Они приходят под вечер: солнце едва гноится на горизонте, небо наливается трупной синевой, пустошь расползается от взгляда как от неловкого прикосновения. Мы их не ждем. Сегодня мы никого не ждем. И все-таки они здесь. Я узнаю об их появлении прежде, чем они ступают в круг света.
Мы сидим у костра, занимаясь каждая своими делами: Хвес с детской сосредоточенностью плетет венок из вереска, Имми раскладывает на чистой холстине травы, которые мы собирали днем. Сегодня это очанка: невинность полевой фиалки на ветру, коварство заразихи под землей. Она способна исцелить любые глаза, говорит Имми. Любые - кроме моих. Я вижу мертвых, и с этим ничего не поделаешь. Имми говорит, что со временем это пройдет. Со временем я перестану видеть мертвых, а в возрасте Хвес буду видеть только живых. Я ей верю. Когда-то Имми тоже видела мертвых. Когда-то она была такой же, как я.
Из нас троих я самая старшая: мне почти пятнадцать. Имми, наверное, близко к сорока. Хвес моложе всех - ей давным-давно перевалило за шестьдесят. Однако люди, которые посещают нас по какой-либо надобности, судят иначе. Хвес для них выжившая из ума старуха, я - не нажившая ума девчонка. Только Имми для них настоящая, и они для нее, надо думать, тоже. Что-то настоящее.
Для меня они - прошлое. Для Хвес - будущее. Обе мы смотрим на них издалека - и никакая очанка не излечит наших глаз. У нас слишком острое зрение. Мое - ранит меня, ее - наших гостей, когда Хвес рассказывает об их безвозвратно утраченной юности. Они не всегда остаются довольны, но мои слова радуют их еще меньше.
Это неправда, что я умею предсказывать судьбу. Что Имми умела предсказывать судьбу. Что судьбу вообще можно предсказать. Судьба непостоянна. Пока ты жив, твоя участь не предрешена, а потому чья бы то ни было будущность мне неведома. Я вижу лишь то, что должно свершиться - и свершится непременно. Я вижу то, что уже свершилось - свершилось завтра, или через год, или через десять лет. Пока ты жив, пророчество не имеет над тобой власти. Пророчество властвует не над живыми, а над мертвыми.
Имми - опытная травница, но без меня ей было бы непросто. К нам приходят юные девы, чтобы вытравить беззаконный плод. К нам приходят отягощенные недугами отцы семейств. Иногда - престарелые вояки с запущенными хворями. Гораздо чаще - избитые до скотского равнодушия жены. Если они живые, Имми варит для них целебные зелья, смешивает сухие порошки. Если они мертвые, Имми не дает им ничего. Зачем тратить запас впустую? Излечить смерть не способен никто. И никто, кроме меня, не способен ее увидеть. Когда-нибудь это пройдет. Когда-нибудь я стану Имми, которая видит всё по-настоящему, а Имми превратится в Хвес, чтобы день-деньской созерцать, как прирастает число живых. Я знаю, когда это случится: когда Хвес нас покинет и вернется под именем Шулд - как четыре года назад вернулась я.
Сегодня от нас не ждут чудес исцеления. Наши гости попросту сбились с пути в подступающих сумерках и просят подсказать им правильную дорогу. Их двое, оба они знатные господа, но первый нравится мне больше. Не потому, что одет по-королевски, и держится с королевским достоинством, и корона на его голове лучится собственным светом, перед которым меркнет желтый гной солнца и чумной жар нашего костра, а я без тени сомнения приветствую незнакомца как короля. Не потому даже, что он беседует с нами как с благородными дамами, достойными учтивого обхождения. Он знает, кто мы, - или догадывается, и мое приветствие заставляет его содрогнуться, будто бы я наворожила ему скорую гибель - или будто бы в моих словах он услышал пророчество, которое обречено сбыться. Но он жив - и будет жив еще долго, его лучезарный венец в том порука. Зато второй, его спутник, - мертв.
Запах заржавленной крови бьет железным ключом, бьет наотмашь: гнилостный, металлический, тошнотворный. Он умер совсем недавно - быть может, завтра, или через неделю, или через месяц, не позже, и его смерть не была легкой. Ни лица, ни тела не разглядеть за ранами, клочья одежды переплелись с клочьями плоти. Хуже всего, что кровь еще течет - черная, вязкая, безжизненная, течет то сильнее, то слабее, ведь этот второй не стоит на месте - делает шаг то к нам, то назад к королю. Он ни о чем не догадывается, даже о собственном распаде, когда с насмешкой спрашивает:
- Вы наговорили таких славных вещей моему другу - так, может быть, и мне поведаете что-нибудь приятное?
Обходительность он полагает излишней. В его голосе звучит мужское пренебрежение, ведь по любым меркам мы некрасивы - кудри как у кипрея, руки как у пальцекорника, юбки усеяны лепестками заплат. Но мы живые, а он мертвый, и я бросаю ему в изувеченное лицо правду, которую все равно бы не сумела утаить:
- Ты - мешок с костями. Ты - отсеченная ветвь. Твой сын положит начало новому древу, и это поистине королевская милость, потому что ты мертв и уже не продолжишься ни в ком другом.
Он не вздрагивает, услышав мои слова. Быть может, он все-таки чувствует, что мертв, чувствует даже, кому обязан своей смертью, недаром кровь в его ранах не ведает покоя, изобличая и обвиняя. Раны нанесены ножом, теперь я это вижу, в руке не слишком умелой, но старательной. Их нанес не воин, а убийца. Однако рука в таком деле - еще не все. Есть еще язык, отдавший приказ, и взгляд, посуливший щедрую плату. Но потом мертвец разражается хохотом, и я понимаю, что ошиблась. Он толкает своего живого спутника в бок:
- Как тебе, приятель? В моем роду тоже будет кое-что королевское, а?
Они покидают нас без долгих прощаний, вознаградив парой полновесных монет за труды: если мы не порадовали их своими речами, то по крайней мере указали верное направление. Уходит живой, уходит мертвый. Запах мертвечины остается - со мной и во мне. Вновь и вновь меня рвет, пока зловоние собственной желчи не перебивает чужую гниль. Только тогда наступает облегчение. Я живая. Имми живая. Хвес живая. Мы будем живы всегда, хотя нашим бренным телам отмерен свой срок. Мы не умрем, потому что Имми, Хвес и Шулд - лишь имена. За ними ничего нет. В них нет ничего смертного - а значит, и ничего мертвого.
Хвес, покончив с вересковым венком, напевает беззаботную песенку. Имми гладит меня по волосам, нашептывая, как все было по-настоящему: никакой короны, никаких роскошных нарядов, только следы недавней битвы - грязь, замешанная на крови, или наоборот. Она не знает, кто с кем сражался, но наши гости были в числе победивших, это очевидно. Наши гости были весьма в духе.
- Шулд, - говорит мне Имми. - Он вернется.
- Да, - соглашаюсь я. - Король вернется.
Мы укладываемся спать, для тепла тесно прижавшись друг к другу. Прежде чем уснуть, я поневоле думаю о мертвеце: вот он дома, целует жену, треплет по голове сына, командует слугами, шумно ужинает в обществе знатных соратников, наверняка изрядно напивается, празднуя победу, потом, протрезвев ложится в постель, предается любви, если хватает пыла, видит беспокойные сны. Утром он пробудится, быть может, не вполне свежим и бодрым после вчерашних возлияний, но все-таки полным сил, и станет мечтать о новых сражениях, которые уже не принесут ему славы, или начнет строить планы, которым не суждено воплотиться в жизнь. Мешок с костями. Отсеченная ветвь. Он мертв, а значит, ни в чем больше не обретет удачи. Его судьба свершилась. Его участь предрешена. Быть может, он успеет заподозрить своего палача, и попробует опередить его, или защититься, или воззвать к его чести, или совести, или рассудку. Напрасно. Я будто бы наяву вижу слезы, которые прольет тот, кто отдаст приказ и вложит ножи в руки убийц. Он будет жалеть, почему бы ему не жалеть, но мертвый останется мертвым. Королевская милость, думаю я. Поистине королевская милость. Мертвец может присягнуть на верность другу или заручиться поддержкой врага, может обезоружить своего противника или обратить его оружие против него самого, но живым он не станет никогда. Все мертвое - мертво.
Проходит пять лет, или десять, или даже пятнадцать, и король возвращается. Мы сидим у костра, занимаясь каждая своими делами: Хвес наряжает куклу, Имми перебирает пыльное серебро полыни. Полынь - она как мы, говорит Имми. Растет на обочине, любит нарушения. Не потому ли ее настой так хорошо изгоняет из поруганного тела все лишнее? Но мертвых он изгнать не в силах. Я по-прежнему вижу их - и буду видеть, пока остаюсь той, кто я есть. Я видела достаточно - более чем достаточно, но такое я вижу впервые.
Снова королевская стать, и пышное платье, и корона, излучающая собственный свет - но теперь это свет болотных огней, свет трухлявого дерева. Ее владелец мертв, и я бы не слишком этому удивилась, не будь он мертв уже много лет - пять, или десять, или даже пятнадцать. Ни лица, ни тела толком не разглядеть за ранами, а ран толком не разглядеть за проплешинами разложения, зияющие кости перемазаны ржавчиной. Он должен был прожить долго, очень долго, но умер рано - быть может, на другой день после нашей встречи.
Запах падали отдает неуместной и мучительной сладостью. Я зажимаю рот, чтобы побороть тошноту, чтобы не исторгнуть вместе с желчью бесполезный крик: "Что же ты наделал?!"
Это неправда, что я умею предсказывать судьбу. Что мне открыто будущее. Я ошибалась. Король тоже ошибался. Он думал, что живет, но на самом деле был давным-давно мертв. Или не думал, не ошибался: его голос звучит устало и глухо, когда он просит нас о победе в решающем бою. Это голос мертвеца, который тяготится опостылевшей жизнью.
Хвес, хихикая, советует ему остерегаться старых козней, Имми говорит что-то про холм и про лес. Мои слова значат немногим больше: да, пусть он сражается без опаски; да, он будет непобедим. Мертвец всегда непобедим, когда сражается с живыми людьми, ведь его главная битва - не с ними, а со смертью, и эта битва проиграна. Мертвеца нельзя победить, можно лишь вернуть земное земле, прах обратить в прах. Наверняка он не сдастся так просто, наверняка он успеет сразить другого такого же мертвеца, но и молить о пощаде не станет. Совсем скоро он наконец обретет покой, которого не знал все эти годы. Поневоле я вглядываюсь в расплывшиеся росчерки ран - они от ножа, и начертала их рука не столько умелая, сколько старательная. Я пытаюсь вспомнить, где видела подобные увечья. Внезапная догадка пронзает мне виски нестерпимой болью: быть может, каждый удар он нанес себе сам?
Ночью я не могу уснуть. Меня душат слезы. Каково это - убить себя и продолжать жить, утратив всякую власть над жизнью? Каково это - быть мертвым не день, или неделю, или месяц, а бесконечные годы, полные отчаяния и тоски? Каково это - не уметь ничего изменить? Хвес недовольно ворчит, Имми молча гладит меня по щеке. Она не пытается утешать, как пытались когда-то мои родители, повторяя: "Ну что ты, деточка, о чем ты только говоришь? Не хорони добрых людей загодя - и скверных тоже загодя не хорони, жестоко это, ведь все мы умрем - и все мы знаем, что умрем". Имми понимает, что лечит лишь время. Совсем скоро, когда я стану Имми, мое зрение потеряет былую остроту, сожмется в точку здесь и сейчас, а затем повернет вспять, как у Хвес, когда я стану Хвес. Мир перед моими глазами примется молодеть, а мертвые - воскресать. За миг до того, как я, сделав полный круг, вновь стану Шулд, мне, быть может, доведется узреть всех живых, что испокон веков населяли нашу землю, и это будет поистине королевской милостью, которая позволит мне сохранить здравый ум, когда все для меня начнется сначала.