Красные листья падают, кружатся осенью. Желтые листья тонут и умирают. Белые листья на тропы ложатся проседью. Зеленые листья - а разве такие бывают?..

ПРОЛОГ

...Есть в Городе такое место - Фонтанная площадь. Правда, многие утверждают, что такой площади в Городе нет: ведь все интеллигентные люди называют ее "улицей с круговым движением имени Основателей". Но это, конечно, слишком длинно.

Мы для простоты будем называть ее Фонтанной площадью.

Место это тихое и пугающее своей заурядностью: таких дорог в Городе тысячи, все они имеют напыщенные и незапоминающиеся названия и отличаются друг от друга только формой клумбы в центре и сортами посаженных там цветов. По мостовым шуршат легкие авы, развозя немногочисленных и невнимательных пассажиров; сиреневое небо испещрено серебристыми нитями воздушных проспектов; на стенах окружающих площадь домов зазывно мерцают яркие рекламные плакаты, советующие то купить "суперсовременное антибактериальное мыло", то посетить "салон модной и современной одежды для деловой женщины", то нанять "недорогое такси с улыбчивым молчаливым водителем", то съесть несколько "необыкновенно вкусных блинчиков с малиновой начинкой, приготовленных нашим шеф-поваром специально для Вас". Комм-коды у всех этих компаний длинные и незапоминающиеся; адреса непонятные и порой несуществующие; и все живущие неподалеку или просто проезжающие здесь каждый день горожане давно привыкли не обращать внимания на кричащие вывески.

За буйством красок реклам и аргоновых подсветок люди кажутся мелкими, серыми и незначительными; все они бегут куда-то так быстро, будто за ними гонится скаллак, и кажутся смешно суетливыми, как жители огромного муравейника. Если постоять на каком-нибудь повороте несколько минут, сразу почувствуешь свою собственную ничтожность: мимо тебя прошла уже почти сотня людей, но никто из них тебе не знаком, никто из них тебя не окликнул и никто не поинтересовался даже, как пройти до ближайшего отделения инет-библиотеки. Еще минут через десять прелестные девушки на высоких каблуках становятся неотличимы от бородатых улыбчивых старичков, зажимающих подмышкой доски для игры в нарды; а еще через пятнадцать человек начинает терять в этой толпе самую свою сущность.

Должно быть, поэтому здесь никто никогда и не задерживается надолго.

Впрочем, есть одна девушка... но обо всем по порядку.

Итак, "улица с круговым движением", начинающаяся у "мыльной" вывески, там, где в нее вливается Проспект Просветителей и заканчивающаяся, разумеется, здесь же, огибает огромный круг с чахлым и сероватым парком, испуская из себя частые дорожки, уходящие вправо. Бежит вдоль несчастных деревцев и кустов - мимо нарисованной улыбающейся девушки в фиолетовом плаще, рекламирующей линию одежды мадам Дратмимо серой и незапоминающейся вывески магазина спецодежды и экзоскелетов; мимо длинного ряда желтых авов с заметной шахматкой, выстроившихся прямо под рекламой такси и под знаком, запрещающим парковку; мимо магазина бытовых киберов и, наконец, мимо толстячка в поварском колпаке, демонстрирующего свои удивительные блинчики. Так заведено чуть ли не с начала веков; и все это долгое время злополучный парк сереет и чахнет. Его рассекают шесть дорожек и маленькая круговая аллея; здесь давно уже нет ни одной скамейки, бетонные бордюры сплошь раскрашены граффитчиками, а единственная действительно примечательная вещь выглядит жалкой и потрепанной неумолимым временем.

Она - раньше фонтан, а теперь, после засорения труб, просто бассейн с мутной водой, в которой плавают листья и веточки. Окружающая его площадь не так давно стала излюбленным местом собраний молодежи; здесь уличные барды поют свои нехитрые песенки, здесь любители экстремальных развлечений разъезжают на самых разномастных колесах, здесь же парни просто стоят у парапета и курят какую-то дрянь, обсуждая свое, мальчишеское. В особо жаркие летние дни кто-то обязательно запрыгнет в бассейн и будет плескаться там, довольно крича и брызгаясь; тогда какая-нибудь строгая девушка в очках, читающая у парапета Шопенгауэра, обязательно сделает шутнику замечание, - что нередко становится поводом для несерьезных конфликтов или даже философских разговоров о погоде и способах спасения от жары.

Потом шутник наплещется и исчезнет; девушке надоест Шопенгауэр и она уйдет покупать английские булочки в маленькой пекарне неподалеку; сонная, невнимательная няня погонит двух непоседливых детей домой; затем в парке появится какой-нибудь умелец с гитарой, который так и простоит у бассейна в одиночестве - люди быстро расходятся из-за отсутствия слуха у музыканта; а к самому вечеру, когда площадка опустеет, именно здесь, в тихом, безветренном месте под парапетом уснет пропитой мужчина без определенного места жительства.

Впрочем, есть одна девушка - да, мы наконец добрались до темы нашего разговора, - так вот, есть одна девушка, которая проводит на этой унылой площади дни и ночи и провела здесь, наверное, не одну сотню лет, - мы говорим, конечно, о мраморной девушке, застывшей с вскинутыми руками на постаменте.

На голове девушки сидят голуби, а на постаменте нарисован какой-то очень кривой человечек - ведь памятники не дают сдачи, потому что, увы, не умеют ходить. Застывшая фигурка в платье, открывающем плечи (так было модно в веке, быть может, двадцать первом или даже двадцатом), которое ей необыкновенно идет; босая, с длинными растрепанными волосами до пояса и воздетыми к небу руками, - она была бы красива, если бы какой-то некультурный мальчик не написал на длинной тонкой ножке очень нехорошее слово, а самый кончик ее изящного вздернутого носика не был бы сколот. В ее глазах, а взор ее всегда направлен ввысь, читаются стремление, понимание и печаль, свойственные, наверное, всем мечтательным каменным девушкам. Она не видит ничего вокруг - ни синего летнего неба, ни грозовых туч, ни даже прекрасных огненных закатов, ни, уж конечно, кричащих вывесок с аргоновой подсветкой - что, быть может, даже неплохо.

Единственное, что иногда отражается в ее глазах - это луна; яркая и участливая, она ласково обнимает каменную девушку за плечи и освещает ее прелестное мраморное личико со сколом на носу.

Парк тих и спокоен; под постаментом посапывает какой-то пьянчужка, не способный не то что здраво мыслить или говорить, но и даже открыть хотя бы один - без разницы какой, - глаз.

Девушка удивленно смаргивает, опускает наконец руки, сгоняет с головы надоевшего голубя и аккуратно спускается с постамента.

Девушку зовут Паулина - по крайней мере, так ей самой кажется, потому что, разумеется, никто, кроме нее самой, не может знать ее имя. Она по-прежнему выглядит мраморной; но теперь волосы, светлые, почти платиновые, развевает настоящий ветер, белое платье кружится и обтягивает приятную фигурку, а светлая кожа загадочно и мягко мерцает в лунных лучах.

У девушки мелко дрожат плечи на холодном ночном ветру, но ее это, кажется, вовсе не беспокоит. Она переступает босыми ногами по асфальту, косится на неприличное слово на ножке, кривится и обходит свой постамент.

Она спускается с него почти каждую ночь, когда никого нет рядом, а на площадь падает лунный свет. Конечно, так было не всегда; это началось всего неделю назад, и теперь Паулина нервно ходит вокруг бывшего фонтана, изредка произнося какие-то странные слова.

Все это обязательно закончится. Совсем скоро она вновь будет свободна!

- Конечно, Паулина, твой памятник - это не центр миров, - говорит Паулина глубоким грудным голосом, какой, по ее представлению, мог бы быть у серьезного учителя математики, ругающего ее за невыполненное домашнее задание. - Но, поверь, это отнюдь не худшее, что могло с тобой случиться.

- Но мне надоело, надоело, надоело!.. - капризным голосом говорит другая Паулина, топая тонкой ножкой, на которой написано очень нехорошее слово.

- Все к лучшему, в этом лучшем из миров, - загадочным шелестящим голосом произносит третья Паулина, мечтательная и одухотворенная. - Ведь когда над твоей головой взойдет серебряная полная луна...

- Мне надоело, надоело, надоело!.. - снова кричит капризный голос.

- Ну, не хочешь - не слушай, - обижается шелестящий и, бурча себе под нос что-то о логарифмах и точках бифуркации, уходит прочь.

- Твой долг, Паулина - жить вечность в этой каменной статуе, сходя с постамента, чтобы помочь и направить, - говорит учитель математики не терпящим возражений тоном, каким иные официальные лица порой одухотворенно читают какую-нибудь служебную инструкцию.

Тогда Паулина зажимает уши руками и, приплясывая, визжит:

- Надоело, надоело, надоело!..

Иногда кажется, что наша знакомая - немного сумасшедшая или, по крайней мере, не вполне нормальна; а может быть, она просто пытается заполнить этими странными разговорами пустоту, образовавшуюся вокруг нее за эти долгие мраморные годы.

Паулина не помнит, кто она такая и как она стала статуей; она лишь точно знает, что сейчас она кому-то нужна, а значит, эти ужасные каменные мгновения вскоре должны закончиться.

Паулина ненавидит этот грязный и затхлый мир, этот дурацкий каменный постамент, этот скучный и тесный Город, этих наглых пернатых голубей, и - особенно - этих ужасных, надоедливых, одинаковых, повседневных людей, каких так много в парке на Фонтанной площади.

О, эти мальчишки, прыгающие в бассейн!.. Неужели им вовсе нечего больше делать, кроме как плескаться в грязной воде, взбаламучивая ее еще больше, глупо при этом повизгивая и брызгая на обнаженные ноги Паулины?.. Не то чтобы ей было холодно, разумеется, ей никогда не бывает холодно, но все же - как это оскорбительно: чувствовать, как какой-то недостойный даже твоего драгоценного взгляда шалопай поливает тебя водой и даже не извиняется!..

О, эти нудные девушки, читающие Шопенгауэра!.. На самом деле их вовсе не интересует Шопенгауэр; они думают в этот момент о чем угодно, но только не о нем: о новой юбке, которая крайне необходима в их гардеробе, о разленившихся киберах, опять забывших убраться на кухне, о родителях, которые не разрешают сделать пирсинг и о каком-нибудь мальчике Васе, купившем всего один билет в кино (что было необыкновенно обидно).

О, эти парни с гитарами, воображающие себя великими музыкантами!.. Звуки, извлекаемые ими из инструментов, могли бы привлечь разве что полицейских; а ведь Паулина вынуждена была слушать эту какофонию, потому что, к сожалению, не могла двинуть руками, чтобы зажать ими уши.

О, эти пьянчуги, засыпающие у постамента!.. Они надоели ей больше всего - своим невразумительным лепетом, своими попытками облобызать ее ноги, своим немузыкальным храпом и особенно тем, что именно один из таких нетрезвых соседей однажды ночью обломал Паулине самый кончик носа.

Она вовсе не хотела помогать никому из них - напротив, будь ее воля, она запретила бы этим гнусным людишкам появляться на Дорогах.

Если бы Паулина не была мраморной, она давно бы уже и научила уму-разуму глупых мокрых мальчишек, и разорвала томик Шопенгауэра, и утопила бы расстроенные гитары, и выгнала бы всех лиц без определенного места жительства из Города. А на Фонтанной площади привела бы в порядок парк, снесла этот ужасный постамент с омерзительно круглым бассейном, а по воскресеньям наемный оркестр играл бы Паулине Моцарта, как единственного действительно удовлетворяющего ее эстетические потребности.

Как давно, как давно Паулина мечтала стать свободной!.. Но, увы, она оставалась всего лишь статуей - обыкновенной статуей, у которой можно отколоть нос и на которую может сесть любой наглый голубь. При свете солнца Паулина оставалась мраморной - даже теперь, когда перед ее ногами, казалось, лежал весь мир.

- Потерпи еще немножечко, Паулина, - звенящим шепотом произнесла она, - уже совсем скоро мы вновь будем разгонять темноту и мрак над Звездными Дорогами... как раньше... как тогда...

О, это смертельная скука - быть статуей; даже для Паулины, которая не помнит никакого иного времяпровождения. Одни и те же люди, одни и те же лица; но самое обидное, ты сама - всегда одна и та же, а для девушки, как известно, жизненно необходимо хотя бы раз в три года менять имидж.

Сколько статуя простояла на этом постаменте?.. Года? Века? Тысячелетия?.. Она и сама не знала.

- Не скучай, Паулина, - строгим голосом сказала себе Паулина, - не скучай, это должно уже очень скоро закончиться...

Мягкий лунный свет обнимал за плечи, серебрился в светлых волосах. Было полнолуние, а Паулина обожала полнолуние. В такой замечательный день, - вернее, в такую замечательную ночь, - даже этот необыкновенно скучный Город кажется поразительным и прекрасным.

Паулина прикоснулась к столбу лунного света, пробивающегося сквозь деревья... и неожиданно почувствовала, что в ее волосах играет не только ветер.

Она подбежала к серебристой глади воды... и замерла.

Волосы больше не были белыми - а то ли темно-рыжими, то ли светло-каштановыми, в сумраке было не разобрать. Паулина не помнила, какого цвета у нее должны были быть волосы, но ей отчего-то казалось, что так правильнее. Глаза светились янтарем - какого цвета у нее были глаза, Паулина тоже не помнила.

Она беспомощно глянула на белоснежное платье; на нем распускались алые цветы с бордовыми и желтоватыми прожилками.

Паулина довольно расхохоталась и ненавидяще покосилась на постамент. Оглядела серый, затхлый парк - и снова нервно, страшно засмеялась.

Кажется, она знала, чем заняться сейчас...

...Утром местные блюстители порядка нашли на Фонтанной площади расколотый постамент. Молодеющий на глазах парк радостно шелестел свежими листочками, деревья перешептывались, кусты за одну ночь вымахали на добрых полметра, а цветы распустились сотнями ярких пятен на густо-зеленом полотне. Круг больше не рассекали дорожки; лишь в самом центре осталась забетонированная площадка с многочисленными обломками камня, хаотично разбросанными по парку. Статуя исчезла.

Журналисты раздули из этой истории громкий скандал об украденном Городском имуществе; следователь в интервью инет-медиа заявил, что по основной версии статуя были перепродана скупщикам мрамора и заверил, что вандалов разыскивают.