выцарапаешь, кто, не боясь начавшегося ледохода, в речку сиганул и через нагромоздившиеся торосы к другому берегу стал пробиваться. Иные же, лесами-полями смерчем пронеслись, не видя и не слыша ничего вокруг, гонимые страхом не заметили, как и границу заповедника проскочили. Змеи на кордоне только шипением их проводили: а что еще можно сделать, если их и пуле не догнать?
   Приподнял медведь обеими лапами ненавистный кол, взревел последний раз, что у гиены сердце похолодело, и рухнул замертво, так ничего и не уразумев.
   Звери боязливо сходились посмотреть на распластанную тушу, окромя тех, коих змеи на границе не перехватили и тех, кто уж очень далеко забежал и возвернуться не так просто было.
   К вечеру поближе, собрались шакалы и старшины во дворце у гиены и все подробности, приукрашивая свое участие в деле, со смаком докладывали, зная накануне про "особое мнение" по данному вопросу.
   Гиена же и вида не подала, что ей известно что-либо о случившемся, мудрым взглядом взвешивая услышанное. Старшины с шакалами игру сразу приняли и в азарт вошли, с пеной у рта в своей прыти себя расхваливая.
   Снисходительно дав всем высказаться, гиена итог подвела, чтоб с этим покончить:
   - Что ж, поделом! Теперь каждому ведомо, что все перед законом равны. Закон же уважать надо, - скромно умолчав, чьей головой сии законы выдуманы, и про себя подумав: "Хорошо все складывается. Теперь до середины весны запасов бельчатины и медвежатины вполне хватит, и все увидят, что мы верным путем идем. Жалко, конечно, косолапого - преданный товарищ был, но уж слишком у него нрав неукротимый. Да и к тому же, черт его знает, что у него во сне на уме было. А если, что плохое? Сам виноват - зубы скалил, и ничего не говорил при этом, а с такими лучше не водиться.
   Как только гомон стал стихать, предполагая речь гиены, единство противоположностей в зале образовало идиллию: выспренне выпятив свой бюст, лиса мирно сидела рядом с зайцем, рысь по дружески положила лапу на плечо еноту, шакалы всей компанией смотрелись чуть ли не простыми, милыми болонками.
   - И все же, еще много лишнего, чуждого, наносного в умах наших зверей, - поучала всех гиена. - Образование и воспитание в больших дозах всем давать не надо: ума много дураку не прибавишь, но грамоте - чтению всех обучить надобно, чтоб газету и декрет каждая вошь прочесть могла и путь к светлому будущему наяву себе представить.
   На следующий день школьные классы по всему лесу пополнились стариками и инвалидами. Тянули своих престарелых родичей за парты энтузиасты и сочувствующие, а прочие, чтоб от них не отставать, своих тоже притащили. Преимущество грамотного, могущего в ведомости о получении пособия или в квитанции о вручении телеграммы поставить свою подпись взамен обычного креста, не оспаривалась никем. А если бы успехи в обучении пошли бы в рост во всех слоях общества, то правительство смогла бы достать своим печатным листком самого ветхого и убогого. ...И кто может усомниться в том, что говорящий попугай лучше не говорящего? Правда, самому попугаю от этого жизнь лучше не кажется.
   Успехи в образовании росли изо дня в день, и количество посещающих занятия помноженное на число прошедших ими за день букв, ежедневно вывешивалось перед дворцом, привнося гордость в души зверей, радовало их до колик своей необъятностью. Когда данное произведение выросло до таких неимоверных размеров, что не вмещалось не только на плакате, но и в головах, шедшая на вечернее заседание гиена проронила: "Пора бы уже количеству перейти в качество", - после чего, на следующий же день, бесконечно выстроившиеся друг за другом цифры, были заменены простым и ясным каждому барану выражением: " Грамотность выросла до небывалых размеров".
   Представить эти размеры никто не пробовал, поскольку, представить себе небывалое очень даже затруднительно, а потому, фраза была принята в обращение официальными лицами, как классическая, обозначающая нечто очень положительное.
   * * *
  
   Пришло лето и работы в лесу поприбавилось. Поприбавилось и совещаний во дворце у гиены. Шакалы то и дело спорили со старшинами, как зверей к лучшей жизни быстрее подвести.
   Гиена на их горячие споры смотрела свысока, щуря надменно глазки. Когда благородные помыслы начинали выплескиваться через край и дело пахло мордобоем, она величественным, многозначительным взглядом останавливала спор и тихим непререкаемым голосом наставляла:
   - Какая наша главная задача? - и поскольку никто определенно не знал, какая же "наша главная задача", к тому же, главных задач было множество, и те, кто мог бы кое что сказать на сей счет, предпочитали лучше отмолчаться, наставляла своих несообразительных сподвижников, - главная наша задача - вырастить новую особь, чтобы свое место в мире знала. Что такое были наши предки? - Дикие, неотесанные звери, революционных законов не ведавшие. Жили: кто в лес - кто по дрова, кто куда хотел - тот туда и ломился, а их этого, известно, ничего путнего не сложится, и жизнь их была серой и бесцветной.
   Притихшие старшины с шакалами молча скрипели перьями, конспектируя гениальные мысли своего вождя, которым суждено будет появиться завтра на первой странице единственной газеты под огромным портретом того, кто породил их.
   Высунутые языки и накатившийся на глаза пот, говорили об особом прилежании и понимании важности совершаемого деяния.
   - Мы же зверю, - чуть шевеля губами в притаившейся тишине продолжала гиена, - путь к светлому будущему указали и бдительно следим, чтобы он по своей отсталости в сторону не своротил. Наш зверь будет самым лучшим зверем в мире, творящим будущее ради других тварей, без сомнений и эгоистических чувств, он станет выше этого. Перед нами стоит великая цель, и мы всем миром к ней идти должны, презирая временные трудности и лишения, потому как не за ради себя - за ради других продираемся. В этой священной борьбе нам надо быть твердыми и беспощадными, и помнить: кто не с нами - тот против нас. Дело наше великое и жертвы будут не малыми. Цель оправдывает любые средства, но это не означает, что мы должны расходовать все неэкономно. Напротив, и вот, что касательно этого я практически думаю: задаром мозговую энергию всего леса тратим. Экономнее надо поступать. В работе деятельность всего головного мозга не нужна. Работа полушария, которое логически мыслит и пытается рассуждать - излишне. Ведь я же своим полушарием уже заранее все обдумала, о каждом побеспокоилась - зачем же еще и им перенапрягаться? А значит и кормить его не надо.... Пусть отдыхают, а сэкономленную таким образом энергию направим на улучшение благосостояния всего народа. Вот ресурсы, которые надобно использовать! И в этом направлении много еще чего накопать можно...
   Прослушали старшины с шакалами о чем гиена толкует, и на душе у них стало светло и радостно от таких, таящихся в народе, стратегических запасов. И затараторили, не скрывая восхищения, что при этаком устройстве можно черпать всяких резервов много и долго. Не мешкая, кинулись гениальный план в жизнь притворять; все в лесу замельтешило, забурлило. Курьеры то и дело туда-сюда шмыгают, старшины при адъютантах со свитой то там, то сям на обывателя страх нагоняют.
   Быстро лето промелькнуло обогрев лучами душу, а к осени опять, обнаружилась недоимка в плане. Шакалы по ночам навещая граждан пытались выяснить по недоразумению это произошло или по злому умыслу?
   Поползли по небу тучи свинцовые, а вместе сними слухи о вражеских агентах и зловредных недоброжелателях.
   Собралось собрание у гиены, и как всегда, побежали мурашки по спинам у собравшихся.
   Окинула гиена суровым взглядом подданных и шепотом, проникающим в душу, селезенку, печень молвила:
   - Народ жалуется: вражеские агенты голову подняли, работать и жить не дозволяют честным гражданам. Что мы ответим народу?
   Сырость могильная ощутилась в словах ее и холодная влага покатилась по телам слушателей, липкая и противная.
   Шакалы вмиг оценили обстановку, чтоб падалью самим не стать, необходимо кого-то предложить на ту же роль, либо выдать дебютную идею.
   - Имею предложить давно созревший план, - шакалий старшина присел на задних лапах. - Есть шанс накрыть всех скопом: своих и чуждых нам врагов.
   - Своих не надо. Разве тех, кто запятнал себя связью позорной... - прошептала гиена.
   - Об этом же и речь. Почти уж все запятнались, а те, которые не в пятнах, о том подумывают в тишине. Но мы их тишину, а заодно, крамольные мысли каленным железом выжжем, чтоб измену предотвратить. Только дозвольте...
   - Беззаконие позволить меня подбиваете?! - Вскинув брови, угрожающе рявкнула гиена, - не позволю! - и уже тише: - Хотя, если цель оправдывает средства? Но только все, чтоб по закону было! Виновный должен отвечать, невиновный должен трудиться!
   - Будет закон! Беззакония не допустим. Сами посудите, проект отменный.
   - Высыпайте на стол ваш проект, - сказала гиена и отодвинулась, чтоб не замараться.
   План шакалов был запутанный по своей сути, но очень заманчив по ожидаемому барышу. Он был прост для осуществления, сложен для вражеского понимания и по шакальему беспроигрышен.
   С тем, чтобы запутать вражеских агентов и лишить их установочных данных, предлагалось развесить по лесу карты, не соответствующие местности. Это было нечто новое в игре умов, отягощенных служебным рвением. Западня заключалась в том, что развешиваемые указатели направления движения умышленно обозначали тупики там, где их быть никак не могло, а указанные столбовые дороги вели в бог знает какой непроходимый бурелом. Во вновь обозначенных тупиках устанавливались засады, и тех, кто в них будет попадаться, предполагалось сурово допрашивать. Логика в этом была несколько необычна, как и сам гениальный план. Тупик - это категория враждебная обществу, и использовать его может только враг. Заповедный же гражданин обязан двигаться по направлению, ведущему к общественному счастью, и по распоряжению руководителя: на работу, с работы, на дело полезное обществу, на трудовое перевоспитание или на переработку, но только не в тупик.
   Идея шакалов с ложными указателями всем понравилась и звери, соскучившиеся по настоящему делу. Тут же бросились воплощать идеею на практике. Операцию решили назвать : "Наше спасение - в тупике".
  
   Уже поутру новый проект дал первый результат. Враг не заставил себя ждать и был схвачен, скручен, обезврежен и доставлен для допроса. Ом оказался олененок. Шакалы окружили связанного, замордованного зверька, начавшего дрожать под колючими взглядами, не знающими пощады. Чувствовалось, что вина задержанного давлеет над ним и он скоро расколется.
   "Хорошо замаскировался, но нас не проведешь", - торжествовали шакалы.
   Допрос начал, не откладывая, мастер своего дела, обескуражив противника простотой вопросов, действующих на поражение его мышления:
   - Куда шел? По чьему заданию? С кем назначена встреча?
   Обескураженный олененок молчал и только дрожал крупной дрожью.
  -- Отвечай, - сказали шакалы, - хуже будет...
   И сделали хуже.
   Олененок заголосил, что было сил и стал проситься к маме.
   - Начал давать показания, - сказал шакал ведущий дело. - "Мама" - это кличка его сообщницы. Ну, потянулась, ниточка... Ответишь на наши вопросы - сохранишь себе жизнь. Будешь препираться - до утра не дотянешь, - и шакал для острастки ткнул олененка в пах.
   Тот вякнул, и пообещал рассказать все, что когда-либо видел и знал, лишь бы его отпустили к маме.
   - Не сомневайся, - сказал шакал, - устроим мы тебе в самое ближайшее время очную ставку с твоей "Мамой", а пока отвечай: зачем шел в тупик - там же знак весел?
  -- Я на знак не смотрел, захныкал олененок, - там всегда тропинка была.
  -- Там знак весел, - угрожающе нахмурился шакал, - а он отменяет всякую
   тропинку.
  -- Я не знал этого. Дяденьки, отпустите меня к маме, - залепетала зверюшка,
   не догадываясь к каким "шакалам" она в руки попала.
   - Не знание законов от ответственности не освобождает, - авторитетно заявил шакал. - Признавайся, недоносок, кто тебя послал и зачем?
  -- Маменька к речке умываться послала...
  -- Снова "Маменька", - и обращаясь к остальным, тихо добавил, - вот ее бы
   взять. Как пить-дать, помяните мое слово - резидентка. Дело сразу бы с мертвой точки сдвинулось. - И вновь к олененку, - Слышь, козел! Отведешь нас к своей "Маме", мы тебе шишек дадим, и бить больше не будем. Ты только дорожку укажи. Договорились?
   Радости олененка не было предела. Он прыгал и смеялся, и все время, как заклятие повторял: " К маме, к маме!.. - с скакал вперед, выбирая кратчайшую дорогу, не глядя на указательные знаки, в сопровождении своих новых знакомых...
  
   А тем временем лес огласил душераздирающий рев, от которого у жителей заповедника в душу заполз страх, и кое-кто нужду побежал справлять без особой на то надобности. Шакалы же, напротив, предчувствуя причину сего в успешном действии своего проекта, воспрянули энтузиазмом познания свершившегося и не ошиблись: это кабан поперся по направлению, указанному знаком и, угадив с обрыва в овраг, сломал ногу. Он слыл прилежным учеником в школе, беззаветно верил в трудовые успехи товарищества, и потому без сомнения поверил в сооруженную за ночь дорогу, при удостоверении чего и повредился. Лесные жители собрались на краю оврага приноравливаясь, как бы массивного своего согражданина извлечь из гадской ямы, и недолго рассусоливая дело, вытянули визжащую тушу наверх. Налетели, окружили заботой и советами, как лучше повреждение вылечить и здоровье поправить.
   Но до лечения дело не дошло. Эта часть работы досталась шакалам, подоспевшим с дознанием. Вмиг лесные жители разбежались по местам, работу делать. Шакалы же лечением занялись. В результате этого лечения появились показания пострадавшего в преднамеренности с ним случившегося, и предстал пред глазами всего честного народа оборотень, задумавший вместо того, чтобы пахать землю носом, как все - на бюллетене лежа пузо себе отъесть. Пройдоху тут же, по справедливости, с его же слов, признали в членовредительстве, и не расходуя время попусту, приговорив к двадцати годам работы, направили к кротам в подмогу на подземные работы.
   Происшествие забылось быстро, так как касалось третьего лица, и только пронзительный крик в оправдание себя тревожил память: " Я же по указателям шел!.."
   * * *
  
   Однажды утром, когда зевающие звери еще не расползлись по своим работам, явился на глаза им новый декрет. Грамотные зачитывали его вслух, а умеющие только подпись свою ставить в протоколе или ведомости, вдумчиво слушали. И выслушали они то, что чрезмерно обнаглевший враг, за заповедным добром свои загребущие руки протягивает, а все зверье единодушно требует эти руки укоротить и непреодолимый заслон на их пути поставить. "Теперь ясно, - сказали звери, - куда народное добро утекает. Но каждый про себя подумал: "А где же это я был, что мой голос не спросили - не учли", - и оттого сразу виновными себя почувствовали. ...И вот этот заслон должны по велению Великого Вождя сами звери поставить, докладывая о злоупотреблениях и недостойных намерениях отдельных граждан. Отличившихся на этом поприще обещалось производить в патриоты, и всемерно их поощрять, а с остальных строго спрашивать.
   Посудачили звери меж собой, покивали молча и разошлись, задумавшись.
   Результаты того декрета дали поразительный всход: число патриотов и желающих попасть в их число стремительно росло. С другой стороны, "приплод" от такого патриотизма выразился в увеличении выдаваемой "варенки" на едока: с обнаруженными врагами не церемонились. Правда, с третьей стороны, количество родственников в семействах заметно сократилось, зато патриотов прибыло. Такое превращение приносило всеобщую выгоду, а кто же это, как говорится, добровольно от своего откажется. Оставался страх, угодить в состав "варенки", но всякий рассчитывал на свою счастливую звезду, и дрожал втихомолку под ее ласкающими надеждой лучами.
  
   - А как бы вы поступили, соседка? Что бы вы избрали: родственников или колбасу? - спрашивала утка у черепахи, ответ от которой услышать не надеялась по причине ее дремучей старости и отсутствия у нее родственников, коих она пережила. Чувствуя безнаказанность в полете своих рассуждений, она продолжала:
   - Я почти уверена, что выбрала бы родственников. Правда, если родственники дальние, да еще и со своими причудами, то тут, конечно, труднее. А если за них еще и колбасу дают...
  
   Распространяемые врагами народа слухи, что родственники исчезали бесследно, походило на явную ложь - что было известно даже самому никчемному зверю - колбаса-то, откуда-то поступала, несмотря на пустые закрома. Однако, коварный враг не спал, и распустил слух, что дороги указанные указателями ведут в тюрьму, а пойдешь напротив им - еще хуже, в засаду угодишь. Ну, а уж из засады, никто обратно не возвращался.
   Заповедные звери, воспитанные в духе веры и справедливости в заверениях вождей своих, во вражеские наветы, конечно же, не верили, но атавистические инстинкты страха взяли верх -таки - забились они в норы и там себе молча подрагивали. Увидят, кто не по указателям пошел - фиксируют и докладывают, а кто по указателям - тоже отмечают.
   Затих лес, опустел, затаился, помрачнел, все боятся писанные и неписаные законы нарушить и только ждут не дождутся, когда светлое будущее нагрянет. А по газетной информации выходит, что оно уж совсем близко. И в подтверждение того, вселяя веру в недоверчивые головы. Был создан институт по предсказанию приближения светлого будущего. И всякий козел должен был понять: какой смысл создавать целый институт, если он себя в ближайшее время, или хотя бы со временем не окупит. Потому никто шкурой зря рисковать не хотел, а даже всякая моль желала светлых дней дождаться. Заповедные звери на работу - с работы быстренько прошмыгнут и тут же по углам, по норам тихонько забьются. Все счастливы: хоть им не легко приходится, так их дети в жизни порадуются и вкусят всего того, чего родителям попробовать не довелось. Что ж поделать, если светлое будущее запаздывает. Ничего, долше ждали...
   * * *
  
   На вечернем заседании у гиены присутствовали только шакалы, что говорило о чрезвычайности обсуждаемого вопроса.
   - Нарушается логика событий, - сказала, покуривая трубку и прохаживаясь туда-сюда, гиена. И более тихо повторила, уходя в свои глубокие раздумья: - Нарушается логика событий... Результаты ожидались более... Мы заслуживаем... иные показатели.
   Шакалы, затаившись, виновато молчали. Гиена же, держа в лапе потухшую трубку, продолжала размышлять.
   - Шпионов вылавливаем в изобилии. Верно? Верно! Все они идут на колбасу. Правильно? Следовательно, количество производимой колбасы должно увеличиваться. Где же она?
   Шакалы, как по команде, после этих слов втянули раздутые службой животы и, преданно глядя в глаза гиене, гаркнули:
  -- Не можем знать!
  -- А кто же это должен знать, как не вы? - презрительно сузив глазки
   спросила гиена.
  -- Кругом шпионы, все перемешалось, - отважился на реплику шеф шакалов,
   в страхе пытаясь поправить положение.
   - Вот мы сейчас и постараемся распутать этот клубок. Давайте рассуждать просто, без заумных интеллигентских изысканий, формулировок. Итак: шпионов много ловим?
  -- Много! - клацнули железными челюстями шакалы.
  -- Шпионы идут на колбасу?
  -- На колбасу! - раздался вновь дружный возглас.
  -- Значит, количество колбасы должно увеличиваться?
  -- Значит... - ответил за всех шеф шакалов.
  -- А где она?
  -- А где она? - преданно повторил шакал.
  -- Вот я с спрашиваю: "Где она?" - язвительно передразнила гиена.
   Шакалы втянули свои животы еще сильнее, затаив дыхание.
   Гиена заметила этот маневр и преднамеренно уставилась в ту часть тела шакалов, где мог притаиться не один десяток пудов "варенки".
   Шеф шакалов быстро уловил необходимость принятия срочных мер, чтобы самому уклониться от переработки в фарш, начал громко рассуждать вслух:
  -- Шпионов ловим много? - Много! Все они идут на колбасу? - На колбасу! Колбасы не хватает? - Не хватает! Так где же она?
  -- Да, где же она? - повторила, теперь уже, гиена.
  -- Шпионы в народном хозяйстве для маскировки работают? - спросил шакал
   сам у себя и сам же ответил: - Работают. Производят для маскировки продукцию? - Производят. План, опять-таки для маскировки, перевыполняют? - Перевыполняют. Мы их, разоблачая, на колбасу перемалываем? - ...мылываем, проглотив первый слог от волнения, продолжал рассуждать шакал. - С одной стороны они что-то производят и перевыполняют. С другой стороны, из них что-то производят и тоже стараются перевыполнить план. Но, когда из них что-нибудь производят, то сами они уже ничего не производят. Вот мы и наткнулись на проблему: как установить оптимальное соотношение между производимым продуктом и количеством отправляемых на колбасу самих же производителей того продукта.
   - Погоди, герой толстопузый, - прервала его гиена, - поясни нам, что имеется ввиду под "тем продуктом"?
   - Как, что? - смутился шакал, - все ту же колбасу. Вот и получается: колбасы больше - выполняющих план меньше, выполняющих плановые показатели больше - колбасы меньше.
   - Уж, не хочешь ли ты сказать, старшина, - сказала гиена так, что в интонации содержался ответ, ожидаемый быть услышан от шакала, при условии, что он не желает быть перемолот на фарш, - что таких тварей мы должны оставлять в народном хозяйстве во избежание падения плановых показателей?
   - Нет, не хочу. Этих шпионов, мы корчевали и корчевать будем из земли нашей. А что касается производимого продукта, то может быть его количество само по себе как-нибудь стабилизируется?
  -- Логично, - сказала гиена. Надо еще подождать. Может, в самом деле,
   стабилизируется.
   - Еще и как стабилизируется, - поддакнул старшина, - а мы уж все силы приложим, чтобы шпионы конвейером поступали в наши мясорубки.
  -- Ладно, - сказала гиена, соглашаясь. - Пусть, пока, поступают... Там посмотрим... - и посмотрела на раздутые животы шакалов.
  
   * * *
  
   Зловещая тишина окутала заповедник. Пронзительный ночной крик совы, внезапный шум падающей сухой ветки, шакалье чавканье, раздававшееся из какого-нибудь укромного места, разделывающего свою жертву с чувством исполненного долга, переворачивало душу затаившимся обитателям леса. Они зажмуривали посильнее глаза и утыкали носы в подушки; их уши были напрочь закупорены надежными бирушами, продававшимися по двадцать копеек пара на каждом углу. Остальные, имеющиеся в теле отверстия каждый законопачивал кто как мог. Но, несмотря на это, липкая, противная дрожь прокрадывалась в их нутро по совершенно не уяснимым каналам. Звери пытались изгнать ее чтением по ночам вслух последних декретов вождя - не помогало; самовнушением, воображая себя полным хозяином заповедника, счастливыми обладателями всех прав на леса, поля и реки - состояние только усугублялось; они пытались петь патриотические песни - и тут же осекались от мысли, что кто-то может превратно истолковать их намерение и подумать, что они маскируются под благочестивых патриотов.
   Измученные страхом, истерзанные своими мыслями жители заповедника засыпали под утро обморочным сном, наполненным кошмарами и ужасами, потому кислое удушающее пробуждение было им "наградой".
   Наиболее патриотично настроенные граждане донесли эту тревожную правду до своих руководителей с тем, чтобы были приняты какие-нибудь меры и выявлены те неисследованные области тела, через которые страх, несмотря на всестороннюю закупорку всех отраслей, просачивается во внутрь.
   Руководство заповедника подошло к решению данной проблемы решительно и без колебаний издав декрет, в котором доводилось до сведения населения, что тот, кого уличат в страхе, будет немедленно обвинен в своих злонамеренных помыслах против народа. Руководство рассудило просто: чего невинному бояться, если его охраняет закон, мудрая конституция и непреодолимые границы. А вот виновный дрожит от предчувствия неминуемой расплаты за свои злодеяния и преступления, и таких надо выявлять, разоблачать, к суду привлекать.
   Звери, как прочитали декрет - пуще прежнего позабивались в свои норы-конуры и только на общественные мероприятия сбегались со всего леса продемонстрировать свое воодушевление и твердую веру в грядущее светлое завтра. Тут с водкой и пением они давали выход своим загнанным во внутрь страхам извергнуться в образе преданности идеи, уверенности в завтрашнем дне, выпячивая маску беззаботности, свободы, равенства и братства, кичась своей верой в их значимость на этой земле. А к вечеру, матерясь и спотыкаясь, отыскивали вход в свою лачугу, чтобы забыться пьяным отрешенным сном к утру переходящим в озноб с холодным потовыделением.
  
   Нежданно-негаданно, в один из обычных будних дней обоняние жителей заповедника было неприятно поражено неизвестным источником зловония. Сначала, высокостоящие чиновники делали вид, что ничего необычного не замечают, как и полагается поступать в таких случаях воспитанным людям. Однако, вскоре, скрывать явное стало просто невозможно, тем более что по заповеднику понеслись наперегонки нехорошие слухи. Догоняя и обгоняя друг друга, перекрещиваясь и переплетаясь, они окутали собой всю поверхность земли.
   Наиболее патриотично настроенные граждане уверяли всех, что это запах фекалий врагов трудового народа, выделяемый ими из страха.
   Заповедные мужи с непроницаемыми лицами в узком кругу доверительно заявляли, что этот запах принес из-за кордона весенний ветер, и что это там, далеко, началось всеобщее гниение, а в заповедник доносится лишь его слабое веяние. А наиболее осведомленные сообщали, что предлагается соорудить на границах великую стену, чтобы преградить проникновение духа чужого разложения.
   Однако, по лесу пронесся и легкий шепоток, о том, что гниют стратегические запасы мяса, заготовленного для производства "варенки" подмоченные половодьем и репутацией некоторых руководящих работников. Все сразу успокоились отгадкой, так как это была правдоподобная версия и почти перестали замечать неудобство, сжившись с запахом, как с чем-то неизбежным, тем более, что как известно, свое гавно лучше пахнет.
   Вражеские агенты, по-прежнему. Не оставляли попыток сбить народ с пути истинного, распространяя слухи, что это началось разложение Великой Идеи. Но в это отказывались верить даже привлеченные к суду по статье о неблагонадежности, дальнейшая судьба которых не отличалась разнообразием.
   Нация объединилась в стремлении выявить источник злого духа, будоражившего головы и отвлекающих зверье от решения насущных задач.
   Нехороший душок ощущался и во дворце, на что гиена, собрав старшин и шакалов на экстренное заседание, заявила о проникновение вражеских агентов в святая святых - свое ближайшее окружение. Глаза присутствующих после таких слов, не моргая, уставились в гиену, внушая ей беззаветную преданность, повиновение и готовность на месте скончаться по первому требованию.
   Шакалам было поручено проверить все и вся во вверенной им территории и любыми путями пригасить все усиливающийся запах гниения. Воодушевленные доверием, те бросились искать источник напасти, но обнаружить его было невозможно, поскольку все пропахло тлетворным духом: вражеские агенты, которых они хватали пачками , посылая их затем в мясорубки; жилища зверей и их быт; источали несвежесть леса, поля и реки, пища и места отдыха, транспаранты и лозунги, и стыдно даже подумать - высочайшие государственные декреты.
   Шакалы, с таким рвением кинувшиеся исполнять вверенную им в руки волю народа, спешились, столкнувшись со столь запутанной и неразрешимой задачей, и к гиене понеслись отчаянные донесения: "Срочно укрепить тылы... Не доверять никому... Вражеский дух просочился повсюду..."
   Гиена, читая шифровки, до того в с воем воображении себя возбудила, что тут же приказала отправить на мясорубку своих телохранителей за их сомнительную внешность, вызывающую страх у детей и прохожих. Но этого ей показалось недостаточно, и она сама, не доверяя никому, стала обследовать свои хоромы. Она открывала шкафы и шифоньеры, заглядывала под столы и стулья, вывернула на себя банку с краской в чулане, и только еще больше уверилась в происках неисчислимых врагов. Устав от поисков невидимых врагов, гиена вошла в опочивальню и первым делом, не давая времени возможному врагу скрыться, кинулась под свое ложе с целью разоблачения, затаившегося там наемного убийцы и нанесения ему упреждающего удара.
   Под кроватью тоже было пусто, только потревоженная пыль неприятно защекотала в носу. Гиена чихнула, и розовые круги запрыгали у нее перед глазами. И тут кто-то схватил ее сзади за хвост. Судорога ужаса пронеслась по ее телу и она подпрыгнула на месте ударившись головой о металлическую сетку кровати. В азарте борьбы, изогнув спину колесом, вцепилась клыками в мягкие мышцы врага и сомкнула их, что было сил. Тело пронзила резкая боль и гиена стиснула челюсти еще сильнее. Боль усилилась до умопомрачения. Кровь отхлынула от глаз, и уже простившись с жизнью, она углядела свою заднюю щиколотку втиснутую в свою же пасть. Когда терпеть боль стало больше невмоготу, гиена разжала челюсти, нога выскочила из зацепления и боль поутихла.
   Переведя дух и распрямившись, гиена уяснила, что лежит она на животе под кроватью, ее короткий хвост каким-то образом зажат между сеткой кровати и матрацем, а по отброшенной в сторону лапе стекает сто-то теплое и липкое. Вождь, осторожно высвободил хвост и не торопясь вылез из-под кровати, нецензурно выражаясь в адрес своих мнимых врагов. С задней лапы обильно струилась кровь, пачкая заграничный дорогой ковер. Но не это было жалко, а разорванную лапу, и те сложности, которые возникали в создавшейся ситуации.
   Гиена налила стакан "Боржоми" и раздумывая, медленно потягивала из него, примостившись в кресле.
   Внезапно глаза ее сверкнули злой дерзостью и стакан с недопитой водой полетел на пол, и тут же пронзительно задребезжал колокольчик, встряхиваемый безжалостной рукой. Сей же миг, в спальню ворвались телохранители, секретарь и шакалы.
   - Я не знаю, насколько вы преданно служите народу, но меня вы преднамеренно отдали в руки наемных убийц, - заорала гиена, - найдите и убейте их. Они поранили меня ножом и скрылись, выпрыгнув через окно в сад.
   - Сию секунду, вашество... - крикнули шакалы, выпрыгивая в указанное окно.
   Телохранители тем временем, занялись осмотром помещения. Они быстро обнаружили клок гиеньей шерсти, зажатый пружинами сетки кровати, осколки разбитого стакана, пятна крови на ковре и под кроватью, следы отчаянной борьбы под нею и небольшую лужицу мочи там же.
   Не прошло и получаса, как шакалы вернулись. Учащенно дыша, высунув языки, доложили, что задержаны три подозрительные личности: козел, лисенок и ежонок. Все трое уже сознались в своем преступном умысле, хотя поначалу дружно все отрицали.
  
   На том можно было бы посчитать инцидент законченным, поскольку с приговором злоумышленников и приведением его в исполнение тянуть не стали, если бы не рана гиены, начавшая гноиться. Вначале, этому не придали особого значения, и главный врач заповедника с уверенностью даже сказал: "Заживет как на собаке!" - смазав рану йодом.
   Но этот прогноз не оправдался и через несколько дней, к распространившемуся по всем коридорам дворца дурному запаху, стал примешиваться сладковатый привкус гангрены.
   Первым вслух по этому поводу высказался шакаленок, пробравшийся во дворец по протекции своего папеньки.
   - Где-то попахивает гангреной, - протявкал сынок, еще не очень разбирающийся в тонкостях придворной этики и не стесняющийся выражать свои мысли вслух. - Не мешало бы нам поторопиться, чтобы урвать лучший кусок. Я чую неплохую добычу.
   - Попридержи язык, сопляк. И чтобы я больше ни одного слова не слышал, - прошипел папа-шакал, знающий коварство дворцовых интриг, уже давно с вожделением втягивающий специфический запах гноя.
   - Почему мы медлим? - продолжал настаивать на своем, еще не до конца прошедший школу жизни, сынок. - Нам же ничего не достанется, папа!
  -- Молчи, бесовское отродье! Делай вид, что ничего не слышишь. Иначе
   костей не соберешь. Это не наша добыча, - при этом папа-шакал состроил такую гримасу и так схватил зубами за уха сына, что тот не умом, так инстинктом сразу же понял, что от этой добычи лучше отказаться.
   Прошло еще два дня и скрывать явное стало невозможно.
   Двери царской опочивальни распахивались, непрерывно впуская и исторгая изнутри врачей с мензурками, колбочками, бутылочками.
   Совет старшин и шакалов постановил обязать врачей в первую очередь бросить все силы и средства на борьбу с все сильней и сильней распространяющимся сладковатым привкусом гниения живого мяса во дворце и за его пределами, а уж победив его, можно было бы взяться и за саму гангрену, поразившую вождя. Зловоние от всевозможных отваров, настоек, лекарств, снадобий стелились густым потоком по этажам власти и привносили с собой чувство отчаяния и обреченности, потому что стоило ослабеть этому потоку пряностей и ароматов, как на их место тут же вторгался гнусный привкус гангрены.
   На третьей неделе месяца, когда шакалы только легли спать после ночных дел, а прочие звери только встали поутру, чтобы следовать по своим рабочим местам, их поразило отсутствие сладковатого запаха, преследовавшего их много дней подряд.
   Старшины бросились во дворец, предчувствуя недоброе. Проснувшиеся от грюканья дверей в коридорах дворца шакалы не могли понять в чем дело, хотя траурная тишина саваном опустившаяся в опочивальне гиены, предупреждала о случившемся.
   Столпились старшины, шакалы и прочий, в услужении находящийся зверь, подле почившего вождя и слово проронить боятся.
   " А как же теперь "Идея"? Не умрет ли вместе с вождем? - думали с трепетом звери. Ведь вся их жизнь под "Идею" была подстроена и вела она к светлому
   будущему, и дорогу эту только вождь знал; как же теперь без него блудить по неизведанным тропинкам жизни? Да и отвыкли они постепенно думать, что их вождь смертен; была, напротив, строгая уверенность, что он, как и сама "Идея" бессмертен".
   Так и стояли звери обступив своего усопшего царя, не решаясь признать всем очевидное. Но одно другому помехой не стало, и каждый оценивал мысленно свои шансы занять вакантное теперь место. Но как перехватить бразды правления, чтобы другие не вызверились и тут же на месте под благовидным предлогом тебя не прикончили - вот, что пугало.
   День стояли, два раздумывали соратники. За подписью гиены по лесу декреты по-прежнему вывешивались, чтобы лесной люд не будоражить, не тревожить.. Уж после, когда все определится и оповестить можно, а сейчас. Как их без присмотра да без руководства оставить? Они ж несмышленыши. Одно жаль было, что не спросили у гиены, пока жива была, где ж та дорога, по которой им всем, взявшись за руки, следовало идти к светлому будущему.
  
   На третий день случившегося, старшина шакалий первым стал суетиться и распоряжения в разные стороны отдавать. Про себя решил постепенно приучить всех к повиновению. Шакалий род тут же пришел в движение - к жизни вернулся. Заскрипели шестеренки, к мясорубкам вновь стал материал подаваться.
   Поглядели на это остальные старшины и мурашки по их спинам побежали, колени задрожали - в лесу листья весенние осыпаться стали. Поняли они, что промедление смерти подобно: уж, если приведет он своих шакалов - костей не собрать. Со страха накинулись на ненавистного убийцу и задушили самозванца.
   Тут уж все засуетились, в панихиде свое участие и усердие стараясь засвидетельствовать.
   Лесное зверье из нор повылезало с горя осмелев, плачут навзрыд - не знают, кто теперь их к светлому будущему поведет, кому любовь свою беззаветную отдать.
   У шакалов от такого поворота событий засосало под ложечкой. Перспектива остаться без специальности на улице, зияющей бездной вспыхнула в их мозгах. Иные от этого начали скулить и жаловаться. Другие же, поняв, что былые привилегии отвоевать можно только в борьбе, кинулись, брюзжа, в дискуссию, чтобы хоть как-то себя реабилитировать, а заодно к колесу машины власть предержащих прицепиться. В ученые враки, что вечный двигатель до сих пор не изобретен, никто из них верить не желал. Они-то точно знали: достаточно к колесу такой машины прицепиться и на десятки лет, а то и на сотни, получаемой от нее энергии, и морально, и материальной с лихвой хватит. И на жену хватит... И на детей. Да и родственникам перепадет - не зевай!
   Скатерть самобранку до сих пор не придумали? А это тогда, что такое, чтобы годами-десятилетиями кормили-поили, а ты в ответ только байки вовремя рассказывай. Все это шакалы давно и напрочь усвоили и сдавать свои позиции ни за что, ни про что - накось выкуси, не собирались. Сдашь, потом назад попробуй верни, как же...
   Шакалы взамен погибшего товарища вмиг замену избрали, и коленками под зад его вперед продвигать стали, мол, скажи слово за нас за всех, ведь мы свои, сколько водки выпито разом, сколько песен спето, да и грехи совместные ведь, а не только наши...
   Старшины между собой пошушукались и порешили слово дать ( оно ж не дорого стоит), но к власти ни за что не подпускать. Шакал не стал пыль в глаза пускать, а доложил конкретно о вкладе шакалов в процветание заповедника, и что ими сделано и предстоит сделать для продвижения общества к светлому будущему, за которое они бились не щадя своих желудков и других частей тела для всеобщего блага, сколько крови пущено во имя радостных дней. Что подразумевалось под "светлым будущим" у шакала не спрашивали. Под этим понятием понималась категория неопределенности, доступ в которую не приветствовался.
   - Эти успехи в равной степени могут быть отнесены и к неудачам, - кинул реплику заячий старшина что- то припоминая.
   Разомлевшие было старшины после речи шакала, от слов храброго зайца встрепенулись, вспомнив, что так недолго в западню попасть и пора шакалу отпор дать.
   Тот же пропустил реплику зайца мимо ушей и дополнил в перечисление заслуг:
   - Мы строго следили, служа народу, чтобы все блага распределялись поровну и поступали в закрома отечества в нужном объеме - в этом есть наша еще одна заслуга. Да и водки вместе сколько выпито...
   - Да, ловко придумано, весь народ горбатится и результаты труда в закрома ссыпает, а ключ от тех закромов в руках у организаторов этой ловкой системы находится, - поддела его рысь с ехидной улыбкой.
   Тут шакал не выдержал и выдал:
  -- В таком случае, а вы при этом всем, где были?
  -- Э, да ты дерзить! Иди-иди отсюда! Мы сами за вас вашу участь решим, -
   обрадовано заулюлюкали звери, радуясь, что шакал сам нарвался.
   Будь на месте старшин простой люд, он тут же бы, от речи шакальей, пустил слезу и закричал бы с чувством признательности выдающихся заслуг их перед обществом: "Качай шакалов!"
   Но старшины, народ хоть и хлипкий, и сладкое слово и у них слезу вышибает, но суть предмета знают твердо, и потому вопрос, как отразится лично на них то, что истец от их пирога кус откусит - из головы не выпускают. Уж больно долго старшины под страхом шакалов ходили, чтобы просто так, за здорово живешь, с ними властью поделиться. А потому решили, как всегда, мудро: от власти отречь, но привилегий не лишать - все ж свои, руководящие, а смотришь, со временем, их услуги и пригодятся. Опять же, чтоб и болтали поменьше...
   Шакалы губу закусили, словно побитые собаки, на вторых ролях сидят и про себя возмущаются: как с ними несправедливо поступили. Старшины же, небывалую власть в своих руках почуяв, стали судить-рядить кого же в новые цари выбрать: народ привык - без царя не может. И вышла у них промеж собой в этом деле свара, потому что, сколько было зверей, столько было и мнений. Единодушие было лишь в одном вопросе - каждый себя на троне видеть желал. А потому, накалившиеся страсти грозили вспыхнуть, как стог сена в знойное лето. Благо, представляя последствия, все так озадачились, что готовы были уж кого угодно выбрать, лишь бы до пожара дело не допустить. Остальным голодранцам, им - что? - все равно терять нечего, только позабавиться, а им, солидным мужам с их высоты видно, чего лишиться можно.
   Стенограмма этой части заседания не велась, поскольку стенографистка таких значков не знала, какие выражения употреблялись, но в решении записала, покуда кабан громче всех хрюкал и визжал, то его, пока, царем и объявили. А там видно будет. Он, конечно, не брюхом симпатию завоевал, а умом, как это иногда бывает. Точнее, отсутствием оного, как все считали, предполагая такой выбор для себя удачным; мол, пока кабан дурь свою проявлять станет, можно диспозицию выработать с дух захватывающими для себя последствиями.
   Но кабан оказался не глуп (он только дурака валял), книжки умные читал, историю местами помнил, и быстренько отданную власть к рукам прибрал. Шакалью стаю разогнал, рассеял, от дворца отдалил. Обласкал тех, кто первый сообразил "что-к-чему" и в верности вечной поклялся. Приблизил одних, отдалил иных и власть его, как по формуле и должно было случиться, поокрепла. Тут уж и все остальные в верности до гроба зарекаться стали. Те, первые, которые сразу сообразили "что-к-чему", последующих от ручки монаршей, лягаясь, отгонять стали, чтоб не толпились зря и на места чужие не зарились.
   Снова в царском дворце свара разгорелась - все на себя высочайшее внимание обратить стараясь, лезли и лезли. А те, "первые", все отталкивали, да отталкивали.
   Увидел кабан эту свалку, вышел насупившись, копытами грозно цокая, прорычал: " Цыц, паршивые! Забыли, что не себе служите, а народу! Вот я вас сейчас, кузькиных сынов!.." - и многозначительно толстым пальчиком погрозил.
   Тут уж все воспитание свое выказали и в очередь примастились, прикрыв за спереди стоящими, в борьбе изодранные штанины. Очередь пошла быстрее и отцеловавшие манаршу руку, тут же сообразили, что можно снова занимать - от них не убудет, в вот приход может быть щедрым.
   Бедолага, кабан, заваривший сию кашу, разомлел от похвал, уши развесил, пятачок от удовольствия набок свернул, и почувствовал себя умным, красивым и сильным. Стал он учить уму разуму и налево и направо, и как голодных накормить, и босых обуть, и в каком направлении науку двигать, и какое искусство приемлемо для братства, а какое - во вред будет. И если на картине нет ни дуба, ни желудей - то кому нужно такое искусство.
   И привиделось кабану счастливое вегетарианское будущее всего человечества.
   "Вот я, - говорил он авторитетно, окруженный, заглядывающими ему в рот приближенными, - только желудями питаюсь, от мясного отошел и не вспоминаю, а поди ж, обхвати в объеме! А некоторые наши "бывшие", - не замечая, что они вокруг него и толкутся, - "варенку" завели, понимаешь ли, да чуть весь лесной народец от той премудрости не вымер. Я не теоретик, я -практик. Смотрю, вон тот колбасу ел: еле на ногах держится. А вот этот падалью не питался, он желуди предпочитает - его сразу видно, справный такой..."
   На следующий же день вся первая страница центральной и единственной газеты была посвящена поразительным целебным свойствам желудей и изобиловала выдержками из речей кабана на сей предмет с лесными отзывами всевозможных ученых светил, фамилии которых до этого момента не были известны. Следом же авторитетно утверждалось о вредном воздействии на организм зверей мясо-молочных продуктов и приводились устрашающие свидетельства этого лиха. Так, сто двадцати летняя бабушка кенгурихи Кру съела за раз пять банок контрабандной тушенки, а через два года, от страшных колик случившихся в ее желудке, умерла. Из статьи в газете, пострадавшие от отравления, оставшись в живых, божились никогда в жизни не брать в рот колбасу, масло и прочие вредные излишества звериного рациона. Даже достоинства пчелиного меда объявлялись выдумками проходимцев от науки, морочащих головы своим соотечественникам, и только теперь встретившие достойный отпор. Вспомнился давний придавний случай, от которого один слух дошел, и свидетелей не осталось, об отравлении медом целой медвежьей семьи. Пчелы забились в улья и только гул стоял после этого.
   Читая все это, заповедные звери потихоньку радовались, что не грозит им эта печальная участь, так как ни мяса, ни масла, ни меда, уж, давно во рту у них не было, а вкус сам по себе подзабылся.
  
   В первом же декрете, подписанном лично кабаном, дуб объявлялся государственным деревом. На флаге заповедника отныне и во веки веков изображалось упомянутое дерево с золотистыми желудями. Всем организациям рекомендовалось срочно заняться посадкой молодых дубков, а иные деревья подлежали безжалостному уничтожению из-за своей бесполезной сущности.
   Лесной люд радовался простой гениальности, идеи с посадкой дубов. "Будут дубы - будет желудей вдоволь. А значит всякая тварь без труда прокормиться сможет. Тем более, все говорят, что полезны они чрезвычайно; если кабану на пользу идут, то и нам во благо сгодятся. "
   Смерчем пронесся по заповеднику звериный энтузиазм. Щепок нарубили больше, чем леса осталось. Но зато, протянулись стройными кольями на многие гектары посадки молодых дубков, символизируя новую эру в развитии заповедника.
   Злым, угрюмым взглядом окидывали землю парящие в небе коршуны, не рискуя приземляться на оголившуюся, неприветливую перекопанную поверхность. Только вековые дубы кое-где стояли непоколебимым символом будущего "светлого будущего". Производство и сбор иных продуктов питания приостановились. Бросились звери стремглав собирать желуди и садить-поливать дубы.
  
   В том году, урожай желудей удался. Насобирали столько, что превысили ранее намеченный план в десять раз. Корзинами с желудями были забиты все хранилища, их складывали под навесами, а потом и просто так, о них спотыкались, переворачивая на пути следования к водопою, опрокидывали, натыкаясь на них при выходе ночью по нужде. В знойный полдень нельзя было позволить себе понежиться, укрывшись от солнца, так как все тенистые места под деревьями и кустарниками были загромождены корзинками, ящиками, кулями или высыпанными просто на землю золотистыми плодами.
   При таких ускоренных темпах воспроизводства ценнейшего продукта светлое будущее стремительно приближалось. "Еще три года подобных усилий и все будем в раю", - торжественно объявил кабан, и звери с воодушевлением кинулись употреблять вовнутрь плоды своих стараний. Не у всех они прошли безконфликтно, но каждый осознавал при этом великую свою ответственность перед будущим грядущих поколений, и это помогало справляться с несознательностью своих желудков. На всех углах были развешаны таблицы с содержанием калорий в одном, двух и так далее желудях, с описанием их тонкого ненавязчивого вкуса и исключительной полезности для организма.
   Старшины прилюдно делали огромные закупки этого, неожиданно признанного изысканным плода, благо цена его была копеечная, но употреблять, как продукт питания в кругу семьи не торопились, избавляясь от него по ночам посредством сливной волны в туалете. Сделанные закупки были настолько велики, что ночи напролет они вынуждены были проводить в стиснутых условиях туалета, собственноручно дергая веревочку по заполнению сливного бачка водой, в то время, как остальные родственники, строго вымеренными дозами, подавали отборные плоды в воронку унитаза. Тут всплыла еще одна неприятная тонкость: желуди легче воды, и потому, оказывая сопротивление против такого обращения, всплывали, не желая следовать по намеченному пути. Приходилось воздействовать на них действием гидравлической помпы, которые тут же исчезли из магазинов.
   Измученные борьбой со вторым законом динамики господина Исаака Ньютона, гласящим, что всякое действие равно противодействию, родственники удостоверились на практике, что правда остается за другим законом: если враг не сдается - его уничтожают, засыпая под утро тяжелым ватным сном с блаженным чувством победы.
   * * *
   Прогнозы синоптиков не совпали с непредсказуемостью погоды, и осенние дожди подмочили валом наваленный всюду урожай желудей, которые тут же скисли и сморщились, источая неприятный запах.
   Беда, как известно. Одна не ходит, и регулярное, обильное, ночное закачивание, предрасположенных к брожению плодов в недра земные, дало о себе знать невиданным доселе извержением газов из местного болота, образовавшегося на месте поврежденной канализации. Запах забродивших желудей исторгался из болотной пучины вместе с мощной струей, выносящей на поверхность и еще не перегнившие, но уже разложившиеся плоды, раскрывая тем самым, секреты ночных бдений.
   Но и это было еще не все. Пока, не подозревавшая о последствиях своего дурного и заразительного примера, земля исторгала зловоние, с жителями заповедника стали происходить принеприятнейшие истории. Так, молодая лисичка пришедшая на свидание к не менее молодому козлу, почувствовала странное брожение и бурление в своем нутре. Извержение началось настолько внезапно, что был испорчен только накануне вылизанный мех золотистого хвоста, хоть и вытянувшегося в ту же секунду, словно палка, во время произошедшего бедствия, но все же не спасшегося от, с барабанным треском вылетающим во все стороны, изжеванным лисьим желудком, желудей.
   Обескураженная таким пассажем, лиса ретировалась с краской стыда на лице, в то время, как ее избранник держал оборону в зарослях шиповника, от проносившихся в опасной близости, с шипением, плодов...
   Желудки остальных членов общества выкидывали подобные же фортели, категорически отказываясь принимать чуждый им продукт. В связи с такой пикантной ситуацией звери перестали выходить без нужды на улицу, а если и выходили, то держались поближе к дому, чтобы успеть воспользоваться заветной комнаткой. Благо все желуди были собраны и теперь преспокойно гнили под наскорую руку сбитыми навесами или просто под кронами уцелевших деревьев. Все работы были приостановлены с окончания сезона для подведения итогов. Переход к единому продукту питания демонстрировал свои преимущества.
  
   Массовое сопротивление желудков зверей новому прогрессивному продукту не могло остаться незамеченным государственными мужами, знавших об этом не понаслышке.
   Кабан со старшинами затихли на несколько дней во дворце, склонившись седыми головами над выработкой законопроекта в ответ на продолжающие поступать нехорошие известия. После двух заседаний, пришли к выводу, что новое всегда пробивает себе место в жизни с трудностями, и посему, были выработаны два альтернативных способа решения данного вопроса. Первый, принять меры к тому чтобы "нехорошие известия" не поступали вовсе, и второй, принять решительные меры против смутьянов. Недолго пообсуждав для порядка со старшинами все "за и против" каждого предложения, вождь склонился ко второму варианту, как более действенному. И не просчитался.
   Уже на следующий день лес огласился воодушевленными криками обитателей заповедника безоговорочно приветствующих принятое постановление, перекликающимися с воплями непосредственно подпадающих под его действие. Попавшиеся на неприятии единой пищи звери подлежали всенародному осуждению и посрамлению. Этим отщепенцам, после проведения с ними разъяснительной работы, заповедное яство прилюдно вталкивали силой вовнутрь их дерзких чрев. От этих воспитательных мер ожидали ободряющих результатов. Но, сагитированные неведомыми врагами желудки, на такое принуждение тут же отвечали законом динамики и противодействовали приложенному к ним насилию соответствующей степенью обыкновенного поноса.
   Массовая эпидемия дизентерии успешно заглушалась публичными лекциями и выступлениями о лечебных, питательных, сверхестественных качествах желудей с демонстрацией множества примеров и свидетельств. Особенно приуспевала на этом поприще газета, публикующая в каждом номере по три-четыре фотографии кабана на каждом печатном листе, прославляющего божественный продукт. На первой странице запечатлено было обычно распирающее счастьем и здоровьем лицо кабана, обнимающего огромный желудь (самый большой в мире_) - гордость всего заповедника, в окружении, изумленной размерами плода, иностранной делегации. Рядом же, фотография отборных желудей на огромном подносе, подносимых в дар восхищенным и тронутым такой заботой закордонным гостям. Восторженные лица гостей изумлены происходящим, и на их фоне --кабан, с добродушно улыбающимся лицом, выглядит мудрым государственным мужем, учителем, с иронией поглядывающим на " недоучившихся учеников". На остальных фотографиях, густо разбросанных по страницам газеты, кабан представал в самых замысловатых позах, но повсюду в сопровождении своих неразлучных атрибутов - желудей и дубов. То он был изображен взобравшимся на столетний дуб, укрывший его своей листвой и только самодовольный пятачок торчал, примеряясь к очередному желудю; то кабаний зад демонстративно выделялся, развалившись на фоне развесистого дуба; то он же с женой среди молодой посадки; то, карабкающийся по стволу столь полюбившегося ему дерева. И так во всех рубриках газеты, включая спортивную, где прославленная заповедная свинья, наевшись желудей, била мировой рекорд по количеству содержащих в себе центнеров.
   Через несколько месяцев, когда свинью решили зарезать для всеобщего блага, и накормить вновь терпящих бедствие жителей заповедника, содеянное не оправдало ожиданий: мяса в ней и вовсе не оказалось, а сало было настолько жилистым, слизистым и прогорклым, да еще и дух от него исходил отталкивающий, что даже голодные звери наотрез отказались к нему прикасаться.
   Но рекорд, есть рекорд. Голодных им, правда, не накормишь, но гордость за родное отечество подымет и долго еще приятно в груди, и продлевает дни тем. Во имя кого они достигнуты. А чтобы это "во имя" чтилось, соблюдалось и блюлось, и не дай бог не в ту сторону не было повернуто, за то шакалы верную службу несут из поколения в поколение, а выйдя на пенсию, внукам своим про подвиги свои ратные с гордостью расскажут.
  
   * * *
   Существует много способов, как заговаривать эпидемию дизентерии, но эти способы имеют один общий недостаток - они не борются с причиной этой болезни. И хотя в заповеднике были созданы научные институты, работающими над проблемой: "Как сказку сделать былью" или, как с помощью "слова" решить любое дело, при сложившихся "запущенных" обстоятельствах эпидемия дизентерии брала свое.
   Ее не замечали, когда она стучалась вон на улицу из затхлых лачуг и нор; на нее не обращали внимание в бесконечных очередях за желудями, которых вдруг, из-за массового гниения и порчи собранных запасов, не стало хватать. Но когда уж стало пахнуть и литься, откуда литься не должно, и у в дворец входящих-выходящих, тут уж молчать стало трудно и все шишки посыпались на институты воспитания нового гражданина.
   Институты затрепетали, и в их стенах понос стал заметно прогрессировать.
   А кабан, как ни в чем не бывало по-прежнему встречал и провожал делегации, учил и поучал, критиковал за неправильное приготовление желудей и все фотографировался, фотографировался... И вдруг, подскользнулся на разбрызганных признаках дизентерии, неосмотрительно кем-то оставленных на царской тропе. Тут случилось со всеми недоумение и замешательство. Ведь пред ними было настолько обожествленное существо, что они и представить
   себе не могли, что оно может упасть на ровном месте, да еще так опрометчиво опачкаться.
   У случайно оказавшихся рядом шакалов, с пухшими от однообразной пищи деснами, чем они были доведены до отчаяния, взыграли звериные инстинкты и, недолго думая, оскопили барахтающуюся царствующую персону, клыками вырвав зловредный орган, плодивший ненавистных всем любителей желудей.
   Подоспевшие старшины. С красными от бессонных ночей глазами, и с приступами мигрени от шума сливающейся воды в унитазе, не сговариваясь, сразу же сообразили в чем дело. А дело было в луже, которую испустил кабан, таким предательским образом лишившийся главных своих членов.
   - Позор! Позор! - вопили сплоченные в едином порыве отвращения к желудям старшины с шакалами. - Зачем нам неполноценный опозоренный царь! Идеи наши чисты и цари нам нужны подобающие! Гнать его нечестивого!
   Услышал непривычное ушам своим кабан и содрогнулся; не стал испытывать судьбу и понесся недовольно похрюкивая в чащу, искать свое отвернувшееся счастье.
   А к вечеру все звери открыто ели заначку припрятанную с осени: кто землянику душистую, кто мед ложками, и рыбка появилась и здесь и там. Дорвался народ до еды. С голоду все припрятанные запасы пооткупоривали и ели не таясь, потешая свою истерзанную постом душу. На радостях и свинью рекордистку прирезали, да оказалось бестолку.
  
   Старшины с шакалами, время не теряя, во дворце собрались судить-рядить кого такого на вакантное место выбрать, чтобы и народ не извел и им слугам народным, на пользу пошел. Был один претендент, но он высоко в небе все по местам расставляет, а уж за какие грехи заповедник своим вниманием обходит - никто не знал, да и думать не смел.
   Думали-гадали, спорили-ругались, ни решить, ни выбрать никого не могут. Сколько зверей - столько и претендентов. Каждому хочется свой зад к царскому трону примерить. Слова - один краше другого по-писанному выводят, но уж нынешнюю братию не проведешь - все одним миром мазаны: на языке одно, в голове другое.
   Один, не погодам умный, начитавшийся книг всяких без меры, возьми, да и ляпни, что языком общения телепатия должна стать для исключения расхождений в словах и мыслях... Или, хотя бы детектор лжи применить неплохо бы...
   Тут, конечно, на него зашикали и затюкали: вишь, чего выдумал, умник. Применить то можно, и телепатию, и детектор лжи, и много еще чего, только кто тогда страной управлять станет. Где такого честного перечестного найти, разве какой сумасшедший... К тому же, наше общество на доверии построено и ни ложь, ни детектор тут не уместны. И послали они умника с позором туда, где Тарас телят пас.
  
   Поустали старшины и шакалы в речах сражаться, поделились на кучки-групки и каждая своего претендента хвалит. Хищники своего кричат, травоядные - ихнего, парнокопытные - парнокопытного, ну, а шакалы, ясное дело, шакала.
   Вечер спорили непереспорились, день глотки драли недодрались. Неделя прошла, уж, изнемогли все, осунулись, мешки под глазами появились, уже готовы согласится на что угодно, но если только не себе, то и не людям... И только зайдя в тупик, искра с чьих то уст разумная слетела: " А что если, эту самую, крысу, как то бишь ее звать... хомяк".
   Как от сердца отлегло у всех. Не зря ж говорят - все гениальное просто, вот это в самый раз - то, что надо: ни себе, ни людям.
   И все дружно закричали: "Подать сюда эту зверюшку! Явите его перед глазами!"
   Старшинские ряды расступились и из последнего вытолкнули сонного, помятого хомяка, с трудом продирающего узкие щелки глаз укрытые густыми бровями.
   - Вот этот нам, как раз подходит - ни рыба, ни мясо, - прошелестело среди собравшихся. - Стоя спит с приоткрытыми глазами - это то, что надо... И за щеками что-то прячет - хозяйственный...
   Реплики, восторженные с заковырками, неслись отовсюду.
   - Если будете насмехаться - я не соглашусь, - сказал с вызовом хомяк, еще не до конца веря в свое счастье.
   - Нет, что вы, что вы, как можно! Это из лучших чувств и побуждений, - переходя на "вы" посыпались заверения со всех сторон.
   - То-то же, - сказал хомяк, что-то тщательно пережевывая и углубившись своим размышлением в этот процесс. - Мое слово - закон для всех, - стал входить в свое новое положение он. - непослушания не потерплю.
   Все вокруг притихли, с интересом взирая на становление нового царя, и с нетерпением ожидая случая позабавиться зарождением незрелой царской мысли. Но хомяк дожевал - не дожевал то, что жевал, прошустрил мимо всех к выходу и исчез в дверях.
   -Что-то уже задумал! - проговорил один из старшин.
   - Подождем, может, что дельное? - с усмешкой вставил другой.
   Стали ожидать молча, устав от длительных баталий, возвращения царствующей персоны. Она же все не шла и не шла.
   - Здесь, что-то не так, сказал через полчаса ожидания еж, которому от длительного стояния на задних лапках захотелось по нужде и необходим был предлог, чтобы отлучиться. - Пойду погляжу, может царь- батюшка занемог или еще чего?.. - и не дожидаясь реакции остальных , юркнул в те же двери.
   Еж вернулся ранее хомяка и захлебываясь от своей осведомленности в важном вопросе с радостью в голосе пропищал:
  -- Спит наш благодетель, без задних ног. А вы его тут дожидаетесь?
  -- Как спит, где спит, как без задних ног? - с чувством искреннего
   негодования зашумели звери.
   - А очень просто. На царском ложе... И пожевывает что-то во сне, с чувством своей значимости первооткрывателя, подтвердил еж.
  -- Ну и ну, простонал шакал.
  -- Ай да царек наш! - пропела лиса.
  -- Во дает! - прошипел аспид.
  -- Так и надо! - тявкнула водяная крыса. - Нам такой царь и нужен, чтобы на
   всех плевал, а его слушались и боялись!
   - Ты кумушка белены объелась, - ласково возразила ей лиса, насмешливо скосив глазки.
   - Никакой вашей белены я не ела. Я как все - желуди хрумкала, потому что я за закон и порядок. И если "наверху" решили, что желуди - так желуди, а то начнется: кто в лес , кто по дрова. Я от своих принципов не отступлюсь.
   - Подумаешь, какая патриотка - слова ей не скажи, - съязвила лиса и поспешила вон, следом за остальным зверьем.
  
   * * *
   Поутру, лишь глаза со сна продрав, повыползали звери из нор, гнезд, лачуг, хибар и уткнулись глазами в белые листки декрета по всему лесу развешанные.
   Декрет вещал: "Грызть все, что грызется!" - и подпись: "Хомяк".
   Прочитали звери текст раз, второй, третий... Ничего понять не могут. Посовещались между собой, поспорили. Вновь декрет обступили. Никак сути не ухватят, не дано им такой премудрости понять.
   "Да, видно шибко умный царь у нас ныне. Все по-ученому, по-мудреному глаголит. Куды нам сирым до сути докопаться. Вот приедет кто-нибудь из старшин и разъяснит сию грамоту", - заключил всеобщее смятение старик енот. На том все и согласились, что царь теперь у них дюже мудрый подобрался.
   Енот еще до конца эту мысль не высказал, с трудом подбирая разумное значение того, о чем было провозглашено в декрете, а уж по лесу понесся слух о мудрости и недюжинном царском уме, заключенном в такой маленькой головке.
   К вечеру по заповеднику стали водить очевидца, знавшего хомяка в прежние годы, и тот рассказывал, какие у того умные глаза и густые брови, и такой он весь работящий и хозяйственный, что ни на минуту своей работы во благо ближних не прекращает: грызет-жует все что ни есть безостановочно, и желваки его, долг свой непрерывно исполняют, и желвачить не доведенный до кондиции продукт будут до полной его пригодности делу всеобщего благоденствия.
   И дня не прошло, как все звери в лесу убедились и прочувствовали, что новый царь без дела не сидит и все об их благе печется, верную дорогу для счастья ищет. А на следующий день вышла газета с благими намерениями в заглавиях, набранными большими красными буквами, и у всех на душе стало легко и празднично. И шли на работу звери в штольни, на поля и фермы, с воодушевленно звучащими в груди нотами государственного гимна, зовущими на трудовой подвиг и предрекающими скорое воздаяние.
  
   * * *
   так и жил-был заповедник. В тихих незаметных буднях проносились годы, разделяемые всплесками революционных праздников на полугодия и распрямляя круговращение земли в прямую длинную-предлинную трубу, в конце которой оптимистам виделся свет, а пессимисты и прочий несознательный люд о своих видениях не высказывались.
   ...Звери ни на минуту свой созидательный труд не прекращали; старшины суд вершили и о патриотизме размышляли; шакалы врагов выискивали и расправу чинили, хомяк по-брежневу в мудрецах ходил и новые себе штаны с лампасами пошил, а к ним тужурку с золотыми погонами.
   Долго ли, коротко ли тянулся путь к счастливому будущему, но только уж старшины по лесу ходить отвыкли; все больше в креслах с суровыми, патриотически настроенными лицами, развалясь восседали и о долге всем твердили. А какой тот долг: велик ли, мал ли, никто не ведал, а спросить - смелости не хватало. Знали только, что висит он над ними тяжелым бременем, а их дело, держать его, стиснув зубы, и не дай бог не уронить; уронивший - раскается. Этому старшины с шакалами поспособствуют, а прочему народцу позволено энтого иноверца всем скопом бить и себе за подвиг зачесть. А не ударивший - сам бит будет. Этим самым, всякая мышь могла свое накопившееся зло на кошке отыграть, и за такую мудреную политику все зверье лесное своим отцам-покровителям аллилую пело. А громче всех самому-самому, чье слово, словно иконостас, почиталось. Фотографии хомяка мелькали то там, то здесь, а вот живым словом баловал он народ, выплюнув свою жвачку, раз в пятилетку, произнося вещее слово, приводившее заповедник в трепет и воодушевление.
   "Реформа!" и все бросались искать то место, куда бы эту самую реформу внедрить-засунуть.
   "Экономия!" - раздавалось из жвачкой набитого рта и энтузиасты наперегонки дружно кидались экономить на вчера съеденном мясе и на завтра недостроенном овощехранилище. Цифры экономии были тут же истребованы, изловлены, представлены. Они радовали глаз, но не желудок, святейшее руководство, но не специалистов.
   Бог с ним, что недоделала, недособирали. Зато перегноили, переобещали, перекособочили. Цифры-то, цифры! Посмотрите сами, если не верите - цифры великолепные! И звери дружно бросались возносить, аплодировать, славить...
   "Продовольствие!" - взглотнув слюну, провозгласил хомяк, и все усиленно начали думать, носясь по лесу и заглядывая под каждый куст: где бы его взять?
   Выход вождя к народу сопровождался помпезностью и всеобщим поклонением. Огромная свита следовала за ним, ведя "самого" гурьбой под руки, торжественно выводя на трибуну. Там и стояли, с преданными глазами, и в позе, готовой служить. Рядом всегда находился шакал с зонтиком, на случай дождя. И второй, тоже с зонтиком, для его жены. Для дочки тоже зонтик был, а при нем шакаленок.
   - К сожалению... - не желая расставаться со своей жвачкой, с трудом выговаривал слова хомяк, представленный народу на всеобщее поклонение в день революционного праздника, - ... от предшествующей администрации, - эти два слова произнес вместо него рядом с ним стоящий консультант, в связи с трудностью их произношения, - ...нам досталось тяжелое наследие.
   Далее следовала продолжительная пауза, которую, проинструктированный насчет заминок народ, собравшийся на площади перед дворцом, заполнил бурными, и очень продолжительными аплодисментами.
   Хомяк отпил из хрустального стакана, поданного ему в руку, минеральную воду, и рукоплещущий народ, уловив нужный момент тут же стих, давая возможность оратору продолжить речь.
  -- ... тяжелое наследие, - повторил хомяк вновь.
   Все, затаив дыхание, ждали продолжения...
   В продолжение хомяк улыбнулся, разинув длинный рот, полный искусственных зубов, поднял с усилием руку и поводил нею из стороны в сторону, приветствуя народ.
   Подотчетный люд ответил овацией, а бобра подхватили под лапки придворные и препроводили в покои, от греха подальше, неровен час или дурное слово скажет, или ножки подкосятся.
  
   Не много, но и не мало времени прошло с того памятного дня, как однажды, то ли вторник был, то ли четверг, проснулись звери, а никто никаких лозунгов не выкрикивает, репродуктор молчит на столбе, декреты на привычных местах не вывешаны, и ко всем напостям, что дух захватывают, еще и газета утром не вышла.
   Приуныли звери. Аппетит не тот, энтузиазм померк, пыл угас: заметались, забеспокоились.
   А тут еще сорока-белобока из-за моря пролетая, настроение подпортила:
   - Что сидите голопузые!- кричит. - Не знаете, что ли: хомяк дуба дал, и вас к себе в гости ждет. Хоть хлеба нет - на зрелище еще успеете!.. - и полетела виляя хвостом. Вслед ей камни полетели - то шакалята вражескую тварь со своей территории прогнали.
   Услышав эти, быстро распространившиеся слухи, звери помчались ко дворцу, истину выявить, и в случае чего, головы в скорби склонить.
   Дворец ответил сбежавшимся зверям загробной тишиной и закрытыми ставнями, и только через черный ход кое-какое движение струилось: то курьер прошмыгнет или чиновник, с помятым от службы лицом из подворотни выскочит, глянет на собравшийся народ, засмущается и вон из глаз заспешит.
   Так и стояли звери в тишине и недоразумении, и никто на их преданность внимания не обращал, никто не спросил: "почему, да по какому праву?", но и не гнал, что возвышало их в собственных глазах.
   День простояли, ночь проожидали. Внезапно, черной волной взметнулась над ними ( откуда и взялась) в высоком прыжке пантера, молнией пронеслась, и приземлилась между дворцом и толпой. Облизала коварно шершавым языком пересохшие губы, обнажая кинжалами торчащие клыки, и уставилась в народ.
   По толпе пронесся покорный ропот и стих. И тишина пришла такая, что стало слышно, как воронье галдит и шаркающие шаги слышны на весь заповедник - то старшины поспешали занять места в свите за спиной у пантеры, неверными ногами задевая мощенную булыжником площадь.
   ...Лисий старшина, старый лис, за платком полез в карман, и к собственному недоумению, извлек оттуда женские трусики. Пока он вспоминал, что да как, любопытные взгляды исполосовали его, как трассирующие пули небо на ночных учениях. Но не спасовал старый рубака, заметив сию оплошность: скомкал компрометирующий его предмет, отер ним лысину и собрался уж было отшвырнуть его в сторону, да вовремя спохватился - сунул в карман широких галифе. И впору было бы ждать смеха от такого дела, да не затем звери на площади собрались, настроенные проявить патриотизм, поддержку или осуждение, но никак не забавы ради.
   ... Обезьяний старшина гордо пялил грудь густо перетянутую портупеей. Его геройский вид бравого вояки подвергла сомнению лишь бутылка из под водки в весьма для нее не предназначенном месте, заткнутая за пояс там, где положено быть сабле. Ее цветастая наклейка неплохо дополняла униформу старшины, пополняя многочисленные блестящие цацки на ней, нисколько не лишая владельца отваги и боевой доблести. Привыкший и ни к таким видам народ, был уверен, что так и надо, так задумано, так приказано...
   Но вот и сам рубака почувствовал неудобство в движениях: то ли холодного прикосновения металла сабли к ноге не хватало, толи еще какая помеха вышла, а только протянул он важно руку к тому месту, где рукоять сабли, увитой золотой змейкой с алмазами в глазах повинна должна была бы быть, а ткнулась лишь в горлышко недопитой бутылки. Минутное недоумение прошло и лихой командир прикрыл не уставной предмет формы пухлой лапой. Ан нет! Длинное горлышко бутылки, нарушая камуфляж, указывало то на пухлое старшинское пузо, то на дворец, намекая неизвестно на что... Не из таких передряг выходил верный сын отечества, о чем свидетельствовали многочисленные ордена на тугой груди его; выхватил с тем же неистовством, с каким сражался не на жизнь, а на смерть с зеленым змеем всю свою воинскую карьеру, и не завидно было тому змею, конец которого близился все ближе, бутылку и сунул в глубокие штанины, где было ей где разгуляться. И разгулялась так, что опрокинулась, оставив пятно на неприличном месте. Подмочило это репутацию воина, да и ремень обвис, и гимнастерка обмякла, но не смутило это его, пошлепал следом за пантерой и пристроился вряд за пантерой следующий.
   Главное в военных действиях - маневр. Старшинам это было хорошо известно, и потому собрались они за спиной у пантеры, грозные в своем рвении оправдать доверие. И шакалы тут же пристроились, чувствуя, что и они сгодиться могут на новом историческом этапе, и даже... как же это так, чтоб всякое преобразование без них случилось.
  
   - Почему вы не на работе? - коварно пришепетывая, молвила пантера в полной тишине, и облизнулась со смаком.
   Площадь мгновенно опустела, и только забытая коляска с кенгуренком, резала глаз, нарушая ландшафт.
   Пантера молча повернулась к своим будущим соратникам и сузив глаза пристально осмотрела их: те съежились, сморщились, кое кто задрожал крупной дрожью... и первая проследовала во дворец. Остальные потянулись следом, спотыкаясь и хватаясь за фалды впереди идущих.
  
   В одну ночь исчезли стенды с портретами руководителей заповедника. Неизвестно куда подевались декреты, приколотые к стволам деревьев. Звери переглядывались между собой, но обсуждать сии факты не решались.
   По ночам раздавались пугающие шаги, и кое-кого извлекали из теплых постелей, приводили в казенный дом, и там, сидя на жестких нарах выспрашивали у них всякие не лицеприятные подробности работы, быта, а под утро возвращали на прежнее место, оставляя в благотворительных целях, бесплатно, таблетки "Валидола" и валерьяновые капли. Одаренный этими лекарствами счастливец долго еще не мог прийти в себя, вспоминая ночной разговор о проблемах производства, низком уровне производительности и падающей дисциплине трудящихся и труда, прежде чем отрешенно начинал глотать одну таблетку за другой, запивая их валерьяновой настойкой. Наутро его подстерегала головная боль, чувство счастья, что он все же дома и страх от неотвратимо приближающейся ночи с зависшими в ней гулкими шагами опасности. Спасение же виделось одно - производство не покидать и работать, работать, работать...
   И началась героическая битва за план. Рабочий день увеличился, и если верить выступавшим с трибун, всюду, где ни появлялась возможность выступить, энтузиастам (которые сразу сообразили, что лучше выступать, чем работать) - все остались этим фактом неимоверно довольны, и с самозабвением требовали, чтобы выходные дни были объявлены рабочими. Власти пошли навстречу требованиям трудящихся и объявили выходные дни рабочими. Все прикусили язык, сомкнув пасти.
   Старшинам поприжали хвосты, а уж те за своих подчиненных, засучив рукава, взялись.
   Шакалы смерчем носились по заповеднику, пытаясь распутать клубок непорядков, в котором спутались работа, патриотизм, вражеские агенты (откуда только и брались?), высокие идеалы, лачуги, семейные скандалы, наглядная агитация, очереди за тем, что будут давать, день, ночь и еще что-то тягучее, липкое, омерзительное, запугивая при этом всех до озноба.
   Пионеры под грохот барабанов пели про вихри враждебные, реющими над всеми.
   В воздухе пахло жаренным. Облавы следовали одна за другой в местах скопления зверей: на водопое, на лесной опушке, в парикмахерской, в малиннике. Зверье вструхнуло от такого развития событий не на шутку, и стало шарахаться от собственной тени. И было от чего, потому как задержанного засыпали вопросами с пристрастием: почему ты здесь? ...а кто находится там, где ты сейчас должен быть? ...какое твое плановое задание, выданное на день? ...отвечая, можешь ли ты подтвердить свои слова справками? И не приведи господи, отвечать сбивчиво - вмиг доставят на лесоповал, каменоломню, штольню, стройплощадку, а к вечеру, зажав в руке справку, катись туда, где тебя с этим волчьим билетом примут.
   И закипела работа, и забурлили страсти. С опоздавшего на минуту снимали шкуру на всю жизнь, провинившихся прилюдно секли, а грешников по ночам на нарах парили и грозили "козой рогатой". "Зато, на "варенку" не пускают, - радовались звери, - как в былые времена".
   Новые методы ведения дела не замедлили дать свои результаты. Придворные статисты с гордостью констатировали факт увеличения усердия в работе на изготовление одной условной единицы продукции на пятьдесят процентов, а среднее количество пота, выделяемое одним трудящимся за один час работы превысило все мировые показатели.
   Народ рукоплескал!
   Пантера нигде не показывалась, но ее указы время от времени появлялись на деревьях, пугая случайного зверя своим содержанием. И как было не шарахаться, если угрозы перекрещивались с облавами, ночные шаги резали нерв ножом, а на погост понесли очередного старшину, не сладившего с нервами.
   "Если уж им плохо, то мы только за ради этого пострадать готовы", - верещал лесной народец.
   Но не учла пантера малого, не распространила указ на опасность, которая не от старшин задубевших, врагов или тунеядцев шла, а распространялась легким шепотом женами... И нашептали они своим суженным, как с бедой совладать, если не сейчас, то потом и поздно может случиться.
   "Так и до пенсии можно не дотянуть, если на провидение уповать", - подумали про себя старшины, и не стали уповать, а расставили во дворце возле мышиных нор мышеловки, чтобы зловредных тварей извести, и одну, вроде как случайно, возле царского кабинета обронили. Пантера на такую мелочь и внимания не обратила. А зря - забыла поговорку, что и на старуху бывает проруха; не учла, самонадеянная, что та мышеловка старшиньим ядом была пропитана. И резвая, двужильная пантера стала чахнуть день ото дня, а причина тому была глупая: никчемная ржавая мышеловка. Не к чему разбираться, как этот самый старшиний яд, соединился с царскими кровеносными артериями и пошел гулять по упругому мускулистому телу пантеры.
   Увидев, что дело сделано, и исход без сомненья для жертвы печальный предвидеться, стали ее придворные обхаживать и сожаления свои приносить.
   Пантера, участи своей до конца не веря, большими раскосыми глазами смотрела на окружающих, пытаясь сообразить, где лесть, где измена, а где преданность притаились. Но только закружилась у нее голова и поменялись местами правда и ложь, вера с неверием. И от этого головокружения стала она наказывать закоренелым взяточникам - как от коррупции избавиться, пройдохам - как сообразить, чтоб справедливость восторжествовала, лжецам - как народ к светлому будущему подвести.
   И вся придворная братия готова уж на колени упасть, и побожиться, что ни на йоту от благородных помыслов не отступят, а будут и далее тем же путем передвигаться. Тесным кольцом обступили смертный одр сотоварищи, глаза потупив, чтоб затаившаяся предательская мысль наружу не выскочила.
  
   ...Последние почести отдали с салютом, речами и слезами. А тут уж время и поминального обеда наступило; все затолпились, засуетились. Старшины вздохнули полной, прокуренной махоркой грудью; и шакалам беготня последнего времени в тягость шла, а потому закатили они пир на весь мир.
  
   ...Остальные же звери, после погребальной панихиды, разошлись по жилнорам своим к новому трудовому дню готовиться, гадая, кого им судьба в новые цари подбросит. Но утро вечера мудренее, и потому по утру и суду быть, решили.
  
   А тем временем, царский дворец гудел, как растревоженный улей. Набившиеся в него порешили до утра ничего не рядить - как бы дело до драки не дошло, а помня скорбную причину их сабантуя, погулять вволю да развеяться по случаю, тем более, что повод располагает...
   К полуночи так разгулялись, что за кордоном в иных местах струхнули, и даже паника образовалась: со страху простой пьяный шабаш за военные приготовления восприняли. Но это потом с этого только посмеялись, хотя как знать, что у пьяного на уме? Да и повезло им прилично, что не удалось во внутрь заглянуть, а то б еще больше задрожали.
   В конце поминок царский дворец представлял для натур не приученных к ужасам смертельных баталий, картину очень небезопасную для психического здоровья. Обезьяний старшина, что есть дури, раскачивался в зале для приемов на огромной хрустальной люстре, обильно поливая из естественного для каждого живого существа брандспойта, заправленного вином, водкой, коньяком и пивом весь цвет заповедного начальства, расположившегося кто под столом, кто на столах, кто на груде битой посуды, кто под разломанной им же мебелью, а кто в луже, образованной извержением переполненных желудков. Выспавшиеся под столами произносили тост, поливая при этом храпящих во сне товарищей или ползающих вокруг, чем под руку не попадя, и тут же сами валились на пол, где их ждала та же участь. На столах разыгрывалось целое представление: там и лежали, и визжали, и танцевали, а кто плевал, стараясь угодить друг другу в лицо. Кое-кто уж до интимных отношений добрался, и другие, пример увидев, и себе свалки устроили. Вниз дождем летели осколки хрустальной люстры - это старшина обезьян баловался. Грохот падающих и бьющихся бутылок, посуды стоял несусветный. Вокруг ревело, храпело, изрыгалось, вопило уставшее от дисциплины общество.
   К рассвету царский дворец изнутри был разгромлен - никаким варварам не снилось. Все было перебито, переломано, пережевано, искорежено. Тела, набросанные в кучи и отдельно лежащие являли собой жуткое зрелище, и напоминали "черт знает что", ни с чем не сравнимое. Дух стоял такой, что не только розы на подоконниках осыпались, но и яблони в придворном саду повяли. Черти, водившиеся в дальних закутках дворца выдержали только первые два часа пьянки, а потом, под улюлюканье скорбящих, умчались вон куда глаза глядят.
  
   * * *
   Заповедный народ, с ранней росой, повалил ко дворцу преданность и послушание новому владыке засвидетельствовать. Собрались, сплотили ряды, в шеренгах со знаменами замерли.
   Дворец же окутала гулкая утренняя тишина и никакого в нем движения. Внутри все огни горят - с вечера не выключили.
   Звери постояли, потоптались, перешептываться стали.
   - Вишь, со вчерашнего заседают, царя избрать не могут, - прошептал слон на ухо буйволу.
   - Да, не легкое это дело, из достойных достойнейшего выбрать, - польстила лягушка, так, чтоб все слышали.
   - Вон какая тишина внутри - думают сосредоточась, - прохрипел баран.
   - А как же! Государственное дело решают, - добавил дикобраз. - Нам что - мы стоим и все тут! А они думают. Им ошибаться нельзя. Нам несравнимо легче, так что будем ждать, пока не попадаем.
  
   Нестерпимее похмельной жажды, мало что есть в мире, про то спросите у бобра, который первый от этого лиха проснулся. Мундир старшины на нем напоминал выкрученную половую тряпку, в складках которой поблескивал сморщенный погон. Не открывая опухших глаз, начал он шарить руками вокруг себя в поисках живительной влаги, но натыкался либо на очень мягкое, либо на что-то острое. В конце концов, он нащупал влажную ткань под которой, как ему показалось, бил родник. В спазмах изнуряющей жажды, он ухватился когтями за вредную ткань, прикрывавшую доступ к влаге и рванул изо всех сил. Родник, по-видимому, оголился, так как вокруг послышался шум, падающей струи воды. Бобер делал отчаянные движения руками, пытаясь поймать струю, но это не удавалось, хотя отдельные брызги и попадали ему на живот, плечи, лицо. Внезапно, родник умолк, и сколь не искал его бобер, все было тщетно. О его существовании напоминало только мокрое тряпье, разбросанное вокруг.
   Бобер, вытянув язык, дотянулся до скользящей по щеке капли, и слизнув ее, понял: это не вода. Он долго сосредоточенно раздумывал, чтобы это могла быть за влага: горькая на вкус, бьющая их родника, и понял - моча.
   Он вновь чуть было не заснул, разморенный возней, но жажда свое взяла. Перевернувшись на живот, почувствовал, как битое стекло впилось в его тело, и приподнялся на четвереньки. Не прошло и нескольких минут, как он уже стоял на трех лапах, а четвертой продирал левый слипшийся глаз. Мозг выдал неутешительный итог: найти уцелевшую бутылку, да еще и с водой - пустая затея. Не унимающаяся жажда подняла его на ноги и погнала в прохладные коридоры дворца, ведущие к его верной запруде.
   Пожар внутри грудной клетки разгорался все сильнее. Бедолагу бросало от стенки к стенке, но преданный инстинкт толкал его в нужном направлении. По мере продвижения, сила жажды заставляла приживаться лицом к холодному мрамору стен и языком слизывать капли прохлады. Он проделывал это несколько раз, пока не добрался к резной двери, из под которой тянуло спасительной прохладой. Бобер бросился на дверь, как на амбразуру вражеского дота. Массивная дверь не ожидала такого наскока от еле живого зверя и, в изумлении, распахнулась. Бобер пошлепал по влажной от росы земле, ослепленный скользящими лучами восходящего солнца. Он поднял руку, защищаясь от досаждающего яркого света, и тут же был оглушен ревом восторженной толпы.
   Бобер отшатнулся назад, струхнув порядком, пытаясь из-под прикрывающей лицо руки распознать случившееся. Среди сыплющихся из глаз звезд, он увидел огромную толпу с ревом к нему несущуюся. Побледнел бобер пуще прежнего, позеленел, лихорадка по телу забила, душа в пятки ушла, и стал, что есть сил, обратно к земле пробиваться.
   - Царь наш! Батюшка! Качай его - вот наш новый владыка и вождь! - неслось со всех сторон.
   - Присягаем! Клянемся! Заверяем! - неслось по площади и эхом отдавалось в небесах.
   От радости всеобщей звери революционную песнь затянули, шагом чеканя слова.
   - Качай его! Вот наш новый царь-государь, - подхватили толпа бобра за черны лапоньки, да уж и подбросить хотела. Когда видят: он весь зеленый и к земле его сильно тянет.
   - Э!.. - подумал зверь лесной, - не долго тебе, батюшка, кормилец наш, к светлому будущему нас вести придется. - такого подбрось - он и дух испустит.
   Опустила, притихнув, толпа бобра осторожно, как тяжело больного на землю и под ручки услужливо во дворец обратно сопровождать стала.
   Бобер, наконец-то, уразумев, благие намерения народа, попытался изобразить добродушную улыбку, выпячивая кривые желтые зубы, щедро одаривая окружающих пожатием своих потных дрожащих лап. И даже попытался поднять вверх для приветствия. Непослушная дрожащая лапа доползла до уровня плеча, подрожала там немного и плетью упала вниз на отдых. Жизнь брала свое, и смерть не сидела сложа руки... Повседневные заботы о благе государства разлагали тело и душу и приводили их в негодность.
   Царедворцы, меж тем, попросыпались от криков и шума на площади и облепили все окна, потешаясь над происходящим внизу представлением. От такого народного недоразумения они попадали на животы и хохотали до колик. А насмеявшись всласть, пересказывая друг другу виденное со слезами на глазах, усмехаясь, говорили:
   - А что? Может и вправду бобра царем сделаем, если народ просит? Чего для него, родимого, не сделаешь, пусть потешится, лишь бы не ныли, а работали.
   После стольких дней аскетической жизни при прежнем правлении, сам бог посылал возможность расслабиться, благо сам народ подсказал верный выбор.
   И потекли винные реки с кисельными берегами во дворцовых палатах. Неделю справляли восхождение нового царя на трон, на девятый день траур по пантере подошел. Далее вновь о новом царе вспомнили и месяц его благословляли в поход праведный со злыднями житейскими. А там вновь траур по понтере подвернулся... И его справили. Ну, а далее и пошло, и поехало - было б желание погулять, а повод всегда найдется. Желание же било ключом и затухать не обещало. Закружилось все в веселом хороводе и кружилось бы так и далее, когда как-то поутру - глядь, а бобра уж на погост сопровождать надо: не выдержала седая головушка такого головокружения.
   Царедворцев, соратников его, даже стыдно сказать, это событие не очень расстроило, и даже немного позабавило: вот настоящий повод попировать, а то уж в последнее время, вроде как, и вообще без поводов пошло - а это нехорошо.
   И понесли бобра под фанфары, со всеми причитающимися почестями, на погост ( в душе предвидя хороший обед после). Правда, то уже не погост был, а одно лишь название: ни церквушки, ни колокольни не сохранилось - только развалины, мхом поросшие, от былья остались.
   На панихиде длинные речи говорили, страниц так на десять, каждая. Секретарь после, уточнил: на двенадцать. Он страницы те накануне раздавал, за что в ведомости роспись требовал, так что все чин по чину.
   ...Вспомнили в тех речах бобра, когда тот еще совсем малец был в коротких подштанниках бегал, подавая надежду на великие дела свои в будущем, как вместе со всеми дамбу строил. И хоть построили ее не в том месте, где надо бы, да какую добротную! И наш бобер при этом сильно отличился, хотя злые языки острили насчет того, что работающих в воде бобров трудно отличить одного от другого - все они, мол, на одно лицо. Но выступающие развеяли их наветы, ссылаясь на очевидцев, достоверно утверждающих, что бобер отличился именно на заделывании дыр и штопке латок.
   И все звери сокрушались: кто теперь латать и штопать их мир будет. Как теперь не штопанными быть?
   Повздыхали звери, поохали и по домам судачить разошлись.
   ... А старшины с шакалами во дворце забаррикадировались, желая поминки по бобру справить. На третий день траура все единодушно пришли к выводу, что таких веселых поминок еще ни по ком не справляли. И всем хором вновь и вновь затягивали популярную песню, в которой были такие слова: "Надейся и жди - вся жизнь впереди..."
   Пока во дворце поминали почившего, а затем схлестнулись в споре, кому следующим на троне быть, пока дело светлого будущего определенно втягивалось в обозримую неясность, звери по-прежнему с зорькой вставали, выходили на работу и проводили весь день там с полуприкрытыми от безразличия глазами. Закрыть их совсем - строго не позволялось - могли и в измене общего дела обвинить. А тут еще в магазинах нехватка продуктов образовалась, не в последнюю очередь, за счет чрезмерного злоупотребления в торжествах и поминках узкой, но прожорливой части населения.
   Дело катилось не видя куда, стирая ориентиры светлого будущего. Кому-то надо было суд судить, чтобы вожжи из ослабленных рук не выпали.
  
   ...Время рассудило так: самый трезвый во дворце, а им оказался лось, взобрался на верхний балкон огромного зала для приемов и заорал приуставшим своим товарищам:
   - Хватит нам по-скотски жить - пора по-людски попробовать! Хватит шиворот-навыворот поводья вертеть!
   Все замолкли там, внизу, только глазами лупают. Лось же тем временем, не давая опохмелиться присутствующим, лозунгами все сыпал и сыпал:
   - Каждому малограмотному понятно: чем больше работаешь, тем лучше живешь. Чем грамотнее работа организована, тем больше пользы общество получит. Пьянству бой! Оно нам вред несет из поколения в поколение, и урон неисчислимый наносит тому о чем я говорил спереди.
   Допустить до власти и простого труженика! - провозгласил лось.
   - А чего! Одного можно, - согласились мысленно царедворцы, - но не более. А то работать некому будет.
   - Поведем открытую борьбу с коррупцией, взяточничеством, кумовством, беззаконием! - не унимался лось.
   - Вот, дьявол! - думали, про себя, звери, - и откуда его нелегкая сила вынесла? Против таких призывов и возражать неудобно, и рискованно. И чего ему не сидится на своем месте? Чего не хватает? - сокрушалась в душе главенствующая братия, внутренне предчувствуя приближение очередного этапа в следовании их общества по никем нехоженым тропам. - Снова нам первыми в дебри лезть? Оттуда же потом вылезать придется! Эх, тундра! Не идет наука впрок!
  
   Через открытые в зале окна, слова лося искрой упали на площадь, на которой зеваки уже настраивали свои головы на столь ранее неслыханные речи. ...И настроив, увидели через те же окна край балкона, а на нем оратора, излагающего столь смелыми категориями. И более ничегошеньки им не было видно: ни сервированного золотом стола, ни пьяных под столом, ни выхоленных лакеев при каждом посудном приборе, ни то, как шакал с лисы трусики ажурные стянул и уж примостился для важного дела, а только одного лося на краю балкона и его зажигательные страстные фразы.
   Обрушила толпа, все возрастающая в своем количестве, такой шум аплодисментов на призывы лося к воздержанию и пристойности, что до сих пор в мире ничего более громкого не слыхивали.
   Услышав за окнами шум незаконный, царедворцы, те, кто стоял - сели, а те, кто под столами был - повылазили и к занавескам бросились: а на площади за окнами толпа стоит, головы вверх задрав, лося слушают и ему же аплодируют.
   Переглянулись старшины с шакалами: нехорошо получается - вроде, как все это помимо них происходит, а они и вовсе ни при чем.
   - Э...э! - открыли рты царедворцы, - да тут дело серьезное и надо к берегу приставать, иначе " гаплык" может случиться. Что такое "гаплык" они не знали, но само слово их очень пугало.
   А в это время лось с балкона вещее слово держал:
   - В пьянстве погрязли!..
   - В пьянстве, - вторила толпа.
   - А что здесь плохого? Им же это нравится... - обменялись мнениями царедворцы.
   - В коррупции!..
  -- В коррупции!.. повторила площадь.
  -- А что в этом плохого?! - возмутились царедворцы, - мы же для их же блага
   свои усилия тратим.
  -- По справедливости жить надо, по честному, надрывался лось.
  -- Правильно!.. - вопила улица.
  -- По справедливости на всех не хватит, - единогласно сошлись во мнении
   расположившиеся во дворце, и от этого почувствовали взаимность интересов.
   - Наша экономика ползет черепашьими темпами, и не пойми куда. Производительность труда и того медленнее. Оборудование устарело, технология устарела. Нас обскакали бессчету кто...
   - Что же делать и как нам быть, - неслось со всех сторон.
   - Вот, и надо всем миром взяться за головы и мозгами пошевелить, куда все нами наработанное деть, чтоб выгодой вышло...
   - Верно толкует лось. Его слушаться надо. Смотришь, и выставит нас умными... - орали из толпы.
   Царедворцы опешили, такому наглому развороту обстоятельств. Их нетрезвые головы, привыкшие к любому повороту событий, в данном случае отказывались что-либо понимать. Одно было понятно: опасность нависла не шутейная, и пьяное братство раскололось, как раскалывается голова на похмелье.
   Поглядев на происходящее, и устрашась непредвиденных последствий, хитрый лис с орденами крест-накрест вдоль и поперек груди, первым принял неравный бой:
   - Братья, - крикнул он опережая непредвиденное, - я слышу по-царски разумные речи. Если бы их и в практику воплотить - то лучшего и желать нельзя. Попросим же всем миром предложившего, оживить его предложения, =- и первым зааплодировал.
   - Что ты бормочешь, старый черт, - зашипела взволнованно лиса, его жена и боевая подруга. - Или ты по старости рехнулся? Кому, как не тебе сейчас в царском троне развалиться, посмотри на годы свои! Далее тянуть некуда! Знала бы, что ты такой растяпа, давно бы к лосю дорожку нашла.
   - Молчи, старая! Не нарывайся на скандал! - отвечал ей лис вкрадчиво. - Без тебя все знаю. Да только куды ж с ним, с молодым, тягаться? Или повылазило тебе, что сейчас он на коне. А мы его практикой этой самой с коня-то и сшибем. Зеаешь ли ты того, кто в нашем заповеднике на теории капитал нажил, а повторный пай за практику получил? То-то же, дура!
  
   И понеслись снежным комом слова верности и любви в объятия лося. И ласкали они его, и нежили, и подогревали живее за дело браться.
   Восхождение лося на престол произошло торжественно и суетливо, но без излишней помпы.
   "Пьянству бой!" - были его первыми словами в царском сане, чему все звери дружно зааплодировали и не менее дружно побежали запасаться дрожжами и сахаром, являющихся первейшим сырьем для производства исконно народного продукта именуемым "самогоном".
  
   Поднявший бокал с тостом за нового царя, обжегся непониманием момента:
   - Что ж теперь? Пить или не пить? - разведя руки, взглянул на лося.
   - Мы же договорились - пьянству бой! - напомнил лось осуждающе. - Как же можно пить, если в алкоголе все наше горе содержится.
   - Да, но тост сказан... Хороший тост. Как не выпить? - в сомнении обмяк несмышленыш.
   - Кто тебя, дурень, с тостом вылезать надоумил в такой-то момент?.. - сквозь зубы, с нежной улыбкой на лице, процедила коза.
   - Вот вам пример того, поучительно наставлял лось, - как не все новое правильно принять могут. От тех, кто не проникнется важностью момента, и не начнет по-новому думать и работать, нам придется избавиться. И кто не понимает, что означает: "жить и работать по-новому", тот пусть уступит свое место другим - тем, кто раньше освоился в изменившейся обстановке. Другого пути у нас нет.
   - Да, но этот путь не очень понятен, - застенчиво прошептала куница.
   - А чего здесь не понять, соседка, - также тихо ответил ей ворон, - наливай, да пей - так было по старому. А теперь: наливай и пей так, чтобы никто не видел, и запаха чтоб не было - вот как.
   - Какой же вы все-таки мудрый, сосед. Не зазря в генералах ходите, с благодарностью в голосе молвила куница.
   - Нам такие ребусы отгадывать - раз плюнуть, - не без геройства ответил ворон.
   И куница посмотрела на него с восхищением.
  
   * * *
  
   - Нам досталось нелегкое наследие, - с тяжелым выдохом, но с оптимизмом в глазах начал лось свое обращение к заповедным зверям, разинувшим рты на дворцовой площади от предвкушения небылицы услышать. - ...Лес вырублен и гниет, водные ресурсы иссякли, ценное зверье повымерло, воздух миазмами заражен от гниющих до сих пор желудей, работа вконец измотала наш надежный трудовой ресурс - наших дорогих самок, и они стали рожать не тех кого надо. А те, кто надо, сидят на лавках дома голодные, и в то время, пока мы тут беседуем, сытыми не становятся. Словами сыт не будешь, и пока мы не перейдем от слов к делу, никто их, кроме нас не накормит, - все соглашаясь, дружно закивали головами, - и потому, самое главное, что нам необходимо сделать...
   - ...Это перейти от слов к делу, - влезла эта выскочка мартышка, и все осуждающе на нее посмотрели.
   - Правильно! Это перейти от слов к делу, - сказал лось, и все с уважением и завистью покосились в сторону мартышки. - Но все надо делать с умом, экономно и с удобством для использования. Вот вам простой пример: еще при кнуре пустили трамвай, а в нем три дверцы. В инструкции же сказано лишь о двух, поэтому только ими и пользовались, создавая толчею в середине трамвая, где эта злополучная, не учтенная дверь и находилась. Но стоит нажать только кнопку, и жители заповедника получат доступ к скрытому ресурсу - третьей двери, который облегчит жизнь, - все дружно зааплодировали. - Вот такой деловой подход должен быть во всем, и тогда, через несколько лет у нас не останется сирых, голодных, розбутых. Но главный наш девиз: перейти от слов к делу, от слов к делу...
   С удвоенным энтузиазмом звери бросились к засверкавшему вдали просвету. Идея преобразований показалась всем простой и ясной.
   И закипела по долинам и по взгорьям работа.
   Белки взобрались на самые верхушки сосен собирать орешки, бобры пилили эти же сосны на дрова, высвободившуюся от леса площадь тут же засевали пшеницей, которую через несколько недель залила вода, поступившая по каналам, прорытым добросовестными кротами.
   Через полгода стали подсчитывать барыши. Шишки уплыли и сгнили в воде, а срубленные сосны - вслед за ними. Что стало с пшеницей под водой - никто не знает, но к лету каналы обмелели и вода ушла, как и не бывало.
   Старший счетовод-барсук долго щелкал костяшками счет и под конец сказал: "Все в порядке - вышли на нули. Сколько чего было до начала работ - столько и после осталось. Правда, шишки, сосны и семена, сгнив, перешли в другое состояние, но природный баланс от этого не нарушился: что земля дала. То и взяла. В активе остался ударный труд! - все звери дружно зааплодировали, - так же, кстати, как и в пассиве, - потише, себе под нос, добавил барсук, - зато все при деле были и никому не обидно."
  
   Свобода вырвалась на улицы. Вспомнились лозунги былых революционных дней, но с новым наполнением, как и наказывал лось. И все старались наполниться этим наполнением. Тугодумы и старшины, в которых отложилось возрастное упрямство, все недоумевали: как жить, чем дышать, чем наполняться.
   "Так дело с демократией дойдет до того, что я у себя в краале крысу прихлопнуть сметь не смогу", - жаловался возмущенно баран.
   "Смутные и непонятные времена пошли ныне, - соглашался с ним буйвол. - Уж лучше молчать вовсе. А то, что ни скажешь - все невпопад".
   А лось за своих, за дворцовых принялся. То одного шпигнет под зад, а то сразу по двое... Полетели проштрафифшиеся головы, но не далеко. Кому с парадного входа во дворец являться запретили, те с черного приноровились очередь занимать. А царь всех и вся сидит на троне и сплеча рубит и правых и виноватых, высвобождая дворец от накипи вредной и тесноты чрезмерной, тех, кто наиболее отличился в проматывании государственной казны, запугивает государственной пенсией.
   Только не поймет сохатый, как так получается: чем больше голов он рубит, тем больше народу во дворце на килограмм казенных денег приходится.
   А тут еще шакалы под руку попались не вовремя, пользующиеся в народе такой дурной славой, что на них авторитет зарабатывать можно, избивая их. А они, как специально, все время под ноги попадаются, не понимая, что у лося до сих пор поджилки дрожат от былого страха в шакальи зубы попасть.
   - А вы, что здесь делаете? - схватил сохатый за грудки шефа шакалов. - Во дворце мертвечиной более не пахнет, и вы здесь не нужны отныне. Шляетесь без дела, о себе дурную славу нагуливаете и нас нею же опачкиваете, и пора вас давно к работе полезной пристроить. Без надобности вы ныне во дворце хлеб народный едите. Ушло ваше время безвозвратно, демократия теперь на улице, так, что перестраивайтесь...
   - Как? Все бросить и уйти? - взмолился шакал. - Мы же всегда ответственной работой занимались, и вожди с нами всегда выгоду имели. Чернь никак нельзя без присмотра оставить - разнесут все в клочья. Надежней в страхе держать. Честь державы мы не роняли, а если и запачкались немного, так на то схватка: лес рубят - щепки летят.
   - За что? - лось, аж с трона привстал от такой простоты. - Слишком много дров нарубили, батенька. Вон сколько их гниет по оврагам, буеракам, болотам. А остальное зверье? - повымерло, поразбежалось, позабивалось в норы не выковырнешь; все хворое, убогое, запуганное и гадкое. Так ни за это, прикажете, спасибо сказать?
   - Так то оно так, только не одни мы за счастье народное без меры кровь проливали, там и многие другие участвовали; ваши родственники опять же представлены были... Виновные - не виновные, а только скажу одно: нельзя народ безнадзорным оставлять, никак нельзя - он на всякие пакости падок, да и за старшинами "глаз да глаз" нужен. Так что, без нас никак нельзя, никак не получится...
   -Ладно, подумаем, как с вами быть, - нехотя согласился лось, - только убирайтесь из дворца вон, вы тут пока без надобности, только нас компрометируете...
  
   Потерли звери лбы, поматерились в тихую, и взялись работать по-новому, по-умному, да по разумному. ...Нет моста для всеобщего удобства в месте водопоя; не стали милости от творца ждать - сами организовались: начальство со знаменем в авангарде, как всегда, а далее все прочее двигается. Накинулись всем скопом, спланировали, спроектировали и не прошло и двух сезонов, как мост красавец стоит себе, хоть туристов приглашай на экскурсию... Бери, пользуйся, пожалуйста. Никакой ни пошлины тебе, ни денег никто не берет. Вот что значит, когда все общее.
   Правда, и вода уж под мостом не течет... Другие, не менее вольные звери выше по течению реки плотину соорудили, и пустили реку погулять по новому руслу, иные края посмотреть и жизнь в пустые места вдохнуть, где другой зверь тоже порадоваться смог бы.
   А самое обидное то, что вода ушла в самый раз за два дня до ввода моста в строй. Огорчились строители, и даже поругались немножко: "Вот, не могли пару дней подождать, пока мы дело довершим, речи скажем и ленточку перережем!" "В самом деле, обидно, - ответили строители дамбы. - Но не печальтесь, идите к нам, у нас и речи скажите, и ленточку мы вам торжественно перерезать организуем". "Спасибо за приглашеньице, - ответили первые, - но "мы сами с усами"... - и торжественно прошли через построенный мост и ленточку перерезали, и других зверей приглашать стали. Но те, другие, возразили: "Вот дураков нашли на мост взбираться, когда теперь под мостом дорога короче..."
  
   " По-новому надо жить, по государственному, - продолжал наставлять зверей лось. - Да мост зря соорудили, плодородные земли подпортили, зато вода пришла туда, где еще никогда не была, и даже кустарник там прорезался. А ошибки свои признав - наполовину легче на душе от потерь. Да и здесь, если по-умному к вопросу подойти, то из потерь можно выгоду извлечь. Мост теперь не нужен? Не нужен! Разобрать его на строительные материалы - вот и выгода на лицо. Вот это будет по-деловому. По государственному, и не надо ждать указаний сверху: увидел выгоду в чем - дерзай".
   На следующее половодье досрочно сданная в эксплуатацию плотина досрочно рухнула, не выдержав давление талых вод и потекла по-прежнему многовековому руслу. Моста, как и прежде, она на своем пути не встретила. Ушла вода с пустыни, оставив ее в томном одиночестве, вернув ей былое величие. Только верблюды повели головами, провожая последние, сбегающие с берегов ручейки.
   " Ну, что же, - сказал лось, - нет худа без добра. Теперь старые плодородные земли воздадут нам даров сторицей. Да и мост мы вовремя разобрали, так что, строительные материалы в целостности остались. А иначе, поди-знай: пощадила ли бы стихия его?"
   ...Звери часами слушали смелые, мудрые слова царя своего и молча им гордились, готовясь всем вместе перейти от слов к делу.
  
   * * *
  
   Вновь засеянное поле, не желая остаться без хлеба, охраняли звери как зеницу ока, решив, во чтобы то ни стало уберечь его от залива водой, ложного патриотизма энтузиастов, способных перекопать его в два счета и от прочей непредвидимой напасти. И бережное отношение к земле, к лету дало золотые, шелестящие колоски, кои радовали глаз.
   Но глаз глазом, а чужой желудок тоже свое требует, и налетевшие тучи птичек-синичек к осени избавили земледельцев от трудоемкой работы по сбору зерна - вымели все подчистую.
   - Как же так? топнул копытом лось, узнав о свершившемся. - Это же все общее, народное и такой вандализм. А куда смотрели шакалы? За что зарплату получают?
   - Шакалов, как помните, ваша светлость, за безнадобностью устранили, как в новое время не вписывающихся, - ответили ему из-за спины.
   - Да, да - протянул лось, что-то припоминая. - Это была политическая близорукость. Шакалов вернуть к исполнению обязанностей, поле засеять, и обязать их, строже жизней своих, стеречь, - и строго притопнул, аж искры пошли.
   К новому лету заколосилось поле пуще прежнего. Тугие колосья на тонких стеблях от легкого шепота ветра, как грузчиков в день зарплаты, к земле клонило. Повеселели, приунывшие от голода и неурядиц звери при виде невиданного урожая. Шакалы зарплату свою оправдывали с лихвой, не подпуская к полю ни своих, ни чужих.
   Как вдруг, откуда ни возьмись, два горобца с неясными опознавательными знаками к заповедному полю на бреющем полете приблизились и там, где погуще всего было, не спросясь, приземлились. Шакалы, от такой наглости сначала остолбенели, а затем, понеслись сломя голову не прошенным гостям "кузькину мать" показать. В момент поимки злоумышленников, один из шакалов от раскалившегося внутреннего негодования, так зубом цикнул, что ярость благородная преобразовалась в искру, которая свое природное предназначение и исполнила - в два часа поле выгорело дотла.
   Шакалов, кои злоумышленников задержали-таки, в случившемся никак обвинить нельзя было, так как свой долг они выполнили с честью, а пожары тушить - дело пожарных. Потому участникам операции объявили благодарность, а остальным заинтересованным лицам честно сообщили, всем очевидные, результаты дела.
   Горобцов прилюдно казнили и поклялись им подобных так же строго наказывать ныне и во веки веков.
   Пригорюнились звери, но из гордости звериной, животы поджав, и кому более повезло, зиму перезимовав кое-как, к весне, с упорством преследуемых роком, за поле взялись зубами скрепя. Но на этот раз, причина предыдущей неудачи была полностью истреблена: голодная зима заставила зверей серьезно подойти к вопросу о вредителях, и к весне во всем заповеднике не осталось ни одной птички-синички. Только галки с воронами галдели над темным лесом, возмущаясь, что и их чуть было не попутали.
   С неистовством обреченных, звери вновь накинулись с приходом весны на неродивый клочок земли, предчувствуя таинственным органом внутри, что и на этот раз дело добром не кончится.
   Царский совет заседал непрестанно. Прорабатывались все возможные варианты нанесения вреда будущему урожаю.
   Шакалы стаями носились вокруг охраняемого объекта, выказывая такое рвение и усердие, что к концу дня их запыхавшиеся, изможденные физиономии вызывали сочувствие даже у самых бесчувственных зверей. Такая самоотдача не осталась незамеченной начальством, что выразилось в повышении заработной платы у этой категории трудящихся, что все встретили на людях с пониманием, в душе с - негодованием.
   Охрану поля от возможных посягательств с воздуха несли стервятники, презиравшие шакалов, особенно с момента повышения им окладов.
   ...Это случилось, когда все звери окончательно уверились в том, что уж в этом году они будут с хлебом.
   Пронзительный тревожный крик глухаря на утренней зорьке уведомил обитателей леса в их заблуждении на сей счет, и они в ту же минуту осознали, что произошло нечто непоправимое, едва заслыша этот надрывный клокочущий вопль отчаяния. Табуны коз, кенгуру и буйволов, стаи лисиц, шакалов и обезьян понеслись не сговариваясь в одном направлении, зная наперед, что не видать им урожая и этого года, как своих ушей.
   Запыхавшиеся звери облепили поле со всех сторон, не поняв сразу причин тревоги глухаря. Оптимисты уж начали смеяться над глупой птицей, но серьезные лица реалистов заставили их внимательнее взглянуть в поле, налившееся злаками: оно шевелилось в полном безветрии. И тут, из сотен раскрытых ртов вырвался непроизвольный крик ужаса и отчаяния. На пышных, почти созревших колосьях разместились тысячи и миллионы вертлявых тварей, в которых звери без труда признали саранчу, такую безобидную в гербариях, виденную ими в детстве. Повторный стон вырвался у толпы, когда все опустили головы пониже. В земле копошилось бесконечное множество насекомых, червей и гнид, дружно занимающихся одним и тем же делом - вредительством. Они выползали из земли, устраивали "кучу малу" и вновь исчезали в ней.
   - Вот, сволочи. Ну, я им сейчас покажу, - сказал разгневанный буйвол и решительно направился в сторону поля.
   - Стой, - закричали остальные, - надо ответ держать. Может общим умом чего надумаем.
   - А что тут думать, - сказал кабан, - поджечь и баста.
   - Спалить всегда успеем, надо действенные меры принять, - командным голосом произнес лось, стоя в окружении царской свиты. - Для начала, надо мнение всех выслушать, а затем, за каждое мнение проголосовать и то, которое получит наибольшее количество голосов, за основу принять. Тогда никто нас не обвинит, что мы решение принимаем келейно, и успех или неудача ляжет на всех поровну. Это будет совершенно справедливо и демократично. А сейчас прошу, публично высказаться, чтоб после не заплевали, задним числом...
   Кабан, всковырнув задними ногами землю, рысью ворвался в коуг, обступивших лося зверей.
   - Предлагаю не рассусоливать мероприятие и не томить себя по напрасну надеждами, а сжечь все дотла, чтоб если не нам, то и этим гнидам ничего не досталось. Устроим им варфоломеевскую ночь!
   - Предложение не мудреное - оставить весь заповедник без хлеба, но поскольку оно внесено, необходимо обсудить и проголосовать, - прокомментировал лось. - Какие еще будут проекты?
   - Срочно вызвать птичек каких-нибудь синичек - это их забота с насекомыми расправляться, - пропищала фальцетом лиса.
   - Голубушка, да в памяти ли ты, - возразил ей лось, - мы же их всех зимой еще перебили.
   - Пусть эту же функцию выполнят стервятники с воронами, - не сдавалась рыжая, - помнится мне, они в том деле более всех преуспели.
   - Это не наш профиль, - в унисон прокричали стервятники и вороны, - мы охотимся на крыс, мышей, сусликов, птичек-синичек и прочую падаль, а на букашек сами охотьтесь, если разум утратили.
   - Так-то оно так, - многозначительно сказала куница, - но если народ попросит, а в крайнем случае, он и потребовать может. Разве можно ему отказать? Тем более, что это не прихоть чья-либо, а лихой годины установка...
   Пристыженные вороны подошли к краю поля и своими толстыми клювами стали долбить мягкую землю. Непривычные к такой работе их зубья сразу же заполнились землей, и хруст в клювах от бесполезного перемолачивания чернозема, коробил нервную систему, наблюдавших за делом зверей.
   Гордые стервятники, видя, что неудача предприятия может обрушиться на них, как не сочувствующих общему делу, протиснулись к воронам и себе стали долбить землю клювами, вместе с кишащими в ней насекомыми.
   С пол часа продолжалась упорная битва за урожай. Ровно столько понадобилось мудрым воронам и гордым стервятникам времени, чтобы демонстрировать энтузиазм обступившим вокруг зверям, заранее ведая о бесполезности совершаемого дела. По истечению этого времени пыл и азарт трудящихся стал резко спадать, давая понять наблюдающим, что глупость предпринятого предприятия повинна дозреть в их головах.
   Наиболее рассудительные члены заповедника пригорюнились, оплакивая в душе даром продолжающее тратиться время, в то время, как менее дальновидные пытались придать проводимой работе новый запал энергии своими советами, подсказками и выявлением ударников труда и отстающих. И кое-какой результат был достигнут; работа усреднилась: видимость усердия на лицах сохранилась при незначительном ухудшении результатов, постепенно переходя в простое топтание на месте.
   - Никак не пойму: они что-нибудь полезное делают или просто клювами землю толкут, - в сердцах вырвалось у несдержанной макаки.
   - Как можно в таком сомневаться? - опротестовал такое заявление шакал, заглядывая лосю в глаза, - они ведь всем народом на этот подвиг назначены.
   Прождали еще два часа. Теперь уж и последнему козлу стало понятно: с урожаем и этого года покончено окончательно.
   Лось призадумался не надолго и решительно сказал:
   - Какие еще будут предложения по спасению урожая?
   - Закупить за кордоном птичек-синичек, - пропел слабый голос из-за спин преданных соратников, окруживших лося.
   - Закупить можно, - сказал со знанием дела, насупившись, носорог, отвечающий за финансы заповедника, - последние штаны продадим, но средства изыщем...
   - ...И мои учтите, если понадобится, - вставил лось.
   - ...И наши, и наши, - засуетились шакалы с прочими старшинами.
   - ... Да уж вряд-ли теперь успеем сию куплю-продажу произвесть: вон, как саранча слаженно работает, профессионально... - продолжил носорог размышления. - Таких дустом не возьмешь, и птичек выписать не успеем, - и все соглашаясь, потупили морды.
   - Ну, что же, кто-нибудь еще желает предложение внести, или остановимся на уже упомянутых? - торжественно высказался лось.
   - Да, спалить все поле к такой-сякой матери - радостной скороговоркой прокричал кабан, гордясь тем, что он вспомнил быстрее всех о ранее предложенном выходе.
  
   Дело шло к сумеркам и надо было что-то решать, потому как лечь спать ничего не решив было преступлением, да и как было уснуть... Жучки-паучки вместе с саранчой уплетали ядреные колосья с таким проворством, что аж за ушами трещало, и надеяться на то, что к утру что-нибудь останется от рекордного урожая - было курам насмех.
  -- Что будем делать? Какое примем окончательное решение? - обратился
   лось к приунывшим зверям.
   Все молчали, не решаясь высказать вслух те мысли, к которым подвела их жизнь.
   - Палить! Спалить! - грозно выкрикнул кабан, гордясь своим первенством.
  -- Несколько голосов, боясь отстать, негромко выкрикнули вслед.
  -- Поступило предложение спалить урожай! - подитожил лось. - Давайте,
   проголосуем, чтобы все было демократично, по закону и по совести.
   Звери, не глядя друг другу в глаза, нерешительно подняли лапы вверх.
   - Кто против? Воздержался? - скороговоркой спросил лось.
   - Трое воздержались, - прищелкнув передними клыками сказал шакал. - До жирафа еще не дошел вопрос, уж больно, далеко его мозги находятся. С ежом все понятно, он всегда возражает, если что...
   - Мы должны обязательно заслушать воздержавшихся, - настоял лось, купаясь в своей демократии. - Вдруг у них есть очень умные соображения. В жизни такое не раз бывало. Казалось бы положение совершенно безвыходное. Ан нет, тебе! Какая-нибудь букашка такой фортель выкинет, что все только диву даются...
   - Сейчас уже ничего не выкинешь, - сказал крот, воздержавшийся при голосовании, - поздно уже. А вот осенью можно было бы все это предотвратить, не убей мы всех птичек-синичек.
   -Вон чего вспомнил. Что прошло, того не вернешь, - заголосили в согласии старшины, в особенности те, кто за искоренение птичек-синичек награды получил. - Ты сейчас скажи, что делать? Задним умом мы все умные. Знал бы, где упадешь - соломку постлал... бы. Это всем известно. Не спали мы сейчас эту заразу - она опосля, весь лес сожрет. Так, что из двух зол приходится выбирать то, что остается.
   Всю ночь полыхал веселый огонь с удовольствием пожирая аппетитные злаки. К утру, огромное черное пятно зияло посреди заповедника, и пригорюнившиеся звери с грустью в сердцах смотрели на свое достояние.
   * * *
   Еж - мудрец, пользуясь предоставленной свободой слова и стремительно бурлящей демократией, отважился наболевшее мнение в слух пустить:
   - Сдается мне, граждане-товарищи, что выстроенную нами замкнутую систему абсурдов нарушать никак нельзя. С годами она устоялась и приобрела устойчивость. А вот теперь попробуйте в какое-либо звено этой системы ввести логичность - вмиг ее затрусит, затрясет, закачает. Того и гляди - рухнет, костей не соберешь. Так что, лучше все оставить, как было. Терпели и дальше терпеть будем. Что поделать - такова наша доля.
   - Вас послушать, - сказал тарантул, - так мы и дальше должны несуразицу плести, лишь бы построенное в предыдущие годы не рухнуло.
   - Не знаю, не знаю, - кивал старческой головой ежик, - но ломать всегда было проще, чем строить.
   - Волков бояться - в лес не ходить, вставил свой носик зайчишка.
   - А ты косой, вообще, помалкивай. Нынешняя система тебя от волка защитила. А вернись былые времена - может от тебя и костей уже не осталось бы. Вон, как ты обленился. Еще немного - совсем ручным станешь, где уж тебе от погони уйти. Так что, чья бы корова мычала... а ты знай свой шесток, - еж недовольно отвернулся в сторону.
  -- Если вы такой умный, ежик, то верно знаете, что же нам всем теперь
   делать, - с насмешкой в голосе спросила лиса.
   - Будут гнаться - беги, будут давать - бери, никто не гонит - лежи, и помнить: лучше за рубль лежать, чем на два работать, - с издевкой , и не без самодовольствия изрек мудрец. - И зачем нам пытаться по-людски жить - мы же, как-никак, звери...
  
   * * *
  
  -- Что народу сказать, шеф? - спросили осмелевшие от неудач старшины.
  -- Ответьте, что могло быть и еще хуже, - зло бросил в их сторону лось.
  -- Да, а ведь могло быть и еще хуже, - уже слышались в толпе реплики
   шакалов.
   И более тихий ропот:
   - Как бы там ни было, а при гиене такого не случалось... И при бобре... А при хомяке, вообще, как в сказке жили, - неслось отовсюду.
   - Что делать, лось?! Спаси и помилуй душу нашу грешную! Царь батюшка, направь, научи, как быть - зима, ведь, впереди. Если это еще не самое худшее, то, что будет дальше? - неслось со всех сторон.
   - Вот, что, - решительно гаркнул лось, чувствуя, что кто-то невидимый вырывает у него из рук бразды правления, - я обещал, что приведу вас к светлому будущему, и выполню обещание, чего бы это не стоило, - звери притихли, вновь заражаясь помалу энтузиазмом. Трубить сбор! К походу готовсь! Завтра с утра выходим!
   - А где оно, светлое будущее? - спросил нерешительный голос.
   - Там, где солнце светит! - не задумываясь, уверенно ответил лось. - Туда, помолясь, завтра и тронемся...
  
   Лишь только первые лучи солнца осветили заповедник, как из буреломов, трущеб, завалов полезло зверье, побросав свои нехитрые пожитки, здраво рассудив, что весь этот хлам им в светлом будущем не понадобится - там лучшее выдадут.
   Собрались, как всегда, в колоны выстроились, напутствия ждут и путеводителя.
   Вот и сам лось появился со свитой. Все в походной одежде - значит, вчера не шутили.
   Приободрились заповедные звери, видя, что все без обмана идет и намерение у начальства самое благое, забыв в порыве воодушевления, что и дорога в ад благим намерением выстлана.
   - Меньше слов - больше дела, - бросил лось в толпу. - Хватит топтаться на месте. Делом подтвердим наши устремления. Идем прямо на солнце и никто не свернет нас с избранного пути, - и первым выступил в путь, гордо задрав голову к светилу, чтобы не сбиться с дороги.
   Следом ринулись старшины, разумно рассудив, что тот, кто впереди колоны идет - тот, раньше остальных в царство светлого будущего войдет. Шакалы по привычке среди народа рассеялись, осуществляя надзор и контроль над процессом, и надеясь на финише свое наверстать. Так и тронулись звери в путь резвым шагом, сверяя свой путь с незыблемым ориентиром.
   Долго ли, коротко ли шли, а только когда глаза от солнца отвели вниз, к земле бренной, видят, а уж всеми колонами, с транспарантами и хоругвями, в болоте погрязли, и глубже всех - лось со старшинами.
   Рокот прокатился по толпе, увязшей в гнилом болоте:
   - Лось, батюшка! Увязли мы в трясине! Может быть назад повернем, пока всех не засосало? - зароптало зверье.
   - Назад нам пути нет - там тупик, мы уже там были, - категорично бросил лось.- Не паникуйте! Все рассчитано верно! Еще классики нам этот путь начертили, а они ошибиться никак не могли. Подымите головы вверх! Солнце всем видно?!
   - Всем! - ответили не очень решительно звери.
   - Значит, верным путем идем, самым коротким к светлому будущему и нечего шарахаться из стороны в сторону, а то еще глубже засосет.
  -- Это голова идет к светлому будущему, а ноги и хвост все глубже в трясину
   уходят, в никуда, - пожаловались звери. - Может все же назад повернуть, пока не поздно, раздались нерешительные голоса.
   - Что за глупости! Я же сказал, что обратно нельзя никак - там застой, как вам еще объяснить? - не теряя достоинства, по горло в болотной тине, отбивался царь-батюшка.
   - Что же делать? - раздавалось не умолкая сзади. - Может царя сменить? - начали звучать настойчивые голоса.
   - Отставить гнилые разговоры, - решил навести порядок лось, вмиг забыв про объявленную демократию. - Повторяю, все рассчитано верно. Просто короткий путь оказался самым сложным.
   - Да, но окружным мы тоже уже ходили, - донеслось из толпы.
   - А ну, молчать, образина, - гаркнул кто-то из шакалов, вспомнив старые добрые времена. Пользуются моментом, сволочи, что ни пошелохнуться, ни ступить нельзя. Вот я вам... - и он в сердцах сплюнул, так как руки по плечи уже ушли под воду.
   - Ой, менять надо кормчего, пока не поздно, - вновь раздалось сзади.
   - Да, что вам все менять и менять, - рассердился лось. - Я же вас перестал расстреливать, в тюрьмы невинных сажать. Я дал вам свободу - вы можете даже спорить со мной. А вы!.. Вы замахнулись на заветы наших предков... А это священно, неприкосаемо, незыблемо... Они кровь лили за ваше светлое будущее, а вы к нему идти не хотите! Я делаю все возможное, чтобы вывести вас из создавшегося положения. Еще немного и я вытащу сам себя за хвост. И вы, вместо разлагающих общество разговоров, каждый бы на своем месте, лучше тянул бы себя за хвост из болота. Смотришь, всем бы заповедником и вылезли б из трясины. Никто до нас этим неизведанным путем не шел, вот и пробуем наобум, а это всегда не просто. Никто до нас себя за хвост из болота не вытаскивал, а мы вытащим - покуда цель у нас великая. Так что, тяните себя за хвост и не вякайте, - сказал лось и захлебнулся.
   - Звери с содроганием наблюдали судорожную кончину царя и с ужасом думали: кто же нас теперь на твердую почву выведет, кто к солнцу поведет?
   Тем временем, задние потихоньку стали поворачивать к берегу, под неодобрительные взгляды остающихся стоять в болоте, запарившийся мозг которых интенсивно подсчитывал все "за" и "против" предоставленного им выбора.
   Инстинкт самосохранения старшин сработал быстрее, чем у иных зверей разум и они побросав теплые места возле утонувшего лося, позабыв о светлом будущем, стремглав устремились к устойчивой почве под ногами, предпочтя ему прочное настоящее. Ну, тут уж и самые несообразительные за ними понеслись.
   Выбравшиеся из болота звери (кому удалось), отряхнулись, обсушились, и молча стали разбредаться кто-куда.
  
   - Хватит нам жить заповедником, - сказала рысь. - Мы дикие звери и должны жить на свободе.
   - Я поведу свою семью туда, где больше сочной травы. И так мы будем двигаться все дальше и дальше, и сами увидим, где она самая присамая... - рассудил кто-то спереди.
   - А мне куда идти? - спросил баран. - Я тоже траву люблю.
   - Иди, куда знаешь! - ответил ему носорог, проходя мимо.
   - А не заругают ли меня за это? - спросил боязливо баран.
   - Если будешь сомневаться - то обязательно заругают, - ответили ему.
   - А как же не спросясь, ведь боязно! И как без старшин и шакалов? Или они тоже работать, как мы, станут? А кто нас тогда вести за собой будет? - все недоумевал баран, обращаясь ни к кому и одновременно ко всем сразу.
   - Нас не надо вести - мы уже доведенные, - ответил ему какой-то остряк.
   - А дети-внуки наши, сами, без поводырей пойдут, если на то божья воля дана будет. А мы уж приехали: не то ручные, не то плюшевые... С нас уж дела не будет, - прошелестел голос с тоской.
   - И я согласна... Не теорией надо жить, практикой. Испокон веку все жили по своим родам, и все своими силами решали... А теперь мы без роду, без племени... Ох, горе, горе...
   несуразные шлейфы грязи протянулись от болота во все стороны света, указывая пути спасения, по которым направились звери. Месиво по берегам болота распугивало путников своими ужасающими конфигурациями, наводя на мысли о страшных жертвах и мучениях, ужасных вандалах и устрашающих вурдалаках.
   ...Это и была, как раз та дорога, устланная благими намерениями, ведущая в ад.
  
   Послесловие
  
   Но власть не любит долго на земле валяться, ведь, где власть, там и деньги водятся. А кто и когда видел чтобы деньги, да еще в таких количествах на земле лежали.
   ...Прибрали их к рукам, кто пооборотистей, да понаглее будет, а это опять же знакомые всем лица, да плюс "самородки" выброшенные катаклизмом наверх, благодаря случаю и характеру, с набором земных и не земных извращений.
  
   " Я ж говорил, они без царя никак не могут: передерутся, морды в кровь побьют, кого изнасилуют, а других и вовсе затопчут", - проворчал, пробегая мимо шакал. - Так что на наш век, пока растяпы не перевелись, с наживой будем".
  
   И началась вся история по кругу кружиться, только еще в более жутком проявлении... только это уже другая сказка...
  
   _______________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"