Староместская площадь. Они сидели на аскетической скамье у памятника Яну Гусу. Рядом шумели толпы туристов, слышались незнакомые акценты, диковинные наречия. За ними средневековой готикой красовался Тынский храм, перед ними чудила астрологическими изысками непонятных циферблатов башня Ратуши. И баловался первой жарой май, баловался лёгкими юбками ветер, а в их высоких пластмассовых пивных бокалах баловались сами с собой пенные пузырьки.
- Я ничего не знаю о тебе, - с некоторым удивлением проговорила Аля. - Ведь совсем...
- Спрашивай, - улыбнулась Наташа. - Я отвечу.
Аля знала толк в откровенностях. Ей и самой доводилось произносить эту фразу: "Спрашивайте, отвечу", - и получать в ответ безнадежное молчание. Потому что спрашивающий понимал: она ответит правду... После которой - всё.
Но тут... Как открыть новую книгу любимого автора!
- Любимый цвет?
- Багровый.
- Что?!
- Ну, назови его - вишнёвым. Тёмно-красный, темнее венозной крови, но не сумеречный, не тусклый... Не обесцвеченный тьмою, а насыщенный ею.
- Ты любишь темноту?
- Нет, - она чуть покачала головой, - сумерки. Раньше любила поздними вечерами бродить по парку.
- Раньше?
- Теперь не погуляешь.
Аля смолчала: очередная группка туристов оказалась совсем рядом, и громкий итальянский щебет девушки-экскурсовода заглушил бы любую её реплику. Итальянского она не знала и разбирала только отдельные слова: inquisizione, pontefice...
"Кто ж тогда был - понтификом? Не буду вспоминать".
Она покачала головой, и какой-то знойный старикашка огорчённо вздохнул. Он смотрел на неё? Оказывается, и она? Стало смешно. И Наталью развеселила вся эта кутерьма, она подняла со скамейки свой бокал и отхлебнула пива. Хороший повод. Аля сделала глоток тоже и опять улыбнулась: у старика дёрнулся кадык - ему очень хотелось пить. Ему хотелось посидеть с пивом на скамейке, хотелось чтоб рядом бойко чирикали славянские девушки. А он, вот, должен мотаться по солнцепёку и слушать про каких-то чешских еретиков.
Наконец, туристы отошли.
- Твоё любимое вино?
- Токай. А у тебя?
- Крымский мускат. Белый мускат Красного Камня.
- Слишком сладкий.
"Мускат?!"
- Твой любимый поэт?
- Я.
- Почему?!
- Поэзия - это поиск созвучия. А кто созвучнее мне меня самой?
- Но они - умели!
- Я умею тоже, - в реплике Натальи не звучало хвастовство - только спокойная констатация факта. - И я слишком про них всех знаю. Мне это мешает.
- Пушкин?
- Ой, не надо! Ты знаешь, что после смерти он оставил долгов на три своих годовых дохода? Из которых чуть ли не половина - продул в карты? Что он у беременной в поздних сроках жены требовал деньги на проституток? Да и его последняя дуэль - это в чистом виде кармическое эхо за... за "полумилорда".
- Лермонтов?
- Абсолютно мерзкий характер. Из-за него и погиб. Бабушкин сынок! Вырастила... Он привык, он сжился - срастился! - с абсолютной безнаказанностью... Кем надо быть, чтобы, стоя против влюблённого в него, доведённого им до истерики мальчишки, у которого в руке -наведённый на него пистолет, процедить: "Я в этого болвана стрелять не буду". Мальчишка и выстрелил.
- Мальчишка?
- Мартынов чуть младше Лермонтова. А поэту было двадцать восемь. Комсомольский возраст.
- Блок!
Наталья замолчала.
"Я попала на личное? - изумилась Аля, - с Блоком?!"
- Видишь ли...
- Говори!
- Я боюсь его.
- Что?!
Подошла очередная экскурсия. Русские. Но точно такие, как итальянцы - тоже ухоженные, тоже разновозрастные... Но... У наших не фигурировало никого из категории - "за шестьдесят". И гидесса, в чьей речи забавно уживались выражения: "у нас, в Праге..." и "у нас, у русских" - тоже была ухоженной, спокойной, уверенной, уверенной в своём статусе, в своём профессионализме, своей безопасности... И... Она выполняла свою работу, а не искала своего шанса. У них, в Праге, это было привычно, даже у наших - русских.
Она говорила:
- ...Прага переполнена мистикой. Во многом потому, что инквизиции не везло в этом городе: и приговорённых ею спасали у самого костра, и самих инквизиторов больно и обидно побивали... Но именно смерть Яна Гуса особенно всколыхнула Чехию. Именно тогда доминиканцев, из числа которых набирали этих изуверов, изгнали из страны, уничтожили их монастырь и, отобрав их двор у Староместских мельниц, передали его в аренду пражанину Влашеку за издевательские 22 коп чешских крон... - девушка улыбнулась: знай "наших"! - и продолжила: - А теперь перейдём непосредственно к мистическим местам... Еврейский квартал, голем, призраки прекрасных евреек... Сейчас мы выйдем к границе еврейского квартала. Во времена средневековья его защищала стена...
Экскурсовод повела свою ватагу к монастырю Святого Микулаша... А Аля повернулась к Наташе.
- Блок! Почему?!
- У тебя есть любимые кошмары?
"При чём здесь?..."
- Что я падаю, что меня кусает змея, что за мной гонятся...
- А у меня был: что сон, который мне сниться - не сон.
- Как это?
- Чаще всего он начинался с того, что я просыпалась. Вроде бы, просыпалась... Или, вроде бы, никак не могла заснуть. Я уже знала: дальше - сон. И в очередной раз не верила в это, пыталась доказать себе... Пыталась определиться...
Она замолчала. Аля молчала тоже: она что-то вспомнила, что-то подобное... Вспомнила!
- Солярис! Книга, а не фильм - Крис Кельвин!
- Да, - усмехнулась Наташа. - Он, там, какую-то математическую константу сам сосчитал и проверил по справочнику. Так как сошлось - убедился, что не сон, не бред вокруг, а явь... Я тоже... У меня же в школе по алгебре пятёрка была, так что я раз тоже села за стол, разложила в ряд функцию синусов и сосчитала синус ноль-пяти. Получилось тридцать градусов... По таблице Брадиса проверила - сошлось.
- Постой! - Аля в школе тоже была почти отличницей. - Наоборот - это синус тридцати градусов равен одной второй!
- Вот-вот,- опять улыбнулась Наташа, и ещё раз повторила: - А у меня со справочником сошлось.
- И при чём здесь Блок?
- Ещё подобное есть у Достоевского. Помнишь, Иван Карамазов всё пытался доказать себе, что его поганый ему лишь чудится?
- Да-а... Но Блок?!
- Ты первый его том внимательно читала?
- Нет, - покачала головой Аля, - слишком много стихов. Непонятных стихов. Наивно зашифрованных... Как там? "Пять тёмных изгибов" - пять переулков, по которым он прошёл, следуя за своей Любочкой...
- Не "тёмных" - "сокровенных" И не переулки - трамвайные линии:
Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастные во мгле
Пять стенаний вдохновенных.
- И?
- Уже после... Когда мои кошмары благополучно ушли, я случайно открыла его "Стихи о прекрасной даме" и... И узнала...
Она замолчала. Аля не стала ей помогать - она молчала тоже.
- Он тоже никак не мог определиться, он тоже не мог доказать себе, поверить себе... Один из лейтмотивов начала книги: "но страшно мне: изменишь облик ты".
- И что? Что здесь страшно - тебе?
- "Трилогия вочеловеченья". Понимаешь, его книги - это как он стал человеком. Превратился в человека. Из кого?
Она опять замолчала.
Подошла ещё одна туристическая группа, опять: "Ян Гус", "папа", "мистика". Ушли.
- Блок поверил - и стал. А потом всю жизнь опять возвращался к человеческому существованию. И ведь вернулся. Вернулся - и умер. А я - не поверила.
Ещё одна группа. Опять - "инквизиция". Опять молчание.
- А те "изгибы сокровенные" - вовсе не шифрация. Это переулки с трамваями - морок, действительность же:
Пять изгибов вдохновенных,
Семь и десять по краям,
Восемь, девять, средний храм --
Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней -- средний храм --
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
С воскуреньями богам.
Улыбнулась:
- Он тогда совсем ещё не умел писать - вот и здесь... Сплошная брюсовщина какая-то... Потом, в двадцатые, он пытался переделывать свой том первый, но бросил... И вернул первоначальное. Потому что главное в "Стихах о Прекрасной Даме" - не поэзия, а свидетельство. Свидетельские показания, данные под присягой: "Меж десяткой и девяткой - средний храм".
- А ты?
-... Ему и потом показывали, его и потом иногда пускали... А я... - она переждала очередного экскурсовода и оборвала тему: -Я не хочу больше о нём.
"Что ж..."
- Марину ты не боишься?
- Терпеть её не могу!
- Почему?!
- Потому что так нельзя:
Заповедей не блюла, не ходила к причастью.
Видно, пока надо мной не пропоют литию,
Буду грешить - как грешу - как грешила: со страстью
!
Это в стихах красиво, а в реальностях... Грех - это к примеру, то, что она сделала со своими детьми... Бросила на смерть одну дочь, обрекла на лагерный ужас другую, развратила вседозволенностью сына...
- Замолчи! - закричала Аля.
По счастью, подошла ещё одна экскурсия, так что обеим девушкам, и в самом деле, пришлось помолчать...
И опять же, только с немецким акцентом, всё те же слова: Jan Hus, Pontifex, inquisition... Только вместо щуплых стариков-итальянцев - взращенные на свиных сосисках и баварском пиве солидные бюргеры и их увесистые фрау...
Отошли.
- Ну вот, сказано же... - проговорила Наташа. - Меня в детстве родители водили в театр. Сами бы они не выбрались, но культурный поход с ребёнком - это святое.
Аля невольно улыбнулась: её выводили тоже. Сначала - в зоопарк, позже - в театры. Московские музеи она обошла со своим мальчиком: дёшево же, и служительницы не мешали целоваться.
Наташа с облегчением выдохнула и продолжила:
- И вот запомнилось... "Дон Жуан или любовь к геометрии". Представляешь - с Андреем Мироновым! Уж и не помню. причём там геометрия, а дон Жуан проказничал себе с красотками, пока не нарвался на профессионалку - на двух: на содержательницу борделя и её любимую шалаву. И... И пропал дон Жуан для всего бабьего царства. Так вот, эта старуха своим девчонкам втолковывала... Удержалось же в памяти! "Поэтому я всегда вам говорю: не говорите о литературе, когда раздеваетесь! И не носите цветного белья!"
- Но мы же сейчас не раздеваемся... - пробурчала Аля.
- А почему?
Когда следующая экскурсия подошла к памятнику национального героя Чехии, на той лавочке уже устроились другие. И опять возвышались полные светлого пива бокалы - пластмассовые, конечно же. Но теперь рядом была и закуска - тлаченка... Это заливное мясо. Из свинины чаще всего.
