- "А по его горизонтам стояли две армии. И ждали...", - тихо повторила Тина.
На улице погода никак не могла решить, что это - ещё одна поздняя оттепель или уже пришла весна, к настоящему теплу всё это или к последним морозам, к пасмури или к метели... И сверху капало, а внизу похрустывало неубранным кое-где ледком. И то ли дождь ещё притворялся последним снегом, то ли снег, не добравшись до земли, обращался туманом.
На улице было неуютно, как в квартире, из которой только что уехали гости, и надо уже возвращаться в будни - начинать уборку. На улице было, как утром с постылой любовницей, а здесь...
Пристанище...
Здесь не разнеживало домашним уютом, домашним теплом, домашней расслабленностью. Здесь были бы неуместны домашние тапочки и халаты, а словно бы - смокинги и декольте. Но ощущение безопасности... Словно бы бродяги сдали на входе свои шпаги и сюрикены, свои склянки с ядом, свои магнумы, узи и светошумовые гранаты и приготовились к празднику, приготовились... Приготовились к встречам, приготовились к чуду. Приготовились к роковым свиданиям...
Искательница приключений,
Искатель подвигов
...
Ещё прошлой осенью здесь хватало свободных мест, но потом, когда я раз за разом пыталась застать здесь Ирину Дмитриевну, незанятых столиков становилось всё меньше и меньше, и вскоре уже начала опасаться, что, зайдя в очередной раз, останусь ни с чем, но местный метрдотель... метресса... как-то запомнила меня и уголок мне находила.
Нашла нам и сейчас.
Я закончила читать про ущелье заполненное водопадами и радугами, и Тина опять повторила последнюю строку:
- "А по его горизонтам стояли две армии. И ждали...", - и неожиданно жёстко добавила: - Не дождутся!
- Да, мне и самой уже хочется добавить, - улыбнулась я, - как... как в обеих армиях от напряжения дрожат колени, зудят зубы, чешутся кулаки, топорщатся перья; как над бесконечным номосом горит и никак не может догореть бесконечная заря; как миги обращаются секундами, секунды накапливаются в минуты, минуты каменеет часами; как истомляются руки, опускаются крылья, зарываются в грязь копыта; как, наконец, садится на кочку первая истомившаяся воительница; как первый бес тайком от сотника-дьявола хлебает, наконец, из запрятанной фляжки; как первая наставница сосланной бурчит: не завидую я тому нечистому; как номос доносит эти слова до противоположной армии, и первый друг сосланного бормочет: а я завидую; как заря всё наливается бесконечностью; а та, которая первая села - чего зря время терять: вечерний загар самый полезный - разделась, и кой-чего у неё прикрывало нынче лишь несколько перышек; а тот который выхлебал уже всю свою фляжку - уже дрался с друзьями за единственный бинокль, который, плюнув от сарказма, небрежно бросил на пенёк сотник; а жёлтая заря всё горит и горит, горит и горит, горит и горит...
Тина засмеялась и резко повернулась: за соседним столиком засмеялись тоже.
И говорила, и читала я негромко, да и джазовые вариации из невидимых динамиков скрадывали звуки посторонних компаний, но эта пара нас слышала. Больше - они нас слушали.
Это чувство - чувство публики, трудно объяснить, но, как женщина всегда знает, что на неё смотрят, так и тут, я давно почувствовала внимание слушателя. Слушателей. Как выяснилось - двух.
- Вы?! - изумилась моя подруга, а я всё ничего не понимала.
- Мы не к тебе.
И он повернулся ко мне, и он взглянул на меня, и он улыбнулся мне.
Бездна.
- Не пугай девочку, - раздалось сбоку.
Так шелестят берёзы, так падают звёзды, так светятся розы... Так дышит флейта.
- Она не любит, когда её называют девочкой.
- Я знаю.
Так... так посреди воробьиной ночи вспыхивает небо.
Она угрожает ему? Мне?! Что ж... Я нашла взгляд того, кто выглядел как мужчина... Поначалу ничего не происходило, потом фортепьяно в динамиках угасло и заместо - расцвёл саксофон, потом ясно услышалось биение сердца... сердец... трёх! Потом...
- Уймись, смертная! - не выдержала та, которая выглядела совсем как женщина.
Что ж... Можно выдохнуть и остановить танец молчаний.
- Говорите.
Выдохнула и она, а он сглотнул... Потянулся к своей чарке... Буркнул:
- За прекрасных дам!
Одним глотком выпил. Поморщился:
- Просил же заказать для меня водку! - и обернулся ко мне: - Всего лишь тройка слов: Сафо выражает нетерпение.
А белокрылая добавила:
- Обещала же... Обнадёжила... Выполняй.
Темноликий повернулся к свой спутнице, дотронулся до её обнажённой руки:
- Разреши, я сделаю ей подарок.
- За что?
Показалась ли мне проскочившая от её кожи в его ладонь искорка? Почудился ли запах озона?
- За Ждокла. Он обхохочется, когда я опишу ему его драку за бинокль. Такая классная визуализация!
В ответ раздался смех, ну, совсем женский:
- Интересно, а Айруне понравится, как за ней подглядывали?! Разрешаю.
- Эй, - возмутилась я, - я ещё посмотрю, принимать ли мне ваши подарки!
- Да кто ж тебя спрашивать будет? - раздался ангельский голосок.
- Я просто ещё скажу, - дьявольски усмехнулся другой, - скажу ещё одно слово, назову крестильное имя твой подружки - Устинья.
- И что?
Моя подружка только обречённо махнула рукой.
- Да, она представляется последними четырьмя буквам своего имени, - опять усмехнулся дьявол.
- А как ты думаешь, как зовёт её её старшая сестра? - опять улыбнулась ангел и встала. - Всего хорошего!
Они обнялись, затуманились воздухом, мраком - исчезли.
Я стояла, смотрела на ту, которая и мне представилась по последним четырём буквам своего имени, а потом просто выделила четыре первых:
- Уста?!
*
*
*
повествование про девочку Алю подходит к концу. Так как оно по времени подзатянулось напомню истоки:
"кафе" - Полет пчелы от яблоневого сада и до ладоней дам
(http://samlib.ru/e/elx_e_e/ala41.shtml)
"Ирина Дмитриевна", "Сафо" - Это уже стало ритуалом
(http://samlib.ru/e/elx_e_e/ala491.shtml)
"Тина", "белокрылая", "темноликий", "две армии" - В миг полуосени-полузимы