Татьяна Богатырева и Евгения Соловьева

ВРЕМЯ ЛИЛИЙ

У самых дверей ресторанчика прошу его:

- Сыграй для меня.

Слова отзываются восторгом и жаром предвкушения. Глаза блестят, взволнованно приоткрываются губы.

- Играй. Только ты и рояль.

Он кивает. Да! С этих слов он - мой. Или я - его?

Мы разворачиваемся и быстро, почти бегом устремляемся вверх по Большой Никитской, навстречу людям с мечтательными и одухотворенными лицами. В их ушах все еще звучат хоралы Баха, а в наших сердцах уже... Равель? Моцарт? Скрябин? Я гадаю - что он выберет? Почему-то кажется, что Рахманинова...

Капельдинерша как раз запирает зал.

- Евгения Петровна, я принесу вам ключ завтра, - просит он.

Строгая седая дама окидывает нас скептическим взглядом и вдруг расцветает улыбкой.

- Не позже двенадцати. У третьего курса репетиция.

Она протягивает ключ, опуская глаза. Но нам нет дела до неё. Он обещал играть - а я слушать. Выбегаю на середину едва освещенного уличными фонарями зала. Я пьяна, лечу...

Подняв руки в ауфтакт, даю тон: фа диез второй октавы плюс четверть тона. Стены зала вибрируют и поют, странным гулким и стеклянным звуком.

Оборачиваюсь, смеюсь его удивлению.

- Вот почему кувшины в стенах никогда не откликались. Четверть тона! Хитро. - Он качает головой, нащупывает выключатель. Загорается люстра. - А говоришь, что не музыкант.

- Всего лишь теоретик.

Снова смеюсь. Сегодня мне все равно, что я не могу ни петь, ни играть. Сегодня мое сердце бьется: в такт его сердцу и его музыке.

Он вспрыгивает на сцену прямо через рампу. Подходит к роялю, касается крышки - осторожно, словно боится спугнуть. Ласкает ладонью, прислушивается. А я замираю, забыв дышать, будто он касается не крыла рояля, а моих крыльев.

- Любишь Рахманинова? - спрашивает он.

Оборачивается. Шальные, цвета африканского кофе, глаза полны колдовства, пальцы подрагивают. Он готов на все - ради меня, ради слушателя, которого никогда у него не было. И не будет.

- Люблю.

Пью его предвкушение, волнение, азарт. Любуюсь им, ладным и изящным, как альт Амати. Он открывает рояль, а мне кажется, что раздевает меня: вечерний воздух касается обнаженных струн, целует клавиши.

- Подожди, - останавливаю его. - Только ты и рояль.

Смотрит на меня непонимающе. Он уже там, в музыке.

Вспрыгиваю на сцену, подхожу. Глядя ему в глаза, легко касаюсь смуглой щеки, провожу ладонью вниз - плечо, грудь... Он дышит неровно, тянется ко мне.

- Только ты и рояль, - шепчу, поднимая край его футболки.

Он вспыхивает румянцем, вздрагивает. Поднимает руки, позволяя себя раздеть. Меня обдает жаром, его послушание и возбуждение откликаются острым удовольствием.

- А ты? - Прижимает к напряженным бедрам, дергает мой сарафан. - Хочу видеть тебя.

- Сначала играй.

Отталкиваю, нащупываю молнию на его джинсах. Руки дрожат, во рту пересохло - запах дразнит, требует: попробуй на вкус, на ощупь.

Еле отрываюсь от него, обнаженного. Шаг назад, глубоко вздохнуть... Сердце бьется, как сумасшедшее, губы горят. Он так красив!

- Прелюдия c-moll, - объявляет он. Кланяется, словно перед полным залом, садится.

Ловлю его взгляд, кладу ладонь на рояль, киваю. И, едва его пальцы касаются нот, меня сносит шквалом наслаждения - страсть тяжелых аккордов, порывистые, шальные пассажи и болезненные до отчаяния ноны, весенний дождь стаккато и вкрадчивые, мягкие сексты... Звуки и чувства вырываются из-под крышки рояля, вьюгой и шквалом заполняют зал, бьются о стены и вылетают в окна. Я лечу вместе с ними - живая! Горячая. Боже, спасибо тебе!

Рояль вибрирует в финальном аккорде, я - вместе с ним. Непослушными руками стаскиваю с себя сарафан. Он поднимается навстречу, нагой, пьяный, словно занимался с роялем любовью. Миг мы смотрим друг на друга, а потом - он прижимает меня к роялю и берет властно, как брал рахманиновский аккорд. Инструмент отзывается стоном на каждый толчок, моему крику откликаются вмурованные в стены кувшины-резонаторы: фа-диез с четвертью...

- Кто ты?

Голова кружится, я еще не вернулась из-за края света.

- Лилия, - отвечаю, зарываясь пальцами в черные гладкие пряди.

Он усмехается, целует меня - губы, скула, висок. Прикусывает ухо, ласкает языком. Я выгибаюсь, шепчу:

- Дан... я хочу еще.

Он прижимает крепче, пробегает пассажем вдоль спины - у него очень сильные и чуткие пальцы. Откликаюсь стоном: h-moll. Чувство полноты сбивает дыхание, смешивает тональности. Я хватаюсь за его плечи, впиваюсь в губы - и двигаюсь, двигаюсь навстречу: тема сплетается с противосложением в порывистой фуге фа диез, танец на нотном стане, шелк полированного дерева и слоновая кость клавиш, звон сопрановой струны и глубокая вибрация басов. Я - рояль, я - его музыка, я - он...

***

Щелкнул пульт, и прелюдия Рахманинова оборвалась. Черно-белые кадры воспоминаний улеглись обратно, в холодный сундук памяти, к таким же драгоценным кадрам. В читальном зале повисла тишина. Пусто. Холодно. Мертво. Только доносится шум Петровки, еле слышно гудит кондиционер, а из абонемента долетают обрывки голосов: студенты всегда сдают книги в последний момент.

Я посмотрела в окно. Прямо напротив - афишная тумба. Крупными буквами: "Сергей Рахманинов. Концерт для фортепиано с оркестром. Исполняет Даниил Дунаев". И портрет: узкое лицо, известное всем почитателям классической музыки.

Он пришел без двух минут шесть.

- Лилия Моисеевна здесь? - звучный драматический тенор взлетел на второй этаж, минуя две закрытые двери.

Миг я слушала собственное сердце: откликнется? Промолчит? Застучало. Я улыбнулась, вдохнула запах старой бумаги, провела пальцем по резной спинке кресла, наслаждаясь ощущением дерева, и сбежала вниз.

- Лилия Моисеевна, вас спрашивает господин Дунаев! - встретила меня девушка, работающая на абонементе. Удивленный прищур, поджатые губы.

Я в ответ пожала плечами и пошла навстречу Дану.

- Здравствуй, - сказали мы одновременно и так же одновременно улыбнулись.

Он рассматривал меня, словно ожидал вместо тридцатилетней барышни а-ля синий чулок увидеть Анжелину Джоли. Я же рассматривала нити седины, еще больше заострившийся подбородок и проваливалась в почти позабытую за шесть лет разлуки атональную симфонию его чувств.

- Ты совсем не изменилась.

- Ты совсем не изменился.

Сказали в унисон, с сожалением и восхищением. Только один - правду, а второй - ложь.

Дан протянул букетик фиалок, поймал и поцеловал руку.

- Пойдем со мной, - то ли попросил, то ли велел он. - Ты мне нужна сегодня. Очень.

Я кивнула, бросила за спину: "Ниночка, закройте сегодня сами!" - и вышла в гудящую моторами и клаксонами майскую жару.

Мы шли быстро, почти бежали: наперерез Тверской, к Большой Никитской. На бегу перекидывались рваными, ненужными фразами: "Как ты?" - "А ты?" - "Отлично", - просто чтоб услышать голос. На нас оборачивались, кто-то даже сфотографировал. Зрелище и впрямь было странное: породистый джентльмен в белой рубашке и при бабочке тащит за руку девицу в длинной юбке и мешковатом свитере, с живыми фиалками в растрепанной прическе, при этом оба смеются, словно подростки, а с афиш на все это строго смотрит его же лицо.

Около служебного подъезда вышагивал Николаич, продюсер Дана. Он ругался в телефон и шарил глазами по толпе. Едва заметив Дана, Николаич помчался навстречу, распихивая перекуривающих перед концертом оркестрантов.

- Где тебя носит! Черт бы тебя побрал! - заорал он шепотом, чтобы не привлекать внимания телевизионщиков: те уже брали интервью у профессора Шнеерсона, некогда учившего сегодняшнюю звезду. - Это еще кто?

- Черт. Уже побрал. - Я изобразила голливудскую улыбку лично для него. - По просьбам трудящихся.

- Черт... - Глаза Николаича на миг приобрели квадратную форму, но губы уже складывались в светскую улыбку. - Лилия... э... Моисеевна, счастлив встрече. Не узнал.

- Да-да, богатой буду, - усмехнулась я.

Николаича перекорежило, а от Дана пахнуло досадой, сожалением, виной - и в этом терпком коктейле мне почудилось что-то очень неправильное.

***

Дан разыгрывался, пил чай с мятой и улыбался в телекамеру, делясь впечатлениями от посещения родной Москвы впервые за шесть лет. Я от него не отходила, ждала подвоха. Продюсер раз пять пытался отвести меня в сторонку и "серьезно поговорить", но Дан зыркал на него волком, чуть не рычал. Я же мило улыбалась, обещала "потом-потом" и ждала: слушать Николаича не имело смысла.

- Николаич, провались, наконец! - не выдержал Дан за пять минут до выхода.

- Вместе с этой лярвой, - намекнула я, указав на ассистентку.

- Да как... - взорвалась та, но Николаич оперативно утащил ее за дверь.

Единственный поцелуй был сладким и очень долгим.

- Потом, Дан, - шепнула я в пульсирующую жилку на смуглой шее, провела по ней языком и отстранилась.

Запах... чужой, опасный. Запах подвоха.

Дан прижал меня, расстегнул мою заколку, вытащил фиалки и растрепал то, что утром было прической.

- Долго ты еще будешь притворяться мышкой?

- А я не притворяюсь. - Я встряхнула русой гривой, позволяя ей рассыпаться по спине. - И есть мышка.

- Мышка я, мышка... - Дан потянул вверх мой свитер, оглядел вышитый черный корсаж и стекающую в ложбинку меж грудей цепочку. Усмехнулся и закончил: - Говорила кошка.

- Расколол, - я сделала испуганные глаза и прикрыла руками платину.

- Не уходи, пожалуйста. Только не сегодня.

- Сегодня - нет, - пообещала я и потянулась к его губам...

Нас прервал порыв сквозняка из распахнувшейся двери и запах: чужой, опасный. Мертвый. Дан обнял меня, то ли защищая, то ли прячась.

- Дааан, нехороший! - послышалось капризное сопрано.

- Кажется, мы не вовремя, - хохотнул пустой, голодный баритон.

Дверь захлопнулась перед носом Николаича, и до меня донеслось его облегчение пополам с досадой. Двое незваных гостей по-хозяйски прошли на середину кабинета.

Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто пришел. Дабл-Ве. Виталий и Вероника. Широко известные в узких кругах личности. В отличие от меня, Дабл-Ве историей не интересовались и определить, кого прижимает к себе Дан, не могли.

- Симпатичная фигурка. - По мне скользнул оценивающий плотоядный взгляд. - Поделишься?

- Конечно, поделится, дорогой, - протянула Вероника. - Он просто соскучился...

Я слушала их, слушала Дана. Его страх, смешанный с виной и страстью, пьянил и заставлял сердце колотиться. И пришел давно позабытый азарт - я была почти благодарна Дабл-Ве за то, что они не знают истории, плюют на закон и полностью отбили нюх дымом и духами.

- Лили? - шепнул Дан и погладил меня по волосам.

Только тут я поняла, что дрожу.

- Как трогательно. Прям котеночек, - пропела Вероника, протягивая ко мне руку, и тут же заорала: - А, черт!..

- Спасибо за комплимент, - я обернулась и улыбнулась, светло и наивно.

Высокий, холеный брюнет трудноопределимого возраста в костюме стоимостью с автомобиль замер за полшага до меня. Похожая на него, как вторая капля цикуты, девица в брильянтах, облизывающая покрасневшие пальцы, прищурилась на мое колье: серебро? Дабл-Ве топтались в замешательстве: инстинкты подсказывали, что пора поджимать хвост и драпать, а жадность и здравый смысл - что в этой пигалице не может быть ничего опасного, кроме серебряных цацек.

- Кто это, Дан? - снова первой пошла в атаку Вероника.

- Моя жена, - без колебаний соврал Дан.

Я чуть не засмеялась. Конечно, приятно. Боже, как приятно! Особенно после того, что он наговорил мне шесть лет назад...

- Прошу простить, но мне через две минуты на сцену. Поговорим позже, - холодно распорядился Дан.

Дабл-Ве синхронно кивнули и пропустили нас вперед. Так и спускались к сцене, двумя чинными парами.

- Даниил... - кинулся к нам Николаич, мявшийся у двустворчатых дверей. - Все в порядке?

Он рассматривал Дана, меня и Дабл-Ве так, словно снимался в роли последнего выжившего в ужастике про страшный зомби-вирус. Смешно. Грустно. Из него получится, почти получился, отличный зомби...

- Даниил, вы готовы? - послышался за спиной голос Федосеева.

Дирижер сиял. Он уже чувствовал зал - волнение, предвкушение, готовность раствориться в музыке и отдать кусочек души в обмен на волшебство.

- Разумеется, - Дан поклонился. Он тоже светился, и никто не мог встать между ним и слушателями. - Прошу, маэстро.

Меня Дан потянул за собой:

- Будешь переворачивать ноты.

Я покачала головой. Прижалась на миг, вдохнула запах разгоряченного мужчины, потерлась бедрами, поцеловала в губы - пришлось подняться на цыпочки - и пообещала еще раз:

- Я буду здесь, в ложе.

Дабл-Ве снисходительно усмехнулись. Их предвкушение звучало фальшивой темой в стоголосой фуге радостного ожидания зала, резало обоняние перегарной вонью. Я пошла за ними в директорскую ложу. Села на любимый крайний стул и сделала вид, что забыла про них, увлеченная речью конферансье.

- С каких это пор у Даниила появилась жена? - насмешливо спросил Виталий.

- С давних, - ровно ответила я, обернувшись. - Мы вместе пятнадцать лет.

Если до этого момента Дабл-Ве еще размышляли, серебро или что-то иное обожгло Веронику, то сейчас расслабились. За пятнадцать лет они бы выжали Дана досуха... даже не за пятнадцать, им хватает и года. Свиньи. Только и умеют, что жрать, жрать и жрать.

- Как трогательно, - фальшиво улыбнулась Вероника. - Наверное, вам нелегко приходится.

Я пожала плечами и снова отвернулась к сцене: выходил Дан. Первый его взгляд - в директорскую ложу, улыбка мне, и лишь потом - в зал.

За моей спиной фыркнула Вероника.

- Дан вам рассказал о нашем предложении? - приступил к делу Виталий.

- Не особо подробно. Что-то насчет концерта в Олимпийском, участия в телешоу...

- Прекрасная возможность, вы не находите, э...

- Лилия.

- Э... Лилия, - повторил Виталий. - Такой талант, как у Даниила, не должен пропадать...

Я кивала бреду о совместных проектах, клипах, популярности в широких массах и несусветных гонорарах, пропуская его мимо ушей. А то я не знаю, как эти творят свои кулинарные "шедевры"! Весь телевизор полон их отрыжкой.

Подмывало напомнить им, что чревоугодие есть смертный грех. Дабл-Ве так привыкли к безнаказанному обжорству, что до сих пор не поняли: Николаич-то нервничал не из-за денег. Но - не мои проблемы.

Вскоре мне надоело кивать, да и Дабл-Ве, наконец, почуяли неладное: вместо вибраций радости, грусти, боли и неги им доставалось от зала... а ничего не доставалось! Еще я буду делиться, размечтались. Слишком давно я не слышала Дана. Зря шесть лет назад отпустила его - со времен Сержа Рахманинова никто не играл так. Звуки и эмоции кружили голову, наполняли восторгом резонанса...

- Хватит. - Я обернулась к Дабл-Ве: теперь-то даже полностью потерявшие нюх твари не примут меня за человека. - Вы достаточно наговорили. Пойдите вон.

Они разом умолкли, съежились и стали бочком протискиваться к выходу. Их страх вонял мертвечиной, и сами они были безнадежно мертвы, несмотря на хлещущую изо всех дыр чужую прану. А я была жива и буду жива, пока Дан играет для меня.

Кажется, я смеялась, кувыркалась под потолком, целовала пальцы Дана, щекотала скрипачей и творила всяческие глупости. Не помню. Пьяна была, пьяна! И счастлива.

***

Мы увиделись впервые пятнадцать лет назад. Профессор Шнеерсон, старинный приятель и коллега, вздумал сделать мне подарок. В его записке не было ни слова о дипломной работе по Скрябину, зато был вопрос: "Ты еще не забыла, как пахнет весна?"

Мальчик, вошедший в читальный зал РГБИ, был хорош. Смуглый, тонкий и острый, с восточными глазами и чудными крепкими руками. Пианист.

Он будет играть для меня - я поняла это еще до того, как он положил на стойку студенческий, записку и фиалки.

Даниил Дунаев. Степной ковыль и оливы, талая вода и свист иволги... красивый, цельный мальчик, светящийся божьим даром. Мой.

- Лилия Моисеевна? - Он неуверенно улыбнулся. - Аристарх Михайлович сказал, вы можете посоветовать литературу для диплома...

Литература, рояль, диплом, концерты в Москве и по всему миру - девять лет счастья. Он отдавал мне все, до донышка: любовь и боль, страх и нежность. И получал сторицей: публика обожала его, циничные музыковеды плакали, когда он играл двадцать третий концерт Моцарта. А я... я была очень осторожна. Чревоугодие - смертный грех. Мне хотелось жить и хотелось, чтобы жил он. Слишком хорошо я помнила тот недописанный "Реквием" и того мальчика, сгоревшего мотыльком. Помнила, как умирала вместе с каждым, кто играл для меня на последней струне. Наверное, я постарела... и потому шесть лет назад на вопрос "кто ты?" ответила правду.

***

После концерта тихий и грустный Николаич держался в стороне, даже не подошел поздравить Дана. Он боялся - моей мести, мести Дабл-Ве. Глупый. Кому он нужен, пустой и обыкновенный? Это вокруг Дана и Федосеева вьются поклонники, телевизионщики, оркестранты и уборщицы. Сегодня всем перепало немножко волшебства.

- Забудь о них, Андрей Николаич, - утешила я продюсера. Его страх я забрала. Просто забрала, не срезонировала - ни к чему мучить человека зря.

К гостинице мы снова шли пешком. Опьянение схлынуло, больше не хотелось ни петь, ни летать. Страх Николаича оказался лишним. А может, я сама боялась стать такой же, как Дабл-Ве, как десятки Дабл-Ве: вечно голодных, не способных остановиться, в погоне за едой забывшими, кто и что они есть. Меня все еще преследовал страшный запах мертвечины.

Уже в номере он спросил:

- Зачем ты меня обманула, Лили? Они мне все рассказали.

Я пожала плечами. Обманула? Ни разу.

- Почему ты не захотела дать мне... - он осекся перед словом "бессмертие".

- Чуть позже, Дан, ладно?

Он кивнул, в темных глазах отразилась боль - моя боль. Смешно... Такие, как я, не могут чувствовать сами. Но почему я никогда не достаю из холодного сундука памяти самый первый кадр, свою музыку? Ведь когда-то и под моими пальцами стонал и пел орган, и мой голос возносился к сводам собора...

Его губы были горькими и солеными, а руки нежными, как никогда. Наверное, он опасался помять мои крылья - те крылья, которые снились ему, виделись в угаре струнной страсти. А я целовала длинные ресницы и острые скулы, и впервые чувствовала его, но не была им. Мое сердце билось не в такт, и я шептала не его фразы. Зеркало треснуло.

- Прости, Лили. Я... мне все равно, кто ты. Я не верю! Слышишь, не верю!

Он схватил меня, поставил перед зеркальной дверцей шкафа.

- Ты отражаешься. Ты теплая. Ты... настоящая.

Плакать или смеяться? Так трогательно...

Я улыбнулась, провела пальцем по его губам.

- А Веронике ты поверил.

- Ты не такая.

- Такая, Дан. Просто немножко постарше и капельку поумнее. Надеюсь. - Я погладила его по щеке: горячая, чуть влажная кожа, колючие щетинки. Как же приятно чувствовать! - И я не дам тебе бессмертия. Никакого.

- Почему? Я не достоин?

От детской обиды в его голосе я засмеялась.

- Господи, Дан... какой ты... Они тебе сказали, чем приходится платить за бессмертие?

- Я не верю в такую чушь. Душа не товар.

- Помнишь, ты спрашивал, почему я никогда не сажусь к инструменту? Почему не пою, хоть у меня все в порядке и со слухом, и тембром, и с диапазоном? Это и есть цена. Я мертва, Дан. Нет вечной жизни, понимаешь? Есть вечная смерть. От моей музыки остались лишь воспоминания. Но мне не больно. Потому что мы не можем чувствовать. Только отражать и резонировать... а все, что тебе наговорили Дабл-Ве, бред голодной нежити.

- Не такой уж и бред...

- Погоди, Дан. Тебе кажется, что я живая, да? Теплая, и сердце бьется. Но это твои чувства, твое тепло. Эхо твоего сердца - у меня его нет. Я люблю тебя твоей любовью. Болею твоей болью и счастлива твоим счастьем. Я живу твоей жизнью, Дан, разве ты не понял? С ними ты через год станешь пустым, как все эти теледивы и фабрики звезд. А со мной сгоришь к сорока пяти. Ты уже седой.

- Поэтому ты и ушла, Лили?

- Разумеется. Я не хочу, чтобы...

- Значит, говоришь, я для тебя еда? - он разглядывал меня, словно пришпиленную к гербарию бабочку. - И как, вкусно?

- Да. Очень.

Дан все еще пах тем особым запахом лакированного дерева, сценической пыли и горячих струн. Но в глазах - чернота, и запах чужой, опасный.

- Люблю тебя, Лили, - шепнул он, укладывая меня на постель, и впился в губы.

Я откликнулась стоном: h-moll. Я - твой рояль, я - бабочка на булавке...

Боль. Счастье. Все смешалось, разлетелось - и погасло.

***

"Сыграй для меня", - просит она.

В ней восторг, жар. Рот приоткрыт, глаза горят.

" Играй. Только ты и рояль".

Я киваю. Да! С этих слов она - моя. Или я - её?

Комната полна перьев. Мягких, легких, светлых - как она. Ловлю одно, касаюсь им своих губ: влажных и соленых. Вдыхаю её запах.

- Теперь ты никогда не оставишь меня, Лили.

Оборачиваюсь, смотрю на смятую, в темных каплях постель, все еще хранящую её тепло и ее форму. Перевожу взгляд на перо, то, что касалось моих губ. Алое. Единственное алое.

- Ты здесь, Лили?

"Здесь", - шепчет ветер за окном: F-dur, модуляция в e-moll, тревожным диссонансом малая нона и пассаж острых секунд.

Закрываю глаза и ловлю губами мелодию - незнакомую, пряную. Она скользит по лицу, ласкает руки, щиплет за кончики пальцев.

- Бессмертие стоит души, - говорю Лили.

Она молчит, не спорит.

Сажусь за рояль, кладу слипшееся перо на пюпитр, руки замирают над клавишами. Самый сладкий миг, когда та, что ускользала, дразнила - уже твоя, но еще не знаешь, какова она на вкус и на ощупь.

- Для тебя, любовь моя. Всегда для тебя, - говорю ей и касаюсь нот.

Лилейные белые обжигают льдом, острые осколки диезов режут пальцы. Больно! Рояль стонет квартой f, срывается на скрип и визг.

Руки отдергиваются.

- Лили?

Она молчит. Злыми глиссандо шуршат автомобили, параллельными квинтами - чужие голоса под окнами.

Страшно, тошно. Играть, скорее играть - Моцарта, двадцать третий концерт, он освятит любую ночь. Вытираю пальцы о платье, что валяется на рояле. Отбрасываю прочь: оно взметывается черными крыльями, планирует на постель и падает, накрывая...

- Лили?!

Под шелком рисуется силуэт, шевелится, вздыхает... Мерещится! Зажмуриваюсь, беру первую ноту. Визг, отвратительный визг!

Вскакиваю, подбегаю к зеркалу. Смотрю на свое отражение, провожу пальцем по стеклу.

"Бессмертие стоит души?" - шепчет Лили прямо в ухо, проводит ладонями по плечам. Но в зеркале - только я, рояль и пустая постель.

_______________________________

Книги Татьяны Богатыревой и Евгении Соловьевой на ПМ

Страница на Продамане

Страница на СИ

На Озоне

--------------------------------

Евгения Сафонова

ПАПАГЕНО

Игла опустилась на проторенную дорожку пластинки с хирургической точностью: захрипела помехами пауза, а затем весело чирикнула флейта. Каким образом Лёшке удавалось сразу найти нужную композицию на стареньком патефоне?

- Начнём с чего-нибудь попроще. Барокко, классика, модерн?

Я со вздохом отняла чашку от губ. Начинается...

С первого дня нашей совместной жизни Лёшка обеспечивал мне кофе в постель, приправляя его сливками классической музыки - и очень скоро превратил моё утро в ежедневную музыкальную викторину. Победитель прошлого конкурса Чайковского был неумолим в намерении спасти свою благоверную, вытянув её к классическому Олимпу из пропасти любви к музыкальным орнаментам Стинга и ностальгическому свету Битлов.

- М... точно не модерн. А для барокко слишком легкомысленно, - патефон разразился баритоном, разливающимся немецким соловьём. - Ага! Ну это, знаешь ли, даже слишком просто. Опера, немецкая, классическая? - Лёшка утвердительно кивнул. - Моцарт?

- Верно. А какая именно?

- Ох, - я прикрыла глаза. Весёлый мотивчик, высокий регистр, птичьи переливы флейт... Что-то до боли знакомое. - Ну... может быть... эм...

- "Волшебная флейта", чудо, - сжалился он. - Ария Папагено*, "Der VogelfДnger bin ich ja".

(*прим.: персонаж оперы Моцарта "Волшебная флейта", птицелов, облачённый в костюм из перьев)

- "Я всем известный птицелов"? Тогда это не я чудо, а он, - я мотнула головой в сторону проигрывателя. - Чудо в перьях. В самом прямом смысле.

- А тебя разве нельзя назвать птицеловом? - Лёшка хитро щурился - в свете бледного поздне-осеннего солнышка его глаза отливали кошачьей желтизной. - Последние пять лет, если не ошибаюсь, ты активно ловишь некого соловушку...

Рабочий мобильный на тумбочке не замедлил распеться "Here comes the sun". Я взглянула на определившийся номер.

В утро моего законного выходного специалист-дерматоглифик мог побеспокоить меня по одной-единственной причине.

- Доброе утро, Коль, - сказала я в трубку. - Соловей?

- Да, - коротко ответил мужской голос. - Полагаю, ты в деле?

- Адрес! - нашарив в верхнем ящике ручку и блокнот, я торопливо записала продиктованное. - Ага, спасибо, скоро буду...

- Значит, тринадцатое нашли, - скорее утвердительно, чем вопросительно произнёс Лёшка.

- Как видишь, - я села в постели, позволив натянутому до подбородка одеялу упасть, и перехватила взгляд его сузившихся зрачков. - А ты всё такое же животное, как четыре года назад...

- Ага, - мурлыкнул Лёшка, подтягивая к себе скрипичный футляр. - Твой ласковый и нежный зверь.

И я знала, что борьба с желанием толкнуть меня обратно на кровать будет стоить ему трёх часов непрерывных занятий.

Доехала быстро: пробок в выходной не предвиделось, а в Подмосковье - тем более. Элитный коттеджный посёлок встретил меня пестротой разномастных особняков: местные миллионеры строились, кто во что горазд, вот и соседствовал здесь английский дворец с русским теремом.

Я поприветствовала коллегу-следователя и в благодарность была проведена к месту преступления.

- Безупречно, как всегда, - доложил Коля, работавший поблизости, пока я рассматривала сейф. - Если какие-то следы оставались, их уже затоптали.

- Когда было совершено ограбление?

Коля только плечами пожал:

- Хозяйка сегодня полезла в сейф, а вместо него...

- Перо, - закончила я. - Что, никаких шансов?

- Снял всё, что можно, внутри и снаружи, но вряд ли от этого будет прок. Горничная драит всё по два раза в день... Снег три дня назад стаял, а вчера новый нанесло... Перо хозяйка облапила - хотя от Соловья на пальчики надеяться... - Коля ухмыльнулся в усы. - Молодец Соловушка, ничего не скажешь.

Коля испытывал по отношению к Соловью странные чувства - как и все, ведущие это дело. С одной стороны, вор и следователи - вещи несовместные, а с другой - когда имеешь дело с виртуозом, да ещё и таким... необычным...

Приступили к опросу свидетелей. Сигнализация, конечно же, не срабатывала, собаки не лаяли, охрана ничего подозрительного не заметила, записей, скорее всего, не осталось: неделю назад посреди ночи во всём поселке на час вырубался свет, - авария на линии, - и в том, что это дело рук вора, сомневаться причин не было. Кассеты на всякий случай изъяли, но в данном случае надежда была добита заранее.

Хозяйка - тоненькая блондиночка, даже дома расхаживавшая на умопомрачительных каблучках - рыдала на диванчике в огромном холле, и её стенания звенели в хрустальных подвесках венецианской люстры. Её супруг восседал рядом и сопел: тройной подбородок, уползавший под воротник рубашки, цветом готов был сравняться с алым платьем его благоверной.

- Опишите пропажу, - попросила я, открывая новую страницу в протоколе.

- Ожерееелье, - завыла блондинка, промакивая платочком искусно подкрашенные глаза. Тушь, кстати, изумительная - и не думает течь. - Котик мне подарил на день рождения три месяца назааад...

- Платиновое, - буркнул "котик". - Алмаз "Джонкер".

- "Джонкер"... Тысяча девятьсот тридцать четвёртый год, Южная Африка... Семьсот двадцать шесть карат, если не ошибаюсь... Первый владелец - Гарри Уинстон?

- Понятия не имею, - голос владельца трёх особняков и четырёх квартир в разных частях света злобно булькал в необъятном горле. - Ольке брюлик понравился, я его на "Кристи" и купил, а что про него болтали, мне по...

- Да, пожалуй, теперь мне всё ясно, - я зафиксировала вышесказанное аккуратным разборчивым почерком. - Скажите пожалуйста... вы ничего не слышали о некоем воре по прозвищу Соловей?

- Слышал, а как же! Борьку, соседа моего, год назад так же обокрали. Ничего не взяли, кроме яйца этого, Фаберже. Зелёные рядом лежали - не тронул! А на сейф посмотришь - в жизни не поймёшь, что взломали. Только перо, сука, оставил, - "котик" рычал почти по-собачьи. - Значит, до меня добрался...

- Мы ловим Соловья уже пять лет, - выслушав длинную непечатную тираду, спокойно продолжила я. - Послужной список его приличен: тринадцать ограблений. Характерный почерк: никаких следов, ни одной зацепки, соловьиное перо на месте преступления, один-единственный украденный предмет... и чрезвычайное богатство пострадавших.

- Робин Гуд х... - выплюнул честный бизнесмен. - А отловить его, когда продавать будет - никак?

- Мы думаем, что Соловей не нуждается в деньгах. Он не торговец, он коллекционер. Для него это своего рода искусство... и акт возмездия. Видите ли, по странному стечению обстоятельств, все без исключения пострадавшие лишились очень дорогих вещей с очень долгой и непростой историей... о которой они, увы, не имели ни малейшего понятия.

- То есть?

- Упомянутый вами Борис Алексеев, владелец украденного яйца Фаберже под названием "Памятное Александра Третьего", приобрёл его на аукционе "Кристи" за шесть миллионов долларов. Если я не ошибаюсь, сделал он это потому, что незадолго до покупки его коллега по бизнесу купил похожее, а Борис Иванович не хотел ударить перед ним в грязь лицом... При этом он искренне считал Карла Фаберже французом, а об Александре Третьем знал только, что он был императором. Вопрос о том, в каком веке он жил и какой страной правил, вызвал у Бориса Ивановича крайнее затруднение.

- А какая на... разница?!

- Для вас - никакой, - легко согласилась я. - А вот для Соловья, видимо, огромная. Видимо, он счёл вас, Бориса Ивановича и ещё одиннадцать ваших товарищей по несчастью недостойными владеть подобными сокровищами.

- Меня?! Недостойным?!! Да я... - "котик" осёкся, но это явно стоило ему нечеловеческих усилий. - И что, за пять лет вы его не поймали?

- Мы пытались, поверьте. Но за пять лет у нас не возникло ни одного подозреваемого, - я запнулась, но повторила, - ни одного.

- И на... тогда нам нужна...

Я не слушала - хрустальная люстра и натяжной потолок вдруг прыгнули и унеслись куда-то, а вместо них я видела рампы и лепнину Малого Зала Консерватории пятилетней давности. Дело Соловья только попало ко мне - но тогда ещё не было клички "Соловей". А была коллекционная скрипка Амати, похищенная в нашем районе; её владелец, хозяин подпольного ломбарда, собиравшийся в ближайшее время выставить скрипку на аукцион; её прежний владелец, учитель музыки, заложивший семейное сокровище за десять тысяч долларов на лечение умирающей дочери; и его любимый ученик, в день кражи гулявший на дне рождения своего друга в обокраденном доме. Связь между двумя последними элементами я уловила первой: потому и была в свои двадцать пять старшим следователем, что отличалась каким-то животным чутьём и раскрывала "глухари", которые тихой новенькой кидали для галочки. Разузнав всю подноготную бывшего владельца "Амати" (у того было железное алиби - всю ночь провёл в палате дочери) и прослышав о талантливом Алёшеньке, который питал к своему первому учителю самые нежные чувства, я вдруг ощутила знакомый укол в сердце. Дело нечисто! Никаких следов, ни одной зацепки: друзья Алёшеньки хором уверяли, что тот всё время был на виду, разве что в уборную удалялся, но... чтобы убедиться в своей правоте, мне обычно требовалось всего-навсего взглянуть в честные глаза подозреваемого. А найти улики - дело техники, если знаешь, где искать.

Полюбоваться на таинственного Алёшеньку, не привлекая его внимания, проще всего было при его выступлении на очередном туре конкурса Чайковского. Посмотреть из зрительного зала, подойти поздравить с удачным выступлением... Ничего подозрительного. Тогдашний июнь душил жарой; в тот день небо хмурилось и ворчало, не спеша приносить москвичам дождливое облегчение. Усевшись на первом ряду балкона рядом с возбуждённо хихикавшими студентками, я отложила бинокль, облокотилась на парапет и первые два часа честно продремала под мелодичный сценический скрип. Наконец объявили вожделенное имя, я вскинула голову и уставилась на объект наблюдения: молодого человека в чёрном, почти мальчика - тонкого, звонкого и нервного, как его скрипка. Он вскинул смычок, возвёл глаза кверху. Улыбнулся чему-то.

В окна, будто только того и ждал, заколотился ливень - а из скрипки вырвалась музыка. Словно кристально чистая вода, высеченная пророком из скалы, она разливалась по залу, и смычок взлетал и парил, а пальцы молниями метались по струнам, и замирали, и таяли, и мелькали в магических гармониях, мелодиях и пассажах...

Первое в своей жизни "Браво" я крикнула, казалось, помимо своего желания. А когда приблизилась и взглянула в эти карие, на прорезавшемся солнце отливавшие золотом глаза - я поняла, что укол в сердце, всегда значивший "нашла!", теперь имеет странную вариационную окраску.

Чутьё не случайно привело меня тогда в Малый Зал. Я не поймала Соловья, - официально прозванного так год спустя, - но зато приобрела нечто куда более стоящее.

Когда мы поженились, Лёшка признался, что тогда из пёстрой восхищённой круговерти он выделил только мой взгляд: цвет изменчивой февральской лазури, кошачья хищническая цепкость - и изумление атеиста, узревшего неопалимую купину на грядке собственного огорода. "Как осторожно вошла в моё сердце, - шутливо напевал он попсовый мотивчик, - твоя золотая стрела"...

- Э, вы меня вообще слышите?

- Вряд ли вышесказанное вами нужно заносить в протокол, а речи не для протокола меня не касаются, - вынырнув из собственной памяти, хладнокровно отозвалась я. - Что ж, я вам рассказала, что знаю, теперь закончим с вами. Если вы выговорились, продолжим, не возражаете?

- Пренеприятнейший тип, - буркнула я, покидая особняк час спустя.

- Как и двенадцать предыдущих, - весело подтвердил Коля. - Молодец Соловушка, ничего не скажешь... Есть идеи?

- Поеду просматривать кассеты, - я посмотрела на пакет в руке. - Сомневаюсь, что поможет, но вдруг?

- Ничего, может, в следующий раз... И на старуху бывает проруха.

- Да, и проверим общих знакомых нового пострадавшего и Бориса Алексеева. Два обокраденных приятеля... Личные мотивы? Это может быть зацепкой.

- Может, - Коля галантно распахнул передо мной дверцу машины. - Садись, подвезу до дома.

- Спасибо, - ещё раз поблагодарила я, покидая авто у родного подъезда.

- Всегда пожалуйста. Лёшке привет! Когда там ближайший концерт?

- Он на гастроли в Англию уезжает на следующей неделе. А через месяц в Доме Музыки играет, хочешь, приходи.

- При организованной контрамарочке - почему бы не прийти? - подмигнул коллега. - Тем более что Машка от муженька твоего без ума. Гляди, конкурентка подрастает!

- Ага. Красивая она у тебя, - искренне ответила я. - К тому же музыкант, в отличие от некоторых.

- Соседи уже воют. А я не спешу их расстраивать, что мы ещё школу не кончили и в консерваторию собираемся, - хохотнул Коля. - Удачи! Поехал со своим разбираться...

И, махнув рукой в кожаной перчатке, укатил, перед въездом в арочную подворотню огласив двор прощальными гудками. Покачав головой - как дитё малое! - я достала ключ, выслушала комариный писк домофона и шагнула в подъезд.

- Есть кто дома? - крикнула с порога в тихий тёмный коридор.

- Куда денемся, - откликнулись из комнаты. - Сейчас, добью тут одного...

- Опять шахматы? - скинув сапожки, я босиком прошла внутрь - плитка с подогревом для озябших ног была как нельзя кстати. - И как дела?

- Шах и мат, - зевнул Лёшка, в этот самый момент совершив финальный клик. - Восемнадцать ходов. Почти "шотландская партия" на острове Святой Елены*, должен тебе сказать.

(*прим.: предсмертная шахматная партия Наполеона Бонапарта)

- Твой любимый Наполеон?

- Он самый. Противник, конечно, не генерал Бертран, но приятно силён, - он захлопнул крышку ноутбука и крутанулся на стуле, поворачиваясь ко мне. - Ну как?

- Алмаз "Джонкер"... Ювелирная работа, - я взглянула на мужа: он походил на мальчишку, в кои-то веки убравшегося в комнате и теперь пытливо заглядывающего в мамины глаза, надеясь на поощрение. - Ты безупречен, как всегда.

Он не улыбнулся, но глаза его просияли.

Он никогда не рассказывал мне о "делах" заранее: моя реакция должна быть естественной - даже для самой себя.

- В этот раз пришлось повозиться, - небрежно заметил он. - Но ты, судя по всему, мной довольна?

- Ещё бы, - подавив тяжёлый вздох, я взъерошила ему каштановые кудри.

Чутьё никогда меня не обманывало. Его - тоже. Следствие зашло в тупик, и год мы играли в странную игру, кошки-мышки, где оба знают, что другой знает, но не могут и не хотят рушить сложившуюся ситуацию. А потом Алёшенька пришёл ко мне с предложением руки и сердца - и с повинной. Тогда я в первый и в последний раз в жизни увидела чёрный чемодан, где скрипка Амати покоилась по соседству с жемчужным ожерельем Александры Фёдоровны Романовой и подлинником "Букета фиалок" Мане; тогда его послужной список насчитывал всего три блестящих ограбления. Я до сих пор не знаю, где он хранит свои сокровища; он лишь говорит, что меня ни в чём не смогут обвинить и, даст Бог, по истечении срока давности он пристроит их в хорошие руки. А если не он, так кто-нибудь другой.

Ещё он говорит, что всего их будет двадцать четыре. Законченный опус: как каприсы Паганини, как прелюдии Рахманинова и Шопена.

С артистической лёгкостью, так ему свойственной, он протянул мне весы, на одной чаше которых лежала его жизнь, а на другой - смерть; и от одного моего слова зависело, погубить его или помиловать. Он любил меня, он не хотел мне лгать. И он готов был принять от меня, - одной меня, - смертный приговор, будь на то моя воля.

Вор и следователи - вещи несовместные. Враги, осуждённые пребывать по разные стороны черты.

Но всё дело было в том, что стоило мне взглянуть в его глаза, и я поняла, что отныне моя сторона - там, где бьётся его сердце, звучит его голос и спорит с вечностью его скрипка.

Через две недели будет очередной аукцион, и вскоре он - через десятых лиц, естественно - узнает об очередном нечистом на руку богаче, купившемся на престиж, но не имеющем ни малейшего понятия об истинной ценности сокровища, попавшего в его руки: не видящего его красоты, пропитывающей его Истории.

Эх, Лёшка, Лёшка... Соловей мой, разбойник и ночной певец...

- Утешаю себя только тем, - всё-таки произнесла я, - что я всё равно тебя поймала... в каком-то смысле.

- Ещё бы! Оковы обручального колечка куда прочнее тюремных наручников, чтобы ты знала. В старину так точно были, а нам стоит брать пример с наших славных предков, - он поймал мою руку. Поцеловал вначале её, а потом кольцо с крупным бриллиантом на безымянном пальце. - Не помнишь, на чём мы остановились утром?

- Папагено, - мигом приуныла я.

Склонив голову набок, какое-то время он созерцал моё лицо. Потом улыбнулся - мягкой улыбкой кота, запертого на ночь в молочной лавке.

- И это тоже, - согласился он, подхватывая меня на руки. - Но чтобы иметь возможность принести тебе кофе в постель, сначала надо тебя туда уложить.

-----------------------

Страница Евгении Сафоновой на СИ

Книги на ПМ

------------------------

Марина Ли

ДОЛГ ПЛАТЕЖОМ КРАСЕН

Изнурительный день, полный бесконечных тревог, закончился в душе. Я повесила на крючок халат, положила на деревянную скамеечку сумочку с бельем и косметикой, завернулась в полотенце и на цыпочках вбежала в пустой гулкий зал с душевыми ячейками.

Я не слышала скрипа открываемой двери, но успела почувствовать, как холодок сквозняка метнулся мне в ноги, а затем мою талию обхватили сильные руки, и теплое дыхание коснулось моего уха:

- Ты должна мне, - сообщил Арсений и переместил свои ладони до моих подмышек, от чего сердце моментально ухнуло с места в галоп.

- Должна? - я стукнула его по рукам и оглянулась. - Тебе?

- А кому же еще? - он позволил мне развернуться в кольце своих рук и хитро блеснул глазами, втянув нижнюю губу и прижав ее зубами. - Я же делился с тобой водой в мужской день.

Я смутилась, потому что вспомнила о том, как мы столкнулись с ним здесь в самом начале нашего знакомства. О жарком взгляде, о каплях воды, стекающих по смуглой коже, о губах, нетерпеливо дрожащих на расстоянии, слишком далеком для поцелуя...

- О, вижу, ты тоже помнишь о той ночи! - он мечтательно заломил бровь и прошептал едва слышно:

- Надо обновить воспоминания.

А после этого толкнул меня к стене, я же зашипела, когда моих лопаток коснулся холодный кафель.

- Холодно!

- Извини. Сейчас согрею, - и прижался ко мне, обволакивая своим теплом.

- М-м-м, - промычал, ведя носом по моей безвольно открытой шее. - Как же ты пахнешь!

- Ка-ак?

- Как женщина, которая должна стать моей навсегда.

Я задохнулась от важности его слов, от обещания, звучащего в них, от намека на что-то большее, о чем ни он, ни я не говорили пока вслух. Ну и еще, конечно, от того, что Арсений крутанул вентиль на стене и обрушил на нас поток ледяной воды, одновременно сдирая с меня полотенце и выбрасывая его в общий коридор.

- Зачем оно? - удивился наигранно и, хмыкнув, пояснил:

- Намокнет же.

Вот тут я и сделала первую стратегическую ошибку: заглянула ему в глаза, сразу же нырнув в уже знакомую кофейную бездну, жаркую, как ночи на побережье, когда галька впивается в пятки круглым боком, а морская волна с удовольствием облизывает твои колени, обещая все мыслимые наслаждения ночного заплыва.

Ну, если бы я когда-то бывала на ночном берегу, то это все обязательно выглядело бы именно так. Сейчас же, у края бездны, обещающей наслаждение, я отшатнулась, испуганно вскинув руки к груди, чтобы закрыться от пронзительного мужского взгляда.

Арсений гулко сглотнул и прохрипел:

- Поздно.

- Что? - пятиться было некуда, поэтому я просто отвела глаза, сгорая от внезапно накатившего стыда и страха.

- Я уже все рассмотрел, - он с усилием отвел мою правую руку и прижал ее к стене у моей головы. - И в первую очередь... - симметрично правой легла левая рука, - это.

Северов слегка наклонил голову, и я поняла, что он смотрит на мою грудь, на сжавшиеся в ожидании ласки ореолы и на бесстыдно заострившиеся соски.

- С ума сойти, до чего красиво!

Он оторвался от созерцания явного свидетельства моего возбуждения и посмотрел мне в глаза. Внезапно оказалось, что во рту у меня пересохло, а сама я трясусь, словно лишенный вожделенной дозы наркоман, и едва ворочая языком, скриплю песком в голосе:

- Просто вода холодная.

- Я так и понял, - слишком торопливо согласился он. - Не двигайся.

Правая рука парня выпустила из своего плена мое левое запястье и ушла в сторону, чтобы подкорректировать температуру воды (хотя мне, откровенно говоря, и без того уже давно было очень и очень жарко), а затем вернулась, скользнув кончиками пальцев под грудью. Так нежно и одновременно так жарко. С ума сойти! Я неосознанно прогнулась, мечтая о том, чтобы пальцы скользнули немного выше, уже почти готовая признать свое поражение. Давно готовая...

- Я же не велел тебе двигаться, - прохрипел Арсений у моего уха и, словно в наказание, прикусил мочку, от чего мои ноги немедленно стали ватными, а руки опустились на смуглые плечи.

- Прости, - просипела я и кашлянула в попытке вернуть голосу прежний тембр. Какое там! Я в следующий момент, по-моему, вообще лишилась голоса, потому что парень поднес мою руку к своему лицу и, закрыв глаза, поцеловал ладонь, голубую жилку на запястье, пощекотал языком кожу на локтевом сгибе. Подумать только, как много, оказывается, можно получить удовольствия, когда кто-то целует тебе руки... Нет, не кто-то. С какой-то самоубийственной ясностью я вдруг поняла: не кто-то, а именно он, только он.

- Арсений, - скорее выдохнула, чем произнесла, - Сеня...

Он поцеловал мое плечо, а затем снова заглянул в глаза, и столько в его взгляде было откровенного нетерпения, столько обнаженного желания и такого обжигающего ожидания, что я не выдержала и совершила вторую ошибку за вечер. Я набрала полную грудь воздуха, и безропотно повторила движение мужских губ напротив:

- Я так тебя хочу.

Он замер, словно не веря, наклонился, чтобы вслушаться в шепот, почти не слышимый за шумом воды:

- Пожалуйста.

- Оля! - он обхватил меня за талию, вжимая в себя, торопясь поделиться со мною своей страстной жаждой, поднимая над полом до тех пор, пока моя грудь не оказалась на уровне его рта.

- Хочу попробовать, - прохрипел Арсений, и теперь его дыхание показалось мне прохладным - настолько раскалилась моя кожа, - какая ты на вкус.

Он медленно облизал мой сосок, который своим окаменевшим видом буквально умолял об этой ласке, а затем нетерпеливо втянул его в рот, прижимая языком и хрипло постанывая от удовольствия.

- Везде, - мурлыкнул он, проводя языком по ложбинке между моими грудями, чертя дорожку ко второму соску, - везде.

Молочный пар в душевой вдруг стал густым, каждый вдох давался с трудом, легкие болезненно раздавались, втягивая влажный воздух и совершенно не насыщая кровь кислородом. Именно поэтому, наверное, темнеет в глазах. Поэтому голова идет кругом, поэтому, а не из-за того, что вытворяет с моей грудью этот бесстыдный рот.

Я совершенно покорена, я полностью открыта. Я буквально умоляю о каждой следующей ласке абсолютно любым движением своего тела. А Арсений вдруг останавливается, замирает, часто дыша и откинув голову назад. Я вижу как вздрагивает его горло и неосознанно тянусь губами к его шее.

- Тоже хочу, - хриплю я, - попробовать.

И языком - снизу вверх - до мочки уха, с каким-то садистским наслаждением прислушиваясь к хриплому рыку, следующему за движением моих губ.

Руки с моей талии скользят на бедра и сжимают, снова приподнимая, раскрывая, заставляя обхватить торс ногами. И я выдыхаю долго и протяжно, остро наслаждаясь новым ощущением.

- Это... - не голос, хрип, пытающийся выразить словами невозможное.

- Охренеть, - грубовато рычит Северов, видимо, как и я, утратив возможность подбирать слова и складывать их в предложения.

Он поднимает меня выше, и мое тело, тесно прижавшись к его, скользит вверх по влажной коже.

- Охренеть, до чего хорошо, - выдыхает мне в рот и, наконец, целует.

Я впиваюсь пальцами в его плечи, я ногами крепко сжимаю его талию, мне хочется раствориться в нем, вирусом проникнуть под смуглую кожу и остаться там навсегда, потому что жизнь без него - это пытка, пытка, лишающая дыхания.

Я дрожу, пытаясь перехватить инициативу в поцелуе, я повторяю каждое движение языка. Я хочу. Я так хочу тебя. Только тебя. Навсегда.

- Моя... - руки сжимают ягодицы, наверняка оставляя на них след, но мне все равно, я вскрикиваю от наслаждения, которое тесно граничит с болью. И я не знаю, чего я хочу больше - продлить это странное чувство или шагнуть дальше, оставляя его за собой.

- Моя, - повторяет Арсений.

- Твоя, - безмолвно соглашаюсь я, не понимая, куда вдруг исчез жаркий рот.

- Твоя, - испуганно повторяю, все еще не веря в происходящее.

- Только твоя! - кричу, раненым зверем, но реальность уже выдирает меня из моего сна, как всегда, грубо и жестко.

Душевая, наполненная паром, исчезла, а Северов растворился без следа. Есть только я, только моя спальня в Пансионе. Только боль неудовлетворенного желания и неутешительная в своей очевидной безысходности мысль: он нужен мне, как воздух, мой Арсений Северов.

----------------------

Страница Марины Ли на Продамане

Страница на СИ

Книги на ПМ

Страница на ЛитЭре

-----------------------

Алина Лис

НАКАЖИ МЕНЯ!

- Может, вот эту шляпку?

- Ага. Безусловно. Шляпка - то, что надо. Именно! - говорит он, не отрывая взгляда от парящего в воздухе светящегося шара, заполненного жидким зеленым огнем. Повинуясь движениям его пальцев, шарик медленно съеживается в ослепительную светящуюся точку.

- Ты не смотришь!

- Я и так знаю, что у сеньориты безупречный вкус.

Из точки проклевывается тонкий росток. Вздрагивая, точно живой, тянется вверх, раскрывая тонкие листочки. Фантом мигает, меняет окрас на ярко-оранжевый и на вершине стебля расцветает бутон.

- Как я выгляжу?

- Ослепительно, как всегда.

В центре цветка угадывается фигурка крохотной обнаженной женщины с тонкими стрекозиными крылышками за спиной.

- Элвин!

- Мммм?

- Ну, посмотри же на меня!

Муж не слышит. Его лицо сосредоточено, брови нахмурены, пальцы мелькают в воздухе быстро-быстро.

Музыкант, исполняющий сложнейший пассаж.

Маг за работой.

Обычно я люблю наблюдать, как он тренируется, оттачивая мастерство, но сейчас это зрелище только злит. Зря я что ли полчаса уговаривала его посмотреть на мой наряд?

Кладу руку ему на плечо:

- Элвин!

Цветок идет рябью и расплывается некрасивым пятном. С чувством выругавшись, Элвин сминает его, как неудачный черновик. В воздухе повисает едкий запах гари.

- Франческа, ну что ты творишь? Разве я лезу к тебе, когда ты штудируешь законы?

- Я не штудирую законы, когда мы собираемся на прием.

- У меня не было выбора. Иначе я рисковал умереть от скуки, ожидая пока сеньорита определиться.

- Так помоги мне. Какая шляпка лучше.

- Эта, - кивает он, не глядя.

- Подожди, я померяю.

- Ни в коем случае! Не заставляй меня в этом участвовать или я вынужден буду честно сказать все, что я думаю о твоих шляпках.

Я с досадой кусаю губы. Ну вот - напросилась, называется.

- Они так ужасны?

- Радость моя, - проникновенно говорит Элвин. - Ты могла бы поехать не только без шляпки, но и без платья. Зачем прятать красоту?

Да уж. Мой муж знает толк в комплиментах.

* * *

Я пытаюсь выйти из кареты, но на последних ступеньках Элвин подхватывает меня за талию, чтобы поставить рядом с собой.

- Я и сама могу спуститься! - притворно возмущаюсь я, даже не пытаясь высвободится из его объятий.

- Договорились. В следующий раз все сделаешь сама, - хмыкает он, целуя меня за ухом. Там, где под тонкой кожей бьется голубая жилка.

От мимолетного прикосновения горячих губ по телу расходится сладкая дрожь. Ноги слабеют, чтобы не упасть, я обнимаю своего мужчину. Перед закрытыми глазами встают непристойные, но такие возбуждающие картинки, и я вдруг понимаю, что шнуровка платья затянута уж слишком туго...

Элвин мгновенно ловит мой изменившийся настрой. Прижимает к себе крепче и целует еще раз - теперь в полураскрытые губы. Настойчиво и властно, поцелуем, который способен воспламенить и монахиню.

Забыв обо всем, кроме друг друга, пьяные объятиями и прикосновениями, мы так и замираем у входа во дворец княгини.

- Может к грискам этот прием? - выдыхает он, прерывая поцелуй.

- Нельзя. Ты же знаешь.

- Ладно, - мурлычет он мне на ухо. - Во дворце княгини полно уютных чуланчиков, сеньорита. И мы еще не все из них опробовали.

- Нет.

Кровь бросается мне в лицо, как всегда, когда я вспоминаю о том случае, когда поддалась на его уговоры.

В чулане было тесно, стояли какие-то ведра, тазы, швабры. Элвин притиснул меня к стене и долго, ругаясь, задирал одежду - как назло, в тот день я надела пышное платье со множеством юбок. Было неудобно и безумно страшно, что нас застанут. Я балансировала на одной ноге, цеплялась за его шею, чтобы не упасть, и кусала губы. В голове билась одна-единственная мысль "Только не стонать!". А не стонать было невозможно - он врывался в меня резко, глубоко, и мое тело отзывалось сладостными спазмами на каждое движение. Хотелось кричать в голос от осознания своей развратности, порочности, от обжигающего стыда и такой же обжигающей похоти...

Шаткий шкафчик рядом трясся в такт нашим толчкам, и в этот момент я услышала за дверью рядом голоса - мимо шли фэйри. Я представила, как кто-то из них, привлеченный звуками из чулана, заглядывает внутрь, чтобы увидеть нас. Меня. У стены, с раздвинутыми ногами, лиф расшнурован, юбки задраны, одна нога лежит у него на бедре, а он берет меня прямо так, не снимая одежды, как шлюху...

Невыносимо стыдно и страшно. Сладостная отрава этого страха и стыда стала последней каплей! Я прокусила себе губу до крови, чтобы не закричать, но даже не заметила этого. Слишком хорошо, мучительно-хорошо было. Фэйри остановились за дверью, перемолвились несколькими словами, послышался смех. Мы замерли, сдерживая стоны.

Стоит мне закрыть глаза и вызвать в памяти этот чулан, я вспоминаю то мгновение. Стыд, страх, безумное возбуждение, сводящее с ума ощущение мужчины внутри, горячие и жадные губы, сильные пальцы, стискивающие ягодицы - позже оказалось, что он наставил мне синяков.

И голоса фэйри за хлипкой дверью.

Наслаждение было невероятным. Долгим, почти болезненным. Мы, задыхаясь, сползли по стенке. И еще минут двадцать просто сидели в обнимку. Не осталось сил даже на разговоры.

А потом я почувствовала себя ужасно развратной и грязной. Чуть не расплакалась. Элвин поцеловал меня в нос и сказал, что я маленькая ханжа. Но совершенно изумительная и замечательная ханжа.

Когда мы выбрались обратно к гостям, княгиня все поняла по моим припухшим губам и растрепанной прическе и не уставала весь вечер тонко издеваться по этому поводу. И я сидела с каменным лицом, внутри умирая от стыда, и делала вид, что не понимаю ее намеков.

Элвин же только потешался, наблюдая это зрелище. Его таким не проймешь, он абсолютно бесстыжий.

Нет уж! Пусть я до сих пор обмираю от возбуждения при мысли о том чулане, повторить подобное я не готова. Не сегодня.

И вообще никогда!

* * *

Прием в самом разгаре. Мы проходим меж фэйри, приветствуем знакомых, улыбаемся в ответ на фальшивые улыбки и повторяем вежливые, ничего не значащие фразы.

Временами Элвин дотрагивается до меня - словно невзначай. Подает бокал с вином, придерживает за локоть, поправляет и без того идеально сидящую брошь на корсаже. Каждое такое действие сопровождается многозначительной улыбкой и раздевающим взглядом, от которого по телу разбегаются сладкие мурашки.

Еще хуже становится, когда он, склонившись к моему уху, с совершенно серьезным лицом отпускает возмутительное и возбуждающее замечание по поводу моего декольте.

Вот ведь бесстыжий!

Я следую за ним, как в тумане. Кровь стучит в висках, хочется запустить руку в короткие пепельные волосы, прикоснуться ладонью к свежевыбритой щеке, поймать отзвук своего желания в глубине голубых глаз.

Как он это делает?! Как без малейших усилий, без красивых слов и изысканных комплиментов заставляет меня желать его снова и снова? Забывать о приличиях, становиться похотливой мартовской кошкой в его руках...

Жизнерадостное "Элвин!" вырывает меня из мучительных и сладостных фантазий.

- Риэн!

Братские объятия вместо чинного рукопожатия на приеме - нарушение всех правил, но когда Элвин следовал этикету?

Я с любопытством рассматриваю очередного побратима своего мужа. Элвин не особо спешит знакомить меня с родней, за десять лет, что мы вместе, я видела только троих его родственников...

Как всегда, когда я вспоминаю об этом, хочется кусать губы от досады и надумывать лишнего. Лепить из пичуги дракона.

Элвин же не специально прячет меня от сестер и братьев. Просто... не общается с другими Стражами. И он так и не женился на мне по законам фэйри, значит, в их глазах, я - никто.

Рабыня. Фамильяр. Кошка.

Нет смысла врать самой себе - мне обидно.

...мне не угодишь. Мой второй муж обожал хвастаться мною перед родственниками. Я возненавидела всех этих троюродных кузенов и двоюродных братьев тетушки уже на третий день после свадьбы.

- Сеньорита, разрешите представить вам седьмого Стража. Этого разгильдяя зовут Риэном. Ну а вам он заочно знаком под именем А. Ландри.

Щеки ожигает жаром.

Ландри?!

Тот самый А. Ландри, автор чувственных и скабрезных романчиков для мужчин?!

Нет, разумеется, я вовсе не читаю такие пошлости! Так... несколько раз полистала, найдя в библиотеке Элвина. Ну и увлеклась против воли. В книге обнаружилось не только бесконечное описание разнообразных совокуплений, но и довольно бойкий сюжет. А кое-какие идеи, почерпнутые из книжки, я потом применила на практике, приятно удивив своего мужчину.

При мысли, что брат Элвина - автор этих порнографических фантазий я против воли безудержно краснею.

А он красив, пусть и в его красоте чуть больше сладости, чем обычно простительно мужчине. Длинные золотые волосы, тонкие вдохновенные черты лица, которые подошли бы скорее фэйри, и блудливые зеленые глаза. Я почти ощущаю кожей, как скользит по мне его взгляд, задерживаясь в вырезе декольте. Чувственные губы расплываются в улыбке:

- О, это ли тот самый восхитительный цветок, который ты прятал от всех нас так долго?

- "Восхитительный цветок" - фе, - Элвин кривится. - Всякий раз, когда кажется, что хуже уже быть не может, ты открываешь новые горизонты, - и уже мне, - будьте осторожнее, сеньорита. Риэн - настоящий мастер нести приторную чушь. Наверняка вы заметили эту его очаровательную манеру еще по книгам. Все эти "раскаленные клинки страсти" и "любопытные жемчужины". Если не остановить его вовремя, можно потонуть в сладкой галиматье. Риэн, это Франческа. Моя жена.

Всего лишь "это Франческа"?! И никакого "прекрати на нее пялиться"!

Опускаю ресницы, чтобы скрыть свое разочарование.

Знаю, это неправильно, но ничего не могу с собой поделать. Я хочу, чтобы муж иногда ревновал. Чтобы проявил себя тираном и собственником. И чтобы все вокруг понимали - дело именно в ревности, а не приступе дурного настроения. Хочу, чтобы он заявил свои права на меня - бескомпромиссно и властно, подтверждая, как я ему дорога.

Я даже согласна, чтобы он в этой ревности запрещал мне общаться с некоторыми мужчинами. Такими, как Риэн, например. Клянусь, что была бы послушна этому запрету...

Глупое бабское желание.

Риэн целует мне пальцы, умудрившись задержать ладонь в руках на мгновение дольше, чем положено приличиями, и рассыпается в пустых восторгах.

Обычно я не любительница ювелирных комплиментов. Рубиновые губки и перламутровые зубки - верх пошлости. Хуже только сравнить женщину с каким-нибудь цветочком.

Но сейчас я милостиво улыбаюсь банальностям Риэна.

Буду флиртовать, раз мой муж не спешит охранять мою нравственность.

Элвин продолжает пренебрежительным тоном, словно не замечая внимания ко мне со стороны его брата:

- Риэн гордится тем, что пишет только о том, что опробовал на практике. В некотором роде его писульки - автобиографичный материал. Это делает их особо интересными для знакомых и родственников. А ты еще жалуешься на мое бесстыдство.

Риэн радостно вспыхивает, словно услышал не насмешку, но похвалу своему таланту писателя:

- Вы читали мои книги, прекрасная леди?

Да, читала! Особенно ту, "Любовь на троих", с возмутительно откровенными литографиями и препохабнейшим сонетом в начале. Сонет я даже выучила наизусть. Не специально, о нет! Просто перечитывала несколько раз, и непристойные строки сами собой поселились в моей голове. Стоит вспомнить о них, как тут же всплывает:

Тот воин,

Что ребячьим дротиком в чрево метит,

Ледяной лишь клизмы, подлец, достоин.

Пусть уж лучше мальчиков он валетит.

Только тем, кто крепко и щедро скроен,

Как вот я, жемчужина лона светит.

Возмутительно!

Я еще подыскиваю слова для гневной отповеди, когда Элвин склоняется к моему уху, чтобы прошептать "Вы очаровательны в своем ханжестве, сеньорита".

Почему ему так нравится меня смущать? И откуда он вообще знает, что я читала ту гадкую книжонку?!

Неловкую паузу прерывает появление княгини Исы. Мгновение назад пожиравший меня взглядом Риэн склоняется над ее рукой, чтобы повторить уже знакомый ритуал, и бормочет что-то про серебро волос, кораллы губ и жестокую красоту сапфировых глаз...

Иса улыбается - надменной улыбкой знающей себе цену женщины.

- Дорогая, я ненадолго украду твоего супруга, - говорит она не терпящим возражения тоном. - Элвин, мне нужен совет!

- Уверен, что бы это ни было, княгиня прекрасно разберется без меня.

- Ах, лорд-Страж, вы всегда так забавно шутите, - она берет его под руку, вынуждая последовать за собой.

Я провожаю их взглядом.

Сколько можно?! Почему это повторяется раз за разом?

Знаю, что глупо обижаться на Элвина. Княгиня - правительница домена, он не может ответить отказом на ее просьбу. Знаю и что глупо ревновать к прошлому, каким бы оно ни было. И все равно...

Я спокойно отношусь к красоткам фэйри, которые вьются вокруг моего мужа, мне даже льстит мысль, что он привлекателен для других женщин. Но Иса!

Княгиня любит испытывать чужие души. Или "испытывать" не совсем справедливое слово?

Вернее будет "пытать".

Эта женщина - аристократичная, блистательная, выдержанная в каждом жесте и взгляде, была и есть для меня загадка. Бывшая любовница моего мужа, мой добрый гений и мое проклятье. Каждый раз, когда вижу ее беседующей с Элвином, мне хочется, наплевав на приличия и гордость, подкрасться и подслушать. И, должно быть, она догадывается о моих чувствах, потому что не устает меня дразнить. Моему мужчине всегда достается чуть более ласковая, чем всем прочим, призывная улыбка, а иногда и прикосновения...

В такие минуты я представляю, как превращаюсь в кошку, чтобы расцарапать ее совершенное личико.

Хорошо, что Элвин тоже понимает цену нежным взглядам княгини и держится с ней подчеркнуто холодно и вежливо.

- Не ведись, - как-то сказал он, когда мы возвращались с приема, на котором княгиня весь вечер не отпускала его от себя. - Иса развлекается, не играй в ее игры.

Он прав.

Чтобы смыть горький привкус ревности, я отхлебываю охлажденного игристого вина из поданного Риэном бокала.

- Боюсь, я мало что запомню из сегодняшнего вечера, - с грустным вздохом говорит брат Элвина. - Кроме сияния ваших божественных глаз.

- Гранитных, - подсказываю я.

- А... - он озадаченно хмурится.

- Мои глаза серые, лорд Риэн. Некоторые льстецы умудряются сравнить их с мельхиором, но сделать это, не погрешив против истины, невозможно. Остается неблагородный гранит или еще более плебейский кремний. Весьма неудобно, не так ли?

Отповедь не смущает красавчика. Он улыбается, все так же облизывая меня восторженным взглядом, чуть склоняется и шепчет:

- Кошачий глаз.

- Что?

- Кошачий глаз. Он серый и сияет перламутром. В нем загадка. Глупцы находят кошачий глаз не таким привлекательным, как вульгарные самоцветы, но я скажу - он прекрасен! Неброская красота и скрытая за ним тайна завораживают. Невозможно оторваться от его чарующей глубины, - с придыханием говорит Риэн.

Наивное бесстыдство или находчивость собеседника тому причина, но я вдруг улыбаюсь в ответ - благосклонно и призывно.

* * *

На застекленной террасе лишь чуть холоднее, чем во дворце. За незримой преградой в сиянии разноцветных фонарей парят крупные снежинки. Небо темно и беззвездно, зависшие в воздухе огни рисуют по нему палитру света, от алого до темно-синего. Не меньше сотни фонарей, и каждый следующий на тон темнее предыдущего. Словно какой-то чудак мазнул кистью, оставив радужный след на полотне ночи.

Будь рядом Элвин, мы бы поняли друг друга без слов. Просто сплели бы пальцы рук и стояли, любуясь, как снежинки опускаются, меняя цвет...

Риэн не такая плохая замена своему побратиму. С ним легко. Он болтает, перескакивая с темы на тему, рассыпается в комплиментах, смотрит восторженно и страстно. Он даже смешит меня, и я смеюсь вполне искренне. Шутки Риэна мало походят на язвительные остроты Элвина, они жизнерадостны и полны любви к миру, как он сам.

С ним даже интересно. Возможно, потому, что в основном мы беседуем обо мне. Нет, я не наивная дурочка и понимаю, что на моем месте могла быть любая женщина. Цена таким комплиментам - четверть пенни в день большой ярмарки.

И все же приятно.

- Почему вы носите ошейник, а не браслет? - шаловливые пальцы в нарушение всех границ поглаживают черную полоску на моей шее и как бы невзначай касаются кожи. - Как рабыня.

Надо бы возмутиться, но мне слишком хочется восхищенных комплиментов Риэна. Муж не балует меня красивыми словами, он не любитель говорить о том, что чувствует, и куда искуснее в насмешках, чем в признаниях.

- Потому, что я принадлежу Элвину.

- Как же так получилось?

Почти против воли рука тянется к ошейнику.

Не просто знак принадлежности моему мужчине и не просто символ рабского статуса. Творение злого чернокнижника, артефакт, заставляющий бездумно подчиняться приказам хозяина, если он того пожелает.

Я так давно ношу его, что уже не помню каково это - не чувствовать на горле мягкого, но властного охвата. Двадцать лет. Большую часть жизни.

Двадцать лет назад лорд-Страж купил меня у герцога Рино - моего отца. Увез из родной страны, надел ошейник. Странно вспомнить, как я его ненавидела...

Тогда мы оба не знали ни друг друга, ни о той особой связи, которую артефакт создал между нами.

Ошейник - наше благословение и проклятье. Причина, по которой я не старею. Причина, по которой мой мужчина не может жениться на мне - законы фэйри не дозволяют жениться на рабынях.

За бессмертие и вечную молодость нужно платить.

- Простите, я не хочу говорить об этом.

Риэн кивает. И снова рассыпается в комплиментах. Сравнивает меня с орхидеей, глаза со звездами, губы с лепестками розы, а волосы...

- ...ваши волосы подобны темному грозовому облаку, - он протягивает руку, чтобы коснуться их. Мягкие пальцы очерчивают ушную раковину, спускаются ниже по шее, и сам Риэн подвигается чуть ближе. - От них пахнет жасмином и медом, на свету в них пляшут рыжие искры. Как маленькие молнии.

- Грозовые облака синие или черные. Ваш комплимент куда больше подошел бы брюнетке, лорд Риэн. Как видите, у меня не только глаза неудобного цвета.

- Поверьте, облака могут быть любого оттенка. Я помню, как наблюдал закат у пролива Никкельхольм с вершины одной из Великих Колонн, охраняющих проход в Срединное море. Огромные тучи нависали над водной гладью океана, и от мысли, что дальше на сотни тысяч лиг ничего, кроме воды и неба, от мысли о ничтожности что человека, что Стража перед этой бесконечной стихией, охватывало благоговение, - с каждым словом он склоняется все ниже и ниже, а голос падает до страстного шепота. - Закат окрасил волны, словно кто-то вспорол брюхо исполинскому зверю и залил воды кровью. А тучи над океаном уже утратили багрянец и окрасились темной охрой. Совсем как ваши прекрасные кудри, леди.

О, Риэн - мастер живописать словом. Я почти увидела безбрежный океан, о котором грезила в юности, кровавые волны и тучи в тон моих волос.

- Рад сознавать, что сеньорита не скучала в одиночестве, - комментирует знакомый, полный яда голос.

Вздрогнув, я отстраняюсь и поворачиваюсь к выходу. Элвин стоит, небрежно облокотившись на дверь. Его лицо непроницаемо, руки сложены на груди.

Ну вот - доигралась. Как давно он здесь?

- Риэн рассказывал о своем путешествии.

- Он любит молоть языком.

Мягкой походкой хищника Элвин подходит ближе, на ходу разминая пальцы.

- Исчезни! - слово звучит как плевок.

Риэну не нужно повторять дважды.

Он покидает террасу неслышно, словно и впрямь в роду с фэйри, оставляя "богиню" расхлебывать последствия собственной глупости.

- Развлекаешься? - свистящим от ярости шепотом спрашивает Элвин.

Мне все же удалось вызвать его ревность. Как и хотелось.

Отчего-то я совсем не рада такому повороту. Одно дело мечтать, представляя, как твой муж властно запрещает тебе смотреть на других мужчин. И совсем другое - столкнуться с настоящей злостью и обидой близкого человека.

- Немного. Ты злишься?

- Нет, я просто счастлив, - и тоном, не допускающим возражений. - Собирайся, уезжаем.

* * *

Хорошо, что Элвин предпочитает ездить верхом. Полчаса в карете в одиночестве дают мне время собраться с мыслями, оценить ситуацию. И признать печальный факт: я сделала глупость.

Додумалась: флиртовать с братом мужа! Да еще на официальном приеме во дворце княгини. Красивых слов захотелось? От кого? Закоренелого бабника, который расписывает свои победы в мерзких книжонках?!

Или хуже того - ревности. Не я ли требовала от своего мужчины свободы и доверия?

Как же стыдно...

Я собираюсь сказать об этом, стоит нам переступить порог дома, но Элвин не дает мне сделать этого:

- Позже. Иди спать, Фран.

...глаза у него светлеют, становятся почти прозрачными, а лицо каменеет в маске ярости. Я вглядываюсь и не вижу за ней человека, которого люблю. Его нет, ушел, занят.

Складка меж бровей становится глубокой, кулаки и челюсть сжаты. Злится.

Даже не злится. В бешенстве.

Так бывает всегда, когда его тень берет слишком много власти. Зовет крушить, ломать, убивать. И все силы души направлены на то, чтобы не дать воли одержимой инстинктами бестии.

Больше всего Элвин боится утратить самоконтроль и натворить дел.

Надо бы уйти. Оставить его сражаться со своей тварью, не лезть под выстрелы. Я немного побаиваюсь, когда он такой. Но чувство вины и желание все исправить толкают под руку.

- Нет, сейчас. Я знаю, как это могло смотреться со стороны. Но поверь: ничего не было. И быть не могло.

И тут он взрывается:

- Какого гриска, Фран?! Нашла, с кем обжиматься в уголочке! С Риэном?! А приди я чуть позже, ты бы уже и ноги раздвинула?!

Лучше бы он меня ударил.

Он и так ударил. Словом можно высечь больнее, чем плетью, мне ли не знать этого.

Только не разреветься! Только не плакать!

Сглатываю неуместные жалкие слезы. И говорю с холодной насмешкой:

- От Риэна я сегодня услышала десятки прекрасных комплиментов, а от тебя - оскорбление...

- Конечно, он же во всем лучше меня.

- Возможно, мне и впрямь стоило быть с ним поласковей.

- Давай, беги. Вдруг он еще не успел никого подцепить.

Отворачиваюсь к двери. Невыносима мысль оставаться здесь после случившейся ссоры. Ходить по комнате, накручивая себя. А как после спать в одной постели?! Почему у нас одна спальня на двоих? Почему раньше это никогда не было проблемой?!

Он ловит меня у двери. Сгребает в объятия, удерживает, притиснув к стене, молча пережидая мои вопли "Пусти!" и удары кулаками. Бесполезные, слабые удары - женщине никогда не совладать с мужчиной.

- Мне больно! - это ложь. Я просто пытаюсь заставить его разжать руки. Хочу сбежать, уйти, оставить его здесь - и пусть злится в одиночестве, как и собирался.

Хочу сбежать. И хочу, чтобы он не дал мне сбежать. Чтобы задержал, остановил, показал, как я ему дорога.

- Прости, - выдыхает он мне на ухо. - Я не должен был говорить такого. Не уходи. Пожалуйста!

И злость, которая не давала слезам прорваться наружу, исчезает.

Я всхлипываю, а он гладит меня по голове. По-прежнему удерживая в объятиях, хватка у него стальная - не вырваться.

...да я и не хочу вырываться.

Тень отступила. Спряталась, скрылась, уползла в норы души. Остался только человек, которого я люблю. И я не хочу бежать от него в ночь, подняв свою обиду, как знамя. Не хочу возвращаться во дворец княгини. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал о нашей ссоре.

- Ты тоже прости, - шепчу я, уткнувшись в его шею. - Мне не стоило флиртовать с Риэном.

Муж вздыхает:

- Это уж точно. Нашла ухажера! Этот парень любит все, что шевелится. Ты хоть знаешь, что на Эмайн Аблах не осталось ни одной не осчастливленной им девы?

- Про тебя говорят то же самое.

- Гриска с два! Я всегда был разборчив, - он снова заводится при воспоминании о сцене на террасе. - Радость моя, я понимаю, что тебе нравится кружить головы, но будь добра, выбирай объект для своих чар тщательнее. Или сеньорите так хочется, чтобы братец увековечил это рандеву в очередной писульке?

Я - героиня скабрезного романчика?!

Эта мысль приводит в ужас.

- Ничего не было!

- У Риэна богатая фантазия.

- Но почему?! Он же знает, что я - твоя жена.

Он улыбается грустно и чуть устало, целует меня в висок.

- Потому же, почему ты с ним обнималась. Азарт и нежелание думать. Раньше мы частенько ухлестывали за одними и теми же девушками. Иногда на спор.

- Прости. Это было очень глупо. И... мне стыдно, правда. Ну, не злись. Пожалуйста!

Снова вздыхает:

- Я не злюсь. Не на тебя.

- Не будешь устраивать сцену ревности и крушить мебель?

Теплая улыбка. Настоящая. Больше всего я люблю его таким - открытым, близким, чуть уязвимым. Моим!

- Как в дешевой пьеске? Нет, пожалуй, воздержусь.

Поцелуй в уголок губ. И еще один - чуть выше, чтобы стереть суровую складку меж его бровей.

- Как я могу заслужить прощение?

Элвин ухмыляется. В его глазах снова пляшут лукавые искорки, которые мне так нравятся.

- "Служить за прощение" - это к святошам. Мое дело - грешить и сбивать с пути истинного честных квартерианок.

- О, вы жестоки, мой лорд, - подхватываю я предложенный тон. - Никакой епитимьи? Никакой надежды на искупление? Я-то надеялась: вы накажете меня, избавив тем самым от чувства вины и мук совести.

В глазах моего мужчины загорается опасный огонек.

- Наказааать, - тянет он предвкушающим тоном, пока его палец очерчивает контур моих губ. - Мммм, какая замечательная идея, сеньорита.

Мне внезапно становится жарко.

- Я не это имела в ви...

- Раздевайся! - приказ в голосе, как щелчок кнута.

Делаю шаг назад и замираю. Возбуждение накатывает откуда-то снизу живота, расходится по телу, заставляя вздыбиться каждый волосок на теле.

Пауза все тянется и тянется. Воздух вокруг, кажется, нагрелся. Я отступаю еще на шаг, к самой стене. Подчиниться? Спорить?

- А если "нет"? - в моем голосе звучит вызов. - Что тогда?

- Увидишь.

И снова напряженная, заполненная ожиданием тишина. Я понимаю, что хочу увидеть все, что обещает мне этот тон и этот взгляд.

- Тогда нет!

Он настигает меня уже на лестнице. Короткая безнадежная борьба. Я сопротивляюсь почти по-настоящему. Элвин перекидывает меня через плечо и несет в спальню, чтобы швырнуть на кровать.

Руки клещами перехватывают запястья, нога вторгается меж коленей.

Долгий, безмерно долгий возбуждающий поцелуй. Я отвечаю жадно и распутно, выгибаюсь, распятая в его руках, трусь о него всем телом, как кошка. Он отстраняется, нависает надо мной, словно раздумывая, что сделать дальше.

- И это все, что я должна была увидеть? - насмешливо спрашиваю я.

Дразнить его увлекательно и немного страшно.

- Это только начало.

Он сводит мои запястья, легко удерживая их вместе одной рукой. Ощущаю кожей неприятный холод металла - этого плена не вырваться.

Тихий шелест покидающего ножны кинжала.

Я смотрю снизу вверх, тяжело дыша. Возбуждение мешается с испугом. Он не причинит мне вреда, но до этого в наших играх не было места заточенной стали.

Лезвие обрезает шнур, удерживающий полог, и занавес падает, отделяя нас от прочего мира. Элвин наваливается сверху, тянет меня за руку, чтобы привязать к столбику. Я шиплю, царапаюсь и отбиваюсь уже всерьез, прекрасно сознавая бессмысленность подобной борьбы.

Это знание мешается с вожделением. Я жду, я почти жажду, чтобы он сломил мое сопротивление. Потому что иногда мне нравится чувствовать себя беспомощной и покорной.

Осознание его власти пьянит сильнее любого вина.

- Так-то лучше.

Мои запястья примотаны к столбикам кровати. Мы оба тяжело дышим, на его щеке алеет свежая царапина. Я не хотела!

Он почти касается губами моих губ, я тянусь навстречу, впиваюсь в его рот, пускаю в ход зубы. Снова поцелуй, жадный, но короткий. Элвин отстраняется. Руки медленно, по-хозяйски гладят меня сквозь одежду, и я изгибаюсь, подчиняясь этой ласке. Хочу ощутить его прикосновения обнаженной кожей.

- Ты такая злючка. Может, оставить тебя здесь, чтобы подумала о своем поведении?

Смотрю на него в притворном гневе.

- Развяжи меня!

- Как можно? Мы же только начали.

- И как ты меня разденешь?

- О, это совсем не сложно.

В поле зрения снова появляется лезвие. Слышу треск ткани, холодная сталь плашмя касается кожи, и уже ничто не стесняет дыхания. Секундное сожаление по поводу испорченного платья.

- Я любила этот роб!

Его глаза смеются:

- Видишь, как вредно со мной спорить.

От одежды остались одни лохмотья. Он вынимает шпильки из волос, зарывается лицом в распущенную гриву, пропускает прядь меж пальцев, гладит шею, касается ошейника. Затем медленно разводит мои ноги, проходится, поглаживая, горячими пальцами по внутренней стороне бедра и скатывает сначала один, потом второй чулок. Я нага и беспомощна, руки раскинуты в стороны - не закрыться от жадных взглядов. Кожа горит от возбуждения. Прикрываю глаза и тяжело дышу. Предвкушение едва ли не слаще того, что последует дальше. Я знаю, что он сейчас сделает. Или нет? Тело жаждет прикосновений, хочу, мечтаю ощутить его внутри, хочу его губ, его горячих рук...

Открываю глаза, чтобы взглянуть в расширенные зрачки. Элвин нависает сверху и тоже тяжело дышит. Наше дыхание смешивается.

- Возьми меня! Пожалуйста.

- Подожди.

Я смотрю как он раздевается, как подчеркнуто медленно, не отводя от меня взгляда, натягивает на протез перчатку. Это неповторимое, невероятное ощущение, когда знаешь, что сейчас тебя возьмет любимый мужчина. Это ожидание, возбуждение почти на грани терпимого.

А потом его губы и руки начинают странствие по моему телу. Он нежен и не торопится. Элвин не любит торопиться. Его неспешность всегда бросает вызов моему нетерпению. Будь мои руки свободны, я бы знала, как заставить его забыть обо всем. Но сейчас я могу только стонать в ответ.

Пальцы поглаживают грудь, легко, едва ощутимо, как крылья бабочки, касаются напряженных сосков. У меня вырывается хриплый крик:

- Сильнее!

Но он только усмехается и продолжает неспешную нежную пытку. Правая рука ныряет меж бедер, я вскрикиваю, ощущая вторжение.

- Да, да, да, - шепчу, ощущая, как каждое движение возносит меня чуть ближе к сладкой волне. Я почти готова нырнуть в это восхитительно-бездумное марево, когда его пальцы вдруг покидают мое тело.

- Не останавливайся! - мой негодующий крик встречает его усмешку.

- Куда ты так спешишь?

Я дергаюсь, приподнимаюсь, пытаюсь высвободиться. Почему он медлит? Я хочу! Я умираю от желания!

- Не надо, - шепчет он на ухо. - Только сделаешь себе больно. Я хорошо тебя привязал.

Возбуждение отступает медленно, тело ломит от похоти. Мой мучитель все так же нависает сверху, поглаживая кожу легкими летящими касаниями. Я вижу и чувствую его вожделение, он голоден не меньше, чем я, но не спешит утолить страсть.

- Почему?

Горячее дыхание щекочет ухо:

- Это же наказание, сеньорита.

Не сразу, но я успокаиваюсь, перестаю жадно заглатывать воздух и вздрагивать, и это становится для него сигналом. Теперь он пускает в ход губы. Дразнящими поцелуями спускается вдоль шеи, прикусывает сосок, заставляя меня выгнуться. Рука поглаживает живот, спускается ниже.

- Я поняла, что ты задумал!

- Ты всегда была умненькой девочкой.

- У тебя ничего не выйдет.

- Проверим?

Я пробую отвлечься, не реагировать на его прикосновения, его ласки, но это невозможно. Голову дурманит осознание чужой власти, пьянит ощущение пут на руках, близость мужчины, возможность утолить плотский голод. А Элвин слишком хорошо знает, как заставить откликнуться мое тело.

Его пальцы порхают меж моих раздвинутых бедер. Я начинаю постанывать, потом кричать, голова мечется по подушке. Мне хорошо! Невероятно, невозможно хорошо, и я уже почти, почти...

Он снова останавливается и просто кладет мне руку на низ живота. Это невыносимо! Я давлюсь возмущенным всхлипом:

- Сволочь!

- Сколько страсти, сеньорита, - низкий и хриплый голос выдает, что он возбужден не меньше моего.

- Пожалуйста... помоги мне... дай мне...

- "Дай" чего?

- Пожалуйста, - скулю я. - Я хочу тебя.

Поцелуй в ключицу:

- Потерпи.

И снова мучительно-сладкая пытка. В моих криках возмущение смешивается с удовольствием. Мне хорошо и плохо. Я изгибаюсь, резко двигаю бедрами навстречу, пытаюсь поймать ускользающее наслаждение. Каждый мускул дрожит, каждое прикосновение заставляет дергаться, словно с меня содрали кожу. Соски ноют от напряжения, живот скручивает и отпускает сладострастная судорога. А он все так же неспешно и умело гладит и целует мое тело, подводит почти к самому пику и останавливается в полушаге от финала. Как он может себя контролировать?

Хочу! Хочу, чтобы он вошел в меня, чтобы взял, хочу слиться, ощутить его внутри! Хочу сладкой, восхитительной разрядки, что обещают, но никак не дают его губы и руки!

Воспитание и представление о приличиях тонут в багряной пелене, жажда заполняет меня целиком, и я начинаю кричать и упрашивать, используя самые грязные и пошлые слова, что знаю. Сейчас мне плевать на любые приличия. Сейчас я просто хочу.

Хочу!

А потом он не выдерживает и прерывает игру. И я наконец ощущаю горячую тяжесть тела сверху, ощущаю тянущую, такую приятную наполненность внутри. Оплетаю его ногами, вскрикиваю от каждого резкого толчка и двигаю бедрами навстречу. Мне хорошо. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось...

- Да! Да! Да! - шепчу я, как заведенная. - Хорошооооо...

Всего несколько движений подбрасывают к вожделенному пику. Острая восхитительная судорога идет по телу. Одна. Вторая и третья. С губ срывается стон. Я плыву в сладких волнах наслаждения, тону в них, обмякаю и погружаюсь в теплый блаженный туман. Нет сил двигаться, но я продолжаю ощущать резкие движения мужчины, каждое из них вызывает новую упоительную волну, продлевая удовольствие.

Потом я слышу его стон, и низ живота снова скручивается в болезненно-приятном спазме. Я так люблю, когда Элвин теряет голову. Когда отпускает этот проклятый самоконтроль. Люблю слышать его стоны, ощущать свою власть над ним.

Он опускается рядом, обнимает меня и тяжело дышит. Над кроватью запах пота и страсти.

- Развяжи, - прошу я.

Открывает глаза и снова ухмыляется, возвращая на лицо привычную маску:

- Зачем?

- Чтобы я могла тебя отдубасить.

- О! Достойная причина, - соглашается он и распускает узлы. Обнимаю его, утыкаюсь в плечо.

- Гад ты! Это было жестоко!

- На то и наказание. И еще скажи, что тебе не понравилось. Кстати, мне было очень сложно терпеть, когда ты так эротично пищала.

- Все равно предупреждать надо!

- Если предупреждать, уже не то. И потом, это была импровизация, - Элвин касается губами следа от шнура на моем запястье, где кожа стесана почти до крови. - Эх ты. Я же говорил: "Не дергайся".

- Посмотрю я, как ты будешь "не дергаться", когда я тебя так же привяжу и начну мучить, - притворно возмущаюсь я.

- Сначала привяжи, - смеется он.

Я начинаю думать, что это отличная идея. Кажется, знаю, что устроить ему в следующий раз.

Накатывает усталость. Закрываю глаза и сонно шепчу "Люблю тебя", он целует меня в макушку и ничего не отвечает.

Он очень редко говорит, что любит. Потому что вообще редко говорит о своих чувствах.

Я не обижаюсь. Люблю его таким, какой есть.

НЕПРИСТОЙНАЯ СДЕЛКА

Элвин

Тихое царапанье со стороны двери я услышал далеко не сразу. А услыхав, задумался - стоит ли открывать. Франческа уехала, я был один и не ждал гостей. Уютное кресло, огонь в камине, интересная книга и дождь за окном - что еще нужно для хорошего осеннего вечера?

Потом любопытство победило, и я спустился посмотреть, кто там скребется.

- Мне нужна помощь, колдун! - огорошила она меня прямо через порог.

Я приподнял бровь и смерил ее взглядом. Раз пять. Потом кивнул:

- Ну, конечно. Я же известен в Рондомионе как главный помогайка. Отчего бы сельским девкам не бегать ко мне каждый раз, когда нужно сделать приворот или скинуть ребенка?

Судя по одежде, даже не горожанка - крестьянка. Молодая и довольно хорошенькая, хоть последнее утверждение лучше проверить еще раз, когда обсохнет у камина. Волосы сосульками, губы дрожат, плащ весь мокрый.

Я посторонился и сделал пригласительный жест. Девчонка, поникшая было при моих словах, снова оживилась. Бочком пробралась мимо и застыла нерешительно в холле.

Она зря боялась, что я ее прогоню. Крестьянская девчонка, которая сумела зайти на Изнанку, да еще и сделала это в поисках моего общества - явление уж слишком нетипичное, чтобы захлопнуть дверь перед ее носом.

Как минимум, ее кто-то научил.

Я пригласил девушку в гостиную и даже предложил вина. Она отказалась. Сесть в кресло - тоже. Стояла передо мною, теребила пальцами край нарядно вышитого пояса и отчаянно трусила.

Я решил не подкидывать ей реплики. Раз у девчонки ко мне дело, пусть излагает. А она молчала. Отводила взгляд и снова возвращалась к моей левой руке. Пялилась на нее, как на ярмарочного уродца. Я почувствовал, что раздражаюсь от такого внимания. Да и пауза слишком затянулась, пора прекращать спектакль...

Но крестьянка наконец решилась.

- Я прошу помощи, колдун.

А хороша пейзаночка. Я даже залюбовался. Статная, ладная, не похожа на крепко сбитых деревенских бабищ. Не иначе как заезжий рыцарь или лорд улучшил породу в ее деревеньке.

- Я это уже слышал. И я не помогаю бесплатно.

Я вообще не помогаю, будем честными. Ни бесплатно, потому что благотворительность развращает. Ни за деньги, потому что не нуждаюсь в них.

- У меня есть, чем заплатить, - плащ слегка распахнулся, когда она потянулась к кошельку на груди.

- Намекаешь на то, что я нищий? Не оскорбляй меня, женщина, мне не нужны твои крестьянские гроши.

- Это большие деньги.

- Да хоть все сокровища Короны. Предложи действительно достойную плату или уходи.

- Простите. Не хотела вас обидеть, - ее голос задрожал.

Предположение, что этот милый ребенок мог меня обидеть, вызвало улыбку. На самом деле я самым бессовестным образом развлекался за ее счет.

- А что бы вы хотели? - ее голос дрогнул.

- У меня все есть.

Почти правда. Было немного любопытно, как она попала на Изнанку и откуда узнала про меня. Но вряд ли эта информация могла послужить достойной оплатой.

- Как зовут тебя, прелестное дитя?

- Элли... - она откашлялась. - Элли Браун.

- И какой помощи ты хочешь от меня?

- Мой... мой жених. Саймон. Он исчез. Куч... кузнец видел, как его похитили ши.

Я приподнял бровь:

- Похитили?

- Да, - казалось, что это невозможно, но она покраснела еще больше. - Он ушел за ним... за ней. Мне нужно вернуть Саймона. Вы поможете?

Тут мне захотелось выругаться. Потому что я наконец ее узнал.

Элисон - так ее звали. Старшая дочь лорда Генри Майтлтона. Сколько лет прошло? Шесть или восемь... тогда, на похоронах патера Вимано, она была совсем девчонкой - платье с кружавчиками, косички.

А рыжий Саймон совсем не был ее женихом. Он был ее братом.

Пусть в последние годы я стал частым гостем в человеческом мире, привыкнуть к тому, как быстро взрослеют и стареют смертные, так и не смог. В мире фэйри, где все неизменно и каждый год похож на предыдущий, слишком легко позабыть про время.

Девочка выросла. И превратилась в женщину. Весьма привлекательную женщину, это невозможно было не заметить даже сейчас, когда она была мокрая, продрогшая, в простом крестьянском платье.

Не знаю, что меня больше завело - собственная невнимательность или ее ложь, но я почувствовал настоящий азарт.

- Смотря, что ты предложишь взамен.

Элисон, похоже, держала меня за идиота, способного купиться на дешевый маскарад. И что обидно: я на него почти повелся.

Зачем ей это? Надеется, что с крестьянки потребуют меньшую оплату?

Хоть бы волосы перекрасила!

- Вы не хотите денег. Тогда что? Услугу?

- Может быть. И какую услугу ты можешь предложить, Элли Браун?

- Не знаю, - ее голос звучал так проникновенно-наивно, просто невинная овечка. - Какую?

- Ну... - протянул я, гадко улыбаясь. - Я - мужчина. А ты весьма хорошенькая.

Вместо того чтобы вспылить, она испугалась.

- Меня? Вы хотите меня? - спросила девушка хриплым шепотом.

- Именно.

Элисон задумалась. Я не торопил. "Элли Браун", ха! Пусть поймет, что со мной игры в бедную сиротку не прокатят, назовет себя, и тогда мы попробуем еще раз, сначала.

- Хорошо, - после долгой паузы выдавила девчонка.

- Что?!

- Я согласна.

Она что же - думает, я так шучу?

- Тогда я хочу посмотреть на товар.

Девушка вздрогнула всем телом, уставилась на меня зелеными глазищами. Я все ждал, когда она возмутится, но она молчала, вцепившись в край плаща побелевшими пальцами.

- Давай. Раздевайся или проваливай.

Показалось, сейчас девчонка отвесит мне пощечину. Но она глотнула воздуха и кивнула.

Пальцы откинули капюшон, расстегнули фибулу на плаще, и тот опал бесформенным куском ткани к ее ногам.

Дочка графа Сэнтшимского действительно собирается раздеться в качестве предоплаты за услуги? Как дешевая шлюха?

Я даже засомневался в собственных выводах. Глянул еще раз, внимательнее. Может, просто похожа?

Зеленые глаза на бледном лице кажутся огромными, капли воды поблескивают на густой гриве. Прошлой зимой я добыл лису со шкуркой такого же изумительного темно-рыжего оттенка. Золотистая тонкая кожа. Полупрозрачная, аж вены видно. Нос и щеки усыпаны конопушками. Овал лица аристократичен - такие нежные черты нередки на картинах разеннских художников.

Не сказать, чтобы классическая красивая кукла, но в ней было что-то очень привлекательное. Быть может, сочетание беззащитности, порочности и дерзости.

Она? Не она? Непонятно.

Но хороша! Удивительно хороша, рыжая.

Медленно-медленно ее пальцы потянулись к шнуровке на груди, распустили завязки...

Никогда не видел, чтобы женщина предлагала себя с таким преисполненным отчаяния достоинством.

Платье упало рядом с плащом, и девчонка осталась в тоненькой полупрозрачной сорочке, не скрывавшей, но подчеркивавшей ее прелести. Она бросила на меня безумный взгляд и стянула рубаху.

Пожалуй, что слишком худая - ребра видны под кожей. Россыпь веснушек по плечам. Грудь красивой формы со слегка вздернутыми заостренными сосками. Я залюбовался. Не люблю плоских. Ноги стройные и длинные.

Породистая молодая кобылка.

"Нет, - поправил я себя мысленно. - Не кобылка - девушка".

Грязь к ней не липла, словно и не она стояла обнаженной, готовая заплатить собственным телом. Огонек жертвенности в зеленых глазах, до крови закушенная губа, стыдливый румянец на лбу, щеках и даже шее.

Проклятье, если бы не сеньорита, я бы, не раздумывая, воспользовался этой возможностью.

- Повернись.

Как и думал - никаких следов порки на ухоженной коже. Слишком ухоженной и тонкой для сельской девки. Нежные ручки - ни единой мозоли, не знавшее загара лицо. Будь я проклят, если она крестьянка!

Тогда какого гриска?

Элли зябко повела плечами:

- Можно одеться?

- Можно.

Одевалась она быстро и неловко. То отворачивала пылающее лицо, то снова косилась. Губы девчонки дрожали.

Ладно, предположим, рыжий Саймон и правда приглянулся кому-то из ши. Это совершенно не объясняет, почему его сестра здесь. Не похоже, чтобы для нее было в порядке вещей вот так раздеваться перед мужчиной. Что за извращенная любовь к брату, ради которой знатная женщина соглашается на... а, будем называть вещи своими именами! На проституцию.

- И что скажет твой жених по поводу такого способа оплачивать услуги? - ехидно поинтересовался я.

- Он поймет, - без колебаний ответила Элли.

Ха! Хотел бы я посмотреть на мужчину, который поймет такое.

- Милое дитя, Ши не крадут людей. За ними уходят добровольно и с радостью.

- Я знаю, - Элли опустила голову. - Но я сумею его вернуть... Вы поможете?

Куда я денусь? Девчонке удалось по-настоящему раздразнить мое любопытство.

- Сделаю, что смогу. У тебя есть родные, близкие, друзья, обязательства?

- Зачем это?

- Надо. Еще раз. Родные, близкие, друзья, обязательства?

- У меня есть мать... - Элли немного помедлила. - Две сестры, дядя, Терранс...

- Это не праздный вопрос. Путешествие будет опасным, и если тебя ничего не держит в этом мире, ты можешь не вернуться.

- Я рискну.

- Хорошо. Мы отправляемся на Эмайн Аблах.

Элли не стала причитать и благодарить, и это мне понравилось. Только на лице застыло такое облегчение, словно она ожидала, что я потребую оплату вперед и немедленно.

Глупая девочка, тебе еще придется узнать, что все жертвы и вся ложь были напрасны.

Элисон

Теперь я знаю, что я - шлюха.

Приличная женщина бы в обморок упала. Или дала ему пощечину. Или закатила скандал. А я - разделась.

Если теперь мне кто-то предложит руку и сердце, я должна буду отказать. Не могу же я выйти замуж, не предупредив будущего супруга, что его избранница - падшая женщина. А как о таком рассказывать?

К счастью, никто не предлагает, поэтому проблемы нет.

Не знаю, согласилась бы я, будь маг страшным горбуном. Но он горбуном не был. И не был старцем с длинной бородой, как в сказках. Молодой, даже красивый, несмотря на жуткую руку. Светловолосый, с холодными глазами и неожиданно обаятельной улыбкой. Мне показалось, он немного похож на офицера, с которым я целовалась два года назад. Не совсем взаправду, не в губы целовалась. Мне очень хотелось, но тогда я еще надеялась выйти замуж и знала, что нельзя позволять мужчине лишнего. Поэтому разрешила только чмокнуть меня в щеку. А потом сбежала.

Повезло, что колдун принял меня за сельчанку. Знай он мое настоящее имя, я бы никогда не смогла раздеться - стыдно. Так бы и вернулась домой ни с чем.

Может, не стоило врать про жениха? Но я подумала: если скажу, что Саймон мне брат, маг откажется помогать. Мол, отстань, не мешай, у юноши любовь.

В сказках дева всегда вызволяет любимого.

Так что я не только шлюха, но и лгунья.

* * *

Красивый конь у мага. Я не встречала раньше лошадей с длинной шерстью, как у собак. Хотела его погладить, но колдун поймал меня за руку.

- Гейл у нас как девица. Не любит, когда его лапают.

Конь в ответ сердито фыркнул, как будто понял все, о чем мы говорили, и выпустил из ноздрей две струйки дыма, а по рыжей шерсти пробежали искорки. Я уставилась на него в полнейшем восторге.

А потом я поняла, что попала в сказку. Потому что из темного угла выкатились два мохнатых карлика. И принялись седлать чудо-коня. Я глаз отвести не могла, наблюдая, как они ползают вверх-вниз по стремянке, надевают потник, затягивают подпругу.

- Не боишься?

- Нет. А надо?

- Не надо, - маг улыбнулся по-доброму, и я не смогла не улыбнуться в ответ.

Странно, когда я просила его помочь, он разговаривал совсем по-другому. Более жестко, высокомерно. Мне даже показалось, что он за что-то злится на меня. А теперь колдуна как подменили. Я понимала, что надо бы ненавидеть его за цену, которую он потребовал, но не получалось.

Я же сама согласилась.

Карлики управились с седлом, шмыгнули в угол и растворились, как нет их. Мне хотелось задать сразу столько вопросов, что я совершенно не знала, с чего начать. Да и не знала, захочет ли маг ответить.

Он вывел коня наружу. Дождь уже не крапал слегка, но лил. И небо сердито громыхало, намекая, что будет гроза.

- Готова к самой безумной скачке в своей жизни?

Я не была уверена, что готова, но кивнула.

Так и не поняла, как он в седле оказался. Только что стоял рядом, и вот...

- А я?

Он хлопнул рукой перед собой:

- Только так. Ни один конь не угонится за Гейлом.

Я хотела спросить, как же я залезу на коня, когда карлики утащили стремянку с собой, но поймала взгляд мага и поняла - это испытание мне. На находчивость. Я же в сказке, а в сказках герой всегда должен доказать, что достоин помощи.

К счастью, совсем рядом стояла колода. Я влезла на нее, а маг меня подхватил и усадил перед собой.

- А куда мы поедем?

- К морю. Как иначе попасть на остров?

- Но будет буря. И ночь скоро.

Он рассмеялся.

- Буря - это прекрасно! Держись крепче.

Элвин

Вокруг бесновался ветер, чернота пеленала нас и хлестала плетью дождя. Вихри визжали, ревели и выли на разные голоса. А мы летели, рассекая тьму, грязь, воду и ветер. Гейлу не нужны маяки. Плоть от плоти бури, он не знает усталости или страха. И чем яростней негодовали ветра, тем быстрее скакал Гейл сквозь непроглядный мрак штормовой ночи.

К рассвету буря выдохлась, и Гейл перешел на шаг. Элли изумленно оглядывалась по сторонам. Привычные холмы и леса, окружавшие Рондомион, сменились камнями и скалами. То тут, то там вставали седые, покрытые мхом дольмены. Стало гораздо холоднее, а в воздухе запахло солью и морем.

- Мы так далеко уехали? - Она дрожала от холода, ее плащ и платье насквозь промокли во время скачки. Я обнял ее одной рукой, прижал к себе и невольно вспомнил, как соблазнительна рыжая без одежды...

Если забыть о ее неумелой лжи и попытке манипуляции с клятвой, Элли держалась замечательно. Не боялась, не задавала глупых вопросов, не ныла и не требовала к себе особого отношения.

Она начинала мне нравиться. По-настоящему нравиться. Проблема...

- В бурю для Гейла нет преград, кроме моря. Ты замерзла?

- Немножко, - она улыбнулась посиневшими губами.

Скалы расступились и вывели нас к обрыву. Впереди все пространство, что мог охватить взгляд, занимало серое море и такое же серое хмурое небо. А прямо у ног начиналась почти незаметная тропа, ведущая вниз, туда, где черные волны в клочьях грязной пены с обреченным упорством штурмовали скалы.

Я спрыгнул с коня и снял свою замерзшую спутницу. Она прижалась ко мне, мелко дрожа, зубы выстукивали негромкую дробь.

Гейл недовольно фыркнул, когда я хлопнул его по шее.

- Скачи домой.

Он покосился неодобрительно, но послушался и потрусил обратно той же тропинкой.

Я снял с пояса рог, поднес к губам и повернулся к морю. Тяжелый, низкий и хриплый звук пронесся над водой, и скалы застонали, подхватив заунывную ноту. Налетевший ветер высушил мои волосы и одежду, рев рога отразился от водной глади и устремился в небо, чтобы снова вернуться в море. Дольмены, волны, чайки, короткий бурый мох и свинцовые облака подпевали звуку рога, и из шорохов, плеска и стонов начали складываться слова древней страшной песни.

Сгустилась, схлопнулась, клочьями повисла на облаках тьма, черными снежинками высыпалась на воду, закружилась водоворотом. Элли шумно вдохнула и дернулась, словно собираясь сбежать. Этого еще не хватало! Я опустил ей руку на плечо и сжал пальцы, она тихо ойкнула.

- Пошли, - скомандовал я, пропуская ее вперед по тропинке. Она посерела от ужаса, но подчинилась.

Спускалась девчонка медленно, отчаянно цеплялась за руку, не отводя взгляда от моря, где черные снежинки уже собрались в борта, весла, паруса. С каждым нашим шагом вниз корабль становился объемнее и реальней. Вот он похож на силуэт, обрисованный углем на серой воде. Шаг. На силуэте появились доски, а на парусе - полоски. Шаг - носовая фигура сложилась в оскаленную драконью пасть. Шаг - пространство раздвинулось, и корабль встал перед нами во всем своем чернильно-черном великолепии.

Последний шаг, и с корабля навстречу спустился грубо сколоченный трап.

Здесь мелко, и много острых камней, о которые бьются даже рыбачьи лодки. Неважно. Мой корабль ходит по иным морям.

Я подтолкнул Элли:

- Ну, иди же!

Она еще раз бросила на меня отчаянный взгляд, сглотнула и ступила на трап. Я нарочно не стал вдаваться в объяснения. Было интересно, выдержит ли девчонка.

Не сбежала. Поднялась по шаткому трапу и встала у борта, вглядываясь вниз. Хрупкая фигурка, завернутая в насквозь промокший плащ.

Наверное, мне хотелось, чтобы она струсила. Или хотя бы повела себя истерично и неумно. Чтобы это наваждение прекратилось. Ее наивность, открытость, красота и, чего уж скрывать правду, доступность, превращали девушку в слишком большой соблазн.

Проблема...

Элисон

- Какой странный корабль. И до сих пор не видно никого из команды.

Он покачал головой:

- Будет лучше, если ты никого из них и не увидишь.

Я поежилась, глотнула вина, которое маг налил в кубок, и не ощутила вкуса. Здесь все было каким-то серым, словно само пространство выпивало у жизни краски. Бесцветие просачивалось из каждой щелочки, звуки вязли, вещи теряли объем.

Только мерный скрип, что шел от весел, и был настоящим. Негромкий, но такой противный. Хотелось заткнуть уши, лишь бы его не слышать.

- Почему нельзя было нанять обычный корабль?

- О! А у тебя есть карта пути до Эмайн Аблах? Что же ты молчала!

Мне стало стыдно. Понятно же, что я в сказке, здесь свои законы. В страну ши не пройти обычными путями. А маг взглянул на меня и смилостивился:

- Корабль Проклятых - единственный способ быстро попасть на Яблоневый остров, который я знаю. Холмы мне неподвластны.

- И сколько нам плыть?

- "Сколько" - неподходящее слово. Здесь нет времени.

Он был прав.

Здесь не было ни времени, ни вещей, одни иллюзии. Моя одежда промокла до нитки, но я не ощущала этого, как не ощущала и холода. Ничего. Пустота. Тоскливая серая пустота.

- Но почему он... такой?

- Это давняя и унылая история.

- Я слышала легенду о воинах, нарушивших клятву.

- Значит, ты и так все знаешь.

- Я почти ничего не помню. Расскажите...

Он нахмурился. Мне показалось, что он совсем не хочет об этом говорить. Я бы и не стала спрашивать, но молчание было слишком тягостным. Хотелось заполнить тишину хоть чем-то.

- Люди сплошь и рядом нарушают данные друг другу обещания, но эту клятву принимал не обычный человек. И он обиделся на такую необязательность.

- И что?

- Проклял, как обычно принято у могущественных ублюдков. Слышишь? - маг замолчал, и в наступившей тишине снова раздался мертвенный скрип. - Они все еще там. Всегда на своих местах, у весел, у руля...

Тоска навалилась, как тяжелый камень, придавила к полу. Даже страх куда-то делся, словно его пеплом присыпало. И вино не пьянило. И человек рядом вдруг показался мне древним и усталым.

Мне так отчаянно захотелось тепла в этой бесконечной серости, что я чуть было не взяла мага за руку. Но он посмотрел хмуро, будто знал об этом моем желании и не одобрял его. Поэтому я постеснялась.

Еще подумала, что не спросила его имени, а теперь уже неловко. Он-то мое спросил...

Мой проводник усмехнулся:

- Кстати, проклятье все еще в силе. Так что не давай необдуманных обещаний, если не хочешь провести здесь посмертие. О, чувствуешь, запахло яблоками? Приплыли.

Мы вышли на палубу. Впереди из серого промозглого ничто вырастал силуэт берега.

И на берегу было лето.

Цвели яблони, солнце играло в бирюзе прибрежных волн. А прямо у песчаной косы выстроилось два десятка статных золотовласых воинов с луками в руках.

- Я смотрю, Мэй лично вышла встретить гостей, - колдун кивнул на женщину в белом платье, стоявшую во главе отряда. - Как считаешь, мы должны почувствовать себя польщенными?

- Не знаю.

Опять он шутил о чем-то, чего я не понимала.

Вблизи женщина оказалась еще красивее, чем я ожидала. И у нее действительно были зеленые волосы. Не парик. А еще алые губы и сияющая кожа. Тонкие, насмешливо изогнутые брови, высокий лоб, чуть вытянутый овал лица и горделиво изогнутая шея. В руках женщина сжимала выточенный из камня посох. Тоже зеленый, в тон к волосам.

- Ну и ну, Элвин, ты ли это? И что это за забавная зверушка рядом с тобой?

В голосе незнакомки слышалось столько высокомерия, что все мое восхищение ее красотой сразу прошло. Он смотрела на меня с презрительно-брезгливой улыбкой, словно гадкое насекомое углядела. И я сразу под этим взглядом вспомнила, что на мне крестьянское платье, грязное и мокрое. И волосы грязные и спутанные. И вообще вид, как у нищенки.

Маг опустил руку мне на плечо:

- Познакомься, Элли. Это - моя сестра Мэй. Нетрудно догадаться, не так ли? Очаровательные манеры и врожденная вежливость - это у нас семейное. А еще она регент ши, тоже в некотором смысле семейное...

- Королева!

- Регент. Королеву зовут Августа.

Я только глазами хлопала, слушая, как они цапаются.

- Королева! - почти прошипела женщина. - Августа не вернется, ей и на Изнанке с мужем хорошо. Зачем приехал?

Он ухмыльнулся:

- А если я скажу, что соскучился по дорогой сестре, ты поверишь?

- Нет!

- И правильно. Я был так обеспокоен, когда узнал, что ты перешла на селюков, что решил вмешаться. Фи, сестричка, как же твой хваленый вкус? Не боишься за репутацию?

Королева удивилась. Очень-очень удивилась, а у меня от страха аж внутри все скрутилось. Я поняла, что сейчас колдун узнает мое настоящее имя. И будет так стыдно, что хоть в море прыгай. Получится, что я - лгунья, выставила его дураком перед сестрой.

Ну почему я об этом не подумала, когда врала? Надо признаться, пока не поздно!

Я шагнула вперед, но сказала совсем не то, что собиралась.

- Милостивая королева, я прошу отпустить моего... моего жениха Саймона, - выпалив это, я зажмурилась и приготовилась, что сейчас меня разоблачат и высмеют.

Ой, ну какая же я бестолковая! И трусиха к тому же.

Но она не торопилась выводить меня на чистую воду.

- Значит, ты здесь, чтобы помочь простой крестьянской девочке, Элвин? Как трогательно.

- Не менее трогательно, чем твоя страсть к простому крестьянскому мальчику.

- Пожалуйста, - протянула я и поняла, что голос дрожит. - Позвольте ему вернуться обратно в мир людей. Здесь он всего лишь игрушка, а дома его ждет семья...

Она наконец снизошла, чтобы ответить мне:

- Понимаю твое горе, замарашка. Но Саймон отправился в мое королевство добровольно, и я не хочу отпускать его. Этот мальчик развлекает меня.

- Позвольте хотя бы увидеть его...

- Не позволю, - отрезала королева.

Это был конец. Пройти весь путь и уйти ни с чем, потому что мне не дадут даже поговорить с братом?! Вернуться домой, где уже поджидает Блудсворд?! Я плохо умею ненавидеть, но в тот момент почувствовала настоящую ненависть к этой злой женщине.

За что она так?

Маг стиснул мою руку чуть выше локтя, как бы предупреждая не лезть. И снова заговорил:

- Хочешь выгнать нас, Мэй? А как же испытание?

- Это ничего не изменит. Саймон не хочет возвращаться.

- Пусть скажет об этом, глядя в глаза своей невесте.

- Хорошо, - ее многозначительная улыбка не предвещала ничего хорошего. - Я подберу для тебя испытание, девочка. Но не будем беседовать на берегу, подобно смердам. Будь моим гостем, Элвин. Отдохни в моем доме, попробуй моего сидра.

* * *

Это была не ванная, скорее уж маленький бассейн. Выложенный разноцветной мозаикой край начинался вровень с полом. Под тяжелой шапкой пены бурлила вода. Как в котле на огне.

Представилось: внизу, в подземелье, горит костер. И мохнатые карлики, вроде тех, которых я видела у мага, все подкладывают и подкладывают в него дрова. И смешно, и страшно. Как бы не свариться!

Я нерешительно тронула воду пальцами ног. Горячая, но не обжигает. Набралась смелости, шагнула в пушистое пахнущее ландышами облако. Сразу стало так хорошо! Озябшие пальцы чуть покалывало, и память об осенней буре и туманной жути медленно уходила. Горячие струи били со дна, поглаживая тело. Я откинулась на бортик, ощущая такую блаженную, сладкую усталость...

И заснула.

Проснулась от того, что маг тряс меня за плечо.

- Приятных снов.

- Ой, - мне стало стыдно. Он пустил меня первой, потому что я обещала быстро. - Извини.

- Не вылезай, мы вдвоем прекрасно поместимся.

Я снова ойкнула и оглянулась в поисках своей одежды. Надевать ее - замурзанную и вонючую, на чистое тело ужасно не хотелось. Но что поделать, когда всей одежды у тебя только грязное крестьянское платье?

Его не было. Ни платья, ни сорочки, ни плаща. А я точно помнила, что оставила их на лавке. Теперь там лежали только два полотенца

Маг начал расстегивать камзол.

- Где мои вещи?

- Служанка унесла.

- А как тогда... - я снова огляделась. Ничего похожего на одежду в купальне не было.

- Как-нибудь, - он снял рубашку и я, вспомнив наставления мисс Уайт, зажмурилась.

А потом открыла один глаз, чтобы подглядеть. Чуть-чуть, в щелочку.

Сразу бросилась в глаза его рука. Я думала - она целиком медная, а оказалось, что нет. До запястья нормальная, человеческая. А из запястья вырастали темные жгуты. Сплетались, свивались в единое целое, как изгородь из лозы или корзина. А медные накладки сверху прикрывали и защищали эти жгуты.

Мне стало до ужаса любопытно, зачем магу такая рука. Но я постеснялась спрашивать.

Он расстегнул пряжку пояса, и тут я опомнилась. И вскочила.

- Останься. Я тебе спинку потру.

- Нннне надо... - выбраться из бассейна удалось не с первого раза. Разомлевшее в тепле тело никак не желало слушаться. Наконец я перевалилась через бортик и прошлепала, оставляя мокрые следы, к полотенцу. Завернулась в него и выскочила за дверь.

Вслед мне летел его смех и издевательское "Подожди меня в кровати".

* * *

В кровать я из принципа не пошла. Села на диванчик, обняла себя за плечи. От мокрых волос стекали струйки воды, пропитывали пушистое полотенце.

Только сейчас я до конца поняла, на что согласилась в уплату за возвращение Саймона. И как же противно стало от этого понимания.

Признаться, я довольно бесстыжая. Нельзя вырасти стыдливой, когда у тебя друг-призрак, который всегда с тобой. Точно знаю, что Терри за мной в ванной подглядывал, и не раз.

Если бы маг немного поухаживал, я бы уступила. Наверное. Все равно старой девой останусь, а так хоть будет, что вспомнить. Но от осознания, что он меня купил, что я не могу отказаться и ничего не решаю, становилось гадко. Я даже заплакать хотела, но потом передумала. Сначала надо Саймона вернуть, потом буду плакать.

Королева поселила нас в одних покоях. Я, когда узнала, хотела возмутиться, но колдун посмотрел, как взглядом облапил, и спросил:

- Имеешь что-то против?

А я вспомнила про нашу сделку и не нашлась, что возразить.

Ужасно быть падшей женщиной. Никакого к тебе уважения.

Комната была совсем простая и почти без мебели, зато с окном во всю стену. За стеклом виднелись верхушки деревьев и морская бескрайняя синева. Еще одну стену занимало зеркало, а две другие покрывала тончайшая роспись, изображавшая лесную чащу. Деревья смотрелись совсем как живые - каждая веточка, каждая прожилочка на листочке выписаны. Будто сидишь среди настоящих зарослей. Сквозь стекло лилось солнце, плясало в кронах нарисованных деревьев и отражалось слепящими бликами в зеркале.

Маг появился неслышно. Прошел мимо почти голый, только полотенце на бедрах, и рухнул на кровать.

Я отвернулась, потому что все это ужасно неприлично, но в зеркале тоже был колдун. И я начала его разглядывать, потому что неприличное всегда интереснее приличного.

Раньше я видела только одного полуголого мужчину - разеннского героя Луция Грозного на картине в комнате маменьки. У героя была борода, палица и огромные мышцы буграми - я в детстве думала, что это у него болезнь такая, от которой тело опухает.

Колдун смотрелся как-то... естественнее, чем герой с картины. Не такой мускулистый, не такой волосатый.

И еще было в нем что-то хищное, порочно-привлекательное...

Стоило мне подумать эту мысль, как маг повернул голову, встретился со мной взглядом и подмигнул. Я покраснела.

- Почему вы не сказали, что она ваша сестра?

Он гадко ухмыльнулся:

- Ты не спрашивала.

Как я могла о таком спросить, если не знала?

А если подумать, то я тоже не сказала, что Саймон - мой брат. И получается, что мы оба были нечестны. И оба смотрелись бы дураками, пожелай королева нас опозорить. Она-то всю правду знает.

- Как тебе Мэй? - продолжал он насмешливым голосом.

- Она красивая, - я решила не врать. - Но неприятная.

Маг рассмеялся:

- Мэй спесива, как купчиха, получившая титул. И совершенно не умеет держаться. Так отчаянно и безуспешно подражает Исе.

- Кто такая Иса? - задав вопрос, я тут же забыла о нем, потому что по поверхности зеркала прошла рябь, как по воде от ветра. И почти сразу прекратилась.

- Княгиня фэйри. Умная стерва с бесподобным вкусом. Сестренке до нее как до луны...

Я глазела на свое отражение, почти не слушая рассуждения мага. Элисон из зазеркалья смотрела с подозрением, а само зеркало больше не двигалось: твердое и основательное даже на вид.

- Эмайн Аблах - слишком бесконфликтное местечко. Местному народу королева нужна вместо Майского древа, - продолжал маг. - Нарядить и водить вокруг нее хороводы. Они могли бы посадить на трон заводную куклу. Уверен, кукла справится не хуже Мэй. Сестричка это чувствует, вот и дурит с тоски. Крутит любовь с человеческими мальчишками, чтобы почувствовать себя нужной.

Зеркало снова колыхнулось, и мне послышалось сердитое шипение. Я обернулась на мага, но тот даже ухом не повел. Словно ничего не было.

Я даже ущипнула себя чуть повыше локтя. От щипка стало больно.

У меня опять галлюцинации?

- Ладно, пустое. Каждый развлекается, как может, - он сел и поманил меня пальцем.

Я сглотнула. Подходить к нему, после всех намеков?! Надо срочно отвлечь его чем-нибудь.

- Значит, вас зовут Элвин?

- Можешь звать меня так.

- Что такое испытание?

- Сказки про ши слышала? Это правило оттуда. Мэй обязана дать тебе задание и разрешить встречу с женихом, если ты сможешь его выполнить. Иди сюда, Элли.

Пришлось подойти. Он потянул меня за руку, заставил сесть рядом с ним на кровать. Я уставилась на бледный шрам на его плече. Еще один, более заметный, рассекал грудь наискось. И рядом несколько совсем тонких, как белые нити.

- Насмотрелась? - маг положил металлическую руку мне на талию, заставляя придвинуться.

В горле внезапно стало совсем сухо, и сердце заколотилось так, что даже в ушах отдавалось.

- Королева отпустит Саймона?

- Только если он сам захочет уйти. Вот и проверим, насколько убедительной ты умеешь быть.

Маг - мне пока даже в мыслях неудобно было звать его по имени -провел пальцем по моей нижней губе. Приятно, даже возбуждающе, но и противно одновременно.

Я - шлюха. Шлюха не имеет права отказаться.

Если бы могла, я б сбежала. Прямо так, в одном полотенце.

Он коснулся губами мочки моего уха и прошептал еле слышно "Подыграй мне".

- А? - я вздрогнула, отстранилась.

Подыграть в чем?

И тут он меня поцеловал. По-настоящему.

Первый поцелуй в моей жизни.

Я даже не поняла толком, понравилось ли мне. Слишком испугалась всего, что будет дальше. Зажмурилась и съежилась, никак не реагируя. А он мягко надавил на плечи, заставляя опуститься на кровать. Я лежала, молилась, чтобы все побыстрее закончилось, и сглатывала подступающие слезы.

- Элвин, милый, прости, что прерываю вашу идиллию, - голос королевы прозвучал прямо над ухом.

Маг чуть ослабил объятия, и я отпрянула, задыхаясь от стыда и обиды. Зачем она сюда пришла? Посмеяться?

Мэй в комнате не было, а голос шел от зеркала. Оно мерцало, по поверхности шли круги, как от брошенного в воду камня. И наши отражения то растекались, то съеживались.

- Вы такие голубочки, - тут королева мерзко хихикнула. - Но нам уже накрыли обед на Лазурной террасе, и я боюсь, что сидр выдохнется, а мясо остынет, пока вы будете кувыркаться.

Зеркало еще раз дрогнуло и застыло, обманчиво-твердое. В нем я увидела себя - полуголую, в мокром полотенце с огромными испуганными глазами. И мага рядом. Тот совсем не выглядел удивленным, скорее довольным. Будто ждал чего-то подобного.

И вот тогда я все-таки разревелась.

* * *

Долго реветь маг мне не позволил. Заставил встать, снова оттащил в купальню и умыл. Он не кричал и не ругался, просто командовал так по-деловому, что не послушаться было невозможно.

После купальни он отвел меня в гардеробную комнату. Оказалось, здесь была гардеробная комната с множеством нарядов. Просто я не заметила дверь, потому что она, как и стены, расписана деревьями.

Ох, сколько всяких платьев там висело! Одно другого красивее. А маг снял с вешалки самое простое, серое, со шнуровкой спереди. В самый раз для служанки.

Он что же - одевать меня собирается?!

- Элли, не дури, - сердито сказал Элвин, когда я вцепилась в полотенце и замотала головой. - У нас мало времени. Надо ловить момент, пока Мэй в правильном настроении.

- Вы знали, что она подглядывает?!

Он фыркнул:

- Конечно, знал.

- Тогда зачем? - я замялась.

- Надо было, - он сжал мою руку. - Так, Элли. Во время обеда ты сидишь, жуешь и молчишь, глупых вопросов не задаешь. Если к тебе обращаются, опускаешь глазки и отвечаешь "Да, миледи" и "Нет, миледи". Поняла?

Я кивнула.

- Что бы ни происходило, что угодно, в разговор не лезешь. Повтори, если поняла.

- Я не лезу в разговор.

- Умничка. Давай, я помогу тебе одеться

Я снова вцепилась в полотенце:

- Я сама!

Элвин усмехнулся:

- Сама, так сама. У тебя пять минут, если не уложишься, приду помогать.

* * *

Небо было глубоким, синим, а море отливало в бирюзу. Негромкий шелест звал спуститься вниз по ступеням. Туда, где волны лизали покатые валуны.

Непонятно, отчего эту террасу называют "Лазурной", если она отделана белым, в серых прожилках, мрамором.

Я понюхала бледно-золотистую жидкость в бокале - пахло яблоками. На вкус напиток был сладким, а язык и небо защекотали пузырьки, как у игристых вин.

Сестра колдуна сейчас выглядела еще лучше, чем утром. И платье у нее было еще роскошнее. Я в своем сером, служаночьем, рядом с ней смотрелась совсем никчемной.

Элвин и разговаривал с ней так, словно меня нет рядом - пустое место. А я, помня о своем обещании, молчала и скучала. Интересно, если я выскользну и спущусь к морю, кто-нибудь заметит?

Мэй наколола оливку крохотной двузубой вилкой и положила в рот. Потом покосилась на мага:

- Я прямо не узнаю своего братика. Возвращать какого-то олуха в лоно семьи по просьбе крестьянки! Чем тебя приворожила эта дурочка?

- Ее история была такой трогательной.

- Стареешь, - королева покачала изящной головкой, от чего маленькие золотые колокольчики в ее серьгах мелодично зазвенели. - Стареешь, - повторила она с особым наслаждением, словно мысль о старости мага делала ее счастливее. - Раньше у девок не получалось дурить тебя.

- У них и сейчас не... Подожди! - он с подозрением покосился на Мэй. - Ты что-то знаешь?

Конечно, знает! Она знает, кто Саймон и кто я на самом деле. Поэтому и сидит такая довольная, с видом победителя.

- "У них и сейчас не", - передразнила королева. - Ну что, Элвин, каково это - чувствовать себя идиотом?

- Думаю, тебе это ощущение знакомо не понаслышке. Говори, если есть что сказать.

Ой, мамочки, она ведь сейчас скажет! Никогда больше не буду лгать. Не зря патер учил, что ложь оскверняет уста и отравляет душу.

Нашарив бокал, я сделала большой глоток и закашлялась. Стало только хуже, потому что они оба на меня наконец посмотрели.

- Постучать? - спросил Элвин.

Я помотала головой и уткнулась в тарелку, раздирая мясо по волоконцам. Ну хватит, отвернитесь! Сколько можно на меня смотреть? Зря я, что ли, в незаметном сером платье?!

Мэй отпилила ножом кусочек мяса в тарелке, положила в рот, прожевала, прикрыв глаза.

- Божественно! Попробуй вырезку, Элвин. Так умеют готовить только на Эмайн Аблах.

Маг рассмеялся.

- Не можешь сообщить мне ничего нового, не так ли, дорогая сестрица?

- Могу.

- Тогда говори. Я весь внимание.

Королева раздраженно отставила столовые приборы:

- Сначала я так и хотела сделать. Но ты же Элвин-умник! Никогда не признаешь, что я в чем-то могу превзойти тебя. Честное слово, братец, ты заслуживаешь показательной порки.

- Тебе меня даже не шлепнуть.

- Ты так думаешь? - ее глаза гневно сузились, а ноздри раздулись. - Что же - давай пари, если не боишься!

- Не боюсь. Как обычно - на желание?

Я открыла рот, чтобы вмешаться. И тут же почувствовала, как маг довольно чувствительно пнул меня под столом.

Да, я помню, что обещала не лезть в разговор. Но он же не понимает...

- На желание. - Мэй щелкнула пальцами, и ее губы сложились в азартную улыбку.

Неслышно, словно из воздуха, возник слуга. На подносе у него была пачка бумаги, чернильница с перьями, конверты и сургуч.

Элвин и Мэй переглянулись. На их лицах, как в зеркалах, отражалась совершенно одинаковая злорадная улыбка.

Сразу видно - брат и сестра.

А я так и ничего не сказала. Молча смотрела, как они пишут что-то на листках бумаги, как присыпают написанное песком, как запечатывают конверты, скрепляя разогретый сургуч перстнями-печатками, и отдают конверты слуге.

Маг откинулся на спинку стула, отхлебнул яблочного вина. Вид у него был довольный.

Элвин

В какой бы части Эмайн Аблах ты ни находился, запах яблок будет преследовать тебя. Сады здесь везде. Яблони цветущие, яблони с завязями, яблоки. Ветки клонятся под весом огромных спелых плодов величиной с голову ребенка.

- Пришли, - выдохнула Элли. - Вон она.

Эта нахалка стояла на нижней ветке одной из старейших яблонь, яблони-патриарха, и бессовестно обгладывала нежные цветочные завязи.

- Хейдрун! - громко возмутился я. - Какого гриска ты вытворяешь?! Тебе мало остального леса?

Коза покосилась на меня и очень по-человечьи фыркнула, но объедать дерево не прекратила.

Я неплохо умею управляться с животными, женщинами и вредными младшими сестрами. Но на Хейдрун мои умения не распространяются. С детства ненавижу эту тварь.

- И что делать? - растерянно спросила Элли.

Я раздраженно пожал плечами. При всей моей симпатии к девушке я не собирался решать за нее эту задачку.

Готов еще раз поспорить на желание, что Мэй изрядно повеселилась, назначая такое Испытание.

- Не знаю. Тебе видней. Доить коз - женское занятие.

- А, - она сглотнула и неуклюже перехватила подойник. - Хорошо.

Что мне по-настоящему нравилось в этой девочке - она не сдавалась. Уверен, Элисон никогда в жизни не доила скотину, кто бы позволил графской дочери заниматься подобной работой? Но она не отступила. И не начала ныла. Одно это заслуживало симпатии.

Я следил за тем, как Элли медленно идет к козе, бормоча под нос ласковую бессмыслицу, и гадал, каким образом Мэй на этот раз подсматривает за нами. В то, что сестренка пропустит подобное развлечение, верилось слабо.

Хейдрун вскинула голову, украшенную золотыми рогами, и мемекнула. Не знаю, как у нее это получается, но в блеянии явственно послышалась угроза.

- Козочка хорошая, козочка милая. Бяшка, бяшка... - повторяла Элли, приближаясь к козе маленькими шажками.

Хейдрун прервала обед и заинтересованно покосилась на девушку. Когда Элли осталось сделать всего пяток шагов, мерзкое животное издало звук, весьма похожий на конское ржание, спрыгнуло с ветки и неторопливой лошадиной трусцой направилось в чащу леса.

- Стой! - выкрикнула Элли и пустилась в погоню.

Дальнейший спектакль я наблюдал из первого ряда, сидя на той самой ветке, которую Хейдрун так любезно освободила.

Спектакль состоял из двух периодически сменявшихся мизансцен: "Элли бегает за козой" и "Элли бегает от козы". Поначалу девчонка еще пыталась на бегу призвать Хейдрун к порядку, потом молчала, сберегая силы. А Хейдрун выныривала то тут, то там, мерзенько блеяла, а то и грозила острыми золотыми рогами. Элли каждый раз пугалась и визжала. Короче, всем было весело, включая меня.

Наконец девушка в бессилии плюхнулась на землю.

- Ненавижу эту козу! - простонала она.

- Я бы на твоем месте не говорил подобного вслух, - предупредил я. - Хейдрун фантастически злопамятна.

- Думаете, она понимает?

- Я абсолютно уверен, что она понимает человеческую речь лучше некоторых людей. А не говорит только для того, чтобы ее не заставили вести себя прилично.

Как бы подтверждая мои слова, Хейдрун остановилась в отдалении и заинтересованно повела ухом, словно прислушиваясь к разговору.

- Может, нарвать для нее завязей? - спросила Элли.

- Еще чего! За надругательство над садом Августы я лично надеру тебе уши. Не уподобляйся козе, даже ей такое поведение не всегда прощается.

- Что же делать?

- Побегай еще немного. Может, она разрешит подоить себя в благодарность за доставленное удовольствие.

- А вы не поможете?

- Я и так помогаю. Советами.

- Ну хотя бы подержите ее!

Я расхохотался:

- Как ты себе это представляешь? Я буду держать козу за рога, а ты доить?

Она очаровательно смущалась. На щеках и шее, под тонкой, молочно-белой кожей, вспыхивал стыдливый румянец. Эффект, вкупе с виноватым взглядом и неуверенной улыбкой, получался совершенно убойный. Оставалось только удивляться, что малышка не догадывается о магнетической власти над мужчинами, которую дают ее дрожащие губы и широко распахнутые глаза.

Возможно, как раз в этом неведении и предельной искренности девушки и крылся секрет ее обаяния.

- Я думала... может вы магией?

- Магией, - я задумался. - Можно попробовать.

- О нет! - вскричала Элли несчастным голосом. - Она убегает.

Обернувшись, я успел увидеть только мелькнувший среди кустарника белый хвост. Не коза, а лесной олень какой-то!

- Все она понимает! - с тайным удовлетворением констатировал я. - Надо было соглашаться на то пари с Августой.

Девушка поникла, подойник в ее руке грустно звякнул.

- А как же...

- Не грусти. Найдем мы твою пропажу. От меня еще ни одна коза не уходила.

Элисон

Мы шли по лесу больше часа, а коза мелькала то впереди, то сбоку. Иногда она подавала голос, и я бросалась на звук сквозь кусты, но успевала увидеть только куцый белый хвост впереди.

Подол моего серого платья весь перепачкался в земле и травянистом зеленом соке. И рукав я порвала - зацепила за ветку. А вот колдун по-прежнему смотрелся так, будто сошел с парадного портрета - элегантный, небрежный, ни морщиночки, ни пятнышка на камзоле. Заклятие использовал, не иначе.

Когда впереди снова раздалось мемеканье, я даже не дернулась. Сил уже не осталось. Тяжело переставляя ноги, выбралась за колдуном на полянку.

Коза поджидала нас, выглядывая из-за молодого дубка. Я никогда не думала раньше, что козы умеют улыбаться, но она именно улыбалась. Еще глумливее, чем маг. И я поняла, что это не мы ее выслеживали, а она дала себя найти.

Прав был колдун - она умная.

Элвин встряхнул руками, размял пальцы:

- Ну что - откроем сезон охоты на коз? Я могу поймать ее силовым лассо.

- Погоди. Я так попробую.

- Ты уже пробовала "так".

Тем не менее, он пожал плечами и вмешиваться не стал.

А я пошла к козе медленно-медленно. И все время, пока шла, говорила с ней. Негромко. Рассказывала, как важно мне вернуть Саймона. И что королева позволит мне с ним поговорить, только если я смогу подоить Хейдрун. И что дома у меня маменька и две младшие сестры. И они тоже очень-очень ждут нашего возвращения.

Коза слушала. Ее смешные длинные уши шевелились, и как-то было видно, что она и правда все понимает.

А я продолжала рассказывать, как надеюсь, что уважаемая госпожа Хейдрун прислушается к моей просьбе и даст немного молока. А если ей потом захочется, я с ней побегаю. Ей же, наверное, скучно тут одной...

Коза вышла из-за дубочка. Встала, косясь на меня. Она была красивая - совсем не вонючая и не похожая на деревенских коз. Очень чистая с длинной шелковистой шерстью и умной мордой. Мне даже неловко стало, что я раньше о ней так плохо отзывалась.

Это было как свист ветра над ухом. Негромкий, но противный. И в ту же минуту Хейдрун рухнула на траву и задергалась, безуспешно пытаясь вырваться из невидимой сети.

- Ну вот - сейчас завяжу узлы, и дои ее хоть весь день, - услышала я насмешливый голос.

Маг приближался, на ходу сматывая в клубок невидимую нитку.

- Пусти ее немедленно!

- Не говори ерунды. Отпущу - потом не найдешь, - он подмигнул. - Ловко ты ее отвлекла.

Я аж задохнулась от возмущения. Так нельзя! Это же подлость какая-то! Хейдрун мне доверилась, а теперь получается, что я ее обманула.

- Я не отвлекала!

- Да какая разница? Или тебя мучает чувство вины перед козой?

Мне ужасно захотелось стукнуть колдуна, чтобы он убрался со своей непрошенной помощью.

Он подошел и встал совсем рядом.

- Думаешь, она позволила бы себя подоить просто так? Гриска с два.

Металлические пальцы на левой руке мага задвигались, словно завязывали узел.

Ну что за гадость?! Не хочу я в таком участвовать, и не буду!

...сама не знаю, что собиралась сделать. Наверное, просто схватить его за запястье. Но наши руки так и не встретились. Чуть раньше я наткнулась ладонью на что-то шевелящееся, упругое, горячее. И, когда я сомкнула пальцы, это "упругое" лопнуло, обдав кожу почти нестерпимым жаром.

- Ты что творишь?! Совсем мозги потеряла - лезть под заклинание?! Как ты вообще это сделала?

Я не ответила, зачарованно глядя на свою руку. Кожа ладони еще немного горела, как бывает, когда стукнешь по чему-то твердому со всей силы.

Маг встряхнул меня за плечи:

- Элли, ты меня слышишь?!

И тут же вскрикнул, отскочил, запнулся ногой о корень и шлепнулся на траву, возмущенно потирая ногу.

Между нами, нацелив на мага острые рога, стояла коза.

Я честно не хотела смеяться.

Смех сам полез наружу, прорывался, как я его ни давила, вместе со всхлипами и невольными слезами. А я так старалась его удержать, что даже лицо заболело.

Очень уж смешно было наблюдать, как Элвин опасливо косился на мою бесстрашную заступницу. Встать он так и не решился.

Дурной пример заразителен. Маг посмотрел на меня и тоже засмеялся.

- Похоже, Хейдрун будет защищать тебя до последней капли моей крови.

- А вот не надо было ее обижать!

- Ага, ее обидишь. Страшнее козы зверя нет.

- И вовсе она не страшная. Просто тебя не любит, - сама не заметила, как перешла с колдуном на "ты". А он не стал поправлять. Словно так и надо.

- Это чувство взаимно. Дои ее, пока она не передумала.

Элвин

Мэй походила на кошку, вылакавшую целое блюдце отменных сливок втайне от хозяина. По одной ее довольной улыбке становилось ясно, что она не только наблюдала за этим цирком, но и получила необычайное удовольствие от увиденного.

Интересно, как она это делает? Зеркал я там не заметил.

Она восседала в высоком кресле с резной спинкой. Я нарочно встал за ее спиной. Сестренку это здорово нервировало.

Запечатанные конверты лежали рядом на низеньком столике.

Я приготовился к пафосному представлению. Мэй была бы не Мэй, если бы не попыталась выжать все возможное из возникшей ситуации.

Ее можно понять. На Эмайн Аблах слишком мало развлечений.

- Ты успешно справилась с заданием, девочка, и я выполню свое обещание, - по кивку Мэй слуга забрал у Элли подойник, до краев полный тягучего, пахнущего медом молока. - Но не сетуй, если твой жених откажется идти с тобой.

Сестра щелкнула пальцами, и в зал в сопровождении двух ши влетел высокий рыжий парень.

- Моя королева, вы звали... - начал он и осекся, увидев Элли. На лице его отразился суеверный ужас. - Элисон?! О нет! Ты ведь мне снишься, правда?

- Саймон! - голос Элли дрожал от ярости.

Куда подевалась та стеснительная девочка, что краснела от любого моего намека или взгляда? Зашуганная мышка внезапно обернулась разъяренной тигрицей, и кто как, а я рыжему Саймону совершенно не завидовал.

- Как ты мог?! Бросил меня, маму, сестер! Ты - единственный мужчина в семье! Да как ты смеешь называть себя мужчиной?!

- Элисон, милая, о чем ты говоришь? - бормотал парень, отступая перед ее неудержимым напором.

- Я говорю о том, что ты забыл свой долг сына и брата, бросил семью в самый тяжелый, самый трудный момент! Я говорю о том, что ты немедленно отправишься со мной обратно и заявишь свои права на Гринберри Манор и наследство, пока дядя не отобрал у нас все и не пустил по миру!

А, вот оно что! Недостающий элемент головоломки встал на место, объясняя поведение девушки.

Так и думал, что все дело в деньгах.

Мэй откинулась в своем кресле, расхохоталась и зааплодировала.

- Браво! Браво, девочка! Ты так ловко обманула моего братца. Я горжусь тобой!

Элли остановилась, бросила виноватый взгляд в мою сторону:

- Простите... я не хотела врать. Я из дома сбежала. Переоделась, чтобы не нашли. А потом, когда вы ошиблись, подумала - хорошо, что так. Не будет сплетен...

Пока Элли сбивчиво оправдывалась, повернувшись ко мне, Саймон перевел дух, пугливо огляделся по сторонам и юркнул в ближайший коридор.

- Мне жаль, братик, но, видно, сегодня удача решила изменить тебе, - объявила Мэй, кинув в мою сторону короткий торжествующий взгляд. - А теперь... - как ни старалась сестренка сохранить торжественно-мрачный вид, ее губы неудержимо расплывались в широкой радостной улыбке. Она была так счастлива, что переиграла меня. Мне на секунду даже стало ее жаль. - Слушай мое желание, Элвин...

- Может, сначала конверт откроешь? - безразлично спросил я.

Улыбка пропала с ее лица, а брови сложились горестным домиком. Она схватила конверт, ломая ногти, сорвала сургучную печать, прочитала и отшвырнула в отчаянии:

- О нет!

- Мне жаль... да нет, что я несу? Мне совершенно не жаль. Леди Удача - верная девочка. Никаких адюльтеров.

Мэй сгорбилась в кресле и совершенно по-детски разревелась.

Растерянно переводившая взгляд с меня на рыдающую сестричку Элли подошла к записке, подняла ее, разгладила и прочитала.

- Вы знали?! - возмущенно воскликнула она.

Я развел руками, признавая очевидное.

- С самого начала? - спросила она и густо залилась краской.

- Да почти с первых минут. Для того и устроил цирк с раздеванием. Извини, дорогая, ты крестьянок видела? Я даже не про руки сейчас, хотя на них надо смотреть в первую очередь. Я в целом. Обрати внимание как-нибудь, какие следы на человеке оставляет тяжелая работа в полях. А уж как ты доила несчастную козу, даже мне ее жалко стало. Тут бы и слепой догадался.

- Гадкий Элвин! - всхлипнула Мэй. - Все зло в мире от братьев!

- Похоже, Элисон полностью согласна с тобой в этом вопросе.

- Но как ты узнал... - начала Элли.

- Твое родовое имя? - закончил я за нее. - А ты меня не помнишь? Семь лет назад, похороны патера Вимано.

Она покачала головой.

- Мы не были представлены, но ты подошла познакомиться. Даже в двенадцать лет ты не слишком-то уважала правила приличия.

Очевидно, Элли усмотрела в моих словах какой-то намек, потому что покраснела еще гуще и опустила глаза.

- Вспомнила?

Она помотала головой.

- Неудивительно. Тогда мы недолго разговаривали. Надеюсь, в следующий раз ты меня узнаешь.

Элли была вежливой девочкой, поэтому не сказала вслух, что надеется больше никогда не встретить меня, но это желание читалось на ее лице.

Я взглянул на ее дрожащие губы и почувствовал укол совести. Подшучивать над Элли сейчас - все равно, что бить калеку или ребенка. Ни удовольствия, ни интереса, да еще и чувствуешь себя последним мерзавцем.

Когда она часто-часто заморгала, я понял, что еще немного, и окажусь в одной комнате с двумя рыдающими женщинами. Даже с моим талантом портить всем настроение как-то чересчур. Поэтому я потряс сестренку за плечо.

- Чего тебе еще надо, Элвин? - прошипела она.

- Желание.

- А что, ты уже придумал?

- Похоже на то.

Я снова взглянул на Элли. Она из последних сил сдерживала слезы.

К грискам! Почему девчонка должна страдать, если ее дружок - любитель нечестной игры?

- Хоть ты и хотела заставить меня подоить Хейдрун, я не буду отвечать тебе той же монетой, - начал я.

- Откуда ты это знаешь?! - возмущенно завопила Мэй. - Почему ты все время читаешь мои мысли?

- Ну, извини, - я подавил ухмылку. Было бы, чего там читать. - Так вот: я не стану отвечать тебе той же монетой. Вместо этого я просто хочу, чтобы ты сегодня же вернула Саймона Майтлтона безутешным родственникам.

- Ой! - Элли вскинула голову, посмотрела - неверяще и изумленно. А потом одарила меня влюбленной улыбкой. - Спасибо, колдун!

Она шагнула вперед, словно собиралась броситься мне на шею, но тут же смутилась своего порыва. Остановилась и сделала церемонный книксен:

- От всей души благодарю вас за помощь, уважаемый сэр.

- Да ладно, мне это ничего не стоило.

Ох уж этот восторженный взгляд снизу вверх! Немногие мужчины способны устоять перед ним. Если однажды Элисон поймет о силе оружия, которым ее одарила природа, и начнет пользоваться им сознательно, как любит делать Франческа, она разобьет не одно сердце.

Чтобы отвлечься, я снова похлопал Мэй по плечу:

- Так что насчет Саймона?

- Да забирай! - сестричка успокоилась, высморкалась и даже повеселела. - Он все равно мне уже надоел. Никогда больше не буду с тобой спорить.

- То же самое ты говорила и в прошлый раз.

- В этот раз - все! Совсем и навсегда, - она провела рукой перед собой, и мгновенно все следы слез исчезли с ее лица. Косметическая магия, как и любые другие иллюзии, - конек Мэй.

- Откроешь нам путь через холмы?

- Вы разве не останетесь к ужину?

Я посмотрел на Элли, она едва заметно покачала головой.

- Пожалуй, нет. Мы покинем тебя прямо сейчас. Прости, что испортил развлечение.

Мэй вздохнула:

- Да ладно. Ты всегда ломал мои игрушки. Но я все равно была рада видеть тебя, Элвин.

* * *

- Думаю, отсюда вы и сами доберетесь до дома.

От подножия холма к Гринберри Манор вела широкая наезженная дорога.

Элли кивнула:

- Конечно, доберемся. А... - она замолчала, но я и так понял невысказанный вопрос.

- Забудь. Ты мне ничего не должна, - с легким сожалением ответил я. - Это была шутка. У меня злое чувство юмора.

Она выдохнула, уткнулась мне в плечо и тихо расплакалась.

- Тс-с-с... Не при Саймоне же!

- Глаза бы мои на нее не глядели, - пожаловался рыжий. - Все зло в этом мире от сестер.

Элли ничего не ответила, только обхватила меня за шею руками.

- Знаешь, я терпеть не могу утешать плачущих женщин, - заметил я.

- Во-во! Всегда они так, - прокомментировал Саймон. - То пилят, то ноют.

- И что? Ты мужчина или мальчик? Сбежал, чтобы найти себе добрую мамочку, которая не будет обижать и вытрет сопельки? Это твои женщины, ты за них отвечаешь, вот и разберись с ними.

- У меня мать и три сестры! Ты не знаешь, на что это похоже!

- Немного представляю. В общих чертах. У меня шесть сестер и жена.

- О... соболезную, - выдавил он. И замолчал.

- Сравнивать, конечно, нельзя, с сестрами у нас нежная любовь на расстоянии. Но будь я проклят, если позволю женщине указывать, что мне делать.

Элли выпустила мою шею и прекратила всхлипывать.

- Прости! - прошептала она еле слышно. - Спасибо, Элвин!

- А еще я терпеть не могу долгих прощаний.

- Да, да. Я уже... - Она перестала плакать, но ее губы по-прежнему подозрительно дрожали.

Я нежно погладил Элли по щеке:

- Удачи тебе, девочка. Постарайся забыть все, как страшный сон.

- Я никогда тебя не забуду.

- Брось! Я - это совсем не то, что тебе нужно, - я подтолкнул Элли в сторону дороги. - Иди! Твоя мать и сестры сходят с ума, гадая, куда ты подевалась.

-------------------------

Книги Алины Лис на Призрачных мирах

Страница на Продамане

--------------------------------

Кира Кэрис

СЕСТРА МОИХ БРАТЬЕВ

Я хочу тебя, слышишь,

увидеть на крыше

и успеть тебе крикнуть:

"Давай ещё поживём!"

Светлана Сурганова

1. Кладбище

Дождь капает, моросит, он почти незаметен. Люди, стоящие у гроба, около свежевырытой могилы, моросят тоже (вряд ли здесь уместно слово "плачут": дождь, это дождь). Я пытаюсь быть такой же и, наверное, мне удаётся, потому что, приподнявшись над кладбищем, я вижу очень печальную, очень несчастную девушку в чёрном пальто. Пальто длинное, и я уже испачкала его - левая пола вся в грязи, и кроме меня грязь замечают ещё двое. Двое мужчин; единственные, кто знаком мне здесь. Они стоят с опущенными глазами, но всё, что интересует их на кладбище в данный момент, - это я, они пришли сюда из-за меня - не на похороны, нет, на их лицах дождь - только дождь.

Один из них безотрывно смотрит на моё пальто, и я невольно нагибаюсь, чтобы отряхнуть его. Но грязь жидкая и липкая, мои усилия - недолгие, впрочем, - бесполезны. Он подошёл бы сам, чтобы помочь мне, но мы на кладбище, и он просто смотрит - искоса и неодобрительно.

Второму не мешает грязь на моём пальто, но зато ему очень не нравится само наше присутствие на этих похоронах: нам не к лицу находиться здесь.

Эти двое - мои родные братья.

Я младше обоих; возможно, поэтому я стою на кладбище почти рядом со свежей могилой, среди незнакомых мне людей. Я стараюсь не смотреть на человека в гробу, на его лицо, такое подвижное у живого. Я пытаюсь думать, что он незнаком мне тоже, я так хотела бы в это поверить. Я смотрю вдаль, поверх железной кладбищенской ограды, высокой ограды, небо над кладбищем серое, и, может быть, тот, кто лежит сейчас с закрытыми глазами, смотрит на меня - с неба. Я поднимаюсь над кладбищем снова, но ничего, кроме неба, над кладбищем нет. Никого; и, вернувшись к могиле, я крещусь - как положено, сложенными в щепоть тремя пальцами, истово, почти напоказ. Нет-нет, напоказ не тем, кто пришёл сюда хоронить. Они, до сегодняшнего дня не видевшие меня ни разу, вряд ли обратят внимание и сейчас, да я и не делаю ничего удивительного - креститься на кладбище в порядке вещей, верно?

Я крещусь напоказ своим братьям, пришедшим сюда вслед за мной. Из-за меня. Чтобы подставить плечо, если я потеряю контроль над собой.

Они безмерно любят меня, мои братья.

Эта любовь взаимна.

Она взаимна даже теперь.

Мне никуда от неё не деться.

Поэтому я не хочу, чтобы человек, лежащий в гробу, смотрел на меня с неба.

2. Предисловие

Девочка жила на втором этаже, в сорок девятой квартире.

Брюнеточка, и очень милая, в восточном немного стиле, она обещала вырасти красавицей. Говоря так, соседи по дому немедленно добавляли, что в жизни ей это ничем не поможет. Лучше бы девочка родилась уродиной.

Девочка была больна. Сильно хромала, сутулилась так, что казалась горбатой, дёргала при ходьбе головой, непомерно большой для худенького тела. Что-то костно-суставное - или последствия детского церебрального паралича, а может быть, нечто совершенно иное. Врачей среди соседей не было.

Соседи очень жалели девочку, гладили при встрече роскошные чёрные кудри, совали конфетки. Искренне сочувствовали её родителям: горе-то какое! на всю жизнь!..

С родителями девочки соседи встречались редко (как и с самой девочкой) - всё больше по утрам, в подъезде, спеша на работу. Родители эти были люди интеллигентные, приятные и очень занятые. Удивляться не приходилось - вне сомнений, лекарства, поддерживающие девочкину жизнь, стоили непомерно дорого. Так дорого, что, и трудясь на нескольких работах, родители не могли себе позволить даже няню для неё пригласить. Девочка целыми днями сидела одна, а соседские дети хоть и здоровались с ней приветливо, понукаемые сердобольными взрослыми, дружить не хотели. Уродство отталкивает, а уж детей тем более. Не дразнились, и ладно.

В школу девочка, конечно, не ходила. Так и росла в одиночестве, хорошея лицом, приволакивая ногу. На улицу она выходила редко - стеснялась, наверное, да и невесело было сидеть на лавочке, глядя на носящихся по двору ровесников. Правда, смотрела она без зависти, без злости, с мечтательной улыбкой. Соседи вздыхали.

Неизбывное соседское любопытство в случае с девочкой было, как ни странно, весьма умеренным. Никто не пытался узнать, где именно зарабатывают деньги её несчастные родители, каким образом девочка получает образование, что за болезнь заставляет трястись её очаровательную головку. Не было сплетен, не было досужих вымыслов - вообще никаких разговоров. Даже фамилия жителей сорок девятой квартиры - хорошей, кстати, квартиры, четырёхкомнатной, с большим балконом - никому не была известна. Ни к девочкиной маме, ни к девочкиному папе соседи не смогли бы обратиться по имени-отчеству, случись у них такая нужда. Но нужды не случалось.

О существовании у девочки двух старших - взрослых - братьев соседи понятия не имели. Тем не менее, братья у неё имелись, больше того - жили с ней в одной квартире. А вот родители девочкины, напротив, и ногой туда никогда не ступали.

Не лишним будет также указать, что девочка была абсолютно здорова; состояние же соседей при виде девочки и её несуществующих родителей очень напоминало результат действия обыкновенного морока.

Братьям девочки морок навести было - что сигаретку прикурить. Да и самой девочке это особого труда не составляло.

Соседям, впрочем, было известно, как зовут девочку.

Девочку звали Ингой.

3. Триглав

Это довольно старое здание. Высокие потолки, окна в коридоре. Прекрасные квартиры - а заглянув в нашу, люди добавили бы эпитет "богатая". Те же, в чьём обществе нам подобает находиться, сочли бы нас аскетами - даже учитывая обстоятельства, волей которых мы живём здесь. По счастью, гости в нашей квартире очень редки.

Было бы странно называть квартиру домом - наш дом не здесь, и выглядит он иначе. Но у каждого места должно быть имя. "Триглав" - так говорят о квартире братья. Мне тоже нравится это слово.

Самая маленькая комната принадлежит Кириллу: шесть квадратов, узкий диван, книжный шкаф, компьютерный стол. Кирилл неприхотлив - он может спать не раздевшись, а проснувшись, сесть за работу, не имея и мысли о завтраке. Подозреваю, что любой профессиональный программист многое отдал бы за возможность влезть в Кириллову машину. Вот только работать на ней не смог бы.

Моя комната полна игрушек. Я уже выросла из них, но не хочу ничего менять. Сантименты; но мне нравятся мои сантименты.

Виталий сибарит; ему, привыкшему к огромным залам, приходится трудно. Обилие красивых вещей, антикварная мебель - но всё это, посмеиваясь над собою, он называет "эрзацем".

Территорией Виталия является и кухня. Он любит готовить - не каждый день, конечно, но кроме него этим не занимается никто. Баловство, говорит Кирилл. Я с ним согласна - кухарка нам ни к чему не нужна. Как и уборщица, как и горничная. Триглав вполне способен обслуживать нас самостоятельно. Поэтому, когда Виталий возится на кухне, я забираюсь с книжкой на кресло в углу и краем глаза наблюдаю за процессом. Сверхъестественное зрелище! особенно если знаешь о моём старшем (самом старшем) брате то, что знаю я. Мне кажется, что нарезка лука вручную выше пределов сколь угодно умелого мага и сколь угодно высокого бога.

Четвёртая комната триглава - общая; мы часто проводим вечера вместе. Диван в этой комнате никогда не складывается, он завален пледами и подушками, книгами и журналами, дисками и пультами. Моя любимая подушка - плюшевый кот, но иногда я уступаю кота Кириллу.

Существование пятой комнаты не на шутку удивило бы строителей дома. Что делать! Я с трудом верю, что в подобных квартирах живут целыми семьями! Одна из странностей этого мира; впрочем, Виталий говорит, что дело не в мире, а в людях.

Возможно; всё, что я знаю о людях, я знаю из книг и фильмов. Братья долго запрещали мне общение с людьми (правда, я никогда не страдала от этого). Конечно, я здороваюсь с соседями по подъезду - как и они со мной. Но наши соседи много лет были единственными людьми, с которыми я вообще разговаривала. Я никогда не ходила в школу, а в детстве, вычитав о её существовании, несколько месяцев наблюдала из окошка за детьми, у которых были портфели. Жалела их и ужасно боялась, что меня тоже отправят в школу. Когда я, наконец, призналась в своих страхах братьям, Кирилл смеялся до слёз, а Виталий утешал меня и рычал на Кирилла.

Гулять я лет до семнадцати ходила только с братьями. Если не считать того, что иногда мне приходилось сидеть около получаса на лавочке у подъезда, поддерживая созданную для соседей иллюзию. Вместе с братьями я побродила немало - но не по городу, в котором мы жили, конечно, нет; в других местах. В других местах этого мира и в других мирах - везде, кроме Дома. Нашего Дома. Домой нам нельзя. Я до сих пор не знаю, почему, но вот этот запрет касается и моих братьев. Я давно привыкла не интересоваться его причинами. Так же, как работой Виталия и Кирилла.

Я часто остаюсь одна, и я не знаю, чем занимаются мои братья. Не торопись, сказал мне Виталий, тебе надо учиться.

Учусь я здесь, в триглаве. Это мои братья дают мне необходимое образование, но я знаю, что сами они учились иначе. Обстоятельства, сложившиеся в нашей семье, мешают мне следовать их примеру и возлагают на моих братьев ответственность за моё воспитание, потому что родители не могут заниматься этим. Мои братья любят меня, я чувствую себя птенцом в уютном гнезде, но иногда мне кажется, что их опека чрезмерна.

Хочу ли я лишиться этой опеки? Нет! мне страшно представить подобное! Братья - мой мир, мой дом, я люблю их больше всего на свете.

Мне кажется, что они любят меня гораздо сильнее - ведь им есть, с чем сравнить эту любовь...

4. Нитки

От внезапной тяжести пружинит диван, шуршит одежда, соскальзывает, обнажая грудь, одеяло, и я улыбаюсь сквозь сон. Присевший на мою постель обрывает нитки, сплетающие меня со сном, - легкими касаниями, медленно, бережно. Я просыпаюсь, я обвиваю брата руками и ногами, тяну его к себе. Я знаю каждое его движение, каждую линию его тела.

Я знаю это о них обоих.

Я сплетаю нитки, касаясь их тел, - так же, как плету настоящие, но настоящие я люблю плести пальцами... У меня гибкие, очень красивые пальцы: филигранный рисунок гениального скульптора. Братья говорят, что у нашей матери - такие же. Пальцы, которым не нужен ни уход, ни маникюр, ни украшения. Правда, братья все время дарят мне драгоценности - точнее, дарят себе, они способны подолгу играть с моими пальцами, нанизывая на них кольца, перстни, печатки. Они превратили это занятие в хобби, они словно собирают мозаику - вместе и порознь, всерьез спорят, смотрится ли рядом с изумрудом - рубин, или черный агат подойдет сюда лучше... Они даже надоедают мне, особенно, когда мне хочется сплетать нитки.

Я делаю это без спиц и крючков; я не плету только что одежду. Триглав полон моих изделий, а когда я была маленькой, то заплетала сложным лабиринтом всю квартиру, зацепляя нитки за ручки дверей и ящиков, за перекладины стульев и подлокотники кресел... Это не было похоже на паутину - даже когда я выбирала только один цвет, даже когда я выбирала серый. Струйки воды, пузырьки в лимонаде, листья деревьев - если смотреть напросвет.

Братья часто заставали меня сидящей среди лабиринта - на полу, на столе, под столом... Они не ругали меня, конечно, нет, и не рвали нитки. Они играли со мной. Подымая и опуская части узора, вытягивая, меняя цвета, они прятали мои пальцы в своих ладонях и учили плести не касаясь. Закончив игру, один из них (чаще Виталий) сворачивал лабиринт в клубочек - или просто уменьшал. В триглаве полно моих лабиринтов - самые крошечные лежат в секретере, в шкатулках.

Мои братья научили меня плести многое другое - ведь нитки бывают разными.

Я очень люблю сплетать их в постели: занятие, именующееся в книгах сексом. Этому меня тоже научили братья, но наша постель - всего лишь часть моей любви к ним, всего лишь часть их любви ко мне.

Я знаю, что любовь в постели - секс - только удовлетворение физиологической потребности тела. Да; конечно так; но я люблю своих братьев и одетыми, и не за постель, и я блаженствую в их постели.

Нитки, которые не оборвать, не уменьшить, не спрятать в шкатулке: блаженство в постели брата. Книги именуют это инцестом.

У людей есть мифы о первых людях. Их было мало, и они женились на своих сестрах. Авель; Каин; кто-то еще... Адам - с Евой, сотворенной из него самого.

Инцест был в чести у королей - или в нужде.

Еще им занимались боги.

5. Ларек

Раза три в неделю я работаю ночной продавщицей в нашем ларьке.

Квартал, где находится ларек, почти безлюден после восьми вечера. Редкие прохожие, редкие покупатели. Ларек не богат ассортиментом, но клиентам его и не нужно многое - пиво, сигареты, чипсы... А мне не нужны клиенты.

Я не знаю, зачем моим братьям ларек. Возможно, как склад: здесь есть товар, не подлежащий продаже. Он хранится в ящиках, запечатанных и нет. В раскрытых, деревянных, лежат пересыпанные опилками яблоки, весьма непрезентабельного вида, желтые, с пятнами, и это действительно яблоки, и они довольно вкусные, чего никак не подумаешь по внешнему виду. Я грызу их иногда, но Виталий, заставши меня за поеданием яблок, кривится. Ящики, перехваченные крест-накрест широким скотчем, - картонные. Не слишком большие, совсем не тияжелые, с надписями вполне продуктового или сигаретного содержания. Спросить, что в них находится, мне никогда не приходило в голову. В нашей семье не приняты вопросы, заключающие в себе пустое, праздное любопытство. К тому же я не любопытна сама по себе, это не в моем характере. Да и вмешиваться в дела моих братьев - дело достаточно опасное и неблагодарное. Опасное не для меня, но сомнительно, что братья стали бы отвечать на такие мои вопросы.

В ларьке хорошо. Он чем-то напоминает мне полузабытый Дом - не интерьерами, конечно. Я не смогла бы объяснить внятно - чем.

Может быть, свет... Дневные лампы, яркие, не выключаемые никогда. Из-за них почти ничего не видно на улице - только людей, когда они уже подходят вплотную.

Может быть, запах, исходящий от закрытых ящиков, близкий к яблочному, только так пахнут огромные, зеленые фрукты, а желтые пародии в опилках пахнут совершенно иначе.

Может быть, возникающее уже через час чувство отделенности от мира вне ларька - словно ларек находится в другом месте, а все за его стенами - иллюзия, странное кино... Не знаю, откуда это чувство берется, ведь в своей квартире, закрытой, отгороженной и куда как более странной, я не ощущаю ничего подобного. Не знаю... но мне хорошо в нем. Я даже испытываю порой дискомфорт от прихода братьев, довольно часто навещающих меня по ночам. Навещающих просто так - убедиться, что со мной все в порядке, и всегда они приносят мне какой-нибудь еды, хотя прекрасно знают, что я не люблю есть в ларьке.

Торговать мне приходится совсем мало - может быть, десяток покупателей вечером, а ночью даже двое - уже много. Я читаю, сидя в кресле за витриной, уместив ноги на одном из ящиков, но читаю что-нибудь совсем легкое, а чаще - листаю бестолковые, но толстые и красочные журналы. Кирилл, забегая в ларек, проводит в нем от силы минут пятнадцать, пьет со мной кофе и, целуя меня перед уходом, просит не скучать. Виталий заходит гораздо реже, но и сидит со мной дольше. Товаром, в основном, занимается тоже Виталий - то есть ларечным, пиво-сигаретным товаром. Яблоки и запечатанные ящики они привозят вдвоем - только вдвоем, и только на своей машине, и, как правило, после полуночи.

Я всегда рада их видеть - но я не предлагаю им навещать ларек чаще. Мне комфортно полностью только в присутствии братьев, я начинаю скучать по ним через полчаса после расставания, но здесь, в ларьке, я немножко отдыхаю от них.

Собственно говоря, у нас два ларька. Но во втором я не торгую. Сидеть в нем мне пришлось всего раза три - опять же днем, даже не в сумерки, ни в коем случае не в сумерки, строго-настрого приказал мне Виталий, не вздумай задержаться.

Это обычный ларек, только на форточке окошка всегда висит табличка "закрыто". Давно привыкшие к табличке окрестные жители не пытаются в окошко стучать, и поэтому ничто не мешает заниматься здесь чем угодно - читать ли, спать ли... Но я не люблю быть в этом ларьке и вряд ли смогу объяснить, почему. В нем очень светло - несмотря на то, что нет ни одной лампочки. Словно бы солнечный свет проходит сквозь стены, или стены - обычные, железные - на самом деле стеклянные. Товара в ларьке нет совсем - только макеты на витрине, совсем немного, просто для вида. За витриной тоже стоят ящики, но иные, чем в ларьке ночном. Железные, совершенно неподъемные ящики. Их никогда не бывает больше пяти, и от них пахнет смазкой, машинным маслом, порою даже бензином. В фильмах такие ящики обычно набиты оружием, но я не представляю ситуации, в которой моим братьям могло бы потребоваться оружие - то есть, обычное оружие этого мира. Так же, как здешние деньги.

Кроме железных ящиков за витриной стоит единственный табурет, деревянный, выкрашенный зеленой краской - выкрашенный давным-давно и потому порядком облезлый. Сидеть на нем весьма неудобно, правда, мне никогда и не приходилось делать это долго - часа два от силы. Братья всегда привозили меня туда сами и никогда не делали этого оба сразу - кто-то один, словно бы им нельзя находиться там вместе. И всегда они напряжены в нем, а со мной не говорят совсем. Один раз мне довелось быть там вдвоем с Кириллом около полутора часов; все это время он молча просидел на полу, с закрытыми глазами, привалившись к стене, в позе, к которой очень подошел бы автомат на коленях. Но автомата, конечно, не было.

Никто из нас не называет этот ларек ларьком. Коробка, гараж, сарай: мои братья определяют его исключительно этими словами. Хотелось бы знать, при чем тут гараж (а чаще всего они употребляют именно это слово), но я никогда не спрашивала.

Мой ларек совсем другой, и я даже люблю его - почти так же, как свою комнату. В любом случае - я никогда не испытывала в нем ничего дурного. И братья мои ведут себя в нем так же, как в триглаве. Обычно. Нормально.

6. Покупатель

Это был совсем молодой парень, мой ровесник, наверное. В длинном свитере, в кроссовках, с кучей сережек в ушах и проколотой нижней губой. Смешной, но очень милый.

Он купил у меня бутылку пива - уже за полночь. Я успела заснуть и потому двигалась ужасно медленно.

- Барышня, а можно холодного? - попросил он, заглядывая в окошко.

Он взял пиво, взял сдачу и посмотрел на меня опять, а потом уселся на парапет и стал пить прямо из бутылки, редкими глотками. Я никогда не завожу знакомств с покупателями, никогда не беседую с ними на посторонние темы. Это скучно, это глупо. Недостойно, сказал бы Виталий, фу, Инга, сказал бы Кирилл.

Я взяла сигарету, распахнула дверь настежь и, переступив порог, закурила.

- Проветриваешь? - спросил мой покупатель. Да, я не ошиблась спросонок: очень милый.

- Проветриваю.

- А я вот сижу и думаю, как с тобой познакомиться. Не закрывай дверь, пожалуйста! Я не маньяк, честное слово!

Мне было совершенно ни к чему опасаться маньяков - да кого бы то ни было! - и я присела на парапет с ним рядом.

- А кто ты?

- Я музыкант, - сказал он и тут же пропел что-то не по-русски, чистым-чистым голосом. - Король рок-н-ролла.

- Здорово, - сказала я.

- Шутка, - сказал он. - Просто в кабаке играю. Но состав подобрался неплохой. Я бы тебя пригласил послушать. Можно?

- Я на работе.

- А завтра?

- Знаешь, - сказала я. - Ты лучше иди. Сейчас хозяева могут приехать.

- Ночные поставки?

- Почти.

- Я же не в ларьке сижу. Они на машине? Так мы услышим. Зайдешь сразу, да и все. Хочешь пива?

Он протянул мне бутылку, и я взяла. Пиво было почему-то сладкое. Сладкое и густое; а парень уставился на мои мокрые губы.

- Меня зовут Дилан, - сказал он. - Ты смертельно красивая. Не уходи, ладно? Я все равно буду здесь сидеть. Ты когда меняешься? В семь?

- В восемь, - сказала я. - Но лучше тебе домой пойти.

- Не-а, - сказал он. - Не пойду. Вынеси еще пива, пожалуйста. Денег у меня полно сегодня.

7. Подтверждение

У него совсем маленькая квартира.

Одна комната, крошечная кухня и совмещенный санузел, но дискомфорта я не чувствую. Наоборот.

Я прохожу в комнату и оглядываюсь. Двустворчатый полированный шифоньер, вдоль окна - тахта, застеленная клетчатым пледом. На полу - истертый палас, на стенах - цветные плакаты. Полка с книгами. Очень старое пианино, и рядом с ним - ударная установка. Три гитары: две висят на гвоздях над диваном, одна прислонена к шифоньеру. И множество каких-то пультов, проводов на полу, по всей комнате расставлены и развешаны звуковые колонки всех размеров. На пюпитре пианино - лист бумаги, исписанный от руки нотами на неровно начерченном стане.

Хозяин комнаты сразу начинает щелкать кнопками, и комната наполняется музыкой. Я не слишком люблю такую, но узнаю сразу - "Назарет", Кирилл часто слушает эту группу.

Музыка очень громкая. Дилан дирижирует ею, потом садится к пианино (вместо стула - большая колонка) и подыгрывает, громко и вполне верно, а потом поворачивается ко мне и говорит:

- Ты же танцуешь? под такое можешь?

- Могу, - говорю я и танцую - на месте, боясь наступить на провода, ползущие по паласу. Дилан смотрит на меня, склонив голову набок, и беззвучно поет, чуть покачиваясь взад-вперед.

- Стой! - говорит он и, вскочив, сдвигает ногами мешающие мне провода. - Двигайся! давай!..

Я слушаюсь, а он пристально следит, как я танцую, следит с задумчивым, рассеянным видом, и я тоже смотрю на него - я не могу на него не смотреть.

- Это все нужно снять, - говорит он и подходит ко мне.

Я позволяю ему раздеть себя - догола, я даже помогаю ему. Музыка становится быстрее - или, может быть, мне только кажется, а сестра моих братьев, где-то на краю сознания сопротивляющаяся мне сиюминутной, машет мне руками, отчаянно машет мне руками, но я смотрю на Дилана, и когда он заканчивает раздевать меня (моя одежда разбросана по всей комнате), я прижимаюсь к его свитеру лицом.

Смесь сигарет, незнакомого одеколона и чего-то еще, чужого, совсем чужого и странного. У меня сухо во рту от этого запаха, я поднимаю голову и говорю Дилану:

- Да.

Я не знаю сама, что я подтверждаю, но он, кажется, знает. Он переспрашивает:

- Да?

Лицо его делается напряженным, а глаза очень большими - светлые глаза с зелеными точками. Колечко разделяет пополам нижнюю губу, оно красное - словно едва зажившая ранка.

- Да, - киваю я.

Дилан поднимает меня, отрывает от пола, укладывает на тахту (плед на ней тоже шершавый и теплый, как свитер Дилана) и пропадает куда-то. Я смотрю на потолок: на потолке желтоватые, в косую полоску обои. Я не шевелюсь; у меня кружится голова; а в комнате вдруг становится очень светло - и снова как было, и опять светло. Я поворачиваю голову: это лампочки, десятки разноцветных лампочек повсюду, они неторопливо мигают, и я вижу, как Дилан задергивает шторы.

Он раздевается и ложится рядом, наклоняется надо мной, лампочки отражаются в его глазах, загораются, и гаснут, и загораются. Дилан водит пальцем по моему лицу, наклоняется совсем близко и спрашивает:

- Сможешь в ритм попасть?

- Смогу, - говорю я.

- Вот так - так... - Он стучит пальцами по моей левой груди, в такт музыке, потом пальцы его расслабляются, их сменяют губы, и я вижу его темный затылок, я берусь за его плечи - они очень твердые, и далеко-далеко кричит что-то сестра моих братьев, так далеко, что я не слышу ее. Зато я слышу Дилана:

- Меня вообще-то Борисом зовут, - говорит он.

- Все равно, - говорю я. - Все равно.

Наши ноги переплетаются, и он растерянно усмехается мне.

- Только со мной нельзя. Тебе нельзя, - говорю я и изо всех сил тяну его к себе. - Нельзя, - говорю я, чтобы предупредить его. - Ты не можешь, - говорю я и, вцепившись в его плечи, повторяю: - Мне нельзя с тобой.

- Все равно, - говорит он. - Все равно.

Я пытаюсь сказать ему что-то еще, но уже поздно. Совсем поздно.

Отблески на его лице, на его теле; и сестра моих братьев пропадает - совсем: отовсюду.

8. Запах

Октябрь этого года страдает раздвоением личности. В городе лето. Совершенная, безупречная синева неба, зеленые кроны деревьев. Ни единого желтого листа. Ни дождя; ни холода; ничего. Лето. Октябрь.

Но в парке, рядом с моей любимой скамейкой, происходит осень. Кусты боярышника: пурпур и золото. Небо бледное, и на нем - тоном темнее - облака.

Присущие нынешней осени симптомы шизофрении в той же мере проявляются у меня. Очень просто: везде - лето, на скамейке - осень; повсюду я - с Диланом, в триглаве - прежняя. Только... только у кустов боярышника в парке октябрь бесспорен и однозначен. А вот в триглаве, свернувшись клубком под боком читающего Виталия, бездумно разглядывая рисунок пледа, я замираю от внезапного запаха. Запах Дилана: словно дразня, он пропадает в ту же секунду - не было! не могло быть! морок...

Морок - и не иначе, как наведенный мною, мною - на меня.

Чаще; все чаще. И совсем плохо - на работе: мне все время кажется, что Дилан (которому я запретила появляться в окрестностях) где-то рядом - сидит на парапете за ларьком, на лавочке у соседнего дома, курит за углом магазина... Морок; я ни разу не увидела его, выходя - смотреть.

Я никогда не лгала своим братьям. Не лгу и сейчас: они не замечают моих перемен. Они не могут представить себе даже возможность подобного. Тем более - с человеком! о нет...

Но однажды, в середине ночи, уже засыпая рядом со мной, Кирилл вдруг спросил: ты сменила духи? Да, сказала я, разве плохой запах? Очень терпкий, сказал Кирилл, он больше подходит мужчине, но если тебе нравится...

Я никогда не лгала своим братьям... Даже той ночью: ведь это можно назвать и так - я сменила духи. Я сменила духи: новый запах. Запах Дилана на моем теле. Наверное, я занимаюсь изменой. Падеж родительный - измена кого?.. изменить... измениться... Измена меня; но - падеж дательный - измена кому? Дилану? Братьям? А они, мои братья, быть может, и я делю их с кем-то? В любом случае, не с людьми, конечно...

Я люблю их - я так их люблю! Но Дилан? Любовь ли то, что я чувствую к нему? Или только запах - запах, по которому самцы и самки отыскивают друг друга. Я хочу, чтобы это было так: ведь тогда я могла бы просто сменить духи, еще раз сменить духи.

Запах - это секс; потребности - но, боги! я утрачиваю свои умения, когда со мной Дилан. Даже простые; даже женские. Ему нравится это, я знаю. Ему льстит, что порой я не успеваю за ним. Он смеется надо мной - герой! победитель! Пастух, утащивший в кусты богиню, заласкавший ее так, что она уже кричит и плачет как смертная.

Я, привыкшая к изощренным ласкам (он и представить себе не может такого!) - удивлена? Я, способная играть в это часами, я, умеющая принимать и дарить, - неспособна? Я, достойная ученица искушенных учителей, - недостойна? Я, богиня, потому что он - смертный, а значит, я - богиня...

Лабиринт из ниток, связавший смертного и богиню: спрятать такой в шкатулку не стоит труда, но я не сплетала его, нет, я не сплетала...

Боги, боги, братья мои, как я хотела бы рассказать вам! спросить совета! Но нет - ведь вы дадите мне не совет - защиту.

Кроме занятий инцестом, у богов было еще одно развлечение: они обожали соблазнять людей.

9. Тени

Наряжаясь, девчонки распахивают окна и вертятся перед зеркалом.

Я зажигаю свечи - много свеч - и смотрю на свою тень. Широкие рукава платья - и на стене машет крыльями птица. Капюшон плаща и присесть на корточки - гном, зарывающий золото, мастерящий тайник. Джинсы и кепка - получается клоун, существо опасное, странное и не слишком живое. Я поднимаю, покачивая, руки - и клоун превращается в колдуна из человеческих сказок, бросает со стены заклятие, но я уворачиваюсь.

Я падаю на ковер и меняю взглядом сумрак на свет. Лампа под потолком вспыхивает с секундной задержкой, потолок убегает вверх. Игра теней; но в эту секунду я вижу наш Дом.

Дом, который я помню прозрачным и узким. Огромные комнаты - узки, потому что потолок высок, как небо. Выше неба: ведь для меня маленькой небо было под Домом. Я спрашивала об этом братьев: Дом висит в небе, почти серьезно отвечали они.

Детская память не соответствует действительности; тем не менее, она точна - точна, как алгебра. Дети видят мир настоящим - взрослые видят мир сквозь призму собственных представлений. Мои братья населяют триглав вещами, похожими на вещи нашего Дома, и получают обратный эффект; странно, что я не замечала этого раньше. Обратный эффект: статуи, обернувшиеся статуэтками. Не копии, нет. Иное.

Там, в Доме, я помню братьев очень смутно. Большие гости, они появлялись так редко, они исчезали, не давая мне узнать их. Гости-колдуны, взрослые боги, плащи и тени, замок посреди неба...

Я давно выросла, и нитки, держащие в небе наш Дом, лежат у меня на ладонях. Формулы на мониторе Кирилла. Поля и энергии, подвластные слову и жесту. Слова и жесты чистят мебель в триглаве, трепещут в железных ящиках, пятнают желтые яблоки. Быт и оружие, компонент нашей крови, инструмент колдунов из человеческих сказок. Сущность богов.

Боги должны жить в небе; может быть, потому я так люблю летать. И люблю ходить по крышам - по крышам обычных городских многоэтажек и четырехугольным скатам старых домов. Я хожу босиком; лучше всего делать это зимой, оставляя следы на снегу.

Я хотела бы научить Дилана... взять его с собой. Дождаться зимы - и сказать ему, что я не замерзну, раздевшись. Лечь на снег - вдвоем, отпечатав один силуэт... Взлететь к замку в небе, войти в него вместе - среди прочих гостей-колдунов...

Мне хочется думать, что это возможно.

Я знаю, что нет.

10. Защита

Они приехали глубокой ночью, но ни яблок, ни ящиков не привезли. Виталий уселся в кресло, Кирилл - на ящик с пивом, и оба молчали.

- Кофе будете? - спросила я. - Что-то случилось?

- Не успеем, - сказал Виталий, и в ларьке стало холодно. Ощутимо холодно; а на полки пал иней.

В окошко постучали, и я подошла, чувствуя спиной взгляды братьев.

- Привет, - сказал мне Дилан. Он сидел на корточках, а не маячил перед окошком, и это было просто прекрасно.

- Что вы хотели? - спросила я и сказала одними губами: - Уходи! Хозяева!

- Да я знаю, - сказал Дилан. - Хозяева!.. Они там ружье с библией захватили, хозяева твои? Я знакомиться пришел, Инга. Меня вежливо пригласили пообщаться.

- Что?.. Кто?

- Твои родственники. Мне звонил такой ужасно серьезный парень. Брат, кажется. Я только не понял, почему в ларек-то надо придти.

- Открой ему, - сказал с кресла Виталий.

- Не надо, - сказала я, оборачиваясь. - Это... Это просто так, я... Я просто не успела вам сказать! Это совершенно неважно! Кирилл!

- Открой, Инга, - сказал Кирилл и поднялся с ящика.

- Борис, - сказала я в окошко, - уходи отсюда. Уходи сейчас же.

Было уже бессмысленно - уходить, но я просто не знала, что делать.

- Да ладно тебе, - сказал Дилан. - Думаешь, морду набьют? Но я согласен на тебе жениться, так что, может, и обойдется.

На секунду я поверила в это - в грозных родственников, заставших на горячем и требующих законного брака. В добрых братьев, которые глянут на моего мужчину и со вздохом примутся устраивать свадьбу. В замке посреди неба: мы войдем туда, держась за руки, и будут гости - много гостей, и огромный зал, и лепестки, летящие с потолка... В фужерах с ледяным вином отразятся свечи, а мама поцелует смущенного жениха, ведь счастье дочери дороже предрассудков, счастье сестры...

Секунда прошла, и я повисла на руке у шагнувшего к двери Кирилла.

- Не надо, Кир! Не надо, я больше не буду! Кир, я просто скучала! Ничего серьезного! Кирилл, подожди! Кирилл!

Он стряхнул меня, как прилипший фантик, сдвинул щеколду и толкнул дверь.

Дилан переступил порог. Развел руками. Потупил глаза. И вдруг вскинулся, подался назад.

- Да уходи ты! - крикнула я, но он уже опомнился, подавил то, что почуял, дурачок, пастушок, я должна была сказать ему, давным-давно... Но он все равно пришел бы, в надежде, что моим родственникам нравится группа "Назарет", и, кто бы они ни были, все утрясется, ведь счастье сестры...

- Здравствуйте, - сказал Дилан. - Это вы мне звонили? Вот, я пришел. Но честное слово, ружье вам не потребуется. Я очень люблю вашу сестру - она же ваша сестра? - и не намерен уклоняться от женитьбы. Я даже ей предлагал. Она обещала подумать.

"Выходи за меня замуж". - "Я подумаю, Дилан". - "Я даже из кабака уйду. Правда, там недурно платят... но если ты против..". - "Я совершенно не против". - "Роди мне мальчика, Инга. Только обязательно со слухом. Я его научу на саксе лабать..".

Не научишь, Дилан. Нет, не научишь.

- Сочувствую, - сказал Виталий. Он встал, усадил меня в кресло и подтолкнул Дилана на середину ларька.

- А почему в ларьке-то разговариваем? - спросил Дилан. - Нет, как хотите, конечно...

- Мы собираемся поговорить с сестрой, - сказал Кирилл. - Ты уж извини, но девочка должна осознать, что неправильно себя вела. Ты тут не виноват. Да, Инга?

- Отпустите его, - сказала я. - Я не буду больше, - сказала я, только слова мои были никому не нужны. - Вы просто ревнуете! - сказала я. - Это же глупо! Пожалуйста, Вит!

- Бить будете? - поинтересовался Дилан.

- А ты смелый мальчик, - сказал Виталий. - Зря ты так, Инга. Хороший ведь мальчик.

- Крутые у тебя братишки, Инга, - сказал Дилан. - Страсти какие.

- Да какие уж страсти, - сказал Кирилл и щелкнул пальцами.

Дилана оторвало от пола. Синие линии - светящиеся, тонкие - обмотали его с головы до ног.

Больше они не сказали ему ни слова - и не дали мне отвернуться.

Дурачок, пастушок, человек - он и вправду был смелый мальчик. Он молчал, он пытался сопротивляться - сколько сумел. Он даже не закрыл глаза.

Он понял, кто перед ним, понял почти сразу. Мне остается надеяться, что он счел это сном, который скоро закончится. Галлюцинацией. Кошмаром, где непослушной, изолгавшейся девчонке демонстрировали последствия ее поведения. Моя надежда хрупка и не имеет оснований - но ничего другого у меня нет.

Демонстрация была обстоятельной, продуманной и долгой.

Только в самом ее конце Дилану позволили умереть.

Минутою позже иней, лежащий в ларьке, превратился в снег - и растаял только к утру.

11. Заключение

У холмика со вкопанным крестом уже никого нет, кроме нас троих; впрочем, и мы стоим поодаль. Пора уходить, но на кресте - фотография, мне очень нужно взглянуть на нее, увидеть это лицо живым, но я не одна здесь, и я иду прочь от холмика. Земля повсюду мокрая и рыхлая, до асфальтовой дорожки еще несколько метров, и я спотыкаюсь и останавливаюсь. Кирилл мгновенно оказывается рядом, он обнимает меня, притягивает к себе, и я кладу голову ему на плечо. Мне плохо; мне уже совсем плохо, и он вынужден почти нести меня.

Перед воротами кладбища стоит машина - трехдверная, цвета "мокрый асфальт". Около машины выхаживает взад-вперед высокая женщина в белом плаще. У нее длинные волосы, собранные в пучок низко на затылке. У нее горбатый, словно сломанный, нос и узкое лицо, но она бесспорно великолепна. И она молода: лет, может быть, тридцати - на вид. Дама высшего света.

Виталий ускоряет шаг, подойдя к женщине, целует ей руку, а женщина треплет его по волосам, по щеке, и Кирилл напрягается, тянет меня вперед, и тогда я узнаю даму. Русский мультфильм про три банана - злая пародия на нее; это Черная дама. Это моя мать. Наша мать.

Мы уже рядом с ней, и мать повторяет ритуал встречи с Кириллом. Я мешаю ритуалу, и она заканчивает его короткой улыбкой и переключается на меня. Я не знаю, была бы она рада видеть меня, не случись того, что случилось, но мне она не улыбается.

- Инга, - говорит она и пальцами - не всей ладонью - поднимает мою голову от плеча Кирилла. И я выпрямляюсь. Когда - если - она уйдет - уедет - оставит нас одних, без себя, я упаду в обморок на руки моих братьев, но сейчас я не могу себе этого позволить, как бы плохо мне ни было, и я выпрямляюсь. Кирилл по-прежнему поддерживает меня, и Дама говорит ему:

- Отойди.

Он отходит - неохотно, но сразу, и оба мои брата стоят, напрягшись, готовые подхватить меня. Рефлекс; они знают, что я не упаду. Ничего такого не будет - я держусь прямо и смотрю матери в глаза. В ее глаза, темные, как у Кирилла, как у меня, под прямыми, уходящими к вискам бровями. В ее глаза, которыми она обводит меня с головы до ног.

Я больше не хочу говорить с ней. Ни о чем. Я не хочу. Я не обижена, не зла на нее - просто я не хочу. Я не видела ее много лет, я о ней мечтала, но в моих мечтах не было Черной Дамы. Нет, она была совсем другой много лет назад.

Мать убирает пальцы с моей щеки и отступает на шаг.

- У нее пальто в грязи, - говорит она, повернув голову к Виталию. - Вы невнимательны, мальчики.

Сразу же после ее слов Кирилл проводит рукой по воздуху - короткий, знакомый жест, и я опускаю взгляд вниз, на пальто, уже чистое.

Мать одобрительно кивает Кириллу, но Кирилл не видит этого, он смотрит на меня, в упор, но молчит, и я знаю, что останавливать меня сейчас он не станет. Ни он, ни Виталий. А Черная дама, моя мать, еще не догадывается, что я хочу сделать.

Я отхожу в сторону - в двух метрах от меня газон, покрытый мутной водой с островками коричневой грязи. Я наклоняюсь, зачерпываю грязь и тщательно вытираю руку о матово-черную полу своего пальто. Остатки грязи я сдуваю с ладони, и они медленно плывут по воздуху в сторону газона - жирные капли-кляксы.

Мне так жаль, что вы не убьете меня за это, мои старшие братья. Мне очень жаль.

Но я не могу позволить себе большего.

-------------------

Книги Киры Кэрис на ПМ

-------------------

Марина Комарова

ПО БЕСОВУ СЛЕДУ

Душно... Холщевым сполохом надо мною спит туман.

Слушай, куда ж завел меня ты, милый мой атаман?

Да по бесову следу, да камышовою тропой,

Только мне бы к рассвету добраться домой!

Калевала "Камышовая тропа"

- Чудо же! Чудо! Ой...

Расшитая зелёными, как листья, и алыми, как земляника, крупными бусинами лента наголовника упала на пол. Василинка тут же подобрала ее, прижала к груди и застрекотала:

- Прости, прости, я ненароком, вижу такую красоту - и руки не держат. Жадан, не сердись, я же ни за что...

В хате было натоплено с самого утра, за окном трещал мороз и знай себе разрисовывал окна причудливым узором. Эх, повторить бы его, да разве сумеют человеческие руки сотворить подобное? То матушка-природа способна только на такое, а мы так, все в учениках у неё ходим.

Стрекот подруги отвлекал и не давал сосредоточиться. Игла пошла по кривой, палец пронзила острая боль, и я резко отдёрнула руку. Узор сегодня словно с нечистыми сдружился - в упор не хотел ложиться на полотно: то нитка спутается, то стежки косо лягут, а то и вовсе придёт кто - и никакой работы.

- Забирай, сорока, - буркнула я.

- Ой, Жаданочка!

Василинка было кинулась ко мне с объятиями, но я успела вовремя увернуться.

- Куда ж ты, оглашённая! Уколю - потом рыдать будешь!

- Не буду, не буду!

Подруга показала кончик языка и вновь прижала наголовник к груди. А потом и вовсе закружилась посреди хаты и задорно рассмеялась:

- Вот потеплеет - все они, голубчики, моими будут!

- А хаты твоей на всех хватит? - хмыкнула я. - Али как гаёвка будешь?

- Кто? - озорно блеснула глазами Василинка.

- Гаёвка, - повторила я, расправляя полотно на столе и придирчиво оглядывая. - Мне мой дед Яуген рассказывал о них давным-давно. Живут в гаю, деревья берегут. Всё живое к ним бежит, потому что и вылечат, и сил дадут. Родня им - Дедушка Гаюн, у него все люди совета просят.

- Слово-то какое чудное, - пробормотала Василинка, - гай.

Я положила новый стежок:

- Это как Чернолесье. Просто у нас его так зовут. А гаёвками - его жительниц. Они красавицы такие, что обычным девкам с ними не сравняться.

- Это и парни все их, что ли? - заволновалась подруга.

- Угу!

Я отмотала красную нить - на ярмарке в соседней деревне купила, у нас таких не взять - и заправила в иглу.

- Только как парни до гаёвок охочи, так гаёвки красивое любят: одёжку разную да украшения. Дед Яуген говорил, что раз его односельчанку завела гаёвка в лес. Так потом ей, горемычной, пришлось всё с себя снять и лесной красавице отдать, чтоб та домой отпустила.

Василинка прижала руки к щекам, правда, наголовник держала крепко:

- Ой, батюшки! Так это она в село вернулась вся... - скулы подруги залил румянец.

- Конечно, - развеселилась я. - По деревне потом долго шепотки стелились, мол, негоже наряжаться в лес, как на праздник. А то...

Василинка рассмеялась:

- А правду говорили! Хотя... пусть мне теперь кто сказать что попробует! У меня украшение от самой Жаданы-искусницы!

Резкий порыв ветра хлопнул форточкой, завыла вьюга. За окном раздался хохот - звонкий, сладкий, нечеловеческий. У меня по спине пробежали мурашки. Василинка замерла, широко раскрытыми глазами уставилась в окно.

Танцующее пламя свечи резко погасло, за окном лихо засвистел ветер-разбойник. Я поглубже вдохнула тёплый воздух хаты. Ну, не возьмёшь, ночь Корочуна. Не мне тебя бояться! Я быстро встала и подошла к окну.

- Ты куда? - дрожащим шёпотом произнесла за спиной Василинка.

- Не бойся.

Я глянула на улицу и чуть не отпрыгнула назад. На меня смотрела изящная девушка, укутанная в белый мех с ног до головы. Только лицо и видно. Миг - встретилась с огромными чёрными глазами: без края, без дна. Как колодец ночью: смотришь-смотришь, и голова начинает кружиться. Насмешливые глаза, с хитринкой и неожиданно маняще-зовущие. А ещё присмотришься - чернота-то будто живая. Как наше Чернолесье в начале месяца снеженя: всё белым-бело, только стволы деревьев стоят тёмным частоколом да покачиваются на ветру. И от этого на душе делается как-то тоскливо и тревожно, словно зовёт тебя лес, манит к себе - а пойти не можешь. Лицо у девицы красивое, только не румянее снега, зато губы, что брусничный сок. Лоб высокий и чистый, дуги бровей как медь, нос тонкий, чуть вздёрнутый. А тело - и человек, и не человек вовсе. Не меховое одеяние на ней, как сразу показалось. Вся стройная, статная, только вместо кожи - шелковистая белая шёрстка, как у зайчишки. Мои пальцы дрогнули, будто ощутив её мягкость. Сверкнули задорно чёрные глаза незнакомки, приоткрылись брусничные губы. И стало вдруг жарко, так, что захотелось рвануть ворот рубахи, отбежать подальше от горячей печи, а то и вовсе - выскочить на снег босыми ногами.

Она протянула ко мне руки, и растаяли морозные узоры на окне. Подошла ближе, выдохнула:

- Иди ко мне, Гроза.

Внутри затрепетало всё, стало душно и сладко, будто хмельной отвар в голову ударил. А чёрные глаза всё смотрят-смотрят - и Чернолесье зовёт к себе.

Захохотал вновь ветер, швырнул в окно метелью - растворилась девица, будто и не было вовсе.

Повисла тишина. Только наше дыхание и слышалось.

- Что... - хрипло прошептала Василинка, глядя на меня широко раскрытыми глазами. - Что это?

Я шумно выдохнула, прикрыла глаза, попытавшись успокоить бешено колотившееся сердце. Потом на почему-то подкосившихся ногах дошла до лавки и опустилась на неё. Неуверенными руками - аж самой противно - зажгла свечу.

- Ты вот что, Василинка... Лучше посиди у меня до рассвета. Ночь Корочуна - не время для прогулок.

***

Стежка вилась лентой, спускалась всё ниже и ниже. Вот он летний лес - хорошо-то как! Елшанские сюда боятся ходить. Но порой всё же к местной ведунье заглядывают. Как с дедом Яугеном оказались в этих краях, так с Зорей Лютовной и познакомились. Славная она женщина. Ежели хворь какая - вылечит, если недуг на сердце - словом добрым развеет. Всё тут знает, лес её как родную любит. И видно это сразу. Деревья вкруг полянки, где её дом стоит, будто укрыть от недоброго глаза пытаются. Люди только не шибко её жалуют. Впрочем, что с них взять? Они и на меня-то косо порой смотрят, говорят:

- Ты, Жадана, издалека пришла. Уклада нашего не знаешь, к обычаям не прислушиваешься. Руки у тебя золотые, да только сама ты чудная. И далёкая. Парни тебя стороной обходят, хоть красотою боги не обделили. Зато по ночам из лесу всё кто-то прибегает и в окна твоей избушки заглядывает.

Да только что спорить? Не в красоте дело. Не отличаюсь я от елшанских: и статью, как их девки, и коса русая, и глаза обычные - серые. Только когда серчаю, темнее становятся; дед Яуген меня всё Грозой звал за это. И сам хоть смеялся, но для виду строго так говорил:

- Не мечи очами молний, Жадана. Вон стог рядом. Коль загорится, как потом тушить будем?

Ранее говорил. Уж три года, как гостем стал в этом мире, а я одна осталась. А что ходят ко мне из лесу - так нечего любопытные носы в чужие хаты совать. Плохие не ходят. А духи лесные - так это свои, они зла не причинят.

Хоть и... Я нахмурилась, вспоминая ночь Корочуна. Уже не раз о ней думала, только ответа не могла найти. Василинка тогда чуть чувств не лишилась - травяной настойкой пришлось отпаивать. Чем угодно могу поклясться, пальцами своими быстрыми, глазами зоркими - гаёвка ко мне приходила. Только к чему? Ума не приложу. И во сне ещё несколько раз являлась. Слова шептала такие, что и повторить стыдно, а в черноте глаз - зелёный огонь горел. Лесной, чародейский. И раз только пришла в белый мех одетая - зимою гаёвки им обрастают, будто звери, - а после - только в листьях, на шее - ожерелье из ягод, а на рыжих волосах - венок.

Рядом со мной проскочил заяц, где-то в вышине, в сплетённых солнцем ветвях, застрекотала невидимая птица. А вот и хатка уже показалась. Я перехватила поудобнее сверток с вещицей Зори Лютовны и пошла быстрее. Рубаху она мне давала починить. Хорошая рубаха: изо льна отбеленного, а сама тонкая-тонкая, будто не человеческие руки её делали. Рукава тоже белым расшиты - одёжка для снежинки - внучки Батьки Мороза. Видно, что дорогая вещь, а в руки возьмёшь - будто солнышко в ладонях оказалось. Сразу ясно - вещь непростая. Обычные-то люди не поймут, а вот я сразу увидела. Уж сколько-то всего перешила-перерасшивала. И до этого, и елшанским. Все благодарили, одна только жена мельникова осталась недовольна: то ей не так, это ей не этак. Чуть в колодце не притопила вредную бабу. Да жалко стало. Дочка у неё, певунья Миленка, славная. Да и сам мельник мужик добрый. Но да ладно, не об этом...

Зоря Лютовна свою рубаху сама могла б починить - всего-то вышитый узор распустился - но отдала мне. Знает ведунья, что если он нарушен, то и спрятанная в плетении нитей волшба исчезнет. Потому и меня попросила. Несколько дней с рубахой сидела: все не хотел белый орнамент ложиться как надо. Но никуда от меня не делся. А для верности я ещё и серебряную нить вплела - мне водяница как-то её принесла. На удачу заговоренную.

Рубаха вышла на загляденье, как новенькая.

Я подбила камушек носком лаптя. Только вот сразу решила, что платы с Зори Лютовны брать не буду. Ни к чему. А вот совета спрошу.

Не успела я подойти к дверям, как те сами распахнулись, будто знала ведунья о моём приходе.

- Жадана? - послышался глубокий приятный голос. - Утра доброго тебе, голубушка. Заходи, не стой на пороге.

Произносит она имя с таким напевным выговором, что звучит совсем по-нашему. Жадана - значит, желанная.

Я улыбнулась и прошла вперёд. Голову тут же закружил дурманный запах трав и свежей выпечки. Ведунья хоть и одна живет, а в хате у неё чисто, хорошо: полы выметены, печка побелена, а на печке рыжий кот урчит и лапу лижет. Любят её звери. И то верно говорят, что зверь лучше человека разберёт, добро перед тобой или зло. Сама Зоря Лютовна не старая и не молодая. Вроде и не красавица, а глаз не отвести. Одним словом - ведунья. Смотришь, и уразуметь, что видишь - не можешь.

Я разложила перед ней рубаху на лавке, посмотрела краем глаза, мол, как? Охнула Зоря Лютовна, прижала руки к щекам, прям как Василинка моя. Оно и верно, все мы бабы на один лад, когда красивое видим.

- Искусница, чудодейка. Ну, ничего, я отплачу...

- Постой, Зоря Лютовна, - покачала я головой. - Не надо мне платы. Лучше советом подсоби.

Ведунья нахмурилась, аккуратно взяла рубаху, принялась складывать.

- Садись, Жадана. Коль так, то стоя разговоры не ведут.

Я и села. И говорила долго. А Зоря Лютовна всё подвигала мне блюда с блинами да берёзовым соком поила. Не перебивала, слушала внимательно. Видно только было, что сама не знает, почему вдруг гаёвка ко мне является. Но в то же время, только я закончила сказывать про чудные сны и ночь Корочуна, промолвила:

- Что-то лесному духу от тебя надо, раз ходит по пятам. Это тебе не Славомир из Елшанки.

Я поперхнулась, закашлялась. Вот уж не могут забыть мне этого! Славомир - первый красавец на деревню. Пригож, в плечах широк, статью хорош. Очами васильковыми да кудрями льняными не одну девку плакать ночами заставил. Только вот Удова страсть у него на первом месте. Меня-то поначалу не замечал, а потом будто глаза открыл. Проходу не давал, у дома поджидал, всё ладушкой звать пытался. А раз и вовсе на ночь глядя явился, водички попросил испить. Его в хату пустила, а он рукам волю дал. Ну, вот я ухватом его и приветила сокола ясного. Теперь вся Елшанка потешается, а Славомир меня за три версты обходит. Хорошо хоть, нрав у него незлобивый, сам потом прощения просил.

- Я с лесными духами мирно живу, - буркнула. - Они не хлопцы.

- А с кем из них жить смогла бы? - неожиданно спросила Зоря Лютовна.

Я и задумалась. Такой простой вопрос, а ответа не найти. Вроде и не юна уже, девки в моём возрасте дочек да сынков рожают, а у меня таких и помыслов нет. И хлопцев стараюсь стороной обойти.

- Впрочем, что нам тут. - Зоря Лютовна вдруг хлопнула ладонью по столу, рыжий кот обернулся к ней, будто тоже прислушивался. - Скоро Купальская ночь. Дома не сиди - приходи на праздник. Духи лесные его тоже любят. Там уж скорее всего ответ отыщешь. А чтобы вернее было, дам тебе подвеску заговорённую, малахитовую. Как девицы венки по воде пускать будут - сожми её в ладони, позови того, о ком думаешь - сам предстанет пред ясны очи.

***

Полыхает жаром костров Купальская ночь, рассыпает щедрой рукой самоцветы звёзд да дурманит лесными запахами. Звенит в ушах смехом девиц и парней, видно даже во тьме, как пламенеют румянцем щёки, как горят глаза - что там папороть-кветка рядом с ними?

Воздух пропитан хмелем и радостью, и молчание тут значит поболе слов. Взгляды такие, что обжечься можно, губы шепчут имена желанных, а руки сплетаются крепко-крепко. Только нет мне туда дороги. И так уже косо смотрят, знают ведь, что в Купальскую ночь не хожу я сюда. Сжав камень в руке, пошла прямо к берегу реки. А там уже девиц немало, даже Василинка с ними. Венок в воду опустила, смотрит на него, как на надежду последнюю, и шепчет что-то неразборчивое. Я подошла сзади, она обернулась. Глаза широко раскрылись, а потом ухватила меня, закружила.

- Жаданка, хорошо, что пришла! Нечего сидеть в хате в такую ночь! Венок тебе надо!

Я невольно коснулась туго заплетённой косы.

- Глупости говоришь, сорока. Не за этим я здесь.

Василинка недоверчиво посмотрела, а потом хихикнула.

- Все тут за одним. Ой! - вскрикнув, подруга кинулась вслед за уплывавшим венком. - Долю-то свою упущу! Я тебя потом найду!

Я невольно улыбнулась. Что ж, пусть Доля будет пригожей. Посмотрела на другой берег реки - тёмный, молчаливый, будто там - царство Чернобога и нет ему дела до веселья купальского.

Сжала крепче ведуньин малахит, прикрыла глаза и вдохнула глубоко. Приди ко мне, лесная, приди... И образ из сновидений перед глазами задержала. Вдруг - раз! - звуки все смолкли: ни смеха девушек, ни треска костров, ни шелеста листвы.

Горячие ладони легли мне на плечи, того и гляди, тонкая рубаха загорится и сразу пеплом станет.

- Гроза... - выдохнул кто-то прямо на ухо. За шиворот будто сыпанули горсть муравьев. Сердце застучало, как у пойманной птахи, а внизу живота сладко заныло.

Я вздрогнула и резко обернулась: по-прежнему пляшет пламя, лижет рыжими языками дрова, сыплет искрами вокруг. Но ярче пламени полыхают кудри лесной гаёвки. Так и стоит у костра, будто огнем одетая. Белая кожа словно внутренним светом напоена, жемчуг водяницы по сравнению с ней - блеклые камушки. Сама стройная, ладная - так и хочется коснуться, огладить крутое бедро, скользнуть ладонью по округлому животу к налитым грудям. Гаёвка посмотрела на меня - в глаза будто ночь чернолесская опрокинута - и улыбнулась брусничными губами. Спелая ягодка, красная ягодка, а попробуй сорвать! И тенью лишь мелькнула мысль, что негоже так о девке думать. Но как же не думать, когда смотришь на неё - и забываешь всё на свете.

- Гроза, - выдохнула снова, а меня будто студёной волной в жаркий день окатило. - Иди ко мне, - протянула белые руки, поманила. А пальцы-то! Аж зависть взяла: длинные, гибкие, словно ивовые прутики, заострённые чуть, а каждый ноготь - смарагдом мерцает. И не смотрят на неё другие или не видят вовсе.

В голове зашумело, словно хмельной браги глотнула, сделала шаг вперёд. Вспыхнул ближайший купальский костер, огонь взвился чуть ли не до небес. С визгом елшанские девки и хлопцы кинулись врассыпную, а я засмеялась.

- Ну, баловница, Гаюнова внученька, посмотрим, что тебе от меня надобно, - шепнула и направилась за ней - прямо к лесу.

А лес шептал, звал, смеялся нечеловеческими голосами, рассказывал истории седой древности. Среди черных ветвей и листьев мелькало белое тело, вспыхивали огненные пряди, слышался сладкий голос. Бесшумно ступала гаёвка по листьям и травам, только и видны были маленькие ступни да изящные лодыжки.

А стоило мне остановиться, как сильнее прежнего начинало колотиться сердце и в жар кидало, будто в купальский костёр вошла. И шла за ней, шла дальше, почти бежала. Знала, что назад не вернусь, пока не узнаю правды.

- Стой! - крикнула я.

Показалось, даже лес на мгновение смолк.

- Пошли! - с серебряным хохотом отозвалась гаёвка. - Недолго уже, Гроза, осталось!

Она замерла, посмотрела мне прямо в очи - я и забыла, как дышать, приоткрыла брусничные губы, будто поцеловать хотела, а потом вдруг метнулась в самую чащу огненной искрой. Миг - я отмерла и рванула за ней. И бежать почему-то вдруг стало легко-легко, будто крылья за спиной распахнулись.

- Гроза-а-а!

- Иду-у-у! - расхохоталась я, словно принимая неведомую мне игру.

- Быстре-е-е-е-й!

Ноги почти земли не касались, так летела вслед за ней - горлица за огненной птахой. Верно, не зря дед Яуген мне рассказывал про бесов след. Есть в лесу такая стежка-дорожка - так не найти, но если выведет кто - забудешь, как человеком быть. Свободу почуешь такую, что в небо взмыть захочется. И никто помешать не сможет. А внутри всё звенеть будет от счастья. И уже от ступившего зависит - сойдёт он с бесова следа в сторону правды или к кривде двинется.

Гаёвка остановилась, мои пальцы почти ухватили гибкую руку, по венам пробежал огонь. Рванула к себе. Хоть и не добыча, а поймана.

- Нравится, Гроза? - вдруг шепнула она в мои губы. Голова пошла кругом от запаха хвои, ягод и листьев.

Возбуждение не дало раздумать, выдохнула в ответ:

- Да.

Гаёвка вдруг резко оттолкнула меня:

- Так поймай!

Зазвенела серебряным смехом, вспыхнула слепящей искрой и помчалась дальше. Я только хрипло выдохнула, облизнула пересохшие губы, хранящие брусничный вкус, и понеслась следом. Догоню! Поймаю!

От вызова, будто от хмеля, кровь заиграла. Меня проверить хочешь? А это мы посмотрим!

И, словно учуяв наши забавушки, многолетние стволы расступаться начали, ветви подниматься, а трава - скатертью стелиться. Только мерцал-переливался самоцветной лентой бесов след. Дед Яуген говорил, что на нём растёт папороть-кветка, цветёт звёздами небесными - бесов след стережёт.

И всё ближе белые ноги, и кажется, что огненная сеть волос лица моего касается. Да! Точно! Ухватила её снова, поймала - моя.

А гаёвка сама горячая, дышит тяжело, медные завитки ко лбу прилипли, а в чёрных глазах - смешинки пляшут.

- Что, Гроза? - шепнула. - Понравилось?

А я после погони сама не своя, надышаться не могу, во рту пересохло, а эта смотрит так, что жажда ещё пуще делается.

- Зачем приходила ко мне во снах?

Вокруг вдруг вспыхнул свет. Я огляделась: стоим мы посреди поляны, в огненном круге, а везде звёздный блеск папороть-кветки.

- Что же это? - шепнула, не понимая, что вижу.

Гибкие пальцы коснулись моей щеки, нарисовали замысловатый узор, спустились ниже - по шее, к самому плечу.

- А ты что думала, Гроза?

Цепко ухватила рубаху, потянула вниз, коснулась губами плеча.

- Я посмотреть хотела, какая ты.

Я вздрогнула. Негоже так, но... сама вплела пальцы в огненные пряди, чуть сжала, пропустила сквозь пальцы.

- Красивое люблю, Гроза, - продолжала шептать гаёвка.

Послышался треск, рубаха упала к моим ногам, оставив нагой. Её чёрные глаза стали будто глубже, тьма в них ожила, заволновалась.

- А ты красива. И вещи делаешь - краше не сыскать.

Она взяла мою руку, коснулась губами пальцев, ладони, запястья. У меня внутри всё сжалось, мысли, будто в хмельном бреду, пошли. Что же ты делаешь?

- И руки у тебя золотые, Гроза, и сама ты...

Шёпот слился с шелестом листвы, хмелем дурманили слова, а губы и пальцы ласкали-голубили - себя потерять-не найти. В мёд и огонь тело моё превратили. Сладко и жарко стало, лишь холодила спину мягкая трава. А после вдруг небо упало - стало мне ещё слаще, и крик мой взлетел аж до звёзд.

***

Я молча лежала на коленях у гаёвки, а она перебирала мои волосы. Рана на ладони ныла, но это ничего. Пройдёт.

- Откуда знаешь-то, что меня Грозой зовут?

Гаёвка засмеялась:

- Так давно на тебя смотрю, Жадана-искусница. Подслушала, как Яуген зовёт. И правильно это.

- Что правильно? - поморщилась я. От гаёвки пахло свежестью и лесными ягодами, так бы век лежать.

- А и есть ты Гроза. Глазами молнии так и мечешь. И цвета они у тебя, как туча. А коль что не по нраву, так и ухват в руки берёшь.

Я фыркнула:

- Нечего лезть. Тебе-то, кстати, кто сумасбродничать разрешил? И как звать-то?

Гаёвка молчала. Даже пальцы замерли. Но потом вздохнула:

- Не могу я имени назвать своего. Не положено. А сумасбродничать, так это Купала. В эту ночь всё можно. Вот и задумала провести тебя по бесову следу. Думаю, коль пройдёт до конца - одарю.

- Конец - это как раз на полянке с папороть-кветкой был?

- Угу.

Я тяжко вздохнула. Да уж. Все люди, как люди. А мне кроме как с гаёвкой, в Купальскую ночь пойти и не с кем.

Гаёвка будто почуяла что-то и рассмеялась. Ветер этот смех подхватил, унёс ввысь, смешав с шёпотом колышущихся листьев.

- Нашла чему печалиться, глупая.

Она вновь перебирала мои волосы, пропуская сквозь белые пальцы тяжёлые русые пряди.

- У Зори-то, ведуньи чернолесской, тоже сынок был. Ушёл из этих мест долю свою искать. Вроде всем хорош, а люди невзлюбили. А всё почему? Лес он чуял, там, где человек побоится пройти, за милую душу пробегал. И зла никому не делал - а всё равно невзлюбили. Так и тебя, Гроза. Любуются твоими вещами, искусницей зовут, а сами завидуют чёрно, яро. Думают, за что ей, приблудной, боги таких милостей отсыпали? А раз не понимают, то и не любят. А коль не любят, то что и говорить? Вы для них, что волки лесные - не люди. Всё что-то ищете, ищете, а не находите. Оттого и беспокойно вам, оттого и на одном месте долго не задерживаетесь.

Я нахмурилась, гаёвка погладила меня по голове, как маленькую, зарылась пальцами в пряди:

- Как знать? Кто по бесову следу ходит - на людские стежки не ступает. Тут у Доли с Недолей надо спрашивать. Высоко сидят сестрицы, всё видят, всё знают.

Она начала заплетать мне косу.

- Они-то тебе и помогут. А как прийти к ним - у дара моего спроси. Только сама, Гроза, знаешь: что на роду написано, то так и случится.

Я сжала крепче ладонь, чувствуя, как по руке разливается жар от огненного стебелька папароть-кветки. Что ж... коль только они знают, то у них и спрошу.

Утро выдалось хмурым и неприветливым. Того и гляди, с неба вода хлынет, только мне уж задерживаться ни к чему. Собралась быстро - добро мастерицы нехитрое: иголки да нитки, узёлок с собою. Попрощалась с Василинкой, пожелала им добра и счастья со Славомиром - подругин венок-то приплыл именно к нему - и отправилась в путь-дорогу. Через лес, по узкой дорожке - к неприметной хатке Зори Лютовны. Малахит заговоренный вернуть надо, несколькими словечками перемолвиться, за тепло да заботу отблагодарить.

За спиной оставалась Елшанка. Лес вздыхал, шептал, манил к себе. Сосны протягивали зелёные лапы, касались волос, плеч, будто прощались. Высоко-высоко разливались птичьи трелли, гулко стучали дятлы.

И словно былью стал вчерашний сон, полыхнула среди деревьев огненная прядь, рассыпался серебром тихий смех.

- Прощай, Гроза. И... возвращайся.

--------------------

Книги Марины Комаровой на Призрачных мирах

"Змеедева и молот любви" на ПМ

Страница на Продамане

--------------------

Тереза Тур

ЗИМНЯЯ ПОЧТИ СКАЗКА

Зима, похоже, все-таки забыла, что королевство Рианон находится на Южном континенте. Что в конце осени в садах обычно цветут розы, а всю зиму на тщательно подстриженных газонах зеленеет травка. Что если здесь и бывают снег и мороз - то лишь как дополнение к веселым и беззаботным праздникам конца года...

В этом году все было не так. Резкий, неожиданный мороз, уносящий тепло из душ людей и из самой земли, ударил в середине осени, заставляя хозяек тревожно ахать над не укрытыми и потому поникшими кустами роз.

Всадник, спешащий куда-то по своим делам в дальних предместьях столицы, бурчал что-то себе под нос. Его раздражала и эта внезапная поездка, и холодная погода. Он хотел обратно - в свое хорошо укрепленное поместье в Приграничье. Он скептически рассматривал изящные и легкие особнячки за кружевными заборчиками - и представлял, насколько неуютно ему будет в них.

Он хотел напиться - и хоть как-то выключить память, которая стала его грызть. Надо же, два года жил спокойно - ну, почти спокойно - ведь приграничные стычки с бандитами, соседями, наемниками - не в счет. Создание нового танства - это увлекательнейшее занятие, а риск получить в спину арбалетный болт, несколько суток в седле, общение с наемниками - это хорошая приправа к жизни, хоть какая-то возможность почувствовать себя живым. И, может быть, даже заснуть. И в идеале, без сновидений.

Как раз с этим всем у молодого человека и были грандиозные проблемы. С того самого момента, как он покинул Приграничье. И бандитов, за которыми можно было гоняться, не наблюдалось. Постоянно пьяным в дороге - в связи с бешеной скачкой - тоже было проблематично.

Поэтому, наверное, ему стали сниться сны. Точнее - один. Ему снилась собственная свадьба.

Три года назад... Их с Дарой сияющие лица. Да... На собственной свадьбе они, пожалуй, единственные кто были счастливы. "Моя рыжая графиня", - шептал он ей. И сам себе не верил. После всех размолвок, страстных ссор и не менее страстных примирений, исступленной жажды обладания - с его стороны, неожиданной нежной покорности - с ее, после всех перипетий студенческого романа... он сделал ей предложение. И она - удивив саму себя - согласилась.

Неловкость в глазах ее родителей - недовольство в глазах его отца и матери. Все-таки никто не думал, что он, тан Шарль Ги, вторая фамилия королевства Рианон, решится на такой мезальянс.

Ну и что, что девочка - очень сильный маг? Ну и что, что обучалась в Академии в одной группе с младшим принцем и представителями самых знатных родов королевства Рианон? Ну и что, что умна и прелестна? Что за глупости, право - они любят друг друга?

Это не повод так оскорблять семью и приводить в нее дочку торговца.

Как горько, что все они оказались правы. Как горько, что сказки не вышло... Как больно...

Не прошло и года с момента заключения брака, как его молоденькая жена завела смазливого любовника - и убила своего супруга. Глупо получилось - он так до конца и не верил, что Дара способна на измену. Отправился в лесной домик, чтобы доказать - себе в первую очередь - что в анонимной записке написана очередная ложь...

Он настолько не желал верить своим глазам, что даже не выставил защиту... И был убит... А его неверная супруга... Была казнена по решению суда танов. Ее судили и приговорили представители самых знатных фамилий королевства - а ведь как иначе? Своим замужеством она стала на одну ступеньку с ними - и ее имели право судить лишь равные. Ее сожгли на костре. Он присутствовал на казни - все надеялся... На что?

Глупец!

И ведь он погиб тоже... Погиб в тот яркий летний день, когда выследил свою неверную жену. Почувствовав его, она обрушила на него всю свою мощь. В те дни, пока шло расследование, он находился на грани жизни и смерти. Пока шел суд, он печалился о том, что не погиб - у него выжгли магический дар. В тот день, когда ее казнили, он принял решение уйти из жизни.

Его спас друг. Генрих По. Младший принц не только председательствовал на процессе против уже вдовы благородного тана Шарля Ги, но еще и выхаживал его самого. Принял его решение официально уйти из жизни - ведь аристократ без магии... Это хуже, чем калека... Много хуже.

Не дал погибнуть физически... Нашел ему дело. Королевство давно собиралось навести порядок в Приграничье - вот и собралось. Руками эмиссара короны с необычайно широкими полномочиями.

А ему в Приграничье - под чужим именем - было хорошо. Ему и сейчас хорошо. Только бы заснуть без сновидений...

Зачем его вызвал младший принц, Шарль не знал. Наверное, что-то важное. Хотя... Скорее всего, козни наследника - тот не терпел, чтобы еще кто-то вмешивался в управление страной... И бывшему тану Ги все казалось, что наследник, принц Грегори... Знает...

Местом встречи служило небольшое поместье, неподалеку от Академии, которую они когда-то заканчивали.

Он, младший принц... и Дара.

Три лучших студента.

Они вдвоем - знатные аристократы. И девчонка - выскочка и зубрилка. С таким магическим потенциалом, что все лишь диву давались. Как их злили ее успехи! Какие замечательные пакости они ей устраивали! Но и Дара не оставалась в долгу. Она никогда не оставалась в долгу... Никогда не жаловалась. Никогда не плакала...

Как он любил ее... Истово... Запредельно...

Шарль тяжело вздохнул - и очнулся. Перед ним были ворота особняка, стоящего на отшибе. Он принюхался к воздуху - и с удивлением понял, что место жилое. Странно, он считал, что этот дом стоит заброшенный с тех самых пор, как они закончили Академию. В общежитии им жить было не положено - вот они и обитали с принцем здесь...

Он спешился, приложил руки к воротам - надо же... Они вспомнили его и без магии. Открылись.

Не выдержал. Прижался к чугунной вязи решетки с немым вопросом.

"Как же так?.".

Как обычно - не получил ответа.

Привычно скривился. Ведя коня на поводу, не торопясь, направился к дому. Вспомнил, что слуг наверняка нет - и повернул к конюшне. Оттуда прошел через сад, занесенным снегом... И тяжело, как старик, опустился на скамейку, возле куста кроваво-красных роз.

Вздрогнул, осознав, что не один. А спустя мгновение его обнимала женщина.

- Живой! - она и кричала, плакала, и смеялась. - Живой! Я знала, что ты живой! Я чувствовала! Я им пыталась объяснить! Шарль - ты - живой...

А он в растерянности смотрел в зеленые сияющие глаза своей неверной жены. Сожженной за его убийство два года назад неверной жены...

В голове начали стучать молоточки - сначала быстро-быстро, едва касаясь своими острыми гранями сознания. Потом обнаружилось что-то большое, мощное - раздалось тяжелое "БАМ!" - и он смог расцепить руки женщины, оторвать ее от себя - и отшвырнуть в сторону.

Ненависть к ней, презрение к себе, дикое чувство утраты от его поруганной любви затопили все его существо. Остервенелое желание убить ее снова поднялось в нем тяжелой волной.

Он выхватил кинжал - и бросился на нее, в надежде успеть перерезать ей горло.

Его отбросило в сторону воздушной волной.

- Ты спятил, Шарль, - закричала она. - Это же я - Дара!

- Тварь! - прошипел он. - Ненавижу...

Они так и остались сидеть в снегу - он понимал, что теперь уж точно она убьет его - магических сил в нем теперь не было. А с ее потенциалом... У него опять заныло сердце - в том самом месте, где его когда-то пробили.

- Не тяни, - приказал он. - Давай уже с этим покончим.

Только Дара почему-то тоже не торопилась подниматься из снега. Женщина, напротив, уселась поудобнее, обхватила колени руками - и уставилась прямо на него.

- Шарль, - раздался вдруг спустя какое-то весьма продолжительное время ее голос. - Ты, действительно, думал все это время, что это я покушалась на тебя?

Он высокомерно промолчал.

- И раз ты жив, значит, покушение было неудачным... Тогда почему меня судили?

О! Об этом говорить он готов - хоть когда-то в его жизни торжествовала справедливость.

- Тебя судили за мое убийство, - с каким-то извращенным удовольствие выдохнул он. - А удачное или нет - это не важно. Приговор-то все равно был бы один и тот же: смерть неверной жене - убившей или собиравшейся убить супруга...

- А почему ты... не восстал из мертвых? - в голосе послышалась насмешка.

- Не хотел позора.

- Значит, позора.., - в голосе появилось недоумение.

- Может, ты в силу воспитания и характера не понимаешь, - он поднялся - если она его не убивает немедленно, так какой смысл сидеть в снегу, - но вся эта история - это позор. Для меня, для моей семьи... К тому же я...

Вот этого он сказать не смог - про то, что она лишила его магии... Не смог.

Но она уже почуяла:

- Ты потерял дар?

- Ты выжгла его...тем днем, - голоса не было. Оставалась лишь схватившая его за горло ненависть.

- Кто еще знал? - теперь в голосе было разлито равнодушие. Он понял, что жена притворяется. Вот чего в ней никогда не было - так это равнодушия...

- Я знал, - раздался негромкий голос со стороны входа в сад.

- Собственно, не трудно было догадаться, - пробормотала она. - Добрый вечер, ваше высочество. Простите, я без реверансов. По-простому.

Она по-прежнему сидела в сугробе - и не делала попыток подняться. Или напасть.

Над занесенными снегом кустами роз повисла тишина.

- Правильно ли я понимаю, - все же заговорила она. - Ты, Шарль - решил, что именно я пыталась тебя убить. И принял решение о казни.

- Да! - выкрикнул он. - И я жалею лишь об одном - ты еще жива...

- Прелестно, - кивнула она, по-прежнему погруженная то ли в свои мысли, то ли в воспоминания. - Это для меня сделал любимый... А ты...

Она перевела взгляд на принца:

- Ты проследил, чтобы приговор был приведен в исполнение.

- Да, - опустил голову принц.

- Ага... Это я получила от друга...

- Ты предала, - выдохнул наследник престола.

- Я устала повторять еще на суде, - тяжело поднялась она. - Я не убивала своего мужа. И была ему верна.

Кинжал, который полетел ей в горло после этого слова, помогла ей отбить чужая магия. Она не успела ни удивиться, ни задуматься над этим - мужчины напали слажено, с двух сторон.

Взвыл ветер - Дара всегда при защите предпочитала использовать силу воздуха. Щит у нее получался отменный - не только не пробиваемый, но и вязкий, вытягивающий силы и воздух из нападавших.

А потом в атаку на мужчин пошли две огненные змеи, возникшие прямо из земли - так сочетать огненную магию с земной, переплетая и усиливая друг друга - могла только Дара - самородок их Академии. Куда ее взяли, несмотря на происхождение...

Она проломила защиту младшего принца, словно и не заметив ее - сын короля все равно оставался лишь третьим на их потоке по умениям и способностям. Что уж говорить про Шарля - у него, лишенного магии, не было шансов вообще...

Но Дара не торопилась наносить смертельный удар. Она стояла молча - и любовалась на мужчин, захваченных в плен огромными, в полтора человеческих роста, огненными тварями.

Змеи, потрескивая на ледяном воздухе, обвивали тела замерших мужчин практически нежно, как опытные любовницы. Но вместе с тем, не давали и шевельнуться.

Кроме того, принц, как ни старался, не мог ни вспомнить, ни произнести ни одного заклинания. Значит, пропустил и ментальный удар.

Дара стояла между ними. Отблески огня от ее огненных созданий отражались в ее зеленых глазах. Рыжие волосы словно горели. Рот кривила горькая усмешка.

Мужчины вздрогнули - они все это видели уже. Когда она сгорала на костре.

- Значит, я виновна в смерти, - ее голос хрипел. - Значит, я виновна в измене и предательстве... О, давайте я вам об этом расскажу... О вине... Сначала вам, супруг мой. Мой доверчивый, обманутый супруг...

Ее голос мурлыкал, как будто она была кошкой.

- В тот день, когда вас убили... как раз между двумя и тремя часами пополудни, я была в библиотеке Академии. Как впрочем, и всегда в это время. Только, как мы понимаем, это ложь. А библиотекаря, который мог бы подтвердить это, нашли трагически скончавшимся. От сердечного приступа...

Она подошла к нему и уставилась прямо в глаза:

- Но ведь это все не важно, правда. Вы так легко поверили в мою вину... Несмотря на вашу как бы любовь... Вы так легко... организовали мою встречу с палачом. Вы так легко отреклись от меня, словно знали... всегда знали, что все это произойдет... Получается, что я так и не поняла, кого я полюбила. Что же вам еще рассказать о вашей неверной жене? Чего вы еще не знаете? Что я чувствовала все это время, что вы живы - и пыталась объяснить это всем? Как бы вам дать почувствовать весь мой ужас? Всю мою скорбь?

Дара протянула руку и погладила его по щеке.

- А знаете, что должно было случиться в тот день, если бы не покушение? Я должна была вам сказать, что жду ребенка...

Она все-таки добилась того, чтобы он задрожал, а почувствовав эту дрожь - улыбнулась ей. И заговорила тихо-тихо. Быстро-быстро.

- О, я вам много могу рассказать об ужасе... Ужас - это когда впервые чувствуешь биение сердца своего ребенка в тюрьме. Ужас - это когда валяешься в ногах у каждого, кто приходит на тебя поглазеть. Молить, чтобы тебя казнили через несколько месяцев - дали возможность выносить ребенка. Ужас - это по крохам собирать энергию в браслетах, блокирующих магию - чтобы передать ее своему ребенку...

Он хотел закричать, что все это не правда, что ребенок даже и не его... Скорее всего... Но смог лишь захрипеть.

Улыбка исказила лицо женщины. И она отвернулась от мужа, чтобы посмотреть в глаза младшему принцу:

- А ты, Генрих... Что скажешь мне ты? - в ее голосе было столько яда, что все ядовитые змеи не то, что королевства - всего мира могли позавидовать.

- Дара... - смог заговорить он. - Я поверил. Я поверил, что ты - убийца. И поэтому я смог...

Он опустил голову.

- Ты верил, что я убийца - и все же организовал мне побег... И укрыл меня в этом доме, о котором знали только трое - ты, я и Шарль... Генрих, ты сделал самое главное - ты спас мою дочь...

- Нет, - младший принц еще ниже опустил голову. - Нет. Это был не я.

- Что?

- Я честно выполнил долг дружбы, - Генрих все же вскинул голову и смог посмотреть женщине в глаза. - Я смог убедить членов суда и настоял на твоей казни. Я присутствовал на ней. Это моя вина. И моя боль. И за это мне нет прощения.

Теперь пришел ее черед отшатнуться.

- Если не ты... Тогда кто?

- Это был я, - раздался еще один голос, невероятно похожий на голос младшего принца.

Из темноты показалась еще одна фигура.

Это был еще один Генрих По. Как показалось вначале. Но потом, уже подходя к ним, мужчина провел открытой ладонью по своему лицу. Жест получился каким-то обреченным.

- Грегори? - выдохнули все трое.

А Дара через секунду добавила:

- Как-то моя жизнь стремительно становится похожа на фарс.

Перед ними стоял наследник королевства Рианон, принц Грегори.

- Значит, и ты мне лгал, - тихо проговорила Дара.

- У нас были... странные отношения. Я боялся, что от меня ты помощи не примешь. Когда я пришел к тебе, ты обвинила меня в том, что это я все подстроил, - тихо сказал ей Грегори, не обращая внимания на Шарля и Генриха, что забились в объятиях огненных змей.

- Ты не снял личину, даже когда мы стали близки.

- Я...запутался.

- И я... запуталась...

Не было даже взмаха рукой, но Грегори почувствовал, что шевелиться не может.

- Дара, что ты затеяла?

- Помолчи, - приказала женщина. И обратилась к мужу. - Скажи, ты и твой друг настаивали на казни, потому что верили в глупую старую сказку... Если колдунья забрала силу, то для того, чтобы вернуть магию - надо сжечь тварь?

Тот еще ниже опустил голову.

- И учились не блестяще... И в сказки верят, - пробормотал наследник себе под нос.

Между тем Дара порылась в снегу, нашла охотничий нож, которым Шарль метнул в нее, надеясь успеть.

- Что ты задумала? - осторожно спросил младший принц.

- Значит, любимый, ты потерял магию... Да забери ее себе!

Она быстрым движением, рванула на муже камзол, рубаху - плащ он скинул, когда кинулся на нее. Разрезала свою ладонь. Сделала разрез на его груди - и смешала их кровь.

Шарль Ги дернулся - и закричал. Боль была нестерпимой. Сила не хотела вновь струиться по его жилам - она сопротивлялась и отторгала его. Но Дара, действительно, была сильнейшей. А может быть, никто и ничто сегодня не могли противиться ее воле.

Поэтому на смену дикой боли пришло тепло.

И мир вокруг исчез - осталась только она. Его любимая. В голове его шумело - и он потянулся к ней - как когда-то... Истово. И даже ее магия не могла его остановить.

- Запомни этот момент, любимый, - прошептала она ему.

Потом завела поднятые руки за голову, расстегнула цепочку. Не вырываясь из его объятий, протянула ему кулон.

- Что это? - спросил он.

- Это? Это - твоя вина, - прошептала она ему в ответ. - Там локон твоей дочери и капля ее крови. Ты же сможешь по ним почувствовать, чья эта девочка? Теперь, когда магия вернулась к тебе - ты не сможешь ошибиться...

И стала оседать в снег. Ее магия исчезла из этого мира, словно ее никогда и не было. Исчезли огненные змеи, стих ветер, послушно опустился снег, заботливо укрыв на смерть перепуганные розы....

Грегори шагнул к женщине и поднял на руки.

- Сумасшедшая девчонка! - прорычал он. - Зачем?! Ледяная вся!

Развернулся к Шарлю и брату. Скомандовал:

- Вон отсюда!

- Но... Ваше высочество! - попробовал возразить Шарль. - Мне необходимо...

- Я сказал - прочь, - не повышая голоса, повторил наследник. - Все, что можно и нельзя, вы уже сделали. Теперь вы отправляетесь во дворец, в мой кабинет. Вызываете отца. И уже королю объясняете, что и как получилось.

Молодые люди содрогнулись.

- И, - не смог отказать себе в удовольствии Грегори, - мой дорогой тан Шарль Ги, подумайте, что вы скажете своей матушке... Думаю, она будет в восторге от вашей задумки. И еще... Свою женщину я не отдам. Свободны.

Мужчины поклонились - наследник взмахнул рукой - они исчезли.

- Ты совсем замерзла, - он поцеловал Дару в висок. И быстрыми шагами пошел к дому.

- Нам надо поговорить, - уже пришла в себя женщина - и попыталась вырваться из кольца его рук.

- Надо, - с сожалением констатировал он очевидный факт. - И чего ты вообще выбралась из дома в этот холод?

- Не могла заснуть, - покраснела женщина. - Ворочалась. Тебе спать мешала.

Осознав это простое, домашнее "тебе", сказанное так просто, так привычно - и зажмурилась.

- Все-таки любовница. Все-таки неверная...

- Прекрати.

- Все это представление устроил ты... Когда ты вызвал Шарля в столицу?

- Как только мы стали...

- То есть две недели назад.

- Прости. Весь этот фарс слишком затянулся... Надо было что-то делать. Только мне и в голову не могло прийти, что ты отдашь ему силу. Ты ...так сильно любишь его?

Дара промолчала. Потом спросила:

- Почему? Ты знал, что я не виновна? Поэтому помог?

- Нет, - он с силой прижал ее к себе, понимая, что после его слов произойдет что-то непоправимое - и счастье, что, вопреки всему, поселилось в этом домике, осыплется на мелкие осколки разбитым зеркалом. - Я - как и все - был уверен, что ты убила мужа. Я просто не мог видеть, как тебя казнят.

Он выпустил Дару из рук, когда вошел в детскую. Ее дочь сладко спала... Грегори повернулся, чтобы уйти.

- Погоди, - остановил его тихий шепот. - Не уходи... Не сегодня...

Он стоял на пороге детской - и смотрел, как Дара идет к нему. Шаг. Еще один...Встает на цыпочки, тянется к его губам.

- Я тебя люблю, - прошептал он. - Всегда любил...

- Молчи, - приказала она. - Молчи...

- Люблю... - не покорился он.

Дара стала целовать его, как сумасшедшая. Грегори потащил ее прочь из детской - в соседнюю комнату, которая две недели назад стала их спальней.

- Люблю! - говорил он, покрывая поцелуями ее тело, срывая стоны с ее губ...

- Грегори... - прошептала она.

И он сошел с ума окончательно. Как он устал от притворства. Как он ненавидел, когда ее губы складывались в имя младшего брата - и она шептала ему: "Генри..." Как он проклинал нелепую судьбу и свой желчный характер, Она ведь, перед тем, как принять предложение Шарля, пришла к нему. А он просто взбесился, потому что Дара пришла - посоветоваться...

- Он же - просто мальчишка, - говорила она, сверкая зелеными глазами. - И я...запуталась... Помогите мне... Я хочу понять...

Он наговорил ей гадостей. И про происхождение, и про неразборчивость в связях. И про связь с младшим принцем... И Дара ушла, хлопнув дверью.

Ее свадьба ознаменовалась для него загулом - портовые бордели, ром. Драки. И рыжеволосые девки с зелеными глазами, что быстро сменяли друг друга., в его тщетной попытке забыть...

Тогда он взял себя в руки. У него вообще всегда было хорошо с выдержкой... Но... в жизни поселилась тягучая неправильность. Которая исчезла, как только эта женщина стала принадлежать ему...

...

- Не надо пытаться накладывать на меня чары, - тихо сказал он, резко открывая глаза. И тут Грегори понял. И возликовал. - Ты не потеряла магию!

- После того, как... - Дара жгуче покраснела. - Мы... вместе... Магия вернулась.

- Вот так, не рассуждая, просто отдать магию... Дара, ты же понимаешь, что это глупость!

Женщина покачала головой, но ничего не ответила. Была она уже одета. Собрана. И готова уйти в ночь.

- Неужели, ты надеялась на благодарность семьи Ги? Да первое, что они сделали бы - это забрали девочку. А ты была бы не в состоянии им помешать!

Тут Грегори понял, что снова говорит о ее муже... Не о них. Не о том, что она собралась сбежать...

- И оставь эту глупую мысль! - резче, чем собирался проговорил он, поднимаясь с кровати и нависая над ней. - Моя женщина ночью, по холоду... Да еще и с ребенком! Бродить не будет!

- А что будет делать твоя женщина?

- Если ей необходимо время, чтобы подумать... Она... Она будет думать столько, сколько нужно. А потом придет, и объявит мне о своем решении.

- Грегори...

- Хотя мое сердце будет разрываться от боли... - он обнял ее и прижался лбом к ее лбу. - Я приму, если ты захочешь уйти.

- Спасибо тебе.

- Поместье "Серебряные розы" в твоем распоряжении.

- Но... На каком основании?!

- Там хорошо... А весной будет еще лучше. И... ты же хотела начать серию опытов на сведении земной и водной магии.

- У тебя все готово к моему отъезду? - невесело усмехнулась она.

- Да. И... к твоему возвращению - тоже.

...

"Да... Отправить ее в тайное и безопасное место - самое грамотное решение на этот момент, - размышлял наследник, пристально рассматривая огонь в камине. - Пока все привыкнут к мысли. Пока смирятся..."

Он уговаривал ноющее сердце... Дара уехала...

Хлопанье дверей. Недовольные шаги.

- Грегори! - возмущенный голос матушки. - Потрудись объяснить, что все это значит!

Он поднялся, искренне улыбнулся. И неторопливо проговорил:

- Я выбрал женщину, которая станет моей женой. У нее потрясающий магический потенциал. Она умна, образована. Явно не бесплодна. И...я ее люблю. Мама, мне нужна твоя помощь!

______________________

Страница Терезы Тур на СИ

Страница на Продамане

Книги на ПМ

______________________

Ирина Успенская

ТРИ ДНЯ

День первый

Она сорвала голос, так кричала, когда ее муж упал от удара в сердце длинного узкого меча.

- Дьявол покинул его, а бог забыл, - проговорил убийца мужа, безразлично вытирая клинок о штору. - Мы взяли замок, господа. Похороните его защитников с почестями. Они дрались достойно.

- А ее куда?

Он скользнул безразличным взглядом по молодой женщине, сжавшейся у стены.

- Заприте где-нибудь, я потом решу, что с нею делать...

- Ненавижу тебя, ненавижу, - прошипела она ему, проходя мимо.

- Ничего, это я как-нибудь переживу, - Безразлично поклонился он ей.

Черные насмешливые глаза проводили женщину и тут же забыли о ней, отдавая короткие и четкие указания снующим по замку воинам.

- Сир, вы знаете, как вас называют местные?

- Просвети меня, мой верный шут.

- "Жажда и боль".

Высокий черноволосый и черноглазый мужчина приподнял брови.

- Вас жаждет любая женщина, но вы приносите им лишь боль.

- Да здесь живут одни поэты,- рассмеялся черноглазый.

- Вы так и не нашли себе достойного врага.

- Кстати, хорошо, что ты напомнил. Возможно, я, наконец-то его нашел...

- Думаете? - шут захихикал. - Через три дня она рухнет в ваши объятия, сир.

- Три дня, говоришь? Её ненависть кажется такой искренней. Кстати, как ее имя?

- Лаура. Пари?

- Что вы делаете в моей спальне, леди?

- Это моя опочивальня.

Мужчина прошел мимо застывшей с прямой спиной молодой женщины в лазоревом платье. Она стояла, гордо вскинув голову, и только сжатые до белых пятен кулаки говорили о напряжении. Король упал на кровать, вытягивая длинные ноги в запыленных сапогах.

- Теперь замок принадлежит мне, а значит и это комната тоже, но раз вы сами пришли в мою спальню, то будьте так любезны, помочь мне раздеться. Начните с сапог.

Женщина вспыхнула.

- Я виконтесса!

- И что? - с любопытством поинтересовался мужчина. - А я король. Не думаю, что вы унизите свою честь, помогая сюзерену. Кстати, как ваше имя?

- Можно подумать вам оно неизвестно, - горько произнесла виконтесса. - Разве не из желания обладать мною вы убили моего супруга?

Мужчина расхохотался.

- Леди, вы себе льстите. Я даже не знал о вашем существовании до сегодняшнего дня. Ваш муж был заговорщиком, - жестко добавил он, - а вы - жена заговорщика. Поэтому не в ваших интересах перечить мне.

- Лаура.

- Красивое имя. Мне представляться есть необходимость? - Он насмешливо следил за разгневанной женщиной.

- В этом нет необходимости. Я прекрасно знаю ваше имя, сир. Ваше имя - убийца!

- Разве я победил вашего мужа не в честном поединке? - Король приподнялся на локтях. - Леди, вы забываетесь. Сейчас вы моя пленница и в моей власти покарать вас либо оставить жить. Как вам совершенно точно должно быть известно - я носитель всех пороков, пьяница и развратник, - иронично процитировал он слухи о себе и продолжил, - милосердие, честь, совесть - это не про меня. Так что не перечьте мне миледи.

- Я вас ненавижу всем сердцем! - прошептала Лаура, глотая слезы.

Она ухватила развалившегося на кровати короля за сапог и, едва сдерживая злые рыдания, начала стаскивать его с мускулистой ноги.

- Разве вы не делали этого для своего мужа? - веселясь, поинтересовался он.

В дверь постучали, и тут же она распахнулась от удара ногой. В комнату вошел молодой стройный мужчина с разноцветными глазами. На поясе у него висел меч, тонкая кольчуга в нескольких местах была пробита, на темных штанах виднелись пятна крови, да и рубашка не отличалась особой чистотой. В руках он нес большой поднос заставленный тарелками и кувшинами.

- О, Аль, ты вовремя!- воскликнул король. - Я жутко голоден.

- Я приказал нагреть для нас мыльню, сир. А кому потереть спинку я вижу, вы уже нашли! - Он бросил на женщину заинтересованный взгляд. Она ответила ему свирепым блеском глаз.

- Тише, шут, леди Лаура виконтесса, а не какая-то там ... баронесса, - хохотнул король хватая с подноса большой кусок мяса и впиваясь в него крепкими белыми зубами.

- Баронесса была великолепна, - мечтательно протянул шут. - Мы здорово тогда повеселились. Такая женщина... а какие у нее ... - он прижал кулаки к груди оттопырив локти и облизнулся.- А когда мы с вами одновременно...

- Сир, пусть я ваша пленница, но я не обязана выслушивать эти мерзости! - гневно произнесла Лаура.

- Ой-ой, фу ты, ну ты! - Шут ухватил один из кувшинов с вином и начал пить прямо из горлышка, обливая и без того грязную рубаху. - Ладно, вы тут воркуйте голубки, а бедный шут пойдет искать более сговорчивую мойщицу.

- Вы очень привлекательны, Лаура. Выпьете со мной? - Налив в два кубка красного вина, предложил король.

- Вы решили меня отравить?

- Откуда такие мысли?

- Я никогда не стану вашей игрушкой! Лучше убейте меня сразу!

- Милая, вы ведь знаете, что по праву победителя мне достается все. Замок, челядь, кони и жена побежденного. Выпейте. Кровь смешается с вином, и вам станет легче принять свою судьбу.

- Я вас ненавижу! И никакое вино этого не исправит!

- Вы не боитесь говорить это в лицо своему захватчику? Ведь вы в моей власти и я могу сделать с вами все что захочу? Воспользоваться вашим прелестным телом, отдать своим воинам или посадить в темницу. Вижу, вы побледнели, госпожа. Так стоит ли злить меня?

- Вы можете все что угодно сделать с моим телом, но моя душа никогда не будет принадлежать убийце моего супруга.

- Вы его так любили? Лаура, скажите правду, вы любили своего мужа?

- Это не имеет никакого значения. Перед богом и людьми он был моим мужем.

- Вы не любили его. Отчего же вы так ненавидите меня? Право, не стоит плакать. Неужели я вам настолько противен?

- Вы разрушили мою жизнь, как я должна к вам относиться?

- Ну что же, вы можете взойти на костер следом за своим супругом. А теперь я хочу спать.

С этими словами мужчина рухнул на кровать.

- А где буду спать я? - растерялась женщина.

- Да где хотите!

Не обращая на пленницу никакого внимания, он закрыл глаза. Лаура постояла несколько минут, затем ее взгляд переместился к мечу стоящему в изголовье, в глазах мелькнула решимость. Она сделала осторожный шаг к кровати. Сердце бешено колотилось в груди. Один удар и муж будет отомщен.

- Даже не думайте, миледи. Пока вы достанете меч из ножен, я успею свернуть вашу восхитительную шейку несколько раз подряд, - не открывая глаз, произнес король.

Лаура сжала зубы, едва сдерживаясь, чтобы не запустить в этого деспота чем-нибудь тяжелым.

Утро она встретила сидя в кресле, ежесекундно ожидая насилия со стороны захватчика. Но король беззвучно проспал всю ночь, женщина даже пару раз порывалась встать и проверить, жив он там или нет. А утром, пожелав ей доброго дня, мужчина покинул помещение.

День второй

- Сир, отчего вы улыбаетесь?

- Эта девчонка ненавидит меня до слез.

- И это вас смешит?

- А разве это не весело?

- Прикажете положить ее в вашу кровать?

- Хм... нет, пожалуй, не стоит. Я хочу, чтобы она пришла сама, добровольно.

- Вы уверены, что она это сделает?

- Посмотрим, мой добрый шут. А пока принеси мне карты этих земель.

- Сударыня, вы скучали без меня?

- Не дождетесь!

- Ваши глаза сверкают жаждой мести, вам так хочется убить меня?

- Невообразимо!

- Но вы ведь совершенно не знаете меня. Поговорите с моими людьми, пообщайтесь с воинами, возможно, вы измените свое мнение.

- Интересно, как я могу это сделать, если я заперта в этой комнате?

- Ну что за глупости вы говорите! Вы вольны ходить где угодно и делать что угодно.

- Значит, я могу покинуть замок и вернуться к своим родителям?

- Мне жаль вас расстраивать, но ваши родители вряд ли обрадуются жене казненного заговорщика.

- Ваши речи, словно ядовитый цветок. Каждое ваше слово губит во мне надежду и отравляет мое несчастное существование.

- Так ли оно несчастно? Разве я плохо с вами обращаюсь, что вам не мила жизнь?

- Вы... вы...

- Вы ненавидите меня с такой неистовой страстью, что я начинаю думать, что вы влюблены в меня.

- Клянусь, я бы убила себя, только бы не видеть вашего самодовольного лица! - воскликнула женщина в сердцах.

Король достал из ножен мизерикорд и положил его на стол.

- Прошу вас. Не стесняйтесь. Покончите с собой на глазах тирана.

Виконтесса схватила кинжал, приставила его острием к груди, ее голубые глаза влажно мерцали, король с интересом следил за ней, сидя в кресле и вытянув ноги. Она слегка нажала на рукоятку, прокалывая кожу, но затем вдруг отбросила кинжал в сторону и разрыдалась, осев на пол. Король разочарованно вздохнул.

- Я так и знал. Шут вновь оказался прав. Идите ко мне, Лаура. - Он протянул руку, не вставая с кресла. - Вы были так искренни в своей ненависти, что я поверил. Клятвы - всего лишь слова, они звучали в ваших устах, словно горькое вино моего разочарования.

- Ваша победа - это мое бесчестье, - прошептала женщина, поднимая на короля залитое слезами лицо. - Я не смогла даже такой малости, как убить себя.

- Выпейте вина, Лаура, и идите ко мне. Вы, как и я, сейчас одиноки и нуждаетесь в утешении.

- Вы слишком близко сир, - тихо проговорила женщина, но покорно налила себе вина и залпом его выпила.- Что со мной теперь будет?

- Это я решу завтра, а сейчас идите ко мне, Лаура, - повторил уже более требовательно мужчина.

День третий

- Ты ошибся шут.

- Этого просто не может быть! Я никогда не ошибаюсь! А в чем, сир?

- Она пала на второй день. Но в остальном ты был прав, Аль.

- Как всегда, сир. Во всем, что касается вас и женщин - я великий стратег и знаток.

- Так ли? - усмехнулся король, одним легким движением взлетая в седло высокого черного жеребца

- Сир, я сразу сказал, что она не устоит.

- Но ведь есть где-то женщина, которая предпочтет смерть бесчестию? - задумчиво произнес король

- Конечно, есть! И когда-нибудь она обломает вам рога на вашем черном шлеме, -захихикал шут, так же легко вскакивая на пятнистую кобылу. - А если бы виконтесса предпочла смерть вашим объятиям?

- Я бы сделал ее королевой.

- К чему вы прислушиваетесь сир?

- Замковый колокол.

- В будни он звонит, только когда умирает кто-то из благородных.

- Именно, мой верный шут.

Но колокол молчал.

Лаура проснулась, когда солнце стояло уже высоко. Она потянулась, не открывая глаз и смущенно улыбнулась. Король оказался таким... таким... воспитанная в строгости монастыря, рано вышедшая замуж виконтесса даже не знала, что в постели удовольствие могут получать оба.

Короля в комнате уже не было. На душе было непривычно легко и светло, при воспоминаниях о прошедшей ночи сердце начинало биться учащенно, а к лицу приливал румянец. Его большие руки с мозолями от меча, его черные волосы, рассыпавшиеся по подушке, его сильное тело, его нежность и напор, отданные только ей... Как она могла раньше жить без этого мужчины?

Женщина оделась и села к зеркалу расчесывать длинные светлые волосы, когда в комнату без стука вошел коренастый темноволосый воин со свежим шрамом на лице.

- Кто вы? И по какому праву врываетесь в спальню его величества? - строго спросила Лаура.

- Я барон Солки, сир пожаловал мне этот замок в подарок. Со всем движимым и недвижимым имуществом.

- А где король? Я требую объяснений! - Решительно и гордо встала перед бароном Лаура.

- Сир на рассвете покинул стены замка, направляясь в свою резиденцию.

- Как? - растерялась женщина.

- Он просил передать вам это.

Барон поставил на стол две коробочки и криво усмехнувшись, вышел, на секунду задержавшись в двери.

- Сир просил сказать вам, леди, что если вы не захотите воспользоваться его подарком, то вам стоит найти со мной общий язык. Не думаю, что для вас это будет проблемой.

Лаура дождалась, когда новый хозяин замка выйдет, и дрожащими руками открыла коробки. В одной из них на черном бархате зло мерцал тонкий длинный стилет, а во второй - матово блестела черным пузатым боком маленькая бутылочка с круглой крышкой-пробкой.

Выбор за вами, виконтесса.

Кровь или слезы,

Яд или нож,

Жизнь или смерть,

Честь или бесчестие...

Колокол так и не зазвонил.

______________________

Страница на СИ

Книги на Призрачных мирах

Книга на Лабиринте

______________________

Ольга Мигель

ФЕЯ ПОД ЧЕРНЫМ ЗОНТОМ

Я люблю тень. Когда ты в тени, на тебя почти не обращают внимания. А это дает больше свободы - освобождает от условностей, обязанностей. Коих в жизни второй принцессы и так слишком много. Пускай у нашего народа и свободные нравы, но если кто-нибудь узнает, что я привязалась к человеку, и расскажет об этом матери, мне несдобровать. Феи должны одурманивать, пленять, а овладев разумом - похищать и вредить. Я же не хочу причинить ему вреда, не желаю даже забирать в свой мир, где сотни лет на Земле пролетят для него, как одна ночь. Все, чего я желаю, это быть с ним, даже больше - остаться. И всеми силами стараюсь поверить, что это действительно возможно.

В день, когда мы познакомились с ним, шел дождь. Он как раз проводил домой свою девушку, и поцеловал ее, прежде чем она выпорхнула из-под его черного зонта в дверь подъезда. Не в силах отвернуться и пойти себе дальше своей дорогой, я незаметно проследила за ним. А несколько минут спустя схитрила и появилась в считанных метрах впереди, так натурально дрожа под каплями весеннего дождя!

Мое предчувствие не обмануло меня. Охнув, мужчина подошел и спрятал меня под своим зонтом. Хоть тот был действительно большим, а я - совсем миниатюрной, замерзшее тело прижалось к незнакомцу, и он ощутил, как я дрожу мелкой дрожью.

- Вы же совсем замерзли! - охнул мужчина, быстро снимая темно-серую джинсовую куртку, которая миг спустя оказалась на моих хрупких плечах.

- Да уж, не повезло. Вот всегда так - забудешь зонтик, и обязательно дождь польет! - улыбнулась я, бросив на него беглый смущенный взгляд.

- Вы далеко живете?

- Далековато, - призналась я, не уточняя, НАСКОЛЬКО далеко.

- Плохо, - пробормотал мужчина: я знала, время уже позднее, и шансов сесть на общественный транспорт не было. - А почему такси не вызовете?

- Кошелек потеряла, - не краснея, соврала я. - Все из-за этого дождя!

- Совсем скверно. Я бы вам помог, но сам свой дома оставил - выскочил вот человека проводить, только зонтик с собой и взял.

- Ничего, что-нибудь придумаю, - попыталась улыбнуться я: так улыбнуться, чтобы мужчина увидел горечь в моих ярко-зеленых глазах.

- Слушайте, мне вот что подумалось, - замявшись, проговорил прохожий. - Я живу совсем рядом. Могли бы зайти ко мне, и я вызову вам такси, а пока машина подъедет - чаем напою. А то честно, не могу вот так вас оставить. Если не боитесь, конечно!

- Хорошо, - робко улыбнулась я. - Тогда запишите мне номер своей карточки, я как доберусь домой, деньги вам за такси переброшу.

- Не стоит, мне не в тягость...

- Что вы, я настаиваю! Не могу же я вот так незнакомого человека грабить! - звонко рассмеялась я. И довольно отметила, что мужчина не возражал, когда я взяла его под руку.

Несколько минут спустя мы уже сидели на кухне в его квартире. За окном, обрамленным шторами цвета коричневой охры, звонко барабанил дождь. А у нас горела теплая электрическая лампочка, и Даниил налил мне в чашку кипятка из только что закипевшего чайника. Аромат мятного чая сразу же заполнил всю комнату, и вдохнув его, я довольно прищурилась. На мне был мягкий желтый свитер и джинсы, которые мужчина достал из своего шкафа (очевидно принадлежавшие его девушке). Я с радостью переоделась в них, приняв теплый душ.

- Похоже, такси придется подождать, - вздохнул он, ставя передо мной чашку, которую я поспешила обхватить замерзшими пальцами. - Оператор говорит, из-за ливня все машины загружены, а некоторые и вовсе не на ходу.

- Ясно, - вздохнула я, потупив взгляд. А после, натягивая на кисти длинные рукава, проговорила: - Простите, что так стесняю.

- Ничего страшного! Не мог же я оставить девушку под дождем посреди ночи.

- Вы очень добрый.

- Все так говорят, а иногда даже ругают за это. Но меня все устраивает - в том числе и бока, которые я получаю со своей добротой!

Засмеявшись, я отпила нежного чая из большой кружки и мечтательно прикрыла глаза. Даже не помню, о чем мы говорили с ним следующие полчаса. Просто все из моей памяти вытеснил единственный момент: когда его рука случайно коснулась моей и замерла. А я, не задумываясь, переплела с ним пальцы. После этого прошло лишь несколько секунд, прежде чем с цепи сорвался ураган!

Потянув меня на себя, Даниил украл мой рассудок одним единственным поцелуем. Глубоким, страстным, долгим. Поцелуем, на который я без тени сомнений отвечала, пропуская сквозь пальцы в его темно-русые волосы. Для его сильных рук не составило труда легко подхватить мое хрупкое тело и, запуская ладони под свитер, понести в комнату, посреди которой стояла аккуратно застеленная кровать.

Сорвав покрывало, мужчина отшвырнул его и положил меня на простыни. Все еще немного влажные медные волосы рассыпались по подушке, сильнее запутываясь с каждым страстным поцелуем, будившим во мне настоящего дикого зверя!

Выпустив мои губы, Даниил стащил свитер, под которым не было ничего - так же, как и под джинсами: мое нижнее белье намокло под дождем, и сейчас просыхало на сушилке для полотенец.

Склонившись надо мной, мужчина нежно захватил губами сосок и принялся играть с ним кончиком языка, в то время как уверенные пальцы расстегивали джинсы: пуговица, молния... и томный стон, когда эти самые пальцы скользнули меж моих ног. Ненадолго - лишь на несколько секунд, прежде чем Даниил стянул джинсы с моих стройных бедер.

Не колеблясь, он развел мои колени и принялся ласкать меня языком. А мне оставалось лишь ухватиться за его волосы и стонать, срываясь на крики! Этот мужчина... его глаза, его улыбка, волосы, кожа, запах... Это привязывало, вызывало зависимость, одурманивало. И заставляло раз за разом желать еще!

Тот момент, когда Даниил проник в меня, разорвал мою душу мириадами оттенков красного. Выгибаясь ему навстречу, я судорожно хваталась пальцами за его спину, бездумно оставляя на коже красные царапины. Мне хотелось принять его, полностью растворить в себе, забрать в свою вечность, день за днем упиваться этим дурманом! И разрывая губы поцелуями, мы замерли лишь на один миг, когда зазвонил телефон - скорее всего, от службы такси: сообщить, что машина уже ждет.

А может - от той девушки, которую он провожал домой чуть больше часа назад.

Когда мы встретились во второй раз, яркое солнце играло на сочных зеленых листьях. И эта встреча уже не была случайной, мы заранее договорились о ней через неделю после первой. Тот день мы провели, гуляя по парку и наслаждаясь мороженым в уютном кафе. А ночью наслаждались уже телами друг друга, громкими стонами мешая соседям спать.

Наша третья встреча состоялась на берегу реки в горсаду, где мы устроили пикник. Четвертая - в кинотеатре, когда весь сеанс совершенно не обращали внимания на фильм. А в пятую пришли в дендропарк и отдыхали на траве.

И вот теперь я сижу рядом с ним в тени деревьев, у пышных кустов самшита, вдыхая аромат свежей зелени. На нас не обращают внимания, поэтому мы можем спокойно обниматься, время от времени даря друг другу мимолетные поцелуи - никому нет до нас дела.

Данил разрывает поцелуй, чтобы выпустить из губ тихий стон. А я смотрю на его губы и провожу по своим кончиком языка. Но когда заглядываю в любимые глаза, то вместе с нежностью встречаю в них сомнение и обеспокоенность.

Он не скрывает, что на момент нашей встречи уже встречался с другой девушкой. Как и того, что все еще не порвал с ней... что не может решить, как правильно поступить. У нас не было откровенного разговора на эту тему, но мы оба все знаем и без него.

Солнце заливает ярким светом клумбы и аллеи, по которым гуляют люди. Но никто в этом парке не замечает ни меня, ни его. И я рада, невероятно рада этому. Наверное, у меня сейчас недостаточно мужества, чтобы посмотреть в глаза еще хоть кому-нибудь, кроме Даниила. Я слишком привязалась к нему, непозволительно привязалась. И лучше всех (даже лучше моей матери, узнай она о моих чувствах) понимаю, что должна причинить нам обоим необходимую боль. Просто потому, что однажды позволила себе пожелать намокнуть под дождем, а потом - укрыться от него под большим черным зонтом.

По дорожке проходит молодая пара. Руки женщины с легкостью держатся за коляску. А мужчина, накрыв их ладонями, с любовью смотрит на счастливую мать. И время от времени наклоняется, чтобы потрепать за румяные щечки маленького ребенка с золотистыми кудряшками.

- Что случилось? - спрашивает Даниил, заметив, как я помрачнела.

- Оставайся с ней, - шепчу я одними губами.

- Что? - не понимает он.

- Оставайся с ней, - повторяю, и ловлю его взгляд. - Так будет лучше.

- Но... разве ты не любишь меня?

- Люблю. Больше жизни. Но и она также любит. А ты не уверен, не можешь выбрать.

- И поэтому ты решила сделать выбор за меня.

- Да.

- Эгоистично с твоей стороны.

- Пускай. Но иначе я не могу. Мы должны это прекратить. Поэтому оставайся с ней.

- Хорошо, - соглашается Даниил, но все еще не решаешься убрать руку, которой обнимает меня. - Но... почему? Почему ты решила, что с ней я буду счастливее?

- Потому что я никогда не смогу дать тебе то, что может дать она, - горько выдыхаю я, положив руку на живот.

Несколько секунд он молчит, глядя на меня расширенными зрачками. А потом молча наблюдает за мной взглядом, пока я не исчезаю за поворотом в покрытой тенью аллее. Этому человеческому мужчине незачем знать, что в чреве я унесла в свой мир частичку его.

______________________

Книги Ольги Мигель на ПродаМане

Призрачные Миры

Группа ВКонтакте

______________________

Бронислава Вонсович

ЛУЧШИЕ БЛОНДИНКИ КОРОЛЕВСТВА И Я

/Оригинальная идея Анны К./

Король Марко с удовольствием рассматривал обложку своей книги. На ней жгучий черноглазый красавец держал в объятьях прекрасную золотоволосую деву. На первый монарший взгляд изображение было много красивее оригинала, на что он мягко попенял художнику. Инор Манчини встал в позу и гордо сказал: "Вовсе нет, ваше величество. Вы же видите себя только в зеркале, а оно, как известно, врет. А я же вижу вас таким, какой вы есть. И от правды отступать не намерен". Честность и правдивость художника нашла понимание в сердце Марко, что выразилось в дополнительном вознаграждении. Но главное - это не обложка, главное - то, что он, Марко, первый среди венценосных особ стал Писателем, чьим талантом восхищаются тысячи подданных. Какие великолепные рецензии были во всех столичных газетах, а ведь ни один редактор не знал, что Маркус Сапес - это литературный псевдоним короля Лории. Все, как один, писали, про интереснейшие сюжетные ходы, прекрасно подобранные эпитеты, грамотно выстроенную интригу, заставляющую читателя постоянно находиться в напряжении.

Марко с удовольствием понюхал увесистый томик. Книга пахла свежей типографской краской и славой. А еще она щедро делилась позолотой со всем, к чему прикасалась, так что на кончике монаршего носа осталось золотое пятнышко. Но короля это зримое доказательство собственного таланта совершенно не расстроило. Он развернул книгу и погрузился в сладкие воспоминания. Долго ему заниматься столь упоительным делом не дали. Раздался стук в дверь и звонкий голос доложил:

- Ее величество королева Елизавета.

Марко с удовольствием посмотрел на вошедшую жену. Беременность, пусть и совсем на ранних сроках, явно пошла ей на пользу - она округлилась в нужных местах, взгляд стал нежнее и загадочней. Правда сейчас в ее взоре не было привычной томности, что не могло не обеспокоить монарха.

- Дорогая, что привело тебя ко мне в столь неурочный час? - вопросил он тревожно.

- "Лучшие блондинки королевства и Я", - холод в лизином голосе был просто арктическим. - Как тебе в голову пришло так себя опозорить?

- Почему опозорить? - удивленно сказал Марко. - Я писал под псевдонимом, да и победы на любовном фронте у мужчин вызывают только законную гордость.

- Не будем говорить о законной мужской гордости, - не смягчилась королева. - Речь сейчас идет исключительно о литературных достоинствах данной писюльки.

- Не понимаю, почему тебе так хочется меня оскорбить, - встал в позу Марко. - Все, повторяю, все газеты написали исключительно восторженные отзывы.

- С их стороны было бы огромной глупостью написать что-нибудь другое - они же лорийские газеты. Не думаю, что в других государствах к твоему увлечению отнесутся с таким же снисхождением. Более убогой вещи я в жизни своей не читала.

- Почему же? - оскорбленно сказал король. - Чем это тебе так не понравилось мое творчество?

- Видишь ли, дорогой, ты не имеешь ни малейшего представления о том, как нужно писать художественное произведение, - уже мягче пояснила Лиза. - Вот скажи мне, что ты можешь сказать о сюжете? Ты серьезно считаешь, что перечисление встретившихся тебе красоток - это сюжет?

- Я показываю, как мужчина идет от победы к победе, - снисходительно пояснил Марко. - Женщинам это попросту не понять.

- Где здесь от победы к победе? - Лиза открыла томик и начала зачитывать. - "Я встретил баронессу Н. сразу после расставания с виконтессой М. Ее родинка у верхней губы была так привлекательна, что я сразу понял, что она любит искусство. Баронесса с радостью согласилась осмотреть картины в моей спальне. И мы погрузились в пучину страсти". Это победа? Да она же свалилась к твоим ногам, как переспелая груша.

- Дорогая, ты преувеличиваешь.

- Ничуть, - отрезала королева. - Видела я эту твою баронессу, единственное достоинство которой - это цвет волос. Да у нее, кроме той бородавки, которую ты почему-то назвал родинкой, еще и передние зубы торчат, как у зайца. Как можно было быть таким неразборчивым, Марко? Да над тобой все королевство смеяться будет. Ты в эти пучины страсти погружаешься несколько раз на одной странице. Можно и другие эвфемизмы использовать. И описания своих любовниц не такими убогими делать, а то они у тебя как из-под штампа выходят - заменил баронессу на виконтессу, добавил-убрал родинку и все. Такое впечатление, что у тебя просто список был.

- Ну да, - смущенно подтвердил Марко, - мне туранский кронпринц передал. Вот я и подумал, не пропадать же. Ведь в каждой женщине можно найти что-то привлекательное.

- В некоторых слишком долго искать нужно, - ехидно сказала Лиза. - Особенно по твоим описаниям.

- И чем тебе так мои описания не нравятся? Вот сама бы ты что написала?

- Смотри, - наставительно сказала королева. - Вместо того, что ты там написал, вполне можно было использовать что-то типа следующего. "Печаль моя после расставания с виконтессой была так велика, что пережить ее мне помогла только встреча с баронессой. Она была хороша, как весенний цветок с каплями росы поутру. И даже родинка около верхней губы ее не портила, а лишь придавала пикантности" Ну и так далее. Потом описываешь, как она сопротивлялась твоим ухаживаниям, а ты это мужественно преодолевал.

- О, так действительно лучше, - согласился Марко. - При написании следующего тома я непременно с тобой проконсультируюсь.

- Какого еще следующего тома? - возмущенно сказала королева.

- Ну как же дорогая, ты ждешь ребенка, а у меня, как у мужчины, определенные потребности есть, - заявил Марко. - Заодно и материал наберу для второй книги.

- Дорогой, - нежно сказала Лиза, - ты правильно заметил, что я жду твоего ребенка. А это значит, что?

- Что? - спросил король.

- Что меня волновать ни в коем случае нельзя. А любой твой поход на сторону меня будет волновать очень сильно. Так сильно, что твоя любовница и облысеть может.

- Но, дорогая, это же традиции моей семьи, - возмутился Марко, понявший, что покушаются на святое.

- Когда я за тебя выходила, ты мне об этом не говорил. А то бы я предупредила тебя о традициях своей семьи.

- Это и сейчас еще не поздно сделать, - король решил прийти к некоему компромиссу, удовлетворяющему обоих.

- Когда моя мама узнала об измене отца, - нежно улыбнулась Лиза мужу, - она пошла на кухню, взяла большую чугунную сковородку и выбила из него эту дурь. Мне кажется, я видела здесь что-то подходящее. Запомни, дорогой, все, что было до меня, я согласна забыть - ведь меня здесь еще не было. Но не дай бог я узнаю о чем-то подобном теперь - одной сковородкой не отделаешься.

Марко изумленно молчал. Это была совсем не та нежная девочка, на которой он женился. Это была женщина, уверенная в своем праве и готовая его отстаивать с оружием в руках, пусть даже в роли оружия выступает кухонная утварь.

- Не думаю, что стоит переносить сюда чужую культурную традицию, - наконец сказал

- Разумеется, - победно улыбнулась Лиза, - я согласна от нее отказаться, но только если ты откажешься от своей. Да, и книжечки эти уничтожить надо. Все. Хотя, можешь оставить себе один том. Для воспоминаний.

- Дорогая, а ты не забыла, что я король? - возмутился Марко.

- Нет, - ласково улыбнулась его жена. - Но советую и тебе не забывать, что я - королева.

С этими словами она выплыла из кабинета, оставив мужа в одиночестве. Марко проводил ее взглядом, посмотрел на позолоченный том, лежащий посреди стола, и пришел к закономерному выводу: самая лучшая блондинка королевства - ее величество королева Елизавета, а если все остальные заведомо хуже, то стоит ли тратить на них свое монаршее время?

_______________

Страница на СамИздате

---------------

Гера Симова