Аннотация: Родители десятилетнего Жени погибли на фронте. Он живет с тетей, а двоюродный брат его,летчик, воюет.
М.Иржавцев (Борис Мир)
Западный полюс
Отрывок из романа
Следующая, страшно дорогая для меня, фотография: Толя, тетя Белла и я. Конец 1944 года.
... Я проснулся оттого, что кто-то крепко схватил меня, еще не проснувшегося, и поднял. И тотчас почувствовал родной запах: Толя! Толя!!! И я вдруг неожиданно заплакал.
- Женька, братишка, да ты что это? Я же приехал.
- М...м... Я... сейчас. Ты,... Толь, ... только не думай: ... я не плакса. Я от радости: знаешь, как я ждал тебя! - и я продолжал плакать.
- Женя, Женечка, успокойся! Ну, успокойся же. Радость ведь какая у нас с тобой: Толя наш приехал! Толя! Толечка! Сыночек мой! Женя, ну успокойся же!
- А ты, теть Белл, сама-то что плачешь?
Мы с ней не очень скоро успокоились.
- Ну что вы, родные мои? Ну: не надо плакать! Я приехал: мне отпуск дали. Всё хорошо: войне скоро конец, - говорил Толя, крепко обнимая нас.
Я улыбнулся сквозь слезы и стал рассматривать его. Он здорово изменился: лицо усталое, глубокий шрам на нем, и - совершенно седые виски. Я дотронулся до них.
- Ничего, Женька! Ничего: кончится война - они станут, как были. Главное, мы скоро придем с тобой к Западному полюсу. Скоро! Ну, хватит плакать, родные: давайте радоваться, что мы снова увиделись, что мы сейчас вместе.
И он снял шинель: мы увидели его ордена, медали и гвардейский значок.
- Сколько их у тебя!
- Сейчас будем завтракать, сынок. Ты потом ложись отдыхать, а мы с Женей пойдем. У меня рабочий день, а ему в школу.
- Пусть пропустит сегодня: я ему сам записку напишу. Да и ты: не можешь отпроситься - у тебя же существенная причина?
- Конечно же: я позвоню в библиотеку попозже. Но, все равно, после завтрака приляг: ты ж устал с дороги.
- Ну что ты, мамочка: я отлично выспался в поезде. Мы лучше с Женькой в баню махнем. А сейчас мне всё распаковать надо.
Он раскрыл один из чемоданов и начал вытаскивать оттуда уйму всяких продуктов: всякие консервы, копченую колбасу, шпик, сыр, сахар, шоколад, несколько бутылок вина и водки, пачки папирос.
- Мой военный паек. Мамочка, давай позовем гостей: наших соседей, Женькиных друзей - и кого хотите еще.
- Толя, а родителей Жениных ребят можно тоже пригласить? Чудесные люди: мы с ними совсем как с родными.
- Да, их, конечно, надо обязательно.
- Вот и прекрасно. Тогда я отоварю наши карточки: приготовлю жаркое, твой любимый кекс спеку.
- О!
Он пошел поздороваться с соседями. Мы слышали, как радостно закричала Зоя Павловна:
- Ой, Толечка наш приехал!
Мы тогда тоже вышли на кухню. Зоя Павловна обнимала Толю и целовала его.
- Клав, а ты чего не целуешь Толю?
Клава тоже обняла его.
- Толечка! - она поцеловала его и вся покраснела.
- Клав, неужто это ты? Большая какая стала! Ты же совсем девчонкой была, когда я в училище уехал.
- А я сразу потом выросла. Теперь уже работаю: на военном заводе
Тетя Белла нажарила картошки со шпиком. Мы ели её с огромным удовольствием; особенно Толя: видно было, как соскучился он по домашней еде. А потом мы с ним отправились в баню.
- Любишь парилку? - спросил меня Толя.
Я сказал, что еще ни разу не парился. В эвакуации я и Ленька ходили в баню вместе с женщинами: тетей Беллой, бабушкой и тетей Дашей. В парилку заходили только тетя Белла и тетя Даша. Здесь, в Москве, я вначале сходил в баню с тетей Беллой; потом с Сашей и его отцом, который париться не мог из-за своего больного сердца, или мылся в ванне у Ежа.
- Ну что, попробуешь?
Париться было здорово, только Толя не дал мне долго там быть. Еще я очень запомнил большое количество шрамов на Толином теле.
Тетю Беллу мы застали на кухне. При нашем появлении она боязливо отвернулась, но Толя сразу почуял, что от нее пахнет табаком.
- Мамочка, ты разве куришь?
- Да, сынок, курю. С того времени, как папу нашего убили.
- Женька не писал мне об этом.
- Не выдавал меня. И тебя не хотел огорчать. Ты хорошие папиросы привез: спасибо.
- Мама, можно, я сто грамм выпью? После бани неплохо.
- Ну, конечно, можно. Только закуси как следует. И потом приляг всё-таки.
- Толя, знаешь песню:
"Давно я не видел подружку,
Дорогу к родимым местам.
Налей-ка в железную кружку
Мои боевые сто грамм"?
- "Солдатский вальс" называется. - Толя налил себе половину стакана.
- А мне можно тоже чуть-чуть? - попросил я. Мы были в комнате одни, тетя Белла готовила на кухне.
- Тоже после бани? А, давай: десять грамм тебе вреда не принесут, - и он отлил мне из своего стакана. - За что?
- За победу! За достижение Западного полюса!
Водка обожгла горло: я чуть не поперхнулся, но мужественно сдержался. Толя сразу сунул мне кусок черного хлеба со шпиком, и я с жадностью съел его. А потом мне как-то сразу стало тепло и легко, и мы с Толей легли на диван, я прижался к нему, и мы быстро заснули.
Разбудили нас ребята, Саша с Ежом; прибежали сразу после уроков: выяснить, почему меня не было. Они тихонько зашли в комнату: тетя Белла просила не будить. Но я сквозь сон услышал.
- Я сейчас. Выйдем в коридор: пусть Толя поспит.
- Ага! - и они на цыпочках направились к двери, но не дошли. Толя открыл глаза и скомандовал:
- Стоп! Кругом! Толя больше не спит. Ну, давайте знакомиться, а то я вас только по Женькиным письмам знаю. Ты Саша?
- Да.
- А ты Сережа?
- Да. Только меня почти все зовут Ежом.
- Знаю. Здорово, что пришли: вы очень нужны. Как сообщить вашим родителям, что мы их ждем вечером? Будем отмечать мой приезд.
- Да наши мамы не работают: у Ежа брат маленький, а у меня сестренка - они перед самой войной родились. А папам они позвонят.
- Тогда бегите домой и мигом возвращайтесь. Задание поняли? Повторите!
- Так точно, товарищ командир: быстро сбегать домой, передать приказ явиться вечером и самим немедленно быть обратно.
- Правильно! Молодцы, товарищи!
- Служим Советскому Союзу! - и мы все рассмеялись.
... Всю неделю мы были вместе. Тетя Белла оформила на эти дни отпуск, а мне наша учительница разрешила не приходить в школу, и даже завуч не стала возражать. Ребята тоже после школы большую часть времени проводили у нас и шли гулять с нами. Толя нам столько рассказал тогда.
Но только нам - тете Белле и мне - он показал карточку своей девушки.
- Приятное лицо! - сказала тетя Белла; я тоже так считал. - Как её зовут?
- Аня. Она очень хорошая, мама: она сразу тебе понравится.
- Наверно, сын
- А кто она? Тоже летчик? - спросил я.
- Нет: санинструктор. У неё родителей немцы повесили - за то, что прятали у себя соседей-евреев.
Мы сходили сфотографироваться. Вот они, эти фото: мы трое; он и я, обнявшись; мы все вместе с ребятами, Сашей с Ежом.
Дни эти пролетели как один миг.
- Береги маму, Женька. В случае чего, будь ей опорой: ты ж уже не маленький - так ведь у нас получилось.
- Но ты ведь вернешься, Толя? - сказал я, сдерживая слезы.
- Война еще идет: мне надо идти к Западному полюсу.
И опять мы остались ждать его письма и волноваться, когда они приходили недостаточно часто.
Был апрель сорок пятого. Наши уже подошли к Берлину. К нашему тогда, моему и Толиному, Западному полюсу.
Я возвращался бегом со школы, потому что дома меня ждала книга об Амундсене, которую я вчера не успел дочитать. У двери нашей квартиры я увидел почтальона.
- Ты из этой квартиры, мальчик? Что-то мне никто не открывает, - вид у него был какой-то смущенный.
- Никого нет еще. Только соседка, она не ходит - совсем больная.
- Её фамилия Литвина?
- Нет: Литвина - это моя тетя. Она еще на работе, в библиотеке.
- Тогда распишись сам, а ей потом отдашь.
Он дал мне расписаться, быстро сунул мне в руки какое-то извещение и еще быстрее ушел. И только тогда я увидел: это что-то слишком походило на извещение, которое я когда-то обнаружил около мертвой бабушки. Неужели...?!
Я не очень помнил, почему очутился на чердаке. Возле слухового окна я вскрыл его, извещение. И сразу бросилось в глаза: "...майор Литвин, Анатолий Николаевич, пал смертью храбрых...".
Что?! Толя! Толя!!!
... Я долго плакал, сидя там на каком-то ящике и сжимая в руке это проклятое извещение. Теперь и его нет, нашего Толи - Толечки! Мы с тетей Беллой одни: без него.
Только я и она, - но она еще ничего не знает. Пока... Пока не увидит извещение, которое надо отдать ей.
Как? Я представил, как я его отдаю ей, и она читает, и потом... Я снова заплакал - громко, наверно, потому что услышал:
- Ты чего? - это был Игорь.
Я не ответил, и тогда он подошел ко мне. Увидел, что я сжимаю что-то в руке, - взял и поднял её поближе к свету, чтобы разглядеть. Потом молча сел рядом, достал папиросу, зажег и сунул мне:
- На-ка, Женьк: покури - полегчает.
Я никогда еще не курил до этого, но сразу жадно стал глотать дым, не переставая плакать, и он одурманивал меня, и голова стала тяжелой совсем. Игорь молчал, неподвижно сидя рядом.
Потом он сказал:
- Есть еще одна. Хочешь?
Я отрицательно качнул головой. Тогда он сам закурил.
- Тетя-то твоя уже знает?
- Нет еще.
- Дела! Как скажешь ей?
Как?!!! Мне было страшно представить это. Я был сейчас в том же положении, что они тогда - когда пришло последнее письмо папы о гибели мамы и похоронное извещение на него. Я понимал теперь, как было тете Белле и бабушке страшно - сказать мне, что их больше нет. Почему они тогда от меня это скрывали, и понимал, что и я - не смогу сказать ей, что и Толи тоже больше нет.
Я не покажу ей извещение: пусть не знает как можно дольше. Пусть думает, что он жив. Пусть верит, что он скоро вернется и привезет показать свою Анечку. Буду молчать, сколько удастся.
- Игорь, слышишь: никому ничего. Даже моим ребятам: а то вдруг еще проговорятся. Пусть она не знает.
- Да как ты будешь в себе-то это держать?
- Ничего: сумею - не маленький.
- Все равно ведь: откроется.
- Потом - не сейчас.
- Ладно: буду молчать. От меня никто не узнает.
- А, может, еще... Может, ошибка.
- Конечно же!
Но я слишком понимал: вряд ли.
Второго мая пал Берлин - наш с Толей Западный полюс. Только он не дошел до него.
Но тетя Белла этого еще не знала: ждала скорого конца войны. Вернется Толя, привезет свою Аню. А я знал: нет, и молчал. Было страшно трудно, я совсем не мог улыбаться, когда все вокруг радовались.
... Она разбудила меня:
- Победа, Женечка! Победа, родной! - она обнимала меня, плакала и улыбалась сквозь слезы.
А я будто окаменел, даже дышать было трудно. Мне предстоял жутко трудный день: вокруг все радуются, и мне тоже надо радоваться, но я не могу. Не могу: страшная тайна не дает мне. И я молчу, потому что так трудно притворяться.
Но тетя Белла, к счастью, понимает мое молчание по-своему.
- Ничего: ты поплачь. Что поделаешь: их уже не вернуть. Они погибли не даром: мы всё-таки победили. Будем жить: ты ведь не один - у тебя мы, я и Толя. Он вернется и привезет свою Анечку.
Нет, тетя Беллочка: он тоже не вернется - нас осталось только двое. Но пока возможно, ты этого не узнаешь. И я отвожу глаза, опускаю низко голову, чтобы никак не выдать себя.
Хорошо, в этот момент заходит Клавочка.
- Победа! Наконец-то! Радость-то какая! - она обнимает нас обоих. Мы идем к Зое Павловне.
Потом прибегают ребята, приглашают к себе. Обе их семьи и мы завтракаем вместе у родителей Ежа. А потом все вместе идем гулять по Москве.
Улицы заполнены. Вокруг ликование, веселье, хотя у многих слезы на глазах. На площади Маяковского концерт.
Я держусь как можно незаметней, потому что мне очень трудно говорить, хотя я и стараюсь. Но тетя Белла продолжает толковать мое поведение по-своему и держит всё время руку у меня на плече.
Вечером грандиозный салют. Всё небо в огнях ракет. В их свете видно, как улыбается тетя Белла, прижимая меня к себе. Только я всё молчу и жду, когда кончится этот долгожданный радостный день, такой трудный для меня.