Гоголь принадлежит к самым загадочным русским
писателям и ещё мало сделано для его познания... Гоголь...
унёс с собой в могилу какую-то неразгаданную тайну. Поистине
есть в нём что-то жуткое. Гоголь - единственный русский писатель, в
котором было чувство магизма, - он художественно передает действие
тёмных, злых магических сил... Жуткости гоголевского художества
совершенно не чувствовала старая школа русских критиков. Да и где
им было почувствовать Гоголя! Их предохраняло от восприятия
и от понимания таких жутких явлений рационалистическое
просвещение... Впервые почувствовал жуткость Гоголя
писатель другой школы, других истоков и другого
духа - В.В. Розанов... он понял, что Гоголь
Н.А.Бердяев "Духи русской революции" гл. I
Никто и ничего о нём не знает, не понимает. В этом все
соглашаются, это так очевидно для всех. Факты - все видны;
суть фактов - темна для всех... Гоголь остаётся тёмен и тёмен.
Все объяснения и, так сказать, самый метод объяснительности
грешат тем именно, что они рациональны... Тут чем понятнее
и 'разумнее', тем дальше от действительности, которая
заключается именно в неразумности, тьме, в смутном.
В.В. Розанов "Загадки Гоголя..."
Гоголя никто не знал вполне. Некоторые... знали
его хорошо; но знали, так сказать, по частям... только
соединение этих частей может составить целое,
полное знание и определение Гоголя.
С.Т. Аксаков "История моего знакомства с Гоголем"
...............................................................................................................................................
Гл. 1 // НЕСКОЛЬКО ВВОДНЫХ СЛОВ
Вообще ключик к разгадке Гоголя многими признаётся чуть ли не за химеру.
Даже у Розанова, как ни глубоко копнул он суть нашего Миколы, и то опускались руки:
"Биографы гадают и, по всему вероятию, никогда не разгадают Гоголя. А есть что разгадывать... И всё-таки общее резюме о нём биографов: 'Гоголь молчалив и загадочен, как могила... остаётся думать, что Гоголь принадлежал к тем редким мятущимся натурам, которые и сами от себя не имеют "КЛЮЧА" (В.В. Розанов "Гоголь").
Сам же Гоголь признавал эту аксиому лишь отчасти:
"Много я не умею объяснить, да и для того, чтобы объяснить что-нибудь, нужно мне поднимать из глубины души такую историю, что не впишешь её на многих страницах" (С.П. Шевырёву, 2 декабря 1844г.*).
*здесь и ниже датировка писем указана по старому стилю; если иначе, то стоит знак "[н.ст.]". Письма в основном цитируются по изданию: Переписка Н.В. Гоголя. В 2-х т.- М.: Худож. лит., 1988; если иначе, - приводится ссылка.
Да, стоит признать, что Гоголь был мастер наводить на свою персону большого туману, начиная уже с самого раннего своего периода:
"Я почитаюсь загадкой для всех; никто не разгадал меня совершенно...- пишет Гоголь матери в 1828 году, заканчивая нежинскую гимназию высших наук, в стенах которой провёл семь лет, - Здесь меня называют смиренником, идеалом кротости и терпения. В одном месте я самый тихий, скромный, учтивый, в другом - угрюмый, задумчивый, неотесанный и проч., в третьем - болтлив и докучлив до чрезвычайности, у иных - умен, у других - глуп" (1 марта 1828 г., из Нежина).
А в поздний период только окреп в этой практике:
"Говорить откровенно о себе я никогда никак не мог. В словах моих, равно как и в моих сочинениях, существовала всегда страшная неточность..." (Гоголь - С.П. Шевырёву, 2 декабря 1844г.);
"... относительно моего душевного состояния не говорил ни с кем... Никто из них [из литераторов] меня не знал... Как воспитывалась незримо от всех душа моя [сравни: "незримые миру слёзы" в "Мёртвых душах"] - это известно вполне богу. Об этом не расскажешь. Для этого потребовались бы томы, и эти томы всё бы не сказали всего. Да и к чему рассказывать о том, какие вещи горели и перегорали во мне?" (Гоголь - А.О. Смирновой, 28 декабря 1844г.) [сравним ещё, забегая немного вперёд, до чего этот последний фрагмент напоминает описание колдуна из "Страшной мести": "Не мог бы ни один человек в свете рассказать, что было в душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидал, что там деялось, то уже не досыпал бы ночей и не засмеялся б ни разу"].
Да-а, такого тумануна пустил, что до сих пор потомками воспринимается как некая неопределённая бесконечная величина, или мой образ: Гоголь - Google.
Здесь придётся заодно привести и случайную историю рождения упомянутого математического термина, призванного обозначить самое большое из всех возможных теоретических чисел (посредством которого в близлежащих от нас вселенских просторах и посчитать-то ничего нельзя).
В 1938 году американский математик Эдвард Каснер спросил у своего десятилетнего племянника: "Мильтон, малыш, как бы ты обозвал число, в котором аж сто нулей?" Ребёнок в этот момент, видимо, что-то увлечённо жевал, потому что единственное членораздельное слово, которое он сумел из себя извлечь, было слово 'гуугол'. И спустя полтора года в свет вышел труд мистера Каснера, в котором он торжественно представил широкой публике новый замечательный термин - гугол.
Но туман туманом, но, думаем, - время объяснять и "поднимать историю из глубины души"...
...............................................................................................................................................
Гл. 2 // КОЛДУН-МУЧЕННИК
...Глухо стала ворчать она и выговаривать мёртвыми устами
страшные слова; хрипло всхлипывали они, как клокотанье кипящей
смолы. Что значили они, того не мог бы сказать он, но что-то
страшное в них заключалось. Философ в страхе понял, что
она творила заклинания. Ветер пошёл по церкви от слов, и
послышался шум, как бы от множества летящих крыл...
Н.В. Гоголь "Вий", - описание второй ночи отпевания Хомой панночки
"...и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова. О, верь словам моим"
Гоголь - А.С. Данилевскому, 26 июля 1841г.
Начав эту главу со столь громкой цитатной связки, подступ к теме начнём всё-таки несколько издалека.
Прежде предам своё впечатление от портретной галереи всей его близкой родни. Смотря на эти сумрачные лики, лично я никогда не мог отделаться от присутствия смутного чувства какой-то необъяснимой запредельщинки.
А вот что отмечает Золотусский:
"Гоголи ходили в церковь, молились, читали Евангелие. Но верили и в приметы, в гадания, в пророчества снов, в голоса, раздающиеся с неба и предсказывающие судьбу.
То была вера в судьбу - в суд божий.
Ни одно происшествие не происходило без объяснения его особого значения
или заключенного в нём намека..." (И.П. Золотусский "Гоголь", ч.1, гл.1, 6; http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0230.shtml).
К.В. Мочульский во второй главе своей книги "Духовный путь Гоголя" (1934 г.) пытается поподробнее разобрать проблему наследственного характера мистического настроя этой семьи:
"... Дед, Афанасий Демьянович, - бурсак, 'на кондиции' похитивший дочь помещика Лизогуба, Татьяну Семеновну, и получивший нобилитацию в 1788 году. В семье Лизогубов - напряженная религиозность, наследственный мистицизм...
Мать Гоголя, Марья Ивановна, - женщина набожная, суеверная, со странностями... Марья Ивановна была больна страхом. Её искренняя и подлинная религиозность окрашена боязнью надвигающихся бедствий и смерти. Она верила в Промысл и трепетала перед злыми духами. Счастливая семейная жизнь её началась с мистического видения. 'Выдали меня четырнадцати лет, - вспоминает мать Гоголя, - за моего доброго мужа, в семи верстах живущего от моих родителей. Ему указала меня Царица Небесная, во сне являясь ему'. Всю свою жизнь Марья Ивановна прожила в необъяснимых, мучительных тревогах. Её мнительность, подозрительность, недоверчивость были унаследованы Гоголем.
Иногда Марья Ивановна, не сходя с места целые часы, думала неизвестно о чём. В такие минуты самое выражение лица её изменялось: из доброго и приветливого оно становилось каким-то безжизненным: видно было, что мысли её блуждают далеко. С мужем она очень сходилась в мнительности; по самому ничтожному поводу ей представлялись нередко большие страхи и беспокойства. От этой же причины она отличалась крайней подозрительностью...
Гоголь похож на свою мать: то веселый и жизнерадостный, то 'безжизненный', как будто с детства запуганный и испугавшийся на всю жизнь".
(http://www.yabloko.ru/Publ/Book/Gogol/mochulsky_gogol.html)
И.П. Золотусский добавляет к особенностям Марии Ивановны такое замечание:
"Душа моя видела через оболочку тела", - сказала она как-то о себе, и в этом признании вся мать Гоголя" (И.П. Золотусский "Гоголь", ч.1, гл.1, 6).).
Некие экстрасенсорные способности наблюдались и у младшей сестры Гоголя О.В. Гоголь (в замужестве Головня), с детства страдающей глухотой:
"У меня есть одна сестра, которая воспитывалась само собой в глуши (...) бог наградил её чудесным даром лечить и тело, и душу. С семнадцатилетнего возраста она отдала себя всю богу и бедным и умерла для всего другого в жизни" (Гоголь - С.П. Шевырёву, 6 декабря 1847 г.).
Теперь свидетельства о самом Гоголе. Анненков, живший с ним в Риме, писал:
"Он имел даже особенный взгляд на свой организм и весьма серьезно говорил, что устроен совсем иначе, чем другие люди..." (П.В. Анненков "Н.В. Гоголь в Риме летом 1841 года"); а поэт Языков писал в письме к брату (сент. 1841 г.), из Ганау пишет: "Он рассказал мне... также и об особенном устройстве головы своей...".
...Сам же Гоголь в черновике письма к Белинскому (конец июля - начало августа 1847г.) признаётся, что ему "мог помогать некоторый дар ясновидения".
Мочульский анализирует и такой случай:
"В Риме ... однажды заболела приятельница Чижова. Гоголь спросил его: 'Была ли она у Святителя Митрофана?' Чижов отвечал, что не знает. 'Если не была, - продолжал Гоголь, - то скажите ей, чтоб она дала обет помолиться у его гроба. Сегодняшнюю ночь за неё здесь сильно молился один человек, и передайте ей его убеждение, что она будет здорова".
Конечно, "один человек" - сам Гоголь. И какая самонадеянность!"
(К.В. Мочульский "Духовный путь Гоголя", гл.6).
Но всё это пока лирика, а где же факты, - спросит читатель, - факты того, что он действительно МОГ, что ОБЛАДАЛ, а не просто: "НУ, ЧУДИЛ СТАРИК", как принято обычно отмахиваться от вышеприведённого фрагмента, а также и всех нижеследующих, не менее загадочных?
"Но слушай: теперь ты должен слушать моего слова, - назидал он Данилевскому 26 июля1841 года, - ибо вдвойне властно над тобою моё слово и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова. О, верь словам моим! Властью высшей облечено отныне мое слово".
Через год тому же адресату он пишет еще более жуткие слова:
"Если же что в жизни смутит тебя, наведет беспокойство, сумрак на мысли, вспомни обо мне, и при одном уже твоем напоминании - отделится сила в твою душу... Вместе с письмом сим несется к тебе благословение и сила".
В письме Прокоповичу (1842 г.) Гоголь сообщает:
"Три-четыре слова, посланные мною еще из Рима, низвели свежесть в его (Данилевского) душу. Очередь твоя. Имей в меня каплю веры и живящая сила отделится в твою душу".
На языке аскетики такое состояние называется, кажется, "впадением в прелесть". Гоголь упоен своей мнимой святостью; он раздает направо и налево благословения (Жуковскому: "Благословляю вас. Благословение это не бессильно, и потому с верой примите его". 1842 г.). Он доходит до кощунственного подражания словам Христа:
"Никто из моих друзей не может умереть, потому что он вечно живет со мной" (Аксакову, 1840 г.). Но и в соблазне Гоголя бывают истинные духовные прозрения. Он часто блуждает в ослеплении, но оно - от света. Он что-то знает, что-то провидит, что-то предчувствует..." (К.В. Мочульский "Духовный путь Гоголя", гл. 5).
Добавим сюда и ещё один прелюбопытный фрагмент. Зимой 1843/44 года - Гоголь живет в Ницце у Виельгорских. Отсюда он пишет для своих друзей ряд духовно-нравственных наставлений, или "правил", которыми они должны были руководствоваться в повседневной жизни. Покинув Ниццу в марте 1844 года, он адресует письмо Л.К. Виельгорской, обращаясь одновременно ко всей её семье:
"Письмо это будет состоять из одного напоминания. Вы дали мне слово, т. е. не только вы, но и обе дочери ваши (С. М. Соллогуб и А. М. Виельгорская), которые так же близки душе моей, как и вы сами... Вы дали мне слово всякую горькую и трудную минуту, помолившись внутри себя, сильно и искренно приняться за чтение тех правил, которые я вам оставил, вникая внимательно в смысл всякого слова, потому что всякое слово многозначительно и многого нельзя понимать вдруг. Исполнили ли вы это обещание? Не пренебрегайте никак этими правилами: они все истекли из душевного опыта, подтверждены святыми примерами, и потому ПРИМИТЕ ИХ, КАК ПОВЕЛЕНИЕ САМОГО БОГА... Если кто-нибудь чего-нибудь у нас требует или просит во имя бога, и если его просьба не противоречит ни в чем богу, и если он умоляет всею душою исполнить его просьбу, тогда слова его нужно принять за слова САМОГО БОГА. САМ БОГ его устами изъявляет свою волю..." (Гоголь - гр. Л.К. Виельгорской, 26 марта 1844 г., из Страсбурга; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
...Итак, из практики известны случаи схожих парапсихологических влияний: тот же классический случай телефонных воздействий Гр. Распутина на кровопускания царевича Алексия Романова; или более свежий пример: Борис Хмельницкий делился своими воспоминаниями об опыте общения с Вольфом Мессингом, - а именно, когда молодой актёр каким-то чудесным образом прошёл какой-то экзамен, повторяя про себя при этом только слова, которые обязал его повторять сам телепат: "Мессинг, ты со мной"...
Но обладал ли в действительность неким подобным даром сам Гоголь? Как это там в пословице, - нет дыма без огня? И, верно, у самого Гоголя какие-то были всё же основания на то, чтобы озвучивать подобные "странные" заявления...
Дальше - больше. Вот подборка свидетельств современников:
"...Чем пристальнее всматриваешься в него, тем это смешное становится более жутким, почти страшным, фантастическим. "Таинственный карла" - прозвали его школьные товарищи в Нежине. И Достоевский отметил в нем это нечто "таинственное", фантастическое, когда назвал его "демоном смеха". "Чудак он превеликий!" - восклицает один из его приятелей. "Чудак" - это слишком мало. Не "чудак" а скорее, чудо или чудовище.
..."Птица" "карла", "демон", карикатура, призрак, что-то фантастическое, только не человек или, по крайней мере, не совсем человек.
"Вот до какой степени Гоголь для меня не человек, что я, который в молодости ужасно боялся мертвецов, не мог произвести в себе этого чувства во всю последнюю ночь", - то есть чувства естественного страха перед мертвым телом, - это пишет С. Т. Аксаков, один из ближайших друзей Гоголя, тотчас после смерти его. Живой Гоголь для Аксакова - "не человек", мёртвый - не мертвец.
..."Вообще в нём было что-то отталкивающее", - замечает Сергей Аксаков. "Я не знаю, - заключает он по этому поводу, - любил ли кто-нибудь Гоголя исключительно как человека. Я думаю - нет; да это и невозможно".
(Д.С. Мережковский "Гоголь. Творчество, жизнь и религия" 2, II)
...............................................................................................................................................
Гл. 3 // О ТОМ, КАК ПОССОРИЛИСЬ НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ И МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ
"Carmina vel coelo possunt deducere lunam" -
Заклинание может даже луну свести с неба
Сейчас поподробнее обратимся к непростой истории взаимоотношений Гоголя с одной из своих "почти противоположностей", - Михаилом Петровичем Погодиным.
Вот характеристик их отношений из одного из поздних писем Гоголя:
"Я не подавал ему руки на тесную дружбу. Он первый начал называть меня на 'ты'. У нас не было никаких сходств в наших характерах и тех симпатических маленьких наклонностей, которые делают то, что люди вдруг делаются друзьями и никогда не могут между собой поссориться" (Гоголь - С.П. Шевырёву, 20 февраля 1847г.).
Неизменно же ровное отношение самого Погодина к Гоголю лучше всего, пожалуй, характеризует его ранний отзыв в "Письме из Петербурга" (1835):
"На горизонте русской словесности восходит новое светило, и я рад поклониться ему в числе первых".
...Вообще же, сразу заметим, ниже будет представлен по большей части поверхностный разбор отношений, ибо для глубинного здесь не место и не время.
Сам же разбор начнём, пожалуй, с причины их одной из первой крупных размолвок, корнем которой послужили попытки Погодина привлёчь Гоголя к участию в своём, недавно основанном, журнале 'Москвитянин'.
Вот пример первой опосредованной "молнии", пущенной в Погодина со стороны Гоголя:
"Вы пишите, чтобы я прислал что-нибудь в журнал Погодину. Боже!.. Нет, клянусь! ГРЕХ сильный, ГРЕХ тяжёлый отвлекать меня [от работы над "Мёртвыми душами"]..." (Гоголь - С.Т.Аксакову, 1 марта 1841 г.).
Но это всё были ещё цветочки.
Причиной же уже настоящей "грозы" послужил тот факт, что к номеру 11 погодинского "Москвитянина" за 1843 г. была приложена литография П. Зенкова с портрета Гоголя работы А.А. Иванова. Гоголь в бешенстве от этого акта самоуправства.
Степень его негодования недвусмысленно характеризуется фрагментом из письма Н.М. Языкову (от 14 октября 1844г):
"...Такой степени отсутствия чутья, всякого приличия и до такой степени неимения деликатности, я думаю, не было ещё ни в одном человеке испокон веку... Точно чушка, которая не даст [...] порядочному человеку: как только завидит, что кто-нибудь присел под забор, она суёт под самую [...] свою морду, чтобы схватить первое [...]. Ей хватишь камнем по хрякалу изо всей силы - ей нипочём. Она чихнёт слегка и вновь суёт хрюкало под [...]".
Сейчас приведём пару-тройку возможных причин столь яростного неудовольствия Н.В-ча:
а) наш "нарцисс" действительно не на шутку осерчал по причине того, что:
"...полезно ли выставлять меня в свет неряхой, в халате, с длинными взъерошенными волосами и усами... прискорбно, что выставили меня забулдыгой... ведь я знал, что меня будут выдирать из журналов" (Гоголь - С.П. Шевырёву, 2 декабря 1844г.).
б) причина может быть и более глубокой, - ибо в том, что любой портрет несёт в себе некую психическую энергию, мнительный Гоголь уверил себя ещё своей одноимённой работой ("Портрет" 1842-ого года),-
"Друг мой, многого я не умею объяснить, да и для того, чтобы объяснить что-нибудь, нужно мне поднимать из глубины души такую историю, что не впишешь её на многих страницах. А потому по тем же самым причинам и не может быть понятна другому, почему мне так неприятно публикование моего портрета [далее причины неудовольствия, столь значимые для Г. "мелочи"]... Нельзя пренебрегать совершенно мелочами: от мелочей многое зависит немелочное..." (Гоголь - С.П. Шевырёву, 2 декабря 1844г.).
в) известно также, что "ближайший" ко Христу на самом знаменитом портрете Иванова "Явление Христа народу" должен был быть похож внешне на Гоголя.
Как своего рода этюд к фигуре "ближайшего" Ивановым и был написан известный портрет Гоголя в "домашнем виде"... Неожиданная же публикация портрета в "Москвитянине", по всей вероятности, сорвала план включения гоголевского изображения в картину. В окончательном виде "вления" облик "ближайшего к Христу" был существенно изменён... Он теперь не "ближайший", - в своём стремлении к "подражанию Христу" Гоголь получает жесточайший удар, ибо, как уже было замечено выше, "от мелочей зависит немелочное".
...Дальнейшие "случайные" события в жизни Погодина, начинают разворачиваться уже с калейдоскопической быстротой.
В мае1844-ого года он падает с дрожек, ломает ногу и на несколько месяцев остаётся прикованным к постели, а затем - к костылям.
Гоголь пишет ему сочувственное письмо, где между делом роняет: "...Для христианина нет несчастия, и всё, что ни сбывается с ним, имеет для него глубокий смысл. Напиши мне два слова о твоём состоянии или попроси Елисавету Васильевну уведомить, как тебе и как себя чувствуешь" (1 июля 1844г.).
16 июля Погодин отвечает Гоголю и, повинуясь его просьбе, приписку в письме в первый и в последний раз делает для него Е.В. Погодина (на языке парапсихологов это, кажется, называется термином "открыться", - под потенциальный энергетический удар). В последний, ибо уже 6 ноября того же года она скончается "после шестинедельной жестокой болезни, которая состояла в беспрерывной тошноте и рвоте" (С.П. Шевырёв - Гоголю в письме от 15 ноября 1844г.), оставив супруга одного с четырьмя детьми на руках.
Мог ли Гоголь быть причастен ко всему этому, и если мог, то как?
Недвусмысленные параллели в описании симптомов внезапной болезни супруги Погодина и проклятием "чушки", упомянутом в письме Языкову, позволяют нам увидеть некую закономерную связь (невинная жертва приняла на себя удар, на деле адресованный её супругу?).
Но сразу сделаем две оговорки:
1) мне не удалось найти ТОЧНУЮ дату, когда именно Гоголю стало известно о том, что за спиною у него опубликован тот злосчастный портрет. Первые его публичные реакции на сие событие приходятся на осень 1844-ого (где-то параллельно с началом болезни супруги Погодина), и если "плясать" от этого, то нам придётся дофантазировать, что сила гоголевского влияния (на чету Погодиных) могла простираться и вне даже его непосредственно мотивированных желаний (типа: портрет мог действовать и сам, - см. фантастику из одноимённой его повести);
2) далее предположим, что сила Гоголя в вопросе энергетических влияний носила, скорее всего, стихийно-бессознательный характер. Ибо, хоть он и признавал некие свои личные отношения с "обстоянием бесовским", но всё же по мере сил, вплоть до последних дней своих, вёл с ним постоянную борьбу. Вот, кстати, как со своей гениальной проницательностью "учуял" это Розанов: "Он вечно борется с собою: он вечно кого-то поборает в себе. "В нём был легион бесов, - как сказано о ком-то в Евангелии, - они мучат и кричат в нём". И Гоголь был похож на такого "бесноватого", или, пожалуй, на "ящик Пандоры", с запертыми в нём самыми противоположными ветрами. Он вечно боится что-то "выпустить" из себя, таится, хитрит, не говорит о себе всего другим; и вместе в этих других ищет опоры против кого же, если не против себя..." ("Гоголь", статья 1902-ого года).
До последних дней своих...
Известно, что наутро, после ночного сожжения второго тома "М.д.", когда его сознание прояснилось, он с раскаянием рассказал графу Толстому, что это сделано было под влиянием некоего "злого духа": "Вот что я сделал! хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжёг все. Как Лукавый силен! Вот он до чего меня довел..."
А вот, на что обращает внимание Мережковский:
"Мы знаем, что в последние дни преследовали Гоголя какие-то ужасные видения. Дня за два, за три до сожжения рукописей он 'поехал на извозчике в Преображенскую больницу к одному юродивому, подъехал к воротам, подошёл к ним, воротился, долго ходил взад и вперед, долго оставался в поле на ветру, в снегу, стоя на одном месте, и потом, не входя на двор, опять сел на лошадь и возвратился'. Что он думал, что он видел там, в поле, ночью, один, или в старинной маленькой церкви Симеона Столпника, где в темноте молился целыми часами? Не проносились ли перед ним снова те видения, которыми в юношеских сказках своих, особенно в самой страшной и вещей из них - 'Вие', напророчил он себе судьбу свою? Герой 'Вия', 'философ' Хома Брут, тоже остается ночью один в церкви..." ("Гоголь. Творчество, жизнь и религия" 2, XII).
Один на один, но с кем?..
Мережковский не мог отделаться ещё и от такой параллельной аналогии:
"В духовном завещании Гоголя сказано: "Я бы хотел, чтобы по смерти выстроен был храм, в котором бы производились поминки по грешной душе... Я бы хотел, чтобы тело моё было погребено если не в церкви, то в ограде церковной и чтобы панихиды по мне не прекращались". Это напоминает колдуна в "Страшной мести": "Не мог бы ни один человек в свете рассказать, что было в душе у колдуна; а если бы он заглянул и увидал, что там деялось, то уже не досыпал бы ночей и не засмеялся б ни разу". Перед смертью колдун бежал в Киев ко святым местам, в пещеру схимника.
- Отец, молись! молись! - закричал он отчаянно, - молись о погибшей душе! - и грянулся на землю.
Святой схимник перекрестился, достал книгу, развернул и в ужасе отступил назад и выронил книгу.
- Нет, неслыханный грешник! нет тебе помилований беги отсюда! не могу молиться о тебе!
- Нет? - закричал как безумный грешник.
- Гляди: святые буквы в книге налились кровью... Ещё никогда в мире не было такого грешника!
- Отец, ты смеешься надо мною!
- Иди, окаянный грешник! Не смеюсь я над тобою. Боязнь овладевает мною. Не добро быть человеку с тобою вместе!
В этом видении как будто предсказана судьба Гоголя; колдун и схимник - это сам Гоголь и его духовник, отец Матфей Ржевский"
("Гоголь. Творчество, жизнь и религия" 2, VIII).
Он очевидно страшился приближения своего ПЕРЕХОДА.
"Лестницу! поскорее давай лестницу!", - по свидетельству А.Т. Тарасенкова ('Последние дни жизни Н.В. Гоголя'; http://az.lib.ru/g/gogolx_n_w/text_0220.shtml), то были последние слова его, - ОН НЕ ХОТЕЛ ВНИЗ (см. легенду, впервые услышанную им ещё в детстве, о том, что грешники после смерти сходят во ад, а праведники поднимаются в рай: "Когда Никоша был совсем маленьким, бабушка Татьяна Семеновна рассказывала ему о лестнице: её спускали с неба ангелы, подавая руку душе умершего. Если на той лестнице было семь мерок, значит, на седьмое небо - на высшую высоту - поднималась душа, если меньше - значит, ниже предстояло ей обитать. Седьмое небо - небо рая - было доступно немногим", - http://www.odinvopros.ru/lib/zolotusski_01.php?mode=1&id=0).
Из разговора с Гоголем на следующий день после похорон Е.М. Хомяковой (смерть которой сыграла решающую роль в запуске процесса его самоумерщвления):
"...Но страшна минута смерти".- "Почему же страшна? - сказал кто-то из нас.-
Только бы быть уверену в милости божией к страждущему человеку, и тогда отрадно думать о смерти".- "Ну, об этом надобно спросить тех, кто перешел через эту минуту', - сказал он" (В.С. Аксакова. Из записной книжки. Дневник В. С. Аксаковой. Изд. "Огни". Спб. 1913. Стр. 164; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
"Старость надвигалась, силы ослабели, и особенно сильно преследовал его страх смерти. В таком состоянии невольно возбуждается мысль о боге, о своей греховности. "Он искал умиротворения и внутреннего очищения".- "От чего же очищения?" - спросил Т.И. Филиппов.- "В нем была внутренняя нечистота".- "Какая же?" - "Нечистота была, и он старался избавиться от ней, но не мог. Я помог ему очиститься, и он умер истинным христианином", - сказал о. Матфей" (Протоиерей Ф.И. Образцов "О. Матфей Константиновский (по моим воспоминаниям)". Тверские Епархиальные Ведомости, 1902; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
Какая "нечистота"? Дал ли Гоголь-мистик Константиновскому-мистику же заглянуть в душу свою? В чём открылся ему?
О том, кстати, что последний так же был озадачен проблемами потусторонних влияний, свидетельствует и такое воспоминание:
"О. Матвей ни на минуту не выступал из области чудесного и явлениям самымобыкновенным любил придавать чрезвычайный смысл. Я испытал сам на своей душе вредное влияние этой черты его ума; суеверие, в которое он впадал, прилипло и к моему уму, и мне нужны были усилия, чтобы освободить свою душу от того порабощения" (Т.И. Филиппов - оптинскому монаху Э. В-му. Новое Время, 1901; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
... "Демон, хватающийся боязливо за крест" (Розанов о предсмертном Гоголе).
Финальный Гоголь действительно переменился разительно внешне. В переписке, к примеру, он теперь всё чаще вместо прежних бесчисленных своих чертыханий старается употреблять уже благопристойные обороты типа: "это бог знает что, а не..."
Но: "сколько халва не говори, а не..."; или как ту же мысль цепкий к словам Белинский выразил в своём знаменитом письме к нашему герою от 3 июля 1847г.: "Неужели вы думаете, что сказать всяк вместо всякий значит выразится библейски?"
При всей, кстати, внешней перемене в речи его временами всё же проскальзывали любопытные оговорки: "Вы уже знаете, какую глупую роль играет моя странная фигура в нашем родном омуте, куда я не знаю, за что попал" (Гоголь - М.П. Балабиной, январь 1842 г., из Москвы; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0220.shtml).
Кто же водился в "нашем родном омуте" (читай: мутном)? Вопро-ос...
Здесь, думаю, к месту будет привести воспоминания очевидцев о первом публичном прочтении "Мёртвых душ" в Баден-Бадене летом 1837 года:
"В июне (Кулиш: в июле) месяце он вдруг нам предложил вечером собраться и объявил, что пишет роман под названием "Мёртвые души" и хочет прочесть нам две первые главы. Андрей Карамзин, граф Лев Соллогуб, В.П. Платонов и нас двое условились собраться в семь часов вечера. День был знойный. Около седьмого часа мы сели кругом стола. Гоголь взошел, говоря, что будет гроза, что он это чувствует, но, несмотря на это, вытащил из кармана тетрадку в четверть листа и начал первую главу. Вдруг началась страшная гроза. Надобно было затворить окна. Хлынул такой дождь, какого никто не запомнил. В одну минуту пейзаж переменился: с гор полились потоки, против нашего дома образовалась каскада с пригорка, а мутная Мур бесилась, рвалась из берегов. Гоголь посматривал сквозь стекла и сперва казался смущенным, но потом успокоился и продолжал чтение. Мы были в восторге, хотя было что-то странное в душе каждого из нас. Однако он не дочитал второй главы и просил Карамзина с ним пройтись до Грабена, где он жил. Дождь начал утихать, и они отправились. После Карамзин мне говорил, что Н.В. боялся идти один домой, и на вопрос его отвечал, что на Грабене большие собаки, а он их боится и не имеет палки. На Грабене же не было собак, и я полагаю, что гроза действовала на его слабые нервы, и он страдал теми невыразимыми страданиями, известными одним нервным субъектам. На другой день я еще просила его прочесть из "Мертвых душ", но он решительно отказал и просил даже его не просить никогда об этом" (А. О. Смирнова. Записки, 313-314, и П. Кулиш, I, 209-210. Сводный текст; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0220.shtml).
Отчего "бесилась" природа, отчего "странное в душе каждого", чего боялся после прочтения и почему "решительно отказал" в дальнейших подобных "экспериментах"?..
Поразительное сходство с этим рассказом имеет и ещё одно воспоминание о другом чтении "Мёртвых...", - первом [?] публичном декларировании второго тома:
"Гоголь был очень нервен и боялся грозы. Раз, как-то в Ницце [1844г.], кажется, он читал мне отрывки из второй и третьей части "Мёртвых Душ", а это было не легко упросить его сделать. Он упирался, как хохол, и чем больше просишь, тем сильнее он упирается. Но тут как-то он растаял, сидел у меня и вдруг вынул из-за пазухи толстую тетрадь и, ничего не говоря, откашлялся и начал читать. Я вся обратилась в слух. Дело шло об Уленьке, бывшей уже замужем за Тентетниковым. Удивительно было описано их счастие, взаимное отношение и воздействие одного на другого... Тогда был жаркий день, становилось душно. Гоголь делался беспокоен и вдруг захлопнул тетрадь. Почти одновременно с этим послышался первый удар грома, и разразилась страшная гроза. Нельзя себе представить, что стало с Гоголем: он трясся всем телом и весь потупился. После грозы он боялся один идти домой. Виельгорский взял его под руку и отвел. Когда после я приставала к нему, чтобы он вновь прочел и дочитал начатое, он отговаривался и замечал: - "Сам бог не хотел, чтоб я читал, что еще не окончено и не получило внутреннего моего одобрения... Признайтесь, вы тогда очень испугались?" "Нет, хохлик, это вы испугались", - сказала я. "Я-то не грозы испугался, а того, что читал вам, чего не надо ещё никому читать, и бог в гневе своем погрозил мне" (А.О. Смирнова по записи П.А. Висковатова. Рус. Стар., 1902, сент.; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
Ну, и в довершение "тучной" темы не удержимся и дадим ещё одно странное мистико-метеорологическое наблюдение, связанное с Гоголем, - теперь из Аксакова:
"Отъезд Гоголя с Пановым [в Рим] был назначен на 17-ое мая [1840 г.]... На Поклонной горе мы вышли все из экипажей, полюбовались на Москву; Гоголь и Панов, уезжая на чужбину, простились с ней и низко поклонились... Гоголь прощался с нами нежно, особенно со мной и Константином, был очень растроган, но не хотел этого показать. Он сел в тарантас с нашим добрым Пановым, и мы стояли на улице до тех пор, пока экипаж не пропал из глаз. Погодин был искренно расстроен, а Щепкин заливался слезами. Я, Щепкин, Погодин и Константин сели в коляску, а Митя Щепкин и Мессинг на дрожки. На половине дороги, вдруг откуда ни взялись, потянулись с северо-востока [в направлении движения тарантаса с Гоголем - от Москвы на Варшаву] черные, страшные тучи и очень быстро и густо заволокли половину неба и весь край западного горизонта; сделалось очень темно, и какое-то зловещее чувство налегло на нас. Мы грустно разговаривали, применяя к будущей судьбе Гоголя мрачные тучи, потемнившие солнце; но не более как через полчаса мы были поражены внезапною переменою горизонта: сильный северо-западный ветер рвал на клочки и разгонял черные тучи, в четверть часа небо совершенно прояснилось, солнце явилось во всем блеске своих лучей и великолепно склонялось к западу..." (C.Т. Аксаков "История моего знакомства с Гоголем"; http://gogol.lit-info.ru/gogol/vospominaniya/aksakov.htm).
И ещё совсем чуть-чуть позволим себе фантазии на тему того, что это "тучное нечто" [мою теорию про "человека дождя" см. также на:
http://samlib.ru/l/latunskij_i_g/godsurkakommentariiii.shtml] всё же вскоре настигнет Гоголя (как он от него не бегал). В письмах Гоголя начала сороковых годов можно встретить намеки на событие, которое, как он потом скажет, "произвело значительный переворот в деле творчества" его. Летом 1840 года в Вене Гоголя вдруг поразила странная болезнь, скорее не телесная, а душевная. Никогда ещё смерть не подходила к нему так близко. Он не мог есть, не мог спать, он находился в постоянном лихорадочном возбуждении. Не надеясь выздороветь, испытывая тяжелые приступы "нервического расстройства" и "болезненной тоски", этот тридцатилетний человек пишет даже духовное завещание. Но болезнь отпустила, так же неожиданно, как и пришла...
Надлом в Гоголе образца 1840-го года отметил и С.Т. Аксаков:
"Письмо это написано уже совсем в другом тоне, чем все предыдущие [о письме Гоголя к себе от 16 декабря 1840 г.]. Этот тон сохранился уже навсегда. Должно поверить, что много ЧУДНОГО СОВЕРШИЛОСЬ с Гоголем, потому что он с этих пор изменился в нравственном существе своем... Отсюда начинается постоянное стремление Гоголя к улучшению в себе духовного человека и преобладание религиозного направления, достигшего впоследствии, по моему мнению, такого высокого настроения, которое уже несовместимо с телесною оболочкою человека. Я не спрашивал Гоголя в подробности, что с ним случилось: частью из деликатности, не желая насиловать его природной скрытности, а частью потому, что боялся дотрагиваться до таких предметов и явлений, которым я не верил и теперь не верю, считая их порождением болезненного состояния духа и тела. Но я слышал, что Гоголь во время болезни имел какие-то видения, о которых он тогда же рассказал ходившему за ним с братскою нежностью и заботою купцу Н.П. Боткину, который случился на то время в Риме" (C.Т. Аксаков "История моего знакомства с Гоголем").
Кстати, об обострении оккультных способностей у Гоголя этого периода свидетельствует и такое "совпаденьетце", опять-таки связанное же с именем С.Т. Аксакова. Так получилось, что первое же письмо к нему за 1841-ой год (от 5 марта по н. ст.) Гоголь завершает просьбой прислать за ним в Рим одного своего сына, Константина, потому что сам он де чувствует "какую-то робость возвращаться одному. Мне тягостно и почти совершенно невозможно теперь заняться дорожными мелочами и хлопотами. Мне нужно спокойствие и самое счастливое, самое весёлое, сколько можно, расположение души; меня теперь нужно беречь и лелеять... создание ЧУДНОЕ СОВЕРШАЕТСЯ и творится в душе моей" и т.п. [кстати, не в этом ли периоде следует искать и истоки ещё одной "тайной чудности": "Мои сочинения... связались ЧУДНЫМ образом с моей душой", - "Выбранные...", XXIII; "Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет "Мёртвых душ". Это пока ещё ТАЙНА...", - Гоголь - А.О. Смирновой, 13 июля 1845 г].
Так вот, и надо же такому случиться, что в этот же день... умирает другой сын Аксакова, Михаил: "...Прилагаемое письмо от 5 марта 1841 года получено мною уже тогда, когда богу было угодно поразить нас ужасным и неожиданным ударом; именно 5 марта потеряли мы сына, полного крепости телесных сил и всяких блистательных надежд..." (C.Т. Аксаков "История моего знакомства с Гоголем").
Позже, заметим попутно, Гоголь попытается "оговорить" и второго сына Аксакова, т.е. Константина, осмелившегося в июне 1842 г. выпустить критическую брошюру в форме статьи "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова или Мёртвые души". После внешне миролюбивого тона, - "Константину Сергеевичу скажите, что я и не думал на него сердиться за его брошюрку", - в следующей строке того письма Гоголя (от 6 марта 1843 г.) к отцу Константина, С.Т. Аксакову всплывает одна жутковатая фраза: "Но... ГОРЕ тому, кто объявляет какую-нибудь замечательную мысль, если эта мысль еще - ребёнок". У нас нет сведений, возымели ли эти слова какое-либо действие...
Имеется, правда, небольшая догадка, что пущенное в том письме "горе" (сравни, кстати, с фрагментом из уже цитированного письма Гоголя - Данилевскому от 26 июля 1841г.: "...и ГОРЕ кому бы то ни было, не слушающему моего слова...") могло-таки найти своего адресата, но об этом чуть ниже...
Пока мы, кажется, действительно уже СЛИШКОМ отклонились в сторону, - время возвернуться к "делу Погодина".
Весьма примечательным в качестве показательного примера для дальнейшего разбора представляется и письмо самого Гоголя к Погодину, относящееся к периоду их очередного перемирия (от 21 октября 1843г.). Гоголь вспоминает здесь о том, как тяготился гостеприимством семьи Погодина, когда жил в их "домика на Девичьем поле" (в 1841-ом году), и... видит нечисть то в Погодине, то подозревает её (глазами Погодина) в себе:
"Ты был мне страшен. Мне казалось, что в тебя поселился дух тьмы, отрицания, смущения, сомнения, боязни... Я уверен, что я тебе казался тоже одержимым нечистою силою, ибо то, что ты приписывал мне в уединенные минуты размышлений (чего, может быть, не сказывал никому), то можно приписать только одному подлейшему лицемеру, если не самому дьяволу. Надобно тебе сказать, что всё это слышала душа моя..." (ниже в разборе данного дела мы также последовательно будем опираться исключительно на показания самого "обвиняемого").
Раз уж заговорили на тему страха, вернёмся ещё на минуточку к Сергею Тимофеевичу Аксакову, которого к 1844-ому году уже откровенно пугали перемены, произошедшие в Гоголе:
"Друг мой, ни на одну минуту я не усумнился в искренности вашего убеждения и желания добра друзьям своим; но, признаюсь, недоволен я этим убеждением, особенно формами, в которых оно проявляется. Я даже боюсь его... Я боюсь, как огня, мистицизма; а мне кажется, он как-то проглядывает у вас..." (Аксаков - Гоголю, 17 апреля 1844 г., Москва; http://az.lib.ru/a/aksakow_s_t/text_0100.shtml).
В ответе С.Т. Аксакову от 16 мая 1844 г. Гоголь пытается отшучиваться от его опасений и полушутя же пускается в размышления об "общем приятеле" - черте:
"В письме вашем слышно, что вы боитесь, чтобы я не сел на вас верхом [намекая на образ ведьмы-панночки, скачущей на спинах героев 'Вия', Гоголь "обнаруживает" себя (?!), ибо в письме Аксакова про это нет конкретных намёков], и упираетесь, как Федор Николаевич Глинка, когда к нему подходят с тем, чтобы обнять его. Все это ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно - черта. Но вы не упускайте из виду, что он - ЩЕЛКОПЁР и весь состоит из надуванья... Итак, ваше волнение есть просто дело черта. Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он - точно мелкий чиновник, забравшийся в город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит только немножко струсить и податься назад - тут-то он и пойдет храбриться. А как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него великана; а в самом деле он черт знает что... И теперь я могу сказать... [я] сделался несколько умней, вижу ясней многие вещи и называю их прямо по имени, то есть черта называю прямо чертом, не даю ему вовсе великолепного костюма a1 la Байрон и знаю, что он ходит о фраке из (...) и что на его гордость стоит вы(...)ться,- вот и все!"
Заметим, кстати (предварительно извинившись перед читателем за вынужденное акцентирование внимания на данной физиологической теме), что и за этими троеточиями в характеристике чёрта опять-таки, по всему вероятию, фигурирует фекальный мотив [мотив, к которому в эпистолярном отношении Гоголь никогда, впрочем, не испытывал особых церемоний: "...Но я стою в бездействии, в неподвижности. Мелкого не хочется! великое не выдумывается! Одним словом, умственный запор. Пожалейте обо мне и пожелайте мне! Пусть ваше слово будет действительнее клистира. Видите ли, какой я сделался прозаист и как гадко выражаюсь" (М.П. Погодину от 1 февраля 1833 г.)]; а за "скотиной", не смущённо битой по морде, определённо проглядывает "чушка", которую "камнем по хрякалу изо всей силы".
И, дабы уже совсем закруглится с темой страхов Аксакова (которая начинает определённо мешаться нам под ногами), дадим ещё одну, теперь последнюю, выдержку из его письма Гоголю, и оставим в риторически подвешенном состоянии вопрос о том, смог ли "чёрт" ("ГОРЕ") "сесть верхом" и на него самого:
"...Опасения мои превратились в страх, и я написал вам довольно резкое и откровенное письмо. В ЭТО ВРЕМЯ меня начинала постигать ужасная беда: я терял безвозвратно зрение в одном глазу и начинал чувствовать ослабление его в другом. Отчаяние овладевало мною. Я излил скорбь мою в вашу душу и получил в ответ несколько сухих и холодных строк, способных не умилить, не усладить страждущее сердце друга, а возмутить его..." (Аксаков - Гоголю, 9 декабря 1846 г.; http://az.lib.ru/a/aksakow_s_t/text_0100.shtml).
...Размышляем далее. Гоголь, верно, знал и силу своего карего глаза ("не совсем приятного и пытливого", - по впечатлению И.И. Панаева из "Литературных воспоминаний"), и напрямую перекликающуюся с тем силу своего слова (подчас крайне невоздержанного):
"Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок бога человеку. Беда произносить его писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева, или какого-нибудь личного нерасположения к кому бы то ни было, словом - в те поры, когда не пришла ещё в стройность его собственная душа: из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желанием добра можно произвести ЗЛО" ("Выбранные...", гл. IV; и слова эти, как ни странно, автор адресует Погодину, который "торопится всю свою жизнь").
А вот, в письме Н. М. Языкову от 24 марта 1845г., Гоголь назидает того утихомирить своё "военнолюбивое расположение" в одном частном вопросе и делится по этому поводу своим опытом:
"...А потому советую тебе рассмотреть хорошенько себя: точно ли это раздражение законное и не потому ли оно случилось, что дух твой был к тому приготовлен нервическим мятежом. Эту проверку я делаю теперь всегда над собою при малейшем неудовольствии на кого бы то ни было, хотя бы даже на муху, и, признаюсь, уже не раз подкараулил я, что это были нервы, а из-за них, притаившись, работал и чёрт, который, как известно, ищет всяким путем просунуть к нам нос свой, и если в здоровом состоянии нельзя, так он его просунет [под] дверью болезни" (и здесь опять находим знакомый синонимичный ряд: "забор" - "дверь", "хрюкало" - "нос").
Итак, из этих вышеприведённых свидетельств мы пока делаем два вывода:
1) непроизвольные выбросы психического негатива (или способность материализовать слова и идеи) обтекаемо здесь именуются автором 'волнением', "мысленной борьбой" и "нервическим мятежом";
2) а Погодин в гоголевской "эсхатологии", по всему вероятию, и играет роль своего рода ветряной мельницы ("чёрта"?), с какой нужно было вести непримиримую борьбу... (посредством своего "чёрта", который "притаившись, работает"?).
...Но вернёмся-таки к бедному нашему Погодину, которому от всех этих оправдательных любомудрствований в адрес Гоголя было совсем не легче.
О подготовке своей мести Гоголь позже вспоминает в письме Шевырёву от 20 февраля 1847г.:
"Я стал думать только о том, каким бы образом дать ощутительнее почувствовать Погодину его вину вообще, а не против меня, потому что едва было не случилось такое дело, за которое бы мучило его совесть" (о чём говорилось, биографами не установлено).
Заметим ещё, что МЕСТЬ для него вообще была, видимо, "сладким" словом:
1) "Чтобы ОТОМСТИТЬ вам и рассердить вас, я написал это", - этот фрагмент из письма Гоголя к самому близкому, пожалуй, в его жизни человеку, матери, Мережковский приводит в своей работе "Гоголь. Творчество, жизнь и религия" (2, II);
2) "Мне было страшно, я дрожал, а в то же время чувствовал какое-то УДОВЛЕТВОРЕНИЕ, может быть, МЕСТЬ за то, что она меня испугала", - из пересказа А.О. Смирновой воспоминаний Гоголя о том, как тот, ещё ребёнком, утопил кошку, испугавшую его "недобрым светом зелёных глаз" (по записи П.А. Висковатова. Рус. Стар., 1902, сент.; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0220.shtml)
["Вчера котов душили, душили...", - Чугунов-Шариков в "Собачьем сердце", IX)];
[сравни также вышеописанный "катарсис" с впечатлением Хомы Брута, когда он смотрел на забитую им до смерти зеленоглазую панночку: "Затрепетал, как древесный лист, Хома: жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им"];
3) "Помню, когда мне было ещё лет десять, братец подарил мне стеклянное колечко, которое мне очень понравилось. Я надела его на палец и все любовались блеском его на солнце. Когда сели обедать, я по обыкновению поместилась подле братца, чтобы слышать его приятный голос, и мне захотелось снять колечко и надеть его на другой палец, но нечаянно я уронила его на тарелку; оно издало очень понравившийся мне звук; но, очевидно, этот звук братцу показался очень резким - он в это время вел серьезный разговор, кажется, с приехавшим в гости соседним помещиком Чернышем. "Оленька, перестань!" - сказал он, прерывая свою речь. Я спрятала колечко, но через минуту мне страшно захотелось снова услышать приятный звон колечка, и я как бы нечаянно снова уронила его на тарелку. "Оленька, я тебе говорю, перестань!" - строго сказал братец. Я спрятала колечко, но, когда убрали блюдо и передо мной снова очутилась чистая тарелка, я почувствовала непреодолимое желание снова услышать звон колечка - и снова пустила его на тарелку. Братец молча взял у меня кольцо и спрятал его в карман. Когда гости разъехались, я подошла к нему и робко попросила его: "Братец, отдайте мне колечко". "Не отдам, ты непослушная", - ответил братец с улыбкой, которая дала мне смелость повторить мою просьбу. "Ну, поди возьми его в гостиной на окне", - сказал, улыбаясь, братец. Я побежала в гостиную: там на окне действительно лежало мое колечко, но, когда я захотела его взять, оно рассыпалось на кусочки. Я со слезами возвратилась к братцу и тихо-тихо сказала ему: "Братец, зачем вы его разбили?" Ему, очевидно, сделалось жаль меня, и он пообещал мне купить другое, ещё лучше..." (О.В. Гоголь-Головня "Из семейной хроники Гоголей. Мемуары". Изд. газ. "Киевская Мысль". Киев. 1909; с. 72; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0220.shtml).
И, раз уж мы заговорили на тему МЕСТИ, то непростительно здесь было бы пройти и мимо одной из самых страшных его вещей, - "Страшной мести".
Вот фрагмент из неё:
"Приподняв иконы кверху, есаул готовился сказать краткую молитву... как закричали, испугались чего-то, игравшие на полу дети, а вслед за ними попятился народ... Когда же есаул поднял иконы, вдруг лицо казака переменилось: нос вырос и наклонился в сторону, вместо карих глаз запрыгали зелёные очи, губы засинели и подбородок задрожал и заострился... и стал казак - старик...
- Колдун показался снова! - кричали матери, хватая за руки детей своих".
[не с себя ли он списал и этот кривой нос, и эти карие глаза?]
А вот описание реального финального Гоголя периода одесского путешествия (1850-1851 гг.):
"...худой, бледный, с длинным, выдающимся и острым, словно птичьим, носом, Гоголь своею оригинальною наружностью, эксцентрическими манерами произвел на студента весьма странное впечатление какого-то "буки" (Н.О. Лернер со слов А. Л. Деменитру. Рус. Стар., 1901, ноябрь).
И ещё одно любопытное воспоминание о Гоголе того же периода, жутким образом перекликающееся с вышеприведённым фрагментом из "Страшной мести":
"Мне рассказывал М.М. Дитерихс, что он ребёнком пришел с родителями обедать к Л.С. Пушкину и увидел сидящего в зале незнакомого человека с такой страшной, изможденной физиономией, что испугался и расплакался. Это был Гоголь" (А.И. Маркевич. Гоголь в Одессе. Одесса, 1902. Стр. 28; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
...Итак, сделаем в нашей теме некий промежуточный итог из двух пунктов: ярость Гоголя более чем очевидна, объект этой ярости известен...
Впрочем, то, что супруга Погодина приняла на себя основной удар, - с одной стороны, вполне могло оказаться и "простой" "издержкой метода" ("...я вижу с сокрушительной ясностью, что она должна была умереть для меня, именно потому, что не было причины умереть. Удар был направлен не на нее, а на меня",- под этими странными словами Хомякова [http://www.ngogol.ru/death/], сказанными по поводу смерти своей супруги ["спусковой крючок" в процессе самоумерщвления Гоголя], по этой версии, мог бы, наверное, подписаться и сам Погодин); но с другой...
Сейчас процитируем фрагмент из письма Гоголя Аксакову от 16 мая 1844 г. (месяц начала тотальных неудач Погодина), могущий свидетельствовать и о том, что за абстрактным неприятием Гоголем Погодина могли скрываться и какие-то конкретные претензии (?) к его второй половине: "Друг наш Погодин есть человек-баба - не потому, чтобы он вёл не такую жизнь, как следует, или не имел твёрдости или характера, но потому, что иногда вдруг понесёт от него бабьей юбкой. Это можно даже довесть до сведения его, потому что между нами должно быть отныне все просто и откровенно...". А десятью годами ранее Гоголь в письме (от 2 ноября 1834 г.) к (москвичу) Погодину проговаривается: "Что за лентяи эти москвичи! Ни дать ни взять, как наши малороссияне. Мне кажется, вам жёны больше всего мешают..." [гоголевскую идею о "вредоносном" влиянии жён на мужей мы будем ещё рассматривать ниже].
К магии проклятия наш герой также, должно быть, имел приобщение (владел её формулой), - и в этом не остаётся сомнения после ознакомления с финальной частью его "Страшной мести" (далее, кстати, в этом же ключе будем продолжать разбор линии: Погодин, Пушкин, Россия).
...Впрочем, господа присяжные заседатели, вернёмся ещё раз к вопросу: сознательно ли действовал 'подзащитный' в этом деле или же не сознательно. Смотрим его оправдания по поводу следующей уже его ссоры с Погодиным:
"Оплеуха Погодину случилась как-то сама собою, так что, уверяю честным словом, я даже сам не знаю, в какой степени я в ней виноват..." (Гоголь - С.П. Шевырёву, 20 февраля 1847г.)
Ещё раз подчеркнём, что речь здесь идёт об "оплеухе", случившейся несколько позже, но готовившейся, как подчеркнёт сам автор, именно с 1844-ого года.
Если всё же даже чисто теоретически допустить, что "сознательно", - то зададимся сейчас и таким вопросом: а мог ли он испытывать по тому поводу какие-либо угрызения? И на этот раз усомнимся в положительности ответа нашего "обвиняемо-подзащитного":
"Несчастие Погодина меня бы поразило сильно, если б я не был уверен, что несчастий нет для христианина" (Гоголь - С.П. Шевырёву, 2 декабря 1844г.).
Здесь воочию наблюдаем псевдохристианскую морально-нравственную установку Гоголя, выраженную им:
1) в письме А.О. Смирновой (от 13 июля 1845г.):
"Итак, возрадуемся приходу зла, как возможности приблизится ближе к богу...";
2) в "Выбранных местах...":
"Не оживет, аще не умрет",- говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того чтобы воскреснуть" (XVIII, 1).
3) в XXVII-ой главе "Выбранных мест...", - озаглавленной "Близорукому приятелю", датированной именно 1844-ым годом, и адресуемой, несомненно, Погодину:
"...Но тебе ещё загадка слова мои; они на тебя не подействуют. Тебе нужно или какое-нибудь несчастие, или потрясение. Моли бога о том, чтобы случилось это потрясенье... чтобы нашелся такой человек, который сильно оскорбил бы тебя и опозорил так в виду всех, что от стыда не знал бы ты, куда сокрыться, и разорвал бы за одним разом все чувствительнейшие струны твоего самолюбья. Он будет твой истинный брат и избавитель. О, как нам бывает нужна публичная, данная в виду всех, оплеуха!"
О том, что Гоголь и на этом не остыл, свидетельствует его письмо Шевырёву конца 1845-ого года:
"Я еще не совсем освободился от моей болезни... причиной самой болезни моей было отчасти душевное потрясение и сокрушение, в котором сыграл также роль и бедный Погодин" (письмо от 8 ноября 1845г.)
Про "душевное потрясение и сокрушение" биографы так же до сих пор гадают. А вот про "странную" болезнь Гоголя (пик которой и спад тоже пришёлся как раз на 1845-ый год), кое-что известно.
Болезнь действительно была таинственна; это - медленное оцепенение, остывание, замерзание; тело становится льдом, и душа чувствует себя "заживо погребенной".
"Болезнь моя выражается, - сообщал Гоголь М.П. Балабиной [Балабина Мария Петровна, ученица Гоголя], - такими страшными припадками, каких никогда ещё со мной не было... я почувствовал... поступившее к сердцу волнение... потом следовали обмороки, наконец, совершенно сомнамбулическое состояние".
Доктора были бессильны, - не помогали ни купания, ни холодные обтирания, ни минеральные воды. Сам больной определял свою болезнь как "обстояние бесовское" и некую дьявольскую одержимость. Но что он скрывал за этими определениями и что, в конце концов, способствовало его выздоровлению,- не известно...
Итак, 45-ый - год начала выздоровления Гоголя. А вот какое любопытное замечание делает Мочульский об особенностях его переписки года предыдущего:
"...Но самое примечательное в письмах 44 года - место, которое отводится в них дьяволу... его прирожденная чувствительность ко злу принимает форму распознавания демонических сил в мире. Порой шутливо, порой вполне серьезно, пишет он друзьям об "общем приятеле" - черте" [приводятся фрагменты из писем Языкову, Погодину, матери] (К.В. Мочульский "Духовный путь Гоголя" гл. 6).
Сейчас дадим и ещё пару фрагментов, пёстро характеризующих всю серьёзность отношения Гоголя к "теории ЩЕЛКОПЁРСТВА":
"...Почти выходя, Гоголь сказал, что ныне как-то разучиваются читать; что редко можно найти человека, который бы не боялся толстых томов какого-нибудь дельного сочинения; больше всего теперь у нас развелось ЩЁЛКОПЁРОВ - слово, кажется, любимое им и часто употребляемое в подобных случаях [речь о 1850-ом годе]..." (О.М. Бородянский 'Из дневников', гл.1; http://lib.rus.ec/b/140067/read);
"Скажите, Николай Васильевич, - спрашивал я, - как так мастерски вы умеете представлять всякую пошлость? Очень рельефно и живо!" Легкая улыбка показалась на его лице, и после короткого молчания он тихо и доверчиво сказал: - "Я представляю себе, что чёрт, большею частью, так близок к человеку, что без церемонии САДИТСЯ на него ВЕРХОМ и УПРАВЛЯЕТ им, как самою послушною лошадью, заставляя его делать дурачества за дурачествами". Суетных образов молодых людей Гоголь любил называть ЩЕЛКОПЁРАМИ и говорил, что они большею частью незнакомы с чёртом потому, что сами для него вовсе неинтересны, и он их оставляет самим себе без всякого внимания с своей стороны, в полной уверенности, что они не уйдут и сами от него" (Д.К. Малиновский. Записки Об-ва истории, филологии и права при имп. Варшавском университете. 1902, вып. I, отдел II, стр. 90; http://az.lib.ru/w/weresaew_w_w/text_0230.shtml).
Так все дороги ведут к ЩЕЛКОПЁРУ (читай: чёрту)?..
...Итак, неудовлетворённый предыдущими сатисфакциями, Гоголь отпускает ещё одну финальную теперь "оплеуху" Погодину, звоном своим обошедшую всю читающую Россию. В вышедших в 1847 г. нравоучительных своих "Выбранных местах..." он публично опоносит и само имя Погодина, и всю его тридцатилетнюю почти литературную практику.
Но и этим только Н.В-ч не удовлетворился полностью, а подкрепил до кучи экземпляр той же книги, презентованный им Погодину, следующей едкой дарственной надписью:
"