Грэй Эвита. ... А сердце горит

В этой небольшой статье я собрала всё своё скромное вдохновение, чтобы поговорить об одном из самых любимых мной персонажей эпохи Возрождения. Джем Султан - очень интересная фигура в истории, но, как ни парадоксально, не очень известная. И тем радостнее для меня хоть немного поспособствовать тому, чтобы память о нём вышла из забвения. В Европе почему-то мало внимания уделяется удивительной жизни Джема, что, увы, печалит лишь немногих. Поэтому от всего сердца хочу поблагодарить своего друга, единомышленника и просто прекрасного человека, из тех неравнодушных, коих сейчас днём с огнём не сыскать. Эльфира, спасибо Вам! Без Вас и Вашего энтузиазма я не имела бы удовольствия вернуть Джему его голос...

Джем Султан (Гияс ад-Дин Джем, тур. Cem Sultan, фр. Zizim(us), 1459 - 1495) был третьим сыном знаменитого правителя Турции Мехмеда II Завоевателя (1432 - 1481), известного в Европе в первую очередь в качестве покорителя Константинополя в 1453 году. На момент смерти Фатиха (3 мая 1481 года) в живых остались только двое его наследников: старший сын Баязид (будущий султан Баязид II, 1447 - 1512) и младший Джем (средний брат Мустафа умер в 1474 году). Джем на то время управлял провинциями Караман и Конья. Он заявил права на трон, вступив таким образом в соперничество с братом. Летом 1481 года в решающей битве двух соперников войска Баязида одержали победу, а Джем вскоре бежал сначала в Египет, а затем, в июле 1482 года, на остров Родос, который тогда находился под контролем Мальтийского ордена во главе с магистром Пьером д'Обюссоном (1423 - 1503). Последний вскоре переправил принца во Францию, в свой замок Бурганёф, где он пробыл достаточно долгое время. Позднее, в результате сложных дипломатических игр, римский папа Иннокентий VIII (Джованни Баттиста Чибо, 1432 - 1492) получил право "пригласить" (а на деле перевезти как важного заложника) Джема в Рим, куда он прибыл в марте 1489 года. С того дня принц жил в одном из дворцов Ватикана, пользуясь относительной свободой и поддерживая дружеские отношения с представителями влиятельных семейств, в том числе и знаменитыми братьями Хуаном (1474(?) - 1497) и Чезаре (1475(?) - 1507) Борджиа, отец которых Родриго (1431 - 1503) в 1492 году стал следующим папой Александром VI. При нём положение Джема оставалось неизменным, пока в 1494 году не началась Франко-итальянская война, в которой он против своей воли стал "яблоком раздора" между европейскими правителями. Король Франции Карл VIII (1470 - 1498) потребовал от Верховного понтифика выдачи его под его опеку. Одной из причин этого могло быть желание Карла склонить принца к помощи в планируемом французами походе против султана Баязида. Так или иначе, это условие было принято, и в январе 1495 года Джем в качестве заложника покинул Рим вместе с французскими войсками, направлявшимися в Неаполь. Но его путь был прерван трагической смертью в Капуе 25 февраля 1495 года. Причины его ухода из жизни окутаны туманом и по сей день. Версии выдвигаются разные: от обыкновенной дизентерии, которой в условиях того времени, да ещё и в военном лагере во время похода, заразиться было очень просто, до пресловутого "яда Борджиа" (в котором не было необходимости, ибо никакой выгоды от смерти принца Александр VI не получил, хотя враждебно настроенные римские кланы и утверждали обратное). Джем был похоронен на родине, в Бурсе, рядом со своим братом Мустафой.

Таково вкратце описание яркой и богатой событиями, хотя и преждевременно прерванной, жизни принца Джема. И лично мне он интересен не только насыщенной биографией, временами напоминающей некий художественный роман, пусть и преждевременно прерванный. Джем оставил после себя большое поэтическое наследие: много стихотворений в форме газели^*, а также несколько касыд^** и произведений других жанров. Общее число его работ превышает 300. Заслуживает упоминания и тот факт, что у "Принца поэтов" были достойные во всех отношениях учителя. Его собственный отец, великий Мехмед Фатих - автор прекрасных стихотворных произведений, которые были изданы в сборнике (Диване) ещё при его жизни, а затем многократно переиздавались. Также Джем с почтением относился к творчеству Хафиза Ширази (персидского поэта XIV века и суфия, лирика которого и по сей день считается одним из эталонов восточной поэзии). Он даже переводил его работы с персидского на османский турецкий и во многом воспринял его манеру творчества.

Стихотворения Джема выделяются тем, что, проистекая из многовековых традиций персидской и османской литературы, они вобрали в себя дух европейской лирики, таким образом представляя собой особый синтез западной и восточной культуры, но сохраняя при этом свою уникальность. Он творил в эпоху раннего Возрождения (кватроченто, т. е. 1400-е годы) и, находясь в Европе, не мог не испытать влияния во-первых, зародившейся и активно развивавшейся тогда философии ренессансного неоплатонизма (позднее гуманизма), а во-вторых, общей тенденции "светскости", характерной для всего западного искусства (и также только вступавшей в свои права).

И самое главное - в творчестве принца много внимания уделяется однополой любви... Не углубляясь в историю, замечу лишь, что тенденция эта для восточной поэзии вполне традиционная, имеющая глубокие корни, уходящие во всё ту же раннюю персидскую и арабскую лирику. Это явление имеет и прочную социальную основу в виде терпимого отношения к гомосексуальности среди многих восточных народов, исторически сложившегося ещё с самой древности и существовавшего вплоть до XVIII, а то и позднее. Достаточно вспомнить хотя бы самый распространённый и узнаваемый в суфийской литературе образ султана Махмуда Газни (971 - 1030) и его возлюбленного Абу-н-Наджм Аяза, которые были реальной парой, а затем стали олицетворением идеальной любви. Красоте прекрасных возлюбленных посвящали своё творчество такие светила Востока, как Джалалладдин Руми, Фа-рид-ад-дин Аттар, Джами, Омар Хайям и всё те же Хафиз и султан Мехмед Завоеватель. Поэзия принца Джема в этом отношении по праву заслуживает занять достойное место в литературе. С помощью своего особого стиля ему удалось создать очень яркие образы и неповторимую атмосферу, насквозь пропитанную очарованием эстетики однополой любви.

Тем более странным было для меня открытие, что на европейские языки эта красота почти не переводилась. Сборник стихов Джема Cem Sultan'In Turkce DivanI достать, как выяснилось, очень сложно, а переводы его произведений на какой-либо другой язык - и вовсе практически невозможно. С помощью бесценного друга удалось отыскать несколько газелей, которые были переложены на английский, правда, без указания года написания или хотя бы номера в сборнике. Перевод был сделан профессором Вашингтонского университета Уолтером Эндрюсом, специалистом по ближневосточным языкам и культуре, по изданию Kemal Silay. An anthology of Turkish literature. Bloomington, Ind.: Cem Publishing, 2006. К сожалению, как это часто бывает, в данном подстрочнике явно изменён гендер адресата, то есть того, кому посвящена газель. Это сразу бросается в глаза даже при отсутствии оригинала на османском турецком (хотя, несомненно, его явно следует иметь).

Но об этом чуть позже, а теперь мне бы хотелось представить свой вариант перевода одной из газелей с подстрочника, как дословного, так и поэтического, навеянного неизбежным вдохновением, которое посещает меня всякий раз, как я думаю о Принце...

THE ROSE-STEM ROUSES NO PASSION

The rose-stem rouses no passion

Like your body's slender grace

Blooms no rose in bowers of Paradise

Like the rose of your face

The ring of your curl

Took your lip's tiny mole into its embrace

As though an infant Jesus

Lay in Mary's arms

The image of your lip, your eyes

Have ruined my eye

That drunk and senseless lies

Wine in its goblet dancing,

If I watch your beauty

May your eye not rage,

Even a king's decree

Cannot forbid this to eyes

Any wonder the world is filled

With scents of roasting meats

Today my heart is grilled

On the hearth of torment

Your glance strung

The bow of your brow,

Concealed its arrow

And lies in wait,

Nearby, another, like a gazelle,

Nestles heedless in its bed

A rim of tiny hairs

Rings your lip,

What heavenly stream this

Whose banks are ever grown with hyacinth

Though they had dug my grave

The fountain of life

Would yet flow for me, Oh Jem,

Were I to kiss her lips

That Jesus-breath,

Stealer-of-hearts

И розе стройной не разжечь

Такой пожар внутри меня,

Как грации покатых плеч,

Что даст изысканность твоя.

Не так румяны лепестки

В беседках Рая поутру,

Как алы щёк твоих цветки

У робкой нежности в плену.

И завиток твоих кудрей

Обнимет родинку слегка,

Как Матерь всех земных детей -

Своё небесное Дитя¹ .

Мой взор разрушен красотой

Твоих чудесных губ и глаз,

Я пред последнею чертой

Готов лишиться чувств тотчАс.

Мне о вине все говорят,

Но я тобою опьянён.

И пусть не сердится твой взгляд

На то, что им я покорён.

И никакой приказ царя

Не запретит моим глазам

Ласкать твою красу, даря

Себе её живой бальзам.

Сегодня воздух наполнял

Какой-то пряный аромат,

Ведь сердце ты моё сжигал,

Огнём, которым я объят² .

Натянут грозный лук ресниц,

Твой взор скользит по тетиве

Я пред тобою пал бы ниц,

Когда бы был наедине.

Я, как газель перед Судьбой, -

Неосторожен и открыт,

Ты затаился со стрелой,

Она почти уже разит...

Пушок над верхнею губой

О, как бы я к нему приник!),

Как гиацинты над водой

Глядят в божественный родник³ .

И даже если вдруг враги

Мне уготовят злой конец,

Мой жизни ключ продолжит бить

В тебе, жестокий мой Творец!

О Джем, когда б поцеловать

Ты смел его, разрушив плен

Того, кто сердце смог забрать,

Отдав дыхание взамен...

Если кому-то хочется большей точности, то вот дословный (настолько, насколько было возможно) перевод:

И стебель розы не пробуждает такой страсти,

Как утончённая грация твоего стана.

Цветы в садах Рая не так румяны,

Как розы твоих щёк.

Завиток твоих волос

Обнимает маленькую родинку над губой.

Словно младенец Иисус

Лежит на руках Девы Марии.

Красота твоих губ и глаз

Повергла мой взор в руины⁴,

Опьянила его и лишила чувств.

А в кубке пенится вино...

Не смотри на меня так гневно

За то, что разглядываю твою красоту

Даже приказ царя не может

Запретить моим глазам [любоваться тобой].

Неудивительно, что воздух⁵ полон

Ароматом жаренного мяса,

Ведь сегодня моё сердце сгорает

В огне страданий.

Твой быстрый взгляд натянул дугу⁶ брови,

Скрыл свою стрелу и затаился.

А рядом мой (другой), подобно газели,

Укрылся, неосторожный, на своём ложе.

Твою [верхнюю] губу окаймляет тонкий пушок волос

Какой божественный поток,

Чьи берега усыпаны гиацинтами!

Даже если бы моя могила уже была готова,

Этот фонтан жизни продолжал бы бить.

О Джем! Если бы ты мог поцеловать губы его,

Вдыхающего жизнь, подобно Иисусу,

Похитителя сердец.

* Газель - это форма стихосложения, характерная для восточной поэзии, лирическое стихотворение, которое состоит из бейтов (двустиший), связанных сквозной рифмой (моноримом).

** Касыда (касыдэ) - жанр лирической поэзии в ближне- и средневосточной литературе, одна из форм моноритмического стихотворения, часто принимающего форму панегирика или философского рассуждения. Количество бейтов в касыде - от 15 до 200. Примерный аналог ей в европейской лирике - поэма.

1. Этот отрывок интересен по двум причинам. В первую очередь, в нём встречается два характерных символа - родинка и кудрявые локоны. Родинка часто упоминается в восточной поэзии, и значений у этого символа много. Она подчёркивала особенность возлюбленного, то, чем он выделялся среди других людей, а следовательно, привлекал ещё большее внимание любящего, разжигая его чувства. Даже в целом искажённый перевод знаменитой газели Хафиза в исполнении Г. Плисецкого, в котором, как обычно, указывается женский гендер вместо мужского, подчёркивает ценность этой мелкой детали внешности:

Ради родинки смуглой одной, одного благосклонного взгляда,

Я отдам Самарканд с Бухарой и в придачу - богатства Багдада!

Для суфиев родинка на лице представляла некое воплощение сакрального пути к Истине, поэтому никакой объект материального мира не мог иметь более высокой ценности для того, кто желал достичь духовного просветления. С другой стороны, тёмный ("индийский", Hindu) цвет символизировал, помимо просто смуглого оттенка, нечто таинственное, неземное, а также выражение крайней преданности в любви (обычно, в возвышенном, мистическом её понимании). Именно поэтому лица, отмеченные родинкой, считались особенно красивыми.

Что касается локонов возлюбленного, то этот образ имеет не менее интересную эстетику. Кудрявые волосы традиционно считались более привлекательными, чем прямые, и их завитки имели весьма широкий разброс сравнений: от красивых цветов до цепей, аркана и пут, в которые попадает тот, кто пленён любовью. Такие "военные" метафоры вполне обоснованы, ведь объектами любви чаще всего являлись преимущественно молодые солдаты и военные рабы. О чарующей силе волос пишет Фа-рид-ад-дин Аттар в одной из своих многочисленных притч о султане Махмуде и Аязе:

"Однажды вечером султан Махмуд решил дать свободу большому количеству рабов и спросил Аяза, должен ли он освободить и его. Взяв один из своих прекрасных локонов, Аяз ответил: "Сначала освободи себя от этих пут"". (Ritter, Hellmut. The ocean of the soul: men, the world, and God in the stories of Farid al-Din Attar. P. 379).

Помимо красивых образов, данная часть стихотворения отлично демонстрирует то самое "слияние Запада и Востока", характерное для поэзии Джема. Рядом стоят два символа: "восточный" - родинка, завитки кудрей и "западный" - Богоматерь как символ нежности, утешения и возвышенности, которые прекрасно дополняют друг друга. Первый, если речь идёт о светской поэзии, говорит о чём-то волнующем и будоражащем, символизируя нечто, вроде любовного безумия. Второй как будто смягчает его, даря успокоение и тихую ласку, подобно матери, баюкающей своё дитя. Это придаёт органичность всему четверостишью.

2. Жареное мясо здесь появилось не случайно. Традиционно этот образ символизирует сердце любящего, горящее в огне сильного чувства, либо же равнодушия, излишней строгости возлюбленного. Если переводить подстрочник по словам, то получится "моё сердце жарится на очаге страданий". Так автор изображает, свои мучения, возможно, от неразделённой, безответной любви или от недосягаемости, по какой-либо причине, её объекта.

3. То самое четверостишье, которое рушит весь гетеронормативный тон перевода. Упомянутый "пушок" над губой всегда был неотъемлемым атрибутом поэзии, обращённой именно к юношам, а не к девушкам, и обозначал небольшие усики, которые начинали расти на прежде гладком лице молодого возлюбленного. Также в этой газели присутствует не менее традиционное сравнение растительности на лице с цветами (в данном случае, если верить переводу, гиацинтами, что отсылает нас уже к греческой легенде о прекрасной любви) или садом. С гиацинтами ассоциировали и кудрявые волосы. Например, персидско-таджикский писатель XII века Низами Арузи в своём произведении "Собрание редкостей" ("Четыре беседы") описывает волосы того самого Аяза, возлюбленного султана, как "Амбру, падающую завитками над челом луны, гиацинты, вьющиеся кольцами вкруг лика солнца. Завиток за завитком, как кольчуга, кольцо за кольцом, словно цепь..." (Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей или Четыре беседы. С. 65.). Очень популярный образ восточной литературы - яркая, утончённая, но опасная красота, которая может как услаждать взор, так и ранить сердце. У Джема эта идея раскрывается также и в других местах стихотворения, где он описывает "грозный" взор возлюбленного, готового поразить его из засады стрелами, свой же взгляд представляет беззащитной газелью (добычей), которую подстерегает охотник.

4. Образно выражаясь, "Мой взор покорился красоте твоих губ и глаз".

5. Дословно "мир".

6. Дословно "лук", т. е. подразумевается тетива.

Напоследок хотелось бы отметить ещё одну интересную особенность творчества Джема - отсутствие в его газелях авторского псевдонима, который по традиции брали все поэты Востока. Например, его отец Мехмед II писал под псевдонимом Авни (Помощник), а Хаджа Шамс ад-Дин Мухаммад Ширази был известен под именем Хафиз (Охранитель, т. е. хранитель Корана, человек, знающий его наизусть, имеющий богословское образование).

Объясняется ли желание "Принца поэтов" (кстати, неплохой вышел бы псевдоним) использовать своё настоящее имя европейским влиянием или иными причинами, я рада, что сегодня он говорил с нами, пусть и чужим голосом. Ведь счастье и успех любого поэта - это быть услышанным.

Использованная литература:

1. Билык, И., Семененко, И. Литература Востока в средние века. Издательство МГУ, Сиринъ, 1996.

2. Низами Арузи Самарканди. Собрание редкостей или Четыре беседы. Пер. С. И. Баевского, З. Н. Ворожейкиной. М., 1963.

3. Hafiz and the Religion of Love in Classical Persian Poetry, edited by Leonard Lewisohn. I. B. TAURIS, 2012

3. Hellmut Ritter. The ocean of the soul: men, the world, and God in the stories of Farid al-Din Attar. Translated by John O'Kane, 2013

4. S. Lornejad, A. Doostzadeh. On the Modern Politization of the Persian Poet Nezami Ganjavi. Caucasian Centre of Iranian Studies. Yerevan, 2012.

Комментарии: 2, последний от 12/06/2017. © Copyright Грэй Эвита Размещен: 11/06/2017, изменен: 13/06/2017. 21k. Статистика. Стихотворение: Foreign+Translat Прекрасный Ренессанс Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:

Грэй Эвита : другие произведения.

... А сердце горит