Стрекалов Александр Сергеевич : другие произведения.

Космос человеческих душ. Психологические портреты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Психологические портреты людей, которых я когда-то лично и близко знал, которые оставили в моей голове и сердце заметный след, до сих пор не стирающийся и кровоточащий...

  От автора
  
  Я прожил, благодаря Создателю, достаточно долгую и насыщенную разного рода событиями жизнь, среди которых были и по-настоящему трагические, и даже судьбоносные и переломные. Как лично для меня, так и для моей родной страны, России, в целом... До сих пор отчётливо помню болезнь, смерть и похороны родителей, хотя много уж лет прошло; учёбу в Университете помню и советское славное время в целом, высокомерно и подло оболганное, оплёванное и обруганное теперь коррумпированной ельцинской камарильей, которую не отличить от гопников и которая - о, ужас!!! - всё ещё правит бал, живёт и здравствует нам, россиянам, на горе, барствует, ворует и разлагается. Сама разлагается - и разлагает нас безбожным развратом, стяжательством и пофигизмом. Мне, идейно и мiровоззренчески советскому человеку до глубины души и мозга костей, бывшему ревностному строителю коммунизма, это и больно и обидно видеть и слышать - тотальную нынешнюю коррупцию и воровство, как и поношение и очернение СССР. Я ведь в ту пору чудесную прекрасно жил "в стране учёных, стране мечтателей, стране героев", и был без-конечно счастлив. Клянусь всеми святыми на свете!!! И таких счастливчиков, как я, миллионы до сих пор проживают на одной шестой части суши, если по Интернету судить, по разным публикациям в прессе.
  Прекрасно жил тогда, к слову сказать, и нынешний президент В.В.Путин (сотрудник советских спецслужб) со своим теперешним окружением - банкирами и олигархами, министрами и царедворцами, бывшими членами КПСС, инструкторами горкомов и обкомов, преподавателями марксизма-ленинизма, редакторами главной партийной газеты "Правда" и журнала "Коммунист". И почему они все, нынешние российские безыдейные и бездуховные правители-хапуги, дружно побросавшие партбилеты вслед за иудой-Ельциным и оказавшиеся на вершине Власти волей Судьбы, ежедневно плюют и плюют с брезгливостью в недавнее советское прошлое и одновременно прославляют нерусских господ Романовых, которых совсем не знают, а только слышали? - для меня загадка! В их поношениях злобных и ядовитых, как представляется, нет ПРАВДЫ и ИСКРЕННОСТИ, и нет БЛАГОДАРНОСТИ за прошлую счастливую жизнь, Господом Богом дарованную. А есть лишь ЖУТКИЙ и ЖГУЧИЙ ЖИВОТНЫЙ СТРАХ потерять Власть. А вместе с ней - и всё наворованное и приватизированное в лихие 90-е годы богатство...
  Хорошо помню я и Горбачева с Ельциным - двух подлых и гнусных иуд, марионеток жалких, бездарных, безмозглых, тупых, двух духовных пигмеев, моральных уродцев и политических клоунов, птенцов одного жидо-масонского инкубатора, - остервенело рушивших Советский Союз по указке тайных своих кукловодов. Перестройку помню и ельцинский тотальный бардак и разор, массовое обнищание и вымирание великорусского народа, которые приостановил чуть-чуть молодой Путин, честь ему и хвала за то, - но теперь, состарившись, безвольно опустивший руки и пустивший дела на самотёк, что аукнется большой бедой и очередной катастрофой, как это отчётливо видится со стороны нам, российским думающим обывателям. Всё это я подробно описал в романе "Немеркнущая звезда", где дал посильную и по возможности объективную оценку тем эпохальным революционным событиям второй половины 1980-х и 90-х годов, связанным с крушением передовой советской Державы. Характеры и политические портреты многих политиков живописал, какими я их узнал и запомнил.
  Вообще же за свою 65-летнюю жизнь я встретил огромное количество ярких и незаурядных людей, людей всяких и разных, которые оставили в моей памяти неизгладимый след: кто-то - чуть больший, кто-то - чуть меньший. Наиболее заметных и рельефных из них я по возможности точно обрисовал в своих повестях и романах. Но - не всех. Все, по понятным причинам, не уместились: нельзя объять необъятное. Оставлять же не-обрисованных и не-уместившихся в себе не хочу: тяжело! - потому как не дают они мне до сих пор покоя! Не хочу я умирать вместе с ними, не избавившись от них навсегда путём задушевной публичной исповеди, и попутно не одарив их замечательными образами читателей. Уж больно много было среди них, скажу ещё раз, таких персонажей дивных и знатных, которые до сих пор будоражат сознание, больно жгут душу и сердце. Наружу настойчиво просятся, бесята, на белый свет - ну как детишки те же в утробе матери. Покрасоваться перед людьми упорно мечтают, видимо, - не хотят, за неимением больших и добрых дел, пропадать в безвестности. Жарко и назойливо ноют в моём воспалённом сознании по вечерам и ночам, твердят слова Маяковского: "Воскреси! Своё дожить хочу!..."
  Вот я и решил уступить их настойчивым мистическим просьбам - написать психологические портреты каждого. И по возможности объективно это сделать, как и раньше делал, берясь за перо, как это буду делать и впредь, - чтобы не обидеть бывших товарищей и коллег подлым и лживым словом. Ну и чтобы живительному завету-напутствию Александра Сергеевича Пушкина неукоснительно следовать: "нет убедительности в поношениях, и нет Истины, где нет любви"... А уж как это у меня получится, и получится ли вообще? - судить самим героям рассказов и дорогим читателям. Фамилии главных героев, разумеется, будут вымышленными...
  
  "В уме своём я создал мир иной
  И образов иных существованье,
  Я цепью их связал между собой,
  Я дал им вид, но не дал им названья..."
   М.Ю. Лермонтов
  
  "Да. Нас года не изменили.
  Живём и дышим, как тогда,
  И, вспоминая, сохранили
  Те баснословные года...
  
  Их светлый пепел - в длинной урне.
  Наш светлый дух - в лазурной мгле.
  И всё чудесней, всё лазурней -
  Дышать прошедшим на земле".
   А.А. Блок
  
  "Наши отвратительные, несчастные, одинокие души соединились в одну и штопором, штопором сквозь мировое уродство, как умеют, продираются к Богу".
   Г.В. Иванов
  
  "Но игра в молчание когда-то подходит к концу. Она не может длиться вечно... Если что-то грызёт твою память и рвёт воображение, молчание не поможет. Нельзя запереть горящий дом на ключ в надежде забыть о пожаре. Сам по себе пожар не утихнет. Если о чём-то долго молчишь, оно растёт, растёт в тишине, как опухоль".
   Теннесси Уильямс
  
  
  Сашка-свист
  
  "Кровь моя холодна.
  Холод её лютей
  Реки, промёрзшей до дна.
  Я не люблю людей".
   И. Бродский
  
  1
  
  С Щепиным Александром Сергеевичем, моим полным тёзкой, я познакомился во второй половине 1980-х годов, когда пришёл работать в Филиал НИИАПа, что на Филях. До этого-то я несколько лет протирал штаны и без пользы убивал время в "Альтаире" на Авиамоторной. О чём всегда потом сожалел - о впустую потраченном времени. Ибо время, как и здоровье, и силы духовные и физические, - невосполнимый ресурс, ресурс уникальный и без-ценный. Я это всегда понимал, со школьных времён ещё, - но не всегда, по разным причинам, мог с собственной праздностью и бездельем бороться... Вот и на новом месте службы, уже на Филях, пользы от меня, молодого и жадного до работы мехматовца, родному советскому государству не много было: честно признаюсь в том. Всё это, скажу ещё раз, я подробно описал в романе "Немеркнущая звезда" - про мои на Филях душевные мучения и мытарства. Кому интересно - всех туда отсылаю...
  
  Возвращаясь теперь к герою первого рассказа Щепину, скажу, что Сашка был лет на пять старше меня по возрасту (приблизительно, ибо точную дату его рождения я никогда не знал, не общаясь с ним близко и тесно). В Филиале он работал уже около десяти лет, таким образом: распределился туда сразу по окончании МВТУ им. Баумана.
  Когда я пришёл, он уже состоял на должности старшего научного сотрудника и руководил небольшой группой в соседнем секторе, секторе стабилизации космических аппаратов. Помимо этого, он без отрыва от производства учился в аспирантуре в Бауманке, в которую (аспирантуру) поступил не сразу, а отработав после получения диплома несколько положенных по распределению лет. Из чего можно было с уверенностью заключить, что отличником-передовиком в училище он не был: отличников, как правило, не отпускают из вузов - оставляют в аспирантуре сразу же, без отработки, с прицелом сделать из них в будущем преподавателей-теоретиков. В МВТУ или ещё где.
  Отличником Сашка не был, однако ж самолюбием обладал поистине дьявольским, академическим, самолюбием и самомнением. Мысленно себя выше всех ставил с молодых лет, гордец ничтожный и без-таланный, и соответственно выше всех планировал-мечтал забраться по служебной и социальной лестнице: чтобы больше всех получать, ну и чтобы свою отпущенную Богом жизнь лучше всех прожить и устроить.
  Не удивительно поэтому, закономерно даже, что он землю носом в Филиале рыл, с первого дня (как рассказывали старики-старожилы отдела) толкался локтями яростно и агрессивно, "ставил подножки коллегам", пакостил где только можно, а начальству плешь регулярно ел своими завышенными претензиями: не скрывая, делал товарищ карьеру. Нос же у него был знатный - огромный такой, с загнутым книзу концом как у хищной птицы. Нормальный еврейский нос, одним словом, каким представители этой славной нации всегда отличаются от других рас; от нас, великороссов, в частности... И взгляд у него был тоже хищный - колючий, холодный, ядовито-острый взгляд, который пронизывал тебя до костей, до самых потаённых глубин добирался. Этим взглядом Сашка сразу же пытался определить и понять для себя: кто ты - друг ему или враг? единокровец-иудей или шабес-гой презренный, второсортный? лопух-простодыра или же жук прожжённый, которого на мякине не проведёшь и за копейку не купишь? Ну и как ему, исходя из этого, с тобою дальше себя вести - приближать благосклонно или же держать на расстоянии? Меня он на дистанции с первого дня держал: я был не его поля ягодка.
  Хотя, справедливости ради надо сказать, что в нашем 11-м отделе он мало кого к себе приближал, считал за ровню, за духовного брата. Наоборот, он всегда держался обособленно в коллективе, как волк-одиночка тот же или медведь-шатун, был весь в себе, с головой погружён в свои тайные мысли и планы, с карьерой связанные, с деньгами и достатком. Карьера и деньги были главными ценностями для него, ибо по национальности он был чистокровным евреем, как уже понял читатель, невзирая на свою чисто-русскую фамилию, имя и отчество, что являлись ширмой, маской для обывателей-дурачков, тем же громоотводом. Но люди умные и люди думающие, взрослые русские люди как правило, его сразу же раскусили, что он есть за фрукт. И держали себя с ним соответственно.
  Своё еврейство природное Сашка не афишировал, не выставлял напоказ, как это теперь в России-матушке сплошь и рядом происходит, когда все аферюги и дельцы вдруг стали евреями словно по уговору, кто ими отродясь даже и близко не был. А тогда время было советское, интернациональное, атеистическое. И все мы были добропорядочными советскими гражданами, далёкими от церкви, мечетей и синагог, от религиозных и национальных распрей; в нас будто бы текла тогда единая советская кровь.
  Вот и Сашка Щепин советским человеком был, если со стороны на него смотреть, - не выпячивался как тот же певец Кобзон, про отъезд в Израиль не говорил, знанием идиша и иврита не хвастался, советскую власть публично не хаял, не материл, как некоторые другие, якобы тоже-русские. Но при этом при всём внутренне он продолжал оставаться евреем, то есть человеком себе на уме, чуждым любому русскому коллективу. И общался близко и доверительно он также исключительно с одними евреями из других отделов, которых, евреев, у нас в институте без счёта было, процентов 50-т. И все они, даже и без-дипломные и без-таланные, относились к категории итээров. Сиречь были обладателями высокого статуса и положения, были сытые и гладкие на удивление и на зависть, праздные, ухоженные и капитальные: уборщиц и работяг среди них я никогда не встречал. Наш Филиал, одним словом, будто специально был создан для них, блатных и чопорных граждан, потомков Авраама, Исаака и Якова, где они прекрасно себя с первого дня чувствовали и по-хозяйски жили. Вели себя среди нас этакими чванливыми барами, обитателями советских научно-исследовательских гнёзд, - счастливыми, без-печными и безмятежными баловнями Судьбы с большими окладами и крепкими тайными связями по всему институту. Сначала блатные родители Филиал оккупировали в 1960-е годы, после его постройки. Потом стали пристраивать в него детей и внуков, неучей, бездарей и балбесов по преимуществу, множа еврейскую диаспору, и без того не маленькую. Пользы от них ото всех было чуть - как я это достаточно быстро понял, - если она вообще была, пресловутая еврейская польза. Ибо всю ответственную интеллектуальную работу и всю утомительную рутину тащили на своих плечах русские инженера по традиции. Евреи же сидели рядом сонно, валяли дурака годами, наедали жирок и ждали момента, чтобы итоговые жирные пенки начать снимать с русских трудов праведных. Они, как правило, занимали высокие должности у себя в отделах - должности ведущих инженеров и научных сотрудников, - и при этом в ус не дули, скажу ещё раз, берегли здоровье и силы. Чтобы на всё лето дружно уйти потом в отпуска и уехать в горы или к морю: встретить их на работе летом было проблематично... Такую же точно картину я наблюдал до этого и в "Альтаире", а в целом - и по всей Москве, когда в командировки по разным институтам ездил и обстановку там наблюдал, с сотрудниками беседовал, тайно жаловавшихся на иудейское засилье и дискриминацию. И Америки этим я не открою для тех, кто был не понаслышке знаком с атмосферой советских столичных НИИ и КБ - оборонных, гражданских и академических...
  
  Интересно здесь другое было. Наш Филиал, под завязку набитый евреями как тот же трал рыбой, формально являлся чисто русской организацией: это если по внешним признакам судить, - так как все наши евреи носили русские или же хохляцко-татарские фамилии. Ближайшим и самым надёжным другом Щепина, например, был некто Молостов, начальник какого-то совершенно левого и пустяшного отдела, - чистокровный еврей. Ближайшей подругой его была некто Бурцева, праздная дочь советского академика и чистокровная еврейка тоже, ездившая на работу на "Ниве" каждый Божий день, что в СССР ценилась как "Мерседес". В нашем отделе работали Щёголев Владимир Фёдорович (начальник), Шипилова Герда Васильевна и Яшкина Галина Павловна (ведущие инженера), Захарова Танька, Котова Клавка и Жураковская Маринка (инженера). Все - чистокровные евреи, опять-таки, плотно связанные между собой священными иудейскими узами и до глубины души презиравшие нас, молодых и старых русских сотрудников, делавшие нам постоянно гадости и подлости с улыбками на лице, распускавшие слухи и сплетни. В соседних отделах работали евреи по фамилии Краснов, Закурдаев, Яковлев, Симоненко, Коваленя, Исаев, Афонин, Постников, Беликин и многие-многие другие: всех уже и не вспомнишь, не перечислишь. И все они косили под русских граждан, якобы патриотов советской страны. Почти у каждого были партбилеты в карманах, на худой конец - комсомольские, которые они с радостью потом побросали в корзины и умыли руки.
  Одного я только на Филиале еврея знал, который никогда не скрывал своего еврейского происхождения и за псевдонимы трусливо и подло не прятался, - Абашкина Льва Ароновича, начальника небольшого сектора в 22-м отделе. Очень я его за эту его открытость и смелость любил и ценил, всегда с удовольствием с ним общался и по работе, и так. И он мне отвечал и платил взаимностью...
  
  2
  
  А с Сашкой Щепиным отношения у меня были самые что ни наесть сторонние и поверхностные: мы с ним работали в разных секторах и по службе не пересекались. И по социальному статусу, вере и крови я был тоже страшно далёк от него, православный русский выходец из Тульской области, глубокий провинциал, свинопас-лапотник. Один лишь диплом МГУ меня и спасал, без которого меня коренной москвич-Щепин и в упор бы не видел.
  Встречались мы с ним ежедневно на лестнице или в коридоре мельком, где он часто бродил взад и вперёд в одиночестве, всё думу тайную думал, корёжил мысли свои. Но чаще мы встречались в курилке, что находилась в предбаннике мужского туалета на 4-ом этаже под нами. Мы, молодые парни, там по полдня простаивали в отсутствие работы - курили одну за одной, лясы точили, убивали время. Так вот, забегая в туалет раз от разу, Сашка, справив малую нужду, частенько подходил к нам, перед тем как в отдел подниматься. И тогда мы вынуждены были, прервав разговоры, по полчаса выслушивать его нытьё без-конечное.
  Курить он сам никогда не курил, но постоять и поплакаться очень любил, на жизнь свою "разнесчастную", еврейскую пожаловаться. Жаловался же он на всё - на отсутствие денег в бюджете семьи, на слабое продвижение по службе, хотя к моменту моего прихода, напомню, он, ещё не имея учёной степени, уже работал старшим научным сотрудником и руководителем группы; то есть получал Сашка больше нас всех, молодых специалистов. Жаловался он и на притеснения и вымогательства научного руководителя в Бауманке. Да мало ли ещё на что!
  - Задрал он меня уже, мужики! достал до печёнок, сука! - стоял и гундосил он про научного руководителя. - "Доит" меня и "доит" безбожно, гад! Как будто я деньги кую, или печатаю. Совсем человек не имеет совести. Ни грамма! То его в баню своди, мудака, то в ресторан - всё никак не нажрётся и не напьётся, всё ему мало. Сволота поганая! Да ещё и подъёб#вает всякий раз, когда захмелеет, что, мол, пои, Санёк, меня, не жадись, пои хорошо, если кандидатскую побыстрей защитить хочешь. Защитишь - все свои денежки отобьёшь, которые на меня потратил. Я, говорит, в твои годы, когда аспирантом был, поил своего шефа знатно. Так, мол, устроен наш научный мiр, Санёк: тут все кого-то поят и кормят, и перед кем-то гнутся и кланяются. И гогочет похабно при этом, скалится! Сил уже никаких нет, честное слово, это его блядство терпеть и откровенные вымогательства!
  - Ну и бросай ты эту аспирантуру сраную к чертям собачьим, - начинаем мы дружно утешать-уговаривать Щепина. - На хрена она тебе сдалась, если ты и так уже старшим научным сотрудником работаешь, без диссертации? Не стоит научная степень таких унижений, Сань, - точно тебе говорим! Не стоит. Честь - она всего дороже.
  - Ага, бросай! - зло огрызается Сашка. - А как же карьера?! Так и буду потом всю жизнь на должности начальника группы сидеть как пень трухлявый, обоссанный. Даже начальником сектора никогда не стану: кто меня без диссертации воспримет всерьёз, кто к большим должностям и деньгам подпустит?! Без диссертации в нашей научной среде делать нечего, мужики. Без диссертации надо заниматься надомной работой...
  
  3
  
  В другой раз, заскочив по нужде в туалет, Сашка начинал жаловаться нам на плохое жильё, в котором он с семьёй обитал в те годы и которое всё поменять хотел, строил такие планы. Да пока что-то там у него не получалось...
  
  И тут надо сказать, пояснить читателям, что родился и вырос Щепин в богатой еврейской семье, проживавшей на Ленинском проспекте в сталинском доме. Квартира родительская была большой, трёхкомнатной, как говорили знающие люди, просторной для одной семьи. И пока Сашка был один, он с отцом и матерью вполне уживался и не ведал горя. Но, будучи студентом, Сашка женился на иногородней девушке-сокурснице, видимо - по любви, которую и привёл в свой дом за неимением другой площади. И в семье Щепиных после этого сразу же начались скандалы: изнеженные родители Сашки не захотели провинциалку рядом с собой терпеть, видеть её счастливую физиономию.
  Пришлось сыну с молодой женой съезжать из родного гнезда и снимать жильё в Москве в течение года: так мне рассказывали коллеги в курилке, - пока отец Сашки, высокопоставленный чиновник какого-то министерства, не купил молодожёнам двухкомнатную кооперативную квартиру в Медведково.
  Казалось бы, Сашка должен был быть на седьмом небе от счастья: собственная ж квартира в Москве, новая просторная двушка. У него - молодого парня, которому только-только исполнилось 25-ть лет. Что может быть лучше и краше?! Живи теперь - не тужи, радуйся жизни и молодой супруге, которая быстренько родила ему сына!... Однако ж радости у Сашки не было, праздник сердца так и не наступил: какой-то безрадостный он был человек, человек ущербный и без-покойный. Мало чего его в жизни полностью удовлетворяло, давало душе некий праздник и счастье бытия. Вечно он поэтому, Агасфер современный, очумело куда-то рвался: всё хотел из собственной шкуры выскочить как из грязных трусов - и из своей среды тоже, в которой ему тесно было, тоскливо, холодно и неуютно...
  
  Вот он и ныл перед нами, жаловался постоянно - сливал на нас своё же собственное дерьмо, без-прерывно в душе рождавшееся и теперь уже связанное с квартирой.
  - Да квартира вроде бы хорошая: грех жаловаться, - стоял и ныл он, тоскливо на нас посматривая. - Но... район, век бы его не знать и не видеть. Там, в Медведково, живут одни лимитчики и алкаши с дебильными рожами и с 8-мью классами образования. И я теперь, коренной москвич и без пяти минут кандидат наук, родившийся и выросший в центре, в десяти минутах езды от Красной площади, поселился вместе с ними. О-хе-реть можно!!! Себя уже перестаю уважать, мужики, когда выхожу с супругой гулять на улицу и по сторонам смотрю, как вся эта провинциальная пьянь и рвань рядом крутится и в друзья ко мне набивается... Нет, надо бежать оттуда пока не поздно, менять квартиру на центр. В Медведково жить западло: я там от тоски подохну. Честное слово!...
  
  И мы опять по традиции начинаем его утешать, мы, простые русские парни, у которых и вовсе собственных квартир в те годы не было. Я тогда в коммуналке жил, а мои сослуживцы, женатые москвичи, жили с родителями в хрущовках. Ругались постоянно из-за тесноты, но деваться нам было некуда. Купить кооператив большинству из нас было не по карману...
  
  4
  
  В третий раз Сашка начинает ныть по поводу "говённой машины", которую он в 27-мь лет заимел и на которой на работу ежедневно ездил. Говённую машину - "Москвич" - ему папаша купил через свои еврейские связи. Сам отец Щепин на работу на служебной "Волге" ездил. Но и личную "Волгу" тоже имел с гаражом вместе - эта была для дачи. А сыну он купил пока что "Москвич", чтобы тот на "Москвиче" ездить учился. Мол, разобьёт если - не жалко...
  
  И тут надо снова сказать читателям, прояснить обстановку, что машину в те годы купить простым работягам и инженерам было практически невозможно: очереди длились десятилетиями. На машинах тогда ездила исключительно партийная и советская знать, да ещё ветераны Великой Отечественной войны, которых власть как грудничков облизывала. Мой батюшка, Стрекалов Сергей Дмитриевич, к слову сказать, заслуженный работник и ветеран труда, даже мотоцикл с коляской себе не мог в то время купить: не было тогда свободных мотоциклов в наличие в магазинах. Записываться надо было - и ждать. Вот мой покойный батюшка честно записался в горисполкоме - и ждал. И так и не дождался своей очереди, бедолага, Царство ему Небесное.
  А тут молодой 27-летний сопляк ездил на работу на "Москвиче" - и постоянно ныл в курилке, что ему "Москвич" категорически не нравится как машина - убогая больно, мол, невзрачная, тихоходная и неповоротливая! - и он хочет поменять его на "Волгу" или на "Жигули". Западло ему было, видите ли, на "Москвиче" по Москве ездить, когда его друг Молостов и подруга Бурцева ездили на "Жигулях".
  И мы опять стояли и его утешали, помнится, искренне жалели Сашку, сопли ему вытирали, несчастному! Мы, у кого тогда даже велосипеда не было, кто на работу на общественном транспорте до пенсии ездили и угорело бегали через огромный Филёвский парк все 1980-е годы, боясь опоздать на службу. Нас тогда за опоздания даже и на 10-15 минут строго наказывали деньгами...
  
  5
  
  Потом в голове Щепина появился новый бзик, новый душевный раздражитель - дача, про которую он всякий раз стал нам мозги засерать в курилке. Вообще-то, дача у него уже была, но - родительская. И даже не родительская, а дедовская, которую его дед по отцу, пенсионер союзного значения, получил от государства в 1950-е годы, ещё до выхода на пенсию, и где потом проживал круглый год на постоянной основе. Я не был на той даче ни разу, не видел её: Сашка не приглашал. Но мужики, старожилы отдела, рассказывали, что дача у Щепиных была хорошая, капитальная и двухэтажная, с большим участком земли в подмосковном сосновом бору. Именно дача - место для отдыха, а не огород в 6-ть соток для выращивания овощей и фруктов, как это было у большинства простых советских людей, получавших участки земли от государства для прокорма. На этой даче жили Сашкины дед с бабкой круглый год, а на всё лето туда к ним переезжали его родители. Было там место, естественно, и для самого Сашки с молодой женой и сыном - но мало. И хозяйничать и всё устраивать по-своему Сашке там не давали - упрямились. "Вот помрём, - говорили, - похоронишь нас - тогда и перестраивай тут всё как хочешь, как будет душе угодно. Пожалуйста: ты тут будешь полный хозяин вместе с женой, когда нас не будет. А пока мы живы и здоровы, мол, - ничего не трогай, не переделывай и не выбрасывай. Нам тут каждая мелочь и вещь дорога - как память об ушедшей молодости".
  Вот Сашка и бесился всякий раз из-за такой очевидной дискриминации, жаловался нам на упёртых родственников, мешавших-де ему во всю душевную ширь развернуться и настоящим хозяином себя наконец почувствовать. Пока он был холостой - ему дача особенно-то была и не нужна: он редко там показывался. А уж как женился и сына завёл - переменился парень коренным образом. Под воздействием супруги, вероятно.
  - Задолбали они меня своим упрямством и тупостью, - говорил нам зло про деда с бабкой. - И сами уж давно не живут, пердуны старые, а только небо коптят, и мне не дают жить как хочется. Жди вот сиди, пока они окочурятся и сыграют в ящик. Хрен-два дождёшься! Сам вперёд них быстрее кони двинешь на этой грёбаной работе, от которой никакого проку нет, одни сплошные дрязги, нервы и расстройства! Нет, надо мне свою собственную дачу покупать, видимо, где мне на мозги никто капать не будет и диктовать свою волю. Давно бы уже купил, - да денег всё нет, катастрофически мне не хватает грошей...
  
  И снова мы его начинали дружно все утешать, мы - нищета и рвань, голь-моль институтская, у которой не то что дач, которая во время летнего отпуска даже за город выбраться не могла за неимением собственного клочка земли и денежных средств на дикий отдых в палатках. А с путёвками в дома отдыха и санатории были большие проблемы: молодёжи их не давали у нас. Путёвками пользовались старики в основном, заслуженные ветераны предприятия. А мы, молодые сотрудники НИИАПа, так весь отпуск в Москве и болтались, как правило, если родственников в деревне не было, - отдыхали-отсыпались от работы дома, ремонтировали жильё собственными руками...
  
  6
  
  Но вот чем нас неуёмный хапуга и вечный нытик Щепин по-настоящему однажды "убил" - так это разговором про личный компьютер. Подходит он как-то к нам в курилке с тоскливым и озабоченным видом - и говорит, обречённо вздыхая, что намеревается сыну своему компьютер приобрести, мечтает об этом - точнее. Но вот как и на что это сделать? - пока не знает, не представляет даже. И оттого грустит, места себе, разнесчастный, уже который день не находит.
  А это, напомню, вторая половина 80-х годов была, время правления Горбачёва, когда европейский, американский и китайский рынок ещё только-только открывался для россиян, и когда весь наш институт ещё на БЭСМах и на ЕСках свои программы гонял, а о персональных компьютерах в большинстве отделов ещё и разговоров не было. Они тогда в небольших количествах завозились в страну и являли собой диковинку настоящую, как и мобильные телефоны, личные принтеры с ксероксами, стоили очень и очень дорого и были доступны не многим - партийным бонзам и членам правительства разве что, нарождающимся бизнесменам, ставших впоследствии олигархами. А наш неугомонный и тщеславный Сашка уже нацелился такую вот игрушку сынишке своему купить, чтобы начать приучать паренька к компьютерной технике.
  - На хрена ему компьютер, Сань, маленькому пацану? - таращили мы глаза на Щепина. - Ещё успеет, насидится за столом и за монитором: у него вся жизнь впереди. А пока лучше спортом пусть занимается и по улице с дружками бегает после школы, воздухом дышит, силы и здоровье копит. Это гораздо полезней, чем дома в духоте сидеть и глаза за экраном ломать, в очкарика и додика превращаться.
  - По улице он и так бегает больше чем достаточно, - нервно отвечал нам Щепин. - А компьютер парню нужен, и обязательно, чтобы мозги развивать и идти в ногу со временем. За компьютерами - будущее, пацаны, за искусственным интеллектом. Вот я и хочу, чтобы мой Сашка (сына Щепина Сашкой звали) в авангарде жизни шёл - не в хвосте; не отставал от времени чтобы, в дебила и неуча не превращался...
  
  Нам было подобное чудно слышать, и где-то неприятно даже.
  - Да мы вот компьютеры эти ещё и в глаза не видели, - отвечали мы ему, смеясь. - На БЭСМе программы гоняем до сих пор, в лучшем случае - на ЕСках. И ничего, как видишь, живы и здоровы все, в дебилов и неучей не превратились, как ты говоришь.
  - Вы можете жить как хотите, можете до пенсии старушку-БЭСМ насиловать и ломать, - зло отмахивался от нас Щепин, собираясь уходить раздражённо. - А сына своего я хочу человеком сделать, чтобы он со временем в ногу шёл, повторю, а не плёлся всю жизнь на обочине Истории.
  Сашка, по-видимому, хотел сказать другое: так нам тогда показалось всем, - да постеснялся. "Вы - русские лапотники и мудаки, свиньи и шабесгои! - крутилось у него в голове и глазах презрительно-ядовитое. - Чего мне, еврею высокородному, выходцу из богатой семьи, на вас ровняться?!"
  Но этого он не сказал, удержался - чтобы не рвать с нами, коллегами по работе, связь таким своим предельно-честным ответом. Только лишь взглядом презрительным он нас тогда опалил - и вышел из курилки вон: пошёл скорой нервной походкой на рабочее место...
  
  7
  
  А теперь попробую рассказать в двух-трёх словах, какое лично у меня сложилось мнение о Щепине-человеке за время пятилетнего общения с ним, пусть только беглого, шапочного, служебного. И, тем не менее.
  Так вот, я видел и сознавал, наблюдая и изучая Сашку каждый Божий день со стороны, что парень он был безусловно неглупый и грамотный, волевой, амбициозный и целеустремлённый. Что было - то было: глупо и подло это скрывать. Он умел ставить цели и добиваться их любыми способами и средствами, слушать и слышать людей умел. Тех в особенности, кто ему нравился, кто был симпатичен и люб. Слушал человека - и мотал на ус, делал для себя выводы... И это было хорошо: мне всегда нравились такие люди - деловые, думающие, знающие и пробивные, внимательные к окружающим. Я никогда не любил и не терпел двуногих тупых самцов с двумя извилинами в мозгу, кто носит голову на плечах исключительно для еды, причёсок и поцелуев. Кому на всё и на всех насрать кроме жратвы, развлечений и похоти. Кто рождается только лишь для того, чтобы "тёлок" трахать и удовлетворять, менять их одну на другую, живя по принципу: "лучше баб могут быть только бабы, на которых ещё не бывал". А таких я встречал предостаточно, поверьте... Сашка же "племенным бычком-совратителем" не был даже и близко, коллекционером пылких женских сердец, охочих до любви и ласки, до безумных страстей. Он был ЧЕЛОВЕКОМ, а не ЖИВОТНЫМ о двух ногах. И это ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ качество в нём мне всегда импонировало, грело сердце и душу.
  Но видел я и другое, что меня в Щепине сильно коробило и напрягало всегда, отталкивало от него как от чуждого и враждебного мне элемента. Этот человек не терпел инакомыслия и своеволия - зверел и взрывался гневом, визжал как свинья под ножом, когда ему перечили и пытались по своему всё решить; тем паче - когда хотели его в наглую облапошить. На своевольников и обидчиков, на аферистов, тем паче, он готов был с кулаками кинуться и на куски порвать, унизить, обругать, обматерить, смешать с грязью. Причём, было не важно, кто стоял перед ним и кто в его глазах провинился - старый заслуженный сотрудник или молодой пацан: реакция его была на всех одинаковая и молниеносная, жестокая и без-пощадная реакция. Он этим покойного В.В.Жириновского очень сильно напоминал, многолетнего депутата и руководителя партии, которого народ наш в насмешку Жириком звал, другом другого политического клоуна-пустомели - Зюги. Так вот, Жирик тоже с трибуны Думы мог запросто матюгами в оппонента пульнуть, обозвать коллегу-депутата принародно пидаром и сифилитиков: задевать за живое "сына юриста" было себе дороже.
  Вот и с Сашкой похожая наблюдалось картина. Я очень хорошо помню, к примеру, как Щепин однажды при всех сцепился в коридоре с нашим начальником сектора, Родионовым Кириллом Павловичем из-за какой-то сущей ерунды; сцепился с человеком то есть, по возрасту ему в отцы годившимся. Это было тем более странно и непонятно видеть со стороны, их публичную громкую склоку, что наш Кирюха был мужичком хитрым, скользким и подлым как сто чертей, ни с кем открыто не конфликтовал, действовал исподтишка с подчинёнными, через чужие руки. Старался, короче, всегда, в любой ситуации ужом пролезать "между капелек". Оттого и проработал всю жизнь на должности начальника сектора, ничего из себя в интеллектуальном плане не представляя. Он и Щепина всегда стороной обходил, не желая связываться с молодым и борзым евреем.
  Но и при таком-то своём страусином поведении он однажды всё же "оступился" и под Сашкину горячую руку попал, сам того не желая, как представляется. Я даже не знаю, что там у них произошло: не понял причину конфликта. Хорошо помню только, на шум из комнаты в коридор выйдя, как разгневанный и "ощетинившийся всеми иглами" Сашка прилюдно кричал и материл перетрусившего Кирилла, обзывал его, покрасневшего и раздувшегося как помидор, самыми мерзкими и непотребными словами, которые воспроизводить не хочется. Униженный и оплёванный мальчиком-сопляком Родионов долго потом ходил по отделу - обтекал, чистил душу свою от полученного оскорбления...
  
  После того памятного эпизода я твёрдо решил для себя не иметь с Сашкой никаких общих дел. Решил его стороной обходить, чтобы самому не попасть под раздачу...
  
  8
  
  Весной 1988-го года Щепин защитил наконец диссертацию в Бауманке: кончились его мучения и мытарства, унижения и траты денег на подкуп учёных дельцов. Он был необычайно гордым и важным после этого, став кандидатом технических наук: первый маленький шаг к большим научным и руководящим должностям им был сделан.
  Ровно через год, весной 1989-го года, он сделал и другой важный шаг на пути к НИИАП-овскому Олимпу - вступил в партию. И этот его ловкий трюк с членством в КПСС в достаточно молодом возрасте был куда более поразительным, чем даже учёная степень, ибо вступить в партию советской интеллигенции было очень сложно: наши НИИАП-овские инженера десятилетиями стояли в очереди на партийный билет, ходили в статусе кандидатов. Им, кандидатам, не членам ещё, уже надо было и взносы регулярно платить, и на партсобраниях постоянно присутствовать, слушать весь тот агитационно-пропагандистский бред, что сыпался на головы коммунистов. Ну и показывать коллегам пример во всём, демонстрировать окружающим образцово-показательную жизнь свою и работу.
  В нашем отделе, в секторе Щепина, между прочим, работал мужик на должности ведущего инженера, Женька Сёмин, Евгений Николаевич, двухметровая худющая и тупая "жердь", которому в те годы было за 50-т уже, и который уже более 20-ти лет состоял кандидатом. Очень хотел человек членом партии стать, был убеждённым и фанатичным коммунистом не хуже героя одноимённого советского фильма. Но его не принимали - мурыжили и мурыжили: очередь! Вступил он в партию только в конце 1990-го года, когда оттуда все прохиндеи и ловкачи уже побежали массово и наперегонки, как известно. А Евгений Николаевич, наоборот, вступил. И хранил он свой партийный билет потом все 90-е годы бережно - всё ждал, дурачок, что советская власть вернётся.
  А вот еврей и пройдоха-Щепин в партию пролез в 30-ть лет каким-то хитрым Макаром, растолкав всех русских кандидатов локтями, разбросав их в разные стороны. Потому что мода тогда такая на коммунистов была, и он понимал прекрасно, что без партбилета в кармане ему путь "наверх" заказан. Он и пролез в члены КПСС, используя крепкие еврейские связи...
  
  Всего один год только в партии и про-состоял, промучился парень: взносы платил ежемесячно, и не маленькие, кис, дурел и скучал на собраниях регулярных, слушал тупые речи такого же тупого горе-парторга. Куда деваться-то?! - надо было! "Назвался груздём - полезай в кузов"... А потом случилось неожиданное и непредвиденное для всех советских коммунистов событие. На ХХVIII Съезде КПСС 12 июля 1990 года Борис Ельцин, науськанный своим окружением, ведшим его, как барана, к Власти, публично в зале пленарных заседаний встал и объявил о выходе из коммунистической партии. Потом подошёл к трибуне Президиума твёрдым широким шагом, трезвый и бодрый в тот знаменательный день, положил перед опешившим Горбачёвым свой партийный билет под вспышки сотен кино- и телекамер - и гордо вышел из зала вон с видом победителя.
  И вслед за ним, как по команде свыше, дружно и массово принялись сдавать свои партбилеты парторгам и все советские евреи, держащие носы по ветру. Особо отличился здесь и прославился на всю страну Марк Захаров, видный сионист-русофоб и масон, а по совместительству известный эстет и деятель культуры, главным режиссёром столичного театра Ленинского комсомола проработавший 40-к лет и всем своим возвышением и карьерой, деньгами несчитанными и наградами обязанный именно членству в КПСС. И, тем не менее, он, советский Иуда-Искариот, или тот же генерал-перебежчик Власов, вслед за дебильным алкашом-Ельциным собрал журналистов в театре и под вспышки софитов и треск кино- и телекамер прилюдно СЖЁГ свой партийный билет!!! Понимай: выразил таким паскудным и омерзительным образом вскормившей его партии своё человеческое презрение, своё фи... Нет, как хотите, дорогие мои читатели и друзья, - но большей гадости и мерзости и придумать было нельзя: этим профессиональный лицедей-Захаров всех тогда переплюнул. И вот теперь именем этого оборотня-перевёртыша без совести и без чести назван популярный в Москве театр Ленинского комсомола. Ходишь мимо и диву даёшься, и думаешь с грустью: в какое же дикое, подлое и тошнотворное время мы теперь все живём! Какими же человеческими отбросами умудрились загадить-засорить либеральные власти страны и Москвы души и умы россиян, повесив таким вот отвратительным упырям доски на здания, поставив памятники, назвав улицы и театры. Ужас! ужас!...
  
  Оборотистый Щепин, пробывший в партии чуть больше года, напомню, тоже быстренько избавился от своего парт"билета - и вздохнул свободно, поганец, героем себя почувствовал, отчаянным либералом-перестройщиком, идущим в ногу со временем, - не коммунистом. Одновременно с ним это сделали и все евреи нашего института: выбросили билеты в корзины с мусором и умыли руки, забыли про ненавистную им партию, одарившую их таким количеством добра за целую жизнь, таким количеством благ и денег. Бросали билеты и русские коммунисты: зачем скрывать? - но через одного, а может и реже: статистики у меня нет. Помню только одно, главное: массовым в русской среде, поголовным, тем паче, это явление не стало. Я, например, лично знал многих рабочих и инженеров-россиян, кто ещё долго потом свои партбилеты хранили, ходили на анти-ельцинские митинги все 90-е годы под руководством Ампилова и Зюганова, восставали против грабительских антинародных реформ, против приватизации и новой воровской жизни. Толку, правда, от тех протестов не было никакого, потому что Маятник Истории качнулся в другую сторону - в сторону капитализма...
  
  9
  
  Что касается меня лично, - то меня Щепин не поспешным выходом из компартии поразил, в которую он пролез каким-то непостижимым образом, без-совестно растолкав локтями тех, кто давно уже стоял в очереди. Он был евреем, скажу ещё раз, - и потому с молодых лет был приучен так жить: агрессивно и безжалостно бороться за место под солнцем, как и держать нос по ветру. Поразил он меня тем, что к концу 80-х годов, когда горбачёвская перестройка была в самом разгаре, он вдруг занялся благотворительностью. Это Сашка-то, сугубый и законченный индивидуалист и эгоист, патологический русофоб и жадина, за копейку удавиться готовый, а нас, гоев-коллег, в упор не видевший никогда, не считавший нас за людей, за ровню. И вдруг он с другом Молостовым, таким же патологическим жадиной, эгоистом и русофобом, стал бегать по Филиалу целыми днями и собирать деньги с русских парней и девчат - якобы на помощь бастующим шахтёрам. Именно русских сотрудников они оба трясли, "опускали на бабки": к филиальским евреям они с подобною просьбой почему-то не обращались...
  
  Напомню читателям, что в конце 80-х мiровое еврейство с Ротшильдами и Соросом во главе задалось целью разрушить Советский Союз и прибрать к рукам его несметные богатства: природные и накопленные за 70-т лет. Для этого и был поставлен в Кремль пустазвон-Горбачёв, призванный по максимум расшатать скрепы Советской Державы. А потом мiровые финансовые воротилы планировали привести в Кремль алкаша и дебила Ельцина, чтобы его руками разрушить СССР через Беловежский сговор.
  Беловежье, однако, было заключительным актам развала и дележа. А до этого надо было максимально дискредитировать через СМИ и агентов влияния иудушку-Горбачёва и его политику. Для дискредитации, помимо прочего, закулисные дяди привезли в Москву и шахтёров из Донбасса, посадили их на Горбатом мосту перед Домом Советов, если кто помнит ещё. И они в течение двух недель сидели и стучали касками об асфальт в центре столицы как дятлы те же - привлекали внимание мiровой прессы к своему якобы бедственному положению; ну и попутно они, бунтари, требовали увеличения зарплаты. Всё это был чистый спектакль, рассчитанный на обывателя, которым рвавшиеся к власти евреи нагнетали нервозность в стране и накаляли обстановку. А главное - провоцировали на холостой выстрел будущих организаторов ГКЧП, который входил в план развала страны и был лукавым иудеям только на руку (подробнее читайте об этом в моём романе "Немеркнущая звезда").
  Я не могу определённо сказать, что наш пройдоха-Щепин был как-то причастен к этому глобальному плану Сиона. Скорее всего - нет, если судить по его дальнейшей жизни и судьбе, совсем даже не выдающейся. Мне кажется, я даже уверен в том, что он просто решил воспользоваться обстановкой и набить себе карман под шумок лёгкими деньгами. Обычная еврейская практика, тысячелетняя.
  А теперь расскажу, как он это делал. Летом это было, как сейчас помню, в 89-м году. Я сидел за своим рабочим столом у окна в первой по счёту комнате: на этаже их было 11-ть. Комната наша была большая, просторная, очень светлая из-за огромных окон. В ней сидели и работали восемь человек, сотрудников сектора. Трое из них, включая меня, были мужчинами, а остальные - женщины. И старые, и молодые - всякие.
  Я сидел и напряжённо думал о чём-то, при этом машинально смотрел в окно, залитое июньским солнцем. И не услышал, как в нашу комнату Щепин зашёл ближе к обеду и сразу же ко мне направился, минуя всех остальных присутствующих.
  - Привет, Сань, - легонько хлопнул он меня по плечу, останавливаясь сбоку. - Как дела?
  - Нормально, - от неожиданности ответил я испуганно, поворачивая голову налево, в сторону Сашки, удивлённо тараща глаза по поводу его визита; раньше-то он никогда ко мне не приходил: не было случая.
  - Слушай, Сань, - начал Щепин с места и в карьер, без вступления и раскачки. - Не хочешь в благотворительности поучаствовать, бастующим шахтёрам деньгами помочь? А то они, бедные, там сутками на мосту торчат голодные и холодные, безденежные и без-приютные, за наши интересы с правительством бьются. А мы тут в тепле и светле сидим - и в ус не дуем, не обращаем на них внимания. Нам хорошо - и ладно. А на остальных нам плевать - эгоистам законченным. Вот потому мы так и живём уже столько веков - хуже и беднее чем в Африке. Нельзя так, Сань, нельзя! Согласись! Добром такое равнодушие наше не кончится.
  - А мне-то что делать, не понял? от меня-то что нужно? - спросил в свою очередь я, продолжая с удивлением глядеть на Щепина и как бы заново открывать его для себя как человека.
  - Я же сказал уже: деньгами шахтёрам помочь. Мы с Молостовым фонд помощи на предприятии организовали: бегаем по отделам и собираем деньги. Поэтому, если хочешь и можешь шахтёрам помочь - помоги. Любой сумме будем рады.
  - Ладно, помогу, - тихо ответил я, оборачиваясь назад и ещё плохо чего соображая: так это всё неожиданно для меня было. Обернулся и увидел, как бабы из нашей комнаты дружно уставились в мою сторону, ожидая моей реакции: пошлю я Щепина, не пошлю; пожадничаю или раскошелюсь.
  Я не послал, разумеется: выставляться крохобором-жлобом перед ними было мне не с руки, зарабатывать репутации в коллективе махрового эгоиста и скряги. Скрепя сердцем полез в сумку за кошельком, намереваясь отдать Щепину рубль, максимум трёшку. Когда доставал кошелёк - думал про себя: "Шахтёры какие-то из Донецка! Кто их сюда звал, и на кой ляд они в Москву примчались?! Зарплату им маленькую платят, видите ли! Получают рублей 400-500 в месяц, в два раза больше, чем я. А я им помогать ещё должен. И Сашка Щепин, хитрюга: в комнате ко мне подошёл, битком набитой бабами, - не в курилке. В курилке мне было бы легче его послать с его фондом. А теперь вот попробуй пошли: на весь отдел ославишься..."
  Думая так, я достал и открыл кошелёк, и с ужасом увидел там лишь один червонец. Ни рублей, ни трёшек в кошельке не было... Делать было нечего, отказываться было уже нельзя; как нельзя было просить у Сашки и сдачу.
  Я нехотя достал червонец и протянул его Щепину: - На-а-а, возьми, - сказал, побледнев.
  Сашка опешил от неожиданности: - Многовато будет. Поменьше нет?
  - Бери, бери! Помогай шахтёрам, - скривившись в улыбке, ответил я. Ответил и подумал с грустью, что обедать сегодня мне будет уже не на что. На червонец-то в то время я полторы недели обедать ходил: обед в нашей столовой в то время стоил 70-80 копеек. Хороший куш Щепин с меня сорвал, подлец хитрожопый, без-совестный, - и ушёл, собой чрезвычайно довольный...
  
  Он ушёл, а ко мне через минуту тихо подошла Валентина Подгорская, нашего сектора старший инженер, давно работавшая на предприятии, сидевшая от меня через стол и всё, естественно, видевшая и слышавшая.
  - Саш! Ты совсем обалдел что ли?! - стала с жаром шептать она мне в самое ухо, боясь, что её услышат бабы-еврейки и Щепину передадут. - Этому аферисту десять рублей подарил. Зачем?! Он уже несколько дней по отделу бегает и нас поодиночке отлавливает и трясёт - на бабло раскручивает. Решил под шумок своё материальное состояние улучшить, пользуясь всеобщей неразберихой.
  - Он же для шахтёров деньги собирает, - ещё больше бледнея, тихо возразил я.
  - Да какие шахтёры?! - окстись! - возмутилась Подгорская. - Нельзя же быть таким наивным дурачком-простачком, Саш, имея диплом МГУ в кармане. Этих шахтёров засланных там поят и кормят и без него - и хорошо, как говорят, кормят. А он решил на пару с Молостовым свой карман под это дело набить посредством какого-то левого фонда, который они сами же, наверняка, и организовали. Чтобы Щепин кому-то там помогал?! - я тебя умоляю! Плохо ты его знаешь! Он всю жизнь под себя гребёт, сволота, и весь мiр ненавидит: он скорее удавится! Ступай и возьми у него эти деньги назад немедленно, пока ещё не поздно это, - на себя их лучше потрать. Завтра он тебе их уже не отдаст! Скажет - нету...
  
  Но я никуда не пошёл, естественно. Идти - и требовать свой червонец назад у Щепина, откровенно давать задний ход, становиться прохвостом было выше моих сил. Я был не так воспитан. Проглотив обиду, занял рубль у друзей на обед - тем всё дело тогда и кончилось... Но про благотворительные фонды с тех пор я спокойно слышать уже не могу, тот давнишний эпизод вспоминая. Знаю, что их организовывают с начала 90-х годов такие же вот оборотистые дельцы-евреи, как Щепин, прикрываясь больными детьми и какими-нибудь катастрофами и трагедиями человеческими. Организовывают, приглашают известных актёров в качестве ширмы, которые ежедневную рекламу фондам делают через СМИ, платят этим шутам гороховым копейки за работу. Сами же миллионы тихой сапой гребут - и живут в России-матушке припеваючи...
  
  10
  
  После провала ГКЧП в августе 1991-го года я решил уволиться из института. Мне до чёртиков надоели тот всеобщий бардак и морально-нравственное разложение, что с головой захлестнули и пожирали изнутри наше и без того пустое, никчёмное, откровенно-паразитическое предприятие. Скопив некоторое количество денег, достаточное для тихого житья-бытья в советское время, я вознамерился год-другой посидеть дома и написать что-нибудь стоящее - чтобы заявить о себе как о новом русском писателе, закрепиться на новом поприще понадёжнее, а заодно - в сердцах и умах людей. Заниматься литературой по праздникам и вечерам, то есть урывками и ущипками, мне до чёртиков надоело: страсть к писательскому ремеслу давно уже овладевала мной настойчиво и властно. А к математике страсть охладевала, увы, к ней самой и её практическим применениям.
  Однако посидеть спокойно за письменным столом в домашней тиши и уюте мне тогда не удалось, к великому сожалению. После провала путча в стране началась форменная вакханалия: галопирующая инфляция и почти ежедневный рост цен на товары первой необходимости быстренько обнулили все мои накопленные про запас денежки. Не на что стало жить. Меня это повергло в ужас, ясное дело, поломало все мои намеченные литературные и житейские планы, и я начал срочно обзванивать и объезжать своих университетских товарищей, чтобы они помогли мне трудоустроиться и переждать-пересидеть беду... Но и этого не случилось в итоге: такая вот грустная была история, - потому как товарищи мои горемычные, кандидаты и доктора наук, объятые чемоданным настроением, готовились увольняться и уезжать за границу - спину перед капиталистами гнуть. Кто в Европу намылился, кто - в США, чувствуя, что их родная страна, Россия, накануне грандиозного шухера. Трудоустроить к себе они меня могли и даже согласны были - но не советовали этого делать. Говорили, что долго я на грошовых академических заработках не протяну, которые неизвестно ещё - будут ли.
  И тогда я, от отчаяния и безысходности, пошёл торговать жвачкой с одним моим филиальским дружком-прощелыгой: он меня и трудоустроил. Восемь месяцев я простоял-промучился на улицах и площадях Москвы с разложенным на столе заморским товаром - как заправский купец-коробейник втюхивал москвичам и гостям столицы душистую и диковинную тогда пищевую резинку, пиво баночное, пенное и ароматное, и американские сигареты. Зарплату домой сумками таскал, буквально, питался ежедневно красной икрой и другими деликатесами - но и уставал страшно физически и морально, работая через день по 12 часов. Про литературу я в то время и не вспоминал - не до неё уже было. Лежал на домашней кровати пластом весь выходной - копил для следующего торгового дня силы... И получается, что я уволился из Филиала зря, потому что ничего я за восемь вольных месяцев не написал и не прочитал совершенно...
  
  И в мае 1992 года я решил вернуться назад оплёванным и униженным Тотошей, в свой покинутый институт на Филях, до чёртиков надоедливый и постылый, - когда мои силы физические и душевные меня окончательно покинули. Не родился я торгашом, увы и ах, а родился кабинетным работником, домоседом.
  В Филиале в это время молодёжи почти не осталось - разве что совсем никудышная и ни на что не годная "плесень": дебилы полные, чмошники, трутни и лежебоки, блатота так называемая, не способная "ни украсть, ни постоять на атасе". Все бойкие и толковые парни и девушки один за другим уволились сразу же после меня - бросились хапать и торговать; пардон - приватизировать, рвать на куски и переправлять за рубеж бывшую социалистическую собственность, полученную в наследство от отцов и дедов... Не было в отделе и Сашки Щепина, который, плюнув на диссертацию и учёное звание кандидата наук, на карьеру научно-исследовательскую, престижную ещё совсем недавно и высокооплачиваемую, уволился вместе со всеми, организовав всё с тем же Молостовым какое-то ООО по продаже в России компьютеров. И говорят, прекрасно себя на новом месте чувствовал первое время, доволен был новым занятием.
  Я, когда слышал такое, только диву давался и думал, сидя в опустевшей комнате и растерянно смотря в окно, как же диковинно устроены всё-таки наши меньшие братья-евреи. За ними в жизни не угонишься ни за что: социальная мобильность их поражает. Нас, великорусских тяжёлых на подъём насельников Святой Руси, прямо-таки оторопь берёт от их стремительных переодеваний и переобуваний в воздухе, от смены кумиров и взглядов, приоритетов и профессий. Ведь столько сил, помнится, Сашкою было потрачено на диссертацию, да и денег тех же, если вспомнить его прошлое нытьё. И вот диссертация была им успешно защищена, учёная степень получена. Казалось бы, расправляй крылья, парень, и ясным соколом лети ввысь - пиши докторскую, становись учёным-теоретиком, светилом космической отрасли. Силы и возможности для этого есть, да и здоровьем Бог не обидел... И Сашка бы так и сделал, наверное, зная его характер и психологию, буром наверх попёр, к большим должностям, деньгам и славе! - если бы не Ельцин Борис Николаевич, дебил, кутилка и баламут, который, захватив Кремль со своей воровской командой гопников, позволил народу на первых порах безнаказанно и обильно грабить страну, территориально обкромсанную со всех сторон Мать-Россию... И ошалевший от радости Сашка, забыв про диссертацию и науку, с головою бросился в этот узаконенный новой властью грабёж, стараясь крепко вписаться в новую воровскую жизнь и как можно туже набить карманы. Будто и не было МВТУ, аспирантуры за его плечами и 15-ти лет инженерной работы в НИИАПе; будто никогда не состоял он в коммунистической партии, по щелчку убеждённым демократом став, ярым сторонником алкаша и ворюги-Ельцина. Парадокс, да и только!!! Мы, православные русские люди, напомню ещё раз, так жить не можем и не хотим в основной массе своей. Не так нас Творец-Создатель устроил...
  
  И тут непременно надо сказать, в дополнение, что исключением в своём сверх-оборотистом поведении Щепин не был. Я знал много молодых евреев в приснопамятные 90-е годы, проявлявших настоящие чудеса перевоплощения и лицедейства. Евреев, из "великих учёных", "художников" и "музыкантов", "великих преподавателей" школ, техникумов и институтов, какими они себя в советские годы все дружно позиционировали и рекламировали в жизни и быту, быстро становившихся заправскими и первостатейными торгашами, которым пробы было поставить некуда, с которыми невозможно было тягаться в торговом ремесле. Я смотрел на них на всех со стороны - и только диву давался, думая про себя:
  "А чего же это они раньше-то в торговлю не шли, где у них так лихо и складно всё получается? чего сидели и протирали штаны в каких-то левых конторах, пошлый театр устраивали, морочили себе и людям головы?"
  Единоверец и едино-кровник Щепина, Березовский Борис Абрамович, - тот, как известно, даже и докторскую диссертацию, непонятно как защищённую, забросил ко всем чертям и сделался олигархом - расхитителем госсобственности, понимай, - и казначеем семьи Ельцина по совместительству. Если б не перестройка, он бы, вероятно, советским академиком стал и гремел в СССР точно так же, как гремел в 90-е годы в России, но уже на ином, воровском поприще...
  
  Щепин, как мне теперь представляется на досуге, сильно завидовал пройдохе и ловкачу Борису Абрамовичу, тайно ровнялся на него, может быть и молился даже, и очень хотел повторить его славный в бизнесе путь. Но... увы, не сложилось. Не всем так как Березовскому и Гусинскому, Абрамовичу и Чубайсу, Фридману, Авену и Дерипаске фартит. Для этого требуется что-то ещё, помимо еврейского происхождения. В какие-то тайные клубы и ложи наверное надо вступать, проходить там долгий курс обучения и зомбирования, давать суровые клятвы верности на крови фанатично служить сильным мiра сего до гроба. Щепин такого тайного подвига не совершил - и потому ничего не добился на торговой стезе, ничего существенного точнее.
  Организованное им ООО "Рога и копыта" просуществовало несколько лет всего, а потом лопнуло и закрылось: много торговцев оргтехникой в Москве развелось в 90-е годы - больше, чем самих компьютеров и сопутствующих им товаров. И оставшийся без работы Сашка по еврейским тайным каналам устроился в какую-то крупную компанию - в тот же "Газпром" или ещё куда: точно не знаю. Нашим бабам-еврейкам плёл, с которыми иногда перезванивался от скуки, что дослужился там якобы до больших высот - до должности коммерческого директора вроде как даже, зама то ли Лёши Миллера, то ли Игоря Сечина, то ли ещё кого. Я думаю, что врал, цену себе самому набивал, потому как в Интернете про него вообще ничего неизвестно и не написано. А там можно прочитать в подробностях и про куда меньшие персонажи современной российской действительности: это про нормальных людей там не найдёшь ничего. А уж топ-менеджерам крупных российских компаний там, как правило, посвящается несколько страниц с фотографиями во всех видах и ракурсах. Их жизнь освещена там со всех сторон - и с коммерческой, и с семейной, и с тайной... А про Щепина там имеется всего лишь одна строка в Яндексе. Сказано, что в 90-е годы Щепин А.С. стал учредителем ООО, которое в те же 90-е и ликвидировалось. Всё! Ничего большего про самовлюблённого гордеца-Сашку в Истории не осталось, и уже не останется, вероятно: время его ушло...
  
  И что он получил для себя в итоге, поменяв научную среду на торговую? - давайте попробуем разобраться, подвести черту его жизни. Бабы-еврейки рассказывали с восторгом в голосе, что он машину новую себе купил, иномарку какую-то. Но кого в наше время удивишь иномарками, на которых сейчас даже и школьники на уроки ездят, а студенты - в вузы. Трепались бабы, что он и квартиру свою в Медведково поменял на центр Москвы - переехал жить рядом с Савеловским вокзалом. Но и это всё мелочи, доступные теперь многим обывателям-москвичам. А больше про Щепина-бизнесмена и рассказать нечего. Мне, по крайней мере, ничего другого, кроме его нового авто и квартиры, не известно. Собственных дворцов на Рублёвке, а это главный признак достатка и успеха господ-ельцинистов, Щепин не заимел (в противном случае об этом весь наш огромный НИИАП бы знал, Сашка бы растрезвонил, не поленился!), как не стал он ни олигархом, ни министром, ни банкиром, ни теневым дельцом-мафиозником наподобие Шабтая Калмановича. Сидит, наверное, теперь на своей крутой фирме в должности начальника какого-нибудь пустяшного отдела, и это - в лучшем случае, перекладывает бумажки с места на место, как и все чиновники средней руки, каких - миллионы, от скуки гоняет чаи вёдрами и с тоской вспоминает молодые годы, где он уважаемым человеком был, кандидатом наук и старшим научным сотрудником с большой перспективой, руководителем группы. Останься он в институте продолжать работать дальше, не пустись он в погоню за длинным шальным рублём, за халявой, - он бы, как мне представляется, много мог добиться. Куда большего, во всяком случае, чем добился теперь, перейдя в бизнес, где, как известно, евреями всё под завязку забито, где их процент зашкаливает и ужасает... А с ними не поскандалишь, локтями не потолкаешься и изо рта сладкий и жирный кусок не вырвешь, как с русскими инженерами когда-то он подобное практиковал: евреи могут и укусить, сделать больно. Вот Щепин и сидит там никчёмной попкой тише воды, ниже травы - прошлую жизнь с тоской вспоминает, как думается мне, где он человеком был. А мог бы стать ЧЕЛОВЕЧИЩЕМ!
  Наш Филиал ведь в начале 2000-х закрыли за ненадобностью, и всех сотрудников, кто ещё остался в живых, кто мог самостоятельно двигаться и не впал в маразм, перевели в главное здание на Калужской. А там прозябали одни дряхлые старики тоже, которые как мамонты вымирали, как динозавры. И заменить их было некому - талантливой молодёжи почти не осталось на предприятии после лихих 90-х годов. Так что, останься Сашка работать в НИИАПе, - он бы мог высоко взлететь, при его-то амбициях и хватке волчьей, при его связях. Мог бы, защитив докторскую диссертацию, и генеральным директором стать, или, на худой случай, одним из его замов. Катался бы после этого парень как сыр в масле и горя никакого не знал: ведь космос при Путине стал чуть-чуть оживать, пусть показно и временно, заметно увеличилось финансирование. Так что, и денег было бы у него, руководителя, вагон, и власть немереная, и всё остальное, что этой власти сопутствует...
  
  Но... не случилось этого, увы. Злую шутку сыграла с ним его патологическая жадность к деньгам и славе, из-за которой Сашка скверно распорядился своей судьбой, не на ту лошадь в итоге поставил, или не на ту карту. И остался у разбитого корыта парень, как бабка из сказки Пушкина про "Золотую рыбку". Что делать? - не угадал! Сиди теперь - и сопи озлобленно, кусай досадливо губы!... С голоду он и сейчас не пухнет, конечно, - но не об этом же речь. Сидеть и до пенсии протирать штаны мелкой сошкой даже и в "Газпроме" - это совсем не то, извините, к чему Щепин с молодых лет стремился. Это для него как плевок в лицо, как пощёчина, как любимой супруги измена!... Вот и выходит, что просвистел он, патологический сребролюбец и карьерист, свою жизнь скворцом, полностью оправдав таким образом кличку, "Сашка-свист", которую ему однажды в Филиале дали... Кто это сделал, кто так точно рассмотрел и узнал итог его карьеры через толщу лет, прозрев будущее? - я не знаю. Когда я пришёл на Фили, его уже так за глаза звали-величали люди, молодые парни из курилки. Но человек, кто это придумал, был гениальным провидцем: одним словом СВИСТ судьбу Сашки предугадал; сам того не ведая начертал путь, по которому Щепин в итоге как телок тупой и проследовал...
  
  
  Сверхмерный страдалец
  
  "Есть лица, подобные пышным порталам,
  Где всюду великое чудится в малом.
  Есть лица - подобия жалких лачуг,
  Где варится печень и мокнет сычуг.
  Иные холодные, мёртвые лица
  Закрыты решётками, словно темница.
  Другие - как башни, в которых давно
  Никто не живёт и не смотрит в окно..."
   Николай Заболоцкий "О красоте человеческих лиц"
  
  
  1
  
  С главным героем второго рассказа - Сашкой Ворониным - я тоже познакомился на Филях и даже посидел с ним какое-то время рядом, в одной комнате, в начале 90-х годов, когда он перешёл к нам в сектор. Слава Богу - не долго всё это длилось: долго бы я близкого общения с ним не вынес - с ума бы сошёл. Уж больно он был прилипчивым и занудным парнем (если не сказать заёб...стым): душу из собеседника прямо-таки клещами тащил, гад, питался чужой энергией как вампир заправский...
  
  Однако перед тем, как рассказывать дальше, хочу сразу же оговориться и пояснить читателям (хотя это надо было бы сделать раньше, ещё в первом рассказе), что в Филиале НИИАПа (Научно-исследовательский институт автоматики и приборостроения) я оттрубил-отмаялся около 20 лет. Целая жизнь по сути осталась там: больше-то я после этого нигде не работал... Не удивительно, что за эти годы я встретил на том предприятии много прелюбопытных и по-своему замечательных персонажей, научных сотрудников и инженеров, техников, лаборантов и работяг, руководителей тех же, коренных жителей столицы. Мало того, имел возможность поближе и получше познакомиться с ними при ежедневных тесных общениях, внимательно их разглядеть и даже невольно влезть к ним в душу и составить о каждом максимально-полное впечатление. Психологические портреты самых ярких и запоминающихся филиальских сослуживцев, кто сильно зацепили меня, я и предоставляю теперь на зрительский суд. Верю и надеюсь, что люди не разочаруется, дочитав произведение до конца. Мне, как автору, во всяком случае, картины прошлого (реминисценциями их зовут философы-мудрецы, литературные критики и историки) доставили истинное удовольствие. Я как будто в Филиале давно закрывшемся мысленно опять побывал и заново прожил первую половину жизни, в которой столько было всего занимательного навалено и намешано...
  
  Так вот, Сашку Воронина, второго моего филиальского тёзку, первые годы работы я плохо знал и редко видел - только мельком, издалека, когда он в туалет иногда забегал на одну минуту. С нами, молодыми сотрудниками соседнего отдела, в курилке он никогда не останавливался и не общался: кивнёт головой в знак приветствия - и пробегает мимо, предварительно руки помыв. Необщительным он был человеком на беглый сторонний взгляд, некурящим и чересчур занятым: на Байконур любил часто ездить и там сидеть месяцами парень, как про него рассказывали, наблюдать за военными - сборщиками космических аппаратов. А когда приезжал в Москву - сидел и строчил подробные отчёты руководству об успешно или неуспешно проведённых пусках; потом доклады готовил, по бухгалтериям бегал, командировочные деньги получал: зарабатывал он в советское время хорошо и много - гораздо больше нас всех, кто в столице сидел безвылазно и точил лясы в курилках. Да и высокомерием его Господь не обделил, помноженным на тщеславное самомнение: ставил-то он себя тогда очень высоко, на многое по молодости рассчитывал согласно недюжинного здоровья и полученного образования. Но я этого в первые годы ещё не знал: всё это уже потом выяснилось.
  Не знал - и ладно, и хорошо, и славненько, как говорится. Я не сильно переживал из-за Сашкиного к себе холодного невнимания. Общаться мне тогда было с кем: в нашем отделе молодых парней было в те годы с избытком, - и Воронин как лишний собеседник или товарищ, тем паче, мне был без надобности. Можно даже сказать, был бы человеком лишним. Я, помнится, в те годы из курилки и так не вылезал, по полторы-две пачки "Явы" сжигал за пустыми беседами, здоровье попусту тратил. То с одним, бывало, постою, покурю минут 30-ть, то с другим, проблемы каждого попереживаю-послушаю, меняя одну за другой сигареты. Мне почему-то люди любили ежедневно плакаться, жаловаться на судьбу. Вот и таскали меня в курилку по очереди, невоздержанные нытики. И только один выговорится, помнится, изольёт душу - глядь, другой на исповедь уже идёт, просит меня постоять рядом, составить ему компанию, покурить и послушать. Так что слёзы и сопли Воронина мне были бы уже лишними, если б ещё и он тогда в моих дружках ходил. Но, слава Богу, этого в 80-е годы не было.
  Я только слышал от сослуживцев краем уха, что был Воронин 1957 года рождения, то есть на год старше меня, окончил после школы МВТУ им. Баумана, после чего распределился в Филиал. Работал он под нами, в 22-м отделе на четвёртом этаже, где мужская курилка и располагалась. А я работал в теоретическом отделе, сидел этажом выше, и с Сашкой по работе не пересекался ни разу, и что он был за человек - совершенно не знал, повторю. Знал его лишь с внешней, поверхностной стороны, и сторона эта впечатление на меня производила сильное.
  Ещё бы! Воронин был высоким и стройным красавцем 1,90 ростом. По виду - настоящий атлет! Сухой, поджарый, широкоплечий, физически очень здоровый. Такими пловцы обычно бывают в жизни, проведшие все детские и юные годы в бассейне, в воде, или десятиборцы, самые почитаемые мной спортсмены, спортсмены-универсалы, щедро одаренные Господом Богом силушкой, ловкостью и быстротой. Будучи студентом, я их в университетском Манеже и на соревнованиях много видел, и глаз не мог оторвать от их телесной мощи и стати, сам которой не обладал. Вот и Сашка точно таким же богатырём-красавцем был - толи от природы, толи от занятий спортом. Не знаю, не стану врать.
  И с одеждой у него был полный порядок: одет он был чисто и опрятно всегда, по моде, хотя и без вызова, без позёрства; гладко был выбрит, идеально подстрижен. Эталон красоты! Волосы имел густые и вьющиеся на голове, аккуратно уложенные: лысина ему не грозила. Был он из тех молодых людей, одним словом, "красавцев-кавалергардов", кто "голодным" женщинам очень нравятся. Любвеобильные дамы (а их большинство по моим наблюдениям) обычно подолгу заглядываются на таких и страстно о таких мечтают, милуются-рукоблудят с такими в греховных похотливые снах - и отдаются самозабвенно и быстро, без разговоров, когда такие на них вдруг обратят внимание, любовь и ласки предложат... И одеколоном от Сашки всегда густо пахло, чего мы, молодые сотрудники, по молодости не делали принципиально - не убивали свой естественный природный запах искусственным. А он одеколон любил, как и в целом парфюм, мылся шампунями и дорогим мылом, наверное, кремами после бритья мазался. Был, одним словом, эстет и чистюля, ставивший внешний вид и ауру на первое место... Единственным недостатком в его царской внешности были рябые щёки, изъеденные юношескими угрями. Но угри те давно прошли, ежедневное тщательное бритьё лицо подровняло как камень-наждак, и Сашку оставшаяся рябь не сильно портила, со стороны не очень была заметна.
  Далее поясню читателям, что был он давно женат, как говорили мне сотрудники 22-го отдела, и имел дочку. Женился ещё студентом на иногородней сокурснице, которую привёл в свой дом и прописал, законной москвичкою сделал. А это значит - женился по любви человек, не по расчёту, как это происходило и происходит со многими. И это делает ему честь: этим он повторил судьбу Сашки Щепина - героя первого рассказа.
  Собственно, это было всё, что я про Воронина в 80-е годы знал, придя работать в Филиал после "Альтаира"; и большего я узнать не стремился...
  
  2
  
  Близко познакомился с Сашкой я весной 1994 года, при Борисе Ельцине, перед этим расстрелявшего танками строптивый и неуступчивый Верховный Совет России осенью 93-го, как хорошо известно. А я был в числе сторонников и защитников восставших депутатов все десять сентябрьских дней, активным членом ФНС и ярым и убеждённым противником запойного и полоумного президента, любимца российских ворюг-приватизаторов и олигархов-евреев. Поэтому настроение моё тогда, после кровавого разгрома парламента 4 октября, было самое что ни наесть плачевное, по-настоящему трагическое. Мне долго не удавалось душевную боль унять: несколько лет после этого хандра меня изнутри поедом ела...
  
  Чтобы успокоиться и забыться, я с головой погрузился в те годы в Русскую Историю и литературу: без-прерывно что-то читал, потом конспектировал прочитанное, сам начинал писать первые произведения дома и на работе, - благо, что обстановка в НИИ этому способствовала и позволяла. Наш отдел давно опустел. Из молодёжи почти никого не осталось. Вторая комната, где я тогда сидел, обезлюдила. Хотя формально в ней ещё продолжали числиться и держать за собой столы на всякий пожарный случай две молодые девчонки, закончившие институты в конце 80-х и распределившиеся к нам в отдел. Однако на работу они уже не ходили - только держали трудовые книжки в отделе кадров для стажа. Подобное тогда позволялось, если человек отказывался от зарплаты, переведя себя заявлением в длительный академический отпуск. Обе это и сделали - отказались и перевелись, зарабатывая на жизнь все 90-е годы в торговле, чтобы не умереть с голодухи. Естественное желание для молодых парней и девчат, имевших на руках детей-малолеток.
  А ещё в моей комнате продолжало сидеть и небо без пользы коптить два "старика", два старожила отдела - Усманов Наиль и Куклева Татьяна. Хотя "стариками" их можно было бы назвать с большой натяжкой. Таковыми считали их только мы, молодёжь, потому что они оба были лет на 15-ть нас старше по возрасту. По виду же и по уму они были сущие детки-груднички, или дауны те же: настоящие институтские старики, на которых Филиал держался, их именно так всегда и воспринимали. Потому что оба (Усманов и Куклева) пришли работать на предприятие сразу после школы, высшее образование получали заочно, понимай - кое-как, для галочки и для статуса. Ни тот, ни другой ничего не знали и не умели: руководство их из милости в отделе держало, или из жалости. Оба - маленькие и вертлявые, невзрачные, невидные и пустые, - были на побегушках всю жизнь, работали по принципу: "пойди - принеси, уйди - не мешайся"... Они и не мешались: сидели во второй комнате мышками, ниже травы и тише воды, глаза никому собой не мозолили, в конфликт ни с кем не вступали. А в 90-е годы, когда работы и вовсе не стало, они продолжали в Филиале торчать, хотя и не старые были люди. Оба добывали гроши как могли за неимением талантов. Татьяна полы всюду мыла за лишние копейки, в отделе бывала редко. Не отставал от неё и пройдоха-Наиль, "неутомимый бездельник" - как мы, молодые парни и девушки, его меж собой называли, - который, будучи помоешником и крохобором с рождения, бегал по Филиалу кругами с высунутым языком и высматривал, чтобы ему упереть, вынести и продать, пока была такая возможность, пока охрану сняли. Татарин, к примеру, регулярно собирал и сдавал пустые бутылки, водочные и пивные: и на территории института это делал, и в Филёвском парке, популярном месте отдыха москвичей. Их, грязных пивных бутылок, там много скапливалось возле ларьков: народ основательно спаивали новые власти. А Наиль на добровольных началах помогал властям парк очищать - проводил операцию "хрусталь" почти ежедневно. Иных занятий у него в 90-е годы не было: товарищ родился полный мудак, был за что-то Богом сильно обижен. Ну и наказан был как тот же Сизиф. Тот бедолага к камням был привязан накрепко, если помните: таскал их и таскал всю жизнь, и всё без толку, - а Усманов - к пустым бутылкам. У него-то, правда, толк был: "наваривал" он на "хрустале" знатно.
  Так что мне повезло в этом смысле: я приезжал в институт ближе к обеду, пил чай с дороги и с головой погружался в творчество: читал, писал, анализировал, думал, работал до позднего вечера, когда все уже по домам расходились. И мне работать никто не мешал. А это для творческого человека - рай настоящий, везуха! И даже те поручения, которые мне иногда давало начальство, были не обременительными, не энергозатратными. Так что я за 90-е годы многое чего успел - заметно свой образовательный гуманитарный уровень смог поднять, перед тем как совсем уволиться, чтобы стать домоседом и литератором. Увольнялся я из Филиала в начале 2000-х годов, под завязку напичканный знаниями и литературными замыслами...
  
  3
  
  Итак, весной 1994-го года, придя на работу в обед, я с удивлением увидел в своей комнате нового человека - Воронина Сашку, - которого начальство наше взяло в свой отдел по его настоятельной просьбе и посадило во вторую комнату позади меня, за соседний со мною стол, несколько лет пустовавший. У меня, таким образом, появился новый сосед, которому я не сильно обрадовался по описанным выше причинам, - но выгнать, избавиться от которого я не мог: не в моей это было власти.
  Поэтому, хочешь, не хочешь, а с Ворониным мне предстояло знакомиться и сходиться близко. Иметь врага-ненавистника за спиной, или просто постоянного ворчуна-раздражителя не хотелось. Да и не конфликтный я человек по натуре своей: изначально ко всем новым людям отношусь доброжелательно и позитивно - легко иду им навстречу и на контакт, открываю кошелёк и душу. Мне надо очень сильно сразу же насолить грубой необоснованной руганью, или же иметь резко-отталкивающий внешний вид, чтобы я к незнакомцу задницей повернулся.
  Насолить Воронин мне ничем не успел пока - не представилось случая, - а вид его внешний был вполне респектабельный и положительный. Так что знакомство с ним как с новым соседом и товарищем по работе во мне не вызвало шока или внутреннего сопротивления с напряжением вперемешку. Я принял его тепло и весело даже, с порога поздоровался и представился, крепко Сашке руку пожал и, положив на стол папку, с которой всегда ходил, сразу же предложил ему попить вместе чаю, "обмыть знакомство".
  - Старик, - виновато сказал мне Воронин (он меня всегда потом стариком называл), - чая нет у меня, извини. Я на работе давно уже чай не пью: он сейчас дорого стоит, не по нашим нищенским деньгам.
  - Ладно, - добродушно ответил я, - попьём тогда мой. Угощаю.
  Я не спеша налил из графина, что заполнял и оставлял на ночь, чистую воду в литровую банку, из которой всегда пил, сунул туда кипятильник и начал воду разогревать до кипения; потом насыпал туда чаю из пачки и стал молча ждать, пока чай заварится. Воронин внимательно и также молча наблюдал за мной, сидя сзади, и когда увидел мою пачку с крупнолистовым чаем "Принцесса НУРИ", с тихой завистью произнёс:
  - Дорогой ты пьёшь чай, старик. Хорошо живёшь, смотрю, в такое-то тяжёлое время? Мы дома и грузинский-то не каждый день пьём: сейчас и грузинский дорого стал стоить.
  - Нормально живу, - с грустной улыбкой ответил я, не желая вдаваться в подробности по поводу тяжёлого душевного кризиса, что тогда целиком охватил и завладел мною из-за удручающей обстановки в стране, в Москве в частности, что в те годы всецело повсюду господствовала. - А чай это мне жена покупает у себя на работе. Их предприятие хорошо снабжают, в отличие от нас. Это нас, работников космической отрасли, опустили до плинтуса. Как, впрочем, и всех остальных бывших советских интеллигентов-интеллектуалов, людей науки. Хотят ельцинисты сраные Россию-матушку в колонию Запада опять превратить, а нас, русских насельников, в рабов без-платных. А рабам мозги не нужны, как известно, - достаточно рук и ног, и хребет воловий, чтобы на хозяев батрачить.
  - А где у тебя жена трудится, если не секрет? - тут же поинтересовался Сашка, пропустив мой ядовитый выпад про политику.
  - В "Мосгортрансе", что на Раушской набережной, - сказал я устало, наблюдая, как заваривается в банке чай, от которого вода на глазах темнела. - Там им и платят хорошо, и продуктами питания снабжают знатно, тряпьём разным, обувью. У нас в семье в этом плане проблем, слава Богу, нет.
  - Завидую тебе, старик, от души завидую, - услышал я в ответ почти жалостное. - А у нас в семье в последнее время чёрная полоса началась из-за отсутствия денег. И жене в её КБ давно уж не платят, и мне. Ругаемся из-за этого ежедневно - из-за нехватки масла и колбасы на столе, а в целом - из-за нехватки денег. Сил уже никаких нет эту нашу хроническую нищету и ругань терпеть: к разводу идёт дело, чувствую... Жена с дочкой от меня всё каких-то решительных шагов ждут: чтобы и я вместе со всеми перестроился и поменял работу, профессию; чтобы в новую жизнь активно вписывался, как другие, в бизнес. А я не знаю, как это сделать: воровать и потом торговать наворованным я не могу, не приучен. А честным трудом сейчас ничего уже не заработаешь, как представляется.
  - Да-а-а, торговать не каждый сможет: это дело специфическое - по себе знаю, - согласно ответил я, принеся Сашке чайную чашку из шкафа, которая от уволившихся пареньков осталась. - Я вот торговать не смог. Категорически! Не моё это оказалось дело, и я назад в институт вернулся. Знаешь, наверное, слышал... Та-а-ак, на тебе, Сань, чашку. Только сходи и помой её: она уже несколько лет стоит, не мытая.
  Воронин, не капризначая, взял чашку и ушёл в туалет. Минут через десять он вернулся назад, и мы принялись с ним чаёвничать за его столом. Я для этого развернулся на стуле, лицом к соседу, и положил перед ним пакет с конфетами: я любил и до сих пор люблю чай с конфетами пить, фруктовыми карамельками, - потом начал отливать ему из банки душистый напиток в чашку. Только-только налил до половины, как Сашка замахал руками и сказал:
  - Хватит, старик, хватит! Ты чего столько льёшь? Много воды пить нельзя: почки быстро посадить можно.
  - Ну-у-у, хватит, так хватит, - улыбнулся я, отодвигая от него банку. - Как хочешь. Мне больше достанется.
  После этого я поднёс банку ко рту.
  - А ты что, старик, прямо из банки пить будешь? - удивился Сашка.
  - Да, прямо из банки: у меня чашки нет. Да и зачем она мне? зачем переливать из одной посуды в другую? Пью из банки, и банку потом мою, когда всё выпью. Чашка мне ни к чему.
  Сказав это, я с удовольствием принялся пить из прозрачной стеклянной посуды душистый горячий чай, предварительно положив под язык простую конфету. Пил - и блаженствовал, остановиться не мог. Очень мне чаепитие в тишине всегда нравилось.
  -...Ты литровую банку полностью выпеваешь, не понял, или частями?! - опять вытаращился на меня мой новый продвинутый в медицине сосед, отхлёбывая маленькими глотками чай из чашки и пристально за мной наблюдая при этом, за моим настроением и намерением банку целиком осушить.
  - Полностью! А чего её делить-то? Я чай люблю: ничего, кроме чая, теперь уже и не пью фактически. Да и раньше не пил: не приучен я к спиртному.
  - Это же вредно - пить столько воды. Большая нагрузка на почки: не знаешь что ли?
  - Кому вредно - тот пусть и не пьёт. А мне не вредно, - с ухмылкой ответил я. - А потом у нас на Руси испокон веков чай мужики вёдрами пили в чайных. И ничего - не умерли от нефрита. Наоборот. Вон какую страну нам в наследство оставили.
  - Ну-у-у, не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Воронин, удивлённо на меня посматривая, как я из банки золотистую жидкость безостановочно пью и пью - и при этом жмурюсь от удовольствия...
  
  4
  
  Минуты две после этого мы сидели и пили молча, с любопытством посматривая друг на друга, привыкая душами и притираясь взглядами: обычное дело для мало знакомых людей. Когда больше половины банки было выпито, я, желая остановиться и перевести дух, спросил между прочим Воронина, почему он уволился из своего отдела и перешёл к нам, на новое место и в новый для себя коллектив. Работы-то у всех теперь нет: и у них, и у нас. Ну и чего менять шило на мыло?
  -...Да-а-а понимаешь, старик, - подумав, ответил мне мой новый сосед и коллега, лицом посуровев и напрягшись. - Люди в нашем отделе оказались гнилые, дерьмовые и поганые люди. И в отделе, и в секторе. Я как-то по молодости этого не замечал: в розовых очках ходил будто бы. Всех вокруг любил, помнится, и привечал. Думал, что и меня все любят... А потом я раньше-то в командировки постоянно ездил, с Байконур не вылезал: в Москве меньше времени был, чем в солнечном Казахстане. Я с сотрудниками отдела мало связывался и пересекался. Оттого, наверное, всех и любил - потому что не знал никого близко... А теперь, когда работы не стало, и мне приходится безвылазно сидеть в отделе, штаны протирать без пользы, вариться с сослуживцами в одном котле, близко с каждым знакомиться и сходиться, - вот тогда-то и начались почти сразу же мои душевные переживания и проблемы. Посидел я со своими коллегами рядом несколько лет, послушал их ежедневные сплетни и ядовитые пересуды и разговоры, козни их на себе вытерпел, - вот тогда-то я и понял всё: в какой зловонный гадюшник я попал и с какими гнидами человекоподобными я много лет работаю. Слышать их уже не могу, никого, видеть их поганые рожи противно и тошно! Достали они меня все, с потрохами сожрали, твари!
  - Круто ты про своих бывших коллег, Сань, - засмеялся я, чай допивая. - Видать, и впрямь сильно тебя достали... А ты у кого в секторе-то числился, напомни? Кто был твой непосредственный руководитель?
  - Да Краснов Илья Ефимыч, хрыч старый, хитрожопый! Слыхал про такого?! - зло произнёс Воронин фамилию бывшего начальника, ещё больше бледнея лицом и из добродушного и открытого человека становясь суровым и неприступным. - Всю кровь из меня выпил, гад, за последние несколько лет своей злобою, завистью и подлючестью!
  - И как же он это делал? - вторично улыбнулся я, дивясь словам и настроению Сашки.
  - Элементарно! Денег не платит давно, нормальных, как раньше, денег, - но и зарабатывать их на стороне не даёт: всё какую-то дисциплину требует, какой-то мнимый порядок. Сам-то, хитрюга пронырливый и лукавый, по слухам левые дела проворачивает в рабочее время, нашими научными достижениями торгует вроде как, гонит их прямиком за рубеж по своим еврейским каналам, а нам, своим подчинённым, категорически запрещает этого делать - подработкой заниматься, себя и семьи кормить. Хотите зарабатывать большие деньги, говорит, пишите заявление на расчёт - и катитесь на все четыре стороны: плакать не стану. Хоть в бизнес идите, хоть в торговлю, хоть вообще на панель - мне без разницы. Вольному - воля. Но пока, мол, вы работаете у меня в секторе - будете соблюдать дисциплину и выполнять мои указания. Своевольничать я вам не дам, говорит, разводить произвол и анархию, левачить - тем более. А какая дисциплина, когда работы нет никакой давно?! когда он сам на службу к 12-ти часам приходит?! Я тут попробовал год назад в школу работать устроиться - английский язык там начал было преподавать в 7-х и 8-х классах на полставки, - так он меня заел-запилил, скотина, своим ежедневным нытьём и выговорами. Хотя я в школе до обеда только работал, и только три дня: в понедельник, среду и субботу. То есть два дня всего я опаздывал в институт: в понедельник и в среду. Приезжал в Филиал к двум часам пополудни, признаюсь: раньше не успевал. Так он меня и за эти часы опоздания пилил и пилил все полгода: не нравилось ему, видите ли, что я на стороне зарабатываю, что богатею. А потом и вовсе условие жёсткое мне поставил: мол, приедешь ещё раз к двум часам - останешься без зарплаты... Так и пришлось мне из школы в итоге уйти: без малого семь месяцев я там всего и проработал. Детишек жалко: они ко мне за это время привыкли и даже плакали, когда я с ними прощался... А с Красновым мои отношения после этого резко испортились: видеть его уже не мог, как и он меня. А неделю назад он и вовсе предложил мне подыскивать новое место работы: мол, вместе нам уже тесно становится, неуютно. Я к вашему Кириллу Павловичу и обратился с просьбой о трудоустройстве. И он, добрая душа, взял меня к себе без разговоров. Так я у вас в секторе и оказался.
  -...Поня-я-ятно. А ты что, английский язык хорошо знаешь? - было первое, что я спросил после этого Сашку, удивлённый его рассказом про школу.
  - Хорошо, не хорошо - знаю. Для школы моих знаний вполне достаточно.
  - А чего математику или физику не стал преподавать? В этом-то ты должен быть докой.
  - К математике и физике готовиться надо, мозги напрягать, вспоминать материал и как задачки решаются. А я оба предмета забыл уже, честно тебе признаюсь, мало чего в голове из прошлого осталось... А потом, там контрольных много, домашних заданий: их надобно регулярно давать ученикам, а потом сидеть и проверять в учительской или классе, время дополнительное тратить, силы. Короче, хлопотно это, старик, хлопотно! С английским языком в этом смысле проще - ни контрольных тебе, ни домашних заданий, ничего. Вся работа в классе происходит, при живом общении с учениками. Одна сплошная говорильня, короче, через которую и изучают любой язык. Другого способа нет, как известно.
  - А получают учителя сколько?
  - Да так же, как и у нас приблизительно: кто-то - чуть больше, кто-то - чуть меньше. Заработки там сейчас не великие, не советские. Хочешь зарабатывать побольше - надо на полную ставку переходить и дополнительные занятия брать, да ещё и классное руководство плюс к этому. Тогда можно в школе хорошо получать - но и пахать сутками тогда будешь, когда тесно войдёшь в коллектив, трудовую книжку когда туда положишь. С родителями будешь постоянно встречаться и общаться на собраниях, за дисциплиной в школе следить, за порядком, с хулиганами и двоечниками вечно собачиться, которые неуправляемыми день ото дня становятся, настоящими оторвами-бандюками, молодыми кадрами для ОПГ. Их тебе тоже надо будет к порядку призывать. А как? - неизвестно. Надо становиться профессиональным педагогом, одним словом, старик, чтобы деньги хорошие там иметь, авторитет и влияние в коллективе. Временно работать там не имеет смысла, как я это делал.
  - Ну и уходи в школу работать на постоянной основе, коли ты там всё уже понял и разузнал, как школьная жизнь устроена, - совершенно искренне посоветовал я. - Чего тут-то у нас без пользы сидеть - и ждать, когда времена в лучшую сторону переменятся. После того, что случилось полгода назад в центре Москвы: я расстрел Верховного Совета имею в виду, - хорошего нам, работникам космической отрасли, ждать нечего. Ельцин угробит космос, угробит науку, угробит страну: для этого и поставлен, сука. И сопротивление ему оказать теперь уже некому. А в школе хоть полезным делом займёшься - детишек уму-разуму будешь учить, правильной жизни. Это ж святое и благородное дело! Согласись! Тем более с твоим-то образованием. Ты ж там все предметы можешь преподавать - и гуманитарные, и естественные, - так ведь. Ты же, Сань, МВТУ закончил, как я слышал, - солидный и уважаемый вуз, который не сравнить и близко с пединститутом, одних дебилов дипломированных выпускающий. Какой толк от них?
  - Да нет, старик, - решительно ответ последовал. - Школа - это не выход. Пахать за гроши там что-то не сильно хочется, из малолетних мудаков и двоечников круглых отличников делать, чтобы показатели улучшать и получать премии и надбавки к окладу. Двоечники - они двоечниками и останутся: у них это на роду написано и на морде, природный их кретинизм. Да и сама профессия школьного учителя канительная до нельзя и уже давно не в чести: вот что главное! И контингент там стрёмный достаточно - не интеллигентный совсем, не высокоинтеллектуальный: тут ты абсолютно прав. Найти в школе духовно близкого себе человека проблематично: там же женщины одни в основном трудятся с левыми дипломами, а то и вовсе без них. Каков их интеллектуальный уровень, - объяснять не надо: ты сам его только что определил. И, что хуже всего, там - своя мафия, приближенная к директору и к большим деньгам, в которую - хочешь, не хочешь, - а надо будет вступать, ежедневно кланяться и унижаться... Нет, это всё не по мне. Надо что-то посерьёзнее искать и поденежнее. И побыстрей. В нашем Филиале, ты прав, ждать хорошего уже нечего. Его скоро закроют к лешему - и дело с концом. А нас всех на улицу выкинут за ненадобностью...
  
  Разговор на том сам собой и затих, чай был весь выпит до донышка. Сашка после этого засобирался к начальнику нашего сектора Кириллу Павловичу Родионову на рандеву, кто его к себе и взял, разжалобившись. А я остался один и принялся за работу.
  Через полтора часа Воронин вернулся в комнату - но быстро опять ушёл: решать какие-то дела неотложные. А я опять остался один - и был несказанно рад одиночеству...
  
  5
  
  На другой день Сашка пришёл на работу в половине первого пополудни, когда я уже почаёвничал; пришёл, разделся, со мной радостно поздоровался, перекинулся парой слов; потом переобулся и сходил в туалет - в порядок себя привёл по традиции. После этого он сразу же в четвёртую комнату ушёл, где сидел наш Кирюха со старыми бабами-инженерами, - чтобы играть с ним в шахматы. Оба были заядлыми шахматистами, как быстро выяснилось, и даже перворазрядниками. Кирилл, вероятно, и взял Воронина по этой причине к себе - как надёжного спарринг-партнёра... До двух часов они резались в шахматы, а потом оба пошли в столовую обедать. Вернулся Воронин во вторую комнату уже около трёх часов.
  - А ты что, старик, обедать не ходишь? - спросил он меня, усаживаясь за свой стол.
  - Нет, не хожу, - сухо ответил я, отрываясь от работы.
  - А чего так?
  - Там дорого всё стало и не вкусно: левачат наши повара по-чёрному, как я гляжу, в новую жизнь вместе со всеми вписываются. Товар на сторону толкают, хитрецы, а нас отходами кормят, тем, что останется. Так что я беру теперь пару бутербродов из дома к чаю: на полдня работы мне их вполне хватает.
  - По-няяят-но, - ответил Воронин. - А я вот без горячего не могу: желудок боюсь испортить. А дома жена мне горячего не готовит - не успевает из-за работы, с которой возвращается поздно, и уставшая.
  В комнате после этого сделалось тихо: я не стал разговор про еду продолжать - снова погрузился в работу. Однако наевшийся Воронин работать мне не дал: усевшись поудобнее за столом позади, обратился ко мне вкрадчивым, бархатным голосом через короткое время:
  - Старик, послушай. Извини, что к тебе пристаю, - но я поговорить с тобою хочу о жизни и наболевшем, излить душу. Я вижу, что ты человек очень добрый, душевный, простой, без грязи и двойного дна. Встретил вчера меня так, что лучше и не бывает: прямо как брата родного. Мне давно так хорошо и комфортно не было ни с кем - ни дома, ни на работе. Вот я и хочу с тобой по душам поболтать - больше-то мне не с кем. Да и Кирилл мне сейчас тебя с самой лучшей стороны охарактеризовал в столовой. Я понял, что мы можем с тобой подружиться.
  - Чего ты хочешь, Сань? - ответил я, не поворачивая головы и не сильно польщённый таким вступлением. - Говори побыстрее: мне некогда.
  - Понимаешь, старик, - начал Воронин свой душевный стриптиз тихим жалостным голосом, - у меня сейчас такая чёрная полоса в жизни, что никакого просвета нет, никакой надежды на лучшее. Хоть вешайся, право слово, или в окно прыгай. Не знаю, что делать и куда грести. И даже посоветоваться не с кем. Скажу тебе больше: на мою долю страданий выпало за последние несколько лет сверх всякой меры. И как ещё сил хватает их все выдерживать-выносить. Не знаю...
  
  Услышать подобное от здоровенного двухметрового бугая с руками и ногами, за жизнь не стукнувшего пальцем об палец ещё, прожившего свои 37-мь лет как у Христа за пазухой, мне было по-настоящему смешно - и дико одновременно. Много мне в ту минуту понадобилось сил, чтобы громко не расхохотаться и не обидеть этим собеседника.
  -...И какие же такие страдания выпали на твою долю, Сань, расскажи? - как можно серьёзнее спросил я, не оборачиваясь назад по-прежнему, чтобы не выдать своего весёлого настроения.
  -...У меня пару месяцев назад отец умер, - трагическим голосов произнёс Сашка, выждав небольшую паузу как в театре, чтобы выбить из меня слезу. - Это разве ж не трагедия, не страдание, не душевная пытка, ответь?
  - Нет, не пытка и не причина, из-за которой вешаться надо, - бодрым и весёлым голосом ответил я. - Смерть и похороны родителей - естественное и нормальное событие для детей. И не надо из него трагедии делать: глупо это.
  - Ты так про это говоришь, старик, потому, что у самого наверное родители живы и здоровы, - обиделся Воронин на мой ответ, в котором напрочь отсутствовало сострадание.
  - Живы, да, но не здоровы. Батюшка мой - раковый больной, и жить ему совсем чуть-чуть осталось. А матушка моя - сердечница с хронической аритмией, на лекарствах только и держится, в больницах лежит регулярно, не сегодня-завтра помрёт. Так что мои похороны - впереди, из-за которых вешаться я точно не собираюсь. Зачем? Жизнь мои родители прожили правильную и достойную, как я считаю, - уверен даже. И я не думаю, что им на том свете будет хуже, чем здесь...
  
  Пауза в разговоре после такого ответа продлилась долго, несколько минут по времени. Но самого разговора она не оборвала и не позволила мне продолжить работать дальше.
  -...Ну-у-у, хорошо, смерть родителей - это нормально, как ты говоришь, и это естественно, - наконец произнёс мой новый сосед, собравшись с мыслями. - Но у меня и без этого столько теперь проблем и страданий, что не передать словами.
  - Каких?! - всё также не поворачивая головы, саркастически спросил я.
  - У меня конфликт на работе большущий был, я вчера рассказывал, из-за которого я к вам в отдел и перебрался, благодаря Кириллу. И дома у меня конфликты ежедневные с матушкой и женой. Они у меня вампирши обе: матушка - солнечный, жена - лунный. Сосут меня и сосут регулярно, энергией моей питаются, - так что сил на жизнь и работу у меня совсем уже не остаётся. Понимаешь?!
  - Сань! - перебил я Воронина. - Конфликт с начальником и с сослуживцами - это обычное дело. Чего из него трагедию-то делать, опять-таки? Не понравился тебе Краснов - и х...р с ним! Плюнул ему в рожу и к другому начальнику ушёл. Ты ж молодой малый с солидным образованием и дипломом. Это ты и сделал в итоге - к нам перебрался, и молодец! Подобное рано или поздно происходит с каждым: мы все рано или поздно начальников меняем, пока сами на руководящую должность не попадём. Но и там тоже крутиться и гнуться надобно, перед вышестоящими "дятлами" лебезить: чем выше забираешься - тем свободы меньше. Закон маятника, дружок, про который ты знать обязан!
  - Да я не про одного Краснова тебе говорю, старик. У нас там весь отдел был такой, как выяснилось, что гнида на гниде сидит и гнидою погоняет. Сплетни и пересуды каждый Божий день, подставы и из-за денег склоки, из-за окладов и повышений. Один в нашем отделе только и был нормальный человек - Сашка Марков. Слышал про такого?
  - Конечно слышал, и даже близко с ним знаком. Всегда с удовольствием с ним останавливаюсь в коридорах при случае и подолгу беседую. Хороший малый, действительно, думающий и понимающий, без двойного дна.
  - Я про это тебе и говорю, старик. Я в отделе лишь с ним одним в последние годы и общался. Даже предлагал ему несколько раз "Общество порядочных людей" в Филиале организовать, куда всех нормальных сотрудников приглашать для душевного общения.
  - "Общество порядочных людей"! - засмеялся я. - Хорошо! Отлично придумано! А кто отбором-то заниматься станет? Ты?... То есть ты себя самого считаешь человеком абсолютно порядочным и достойным?
  - Да, считаю, - уверенно ответил Воронин, не понимая моей иронии, не реагируя на неё. - Я за всю свою жизнь, да будет тебе известно, подлости никому не сделал, никого не обидел и не подставил, не оболгал и не оклеветал. И имею полное право поэтому называться порядочным человеком.
  - А другие как?
  - Что другие?
  - С другими как быть, спрашиваю? Ведь и другие себя святыми и порядочными считают, бывшие твои сослуживцы из 22-го отдела. Это как пить дать! Я, например, ни разу не встречал человека за всю свою жизнь, кто бы себя самого считал дураком, дерьмом и ничтожеством, достойным позора, поругания, смерти. Наоборот, люди себя за эталон держат, за образчик морали, нравственности и поведения. А кто-то - ума, таланта и красоты. И таких самовлюблённых и примитивных павлинов много на свете, миллионы повсюду рождаются и живут, и прекрасно себя чувствуют: не страдают, не мучаются душою и мыслями, не комплексуют в компаниях. Вот я и спрашиваю тебя, Сань: кто будет решать-то в итоге, кто из нас кто? кто всех порядочнее и святее в действительности?
  -...Старик, - не сразу ответил Воронин, меняясь голосом и лицом. - Не надо меня ловить на подобную казуистику, не надо. Я тебе про себя уже всё сказал: что никому за целую жизнь худого не сделал и делать не собираюсь. Поэтому смело могу решать: кто хороший, а кто плохой; кто злой, а кто добрый; кто мне близок по духу, а кто нет; кто друг, а кто враг. Ну и кого, соответственно, брать к себе в товарищи, в члены "Общества порядочных людей", а кого и послать подальше.
  - Ты сейчас очень точно сказал, Сань, может и сам того не желая, - снова засмеялся я, откладывая работу и поворачиваясь лицом к соседу. - Ты сказал, что тебе решать, кто тебе близок по духу, а кто нет; то есть кто тебе СРОДЕН, или конгениален, если по-научному, а кто враждебен. Весь мiр наш подлунный именно так устроен и поделён, да будет тебе известно, - на чуждости и на сродстве. Это грубое разделение, конечно же, но достаточно точное: лучшего нет, я пока что не слышал, не знаю... Так вот, кто нам СРОДЕН, близок ментально - тот, соответственно, наш друг, и того мы награждаем самыми восторженными эпитетами, чувствами и эмоциями. А чужаков духовных, наоборот, называем мерзавцами, кретинами и подонками, дураками круглыми и идиотами. Понимаешь, о чём я говорю? Кого ты мудаками считаешь, если совсем грубо, - те точно таким же мудаком считают и тебя. Это - духовная основа жизни, её социально-нравственная азбука, если хочешь... Ты вот никогда не задумывался, почему нас так поражают и привлекают, порою, чужие судьбы и биографии? Да потому, что они СРОДНЫ нашей. А какие не СРОДНЫ, те и не привлекают, не интересуют нас. Скорее наоборот - отталкивают, вызывают нешуточную и неподотчётную агрессию, настроение сильно портят, поганят мысли. Никогда не замечал этого?! "SIMILIS SIMILI GAUDET" - "подобное радуется подобному", - говорили когда-то римляне, и были правы. Про то же самое, между прочим, говорил и Иисус в Евангелии от Иоанна, почему не понимали и не принимали его иудеи и почему приняли ученики, будущие апостолы: "Вы ищете убить Меня, потому что слово Моё не вмещается в вас". "Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего". А это отчего? "Вы - не сродны Мне и Моим словам: "Ваш отец - диавол". "Вы - от низших, Я - от высших; вы от мiра сего, Я не от сего мiра". "Я от Бога (отца Моего)" "исшёл и пришёл". "Вы - не от Бога". Потому и "не верите Мне". Мы - разнородны!..."
  - В этом поучении Христа, как я его понимаю, бегло вскрывается один из основных законов познания духовного и материального мiра: подобие познающего познаваемому. А иначе познание в принципе невозможно. Понимаешь? - в принципе! Про это и Карл Юм много и точно потом писал, немецкий философ и психолог, - о двух коллективных без-сознательных и их непримиримой вражде и борьбе между собой. Юм, правда, делил мiр на национальную и интернациональную составляющие. Но сути-то это не меняет: это один и тот же вопрос, рассмотренный с разных ракурсов...
  
  Напрягшийся Воронин, что-то усиленно посоображав, попытался мне возразить, но я перебил его.
  - Послушай, Сань, ещё вот что - в дополнение к нашему разговору, - как можно спокойнее и добрее сказал я ему, стараясь получше донести свою мысль до человека. - Я когда в Университете учился - в стройотряд каждый год ездил на летних каникулах в Смоленскую область: физически работать очень любил на свежем воздухе, любил помогать русским крестьянам их нелёгкую сельскую жизнь улучшать. Жили-то он совсем бедно и худо: жалко их было мне... Так вот, в нашем ССО "VITA" 25-ть человек народа ежегодно было, ездило в деревню на заработки. Все - студенты-мехматовцы, красавцы писаные и отличники, все - одного социального статуса и положения. Казалось бы: чего нам было делить?! Ан-нет - делили. Не сильно, нет - но, тем не менее... Не успевали, бывало, приехать в деревню Сыр-Липки и койки в общаге занять - сразу же разбивались на группы по симпатиям и духовному родству и потом начинали тихо, но планомерно друг против друга интриговать и враждовать, командиру бегать сплетничать по вечерам, перед мастером лебезить и кланяться, кто хозяйничал на объекте. А всё потому, что работу полегче каждый хотел себе поиметь, а, вернувшись в Москву осенью, получить за стройотряд побольше денежек: чтобы командир у кого-то урвал, а жополизу заплатил. А чтобы это легче и вернее происходило - мы, стройотрядовцы, и сбивались в небольшие группы, согласно симпатий и антипатий - и ловчили по-тихому, кто как мог, интриговали. Что было - то было: чего теперь-то скрывать! Вот плохие мы были или нет тогда? - ответь, - мерзавцы или просто обычные молодые люди, живущие по законам естества и социума?
  -...Не знаю, старик, не знаю, - ответил Сашка расстроенно и рассерженно, которому сильно не нравился наш начавшийся разговор. - Куда-то ты не туда завернул, в другую совсем сторону. Я тебе про себя хотел рассказать, пожаловаться на 22-й отдел и на мои напряжённые отношения с сослуживцами, а ты зачем-то свой стройотряд вспомнил.
  - Да ладно, Сань, Бог с ним совсем, со стройотрядом этим. Зря я действительно в воспоминания ударился. Давай лучше чаю с тобой попьём и про плохое забудем. Жизнь и так тяжела. Зачем усугублять её тягостными разговорами...
  
  6
  
  После этого я начал заваривать чай, а Сашка пошёл в туалет мыть руки и кружку: он был чистюлей, как я заметил. Когда он вернулся, чай был готов. Я отлил ему из банки часть заваренного напитка, и мы принялись чаёвничать.
  Сделав несколько глотков, я спросил его про жену и мать, что он имел в виду, когда обозвал их обеих вампиршами.
  - Что имел в виду - то и сказал, - расстроенно ответил Воронин. - Вампирши они и есть. Причём, обе. Жена из меня кровь сосёт каждый день, а к матушке приезжаю в гости - и та начинает меня пилить. Не знаю, куда деваться.
  - А вы с матерью отдельно живёте?
  - Да-а-а, отдельно сейчас. Сначала-то я с родителями вместе жил, естественно. В Давыдково мы жили, на Кременчугской улице, в двухкомнатной квартире. Но потом я женился на 4-м курсе, молодую жену в дом привёл: она у меня иногородняя, с Урала. Ну и сразу же начались проблемы. Не смогла моя Веруня с моими родителями жить; особенно - с матушкой. На ножах мои женщины с первого дня были: искры на кухне сыпались каждый вечер от их "задушевных" бесед, а потом "дымить" начинало... Ну и пришлось разменять квартиру и разъехаться, чтобы дело не доводить до греха и до кровавого исхода, не приведи Господи... Разменяли в итоге, разъехались. Родители в однушку переселились в хрущёвскую 5-этажку там же в Давыдково, а мы с супругой в однокомнатную переехали на Славянский Бульвар. Дочка у нас через год родилась на новом месте.
  - Это вы свою двушку на две однокомнатных разменяли в Москве? - удивился я. - Молодцы-ы-ы! Удачно вы размен провернули! Обычно двушка на однушку и комнату в коммуналке меняется. Я хорошо это знаю: сам менялся уже не раз.
  - Да не сказать что удачно, старик, - безрадостно махнул рукою Воронин. - Обе квартиры наши на первом этаже, сырые и холодные, тёмные. В обеих окна на проезжую часть выходят. Летом шумно очень, когда открываешь форточки, выхлопными газами пахнет, так что свежим воздухом не подышишь. Старая-то наша квартира на 4-м этаже была, в добротном кирпичном доме. Сухая была и тёплая, просторная, светлая, и окна её во двор выходили, на зелёный сквер. Круглый год было тихо и солнечно, окружающая атмосфера почти идеальная. Мы окна летом распахивали настежь - и ничего, никакой гари и дыма не чувствовали. Красота!... А теперь - тоска смертельная, и одни сплошные расстройства. Жена Вера меня из-за жилья постоянно пилит и ноет, запилила уже: одни опилки скоро от меня и останутся. Давай меняться, говорит, давай переезжать, давай покупать новую! Чего сидеть и ждать у моря погоды?! Наша дочь, говорит, из-за этой постоянной гари и сырости больной вырастет, хроническим астматиком скоро станет или туберкулёзником - инвалидом на всю жизнь. А что я могу сделать? как решить вопрос? Я ж не волшебник...
  -...До прихода Ельцина-то, старик, у нас с женой хоть какая-то перспектива была, и мы в целом нормально жили - без крупной ругани, без скандалов. Я в те годы с Байконура не вылезал, меня не было дома годами. С семьёй из-за этого редко виделся, скучал по ним, а они по мне. Но зато зарабатывал хорошие деньги, больше всех инженеров в отделе. Мне из-за этого, помнится, все завидовали, даже и старики, ведущие инженера отдела. Зарабатывал я тогда столько, что на кооперативную квартиру накопил, смог в конце 80-х годов встать на очередь... Мы, помнится, так эту квартиру ждали с женой и дочкой, рассчитывали вскорости переехать, планы строили на новую жизнь, мебель даже ходили подыскивали... А тут вдруг буйный и полоумный реформатор-Ельцин со своей воровской камарильей мягкотелого Горбачёва в Кремле сменил - и всю страну перевернул вверх дном, зараза такая, всех до копейки ограбил, превратил в нищету, в рабов без-правных... Все наши планы полетели к чёртовой матери из-за этого. Гайдар с Чубайсом обнулили наши счета, а кооперативы строительные распустили. И остались мы с женой и дочуркой у разбитого корыта, фактически: без квартиры новой, без планов радужных и сбережений. Жизнь нам надо было с чистого листа начинать - нищими и голодными...
  -...Вот тогда-то проблемы у меня и начались - и с женой, и с матушкой, которым конца не предвидится. Денег у меня теперь нет, жилья фактически нет, перспективы нет. И что делать, куда грести, как из теперешнего дерьма выбираться? - не знаю, не ведаю, не представляю даже. Жена Вера каждый день истерики дома закатывает, видеть меня не может уже, не может даже спокойно находиться рядом: гонит меня на кухню прочь, когда сама в комнате, а когда заходит на кухню готовить - наоборот. И спрятаться нам друг от друга негде, чтобы не раздражаться, не мозолить глаза, не бередить душевные раны. В тесной однушке не спрячешься. А хорошую квартиру, просторную у нас отняли новые власти, взяли себе задарма. И на Байконур теперь не уедешь, как раньше: никому не нужен теперь Байконур, дикие казахи его на металлолом растащат. А Филиал доживает последние дни, или годы, если с запасом брать, и надо новую искать работу. А как и какую? - не знаю, опять-таки. Тут впору волком начинать выть, или, повторюсь, лезть в петлю. Тут уже скоро у меня самого истерика начнётся, а что говорить про жену. Она - женщина, слабый пол. Её защищать и поддерживать надобно, духовно и морально подпитывать... Я это и пытаюсь делать, старик, изо всех сил стараюсь её успокоить и приободрить. Но только чем больше я около неё кручусь, - тем сильнее и агрессивнее она от меня шарахается, считает мямлей, пустышкой и неудачником. С кулаками уже на меня бросается каждый вечер, лютой ненавистью ненавидит и спать заставляет отдельно. Так с ней отдельно уже несколько лет и спим: она с дочкой ночует в комнате на кровати, а я валяюсь один на кухне как не нужный никому холостяк, похотью и пессимизмом маюсь. Холодный, голодный как бомж, злой как собака. При живой и здоровой жене онанизмом приходится заниматься в 37 лет, представляешь, чтобы не разорвало от наплывов чувств, от вожделения... Пытаюсь Веруне своей это всё объяснить: что нельзя так жить, не по-человечески это, законного мужа доводить до такого критического состояния. Но она прямо визжать начинает до обморока, слёзы фонтаном из глаз и трясучка по всему телу: с ней случается очередная долгоиграющая истерика. Она, Вера, своими ежевечерними "концертами" меня вымотала уже, всю кровь из меня выпила. Впору и впрямь нам с ней развестись от греха подальше, чтобы с ума не сойти и не попасть в дурку, - да однушку нашу не поделишь уже, не разъедешься, как раньше. Да и люблю я её, её и дочку Машеньку. Не хочу, не смогу с ними взять и расстаться - умру без них, загнусь под забором в два счёта. Они ж мне обе - родные души! Как без них?!...
  -...А может тебе к матушке переехать на время, Сань, - попробовал я посоветовать тогда Воронову, проникшись жалостью к нему и его незавидному положению. - Разъедитесь на какое-то время, друг от друга отдохнёте, напряжение и усталость сбросите, успокоитесь в одиночестве и тишине, душевные силы накопите. Глядишь, и прежняя страсть вернётся, когда накопленный негатив уйдёт. В тесноте жить очень тяжело: это я по себе знаю. Я же шесть лет в общаге прожил, когда пять человек жили рядом, и каждый со своим характером и закидонами. Мне твоя ситуация очень хорошо понятна и знакома.
  - Да что ты говоришь, старик?! Какая мать?! С матерью у меня отношения ещё хуже, ещё напряжённее! Та из меня тоже постоянно кровь сосёт своими попрёками и нытьём, когда я к ней иногда приезжаю.
  - А почему? - удивился я. - С матерью-то ты чего не поделил?
  - Жену и квартиру, - быстрый ответ последовал, давно вертевшийся у Воронина на уме, как мне тогда показалось. - Матушка меня до сих пор пилит, поедом ест, что я на "иногородней дуре" женился - на "без-приданнице", как она говорит, у которой-де нет ничего: ни жилья, ни денег, ни связей. Она считает, что я такой же дурачок, как и она, жена моя Вера, что только одни дураки-де по любви женятся. Умные же люди женятся по расчёту, - по её твёрдому убеждению, - и потом в шоколаде живут и как сыры в масле катаются. А я, мол, "голую простушку" взял, "паразитку-захватчицу" - и теперь мучаюсь. И сам, дескать, мучаюсь, и родителей заставляю мучиться на старости лет, идиот, дубина стоеросовая. Отличную квартиру, мол, заставил их с отцом разменять из-за гадины-Верки, заставил переехать в гнилую хрущёвку, где одни уголовники и алкаши живут, которые им с первого дня не дают покоя.
  -...Там, старик, и вправду соседи гнилые попались и сверху, и сбоку. Пьянки-гулянки каждый Божий день, драки и поножовщина. Короче, сплошной криминал: одних там сажают в тюрьму, другие из тюрьмы выходят и начинают куражиться. Мне матушку очень жалко: хреновое им жильё досталось с отцом, свинью я им подложил, безусловно, большую по молодости и неопытности. Отец из-за этого и умер, наверное. Так мне, увы и ах, теперь кажется, такие мысли во мне сидят и рвут на части душу... Матушка, во всяком случае, подтверждает эти мои тягостные настроения - меня одного в смерти отца винит, меня ругает. Уверяет, что он после переезда сильно сдал, почти не спал ночами: очень-де ему новая квартира не нравилась, как и сам дом и соседи. Мало того, внушает мне всякий раз при встречах, что якобы я их предал с отцом, променял-де родителей своих на какую-то "блядь заезжую, хитрожопую". И этим предательством родного отца угробил. Ужас! ужас!...
  - Мне слушать подобное, что нож острый в сердце: я же чувствую, что мать отчасти права. Да только вот выбора у нас тогда не было: не ужились бы родители с моей женой - разрушили бы нашу семью через месяц. Вот я и затеял тот злополучный размен, который назад не переиграть уже, не переиначить: фарш назад не перекручивается и в мясо не превращается... Поэтому переезжать мне к ней, мамуле моей любимой, совсем-совсем не охота: пойми меня правильно, старик. Покойного житья там не будет. Сидеть и смотреть на старушку по вечерам с тоской без-сильной, как она горько плачет и меня во всём винит, - нет, подобной пытки я не вынесу. Я и без её нотаций и слёз себя теперь нещадно корю: отца нет, хорошего жилья нет, денег теперь тоже нет. Хреновый я сын и муж оказался, к жизни не годный, не приспособленный!... А ведь как хорошо когда-то всё у меня начиналось, помнится: в школе отлично учился, на доске почёта висел; потом в МВТУ достаточно легко поступил - лучший вуз Москвы; потом в Филиал работать пришёл с большими планами и надеждами. И тут всё у меня поначалу как по маслу шло, хорошо на первых порах получалось. Такие планы радужные строил на будущее, что голова кружилась от счастья и гордости за себя!... Но... рухнул Советский Союз... и под своими руинами будто бы и меня похоронил тоже. Я вроде ещё живой человек, крепкий на вид и здоровый... а фактически уже покойник без каких-либо планов и сил. Никому в данный момент не мил, не люб, не важен и не интересен. Даже и родной матушке своей, которая каждый день меня проклинает, наверное, за потерянную квартиру... Нет, старик, такой жизни не позавидуешь, какой я теперь живу. Страдания сыплются на меня сплошным потоком. И нет им конца, нет им меры...
  
  7
  
  Здорово уставший Сашка затих, в окно стеклянными глазами уставился, продолжая по инерции о своём задрипанном житье-бытье переживать-думать. Вид у него был кислый и жалкий, больной, как у предельно-несчастного человека...
  
  -...Ну что, старик, - наконец сказал он мне, очнувшись от тягостных мыслей, - пойдём с тобой посуду мыть и себя приводить в порядок.
  Мы поднялись из-за столов и пошли в туалет к умывальникам. Там вымыли чашки и ложки, сами умылись, потом не спеша вернулись назад, за столы уселись.
  - Старик, - обратился ко мне Воронин через спину. - А, может, пойдём домой? Время уже четыре часа почти, делать тут нечего. Чего без пользы сидеть, задницу мять и геморрой зарабатывать? Пойдём, по парку пройдёмся, воздухом свежим подышим, ногам работу дадим, которые отекают от долгого сидения и варикозом под старость нас всех награждают, работников сидячего труда. Зачем нам это, так ведь?
  - Нет, Сань, - замотал я головой. - Ты ступай, а я ещё посижу, свои дела доделаю.
  - Ну как хочешь, - грустно ответил сосед и стал собираться на выход...
  
  Минут через пять он ушёл, тепло со мной попрощавшись, а я, оставшись один, за прерванную работу принялся. Я тогда "Новую хронологию" Анатолия Фоменко и Глеба Носовского с пристрастием изучал: внимательно читал, конспектировал наиболее важные места по старой университетской привычке, поражался новизне авторской мысли и самой трактовке работы, логично, безжалостно и умно рушившей прежние исторические каноны и концепции. Это делать я и продолжил...
  Но, странная вещь, я не смог делать этого, как делал до беседы с Ворониным с азартом и радостью превеликой: в гудевшую, зачумлённую нервным разговором голову ничего не лезло, желание читать и писать пропало, силы кончились. На меня навалились усталость, апатия и тоска, полностью передавшиеся мне от нового соседа.
  "Что за чёрт?" - удивился я, вылезая из-за стола и начав ходить по комнате. Минут десять туда-сюда ходил, от окна к двери и обратно, пытаясь прийти в себя и восстановить силы - и всё без толку... Когда сел за стол - всё с точностью повторилось. Читал - и не понимал текст, не мог врубиться в прочитанное - по одному и тому же месту глазами без-смысленно и без-полезно елозил и елозил как импотент, пытающийся удовлетворить кого-то...
  
  Помнится, я расстроился из-за этого сильно, опять нервно вскочил и начал ходить взад и вперёд по пустому и гулкому помещению, при этом губы больно кусая и на себя злясь. Очень я не любил такие минуты, когда время впустую уходит, а я заставить себя не могу начать полноценно трудиться.
  Походил-походил, потом снова сел, книжку взял - и опять ничего не лезло в голову. Хоть себя самого казни-убивай за лень, бездарность и безответственность!... Через час без-плодных попыток настроиться и заставить себя читать я, наконец, понял, что сегодня уже не получится этого, увы: силы окончательно меня покинули, энергия ушла в никуда. А точнее сказать - в беседу с моим новым соседом по комнате.
  "Хорошего ко мне подселили товарища, - подумал я с грустной улыбкой, собираясь домой идти, не солоно хлебавши. - Час с ним побеседовал, послушал его нытьё - и как будто вагон с песком разгрузил: сил совсем не осталось; ни сил, ни желания, ни энергии. Зачем мне всё это, такой блудняк? Завтра надо будет его послать с его откровениями душераздирающими. Я ему не поп и не личный психолог, чтобы его исповеди слушать каждый Божий день, очищать его засранную семьёй и бытом душу. Попы и психологи за приватные разговоры тет-а-тет хорошие деньги с людей дерут, а я без-платно с ним нянчиться должен что ли..."
  
  8
  
  Однако ж послать Воронина у меня не получилось, отцепить его от себя в течение целой недели: парнем он оказался прилипчивым и упорным на удивление - как пиявка. Приезжал он к нам в отдел на работу в половине первого, как я уже говорил, к началу обеденного перерыва, и сразу же шёл играть в шахматы с Кириллом. Так они условились меж собой, вероятно, два шахматиста заядлых, азартных. Потом у них был обед, когда они оба в столовую отправлялись важно, два бывших МВТУ-шника, - и только тогда я и мог сидеть и работать спокойно, тогда у меня ещё оставались силы, желание и настроение... Но когда Сашка возвращался в комнату, довольный и сытый, и садился позади меня, - моя спокойная жизнь и работа заканчивались. Он, поганец, начинал сразу же ко мне клеиться-приставать со своими дурацкими беседами и своим нытьём, которое по-хорошему, без скандала, я тогда не умел прекратить - настолько Воронин, скажу ещё раз, был упрямый, эгоистичный и прилипчивый парень. Я пытался ему объяснить в те дни, что нет, мол, времени у меня, Сань, сидеть и болтать, что много работы. Но его мои объяснения только раззадоривали и возбуждали, призывали к действию.
  - Да какая-такая работа у тебя, старик? - удивлялся он, - если наш Филиал давно уже сидит без правительственных заказов.
  - У вас работы нет, а у меня есть, - решительно и быстро парировал я. - Не мешай мне, прошу, не отвлекай разговорами.
  - Диссертацию что ли пишешь, или левачишь для кого-то?
  - Диссертацию пишу, - врал я, чтобы прекратить прения.
  - А-а-а-а! Понятно!...
  
  Воронин вроде бы после этого первого моего вранья на минуту отстал, - но потом не выдержал, поднялся из-за стола и начал ходить по комнате взад-вперёд, якобы ноги и спину размять, а на самом деле за мной решил подсмотреть, гадёныш, и понять: чем я там занимаюсь...
  -...Старик! - громко сказал он, незаметно остановившись за моею спиной и внимательно рассматривая содержимое моего стола. - Ты же художественную литературу читаешь! Какая диссертация?!
  - И что?! Какой твоё дело, что я читаю?! - возмущённо ответил я на подобное хамство, закрывая ладонями книгу. - Не приставай ко мне, говорю, не приставай! У тебя есть стол, - вот и сиди за ним молча, кроссворды разгадывай!
  - Старик, - не унимался Воронин, не отходя от меня. - Удели мне ещё несколько минут, прошу! Поговори со мной, ну пожалуйста! У меня в жизни чёрт знает что теперь творится, а поговорить, посоветоваться не с кем, душу истерзанную излить. Ни одного близкого человека нет рядом: одни кровопийцы-вампиры и вурдалаки. Ты - единственный теперь порядочный и доступный из всех, кто может хотя бы выслушать меня и понять, единственный, с кем я могу о наболевшем выговориться и поделиться. Других таких людей у меня уже не осталось, честное слово! Одни волки кругом, повторю! Поэтому не отталкивай меня, просто выслушай. Прошу!...
  
  И я опять, за неимением выбора, с тяжёлым чувством и вздохом натужным откладывал намеченную работу из жалости и воспитания, и потом сидел и слушал в течение нескольких дней Сашкины без-конечные стоны-жалобы про разнесчастную его жизнь, которая "катится под откос", про его жену и мать и их вампиризм природный, который был у одной солнечный, а у другой - лунный... Ну и заканчивался Сашкин слёзный рассказ-монолог одной и той же фразой обычно: "Видишь, старик, сам можешь теперь убедиться, что на мою долю выпало страданий сверх всякой меры! Никто ещё подобного не испытал. А, может, и не испытает..."
  
  Выговорившись, он уезжал домой, собой довольный. А я работать после него уже не мог: тупо ходил по комнате из конца в конец, жёлтый, осунувшийся, выжитый как лимон, и чувствовал, что меня всего трясёт и колбасит.
  "Воронин жалуется, что жена и матушка его - вампиры, - раздражённо ходил и думал я. - А я так подозреваю, что настоящий-то вампир - это он сам. Умеет, гад, вытягивать из человека силы..."
  
  9
  
  И тогда я решил, без пользы промаявшись всю неделю с новым соседом, не разговаривать с ним больше, прервать любой вербальный контакт. Решил сидеть и молчать как глухонемой: извини, мол, дружок дорогой, но я тебя не слышу.
  И когда Сашка на следующий после такого решения день вернулся из столовой и по привычке обратился ко мне с просьбой поговорить по душам, я сделал вид, что его не слышу.
  -...Старик, - через паузу услышал я за спиной. - Ты что, решил со мной не разговаривать больше? Утомил я тебя, да, своими откровениями?
  Я опять молчу, делаю вид, что не слышу. Чувствую только, как огнём горит спина от Сашкиного пристального взгляда.
  -...Старик. Прекрати, не дуйся, не объявляй мне войну. Мне и без того тошно.
  Я дальше молчу и терплю, не поддаюсь на стоны и провокации.
  -...Старик. Извини, если тебя обидел, - но только не дуйся, не надо, не прерывай нашей дружбы. Прошу.
  Я сижу и молчу, терплю только, но работать уже не могу, естественно. Сижу и жду, чем у нас с ним всё дело кончится...
  
  Кончилось тем, что Воронин поднялся из-за стола, подошёл ко мне сбоку, положил руку мне на правое плечо и произнёс жалостно:
  - Старик, ну хватит тебе Ваньку валять. Давай мириться.
  - Убери руку! - зло произнёс я, нервно стряхивая Сашкину ладонь с себя и опалив наглеца огненным ненавистным взглядом. - И не подходи ко мне больше, понял! Сиди за своим столом и сопи в две ноздри. Я сопли твои вытирать не намерен, твой ежедневный бред выслушивать!
  - Старик, ну не злись, не надо, - продолжил стоять и канючить Воронин, будто и не видя моего критического состояния и настроения. - Давай продолжать дружить.
  - Слушай! Ты меня уже задолбал своей назойливой простотой! Иди на хер! - почти вскричал я, теряя контроль над собой и как ошпаренный вскакивая с места. Вскочил, помнится, собрал конспекты и книги в охапку и пошёл с ними вон из комнаты. Вышел в коридор угорело, громко хлопнув дверью, остановился в растерянности, не зная, что делать дальше... Потом машинально подошёл к двери первой комнаты, где до увольнения сидел, дёрнул её на себя и зашёл внутрь, уселся за последний давно пустующий стол - и тяжело воздух выдохнул, как будто от бешенной собаки спрятался...
  
  - Что, Саш, смотрю - достал тебя Воронин своим нытьём? - поворачиваясь ко мне лицом, участливо спросила Светлана Алексеевна Солодовникова, старый, заслуженный инженер, что сидела от меня через стол. Она всё слышала, вероятно, от первого и до последнего слова: межкомнатные перегородки-то в нашем отделе были стеклянными, для звукоизоляции не предназначенными.
  - Достал, - обречённо подтвердил я, с тоской на неё взглянув.
  - Ты с ним пожёстче, пожёстче, - тихо посоветовала Светлана Алексеевна. - Он в 22-м отделе уже всем мозг вынес, а теперь вот за тебя принялся...
  
  Часов до пяти я просидел-пропрятался в первой комнате - всё ждал, пока мой сосед домой уйдёт. И только когда он ушёл, я вернулся назад - и с жаром принялся за работу, чтобы догнать упущённое...
  
  10
  
  Несколько дней я сидел после этого в первой комнате - от прилипчивого Воронина прятался, от его нытья. И чувствовал себя прекрасно, знаете, много чего за эти дни успел. Я уже вознамерился было окончательно переселяться в первую полупустую комнату, где продолжало сидеть и ждать у моря погоды три старика, - но планы мои всё тот же Сашка нарушил. Дня через три или четыре после нашей с ним ссоры он отловил меня в туалете после обеда и предложил чаю вместе попить в знак примирения.
  - Старик, - лукаво сказал он мне, виновато на меня посматривая. - Я чаю хорошего купил. Хочу тебя угостить, помириться с тобой. Ты же меня несколько раз угощал - вот я и хочу вернуть должок, который, как известно, платежом красен. Пойдём, посидим и попьём в тишине, обиды забудем. А то я себя виноватым уже несколько дней чувствую: получается, как ни крути, что я выгнал тебя из комнаты...
  
  Мне бы надо было тогда отказаться, по-хорошему если, послать Воронина куда подальше с его угощением и дружбою - и дело с концом. Но я, добрая и отходчивая душа, согласился: не умею обижать людей, с добром ко мне подходящих.
  Мы с Ворониным вернулись во вторую комнату, заварили чай. Потом стали пить его не спеша: Сашка даже пачку сахара купил, расщедрился. Когда пили - о пустяках болтали, не связанных с его домочадцами... Но как-то так незаметно перешли с пустяков на серьёзные вещи, на современную физику в частности, завели разговор про её основы - про взаимодействия тел и частиц; ну и про различные силы природные - следствия этих фундаментальных взаимодействий...
  
  И тут Сашка начал нести с умным и даже высокомерным видом какую-то "пургу" к моему немалому удивлению: про то, что старые физические теории - это всё ерунда, что давно уже появились какие-то новые, но про них якобы мало кто знает. Только-де настоящие знатоки, следящие за развитием науки.
  - И какие же это теории, расскажи? - крайне удивился я, поражённый услышанным.
  - Старик, - снисходительно улыбнулся мой новый сосед. - Сейчас не место и не время рассказывать тебе про современное состояние физики. Это много часов потребует, да и сил тоже, которых у меня нет.
  - Ну-у-у, ты расскажи в двух словах, - стал настаивать я, которого задели за живое слова собеседника про передовые теории. - Зачем силы и время на лекции тратить, когда любую теорию, даже и самую гениальную, можно рассказать на пальцах.
  - На пальцах ты не поймёшь, старик, извини. Современная физика - это не таблица умножения...
  
  Мне, выпускнику МГУ, такое было неприятно и очень обидно слышать. И от кого? - от выпускника Бауманки, куда все неудачники в советское время шли, не поступившие в Университет Московский.
  Хочу напомнить современным молодым людям, не жившим в СССР, что в советское время, когда границы были закрыты наглухо, высшее образование можно было получать только в родной советской стране. За рубеж тогда никто учиться не ездил, как это происходит теперь, не морочил себе и родителям голову, не искал славы и выгоды на стороне, живя по принципу: "дома и стены помогают - жить, работать, знания и профессиональные навыки получать, рожать и воспитывать детей". Ну а самое лучшее, самое престижное образование в Советском Союзе давали три столичных вуза - МГУ, МФТИ и МИФИ, выпускники которых ценились на вес золота... Был ещё и МГИМО, правда, - но это был и до сих пор остаётся сугубо закрытый вуз, исключительно для отпрысков дипломатов созданный, для блатоты. Посторонних людей туда не берут категорически, и знаний там не дают тоже. Зачем и кому они там нужны?! - это касается как студентов, так и преподавателей. Туда молодые балбесы исключительно за связями идут: пока учатся там пять лет - заводят многочисленные знакомства, которыми потом успешно пользуются до пенсии. Всё! К МГИМО именно так и надобно относиться - как к закрытому клубу по выпуску дипломатической блатоты, кузнице масонских кадров.
  А вот в МГУ, МФТИ и МИФИ принимали всех желающих, без социального ограничения и родства. И экзамены туда, ввиду особой сложности конкурсного отбора, начиная с послевоенных годов (когда и были открыты МФТИ и МИФИ) проводились в июле-месяце - не в августе, как во всех остальных вузах страны. Это делалось сознательно: чтобы выпускники школ не боялись туда идти, чтобы у них оставалась возможность, при неудачном исходе (а процент неудач был очень высок), подать документы в другие вузы, попроще, и не остаться с носом, не потерять год.
  Так вот, я с уверенностью могу заявить, что большинство студентов МВТУ приснопамятных советских времён поступало в июле к нам в Университет (это любителей и ценителей математики прежде всего касается), или в МФТИ и МИФИ (любителей и ценителей физики). И не поступило: получило двойку на первом же письменном экзамене по математике, традиционно самом сложном. И в августе отдало документы в Бауманку, или МАИ - второсортные в советские годы вузы. Но потом всю жизнь скрывало это, тот свой первый юношеский провал, - и завидовало выпускникам трёх выше перечисленных престижных учебных заведений тайной завистью, всегда по возможности стараясь нас унизить, ущипнуть, уколоть мыслями или словами типа: "Подумаешь, мол, МГУ! Мы, бауманцы, сами с усами!..."
  Я таких неудачников много потом по жизни встречал, близко общался с ними, знал их наличествующие способности, или полное отсутствие оных. К нам в сектор во второй половине 80-х годов, например, Маринка Жураковская работать пришла - как раз выпускница Бауманки, да ещё и престижного приборостроительного факультета, как тогда считалось. Была она ортодоксальная иудейка, как быстро выяснилось, уроженка хохляцкого Днепропетровска, что до сих пор является религиозным и духовным центром восточных евреев-хасидов; была дама самолюбивая и тщеславная до неприличия, колючая с нами, гоями, если не сказать агрессивная. Так вот она с первого же рабочего дня начала нам всем - и молодым, и старым - трещать-велеречить почти ежедневно про свою якобы немыслимую гениальность: что она, мол, и школу с золотой медалью окончила, что и в Артек пару раз ездила как лучшая ученица, и что математик она великий, каких поискать. Обычная еврейская самореклама, словом, от которой быстро устаёшь, которая от большинства евреев отталкивает.
  Мы, молодые парни и девушки с высшим образованием, эту её трескотни со смехом воспринимали, - а вот начальство наше на это клюнуло, поверило Жураковской - и решило в дело её побыстрее определить, такую-то талантливую и говорливую. Дало ей, помнится, какую-то работу серьёзную на перспективу и стало немыслимых результатов ждать в скором времени... Но так и не дождалось, к великому своему огорчению: громкие слова в дела не превратились, даже и в самые крохотные и пустяшные, тыква каретой не стала, а так и осталась тыквой - пустой и гнилой изнутри. Оголтелая похвальба Жураковской оказалась в действительности блефом, мыльным пузырём, лопнувшим при первом же прикосновении. Быстро выяснилось, к немалому удивлению, что выпускница МВТУ, да ещё и престижного ф-та даже и школьные задачки по математике не умеет толком решать (физики она вообще не знала). А уж про такие диковинные понятия как производные и интегралы, краевые задачи и числовые ряды она лишь краем уха слышала на лекциях. А как и куда их применять и что с ними делать? - осталось для неё загадкой на веки вечные... И начальство плюнуло на неё, впустую потратив время и силы, не давало ей более никакой даже самой пустяшной работы. Зачем? - когда от неё как от той свиньи из пословицы - визгу много было, а шерсти чуть. Кому нужны такие амбициозные и визгливые, но абсолютно пустые помощницы-пустозвоны... Мы, молодые сотрудники, говорунью-Маринку "Жириновской" с тех пор стали звать-величать, "родственницей" Владимира Вольфовича - лидера ЛДПР и знатного трепача-балабола, как хорошо известно. Она приходила в бешенство, в ярость, когда про себя подобное слышала, шипела и брызгала ядовитой слюной. Но про Артек и золотую медаль больше при нас уже не рассказывала, как и про свою неслыханную гениальность.
  Но в данном случае не об этом речь, а о том, что Жураковская-Жириновская после школы, как мне теперь представляется, поступала к нам на мехмат: очень это было на неё похоже. И не поступила, не смогла поступить, что было естественно и закономерно для человека, не имеющего даже и минимальных способностей к точным наукам... Она расстроилась очень сильно, наверное, затаила обиду, которую не стёрло из памяти даже и МВТУ. Еврейки - они очень обидчивы и самолюбивы, очень мстительны, как хорошо известно... Так вот, она настолько сильно переживала по поводу мехмата всю жизнь: что не попала в святая святых мiровой математической мысли когда-то, - что в 90-е годы пустилась на хитрость и на подлог. Когда не осталось уже в нашем отделе молодых парней и девчат, доподлинно знавших её биографию, - она вдруг стала распускать по Филиалу слухи, будто бы закончила мехмат МГУ в своё время и является сильным математиком. Это у нас в России называется "не мытьём - так катаньем" добиться своего, не трудом и мозгами, так языком поганым. Что Жураковская-Жириновская успешно и делала - переписывала биографию под шумок: это было ей близко с рождения, вероятно.
  К чему это всё привело? К тому, что я сам несколько раз слышал от сотрудников других отделов при мимолётном общении такие, к примеру, пассажи, что, мол, ваша Марина-то мехмат закончила, оказывается, и значит - умная она девушка, знающая, талантливая, ну и всё такое. Но почему-то её не ценят у вас, не продвигают по службе и на маленьком окладе держат. Жалко её, дескать, плохо вы с ней поступаете, плохо - не по-коммунистически! Сильно завидуете ей, наверное, да?... Я удивлялся подобным новостям, спрашивал: откуда, мол, такие данные диковинные про мехмат и про недюжинный талант Жураковской?... Люди пожимали плечами и неуверенно отвечали мне: "Говорят". А кто говорит?- не могли вспомнить.
  Мне-то было понятно, откуда ветер дует. Я понимал, что распускает красочные слухи про себя исключительно сама Жураковская-Жириновская: больше некому.
  "Вот же чёртова баба! - дивился я. - Всё никак не успокоится, зараза, не утихнет душой! Всё мехмат ей жить и спать не даёт: обидно, наверное, что когда-то её там отфутболили-бортанули... Да и понимает, кошка драная, что мехмат - это мiровой брэнд, это - научная стратосфера, космос; это - единственное место в стране, а может и в мiре, где готовят настоящих учёных-небожителей, математиков и механиков экстра-класса. Не всех, безусловно, но многих. Недаром ведь после крушения СССР на выпускников мехмата настоящая охота пошла: сколько их в Европу и в США уехало по вербовке - за гроши отдавать барыгам западным свои знания и свой талант... А вот МВТУ таким ореолом святости не обладает и в малой степени: Жураковская-Жириновская про это знает прекрасно, наслышана - вот и бесится, и биографию свою кроит. Что ей, хасидке знатной, днепропетровской, МВТУ?! Там, как и в МАИ, готовят всего лишь инженеров, "капитанов производства", трудяг, чётко выполняющих планы и разработки всё тех же мехматовцев, - не более того. А ей так хочется быть в передовиках, в числе творцов-небожителей"...
  
  Вот и Сашка Воронин, похоже, таким же завистливым неудачником был: знал про мой университетский диплом - и сильно бесился от этого...
  
  11
  
  Итак, норовистый сосед обидел меня своим заявлением, что современная физика вроде как сложна для меня, а, может, и вообще не доступна. Я закусил губу, собрался с силами - и попробовал как-то защитить себя и своё научное достоинство. Тем паче, что я в те годы продолжал внимательно следить по научно-популярной литературе и передачам в Интернете, что происходит и появляется нового в естествознании: в математике, физике, химии, биологии. Мне это и до сих пор близко и дорого.
  -...Сань, - через пару-тройку секунд обратился я опять к Воронину. - Я что-то не понял, современная физика, про которую ты говоришь, - она что, отменила все классические взаимодействия: гравитационное и электромагнитное, сильное и слабое?
  - Давно! - высокомерный ответ последовал. - А ты что, не знал что ли? Странно от тебя подобное слышать, грамотного человека.
  - Не знал, - твёрдо и с вызовом ответил я. - Хотя стараюсь следить за передовыми теориями. Но если, как ты говоришь, отменены старые, значит новые должны появиться. Так ведь?
  - Так.
  - Вот я и хочу понять - какие! Мне это очень любопытно будет узнать, честно слово. Расскажи уж, не поленись. Хотя бы перечисли.
  - Старик! Я не хочу сейчас на это тему беседовать. Извини, не расположен. Но только про гравитацию можешь уже забыть.
  - Что, ньютоновская классическая механика - это уже старо? - таращился я на собеседника. - А куда наличные природные силы тогда девать: центростремительные и центробежные, силы притяжения и силы трения, да и все остальные?
  - Старик! Ты мне вопросы задаёшь на уровне детского сада. Даже удивительно от тебя подобное слышать. Ты ж вроде учился где-то там, высшее образование имеешь, а рассуждаешь, как школьник.
  Меня это окончательно вывело из себя, взбесило даже, хотя я ещё и держался! Ведь Сашка прекрасно знал, что я Университет закончил, и, тем не менее, разговаривал со мной именно как со школьником. И этим сознательно меня унижал, макал лицом в грязь.
  Окончательно рассерженный и заведённый, я схватил бумагу и авторучку со стола, быстро нарисовал полукруглый мост, помнится, по которому едет машина, расставил все силы, действующие на неё согласно второму закону Ньютона. Это я взял классический пример из школьной программы, - пример, что учителя дают восьмиклассникам на уроках физики уже пару сотен лет.
  - Посмотри сюда, - показал я рисунок Воронину нервно. - Ты хочешь сказать, что этих вот сил уже не существует в природе, их уже отменили согласно новым веяниям?
  - Старик! - отмахнулся от рисунка Сашка, даже и не взглянув на него. - Не надо мне ничего писать и ничего показывать, под нос тыкать. Я в этих твоих каракулях ничего не понимаю и не хочу понимать. Зачем мне это? Я просто знаю, что это уже старо - и всё.
  - Старо?!... Хорошо, согласен, старо! Ладно! - зло и напористо говорил я соседу. - Тогда возьми авторучку и напиши то, что сейчас не старо, что является последним словом науки. Просвети меня, дурака, сделай милость!
  - Старик! - отстань! У меня от тебя голова начинает уже болеть, как и от беседы с женой-истеричкой. Той тоже слова не скажи - сразу же начинаются слёзы и истерика. Вот и ты, я гляжу, такой же. Отстань от меня. Я не хочу ничего писать, и не хочу беседовать с тобой в таком агрессивном тоне: мне этой агрессии дома за глаза хватает.
  - А что ты хочешь, что?! Языком чесать самонадеянно и безответственно, как баба худая или как писатель-сатирик тот же, ходить и всех оскорблять, считать невеждами и дураками?! Ладно! Пусть так! Считай: имеешь право! Но ты и покажи тогда, что ты сам - молодец! умный и грамотный, что чего-то знаешь, умеешь, читал! Напиши свои знания на бумаге, чтобы их все увидели, и я - в том числе! Физика, как и математика - это ж тебе не история, не философия и не литература, дружок! Это там, в гуманитарии долбанной, языком можно всю жизнь молоть и молоть, переливать из пустого в порожнее: строить из себя умника и всезнайку. Там сколько людей - столько и мнений, там - все гении и небожители! Потому что там нет базы, нет твёрдых законом и аксиом! А в естествознании всё чётко и строго: тут говорильня и пустозвонство не пройдут! В естествознании свою бездарность и невежество за точку зрения и за новый взгляд не выдашь, как ни старайся. Таблица умножения - она и в Африке таблица умножения, дружок, а законы Ньютона - они и у папуасов неукоснительно действуют и не меняют смысла и вида! А ты пытаешься, я смотрю, естествознание в пустопорожнюю говорильню превратить - умником себя за здорово живёшь выставить, гением-всезнайкой. Не получится! - даже и не пытайся! Это ты жене своей и дочери можешь мозги засерать, или школьникам в классе, а мне не надо: я образован не хуже тебя, и хер от болта отличаю. Только я смотрю по твоему нытью каждодневному и твоим соплям, что и домочадцы тебя не сильно-то слушают: достал ты их уже, Санёк, своей кичливостью и фанфаронством, своей без-просветной тупостью!
  - Старик, - ответил мне красный как рак сосед, за живое моим монологом задетый. - Людей начинают оскорблять, как правило, только тогда, когда не могут их понять - или убедить в чём-то. Оскорбляют по без-силию. Так вот, если ты чего-то не знаешь, если порешь какую-то ерунду - то это твоя беда, не моя. Я-то как раз физику хорошо знаю.
  - Да ни хера ты не знаешь! - ни физику, ни математику, ничего! Мудило грешный! Не надо передо мной тут хвост распушать и гения из себя строить: я их столько на своём веку повидал! Ещё со времён колмогоровской спецшколы! Научился различать, слава Богу! И ты таковым не являешься ни в малой степени! Запомни это, заруби на носу! Поэтому и виляешь хвостом как поганый пёс, как блоха на гребешке крутишься - ничего не объясняешь толком, на головные боли ссылаешься, на настроение. Это всё потому происходит, что нечего тебе объяснять: "кто ясно мыслит - ясно излагает". Так когда-то учил Шопенгауэр! А ты... мудак ты, Сашок, павлин и дебил законченный, как я только что понял, убедился воочию! - не выдержал я и произнёс то, что давно уже крутилось у меня в голове и на язык просилось. - Оттого и проблемы у тебя нешуточные - и в 22-м отделе, и в семье, и в школе. И проблемы эти с годами будут только прибавляться и множиться: это как пить дать! Попомнишь мои слова не раз, придурок! Не подходи ко мне больше, ничтожество, дятел тоскливый: знать тебя не хочу! С такими мудаками как ты я срать рядом не сяду!
  Я произнёс это яростно как никогда, достаточно громко и грубо, с бешенным настроением на лице и внутри, каким давно уже не был. После чего быстро поднялся из-за стола - и снова ушёл от Воронина в первую комнату. Теперь уже окончательно туда переселился: терпеть этого дятла рядом я уже не мог. А Воронин остался сидеть один, пылая изнутри негодованием и обидой...
  
  12
  
  На следующий после нашего громкого скандала день, который бабы из первой комнаты полностью слышали и тут же передали начальству, меня вызвал в коридор покурить расстроенный Кирилл, когда Сашки не было ещё на работе. Вызвал - и сразу же без раскачки спросил, что у меня, мол, случилось с Ворониным?
  - Да ничего не случилось, - холодно и дерзко ответил я. - Просто не могу этого мудака дальше видеть и слышать. Задолбал он меня уже своим нытьём и своей тупостью!
  - Ну-у-у, не надо так, Саш, себя вести с новым человеком, не надо, - стал тут же выговаривать мне Кирилл Павлович с расстроенным видом: ему скандал в секторе был совсем не нужен. - У парня и впрямь сейчас тяжёлая полоса в жизни: и в отделе у него не сложились отношения с сотрудниками, и в семье большие проблемы. Его понять надо, пожалеть и посочувствовать. А не кидаться на него с кулаками, даже если он что-то и не так говорит, будучи весь на нервах. Понимаешь меня, слышишь?! Помоги ему вписаться в наш коллектив, словом добрым утешь, выслушай, если надо, и посочувствуй.
  - А чего мне его утешать-то, Кирилл Павлович, - взорвался я. - На хера он мне нужен?! Он что, без рук, без ног что ли?! Или глухонемой инвалид?! Здоровенный двухметровый детина, на котором пахать можно и нужно! Чего его утешать?! Его палкой гонять надобно, и каждый день, чтобы шёл и работал, бездельник, и кормил семью, а не ныл про отсутствие денег, квартиры!
  - Бывает, Саш, что и двухметровые мужики нуждаются в утешении. Ты молодой ещё, таких вещей не понимаешь, не чувствуешь.
  - Ну вот и утешайте его на здоровье, коли Вы такой добрый у нас, такой гуманист! - зло усмехнулся я, на начальника с ядовитой ухмылкой взглянув, с ухмылкой и вызовом. - Посадите его рядом с собой в комнату и вытирайте ему ежедневно сопли, выслушивайте его нытьё, а я этого делать не стану. Мне бы со своими проблемами разобраться, которых у меня полным-полно.
  Кирилл поглядел на меня недовольно, болезненно сморщился, после чего произнёс обречённо и холодно:
  - Не ожидал я от Вас такого, Александр Сергеевич, никак не ожидал: другим я себе Вас представлял все эти годы. А теперь вижу, что ошибался в Вас, что Вы человек не простой - с двойным дном. Очень я Вами, признаюсь, разочарован.
  - Ничего, переживу как-нибудь Ваше разочарование, не умру от него и не скисну, - зло засмеялся я, развернулся тут же и пошёл от Кирилла прочь: по институту гулять пошёл, успокаивать расшатанные последними событиями нервы...
  
  13
  
  Ходил я около часу по территории Филиала кругами нервно, благо, что погода позволяла ходить, и без-престанно и зло думал, пар из себя выпускал, который пёр из меня изо всех щелей и почти разрывал на части:
  "Молодец, Кирюха, молодец! Взял к нам в сектор откровенного мудака из жалости - и на меня его повесил: утешай давай его, Александр Сергеевич, развлекай, направляй на путь истинный. А мне это надо?!... Да и как утешишь такого, если он кроме себя самого никого больше не видит и не слышит, не воспринимает всерьёз. Ходит - и одним лишь собой целый день любуется, идиот, в туалет раз десять заскочит, как я заметил, чтобы волосы на голове пригладить и на себя лишний раз в зеркало посмотреть, каков он есть красавец-малый, прямо Ален Делон. Такому нарциссу и бабы, наверное, не нужны: он сам себя прекрасно по ночам удовлетворяет... У таких долбаков кичливых только два мнения и существуют в природе: одно - его, другое - неправильное, а значит - дурацкое. И как с таким разговаривать, как общаться, как душеспасительные беседы вести?! Я таких "быков" тупорылых, безмозглых за версту всегда обходил, за две версты, презирал их до глубины души за их дальтонизм нравственный и интеллектуальный..."
  "Представляю теперь, как мучается его жена, живя с таким козлом в одной тесной и убогой квартире, в которой особенно не разбежишься, не спрячешься. Он же из неё всё соки выпил, гад, всю душу клещами вытянул... Ходит, наверное, за ней весь вечер - и нудит, жизни правильной учит, уму-разуму. А ночью ещё и любви требует, сексу жаркого: чтобы орал аналом сменялся и наоборот. Такие скоты в постели именно так себя и ведут: ты, мол, жена, ты меня полностью удовлетворять обязана; ложись как положено, как скажу - и не ерепенься, не кричи, что больно... Вот уж бедная девка! - прямо жалко её! Понимаю теперь, откуда у неё истерики ежедневные и ежевечерние... А ведь, поди, какой счастливой была, когда замуж за него выходила. Ещё бы: иногородняя студентка - и за москвича выскочила с квартирой и пропиской. Это ж обалдеть можно! Товарки из общаги, наверное, ей так завидовали, так завидовали! - которым в Мухосрань предстояло ехать после учёбы в Москве, или к себе домой возвращаться. "Во-о-о! - думали, - как Веруньке нашей свезло: такого красавца столичного соблазнила и покорила, на женитьбу его раскрутила, на совместное житьё-бытьё. Счастливый билет вытянула, девка, в рубашке ситцевой родилась"... Знали бы они теперь, дурочки, как и чем за этот билет их подружка расплачивается..."
  "Этот Воронин прямо бесит меня ещё с 80-х годов - и норовистым видом своим, и манерами чопорными, и поведением барским. Но больше всего - самомнением жутким, патологическим, природной тупостью и "Обществом порядочных людей", которое он, как теперь выясняется, всё организовать мечтает и стать там лидером-председателем. Вот ведь как высоко поставил сам себя человек с какого-то перепоя или перепугу дикого. Мессия сраный! Пророк! Второй Лев Толстой! - но только теперь советский...Тот тоже, помнится, когда исписался весь к 50-ти годам, пророком себя объявил из-за гордыни дьявольской, новым Иисусом Христом - посланцем НЕБА. Секту толстовцев (аналог "Общества порядочных людей") организовал из своих ревнивых поклонников - в пику затасканному и поднадоевшему христианству - и стал активно и яростно анархию проповедовать. Что, мол, человеку ничего для полного земного счастья и не нужно, оказывается, - ни работа не нужна, ни земля, ни религия, ни государство, ни семья, ни деньги вонючие! Ни-че-го!!! А только-де одна ЦАРИЦА-ЛЮБОВЬ, которая его, грешного и горемычного, полностью осчастливит и удовлетворит, которая и напоит, и накормит, и от врагов защитит, от напастей. Как палочка-выручалочка та же... Что это, как ни чистый бред, ни дурдом на выезде?! Совсем осатанел и сбрендил Лев Николаевич под старость, что чести ему не делает, безусловно... Про душевную гниль "яснополянского пророка" хорошо и точно в своё время публицист М.О.Меньшиков писал, современник взбесившегося графа:
  "Толстой призывал правительство отменить частную собственность на землю, сам же своим крестьянам не отдал и пяди земли, хотя владел сотнями гектаров необрабатываемой пашни... Древняя власть, столь яростно атакуемая анархией, может одно напомнить последней: народ волен принять все утопии и осуществить все химеры, но лишь бы не делал при этом злодейств. Отказывайтесь от своей собственности, но не зарьтесь на чужую. Отказывайтесь от денег, но устраивайте обмен своего труда без преступлений. Правительство не обязывает никого иметь деньги. Отказывайтесь от брака - правительство не обязывает вступать в брак, оно лишь оберегает права жены и детей. Отказывайтесь, наконец, от услуг власти - правительство не обязывает пользоваться его услугами. Пожалуйста, не обращайтесь к полиции, к войскам, к судам, к школам и пр. Если можете обойтись без них - чего же лучше! Но не мешайте ближним пользоваться теми порядками, которые для большинства вошли в плоть и кровь и сделались законами их природы. Для многих природа - вещь жестокая и нестерпимая, но "где был ты, когда Я полагал основания земли?" - мог бы сказать дух природы Толстому"..."
  "Тут интересно и поучительно и другое было. Чем больше Лев Николаевич про любовь говорил - тем сильнее его ближние, жена и дети, ненавидели и презирали его как главу семейства. Парадокс, да и только! Супруга, Софья Андреевна, - та и вовсе раз в месяц в те годы топиться бегала от его проповедей о любви и суете жизни. Хороши же, по всему видать, были те толстовские наставления-речи, полезны и живительны для народа! - которые в итоге к тому привели, что проповедник-гордец сбежал из семьи, где его все возненавидели лютой ненавистью, и умер в дороге... А всё потому подобное произошло, как это мне теперь отчётливо представляется, что не родился Лев Николаевич пророком, увы и ах, и святая ноша сия, которую он на себя захотел взвалить, оказалась элементарно ему не по силам... Тому и без-спорный писательский дар не помог: пророчество, миссионерство - это особое, исключительно Божие дело!..."
  "Ну, Толстой - это ладно: ему хотя бы простительно. Толстой хоть "Войну и мiр" написал - по-настоящему великий роман, стоящий в первом ряду мiровой классической литературы, от которого у кого угодно крышу снесёт и голова закружится. Но этот-то дебил, Воронин, с чего вдруг начал куролесить-чудить, всех ходить и учить уму-разуму, правилам и нормам поведения, жизни в целом?! Сначала в отделе своём всех достал, а теперь и за меня принялся, сучонок. Вчера из-за него всю ночь не спал, мучился, и сегодня опять спать не буду, наверное. И работать уже не смогу: ничего по сути не сделал с тех пор, как он у нас появился... Вот уж кто вампир-то настоящий, про которых он мне все уши уже прожужжал, что они, мол, возле него целыми стаями кружатся. У кого что болит - тот о том и говорит. Громче всех "держите вора" сам вор и кричит. Этот приём известный... И как только супруга Вера столько лет выносит его, ежедневно слушает его поучения и нытьё? - ума не приложу! Могу лишь представить её отчаянное душевное состояние... А потом удивляемся, когда смотрим по телевизору криминальные хроники, как это может жена мужа вдруг взять и убить в горячке: сковородкой по башке садануть, или ножом зарезать в постели? Я бы такого козла сам заколол однажды - и глазом бы не моргнул, не испытал угрызений совести, подвернись он мне под горячую руку, падаль..."
  "Жизнь, видите ли, у него плоха: работы стабильной нет, денег мало платят. Да этих денег сейчас столько повсюду крутится, - что люди не успевают их домой мешками таскать и по углам рассовывать. Я когда жвачкой в позапрошлом году торговал - именно так и делал... Но жвачка - это же мелочь, забава детская в сравнение с тем, кто теперь серьёзным бизнесом занимается. Мои товарищи университетские те же, родной брат. Там у них вообще миллионы крутятся в обороте, а у кого-то и миллиарды; там не только квартиру новую, там дворец за полгода запросто можно купить, забыть про дыру хрущёвскую. Было б только желание..."
  "Хотя, бизнес - дело специфическое, конечно же. Не всем оно по нраву и по плечу. Мне вот оказалось не по нраву... Ну и ладно, и пусть. Чем-нибудь ещё займись - той же стройкой. Строительное дело организуй, или компанию какую-нибудь фармацевтическую как Брынцалов: ведь молодой же, грамотный малый с богатырским здоровьем, с руками и ногами целыми. Чего сидеть и скулить, и на новую жизнь жаловаться?! Тут вот недавно мужика показали по телевизору, у которого ноги отрезаны по самый живот. Инвалид глубокий с первой нерабочей группой! Так этот паренёк меня прямо сразил своей силой воли и жаждой жизни. Машину арендовал с ручным управлением, коляску врачи ему выписали для передвижения. И он теперь таксистом работает, клиентов по Москве возит. И не ноет, не паникует, водку не пьёт, на инвалидность не жалуется. Жену имеет и двоих детей, которых кормит и поит. Молодец! Не унывает человек - некогда! "У меня после операции по ампутации ног, - рассказывает журналистке, - было два выхода: или руки на себя накладывать от отчаяния, чтобы не превращаться в обузу, или же собрать силу и волю в кулак и продолжить дальше жить, чтобы не оставлять детей сиротами в такое-то трудное время. Я подумал-подумал - и выбрал второе. И не жалею о том"... Молодец! Герой настоящий, достойный романа "Повесть о настоящем человеке - 2". Памятники таким людям возводить надобно, славить на всех углах, в пример назидательный детям ставить. А рядом обязательно соорудить памятник его полному антиподу Воронину - двухметровому красавцу-богатырю с руками и ногами, захлебнувшемуся в собственном дерьме и соплях. И с непременной надписью на постаменте: "А вот таким долбаком быть не надо, дети: такие нытики и тряпки не должны жить на нашей Мидгард-земле, от таких толку и пользы нет и не будет! Одни убытки!"... Дебил слюнявый, никчёмный! Со своим-то здоровьем недюжинным сидит и ноет уже который год, людям жизнь и настроение портит! Палец об палец не бьёт, скотина, а только вспоминает с тоской, как ему раньше жилось хорошо и привольно..."
  "Конечно, хорошо, спору нет: везунчиком парень родился. Попал после окончания МВТУ в тёплое и блатное место; в белом халате лет десять ходил, собой любовался, и ни черта не делал. Сидел в тепле и светле, чаи гонял с молодыми девчонками, о пустяках трепался - хорошо! А когда надоедало в отделе сидеть - на Байконур ехал. И там дурака месяцами валял за государственный счёт, палец об палец не стукал. За военными сборщиками лишь ходил и следил, как они космические корабли готовят к пускам. Жил в гостинице, имел без-платное трёхразовое питание в столовой, а кормили там как на убой по рассказам. Да ещё и деньги бешенные платили - такие, что он себе кооператив уже собирался купить за несколько лет работы. Причём, работы такой, о которой можно лишь помечтать-позавидовать. Представитель НИИАПа на Байконуре с дипломом МВТУ! - это тебе не шахтёр в Воркуте или золотодобытчик в Якутии. Это там одна пьянь и рвань лямку тянет, а Воронин ходил по сборочным цехам гоголем, уважаемым человеком... А потом рухнул Советский Союз, и такой халявной работы не стало. И Сашка запаниковал, потому что он уже отвык за советские годы нормально и честно трудиться, зарабатывать хлеб в поте лица своего. В школу пошёл недавно работать - и там полгода лишь протянул, чистоплюй. После чего руки кверху поднял и сказал с ухмылкой директору: "всё, сдаюсь и увольняюсь отсюда; извините, но работайте тут сами: я к такой пахоте не привык - не для того учился". И ушёл обратно на стуле сидеть с чистой совестью, бить баклуши дальше. Послал учителей и учеников ко всем чертям, одним словом, вместе с их заботами и проблемами. Потому что тяжело, потому что там годами с детьми и тетрадками без продыха возиться надобно... А дети сейчас гонористые пошли, как и их родители: намучаешься с ними. Вот он и включил задний ход, скотина хитрожопая! Он лучше будет сидеть и скулить в НИИ за копейки, чем где-то за хорошую зарплату трудиться. Нет, с таким паразитическим настроением он не протянет долго - у разбитого корыта окажется: это как пить дать. Сам плюхнется туда - и потащит за собой семью, жену и дочку..."
  "Таким мудакам тоскливым лишь в министерствах место - в любых. Там они сидят в тепле и комфорте до пенсии, важные и сытые как индюки, и тупые и бездушные как сибирские валенки. Перекладывают бумажки со стола на стол, не читая, пустые разговоры разговаривают по телефону, секретарш в перерывах трахают от скуки - и собой гордятся-любуются: какие они есть молодцы, какие красавцы писаные и умники вдобавок, как их все любят и ценят!... Да-а-а, там хорошо у них, спору нет; там рай настоящий, земной! Клондайк, Эльдорадо!... Но только чтобы туда попасть - мохнатая лапа нужна, крутые и важные родители. А у него таких нет, и не будет уже. Так что участь его печальна, как ни крути, - тут и к гадалке ходить не надо. Попадёт он с такой психологией и отношением к жизни в чуднушку после того, как наш Филиал закроют..."
  
  14
  
  Месяц целый я в первой комнате сидел - от Воронина прятался, или чуть больше: точно уже не помню. Прятался потому, что органически уже не мог терпеть этого прилипчивого "индюка" рядом. Слышал только через стеклянную перегородку, как он по второй комнате туда-сюда подолгу ходил в одиночестве, сопел и кряхтел от скуки и недовольства, как с Кириллом иногда беседовал, который его посещал, справлялся о настроении и самочувствии.
  А потом я вернулся назад, во вторую комнату в конце июня или начале июля. И не потому, что помирился с Сашкой - какой там! А потому что он уволился от нас, поняв, что в Филиале ему больше уже ловить и ждать нечего: дело идёт к концу, к закрытию. И тогда он устроился работать в НПО им. Лавочкина, что территориально находится в Химках. Там у него, как и у меня тоже, было много знакомых по совместной работе по Фобосу и по Марсу в 80-х годах. Наш Филиал тогда с ними плотно работал... Вот Воронин и ушёл туда: там в 90-е годы платили хорошие деньги сотрудникам из-за того, что заключили выгодные контракты с американцами, с NASA.
  Воронин ушёл, и я несказанно обрадовался его уходу, что больше никогда не буду видеть тоскливую рожу его, мне глубоко противную, которая меня надолго из себя выводила. Я был и остаюсь человеком очень податливым и чувствительным, с "тонкой и нежной кожей"; человеком, легко подверженным негативным влияниям со стороны, всяким житейским нападкам и встряскам. И при этом при всём зла я ему никогда не желал: просто постарался забыть про него, вычеркнуть человека из памяти, из сознания. После чего я с головой и душою чистой погрузился в работу опять, которой занимался успешно и плодотворно до начала 2000-х годов, когда наш Филиал закрыли...
  
  15
  
  Но это было уже потом: я в данном случае забежал далеко вперёд и пропустил одно важное для данного повествования событие.
  Так вот, через год после Сашкиного увольнения, летом 1995-го, ко мне в комнату зашёл взволнованный Кирилл и предложил с ним выйти покурить в коридоре. Я отставил работу и вышел с ним, остановился у окна на лестничной клетке, полез за сигаретой. И как только я её запалил, Кирилл сообщил мне сногсшибательную новость:
  - Представляешь, мне вчера вечером Воронин по телефону звонил в расстроенных чувствах: несчастие у него, бедолаги!
  - Какое?! - удивился я.
  - Он, как выяснилось, с Химок уволился неделю назад, и теперь сидит без работы и без куска хлеба.
  - А чего он из Химик-то ушёл, не понял: там, вроде бы, хорошо сейчас платят?
  - Да говорит, что коллектив там дрянной, в который он так и не смог вписаться, не завёл себе там ни друзей, ни товарищей. Потом, дисциплина там у них будь здоров какая - как в старые советские времена. Работают от звонка до звонка люди, за опоздания рублём их наказывают, и здорово. Деньги большие, словом, им там не просто так платят, не за красивые глазки - работу спрашивают и порядок. Там без дела не посидишь, как у нас. Да и дорога туда не ближняя.
  - Да, до Химок доехать проблема, - подтвердил я. - Он же ведь где-то в Кунцево живёт, насколько я знаю. А от Кунцево до Химок часа три выйдет в один конец: и на Метро надо будет проехать с двумя пересадками, и на нескольких автобусах, которые ждать замучаешься. Химки - это ж Подмосковье. А городской транспорт в последнее время так плохо ходит: не дождёшься его. Да и проездные билеты дорогие стали: на одной дороге разоришься.
  - Да, да, правильно всё говоришь, - закивал головой Кирилл в знак согласия. - Вот он и ушёл оттуда, и захотел устроиться в КБ "Салют" по соседству с нами (КБ "Салют", напомню читателям, - было головным предприятием завода им. Хруничева, где собирали "Протоны"; КБ "Салют" - это как бы была голова, а завод им. Хруничева - руки некогда единого ракетно-космического комплекса).
  - Хорошо, - сказал я. - До "Салюта" ему удобно будет добираться. Как и до Филиала раньше.
  - Хорошо-то хорошо, - да только ничего хорошего, - нахмурился мой начальник. - Его не взяли туда. Пообещали, обнадёжили - и не взяли. И он теперь сидит без работы и без копейки денег.
  - А чего не взяли-то? - удивился я, пытаясь понять причину случившегося. - Выпускник МВТУ, да ещё и с богатым стажем работы в космической отрасли. У них там что, таких специалистов полно что ли?
  - Да не в этом дело, - начал быстро пояснять мне Кирилл, понизив голос до шёпота. - У них там на "Салюте" евреи всем заправляют. Их там немерено и несчитано. А они же ушлые - устроили Сашке настоящий допрос с пристрастием: где раньше работал и у кого. Ну он им по простоте душевной всё и рассказал: что до Химок работал на Филиале около 15-ти лет, отдел назвал и бывшего начальника своего, Красного Илью Ефимыча. Евреи всё выслушали, переглянулись между собой - и отправили Сашку домой: подумать и потом позвонить пообещали. А сами связались с Красновым, своим соплеменником, как мне передали по секрету мужики из 22-го отдела, и начали у него про Воронина информацию собирать. А тот им такого наговорил, что у звонивших волосы дыбом встали... Ну они и послали Воронина куда подальше, и он теперь без работы сидит, бедолага, сосёт лапу и с ума сходит. Он и так-то парень не крепкого душевного состояния был, а теперь и вовсе раскис как ребёнок. Запьёт ещё с горя или вообще удавится, не дай Бог. Боюсь за него, прямо... Слушай, Саш, помоги ему устроиться куда-нибудь: у тебя же много знакомых в Москве, и разных. Брат у тебя бизнесмен. И крутой, как я слышал: большими делами ворочает.
  - Извините, Кирилл Павлович, - резко отрезал я, - но устраивать Воронина на работу - дело самое что ни наесть пустое и неблагодарное из всех, которые я знаю. Он же нарцисс и нытик законченный, гордец и упрямец. Самого себя в категорию "сверхмерных страдальцев" определил - и теперь ходит и любуется собой как индюк, да ещё и хочет, чтобы его все выслушивали и жалели, по головке гладили, говорили ему хорошие слова. "Общество порядочных людей" мечтает организовать на полном серьёзе, представляете?! - где хочет стать председателем. Нормально это, да?! От скромности не умрёт малый. Ему, как Яшке-артиллеристу из "Свадьбы в Малиновке", такую работу надо, где б поменьше работать, где будут девки ядрёные и похотливые стаями вокруг него кружиться. А он бы там ходил как молодой петушок в курятнике - и всех бы по очереди натягивал. Это и была бы его главная работа... Но сейчас таких халявных мест, на "малины" больше похожих, уже нет в стране: советские времена прошли с их левыми конторами и заработками - и назад уже не вернутся. И мечтателей-чистоплюев, как наш Санёк, никто подле себя держать и кормить не станет. Новая жизнь началась, Кирилл Павлович, деловая, свободная и демократическая! В неё встраиваться надо, что есть силы вгрызаться, как шахтёры вгрызаются в новый угольный пласт. Иного пути нет - и, повторю, не будет... А для этого надо поменять психологию прежде всего, отношение к жизни и окружающим; после чего надо начать крутиться юлой - забыть про амбиции, гонор, про МВТУ-шный диплом и высшее образование, про работу бывшую, престижную, про белые халаты и воротнички. Про всё, короче, чтобы с нуля жизнь начать, с чистого листа. Понимаете?! Воронин же, насколько я его понял и изучил, на это категорически не способен, в принципе. Мыслями и настроениями он весь в сладком прошлом, откуда возвращаться не хочет. Хоть ты его убей!... Таким чудакам в "Газпроме" или "Роснефти" место, в Кабинете министров или Администрации президента, где подобные "хомячки" до сих пор ещё обитают и множатся, детки и внуки бывших партийных бонз. Но туда я устроить его не могу: у меня нет таких крутых связей и возможностей. Извините...
  На том наш разговор и закончился, по сути и не начавшись даже...
  
  16
  
  Последний раз про Воронина я случайный завёл разговор в конце 90-х годов. Меня тогда натаскивали на какую-то крутую руководящую должность наши престарелые и обессилившие начальники, готовили себе смену. Кого из меня хотели сделать? - не знаю, не стану врать. Я не сильно-то интересовался этим, твёрдо и окончательно определив для себя своё будущее, связанное исключительно с литературой - не с загнивающим космосом, давно изжившим себя. Но то, что меня куда-то готовили, - знаю точно. Мне про то по секрету и зам. директора по режиму рассказывал, налаживая со мной дружбу на всякий случай, и начальник первого отдела, бывший чекист. А уж они-то не станут врать: все новости предприятия они узнавали первыми. Да и здороваться со мной вдруг стали такие люди на улице и в коридоре все последние годы службы, наши филиальские тузы, которые раньше меня в упор не видели.
  Я часто бывал на совещаниях у руководства последние несколько лет, и вот на одном из таких совещаний я сидел рядом с начальником 22-го отдела Белым Виктором Васильевичем, бывшим полковником ПВО и замечательным человеком. Ну и во время перерыва я возьми и спроси его от нечего делать:
  - Виктор Васильевич, а Вы про судьбу Воронина ничего не слышали, не знаете, где он теперь? Он же в вашем отделе проработал много лет, наверняка до сих пор с кем-то общается, перезванивается. Ведь он - прилипчивый парень, насколько я знаю, и очень любит ныть, на всё и всех жаловаться.
  - Не знаю, Саш, с кем он общается, и знать не хочу, - коротко и холодно ответил мне Белый. - Со мной он не общается точно. Он от нас давно ушёл - и слава Богу, как говорится. Толку от него было чуть. Я не высокого мнения о нём остался - и как о специалисте, и как о человеке.
  Больше сосед мой ничего не сказал, а я и не спрашивал. С тех пор я про Воронина не слышал вообще ничего и ни от кого, не знаю, как у него с семьёй и с работой сложилось. Уверен только, что ничего хорошего в жизни его не происходит теперь. Таким бездельникам и чистоплюям во все времена тяжело живётся, если они с золотой ложкой во рту не родились только. А Сашка, увы, не родился. Некому его по жизни опекать и вести как того телёнка. Самостоятельно же ходить и цели ставить он в принципе не способен: ему непременно нужен вожак, проводник, тот же сталкер... В советское время ему повезло: попал человек в нужную струю, в блатное место, где за него коммунисты думали из Политбюро, решали его вопросы... А теперь поменялась жизнь - и резко! - и везение его закончилось... И покатился он по наклонной со свистом, скорее всего, "сверхмерный" нытик-страдалец. И так и будет катиться безостановочно, пока дурную башку свою вдребезги не расшибёт. Ну тут уж ничего не поделаешь: такая его планида. "Тому нет спасения, кто внутри себя носит врага". Так говорили древние...
  
  
  Солжик
  
  "Бессмертия у смерти не прошу.
  Испуганный, возлюбленный и нищий, -
  но с каждым днём я прожитым дышу
  уверенней и сладостней, и чище..."
   Иосиф Бродский
  
  "В жизни нет сюжетов, в ней всё смешано - глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагическое со смешным".
   А.П. Чехов
  
  1
  
  Дмитрий Голубовский, или просто Димка, или даже Димон, как мы его все звали, - главный герой третьей по счёту новеллы - был моим сослуживцем всё по тому же Филиалу НИИАПа, щедрому поставщику людей и сюжетов многих моих повестей. Был он на год старше меня, закончил, как и Щепин с Ворониным, МВТУ им. Баумана. После чего он получил распределение на Фили, где и отработал уже несколько лет к моменту моего прихода в 11-й отдел (1-ый отдел 1-го отделения). Жил он в подмосковном Одинцово, ездил на службу на электричке каждый Божий день, уставал в дороге, естественно, денег много платил за проезд всякий раз, расстраивался из-за этого, будучи патологически жадным и мелочным. Расстраивался - и потому сильно нам, москвичам, завидовал, у кого общественный транспорт был практически безплатный и под рукой в те достопамятные и досточтимые годы. Это - "больная мозоль", "душевная заноза" всех жителей Московской области, между прочим: зависть к столичным коренным гражданам, счастливым обладателям московской прописки и жилья. Я это давно подметил, со студенческих лет ещё. И областной житель Голубовский лишь подтвердил те мои первые наблюдения, не избежавший сей чёрной зависти к москвичам. Он вообще был страшно завистливым парнем, как я потом понял и отметил для себя. Но это - национальная, родовая черта всех иудеев мiра, очумело кидающая их раз за разом в революции, мятежи и дележи чужих благ, привилегий и собственности. Революция 1917-го года, как и Перестройка в СССР - яркие тому свидетельства.
  Поначалу, как мне рассказали в приватных беседах молодые филиальские коллеги-сослуживцы, Димка распределился в наш сектор баллистики, но очень быстро в пух и прах разругался с нашим секторальным начальством, якобы не ценившим его, и перешёл в соседний сектор, сектор стабилизации, где перед самым моим приходом сменилось руководство. На место старых и заслуженных руководителей, перешедших в Главное здание на Калужскую, пришёл молодой начальник Вовка Климов - недавний выпускник МАИ, перед приходом к нам отслуживший два года в Армии по контракту в войсках ПВО. Он-то и стал набирать новую команду из молодых парней - как с улицы, так и из других отделов, - брал их к себе со значительным повышением. Этим и воспользовался пронырливый делец-Голубовский, к тому моменту уже успевший задрать руководство отдела своей "немыслимой гениальностью". Он тут же перебежал к соседям на большой оклад и на должность начальника группы: хорошо подсуетился парень. В соседнем секторе Климова, таким образом, образовалось две новые группы перед моим приходом - Щепина и Голубовского. Оба были евреями по национальности. Климов был славянином-русичем...
  
  2
  
  Так вот Димка этот, когда я его впервые увидел в курилке, мне не понравился сразу, с первых минут - внешним видом прежде всего, довольно-таки всегда неряшливым и неприглядным. Был он большим и массивным парнем по комплекции, не меньше Сашки Воронина. Но если тот был атлет настоящий, красавец и чистюля, педант во всём, - то Голубовский был полным его антиподом: напоминал огромный мешок с дерьмом, без-форменный и скверно-пахнущий. Был он сутулый, толстый, расхаживал по институту с низко-опущенной головой и с длинными, вечно-сальными волосами на голове и лице: он носил бороду. Плечи его были узкие и покатые, как у бабы, а задница, наоборот, широкая и рыхлая, чисто женская. На боках у него висели приличные жировые отложения, со стороны напоминавшие бурдюки с вином, на которые было неприятно смотреть, а стопы его при ходьбе выворачивались носками наружу, отчего мне тоже было не по себе всегда: терпеть не могу мужиков с походкой балерины, уж извините... И вообще был Димка какой-то отвратительный и безобразный весь, повторю, физически недоразвитый и неприглядный. Да ещё от него постоянно пахло потом: он очень сильно потел. Приходил в институт в понедельник утром вроде бы чистенький и промытый, а уже после обеда, глядишь, его волосы на голове и борода были будто машинным маслом обмазаны, а рубашка мокрая насквозь и вонючая как туалет неубранный. И от этого он источал такое густое и зловонное амбре ближе к вечеру, что находиться рядом с ним в курилке было уже практически невозможно: нас здорово всех тошнило и от него отваживало... Ему, по-хорошему если, надо было бы с такой-то ядрёной пото-выделительной системой ежевечерне мыться, смывать с себя накопленный за день жир, а днём регулярно пользоваться дезодорантом. Но он этого не делал почему-то: мылся раз в неделю дома, а про дезодорант вообще молчу: такие вещи были ему не знакомы. И потому ежедневно общаться с ним нам, его молодым сослуживцам, было, скажу ещё раз, что нож острый...
  
  Категорически не нравился мне Голубовский и внутренним устройством своим, своим эгоцентричным мiровоззрением и поведением, абсолютно неприемлемым для меня, всегда меня раздражавшим. Когда-то Тютчев, давая характеристику поэта Гейне, еврея по национальности, написал про него так: "Обожествление собственного "Я", доведённое до какого-то болезненного неистовства". Эти крылатые слова Фёдора Ивановича в точности и полностью и к Голубовскому применимы: они являлись как бы визитной карточкой его, его достаточно адекватным словестным портретом.
  А теперь, если от общего к частностям перейти, - то к тютчевской гениальной характеристике можно добавить следующие детали, уже от себя. Так вот, от себя я могу сказать, что был Димка стопроцентным догматом, любившим щеголять цитатами: они из него так и сыпались в разговорах, так и сыпались, как сыпется горох из худого ведра. Он этим цитированием регулярным в точности компьютер напоминал, заполненный чужими алгоритмами и программами. Я не знаю, имелись ли у него собственные мысли в башке, прозрения и наблюдения. Если и имелись, - то в небольшом количестве. А так - чужие, крылатые и заученные афоризмы, максимы и поговорки, которые меня раздражали до глубины души и от долдона-Димона пуще пота его отталкивали.
  А ещё Голубовский был великим актёром-трагиком, строившим из себя перед всеми этакого ангела во плоти, вынужденно общавшегося среди бездарных, несносных, никчёмных и подлых людей, своих сослуживцев, и от этого мучавшегося несказанно. Он постоянно рекламировал везде и всем свою кристальную честность, порядочность и неподкупность: "жизнь не по лжи", одним словом, вне-суетную и вне-временную. Отчего и получил сразу же кличку Солжик от молодых острословов-коллег - в честь полоумного маньяка Солженицына, на которого внутренне был очень похож, да и внешне тоже... А ещё он, Димон, рекламировал всюду свою "неслыханную гениальность", особенно - среди работяг из цехов, которую-де не видят, не ценят, не признают начальники, не продвигают его по службе, твари ничтожные, без-толковые! И от этого он очень мучается, переживает якобы, постоянно хочет уйти. Да пока нельзя вот, да и некуда... Покупаясь на эту рекламу безудержную и без-стыдную, к нему регулярно бегали люди из отделов и из цехов с просьбой решить задачи по математике для детей или внуков, школьников и студентов. Лёгкие он решал, а когда попадались трудные, ему непосильные, - тогда он повадился бегать ко мне с просьбой помочь в решении, едва-едва я появился в отделе. И я ему помогал в течение года вычислять производные и интегралы, решать краевые задачи или обыкновенные дифференциальные уравнения, разлагать функции в ряды. Он благодарил меня в коридоре, когда никого рядом не было, объяснял своё неумение элементарной забывчивостью и усталостью. Сиречь оправдывался передо мной, глубоко прятал свою природную неспособность к глубокому аналитическому мышлению. Оправдывался - и потом всегда добавлял важно, что так-то он, мол, математик сильный: первый в школе и на курсе был. И уходил с моими решениями восвояси... Год я ему помогал, может - больше, не помню точно. А потом уж мне мужики в курилке сказали, что я - большой дурачок, что помогаю Димке. "Он за эти задачи с людей коньяки и деньги берёт, не задумываясь, - объяснили они мне ситуацию. - А ты на него без-платно пашешь, за одно лишь спасибо. На хрена тебе это надо-то, скажи?!"
  Я когда про деньги и коньяки услышал, послал Голубовского на три буквы с его очередными задачами. После чего сразу же стал его кровным врагом. Хотя и до этого его другом не был: у него вообще не было в нашем отделе друзей - одни знакомцы...
  
  3
  
  Вообще, Голубовский внутренне едино-кровника и единоверца-Щепина очень сильно напоминал: был таким же высокомерным и гонористым, жестоким и нетерпимым к нам, гоям, своим сослуживцам, с которыми, тем не менее, он вынужден был ежедневно общаться. Уже потому, хотя бы, что очень много курил и полдня проводил в курилке... При общении он ежедневно хаял советский строй и его порядки; жаловался, что, дескать, ему, талантливому инженеру и выпускнику престижного МВТУ, государство не выделяет отдельную квартиру со всеми удобствами, как это якобы делается на Западе (?!!!). И он-де по этой причине вынужден жить-мучиться с матерью, постоянно ругаться с ней, ссориться по мелочам. Зачем ему это всё надобно?!
  Нам, гоям, это было чудно и дико слышать, такие завышенные претензии к Власти, потому что мы, русские парни, в молодые годы все жили вместе с родителями, и трагедии из этого факта не делали ни грамма: скромности нам было не занимать. Сам я, повторюсь, вообще до середины 1980-х годов жил в коммуналке, а потом несколько лет с тёщей на улице Готвальда (Чаянова ныне), и никогда по этому поводу не ныл, не клял государство. А вот захватистые евреи не так устроены: им всё и сразу подавай. На меньшее они не согласны. Категорически! Потому что земная жизнь у них одна-единственная: так учит иудаизм! В загробную жизнь и реинкарнацию иудеи не верят совсем! Отсюда - и все их метания вечные, проблемы и беды.
  Исключительно по этой же причине не нравились Голубовскому закрытые границы СССР: он был прямо-таки одержим маниакальной идеей мiр посмотреть, в Европе побывать и в Америке.
  - А какого хрена там делать-то, Дим? - дружно смеялись мы, на бородатого непоседу недоумённо посматривая. - Жизнь, она везде одинаковая, везде тяжёлая и напряжная. И везде пахать надобно от зари до зари. Молочные реки с кисельными берегами нигде не текут. Как нет и таких островов на свете, где с похмелья голова не трещит, не раскалывается на части... А потом, ты в Москве живёшь и работаешь, не в провинции. А наша Москва златоглавая - город такой красоты, каких за границей ты вряд ли где ещё встретишь! По Москве ходи и гуляй, ядрёна мать: здоровей и богаче будешь!
  - Вот вы и ходите и гуляйте! - зло и недовольно реагировал на это Голубовский. - А я терпеть не могу, когда кто-то ограничивает мою свободу...
  
  Жаловался Димка и на порядки в Филиале почти ежедневно, что бардака, мол, много на нашем предприятии - и в цехах, и в отделах, везде. А мы как раз тогда экспедицию на Марс готовили, и было видно по всему, что добром этот злосчастный полёт не кончится. Вот Димка и голосил, и трендел каждый день, как Кассандра:
  - Угробим аппарат, мужики, как пить дать угробим! Всё к этому и идёт с нашими-то порядками и дисциплиной!
  Но потом в конце всегда добавлял весело и задорно:
  - Да и х...р бы с ним, с аппаратом этим: чем хуже - тем лучше!
  И по сияющему лицу Голубовского было видно, что за провальную итоговую работу душа у него не болит, что он просто на публику играет, гад, по всегдашней своей привычке выпячиваться и выпендриваться - провидцем выставляет себя и переживающим за всё человеком, не более того...
  
  4
  
  Очень они были похожи между собой, Голубовский и Щепин, скажу ещё раз: мiровоззрением и психотипом, презрительным отношением к сослуживцам и карьеризмом каким-то махровым, оголтелым и совершенно диким. Но было меж ними и одно существенное отличие, из-за которого они не переносили друг друга на дух и редко когда общались на публике, вели душевные беседы тет-а-тет. А если подобное когда и случалось по работе, - то происходило это общение несколько минут всего, и было предельно сухим, скупым и холодным.
  Попробую объяснить сей курьёзный факт, который меня самого всегда поражал в те годы, - ведь оба они, Сашка и Димка, были евреями, напомню читателям. А могучая тяга евреев друг к другу, помноженная на голос крови, общеизвестна и вызывает зависть порой: за счёт неё они и держатся на плаву уже не одну тысячу лет и властвуют над мiром... Но вот у них двоих, у Сашки и Димки, такой тяги не было ни сколько, скорее даже наоборот. И проистекало подобное из-за разного социального статуса, прежде всего, как мне на первых порах казалось. Ведь провинциал-Голубовский в глазах коренного москвича Щепина был плебей, нищий и безродный житель Подмосковья. Чего с такого взять? Какая от такого польза?
  Но и это было не главным, как я сумел разглядеть и понять для себя впоследствии. Главным было то в их взаимной неприязни друг к другу, что Щепин Александр Сергеевич был если и не ассимилированным евреем (таких за долгую жизнь я не встречал ни разу: евреи никогда не сливаются с нами, гоями), то полностью адаптированным в советскую социалистическую систему парнем. А в той канувшей в Лету системе, чтобы чего-то достичь в плане социальных выгод и благ, требовалось непременно вступать в партию, становиться членом КПСС. Это было тогда обязательным условием, хотя и не достаточным... И он в неё вступил, действительно, и в достаточно молодом возрасте, проявив чудеса изворотливости и цинизма... Его молодой начальник, к примеру, русский парень Володька Климов за партбилетом аж в Армию служить пошёл: там в партию принимали всех желающих без промедления и испытательного срока, - пару лет мотался по гарнизонам с молодой женой, хлебнул там неудобств и даже лиха, как сам рассказывал. Понимай: сознательно вычеркнул человек два года из жизни, пожертвовал собой ради будущей карьеры. Еврей же Щепин собою жертвовать не стал: зачем? Он просто включил связи, которые у него имелись в большом количестве, и получил своё. Ну и ладно, и пусть. Каждый живёт, как может.
  Далее скажу, просвещу читателей коротко, что чтобы чего-то путного достичь в научной среде, надо было и раньше и сейчас учиться в аспирантуре и писать диссертацию. Сначала - кандидатскую. Потом - докторскую. Это - закон жизни и жанра. Без этого в науке никуда, будь ты хоть семи пядей во лбу, хоть второй Ломоносов и Менделеев. Никто про тебя не узнает и разговаривать с тобой не захочет: тебя, не остепенённого, и на порог не пустят ни в одно приличное научное заведение и место... Щепин про это знал, и потратил огромное количество сил на аспирантуру и диссертацию: лорда Байрона из себя не корчил, Печорина не включал. Молодец! Какие к нему претензии?!
  А вот себялюбец, гордец и патологический жадина-Голубовский, примериваясь к большим деньгам, должностям и славе, ничего этого делать категорически не пожелал - ни в партию вступать (а это и партийные взносы приличные, и собрания ежемесячные, и поручения разные), ни в аспирантуре учиться. Зачем?! Это всё было очень накладно в финансовом плане, энерго-затратно, хлопотно и унизительно. А он платить, унижаться и кланяться категорически не хотел, а хотел лишь властвовать над мiром и собирать мёд. И не носить его в общий улей.
  Странная у него была позиция и взгляды на жизнь, не правда ли, странная и непонятная. Он хотел пользоваться по максимуму всеми общественными благами - и при этом при всём быть абсолютно свободным от общества как тот же схимник-монах. Хотел жить в человеческом муравейнике - и не давать в общий дом ни капельки пользы, и даже и не подчиняться законам стаи. Бред! Сюрреализм какой-то! Умопомешательство! Однако подобное происходило на моих глазах в течение 15-ти лет, я это наблюдал воочию.
  Понятно, что это никому не нравилось в нашем отделе - ни молодым, ни старым. Карьеристу и пройдохе Щепину, носом землю рывшему с первого дня, - прежде и больше всего! Это-то его бесило!...
  
  5
  
  Когда Голубовский только-только появился в нашем отделе (за несколько лет до меня), - он сразу же стал выдвигать претензии руководству, что работать по тематике сектора он не желает: ему, дескать, это не нравится, решать баллистические задачи вместе со всеми. Вместо этого он хочет заниматься системным программированием, изучать современные машинные языки. Хочет работать компьютерщиком, одним словом, к чему у него лежит душа и имеются способности.
  - Дим, - спокойно сказали ему наши начальники. - Ты странные вещи нам говоришь, которые детским садом попахивают. Ты пришёл работать в институт, да ещё и в главный теоретический отдел Филиала, который разрабатывает системы управления для без-пилотных летательных космических аппаратов. Так? Так! Мы тут все - теоретики, не компьютерщики. Нам вычислительные машины нужны, но... постольку-постольку - как помощники в наших делах. Не более того. Поэтому и ты должен заниматься тем, чем мы все тут занимаемся уже многие годы. А если тебе наша работа не нравится, - зачем ты к нам вообще-то распределился? Шёл бы тогда работать в какой-нибудь вычислительный центр, и занимался бы там исключительно программированием... А уж коли ты пришёл именно к нам, - будь добр работать вместе со всеми. И по тем темам, по которым работаем мы. Отработаешь три года, как положено, а потом иди куда хочешь, к чему у тебя душа лежит. Мы разве ж против...
  
  Правильные были сказаны слова, согласитесь, Читатель, вполне разумные и справедливые. Однако ж на упрямого себялюбца-Голубовского они не подействовали ни сколько. Он изо дня в день, как заведённый, твердил одно и то же: хочу заниматься программированием, улучшать работу машин - и точка...
  - Ладно, - говорили ему начальники, хмурясь, по-хорошему говорили, по-доброму. - Любишь машины коли - иди тогда в 15-ый отдел работай, где вычислительные машины стоят всего нашего института. А парни, сотрудники отдела, их обслуживают. Там, правда, есть уже один системный программист. Зачем им второй тогда?... Ну-у-у, не знаем, не знаем. Сходи, побеседуй с их начальником. Может, он что-нибудь придумает...
  
  Но ушлый Димон на этот их добрый совет никак не реагировал. Он малый был не дурак, чтобы менять престижный 11-ый теоретический отдел на 15-ый, презренный и пустяшный. В том отделе работали одни неучи, дебилы и алкаши, обслуга, у кого даже и высшего образования-то зачастую не было. Да и зачем оно им было нужно, если вся их работа заключалась в том, чтобы прийти и утром включить машины: БЭСМы, ЕС-ки, СМ-ки. Всё! А потом позвонить нам, теоретикам, и сказать бодрым голосом: "Приходите, товарищи дорогие, гоняйте свои научно-исследовательские программы. У нас всё готово и всё работает"... Вечером те машины им требовалось выключить и уйти домой. А раз в месяц они ещё делали вычислительной технике профилактику: разбирали её на куски и тщательно пылесосили каждый блок. Мощные советские ЭВМ притягивали к себе много пыли, которая мешала работе. Ну а если что-то случалось серьёзное, - руководство 15-го отдела звонило в специальный сервисный центр Москвы. Оттуда приезжали специалисты-системщики и налаживали нормальную работу техники. И потом уезжали. То есть 15-му отделу даже и собственный системный программист был не нужен: он там месяцами фактически дурака валял, да отгадывал кроссворды на рабочем месте... Димка про подобные порядки знал - и уходить из 11-го отдела не собирался...
  
  6
  
  Вот так он и болтался в нашем секторе баллистики пару лет: из курилки часами не вылезал в основном, как мне рассказывали, всё стоял там и умничал, немыслимого гения из себя строил. Ну и попутно книжки по программированию сидел и читал, изучал новые компьютерные языки: жил своей изолированной жизнью, короче. В общей работе практически не участвовал, игнорировал упрёки и претензии начальников, Родионова Кирилла Павловича - прежде всего. И принудить его, приструнить было никак нельзя: молодые специалисты в СССР были люди абсолютно неприкасаемые, почти небожители... К тому же, и начальник нашего отдела, Щёголев Владимир Фёдорович, был евреем. Он за Голубовского стоял горой, всячески опекал его и поддерживал, свои симпатии ему выражал, любовь даже. Вот Димка и вытворял всё, что хотел, что было его душе угодно. Получал ежемесячно зарплату и премии, и не маленькие, - и в ус не дул, не таскал свой научный мёд в общие институтские соты, демонстративно отделив себя от коллектива. Да ещё и с девчонками, сотрудницами отдела, постоянно скандалил-цапался: жизни, уму-разуму их учил, нормам и правилам поведения.
  Дело тут было в том, что в первой комнате, куда его посадили сразу, сидело много молодых девчонок в 80-е годы, недавних выпускниц институтов, пришедших в наш отдел за несколько лет до Голубовского. Делать им было нечего, заданий им не давали. Старики были с головой погружены в работу по Марсу в те годы, и им было не до молодых специалисток пока: руки до них не доходили. Вот молодые сотрудницы и сидели - ждали у моря погоды. Месяцами чесали языком от безделья, ногти красили, чаи без-прерывно гоняли, кроссворды отгадывали или просто дурачились от переизбытка сил. Димку это всё раздражало: он, видите ли, хотел тишины и покоя, когда приходил из курилок.
  И он почти сразу же начал на девочек наезжать - требовать от них тишины и порядка. Часто - в непозволительно-грубой форме. Девчонкам, естественно, такое крайнее обращение и такой диктат со стороны молодого сотрудника не нравились категорически, и они начали нервному и капризному новичку дружно давать отпор - отбрёхиваться от него и его претензий. На Димку подобное поведение действовало как красная тряпка на быка: евреи не терпят и не переносят совсем, когда их прилюдно посылают на х...р. Дело стало доходить до скандалов громких и до рукоприкладства: Голубовский и такое себе иногда позволял, брал дам за грудки и трепал из стороны в сторону, когда нервы его окончательно сдавали.
  После нескольких подобных стычек и коллективных жалоб со стороны обиженных и униженных девчонок на психически-неуравновешенного бунтаря начальство решило Голубовского пересадить от греха и беды подальше - в свою четвёртую комнату его взял Кирилл, где одни старики сидели. Там склоки и дебоши прекратились сразу. Со старыми, заслуженными еврейками, Шипиловой и Яшкиной, Димке было тяжело совладать: они брехать и отпор давать самозванцам хорошо умели. Однако покоя и тишины даже и после этого в секторе баллистики не прибавилось. Больной на всю голову Димка стал требовать чуть ли ни ежемесячно повысить себе оклад: с его-то "знаниями и способностями" ему, видите ли, было тягостно сидеть на мизерной ставке...
  
  7
  
  Чем бы эти его вызывающе-наглые требования кончились? - Бог весть. Но в этот момент в 11-м отделе как раз и началась перестройка: в соседнем секторе появился новый молодой начальник - Володька Климов. К нему-то Голубовский и подкатил ужом: возьми, мол, Володь меня к себе - не прогадаешь. Я, мол, выпускник МВТУ, отличником там был (это сказки на ночь, скорее всего), в программировании большой дока, все современные языки знаю. Такие программы буду тебе писать - закачаешься! С этим у тебя проблем не будет!
  Климов был новичком в Филиале, людей не знал ещё, не успел узнать - доверился Димкиным красочным байкам. Ну и взял его к себе, такого-то говорливого, грамотного и "талантливого", на должность руководителя группы с окладов в 200 рублей, плюс ежемесячная премия... Если теперь вспомнить, что у Кирилла Димка получал 150 рублей как молодой специалист, - то вместе с премиями у него выходило первое время около 200-т рублей ежемесячно. А тут, на новом месте работы, у него стало выходить аж 270-280 рублей. В деньгах он значительно выиграл, и чуть-чуть успокоился после этого, перед нами, сослуживцами, возгордился.
  Володьку Климова можно было понять: он хотел, мечтал создать в перспективе крепкий профессиональный коллектив из молодых и талантливых сотрудников, техников и инженеров; коллектив, способный решать любые научно-исследовательские задачи. Любые!... Но только сделать ему этого так и не удалось в итоге: Щепин с Голубовским, на которых он сделал ставку, оказались большими прохвостами. Им наука и даром была не нужна, как потом выяснилось. Оба любили себя в науке - и большие деньги.
  Про Щепина было подробно написано в первом рассказе: куда его занесла нелёгкая в перестройку. Теперь, что касается Голубовского, - то у него буквально с первого месяца начались проблемы на новом рабочем месте. И опять с окружавшими его сотрудниками, которые ему категорически не нравились, ну хоть убей.
  В соседнем секторе после ухода специалистов и впрямь осталось одно "дерьмо", "человеческий мусор" или блатота, ничего не знающая и не умеющая, не желающая ничего знать и уметь. Кто хоть что-то там из себя представлял в инженерном плане, - ушли на Калужскую... Вот с такими-то бездарями "небожитель"-Димка и должен был проводить теперь все рабочие дни. Понятно, что он закипал там по малейшему поводу и кидался на всех с кулаками. А куда его было сажать? - непонятно. Комнаты в соседнем секторе были переполнены после перестановок, пересадок и уплотнения...
  
  А где-то через год начались у Голубовского проблемы и иного плана, карьерного: всего на год только его терпения и спокойствия и хватило. А потом он начал Климова претензиями доставать по поводу повышения оклада.
  - Володь, - говорил он ему в коридоре, когда они оставались одни. - Потолковать с тобою хочу по личному вопросу. Я вот целый год уже работаю руководителем группы. Так? Так! Стараюсь, помогаю всем как могу, пишу сервисные программы. Претензии ко мне есть? Нету! Тогда почему у меня оклад всего 200 рублей, а у Сашки Щепина - 220-ть. Непонятно! Должность у нас с ним одна, и объём работы одинаковый. Но только он почему-то получает ежемесячно на 20-ть рублей больше. А вместе с премиями если считать - то и на все 50-т. Несправедливо это. Согласись?!
  - Дим, - отвечал Голубовскому Климов как можно спокойнее. - Щепин Александр Сергеевич в аспирантуре учится, диссертацию защищать потом собирается: она уже наполовину готова, как он мне рассказывает. За эти старания он и получает больше тебя. Поэтому всё справедливо. Поступай в аспирантуру: хоть в МВТУ, хоть к нам, - и я тебе сразу оклад подниму. Обещаю.
  - Да на хрена мне эта аспирантура сдалась?! - немедленно реагировал Голубовский повышенным тоном. - Английский там изучать надо будет с философией целый год, а потом начинать перед научным руководителем кланяться и унижаться. Без аспирантуры и диссертации я что, не человек?!
  - Да не в этом дело, Дим, не в этом, - как мог успокаивал его молодой начальник. - Просто система у нас такая, понимаешь, которую я не в силах изменить, под которую всем, и тебе - в том числе, надо прилаживаться и подстраиваться.
  - Да не хочу и не буду я ни под кого подстраиваться! - взрывался негодованием Голубовский. - Ещё чего! Много чести всяким мудакам будет! Знаешь, как в какой-то песне поётся: "не стоит прогибаться под изменчивый мiр. Пусть лучше он прогнётся под нас!" Я с автором этих слов целиком и полностью согласен, что так и надобно жить. И я так именно жить и буду!
  - Ну, тогда у нас с тобой ничего не получится, извини. И разговор наш напрасен...
  После этого оба расходились по своим местам, недовольные друг другом...
  
  8
  
  Понятно, что желание Голубовского о повышении оклада Климов вскорости обсудил со Щепиным, своей правой рукой на службе, спросил его мнения и совета.
  - Да он ох...ел уже, этот Дмитрий Юрьевич! - взрывался гневом Щепин. - Работает у нас в институте три года всего, только-только молодым специалистом быть перестал. А уже оклад ему подавай максимальный, как у старшего научного сотрудника! За что?! Он у нас не делает ни х...ра, Володь! - мудила грешный! Порожняк гоняет изо дня в день, имитирует бурную деятельность, скотина! Пишет какие-то сервисные программы сраные, которыми у нас никто не пользуется, которые даром никому не нужны! Абсолютно! А ему оклад за них повышай, со мной по деньгам сравнивай! Я в аспирантуре корячусь, света белого не вижу уже несколько лет. А этому мудаку без напряга всё подавай. Да х...р он чего получит! Только через мой труп - и через моё увольнение...
  
  Ошалевший Володька Климов, оказавшийся как бы между двух огней, уходил к себе в расстроенных чувствах, понимая прекрасно, что Голубовского надобно посылать с его наглыми требованием. Но как тогда с ним работать дальше? - вопрос! И получится ли у них дальше мир и согласие на службе...
  
  9
  
  Мир и согласие покинули сектор стабилизации с тех самых пор. Потому что Голубовский был из тех твердолобых и мстительных мужиков, кому было лучше уступить и сдаться, чем долго и упорно объяснять, почему он чего-то там не достоин, или почему проиграть должен... Между ним и Климовым со Щепиным началась взаимная вражда, которая месяц от месяца всё увеличивалась и углублялась. Под конец эти люди уже с трудом переносили друг друга, и даже здоровались сквозь зубы и двумя пальцами. После чего быстро разбегались прочь, каждый по своим комнатам.
  Именно в этот момент я и пришёл работать в Филиал: вся эта история проходила перед моими глазами. Голубовский нещадно материл в курилках Вовку с Сашкой, двух "прожжённых жуков". Те не лестно отзывались о нём и его способностях при разговорах, утверждали, что они мифические, дутые, а сам Димка - мудило и пустозвон...
  
  И опять в расклад вмешалась Судьба, пока что к Голубовскому благоволившая. В конце 1980-х годов был памятный запуск советского спутника на планету Марс, который окончился трагически: спутник был навечно потерян в просторах Космоса из-за сбоев в системе ориентации. А поскольку за ориентацию отвечал непосредственно наш Филиал, разрабатывавший системы управления для марсианской экспедиции, - то в правительстве Горбачёва пошли разговоры Филиал разогнать к чертям (которые так разговорами и остались в итоге). Но многие филиальские ушлые деятели тогда сильно перетрухали! И побежали в главное здание на Калужскую со всех ног - те, разумеется, кого туда брали.
  Одним из первых перебежал в НИИАП начальник 15-го отдела, как сейчас помню. Сам перебежал, да ещё и прихватил с собой Лёшку Самсонова, талантливого системного программиста, с кем он ещё с института дружил. В 15-ый отдел после этого назначили нового начальника, из своих, а вот Лёшкино место оказалось вакантным. А оно стоило 240 рублей ежемесячно. Солидный по тем временам куш! Кто жил и работал в СССР - знает! За него-то пронырливый маньяк-Голубовский и решил побороться.
  Быстро составив план действий, он побежал однажды на рандеву к Щёголеву и попросил того помочь ему перейти в 15-ый отдел на освободившееся место системщика. Плакаться стал, паразит хитрожопый, что Климов его не любит, не ценит, не продвигает по службе, что работать-де с ним тяжело морально. Да и не лежит у него, Голубовского, душа к теоретическим вопросам космонавтики - к вычислительной технике больше лежит, к программированию. А в 15-м отделе он будет исключительно одними машинами занят, что он любит больше всего, что лучше всех знает и понимает.
  Щёголев подумал-подумал - и согласился любимца своего отпустить. И даже заявил под конец, что, мол, потрудись там пока, Дмитрий Юрьевич, наберись опыта, проверь себя, успокойся; а потом поглядим, как наша с тобой жизнь сложится... Словно бы чувствовал старый и мудрый еврей, что Голубовский и там не задержится долго, и они ещё встретятся и поработают вместе...
  
  10
  
  Так вот и оказался Димка в новом отделе в конце 80-х, на должности системного программиста с окладом в 240 рублей. Этим он обошёл конкурента-Щепина, защитившего к тому времени диссертацию, аж на 20-ник. А вместе с премиями - так и вовсе на 50-т рублей! Прилично он единокровного брата-еврея по носу щёлкнул, кукиш ему показал - пусть и мысленно только!... Понятно, что новоиспечённому кандидату технических наук Сашке сильно это всё не понравилось. И это - мягко сказано. В курилке он рвал и метал, как сатана ярился, сыпал на голову дельца и ловкача-Голубовского самые страшные метафоры и проклятия...
  
  А сам Голубовский, меж тем, переходу не сильно обрадовался. Потому что пришёл он фактически на пепелище, перешёл в сектор, находившийся на грани закрытия, в котором даже и начальника в тот момент уже не было. Точнее, формально он был, ещё числился на предприятии, держал у нас трудовую книжку, - но уже полгода как не появлялся на службе, взяв академический отпуск. Испугавшись закрытия Филиала, он нашёл себе какое-то левое место работы в коммерции и зашибал там большую деньгу. И по слухам, возвращаться на Фили не собирался, не чувствуя для себя перспективы.
  Перспективы же 15-го отдела были и впрямь туманные и безрадостные. Этот отдел обслуживал вычислительные машины, как уже говорилось, на которых гонял программы наш теоретический 11-ый отдел. Состоял он, 15-ый, из двух секторов, что располагались на двух этажах института. Сектор, куда перешёл Голубовский, занимал два больших зала на 2-м этаже. В этих залах стояли огромная старушка-БЭСМ, разработанная ещё в далёкие 50-е годы, и современная ЕС-ка, компактная, но мощная ЭВМ, - стояли машины, словом, на которых мы, молодые теоретики, отлаживали научно-исследовательские программы полётов - "черновики" бортовых программ. Сами же бортовые программы (их впоследствии закладывали-прошивали на заводах-изготовителях в Бортовые Цифровые Вычислительные Машины, БЦВМ, и по ним космические аппараты и летали в итоге) отлаживались и шлифовались на третьем этаже, в другом секторе, где стояли СМ-ки, а также Аналоговые Вычислительные комплексы. Новый начальник 15-го отдела, Генка Мареев, до этого именно этот сектор и возглавлял. Там же рядом с ним и несколько мужиков сидело, специалистов по аналоговой технике.
  А в секторе на 2-м этаже работали одни женщины, старые и молодые, блатные в основном, чьи-то родственницы, которые до этого сидели в машинном зале, перфокарты там закладывали, вынимали листинги с результатами и нам отдавали, когда работы было невпроворот всю первую половину 80-х. После же провала марсианской экспедиции работы не стало. Совсем. Про это я много раз рассказывал. И машинный зал второго этажа опустел. Старушку-БЭСМ, которую давно уже не включали, которая вышла из моды совсем, готовились разбирать за ненадобностью - и разобрали однажды. Да и сама ЕС-ка, машина нового поколения, стала уже не нужна. В 11-ый отдел купили два персональных компьютера, по одному на сектор, и мы все, старые и молодые сотрудники, бросились их осваивать по очереди, понимая прекрасно, что будущее именно за ПК.
  Для сектора на втором этаже это обернулось настоящей трагедией: он становился не нужным. От слова совсем. И его сотрудницы, блатные мадам-пустышки, вместо того, чтобы сидеть и работать в залах, как раньше, теперь собирались в крохотной комнате начальника (которого давно не было) и проводили там дни напролёт. Чесали языками от скуки, чай пили, сплетничали - и ждали своей жалкой участи: куда их после закрытия сектора запихнут. Волновались, естественно, за свою судьбу: работать-то им совсем не хотелось по-настоящему, по-взрослому. Отвыкли они уже от неё.
  В эту-то переполненную праздными бабами комнату и атмосферу удушливую, кладбищенскую, в итоге и угодил Голубовский, заняв освободившееся место системного программиста. Лёшка Самсонов, как хорошо помню, в машинном зале постоянно сидел - с нами, молодыми парнями, часами трепался, задачки какие-нибудь каверзные решал из школьной программы: у него сынишка в школе учился и математику очень любил. Вот Лёшка его и натаскивал с нашей помощью, мозги ему развивал. Хороший был человек, душевный и грамотный, единственный в 15-м отделе такой, кто мне очень и очень нравился, с кем я с удовольствием всегда общался, беседовал, дружил. Он в комнатушку начальника и не заходил-то, фактически, только за одеждой разве что... А вот Димке в залах сидеть было уже ни к чему: оба они опустели. Поэтому, хочешь, не хочешь, - но ему нужно было в тесной комнатушке теперь сидеть и глупых баб по 8 часов слушать.
  Протянул он в такой удушливой обстановке полгода всего, если мне не изменяет память, может - чуть больше. Не важно! Но даже и в этот период он постоянно бегал к нам в отдел, чтобы постоять с нами вместе в курилке, как раньше, и успокоиться, последние новости обсудить, разговорами отвести душу. Друзей он в 15-м отделе так и не завёл: там обитали, по его словам, одни сплошные дебилы и неучи. Работы у него тоже не было, если по чести, - хотя он и делал вид, что-то активно писал и читал - имитировал бурную деятельность по всегдашней своей привычке...
  
  11
  
  Но через полгода, когда нервы его окончательно сдали, не выдержав колоссального внутреннего напряжения, он опять прибежал к Щёголеву в кабинет, начальнику нашего отдела, напомню. Прибежал - и начал горько плакаться с порога, жаловаться на жизнь и на коллектив новый, на хроническое отсутствие работы.
  - Возьмите меня назад, Владимир Фёдорович! А то я там, в 15-м отделе, совсем ошалел уже от безделья и от глупых баб с их без-конечной трескотнёй и сплетнями. А вам я буду как нельзя кстати, поверьте. Ваш отдел новые персональные компьютеры получил. Так ведь? А работать на них толком никто не умеет, не знает их как следует: такое я в курилке от мужиков слышал, так они мне жалуются. И курсов никаких нет, как раньше, по повышению квалификации. От этого и операционные системы постоянно портят ваши сотрудники, вирусы заносят через дискеты, которые "сжирают" программы. А как это всё исправить потом, от вирусов технику вылечить? - никто не знает: с улицы людей вызываете, деньги шальные платите им, шабашникам и делягам... Давайте лучше я за это новое дело возьмусь, буду обслуживать компьютеры на постоянной основе и регулярно. Я ПК хорошо уже изучил, до мелочей и тонкостей. Новые операционные системы с лёгкостью закачиваю, как и сервисные программы, с вирусами успешно борюсь при помощи анти-вирусных файлов. И вообще я предлагаю Вам новый сектор в 11-м отделе организовать - сектор передовых компьютерных технологий и разработок. За ПК будущее, поймите: они скоро заменят стационарную вычислительную технику общего пользования, уже почти заменили. На ЕС-ку ваши сотрудники совсем уже перестали ходить, как я вижу: она месяцами простаивает. Про БЭСМ и не говорю: старушку в утиль сдавать собираются за ненадобностью. Вот мы и будем с Вами новаторами в этом перспективном деле, пока другие чухаются. Подумайте Владимир Фёдорович над моим предложением. Обещаю Вам, что не прогадаете и не окажитесь с носом. Наоборот, в передовиках окажитесь...
  
  И опять, уже в третий раз по счёту, улыбнулась Голубовскому Судьба, протянула ему, отчаянному баламуту и карьеристу, и непоседе великому благую руку помощи. Растревоженный радужной перспективой Щёголев пошёл после разговора с Димкой к руководству и всё им там рассказал, о чём его просил "знатный программист" Филиала. Заявил, что он поддерживает его идею о создании нового сектора в своём отделе, потому как за персональными компьютерами и вправду будущее. Так чего ж его отталкивать и упускать, отставать от времени!
  Руководство у нас старое было в те годы, из ума давно выжившее и из сил. Им всё давным-давно уже было до лампочки: лишь бы спокойно до глубокой старости досидеть в тёплом и мягком кресле. Они не стали поэтому вдаваться в подробности и в детали, не стали Щёголеву перечить и возражать. Начальник главного институтского отдела как-никак, большой теоретик, лауреат Государственной премии, доктор наук, светило со связями на Калужской. Биография у человека была блестящая! Поэтому они и дали добро на организацию нового сектора на предприятии, новой административной единицы... Так вот и появился в нашем отделе вскорости новый начальник, Голубовский Дмитрий Юрьевич, которому отвели одну из комнат на этаже, самую крайнюю от общего входа. Там до этого архив располагался, который рабочие быстро убрали, вынесли на помойку.
  Димка был счастлив и горд от нового назначения, на крыльях летал пару-тройку месяцев, а по этажу ходил козырем. Даже голову начал вверх задирать парень, чего раньше никогда не делал... С собой он привёл из 15-го отдела двух молодых гладких дурочек, исключительно для массовки, да ещё устроил в Филиал молодого парня из Одинцова, Валерку Жижкевича, своего соседа по подъезду. Его он хорошо знал, как выяснилось, давно симпатизировал, - но у которого даже и высшего образования не было, а только какой-то техникум. И, тем не менее, его взяли - да сразу в теоретический отдел.
  Этот Жижкевич, еврей на национальности, оказался большим пройдохой и плутом. На пару они сразу же стали крутить с Голубовским какие-то левые дела под крышей некогда славного предприятия, благо, что обстановка в стране этому очень даже способствовала в те годы, последние в правление Горбачёва. Что это были за дела? - Бог весть. Ни Голубовский, ни Жижкевич об этом особо не распространялись: хитрюгами оба были знатными. Могу только предположить, что оба торговали импортными деталями для сборки ПК через многочисленных Валеркиных приятелей-торгашей; а может и сами их собирали тайно с последующем продажей...
  
  Понятно, что от таких крутых перемен ошалели в нашем отделе все старожилы. Работы ни у кого нет давно, - и при этом создаются новые сектора и набираются новые сотрудники с дипломами техникумов. Чудеса, да и только!... Но особенно и больше всех ошалели тогда Климов со Щепиным от Димкиного проворства и щегольства. И понять их было можно, понять и посочувствовать. Оба были москвичами и кандидатами наук, оба вступили в партию в молодом возрасте - то есть время и силы тратили, и не маленькие, на карьеру и власть, на вылизыванье чужих рук и задниц. А тут какой-то прохиндей и делец Голубовский, житель Подмосковья, не учась нигде и не обременяя себя никакими дополнительными общественными нагрузками, целый сектор за здорово живёшь отхватил, сиречь обошёл их обоих со свистом. Человек "без труда ловил золотую рыбку из пруда". Или "совсем без драки попал в лихие забияки"!... Было отчего пригорюниться честным трудягам Володьке и Сашке, злобу лютую затаить. Было за что посылать ежедневные немые проклятия на голову карьериста-Димки...
  
  12
  
  Года полтора Голубовский проработал у нас в должности начальника сектора. Как сектор его назывался? - не могу сказать: никогда не знал этого. С уверенностью могу отметить только одно: поначалу Димка нам действительно помогал справляться с первыми ПК, которые мы плохо знали: и сами компьютеры, и операционные системы. А он был настоящий фанат вычислительной техники: готов был сутками её изучать и стучать по клавишам, до корней докапываться, до первоосновы... Но потом он к работе на благо отдела стал заметно охладевать, чему обстановка в стране сильно способствовала, которая с неизбежностью отражалась и на Филиале. Наш Филиал стал чахнуть и замирать, люди из него массово разбегались. Оставались те немногие по преимуществу, как я уже сообщал ранее, кому бежать было некуда, кто был ни на что не годен и не способен.
  А потом грянул ГКЧП в августе 91-го. Я уволился из института после разгрома путчистов, намереваясь заняться литературой, и вернулся назад в свой 11-ый отдел лишь поздней весной следующего 1992-го года (об этом подробно написано в "Немеркнущей звезде"). Узнал от оставшихся стариков, что Голубовский, как оказалось, уволился с Филиала сразу же после меня. Но потом, в апреле 92-го, он вернулся назад, в свой сектор, где без него всем временно заправлял пройдоха-Жижкевич.
  Встретив Голубовского в коридоре и поздоровавшись, я спросил его:
  - Чего, Дим, не понравилось тебе в коммерции, не пошло дело?
  - Категорически не понравилось и не пошло! - услышал я в ответ. - Бизнес и я - вещи несовместимые! Абсолютно! Лучше быть бедным, но честным и гордым, чем перед каждою гнидой там кланяться и унижаться, за лишнюю копейку раболепствовать и трястись, спину гнуть. Нет, такие унизительные отношения не по мне, - удавиться лучше! Вот я и вернулся назад - к истокам... Хотя и здесь, в Филиале, не сахар, конечно, не гранд-отель. Я презираю здесь всех до глубины души, потому что нет тут нормальных, здравых людей, нет! Одни макаки двуногие, тупорылые!... Но, что делать? Придётся их терпеть и из двух зол выбирать меньшее.
  Я ничего не ответил на это, и мы разошлись. Я пошёл в свою вторую комнату, сел там за стол, книги приготовленные открыл по Русской Истории. Но работать долго ещё не мог начать: всё про Голубовского сидел и думал.
  "...Мне-то понятно, Димон, почему у тебя в бизнесе не сложилось сразу, почему ты назад вернулся, не солоно хлебавши, - сидел и думал я. - Решил деньжат по лёгкому нарубить, в новую жизнь на дурнячка вписаться, как ты это с первых рабочих дней тут у нас на предприятии практиковал. И не безуспешно. Мотался тут из сектора в сектор, из отдела в отдел как стрекоза крыловская - порожняк годами гонял, переливал из пустого в порожнее, бурную деятельность имитировал. Ну и про свою гениальность мифическую трендел, про свои немыслимые способности. И тебя слушали старики, особенно из цехов; слушали и жалели, деньги бешенные платили... И ты решил, попрыгунчик, уверовал в то, что тебя и дальше будут слушать и жалеть все кому не лень, будут на руках носить, платить тебе за твои сопливые и лживые сказки бабки... Но ты ошибся, дружок, прогадал. Потому что в бизнесе - там не так как в НИИ живут и работают люди, совсем-совсем по-другому. Там всё устроено просто и жёстко одновременно, как и в любой банде гопников. Там есть главарь, пахан или хозяин, у которого все деньги фирмы и власть. А все остальные сотрудники там - рабы, которые отличаются друг от друга лишь стажем работы и величиной заработков. Всё! Качество и достоинства человека там в расчёт не берут: какие у рабов могут быть качества и достоинства?!... Поэтому-то, при такой прозе жизни и при таком раскладе, там слушать никто не станет сказки про какую-то гениальность и про талант: они в бизнесе никому не интересны и не нужны даром, они чужды и даже враждебны там. И платить за них никто, соответственно, не станет из собственного кармана - а не из государственного, как у нас тут всем платят, и не дуют в ус. Дураков, чистоплюев и ротозеев там нет в принципе. Там делец на дельце сидит - и дельцом ещё погоняет... В этом и заключается, между прочим, главное отличие социализма от капитализма - в отсутствии духовности и сантиментов. Там, у капиталистов, у фирмачей, ты получил задание от пахана, от главы фирмы - будь добр исполнить его качественно и в срок. Капризы, слёзы и отговорки не принимаются, как и больничные листы или запои. Исполнил - получил заслуженное бабло и домой отдыхать поехал, водку пить и баб трахать: твоя миссия выполнена. Не исполнил - на три буквы пошёл. И немедленно! Сюсюкать и слюнявиться там с тобой фирмачи не будут. Вон сразу пошлют, да ещё и обзовут мудаком вдогонку... А ты к таким отношениям не привык, Димон. Наоборот, привык королём по Филиалу ходить в течение 10-ти лет и небожителя из себя корчить. Вот и вернулся к нам в богадельню опущенным "петухом". И будешь сидеть тут до смерти, наверное, с твоим-то говённым и невыносимым характером!..."
  
  13
  
  После своего возвращения в институт на Филях весной 92-го года я с Голубовским уже редко виделся. В то время я бросил курить и почти не бывал в курилках. Да и когда заходил в туалет, Димку там почему-то не видел. Где он и с кем курил? - Бог весть. Мне он никогда не был близок и дорог. Больше скажу: он мне с первого дня знакомства категорически не нравился, противен был. Перечислю коротко - чем, - в добавление к тому, что уже было сказано.
  Первое. Ко всем своим "достоинствам" и "талантам", больше мифическим или рекламным, чем реальным, он был ещё и запойный алкаш, нажиравшийся до зелёных соплей каждую субботу у себя в квартире. И если бы не мать его, врач-гинеколог из Одинцовской гор"больницы, он бы долго не протянул - однажды умер бы от запоя, от остановки сердца... Сердобольная матушка спасала его, алкаша, лечила, ругала, прятала водку: это когда дома была и могла контролировать сына, в ежовых рукавицах держать. Но и тогда он находил способ успокоить душу - уходил на улицу, якобы погулять, - и там надирался с местными алкашами, возвращался назад в лоскуты. А если мать была на работе, - он дома устраивал кутежи. Да какие! Причём, пил, как правило, один: в компаньонах он, как настоящий алкаш, не нуждался. После выпитой водки начинал жрать нещадно духи, лосьоны и одеколон, благо что дама качественного парфюма много было: матери больные дарили. Редкий понедельник поэтому Димка появлялся на службе бодреньким и здоровым - это когда матушка в выходные рядом была и крепко держала его на привязи. Если же матушки дома не было, повторю, Голубовский уходил в глубокий запой, приезжал на службу помятый, чумной и неработоспособный, и от него весь понедельник густым и ядрёным перегаром за версту разило как от ликёро-водочного завода. Отсюда у него и серьёзные проблемы с сердцем, и какая-то сногсшибательная потливость. Алкоголь был его бичом. С какого именно возраста? - не знаю...
  
  Второе. Голубовский патологически боялся женщин - старых и молодых, всяких. Поэтому и не был женат, дожив до 40-летнего возраста. Причём, у него даже и любовниц не было никогда, случайных связей: боялся человек к молодым девушкам приблизиться и дружбу им предложить, интим. А уж влюблялся ли он в кого или нет в школе и училище? - история о том умалчивает. А в душу к нему не заглянешь: она была плотно скрыта от нас. Друзей же у него в институте не было никогда, кому бы он мог открыться, потрепаться-пооткровенничать за рюмкой водки... Поэтому-то ничего про его амурную жизнь и не было нам, его сослуживцам, известно. Может, он и вовсе был голубой. Но утверждать подобное я не могу: у меня нет свидетельств его гомосексуальных связей.
  Могу сказать в этом плане только одно: он очень хотел жениться. Это была у него навязчивая идея. Понимал парень, что ходить до 40-ка лет холостым как-то не очень прилично. Поэтому раз за разом обращался к нам, его молодым коллегам, чтобы мы познакомили его с какой-нибудь одинокой дамой. Причём разговаривал об этом с каждым поодиночке, тет-а-тет: стыдился разговоров и сплетен, которые разлетались быстро по Филиалу. А он не хотел, чтобы знали у нас про его трусливое с женщинами поведение. Но только было это с его стороны напрасно: шила в мешке не утаишь, и людям рот наглухо не закроешь.
  Мы по-молодости шли Димке навстречу, знакомили с девушками его, если такие были, - и одинокими, и замужними, которые не прочь были завести интрижку на стороне для разнообразия и веселья, для поднятия тонуса. Димон приезжал на встречи, - но сразу же, с первых минут при виде дамы начинал нервничать, хмуриться и трястись, обильно покрываться потом, вонять по-козлиному так, что сидеть рядом с ним становилось ну просто никак невозможно. А потом он и вовсе поднимался и убегал, якобы по делам. А на другой день придумывал причину, почему ему девушка не понравилась.
  И такое повторялось десятки раз даже и на моей памяти. А потом, когда это всё до чёртиков нам надоело, подобная свистопляска пустопорожняя, - мы плюнули на истерика-Голубовского, твёрдо уяснив для себя, что без-полезно к нему кого-то водить, что он всё равно поднимется и убежит - потому что патологически боится женщин.
  И в нашем 11-м отделе было несколько молодых одиноких дам, ровесниц Димки, пусть и с детьми, зато с отдельными квартирами, кто был бы не прочь установить с ним интимные отношения: парень-то он был здоровый на вид, этакий волосатый и бородатый мачо, карьеру хорошую делал, высоко взлететь обещал. Голодные девушки и клевали на это, мечтали такого охомутать, чтобы потом за него, окольцованного и зацелованного, спрятаться, семью на нём построить и всё остальное. Они просили нас, молодых парней, приглашать их на пьянки-гулянки отдельские, приезжали, принаряженные, напудренные и напомаженные, и тёрлись возле Голубовского так похотливо и страстно весь вечер, так напористо, что и у дряхлого старика, как нам со стороны казалось, появилось бы горячее желание с каждой немедленно совокупиться... Но только не у труса-Димки, который от них, по максимуму оголённых и возбуждённых, по максимуму похотливых, шарахался как от чумы, а потом и вовсе домой уезжал, даже и не допив рюмки. А наутро жаловался нам, что девушки какие-то не идеальные у нас работают - слишком вызывающе себя ведут, что и смотреть тошно. А ему-де нравятся тихони, скромницы и умницы: только на таких он, мол, жениться готов, только таких ждёт и ищет.
  Мы в ответ ухмылялись и махали руками досадливо, слушая подобный бред не единожды. Потому что понимали и чувствовали, что крепыша-Голубовского легче на козу рогатую затащить, чем на живую и здоровую красавицу... "Ну и пусть себе онанирует дальше, мудила грешный, - думали мы, расходясь по комнатам, - коли ему суходрочка больше нравится..."
  
  Третье. Димка был патологически жадным и мелочным до неприличия человеком. Поэтому-то и друзей у него не было никогда и нигде: ни в школе, ни в училище, ни у нас в институте, - только одни знакомцы. Это и к девушкам тоже относится: какой даже и самой терпеливой и невзрачной дурочке нужны подобные скупердяи-жлобы?!
  Я с мелочностью Голубовского столкнулся быстро, в первый же год после поступления на службу в Филиал. И произошло это самым банальным и прозаическим образом. Однажды я купил себе книгу утром у одного нашего институтского спекулянта-книжника, отдал за неё все деньги, какие были в кошельке. На обед ничего не осталось. А тут Димон подвернулся в коридоре, который в первый год возле меня как похотливая кошка тёрся: чтобы я задачи ему решал, которые он самостоятельно не мог осилить. Я и попросил у него рубль в долг до завтра по простоте душевной... Он поморщился, покряхтел недовольно: не любил никому в долг давать, - но отказывать мне не решился, чтобы не портить отношения, дал руль, на который я сходил и пообедал. Димке же пообещал рубль на другой день вернуть.
  А на другой день я заболтался в курилке: то с одним дружком постоял, потрепался, то - с другим, то - с третьим, - у меня товарищей в Филиале как-то сразу много образовалось, как я уже ранее говорил. Я даже уставал от них, а потом и вовсе прятался. Короче, про долг я совсем забыл, не вернул его вовремя. И уже перед самым обедом к нам в комнату заходит Голубовский собственной персоной, подходит ко мне и шепчет на ухо:
  - Сань. Ты мне рубль не хочешь отдать, какой вчера брал?
  Он-то, оказывается, этот рубль всё утро ждал - изволновался весь и издёргался!
  - Хочу, Дим, конечно хочу! - ответил я пристыжённо и полез в сумку за кошельком. - Извини, что сразу не отдал: заболтался с парнями, ну их всех. На, Дим, бери. Спасибо тебе, что вчера выручил, и извини ещё раз.
  Я отдал деньги, и Голубовский ушёл, просветлённый и успокоившийся. А у меня после этого резко испортилось настроение на целый день. В чём, безусловно, был виноват я сам, что вовремя долг не отдал. И, тем не менее... Поступок сослуживца сильно меня тогда удивил - и расстроил одновременно. "С евреями этими надо ухо держать востро, - с грустью думал я до конца работы. - И никогда не сдружаться с ними, не обращаться за помощью, не брать ничего в долг. А то потом от стыда и дерьма не отмоешься".
  Почему-то другая история тогда вспомнилась и целый день назойливо лезла в голову, произошедшая со мной ещё в "Альтаире". Там я тоже однажды денег у товарища одолжил, у Кости Метлицкого. Три рубля взял в пятницу до понедельника: не помню уже на что. А в понедельник отдать забыл, закрутился за выходные. Я вообще про тот долг забыл и не вспоминал про него две недели. И Костя мне ничего не говорил, не напоминал про трёшник. А потом мы стояли с ним в столовой на раздаче, и я, достав кошелёк, стал вытаскивать из него рубль, чтобы заплатить кассирше. И в этот момент я поймал Костин лукавый взгляд, как он внимательно на мой кошелёк посматривал и улыбался при этом.
  И тут меня осенило.
  - Кость! - оторопело сказал я. - Я ж у тебя когда-то три рубля в долг брал. Я их тебе вернул? - напомни.
  - Нет, не вернул, - добродушно улыбнулся Метлицкий, покрываясь краской стыда.
  - А чего ж ты молчал-то, ядрёна мать, столько времени?! - громко произнёс я, на товарища с укором посматривая и протягивая ему деньги. - Я забыл, а ты молчишь. Чего, напомнить-то трудно было?! А теперь подумаешь ещё, что я это с умыслом сделал! На хрена мне такие мысли от друзей, связанные с негативом?!
  - Да мне неудобно было напоминать тебе, Сань, ставить в неловкое положение. Три рубля - это ж такие мелочи...
  Вот этим-то и отличаемся мы, славяне-русичи, от евреев: наличием СОВЕСТИ. Нам друг другу про трёшку совестно напоминать: мы даже готовы простить долг, чтобы не ставить человека в неудобное положение, вгонять его в краску стыда. А евреи за копейку удавятся, да ещё и готовы нас удавить, чтобы только вернуть потраченное, да с процентами...
  
  Четвёртое. А ещё мне очень не нравилось в Голубовском то крайне неприятное качество, которое коробило и отваживало от него пуще пота и неприятного запаха, что был он прирождённым актёром, о чём я вкратце ранее уже сообщал. Носил маску великого трагика по собственному почину и разумению, но в действительности был ничтожным клоуном, шутом гороховым и кривлякой, бездарным актёришкой из погорелого театра, которому копейка цена, полкопейки. И который, будучи отрицательным персонажем по природе своей, по натуре внутренней, мерзопакостной, всю жизнь перед людьми, тем не менее, выставлялся святошей. Или играл роль этакого "героя-небожителя", если попроще сказать, "сказочного рыцаря-богатыря" без страха и упрёка, "непризнанного гения": не знаю даже, какое определение тут будет уместнее и точнее дать для адекватной характеристики Димона! Но всё происходило именно так - без всякой натяжки, поклёпа и преувеличения. И происходило потому, как мне кажется, что Голубовский понимал, вероятно, а может и чувствовал, что он есть полное ничтожество, духовный пигмей и алкаш: таким уж появился на Свет Божий и потом жил и мучился. Вот он и нервничал, и истерил, оставшись наедине сам с собой, - и потом лез из кожи всё время, прямо-таки наизнанку выворачивался, чудак-человек, стараясь на людях выглядеть комильфо, наряжаясь в костюмы мессий, "падших ангелов" и правдорубов.
  Я эти его театральные сценки с переодеванием в течение 10 лет воочию наблюдал, как он перед нами, своими ровесниками-сослуживцами, "вытанцовывал" и регулярные мини-спектакли разыгрывал. Одну такую "антрепризу" от Голубовского я на всю жизнь запомнил.
  Было это во второй половине 80-х годов - время, когда в Москве на театральных подмостках и в интеллигентной подчёркнуто-праздной среде набатом гремел спектакль "Заседание парткома" по пьесе А.Гельмана, собиравший аншлаги в залах и целые горы хвалебных отзывов либеральных критиков и журналистов на ЦТ и в прессе. Не знать про него было тогда моветоном, признаком дикости и отсталости человека. Я эти настроения хорошо помню.
  Вообще, спектакль был поставлен во МХАТе Олегом Ефремовым давно: ещё в 1977 году, при Брежневе. Но греметь он начал, будоражить мозги и кровь публики именно при Горбачёве, чему немало способствовал фильм Сергея Микаэляна "Премия", снятый в 1975 году на основе означенной гельмановской пьесы и долго гулявший по голубым экранам страны именно в перестройку. Почему происходило всё именно так, а не иначе? - понятно. Партийные идеологи 1960-70-х годов не любили сор выносить из избы и негатив показывать: невесёлую советскую действительность тщательно шлифовали и полировали, берегли настроение, чувства и нервы граждан. Справедливо они это делали или нет? - Бог весть. Но только критические произведения литературы и искусства не рекламировались и не предавались широкой огласке вплоть до середины 80-х годов, до сугубого демократа и либерала-Горби. Михаил же Сергеевич, наоборот, всю страну завалил политическим и идеологическим мусором, если не сказать дерьмом, из-за чего СССР и рухнул в итоге на радость Западу и Востоку, и на горе нам, добропорядочным советским гражданам. Но это так - к слову, в качестве дополнительной ремарки.
  Фабула пьесы Гельмана такова: напомню коротко для непосвящённых. В одном строительном управлении России бригада некого товарища Потапова вдруг дружно решила отказаться от квартальной премии в знак протеста против того бардака, что процветает уже не один год на их стройке. По этому неординарному случаю руководство предприятия во главе с директором созывается на экстренное заседание парткома (Потапов был коммунист), куда, помимо начальников, приглашается и бунтарь-бригадир с одним молодым пареньком из его бригады, бывшим ПТУ-шником.
  И вот собираются большие чиновные дяди в кабинете парторга в назначенный час и просят пришедшего на рандеву бригадира растолковать причину бунта, чтобы её все правильно поняли и осознали для выработки последующего решения. Ну и тот режет правду-матку прямо в глаза руководству: что, мол, на стройке давно уж элементарного порядка нет. А вместо этого хозяйничают тотальный раздрай и разруха, приписки массовые и очковтирательство. И деньги большие в качестве премий люди получают незаслуженно и незаконно, путём подлога. А значит обманывают этим родное советское государство. Потапов даже рассказывает схему обмана, как она видится ему с его рабочего места. Так вот, погрязшее в праздности и распутстве руководство управления, вместо того, чтобы наводить порядок и дисциплину в трудовом коллективе, пишет ежемесячные слёзные письма в трест с просьбой увеличить финансирование из-за якобы незапланированных проблем, возникающих на стройке по якобы независящим от людей причинам. Потому, мол, и сдвигаются сроки окончания работ, как и дополнительные проблемы вырисовываются раз за разом, которые надо оплачивать... Но у бригадира-строителя иное мнение на процесс, прямо противоположное начальственному. Потапов считает, что причины эти в действительности не объективные, а субъективные. И связаны они не с природой любой стройки вообще, которая во все времена коварна, сложна и многогранна, а исключительно с неумелым руководством всего управления, то есть упираются исключительно в человеческий фактор. И этот бардак, уверяет Потапов, надо кончать. И побыстрей. Иначе, мол, мы коммунизм с подобным наплевательским отношением к делу никогда не построим. Это была ключевая фраза всей пьесы, когда-то будоражившая всю страну!
  Два часа кряду длилась страстная полемика между сознательным бригадиром и его руководством, которая, по логике вещей, должна была бы закончиться немедленным увольнением строптивца - всего и делов-то! Так тогда всё и происходило в жизни с сознательными рабочими, восстававшими против трудового бардака и производственного без-предела. В жизни - но не в искусстве. В искусстве же, которое несли советские евреи в массы, всё происходило с точностью до наоборот. Ну прямо как в сказке детской, где Иванушка-дурачок, если помните, однажды превращается в Ивана-царевича.
  Подобное чудо произошло и в пьесе еврея-Гельмана, про которую давно уже все забыли в России, которая была состряпана на злобу дня по заказу рвавшегося к власти Сиона. В конце 2-часового обсуждения обескураженные, пришибленные и пристыжённые начальники - внимание! - соглашаются, скрепя сердце, что работяга-Потапов абсолютно прав в своей без-страшной и безупречной критике: они и впрямь плохо руководят предприятием и получают незаслуженные зарплаты и премии за это. Представляете себе финал абсолютно фантастический, пошлый и неправдоподобный! Матёрые чиновные люди, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, вдруг с какого-то перепуга, поддавшись на уговоры залётного мужичка, на собственный хвостик накакали, не моргнув глазом. После чего они дружно подписали себе же смертный приговор по сути: дали согласие отправить в вышестоящий трест покаянное письмо с просьбой пересчитать им расценки в сторону уменьшения финансирования, что обещало вызвать в ближайшие дни нешуточный переполох по всей строительной цепочке. Комиссия бы последовала за комиссией, проверка за проверкой с обязательными оргвыводами. Куда же без них?! Зато ПРАВДА сказочно победила ЛОЖЬ, и бригадир-правдоруб вышел с заседания парткома героем-победителем. Чем вам не сказка?!
  Этим, собственно, и кончается пьеса, будоражившая во времена моей молодости всю страну. Взбудоражила она и чудака и шута горохового Голубовского. Взбудоражила до такой степени, что и он решился на бунт, и он захотел стяжать себе славы Потапова.
  Посмотрев фильм Микаэляна у себя в Одинцово, до крайности возбудившийся и раздухарившийся Димон также решил отказаться от премии, шум в институте поднять и прославиться этим. Пришёл в бухгалтерию Филиала однажды и гордо заявил сидевшим там женщинам, что квартальную премию получать не станет. Принципиально! После чего ушёл в отдел, собой довольный необычайно. Ушёл - и принялся ждать с нетерпением, когда поднимется большой скандал, как в кино, соберётся партком института, его вызовут туда наши протухшие руководители, и он им там всем даст жару, выскажет всё, что про них, подлецов-бюрократов, думает. Деньги-то свои потом он всё равно получит, покочевряжившись: как же без этого. До денег он, скупердяй, страшно жаден был, как уже отмечалось. Но уж зато начальству перед тем потреплет нервы и накрутит хвоста: чтобы оно его надолго запомнило!
  Таков был тот стихийный план, родившийся в дурной башке самовлюблённого кривляки-Голубовского, сбыться которому не удалось, однако. Потому что в жизни, повторю ещё раз, всё происходит совсем не так как в искусстве. Законы в этих стихиях принципиально разные.
  Неделю целую ждал Димон звонка от руководства нашего предприятия, от директора Ступина лично - но так и не дождался его. Вместе этого к нему позвонила женщина из бухгалтерии (я был живым свидетелем того разговора, сидя тогда рядом с Димкой на втором этаже и работая на ЕС-ке) и спросила филиальского бунтаря: не передумал ли он ещё отказываться от премии? Димон ответил решительно, что нет, мол, не передумал! И тогда звонившая предложила Димке написать заявление и переслать эту премию в какой-то подмосковный интернат, коли так, коли деньги ему не нужны. Лишние если!
  Хорошо помню реакцию Голубовского в этот ключевой момент: он аж позеленел тогда от неожиданности и злобы на то, что всё пошло не по сценарию, который он лелеял в своей дурной голове и на который так рассчитывал. Передавать же свои деньги чужим людям не входило совсем в его планы: да он бы удавился легче! Ему-то был нужен громкий скандал, главным образом, который наше мудрое руководство ему отказалось предоставлять. Вместо этого оно решило проверить его на вшивость - на помощь интернату раскрутить, на поддержку детишек-сирот.
  Но Голубовский не раскрутился: не тот это был человек, не хозяин слова, да ещё и патологический раб бабла. Кончилось тогда эта его пошлая свистопляска тем, что он тихо и мирно, не добившись желаемого, получил свою премию в кассе. И больше такие фокусы с деньгами не проворачивал, не желая смешить людей. Нас, своих молодых коллег, в частности, которые долго потом над чудачеством Димона смеялись-подтрунивали в курилке, этим ехидным смехом до бешенства доводя его...
  
  Пятое. Голубовский был фанатичным и яростным клеветником-хулителем Сталина: клял Генсека Великого при всяком удобном случае, не стесняясь в выражениях и ссылаясь при этом на "Архипелаг ГУЛАГ". И это тоже сильно отталкивало меня от него, - меня, убеждённого и преданного почитателя Иосифа Виссарионовича...
  
  14
  
  После возвращение в институт на Филях, скажу ещё раз, я Голубовского потерял из вида. Понимая, что наш Филиал доживает последние годы (его закрыли в начале 2000-х), я сидел и усиленно занимался самообразованием на работе: читал книги разные по Русской Истории, классиков Русско-советской литературы штудировал, не ленясь. Так я готовил себе базу для будущей самостоятельной литературной деятельности: это чтобы после увольнения с работы (которое меня не страшило совсем) засесть за письменный стол дома и начать писать то, что накопилось во мне к тому времени и не давало покоя.
  А Голубовский в эти последние филиальские годы прямо-таки из кожи лез, как мне сослуживцы из соседнего сектора рассказывали, смеясь, имитировал бурную деятельность на пустом месте. Заключалась же она в том, что он повадился на пару с Жижкевичем мотаться на Кузнецкий мост, в научно-техническую библиотеку, и искать там новые поступления, касающиеся ПК и программного обеспечения. Выбирали первые попавшиеся книжки, как я понимаю, привозили их в Филиал и потом писали заявки в Копировальное бюро, чтобы их отксерить и сшить в альбомы. После чего они оповещали сотрудников 11-го отдела посредством письменного объявления на стенде, что в секторе у Голубовского, мол, можно ознакомиться с такой-то и такой-то новой литературой, изучить по ней работу компьютера и новые языки программирования, которые нам, по правде сказать, были и даром не нужны, и ни капельки не интересны. Во-первых, работы давно уже не было ни у кого. А во-вторых, мы все писали свои научно-исследовательские программы на Фортране-4, а бортовые - на Ассемблере. И этого было вполне достаточно для решения большинства институтских задач. Другие языки нам были без надобности... Но дельцу-Голубовскому было на это плевать. Он, как молодой и перспективный начальник сектора, строил из себя просветителя, или "луч света в тёмном царстве". А потом трезвонил об этом "святом подвижничестве" на весь Филиал. Да так громко и звонко это делал, сучонок! - что отголоски его трескотни аж до Главного здания долетали.
  Ему это было важно: шумную рекламу делать самому себе и своим способностям руководителя. Он нацелился переходить на Калужскую после закрытия Филиала, да на ту же должность. Вот он и наводил мосты при помощи макулатуры, "гремел в барабаны", бил себя кулаком в грудь, поднимал пыль до небес - чтобы его услышали сильные мiра сего и место тёплое приготовили! А поскольку одному это было сделать проблематично: громко заявить о себе и наладить контакты с кем надо и с кем выгодно, - он в эти годы крепко сдружился с Пудовым Ильёй Исааковичем, начальником левого отдела и свояком директора.
  Этот Пудов, хитрющий плотный мужик 58-летнего возраста с шапкой кучерявых седых волос на голове, был евреем по национальности и родственником директора Филиала Ступина Валентина Константиновича, мужем сестры его жены. До этого, как говорили, он преподавал в каком-то столичном образовательном институте много лет, был кандидатом технических наук и доцентом. Но потом из-за чего-то вдруг разругался с руководством вуза в пух и прах - и вынужден был с тёплого места уволиться со скандалом... Тут-то Ступин на правах родственника и протянул ему руку помощи - устроил его к себе на предприятие на должность начальника совершенно левого отдела, где даже сотрудников не было: Пудов их потом уже по всей Москве собирал как жуков колорадских. И в основном - одних евреев, естественно: русских инженеров в его отделе не было почти, я таковых не видел. Чем они там у себя занимались все, пудовские деляги? - толком никто не знал, не представлял даже. Их только видели во внутреннем дворе регулярно, важно и чинно разгуливавших по периметру института с выставленными вперёд животами, дышавших свежим воздухом для здоровья, тренировавших сердечно-сосудистую систему. Все были гладкие, чопорные, капитальные, к каким и на сраной козе не подъедешь: так в народе у нас говорят. Человек 20-ть Пудов к себе в итоге набрал. Зачем и под какие задачи, риторически спрошу ещё раз, когда Филиал наш дышал на ладан? - лишь одному Богу было известно. Да ещё Ступину и самому Пудову. Всё! Но у них не спросишь уже по прошествии лет. К тому же, Ступин Валентин Константинович давно умер уже, Царствие ему Небесное...
  
  Вот с ним-то, с блатным бездельником-Пудовым, Голубовский и сблизился в 90-е годы - по необходимости больше и по принципу: дурак дурака видит издалека, а бездельник за версту учует бездельника. Их тогда крепко соединила-перепоясала общая цель: попробовать, пока есть время, завести нужные связи на Калужской. Чтобы после закрытия Филиала перебраться туда без потери статуса и оклада.
  Вдвоём они мотались в Главное здание НИИАПа регулярно в течение нескольких лет: наводили мосты и сдружались с тамошними дельцами, сидевшими на кадрах и на деньгах. Обычная еврейская практика: работать на опережение. И ничего плохого в ней нет, оговорюсь сразу. Наоборот, нам простодушным и непрактичным русским гражданам, на Бога больше надеющимся и на Случай, у евреев здесь поучиться надобно, как в течение всей жизни держаться на плаву и у разбитого корыта не оказываться раз за разом... Ну а потом они оба возвращались назад, довольные, и пьянствовали на предприятии допоздна в просторном кабинете Пудова на первом этаже. Илья Исаакович, под стать Голубовскому, был большим почитателем Бахуса...
  
  15
  
  Кто знает, как бы в итоге сложилась жизнь и судьба обоих дельцов от науки, если бы ни одно трагическое событие, произошедшее в конце 90-х годов у нас в Филиале. Дело было летом, в июле-месяце, если мне не изменяет память. На улице стояла жара и духота, из-за чего находиться в помещении было очень и очень сложно. Особенно в нашем 11-м отделе, наружные стены которого были сплошь из стекла, да ещё и выходили на южную сторону. От дико-палящего солнца в комнатах было спастись нельзя: даже и шторы не помогали, которые были тонкие и светлые.
  Вот в один из таких знойных июльских дней Пудов с Голубовским решили встретиться и какие-то возникшие вопросы "перетереть". И сделать это они решили на природе, которой вокруг нашего Филиала было столько, сколько ни в одном столичном институте больше нет и ни в одном министерстве. Посудите сами, Читатель, оцените местоположение бывшего моего предприятия, которому я отдал в итоге 20-ть лет жизни, лучшую её часть. Стоял наш ныне закрытый Филиал на высоком берегу Москва-реки, в конце Новозаводской улицы, которая в него, собственно, и упиралась. С юга наше предприятие плотно окружал Филёвский парк, любимое место отдыха многих москвичей. С запада - Москва река, на противоположном заливном берегу которой находился остов, со всех сторон омываемый водами реки. Когда-то, во времена моей молодости, там располагалась деревня Терехово, и была настоящая глухомань, изумительные дачные места на окраине города. Теперь же туда провели ветку метро и построили две станции - "Терехово" и "Мнёвники". Планируют даже парламентский центр там со временем возвести. Но только когда? - неизвестно... Ну а в 1990-е годы никакого метро там не было и в помине, а была глухомань и на правом берегу, и на левом. И чего удивляться поэтому, что вся молодёжь нашего Филиала, и 11-го отдела в частности, любила проводить на Москва-реке всё свободное время. И в обеденный перерыв мы туда дружно купаться бегали и загорать, и после работы часто к Москва-реке спускались, чтобы смыть с себя накопившуюся усталость живой водой. Не отставали от нас и старики, которых мы на пляже тоже частенько видели.
  Вот и Пудов с Голубовским решили туда в июле отправиться во второй половине рабочего дня и там посидеть-попьянствовать на берегу, подышать речным воздухом, окрестной красотой полюбоваться, напоминавшей сказочную. Пришли, расположились у воды как порядочные в укромном месте, коньяк откупорили и начали пить, сладкую жизнь нахваливать. Потом, как можно предположить, их разморило от коньяка и пекла: жара-то была страшенная, 30-градусная. И они, разомлевшие и разопревшие, дурные, решили водой себя остудить, привести в норму тела и разум. Разделись оба, пьяненькие, и полезли в воду, поплыли на центр реки, друг перед другом выпендриваясь и храбрясь, пловцов из себя строя... И кто-то из них вдруг начал тонуть, а другой спасать его кинулся. Кто был кем в тот роковой момент? - доподлинно неизвестно. Известен только плачевный итог: они обхватились руками крепко в надежде спастись - и оба пошли ко дну колом. И обнаружили их потом, бездыханных, сцепившихся и раздувшихся от воды, аж в районе Филёвской поймы ближе к вечеру. Течение в наших местах было быстрое, я это хорошо помню.
  Так вот глупо и быстро, без боли и мучений, и закончилась их земная жизнь. Пудов-то хоть успел пожить и семью после себя оставить, детей и внуков. Голубовскому же в момент смерти было около 40-ка - сущий пустяк для мужчины. И не осталось после него ничего на Мидгард-земле - ни семьи, ни детей, ни дел добрых и памятных. Жалко!...
  
  16
  
  Я не знаю, как отнеслись к внезапной смерти Пудова сотрудники его отдела: у меня не было там знакомых. Зато хорошо знаю и помню, как отнёсся наш 11-й отдел к внезапной кончине Голубовского. Абсолютно спокойно и сухо, и равнодушно на удивление! Никто не то что слезинки не пролил, а даже и не скривился лицом, не притворился горюющим. Реакцию наших сотрудников на смерть Димона хорошо поговорка русская, народная передаёт: "Умер Максим - да и х...й бы с ним!" Так прореагировали на смерть Голубовского наши мужики и бабы...
  
  17
  
  Но это ещё не конец истории, не самая тягостная и неприятная её часть. Ибо через пару дней после кончины Дмитрия ко мне в комнату залетел как чумовой Володька Худяков, 50-летний сотрудник соседнего сектора. Подбежал ко мне, сел рядом на стул и сразу же произнёс без вступления и раскачки:
  - Сань! Помощь твоя нужна. Срочно!
  - А что такое? - удивился я, на Худякова внимательно посмотрев.
  - Да мать Голубовского только что звонила в отдел, с бабами из его сектора разговаривала, просила помощи. Ну а бабы прибежали ко мне, потому как мы с Дмитрием Юрьевичем в последнее время корешили, общались часто по работе. Он мне здорово с компьютерами помогал, лечил от вирусов и всё такое.
  - Ну, помогал и помогал. Молодец! Я-то тут при чём? - перебил я Худякова, теряя терпение и не понимая ещё, к чем он клонит.
  - Видишь ли, в чём дело. Пудова и Димку когда из воды вытащили водолазы, - их обоих в центральный морг Москвы отвезли - для опознания и выявления причины смерти. И они там пару дней лежали, пока родственники их нашлись, пока приехали и провели идентификацию под протокол, или опознание. А теперь матери Голубовской надо Димку в Одинцовский морг везти, чтобы там готовили покойника к погребению.
  - Ну и пусть везёт, - ответил я. - Ты-то здесь причём, Володь?
  - Мать Димки просит помощи - вот при чём! Погрузка покойника в труповозку дорого стоит, как и выгрузка. Вот матушка и просит, чтобы приехали из отдела парни и помогли её сына погрузить сначала, а потом разгрузить в Одинцовском морге. Я готов помочь, и прошу тебя тоже поучаствовать в этом деле. Парень у нас 20-ть лет как-никак отработал. Заслужил, чтобы ему помогли.
  - Да ты обалдел, Володь, честное слово! - взорвался я гневом. - Как и мамаша Голубовского! Таскать покойников с места на место специальные люди существуют, профессионалы, к жмурам привычные и стойкие психологически. Вот пусть и таскают! Зачем работу-то у них отбивать, кусок хлеба?! Мать Голубовского - врач-гинеколог, насколько я знаю. А значит - баба богатая, капитальная! Обирает больных по-чёрному, вероятно, не стесняется с молодых русских девочек деньги драть за плановые осмотры и аборты, за консультации и советы. Знаю я их, гинекологов этих без-совестных и хапучих, насмотрелся за свою жизнь вместе с супругой Мариной. И Димкина матушка такая же, поди, обирает больных как липок, не моргнув глазом. А похоронить единственного сына как следует не может, сучка драная! Денег ей, видите ли, жалко грузчикам заплатить! За копейку удавиться готова, овца, кланяться и унижаться! Совсем у них, у евреев, совести нет! Ни совести, ни чести, когда дело денег касается! Жалко! - пусть сама тогда и таскает, дура старая! А я в этом еврейском балагане участвовать не намерен. Кто Голубовский мне?! И кто я ему?! Я его на дух не переносил все эти годы, за версту обходил, козла хитрожопого! А теперь его таскать должен с места на место, пупок рвать и на него, посиневшего и окостеневшего, смотреть?! Нет уж, увольте!...
  
  Не ожидавший такого ответа Худяков не сразу нашёлся, что мне ответить. Посидел чуть-чуть рядом, помолчал, бледнея и хмурясь. А потом, сказал, поднимаясь со стула:
  - Зря ты так, Сань, зря. К покойникам надо с уважением относиться и их родственникам помогать. Сами ж покойниками будем когда-то: от этого не уйдёшь. Нам тоже тогда кто-нибудь да поможет - в благодарность за прошлые хлопоты. Это ж закон такой: добрые дела возвращаются!
  - Давай, давай, Володь, ступай и твори добро, помогай его матушке экономить деньги. А меня уволь. Я ради Голубовского добреньким быть не намерен - и не буду. Он бы ради меня пальцем не пошевелил. Я-то с чего на него тратиться должен?!...
  
  18
  
  Но и это ещё ни конец, дорогой Читатель. Конец этой грустной в целом истории наступает теперь.
  Где-то месяца через два после гибели Голубовского меня к себе в кабинет вызвал Щёголев Владимир Фёдорович.
  - Александр Сергеевич, - сказал он мне, когда я перед ним уселся. - Нам надо комнату Дмитрия Юрьевича освободить. Его сотрудниц мы по другим отделам распихали, а в его комнате хотим теперь конференц-зал устроить. Так Ступин решил: хозяин-барин... Вот я и хочу попросить Вас пойти сейчас к Голубовскому и провести ревизию его вещей. Ценные вещи оставить в отделе: книги и записи по математическому обеспечению ПК, - а ненужные в кучу сложить в углу. Рабочие их потом отнесут на помойку. Возьмитесь за это дело, прошу Вас.
  - А почему я-то, не понял? - тихо возразил я Щёголеву, хмуря брови. - Пусть вон Владимир Сергеевич Худяков проводит ревизию: он в последние несколько лет был с Голубовским в близких, насколько я знаю. А я вообще с Дмитрием Юрьевичем не имел никаких дел. Чего мне в его вещах-то рыться?
  - Да так-то оно так, - ответил Владимир Фёдорович виноватым голосом. - Вы всё правильно говорите: я так бы и сделал в другой раз. Да только Худяков теперь в отпуске, а ту комнату надо быстро освободить. Так что кроме Вас мне и обратиться не к кому. Все остальные - старые и больные. Да и не смыслят в компьютерах ничего. А Вы разбираетесь в вычислительной технике, Вам и карты в руки...
  
  Делать было нечего, пришлось соглашаться и в Димкину комнату скрепя сердце идти, если сам начальник отдела о том слёзно просит. У нас в отделе и впрямь молодых парней совсем уже не осталось в те годы. Валерка Жижкевич - и тот от нас на тот свет ушёл за полтора года до Голубовского. Он тоже был алкашом, между прочим, пусть и не запойным, как Димка. И вот однажды зимой нажрался с дружками в своём Одинцово до потери пульса - и в таком виде пошёл домой. Да не дошёл - силы кончились, вероятно. И он завалился спать прямо в снег. И целую ночь в снегу провалялся, сонный. А когда его утром нашли, обмороженного, и отвези в больницу, - врачи спасти его уже не смогли: он себе основательно отморозил лёгкие... А евреи-сатирики, если вспомнить, все советские годы исключительно нас, православных русских людей, в бытовом пьянстве с голубых экранов ЦТ упорно и сознательно обвиняли, приписывали алкоголизм исключительно русской нации. Писатель-фантаст Солженицын, скотина безрогая и без-совестная, в "Бодался телёнок с дубом" Александра Трифоновича Твардовского - Светлого Русского Гения! - раз сто алкашом обозвал, страдающим-де "известной русской болезнью". Это в благодарность за всё то хорошее, что Поэт лично для него, сволоты неблагодарного, сделал... Но сейчас не об этом речь, а об том, что я за свою долгую и счастливую в целом жизнь стольких евреев-алкашей видел! - не перечесть! Оба моих двоюродных брата по отцовской линии, ныне уже покойные, Генка и Сашка, евреи по матери, были запойные алкаши с молодых лет, оба - кодированные. Да и писатели некоторые (тот же Г.Климов), опираясь на данные врачей-психиатров, сообщают в своих книгах, что процент душевно-больных психопатов среди еврейской нации зашкаливает и бьёт рекорды... Но евреи-сатирики об этом молчат, воды в рот набравши. У них алкоголизм, дебилизм и кретинизм исключительно к русской нации привязан и применим. Все РУССКИЕ ГЕНИИ, по их твёрдому мнению, алкаши запойные и неврастеники. Только кто тогда создаёт из века в век ВЕЛИКУЮ РУССКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ, НАУКУ и КУЛЬТУРУ, которыми весь мiр потом пользуется?!!! И евреи те же!...
  
  Но это так, к слову, это - больная тема для меня, незаживающая душевная рана. А тогда отправился я по просьбе Щёголева осматривать комнату покойника-Голубовского. Зашёл, осмотрелся по сторонам: я в ней до этого ни разу не был. Комната была просторная и пустая, народа в ней не было уже больше месяца. Два шкафа стояли у двери, битком набитые книгами... Но я первым делом к письменному столу Голубовского пошёл, расположенному в левом дальнем углу у окна, сел на стул, ящики принялся выдвигать и осматривать.
  И что я там обнаружил прежде всего, как вы думаете? Пустые бутылки из-под коньяка, которыми был стол завален, и целые кипы банковских счетов. Я поморщился, вытаскивая и разглядывая счета, с неприязнью думая при этом:
  "Молодец, Димон, молодец! Красава-парень! Нас в курилке чуть ли не каждый Божий день уверял, лицедей, что он и бизнес - вещи несовместимые. Что никогда он не опустится до торгашества, до коммерции, не станет талант продавать - лучше-де умрёт с голоду и всё такое, громкое, возвышенное и отчаянное! Цитатами сразу же начинал сыпать, которыми был под завязку забит как тот же компьютер программами. А на деле-то выходит обратное. На деле выходит, что продавал, пёс шелудивый, да ещё как, если по бумагам судить. Вёл тайную финансовую жизнь как тот же инженер Корейка из "Золотого телёнка"... Да-а-а! В этом вся главная суть евреев и заключается: думают одно, говорят другое, а делают третье, прямо противоположное сказанному. Разве ж за ними угонишься - такими?!"
  
  Весь стол Голубовского, таким образом, на свалку пошёл: ничего ценного там не было, я не увидел. После чего я, расстроенный и обескураженный, к шкафам перешёл, начал с книжными шкафами возиться - в надежде хоть чем-нибудь стоящим и полезным поживиться там. Не для себя - для отдела. Но, увы, напрасно. Ибо книги в шкафах сплошь самодельные лежали - отксеренные и сшитые на нашем предприятии копии тех книг, которые Голубовский с Жижкевичем привозили из научно-технической библиотеки в течение нескольких лет, когда имитировали бурную деятельность оба. В нашем отделе их, перепечатанные самоделки эти, никто не читал, поэтому они лежали на полках новенькие, руками не тронутые.
  "Для кого он вот это всё делал, неутомимый бездельник наш? - вытаскивая и бросая не пользованные перепечатки в мусорную кучу у двери, с негодованием думал я про покойника, недавнего хозяина комнаты и шкафов. - Эти копии он и сам-то никогда, небось, не читал, не перелистывал даже ради любопытства. Зато напрягал людей из копировальной лаборатории, проблемы им создавал; ну и плодил тем самым макулатуру, которой у нас в институте и без того горы целые в каждом отделе. Всё рекламу себе делал, карьерист и деляга законченный, неутомимого труженика-творца изображал, всё имитировал бурную деятельность перед начальством. Вот до руководителя сектора и дослужился всем на зависть и удивление - но порадоваться не успел: не хватило на радость и гордость времени..."
  "...И вот теперь его не стало по злой иронии Судьбы, которая была к нему благосклонна на первых порах, но которую он озлобил и разъярил предельно, - освободив шкафы, стоял и думал я, внимательно разглядывая целую кучу наваленных фолиантов по программированию. - И что осталось после него? Ни-че-го! Абсолютно! Ни семьи, ни жены, ни детей и внуков. Мать одна, - но это не его заслуга..."
  "Никому-то ты доброго дела не сделал, Димон, за 40-к лет: всё только себе и себе, исключительно себя одного лелеял и тешил. Вся твоя жизнь короткая и пустая была пронизана личной выгодою и корыстью. И это - факт, от которого никуда не денешься и за который Отец Небесный сурово спросит с тебя, уже спрашивает... Даже вон задачки людям, коллегам по институту, товарищам, решал за деньги и коньяки, писал программы. Вот на работе одни пустые бутылки от тебя и остались - и макулатура вот эта вот, никому совершенно не нужная и не интересная. Да тёмная память вдобавок, мрачная и короткая. Никто доброго слова о тебе не сказал напоследок, не проронил слезу. Да и где говорить, кому? - если матушка твоя даже на похороны никого из нашего отдела не позвала - побрезговала нами... и пожадничала... Словно предчувствуя это, даже и старые бабы наши, плаксивые и сердобольные, не поморщились о тебе, не побледнели лицами... Да-а-а, дела! И зачем вот жил человек, на кой ляд родился и землю столько лет топтал и коптил? Загадка!!!..."
  
  Разобравшись в комнате Голубовского за час с небольшим и не найдя там ничего ценного, всё выбросив в помойку фактически, я пошёл и доложил о том Щёголеву: что комната готова, мол, и можно в ней устраивать конференц-зал. После чего я, вернувшись к себе и устало усевшись за рабочий стол, долго ещё смотрел в окно - всё про покойного Димку напряжённо сидел и думал. Вспоминал с грустью его чуть ли ни ежедневную шумную похвальбу про собственную гениальность и кристальную честность, про "жизнь не по лжи". Всё это по Солженицыну-крикуну происходило, ей-ей, подобная оголтело-пошлая самореклама!... А она оказалась блефом в итоге, мыльным пузырём, дешёвой и пошлой вывеской-показухой, как и с самим Александром Исаевичем (Исааковичем) это происходило в течение многих лет. Показухой, которой - копейка цена, половина копейки. Внезапная смерть самовлюблённого нарцисса и гордеца-Голубовского это убедительно показала и доказала.
  Старуха-смерть - она уже тем хороша и ценна, как мне в те дни подумалось, что её невозможно обмануть, одурманить и провести, спрятать от неё всю грязь, лицедейство и плутовство, как и мерзости накопившиеся, житейские. Она всё видит, знает и помнит. Абсолютно всё! И оценки истинные и точные поэтому всем умершим приготавливает заранее на Небесах, которые не подлежат пересмотру и корректировке Временем, над которыми не властна дешёвая человеческая реклама и пропаганда под грозным названием Агитпроп. Куда им до НЕБА?! Куда им до БОГА?! Я рекламу и пропаганду имею в виду. Ведь известно же давным-давно, что БОГ ПОРУГАЕМ И ОБМАНУТ НЕ БЫВАЕТ...
  
  
  
  "Про кота-Котовича"
  
  "Приходящие... уходящие...
  Люди в жизни, как поезда...
  Лицемерные, настоящие,
  На мгновение... навсегда...
  Кто-то выстрадан... кто-то вымолен...
  Кто-то послан был, как урок...
  Кто-то в памяти просто именем...
  А кого-то послал сам Бог...
  Поначалу все просто встречные...
  Только кто-то потом врастёт
  В твою душу и станет вечностью...
  Ну, а кто-то как дым уйдёт...
  Приходящие... уходящие...
  Каждый в сердце оставит след.
  Но однажды ты вновь стучащему
  Тихо скажешь, что места нет".
   Алёна Серебрякова
  
  "Страницы прошлого читая,
  Их по порядку разбирая
  Теперь остынувшим умом,
  Разуверяюсь я во всем..."
   М.Ю.Лермонтова
  
  
  1
  
  С Колей Котовичем я был однокашником; сиречь пять лет проучился с ним на одном факультете и даже на одном Отделении математики. Жил с ним в общаге пять лет: он был иногородним студентом, уроженцем белорусского Витебска. Из самого ли города или из его окрестностей он был родом? - я таких подробностей не знаю: в друзьях его никогда не ходил. И, тем не менее, знал о его существовании с первых дней пребывания в МГУ, как только в общагу на Ломоносовском проспекте заселился осенью 1975 года.
  Колю было тяжело не заметить: он уродился карликом, этим и выделялся из толпы, в глаза всем как то же бельмо бросался, как безрукий или безногий инвалид. Да, не самым маленьким и слабосильным он был - оговорюсь сразу, - потому что карлики, - они ведь тоже разные рождаются. Бывают карлики-лилипуты метр двадцать ростом и весом двадцать килограмм, напоминая видом своим воспитанников детсада. На таких всегда и всем больно смотреть: жалко их, ущербных и убогих... Коля таким не был, нет, а был карликом-богатырём, если так можно выразиться. И ростом он был метр сорок, и весил около сорока килограмм в те годы, имел плотное телосложение. На фоне лилипутов он выделялся, спору нет, а на одиночных фотографиях так и вовсе выглядел молодцом, атлетом даже... Но в жизни с нами, нормальными в физическом плане студентами, его рядом было поставить нельзя, увы. Даже самые маленькие и щупленькие из нас заметно превосходили его ростом и силой, выносливостью... По этой причине, к слову, Коля ещё в родной Белоруссии был записан местными военкомами в категорию белобилетников-доходяг и не проходил военную кафедру на факультете, на которой мы, нормальные студенты, целых три года пыхтели: со второго по четвёртый курс включительно, - изучали основы ПВО перед тем, как получить лейтенантские погоны на плечи.
  А ещё Коля, если продолжать дальше характеризовать его как человека, очень сильно гундосил при разговоре; понимай, имел, парень, большие проблемы с носоглоткой. Как давно и почему? - Бог весть. Этого я тоже не знаю... Плюс к этому, один глаз его сильно косил: он был косоглазым по жизни. Вероятно - с рождения: я так думаю, подозреваю о том. Из чего можно было с уверенностью заключить, что Судьба и Природа были к нему, бедолаге, немилосердны предельно, если не сказать жестоки. Чем-то Котович сильно провинился в прошлой жизни, и за те свои косяки расплачивался.
  По этой понятной и объяснимой причине у него в Университете почти не было друзей - из-за его физических недостатков, которые от него отталкивали посторонних людей, и сильно. Это - участь всех инвалидов. Это - их тягостный крест... Отталкивали они и меня - признаюсь честно. Будучи иногородним студентом и прожив рядом с Котовичем в общаге долгих пять лет, я с ним, тем не менее, даже и не здоровался при встречах, не пытался сблизиться и сдружиться. Приятелями его на протяжении всей учёбы были три совершенно невзрачных и малоприметных паренька, с которыми он все пять лет прожил в одной комнате общежития. Других приятелей у него не было, насколько я могу судить по беглым наблюдениям. Да и откуда бы им было взяться, если в стройотряд он не ездил ни разу по причине физической немощи, спортом не занимался, в походы не ходил. Даже от сельхоз-работ его освободили медики осенью третьего курса, на которых трудились все девушки нашего факультета в полном составе. А Котович - нет: врачи его оценили слабее девушек.
  Не удивительно, что он жил как монах, жил затворником в своей комнате. Я его даже в читальных залах никогда не видел - только на лекциях встречал, где он также сидел в одиночестве: внимательно слушал всё, старательно конспектировал. Учился он хорошо, стабильно учился, задавшись целью, как я теперь понимаю, остаться после учёбы в мехматовской аспирантуре и защитить диссертацию потом. Стать учёным-математиком было, похоже, его страстной мечтой, журфиксной идеей. Это, наверное, чтобы доказать всем окружающим - и в Белоруссии, и в Москве, - что его телесная немощь полностью компенсируется мощью духовной, что даже и в маленьком тельце может скрываться могучий дух. А пословица "мал золотник - да дорог" придумана будто бы для него и под него. Такие в нём, маленьком гордеце, все пять лет роились мысли и планы...
  
  2
  
  На четвёртом курсе мы с Котовичем жили в одной башне зоны "Б" Главного здания МГУ. Я - на 20-м этаже, он - на 21-м. А университетские башни - они маленькие и тесные размерами, как те же мансарды или чердаки. Там, хочешь или не хочешь того, а поневоле сблизишься и сроднишься... Там-то, в башне, мы с Николаем и сблизились, здороваться стали в общаге и на учёбе. Я несколько раз поднимался к нему в комнату за какой-нибудь ерундой, он спускался и приходил к нам... Что лично меня больше всего поражало в его комнате, - так это ужасающая духота и крутой запах пота, шибающий в нос всяк входящего и заставляющий морщиться и напрягаться как в неубранном общественном туалете. Товарищи Колькины комнату не проветривали никогда, как я понимаю: жили в такой духоте круглый год - и прекрасно себя чувствовали как те же опарыши в навозной куче.
  И другое меня поражало всегда, когда я к ним заходил за чем-то. Все они четверо неизменно валялись на койках с книжками в левой руке (в читалках я их никогда и никого не видел, ни в Главном здании, ни в ФДСе), а правая рука у каждого находилась в штанах. Они лежали - и свои гениталии преспокойно массировали при чтении. И одни это делали, как я понимаю, и при людях. Всегда! Они жили по принципу: "что естественно - то не позорно".
  Такие вот были у Коли Котовича друзья-приятели, все пять лет провалявшиеся на кроватях после занятий и усердно занимавшиеся математикой, которую они дополняли онанизмом изо дня в день: это вместо спорта. Понятно, что девушки были им не нужны. Совершенно! Поэтому и на танцах они не бывали ни разу, на дискотеках. Даже и на старших курсах, когда у каждого из нас очумело гормон играл и куражился, по мозгам бил со всей силы. А им - ничего, их Господь Бог миловал. Девушки были им ни к чему, как и сами танцы - при таком-то возвышенном образе жизни, когда "всё своё ношу с собой", и "ничего постороннего мне не требуется". Про это Артур Шопенгауэр ещё писал, что "счастлив тот, кто сам себе довлеет"...
  
  3
  
  На пятом курсе мы уехали из башни, переселились вниз. Я с приятелями стал жить на 15-м этаже зоны "Б". А где жил Котович? - не знаю. Я его потерял из вида, и не жалел о том.
  Встретил я его опять уже осенью 1980-го года, после Московской Олимпиады, когда, оставшись жить и работать в Москве после Университета, приехал однажды в ДАС (Дом аспирантов и стажёров) на Шаболовке, чтобы навестить там своего давнишнего университетского товарища - Диму Ботвича, поступившего в мехматовскую аспирантуру. Первый аспирантский год он жил именно там в большой и просторной комнате. Жил не один, а с товарищем по аспирантуре. И этим товарищем как раз и оказался Котович Коля, про которого Дима хорошо отзывался с первого дня. Утверждал совершенно искренне, что ему повезло с жильцом - тихим, душевным, покладистым белорусом, которого я, однако ж, только раз всего и застал на месте. Во время моих приездов на Шаболовку он где-то всё время пропадал, и мы с ним не пересекались поэтому. Да и приезжал я к Дмитрию в ДАС раз в месяц всего и на полчаса: не нравились мне ни само здание, ни территория вокруг, плотно застроенная столичными жилыми домами. Я тогда продолжал в Главное здание регулярно наведываться: очень я по Университету скучал, безумно даже. Как и по мехматовским аудиториям и учителям, по общаге и Манежу легкоатлетическому, где продолжали тренироваться бывшие мои товарищи по спорту, где продолжал работать Юрий Иванович Башлыков - любимый мой человек и самый лучший тренер на свете...
  
  4
  
  Осенью 1981-го года, Диму Ботвича, как аспиранта-второгодка, переселили в Главное здание в зону "Б" и предоставили отдельную комнату в двухкомнатном блоке. Туда же, в ГЗ, переехал и Котович. Они жили с Ботвичем на одном 16-м этаже, но в разных блоках. И при этом продолжали общаться, дружить, проводить вместе вечера, чтобы за бутылкой вина убить скуку и одиночество. У них там в это время образовалась тесная компания из аспирантов-одногодков, куда, помимо Ботвича и Котовича, входили Вовка Четвериков, Андрюха Хренников и Виталик Четырко. Ну и шестым компаньоном был я, приезжавший к ним в ГЗ регулярно и проводивший там все выходные и праздники.
  И как-то так получилось, не знаю, что я по приезде больше всего времени именно в комнате Коли Котовича проводил, в его компании: остальные ребята были часто учёбой заняты. Они или в читалках сидели допоздна, или посещали спецкурсы на факультете. Приходили в общагу только под вечер, усталые и полуживые. Тогда-то я встречался и беседовал с ними, душу тоскующую отводил. А вот дни напролёт я проводил в компании Котовича.
  Колька, как я заметил, учёбою не сильно себя утруждал - начал охладевать к математике, к алгебре в частности. Ни разу не видел я его за работой, или работой живущим. Зато всякий раз видел валяющимся на кровати с тоскующим видом, мысленно глубоко погружённым в себя, в какие-то свои проблемы и невзгоды, про которые он при мне не распространялся... Причину такого глубокого погружения и медитации долгой, мучительной я узнал от Ботвича: он однажды меня просветил, посвятив в личную жизнь тихони-Котовича. И оказалось, к моему глубочайшему изумлению, что у Коли в Москве давно уже была девушка, Дунаева Ирка, которая не отвечала ему взаимностью, которая его мурыжила уже несколько лет, не давала сна и покоя. Так что хочешь, не хочешь, - но про неё надобно поподробнее рассказать, потому как она будет не последним человеком в данном рассказе-новелле...
  
  Так вот Дунаева эта, которой было тогда 19 лет от роду, была на удивление ушлой и пробивной девчонкой, что называется не по годам. Посудите сами, Читатель, подивитесь её биографии. После школы она, плохо всегда учившаяся, учиться нигде не стала дальше, а пошла с подружками работать в ГУМ продавцом. Но простояла она за прилавком не долго: уже через пару-тройку месяцев её, чрезмерно активную, шуструю и угодливую, избрали секретарём комсомольской организации отдела парфюмерии, освободили от постоянной монотонной работы и даже предоставили отдельный кабинет на третьем этаже. Маленький и тёмный, да, без окон совсем, но тем не менее. Это было лучше, во всяком случае, чем месяцами на людях стоять и тупо хлопать глазищами, перед каждым покупателем кланяться и унижаться.
  В задачу прирождённой активистки-Ирки теперь входило организовывать общественную жизнь продавцов, проводить собрания и собирать комсомольские взносы, с чем она успешно справлялась, как представляется. Мало того, она уже даже намылилась делать партийно-комсомольскую карьеру, для чего в 18 лет она уже вступила в партию. Представляете?! Разгуливала по ГУМу после этого как большой человек, хотя была очень маленького роста. Можно не сомневаться, что с такою-то хваткой она добилась бы в ГУМе больших карьерных высот... если бы не раннее замужество...
  
  С замужеством же дело обстояло так: расскажем и про это коротко. Какие-то родственники Дунаевой решили познакомить её с иногородним студентом-математиком Московского Университета, которого они как-то там и через кого-то знали. Они-то и стали уговаривать-наставлять девчонку совместно с её родителями пойти на встречу, познакомиться и подружиться с мальчиком - с перспективою выйти замуж, если всё у них удачно сложится. "Выпускники МГУ, Ирочка, - увещевали они её дружно, - на дороге не валяются. Это - штучный товар, который идёт нарасхват. Потому что за такими парнями будущее. Это тебе не наши местные дебилы и алкаши, сыночки маменькины и папенькины, от которых толку нету. А в Университете хлопцы целеустремлённые учатся и самостоятельные: знают, зачем живут и чего хотят. Так что не будешь дурой и норов свой побережёшь - счастье без-платное выиграешь, будешь жить как у Христа за пазухой потом всю жизнь. Тут главное, чтобы ты ему понравилась и приглянулась, пойми, от него всё будет зависеть - не от тебя. Баба - существо слабое и подневольное... И ещё знай, держи в голове в качестве бонуса, что он через год Университет заканчивает, и ему московская прописка будет позарез нужна. Навряд ли захочет он к себе в Мухосранск возвращаться..."
  Ушла Ирка кочевряжиться не стала - пошла на встречу со старшекурсником МГУ. Стать женой будущего выпускника мехмата было ей лестно и выгодно, чего говорить. А им оказался один из трёх товарищей Котовича, что проживал с Колей в одной комнате несколько лет.
  Но что-то там у них не пошло почти сразу же: Дунаева маленькая была и худенькая, невзрачная на вид, хотя и шустрая и до мужиков охочая. И было ей тогда всего-то 16 лет: она ещё в школе училась и, вероятно, была ещё девочкой целомудренной. В либеральной и через чур свободной Москве таких было тяжело найти даже и в те пуританские годы... Но... не пошло: сердцу не прикажешь. И парень передал её из рук в руки другому парню - товарищу по комнате: "Бери, мол, пользуйся, не жалко. Может, у тебя с ней получится чего. В награду получишь прописку в Новогиреево и родственников из низов, из бывших лимитчиков..."
  Но и у того, второго, не получилось. А потом и у третьего. Да и не могло у них ничего получиться - у таких законченных дрочунов, руки из штанов не вынимавших, которые до живых и здоровых баб дотронуться осмелились лет в 30-ть, наверное. А может так и остались мальчиками на всю жизнь, сами себя удовлетворяющими и любящими. Я, хорошо помня их, такому исходу не удивлюсь ни грамма.
  И остался Коля Котович, четвёртый и последний по счёту претендент на сердце и московскую прописку Иры, самый из всех невзрачный и отвратный кандидат - маленький, косоглазый, гундосый. Дунаевой он не понравился категорически, ни ей, ни её родителям, когда она однажды в гости его привела на чай. И она быстро бы с ним рассталась, порвала отношения. Да только упрямый как сто чертей Коля оказался не тот человек, от которого можно было так просто избавиться и забыть про него. На поверку он оказался настоящий клещ, или удав, могущий годами стеречь и опутывать свою жертву. К тому же, прописка московская и работа в столице были желанным призом для него, почти олимпийской наградой. Патологически самолюбивый маньяк (это уже потом выяснилось), он никак не хотел, даже под страхом смерти в провинциальную Белоруссию из Москвы возвращаться, смешить там родственников, соседей и бывших школьных друзей...
  
  5
  
  Весь пятый курс он с дьявольским упорством обхаживал Ирку, звонил ей чуть ли ни каждый день, назначал свидания, встречи. Подобное происходило и в аспирантуре несколько лет. Их отношения, как мне по секрету рассказывал Ботвич, воочию это всё наблюдавший, напоминали морские приливы и отливы в точности. Приливы - это когда Дунаева, видевшая и понимавшая, что Котович - её единственный реальный кандидат в мужья, других нет и, вероятно, не будет, подпускала его к себе, встречаться с ним начинала, сюсюкаться и слюнявиться. А отливы - это когда видевшие их вместе подружки за головы хватались и начинали откровенно над Иркою насмехаться, говорить ей прямо в глаза: "Ира! Дорогая! На кой ляд тебе нужен этот урод, это страшилище?! Нет мужика - и ладно! Найдёшь ещё! Но и этот пигмей - не мужик! Извини за правду! Пародия какая-то, посмешище! С таким Квазимодо рядом-то находиться тошно и муторно, не то что куда-то ходить, в постель ложиться тем более!..." И тогда расстроенная Ирка бросала Кольку, по неделям не подходила к телефону, ввергая его в депрессию, в панику, в испуг. Колька-то понимал, дураком не был, что Дунаева - это его единственный шанс остаться в Москве. Другого шанса нет и не будет... Поэтому он поднимался с кровати нервно, шёл к телефону широким шагом - и начинал названивать к Ирочке, добиваться встречи, ласки, любви. Была ли она у него самого? - Бог весть: в душу к нему, тихушнику, не заглянешь. Вот желанную московскую прописку он по-настоящему любил и хотел: про это можно сказать определённо и точно...
  
  6
  
  Когда моих товарищей-аспирантов во главе с Ботвичем перевели в Главное здание жить на втором году обучения, и мы регулярно стали устраивать там по вечерам пьянки-гулянки, после которых шли, весёленькие и куражные, на дискотеку, - Котович повадился Ирку в нашу компанию привозить, на что она охотно соглашалась. Очень ей мы все нравились, как представляется, - молодые, красивые, физически здоровые и высокие, её пигмею-Колюшке не чета. Она бы с превеликим удовольствием под любого из нас легла и замуж выскочила, не раздумывая. Что она откровенно и демонстрировала всякий раз во время танцев, поочерёдно вешаясь на каждого и одаривая нас жаркими и глубокими поцелуями.
  Я один раз на себе ощутил вкус её сочных и сладких губ, как и прелесть языка шаловливого, доставшего меня аж до дёсен. И так я, помнится, возбудился от этого её откровенного поцелуя, что уже готов был похотливую Ирку в умывальник тащить и там с ней совокупляться прямо на раковине... Но тут к нам подлетел коршуном Коля Котович, неотступно находившийся рядом и следивший за нами во все глаза, грозно глазами косивший. Он подскочил и силком оторвал от меня одуревшую от счастья невесту, сам повёл на танец её, в руках крепко стиснув. А ей, как сейчас помню, так тоскливо стало от этого варварского насилия и диктата, больно даже физически и морально, что не позволили довершить нахлынувшее возбуждение, поставить в нём сладкую и жирную точку. Побледневшая и осунувшаяся, она начала танцевать с Котовичем после этого, но потом опять разругалась с ним в пух и прах из-за какой-то мелочи - и умчалась домой, чумовая, неудовлетворённая и расстроенная предельно, злая даже. Поехала, как я понял, самостоятельно возбужденье гасить при помощи мастурбации. И опять неделю целую с ним не встречалась, не разговаривала по телефону. Решала, видимо, в очередной раз: надо ли ей дальше всю эту утомительную канитель-тягомотину продолжать, удастся ли ей построить семью на такой изначально негодной основе.
  Зачем патологический ревнивец и уродец-Коля её к нам раз за разом таскал? - Бог весть. Что он хотел доказать этим, какие перед собой ставил цели? - не знаю, не могу даже предположить. Знаю только одно: Коля заметно проигрывал всем нам своей физической немощью и этим сильно отталкивал Дунаеву от себя, которая долго потом самовнушение практиковала, как представляется, уговаривала саму себя не рубить с плеча и не посылать куда подальше недоноска-Котовича. Внушала себе вечерами, бедняжка, что Коля, дескать, хороший и любящий, что не дурнее всех. Ну, а то что невзрачный на вид - не беда. Ко всему в итоге привыкнуть можно - и к уродству тоже. Главное, чтоб человек был хороший и чтобы тебя любил. А всё остальное - от лукавого. Жизнь - она устаканит и перемелет всё. С годами стерпится-слюбится...
  
  7
  
  Осенью 1982-го года, приехав в Главное здание в очередной раз, я узнал от друзей-аспирантов поразившую меня новость: Котовича отчисляют из аспирантуры. Для меня это стало грому и молнии сродни в хорошую, ясную погоду. Это было тем более странно и непонятно, удивительно даже, это никак не укладывалось в голове хотя бы потому уже, что научным руководителем Коли в студенческие и аспирантские годы был доцент Александр Юрьевич Ольшанский - скромнейший и добрейшей души человек, которого я очень хорошо знал и помнил. Преподаватель с кафедры высшей алгебры (Котович именно там учился), который бережно и терпеливо всегда относился к студентам, не третировал их, мелочами и придирками не досаждал. И вдруг - такой с его стороны взбрык и суровая кара для аспиранта на третьем году обучения! Видать, сильно Коля его допёк своей тупостью и расп...здяйством, что он решился на подобное...
  
  Как бы то ни было, но это отчисление сыграло в судьбе Николая определённую позитивную роль. Загнанный в угол скорой потерей жилья в Москве, из-за чего ему надо было бы возвращаться в родную Белоруссию оплёванным неудачником, Котович, не долго думая, поехал к Дунаевой в Новогиреево и всё ей там рассказал. Ей и её родителям. Что так, мол, и так: отчисляют меня из аспирантуры (реальную причину он, скорее всего, не назвал, придумал какую-нибудь душещипательную историю вместо этого). И мне, мол, поэтому надобно возвращаться домой, если ты, Ирочка, дорогая и любимая, не выйдешь за меня замуж и меня к себе в примаки не возьмёшь. Вопрос именно так ставился. Так что давай решай, мол: нужен ли я тебе, согласна ли ты связать свою судьбу со мной, меня собой осчастливить? Ответ надобно дать быстро: тянуть дальше времени нет.
  Дунаева всё поняла правильно и быстро: девушка ушлая была, напомню читателям в очередной раз, два на два умножать умела. Вечером, когда пришли с работы родители, она им весь разговор с Николаем передала, слово в слово. И обратилась с вопросом под конец: что ей дальше делать?
  Родители тоже долго думать не стали - посоветовали дочери замуж выходить, коли так всё складывается. "Девушка ты уже взрослая, 22-ый годок тебе уж пошёл, - говорили они ей на кухне. - А женихов-ухажёров, кроме Котовича, что-то рядом не видно. Так в девках и просидишь всю жизнь, если ему откажешь: ты у нас не красавица, согласись. Да и мы - люди бедные, лимитчики бывшие. Что с нас взять? Богатого приданного за тобой нету... Поэтому выходи, Ир, не думай, не кочевряжься, выходи. Колька - малый хороший, хоть и невзрачный на вид и совсем-совсем маленький, как ребёнок. Ну так что из того?! "Мал золотник - да дорого". Привыкнешь со временем: стерпится-слюбится. У всех так бывает, мы все через то прошли: через слёзы, терпение и мытарства. На взаимной и страстной любви мало кто в нашей нищей среде семьи строил. Это привилегия богатых. Главное, чтоб он тебя любил и не давал в обиду. А он, кажется, тебя любит: вон уж сколько лет за тобой ухаживает. К тому же, парень не курит, не пьёт, умный, с дипломом и образованием. Ну и чего тебе ещё надобно, какого рожна?! Не стоит его от себя отталкивать и отпускать, дочь, не стоит. Умотает к себе в Белоруссию - и оттуда его уже не достанешь, буксиром не вытянешь. Там его быстро какая-нибудь местная красавица охомутает: мужики - они всегда и везде в цене. И любые - безрукие и безногие!..."
  
  8
  
  И послушалась родителей Ирка - позвонила и дала согласие Коле замуж за него выйти. И немедленно, чтобы он сразу же к ней жить переезжал, чтобы не оставался с вещами на улице неприкаянный.
  Через месяц уже состоялась свадьба Котовича и Дунаевой, на которой, по иронии Судьбы, я был свидетелем со стороны жениха. Так всё тогда сложилось странным образом. Колька вообще-то планировал, как мне кажется, Диму Ботвича в свидетели позвать: тот был ему ближе всех по духу из нашей тёплой компании. Да и жили они целый год в одной комнате в ДАСе, тесно сошлись там, сроднились душами. Но Дима именно в эти дни был в командировке в Средней Азии, выступал там на какой-то научной конференции. И Котович лишился друга единственного, задушевного. Надо было срочно кого-то ещё искать. Но кого?
  Оставались Андрюха Хренников (теперь он крупный математик с мiровым именем, живёт и работает в Швеции на постоянной основе), - но Андрюха отказался на свадьбу идти: на дух не переносил больших и шумных компаний. К тому же он был с головой тогда погружён в диссертацию, которую он первым и защитил из всех своих корешей-аспирантов. Ещё оставался Володька Четвериков, - но он был маленьким и невзрачным парнем, скромным и косноязычным. А Коля хотел пыль в глаза родственникам и подругам невесты пустить - показать, что, не смотря ни на что, дружки у него крутые и важные. Четвериков же на роль мачо категорически не подходил - ни с какого бока! Виталик Четырко, хитрый жук из Кишинёва, был парнем видным - но себе на уме! Он хоть и тусовался с нами от скуки - но всегда держался особняком от нас, никогда ничего не пил и не ел за столом, и, соответственно, не платил денег. Жадина был патологический! Он и от свадьбы Котовича отнекивался до последнего дня, чтобы не сдавать на подарок деньги. И всё-таки на гулянку пошёл - но на халяву, без-платно то есть.
  Вот и получилось в итоге, что остался один я из списка Колькиных друзей-приятелей. Мне и выпала сомнительная честь ехать с ним в загс сначала на правах самого близкого человека, а потом ещё и сидеть от него весь вечер по левую руку. Я не стал отказываться - согласился сыграть роль шафера. В те годы я хорошо относился и к самому Котовичу, и к Дунаевой Ирке, считал их обоих если и не друзьями, то товарищами.
  Свадьба была самая скромная и даже, я бы сказал, бедненькая. Гуляли в Иркиной квартире в Новогиреево, в панельной 9-этажке на втором этаже. Квартира тоже была убогая, как и сам дом, хотя и трёхкомнатная, но тесная ужасно. В ней-то и гуляли все, если это можно было назвать гулянкой. Народу было не много. Колькиных родственников вообще не было - не приехал никто из Витебска. Почему? - не знаю, не был посвящён в такие подробности. Со стороны невесты присутствовали родители и какие-то родственники, - но тоже мало. А в основном была молодёжь. Ирка с ГУМа позвала пять или шесть размалёванных дурочек, а Колька с Университета нас троих притащил - меня, Володьку Четверикова и Виталика Четырко. Всё! Даже музыки настоящей не было: слушали пластинки из приёмника и под них танцевали в маленькой и тесной комнате молодые парни и девушки. МГУ тогда покорял ГУМ. С кем я сам танцевал? - уже и не помню точно. Помню только, что весь вечер тёрлась возле меня какая-то перезревшая похотливая краля, которую я потом отвёз на такси домой, с которой сладко лизался всю дорогу.
  Единственное, что хорошо запомнилось из той потешной и скоротечной свадьбы, что остро врезалось в память, в мозги, - это торжественный выход невесты и жениха из подъезда в самом начале церемонии. Когда они, Коля с Ирой, выходили к машине, взволнованные, чтобы ехать в ЗАГС, какая-то маленькая и шустренькая девчонка, что с мамой тогда гуляла поблизости и с любопытством посматривала на такси с двумя золотыми кольцами на крыше и на толпу ожидавших, - так вот эта девочка вдруг закричала громко, на всю улицу, указывая пальцем на Дунаеву и Котовича:
  - Мам! Посмотри-посмотри! Такие маленькие - а уже женятся!
  Мы засмеялись все, кто стоял в тот момент на улице: это и вправду было весело видеть и слышать, такую картину потешную, как два карлика по метр-сорок ростом готовятся стать мужем и женой и потом жить по-взрослому. Видеть, слышать и понимать, что устами младенца глаголет истина... Только вот жених с невестою помрачнели оба: им-то было не до смеха, не до веселья, как всем остальным. Обоим было стыдно за свой убогий внешний вид. Так, по крайней мере, мне тогда показалось...
  
  9
  
  После свадьбы Котовича и переезда его к жене наши университетские посиделки с пьянками в Главном здании как-то сами собой стали сходить на нет. Пьянствовать стало и негде и некому. Парни, заканчивавшие аспирантуру, с головой погрузились в работу, планируя побыстрей закруглиться с диссертациями и встать в очередь на защиту. Я ранней весной следующего 1983-го года женился, и у меня началась новая, уже семейная жизнь, которая резко отличалась от холостяцкой. Нужно было думать уже не о себе одном, но и о семье. И первым делом требовалось улучшать жилищные условия... Раз пять после этого я переезжал с места на место, из одной квартиры в другую, пока не оказался с супругою в Строгино, где живу и поныне. Потом проблемы с работою возникали, которые тоже надо было решать. Потом - с родителями и их здоровьем.
  Одним словом, стало не до друзей и не до Университета, куда я ездил всё реже и реже после женитьбы. Это чтобы повидать Диму Ботвича в основном - моего самого главного на тот момент дружка-товарища. Ну а потом Дима женился в мае: я был у него на свадьбе свидетелем, как и он у меня, - в июне он закончил аспирантуру и освободил комнату. Общага для меня с тех пор стала закрытою: не к кому стало ездить и не зачем.
  Последний раз я решил собрать приятелей-аспирантов осенью того же 83-го года, решил вместе с ними в баню сходить и там посидеть и попариться, вспомнить молодость. Больше-то всего я Диму хотел тогда видеть, конечно же, которого после его свадьбы пару раз всего и встречал, на ЗИЛ распределившегося за комнату, скучал по нему сильно. Для компании позвонил Котовичу и Четверикову, тех пригласил тоже. Хренникову Андрюхе звонить не стал: он после аспирантуры в Зеленоград распределился, преподавал там в МИЭТе несколько лет и в Москву совсем перестал ездить. Потому как Зеленоград хотя и считается Москвой, но от него до столицы чуть меньше по времени, чем до Китая того же. Особо не наездишь. А Виталик Четырко в Молдавию укатил на ПМЖ в июне, и мы его совсем потеряли из вида...
  
  Итак, трёх человек я в баню позвал, из которых на встречу пришли лишь двое - Котович и Четвериков. Дима Ботвич, кого я больше всего и ждал, на кого особенно рассчитывал, не пришёл: у него возникли какие-то срочные дела и проблемы. Не до бани было.
  Я расстроился, безусловно, но встречу отменять не стал - обижать этим Кольку с Вовкой. Они-то не виноваты были в семейных проблемах Ботвича, оба честно пришли. К тому же, я тогда пару бутылок коньяка с собою привез, закуски разной: хотел нищих товарищей угостить, у которых никогда денег не было. Не везти же было это добро обратно!
  Короче, мы зашли в баню, заняли места, потом пошли париться и мыться. Ну а потом мы вернулись к себе в раздевалку втроём - и начали там пьянствовать... Я достал закуску и коньяк из сумки, начал раскладывать это всё, по пластмассовым стаканчикам разливать. Ну и попутно стал чесать языком без умолку, плести всё, что взбредёт в голову на правах тамады. Я с парнями-аспирантами себя всегда так вёл, помнится, - трепался, хорохорился, веселил их во время пьянок. Они-то были люди замкнутые и молчаливые все как один, до разговоров и трёпа не охочие. Да и о чём им было говорить, учёбою как бетонной плитой придавленным? Только о математике разве что, которая им и так до чёртиков надоела. Они света белого не видели в аспирантуре. Факультет, читалка и комната в общежитии - это был весь их маршрут и все достопримечательности в жизни. Поэтому балаболил в компаниях в основном я один - рассказывал про Москву, по которой ежедневно на работу мотался, про обстановку в НИИ, где парням предстояло трудиться вскорости. К этому все привыкли - как мне казалось, - и даже некоторым это нравилось. Андрюха Хренников, например, на одной из пьянок, когда сильно наклюкался, так прямо и заявил за столом при всех:
  - Сань! Ты самый ох...енный мужик из всех, кого я встречал в своей жизни!
  Я эти его слова до сих пор помню, ношу их в сердце своём как святой оберег от бед, проблем и несчастий. Жалею лишь об одном: что не сказал ему в ответ ничего подобного - опешил от неожиданности. Теперь бы сказал - да где его теперь увидишь, друга-Андрюху! Далеко он теперь. Да и родной русский язык на чужбине давно уже позабыл, вероятно. Жалко!!!...
  
  Но сейчас не об этом речь - о другом, о Котовиче Николае, который сидел рядом, обёрнутый полотенцем, готовился пить мой коньяк и закусывать моей закуской: сам-то с собой он ничего не привёз, рассчитывая на халяву. Я не в обиде был: к этому ещё со времён аспирантуры привык, повторю, поить и кормить нищих товарищей-аспирантов. Поэтому я спокойно и по-хозяйски раскладывал привезённые с собой бутерброды, разливал золотистое пойло по стаканам и попутно что-то там трещал-балаболит. Может даже и хвастался чем-то: не помню уже. Ну и что из того? Не приврать - истории не рассказать. К этому, скажу ещё раз, все и всегда привыкли - и Ботвич, и Хренников, и Четвериков, и Четырко. Никого из них моя похвальба не нервировала, не раздражала... За исключением тихушника-Котовича, оказывается, которого мои разудалые монологи всегда бесили, как это в бане выяснилось, хотя он и не показывал вида ранее, держался.
  А тут терпение его кончилось отчего-то, и он решил показать зубы, поставить меня на место. И минут через пять после начала пьянки он не выдержал и пробурчал зло:
  - Ну-у-у, Саша начал хвастаться по всегдашней своей манере первым и главным быть.
  "Надоело уже", - было написано у него на скривлённом лице продолжение фразы. Но он не озвучил это, не произнёс вслух. Видимо, постеснялся, посчитав, что и сказанного будет вполне достаточно, чтобы мне рот заткнуть...
  
  И я действительно заткнулся от неожиданности, на Колю внимательно посмотрев и открывая для себя новую и незнакомую в нём черту, которую никогда не замечал прежде, - ЯДОВИТОСТЬ. Коля-то оказался на деле патологически самолюбивым и ядовитым малым. И даже через чур. Оказался той бодливой коровой, которой Всевышний не дал рогов. И от этого он бесился и исходил желчью в нашей компании несколько лет подряд - но упорно это скрывал до поры до времени: не было для бунта почвы, основы, силы... Теперь же, после женитьбы, став москвичом, главой семейства и хозяином положения, Коля начал показывать зубы всем. И мне - в том числе, чего раньше делать элементарно боялся. А теперь стал гордо и громко заявлять, недоносок несчастный, что и он человек. Пусть и маленький... Он мне в этот момент легендарного "козла отпущения" из песни Высоцкого очень сильно напомнил, который "пошаливать стал втихомолочку. Он как-то бороду завязал узлом, и из кустов назвал волка сволочью".
  "Да-а-а, не простой Коля парень, совсем даже не простой оказался! - раздражённо подумал я, заканчивая раскладку и наливку. - Не замечал я раньше такой дерзости за ним, не думал и не гадал, не держал в мыслях, что он способен публично меня унизить-уесть, поставить на место. И на хрена он вообще-то сегодня сюда припёрся, дерьмо собачье?! Я больше всего Димку Ботвича в баню ждал, его одного хотел видеть и слышать, а не этого гундосого долбака, от одного вида которого блевать тянет... Уродец недоделанный, Богом обиженный и обделённый! Сидел бы и сопел, молчал в тряпочку и слушал других, как раньше! Так нет же, не молчит - высказывается, засранец, "кусает" больно! В первый ряд теперь желает попасть наравне со всеми, нормальными и здоровыми. И даже норов свой сидит и показывает, готовясь пить мой коньяк и трескать мои бутерброды..."
  
  Встреча была после этой реплики безнадежно испорчена, как легко догадаться. Я, чувствительный от природы, категорически замолчал и больше не проронил ни слова: ел и пил молча, глухонемого напоминая... Молчали и Котович с Четвериковым всю дорогу: они всегда и везде молчали, будучи косноязычными... Так что мы молча выпили весь принесённый мною коньяк, съели все бутерброды. Потом пошли париться ещё раз, напоследок как бы, потом обмылись в душе. После чего оделись тихо, вышли на улицу и там быстро расстались, холодно простившись друг с другом без обязательств встретиться в недалёком будущем и поговорить, отвести душу. Я поехал домой в самых расстроенных чувствах, по дороге давая себе зарок больше с козлом-Котовичем никогда не встречаться: не достоин, мол, он того. Что впоследствии и исполнил, хотя Колька потом ко мне домой несколько раз звонил - приглашал в гости на встречи с приятелями, в ту же баню. Но я неизменно отказывался. И делал это в самой решительной форме...
  
  10
  
  Встретился я с ним ещё раз, уже последний, лет через 15-ть по времени - в конце 90-х годов, когда от той аспирантской пятёрки моих собутыльников только два человека в Москве и осталось. Это Колька Котович, протиравший штаны в каком-то столичном академическом институте, да Володька Четвериков, преподававший в Бауманке. Дима Ботвич с конца 80-х жил и работал во Франции в Международном математическом союзе; Андрей Хренников перебрался тогда же на ПМЖ в Швецию и многого там добился, судя по публикациям в Интернете. Ну а где болтается Виталик Четырко - не знаю. В Интернете про него ничего нет: сгинул парень в своей Молдавии. А может умер.
  Цель же моей встречи с Котовичем была самая что ни наесть меркантильная, признаюсь честно. Я в то время уже твёрдо настраивал и подводил себя к литературному поприщу - ждал лишь закрытия института, которое произошло в начале 2000-х годов. И не просто ждал, а готовил для этого почву: занимался усиленно самообразованием, как я уже несколько раз говорил... А ещё я в те годы, имея силы и время, обошёл несколько столичных журналов патриотической ориентации: "Наш современник", "Москва", - куда раньше ездил за книгами, - и поразился той удручающей обстановке, которая царила там. Оба журнала стремительно деградировали и испускали дух без всякой надежды обрести новую жизнь через молодые таланты. Отдавать туда будущие произведения не имело никакого смысла... Соваться же в либеральные "Новый мир" и "Юность" мне, русскому писателю-патриоту, было и вовсе опасно: тамошние евреи могли бы меня и побить, или исцарапать физиономию на худой конец, - чего совсем не хотелось. До и упадническая атмосфера там мало отличалась от патриотического разложения и духоты. Столичные печатные издания вымирали, уступая место Интернету и цифре.
  И тогда-то мне, по подсказке супруги Марины, пришла в голову гениальная мысль создать свой собственный литературный сайт в Интернете. Это чтобы впредь ни перед кем не кланяться, не унижаться, не шаркать ногами на старости лет, не выслушивать завистливо-пошлые наставления бездарных критиков и редакторов, которые сами писать не умеют, как правило, а только делают вид. Зато умеют и любят учить других: это у них конёк такой, сугубо профессиональный. А при наличии собственного сайта они мне будут ни к чему: там я уже смогу печатать что захочу и когда захочу. Без корректировки, редактуры и цензуры, без купюр. Я получу в свои руки заветную мечту всех писателей - СВОБОДУ ТВОРЧЕСТВА!
  Цель проглядывала заманчивая - согласитесь! Но только вот одна была на пути достижения этой цели проблема: я плохо знал компьютеры, не любил их; совсем не знал системного программирования, столь необходимого в этом деле.
  И тогда я стал думать, к кому обратиться, всех своих университетских товарищей принялся вспоминать, которые ещё в Москве остались. И первый, кто пришёл на ум, как раз и оказался Коля Котович. От своих однокашников я слышал при встречах, давно уже, правда, что Колька работал после отчисления из аспирантуры в каком-то столичном академическом НИИ, с конца 80-х годов занимавшимся искусственным интеллектом. Его туда Володька Четвериков пропихнул, начавший работать там на последнем году обучения в аспирантуре. Именно пропихнул, потому как брать Котовича категорически не хотели, испугавшись его внешнего вида.
  - Неужели ж этот пигмей-недоносок что-то путное может? - удивлённо спрашивало руководство отдела Четверикова. - Откуда у такого способности, мозги? Где и на чём им держаться-то?
  Но Володька, к чести его, стоял за товарища горой: головой поручился перед руководством, что Котович - парень толковый и знающий, не подведёт. Университет с красным дипломом окончил, мол, в мехматовской аспирантуре потом учился пару лет: покинул её исключительно по здоровью. Это было враньём, легендой, - но Четверикову поверили. Он был талантливым математиком, одним из первых на курсе. И был фанатом науки - из тех, кто посвятил математике жизнь. Всю - без остатка. И многого добился в ней: теперь он - доктор наук и профессор, автор нескольких книг. Выше него только академики стоят в табеле о рангах и членкоры те же. Но это уже, извините, мафия, номенклатура, прохиндеи от науки и дельцы, а никакие не учёные, не двигатели прогресса. Людей в РАН набирают теперь не с парадного, а исключительно с чёрного хода, а может и вообще с подпола. Дело академика Фортова - убедительное тому подтверждение. Хотя и без бедолаги-Фортова это секретом не было ни для кого: какие секреты в век Интернета?!... А Володька - он гордый и честный парень был, есть и, надеюсь, будет. Он - морально-нравственный кремень, титан, стоик. Интриги, делячество и холуйство, масонство, чёрные ходы и подвалы не для него. Как и ЛГБТ-сообщества...
  
  Итак, Котовича взяли в тот институт с грехом пополам, и он там лет десять был мальчиком на побегушках - по овоще-базам всё больше мотался, по ДНД и ДПД. Ну а потом от него отстали - начали к работе отдела приобщать. Даже должность дали научного сотрудника. За примерное поведение, прежде всего, не за талант, которого, увы, было мало.
  Вот к нему-то я и поехал за помощью, предварительно созвонившись по телефону. Мне показалось, да и однокашники про то говорили при встречах, что Котович должен быть с компьютерами на ты, если он в IT-шном институте работает, и сайт мне поможет сделать. Я был готов ему за работу заплатить - понимал, что это дело трудоёмкое и серьёзное...
  
  11
  
  Приехал я к нему ближе к вечеру, в тот же 9-этажный обшарпанный панельный дом в Новогиреево, где мы когда-то давным-давно свадьбу праздновали. Коля продолжал жить в квартире жены таким образом - и не комплексовал по этому поводу, как можно было по самодовольной физиономии его судить, сильно не расстраивался: жил в своё удовольствие парень. Хотя и постарел за прошедшие 15-ть лет, обрюзг и смухортился, седыми волосами покрылся. Красавцем он и раньше не был, - ну а теперь его внешним видом можно было маленьких детишек пугать в яслях и садиках, когда они хулиганили. Его 35-летняя супруга выглядела куда привлекательнее. Всё такая же стройненькая, худенькая и маленькая была, хотя и родила двух дочек, и даже цвет волос не поменяла. Но они, скорее всего, были крашеными...
  
  Котовичи встретили меня всей семьёй в коридоре, как дорогого гостя, что было приятно видеть и ощущать. Первым Колька со мной поздоровался, потом - Ирка, и потом уже дочка их, Олеся, ко мне для приветствия подошла, которой было лет 13-14 уже. Если судить по возрасту - она должна была бы быть в полном соку деваха, заглядывавшаяся на мальчиков-старшеклассников. А кто-то в таком возрасте и рожает уже: есть и такие скороспелки. Однако ж девахой Олеся не была даже и близко, а была маленькой и сопливой девчужкой, которой я бы больше 8-10 лет не дал. Тут сказывались родительские гены, безусловно: старшая дочка Котовичей была такая же недоразвитая и невзрачная, как отец и мать. Где была их младшая дочь в это время? - не знаю. Они не сказали, а я не спросил и до отъезда её не увидел...
  
  Первое, что меня поразило в квартире в момент приезда, была её какая-то фантастическая теснота и перегруженность вещами и мебелью. Взрослые и детские вещи висели на крючках и вешалках вдоль всего узенького коридора, по которому ввиду этого невозможно было пройти, чтобы чего-то не зацепить и не свалить на пол. Теснота квартиры Дунаевой меня ещё и во время свадьбы смутила, но теперь их семейное жилище как будто уменьшилось в размерах и производило самое тягостное, удручающее и невыгодное впечатление. После своей огромной и светлой квартиры с высокими потолками находиться в подобной малометражке с потолками над головой мне было откровенно не по себе. Хотя я никогда и не страдал клаустрофобией.
  Второе, что меня смутило в тот вечер, был спёртый и затхлый человеческий запах повсюду из-за плотно закрытых окон, которые открывались редко, как я понял, если открывались вообще. Этот запах я хорошо помнил по Университету ещё, когда заходил к Коле в гости в общаге. Тогда тоже постоянно псиной пахло в их жилой комнате на 21-м этаже башни, а потом и у него самого в аспирантские годы. И вот теперь тот же самый кисловато-тошнотворный запах пота, кухни и газов утробных Котович развёл и в семье. И семья его тому вонючему культивированию не препятствовала...
  
  Котовичи готовились ужинать. Позвали меня с собой. Я не был голодным, но отказываться не стал: для всякой хозяйки это большая обида... Сели трапезничать в большой комнате, где проходила свадьба: на 4-метровой кухни мы бы не уместились. Хотя "большой" и ту комнату можно было назвать с большой натяжкой - извините за тавтологию и каламбур! - ибо было в ней метров 14-ть всего: размер моего теперешнего кабинета. Остальные две комнаты были и того меньше.
  Ирка разложила тарелки, принесла еду, угощала всех жареной треской с картошкой. Я попросил её много мне не накладывать; сидел и ел из вежливости, мучительно раздумывая при этом, о чём говорить с людьми, которых я столько лет не видел, от которых порядком отвык и про которых совсем не знаю уже, что их интересует в жизни...
  - А родители твои где, Ир? Где теперь живут? - было первое, что пришло мне в голову. - Почему я их не вижу?
  - Они с моей старшей живут тут неподалёку. У неё муж умер недавно. Ей одной и страшно, и тяжело с детьми. Вот родители к ней и переехали, помогают всем чем могут, за внуками следят.
  - Понятно, - ответил я, погружаясь в тарелку.
  -...А ты как живёшь, Саш? - в свою очередь спросила меня Дунаева, которую я именно Дунаевой всегда мысленно называл, не Котович. - Как семья: жена, дети?
  - У меня всё нормально, - коротко и холодно ответил я, давая понять, что свою семью сидеть и обсуждать не намерен: не за этим сюда приехал.
  Ирка всё поняла и замолчала.
  - А на работе у тебя как? - в свою очередь спросил меня Николай, отрываясь от рыбы. - Зарплату-то ещё платят, не закрывают вас?
  - Нет, не закрывают пока. И деньги платят. Не Бог весть какие, - но на жизнь хватает.
  - А ты в "ящике" работаешь, да? - вдруг спросила меня Ирка, лукаво посматривая на меня, с некоей высокомерной ехидцей даже.
  - Да-а-а, в "ящике", - сквозь зубы холодно ответил я, прекрасно поняв и оценив по достоинству сарказм хозяйки, с прищуром разглядывая при этом её ухмыляющуюся физиономию... Однако мне хотел ответить другое тогда, куда более злое и жёсткое. Хотелось сказать этой дурочке с переулочка, которая меня треской угощала: "Надо же, какие слова-то ты знаешь теперь, Ир. Яяяящик! Раньше ты не была такой продвинутой в интеллектуальном плане, насколько я помню. И вела себя с нами куда проще и скромней, как и положено было продавщице ГУМа... А теперь вот сидишь и подкалываешь, язвишь, разговариваешь со мной свысока. Обалдеть можно! Сразу видно, что Коля тебе в уши по ночам хорошо дует, засерает тебе мозги, что "ящик" - это, мол, плохо, это - второй сорт. А его академический НИИ - это, мол, хорошо, это - чистая наука и всё такое, возвышенное и прекрасное. А, стало быть, он - обалденно талантливый парень! А я-де - полный мудак, ни на что не годный. И ты не прогадала совсем, что за него вышла. Молодцы вы оба! Хорошо тут устроились и спелись за прошедшие 15-ть лет, пока я вас не видел и не слышал!..."
  За столом после этого воцарилась мёртвая тишина. Было лишь слышно, как вилки о тарелки стучали, да Олеся от удовольствия чавкала, поедая вкусную рыбу...
  
  - А отдыхаете вы с семьёй где, Саш, куда ездите? - прервала тишину хозяйка, пытаясь сгладить возникшую неловкость.
  - Дома и отдыхаем, - тихо, без удовольствия ответил я, не имея возможности оставить еду и из-за стола вылезти. - Мы в Строгино живём: курортная столичная территория. Куда из него уезжать, чего и где искать лучше место?
  - Поняяятно, - с улыбкой ответила Ирка, которую, как я понял потом, не очень-то и интересовал мой ответ. Ей про себя, любимую, до боли рассказать хотелось, своим семейным отдыхом и путешествиями похвастаться.
  - А мы, Саш, всей семьёй к Коле на малую родину ездим каждое лето, - принялась тараторит она с гордой важностью. - Там у них в Белоруссии такие места изумительные, почти что сказочные - закачаешься! Грибов и ягод в лесу - море! Озёра с чистейшей водой, которую пить можно. Родители у Коли замечательные, относятся ко мне хорошо, душевно. А в его сестру я вообще влюблена. Мы теперь с ней - лучшие подружки... А Колюшка у меня, - через паузу выговорила она, с любовью взглянув на супруга, готовая ему на шею кинуться, как показалось, - самый лучший муж на свете. Я так счастлива, так счастлива, что мы живём вместе уже столько лет - и дальше вместе жить будем!
  - Молодцы, - только и сказал я, отодвигая от себя пустую тарелку и чувствуя, как всё во мне загорается устойчивой неприязнью к чете Котовичей, исключая дочурку их, не проронившую за ужином ни слова...
  
  - Ну что? - минут через пять сказала хозяйка, вылезая из-за стола и собирая пустые тарелки в стопку. - Вы, мужчины, тогда посидите и потолкуйте пока о жизни и о делах, а мы с Олесей пойдём на кухню чай вам готовить. Поговорите когда, мы чай будем пить с пирогом. Я, Саш, по такому случаю пирог испекла. Угощать тебя буду...
  
  12
  
  Они ушли, а мы с Котовичем вылезли из-за стола и на диван оба сели, после чего я сразу же приступил к тому, из-за чего, собственно, и приехал в гости - к созданию сайта. Мне побыстрее хотелось выяснить этот животрепещущий для себя вопрос и потом также быстро покинуть квартиру. Находиться в таком вонючем клоповнике мне становилось тошно - и психологически, и физиологически. Голова уже начинала болеть от духоты, и пить чай поэтому я категорически не собирался.
  - Послушай, Коль, спросить у тебя хочу, - обратился я без вступлений к товарищу. - Ты личными сайтами не занимаешься, случаем?
  - А зачем это тебе? - удивился Котович вопросу. - Хочешь себе сайт создать?
  - Ты, смотрю, в евреи заделался, Николай, - отвечаешь вопросом на вопрос, - недовольно усмехнулся я, не желая рассказывать про свои занятия литературой и про планы выкладывать собственные произведения в Интернет посредством личного сайта. - Просто ответь: занимаешься или нет?
  - Нет, не занимаюсь, и не собираюсь этого делать впредь.
  - А что, это сложно, да?
  - Да нет, не сложно. Просто для этого надо предварительно изучить работу с компьютерной графикой, ну и несколько специальных программ освоить на досуге. Вот и всё, и можно клепать потом любые сайты на заказ.
  - Ну и освой и клепай: в чём дело-то? - сказал я, натужно кривя губы в улыбке. - Говорят, богатые люди сейчас за личные сайты огромные деньги платят. Новым фирмам свои сайты тоже нужны для рекламы в Интернете. Кто на этом деле специализируется - хорошо живут: так я слышал. А уж тебе-то сам Бог велел освоить это прибыльное дело, специалисту по IT-технологиям, компьютер знающему как свои пять пальцев. Будешь в деньгах, как в шелках купаться, квартиру новую купишь - светлую и просторную. Поди, плохо.
  - Мне и эта квартира нравится, - с холодной усмешкой ответил Котович. - Я к ней привык и прекрасно себя в ней чувствую. А деньги... деньги все не заработаешь, как ни старайся. И гоняться за ними я не хочу. Хочу заниматься тем, что мне нравится, к чему лежит душа и сердце. Семье хочу себя посвящать на досуге, а не левым заработкам. Это чтобы по ночам спокойно и крепко спать - не мучиться угрызениями совести.
  -...Ну что ж, твоя позиция мне понятна, - серьёзно и сухо ответил я. - Позиция, достойная уважения...
  
  13
  
  После этого мы замолчали оба: говорить стало не о чем. Я всё что хотел узнать - узнал. Понял главное, что напрасно сюда приехал, что Колька - не помощник мне, и от этого сильно расстроился, что даром потратил силы и время: их и так становилось всё меньше и меньше в запасе... Котович тоже сидел и молчал, супился, почувствовав моё испортившееся настроение... Чтобы как-то меня развеселить перед чаем, от тягостных мыслей отвлечь, он начал вести разговор на отвлечённые темы; про общих знакомых рассказывать стал, что было мне мало интересно: никогда не любил сплетен.
  Потом он меня про работу опять спросил - поинтересовался, куда пойду, если что, если вдруг институт прикроют. Добавил с усмешкой, что время сейчас такое, что выпускнику МГУ приличную работу сложно в Москве найти. И лучше за копейки в НИИ сидеть, тихо пригнув голову, чем за большие бабки в бизнес идти, в торговлю с её суровой и дикой спецификой, с её непредсказуемостью.
  Ну и после этого мы с ним вольно-невольно перескочили на политику, стали порядки новые обсуждать, что устанавливала в стране либеральная команда Ельцина. А для меня перестройка была больная тема ещё с конца 80-х годов, кровоточащая, незаживающая рана в душе. В 1993-м году я был на баррикадах все 10 дней - защищал восставший Верховный Совет России и депутатов, а не Хасбулатова с Руцким, как многие теперь про нас думают. А тремя годами позже активно агитировал за Зюганова. Это всё я и стал Котовичу говорить, горячась по всегдашней своей привычке, пытаясь вызвать в его душе сочувствие и поддержку. Мы ж товарищами когда-то были, если и не друзьями.
  Но ничего этого я не увидел в глазах Николая и не услышал из уст его. Увидел как раз обратное - снисходительное удивление, похожее на то, какое испытывают родители к своим неразумным чадам, когда те вдруг начинают куролесить и чудить.
  - А ты Белый дом защищал осенью 93-го? - лукаво улыбаясь, спросил он меня сквозь зубы, смотря при этом себе под ноги. - Надо же! Геройский ты парень, смотрю! Тебе медаль за это не дали, случаем? Говорят, всем защитникам медали потом раздавали памятные.
  - Какие медали, Коль?! На хрена они нам?! Мы не за медали защищали Верховный Совет, а за то, чтобы остановить тотальный бардак в России! Чтобы поганого Ельцина сковырнуть вместе с его воровской и шутовской командой, и на его место нормального мужика поставить, понимаешь - нормального!!! Не алкаша, не дебила, не кровожадного маньяка и упыря, расстрелявшего оппозиционный парламент из танков среди бела дня и тем насмешившего мiр, дикарями нас, русских людей, выставившего!
  -...За Бориса Ельцина, между прочим, многие стоят горой, - не сразу ответил мне Котович, напряжённо лоб морща. - В нашем институте, к примеру, сторонников Ельцина процентов 80-т, а может и больше того. Это если по разговорам судить на рабочих местах и в курилках. Сторонников Верховного совета я что-то у нас не знаю.
  - Да у вас в институте одни мудаки работают! - не сдержался и выпалил я. - И евреи-русофобы вдобавок, которым бардак в России что бальзам на душу! Они все только в бардаке и живут, сволочи и паразиты, набивают карманы без-хозным добром - и несказанно радуются удаче!
  - У нас - академический институт, если ты забыл, - холодно и зло остановил меня Колька. - В отличие от вашего "ящика".
  - И что ты хочешь этим сказать? - что у вас там гении одни работают и провидцы?! А у нас - неучи и дерьмо красно-коричневое?! Я тебя правильно понял?!
  Колька молчал, теребя короткие и пухлые пальцы рук, одну лишь брезгливость во мне всегда вызывавшие, как и он сам. Смотрел себе под ноги и хитро улыбался при этом, молча подтверждая как бы мой к нему прямой вопрос, одобряя его, что у нас в НИИАПе и впрямь одни дебилы, дескать, работают, не чувствующие политическую обстановку в стране, настроения масс и веяния Времени.
  - Эти сказки, дружок, ты жене и дочкам рассказывай про своих гениальных коллег, а мне не надо! Я - человек грамотный, и прекрасно осведомлён, какое блатное дерьмо в Российской Академии наук отирается и чем оно занимается всю жизнь под уважаемой и солидной крышей, как переливает из пустого в порожнее годами, пиля бюджет и плодя исключительно макулатуру. В нашем НИИ на Филях дерьма тоже много, да, согласен - спорить не стану! Блатоты и у нас хватает! Куда ж без неё?! Но мы хоть какую-то пользу ещё даём, работая на Оборонку, на Космос тот же. А вот какая польза от вас? - большой-пребольшой вопрос! - от чистоплюев-теоретиков долбаных! Сидите и ковыряетесь в носу все дни напролёт, работу сами себе придумываете от скуки, которую что делай, что не делай - итог один: нулевой! Зато ходите по Москве индюками важными, мудачьё поганое, рассказываете всем встречным и поперечным сказки про себя и свой обалденно-важный и нужный труд на благо якобы мiрового знания и прогресса. Да ещё штампуете год за годом одну сплошную псевдонаучную галиматью, которую, кроме вас самих, никто в стране не знает и не читает. Которая на растопку пойдёт в итоге деревенских печек...
  
  После такой тирады пламенной, чрезвычайно агрессивной и жёсткой, больше похожей на оскорбление хозяина квартиры, на пощёчину даже, продолжать беседовать дальше было уже ни к чему, элементарно глупо и пошло было бы. Я, всё это оценив и поняв за секунду, быстро поднялся с дивана поэтому и, не говоря ни слова, направился в коридор, чтобы побыстрей одеться и выскочить на улицу из душной и враждебной квартиры. Побагровевший Котович нехотя поднялся и пошёл за мной, при этом не говоря ни слова, не останавливая меня. Продолжать общение дальше и у него желание как-то быстро пропало...
  
  - Саш! А ты уже уходишь что ли? - выйдя из кухни в коридор, удивлённо спросила меня Ирка, глядя, как я одеваюсь. Из-за её спины выглядывала дочь.
  - Да, надо домой ехать, Ир! - быстро ответил я, шнуруя ботинки и натягивая на себя куртку. - Время много уже, а мне до Строгино от вас два часа по времени пилить! А завтра на работу.
  - Ой! А как же пирог и чай, который мы для тебя приготовили?!
  - Нет-нет! Всё! Хватит! - коротко и холодно отрезал я, одевшийся, с прищуром посмотрев на Дунаеву и при этом берясь уже за ручку входной двери. - Пирог сами кушайте, у вас семья большая. Спасибо тебе, Ир, за угощение, за рыбу. Всё было очень вкусно. Правда! А я поехал. Пока.
  После этого я резко дёрнул на себя входную старую дверь, скрипучую и рассохшуюся, и пулей выскочил в коридор тёмный и холодный, не оборачиваясь назад и даже забыв попрощаться с хозяином, руку ему пожать. Семья Котовичей жила на втором этаже, как я уже сообщал в начале, так что через пару-тройку секунд я был уже на улице, где с превеликим удовольствием, с блаженным восторгом почти подставил голову и грудь освежающему осеннему ветру. Там я широко раскрыл рот по привычке и принялся жадно в себя вдыхать целебный столичный воздух, чтобы, вволю напившись им, стряхнуть с себя наконец навалившееся наваждение. Настроение у меня в те минуты было такое, признаюсь честно, будто я в отхожую яму сдуру попал, оставшуюся неубранной от общественного туалета, и весь там с головы и до ног перепачкался. И от этого так мерзко было на душе - гадливо, тягостно и противно...
  
  14
  
  Это гадливое и тягостное настроение сохранялось во мне до самого дома, когда меня наизнанку всего выворачивало как при высокой температуре. Я ехал и всё никак не мог понять для себя: что вдруг такое случилось сегодня, и отчего мне так плохо, так меня всю дорогу лихорадит-трясёт?! Вроде бы планировал встретиться изначально с друзьями задушевными, пусть и бывшим, которых хорошо помнил и знал по прошлым годам, о которых хранил в сердце и памяти тёплые и светлые воспоминания, а попал... Попал к двум "индюкам" напыщенным и гонористым, вообразившим о себе Бог знает что. Эти "индюки" встретили и разговаривали со мной как с бомжом, как с человеком без роду и племени, без семьи, жилья и работы! С чего?! Что вдруг такое произошло за прошедшие 15 лет, что эти пигмеи духовные и телесные вдруг почувствовали себя великанами в моём присутствии, хозяевами жизни и положения?! Они что, оба поднялись так высоко по служебной и социальной лестнице?! Профессиональная торгашка Дунаева к Борису Ельцину в команду попала что ли и большими делами ворочает там, а сам Котович президентом РАН заделался? Нет, какой там!!! Как были полные ничтожества оба - так и остались ими, такими же и помрут. И я в бомжа не превратился, слава Богу, дожив до 40-ка лет. Скорее наоборот даже. И аспирантуру закончил уже, пусть и не мехматовскую, престижную, и диссертацию написал. И работаю уже много лет в элитном теоретическом отделе, на котором весь наш институт держится, у начальства на хорошем счету. Мало того, меня на какую-то крутую должность по слухам уже готовят. Если и не в Филиале, который собираются закрывать, так в самом Главном здании на Калужской, где тоже людей не хватает, где выпускники МГУ на вес золота ценятся. Да, мне это уже не надо всё в данном случае: я космос собираюсь бросать и переключаться на литературу. И - тем не менее.
  Поэтому мне и непонятно было совсем, дико даже видеть и слышать такое к себе высокомерно-презрительное отношение. И от кого? От четы Котовичей, которых я раньше знал и помнил как дурачков-простачков никчёмных, пигмеев жалких, ничтожных, смотревших на меня все годы общения снизу вверх. В прямом и переносном смысле... А теперь эти жалкие лилипуты вообразили себя Гулливерами оба. Сам Коля Котович, прежде всего, бульбаш недоделанный, недоучившийся математик. А вслед за ним - и Дунаева Ирка, даже и она, дурочка пустоголовая и неграмотная, бывшая продавщица ГУМа, два на два не умевшая правильно умножать, как думается, писавшая с ужасающими грамматическими ошибками, а теперь вдруг вообразившая себя барыней. С чего?!
  Работой в "ящике" меня уколола, зараза, сразу же! Так всё и было написано на её идиотском лице: что, мол, муж-то её ненаглядный в академическом институте теперь трудится, науку двигает вперёд смело, раздвигает и ширит естественнонаучные горизонты якобы. Красава и молодец! Умница мой дорогой! А ты, мол, Санёк, в каком-то сраном "ящике" прозябаешь, где наукою и не пахнет совсем, где одни дебилы и неудачники отираются, убивают время. Значит Коля-то мой по жизни тебя обошёл, значит он умнее и талантливее...
  "...Да ничего это не значит, Ирочка, ни-че-го! - ехал и ярился я до самого дома, желваками грозно поигрывая и опасно щуря глаза. - Твоего Колю в этот академический институт Володька Четвериков запихнул, чего ты, понятное дело, не знаешь: про такие вещи супруг твой молчит и до смерти молчать будет. И именно запихнул, лично за него поручился перед начальством, - иначе бы твоего муженька туда и на порог не пустили, и на пушечный выстрел... Так все и всегда, и везде устраиваются - исключительно по блату и по знакомству. Ты же большая уже девочка, москвичка к тому же, должна жизнь правильно понимать, что подобное кумовство и делячество практикуется повсюду: в ФСБ, МВД, Министерстве обороны, Администрации президента и в Кабинете министров. Есть у тебя в тех организациях связи - всё: будешь работать там и ходить гоголем по Москве, презрительно и свысока на всех поглядывать. Нет - извини-подвинься, ищи себе другую контору, а у нас-де всё занято. Я и в "ящик" свой теперешний так попал: друг у меня университетский там работал. А иначе меня туда не взяли бы ни за что, не смотря на мой престижный диплом. И Колю бы твоего к нам не взяли без личного моего поручительства, которого ты умником-разумником считаешь. Да без связей и блата дворником в ЖЭК не устроишься. Так-то вот!..."
  "Я, кстати, получал на работе вдвое больше в прошлые до-перестроечные годы, чем твой недоделанный Николай. Потому туда и пошёл - исключительно из-за высоких заработков и богатого соц"пакета. А захоти я в Академию наук устроиться - устроился бы и туда: у меня и там есть товарищи, которые меня бы порекомендовали... Но только не хотелось мне всю жизнь штаны протирать за копейки, без-платно гонять порожняк. Деньги, как ни крути, - вещь крайне нужная и полезная для тихой и спокойной жизни семьи. Без денег семьи несчастные... А про науку я вообще молчу: её нигде и близко нет к твоему сведению, где государство и чиновничество всем заправляют и диктуют моду и условия. Чистой наукой, творчеством люди-подвижники занимаются у себя дома, как правило, в полном покое и тишине, и без надсмотрщиков-командиров. Это если им есть на что жить. В научно-исследовательских же институтах - любых! - тебе этого никто и никогда не позволит сделать. Там ты будешь заниматься тем исключительно, на что укажет начальство, что начальству важно и выгодно, за что государство будет платить бабло. Нравится тебе это, не нравится - всем плевать! Делай, что говорят - или же иди на х...р! И потом начальство же и будет слизывать результаты твоего труда. А ты будешь всю жизнь сосать лапу и тихо сопли жевать. Или питаться объедками в лучшем случае, крохами с барского стола, когда твои руководители-дармоеды будут на твоих прозрениях греть руки... Вот такая она штуковина - наука. Вещь коварная, подлая и без-пощадная, если про неё всю правду знать, всю подноготную, а не быть в сорок лет идиоткой полной..."
  "Да, девочка, хорошо же тебя Коля в бараний рог скрутил. Скрутил так, что тебе теперь не вздохнуть, не выдохнуть, как говорится! Это он отыгрывается за те прошлые четыре года, наверное, когда ты его мордой по земле возила, когда брезгливо отпихивала от себя чуть ли ни каждый день, закатывала истерики... А теперь всё с ног на голову перевернулось у вас как в тех же песочных часах, и наступило его время. Теперь ты уже сидишь тупой и покорной овцой и комедию передо мной разыгрываешь. Рассказываешь про какую-то якобы страстную любовь к мужу, к его родителям и сестре. Уверяешь, как тебе повезло в жизни!... Извини, но я не верю тебе! Совсем-совсем. Ни грамма я тебе, подруга моя, не верю! Потому что прекрасно знаю и помню вашу историю, помню тебя в те годы, вечно "голодную" и чумовую, с кашею в голове. Я думаю, я уверен даже, что ты, вынужденно выскочив замуж однажды, наступив на своё естество и грубо растоптав его, после этого упорно стараешься внушить всем, и самой себе в первую очередь, какие-то неземные чувства к мужу, которых нет, не было никогда и быть не может. Любовь - это такая штука волшебная и неземная, Ирочка, которая или приходит сразу и окутывает тебя с головой, или не приходит вовсе. Её у Бога заслужить, вымолить надобно как награду великую, как Дар. Она не даётся лишь бы кому и случайно. Тем паче - сирым и убогим... Но... "не обманывать себя человеку - не жить ему на земле", - тут умница-Тургенев абсолютно прав. Потому что правда - она тяжела и глаза колет. Не всем её тяжесть и пугающая острота под силу..."
  "...А Колян молодец! Красава-парень! А по виду-то и не скажешь, по виду он - настоящее чмо, игра или ошибка природы. Я всегда и считал его по этой причине за чудака-неудачника, за лузера, за пигмея. А этот лузер и пигмей вон чего вытворяет, какие выкидывает фортеля!... Это ж надо так бабу скрутить, перед собою на брюхе заставить ползать, прилюдно кланяться и унижаться. Отыгрывается, подлец, за прошлые страстные годы, от души отыгрывается! Могу представить, как он в постели себя с ней ведёт: баба под ним, по всему видать, бешеной селёдкой крутится и как в бане потеет... Да-а-а, дела! Век живи, век удивляйся... Много я знаю семей, у многих товарищей бывших бывал в гостях и домашнюю обстановку видел. Но чтобы так жена унижалась перед супругом в присутствии посторонних людей, - такое вижу впервые. Я тоже женат уже много лет, и у нас с супругой Мариной самые добрые и нежные отношения, самые искренние и товарищеские. Но мы никогда не выказываем при посторонних своих чувств: на людях, наоборот, ведём себя достаточно сдержанно и даже сухо. А тут... Тут почти что стриптиз я сегодня увидел, пусть и словестный только. Дунаева крутилась перед Котовичем как 999-я наложница по счёту, про которую вдруг вспомнил её господин через несколько лет и позвал к себе в опочивальню от скуки. Вот она и вертится перед ним юлой, из кожи готова вылезти и наизнанку вывернуться, чтобы доставить максимум удовольствия своему заевшемуся владыке. И он бы её подольше не прогонял за то, подержал бы рядом с собою ещё чуть-чуть - такую-то страстную и любвеобильную..."
  "...Сколько лет уж прожил в Москве, бульбаш гонористый, - уже на подъезде к родной Таллинской улице думал я в вагоне трамвая, знакомые места через стекло машинально разглядывая, - а всё в примаках ходит, всё в квартире жены живёт. И не печалится, не комплексует по этому поводу, поедом себя не ест, если по морде его судить. Наоборот, королём себя чувствует, мандалай, хозяином положения, почти академиком... Мы все, его товарищи-однокашники, уж сколько квартир поменяли за прошедшие годы. И теперь все обустроились с Божьей помощью и накопили жирок, пустили глубокие корни. Дима Ботвич во Франции живёт и не тужит. Андрюха Хренников - в Швеции. Вовка Четвериков обосновался с женой на Кропоткинской в самом центре Москвы: он удачно женился в аспирантуре. У меня самого хорошая собственная квартира в элитном районе, которой я очень доволен... И только этот долбак недоразвитый как въехал к тёще с тестем в 82-м году - так до сих пор там и торчит как заноза в жопе, в том старом и вонючем клоповнике. И ничего, не испытывает неудобств и комплекса неполноценности. Какой там! Наоборот, выставляет себя перед зомбированной и порабощённой супругой каждый Божий день великим учёным - творцом передового и вечного. А меня небось дерьмом поливает теперь, доказывает Ирке, что я - полный мудак оказался на деле, как он и предполагал когда-то, что по митингам и баррикадам, мол, шляюсь и против уважаемого Бориса Николаевича Ельцина восстаю, вместо того, чтобы заниматься наукой. Он сам-то, скорее всего, убеждённый ельцинист и нос по ветру напряжённо держит, паскудина! Потому что так проще и выгоднее жизнь прожить, не набить шишек и на обочине не оказаться. Таракан несчастный! Так и просидит за печкою все оставшиеся до пенсии годы вместе со своей глупой бабой. Просидит, обрастёт мохом, а потом вылезет оттуда под старость важно - и будет детей и внуков уму-разуму учить, наев от безделья ряшку, себя самого в назидательный пример ставить. Как жизнь в тепле и светле прожить, палец об палец при этом не стукнув. Как кланяться и лебезить перед сильными мiра сего, а слабым давать а"саже, или от ворот поворот, если по-русски. Как проходить до пенсии "между капельками", не "вымокнув до костей" и не испортив ни с кем отношений. Таких же "тараканов" и плутов, короче, будет растить на пару с женой - и гордиться этим..."
  "А мы всё ходим и удивляемся: откуда, мол, берётся вся эта праздная погань и нечисть, от которой пользы ноль. Вот от таких и берётся! Двум этим уродцам вообще надо было бы запретить жениться и рожать детей, плодить себе подобных. Стерилизовать их надобно было ещё в раннем возрасте. Наука евгеника в чём-то права, как бы к ней не относились скептически слюнявые и лицемерные гуманисты-правозащитники. Сколько вон красивых, умных, порядочных и честных людей одинокими и бездетными ходят до смерти, страдают от этого, мучаются, мысленно бичуют себя каждый Божий день, что не повезло им в жизни с ЛЮБОВЬЮ, о которой они так мечтали, так мечтали по молодости! Но... не встретили её, не случилось, увы. Бывает. А образовывать семью просто так, без любви они не захотели принципиально. Такие это люди! Богатыри! Порядочные, честные и чистые как небо над головой, светильники Божии!... Но только вот не останется после них потомства - беда настоящая! - кому они могли бы нажитое передать, добытые знания, опыт, эволюционный потенциал, те же книги. Обидно это и жалко!... А эти бездари и пустышки, ничтожества полные как кошки плодятся, рожают себе подобных - и не дуют в ус! И потом здоровым и правильным гражданам, которые пашут всю жизнь как проклятые и платят налог за бездетность в Казну, на шею их вешают, отпрысков своих. Помогайте, мол, нам, люди добрые разными льготами, общественными благами и послаблениями. Мы - бедные, мы - несчастные, мы - многодетные! Мы, мол, на пользу государства работаем, численно увеличивая его!..."
  "Да какое государство, к чертям собачим, и какая польза от таких чмошников?! Только одно дерьмо, только разор, иждивенчество и убытки! Нет, прав, тысячу раз прав был Лермонтов, утверждавший когда-то, что "жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, - такая пустая и глупая шутка"..."
  
  15
  
  Только дома я успокоился, попав в родную семью, только дома забыл про плебеев и уродцев-Котовичей. Я дал себе зарок после этого Кольку и Ирку забыть как страшный утренний сон. Или как забывают люди абсолютно чуждых и враждебных себе существ, от которых одни несчастия и проблемы... Это я в итоге и сделал - забыл. Не ездил больше в Новогиреево никогда, не подходил к телефону: он у меня был с определителем номера.
  Иногда, правда, забираясь в Интернет, я от нечего делать набирал там фамилию бывшего однокашника, с которым когда-то часто тусил после окончания Университета, и сразу же попадал в "Одноклассники" - популярный сайт, созданный исключительно для дебилов и неудачников: там только и можно узнать про Котовича, иных мест нету. Так вот на том сайте выложены более ста фотографий Кольки: очень он фотографироваться любил, коротышка несчастный, и прямо-таки кончал от вида себя, любимого. Я это очень хорошо запомнил.
  Среди этих фотографий, количество которых только увеличивается с годами, как я подозреваю, можно и его одного лицезреть во всех видах, одеждах и позах, и в окружении домочадцев, когда он важно на стуле сидит, как министр прямо или сам президент! Над ним же покорно стоит придавленная жизнью простушка-жена, а вокруг - дочки: то есть всё как положено, как у добрых людей и как прописал доктор. Только вот вопрос у меня возникает неизменно и сразу: кому он это всё показывает, дурилка картонная, кому важна и интересна его семья и он сам, кроме его родителей?! Да никому. Совершенно!
  Но ему самому, чудаку безмозглому и безголовому, патологически самолюбивому, кажется, что мы, все те, кто его лично знал, постоянно заходим к нему на сайт, следим за его судьбой, любуемся им - и ему завидуем чёрной завистью. Как он удачно устроился, мол, в столице, как хорошо живёт в окружении любящей супруги и дочек, как безумно счастлив от такой безграничной любви. Уж очень хочется ему, лилипуту, доказать - и белорусским одноклассникам, и московским однокашникам, всем, всему мiру сразу! - что он, Коля Котович, тоже ЧЕЛОВЕК, Гулливер настоящий! А не презренный пигмей, не лузер и не ушлёпок, каким мы его всегда и дружно считали, каким он и остался фактически, каким и помрёт, не взирая на все старания его и мыльные пузыри, которые он упорно запускает в Интернете...
   <апрель - август 2023 >
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"