Аннотация: Часть первая: Макар Трубецкой, детство, отрочество, армейские будни, знакомство с Ляпсусом... А здесь дверца во вторую часть... и в третью...
ЛЯПСУСТРУБЕЦКОГО
(повесть-блеф)
1.Первые позывы или Щелкунчик
Какой нам толк с судьбой тягаться вдруг,
Когда она заказана на небе?
Как только завершится этот круг,
Мы ощутим, что всё решает жребий.
Что колесо Фортуны катит нас,
Таких упрямых и, порой, ершистых.
Пусть уверяет мирЭкклезиаст:
"Всё суета...", но нету сил смириться.
Городишко Броварисполь прорастал своей невысокой этажностью в среднестатистической восточно-европейской стране. Он был славен своими заготовителями душистых веников из можжевельника, народными умельцами по выдавливанию на дутом стекле различных лозунгов и девизов, в том числе и неприличных (это только по желанию заказчика, а от души - боже упаси). Также окрестности городка изрядно заросли дикими неухоженными дубовыми рощами, что позволяло жителям вполне непринуждённо заниматься заготовкой желудёвого корма для своего непревзойдённого свинства.
Стада свиней просто поражали воображение редких гостей городка своей массовостью и готовностью в едином порыве выйти хоть на передачу собственного сала для нужд алчущих обывателей, хоть на демонстрацию мясистой животной грации. В дни, когда заезжий коммивояжёр посещал старинные (времён Михаила Романова) свинофермы с целью получить подряд на поставку действительно уникальных, бровариспольских производителей в страны организованного общественного питания, на бывшей соборной площади обычно неведомо откуда появлялась демонстрация ортодоксальных марксистов со сталинским уклоном. Они гневно клеймили ароматно гниющий Запад в кратких душераздирающих выступлениях и разворачивали на всеобщее обозрение патриотические плакаты: "Не дозволим нашему производителю покрывать капиталистических свиней!", "Руки прочь от наших свиноматок!" и других в подобном же роде.
Митинг, как правило, продолжался около часа, после чего удовлетворённые участники с песнями времён Гражданской войны на нетрезвых устах удалялись в малоизученный переулок, где рассыпались, будто хорошо просушенный горох на отдельные посты, бдящие за социалистической справедливостью. Судьба свиноматок, свинопапок и других родичей по линии свинячьих донов их, впрочем, больше не интересовала. Куда интересней было узнать у дежуривших на скамеечках бабушек с повадками агентов ГРУ новости с фронта коммунального противоборства двух враждебных систем раздельного (сначала чужое, потом своё) и совмещённого (всё в одной кастрюле) питания, и разразиться классовым гневом в адрес современной молодежи с пирсингом на оба уха.
Уж, в чём в чём, а в пирсинговом символизме эти серые волки коммунизма разбирались лучше кого бы то ни было. Позволю себе поделиться их практически эксклюзивными знаниями. Серьга в левом ухе - музыкальный торчок, серьга в правом ухе - "голубиное" племя, две серьги в правом ухе - дважды неудачно сходил (сходила) замуж, толстая серьга в правом ухе (с палец толщиной) - хочу вступить в долгосрочную связь с достойным партнёром, серьга с брюликом в правом ухе - готов (готова) к вечной любви до гробового камня, серьги в обоих ушах - музыкальный гей ищет френда для прослушивания радиостанции "Европа-плюс" воскресным утром, кольцо в носу - наш африканский друг по разуму выражает своё расположение (регистрация в пределах МКАД гарантируется), кольца по всему телу - хочу чистой любви. Колечко в копчике, цепочка в пупке - я ваш сексуальный раб за приемлемую плату.
А что ещё прикажете делать поборникам морали, если не занимать свой ум теорией современного рудиментарно-рунического украшательства, когда кругом скука смертная, не то, что бывало раньше на партсобраниях? Там, в пылу нерукотворного пролетарского порыва единение душ достигало такого высокого накала, что бряцающим (не то оружием, не то подойником) врагам, затаившимся за дальним кордоном, становилось жутко не по себе, и коммунизм уже не казался миражом в пустыне, не к тёмной Иракской ночи и нежно-розовому Корейскому утру он будет помянут.
Нынешние вышеописанные импровизированные демонстрации, тем не менее, становились самым изысканным зрелищем в Бровариспольской глубинке для всего населения, а не только для вездесущей детворы. Собственно говоря, других каких-то развлечений в Броварисполе и вовсе не было. Колесо обозрения давно уронили разворотистые киношники под руководством одного голливудского режиссёра и затем распилили на металлолом; кривые зеркала в парке растащили ухватистые граждане люмпенского толка; в трёх кинотеатрах уже три года как не показывали ничего, кроме поломанной мебели и сражений одичавших кошек с прикормленными крысами. Встречи же с кандидатами в депутаты всех уровней давно опостылели обывателям и прочему православному (и не очень православному) населению, а эстрадные звёзды объезжали город стороной.
Однажды, правда, в случайно уцелевшем летнем театре дала концерт некая новомодная группа. По-моему, "Парнишки интернейшнл" или что-то в этом роде. Случился сей незапланированный праздник исключительно по недосмотру продюсера группы, который забил косячок не из привычной "травки", а из козьего помёта с махоркой (бабушка положила в дорогу для лечения внезапного творческого поноса). И привиделось ему (продриссору обкуренному), что поворот на Броварисполь вовсе таковым и не является, а, наоборот, это - "судьбоносный пафосный рулез" в один областной город с отвязной щедрой публикой.
Так или иначе, а концерт в конце тупиковой ветви цивилизации, каким виделся Броварисполь с высоких столичных трибун, состоялся. "Парнишки", собственно, и не заметили подлога, поскольку вторую неделю не выходили из экзистенциального перманентного запоя (так назвал этот отвратительный загул звукооператор Непарнокопытов). А что до "просевших" голосов парнишечкиных, так ведь "фанера" по любому ЗВУЧИТ, будь это шикарный концертный зал или городская площадь. Если, конечно, не к свадьбе помянутый звукооператор Непарнокопытов, не оценивал накануне ввечеру достоинства местного первача, наплевав на рецепт личного эскулапа, который рекомендовал ему только благородные напитки, желательно из подвалов Бургундии. Но не всем же текилу пополам с виски трескать, есть и разумные, можно сказать, экономные люди.
В этот раз всё обошлось. Непарнокопытов трудился, табакерочным чёртиком, извлекая из аппаратуры мелодичный вой, записанный ещё в столице. Одним словом, проколов почти не было. Только в конце выступления, которое проходило под назойливым осенним дождиком, старший из парнишек, Кирилл&Мефодий, немного смазал впечатление у местных меломанов. Он вполз на сцену броненосцем, беременным литрой виски, и заорал благим матом:
- Ну, что, пиплы, впендюрило вам по кайфу? Я, вижу, вы тащитесь, как кэмэлы в пургу! Хотите ещё поднять пыль столбом? Тогда базлайте! Я не вижу ваших ручек! Сейчас мы порвём себя!
Конечно, про "порвать себя" было сказано только для красного словца, поскольку невозможно порвать даже обыкновенный пергамент такими дрожащими руками, как у вокалистов группы, разве что, папиросную бумагу. Пыли в дождливую погоду естественно не было, да и хлопать никто не стал, поскольку народу на концерте осталось от силы человек десять, да и тех фанатами назвать можно было только условно. Возле самой сцены под стареньким зонтиком мило ворковали двое брутальных бомжей с изысканными бабочками вместо рубашек. Их знали в городе, как Болека и Лёлика.
Когда-то, ещё в пору перезревшего социального равенства они были вполне нормальными людьми. Болек, до того, как вышел на тропу войны с нездоровым обществом, служил в филиале областного НИИ, подтверждая своё звание кандидата технических наук многочисленными изобретениями. Он забрасывал столичную патентную службу несметным количеством писем, изобилующих техническими описаниям, схемами, эскизами. Прогрессивные клерки намекали Болеку, что, мол, изобретению будет зажжён зелёный свет, если тот догадается, наконец, расширить список авторов, включив в него тех самых клерков. Но справедливая душа изобретателя изо всех сил противилась такому повороту событий, и благодарная своим чиновникам страна смогла пару десятков лет легко обходиться без плодов ума талантливого инженера.
Но однажды терпение Болека лопнуло, и он согласился. Очень скоро несколько его технических решений были внедрено в производство, а он сам стал соавтором собственных изобретений, фамилию которого как малозначимую печатают последней на бланке сертификатов и патентов. Кстати, а в заголовке одной из этих бумаг Болек и вовсе не значился: забыли в суете вбить. Что поделаешь, машинистка оказалась полной дурой и растрёпой. Не в суд же на неё за это подавать, в самом деле?
Разъяренный изобретатель пришёл на приём к директору, который, кстати, числился основным автором львиной доли изобретений Болека, и устроил последнему скандал. После этого безобразного действа (секретарь, молодая задастая и оттого малоповоротлива дева с глазами навыкате, как у потрясенного рака, попавшего в закипающую воду, три дня упивалась успокоительным и спаивала им же директора) обнаглевшему техническому работнику было предложено написать заявление. Да-да, именно по собственному желанию. Болеку не оставили выбора, в случае отказа директор грозился найти массу свидетелей того, что чокнутый изобретатель глушит горькую в рабочее время, вместо того, чтобы приносить пользу стране. Печально известная 33-я статья не очень улыбалась уже немолодому инженеру, и он покинул институт по собственной воле.
После ухода на вольные творческие хлеба Болек уже не смог никуда устроиться, поскольку в областном центре его немедленно лишили временной прописки в общежитии, а без неё ни один руководитель не рискнул взять специалиста со скандальной репутацией в свой коллектив. Как говориться, время лимиты уходило в прошлое. Впрочем, туда же канули и, собственно, отношения сторон, вступающих в трудовые непорочные связи, описанные классиками социалистического реализма. Так что к моменту возвращения Болека в родной Броварисполь, который он покинул сразу после окончания средней школы, найти хоть какую-то работу по специальности не представлялось возможным.
Кризис перепроизводства рабочей силы был многократно усилен резким падением самого производства. Наступали сладостные времена капиталистического рынка перепродаж на ранней его стадии. Этот самый рынок в Броварисполе, совершив творческий рывок, материализовался в огромный конгломерат сросшихся ларьков, лотков и витрин, ранее списанных акулами социалистического "изобильного" лихолетья в плену томатной пасты и морской капусты за ненадобностью. Здесь, на передовом краю нарождающегося общества, Болек вновь обрёл себя, занимаясь таким облагораживающим личность физическим трудом.
Работа по большей части была разовой, носила погрузочно-разгрузочный характер и оплачивалась в значительной степени не деньгами, а натуральными продуктами. Так Болек пристрастился, чего греха таить, к жидкому снадобью, помогающему воспарить над собственным унылым существованием.
Именно на бровариспольском центральном муниципальном рынке судьба и столкнула бывшего инженера-изобретателя с бывшим же редактором областного детского журнала. Правильно - его звали Лёликом. Сошлись физик и лирик, цинизм и розовый наив, прагматик и романтик... Сошлись, перемешались мыслями, чувствами, знаниями, отношением к жизни... и сделались братьями. Причём не только по разуму, но и по мировосприятию.
Лёлик был отпущен в безработные за ненадобностью его профессии в современном обществе. Демографическая ситуация ухудшалась с каждым годом, детей становилось всё меньше. А кому, извините, нужен детский журнал в области, где впору выпускать еженедельник для внезапно почивших на "оперативно-разборочной стрелке"? Вот и не стало издания... А всем его недвижимым и движимым имуществом завладел один очень симпатичный олигарх с намерением пробиться в губернаторы, а потом и в президенты. Он был настолько тих и интеллигентен, что предпочитал устранение конкурентов проводить не при помощи беспорядочной стрельбы, а методом сакрального удушения в ароматизированной ванне с лепестками роз и цветками магнолии. Так говорили...
Настоящих имён Болека с Лёликом никто точно не помнил. Некоторые старожилы утверждали, что в лучшие годы эти бывшие товарищи, так и не ставшие господами (в отличие от жуликов всех мастей) охотно откликались на фамилии Прилюдько и Публиченко, но информация эта недостаточно достоверна, чтобы поверить в неё безоговорочно.
_ _ _
Однако пришла пора прекратить заниматься ретроспективным просветительством и обратить свой взор в сторону нашей славной парочки бровариспольских бомжей, которые были помянуты в связи со внезапным концертом столичных выдающихся вокалистов (я очень удивлюсь, кстати, если узнаю, что в столице встречаются вокалисты не выдающиеся).
Болеку и Лёлику нравилось сосать античный напиток "Троя" из привокзального ларька под милое завывание фонограммы. Действительно, когда ещё придётся увидеть, как пьяные "парнишки" пытаются неразмятыми губами попасть в такт собственному студийному пенью, производя при этом дикие скачки по сцене с подгнившими досками. Но никто из поп-идолов так и не провалился. Везёт же алконавтам!
В этом месте...
...любители попсы с негодованием возьмут автора за грудки и потребуют дать ответ, отчего Броварисполь настолько НЕ ГОТОВ к встрече "звёздных коллективов". А что тут удивляться? В городском бюджете денег только-только осталось, чтобы мэриновой жене персональный транспорт устроить. А вы про какие-то доски на сцене летнего театра! Не стыдно ли, братцы? С нашими-то доходами о Жене Осине мечтать? Или, пуще того, на триумфальный "чёс" выпускников "Кузницы грёз" надеяться в качестве культурного развития городского поселения и его жителей!
Теперь вернёмся к оставшимся под октябрьским дождём зрителям. В детской беседке на краю площади ютилось несколько старушек из разряда особо опасных при задержании. Как только Кирилл&Мефодий озвучил свой гастрольно-эпический крик души, ему ответили. Вы уже забыли, о чём он просил публику? Я с вас удивляюсь, но не стану множить коварство собственных амбиций. Потому повторюсь.
Парнишка блажил:
- Ну, что, пиплы, впендюрило вам по кайфу? Я, вижу, вы тащитесь, как кэмэлы в пургу! Хотите ещё поднять пыль столбом? Тогда базлайте! Я не вижу ваших ручек! Сейчас мы порвём себя!
- Ха, да он тип! - прокомментировал Болек своей излюбленной фразой.
- Типичный тип, - не замедлил подхватить Лёлик в тавтологическом стеклоочистительном угаре "напитков покрепче".
- Счаз, - отвечали бабульки на пламенные призывы со сцены летнего театра, - только валенки зашнуруем и послушаем тебя, Кирюха! Пыль столбом, дерьмо по склону!
Про валенки они не в качестве литературной гиперболы упоминали. У Бровариспольских модниц пенсионного возраста считалось вполне обыденным носить экзотермическую обувь в виде опорок со шнурками, чтоб с ноги не сваливались при ходьбе.
Тем временем, пока бабульки приводили себя в порядок, группа, которую выворачивало навстречу благодарным зрителям после вчерашнего, как минимум на две трети всего коллектива, решила, что успех небывалый и, слиняла в общую гримёрку прямо в середине "фанеры". Порвать себя трое залётных хвастунов так и не удосужились. Вероятно, уроки атлетизма в престижных фитнесс-залах не пошли впрок.
Болека и Лёлика этот ретирадный фортель парнишек ничуть не смутил и не расстроил. Они выпили 75%-го эллинского напитка "Троя" на брудершафт и после смачного, но не долгого поцелуя (чай, в КПСС не вступали) принялись подпевать фонограммным трудам Непарнокопытова: "Тупорылый пук, жара, Галюнь...". И далее в том же духе.
_ _ _
Что ещё произошло в Броварисполе за последние годы из разряда культурных событий... Дайте-ка вспомнить.
Ага, вот: в самом начале периода задекларированной в пуще независимости сделалось модным проводить дружеские бои боксёров профессионалов по провинциальным городкам. Что-то вроде наглядного свидетельства падения "железного занавеса". И Бровариспольский цирк (тогда его ещё не растащили на кирпичи заранее амнистированные вечно живыми, но не действующими законами дачники) не обошёл стороной этот интернациональный праздник расквашенных всмятку носов.
Бой профессионалов третьего местечкового уровня вызвал бурный ажиотаж у местного населения, ещё не "разведённого на бабло" методом чудо-приватизации. Бровариспольцы хорошо помнят, как заезжий евроафриканец всё никак не мог отлипнуть от нашего тяжеловеса, входил в клинч. И тогда зрители принялись кричать "Горько!" Смеялись все, и даже бывший первый секретарь горкома партии, накануне лишившийся персональной машины и государственной дачи. И это был совершенно искренний хохот, а не смех сквозь слёзы, поскольку назавтра господин Бывший уже приступал к работе в одном совместном предприятии в качестве консультанта с окладом денежного содержания, позволяющего вернуть утраченные материальные привилегии в течение полугода. А вот почему так веселилось остальное население мне лично непонятно.
Вот вам и всё, что касается Бровариспольских развлечений за последние пять лет. Нет, пожалуй, забыл одно. Это когда в прошлом году управдом Разливондер схватился один на один с "белочкой" (белая горячка, если кто не в курсе дела). Много тогда было зрителей. Почти весь город собрался поддержать местного героя. Но победили заезжие санитары и один флегматичный медбрат, размером с небольшого носорога в первом приближении. Они завернули Разливондера на манер шоколадного батончика в застиранную обёртку, с плеча Александра Великого из четвёртой палаты, и вывезли в неизвестном направлении, где самым горячим были лучи полуденного солнца. Белочек там не водилось, а жили усталые медицинские работники по Сербской линии, которым доставляло удовольствие приводить пациентов в недвижимое состояние. Стоит ли говорить о том незначительном для Вселенной факте, что управдом больше в Броварисполе не объявлялся?
А вообще говоря, что за город такой, Броварисполь? Не станем обсуждать мнение пугающего большинства наивных евро-инфантилов, которые узнают исторические даты при помощи невеликого количества каналов новостей (БиБиСи, ДойчеВельд и им подобных). Информацию о теперешнем Броварисполе, вероятно, захочет уразуметь любой праздношатающийся европеец, не обременённый вложением добавочного капитала в футбольную команду или компанию по производству жевательного пирсинга с ароматом натуральной сои из побегов сандалового дерева.
Многие генералы из НАТО называют Броварисполь позорным прыщом на лице карты современный Европы. Ведь это совсем не та территория, где царствует повсеместная автомобильная демократия с запахом палёной резины и плавленого металла некатолического издания в сфере теологических услуг под лозунгом "Европа без европейцев!". Не та, где готово образоваться мусульманское княжество под эгидой Косовского Халифата, интересы которого так яростно отстаивали хвалёные звёздно-полосатые "миротворцы" да неспешные увальни из далёкого Засуомья.
Лёгкие на подъём североамериканские улыбчивые парни, отдавшие свои жизни и частично здоровье в половой сфере служению идеалам стерильной до полной стерилизации демократии афроамериканских окраин, обычно злились, заслышав название городка, из которого начнётся наше действие. Да, здесь не предвиделось милое звёздно-полосатому взгляду деление территории на всё новых невероятно преданных и бескорыстных союзников, готовых отдать все свои финансы для решения для процветания надутой на Нью-Йркской бирже экономики.
А тут ещё такая беда: по середине города Броварисполя проходила государственная граница трёх ныне независимых государств, некогда представлявших собой крепкий славянский союз. Когда союз пал, пронзённый частично планом мистера А.Даллеса, частично полной недееспособностью престарелой элиты, город остался, так сказать, на "нейтральной полосе". Три новых и независимых державы поделили населённый пункт на три части. Но вы ошибётесь, если посчитаете, что появилось три новых Броварисполя, каждый из которых принадлежал какому-то из вновь образованных государств. Нет, далеко не так.
Город оставался независимым в меру своих гвардейских сил. Каждый его житель мог запросто считаться гражданином любого из означенных независимых славянских стран. И получал он это гражданство только в случае, когда принимал решение на выезд в ту или иную державу. Таким образом, Броварисполь был ничем иным, как вольным городом, вроде Любека или Данцига в пору нерегулируемого средневековья.
Относительно причиноподчинённости территории Броварисполя и его окрестностей был заключён долгосрочный договор между славянскими державами, претендующими на его (города) историю. Правда, ещё два раза из Польши в сторону независимого населённого пункта плотоядно щёлкнули зубами, но бровариспольский мэр быстро поставил близнецовых урядников от шляхты* в нужный угол бойцовского ринга одним только интервью в прямом эфире ненавистного каждому смертному непротестанту канала ЭнБиСи.
Но это ныне... А что происходило в глубокой древности, тоже ведь не совсем заскорузлый факт исторического содержания, не так ли? Попробуем заглянуть в запылённые архивы Оружейной палаты бывшей союзной столицы, если вы не опасаетесь аллергических реакций на нашу общую историю. Очень-очень коротко. Обещаю.
В такие городки, каким являлся Броварисполь в средневековый полдень, раньше ссылали опальных бояр, где они быстро опухали от долгого сна и тяжёлого унылого пьянства вдали от стольных посадов и уже не мыслили ни о каких заговорах против престолонаследников. Броварисполь многократно переходил из рук в руки в период ведения феодальных междоусобиц, а в годы "великой смуты" отличился тем, что без боя открыл ворота иноземным захватчикам, чтобы потом гнобить их партизанскими методами удалого Хасбулата в местах общего пользования, обозначенных по старинной традиции выдолбленными сердечком на входных дверях.
В разгар расцвета коммунистических идей ссылочная кампания продолжилась. Только теперь вместо средневековых аристократов сюда ссылали патрициев от Марксова учения, которым вздумалось слишком уж вольно трактовать труды основоположников. Угодившим в опалу диссидентам из числа технической интеллигенции места в Броварисполе не находилось. Таких людишек партия предпочитала прятать в закрытых номерных городах, подальше от иноземного глаза со шпионской оптикой.
_ _ _
В то светлое майское утро, с которого мне и хотелось начать эту историю, по улицам Броварисполя тащился долговязый, немного разбалованный демократией парень лет восемнадцати-девятнадцати, вздымая пыль с тротуара своими смерчеподобными штанинами непомерно широких клёшей. В нагрудном кармане застиранной китайской рубахи в клеточку у парня лежала повестка в военный комиссариат города. В один из трёх (что называется, на выбор), по числу республик претендующих называться державой-мамой вольному городу Броварисполю
Да-да, догадливые мои читатели, в ней (в повестке этой) предписывалось гражданину Макару Трубецкому прибыть в назначенное время в назначенное место (одно из трёх) для прохождения медицинской комиссии с тем, чтобы в дальнейшем вышеозначенный гражданин смог отдать свой долг Родине (тоже одной из трёх на выбор) с рассрочкой в два года. Именно - в два, а не в три, полтора или год, как многие успели себе навоображать.
Итак, парня звали Макар Трубецкой. Это нам удалось выяснить из сложенного пополам листка типографского бланка с фиолетовым треугольным штампом военкомата. А вот почему, молодой человек, без энтузиазма бредущий навстречу своей судьбе, обладал такой аристократической фамилией, проживая на задворках некогда великой державы, об этом можно лишь догадываться.
Первое, что приходит на ум, это вот какая фантазия. Во времена Грозного Ивана Васильевича, безропотно носившего свой четвёртый неказистый номер, жил-поживал себе некий боярин Трубецкой, ну, скажем, Полуэкт... Хотя, пусть лучше будет Михаил... А то за Полуэкта ещё перед говорящим котом из Китеж-града отвечать придётся**.
Так что это за род древний, от которого ведёт начало наш герой?
Нет, я не о тех Трубецких говорю, которых Государь Великия и Малыя велел вывести во чисто поле в качестве активных мишеней в разгар соколиной охоты на потеху царской челяди. Этих ссылать потом нельзя было. Повывелись чего-то после охоты той соколиной, по щелям попрятались, никакой щепкой их оттуда не выковырять.
И не тот это Трубецкой, который прославился сдачей в аренду воздуха Родины пролетающим транзитным воздушным судам (в основном нечисти, направляющейся на Лысую гору под Киевом, в немецкой варианте - гора Броккен, что к западу от Магдебурга) из разных импортных зарубежеств.
И не о тех Трубецких рассказываю, коие прогремели в пору похода на Великий Новгород тем, что вечно опаздывали и посему вынуждены были довольствоваться исключительно второсортной добычей не первой свежести, которую ленивые витязи опричнины не прихватили в свой обоз.
Раньше ещё всё случилось, как нам летописец подсказывает после перевода с церковно-славянского.
Трубецкие, от которых происходил Макар, известны историкам с давешней берестяной поры, когда феодальная раздробленность зверствовала по над просторами Восточной Европы. Когда шли на ВЫ и брали зипуна полнёхоньки струги озорные беглые людишки, когда бани топились язычниками, а языки развязывались огнём, дыбой да модной испанской обувью.
Они, Трубецкие, о которых речь веду, ничем особым не прославились, если не считать, что когда-то, на заре славянизменной государственности ставили печи с отменными трубами, которым сносу не было до двухсот годов ранней средневековости. От того и разбогатели и в боярское достоинство жалованы были при Иване Скупом, которого в учебниках Калитою называть привыкли.
Чуть позднее Трубецких ко двору приблизили, в белокаменность московскую из глубинки пригласяша. Здесь их летописец периодически и обнаруживал до царствования самого Ивана Васильевича, сына Василия Ивановича Тёмного, внука Ивана Васильевича Третьего.
Никакой фантазии у первых русских самодержцах, право слова. Все сплошь Иваны Васильевичи да Василии Ивановичи (Чапаев, часом, не из Рюриковичей ли, вызывает подозрение?), никакого разнообразия в великокняжеском меню. Только по номерам мы их и различаем. А ещё по прозвищам, будто рецидивистов в законе...
Однако хватит о царях. Нас Трубецкие интересуют. В общем-то.
Так вот, жил себе этот Михаил Трубецкой в сытости и довольстве, да вот не угодил чем-то великому государю. Ну, скажем, плохо поклоны бил на утренней службе за упокой души невинно убиенного царевича. Вот и отправил его Иван Васильевич в Бровариспольские смешанные леса, чтобы на лоне природы сему Трубецкому, боярину, способней было кодекс боярский челобитный в полевых условиях тренировать, да чтобы отвешивать поклоны наш Михайло научился так, как того этикет придворный требует.
Не на век, а на время Трубецкого Иван IV сослал. До поры, покуда не научится гордый боярин уважать своего господина в полном объёме, предписываемом русскому шевалье. Да и забыл своего вассала в этом "медвежьем углу". То ли взятие Казани для царя поважней было, то ли отъезд в Александровскую слободу, а то ли месяц медовый с молодою супругой - что теперь о том гадать. Только застрял Михайло Трубецкой в Броварисполе до самой своей кончины.
Вот от скуки-то и начал боярин куролесить. Летописи и церковные книги говорят, что пытался Трубецкой своими личными усилиями население городка изрядно увеличить, чуть не вдвое, как некогда градоначальник Микеладзе щедрого салтыковского сословия. Да вот не справился, раньше времени Богу душу отдал от избытка ответственности перед историей. Но с тех пор в Броварисполе развелось Трубецких, что твоих собак бездомных. В какой двор не зайди - кругом опальный боярин уже свой след в палисадничке оставил, с нашим, так сказать, удовольствием.
Конечно, в брошюрке, которую издательство "Мать история" выпустило к 800-летию города, ни слова об амурных похождениях Трубецкого не сказано. Но об этом знавало всё население Броварисполя ещё с горшочного детсадовского возраста и передавало из поколения в поколение, как рецепты знаменитой мази от мозолей.
Однако ж, и другие версии о происхождении Бровариспольских Трубецких можно огласить. Но они совсем не интересные и скучные. Лучше я это для интервью какого-нибудь приберегу, для научного журнала. В них ещё и не такую ерунду публикуют. Пусть избалованные вседозволенностью читатели перелистнут лениво эту статью, а мне-то гонорар всегда ко двору придётся, сами понимаете.
Поговорим лучше о нашем современнике.
_ _ _
А начнём, не будучи оригинальными, разумеется, с детства героя.
Когда Макар не хотел спать, мама, убаюкивая сына, замечала в скобках о каких-то злых бородатых физиках "из ящика". Так Макар впервые услышал о легендарном Физтехе, где столько замечательного народу училось в разное время, что если их выстроить в одну шеренгу, то получится вполне достойная живая цепь "Мы тоже зелёные братья!", которой можно было опоясать Беловежскую пущу в полтора затяга.
Что касаемо до отца, то его Макар помнил плохо. И вовсе не по причине недержания младенческой памяти. Просто родитель настолько редко объявлялся в доме, пропадая в далёких и таинственных археологических экспедициях, что сын не мог вспомнить такие подробности отцовского лица, как наличие или отсутствие бороды и усов, стройность или, наоборот, полноту его тела выпускника историко-археологического института (факультет поисков древних гробниц, если мне не изменяет капризная память).
Изредка, когда папа возвращался домой, он доставал фотоаппарат, взгромождал Макара на шкаф, не обращая внимания на крики сына.
- Не нужно кричать, малыш. Сейчас папа тебя сфотографирует и снимет (экий каламбурец-то!). Ты улыбайся, улыбайся...
От отца приторно пахло лимоном, хорошо выдержанными клопами и пылью далёких городов. А от фотоаппарата - техникой и таинственным словом "ноу-хау".
Однажды папа уехал на очередные раскопки захоронений лесного царя Апофигополиса и оттуда уже не вернулся. Мама довела до сведения изнывающего от невозможности встретиться с родителем Макара, что отец, мол, затерялся в развалинах древнего города древнего государства Мангазеи - Пофигелии и пропал там без вести. Скорее всего, это было неправдой, поскольку Трубецкой уже позднее находил в мусорном ведре порванные в клочья извещения на получения денежных переводов. Сложенные по кусочкам они, эти извещения, демонстрировали Макару обширную географию отцовской одиссеи. И далеко не обязательно археологического свойства.
Но к окончанию школы и такие признаки, поступающие из Кукушки и Дармовира, Кучерябинска и Плохотска, перестали радовать местного почтальона, которого связное почтовое начальство от большого ума перевело на сдельную оплату. Скажите, как вы думаете, много ли жителей Броварисполя осуществляют подписку на периодические издания после испытаний дефолтом? Да-да, и вольным городам никуда не уйти от влияния экономических катастроф государств-соседей. Так вот, ничего вы о подписке толком сказать не сможете, а почтальон был в курсе дела, и это знание увеличивало его скорбь значительно сильнее, чем повышали пенсию правительственные подачки к наступлению очередного сезона. Всё-таки, вольный город старался во всём походить на своих больших соседей.
А ведь когда-то отец так любил заниматься с маленьким сыном... Макар видел на пожелтевших от времени фотографиях стадион возле старого интерната. Там он гулял босиком по траве, держась за коляску наподобие средневекового угольщика с тележкой, только голого. Отец читал газеты, смотрел, как на поле задорно носились бойцы срочной службы, играя в футбол под присмотром взводного... Было весело. Наверняка весело, поскольку на всех фотографиях Макар улыбался практически беззубой улыбкой малолетнего самурая в свободных белых одеждах.
Именно там, на стадионе он научился ходить. Отец даже рот раскрыл, увидев, как сын, оттолкнул от себя коляску, сделал с десяток самостоятельных шагов в сторону заинтересовавшей его бабочки.
Интернат и теперь стоит, а место стадиона заняли уродливые пеналы серо-белых многоэтажек - памятник вымирающему социализму в отдельно взятом городе.
И ещё... раньше. Был у Макара прадед, дед того самого археолога, которого занесло песком веков в очередной командировке.
Бывший поп-расстрига, бывший художник-максималист со спекулятивным уклоном. А к моменту рождения правнука - алкоголик пенсионного возраста с плохим слухом (отчего и орал всегда громовым голосом) и отменным нюхом на хорошую пищу. Жил Макаров прадед отдельно, всегда появлялся в доме Трубецких, когда там затевался какое-нибудь маломальское торжество. Но на прадеда Павла, не смотря на все его недостатки и чудачества, нельзя было обижаться, всё-таки основатель фамилии.
Однажды прадед, улучив момент, когда его дочка, то есть Макарова бабушка, была занята печением пирогов, подхватил двухгодовалого пацана и увлёк в неизвестном направлении. Три часа потом искали беглецов, покуда не обнаружили катающимися на лодке в акватории пруда при бальнеологическом санатории имени Одного Известного Композитора. Прадед сидел на вёслах и раздвигал носом судна тугой студенистый кисель поросших ряской вод, а у него в ногах орал Макар, который обкакался по своей давней привычке. Прадед не знал, что ему делать с мальчиком и оттого пытался сначала почистить розовую попку листиками водной растительности. Но, поняв бесперспективность своей затеи, немедленно поспешил к берегу. Там-то его и поджидала разъярённая бабушка с сильно озадаченным дедушкой подмышкой. Хорошо, мама ничего об этом случае так и не узнала, а то бы принялась сходить с ума постфактум, как это принято у женщин, безумно обожающих своё единственное чадо.
Некоторое время после описываемых событий прадед пребывал в состоянии преданного остракизму изгнанника, а потом принёс Макару горсть слипшихся фигурным комком конфет "дунькина радость" и был прощён. Всё наладилось. Правда, с тех пор прадеда наедине с Макаром больше не оставляли и, мало того, совсем не разрешали прадеду брать его на руки и тетешкать в духе патриархальной старины.
А потом старик исчез из города, совсем как Лев Николаевич из Ясной Поляны. Его искали три месяца. Позже - перестали. Кто-то из соседей утверждал, что прадеда видели в программе "Ищу хоть кого-нибудь" на каком-то телевизионном канале из числа центральных. Якобы благообразный старец сидел в студии с плакатом "Президент, верни мне правнука!" Но, полагаю, это был обычный обман зрения.
_ _ _
С четырёх лет Макара отдали в детский сад. Тот самый, что стоял на берегу реки. Рядом был парк, скрывающий в своих зарослях множество любопытного. И попасть туда ничего не стоило: только доберись до лаза в заборе во время прогулки - и вот она, свобода!
Однажды Трубецкой убежал в этот роскошный сосновый лес с кустами созревшего шиповника, ягоды которого можно было обменять на красивые фантики из-под конфет "Мишка косолапый".
А ещё в парке обитало много разных жучков, которые потом весело жужжали и скреблись в спичечном коробке. Под такие звуки тихий час пролетал быстро и незаметно. Макар насобирал целый коробок жуков, а потом его внимание привлёк муравейник. Трудяги-мураши дружно таскали строительные материалы и пищу к своему жилищу. И мальчишка очень живо представил себе, что было бы, если б он стал муравьём, как в книге про Баранкина, которую мама читала ему перед сном каждый вечер. Интересное занятие прервала тревожная мысль о том, что прогулка средней группы, наверное, уже закончилась, и его хватились воспитатели.
Макар быстро побежал к забору. Но отверстия там не оказалось на месте. Наверное, угрюмый мужик Федулыч, который подъедался на кухне детского сада на правах подсобного рабочего, заделал пролом. Что же теперь делать? В каком направлении двигаться, чтобы выйти к садику, Макар не знал... и потому пошёл, куда глаза глядят, то есть - вдоль забора. Забор вывел его прямиком на крутой берег реки.
А там внизу работал бульдозер, разгребая песок и гравий, планируя спуск к воде. Трубецкой немедленно позабыл, что ему пора идти на обед в садик и принялся с увлечением кидать камешки по бульдозеру, воображая себя солдатом, принявшим бой с танком противника. Мелкая галька отлетала со звоном от "бронированных" боков машины и уносилась то в небо, то в воду. О том, что внутри бульдозера кто-то сидит, Макар почему-то не думал. А напрасно.
Когда один из камней, запущенный мальчишеской рукой, угодил в дверцу, водитель сообразил, что ему совсем не слышится подозрительный звон, будто его технику кто-то обстреливает подручным материалом. А дальше всё произошло очень быстро. Макар не успел ничего поделать, чтобы покинуть поле брани, прежде чем разъярённый мужик налетел на него снизу вверх по склону, матерясь и размахивая пудовыми кулачищами. Ноги у мальчишки отказали.
Минут через десять в кабинете заведующей детским садом обписавшийся Макар трепыхался в плену верхних узловатых конечностей бульдозериста, как ёршик на крючке. Мужик держал его за шиворот на вытянутой руке (чтобы не запачкать грязные кирзачи прозрачной детской мочой), а мальчик сучил ногами и блажил, насколько хватало лёгких.
- Это ваш? - спросил грозный бульдозерист.
- Немедленно отпустите ребёнка! - закричала заведующая с негодованием.
- Ага, я его отпущу, а он мне глаз выбьет камнем... - почти растерялся мужчина.
- За такое обращение с детьми вам оба глаза нужно выбить! - не очень педагогично изложила заведующая свои административные мысли. - Вы только посмотрите, до чего довели мальчика - он весь дрожит. Ни стыда, ни совести!
- Да я на вас... Да я вам! Найду на вас управу! - заорал бульдозерист. - Ишь, взяли моду по рабочему классу каменьями! Чему вы учите новое поколение, вашу мать-то?!
На шум в кабинет заглянул Федулыч с монтировкой в руке, и бульдозерист, внезапно вспомнив, что ещё не успел выполнить плановое задание, умчался вон со скоростью пришпоренной газели.
Это воспоминание из раннего детства, как оказалось позднее, было одним из самых ярких, которое Макар ещё не один раз проигрывал в голове. И ещё вот, что зафиксировалось, отложилось в памяти, лежало на одной полочке с историей о бульдозеристе: витаминное насилие - когда рыбий жир насильно дают каждому ребёнку по столовой ложке перед обедом. В детском саду, куда водили Макара, такое принуждение к здоровому образу жизни было правилом.
Кому-то может показаться странным, но Трубецкой любил... это насилие и даже активно пользовался своею любовью: за ложку рыбьего жира, выпитую вместо кого-то в группе, он получал порой такое невероятное богатство, как спичечный коробок с жуком-носорогом внутри, найденным во время прогулки, или блестящей хромированной гайкой от какого-нибудь красивого автомобиля.
На почве рыбьего жира у Макара произошло первое в его жизни свидание. Девочка, которая была ему симпатична, на которой он хотел жениться "в старости" ненавидела предобеденную процедуру раздачи витамина D. И потому Трубецкой всё время пил за неё рыбий жир. Просто так, без желания получить что-то взамен. Но девочка в долгу оставаться не любила, разрешала чмокнуть себя в щёку. А один раз даже позволила залезть к ней в постель на тихом часе. Было тесно и немного неуютно, кровать скрипела, а одного одеяла не хватало на двоих. Своё же Макар забыл. Но всё равно оказалось здорово. Лежали шептались, рассказывали друг другу страшилки, не спали. Почти счастье.
_ _ _
Но кроме детского сада имелся ещё и двор. Двор дома, где жил Макар и где проводили время его друзья.
Ещё во времена раннего дошкольного детства Макар был обращён в мушкетёрскую веру и дал присягу - верно служить братьям Тиранам, не жалея самого себя и своей одежды в борьбе против кардинала Решетникова из Нижнего города, больше известного как Колька-Ришелье.
С обеих сторон набиралось до полусотни пацанов, которые весело фехтовали (обычно - летом) на деревянных самодельных шпагах или же попросту мутузили друг друга в процессе борьбы за снежную крепость и ледяную горку (это уже зимой). Что греха таить, иногда в дело шли и недозволенные приёмы: снежок в лицо, сталкивание в ледяную лужу, удушающие приёмы во время "кучи-малы".
И вы не можете понять, о чём я говорю? Вы до сих пор не сообразили? Отлично! Раз вам не довелось провести своё детство в обычном пролетарском городе советской кирпично-панельной действительности ростом в пять этажей, то давайте поговорим об этом сермяжном факте вашего безрадостного прошлого. Но немного позднее.
У Макара же детство было не настолько примитивно-трогательным, как вы уже успели себе нафантазировать.
Итак, котельная, отапливающая два или три квартала счастливых пролетариев. Котельная посередине целого ряда дворов. Вы понимаете, что это значит? О-о-о-о, мы учились в разное время... Поясню, для тех, кто отстал... по жизни. Или от жизни пролетарских окраин? Ну, да ладно... Не в этом суть.
Итак, таки - котельная. Она стояла в середине микрорайона, которым управляли могущественные братья с деспотической фамилией Тиран, но с другим ударением. И вот на этом раздолье для немотивированных подростков Макар и прошёл свои первые университеты молодого человека с неосознанным стремлением к чему-то не совсем обычному, к полёту в космос, скажем... пусть даже в невинно-предположительной виртуальности...
Надобно заметить, что ракеты, способные пронзить своей плотью из школьных картонных обложек низко летящие облака или голубиные стаи - этих городских летающих крыс, не являлись чем-то необычным для эпохи всемерного и повсеместного построения коммунизма, даже в самой неудачной её фазе.
Но о ракетах чуть позже.
Самый старший из братьев Тиранов, говорили пацаны, сидел за что-то такое жуткое и ужасное, от чего даже уши холодеют, так представить страшно. После возвращения "от хозяина" сошёлся со смотрящим по городу из числа уголовных авторитетов, а потом исчез, будто и не было его вовсе. Зато два других братишки верховодили всеми школьниками, то и дело бросая послушные им армии дворовых ребят в разные авантюры, смысл которых только им, полководцам, и был понятен.
Однажды весной сражение с братвой из Нижнего города закончилось для Макара очень печально. Он провалился по самую грудь в ледяную воду, когда преследовал противника по строительным площадкам вместе со своим отрядом. Не так было бы обидно, если б в тот день на Трубецком не оказалось новеньких ботинок и брюк, купленных для школы. То унизительное состояние, когда дед держал внука коленями, а мама лупила тряпкой по заднице, Макар запомнил надолго. И как заметил бы солист известной британской группы "Pink Floyd", это был "another break in the wall". Всё существо Трубецкого протестовало, рвалось на волю, а противная совесть твердила, что нужно принимать наказание с достоинством, поскольку есть за что.
А ещё был у Макара задушевный дружок по прозвищу Павлин. Он был года на три старше, проживал в доме напротив и являлся обладателем настоящего раритета - старинного маузера, с приставным прикладом, с гравированными иероглифами на отливающем вороным крылом патроннике. Пистолет разбирали тайком от Павлинова деда, корейского революционера. Почему тайком? Да вы и сами, наверное, догадались: именно он, дедушка, а не сам Павлин имел все права на удивительного огнестрельного монстра.
Вероятно, от стратегического гражданского и революционного запала, доставшегося ему от восточного предка, Павлин любил всякое оружие (предпочтительно - огнестрельное) и всё, что с ним связано. Втроём с Макаром и Козей, ещё одним парнем со двора, они частенько снаряжали самодельные взрывпакеты пироксилиновым или дымным порохом, порошком магния и алюминия, активированным углем и серой, которую обычно соскребали со спичечных головок. Если же очень везло, то добавляли в смесь немного толчёного фосфора для стойкости огненного столба, который не гас даже в воде.
Такой вот взрывпакет с фосфором долго не знали, куда бросить, чтобы достичь наибольшего эффекта. А потом Козе пришла в голову блестящая идея. Заряд страшной силы зашвырнули в окно ресторана при центральной городской гостинице. Он располагался в подвальном помещении, так что попасть в распахнутую на кухню форточку труда не составила.
Ребята дождались, когда повар ушёл в соседнее помещение, а потом произвели ввод самодельного снаряда в военно-промышленную эксплуатации с помощью короткого запала. Звук взрыва оказался приглушён толстыми подвальными стенами, зато всё остальное превзошло ожидание.
Борщ завис багровой тучей на глазах изумлённого шеф-повара как раз распахнувшего дверь в кухню. Практически всё содержимое кастрюли поднялось к потолку и в одночасье выпало в виде кратковременных осадков, задорно окрасив поварской белый халат со скучными недостиранными пятнами в цвета революционного бурака.
Любовались полученным эффектом недолго. Потом убегали, от кого-то шумного и крикливого отхаркивая кровавые сгустки линяющего в районе кадыка сердца. Оторвались!
Котельной, которая стояла во дворе дома, где жили Трубецкие, прославилась среди взрослых тем уж только, что там каждую неделю случались какие-либо странные события. События? События, говорите? Да, полно вам вуалировать-то! Какие, к чёрту, события! Чрезвычайные эпизоды, невероятные происшествия - вот как это называется на языке современного МЧС. В небо взлетали ракеты, чтобы там взорваться. Оглушительно грохали бутылки с негашёной известью в водяной бане. Опасливо мявкали напуганные запахом палёного кошки. Богомольные старушки крестились в пространство с сакраментальным "...да святится имя твое, да приидет царствие твое...". Одним словом, жизнь кипела!
Прошло время. Пути-дорожки приятелей разошлись. Козя навсегда уехал вместе с родителями, не дожидаясь окончания школы. Павлин же после того, как получил "белый билет" по причине плоскостопия начал играть в местной рок-группе "Стрежень" - нечто из старинной русской песни о жизни персидских дам блестящей наружности. Музыканты выступали на свадьбах, юбилеях, на лето уезжали в курортное турне, откуда возвращались потрёпанные, недовольные финансовыми обстоятельствами гастролей и сразу же бежали лечиться по мужской части. Хорошо, СПИД ещё спал.
Меньше года назад Макар увидел Павлина, когда ездил в областной город поступать в тамошний университет. Его дружок детства играл в самом престижном в городе ресторане "Косарь". Хозяином там был Алик, одновременно смотрящий... Смотрящий - это тот же уровень, что командир гарнизона, как объяснил потом дедушка, знающий толк в терминологии армейской жизни.
Макар был очень рад встретить старинного приятеля. Разговорились, и Павлин пригласил Трубецкого пообедать в "Косаре" в счёт своих будущих гонораров. Отрываться не стали, поскольку одному предстояла вечернее выступление, а второй через два часа уезжал в Броварисполь рейсовым автобусом.
- Достали эти американские афро-нигерры, чтоб им якорей в промежность... вместо уключины. Крутят своими толстыми жопами. Давно уже ничего нового родить не могут. Только переделывают, портят отличные мелодии своими тупыми рэперскими ремиксами. Я этим козлам всё бы простил, но "Супер треп" никогда в жизни. Умоются стервозные хари, чтоб я ещё к ублюдкам политкорректно... Не выйдет у них ни хрена! - говорил Павлин, зло разрывая зубами и вилкой бифштекс с кровью.
- Что-то ты совсем стал нервным. Наверное, несладко приходится - каждый день один и тот же репертуар перед пьяной публикой исполнять? Тебе бы нужно ауру почистить, чтоб вновь себя обрести. Меня дедушка учил, а он плохого не посоветует. На природу тебе бы съездить!
Сидевший за соседним столиком Алик, поджарый детина лет сорока, услышал и подхватил:
- В лес, непременно в лес... Или на речку... Чтобы мошка с наслаждением прогрызала твою белую кожу, чтобы накуражившись досыта, норовила погрузиться в походный стаканчик, где булькает отнюдь не вода... Солнце жарит, птички в кустах исполняют песнь состоявшейся взаимности... А тебя уже внутреннее тепло начинает призывать к купанию. А вода холодная... и немного боязно, но ты смело скидываешь с себя атавизмы техногенной цивилизации и с криком "Как хорошо-то, твою меть!" погружаешься в ледяную чистоту лесной, а лучше - горной, речушки по самую маковку... Лепота!
Всё-всё, ребята... молчу. Извините, что влез в разговор. Просто самому нужна релаксация. В наше тревожное время без этого никуда. Чуть дал слабину от психологической усталости, а тебя уже схарчевали... без соли и лука.
Помолчали, а потом, когда Алик ушёл, Макар спросил:
- А в кого твой шеф такой умный - говорит, будто по писанному?
- Так у него папа где-то в столице. Писатель какой-то. Фамилия ещё такая цветочная... Не помню.
- Васильков? Фиалкин?
- Вот-вот, что-то похожее.
- Нет таких писателей. Что-то ты путаешь.
- Не помню я, честно говоря. Но и неважно. Ты слушай лучше. Алик не хотел папиными связями и славой пользоваться, рано из дома ушёл. Сошёлся со шпаной, а потом парня воровские авторитеты приблизили к себе, совета часто просили, пользуясь его знаниями и эрудицией. А теперь вот - смотрящим его сделали.
- Так он в законе?
- Этого я точно не знаю...
- Слушай, Павлин, так ты советом моего деда воспользуешься?
- У меня у самого дед революционер, если помнишь... И он говорит иначе...
- Так ведь корейский у тебя предок. А тут иная земля, другие привычки.
_ _ _
Что ещё нам известно о молодом Трубецком к моменту начала нашей истории? А вот что. Макар после окончания школы пытался поступить в политехнический университет одного из областных центров, неподалёку от родного города. Этот университет, впрочем, раньше был обычным институтом. Но теперь времена иные. Институт звучит, право, не серьёзно. Все ВУЗы теперь, не иначе, как университетами и академиями себя считают для пышности и значительности. Там и преподавателей-то с учёным званием всего полтора человека с четвертью, а, гляди-ка, уже академия. В Европу идём стройными рядами. Демократия, понимаешь! Поступал, стало быть, Макар Трубецкой в университет областной. Но не поступил. На сочинении его срезали. Вкатили "двойку" за полное незнание родного языка.