Рим, Константинова базилика
18 августа 1198

Когда-то на этом месте цвели сады цирка Нерона. От него, кстати, остался обелиск из Гелиополя, который и сегодня можно увидеть (и даже сфотографировать) на площади Святого Петра. Высокая каменная стела XIII века до нашей эры была привезена из Египта. Полтора тысячелетия простояла она в цирке Нерона, пока в 1586 году папа Сикст V не предложил архитектору Доменико Фонтане перенести обелиск на нынешнее место.

Здесь, на арене цирка, когда-то предавали мученической смерти первых христиан. Сюда в 67 году после судилища был приведен и апостол Петр. Петр попросил, чтобы казнь его не уподобляли Христовой. Тогда его распяли головой вниз. Святой Климент, тогдашний римский епископ, с верными учениками апостола сняли его тело с креста и похоронили в расположенном неподалеку гроте.

В 326 году Константин Великий, первый римский император-христианин, повелел возвести над могилой храм. Туда и были перенесены останки апостола. По имени великого императора храм получил название Константиновой базилики^[2].

Кроме постоянных прихожан, казалось, весь Рим собрался к сегодняшней вечерней службе. Оно и не удивительно - не каждый день на кафедру восходит сам наместник святого Петра. Мессер Лотарио Конти, граф Сеньи, граф Лаваньи, получивший при интронизации имя Иннокентия III, принял папскую тиару не слишком охотно. Но, взойдя на Святой престол, он на удивление энергично занялся делом возвращения тех христианских земель, что были утеряны на Востоке в результате победоносных походов Салладина. И вот, сегодня, как ожидалось, он произнесет вслух слова, что вновь двинут победоносное христово воинство в пределы Святой Земли. И уже никто не сможет противиться воле Господа нашего, возвращающего чадам своим законное их наследие. Слухи о предстоящей Вечере с самого утра растекались по рынкам, мастерским, передавались из уст в уста в лавках и на площадях.

Да и сама базилика, казалось, преобразилась. Горели все семьсот настенных свечей и ламп, заправленных оливковым маслом. Потолочные канделябры, даже огромный, на 1370 свечей, подаренный в VIII веке папой Адрианом I, были зажжены и ярко освещали лики святых в самых укромных и труднодоступных уголках.

Те, кто не сумел попасть внутрь, разместились на привратной площади и, затаив дыхание, вслушивались в звуки, доносящиеся через широко открытые соборные врата. Вот прозвучали положенные пять псалмов с антифонами, Capitulum, Гимн, Песнь Богородицы. Служба плавно подошла к завершающей молитве дня, когда голос Понтифика вдруг удивительным образом усилился, и над площадью полетели давно ожидаемые, но все равно необычайные, будоражащие самую суть слова.

- И вот наследство ваше перешло к другим, дома ваши у чужеземцев, пути Сиона сетуют, что нет идущих на праздник, враги его стали во главе, и Гроб Господень, которому пророк возвестил в будущем славу, осквернён и обесславлен нечестивыми.

Площадь воистину окаменела. То, о чем люди даже шепотом не смели сказать друг другу, было во всеуслышание сказано наместником святого Петра. Известия из Святой земли о поражениях христовых воинов и потере Иерусалима поколебали, казалось, сами основы жизни и веры. А великие надежды, пробужденные свершившимся было обретением Гроба Господня - что сулило скорое исполнение всех святых пророчеств - сменились бездной недоумения и отчаяния.

Как, как может святое воинство не одолеть нечестивых?! Разве не на нашей стороне небесные рати и сонмы ангелов Господних?! А как же истинная вера?! Неужто...?!

И вот сегодня тот, кто единственный из всех живых непогрешим, даст, наконец, ответы на все вопросы, утешит муку, возвестит путь из гнетущего непонимания. Тысячи бледных от волнения лиц, тысячи устремленных в створ ворот глаз, ни дуновения, ни звука, и только мерно падающие в толпу слова...

- Ныне же князья наши, увёзшие обратно во вред нам славное воинство Израилево, наслаждаются распутной любовью, обременённые преступлениями и богатством. Они преследуют друг друга с неумолимой ненавистью, и покуда тщатся они отомстить друг другу за причинённые обиды, никого из них не трогают обиды, причинённые Господу; не слышат они, что уже поносят нас враги наши, говоря: 'Где же бог ваш, который ни себя, ни вас не может спасти от наших рук?'

Будто один огромный вздох пронесся из конца в конец привратной площади, истаивая в сходящихся к площади узеньких улочках. Напряжение, достигшее, казалось бы, высшей точки - когда еще немного, и душа разорвется от невыразимого волнения - внезапно еще усилилось. Ибо, Господь свидетель, невыносимые, мучительные слова терзали одною адской пыткой сердца каждого пришедшего сегодня на площадь святого Петра.

А голос понтифика все бил и бил неистовым набатом!

- Вот уже оскверняем мы святыни ваши; вот уже простираем нашу длань на самые вожделенные ваши владения и с прежней силой ведем натиск и наперекор вам забираем земли, в которых вы замышляли ввести веру вашу. Так, где же Бог ваш? Пусть он проснётся и поможет вам, будет защитником и вам и себе!

Те, кому нашлось место под сводами базилики, видели мокрое от слез лица папы Иннокентия III, и точно такие же слезы текли из глаз каждого, кто пришел сегодня на площадь. Однако жгучая влага не мешала понтифику говорить все дальше и дальше. И вот уже высохли глаза слушающих, распрямились спины, а на место смертной муки в сердца пришла неистовая решимость.

- Обретите же, сыны, дух мужества; возьмите щит веры и шлем спасения и, укреплённые не столько числом и силой, а скорее духом Господа нашего, которому нетрудно спасать нас и в большом и в малом, помогите по мере сил ваших тому, кто дал вам жизнь и пропитание.

Последовавшие затем слова молитвенного обращения к Господу нашему и заключительное Amen словно отпустили туго свернутую пружину, доселе сдерживаемую лишь нечеловеческой волей стоящего за кафедрой человека. Аллилуйя! Слава! Осанна! Крики, клятвы, смех, плач, братские объятья, поцелуи - все смешалось во что-то невообразимое. Люди, грубо отесанные камни площади, ветхие стены базилики, звездное небо над головой и даже слова благословления на выход из храма, звучащие с кафедры - ничто уже не имело значения, ибо сплелось в единый электрический разряд восторга и преклонения.

Отсюда, с этой самой площади, начнется новый, четвертый и последний поход в Святую Землю. И никакая сила уже не удержит святыни веры в руках нечестивцев! Тысячи дыханий слились сегодня на Площади Святого Петра в одно дыхание, и тысячи уст с невозможной, немыслимой мощью даже не повторяли вслед, а произносили вместе со стоящим за Кафедрой наместником трона Святого Петра:

Славься, славься Господь,
В наши сердца ты дух вселил,
Силой вечной любви
Всех нас объединил...

***

Россия, наши дни.

Разорвавший тишину крик затих, и черные, исполненные безграничной печали, глаза господина Гольдберга уставились на стоящего за кафедрой мужчину.

- ... шу мать, чтоб вы были здоровы! Если вам так не с кем поговорить, что для этого сгодится даже пожилой, не первой свежести еврей, то совершенно не обязательно привязывать его к стулу. Это мой дедушка умудрился сбежать из гестапо и три года партизанил в Белоруссии, - мне такое уже не по силам. Так что, можете смело отстегивать ваши сраные ремни...

С каждым словом речь почтенного историка становилась все эмоциональней, довольно быстро выйдя за рамки принятого в научных дискуссиях лексикона. Что, к сожалению, не позволяет нам привести текст выступления целиком, несмотря на все его многочисленные достоинства. Справедливости ради нужно сказать, что весьма значительные вкрапления обсценной лексики не только не затемняли общего смысла сказанного, но даже наоборот - подавали его намного более ярко, выпукло, рельефно, в полном соответствии как с окружающей обстановкой, так и с душевным настроем Евгения Викторовича. Настрой же был, по волне понятным причинам, далек от идиллического.

Его сосед не произнес за это время ни слова. Лишь вздутые вены предплечий подсказывали, что в настоящий момент он пробует на прочность притягивающие его к креслу ремни. По-видимому, их качество оказалось на высоте, поскольку спустя пару секунд господин Дрон откинулся на спинку кресла и даже расслабился. Вот только взгляд серо-голубых глаз, устремленных на фигуру в противоположном конце комнаты, не сулил той ничего хорошего.

- Успокойтесь, господа, успокойтесь! - Их таинственный пленитель вышел из-за кафедры и остановился в паре метров от прикованных к полу кресел. - Ровно через одну минут вы будете освобождены от креплений. Они и нужны-то были лишь для того, чтобы избежать эксцессов пробуждения. К сожалению, оно всегда сопровождается довольно мучительными переживаниями, каковые могли бы спровоцировать вас на самые необдуманные поступки. - Мужчина взглянул на своих невольных собеседников и, довольно кивнув головой, продолжил. - Сейчас вы уже полностью пришли в себя, и ремни не нужны. Единственное, о чем бы я хотел вас попросить, это уделить мне после освобождения десять-пятнадцать минут вашего времени. Я должен сообщить вам нечто, весьма важное.

- А если мы просто встанем и уйдем? - вступил, наконец, в беседу господин Дрон.

- Что ж, - сухо улыбнулся его визави, - тогда вы так и не узнаете, что означала та картинка, что вы увидели перед тем, как потерять сознание...

Некоторое, пусть и не вполне еще ясное, понимание отразилось на физиономиях сидящих в креслах собеседников. Они переглянулись, кажется, впервые обратив внимание друг на друга, и вновь устремили взоры на спикера их небольшого сообщества.

- Вы имеете ввиду... - начал было Евгений Викторович.

- Да, - не дал ему договорить человек в темно-синем. - Изображение земного шара, пронизанного золотистыми червоточинами. Ведь именно оно было последним, что вы увидели перед тем, как очнуться уже здесь, не так ли?

Господин Дрон на мгновение прикрыл глаза, и последние минуты этого дня, предшествующие пробуждению уже здесь, пронеслись перед ним. Вот он с трудом уходит от укола во внутренний сектор из шестой позиции, выставив восьмую полукруговую защиту. Вот пытается атаковать удвоенным переводом.... Безуспешно! Маэстро Манджаротти, приглашенный им в клуб из Милана для проведения мастер-класса, легко контролирует его клинок, ни на секунду не прерывая касания. Огромный двуручник порхает в его руках и выписывает бесконечные восьмерки вокруг меча противника ничуть не хуже, чем у нависающего над ним, словно башня, Капитана...

...Вот клубная сауна, где после окончания семинара слегка разомлевший маэстро разбирает ошибки своих русских учеников. - Се-е-рджио, - чуть картавя тянет он на родном итальянском, радуясь как ребенок, что в этих снегах есть хоть один человек, с кем можно поговорить без этого отвратительного английского. - У вас отличная техника. У вас превосходные, да что там - фантастические физические данные! Скорость, глазомер, реакция - для человека за пятьдесят просто невероятные. Но вы слишком сильны, - итальянец сокрушенно качает головой. - Ваша сила губит в вас фехтовальщика. Вы слишком хотите навязать противнику свою партию. И думаете, что ваша техника и ваша сила в этом помогут. С неопытным противником - да, помогут.

Несколько глотков столь полюбившегося учителю русского кваса, и он продолжает. - Но навязывая свою партию опытному мастеру, вы сами рассказываете ему о себе. О своих сильных и слабых сторонах. О своих привычках и тактических предпочтениях. О том, чего от вас ждать и как вас победить. - Маэстро шутливо качает пальцем перед носом уставшего Дрона и воздевает его горе. - Контроль клинка противника - в этих трех словах вся философия фехтования! Контролируйте вражеский клинок, и он сам расскажет вам, как победить его обладателя. Вы же...

Вот! В этот самый момент беззвучный черный взрыв сметает из глаз привычные очертания сауны, сметает продолжающего оживленно жестикулировать маэстро Манджаротти, сметает все привычные цвета, звуки и запахи. Лишь бесконечная чернота вокруг, испещренная точками бесчисленных звезд, и медленно проступающее 'во весь экран' изображение. Изображение земного шара, пронизанного золотистыми червоточинами. А потом все гаснет...

Господин Дрон повернул голову вправо и встретил слегка очумевший взгляд господина Гольдберга, явно переживающего последние минуты, предшествующие попаданию в эту комнату. Да и поверьте, было от чего очуметь! Круглая 'римская' аудитория родного факультета все еще стояла в глазах несчастного доцента, а звуки собственного, доходящего до последних рядов, голоса до сих пор звучали в его ушах.

- Увы! - вдохновенно вещал он с кафедры, не подозревая еще ни о чем таком, - сколь печальна была эта утрата для императора Анри и для всех жителей империи, французов и венецианцев, - лишиться из-за несчастного случая такого человека, одного из лучших сеньоров, одного из самых щедрых, одного из лучших рыцарей на свете! И произошло это несчастье в год от Рождества Господа нашего 1207-й.

Столбики пыли весело плясали в ярких лучах бьющего из-за портьер майского солнца. А хорошо поставленный голос доцента Гольдберга, гулко отражаясь от закругленных стен аудитории, уверенно выводил повествование на финишную прямую.

- Так заканчивает свою 'Историю завоевания Константинополя' Жоффруа Виллардуэн, маршал Шампани и самый известный хронист четвертого Крестового похода. Мы же добавим, что четвертый поход фактически положил конец истории крестоносного движения в том виде, в каком его провозгласил знаменитый соотечественник Виллардуэна папа Урбан II.

Великий призыв, обращенный с площади Шан-Эрм 'к людям всякого звания, как конным, так и пешим, как богатым, так и бедным' и требующий 'поспешить на выручку наших братьев, проживающих на востоке', был окончательно забыт. А грандиозный порыв, в течение целого столетия бросавший десятки тысяч воинов христовых на освобождение Святых мест и Гроба Господня 'из-под власти сарацин и язычников', оказался окончательно утрачен....

Доцент Гольдберг окинул орлиным взором аудиторию, привычно окунулся в восхищенные взоры прекрасной половины курса и, дождавшись, пока отзвучит звонок, поставил финишную точку.

- Именно лидеров четвертого Крестового похода, предавших саму идею крестового паломничества, обративших свое оружие вместо сарацин на единоверцев-византийцев и оставивших без поддержки крестоносные королевства, созданные по результатам первых трех крестовых походов, следует винить во всех последующих военных катастрофах. Катастрофах, в конечном итоге стерших королевства крестоносцев с карты Юго-Восточного Средиземноморья.

- Вопросы? Вопросов нет, - довольно заключил он, радуясь наконец-то закончившемуся учебному году. - В таком случае позвольте пожелать вам удачной сессии, хорошего лета, и до встречи в следующем семестре.

Евгений Викторович протянул руку, чтобы выключить проектор, и в это мгновение беззвучный черный взрыв смыл из его глаз круглую римскую аудиторию, столь же круглые коленки Машеньки Берсеневой, давно и небезуспешно строящей глазки любимому лектору, пляшущие в лучах майского солнца столбики пыли... Лишь бесконечная чернота вокруг, испещренная точками бесчисленных звезд, и медленно проступающее изображение земного шара, пронизанного золотистыми червоточинами. А потом все погасло...

Господин Гольдберг повернул голову налево, встретил понимающий взгляд соседа, затем оба, не сговариваясь, повернулись к сидящему перед ними хозяину дома.

- Отвязывайте, - прервал возникшую паузу господин Дрон. - Мы выслушаем то, что вы имеете нам сказать.

***

Остров Риальто, Palazzo Dukale^[3]
19 августа 1198 г.

Когда в 810 году Аньелло Партечипацио, десятый дож Венецианской республики, выделил для перенесенной из Маламокко резиденции небольшой безымянный островок с видом на Бачино ди Сан Марко, его фантазия едва ли простиралась дальше небольшой деревянной крепости, защищающей архипелаг от нападений с моря. Каковая к 812 году и была построена, вместе с примыкающим к ней домом дожа.

Через несколько лет к дому была пристроена первая базилика, посвящённая святому Марку, покровителю Адриатической республики. Дом пережил осады, пожары, убийства дожей. В конце десятого столетия от Рождества Христова резиденция был снова перестроена. Теперь это была грозная каменная крепость с башнями по углам, окруженная со всех сторон водой. Однако, неприступная для врагов, крепость не устояла перед пожаром 1106 года, после которого восстанавливать оказалось практически нечего.

Впрочем, гордые венецианцы, для которых море и самый мощный флот Средиземноморья служили к тому времени уже лучшей защитой, не нуждались более во рвах и крепостных стенах. Каковые и были снесены, а на освободившемся месте вознесся легкий, элегантный дворец.

Он, разумеется, ничем еще не напоминал то дошедшее до нас готически-мавританское чудо, что заложил в XV веке Филиппо Календарио. Но и тот Palazzo Dukale, что предшествовал в XII веке творению знаменитого capomaestro, служил откровенным вызовом трусливо прячущейся за крепостными стенами Европе.

Именно здесь, в Зале малых приемов резиденции главы республики Святого Марка, два человека увлеченно обсуждали только что привезенный со специальным курьером свиток. Люстры прославленного венецианского стекла, что столетие спустя примет гордое имя vetro di murano, бросали мерцающий свет на чуть желтый лист пергамента. Ярко освещая при этом аккуратно выведенные рукой переписчика опасные, ах какие опасные слова!

'...Он сбросил в море колесницы и войско фараоново, преломил лук сильных и смёл врагов креста Христова как уличную грязь, дав славу не нам или вам, а имени своему. Он славен в святых и дивен в величии, Он свершает чудеса и творит радость и восторг после плача и рыданий.

Датировано в Реатинском дворце, 18 августа 1198 от Рождества Христова'

Человек в темно-сером плаще с капюшоном, совершенно затеняющим черты лица, закончил чтение и отложил свиток в сторону. Эхо последних слов еще несколько мгновений металось над кораллово-красным паркетом африканского падука, и наступила тишина.

Его пожилой уже, но явно крепкий и энергичный собеседник прикрыл глаза и сплел унизанные перстнями пальцы.

- Надо же, восемнадцатое августа. Ваш великий предок, дож Доменико Сельвио мог бы вами гордиться, Себастьяно. Сегодня девятнадцатое, и не удивлюсь, если мы с вами - первые читатели папской буллы.

- Благодарю Вас, мессер. Сьер Антонио провел в море почти сутки, не смыкая глаз, чтобы незамедлительно доставить нам копию.

- Зная Вас, добрый Себастьяно, не сомневаюсь, что его труды на благо Республики будут достойно вознаграждены. Равно как и тех наших друзей, что позволяют быть в курсе последних новостей с ватиканского холма. Однако к делу. Итак, малыш Лотарио сделал свой ход. Как это там у него, - старик слегка запрокинул голову, вспоминая особо приглянувшееся место, - сам Господь наш Иисус Христос, который, умирая за нас, избавил нас от плена, теперь сам как бы пленён нечестивыми и лишён наследия своего... Прекрасно! Мне передавали, что юный граф Сеньи в бытность свою студиозусом Сорбоны и Болоньи превзошел всех своих соучеников успехами в философии, богословии и риторике. Верю, теперь верю...

Энрико Дандоло, сорок первый дож Республики святого Марка, поднялся, сделал несколько легких, почти неслышных шагов, помассировал виски, всегда нывшие к перемене погоды - еще одно недоброе напоминание о ранении в голову, некогда ослепившем его.

- Итак, призыв к новому крестовому паломничеству положен на бумагу, - продолжил он свои размышления вслух, - и вот-вот отправится в архиепископства и ко дворам всех христианских государей. Пройдет несколько месяцев, и тысячи закованных в сталь пилигримов заполонят дороги Европы, держа путь к италийским портам. Сколько ему сейчас, - дож на мгновение задумался, - тридцать семь? Прекрасный возраст, время надежд и свершений. - Теперь пауза, сделанная говорящим, была несколько дольше. - И, конечно же, ошибок - кто из нас от них застрахован?

- Вы подвергаете сомнению, мессер, утверждение святой нашей матери Церкви о непогрешимости Папы? - едва заметно улыбнулся его более молодой собеседник.

- Сохрани меня Господь, Себастьяно! Иннокентий III, как и все его сто семьдесят пять предшественников, безусловно, непогрешим. Но ведь грех и ошибка суть две разные вещи. Впрочем, я не силен в богословии. Тем более, что нам и без него есть теперь, чем занять наши бедные головы. - Энрико Дандоло снова помассировал виски, словно бы подтверждая только что прозвучавшие слова.

- Иннокентий вбросил в европейский котел камешек, который уже завтра-послезавтра обернется лавиной. Лавиной, сметающей все на своем пути. Храбрый встречает ее лицом к лицу и погибает. Трус бросается наутек и погибает тоже. Умный отходит в сторону и остается жив. Что само по себе уже немало, но это и все его прибытки. - Старый дож на несколько секунд задумался. - И лишь воистину мудрым удается направить ее мощь туда, где это более всего соответствует их целям.

Что ж, благодарю вас, мессер Сельвио, я услышал необходимое. Сейчас мне следует подумать.

***

Россия, наши дни.

... Отвязывайте, - прервал возникшую паузу господин Дрон. - Мы выслушаем то, что вы имеете нам сказать

Без какого бы то ни было звука или жеста со стороны стоящего перед ними мужчины дверь отворилась, и в комнату втек молодой человек, не намного уступающий габаритами почтенному предпринимателю. Несколько плавных, отточенных движений, и ремни повисли на подлокотниках, а юноша исчез из комнаты так же бесшумно, как и вошел. Слегка кивнув головой каким-то своим мыслям, господин Дрон проводил знакомое уже лицо внимательным взглядом и вновь обернулся к хозяину дома.

- Мы слушаем вас, господин...

- Меня зовут отец Андрей, - представился собеседник, усаживаясь на взятый у стены стул. - Впрочем, если вам удобнее, можете называть меня Николай Александрович. По роду своей деятельности я общаюсь больше с мирянами, так что это имя мне вполне привычно. Прежде, чем изложить суть событий, приведших вас в этот дом, я обязан задать вопрос. Пустая формальность, но все же...

Отец Андрей на секунду замялся и тут же продолжил:

- Слышали ли вы что-нибудь о седьмом дне Творенья?

Двое его собеседников недоуменно переглянулись:

- Сумасшедший, - красноречиво просигнализировал взгляд господина Гольдберга.

- Сектант, - молчаливо подтвердил его опасения господин Дрон.

- Нет-нет, господа, - поспешил не согласиться с установившимся вдруг взаимопониманием отец Андрей. Или все-таки Николай Александрович? - Я вовсе даже не религиозный фанатик и не сумасшедший, как вы только что подумали.

Оглядев вытянувшиеся физиономии своих собеседников, он вдруг весело расхохотался, разом утеряв добрую половину начальственной строгости и не менее четверти надменного аристократизма. - И, конечно же, я не умею читать мысли. Увы, столь ценный навык недоступен до сих пор даже нам. Но, простите великодушно, ваши мысли были написаны на лицах столь крупными буквами..! Что не прочтет их только слепой. - Николай Александрович достал откуда-то из недр костюма ангельской белизны платок и аккуратно промокнул углы глаз, удаляя оттуда вместе с выступившими слезинками и остатки веселья.

- Знаете, господа, пожалуй, я не буду вам ничего рассказывать. Нет-нет, - остановил он уже готового закипеть господина Гольдберга, - и не просите. Судя по всему, вы не из тех, кто способен поверить словам, даже самым убедительным. - Мельком глянув на одобрительный кивок почтенного депутата, отец Андрей продолжил. - Тем более, что мой рассказ может показаться убедительным только глубоко верующему христианину, а вы ведь таковыми не являетесь? Нет? Я почему-то так и думал.

- Таких людей, как вы, господа, можно убеждать только фактами, фактами и еще раз фактами. И лучше всего - предоставив возможность пощупать их своими руками. Так что, предлагаю сразу приступить к ознакомлению с фактической стороной случившегося с вами казуса. А уж потом, если потребуются пояснения, вы их непременно получите.

- И где находятся ваши факты? - с непроницаемым выражением лица поинтересовался господин Дрон. - И кстати, кто же все-таки такие эти самые 'вы', которым пока недоступен навык чтения мыслей? Судя по всему, многими другими навыками, недоступными людям, вы владеете? И лишь с этим - беда.

Хозяин дома чуть более резко, чем это подобает в приличном обществе, обернулся и внимательно посмотрел господину Дрону в глаза. Наткнулся в ответ на нескрываемую и совершенно беспощадную в своем спокойствии угрозу. Задумчиво хмыкнул, поняв, что проигнорировать вопрос не получится. Ибо уже проснулся, проснулся где-то в глубине респектабельного пятидесятилетнего владельца заводов-газет-параходов отмороженный на всю голову Капитан 'заводских'. От такого не отмахнешься - только договариваться.

- Убедительно, Сергей Сергеевич, убедительно ... Внушает! И все же об этом мы поговорим чуть позже, если наше сотрудничество сложится к обоюдному удовлетворению. Что же до фактов, то они за стеной, в соседней комнате, которая служит для нашей небольшой общины часовней. Прошу, - отец Андрей указал на дверь, которая тотчас открылась, и в нее вошли теперь уже двое молодых людей все тех же внушительных габаритов и все той же, столь знакомой господину Дрону, кошачьей пластики.

Юноши подошли к кресту, сняли его с кронштейнов и с видимой натугой вынесли из комнаты. Почтенный предприниматель охнул про себя. - Серебряная штуковина подобных габаритов должна была весить килограммов тридцать-сорок максимум. Для таких здоровяков - игрушка. Судя же по тому, как их, болезных, согнуло, весу там хорошо за центнер. Это ж из каких материалов такие крестики ваяют? - мелькнуло в голове у нашего героя. Но развить мысль не получилось, поскольку пару секунд спустя они уже пришли - всего-то и требовалось, что переступить порог их кельи.

Часовня оказалась квадратным помещением в два света и площадью порядка сотни метров. В центре возвышался из пола мощный швеллер с кронштейнами, на которые молодые люди крепили все тот же загадочный крест. По бокам два кресла - близнецы оставшихся в комнате со свечами, разве что без ремней на подлокотниках. Завершали композицию чуть выступающие из пола и очерчивающие вокруг креста идеальную окружность двенадцать полуметровых дисков, изготовленных явно из того же металла, что и загадочный предмет местного культа.

- Прошу, - указал на кресла отец Андрей, предлагая гостям занять места.

- И не подумаем, - столь же спокойно отозвался господин Дрон, сделав пару шагов назад, к стене. - Лично я не собираюсь облучаться неизвестно чем и неизвестно, с какой целью. Да и вообще - участвовать в неизвестных мне ритуалах, предполагающих контакт с артефактами из незнакомых мне материалов и неизвестной конструкции.

Отец Андрей задумчиво окинул взглядом могучую фигуру собеседника, оглянулся на непонятно как и когда появившуюся в противоположном углу часовни группу молодых людей, вылупившихся явно в том же самом инкубаторе, что и монтирующая крест пара, снова перевел взгляд на господина Дрона. Нет, теперь уже точно - на Капитана. Огромный, свирепый и очень недовольный хищник чуть сгорбившись стоял у стены, ожидая дальнейших действий хозяина всего этого непонятного заведения.

- Ох, Сергей Сергеевич, хлопот же с вами! - проговорил, наконец, отец Андрей, видимо приняв какое-то решение. - Мои уверения в абсолютной безопасности предстоящего ритуала прозвучат, надо полагать, впустую? - Уловив легкий кивок, подтверждающий высказанное предположение, он продолжил. - Хорошо, давайте разложим ситуацию на составляющие. И поговорим о фактах.

Итак, единственный бесспорный факт, с которым вы точно согласитесь, это получение вами двоими Знака - так мы называем изображение земного шара, пронзенного туннелями. Далее потеря вами сознания и появление вас здесь, в местной резиденции Ордена. Об Ордене потом, - тут же добавил он, заметив сделавшего мгновенную стойку господина Гольдберга. - Знак вы видели, сознание теряли, здесь оказались. Пока все соответствует действительности? Замечательно! Но есть и еще один факт, который вы пока не заметили лишь потому, что вам было просто не до этого. - Хозяин дома сделал паузу и явно через силу добавил. - Получившие Знак себе уже не принадлежат.

- И кому же мы теперь принадлежим, - с ледяной угрозой поинтересовался Капитан, - уж не вам ли, святой отец?

- Избави Бог, Сергей Сергеевич, избави Бог! Кто другой, а я бы точно обошелся без такого приобретения. Есть множество гораздо более элегантных способов самоубийства. Что вы скажете, например, о вскрытии вен? А? Термы с теплой, чуть пузырящей водой. Легкая музыка арфы. Лучшее вино из подвалов Нерона, присланное вместе со смертным приговором. Быстро розовеющие дорожки, тянущиеся по воде от самых запястий... - отец Андрей мечтательно закатил глаза и даже причмокнул от удовольствия, словно приглашая собеседников тут же, не сходя с места, насладиться столь изысканной возможностью. - Впрочем, оставим старика Сенеку в покое. И ситуация не та, да и мне вера самостоятельно уходить из жизни строго-настрого запрещает. Сергей Сергеевич, я ошибаюсь, или вы уже несколько успокоились и способны воспринимать мои слова без желания немедленно свернуть шею мне, мерзавцу?

Капитан сделал глубокий, при этом едва слышный вдох, выдох и, не меняя позиции, произнес.

- Продолжайте, Николай Александрович, мы вас внимательно слушаем.

- Так вот, о получивших Знак... Они принадлежат теперь той силе, что их инициировала. Инициировала самим фактом получения Знака. Подробности потом, - вновь остановил он вскинувшегося господина Гольдберга. - Если вы внимательно прислушаетесь к себе, то ощутите некоторое, пока еще очень неясное и слабое беспокойство. И это я вас сейчас ничуть не гипнотизирую, - мгновенно отреагировало он на подозрительный взгляд Капитана. - Хотите, я попрыгаю на одной ножке, чтобы разрушить гипнотическое воздействие, если вдруг оно было?

- Не нужно, Николай Александрович, продолжайте...

- А я все равно попрыгаю, - заартачился отец Андрей и в доказательство искренности своих намерений с самым невозмутимым выражением лица три раза подскочил на правой ноге.

- О цирковой карьере не размышляли? - чуть улыбнулся господин Дрон. - Я думаю, вас ждал бы немалый успех. Нужно только определиться с амплуа - рыжим или белым?

- Благодарю вас, Сергей Сергеевич, - все так же невозмутимо отвечал хозяин дома. - Я вообще-то довольно обеспеченный человек, для того чтобы искать дополнительных приработков на стороне. Да и должность командора Ордена отнимает довольно много времени. На репетиции может просто не хватить. Так на чем мы остановились?

- На слабом беспокойстве, которое мы должны ощутить, прислушавшись к себе. Кстати, вы правы, - после микроскопической паузы добавил почти уже успокоившийся предприниматель. - Если это не результат вашего гипноза, то что-то такое действительно есть.

- Ну, я же попрыгал, так что все честно. - Мужчины вежливо улыбнулись друг другу, и хозяин дома продолжил. - С течением времени это беспокойство будет усиливаться. Вы будете чувствовать все более и более настоятельную потребность что-то такое сделать, что-то чрезвычайно важное! Но вот, что именно необходимо сделать, вы знать не будете. Ибо получение Знака - лишь первичная инициация. Выбирающая из семи миллиардов человек - избранных. Тех, кому предстоит стать главными участниками в некоем начинающемся сейчас на Земле событии.

- Что это за событие, - торопливо добавил отец Андрей, - я сейчас даже не стану рассказывать, ибо мой рассказ прозвучит для вас бредом сумасшедшего... Н-да, так вот, чтобы узнать, что именно вам предстоит сделать, необходимо пройти вторичную инициацию, от которой вы, Сергей Сергеевич, столь героическим образом отказываетесь.

- И что же случится, если мы ее не пройдем?

- Примерно в течение месяца все усиливающееся беспокойство вас убьет, - пожал плечами отец Андрей. - А событие - поверьте мне, чрезвычайно важное для судеб всего человечества - останется без главных действующих лиц.

***

Рим, Patriarkio^[5]
19 августа 1198

Мессер Эррико Соффредо - пресвитер церкви святой Пресседо, кардинал, член Священной коллегии и папский легат - не первый раз входил в рабочие покои наместника Святого престола. Далеко в юности остались робость и возвышенное волнение от того, что находишься в средоточии власти всего христианского мира. К сегодняшним пятидесяти годам осталась лишь глубокая вера в Господа нашего, в правоту служения, которому он себя посвятил, и готовность отдать все без остатка во имя его торжества.

Великая истина, что именно на Церковь и ее главу возложено Господом сохранение божественного порядка в мире, ни разу, даже в мыслях, не вызывала у него сомнений. Ведь это же так очевидно - как только невежи и тупицы могут не понимать! - один Бог на небе, один папа, его наместник на земле. Воистину 27 тезисов Григория VII, объединенных им сто с лишним лет назад в Dictatus papae^[6] - суть лучшее, что один христианин может придумать для устроения жизни других.

В галерее Святых даров ему встретились кардиналы Филагатто и Сикконе из Конгрегации Богослужения и дисциплины таинств. Парочка поспешно поклонилась, стараясь не встречаться с Соффредо глазами:

- Laudetur Jesus Christus ^[7]

- Во веки веков. Аминь! - Удаляющиеся кардиналы возобновили прерванный, было, негромкий разговор, из которого острый слух мессера Соффредо уловил: ... любимчик Иннокентия ... цепной пес ... любому горло перегрызет за хозяина...

Болваны! Балласт, оставшийся от Целестина III, который Иннокентий все никак не соберется разогнать по окраинным епархиям. Надо же, они видят в нем всего лишь удачливого карьериста! А ведь происходящее сегодня определит судьбы христианского мира на столетия вперед.

Мессер Соффредо помянул нечистого, откровенно намекнув тому, что пора бы и прибрать, наконец, некоторых забывших о своем служении кардиналов, ну, или хотя бы подготовить для них сковородки погорячей, перекрестился и продолжил свой путь. - Воистину, - билось у него в голове, - со времен Григория VII не было еще на Святом престоле человека, настолько не уступавшего великому предшественнику своей волей, энергией, стратегическим видением целей. Человека, воспламененного той же самой страстью, и, несмотря на молодость, уже столь много сделавшего для ее удовлетворения.

Поэтому пусть что угодно шепчут у него за спиной завистники, Эррико Соффредо никогда и ни в чем не предаст Иннокентия III. Не из-за страха, и не из выгоды, а потому лишь, что никто лучшего него не смог бы споспешествовать главному делу каждого честного христианина - объединению христианского мира под властью апостольского Престола и возведению Града Божьего на этой столь грешной земле!

Войдя в покои, мессер Соффредо увидел, что Иннокентий не один. За конторкой стоял Пьетро да Капуа, кардинал-диакон церкви св. Марии на Виа Лата, и быстро писал под диктовку папы. Воспользовавшись тем, что оба отвлеклись на его появление, Доменико Соффредо склонился в поклоне:

- Deus vobiscum!^[8] Ваше Святейшество, сertissime mihi constat^[9], ваша вчерашняя литургия войдет в историю наравне с Клермонским призывом Урбана II. Вчера я плакал, кажется впервые за сорок с лишним лет.

- Et vobis^[10], мессер Соффредо, et vobis. И давайте на этом закончим этикетную часть. Располагайтесь поудобнее вон в том кресле, заранее прошу прощения, если оно окажется слишком роскошным для человека, всем нам подающего пример ревностного соблюдения апостольских заповедей. Мы с его высокопреосвященством закончим через несколько минут.

- Продолжайте сын мой. - Иннокентий III резко развернулся на каблуке, крутанул гранатовые четки вокруг запястья и, стремительно вышагивая вдоль выходящих во двор окон, продолжил диктовку:

'...дабы ты, кто, подобно апостолам, подвизался в дело благовещения, явил более обильные плоды проповедей, особо же в отношении освобождения провинции Иерусалимской, к чему прилагаем мы все усилия свои, и множественно бы получил таланты свои. И вручаем тебе, властью апостолической, всю силу, и в помощь и в совет сына нашего возлюбленного, Петра, кардинала-диакона Санта-Марии Виа Лата и легата престола апостольского, коего избрали мы особо для исполнения дела сего'

- Писано в Патриаркио, 19 августа одна тысяча сто девяносто восьмой год от Рождества Христова. - Иннокентий размашисто начертал свою подпись и вернул лист.

- Это письмо, мессер, вручите брату Фульку из Нейи. Его проповеди крестового паломничества давно уже вышли за пределы Иль-де Франс и вызывают вполне понятную ревность церковных иерархов. Святой престол просто обязан, detur digniori^[11], поддержать этого неутомимого подвижника в его трудах. На словах же передайте мое апостольское благословение на полное отпущение сделанных ранее грехов всем, кто примет крест и отслужит Богу в крестоносном войске не менее двух лет.

Иннокентий вновь развернулся на каблуках, обращаясь уже к обоим собеседникам.

- Итак, мессер Соффредо, мессер да Капуа, tres faciunt collegium^[12], и мы можем, наконец, обсудить наши ближайшие задачи. - Красные от постоянного недосыпа глаза обежали внимательно ожидающих его слов кардиналов. Затем Иннокентий повернулся и вновь продолжил свое стремительное хождение, отщелкивая каждое произнесенное предложение очередной бусинкой гранатовых четок.

- Апостольское послание с призывом к вызволению Гроба Господня из плена сарацин и язычников одобрено Священной Коллегией. И теперь многим ее членам, в том числе и вам, мессеры, предстоит дорога в архиепископства и ко дворам христианских государей, дабы донести до них волю Апостолского Престола. Засим нам останется только ждать. Причем, от германских князей и ждать-то особо нечего. Отправляя войско в Святую землю, Генрих VI - упокой Господи его грешную душу - два года назад выгреб оттуда все под гребенку.

- Английское и Французское королевства, вот что беспокоит меня более всего! - Папа сжал четки в руках так, что крепкая волчья жила, держащая на себе бусины, едва не порвалась. - Ричард Английский и Филипп-Август вцепились друг другу в глотку, pauper ubique jacet^[13], как два нищих за гнутый медяк!

- Ну, Ричарда нетрудно понять, - вступил в разговор мессер Пьетро. За время его пребывания сначала в гостях у Леопольда Австрийского, а затем у Генриха Гогенштауфена^[14], Филипп-Август успел прибрать к рукам немало из континентальных владений Плантагенетов.

- Да, да, да! Все так! Однако сегодня Ричард стоит уже под стенами Парижа и вполне способен заключить мир, сполна компенсирующий ему все понесенные убытки, включая выплаченные Генриху 150 000 крон выкупа. Ричарду придется остановиться, ибо английские и французские рыцари нужны сегодня у ворот Иерусалима! И позаботиться об этом предстоит Вам, сын мой.

Кардинал Пьетро да Капуа молча поклонился и поднял глаза в ожидании дальнейших распоряжений.

- Вам надлежит прибыть во Францию и в одном из городов юго-востока, еще не разграбленных этими нормандскими, аквитанскими и английскими головорезами, собрать ассамблею французского духовенства. На ней вы возвестите волю Святого Престола и огласите соответствующие инструкции - не буду на них останавливаться, поскольку вы сами более чем активно участвовали в их составлении.

- Далее... - Иннокентий остановился и промокнул лоб белоснежным платком тончайшего батиста. Беспощадное августовское солнце находило путь даже сюда, в самое сердце дворца. - ... далее вы встретитесь с графами Фландрии, Блуа, Болоньи и Тулузы. Эти вельможи фактически возглавляют целую коалицию французских владетельных господ, крайне не любящих своего короля, но зато втайне симпатизирующих Ричарду и страстно желающих оказаться его вассалами.

- Не рискуя открыто поднимать знамя бунта против законного сюзерена, они предпочитают, чтобы Ричард их честно завоевал - к чему, кстати, все и идет - и поэтому всячески препятствуют Филиппу-Августу заключить мир.

Папа остановился напротив своего легата и, в ответ на мелькнувший в глазах последнего немой вопрос, продолжил:

- Когда, как и под каким предлогом устроить эти встречи, я - зная вашу дальновидность и предусмотрительность в подобных вопросах - даже не обговариваю. Однако позиция Католической Церкви должна быть доведена на них в предельно ясной и жесткой форме. Мир, или хотя бы перемирие, нужны нам немедленно. И всякий препятствующий в этом, - в голосе Иннокентия зазвенела сталь, - будет немедленно отлучен, а его владение окажется под интердиктом.

- Когда же Вы убедитесь, что слова пастырского увещевания дошли до самого сердца возлюбленных наших детей... - Иннокентий сделал паузу, желая убедиться, что слова его поняты, - вот тогда, и только тогда Вы прибудете в ставку Ричарда Плантагенета и станете на коленях молить его о прекращении братоубийственного истребления христианами друг друга - в то время как Гроб Господень попирается пятою неверных.

- Полностью ли Вам ясна ваша миссия, мессер, или есть необходимость что-либо уточнить?

- Благодарю вас, Ваше Святейшество! - Кардинал-диакон поклонился, отступив на шаг к выходу. - У меня нет вопросов, и я готов, не медля, отправиться в путь.

- Нет, останьтесь пока, вы мне еще будете нужны.

- Теперь вы, Эррико, - голос Иннокентия потеплел, в нем явственно послышались отеческие нотки, словно бы родитель обратился к любимому сыну, надежде семьи и опоре в старости. Это могло бы показаться странным, учитывая, что 'отец' на целых тринадцать лет был моложе 'сына'. Но то, что кажется нам странным сегодня, ничуть не удивило бы любого современника описываемых событий. Ведь папа - наместник Отца небесного на земле. И значит, все мы его дети.

- Вам не придется совершать столь длительного путешествия, как брату вашему Пьетро. Но это - и все выгоды поручаемого вам дела. В остальном же, я опасаюсь, труды ваши окажутся намного сложнее, чем примирить двух расшалившихся коронованных детей. Ибо путь ваш лежит в Венецию. - При этих словах лицо папы потемнело, словно неизвестно откуда взявшаяся туча наползла вдруг на яркое солнце за окном. А напрягшийся было кардинал да Капуа с пониманием кивнул головой.

- Для доставки крестоносного воинства нужен флот. Боюсь, корабли Генуи и Пизы нам придется исключить из рассмотрения, поскольку эти два города находятся в состоянии ожесточенной борьбы. И все их военные силы, весь флот заняты только ею. Нет, - папа вскинул руки, - мы, конечно же, послали к ним наших легатов. И, я уверен, братья Петр и Грациан сделают все, что только в человеческих силах. Но, как вам наверняка известно, наши соседи по полуострову, увы, куда менее склонны к восприятию слова Божьего, нежели более простодушные и чистые сердцем северные государи.

- А это значит, - заключил речь папы мессер Соффредо, - что рассчитывать мы можем, к несчастью, только на венецианцев. Я слышал, посланцы Риальто не так давно посетили Рим?

- Да, - кивнул Иннокентий. - Некие Андреас Донато и Бенедикт Гриллони. Привезли ответ дожа на наше послание, объявляющее отлучение каждому, кто сотрудничает с сарацинами, поставляет туда металл, оружие, корабельный лес и самое корабли, пеньку, парусину, кто разбойничает вместе с ними на морских путях...

- И что же ответили эти разбойники? - с большим сомнением на лице поинтересовался кардинал да Капуа.

- Позвольте мне угадать, Ваше Святейшество, - кардинал Соффредо покосился на невесело ухмыляющуюся физиономию наместника Святого Петра. - Наверняка молили смягчить условия Святого Престола, поскольку де их исполнение приведет к полному разорению республики.

- Сын мой, - шутливо погрозил Иннокентий, - не занимаетесь ли вы по ночам чтением моей корреспонденции? А в общем, все так, - грустно заключил он, - за исключением лишь того, что не очень-то они и молили. По их пиратским рожам было видно, что отлучение волнует их значительно меньше, чем снижение торговых оборотов хотя бы на один процент. Венецианцев связывают с сарацинами старые и обширные торговые связи. И в них они заинтересованы намного больше, чем в освобождении Гроба Господня.

Иннокентий обернулся к окну, как бы любуясь панорамой Вечного Города, но глаза его были полуприкрыты, обращенный внутрь взгляд выдавал напряженное размышление.

- Нет, сын мой, - наконец произнес он, - увы, мне нечем напутствовать вас в дорогу. Это мессеру Пьетро мы могли дать четкие инструкции, ведь мысли европейских владык так предсказуемы, а поступки столь легко поддаются внешнему влиянию. Жители же Лагуны самого отца лжи научат искусству интриги. - Иннокентий быстро перекрестился. - Поэтому просто будьте моими глазами и ушами, смотрите, слушайте, интригуйте, где это возможно, взывайте, умоляйте, требуйте, грозите, лгите, подкупайте, убивайте, мы заранее отпускаем вам эти грехи, но ради всех святых не пропустите момента, когда потребуется решительное вмешательство!

Папа перевел дух и уже тише добавил, - в том, что он наступит, я не сомневаюсь. Помните, что бы ни случилось, венецианский флот с крестовым воинством должен прибыть в Святую землю! Что бы ни случилось!!! К сожалению, это все, чем мы можем напутствовать вас на прощание.

Иннокентий помолчал несколько мгновений, затем осенил Соффредо крестным знамением. - Храни вас Бог, сын мой, и удачи.

- А мы с вами Пьетро составим еще несколько писем ...

***

Остров Риальто, Palazzo Dukale
20 августа 1198

Малый Совет Республики Святого Марка собрался сегодня по настоятельному требованию дожа Энрике в полном составе. Большая гостиная, примыкающая к Залу приемов, легко вместила девять человек, представляющих лучшие венецианские семейства.

Здесь были те, чьи предки веками создавали богатство и мощь Светлейшей республики. У окна с видом на затянутую туманом лагуну расположился Аугусто Партечипацио. Это его пращур без малого триста лет назад организовал похищение мощей Святого Марка из рук неверных^[15]. С тех пор евангелист всегда покровительствовал Венеции, не раз спасая ее жителей из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций.

Пьетро Кандиано о чем-то негромко разговаривал с Витале Контарини. Пра-прадед Кандиано когда-то привел в Лагуну первый караван с пряностями, пройдя нанятыми кораблями вдоль всей Аравии, через Красное море, затем на верблюдах через пески Суэца, и вновь своими уже кораблями через родные воды средиземноморья.

А его младший брат Чезаре сумел дойти до самого халифа ал-Мути, покончившего, наконец, с бесконечными раздорами и разбоем в Халифате. И добился таки - уговорами, лестью, богатыми подарками - разрешения венецианским купцам на торговые операции в Египте. Так было покончено с посредничеством хитрых и жадных арабов, а казна республики стала еще быстрее наполнять полновесным золотом.

Вот Контарини резко возразил своему собеседнику, вскинув руки к потолку - явно призывая в свидетели всех святых - и начал что-то доказывать, быстро-быстро жестикулируя. В этом - все Контарини, нетерпеливые, быстрые, неспособные усидеть на одном месте. Семейство испокон веку имеет крупнейшие в Истрии и Далмации обороты по торговле живым товаром. Даже император всех варваров, Карл Великий (ха - 'Великий'!) не смог ничего сделать с их бизнесом, как ни пытался.

Казалось бы, чего еще желать?

Но нет, уже в этом столетии неугомонные Контарини сумели как-то договориться с начальством византийской патрульной эскадры, запирающей Проливы, и проложили дорогу через три моря, чтобы где-то там, в далекой Скифии, в устье реки Дон - ну что за варварское название! - создать новую факторию. Уже сегодня идущий оттуда товар составляет заметную долю в обороте, а ведь это фактически только начало! И грозные папские послания, запрещающие работорговлю им не указ. И правильно, кто может заставить свободного человека в свободной республике что-то делать против его воли!

Фальеры, Орсеоло, Морозини, Флабьянико, Дзиани, Мастропьетро...- по этим именам можно изучать историю Республики, но они и сегодня крепко держат в руках все нити управления тем огромным могуществом, что как-то незаметно и постепенно сосредоточилось в венецианской лагуне.

Покрытые изящной резьбой и позолотой створки распахнулись, впуская в гостиную Энрико Дандоло. Крепкий, несмотря на свои без малого девяносто, подтянутый, с навсегда въевшимся просоленным загаром - сорок первый дож Светлейшей республики направился к председательскому месту. Присутствующие - те, кто сидел - встали, в знак почтения к этому выдающемуся человеку.

Не тратя времени на предписанную дворцовым этикетом благодарственную молитву Святому Марку, Дандоло опустился на малиновый бархат кресла.

- Мессеры, благодарю, что сумели откликнуться на мое приглашение, хоть и прозвучало оно в неурочное время. Однако, новости, которые нам следует обсудить, слишком важны, чтобы медлить.

Дож положил руку на принесенный с собой свиток. - Здесь копия буллы Иннокентия III с призывом к повторному освобождению Иерусалима из-под пяты неверных. - В зале мгновенно установилась полная тишина, пока грубый - весь в деда - мессер Орсеоло не выразил общее мнение:

- Не было печали!

- Uno avulso, non deficit alter^[16], не преминул щегольнуть римской ученостью мессер Дзиани. - Мне казалось, после столь неудачно закончившейся экспедиции в святую землю, предпринятой Генрихом VI, мы на какое-то время можем забыть об этой проблеме. Тем более, сам Господь ясно высказал свое отношение к этому предприятию, послав Гогенштауфену лихорадку. Говорят, он выпил холодного вина в жаркий день, простудился и умер?

- Ничего себе лихорадка, - не унимался разошедшийся Орсеоло, - после которой почти два месяца исходишь поносом^[17] и умираешь от страшных болей в животе! Передайте мои поздравления мессеру Сельвио, мы все у него в долгу!

Лицо старого дожа, казалось, ничуть не изменилось, но в зале как будто резко похолодало.

- Мессер Орсеоло, мы все ценим ваше живое участие в делах Республики, но сегодня Совет обсуждает не прошлое, а будущее Лагуны.

- Прошу прощения, мессер, - опомнился оказавшийся вдруг в одиночестве Орсеоло, - просто мне совсем недавно доложили детали этой прошлогодней истории, и я хотел бы... - замявшийся Орсеоло вынул из кармана свернутый вчетверо лист бумаги и протянул его дожу. - Это вексель на предъявителя. Пять тысяч серебряных денариев. Мессер Сельвио может получить их в любой момент и в любой конторе нашего торгового дома. - Орсеоло оглядел членов Совета и уже более твердым тоном добавил, - полагаю, нам следует поощрять столь удачные инициативы...

- Несомненно. Впрочем, каждый член Совета вправе иметь собственную позицию по данному вопросу, - Энрико Дандоло встал, благо этикет не требовал от членов Малого Совета непрерывного многочасового сидения. Чуть покачивающаяся походка явно показывала, что грозный дож все еще чувствует себя на палубе боевой галеры, хотя уже много лет не видит даже собственных рук.

- Им потребуются корабли. Кроме нас сегодня никто больше не в состоянии предоставить флот, способный перевезти целое войско. Готовы ли мы, мессеры, перевезти войско крестоносцев в Палестину, Сирию, Египет, или куда они еще там решат? - Дандоло прошел мимо стола заседаний к окну, вернулся назад. - Этот вопрос нам зададут не раньше, чем через полгода. Но ответ нам нужно готовить уже сегодня. Ибо любой ответ Республики, - голос дожа стал чуть громче, - требует подготовки.

- Палестина, Сирия, Египет! - Себастьяно Морозини вскочил со стула. - А за рыцарями придут купцы! Имперцы, французы, англичане... И что?! Мы, которые многие десятилетия торили пути на юго-восток, обживали их, обустраивали, договаривались с одними разбойничьими шайками, чтобы они очищали море и пески от других... Мы, которые заваливали дорогими подарками халифов, а теперь еще и султана - теперь мы по собственным дорогам должны будем бегать наперегонки со всякими ... - Мессер Морозини, не в силах совладать с нахлынувшими чувствами, рухнул обратно на стул.

- Теперь жди очередной папской буллы о запрете торговли с сарацинами, - меланхолично, в никуда проговорил Флабьянико. - Все, как всегда: лес, корабли, парусина, пенька, металлы, оружие... А у меня как раз несколько больших контрактов на далматскую сосну.

- Да подтирались мы этими буллами, и будем подтираться, - снова встрял Ореоло, что ты Флабьянико, как маленький! Я вообще не понимаю, что нам мешает просто отказаться от перевозки войск? Ну, что они могут сделать?! - Мессер Орсеоло нахмурил кустистые брови, зло сверкнул глазами. - С берега нас не взять, а море - наше!

- Еще двести лет назад, - все столь же меланхолично ответил Флабьянико,- когда земли Республики ограничивались Лагуной, это был бы наилучший выход. Но сегодня наши владения тянутся по всему адриатическому побережью. - Мессер Флабьянико лениво шевельнул кистью, полюбовался на тщательно отполированные ногти, чуть слышно вздохнул. - Белла Венгерский уже отнял у нас Задар. Вы готовы, мессер, позволить разъяренным нашим отказом крестоносцам помочь ему отнять все остальное?

- А ведь на этот раз у них может все получиться... - вступил в разговор ранее что-то напряженно обдумывающий Джованни Фальер. Иннокентий выбрал на редкость удачное время. Салладин мертв. Его сыновья и его младший брат увлеченно режут друг друга, пытаясь 'по справедливости' поделить оставшиеся без вождя земли. - Фальер широко улыбнулся, как бы сочувствуя ведущейся наследниками Саладина справедливой борьбе. - С караванами из Акры и Тира приходят известия одно занятнее другого. Аль-Адиль^[18] отнял Дамаск у Аль-Афдала^[19] .

Скептические улыбки собеседников тут же указали оратору, что это для них далеко не новость. Но тот, нимало не смущаясь, продолжал.

- По словам Ибн аль-Асира... а вот ему, - Фальер поднял вверх указательный палец, - я склонен верить более, чем кому-либо, - его господин предался алкоголю и наслаждениям гарема. Затем, выпнутый дядей из Дамаска и мучимый раскаянием, он отправился было в крепость Сархад - дабы посвятить жизнь молитвам и медитации. Но тут, - улыбка мессера Фальера больше походила уже на волчий оскал, - на редкость удачно свалился с коня и сломал шею Аль-Азиз^[20], отхвативший при дележе родительского наследства Египет.

- Кстати, - добавил тут же Фальер, - мне в свое время довелось довольно близко познакомится с Аль-Азизом. Прекрасный, просто удивительно ловкий был наездник! И как это он так...? Да, так вот сейчас, - как бы спохватываясь продолжил рассказчик, - Аль-Афдал передумал предаваться молитвам и медитации и собирает войско окрестных беев, дабы успеть в Египет раньше дяди.

- А когда они туда наперегонки доберутся, - перешел к заключительной части мессер Фальер, - да пару-тройку месяцев погоняют друг друга по пустыне, да устроят где-нибудь генеральное сражение... - то даже небольшой кучки крестоносцев будет достаточно, чтобы добить оставшихся и оставить Египет с Сирией вовсе без войск, - взялся закончить за рассказчика никак не угомонящийся мессер Орсеоло.

- Благодарю вас, мессер, - иронически поклонился Фальер, - вы удивительно точно сформулировали мою мысль. Кстати, - продолжил он, - по моим сведениям король Ричард неоднократно высказывался в том смысле, что следующую экспедицию, когда она будет объявлена и если ему поручат ее возглавить, будет направлена им именно в Египет.

Малый Совет Республики Святого Марка глубоко задумался, пытаясь осмыслить складывающуюся ситуацию. Дож также молчал, не прерывая размышлений своих соратников.

- Мессеры, - прервал затянувшееся молчание ни разу еще не высказавшийся Аугусто Партечипацио. - А не преувеличиваем ли мы масштабы свалившихся на нас ... м-м-м, затруднений? - Мессер Партечипацио оглядел собравшихся и продолжил. - Предположим на минуту, что затеянный Иннокентием поход полностью удался. Палестина, Ливия, Сирия, Египет приведены к покорности Кресту. Толпы купчишек из Европы, как справедливо заметил мессер Морозини, устремляются на Восток.

- И что они там найдут? Сарацинских пиратов у анатолийского побережья. Десятки скачущих на своих верблюдах шейхов, прибирающих к рукам все, что им только встретится. ...Э-э-э, в Красном море пиратов пока нет, но ведь это так несложно организовать. Мессеры, - Партечипацио с достоинством поднялся с кресла, - мы ходим по этой земле и плаваем в этих водах уже больше двухсот лет. Мы знаем каждую кочку в песках и каждый подводный риф в море. - Оратор гордо оглядел присутствующих. - Нам ли бояться новичков, коим понадобится еще двести лет, чтобы только хоть как-то освоиться?

Лица членов Совета посветлели, спины выпрямились, плечи расправились. Кто-то облегченно вздохнул, кто-то улыбнулся. Действительно, что это они? Что за паника на пустом, по сути, месте?

И тут старый дож Энрико Дандоло взревел!

Тупицы!!! - ревел дож, - прижитые безголовыми ослицами от тупоголовых баранов! Разом побагровевшее лицо, красные от гнева слепые глаза ... пугали. - Да в одном только мизинце Иннокентия больше мозгов, чем во всех ваших вместе взятых ослиных задницах!

Дож с грохотом опустил ладони на тяжелую столешницу красного дерева и уперся невидящим взором в онемевших от неожиданности слушателей. - Вы что же, вообразили, что на кону всего лишь ваши жалкие доходы?! Слепцы, да вы оглянитесь вокруг!!! - Слепой старик повернулся к окну, как бы показывая, куда именно его зрячие собеседники должны смотреть.

- Корона Священной Римской Империи после смерти Генриха валяется на земле. Против Филиппа Швабского, имеющего на нее хоть какие-то права, Иннокентий - руками Кельнского архиепископа Адольфа - тут же выставил Оттона Брауншвейгского, младшего сына Генриха Льва. - Мессер Дандоло набрал в легкие новую порцию воздуха и продолжил, почти не снижая тона. - Теперь эти двое, в компании поддерживающих их германских князей будут драться за императорскую корону ровно столько, сколько это понадобится Иннокентию.

- А что у нас с короной византийских Басилевсов? - Дож на мгновение примолк, как бы ожидая ответа. - Она тоже болтается на гвоздике. Алексей III слаб, нелюбим подданными, ненавидим святошами и запуган усиливающимся могуществом германцев. Единственную свою опору он видит, вы удивитесь, именно в Иннокентии, в Римской церкви. - Дандоло чуть приподнял голову к потолку и, глумливо передразнивая оригинал, чуть ли не проблеял: 'Мы-ы-ы являя-я-я-емся двумя еди-и-и-нственными мировыми си-и-и-лами: единая римская це-е-е-рковь и единая империя наследников Юстиниа-а-а-а-на; поэтому мы должны соедини-и-и-и-ться и постараться воспрепя-я-я-я-тствовать новому усилению могущества западного импера-а-а-а-тора, нашего сопе-е-е-е-рника'.

- С копиями писем Иннокентия и Алексея вы можете ознакомиться в моем личном архиве. - Дож слегка усмехнулся, - очень увлекательное чтение. Итак, обе императорские короны болтаются сегодня в воздухе, и жонглирует ими Иннокентий.

Взгляды присутствующих теперь уже не отрывались от фигуры старого дожа, словно завороженные неумолимой логикой его слов.

- Понятно, что бесконечно все это продолжаться не может. Но бесконечно Иннокентию и не нужно. Нужно всего лишь привести Ричарда Английского в Палестину, отбить Святые места, Животворящий Крест и Гроб Господень.

Острое понимание зажглось в глазах его слушателей. - Да, конечно, дальше уже все понятно! Кого, как не героя Священного Похода, образец рыцарства и будущего Святого, предложит организовавший этот поход папа в императоры германским князьям? Разумеется, ненавидящие друг друга сторонники Филиппа и Оттона с радостью ухватятся за вариант 'ни нашим, ни вашим'.

Энрико Дандоло слегка усмехнулся. - Разумеется, Ричард Львиное Сердце - не более, чем железнобокий болван на троне. Но уж думать-то Иннокентий сумеет и за двоих. Дальше рассказывать?

- Не нужно, мессер, - Джовани Фальер встал и низко поклонился слепцу, - дальше и так понятно. Надев на Ричарда корону западной империи, Иннокентий получит возможность легко и почти безболезненно вытряхнуть Алексея из короны восточной...

- Надев ее затем все на того же железнобокого болвана, - завершил мессер Орсеоло.

- Иными словами, - присоединился меланхоличный мессер Флабьянико, - Иннокентий преследует цель, не дающую покоя всем папам, когда-либо занимавшим Святой Престол: единый христианский мир, единая христианская империя, единая христианская церковь...

- Да, - дож, наконец, опустился в свое кресло. - И он, как никогда, близок к ней. - Целая минута, а то и больше, прошли в молчании. Затем Дандоло поднял голову. - Надеюсь, вы понимаете, мессеры, что внутри этой империи нет, и не может быть места свободной венецианской Республике?

Прошло еще несколько мгновений. Где-то жужжал комар, невесть как выживший в окуриваемых специальными травами помещениях. За окном прошелестел поднявшийся с ближайшего болота выводок цапель. Наконец дож расправил плечи и ровным голосом произнес.

- Я не знаю, что нам следует делать. И вы этого не знаете тоже. Поэтому сейчас мы разойдемся и будем думать. Но помните одно. Что бы ни случилось, венецианский флот с крестоносцами не должен прибыть в Египет!

- Что бы ни случилось!!!

↑[1] Впрочем, через несколько лет после своего повторного открытия Дунканом Уалдроном, астероид получил ласковое имя Круитни - в честь первых кельтских племен, заселивших когда-то Британские острова.

↑[2] Впрочем, у нее есть и другое имя - Базилика Св.Петра, по имени упокоившегося под ее сводами святого.

↑[3] Дворец Дожей (итал.)

↑[5] Старинная папская резиденции в период от правления Константина до 'Авиньонского пленения пап' (1305 г.) В 1586 году на месте пришедшей в негодность резиденции по заказу папы Сикста V архитектором Доменико Фонтана была заложена новая резиденция, которая по завершению получила название Palazzo de Laterana, Латеранский дворец, и служит резиденцией пап по настоящее время.

↑[6] Диктат папы (лат.)

↑[7] Слава Иисусу Христу (лат.)

↑[8] С вами Господь (лат.)

↑[9] Я уверен, что (лат.)

↑[10] И с Вами (лат.)

↑[11] Да будет дано достойнейшему (лат.)

↑[12] Трое составляют коллегию (лат.)

↑[13] Бедный повержен везде (лат.)

↑[14] Имеется в виду пленение Ричарда в ходе возвращения из III Крестового похода сначала герцогом Леопольдом Австрийским, а затем передача его Генриху VI, поскольку де 'неуместно герцогу держать в плену короля'

↑[15] По его поручению мощи были привезены венецианскими купцами Буоно и Рустико в 828 году. Чтобы перенести реликвию на корабль, торговцы прибегли к хитрости: тело евангелиста было положено в большую корзину и сверху покрыто свиными тушами, к которым не могли прикоснуться сарацины даже при таможенном досмотре.

↑[16] Если отломить одну ветвь, сразу появляется другая (Вергилий, "Энеида") (лат.)

↑[17] Увы, именно об этом пишут, например, Марбахские Анналы: 'Позднее, в августе, когда в лесу, где били очень холодные источники, он радовался успешной охоте - тогда днём стояла сильная жара, а ночью наступал такой холод, что будто бы ледяная стужа и зима сковали землю, - в ночь на праздник Святого Сикста (6 августа) его вдруг охватила лихорадка. Оттуда он велел отвезти себя в находящуюся на расстоянии двух дней пути Мессину, где его стал мучить понос, однако на праздник Святого Михаила (29 сентября) он почувствовал себя лучше и решил двинуться в Палермо. Когда почти вся его семья с всем обозом была уже в пути, болезнь снова поразила его, и в день перед упомянутым праздником, после доброй исповеди, с раскаянием в сердце он покинул этот мир. Вся земля была потрясена его смертью, так как вскоре разразились многие беды и войны, продолжавшиеся ещё долгое время.' (Текст переведен по изданию: Marbacher Annalen // Otto von St. Blasien. Marbacher Annalen. Ausgewaehlte Quellen zur deutschen Gechichte des Mittelalters. Bd. 18a. Darmstadt. 1998. www.vostlit.info)

↑[18] Брат Салладина

↑[19] Младший сын Салладина

↑[20] Старший сын Салладина

Глава 2.

Россия, наши дни

- ... Amen!

Размеренный речитатив Regina caeli умолк, и вместе с последним звуком древней молитвы нестерпимым светом последней вспышки полыхнул укрепленный в центре молельного зала крест. Два выгнувшихся дугой тела захлебнулись беззвучным криком и тут же рухнули в милосердные объятья массивных кресел. Двое послушников, заботливо придерживая головы страдальцев, влили в безвольно открытые губы какую-то гадость и тут же исчезли, словно и не было никого.

Физическая боль, пронзавшая тела от макушки до пяток, ушла, уступив место другой - совершенно непонятной, необычной, необъяснимой... В человеческом языке пожалуй что и нет подходящих слов, чтобы рассказать об ощущениях, что томили в эту минуту несчастного господина Дрона и ничуть не менее несчастного господина Гольдберга. Ближе всего для их понимания подошло бы, наверное, впервые описанное в 1552 году Амбруазом Паре понятие фантомных болей.

Жгучие, палящие или же, наоборот, сводящие, стискивающие боли возникают иногда непосредственно сразу после ампутации больного органа, но могут прийти к человеку и месяцы, а то и годы спустя после операции. Жжение, зуд, судорога или что-то, подобное удару электрического тока охватывают тогда утраченную конечность. И нередко случается так, что все четыре десятка известных сегодняшней медицине методов лечения фантомных болей оказываются бессильны.

Нечто подобное испытывали сейчас и наши герои, постепенно приходя в себя и погружаясь в оттенки ощущений, коими дарила их неведомая боль. Она просто кричала нашим страдальцам, что что-то очень и очень неладно, что-то нарушено в их организмах, и нужно это неправильное как-то исправить, облегчить, излечить... Но что?! Что именно требовало срочного вмешательства? Что должно было быть излечено? Да, что же болело, в конце-то концов?!

Вот на этот вопрос ни господин Дрон, ни господин Гольдберг не ответили бы даже под страхом немедленного расстрела. И вовсе не из соображений героизма или, допустим самопожертвования. Вовсе нет! Причина, государи мои, гораздо проще и намного прозаичней. Увы, невозможно рассказать о том, чего не знаешь. Мужчины, неподвижно замершие под сенью массивного креста из непонятного металла, даже и слов-то таких не ведали, чтобы описать бурю, что гнула и ломала сейчас их трепещущие души.

И вдруг все разом кончилось. Оказывается, и нужно-то было всего лишь, чтобы отец Андрей подошел и надел на шеи нашим страдальцам маленькие нательные крестики все из того же металла. Маленькие, но весьма увесистые, с искусно вырезанным обликом Спасителя, они, казалось, разом вобрали в себя всю боль. И она ушла. А на ее месте поселилось понимание.

Так вот, оказывается, что болело, и жгло, и ныло, и требовало немедленно что-то с собою сделать в глубине их измученных организмов! Вот что страдало и приносило невыразимую муку! Окрыленный открывшимся ему пониманием, господин Дрон внезапно осознал, что болел, и жег, и ныл, и требовал немедленного оперативного вмешательства ... 1204 год от рождества Христова! Легкое удивление на тему: с какой это стати год, пусть даже и 1204, оказался вдруг частью его организма, и как такое вообще возможно - начало было разрастаться в сознании господина Дрона. Однако по-настоящему удивиться он не успел. Поскольку мгновением позже это же понимание накрыло и его собрата по несчастью. И уже губы историка-медиевиста потрясенно прошептали: "... год взятия крестоносцами Константинополя..."

А затем изображение молельного зала, отца Андрея, все еще стоящих на своих постаментах послушников резко сузилось и исчезло, а вместо них, буквально на пару мгновений, проступил уже знакомый нашим героям Знак. Затем исчез и он...

***

Так получилось, что Сергей Сергеевич и Евгений Викторович вернулись на виллу, служившую резиденцией отцу Андрею и его таинственному Ордену, спустя всего три дня после первого посещения. Тогда, в первый раз, они так и не решились занять гостеприимно предложенные им кресла под крестом. Да отец Андрей особо и не настаивал. Вероятно, понимая, что никуда теперь они не денутся.

Так что, светски побеседовав еще минут двадцать и уверив друг друга в совершеннейшем своем почтении, наша троица распалась. Отец Андрей остался у себя, а высокие гости, погрузившись в любезно предоставленный хозяином лимузин, отправились восвояси.

Ах, да! В процессе беседы выяснилось, как наши герои попали на загадочную виллу. Все оказалось не просто, а очень просто. Просто таинственный крест из неизвестного металла оказался еще и крайне практичным артефактом. Этаким радаром, позволяющим за несколько дней до получения Знака персонально выявлять на любом расстоянии тех счастливчиков, которые оный Знак вот-вот получат. Просто в пригороде каждого крупного российского города у Ордена оказалась своя резиденция. Просто нательные кресты все из того же металла оказались ничуть не менее практичными штучками. Принимая сигналы от "базового передатчика", они позволяли братьям-послушникам вычислять господ знакополучателей в любой толпе. А уж как просто оказалось нанять два экипажа Скорой помощи, несколько суток передвигавшихся в некотором отдалении вслед за нашими героями, куда бы те ни отправились - об этом и говорить-то нечего.

Вот так - под истошный вой медицинских сирен и вспышки проблесковых маячков - господин Дрон и господин Гольдберг прибыли в резиденцию Ордена.

Что это за Орден, каковы его цели и почему его интересы сосредоточены исключительно на территории России, отец Андрей говорить категорически отказался. Хотя и уверил собеседников, что они все узнают. Но - в свое время. Более того, по словам гостеприимного хозяина выходило, что это самое свое время очень скоро наступит, поскольку никакой дурак еще не растягивал удовольствие между первой и второй инициациями более, чем на неделю.

То ли всему причиной Божье провидение, то ли просто так совпало, но среди получателей Знака до сих пор не было еще ни одного мазохиста, - так пояснил им свое спокойствие отец Андрей. Да и наши герои, по его мнению, на мазохистов тоже не походят. Так что скоро, очень скоро они, гонимые мучительным беспокойством, вновь переступят сей порог. Переступят, пройдут вторичную инициацию и вот уж тогда - да! Тогда они получат от отца Андрея всю необходимую информации. А сейчас он, отец Андрей, особо даже и не прощается, настоятельно рекомендует уважаемым господам не противиться никаким сильным желаниям, когда таковые возникнут. И будет рад их обоих видеть в любое время, начиная с 7.00 завтрашнего утра.

Собственно, так оно все и оказалось. Нет, наши герои честно терпели трое суток. Первым не выдержал, как ни странно, господин Дрон. Набрав номер почтенного историка-медиевиста - благо, телефонами при прощании они обменялись - Сергей Сергеевич поинтересовался, не желает ли тот вновь посетить резиденцию отца Андрея. Высказав в ответ несколько удивительно образных выражений, некоторые из которых в обязательном порядке должны украшать топ-десять любого уважающего себя боцмана, и все - в адрес упомянутого отца и его резиденции, почтенный представитель народной интеллигенции все же согласился, что таки да, желает.

В этот момент к их телефонному разговору присоединился третий собеседник, всего лишь попросив Сергей Сергеевича не вызывать своего водителя, поскольку уже знакомый им лимузин будет стоять у ворот особняка уважаемого господина Дрона ровно через десять минут. Не найдя ни единой причины, чтобы отказать в таком пустяке, в указанный срок господин Дрон уже загружался в ставшие почти родными недра Bentley Continental.

А спустя какой-то час господин Дрон и господин Гольдберг уже ерзали м-м... седалищами в злополучных креслах, умащивая их там поудобней. Вот в часовню вошел отец Андрей, сопровождаемый одиннадцатью послушниками. Вошедшие встали босыми ступнями на металлические круги вокруг креста, закрыли глаза.

- Нет, в Управление оперативной разведки их бы не взяли, - подумал почему-то господин Дрон. - Слишком заметны. А вот сколотить из ребят подразделение тяжелых штурмовиков...

- Gaude et laetare, Virgo Maria, alleluia, - раздался размеренный голос отца Андрея.

- Quia surrexit Dominus vere, alleluia, - в терцию к нему присоединился хор послушников.

- Oremus. Deus, qui per resurrectionem Filii tui, - каким-то металлически речитативом произнесли они уже все вместе. Резко, без всякой подготовки вспыхнул вдруг крест.

И пришла боль...

Аржантей, Иль-де-Франс
24 сентября 1198 г.

Нежаркое осеннее солнце дарило последнее тепло полям и виноградником древнего Аржанте^[21]. Местечко получило свое имя от монастыря, основанного королем франков Хильбертом III еще в VII веке. В наши дни Аржантей считается уже предместьем Парижа, но в описываемое здесь время с высокой монастырской колокольни не было видно даже парижских городских стен.

Зато, если обернуться в другую сторону и посмотреть - как сказал бы моряк - на запад-северо-запад, то вполне можно было различить стоящее лагерем в полутора лье за рекой войско Ричарда Плантагенета. Два года назад король-рыцарь уже возвратил себе принадлежащие ему по праву Лош и Ангулем. Затем вернул Шато-Гайар и Живерни^[22].

И вот, после перемирия война разгорелась вновь. Теперь Филипп-Август потерял Понтуаз и отступил к самому Парижу, Ричард же остановился, дабы дождаться пополнения. Войско, заботливо собранное верным Эссексом, уже высадилось в Фекане и спешило теперь на соединение с главными силами под стенами Парижа.

Семьдесят с лишним лет назад здешний монастырь стал притчей во языцех всех кумушек королевства. Ведь именно в нем приняла постриг восемнадцатилетняя Элоиза, племянница каноника Фульбера, после того, как жестокосердный дядя столь ужасным образом разлучил ее с возлюбленным Абеляром. Справедливости ради следует заметить, что последующие восемь с половиной столетий ничего особо примечательного в этих местах не происходило. До тех пор, пока в 19 веке Эдуард Мане и Клод Моне не увековечили их в своих волшебных холстах.

Так что, едва ли можно было отнести к примечательным событиям не слишком длинный обоз, тянущийся сейчас по пыльной дороге к переправе через Сену. Паром был здесь единственной переправой на многие лье вокруг. И никто из желающих попасть на другой берег при всем желании не миновал бы этого места.

Процессию возглавлял высокий, крепкий человек в добротной сутане - явно духовное лицо, и не из последних. Его превосходный андалузский мул по стоимости едва ли уступал хорошему рыцарскому жеребцу. Появись здесь сторонний наблюдатель, он ничуть бы не удивился путешествию столь знатной особы верхом, без крытой повозки. Римская мода на крытые пассажирские экипажи вернется в Европу лишь в конце следующего века. В эти же суровые времена повозки не возбранялись лишь немощным, либо применялись для особо торжественных церемоний.

Следом за человеком в сутане тянулась процессия из пяти-шести десятков монахов. Казалось бы - что удивительного, ведь монастырь совсем рядом! Однако, глядя на смиренных служителей Божьих, сторонний наблюдатель как раз бы и удивился, обладай он хоть малой толикой наблюдательности.

Начать с того, что стоящий неподалеку монастырь был все-таки женским. И, значит, святая братия никак не могла быть оттуда. Но и это не главное. В конце концов, в десяти лье отсюда Париж, и мало ли по какой надобности могли прийти сюда святые отцы! Удивляло другое.

Даже издалека было видно, что среди монахов нет ни хромых, ни больных, ни увечных. Степенная дородность, мягкая округлость талии, столь часто встречающиеся у местных служителей Божьих, также напрочь отсутствовали. Зато даже мешковатые рясы не могли полностью скрыть могучие плечи святых отцов, идущих вслед за своим сеньором.

Широкая, легкая походка выдавала не просто хороших ходоков, но и явно физически очень сильных людей. А крупные, жилистые кисти рук совершенно точно были знакомы не только с молитвенником. Подойдя ближе, наблюдатель удивился бы еще больше. Оливково-смуглая кожа выдавала в монахах людей, много лет проживших в Святой Земле, хотя часто встречающиеся серые и ярко-синие глаза говорили о европейских корнях.

Процессию замыкала пара длинных грузовых повозок, очевидно везущих походное имущество путников. А полторы дюжины конных латников, двумя цепочками расположившихся на флангах, служили, по всей вероятности, охраной.

До переправы оставалось не более четверти лье, когда арбалетный залп полностью вынес из седел весь правый фланг охранения. Заранее обнаружить засаду не было абсолютно никакой возможности, поскольку невысокие, но густые заросли кустарника справа от дороги легко скрыли бы и небольшую пешую армию.

Один или два монаха тоже упали, обливаясь кровью, но это были, скорее, результаты промахов. В них специально никто не целил - зачем тратить болты на столь никчемные цели! Затем из лощины между холмами, шагах в пятистах слева от дороги, вылетела плотная группа всадников - на глаз не менее полусотни. Грамотно разворачиваясь в атакующий порядок, они понеслись к голове остановившейся колонны.

Капитан охраны Альберто Коллеоне, сопровождавший процессию от самого Рима, понял, что это конец. Самое большее, что оставалось ему и десятку его пока еще живых латников - подороже продать свои жизни. От холмов неслись явно не новички, а при таком соотношении сил исход сражения очевиден.

Капитан обернулся, желая подбодрить выстроившихся рядом воинов, и на мгновение забыл даже о летящей на него кавалерийской лаве! Потому, что увиденное им просто не могло быть!!!

Смиренные служители Божьи, вместо того, чтобы забиться под телеги, делали что-то совершенно невероятное! Десятка три святых братьев уже разобрали из повозок невесть как оказавшиеся там длиннющие копья и во всю прыть мчались к голове колонны.

Еще с десяток вытащили оттуда же составные сарацинские луки. "Каждый стоит в Европе целое состояние..." - отрешенно подумал капитан. Братья же, навалившись на луки всем телом, удивительно ловко накидывали тетивы. Первый же залп в сторону кустарника был награжден дикими криками, которые, правда, очень скоро затихли.

- Арбалетчики противника подавлены, - все так же заторможено размышлял капитан, как будто наблюдал полковые учения, а не стремительную схватку опытных воинов, дерущихся здесь не на жизнь, а на смерть. Затем удивительные лучники стремглав бросились под защиту выстроившихся полукругом копейщиков и начали с нечеловеческой скоростью метать стрелы в накатывающуюся лавину.

Оставшиеся последними монахи столь же быстро достали из повозок длинные, узкие, чуть изогнутые мечи и едва ли не в одно мгновение выстроились вторым рядом за копейщиками, закрывая собой промежутки между ними.

Что-то неправильное в их силуэтах никак не давало мессеру Коллеоне сосредоточиться на предстоящей битве. И тут до него дошло: монахи держали по мечу в каждой руке!

Капитан провел на войне всю свою жизнь. Первого сарацина четырнадцатилетний Альберто убил в бою под Акрой. И, в отличие от многих прибывающих из Европы рыцарей, он не был склонен недооценивать грозную силу врага.

Особо недоброй славой пользовались у европейцев те редкие сарацинские витязи, что бились без щита, но с двумя мечами. Их невероятная скорость, изворотливость, удивительная сила удара просто завораживали! Лишь полностью закованный в сталь рыцарь мог противостоять этим прославленным воинам. Простому же латнику они не оставляли ни единого шанса. Воистину, хозяева песков! Но здесь?! В самом сердце Франции?! Монахи?!!!

Основательно поредевшая, но все еще грозная - не менее трех десятков всадников - конная лава, между тем, была уже в двадцати шагах. Яростные крики, оглушительный грохот копыт, - казалось, несущаяся навстречу мощь легко сомнет тоненькую цепочку людей с их жалкими соломинками в руках!

В это мгновение один из монахов выкрикнул какую-то гортанную односложную команду. В ту же секунду копейщики присели на одно колено, уперев в землю тупые концы копий и направив хищные острия в грудь несущимся лошадям. Закованную в металл тяжелую рыцарскую конницу это бы, конечно, не остановило. Однако, нападавшие были вооружены значительно легче и явно не слишком заботились о бронированной защите коней. И нервы благородных животных не выдержали. С неистовым ржанием они начали замедлять свой бег, отчаянно сопротивляясь воле наездников, взвиваясь на дыбы, танцуя перед смертельно опасными остриями.

Раздалась еще одна столь же короткая команда, и копейщики встали, взяв копья наперевес. Шаг - казалось, вся шеренга шагнула одновременно, как одно существо - и хищные жала вонзились в оскаленные морды несчастных животных. Жалобный, почти человеческий вопль, вырвавшийся из десятков лошадиных глоток, заставил сердце капитана сжаться от жалости. "Нет, воевать с лошадьми - это бесчестно..." - совершенно некстати подумалось ему.

А лошади неведомого противника, тем временем, взвивались на дыбы, падали, перекатывались по земле, стремясь сбросить с себя всадников. Несколько секунд, и вот уже лишь три человека, невероятным образом сумевшие удержаться в седле, мчались обратно в холмы. Спешенные разбойники, кого не слишком покалечило в свалке, поднимались меж тем, обреченно вынимая мечи, булавы, секиры. И тогда сквозь промежутки между копейщиками на окровавленную, истоптанную конями поляну протекли мечники.

Если бы капитану Коллеоне довелось когда-нибудь наблюдать работу бензиновой газонокосилки, скорее всего именно с ней он сравнил бы действия смиренных братьев-монахов. Но, увы, почтенный капитан никогда не видел этого, столь полезного в хозяйстве агрегата. А значит, и сравнить происходящее на его глазах ему было просто не с чем.

Шестьдесят, от силы сто ударов сердца, и все было кончено. Раненных не оказалось. А кинжал капитана так и остался в ножнах. Монахи деловито вытирали окровавленные лезвия и столь же деловито складывали оружие обратно в повозки. "Как огородный инвентарь после работы..." - почему-то подумалось мессеру Коллеоне.

Когда оружие было сложено, а убитые латники из отряда Коллеоне и один погибший монах переданы святым сестрам из монастыря для погребения в освященной земле, вдалеке показалась еще одна группа всадников. "Господи, неужели еще одна шайка!" - взмолился мессер Коллеоне.

Однако, приближавшиеся не выказывали никаких враждебных намерений. Несколько рыцарей, в окружении оруженосцев и конных латников остановились в пятидесяти шагах от места битвы, вперед выехал предводитель.

Кайр Меркадье, - представился он. По поручению короля Ричарда осматриваю примыкающую к переправе местность. Мы услышали звуки боя и поспешили на помощь... Однако, похоже опоздали.

- Да, - ответил человек в сутане, - моей страже удалось справиться с нападавшими, хотя и ей, увы, немало досталось.

Меркадье с большим сомнением покосился на без малого полсотни убитых, затем на сиротливо стоящий десяток латников Коллеоне, однако ничего не сказал.

- Не соизволите ли представиться, мессир?

- Охотно, - ответил человек в сутане. Мое имя Пьетро да Капуа. -

Святой отец на мгновение замолк, а затем продолжил. - Кардинал и легат его святейшества Иннокентия III.

***

Россия, наши дни

- ... вот, собственно, и все, - завершил свой рассказ отец Андрей. Поскольку теперь, после получения Знака, вы стали способны видеть и пользоваться пространственно-временными туннелями - те самые золотые червоточины, - тут же пояснил он, - вы спокойно отправляетесь в 1204 или любой предшествующий ему год, выясняете, что и почему вам там не нравится, что именно вас беспокоит. И исправляете ситуацию. А затем возвращаетесь домой.

- Ну да, - усмехнулся господин Дрон, - делов-то с рыбью ногу...

- А почему, собственно, именно мы? - тут же проявил свою скандальную сущность господин Гольдберг.

- Людям верующим - задумчиво протянул отец Андрей, - я бы сказал о Провидении, о Божьей воле. Но для вас ведь это все пустые слова... Так что, пусть будет случай, рулетка. Такое уж ваше, господин Гольдберг, еврейское счастье.

- Вы что, антисемит?

- Вообще-то, да, - ничуть не смутился отец Андрей, - но к нашему делу это никакого касательства не имеет.

- Это что же получается, - вроде бы спокойно, но с нарастающей угрозой в голосе начал почтенный предприниматель, - мы отправляемся в прошлое, откручиваем там чьи-то головы, все там напропалую меняем, раздавливаем, как завещал товарищ Брэдбери, всех встречных бабочек, возвращаемся домой, а здесь уже совсем другой мир? И бизнес, который я больше пятнадцати лет собирал, уже не мой. И моя семья - уже не моя, и жена замужем за кем-то другим, и дома моего нет, а если и есть, то живет там какой-то хрен с горы?! - Гнев и раздражение, нарастающие с каждым словом, к концу фразы приняли уже вполне осязаемые формы. И, казалось, вот-вот взорвут все вокруг к известной матери! Однако Капитан - теперь уже точно Капитан - сумел сдержать себя и почти спокойным тоном продолжил:

- Так вот. Я на это не подписываюсь.

Отец Андрей встал, сделал несколько шагов, вернулся, задумчиво посмотрел на господина Дрона.

- Что ж, заставить я вас не могу. После прохождения второй инициации печать принуждения снимается с избранных. И вы снова свободны. В том числе и в выборе того - принимать участие в Квесте, или нет.

- Ну, так и тем более не о чем говорить. Мой ответ - нет!

- Не торопитесь. Давайте расставим все точки над i. Ситуация, в действительности, намного более сложная, чем это видится вам, Сергей Сергеевич, сейчас. Но одно могу сказать точно: прямого, - оратор голосом выделил последнее слово, - воздействия на нашу реальность не произойдет. И вернетесь вы именно в свой дом и к своей семье.

- А тогда зачем вообще, - тут же ухватился за несообразность господин Гольдберг, - зачем вообще этому вашему Провидению нас туда отправлять? Вот на хрена козе баян, если все равно ничего не изменится?

- Кто сказал, что ничего не изменится? - удивился отец Андрей. - Изменится, только не так вот напрямую. Все намного сложнее. - Он на секунду задумался, недовольно дернул подбородком, - что вам известно, господа, о Давиде и Голиафе?

Вытянувшиеся физиономии собеседников красноречиво продемонстрировали все, что они думают как о Давиде с Голиафом, так и о самом рассказчике.

- Напрасно, друзья мои, напрасно. На самом деле, сюжет имеет самое непосредственное отношение к нашему разговору. И вот почему. История Давида и Голиафа повествует о том, чего не могло быть в принципе. Но при этом было - вот в чем загвоздка!

- Да, в чем проблема-то? - не выдержал господин Дрон. - Ну, зарядил Давид оппоненту из пращи камень в лоб, и что? Оружие дистанционного поражения всегда дает преимущество перед тем, кто рассчитывает только на ближний бой. Какое отношение все это имеет к нашему разговору?

- Прямое, мой нетерпеливый друг, прямое. Дело в том, что созданная филистимским царем Акишем гвардия, куда имел честь входить и господин Голиаф, довольно быстро прославилась крайне жесткими стандартами - как это говорят у вас, военных - боевой и физической подготовки. Куда, в частности, входил как ручной перехват стрелы, летящей со скоростью примерно тридцать метров в секунду, так и отбив щитом летящего с аналогичной скоростью камня. Выпущенного, что характерно, как раз из пращи. На поединок Голиаф вышел в полной чешуйчатой броне, с мечом, копьем и щитом. Отбить щитом летящий камень было бы для него стандартным тренировочным упражнением. У молодого Давида имелся ровно ноль шансов поразить из пращи эту тяжело бронированную тушку. Еще раз подчеркну: ровно ноль!

- Складно излагает, собака, - мысленно одобрил оратора господин Дрон, хотя в сердце выпускника Сорбоны и шевельнулся червячок научной ревности, - не удивлюсь, если лекции по библейской истории нам читали одни и те же профессора.

- Хм-м, а он недурно образован, - размышлял в это же время господин Гольдберг, - явно не религиозный фанатик, и уж точно не террорист. С ним будет приятно как-нибудь побеседовать на досуге. В более, э-э-э... свободной обстановке.

- И, тем не менее, - продолжал отец Андрей, - Голиаф почему-то принял камень в лоб. Что стоило ему головы, а деморализованному войску - победы. Экспансия филистимлян во внутренние области Палестины на этом повернула вспять. Что позволило иудеям впоследствии стать доминирующим этносом в субрегионе. О чем это все говорит?

Совершенно сбитые с толку слушатели недоуменно переглянулись. Вот куда это, в самом деле, с такой настойчивостью клонит рассказчик? Пойди, пойми! Весьма вероятно, что сомнения в душевном здоровье хозяина дома одновременно пришли в голову нашим героям. А может, и нет - кто его знает! В конце концов, господин Дрон все же выдал робкое предположение:

- Ну, не повезло мужику...

- Вот! - воскликнул энергично расхаживающий отец Андрей, чуть ли не проткнув указательным пальцем внушительную грудную клетку господина Дрон, - вот! Не!-По!-Вез!-Ло! А Давиду повезло! Но замечу, - пристально взглянул он в глаза своих слушателей, - что везение так просто с ветки не падает. Его еще нужно заработать. Да-да, господа, именно заработать!

- Законы, царящие между людьми, - продолжал он уже не останавливаясь, - столь же безоговорочны, как и законы небесной механики. Сильный всегда побеждает слабого. Всегда! - энергичным жестом подчеркнул свои слова отец Андрей. - Тренированный и обученный боец всегда победит нетренированного и необученного. Хорошо разогретая толпа не оставит ни единого шанса одиночке, как бы хорошо тренирован и обучен он ни был. Правильно организованное войско непременно одолеет хоть вдесятеро большую толпу. И так далее! Этих законов много, и они не знают исключений! Никакому везению нет, и не может быть места среди этих законов! Подготовленный и трезвый гвардеец Акиша в полном вооружении - всегда и при любых обстоятельствах побеждает пастуха, будь у того хоть десяток пращей.

Самозваный лектор так разошелся, что почти не оставлял места для каких бы то ни было встречных реплик. И лишь незаурядный опыт ведения научных дискуссий позволил господину Гольдбергу всунуть в стремительный словесный поток свое не менее стремительное: "А как же...?"

- Чудо, - развел руки в стороны отец Андрей, - просто чудо... Которое, правда, дается людям не даром, а зарабатывается ими для своего мира. Именно этим, зарабатыванием чуда для своего мира, вам двоим и предстоит заняться. Более того, произойти оно должно будет с тем народом, к которому вы принадлежите. Если, разумеется, справитесь с работой.

- Зарабатывается? Для своего мира? - уцепился за последние слова господин Гольдберг, опередив на долю секунды своего компаньона. Который явно настроился уже задавать вопросы относительно того, какому именно народу - русскому или еврейскому - будет отписано чудо, коли все пройдет как надо. Однако, научное любопытство доцента Гольдберга требовало немедленного удовлетворения. Дела подождут. - А сколько их всего, миров?

- Кто ж теперь знает? - устало вздохнул рассказчик. - Поначалу был один. Все согласно графику. На первый день создал Бог свет и отделил его от тьмы. На второй - твердь и воду... Проблемы начались на седьмой день, о котором Священное Писание по понятным причинам умалчивает. Ибо, как раз на седьмой день ожидал Творца, как сейчас говорят, полный облом.

- ...?! - немым вопросом выразил свои эмоции от услышанного господин Гольдберг.

- ... э-э-э, - конкретизировал его вопрос господин Дрон.

- Все дело в том, повествование о Творении мира слегка лукавит. Созданный вместе с животными и гадами на шестой день, Человек ничем от животных и гадов еще не отличался. Образом и подобием Божьим он должен был стать по плану лишь на седьмой день Творения....

- Ну, - подтолкнул задумавшегося отца Андрея нетерпеливый доцент-медиевист.

- Баранки гну! - неожиданно рявкнул рассказчик, стряхивая с себя последние крупицы лощеного денди. - Говна кусок получился, а не образ и подобие! Вот мы с вами теперь и мучаемся, разгребая за Ним...

Наши герои, в который уже раз, привычно онемели. Похоже, все шло к тому, что онемение становится для них столь же регулярным мероприятием, как чистка зубов или утренняя чашка кофе. И теперь, полностью дойдя до необходимой кондиции, они были способны лишь тупо внимать. Отца же Андрея явно несло...

- Рассказать все полностью я сейчас просто не имею права. Только после вашего возвращения. Но суть изложу. Когда стало ясно, что из Человека получилось... то, что получилось, Творец взялся экспериментировать. - Последнее слово хозяин дома произнес с нескрываемым отвращением. И почти с таким же отвращением продолжил. - Экспериментировать с историей, пытаясь таким образом исправить брак, допущенный в самом проекте Творения.

Вот только его собственный потенциал был уже практически исчерпан. И тогда Ему пришла в голову "гениальная" мысль. Использовать для этого самих людей!

Поскольку вмешательство людей в уже случившуюся историю собственного мира противоречит каким-то там фундаментальным константам, Господь быстренько создал резервную копию. Куда люди из первого мира могли уже вмешиваться совершенно невозбранно. Равно, как и оттуда в наш мир. И тут началось! Каждое серьезное вмешательство, сумевшее превзойти порог исторической инерции, создавало новое ответвление мировой истории. Формируя тем самым новую версию мира. То есть, фактически создавая еще один мир! Сколько их сейчас - никто не знает. Не сумев точно спроектировать изначальный процесс Творения, Господь наш во всей мудрости своей решил компенсировать это количеством экспериментальных моделей последней стадии. То есть, Седьмого Дня ...

- Ага! Метод научного тыка, - глубокомысленно кивнул господин Гольдберг. Однако отец Андрей даже не отреагировал на его реплику.

- Понятно, что далеко не каждое вмешательство может менять течение истории. Лишь действия, совершенные в точках бифуркации исторического развития. Где сравнительно небольшие по силе воздействия приводят к фундаментальным изменениям процесса в целом. Эти точки вам, сталкерам, и сообщаются в виде горящих в голове дат. А дальше все зависит уже от вашей воли и способностей - куда и как сумеете вы повернуть исторический поток.

- Так, - очнулся, наконец, господин Дрон. - Изменение истории, это все хорошо и интересно. Но хотелось бы как-то поближе к зарабатыванию чуда, или как его там... Пока что мы об этом ничего внятного не услышали.

- Так мы фактически уже добрались, - любезно улыбнулся отец Андрей. - Попав в сопредельный мир, вы, господа, меняете его историю. То есть, пускаете ее не по тому пути, куда она должна была бы покатиться в соответствии со своими собственными законами. Иначе говоря, вносите в сопредельный мир импульс неопределенности. Импульс выхода за рамки собственного закона. Импульс чуда.

А далее вступает в силу общее правило сохранения импульса. Насколько основательно вам, господа, удастся изменить исторический поток в сопредельном мире, настолько высокий откат придет из него в ответ. В наш с вами мир.

- Импульс неопределенности...?

- Его и называют Чудом, - уточнил хозяин дома, - или везением, или удачей. То, что позволяет в какой-то момент вырваться из-под гнета непреодолимых законов социальной механики и сделать то, чего не может быть. Как это сделал Давид, влепив камень в лоб Голиафу. Вопреки всем и всяческим законам нашего мира.

- Да ладно ... - с сомнением протянул господин Дрон. - Ну, влепил и влепил. Что от этого изменилось?

- Что изменилось? Да не так уж и мало! Видите ли, господа, я предполагаю, что некий древний иудейский сталкер когда-то очень серьезно изменил течение истории в одном из сопредельных миров. Ибо в ответ наш мир получил более чем солидную порцию чуда. Все дело в том, что иудеи существуют на сегодняшний день лишь в нашей ветке миров. Во всех остальных мирах - где изменения совершались в более поздних точках бифуркации - иудеи были в конце двенадцатого века до нашей эры просто вырезаны. Экспансия филистимлян вглубь Палестины встретила довольно жесткое сопротивление, знаете ли... Вот их и вырезали, до последнего человека! И остались они везде лишь в исторических справочниках, мелким шрифтом. Это - во всех мирах, кроме нашей ветки. Что значит качественное и вовремя случившееся Чудо...!

- Ладно, - поднялся господин депутат, оглядываясь в поисках плаща. - Все это и хорошо, и занимательно. Но - без меня. Вы, уважаемый, упустили в вашем рассказе один примечательный факт. Там, в сопредельном мире, нам могут запросто отчекрыжить головы. А мне моя нравится на своем месте. Очень, знаете ли, довольно ловко сидит у меня на плечах. И я не собираюсь подставлять ее под топор, даже ради счастья всего человечества. Пусть уж оно как-нибудь само...

- Сядьте! - прогремел голос отца Андрея. Вернее даже не так. Особой громкости как бы и не было. Вот только взгляд... Загляните, государи мои, как-нибудь на досуге в жерло свежезаряженной гаубицы 152 мм - ощущение будет в чем-то схожим.

- Сядьте...

- Вы бы поаккуратней, святой отец, - пробурчал вернувшийся на место олигарх. - А то так и штаны замочить недолго.

- Я еще не сказал вам главного. Чудо, которое должно случиться из пришедшей в наш мир неопределенности, оно будет не "вообще"... - отец Андрей в замешательстве пошевелил пальцами, пытаясь подобрать правильную формулировку. - Каким-то образом, никто не знает каким, оно еще и будет привязано к вашему самому главному, самому затаенному желанию. К тому, что вы хотите в глубине души на самом деле... Иначе говоря, пришедший в наш мир ответный импульс неопределенности будет модулирован вашими глубинными желаниями. И его действие окажется накрепко связанным с ними.

Депутат насмешливо хмыкнул:

- Это, типа, исполнение желаний, что ли? "По щучьему велению, по моему хотению"? Так мне этого не нужно. Может, разве что, доцента этим делом соблазните. А я и сам небедный человек. Все, что мне надобно, сам приобресть в состоянии.

- Ага-а-а? - с неожиданным и каким-то новым интересом воззрился на господина Дрона отец Андрей. - Вот значит как? Полностью счастливый и довольный жизнью человек? "Остановись, мгновенье, ты прекрасно"? Давно хотел взглянуть на такую диковинку, думал - и не доведется... А вот поди ж ты!

Отец Андрей встал со стула и обошел вокруг сидящего депутата. Совсем, как турист или экскурсант, восторженно оглядывающий со всех сторон некую Главную Достопримечательность. Даже руки к груди прижал, демонстрируя полный и окончательный восторг.

- Ну, насладились, так я...

- Еще минуту, - не дал ему закончить хозяин дома. - Вам ведь сейчас слегка за пятьдесят? Ну, с вашим здоровьем еще лет двадцать активной жизни гарантировано. Потом пятнадцать-двадцать лет красивой, обеспеченной старости - и конец. Вы понимаете, конец! Вас больше не будет. Нигде! Люди вокруг будут и дальше своими делами заниматься, а вас - как и не было никогда. Так что, можно уже подводить какие-то итоги.

Ну, пара десятков предприятий в собственности, еще несколько крупных пакетов акций в банках и транспортно-логистических компаниях. Всего активов где-то на восемьсот миллионов долларов. Как бы и неплохо.

И что, именно вот этого всего вы хотели от жизни? Молодую красавицу жену, которая с вами потому, что это сопряжено с известным жизненным уровнем? И будь вы не красавец и умница, а худой и горбатый карлик с животиком, как у нашего друга-историка, она бы вас так же любила за свой более чем обеспеченный быт. Вы этого ждали от жизни? Или сына, с которым вы лишь слегка знакомы? - ну, не было у вас времени по-настоящему заниматься воспитанием ребенка!

Или, может быть, ваши полторы дюжины заводов ответят вам, на кой черт вы вообще появились на свет в этом мире, и чего от него ждали? А? Ответят? Вот вы родились, учились в школе, в военной академии... А сами все время где-то про себя думали - вот бы мне стать владельцем заводика-другого... Ну, думали? Признавайтесь! И теперь мечта, наконец, сбылась! Вот они, заводы, о которых грезилось долгими зимними вечерами! Ведь грезилось? Или не грезилось? Сбылась мечта детства? Ну, чего молчим?!

Почтенный депутат и правда молчал. Такое ощущение, что он отца Андрея и не слышал вовсе. Смотрел куда-то в угол, спокойно, отрешенно. И было видно, что он вообще не здесь, и что происходящее в комнате его ничуть не волнует. Нечто категорически другое занимало его внимание. А отец Андрей продолжал давить.

- И, кстати, какое отношение ваши заводы имеют лично к вам? А? Заводы эти до вас работали, и после вас работать будут. А не было бы вас вообще на свете, захватил бы их другой прихватизатор, - они бы все так же работали. При чем здесь ты, твоя жизнь, какое она вообще к ним отношение имеет?! А было бы их не два десятка, а две сотни - стал бы ты в десять раз счастливее? Нет, ты скажи: чтобы повладеть лет тридцать вот этими вот цехами, оборудованием, подъездными путями и всей прочей машинерией, ты и родился на свет?

Отец Андрей как-то незаметно перешел на "ты", но, похоже, ни он сам, ни его собеседники этого не заметили.

- Где же ты сам-то, в чем ты? Жизнь, считай, к концу идет, и чего ты достиг? Возможности в любой момент зайти в el Gusto и съесть там все, что в голову взбредет? Ну, признавайся, именно эта путеводная звезда вела тебя через жизнь, от года к году, от испытания к испытанию? Тебе именно этого нужно было от своей единственной жизни? Которая в обозримом будущем, между прочим, заканчивается! Тебе вообще чего-то когда-то от жизни хотелось, вот лично тебе? Или добрая порция Хамон Иберико, запитая бутылочкой Campo de la Guardia - это и есть та цель, к достижению которой ты шел все прожитые годы? И вот, достигнув ее, наконец-то счастлив?

Отец Андрей как-то вдруг прекратил свои метания по комнате и встал у окна. Пригладил рассыпавшиеся волосы, похлопал по карманам и, выругавшись, попросил закурить. Дрожащими пальцами прикурил от депутатской зажигалки, затянулся, закашлялся...

- Черт, лет тридцать уже не курил. Как после Афгана из кусочков собрали, так и бросил... Понимаешь, Серега, есть у многих сегодня такое мнение, что человек - это то, что он может. Какой мощи себе за жизнь накачал, тем он и является. Совсем ничего не может - ну, лох, бомж. Что-то может, стало быть мужик, деловой, олигарх, президент... Там ступенек сколько хочешь нагородить можно.

Так вот, неправильное это мнение.

Моща твоя - это средство. А вот для чего? Чего ты хочешь - вот главный-то вопрос по жизни. Для исполнения каких таких твоих желаний тебе эта моща нужна? Если знаешь ответ на этот вопрос - значит и знаешь, кто ты на самом деле есть. А, если нет, стало быть и нет тебя на свете. Нет, и не было. А так, тушка какая-то по белу свету мотыляется, чего-то там откусит, чего-то здесь. Человек, нутро его самое нутряное, это - то, чего он от жизни хочет. А если ничего не хочет, значит и нет его, человека.

- А если хочет, да не может?

- Бывает, - согласно кивнул отец Андрей, - самое обычное дело. Ну, несчастные люди себе сколько хошь отмазок на этот счет придумали. Жить-то ведь как-то надо. Самая главная из них - "не очень-то и хотелось". Или это, как его, "мысли позитивно", - явно передразнил он неизвестного собеседника. - Ищи во всем хорошую сторону. Ну, ищи-ищи. Почти все чего-нибудь, да находят. Ты как, Сергеич, тоже на "чего-нибудь" согласен?

По ходу дела в руке господина Дрона тоже как-то незаметно оказалась сигарета. Посидели, подымили. И даже господин Гольдберг вошел в компанию, крайне неумело, не взатяг посасывая добытую у олигарха кубинскую "Monterrey". Порядочная дрянь, между нами говоря, сигарета для внутреннего рынка, но господину Дрону почему-то нравилась. Говорить никому не хотелось. Что-то припомнив, разговор возобновил отец Андрей:

- В середине девяностых все стены дебильной рекламой заклеены были. Ну, там тур какой в Эмираты, квартира в элитном районе, коттеджный участок... Любили тогдашние рекламщики начинать свои опусы так: "Для имеющих средства..." А дальше уж втюхивать чего нужно. Для имеющих средства. Средства! Все в этом мире - для имеющих средства! А для имеющих цели?! Цель - это душа, вывернутая наружу, в мир!

Мля, Сергеич, в кои-то веки у тебя выпало сделать то, что на душе лежит. Ведь лежит же что-то, черт бы тебя побрал! И ты еще, сук-кин кот, кобенишься?!

- Ладно-ладно, Андрюха. Ишь, развоевался! - Депутат, наконец, очнулся, маска отрешенности сменилась выражением какой-то веселой злобности. Этаким приветливым многообещающим оскалом. - Пойду я, пойду. Чего бы и не сходить? Дикая природа, приветливые аборигенки. Я как раз отпуск себе планировал. Вот и отдохну на свежем воздухе.

- А вы как, господин Гольдберг?

- А что я? Чуть что, сразу Гольдберг! Знаете же, что за компанию и жид задавился. Так вот, я - тот самый жид и есть.

***

Аржантей, Иль-де-Франс
24 сентября 1198 г.

Винченце Катарине был взбешен! Нет, он был в ярости!!! Дело, казавшееся столь простым, обернулось потерей тысячи серебряных денариев! Полторы сотни отборных головорезов не смогли управиться с парой десятков охранников! Ну, где это видано?!

Нет уж, вторую-то тысячу они у меня ни за что не получат! Нет результата - нет расчета. Покажите мне купца, который рассудил бы иначе! Забрать бы еще аванс, но, увы - что попало в цепкие лапы Роже-Сицилийца, то не вытащит даже Господь наш на Страшном Суде. Хотя, попробовать все равно стоит.

Купец повернулся к стоящему под дубом, возле привязанных лошадей, собеседнику, и голосом, закаленным рынками Европы и Египта, Сирии и Палестины, Аравии и далекой Индии, возопил:

- Мессер, и как все это понимать? - Вы получили тысячу серебряных денариев за то, чтобы уничтожить вдесятеро уступающую вам охрану, пинками разогнать кучку монахов и принести сюда всего лишь одну голову! И где она?! Ее нет!!! - Винченце упер руки в бока, как он привык делать, торгуясь о ценах на шелка, перец или молоденьких невольниц.

- Прошу вернуть деньги, и я отправляюсь искать другого исполнителя на столь несложную и столь щедро оплачиваемую работу. - Глядя на совершенно спокойное лицо собеседника, Винченце начал успокаиваться и сам. - И на этом мы с вами расстаемся, мессер, коли уж отряд грозного Роже-Сицилийца не желает больше зарабатывать честное серебро!

- А отряда больше нет, - очень спокойно проговорил Роже. При этом его правая рука, как толстая змея, которую Винченце когда-то увидел на рынке в Мумбаи, метнулась к его горлу. Дышать сразу стало нечем, пульс тяжелым молотом забился в ушах.

- Эти монахи, купец, подняли мой отряд на копья, а потом изрубили в капусту. Даже не вспотев при этом. - Голос Роже ни на йоту не изменился. - Если эти копченые дьяволы - монахи, то я - царь Соломон во всей славе его. Хотел бы я знать, какому Богу служат эти святые отцы?

"Монахи ... копченые дьяволы" - билось в засыпающем от недостатка кислорода мозгу Винченце, - "монахи ... копченые дьяволы...", - "да это же...", - "откуда здесь..."

Свирепая хватка на горле вдруг разжалась и отброшенный прочь купец стек вниз по шершавой коре стоящего в двух шагах дуба.

- Даже сдохнуть по-человечески не может, - пробурчал Сицилиец. - Обязательно нужно свинарник вокруг себя устроить! - Затем он широко осклабился, - Да, купец, а штаны-то тебе придется стирать, если конечно запасных с собой не возишь...

Как ребенок, обрадовавшись собственной немудреной шутке, мессер Роже во все горло расхохотался, сгибаясь и хлопая себя по богатырским ляжкам. Однако, Винченце это нисколько не задевало. Ведь воздух, живительный воздух беспрепятственно тек в горевшие огнем легкие. А что еще нужно для счастья?

И лишь одна мысль острой иглой терзала мозг оживающего купца. Об этом должен непременно узнать мессер Сельвио. Как можно быстрей. Любой ценой. Ибо, чем бы ни пришлось пожертвовать во имя доставки этих сведений, их цена на Риальто окажется неизмеримо выше.

Винченце встал, с трудом распрямился, прокашлялся и прохрипел.

- Прости, Роже, я ведь не знал... Ну, кто бы мог подумать... Поверь, мне очень, очень жаль... Позволь мне вручить тебе оставшуюся тысячу денариев, чтобы хоть как-то смягчить постигшее тебя несчастье!

Купец отвязал от пояса объемистый кошель, взвесил его в руках. - И давай пожмем друг другу руки в знак того, что между нами не осталось никаких недоразумений.

- Ну, за тысячу серебряных денариев чего бы и не пожать! Только ты все-таки встань с подветренной стороны, - и Роже снова расхохотался, как будто не его люди всего час назад были почти поголовно истреблены таинственными монахами.

Наконец, рукопожатие скрепило примирение двух достойных тружеников лесных дорог, и Винченце, взяв в повод коня, отправился в сторону виднеющейся вдалеке, между деревьями, колокольни.

- И что за дрянь носит на пальце этот ломбардец! - пробурчал Роже, слизывая с оцарапанной перстнем Винченце ладони капельку крови. - Даже заусенцы убрать не мог!

Разбойник направился к стоящему у дерева коню, когда дыхание вдруг перехватило. Грудная клетка почему-то перестала подчиняться приказам мозга и замерла без движения. Колени тем временем сами собой подкосились, и, повернувшись в падении вокруг своей оси, Роже успел увидеть стекленеющим взором заботливо склонившееся над ним лицо купца.

"Перстень..!" - запоздало понял Роже. И милосердная тьма приняла его грешную душу...

***

Остров Риальто, Palazzo Dukale
20 октября 1198 г.

Удивительно ранняя в этом году осень принесла в Лагуну холодную, промозглую сырость. Дожди и туманы, сливаясь с бледно-серой поверхностью воды, прятали от глаз даже ближайшие острова архипелага. Не было видно ни Дорсодуро, ни Спиналонги, ни Луприо, ни Оливоло... Казалось, все потонуло за тусклой, унылой завесой, и один лишь Риальто по неведомой прихоти судьбы еще держится на поверхности пустынных вод.

Впрочем, какое дело слепцу до картинки за окном. Оно даже и к лучшему, когда ничто не отвлекает от собственных мыслей. А подумать было о чем.

Появившийся в конце августа кардинал Соффредо поселился вместе с многочисленной свитой в странноприимном доме Святого Марка. И, похоже, вовсе не собирался в обратный путь.

Протокольный визит папского легата в Palazzo Dukale, сделанный в первых числах сентября, ничуть не прояснил целей его здесь пребывания. Не считать же таковыми в сотый раз прозвучавшие призывы к вызволению Гроба Господня и завуалированные угрозы отлучения для всех, кто торгует с сарацинами материалами военного назначения?

Наблюдение, приставленное к папскому легату сразу с момента его прибытия, тоже ничего интересного не принесло. Мессер Соффредо не совершал ничего предосудительного, встречался с влиятельными венецианцами - купцами, чиновниками, прелатами - вел отвлеченные, нередко богословские, беседы. При этом не высказывал конкретных пожеланий или просьб, не задавал особо подозрительных вопросов.

Было понятно, что Соффредо приехал, что называется, держать руку на пульсе - высматривать, выслушивать, вынюхивать. Чем, кстати, ничуть не скрываясь, и занимались его люди - шастали по рынкам, тавернам, портовым складам и мастерским. Однако что-то конкретное ни кардиналу, ни его ищейкам предъявить было невозможно.

Малый Совет с того, памятного, заседания собирался еще два раза. Из-за присутствия в городе папского легата оба заседания сопровождались особыми мерами предосторожности. Вдобавок к усиленной страже, всю площадь Святого Марка заполоняли люди мессера Сельвио. Однако, ни попыток проникновения, ни покушений на подкуп стражи зафиксировано не было. Что говорило либо о том, что люди кардинала обладают необычайным, выходящим за пределы всякого разумения, искусством шпионажа, либо же о том, что их действительно не было. Сам дож склонялся ко второму.

На предстоящем завтра заседании похоже, удастся, наконец, свести воедино все линии сопротивления политике Папы. План получался головокружительный, многоходовый, ведущий нередко по лезвию ножа. Но и обещал в случае успеха необычайные, просто невиданные доселе выгоды.

И именно мессеру Энрико Дандоло, сорок первому дожу Республики Святого Марка, предстоит воплощать этот план в жизнь.

- Nihil te interpello?^[23] - Темно-серая тень просочилась сквозь полуоткрытую дверь.

- Господи, - устало подумалось вдруг старому дожу. - А может и правы были те два бенедиктинца, когда возвещали на площади перед собором о скором конце света? Если уж честный Сельвио начал, по примеру Дзиани, щеголять латинской ученостью, стало быть, действительно можно ожидать чего угодно.

- Садитесь, мессер, вина с дороги? Красная Вальполичелла последнего урожая просто чудо как хороша!

- Благодарю вас, мессер, лучше Речотто и, если можно - подогреть с пряностями. Я промок и отсырел до самой селезенки. - Мессер Сельвио подсел к открытому огню и протянул руки. От его темно-серого, набухшего влагой плаща во все стороны потянуло запахом дождя, моря и прелой шерсти.

Ударив серебряным молоточком по миниатюрному гонгу, Энрико Дандоло отдал вошедшему служителю необходимые распоряжения. Когда спина последнего скрылась в дверях, дож обернулся к мессеру Сельвио и заговорил.

- Слава Святому Марку, все точки над i завтра будут, наконец расставлены. И подтверждены личной клятвой каждого из советников перед мощами нашего святого покровителя. - Старик скупо улыбнулся. - Тогда у нас будут полностью развязаны руки. Однако, кое-какие прикидки мы с вами начали делать уже в августе. Итак, что удалось узнать?

Мессер Сельвио, не отнимая рук от тепла открытого очага, негромко заговорил. - Лично я посетил с визитом пять замков, два аббатства и два епископства. Территориально это италийские герцогства, австрийское и швабское. Преданные нам люди нанесли примерно в десять раз больше визитов по всей Европе. - Сельвио пошевелил руками у огня. - Суммируя услышанные нами мнения владетельных господ и князей Церкви и отметая при этом явные фантазии, пьяное бахвальство и откровенное невежество, картина получается примерно следующая.

Основную массу рыцарей следует ожидать из Англии и Франции. Если, конечно же, Иннокентий сумеет разрешить возникшее между Ричардом и Филиппом маленькое недопонимание по поводу Вексена и остальных континентальных владений Плантагенетов.

- А он сделает это, не особо и напрягаясь, - тут же добавил дож.

- Я тоже так полагаю, мессер. - Сельвио принял из рук вошедшего слуги большой позолоченный кубок, почти доверху наполненный темно-красным, плотным даже на взгляд, вином. - О, мессер, вы возвращаете меня к жизни!

От кубка разносился упоительный аромат старого, крепкого вина, гвоздики и перца. - Полагаю, примерно такие ощущения должны испытывать праведники в раю.

- Наслаждайтесь, Сельвио, пока можно, - старый дож слегка усмехнулся в густую бороду, - ибо уж мы-то с вами в рай точно не попадем.

- Как знать, мессер, как знать, - улыбка мессера Сельвио почти точно копировала ту, что только что промелькнула на лице Дандоло. - Лично я регулярно бываю на исповеди и причащаюсь Святых Даров.

- Ну, хорошо, - примирительно поднял руки мессер Дандоло, - не будем спорить. Пройдет не так уж много времени, и мы все узнаем точно. А теперь продолжим о том, что же вам удалось узнать.

- Как прикажете, мессер, - Сельвио согнул голову в поклоне и продолжил. - Князья Священной Римской империи, как мы и предполагали, не дадут почти ничего. Все, кто мог уйти, ушли с Генрихом два года назад. Немногие оставшиеся по самую макушку втянуты в разгорающуюся борьбу Филиппа Швабского и Оттона Брауншвейгского. У них это, похоже, надолго.

Дож качнул головой, как бы подтверждая сказанное.

- О войсках из Византии говорить вообще не приходится, - продолжал между тем мессер Сельвио. - Армия до предела разложена чередованием постоянно меняющихся коронованных задниц на троне, чудовищным воровством и задержками жалования. Впрочем, и такой-то ее уже откровенно не хватает на северо-восточных границах, беспрерывно атакуемых все новыми и новыми ордами варваров.

И это тоже ничуть не расходилось с уже имеющейся у дожа информацией.

- С Пиренейского полуострова, - мессер Сельвио сделал крупный глоток из кубка, - ожидать по понятным причинам просто некого. После сокрушительного поражения три года назад при Аларкосе, где спящее кастильское войско было фактически вырезано сарацинами, там теперь каждый рыцарь на счету. Арагон, Каталония не в лучшем положении. - Рассказчик слегка улыбнулся. - У пиренейских кабальеро Крестовый поход начинается сразу же за воротами собственных замков. Ехать для этого в Палестину совершенно не обязательно.

Энрико Дандоло рассеянно кивнул, как бы отвечая на его улыбку, хотя он, конечно же, не мог ее видеть.

- Италийские владетельные господа давно уже поняли, что торговать значительно выгоднее, чем воевать. - Сельвио сделал еще один глоток. - Поэтому скорее сцепятся друг с другом, как Пиза с Генуей, чем с сарацинами. Какая-то мелочь отсюда, конечно соберется, но явно не она будет делать погоду в крестоносном войске.

Старый дож слегка поморщился от пренебрежительного тона своего собеседника, но промолчал, продолжая внимательно слушать.

- Кто у нас еще остался? Белла Венгерский? Этот - да! - Мессер Сельвио поднялся со стула, разминая колени, прошелся к окну и обратно. Широкий капюшон по-прежнему скрывал его лицо. - Этот примет крест и придет с войском. И будет рыть землю, чтобы только его гуннов приняли, наконец, в круг христианских народов. Поучаствовать для этого в освобождении Гроба Господня - как раз то, что нужно.

Сельвио снова сел и взял кубок в руки. - В общем, и все, мессер. Какое-то количество воинов дадут еще сицилийцы, фламандцы, датчане, но основную ударную силу крестоносного войска составят все же рыцари из Англии, Франции и Венгрии.

Дож помолчал несколько мгновений, затем поднял на собеседника невидящие глаза. - Какое количество воинов нам следует ожидать? - Его визави, несомненно ожидавший этого вопроса, тем не менее глубоко задумался.

- Вы задаете, мессер, очень трудный вопрос. Слишком много случайностей и неожиданных событий могут на это повлиять. Однако же, если попытаться нащупать некоторую среднюю точку, - Сельвио последним глотком допил вино и поставил кубок на поднос, - от которой в действительности могут быть весьма значительные отклонения как в ту, так и в другую сторону, то это 30-35 тысяч воинов.

- Для того, чтобы занять Египет, - нахмурился мессер Дандоло, - и оттуда идти на Иерусалим, более чем достаточно. Что говорят о вожде похода?

- Ричард, и только Ричард! - Мессер Сельвио весело улыбнулся. - Это единственный вопрос, где мнения не расходятся. Филипп-Август отлучен папой за развод с Ингеборгой Датской. Да не очень-то он и рвется в Святую Землю. Белла Венгерский, даже если он приведет самое крупное войско - а, судя по всему, так оно и будет - тоже не может рассчитывать на место во главе. У него нет имени, европейское рыцарство его не знает.

- Все, - слегка поклонился мессер Сельвио, - коронованные особы на этом заканчиваются.

- Ну, а если э-э-э, - слегка замялся старый дож, что так не вязалось с его обычной манерой вести разговор...

- Да, разумеется, - пришел на выручку его более молодой собеседник. - Мы задавали вопрос, кто возглавит поход, если с Ричардом, не приведи Господь, что-то случится. Его младший брат, принц Иоанн, отпадает сразу. Он непременно найдет уважительную причину, чтобы вообще не принять креста. - Мессер Сельвио на секунду задумался. - Пожалуй, Иоанн и Филипп-Август - единственные коронованные особы, у которых под коронами имеется хоть что-то, напоминающее мозги. Именно поэтому они по возможности стараются сидеть дома и улаживать дела в государстве.

- Значит Белла?

- Нет, мессер. После того, как он отнял у нас Задар, Белла Венгерский не рискнет привести свое войско на палубы наших кораблей. Тем более, после того, как города Истрии и Далмации приняли его покровительство, кораблей у него достаточно и своих. - Дож снова согласно кивнул.

- А это значит, - продолжал мессер Сельвио, - что венгры переправятся сами и присоединятся к объединенному войску уже в Египте. Но сбор объединенного войска и переправа через море, - на это потребуется не менее года. И все это время крестоносное воинство не сможет обходиться без вождя. Следовательно, его изберут ранее, и это будет не Белла.

- Тогда кто?

- О, мессер, - Сельвио развел руками, - здесь мы переходим из области более или менее правильного сбора сведений в область, скорее, догадок. Вероятнее всего, - мессер Сельвио сделал паузу, - это будет не англичанин. С острова можно ожидать большого количества мелких рыцарей, но владетельные господа в большинстве своем останутся дома - улаживать те недоразумения, что сложились между сторонниками Ричарда и Иоанна за время отсутствия короля-рыцаря в Англии.

- Значит француз, - скорее утвердительно произнес Энрико Дандоло.

- Да, мессер, кто-то из французских графов.

- Не густо, - усмехнулся старый дож. - И кто же?

- Прошу меня простить, - слегка поклонился мессер Сельвио, - все это крайне недостоверно, но, по отзывам наших собеседников, наибольшей склонностью к разного рода авантюрам и, в то же время, немалым уважением у подданных Филиппа-Августа пользуется Тибо, граф Шампани. С некоторой долей уверенности можно предположить, что именно он и возглавит крестовое паломничество.

- Тибо III Шампанский, - задумчиво проговорил старый дож. - Хорошо, вернемся пока к Ричарду. Может ли случиться с ним какое-то несчастье, как например, та же лихорадка, что так не вовремя отправила к праотцам Генриха Гогенштауфена?

- Боюсь, что это крайне маловероятно.

Старый дож удивленно поднял кустистые брови, воткнувшись невидящим взором в переносицу собеседника. - Вы настолько не верите в промысел Божий?

- Дело в том, мессер... - окончательно согревшийся Сельвио отошел от очага и переместился в более привычный ему угол у дверей, где пламя светильников становилось зыбким, а тени густели. Дело в том, - повторил он, - что Господь наш, похоже, забросил все остальные дела и занялся исключительно предотвращением несчастий, могущих случиться с Ричардом Английским.

- Вот как? Поясните, мессер, - с закипающим недовольством в голосе потребовал дож.

- Как прикажете, мессер, - склонился его собеседник. - С некоторых пор военная ставка короля-рыцаря напоминает скорее бенедиктинский монастырь. Известный вам Пьетро да Капуа, перед тем как проследовать в Дижон, где он занят сейчас сбором ассамблеи французского духовенства, останавливался у Ричарда.

- И что же? - нетерпеливо потребовал дож.

- Там он на коленях умолил Ричарда принять у себя некоторое количество монахов, лично отобранных для этого Иннокентием.

- Вот оно что, - недовольно пробурчал мессер Дандоло. - Стало быть, теперь королевские повара, виночерпии, лекари отдыхают, а трудятся за них служители Господа?

- Именно так, мессер. Однако этим они и не подумали ограничиться.

- Вот как, - удивился дож, - и чем же еще монахи могут помочь Господу нашему в деле охраны Ричарда? Святыми молитвами?

- Я вполне допускаю, - склонил голову мессер Сельвио, - что монахи усердно молятся за здравие короля-рыцаря. Но, увы, кроме этого они очень быстро заткнули все дыры, которые имелись в системе охраны воинственного монарха. Телохранители Ричарда - безусловно, храбрые воины, но их опыт был бы более полезен при штурме крепостных стен, нежели в тонком искусстве охраны коронованных особ.

Сегодня их пробелы в этом искусстве, - продолжал тем временем Сельвио, - сполна компенсированы прибывшими святыми отцами. И я могу с уверенностью утверждать, что ни яд, ни кинжал в обозримом будущем Ричарду Плантагенету не угрожают.

- Да что это, черт бы их побрал, за монахи такие?! - взорвался, наконец, мессер Дандоло.

- Иоанниты.

Давно, очень давно не слышал Святой Марк столь цветистых выражений, как те, что выплескивались сегодня в его адрес, в адрес все четырех евангелистов, двенадцати апостолов, Господа нашего и его непорочной матери девы Марии! Наконец, буря утихла.

- Стало быть, Иннокентий сумел договориться с Донжоном^[24] о передаче Ричарду на какое-то время части его личной гвардии? Да, это очень осложняет дело, - успокоившийся дож в задумчивости потер некстати занывшие виски. - И что же, теперь Господь хранит английского короля от всех неприятных неожиданностей?

- Я этого не говорил, мессер. - Сельвио чуть заметно улыбнулся. - У меня есть несколько мыслей относительно путей божьего промысла, но они требуют дополнительной проработки. Позвольте сейчас не останавливаться на них подробно.

- Хорошо, - дож еще раз потер виски. - Погода, похоже, все же меняется. А что там с графом Тибо?

- О, мессер, здесь я не предвижу абсолютно никаких затруднений! - Сельвио сокрушенно вздохнул. - Сколько достойнейших молодых и полных сил людей во цвете лет покидают наш мир...

↑[21] Первое упоминание названия Argentoialum (от лат. argentum, серебро) датировано 697 годом

↑[22] По Сен-Клер-сюр-Эптскому договору от 911 г. король Карл Простоватый уступил земли к северу от реки Эпт викингу Ролло. Вследствие этого разделения Вексен распался на Вексен Нормандский (часть герцогства Нормандского, центры - Жизор, Шато-Гайар, Живерни) и Вексен Французский (часть королевского домена, главный город - Понтуаз).

↑[23] Я вам не помешаю? (Лат.)

↑[24] Жоффруа де Донжон, Великий Магистр Ордена св. Иоанна Крестителя, известного так же как Орден Госпитальеров (но это неофициальное название Ордена, с оттенком панибратства и легкой пренебрежительности), в период 1193 - 1202 гг.

Глава 3.

Россия, наши дни

- Ну, вот мы и на месте, - решительно изрек господин Дрон, разглядывая сквозь тонированные стекла "Сабурбана" жиденькую цепочку экскурсантов, что втягивалась под своды пещеры. Вернее даже не пещеры, а гигантского комплекса Кунгурских ледяных пещер, еще при советской власти ставших широко известным туристическим аттракционом.

Господин Гольдберг в это же самое время размышлял на заднем сидении о тщете бытия. Лезть под землю решительно не хотелось! Тем более в такую дыру. А ведь, не случись всего этого... Он бы давно уже был на черноморском побережье, выкапывал из сухой земли древней Тавриды осколки прошлого, любовался грациозно согнутыми спинками практиканток, коим посчастливилось распределиться в крымскую экспедицию! Сладостные виденья ласкового моря, безбрежного неба и таких милых сердцу траншей, шурфов и раскопов еще несколько секунд танцевали перед его внутренним взором и, увы, унеслись прочь. Таки да, если хочешь повеситься, выбери хотя бы дерево повыше, - грустно констатировал Евгений Викторович, возвращаясь к унылой реальности.

Вот последний из этих сумасшедших исчез в черном зеве...

- Господи! Ты помогаешь даже тем, кого я не знаю. Почему же не поможешь мне? По доброй воле лезть под землю? К черту на рога? Он что, так похож на старика Лота и двух дочерей его? Нет-нет-нет-нет-нет! О том, что он, доцент Гольдберг, через какие-то двадцать минут последует в это царство мертвых, думать не хотелось просто отчаянно!

Но, увы, дела обстояли именно так. Именно там, в гроте с романтическим названием "Дружба народов" - по общему самоощущению наших путешественников - и должна была начинаться нужная им червоточина. Та самая, что выведет их в январь 1199 года.

Этот год был выбран не случайно. Уверенно взяв в свои руки руководство исторической частью проекта, господин Гольдберг быстро сформулировал цели и задачи их оперативного вмешательства в историю сопредельного мира. Если болевой точкой, горящей в их головах, является взятие крестоносцами Константинополя в 1204 году, то очевидно одно. Их миссия - не допустить этого взятия.

Крестоносное войско должно прибыть в Святую Землю и укрепить плацдарм европейцев на Ближнем Востоке. Весьма вероятно, что именно радикальная христианизация Ближнего Востока, не допущение превращения его в чисто исламский ареал и станет тем решительным исторически изменением, что круто развернет всю историю и судьбу подвернувшегося им мира. Внимательно слушавший всю эту, как позже выяснилось - совершеннейшую галиматью, господин Дрон даже не пытался возражать. Резонно полагая себя не вполне подкованным в исторических реалиях данной эпохи.

Зато совершенно понятно обоим было другое. Сами путешественники ни при каких обстоятельствах с этой задачей не справятся. Ну, кто они такие, чтобы в совершенно чуждом им мире развернуть несколько десятков тысяч воинов! И вместо ждущей в Константинополе лакомой и богатой добычи - загнать их в дикие пески с совершенно невнятными перспективами. Лишь одному человеку такое под силу. Это - несостоявшийся предводитель четвертого крестового похода, Ричард Львиное Сердце.

Арбалетный болт, пробивший его плечо 26 марта 1199 года при осаде замка Шалю-Шаброль, навсегда вычеркнул отважного короля из списка возможных предводителей крестоносного воинства. А последовавшая за ним гангрена и вообще - из списка живых. Но вот этого-то новоявленные прогрессоры как раз и могли не допустить. - Увести монарха с траектории выстрела, а там пусть уж он сам, хоть пинками, загоняет свое воинство в Святую Землю. - Так сформулировал цель похода почтенный историк-медиевист.

Двух с половиной месяцев должно было с запасом хватить, чтобы добраться от замка Жизор, в подземелья которого должна была привести их червоточина - до провинции Лимузен. Где в окрестностях Лиможа, собственно, и должны были пересечься жизненные пути славного короля Ричарда и безвестного пока арбалетного болта. Даже учитывая качество дорожной сети Европы двенадцатого века, пятьсот километров за семьдесят дней они точно преодолеют. Шестьдесят километров от Жизора до Парижа на юго-восток. Четыреста от Парижа до Лиможа строго на юг. И еще около пятидесяти от Лиможа до замка Шалю-Шаброль на юго-запад.

Впрочем, кроме стратегических задач, за оставшиеся две недели нужно было решить и кучу проблем вполне практического свойства. Одежда, снаряжение, вооружение, финансовые средства. Эту часть полностью взял на себя господин Дрон, зарядив в работу целую орду своих подчиненных. Ибо здесь все было далеко не так просто.

Как выяснилось, через червоточины невозможно пронести никакой механизм, не говоря уж об электрических или электронных приборах. Всякие механические штучки, даже в разобранном виде, приводили к тому, что канал просто не открывался перед претендентами на проход. И значит, любое огнестрельное оружие, современное снаряжение или средства транспорта просто отпадали. Только клинковое вооружение и собственные ноги.

Нет, господин Дрон по этому поводу не очень-то и огорчался. Скорее даже наоборот. Кто бы мог подумать, что его увлечение последних десяти лет окажется вдруг столь востребованным. Приятели по бизнесу слегка подсмеивались над экзотическим фитнесом почтенного предпринимателя. Это ж надо, историческое фехтование! Ну, пошел бы в любой из залов восточных единоборств, коли весь из себя такой крутой. А то - тупыми железками вместе с какими-то ряженными придурками размахивать.

Но сами скажите, - вяло отмахивался почтенный предприниматель, - как ему идти заниматься единоборствами, если он и драться-то совсем не умеет? Его ведь учили не драться, а убивать. И какое может быть, допустим, каратэ, если накрепко затверженные им удары ногами ведут исключительно в пах или по суставам противника? А руки - так и вовсе тянутся сунуть клювом в сонную или подключичную артерии. Что, разумеется, в спортивных залах никто бы не одобрил. И куда с этими вот навыками на ринг или на татами?

- Да и потом, - объяснял иной раз Капитан, - роль рукопашного боя в системе подготовки бойцов спецвойск все же сильно преувеличена. Чтобы вступить в рукопашный бой, - пояснял он, - боец должен пролюбить на поле боя автомат, пистолет, нож, поясной ремень, лопатку, бронежилет, каску. Найти ровную площадку, на которой не валяется ни одного камня или палки. Найти на ней такого же раздолбая, как и он сам. И только тогда вступить с ним в рукопашную схватку.

А с мечом хорошо! Вещь это здоровая, увесистая и, при желании, вполне смертоносная. И, самое главное, на махание этим слегка заточенным ломиком никаких нехороших и вредных для организма рефлексов в молодости не поставлено. Бей, куда захочешь, и куда правила не возбраняют! Зато нагрузка отличная, и адреналин - фонтаном.

Надо сказать, что когда Капитан с этой тяжеленной железякой, разминаясь, начинал крутить базовые мулинэ, то это зрелище... впечатляло! Увесистый двуручник порхал в его руках, как бабочка. А уж тренировочные поединки - это нужно видеть! Когда такой вот закованный в сталь Железный Дровосек начинал юлой вертеться в компании шести-восьми таких же тяжело бронированных персонажей, с непостижимой для глаза скоростью вращая при этом своим боевым дрыном... Ну, с чем это сравнить? На ум приходил только ураган в песочнице!

Так что, с вооружением и защитным снаряжением для предстоящего путешествия у владельца заводов-газет-параходов особых проблем не возникло. Заказанная в свое время реплика миланского доспеха, благодаря использованным специальным сплавам, была килограммов на десять легче оригинала, значительно превосходя последний прочностью. Фактически, его вес - чуть больше двенадцати килограммов - и более удобная система креплений позволяли даже какое-то время путешествовать пешком, не снимая брони. Ну, а старый добрый цвайхандер и несколько коротких клинков оставалось только заточить.

Зато господин Гольдберг от какого бы то ни было оружия решительно отказался. Резонно полагая, что в его руках оно будет представлять угрозу исключительно для самого владельца. Да и не к лицу старому еврею, алхимику и звездочету - а именно в таком качестве он намеревался преподнести себя городу и миру - носить оружие. Вполне достаточно иметь за плечами столь представительного телохранителя, каковым должен был выступать все тот же господин Дрон.

Впрочем, уважаемый доцент все эти две недели тоже не сидел без дела. Подумаешь, невозможно взять с собой ноутбук. Нет, само по себе это, конечно же, печально, но ни разу не катастрофа. Ведь можно взять с собой распечатки. Так что, все оставшееся до выхода время принтер в кабинете почтенного историка практически не останавливался, выплевывая наружу тщательно составленные досье на ключевых персонажей эпохи. А также подробные географические карты территорий предстоящих героических действий. Да, пачка получалась весьма увесистая, но свое добро карман не тянет. А что может быть на свете важней правильной и хорошо структурированной информации?

Еще легче решилась проблема обретения финансовой независимости в сопредельном мире. Двадцать килограммов черного перца, запрессованные в двухсотграммовые вакуумные пакетики и разложенные по специальным карманчикам в одежде, фактически равнялись в средневековой Европе двадцати килограммам золота. А зная стоимость перца в ближайшем магазине, составляющую чуть меньше сорока рублей за килограмм, можно было сказать, что по деньгам наши спасители мира таки легко отделались.

Особую проблему составил язык, на котором предстояло разговаривать с аборигенами сопредельного мира. Учитывая, что языком межэтнического общения того времени является церковная латынь, а народная латынь, нанизывая на себя многочисленные местные диалекты - еще только собиралась превращаться в "старофранцузский", нужно было учить латынь!

Хотя нет, не совсем. Господин Гольдберг, как и положено уважающему себя медиевисту, латинским наречием владел весьма прилично. А вот почтенному предпринимателю пришлось попотеть. Впрочем, ничего особо ужасного. Владея четырьмя европейскими языками на уровне от "прилично" до "в совершенстве", господин Дрон не без оснований полагал, что базовую лексику, заимствованную в них из латыни он уж как-нибудь по корням отличит. А для освоения грамматики двух остающихся недель вполне достаточно.

Так что любой, кто решился бы в это время приблизиться к дверям его кабинета, получал сомнительное удовольствие насладиться декламацией латинских склонений и спряжений в энергичном исполнении хриплого, совершенно неромантического баритона. Разнообразные "posum" - "potes" - "potest" - "possumus" - "potestis" - "possuunt" буквально пулеметными очередями вылетали из обиталища почтенного предпринимателя. А, если иметь в виду тембр голоса нашего героя, то речь должна была идти, разумеется, не менее чем о 12,7-миллиметровом "Утесе", предназначенном для борьбы с легкобронированными целями и огневыми средствами противника.

Вот на неуклюжем комплименте, сделанном слегка обнаглевшим историком в адрес успехов господина Дрона, их небольшая компания чуть было и не распалась. Вечером накануне отъезда, когда они в последний раз собрались, чтобы пробежаться по списку сделанных и не сделанных дел, Евгений Викторович решил проинспектировать латынь своего будущего спутника. Инспекция показала самые обнадеживающие результаты, каковые господин Гольдберг и не преминул отметить:

- Сергей Сергеевич, - вальяжно покачивая ногой промурлыкал почтенный историк, - у вас просто талант к языкам! Настоящий дар божий! С таким-то талантом вы могли бы совершенно свободно устроиться переводчиком в любую, самую солидную компанию. И сделать, таки да - неплохую карьеру! Глядишь, не пришлось бы людишек резать...

Лишь спустя мгновение потерявший всякие берега доцент сообразил, что и кому он только что сказал. Но было поздно! Сказанного, как известно, не воротишь.

Господин Дрон задумчиво посмотрел на собеседника, встал. Надо полагать - чтобы вплотную подойти к испуганно сжавшемуся историку. Но нет, шагнул в другую сторону, к бару. Открыл дверцы, достал из призывно светящихся недр бутылку коньяка, пару бокалов, небольшое серебряное блюдо с чем-то непонятным, наверняка вкусным и уж точно очень дорогим.

Сдвинув бумаги на самый край стола, молча расставил посуду, все так же задумчиво повертел широкую, плоскую, почти треугольную бутылку в руках.

- Знаете, Гольдберг, настоящий коньяк производится лишь в шести округах Франции. - Руки Капитана освободили бутылку от шелестящей пелеринки, ласково прошлись по ребристому боку. Едва слышно бумкнула пробка, и по комнате разлился умопомрачительный аромат благородного напитка. - Эта емкость прибыла сюда прямо из Бордери, так что пейте смело. Никаких подделок!

- Ага-ага, Камю Х.О, - машинально отметил про себя Евгений Викторович, который, несмотря на свои коммунистические убеждения, а может быть как раз именно благодаря им, очень даже знал толк в напитках от сорока градусов и выше. - И подделки-то под него начинаются у нас с трехсот долларов за бутылку. - О стоимости оригинала почтенному историку не хотелось даже думать...

Мужчины пригубили, отдавая дань дерзко-уточенному вкусу драгоценной жидкости. Да, простояла она в бочках лимузенского дуба явно больше шести лет, требуемых для появления на этикетке вожделенного Extra Old! Затем Капитан поставил свой бокал и посмотрел прямо в глаза собеседнику.

- Так вот, к вашему замечанию, господин Гольдберг. Вообще говоря, за любые намеки на мою биографию в период с 1994 и примерно по 2005 год я, как правило, что-нибудь ломаю. Намекающему. Ребро, челюсть, ключицу, руку... - тут уж как придется. - Капитан сделал паузу, вероятно подбирая правильную формулировку, под которую сейчас начнется упомянутая экзекуция уже в отношении несчастного господина Гольдберга. Но нет. Массивная фигура не сдвинулась с места, зато еще один глоток коньяка отправился внутрь.

- Однако знаете, вы в чем-то правы. - Снова пауза и еще один внимательный взгляд на собеседника. - Завтра мы с вами отправляемся..., а черт его знает, куда мы с вами завтра отправляемся! Но, во всяком случае, это что-то вроде рейда. И, как ни крути, мы получаемся вроде как напарники. А это очень хреново, когда напарники в рейде не доверяют друг другу. Да вы пейте, пейте! Когда еще попадет в руки такая благодать?

Капитан набулькал еще по трети бокала каждому и продолжил.

- Так что, видно придется мне рассказать, как я попал в бандиты. В бандиты, в бандиты, - отмел он движением руки робкие возражения почтенного историка, - чего уж в прятки-то играть. А там тебе решать, готов ты мне после этого доверить спину, или как...

... Ровно тек рассказ Капитана, слегка шумело в голове от выпитого, хотя сознание - бывает ведь так - оставалось кристально ясным.... Ярко, как наяву, разворачивались картины, которых лучше бы и не видеть вовсе!

Краснознаменный Военный институт Министерства обороны СССР по специальности "Добывание и обработка зарубежной военной информации" Сергей Дрон закончил в восемьдесят четвертом. Европейские языки. Немецкий основной, второй - английский. Да еще факультативы по французскому и итальянскому. Как круглый отличник, выпустился старшим лейтенантом. Три года отработал в Западной группе войск, а затем получил предложение, от которого отказываться, скажем так, не принято. Как же, четвертая звездочка на погон, годовая переподготовка при пятом Управления ГРУ, а затем, ну сами понимаете!

Последние два месяца переподготовки - учебный полк спецназа в Чирчике, в трехстах пятидесяти километрах от Ферганы. Стажировка по организации деятельности диверсионно-разведывательных групп.

- Вот ты мне скажи, на кой черт мне было в рейдах ноги по самые щиколотки стирать, если по окончании переподготовки все равно предстояло в штабах с разведывательной информацией работать?

Поскольку основательно уже захмелевший историк все равно ничего внятного на этот вопрос ответить не мог, не на шутку разошедшийся олигарх в сердцах махнул рукой и продолжил.

- Если б направили стажироваться на север, в Печору, вся жизнь бы сложилась по-другому. Был бы сейчас приличным отставником, вкалывал где-нибудь тем самым переводчиком, ездил на подержанном корейце и горя не знал... Н-да. Ну - что выросло, то выросло. Стало быть, учебный полк в Чирчике, Узбекистан...

А между тем, то, что позже назовут "ферганской резней" уже набирало обороты. Обучение и натаскивание организаторов массовых беспорядков, подготовка бандформирований, газеты, листовки, лозунги... "Узбекистан - узбекам", "Душим турок, душим русских", "Убивайте турок, иначе будете наказаны!", "Да здравствует исламское знамя, мусульманская вера"... Короче, разогрев публики.

Замминистра МВД Узбекистана - понятное дело, русский - куда только ни кидался! А куда кинешься, если из Москвы идет один-единственный сигнал: не нагнетать, не будоражить, не преувеличивать временные трудности демократических преобразований в республике. Ну, и все в этом духе. Новое ж мышление, мля! В начале мая восемьдесят девятого замминистра появился в расположении полка.

- Уж не знаю, как и о чем они там говорили с полковником, но отправилась моя рота доучиваться на юго-восток. Уже под командованием штатного ротного. Еще троих таких же, как я, бедолаг-стажеров поставили на взвода - и вперед! Второй и третий - в Наманган и Андижан, четвертый - в Ош. Ну, а штаб роты и мой первый взвод - под Ферганой. Боекомплекты, ГСМ, все дела... Меньше полутора сотен человек на все про все! И больше ничего реального на несколько тысяч квадратных километров!

Драгоценный коньяк глотался уже как водка, залпом, не отвлекаясь ни на вкус, ни на букет.

- Вся узбекская ментура или ушла по домам, или сами потом развлекались в толпе, чурки черножопые! А гарнизонные солдатики-срочники, куда уж им, живыми б остаться...

- Только-только обустроились и, было, приступили к выполнению учебного плана, как полыхнуло! - Капитан тяжело остановился, разлил по бокалам последние капли и пошел к бару за новой бутылкой. - Двадцать четыре года прошло. Здесь, в России и слова-то такие позабыли - "турки-месхетинцы", "ферганская резня"... А я не-е-е-т... Кто своими глазами видел - не забудет! Сожженные трупы, и пойди, опознай - мужчина там или женщина. Отец с сыном рядышком лежат - и рядом, вся в мозгах, дубина, которой их убивали. Сброшенный в канаву труп. Женщина. Изломанная, как будто по ней прыгали. И пятки до кости разбиты. Грамотно так, с подходцем... Или кострище, где старика заживо жгли, все допытывались - куда невестка с сыном ушли? От него, бедолаги, только обгорелый пенёк и остался. А рядом ступни. Видно не поместились в костер, вот и уцелели...

Капитан погрозил собеседнику пальцем, чувствовалось, что его просто разбирает по-дурацки хихикнуть. Однако он все-таки сдержал себя и продолжил ужасную исповедь.

- Разгонять толпы по 300-500 человек, которые собирались в десятках мест одновременно и по всей территории области - нечего было и думать. Метались из района в район, пытаясь в каждом случае нейтрализовать организаторов. У замминистра оставалась кой-какая агентура на местах, и ручеек информации, хоть и жиденький, но тек.

... В тот день нам повезло. - Капитан разлил коньяк из новой бутылки, точной копии первой, и продолжил. - В одном из санаториев ЦК под Ферганой должны были собраться большие шишки. Когда мы положили из крупняка неплохо вооруженную охрану и вывели этих из зала, так оно и оказалось. Несколько арабов, полдюжины прилично изъясняющихся по-русски европейцев и вся верхушка местного обкома во главе с первым секретарем. Ну, и для полноты картины - пара грузовиков с агитматериалами во дворе.

К вечеру прилетела следственная бригада КГБ СССР, которой мы и сдали наши трофеи. Во главе полковник - седой, весь из себя... Руку жал, мол, к Герою представит, вот прямо сейчас, не сходя с места. А пленных принимал какой-то капитан, вылитый Штирлиц! Тут тебе и горячее сердце, и холодная голова, и чистые руки - все буквально в одном флаконе...

В начале седьмого утра - тревога. Информация от прибывших комитетчиков, полковник Мирский у аппарата. Мол, в Маргилане, несколько боевых групп вот-вот заблокируют автобусную колонну с беженцами и нужно их перехватить. Дескать, ждет нас там, на проходной текстильной фабрики, тот самый капитан, что арестованных принимал. Он и даст полный расклад - кто, что, сколько, когда и как. Короче, временно поступаем в его распоряжение. Ну, полковник же, хоть и чужого ведомства будет, но все равно - нашему ротному с ним не ровняться. Под козырек и рванули. От расположения роты меньше десяти километров было. Так что, взвод в бэтээры - и здравствуйте, кто не ждал!

- Уж и не помню, - не к месту вдруг задумался господин Дрон, - что из местной гадости я тогда вечером съел, но только у самой проходной меня вдруг так скрутило, что все - сейчас полные штаны будут. Как остановились, я по рации команду "К машинам" и командиру первого отделения: "Ахмет, строй людей, я сейчас!" А сам пачку салфеток в кулак - и мухой к ближайшему укрытию.

Ребята не успели выстроиться, а я уже готов. И к труду, и к обороне. Встаю, значит, парни уже подровнялись. Водители и пулеметчики, как положено - внутри. Ахметгалеев по сторонам поглядывает, где это командир задержался... И тут из окон проходной - пулеметы. Четыре штуки. И по паре гранат из РПГ на каждую машину. Все, - шутовски поклонился Капитан, - был взвод, и нету взвода...

А из ворот тот самый московский капитан выходит. С ним узбеки какие-то. Пара арабов, из тех, что мы ему по описи сдавали. Довольные, улыбаются... И дружненько так моих парней достреливают, кто еще шевелится. Гэбэшную с-с-суку я, конечно, тут же и положил. А сам в бега. Понимаешь, - моргнул виновато почтенный предприниматель, - "Стечкин", конечно, хорошая машинка. Но против пулеметов никак не катит. Хоть ты усрись! А мне, тем более, уже и нечем было...

- От погони оторвался, это мля, как два пальца об асфальт... Бегу, а сам думаю. Типа, и куда же это, интересно, я бегу? Если в расположение роты, так там меня уже всяко ждут на подходах. Так и паду смертью героя от пули неизвестного снайпера. Остальные взвода в сотне-полутора километрах, до расположения полка - три с половиной сотни. А и приду я в полк, что скажу? Дескать, следственная бригада КГБ СССР при поддержке неустановленного количества узбеков и арабов уничтожила взвод советского спецназа? Так это при самом удачно раскладе - прямая дорога в дурку. Про неудачные расклады и думать не хочется... Да и тот еще вопрос - сколько времени эта гэбистская сука, полковник Мирский, позволит дышать такому неприятному свидетелю? А уж возможностей-то у него меня достать - вагон... Вот и получается, что спешить тебе к своим, товарищ капитан, совсем даже не следует. Потому как, кто из них теперь свои, а кто вовсе даже наоборот - и сам черт не разберется.

- И такая меня, Женя, тут тоска взяла, что, мля, не передать, - заключил почтенный предприниматель, отправляя в глотку очередную порцию элитного алкоголя. - Хоть прямо тут ствол из кобуры доставай и пулю себе в башку запечатывай! А вокруг предгорья, лес, сосны, птички поют, солнцу радуются... А вдали вершины снегом посверкивают, перевалы, благодать Божья, как будто и нет вокруг ничего. Ни трупов, ни толп ревущих, ни пулеметов, что по своим в упор бьют... И как-то решил я с этим делом погодить. В башку-то ведь, оно всегда успеется. А мы еще поживем. И, даст Бог, поквитаемся.

Ну, коли жить, то нужно теперь думать - куда податься. Афганистан вроде бы и рядом, таджиков пройти и вот он. А там как? Сороковую армию только три месяца, как вывели, там же еще духи кишат, как змей клубок! Хрен пройдешь. Через Кашгар к китайцам? Ой, что-то боязно мне стало с товарищами из Китайской Народной Республики дело иметь.

Короче, решил я пилить до Каспия, а там уходить в Иран. Ну, бешенной же собаке семь верст не крюк! А что, транспортом разживусь, и ищите меня на просторах нашей необъятной... Решение, стало быть, принял, на душе слегка полегчало, даже расслабился чуток. И тут слышу - метрах в ста шины по асфальту как завизжат! Затем бумц, и только стекла посыплись. Мне бы оттуда, а я - туда. Ишь, не наигрался еще, интересно стало! Только к опушке подбежал, слышу - автоматная очередь. Короткая такая, на два патрона. И визг, будто свинью режут.

Бегать я тут же, ясен пень, перестал. Но все равно аккуратно так, от дерева к дереву, к месту событий передвигаюсь. Смотрю, от дороги к лесу целая процессия. Дама и с полдюжины крепко за нее держащихся кавалеров. Дамочка упирается, брыкается и чистенько так на языке Вольтера визжит. Merde, дескать, sale porc...! Ну, и далее по списку. И всей одежды на ней осталось - одни джинсики, да и те уже расстегнуты.

Короче, горячих узбекских парней я тут прямо и положил, девчонку в охапку и бегом в лес. Пока с полкилометра бежал, она мне всю спину в кровь исцарапала, хотя вроде бы одет был по всей форме. Как сумела - до сих пор не понимаю... Совсем, видно, девка очумела! У какого-то ручья тормознулся, приложил ей слегка для вразумления, в воду макнул, смотрю - в себя пришла. Прикрываться даже начала и живо так интересуется, где здесь ближайшее отделение полиции, куда бы она могла заявить о преступлении, совершенном в отношении граждан Французской Республики?

Оказывается они, то есть Жаклин с Клодом - съемочная группа Antenne 2. Снимают для французских телезрителей репортажи о демократических преобразованиях на восточных границах СССР. Нет, пока еще ни одного не сняли, поскольку только-только въехали на советскую территорию из Афганистана. С чем им любезно помогли сотрудники Французского посольства в Кабуле. До этого снимали вывод советских войск из Афганистана - получалось очень интересно, шеф-редактор хвалил. Здесь их машину, выкатив на дорогу обрезок здоровенной металлической трубы, остановили какие-то вооруженные люди. Клода сразу убили, а ее... Тут девчонка снова впала, и ее пришлось отпаивать теплой водой из фляги. Сурово подавляя в себе желание объяснить медийной работнице, что вот это вот и есть процессы демократизации на восточных границах СССР.

В общем, наряжаю ее в свою собственную рубаху - слава Богу, разуть не успели, а то бы полный трындец - а сам себе думаю: "И куда мне это счастье?" До ближайших безопасных мест сотни километров. Да и мне, честно говоря, совсем в другую сторону. Короче, объяснил, что мне вообще-то в Тегеран. Так что, могу довести ее до спокойных мест где-нибудь в Туркмении и сдать властям. Заочно. Поскольку самому-то мне к властям - как разыскиваемому государственному преступнику - ход закрыт. Ну, приврал чутка, чтобы отвязалась. А та - ни в какую!

Вцепилась как клещ, мол с тобой и точка! Подумаешь, две с половиной тысячи километров. Дескать, rien, пустяки какие, ты же все равно что-нибудь придумаешь... Так что, шмотки их из разбитого джипа забрали, оказывается, кроме той полудюжины теперь уже трупов там, на дороге, никого и не было, зря бежал, надрывался. Да так вдвоем и пошли. Как еду воровал, машины угонял - даже и рассказывать не буду. Это отдельная история. Длинная, как песнь степного акына. И такая же нудная. Ну его, нахрен! Дошли и ладно.

Да, в дороге мы с ней, конечно сошлись... Ну, ты понимаешь... Два молодых организма, да на свежем воздухе, да после таких стрессов - гормоны кипят, как в паровом котле. Жаклин ко мне в спальник в первую же ночь перебралась. И так нас переклинило, что иной раз только заполдень в путь отправлялись - все друг от друга оторваться не могли.

А в Тегеране, как только посольский gardien фамилию Жаклин услыхал, так нас туда чуть не на руках втащили. Оказывается, ее папа в Credit Lyonnais какая-то, ну - очень большая шишка. И, понятное дело, крепко, на всю Францию, по поводу потерянной дочки расстраивался. Такого человека, да добрым известием порадовать - каждому приятно! Короче, отмыли нас, приодели, на самолет посадили и даже ручкой со взлетного поля помахали. Здравствуй, Париж!

И, ты знаешь, как в Париж прилетели, все у нас с ней друг к другу - как отрезало. Нет, с ней-то понятно. Ее на меня со страха замкнуло, чтобы от всего ужаса спрятаться. А теперь я ей, наоборот, обо всем об этом только ходячим напоминаньем маячил. А вот у меня-то чего..? Да ладно, Бог бы с ним. Папа ее такому повороту только порадовался. С другой стороны, грех жаловаться, за спасение дочки наградил по-царски! И с гражданством в три секунды помог, и денег отвалил. Но стать родной матерью - нет, не набивался. Дескать, очень, очень приятно было познакомиться. Будете у нас в Париже проездом, непременно заходите.

А мне только того и надо. На песочке поваляться, в море помокнуть. Отойти от всего, от этого. Как-то случайно зацепился языками с группой ребят - ну, парни, девчонки, молодые, шумные, веселые. Студенты Сорбонны. Тоже на побережье в море окунуться приехали. Несколько дней с ними тусовался. Купались, в волейбол играли, пили вино в прибрежных кафе ... И ты знаешь, меня реально отпускать начало. По серьезному. Мысли про жизнь приходить стали... Дескать, чего это я себя похоронил? Мне же и тридцати нет! Все еще впереди.

Нет, работу искать не стал, денег хватало. Пошел в ту же Сорбонну поступать. Тут снова папа помог. Само-то образование бесплатное. И французский сдал без проблем. А вот без документов об окончании школы не берут. Однако, папа и тут договорился, взяли.

- Что, не ожидал от бандита, - ехидно улыбнулся господин Дрон, отсалютовав двумя пальцами, - licence de philosophie politique, так-то вот!

Так и стал я опять студентом. И знаешь, здорово это дело мне мозги прочистило. На втором году сошелся накоротке с одним преподом. Он нам историю европейского левого движения читал. Ксавье Дюпон, может слышал, хотя - откуда? Парень моего же примерно возраста, традиционно левая семья, родители - активисты майских событий шестьдесят восьмого ... Вот также как-то под хорошую закуску и выпивку рассказал ему мою историю. Тут он мне и выдал!

- Что, - говорит, - думаешь, здорово меня удивил? Да нифига! Нет, конечно, все эти мелкие подробности, вроде массовых убийств и остающихся возле костра обгоревших ступней - все это здорово обогащает тему. Но только то, что СССР убивался из Москвы, убивался группой, захватившей власть в КПСС, это ни разу не секрет. И то, что КГБ, как верный пес партии, все эти беспорядки на окраинах собственноручно организовывал - здесь тоже всем известно. Говорить об этом не принято, но кому нужно - знают....

- А в конце девяносто третьего, - вдруг резко сменил тему Капитан, - случился у нас с Ксавье еще один примечательный разговор. До Рождества две недели, весь Париж уже в новогодних гирляндах, народ валом валит по распродажам, ярмарки рождественские, кафе, бистро, на улицах музыка... Сидим мы с ним, значит, на Rue de Clery, кофе попиваем, о ерунде какой-то болтаем. Вдруг он резко так разговор обрывает, брякает чашку на стол и, вперившись в меня своими черными глазищами, спрашивает:

- Послушайте, Серж, а какого черта вы здесь делаете?

Я, натурально, сначала не понял, мол, где это здесь?

- В Париже, во Франции!

Ну, я, было, в амбицию. Дескать, почему бы это мне, гражданину Французской Республики и не находиться сейчас во Франции? В Париже или в любом другом месте исключительно по моему собственному выбору? А он смотрит на меня, как на ребенка в песочнице и, так это в лоб:

- Серж, вы болван? Хотя, вроде бы нет - все четыре года учебы вы производили очень даже неплохое впечатление. Вы что, действительно не понимаете, где сегодня ваше место?

Я на него смотрю и реально не догоняю. А он этак назидательно, прямо как на лекциях:

- Серж, территория бывшего Советского Союза - это Клондайк конца двадцатого века. Нет, тысяча Клондайков! Гигантская территория, все богатства которой остались без хозяина. Территория, оставшаяся фактически без государства - те клоуны, что сегодня в Кремле, не в счет. Территория, на которую слетаются авантюристы и проходимцы со всего мира, чтобы урвать свой кусочек от этого пирога. Вы что, Серж?!

Нет, понятно, что главные куски достанутся вашей бывшей партийной верхушке. Которая весь этот фокус с Перестройкой специально для того и затеяла. А через нее - их "западным партнерам". Но ведь и кроме этого - там будет столько всего поживиться! Ваши предки, Серж, - сказал он мне тогда, - сумели создать на вашей земле очень впечатляющие богатства. Десятки тысяч заводов, фабрик, электростанций. Дороги, мосты, трубопроводы, вокзалы, аэропорты, транспорт. Колоссальная промышленная инфраструктура. Гигантские запасы сырьевых ресурсов - металлы, газ, уголь, нефть, лес... Масса городской недвижимости. В ближайшие восемь-десять лет все это будет переходить в руки тех, кто успеет подсуетиться. Il faut battre le fer pendant qu'il est chaud, куй железо, пока горячо, - сказал он мне тогда. - У вас, русских тоже ведь есть такая поговорка?

- Ты уверен, Серж, - спросил он меня тогда, - что не хочешь быть среди этих счастливчиков? Уверен, что не хочешь получить и свой кусок из растаскиваемого всеми, кому не лень, русского пирога? Конечно, - сказал мне тогда Ксавье, - просто за красивые глаза никто ничего не получит. За свой кусок придется драться. Но ведь и ты не мальчик - знаешь, с какой стороны у пистолета рукоять. Ты убивал и выживал, когда пытались убить тебя. Нет, Серж, твое место в России!

- Вот с этой проповедью в голове, - заключил господин Дрон, - свежеиспеченный сорбоннский лиценциат политической философии и объявился в нашем городе. Ну, а дальше просто. Я ведь и сам родом с Заводского района. Почти всю тамошнюю братву еще со школы знаю. С кем-то вместе учился, с кем-то в одном спортклубе тренировались, с кем-то на дискотеках дрались... Так что, в бизнес вошел быстро. А уж дальше - отдельная песня. Всякое было. И я убивал, и меня пытались... Но, как видишь, выжил вот, и даже преуспел.

Когда уже вошел в масть, когда связи кое-какие появились в нужных местах, попробовал я эту суку, Мирского, вычислить. Чтобы по душам, по самые его гланды с ним поговорить...

- Повезло, - помолчав пару секунд, заключил Капитан. - Повезло, что сразу на одного своего приятеля по институту вышел. А тот не падлой продажной оказался. Хоть и не часто, но бывает. Он мне в три секунды мозги вправил. Тебе - говорит - что там, на Урале, в разборках бандитских последние извилины на хрен собачий намотали? Мирский теперь, хоть и не светится нигде, но в таком авторитете... В администрации, сам знаешь кого, любую дверь в полпинка открывает. Про охрану его я уж молчу... Да, как только начнешь сбор реальной информации - в первые же два дня вычислят и за ребро подвесят! Вали обратно в свою тайгу, прикинься ветошью и не отсвечивай, мудила! Целее будешь!

- И поехал я, стало быть, обратно на Урал, солнцем палимый. Правда, уехал недалеко. Даже до Домодедова не добрался. Нет, такси мне портье вызвал, багаж загрузил, посадил - все честь по чести... Только тронулись, пшикнуло мне что-то в морду из переднего подголовника. И очнулся я уже, как потом оказалось, у самого Мирского на даче. От укольчика, что мне заботливая медицина как раз перед этим в предплечье вкатила.

Сижу это я, значит, в удобном кресле, напротив за столом Мирский, даже и не изменился почти за эти годы. Бумаги какие-то просматривает, на меня поглядывает, дескать - пришел я уже в себя, или еще нет? А я даже не связан, не привязан, руки разминаю и думаю про себя, ну я его щас... Однако, огляделся сначала. Смотрю, еще пара мальчиков неподалеку на стульях пристроилась. И понятно стало, что шанса у меня ни одного нет. Просто ни одного. Ну, то есть от слова "вообще"!

Приходилось как-то знакомиться с одним из таких ребятишек. Да они там все одинаковые, как из одного стручка. Маленькие, край - метр семьдесят, жилистые, силы нечеловеческой, а главное - быстрые очень. В поединке ни одного движения просто не успеваешь заметить. Только начали, а уже вставать пора, морду в порядок приводить под холодной водичкой. Чаще азиаты, хотя и кавказцы, и славяне тоже встречаются. Как уж их там готовят, не знаю, но простому спецназовцу в рукопашке ловить с таким вообще нечего. Только если на дистанции под ствол подставится. А так нет...

А Мирский бумаги досмотрел, в сторонку отодвинул, очки снял и на меня уставился. Да что там - уставился, так, как на собачку бродячую, вроде как полюбопытствовать.

- Что, - говорит, - капитан Дрон, удивляешься, что все еще живой?

Я ему киваю, мол, есть такое дело.

- Ну, в общем, правильно удивляешься. А живой ты потому, что умнее оказался, чем это я о тебе думал. С одного намека все понял и обратный билет приобрел. Что - радует. Как и любой проблеск разума в окружающей фауне. А если еще поймешь, что по всем понятиям ничего ты мне предъявить не можешь - будет и совсем хорошо.

Тут я, конечно, очень удивился. Так удивился, что опять берега потерял. Это, говорю что же, от своих пулю получить - на предъяву, стало быть, не тянет? А гнида эта губешки свои тонкие этак чуть растянула, бровки самую малость домиком подняла.... Ну, стало быть, огромное удивление изобразила.

- А позволь поинтересоваться, капитан, кто там и кому своим был? Вот ты, когда никелевый заводик под себя подгребал, там ведь, помнится, тоже не все гладко вышло. Ребятишки-то из ЧОПа сразу все поняли и в момент свалили. А до вохры долго доходило, некоторые даже за стволы схватились. Помнишь, да? Ну, и что твои бойцы с ними сделали? Контрольный в голову, и в отвалы - породой присыпали. Ищи их потом до второго пришествия...

Вот тут меня, Женя, проняло! Всей требухой, всеми печенками-селезенками чую, что разное это, а как возразить не знаю! Да и чем оно разное, в чем разное-то? Чуять - чую, а какими словами эту свою чуйку высказать, не найду никак! В конце концов, прохрипел ему что-то, типа - да, бля, мы на никелевом заводе бандитами были. Просто бандюками! С бандюков какой спрос? А ведь тогда, в восемьдесят девятом, мы с тобой одному государству служили, одну клятву приносили, защищать его клялись... Ну и еще чего-то в этом же роде.

А он на меня смотрит, ну вообще как попугай. То одним глазом, то другим. Любопытная, вишь, ему зверушка попалась. А потом этак задумчиво:

- А скажи мне, капитан, что это за штука такая - государство?

Тут я вообще в осадок выпал. Как-то не готовился я при встрече с Мирским вопросы государства и права обсуждать. Ну, говорю, земля, люди...

- Ага, - морщится, - "Земля и люди". Помнится, была такая советская телепередача о сельском хозяйстве. Послушай, тебя в твоей Сорбонне хоть чему-то учили? Или ты вместо учебы по кабакам шлялся? - И в телефон пальцем тычет. Трубку, ясен пень, тут же берут.

- Мишенька, - говорит, - зайдите в библиотеку, из подшивки "Америкэн политикл сайенс ревью" третий номер за девяносто третий год выньте и ко мне в кабинет принесите.

Ну, я челюсть где-то в районе пояса ловлю и на место пытаюсь поставить. А этот смотрит на меня как на вошь:

- Сорбонн мы, конечно, не заканчивали, но за кое-какой литературой следим.

Тут Мишенька заходит, из того же точно помета, что и первые два. Журнальчик подает и сваливает. А Мирский его вкусно так раскрывает, ну - прямо как меню в ресторане, только что не причмокивает. Очки опять на морду нацепил:

- Т-а-а-к... Ага, вот. "Under anarchy, uncoordinated competitive theft...", - потом на меня глянул и уже по-русски, - "В условиях анархии ничем не регулируемая конкуренция на ниве воровства и ограбления со стороны "бродячих бандитов" разрушает какие бы то ни было стимулы к производству и инвестированию, оставляя слишком мало и для бандитов, и для населения. И тем, и другим было бы лучше, если бы бандит - утвердив себя в качестве диктатора, стал бы "стационарным бандитом", который бы монополизировал и рационализировал ограбление в форме налогов...."

Потом что-то ему, видимо надоело, журнальчик он отодвинул и говорит, типа, сам грамотный, интерес будет - Мансура Олсона и самостоятельно почитаешь. А суть-то, говорит, проста. Любое государство выросло из осевшего на сельскохозяйственной территории, на рынке, на источнике воды, на рудном прииске, на речной переправе или на каком другом ресурсе - бандита. И как бы оно потом ни прихорашивалось, лоск на себя ни наводило, внутри оно всегда было, есть и будет бандитом. Бандит - основа и краеугольный камень государства. На ком выросла Британская империя? На пиратах, типа Дрейка и Моргана, на ребятах из Вест-Индской Компании, которые половину земного шарика как липку ободрали. Вот они и есть - государство. А все остальные - бараны, которых государство или стрижет, или забивает на мясо - в зависимости от текущей обстановки, политической конъюнктуры и от потребностей этого самого "стационарного бандита"

- Эх, хорошее название парень подобрал, прямо в яблочко! Стационарный бандит - лучше не скажешь! Вот, кто был князь Игорь, который каждую осень в полюдье за данью с войском ходил? Бандит и был! Но стациона-а-арный! То есть, сам сидел - других не пускал. А так, рэкет - рэкетом...

А теперь к твоей предъяве. Большие люди в конце восьмидесятых советский пирог поделили, честь по чести договорились, кому что отойдет. Кому Россия, кому Украина, кому Казахстан, кому Узбекистан этот сраный... Кому банки, кому нефть, кому газ, кому металл, кому энергетика... Очень большие люди. Даже мне до них - как до Пекина раком. И тут встревает какой-то капитанишка со своими архаровцами и палки в колеса сует! Прямо, как та вохра тогда у тебя на никелевом. Ну, и сам скажи, что мне с этим капитанишкой делать было?

И вот так это он меня в дерьме валяет, а мне и сказать-то нечего. Типа, все правильно говорит. Внутри все просто рвется от несогласия, а... а... Да, хуй на! Ну, нечем возразить и точка. А он смотрит на меня внимательно, не улыбается ни фига, а по-серьезному:

- Вот поэтому и поедешь ты сейчас себе спокойно к своим медведям, а не на два метра под землю. Потому, что и сам ты бандит. То есть, суть и опора государства. Государственный, можно сказать, человек. И правильно, что в Облдуме у себя сидишь, только таким там и место. А нужно будет - и повыше тебя двинем. Ибо на тебе и таких, как ты, государство держится. Такими людьми просто так не разбрасываются. Золотой фонд!

Высказался вот эдак, стопку с документами снова к себе подвинул. Иди, говорит, до аэропорта тебя проводят. И точно. В машину посадили, с мигалками через всю Москву прямо к трапу самолета довезли, билетик вручили, адью мол.

Господин Дрон разлил по стаканам последние капли из второй бутылки, на несколько секунд задумался.

- Только знаешь, - все в той же задумчивости протянул он, - сейчас вот я контролирую активов на восемьсот с лишним миллионов зеленью. Скоро миллиард будет. И вроде бы при делах, и в почете, и с властями все нормально. А где что не так - всегда разрулить можно... Но вот предложил бы мне сегодня кто все это поменять на шкуру Мирского, прибитую к дверям двухкомнатной хрущебы! Не глядя бы все отдал и в эту хрущебу переехал... За парней моих пострелянных. За крысиные бега мои вместо честной службы... Знал бы кто, как я всю эту свору ненавижу! У которой, кто сильный - тот и прав. А все остальные - просто падаль под ногами! Даже не так - просто добыча.... Хоть и сам вроде одним из них стал...

Вот ты сидишь тут передо мной, весь, мля, из себя образованный, что-то про себя понимаешь, студентов учишь... А для мирских ты ничто, говно, просто прах, если им ничего от тебя не надо. А если надо - законная добыча. И теперь они под свои бандитские понятия весь мир перекраивают. Вон, смотри, какой из капитана вооруженных сил СССР классный бандит получился! Перестройка, мля...

Капитан горестно махнул рукой, но допивать коньяк пока не стал. Видно, не все слова выговорились. Что-то копошилось еще там, на дне широкой капитанской души. Помолчав секунду-другую, оратор прислушался к себе, видимо отыскивая эти самые глубоко спрятанные слова, и наконец закончил:

- Нет, вернуть, конечно, ничего не вернешь. Это как паста из тюбика. Выдавить легко, а обратно - все, звездец... Только знаешь, Женя, если святые отцы не врут... Если и вправду наши желания оттуда - сюда для исполнения перекинутся... Если мы и вправду хоть один шанс добавить сможем на то, чтобы все это мирское говно, что у нас кверху всплыло - обратно вниз удавить... Чтобы не бандиты правили миром... Ты мне верь - ничего не пожалею. А уж жизни-то точно. Придется - зубами грызть буду. А они у меня еще крепкие. Кариесом сроду не страдал. Вот так-то...

Взгляд серо-голубых, абсолютно трезвых глаз поднялся от стакана, и Капитан требовательно уставился прямо в лицо собеседнику. Похоже, сейчас решалось все. Кто отправится завтра в неведомое. Сплоченная, пусть и всего лишь из двух человек, команда? Или пара случайно познакомившихся граждан?

Господин Гольдберг молча поднял стакан, отсалютовал собеседнику, отогнал мгновенно промелькнувшие в голове полдюжины способов отшутиться, пара из которых была очень даже ничего! Затем толстые семитские губы чуть приоткрылись и выдохнули единственно верное:

- Ладно, партнер, сработаемся

***

Риальто, Венеция, Площадь св. Марка
21 октября 1198 г.

Грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну. Низко висящее темное марево, ворочаясь, клубясь и взрываясь, отгородило центральный архипелаг от побережья, от моря, от осеннего солнца, садящегося в это время куда-то в сторону Падуи.

Разразившаяся буря ничем не напоминала те легкие средиземноморские грозы, что за пятнадцать-двадцать минут выплескивают свой гнев и тут же уносятся неизвестно куда. Оставляя после себя лишь омытый дождем, прозрачнейший воздух и солнечные блики на поверхности воды.

Сегодняшняя гроза бушевала долго и тяжело, сотрясая землю близкими раскатами грома. Площадь Святого Марка опустела. Стража Дворца дожей попряталась от разъяренной стихии в караульное помещение. Даже неизменных соглядатаев мессера Сельвио, и то нигде не было видно.

Однако Никколо не боялся грозы. Нет, не боялся! В конце концов, ему уже двенадцать, и он вполне взрослый. И что с того, что из-за худобы и маленького роста никто не дает ему больше девяти? Подумаешь, пусть только попробуют...!

Да и что ее бояться, этой грозы? Ну, подумаешь, намокнешь! Как намокнешь, так и высохнешь потом. А гром и молнии - их тоже бояться нечего. Симон-Аквилеец однажды все ему о них рассказал. И Никколо теперь хорошо знал, что душа того, кто попал под молнию, сразу же напрямик отправляется в Рай. Минуя даже Чистилище. Недаром Симон каждую грозу выходил под дождь и пытался ее поймать. Другого-то пути попасть на Небеса у старого вора точно не было.

К шайке Аквилейца Никколо прибился через несколько месяцев после того, как их бродячий цирк был вырезан и разграблен одной из тех банд, что в изобилии водятся в каменоломнях, под самыми стенами Рима. Мама и папа, цирковые акробаты, погибли сразу. А маленький Никколо, уже начавший выступать в семейных номерах, сумел вывернуться из скользких от крови лап убийцы и бросился наутек. Он бежал, бежал, пока грудь не начала разрываться, а в оранжевом воздухе не поплыли черные точки...

Потом было несколько месяцев скитаний. Иногда Никколо удавалось что-то выпросить у прихожан рядом с многочисленными церквями Вечного Города. Правда, оттуда его всегда очень быстро сгоняли местные нищие. Нередко получалось что-нибудь стянуть из подвалов тех трактирщиков-ротозеев, что сэкономили на решетках для вентиляционных отдушин. Ну, а когда ничего не попадалось, всегда выручали горы объедков, сваливаемых неподалеку от тех же трактиров.

С Симоном-Аквилейцем Никколо столкнулся, выбираясь из одного такого подвала и протаскивая за собой в отдушину связку отличных колбас. Невысокий, кривоногий, седой мужик с перебитым носом и отсутствующей мочкой уха молча ухватил его тогда за плечо - да так, что не вырвешься - покрутил, рассматривая со всех сторон, хмыкнув, пробурчал в клочковатую бороду: 'А что, будет толк!'

Потом отпустил, почему-то вздохнул и ворчливо бросил: "Ладно, шагай за мной". Затем повернулся и, слегка прихрамывая, направился вниз, в сторону пристаней. Ничто не мешало Никколо тут же удрать, вместе с колбасами. Но бежать почему-то не хотелось. А хотелось, совсем наоборот, шагать за этим пожилым уже, но еще крепким дядькой.

Так в шайке Симона-Аквилейца появилась своя sauria^[25]. Так назывались у римских воров мелкие, юркие мальчишки, способные забраться в дом чуть ли не по голой стене, проникнуть в вентиляционное отверстие, в щель полуоткрытого и выставленного на защелку окна... А затем, затаившись, дождаться условленного времени и открыть двери взрослым членам шайки.

У Аквилейца Никколо прожил почти год. Это было хорошее время. Забираться в дома богатых римлян было совсем не сложно. Да и случалось это не часто - не более одного-двух раз в месяц. Зато кормили от пуза, и никто не интересовался, где ящерица шастает целыми дням, когда нет работы.

Все закончилось внезапно и просто. Взобравшись однажды к полуоткрытому окну намеченного к "работе" богатого трехэтажного дома, просунув голову внутрь и убедившись, что там пусто, Никколо протиснулся в щель и спрыгнул. В ту же секунду кто-то сильно приложил его по затылку, и на великолепную мозаику пола сползло уже совершенно бесчувственное тело.

Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался - ни на что хорошее рассчитывать не могли.

Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.

Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, в углу которой поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем - ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой, неизвестно, с каких времен, торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно - хозяин дома.

Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь - совершенно бесшумно.

- ... за время моего отсутствия? - услышал Никколо обрывок фразы высокого.

- Ничего, мессер, все тихо, - отвечал ему коренастый. - Вот, правда, ящерицу поймали, - кивок в сторону скрученного Никколо. - Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.

- Ящерица? - оживился высокий. - ... ящерица ... - Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.

- Жить хочешь, "ящерица"?

Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.

Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.

Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал - "слишком ты, паренек, легкий еще для меча". В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.

В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:

- Да, и ящерицу тоже возьми... - И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.

Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для "ящерицы" представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.

Однако, чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным - нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь...!

Но вот, однажды, грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну...

***

Буря позволила ему незамеченным пробраться на крышу, а оттуда - через узкую вентиляционную отдушину - внутрь. Когда в полной темноте чердачного помещения Никколо отыскал, наконец, печную трубу, находящуюся над единственной ярко освещенной комнатой на последнем этаже, зубы его уже перестали отбивать дробь. Одежда, конечно, еще не высохла, но тело начало потихоньку согреваться.

Разобрать саму трубу нечего было и думать! Толстая, "в полтора кирпича", стенка трубы поддалась бы, вероятно, лишь натиску хорошего лома. К счастью, в этих новых больших дворцах уже в полный рост применяли сложные системы отопления, когда к одной трубе ведут дымоходы от нескольких печей.

А это уже совсем меняет дело! Ведь от собственно печных вертикальных дымоходов к одной, общей на несколько печей, трубе ведут "лежаки". Так строители называют горизонтальные дымоходы, проложенные прямо по полу чердака. А вот их верхняя крышка выложена просто плоско положенным кирпичом. Аккуратно расшатать и вытащить торцевой кирпич "лежака", прямо над нужным печным дымоходом... Для умелых рук, вооруженных небольшим кинжалом, раз плюнуть .

Вот вынутый кирпич бесшумно лег рядом с "лежаком", и столб горячего воздуха, к счастью, без дыма - видимо печь уже протопилась - пахнул в лицо "ящерице". А вместе с теплом снизу пришли звуки. Разговаривали сразу несколько человек, и что-то разобрать было очень трудно.

Через некоторое время послышался звук закрывающейся двери и голоса смолкли. Прошло еще несколько секунд, и негромкий, но властный голос произнес:

- Мессеры! Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно....

***

- Мессеры, - начал заседание Энрико Дандоло. - Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно предстоящего визита европейского рыцарства в Святые Места. Еще раз попытаться отыскать в нашей политике слабые позиции и нестыковки. - Близкий раскат грома заглушил последние слова, вынуждая дожа сделать паузу. - В случае, если таковых не обнаружится, мы должны утвердить разработанные планы личными клятвами членов Совета. Что возложит ответственность за принятые решении на каждого из присутствующих.

Члены Совета вразнобой кивнули, выражая согласие с прозвучавшей преамбулой.

- Итак, первое и главное, - продолжал тем временем старый дож. - Фундаментом всех имеющихся на сегодня планов, основой всего, что только звучало в этой комнате за последние два месяца, является смерть Ричарда Плантагенета. Именно она, - блеснувшая совсем близко молния невольно заставила всех прикрыть глаза, - станет сигналом, что первый этап наших действий успешно завершен, и можно переходить ко второму этапу.

- И вот первая же слабая позиция. - Аугусто Партечипацио протер слезящиеся глаза, переждал последовавший за молнией удар грома и недовольно уставился на дожа. - По имеющимся у меня сведениям, к Ричарду сегодня просто не подойти. Иннокентий окружил его такой плотной опекой, что испытанные средства окажутся бессильны.

- Вы абсолютно правы, мессер, - Дандоло наклонил голову в знак согласия. - Но это означает лишь то, что нам придется находить новые средства. Мессер Сельвио самым тщательным образом работает над этим. - Близкая молния вновь ослепила присутствующих. - Полагаю, за годы своей работы мессер Сельвио сумел заслужить наше доверие? - Сидящие за столом согласно кивнули. - В таком случае, будем считать, что первый и основной пункт наших планов осуществился. И можно переходить к следующему этапу.

- На втором этапе, - продолжил мессер Дандоло и тут же остановился, пережидая накатывающийся грохот, - на втором этапе мы терпеливо дожидаемся, кого крестоносные пилигримы изберут своим предводителем.

- И его тоже, того... - сжал огромный кулак мессер Орсеоло.

- Увы, мессер, - укоризненно покачал головой Пьетро Кандиано, - похоже, все это время телесно вы были с нами, но душа ваша при этом витала где-то далеко.

- Э-э-э...

- Нет, мессер, - снова вступил в разговор Энрико Дандоло, - мы отнюдь не станем торопиться с устранением избранного баронами вождя. Наоборот, мы терпеливо дождемся прибытия его или его людей в Венецию, встретим их с подобающим почетом и заключим договор на транспортировку крестоносного воинства в Святую землю.

- И после этого...?

- Не сразу, мессер Орсеоло, не сразу... - Раздавшийся удар грома, казалось, потряс Дворец дожей до основания. Ничуть не изменившись в лице, сорок первый его хозяин продолжил.

- Лишь когда основная масса будущих воинов Господних готова будет тронуться в путь, избранный вождь покинет свое войско.

- Переместясь, скорее всего, прямо на Небеса, - улыбнулся мессер Кандиано, - не может же быть, чтобы предводителем такого святого дела избрали слишком уж сильно нагрешившего человека.

- Возможно, мессер, возможно, - продолжил Энрико Дандоло. Лишение объединенного войска избранного ими вождя непосредственно перед отправлением в путь внесет необходимую долю неожиданности. И не оставит времени на принятие сколько-нибудь взвешенных решений по поводу дальнейших действий.

- Хотя Цицерон и учил нас, - небрежно прокомментировал мессер Дзиани, - neminem id agere, ut ex alterius praedetur inscitia^[26], но несчастные рыцари столь часто в своей жизни получают удары по голове, что ожидать от них разумных и взвешенных решений просто не приходится.

- По каким признакам, - продолжил дож, и новая молния осветила его лицо, мы поймем, что второй этап завершен нами успешно?

Мессер Себастьяно Морозини оторвал глаза от толстой пачки бумаг, лежащих перед ним и, переждав накатившийся грохот, вступил в обсуждение.

- Первым признаком является принятие послами крестоносцев подготовленного нами договора на перевозку войска. - Мессер Морозини чуть кашлянул и показал присутствующим лежащую перед ним пачку. - Как мы и договаривались, договор подготовлен максимально длинным, многословным, содержащим весьма большое количество статей, пунктов и подпунктов. Так что, главного они не заметят!

- А главным же, во всяком случае, для нас, - жестко продолжил дож, - является невозможность изменения суммы договора в зависимости от количества реально прибывших для переправы людей. Даже если переправляться через море приедут десять человек, - дож хищно улыбнулся, - им придется платить заранее оговоренную сумму. А она будет скалькулирована, вероятнее всего, под 30-35 тысяч человек. Во всяком случае, именно таковы предварительные оценки войска, которое соберется отправиться в Святую Землю.

- Теперь следующий шаг второго этапа предстоящей операции. - Сейчас уже все присутствующие видели: Энрико Дандоло снова на адмиральском мостике боевой галеры! Хищная ухмылка, чуть пожелтевшие крепко сжатые зубы, экономные, четкие движения рук и корпуса. Адмирал снова планировал сражение, и - горе побежденным!

- На этом отрезке нашей совместной работы мы должны добиться существенно меньшего, - дож сделал паузу, дабы подчеркнуть значение последнего слова, - количества воинов, прибывших для погрузки на корабли, по сравнению с тем, что было первоначально заявлено при подписании договора.

Гигантская ветвящаяся молния блеснула где-то совсем близко, и почти сразу же страшный грохот потряс дворец до самого фундамента. Не дрогнув ни единым мускулом, дож продолжал:

- К погрузке на корабли должно прибыть не более двух третей от первоначально заявленного числа. По нашим расчетам именно такое расхождение будет достаточным для того, чтобы крестоносцы ни в коем случае не смогли с нами расплатиться.

- И тогда они у нас в кармане, - радостно осклабился мессер Орсеоло, - но на него уже просто перестали обращать внимание.

- Для того, чтобы все это случилось, мы полагаемся на волю Божью, - с никого не обманывающей рассеянностью спросил мессер Мастропьетро, - или предпринимаем собственные шаги?

- Мы предпринимаем собственные шаги, - в тон ему отозвался мессер Дандоло. - Прежде всего, с легкой руки наших друзей по всей Европе пойдут нехорошие шепотки. Что безвременная смерть двух подряд вождей крестового воинства - очень нехорошее предзнаменование. И едва ли стоит принимать участие в деле, которое столь неудачно начинается...

Новая молния разорвала ночь за окном, но уже не такая ужасная, как предыдущая. Похоже, буря перевалила за гребень и начинает помаленьку стихать.

- Ну, и наконец, - продолжил дож, - мы сделаем все необходимое, чтобы третий предводитель похода, избранный некоторым образом уже и с нашим участием, вызывал не слишком большой энтузиазм воинственных паломников. И еще меньшее желание встать под его знамена.

- Стоп-стоп-стоп, - протестующе поднял руки Джовани Фальер. Какой третий предводитель?! Мы пока еще ничего не услышали о втором. Или я окончательно оглох от грохота за окнами? Мне кажется, в этой комнате пока еще ни слова не прозвучало ни о том, кто окажется во главе крестоносного воинства после смерти Ричарда, ни о том, - мессер Фальер важно поднял указательный палец, - как наш гипотетический преемник это воинство покинет.

- Есть ли уже какие-то предположения, - обратился оратор к дожу, - кто возглавит рыцарей в случае смерти Ричарда?

- Вероятнее всего, после него вождем похода станет Тибо, граф Шампанский.

- Тибо Шампанский, - задумчиво протянул Витале Контарини, - достойнейший молодой человек. Я был знаком с его отцом. Превосходное во всех отношениях семейство! - Мессер Контарини прикрыл глаза, защищая их от очередной вспышки за окнами. - Есть ли ясность относительно того, кто поможет графу Тибо э-э-э ... покинуть войско?

- Да, - кивнул головой мессер Дандоло. Как бы подтверждая его слова, очередной удар грома вновь сотряс стены дворца. - Некто Жоффруа де Виллардуэн. Правда, он пока об этом еще не догадывается. - Дож улыбнулся. - Весьма энергичный и образованный человек. Маршал при дворе графа Тибо.

- Увы, - сокрушенно вздохнул Дандоло, - недостаточная знатность его рода не позволяет мессеру Виллардуэну претендовать на что-то большее. Ни сенешалем, ни коннетаблем^[27] ему не стать. Он это прекрасно понимает, пытаясь изысканностью костюмов и оружия компенсировать недостаточную длину собственной родословной.

- Понятно, - пробурчал мессер Орсеоло, - расходы превышают доходы.

- Как это часто бывает, - подтвердил дож. - Ровно неделю назад он получил первую ссуду от нашего человека, и под весьма, весьма рискованные проценты!

- Надеюсь, это не венецианец? - встрепенулся Себастьяно Морозини. - Вы понимаете, что ни один след не должен вести к Республике?

- Успокойтесь, мессер, - улыбнулся Дандоло. - Это иудей.

- Прекрасно, - сразу успокоился мессер Морозини. - Я все больше убеждаюсь, что практика римских сенаторов времен старой империи пускать деньги в рост не самим, а через иудеев - одно из самых великолепных изобретений наших предков. Насколько это упрощает отношения с недовольными клиентами!

- Не могу с вами не согласиться! - Старый дож отпил воды из стоящего под рукой кувшина и спросил, - есть ли еще что-то, связанное с графом Шампанским, что нуждалось бы в пояснении?

Дружное молчание было красноречивее всяких слов.

- Тогда переходим к третьему, и последнему мероприятию второго этапа операции. - Дож набрал воздух в грудь и чуть громче, чем раньше закончил. - Это успешное продвижение в предводители похода приемлемого для нас лица.

- Да-да, - подключился вновь Джовани Фальер, - пресловутый третий вождь! Я вас прервал, когда вы начали о нем говорить, прошу меня великодушно простить, мессер Дандоло. - Фальер встал и церемонно поклонился. - Однако, теперь самое время поведать нам об этом. Итак, кто он?

Лица присутствующих, все до одного, выражали самую живую заинтересованность. Энрико Дандоло чуть помедлил, выдерживая приличествующую моменту паузу.

- Бонифаций Монферратский!

- Сын Вильгельма Старого и Юдифи Австрийской? - оживился Витале Контарини...

- Браво! - Мессер Фальер картинно хлопнул три раза ладонью о ладонь. - Браво! Примите мое самое искреннее восхищение, мессер Дандоло! Учитывая преимущественно англо-французский состав будущего войска, выбор северо-италийского маркграфа, соглашусь, более чем неочевиден. Но, чем дольше я размышляю о его кандидатуре, тем более мастерским представляется мне предложенным вами ход. Браво, браво и еще раз браво!

- Что-то я не пойму, чем так уж хорош этот ваш Бонифаций? - хмуро пробасил мессер Орсеоло. Судя по ошарашенным лицам большинства находящихся в комнате, затруднения испытывал не он один.

- Ну, как же! - Лицо мессера Фальера просто светилось от разворачивающихся перед ним перспектив. - Братья Бонифация - люди известные в среде крестоносного воинства. Старший, Гийом Длинный Меч, женат на Сибилле, сестре иерусалимского короля Бодуэна IV. - Вдохновившийся Фальер прямо-таки смаковал ситуацию. - Другой брат, Конрад, герой обороны Тира 1187 года. Сам Салладин вынужден был отступиться тогда от города!

- С такими родственниками, - продолжал мессер Фальер, - продавить кандидатуру Бонифация среди рядового рыцарства будет проще простого! Ха, и пусть потом попробуют знатные сеньоры отвертеться от представителя такой семейки!

- С другой стороны, - мессера Фальера было уже не остановить, - нам и делать-то особенно ничего не придется. Маркграфы Монферратские издавна находятся в родстве и тесной дружбе с Гогенштауфенами^[28] . Стоит лишь тихонечко намекнуть о нашей идее Филиппу Швабскому, и он ухватится за нее обеими руками.

- А к кому же придет Филипп с этой идеей? - Фальер победно оглядел собравшихся. - Да, конечно же, к Филиппу-Августу, королю Франции и своему союзнику по антивельфской коалиции! Филипп Французский из кожи вылезет, чтобы подгадить своим графам. Которые, в отличие от него, чуть ли не поголовно стоят за Вельфов^[29]. И уж, конечно же, нажмет на все рычаги, дабы добиться избрания Бонифация Монферратского вождем похода.

- Ага, - сообразил, наконец, мессер Орсеоло, - а мы тут вроде бы и не причем.

- Ну, конечно, - уже просто ликовал мессер Фальер. - Предложенный ход блестящ во всех отношениях! Первое: кандидатуру маркграфа легко продавить и среди рядового рыцарства (этим займутся люди мессера Сельвио), и среди знатных сеньоров (здесь все сделает король Франции).

Второе, - мессер Фальер отогнул второй палец, - чтобы выдвинуть Бонифация, нам и делать-то ничего не нужно, достаточно легкого намека Филиппу Швабскому. Дальше он уже сам упрется как наваррский бык.

И, наконец, третье, - еще один палец оратора победно воткнулся в воздух. - Избрание маркграфа Монферратского будет крайне негативно воспринято французскими графами. И они еще о-о-о-чень подумают, стоит ли им вставать под знамена такого предводителя. А это как раз то, что нам и нужно... Предполагаемое изначально число воинов точно не наберется.

- Итак, - резюмировал оратор, - Бонифаций Монферратский идеальная кандидатура со всех сторон, какую ни возьми!

- Милейший Джовани, - негромким голосом произнес Энрико Дандоло, - благодарю вас за блестящий анализ. И хочу добавить к нему еще лишь один пункт. Не следует забывать, что еще один брат Бонифация, Ренэ, восемнадцать лет назад женился на Марии, дочери византийского императора Мануила Комнина.

Этот брак дал ему титул Кесаря^[30] и очень неплохое приданное, Солунь, - дож цинично усмехнулся, - второй после Константинополя город Византийской империи. Смещение Комнинов и появление Ангелов на троне лишило Ренэ столь завидного приданого. Однако Бонифаций вполне серьезно считает себя его наследником. И, соответственно, точит зубы на византийскую Солунь.

- А это значит, - завершил за дожа никак не успокаивающийся мессер Фальер, - маркграф с большим пониманием воспримет наши предложения относительно изменения целей похода!

- Ага, то есть, поведет войско вместо Иерусалима на Константинополь! - чуть ли не возопил мессер Орсеоло, до которого наконец-то дошла вся красота замысла Дандоло.

- Да, мессер, - подтвердил дож, - но это уже третий этап нашего плана.

- А чего тут-то уже планировать? - удивился Орсеоло. - Не можешь расплатиться по контракту - отрабатывай. Если ты рыцарь - иди и воюй, где тебе кредитор скажет. Вроде все понятно...

- Увы, мессер, - вступил в обсуждение молчавший до сих пор Флабьянико. - Если бы все было так просто! Начнем с того, что грубо и бестактно поставленный в безвыходное положение, благородный рыцарь запросто может расплатиться с кредитором хорошим ударом меча, развалив того от плеча до пояса. А если таких рыцарей несколько тысяч?

- Поэтому мы будем действовать аккуратнее, - продолжил мысль мессера Флабьянико старый дож. Гроза уже миновала, уползая в сторону моря, но острые струи дождя, бросаемые порывами ветра, по-прежнему молотили в оконные стекла. - Мы будем ждать оплаты столько, сколько потребуется. - Дож улыбнулся. - Мы даже будем кормить всю эту ораву, ну, может быть не слишком сытно, но будем.

- Мы позволим им снести все свое золото и серебро на берег и сколь угодно долго вытрясать друг из друга недостающие для оплаты деньги. - Дож мечтательно улыбнулся.

- Мы позволим им послать гонцов по всей Европе со слезными просьбами помочь святому делу. Нет, мы не будем торопиться...

- Пройдет год, может быть чуть более, - теперь уже мессер Дандоло смаковал предстоящее действо, - а недостающие средства так и не будут найдены. Кто-то не выдержит бесконечного сидения на месте и отправится домой - мы не будем препятствовать этим достойным воинам. Кто-то найдет способ переправиться через море самостоятельно, и этих храбрых людей мы тоже не станем удерживать на месте. Да и как бы мы смогли?

- И вот минуют все оговоренные договором сроки выплат. - Дож чуть ли не урчал от плотоядного удовольствия. - Войдет в силу пункт нашего договора о неустойке, выплачиваемой в случае невозможности одной из сторон выполнить свои обязательства. Начнут накапливаться проценты. - По глазам присутствующих было видно, что они полностью разделяют чувства мессера Дандоло.

- И вот тогда, когда бурление в войске дойдет уже до опасного предела, мы смиренно попросим воинственных пилигримов... смиренно попросим! - с нажимом повторил дож, глядя в возмущенные глаза мессера Орсеоло, - в счет уплаты набежавших процентов помочь нам вернуть несправедливо отнятое у нас добро.

- Помощь ближнему своему никак ведь не порочит чести христова воина? - осведомился Энрико Дандоло у присутствующих.

- Прошу меня простить, мессер, - поднялся с места Себастьяно Морозини. - О возвращении какого именно добра мы будем смиренно просить наших крестоносных друзей?

- Как, разве я не сказал, - удивился Дандоло. - Вот что значит старость! Все на свете забываешь! Н-да... - дож еще несколько мгновений покряхтел, изображая стариковскую немощь, а затем сказал. - Мы попросим крестоносцев помочь нам вернуть Задар^[31], бесчестно отнятый у Республики Белой Венгерским.

Ошеломленное молчание было ему ответом. Затем мессер Кандиано шевельнул кистью, полюбовался превосходно обработанными ногтями и, ни к кому не обращаясь, медленно проговорил:

- То есть, фактически мы заставим крестоносцев обратить своим мечи против единоверцев-христиан...

- Да, - столь же ровным голосом ответил ему дож, - нужно ведь им на ком-то потренироваться, перед тем как идти на Константинополь...

- Ну да, увидеть, что христианские кишки, ничем, в сущности, не отличаются от сарацинских, - радостно осклабился грубый Орсеоло.

- Почувствовать у себя на поясе вес христианского серебра, вытащенного из горящего дома, - продолжил его мысль мессер Дзиани.

- Замазаться, - подытожил старый дож.

- Точно, - подтвердил Орсеоло, - а затем на Константинополь!

- И вновь ты торопишься, милейший Орсеоло, - почти ласково проворковал старый дож. - А ведь это крестоносцы, воины Христовы! И очень многим из них совершенно недостаточно разграбить один христианский город, чтобы войти во вкус.

- Тем более, - подключился Дзиани, - что они наверняка сумеют утешить свою совесть чем-нибудь вроде того, что "принесли малую жертву во имя исполнения большого подвига".

- Поэтому в сторону Константинополя, - подвел промежуточный итог Дож, - мы будем разворачивать их медленно и нежно.

- Не поделитесь ли, мессер, своими мыслями на этот счет? - любезно поинтересовался Джовани Фальер.

- Охотно, мессер Фальер, охотно! - Энрико Дандоло столь же любезно поклонился и продолжил. - Что-то подсказывает мне, что примерно за год до наступления решительных событий из Константинополя сбежит царевич Алексей. Сын несчастного Исаака Ангела, смещенного с трона и безжалостно ослепленного своим коварным родственником. Я не исключаю даже, - улыбнулся дож, - что в этом ему помогут один или несколько ломбардских купцов, волею случая оказавшихся в это время в Константинополе.

- Куда направится после побега несчастный юноша? - обратился дож к аудитории.

- К нам? - откликнулся тут же мессер Орсеоло.

- Полно, мессер, - укоризненно покачал головой Дандоло, - ну что ему делать в Венеции, где у него нет ни родных, ни близких? Разумеется, он попытается добраться до своих родственников. И возможно даже, наши предполагаемые купцы помогут ему в этом.

- И к кому же из родственников направит стопы несчастный царевич? - Аугусто Партечипацио, похоже, вновь созрел для участия в беседе.

- Я бы на его месте, - задумчиво проговорил дож, - отправился к свояку.

- ....?

- К Филиппу Швабскому, который женат на Ирине, сестре несчастного Алексея. Да, решено! - чуть хлопнув ладонями по столу, подтвердил дож, - Несчастный царевич отправится к Филиппу Швабскому. И будет жить там, пока не наступит нужный момент.

- Хм-м... - мессер Фальер, похоже, тоже, как и мессер Дандоло, наслаждался ситуацией. - А что же произойдет в нужный момент?

- А в нужный момент, - подвел итог дож, - к предводителям крестоносного войска прибудут послы от несчастного царевича со слезной мольбой помочь восстановить его и его несчастного отца на злодейски отнятом престоле. - Энрико Дандоло на несколько мгновений задумался. - Ну, полагаю, к слезным мольбам можно будет добавить какие-нибудь обещания... Например, церковную унию с католическим Римом...

- Тысяч 150-200 серебряных марок, чтобы расплатиться с нами... - тут же добавил мессер Дзиани.

- Снарядить собственное войско тысяч в десять мечей и присоединиться к походу... - прямо, как заправский царевич, внес свою лепту мессер Морозини.

- Мессеры, - голос дожа прервал полет фантазии расшалившихся советников. - У нас еще будет время уточнить детали. Сейчас мы должны ответить сами себе: принимаем ли мы прозвучавший здесь план действий Республики по нейтрализации военной угрозы нашим операциям в Египте, Сирии и Палестине? Равно, как и по перенаправлению собирающейся военной силы для сокрушения могущества Византийской Империи?

Если "нет", прошу каждого сформулировать свои претензии к плану и обозначить время, необходимое для устранения слабых мест. Если "да", прошу сейчас же, не медля, проследовать в Собор, дабы клятвой на мощах святого покровителя Республики подтвердить свое согласие.

Один за одним, члены Малого Совета Венецианской Республики поднимались со своих мест и направлялись к выходу из гостиной, столь долго служившей им приютом. Вот тоненькая цепочка из десяти закутанных в темные плащи фигур пересекла Площадь Св. Марка. Вот заспанный служитель, гремя ключами, отворил дверь, впуская их внутрь.

И никто не заметил, как легкая тень, сливаясь с ночной тьмой, мелькнула в колоннаде внутреннего двора, просочилась наружу и исчезла в черном бархате ночи.

***

- ... и пусть сам Святой Марк станет свидетелем моей клятвы!

Отзвучали слова оставшегося последним мессера Морозини, и редкая цепочка, состоящая теперь уже из девяти закутанных в темное фигур вышла из храма. Энрико Дандоло остался. Уходить из пустого Собора не хотелось. Что-то держало, не пускало его. Но что это было, и зачем оно его держит - было непонятно.

Старый дож потерянно бродил между колоннами, прикасался руками к Алтарю, к раке с мощами святого покровителя Республики. Огромная пустота Собора ощущалась всем телом и ... неприятно будоражила. Казалось, что висишь как муха в янтаре.

Совсем, совсем один на много дней пути кругом. И огромное, бесконечно далекое око, с любопытством тебя разглядывает. Поворачивая то так, то эдак застывший камешек с заключенным в нем насекомым.

И думает, наверное, - усмехнулся про себя Дандоло, - вот ведь, букашки букашками, а смотри-ка, ползают чего-то, суетятся, крылышки топорщат в разные стороны... И так вот себе, творят историю. Нет, поправил себя дож, - Историю. Не иначе, как с большой буквы.

... и чего им не сидится, - продолжал размышлять он за удивительное око, чего ползают с места на место? Какая сила их гонит?

- Не понимаешь? - усмехнулся он наивности неведомого наблюдателя. - Да, где уж тебе понять, из твоего-то далека..!

Есть всего два господина над всем живым... Нет, - снова поправил он себя, - два Великих Господина над всем живым...

Голод и Страх.

Голод гонит львиный прайд по саванне, и нет спасения антилопе! Ведь лишь собственной жизнью может она утолить мучительный ужас голода, сосущий хищника изнутри. - Дож прислонился к холодной колонне, проникаясь ее спокойствием, невесело улыбнулся собственным мыслям. - Ну, а разве не такой же голод гонит достойного Орсеоло через пиратские галеры Анатолии, пески Суэца, Красное море, Аравию, Индию в поисках все новых и новых чудесных товаров? В поисках все большей и большей прибыли?

- Нет, не такой! - удивился собственному новому пониманию Энрико Дандоло. - Насытившись плотью жертвы, львы целые сутки, а то и больше валяются в тени, играют со своими котятами... Хоть целое стадо антилоп может спокойно пастись неподалеку, они будут в полной безопасности.

- Не таков человеческий голод! - Лоб мессера Дандоло покрылся испариной от осознания огромности открывающейся ему истины. - Человеческий голод во сто крат страшнее! Ибо он неутолим! И от насыщения только увеличивается... С еще более ужасающей яростью толкая нас на поиски все новой и новой пищи, новых земель, новых рабов, новых богатств...!

- Господи! - хотелось крикнуть старому дожу в огромную пустоту Собора. - Да ведь вовсе не лев, эта жалкая, ничтожная кошка, а человек - царь зверей!

- Зверей? - усомнилось было что-то внутри.

- Зверей, зверей, - подтвердил мгновенно вдруг успокоившийся голос.

- Святоши в рясах называют это алчностью. Смертным грехом... - Энрико Дандоло презрительно улыбнулся, в полном согласии со вновь обретенным внутренним голосом. - Глупцы, они не понимают главного! Человек - это просто самый могущественный зверь из когда либо созданных Творцом.

- Ну да, - продолжал развивать он столь очевидную мысль, - Создатель наделил нас разумом, речью... И что с того? Тем точнее наши движения к цели, тем крепче хватка, тем вернее нет спасения жертве! - И вдруг, будто пропасть разверзлась под ногами, - ... тем неуклоннее наш путь от голода ко все более и более страшном голоду?

- И что же, - дож поднял слепые глаза к уходящему вверх куполу, - спасения нет?

- Ну, отчего же, - глумливо хихикнуло внутри, - конечно есть. Ваши аппетиты, мессер, легко умеряются аппетитами других хищников, что всегда кружат неподалеку! Только зазевайтесь, и они тут же покончат с вашим голодом. Да и с вами в придачу...

- Да, - с облегчением вспомнил дож, отстранившись от поддерживающей его колонны, - Кроме господина Голода есть ведь еще господин Страх. Именно он ограничивает аппетит самого совершенного на Земле хищника, не давая ему превратиться во всепожирающий лесной пожар.

- Да, страх! - окончательно утвердился в своем новом понимании сорок первый дож Светлейшей Республики. - Кто лучше нас, венецианцев, знает толк в Страхе?! Ведь первыми строителями Венеции были очень, очень напуганные люди!

Дож весело улыбнулся так здорово все понимающему голосу.

- В самом деле, что пригнало жителей благополучнейших Падуи, Альтино, Конкордии, Аквилей в пески и болота Лагуны?

- Страх!

- Что заставило их бросить веками насиженные места и начать строить новые жилища в окружении кишащих гнусом камышей и соленых топей?

- Страх!

Энрико Дандоло вспоминал, и казалось, скупые строки хроник яркими живыми картинами вспыхивали в возбужденном мозгу. Начало пятого века принесло с собой Алариха и его готов. В 402 году они разграбили и обратили в развалины Аквилеи. Предварительно превратив в пустыню все прилегающие территории.

А в 410 Аларих берет на копье уже Рим. Рим, Вечный Город - познавший, наконец, ужас грабежей и разнузданного насилия на улицах, которыми шагали когда-то железные легионы...

Все, что уцелело, спасалось тогда в болотах и на островах Лагуны. И одиннадцать лет спустя Венеция отпраздновала свой день рождения. Произошло это в 421 году, 25 марта, в пятницу, в полдень. Воистину, Венеция - город, рожденный Страхом.

- Стоп-стоп, - прозвенел тревожный колокольчик в мозгу мессера Дандоло. - Но чем же тогда отличается человек от антилопы, в ужасе улепетывающей от настигающего ее льва?

- Да всем! - с высоты своего нового понимания дож вполне мог позволить себе легкую иронию. - Потому, что человеческий страх - это не страх жертвы, а страх хищника.

- Приходилось вам видеть загнанную в угол крысу? - Невидимый собеседник не отвечал, но мессер и не нуждался в ответе. - Вот вам прекрасный образец человеческого страха! Трясущийся, пищащий от ужаса комок плоти. Смертельно опасное существо! Потому, что еще мгновение, и судорожно сократившиеся от невыносимого ужаса мышцы подбросят его неожиданно высоко, прямо вам в лицо. А острые зубы вцепятся в горло, в глаза, в нос, в щеки...

- Так что не нужно путать! - Дож даже как-то самодовольно ухмыльнулся и своей по-прежнему легкой и энергичной походкой вновь закружил по пустому Собору. - Страх жертвы обращает ее в бегство. Человеческий страх тоже позволяет это делать, если есть куда бежать... Но вот если бежать некуда, - дож погрозил пальцем невидимому в высоте куполу, - тогда человеческий страх требует только одного - убивать!

- Убивать все, что только может представлять угрозу! - Энрико Дандоло нахмурился, старательно додумывая показавшуюся ему такой важной мысль. - Да, вот так правильно, - дож еще раз поворочал на языке столь точную фразу. - Убивать все, что только может представлять угрозу...

- На свете нет ничего, - принялся дож разворачивать понравившуюся ему мысль, - что давало бы стопроцентную гарантию защиты. Многие десятки лет Византия обласкивала венецианцев торговыми привилегиями, дарением территорий, военными союзами... Но вот, настал 1171 год, и все венецианцы на территории империи были брошены в тюрьмы, а их имущество конфисковано.

- Двадцать тысяч человек! - с содроганием вспоминал дож. Переполненные тюрьмы не вмещали торговцев и членов их семей... Арестованные вместе с семьями офицеры военного флота Империи, которые тоже были в большинстве своем венецианцы...

- Нет, - окончательно утвердился внутри себя слепец, оказавшийся вдруг столь прозорливым, - ни уверения, ни клятвы, ни добрые намерения, ни даже самые искренние симпатии не могут служить гарантией твоей безопасности. Ведь уверения и клятвы могут быть ложью, а намерения и симпатии так легко меняются! Важны не намерения - важны возможности... Никто не должен иметь даже малейшей возможности причинить тебе вред. Вот единственная гарантия безопасности! Ха, да ведь в этом и состоит главная мудрость, рожденная Господином Страхом - обрадовано хихикнул про себя мессер Дандоло.

- И ведь как складно получается! - удивился он сам себе. - Теперь еще один, последний шаг, и все, наконец, встанет на свое место. Разрозненные кусочки картины легко складывались воедино.

- Это же так просто, - рассмеялся сорок первый дож Светлейшей Республики, и его смех, многократно усиливаясь, эхом разнесся под куполом собора. - Это же так просто! Нужно просто всегда бить первым. О, преимущества подготовившегося и напавшего внезапно - неисчислимы! От его удара просто нет спасения! Правильная жизнь - это поиск. Поиск того, кто - пусть не сейчас, пусть в будущем - может представлять для тебя опасность. Найти и ударить первым. Пока ты сильнее. Пока соперник не ждет от тебя угрозы. И затем просто время от времени добивать поднимающегося. Чтобы уже не подняться! Никогда! Никому! Вот он, простой и ясный секрет господства. Господства одних над другими!!! Вот она, тайна, возносящая к истинному величию. И опускающая во тьму всеобщего забвения тех, кто ее не понял ...

- В этом - вся суть истинной власти! Той, что доступна лишь избранным...

- Сегодня главной угрозой Республике является Византия. - Шаги престарелого дожа убыстрялись, казалось он вот-вот перейдет на бег. - Нет, сама по себе она слаба. Разваленная армия, отчаянно сдерживающая натиск варваров с северо-востока. Фактически исчезнувший с морской глади военный флот... Какая угроза может исходить от этого полутрупа империи?

- А ведь может! - Дандоло на ходу ударил рукой по мраморной колонне, но сломанная кисть даже не почувствовала боли. - Ее богатство! Ее неисчислимые сокровища, заботливо собираемые десятками поколений купцов и императоров! Гигантской мощью нависают они над всем Средиземноморьем!

- Да, сегодня эта мощь мертва... - дож слизнул кровь с костяшек пальцев. - Без умного и решительного человека все это чудовищное могущество лежит мертвым грузом.

- А если такой человек появится?! - дож содрогнулся, представив, как вся эта мощь в считанные годы оборачивается бесчисленными морскими флотилиями и наемными армиями, огнем и мечом впрягающими Средиземноморье в ярмо проснувшейся вдруг Империи.

- Мы сокрушим это могущество, - снова и снова шептали трясущиеся, судорожно кривящиеся губы сорок первого дожа Светлейшей Республики.

- Мы сокрушим его...

- И подчиним себе...

- По праву сильного!

↑[25] Ящерица (лат.)

↑[26] Никто не должен извлекать выгоду из неразумения другого (Лат.)

↑[27] В иерархии придворных чинов графства Шампани "маршал" считался находящимся значительно ниже "сенешаля" и "коннетабля" - высших должностных титулов. Официальные акты относят "маршала" к разряду "служащих" (servientes) графа, в то время как "сенешаль" и "коннетабль" зачисляются в категорию "сеньоров".

↑[28] Hohenstaufen (нем.) Династия южно-германских королей и императоров Священной Римской империи в 1138-1254

↑[29] Welfen (нем.) Одна из старейших европейских династий, представители которой занимали престолы ряда европейских государств, в частности различных германских и итальянских княжеств, а также России и Великобритании. В описываемое время состоит в острейшем соперничество с Гогенштауфенами

↑[30] Кесарь - в Византии до конца XII в. высший светский титул после императорского. Часто жаловался предполагаемым наследникам престола.

↑[31] Задар (хорв. , итал. Zara) - город в Хорватии. Находится в центральной части побережья Адриатики. В 1105 году Задар по Трогирскому соглашению признал власть венгерского-хорватского короля на условиях весьма широкой автономии. После этого город оказался вовлечённым в постоянные войны между королевством и Венецианское республикой, в результате чего многократно переходил из рук в руки. Для венецианских торговых путей в Адриатике Задар был ключевым пунктом, поэтому Венеция боролась за город ожесточённо. Население города было на стороне королевства, которое предоставляло задарчанам существенно большую автономию, чем Венеция. В середине XII века венецианцы подчиняют Задар, два восстания горожан против них (в 1164 и 1168 годах), поддержанных войском венгерско-хорватского короля Иштвана III, окончательно подавлены Венецией в 1170 году. Однако через 10 лет Задар поднимает новое восстание и признаёт своим правителем Белу III . Это восстание было более успешным, в 1190 году задарский флот даже разбил венецианцев в морском сражении. В 1202 году венецианский дож Энрико Дандоло сумел направить на Задар задолжавших ему крестоносцев - участников IV крестового похода. Осада города была ожесточённой, в конце концов Задар был взят штурмом и полностью разграблен.

Глава 4.

Рим, Patriarkio
25 октября 1198 г.

- ... вот таковы, мессер, планы этих разбойников, этих безбожников, венецианских купцов! И гореть мне в аду, если я когда-нибудь слышал что-то, хотя бы наполовину столь же коварное! - Кардинал Соффредо остановился, ибо последние минуты вел рассказ уже на ногах, нервно меряя покои Его Святейшества из угла в угол. Промокнул лоб платком, хотя было совсем не жарко, и разъяренно добавил, - сам дьявол не смог бы придумать ничего лучшего для посрамления усилий Святой Церкви по освобождению Святой земли от его приспешников!

Его Святейшество Иннокентий III молча сидел в своем кресле, задумчиво перекладывая почти квадратные бусины черных гранатовых четок. По костистому, еще не старому лицу нельзя было прочитать ничего, что свидетельствовало бы о реакции на услышанное. Лишь побелевшие складки, уходящие от крыльев носа в коротко постриженную седую бороду, стали еще резче. Да жилы на лбу вздулись несколько более обыкновенного.

Прошла минута, другая - пока, наконец, Папа не принял какого-то решения. Взгляд переместился на ожидающего его слов собеседника. Мягкая улыбка тронула уголки рта, и тихие, спокойные слова, как бы подчеркивая взвинченный тон только что умолкшего кардинала, заполнили комнату.

- Ну, что ж, Эррико, ты вновь послужил Святой Церкви, и сделал это лучше, чем кто бы то ни было другой на твоем месте... Не спорь! - возвысил он голос на попытавшегося было возразить мессера Соффредо, - твоя задача была неимоверно трудна. Посылая тебя на Риальто, я молил Господа, чтобы тебе, сын мой, удалось выяснить хоть что-то. Но, честно говоря, не очень-то надеялся на успех. То, что тебе удалось хотя бы отчасти раскрыть планы этих морских разбойников - воистину чудо Господне!

Иннокентий вновь погрузился в размышления, но теперь уже совсем ненадолго, секунд на десять-пятнадцать, не более.

- Да, конечно жаль, что твоя ящерица далеко не все смогла услышать из-за шума бури. И еще менее сумела из услышанного понять и донести до нас. Но мы и не вправе требовать большего от уличного мальчишки, выросшего в шайке римских воров. - Иннокентий перебрал несколько бусинок в четках. - Итак, что из услышанного мы можем принять в качестве достоверных сведений?

- Первое. - Папа большим пальцем отщелкнул бусинку. - Готовится покушение на Ричарда. Мы это предвидели и приняли свои меры. Венецианцам они известны, и нечестивцы ищут способы их обойти. Какие способы будут найдены, мы предугадать не можем. Все, что в наших силах, это еще более усилить меры безопасности. Письмо командору гвардии уйдет сегодня же.

- Второе. - Еще одна бусинка отправилась вслед за первой. - Нам известно, кого они прочат в предводители христового воинства. Признаться, сейчас я не вижу ни одного способа отклонить кандидатуру маркграфа Монферратского, если до этого дойдет. Впрочем, время подумать на эту тему у нас еще есть.

- Третье. - Иннокентий задумался, и последняя бусинка далеко не сразу присоединилась к первым двум. - Каким-то образом, мы пока не понимаем, каким, венецианцы намерены завлечь войско в долговую кабалу. И заставить отработать долг, напав на Константинополь. - Папа нахмурился и чуть более угрюмо произнес. - Признаться, это для меня самая темная часть плана. Именно здесь, как нельзя более важны детали. А их у нас, увы, нет.

- Это значит, мессер, - взгляд понтифика уперся в Соффредо, - что ваша задача остается прежней. Быть рядом и все время начеку. Участвовать во всем, что выпадет крестоносцам в проклятой Богом Венеции. И в нужный момент увидеть то, что окажется недоступным взгляду простых воинов. Увидеть под ворохом листьев детали настороженной ловушки!

Соффредо поклонился и отступил, было, к выходу. Однако в движениях его сквозила некая неуверенность, что не укрылось от взгляда Папы.

- Ты испытываешь сомнения, сын мой! Твою душу грызет некая мысль, но ты не решаешься высказать ее вслух. - Повелительным жестом Иннокентий указал на кресло, в которое тотчас опустился его собеседник. Сам сел в кресло напротив. - Быть может, какие-то детали предстоящего дела, которых я не вижу отсюда, из Рима, но которые видны тебе? Тогда самое время обсудить их, пока мы вместе, и расстояния нас еще не разделили...

Мессер Соффредо с видимым трудом оторвал глаза от пола и взглянул в лицо его Святейшества.

- Нет, отче. Я не вижу в предстоящем задании каких-то новых трудностей, кои заметно превышали бы то, с чем мы уже столкнулись в Венеции. Но, ... вы правы. Вы правы! - Взгляд Соффредо обрел, наконец, уверенность, а гордый голос вновь напомнил о десятках поколений благородных предков, заседавших в Сенате еще во времена великого Цезаря.

- Вы правы, мессер, мою душу терзает вопрос, и я не нахожу на него ответа! - Кардинал запнулся, не зная с чего начать. Иннокентий терпеливо ждал. Наконец, Соффредо попытался сформулировать свою мысль. - Я неоднократно беседовал с дожем Дандоло. Это воистину великий человек! Он обладает выдающимся умом, великолепным образованием, огромным опытом.

Кардинал, похоже, нащупал свою мысль, и теперь слова лились из него все быстрее и быстрее.

- С мессером Дандоло можно говорить практически на любую тему, и всегда его познания будут поражать своей глубиной, а суждения - своей оригинальностью и непоколебимой логикой. - Соффредо на секунду остановился и тут же продолжил. - А сами венецианцы! Я видел Венецию. И меня не покидало удивление от увиденного - насколько разумно и добротно организована жизнь этого города! Воистину, на одних лишь песках и болотах люди сумели создать державу, способную сегодня бросить вызов любому христианскому государству!

Кардинал снова остановился, сжимая кулаки в душевном волнении. Его дыхание участилось, выступивший, было, румянец тут же сменился бисеринками пота. Папа с видимым интересом наблюдал за всеми этими эволюциями, но по-прежнему хранил молчание. Наконец, Соффредо подошел к главному.

- Я не могу понять - почему?! Почему все эти люди, обладающие мудростью и мужеством, огромной житейской сметкой и невероятной, уму непостижимой изобретательностью - почему они обращают свои таланты во зло? Почему они не с нами, а против нас?!

Иннокентий понимающе кивнул и поднялся из кресла. Придержав за плечи, усадил обратно попытавшегося тоже встать кардинала. Прошелся по комнате. Затем подошел к Соффредо, наклонился и запечатлел у него на лбу легкий пастырский поцелуй.

Удивительное дело, но эта отеческая ласка вдруг разом вымела в душе Соффредо всю горечь и накипь непонимания. Осталось лишь спокойное внимание к тому важному, что сейчас будет сказано.

- Мой бедный Эррико, - Иннокентий ласково улыбнулся, и кардинал невольно ответил на его улыбку своей. Так называла его когда-то мама, особенно когда нужно было смазать щипучей настойкой ободранное колено или синяк под глазом. - Ты слишком много времени провел в седле, мотаясь из города в город, из страны в страну, распутывая козни врагов нашей матери Церкви. Такая жизнь приличествует скорее воину, нежели духовному лицу...

- Молчи, сын мой, - мягко остановил он пытавшегося возразить Соффредо. - Твои труды на благо Церкви воистину бесценны. Но отдавая им всего себя без остатка, ты невольно лишаешь себя возможности размышлять. Размышлять о жизни, о людях, о Боге. То есть, обо всем том, без чего наши земные дела оказываются всего лишь ничтожной суетой.

- Нет! - Папа вновь остановил встающего кардинала, - это сказано ни в коей степени не в укор. Каждый из нас приносит свою жертву на алтарь Господа нашего. И ты тоже принес свою. Однако за каждой жертвой рано или поздно следует воздаяние, - Иннокентий неожиданно весело улыбнулся. - Вот мы сейчас и попытаемся в качестве воздаяния восполнить пробелы в твоих богословских размышлениях.

Папа положил ладони на "Евангелие" несколько мгновений лаская пальцами телячью кожу переплета. Затем показал его удивленному кардиналу.

- Скажи мне, сын мой, как переводится название этой книги с греческого языка?

- "Благая весть", - ответил ничего не понимающий мессер Соффредо. - Верно, - поощрительно улыбнулся Папа. - Прости за школьный вопрос: а о чем же эта весть?

- О том, - мессер Соффредо решил про себя уже ничему не удивляться, - что Сын Божий, приняв мученическую смерть, стал искупительной жертвой за все грехи погрязших в пороках и невежестве людей.

- Да, это так, - кивнул понтифик и уже сам продолжил. - То есть, жертва, принесенная Сыном Божьим, искупила весь неисчислимый груз грехов, и люди получили возможность начать жизнь заново, с чистого листа. Взыскуя за безгрешную жизнь не что-нибудь, не какую-то мелочь, а Спасение в жизни Вечной. - Папа чуть заметно усмехнулся и продолжил. - Казалось бы, все просто: веди себе дальше праведную жизнь, и вечное блаженство тебе уготовано!

- Ну и как, - после некоторой заминки продолжил Папа, - стала ли жизнь людей намного безгрешнее?

Мессер Соффредо вынужден был лишь отрицательно помотать головой. Слова почему-то отказывались покидать его напряженное волнением горло.

- А почему же это так? - задал следующий вопрос Иннокентий. Удивительное дело, все вопросы Папы были простые, а вот отвечать на них было мучительно трудно. Слова казались какими-то деревянными, ни в малой степени не отражающими всю сложность скрывающихся за ними смыслов.

- Ну, - начал было мессер Соффредо, - человек несовершенен...

- Стоп! - тут же прервал его Папа. - Энрико Дандоло тоже несовершенен? А ведь ты, сын мой, ровно пять минут назад превозносил его совершенства до небес! Но между тем, злодейство, задуманное им, тысячекратно превосходит все зло, которое могло бы, напрягаясь изо всех сил, совершить население не самой маленькой христианской страны. Причем, каждый из жителей был бы при этом намного менее совершенен, нежели мессер Дандоло.

- Так в несовершенстве ли человека дело?

- Отче, - взмолился несчастный Соффредо, - вы задаете вопрос, на который у меня нет ответа! И это мучит меня уже который день!

- Полно, - улыбнулся Иннокентий. - Обещаю, что из этой комнаты ты выйдешь, унося ответ с собой ... Но для начала напомни мне, пожалуйста, первый стих из Нагорной проповеди Господа нашего Иисуса Христа.

- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное... - знакомые слова легко ложились на язык, унося куда-то все сложности, делая мир простым и понятным.

- Итак, блаженны нищие духом. - Папа поднял кверху указательный палец и тут же уткнул его в сторону Соффредо. - А кто это такие, "птохи то пневмати", что переведены с греческого на язык святой нашей Матери Церкви как нищие духом?

И вновь простой, казалось бы, вопрос поставил кардинала в тупик. Иннокентий же между тем продолжал.

- Простонародье в темноте своей считает "нищими духом" всяких юродивых и просто сумасшедших. Ты тоже согласен, что Царство Небесное должно принадлежать сумасшедшим?

Господи, от слов понтифика попахивало ересью. Кардинал Соффредо сжал покрепче зубы и помотал головой. Нет, он так не считает!

- Отцы церкви, продолжал тем временем Иннокентий, - единодушны в том, что смирение есть самый прямой путь к божественной благодати. И 'нищие духом' - суть те, кто, облачившись смирением, сей матерью всех добродетелей, обретают блаженство. Да ведь и сам Христос заповедовал нам: 'Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем'

Итак, смирение, - подвел первый итог понтифик и требовательно взглянул на собеседника. Тот в полном согласии кивнул головой, и папа резюмировал. - Ну, а что же тянет и уводит всех нас назад, не давая вступить на эту, такую простую казалось бы, стезю?

- Гордыня, отче! - нащупав твердую почву под ногами, мессир Соффредо несколько воспрял духом, впрочем, не слишком. Справедливо полагая, что далеко не все подводные камни столь тяжко когда-то дававшегося ему богословия остались позади.

- Верно, гордыня. И святой апостол Петр в первом же своем соборном послании говорит именно о ней: 'Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать'

Гордыня, гордыня, гордыня!!! - Лицо Иннокентия исказилось, кулаки сжались, а на висках выступили крупные капли пота. Казалось, он сейчас сорвется с места и заметается по кабинету, чтобы хоть так дать выход охватившему его гневу и отчаянию. - Гордыня - вот главная препона, стоящая между человеком и вратами Царства Божия! Но скажи мне, сын мой, а что же такое гордыня?

Несчастный кардинал чувствовал себя школьником на экзамене, к которому он катастрофически, безнадежно не готов. И, как почти каждый школяр в подобной ситуации, потянулся к обрывкам готовых знаний, каковые можно было бы хоть как-то притянуть к заданному вопросу.

- Ну, святой Фабий Фульгенций говорил, что если будешь искать начало греха, то не найдёшь ничего, кроме гордыни...

- Прекрати, Соффредо! - резко прервал его Иннокентий. - Не изображай из себя ученого идиота, каковым ты никогда не был и, я надеюсь, уже не будешь. Спустись с высот святоотеческих учений на землю! И расскажи простыми словами, какой ты находишь гордыню, толкаясь на рынках и площадях, заходя в хижины бедняков и во дворцы знатных вельмож. Ну же! Что скажет тебе синьора Гордыня, встреться ты с ней на улице лицом к лицу?

- Что скажет? Ну, наверное: 'Я лучше тебя. Сильнее тебя. Умнее, знатнее, благороднее...', - начал перечислять напрягшийся из всех сил Соффредо те похвальбы, какими бы осыпала его Гордыня при гипотетической встрече на улице.

- Вот! - резко ударил ладонью по подлокотнику Иннокентий, - вот! Утверждение своего превосходства над ближним своим - в этом сама суть гордыни. А как, какими средствами может человек утвердить свое превосходство над другим человеком? Да не словах, кои пусты и бессмысленны, а на деле! Простейший способ - взять в руки меч и сказать ближнему: 'Вот, у меня в руке меч, а твои руки пусты. Значит, господин я тебе, а ты раб. И будешь делать по-моему, а иначе умрешь'. Разве не мечом утверждают свое превосходство одни дети Божии над другими? И не потому ли грех гордыни чаще всего встретим мы среди знатных и благородных, опоясанных мечом?

Соффредо оставалось лишь молча кивнуть. Да и что тут добавишь? Но Иннокентию довольно было и такого участия своего легата в их ученой беседе.

- А только ли меч возносит одних над другими? - продолжал гвоздить вопросами Папа своего не слишком прилежного ученика. - Только ли меч на поясе порождает дьявольскую гордыню и запирает тем самым вход в Царство Отца нашего?

- Золото...? - робко предположил Соффредо.

- Верно, и богатство легко поднимает одних над другими, порождая гордыню. Поэтому и сказал Иисус ученикам своим: 'Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное'. И меч, и золото - суть инструменты, при помощи которых одни люди встают над другими. Говоря им: 'Я господин твой!' Но только ли меч и золото?

Растерянный кардинал молчал, не понимая, куда ведет его наставник. А Иннокентий, усмехнувшись, предложил:

- Представь себе, сын мой, что Господь дал тебе власть устраивать судьбы людские по твоему усмотрению. И вот, взял ты венецианского дожа, одел в рубище, перенес за тысячи лиг и оставил в незнакомом городе. Девяностолетнего слепца. Где нет у него меча - да и поможет ли меч слепому старику? Где нет у него ни обола на поясе. Где не знает он ни языка, ни людей, да и его самого никто не знает. И вот, лет через пять возвратишься ты вновь в этот город. Скажи мне, где найдешь ты мессира Дандоло - среди уличных нищих, выпрашивающим медяки на пропитание? Или же среди богатых и знатных людей, облеченным в дорогие одежды и повелевающим многими из жителей города?

- Повелевающим! - ни на секунду не задумываясь, ответил Соффредо. - Только повелевающим!

- А почему? Ведь ни меча, ни золота не оставил ты ему.

- Его разум...! - внезапно понял Соффредо, - его могучий разум...

- Верно, - одобрил Иннокентий. - Разум есть такое же оружие, как меч или золото. Он точно так же поднимает одних людей над другими, делая одних господами, а других превращая в пыль у их ног. Разум дает человеку могущество, не сравнимое даже с тем, что получает он от меча или золота. Разум возносит над другими, позволяя с обретенной высоты взирать на других, как на червей, нелепо копошащихся под ногами. Кто ж не возгордится, обладая такой мощью?!

- Так разум - оружие? - не поверил Соффредо.

- Оружие, сын мой. Наимогущественнейшее из того, что создал Творец для тварей своих. Змее Господь дал яд, орлу крепкий клюв, льву когти и зубы, человеку - разум. Чье оружие сильнее?

- Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?

Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.

- Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. - Папа заговорщицки ухмыльнулся. - Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Сполето. Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение - все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, - все так же ухмыляясь, попросил папа, - зачем попусту обижать добрых христиан!

- А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! - Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. - Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. - Ладони понтифика повернулись наружу.

- Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий - ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!

Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.

- Перенесемся теперь в королевские дворы. - Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. - Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!

Папа саркастически улыбнулся и продолжил.

- Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее - вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.

Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:

- То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? - И сам же себе ответил:

-Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Разум - орудие животного, лишь по ошибке названного человеком. Но, где же тогда сам человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил - просто так, что ли, ходил он по улицам Афин с горящим фонарем?^[32] А это - важно, сын мой! Ведь не животным, но человеку уготовано Царство Божие. Именно человека наставляем мы на путь, ведущий к Богу. Так кто же он, человек, если почти все, что делают люди, заимствовано ими из животного царства?

В комнате повисла ничем не прерываемая тишина. Добрые христиане в такое время давно спят. Ночные же тати крадутся тихо, стараясь не нарушать лишним шумом спокойный сон своих сограждан.

- Молчишь, сын мой? А ведь ответ прост и содержится в первой главе той Книги, свет которой наша Церковь несет народам Божьего мира. Ну же, вспоминай!

Выждав несколько секунд, Иннокентий взял с полки "Ветхий Завет", безошибочно раскрыл его в нужном месте и прочитал: "Бог создал человека по образу и подобию Своему". По образу и подобию своему, - повторил он.

- Помнишь брата Варфоломея, нашего садовника?

Соффредо неуверенно кивнул. При чем тут это?

- А вспомни, сколь дивной красоты розы выращивает он в саду Патриаркио! - Соффредо, и правда, вспомнил. Свежайшие, самых разнообразных расцветок соцветия, удивительный аромат... - А какие прекрасные клумбы и узоры из разных цветов все лето не переводятся в нашем саду? Воистину, Божья красота!

Иннокентий обернулся к мессеру Соффредо.

- Скажи, сын мой, что заставляет отца Варфоломея делать все это?

- Ну, наверное, он любит цветы...

- Вот! - Указательный палец Иннокентия вновь уткнулся в собеседника. - Любовь, творящая и созидающая мир вокруг нас. Ведь и Господа нашего мы называем Творцом, Создателем. Он, своей неизреченной любовью, сотворил наш мир. Воистину, его любовь безгранична... Но ведь и брат Варфоломей - пусть в меньших масштабах - делает то же самое. Творит то, на что у Господа не хватило времени, таланта или терпения. Господь создал шиповник. Но розы из него сделал уже человек! Вот он, брат Варфоломей - и есть истинный образ и подобие Господа! Именно он, любовью своей, сотворил маленький кусочек Божьего мира, что каждый день видим мы, выходя за ворота. То есть, вовсе даже не разум, погрязший в животном естестве человека, но любовь, созидающая и возделывающая мир вокруг нас, делает человека образом Божьим

- А вспомни, - продолжал папа, - как брат Юлий пять лет назад возглавил наш Скрипторий...

- О, да! - обрадовано припомнил Соффредо. - Очень скоро книги, выходящие из под пера наших переписчиков, стало просто не узнать!

- А все потому, что брат Юлий влюблен в книги, как в родных детей. И знает о них все, что только в силах знать человек. И нет для него большей радости, чем поставить на полку нашей библиотеки еще один хорошо переписанный том!

- Да что далеко ходить, - вспомнил вдруг Иннокентий, - ты же сам рассказывал мне про праздник капусты на ярмарке в Шампани. И как светилось лицо крестьянина, вырастившего самый большой и красивый кочан сезона! Но ведь и Диоклетиан когда-то отказался от императорской власти ради капусты, которую он собственноручно вырастил^[33].

- Кстати сказать, - нахмурился Иннокентий, - намного менее известен другой факт из жизни великого Императора. В 296 году, еще будучи всесильным властителем мира, он издает эдикт, повелевающий уничтожить все старинные книги, учившие тому, как добывать и плавить золото и серебро. Провидец, он уже тогда понимал, что смогут сделать с миром деньги...

- Так вот, только созидающая любовь, - вернулся Папа к своим предыдущим словам, - созидающая любовь - вот что делает человека образом и подобием Господа нашего. Любовь садовника к розам, любовь переписчика к книгам, любовь строителя к дому, корабела - к кораблю, да хотя бы и крестьянина к капусте! Любя и возделывая Божий мир, приближаемся мы к Богу, все же остальное в нас - от животного царства.

- И вот теперь, - Иннокентий вновь уселся напротив мессера Соффредо, - мы переходим к последней стадии наших рассуждений. Попробуем мысленно поставить рядом мессера Дандоло и брата Варфоломея! Кто из них умнее, образованнее, остроумнее, обладает лучшей эрудицией, логикой и риторикой? Кто "богаче духом"? Не правда ли, в области разума Энрико Дандоло оставляет далеко позади скромного брата Варфоломея!

Иннокентий печально вздохну и жалеющим тоном продолжил:

- Ведь со сколькими хищниками дожу Светлейшей Республики нужно столкнуться в борьбе за свои охотничьи угодья! Поневоле отточишь свое главное оружие - разум. И разум великолепного дожа внушает истинное восхищение. Он удивителен, могуч и многогранен! А теперь зададим другой вопрос: кто из них двоих счастливее?

- Брат Варфоломей! - потрясенно прошептал кардинал Соффредо.

- Конечно, - спокойно подтвердил Иннокентий, - ведь у него есть все, что он любит. А другого ему и не нужно. Вот о таких, как брат Варфоломей, как брат Юлий, как Диоклетиан или крестьянин из Шампани с их замечательной капустой, и сказано Господом нашим: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное". Им даже в голову не придет возносить себя над людьми. Ибо счастье их совсем не в этом! А в возлюбленных розах, возлюбленных книгах, да в той же капусте, которую Диоклетиан предпочел власти над миром.

Иннокентий на секунду прервался, заговорщицки подмигнул мессеру Соффредо и продолжил:

- Понимаешь, сын мой, чтобы попасть в Царство Небесное, им даже и умирать не надобно. Ведь свое Царство Небесное они носят уже сейчас, в душе, при жизни...

Пока кардинал Соффредо ошарашено вникал в последнюю мысль, папа встал, прошел к окну, вернулся обратно.

- Семьсот лет назад святой Августин Аврелий назвал христианскую Церковь Градом Божьим, возводимым на земле. Простаки толкуют это как храм, в стенах которого находится алтарь, "дом Божий"... Глупцы!

Папа выпрямился, глаза его блеснули.

- Град божий - это весь христианский мир, где брат Варфоломей может спокойно выращивать свои возлюбленные розы, брат Юлий - переписывать свои возлюбленные книги, а крестьянин из Шампани - растить свою возлюбленную капусту. Мир, где никто из них не боится, что придет сильный или умный хищник и растопчет розы, сожжет книги, заберет капусту. Ибо над всем христианским миром стоит на страже единый христианский император и держит всю эту свору двуногих зверей в крепкой узде. А рядом с императором - Святая Церковь, наставляющая его в Божьих заповедях. Вот что такое Град Божий!

Глаза Иннокентия заблестели еще ярче. А голос - казалось, вся резиденция понтифика заговорила вдруг голосом наместника Святого Петра: обшитые дубом стены, резной потолок, яркие светильники вдоль стен...

- Ради него, во имя его наше с тобой служение, сын мой! А еще вернее - ради малых сих, кто воистину суть образ и подобие Божие. - Наместник святого Престола подошел к закрепленному в специальной нише Распятию, чуть прибавил яркости в горящей под ним лампаде, не слишком ловко опустился на колени. И все те же знакомые с детства слова зазвучали в ночной тишине:

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут..."

Кардинал присмотрелся и не поверил себе. Из глаз человека, повелевавшего из этого кабинета королям и императорам, по впалым щекам в рано поседевшую бороду текли крупные слезы...

Франция,
Январь 1199 г.

Отзвенели колоколами Рождественские празднества, но радостное оживление, охватившее, едва ли не всех поголовно добрых христиан, и не думало спадать. На рынках и в лавках, в мастерских и церквях, в хижинах бедняков и домах уважаемых горожан пересказывались истории, одна занятнее другой. К традиционным в таких случаях чудесным исцелениям и пророчествам известных своей святостью блаженных, которые хоть и не удостоились пока еще беатификации, но находились от нее, по общему разумению, буквально в двух шагах, добавились другие. Не менее удивительные. Грозные. Будоражащие кровь и наполняющие душу отвагой

Так, некто Роббер Черный, латник благородного мессира Гуго, владельца Шато-Тьерри, состязаясь с товарищами в изысканном искусстве стрельбы из лука, запустил стрелу столь мощно, что она улетела в лес, далеко за пределы мерного поля. Когда же участники состязаний в поисках пропажи углубились в лесную чащу, то нашли ее не где-нибудь, а в глазнице невесть как оказавшегося там сарацина. Каковой сарацин пробрался в лес не просто так, а с самыми гнусными намерениями. Умыкнув девицу из находившегося неподалеку селения, сей язычник совсем уже было собрался свершить над ней непотребное бесчестье. И лишь стрела, направленная не иначе, как Божьей рукой, не дала свершиться возмутительному преступленью.

Относительно последнего пункта, сказать уж честно, мнения разделялись. Ибо далеко не каждый находил в себе смелость претендовать на столь высокий уровень небесного вмешательства в человеческие дела. Многие маловеры в вопросе об авторстве Чуда о Стреле вовсе даже не настаивали на непосредственно Божественном вмешательстве, а были вполне согласны и на одного из ангелов господних. Но уж за последнее держались крепко.

Спасенная девица была благополучно, целой и невредимой, доставлена в родительский дом, а славные воины, получив родительское благословение и бочонок свежесваренного пива, вернулись в замок. Ни погодные условия января, совершенно не располагающие к любовным утехам на лоне природы, ни расстояния, отделяющие Палестину от благословенных равнин Иль-де-Франс, во внимание не принимались. Ни рассказчиками, ни слушателями, Ибо имена свидетелей, лично наблюдавших за изъятием стрелы из глазницы злокозненного сарацина, внушали полное доверие, а число их непрерывно росло.

И лишь люди, лично знакомые с Роббером Черным, недоверчиво покачивали головами, благоразумно оставляя, впрочем, свои сомнения при себе. Нет, в результативности выстрела славного ратника они ничуть не сомневались. Этот черт и не такие коленца выкидывал. Но чтобы девицу, домой, да еще целой и невредимой? Серебряный денье против собачьего хвоста - что-то в этой истории было не так...

Еще большей популярностью пользовалась история о фламандском рыцаре Томасе из Лееза, что в графстве Немюр. И если мнения о чудесном и божественном характере происшествия, случившегося с Роббером Черным, как мы видим, все-таки расходились, то историю рыцаря Томаса никто иначе как чудом и прямым вмешательством Провидения не называл.

Сей достойный рыцарь, озаботившись некоторое время назад спасением собственной души, вручил братии аббатства Флорефф, что располагалось по соседству с его владениями, восемь бонуариев земли. Наказав за это в течение пяти лет поминать его в ежевечерней молитве, испрашивая у Господа прощение за многочисленные грехи. Надо сказать, что грехов у мессира Томаса в течение его бурной и полной приключений жизни накопилось предостаточно. Так что, работа святой братии досталась немалая. Но святые отцы не унывали и, вдохновленные мыслями о восьми бонуариях плодородной земли, смело взялись за дело. И все бы хорошо. Однако по прошествии оговоренного срока, когда все молитвы в должном объеме уже были озвучены и, надо полагать, ушли по назначению, достойный рыцарь, понукаемый демоном алчности, забрал назад отказанную монастырю землю. Да еще и завел против аббатства дело о ее самовольном захвате.

Нет, сама по себе эта история ничего чудесного не имела. Наоборот, любой из многочисленных слушателей готов был тут же, пусть даже и под присягой, назвать не менее дюжины подобных случаев: "Да возьмите хоть мессира..." Впрочем, стоит ли омрачать святой праздник пересказом сколь многочисленных, столь и возмутительных историй? Коими, увы, полна еще наша жизнь! Но вот продолжение рассказа о рыцаре Томасе повергало в благоговейный трепет буквально каждого. Ибо нет, не может душа молчать перед лицом истинного Чуда!

Дело в том, что по самым достоверным сведениям, полученным непосредственно от благочестивого Верика, милостью Божией настоятеля Флореффа, буквально накануне святого Рождества рыцарь Томас принял крест. И сейчас, в преддверии крестового паломничества во имя освобождения Гроба Господня - вы не поверите! - сей мужественный воин полностью раскаялся, признал свою вину и в присутствии многих достойных свидетелей окончательно отказался от земли в пользу аббатства. А чтобы ни у кого не возникло искушения как-либо исказить содержимое составленного соглашения, оно было подтверждено епископской печатью. Ну, что это, если не чудо? Достоверность которого, тем более, подтверждена не абы чем, а печатью Его Преосвященства!

Сам свежий, морозный воздух Богоявления, наступившего в этом году неожиданно быстро, почти сливаясь с Рождественскими праздниками, был пропитан надеждой и какими-то радостными приготовлениями. Об этом кричало буквально все. Ветераны, собиравшиеся в многочисленных тавернах и рассказывающие завороженным слушателям о боях под Аккрой и Тиром. Кузнецы, просто утонувшие в этом году под грудой заказов на правку и ремонт военной амуниции. Цены на лошадиных рынках, взлетевшие сразу и на все - от боевых рыцарских жеребцов до тяжеловозов, которых предполагалось запрягать в обозы, перевозящие грузы в Венецию.

И если территории германских княжеств, до сих пор не пришедшие в себя после похода Генриха VI, пребывали в молчании, то Английское и Французское королевства, Фландрия, Нижние земли просто бурлили. От берегов Северна, рассекающего скалы и холмы Уэльса - до солеварен Безансона, от портовых причалов Гента - до бурных потоков Гаронны, буквально все пришло в неясное еще пока, но все убыстряющееся движение. В кузницах ковались тысячи запасных подков, шорники шили седла и упряжь. Воины упражнялись во владении мечом и прочих благородных искусствах. Вот-вот ожидалось наложение запрета на рыцарские турниры, дабы во время состязания не был ранен или убит кто-либо из будущих крестоносцев.

Маляры заново выкрашивали щиты, заодно соревнуясь между собой в украшении доспехов и шлемов будущих защитников Гроба Господня. Несомненно, слава благородного кабальеро Санчо Мартина, доблестного участника третьего похода, направляла их фантазию в поисках все более совершенных и неожиданных элементов военного дизайна. Ведь минуло уже почти два десятилетия, а рассказы о зеленом жилете пылкого испанца, равно как и его шлеме, украшенном отростками оленьих рогов, до сих пор будоражили воображение мастеров кисти, резца и клея. Служа образцом творческого подхода к обыденному, казалось бы, делу. Кто-кто, а уж они-то хорошо понимали чувства сарацинских витязей, кои, если верить хронистам похода, "мчались к нему, скорее чтобы посмотреть на необычное украшение, чем ради других причин".

Мальчишки, забыв о привычных забавах, расстреливали снежками злокозненного Салладина, скатанного тут же из свежевыпавшего январского снега. Каждое удачное попадание сопровождалось теперь не только радостными воплями сорванцов, но и веселой песенкой. Ее совсем недавно сочинил благородный трубадур Гаусель Файдит, но казалось, она звучит уже буквально из каждого окна:

Кто ради дел святых
Искал чужих краев,
За гробом ждет таких
Прощение грехов.

Песенку подхватывали прохожие, и она радостно неслась от улицы к улице, от квартала к кварталу...

А уличные кукольные представления, повествующие о поклонении младенцу Иисусу языческих королей! Тех самых, ну, которые маги. Каспар, Мельхиор и Валтасар, что пришли с дарами в Вифлеем! Даже само название святого города, казалось, звучало в этом году особенно значительно и многообещающе.

А проповеди благочестивого Фулька из Нейи! Их передавали буквально из уст в уста те несчастные, кому не посчастливилось услышать святого отца вживую. Зато счастливчики, что удостоился лицезреть пылкого кюре, могли рассказывать об этом с законной гордостью. Ибо, его слова, как острые стрелы пронзали сердца грешников, исторгая из них слезы раскаяния. Воистину, где бы ни появлялся этот красноречивейший из проповедников, везде его принимали с величайшим почтением, как ангела Божия.

Впрочем, едва ли сегодня можно было от него услышать хоть мельком то, что еще вчера составляло славу святого оратора. Осуждение грешников, особенно неверных жен и ростовщиков, осталось далеко в прошлом. Сегодня же категорически другие материи служили благочестивому Фульку источником творческого вдохновения. Муки оставшихся без помощи в Святой Земле христиан, надругательства неверных над святыми реликвиями и Гробом Господним - вот что привлекало теперь к речам вдохновенного каноника все новые и новые толпы слушателей. Они стекались к нему отовсюду - богатые и бедные, знатные и простолюдины, старые и молодые, бесчисленное множество людей обоих полов. И радостно принимали из рук его знак Святого Креста, что скоро, очень скоро поведет их в Святую Землю.

Тибо Шампанский и Луи Блуаский, Симон де Монфор и Рено де Монмирай, Бодуэн Фландрский и его брат Анри, Гуго де Сен-Поль и Этьен Першский... Имена эти и других кавалеров, баронов и рыцарей, смелых и доблестных воинов переходили из уст в уста. Нет, в их решении никто не сомневался. Спорили о том, кто из них примет крест первый? О том, когда это произойдет? О том, какое количество ратников сможет привести с собою каждый из вождей будущего похода? И лишь одно не вызывало ни споров, ни сомнений у разгоряченных выпитым посетителей многочисленных кабачков, трактиров и иных заведений средневекового общепита - кто возглавит войско? Оно и понятно - кто как не герой Мессины и Кипра, Аккры и Иерусалима, кто кроме Ричарда Плантагенета может стоять во главе столь славного, могущественного и благородного воинства!

А между тем, дело как-то очень быстро начало перетекать во вполне практическую плоскость. Появившаяся еще в декабре папская булла "Graves orientalie terrae" твердо и недвусмысленно требовала от клира не столько молитв, сколько денег. Одной сороковой частью своих доходов должны были поступиться приходские церкви и монастыри, аббатства и епископства во всех уголках христианского мира. "Если крестоносец не может оплатить путешествие, вам надлежит обеспечить ему достаточную сумму из этих денег, получив от него клятвенное заверение, что тот останется в восточных землях для их защиты не менее, чем на один год или более продолжительное время - в зависимости от размера субсидии", - такие обязательства накладывал римский Понтифик на многочисленных пастырей своего еще более многочисленного стада.

Дабы подать всем им добрый пример, Викарий Христа отказался в пользу крестоносного воинства от одной двадцатой части доходов Святого Престола, что должно было составить весьма внушительную сумму. Вероятно, вдохновившись примером столь высокой самоотверженности, ассамблея французского духовенства, собравшаяся по призыву Пьетро да Капуа в Дижоне, приняла что-то вроде встречного плана. Взяв со своей стороны повышенные обязательства. Люди, родившиеся в СССР, меня поймут. Не одну сороковую, но - страшно сказать! - одну тридцатую часть доходов пообещала собравшаяся в Дижоне братия отдавать на нужды святого воинства!

Справедливости ради, следует заметить, что ни сороковая, ни тем более тридцатая доля так и не покинули казначейские сундуки святых отцов. Ибо человек слаб, а добровольно расстаться с нажитым непосильным трудом - воистину выше сил человеческих. В церковных кругах разрастался ропот, поощряемый не иначе, как кознями Лукавого.

Впоследствии английский хронист-монах Матфей, неизвестно почему прозванный Парижским, в первой части своей "Большой хроники" подвергнет резкой критике папский налог, назвав его неугодным Богу. Тем самым недвусмысленно выразив общее настроение клира и опасения святой братии относительно того, что собираемая сороковина может ведь и прилипнуть к пальцам ватиканских мытарей... Стремясь подать скаредным клирикам живой пример благочестивой щедрости, Иннокентий III в ответ на это обязался отдать уже даже не одну двадцатую, а одну десятую часть доходов курии на нужды похода. Однако, и сей благочестивый шаг остался без ответа.

Как и всегда, решение было найдено компромиссное, равно устраивающее обе заинтересованные стороны. Святые отцы действительно начали оказывать помощь в экипировке тех воинов, кто по скудости наличных средств не мог сделать это самостоятельно. Но помощь сия оказывалась на началах, если можно так выразиться, возмездных и эквивалентных. И вот уже заскрипели по всей Европе перья церковных писцов, выводя каллиграфически почерком соглашения такого примерно содержания:

"Я, Жоффруа де Бьюмон, довожу до всеобщего сведения в настоящем и будущем, что, направляясь в Иерусалим, с согласия и по желанию моей супруги Маргариты и дочерей Денизы, Маргариты, Алисы и Элоизы, я, из любви ко Господу и ради спасения собственной души, отдаю и уступаю бедствующим монахам св. Иосафата 5 сольдо в год из моего дохода с Бьюмона. Деньги будут переданы в празднование св. Ремигия в руки братьев, предъявивших сей документ". Расписки подобного рода, тысячами писавшиеся в те практичные времена, были типовыми - менялись лишь имена, даты и суммы занимаемых денег. Их и по сию пору находят в немалых количествах исследователи монастырских архивов по обе стороны Канала.

А вот другой источник средств на нужды христового воинства ни у кого не вызывал сомнений. Изъятие средств оттуда сопровождалось трогательным единодушием честных христиан. Ведь еще пятьдесят с лишним лет назад Петр Достопочтенный, настоятель из Клюни, написал: "Зачем нам преследовать врагов христианской веры в отдаленных землях, когда неподалеку от нас существуют низкие богохульники, куда худшие любых сарацин, а именно евреи. Они живут среди нас, богохульствуют, поносят и оскорбляют Христа и христианские святыни совершенно свободно, надменно и безнаказанно".

Разумеется, сии богохульники заслуживали лишь доброй веревки, аккуратно подвязанной на ближайшем суку. Однако, в этом пункте богословские рассуждения упирались в непреодолимый тупик. Ведь, если подлые менялы и ростовщики претерпят муки при жизни, то весьма велика вероятность, что за это им простятся все их бесчисленные грехи. И негодяи обретут таки посмертное блаженство! С этим добрые христиане смириться никак не могли - да и кому захочется жить еще и в вечной жизни бок о бок с нечестивым племенем!

Поэтому пример славного Тибо Шампанского, обложившего евреев в своих землях особым налогом на нужды святого похода, был тут же подхвачен и сочтен весьма достойным компромиссом. Муки злокозненного народца при расставании с неправедно нажитым золотом и серебром должны были быть никак не меньше, чем при встрече с давно заслуженной веревкой. Но совершенно невероятно, чтобы Господь счел их достаточными для обретения посмертного блаженства.

Наконец, случилось и самое главное. Непримиримые соперники король французский Филипп-Август и Ричард Плантагенет заключили перемирие на пять лет. Казалось, ничто уже не может помешать воинственному королю-рыцарю принять крест и объявить о начале сбора войск для отправки в Святую Землю. Никто и не сомневался, что после Рождественской ассамблеи, проведенной им в Донфроне, на всех дорогах Европы появятся королевские герольды с известиями о походе.

И лишь слух о неизвестно откуда взявшемся в окрестностях Лиможа кладе вдруг застопорило все дело. Ибо Ричард, внушивший себе уверенность, что это - исчезнувшие сокровища его отца, короля Генриха, ни в какую не соглашался заняться делами святого паломничества до тех пор, пока родительские сокровища не займут достойного места в его королевской казне. К слову сказать - почти пустой.

Так что, сразу же после завершения всех рождественских празднеств король с войском покинул Нормандию, отправившись на юг. Пьетро да Капуа и Фульк Нейский, последовавшие за ним из Донфрона в Аквитанию, не оставляли надежд, что молитвами и святыми увещеваниями они все же сумеют отвернуть помыслы короля от суетных забот мира сего и направить на дела предстоящего святого предприятия.

Однако, первые же беседы с Ричардом показали, сколь сложная задача неожиданно встала перед почтенными пастырями. Время плена и лишений, боль многочисленных предательств, затянувшийся бракоразводный процесс с Беренгарией Наваррской, а также последовавшая за возвращением из узилищ необходимость отбивать утерянные владения на континенте, изменили характер короля. Великодушная веселость уступила место мрачной желчности и раздражительности, едкому сарказму и весьма черному юмору, что, как ни странно, только лишь обострило как его природный ум, так и вспыхнувшие отточенной, жестокой безупречностью полководческие дарования.

Совсем незадолго до происходящих событий духовник короля, аббат цистерцианского монастыря Ле Пан в окрестностях Пуатье, преподобный Мило, записал в своих дневниках - тех самых, что через несколько лет преобразятся в одну из популярнейших книг начала XIII века: ""Король Ричард вернулся из Штирии, как человек, который как бы восстал, принес с собой замогильные тайны шепчущих привидений и погружался в них. Словно червь какой подтачивал его жизненные силы или прогрыз дыру у него в мозгу. Не знаю, что за дух, кроме дьявола, мог им овладеть. Знаю только, что он ни разу не посылал за мной, чтобы следовать моим указаниям в духовных делах, - ни за мной, ни за каким-либо другим духовным лицом, насколько мне известно. Он ни разу не приобщался, и, по-видимому, не ощущал в этом потребности, а, в сущности, он очень в этом нуждался"

Увы, это очень скоро почувствовали на свой шкуре последовавшие за Ричардом духовные особы. В ответ на вдохновенные призывы Фулька, чье ораторское мастерство лишь расцвело за последний год, Ричард - как передавали присутствующие при том - мрачно ощерился и сказал ему буквально следующее: "Ты советуешь мне отречься от моих трех дочерей - гордыни, жадности и распутства. Ну что ж, я отдаю их более достойным: мою гордыню - тамплиерам, мою жадность - цистерцианцам и мое распутство - попам". Попытавшемуся же вставить хоть слово его преосвященству кардиналу да Капуа король столь же едко пообещал отрезать кое-что, лицам духовного звания абсолютно ненужное - если оное преосвященство сию же секунду не заткнется.

Итак, войско короля, вместо того, чтобы готовиться к походу в Святую Землю, следовало на юг. Знамя похода так пока и не было поднято. Клич о присоединении всех добрых христиан к святому паломничеству до сих пор не прозвучал.

Да, камешек, вброшенный в европейский котел Лотарио Конти, графом Сеньи, принявшим при восшествии на святой Престол имя Иннокентия Третьего, действительно должен был вызвать настоящую лавину. Европа сосредотачивалась и готовилась. И лишь какой-то, неизвестно откуда взявшийся, булыжник заклинивал движение тысячетонной громады, не позволяя ей, наконец, обрушиться на силы злокозненных сарацин и язычников.

Россия, наши дни -
Нормандия, замок Жизор,
15 января 1199

Спросите себя, дорогой читатель, достаточно ли Вы узнали из предыдущих страниц характер господина Гольдберга, почтенного нашего историка-медиевиста? Не знаю, что Вы там сами себе напридумываете на этот счет, но правильный ответ - нет! Нет, нет и еще раз нет! Вы так и не узнали о нем ничего! Ибо все его внутренние стенания и упреки, обращенные к Всевышнему, за то, что тот, не спросив его мнения, заткнул нашего героя в какую-то подземную дыру, завершились ровно тогда, когда молчаливый проводник довел их с Капитаном до незаметного издалека грота и, кивнув на прощание, исчез.

Господи всемогущий! Куда исчез рыхловатый и, скажем честно, весьма капризный народный интеллигент? Какими ветрами сдуло с этого лица кислую улыбку и саркастический прищур глаз? В какие архивы были сданы вдруг печальные размышления о его, господина Гольдберга, еврейском счастье? Да куда же делся, в конце-то концов, округлый животик, исправно сопровождавший почтенного историка всю сознательную жизнь?

То-то, государи мои, что будто бы и не было этого ничего! А вовсе даже стоял рядом с Капитаном пусть и мелковатый навскидку, но очень даже сосредоточенный гражданин. Нет, правильнее сказать - лихорадочно сосредоточенный! Едва сдерживающий в себе ту клокочущую энергию, что так и толкает мелкого, но безгранично решительного хищника - вроде хорька или куницы - вцепиться в горло даже и медведю, коли вдруг до этого дойдет. И уж поверьте, редко какой медведь сможет поделиться приятными воспоминаниями о подобной встрече!

Человека, стоящего сейчас у входа в грот, легко можно было представить бешено мчащимся, в буденовке и с саблей в руках, навстречу казачьей лаве. Или, допустим, в чекистской кожанке и с маузером, ловко отстреливающимся от наших с вами дедушек, если им не повезло попасть после той Гражданской в разряд контры недобитой. И даже у самого толерантного и политкорректного зрителя, глядя на преобразившегося Евгения Викторовича, вполне могла зашевелиться мыслишка, что в конспирологических теориях касательно жидомассонского заговора, метящего не иначе, как на мировое господство, что-то такое, возможно, даже и есть... С этих станется.

Вот такой вот, будто и незнакомый нам гражданин, шагнул вслед за Капитаном в искомый грот. Исправно волоча на спине весь причитающийся на его долю груз. Ну, а дальше было уже все просто. В полном соответствии со словами отца Андрея, при их приближении к задней стенке грота там вспыхнуло окно, размером этак два на два метра. Сквозь окно виднелось также какое-то подземелье, отвратительно видимое, но явно отличающееся от того, где стояли наши герои.

Шаг, и двое обитателей планеты Земля исчезли из этого мира.

Переход прошел вполне себе буднично и незаметно. Просто вместо базальтового основания пещеры под ногами вдруг оказался выложенный аккуратно подогнанными камнями пол. Пламя зажженных факелов высветило довольно большой зал, метров сорок в длину и около двадцати в ширину. Каменные своды потолка нависали где-то метрах в пяти над головой.

- Добро пожаловать в подземелья замка Жизор, - приглашающее махнул рукой Евгений Викторович, слегка оглядевшись по сторонам. Да это был не просто зал! Наши герои находились в самой настоящей старинной капелле, на взгляд - романской архитектуры. В дальнем конце зала располагался каменный алтарь с каменным же балдахином над ним. Вдоль стен стояли статуи Христа и двенадцати апостолов. И все это - глубоко под землей!

Здесь бешенное напряжение, охватившее почтенного историка, чуть было не прорвалось совершенно неуместной - на взгляд его спутника - вспышкой научного энтузиазма.

- А ведь я знал! Знал!!! - счастливо возвестил господин Гольдберг, обегая по кругу подземную полость. Его руки лихорадочно, но, в тоже время, ласково поглаживали алтарь, каменные статуи у стен... - Да, все так и должно было быть!

- Впрочем, все потом, потом... Слишком длинная это история. На ходу не расскажешь, да и времени у нас не так много... Факелов хватит на полтора-два часа, а нам еще наружу выбираться... Нет, все потом... Так, врата только намечены в камне... Рисунок, и не более... Значит, если я не полный болван, выход должен быть в горнем месте, сразу за алтарем... Точно! Так и есть!

Евгений Викторович схватил слегка ошалевшего от такого напора Капитана и потащил в алтарную часть храма, что-то бормоча про себя. Лишь человек с очень чутким слухом мог бы услышать в этом бормотании: "Кто бы мог подумать... Нет, кто бы мог подумать!". Но, увы, не было рядом в этот момент никого со столь тонким слухом. И, стало быть, некому было остановить почтенного историка и настоятельно выспросить, что же это все, наконец, означает?

Нормандия, замок Жизор.
15 января 1199 г.

Жак Лошадиное ухо служил здесь всю жизнь. Сначала мальчишкой на побегушках, затем помощником, и вот уже более тридцати лет - господином смотрителем замковых подземелий. Ну, господином-то, это уж больно громко сказано!

Так, присмотреть, где решетка расшаталась, где двери от сырости повело, где замки приржавели... Да самому же по большей части это все и смазать, отремонтировать, поправить. А чего, дело-то привычное.

И при старике Генрихе, Царство ему Небесное, и при тамплиерах, и при молодом Ричарде, и при Филиппе, когда он в отсутствие законного владельца Жизор себе забирал...

Да, господа меняются, а старый Жак все здесь... Куда ж без него? Не полезет же король или пусть даже господин комендант в подземелье решетку чинить. Или там, петли смазывать. А Жаку оно и нетрудно вовсе. Привык за столько-то лет. Нет, без Жака Лошадиного уха здесь никуда.

Прозвище свое он еще мальчонкой получил. Это когда господин главный конюший попросил его хозяйского жеребца минутку подержать. Малая нужда, вишь ты, с ним приключилась. Да нет, не с жеребцом, а с господином главным конюшим.

Ну, только он отошел по нужде-то, а жеребец возьми, да и взбесись! То ли оса его под хвост ужалила, то ли еще чего... Жак на поводьях повис, да куда там! Скотина голову как вздернет, его тогда, аж подбросило! А потом зубами хвать - пол правого уха, как не бывало! Вот тогда и стал он Лошадиным ухом.

Сколько себя Жак помнил, наверху о замковых подземельях всегда чего только ни болтали! И нечистая сила, мол, тут водится. И клады заколдованные зарыты. И привидения просто табунами бегают. Вот ведь, попустил Господь языки точить!

Уж если бы чего и было, кому, как не Жаку, об этом знать! Да только нет здесь ничего. Камни, да железо. Крысы, да мокрицы. Вот и все развлечения. Нет, когда пленных или бунтовщиков каких сюда спроваживают, оно бы и ничего. Все, какое никакое, а развлечение! А так - тишина. Хоть бы и впрямь, какое привидение объявилось, что ли!

В этот момент неспешные размышления старого Жака были неожиданно прерваны. Странные звуки, донесшиеся из-за поворота, больше всего походили на скрип давно не смазанных дверных петель. Скрип сопровождался звуками, какие обычно издает волокущийся по камню камень. Жак похолодел! Ведь именно так звучат открывающиеся каменные двери.

Двери ... какие двери?! Ведь за поворотом тупик! Там коридор заканчивается, и больше ничего нет!!! - Теперь Жака окатило волной жара.

- Господи, всемогущий, всемилостивый! - взмолился Жак. - Спаси и сохрани! Господи, всемогущий, всемилостивый! Спаси и сохрани! - Жак попытался было бежать, но ноги отказали старику. В немом отчаянии он прижался к холодной стене, желая только лишь одного: слиться с ней, превратиться на время в серый, влажный камень! Чтобы только не привлечь внимание тех, кто появился там, из подземелья. И кто вот-вот шагнет сюда...

Вот угол коридора осветился пламенем приближающегося факела. Вот факел показался из-за поворота. Держащая его рука принадлежала невысокому чернявому и горбоносому человечку, до безобразия походившему на тех, кому всякий добрый христианин просто обязан, как минимум, плюнуть вслед. Горбоносый был одет в странный темный балахон с нашитыми на нем красными и желтыми пентаграммами. На голове красовался высокий колпак с такими же точно украшениями. В правой руке зажат высокий, явно крепкий дорожный посох, коим неизвестный активно стучал об пол в такт собственным шагам.

За старичком второй! Всем своим видом он напоминал страшные сказки о горных троллях. Огромного роста, так, что приходилось пригибать голову, чтобы не удариться о потолок коридора. Неимоверно широкие плечи, весь покрыт какой-то невиданной броней - уж на что Жак повидал рыцарей за многие годы жизни при замке, но чтобы такое...!

- Господи, всемогущий, спаси и сохрани! - еще раз, на сей раз вслух, простонал старый смотритель, и широко перекрестил движущиеся к нему привидения. Последние, впрочем, и не думали развеиваться по ветру. Лишь шествующее впереди привидение чернявого пробормотало нечто странное. Что-то вроде: "Ага, народная латынь... Ну - все, как мы и предполагали...". Это, разумеется, если бы старый Жак понимал язык привидений.

Затем смуглое лицо привидения приблизилось к старому Жаку и на очень странной, но - точно - латыни поинтересовалось:

- Кто ты? Как тебя зовут? Встань, не бойся...

- Как стоять перед благородный господин! Встать! Отвечать коротко! Имя? Должность? С какой целью находиться в подвальный помещений замковый комплекс?

Последние слова Жак Лошадиное ухо не понял, но общий смысл сказанного уловил отлично. Да и в целом, от рева громилы ему как-то сразу полегчало. Примерно так же выражался его старый друг и собутыльник Ольгерд, десятник замковой стражи, когда напутствовал своих подчиненных перед разводом на посты.

Так что, господин смотритель передумал сползать на пол, подтянулся, отряхнул приставшие комки грязи и вполне членораздельно доложил, кто он такой есть и что здесь делает.

- Смотритель, говоришь, - протянул громила, который был, вполне возможно, и совсем даже не привидение - уж больно у него все натурально выходило. - Ну, смотри, раз уж смотритель, - разрешил, наконец, он. Однако тут же передумал.

- Хотя нет, погодить! Комендант замок у места?

- А как же? - удивился старый Жак. - Его милость, господин коннетабль замок редко когда покидает. Время-то нынче - куда как беспокойное! Не англичане - так разбойники, не разбойники - так англичане. Их теперь и не различишь вовсе...

Спустя многие десятилетия после описываемых событий, обитатели замка Жизор поминали Рождество 1199 года не иначе, как добавляя при этом: "Ну, перед тем, как Жак Лошадиное ухо двоих колдунов из подземелий вывел". И делали при этом непременно, кто - загадочные, а кто и вовсе страшные глаза.

Правда, далее показания рассказчиков начинали значительно расходиться. Кто-то уверял, что колдуны в страшных подземельях просто заблудились, и за свое спасение отвалили старику кругленькую сумму в самом настоящем золоте. Этому, однако, верили мало. Ну, что это за колдуны, если в подземелье заблудились! Да и на вопрос, откуда они в замковые подвалы свалились, рассказчики ничего внятного ответить, как правило, не могли.

Гораздо большей популярностью пользовалась версия, что колдуны сии были вовсе даже посланы самим Сатаной, дабы ввести честных христиан во искушение. И лишь воинская доблесть господина коннетабля и твердость в вере замкового капеллана отца Люка - позволили развеять ухищрения Нечистого.

И уж вовсе поднимали на смех тех пустомель, что пытались уверить, будто двоих колдунов прислал из далекой Индии сам пресвитер Иоанн^[34], дабы принести сюда некие известия, относившиеся к Тайнам Церкви и ни в коей мере не могущие быть достоянием простых смертных. Особенно веселились над этими нелепицами компании людей молодых и образованных.

Ну, кто же в просвещенном-то XIII веке все еще верит этим сказкам про Царство пресвитера Иоанна, находящееся, якобы, в самом сердце Индии! Ведь давно известно, что оно на самом деле находится в далекой Эфиопии. В Индии же ничего подобного нет и быть не может! Ибо многочисленные записки арабских путешественников, неоднократно посещавших сии места, совершенно ясно указывают, что никакого христианского царства там нет, и никогда не было!

А обитают там вовсе даже люди с песьими головами, чье королевство находится в многовековой вражде с королевством коварных джиннов. И быть бы псоглавцам давно уж битыми, если бы не страшные птицы Рух, величиной впятеро превышающие взрослого быка и составляющие главную ударную силу войска песьеголовых...

Истины ради, нужно сказать, что именно третья разновидность рассказчиков была ближе всего к истине, что бы там ни думала об этом впоследствии образованная молодежь. Могу засвидетельствовать, как автор сего повествования, что именно посланцами пресвитера Иоанна представились наши путешественники коннетаблю замка Жизор, когда острые копья замковой стражи, вставшей правильным каре вокруг выхода из замковых подземелий, уперлись им в грудь.

А, между тем, положение сложилось не из простых. Не менее двух десятков отточенных копейных наконечников буквально вибрировали в паре-тройке метров от наших героев, ожидая лишь команды. А фанатичный огонь в глазах копейщиков точно не обещал им ничего хорошего. Повернуться назад и скрыться в подземельях? Как бы не так! Вероятно, именно этого только и ждали стоящие за копейщиками арбалетчики. Вся их настороженная поза только и говорили: "Ну же, ну! Ну, сделайте хоть шаг назад! Сил уже нет сдерживать палец на спуске..."

Ситуация слегка разрядилась, когда сквозь сомкнутые ряды стражи протолкнулся священник в коричневой рясе и с четками в руках. По странному капризу природы священник поразительно напоминал Шона Коннори в "Пятом элементе", впрочем, нашим героям было сейчас не до художественных ассоциаций. Внедрение в принявший их мир висело на ниточке, и ниточка та, похоже, находилась в руках русоволосого святого отца. А тот пробился, наконец, сквозь строй воинов, отдышался и распустил верхнюю завязку рясы.

- Крещены ли вы? Перекреститесь!

Господин Дрон и господин Гольдберг почти синхронно, на вполне удовлетворительном техническом уровне осенили себя святым крестом и замерли в ожидании дальнейших указаний. Кои не замедлили последовать.

- С собой ли нательные кресты? Покажите!

- Ну, прямо тебе "Оружие - к осмотру", - тихонько пробурчал Капитан, вытаскивая наружу крест, врученный накануне отцом Павлом. За ним точно такой же крест вытащил господин Гольдберг. Каково же было их удивление, когда третий крест, брат-близнец их собственных, показался из-под распущенной верхней завязки местного "Шона Коннери".

Тот мельком глянул на все три креста, явно сравнивая их между собой, и быстро прошептал над своим пару строк какой-то молитвы. Все три креста едва заметно вспыхнули и погасли. Святой отец удовлетворенно кивнул и спрятал свой крест обратно под сутану.

- Мессир Ожье, это те, кого я ждал. Все в порядке. Можете забирать воинов. Эти люди идут со мной.

Однако, коннетабль и не думал распускать стражу. Жесткое лицо бывалого вояки повернулось к капеллану.

- Не так быстро, святой отец, не так быстро! Я не знаю, почему мой король, взяв этот замок под свою руку, оставил его прежнему владельцу. Это - решение моего сюзерена, и не мне его обсуждать. Я не знаю также, почему он оставил при замковой базилике прежнего капеллана, вместо того, чтобы привезти сюда своего. Уж чего-чего, а попов-то у нас хватает! Но за безопасность замка перед королем отвечаю я. И никто никуда не уйдет, пока я не узнаю, каким образом два чужака оказались внутри замковых стен, не потревожив при этом ни одного из охранников!

- Ошибаетесь, мессир. - "Шон Коннери" был абсолютно спокоен, почти безмятежен. - Эти люди сейчас уйдут со мной. А вы ничего не узнаете. Здесь Тайна Церкви и дела Веры. То, что не касается светских владык. И что стоит неизмеримо выше их власти. Непосвященный не смеет не только пытаться их раскрыть, но даже и подозревать об их существовании. Так что, уже сейчас вы, мессир, знаете непозволительно много. И будет с вас! Впрочем, если вам недостаточно моего слова, завтра к осадившим замок англичанам присоединятся войска Епископа Руанского, что держит пока нейтралитет в споре Ричарда и Филиппа-Августа. Вы этого добиваетесь? Или, может быть, вы желаете возобновления интердикта, с которым подданные Филиппа-Августа уже имели удовольствие познакомиться?!

Вторая угроза была намного, намного страшнее даже присоединения епископских войск к силам англичан. Это понимали все. В том числе и копейщики с арбалетчиками. Скованные приказом, они продолжали стоять. Но вот решительности в их лицах и позах заметно поубавилось. Во всяком случае, Капитан не поставил бы и ломаного гроша на то, что солдаты выполнят приказ атаковать их, если даже такой приказ и будет отдан.

Судя по всему, понимал это и начальник замкового гарнизона. Хороший командир отдает лишь тот приказ, в выполнении которого полностью уверен. А здесь... Скрипнув зубами, он развернулся на пятках.

- Роже, Сью, людей - в казармы!

Затем вновь развернулся и уперся взглядом в святого отца.

- Будьте уверены, отец Люка: обо всем произошедшем завтра же узнает король! И я не думаю, что это ему понравится.

Ничего не ответив, тот повернулся к выходцам из замковых подземелий и коротко скомандовал следовать за ним. Путь до замковой базилики занял не более пяти минут и прошел в молчании. Закрыв за собою входную дверь на солидный засов, отец Люка также молча провел путешественников в заалтарное помещение, жестом предложил занять места за большим квадратным столом, молча разлил вино из кувшина в три глиняных стакана.

- Мой крест известил меня о вашем появлении в замке. Но я должен был подстраховаться. Тайными путями ходят не только посланцы Креста. Увы.... Пришлось просить мессира Ожье о воинах. Впрочем, ладно. Ожье утрется - он просто не понимает, с чем хочет связаться. Поговорим о ваших делах. Пусть наш Орден и не разделяет устремлений вашего Ордена, а я лично считаю, что вас просто гордыня обуяла... - неважно. Коль уж нам выпало быть стражами Жизора, мы всегда поможем посланцам Креста. - Отец Люка укоризненно покрутил головой. - Но, черт меня подери, вы в этой Скифии все-таки слишком много на себе берете! А, ладно... Что за нужда привела вас сюда?

Ошарашенные путешественники несколько секунд хлопали глазами, не понимая ни слова из того, что вывалил на них святой отец. Что, конечно же, не укрылось от глаз хозяина.

- А-а, так вы не посвященные ордена, а всего лишь люди Знака! Поня-я-ятно! Ну, тем лучше. Значит, вполне возможно, у вас в головах кроме фанатизма и самопожертвования может найтись и что-то вроде мозгов. Поверьте, в наше время без этого стало так трудно обходиться! Куда ни плюнь, везде нужны мозги! А у ваших с этим всегда было не очень. Зато гордыни-и! Ладно, выкладывайте, чем старый Люка может помочь пришедшим из-за кромки мира?

Первым пришел в себя Капитан. Все-таки большой опыт стрелок, разборок и терок ускоряет реакцию организма на непредвиденные обстоятельства. Да и на любые непонятки в целом.

- Нам нужно как можно быстрее связаться с королем Ричардом.

- С Ри-и-и-чардом! Ричард сейчас самым быстрым из всех аллюров удаляется в сторону Лимузена. Уж очень ему хочется побыстрее познакомиться с находками бедолаги Эмара Лиможского. Говорят, он отыскал сокровища папаши короля, Генриха II... Ох, не хотел бы я сейчас быть на месте старины Эмара! Ну, да ладно. Хороший лошадей я вам дам. Пару недель хорошей скачки, и Ричарда вы нагоните.

Однако, потупленные взоры и странные переглядывания гостей дали понять, что не все в этой идее так уж хорошо. В конце концов, пораженный отец Люка узнал, что люди из-за Кромки далеко не все отличные наездники, и вообще - там предпочитают иные средства передвижения. А, между тем, информацию нужно передать незамедлительно.

- Хм, стало быть, вам нужен какой-нибудь из высокопоставленных английских командиров, кто бы смог послать гонца с известием. Значит, Шато-Гайар. Его коннетабль - ближайший на всю округу военноначальник англичан. Тут недалеко, всего четыре лье. После обеда выедем, к ужину будем на месте. Так и быть, передам вас сэру Бассету лично, с рук на руки. И все же, любопытство разбирает, просто мочи нет! Что за известие вы везете самому Ричарду? Нет, если тайна, то конечно... Но, гореть мне в аду, страсть, как хочется узнать!

Господин Дрон вопросительно глянул на господина Гольдберга, тот лишь пожал плечами. А и в самом деле, кому еще и довериться, как не этому живчику, вытащившему их из рук местного гарнизонного начальника и готового и дальше помогать незнакомым людям?

- На короля Ричарда, - вполголоса проговорил Капитан, - готовится покушение. Мы знаем, где, когда и как оно произойдет.

- Вот как, - нахмурился отец Люка. - Грязное дело. Грязное и подлое! Ричард, конечно, не ангел, но покушение на королевскую особу! На помазанника Божьего! Вот что, дети мои. К черту обед! Выезжаем немедленно. Такие вести не терпят отлагательств.

Спустя полчаса кони нашей троицы уже цокали копытами по замковому мосту, оставив за спинами стражников - с их хмурыми, подозрительными взглядами, копьями и арбалетными болтами. Почти двадцать километров пути до Шато-Гайар также не ознаменовались ничем примечательным. За исключением мозолей на филейных частях господина Дрона и господина Гольдберга. Впрочем, где-то с середины пути они начали автоматически подстраиваться к рыси своих скакунов, и ехать стало чуть легче.

Так что, когда на высоком холме над Сеной показалась все еще строящаяся крепость, наши герои нашли в себе силы даже поглазеть на нее слегка. Правда, на то, чтобы поделиться друг с другом впечатлениями, сил уже не было. Ну, и я последую, государи мои, их примеру. Тем более, что всю информацию об этой фортификационной жемчужине тринадцатого века вы отыщете в пару щелчков мыши. Если оно вам надо, конечно же...

А тем временем выяснилось, что отец Люка - это что-то вроде "вездехода", универсального пропуска куда угодно. Так что, спустя минут десять после прохождения замковых ворот все трое уже сидели в апартаментах коннетабля Шато-Гайара, сэра Ральфа Бассета II, ожидая появления хозяина. Филейные части наших героев наслаждались мягкостью диванов откровенно восточного происхождения (а других в те суровые времена просто не было), и, в общем, все складывалось просто замечательно!

Впрочем, оптимизм путешественников несколько поубавился - сразу вслед за явлением господина коннетабля, сэра Ральфа. Чем-то неуловимым, но очень явственным напоминал он своего коллегу из замка Жизор, мессира Ожье. Может обветренностью физиономии? Или взглядом в упор, заранее отметавшим всякую лапшу, которую собеседник, может быть, хотел бы ему повесить? Трудно сказать вот так сразу...

Впрочем, к чести господина Гольдберга нужно сказать, что он все же попытался. Ну, в смысле лапши. И не его вина, что попытка оказалась столь малоуспешной. Как бы то ни было, когда очередь представиться дошла до гостей замка, почтенный историк честно затянул заранее спланированную программу.

- Знай же, о, благородный сэр, что перед тобой алхимик и звездочет, уже не один десяток лет служащий благочестивому и могущественному повелителю, защитнику веры и великому магистру ордена Чхарданапал, Пресвитеру Иоанну! Я с моим слугой и телохранителем прошел сюда путями волхвов! Пути эти лежат не на земле, но и не на небе. Тонкая грань между явью земной и небесной - вот то поле, по которому прокладывают пути мудрецы. Мудрецы, познавшие тайны тантрических медитаций и глубины хатха-йоги!

Титанические усилия, предпринятые почтенным депутатом и олигархом, чтобы не расхохотаться от завываний наглого пройдохи, сделали бы честь йогу самых высоких ступеней просветления. А безнадежно кислая физиономия сэра Бассета яснее ясного указывала, что тот и сдерживать себя не собирается. Впрочем, буквально пару секунд спустя, Капитан сохранял уже безмятежно-тупое выражение, приличествующее простому охраннику высоких особ. А высокая особа, тем временем, продолжала.

- Год с небольшим назад звезды открыли мне тайну о злодейских покушениях, готовящихся на двух коронованных особ христианского мира. На императора Священной Римской империи Генриха VI Гогенштауфена и на Ричарда Плантагенета, короля Англии.

При словах "покушение" и "король Англии" взгляд достопочтенного сэра Ральфа мгновенно потерял сонную одурь и, как сказал потом Капитан, "стал до безобразия напоминать взгляд хорошо подготовленного снайпера с большим боевым опытом". Даже в осанке появилось что-то от борзой, взявшей след.

- К сожалению, я уже не успевал предотвратить смерть Генриха. Проторить пути волхвов не так просто, это требует времени. Но остановить злую волю в отношении другого венценосного монарха я вполне могу. Именно с этой миссией и отправил меня в путь мой благородный господин.

- Когда, по мнению ваших звезд, должно совершиться покушение? - Почтенный коннетабль явно не очень верил в астрологию, но, как и всякий хороший служака, исповедовал принцип: лучше перебдеть, чем недобдеть. Тем более, в таком деле, как жизнь непосредственного начальника!

- Звезды указали мне на последние десять дней марта. Того, что наступит в этом году.

По лицу сэра Ральфа было видно, за какого идиота он считает стоящего перед ним типа в клоунском колпаке. И так понятно, что речь не может идти о марте прошлого года. Тем не менее, он справился со своими чувствами (которые Капитан где-то даже разделял) и, любезно улыбнувшись, констатировал:

- Да, время для принятия особых мер безопасности действительно еще есть. И что же послужит орудием убийства?

- Лук или арбалет. Звезды пророчат королю смерть от стрелы.

Коннетабль нахмурился и в сердцах зашагал из угла в угол небольшой залы, где проходил прием. По его лицу явственно читалось: "А ведь это возможно, черт возьми, вполне возможно!" Затем многострадальное лицо коннетаблю посетила еще одна мысль, за которую он тут же ухватился.

- А не могут звезды ошибаться относительно короля Ричарда, как они уже ошиблись с Генрихом Гогенштауфеном? Ведь он-то умер своей смертью, от лихорадки, выпив в жаркий день холодного вина.

Тут вперед вышел уже Капитан. С непробиваемым достоинством потомственного телохранителя он раскрыл небольшую сумку, закрепленную у него на поясе, и достал небольшой темно-зеленый пузырек.

- Если у вас есть преступник, осужденный на смерть, вы можете дать ему перед смертью вина. Но предварительно позвольте мне капнуть туда всего одну каплю из этого сосуда. - Капитан поднял глаза на заинтересовавшегося конннетабля и таким же спокойным голосом продолжил. - К вечеру у обреченного поднимется жар, его охватит лихорадка. Ужасный кашель начнет разрывать его грудь.

Через два-три дня в откашливаемой им слизи появятся сгустки крови. - Голос Капитана был по-прежнему спокоен и сух. И это еще более усиливало жуткое впечатление от сказанного. - На четвертый день там можно будет обнаружить уже слегка розоватые кусочки легких, с темной бахромой по краям. А на пятый день он умрет. И все вокруг будут уверены, что преступник умер от лихорадки. Лишь мы с вами будем знать истинную причину его смерти.

- Так вы считаете, сэр алхимик, - ого, Ральфа Бассета-второго, кажется, проняло! - что Генрих VI был отравлен?

- Я даже знаю яд, которым это было сделано, - столь же холодно и сухо, как только что изъяснялся Капитан, отозвался "посланец Пресвитера Иоанна". В комнате воцарилось молчание, прерываемое лишь звоном кузнечного молота где-то в дальнем крыле замка. Наконец слегка побледневший сэр Ральф очнулся и твердым тоном много повидавшего вояки отрезал:

- Обо всем, сказанном в этом зале, король Ричард будет извещен в самое ближайшее время. Гонец с известиями будет отправлен немедленно.

Господин Гольдберг подбоченился, горделиво обмотав себя полами балахона, и принялся вещать в том смысле, что наш де государь повелел им самолично доставить грозное известие к его венценосному собрату. На что почтенный коннетабль, окончательно придя в себя и приняв, видимо, вообще свойственный ему холодно-ироничный тон, заявил буквально следующее:

- Разумеется, разумеется! Я даже готов выделить вам лучших в этом замке лошадей. И если вы готовы скакать, ежедневно покрывая не менее шестидесяти миль, то милости прошу! Можете составить компанию моему гонцу.

Полюбовавшись некоторое время пригорюнившимися физиономиями самозванцев и выдержав приличествующую случаю паузу, сэр Ральф решил все же сменить гнев на милость. Впрочем, - добавил он, снисходительно улыбаясь, - есть и другой вариант. Гораздо более соответствующий вашему высокому статусу посланника великого христианского государя. - Ага, решил подсластить пилюлю!

- Вчера в замок прибыла леди Маго, дочь Пьера де Куртене, графа Неверского. Молодая графиня возвращается из аббатства Сен-Дени, куда она ездила, чтобы поклониться мощам своего великого предка, Гуго Капета. - На пару секунд иронично-снисходительная ухмылка даже исчезла с физиономии сэра коннетабля. Похоже, старый вояка всерьез уважал основателя ныне действующей королевской династии франков.

- Здесь в Шато-Гайар молодая графиня получит дополнительный эскорт, чтобы отправится в путь с сопровождением, приличествующим высокородной даме. Случится это, - поднял глаза к потолку сэр Ральф, - где-то через неделю. Графиня нуждается в некотором отдыхе. Вместе с леди Маго отправитесь и вы, благо путь на Невер пролегает как раз в южном направлении. Оттуда до Лиможа вас проводит сэр Томас с нашим эскортом, благо, там уже не так и далеко. Собственно, в Лиможе вы и настигнете короля, который будет занят там улаживанием кое-каких дел Анжуйского дома.

А сейчас располагайтесь, отдыхайте. Сэр Томас покажет вам комнаты и поможет освоиться в замке. Обед в полдень, в главном зале, звуки колокола известят вас, где бы вы ни были. Меня же прошу простить, я должен как можно скорее отдать необходимые распоряжения...

↑[32] Древнегреческий писатель (111 в.) Диоген Лаэртский в 4-й книге своего труда "Жизнь, учение и мнения знаменитых философов" рассказывает, как однажды великий философ Древней Греции Диоген Синопский (IV в. до н. э.) зажег днем фонарь и пошел с ним по городу. На недоуменные вопросы горожан он отвечал кратко: "Ищу человека". (то есть "настоящего", полноценного в нравственном отношении; при встрече с таким человеком фонарь Диогена должен был погаснуть). Тем самым философ хотел сказать, что найти совершенного человека, который полностью отвечал бы этому званию, практически невозможно, его буквально "днем с огнем не сыщешь"

↑[33] После торжественного сложения с себя власти в Никомедии, 1 мая 305 года, Диоклетиан отправился на родину, в Иллирию, и поселился в своем поместье в Салоне, где прожил 8 лет в уединении. На попытку Максимиана и Галерия убедить его возвратиться снова к власти он ответил решительным отказом, заметив, между прочим, что если бы они видели, какова капуста, которую он сам посадил, то не стали бы в другой раз приставать к нему со своими предложениями.

↑[34] Первое известие о пресвитере Иоанне находится в летописи Оттона Фрейзингского от 1145 года, откуда оно переходит в другие хроники. Изначально считалось, что государство пресвитера Иоанна находится в Индии, чему способствовали легенда о путешествии туда апостола Фомы, и слухи о существовании в Индии христианских общин .Таким образом, пресвитер Иоанн считался наследником апостола Фомы на Востоке. С 1165 года в Европе стало распространяться письмо от пресвитера Иоанна - короля Индии императору Византии Михаилу I Комнину. В письме упоминалось, что королевство несторианских христиан до сих пор существует

Глава 5.

19 января 1199 г.
Пригороды Парижа

Винченце Катарине не любил Париж.

Да и кому бы, мессеры, в голову могло прийти полюбить эту грязную, просто утопающую в грязи огромную деревню! Две сотни лет назад Гуго Капет перенес сюда столицу из Лана - и что? Оглянитесь вокруг, добрые господа! Где, ну где вы видите хотя бы намек на столичный блеск и королевское величие? Деревня, как есть деревня! Неудивительно, что первые Капетинги старались в свою столицу заглядывать пореже, предпочитая ей Орлеан или Мелён. Лишь Людовик Толстый хоть как-то проявил себя в смысле городского благоустройства, да и то...

Винченце еще раз оглядел горы строительного мусора рядом со строящейся на берегу Сены Луврской башней и даже сплюнул от расстройства. Свинарник, деревня, глушь! Лишь при нынешнем короле, Филиппе-Августе городские мостовые начали хотя бы в самом центре покрываться камнем. Да что там мостовые - нормальную городскую стену только восемь лет назад строить начали! И это убожество - столица? О, матерь Божья, спаси и сохрани!

Сьер Катарине с глухой тоской представил потускневший от времени лик родной Адриатики, блеск изумрудной волны на солнце, качающуюся под ногами палубу торгового нефа... Ах, если бы не его глупая решимость прийти тогда во Фландрию самому, первому, раньше галерного конвоя! Если бы не пиратская пара Али-бея, вцепившаяся в борта его корабля со свирепостью неаполитанских мастифов! Что тут скажешь, мессер Сельвио заплатил за него тогда полную цену на невольничьем рынке в Александрии!

Да, мессер дал ему свободу... И сделал своими глазами и ушами в этой богом проклятой Галлии! Навсегда лишив соленого запаха моря, ласкового шепота волн, шумных рынков Александрии, Дамаска, Каликута...

Нет, конечно, и здесь не все так уж плохо. И, скажем, на монастырских землях можно устроиться совсем даже недурно. Вон, на левом берегу вполне ухоженные земли Сен-Жермен-де-Пре. Все желающие могут селиться сегодня на монастырской земле, обрабатывать ее, открывать мастерские. Разумеется, в обмен на ежегодную выплату ценза. Напротив, на другом берегу ничуть не худшие условия предлагает поселенцам аббатство Святого Мартина. Еще дальше на запад, поселения вокруг церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа, далее - земли аббатства Сен-Дени, где покоятся мощи святого Дионисия, первого епископа Парижского.

Да, по обе стороны Сены святая Церковь сегодня - главный держатель ежегодных ярмарок. Равно как и главный заказчик как-то разом и вдруг расплодившихся здесь мастерских. Архитекторы, каменщики, скульпторы, производители витражей, ювелиры, переписчики и множество других мастеров трудятся тут над церковными заказами.

Вот к одной из таких мастерских, честно поставляющей всем трем аббатствам и множеству окрестных церквей великолепные витражи венецианского стекла, и держал путь почтенный сьер Винченце, стараясь по возможности аккуратно обходить самые глубокие лужи из смешанной с тающим снегом глины и конского навоза.

Нет, уважаемый читатель, ты не ослышался! В эти времена стеклодувов из Светлейшей республики можно было встретить даже и в этой глуши. Только через сто лет все стеклодувные мастерские Венеции будут перемещены на остров Мурано^[35], а печи в других местах полностью разрушены. На Мурано будет организована первая в Европе режимная научно-производственная зона, она же "шарашка", поскольку мастерам будет под страхом смерти запрещено покидать "стеклянный остров". Сейчас же с венецианскими стеклодувами можно было столкнуться где угодно, даже и здесь.

Впрочем, те двое, что только что встретились в обезлюдевшей к вечеру мастерской, никак не относились к этой почтенной гильдии. Едва ли кто-то из них хоть раз заглядывал в пышущий огнем зев печи. Зато оба они принадлежали к гораздо более древней профессии, сменившей за свою историю множество имен. В грубом двадцать первом веке каждого из собеседников назвали бы просто и емко: шпион.

С одним из них мы с вами уже имели возможность познакомиться. Ибо это ни кто иной, как добравшийся, наконец, до места встречи Винченце Катарине, ломбардский купец. С тех пор, как он помог душе Роже-Сицилийца переместиться в ад - где ей, впрочем, и самое место - минуло уже почти три месяца. Полученные тогда сведения давно уже достигли мессера Сельвио. А плата за них весомо пополнила средства, лежащие в ... Ну, скажем так - в надежном месте. До которого никому из вас, господа, нет никакого дела!

Весь ноябрь сьер Винченце был занят новой операцией, которая - сегодня это уже совершенно понятно - завершилась полным успехом. И вот, прибыв с отчетом и за положенным вознаграждением, почтенный коммерсант получил вместо давно ожидаемого отдыха новое, дьявольски непростое задание.

- ... эти болваны не сумели перехватить гонца сразу же, в окрестностях замка, - негромко информировал его человек, имени которого Винченце старался не произносить даже в мыслях. - Мало того, они еще почти сутки гонялись за ним, в надежде исправить собственную оплошность. В результате время потеряно. Гонца уже не перехватить. Известия о готовящемся покушении дойдут до Ричарда.

Ни словом, ни интонацией говорящий не проявлял знаменитого "итальянского темперамента". Лишь бешенный блеск черных глаз говорил о том, что расплата за ошибку будет ужасной.

- Никто не знает, откуда свались эти "колдуны из подвала". - Говорящий саркастически усмехнулся. - Никакой информации, кроме байки о посланцах "пресвитера Иоанна" получить пока не удалось. Но это и не главное.

Глаза человека без имени сверкнули столь яростно, что Винченце стало нехорошо. Хотя уж он-то к произошедшему никаким боком не касался.

- Главное и самое страшное, - продолжал собеседник почтенного купца, - что они сумели каким-то образом узнать о готовящейся операции. И даже - о ее деталях! "Лук или арбалет", - так было сказано коннетаблю замка! Об этом знали всего несколько человек, и кто-то из них не удержал язык за зубами. Скоро я узнаю, кто!

Ох, как не завидовал сьер Винченце этому самому "кто"! Невозможно даже высказать, как сьер Винченце ему не завидовал! Говорящий, между тем, продолжил:

- Ближайшие две недели я буду занят этим, и только этим. На тебя возлагается не менее важное дело. - Собеседник поднял глаза, и у почтенного купца все внутри обмерло. Как-то вдруг сразу стало понятно, что ошибку в исполнении полученного задании ее автор переживет ненадолго.

- "Колдуны" не должны доехать до Ричарда! - с нажимом проговорил мессер... ну, допустим Полуэкт. Да и какая, в сущности, разница, в надлежащее время мы с вами узнаем и его, а сейчас... - Гонец ничего не знает о том, что за стрела прилетит в Ричарда. И значит, ничего еще не потеряно. А вот "колдуны" знать могут. Поэтому ты их остановишь.

Говорящий на мгновение задумался и продолжил:

- Остановишь и доставишь ко мне. - Улыбка искривила красиво очерченный рот собеседника сьера Винченце. - У меня накопилось к ним несколько личных вопросов...

20 января 1199 г.
Нормандия, замок Шато-Гайар.

Тяжелый клинок обрушился острым лезвием на меч Капитана, норовя уполовинить его, чтобы следующим движением метнуться уже к шее. Однако, вместо звонкого удара стали о сталь послышался лишь скребущий душу звук трущегося железа. Поддавшись напору нападающего, цвайхандер скользнул по лезвию противника вниз, шипя как змея, и как змея же вокруг него обвиваясь. Легкий толчок, и вражеский меч проваливается вниз, к земле. А торжествующий двуручник - уже у горла соперника.

Режущее движение поперек шеи, и откровенно расстроенный латник отходит в сторону, чтобы уступить место следующему. Желающих много. На краю круга для поединков выстроилась целая очередь, чтобы скрестить клинки с сэром Серджио из далекой Индии. К счастью, благородный сэр никогда не отказывает в поединке. И пусть никому ни вчера, ни позавчера не удалось поразить искусного телохранителя мессира Ойгена, но вдруг удача улыбнется именно сегодня?

А началось все буквально на следующее утро после прибытия в Шато-Гайар. Освоившись в отведенных покоях, наши путешественники попросили милейшего и предупредительнейшего сэра Томаса организовать им несколько уроков верховой езды. Поскольку де, в Индии путешествуют все больше на слонах. Лошадь же там - животное редкое и сугубо экзотическое.

Несказанно удивленный сэр Томас с готовностью вызвался лично сопровождать уважаемых гостей замка. Так что всю последующую неделю они провели на качающихся спинах благородных скакунов. Последние, похоже, поражались неуклюжести седоков нисколько не меньше сэра Томаса. И, если господин Дрон держался в седле более-менее устойчиво - все же мода на конные прогулки, вспыхнувшая в течение последних пяти лет в известных кругах, давала о себе знать - то господин Гольдберг заработал от своего рыжего мерина не один недоуменный взгляд.

Впрочем, нет. Сказать, что все время без остатка отдавалось конным путешествиям в окрестностях замка, было бы неверно. Ибо три утренних часа почтенный олигарх из будущего регулярно посвящал тренировкам с мечом, чем изрядно развлекал местное население. И сам невиданный здесь длинный клинок, и двуручная фехтовальная техника, и даже полный металлический доспех - для тех, кто пока что вполне еще обходился кольчужной защитой - все вызывало неподдельный интерес. И не только у дамской части замкового обслуживающего персонала. Свободные от службы бойцы гарнизона также как бы невзначай заглядывали на тренировочный платц - посмотреть на мечника из далекой Индии.

Разумеется, внимание последних занимали не столько богатырские кондиции господина Дрона, сколько его невероятный меч. И это понятно! Цвайхандер появится в этом мире лет еще через двести пятьдесят - триста. А уж, тем более, экземпляр, выкованный под специфические габариты прибывшей сюда акулы российского бизнеса.

Воистину, тут было на что посмотреть! Стотридцатисантиметровый клинок. Обмотанная кожей простая пятидесятисантиметровая рукоять. Массивное перекрестие гарды, с сильным уклоном к острию. Такой же кожей обмотанное рикассо^[36], завершающееся аккуратной контргардой. Массивное навершие рукояти. Почти двухметровый меч лишь на полголовы не дотягивал до макушки Капитана и значительно возвышался над прическами не слишком-то высокорослых аборигенов.

Не удивительно, что в первый же день капитанских экзерсисов представители местного военного сословия не преминули попробовать на зуб иностранную военную технику. К чести господина Дрона следует сказать, что все зубы хозяев остались на месте. Хотя совсем без урона здоровью, увы, не обошлось.

Хорошо-хорошо, уважаемый читатель! Поскольку всю последующую неделю ничего достойного внимания в замке Шато-Гайар все равно не произойдет, уделим, пожалуй, этому эпизоду чуть больше внимания, чем он того, на самом-то деле, заслуживает.

Итак, раннее зимнее утро. Черные тени в углах замковых башен уже начали сереть, но до рассвета еще не менее получаса. Закованная в броню гигантская фигура то крадучись, то стелющимися выпадами передвигается по плацу, рисуя острием меча круги и восьмерки вокруг клинка воображаемого противника. На все это с удовольствием глазеют кухарки, якобы по делам пробегающие мимо со своими горшками и кастрюлями, горничные с ночными вазами, еще какие-то неопределенного вида личности с серыми от утреннего недосыпа физиономиями.

Вот сменившийся с ночного дежурства наряд надвратной башни во главе с седоусым лейтенантом шагает в кардегарию. О, заметили! Подходят. Пару минут ошарашено взирают на неутомимо вращающего клинком Капитана, затем лейтенант, воспользовавшись небольшой паузой по завершению одного из каскадов, оживает и учтиво кланяется Капитану:

- Простите, уважаемый сэр! Не хотите ли Вы сказать, что этой вот штукой можно биться? Да ведь ничья рука не удержит такой меч в воздухе больше минуты!

- Ты прав, воин, - согласной кивнул Капитан, - поэтому меч держать два руки.

Далее на ломанной, но все более и более приличной латыни последовало объяснение, что этот клинок - не для конной битвы. Дескать, в Индии воины не сражаются верхом на конях - для этого есть слоны. А вот в пешем бою такой меч может оказаться очень даже полезным.

Усатый задумался и тут же выложил все, что он об этом думает:

- Осмелюсь заметить, сэр рыцарь, - о, Капитана уже в рыцари произвели, неплохая карьера! - что пеший воин, вооруженный более коротким мечом, но имеющий в другой руке щит, окажется все же в более выигрышном положении. За щитом вам его не достать, а вот он всегда может сократить дистанцию. И что вы тогда будете делать с вашей железной оглоблей?

Капитан повернул голову в сторону кузницы и, показав взглядом на какое-то странное сооружение из тонких бревен, спросил:

- Это - для рубить щиты?

- Так и есть, благородный сэр, - подтвердил чей-то голос из толпы. - Козлы для испытания щитов. Из каждой новой партии один-два здесь разбиваем.

- Ставьте, какой не жалеть!

Собеседник Капитана кивнул кому-то из зрителей, и тут же молодой латник кинулся в кардегарию, вытащив оттуда довольно старый, но явно крепкий круглый деревянный щит, окованный металлическими полосами и с большим бронзовым умбоном.

- Вот, из старых остался. Мастерская Хочкинсов! - Зрители степенно закивали головами. Похоже, неведомые Хочкинсы пользовались здесь большим авторитетом.

Щит закрепили под углом примерно в сорок пять градусов от вертикали, как обычно держит его воин, загораживающийся от рубящего удара сверху. Наконец, ассистенты отошли. Аудитория затаила дыхание. Затихли последние короткие реплики тех, кто успел сделать ставки.

Почтенный депутат встал перед щитом, вытянув руки вперед и касаясь мечом середины мишени. Затем каким-то, почти незаметным движением крутанул его и, перехватив в движении за рикассо, с прыжком опустил тяжелый меч на поверхность щита, рядом с умбоном. Да, получившийся удар явно вобрал в себя все теперь уже, наверное, сто двадцать килограммов капитанского веса.

Толпа потрясенно ахнула и застыла в благоговейном молчании. Седоусый лейтенант подошел к козлам, провел руками по гладкому теплому срезу разрубленного напополам щита и согласно кивнул:

- Клянусь Распятьем, такого мне видеть еще не приходилось. Это у вас, сэр ловко получилось! - Среди зрителей наметилось некоторое шевеление, больше всего похожее на передачу монет из одних рук в другие.

Но оппонент Капитана, похоже, вовсе не собирается признавать себя побежденным!

- Со щитом-то у вас, благородный сэр, ловко получилось, - еще раз повторил лейтенант. - Только ведь щит ни уклониться, ни отпрыгнуть, ни удар отвести, ни сдачи дать не может. Вот если бы щит человеческая рука держала, поди, так ловко бы не получилось?

- Ты прав воин, - серьезно ответил седоусому Капитан. - На любой наисильнейший боец всегда есть лучший. Только я, - улыбнулся он, - таких не встречать. Может быть, есть здесь, посреди замка? Будешь попробовать?

Капитан хлопнул седоусого по плечу, приглашая составить пару для практического сравнения фехтовальной техники и боевого мастерства.

- Э, не-ет, - ощерился лейтенант в веселой ухмылке, - мои лучшие годы лет уж пятнадцать, как позади! Разве из молодежи кто попробует?

- А и попробуем! - В круг вышел здоровяк лет тридцати. Хотя он и уступал Капитану - что в длину, что в ширину - но уверенная, мягкая походка, экономные движения выдавали сильного и опытного бойца. Тело воина защищала длинная, до середины икр, кольчуга, с сужающимся снизу к паху вырезом впереди - чтобы удобнее было сидеть верхом.

Рукава кольчуги заканчивались кольчужными же рукавицами. На икрах красовалось что-то вроде кольчужных гетр. Аналогичные "нарукавники" явственно проглядывали под рукавами кольчуги, перетянутые кожаными ремешками в районе локтей и запястий. Голова смельчака венчалась коническим шлемом с личиной, в руках - длинный каплевидный щит, из тех, что к концу двенадцатого века уже практически полностью вытеснили круглые раритеты.

Публика явно оживилась, несколько хлопков по рукам известили о вновь сделанных ставках. Пока бойцы расходились на исходные позиции зрители быстренько обсудили возможную тактику боя. Судя по жестикуляции, ожидалась жуткая рубка, поскольку гигантский меч в руках Капитана просто напрашивался на что-то такое. На лицах большинства присутствующих так и читалось: "Ну, щас как даст, щит - вдребезги!" Однако Капитан не торопился оправдывать столь кровожадные ожидания.

Он попросту застыл в странной стойке, лишь поворачиваясь вслед за кружащим вокруг него противником. Поднятый на уровень головы цвайхандер находился бы параллельно земле, если б не разница в росте. Из-за нее он смотрел в лицо оппонента заметно сверху вниз, в любой момент готовый взорваться вихрем смертельных восьмерок и окружностей.

Постепенно сокращающий дистанцию соперник внезапно обнаружил, что не может двигаться дальше. Поскольку уперся щитом в острие клинка, и тот его дальше попросту не пускает. Латник попытался отодвинуть клинок в сторону за счет поворота щита. Лучше бы он этого не делал!

Стремительный росчерк, и острие уперлось уже в открывшуюся шею, как раз туда, где кольчужный воротник какую-то малость не доставал до подбородочного ремня шлема. Микроскопическая капля крови показала, что цель, в общем-то, поражена.

Публика, однако, обескуражено молчала. С одной стороны вроде бы понятно - надави Капитан чуть сильнее, и на камнях лежало бы агонизирующее тело. А с другой стороны, где эпические удары, звон мечей, скрежет разрубаемого железа?

Седоусый подошел поближе, заглянул здоровяку под обрез шлема и, удивленно качая головой, подтвердил:

- Да, Раймон, а ведь сэр рыцарь тебя, похоже, убил!

Однако, Раймон так, похоже, не считал. Почтительно отодвинув своего командира в сторону, он повернулся к Капитану и, к нашему удивлению, довольно учтиво заявил:

- Достопочтенный сэр! Вы, разумеется, имеете полное право отказаться от повторения поединка. Ибо исход прошедшей схватки очевиден, и никакому сомнению не подлежит. Однако, - тут он сделал вполне себе куртуазный поклон и показал рукой на зрителей, - боюсь, в силу скоротечности прошедшего боя, публика просто не успела оценить всю необычность вашей фехтовальной техники. Не будете ли вы, сэр рыцарь, - еще один не менее изысканный поклон, - столь великодушны, что подарите нам еще одну схватку?

Нет, ну десять лет учиться, и все равно так не скажешь!

Капитан, однако, умудрился не менее куртуазно согнуть загривок в ответном поклоне и высказался в том смысле, что сочтет за удовольствие, и все такое...

Второй поединок начался как зеркальное отражение первого. Та же странная стойка Капитана, то же кружение, то же постепенное сближение до упора щита в острие цвайхандера. Вот только сбив клинка в этот раз Раймон попытался сделать не за счет отклонения щита, а ударив по мечу Капитана собственным мечом.

Рука с мечом вылетела из-за щита, нанося по оружию противника боковой удар плоскостью собственного клинка. Цвайхандер дернулся в ответном блокирующем движении, вот только удар пришелся не на меч бедняги Раймона, а по его запястью. К счастью - тоже плашмя. Иначе, вполне могло статься, что рыбкой вылетел бы не только меч, но и держащая его кисть.

Публика глухо вздохнула и выдохнула столь же приглушенное "А-а-а-х-х-х!" Капитан поклонился, затем положил цвайхандер на плечо, собираясь покинуть круг. Раймон, растиравший ушибленное запястье, вдруг повернулся и кинулся к Капитану. Умоляюще прижав руки к груди, он чуть ли не вскрикнул:

- Сэр! Еще только одну схватку...!

Ни слова не говоря, Капитан снял клинок с плеча и снова встал в привычную уже стойку.

На этот раз рисунок боя резко отличался от предыдущих схваток. Раймон, очевидно, решил "раздергать" противника, энергично двигаясь, то сокращая, то разрывая дистанцию, нанося удары по цвайхандеру Капитана и явно пытаясь прорваться на ближнюю дистанцию. Где преимущество его вооружения станет несомненным.

Однако везде Раймона встречал длинный меч противника. Легко отбивая выпады его собственного меча, двуручник наносил не калечащие, но весьма чувствительные удары по рукам и ногам, угрожающе утыкался в личину шлема... Теперь уже всем было понятно, что, наносись эти удары лезвием и в полную силу, каждый из них стал бы последним.

Наконец, Капитану это все, похоже, надоело. Он длинно отшагнул назад и сменил стойку. Теперь его меч смотрел не в лицо противнику, а был поднят вверх примерно на сорок пять градусов. Мгновенно среагировавший на это Раймон тут же решил воспользоваться "оплошностью" противника.

Плотно прикрывшись щитом и спрятав за него вооруженную мечом руку, он кинулся к Капитану, врываясь на ближнюю дистанцию боя. Было видно, что он готов щитом отразить падающий сверху рубящий удар цвайхандера, нанеся при этом собственный колющий удар в ничем не защищенный корпус противника.

И грозный клинок упал! Вот только не на голову готового отразить этот удар Раймона, а на его уже выметнувшийся в выпаде меч. Скользнув вправо с траектории удара, Капитан накрыл своим клинком меч нападавшего. А затем последовало то, что в этом мире изобретут лет этак через двести пятьдесят, а то и все триста.

Продолжая блокирующее движение мечом, левая рука Капитана вдруг соскользнула с рукояти и перехватилась за рикассо. Одно движение оставшейся на рукояти правой руки, и тяжелое навершие с каким-то, почти колокольным звоном ударилось в шлем не ожидавшего такого подвоха бедняги Раймона. Простояв неподвижно секунду-другую, тот мешком свалился под ноги Капитану. Захлопнулись створки окна в одной из гостевых комнат, скрыв наблюдателя от возможных нескромных взглядов.

- Сommotio cerebri^[37], - блеснул свежевыученной латынью господин Дрон.

Париж, постоялый двор
"Толстуха Бланш"
20 января 1199

Любой, кто вздумал бы прислушаться к звукам, доносящимся из-за крепкой двери, без сомнений решил, что постоялец крепко спит. Ну, что еще может означать столь могучий храп, да еще после вечера, проведенного в компании двух симпатичных бутылок старого монастырского вина?

Однако сьер Винченце не спал. Он думал. Даже младенцу понятно, что полученное задание крепко-накрепко связано с тем, чем он занимался весь ноябрь. И, случись ему ошибиться сейчас, под угрозу будут поставлены все прошедшие труды. Не прекращая отчаянно храпеть, Винченце выругался про себя. Ведь как хорошо все начиналось!

Получив задание заставить Ричарда Плантагенета обложить развалюху Шалю-Шаброль, что носила гордое звание замка исключительно из уважения к почтенным предкам сеньора Ашара, ее нынешнего владельца, почтенный купец нимало не смутился. Ну, и что с того, что между Ричардом и Филиппом-Августом вот-вот будет заключено перемирие, и военные действия уже практически остановлены! Ну, и что с того, что Ричард - могущественный монарх, и Винченце - всего лишь жалкий купец!

На дворе, государи мои, просвещенный XII век! Давно в прошлом времена, когда все решалось лишь грубой силой. Разум, и только разум диктует отныне и навсегда - кто здесь король, а кто - не пойми, что!

Потолкавшись по рынкам, поболтав с собратьями по торговому ремеслу о ценах, о видах на урожай, о погоде в конце-то концов, Винченце быстро понял, кто ему нужен. Виконт Эмар Лиможский! Не в меру своенравный, он давно уже вызывал неприязнь короля Ричарда, своего грозного сюзерена. А если ее еще чуть-чуть подтолкнуть...

Сундучок с грудой монет, "золотой скрижалью" и изделиями из слоновой кости он тогда лично закопал на пашне вблизи замка Шалю-Шаброль. Неглубоко, чтобы быстрее нашли. После чего оставалось совсем немного - проболтаться "по-пьяни" в местном трактире о неких "слухах" про клад, якобы зарытый разбойниками "в десяти шагах к северу от расщепленного дуба, только т-с-с-с, никому ни слова!".

Этой же ночью сундучок был извлечен трактирщиком из земли и припрятан в подвале между бочками с пивом и связками колбас. А уже утром солдаты виконта освободили счастливого кладоискателя от забот по хранению ценностей. Велев на прощание держать язык за зубами, а не то...! Впрочем, сохраняя остатки осмотрительности и осторожности, виконт не стал забирать сокровища в Лимузен, а так и оставил на хранении в Шалю-Шаброль - во избежание... Сам же занялся перепиской с Ричардом на предмет справедливого раздела найденного клада.

Сам Винченце после этого даже пальцем не шевельнул. Добрые люди донесли Ричарду не только о счастливой находке, но даже снабдили его точной описью содержимого сундучка. Увеличив оное - по оценкам самого сьера Катарине - раз в пятнадцать-двадцать. На предложение несчастного виконта поделиться пополам, Ричард с рыком потребовал отдать все, найденное в его, Ричарда, земле!

На это виконт пойти, понятное дело, не мог. Так что, после заключения перемирия с Филиппом-Августом, которое было подписано четыре дня назад, Ричард двинет войска для осады замка непокорного вассала. Дело решенное! Король, разъяренный самоуправством бедолаги Эмара, непременно придет, чтобы взять замок на копье.

А перед штурмом воинственный монарх непременно, как это у него заведено, проведет рекогносцировку, самолично определяя слабые места и основные направления штурмовых групп. Вот в этот-то момент он и подставится под выстрел... Ведь инструмент, спрятанный под мешками с зерном, в Шалю-Шаброль уже завезли. И тайно передали доверенному человеку. И тот даже успел пристрелять невиданное оружие, показав весьма обнадеживающие результаты.

Винченце с храпом перевернулся на другой бок и продолжил размышлять. Превосходная операция, высоко оцененная самим..., почтенный купец, внутренне одернул себя: помяни черта к ночи, а он тут как тут! И вот, все может рухнуть самым отчаянным образом. Ведь если только проклятым "колдунам" известны свойства инструмента, и они смогут донести эти сведения до Ричарда... То король просто не приблизится к замку на необходимое расстояние. И тогда - трудно даже представить, до какой степени это может испортить все планы хозяев, плетущих свои планы на побережье далекой Адриатики. Но уж одно-то можно предсказать точно - исполнителям не поздоровится.

Этого мессер Сельвио не простит никому. Впрочем, мессер Сельвио далеко, а вот ..., Винченце от испуга даже прекратил на секунду храпеть и перекрестил рот, - вот он близко! И Он всегда найдет возможность заставить пожалеть того, кто имел глупость вызвать его неудовольствие.

Посыльный поднял сера Винченце ни свет ни заря. Причем, в прямом смысле этого слова. За окном чернела самая настоящая ночь, и лишь по расположению Луны почтенный купец понял, что до рассвета еще около двух часов.

Желание послать пришедшего подальше испарилось мгновенно, едва только ломбардец опознал физиономию и понял, кто его требует. Ну да, от таких приглашений не отказываются. Так что, с Морфеем пришлось распрощаться до лучших времен. Если они, конечно, наступят. Когда идешь на такие свидания, ни в чем нельзя быть полностью уверенным.

Конь Винченце стоял уже оседланный - видимо посыльный распорядился - так что выехали сразу. Знакомые места быстро закончились, и сейчас проводник вел его мимо каких-то складов, мимо новых, недавно отстроенных мастерских, мимо захламленных строительных площадок... Впрочем, Винченце этому ничуть не удивлялся. Еще ни разу он не встречался с этим человеком хотя бы два раза в одном и том же месте.

Уже почти выехав из города в направлении леса Рамбуйе, проводник свернул в сторону строения, напоминающего, скорее всего, постоялый двор. Вот только в конюшнях не хрустели соломой лошади, и двор не загромождали обычные для таких мест купеческие повозки. Да и слуг, которые в это время должны вовсю уже растапливать печи, таскать дрова и воду для котлов - слуг тоже не было видно.

Человек, имени которого почтенный купец давно привык не произносить даже мысленно, встретил его в каминном зале. Было видно, что ночь он провел на ногах. Но не по усталости на лице - ничего подобного не было и в помине - а, скорее, по какой-то особой слегка нервической сосредоточенности, появляющейся от долгого бодрствования. Да еще, наверное, по изрядно примятому костюму, явно украшающему хозяина уже не первые сутки.

- А-а-а, вот и сьер Винченце! - Человек у камина раскинул руки, как будто бы хотел обнять купца, хотя этого, конечно же, не могло быть ни в коем случае. Только представив себе такую картину всего лишь на одно мгновение, добрый ломбардец покрылся холодным потом, а правая кисть сама собой потянулась свершить крестное знамение.

- Славно, славно, что вы решили ко мне заглянуть! - Человек улыбнулся еще шире, но до объятий, слава Всевышнему, дело не дошло. - Надо же, во всем Париже вы сегодня, пожалуй, единственный, кому я могу более или менее доверять. Представляете, милейший Винченце, мне до сих пор не удалось выяснить, от кого ушла информация о наших делах с Ричардом!

- Что, неужели никто не признался? - не поверил своим ушам ломбардец. Уж он-то отлично знал, как убедительно мог спрашивать его собеседник.

- Хуже, мой дорогой друг, гораздо хуже! Признались все, кому я начал задавать вопросы. - Легкая, немного печальная улыбка тронула губы говорящего. - Сами понимаете, этот результат меня тоже никак не может устроить. А дела, тем временем, не ждут. И, кому попало, их не доверишь. Так что, вам вновь предстоит седлать коня. К счастью, он у вас уже оседлан.

Маска добродушного хозяина слетела с лица сидящего у камина человека, уступив место хищному оскалу.

- Вам предстоит путь на юг. Недалеко - до замка Иври. Остановитесь в ближайшей к замку деревне, постоялый двор "У голубятни". Передадите старине Жаку, хозяину, вот этот знак и можете рассчитывать на любое содействие с его стороны. Ваша задача: дождаться, когда кортеж графини Маго де Куртене вместе с нашими "колдунами" войдет в замок. Затем, на следующий день, проследите за его отбытием. Убедитесь, что кортеж удалился от замка на четыре-пять лье и продолжает двигаться своей дорогой. После этого вернетесь в замок передадите графу Роберу вот это письмо. Получите у графа эскорт, заберете "колдунов" из его темницы и под охраной доставите их сюда. Вопросы?

Вопросов не было. Да и какие могут быть вопросы, когда и так понятно, что несчастный сьер Винченце нашел очередное приключение на свою многострадальную задницу. Или оно само нашло его? Неважно. Лишь один вопрос интересовал сейчас купца: сумеет ли он и на этот раз вытащить свое седалище хотя бы в относительно неповрежденном состоянии. Впрочем, этот вопрос достопочтенный ломбардец по понятным причинам оставил при себе.

Верхняя Нормандия,
Шато-Гайар - Маньи-ан-Вексен - Мант-ля-Жоли.
20 - 21 января 1199 г.

Нет ничего отвратительнее, чем французская зима. Наши герои осознали это уже через четыре часа после отбытия из замка Шато-Гайар. Появившаяся за ночь ледяная корочка с горем пополам держалась до восхода солнца. Но, увы, очень быстро сдала свои позиции, как только не по зимнему жаркое светило взошло над горизонтом. И вот уже который час лишь чавканье дорожной глины под копытами лошадей сопровождало их совершенно неромантическое путешествие.

К обеду, состоявшему из холодного мяса, хлеба и вина, кони были уже по самое брюхо в грязи. Всадники от них не слишком-то отличались. Лишь леди Маго как-то умудрялась сохранять в этом месиве относительно благопристойный вид. Как это ей удавалось, вероятно, навсегда останется великим секретом особой женской магии, недоступной нам, мужчинам.

Леди Маго... н-да, леди Маго. То, что она станет в этом путешествии дорожной неприятностью номер два, сразу вслед за французской зимой, стало понятно еще до выезда из замка. И очень похоже, что молодая графиня последует за зимой с очень небольшим отрывом. Малолетняя гордячка и задавака - с ходу определил ее достопочтенный депутат и олигарх. Тогда как господин Гольдберг от определений уклонился, поскольку так увлекся беседой с отцом Бернаром, причетником церкви Святой Анны, пристроившимся к нашему каравану до Мант-ля-Жоли, что ему вообще было не до спесивых графинь.

Нет, сама по себе леди Маго была очень даже хороша! Вообразите себе девицу не старше четырнадцати лет, а то и помоложе, темную шатенку с огромными золотисто-карими чуть вытянутыми глазами, обмахиваемыми пушистыми ресницами. Небольшая, аккуратная головка, миловидное лица. Чуть выступающие скулы его ничуть его не портили, но придавали отпечаток силы и решительности. Что еще раз подчеркивалось небольшим, но крепким подбородком. Прямой нос и щеки без всяких там милых ямочек и округлостей завершали портрет

Длинная, гордо выпрямленная шея. Гибкая и сильная фигура, показывающая, что ее хозяйка проводит свободное время отнюдь не за пяльцами с шитьем. Властные движения человека, привыкшего повелевать с самого рождения. И повадки, как выразился про себя Капитан, "сорокалетней стервы в ранге, как минимум, вице-президента не самого маленького банка".

Юная графиня вышла из своих покоев перед самым отправлением каравана. Легкая, пружинистая походка, идеальная осанка, гордая посадка головы... Шествуя мимо "посланцев пресвитера Иоанна", она позволила себе лишь чуть наметить легкий, едва заметный кивок. Зато четкое, хорошо поставленное "Доброе утро, благородные сэры" совершенно недвусмысленно давало понять, что какие-либо еще слова в течение этого дня будут совершенно излишни. Ну, как же, - пра-пра-пра-правнучка самого Гуго Капета, графа Парижского!

Итак, караван, выехавший ранним утром из ворот замка Шато-Гайар, состоял из леди Маго, ее камеристки и десятка гвардейцев собственной охраны юной графини. К ним добавилось два десятка вооруженного эскорта под командованием все того же милейшего сэра Томаса, парочка наших героев и почтенный причетник, что должен был составить им компанию всего на два дня.

Первый день путешествия никакими особенными событиями отмечен не был. И пройдя чуть менее десяти миль, караван остановились на ночлег в местечке Маньи. Или, как важно величал его отец Бернардо, Маньи-ан-Вексен. Возможностей местного постоялого двора хватило лишь на то, чтобы приютить госпожу графиню с ее горничной и личной гвардией, святого отца, да "двух колдунов", как испуганно шепталась прислуга в лице пары деревенских девиц.

Воины сэра Томаса поужинали на постоялом дворе вместе со всеми и отправились спать - кто в нагретую лошадиным дыханием конюшню, кто в отапливаемую клеть дома старосты, а кто и в шатер, заблаговременно вытащенный из повозки и поставленный на околице деревни.

Перед тем, как отойти ко сну, Капитан с почтенным историком-медиевистом попытались вспомнить, связано ли что-нибудь "историческое" с приютившей их деревушкой, но так ничего и не нашли. Единственной достопримечательностью в близлежащей округе можно было считать лежащее в десяти милях к юго-западу местечко Живерни. Вот только прославится оно лишь без малого семьсот лет спустя. Когда великий Клод Моне поселится здесь, чтобы прожить до самой своей смерти.

Правда, сотни тысяч туристов будут посещать Живерни не для того, чтобы полюбоваться картинами этого удивительного мастера. Их там не будет. Они все разойдутся по крупнейшим музеям мира. А вот почти целый гектар сада, что разобьет гениальный художник вокруг своего дома - его не выставишь ни в Лувре, ни в Эрмитаже!

Выписанный соцветиями самых разных полевых и садовых цветков, этот сад будет создан по тем же принципам, что и картины великого маэстро. Каждый месяц, с весны до осени, сад будет выглядеть по-разному, но самые лучшие месяцы для его посещения - это май и июнь, когда вокруг пруда с кувшинками будут цвести рододендроны, а над знаменитым японским мостом заиграет красками глициния.

Под эти приятные мысли наши герои и уснули. Их сон не тревожили ни клопы, которых, вопреки всем известным историческим романам, здесь не было, ни страшные лесные разбойники, которые, как раз напротив, вполне могли и быть, но явно не жаждали встречи с несколькими десятками вооруженных латников.

Обильный деревенский завтрак отчасти примирили пришельцев из будущего с местным санитарно-гигиеническим сооружением типа "сортир" на заднем дворе. Так что, в путь они отправились, будучи в полной гармонии с окружающей действительностью. Каковую не могло испортить даже "Доброе утро, благородные сэры!" из уст надменно прошествовавшей мимо них графини.

От Маньи к ним присоединился еще один батюшка, соборовавший здесь усопшего и возвращавшийся теперь домой. Они с отцом Бернаром тут же погрузились в обсуждение своих узко-профессиональных проблем, при этом отчаянно споря и бранясь. И лишь дружная совместная критика некоего отца-эконома, "решившего уморить голодом святую братию", на какое-то время примирила почтенных служителей Божьих.

Дорога была пустынна. Рождественские ярмарки уже закрылись. А вместе с ними исчезли с дорог и крупные купеческие обозы, от которых на дорогах было не протолкнуться всего лишь несколько недель назад. Впрочем, следы их пребывания до сих пор можно было различить невооруженным глазом. И вовсе даже не только по обилию конского навоза, исправно перемешиваемого с дорожной грязью копытами тяжело шагающих коней. Нет, были следы и пострашнее.

Мимо одного из них кортеж как раз сейчас и проходил. Слева от дороги, сразу за весьма крутым поворотом, обнаружилась какая-то неаккуратная куча с выпирающими из нее обломками, кусками переломанных жердей и досок. Приблизившись, путешественники опознали в ней несколько сломанных, наскоро выпихнутых на обочину повозок с явными и многочисленными следами от стрел и арбалетных болтов. Не везде еще втоптанные в грязь остатки какого-то зерна весьма выразительно дополняли общую картину.

- Купцы из Эврё, - кивнул головой притормозивший коня сэр Томас, - ехали на парижскую ярмарку, да только вот не доехали.

- Что же они, без охраны были? - удивился почтенный олигарх.

- Как можно без охраны? Была и охрана. Вся тут и полегла. Охрана, она ведь только против лесных разбойников хороша. А против дружины какого-нибудь лорда какая охрана поможет?

- Постойте, - поразился Капитан, - у вас что, благородные господа грабят купеческие караваны?

Сэр Томас как-то странно взглянул на своего собеседника. Так смотрят на прилюдно обкакавшихся маленьких детей. Вроде бы и сердиться на них не за что, ибо не ведают, что творят. Но и перед людьми, опять же, неудобно.

- А у вас в Индии что, разве не так?

- Да будет вам известно, Сергей Сергеевич, - на чистом русском вмешался в беседу историк-медиевист, - что в эти времена война и грабеж являются практически единственным достойным времяпровождением благородного сословия...

Возможно, он желал бы сказать еще что-нибудь, но его прервали. Спешившийся отец Бернар, потерянно бродивший до этого момента среди обломков повозок, внезапно переменился в лице, наклонился и что-то вытащил из щели между двумя изуродованными телегами. Поднес свою находку к лицу, затем поднял высоко вверх. В сжатом до синевы кулаке был довольно крупный, явно пастырский, крест. С него свисала перерубленная чем-то острым цепочка. Губы святого отца шевелились, произнося, по всей вероятности, молитву. Или нет?

Вот слышен стал шепот, вот голос отца Бернара окреп, и стало возможным разобрать слова:

- ... рыцарство. Благородное рыцарство... Наши рыцари получают свой меч из рук священника, чтобы почитать сынов Церкви, служить своим оружием защите священства, покровительству бедным, преследованию злодеев и спасению отечества... А что же на деле? А на деле они поступают совершенно наоборот. Голос святого отца еще возвысился и теперь достигал самых отдаленных слушателей их небольшого каравана.

- ... едва они опояшутся мечом, как набрасываются на Распятие Господне, на наследие Христово. Они обирают и грабят подданных Церкви, третируют нищих с беспримерной жестокостью, стремясь в горе другого обрести удовлетворение своих ненасытных аппетитов и необычайного сладострастия.

Отец Бернар уже почти кричал, но напор и горечь его вдруг снова снизились, приблизившись к тону обычной беседы.

- Святой Лука рассказал нам, как солдаты, подойдя к святому Иоанну Крестителю, задали ему такой вопрос: 'Учитель, а мы, что же будет с нами?' - 'Вы, - ответил святой, - уважайте имущество другого, не причиняйте вреда своему ближнему и довольствуйтесь своим жалованьем'. Наши нынешние солдаты, которым бы использовать свою силу против врагов креста и Христа, употребляют ее для состязания в распутстве и пьянстве, проводя свое время в ничегонеделании, чахнут в гульбе... Беспутной и грязной жизнью они бесчестят свое имя и ремесло...

Вновь достигнув почти что крика, отец Бернар внезапно замолк на полуслове, повернулся вновь к куче изуродованного дерева, опустился на колени и начал, крестясь, читать заупокойную молитву. Большинство латников также спешились, сняли шлемы, и, подыскав места посуше, опустились на колени, присоединяясь к молитве.

- ... Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen.

И вновь потянулась пустынная дорога. Впрочем, совсем пустой она все же не была. Один раз кортеж с нашими героями обогнал группу монахов, бредущих в том же направлении, что и они. Другой раз их догнала группа всадников, предводитель которых подъехал к сэру Томасу. Вполголоса обменявшись несколькими фразами, он вручил ему письмо, раскланялся и умчался в обратном направлении. Разумеется, никто из наших героев не придал этому эпизоду ни малейшего значения. А жаль! Небольшая паранойя избавила бы их от многих последующих неприятностей.

Между тем, меланхолические размышления Евгения Викторовича были прерваны звуками, которых он здесь, ну никак не ожидал услышать! В зимнем, сгущающемся к вечеру морозном воздухе плыли звуки "In a Sentimental Mood" великого Дюка Эллингтона.

Господин Гольдберг обернулся в поисках источника звуков и обнаружил самую обыкновенную деревянную флейту. Вот только находилась она в руках у Капитана! Теперь представьте себе двухметрового громилу, упакованного в сплошной доспех и верхом на звероподобном жеребце. За спиной на ремне болтается огромный меч. Поводья примотаны к луке седла (хороший конь в группе - все равно, что трамвай на рельсах). А в пальцах у громилы флейта и он этими пальцами довольно ловко перебирает! Не можете? И господин Гольдберг бы не смог, если б не вот она - картинка!

А звуки, между тем, плыли, как магнитом притягивая к себе лица спутников. Вот замолчали святые отцы, вот начали оборачиваться ехавшие впереди воины сэра Томаса. Звуки то уходили вверх по ступеням пентатоники, то возвращались вниз, снова вверх, и вновь обрушивались через пониженную третью "блюзовую" ступень глубоко вниз - к шестой, и снова уходили вверх, старательно обходя первую. Ведь первая - это остановка, конец, "поезд дальше не идет". А джаз - это движение, нескончаемые переходы от напряжений к "релаксу", завершающемуся обязательно еще большим напряжением.

Однажды автору этих строк довелось услышать "In a Sentimental Mood" в исполнении Георгия Баранова. Удивительный скрипач сумел передать переходы от напряжения к расслаблению даже не музыкальными фразами, а каждым звуком этой удивительной мелодии. Звуки рождались скрипкой тяжело, тягуче, и сердце на мгновенье замирало в ожидании каждого - случится или нет? Зато, когда новорожденный звук, дрожа и вибрируя, покидал, наконец, смычок и устремлялся вдогонку своим собратьям, удивительное облегчение охватывало слушателей. Опять всего лишь на одно мгновение. Чтобы тут же смениться напряженным ожиданием рождения следующего звука.

А, между тем, Капитан завершил тему и перешел к импровизациям. Чем-то его соло напомнило господину Гольдбергу записи американского саксофониста Вуди Херманна сороковых годов прошлого века. Такой же полный отказ от пентатоники, на которой построена сама тема, и весьма изысканное опевание третьей и седьмой ступеней минора. Но Капитан, Капитан-то откуда этого всего набрался?

А в воздухе, между тем, уже плыли звуки, "Solitude". Затем, конечно же, хит всех времен и народов - гершвиновский "Summer Time". Дальше "Harlem Nocturne" Эрла Хагена, "Autumn Leaves" Джозефа Космы, "Smoke gets in your Eyes" Джерома Керна... В общем-то, музыкальные вкусы Капитана были понятны и не сказать, чтобы очень утонченны. Медленный, тягучий, очень простой, но и очень "свинговый", насколько только это возможно, свинг. Ну и что, что простой! Десятки тысяч любителей джаза двумя руками подписались бы под музыкальным выбором Капитана. Да и господин Гольдберг, пожалуй, тоже.

Но откуда это у него, ни разу в жизни - в отличие от Евгения Викторовича, "мальчика из хорошей еврейской семьи" - не переступавшего порога музыкальной школы?

Между тем, движение в голове их небольшой колонны, похоже, застопорилось. Нет, снова двинулись вперед, лишь две всадницы - графиня и ее камеристка - остались на обочине. Судя по всему, леди Маго решила к ним присоединиться! Ну, все - сейчас небо упадет на землю или случится еще какая-нибудь гадость, вроде мирового потопа. Раз сама пра-пра... правнучка Гуго Капета решила что-то добавить к обычному "Доброе утро, благородные сэры"! Евгений Викторович, не переставая улыбаться, помянул про себя Богоматерь и всех святых до четвертого колена. Ну, Капитан, ну накликал!

Приблизившись вместе с колонной к стоящим на обочине всадницам, почтенный историк вместе с отцом Бернаром потеснились, и всадницы молча заняли образовавшееся место. Господин Гольдберг пробормотал что-то вроде "Рады вас приветствовать, леди, в нашей маленькой компании!", но никакого отклика не получил. Наконец, графиня подняла глаза на Капитана и своим хорошо поставленным голосом известила окружающих:

- Очень необычная музыка. Мне никогда не приходилось такой слышать. Хотя я довольно много путешествую.

Ага, - саркастически подумал господин Гольдберг, - из одного угла сиволапой средневековой Франции, в другой. Много ты в свои, сколько тебе там лет от роду, напутешествовала! Капитан, однако же, и здесь проявил чудеса дипломатической выдержки. Ибо ни словом, ни жестом не выразил, что он думает о малолетней "многоопытной путешественнице". Вместо этого он просто и мягко ответил:

- Это музыка моей родины. (Ну, загнул! - хихикнул про себя господин Гольдберг, - Англо-еврейско-негритянский джаз - музыка его родины!) Ее играют, когда хочется отрешиться от всего и хоть на какое-то время не думать ни о чем, кроме звуков.

- Если бы такую музыку играл какой-нибудь трубадур, я бы признала ее и удивительной, и чарующей. Но в исполнении могучего рыцаря! - Графиня требовательно сверкнула глазами, словно настаивая на немедленном ответе. Причем, желательно, оправдательного свойства. Но тут же не выдержала и продолжила сама. - Разве не музыка сражения должна услаждать слух воина? Разве не являются образцом для каждого, держащего в руке меч, грозные стихи поэта-рыцаря? Леди сжала маленький кулачок и с воодушевлением продекламировала:

Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: "Вперед! Смелей!"
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: "На помощь! К нам!"
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям ^[38]

- Разве не таковы стихи настоящего рыцаря? - Графиня вновь воткнула потемневший взгляд в переносицу Капитана. - И разве не музыка веселого пира и яростной битвы более пристойны мужу войны? Разве сможет он, размягчив сердце нежными звуками ваших удивительных напевов, раздавать смертельные удары недругам или недрогнувшей душой принимать их, когда придет и его смертный час?

Все, Капитан попал! Господин Гольдберг тяжело вздохнул и приготовился к неприятностям. Только литературно-художественных диспутов им для полного счастья и не хватало. Интересно, как этот на коленке деланный музыкант собирается выкручиваться из-под пресса своей средневековой критикессы?

И тут Капитан удивил почтенного историка второй раз. Он неспешно вставил флейту в чехол из мягкой коричневей замши, столь же неспешно убрал чехол с флейтой в седельную сумку и заговорил.

- Вы молоды, графиня. И, как это бывает в молодости, дух отваги наполняет ваше сердце, пусть даже и бьется оно в груди женщины.

Господи, - подумал про себя почтенный историк, - когда же это он успел так навостриться в латыни? Ведь прошла всего неделя... А Капитан, тем временем, продолжал.

- И вот, вы полагаете, что быть отважным героем, царящим на поле битвы и сеющим смерть вокруг себя - это лучшее, что может случиться с благородным человеком, не так ли?

Короткий кивок леди Маго подтвердил, что все так и есть.

- Графиня, поверьте человеку, который старше вас в три с лишним раза, человеку, который много убивал и не раз лишь чудом избегал гибели. На свете есть сила, намного более могущественная, чем смерть.

Правая бровь леди Изабеллы изогнулась, изображая вежливое любопытство.

- Эта сила - любовь, о которой поет моя музыка...

Неуловимое движение все той ж брови, и любопытство превратилось в откровенный скепсис. Впрочем, господина Дрона он ничуть не смутил.

- Позвольте мне рассказать историю, которую я услышал когда-то от своего отца. - Дождавшись утвердительного кивка, он продолжил. - Когда-то в ...э-э-э, в нашем королевстве произошел мятеж. Восставшие убили короля и его семейство, а многие приближенные к трону вельможи убежали или были изгнаны из страны. Вместе с одним из них в соседнее королевство прибыла его дочь. Ее звали Татьяна.

- Необычное имя, - соизволила, наконец, вымолвить хоть что-то госпожа графиня, - хотя в Индии, вероятно, можно встретить еще и не такие.

- О, да, - подтвердил Капитан, - продолжая рассказ. - Молодая, красивая, утонченная, получившая превосходное образование, Татьяна воистину служила украшением сословия высшей знати, что сумело убежать из нашей страны и устроилось в соседнем королевстве. А, между тем, буря мятежа в нашей стране утихла, жизнь потихоньку вернулась в нормальное русло, появились новые поэты, музыканты, ученые. Многие из которых нередко посещали соседей.

Господин Гольдберг оглянулся вокруг и обнаружил, что и святые отцы, и воины охраны, затаив дыхание, прислушиваются к рассказу, боясь упустить хоть слово. Ну да, информационное голодание. Новостей так мало, что любая новая информация - на вес золота. Да что там воины охраны, ему самому вдруг стало ужасно любопытно, как сумеет почтенный предприниматель донести до средневековой публики историю любви Владимира Маяковского к Татьяне Яковлевой, ведь речь, судя по всему, шла именно об этом. А господин Дрон, тем временем продолжал сплетать ткань своего рассказа.

- Одного из этих новых поэтов, вобравших в себя всю сокрушительную ярость прошедшего мятежа, звали Маяковский. Вышедший из самых низов, яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он всех покорял своими рублеными, жесткими, рваными стихами. Утихшая буря восстания в полный голос рычала и лязгала в его поэзии, напоминая о славных днях битв и свершений. Неудивительно, что он стал знаменит и любим новой знатью - той, что на волне мятежа пришла к власти в нашей стране.

И вот, однажды Маяковский приехал в соседнее королевство, ибо слава его была велика, и многие облеченные властью и богатством жители этого королевства желали послушать знаменитого поэта. Их ожидания оказались не напрасны. Грохот, рев и свист бури, перевернувшей нашу страну, пролился на наших соседей вместе со стихами Маяковского, наполняя их сердца одновременно и ужасом, и восторгом.

- И вот, на одном из своих выступлений, он встретил ее, леди Татьяну... - конь под Капитаном остановился, и в ту же секунду как вкопанные встали те, кто мог слышать рассказ. Ни звука, лишь хриплое дыхание публики, позвякивание конской упряжи, да невнятные крики всадников в голове колонны, также тормозящих коней и пытающихся выяснить, что случилось в арьегарде.

- Конечно же, Маяковский влюбился в нее, сразу и навсегда. Любовь обрушилась на него, как лавина, как камнепад с крутого склона. От нее не было ни спасения, ни укрытия. Он читал ей свои стихи и дарил подарки. Он старался бывать везде, где бывает Татьяна. О нет, он не преследовал ее! Он всего лишь хотел отдать всю свою жизнь без остатка той, которую полюбил больше жизни... Но, увы, все было напрасно. Татьяна оставалась холодна к влюбленному поэту.

Наступившую тишину прервал громкий всхлип камеристки и глухой ропот воинов эскорта. Да еще отец Бернар едва слышно прошептал: "Господи, спаси", осеняя себя крестным знамением. Однако, яростный взгляд леди Маго быстро навел порядок среди слушателей, и Капитан продолжил жечь глаголом сердца средневековой публики.

- Да, Татьяна оставалась холодна. Они были слишком разными. Она, дочь знатного вельможи, и он, поднявшийся ввысь из самых низов. Он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его преданность. Ее не восхищала его огромная слава. Нет, ее сердце оставалось равнодушным. И Маяковский уехал домой один.

Татьяне же остались цветы. Выступая со своими стихами перед ценителями его искусства в соседнем королевстве, Маяковский заработал много, очень много денег. И все их он оставил в лучшей цветочной лавке этого королевства с единственным условием. Чтобы несколько раз в неделю Татьяне приносили букет самых красивых и необычных цветов - гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем.

Хозяин цветочной лавки имел солидную репутацию и честное имя. Он четко выполнил указания сумасбродного покупателя. И с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: "От Маяковского".

Прошло несколько лет, и поэт умер. Кто теперь скажет, что стало причиной его смерти - желчь и яд завистников его славы, или неразделенная любовь? Это известие ошеломило Татьяну, как удар молнии! Ведь она уже привыкла к нему. К тому, что Маяковский каждую неделю напоминает о себе, что он где-то есть, что он жив и шлет ей цветы. Нет, они больше не виделись. Но то, что где-то есть человек, который так ее любит, как-то незаметно наполнило всю ее жизнь теплом и спокойствием. Так Луна освещает все живущее на Земле только потому, что всегда рядом. Татьяна теперь просто не понимала, как будет жить дальше - без этой безумной любви и без этих цветов - посланцев его любви.

Теперь уже весь кортеж столпился вокруг Капитана. Задние изо всех сил вытягивали шеи, чтобы не упустить ни слова. Камеристка откровенно плакала, но хозяйка словно бы не замечала столь вопиющего нарушения дисциплины. А Капитан все говорил и говорил.

- Нужно сказать, что в распоряжении, ocтавленном Маяковским владельцу цветочной лавки, не было ни слова про его смерть. И потому на следующий же день после получения известия о смерти влюбленного поэта на пороге ее дома возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: "От Маяковского". Цветы приносили и тогда, когда он умер, и через десять лет, когда о нем уже забыли.

А потом случилась страшная война. Могущественный враг захватил многие и многие королевства. В том числе и то, где жила Татьяна. К счастью, ее не коснулись многочисленные насилия, творимые пришельцами, но она осталась совсем без средств к существованию. И выжила в годы войны лишь потому, что продавала на главной площади столицы те роскошные букеты, что продолжали приходить "от Маяковского". В течение нескольких лет его любовь спасала ее от голодной смерти. Потом на помощь захваченным королевствам пришли могучие союзники, и враги были повержены. А букеты все несли и несли.

Посыльные взрослели на глазах Татьяны, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды - маленькой, но без которой уже нельзя было представить их королевство. Цветы "от Маяковского" стали теперь частью его истории. И нередко в те дни, когда Татьяне должны были принести очередной букет, влюбленные пары этого города приходили к дверям ее дома, чтобы освятить свою любовь тем великим чувством, что пронес влюбленный поэт сквозь многие годы. Даже после своей смерти.

Пятьдесят с небольшим лет назад, когда я еще только должен был появиться на свет, мой отец приехал в это королевство. По делам. Разумеется, он не мог не посетить дом Татьяны. Она была тогда еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. В ее доме цветы были повсюду. И отец не выдержал, спросил - правда ли, что цветы спасли ей жизнь во время нашествия врага? Или это красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд... Посидите еще - ответила ему Татьяна. Вы ведь никуда не торопитесь?

И в этот момент в двери позвонили...

Отец никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного. Букет золотых хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: "От Маяковского".

Оглушительная тишина упала вместе с окончанием рассказа. Капитан что-то невозмутимо поправлял в седельной сбруе, камеристка прекратила всхлипывать, отец Бернар, сжавши пальцы для крестного знамения, так и замер в задумчивости. Наконец, молодая графиня тронула поводья своего коня, вплотную приблизившись к Капитану.

- Мне передавали, благородный сэр, что вы состоите в охране у господина колдуна. - Последовала пауза, нарушаемая лишь порывами ветра и шелестом густого кустарника на обочине. - Теперь я думаю, что меня ввели в заблуждение. Похоже, вы и сам - колдун.

Резко повернув коня, она двинулась по дороге. Прямая спина, гордо выпрямленная шея. И лишь подбородок поднят чуть выше обычного. То ли от избытка фамильной гордости - все же прямая пра-правнучка Гуго Капета. То ли, чтобы не дать пролиться плещущимся в глазах слезам...

Тут же, словно опомнившись, вновь начал вытягиваться вперед по дороге сбившийся вокруг Капитана графский кортеж - латники эскорта, воины сэра Томаса, примкнувшие к обозу батюшки. Слегка ошалевший от происходящего, господин Гольдберг в возникшей суматохе вновь притиснулся к Капитану. Пару минут их лошади разбрызгивали копытами грязь в полном молчании, затем историк не выдержал.

- Послушайте, Сергей Сергеевич, если вы вот прямо тут не расскажете, где научились так играть на флейте, я умру от любопытства. Не сходя с места. Вот прямо тут верхом и умру. И поворачивать историю вам придется уже самостоятельно.

- Ну, это долгая тема, - несколько заторможено отозвался Капитан.

- А мы куда-то спешим?

- Хм, ладно, спешить и впрямь некуда. Тут дело такое. Видите ли, батюшка мой, мало того, что был инженер от Бога, обладал еще и несокрушимым любопытством. К миру, к последним веяниям в самых разнообразных науках, и вообще - ко всему интересному и значительному. Ну, и народ вокруг него собирался примерно такой же. А, поскольку к тому времени, когда я вошел в более-менее сознательный возраст, он дорос уже до главного инженера весьма крупного предприятия, то и друзья у нас на кухонных посиделках собирались тоже непростые. Инженерная косточка, заводская наука, технари из академических институтов... Элита. Каста. Люди, как я потом уже понял, самого высшего разбора.

Вот один из них мне еще по малолетству запомнился. После всех их кухонных споров он иногда на флейте играл. Не всегда, а так - под настроение. А спорил Семен Александрович знатно. До сих пор иногда вспоминается... Как-то зашел у них разговор о науках естественных и гуманитарных, и какие у последних перспективы в будущем.

Он, помнится, тогда чашку свою с чаем в сторону отставил и спокойно так заявляет. Мол, спорить тут не о чем, никаких перспектив нет, поскольку и гуманитарных наук как таковых не существует. Представляете? А это уже конец семидесятых, социология, психология, теория управления - все же на слуху, бурлит, кипит и воображение поражает. А он говорит, не существует!

На него тогда набросились всем скопом, типа вы что, вообще отрицаете за гуманитарными науками какое-то значение? А он, помню, улыбнулся только: "За гуманитарными? Это - которые о виде Homo Sapiens? Разумеется, отрицаю". Ну, типа биология, медицина его изучают - так это все науки насквозь естественные. А все эти ваши психологии с социологиями не могут быть наукой по той простой причине, что нет у них предмета.

Все - понятное дело - как это нет предмета?! А Семен Александрович: "Да очень просто. Человек сам по себе - существо, абсолютно скучное и неинтересное. И уже поэтому не может быть предметом научного изучения. Как таковой, он ни на миллиметр не интереснее какого-нибудь муравья, сосны или спутников Юпитера. И представляет интерес исключительно для зоологов. Единственное, что придает ему особое значение и хоть какой-то вес в горниле мироздания - это то, что он хотя бы теоретически может быть отгадчиком тех загадок, что заложил Творец в свое Творение. Разгадав их все, человек сам становится Богом, и это - единственное, что может составлять в нем хоть какую-то ценность и предмет интереса. Но как раз этот его аспект никакой из существующих ныне наук изучен быть не может. А все остальное - просто не интересно. Тлен. Мусор".

Вы знаете, народ тогда просто онемел. Нет, потом-то разошлись не на шутку, всё его оспаривали да переспоривали. А я как выпал тогда в осадок, так весь вечер и просидел. Очень мне это по молодым неокрепшим мозгам ударило. Что человек становится Богом. Тогда ведь, сами помните, о Боге и вообще-то не очень принято было изъясняться. А тут сразу такой радикальный заход! Ох, знатно мне тогда голову переклинило...

Да, так вот о флейте. В восемьдесят шестом, как вы помните, Чернобыль рванул. Семен Александрович тогда с первой же партией ликвидаторов уехал. Сам потребовал, чтобы отправили, поскольку был, оказывается, каким-то там уникальным специалистом по роботизированным рабочим платформам. Ну, и хватанул там столько, что уже в августе его не стало.

Я, помнится, тогда домой в отпуск после окончания Военного института приехал. А на следующий день мне отец говорит, мол, собирайся, поедем к Семену Александровичу. Приехали, смотрю - он в постели, весь серый, щеки впавшие, волосы - что остались - назад аккуратно так зачесаны... Ну, друзья собрались - да все те же, что у нас на кухне сиживали. В общем, сидели, разговаривали, чай с печеньями пили, случаи всякие вспоминали - а на самом-то деле прощались.

Вот, он тогда меня глазами нашел: "Сережа, подойди поближе. Эх, вырос-то как, прямо не узнать!" Потому руку к полке рядом с кроватью протянул, достал футляр с флейтой. Это, говорит, тебе. Попробуй, мне кажется, у тебя получится. Видимо, я здорово тогда удивился. А он мне руку свою полупрозрачную уже на ладонь положил: "Попробуй, Сережа! Музыканты - последние, кто пока еще может иногда прикоснуться к Богу. За художников я уже не поручусь. А уж литераторы разного рода... Разве что - поэты? Так их настоящих-то единицы остались. А ты, Сереженька, попробуй!"

Вот, с тех пор и пробую. Сначала уроки брал, нотную грамоту осваивал. Ну, потом как-то само пошло... А Семен Александрович тогда через два дня умер.

Разговор постепенно затих. И лишь сырой, холодный январский ветер, да чавканье конских копыт сопровождали далее неторопливо бредущий вперед караван.

↑[35] Мурано (итал. Murano) - один из крупных островов Венецианской Лагуны. Находится в 2-х километрах к северу от острова Риальто. С 1291 года - единственный и монопольный центр производства венецианского стекла. Которое с этого времени получает и свое второе имя - "муранское стекло".

↑[36] Рикассо (итал. ricasso), чойл (англ. choil) - незаточенная часть клинка, прилегающая к гарде или непосредственно к рукояти клинкового оружия. Первые рикассо появились (или впервые названы таким образом) на больших западно-европейских мечах XIV-XV веков. Они позволяли мечнику укоротить хватку меча, улучшая управляемость клинком и делая более эффективными выпады против противников, как в броне, так и без неё. Позднее длинные мечи, клейморы, рапиры и другие большие мечи часто имели такую деталь.

↑[37] Сотрясение мозга

↑[38] Бертран де Борн. Мила мне радость вешних дней.