Скляров Олег Васильевич : другие произведения.

Агинский мир

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Власть? ..!

   АГИНСКИЙ МИР
  
  
   "Кто к людям относился б хорошо,
   А став у власти, мудро, честно правил,
   Наверняка б в историю вошел
   Редчайшим исключением из правил".
  
   (Э. Севрус)
  
  
  
  
  
   ПРОЛОГ
  
  Потемнело в кабинете - за высоким окном на пустынную набережную снова повалили крупные хлопья снега. Хозяин, невольно засмотревшись, наконец, повернулся к назначенному месту - письменному столу у большого трёхстворчатого окна. Побелела столица. Волнорез маяка, крыши Морского двора, камень и прутья ограды, парковые деревья, статуи вдоль аллеи, площадь перед дворцом, даже шпиль собора - все белым-бело. Зима пришла. Темной гранью малоподвижная вода стынет у занесенного парапета, отгораживаясь наледью провисших цепей. Весь залив скоро замерзнет, и его тоже настигнет белый зимний порядок.
  
  Заснеженный путник внизу терпеливо обстучал налипающий на подошвы снег, отряхнулся и настойчиво продолжил цепочку следов дальше по целине безлюдной набережной. Палубы судов, надстройки, снасти, перекладины мачт, принайтованные к ним на долгую стоянку стянутые паруса - все бело. Людей других по раннему времени на причале не видно, лишь кое-где дымки корабельных печурок выдают проснувшихся. От созерцания конных статуй в порыве вечного пути, от этих дымов и парусов... родилось горькое чувство. Упорный путник в лёгком не по сезону дорожном плаще, иноязычные письмена названий судов со всего света; стянутые, будто седельная поклажа, паруса...
  
  Снова отчётливо вспомнились перетянутые походными ремнями перемётные сумы, потерянный холщёвый мешок с провизией, купленной в дорогу, горький дымок придорожной кузницы, письмена-молитвы оберега на одежде некоего попутчика... Назойливые мысли эти мешали, их следовало гнать. С памятным детским успокоением твёрдо уселся в черное отцовское кресло. Всё важное в этой жизни просто не даётся, даже забывать. Белый кораблик на столе раздумчиво потрогал и отодвинул в сторону, как пресс-папье. Нескоро ещё недавно пережитое оставит его - перестанет то и дело напоминать по любому поводу о себе, о неодолимо-горькой сути. Снова поднял голову и развернулся к окну.
  
  
  
   1. Глава о предположениях и рассуждениях
  
   Столичный базар слышно издали, как водопад. Внутри же он теперь и вовсе бурлил и клокотал. Привычно торгуясь, вокруг страстно галдели о скорой войне. Воевать, как водится, большинство не желало, но, что с ними поделаешь... Старый герцог Георг Рог, брат безвременно скончавшегося короля, северный воевода, никогда не претендовавший на корону, еще в трауре вдруг объявил, что заветы покойного по причине подлога недействительны. Старший принц Гартвен, таким образом, не может на что-то претендовать. Очерёдность престолонаследия! И прочее-подобное... Верховная власть, следовательно, назначена ему, Георгу Первому - Крутому Рогу. Второй-то наследный принц, Хартнус, или, как младший, просто Харт, строго говоря, никогда, никаким наследником и не являлся, даже не рассматривался монаршей волей, так как от рождения имел кривой бок и заметную хромоту. А правители Великого Агина, как известно, лицо нации, ее семя, и кто может позволить?.. Формальная чушь, конечно, но... Как смотреть.
  
   Смуглый, чащобно заросший полуседыми кудрями бородатый верзила с тонкой золотой серьгой в надорванном ухе уныло прислушивался к базарному гомону. Язык этой страны он тоже знал прекрасно. Травник и знахарь, у которых он только что сторговал очищенный воск, плутоватого разносчика-виночерпия тонкости престолонаследия принялись пафосно учить. Похоже, даже местное жульё в ущерб ремеслу высокой политикой воспылало... Машинально смахнув пот с носа, верзила продолжил умело подвязывать кофр очередных покупок к седлу неспокойного жузского скакуна-великана, редкой черно-белой масти. На спине невесёлого бородача, на вылинявшей холстине безрукавки, расшитой черными выгоревшими письменами, тоже проступило меж буковок тёмное пятно пота. Наступающая осень прохлады и ясности пока не приносила - только жгучие цены, новые тревоги, толки и торги. "Кто... Кто... - горько размышлял и бородач. - Позволят. Найдутся "храбрые", "неподкупные..." Одно успокаивает: этой властной погани, чертова кухня, время тоже не дает передышки. Всех торопит".
  
  Да, да! Вполне могут позволить... Вот, могущественнейший богач второго рода Объединенного королевства, Премьер-министр Великого Агина, Их Светлость, господин Фаин Файл, например! Всеблагой Зариуз - глава церкви всех тридцати провинций, а? У них две третьи армии. Да?.. Да! Так вот. Второй наследник, - нисколько не ущербный! Враки то... - на всю страну уже объявил - тоже вдруг! - через Всеблагого, со святых амвонов, что защитит свой народ от скверны. В том числе - и от угнездившейся во дворце... Говорили, что взъярившийся Герцог сразу покинул столицу с тем, чтобы засесть у себя на Севере и срочно собрать старую гвардию. Часть войск гарнизона ушла с ним... А всего ведь полгода назад наш Шрамоносец Рог вступал в триумфальные врата столицы, неся королю и Агину Великую победу над варварами и опоганенными южными провинциями! Все изменчиво в этом мире.
  
   Отшвырнув скользкую корку дыни, попавшуюся под каблук на замусоренной земле, кудрявый черт проворно вознесся в седло с вьюками. Обтянутые черным потертым бархатом колени тронули пятнистые бока застоявшегося жеребца, одолеваемого злыми осенними мухами. Шпоры на пыльных остроносых сапогах нисколько не понадобились. Сдерживаемый твёрдой рукой конь, нервно приплясывая, медленно двинулся через занятую своими заботами толпу. Длинный не подрезанный хвост немилосердно хлестал по сторонам, доставая не только мух. Но тертый рыночный люд, лишь взглянув в лицо седока, отступал без ругани. Жузов здесь, разумеется, тоже не любили, однако считаться с ними, и в ушлой столице, считались. Тем более - с таким... мосластым. Вон, весь в оберегах и заклинаниях - только свяжись - до смертного часа жалеть. Понавезли чертей: мастера, грамотеи, целители!.. Мастера. Людей дурить, да лошадей красть. Сами они понаехали, сами! Заработки в столице. Теперь же - одна страна опять. Рыбоеды кучерявые...
  
   Принц Гартвен, старший наследник, пока оставался с верным ему флотом на юге. Томил неизвестностью в тлеющей мстительными планами гордой крепости Брике, в стяжавшем кровавую славу мятежном городе "безродных пиратов и варваров". Но кто бы удивился, узнав, что он уже двинул к столице? Это не один десяток кораблей, это множество орудий, это тысячи мер пороха, это тысячи закаленных бойцов, сплоченных и обученных очень опытным и коварным, несмотря на молодость, командующим! Наконец - почти тысяча прекрасных лошадей, купленных на жузских конезаводах по приказу покойного для новой панцирной кавалерии. Они тоже, по воле случая, оказались у старшего наследника. "Пересадка людей с кораблей на коней, - уже пели злоязыкие, - пара дней без затей, и Властитель морей правит шеей моей..."
  
  Одним словом, флот ждали. Фортификацию береговых укреплений Голубой Гавани приказано было срочно упрочить, а малолюдные и разболтавшиеся от безделья - при сильном-то флоте? - гарнизоны мушкетеров, срочно же, пополнить и подтянуть. Таким образом, первые назидательные виселицы Смутного времени в стране появились как раз на стенах береговой крепости - на подступах к столице, а в ранг королевских мушкетёров стали возводить, кого ни попадя, чуть ли не всех желающих присягнуть и брак с дворянкою заключить...
  
  "Власть тягостна, - тревожно продолжал невеселые размышления накупившийся всадник, - если есть совесть, конечно..." Озабоченно пригляделся к толпе, роившейся в тени громадных желтеющих платанов. У самой уже городской стены узнал красную шляпу. У Южных ворот, как раз спешно подновляемых к приходу флота, мастера рычагами закручивали громадные винты, притягивающие к створкам новые и недостающие металлические звёзды - украшения-крепления. С горькой усмешкой разглядев высокого юношу, нетвёрдо державшего в поводу белую лошадь и поглядывавшего на ремонт, направился к ним.
  
  "И совесть тягота, - закономерная горечь шла на ум готовившего сомнительное путешествие. - Иногда невыносимая..." Вспомнив, на ощупь снова извлек из седельных сумок новую нетолстую книгу и, открыв на закладке, прочел: "...Когда Бог сотворил человека, то Он всеял в него нечто Божественное, как бы некоторый помысл. Имеющий в себе, подобно искре, и свет и теплоту; помысл, который просвещает ум и показывает ему, что доброе и что злое: сие называется совестию, она есть естественный закон". Вздохнул на это всадник. Приближаясь к воротам, объезжая груду тёсанного камня и нагибаясь под шаткими лесами, вернул книгу суме и сурово поглядел в толпу под деревом.
  
   Слухи роились над рыночными рядами, будто распуганные мухи. Самые новые: говорили, например, что хромой Хартнус, Харт - бедняжка, вовсе ничего такого по поводу дворцовой скверны и, тем более, короны не заявлял, хотя, все знали, ревниво недолюбливал красавца-брата - надежду Агина и покойного короля. Но это вряд ли! Какой дурак откажется от короны? А поддержка Всеблагого и Премьера, это же... Ему, ему сидеть на троне! Кому еще? Бок его, утверждают, выправили в специальном панцире, а ногу вот-вот вытянет наследнику привезенный жузский лекарь, колдун - пестун, все в одном лице... Ага, ржали другие: вытянет ...здун. Обе. Обе, убогий проныра, скоро вытянет! А известно ли вам, милейший, что "Убогий" значит: "У Бога"? "Грамотные все стали..."
  
   Хорошо всё слышал всадник с высоты седла, не сходя с лошади. Громко, стараясь преодолеть окружающий гвалт, растревожено умствовали горожане. Непроницаемое лицо под буйными кудрями ни разу не дрогнуло, но всадник все же покосился на потного толстяка - базарного писца, рисково размахивавшего свитками и испятнанным мешочком чернильницы на шнурке. Возражавший, бедно одетый в старенькую бязь проныра-виночерпий, ответно тыкал меркой уже в самый нос этого пузана и угрожающе-многозначительно сверлил оппонента из-под зонта презрительным взором: "А некоторые... скоро сильно худеть будут!"
  
   Герцог, Герцог сядет на Агинский трон тяжелым задом - у него сила! У него ключи от ветеранской казны, у него Главный арсенал, у него северяне, у него Старая гвардия! А шпионов и тайных друзей во дворце сколько осталось? А чёрные арканы?!.. Да и по закону. Он той же фамилии, он канцлер и опекун. Он, он! Держитесь тогда, болтуны.
  
  Некоторые спохватывались - отходили к черту. Замолкали привычно. Но уж очень хотелось поговорить. Давно этого не позволялось. А теперь все вон болтают, что ни попадя, будто опоенные... Не вытерпливали - примыкали к другим спорщикам, немного хмыкали молча, но недолго держались благоразумия - снова вступали в азартные рассуждения: "А известно ли вам, милейший?.."
  
   Только всадник на черно-белом красавце-коне, да его длинношеий спутник, понукавший белую кобылицу, сегодня же купленную, не вступали ни в какие разговоры. Стараясь явно не спешить, прямиком направлялись к выезду за стены через пересохший ров - вон из этого бедлама на свободный простор. Скоро, знали они, - очень скоро! - сделать это будет можно только по специальному приказу-разрешению с печатями. А разговоры ненадолго. Но, не хочешь - заслушаешься, чертова кухня...
  
   Были и третьи. Люди поумнее, посолиднее, уже не рисковали высказываться прилюдно, а мрачнели, многозначительно переглядывались, скажем, с теми же писцом и виночерпием, потом шли прочь. Только в узком кругу позволяли себе лишь кое-что предположить... Фактически документов, назначивших кому-либо трон, не было. Как так? А так. Монарх панически боялся, как полагают - не без оснований, раньше времени называть преемника и под благовидным предлогом важности решения все оттягивал этот формальный, но важный по существующему закону акт. И дотянул. Один из посвященных во многое - Хмурый Паппель - особый чиновник Внутренней канцелярии своему человечку, отправлявшемуся по делам в Брикский порт, на дорожку высказал трезвую мысль, что, возможно, за эту оттяжку-то монарх и поплатился. Теперь же Недоверчивый Паппель этот уже дома ждал "Рыночную чернильницу" с вестями и попутно размышлял о скором будущем путешествии туда же, на южные виноградники, к примеру, "виночерпия..." за контрабандным товаром.
  
   Во всяком случае, Моряк со своим флотом всё ещё молчит. С юга поступали сведения, что никаких сведений... нет. Добыть их не представляется возможным. Случай беспрецедентный: в свите особы королевской фамилии - ни одного шпиона?!! Тем не менее. Друзей и единомышленников сумел собрать вокруг себя флотоводец. А маскировать намерения две минувших войны научили. На юге что-то зрело. Не могло не зреть. А неизвестность - это же, это... "Невидимый бес явленного сто крат страшнее". При дворе и решили: во что бы ни стало добыть сведения о планах "адмирала-Богомола", да еще усилить подготовку против вторжения с моря. Разумеется - параллельно с основными хлопотами по огненно-горячей встрече Северного медведя.
  
   То, что старый Герцог вдруг взбрыкнул, - причем, опередив всех с этим, - и так воспротивился коронации некогда любимого племянника, тоже вояки, было, пожалуй, некоторой неожиданностью и для "очень посвященных". Ну, любимец, не любимец - дело зыбкое. Сердце, как говорится, штука капризная, но то, что старикан никогда не помышлял о верховной власти - считалось аксиомой. Не зря Главнокомандующим столько лет. Даже будучи канцлером и еще армию, по сути, не оставив, "честный старик" - при хвором уже короле - пальцем не пошевелил, чтобы пододвинуть корону к себе. А ведь мог! Еще как... И снова Хитрый Паппель выдвинул гипотезу: прямо скажем - неоригинальную. Но ее, во всяком случае, предстояло проверить. Паппель, есть Паппель.
  
   Дело в чем: "по долгу службы" как-то он сунул нос в почту Герцога и ничего в тот раз там не обнаружил интересного. Делал он это периодически, можно сказать, лишь из профессионального долга. Ну, может быть, чуточку из стариковского любопытства. Может, из предусмотрительности. И вот теперь-то она, предусмотрительность эта, возможно, спасет и Великий Агин от междоусобиц... Дело заставило теперь вспомнить письма из, в общем-то обычной, не лишенной грубости и даже орфографических ошибок, родственно-служебной переписки Главнокомандующего-дяди и флотоводца-племянника.
  
   Простое дело: принц крови и цыганка. По другой версии - еврейка. Как в романе. Ну, пусть, не просто евро-цыганка, а из знати жузовой касты, пусть, но язычница?!.. Да, экзотично: те жузские кунштюки с волей... Причем даже, кажется, ведунья имеет место. Не разберешь их соображения. Так вот, любящий дядя журил и предостерегал - правда, весьма грубо, - увлекающегося не в меру наследника. Просил за некое высокое лицо, вынужденно тоже препятствовавшего принцу крови в необдуманности шага... То следовало срочно проверить. А вдруг повеса решил сделать решительный шаг в судьбе своей? Чего на ум не взбредает в их лета... Старый Медведь этого, естественно, не допустил бы.
  
  ...А если принц уже сделал его - Шаг? Тереть языка, тереть, как полагается, надо! Тогда и волнение Всеблагого, косвенно ответственного за все церковные браки, понятно. Многое, очень многое объяснит гипотеза в случае подтверждения. Во что бы то ни стало нужна проверка. Втереть язык надо. Нужен, нужен человек в свите Моряка! А что нужно Моряку? А ему необходим человек при Дворе. Вот. Это ему нужно. Старый Паппель ему нужен. Жузский знахарь будет очень к месту. ...Да, но где же эта жирная сволочь, Чернильница? Ждать "приказывает..."
  
  
  
  
   2. Глава о тревогах неискушённого путника
  
   Одетый в пропылённое дорожное платье мало загорелый молодой горожанин, несмотря на усталость, неестественно прямо нудился в седле белой кобылы, смирно стоявшей в тени. "Кол проглотил", - смеются над такой посадкой кавалеристы, - "верхом на заборе..." Но молодому человеку было не до насмешек и поз - тем более - в этой жаркой безлюдной глухомани. Распустив шнуровку у шеи и оттянув ворот, он отдувался себе на грудь, стянутую под одеждой эластичным бинтом. Машинально обмахиваясь шляпой, всматривался в истоптанную дорожную пыль со следами копыт, колёс, навоза, будто старался разглядеть там нечто, всё объяснявшее. Он недоумевал. В его привычном окружении и семье люди, разумеется, тоже не были очень добры и честны, но, чтоб еду из-под рук красть?! Экая подлость... Даже не из-под рук, а из-под седла - из-под седалища! Темноглазое лицо, вероятно воспитанное в минимальном проявлении чувств, ничего не выражало, но... С другой-то стороны, просто случая, к счастью, пока не было. Начнись в столице голод... Придания говорят, даже рыцари-аристократы во времена тридцатилетней войны не то, что чужое, но и друг друга, случалось...
  
  В ожидании спутника, отъехавшего от лесной развилки к видневшимся строениям спросить направление, провизии попытаться купить, он неизвестностью маялся. Наблюдал теперь за чуткими ушами лошади. Ему тоже приходилось размышлять и о подлых намерениях жадной, бессовестной власти. По молодости озабоченный всадник не походил на очень посвященного, но, судя по всему, и он кое о чем подобном тоже имел представление. Может быть, даже вынужден был продумывать некие факты и варианты. Как Хоха-Вах называет это: дело кроить - мозговать-мерекать... Например, о том, что Премьер Файл не потому противится коронации старшего наследника, что документы подложны, - эка редкость, - а потому, судари, что Гартвен на троне, это - обязательно! - отставка премьер министра. С бессрочной опалой и со ссылкой. Если не хуже. Очень провинился Премьер перед принцем однажды. Хотя и не по недомыслию это произошло, а по случайности, но, Бог нам судья, произошло - он свидетель, как зеркало треснуло...
  
   Вот и вынужден был Премьер бороться с судьбой - привлекать к делу младшего, мало пригодного монаршего отпрыска. Принц Харт, увечный от рождения, к государственным делам никогда не готовился. Образование получал светское, к военному делу, по той же причине, никакой охоты не имел и лишь к искусствам, философии да религии был неравнодушен. Странноватый, закрытый человечек. Кто? С кем? Чего хочет? Неизвестно. Им раньше никогда не интересовались. Не мешает и ладно. Живет безвылазно в Старой Части, где-то на материнской половине, вместе с летучими мышами и многоумными томами библиотеки. Пусть себе... Теперь же заинтересовались - и очень серьёзно.
  
  Переступив в придорожной пыли, звякнув удилами, кобылица подняла маленькую голову. Снова встряхнула спутанной гривой и заморгала, отгоняя крупных мух, сторожко вслушиваясь во что-то за зелёной изгородью. Стояли последние жаркие дни. В другое время в лесу ныне была бы охота. Твердые коричневые по краю листья на дубе не шелохнутся, не тряхнут придорожную пыль с себя. Мертво. Все затаилось, будто добычи ждет. "А охота не прекращается, подумал всадник, никогда".
  
  Он тоже поднял голову, вздохнул и старательно огляделся. На дороге пока никого не было. Белая вострила уши, в сторону строений косилась. Там над черепичной крышей дымок вился: по времени обеду должно... Молодой человек, пожалуй впервые в жизни, ощущал голод. Не аппетит, не аппетит, нет! Это, если разобраться, ему очень повезло, что впервые - прав знахарь. Теперь необходимо привыкнуть... Но как досадно! Впервые в жизни у него крали еду - дикость. Странное ощущение... Он теперь выглядел совершенно здоровым, был свободен, делал должное, но... Радости почему-то не было.
  
   Осторожный Паппель больше ничего не успел приготовить. Нужно было немедленно убираться, немедленно! Вот - только золото, да обычная подорожная бумага. Ни охраны, ни транспорта, ни дорожных запасов... А что золото? В пустыне, скажем, или горах, как в том рыцарском походе. В этой-то глухомани?.. Купи чего-нибудь - тут же и прирежут: вдруг у тебя его много? ...Может, до ночлега подождут. А нет, так сообщат священнику об очень подозрительном богаче... "Трусим-форсим, судари мои? - опять досадливо подумал юноша. - Рано. Вся дорога впереди - может, ещё сотня дней..." Снова ощутил огромные пространства лесов и безлюдья своей страны. Так долго вне городских стен бывать не приходилось ему.
  
   ...Ну и прирезать, положим, быстро не прирежут. Руки, слава Богу, здоровы. Есть легкая шпага, которой обиженный судьбой подросток когда-то мозоли натирал, пытаясь бороться с несправедливостью, тайно упражняясь в воображаемой мести ближним. Маленький стилет в рукаве, ножной кинжал. ...Да! Ведь Жуз, кажется, пистолеты брал? Брал. Целый арсенал тут, что вы? Какие грабители... Конечно, пороховой грохот на них, неизбалованных техникой, впечатление большое произведет... А на Церковную стражу? Э-э... "Трушу, признался себе юноша, иначе бы о другом думал". Три-четыре человека... Вполне можно отбиться. Даже - пять... "Если подготовиться и не зевать". А больше? Десятка полтора полоумных с верёвками в каждом "аркане" у них. В подвал ведь стянут, мучить станут, не боятся они пороху. Чёрная армия - на наши головы - "Арканы Бога..." Мерзко звучит, будто - "тараканы"". Внутренняя канцелярия им не указ.
  
   От строений без дороги, медленно раздвигая кусты орешника грудью крупной черно-белой лошади, приближался второй всадник - кудрявый седобородый человек. "Потомственный колдун", жуз, "кентавр полукровка" Хоха-Вах - великий врач. Великий. Это правда. А они зарежут и его - жузово племя.
  
   - Никого, - на вопросительный взгляд, зевая, ответил подъехавший. - Спрятались. - Смахнул осеннюю паутинку с лица. - Оспы, думаю, боятся.
  
   - А дым?
  
   - Кузница. Уголь тлеет...
  
   Оба опять огляделись, взялись за поводья и тронули в прежнем направлении. Оно-то, в общем, было известно, не известна была дорога, ждущая их. Пятнистый конь лекаря тут же задержал шаг и потянул губы к придорожному кусту, не очень пыльному.
  
   - Но-но! Ведьмина кухня... - Одернул его седок. - Оголодал.
  
   - Им проще... - Юноша вяло усмехнулся.
  
   - Ничего... Не пропадем. - Покосился лекарь и вздохнул: - Самая пора картошки. Копают уже... - Похлопал по груди, нащупывая что-то. - Соли вот добыл...
  
   - Кому же вы... платили? - удивился молодой спутник.
  
   - Пусть не прячутся... - был ответ и ухмылка: - За мешок Вам платили?
  
   Юноша поморщился. Насмешник, впрочем, уж о другом думал. Отвернулся, что-то сосредоточенно на пальцах вычисляя. Потом о самочувствии спросил, внимательно в глаза вглядываясь. В "радужку" - объяснил: об онемении спины беспокоился. Даже потянулся - корсет его, сзади оправляя, подёргал. Камзол снять посоветовал и убрать до случая. От пыли и возможного любопытства лучше лёгким плащом прикрываться. Да и не так жарко... Здесь по-домашнему можно.
  
  Да-да, энергичный красный и благородный чёрный - неслучайные цвета - не в пример приятнее и пристойнее, но разумнее теперь молодому человеку в пыльно-сером, менее заметном пребывать. Пусть встречные больше на нём, кудрявом жузе, невольное внимание остановят, на его чудно-пятнистой лошади-великане... Молодой горожанин не отвечал - уязвлённо раздумывал, давно смявшимся кружевным платком пот утирал. Его широкополую ярко-красную шляпу с блестящими вороными перьями само полуденное солнце будто прожечь пыталось, стоило из тени выехать. Видя такое дело, Хоха-Вах оглянулся на скрывшиеся в чащобе строения:
  
  - Да оставил я им серебра, оставил! Вполне достаточно, не переживайте. - И вздохнул примирительно: - Не хватало нам ещё погони судебных приставов...
  
  
  
   3. Глава об истинных чувствах чиновника
  
   "Но он... Он же совершенно неприлично орал! ...на меня?! - дивился и негодовал Премьер, глядя на захлопнувшуюся, узорного стекла, дверь. - Совершенно недопустимо... "Владыко. Всемилостивый". А?! "Отбыть немедля!.." Каково? "Хоть в корыте..." Всемилостивейший. Слушаюсь! Не извольте гневаться... - Премьер министр карикатурно поклонился двери, мысленно выполнив все замысловатые па, требуемые этикетом при прощании с духовной особой такого ранга. - ...Можно и совсем без охраны, вплавь! Около ста морских миль? Подумаешь... Старый хорек, пердун! Монастырь - гарантия... Кому?!!!"
  
   Всеблагой Отец Зариуз - это невысокий подвижный старик с реденькой белой подбритой бородкою и совершенною лысиной под белой митрой. Обычно подвижность, и даже порывистость его, была не очень заметна, сдерживаемая многолетней привычкою духовного лица, степенного в помыслах и деяниях. Однако же, в моменты, когда этот человечек забывал о сдержанности, или позволял себе забыть о ней, в эти моменты находящиеся рядом и, не дай Бог, вызвавшие неудовольствие Всеблагого, бывали крайне потрясены. Ошеломление вершилось лишь долей чудовищной энергии, запертой в столь незначительной плоти. Вырывающееся вовне на окружающих теперь всего лишь в словах и взглядах жгло почти физически. Какой уж тут этикет... Не первый, не первый раз Премьер случался свидетелем столь бурной сцены, но объектом приложения сего пламенного слова, пожалуй, стал впервые.
  
  Это было очень неприятно. Хотя, конечно, он прекрасно знал, и отчасти из собственного опыта, что буря не совсем искренна и естественна. В то же самое время, когда лупили молнии гневного блеска глаз и громы отчаянного баса рокотали в замершем пространстве; когда ураганные порывы страшных слов грозили уязвленному Премьеру неисчислимыми земными и загробными карами, в то же самое время неисповедимый Зариуз мог в глубине души иметь целью всего этого шабаша лишь: прощупать реакцию и выдержку соратника Файла, да побольней стимулировать его старания в переговорах и поисках. А то и просто - настоящая мысль Всеблагого могла в это время умиротворенно течь где-нибудь в русле коллекционных дел страстного и удачливого собирателя ювелирных шедевров церковной утвари. У какого-нибудь ремонта драгоценного витража на том же самом "переговорном" острове... Целью буяна также могло быть, единственно, сбросить копящееся всегда у деятельного человека нервное напряжение и, может быть, слегка напугать возможного претендента на лидерство в их компании - вполне вероятного изменника... Многое могло бы быть предположено, - и с достаточно большой степенью вероятности, - но истинных мыслей и, тем более, душевных движений такого человека не может знать наверняка никто. Иногда, может быть, даже он сам.
  
  Что же случилось? А случилось. Адмирал стал вдруг требовать срочных переговоров с правительством, а значит - с ним - с самим врагом своим первым. А тут ещё "нюанс..." Исчез, - пропал, сгинул, растворился! - не найден во дворце, вообще нигде не найден, нет его в наличии: тю-тю!.. Да кто же, кого, черт возьми, нет?! Как "кого?" Принца. Младшего, Харта. Ох ты... Вот так. Несмотря на тщательные и, кстати, очень недешевые розыски по всем провинциям. По путям водным и сухопутным, по борделям и библиотекам, по знакомым и могущим быть знакомыми - по всем мыслимым вероятностям. Несчастный, имевший неосторожность родиться в той семье, и с такими изъянами, - хорошо, если бы только телесными, - все еще не появился перед многими жаждущими взорами, и - неизвестно - появится ли? Это нужно понимать. А тут...
  
   Премьер, как и полагается, пока узнал об этом первым, но то, что это известие - и в такой-то момент! Господи, правый... - так быстро дошло до Старика, чуть ли не опередив его самого и принимаемые меры, очень, очень настораживало. Как, впрочем, и то, что так "огорчился" Всемилостивый: так явно, так горько... Что это? Начало сдачи на Герцога, на Моряка? А?.. Что? Мало понимания. Мало, мало... Как бы нужна была теперь информация, святые угодники! "Да из этой же водоплавающей стайки! Впрочем... - Премьер дернул шнур колокольчика, вызвавшего писца-порученца. - Эта старая хитро-мудрая сволочь, Паппель... Он же, кажется, кого-то уже посылал туда?"
  
   - Господина Паппеля. Немедля! - И после паузы, когда офицер, разряженный в черное с золотом по случаю монаршего траура, почти скрылся за дверью, такой непрозрачной и прочной, но и такой ненадежной, так оглушительно хлопнувшей недавно, добавил: - Пожалуйста...
  
   Дверь бесшумно прикрылась. Господин Премьер министр снова остался один в совершенной тишине своего огромного парадного кабинета, продуманно украшенного, но очень прослушиваемого и просматриваемого... Обычно он работал в другом - маленьком, в сравнении с этим, но теплом и совершенно иначе оборудованном. Там хозяин был хозяином и при случае нужды мог бы сам легко проследить и послушать, - разумеется, оставаясь незамеченным, - любого посетителя. Мог бы, при такой необходимости, и исчезнуть из помещения очень быстро, чтобы оказаться не только вне стен дворца и крепости, но даже и довольно далеко от них - у самого выхода из бухты. Мог бы, если надо, исчезнуть и какой-нибудь ненужный посетитель, естественно, чтобы оказаться совершенно в другом месте и, может быть, не совсем живым... Но это по необходимости, по необходимости, конечно. А здесь хозяин не был хозяином. Здесь и пахло-то сырой землей... Из цветочных ваз, верно.
  
   Только вот... сомнения. Премьер тяжело вздохнул, тяжело же оперся о подлокотники резного кресла, больше походившего на трон, ускоряясь, поднялся и, поспешая, будто собирался от кого-то укрыться, понёсся по узкой потайной лесенке в тот самый рабочий кабинет. Тесно, пыльно - в переходе не убирают по понятной причине. Запыхался даже... А здесь пахло иначе. От ковра, вероятно. То ли духами, то ли пролитым вином, то ли... Сомнения стали посещать хозяина уже и в отношении этих допотопных секретов: только ли он один сейчас осведомлен о них? Кто может это утверждать... Поморщившись, потянул заглушку - мраморный шарик в узоре барельефа панелей: приглушенный расстоянием звук отворяемых тяжелых дверей Приемной увлек внимание. Шаги входившего и голос порученца:
  
   - Ждите. Можете сесть. В шкатулках табак трех сортов.
  
   - Не употребляю.
  
   "Ишь! Не употребляет..." Премьер шагнул к стеклянному шкафу коллекции минералов. Сдвинул подряд две полки и, чуть пригнув голову, найдя нужную фокусную точку, стал - руки за спиной - внимательно изучать через увеличивавшую оптику лицо пришедшего особого чиновника. Лицо было тоже нехорошо... Оно теперь ничего не выражало: стервец, наверняка, догадывается, что за ним могут смотреть - стоит столбом, посреди комнаты, руки с бумагами за спиной... Премьеру отчего-то стало неудобно сходство поз и он с неудовольствием разнял руки. Поколебавшись, скрестил их на груди. Это-то как раз и нехорошо, что ничего не выражает морда старого лисована... Может быть, это-то и очень опасно, если истинные чувства от начальства прячут! Слишком опытен, шельма, чтобы так каменеть перед властью. Естественнее бы ему было непринужденно, с достоинством присесть, или, скажем, понюхать медового... Что это вдруг такой официоз? С чего... Не по правилам. Не по правилам.... "Не употребляю!" Потребляешь, милый. И потребишь, если надо! Нечего ангелом безжизненным... А хоть бы и не потребляешь? Раз от имени начальника предлагают... Слово "пожалуйста" и было сигналом помощнику о норме приема приглашенного.
  
   Премьер снова разнял руки, потер, растягивая морщины, лоб в высоких залысинах и, с отвращением ощутив на коже жир, полез за платком. ...Спрашивать нужно неожиданно, сразу в лоб! Может, что мелькнет, дрогнет в лице, в глазах, фигуре... В голосе, наконец. Должно, должно дрогнуть! Премьер министр, господин Файл лично удостоили спросить о таком... Это ли не доверие, это ли не перспективы? Хотя, о перспективах думать он, конечно, стар... Но шкура ему, будем надеяться, еще дорога? А суровым, и даже страшным, как сам Всеблагой, милостивый господин Премьер быть давно научился. Да до таких степеней научился, что и сам иногда переставал понимать границу. Маска, как водится, прирастает и становится подлинным лицом. Неужели так? Неужели...
  
   С этими мыслями Премьер неторопливо двинулся к лесенке, к обычному переходу. Неужели так?.. Какая теперь разница. Полез на Верх? Добрался, потратив полжизни. Может быть, не совсем того, чего хотел, но достиг! Остальное - средства... Чтобы самому топтать-диктовать, нежели быть растоптанным. Когда-то, может, и будет по-другому, но...
  
  ...А спросится сразу вот что: где Хромой? Как его нога? Где лекарь? И кто послан Моряку? Сурово спросится. Очень сурово... Да так сурово, чтобы и такого проняло. Слишком многое завязалось на его ответах. Надо правде в глаза смотреть сразу же, как только почувствовал, что надо: сам, сам ты теперь в опасности, друг мой.
  
   Премьер министр Великого Агина, второй род королевства, Их Светлость господин Фаин Файл неторопливо вошел в распахнутые двери собственной приемной. Гвардейцы отсалютовали со сложным перестроением, как механизмы. Он на этот раз не улыбнулся им, как обычно. Посетитель обернулся.
  
  
  
   4. Глава о дорожных поворотах и не только
  
   Хоха-Вах не без оснований решил и теперь, хотя бы слегка, изменить обличие, дабы не быть узнанными первым встреченным опознавателем. Платье на них было обычное - дорожное. Что тут изменишь? Сапоги да плащи... Цвет? Он убедил молодого спутника отпускать усы и бороду, а сам, напротив, все это с себя, ругаясь, сбрил остро отточенным кинжалом: цирюльни в лесу не держат. Внешность его от этого очень выиграла. Не загоревший, мощный подбородок лекаря наготою своей недолго смешил юношу. Очень скоро неровно выбритое лицо, покрытое дорожной пылью вперемежку с вылезшей щетиной, стало неузнаваемо-обычным. Эффект был удивительно верный.
  
   Разбойничья бородатая рожа конокрада-жуза больше не пугала всех без исключения хозяев постоялых дворов и, тем более, хозяек. Усталые купцы-горожане, чем-то печатным торгующие - толи молитвенниками, толи... Место для ночлега им теперь почти всегда находилось. Правда, наутро - это то же иногда случалось - их хмуро приветствовал усталый от спешной ночной скачки, вызванный по хозяйскому уведомлению, патруль королевской гвардии, или, что не лучше, наряд храмовой стражи, из случившегося неподалеку, как грех, монастыря. Не выспавшийся патруль, а потому злой... Но это, так сказать, издержки. Бдительными люди стали теперь не только из корысти - война на пороге.
  
   Так как простые подорожные, заявленные предусмотрительным Паппелем, слава ему, у них всё-таки оказывались в порядке, а учтивость и ученая речь юноши несколько смягчали, смущали и даже нравились проверявшим, то путники продолжали и далее спокойно завтракать. Они скупо, с намеком, расплачивались и спокойно же следовали дальше, в каком-нибудь всем известном направлении. С тем, чтобы запутав следившего, если он был, впоследствии выбраться на ту дорогу, которая нужна. Это было очень утомительно, и юноша стал было возражать, но "бумажник-печатник" так заблестел глазами, так засопел, что возражения были тотчас оставлены. Они по-прежнему, чуть не каждое утро, продолжали подолгу кружить и путать следы. Довольно большая часть опасного пути осталась позади, но хотя юноша и смирился, все равно целесообразность подобных уловок вызывала в нем сомнения: ведь следящему, всего и надо было бы - не отставать. И Хох мрачно согласился в конце концов: в глухомани других дорог, кроме тракта, почти не осталось. Да и усталость шептала своё...
  
   В отношении примет внешности они оба почти успокоились - их уже столько проверяли, - но неугомонный лекарь опять требовал при случае, обновлять гардероб, ни в коем случае не ходить много пешком на людях, чтобы не обнаружить остатнюю хромоту, обостряющуюся от переутомления, и сменил резвую белую кобылку его на здорового крестьянского битюга серой привычной масти. Своего же любимого Змея менять отказался, ссылаясь на то, что не за ним - паршивым лекаришкой - идет охота... Свою "паршивость" и ничтожность самолюбивый жуз все время подчеркивал, видимо все же желая услышать опровержение на этот счет. Тем более - от своего нерядового спутника и успешного пациента. Юноша попытался, было, но быстро убедился: бессмысленно - слишком многого был лишен судьбой этот человек. Слова были тут не нужны. Требовалась долгая спокойная и благополучная жизнь, но... Но. Даже дорожные лекарские мелочи были ликвидированы из опасений досмотра. Даже эластичная повязка удалена...
  
   Так продолжалось довольно долго. По предположениям и осторожным расспросам они проделали уже большую часть пути. Теперь места пойдут совсем глухие: заболоченная равнина, дикий лес, безлюдье. С одной стороны это даже хорошо - меньше глаз, но с другой... Благородный юноша, конечно же, испытывал множество неудобств, неприятных ощущений - от не бритья, например - и тяжких чувств. Мрачные мысли тоже не переставали посещать его, но все же, он был теперь, пожалуй, даже успокоен на свой счет: тяготы эти не показались ему чрезмерными, переносил он их довольно спокойно, как и подобает мужчине. Нет, он не то, чтобы очень сомневался относительно себя, своей выдержки - нет! Просто все это - впервые в жизни. Очень нежданно.
  
   А еще, как ни странно, он заметил, что гибельная тоска, которая в последний год все чаще нависала над ним, заставляя смерти желать, неожиданно и непреодолимо, за все время пути ни разу - ни разу! - не душила его запредельной своей тошнотой. Даже не пыталась... И это-то в теперешнем его положении?! Чудо. Даже мысли тяжелые здесь, в дороге, в ставшем привычным седле, не казались такими уж безысходными. А ведь впереди что? Только неизвестность да надежда - в лучшем случае. Бегство. Изгнание... Проклятое родство!
  
  Горько и смешно, но задевало неприятное осознание - собственная неопытность и беспомощность в самых элементарных вещах. Например, покупка дорожного "кресала". "Для производства запаливания света, или зачатия обогревного костра..." Приобретено у какого-то разноглазого бедолаги, оказавшегося на проверку банальным мошенником: кресало дало искру на воспламеняемый "трут" только один раз - в руках у продавца. Мимолетно брошенный взгляд на это устройство сердитого спутника и покровителя подтвердил: да, больше никогда гореть этому не предназначалось. А денег, к тому же, оказалось, было у них мало - только-только на дорогу. Это лишь ему, мало интересовавшемуся деньгами, могло показаться, что золота куча. Денег, говорят же, всегда мало. Всегда.
  
   Сердила еще и необходимость молчать на грубость пиковых гвардии офицеров. Свинство вороватой, по обыкновению, прислуги в придорожных трактирах и на постоялых дворах не так обижало. А это ведь - культурные люди! - дворяне. Какое убожество, какая подлость, Боже, ведь это же "лучшие..." Но и это раньше бы задело куда больней. Видимо, душа от ощущения опасности как-нибудь сжимается и становится тверже. "Простая пища, как говорится, деревенский воздух..." Походные условия и нервное напряжение, видимо, мобилизуют организм мужчины - потомственного воина - немощи отстают, и человек максимально отдается главной задаче - борьбе за существование. Такое существование.
  
   В облетевшем лесу дорога виднее. Накануне Дорофеева воскресения два дня сильный ветер оголял деревья, довершая работу ночных заморозков. Укатанные сухие колеи, припорашиваемые листопадом, тянулись и тянулись бесконечно. За изгибом новый изгиб, за пригорком пригорок, за холмом... Лес и лес, дорога и дорога. Казалось, вот-вот сейчас, за теми деревьями, должно быть что-то. Что? Что-то... Но нет: те же уходящие за близкий лесной горизонт изгибы и неровности бесконечной колеи... Ждали дождей, они тоже "вот-вот..." Низкие тучи теснились все ниже к земле. Солнце давно не показывалось, о жаре уж забыли. От этого все глядело каким-то грязным и постылым. Голые колючие ветви над головами всадников тянулись к глухому небу, будто моля о чем-то. Грустные мысли снова возникали сам собой.
  
   Плотнее закутался в приобретенный недавно синий драгунский плащ. Хотя тесемки и петли были частью оборваны, плохо затягивались, но тепло плотная материя держала весьма изрядно и, видимо, годилась от дождя. Серый коняга уныло плелся за Змеем и все время отставал. Периодически приходилось его подгонять плетью. Как судьба человечков. Юный печальник вздохнул и даже слегка потряс головою: нет, мысли не отставали, никуда не девались. Какими-то они еще будут...
  
   Всадники поравнялись с известной помощью витого ремешка, и некоторое время ехали рядом. Хоха, видимо озябнув, тоже застегивал пряжку плаща на груди. Золотой серьги уже не было в ухе жуза: пришлось сегодня и её пустить в уплату... Юноша грустно молчал. Лекарь решил его взбодрить или, на худой конец, немного разозлить, чтобы оторвать от ненужных раздумий, а, если возможно, то и еще раз заставить слишком вялую молчаливую ненависть юноши расти... Он поднял голову от пряжки и хмуро поглядел по сторонам.
  
   - В войну господин Файл в этих местах лично зарубил пятерых ваших дворян. - Поерзал, умащиваясь в седле, глумливо объясняя законность казни. - ...Отказались тонуть в болоте, догоняя крестовых латников Демагога. Дороги-то были заняты гвардией... Вражеского золота, между прочим, где-то здесь зарыто столько... Гвардейцы те, конечно, искали... - Юноша молчал, лекарь продолжил: - И вам бы не мешало знать, что среди пятерых был и чтимый Вами философ-богослов... Дорофей.
  
   - Знаю, - сказано было тихо из-под поникших полей шляпы.
  
   - А то вы знаете, - сейчас же повысил голос, продолжая сердить, больше самого себя, неугомонный жуз, - что вместе с этими беднягами были казнены и их подданные, ополченцы? ...За что?
  
   - Вы считаете, что в то время я мог повлиять на Премьера из университетского городка?
  
   Молчали оба. Как всегда мальчишке не потребовалось многих слов, чтобы исчерпывающе возразить. Дурак бы этого не понял. Хох не то, чтобы смешался и отступил, нет. Но признал... А через некоторое время впереди за несколькими обугленными деревьями показалась вода и силуэт какого-то обгорелого строения. Лекарь встревожился.
  
  Начинал накрапывать дождь. В пыли, отпечатавшей множество подков и бесконечные следы ободов колес, стали появляться мелкие темные точки. Их становилось все больше, дорога на глазах темнела. Но не это беспокоило - опытный жуз углядел совсем свежие следы... И хотя те осторожные всадники проехали по обочине, внимательный взгляд тотчас отыскал места, где лошади ступали не в сухую придорожную траву, а в пыль. Ну, не были они затоптаны - перекрыты более поздними путниками, - так что? По обочине редко и ездят... Непонятно.
  
  Свернули с дороги и лесом приблизились: водяная мельница со следами пожара, амбары, колодец, коновязь... Плотина, по ней дорога, обломанные с одной стороны перила свешиваются в воду, большой пруд. Ровно шумит переливающаяся через уровень вода. Потемневшее, зеленью от старости покрытое тяжелое деревянное колесо неподвижно. По лопастям вхолостую переливаются прозрачные плоские струи. Старинная кладка понизу изумрудным мхом поросла. В окнах несколько стекол выбиты. На берегу пара старых пожелтевших верб с подмытыми корнями. В темной воде узкие лимонные листья. Тихо, будто мертвы все. Война давно кончена, не могли же они здесь без мельницы жить...
  
   Юноша, отдыхая, приподнялся в седле и мыслями теперь снова был далеко от следа этой деревенской дороги, от разорённой мельницы, разом лишавшей, по словам Хоха, лесовиков муки, обозчиков заработка, арендаторов долинной земли - помола, а королевскую власть - налога и мирных подданных. Дополнительная цена недавней войны. Так было и в самой "Книге подмен" париспанского магистра Хоха-Вах - искусника мудрости и медицины, путешественника. Молодой человек отстранённо рассуждал о зыбком месте искусства в обычной жизни, о неявной ценности творца нового, о приоритете материального в его жизни и о несовершенстве самого творца "не хлеба, но зрелищ" - человека плотского, но мало заботящегося о помоле и выпечке. Азартные плясуны, бездумные певуны и прочие, парящие в цветах, а не в хлебах, парфюмеры. Следовательно, и результат деятельности их не может быть совершенным.
  
  Совершенство - главное. Зачем пашут землю и разводят скот, для чего ремесла и армия? Безопасность, питание и комфорт... Жизнь тела. От животных отличаемся волей, сознанием, духом - их творческими плодами. Единственно придает смысл существованию. А чем занято большинство населения? Э-э... Скажем, господин Файл - большой знаток - приобрел живописное полотно совершенства необыкновенного. Его удовлетворение - акт духовный? Иной... Не имеет значения?
  
   Суть, видимо, не в том, как распорядиться этим холстом, а сможет ли душа принять это совершенство, откликнуться ему, самой от этого подняться выше сиюминутного. Одоление... Мысли прервал грубый и насмешливый лекарь - велел ждать за кустами, не высовываться. Юноша рассеянно кивнул. Он уже привык к этим предосторожностям, смирился, но постепенно и невольно стал их считать излишними. Ведь до си пор ничего, чего опасались, не произошло? Почему же обязательно сегодня... Проводник отъехал и, спешившись, скрылся в камыше. Речка здесь, у запруды, образовывала нечто вроде небольшого лесного озера. На том берегу - обезлюдевшая мельница. Желоб, видимо, отвели - колесо не работало. Широкий ручеек с плеском срывался на неподвижные лопасти. На середине запруды несильный, но холодный ветер рябил темную воду. На спокойной поверхности у берега все чаще и чаще появлялись тонкие круги - дождь. Наконец, мрачный Хох вернулся:
  
   - Через плотину ночью пойдем, по одному, - буркнул, не глядя, отирая капли дождя со щек. - Поспать надо.
  
  Насторожило лекаря слуховое окно мельницы: то там стекло вроде было, то уже и нет будто... Хох не был уверен в этом, иначе бы они сейчас без оглядки удирали куда подальше: река, не река - один черт!.. Надо еще посмотреть после ужина за домом. Беспокоило что-то темную жузскую кровь... Юноша спорить не стал, он привык в этих вопросах полагаться на более опытного. Не игра.
  
   Приходилось жалеть, что крыша находится за плотиной. Свернули дальше от дороги. Приглядели ложбину посуше, где можно под зашитой дерев печь картошку. Увы, снова картошку... Ждать в укромном месте до темноты, засыпая по очереди. Неприятный осадок после разговора о зарубленных дворянах не проходил. Молодой гуманист, как все в его окружении, разумеется, читал книгу того философа. По его мнению, это был не очень последовательный мыслитель, но очень добрый, и поэтому слабый, человек. Его вклад в философию определят ученые, будущее... Одно точно: есть его книги. А что от господина Премьера останется, когда, в конце концов, отбесится, отлютует - или от него самого, гуманиста? Юноша этого не знал. Долг-то он свой выполнит...
  
  
  
   5. Глава о послах и о превратностях переговоров
  
  Премьер-министр упорно ждал договорного посла адмиралтейства недоступного Моряка в холодной гостевой монастырской обители, на острове Вознесения Пророка. Посольский барк у причала уже со вчерашнего вечера покачивался в опасной близости на серо-свинцовой воде монастырской бухты, рядом с тяжелым многопушечным кораблем королевского флота, бывшим в распоряжении Премьера. Судно министра было дополнено снизу секретным средством спасения, набито гвардией, и команда корабля, разумеется, не имела возможности общения с берегом или командой барка. Министр небезосновательно опасался измены. Он ждал. Терялся в догадках. Негодовал. Разглядывал корпуса кораблей, осадку. Пытался разглядеть признаки средства спасения.
  
  Из-за цветного витражного стекла окон гостевого помещения море не казалось таким суровым и свинцово-тяжким, каким являлось теперь в действительности. Но это не обманывало Премьера. Он предпочитал видеть вещи такими, какими они были на самом деле. Во всяком случае, считал это необходимым. Пустота огромного стынущего пространства за искусной решеткой не сулила хорошего. То, что встреча откладывалась из-за плохого самочувствия посла, было, по сути, издевательством. Что ж... Забыть такое? Припомнит, при случае, и это преподобному. А спокойно, по возможности, реагировать на эти вещи он приучил себя давным-давно. Так что, теперь только неспешно размышлял. Действительная болезнь посла исключалась почти начисто... Тогда что? Неожиданное известие от принца?.. Каким образом? Святым духом... Барк на глазах с момента прибытия. Других, кроме корабля Премьера, в бухте не было. Может быть, вне бухты "кто-то"? Быть может, "что-то" пришло с корабля самого Премьера?.. С берега? Или так было задумано? Нужно проверить... Уже проверялось. Хватит об этом. Это паника.
  
  Господин Премьер-министр отошел от окна - казалось, что там всё-таки дует откуда-то. Может быть, из каких-то микроскопических зазоров в металле, из трещинки в толстом стекле. Ненадёжны человеческие руки... Даже руки мастера. Он остановился у гравюры, изображавшей кающихся в мучениях грешников, монстров-мучителей и нелепые предметы-уродцы - полусущества-полупредметы. Больная фантазия. Несомненно, больная... Но от грешников не веяло привычной картонной глупостью. Их мучения, чем больше на них смотришь, все более притягивают топорщившееся вначале внимание и исподволь начинают сначала мешать, а затем понемногу и истязать зрителя - уже неравнодушного. От монстров хочется сразу отвести глаза. Предметы же очень неприятны и дополняют впечатление. Жаром и гарью даже веет...
  
  Заставил себя постоять у картины еще некоторое время и отошел. Надо будет спросить автора. Монах какой-нибудь... Мысль, отвлекшись, отдохнула. Премьер стал вновь проверять доводы: отсутствие жесткости - признак слабой воли? Это изъян. Готовность поступиться собственными интересами ради кого-то, по сути, тоже важный признак. Легковерие, наивность, банальная глупость, несмотря на ученость и прекраснодушную болтовню! Вычитанные фразы и показное умничанье об идеалах - наивная хитрость... Все для того лишь, чтобы скрыть главный изъян: отсутствие собственной воли. Отсутствие умения владеть собой, а значит и другими. Но, все же... Глупая наивность? ...Или хитрость, маска? Скорее - второе: во дворце рос... Но, в конце концов, это все тоже - на благо Агина: управлять таким королем проще. Это не старший: Гарт - hard... Молитвенник.
  
   Премьер, действительно, уже и говорил, и думал: "...на благо Агина". Постоянное сокрытие собственного интереса каким-нибудь идеалом, вроде блага государства, приучило. Это настолько въелось в мозги, что стало их постоянным содержанием. Маска, как говорят, прирастает. Его интересы, значило - интересы государственные. Государственные интересы, значило... Да, конечно. Младший... Львиные клыкастые пасти на стягах двух судов за прихотливыми извивами свинцового переплёта витража одинаково полоскались набирающим силу студеным ветром. Когтистые лапы государственного символа мощно тянулись в простор, то кроваво-красный, то жёлто-тоскливый, а то и вовсе бездонный синий, как морская глубина... по прихоти толстого стекла.
  
   Интересно, что в то же самое время другой человек, тоже находившийся в помещениях монастыря, и очень неподалеку, - тоже, тоже! Господи, ты, Боже мой... - размышлял о младшем принце, и примерно в том же ключе: смог бы, или не смог?.. О короне речь. Бледное усталое лицо со скупой мимикой. ...Принесли обед, но он отказался. Оставил только вино. Согреться хотел. Через минуту в комнату стуком попросился и вошел лысый седобородый послушник. Встретился взглядом с обитателем и кивнул кому-то за дверью. Пригнувшись, в комнату шагнул высокого роста матрос и оторопело замер, шепча:
  
   - Милость господа...
  
   - Проходи, проходи, мариман... Узнал?
  
  Вошедший только и смог, что кивнуть, во всю глядя на говорившего, которого в этом месте ну никак не могло быть. Да в поповском подряснике... Лысый молчальник тихо вышел и плотно прикрыл за собою дверь. Стало тихо - слышен только ветер за окном и прибой в бухте.
  
  - Вот и хорошо, - продолжил удивительный обитатель комнаты. - Значит, много объяснять не надо... Только, сам понимаешь, - он сделал паузу, во время которой налил два кубка: слышно было, как лилось пахучее вино, - об этом пока нужно молчать... - Матрос снова только кивнул. Говоривший утомлённо усмехнулся, взял один из кубков, а второй жестом предложил вытянувшемуся гостю: - Я бы не хотел раньше времени волновать господина Министра... Пей, пей! За флот. - И первым жадно выпил до дна, не отрываясь. - Наш флот...
  
   Матрос осторожными пальцами принял напиток и тоже почти залпом, но по-прежнему стоя смирно, опорожнил посуду. Такова традиция: за свой флот! Правда, вкуса он от волнения не почувствовал. А хотел бы. Очень бы хотелось запомнить вкус вина, которое ему налил этот человек! Невероятно... А Их светлость, тем временем, просто, как встреченному на чужбине знакомцу, с тревогой рассказывали о родном Брике - самом крупном городе на Юге и самом лучшем на свете!
  
   - ...Так что повоевать снова, видимо, нам придется. - Их милость, задумчиво вздохнув, перекрестились на стеновое распятие. - Видит Бог, как мы этого не хотели, как это сейчас некстати.
  
   Матрос переваривал грозную новость, а сообщивший грустно смотрел на него и не произносил больше ни слова. Матрос опомнился и, расстегнувшись, стал быстро тянуть из-под ремня тяжелые мешочки. Их было порядочно:
  
   - Здесь и посылка адмиралу, - он запнулся, - ну, то есть... да. И корабельная казна... - гордясь, добавил хрипло. Последним достал и положил на мешочки непромокаемый сверток. Кашлянув, тихо завершил: - Вот... Их высокородие, господин капитан велели... Послу.
  
   - Благодарю, - задумчиво проговорил Их Светлость и в глаза посетителю взглянул. - Это могло стоить тебе жизни...
  
   Матрос спокойно моргал, размышлял над новостью. ...Снова соседи. Заколобродили! Рыбья кость... На смуту министров-аферистов понадеялись. "В горле кость, а им гость..." Пока мы, значит, без его законной власти... За войну смириться не могут. Брике отбить... Опять! Мало того. Снова, Иуды, в спину... Это же на юге его главный город! Пока он корону не принял... Животы болят у них: вдруг и народ при нём заживёт - как мариманы честным довольствием огрузится! Да... Человек говорит правду. Другого от него не слыхали. Сколько не распинайтесь о подлоге, господин-министр, не слыхали. А вам это сегодня вспомнится. Как живых матросов крабам кидать... И как голодом морить. Как по трое красногрудых в кубрик на одного моряка. И как... А-а, все припомнится, все. Мало не будет. Деньги надо с хлебным обозом - сыну и дочке: самому вторую войну живу остаться? Нет. Там уже на дом хватит...
  
   Человек у стола кортиком распорол вощеную обертку посылки и с заметной улыбкой изумленно принял в ладонь белый мраморный кораблик... Быстро развернув документ и подвинувшись к свету, принялся внимательно читать. То был Их Высочество принц Агина Гвен-Гартвевен, собственной персоной, первый престолонаследник.
  
  
  
   6. Глава о ловчих, ловимых и западнях
  
   Сумрачно в мире. Сыро и знобко на чердаке. Темнеть скоро начнёт, а уже сейчас, хоть свет пали. Дни и так-то стали куцыми заметно, а тут ещё непогода заладила... "Серо осени без просини..." Накрапывал дождь. Старшина гвардейцев, зевая, вслушивался в его шорохи на крыше, расположившись у чердачного оконца: приглядывал за плотиной - единственным местом, где реку можно было посуху пересечь. С четырьмя приданными опытными людьми еще вчера он, получив задание, незамедлительно отбыл на место из временного лагеря, устроенного в каком-то арестованном и давно разорённом поместье. Делать там было решительно нечего, да и голодно. Теперь же необходимо только ждать случая и следить, перекрыв дорогу, да, по возможности скрытно, проверять всех конных и пеших, невзирая на чины.
  
  А он даже любил это: какой-нибудь сиятельный пуп с оттопыренной губой хвост поднимет... Графинюшка его субтильная возмутится с высоты сидения, из пахучих кружевных недр кареты: "Фу-фу!.." А ты им так, с чугунной мордой: "Не могу знать - служба!" И вещички - на пол! "Ах-ах! ох-ох..." За бесплатно волк издох. Глядишь, и закатится что под камешек, в траве затеряется, к подошвам прилипнет, в карман влетит или как-нибудь закрадётся... Смиряются. Как миленькие. Всяких видели. А куда им деваться? Против власти-то?.. Время такое, что... Но и путников теперь негусто. За два дня - одна карета. Да с утра монастырских куда-то понесло... Надо понимать, тоже беглых ищут.
  
   Искали, главным образом, двух штатских: много обещано. Какой-то лекарь, может на жуза наружностью походить... Здорово, говорят, лечат собаки! Но и дерут за то... Второй - чин гражданский, жалованный недавно - молодой. Что-то попер. Что?.. Господину начальствующему министру все нужны. Со всеми-многими имеет дело. Такая у него служба - власть. Хлопотное дело. Если столько народу вкруг надо наблюдать... Не взялся бы. А это место хорошее - куда они, кроме как через плотину? Не вплавь же... Октябрь. Прохладно будет, пожалуй, даже жузам. Конечно, если так удачно от самой столицы драпали до сих, то, нас бы увидев, и вплавь скрытно кинулись... Хоть ночью. Если увидели бы.
  
  Вооружены, сказано. Панцири под одеждой, порох, новые самопалы с мушкой... Врут? Чтоб наряд бдительности не терял. Как те мушкетёры с выпивкой попали... Знаем дело, не в первом браке. Хотя... С другой-то стороны? Как круто надо суметь насолить на хвост власти, чтобы столько людей тебя ловило - поймать не могло - по всей необъятной... По всему Агину сыскные уже за двоих монеты в уме множат. Такие деньги обещаны! Обещаны... Твёрдо? Не пойман пока никто. Может, столько и заплатят... Что их господину главному министру считать? Не свои. Казна небедная - стерпит. По-любому, непростые бегуны.
  
  Старшина прислушался. Дождь сильнее зашлёпал по черепице, по битому стеклу потёки заскользили, ветром размываемые. О плотину волна плескала - здесь слышно. Сквозняком паутину с засохшей мухой в углу оконца трепало. Неприютно, мрачно, будто дымно в небе. Старшина вздохнул. Зябко, а вина на донышке. "С одной стороны, с другой..." Тьфу ты! Пластуны жузские... Возьмем. Что там за орлы такие: "Проявить особое рвение. Но! "...ни в коем случае не чрезмерное..." Вот это внове. Не всяких видели, выходит: "чрезмерное..." Ладно! Лишь бы появились здесь. Какие бы ни были, а против пятерых понуждающих? Хо-хо...
  
  Правда, с ними в охоте был один штатский, чиновник особой - "Внутренней канцелярии". По всему видно, калач тёрт... Да хоть лапы: руду копать, свинца давать... А у него перстень. Синий камень на стекло не похож. Даже куру жрет, чертяка, как благородный - ножичком, вилочкой... Еще бы салфетку белую. Одет барином, - воротничок белый, шляпа бархатная с лентой, шпоры, похоже, тоже золотко, - а глотка лужёная и бездонная, как у базарного босяка.... Глаз чернющий, волосья-смола до плеча! Чёрт чёртом, как рисуют... Мудреный, пёс. Что это он лепил на счет коронации? Не дослушал - ребят по местам повел. Спросить? Времени полно. Отдыхает, нечистый...
  
   "Говорят, на Божьем заборе, что землю от неба отделяет, будто бы бес сидит, ручки сложив, копытами весело болтает и вниз поплёвывает - балует от безделья..." - Анекдот вспомнился. - "Ты чё ж, мать твою, Бог говорит, тут сидишь? Службы не знаешь! А кто людишек смущать будет? Соблазнять да злу наущать..." Во фрунт вытянулся чёрт-служака - чуть с забора не навернулся вниз: "Никак нет, говорит, воля Ваша, господин Бог, но Сами смотрите: они ж ни одного греха не упускают - врут и насильничают, режут, завидуют, воруют и ни то, что не любят друг друга, отца-мать не чтят, но и Тебя, Творца мира... Так что, обижаешь - идёт служба, служат мне людишки-то! Всё сами делают, аж скрип и скрежет зубовный стоит на реках Вавилонских..."
  
   ...Не видать ни... Запыленное, дождем замытое, чёртова кухня, и протереть нельзя - живых заметят... Старшина еще раз, через слуховое окно погорелого чердака взглянул на мёртвый пруд, смирную реку, на пролегавшую издали лесную дорогу. Пусто. Лист в колеи намело, дождём мочит. ...Ладно, лишь бы появились. Не уйдут. Негде больше им: с севера единственная дорога... Место то самое. ...Или уж протереть? В уголку не заметят издали. А если рядом, из камыша, скажем, из-под плотины глядят? Н-да. Но не видать ни... Дождь сильнее пошел. Совсем залило... Стекло вынуть? Замазка осыпалась. В одном месте держит. Как бы и не было его. Дом пограбленный, брошенный...
  
  Аж, будто в камышах лошадиная морда мелькнула... Э? Ни черта так не видать. Проверить-то проверим, как стемнеет, конечно... Ребят накрутить, чтоб ни-ни! В дело чтобы... Старшина умело и быстро выполнил намерение: выдернул надколотое стекло и дальновидно подальше за брус пристроил. Вытер руки о чистые голенища, одна об другую потёр. Оглядывая, тряхнул с плеч, локтей пыль и, застегивая на груди мундир красными шнурами, внимательно посмотрел на прихлебывающего из синей стеклянной фляги "пса". Тот тоже на перевёрнутой стопке корзин расположился, да мешков порожних подстелил... Через пролом в черепице, "на всякий случай сучий", поглядывал за дорогой в противоположном - южном направлении, почти бесперспективном: посуху Моряк-адмирал в столицу не пойдёт. Послы только могут... А это других забота.
  
   - Слышь, - спросил просто, без задней мысли, - господин добрый... - Он раздумчиво двинул черненную походную каску на затылок и подбоченился. - Так что там... на счет... коронации? Один начинал, говоришь, другой взялся... Это как так может быть?
  
   - Ха! - Сидевший в южном углу чердака притворно удивился: - Да за просто так: брата два, корона одна... Все об этом галдят. - Пожал плечами. - Нескоро теперь, по всему выходит. Ещё натерпимся...
  
   - Это почему?
  
   - Да так уж... - "Пёс" насмешливо и свысока поглядел в лицо старшине. - Галдят, брат.
  
   - Ну? - возвысил грубый голос гвардеец, всерьез задетый иронией. - Говори, говори! - Но тертый господин Он Ли, - "канцелярия"! - спокойно отвернулся и молча опять присосался к винцу. Старшина в бессильном раздражении закусил длинный черный ус, знаменитый в полку своими размерами и, будто прицеливаясь, оценивая, не сводил всевластного взора с этого упорного черта. - Или ты провокатор?.. - Выдавил он в конце затянутой безбожно, и потому проигранной, паузы. - Нас проверяешь... Да?! - Молчание в ответ. - Или просто лаешь... Вонючий... черный... пёс, - произнес он гораздо тише, но отчетливо и раздельно. - Ладно... - Старшина посопел, успокаивая себя, взглянул еще раз на оконце с выставленным стеклом, в которое залетал мелкий осенний дождь. Указывая на него, стал спускаться в люк. Тоном ниже приказал: - Лошадь в камыше поглядывай... - И уже с лестницы, наполовину спустившись, мёртво выругался: - Ну, пёсья кровь, гляди, - последовала переполненная смыслами пауза - ...как самому тебе жить. Мы тоже здесь надолго.
  
   Вечером, когда более опытный и осторожный жуз всё-таки заснул у тлевшего костерка, а молодой бесцельно слонялся возле лошадей, стоявших тут же в ложбине под раскидистым деревом, их разом взяли. Непонятно, как произошло: то ли вначале ударили сзади и потом связали, то ли... Непонятно. Мгновенно произошло. Сунули в рот какую-то гадость, чтоб не шумел, в живот пнули, чтоб не брыкался, и все. То же, одновременно, произошло и со спящим. Новые пистолеты не помогли.
  
  
  
  
  7. Глава о косе и камне
  
   - Я много сожалею, господин Премьер министр, о нашем последнем разговоре... - Всеблагой отче смотрел из-за рабочего стола печально и сочувственно, говорил мягко и тихо, как с больным: - А принимая во внимание последние события, особенно! - Он сделал очень выразительную и естественную паузу, во время которой, будто даже руки не знал куда девать. - Также ваше ранение и, помилуй Бог, пленение...
  
  - Прекратите! - Премьер резко вскинул голову, ударившись о высокую спинку кресла. И без того обозленного "сочувствием" его воротило в преступление, от искренности "сожаления" едва не сорвался в рукоприкладство: "За идиота принимает? Нет! Специально небрежен..." Но снова удержался. Сказал тише: - Давайте, прошу вас, к делу...
  
   Как ни в чем не бывало Всеблагой продолжил энергично:
  
   - ...Принимая это во внимание, - винился он, снова настойчиво вглядываясь собеседнику в глаза, - должен сокрушенно признать, что был в отношении вас совершенно несправедлив... - Быстро вскинул ладонь, останавливая новую попытку прервать себя. - Вы все это время действовали очень старательно и результативно...
  
   Даже искушённый, но неосведомлённый в делах, наблюдатель не понял бы светской ярости гостя, настолько мирным был смысл слов падре, настолько душевно они звучали. Однако, Всеблагой снова почти неприкрыто издевался. Неудачи - одна серьезнее другой - обрушивались на Премьера, как из прорвавшегося мешка: вначале, раньше нужного, умер король - это очень все осложнило. Затем эти "липовые вольности" офицерству из дворян. С ума они сходили! Потом принц Харт пропал. Ух, Паппель, Паппель... Теперь самого едва не убили. Пленение и суд в Брике были бы уже самой настоящей реальностью, если бы не монахи. "Средства спасения..." Мерзавец! Тайными эти средства были только для самого "спасаемого..." Или все же... именно слуги "блаженного" расстарались? Пленение, освобождение... Поразительно! Неужели он так силен?
  
   - Ваше высокопреосвященство, овцы не спорят с пастырем, - невесело, но уже спокойнее, согласился Премьер и все же позволил себе маленькую уточняющую вольность: - Хотя... Кто знает, может быть, тогда пастухи бы смогли узнать нечто полезное? Пусть в это и не верят...
  
   - Я Вам верю! Я искренен с Вами, - обидно увещевал строптивого страшный старик, противореча себе ухмылкой, - не сердитесь на меня!
  
   - Не имею такой глупой привычки, - подавленно отводя глаза на подлокотники неудобного и жесткого кресла, в котором теперь маялся под этим взглядом, ворчливо колол в ответ гость и, тоже упрямо не замечая своего противоречия, вновь возразил: - С чего это вы?
  
   - Сердитесь, сердитесь... - медленно повторил отче, задумавшись. - И потому пытаетесь спорить по любому поводу и без повода...
  
   Они теперь не глядели друг на друга. Премьер с новой тревогой думал, что всеблагой соратник беседует все наглее. Это наверняка значит, что начинает чувствовать себя опять сильнее. Что в свою очередь говорит или обо все возрастающей осведомленности в министерских делах, или о новых собственных возможностях, появившихся, скажем, в результате активизирующейся деятельности реорганизованной помощниками владыки "новой" армии спасения, призванной служить безопасности и единству государства, "посредством борьбы с грешными настроениями и лицами..." Что-то, может, еще? Премьер удрученно перевел взгляд на громадную картину в драгоценной раме, помещенную за спиной святейшего, изображавшей момент "Отсекновение головы Крестителя". Должную, видимо, по мысли хозяина приемной, напоминать посетителям о шаткости всего земного и о собственной шее.
  
   Понурый Премьер еще раз непроизвольно вздохнул, оторвался от пессимистической интерпретации картины и принялся скорбно сказывать о приключившемся с ним на острове, напряженно следя за хмурым слушателем и безрезультатно раздумывая над тем, что же еще может так придавать уверенности владыке. Ведь, в конце концов, курировать его "армию" может и другой человек... Шеи же и у отцов церкви хрупки?
  
   - ...Им удалось каким-то образом связаться с командой моего корабля, - сдержанно рокотал он. - А ночью взорвались пороховые погреба! "Средство спасения" стало тонуть... Команда оказалась к тому моменту вооруженной. - Премьер забарабанил пальцами по столешнице красного бархата, демонстрируя "вырвавшееся" волнение: - Сонных гвардейцев топили связками, они орали! - Премьер министр вновь прервал свою речь. Поднял голову. - ...Конечно, если бы не подоспевшая в последний момент помощь самого отца настоятеля... Я понимаю, мы бы не беседовали сейчас. - И тут решил сказать главное: - Но ведь и без помощи братии люди проклятого принца не сумели бы такого организовать? - На его высокопреосвященство смотрели, не мигая, очень проницательные глаза. - Поэтому, - твердо произнес "Соратник Файл", - я бы вас очень попросил разобраться и...
  
   - Не трудитесь, - остановил и нахмурился Всемилостивый. - Виновные будут выявлены несомненно и предстанут перед церковным судом. Мирские деда такого рода не должны занимать благочестия!
  
   - К тому же... - Мирянин Файл потрогал под одеждой обожженное бедро и нечаянно поморщился: было изрядно больно. Он "благодарно" улыбнулся собеседнику: - К тому же, послом принца, вроде бы, назначался преподобный Хан-Пира? Он молод...
  
   - Это другое дело. - Отрицательно качнул головою Всеблагой. - Все священники обязаны быть миротворцами... - И слишком небрежно спросил: - Так Вы виделись?
  
   - Нет... - Внутренне дрогнув, медленно вымолвил Премьер. Новая мысль нашла его: "Зариуз сам организовал переговоры. Покушение помешало. ...Оно случайность? Иначе бы довел все до конца... Точно ищет контактора с Гартом? Хочет братьев помирить... действительно?! Значит, я лишний..." - Нет. Что вы... - устало вымолвил Премьер и еще раз глубоко вздохнул. - ...Впрочем, говорили, что он нездоров. Видимо, серьезно...
  
   - А у вас не было ощущения,- Зариуз переплел пальцы, внимательно их разглядывая,- что на острове в это же время был еще один... посланник?
  
   - От Герцога? - позволил себе удивиться Премьер.- Скорее можно предположить, что Принц сам... Его флот был не так далеко, а человек он смелый... Мы бы теперь могли беседовать с ним. Мог постараться...
  
   - Да... Этого у него не отнять. - Зариуз ниже наклонил голову. - Решителен. ...Нет, я имел в виду другое... - Вздохнув, он стал медленно оглаживать знаменитую белую бородку клином. - Посулы южан нам я имел ввиду. Торг Крепости. Они очень хорошие моряки, тоже могли... А Рогу переговоры не нужны. Будем откровенны. Его шанс в старости...
  
   Оба снова замолчали, тяготясь друг другом. Невольные союзники вынуждены были теперь бы говорить откровенно, но никак не решались. Множество свечей горело в комнате, отражаясь мерцающими огоньками в позолоте мебели, в изгибах ее искусной резьбы, в гранях драгоценных украшений алтаря личной его преосвященства молельни, повторяясь отражениями в темных стеклах узких стрельчатых окон с витой решеткой. Свечи потрескивали и капающий с них воск, вначале походивший на слезы, скатываясь вниз и застывая, начинал походить на бледные щупальца каких-то неведомых морских животных, протянувшихся в чуждую им стихию атмосферы человеческой лжи и незамедлительно погибающих в таком скоплении невидимого яда слов.
  
   Премьер подчеркнуто неспешно поднялся из-за постылого, будто брошенное поле боя, стола, молча поклонился, вознамерившись покинуть столь негостеприимный кабинет, и даже сделал несколько шагов к двери, за которой оставалась его охрана из королевских - долго им обласкиваемых - гвардейцев, а не только благочестивая храмовая стража.
  
   - Постойте, милостивый государь, - вдруг прервал его шаги прорезавшийся повелительный голос владыки,- мы не закончили.
  
   - Да? - Полуобернулся и поднял бровь Премьер. - Неужели...
  
   - Я... Я смотрю, хромаете? - Зариуз задумчиво уставился на ногу соратника, обтянутую серым шелком, словно бы увидел в ней сразу признак, доказательство и причину неудач того, кому она принадлежала. Ответом было ледяное молчание и полная неподвижность скрестившего на груди руки Премьер-министра. Даже огни свеч, поколебленные порывом уходившего, успокоились. В томных, непредсказуемых глазах прелата отразились лепестки пламени. - В королевстве теперь так много развелось хромых, - произнес владыка едко, - что нужного просто не определить. Вот вы тоже... - Он яростно шлепнул ладонью по бумагам, сложенным перед ним. В тишине, зависшей после его последних слов, хлопок этот прозвучал, как пороховой выстрел.- Сядьте, - явно обозначился жесткий приказ, - вам будет трудно долго стоять. - И в лоб, без обиняков: - Где Хартнус? Вы его куда-то отправили... С лекарем?!
  
  
  
  
   8. Об относительности неволи-свободы и предпочтениях
  
   На ночь задержанных, разумеется, заперли. Они, наконец, оказались под крышей, в сухом надёжном помещении на задворках. В бывшем мучном амбаре, видимо. Мышами там, во всяком случае, воняло преизрядно. Стены из того же тёсаного камня, что и дом, и сама мельница - вполне прочные. Окон нет - жуткая темень, как в подземном застенке. Ворота, за неимением исправных запоров, подперли снаружи тяжёлым брусом, сброшенным с горелой крыши.
  
  Молодой человек, впервые оказавшийся взаперти, от этого запаха к дверной щели подсел. Да и свет какой-никакой... Жуз, обладавший невероятным слухом, присел рядом, попросил по возможности не шевелиться и стал вслушиваться в происходившее на мельнице... Один из гвардейцев должен был теперь следить и за дорогой, и за ними. Затаиться в весовой, возле вновь образованного узилища, под навесом. До полуночи ждать попыток побега или "возможных, но маловероятных намерений неизвестных лиц освободить задержанных извне", доглядывая заодно и лошадей в конюшне. Случись что... Ясно? Только потом идёт спать, когда сменят. Всё понятно? Да понятно: не война...
  
  Двое других военных по-хозяйски отужинали печёным картофелем, базиликом и диким лесным чесноком из переметных сум задержанных преступников, запертых в амбаре. Недовольные ужином и содержанием гвардейцы тут же и улеглись отдохнуть от ратных хлопот в самом доме, где еще целы даже некоторые стекла. Храп не замедлил явиться. Он не был притворным. Не спали на чердаке. Шёпотом, но всё громче и громче, спорили старшина и штатский, которого было приказано звать "Господин Он Ли " и "принимать во внимание..." Он все теребил и в который раз на просвет рассматривал отобранные документы "запертых вынужденно..."
  
  - Не самодел. Ничуть не похоже... - Свернув обе грамотки, на старшинский сапог ими указал. - И на правой ноге у него должен каркас железный крепиться. По крайности, лубяная повязка... Где? Нет.
  
   - Всё равно, хромает... - уже опять сердясь, возражал старшина.
  
  - Мало ли хромых с войны, так что ж? Скоро опять прибавятся...
  
  - Ну, ну? Что еще скажешь?.. - глухо грозил старшина. - А тебе панические разговорчики тоже можно? Синклит указ издал. И Внутреннюю касается... Ты кто такой?
  
  - Но документы их в порядке... - нудно настаивал штатский.
  
   Нашла коса... Разочарованный старшина отобрал бумаги, в сердцах, не спрашивая, задул потайной монастырский фонарь и убрал мешковину, заслонявшую окошечко. Ноги ею себе укрыл. Возился в пахнувшей голубиным помётом темноте. Чертыхался, устраивая наблюдательный пост на "поспать перед дежурством", но спора не оставил, досада мешала:
  
   - ...А зачем прятались? Пистолеты эти опять же...
  
   - Не "прятались", а на ночевку стали.
  
   - В кустах?! Под дождём... Почти у самого дома?..
  
   - Убоялись разбоя...
  
   - Ладно. А второй на жуза... смахивает? Глазища, как у...
  
   - У тебя тоже буркалы, как у вареного рака... - продолжал нагло упорствовать канцелярский таракан, но свечи снова не зажигал, всё бубнил: - Сказано ясно: "Интенданта подручный..." Подозрительного в них нет. А за препятствие гражданскому чину следовать к службе, по нынешнему-то времени? Не то, что премии, чина лишат! Попомнишь...
  
   - Неизвестно, какой он "подручный..." - Опять, опять злясь, перебил старшина. - Проверят завтра, к черту, если не тот... - Но поправился: - Иди с Богом, куда шёл. Мы тоже на службе, не в разбое...
  
  Засомневался "в сердце своем" служака, горько замолк. "Этот же сразу дуть будет, - ясно подумалось ему, - что ослушался приказа ваш старшой..." Самовольство! Заслуги никто не вспомнит. "Не послушался, дубина?"...В рядовые! Заслуги, премия... Э-эх. Этот-то разрисует! Но, если все же, это они самые? Приметы прячут, путают..." Жгло заслуженное естество старшины командное желание настоять на своём. Да и деньги такие терялись... А ему тут всё возражали "веско":
  
  - Если ты лекарь, - не унимался этот чёрт, - склянки бы носил...
  
   - Хватит! - прошипел служивый ненавидяще. - Тебе после полуночи смотреть. Все. Службы не знаешь...
  
   - Снадобья вонючие... - Хоть ты его убей, бубнит и бубнит: - Тараканы сушеные, травки да корешки, пиявки какие-нибудь...
  
   - Сам ты "пьявка"! - заорал вдруг в голос неожиданно для самого себя взъярившийся старшина. - Присосался... - и сразу же опять сбавил до хриплого шепота: - Сказано всем, гад, задерживать ненадёжных! Ребят кликну - тебя за измену... И кончено. Там разберутся. Таракан вонючий! "Осо-обая", "Внутренняя..." Посмотрим еще. Спать, сказано!..
  
   Затихли, наконец, и только ночью спор совсем разрешился. Перед своей сменой штатский, не таясь, спустился во двор по малой надобности. Глядя на небо, сделал неотложное; поёжившись и поговорив о скорых заморозках, он, зевая, отослал часового к лошадям, скрытно им же обеспокоенных брошенным в темноту камнем. Оглядевшись, прислушался и осторожно принял тяжкий брус в сторону. В темноту двери тихо позвал:
  
   - Эй? Молодой... Человек...
  
   Опять стал накрапывать дождь, и штатский смело под крышу зашел. Лекарь тоже проснулся, услышал - сразу затаился в своем углу, теперь готовый к броску и бою. Но произошло непонятное... Тихо пошептавшись с юношей, прибывший чин спешно дал денег, посетовал о безвозвратно пропавших документах, и изумлённые путешественники поспешили, - правда, теперь пешие,- продолжать путь... Штатский вслед за ними тоже скрылся в ненастной темноте, шепнув Харту свое имя: помяните, мол, "Лиона - Он Ли" добром в будущем... С лошадьми велено было не рисковать - оставить. Пробираться без дороги короче - пешим выигрыш. На тракте догонят вмиг...
  
   Всю долгую осеннюю ночь - трудную ночь, заполненную бегством под дождем по грязи болотистой поймы этой чертячьей речки - всю ночь жуз поминал верного неутомимого Змея и терялся в догадках, - что же с ними произошло? А спутник его духом падал... Мерзкая сырость и непреходящий холод! Какие разговоры... Горячий бульон с белыми сухариками... - вот истина. Ноющая боль у стопы и чуть тупее - в спине. Это вся правда, непреложная... Плененному, но в тёплом сухом сарае, лучше, чем свободному в этом хлюпающем ледяном мраке. Да, да! Рукою на всё махнуть гораздо легче, чем в руки себя взять. Юноша, вытерев глаза, наконец-то отозвался из-под развесистой кроны какого-то южного дерева, где они перевели дух после первого радостного рывка на свободу. Выходя под дождь вслед за вопрошающим лекарем, пожал плечами:
  
   - Я не очень понял, честно говоря... Он Ли, надо думать, намекал на какие-то известные обстоятельства, важные госсекреты и ответственность. Имя мое, говорит, вам сейчас нужно запомнить. Потом, я надеюсь, пригодиться. И что-то такое о служебной тайне... Господина Паппеля, я забыл, вскользь, но важно помянул.
  
   - Ясно. - Помрачнел сразу Хоха-Вах. - А я голову тружу...
  
   - Что вам "ясно"?
  
   - Человека половина! Как бездушная... скотина, - прошипел пеший жуз, запнувшись, выдирая ноги из бездорожной грязи. Шли напропалую, по угаданному им направлению. - Простодушью Паппельку, - запнулся снова, - научить бы капельку! - Чуть не упал, страшно выругался. - ...Я-то думал, какая ошибка, повезло раз в жизни...
  
   - Он вторично спасает нас, - морщась, возразил юноша, - а вы...
  
   - Для чего - вот вопрос.
  
   - Узнаём в Брике.
  
   - Если дойдем. Без документов...
  
   - Осталось... треть? - Молодой человек тоже запнулся, почувствовав, что через край голенища черпнул ледяной мерзости. - ...Меньше трети?
  
   - Это еще нужно пройти...
  
   Хромой замолк, на ходу с обвислой шляпы воду стряхивая. Хоха-Вах, ругая всех и вся, требовал-таки сустав беречь, не оступаться по возможности. Вывих не дай Бог... Тревога холодной жабой впёрлась через больную ногу, придавив душу. Препирательство длилось бы бесконечно, как этот непереносимый путь по грязи, пока бы сам жуз не упал под ноги мёртвым. Совместное мытарство точно выявило мятежность огромной мятущейся сути этого нерядового человека, безусловно, познавшего и смертоубийство, и исцеление, отчаяние непрощённого греха и очищающее раскаяние. Искать логику, дальше возражать не было сил и смысла.
  
   Лекарь же никак не мог оставить мрачные догадки. Он знал не намного больше об истинном положении дела, но... Прожито уж было довольно, чтобы ясно осознавать: чины Внутренней канцелярии, "тараканы", прозванные этим неприятным прозвищем за форму отличительных служебных перстней-печаток, изображавших священного жука скарабея, так просто не отпускают на свободу никогда и никого. Понимал естественно и то, что прямо сейчас их снова вряд ли будут догонять и арестовывать, - зачем было бы хлопотать-освобождать? - но, время от времени, не выдержав, оборачивался и вдумчиво прислушивался: не чавкнет ли грязь под копытом неискушенной в людских занятиях лошади, вполне возможного следящего всадника... Ждут, что кто-то еще присоединится к двоим? Не стали бы ведь назначать только одного сопровождающего такому "послу..."
  
  Не мог он знать истины, не мог! Откуда в глухомани... Но очень бы надо. Гибельное дело затеяно. А истина и на этот раз была у Бога. Им повезло, как и самому, много поруганному непредсказуемому и малопочтенному, господину Паппелю: сумел каким-то непостижимым образом выдержать заинтересованный допрос Премьера и даже убедить того в преданности и служебном рвении: "Их с господином министром" агент, в компании надежного проводника, скоро обязан прибыть в известный портовый град. "В самом Брике, у Моряка?!.." Это хороший морской интендант... "Честный, - да позволено будет ему так выразиться - интендант..." Господин Паппель открыто улыбался. Ной Паппель, - каким бы человеком он ни был на самом деле, - боролся за жизнь.
  
  Что с того, думал в своё время жуз как непредвзятый судья, что этот делец готов их снова и снова спасать, рискуя всем? Ведь за себя человек прагматично борется? Возражавший спутник же подчёркивал некое немаловажное обстоятельство: такое положение дел всё же ближе идеалу, когда спасая других, себя спасают. Спасая себя, плевать на других - вот тупик и беда! Бесперспективно в стратегическом плане выживания близорукой тактике следовать. Несмотря на некоторые бесспорные преимущества индивидуального спасения не приходило в голову ни одному из путников, всё с большим и большим трудом вытягивающих ноги из чёрной грязи, чтобы поодиночке выбираться. Впереди был лишь ледяной хлюпающий мрак, но не взаперти, нет! А там, глядишь, и утро...
  
  
  
   9. Глава о человеке в маске и власти
  
   К счастью, не все переговоры оканчиваются ночными взрывами пороховых погребов, корабельными бунтами и спасанием неудачных послов... Седой человек, закутанный до носа белой маски в белый же мех, задумавшись, невидяще смотрел через глазные прорези в круглое оконце неброской лёгонькой коляски-возка, правда, запряженного преотличными белыми лошадьми. Обремененный немалыми посольскими же задачами и полномочиями он с тревогой размышлял о прошедшей встрече. Трясло. Расквашенная дорожная мразь накануне смерзлась каменно. Ухаба на ухабе! Так и в теперешних делах... Никак не мог определиться: обнадеживала ли его эта встреча? С одной стороны, приняли и выслушали, чего могло бы и не быть. Ведь "попу", ему самому то есть, по сути, этот разговор нужен был больше, однако...
  
   Договаривающимся для встречи пришлось проделать довольно длинный и небезопасный путь. Противная сторона, - но очень неглупая, надо признать, сторона, - проделала его, несмотря ни на что. Строго вовремя прибыла. Более того, тайное, полуанонимное и сомнительное предложение компромиссной фигуры от "Всеблагого", не сразу правда, но было же принято?! Так надо понимать... С другой стороны, покоя не давал сам,- сам!- разговор. Было что-то в нем натужное, ненадёжное. И это теперь, по прошествии некоторого необходимого времени, вплыло в сознание и обеспокоило, потребовало возможной конкретности и отчетливости смысла. Нет, не форма и не тон, - на это плевать - а какая-то возникшая неясность. Интересы, мотивы, казалось бы давно знакомого собеседника, неясны... Вот что. Могут быть выявлены предположительно и не теперь: по грядущим поступкам. Не поздно бы?..
  
  Через толстое стекло, мутное понизу от образовавшейся ночью ледяной корки, проникало мало света. Два других оконца, сзади и слева, были завешены подрагивающими от тряски белыми шторками. Неловко кутаясь в боязни потерять равновесие, отче сдвинул и левую завесь. ...Та же каменистая северная равнина, чуть припорошенная белым, медленно ползла мимо и исчезала сзади. То же тяжелое низкое небо, снова начинающее ронять мелкую холодную крупку, давило, притормаживая ползущую твердь. Те же утомленные сосредоточенные всадники в забрызганных грязью плащах, вторые сутки охраняющие возок, но не знающие точно, кто в нем. Та же тревога, утвердившаяся в мире...
  
   Когда речь пошла об ответственности самого Зариуза, пастыря, в степени разрешения их общих забот, он с удивлением - впрочем, не очень большим - обнаружил, что смотрит на многое почти так же, как и собеседник. Они, люди у трона, "власть предержащие", так сказать, "сильные мира сего", как ни странно это кому-то показалось бы, очень мало могут влиять на закономерный ход дел. Больше подчиняясь ему, встраиваясь со своими планами, избегая быть раздавленными им, они могут только догадываться о последствиях, да что-то предполагать, с большей или меньшей степенью вероятности, чем влиять. Неподъёмны даже сами мысли о "центростремительных, центробежных" составляющих - гигантских равнодействующих силах социальных процессов, где бесчисленные человеческие интересы борются меж собою. Победы суммируются, поражения тоже. Это балансируется в составляющие вектора доминирования, которые и формируют направление вынужденного реального действия человека, группы, общества. Обдуманное приложение сил, бездумное уклонение от усилий, продиктованный эмоциями, нерациональный выплеск энергии в необдуманных, инстинктивных действиях, комбинации этих вариантов...
  
   "Не ошибиться, правильно определить главную составляющую, принимать решения и действовать в соответствии с ней - задача, долг, если хотите, дорогой мой Рог, наши с вами, Вседержителем положенные". А выбирать приходится, действительно, почему-то большею частью лишь между очень плохим и просто плохим. Меньшее из зол - только лишь. "А уж - меж хорошим и лучшим? Это великих людей удел, будем откровенны, дорогой мой пастырь!" - в тон владыке, с затаенной грустью, такое мелькнуло впечатление, - продолжил мысль слегка хмельной герцог. - "Все идет, как идет. Какой там "Исторический процесс..." Пастыри овечек от пропасти отворачивают, - порою палками! - и то дело. А уж в долину с хорошей травкою пригнать стадо свое... Редкий удел. И существуют ли те
  
   "А такой он, значит, "процесс" и есть... - Владыка хотел обернуться к окошечку за спиною, но остерёгся часто ворочать кольнувшей шеей и забыл о намерении тотчас же. - И люди мы, конечно, не великие. Что уж... Чтобы захотеть и суметь стронуть эту махину в другое - лучшее? - русло. Это, это... Такие мозги, силы и удача нужны, что... Не знаю. Я не великий человек. Тут такого наворотишь... Ладно, сам сгинешь в той пропасти под навороченным тобою, но и за собой... Э, не будем о грустном. Одно понятно: случайных людей во власти мало - не удерживаются. Система отторгнет, защитит себя - просто само-регуляция какая-то.
  
  Случается у руля дурак, бывает, да. Но!.. Недолго. Или за ним далеко не дурак стоит - рулевым рулит. Или же рулевой просто валяет дурака - по каким-то причинам, но поступает в важном отнюдь не по-дурацки. Подлецы, негодяи, - кто угодно! - но не дураки, нет... И не идеалисты. Тех сразу сминают беспринципные конкуренты по простой причине больших возможностей междоусобной борьбы - применением так называемых методов "недозволенных, безнравственных..." Так что, идеалы здесь искать - время и с большей пользой провести можно. "Но, снова "но!.." - смеясь, рассуждал этот старый разбойник в запале, пальцем грозя. - Идеалист очень одаренный и очень сильный? Великий человек, значит. Может, очень даже может... Но оставьте. Опять вы... Власть имущему и великим подлецом быть тоже, знаете ли, накладно. По делам судят, авторитет, так сказать, довлеет. Дела не сделаешь - взбунтуются... А вынужденное, это вынужденное. Вы так не считаете?" На том порешили. Вином лакировали.
  
   "...Даже добровольно отказаться от доли-роли, - продолжал Рог устало о явно наболевшем, - от своего места "в верховной страсти-власти" не могут: слишком много знают, слишком много на них поставлено и завязано, слишком много людей зависят именно от них, слишком много дополнительных забот у очень многих явилось бы враз с таким отходом от дела. А это - обвал, хаос... Потому обществом и выработан неписаный непреложный жесткий закон: у ослабшего выход, по своей воле, один - только! - смертушка-голубушка. Не всяк решится. Пока не сместят - терпи, не ребенок, знал на что идешь. А знал ли в начале карьеры? И даже позже?.. Кто как. Кто и сослепу... Потом: "Ай!"...Да поздно.
  
   "...Иначе многие министры теперь обязательно постарались бы избавиться от своих постов. - Думал он надменно и мстительно. - Очутиться в эти тяжелые дни где-нибудь подальше от колонн Белого дворца, от столицы самой неладной, в своих владениях, например, и любовно пестовать бы снесенное туда по зернышку нажитое, а?! Чем не жизнь-мечта? Отдельно взятого рационалиста... Жадные, напуганные свинки... - безнадежно, уже не сердясь, зевнул он мыслям этим и осенил себя привычно. - Прости, Господи! Деятели великие..."
  
   Из недр капризного подсознания всплыло гибельно-бледное ненавистное лицо такого масштабного деятеля - Господина Первого Министра с закаченными глазами. Грозный Файл. Всемогущий Фаин Файл. Соратник... На высоком гладком лбу у залысин - ледяной ядовитый пот, извергаемый в панике гибнущим организмом. Рот окостенело полуоткрыт, на аккуратно постриженной черной бородке следы густого кроваво-красного напитка... Костенеющая рука все еще сжимает опустелый серебряный кубок предков-рыцарей с изумительными рубинами на витой ручке и крышке. Нет, это кубок не из коллекции отца Зариуза. Покойный наливал себе сам... Всеблагой отогнал мрачное видение и снова трижды осенил себя: "Это вынужденное..."
  
   За оконцем сыпался мелкий снежок. Ветер швырял снежинки, как ему это вздумается: вверх-вниз, сбивал в уголке оконца, сносил прочь... Люди так же: мечутся-мечутся в поисках прохода к пути верному: хотят вырваться куда-то, не зная куда... Быть "сами по себе", независимыми? Думают - власть даст им это. ...Она ведь, власть-то, - над себе подобными, не над ветром. Вот что... Так просто. А этот уже, было, возомнил, что он сам ветер - всех перехитрил: правит, куда хочет и кем хочет... Нескромно. Редкие натуры могут влиять на ход вещей. Статус-кво, говорили древние, - это значимость. Пытаться изменить - значит Творцу уподобиться. Кто сможет? Герцог преклонных лет - в финале; Гартвен - настырный вояка за блажь; Хартнус - "хромающий идеал", кланяющийся первым... Кто? Господи, ты Боже мой... Сам Зариуз не решился бы сейчас... Во всей полноте и ответственности? Нет... Может быть - в неискушенной молодости... И то - вряд ли. Слишком рано цену себе и другим понял. ...Но и Богом данной власти он не оставит, - реальной власти, - кто бы там ни надел короны! Спорить с Промыслом Божьим... С "ветром"? А помочь молодому монарху деликатным, незаметным, - но твердым, - советом...
  
   А Божий мир непрерывно меняется: всё-таки находятся нужные пастыри. Народы, конечно, воюют непрерывно, но по закону... Чуму вот, говорят, лечить научились! Те же жузы, черти: машин навыдумывали, порох тот вонючий... Но все это - по воле Его. А к лучшему ли? Порох, например... Сомнения одни. "...Тиранит жизнь людей, таранит! И слуг, и знать, и королей, - пришло на ум недавно переведенное из "Лекарской баллады". - Или убьет, или поранит, как нужно ей..." Нужно ли это Создателю? Может быть... Нужно же человеков учить? Иначе от кормушек не оторвать. В чистилище мы все уже пребываем давно, вот что...
  
   Такую Богохульную мысль услышать от Их Высокопреосвященства было для Герцога, видимо, большим удовольствием. Не зря язык торопил... Старый жадюга даже вина своего "Табачного" решился из запаса подать и на глазах озадаченного прелата собственноручно, строго поровну, разлил пурпурную жидкость в легендарные монастырские чаши златом писаного фарфора. Всеблагой, конечно же, подумал о последнем мрачном застолье с премьер-министром, о непростом вине, оказывающемся порою в иных кубках, но всё-таки выпил. И не зря: Старик заметно обмяк - не возражал больше по любому поводу. Внимательно проследил за неспешными глотками духовной особы, словно бы считая их, как грехи, и заметно повеселел. Не хмурился больше, возражал только по делу и беседовал теперь куда живее. Да и вино, - очевидно, прошлогодний трофей Юга, - оказалось прекрасным: хмельным, ароматным, сладким.
  
   Тут и была предпринята попытка осторожно прощупать истинные интересы упрямца, но, как ни бился, чушь обнаружилась - идеалы сплошь! Ох, непрост Северный медведь, ох и заверчен, закручен Витой Рог... "Ведь голод, Ваша светлость, к весне уже начнется! Может, у вас и попозже, но в столице... Золота найти надо побольше и побыстрее, вы понимаете... Любая война теперь для страны - гибель! Пусть, по-вашему: крах государства - крах власти нашей, моей. Как хотите... Не о человеках пекусь, пусть. Знаете же, что на Юге делается? А если мы и меж собою... Да, да - гвардия разбегается: не хотят против Вас идти..." Это, чтобы прямо в лоб польстить старому честолюбивому таракану и во-вторых, чтобы непременно заметил, что льщу...
  
   "...Но у вас в Армии спасения есть теперь еще бригада Храмовой стражи?" "Против ваших "тяжёлых кирасиров" и "новых мушкетеров" она одна... Увы! ...Хотя ведь еще есть и Мировая церковь. Как-то она посмотрит на притеснение религии в несчастном Агине?.. Я не оговорился: не в Великом Агине! Нет... Скоро забудут. Вы понимаете меня... А флот Гартвена? Что Ваши мушкеты против пушек его новых фрегатов..." "Так вы, все-таки, подписали договор со старшим принцем?"
  
   Герцог, как всегда, знал гораздо больше, чем показывал... Проклятый Файл! Пришлось выкручиваться, намекать на какие-то временные и вполне устранимые обстоятельства... Лгать впрямую он не решился. Всякое может быть: и пределы информированности упрямца неясны, и о будущих контактах невольно подумаешь в такой ситуации... "Ну, а где же ваш Хромой?" "Наш! - Снова пришлось выворачиваться: не скажешь же старому черту в рифму, как секретарю, где именно в теле... "Наш..." Старик, к счастью, не настаивал на ответе: или уже знал все, или, вполне вероятно, сам задумал помочь младшему и не хотел теперь привлекать к этой теме внимания, заострять...
  
   Снежок, между тем, временами сыпал гуще. Ветер яростнее закрутил его возле окошек. Всеблагой поправил надоевшую маску и снова выглянул наружу: офицер-стражник закутывал башлыком голову, оставляя щель для глаз. Опушка капюшона из длинного черного меха горного быка трепетала на ветру. Черный же султан шлема, вымокший ранее, теперь смерзся и являл жалкий вид голого ломаного куста на лысой горе. Заметно побелело на обочинах и вдалеке, на равнине. Ветер с севера дул в спины, подгоняя. Теребил гривы и хвосты лошадей, края одежд на стороны и вперед трепал, сек снегом и прощально покачивал вслед редкими метелками сухой полынь-травы.
  
  Идея "подправить" второго наследника престола Всеблагого первым посетила. Вполне компромиссный вариант для всех получался бы... Восприявший Премьер своему извечному Паппелю, разумеется, срочно препоручил возможность такую рассмотреть и изыскать, а тот уж и Кудесника, иностранное светило, нашёл. Правда, светило оказалось всего-навсего книжником-жузом. Путешественник, видите ли... Бродяга! Но за неимением гербовой, как известно, на простой пишут. Время, время медлить не позволяло... А лекарь, как и обещался, показал неожиданный результат. Множество народа, оказывается, уже успело через его руки пройти. Ещё больше теперь болтало о нём, о чудесах его. Мессия... Невозможно счесть огромное количество народа, трудно даже представить в этом безлюдном всхолмленном и равнинном, лесистом и болотистом пространстве такое число людей, называющих себя агинцами. В этой бесконечности предзимнего пространства среди них растворился будущий правитель. Не бесследно ли, не безвозвратно ли? Вот жуть-вопрос.
  
  Хлопал и хлопал дорожным штандартом злой ветер, нагоняя все более тоски и тревоги. Звенела упряжь, фыркали и всхрапывали разгорячённые лошади, скрипели со стуком рессоры, бились в колеях колёса, да размеренно долбили смерзшиеся кочки кованые еще по-летнему копыта. Вороны - вечные соглядатаи обочин - и те почти все подевались куда-то. Ни души живой в затаившемся враждебном пространстве. Лишь вдалеке от дороги на заснеженной каменной россыпи одинокая черная птица взмахнула тяжелыми крылами и сорвалась с места, отлетая куда-то в сумрак низко над землей. Отнесло ветром и это её холодящее душу каркающее проклятие-предсказание.
  
  
  
  
   10. Глава о тоскующем адмирале и грамотном божедоме
  
   В тумане гулко звучал большой тревожный колокол. Могучие размеренные звуки его назначены были морю: тем несчастным морякам, которых судьба застигла теперь на неспокойной воде, у скалистых обрывов невидимого берега, поэтому смертельно-опасного, хотя и, может быть, долгожданного... Вместо беспомощного в таких обстоятельствах огня и света - могучий звук. Звонили рядом - на маяке Эрес-Кеб, у крепости Кеббери Брикс, охранявшей вход в знаменитую бухту самого города-порта. Туманы в октябре здесь не редкость, но такого в этом году, пожалуй, и не было... Сплошное молоко. Скисшее молоко. Третий день порт закрыт. Ни одному капитану теперь в голову бы не пришло... Но! Но. Что делать? Всегда эти проклятые противоречия... Если до ночи ничего не изменится, - а не изменится, чему меняться-то? - опять придется серьезно рисковать. Положение крайне неприятное, но, деваться некуда, адмирал все обдумал и уже решился. Чуть бы побольше ветерка...
  
   Их высочество принц Гартвен не всегда носил адмиральский мундир. Строгий цивильный сюртук, высокие сапоги, плащ и широкополая шляпа - по погоде. Настроение - по обстоятельствам... Мрачный принц с крепостной стены долго и, казалось, безрезультатно вслушивался, всматривался и, будто бы, даже пытался вчувствоваться в клубящуюся пелену, закрывающую все в пяти шагах. Лицом он стоял точно к тому месту, где полагалось бы быть выходу в открытый океан. Сколько себя помнил, всегда рвался туда. Мальчишками до драки делили с братом подаренный белый мраморный кораблик. Мечтали Землю обогнуть, новые страны, невиданные суда... А теперь вот трон приходится делить. Закутавшиеся от сырости в мех часовые мушкетеры тоже могли только слушать "от форта". Молящийся адмирал, принимая приветствия, молча мимо прошёл. Медленно спустился в караульное помещение, вздохнув, попрощался с вахтенным офицером и выбрался за ворота, ржаво проскрипевшие вслед. Что же это за судьба такая - на части рвёт?
  
   Почему-то остановился возле голого куста шиповника, росшего чуть ли не из самого мертвого камня стены. Сырая земля и влажный булыжник дорожки возле него были усыпаны останками подпревающей листвы. На шипастых колючих ветках, в двух-трех местах, все еще краснели не склеванные птицами последние крупные ягоды. "...Весной она вплетала в черный блеск кудрей затейливой прически эти простые украшения - розовые цветки... И на ее родине такие растут. В детстве они тоже лакомились этими ярко-оранжевыми плодами. ...Вчера выбегала за ними без охраны аж на мол! - подумалось тоскливо, вопреки логике. - ...И что за вздор мучает? Она теперь в церкви, она в безопасности. Преподобный Пира вызвался с наставлением проводить ее после исповеди. Да и сам, Бог даст, скоро дома буду. День-два... Всё решится".
  
  Заглушающая разум тревога не первый раз посещала его за последний год, но такая безнадежность и неминуемость потери захватывали мучимую душу впервые. Это началось?.. Как только она стала жить с ним под одной крышей, это и началось. С чистым сердцем приняла его веру, отреклась от языческих заблуждений... Мало! Кровные узы... Династический тупик. Его "излишнее внимание", только лишь его вырвавшееся из недр подсознания безумное чувство - оно одно! - стало грозить ей безусловной смертельной опасностью. "Брак невозможен! Не теряйте головы, сир..." Будь на его месте другой - обычный мужчина... Сознавать это было нестерпимо. Вот если голову он сам завтра на войне потеряет, другое дело - не тронут. Даже вдовью пенсию назначат.
  
  "Ее хорошо охраняют, - снова безнадежно убеждал он себя, не сходя с места. - Стараться думать о предстоящем деле, не о шиповнике... Лучше подготовить, пойти проверить..." - Но от куста Их высочество упорно не отходил. Охрана и верный Тим привычно ждали. Почти виновато отвёл от них глаза и опустил снова на шипастые побеги: - "Благородная роза без ухода, говорят, превращается в шиповник, - настойчиво гнал тревогу он жалкой сиюминутной конкретикой. - А шиповник, если его любовно лелеять и оберегать, станет розою? - усомнился принц и, было, ринулся прочь, но резкие поначалу шаги сами собою замедлились. Он остановился, уронил голову. Губы сжались: - Да полно! Вздор. Это-таки стыдно..."
  
   Их высочество вернулся к жалкому кусту и, торопливо собрав остатки ягод, велел Молодому Тиму быстро доставить их жене... Быстро! Белый шелковый платок, завязанный узелком, со скоростью хорошей скаковой лошади помчался мощеной дорогой по направлению к городу. Принц и в себя принял огненно-красный шарик. Последняя, мятая, ягодка скоро таяла во рту. Принцу легче стало дышать.
  
   Туман плыл и плыл, покрывая мир. Тягостно звучал в нём звон.
  
   Седоватый длинноволосый человек "без роду и племени", как говорится, лет сорока на вид, - он и сам, наверное, точно не знал возраста, как и имени своего настоящего, первого, данного родителями, сгинувшими от чумы, - задумавшись, тоже вслушивался в сигнальные звуки колокола. Трудолюбиво сгорбившись над грубым голым столом с длинным разворотом толстой сероватой бумаги, вдумывался в происходящее и старательно выводил вновь отточенным пером мелкие, плотно стоящие буковки. Старался писать так трудяга только из соображения экономии. Достатка, как и сытости настоящей, этот человек не знал никогда. Черные глаза, вьющиеся волосы и смуглая кожа определенно говорили об очень вероятном присутствии жузской крови в этом сильном жилистом теле, но изъясняться человек мог только на языке Агина. Не совсем правильно, правда, зато был примерно грамотен: самостоятельно читал "Слово Божье", списки самодельных молитв, ходившие в это время у горожан ... Да и рукописных заговоров и непристойных стихов не чурался... Пробовал не раз, испивши винца, и сам написать подобное. Часто получалось. Даже и получше, позабористей... Очень уж грубы в образцах, даже неприятно, ошибки, а не ругательства. Несмешно.
  
   Тайно же хотелось этому человеку... плакать. Обо всех и обо всём, о себе. Но не мог. Немолод - разучился. Тут ведь другие стихи прочел в лавке книжника. "Тиранит жизнь людей, тиранит! И чернь, и знать, и королей..." Книга с золотым запором и замочком даже. Куда уж там купить! Не гнал хозяин, давал в руках почитать - и то милость... "Не тело, значит, душу ранит! Налей вина и ей, налей..." Взял его много, чистое местечко на обороте старого свитка нашел и-и... Пошло-поехало-поплыло! Свечка замигала выгорая - не заметил. Пропащая душа его, испоганенная жизненными тяготами, обугленная и почерневшая, - почти умершая уже, - в эти минуты, возрадовавшись, оживала: "Тиран тирану - не судья, не лекарь ране. Наощупь он, как ты и я, бредёт в тумане..."
  
   Тайная сия радость, не по чину случившаяся, а потому дорогая, и уносила большую часть крошечного заработка кладбищенского божедома- копаря, хоронившего на церковные пожертвования всяческого рода бродяг, нищих и прочих безвестных, безродных страдальцев, что оканчивают свой земной путь в любом месте и в любое время без всяких средств к тому. Хорошая бумага и химические чернила стоят своих денег. Даже, если вместо черных чернил использовать вонючий сок Кеб-дерева, смешанный с печной сажей, а бумагу покупать самую дешевую и писать стараться очень мелко, все равно... "Стяжать богатства? Древний вздор - Тщета и гадство, как откровенный разговор без святотатства..."
  
   С некоторых пор, правда, досадное положение это чудесно изменилось, и самым явным образом: бумага регулярно стала появляться у него в подвале и настоящие чернила. Но об этом... Оп! Лучше все же о подробностях умолчать. Даже со своими, в узком кругу... А где они - свои-то?.. Нет и никогда не было. Достаёт мозгов, чтобы это понимать - ободряющие, но брезгливые улыбки Шрамоносца, благодетеля, правильно понимать. Добродушные смешки Бурдюка-Живота и заинтересованное внимание к написанному его рукой... Бесплатно, - бесплатно! - и то, и другое. В том-то и дело. Об этом только и можно честно себе говорить. ...Регулярно, но не часто, к нему теперь, шаркая тяжёлыми ступнями, являлся продавец с бочонком контрабандного заморского вина, которым торговал на улицах вразнос. Одышливо хекая и кашляя, толстяк-виночерпий надолго усаживался в покойной каморке.
  
  Они неспешно выпивали по ковшику "бестаможенного", дешёвого, конечно - не для всех, беседуя об умении жить, о правильной политике, нравах и даже богословии. Потом довольный продавец уходил, унося тщательно припрятанную трубочку исписанной грамотным копарем бумаги и оставив после себя немного денег, новую порцию бумаги и устную просьбу преподобного шрамоносца Хан-Пиры о чем, или о ком, следует написать к следующей встрече. Сочинял на этих длинных листочках копарь теперь отнюдь не святые молитвы и стыдные стихи, а донесения отцам церковной стражи. Верным солдатом тайной Армии спасения стал ничтожный в прошлом копарь! Но не только могильным заступом и пером служил он в это смутное время Богу и стране...
  
   Дело и сегодня предстояло, в общем, привычное. Необычным было место, где это надо было... закончить - Храм Божий. Не всегда послушный клоп хоронил только трупы бездомных бедняков и нищих оборванцев. Однажды, чтобы избавить от мук несчастное тело, ему привезли жестоко избитого моряка-иностранца, еще живого, но в беспамятстве... И душу отдать Богу помог ему. Потом жузский грамотей в бредовом забытьи подозрительной болезни, судорожно сжимавший в чёрных руках большой кофр исписанной по-ихнему бумаги, уже никуда не годной... Потом, кажется, зачумлённый париспанский купец смиренно лег в каменистую землю за городским кладбищем, где хоронили всех безвестных вместе с отлученными и самоубийцами. Даже кое-какое золотишко оказалось на этом южном госте... Правда, почти все его забрали стражники. Но разве возразишь? "Дело-то государственное, секретное..." Э-эх. Потом... Потом, кажется, был какой-то, тоже полумертвый, прощелыга... Нет, прощелыга был до грамотея? Сразу не вспомнишь уже. Но и не забудешь... Никогда.
  
   Много на нем. Раньше бы он никак не посмел - еще живых... Веровал он. В посмертное воздаяние крепко уверовал. Ведь и сказано на все времена: "Не убий!" Теперь же ему прощено заранее: "Во Имя вершится земное, волею Его! Неисповедимы пути и промысел Его. ...И по воле Его жив он сам доселе. Ибо сказано: "...не один волос не упадет с головы человека без воли Его." А сомнения, что чаще и чаще стали посещать "слабого душой" от увеличивающегося количества удушенных и преданных земле, он пока еще гнал простой мыслью об ответственности за ошибку того, кто... Словом, с "пастырей" должно спроситься за все. Он-то сам - "овца заблудшая, червь..." Но это утешало всё меньше.
  
   Передали ключ от большого подвала храма, где был проход и рассказали, кого именно он должен сегодня тихо уложить на вечное ложе. Монах объяснил, что стража во храм не войдет, чтоб не беспокоить ражую молитвенницу. Божедому её покажут... Но у алтаря это делать не должно... Ясно, - грех! В подвале ж пусть приготовит все необходимое. Никаких следов, чтоб! Чудесное исчезновение... Неохотно, коротко подтвердили, что да, слухи верно указывали - засланная это язычница. Преподобный же в воскресенье сам лично примет исповедь копаря и, Бог даст, к святому причастию допустит... А мысли свои дикие и маловерные "гнать должно". Должно...
  
   Накануне, в нужное время он заранее подвел лошадь к самому спуску в подвал свечного склада и малого притвора. Развернул повозку и привязал длинный повод к навесу таким образом, чтобы плетеный ивовый короб оказался как раз против дверей. Откинул сырую еще после вымачивания в море, - чтоб не воняла, - рогожку к стенке, спустился и, не спеша, стал грузить первого... Это был легкий худой старичок - слепец, насмерть разбившийся в порту, на каменном пирсе. Мальчишка-поводырь, говорят, озлясь за что-то, толкнул с крутой лестницы... Вторым был и сам крохотный злодей - лысый лишаястый ребенок лет семи-восьми, до смерти забитый за свой грех пьяными матросами, видевшими все... Другие же говорили - наоборот - слепенький сам так изувечил поводыря за какую-то провинность, а уж матросы и стражники - его самого, за такую лютость...
  
   Замер теперь Копарь, услышав снизу, как к паперти подъехала карета и верховые. Стража? Поднялся из-за стола, погасил свечу, закрыл чернила. Смолкла душа. Снова вышел под навес и послушал. Пришлось опять ступени вверх считать - не шутки тут... Выглянул. Туман с утра нисколько не поредел, толком ни беса не видно... Били в колокол. С крыши навеса капало. Среди деревьев, что в ограде вдоль дорожки устроились, нечто тёмное на белом замаячило - вроде дракона с иконы... Из тумана показался медленно ехавший верхом незнакомец. Молодой морской офицер в намокшей кожаной шляпе с золотым львом на кокарде. Увидев очередную поклажу короба божедома, ничего не спросив, моряк медленно поехал дальше вкруг храма. Он неторопливо озирался. Вслед ему, на расстоянии, медленным эскортом показались конные. Охрана... Большой чин! Копарь снова поклонился вслед, очистил о ступени подошвы, снова спустился в подвал и запер дверь изнутри. "Не убережёте..."
  
   "...Блудня и колдунья, - продолжал безуспешно настраивать себя на дело он, - поганая, как сама погань... Язычница. Опоила Их Высочество, сосет из него кровь и золото. ...И шпионит, вдобавок, в пользу Южных еретиков! Хочет стать королевой Великого Агина? Прости ее, Милостивец, гордыню в забвении вечном утоли... Грешит в неразумной алчности сердца и не знает сама зачем... - Незаметно для самого себя в который раз стал соскальзывать в новое, в жалость. - А в безверии своем..."
  
   Копарь на ходу перекрестился. Достал ключ, шелковый шнурок приготовил... Тихо подымаясь по приставной лестнице к амвону изнутри храма, по скрытому ходу, из самого дальнего подвала чрезвычайного хранения, он чутко прислушивался к молящейся в уединении еретичке. Но ни единого звука, будто уже нет её.
  
  
  
  
   11. Глава о проповедовавшем в собрании
  
   Всеблагой проповедовал перед ежегодным собором. Множество разных людей в смиренном молчании слушало его пространную, крайне метафорическую речь и нимало не сетовало, ибо и в самом Писании темных мест изобилие, и истина открывается не всегда, и не каждому, да и признаваться, даже себе, в непонимании, как и в недоверии, непросто, так скажем. Печальный лик Спасителя взирал сверху на собрание и, казалось, о чем-то горько задумался Творец наш. Негасимые огни слабо трепетали в расплаве воска, словно в ожидании неминуемого гибельного сквозняка, рождаемого множеством единовременно устремленных куда-то душ.
  
   Сияя, язычки пламени отражались на гранях дорогих камней, в обильной позолоте утвари, крестов, риз и в глазах людей. ...Кто, кроме Него, мог знать о чём думают в эту минуту проповеди: о воле Божьей, которую, по словам Всеблагого, дано людям заметно менять усердными молитвами? ...Или перемена эта в желаниях людей - Его воля? О слишком большой воле самого властного прелата? Всемилостивейшего, конечно... Или о беглом - хромом, но прытком - иноке, которого всё тщетно ищут, несмотря даже на усердные старания отцов церковной стражи и за которого сегодня будет с них спрос и общая молитва? Кто знает...
  
   Величественные старцы, пожилые степенные мужи и даже относительно молодые, - да, и такие, случается, получают знаки высшего церковного отличия, ибо сказано: "По делам заслуги, не по летам..." - преподобные отцы одинаково внимательно глядели в отуманенные прихотливостью мысли очи "проповедовавшего в собрании". Осердить Его святейшество невниманием не осмеливались уже очень давно. Привычка, ставшая законом. ...Или закон - привычкой? Да и оратор был хорош. Правда, - по мнению некоторой части зала, - слишком уж многоречив. Всеблагой, между тем, соединил пальцы обеих рук домиком и сморгнув что-то грезившееся, внимательнее глянул на присутствующих:
  
   - Изменить закономерный ход событий в желаем направлении еще можно длительными усилиями многих единомышленников. А это почти невозможно, к сожалению, если речь идет об общественном благе, где ради него каждый член сообщества вынужден будет поступиться своим личным интересом. Общественное благо, так сказать, и пресловутый личный интерес... - Он снова поднял глаза к расписному сводчатому потолку, где было больше света из круглого витражного окна фасада. - А мне возразят фарисействующие: "Что же это за Идеал такой, от которого большинству худо?" И я отвечу нелицеприятно, сурово, но однозначно: "Сиюминутное предпочитают люди по слабости. Журавля в небе меняют на синицу в руках. Идеал в схватке с корыстным интересом чаще всего проигрывает именно из-за слабости душ, а не от незнания и отсутствия дальновидности! "Потери и боль от не свершённых трудов души будут потом, когда-нибудь... Если будут, - так полусознательно рассуждает обреченное большинство, - зато передышку себе можно дать прямо сейчас..." Слаб человек. Потому, часто, поступает глупо, а не от недостатка ума. Уступает ум чувству и бессилию...
  
   А вообще, сокрушенно рассуждал отче, возможно ли совпадение идеала и интереса? Разумеется. Но чаще всего - только в отдаленной перспективе, приготавливаемой сегодня. "Настоящее - говорили древние -следствие прошлого и причина будущего!" В текущем же, увы и ах... Будущее знать не дано. Сегодня - перед глазами. Опыт же горек: человек тянется за надежным "теперь". "Как быть"? - неожиданно спросил присутствующих огорченный проповедник. Повисла еще одна неловкая пауза. Отвечать, задавать вопросы - вообще, говорить с мест не принято было. Он ждал. Отцы почувствовали большое неудобство. Даже легкий шепоток, будто неуловимый сквознячок, снова порхнул над рядами напрягшихся лиц и голов. Но никто не решился ответить. Все думали об одном: чем завершится пауза? Слушатели напряженно ждали дальнейших слов. И они последовали... Это, всего-навсего, случился один из приемов изобретательного оратора, заставляющего слушать себя.
  
   Всеблагой, как ни в чем не бывало, сложил руки у низа живота и резко опустил голову, продолжая рассуждать о том, как надо жить, если Идеал - крайняя, жизненно важная необходимость... Убеждая и убеждаясь, пространно заговорил опять о том, что не весь люд, и не всегда, блюдет только свои корыстные интересы. А бросающаяся в огонь за ребенком мать? Жертвующий жизнью за короля гвардеец?! Монах, проповедующий у язычников... Стремление к Идеалу в человеке слабо, да... Но оно присуще ему! У некоторых - даже в очень большой степени... Святые не всегда были святыми. Единение идеалистов, просвещение и воспитание слабых духом. Наконец, обязательная возможность защитить идеал...
  
   - Да, да! - рассуждал проповедник вдумчиво, - убедительные доказательства объективной необходимости, преимуществ, идеала и мною представлены противникам не полностью, но они - в отрицательных следствиях отхода от Заповедей... Для всех, без исключения! Они... - Зариуз, осекшись, снова изменил тон и вдруг строго спросил конкретного, ближайшего к нему прелата с большим шрамом через весь лоб. Да так, что тот даже был вынужден завертеть головою, якобы в поисках того, к кому обращаются, категоричен уж больно вопрос: - Какие же доказательства могут тут быть, как по-вашему?! - И снова, чем-то удовлетворенный, ответил сам: - Наш очень несовершенный мир - главное из доказательств! "Этот мир - тиран и для тирана! Что же для души он благородной?.."
  
   Необычная проповедь. Что и говорить... После общей покаянной молитвы "...От волка мысленного звероуловлен буду", после привычного хорового пения благодарственного псалма "Покой и благоволение...", когда слишком многие присутствовавшие неприлично торопливо перешли в большую трапезную столичного монастыря Скорби Божьей и согласно насытили себя праздничною пищею, снисходительного внимания Всеблагого попросил тот самый находчивый епископ со шрамом. Замер в смиренном поклоне. Богато украшенный посох... На белой шелковой сутане тоже нашиты дорогие каменья в излишнем количестве...
  
   - Хан Пира, в монашестве, - представился он. - По Вашему слову...
  
   Зариуз не сразу взглянул в напряженно ждущее лицо этого давно заочно знакомого ему человека. "Пит Вир, в миру", - продолжил мысленно. Бог посылает такие встречи в самый нужный момент... Он сделал знак сопровождать его и медленно двинулся по бесконечному сводчатому коридору, соображая, где наименьшая вероятность быть подслушанными. Вернуться в гулкий опустевший храм, сесть на какую-нибудь скамью... Выйти в промозглый парк? Беседовать в открытой галерее, на глазах у всех... Привлекать излишнее внимание.
  
   - Слушаю, - сухо разрешил, наконец, он.
  
   Молодой, в сравнении со всеблагим, от природы степенный человек начал почти спокойно. Только, пожалуй, напряженная щека, да потемневший шрам выдавали беспокойство говорившего:
  
   - ...И я с благодарностью выслушал. Пытаюсь ответить Вам. Твёрдого слова для дела ждет от нас паства, а отцы проповедники - многие! - он попытался многозначительно глянуть в быстротекучие глаза Зариуза и сразу понизил голос, - пренебрегают. Привычное же проходит мимо душ, никто не задумывается... - Продолжал он заготовленное заранее по инерции, но уже споткнувшись внутри себя. - Давным-давно как-то все же уясненное, забытое теперь, или вовсе не понятое, так и проходит привычно по накатанному, а дел так и нет...
  
   Они неспешно прошли по всей крытой галерее, так собственно и не приступив к настоящему разговору о деле, тревожащем их чрезвычайно. По чисто мытым каменным ступеням медленно спустились в главную аллею, тянущуюся до самых ворот. Всеблагой не пошел по ней, а неспешно свернул в боковую, огибавшую церковь и выводящую к хозяйственным постройкам. Не все, что б глазели. Смотрел под ноги. Мокрая брусчатка была идеально чиста.
  
   Исполненные достоинства старые деревья по сторонам не выглядели жалкими, даже оголившись. Намокшие темные тела их привычно умирали, с тем, чтобы в свой срок воскреснуть вновь в обновленном мире, начать следующую жизнь свою в новом качестве нажитых прошлых отложений в кольцах сердцевины. Опавшие бурой массой листья - отжившие свидетели только что ушедшего - давно сожжены. Страна так живет столетия, развивается до отпущенного. Человеки же, как листья - короток срок. Не государства...
  
   Уснувшие безлистные ветви были усеяны каплями ледяной влаги, словно поминальным украшением из прозрачных бусин, заменивших отживший зелёный покров. На сырых каменных плитах скользко. Серый бесприютный вечер уже копился в дальних углах, у стен. Зариуз, традиционно подышав свежим воздухом, даже озяб. Желание тепла и огня вдруг смутил адский образ горящих листьев-грешников... Решительно повернув назад и ускорив шаги, он так же неожиданно и прервал непонятливого собеседника. Строго взглянув на того, спросил твёрдо и недружелюбно:
  
   - Вы все-таки приехали. Несмотря на запрет? Адмиральский...
  
   - Нет... Ваше Высокопреосвященство, не было никакого запрета?..
  
  
  
  
  12. Глава о морской славе
  
   Принц действительно не чувствовал за собой особой заслуги: любой грамотный флотоводец не упустил бы такую уникальную возможность. Не любому она выпадает, конечно... Но это ведь воля провидения? Нет, не чувствовал. Шли же всего вторые сутки морской войны... Орудийные выстрелы вынужденно были настолько частыми, что временами сливались в общий басовитый позванивающий гул. Пальба шла настоящая. Скорострельность была почти такая, какой и добивались в учении по теории. Люди выходили из строя: гибли, глохли, сходили с ума... Раненые не уходили - делали, что могли. Заменять их было уже некем. Такой темп долго держать невозможно. Порох мог оказываться с примесью, запалы выгоревшими, наводчики - даже на таком близком расстоянии - перестараться в горячке...
  
   Вместе с остатками тумана пороховой дым прижимало к воде и относило эту гарь в сторону неприятельских пожаров. Звенело в ушах. Охрипшая пересохшая глотка все время требовала пить, но он тут же забывал об этом, отдавая команды предельным криком. То своим сигнальщикам, а то и прямо канониру грозил адмиральский кулак в белой лайковой перчатке. Присутствовал уже осознаваемый сырой запах крови. Флагманскому бомбардиру на кормовых орудиях снесло голову. Блестящее красное месиво на золотом воротнике, на черном мундире... Пока убрали, он не мог отойти со своего места - вдыхал: врезалось.
  
   Шли лишь вторые сутки, как он с испытанной эскадрой, отчаянно рискуя, уходил, осененный зыбким нимбом клубящегося, только начавшего рассеиваться, тумана от этого же места на длинном пирсе в неизвестность кончавшейся ночи, рассчитывая лишь на слабо задувавший северный "утренник". С длительным напряжением завершив задуманный Молящимся адмиралом непривычно грубый, но неожиданный для противника, маневр, его корабли рано утром вторглись в территориальные воды противника и вплотную подошли к заякоренному на рейде многовымпельному флоту Свободной Южной Республики, терпеливо ожидавшему погодных условий для выступления. Париспань беспечно спала, понадеявшись на дурную погоду и многочисленный флот.
  
   Скрываемые редеющим туманом и остатками сумрака позднего осеннего рассвета, как грозные тени минувших морских баталий, они предстали перед не чаявшим врагом. Знаменитые линейные корабли, все боеспособные фрегаты Гартвена, суда помельче, заставши "тяжёлых купцов" врасплох, с минимального расстояния разом открыли по ошеломленным, сонным людям лавинный огонь беспрецедентным в истории флота количеством стволов одномоментно. Темп стрельбы тоже, к счастью, удавалось держать до тех пор, пока приготовленные для штурма заряды не стали кончаться! Только вынужденное техническое перестроение и спасло неприятельский флот от полного уничтожения и захвата. Ситуация с численным превосходством быстро и кардинально изменилась в пользу королевского флота. На это и был расчет.
  
   Флагманская "Небесная сила" южан с нашпигованным вражескими ядрами правым бортом и под грузом собственного неизрасходованного боезапаса неожиданно быстро затонула в неглубоком месте, набрав через страшные проломы-пробоины разбитого в прах бака, ледяной забортной воды. Только верхушки трех грозных в прошлом мачт с обрывками такелажа, парусов, обгорелых вымпелов и остатками навсегда опозоренной команды нелепо возвышались над зыбкой свинцовой поверхностью... Быстроходная "Фортуна", оснащенная новейшей длинноствольной батареей жузских орудий, тоже быстро сгорела в самом начале боя, и о ней сразу забыли: не до охов и причитаний было республиканцам!
  
   Из всей ударной триады линейных кораблей республики один "Великий Град" попытался как-то исправлять гибельное разгильдяйство своего флагмана и достойно отвечать в хорошем традиционном темпе. Но хватило его ненадолго. К двум линейным кораблям, атаковавшим его разом в начале боя, Гартвен смог направить еще и юркую бригантину "Заря" со старым морским волком в капитанах... Когда флагман принца тоже приблизился к месту неравной борьбы, там дело уже подходило к закономерному печальному финалу. Опасно накренившись на нос, махина "Великого Града" бурно пылала открытым огнем почти всей палубы, мачт и парусов, направляя светлеющему небу еще один расплывающийся смоляной столб густого дыма. Команде уже было не до боевых традиций - обожженные адским пороховым жаром люди инстинктивно пытались спасаться на чем угодно и не угодно: лихорадочно гребли в больших весельных шлюпках, на каких-то плотах, бочках...
  
   Поначалу даже пленных не брали. Зол был принц на вероломных соседей, вынудивших его на столь рискованную стратегию сражения; злы были агинские моряки-ветераны, только начавшие привыкать к сытой, спокойной мирной жизни... Да и просто потому не брали в плен: возиться некогда было! Некому... Особенно - в начале безумной атаки, когда еще ничего не было ясно, когда вполне могло все обернуться и по-другому, ошибись адмирал в интуитивных расчетах опыта, прояви агинцы меньше выучки и мужества, а Ренец-Париспанские флотоводцы больше дисциплины и предусмотрительности...
  
   Но, что случилось, то случилось. Как только одуряющую дремотную тишину промозглого - трижды проклятого! - ноябрьского рассвета мгновенно сменил непрекращающийся адский грохот, огненные смерчи дымных пожаров, и смерть-старуха без устали зачастила вокруг своею косой, как только обозначились первые, самые страшные, потери, как только флагманская "Небесная сила", не успев ничего никому приказать канула - сразу южная армада стихийно разделилась на две совершенно неравные эскадры. Обострившийся от увиденных смертей инстинкт самосохранения погнал одних, конечно "с целью сохранения боеспособности", в разные стороны, а точнее - куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого жуткого надрыва. Другие же, моряки - везде моряки, соответственно меньшие численностью морские идеалисты, под влиянием однозначно понимаемого долга, со злости на всех и вся, от необходимости защититься, - словом, по многим и разным причинам, - приняли бой.
  
   Одно из носовых орудий "Свинцового облака", не обращая внимания на разгоравшийся пожар, вело в очень хорошем темпе прицельный огонь. Старались до тех пор, пока потерявший управление и главную парусную оснастку их старый фрегат течением не развернуло, наконец, носом совсем в другую сторону и прочь от противника. Тогда уцелевшая прислуга, в запале борьбы, героически попыталась перетащить тот неподъемный "Биг-стационар" на новую линию огня... Быстро сообразив, что "песня это долгая" - скорее потопят! - взялась поднимать и устанавливать поникшее рыло одной уцелевшей "машины" раздолбанного в щепы нижнего яруса правого борта... По ним пришлось дать залп.
  
   Только неумолимо пустеющие пороховые погреба атакующей эскадры и спасли столь многочисленный, но плохо организованный, купеческий "выводок водоплавающих" от полного уничтожения и захвата. Флот этот был большею частью наемным, вновь построенным и закупленным на продуктивных жузских верфях. Не все еще корабли даже обзавелись опытными капитанами и слаженными командами. Агинцев же чертовых - традиционных мореходов и вояк - в командах атакованного флота знали, конечно, еще по той войне. Передавали жуткие легенды то ли о бессмертных боевых экипажах, то ли - наоборот - о безжалостных неуничтожимых командах мертвецов... Знали, одним словом, и боялись. А тут вдруг сразу - такое...
  
   Многое помогло Гартвену. Если бы не проклятая политика, улучшившая момент, когда опасного и могучего соседа залихорадило безвластие... Если бы не амбиции некоторых престарелых флотоводцев, получивших от треклятого Молящегося адмирала, еще в ту кампанию, огромный урон чуткому и не менее огромному самолюбию... Если бы... Эх! Что тут теперь горевать-толковать... Да ни за какие выгоды, ни за какие перспективы... Прости Господи. А ведь еще все это аукнется, еще копеечка прямых и косвенных убытков не сочтена.
  
  
  
  
   13. Глава о готовившем войну
  
   Вчерашний заморозок опять отступил. Мелкий бесконечный дождик снова ник к толстому запотевшему стеклу, к обычному окошку южного замкового крыла, - узкому, наискось зарешеченному. Будто пытался, пусть не влезть, но разглядеть в полутемном холодном помещении кого-то или что-то, или выведать какой-то неизвестный секрет. Герцог пока не зажигал огня. В сумерках думалось лучше: ничего не отвлекало усталого внимания, ищущего переговорных решений.
  
  Смертельно опасно, отвратительно, завораживающе-увлекательно и мерзко, почти безнадёжно, но... тянет. Дикость, бред собачий - Политика!.. Это не чума или оспа, не землетрясение, не засуха. Нет их природной обречённой безысходности: только остановись и одумайся! Нет - тянет в яму... Это напоминает глупую и опасную детскую забаву, которую он видел недавно. В старой яме бывшего отхожего места городского гарнизона, почти засыпанной и густо заросшей спутанной вьющейся травой, собралось несколько отчаянных местных огольцов-удальцов оборвышей. Среди них был только один, одетый достаточно прилично, чтобы занять внимание, достойное господ королевских гвардейцев... Так вот, мальчишки подпрыгивали, пританцовывали и, толкаясь, поминутно скакали с места на место, раскачивая все больше и больше прогибавшуюся кору поверхности, состоящей из подмороженной земли, перевитой корнями и стеблями сохлой травы, сухого мусора и каких-то мелких подозрительных комочков.
  
   Глядя на все это, господа офицеры, простите, ржали, как их жеребцы. Они пропустили вперед к казармам строй полка, а сами живописным расфранченным табуном подъехали ближе. Но не настолько, чтобы, упаси Боже, пахло... Стали с удовольствием предсказывать, кто из ублюдков провалится первым. Тот хорошо одетый мальчишка с бледным лицом и перепуганной улыбкой на недавно разбитых губах был, пожалуй, самым неуклюжим, ему доставалось наибольшее число пинков и толчков. Хотя он тоже пытался размахивать тонкими руками и слабо лягался, стараясь уже лишь защититься от разбушевавшихся не в меру товарищей, но его все более и более теснили в этом дурацком хороводе к центру ямы, видимо, самому опасному. Подъехавший Герцог, сообразив в чём дело, хотел было прекратить эту пакость, но мальчугана не стало. Только легкая синяя шапочка с белым пушистым хвостиком осталась на поверхности.
  
   ...Конечно, потом нижние чины крючьями вытащили ребенка, но, разумеется, поздно. Ему докладывали, он сам на все это уже не смотрел, но представлял происшедшее очень хорошо, слишком даже... Как наваждение: нет-нет, да и всплывет картина-воспоминание в подходящий момент. А момент теперь самый подходящий: не только наследник-заморыш - вся страна вот-вот рухнет в нужник. Герцог два дня, как вернулся с переговоров, но "старая новость" нагнала его и здесь, подтвердилось: второй наследник престола - принц крови Хартнус Агинский - действительно пропал! Нет его, и розыски ничего не дают. Двор гудит. Люди теряются в предположениях, но говорить об этом открыто не рекомендовано: официально считается - принц находится на излечении... Что бы это значило? Вранье? ...Если нет? Придушили, как в фамильном прорицании? Выкрали, сбежал?! ...Вопросы.
  
   Георг Рог никогда не любил младшего племянника-калеку, с детства дичившегося военных. Он, конечно, сочувственно кивал, разговаривая о нем с королевой, одобряя занятия увечного науками: что еще остается, убогому... Все-таки занятие. Когда же чужой ребенок вырос, - как всегда это произошло незаметно и быстро - дядю с племянником ничего не связывало и вовсе. Мать-королева, - властная, умная женщина, перед которой Герцог не то, чтобы преклонялся, но уважать уважал, - давно умерла. Науки и искусства Рога интересовали, - особенно теперь! - очень мало. Только применительно к вооружениям. Об армии же принц-умник с детства был невысокого мнения. Что же могло в нем привлечь Старого Рога, понимавшего, какое царствование предстоит новому королю? Это ж какие качества потребуются ему, чтобы удержать страну от хаоса междоусобицы, начавшегося уже разорения и прочих напастей?!.. Ведь лишения только изредка, бывает, сменяются годами относительного благополучия и недолгого покоя. Вот тогда, конечно, можно думать и о душе, и о Боге, и вообще - о всякой такой философии...
  
   Если мы умнее и сильнее многих, - справляемся с собой, и с другими, - значит Бог ставит нас над людьми. Наше дело - направлять стадо, минуя гиблые места, хотя бы туда, где меньше напастей, раз уж больше некуда... Если земная жизнь так устроена... "Самое настоящее чистилище, черт вас дери, - со стародавней тоской снова вспоминал Герцог хитрованные откровения попа. - Если жизнь так устроена, то это пастуший долг. Губить людей просто. Они сами заботятся об этом. ...Хотя тоже нужно, чтобы, страдая, умнели. Катарсис-очищение, мать вашу... Чистилище. Философия. Философы! Тьфу..."
  
   Герцог всегда так и произносил: философия... Правильно, по-новому, его никто не поправлял. Философы вокруг него не держались, а остальные, если и знали, как правильно, - боялись. Крут. Но теперь, вспоминая ту яму, он все больше и больше жалел... Хартнуса? Хартюху, Хар-тюху! Нелепого и несчастного. Мнилось, что тот малыш, так жутко кончивший, походил лицом и корявой фигуркой на младшего принца. В детстве. В детстве, конечно... Нельзя пускать его на престол, нельзя!.. Пропадет сам и дел наделает. И без него уж... Ему же лучше - в стороне. "М-м, "лучше..." - Господин Герцог, в сердцах, даже волосатым кулачищем невольно махнул окну, чего за ним обычно не водилось. Весьма сдержан в манерах был старикан. - "Лучше..."
  
   Если та пустоглазая сволочь вмешалась... Да Святейший, чтоб и ему век спокойно не спалось! "Миротворцы..." Зацапали тетерю, в свои интересы включили. "Лучше..." Замучат, под свою дуду плясать вынудят, если уже не вынудили. Всю душу мальчишке изгадят. А человечек он похожий... Не подлый, неплохой... Неплохой? Умный - в мать. Но слаб, слаб... Это жаль. Ему б силенок, да помощь честную - они б, глядишь, и отдернули пальцы заграбастые: горячо... Как ему объяснишь? Дядя теперь враг - за короной тянется. И кончено... Да, но куда делся? Спрятали, ломают? Искать придется... Вытаскивать. Как, впрочем, и брата... Ну, ладно, этого топчут сильные... Но из-под каблучка вытаскивать?!
  
   Раздосадованный колебаниями старик, увидев любимицу, мраморную догиню, машинально подозвал и стал привычно ласкать огромную ладную суку. Собака с наслаждением принимала, пусть машинальную, ласку. Она закатывала от удовольствия глаза, подставляла длинную сильную шею, вздрагивала всею спиной и пыталась стать передними лапами хозяину на плечи, лизалась.
  
   - Фу, Мамаша, фу! Не лижись, дьяволица... - Улыбался старик, с усилием отключившись от мгновенной жути видения предстоявшей борьбы с родными племянниками, показавшейся вдруг непосильной глупостью. - Фу, как нехорошо!.. Как стыдно. Какая невоспитанность...
  
   Попросились с докладом о прибывшем пополнении и о расходах. Хитрые, бесы. Сладкое вместе с хиной подают, чтобы старому проглотить было проще. Пополнение-то? Это замечательно... А о скупости, которая - к старости наверное? - стала незаметно подбираться к нему, он во время догадался и двойным контролем стал проверять расходы, чтобы не скупиться по пустякам и, главное, чтобы другие, не дай Бог, не заметили... Но от этого, похоже, было только хуже: вон они - все видят. Как на ладони у них. И не пищать, старый мшелоимец! Так и должно быть, если ты на верху... К черту контроль, экономию! Война требует страшных расходов - аксиома. Если б одних денег... Души в уплату идут, жизни - самое "дешёвое..." Одно слово: "война". Грех только, если причины пустячные. Тебе, Главный, перед Богом доклад держать! Но ведь, похоже, теперь некоторые уж и не верят в Него... "Но старые катапульты - тоже в дело... - Воевода забыл о собаке, взял перо и открыл покрышку чернильницы. - У Ремиза, осенью эка они разом шарашили!.. А мортиры, конечно, главное. Дорого берут за новые? Пугнуть. Если Бога не боятся..."
  
   Старик сбросил большущий плед, в который кутался от подступивших северных зябкостей и сырости, потом подумал и отбросил его подальше с глаз, чтобы те, кто придут сейчас, не увидели этой его слабости. "...Э-эх, старость, ты, гадость! Не понимаешь, дура, что не ко времени ты сейчас, не ко времени! Так уж не нужна... Большую войну, старый хрен, задумал. А ты?.." Спина болела. Он сам в эту минуту не очень отчетливо понимал к кому, собственно, обращается: к себе ли - со внушением, к старости ли неумолимой, к собаке опять желавшей его внимания? А чем, скажи на милость, ты сам отличаешься от жестких хапуг и выжиг, с которыми драться надумал? Не пустячные ли причины и тут?
  
   Может быть, сам лишь за короной и казной тянешься, как думают?.. Ведь своего не упустишь. Редко, когда упускал... Ну и не упускал! Войску всегда средства требуются, да. Оборванный, безоружный, да голодный вояка вам навоюет... Платить надо честно и не врать. Они справедливости всё хотят, хотя и не верят в неё, и друг к другу несправедливы - лишь рассуждать горазды... А не рассуждать - делать надо. Зачем самому-то - золото? Что его любить-то... В гроб? Скоро туда, туда! Вот только зубы кое-кому пообломаем, затупим, а то наострили очень... без ума. Так и гляди - кишки друг другу и всем подвернувшимся выпускать начнут от злобы нутряной, жадности и безмыслия. А кто сказал, что неправы - они? Такие же умники... Вижу. А те, кто только философствуют, попрятались. ...Или без голов уж. Нечем философствовать.
  
   Не для себя, старикан, старается, не для себя, Бог видит. Он поможет! "...Если сможет, - тихо проскрипел, кощунствуя в сердце, Герцог. - А если захочет, откроет очи..." Он еще раз отогнал Мамашу и снова мимоходом подумал, как несправедливы те, кто сравнивают этих умных, преданных, бескорыстных созданий с дурными людьми, называя врагов собаками, дурость собачьей... Взял с широкого подоконника толстенную бухгалтерскую "скрижаль" и позвал совет "На Гроссбух".
  
   ...Мелкий бесконечный дождик ник и ник, как собака, к мутному стеклу узкого, наискось зарешеченного замкового окошка, будто пытался разглядеть в полутемном холодном помещении кого-то или что-то, или, может быть, даже силился понять нечто в человеческих письменах, лицах и делах. Герцог потребовал огня.
  
  
  
   14. Глава о тоскующем победителе
  
   Однако, ни одна, даже самая удачная, морская акция такого масштаба никогда не проходит без некоторого урона и для успешной стороны. Конечно, потери несоизмеримы, но... Но. Доложили: друг детства, граф Видо Тур, тяжело ранен шрапнелью в голову. Не жилец: вряд ли дотянет до скорого берега. Молча спивающийся в непреходящей тоске-меланхолии герой прошлой войны, капитан "Бриза" Алекс Немой останется, по всей видимости, ещё и без ноги... Это только раненые флотоводцы. А нижние чины? А убитые?..
  
   ...Из разметанного в щепы, еще дымящегося погребного люка, сбив рукояткой кортика торчащие обломки трёхслойной крышки, контужено пошатываясь, упрямо выбрался огромный окровавленный матрос. Отшвырнув ногой обломки, стал снова к орудию. Сгреб рассыпанные мешочки пороха и стал, привычно вспарывая их, быстро заряжать ствол... Расчет был убит. Матрос поймал бредущего оглохшего офицера, объяснился с ним знаками, и тот понял его. Орудие снова ожило... Это был тот самый мариман, что так здорово помог на Монастырском острове вставить горящий фитиль Господину Премьеру в его костлявый зад! ...По росту и кудрям узнал его принц. Лицо - сажа, пепел и кровь.
  
   Почувствовав испарину как копоть на собственном лице, адмирал машинально полез за платком и, вспомнив, что там его давно нет, что отослан с ягодами, кулаки сжал... Опять забыл взять новый! Он отдернул и убрал руку за спину. Не стоит снова вспоминать бред... Тем более - сейчас! Послал в каюту - принести, наконец.
  
  ...Рисковал, конечно, очень рисковал флагман, желая вести огонь непосредственно сам. По всем правилам не на пользу руководимой им эскадре и собственной команде все время выдвигался он вперед под чужие залпы со своим "артиллерийским примером..." Из виду упускалось многое. Но, принимая во внимание сложившийся к этому моменту баланс сил и вполне предсказуемый уже исход, он разрешил себе некоторую вольность поступков и маневра. "Кто-то там не выдаст - кто-то там не съест!" Что ж поделаешь?.. Велико желание адмирала. А экипажи, по примеру его, не смели передышку себе давать. Так долго продержать предельный темп прицельной стрельбы?.. Неслыханно. Научились кое-чему.
  
   ...Результат же превосходил все ожидания, как принято говорить. Ведь шли всего вторые сутки!.. Кичливо объявленное "восстанавливающее территориальную целостность республики" неминуемое морское вторжение и высадка огромного десанта легиона "Юг" теперь не только было "очень отсрочено", но и проблематично вообще - "по причине почти полного утопления самоё лиги..." Трофеи! Зачаленные, "по причине полной потери управляемости и ходовых свойств", разбитые и ни на что не годные дырявые посудины, не брошенные в открытом море только из жалости к экипажам и по морской традиции. В кильватере же флагмана, на приличном удалении, послушно плелись, эскортируемые агинцами, теперь под агинским флагом, - с агинцами же на борту! - несколько вполне боеспособных бортов. Правда, три из них - торговые "тазы", наскоро вооружённые и укомплектованные пиратами-наемниками. Оскаленного "Роджера" на вымпеле недостает... Старый, но вполне пригодный для атаки, многопушечный линейный корабль "Пассат" и два совершенно новых - жузских! - галеона... "С чем и поздравляю", - неискренне хмурясь, с мысленным поклоном, тихо сказал сам себе адмирал Гарт, боясь почему-то радоваться... Чтобы Фортуну, снова обернувшуюся к нему, не вспугнуть и не рассердить беспечно? Шли лишь вторые сутки...
  
  Трижды отгрохотала приветствие и поздравление крепостная артиллерия у входа в бухту. С дымными белыми клубами трижды отсалютовала в ответ родному берегу и высокому, но по-прежнему пасмурному небу оживившаяся победоносная эскадра. Могучий грохот холостых залпов ушел, растворяясь в безбрежных просторах, за горизонт, не скрываемый теперь никакими туманами.
  
   Колеблющийся на неспокойной воде лес разной высоты мачт с тонкой паутиной канатной оснастки, накатами убранных парусов, разноцветьем вымпелов; разной формы, разных размеров, оттенков и степенью ухоженности корпуса разнокалиберных, своих и иностранных, судов; разноязыко галдящие, пестро разряженные любопытствующие люди на палубах - родной порт! Наконец-то...
  
  Длинный пирс, заполненный множеством встречающих, быстро приближался. Пожалуй, даже слишком быстро... Но не в правилах адмирала было без большой нужды вмешиваться в управление кораблем - напрягая, мешать экипажу, так естественно спешившему.
  
  Зазвучали громкие команды рядом, - берег вот он! - мягкий, но ощутимый, толчок и... Все, дома. Пополз на канатах трап, грянула музыка! Знакомые и незнакомые лица. Епископ, улыбающийся бургомистр, комендант крепости, дамы...
  
   Как тяжело было уходить тогда: смутной ночью в тумане, почти в темноте. Какие мысли, какое жуткое тягостное настроение сердца! Предчувствия. О собственной гибели даже позволил себе думать. Правда, только в связи с судьбою её: как-то она без него? Жить будет... Оставят в покое? Конечно, он позаботился, сделал необходимые письменные распоряжения и на этот счет, но... Тревога с прежней силой торкнулась в подбрюшие: ни её, ни Тима - среди встречающих?! Нет, не видно...
  
   Торжество, боевые барабаны, радостное приветствие парадных шеренг - все мимо, мимо!.. Каменное лицо Его Высочества не изумляло никого - скуп был на улыбку адмирал. Всегда скуп. С самого детства... И не маска, и не притворство это - это судьба. Говорят - судьба... Принц бесстрастно принял кубок победителя и ритуально осушил его. И, странно, прошлая жажда вновь вернулась. Он, было, забыл о ней... Вино оказалось слишком пахучим и сладким, густым. Этот платок-то ещё...
  
   Ступени адмиралтейства - вновь троекратное "Ура! - ра, ра..." В церемониальной цепи поднимающихся встречающих, наконец-то выискав, увидел застывшее с кривоватой чугунной улыбкой памятника безнадежное лицо Молодого Тима, единственного настоящего... Тима. Не такое должно быть лицо у него... Мелькнула спасительная мысль: просто переживает, что ему - боевому офицеру - не довелось драться и сходить теперь на берег победителем... Из-за мимолетной прихоти задурившего адмирала? Нет, нет - Тим друг, Тим знает, что не прихоть это, не прихоть - безумная радость это и безумная боль. Случилось... Всё.
  
  Тим? Куда пропал... Да что, что случилось-то?! Неужели не понимает... Спросил. Адъютант испуганно таращил глаза. В чем дело?! Принц от гнева почувствовал в груди невесомость. Потом усталость. Теплый воздух нагретого помещения... Печатая шаг, в парадной форме морского штаба к нему приблизился и замер в торжественной стойке - парадная каска с султаном на левой согнутой руке, длинный подбородок к потолку - их сиятельство, граф-наследник Пит-Вир Биркон Тим
  
  Покинули парадную залу адмиралтейства. Они были с другом уже один на один в этом огромном сверкающем и холодном пространстве кабинета без чужих глаз. Остались где-то. То неизбежное и ужасное, чему непреложно надлежало когда-нибудь случиться с ним, о чем он всегда, с самого детства, догадывался, о чем старался временами забыть, вот сейчас и... Внутри все обмерло. Обтянутая белой перчаткой правая рука Молодого Тима была по-уставному прижата к бедру, но собрана в кулак... Рука медленно-медленно поднялась и протянулась к адмиралу, кулак разжался. С твёрдой ладони беззащитно свесился краем развязанный узелок очень знакомого шелкового платка с собственной монограммой принца. В нем - сохлые ягоды шиповника... Всё. Конец. Точка.
  
  
  
  
   15. Глава о судьбоносном бюваре, герцоге и собаке
  
   Холодным, серым-сырым утром самого начала ноября будто бы в союзнической коалиции с повалившим снегом и поворачивающим к западу северным ветром войска вновь под командованием Старого Рога наконец-то вошли в затаившуюся столицу. В предместьях, у первой заставы, их торжественно встретил (с приличествующим случаю почетным караулом и боевыми барабанами) комендант столичного гарнизона. Срочно призванный из отставки бывший соратник Их Высочества по прошлой войне один из первых обрадовался искренне... Обнялись ветераны, как водится, даже стариковские слезы сдерживать пришлось. Таким образом, и намека на военные действия пока, к счастью, не было. Только холод.
  
   Улицы оказались безлюдны. Не верили обыватели больше никому и ожидали, уже наученные тоскливым опытом, всякого и ото всех. Резкий, усилившийся северо-западный ветер вместе с мокрым, первым в этом году, снегом и бесконечной вереницей конных, пеших усталых вооружённых людей, кутающихся в теплое, принес и ощущение некоей перемены... К лучшему? К худшему? Кто знает... Во всяком случае, лавки так и продолжали оставаться запертыми, а конина и сухари у юрких баб "из-под полы и с рук" вздорожали в этот день неукоснительно.
  
   В высоких темных окнах дворца и резиденции тоже не было видно ни души. Над самыми побелевшими крышами его, над голыми верхушками Королевского леса, над острыми пиками парковой изгороди быстро неслись сплошным потоком огромного небесного войска низкие тяжелые тучи. Они отражались в зеркальных стеклах и уносились куда-то, как миновавшая беда. Впрочем, конца им не было видно. Лепил и лепил снег. Качающиеся ветви оголенных великанов махали им прощально вслед и пытались стряхивать с себя, еще не остывших, этот ледяной саван, но он лип и лип к ним, будто чья-то назойливая и безумная забота...
  
  Встречающие у распахнутых парадных ворот подавленно молчали. Униженные министры старого кабинета в неполном составе и традиционно настроенные лояльные сенаторы зябко кутались в модные черные меха, будто форменные, пытаясь защитить от ледяной сырости и лица. Они уже перестали скрывать раздражение от затягиваемого ожидания. Только красногрудые, как зяблики, гвардейцы в торжественной белой форме, на белых же рослых скакунах, терпеливо стыли в высоких седлах. Возможно, многие из них чувствовали некоторую вину перед главнокомандующим... Снег таял на мокрых непроницаемых лицах. Время от времени кто-нибудь не выдерживал сковавшей всех неподвижности, почему-то казавшейся искупительной, и поспешно смахивал его.
  
   Многоколонный Белый дворец, где должна была состояться официальная встреча, казалось, тоже - за спинами встречающих - ожидающе глядел множеством высоких окон в перспективу главного проспекта столицы, под тяжелую арку триумфальных ворот. Тяжел был много повидавший взор поверх черных копий ограды, увитых высохшим плющом, поверх белых вымокших и обвисших перьев на золоченых шлемах военных... Широкие ступени дворца, безукоризненно плавно сворачивающие к ним подъездные дорожки, неработающие по времени года и известным обстоятельствам скульптурные фонтаны, обширная площадь перед воротами и вся мощёная улица, - сколько можно было рассмотреть в мареве снегопада, - все покрылось белым и чистым. Голая же, выметенная от листопада земля под громадами облетевших черных деревьев еще не совсем остыла, там быстро таяло, и выглядела она от этого черно и грязно. Только на овальной клумбе перед дворцом изумрудно зеленела все еще сопротивляющаяся природе густая трава, но и ее уже заметно побелило. А снег все лепил и лепил. Люди молчали.
  
   В конце улицы показался быстро приближающийся конный красногрудый эскорт, потом и сама тяжелая черная карета канцлера. На полном скаку, не останавливаясь, она миновала обескураженных встречавших, влетела в широкие ворота и быстро скрылась из виду, где-то в направлении обсерватории. Ни черта не разобрать в снежной мелькающей ряби за ветвями, мельтешащими, словно в попытке успеть что-то увидеть вослед. Видимо, прямо к Военному департаменту, - или Сенату? - проследовали Их высочество. Не пожелали видеть и тени торжеств. На ровном сыром снегу остались темные вмятины множества копыт и узкие стремительные следы колес. Впрочем, их тоже быстро заметало, словно бы ветром времени - исторические события.
  
   ...Хотя, - как знать! - может быть, отмененные торжества не для всех были бы показушными? Ведь многие теперь вздохнули с некоторым облегчением: все же какая-то определенность. А сам Старый Георг Рог, привычно сердясь и уступая все прибывающим и прибывающим заботам, душою мрачнел больше и больше. Он был не рад своему возвращению. Даже до такой степени не рад, что сам себе дивился... Вот взял - ударил по кислой морде пожилого чиновника! Правда, не кулаком - поданным толстенным бюваром с бумагами... Он теперь что, сам должен разбираться - год, не меньше! - с их воняющими доносами друг на друга?!.. Пакость. Но все же, чтобы вконец не распуститься, - чего раньше никогда не делал, - решил извиниться, услышав, как уже зашептались: мол, пусть лучше привычная морда Паппеля пострадает, чем вся безуспешная столица! Господи милостивый, с каким бы наслаждением он эту самую столицу... послал в зад! Публично... У-у! "Слов нет - одни мысли".
  
   Положив бороду на могучие кулаки, он неподвижно сидел у высокого окна и, приказав не беспокоить себя, ничего не делал. Смотрел, наморщив знаменитые шрамы лба, в быстрые промельки снега, на побелевшие дворцовые постройки и статуи, на вымерший парк - отсюда, с высоты третьего этажа резиденции он был виден весь - и проникался все большей неприязнью... К чему, к кому? К полумертвому парку, к дворцу этому несчастному, к проклятому старику-чиновнику... Нет, извиняться конечно не стоит. Не будет он юродствовать, ни к чему. Спятил, скажут, старый барабан, натяг ослаб. ...А вот, допустим, новым чином поощрить?.. Премьер Министром даже, - а?! - он его сделает! Сделает... Решено. Только что вопили: "Наличие второй зияющей вакансии в верховном управлении!.." А вот и пожалуйте - рак вам печеный...
  
   Мысль понравилась. Во-первых, вина загладится... Не перед ним, хитро-мудрой сволочной промокашкой в первую очередь - не перед ним! Перед собой. Он снова успокаивал... совесть? Во-вторых: им, циничным хитрецам, дальновидным воротилам, совесть в конец обесценившим мудрилам, все "настройки", все "прицелы" собьет. Паутину их хитроумную одним замахом - фу! - к бесам: для расширения опыта. Карты на стол, господа... Очень полезно. Такого не ждут. ...Святейший перетопчется: вид сделает, что с его милостивого благословения... И не дай ему Бог еще раз в дело влезть. Заодно и его "решать" надо было бы, но многовато уже и так. Хотя, придётся, придётся... Рано или поздно. Ладно. Это - в-третьих. Скушают, скушают! Куда им вырываться... Сейчас и нетитулованного стерпят. Господина Файла павшим "столпом и избранником" почтут и нарекут... Как-то "очень во время" он закончился? ...А этот шпынь, чтоб "оправдать", стрункой вытянется. ...И принца, если подумать, очень удачно из-под удара увел - своевременно. Только вопрос - куда? Знать надо. Многое бы... Всю жизнь наперед?
  
   Очень одиноко было Старому Рогу пялиться в пустой холод громадного окна на ненастье, на тёмное будущее страны. Предстоящее: дела, люди, события - все было в тягость... Старости ли это горькие плоды, дорожная ли усталость длительного перехода с войсками, просто дурное настроение от сквернейшего самочувствия и вынужденного голода? Не все ли равно... Есть было нельзя до следующего утра: желудок - нервы, собственные повара, рыбья кость!.. Лекари-коновалы... Эти трижды проклятые чинуши с гибкими рачьими буркалами: притворно-радостными, знающе-деловыми, подобострастными, испуганными, ошалелыми и прочая подобная - в зависимости от "Его милости, высочайшего его гнева..." А то и впрямую, пробуя оговариваться: "Вашего величества..." У-у!
  
   - Мамаша! - громко позвал он вдруг: показалось, что звук скребущих когтей услышал в отдалении. Обернулся на дверь: - Мамаша?!
  
   Их Высочество мысленно усмехнулся сам себе: "И потом... Како это - увидеть в их блудливых и бесстыдных очах трудно скрываемую панику при известии о новом назначении?! Одного этого достаточно. Как же это так оступились вы, господин Файл, а? Осиротели мы. Кто же это сердце вам "надорвал"? Министры-аферисты ваши? - неприязненно подумалось ему. Но озаботился Герцог о замене: - ...Пусть правительство и временное, до коронации монарха, однако, поподробнее узнать о "шпыне" том, о чернильном бесе, надобно. Не кобылой править будет... А вот на чью башку корону примерять? И теперь Вопросец. Без ответа - хоть на свою собственную! ...И черт же возьми! - подумал с сердитой искренней заботой, - где до сих пор шляется эта упрямая собака? Её хоть покормили здесь?" Нехотя поднялся, поправил портупею с парадным оружием и, зевая, поплелся к дверям - узнать:
  
   - Эй! Кто там? Черт вас всех...
  
   А у входа... В полутемной галерее не осталось никого, даже охрана попряталась. Внизу где-то затаились: слушают и наблюдают. Герцог, не чуя, крепко сжимал парадный меч в правой руке, которым только что, не глядя, крушил что-то. Длинные седые волосы, непокрытые ничем, шевелил ветер. Он больше не хотел и не мог двигаться. Теперь уже только тихий вой исторгала эта мощная и грозная фигура, темнеющая в просвете арки у самого входа. У ног его, в натоптанном снегу лежала мертвая Мамаша. Крупные мокрые хлопья ложились на сырую собачью шерсть все плотнее и плотнее. Не было видно уже черных пятен на впалых боках - все белое. Шея и мощные ее лапы с розоватыми когтями были беспомощно вытянуты, хвост оставался перепугано поджатым. На вислых вывернутых губах - желтая ядовитая пена.
  
   Страшный тот вой, казалось, исторгла не душа обессиленного в момент человека, обезумевшая от нежданной боли, давным-давно затурканная земными тяготами, а преданная простая "тонкая субстанция" доброго преданного животного, наказанного так страшно и неизвестно за что, прощающаяся с опоздавшим хозяином навсегда. Были ли у Герцога близкие? Нестарая жена, две дочери, внуки, сын-монах. Герцог много воевал, бывал часто, и очень подолгу, с ними в разлуке почти постоянной. Но у него, оказалось, была... Мамаша. Теперь только дошло. Он и не знал сам этого. Почти стемнело. Мокрый снег все шел и шел. "Мамаша-а..."
  
   - Зариуз, - тяжело произнес убитый Рог и после мёртвой паузы повторил, - Зариуз. Ты... Добрейший.
  
  
  
  
   16. Глава о звездном часе Ноя Паппеля
  
   К вечеру последовавшего дня в Большой приемной новый Премьер-министр Объединенного королевства уже вдумчиво искал-находил (по неким записям и старым чертежам) примечательные технические причуды своего предшественника. Он, прямо сказать, не радовался им. ...Привычно отсалютовали с перестроением гвардейцы, отражаясь в двустворчатых дверях узорного стекла. Привычная тишина явилась ушам скрытой вокруг тревогой после того, как те тяжелые створки захлопнулись за спиной, будто в невольницкой. Непривычной была теперь только мысль о том, что "волкодавы" сейчас ему самому салютовали. А эта, почти зримая, тревога не ему отныне предназначена: пусть другие входящие о ней не забывают - борются, скрывают, мучаются...
  
   Хотя... Как знать, как знать. Не молод был господин Паппель. Все эти салюты, речи, поздравительные адреса, подписи-печати, рукопожатия и благословения... Подарочное оружие с гравировкой, знаки отличия на зеленом, спешно перекроенном под него, новом раззолоченном мундире - принимать за чистую монету?! А уж тем более - за гарантии чего-то?.. Ха. Да, это всё нечто значимое, но... "Послужили, повидали!" Не годик и не два. Такими "Пирогами с гробами" иной раз так накормят властители, что... и икнуть не дадут. Не смей стонать - довольно улыбайся! Очень и очень во многое был посвящен "особый чиновник". А еще в силу природного ума умел увидеть скрытые от других истинные причины и неявные следствия происходящего с ним самим и вокруг него.
  
   Отлично понимал, например, что не опытность и ум со стараниями подняли его из задворок Особой канцелярии в этот единственный в мире Сакральный кабинет, - нет! - а какой-нибудь, вполне дурацкий, случай. Конечно, он не совсем искренен перед собой. Некоторая радостная "возня с гульбой-пальбой" в его душе от этого необыкновенного случившегося обстоятельства, все-таки, имели место, несомненно, что уж тут... Были, были! А такой ли "выморочной" радости одолевать бы сейчас его неизбалованную душу? Да особенно - лет бы на десять пораньше... Э-эх! "Карьерный дух почти протух".
  
  Но, все равно, некоторый шок от - такой-то?! - неожиданности все еще естественно не проходил. Он, конечно же, тоже мешал ощутить настоящее Чувство. Ведь это какая же сила, какая власть подрагивает готовно в его умелых, но неуверенных руках?!.. Жутковато, будто на вершине Главной башни стоишь и пророчишь себе прыжок! Да, - скорее всего - ненадолго обретенное чудо. Новый монарх - новый кабинет? Однако ж... Во-первых, день - да наш! Во-вторых, это еще как себя новый Премьер поведет, "поставит" - может и незаменимым оказаться. А вот в-третьих... Думать о таком зябко, в-третьих. Конституционные монархии иногда в мире случаются при премьер-министрах! Даже, прости Господи, - Республиканские государственные образования... Но это, - тьфу, тьфу! - так просто - игра мысли. Не приведи Бог в этакое добро вляпаться.
  
   Никогда, честно сказать, и не помышлял раньше о столь высоком насесте, даже в грешной молодости. Ну, там - Департаментом крутить, или Финансовой частью... Но, чтоб самому ему - беспородному??! - почти на самый верх! В этом тревожно мнился, вероятно, подступающей старостью продиктованный, некий намёк на начавшуюся общую дисгармонию миропорядка и грядущего конца времён. Смута. Смутны и чувства, и мысли. ...Да-а, тот "Сводный лист жалоб". Исторический документ! "Судьбоносный бювар - уже слышал, шипели остроумцы-завистники - нелицеприятный..." Н-н да. И не такое "кабинетное неудовольствие" многие коллеги готовы были претерпеть от царственной длани. И ради гораздо меньшего, - гораздо меньшего! - прахом бессловесным под стопой монаршею с радостью оказывались, душу бессмертную вытаптывать позволяли. А тут Премьерство...
  
   Но он сам не утешился - мстить затеялся, "мозга перепрелая". Хотя уж предупрежден своими был, что его подноготную, почему-то, Сам взялся смотреть! Да сопоставить бы "рассказку" архивиста с бюваром злополучным... Да помыслить смело и просто, что грехов за ним - таких-то, где личные данные для казни рассматриваются, - нет точно. А, помыслив чуть, и сообразить, а не бояться и яриться. ...Нет, никак нельзя было о таком догадаться, никак нельзя! Слишком уж: высоко невероятно.
  
   Вот и не догадался - точно, едко отомстил снова, уже по воле собственной: остатков яда хватило и громадной собаке... На свою голову. Это теперь больше всего и омрачало Чувство. Вполне вероятное возмездие судьбы за несдержанность такую и непредусмотрительность грозило в будущем. Хотя, вероятно, никто никогда ничего точно не узнает, но сделанное явно мучило. Господин Паппель, пожалуй, что и раскаивался в содеянном? Не очень часто это случалось с ним - можно быть уверенным - никак не часто. Обычно, в подобных случаях, где не надо было обязательно рисковать, он и предпочитал не рисковать. Но вот же, бес попутал, рискнул связаться с таким обидчиком! Устал, наверное. Может быть, терпение не бездонное внутри? Истончилось. Самого теперь так "желтком" попотчуют, а потом "и тушу, и душу" к Сатане уволокут.
  
   В самом деле, очень тяжелым человеком был неулыбчивый, тихоголосый господин Фаин Файл. "...В прямом смысле тоже: очень-очень тяжелым телом, - просто-таки какая-то каменная колода! Неподъемная и громоздкая... - прекисло усмехнулся сим бурным воспоминаниям-ассоциациям достойный преемник Премьер-министра Ной Паппель, умелый соратник скончавшегося, и угрюмо продолжил мысль: - Конечно же - у себя дома "скончавшийся" ...от сердечного приступа - понятное дело. Других болезней им мало... Коновалы - умники!"
  
   Часа три собственноручно выволакивал прочь в диванном чехле это враз окостеневшее тело. По мерзким сырым подземельям Белого Дворца пер его особый чиновник - нельзя никому больше было доверить сию тайную миссию. Самому бы Всеблагому не утянуть по преклонности возраста. Крепок, очевидно крепок, старина Паппель! Рыжий Паппель, паскудник Паппель... А об их союзе с Попом, невольном и вынужденном, Георг, похоже, и не знает? ...Может не подозревать ведь и о том, куда отправился Хромой?.. Или лучше так: Паппель и сам тоже никогда точно не знал, куда отправился он? Тогда-то это всем было неважно? Теперь у Крутого Рога планы изменились очевидно: ему явно надобен Хромой... Что ж, пусть узнает. Премьер сам постарается... Особая канцелярия пусть поработает, поможет. ...Кстати, Лиона сюда! Свой. ...Только от Ноя Паппеля и сможет Старый все точно узнать. Лиона слать - единственный посвященный... Чин дам, охрану! Приятно знать...
  
   Но взбаламученные мысли снова и снова возвращались "на круги своя" - к самому животрепещущему. Только об одном Старый никогда не узнает определённо - о собаке. ...Но ему и не нужно это знать точно, ему достаточно решить: кто мог бы этого захотеть - ударить по больному... Кому понадобилось, кому какая-то выгода... Этого вполне достаточно. И в этом Ной обязан помочь несчастному Рогу. Скляница, скажем, с желтым порошком, - доказательство, - у кого-то неосторожного замечена будет и найдена... У кого? Здесь надо быть очень точным. Запасных Первых министров - вот, целый Департамент наготове! Да, подумалось, (само предрекалось) в истории Агинского королевства теперь, наверно, этот пост станет часто сменяемым... Не успел часовой занять его, обойти охраняя, как и самого уже снова меняют - караульный начальник вернулся со сменой: не утомился дабы сменяемый и не допустил бы, утомленный, каких новых злоумышленников на вверенный под надзор пост.
  
   Не напрасна была тревога, когда он входил в этот кабинет, не напрасна. Надо уходить в таком случае... Может быть поздно. Или еще рано, не поборовшись? Ведь час-то не повторится... Зачем так решать за Старого? Может быть, успокоится со временем - рукой махнет? Ведь - собака - не сын, не дочь... Но верная интуиция даже не задержалась на этой здравой мысли: он, говорили, так выл... Нет ничего тайного, уже твёрдо знал немолодой человек Ной Паппель, что со временем не стало бы явным. Особенно, если усилия прилагать. Особенно - в среде много повидавшей... А ведь каким бы Премьером стал Ной... Каким? Вопрос. Наверняка - не хуже предшественника. Знал-то и умел господин Паппель явно больше: бедность, например, знал, или добычу золотых из ничего, из помоев. Главное, видеть дальше других умел... Ах, как все могло бы быть?! Если бы не нервы, если бы не поддался чувству, напугавшему его самого... Нет, по-иному и быть не могло. Слишком мало их - чувств - осталось, слишком мало приходило их в иссушенную до корки душу, слишком ценил их этот нерядовой человек. "...А Герцог-то наверняка "простит", - тоскливо думал господин Новый Первый министр, - наверняка, наверняка... Он очень добр. Мучить не будет - этот же порошок заставит сожрать. Только и всего..."
  
   Но, чтобы срочно уйти, нужно сейчас знать - куда? Родная Ренец-Париспа, конечно же, примет бегуна, чтобы рассказал, - а лучше в подробностях описал мемуарно, - о тирании монархии, доживающей свое! Потом интерес быстро истончится и пропадет совсем, накопленное, - которое еще нужно вывезти, - рано или поздно тоже иссякнет. Чем жить? Службою - руки, и прочие места, купеческим деткам вылизывать? Было - знаем - больше не хотим. Только в пиковом положении... А теперь? Теперь неясно. Нас по рангу уж самим министрам пора лизать? ...К жузам - в смуту бесконечную - свое дело затевать? Поздновато... К Моряку? К Моряку. Брата, конечно, спас... А надо было? К Моряку пока неясно... Говорят, земляков опять морской орел потрепал? Ваше высочество, господин адмирал, не желаете ли коронку - к эполетам?!
  
   ...А может быть, самому Герцогу, старичку, наконец, на покой уйти? Почему - нет? В конце-то концов... Всеблагой - опора! Он свою морщинистую цыплячью шейку только что перед Рогом покорно гнул... Как ни крути - кланяться сам ездил - унижался, просил мира. Это незабываемо... Незабываемо это. Королем может быть и Моряк... Даже Хромой, если нужда заставит. ...А настоящую помощь принцам Первый министр может оказать только теперь? Обязательно. В союзе с церковью!.. Это будут ценить. Бумагу соответствующую - в нужный момент... Не обязательно оставлять пост так быстро, такой пост... Даже, если тебя сменить приходят. Очень не хотелось этого.
  
   ...Да, но кто сказал, что назначение сие - не дело рук Попа? Всеблагому свой человек в Премьерах? Да, Господи... Что тут? Нет, нет слов - конечно! Но чтобы теперь это провернуть - с гнутой шеей хамить - своего сразу навязывать?! Нет, простите... Тем более - бесфамильного. ...Даже у Настырного Попа не хватило бы ни силы, ни ума, ни сторонников... Нет, конечно, - умники бы покорились, кто спорит? Но вот Их Высочество... Герцог Георг. Герцога это рук дело.
  
   Проехался по чужой роже и устыдился, старый... Стар, стар стал Крутой Рог! Укатали и его годики. Сентиментальным оказался вояка к концу лет своих. Только он один бы смог так быстро - в первый же день? - сделать назначение в открытую вакансию. Зариуз, конечно же, не стал очень уж возражать. Знать бы наперед... Так, может быть, он и не будет, в таком случае, очень за собачку свою... Животное же все-таки - не жена? И сам виноват, что ей попало. За него пострадала.
  
   Почувствовал, по кругу пошли догадки и пересуды. Стоп... Слабела голова-головушка у нового Премьера, пока он со знанием дела изучал канцелярские владения. На шее слабела... Им отыскивались скрытые механизмы и приспособления, о которых точно и всего не знал в этих стенах теперь, видимо, больше никто... Слишком все было зыбко и предположительно. Почти ничего нельзя было знать наверняка, обдумать и быть спокойным. Хотя, этого чувства, покоя-то, он не знал, похоже, никогда. Может быть, в "глубоком" детстве, в ранней юности? "...Однако, вышло-то, собственноручно дорогу себе очистил! И у кого же, в таком случае, тот порошок замечен будет, а? Не у самого ли Попа..." Да, да, прах вас всех возьми, эта тревога не ему отныне предназначена: пусть другие входящие о ней не забывают - борются, скрывают, мучаются!..
  
  
  
  
   17. Глава об охотниках и охоте
  
   "Тщета - твоя забава, тщета твоя награда..." Всеблагой отче был еще раз настоятельно приглашен на Большую осеннюю охоту, устроенную Их Высочеством Герцогом. Сан и лета не позволяли принять участия непосредственно в самой ратной забаве, и в принципе можно было бы "с искренней благодарностью" снова отказаться - отговориться здоровьем... Но только - в принципе. Присутствие на этом первом, после династического раздора, официальном соборе знати, политиков и власти необходимо очевидно. И потом, его интересовал сам Рог. Хотелось ближе поглядеть на него в общении с очень разными заинтересованными людишками. Понаблюдать, так сказать, в новых обстоятельствах... Тем более, что герой в последние дни, кажется, стал почему-то совершенно избегать прямых встреч. Вот доложили, дружинников Армии спасения не жалует...
  
   Закутанный в белоснежный мех Святейший величественно восседал в высоком кресле, возившимся специально для прогулок. На выбранном видном лесном пригорке попивал он горячее красное вино со специями и невнимательно наблюдал за какими-то ритуальными игрищами людей-животных, затеваемыми перед ним в низине, на обширной живописной поляне, в истоптанной сухой траве и поломанном кустарнике. Звук рожков беспрестанный, раздражающий лай, резкие хлопки бичей - варварство. Далеко ли ушли?.. Накануне ночью снова подморозило, и утром, наконец, холод задержался. Похоже было, - надолго. Пар шел из-под крышки винного кубка. Слава тебе, Господи! Грязь так надоела... Везде она: и в городе, и в лесу, и в полях: как человеку не замараться? Правда, солнышко выглянуло. Жаль, ненадолго - блеснуло, обнадежило, и опять серым-серо кругом. И то радость. Снежок даже кое-где сохранился - хрустит подмерзшей коркою под вездесущими копытами. Свежий конский навоз парит в сохлой траве. Ветки сухие в костре дымят, быстро обугливаясь. Серо все, пепельно-серо, дымно вокруг... Гарью пахнет. Шум и гам.
  
   Безмятежная созерцательность Всеблагого, наконец, была прервана несколькими верховыми. На короткое время подъехал со свитою Их Высочество Рог Саскатечеванский - сам Агинский канцлер. Но важно, оказалось, ни кем, а чем прервана!.. Внешне отче Зариуз, машинально скрывая чувства, только чуть дольше глядел вслед отъехавшим. Мысленно же он озирался, в надежде заметить признаки дурного розыгрыша... Про себя отчаянно крутил головою и потрясенно мотал ею, пытаясь сбросить сатанинское наваждение, которого на самом деле не было. Произошедшее только что заявление - самая настоящая доподлинная реальность! Переданные на ознакомление документы в руках его молчаливой уверенностью и силою факта подтверждали услышанное сейчас - династический конфликт не завершен и даже не приостановлен. Он перерос - переведён кем-то?! - в новую безнадежную фазу.
  
   О, Господи! Всеблагой трижды перекрестился и заново перечёл документ. Святый Боже... Один Он знает, чего стоило преподобному отцу склонить покойного Премьер-министра, "несгибаемо-честного Файла", - царствие ему Небесное, - к серьезным переговорам с "Северным медведем" о короне. Чего стоило договориться с самим Старым Рогом, - "Крутым Георгом Рогом!" - только лишь о теме беседы?! Сам, сам отче вынужден был инкогнито - ибо по светским делам - отправляться на север для "последнего разговора". Распинался, как пред... Убеждал, убеждался. Снова убеждал. Убедил, убедил-таки! И-и... Вот - те: старый бегемот, без объяснений, нарушил уговор. Пусть, мол, сами племянники-принцы... Ах ты, Господи! "Снова - здорово..." И если бы - только это.
  
   Сколько же потрачено сил, быстро скудеющих в безвластии средств - даже несколько загубленных жизней, наконец! - с тем, чтобы выйти на упрямого, в Дядю Рога, "Молящегося моряка", дабы подсадить, этого упрямца на опасно пустующий трон. И снова зря! Можно было бы и не стараться так. Зариуз проклял бы сейчас "вдумчивую натуру ", такоже шрамоносного "преданного делу" Хан-Пиры. Переубедить его в категорической необходимости крайних мер стоило Святейшему новых седых волос, почти белых... Чего стоило уверить его в чистоте дела их, в совпадении интересов личных и государственных?! Переубедил, уверил. Главное препятствие коронации устранено, совершенно! "Нет, как не было". Все, точка? Ан нет: у нас так просто не будет никогда. Бах-бабах! "Бочонок пороху свечей отыскали..." Раньше бы рассказали - за анекдот счел бы... Наследный принц от трона отрекается в пользу увечного братца. Прости Господи - воля Твоя! Приличных слов не хватает. "По причине, видите ли, внутренней несостоятельности и неготовности духа". Каково?! Господин адмирал... В своем ли мы уме, не мнится ли? Вот - личная печать, вензеля, почерк... Силы Небесные! Гроза морей: "Духа!.."
  
   Документы бесстрастно свидетельствовали о том, что: 1) Их Высочество принц Гартвен Кебберийский... "Так, так... Ну, это разумеется... Вот! "...На рассмотрение Династического совета". Следовательно - приоритет все же за младшим братом, за Хромым? Любой суд, умный судья... В исключительных обстоятельствах - вплоть до опекунства. Что ж... У "любой медали - две стороны". Может быть так и лучше. При соответствующем опекуне, даже увечный наш... Не на голову же он инвалид? Что Всевышний ни..." Пункт 2): Их Высочество... - Там-тарарам-там! И прочая, и прочая... - Герцог Рог Саскатечеванский -Греславский, раз и навсегда, безоговорочно, со вчерашнего дня - категорически! - отказывается от короны в пользу племянников: братьев-наследников, сыновей почившего достойного отца... Так. 3)... "Единственный наследник по мужской линии - монах! А если?.. Обдумать"... ...прилегающие земли, кроме отошедших по наследству семье... Ну, это тоже понятно... И прочие ценности?! Недурненько. Но, надо сказать, и больше бывало... Никому персонально - всей Агинской церкви... Это что-то около трех миллионов? Столько вина... Недурно. Ай, Герцог! Ай, Богомол... Грехов накопил? Все не откупишь, не отмолишь. "...Для непрестанного служения и во искупление. ...Послушническую схиму и пострижение"?! Батюшки...
  
   ...Это ведь даже не монастырская келья с тараканами, мышами и гороховым постом, как у сына... Это отшельничество. Обет молчания и одиночества где-нибудь на островке, в пещере... Вот что было уж и совсем непонятно. Сломался, старый бандит? Раскис, Бурдюк? Винище в башку ударило... Кровью набряк, умертвитель? Так-то. Но неужели? Быть не может. ...Но что, что он тут затеял?! И что тут затеешь... Только что в столицу опять победителем входил. Ухватки лютые - медвежьи! "Клыки, лапищи, когти звериные"... Быть не может. Но ведь... - документ? И все же, все же... Изнемогла душенька.
  
   Теперь ждать - уповать на Божью волю было, как всегда, нельзя. Не потому, что скучно преподобному и хочется людьми манипулировать для самоощущения собственной значительности, нет: стар уж для этого. Твердо он знал давно, что события снова, в наказание за вялость, могут пойти развиваться, как им угодно, а значит, скорее всего, скверно. Если ход дел на самотек пустить... Только хуже будет. Наши усилия угодны Всевышнему. Тщание и старания... Так, так! Чада мои, - говорит Он и удачей иногда дарит. Тщетой же усилий предостерегает от их недостачи. Или о неверном Пути? ...Явился вот Крутой Рог в столицу, корону даже примерил, задом тяжелым на трон присел... Но отнял силу Господь. "Тщета - твоя награда..." Но все же, все же... Что? Усилий и у нас мало? Цели-пути не те? ...В низком предзимнем небе не было ответа. Святейший уронил крючковатый замерзший нос к груди, закрылись сами собою уставшие смотреть вверх глаза: "Темна вода в облацех... Неисповедимы пути Твои и воля Твоя! Аминь". Преподобный, казалось, задремал.
  
  
  
  
   18. Глава о цепях, ледяной грязи и справедливости
  
   Туман утром почти рассеялся. Дорога ждала их. Под конвоем (или, если угодно, под вынужденным "сопровождением") шестерки конных наемников графства, кичливо экипированных в черные хламиды и стальные кирасы (на манер печально знаменитой церковной стражи) десятка два несчастных бродяжек, цугом, в затылок скованных цепью, обреченно поплелись по развороченным осенним колеям к южной границе. Их предполагалось продать в ближайшем порту - Брике. Эти двуногие "вредоносы" были оформлены собственностью графа Биркона. Эра Биркон, человек практичный и поборник порядка, таким немилосердным способом (не столь уж и редким в этих суровых краях) не только поправлял непростые свои финансовые дела, но и очищал владения от всякого болезнетворного сброда. Чумы-оспы боялись и здесь.
  
   Зевая и поглядывая на низкое предзимнее небо, грозившее то ли снегом, то ли дождём, то ли и тем и другим, продрогшие за ночь люди, ёжась и переругиваясь с голодухи, еле плелись и никак не могли взбодриться даже реальными угрозами конвойных. Некуда им было спешить, нечего было им ждать от начавшегося дня, нечем было взбодриться. А побои, лупцовка - разве в новость... У несчастных не оказалось никаких документов. Они не смогли внятно объяснить своего происхождения и занимаемого теперь места под солнцем. За них никто не захотел поручиться - внести некий залог до выяснения с подтверждением. ...Или, хотя бы, писцу этому "замолвить словечко", подкрепленное самым незначительным вознаграждением церковному чину, имеющему бумаги, сургуч и печать. Граф же, не мудрствуя, уверенно объявил сих бедолаг беглыми - своей унаследованной собственностью. Чин послушно скрепил его полномочную волю разогретым сургучом, и... Дело сделано.
  
   Почти два десятка мужчин разного возраста, разного физического достоинства и прочих разнообразных качеств, не в них теперь дело, в один миг потеряли нечто неосязаемое, обзываемое в обиходе широко трактуемым, но невнятным, зыбким словом "свобода", и обрели вдруг новую (вполне определенную) данность - судьбу на ближайшее будущее. Одним из них суждено было теперь стать, скажем, "невольными моряками" - постоянно прикованными к "месту жизни" гребцами на какой-нибудь торговой посудине и быстро, истощившись в тяжких условиях, сгинуть в соленой морской воде рыбьим кормом. Другим, может быть, повезёт больше. Обмененные в Каменном Саду портового рынка на золотой песок они могли бы попасть, например, в когорту "гонычей". Попросту, стать подневольными рабочими на жузских рудниках с некоторой призрачной возможностью возврата к свободе, в зависимости от везения и заработка. Кому-то, очень может быть, даже засветила судьба вполне сытной жизни "работника по дому" в Ренец-Париспаньской семье? Да мало ли... Вполне могла сложиться и более приятная перспектива. Разве известно наперед, не бродяжничество же... Но наученная большим опытом охрана их всех немедленно "взяла в железо". Людей заковали для спокойствия графа, охраны, да и самих колодников, вынужденных сразу осознать очевидную несуразность любых попыток побега.
  
   Туман совсем рассеялся. Дорогу теперь было хорошо видно и сзади и впереди. Да только, что там смотреть? Не будущее же... Сзади плиты и каменные кресты маленького провинциального кладбища, да небольшое поместье с чьим-то сгоревшим недавно домом. Впереди перелесок и еще одна низина. А по сторонам - холмы, холмы, холмы, - будто бы такие же могильные места захоронений великанов-титанов... Бесчисленные холмы до горизонта, да пасмурное низкое небо над головою, обещающее новую холодную мразь. Под ногами... Господи, прости нас грешных дураков! Под ногами - мерзкая ледяная грязь, полуоттаявшие дорожные колеи да лужи с остатним ледком. "Как, как, - думалось обреченному человеку в который уже раз, - можно было позволить себе слабость отдаться в руки этих жвачных?! Пока была хоть малейшая возможность... Теперь же, будто и душу саму сковали, оторопь не отпускает. А потом, потом... - что?"
  
   Высокий изможденный мужчина с обритым наголо, как у всех колодников черепом, прикованный за стёртую до крови шею в самой середине цепи, ещё и заметно хромал. Он был почти совершенно бос. У других там что-то похожее на обувь еще кое-как держалось на ногах, хоть немного защищая от осенних обстоятельств дороги, у него же, единственного из всех... Только сегодня утром у него украли второй сапог. Хотелось подсушить у костра... Первый исчез дня два тому, тоже на ночевке. Почему крали не сразу оба, он не знал. В мерзнувшую без волос голову никак не приходило, что над ним, над его недоумением и слезами просто так потешалась скучающая в дальней дороге охрана. Простые грубые люди почти неосознанно чуяли в нем другую породу - чужака и, естественно, "вниманием не обходили". Любые замеченные попытки "этой цацы" к малейшему противлению им больше обычного хотелось тут же с перехлестом подавить: а-а, мол, милок, "кисло"?! Мы-то с детства узнавали, почем лихо, а ты только теперь... Несправедливо. Надо, надо исправлять... И это им было сладко. Справедливость. Уравнивание в несчастье. В чём-то другом, и думать нечего... Не под силу.
  
   Свалившиеся несчастья странным образом не позволяли ему теперь окончательно, как раньше, отчаиваться - до желания убить себя. До гневных слез, до потери инстинкта самосохранения... Некуда больше? Некуда хуже, некуда дальше?! Да... Но погибнуть по воле безмозглых обломов уже тоже казалось невозможно-унизительным. Завладеть оружием стало светлой мечтой. Грезилось уйти от мук, очистив мир, хотя бы, от одной тупой нелюди, насильно уволакивая её с собою - удивлённую, взбешённую, прозревающую истину...
  
  Сотоварищи по несчастью, видимо, считали его "тронувшимся головой". Сбивчивые, горячечные речи, изобиловавшие незнакомыми - придуманными? - словами, не понимали. Дурацких поступков, вернее вспышек яростного (нежелания) дёргания цепей в попытке сорвать, - цепи?!! - не одобряли как явной бессмысленности. Более того - вредности болючего беспокойства себя и других, невольно соседями оказавшихся. Неприятия случившегося с ними, когда безоружный он вдруг бросается на матерых конных охранников, боялись и тоже не понимали. Объяснять окружающим сейчас, кто он и что он - значило непреложно подтверждать репутацию бешеной собаки. А кому нужен такой "порченый" товар?.. В таком случае, кому нужны напрасные хлопоты и лишние расходы в дороге? Охранникам-то, получавшим твёрдую монету только за службу, да (изредка) премию от проданного? А какая тут премия... Сам слышал: его попросту могли и не довести до места, не рассчитывали уже... Взбесившуюся же собаку, вроде бы, даже почётно прибить: некоторая ловкость нужна, сноровка и даже решимость.
  
   Была надежда, что в порту, в городе больше повезёт: он увидит кого-то из власти и успеет-сумеет окликнуть. Может быть, не все же в стране подлы и безграмотны, - встретится чуткий образованный человек - удастся записку брату... Только писать чем, на чём?.. А то, вдруг получится, поговорить с покупателем, с новым-то "владельцем, оказавшимся, может ведь случиться, добрым человеком?.." Теперь и эта призрачная надежда становилась все проблематичнее. Утром, в уже привычном кошмаре, когда все скопом оправлялись за конюшней, в которой провели "теплую" ночёвку, в лужах таял от мочи уже первый ледок! Днем в пути он почти что растаял. Холодная грязь налипала на порванные чулки, лезла в прорехи намотанной мешковины, обволакивала порезанные, гноящиеся ступни, перетекала между пальцами... Но ведь не сегодня-завтра начнутся настоящие морозы?.. Не дойти.
  
   Ноги ломило, особенно саднило левую, подвергавшуюся операции. Тошнило. То ли от голода, то ли от... Он, видимо, был болен. Кашель вот опять... Снова вспомнился Лекарь. Умер от оспы. Больные лесорубы, от которых он заразился, кажется, выжили... Мальчишка, что помогал им хоронить умерших... Умер. Тоже умер. Зарублен. Поджог повозку с бочками графской смолы, когда им не заплатили за "скверную работу могильщиков..." Стража поймала и подняла на мечи. ...Беременная крестьянка, подавшая ему эти мучные мешки, в которые он теперь "обут" и "одет" для тепла? Забита "злым" старостой. За что? Какой-то долг, что ли... Не вспомнить теперь. Они кричали и выли. ...Умерли, умерли... Все умерли. Время, говорят, настало. Как в Писании. Столько виселиц у дороги и в деревнях... Даже возле церкви. А у лесного болота... По двое, по трое и больше - гроздьями висят. Время пришло. Антихрист правит.
  
   Где государство, власть, закон? ...У того, кто меч крепче держит. А у него самого меча нет. Отобрали гвардейцы, оставил там, на мельнице - в спешке не подумал, не вспомнил. Спасение, надежду - меч?!.. Нет, это не он был. То был совершенно иной человек. Того легкомысленного и наивного господина нет, умер уже... Не осталось того человека. Незачем об этом... Теперь бы клинок забыт не был. Купил бы, обменял, отобрал, украл... Да, приведись, и украл бы! Не исключено. Теперь бы и украл, подумал он, нисколько не испугавшись мысли. Отобранный меч стал уже наваждением, символом, крестом... Что бы он сейчас изменил - его меч? Нет, не болезнь говорит в нём... Изменил бы. Была бы попытка. Попытка - вот что. Очень важно. Результат - другое, там многое не только от него зависело бы... Попытка, попытка действия - вот что! Это, это. Только от самого зависит. А ее фактически не было. Было - так, беспомощные пустяки больного - безумство, жар, отчаяние и бред... Горячка.
  
  
  
  
   19. Corpus delicti *
  ________________________
  * Вещественное доказательство.
  
   Степенный послушник, весь последний год прислуживавший немолодому прелату, давно уже заметил все более и более проявлявшуюся слабость преподобного: тот все чаще задремывал днем, посреди всякого дела, - иногда даже и посреди разговора, - утомлялся очень, а по ночам старец теперь не спал почти вовсе. Бродил, не разбирая дороги, по затихшему монастырю и пугал братию - заговаривал сам с собою... Братья шептались - не заболел ли? А Старик, может быть, старался лишь снова утомить себя сам, чтобы хоть мало, но поспать потом. ...Однако, очень не любил и гневался Всеблагой, когда замечали за ним эту слабость. Поэтому и не замечали... И теперь его долго не тревожили.
  
  Доносились сорванные голоса взъяренных собак и конское ржание, распаленные крики людей, ругань. Снова потянуло дымом. Развели большие костры - готовили свежатину. Занимаясь пламенем, затрещали высыхающие сучья. Кто-то дрова в костёр стал рубить в запас. Глухие удары и возгласы метателей топоров послышались. Арбалетчики загомонили, соревнуясь. Затопали неподалеку копыта и быстро утихли, удаляясь. По новому кругу двинулись очередные соревнующиеся. Кто бы обратил теперь внимание на еще один привычный негромкий звук снова натягиваемой где-то рядом арбалетной тетивы? Скрипнуло накручиваемое колесико, да металлически негромко щёлкнул пружиной фиксатор...
  
   Когда хватились и поняли, что отец Зариуз не спит, то сначала подумали, что он просто умер во сне и перекрестились в большой растерянности и тревоге. А кто-то сделал это и с облегчением, а кто-то и с более греховными чувствами и мыслями... В командовании Армии спасения, например, после этакой вести от охраны Всеблагого, сразу же ссора возникла и даже раскол наметился. Некому стало мирить честолюбцев и горячих соперников... Сообщено было Их Высочеству. Герцог не велел привлекать лишнее внимание, тревожить людей - срывать охоту, смуту сеять. Тело Всеблагого, тихо-смирно, в сопровождении небольшого отряда подвыпивших за обедом гвардейцев отбыло снова в столицу. Герцог сам тоже не подъезжал, даже издали не взглянул, по той же самой причине. Чтобы не привлекать излишнего внимания, повезли Святейшего в обычной провиантовой фуре с простой холщевой завесой. "Так проходит, говаривали латиняне, мирская слава..."
  
   Только дома уже, в монастыре, когда ошеломленные братья раскутали дрожащими руками меха на трупе, они наконец увидели, что в самом деле произошло! Убит. Кровь на белых одеждах... В это было непросто поверить. Короткая, толстая арбалетная стрела с необычайной силой пронзила горло великого старца спереди шеи - насквозь - и со смертельной убедительностью торчала теперь из пробитого позвоночника. Это ли не доказательство... Крови почти не было видно. Мало ее, наверно, оставалось в этом высохшем теле, под синеватой старческой кожей. Всю её при жизни тратил на других. И вот доказательство благодарности... Самое, что ни наесть, убедительное и вещественное.
  
  Граненый стальной наконечник совсем обычный - оружейный товар столичного цеха кузнецов. Ни о чем ещё он рассказать не мог. Почти все арбалетчики в армии были вооружены такими стрелами... Эти стальные перья вонзались в самые различные цели и лишали жизни самых разных животных и людей. ...Но то были простые смертные. Видеть же обычное заостренное железо причиной гибели этого (при жизни признанного почти святым) знаменитого человека казалось большинству странным и неприятно-обидным, будто обманули. Мнилось, что Святейшего могла бы поразить только какая-нибудь редкая молния подземного электричества, скажем, или страшенный какой-нибудь вулкан - орудия вечного его врага -Вельзевула с громом, с вихрем и градом каменьев! А тут... Э-эх.
  
   Одно было ясно: Всеблагого убили! "Как?! Кто? За что..." Увы. За то. Опытному глазу и еще было ясно, что с предельно близкого расстояния произведен выстрел. Послали людей, но время было упущено - охотничий лагерь, оказывается, уже давным-давно свернут, охотники и зрители его покинули, и свидетелей, естественно, никаких. Только несколько слуг чинили чью-то большую черную карету, перевернувшуюся на кособоком лесном повороте. Говорят, неприятность сия случилась по вине упившихся офицеров, затеявших меж собою гонки. А напугавшиеся расспросов крестьянские дети, собиравшие неизвестно что на месте бывшего праздника, брызнули врассыпную. Еле отыскали место, на котором, предположительно, было совершено это нерядовое злодеяние. Но, что место? Лес и лес... Правда, со следами недавнего пребывания людей... Только пойди - разберись, кто тут, чем и когда занимался... Тем более, что и не первый год здесь устраивались увеселения. Да и пьяно-вольная слободка смолокуров неподалеку.
  
   Поползли, как водится, слухи. "Репы" - Р-Париспанские шпионы сработали. Месть... Жузы хотели выкрасть и вывезти Святейшего к себе, чтоб поторговаться, да не смогли. Десятник Армии спасения не дал! Только карету повредили. Убили из досады, злобы и опасения. ...Царь варваров не простил обиды миссионеров Все-заботливого! Именем гадских племен... Правды не знал никто. А потом еще пуще новости: Их высочество Герцог наотрез отказался заниматься делом отца Зариуза. Засел у жены в столичном доме и никого не принимал, никому не показывался... Пугающие слухи снова заскрежетали в умах и сердцах несчастных горожан. От короны, верно говорят, от трона "весь в слезах и крови" опять отказывается!!! Эту чушь шептали рядом, здесь в столице. А в провинции?! ...Там тоже, надо думать, не отставали.
  
   Так что, тоже далеко не сразу выяснилось и в правительстве самом, в "высоких кабинетах", так сказать, что Георг Крутой Рог опять на смерть уперся: демонстративно плюёт на трон и власть - не желает и пальцем шевельнуть - вообще всеми делами Объединенного Агинского королевства манкирует. Ссылается, оказывается, на какие-то документы, похищенные, вероятно, у мертвого Святейшего. Герцог, вроде бы, передал их лично в руки тому, при множестве свидетелей, накануне произошедшего...
  
   С документами, впрочем, все было не так сложно. Это всего лишь бумаги... Обнаружив на трупе, в личных вещах Их Высокопреосвященства, "отречение" ( Сразу двух лиц королевской семьи!) перепуганные чиновники сохранили их в тайне... Кинулись с бумагами этими к самому Герцогу и в очередной раз были отвергнуты. Через обычного дежурного секретаря Их "неугомонное" Высочество снова подтвердил невероятное - документы подлинны, ему они не нужны, а ход им надлежит дать немедля! Так бумаги снова "нашлись..." После преступного промедления, (довольно длительного, вызванного растерянностью и роковой нерешительностью) они были вновь пущены, наконец-то, по надлежащему им правовому руслу, разделяясь впоследствии, как полагается, на государственные, церковные и судебные рукава Великой реки Закона.
  
   Но никто не решался брать на себя исторической ответственности и предпринимать что-нибудь действенное. А решать и делать что-то надо было... И срочно! Поэтому, теперь уже настойчиво, "вспомнили" про нового Премьера - господина Ноя Паппеля. Пусть его, сам разбирается во всем этом "ужасе", раз назначен. Не время в тени деликатничать-мудрить... Вполне законный глава правительства, опытный человек, гражданин, наконец!.. Но, увы, Премьер тоже ничего не стал решать - исчез. Вот так вот... Его, просто-напросто, не оказалось на рабочем месте - во дворце, в знаменитом "овале" Кабинета! Хотя верные караульные клялись, что за последние сутки Господин Премьер никуда, ни на минуту, не выходили?.. Новое дело... Тут уж и чертовщиной запахло и изменой.
  
   Охраной занялись. Делом отца Зариуза, конечно, тоже. В Особой специалисты, "скарабеи", быстро выяснили, что в стеклянном Кабинете есть, конечно же, тайный ход, - и не один! - что "опасного" человека с приметами господина Паппеля видели на Южном тракте в компании сомнительных лиц. "Лица" скрывали офицерские знаки отличия и направлялись, судя по разговору, прямиком в мятеж Брике! Направились верхом... Правда, другие источники утверждали, что теперь пьянствует Премьер-министр "ваш" на Южном том тракте, не пропуская ни одной самой поганой корчмы, в компании не "лиц", а, простите, девиц. И... золота у него, из казны взятого, не меряно.
  
   По делу "убиенного" преподобного тоже быстро выяснили, что: стреляли не из облегченного охотничьего арбалета с плетеной тетивой, как опрометчиво предполагалось ранее самонадеянными гвардейскими оружейниками, а из настоящего боевого оружия Агинского производства, между прочим, "обладающего значительно большей дальнобойностью и точностью поражения, обеспечиваемых не жилами животного происхождения, а металлической пружиной, тросовым приводом и запором". Выяснено также было и не менее важное обстоятельство, каковое предполагает, что стрелявший человек, скорее всего, являлся мужчиною. Ибо женщине, обычных физических возможностей, взвести планку запора такой конструкции не представляется возможным.
  
   Подтверждение нашел и тот немаловажный факт, что карета, опрокидывавшаяся на охоте, принадлежала именно преподобному Зариузу. Но на момент преступления или переворачивания Всеблагого в ней не было... На всякий случай арестовали причастных к случаю гвардейских, мушкетерских и армейских прапоров. Но дознаться от них чего-либо оказалось сложно. Испытываемые однообразно орали, ругали черными словами всех и вся, а особенно "арканов-тараканов" и даже... Даже крыли покойного. Впрочем, скоро вмешалось военное командование, - его по старинке простые чиновники все еще опасались, - арестованным буянам вменили глумление и богохульство, но пытки прекратили.
  
   С запойным лже-премьером дело оказалось и совсем просто. Случайный человек действительно внешне походил на оригинал. А предполагаться могло - черт знает что... Мужчина, когда узнал о "сходстве внешностей", наконец протрезвев за решёткой, очень возгордился этим редким обстоятельством: "Дар судьбы! Не иначе..." Деньги-то оказались его собственностью: потомственный скототорговец из южной провинции мог, знаете ли, иногда позволить себе своих тараканов "не только кипяточком" приморить, но и коньячком взбодрить... Выпускать же на свободу его не спешили. Кому-то в Особой показалось очень перспективным столь заметное сходство. Какая-то новая "шалость" уже опять зрела в неуемных и порочных мозгах. По крайней мере, пока настоящий не объявится... Мало ли? Человека кормили, даже давали немного вина, но на свободу не отпускали. "Пока..." - объяснили ему загадочно и невразумительно, будто бы намекая на какую-то его (чуть ли не историческую) миссию в недалеком будущем. Сразу, черти, уловили слабину контингента. А тот и рад. Только вина, говорят, вчера ночью требовал - орал долго. Не "угомоняли" еще. Потом видно будет.
  
  
  
  
   20. Глава о долге, случайности-необходимости и слезах
  
   Что произошло-то? Что же с ним случилось за эти месяцы? Беда. Тяжелейшее прозрение - оплата за муки. Цена беды. Мучившие неутолённые желания и бесперспективные мысли отступали, греховные чувства от физической боли теряли важность и вместе с таявшим значением - пагубность. Честолюбивые пустяки и стереотипные глупости возраста: нелепые люди ошиблись с датой рождения и опоздали поздравить... Чудная женщина, оказывается, не слушала вдумчиво его вырвавшееся откровение и мировую скорбь - упражнялась. Затуманенный взгляд её поверх голов, потом куда-то в район задранного кружевного воротника, потом только "глаза в глаза..." Приём шутливого флирта - такой взор: "В угол - на нос - на предмет!..", призналась "по-родственному", "как умному человеку..." Интриги и нашёптывания о разбитом кем-то из слуг его громадном аквариуме - бьющиеся в луже, среди осколков стекла, камней, водорослей и ракушек, издыхающие на глазах людей, будущие разноцветные трупики множества "зевающих" рыбок на мокром белом мраморном полу... Теперь даже и не стыдно того отчаяния. Разве тогда была тоска? Разве то - тоска?
  
  Боль, голод, холод - он и раньше знал о них. Потом почувствовал, что они такое. Теперь они не проходили - мучили, но оказались уже не главным - свыкся. Главным была - тоска. Тоска по упущенному и несбывшемуся. Ведь эти черные, покачивающиеся на ветру - в чем-то его вина? Повешенные. По графскому велению вздёрнули на воротах лесопилки нерадивого егеря. Человеческий рот, как у тех рыбок искал дыхания... Его, его вина такие правители. Хотел избежать судьбы. А это возможно? Эму было назначено дело. Этих, качающихся на ветру, могло бы быть значительно меньше. Могло, наверное, и совсем не быть? Если бы не уклонялся, если бы, хотя бы попытался, делать должное.
  
   Когда не затихавшая боль от неосторожного движения сильнее обычного вламывалась в зашибленное тело и - особенно! - в вывихнутое "угомонением" плечо, вспоминал. Когда стальной ошейник в кровившую потертость врезался даже от слабого вздрагивания, морщась вспоминал. Когда проколотая ступня начинала свербеть, усиленно ныть и дергать, вспоминал. Когда задевалось цепью растертое место на втором, "здоровом", плече, он, по слабости, подстанывал и вновь, вновь вспоминал Лекаря. Такие "неясные", как Хоха-Вах, Георг и - что ёжиться, оглядываться на кого-то? - он сам, "умный юноша", это - лучшие, несмотря на все несовершенства, лучшие. Как ни странно кому-то. В этом страшном, недалеко ушедшем из варварства государстве, по сути, они - лучшие... Никуда от этого не денешься: "худшие" не дадут.
  
   Хоха - великого лекаря? - умертвила болезнь. Отомстила-таки за ранее вырванные у нее жертвы... Выбрала время слабости, забрала. Дядя Георг стар, по всей видимости ничего не может больше с этими людьми сделать. Брат далеко. И что еще он решит? Швырнёт тот наивный белый кораблик о стену, как когда-то... Кто знает, сможет? Кто станет изменять все это... Герой, великий мессия. Нет таких. Надо самим... Нельзя пускать тоску, нельзя. Пока жив. Еще можно дойти. У него еще надежда вполне может появиться. Должна быть - брат... Воин. Он точно сможет. Только бы и его они не убили. Нелепо - старыми тупыми алебардами.
  
   ...О чем? Левая голень. Ведь уже, было, переставал хромать. Себе не верил, ноге, глазам... Только, забывшись, хромал! А Хох смеялся? Это была его первая, "вытянутая, выровненная", исправленная нога. Хох уже очень страдал, еле выбирался по нужде из брошенного по сезону бахчевого шалаша, где намеревался отлежаться, травки попить... Наверное, ( лекарь ) не мог не понимать, что с ним происходит, но тут смеялся. Не обманывал - смеялся. Грязный, обобранный и оборванный, очень больной и голодный, в жару! И, при этом, смеялся... Он не уклонился от судьбы и смог. Никто никогда такого не делал - объяснил честно. Сделают ли? Он исправил безнадежное дело - подправил судьбу хромого и кособокого до нормы. Им выполнен долг. Хох облегченно улыбался: теперь, мол, дело за тобой!
  
   Откуда долг взялся? Подумалось о нем, опозналась необходимость - вот он и долг. "Если вы не желаете заниматься политическим делом, - недовольно убеждал Святейший, с брезгливой усмешкой цитируя латинян, - дело само "займется" вами... И хорошего не ждите". Так, собственно, и случилось. "Не знать - не думать"? Не выходит: мозг, помимо воли, бодрствует, а действительность столько "пищи" ему сует! Прятался, прятался от нее... Теперь уже не надо даже прятаться. Время упущено, ушло. Ведь "по-другому", без него, вполне обошлось? Из прошлой жизни теперь вспоминалось больше всего, - ни еда, ни одежда, ни отсутствие боли даже, - помнилась возможность попытки. Все-таки та власть, которую давало его положение престолонаследника, возможности, которые открывались, и могли открыться, попытайся он проявить настойчивость, давали шанс избежать этих виселиц. Это правда.
  
  "...Господи, - снова взмолился он мысленно, движением плеч быстро приподнимая впившийся в шею обруч. - Мой Боже! Как больно-то... - Это цепь натянулась рывком: все вдруг остановились. - Спаси, спаси нас проклятых!.." Впереди чернорожий старшина стражи страшным басом, намеренно громко, грозил зазевавшемуся передовому стражнику и первым колодникам. Они, "срань Господня", видите ли, чуть было не загородили в узком месте дорогу каким-то конным (вооруженным) людям...
  
   Власть многие понимают по-разному, безвластие - тоже. "Я бы рад, - думает иной человек, - по совести жить, если бы все так стали... А одному - погибель!" Приходится Главный закон (совесть) на бумаге писанным подменять. Без этого совсем пропасть! Хоть так-то... Безвластие - беззаконие - хаос. Право Сильного? Очень быстро - еще более сильный... Что впереди: гибель, конец миру? ...Какой сегодня день? Базилевс - свято мученик... Это давно случалось. Никто не знает и не скажет... Начало ноября? Принц Хартнус родился в начале. Сегодня, может, ему исполнилось двадцать четыре года... Зачем он жил столько?
  
   Голый лес. Поодаль лужи, у дороги большое дерево - точно - еще одна виселица. Обрезанные веревки... Даже крестьяне не позарились на них - убоялись. Трупов не видно - закопали. Скоро завоняют новые... Приказано ждать. У стражника, самого молодого и злого, что-то с седлом - соскакивает, лупит вскидывающуюся лошадь, ногтями и зубами затягивает ремни. Сразу сели, кто где стоял. Чокнутому сесть негде - под ногами лужа с прелыми листьями. Отойти цепи не хватает. Единственный остался стоять. Жидкобородый, "стража ража", что еще в начале пути отобрал его драгунский плащ, молча ухмыльнулся на это и с высоты лошади принялся, забавляясь, выплевывать косточки сухого винограда на торчащего столбом в луже. Они не долетали, падали в воду. Жидкобородый набрал их во рту побольше, тронул лошадь и с силой плюнул! "Столб" опустил голову...
  
   Сцена привлекла внимание пропускаемых всадников, вынужденно медленно объезжавших топкую лужу в узком месте по другой обочине. Ехали шагом, давая лошадям отдых. Кони вспотевшие, забрызганные - всадники, догоняя кандальников, видимо, торопились. Двое - в париках - штатские. Двое - гвардейское офицерье... Колодники, а за ними стражники, на всякий случай поклонились. Старшина - первым... Самый пожилой из четверки, в белом парике, что-то негромко спросил у ближнего к нему Жидкобородого. Тот готовно ответил, что мол - графские... Тут рядом - его эссекская застава и таможня. Гарнизон, базар... Голос пожилого показался знакомым! Хромой в луже вскинулся, (Штатский уже был почти спиной к нему, отъезжал...) напрягся - влепился глазами в белый парик:
  
   - Паппель?! Господин Паппель... - дрогнувшим, враз осипшим голосом неожиданно окликнул кого-то долговязый босой колодник из лужи и закашлялся. - ...Паппель! Умоляю вас... - взмолился он громче, сокрушаемый вырвавшимся из уз отчаянием и кашлем, уже вслед всадникам, тронувшимся с места сразу рысью. - Господин Лион?!..
  
   - Но, но! - прозвучало рядом, даже не злобно, а скорее удивленно: - Ты мне поори еще тут...
  
  Но из всадников последний что-то услышал - обернулся, попридержал лошадь. Это был не тот, не седой... Он не понял, кто окликал. Пожал плечами и стал догонять своих. Скоро они все скрылись под уклоном... Тупой конец алебарды сильно ткнул спину онемевшего от горя хромого оборвыша.
  
  - Шагай! ...Ножка болит? Сейчас полечу...
  
   Зазвенела цепь. Сосед сзади тоже тихо выругался на него. В спину еще раз больно толкнули. Процессия двинулась. ...Пришлось ступить в воду. Еще острее заломило леченую ногу... Судорога толкнула грудь, подбородок: слезы, защипав глаза, сами по себе выкатились на заросшие щеки и потянулись вниз теплыми следами. Было бессмысленно их прятать. Да на него никто и не смотрел.
  
  
  
  
   21. Глава о судьбе ведьмы в ладони копаря
  
   Мутные, тягостные, да неотвязные и торопливые мысли, вот беда, не отставали от повествования ночного, опережали даже, нетерпеливые, жалуясь горячо, и выходили из-под пера честного строки столь же горькие, сколь и правдивые. Не ко Господу уже жаловался теперь Копарь, а о жизни самой сожалел и плакал Ему. Копание ли могил - назначенная стезя? Служение ли в подручных смерти - предназначение его... Вина ли, беда ли, что не родился он в доме чистом и светлом, а неизвестно где, и что ни добрые, заботливые родители определили, утвердив, его в этом мире рядом с покойницкой, а бессмысленные, бездушные твари несчастные? Давший же душу, не дал силы ее в чистоте уберечь. Мысли не дал ясной от темных, окольных путей оберегающей. Сам, сам, человече, ищи путь, свет ищи. И силу, и мысли нужные - сам. Выбирай - старайся.
  
   Вот и плутает он, поражённый глупец, что слепец одинокий, увязая без поводыря и поганясь в житейском болоте, расшибаясь, мало - не до смерти, в тёмной пропасти желаний животных и пропадая, не замечая того, в обманных покоях собственной значимости и себялюбия. Грамоту он узрел... Мира мудрость вот она - бери, не майся, живи, как человеку подобает, а не стервятнику... Бог к грамотным монахам привёл. Добрые люди помогли, старательного и способного помощника себе выучили. А он гордиться... Но больше беда была то его незнание, стало же вины больше! Ведь Заветы в Книге книг даны? Ни людей теперь больше слушай, ибо всякий может быть от них сказ, а Им сказанное сам читай. Ни праведник неиспытанный ближе Царству Его, а раскаявшийся! В чем?.. Человека ли вина, что так и бредет ощупью наугад во тьме грозной, творя неведомое и худое по слабости, по неверию своему?.. А усомнись, заповеди размысли! ...А размыслив и ужаснувшись, и образ зла узревши, отверни от него лик свой и стопы... Старайся, не ошибись только.
  
   Кончилась опять бумага, стихи не кончались. Они затолклись вместе с подступившими обыденными заботами, мыслями далекими и все не хотели никак уходить. Только постепенно, за сборами стали помалу утихать. Но все билась и металась, словно перепуганное существо у завалившегося вдруг выхода из темной пещеры, неоконченная, неписанная строка: "...Мы прошагаем одиноко под низким небом - до беды... " Копарь машинально складывал в кожаный морской мешок честно купленные: хлеб, сыр, сухой урюк... Собрал из потаенных мест, скрутил в один и бережно укутал в чистую холстинку заветные свитки. Жаль было оставлять кому-то. "Поубиваемся до срока, и заметет блудов следы..." Остатние монетки собрал в щепоть и огляделся: все, что ли? Свиток в холстине не помещался - подмять пришлось. ...Бумаги такой ему больше не видеть. Виночерпий явится завтра, но, удивленный, его не застанет. ...Никогда больше не застанет, даст Бог. Вот в чём штука. Копарь напоследок по привычке перекрестился в пустой угол, взял тяжелый мешок и, ни разу больше не обернувшись на опустевшее разом вдруг, на долго и мучительно опустошавшееся, закономерно опустошённое наконец, поднялся наверх. Пасмурно и на улице: осень на дворе стоит. А ему, выходит, дорога трудная выпадает. Его смирная лошадь без тележки-короба, а оседланная, с переметными сумами дальней дороги привычно ждала неспешного хозяина и послушно приняла новый груз.
  
   В хитром месте вброд объехав Северную заставу со знакомыми соглядатаями, к полудню Копарь был далеко за городом. Стороной миновав казённый лес со следами свежих воровских порубок, потом чистый монастырский, опустошаемый только листопадом, свернул с пустой промысловой дороги к пасмурному морю. Напрямую, через пахучие лавровые заросли и полосу сохлого тростника (по собственным метам) - то масленичный куст, ломаный и сухой, то куча топляка от весеннего паводка, валун, похожий на её задницу; - ехал, едва заметный в сплошной стене растений. След-тропа вывела в конце концов к прибрежной косе. Напротив, в километре примерно, протянулся вдоль берега остров. Гряда островков, одиноких больших камней, торчащих из темной осенней воды, и просто отмелей, тянулась, сколько было видно, - и вправо и влево, - вдоль берега. Этот остров был самым большим. Тоже густые заросли сухого тростника у воды и скальный обрыв, каменная осыпь и галечник. Птицы там не потревоженной...
  
   Оставив лошадь в чаще, выбрался на галечник, разулся, взял крючковатую ветку, зашел в холодную воду и, потыкав, поцарапав по заросшему дну, нашел, нащупал то, что сам и прятал - звенья тонкой цепи. Из-под плоского камня конец её с кольцом выудил и поднял... Потянул за скользкое, поржавевшее и обросшее всякой мокрой дрянью кольцо, сильнее потянул - без толку. Подергал изо всех сил - да... Илом затянуло? И груз-то невеликий, и камни небольшие выбраны, но нелегкое это дело, ох нелегкое... Пришлось раздеться. Вымок, замерз. Придется в тростнике держать, когда холоднее будет... Хотя, вспомнил, теперь незачем прятать! Повозился еще и ещё, чуть ли не отчаялся: не желает прежняя жизнь отпускать - никак не хочет... Но наконец-то вытянул из слежавшегося грунта окованный медью сундучок. На остров посмотрел... Не было видно ни души. Ведь заметила? Голодная - ждет. Все теперь.
  
   ...Он не удавил, как было приказано, красавицу-ведьму сразу в церкви, потому, что в святом месте. Рот ей "зашил", скрутил и под покойниками спрятал у себя в подвале. Там, наверное, она и поседела и умом, скорее всего, слегка затмилась... Затем он не умертвил ее потому, что решил воспользоваться ее молодой, лакомой плотью. Потом - потому, что воспользовался... Содержать же ее в подвале было невозможно опасно. Переправил на этот остров и поселил в опустевшей монастырской пещере-келье. Отшельник летом умер. Об этом не знали и на остров не плавали - у монаха был обет молчания и пустынское послушание. Праведно жил старец, - царствие небесное, - чтили все. Копарь ему скудную - горох, да мучицу - еду иногда возил. Потом ведьму закапывать было уж и совсем невозможно: оказывается, дитё уже несла... Не от него, наверно. Очень волновало естество то обстоятельство, что недавно еще она принадлежала самому принцу. Будущему королю... Женщина никогда не разговаривала с ним, молча покорялась. Уж думал - немая. Ан нет, слышал - молится - поет по-своему. По-агински, конечно, понимала, но, видно, плохо. Сколько раз - хлопает глазами, не упрямится, видно - не понимает. Или не в себе. Замашет руками, запричитает, завоет по-своему - жутко. Ведьма.
  
   Законы у них, "Молот" сам читал, такие: жизнь не взяли, если могли, - раба. Руки на себя никогда не наложит - точно узнал. Покоряются. Ведьма, кума чёрта. ...Сам себе заботу навязал. Пристало отвязать... Ему свобода, ей - могила. Ей - свобода, ему могила... Адмирал сердце вырвет. Судьба такая. Будь она проклята. Трижды, четырежды проклята, судьба та. Вот и дите так же будет... Где это оно будет? Как это оно "будет..." А морозы?!!.. Как это оно тут будет... Так. Вой, не вой - случай твой. Но он уже больше не Копарь - навсегда Писец. Забыто прежнее ремесло. Только и время тянуть - судьбу гнуть, отодвигать дело - "рогатого на поживу мануть..." Дольше возможно ли? Скоро холодает, зима придет - кто в пещере выживет? Какой святой - не дите. ...Или ведьма. Но к острову дважды, - только при нем! - уже подплывали монахи, спрашивали, высматривали. Прослышали про старца, говорят, новому место понадобилось?.. Она, чудо, сама пряталась и долго не показывалась. А если следующий раз, без него приплывут?.. Спрячется.
  
   Чуть еду не забыл. Сходил к лошади, предварительно разнуздав, насыпал и ей в торбочку. Занимайся... Выдернул на воду из чащи укрытую охапкой тростника лодку, в другом месте весла откопал, бросил на дно цепь и засунул сундучок под сидение. Тут недолго, но оставлять без присмотра это не решился. На остров взглянул, оттолкнувшись от мелководья. Серым-серо, как на душе. Небо низкое - предзимнее. Камни, сушняк, да чайки вечно голодные...
  
  
  
  
   22. Глава о том, чем выигрываются сражения
  
   Валивший с самой ночи снег наконец поредел и, похоже, к обеду, ну, может, к вечеру совсем прекратится. На той стороне бухты крыши Большого дворца, деревья, волнорез крепости, даже купол обсерватории - все белым-бело. Посветлела столица. Всё, пришла зима, наконец-то... Темная неподвижная вода застыла у побелённого гранитного причала. Корабельные надстройки, палубы и борта разномастных судов, снасти, перекладины мачт, принайтованные на долгую стоянку паруса - на всём белым-белая пыль зимы. Самих людей не видно пока, лишь кое-где дымки печурок выдают проснувшихся. Побелела пёстрая столица. Волнорез маяка почти скрыт снежным маревом. Плоские крыши Морского двора совсем завалило. Золотой соборный шпиль един почти без зимнего убора стоит. Камень и прутья оградной решётки, парковые растения, статуи, аллеи, дворцовая площадь - все, всё белым-бело. Зима пришла. Темной гранью малоподвижная вода стынет у занесенного парапета, отгораживаясь наледью провисших цепей. Скоро, скоро весь залив замерзнет, и его тоже настигнет белый зимний порядок.
  
   Герцог, вздохнув, отвернулся от узкого окна верхнего яруса Летней галереи и снова стал обреченно смотреть вниз, на будущего монарха. Принц с двумя клинками в руках уже около получаса гонял по зимнему саду наставника Изотерического фехтования и его разгоряченного молодого помощника знания "теософии смерти". Все трое были на пределе напряжения и в мыле, как загнанные до смерти лошади. Так, вероятно, задумал сам хозяин... Этот безумный бой, резко и опасно начавшись, сразу принял темп критического финала и все еще протекал без дураков - защитная маска и тренировочные кожаные доспехи не в счет - было видно: дело пошло всерьез... Отрабатывались приемы и методы стратегии "Защита от нескольких противников", но чем дольше длилась схватка, тем все более и определеннее это походило на "Защиту нескольких противников от ...разозленного черта", честное слово. И что ж его так... Разве может человек, - даже молодой и наученный, - подпрыгивать на такую высоту? Двигаться с такой скоростью, так резко и так долго... Сила небесная... Честное слово - удар сверху? Кто б подумал, и следа хромоты нет, сколько ни удивляйся. Как - такое?
  
   Худая мосластая фигура принца мелькала среди экзотической зелени, меж рослыми противниками по декоративным террасам, уже изрядно затоптанным. Бестрепетно, вдохновенно и расчетливо его рука с клинком выбивала, раз за разом, штрафные очки... А с ними - даже вату из стеганых нагрудников противника, и, наверняка, самоуверенность из сомлевшего учителя... У принца же только рукава белой сорочки выпачканы зеленью. Они да пятна пота на его незащищенной доспехом спине рассказывали о драматических коллизиях поединка. Нагрудник ученика даже царапины не имел от предполагаемого демонстративного укола, ни единого пятнышка на чутком покрытии.
  
   Невероятно лёгок, искушен и силен будущий монарх! Но не только... Глубоко спрятанная, контролируемая страсть стояла за всем этим поразительным зрелищем. Не менторские нагрудники так результативно и невиданно атаковал выросший в отчуждении и непонятый им племянник... Старый воин понял это. Кого-то, или что-то, доставал принц своим беспримерным мечем. В себе... или в ком-то. ...Или в мире этом жестокосердном поразить пытался собственное мягкосердечие, да все никак не мог трату до конца довести? Знакомо. И безнадежно. Но... "Кто знает? - пришло на ум наивное сомнение. Неизбывно и отчетливо опечалило оно старика. - Кто это наверное знает? А вдруг ему удастся? Или его детям... Внукам, правнукам? Чертова кухня..."
  
  По рассохшимся ступеням, некогда крытым стершимся теперь красным лаком, герцог стал тяжело спускаться с галереи. Хриплое дыхание троих мужчин, не обращавших на него внимания, занятых тяжелой, опасной работой, звон клинков, да - изредка - сердитое рыкание наставника были красноречивым ответом на его пустой безмолвный вопрос... Раздумчиво помедлив, он поднял опрокинутый в схватке турнирный гонг, отыскал затоптанную в рыхлой земле колотушку и ударил "отбой". Бойцы замерли от неожиданности, но, разгоряченные схваткой, мечей сразу не опустили. Только, спустя несколько мгновений после гулких звуков, придя в себя, они, сразу ослабев, расступились.
  
  Принц глубоко дышал и, зажмурившись, морщась, кивал чему-то. Наставник сердито взглянул на давно опустевшие песочные часы. Помощник же сразу рухнул, где стоял, - а стоял он в клумбе редких тропических цветов, похожих на пышные белые банты или даже снежные сугробы... Рослая фигура утонула в цветах. "...Увидел бы покойный - опять бы преставился", - машинально подумал печальный Герцог, не любивший бессмысленности и беспорядка, о покойном брате, который лелеял всю эту пышную заморскую красоту. Хмурый наставник тем временем заметно дрожавшей рукой прятал оружие в узкие кожаные ножны и все никак не попадал. Было видно - сердится от этого все более.
  
   Принц вскинул голову, осознал присутствие Герцога и поклонился. То же сделали фехтовальщик и поднявшийся кое-как помощник. Они собрались было уходить, но принц с резким жестом остановил:
  
   - Вам мало платят? - хмурясь, глядя под ноги, спросил медленно.
  
   Помощник растерянно приложил руку к груди и, не в силах вымолвить, потупился, отрицательно замотал длинными жузскими кудрями. Наставник тоже хмуро опустил глаза, вздохнул:
  
   - Достаточно.
  
   Принц отбросил оба меча на длинный оранжерейный стол и, заметив на рукавах пятна зелени, резко спрятал обе руки за спину:
  
   - Почему, в таком случае, вы позволяете себе плохо делать свое дело? - Он холодно глядел в лицо наставника. Тот под взглядом будущего монарха выпрямился, спесиво выставил подбородок, но смотрел прямо перед собою и не отвечал. Принц тоже задрал голову и произнес тихо: - Я вам задал вопрос...
  
   - Что ваше высочество имеет в виду?
  
   - Прежде всего, ваши замечательные каскады... Вы не фехтуете, а скучаете. - Харт стал сердито перечислять промахи учителя и в большинстве был неправ. - Но главное... - Он стал в стойку, демонстрируя движение корпусом. - Почему вы позволяете мне - даже на отскоке! - проводить двойной "а ту при", и после "а дискрэсьон" совсем перестали блокировать удар? Это невыносимо... Вы оскорбляете меня, уступая бой. Я этого не намерен терпеть... Прошлый раз вам намекнули, а вы?
  
   - Сегодня это было только раз! - Наставник побледнел. Глаза зло округлились и молодо блеснули. - От неожиданности... В самом начале боя. - Он и на этот раз, похоже, говорил правду. - Вы, сударь, кое-чему научились. ...И я совсем не хочу сказать, что это только моя заслуга.
  
   Наставник гордо отвернулся, стал поспешно расстегивать амуницию, и даже что-то вроде злой влаги блеснуло под опущенными ресницами. Принц озадаченно молчал, взглянул на Герцога. Тот кивнул:
  
   - Он прав. Я видел бой не с самого начала, но... Поверьте, дорогой мой, старому рубаке. - Дядя Георг снова мельком глянул на мятые, поломанные растения. - И в связи с этим... Разрешите вопрос, принц...
  
   Герцог приблизился. Кивнув, Харт снова остановил учителя:
  
   - В таком случае прошу простить. Никак не мог предположить... - Запнулся. Потом вздохнул: - Прошу к следующему разу все же учесть, что я должен, и что могу...
  
   Наставник хотел еще что-то сказать, но не решился. Эти двое снова поклонились и вышли. Герцог поднял один из брошенных принцем мечей, примерился к рукояти, взвесил на руке и на принца с интересом посмотрел. Усмехаясь, покивал:
  
   - Кровопуска этого давно знаю... - Взглянул вслед ушедшим. - Теперь только тренаж необходим, а обучаться вам у него уже нечему... - Герцог поднял бровь, искоса остро - изучая - взглянул на принца. - Но прошу учесть, что это очень хороший наставник... - И другим уж тоном притворно заворчал: - Хотите, я сам, по-родственному?.. - Он улыбнулся решительно. - Тоже могу кое-что показать... - Тут же опустил голову, чуть вздохнул. - Как-никак, тоже всю жизнь железом машу... - Но что-то его смутило: то ли мысль неприятная, то ли холодная реакция племянника. Рукою махнул. - Разумеется - в следующий раз.
  
   - Я не устал.
  
   - Не в этом дело,- удивился Герцог. - Хотелось поговорить...
  
   - У вас какой-то вопрос?
  
  Герцог раздумчиво покивал.
  
  
  
  
   23. Глава о проблесках в тучах
  
  Дал ей поесть и пообедал сам. Давно уж пора... Запаса на неделю, как это делал раньше, не привез. Она постояла с мешком у лодки и отошла. Поморгала сколько-то, взяла свой кувшин и к роднику направилась. Он наблюдал за нею тоже молча, но не выдержал:
  
   - Тварюга, - и плюнул вслед, - ...бессловесная.
  
   Принесла воды, вопросительно взглянула на него, - не пожелает ли после еды? - достала длинной жердью с дерева вязанку каких-то корешков, большую связку стручков, явно припасенных на чёрный день, и принялась спокойно отмывать их. Будто говорила этим, вредоносная, и без тебя, мол, с голоду не помру... Без надежды разозлить себя вяло подумал об этом Копарь и снова вздохнул. Знал - неправда это. Просто она покорно готовится питаться самостоятельно, если так надо. Жил же монах? Так не детка и она... Возьми он сейчас свой шнурок и позови ее - только шею подставит. Уже не считает она себя живой. ...А он теперь не Копарь могильный, Писец. Вот и все тут, весь сказ.
  
  Понуро сидел на обугленном обрубке дерева у лаза в нору и время от времени следил за ней. Не мог он по-прежнему верить, что это свихнувшееся существо хитро охмуряло молодого адмирала и желало стать первой женщиной Агина. Лживы люди. Господь убогим не мстит, никому не мстит... Люди - да. Но сам Копарь... Он может служить только Ему. Людям же... Наворачивались и щипали глаза неожиданные слезы от мысли, какой бы казнью он казнил некоторых "детей божьих". Власти ему не дано. И это хорошо: Писец, так Писец.
  
   Выглянуло на мгновение солнце. Заблестела на воде рябь, узорчатая тень сохлых листьев старого раскидистого дерева легла на песок у ног Копаря. Зажмурился, слёз не утирая. Лицом почувствовал тепло, через прикрытые глаза красный свет. Неожиданное облегчение и собственный слабый вздох дошли до сознания. ...Вот оно. Вот он Знак Его. Светлое Имя Того, кто дал ему сей радостный ответ, Копарь не произнес, дабы не быть самонадеянным. Радость, тихая радость верного решения была несомненным и отчетливым подтверждением. Солнце скрылось, но чувство осталось. Пусть дитя живёт. А ему самому, что Бог даст.
  
   Словно бы и глух был до этого: слабую ворожбу шоркающих под ветерком листьев теперь услышал, как пестик её самодельный тукает, хруст... Гарь старого кострища и даже запах разминаемых на камне пахучих корешков почуял. Как звонко бьется камень о камень! Чайки голодные орут. Поднялся на ноги, согнувшись заглянул в лаз. Вытер и подождал пока привыкнут к темноте глаза. Забирать с собою больше было нечего. Откопал в песке под лежанкой сухой рогожный свёрток. Распутал перевязь, проверил смазанные рыбьим жиром ножны, и закинул за спину нетяжелый морской палаш. Посмотрел из тёмной норы на нее. Не подымая головы, разминала в самодельной ступке теперь какие-то коричневые стручки вперемежку со съедобными корешками. Сразу почуяв, что на нее смотрят, больше не поднимала головы, но движения мелькающий руки стали быстрее. Ждет. Кивнул, пошел к лодке. Бросил на дно ношу.
  
   - Эй! - окликнул. - Иди, - и обернулся к ней, - садись уж...
  
   Она ссыпала свою работу в мешок, заменявший ей и передник, стянула края и медленно, надежно завязала узел. Не взглянув на него больше ни разу, покорно прошла, собрала посуду, какие-то сохнувшие лохмотья и села у кормы. Скажи он ей сесть на весла - села бы. Умеет ли?.. Жузы, они все в воде рождены, на воде вскормлены - мореходы. ...Хотя, она из благородных. Кто их знает. Посуду бы оставить новому надо, да вдруг ей сгодится... Неизвестно ещё, кто и как примет сгинувшую.
  
   - Как зовут-то тебя? - спросил вдруг, неровно загребая вёслами. Неожиданно сам для себя, ведь ни сколько не ожидал услышать ответ. Так только... И, не услышав, вздохнул: - Горе моё... Евы дочь.
  
   Лошадь в гуще тростника отмахивалась подрезанным хвостом и, услышав шаги, подняла голову, потянулась к нему. Снял с морды опустевшую торбу. Мимолетно стало жаль и лошадь. Тоже ведь им жизни... Босую ведьму усадил в седло, сам, сердито сжимая повод, повел лошадь. Один башмак ведьмы потерялся, когда волок её, а второй сам бросил в огонь - не думал, что ей долго ещё придётся ходить по земле... Лодку больше не стал прятать. Где ткнулись в гальку, там и оставлена - стоит на виду. Кому-то теперь на ней плыть?.. Новый отшельник рано или поздно объявится, или прибоем унесет... Наверно. Пропадет - жалко. Не унесет: выволок далеко из воды. Не спрятал - пусть новый пользует.
  
   Добрались до развилки промысловой дороги. До города было не так, чтобы уж далеко - до темна и пешком успеет... Наказывал идти к коменданту порта, денег из сундучка дал много, в мешок её сунул. Могут на судно какое определить: на родину вернется. А хочет назвать себя и туда вернуться, - он неопределенно кивнул куда-то в сторону города и глаза отвел, - то пусть лучше сначала к каким надежным знакомым объявится... Упаси ее Господь - в церковь опять. Упаси Бог...
  
   ...Помолчал, хотел объяснить ей, что не своей волей ее чуть не сгубил, но подумал о дите, о преподобном и промолчал. Только в пояс поклонился и повернулся уходить. Она продолжала стоять на месте, безразлично смотрела на босые ступни свои. Будет вечером холодно, особенно ночью... Но не думала она об этом. Наверное - не думала. ...Куда делось давешнее облегчение? Он вернулся, сердито насупившись, за плечи повернул ее лицом к городу и легко подтолкнул:
  
   - Иди от греха, - прошептал сдавленно, - не мучь.
  
   Ведьма покорно шагнула вперед, чуть помедлила, неуверенно шагнула еще и еще... Слава Богу. Пока не скрылась, стоял на развилке этой несчастный Копарь и смотрел вслед. За сорок его лет, это была конечно не первая женщина у него. Но так... ни одна не доставалась. Потом он тяжко вздохнул и тяжело же взобрался в седло. В лес свернул тотчас же. Нельзя ему теперь снова по прямым, открытым дорогам ездить - кривые и глухие проселки, да тропы теперь удел его. А может теперь и троп глухих не понадобится... Ляжет где-нибудь в чащобе и не встанет никогда... Постоит привычная лошадь, не связываемая и не спутываемая почти никогда, там, где ее хозяин оставил, да не выдержит - уйдет тихо, голод заставит.
  
   Не ко Господу взывала теперь душа эта темная, а о жизни самой сожалела. "...Но прошагаешь одиноко, - снова вспомнив старую боль, повторил он, - под низким небом... до беды. Протерпишь жизнь до дна, до срока... И занесет следы..." Углубился, чему-то скалясь, в чащу и исчез навсегда. Напрасно потом виноторговец еще несколько раз спускался в опустевший подвал с тугим свитком новой хорошей бумаги.
  
  
  
  
   24. Глава о короле Харте - I , Справедливом
  
   Обстоятельства снова вынуждали его быть дипломатом. Принц, взяв время на раздумье, извинился и попросил подождать. Впрочем, вернулся быстро, только в порядок себя привел: сменил рубашку, пропотевший парик на отросших волосах и сюртук надел. Пригласил к себе в библиотеку, в кабинет. Предложил сесть, сам остался на ногах. Герцог подумал и не сел. Беседуя, стали медленно расхаживать вдоль запертых грабовых шкафов в межоконном пространстве, где за толстыми разноцветными стеклами береглись дорогие рукописные фолианты и новые печатные тома. Реальная же история за окнами, казалось, замерла, только снег сыпал... Старик отказался от кресла, пожалуй, не потому, что неудобно рассиживаться в присутствии монарха, остававшегося на ногах, а скорее по привычке не подчеркивать свой возраст. Принц же самолюбиво прятал усталость. Переживания увечного с детства.
  
   - ...Ведь короли побеждают не собственным клинком? - учил старый вояка без вдохновения и будто устало. - Даже не одними только армиями... - Принц, было видно, понимал его с полуслова, но не перебивал и тоже не вдохновлялся беседой. "Ну, мальчиком он всегда был умным, - подумал грустно Рог, - а обрывать болтливых стариков еще не научился". Герцог сразу спохватился, с уроками приземлился. - И потом... - Он головой все же укоризненно качнул на растения: - Это же... сад?
  
   Харта замечание не задело, равнодушно плечами пожал:
  
   - Но до этого здесь дедов манеж был... - сообщил он вежливо, понуждая себя к разговору. - Проводились боевые игры. Брат рассказывал. Да я и сам немного помню... Женщину лошадью убило.
  
   - Графиню Ферза, - подтвердил дядя, и оба принужденно замолкли.
  
   - Дед, я хорошо помню, - продолжил принц, снова делая усилие над собой, - тоже был хром. На жузобойне повредился...
  
   Юноша, видимо, лукавил. Было похоже, хотел свернуть старого дядю на ностальгические воспоминания и избежать, таким образом, неприятных тем. Он никогда не хотел никого обижать без нужды. Тем более, что старый Рог, по его просьбе, все-таки отложил до коронации это бредовое "черное монашество" и согласился помогать. Хотя бы это время... Старика же задел принужденный тон разговора, это лукавство, да и собственная растерянность. Он привычно круто взял себя в руки. Резко расправил пышные усы тыльной стороной руки и продолжил сжимать перчатки, словно чье-то горло. Решил перейти к вопросам в лоб:
  
   - Почему ваш брат... до сих пор не в столице? Это демонстрация?
  
   - Он прибудет на коронацию.
  
   Харт, взглянув мельком, увидел, что такой ответ не удовлетворяет встревоженного Дядю и, немного подумав, решил объясниться. Отречение от прав наследования в пользу младшего принца старший наследник подписал только потому, что уже женат. Законно обвенчан епископом Кебберийским в Брикейском кафедральном соборе с крещеной иностранкой. Таким образом, этот мезальянс препятствует назначенному династическому союзу с принцессою Ошской, "а равно и любою другой". Только он, Харт, младший в роду, вполне может... Все остальное же - словеса. Герцог с сомнением покачал головой, но удержался от уточнений. Тогда принц, недовольно покосившись, продолжил тихо:
  
   - Есть еще одно. Некий Тим Биркон. Друг, близкий друг адмирала Гартвена... - голос принца зазвучал тихо и жутко. - ...Но это и любящий сын моего личного врага, графа Эры Биркона, арестованного "за игнорирование закона", по моему приказу доставленного сюда.
  
   - Так серьезно? - Герцог удивленно смотрел на сосредоточенного принца. Тот отвел глаза в сторону окна и молчал, провожая падающий снег. Старик лысеющей головой покачал и тоже предпочел сменить тему: - А что с этим... Вашим жузом? Лекарем. Вы ведь совершенно перестали хромать! Просто чудо...
  
   Герцог уже забыл об остальном. Он со стариковским любопытством к лечению всматривался то в лицо принца, то в ноги его. Не помнил даже, на какую была хромота. Принц вздохнул и печально перекрестился. Рассказывая о смерти лекаря, он еще больше мрачнел: злая память душила. Старик же не замечал этого, молча слушал, потом не выдержал: деду принцев, отцу своему, Кровавому Эрику, посочувствовал, что ли... Не будь тот хромым, может статься, и не был бы так свиреп? А не воевал - хромым бы не был. Тоже ж - мысль. ...Согласились оба.
  
   От смерти лекаря естественно и перешли к графскому плену. Если бы не господин Паппель... Да, конечно, - конечно! - теперь уже "Пэр..." Паппель. В этом нет никакого сомнения. Ни у кого... Он очень опытен в таких делах. Вчетвером - против десятка матерых наемников?.. Профессионал. Сначала просто выкупил одного... Герцогу можно не объяснять. Опытен очень Ной Паппель - это и по теперешним его делам видно. Бога молить нам, что он не на стороне врагов. Что, Ваше Высочество, хотели этим сказать? ...Только то, что сказал: очень мог этот опытный господин и врагом оказаться. Благодарение Богу - это не так.
  
   Тема снова была заменена. А прежний Премьер - Файл? Удивительного ума и силы был господин, не так ли? Отчего эта ненависть между ним и братом? Принц Хартвеен неумолим и в этом. Ведь бывший Премьер никогда особенно не интересовался южной эскадрой? Почти не бывал в Брике. Они же совершенно не виделись? ...Ах, потому и не виделись? Так в чем же там дело? ...В юном возрасте еще, слышал, интимное. Что-то разговор все время так и норовил коснуться чего-то такого, чего оба и не думали касаться и, в общем, не хотели. Неприятное другому говорить... Зачем? Но вот... Непросто рождается близость и редко - сразу. Они оба одновременно подумали об этом.
  
   - Этот ваш Паппель... Пэр... - Герцог оговорился, но не стал поправляться. Потом уж он и всегда станет за глаза так двусмысленно величать премьер-министра: "Паппельпэр..." Понравилось. - Он все же получил вести ...от Мировой церкви?
  
   Принц, помедлив, подтвердил, но счел нужным уточнить:
  
   - На коронацию прибудет посланник... Он, видимо, и возглавит нашу осиротевшую церковь.
  
   Герцог еще раз задумчиво поклонился, и собеседники учтиво расстались. Не получилось... Что ж, время пока позволяет раздумья... Потемнело в кабинете - за высоким окном на пустынную набережную снова повалили крупные хлопья снега. Хозяин, невольно засмотревшись, наконец, повернулся к назначенному месту - письменному столу у большого трёхстворчатого окна. Побелела столица. Волнорез маяка, крыши Морского двора, камень и прутья ограды, парковые деревья, статуи вдоль аллеи, площадь перед дворцом, даже шпиль собора - все белым-бело. Зима пришла. Темной гранью малоподвижная вода стынет у занесенного парапета, отгораживаясь наледью провисших цепей. Весь залив скоро замерзнет, и его тоже настигнет белый зимний порядок.
  
  Заснеженный путник внизу терпеливо обстучал налипающий на подошвы снег, отряхнулся и настойчиво продолжил цепочку следов дальше по целине безлюдной набережной. Палубы судов, надстройки, снасти, перекладины мачт, принайтованные к ним на долгую стоянку стянутые паруса - все бело. Людей других по раннему времени на причале не видно, лишь кое-где дымки корабельных печурок выдают проснувшихся. От созерцания конных статуй в порыве вечного пути, от этих дымов и парусов... родилось горькое чувство. Упорный путник в лёгком не по сезону дорожном плаще, иноязычные письмена названий судов со всего света; стянутые, будто седельная поклажа, паруса...
  
  Снова отчётливо вспомнились перетянутые походными ремнями перемётные сумы, потерянный холщёвый мешок с провизией, купленной в дорогу, горький дымок придорожной кузницы, письмена-молитвы оберега на одежде некоего попутчика... Назойливые мысли эти мешали, их следовало гнать. С памятным детским успокоением твёрдо уселся в черное отцовское кресло. Всё важное в этой жизни просто не даётся, даже забывать. Белый кораблик на столе потрогал раздумчиво и отодвинул в сторону, как пресс-папье. Нескоро ещё недавно пережитое оставит его - перестанет то и дело напоминать по любому поводу о себе, о неодолимо-горькой сути. Снова поднял голову и потянулся к столу.
  
  Пододвинут бювар со срочными делами. Ждали государственные бумаги и очень взрослые проблемы: беспорядки в приграничном Эсгессе, совершенно очевидно - неслучайные по времени и месту... Надо вводить войска или прощать долги и уменьшать налоги. Денег и так-то... А войска все в деле. ...Или ненадежны. "Но..." - пришла на ум неожиданная злая догадка: любимец соседа, устроившего "Налоги гражданам, долги - Столицам", граф Эра Биркон, "Личный враг короля Харта Справедливого" арестован за шпионаж и борется с насекомыми в подвале Внутренней службы. Можно отдать по-соседски за покой на границе, в память об этом Тиме... Но долго: гонец, дипломатические ужимки, торговля... Что еще? ...Открытие собора Святого Себастьяна в Гархе, грабежи на островах, средства на ирригацию и дороги, запасы продовольствия в северной провинции... О, господин Рог! Как же это и вы так... Помочь обещались. Хотя? Война, чему тут..."
  
  
  
  
  
   ЭПИЛОГ
  
   Еще до коронации, приуроченной к рождественским торжествам, агинцы уже судачили про некоторые перемены. Прошел слух, что Георг Рог вновь возглавляет ( Или вот-вот возглавит! ) армию. Новый Премьер, недавно вернувшийся с миром из Брике вместе с будущим монархом, которому, утверждают, спасал там жизнь и честь, действует теперь рука об руку с Герцогом, лично руководя гвардией. Гвардейские же наряды трудятся сегодня быстро и повсеместно, кроме, конечно, флота. Но казни, похоже, пошли на убыль. Боязно сказать - даже почти прекратились. Арестовывать стали по подозрению бывших членов Армии спасения... Посажены в Крепость два бывших министра, оказавшихся ворами и растлителями. Тайный чернокнижник граф Эра-ами, обвиняемый в мужеложстве и пытках населения, не избежал цепей. Да!.. Разыскиваются также и магистры Церковной стражи? Есть свидетели. Все, конечно, скрылись загодя? Неизвестно. Внутреннюю канцелярию, утверждается, не обошло... Многие из уволенных сразу скрылись, опасаясь обещанного суда. Но, да Бог с ними. Что они теперь? Ждут своего часа. И что ж... Пусть. Мы ждали, теперь они. Это естественно.
  
   Продуктов, правда, не прибавилось, нет. В слободе, слух был, эпидемия началась, но, - тьфу, тьфу! - не чума, не дай Бог. Просто дрянь всякую с голоду жрать начали. Хотя уже с Севера в столицу обозы собирают. Может, врут? Успокоить хотят. Обозы эти... Что-то очень медленно собираются. Не хотят, как всегда, делиться ни господа, ни простые. Ведь такой год проклятый? Бунтуют. Это уже похоже на правду. Кое-кого ещё в железо пока не взяли. Но, заметьте, и не вздернули ведь! Ничуть. А те пусть посидят - подумают... Целее будут. Ведь с нашим братом без тюрьмы как? Особенно по нынешнему времени. Никак невозможно. Если подумаешь, как следует, - жить без железа невозможно. Точно нельзя. ...Да и казни, похоже, не надолго отменены. Посмотрите - после коронации... Может, не так кучно, как было? Хотя... Чертова кухня, кто знает. Конечно - тоска об этаком думать. И что тут придумаешь? ...А кто придумает - королю прошение шлите. Он прочтет. Этот, слышали, читает. Вникает. Пока не надоело... Но! Господа мои... Это, что ж... Это все-таки, похоже, мир? Мир в Агине.
  
   Надолго ли?
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"