Cotte Jean-Louis : другие произведения.

Семена Неба (Les semailles du Ciel) ч.1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мартиника, 1830 год. Давид Деспан, знатный белый землевладелец, - царь и бог в своем поместье Канаан, где сотни рабов возделывают для него сахарный тростник. Но его снедает тревога: наследника мужского пола у него нет, а его супруга Марта, произведя на свет дочь, больше не может иметь детей. Сын же Давиду просто необходим, того требует право наследования его поместья. Ценой отвратительной сделки он добивается от жены, чтобы она признала своим ребенком Жоаля, незаконного сына Давида от темнокожей наложницы по имени Медея, и воспитывала мальчика, как будущего хозяина Канаана. Марта подчиняется, но через несколько лет, благодаря упорному лечению, ей удается родить сына.
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
  Глава 1
  Давид Деспан неподвижно сидел в гостиной, спиной к камину. Была поздняя ночь. Скрипнула входная дверь, и он прислушался к глухому шуму голосов, приближавшемуся из вестибюля. "Наконец-то, вот и они", - с радостью подумал он.
  Давид ждал долго и уже начал бояться, что буря помешает гостям прийти к нему. За окном ветер и дождь огромными скачками проносились по необъятным землям Канаана, точно ударами гигантского кулака сотрясая громадный дом, построенный Деспанами более ста лет назад.
  Но хозяин был рад не только и не столько тому, что два его гостя добрались благополучно. Он был особенно удоволетворен тем раболепием, с которым оба они ответили на его зов.
  На первый взгляд, внешне Давид ничем не отличался от других знатных белых в колонии. В свои 45 лет он был роста определенно ниже среднего, упитанный, с лицом, не лишенным некоторого благородства, загорелой кожей и седеющими волосами. Но было в нем нечто особенное. Когда он улыбался, он был столь же грубоват и самоуверен, как и большинство богатеев, но стоило ему принять серьезный вид, как исчезало и это выражение высокомерия и гордости. Во взгляде его сквозила тогда неясная мука, присущая тем, кто слишком часто задумывается о бренности своего существования и опасается, что покинет этот мир, не успев оставить в нем заметного следа. Ничто не выдавало это смятение так, как его взгляд: широко открытые глаза его, серые, как закопченное ламповое стекло, были постоянно настороже, даже тогда, когда он старался проявить радушие и прилагал усилия расположить к себе собеседников.
  На самом деле, каждая привычка, каждое движение Давида выдавали причудливую смесь истинного и ложного, подлинно присущего ему - и инстинктивно присвоенного из соображения полезности в данный конкретный момент. Он подсознательно пытался замаскировать истинную свою натуру, а именно - то, что он в глубине души отвергал все законы, кроме своих собственных.
  Он так настроился встречать гостей, что не смог удержаться от раздраженного жеста, когда вместо них вошел старый Улисс.
  - Зачем ты пришел сюда, негро? - надменно спросил Деспан.
  Раб поднял глаза, чтобы тут же опустить их, заметив в хозяине тот мрачный злобный страх, что мучил его с самого начала ночи.
  - Я пришел объявить вам г'сподина Дебрея и г'сподина Маллигана, г'сподин, - пролепетал он.
  - Какого дьявола они торчат в прихожей и не заходят?
  - Они снимают пальто, г'сподин хозяин. Они вымокли сильнее, чем если бы упали в Старый Лорелей.
  Давид пожал плечами и ничего не сказал в ответ. Надеясь поднять ему настроение, негр поспешил добавить поленьев в камин, чтобы оживить огонь в очаге. Он уже давно знал, как полезно иногда бывает показать расторопность.
  Но суетливая поспешность, не свойственная старому Улиссу, напротив, вывела Давида из себя.
  - Убирайся вон, - проворчал он.
  Он был уверен, что отдал все необходимые распоряжения, был также уверен и в том, что его слуги их выполнят. Но приход гостей пробуждал в нем тщательно подавляемую болезненную тревогу: для него было слишком важно то, что вот-вот произойдет в его доме. В присутствии двух посторонних людей уже нельзя будет ничего поделать, чтоб скрыть что бы то ни было. С тяжелой злобой он подумал о своей жене, запертой в комнате у него над головой. Все, что могло случиться плохого, исходило от нее. Напади сейчас на Марту малейший приступ гордыни, осознай она сейчас все обстоятельства их сделки и аннулируй их соглашение - и все обрушится.
  "Ах, эта манерная южная женщина!" - подумал Давид с горечью. Он бегло оглядел гостиную - портреты на стенах, обшитых темным деревом, на котором играли блики огня и свечей; тяжелый сервировочный столик, перегруженный серебром и хрусталем; огромный ковер на лоснящемся от воска паркете.
  "Мне нечего бояться", - успокаивал он себя, - "она зашла слишком далеко, чтобы повернуть назад. Никогда, никогда она не решится поднять скандал!"
  Он машинально посмотрел на свои руки.
  - Улисс! - прорычал он. - Ты убрался, да?
  - О! да, г'сподин хозяин, уже! - закричал раб, стремительно пятясь к двери.
  - Ты сейчас пойдешь обратно на кухню и не сдвинешься с места, пока я тебя не позову, понял? Вернись еще хоть раз сюда без моей просьбы, и я тебе начищу шкуру так, что ты на ногах стоять не сможешь.
  - Да, г'сподин! Спасибо, г'сподин! - пролепетал раб, исчезая.
  Первым из гостей в залу вошел Жюлиус Дебрей. Это был пожилой лысеющий мужчина с изможденным лицом, в очках в серебряной оправе. Он был недоволен, что ему пришлось проскакать в такую холодную ночь три лье, отделявшие Канаан от его жилья в Бриаре. Если бы не проклятое приглашение, он был бы сейчас в Трините, на петушиных боях, и собирал бы ставки на своего чемпиона Драка. Его тихо бесила неоходимость склоняться перед капризами Давида. Но отказаться значило наверняка прогневать владельца Канаана, хозяина двух тысяч акров земли и не менее трех сотен рабов. Дебрей тщетно пытался сам стать столь же важным господином - у него никогда недоставало властности и смелости противиться решениям Деспана.
  Разминая натруженные ноги, растирая озябшие руки и осторожно осматриваясь по сторонам, он прошелся по огромной комнате. Вид сосудов с пуншем и множества посуды утвердил его в мысли, что здесь готовится прием, но он хотел бы точно знать, чем вызвано предстоящее торжество. Не в обычаях острова было приглашать к себе гостей посреди ночи, не дав им никакого предварительного пояснения.
  Маллиган, вслед за Дебреем переступивший порог комнаты, выглядел куда менее обеспокоенным. Ему было около сорока лет, роста он был среднего, но казался крупнее, настолько прямо он держался. Его широкое квадратное лицо было лишено всякого выражения. Создавая его, природа как будто максимально стремилась избежать всего лишнего, и вылепила круглую бритую голову, мощную нижнюю челюсть, короткий и толстый нос. Маллиган легко готов был признать, что ему не место в столь богатой усадьбе, как Канаан, но нимало из-за этого не смущался: главной чертой его характера было презрение почти ко всем. Он ненавидел слабость, не знал робости и, можно сказать, ничего не любил. Его ремесло - торговец неграми - сколь угодно могло запрещать ему появляться в салонах: он нисколько не стеснялся проникать туда. Он знал, что знатные белые гнушаются профессией, но не человеком, который ею занимается. Никто не бывал сговорчивее, чем он, когда, к примеру, надо было взять обратно негра, проявившего какие-либо недостатки. Маллиган был превосходным посредником: благодаря ему можно было за приличную сумму избавиться от рабов сомнительного качества, случайно затесавшихся в партию хорошего товара. Он всегда умел замечательно обходиться с рабовладельцами. И для незнатного белого, маленького человека нивесть откуда, перед ним открывалось хорошее будущее.
  Взгляд Дебрея блуждал по столу, где хватило бы места на двадцать гостей, однако стояло только три прибора, и смущение его все росло. Ослепительной белизны фарфоровые тарелки, казалось, слабо фосфоресцировали в свете канделябров, ножи чеканного серебра поражали своей величиной, так же, как и бокалы из толстого хрусталя. Из бокалов торчали салфетки. На всем убранстве лежала печать отчужденности и неприязни, и холод пронизал старика до мозга костей.
  - Именем Неба, Давид, к чему это приглашение? - не удержался он от вопроса.
  Давид разумно пропустил его мимо ушей.
  - Садитесь, - сказал он, указывая на кресла перед камином. - Я признателен вам за то, что вы приехали так быстро.
  - Быстрее ветра, Давид! Три лье по грязи и дождю...
  - Знаю, Дебрей, знаю, - оборвал Давид.
  Он снова принялся созерцать свои руки. Старался ли он таким образом скрыть нетерпение, страх перед сомнениями гостей?.. И вдруг изрек, саркастически улыбаясь:
  - Вы знаете, что я всегда считал вас друзьями. Вот почему я счел, что хорошо было бы попросить вас посетить меня сегодня вечером.
  - Может быть, мы Вам случайно понадобились, господин Деспан? - тихонько спросил Маллиган.
  Он произнес это почти издевательски, излишне напирая на униженность, словно что-то заставляло его проверять, до какого предела он мог колебать высшую власть, находившуюся перед ним. Это была далеко не самая большая вольность, которую он мог когда-либо позволить себе с этим человеком.
  Давид закрыл глаза, как будто для того, чтобы лучше расслышать. Когда он снова взглянул на Маллигана, в лице его не было напряженности:
  - Нет-нет, - сказал он, - я абсолютно не нуждаюсь в вашей помощи. Просто я пожелал вашего присутствия.
  Он оглядел их - одного и другого - и рассеянно улыбнулся:
  - Я догадываюсь, что вы несколько удивлены, но мы ведь хозяева своему времени, не так ли?
  - Хозяева, да, конечно же! - неохотно признал Дебрей. - Но этот проклятый дождь тем временем размоет мне еще несколько арпанов*.
  - А хоть бы и так - что Вы можете против этого поделать? - спросил Давид. - В любом случае, у Вас в Бриаре не так уж много хорошей земли, а?
  Он скользнул взглядом по лицу Маллигана и добавил:
  - А Вы - ведь этой ночью Вы не пропустите сделку с негро.
  "Ублюдок!" - одновременно подумали оба гостя. Но помимо своей воли они почувствовали, что Давид унижал их с оттенком уважения. Деспан привык оскорблять людей именно таким изощренным образом. Сначала он создавал у них иллюзию, что обращается с ними как с равными, а потом внезапно заставлял их ходить по струнке, ставил на место, определенное им сложившейся иерархией знатных и незнатных белых. Когда он проделывал это, голос его приобретал особую мягкость, напоминая мазь, которая усиливает боль вместо того, чтобы ее уменьшить.
  - По большому счету, - продолжал Давид, - я пожаловал вам сегодня вечером своего рода привилегию. И вы можете быть уверены, что я обязательно вспомню со временем, с какой живостью вы оба откликнулись на мой зов.
  - Разумеется, - прошептал старик. - И все же я сожалею, что не узнал о нем хотя бы немного заранее. Понимаете, я недавно заставил нескольких негров корчевать пни в моей долине, и теперь они обречены провести там всю ночь, если я не вернусь вызволить их оттуда.
  - Немного дождя никогда не повредит негру. Все равно они не моются.
  - Не скажите, Давид! Я думаю, им не пойдет на пользу, если они останутся на улице в такую погоду. Если хотя бы один из них сдохнет, это обойдется мне дороже, чем весь лес в моей ложбине.
  - Если это случится, я дам Вам раба на замену, - сказал Давид. - Что Вы скажете о хорошем добром мулате лет тридцати, способном покрыть нескольких Ваших самок?
  - Чтобы наделать мне "слишком белых"? Тьфу! - вскричал Дебрей.
  Однако в глазах его засветился интерес. Ему польстило, что Давид вошел в его положение. Удовлетворенно вздохнув, он откинулся на спинку кресла. По соседству с ним Маллиган последовал его примеру и тихо усмехнулся:
  - Ах, вот оно что! Теперь я вижу, что Вам нужно, господин Деспан! Нечто вроде красивого квартерона** ростом футов в шесть, с вот такими широченными плечами! Как только у г-на Деспана появится их несколько для продажи, я сразу же куплю всех.
  - Они есть у меня, - сказад Давид. - И, без сомнения, я продам их со дня на день, но сначала их нужно выдрессировать.
  - Уступите их мне, и я сразу же займусь этим, - попросил Маллиган.
  Было очевидно, что он тоже хотел извлечь выгоду из ночного путешествия. Давид с удовлетворением отметил это. Самодовольная улыбка богатого собственника растянула его губы.
  - Как бы то ни было, - сказал он, - я заставил вас прийти сегодня вечером не только затем, чтобы поговорить о неграх.
  Он уселся, протянув ноги к камину, и тоже с удовольствием глубоко вздохнул. То нетерпеливое, чуть напористое настроение, которое чувствовалось теперь в обоих гостях, он только что создал собственноручно. Но сейчас еще рано было расслабляться, он должен действовать с прежней осторожностью, заставить их ждать, подогреть их интерес, но не слишком сильно.
  Как бы ни складывались обстоятельства, Давид любил окружать себя предосторожностями. И сегодня, учитывая, как важен был для него этот вечер, он не счел их излишними. То, что скоро должно было произойти здесь, окрашивало особым смыслом каждое его слово. Приглашенные - не просто гости, а свидетели, и еще не знают о своей роли. Он выбрал их тщательно, по зрелом размышлении, из-за их постоянных проблем с деньгами, а еще - по крайней мере, он так думал о них - по причине их неспособности устоять перед его мощным магнетизмом и авторитетом, проистекавшим из всех составляющих его власти и богатства.
  "Они ни за что не осмелятся попросить меня показать им Марту", - думал он.
  Он позвал слуг, и два молодых раба вошли в комнату. Они были тщательно умыты, чтобы достойно служить господам. Старший из них, Ромул, по возрасту лишь ненамного превосходил младшего, Рема. За этим небольшим исключением, они были поразительно похожи: одинаковая форма головы, круглое лицо, уплощенный нос, широкий рот и мясистые губы, одинаковые темно-карие глаза. Оба брата носили одинаковые рубашки из красного полотна и белые брюки из грубой ткани - форменную одежду всей прислуги Деспана.
  Пока старший поспешно наполнял бокалы пуншем и подавал их, младший начал расставлять на столе принесенные с кухни блюда.
  - Сколько еды! - воскликнул Дебрей, сопровождавший глазами каждое движение слуг. - Но ее хватит по меньшей мере на десятерых!
  - А нас всего трое, - сказал Давид.
  - Только трое? Ах! Черт возьми! Знал бы я - так разрешил бы жене поехать со мной.
  Давид взял бокал пунша, который протягивал ему Ромул.
  - Если бы я желал видеть ваших жен, я бы сказал, что приглашаю и их, - заметил он.
  Он увидел, как гости снова заколебались между страхом и презрением. Быть может, ему не стоило высказываться так резко.
  - Как поживает Амелия? - спросил он у Дебрея, стараясь придать своему голосу оттенок искренней заботы.
  - Все еще страдает от своих болей, но это не мешает ей трещать без умолку, - охотно ответил старик. - Когда она узнала, что я еду в Канаан, Вы представить себе не можете, как она напустилась на меня за то, что я не беру ее с собой. Амелия очень жалуется, что Марта молчит и совсем ее забыла. Она склоняется к мысли, что Ваша супруга ею недовольна...
  Свет очага отразился в глазах Давида, заставив их по-кошачьи сверкнуть. Он внезапно уверился в том, что Дебрей заговорил о его жене не случайно. Этот человек так непринужденно упомянул о молчании Марты, возможно, имея на то некие причины. Несколько мгновений он не сводил со старика испытующего взгляда - и, словно подтверждая его подозрения, сердце его мощно забилось.
  - Что значит, молчит? - спросил он. - Почему недовольна?
  - Но... с тех пор, как Марта отправилась в путешествие, от нее никаких вестей вот уже почти четыре месяца, - ответил Дебрей. - Кажется, она так ни разу и не написала Амелии. Она очень этим огорчена, потому что всегда считала Марту своей лучшей подругой.
  Давид согласно кивнул, не переставая разглядывать его с чувством невыразимой тревоги. Который раз мысли его обратились к Марте, запертой в комнате на втором этаже. "Нет, нет, она не посмеет нарушить свое слово", - уговаривал он себя. Он хорошо ее знал - вот уже почти десять лет прошло с того дня, как он дал согласие на брак с этим высокомерным южным созданием, как глядел в ее суровые бледно-голубые глаза, удивлялся почти болезненной белизне ее волос и кожи и страдал от ее принципиального характера в сочетании с прямо-таки дьявольской воспитанностью... Он впервые задумался, что у Марты есть подруги, что она, быть может, доверяет им какие-то чисто женские тайны. Он был несколько шокирован этим, слегка напуган. Через три года после их свадьбы, в невыносимо тяжких муках, Марта родила ему дочь Селию. Операция, которую ей затем пришлось перенести, отняла у них возможность иметь детей. Они были возмущены этим приговором, и какое-то время глаза их сияли и лица светились решимостью во что бы то ни стало зачать сына.
  Но так продолжалось недолго. Еще три долгих года - и они в конце концов осознали свое положение во всей неприглядной наготе. С тех пор в Марте начала увядать женщина, быстро, неотвратимо, по мере того как Давид все сильнее настаивал на необходимости иметь ребенка мужского пола, будущего наследника Канаана. Скоро в его супруге женственности совсем не осталось, но это его не остановило. День за днем, без передышки, неизбежный долг занимал все его мысли и все сильнее давил на него. И в один прекрасный день он изложил жене свой план. Поставил ее перед выбором между своим предложением и разводом - одно из двух. Несмотря на всю силу Давида, несоизмеримую со слабостью Марты, ему понадобилось еще два года, чтобы навязать ей свой план, вырвать у нее одобрение.
  "Нет, она не дерзнет отринуть нашу сделку, у нее недостанет сил пойти на скандал". Заставить ее молчать - думал он - дело простой уверенности в себе, в своем авторитете.
  - Марта не писала по той причине, что она никогда не отправлялась в путешествие, - выпалил он.
  - Чт... что? - произнес Дебрей.
  - Моя жена здесь. Она и не думала покидать Канаан.
  В наступившем тупом молчании Рем, раскладывавший вилки, со звоном уронил одну из них.
  - Рем, ты хочешь порки? - прорычал Давид, не оборачиваясь на звук.
  Ребенок еле мог выдавить из себя испуганное "нет". Обычно он не очень страшился гнева хозяина, который постоянно твердил о тумаках и порках, но осуществлял свои угрозы нечасто. Но сегодняшняя ночь была не такой, как все другие. Ярость непогоды на дворе, мрачное потрескивание поленьев в очаге, а более всего - безмолвие хозяйки, запертой в своей комнате, точно провинившаяся служанка, наводили ужас на юного раба.
  - Марта - здесь?.. - начал Дебрей.
  Голос его прервался, непонятная новость раздавила его своей неожиданностью. Таким же раздавленным и удивленным выглядел и Маллиган. Но у него уже назревала догадка, пока еще не сформулированная - и он, преодолев неловкость, ухватился за нее, готовый вот-вот ее высказать.
  - Это чистая правда, - спокойно продолжил Давид. - Она находится в данный момент в своей комнате... из которой, впрочем, почти не выходит вот уже четыре месяца.
  С минуту никто не произносил ни слова. Затем в комнате воцарилось смятение.
  - Черт возьми! - вскричал Дебрей.
  Он заметался по гостиной, восклицая отяжелевшим от недоумения и гнева голосом:
  - Но, Давид, это же немыслимо! Четыре месяца взаперти, не видя никого! Но какого дьявола Марта пошла на это? Почему она заставила всех думать, что путешествует? Если это шутка...
  Последние слова он пробормотал в чрезвычайном смятении. То, что о подобных вещах было объявлено так спокойно, выводило его из себя.
  - Согласен, - бесцеремонно вмешался Маллиган. - Согласен с Вами, Дебрей! Но если таково желание г-жи Деспан, я не вижу, с какой стороны это должно нас касаться. В конце концов, у нее должны быть на то свои соображения, а?
  Он улыбнулся и подмигнул Давиду, пристально разглядывавшему их. Мысль, что он, быть может, пришел таким образом на помощь этому могущественному человеку, весьма польстила ему. Конечно, он не считался с соображениями Марты Деспан. Его больше интересовали соображения Давида. Как всегда в подобных ситуациях, как только он постигал мысль, его ум обретал практичность и непосредственность. Он уже быстро подсчитывал возможную выгоду. Обосноваться в Канаане, поставив крест на его владельце!..
  - Я не вижу в этом ничего удивительного, - снова заговорил он. - Каждый поступает так, как ему кажется лучше.
  Заметив, что Ромул приближается к нему с новым пуншем, он небрежно притянул мальчика к себе и начал ощупывать. Поднял ногу раба, поставил ее на подлокотник своего кресла и принялся рассматривать пальцы. Он действовал грубовато, привычно, не обращая никакого внимания на реакцию парня. Ему нужно было любой ценой дать Давиду время подумать и уловить направление спора. Отпустив ногу невольника, Маллиган засунул руку ему в штаны.
  - Ты кажешься мне каким-то женоподобным, - заметил он. - По крайней мере, ты не кастрат?
  Давид встал с кресла как раз тогда, когда ребенок ответил "нет".
  - Перестаньте изучать этого мальчишку, - сказал он мягко. - А Вы, Дебрей, дайте мне договорить, прошу Вас. Я попросил вас приехать ко мне сегодня ночью по такой погоде не из простого каприза. На самом деле причина гораздо более серьезна.
  Голос его звучал странно: необычайно ясно и четко, а не хрипло и резко, как до сих пор - но был совершенно бесцветным. Давид говорил рассеянно, будто его собственные слова его не касались:
  - Моя жена была в положении, и именно эта причина заставила ее уединиться на некоторое время.
  - "Была"? - прошептал Маллиган.
  - Да, ибо сейчас она на сносях. По всей вероятности, ребенок должен родиться нынче ночью.
  - И... именно поэтому Вы распорядились...
  - ... послать за вами? Да. Разве вы мне не друзья?
  Странно было слышать это уточнение, дальнейшие объяснения были излишни. В наступившей короткой паузе Дебрей достал из кармана сюртука платок и вытер побагровевшее лицо. Он осознал со всей ответственностью, как серьезно то, что он только что узнал.
  - В положении? - повторил он. - Вы... Вы уверены?
  - Естественно, - ответил Давид.
  - Но это же невозможно!
  - Почему же, скажите на милость?
  - Марта чуть не умерла, когда родилась Селия!
  - Вы забываете, что прошло пять лет.
  - Но, Давид... разве врачи не признали тогда, что она больше никогда не сможет иметь детей?
  - Придется поверить в то, что доктора ошибались, - тихо сказал Давид. - Истина в том, что Марта подарит мне сына. И не позднее, чем нынче ночью.
  - Сына? - вскричал старик. - Именем Неба, Давид, как Вы можете утверждать это с такой уверенностью?
  - Лукреция убедила меня в этом, - ответил Деспан. - Эта негритянка - единственная, кто занимается Мартой с самого начала. Она еще никогда не допустила ни малейшей ошибки.
  Произнося это, он не спеша оглядывал гостей, снисходительно, как непонятливых детей. Дебрей растерялся и не знал уже больше, как себя вести. Новость не укладывалась у него в голове, он был совершенно ошеломлен и важностью услышанного, и тем спокойствием, с которым Давид все это им сообщил. Что же до Маллигана - тот ждал продолжения. Пока ему было достаточно, что он заставил Давида считаться с собой, показав себя достойным его почтительного внимания.
  - Ага!.. - произнес он. - Вот оно что!
  Он заколебался, покосившись на умолкшего старика, затем продолжил:
  - Вот вам и ответственность за жизнь супруги, с этой Лукрецией! Особенно если она и до сих пор одна пользует г-жу Деспан.
  Это замечание дошло до Дебрея, накрыв его, словно тенью.
  - Да нет же! - буркнул он. - Конечно же, доктор должен быть уже у ее изголовья!.. - и внезапно замолчал, барабаня по подлокотнику кресла.
  - Не правда ли, Давид, доктор пришел? - переспросил он.
  - Нет, - ответил Деспан. - Марта совершенно не нуждается в шарлатанах. Она гораздо больше доверяет Лукреции. И потом, какого черта, рожать - это нормально для женщины, разве нет?
  "Это нормально"! После того как Марта чуть жизни не лишилась! После того как все врачи единогласно объявили ее бесплодной! Решительно, дело принимало совершенно непостижимый для Дебрея оборот.
  - Но, Давид! - взорвался он, отпрянув от возмущения и вжимаясь плечами в спинку кресла. - Это... по меньшей мере безрассудно! Вы... Вы не имеете права так рисковать жизнью своей жены!
  Происходившее внезапно осточертело Давиду. Будь он проклят, если позволит этим двоим и дальше выдвигать перед ним свои аргументы!
  - Замолчите, - ледяным тоном отрезал он. - В конце концов, это касается только меня.
  Он поступил отвратительно! Оскорбительно прозвучали его слова! Но он был вынужден пойти на это, чтобы сохранить хоть какое-то правдоподобие. Не прикажи он сейчас как следует - и разговоры, сомнения, кривотолки продолжались бы всю ночь, и даже после рождения ребенка, дни за днями. Тревога вспыхнула в нем от этой мысли. Он, быть может, просто навязывал супруге грязную, низкую сделку во имя "чести семьи", "кровной гордости". Сколько еще вопросов, сколько подобных недоверчивых восклицаний предстоит ему вынести?
  Но взгляд его упал на двух юных рабов, уставившихся на него из глубины комнаты, и он вспомнил о той роли, которую добровольно взял на себя. Он еле заметно улыбнулся сам себе и снова пристально взглянул на приглашенных.
  - Давайте-ка оставим перебранку? - произнес он, смягчаясь. - Факт есть факт, и незачем больше его обсуждать. Подойдите же, прошу вас! Садитесь за мой стол.
  Внезапно он оглянулся на дверь, будто заслышав шум в вестибюле, и позвал:
  - Цезарь!
  Вошедший негр был существом поистине гигантским и таким нервным, что с трудом контролировал свои движения. Он застыл, дрожа, перед хозяином, и созерцал его, исполненный почтительного внимания.
  - Все идет хорошо, Цезарь? - шепнул Давид.
  - Да, г'сподин, все! - ответил раб.
  Маллиган и Дебрей рассматривали его с неподдельным интересом. Красновато-коричневая кожа невольника натягивалась, едва не лопаясь, на перекатывавшихся под ней мускулах. Круглые глубокие ноздри его трепетали, крупные зубы белели меж приоткрытых мясистых губ. Массивная квадратная челюсть его была безупречна. Его лицо могло бы внушать ужас, не будь на нем сияющих глаз, исполненных здравого смысла и невинной кротости.
  Взор их надолго задержался на Давиде - достаточно долго, чтобы Маллиган успел отметить, нисколько не удивившись, нечто вроде тайного сговора между хозяином и рабом.
  - Красивое животное! - восхитился он. - Лет тридцати, должно быть?
  - Не совсем, - сказал Давид.
  - Выглядит он, однако, как раз на этот возраст. Зубы, кожа, все прочее... Естественно, квартерон.
  - Около того.
  С тех пор, как его посетила мысль и укрепилась до размеров догадки, Маллиган ощущал во всем теле истому, необычайную расслабленность. Однако в данный момент он счел подобающим ограничиться ролью простого торговца.
  - О! Знаете, господин Деспан, я никогда сильно не ошибаюсь в негро, - медленно произнес он. - У этого самка должна быть мулаткой. А отец белым.
  Несколько секунд Давид разглядывал его, не произнося ни слова.
  - К чему это Вы клоните? - наконец, спросил он.
  Маллиган заколебался. Нечто во взгляде его собеседника предостерегло его, что он рискует зайти слишком далеко, если ответит на вопрос честно. Поэтому он поспешил выкрутиться, пожав плечами и буркнув что-то неразборчивое. Улыбнувшись, Давид отвернулся от него.
  - К столу! - пригласил он. - Располагайтесь поудобнее!
  Ароматный дымок от блюд, которые только что расставил на столе Рем, не замедлил пробудить аппетит гостей. Сначала им подали огромный окорок, толстые ломти которого плавали в пряном соусе. За ним последовала птица, вымоченная в лимонном соке и зажаренная в печи. Под конец принесли громадное блюдо овощей, посыпанных шкварками.
  Вооружившись оловянными котелками и безостановочно перемещаясь вокруг стола, дети наполняли бокалы золотистыми и темными винами. К концу трапезы они умчались на кухню и вернулись с кипящим кофе, который немедленно разлили в широкие, расписанные цветами чашки.
  Хотя огромное количество уже поглощенного алкоголя намного превосходило объем, который способны вместить нормальные желудки, мужчины не отказались и от французского коньяка Давида. Старому Дебрею теперь уже почти не казалось странным будущее рождение сына Давида. И когда тот объявил ему, что после долгих раздумий выбрал именно его на роль крестного, эта честь показалась Жюлиусу столь велика, что глаза его увлажнились и он задрожал. Отныне он был обязан Давиду по гроб жизни и готов был пойти ради него на любые уступки.
  Мысли же Маллигана по поводу этого странного вечера текли в гораздо более прагматичном русле. Его сразу же заинтересовало, почему вдруг Давид вздумал его пригласить. Здесь было не в обычае, чтобы знатные белые сажали с собой за стол простого торговца неграми. Маллиган пока еще не был тем могущественным дельцом, каким намеревался стать. Он мог предположить, что его примут на веранде или в конюшне - отнюдь не в столовой. Впрочем, и такое могло бы иметь место - но у хозяина, запутавшегося в долгах, а вовсе не у Деспана. Если взглянуть на сложившиеся обстоятельства беспристрастно - получалось, что Давиду было необходимо его присутствие в гостиной, что он, как и Жюлиус, был выбран специально, из соображений уверенности, что его можно заставить поверить чему угодно, а при необходимости - подкупить, как уже был подкуплен Дебрей. Но, с другой стороны, Давид ступал по чужой территории: в подобного рода махинациях один лишь Маллиган чувствовал себя вольготно. Он хорошо знал - и держал свое знание при себе - что Деспан выбрал их с умыслом.
  Во главе стола Давид маленькими глотками прихлебывал кофе, время от времени ставя чашку и в задумчивости потирая руки. Он был доволен, что сидит тут, слушает треск поленьев в камине, созерцает лица своих гостей, раскрасневшиеся от вина и хорошей пищи. Он абсолютно уверился в благополучном исходе вечера и с нескрываемым наслаждением наблюдал, в очередной раз, как большая ложь становится истиной. Люди средних слоев редко осмеливаются предположить, что власть предержащие подвержены тем же грязным побуждениям, на поводу которых так часто идут они сами. И даже если кто-то из этих двоих невероятным образом додумается до каких-нибудь сомнений, он просто-напросто не сможет устоять перед мыслью, что будет вознагражден за свое молчание. "С завтрашнего дня новость разнесется по острову, и никто не сможет ничего возразить", - подумал Деспан.
  Он окинул взглядом силуэт Маллигана, не обманываясь туповатым бесстрастным выражением его лица. Его всегда раздражало существование предела, дальше которого этот человек никому не позволял проникать в себя. Отерев струйку пота со своего безупречно подстриженного виска, Давид наклонился к Маллигану и указал ему на прислуживавших детей.
  - Купите ли Вы одного из этих парней? - вполголоса спросил он.
  - Ответ будет зависеть от цены, - отозвался Маллиган, тут же приняв деловой вид.
  - Я вынужден их разлучить, - продолжил Давид.
  - Отчего же, господин Деспан?
  - Тот, что постарше, все время щупает младшего.
  Маллиган кивнул, некоторое время следил глазами за Ромулом, затем вновь посмотрел на Давида, в ожидании решения постукивавшего по столешнице рядом со своей тарелкой.
  - Единственным способом прекратить это будет дать ему девочку, - заметил он.
  - Я как раз подумывал продать его в паре с маленькой самкой, - ответил Давид.
  Атмосфера вокруг них начала сгущаться - и в тишине, наступившей вслед за словами Деспана, внезапно раздался хохот Ромула. Он не упустил ни слова из спора двух белых и позволил себе большую дерзость, ибо никогда раньше ему и в голову не приходило так откровенно выражать какое-либо чувство в присутствии хозяина. Но его переполняла гордость от мысли, что эти господа признавали его способным покрыть самку. Он вовсе не огорчился, услышав, что речь идет о его продаже. Изначально он знал, что он - всего лишь товар, предназначенный к смене хозяев.
  Цезарь, уже вернувшийся в комнату, тут же подошел и влепил Ромулу затрещину.
  - Поосторожнее, негро! - проворчал он. - Возвращайся на кухню сейчас же, раз закончил прислуживать. И не вздумай вмешиваться в дела белых, если не хочешь, чтобы тебе ободрали задницу!
  Все мальчишки в Канаане боялись Цезаря, пользовавшегося благосклонностью хозяев. Ромул тут же поспешил подчиниться. Брат побежал за ним. Рот его так широко раскрылся от ужаса, что он не мог произнести ни звука.
  Маллиган выждал еще несколько минут. Слова Давида пробудили в нем профессиональный интерес. Несмотря на ожидание, которое он чувствовал в этом человеке, и на свое собственное нежелание соглашаться слишком быстро, он не мог рисковать упустить это дело. И не удержался от вопроса:
  - Сколько Вы хотите за этого мальчишку и его самку?
  - А по-Вашему, - вопросом на вопрос ответил Давид, - по-Вашему, коль скоро Вы почти никогда не ошибаетесь, сколько может стоить такая пара?
  Он пристально посмотрел на Маллигана, уверенный в гипнотизирующем действии своего взгляда.
  - Вы не отвечаете?.. Итак, сейчас я сам Вам скажу: такая молодая, здоровая и многообещающая пара, как эта, стоит по меньшей мере тысячу ливров.
  - Верно, господин Деспан, - согласился Маллиган, - поскольку, разумеется, девочка будет невинна.
  - И без малейшего недостатка.
  - Хорошо, - кивнул Маллиган. - Но мне-то, а? За сколько Вы МНЕ их уступите?
  Произнося это, он ощутил еле уловимую дрожь в челюстях. Давид, чувствуя себя хозяином положения, откинулся на спинку стула.
  - Вы - мой друг, - сказал он. - Сегодня вечером Вы доказали мне, что я могу рассчитывать на Вас. Конечно, дружба дружбой, а служба службой - но, думаю, я не должен об этом забывать, а?
  Пронзительным и оттого довольно неприятным голосом, выдававшим его раздражение, Маллиган заметил:
  - Это любезно с Вашей стороны, господин... Ну, так какую же цену Вы мне назовете?
  - Что Вы скажете... о пятистах?
  Маллиган глотнул коньяку, сквозь край бокала прощупывая Давида взглядом. Предложенная цена была необычайно низка. На этой сделке можно было выиграть по меньшей мере тысячу ливров. И, по всей вероятности, это выгодное предложение будет не последним.
  - Вы не могли бы скостить еще немного? - продолжил торговаться он. - Пятьсот ливров - все же дороговато для друга.
  - Нет, - ответил Давид. - Это более чем стоящая сделка. Вы должны сознавать, что я не жду никакой выгоды от этой продажи.
  Он прервался, заметив на лице Маллигана признаки скорой капитуляции... и внезапно согласился:
  - Пойдет за четыреста. Но только ради Вас.
  - Сделка заключена, спасибо, господин Деспан, - выдохнул Маллиган.
  И тут же, мучимый неизъяснимой горечью, отвел глаза. "Сделка заключена, спасибо, господин", - это же инстинктивная реакция торговца неграми! Несколько мгновений он тяготился впечатлением, будто Деспан знает его лучше, чем он - сам себя. На него нахлынуло запоздалое сожаление, что он не смог отказаться от этого подарка.
  Давид бросил салфетку на стол и встал. Дебрей слишком много съел и выпил, и с превеликим трудом смог последовать его примеру. Нетвердым шагом он направился к креслам перед камином.
  - Дда, ксстати, Давид, Вы пподумали об имени для ммоего ккрестника? - заплетающимся языком произнес он, неуклюже отряхивая крошки пищи с отворотов сюртука.
  Даже густые винные пары и дальнозоркость не помешали ему прочитать на лице Давида легкое удивление, и он поспешил добавить:
  - О, да! Ккак-никак, имя - этто важно!.. - но сам усомнился в том, что говорил.
  Бог весть почему, он припомнил вдруг до мельчайших деталей торг, свидетелем которого невольно стал, и все взаимные уловки Деспана и Маллигана. Он содрогнулся. Радость быть выбранным крестным отцом ребенка меркла перед тишиной этой комнаты и отстраненным спокойствием ее хозяина. Он подспудно чувствовал, что Давид пытается решить какую-то свою проблему, по сравнению с которой он, Жюлиус, не ставится ни во что.
  - Почему бы не Жоаль? - изрек Давид.
  - Жоаль? О! Но ведь так звали моего отца! - вновь растрогавшись, произнес старик.
  - О, да, Вашего отца! - смеясь, подхватил Давид. - Этого старого разбойника, именовавшего себя маркизом, а на самом деле выскочившего прямехонько с галер Марселя, с клеймом палача на лопатке!
  Повисла пауза. Сердце пожилого человека забилось с болезненным надрывом.
  - Давид,.. - начал он.
  - Что, что? - прервал его тот. - Вы недовольны знаком моего внимания?
  - Доволен, Давид. Да, очень! Спасибо!
  Выдавив из себя слова благодарности, Жюлиус еще несколько секунд не мог побороть оцепенение - затем, видя, как смеются оба его спутника, поступил единственно возможным образом: тоже засмеялся.
  - Вот так-то лучше! - сказал Давид. - Выпьем же за моего сына Жоаля!
  --------------
  * Арпан - старинная французская мера земли
  ** Квартероны - потомки от браков мулатов и представителей европеоидной расы
  --------------
  
  Глава 2
  Уже минула полночь, а Ромул и Рем все еще спорили на кухне, около чанов с горячей водой, за которыми, вопреки всем ожиданиям, никто еще не пришел, чтобы отнести в комнату наверху. Буря немного успокоилась, но ветер по-прежнему грохотал ветвями деревьев за домом.
  - Ты уверен, что тебе понравится быть негро г'сподина Маллигана? - в десятый раз переспрашивал Рем старшего брата.
  - Я очень люблю Канаан, и верно, что хозяин здесь хороший, - хвастливо отвечал Ромул. - Но верно также и то, что г'сподин Маллиган будет не менее хорошим хозяином.
  - Он отвезет тебя в Трините и продаст на плантации резать тростник, вот что верно! - возразил Рем.
  - И вовсе ты ничего не знаешь, грязный негро! - артачился брат. - Г'сподин Маллиган скоро купит питомник негро с дюжиной девок, которым, конечно, понадобится такой парень, как я. Г'сподин Маллиган сразу увидел, что я смогу стать у него хорошим производителем!
  - И я тоже могу! - сказал младший.
  - Ты не можешь ничегошеньки, нечисть! - взвизгнул Ромул. - Торговец даже не посмотрел на тебя. Во всяком случае, ты ему не нужен. Он подумал, верно, что я и один смогу очень хорошо покрыть всех его девочек!
  Величайшее замешательство все еще было написано на лице Рема, когда вошел старый Улисс. В доме началось оживление. Цезарь только что передал Улиссу приказ хозяина закрыть мальчишек в конюшне. Это оскорбило старого раба. Не для того он столько лет выслуживался и проявлял свои таланты, чтобы сейчас тащить на конюшню этих сволочных негритят. Его место было рядом с хозяевами - следить за их очагом, готовить им пунш, спать перед их дверью.
  - Послушайте, негро! - закричал он на детей. - Довольно забивать себе головы бредом сивой кобылы и трещать, точно старые сороки, когда хозяин приказал, чтобы все негро были заперты нынче ночью! Или вы не знаете, грязный черный сброд, что хозяйка вот-вот родит своего малыша?
  Ромул прыснул и зажал рот рукой. Отсмеявшись, он гордо прошептал:
  - Хозяйка, она вся перепахана изнутри, так сказала барышня Лукреция. Ее живот внутри похож на перекопанное поле, на котором больше не вырастет ничего хорошего.
  - Вот подожди, я передам твои слова хозяину, - проворчал Улисс. - Увидишь тогда, как он прикажет распахать твою шкуру!
  - Хозяин уже думать забыл обо мне, - возразил Ромул. - Он продал меня г'сподину Маллигану для питомника.
  Старый раб грубо расхохотался:
  - Питомник у этого незнатного белого! А! Хотел бы я посмотреть на него! У этого торговца никогда не было ни акра собственной земли. Он просто-напросто грязный продавец негро, да! И потом, где он будет его делать, этот свой питомник? Он никогда не был господином и никогда им не станет! Простой торгаш, вот кто он такой. А тебя он отвезет в Трините, приклеит тебе на шею недоуздок и продаст, едва сойдется в цене! И ты будешь резать тростник с кучей грязных негро, ужасно черных и ужасно вонючих. Вот что он с тобой сделает, негро!
  Не слушая больше возражений Ромула, который не поверил ни одному слову из сказанного и продолжал кичиться своими мужскими достоинствами, он поволок братьев под порывами ветра в конюшню, где и запер.
  Теперь ему оставалось дойти до кареты господина Дебрея и разбудить спавшего там негра, приставленного обслуживать боевого петуха. Одна мысль о том, что ему придется подойти к кожаной сумке, где сидел воинственный Драк, наполняла Улисса страхом. Он не понимал, как господа могли решиться именно этой ночью напустить пернатого убийцу, славившегося по всей колонии числом своих побед и величиной ставок, на Черного Жака, петуха-чемпиона Деспанов.
  - Уверен, это принесет несчастье Канаану, вся эта кровь, что потечет из проклятых птиц! - брюзжал старик, шлепая в темноте по грязи в поисках кареты.
  В конце концов, он наткнулся на нее перед самым домом, под громадным древовидным кактусом, возвышавшимся в центре лужайки. Когда Улисс снова вошел в вестибюль, его сопровождал заспанный "сеттер" ("петушиный раб") Дебрея, несший подмышкой знаменитую сумку с Драком. Петух возился и кудахтал от нетерпения и гнева.
  Атмосфера в гостиной весьма изменилась. Она сильно накалилась, и, по всей видимости, никому в ней уже не было дела до того, что в комнате наверху рожает женщина. Сидя в креслах перед гудящим, пышущим жаром камином, вытянув к нему ноги, господа спорили с бокалами в руках. Уже вдрызг пьяный, Дебрей яростно поддерживал бунт в британских колониях.
  - Я не вижу причины, по которой мы не поступаем здесь, как британские повстанцы, - кипятился он. - Отделение от метрополии - единственное средство сохранить у нас прежний порядок вещей.
  Давид был едва ли не единственным белым в колонии, не желавшим вкладывать свой капитал в подготовку бунта.
  - Исход этой войны будет таким же, как и всех других мятежей, - сказал он. - Война, какой бы она ни была, всегда высвобождает течения, которые, возникнув один раз, уже никуда не исчезнут и как раз-таки сделают, чтобы порядок вещей больше никогда не стал прежним.
  - Вы всегда думаете только о последствиях! - вскричал старик. - Все ж таки надо учитывать и другие вещи!
  - Ах, да! и какие же?
  - Ну... - произнес Дебрей, потеряв нить. - Другие вещи, такие, как... как законные человеческие стремления, например!
  - Все это вздор! - заявил Маллиган, смеясь. - Законные человеческие стремления, как Вы их называете, никогда не идут выше и дальше жажды денег или хорошенькой попки! А что касается бунтов и боев, лучше займитесь петушиными!
  - Вот это верно! - подхватил Давид. - Ставлю сто ливров, что мой Черный Жак уничтожит Драка.
  - Пари! - взвыл Дебрей. - Где и когда Вы хотите!
  Он не переставал сердиться с того момента, как были задеты его взгляды на английские бунты. Он страстно желал еще пунша. Заметив, как старый Улисс осторожно проскользнул в комнату, он осыпал его ругательствами. А! посмотрим же, есть ли здесь хоть один авторитет, перед которым он должен склоняться! Но в глубине души ему так не хотелось, чтобы Драк сражался именно здесь. Не то чтобы он как-то опасался за исход схватки, но ему было страшно стать невольной причиной кровопролития в доме, где рождается ребенок.
  Этот страх закружился в его мозгу водоворотами суеверной тревоги. Он хотел бы поделиться своими чувствами с Давидом, но не имел ни малейшего представления о том, как их выразить.
  В зале, лишенной притока свежего воздуха, атмосфера сделалась необычайно тяжелой. Дым от сигар стлался вдоль темных стен и окружал портреты туманным ореолом. Хрусталь и полировка мебели и паркета отражали красноватые блики свечей.
  По приказу Давида Цезарь освободил от мебели центр комнаты. Стремясь предупредить желания хозяина, старый Улисс быстрее молнии кинулся на кухню - приготовить свежий пунш.
  - Хорошо, так пойдет, - одобрил Давид. - Теперь пусть сходят за петухами!
  - Вот уже несколько часов Драк лежит в моей карете, - буркнул Дебрей. - Уверен, что он совсем окоченел!
  Он неподвижно сидел в кресле, уткнув дряблый подбородок в морщинистые руки, вперив мутный взгляд в ковер, на котором вот-вот должны были встретиться птицы, и словно весь горький опыт, все узнанное и приобретенное им за долгую, вечно отягощенную долгами жизнь, лежало перед ним на этом ковре. И вдруг ему послышались звуки, заставившие его встрепенуться, как от толчка, потому что показались ему предзнаменованием того, что сегодняшний вечер принесет горе. Он подскочил, услышав, как в доме хлопнула дверь и в то же мгновение над их головами глухо разнесся шум бега. Но как только Жюлиус собрался вслух обратить на это внимание, он ощутил устремленные на него взгляды других. До него медленно дошло, что Давид отдает ему мысленный приказ. Это было очевидно по выражению лица Деспана, на котором под прикрытием маски равнодушия играли неуловимые и противоречивые чувства.
  Подчиняясь немому приказу, Дебрей опустил голову и промолчал.
  - Вы тоже хотите заключить пари, Маллиган? - спросил Давид.
  Сколько Маллиган помнил этого человека, впервые голос Давида не казался уверенным. Через мгновение торговец отвел глаза.
  - Нет, спасибо, господин Деспан, - сказал он.
  И внезапно почувствовал облегчение: вся скопившаяся за это время горечь оставила его под натиском уверенности, что шум двери и звук шагов через весь дом наконец-то подтвердили безумную мысль, посетившую его в начале вечера.
  - Сто ливров - слишком много, это чересчур для меня, - добавил он.
  - Особенно на таком простом состязании, - проворчал Дебрей. - Наши петухи никогда не смогут драться с полной отдачей в этой задымленной комнате. Почему бы лучше не организовать настоящий бой завтра?
  - Мы заключили пари, - напомнил Давид. - Соблаговолите отдать распоряжения Вашему сеттеру.
  Раб, приставленный к Драку, только что вошел, подталкиваемый старым Улиссом. За ними показался Цезарь, несший сумку с Черным Жаком. Понадобилось всего несколько секунд, чтобы сеттеры заняли места в противоположных углах ковра и приготовились открыть свои сумки.
  Приказ представить петухов отдал Давид. Черный Жак был темен, как смола, Драк - красен, как огонь. Это были две великолепные птицы-смертники, их неподвижные глаза горели гордыней и ненавистью, шпоры поблескивали превосходно заточенными серебряными когтями.
  - Пускайте! - крикнул Давид.
  И моментально начал считать. Первые мгновения петухи стояли неподвижно, оглядывая друг друга. Драк крепко вцепился в ковер когтями и медленно раздувался, топорща перья, не сводя оценивающего взора с огромной массы Черного Жака.
  На счет "пятнадцать" они все еще не пошевелились.
  - Ну же, ну! - зарычал Дебрей. - Чего ты ждешь, Драк!
  Весь охваченный страстью предстоящего боя, он как будто перевоплотился в своего чемпиона и ощутил его силу, ум, ненависть и отвратительную гордыню. Эта гремучая смесь клокотала и кипела во всех сосудах его старого тела.
  - Ну же, Драк! Пронзи его!
  Внезапно, одним прыжком, оба петуха ринулись друг на друга. Их подрезанные крылья со свистом рассекли воздух, бешено закружились сверкающие перья. Дым и пламя свечей заколебались в поднятом ими вихре. Танцующее пламя очага нарисовало на стенах тень Драка. Он поднимался с ковра.
  - Да, давай! Вставай сейчас же!
  Один лишь Давид заметил Лукрецию, проскользнувшую в приоткрытую дверь. Потому что он уже много часов ждал этого. Потому что, на его взгляд, это было единственное движение в комнате, достойное внимания.
  Поймав устремленный на нее взгляд хозяина, негритянка улыбнулась. Она сделала легкий и робкий реверанс, не лишенный грации, несмотря на внушительный обхват ее стана. Потом не спеша вышла в коридор.
  Давид последовал за ней. То, что сообщила ему Лукреция, как нельзя лучше отвечало его ожиданиям. Он поблагодарил ее набором стандартных любезных фраз и не торопясь вернулся в гостиную. Самый великий его замысел был наконец реализован. Никто и ничто не сможет отныне противостоять тому, что за ним последует.
  "Если б я только осуществил этот план пятью годами раньше!" - с досадой подумал он. Это не было горьким сожалением об упущенной блестящей возможности - однако за истекшие короткие мгновения он осознал, что потерял драгоценное время. Он неизбежно старел. Счастливая весть, только что принесенная Лукрецией, уже отдалялась от него. И этот неумолимый бег никогда не остановится... Сердце Давида болезненно сжалось при этой мысли. Она заставила его почти скорбеть.
  Но вскоре некое другое чувство, более сложное, затмило для него мгновение отчаяния. Впервые он подумал о только что родившемся ребенке, как о своем сыне. Он ощутил смесь горечи и признательности.
  - Мой сын родился, - объявил он.
  Ему пришлось повторить это, повысив голос: захваченные азартом боя, гости не обратили на него никакого внимания.
  - Мой сын родился! - выкрикнул он, теперь уже так отчетливо и сурово, что все присутствовавшие обернулись к нему.
  - Сын? - спросил Дебрей. - Действительно сын?
  - Да, - ответил Давид.
  Он хотел еще что-то добавить, но не успел. В то короткое мгновение, что гости отвлеклись на него, петухи снова сшиблись. Они коснулись друг друга в воздухе, и Драк, взлетевший чуть выше соперника, внезапно получил возможность нанести свой коронный удар. В воздухе словно сверкнула молния из голубоватого металла. Потом на ковер упал Черный Жак. Шпора пронзила ему шею и, выйдя с другой стороны, глубоко пропахала ковер. При виде потока крови, брызнувшего из смертельной раны его врага, Драк засвистел от гнева, как змея.
  - Проклятый подонок, сволочной негро! - заорал Дебрей на своего сеттера. - Неужели ты не мог помешать?
  Он не смел даже взглянуть на Давида.
  Разглядев наконец ужасную сцену, тот слегка побледнел. Вид крови заставил его содрогнуться, но он быстро взял себя в руки и заставил себя смотреть на своего петуха, который бился в предсмертных судорогах на ковре. Было странно, непривычно и тревожно осознавать, что непостижимое чудо жизни прямо на глазах покидает молодое, сильное тело.
  - Я в отчаянии, - процедил сквозь зубы Дебрей. - Это случилось по вине моего подлого негро.
  Он вздохнул и внезапно повысил голос:
  - О, но Вы можете быть уверены, что я сдеру ему всю шкуру со спины, и не позднее, чем завтра утром! - и пригрозил своему рабу, онемевшему от ужаса:
  - Слышишь, эй, ты? Думаю, будет неплохо, если я вырву у тебя кусок твоей грязной черной кожи!
  На самом деле, он не был разгневан. Но пытался казаться им с такой учтивостью и самоуничижением, что в голосе его зазвучали слезы, когда он заговорил снова:
  - Черный Жак, должно быть, отвлекся на звук Вашего голоса, Давид! Значит, поединок не был честным.
  Давид ничего не ответил. Он был все еще заворожен видом вытекающей крови. Маллиган тоже хранил молчание. Его нисколько не интересовало и не огорчало случившееся с петухом. На его лице не дрогнул ни мускул, но он почти задыхался от серьезности тайны, в которую он только что проник, и от непостижимой величины своего собственного пробуждавшегося аппетита.
  - Мои поздравления, господин Деспан! - внезапно воскликнул он. - Также и Вашей жене!
  Давид поблагодарил, затем попросил гостей следовать за ним в вестибюль.
  - Подождите меня здесь, - сказал он, подойдя к лестнице.
  Они видели, как он поднялся на второй этаж, открыл и захлопнул за собой дверь в комнату Марты. Они не расслышали, о чем именно говорили мужчина и женщина, на долю которых только что выпало великое счастье рождения наследника. Но они могли угадать, о чем шла речь, слыша четкие ответы Давида: Марта, конечно, отказывалась сейчас принять их. Зато она не воспротивилась просьбе мужа показать им ребенка.
  Прошло еще несколько минут, и Давид снова вышел на лестницу. Он выглядел довольным и совершенно успокоился. За ним спускалась Лукреция, неся ребенка в кружевном гнездышке. Это был красивый мальчик весом восемь фунтов, с черными волосами и большими карими глазами. Он был похож на своего отца так, как только может быть похоже на кого бы то ни было человеческое существо нескольких минут от роду.
  - Как себя чувствует Ваша жена? - спросил старый Дебрей, снова задрожав от волнения, когда Лукреция передала ему свою драгоценную ношу.
  - Ей хорошо, - сказал Давид. - А мы с вами сейчас окрестим этого ребенка.
  - Здесь? Прямо сейчас?
  - Это его дом, он должен получить здесь свое имя.
  - Но... Вы уверены, что это правильно? Я хотел сказать, законно? - прошептал Дебрей севшим от волнения голосом.
  - А почему незаконно? - вмешался стоявший сзади Маллиган. - Насколько я знаю, нет большой разницы между крещением белого и негро! Я лично знавал многих хозяев, которые крестили вот так, у себя.
  - Согласен, - сказал старик. - Но кто будет произносить молитву?
  - Я, - ответил Давид.
  - Так Вы знаете ее?
  - Какая разница? Это всего лишь слова, что они могут изменить?
  Сказав это, Давид приказал Лукреции принести стакан воды, и, когда она выполнила распоряжение, добавил:
  - Здесь вполне подходящее место, и все пройдет хорошо. Соблаговолите преклонить колени.
  Гости молча подчинились. Давид и Маллиган встали по правую и левую руку от Дебрея, державшего ребенка, а негры - поодаль от них, в вестибюле.
  - Мы предстали пред Тобой, Господи, чтобы окрестить моего сына Жоаля, - медленно импровизировал Давид. - Просим Тебя даровать ему долгую радостную жизнь и счастливую старость. Благослови это крещение, Господи, соделай его законным и действительным... И благослови всех нас, включая этих негро, стоящих там.
  Он зачерпнул ладонью немного воды и окропил лобик малыша.
  - Аминь! - пропели негры.
  - Аминь! - повторил он.
  Все поднялись, и Деспан торжественно произнес:
  - Благодарю Вас, Дебрей. Вас тоже, Маллиган. Теперь вы можете вернуться к себе. Я надеюсь, скоро все узнают, что вы первыми видели моего наследника.
  Внезапно он рассмеялся, открыто, от всего сердца, словно отпустив тормоза, которыми до сих пор инстинктивная вера сдерживала его. На его лице снова появилось удовлетворенное и самоуверенное выражение богатого землевладельца.
  Мужчины вышли на крыльцо. Буря удалялась к западу. Перед ними, в холодной темноте ночи, последние капли падали с листвы.
  - Сходи за фонарем и проводи этих господ до их карет, - приказал Давид Улиссу.
  - Да, г'сподин, сейчас! - вскричал раб.
  Он тоже был счастлив - оттого, что не позволил очагу угаснуть, что вовремя приготовил пунш, и что ему, а не Цезарю, поручили проводить посетителей. Но более всего он был счастлив тем, что хозяин упомянул его в своей молитве - его, простого негра.
  А на Давида навалилась усталость. Он неясно чувствовал, что желает еще чего-то, однако не мог понять, чего. Хотелось ли ему остаться одному, или же побыть с ребенком, которого уже унесла Лукреция?.. Он наскоро пожелал доброго пути своим гостям и повернулся, чтобы войти в дом. Но тут он заметил в тени крыльца Цезаря и не удержался от вопроса:
  - Медея?
  - По-прежнему в закроме для маиса, г'сподин, - машинально ответил раб.
  Несмотря на то, что они инстинктивно понизили голос, Маллиган все ясно расслышал. Не подавая вида и не оборачиваясь, он продолжил путь вниз по ступеням крыльца, бок о бок со старым Дебреем.
  - Мне кажется, небо наконец-то исчерпало все свои запасы воды, - заметил он, когда они пересекали аллею, направляясь к кактусу.
  - Да, дождь, кажется, перестает, - заключил Дебрей. - И все-таки надо бы мне взглянуть на мою ложбину.
  - У Вас никогда не вырастет ничего хорошего в Вашем углу, - сказал Маллиган. - Самое лучшее, что Вы можете сделать с Бриаром - это начать разводить там негро. Это выгодно и недорого, достаточно лишь понимать в этом толк.
  Он помолчал и, поскольку старик, казалось, не собирался ему отвечать, задал вопрос:
  - Что Вы думаете о нашем с Вами сотрудничестве, г'сподин Дебрей? У Вас есть земля, а у меня - опыт работы с негро...
  - Откровенно говоря, об этом не стоит и думать, - отрезал Дебрей.
  Они добрались до своих карет. Капли воды упали с кактуса прямо на Жюлиуса, пронизав его холодом, и старик выругался.
  - Кто такая Медея? - тихо спросил Маллиган.
  Дебрей не сразу понял его вопрос. Он продрог, да и опьянение давало себя знать, заставив его ощутить в голове болезненную пустоту.
  - Что Вы говорите, Маллиган?
  - Эта Медея? Собственно, что она есть?
  - Ах! Она! - произнес Жюлиус. - Ну-ка, подождите... Это же сожительница Давида!
  - Негритянка, которая, должно быть, чертовски мила и хорошо сложена, не правда ли, г'сподин Дебрей? - игриво усмехнулся Маллиган.
  - Да, уж поверьте! - в тон ему ответил Дебрей. - Конечно же, Деспан не потащит себе в постель нивесть какую черномазую!
  - Я в этом убежден, - продолжал Маллиган. - Эту Медею я представляю себе юной, стройной... Арестуйте меня, если я ошибаюсь, но я готов поклясться, что она должна быть очень светлокожей.
  - Именно, в точности такая она и есть, эта девка, - подтвердил Дебрей, забираясь в карету.
  Он со вздохом облегчения плюхнулся на сидение.
  - Медея? - вдруг повторил он. - Но, в конце концов, чего ради мы говорим об этой негритянке?
  - Ба! Да просто так, г'сподин Дебрей, - тихо ответил Маллиган.
  
  Глава 3
  Не понимая, да и не стремясь разобраться, что мешало ему предаться желанному отдыху теперь, когда все было исполнено согласно его воле, Давид в сопровождении Цезаря отправился в закром для маиса.
  Медея была самой красивой чистокровной пёль* из всех, когда-либо живших в Канаане. Ее высокая изящная фигура цвета темной бронзы, неторопливая величественная походка, округлые формы были исполнены гармонии и грации. Она была редкой жемчужиной, драгоценной монетой, которую хозяин любил показывать избранным чужакам, когда хотел пустить им пыль в глаза. Медея никогда не выражала ни тени страха или непомерной радости, она была так же нежна и покорна, как молодое умело прирученное животное. Вот уже почти два года она делила ложе с Давидом, и за это время она ни разу не болела, даже самой легкой болезнью.
  А теперь, увидев ее, распластавшуюся в изнеможении на пропитанном ее потом и кровью соломенном тюфяке, Давид не мог сдержать беспокойного движения ей на помощь. Ему стало больно от мысли, что эта девочка могла умереть. Но он тут же подавил свой порыв: ведь его стараниями она произвела на свет ребенка в хороших условиях, и это главное.
  - Подожди меня на улице, - приказал он Цезарю. - Только, смотри, не засни!
  Закром представлял из себя просторное помещение, разделенное бревенчатыми перегородками на отделения и дощатыми - на более мелкие боксы, в которые сваливали маис. В том боксе, где лежала пёль, все отверстия плотно закрывали одеяла. Пылающая жаровня наполняла тесное пространство ужасающей духотой.
  - Что это с ней, с Медеей, почему она лежит так неподвижно? - сурово, точно невольно ища виноватых, спросил Давид.
  Вопрос адресовался другой негритянской девочке, полной и неуклюжей, которую Лукреция посадила следить за родильницей, прежде чем унести ребенка. Рабыня вздрогнула, услышав его, и вскочила.
  - Барышня Лукреция, она сказала так, что Медея была очень больна, и что я все время должна не сводить с нее глаз и давать ей молочную кашу, - выпалила она, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу.
  Хозяин нависал над ней, подавляя своей властью. Случай впервые так близко столкнул ее с ним, и она ни за что бы не решилась рассказать ему о своих собственных мучительных переживаниях. Она еще была во власти безмерного ужаса от целой череды новых необычных ощущений, только что выпавших на ее долю: ее внезапно разбудили, вытащили, полусонную, из жилища рабов в кромешную тьму ненастной ночи, страшный шум непогоды оглушил ее, за каждым деревом ей чудились размахивавшие лапами чудовища - а потом ее втолкнули в жарко натопленный душный бокс, где трещало пламя в жаровне и кричала от боли пёль.
  Внезапно накопившееся напряжение прорвалось безудержными слезами. Давид оттолкнул рыдающую невольницу и склонился над Медеей. Заметив, как осунулось ее лицо, он снова почувствовал, как в нем забила ключом безотчетная горячая жалость.
  - Что с тобой? - спросил он, взяв ее за бессильную, тяжелую, точно плеть, руку. - Ну же, Медея, что с тобой?
  Родильница открыла глаза, не сразу узнала его.
  - У меня боль в животе, г'сподин Деспан, - простонала она.
  - Это пройдет, тебе будет лучше, говорю тебе!
  - Да, г'сподин хозяин, - прошептала Медея. - Я верю Вам, мне уже немного лучше. Но я... была так больна.
  - Идиотка! Что ты плетешь! - проворчал Давид. - Ты - больна? Ты прекрасно знаешь, что никогда ничем не болела!
  - Правда, больна, г'сподин, - не сдавалась Медея. - Но сейчас мне лучше. Уже не так сильно болит.
  - А! хорошо, - промолвил Давид и повторил снова: - А! хорошо!
  Но вдруг мысль о болезни ужаснула его. Он немедленно подумал о ребенке и испугался, что боль, перенесенная матерью, может угрожать жизни его сына. В эти минуты он отчетливо осознал, что маленькое новорожденное существо во всем зависит от лежащей перед ним пёль. И почувствовал, что не может отделаться от страха: вдруг женщина действительно заболела и и способна на расстоянии передать какую-нибудь заразу Жоалю.
  - Цезарь! - крикнул он. - Найди мне Лукрецию! Я хочу, чтобы она вернулась сюда осмотреть Медею, и чтобы оставалась с ней так долго, как это потребуется!
  Он выпрямился, не отрывая глаз от неподвижного тела на тюфяке.
  - Сегодня ночью, Медея, у тебя были колики, и ничего более, - сказал он. - Ты пробудешь здесь день или два. На работу не ходи, никому не показывайся и не забивай себе этим голову, понятно?
  - Да, г'сподин, - ответила рабыня, - я все хорошо поняла. Вы можете быть уверены, я ничего не забуду.
  Слезы заблестели у нее на глазах и потекли по щекам.
  - Все, что я прошу, г'сподин хозяин, пожалуйста, это: никогда не разлучайтесь с малышом, никому не продавайте его и не заставляйте пахать, точно раба! Потому что я видела, г'сподин Давид, я видела...
  - Ты видела - что?
  - Что он совсем похож на белого ребенка!
  - Ну так и что с того?! - зарычал Давид. - Что ты теперь себе думаешь? Может быть, это не я сделал его тебе, этого парня?
  - Вы, г'сподин, конечно же, Вы!
  - Тогда ты не должна больше переживать за него. С ним никогда не случится ничего плохого, но он теперь не твой - это ты тоже можешь зарубить себе на носу. Я всегда хотел его только для себя одного!
  - Но, г'сподин, он может разонравиться Вам, когда вырастет. Его кожа может с возрастом потемнеть!
  - Не беспокойся об этом, - раздраженно бросил Давид. - Теперь он мой, и у тебя с ним не осталось ничего общего.
  - О, да, г'сподин хозяин, это верно, он Ваш! - поспешила согласиться Медея: меньше всего на свете ей сейчас хотелось навлекать на себя гнев хозяина.
  - Может быть, ты думаешь, что ему не будет хорошо в моем доме? - продолжал Давид. - Что он не будет называться господином, совсем как я? Может быть, ты думаешь, что я не сумею обойтись без тебя, чтобы заниматься им? Так ты думаешь, а?
  - О, нет, г'сподин Давид, я вовсе не думаю ничего такого. Я хорошо знаю, что ему будет лучше с Вами, чем где бы то ни было. Но, пожалуйста...
  - Что еще?! - вспылил Давид. - Медея, я тебя предупреждаю: ты что-то уж слишком начинаешь задирать нос! Следи за собой и не переходи границ, эй! Не воображай, будто ты сможешь совать свою мордочку в то, что я сделаю с этим мальчиком. Запомни это навсегда, Медея: сегодня ночью у меня и у хозяйки родился сын. Я назвал его господином Жоалем и волен делать с ним все, что захочу. Не вздумай же об этом позабыть!
  Измученный жарой, взбешенный, охваченный неправедным гневом и стеснением, он отвернулся от родильницы и большими шагами покинул закром.
  Он всегда спорил с Медеей, хотя никогда не позволял перечить себе никакой другой рабыне. Он был так же уверен в ней, как в себе. Но когда он входил в роль хозяина, ему было нужно, чтобы каждый, даже она, испытал на себе силу его авторитета!
  Медея провожала его глазами, пока он не скрылся из виду, потом через силу повернула голову. Она все еще плакала, но уже без тени отчаяния. Она думала, что, подарив хозяину свое дитя, она достигла счастливейшей и лучшей из судеб, какие только могут выпасть на долю негритянки. Ничего более она не могла и желать.
  Вернувшись в дом, Давид поднялся в комнату Марты и сразу же увидел, что ребенка в ней нет.
  Марта, казалось, так и не пошевелилась с момента его первого визита, когда Дебрей и Маллиган ждали внизу. Она сидела на кровати, опираясь спиной о подушки и рассеянно скользя взглядом по фигуркам гипсовых ангелочков, украшавших потолок. Ворот ее ночной рубашки, обычно наглухо зашнурованный, был распахнут, а подол задран так, что ноги оголились намного выше колен. Ее горничная, негритянка Хлоя, стояла сбоку от постели, держа в руке только что заказанный хозяйкой стакан пунша со льдом, и пыталась убедить госпожу не пить больше.
  Марта была высокой худощавой женщиной с белыми волосами, бледным лицом, маленьким суровым ртом. Ревматизм, терзавший ее много лет, искривил пальцы ее правой руки, и она была вынуждена прятать ее в складках неизменно темных платьев или под платками неярких расцветок. Марта была из семьи Арно, аристократического рода с Сан-Доминго, где не допускалось ни малейшего нарушения законов крови. Она гордилась чистейшей расой, культурой и манерами.
  Если она и согласилась в свое время выйти за Давида, то лишь потому, что он тоже происходил из благородной семьи знатных белых. Но ей потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: вся его знатность не была родовой, а состояла не более чем в строгой по-военному выправке и в авторитете грубой силы. Не замедлила она осознать и другое - что по-настоящему никогда не любила Деспана. Она выходила замуж не просто невинной, но абсолютно непорочной, и ей не дано было постичь смысл и прелесть интимной стороны брака. Впервые увидев мужчину в первозданном виде, она была шокирована и даже напугана. Пуритански воспитанная, не знавшая ничего об отношениях полов, она нашла альковную жизнь с Давидом чуждой и странной. Вместо чувственности и страсти наедине с ним она ощущала враждебность и покинутость. Она заставляла себя выносить ласки Давида, вымучивала из себя напряженную экзальтацию, а потом рыдала от отвращения на широкой мохнатой груди супруга. Но тем не менее она понимала, что так нужно, что ее тело должно принадлежать ему, и если бы он того захотел, она позволила бы даже растерзать себя. Не менее сильно, чем Давид, она желала дать жизнь сыну, вся ее воля была нацелена на это.
  Но первым плодом ее чрева оказалась девочка. И, придя в этот мир, Селия чуть не отняла у матери жизнь. Марта так страдала во время родов, была так напугана тенью близкой смерти, что поначалу восприняла, как спасительную, весть о своем непоправимом бесплодии. Но, поразмыслив, она решила, что благоразумнее будет держать свои чувства в секрете, и покривила душой сама перед собой. Отвечая на отчаянное желание Давида, она, даже без особого труда, притворилась, будто бы возмущена приговором медиков. С того дня в Канаане, казалось, воцарилась гармония. Марта занималась домом, неукоснительно заботилась о поддержании хрупкого статуса богатой гостеприимной семьи. Каждый раз продумывание списка приглашенных на семейные приемы занимало несколько дней. Давид не упускал случая упомянуть о необходимости рождения наследника, но выказывал внимание к заботам жены и соглашался вместе с ней работать над пресловутыми списками. Супруги долго выясняли друг у друга, следует ли им пригласить такого-то высокого чиновника, такую-то знаменитость, такого-то знатного землевладельца, часами выдвигая изощренные аргументы за и против каждой кандидатуры. Они с особым тщанием составляли эти списки, скрупулезно уточняли даты приемов, чтобы никакая неожиданность не застала их врасплох в последний момент. И приемы у Деспанов всегда проходили с неизменным успехом; наконец, успех этот стал таким привычным, что супруги перестали волноваться и нервничать из-за них. А вечерами, когда Марта и Давид поздравляли и благодарили друг друга, теплые слова наполняли их души неким подобием блаженного умиротворения.
  Однако в один прекрасный день Давид перестал довольствоваться одними лишь разговорами о наследнике, но коротко и ясно потребовал его рождения. Он счел, что это требование вполне справедливо и даже обязательно, и что лучше было бы Марте подчиниться ему. Она не сразу разгадала весь смысл этого предупреждения-угрозы. В последние месяцы Давид все реже исполнял свой супружеский долг по отношению к ней. Она знала, что это означает: муж завел себе наложницу. Мать всегда говорила Марте, что смешно и наивно рассчитывать на мужскую верность, и потому госпожа Деспан легко смирилась с изменой, ни на секунду не потеряв покой. Однако, когда она узнала, что Давид спит не со всеми негритянками, а отдает предпочтение одной лишь Медее - сердце Марты переполнилось горечью и злобой.
  Эти мрачные чувства выросли до размеров откровенной ненависти, когда Деспан посвятил ее в свой план: сделать законным наследником одного из внебрачных детей, которых могла родить ему пёль.
  Марту ужаснула не столько новость, преподнесенная ей супругом, сколько детали его тщательно разработанного плана и та униженная, позорнейшая роль, что отводилась ей в нем. Но непрестанно довлевший над ней авторитет Давида, созданная ею же самой отчужденность (Марта не могла назвать настоящей подругой ни одну из женщин колонии) и некая горькая прелесть образа отрешенной мученицы в конце концов сломили ее волю. Она дала согласие.
  А сегодня гнусный план осуществился - на свет появился тот самый внебрачный ребенок, и в глазах всей колонии он был ее сыном! Неподвижно застыв на постели, опьянев почти до бесчувствия, она все же ощущала, почти физически, как трепещет в груди жестокая ненависть к младенцу. Это его она якобы родила, это он отныне связывал ее по рукам и ногам ее же собственным данным словом, гораздо более ужасающим и непреклонным, чем воля Давида.
  И в ту самую минуту, как только Лукреция внесла в ее комнату пищащий кошмар, в голове Марты зародился свой собственный план. Теперь ей нужно было любой ценой родить собственного сына. Для этого она должна уехать, отправиться в Европу, к самым именитым врачам. "У меня будет ребенок", - поклялась она, - "обязательно будет! Пусть даже я умру, разорвусь на части!.."
  При виде вошедшего Давида Марта еле заметно вздрогнула. Он остановился в ногах ее кровати.
  - Зачем ты спаиваешь свою хозяйку? - надменно вопросил он рабыню. - Разве ты не знаешь, что это вредно для женщины, которая только что родила?
  - Я не могла сделать по-другому, г'сподин, - ответила Хлоя. - Я только что сказала ей не пить больше, потому что это нехорошо для нее. Но она приказала мне приготовить ей один пунш, и еще один, и еще другой. Я не могу ослушаться мою хозяйку, г'сподин!
  Марта пошевелилась.
  - Он давно уже меня не касался, - произнесла она, ни к кому не обращаясь, глядя на Давида, но говоря о нем в третьем лице. - Как же я могла подарить ему сына, а? Как?
  - Все в порядке, замолчи! - проворчал Давид.
  Он отослал рабыню, плотно прикрыл за ней дверь. Он действовал нарочито спокойно, и перед его сдержанным бешенством гнев Марты чуть поостыл. Она внезапно пожалела, что слишком много выпила и утратила контроль над своими мыслями. Слезы отвращения и отчаяния брызнули из ее глаз.
  - Я приказал, чтобы ребенок оставался здесь до завтра, - бесцветным голосом произнес Давид.
  - Я ничего не видела, - отрезала она. - Не понимаю, о чем ты говоришь.
  - Только не надо этих глупостей, а?
  - Уверяю тебя, Давид...
  - Ты напилась, Марта. Но берегись! Между нами есть соглашение, не так ли? Я согласился подписать тебе эту проклятую бумагу в обмен на формальное обязательство...
  - Ну что ж, поговорим об этой бумаге! - живо прервала его женщина. - Если ты помнишь, она не обязывает меня терпеть в своей комнате этого... этого проклятого негра!
  - Это не негр! - зарычал Давид.
  - Ах, нет?! - взвилась Марта. - Так, значит, ты принимаешь твою сволочную пёль за белую?
  - Заткнись! - приказал Давид, ударив кулаком по спинке кровати.
  Марта содрогнулась от ненависти и выпрямилась, придерживаясь за подушки. Взгляд ее снова стал ледяным, слезы высохли.
  - Я не хочу видеть этого ребенка! - крикнула она. - И даже слышать о нем! Ты понял меня, Давид? Я пошла на нашу сделку только при условии, что ты мне позволишь не замечать его! Не думай, пожалуйста, что я не чувствовала унижения, уступая тебе. И уж тем более не думай, что я не имею права на тебя сердиться.
  - Сердиться на меня? Ты!.. - возмущенно начал Давид.
  И вдруг осекся. Темное, страшное чувство проникло в самые глубины его души, заставив его задрожать от бессильной ярости. Устрашившись пламени, внезапно вспыхнувшего в его глазах, Марта - в который раз! - отступила. Целую минуту супруги не произносили ни слова. Наконец они перестали скрывать друг от друга свои истинные чувства - обоих захлестнула ненависть. Оба, и муж и жена, охладели друг к другу разом и настолько, что отныне какие бы то ни было ссоры и ругательства утратили всякий смысл.
  Марта осела на подушки и снова принялась разглядывать гипсовые украшения потолка. Ей казалось, что ангелочки шевелятся - и сама она неуклюже плывет куда-то в тумане тоски и горького обмана. Нет сомнений, она слишком легко сдалась и признала себя навсегда бесплодной. Нет сомнений, она проявила недостаточно гордости и силы воли. А теперь ей никак было не отделаться от мечты о новой беременности. Она уже спрашивала себя, сумеет ли, вернувшись домой здоровой и сильной, подчинить себе Давида, захватить его и пожрать его скепсис, обаять его настолько, чтобы он согласился дать ей еще один шанс родить.
  Что за вопрос - конечно же, сумеет! Разве она все еще не красива, разве ее кожа утратила желанную шелковистость и белизну? Нечего сомневаться, она снова сможет зачать от этого человека и наконец-то у нее будет сын, родная кровь, единственный, кто способен помочь ей отринуть самозванца! Главное - больше не терять этой уверенности, держаться за нее. О! да, она еще сумеет хорошенько послужить Давиду!..
  От этих мыслей Марта воспряла духом, взглянула на мужа и с волнением ощутила, как живо встрепенулась в ней ненависть.
  - Я хочу уехать, - объявила она, - покинуть Канаан!
  Давид, уже на полпути к двери, застыл, потом обернулся к ней.
  - Уехать? - саркастически улыбаясь, повторил он. - И куда же ты можешь теперь отправиться?
  Она улыбнулась в ответ и медленно покачала головой.
  - Пожалуйста, не презирай меня, - прошептала она. - Я всего лишь попутешествую немного. Но я вернусь, Давид!
  Высказав это обещание-угрозу, Марта вдруг замолчала и закрыла глаза. Она решила пока не распространяться о своем замысле. Пары алкоголя, подстегивавшие ее воображение, и дурман сокровенных мыслей были почти невыносимо прекрасны...
  Восемь дней спустя госпожа Деспан уехала, как и решила. Она объездила всю Европу, долго жила в Швейцарии.
  А когда после двух лет отсутствия она вернулась - перед Давидом предстала совсем другая женщина. Исчезла ее болезненная худоба, тело соблазнительно округлилось. Пополневшее лицо сделалось миловидным, и следов ревматизма не было на ее правой руке.
  Деспан был изумлен, но и приятно удивлен. Однако он не забыл о сцене, разыгравшейся в супружеской спальне после рождения Жоаля, и о пламени дикой ненависти, пылавшем тогда в глазах жены.
  "Мне следует смотреть в оба", - исполненный подозрений, решил он.
  Годы разлуки он прожил уединенно, в обществе одного лишь Жоаля, с каждым днем становившегося красивее и сильнее. Он был всем существом привязан к сыну.
  Но, несмотря на свои намерения держаться настороже и старания утаить от Марты, насколько дорог ему ненавистный ей ребенок, он незаметно для себя поверил в ее моральное преображение, казалось бы, совершившееся вместе с физическим. Немолодые супруги восплылали друг к другу фантастической, юношески неистовой страстью. Они пережили второй медовый месяц.
  - Люби меня! - задыхаясь, шептала Марта и судорожно стискивала мужа в объятиях. - Люби меня, Давид! Обними покрепче. О! Вот теперь я чувствую, что он там.
  Он не сразу понял, что она имела в виду. Поначалу ее стоны показались ему шокирующе пошлыми, и ему тяжело было слышать их из уст женщины в столь романтические моменты. Но когда Марта объяснила ему, что именно "там", он едва удержался, чтобы не расхохотаться. А, вдумавшись, ощутил мрачный, отвратительный, тяжелый страх.
  - Лучше бы ты выкинула из головы эту безумную идею, - посоветовал он.
  - Не безумна она, о нет! - с жаром возразила Марта. - Я сделала все возможное, чтобы вылечиться, и я здорова! Я уверена, слышишь, уверена, что рожу тебе сына!
  - Уверена? Правда?..
  Разумеется, Давид не захотел ей верить - и оказался глубоко неправ. Через год Марта снова чуть не рассталась с жизнью при рождении сына. На этот раз ребенка крестил священник на лужайке перед домом. Младенцу дали имя Режис. Он родился крайне хилым и слабым, и, к тому же, с искривленной ступней.
  -----------
  * Пёль, фульбе - одна из народностей Западной Африки, живущая преимущественно скотоводством. Словом "фульбе" обозначают народность в целом, "пёль" - отдельного человека
----------
Продолжение следует...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"